Молодой доктор еще никогда не встречал столь обворожительной женщины, как та, которая лежала с ним сейчас. Ее страсть была ненасытной. Она неустанно жаждала его, и ее неуемное желание казалось таким неукротимым, как жажда самой жизни.

Когда несколько дней тому назад он в первый раз посетил ее палату, его уверяли, что она неминуемо умрет. «Она обгорела с головы до ног», – причитали медсестры. Тело ее было извлечено из-под груды ящиков с самого дна товарного вагона. Никто не знал ни кто она такая, ни как долго ехала в этом поезде. И самое главное – как она вообще могла остаться жива.

Однако, когда он откинул полог москитной сетки, он увидел ее, настолько красивую, что, как ему тогда показалось, красота ее просто ослепила его. Черты ее абсолютно неповрежденного лица были совершенны, волнистые волосы, разделенные посередине пробором, напоминали две темные пирамиды по обе стороны ее головы. В сознании его почему-то промелькнули слова «судьба» и «рок». Впрочем, он тут же пристыдил себя за то, что возбудился при виде ее сосков, проступавших под прикрывавшей ее простыней.

– Вы очень красивый мужчина, – прошептала она.

Может быть, она была падшим ангелом? Иначе как еще можно объяснить такое чудесное исцеление? Как объяснить полное отсутствие болей и проблем с потерей ориентации? Но было и еще кое-что: ее произношение. Идеальный, безукоризненный британский английский. А когда он спросил, есть ли у нее тут друзья, с которыми следовало бы связаться, она ответила очень странно и несколько загадочно: «Да, друзья у меня есть. А также есть условленные встречи, где я должна быть. И еще кое-какие счета, по которым нужно расплатиться».

Но больше об этих своих друзьях она не упоминала, вплоть до того времени, когда он увозил ее из того отдаленного поселения где-то на краю Судана. Эти часы, когда он сломя голову бросился в ее объятия, целиком отдавшись во власть по-змеиному волнообразных движений ее безупречного тела, были незабываемыми.

Поначалу она настаивала, чтобы они отправились в Египет. Когда же он поинтересовался, не в стране ли фараонов находятся ее друзья, о которых она упоминала, она ответила просто: «У меня много друзей в Египте, доктор. Их там великое множество». И снова улыбнулась своей обезоруживающей улыбкой.

Она обещала, что в Египте приоткроет часть своей тайны.

Она сказала, что в Египте объяснит ему, как может обходиться без сна, почему способна поглощать пищу в огромных количествах в любое время суток и при этом не набирать ни фунта веса. А также, возможно, даст какое-то объяснение пронзительно синему цвету своих глаз, столь редко встречающемуся у женщин средиземноморской внешности.

Но поделится ли она с ним самой любопытной подробностью о себе? Назовет ли она ему свое имя?

– Теодор, – тихо сказал он ей сейчас.

– Да, – отозвалась она. – Тебя зовут Теодор Дрейклифф. Славный британский доктор.

После всего времени, что они провели вместе, это выглядело так, словно они едва знакомы. Как будто слова эти содержали информацию, которую она должна была себе постоянно напоминать.

– Ну, полагаю, в глазах своих коллег я не такой уж и славный, – вздохнул он. – Славный доктор не станет бросать свой госпиталь без всяких объяснений. И не сбежит с прекрасной пациенткой не раздумывая.

На это его замечание она не откликнулась снисходительным хихиканьем, какого можно было бы ожидать от большинства тех невыносимо скучных женщин из Лондона, на которых его хотели женить его родители. А она просто молча устремила на него свой синий взгляд. Возможно, она не поняла его иронии или же почувствовала, что он далеко не все ей рассказывает.

Его репутация в клинике была определенно неважной. Он хорошо поработал в том отдаленном поселении, однако в эту глушь был сослан из-за чудовищной ошибки, которую несколько лет тому назад допустил по молодости. Сразу после окончания медицинской школы, отчаянно стремясь продемонстрировать свою компетентность перед старшими коллегами, он, начиная уже с первых дней своей практики, не соизволил снизойти до того, чтобы задать своим опытным сослуживцам ни одного профессионального вопроса, задать которые следовало бы. В результате он едва не оставил калекой одну свою пациентку, прописав ей недопустимую дозу лекарства.

Впрочем, «недопустимая» – это еще мягко сказано, потому что его коллеги для описания случившегося использовали другие эпитеты. Например, смертельная, также преступная. Он чудом остался практиковать, только по милости божьей. Его жестоко распекали за то, что свое тщеславие он поставил выше здоровья пациентки, и согласились не давать огласки его проступку только при условии, что он либо вообще откажется от медицинской практики, либо уедет из Лондона.

Их жалкое лицемерие вызвало в нем чувство горького удовлетворения. Им было все равно, навредит ли он еще кому-нибудь где-то на другом конце света, лишь бы только последствия этого не прокатились по всей Британской империи и не ударили по ним.

«Вот уж действительно тщеславие», – подумал он тогда.

Вот так молодой доктор и начал практиковать в местах, которые его прежние коллеги по профессии называли «африканской глушью». Когда он приехал сюда, он был другим: дерзким, заносчивым, но в то же время избалованным и испорченным. Африка изменила его, продемонстрировала ему слабости Британской империи и пределы ее влияния, открыла ему чудесные явления, которым христианская церковь в его юности не дала не только объяснений, но даже названий.

Например, она. Действительно, о ней было проще думать как о явлении природы, чем как о живом человеке.

Само слово «человек» было для нее слишком прозаичным, чтобы описать всю ту невероятную магию, которую являло собой это существо.

И тем не менее, даже когда они лежали голые, переплетясь руками и ногами, а лицо ее сияло счастливым блаженством, мысли его все равно были заняты вторым в его жизни и, похоже, роковым для него скандалом, который он, несомненно, вызвал своим внезапным исчезновением из госпиталя.

В первый раз на то, чтобы избежать громкой огласки, на путешествие до Судана и на расходы в первые месяцы после переезда ему хватило относительно небольшой суммы денег. Теперь же он был не в состоянии точно оценить, во что ему в конечном счете обойдется потеря профессиональной репутации. И мог ли он вообще такое себе позволить. О том, чтобы вернуться домой, к своей семье, не было и речи. Когда он подсчитал издержки этого путешествия, оказалось, что у него практически не осталось денег даже на проживание. Аренда двух автомобилей – один для палаток, продовольствия и нанятых рабочих, второй для них самих – плюс оплата двух шоферов. Провианта и воды достаточное количество, хватит на много дней. А может, не хватит, если непомерный аппетит его прекрасной спутницы в какой-то момент не уймется. А еще динамит. Несколько ящиков угрожающих динамитных шашек.

Однако она пообещала ему, пообещала всем им, что того, что они найдут в конце своего пути через эту пустыню, хватит с лихвой, чтобы погасить все свои долги раз и навсегда.

Было тихо, лишь полог палатки похлопывал под ветром, веющим из пустыни. Издалека доносился приглушенный смех водителей их авто. Он сказал им, чтобы они держались от палатки на приличном расстоянии, и пока что они его слушались.

– Тедди, – прошептала она.

Кончики ее пальцев скользнули по его щеке.

Он был так удивлен этим неожиданным прикосновением, что невольно вздрогнул.

– Скоро я назову тебе свое имя, – снова шепотом сказала она.

Затыкая уши пальцами, он чувствовал себя глупым мальчишкой. Он никогда в жизни не находился вблизи взрыва и просто не знал, чего ожидать.

А его прекрасная спутница не выказывала ни тени страха, глядя, как их люди с динамитными шашками в руках скрываются среди скал впереди них.

Перед ними лежал островок из острых шпилей выветрившегося песчаника, которые словно образовывали редкую изгородь вокруг высокой насыпи из золотистого песка. Про археологические раскопки в Египте Тедди знал очень мало, практически только то, что во время раскопок на большой территории разбивают целую сеть больших и маленьких палаток. Но здесь никаких следов раскопок видно не было.

Они находились в двух днях езды от Каира, в каком-то богом забытом месте. Тем не менее она привела их сюда абсолютно уверенно, ориентируясь только по звездам. И теперь, когда их люди, подпалив кончики бикфордовых шнуров, бегом бросились врассыпную, тело ее напряглось, словно в ожидании наслаждения, если судить по ее вызывающей позе, близкого к сексуальному.

Он еще глубже затолкал пальцы в уши.

Рабочие на бегу тоже прикрыли свои уши ладонями.

От взрыва песок у них под ногами содрогнулся и в воздух взмыло облако дыма. А его компаньонка захлопала в ладоши. Она хлопала в ладоши и радостно улыбалась, как будто динамит обладал колдовской силой, такой же могущественной, как и та, которая, по ощущениям Тедди, исходила от нее самой.

Когда дым рассеялся, он увидел, что одну сторону песчаного холма словно сдуло. Открывшийся в камне проход был разворочен взрывом, и его неровные острые края торчали, словно гнилые корявые зубы.

Землю эту никто не тревожил веками, однако женщина точно знала местоположение этого похороненного в толще песка древнего храма.

Египетские рабочие в ужасе отшатнулись.

Было ли там действительно нечто такое, чего следовало бояться?

Не так давно пресса оживленно писала о том, что один магнат, владелец могущественной британской транспортной компании, обнаружил мумию в гробнице. Многочисленные надписи, обнаруженные в гробнице, указывали на то, что это место последнего упокоения Рамзеса Проклятого. Также внутри были найдены предметы римской мебели и женская статуя, предположительно изображавшая Клеопатру, последнюю царицу Египта.

Журналисты тогда на все голоса дружно утверждали, что все это бред, полная чушь. Рамзес II правил за тысячу лет до правления Клеопатры. И тело его покоится в Каирском музее. Это известно каждому!

Но когда египтолог, вскрывший гробницу, упал замертво прямо в ее стенах, в научных кругах вновь разгорелись горячие споры о древних проклятиях. Последнее, что читал об этом Тедди, касалось того, что, по требованию дочери покойного археолога, мумию отправили в Лондон. Теперь он припомнил и их фамилию – Стратфорд. «Интересно, где она ее поместила, – подумал он. – У себя в гостиной? Как омерзительно! Очевидно, она определенно не боялась никаких проклятий мумии».

Однако все эти люди, окружавшие его сейчас, скорее всего, боялись не столько проклятий, сколько той женщины, которая привела их сюда.

Свет его фонаря не проникал далеко вглубь темного прохода. Она шла впереди по самой границе светового пятна, но он заметил, что ее как будто тянет во мрак. Эта гробница со всеми ее тенями по углам, казалось, была ей хорошо знакома.

И вдруг свет его фонаря упал на груды сокровищ впереди. Тедди тихо ахнул. Женщина остановилась, ожидая его, затем еще немного подождала, пока все помещение залило ярким отраженным светом, как будто там горела целая дюжина свечей.

В волнении он принялся оглядываться по сторонам в поисках саркофага или каких-то следов иссохшей мумии, покоящейся вечным сном в этом зловещем месте. Но повсюду видел лишь кучи старинных монет – это оказалось древнее хранилище несметных сокровищ. А его прекрасная компаньонка лениво расхаживала среди этого великолепия, на ходу рукой сметая с гор золота пыль и песок. Здесь также возвышались небрежно расставленные вдоль стен статуи разных размеров. Похоже, их занесли сюда в спешке в последний момент, просто чтобы сохранить.

– Откуда ты знала, что все это находится здесь? – спросил он.

– Потому что сама приказала своим солдатам сложить это все сюда, – ответила она.

Его нервный смех прозвучал сдержанно и недоверчиво. Но тут взгляд его упал на лицо ближайшей к нему каменной статуи. Воздух в легких вдруг куда-то пропал – вместе с ощущением реальности происходящего.

– Ты был очень добр ко мне, Тедди, – сказала женщина. – Могу я рассчитывать на твою доброту и в дальнейшем в обмен на часть этих богатств?

Он попытался что-то ответить, но вместо этого лишь издал какой-то сиплый, сдавленный хрип – нечто похожее было с ним, когда он чуть не задохнулся, подавившись куском стейка.

Ее сладкое дыхание уже было у самого его уха, изящные руки обвивали его сзади, а влажные губы нежно касались его шеи. Она была осязаемой, дышащей, живой. Статуя, в упор глядевшая на него, была поразительно похожа на эту женщину – как, впрочем, и все остальные статуи, спрятанные в этой подземной усыпальнице. То же совершенное лицо, те же волосы цвета воронова крыла, та же кожа насыщенного оливкового оттенка. Только вот цвет глаз был другой. У всех статуй глаза были черными, а не синими, хотя имели точно такую же форму и казались такими же, как у нее, выразительными и осмысленными, полными жизни даже под слоем пыли.

– Современный человек, взглянув на эту усыпальницу, просто обвинил бы меня в том, что я ограбила свое царство в последние часы своего правления. Что не верила в собственного любовника. В то, что сражение при Акциуме остановит продвижение Октавиана.

Октавиан. Акциум. Женщина, которая никогда не спит и не может умереть. Женщина, которая стоит перед ним и позади него. Она живая, живая, живая…

– Но это же не… – запнулся доктор, – невозможно. Это просто… невозможно.

– Никто так не знает этого, как знаю я: главная защита империи заключается в ее богатстве, а не в армии. Именно богатство долгие годы обеспечивало нам мир с Римом. Богатство и наше зерно. Таким образом, ваши историки находят определенный смысл в том, что в последние часы моего царствования, в последние часы своего пребывания на троне меня в основном заботили мои сокровища, не так ли?

Она сделала паузу, а затем продолжила:

– Но, видишь ли, они ошибаются. И ошибаются очень серьезно. Даже когда уже стало ясно, что Октавиана не остановить, когда я приняла решение оборвать свою жизнь, прибегнув к змеиному укусу, меня тем не менее не покидала мысль, что мои изваяния будут уничтожены римскими солдатами. Пусть история увековечила меня как царицу-развратницу, но Изида тому свидетельница: я не сдалась и не позволила римским ордам надругаться над моими изображениями.

Он понял, что речь шла не только о ее статуях, а также и о монетах, на каждой из которых было отчеканено ее лицо, и вообще о ее сокровищах. Все было спрятано в этом склепе и хранилось здесь более двух тысяч лет.

– Мой дорогой Тедди, спроси меня еще раз, – еле слышно сказала она. – Спроси меня, как мое имя.

– Как твое имя? – послушно прошептал он.

Она медленно развернула его к себе и взяла его лицо в свои изящные ладони, обладавшие тем не менее сверхъестественной силой. Однако поцелуй ее был нежным и долгим, и при этом она пристально смотрела ему в глаза.

– Клеопатра, – наконец ответила она. – Мое имя Клеопатра. И я желаю, чтобы ты показал мне все радости этого нового мира, чтобы я могла в полной мере разделить их с тобой. Понравилось бы тебе такое предложение, Тедди?

– Да, – едва выдохнул он. – Да, Клеопатра.

И она поведала ему невероятную сказочную историю. Историю про бессмертие и пробуждение от вечного сна, про ужасные и трагические события.

Она рассказывала о своей смерти как о прекрасном огромном озере непроницаемой тьмы, из которого ее внезапно вытянули.

До того как тело ее было обнаружено, оно сберегалось в целебных грязях дельты Нила. А потом несколько десятилетий лежало в Каирском музее, в стеклянном футляре, к которому была прикреплена скучная, ничем не примечательная табличка, на которой значилось:

С тех пор бесчисленное множество разных историков и обычных туристов пялились на нее сквозь стекло, не подозревая, что рассматривают лицо, которым в свое время любовались Цезарь и Марк Антоний.

И вот два месяца тому назад ее узнали, узнали даже после ее смерти; и признал ее один человек из ее древнего прошлого, который вновь живет на этой земле.

Рамзес! Выходит, это все-таки было правдой, все эти дикие бредни в газетах про недавно обнаруженную гробницу, про находившуюся в ней мумию, про оставленные там свитки, подтверждавшие, что здесь действительно покоится Рамзес II, один из величайших фараонов Египта. Римская мебель внутри, немыслимые басни про бессмертного советника, который в течение тысяч лет служил многим великим правителям Египта, содействуя им своими рекомендациями. Все перетолки, столь категорично отметавшиеся многочисленными учеными и историками, вдруг оказались чистой правдой, а женщина, которая сейчас стояла перед ним, воскресшая и вполне живая, – лучшее тому доказательство.

Рамзес II. Она утверждала, что он и теперь находится среди них. В Лондоне, по-видимому. А может быть, где-то в другом месте – этого Клеопатра не знала. Но она знала наверняка, что он был разбужен солнечным светом, когда его гробница была вскрыта и его тело было переправлено в Лондон. Каким-то невероятным образом оказавшись в Каирском музее, он узнал ее и пробудил с помощью того самого эликсира, который даровал бессмертие и ему самому и который он когда-то, будучи фараоном, отобрал у одной безумной хеттской жрицы во времена своего правления Египтом.

Их нынешняя встреча было полной противоположностью их первой встречи за две тысячи лет до этой. Старые жрецы из Александрии рассказали ей легенду о мудром бессмертном советнике, которого пробудил от вечного сна ее собственный прадед. Она тогда посмеялась над словами жрецов и потребовала, чтобы ее отвели в усыпальницу этого так называемого бессмертного. Увидев внутри иссохшую мумию, она приказала открыть створки гробницы, чтобы осветить это мрачное место солнечными лучами. Ее презрение к древней молве и мифам моментально сменилось благоговейным изумлением, когда безжизненное тело, искупавшись в божественных лучах небесного света, прямо на каменной плите стало обрастать кожей и волосами и когда постепенно начали проступать черты благородного красивого лица.

Сказки оказались правдой! А человек, которого она тогда пробудила, сам Рамзес Великий, в течение долгих лет после этого был ее главным советником и любовником.

Но потом она столкнулась с коварной изменой, ее предали.

Рамзес одобрил ее любовную связь с Цезарем и даже советовал укреплять ее. Зато в Марке Антонии он разглядел виновника неизбежной гибели своей царицы. Поэтому, когда она пришла к нему накануне сражения при Акциуме и попросила эликсир – не для себя, а для своего любовника, чтобы тот мог сформировать бессмертную армию и остановить наступление Октавиана, – Рамзес ей отказал. И тогда она, в полном отчаянии, решила покончить с собой, применив змеиный яд.

А что же произошло теперь?

В этом недавно начавшемся столетии Рамзес присоединился к группе лондонских аристократов, друзей и родственников Лоуренса Стратфорда, человека, который обнаружил его гробницу и вскоре после этого скончался. Вся эта группа отправилась в Египет. С какой целью, Клеопатре было неизвестно. Она знает только, что, когда Рамзес увидел ее мертвое тело в музее, его охватила такая безграничная печаль, что он сделал то, чего раньше никогда не совершал.

Он вылил свой бесценный эликсир на ее останки. А затем, видимо, сбежал, оставив ее в полном смятении, доходившем до исступления, которое охватывало ее в первые дни после пробуждения. Впрочем, свое безумие она описала Тедди только в самых общих чертах.

Он и не настаивал на подробностях.

Но было ясно, совершенно понятно, что Рамзес, придя в ужас от содеянного, просто скрылся, поручив заботу о Клеопатре одному из членов их странствующей компании, а именно Эллиоту Савареллу, графу Резерфорду, который путешествовал вместе со своим сыном Алексом. И тут, когда ее повествование дошло до роли Алекса во всей этой истории, неожиданно взгляд ее затуманился и стал рассеянным. Она с чувством повторила это имя дважды… Алекс… Алекс Саварелл. Как будто само упоминание о нем уже переполняло ее эмоциями. Как будто произнести это имя было невероятно трудно для нее.

Что она испытывала, вспоминая этого мужчину, лондонского виконта? Злость, угрызения совести, горе утраты, разбившее ей сердце? За этим, без сомнения, что-то крылось. Между нею и Алексом было нечто такое, что даже теперь приводило ее в замешательство, уводило ее мысли в сторону.

В ее рассказе были и другие туманные моменты, когда она надолго умолкала; можно было догадаться, что такие паузы вызваны либо чем-то, что стерлось из ее памяти, либо эмоциями, которыми она не желала делиться. А еще по этому тягостному молчанию Тедди каким-то шестым чувством ощущал, что в те первые дни ее безумного пробуждения, когда она еще не могла толком понять, кто она на самом деле, она, возможно, отняла чью-то жизнь.

Что ж, так тому и быть.

Она была существом, неподвластным законам природы. Кто он такой, чтобы применять к ней законы человеческие?

– Это был несчастный случай? – все-таки спросил он. – Ну, когда ты так страшно обгорела?

Это были его первые слова за последний час. Ветер наконец утих и больше уже не уносил в сторону возбужденные разговоры рабочих, собравшихся неподалеку от их палатки. Их волнение было вполне объяснимо: ведь она пообещала им часть тех несметных сокровищ, к которым вела их весь сегодняшний день.

– Да, несчастный случай, – подтвердила она. – Это был прискорбный несчастный случай.

Она могла ничего не объяснять больше.

Значит, все закончилось плохо. Наверное, даже трагично. С этим бессмертным Рамзесом уже и так связаны две печальные кончины, и она просто не хочет выносить на свет еще одну. Однако в те первые часы после своего чудесного исцеления она потихоньку давала ему понять, что речь идет о мести. И он вдруг отчетливо уяснил, что готов сделать для нее все, о чем бы она его ни попросила.

– Значит, ты хочешь встретиться с этими людьми снова? – спросил он, уже зная наперед, что она, скорее всего, собирается причинить им вред.

Некоторое время она неотрывно смотрела на него. Ему хотелось верить, что она оценивает его, пытается определить, достойный ли он компаньон теперь, когда она все ему рассказала. Он догадывался, что это маловероятно, и это причиняло ему боль. Было тягостно сознавать, что она, погруженная в какие-то свои сокровенные мысли, смотрит сквозь него куда-то дальше.

– Всему свое время, – глухо сказала она. – Всему свое время.

– А что ты собираешься делать теперь?

– Хочу почувствовать себя живой, Тедди. – Ее улыбка доставила ему не меньшее удовольствие, чем прикосновение ее ноготков к его спине. – Я хочу почувствовать себя живой вместе с тобой.

Еще ни одни слова на свете никогда не наполняли его сердце такой радостью.

Рамзесу казалось, что это сон. Он никогда не видел более изумительного города. Он стоял перед окном и восторженно таращился то на тянувшийся напротив него, по другую сторону Гранд-канала, бесконечный ряд дворцов, то на ясное синее небо над головой, то на темно-зеленые воды внизу. Под ним проплывали изящные черные гондолы, забитые нарядно одетыми европейцами и американцами, которые с благоговением и энтузиазмом глазели на то же диво, которое пленяло и его, лишая дара речи. Сколько вокруг пестрых дамских шляп, украшенных перьями и цветами! А на берегах каналов играли буйством красок пышные цветочные базары. Ах, Италия! Ах, настоящий рай! Он улыбнулся, в очередной раз испытывая досаду оттого, что не может достаточно быстро осваивать современные языки, чтобы иметь возможность в полной мере описать все эти красоты, используя богатства местного наречия. А ведь есть же уникальные, особенные названия и ныне поблекших оттенков старинных зданий, некогда выкрашенных в красные и темно-зеленые цвета, и всевозможных архитектурных элементов, этих декоративных арок и балконов, и стилей всего этого многовекового искусства, и периодов истории, когда это было построено.

Ах, великая земля, прекрасная земля, удивительным образом сумевшая на протяжении всей своей истории породить крупнейшие мегаполисы, в которых простолюдин и человек благородных кровей могут в равной степени свободно любоваться местными красотами. Он жаждал увидеть больше, жаждал охватить целый мир, но при этом ему не хотелось уезжать отсюда.

Полуденную жару постепенно унес свежий бриз с Адриатики. Венеция оживала после сонной сиесты. Пора и ему выйти в город.

Он задернул зеленые шторы и вернулся в роскошную спальню, которая сама по себе казалась ему просто волшебством, настоящим сказочным сокровищем. В этих ярко расписанных комнатах прежде жили короли с королевами – по крайней мере, ему так сказали.

– Это достойно тебя, дорогой мой, – сказала ему Джулия, когда он поселялся сюда. – А цена значения не имеет.

А своей Джулии он полностью доверял.

«Стратфорд Шипинг», огромная корпорация, которую она унаследовала после смерти отца, вновь приступила к работе под бдительным надзором ее сострадательного дядюшки, так что денег у них, как она заверяла Рамзеса, всегда будет с избытком. Но во времена Рамзеса такую роскошь было невозможно купить ни за золото, ни за серебро.

Полы с узорчатым паркетом, твердым и блестящим, как шлифованный камень, инкрустированная кровать и туалетные столики с отделкой из полированной бронзы, и эти зеркала, ах, эти огромные зеркала! Куда бы он ни взглянул, повсюду в этих больших темных зеркалах он видел свое отражение – слегка улыбающееся лицо, словно по другую сторону каждого из этих стекол жил и дышал отдельный его двойник.

Вне всяких сомнений, это была славная эпоха, органично впитавшая в себя культурные ценности многих славных эпох, на протяжении которых он спал в своей гробнице в Египте, потерянный во времени и лишенный сознания; тогда ему даже присниться не могло, что впереди его ждут подобные чудеса.

Рамзес Проклятый, который скорее бы согласился навеки почить, чем стать свидетелем полного падения Египта. Рамзес Проклятый, который с самого начала знал, что после погребения, когда его укроют от лучей солнца, он станет бессильным и будет пребывать в дремоте, бесконечной дремоте, до тех пор пока беспечные смертные будущих эпох опрометчиво не вынесут его мощи к солнечному свету.

Здесь, в тишине и спокойствии, он с упоением размышлял о том, что пришлось ему пропустить за эти годы и что сейчас буквально зачаровывало его своей новизной, куда бы он ни повернулся.

Но его уже ждали возлюбленная Джулия и Эллиот Саварелл, ждал весь город; Рамзесу предстояло снова проплыть по этим очаровательным водным улицам к площади Святого Марка, чтобы вновь войти в ту церковь, где он увидел Джулию в первый раз, едва не упав при этом перед ней на колени. В этой стране повсюду были возведены церкви, наполненные скульптурами великих мастеров и картинами невообразимой красоты и совершенства, но ни одно из этих священных мест не подавляло его своим величием настолько, как собор Святого Марка.

Он быстро привел себя в порядок, поправил черный галстук на шее и надел золотые запонки, которые ему подарила Джулия. Затем провел щеткой с перламутровой ручкой по своим густым каштановым волосам и нанес на гладковыбритое лицо чуть-чуть одеколона. В зеркале перед ним стоял типичный европеец, мужчина с загорелой кожей и сияющими синими глазами; в этом облике не было ничего от грозного правителя, которым он был для многих тысяч человек в те далекие времена, когда он даже представить себе не мог ничего подобного в сегодняшней жизни.

– Рамзес, – глядя на свое отражение, произнес он вслух. – Никогда, никогда больше не погружайся в тот пассивный и лишенный надежды сон. Никогда. Что бы этот мир ни предлагал тебе, что бы он с тобой ни делал. Запомни это мгновение и торжественно поклянись здесь, в этой спальне в Венеции, что встретишь грядущее мужественно, что бы тебя ни ожидало впереди.

Пружинистой походкой он спустился по широкой мраморной лестнице и, пройдя сквозь оживленное фойе отеля, направился в сторону причала.

Через считаные секунды привратник в ливрее предоставил в его распоряжение гондолу.

– На площадь Святого Марка, – сказал Рамзес одетому в колоритный костюм гондольеру, вручая ему несколько монет. – А если еще и доставите меня туда быстро…

Он откинулся на спинку скамьи и снова стал разглядывать здания, пытаясь вспомнить названия стилей, в которых были выполнены наиболее восхищавшие его арки. Были ли они мавританскими? Или же готическими? А как называются эти маленькие вычурные столбики на балконах? Ах да – балюстрада. В голове кружилась масса новых слов, каждое – со своим глубинным смыслом: декаданс, барокко, грандиозный, рококо, монументальный, непреходящий, трагичный.

Новые идеи, концепции, новые хроники, бесконечные истории про расцвет и падение царств и империй, про дальние заморские страны, про края суровых гор и про земли, сплошь укрытые снегами и льдом, – все эти поразительные вещи буквально переполняли его сознание.

Да, для описания такого мира требуется бескрайнее море слов. Он был очарован тем, что видел, но тем не менее неизменно мысленно уносился в свое далекое прошлое, на свою плывущую по Нилу папирусную лодку наслаждений: там на веслах сидели обнаженные красавицы, все как на подбор, вдоль широкой реки дул приятный легкий ветерок, а по берегам собирался простой люд, чтобы поклониться своему фараону. Как медленно и неторопливо текло тогда время, не подгоняемое тиканьем и боем часов; каким вечным казался золотистый песок и темные участки наносного речного ила с аккуратно возделанными зелеными полями на них. На фоне идеальной синевы неба раскачивались высокие пальмы, и границы познаваемого были четко определены.

Однако сейчас ему казалось сном именно то давно прошедшее время, а не эти величественные и надежные дворцы, которые возвышались вокруг него.

– Нет, никогда больше ты не вернешься в тот сон опять, – промолвил он вслух самому себе.

Вскоре их длинная черная лодка причалила к берегу, и он, выйдя на большую, заполненную людьми площадь, стал осматриваться по сторонам в поисках ресторана, в котором должен был встретиться со своей возлюбленной и их ближайшим другом. В тенистых порталах величественного собора Святого Марка толпились туристы, и ему вдруг неудержимо захотелось одному проскользнуть внутрь, чтобы вновь полюбоваться сияющей золотой отделкой храма и его прекрасной мозаикой.

Но он уже опаздывал. Так что великолепной церкви придется подождать до завтра или до послезавтра.

Хотя, возможно, для милых его сердцу друзей это было неважно. Может быть, они тоже упивались весельем и были очарованы красотой этого одного из самых восхитительных городов мира.

Он заметил их первым и остановился среди праздношатающихся туристов, чтобы полюбоваться ими: Джулия с Эллиотом сидели за вынесенным на улицу столиком под красным навесом. В белом полотняном костюме с ярко-синим галстуком на шее и зачесанными назад волосами, спрятанными под мужскую соломенную шляпу с повязанной на ней черной лентой, Джулия выглядела по-мужски элегантно. Ее синие глаза сияли, когда она страстно и убедительно говорила что-то моложавому на вид графу Резерфорду, который, скрестив ноги, развалился на своем плетеном стуле и кивал Джулии, глядя куда-то мимо нее.

Его эликсир чудесным образом трансформировал их обоих – этих смертных, единственных из всех живых существ, которым он дал свою божественную жидкость. Это исцелило их от всевозможных потаенных страхов, сняло для них многие запреты.

Конечно, сами они не могли понять этого так глубоко, как понимал он, поскольку он хорошо знал их еще до того, как дал им волшебное зелье, и мог сравнивать. Глядя на них, он восторгался собой, тем, что, поделившись с ними эликсиром, совершил такой смелый поступок, тогда как на протяжении многих столетий не предлагал его раньше никому. Точнее, никому, кроме Клеопатры, своей смуглой любви, которая при жизни отказалась от колдовского настоя, а после смерти у нее просто не оказалось выбора; Клеопатры, чей отказ тогда разбил ему сердце.

От внезапно нахлынувших мрачных мыслей он содрогнулся. Его Клеопатра. Ему отчаянно хотелось забыть навеки, что всего два месяца назад он, случайно натолкнувшись на ее никем не опознанное тело в Каирском музее, в порыве какого-то полного помешательства плеснул на него эликсиром, чтобы возродить ее к жизни.

Какой это был позор! Просто возмутительно! Причем этот непростительный поступок совершил не какой-то убогий смертный, а он, Рамзес Великий, и всего лишь ради того, чтобы жалкая воскресшая Клеопатра – это безумное, бестолковое, импульсивное создание – вновь оказалась навсегда потерянной для него, когда ее автомобиль на полной скорости столкнулся с летящим через пустыню поездом.

Искупит ли он когда-нибудь свою вину за эту страшную ошибку? Простит ли себя за то, что плеснул драгоценную жидкость на полуразложившийся труп, когда-то бывший его величайшей любовью, и тем самым возродил смертоносное чудовище с короткой памятью и сердцем монстра? Он всей душой хотел это поскорее забыть.

Вокруг сновали туристы, а он все стоял, погрузившись в раздумья. Этот грех будет на нем всегда, несмотря на то что прежде он считал, что согрешить не может в принципе, поскольку любая его мельчайшая прихоть считалась исполнением воли богов Египта. Однако теперь Рамзес был вынужден признать, что допустил еще одну серьезную ошибку, содеяв еще одно ужасное преступление.

Тысячи лет назад он уже совершил непростительный и крайне опрометчивый поступок. Дело было во вражеской стране и касалось легкомысленной и насмешливой жрицы, у которой он отобрал сокровища, принадлежавшие ему по праву завоевателя, – эликсир вместе с его засекреченными ингредиентами, превративший его в бессмертного, каковым он оставался и по сей день.

Бездумное уничтожение ее прямо перед ее жалким алтарем стало для него непоправимой ошибкой, которая потом постоянно преследовала его. Она напомнила о себе и теперь, в этой похожей на сон новой реальности, где из окон струился мягкий электрический свет, где на столах ресторана горели свечи, а в голубых сумерках повсюду зажигались уличные фонари.

Мысли об этом угнетали его – нелепо было убивать единственного в мире человека, который, имея ключ к составляющим этой удивительной жидкости, заставил его тысячелетиями ломать голову над происхождением этого чудодейственного вещества.

Но довольно воспоминаний, это осталось в прошлом. Одного воскрешения и повторной смерти Клеопатры уже было достаточно, чтобы вызвать в нем раскаяние и омрачить этот потрясающий вечер и встречу с его замечательными компаньонами.

И он поблагодарил богов (какими бы они ни были и где бы ни находились сейчас), за то что он больше не одинок в силе и власти, данными ему эликсиром, и что теперь эту участь разделяли с ним Джулия и Эллиот.

Джулия наконец заметила его, и у нее на губах заиграла улыбка. Терраса на помосте перед рестораном теперь представляла собой море мерцающих свечей.

Быстро подойдя к столику, он склонился над обращенным к нему лицом Джулии, чтобы галантно и уважительно, как это делают европейские мужчины, поцеловать ее, а потом, обернувшись, пожал крепкую руку Эллиота Саварелла.

Эллиот поднялся ему навстречу и отодвинул стул справа от себя, чтобы Рамзес сел между ним и Джулией, лицом к площади.

– Ну наконец-то, – заявил Эллиот. – Мы уже умираем с голоду, не так ли?

– Тогда начнем пировать, – ответил Рамзес. – Прошу меня извинить, что заставил вас ждать. Мне нужно было побыть одному, в тишине, чтобы хорошенько обдумать все происходящее. – Он улыбнулся, глядя на оживленную толпу людей. – И сейчас я хочу только одного – больше путешествовать, больше увидеть, больше узнать, большему научиться.

– Я понимаю вас, – отозвался Эллиот. – Мы с вами одержимы общей идеей, мой царь, – сказал он. – Вы подарили мне этот мир, и я также мечтаю путешествовать по нему в истории, но в настоящий момент у меня есть одно первоочередное дело.

– Что же это, Эллиот? – удивился Рамзес.

– Не буду вдаваться в подробности, – ответил Эллиот. – Скажу лишь, что я собираюсь посетить Монте-Карло и другие центры азартных игр. Я обнаружил, что под воздействием эликсира во мне пробудились способности и страсть к карточной игре, чего раньше за мной не замечалось. При моих обстоятельствах мне необходимо использовать это по совершенно очевидной банальной причине.

– Эллиот, все, что вам нужно, это просто попросить… – начала Джулия.

– Нет, моя дорогая. Нет. Через это мы с семьей уже прошли, и я не могу больше позволить себе подобных одолжений.

Его гордость была понятна Рамзесу. Он отметил это его качество с их первой встречи. Это был аристократ по натуре, хотя и не обладавший присущим аристократии богатством, человек с родословной и привилегиями, но без средств на то, чтобы содержать в надлежащем виде дома, находящиеся в его собственности, чтобы поддерживать определенный стиль жизни, а также чтобы обеспечивать комфортную жизнь своих близких. Эллиот знал этот мир; Эллиот прочитал множество книг, он был компетентен в истории, литературе; но он также познал унижение от постоянного пребывания в долгах, знал, каково это – все время находиться на грани финансового краха. И даже теперь, когда кровь его была наполнена эликсиром вечной жизни, он все равно не освободился от привычной тяги к богатству.

– Что ж, возможно, граф Резерфорд, у меня для вас имеется нечто, что поможет решить ваши проблемы, – сказал Рамзес. – Конечно, поезжайте в Монте-Карло и предайтесь игре, используя ваши открывшиеся способности, – продолжал он, – однако вот это гарантировано принесет вам кое-что на будущее.

Он пощупал свой внутренний боковой карман. Ах, эта европейская одежда, такая толстая, да еще и с подкладкой; столько в ней всяких скрытых карманов! Да, листок, на котором он нарисовал карту, был на месте, и теперь он передал его графу.

– Вы сможете это разобрать? – спросил он.

Эллиот взял в руки лист почтовой бумаги с логотипом отеля и, прежде чем ответить, внимательно изучил его. Рамзес заметил любопытство в синих глазах Джулии, но терпеливо ждал, не опережая события.

– Да, мне здесь все понятно, это Золотой берег в Африке, хотя вы использовали здесь современные названия этих мест, – наконец сказал Эллиот. – Правда, я там никогда не бывал…

– Я советую вам купить землю точно в том месте, которое я отметил на карте, – пояснил Рамзес. – Никто не ищет там золота. Но вы, если постараетесь, найдете его именно там, как найдете также среди древних развалин копи, в далекие времена принадлежавшие фараону Египта.

– Но почему вы отдаете это мне?

– Берите, – ответил Рамзес. – У меня есть и другие ресурсы, не менее богатые. Я задавал вопросы, много вопросов, расспрашивал банкиров, с которыми мы встречались здесь и в других местах, говорил с агентами, которые ведут дела Джулии. Ресурсы, о которых я говорю, были забыты миром, и я могу выйти на них в любой момент, когда они понадобятся. Это месторождение золота – лишь одно из многих; это мой вам подарок, и я обязываю вас принять его.

Эллиот благодарно улыбнулся, но на лице его мелькнула тень протеста. Рамзес задел его рану и прочитал это в его глазах. «Он будет жить вечно, – подумал Рамзес, – и через много столетий, в один прекрасный день навсегда забудет об этих своих душевных муках. Но сейчас, когда он переживает этот момент, все его страдания реальны».

– Я вполне серьезно, – сказал Рамзес. – Вы уже приняли из моих рук эликсир, граф Резерфорд. Возьмите же и это. Я настаиваю.

Эллиот на некоторое время задумался; отблески пламени свечей играли в его синих глазах, почти такого же оттенка, как у Джулии, и у Рамзеса. Цвет, безошибочно указывающий на то, что человек этот принял чудесный эликсир. Затем Эллиот аккуратно сложил карту и сунул в карман.

– Отправляйтесь в Монте-Карло, – повторил Рамзес. – Но будьте мудры и распорядитесь выигрышем разумно. И тогда очень скоро у вас появятся средства на то, чтобы заняться разработкой рудников.

Эллиот кивнул.

– Хорошо, ваше величество, – ответил он с легкой иронией в голосе. – Это было очень великодушно с вашей стороны.

Он улыбнулся, но это была улыбка потерпевшего поражение.

Рамзес пожал плечами:

– Поговорите со своими банкирами об этих землях прямо сейчас. Задержка в начале разработок будет только играть вам на руку, но купить участок необходимо как можно скорее.

Он бросил взгляд на Джулию:

– А для тебя, мое сокровище, у меня, как я уже сказал, есть другие подобные карты.

Джулия смотрела на него с нескрываемым восторгом.

Стало уже совсем темно. Волшебная атмосфера на площади Святого Марка постепенно куда-то исчезла, а небо у них над головами затянул густой туман, и террасы ресторана начали наполнять мелодии струнных квартетов. Наверное, и величественный золоченый собор тоже скоро закроет свои двери. Ну да ладно, он увидит его завтра. Придет сюда в тихое дневное время, когда итальянцы обычно отдыхают.

Мимо сновали официанты, в бокалы наливалось вино, и, когда Рамзес уловил ароматы подававшихся за другие столики блюд, в нем внезапно проснулся зверский аппетит. Этот голод никогда нельзя было унять по-настоящему, равно как и возникавшую вместе с ним жажду, которую не утоляли ни вино, ни пиво, сколько бы их ни выпить. «Несите же наконец еду», – возбужденно подумал он. Отравление алкоголем осталось для него в прошлом, но ему хотелось вновь почувствовать вспышку тепла в желудке от вина, пусть и длилось это всего несколько минут после каждого выпитого бокала.

Джулия на беглом итальянском о чем-то говорила с официантом, когда кто-то тронул ее за локоть. Это был один из многочисленных посетителей, англичанин, знавший ее по Лондону.

Узнав стоявшего перед ней хорошо одетого мужчину, Джулия встала, поздоровалась, а затем быстро поцеловала его спутницу. Это были лондонский торговец с супругой.

– О, твои глаза, Джулия! – воскликнула дама. – Они стали синими. Твои глаза!

Рамзес взглянул на Эллиота. Эта история повторялась постоянно, и Джулия с уже ставшей привычной уверенностью поведала подруге небылицу о том, как загадочная болезнь, подхваченная ею в Египте, неожиданным образом изменила цвет ее глаз с карих на синие. Абсолютная нелепица, разумеется. Эллиот с трудом сдерживал улыбку. Но эту пару объяснение вполне устроило: они успокоились, хоть и несколько удивились. Графа Резерфорда они не узнали, а Джулия не стала представлять их друг другу.

– Опять пронесло, – вздохнул Эллиот. – Но как они всему этому могут верить?

– Чему именно? – переспросила Джулия, вновь усаживаясь на свое место и поднимая бокал. – Тому, что какая-то лихорадка изменила цвет моих глаз? Я вам объясню, почему это происходит. Они верят потому, что должны в это поверить.

Рамзес рассмеялся. Он прекрасно понимал, что она имеет в виду.

– Дело в том, что человеческие глаза не могут изменять свой цвет, – сказала Джулия. – Поэтому люди, которые это наблюдают, с радостью воспринимают любое объяснение, чтобы спокойно возвратиться в свой обычный мир, где такие вещи в принципе невозможны.

Она пригубила свое вино.

– Замечательно. – Она прикрыла глаза от удовольствия.

Скрывая мучившую ее жажду, она выпила крошечными глоточками весь бокал. За ее плечом тут же появился официант, готовый налить ей снова.

– Очень даже разумное объяснение, хотя я и не перестаю этому удивляться, – сказал Эллиот. – Знаете, об этом как-то писали даже в одной из лондонских газет. «Наследница Стратфорда в Александрии переболела лихорадкой, которая изменила цвет ее глаз на синий». Или что-то в этом роде. Алекс прислал мне вырезку из Лондона.

– Что случилось, Рамзес? – вдруг спросила Джулия.

Только тут Рамзес понял, что уже давно пристально смотрит на нее. Он не ответил ей сразу, а сначала взглянул на Эллиота.

В неровном и мерцающем свете свечей его бессмертные компаньоны казались ему невообразимо красивыми.

– Вы для меня – боги, – наконец ответил он чуть слышно.

Подняв свой бокал, он медленно, одним глотком осушил его. Наслаждаясь богатым и насыщенным вкусом кьянти, он улыбнулся.

– Вы не можете себе представить, каково это чувствовать, – сказал он. – После стольких веков одиночества, когда в своем бесконечном путешествии я оставался один на один с этой великой силой… и вот теперь со мной вы, вы оба. Я часто задавал себе вопрос, почему я смог так легко дать вам эликсир, если сам столетиями страдал от полной изоляции и тягостного одиночества. А все потому, что вы оба для меня – боги, образцы совершенства нового времени.

– Вы тоже для нас бог, – ответил Эллиот, – и, думаю, вам об этом известно.

Рамзес кивнул:

– Но вам не дано узнать, какими я вас вижу – образованными, независимыми, сильными.

– Полагаю, я вас понимаю, – сказал Эллиот.

– А еще вам никогда не узнать, что значит для меня иметь таких компаньонов…

Рамзес умолк. Выпив второй бокал вина, он немного отодвинулся, давая возможность официанту подать первое блюдо – приготовленный на медленном огне красный суп из морепродуктов с овощами. Еда… он чувствовал постоянный голод, как и все они, с той лишь разницей, что по сравнению с ним они совсем недолго пребывали под действием эликсира и еще не успели устать от этого изнуряющего голода.

Джулия всплеснула руками и, склонив голову, принялась читать молитву своим богам, которых Рамзес не знал.

– Кому вы молитесь, дорогая? – поинтересовался Эллиот, который ел свой суп с неджентльменской поспешностью. – Расскажите мне.

– Не имеет значения, Эллиот, – ответила она. – Я молюсь богу, который слышит меня, который знает меня и хочет, чтобы я ему помолилась. Возможно, это тот самый бог, который создал этот эликсир. Я точно не знаю. А вы, Эллиот, уже не молитесь?

Эллиот быстро взглянул на Рамзеса, а затем снова перевел глаза на Джулию. Он уже доел свой суп, тогда как Рамзес только начал. Лицо Эллиота омрачилось.

– Думаю, что уже не молюсь, дорогая, – сказал он. – Когда я пил эликсир, ни о каком боге я точно не думал. А если бы подумал, то, наверное, пить зелье не стал бы.

– Почему же? – изумился Рамзес.

Много лет назад в том хеттском гроте Рамзес, мечтая о кубке с эликсиром, был убежден, что его поступки как фараона всегда угодны богам. Ну а если эта жидкость, эта магическая смесь принадлежит хеттскому богу, что ж, Рамзес вполне вправе похитить ее.

– В тот момент мне следовало бы подумать про Эдит и про моего сына, – вздохнул Эллиот. – В этой жизни я отделен от них навеки. Кроме того, я не уверен, что поступок мой понравится нашим местным богам, которым поклоняются у нас в Британии.

– Все это чушь и пустая болтовня, Эллиот, – отрезала Джулия. – Сейчас вам просто нужно подумать, как позаботиться о своих близких.

– Это верно, – согласился Рамзес. – Но теперь у вас впереди ваши дела в Монте-Карло. Я тоже хотел бы когда-нибудь побывать там. Я хочу увидеть весь мир.

– Да. Кстати говоря, я собираюсь уехать отсюда сегодня же ночью, – сообщил граф. – Мне кажется, мои выигрыши здесь, в Венеции, уже начали привлекать к себе ненужное внимание.

– Но вам же не угрожает опасность? – встревожилась Джулия.

– О нет, нет, ничего такого, – ответил Эллиот. – Просто полоса удач в игре с джентльменами, но я не собираюсь закреплять успех. А еще я должен сказать, что мне вас будет не хватать. Вас обоих. Я буду ужасно по вам скучать.

– Но вы ведь, разумеется, приедете в Лондон, не так ли? – забеспокоилась Джулия. – Я имею в виду, на торжество по случаю нашей с Реджиналдом помолвки. Вы же знаете, что я пообещала Алексу, что они с Эдит смогут устроить этот праздник в вашем поместье? Они сделают это для нас. Они так хотят, чтобы мы были счастливы.

– Торжество по случаю нашей помолвки, – проворчал Рамзес. – Какие странные обычаи. Но, если так хочет Джулия, я готов пойти и на это.

– Да, я в курсе, они оба говорили мне об этом. И для меня большая честь, что вы предоставили нам такую возможность. Я постараюсь там быть, но не уверен, что мы увидимся уже так скоро. В любом случае, Джулия, я хотел бы поблагодарить вас за то, что вы были так добры по отношению к моему Алексу.

Рамзес заметил, что слова эти были сказаны совершенно искренне, без обычной для графа насмешки. Как это называется у европейцев? Сарказм? Цинизм? Он не мог сейчас этого припомнить, понимал только, что граф Резерфорд любил Джулию, любил своего сына Алекса, и ему теперь было грустно оттого, что его сын и Джулия уже никогда не поженятся, однако он стойко принял это и смирился.

Хотя на самом деле молодой Алекс Саварелл уже вполне оправился после своей неудачи с Джулией. В настоящее время он тосковал по загадочной женщине, с которой познакомился в Каире, по безымянной роковой женщине, в которую влюбился, по женщине, которая могла бы убить его так же легко, как убивала многих других, – по Клеопатре, так жестоко пробужденной от вечного сна чудесным эликсиром.

Размышляя над этим, Рамзес в который раз ощутил раскаяние. «Всю мою жизнь, сколько бы она ни длилась, куда бы я ни шел, этот грех всегда будет на мне…»

Но вечер был слишком хорош, жареная дичь на блюде перед ним – слишком аппетитна, а венецианский воздух – слишком влажен и сладостен, чтобы сейчас думать о таких вещах. Он не грустил, что им придется вернуться в Англию на это торжество. Он хотел увидеть эту страну вновь – английские леса и зеленые долины, знаменитые английские озера, и вообще ту Англию, которую он еще не видел.

Где-то рядом небольшой оркестр заиграл один из тех романтичных вальсов, которые так нравились Рамзесу; и хотя места для танцев в этом ресторане не было и мелодию выводило всего несколько скрипок, музыка звучала все равно восхитительно.

О да, Рамзес, запомни навсегда этот момент, когда вкрадчиво играет музыка, твоя любимая улыбается тебе, а рядом с тобой твой новый друг Эллиот; какое бы будущее ни ожидало тебя, никогда больше не поддавайся мраку, не уступай мертвому сну, не беги от реальности. Потому что этот мир слишком чудесен, чтобы можно было такое допустить.

Через час они распрощались с Эллиотом в суматошном фойе отеля, после чего поднялись в свой номер.

Джулия сорвала с себя свою стесняющую движения мужскую одежду. Вырвавшись из нее, словно розовый цветок из белого футляра, она бросилась в его объятия.

– Моя царица, моя бессмертная царица, – простонал он.

К глазам его подкатили слезы. Он позволил ей снять с него пиджак и отбросить его в сторону и расстегнуть его плотно облегающую обременительную рубашку.

Оставшись обнаженными, они упали, не выпуская друг друга из объятий, в постель, пропахшую ароматами дождя и яркого итальянского солнца, под доносившееся в окно проникновенное пение гондольера.

«Она никогда не умрет, как умрут все остальные», – думал Рамзес, целуя ее волосы, грудь, ее гладкие ноги, нежную кожу ее изящных рук.

Она не умрет никогда, как умерли все смертные женщины, с которыми он когда-то сражался в темноте спален.

– Моя Джулия, – с придыханием шептал он.

Когда он вошел в нее, лицо ее вспыхнуло, на нем выступили капельки пота, к щекам прихлынула кровь, мягкие губы расслабленно приоткрылись, а веки чуть прикрыли заблестевшие глаза. Капитуляция при абсолютном доверии к нему, при том, что она теперь была так же могущественна, как и он сам. Кончая, он крепко прижал ее к себе.

«Спасибо тебе, спасибо, бог эликсира! Благодарю тебя за мою благословенную супругу, которая будет жить столько же, сколько и я!»

Настало раннее утро, а ему так и не удалось крепко заснуть. Да, он время от времени дремал, отдыхал, но не спал, хотя его Джулия спала, уютно устроившись и разбросав блестящие волосы по подушке, розовая, точно букет роз, стоявший в вазе напротив. Он вновь выглянул в окно на темные воды канала внизу, а потом перевел взгляд на темное еще небо, усыпанное загадочными угасающими звездами. Когда-то, будучи фараоном, он думал, что после смерти отправится куда-то туда, на одно из этих бессмертных небесных светил. А сейчас он знал всю правду про эти звезды, согласно современным представлениям о бесконечных просторах космоса и об их крошечной Земле, такой незначительной в масштабах Вселенной.

Он снова подумал о Клеопатре, об этом чудовище, которое он пробудил от смерти. Он своими глазами видел яркую вспышку от взрыва бензина, когда ее машина на полном ходу врезалась в движущийся поезд.

«Прости меня, кем бы и где бы ты сейчас ни была! Я не знал, что так получится. Я просто не знал».

Он молча вернулся босиком по полированному полу к будуару, где среди подушек и смятых покрывал оставил Джулию.

– Зато эта жива, – тихо прошептал он. – Она жива, она любит меня, между нами прочная связь, которая придаст мне сил, чтобы я смог простить себе все остальное.

Он поцеловал ее в губы. Она вздрогнула и открыла глаза, а он все продолжал целовать ее – ее шею, плечи, теплые груди. Его пальцы нащупали ее соски и крепко сдавили их, в то время как он целовал ее приоткрывшийся рот. Прижимаясь к ней, он чувствовал нарастающее тепло у нее между ног. «Навсегда, навсегда с ней. Наше будущее будет таким же блистательным и волшебным, как этот миг. Новые открытия, восторг и изумление перед чудесами этого мира и любовь, любовь без конца».

Ей нравился этот Тедди, этот доктор Теодор Дрейклифф.

Нравилось, как он занимается с ней любовью – жадно и страстно.

Нравилось, что относится к ней как к царице.

Нравилось, как его бледная кожа розовела от ее шлепков.

Она сделала его настолько богатым, что такого он не мог бы себе вообразить даже в самых своих диких фантазиях, но он по-прежнему оставался верным ей, по-прежнему демонстрировал свою преданность.

Но все же просить его привезти ее в Александрию было ошибкой.

Теперь он уже мало что мог сделать, чтобы что-то исправить. Они стояли рядом на волноломе и молча смотрели на Средиземное море. Медитировать, глядя на море, переполненное уродливыми стальными кораблями, все равно было для нее легче, чем обследовать город, столь разительно изменившийся к худшему по сравнению с тем, каким она его помнила. Каким она хотела его помнить.

Вид Каира, наводненного бешеным рычанием автомобилей, все-таки не так терзал ее душу.

Когда она была царицей Египта, она изучила Нил на всем его протяжении. Но даже тогда его верховья были как бы окутаны ореолом древности; местные жители там говорили на языке, непонятном для большинства ее советников. Она посчитала для себя необходимым освоить этот язык, однако эти края не стали для нее ближе и роднее. Ее родиной была Александрия, и поэтому для нее было невыносимым видеть родной город лишенным своего маяка и знаменитой библиотеки, покрытым сеткой темных унылых переулков там, где раньше красовались прекрасные улицы с зелеными островками виноградников.

Она поймала себя на том, что вцепилась в руку Тедди, словно в единственную опору на крутой лестнице без перил.

– Дорогая, – наконец прошептал он. – Я чувствую, что тебе больно. Чем я могу помочь? Скажи только, и я все сделаю.

Она взяла его лицо в свои ладони и нежно поцеловала. Он с этим ничего поделать не мог. Сейчас, по крайней мере. Но все, что он делал для нее до сих пор, было ее настоящим триумфом, и поэтому она старалась, чтобы он чувствовал твердую уверенность в своих возможностях.

В Каире он нашел собирателей древностей, привез их к раскопанной гробнице с сокровищами и организовал быструю распродажу всего, что в ней находилось.

Он вернулся к ней раньше покупателей, чтобы помочь ей укрыться в близлежащих холмах до их приезда. Он настаивал на этом, потому что если коллекционеры сокровищ заметят ее сходство с изображавшими ее статуями, это, по его словам, выдаст ее перед всем миром.

Но это его требование породило в ней подозрения. Мрачные подозрения.

Уж не заключил ли он с этими людьми какую-то тайную сделку? Не придется ли ей срочно свернуть ему шею одним движением своей сильной руки? Поэтому она спряталась не в холмах, как предлагал он, а укрылась поблизости, за одной из машин, чтобы послушать их быструю английскую речь. А дальше все происходило так, как и предположил Тедди. С возгласами удивления, рукопожатиями и многочисленными предупреждениями от этих частных коллекционеров, что в научном сообществе поднимется большой скандал, если только в прессу просочится информация об обнаружении этого захоронения и распродаже всего найденного. Но что они могут поделать? Всем ведь нужно как-то зарабатывать себе на жизнь, много раз повторяли эти люди.

«Какое смешное выражение, – подумала она. – Зарабатывать себе на жизнь».

В этой фразе не было места ни богам, ни царицам. Как будто подразумевалось, что каждое человеческое существо, каждая личность, вообще каждый из людей сам организовывает свою жизнь, а не проживает предложенную ему свыше. Чем ближе она узнавала современную эпоху, тем больше находила ее временем неумелых правителей, которые плохо заботятся о своих подданных, либо временем, когда правителей слишком много, чтобы их управление людьми было эффективным.

Те люди ушли. Тедди сиял от счастья. Он сообщил ей, что обо всем остальном позаботится уже в Каире. Главное – сделки заключены, деньги переведены. Покупатели оставили здесь охрану, наняв для этих целей египтян.

Деньги переведены на их общий счет, добавил он, радостно сверкая глазами.

Выходит, он не предал ее. И ничего не украл. И поэтому ей не придется снова обагривать руки кровью в этой своей второй, уже бессмертной жизни.

– Что дальше, любовь моя? – спросил он. – Что еще я могу сделать для тебя, моя прекрасная богиня Клеопатра?

Когда он назвал ее так, что-то кольнуло ей сердце. Прежде так звал ее другой мужчина, который проявлял к ней ту же преданность, что и Тедди, но при этом был намного обаятельнее.

«Ты не должна вспоминать о нем, – говорила она себе. – Ты не должна думать о юном, невинном, благородном Алексе Саварелле. А также о его отце Эллиоте, графе Резерфорде. Или об этом бледном, вечно ноющем котенке, Джулии Стратфорд. Если уж тебе суждено было вырваться из лап смерти, то заставь себя освободиться и от Рамзеса с этой его жалкой компанией из двадцатого века».

Вероятно, именно это смятение чувств и подтолкнуло ее к тому, чтобы ответить слишком поспешно, о чем она теперь сожалела:

– Прошу тебя, Тедди. Я хочу увидеть Александрию.

И вот она стоит среди серых и пыльных развалин собственной империи, которые ни на йоту не похожи на славный город, которым она когда-то правила.

Но было и еще что-то, отзывающееся сейчас болью в ее сердце; она не делилась этим чувством со своим новым компаньоном, но оно, похоже, по приезде сюда только усилилось.

Возвращавшиеся к ней воспоминания были разрозненными и бессвязными.

Некоторые были очень яркими, но другие, словно подернутые дымкой, с каждым днем становились все более размытыми. И кто знает, чего еще она не могла вспомнить и теперь уже не вспомнит никогда? Она чувствовала себя одураченной.

Вид моря, ставшего синевато-серым в лучах заходящего солнца, навеял воспоминания о веслах ее роскошной галеры, некогда мерно опускавшихся в эти самые воды. С того ее давнего путешествия в Рим, к Цезарю, прошла целая вечность, прежде чем Александрия скрылась за горизонтом, а свет маяка был последней увиденной ею частичкой ее родины, но и он вскоре растаял на горизонте темных морских вод и ночного неба.

Она помнила связанные с этим странствием страхи и мучившую ее неопределенность в мыслях о том, как она будет принята Цезарем и Римом в целом. Ей запомнилась унылая серость уродливого города, его узкие грязные улицы – он казался ей просто сточной канавой по сравнению с ее сияющей, отбеленной жарким южным солнцем Александрией. То, что могущество империи, меняющей облик мира, берет начало в таком убогом и дурно пахнущем месте, вызывало в ней ужас и казалось несправедливым. Эти вспышки воспоминаний вызвали в ней яркие эмоции, достаточно сильные, чтобы вновь перенести ее в те далекие времена, когда она была царицей.

А вот лицо Цезаря в памяти не всплывало.

Многие другие воспоминания про период ее царствования были похожи на сегодняшние. Словно мозаика, на которую смотришь сквозь воду, пронизанную лучами ослепительного света. Яркие вещи, манящие, но нечеткие, с размытыми очертаниями. Хронология событий прошлого была ей близка и понятна, но запахи, звуки, ощущения по-прежнему казались очень и очень далекими. Осталось только выяснить, что именно из этих воспоминаний было результатом чтения в поезде огромного количества книг по истории.

Да, она помнила, как он впивался губами в ее шею, как сжимал ладонями ее лицо во время интенсивного, мощного оргазма; она также смутно помнила запах мужчины, смешанный с резким металлическим запахом доспехов, – хотя это и было странно, но она сразу с уверенностью поняла, что это его запах, запах Цезаря. Ей также удалось вспомнить разительное отличие между сексом с ним и с Марком Антонием, который овладевал ее телом яростно, с безудержным неистовством.

Однако многое из этого было общеизвестными фактами. Она просто откуда-то знала об этом, это не было полными мельчайших подробностей воспоминаниями о пережитом ею.

По крайней мере, так было сейчас. Возможно, для этого требуется время. А может быть, с каждым новым воскрешением из мертвых она будет все больше и больше забывать свои прежние жизни. Эта мысль напугала ее.

Забыть о славном времени своего царствования в результате еще какого-нибудь несчастного случая, вроде того, что произошел с ней недавно? Это было просто немыслимо.

А еще ее бесило, что до самых крохотных мучительных деталей она почему-то помнила каждую свою встречу с Рамзесом.

Объяснялось ли это тем, что он присутствовал в момент ее воскрешения? Его лицо было первым, которое она увидела, когда эликсир возродил ее из останков сморщенной плоти и высохших костей. Рамзес стоял у музейного стенда, когда она протянула свои костлявые руки и разбила стекло; возможно, его вид пробудил все ее давние воспоминания, так же как эликсир вернул к жизни ее бренное тело. Так в только что родившемся детеныше животного уже содержится запечатленный образ его матери.

От этой мысли у нее закружилась голова. Рамзес не был ей ни матерью, ни отцом. Он не был настоящим прародителем ни для кого.

Цезарь и Марк Антоний были словно скрыты от нее плотной матовой пеленой, зато Рамзес, человек, приведший ее к окончательной гибели, стоял перед глазами как живой; думать об этом было для нее просто невыносимо.

Она до сих пор пребывала в некотором смятении, хотя это и близко не было похоже на наполненные ужасом первые ее дни после пробуждения в Каире, когда ее тело представляло собой сплошную зияющую рану, а в голове кружился водоворот воспоминаний, то исчезающих, то появляющихся, но лишь для того, чтобы исчезнуть вновь.

Сейчас и в теле ее, и в душе утвердилась стабильность. Но сознание не исцелилось полностью. Она нуждалась в воспоминаниях.

В поезде по пути в Александрию она жадно поглощала книги по истории, которые купил для нее Тедди. Ее нисколько не удивило то, как излагали ее прошлое римляне. Могущественная куртизанка, вся сила которой скрывалась у нее между ног. Как будто одной похоти достаточно для того, чтобы покорить такого человека, каким был Цезарь, человека, который мог позволить себе взять любую царицу, какую только захотел бы, – кстати, зачастую он так и делал.

Она думала, не станет ли проклятьем ее бессмертия то, что ей приходится быть свидетельницей того, как победившие нации упрощают и обесценивают в истории образы своих противников.

Ее бесило, что из-за обрывочности и ненадежности всплывающих в ее памяти воспоминаний, она по сравнению с другими авторами была не в состоянии даже изложить на бумаге свою версию тех событий.

Когда она устала читать, Тедди постарался деликатно просветить ее о современном мире, в котором они путешествовали, рассказать ей об изобретениях человечества, с которыми ей еще предстояло столкнуться, и о конфликтах между странами, названия которых она прежде никогда не слышала.

Время от времени он говорил ей о том, что она и так знала; в такие моменты она останавливала его, нежно положив ему руку на бедро, и сообщала, например, что у них в Александрии ученые мужи даже в те далекие годы уже рассуждали о том, что Земля круглая.

Тем не менее объем информации о новом для нее мире шокировал ее. Мир оказался невообразимо огромным. И явно слишком большим, чтобы центром его мог быть один город, даже такой, как Лондон.

Однако Тедди описывал свой родной город именно таким. Как центр громадного хаотического мира, расположенного между двумя морозными полюсами. Это ассоциировалось с попыткой установить под ветром в пустыне гигантскую палатку с помощью одной камышинки. Конечно, усилия великих империй, которые во времена ее царствования могли обеспечить достаточно продолжительные периоды стабильности, теперь не могли уже сдерживать такой необузданный и разросшийся мир.

Потом разговор пошел о серьезном конфликте, который назревал на континенте Европа; как она поняла, это название было дано территориям, которыми прежде в основном правил Рим.

Но эти беседы могли занимать ее мысли лишь ненадолго. В этой новой, серой, рычащей автомобилями Александрии за ее сознание сражались прошлое и настоящее. И она совершенно не представляла, что из них победит.

– С моей стороны было ошибкой привезти тебя сюда, любовь моя, – наконец произнес Тедди. – Ужасной ошибкой.

– Ничего подобного, – ответила она. – Это я попросила тебя сделать это, и ты всего лишь исполнил мою просьбу. В чем же тут твоя ошибка?

Он обнял Клеопатру и, чтобы их не затоптали, отвел в сторону, с дороги, по которой маршировал отряд бледнолицых солдат в военной форме, на вид еще более тусклой, чем та, что в ее время носили римляне. Может, и это римляне? Или британцы, вроде тех, с которыми сейчас водит знакомство Рамзес? В любом случае, это не объясняло присутствия солдат здесь. Здесь, в ее Александрии.

«Нет, не в моей. Она больше не моя. Александрия не моя уж тысячу лет».

Они сразу же уедут отсюда, уедут вдвоем. Она легко преодолеет свое горе и разочарование, просто сев на ближайший поезд. Страх смерти ушел. К тому же у нее есть Тедди. По-мальчишески красивый Тедди, который ловит на лету каждое ее слово и который…

…Который бледнел прямо у нее на глазах. Улыбка сошла с его лица, на нем появилась тревога, когда он увидел, как изменилось выражение ее лица. Она попыталась что-то сказать, но его фигура вдруг дрогнула и расплылась, а на месте его лица появилось другое. Женское. Она не узнавала эту женщину. За контурами ее фигуры начиналась непонятная тьма, похожая на расползающийся фон беззвездного ночного неба.

Это была белая женщина с длинными золотистыми волосами, спадающими волнами, и в облике читалось точно такое же замешательство, которое сейчас испытывала Клеопатра. Как будто они отражали друг друга. Но во что была одета эта женщина? На ней было что-то длинное и кружевное, нечто похожее на ночную сорочку.

А потом она внезапно пропала.

Стоя на шумной улице с оживленным движением, Клеопатра потянулась к своему ускользнувшему видению, и тут Тедди схватил ее за руку.

Со времени своего воскрешения она ни разу не испытывала тошноты или головокружения. Однако сейчас и то и другое накатили на нее с неожиданной силой. Ее качнуло, и она прислонилась к стене ближайшего дома. По непонятным причинам она оттолкнула Тедди и привалилась к холодной бетонной опоре.

Это видение… именно оно вывело ее из душевного и физического равновесия. Иначе чем еще можно такое объяснить? Но может ли она рассказать об этом Тедди? Поймет ли он? Ведь возможен и худший вариант, когда его преданность ослабеет, если ее тайны и магия приобретут темную окраску.

Кем была эта странная блондинка? И где она находилась?

Она не была воспоминанием из ее прошлого – в этом Клеопатра была абсолютно уверена.

И почему эта женщина рассматривала ее с таким же любопытством?

– Что-то не так, – прошептала она. – Что-то не…

– Я здесь, Клеопатра. Я здесь. И я сделаю все, что хочешь, только скажи мне. Прошу тебя.

«Будь ты проклят, Рамзес. Как раз тогда, когда я стараюсь от тебя освободиться…»

– Клеопатра, – шептал Тедди.

– Дорогой Тедди, ты ничего тут сделать не можешь. Есть только один человек, который мог бы помочь мне в этой ситуации, и этот человек…

– Рамзес, – закончил за нее Тедди.

Она повернулась к нему, вновь возвращаясь в его уютные объятия.

– Что все-таки ты видела? – спросил он. – Казалось, что ты смотришь куда-то сквозь меня.

– Это было видение. Женщина, которую я не узнала. Причем она находилась где-то в другом месте.

– Это был сон.

– Но ведь я постоянно бодрствую. Я вообще не сплю, для меня в этом нет необходимости.

– В этом-то все и дело, как ты не понимаешь? Ты не спишь, но тело у тебя по-прежнему человеческое, поэтому твой мозг обрабатывает информацию об окружающей действительности, как у любого человека. Смертные делают это во время сна. А ты, очевидно, делаешь это, грезя наяву. Вот и все, дорогая. В этом и все дело, правда!

О, как бы ей хотелось поверить в такое объяснение, которое он преподнес так трогательно и искренне. В конце концов, он ведь имел непосредственное отношение и к науке, и к медицине, несмотря на громкий скандал в прошлом.

– Мой милый Тедди, боюсь, что лечение таких существ, как я, выходит далеко за пределы твоей компетенции.

– Это верно, – согласился он. – Выходит, есть только один человек, у которого могут быть ответы на вопросы о твоих недугах. Рамзес Великий.

Он резко отстранился от нее, и она испугалась, что потеряла его. Но он всего лишь порылся в боковом кармане пиджака и быстро отыскал там сложенный листок бумаги.

– В Каире я еще раз посетил отель «Шепард». Да, я помню: ты сказала, что не хочешь больше их видеть. Но я подумал, что Рамзес и его друзья сами могли искать тебя, и, если их поиски продолжаются, тебе лучше об этом знать. Их в отеле уже не было, осталось только вот это. Телеграфное сообщение. Это поступило на адрес гостиницы и пролежало у портье всего несколько дней.

– Телеграфное? – озадаченно переспросила она, забирая у него бумагу.

– Да. Это такое сообщение, когда слова передают по проводам, а потом записывают. Хочешь, чтобы я прочел тебе? Адресовано это послание Эллиоту Савареллу, человеку, который заботился о тебе. Он – друг Рамзеса. А послано это было его сыном. Очевидно, он думал, что отец его до сих пор живет там, но портье сказал мне, что Эллиот некоторое время назад уехал.

Но она уже прочла телеграмму самостоятельно.

Значит, автором этого послания был Алекс. Красивый и влюбленный в нее молодой человек, с которым она провела единственную, но незабываемую ночь в Каире. Тот самый, что обещал ей все на свете, хотя толком и не знал ни кто она на самом деле, ни каким образом вновь вернулась к жизни.

В этом простом и сжатом послании было много такого, что нужно было понять и обдумать. И все же одно написанное здесь слово неотвратимо приковывало к себе ее внимание снова и снова, не менее могущественное и завораживающее, чем видение, посетившее ее несколько минут тому назад.

Алекс…

– Это ведь он, верно? Мистер Рамзи, я имею в виду? – поинтересовался Тедди. – Вымышленное имя, конечно. Он должен жениться на этой Джулии Стратфорд. А она дочь того человека, который обнаружил гробницу, не так ли?

– Да, – подтвердила она.

– Ты хочешь отправиться к нему? – спросил Тедди.

Она заставила себя взглянуть ему в глаза, отбросив мысли о мужчинах, с которыми спала, и о женщинах, которых едва не убила.

– Нет, не собираюсь. Я не хочу ехать к нему. Но мне необходимы ответы на мои вопросы, а знает эти ответы только он. Так что у меня просто нет другого выхода.

– Что ж, любимая, – сказал он, беря ее за руку. – Это у нас нет другого выхода, моя прекрасная богиня Клеопатра.

Это была она! Та самая женщина с рисунка. И сопровождал ее красивый молодой человек, англичанин, наверное, как и те люди, которые ее разыскивали.

Человек шел за ними от самого железнодорожного вокзала, и теперь он был уже уверен в своих выводах. Рисунок, сделанный дорогим художником, был хорош, так что сомнений в сходстве не было никаких. Этот рисунок несколько недель назад привез его кузен, заявивший, что его друг из Каира ищет эту женщину. Сам кузен мало что мог к этому добавить; знал только, что друг его, Самир Ибрагим, был соотечественником недавно скончавшегося знаменитого британского археолога, родственники которого по неизвестным причинам очень хотят найти эту женщину.

С тех пор человек приходил на вокзал к приходу каждого поезда из Каира и высматривал в толпе лицо той женщины.

Наконец сегодня, когда он уже начал уставать от этих безрезультатных поисков, она наконец появилась, сойдя с утреннего поезда под руку со своим красавчиком-компаньоном. И вот теперь он неотступно шел за ними, куда бы они ни направлялись.

Его попросили просто проследить за ними настолько долго, чтобы потом можно было составить подробный отчет об их действиях. И больше ничего. Потому что она, как считали те англичане, была опасна.

Что ж, он увидел достаточно.

Он вновь влился в толпу прохожих и поспешил в сторону ближайшего отделения телеграфа.

Сибил Паркер отчаянно пыталась записать содержание сна, который только что разбудил ее. Не зажигая лампы, она вынула из выдвижного ящика прикроватной тумбочки свой дневник.

В узкой полоске света, пробивавшегося из приоткрытой двери спальни, она принялась лихорадочно писать.

Написание этих нескольких фраз совершенно обессилило ее.

Это был первый спокойный сон с тех пор, как начались ее ночные кошмары. Она понимала, что ей следовало бы наслаждаться таким облегчением. Но стоило ей только прикрыть глаза, как образы из других ее снов, страшных и непонятных, мрачными тенями снова встали вокруг ее кровати с балдахином.

Один из них был наиболее жутким. Тот, в котором она смотрела на красивого мужчину восточной внешности, который при виде нее пришел в ужас. Его испуг вначале просто озадачил ее, пока она не увидела свои тянущиеся к нему руки, иссушенные чуть ли не до костей. Она услышала треск раскалывающегося дерева, звон разбитого стекла, и уже в самый последний момент перед своим пробуждением догадалась, что выбирается из какой-то витрины.

Еще через неделю ей приснилось, что она своими руками душит женщину также восточной внешности, наблюдая по ее глазам, как жизнь медленно покидает ее тело. И, словно первые два сна доставили ей недостаточно страданий, ей приснился и третий кошмар. В нем из ночной темноты на нее неслись два огромных поезда; они двигались навстречу, с противоположных направлений, и ярко светившие прожекторы на их локомотивах напоминали глаза разгневанных богов. Затем она почувствовала, что уносится в небо на ложе из огня, и проснулась с пронзительным криком, который разбудил всех в доме.

Невозможно было забыть эти кошмары. Но где-то в глубине души она определенно чувствовала: эти сны представляют собой обрывки чьего-то жизненного опыта или переживаний, которые она пока не могла осмыслить и которым у нее не было объяснения. Поэтому ей было важно сохранить все фрагменты в целостности на будущее.

Спустя несколько минут Сибил немного успокоилась и перестала судорожно хватать ртом воздух; дыхание постепенно стало глубоким и размеренным, а комната опять вернула обычные очертания ее спальни.

Кричала ли она во сне и на этот раз?

Видимо, нет. В противном случае к ней бы зашла Люси. Или кто-то из других горничных. А может быть, кто-то из ее братьев, Итан или Грегори – тот из них, кто еще не упился до беспамятства.

Мощные порывы ветра со стороны озера Мичиган постоянно трепали их огромный дом. Некоторые ставни окончательно разболтались и сейчас ритмично стучали в каменные стены – звуки эти напоминали тяжелую неровную поступь какого-то раненого великана.

Их дом, Паркер-хаус, был одним из первых особняков, построенных на месте осушенных болот к северу от делового района Чикаго, и родители Сибил оставили его ей, исключительно ей, чтобы эта недвижимость не стала жертвой пороков ее младших братьев. С семейным бизнесом родители поступили похожим образом, устроив Итана и Грегори на малозначительные должности, создававшие только иллюзию власти и влияния, тогда как более квалифицированные работники следили за тем, чтобы братья не натворили глупостей.

На протяжении всей жизни Сибил снились очень яркие запоминающиеся сны. И вплоть до последнего времени это были длинные и обстоятельные сны, навеянные и подпитываемые многочисленными книгами, которые она жадно читала с детских лет. Это были сны о романтической любви, приключениях и дальних странах. Записывать наутро их содержание в дневник было для нее настоящим наслаждением. Многие из старых ее дневников по сей день были источником вдохновения для написания маленьких рассказов, как насмешливо называли их ее братья, и это несмотря на то, что эти самые маленькие рассказы в настоящее время приносили львиную долю всех доходов семьи.

Сколько она себя помнила, ей постоянно снился Египет. Не счесть, сколько раз она плавала вместе с Клеопатрой на знаменитой барже наслаждений, возлежа на подстилке из лепестков роз. Чудесные улицы Александрии были для нее столь же реальными, как и Мичиган-авеню, и в детстве она частенько лила слезы по поводу того, что живет в современном убогом Чикаго, а не в древнем роскошном Египте.

– Ты слишком начиталась Плутарха, – посмеивалась над нею ее мать.

Но она читала о Египте не только у Плутарха, а и у многих других авторов. Она жадно поглощала все, что могла найти о последней царице Египта, начиная с тонких детских книжечек и заканчивая обнаруженными ею в библиотеке объемными подборками фотографий археологических раскопок. Каждый новый артефакт, каждая иллюстрация с изображением прекрасной древней Александрии с ее знаменитыми, но давно разрушенными музеем и библиотекой порождали новые фантазии и новые сны, настолько яркие, насколько и возбуждающие. И лишь ее отец заметил в этой ее детской одержимости и игре воображения первые проблески таланта.

– Когда вырастешь, дорогая моя девочка, – сказал он ей однажды, – ты поймешь, что не все вокруг начитаны так, как ты. Не все так же хорошо владеют родным языком. В тебе, без сомнения, угадывается слишком повышенная чувствительность, но даже она может тебе пригодиться в жизни. И твои слезы по поводу краха Клеопатры и Марка Антония – это не просто результат какого-то болезненного нервного возбуждения. У тебя дар, Сибил, редкий и замечательный. Ведь слова для большинства людей – это всего лишь записанные на бумаге символы, обозначающие определенные звуки. А для тебя они способны создавать новые миры в твоем сознании.

Ее отец был убежден, что сны Сибил были отражением ее врожденного таланта, и поэтому поощрял то, что она их подробно описывала, и таким образом первым ее по-настоящему литературным произведением стал дневник с записанными сновидениями. Сейчас, став автором примерно трех десятков популярных романов, действие которых происходило в Древнем Египте, она знала о том, как люди реагируют на печатное слово, даже, наверное, больше своих родителей. Возможно, это и не было образцом высокой литературы нынешней эпохи, но книги Сибил волновали ее преданных читателей и расходились успешнее, чем, например, произведения Генри Райдера Хаггарда, Артура Конан Дойла и еще целого легиона других популярных англоязычных писателей.

Но та роль, которую в ее творчестве играли сны, оставалась ее тайной. Правда, с недавних пор ее сновидения были полны страха и мучений, и выглядело это так, будто какая-то темная сторона ее натуры, прежде где-то глубоко похороненная, теперь вдруг вырвалась на поверхность в результате какого-то потрясения. Вот только какого?

Могла ли стать причиной этого ее скорбь по родителям? Но ведь прошло уже три года с тех пор, как они оба утонули в результате ужасного несчастного случая на воде.

А может быть, виной всему пьяные выходки ее братьев? Если так, то почему многие ее странные сны связаны с далекими краями и почему она видит их как бы чужими глазами, глазами незнакомки, способной на убийство? Если причиной ночных кошмаров были Итан и Грегори, то почему они сами в них ни разу не появились?

Непонятно, можно ли было считать это подсказкой свыше, но только в этот момент из прихожей снизу послышался шум и поднялась суматоха – это явились домой ее братья.

– Сибил! – прогремел со стороны лестницы голос Итана. – Джину! Джину всем!

«Мои дорогие папа и мама, – начала молиться она, – прошу вас, как было бы здорово, чтобы ветер принес домой ваши души и вы врезали бы вашему сыну, этой ужасной неблагодарной пьяни, прямо по его противной физиономии!»

– Сибил! Просыпайся! Мы пришли не одни! – Теперь к Итану присоединился и Грегори. – Если, конечно, ты там не с поклонником. В этом случае мы приносим свои соболезнования!

Это его замечание вызвало внизу взрыв хохота, в том числе женского.

Было три часа ночи, вся прислуга спала на мансарде, и ее звали в качестве служанки. Чтобы прислуживать кому? Какую приличную компанию можно было ожидать в три часа ночи?

Сибил опустила ноги на холодный деревянный пол и, запахнув халат, обвязала вокруг талии пояс.

Она вышла на верхнюю площадку широкой массивной лестницы, и ее братья вместе со своими подругами недовольно уставились на нее снизу вверх, так, как будто Паркер-хаус был гостиницей, а они четверо – запоздалыми посетителями, которых нагло заставляет ждать медлительная консьержка.

Итан был намного выше брата. Он был бы чертовски красив, если бы из-за постоянного пьянства не перестал следить за своими роскошными черными волосами, превратив их в лохматую гриву; кожа на его лице была покрыта нездоровыми пятнами, нос покраснел, опух и стал похож на луковицу. У Грегори, который был едва ли не вдвое ниже старшего брата, фигура напоминала грушу; он носил пышные рыжеватые усы, но исключительно из-за того, что так он казался себе старше и выглядел более солидным бизнесменом, чем был на самом деле.

Их подруги в этот вечер были одеты в скромные, свободно спадающие платья, которые и прикрывали, и в то же время каким-то образом оголяли их длинные ноги. Этот стиль моды совсем недавно стал популярен среди девушек, особенно среди частых посетительниц джазовых клубов. Сибил это не особо интересовало, и поэтому она всегда забывала название этого стиля: что-то отрывистое, резкое – слово, напоминающее какую-то птицу.

Обе дамы лишь мельком взглянули на нее, после чего переключили свое внимание на окружающую обстановку – на большие напольные часы в прихожей, которые принадлежали еще их деду, и на ведущую наверх великолепную лестницу под куполом, украшенным витражами, которому позавидовало бы даже здание муниципалитета.

– Сейчас начало четвертого утра, – тихо сказала она. – Вы действительно думаете, что я буду вас развлекать?

– А сколько комнат в этом доме? – спросила одна из девушек.

– О, множество, детка, – ответил Итан. – В Паркер-хаусе масса комнат, и мы собираемся их вам все показать. А где Люси?

– Тише, я здесь, – послышался запинающийся голос Люси. Ох, бедняжка Люси. На лестнице, ведущей с мансарды для прислуги, застегивая на ходу халат, появилась любимая служанка Сибил. Яркий свет люстры слепил ее спросонья, и она часто моргала заспанными глазами.

– Экскурсию вы можете провести утром, – сказала Сибил, спускаясь по лестнице. Люси шла следом за ней. – Или в какой-нибудь другой день. А сейчас мы обе, Люси и я, хотим спать.

Ее братья побледнели при мысли, что придется ждать еще несколько часов в обществе подруг, чтобы удовлетворить свою похоть.

– Джину, Люси! – проревел Грегори. – Джину всем!

– Люси, ты можешь возвращаться в постель, – строго сказала Сибил.

– Только принеси нам выпить, Люси, – крикнул Грегори.

– В постель, Люси! Немедленно! Я настаиваю.

Люси развернулась и ушла обратно по лестнице, по которой только что спустилась.

– Эй, а это что? – спросила одна из женщин. Она взяла с пристенного столика в прихожей пакет, завернутый в коричневую упаковочную бумагу, и потрясла им, словно детской погремушкой. – Кто-то из этих славных джентльменов приготовил мне подарок? Ну и ну, мальчики! Мы же только познакомились!

– О нет, это для нашей сестрицы, – ответил Итан. – Видите ли, сестра наша – коллекционер, можно сказать. Она обожает пыльные старые вещи со всего света, потому что они наводят ее на мысли о личной жизни.

Итан выхватил сверток из рук своей подружки и потряс им возле уха.

– Итан, положи обратно, – попросила Сибил, уже почти спустившись по лестнице. – Пожалуйста!

– На кусок скипетра фараона что-то не очень похоже, – заметил тот.

– Это могут быть какие-то новые косточки, – вставил Грегори. – Помнишь, как один старик прислал ей непонятные кости, и она потом часами сидела за столом, изучая их со всех сторон, точно какой-нибудь съехавший с ума ученый? Нужно было упрятать ее в сумасшедший дом еще тогда!

– Положи сверток, Итан!

Но Итан только поднял руки вверх, так что Сибил никак не могла дотянуться до пакета. Женщины восторженно захихикали, словно ничего более забавного в жизни не видели.

Большинство предметов, которые она приобретала через одного торговца антиквариатом в Нью-Йорке, были слишком хрупкими, чтобы выдержать столь грубое обращение. И мысль о том, что ее мерзкий брат может сломать какой-то ценный артефакт просто для того, чтобы произвести впечатление на свою сегодняшнюю подружку, была просто невыносима.

Ей было тридцать лет, она была писательницей с международным признанием, а ее никчемный брат относился к ней как к зазнавшемуся капризному ребенку.

– Видите ли, наша Сибил любит разные маленькие истории, – крикнул он и отпрыгнул назад, продолжая дразнить ее. – И ее драгоценная головка постоянно выдумывает что-то новенькое. Наверное, она просто хотела быть кем-то другим.

Сибил резко наступила брату на ногу, и от неожиданности и боли он выпустил пакет. Сибил удалось поймать его на лету.

Когда она заговорила вновь, голос ее, казалось, зазвучал откуда-то издалека:

– Вам обоим следовало бы не забывать, что мои так называемые маленькие истории обеспечивают максимальную часть всех семейных доходов и помогают финансировать ваши мелкие гулянки в городе посреди ночи! И если уж вы, ослепив, в чем я даже не сомневаюсь, этих прекрасных дам сказками про свой блестящий менеджмент в торговом центре «Паркерс Драй», и дальше будете мешать спать нам с Люси, то я с огромным удовольствием поведаю им, что на самом деле компанией управляют знающие и достойные люди, которые умеют намного больше, чем просто прикладываться к бутылке незаметно для коллег, чем, собственно, ваши таланты и ограничиваются!

О да, она многое дала бы за то, чтобы каким-то образом запечатлеть выражение лиц ее братьев в этот момент! Выглядели они так, как будто после ее тирады весь алкоголь из их крови мгновенно испарился.

Она была ошеломлена своей внезапной вспышкой не меньше, чем братья, но постаралась скрыть эту реакцию, чтобы не испортить свой имидж грозной женщины, только что напугавшей двух взрослых мужчин.

Она уже привыкла к тому, что слова непринужденно, решительно и легко выходили из-под кончика ее пера, но чтобы они так гладко срывались с ее губ…

– Все, шоу закончилось, леди, – сказал Грегори. Обняв свою подругу за плечи, он повел ее к выходу. Итан последовал его примеру со своей дамой.

Еще перед тем как дверь за двумя женщинами закрылась, она услышала, как одна из них сказала другой:

– Да кем она себя мнит? Думает, что она какая-то императрица?

«Ох, если бы, – с сожалением подумала Сибил. – Если бы…»

Поднявшись наверх по парадной лестнице, она обернулась и увидела, что братья смотрят на нее испуганными глазами побитой собаки.

– Это же был всего лишь какой-то сверток, – проскулил Грегори.

В ответ она громко захлопнула дверь в свою спальню.

Как она и предполагала, посылка эта была от Линна Уилсона, ее знакомого антиквара из Нью-Йорка. Далее она разорвала обертку голыми руками – не спускаться же за канцелярским ножом вниз, где можно было снова наткнуться на братьев.

Статуэтка, слава богу, была цела и невредима. И в идеальном состоянии. На крошечной платформе сидела богиня женственности и материнства Изида, расправив за спиной свои крылья; левая ее нога была согнута, а правая от колена до ступни прижималась к полу, так что она могла видеть свое левое крыло.

К внутренней стороне коробки было прикреплено несколько сложенных газетных вырезок.

Первым порывом Сибил было тут же выбросить все это в мусор.

Хотя этот антиквар и казался ей хорошим человеком, но ей абсолютно не хотелось, чтобы кто-то – будь то персонаж из заметки или сам Уилсон – мог предъявить ей претензии относительно авторских прав, если ее будущая книга хоть чем-то будет напоминать газетную историю, какой бы сенсационной она ни была.

Однако любопытство все же взяло верх.

Эту захватывающую историю она проглотила буквально на одном дыхании, а когда покончила с вырезками, то оказалось, что она сидит на полу рядом с кроватью.

Заголовок одной из статей гласил:

Чуть ниже располагался рисунок тушью с изображением того красивого мужчины, которого она видела в своем ночном кошмаре.

Он стоял возле верблюда вместе с погонщиком. Имя красивой молодой женщины рядом с ним (Сибил так и не определила, была ли та американкой или англичанкой) указано не было, но внизу было подписано: «Долина царей». В этом горделивом красавце, выглядевшем настоящим джентльменом в своих легких брюках и белом шелковом пиджаке, не было ни капли от того злодея, который привиделся ей, когда она в своем сне тянулась к нему худыми, как у скелета, руками.

Но все же это был он – она была в этом абсолютно уверена. Эти поразительные глаза, прекрасной формы волевой подбородок. И царственная осанка.

У нее вдруг появилось ощущение, что грудь ей сдавливает неподъемная тяжесть. Руки задрожали.

Но она заставила себя читать дальше.

Кто-то похитил из Каирского музея мумию, убив при этом женщину-служительницу. Пропавшая мумия представляла собой прекрасно сохранившиеся останки женщины времен династии Птолемеев, которые много столетий пролежали в целебных грязях дельты Нила, прежде чем были обнаружены и перевезены в музей. Некоторое время полиция подозревала в содеянном «загадочного египтянина», некоего мистера Рамзи, который находился в Египте на отдыхе вместе с членами семьи владельцев компании «Стратфорд Шипинг». Однако вскоре все подозрения с него были сняты и ему было позволено вернуться в Лондон вместе с его спутниками по отдыху.

Казалось бы, история исчерпана, поскольку все ее персонажи были удовлетворены.

Но дремавший в Сибил детектив-любитель сразу почувствовал слабые места и пробелы в этой хронике. Для нее это было примером того, как решают сложные вопросы богатые и влиятельные люди, следы вмешательства которых четко просматривались во всех прочитанных ею заметках.

Если мистер Рамзи был оправдан, то кто оставался главным подозреваемым? И как насчет местонахождения похищенной загадочной мумии времен династии Птолемеев?

Эта маленькая игра в детектива помогала ей отвлечься от странного ощущения, которое появилось в руках и ногах, от непонятного покалывания, затруднявшего дыхание. Но было и другое чувство, которое объяснить было еще труднее.

Возбуждение, почти иррациональное возбуждение, гулко пульсировавшее в висках.

Ночные кошмары в последний месяц стали такими отчетливыми и пугающими, что неослабевающий страх потерять рассудок стал для Сибил таким же естественным, как и биение сердца. Но теперь в ее двери – можно сказать, в буквальном смысле – постучало более таинственное объяснение происходящего, объяснение, которое отметало сомнения в ее здравом уме и предполагало, что на белом свете действительно существуют непонятная магия и настоящие чудеса, о которых она пыталась писать в своих маленьких историях.

«Значит, человек из моих снов на самом деле существует, – подумала она. – И между нами есть какая-то связь. И если я прослежу эту связь, куда бы они ни завела, то, вероятно, моим ночным страданиям придет конец!»

Она быстро вынула из выдвижного ящика своего стола несколько листов лучшей почтовой бумаги и села писать письмо своему лондонскому издателю.

Лишь только взошло солнце, она позвонила своему агенту в Нью-Йорк.

За завтраком Сибил молча положила перед братьями по две таблетки аспирина; однако ни один из них не оторвал взгляда от своей тарелки с полусъеденным омлетом и, похоже, их нисколько не заботило, что уже практически полдень понедельника, а никто из них даже не вспомнил о работе, хотя новая трудовая неделя уже началась.

– Я уезжаю, – заявила Сибил.

Грегори в течение нескольких секунд проглотил свой аспирин. Он запил таблетки малым количеством воды, чтобы не растревожить свой страдающий после алкоголя желудок.

Итан прекратил массировать виски, приоткрыл красные глаза и постарался взглянуть на сестру более-менее осмысленным взглядом.

– Что, очередная прогулка в оранжерею Линкольн-парка? – недовольно проворчал он. – Чтобы представить себя античной дамой, героиней одного из этих наводящих тоску романов, которые ты так обожаешь?

– Да нет, на этот раз подальше, чем в парк.

Оторвав наконец свой взгляд от тарелки, Грегори заметил, что она одета в дорожный костюм. На ней был приталенный жакет в белую и синюю клетку, с воротником, отвороты которого были обшиты синим атласом. На незатейливой шляпке красовалась синяя лента в тон. Сибил никогда не старалась ужимать себя сильно корсетом, как, например, девушки с картинок Чарльза Дана Гибсона, но нервные руки Люси этим утром затянули его слишком туго. «Однако в этом есть свой смысл», – подумала она. Ибо так она чувствовала себя неприкасаемой, устремленной вперед, словно нос корабля, на который она планировала сесть в самое ближайшее время.

– И насколько дальше? – жалобно простонал Итан. – Тебе ведь нужно писать.

– Да, конечно, – с улыбкой сказала Сибил. – Не знаю, слышали ли вы об этом, но сейчас писать разрешается исключительно в Чикаго. Президент Вудро Вильсон издал специальный закон по этому поводу.

– А президент ничего не говорил там насчет твоего острого языка? – проворчал Грегори.

– Как знать, как знать, – ответила Сибил. – Возможно, и он также поклонник моего творчества.

– Ха! Ни один человек из коридоров власти не станет читать эту вашу ерунду, мисс, – огрызнулся Грегори.

– Так куда ты едешь, Сибил? – вернулся к своему вопросу Итан.

– В Лондон.

– В Лондон?! – хором воскликнули братья. Из-за негодования, синхронно прозвучавшего в их вопросе, они даже на миг перестали ощущать последствия своего тяжелого похмелья.

Оба заголосили и принялись дружно причитать об ответственности и о якобы каких-то ее обязанностях, с которыми никто без нее справиться не сможет. Она и ожидала именно такой реакции. Но она также знала, что Итан и Грегори очень ленивы, и что, если представить им эту поездку как нечто неминуемое, как очевидный факт, они, скорее всего, не станут слишком активно противиться ей.

– И как долго тебя не будет? – наконец спросил Грегори, когда понял, что она не реагирует на их доводы и жалобы.

– Столько, сколько потребуется, – отрезала она.

– И сколько же времени потребуется на это? Ну почему тебе обязательно нужна какая-то секретность и таинственность? Знаешь, вообще-то поговаривают о войне. На Балканах война уже идет, а если так дело пойдет и дальше, то Германия с Австрией очень скоро могут развязать новую, теперь уже общеевропейскую.

– И поделом! – проворчал Итан. – На крошечном континенте куча стран теснятся, как лошади в конюшне. Чего еще можно ждать в такой ситуации?

– Ты не можешь отправляться в такое путешествие одна, без сопровождения, я этого не допущу! – заявил Грегори. – Нет, и еще раз нет – вот мое слово! К тому же ты уже была в Европе раз пять вместе с мамой. Ты видела там буквально все.

– Вот и пришло время поехать мне туда одной, – ответила Сибил. – С другой стороны, какой, собственно, иной реакции я могла от вас ожидать? – Но тут она вспомнила свой сон, газетные статьи и лицо того мужчины.

– Я уверена, Итан, – продолжала она, – что к моменту моего возвращения ты станешь большим специалистом в области международных отношений и сможешь поделиться своим глубоким анализом мировых проблем с нашим президентом.

– Ты нужна нам здесь, – не унимался Грегори. – Нужно следить за домом, за прислугой.

– Моя поездка всего лишь означает, что теперь вам придется со всем этим управляться самим, – подытожила она.

Она была уже почти в дверях, когда Итан вновь окликнул ее:

– Как некстати, что ты уезжаешь перед самым началом рабочей недели!

– Сегодня уже понедельник, джентльмены, – ответила она. – Так что с этим вы опоздали: рабочая неделя началась уже несколько часов тому назад!

Захлопнув за собой дверь в столовую, она услышала оттуда звон разбитой посуды, скрип ножек стульев по паркету и звук тщательного соскабливания остатков завтрака с пола.

На подъездной дорожке к дому ее уже ждали старик Филип и Люси. Ее чемоданы были давно погружены в роллс-ройс, и теперь Филип и Люси улыбались ей, словно гордясь тем, насколько быстро ей удалось этим утром оторваться от братьев.

Авторитетный голос, твердая уверенность в себе, продемонстрированные ею сегодня, – это было для нее что-то новое. Дав себе волю в полной мере, она, благодаря ощущению собственной силы, словно стала выше ростом. Еще совсем недавно она в подобной ситуации сбежала бы потихоньку, ничего не сказав братьям, а по дороге на вокзал бесконечно переживала бы за свой неожиданный отъезд, терзаясь мыслью, а не нарушает ли она данное родителям слово присматривать за младшенькими, несмотря на их несносную избалованность и потакание собственным слабостям.

Однако сейчас она чувствовала себя абсолютно другой Сибил Паркер, способной самостоятельно обойти весь земной шар и готовой раздавить любого, кто осмелится встать у нее на пути.

Самир Ибрагим несся через площадь Согласия к самому знаменитому в мире ресторану, сжимая в руке телеграмму, которая напугала его до глубины души.

Он должен был немедленно разыскать Джулию и Рамзеса.

Со всей предупредительностью, возможной при подобной спешке, он проталкивался через собравшуюся в баре «Максим» толпу мужчин в смокингах и женщин в шикарных вечерних платьях. Пробивавшиеся сквозь громкий гомон возбужденных бесед гипнотические звуки вальса Штрауса «Утренние листки» безошибочно вели его в сторону главного зала ресторана.

Он заметил их с порога.

На площадке для танцев было множество пар в безукоризненных нарядах, кружившихся в венском вальсе, но он был убежден, что всеобщее внимание публики все же было приковано к Джулии Стратфорд и ее партнеру, красавцу египтянину.

На какой-то миг Самир даже забыл о своей печальной миссии, наблюдая за тем, как в объятиях бывшего фараона скользит по паркету единственная дочь его дорогого, безвременно почившего друга Лоуренса, с которым они объездили весь мир, раскапывая гробницы и отыскивая древние реликвии. Когда они вернулись из поездки в Египет, последовавшей вскоре после гибели отца Джулии, казалось, что горе захлестнет ее с головой. Однако теперь было очевидно, что в психологическом плане она отлично восстановилась. И действительно, она так уверенно и красиво танцевала, что на глаза Самира невольно навернулись слезы.

Ее мужской наряд являл собой образец безупречного вкуса – черный фрак, пышная прическа, венчавшаяся шляпкой-цилиндром, изящные руки в белоснежных перчатках, которыми она держалась за своего партнера.

Что же касается ее партнера по танцу, ее будущего жениха, то это был человек, гробницу которого ее отец отыскал среди песчаных холмов недалеко от Каира. Этот человек спас Джулию от покушения на убийство, предпринятого ее собственным кузеном. Он был не обычным мужчиной, он был бессмертен и три тысячелетия назад правил Египтом более шестидесяти лет, прежде чем инсценировал собственную смерть, чтобы сокрыть свое бессмертие от своих подданных и сохранить эту тайну навеки.

Рамзес Великий. Горделивый красавец Рамзес. Рамзес, фараон Древнего Египта, который разрушил понимание Самиром границ возможного в этом мире и навсегда изменил его взгляды на жизнь.

«Просто потрясающе, – думал Самир, – сознавать, что этот человек из далекого прошлого реально живет в суете и круговерти этого роскошного напыщенного места, с его колоритными разрисованными стенами, официантами в ливреях, в этих витающих облаках сигаретного дыма, к которым примешивается смесь ароматов десятков различных духов, образуя какой-то сверхъестественный запах». Было поистине восхитительно поклоняться этому человеку, принимая справедливость его бессмертия, принимая превосходство ума Рамзеса, принимая могущество и чарующее обаяние этого истинного монарха, которому Самир навеки поклялся в своей безусловной преданности.

Самир чувствовал, что наступившим моментом нужно насладиться в полной мере, посмаковать его.

«Ох, Лоуренс, – думал Самир. – Ты был бы счастлив, увидев сейчас свою дочь. Это большая радость сознавать, что она не только защищена и находится в безопасности, но также и наделена бессмертием. Она более жива, чем когда-либо. О, как жаль, что мы с тобой не можем вместе разделить восторг этих откровений, что Рамзес Великий жив, что по нашей земле ступает царь, который когда-то возглавил армию боевых колесниц на битву против хеттов. О, если бы ты только мог сам услышать, что этот человек рассказывает про те давно ушедшие в прошлое столетия и как непринужденно он отвечает на самые сложные вопросы относительно тех времен…»

Самир встрепенулся, возвращаясь от этих мыслей к действительности, в зал ресторана с вальсирующими парами.

Ну почему именно ему суждено разбить их счастье?

Но с этим можно и подождать. По крайней мере, еще хотя бы пару минут.

И он вместе с остальной публикой продолжал любоваться их танцем. Его восхищала выносливость бессмертных, позволявшая им кружиться без пауз на восстановление дыхания, тогда как остальные танцующие, похоже, начали уставать. Благодаря этой же выдержке они могли танцевать, не оглядываясь по сторонам, всецело сосредоточив свои восторженные взгляды друг на друге.

Интересно, обратил ли кто-нибудь внимание на то, что глаза у них одного и того же оттенка синего цвета? Возможно. А может быть, все были слишком поглощены зрелищем неподражаемого танца.

Рамзес заметил его сразу же, как умолкла музыка. И Джулия тоже. Они оба направились в его сторону мимо переполненных столиков, раздавая направо и налево улыбки аплодировавшим им посетителям.

Увидев его, они не были удивлены. Он заранее планировал встретиться с ними в Париже, но, правда, не думал принести им такие пугающие новости.

– Самир, друг мой, – сказал Рамзес, похлопывая его по спине, – вы немедленно должны присесть за наш столик. Мы здесь познакомились с новыми друзьями и будем рады, если вы присоединитесь к нам.

– Боюсь, что должен отказаться, сэр, – ответил Самир.

В этом многолюдном месте не следовало вдаваться в подробности. Он вручил Рамзесу телеграмму.

– Мне кажется, что ее нашли, – сказал Самир.

Рамзес принялся читать. Джулия рядом с ним напряглась и замерла.

– Значит, в Александрии, – помрачнев, произнес Рамзес.

– Да.

Когда телеграмму прочла Джулия, лицо ее превратилось в ледяную маску.

«А она совсем не удивилась», – подумал Самир. До того как стать бессмертной, Джулия едва не погибла от рук Клеопатры.

– Понятно, – с едва заметной улыбкой сказала Джулия. – Что ж, на это можно взглянуть и с другой стороны: теперь нам известно, что и мы тоже сможем выжить во время страшного пожара. – Лицо ее побледнело, губы задрожали, и она судорожно сглотнула.

Рамзес приобнял невесту рукой за талию и повел ее к выходу.

– Пойдемте, – сказал Рамзес. – Предлагаю прямо сейчас вернуться в отель и обсудить возможные последствия.

Этот шикарный номер люкс в отеле «Риц» с его высокими, занавешенными тяжелыми портьерами окнами, выходящими на Вандомскую площадь, служил им домом вот уже неделю – это была их последняя остановка на континенте перед возвращением в Лондон. Рамзесу здесь очень нравилось – впрочем, как и во всех дорогих отелях, где они спали, обедали, занимались любовью.

Обслуживающий персонал добросовестно в любое время суток по первому требованию приносил в номер блюда со свежей соленой и сладкой выпечкой, а также шампанское в ведерках со льдом.

Рамзес сидел за обеденным столом и неустанно перечитывал телеграмму, как будто при тщательном изучении в этом послании можно было выявить какой-то скрытый смысл или подсказку.

Лучше уж подробнее расспросить Самира, чем вчитываться в эти скупые строчки. Хотелось еще шампанского. Самир уже достал бутылку из ведерка со льдом и налил ему бокал. Сам Самир сейчас сидел, пыхтя своей короткой темной сигарой с обрезанными концами. Джулия тоже наслаждалась этим маленьким удовольствием – невинными «затяжками». Для Рамзеса же этот дым был сродни аромату благовоний. Много веков тому назад табак в его царстве был большой редкостью, его доставляли из безымянных стран за далекими морями. Это был один из многих предметов роскоши, которыми он пользовался в свою бытность царем.

И снова в голове его мелькнула мысль, что ни одному фараону тех времен и не снилась та роскошь, в которой живут многие сегодняшние бизнесмены и коммивояжеры. Даже простолюдины пьют марочные вина и курят высококачественный табак. Вздохнув, он осушил свой бокал шампанского одним долгим глотком.

Как же злило его это безрадостное сообщение из Александрии!

Это была их последняя неделя в великой европейской столице, прежде чем они должны были ехать на свою помолвку, прием по поводу которой устраивал молодой аристократ Алекс Саварелл – тот самый, за которого Джулия еще недавно собиралась замуж. Рамзес не боялся этого события как такового, а просто очень хотел, чтобы все поскорее закончилось. Он понимал, что за широким жестом Савареллов стоят добрые намерения, а также, что для его возлюбленной спутницы жизни очень важна эта семья.

Однако, как только все будет позади, он хотел вновь отправиться в путешествие, чтобы повидать знаменитый английский Озерный край, старинные замки на севере страны, окутанные легендами озера и узкие горные долины Шотландии.

А теперь это неожиданное известие спутывало им все карты, грозясь сорвать их планы и здесь, в Париже, и в ближайшем будущем.

Джулия встала и открыла окно, чтобы проветрить комнату от дыма. Тяжелые шторы затрепетали от прохладного ночного ветерка.

С недавних пор она сильно изменилась, исчезла ее былая уязвимость, а вместе с ней и деликатность. Это была уже не та смертельно напуганная юная девушка, которая так дрожала, увидев, как он встает из своего саркофага в ее лондонском доме – кстати, как раз вовремя, чтобы остановить ее преступного кузена Генри, намеревавшегося отравить ее чашкой чая; того самого мерзавца, который отравил в Египте ее отца, и все ради неуклюжей попытки оплатить собственные карточные долги за счет средств семейной компании. Но теперь Генри Стратфорда уже не было, равно как ничего не осталось и от той Джулии, которую он едва не убил. То была искренняя, наивная девушка, на которую давила перспектива выйти замуж за нелюбимого человека и которая вот-вот должна была столкнуться с правдой жизни, с низостью и подлостью людей, подгоняемых алчностью и жаждой наживы.

Да, той Джулии больше нет и в помине, ей на смену пришла избранница его сердца, его полная жизни невеста, перед которой ему не было нужды клясться в вечной верности во время торжественной церемонии с обручальными кольцами.

Во время обратного путешествия морем из Египта в Лондон та Джулия пыталась покончить с собой, но вместо гибели в мрачной морской пучине очутилась в его крепких объятиях, а еще несколько часов спустя дрожащими руками приняла от него волшебный эликсир.

Эта новая Джулия излучала спокойную уверенность и самообладание, взглянув на мир с совершенно другой стороны. И еще совсем недавно их помыслы были направлены только на то, чтобы открывать для себя этот мир, лежавший сейчас у их ног.

Рамзес посмотрел на Самира. Он высоко ценил своего смертного друга и преданного сторонника, жителя современного Египта с темными глазами и смуглым лицом, который глубоко понимал Рамзеса и ход его мыслей и поступков. Такого понимания не было у северных людей со светлой кожей, даже у его возлюбленной Джулии. Однажды, когда-нибудь в будущем, вероятно, пробьет час даровать эликсир и этому человеку, но у Рамзеса еще будет время обдумать этот шаг; сам же Самир никогда не попросит о таком подарке – даже на короткий миг он и в мыслях не допустит, что Рамзес, его бог и повелитель, взвешенно и обдуманно решится на это, а уж тем более не сочтет это само собой разумеющимся.

– Что мы знаем о человеке, который путешествует вместе с ней? – наконец спросил Рамзес. – Помимо его имени.

– Достоверной информации немного. Но у меня есть догадки.

– Так поделись ими, Самир.

– Как я уже писал вам некоторое время тому назад, один из поездов, ударивших ее машину в ту ночь, поехал дальше. Значительная часть его груза направлялась в одно отдаленное поселение в Судане. Проведя кое-какие расследования, мои люди натолкнулись на короткое сообщение, свидетельствовавшее о том, что в одном из товарных вагонов было обнаружено человеческое тело.

– Кто написал об этом?

– Один местный журналист.

– А что насчет тамошней больницы? – поинтересовался Рамзес. – Ты связывался с персоналом?

– Оказалось, что там не с кем было поговорить. Из медсестер, дежуривших в ту ночь, никого не осталось, все они уехали.

– Но ведь это было всего два месяца тому назад, – удивилась Джулия.

– Этот человек, который путешествует с нею, – произнес Рамзес. – Ты считаешь, что это кто-то из больницы? Доктор, возможно?

– Возможно, сэр.

– А остальные, которые уехали?

– Новые трупы, – прошептала Джулия.

– Да, может быть, Джулия, – ответил Самир. – А может быть, и нет. Один из моих людей в Каире только что сообщил мне о довольно крупной распродаже древних артефактов. Частной распродаже. Археологическая общественность в бешенстве, разумеется. Тот, кто устраивал эти торги, предпринял определенные меры к тому, чтобы скрыть их истинное происхождение. Но ходят слухи, что разграбленное захоронение, о котором идет речь, было секретным хранилищем сокровищ, которые Клеопатра прятала лично для себя. Многие монеты и скульптуры оттуда носят ее изображение. Кое-что об этом было и в египетских газетах. Я заказал вырезки из них, мне пришлют их по почте в мой офис в Британском музее.

– Когда стало ясно, что Египту не устоять перед Римом, Клеопатра отправила огромные сокровища куда-то на юг, – сказал Рамзес. – Я помню это.

Казалось бы, простое воспоминание, но в результате он погрузился в задумчивость, отправившись бродить по лабиринтам своей памяти.

Как бы ему хотелось считать существо, которое он вызвал к жизни, всего лишь презренным чудовищем, ничтожным отклонением от нормы, воскресшим в результате его беспечности и гордыни. Но в ночь того страшного несчастного случая, всего за несколько секунд до того, как она в смятении выбежала из здания Оперы, украла машину, которой не умела управлять, и вылетела между двумя несущимися навстречу друг другу поездами, она совершенно не была похожа на жалкого поверженного монстра. Она была сосредоточенной, целеустремленной, полной желания отомстить. А перед этим у нее была стычка с Джулией в дамской комнате, где она запугивала ее, грозилась убить. И наслаждалась испугом Джулии.

Во время ее буйного неистовства в Каире Самир и Джулия изо всех сил пытались убедить его, что она была существом без души. Не самой Клеопатрой, а всего лишь ее жуткой, внушающей страх оболочкой. Однако когда они с ней столкнулись в Опере лицом к лицу, сомнений у него не осталось: он узнал в этих глазах неукротимый дух прежней царицы.

А что же теперь? Она по-прежнему жива. И похоже, по-настоящему неуязвима.

Но что она хотела? Зачем отправилась в Александрию рука об руку с этим молодым человеком? Возможно, чтобы попрощаться со своей бывшей родиной? Ведь и сам он всего несколько месяцев назад предпринял длительное путешествие в Египет именно по этой причине.

Все в ней было окутано тайной для него. Он, когда пил эликсир, был мужчиной в расцвете сил; она же представляла собой иссохший труп, когда он пролил на нее свое зелье. Ему никогда, по-видимому, не приходилось гореть в таком огне, в котором выжила она. Поэтому ему трудно было сейчас – как, впрочем, и раньше – угадать, что у нее на уме, каковы ее планы, не говоря уже о том, какая перспектива открывается впереди перед ее телом и душой. А душа ее была не менее пылкой, чем его собственная. Он видел это своими глазами, когда она боролась за продолжение своей жизни.

Он встал на ноги и, дав знак Самиру оставаться на месте, принялся расхаживать по просторному гостиничному номеру, зная, что Джулия неотрывно следит за ним.

Он многое вспоминал и пытался подытожить для себя все, что ему было известно про эликсир.

За те тысячи лет, которые прошли с момента, как он отобрал его у той болтливой старухи, хеттской жрицы, он много раз проверял силу эликсира и его свойства, а также убедился в его немудреной простоте. Во времена, когда он был царем Египта, у него была высокая цель использовать эликсир бессмертия для создания изобилия продуктов. Но выращенное таким образом зерно нельзя было есть: его пришлось полностью собрать и утопить на дне моря. Поскольку множество людей, едва отведав его, погибло в страшных мучениях.

В последующие годы он выяснил, в какой мере солнечный свет может влиять на него и поддерживать его силы. И до какой степени он может ограждать себя от жизненной силы земного светила, погружаясь в сон, близкий к состоянию смерти; сон, в котором его тело усыхает и чахнет. Естественного света, непосредственно от солнца или отраженного от ночного неба, хватало, чтобы поддерживать его жизнь. Глубокий сон наступал только тогда, когда он полностью ограждал себя от любого источника освещения на несколько дней.

Это он и сделал две тысячи лет тому назад, когда его отказ дать Клеопатре эликсир для Марка Антония привел к ее самоубийству, и Египет попал под власть Рима.

Думать об этом сейчас было мучительно, но отныне так будет всегда.

Тяжело было вспоминать, как она преследовала его, когда они обнаружили тело Марка Антония, покончившего с собой. Как она умоляла воскресить Марка Антония из мертвых, взывая к нему, Рамзесу. Настаивала, что только он может сделать это с помощью своего драгоценного секретного эликсира.

А он дал ей пощечину! Он ударил ее за одну только мысль использовать эликсир для подобных целей. И по иронии судьбы (подумать только!) через две тысячи лет он применил волшебное зелье именно при таких же обстоятельствах, правда, для останков не Марка Антония, а ее собственных.

Теперь, когда его поступок в Каире привел к угрозе, от которой, возможно, им всем не уйти никогда, не обернется ли прежняя любовь Клеопатры к нему злом и ненавистью?

Джулия, почувствовав его внутренние страдания, подошла к нему и нежно положила руку на его плечо.

– Ты считаешь, что за распродажей этих сокровищ стоит Клеопатра, которая за вырученные деньги купила молчание всех тех в больнице, кто мог ее запомнить? – спросила Джулия.

– А также всех тех, кто мог вспомнить, сколь быстро она выздоровела, – вмешался Самир. – Но как знать, нужны ли вообще такие предосторожности? Кто поверит сказкам о ее чудесном исцелении?

– Есть ли у нас причины полагать, что она снова кого-то предала смерти? – продолжала Джулия.

– Нет, вовсе нет, – ответил Самир. – Однако мы точно знаем, что она очень энергична, раз проехала через весь Египет. И что она не одна.

– Нам известно и еще кое-что, – заметил Рамзес.

– Что же это, дорогой? – спросила Джулия.

– Мы определенно знаем, что, если она снова решится на убийство, нам мало что удастся сделать, чтобы ее остановить.

Увидев, как помрачнели лица его компаньонов, он пожалел, что сказал это. Но это была правда. Суровая, неотвратимая правда, которую им следовало знать.

Когда же он набрался мужества, чтобы взглянуть на Джулию, в глазах ее не было страха, а лишь сочувствие и тревога. Тревога за него. Это поразило его.

– Я не хочу, чтобы ты понапрасну корил себя за это, Рамзес.

– Сейчас я вас покину, – тихо сказал Самир. – Мои люди потеряли ее в Александрии, но, возможно, им удастся найти ее снова. Если хотите, я могу организовать проверку всех кораблей, прибывающих в Англию из Порт-Саида. Дайте мне знать, каким будет ваше решение, мой повелитель, и я все исполню.

– Нет, Самир, – возразила Джулия. – Вы не должны уходить так скоро. Побудьте с нами. Отдохните. Поешьте что-нибудь. Я распоряжусь, чтобы вам подготовили комнату.

– Нет, но я вам благодарен за заботу, – ответил Самир. – Я остановился у своего давнишнего знакомого по Британскому музею. Утром я вернусь в Лондон убедиться, что в вашем доме вы будете в полной безопасности.

– В безопасности? – удивилась Джулия. – Разумеется, там безопасно.

– Конечно. Но сердце мое успокоится только тогда, когда я проверю это лично. Как успокоилось оно сегодня вечером, когда я увидел вас в «Максиме», таких красивых и полных жизни.

Он поднялся и взял Джулию за обе руки, а та поцеловала его в щеку.

– Доброй ночи, дорогая Джулия. Доброй ночи, мистер Рамзи. – Произнеся это вымышленное имя, Самир робко улыбнулся. – Я бы хотел прибавить еще «и приятных сновидений», но увы…

И он вышел, закрыв за собой дверь.

Когда Самир ушел, Джулия перевела взгляд на Рамзеса. Впервые за много недель она выглядела такой встревоженной. Ему это очень не нравилось. Как не нравилось и то, что их похожее на сон путешествие по странам и континентам оборвалось так внезапно.

Но что в действительности ее тревожило? Казалось, ее больше беспокоило его мрачное настроение, чем то, что Клеопатра жива и здравствует.

– Ты думаешь, нам следует бояться ее, Рамзес?

– Она грозила сломать тебе шею, как тростинку. Я в точности передаю ее слова.

– Ну, сейчас это у нее уже не получится. К тому же она сказала это уже после того, как ей это не удалось. Потом мы с ней, если помнишь, были наедине довольно долго, но она лишь бросала мне угрозы.

– Да, но тогда ей помешали, не так ли? Неужели ты действительно веришь, что с тех пор она изменила свои намерения?

– Наверняка этого никто сказать не может.

– А я могу, – сказал Рамзес. – Из Оперы ее выгнало чувство гнева. Она испытывала досаду и злость на меня за то, что много лет назад я допустил, чтобы Марк Антоний потерпел в бою поражение и потому погиб. Ее переполняли эмоции, она потеряла контроль над собой, поэтому выехала на железнодорожные рельсы. Видишь ли, она никогда не хотела эликсира для себя. Я предлагал ей его, когда она была царицей, но она отказалась. Клеопатра попросила его, лишь когда ее любовнику грозил крах, но даже тогда она просила его исключительно для него, для него одного. И все ради осуществления безумной мечты о создании бессмертной армии.

– Ты был прав, Рамзес, когда не дал ей зелья. Подумай о том, как ужасно мог бы в результате измениться наш мир. Порой смерть деспота – единственное, что может освободить нас от него. А когда люди, облеченные властью, нарушают Божьи законы… От одной мысли об этом меня бросает в дрожь.

– Не знаю, – покачал головой Рамзес, и голос его упал до шепота. – Да, она была царицей, но она могла бы справиться со своим деспотизмом. Как я, будучи царем, преодолел свой произвол, отойдя от власти. Но могла бы или нет – этого мы не узнаем никогда. Сейчас мне известно только одно: она жива и убивает без колебаний и раскаяния. А ответственность за то, какой она есть сейчас, в настоящее время, лежит на мне. Причем, боюсь, нынче она намного опаснее, чем могла бы когда-либо стать в древние времена.

Джулия ничего не ответила. Рамзес взглянул на нее. Она снова села за стол и подняла на него печальные глаза.

– Я не люблю ее, дорогая моя, – сказал он. – То, что ты услышала в моей исповеди, это не тоска по ней. Это раскаяние в том, что я натворил, разбудив ее.

Рамзес подошел к ней вплотную и встал перед ней на одно колено. В глазах Джулии он увидел терпимость и глубокое чувство любви.

– Ты – моя любовь, моя единственная любовь, – произнес он. – Мы представляем собой союз двух бессмертных, истинный союз умов, тел и духа. Но сейчас наш светлый путь омрачает тень этого существа, которое я допустил в наш рай.

Джулия жестом попросила его встать и, когда Рамзес сел за стол напротив нее, прямо взглянула на него.

– С той страшной аварии, в которую попала Клеопатра, прошло уже два месяца, – сказала она. – Если она до сих пор жаждет отомстить, то что-то не слишком она торопится.

– Есть еще одна причина, по которой я склоняюсь к мнению, что она вообще не хочет контактировать с нами.

– Ты ничего не хочешь мне сказать? – Джулия заглянула ему в глаза. – Рамзес, тебе не следует опасаться, что я стану ревновать тебя к этому созданию, как какая-нибудь школьница. Кем бы она ни была, сейчас я равна ей и по силе, и по неуязвимости.

– Я знаю это, – сказал он.

– А еще я, как и раньше, не верю, что это настоящая Клеопатра.

– Но кто же это еще может быть, Джулия?

– Рамзес, у Клеопатры не может быть души. Просто не может. А я верю, что у каждого человека есть душа. Я не знаю, куда попадают души людей после смерти, но я уверена, что они не могут оставаться внутри трупов, которые столетиями лежат в земле или хранятся в музеях.

Он потянулся к ней и погладил по щеке. Какая она ослепительная и бесстрашная, сообразительная и отважная.

Человеческие души. Ну что мы вообще знаем о душе?

В голове его кружилось множество древних молитв и песнопений, перед глазами возникали лица давно умерших жрецов. Вспышкой промелькнула его прежняя обязанность, которую он выполнял, будучи царем, участвуя во всевозможных ритуалах на рассвете, в сумерках, в полдень. Он спускался в свою новую гробницу, подготовленную для него во время его царствования, и просил, чтобы ему читали вслух бесконечные надписи на ее стенах. Его душе после его смерти на земле предстояло отправиться на небеса. Однако где она находилась сейчас? Разумеется, в нем.

Это было слишком сложно для осмысления. Но он точно знал, что это существо было Клеопатрой! Джулия могла сколько угодно рассуждать о невозможности такого, могла называть ее монстром, выходцем с того света, могла говорить о христианских поверьях, согласно которым человеческая душа покидает тело на невидимых крыльях. Но он был уверен, что та, кого он воскресил в Каирском музее, была Клеопатрой.

– Пойдем. Давай прогуляемся, – предложила Джулия. – Мы с тобой находимся в одном из прекраснейших городов мира и при этом не нуждаемся в сне. Если уж нам суждено скоро возвращаться в Лондон, давай сейчас пройдемся по этим улицам, не думая об уличных грабителях, несчастных случаях и даже о самой Клеопатре.

Радостно рассмеявшись, он позволил ей поднять его на ноги с такой неожиданной силой, которую всего несколько месяцев назад даже нельзя было себе вообразить.

Когда-то Джулия боялась рек.

Еще девочкой она отказывалась подходить к любым перилам по берегам Темзы, потому что была уверена, что неминуемо поскользнется, упадет через ограждение, и темные воды бесследно поглотят ее.

Но сейчас, когда они с Рамзесом шли вдоль Сены в сторону темных очертаний собора Нотр-Дам, она не испытывала страха.

Она чувствовала, что, стоило только ей захотеть, и она могла бы без устали проплыть эту реку по всей ее длине. Вместе они могли бы по Сене добраться до самого моря, а там поселиться на каком-нибудь необитаемом острове, куда из-за жестоких штормов и неприступных скалистых берегов не мог бы вторгнуться ни один смертный. Там они нашли бы уединение, которое позволило бы им неторопливо наслаждаться любыми своими мыслями с тем же упоением, с которым иные рассматривают драгоценные камни.

На какой-то миг ей даже показалось, что им с Рамзесом стоило бы сделать это прямо сейчас, хотя она и знала, что у них нет другого выхода, кроме как вернуться в Лондон, причем чем скорее, тем лучше.

Стоял теплый весенний вечер, и поэтому они сняли свои пальто, а она – и свой цилиндр, так что кудри ее волос рассыпались по белой рубашке. Случайный прохожий сейчас мог бы принять ее за изящную уличную музыкантшу, отдающую предпочтение в одежде мужскому стилю. Жара или суровый мороз, равно как и навязчивые предубеждения общественного мнения, благодаря эликсиру больше уже никогда не будут волновать ее. К ее новым качествам относилось также обостренное восприятие, позволявшее ей определять, скрывается ли в далеких тенях что-то материальное или нет, и способность в считаные минуты запоминать огромные объемы текста. Обретя такие умения, она ощущала, что сможет удивительно легко отказаться от своих скучных и утомительных повседневных обязанностей.

– Ты встревожена? – спросил Рамзес, беря ее за руку.

– Нет, не встревожена. Просто задумалась.

– Поделись со мной своими мыслями.

В его тоне чувствовались мощь и царственность, и одновременно доброжелательность. Все потому, что на протяжении многих сотен лет он играл роль мудрого советчика, тогда как правил как фараон всего шестьдесят четыре года.

– Я думала о том, что могло бы людей в нашем положении в конце концов подтолкнуть к тому, чтобы выбрать уединение, – ответила она.

– Интересно. Изоляция без компаньона была бы немыслимой для меня. Потому что для меня уединение означает лишь одно – сон. А он был бы предпочтителен только в том случае, если требования человека, призвавшего меня к жизни, стали бы невыносимы.

– Выходит, ты не допускаешь мысли, чтобы поселиться со мной на каком-то необитаемом острове, где не могут жить простые смертные?

– А ты мечтаешь об этом, Джулия?

– Я не вполне уверена, но такая возможность кажется очень соблазнительной. Однако лишь как одна из тысячи других. Или даже из миллиона. Потому что сейчас у нас достаточно времени, чтобы опробовать их все.

Рамзес улыбнулся и на ходу прижал ее к себе ближе.

– Наслаждаться этим даром вместе с тобой – совсем другое дело. Все вообще воспринимается иначе, когда ты чувствуешь, что ты не одинок. Но с тобой это ощущается особенно ярко.

– Так и должно быть. Только что ты назвал это даром, но прежде для тебя это было проклятием, и самого тебя звали Рамзесом Проклятым. Но сейчас я даже представить себе не могу, чтобы ты назвал себя так. И это радует меня, Рамзес. Очень радует.

– Да, теперь я и сам вижу, что проклятьем было не бессмертие, а та роль, которую я выбрал для себя. Роль советника. Я ни на секунду не пожалел об этом, но в конце концов это стало невыносимым. И я не могу больше винить в своих прошлых несчастьях исключительно падение власти Клеопатры.

– Или падение Египта, – прошептала Джулия.

– Да. Мною руководила жажда новой жизни, но у меня не было возможности ее утолить. Поэтому я добровольно отдал себя во власть времени. Открытие твоего отца, мое пробуждение были знаками судьбы, но самое замечательное в этой судьбе – это ты, моя Джулия.

Эти слова побудили Джулию с восторгом броситься к нему в объятия. Ее шею враз опалило его горячее дыхание. Час был уже поздний, и такое бурное проявление чувств в это время казалось Джулии абсолютно неприемлемым, даже в Париже. Но только до принятия ею эликсира.

– Нам необязательно возвращаться в Лондон, Джулия. Если, конечно, ты этого не хочешь.

– Наоборот, я хочу этого. И это не просто ради Алекса, Рамзес. Я мечтаю об этом торжестве, этой помолвке, я хочу праздника и для себя, и для тебя. Это к тому же необходимо. Я не могу просто так оборвать все связи. Я должна побывать в управлении «Стратфорд Шипинг», чтобы самой убедиться, что там все в порядке. Вдобавок ко всему… А что, если это существо найдет Алекса? Что, если она знает достаточно, чтобы выследить его в Лондоне?

– Она может легко разыскать как его, так и нас, – вздохнул Рамзес. – Таковы нынешние времена. Пресса, телеграф, фотография…

Джулия уже начала сознавать, что им, возможно, следовало бы оставаться в Англии хотя бы для того, чтобы при необходимости защитить Алекса Саварелла. Но она пока не хотела принимать определенного решения. Только время могло показать, проявит ли воскресшая Клеопатра интерес к кому-то из них. Кроме того, существовал еще и Эллиот, который также был способен защитить своего сына от нападения чудовища. Однако ей очень не хотелось тревожить Эллиота и отвлекать его от дел, которыми он считал необходимым заняться.

Она подвела Рамзеса к скамейке на набережной, к удобной чугунной скамье, куда можно было присесть и понаблюдать за прогуливающимися парами.

– Может, нам телеграфировать Эллиоту? – предложила она. – Чтобы предупредить его насчет Клеопатры?

– Пока не нужно, – ответил Рамзес. – Если хочешь, мы отправимся в Лондон завтра же. Я бы хотел, чтобы он осуществил свои планы. От него зависят его близкие, его семья. Я люблю этих людей, потому что их любишь ты; и я привязан к ним, потому что ты к ним привязана. Если вдруг выяснится, что Клеопатра едет в Лондон искать молодого Саварелла, вот тогда мы и предупредим Эллиота.

Это глубоко растрогало ее. Она не была уверена, что ему стоило это говорить. Какая сложная и любящая натура ее Рамзес! Джулия внезапно поняла, что, если бы он не любил Эллиота, это разбило бы ей сердце.

Эллиот Саварелл был очень близким другом ее отца. Она даже подозревала, что в юности они были любовниками. Нет, на самом деле она в этом даже не сомневалась.

Еще девочкой она запомнила один странный летний день. Они с отцом гостили в загородном поместье Эллиота. Джулия с Алексом ушли на прогулку, но очень скоро она устала, ей стало скучно, и она, вернувшись в дом одна, застала отца с Эллиотом в библиотеке.

Они заметили ее не сразу, а спустя мгновение.

Но в это мгновение ее глазам явилось нечто, что показалось ей странным. Мужчины стояли у окна спиной к двери. Эллиот, обнимая Лоуренса одной рукой, что-то шептал ему вкрадчивым голосом.

Странность эта состояла в том, что двое мужчин стояли настолько тесно друг к другу, что ее отец практически прижимался к Эллиоту, и их губы почти соприкасались. Тогда это произвело на нее сильное впечатление и даже испугало.

Должно быть, она издала какой-то звук. Мужчины оторвались друг от друга и повернулись к ней. Но она успела заметить, как в глазах отца блеснули слезы, которые, казалось, мгновенно исчезли.

Они об этом случае никогда не говорили. Но во время долгой дороги обратно в Лондон отец посадил Джулию рядом с собой в старом вагоне и крепко обнял – с какой-то грустью и безысходностью, как ей тогда показалось.

– О чем ты сейчас думаешь, папа? – спросила тогда Джулия.

– Ни о чем значительном, дорогая моя, – ответил он, глядя на пробегающие за окном поля. – Просто в жизни нам приходится рано или поздно от очень многого отказываться, потому что мы не можем иметь всего, что хотим. Ты сама это скоро узнаешь. Мы с тобой счастливы, моя дорогая. Вполне счастливы, но каждому в этой жизни когда-нибудь обязательно приходится чем-то жертвовать.

Помимо этого случая, ей в своей жизни неоднократно пришлось наблюдать Эллиота в разных необычных ситуациях, и она время от времени заставала его скучающим и утомленным на провинциальных светских приемах и балах.

Что ж, зато теперь перед Эллиотом лежал весь мир. Ему больше не нужно было совершать никаких жертв, вроде той, на которую он пошел много лет назад, женившись на американке – наследнице большого состояния, оплатившей все его долги и подарившей ему красавца-сына для продления его древнего рода.

Оглядываясь в прошлое, ее не удивило, что Эллиот сразу после знакомства с Рамзесом заподозрил в нем существо, далекое от понимания обычных людей. Именно Эллиот пошел за Рамзесом в Каирский музей в тот вечер, когда была разбужена Клеопатра. И именно он взял на себя заботу о воскрешенной царице Египта, когда Рамзес бежал от нее в страхе из-за содеянного.

Вероятно в порыве раскаяния, позже, когда их большое путешествие подошло к концу, Рамзес дал Эллиоту пузырек с эликсиром, чтобы тот поступил с напитком по своему усмотрению. И Джулию не удивило, что Эллиот выпил эликсир.

И возможно, Эллиот, пока живы его жена и сын, никогда не вернется в Лондон, если сможет избежать этого. Он никогда не допустил бы, чтобы известие о его бессмертии обидело их или причинило кому-то из них душевную боль. Он, конечно, щедро посылал бы им свой богатый выигрыш в казино, он разыскал бы золотые копи в соответствии с инструкциями Рамзеса и оставался бы загадочным любящим дедушкой для своих внуков, которые никогда бы не встретились с их вечно молодым родственником.

Теперь же Джулии предстояло как-то обмануть Эдит и Алекса в отношении своей собственной волшебной трансформации. Какими бы ни были ее планы на будущее, но это торжество с помолвкой ей было нужно, чтобы высказать свою признательность и любовь Эдит и Алексу, тщательно скрывая в душе боль оттого, что теперь их навеки разделяет бездонная пропасть.

Из всех людей, которые присоединились к ним во время их египетских приключений, Алекс оставался единственным, кто по-прежнему считал, что мистер Реджиналд Рамзи был загадочным египтологом, случайно попавшим в их группу, а таинственная женщина, с которой он провел незабываемую ночь любви в Каире, – старинной приятельницей Рамзи, внезапно лишившейся рассудка.

По глубокому убеждению Джулии, Алекс никогда не должен узнать правды. Он бы не выдержал, если бы он узнал все про нее, Рамзи, Клеопатру и про своего отца, это просто подкосило бы его.

Нет, теперь все ее помыслы должны быть направлены на то, чтобы Алекс пришел в себя после пережитого им – после того, как Клеопатра якобы погибла, Алекс замкнулся и ушел в себя.

На корабле по пути в Лондон он признался ей, что любит ту женщину, которую практически не знал, но тут же поклялся забыть ее. Он снова будет двигаться вперед, чтобы продолжать жить дальше, упрямо повторял он. Они все вернутся к обычной жизни.

Она тогда еще задумалась над этой мрачной фразой: двигаться вперед, чтобы продолжать жить дальше. Она и сейчас считала эту фразу какой-то зловещей.

Конечно, Алекс постепенно восстанавливался. И то, что он сам захотел устроить торжество в честь ее помолвки, было свидетельством его восстановления. Деньги, потоком поступавшие от отца, придали Алексу твердую уверенность и увеличили его привлекательность в глазах богатых невест, способных оценить его происхождение, его титул, его утонченное обаяние.

Рамзес взял ее за руку. Где-то ударил церковный колокол. Было уже поздно, и пешеходная дорожка вдоль Сены была пустынна.

– Ты сейчас думаешь об Алексе или о его отце? – спросил Рамзес.

– Об Алексе. Я должна сделать признание, потому что оно освободит меня от необходимости совершить кое-что.

– Конечно. Я слушаю.

– Что-то внутри меня хочет рассказать Алексу обо всем.

Неужели это говорит она? Собственные слова шокировали ее. Но нет, она действительно это чувствует. Просто правда более важна, чем жалость и сочувствие.

– Ты находишься в смятении из-за чувства вины. То, что ты откроешь ему правду, не изменит того факта, что ты никогда не любила его. И ты не должна терзаться угрызениями совести из-за этого. Фактически вас принуждали жениться, причем исключительно из финансовых соображений. И никто из инициаторов этой затеи не думал о том, что у тебя на сердце.

– Да, конечно. Конечно. Но…

– Я просто говорю о твоих чувствах. Прости меня. Я был советником намного дольше, чем царем. И я слишком быстро возвращаюсь в эту роль.

– Я хочу изменить его, Рамзес. Я действительно никогда не любила его. Но он мне небезразличен, и я хотела бы видеть, как он меняется, чтобы…

– Чтобы что, Джулия?

– Чтобы он мог испить радости этого мира полной чашей, как это делаем мы. Чтобы он увидел все его краски и его волшебство. Чтобы он был готов рискнуть ранить свое тело и свое сердце, если это будет нужно для полного познания того, что значит по-настоящему быть живым. Видишь ли, в этом – моя большая проблема. Скорее, даже единственная проблема сейчас. И заключается она в том, что во мне горит желание поделиться теми изменениями, которые претерпела сама, со всеми, кто мне особенно дорог.

– Ты имеешь в виду поделиться эликсиром?

– Конечно, он не мой, чтобы я могла им делиться. Но ты понимаешь, что я хотела сказать. Потому что ты на протяжении своего существования должен был ощущать нечто подобное.

– Ощущал, но тем не менее ты должна знать следующее: приобретаемый тобой жизненный опыт принадлежит только тебе. И эликсир не меняет тебя полностью. Да, он, разумеется, делает человека сильнее, решительнее. И я в полной мере наслаждаюсь этими изменениями. Но сердце остается прежним. Оно отдает только то, чем уже было наполнено. Оно освобождает твою любовь. Это происходит не со всеми, кто принимает эликсир. Но я знаю, что верить в это очень соблазнительно.

– Но если у человека пропадает страх смерти, разве он не становится от этого…

– Каким? Не становится ли хорошим? Я возродил Клеопатру из мертвых и лишил страха смерти. И что? Разве потом не от ее руки погибли в Каире ни в чем не повинные люди?

– Это другое, Рамзес. Она совсем иное создание. У нас для него даже имени нет.

– Эликсир не в состоянии исцелить падшую душу. Можешь в этом не сомневаться. Твой опыт принадлежит исключительно тебе.

– И ты тоже принадлежишь исключительно мне, – прошептала она. – А еще ты относишься к той части моего жизненного опыта, которой я не желаю делиться ни с кем. Никоим образом.

За этим последовал поцелуй, страстный, смелый, без оглядки на то, что кто-то их может увидеть. Еле оторвавшись от нее, он взял ее за руку.

– Пойдем, – сказал он. – Пойдем в собор.

– Нет, любимый, – покачала головой она. – Только не в эту нашу последнюю ночь здесь. Сегодня я хочу увидеть самые мрачные уголки Парижа, узкие темные закоулки, таверны и кабаре, куда я в прошлом не смела бы ступить и ногой. – Она рассмеялась. – Я хочу побывать в самых опасных местах. Хочу наблюдать, как воры, увидев в нас легкую добычу, потом вдруг невольно, что теперь стало абсолютно неизбежным, отступаются от нас, как если бы мы были ангелами.

Он улыбнулся. Он понял ее, насколько мог понять ее мужчина, подумала она. Любой мужчина, который понятия не имеет, каково это – быть женщиной.

И, взявшись за руки, они пошли от реки в сторону незнакомых им парижских улочек – два ночных путника, два искателя приключений, о которых мир смертных не знал ничего.

Этот англичанин занимался любовью, как француз, за что Мишель Мальво был ему бесконечно признателен.

Официанты и крупье в казино называли его графом Резерфордом, и Мишель тоже предпочитал думать о нем именно как о графе. Его титул как бы деликатно подчеркивал, насколько он отличался от всех остальных клиентов Мишеля.

Он затащил Мишеля в постель так же рьяно и неистово, как играл за зеленым сукном казино вот уже несколько дней подряд. С энергией мужчины, вдвое моложе себя самого. И даже, между прочим, с энергией мужчины, вдвое моложе Мишеля. В его движениях не было неуместной торопливой стыдливости. Как не было в нем и тени нерешительности или нервозности. На самом деле этот красивый синеглазый аристократ ласкал, изучал и познавал его тело с той же развязностью, что и молодые мужчины, с которыми Мишель, будучи еще мальчишкой, экспериментировал в виноградниках позади родительской фермы.

Нет, в нем не было ничего общего с другими его клиентами, мужчинами и женщинами, которые зазывали его в свои гостиничные номера вороватыми тайными сигналами и жестами. Которые торопливо прощались с ним, как только дело было закончено, но, правда, вручив ему перед этим обязательный подарок. Деньги, драгоценности или обещание угостить хорошим ужином – и все с целью заручиться его благоразумным молчанием, а может быть, и вернуть в свою постель на следующий вечер при аналогичных обстоятельствах.

Даже комната у этого человека отличалась от всех других.

Мишель уже бывал раньше в большинстве номеров «Отеля де Пари», но только не в этом шикарном люксе с обоями цвета безоблачного неба, с высокими и легко открывающимися окнами, выходящими на море, с небольшим изящным балкончиком. А как бесстрашно граф оставлял окна открытыми, позволяя океанскому воздуху целовать их обнаженные тела, когда они страстно сливались воедино. Зрелище это большинству людей показалось бы отвратительным.

Однако именно эта дерзость графа первоначально и привлекла к нему Мишеля несколько дней тому назад. Граф был одним из лучших игроков, с которыми Мишелю приходилось сталкиваться в жизни, и обладал почти сверхъестественной способностью видеть карты, использовать во всем объеме различные комбинации в рулетке и распознавать все оттенки выражения лица крупье. Каждый раз в тот самый момент, когда его необычайное везение, казалось, могло вызвать подозрение у хозяев заведения, он благодушно вставал из-за стола. Он раздавал щедрые чаевые официантам, постоянно подкармливавших его запасом каких-то небольших закусок, которые, похоже, придавали ему сил.

В чем был его фокус? Мишелю непреодолимо хотелось выведать это. Потому что он сам много лет назад приехал в Монте-Карло именно для этого – оседлать фортуну, постигнув секреты лучших игроков, чтобы поддерживать деньгами овдовевшую больную мать.

Его бедную маму.

Она-то считала, что он достиг высокой цели. Если бы она только могла допустить, что деньги, которые он регулярно присылает домой, зарабатываются тем, что он удовлетворяет интимные чувственные потребности богачей, сердце ее было бы разбито. Недавно он отослал ей кольцо с изумрудом в обрамлении бриллиантов, и она написала ему, что с большой радостью и гордостью за сына надевает его всякий раз, когда к ней приходит сестра. Ах, если бы она узнала, что это был подарок от одного немецкого генерала и его жены, которых он искусно довел до одновременного оргазма, это, без сомнения, просто убило бы ее.

Но в тот час, когда он покидал родной дом, он был намного моложе и глупее. И после нескольких месяцев пребывания в переполненной квартирке вместе с несколькими крупье он был вынужден признать крах своей мечты. К тому времени он стал прекрасным любовником, однако на то, чтобы научиться лучше играть, требовалось больше времени. Поэтому у него не было выбора, и свой первый подарок он успел растранжирить, пока пытался заработать на второй.

Однако теперь появилось и многое другое, что ему хотелось бы узнать об этом человеке, помимо секретов его фокусов за игральным столом. Очень много другого.

Когда граф довел его до оргазма, крики, которые в экстазе издавал Мишель, звучали восторженно и одновременно умоляюще; Резерфорду это, похоже, понравилось, потому что он только усилил свои атаки, пока оба они, обессиленные, не свалились на ворох смятых простыней.

Мишеля клонило в сон.

Тогда как его компаньон, напротив, казалось, совершенно не устал. Нежным движением он убрал со лба Мишеля мокрые от пота волосы.

– У графа Резерфорда есть немало секретов и талантов, – наконец прошептал Мишель.

– Возможно, в следующий раз в подобной ситуации мне все-таки удастся убедить вас называть меня Эллиотом.

– Вы очень таинственны, Эллиот, и восхитительно искусны.

– Вы сейчас имеете в виду мое искусство за столом для блэкджека или же?… – Кончиком пальца он медленно очертил круг на животе Мишеля.

– И то и другое.

– Понятно. Значит слухи, которые ходят о вас, мой юный Мишель Мальво, все-таки правдивы.

– Какие еще слухи?

– Что вы очень преуспели в искусстве соблазнения. И что этим зарабатываете себе на красивую жизнь. Возможно, именно поэтому мне также захотелось показать вам и свое умение.

– Выходит, мы с вами соревнующиеся жиголо?

– Нет, – рассмеялся Эллиот, – это вряд ли.

– А я в этом уверен. У вас есть титул.

– И что этот факт позволяет вам предположить насчет меня?

– Ничего, – тихо сказал Мишель. – Никаких предположений, потому что вы уже и так бросили вызов всем моим ожиданиям. В вас нет ни сдержанности английских аристократов, ни их претенциозной заносчивости. По крайней мере, по сравнению с теми, кто встречался мне.

– И много ли вам таких встречалось, мой мальчик? – спросил граф с озорной улыбкой.

– Будьте снисходительны, Эллиот, и будьте добрее. Не все родились в богатой семье. И мы делаем то, что можем делать, чтобы выжить.

– Ну, в отношении вас мне хочется быть исключительно добрым, – ответил тот, нежно целуя его. – Причем постоянно и с большим энтузиазмом.

– Значит, слухи обо мне вас не беспокоят?

– Абсолютно. В моей жизни наступил период великих трансформаций. В результате я освободился от прежних ограничений и ярлыков.

– А ваш титул относится к тем ярлыкам, от которых вы сейчас освобождаетесь?

– Если мой титул дает мне возможность доступа к такой красоте, как ваша, мой юный Мишель, я не желаю освобождаться от него никогда.

– А ваше бесстрашие, которое так отличает вас, Эллиот? Откуда оно в вас? Неужели это мастерство в азартных играх дает вам подобную уверенность?

– И вы хотите понять мои трюки, не так ли? Вы полагаете, что я считаю карты?

– О, Эллиот, я хотел бы понять многие вещи, касающиеся вас.

Словно крошечная трещинка проступила на лице графа, какая-то едва уловимая тень мелькнула в ясных синих глазах. «Может быть, я сказал ему что-то лишнее? – подумал Мишель. – Может быть, в моих словах просквозило слишком явное желание узнать сокровенное?»

Эллиот снова осторожно провел кончиками пальцев по его щеке – на этот раз почти сочувственным жестом.

– Можно сказать, что со мной происходит великое приключение. Но одновременно я стараюсь погасить свои долги. В настоящий момент я достаточно привилегирован, чтобы иметь возможность сочетать эти занятия.

– Вы гасите долги? Своими выигрышами?

– Да.

– И скоро вы уедете отсюда? – спросил Мишель, надеясь, что на этот раз ему удалось добавить в свой голос ледяного холода.

– Да.

– А куда? В Баден-Баден? Или в другое казино, где станете применять свои искусство, пока не начнете вызывать подозрение у администрации заведения?

– Вы умный мальчик, Мишель. Очевидно, вы немало повидали в этом мире.

– Это не так. Но я много повидал в Монте-Карло. А в Монте-Карло сейчас съезжаются многие люди со всего мира.

– В Монте-Карло со всего мира приезжают те, у кого есть деньги. Но в мире много и таких, у кого денег нет. И кроме того, весьма значительная часть мира продолжает скрываться под завесой великой тайны.

– А много ли из этого таинственного мира видели вы сами, граф Резерфорд?

Ему показалось, что Эллиота внезапно охватила волна былых ярких воспоминаний, которая унесла его куда-то очень далеко от этого роскошного гостиничного люкса с потрясающим видом на море. Мишель почувствовал себя невидимой ширмой, пустым местом – Эллиот смотрел сквозь него, и это ранило его больше, чем он был в силах вынести. Это было жестоким напоминанием о том, что вскоре они расстанутся. И граф Резерфорд станет для него всего лишь еще одним богатым путешественником, чьим вниманием и щедростью Мишель пользовался один короткий миг.

– Мой дорогой Мишель, – наконец шепотом заговорил Эллиот. Складывалось впечатление, что он пребывает в забытьи и слова срываются с его губ сами собой. – В последнее время я столкнулся в этом мире с такими вещами, которые не поддаются никаким объяснениям. Вещами, которые поставили под сомнение все, что я до сих пор знал о жизни и смерти. И все благодаря царю.

«Царю?» – удивился Мишель, но вслух ничего не сказал – это могло нарушить атмосферу внезапной откровенности человека, находившегося, казалось, в состоянии гипнотической задумчивости. Но Эллиот почти сразу же пришел в себя. На лице его мелькнуло испуганное выражение, которое он безуспешно попытался скрыть за запоздалой теплой улыбкой.

– Примите душ, а потом мы посидим на балконе и полюбуемся открывающимся оттуда видом, – сказал граф.

Стоило только Эллиоту подняться с постели, как температура воздуха словно сразу упала на несколько градусов. Мишель почувствовал себя брошенным, но граф Резерфорд между тем не попросил его уйти. Его не выставили торопливо из номера. Пока, во всяком случае. Поэтому он просто вымылся, как ему и было предложено.

Когда он снова вошел в спальню, Эллиот уже сидел на балконе. Над его головой змейкой вился дым от сигареты.

На комоде рядом с бумажником Мишеля лежало чье-то письмо. И, хотя в данный момент бумажник ему был не нужен, близость этих предметов показалась ему достаточным оправданием тому, чтобы украдкой заглянуть в эти несколько страниц, исписанных торопливым почерком.

Понимая, что этот блаженный вечер подходит к концу и что эти строчки, возможно, единственная возможность для него заглянуть во внутренний мир этого незаурядного человека, Мишель с отчаянной жадностью быстро пробежал глазами письмо.

Оно было от сына графа, Алекса Саварелла.

Он благодарил отца за то, что тот наконец-то сообщил телеграфом дату своего возвращения из Монте-Карло, и за деньги, которые тот пересылал семье. В результате, писал он, их загородное поместье в Йоркшире опять открыто для гостей и они уже набрали требующуюся для этого дополнительную прислугу. Именно там они собираются устраивать торжество по поводу помолвки женщины по имени Джулия Стратфорд с мистером Реджиналдом Рамзи, ее женихом.

На последующих страницах многократно повторялись просьбы к Эллиоту возвращаться домой. Однако из письма не было понятно, что, собственно, связывало Джулию Стратфорд и Реджиналда Рамзи с графом Резерфордом и его сыном. Упоминалось какое-то «большое пагубное путешествие по Египту», но без детальных подробностей, помимо намека на то, что Эллиот уехал отчасти для того, чтобы избежать последствий этого «большого путешествия».

С балкона неожиданно донесся скрип металла, заставив Мишеля вздрогнуть.

Быстро отбросив письмо обратно на комод, он отступил на шаг.

Но оказалось, что Эллиот просто, упершись ногой в кованые перила, стал раскачиваться на задних ножках своего стула.

Таким образом, его шпионство осталось незамеченным. Или все-таки его разоблачили? Эллиот обладал непостижимой сверхъестественной способностью ориентироваться в обстановке за игральным столом. Возможно, он так же способен распознать и тайные действия Мишеля в нескольких шагах за своей спиной?

Умышленно шумно Мальво стал натягивать на себя брюки. После чего вышел на балкон, где Эллиот встретил его теплой улыбкой и жестом показал на пустой стул рядом с собой.

Внизу под ними пролегала оживленная набережная.

Мишелю хотелось задать столько вопросов графу Резерфорду (например, насчет его необыкновенных синих глаз), он столько хотел о нем узнать, но опасался, что эффект будет таким же, как в случае, когда слишком торопишься поймать падающий воздушный шарик: одно неловкое движение – и шарик уже унесся прочь с бешеной скоростью.

«Вещи, которые поставили под сомнение все, что я до сих пор знал о жизни и смерти. И все благодаря царю».

Что, собственно говоря, могут означать эти слова?

И почему Эллиот так загадочно улыбается ему сейчас?

«Он все знает, – подумал Мишель, – знает, что я прочитал письмо. Он почувствовал это так же, как чувствует, какую карту крупье вытащит следующей».

– Вы очень молоды, – наконец задумчиво произнес Эллиот.

– Почему вы решили напомнить мне об этом? – спросил Мишель.

– Потому что вы хотите поехать вместе со мной, когда я отсюда уеду. А раз так, то считаю своим долгом предупредить вас, что это неудачная идея. Для меня, наверное, это было бы великолепно, но для вас – просто пагубно.

– Но почему?

– Как раз потому, что вы молоды, мой мальчик.

– А вы уверены, что знаете все про таких молодых, как я?

– Почему вы спрашиваете об этом?

– Потому что вы уверены, что я поеду с вами тут же, как только вы меня позовете.

Он криво улыбнулся, и Эллиот ответил ему такой же невеселой улыбкой.

– Тогда скажите мне, что я ошибаюсь, – чуть слышно произнес граф.

Но этого Мишель утверждать не мог. На самом деле ему было тяжело даже выдержать любопытный взгляд Эллиота; он почувствовал, что невольно краснеет и недовольно надувает губы.

– Секрет ваших фокусов за карточным столом. Это все, что мне нужно.

Эллиот рассмеялся, тепло и откровенно.

– Удача, мой мальчик. Вот и все. Просто удача. Та самая удача, которая подарила мне столь приятный вечер в обществе такого человека, как вы.

– Вы льстите мне.

– Нет. Напротив, я говорю с большей прямотой, чем вы привыкли слышать.

«Так и есть, – подумал Мишель. – Потому что вы бесстрашны, и мне прежде всего хотелось бы узнать источник такого бесстрашия. И самому испытать это ощущение».

– Наверное, в следующем пункте назначения вас ждет жена, – предположил Мишель.

– Вовсе нет, – возразил граф.

– Да-да. Жена и куча неугомонных детишек; вам будет невозможно убедить их, что я ваш новый слуга, потому что для этого я красив и слишком молод. К тому же еще и француз!

– О! Как я и думал! Вы все-таки хотите присоединиться ко мне, – ответил Эллиот.

– Боюсь, что это всего лишь упоминание о вашей удаче так развязало мне язык.

– У нас с женой обоюдное дружеское понимание. Хотя мы и ведем раздельную жизнь, но она предполагает определенные ожидания от партнера. Наш единственный сын давно вырос. Так что ни жена, ни дети не понуждают меня распрощаться с вами в конце сегодняшнего вечера. Но довольно обо мне. А как насчет вас, Мишель? Есть ли в вашей жизни какая-то особенная женщина?

– В Монте-Карло я завел много подруг.

– Понятно. Но тем не менее вы предпочитаете общество мужчин, не так ли? Я это почувствовал.

– И вам приятно такое чувство?

– Да, очень. Однако сам я могу с успехом танцевать как при свете солнца, так и при свете луны. Если с этим у вас обстоит не так, мой мальчик, вам не следует стыдиться этого. Как не следует удивляться и мужчине, который занимался с вами любовью наскоком, так, будто это нечто позорное, что нужно закончить побыстрее, дабы избежать разоблачения.

– Вы считаете, что для меня вы именно такой человек? – Голос Мишеля дрогнул, и этот внутренний трепет разом превратил его вопрос в утверждение, в признание. «Да, граф Резерфорд, вы для меня стали именно таким человеком».

– Не позволяйте мне стать для вас таким, мой дорогой Мишель. Прошу вас только об этом. Просто сохраните воспоминания обо мне, об этом вечере, и пусть они в будущем вдохновляют вас.

– Вдохновляют меня на что?

– Мне бы хотелось, чтобы они побуждали вас остерегаться тех, кто будет относиться к вам как к чему-то позорящему.

Только бы не расплакаться после таких слов. Нужно оставаться спокойным, держать себя в руках. Быть профессиональным, если это понятие в принципе применимо к такому случаю. В конце концов, Эллиот еще не одарил его подарком, а Мишель не мог позволить себе первым заговорить об этом. Однако, если подумать, эта неторопливая беседа здесь, на балконе с чудесным видом на море, уже сама по себе была достаточным даром.

– Вы, Эллиот, для меня – сплошная загадка, воплощение тайны, человек, который говорит странные вещи о жизни, смерти и о каких-то царях.

Рассмеявшись, Эллиот встал. Он взял лицо Мишеля в свои ладони, и тому ничего не оставалось, как заглянуть в эти ослепительно синие глаза.

– Тогда думайте обо мне как о тайне, – прошептал граф.

– Тайне, которая вскоре покинет меня.

– Наша ночь еще не закончена, а в вашем присутствии, мой дорогой Мишель, я чувствую, что волшебным образом восстановился.

«Поразительно, – подумал Мишель. – Неужели он уже готов заняться этим снова?»

Ответ на этот вопрос он получил, когда Эллиот бросил его на кровать.

Он вдруг вспомнил о статуях обнаженных по пояс женщин, которые украшали фасад гостиницы. Разметав в стороны руки, будто крылья, они стояли на несколько этажей ниже их балкона. Впервые за все время своего пребывания в этом дорогом отеле у Мишеля появилось ощущение, будто эти каменные женщины с обнаженной грудью в буквальном смысле придают ему бодрости в своем бесстыдном чувственном кураже.

Мишель не в первый раз возвращался домой на рассвете, чувствуя на себе запах чужого тела. Однако так тяжело на сердце у него еще не было никогда.

Поэтому он был не особо удивлен, когда не сразу услышал звук чьи-то шагов у себя за спиной. Да и внимание на это в конце концов он обратил в основном из-за того, с какой скоростью они приближались.

К тому моменту, когда он обернулся, женщина уже находилась прямо у него за спиной. Она не выглядела ни пьяной, ни растрепанной. Завязанные в аккуратный узел золотистые волосы удерживала заколка, украшенная драгоценными камнями, но корсет под блузкой, похоже, был расстегнут; свободная юбка-клинка наводила на мысль о том, что она готова была посвятить все утро походам по магазинам. Однако все дело было в том, что магазины должны открыться еще очень не скоро, потому что воды гавани целовали лишь самые первые лучи восходящего солнца.

А вот туфли на ней были необычные: грубоватые, прочные, явно предназначенные не для неторопливой прогулки, а для чего-то другого.

– Полагаю, вы провели приятный вечер с графом Резерфордом, – промолвила она.

Сказано это было на прекрасном британском английском. Видно, в эту ночь ему суждено было иметь дело исключительно с англичанами.

– Кто вы такая, мадемуазель? – поинтересовался он.

– Я та, кто, как и вы, Мишель Мальво, обращает внимание на всякие странности.

Случись это в другой раз, он попытался бы очаровать ее и соблазнить. Направить ее любопытство в русло таких чувственных наслаждений, которые она потом захотела бы сохранить в тайне. Впоследствии их связь заставила бы ее молчать и о том, что она могла знать, и о его отношениях с графом. Только так и сохраняются чужие тайны. Но после встречи с Эллиотом он был совершенно разбит и подавлен. Не говоря уже о том, что был полностью изможден ненасытными желаниями графа.

– Простите, но сейчас уже очень поздно и у меня нет ни малейшего желания обсуждать свой вечер.

Она вдруг схватила его за запястье. Хватка у нее была на удивление крепкая. А глаза, которыми она сейчас в упор смотрела на него, оказались точь-в-точь такими же синими, как у графа Резерфорда.

– Вопрос о том, поздний ли сейчас час или ранний, достаточно спорный, вы не находите? – сурово заметила она. – В основном все зависит от того, как человек провел время перед этим.

Он не впервые сталкивался с угрозой. Клиенты выхватывали ножи, размахивали перед ним пустыми бутылками. Но он всегда находил способ как-то отвлечь их, очаровать и успокоить. В этой же женщине чувствовались напряжение и злоба, что не было следствием ее опьянения, отчаяния или распущенности. Поэтому все, что оставалось Мишелю, это солгать ей.

– Независимо от времени на часах, то, что я делал вечером, касается только меня одного. Я не знаю никакого графа Резерфорда и прошу вас немедленно отпустить мою руку.

Она продолжала его держать.

– Тем не менее, когда я назвала это имя, вас это нисколько не удивило. Вы только спросили меня, кто я такая.

– А вы мне так и не ответили. Пожалуйста, отпустите меня.

Он с силой дернул свою руку, и после секундной паузы она с улыбкой демонстративно разжала свои пальцы на его запястье, всем своим видом выражая, что могла бы и дальше легко удерживать его, как бы он ни упирался.

– Я человек приезжий, – ответила она, хотя спрашивал он ее не об этом. – Но ведь вы-то местный, вам нужно заботиться о своей репутации.

Слово «репутация» она произнесла с презрительной насмешкой.

– Здесь для всех действует единый закон, мадемуазель, но вы, очевидно, просто не в курсе.

– Неужели?

– Да. Приезжие не властны опорочить репутацию тех, кто здесь обитает. У нас в Монте-Карло это не срабатывает.

Это утверждение абсолютно не соответствовало действительности. Одной серьезной жалобы какого-нибудь богатого постояльца отеля было бы достаточно, чтобы Мишеля больше сюда и на порог не пустили. Князь Монако лично бы препроводил его до границы, если бы его поведение хоть каким-то образом угрожало притоку туристов в этот маленький рай на берегу теплого моря. Странно, но на эту женщину его невозмутимая уверенность все-таки произвела впечатление. Возможно, при общении с графом ему как-то передалась доля его бесстрашия.

– Хорошо, отдохните немного, Мишель, – сказала женщина. – Я уверена, что мы с вами еще встретимся.

– Очень на это надеюсь. Только, быть может, при более благоприятных обстоятельствах, которые позволят нам увидеть друг друга в несколько ином свете.

Он потянулся к ней и нежно поцеловал ей руку.

Нужно будет позже испробовать эту шалость еще раз. Сейчас уже слишком поздно стараться ее соблазнить. Кем бы она ни была и каковы бы ни были ее мотивы, в данный момент она была чересчур зла на него.

Улыбнувшись, она кивнула ему и удалилась таким же быстрым шагом, каким недавно нагнала его.

Интересно, откуда она взялась? Из отеля? Сошла с одной из лодок, стоящих в гавани? И зачем подошла к нему? Ей нужна была информация о графе Резерфорде или ее привлек сам Мишель?

Может быть, ему следовало бы дать знать Эллиоту о том, что некая странная женщина видела их вместе и проявила очевидную заинтересованность?

К моменту, когда он дошел до своей крошечной квартирки, эта мысль совсем измучила его.

Послать Эллиоту записку или предпринять иную попытку связаться с ним означало бы подорвать доверие клиента, чего он никогда не допускал. Для любого из этих вариантов существовал только один способ – через стойку портье отеля.

Может быть, эта женщина – жена одного из его бывших клиентов?

А не может ли она быть женой самого Эллиота?

Все эти мысли были сродни какому-то безумию; они наседали на него, как стая чаек, атакующая единственного в радиусе нескольких миль человека с хлебом в руке.

«Это не имеет к графу Резерфорду никакого отношения, – наконец решил он, и эти слова постепенно превратились для него в какую-то мантру, повторение которой погрузило его в сон: – Граф Резерфорд бесстрашен. Графу Резерфорду плевать на окружающий мир и сейчас, и в будущем».

Спустя несколько часов он проснулся отдохнувшим, но по-прежнему достаточно встревоженным.

Быстро, чтобы не передумать, он позвонил портье «Отеля де Пари» и попросил соединить его с номером Эллиота. Портье ответил, что тот выписался и уехал несколько часов тому назад. Мишель почувствовал жгучую тоску и одновременно огромное облегчение.

Он был благодарен судьбе, что Эллиот выехал из гостиницы вскоре после того, как они распрощались, поскольку это означало, что он не столкнулся с той шатающейся в ночи чудаковатой сумасшедшей с не по-женски крепкой рукой.

Он будет очень скучать по Эллиоту.

Будет втайне надеяться, что тот когда-нибудь вернется.

Будет нежно лелеять воспоминания о проведенном вместе времени, будет использовать их в свое удовольствие. Ох, как бы ему хотелось запечатлеть все на бумаге, но это было слишком опасно из-за риска быть разоблаченным. Ничего, об этом позаботится его память.

Положив трубку после короткого разговора с портье, он понял, что звонок этот означал конец их короткого романа.

Через три дня в двери его квартиры постучали. Он уже был почти одет для вечернего выхода, почти готов отправиться в казино на поиск клиентов, новых и старых. Продолжая застегивать запонку, он открыл дверь и увидел лежащее на пороге письмо.

Забыв про свою запонку, он быстро вскрыл конверт, внутри которого находилась нарисованная от руки карта гавани. Стрелка указывала на одну из стоянок для лодок.

К листку бумаги тонкой булавкой было приколото кольцо с изумрудом, инкрустированное бриллиантами, которое он несколько недель тому назад послал своей матери.

Он опрометью выскочил из квартиры – на нем были черные брюки, белая рубашка и галстук-бабочка. В глазах попадавшихся ему навстречу туристов он, вероятно, производил впечатление официанта, безнадежно опаздывающего на свою смену.

Но ему было все равно, что о нем могли подумать. Все его мысли были устремлены к его матери. Его бедной, больной матушке, до которой нужно было целый день добираться на поезде. И которая настолько обожала это кольцо, лежащее сейчас у него в кармане, что с гордостью надевала его всякий раз перед гостями.

А теперь кто-то отобрал кольцо у матери.

Либо саму матушку привезли сюда, в Монте-Карло, вместе с этим кольцом.

Оба этих варианта приводили Мишеля в ужас.

К моменту, когда он добрался до гавани, на город уже опустилась ночь. На указанной на карте стоянке стояло судно, своей роскошью не уступавшее яхте князя Монако. Со своей единственной дымовой трубой, длинным белым корпусом и рядом иллюминаторов оно выглядело как океанский лайнер, только в миниатюре.

На палубе его ожидала та самая женщина с крепкой хваткой. Свой утренний наряд она сменила на отделанное оборками темное нарядное платье, какое обычно надевают к чаю. Тот факт, что она принарядилась, посчитав, очевидно, что удручающий сюрприз, оставленный перед его дверью, стоит того, Мишеля почему-то испугал. Теперь ему стало понятно, почему тогда на ней были нелепые матросские туфли на жесткой подошве и почему она появилась со стороны гавани.

Потому что это судно было ее домом.

– Где она? – крикнул Мишель, не в силах сдержать себя.

– Успокойтесь, и тогда вы сможете подняться на борт, – ответила женщина. В тоне ее чувствовалось превосходство, и это сводило его с ума. – Не нужно тревожить ее еще больше.

Значит, она все-таки здесь. Этой женщине каким-то образом удалось привезти ее сюда. В качестве пленницы, конечно, а это означало, что действует она не одна.

Женщина протянула Мишелю руку.

Это было не просто предложение помочь ему подняться на борт. Этим жестом она напоминала о своей силе, которую так наглядно продемонстрировала при их первой встрече. У него, разумеется, не было другого выхода, кроме как принять ее помощь, хотя прикосновение к ней вызвало в нем отвращение.

Внутри яхта была обставлена так же элегантно, как номера в «Отеле де Пари». Отделка бронзой, редкие старинные вещи, обивка мебели в пастельных тонах. Причем все здесь было закреплено с помощью видимых и незаметных средств, чтобы не падало во время волнений на море.

Позади рулевой рубки находился длинный центральный салон, за ним, чуть пониже, располагалась еще одна комната; отсюда узкий коридор вел к отделанной мореным дубом небольшой прихожей, куда выходили двери отдельных кают.

В центре комнаты за салоном сидела женщина, привязанная к стулу; ростом и фигурой она была очень похожа на его мать. На голове у нее был мешок, а по бокам стояли два хорошо одетых мужчины. Один из них был огромных размеров. Несмотря на то что его длинная рыжая борода была аккуратно подстрижена и ухожена, он тем не менее выглядел как здоровенный викинг, на которого зачем-то напялили то, что англичане называют вечерним костюмом. По сравнению с ним второй выглядел очень живым и проворным. Но оба смотрели на Мишеля такими же хмурыми взглядами, как и женщина, которая его сюда привела.

Оттого, что, похищая человека, они разоделись в смокинги и нацепили галстуки-бабочки, Мишелю стало жутко. Это пугало и означало, что они могут легко совершать преступления, не повредив своих костюмов.

– Добрый вечер, месье Мальво, – сказал тот, что поменьше.

– Дайте мне взглянуть на нее, – сказал Мишель, но эти слова прозвучали для него самого как бы издалека, будто произнес их не он, а кто-то другой.

Один из них снял с головы женщины мешок.

Они заткнули ей рот большим краем ткани, обвязанным вокруг головы. На худом морщинистом лице матери застыло выражение крайней усталости, которое он видел у нее только тогда, когда она долго плакала. Но при виде сына ее глаза округлились, и он сквозь кляп услышал ее сдавленный крик отчаяния. В ответ на это великан положил свою громадную ладонь ей на голову и погладил волосы. Обладал ли он той же страшной силой, что и его компаньонка?

Бросившись к матери, Мишель упал перед ней на колени. Они спокойно позволили ему это сделать, и это еще больше напугало его. Казалось, они терпеливо соглашались со всем, что бы он ни предпринимал.

Он взял руки матери в свои, а она, чуть склонив голову набок, пыталась что-то сказать ему одними глазами. Он бормотал какие-то извинения и заверял ее, что все будет хорошо, хотя не мог даже предположить, что же такое произошло, что они оказались в такой безвыходной ситуации.

– Ну что, – наконец произнесла женщина. – Возможно, теперь вы более расположены обсудить тот вечер, который провели в обществе графа Резерфорда?

– Да. – Мишель вскочил на ноги. Женщина стояла очень близко к нему, и когда он обернулся, то оказался практически нос к носу с ней. – Все, что угодно. Я расскажу вам все, если вы пообещаете отпустить ее. Можете держать меня здесь, для чего угодно и сколько вам вздумается, но только отпустите ее, умоляю вас!

– Отлично, – сказал мужчина помельче. – Что ж, тогда давайте послушаем, что вы нам расскажете.

Сказано это было каким-то небрежным, даже беззаботным тоном, как будто они пригласили Мишеля сюда только для того, чтобы он посоветовал им, где в Монте-Карло можно лучше всего поужинать.

– Моей матери незачем слышать это. Она ничего не знает об этом человеке.

– Равно как и о вашей жизни здесь, насколько я понимаю, – добавила женщина.

– Отведи ее в задние каюты, – сказал мужчина поменьше напарнику. – И дай ей немного воды. Если наш новый друг проявит сговорчивость, дашь ей поесть. Подозреваю, что она проголодалась после нашего путешествия.

Гигант двумя руками легко поднял стул с матерью Мишеля и неторопливо унес ее по коридору в одну из отдельных кают.

Как легко он попался в их ловушку! Едва только ее унесли, Мишеля охватила паника. Как можно было самому попросить разлучить их?!

Эти люди манипулировали им, используя его любовь, его позор, его стремление сохранить постыдную тайну. Кто они, эти гнусные чудовища?

Его мать была всего в нескольких ярдах от него, однако при данных обстоятельствах это было все равно что за высокими горами. Поэтому он торопливо, на одном дыхании выложил им все про ту ночь, проведенную с графом Резерфордом.

Никогда еще он не рассказывал про свою жизнь и свою профессию с такими пикантными подробностями. Но никакого осуждения на их лицах он не заметил: лишь холодное оценивание, замаскированное под внимательность.

Кем бы они ни были, его сексуальные тайны их, похоже, нисколько не заботили. Зато их интересовало все, что касалось графа Резерфорда, – это буквально захватывало их. А когда он повторил слова Эллиота о жизни, смерти и царе, женщина со своим компаньоном даже невольно сделали шаг вперед и их широко открытые глаза восторженно загорелись.

«И все благодаря царю». Эту странную фразу они заставили его повторить несколько раз.

А детальный рассказ про письмо от сына Эллиота и про торжественную помолвку в их йоркширском поместье причинял Мишелю душевную боль. Ему было мучительно стыдно упоминать имена Джулии Стратфорд и Реджиналда Рамзи. Но ведь он был еще и сыном, и жизнь матери – его несчастной доброй матери – висела на волоске.

– Повторите это имя еще раз, – перебила его женщина.

– Которое из них?

– Рамзи, вы сказали? Мистер Реджиналд Рамзи?

Мишель энергично закивал, и впервые за то время, пока он находился пленником на борту, женщина и ее спутник оторвали свои взгляды от него и многозначительно переглянулись.

– И все благодаря царю, – прошептала женщина.

Ко времени, когда они дошли до холма, где находился его дом, ноги у его матери почти отказывали.

Мишель был обескуражен тем, как быстро их отпустили. Поэтому, когда они с матерью торопливо уходили от гавани, он то и дело опасливо оглядывался.

Когда они сошли с борта яхты, он молил мать сдерживаться и вести себя как можно тише. В их ситуации привлечь чье-то внимание к тому, что сделали эти отвратительные люди, было бы, наверное, самым худшим из решений.

Но она была увлечена тем, что отчаянно торопилась рассказать ему свою страшную историю, описать, как они просто вошли в ее маленький домик и схватили ее, ничего не объясняя, как будто она была пустым местом, – причем унесли легко, как пушинку. Без всякой причины. Вскоре после того, как ему удалось убедить ее помолчать, изнеможение взяло свое, и она лишилась сил.

Сейчас он был вынужден нести ее на холм на руках, как жених, вносящий свою невесту через порог дома.

Пока они шли к его квартире, она едва не теряла сознание, но тем не менее, оказавшись у него дома, бессвязно пробормотала что-то, выразив свое восхищение его жилищем, несмотря на то оно представляло собой всего одну комнату. Она говорила, что гордится им. Очень и очень гордится. Что всегда им гордилась. Он чувствовал: она понимает, что за историю, рассказанную Мишелем похитителям, ей, по его мнению, должно быть за него стыдно, и теперь мать старалась избавить сына от его страхов и чувства вины перед нею; от этого у нее на глаза невольно наворачивались слезы.

Он посадил ее на кровать, налил стакан воды и заставил выпить. После этого он вынул кольцо с изумрудом, оттопыривавшее карман его брюк, и нежно взял мать за руку. Поначалу она смутилась от этого жеста, но, увидев, с каким теплом он надевает ей на палец ее кольцо, заулыбалась, и глаза ее вновь увлажнились.

– Мой мальчик, – прошептала она. – Мой дорогой мальчик, ты спас меня. Ты спас меня, как всегда.

Он быстро обнял ее, чтобы она не успела заметить его слез, чтобы продолжала считать его сильным, каким он и должен для нее оставаться, и сейчас, и в будущем.

Через некоторое время ее начало клонить в дремоту, и, когда он уложил ее на кровать, она тут же глубоко и ровно задышала во сне.

Внезапно он почувствовал себя очень одиноким, и страх снова сковал его. Он был убежден, что на этом история не закончится. Что вдруг опять кто-то постучит в его двери и оставит новый страшный подарок. Поднявшись на ноги, он взглянул в окно, где за скосом крыш соседних домов была видна часть гавани.

И он увидел, как в бескрайнее темное море уплывает корабль, на котором держали пленницей его мать.

«Эллиот, мой дорогой граф Резерфорд! Пусть вам хватит вашего таинственного могущества, чтобы противостоять темным силам, которые я невольно натравил на вас, ибо другого выхода у меня не было».

Они плыли сквозь ночь.

Их дальний путь лежал к гряде обрывистых скал, громоздящихся в нескольких часах пути от побережья Греции.

Мало кто отважился бы назвать это островом. Но еще меньше людей вообще знало о его существовании.

Однако там, в глубине центральной пещеры спал их повелитель и создатель, защищенный толстыми стенами от солнечного света.

Во время своего путешествия они все время спорили о том, что им довелось узнать.

Когда несколькими неделями ранее их братья и сестры из Лондона телеграфировали им про загадочного египтолога – человека, появившегося в городе словно из ниоткуда и, казалось, лишь для того, чтобы тут же оказаться в центре громкого скандала, возникшего вокруг недавно обнаруженного в Египте древнего саркофага, – они обвиняли своих милых родственников в том, что те всерьез воспринимают наивные детские фантазии.

Определенный синий оттенок глаз и неизвестное прошлое – этого было еще недостаточно, чтобы причислять кого-то к лику бессмертных. Чистый эликсир не мог быть найден. При этом они считали, что выдумывать каких-то воображаемых бессмертных, которые якобы могли привести их к составу этого вещества, было бы самым нелепым способом потратить последние дни своей жизни.

Но их неугомонные братья и сестры выслали им в следующий порт их назначения новые газетные вырезки, которые сейчас были разложены в кают-компании яхты на обеденном столе.

«Проклятие мумии убивает магната, владельца компании „Стратфорд Шипинг“», «Рамзес Проклятый наносит поражение потревожившим его покой» и наконец «Богатая наследница бросает вызов проклятию мумии: Рамзес Проклятый прибудет в Лондон».

Когда они в первый раз прочли эти заметки, их ничто не убедило.

Их повелитель гарантировал им всего по двести лет жизни. Не больше. И он никогда этого от них не скрывал. Он даже прозвал их соответствующе – своими «фрагментами», последними «фрагментами». Потому что, когда «фрагменты» умрут, не останется никого, кто знал бы о его гробнице на острове. Не останется никого, кто вынес бы его иссушенные останки на солнце. Таким образом, смерть «фрагментов» будет в каком-то смысле означать подобие смерти и для него.

Таков был план на два столетия. И «фрагменты» должны продолжать уважать сделку, которую они все заключили; должны отдать себя в руки судьбы. Через несколько месяцев их тела начнут медленно разрушаться и гибнуть, и весь этот процесс займет всего несколько дней. Если бы их братья и сестры не остались в Лондоне, если бы и они отправились по морям, чтобы до своей кончины увидеть как можно больше в этом мире, им не пришлось бы стать жертвами своих безудержных фантазий.

Все свои сомнения «фрагменты» передавали своим неуемным родичам в Лондон разными способами – в письмах, телеграфом и даже по телефону, – но телеграммы об этом Реджиналде Рамзи и его странной связи с Рамзесом Проклятым не прекращали поступать.

Разумеется, лондонские «фрагменты» отмели все их доводы и поставили их в известность, что отправятся на розыски дома в лондонский район Мейфэр, где этот египтянин якобы проживал под постоянной охраной. «Что ж, так тому и быть, – ответили лондонцам местные. – Проведите свои последние дни, терзаемые тщетными надеждами».

И вдруг они сами неожиданно обнаружили человека, который, как они предполагают, тоже оказался бессмертным; причем бессмертным, о котором они ничего не слышали. Некто граф Резерфорд. Какой-то аристократ, искусный игрок. Настолько искусный, что, похоже, в его обостренных чувствах и сверхчеловеческой интуиции не обошлось без помощи эликсира. Вот только какого? Чистейшего или той упрощенной версии, которая гарантировала им всего по двести дополнительных лет жизни? Это было им неизвестно, и теперь, выслушав рассказ молодого жиголо, они твердо были намерены выяснить это.

Но не загнали ли они себя в ту же ловушку, в которую угодили их лондонские родичи? В течение долгих часов они обсуждали это, однако к моменту, когда их корабль добрался к месту своего назначения, они так ни на шаг и не приблизились к ответу на этот вопрос.

На подходе к острову, где спал их создатель, все вышли на палубу, чтобы стать свидетелями того, как из предрассветной дымки выплывают очертания скал.

Их всех объединяла особая связь, и так было всегда. Зачастую они жили отдельно от других «фрагментов» и не были удивлены, когда их братья и сестры отказались присоединиться к ним в их кругосветном путешествии по морям и океанам. Они все трое – Женева, Каллум и гигант Маттиас – получили второе рождение в одну и ту же ночь примерно двести лет тому назад, когда их оживили уже со смертного ложа где-то в трущобах Лондона. Их создатель даровал им новую жизнь и обеспечил достатком.

Так что если ему суждено проснуться, то разбудить его должны были именно они. Но все же…

– Он дал нам четкий приказ, – сказала Женева. – Мы должны разбудить его только в том случае, если чистый эликсир будет найден. А не просто появится надежда его найти.

– Наверное, после двухсот лет сна он будет испытывать жажду жизни, – предположил Каллум.

– Ты считаешь, что он захотел бы проснуться как раз ко времени нашей смерти, чтобы лично понаблюдать за нею? – спросил Маттиас.

Даже когда он говорил тихо, голос его грозно грохотал из глубин огромного тела. О своей возможной кончине он говорил совсем не так, как говорят смертные, потому что прожил на этом свете уже больше двух сотен лет.

– Мы разбудим его, потому что есть риск, что мы этого больше никогда не сможем сделать, – возразил Каллум. – Ни в настоящем, ни в будущем.

– Минимальный риск, – заметила Женева. – Скорее даже, иллюзия риска на самом деле.

– Тем не менее этого достаточно, – твердо заявил Каллум.

Доводы Каллума, очевидно, убедили Маттиаса, и он пошел помогать спускать на воду шлюпку.

На острове не было ни пляжей, ни чего-то, хоть отдаленно напоминающего причал, поэтому они вынуждены были просто грести к скалистому берегу.

На своем корабле они держали минимальную команду – капитана и одного палубного матроса; обоим им выплачивали небольшую надбавку к жалованью за то, чтобы они закрывали глаза на разные необычные вещи и не задавали никаких вопросов. Эти люди помогли им похитить мать Мишеля Мальво без лишних вопросов, будто речь шла о доставке на борт запаса провианта, который они закупали в каждом порту.

Их короткая вылазка к гробнице проходила очень тихо. Весла аккуратно, без всплесков погружались в спокойные морские воды. И их ботинки лишь слегка шаркали по камням, когда они, стараясь сохранять равновесие, шли по скалам.

Маттиас, этот терпеливый великан, вскарабкался на высшую точку острова и сам убрал три валуна, заслонявшие пещеру от проникновения в нее солнечного света. Затем он спустился по ближайшей скале к ним, и они уже втроем откатили в сторону большие камни, которыми был завален боковой вход в пещеру.

Когда они вошли в центральный зал, солнце уже заливало останки их создателя своим светом.

Начался процесс регенерации.

По голове их повелителя там, где всего несколько секунд назад была лишь иссохшая кожа, поползли вверх волосы, быстро превращаясь в великолепную, похожую на львиную, гриву. На черепе стали проступать черты человеческого лица, и скоро это было уже что-то среднее между скелетом и живым человеком.

Гробница, в которой он спал, была пуста, каковой они оставили ее сто лет тому назад. Она находилась выше точки максимального прилива, так что только в самом низу каменных стен можно был разглядеть легкий налет морских водорослей. Все, чем он обладал на земле, он передал им, своим детям. Своим последним «фрагментам». Но теперь Женева увидела эту безжизненную пещеру словно другими глазами. Это был храм, памятник его отчаянию и всему тому, что он потерял.

Тысячелетиями он пытался открыть секретную формулу чистого эликсира. И все попытки закончились неудачей. В результате каждые двести лет он был вынужден горевать по очередному поколению своих детей. Он говорил, что эти бесконечные потери сломили его бессмертный дух. Он описывал это как пытки, учиняемые над ним самими богами. Чтобы он постоянно страдал оттого, что, имея возможность продлить жизнь своим детям, мог это сделать лишь на безжалостно короткий период по сравнению с вечностью.

И эта скорбь преследовала его сквозь столетия с настойчивостью рассерженных злых духов.

Почему он раздал эликсир своим солдатам буквально сразу после того, как украл его? Почему не предвидел, что они изменят своей преданности ему, как только им будет дарована вечная жизнь? И почему был так убежден, что отыщет формулу в покоях царицы, у которой беззастенчиво украл эликсир?

Тот мятеж. То его восстание, переворот. Нелепая ошибка. Ему следовало бы попробовать применить дипломатию. Или по крайней мере хитрость.

Будут ли эти терзания изводить его и теперь?

А может быть, история, которую они ему расскажут, в итоге даст ему настоящую жизнь и настоящее возрождение?

– Восстань, Сакнос, – прошептала Женева над его телом. – Твои дети принесли тебе надежду.

Его платье все истлело, поэтому они захватили ему одежду с корабля. Но он пока не одевался. Сейчас он сидел голый и, набив рот, жадно жевал принесенные ими фрукты и хлеб. Конечно, на яхте позаботиться о нем было бы проще, но они не смели пригласить его на борт. Пока что, во всяком случае. Это было бы дерзостью с их стороны.

Потому что он еще не решил, покинет ли он этот остров и свою гробницу.

Они знали, что он был способен, выслушав их рассказ, попросить запечатать его в пещере снова.

Также они были готовы и к его гневу. Но пока что он его никак не проявлял.

Он слушал рассказ о бессмертном азартном игроке из Монте-Карло внимательно, лишь глаза его таинственно поблескивали.

Женева восхищалась его восстановившейся кожей, вьющимися длинными прядями иссиня-черных волос. В этом веке при его смуглости его бы приняли за уроженца Ближнего Востока, но в стране, где он родился, он считался белым слугой темнокожей царицы.

Он рассказывал им, что та древняя павшая империя существовала еще до того, как солнце внезапно и безжалостно выжгло всю Северную Африку, превратив их родовые земли в бесплодную пустыню и погнав тех, кто выжил в том великом бедствии, разрушившем его царство, на юг и на восток. Эти беглецы из Шактану, голодающие и находящиеся под угрозой вымирания от болезней, в итоге слились в наводящие страх племена, объединенные по самым примитивным признакам: по цвету кожи либо по разрозненным обрывкам своей истории (в основном, мифической), что предполагало общих предков. И все это привело их в итоге к беспрерывным межплеменным войнам. Все эти отголоски постоянных страхов, нужды и ложных представлений сформировали основу для образования новых племен и новых государств, которые впоследствии возникнут на границах новых пустынь, созданных жестоким солнцем.

Но до наступления этого страшного времени был этап мощной глобальной цивилизации, когда не существовало еще расовых противоречий, поразивших современную эпоху, а Шактану, государство, на месте которого сейчас раскинулись просторы пустыни Сахары, было центром этой цивилизации.

Шактану. Женева могла пересчитать по пальцам одной руки, сколько всего раз их создатель произносил это название без слез.

И сейчас он не плакал.

Он слушал и продолжал есть, позволяя им любоваться видом своего прекрасного возрождающегося тела, купающегося в лучах солнца – оно по-прежнему мягко заливало пещеру через проем в потолке.

Женева никогда прежде не видела пробуждения великого бессмертного.

Его замешательство было секундным и малозаметным. А разум полностью вернулся еще до того, как сила восстановилась после утоления неимоверного голода и жажды.

Они закончили свой недолгий рассказ. К этому времени он успел уничтожить всю еду, которую они принесли с корабля. Повисло тяжелое напряженное молчание: все понимали, что настал момент принятия решения.

На борту оставались еще запасы еды. Присоединится ли он к их трапезе?

– Если они действительно бессмертны, то это не моих рук дело, – наконец сказал Сакнос. – Так вы для этого меня разбудили? Чтобы это выяснить?

– В какой-то мере, – ответила Женева. – Мы опасаемся царицы, памятуя все ваши предостережения. Если этот граф Резерфорд – один из ее сторонников или ее дитя, тогда мы были правы, что не…

– Бектатен спит, – отрезал Сакнос, пожалуй, слишком резким и властным тоном. Но они ему это, конечно, позволяли. Да и какой у них был выбор? Сами они никогда не встречались с этой могущественной царицей, способной уничтожить их всех. Он редко рассказывал о ней, в основном только самые пугающие вещи. – Она всегда стремилась охранять чистый эликсир, а не расточать его. Она не стала бы порождать ненужных бессмертных, вроде этого графа. Выходит, дети мои, вы разбудили меня все-таки в надежде найти зелье. А на длительный поиск ни у кого из вас нет времени.

– Но это время есть у вас, повелитель, – сказала Женева. – И разбудили мы вас преимущественно поэтому.

– Перед нами стоит выбор, – вмешался Каллум. – И мы не можем сделать его сами, поскольку нас мало.

– И что же это за выбор? – спросил Сакнос.

– Стоит ли нам последовать за этим азартным аристократом в его поездках, либо же отправиться в Лондон и попробовать узнать как можно больше об этом мистере Реджиналде Рамзи из Египта?

Наступило долгое молчание. Мучительное для Женевы.

Сакнос смотрел куда-то сквозь них, и она даже не догадывалась, что он мог там видеть. Было так тихо, что они слышали, как снаружи волны плещутся о скалы. Свет, проникающий в пещеру, постепенно начал меркнуть.

Вскоре на остров опустятся сумерки, а с их наступлением их творец может принять решение вновь погрузиться в сон.

– Мы отправимся в Лондон, – наконец заявил Сакнос. – Мы отправимся в Лондон, чтобы узнать об этом мистере Рамзи все, что только нам удастся.

Этот корабль был намного мощнее того, который тысячи лет тому назад переправил ее в Рим.

Никогда еще Клеопатра не наблюдала таких сильных ветров, если не считать песчаных бурь в пустыне.

Перед тем как рискнуть выйти на верхние палубы, она заставила Тедди гарантировать ей, что ее не сдует за борт.

– Просто мы сейчас движемся очень быстро, и от этого движения возникает такой резкий непрекращающийся ветер, – объяснил он. – Если бы в поезде, на котором мы ехали в Александрию, не было крыши, мы бы ощущали примерно то же самое, моя прекрасная царица.

Этот разговор состоялся в первый день их морского путешествия, но теперь, несколько дней спустя, она уже овладела собой и, безбоязненно облокотившись о перила, упивалась приятным дуновением ветра, развевавшего ей волосы.

Ее опасения, конечно, были абсурдны. Она должна была понимать, что сила, данная ей эликсиром, в любом случае сможет удержать ее на палубе. Ведь других пассажиров не сметает в море, как горсть песчинок.

Но молодой красавец-доктор и нужен был ей рядом именно для того, чтобы вовремя проливать свет на такие удивительные и неожиданные головоломки этого современного мира с его летающими машинами и ревущими поездами.

Вот только если бы Тедди смог еще и проникнуть в тайну эликсира…

Но нет, для этого ей нужен был Рамзес. Этот факт вызывал у нее раздражение и чувство невыносимой горечи, грозя превратить дорогу к нему в своего рода пляску смерти для ее терзаемой души.

Как так вышло, что ее жажда мести так быстро утратила свою остроту?

Всего несколько недель тому назад она приходила в восторг, предвкушая, как будет задавать мучительные вопросы своему бывшему любовнику, своему бывшему советнику, своему бессмертному царю. Теперь же она боялась этого. К тому же она была уверена, что не сможет непосредственно угрожать его жизни. Разумеется, были еще и жизни тех, кого он любит, кого возил с собой в Египет. Так что, если он откажется дать объяснения тем странным видениям, которые преследуют ее в последнее время, она сможет легко перенести свои угрозы на кого-либо из тех, кто ему дорог.

А эта его женитьба на Джулии Стратфорд – означает ли это, что он дал эликсир и ей? Она сомневалась в этом. Эта Джулия была просто бесхарактерной неженкой с бледной кожей, которая, конечно же, слишком труслива, чтобы принять вызов вечной жизни.

Она действительно сомневалась, что Рамзес первым делом предложил бы эликсир Джулии. Его ведь привлекала лишь иллюзия отношений со смертными. В конце концов, он всегда жаждал свободы, чтобы в любой момент иметь возможность погрузиться в очередной долгий сон и очнуться в следующей новой эпохе. В противном случае чем же еще можно объяснить то, что много лет назад он не захотел дать эликсир для Марка Антония, чем запустил процесс окончательного падения Египта?

«Но он, однако, не отказывался дать эликсир мне», – думала она.

То, что голос рассудка, звучавший сейчас в ее голове, так напоминал его голос, голос Рамзеса, сводило ее с ума.

«Он не захотел передавать его Марку Антонию, нуждающемуся в бессмертной армии, – продолжала она размышлять. – Хотя лично мне он эликсир предлагал. Но я отказалась сама, потому что верила, что буду править царством до тех пор, пока мне не станет изменять мое тело».

И такое поведение Рамзеса две тысячи лет назад до сих пор приводило ее в замешательство.

Из кармана платья она вынула принесенную Тедди телеграмму и перечитала ее, крепко сжимая бумагу пальцами, чтобы ее не унесло ветром.

– Мы успеем, не волнуйся, – сказал Тедди, бесшумно подойдя сзади.

– С тобой, мой доктор, я ничего не боюсь, – ответила она.

– Ты и не должна. – Он ласково поцеловал мочку ее уха, а потом коснулся губами ее шеи. – Прекрасная богиня Клеопатра.

Однако эти нежные слова лишь вызвали в ее памяти другого мужчину, который последним называл ее этим красивым именем.

Алекс Саварелл – молодой, красивый, отчаянно влюбленный. Даже в состоянии временного умопомрачения, вызванного ее воскрешением, его рыцарские попытки контролировать себя в ее присутствии казались Клеопатре чем-то вроде благоговейного поклонения перед ней. С другой стороны, благодаря своему влечению к ней он выглядел таким же чуждым этому современному миру, как и она сама. Как же ей хотелось вновь ощутить его страсть, преисполниться его желанием, упиться им. Еще раз прочувствовать и познать его самого.

Ее мысли об Алексе помогли ей понять, насколько более собранной она стала по сравнению с теми первыми после воскрешения днями, полными сумятицы и ужаса. Днями, когда ее мироощущение разбивалось вдребезги и она постоянно натыкалась на его острые осколки, когда пыталась отыскать у себя в голове какие-то воспоминания, понять, как ее зовут и кто она вообще такая.

Когда она подумала о человеческих жизнях, которые отняла в тот момент, ее обуял ужас не меньший, чем от страшных видений, преследующих ее в последнее время.

– Пойдем, – сказала она. – Давай вернемся в нашу каюту. Я расскажу тебе еще о своем царственном прошлом, а ты, как всегда, развлечешь меня историями о современности.

– Тебя тревожат твои мысли, моя царица.

– Мысли, которые приходят и уходят, никогда не вызывают осложнений, Тедди. Проблемой могут стать только деяния, к которым они приводят.

Она взяла его под руку.

Пока они стояли на опустевшей палубе, она вдруг на короткий миг испытала восторженное умиление от того, как эта мощная громадина чудесным образом легко скользит по морской глади под усеянным звездами ночным небом. Но затем звезды внезапно померкли, и черное небо надвинулось на нее сверху, как крышка саркофага.

Колени ее подогнулись. Свой испуганный крик она услышала словно откуда-то издалека. Этот звук разозлил ее, но гнев ее был бессилен перед силой возникшего видения.

Поезд. Она слышала его приближение.

Он снова несется на нее?

Или это воспоминание о той катастрофе, которая едва не убила ее во второй раз?

Нет. Звуки были другие; они не надвигались на нее, а окружали со всех сторон.

Палуба корабля превратилась в какой-то узкий раскачивающийся проход, вдоль которого размытыми пятнами горели мерцающие огни.

– Моя царица! – услышала она окрик доктора. Но его голос тоже был каким-то далеким, а его рука вдруг стала на ощупь неприятно мягкой, как переспевший плод.

«Я снова внутри того поезда», – неожиданно поняла она.

Из темноты звучит еще один голос.

Не доктора.

И не ее собственный.

«Мисс? Вы в порядке, мисс?»

У голоса этого чужой, незнакомый выговор, грубый и гортанный по сравнению с произношением Тедди. Такой акцент она слышала уже не раз, с того времени как вернулась к жизни, – он, похоже, принадлежал американцу.

В окна поезда, громыхающего по незнакомой сельской местности, падали лучи света. Она – точнее, какая-то ее часть – неровной походкой шла по коридору несущегося вперед вагона, чувствуя при этом ту же неуверенность, как до этого на палубе корабля, когда пыталась устоять на ней.

Она каким-то образом разделилась, находясь в двух местах одновременно, и единственное, в чем она была абсолютно уверена, единственное, что она сейчас ощущала, была захлестывающая ее тошнота, да еще этот ужасный шум от грохочущих по рельсам металлических колес.

Голос Тедди продолжал звать ее, словно откуда-то издалека:

– Клеопатра!

В следующий момент она вдруг оказалась глядящей в стекло грохочущего поезда, в котором увидела не свое отражение, а лицо той женщины, которая уже являлась ранее в ее менее ярких видениях. Блондинка с бледной кожей, но черты лица смазаны и их трудно рассмотреть из-за фантастического пейзажа, мелькающего за окном вагона.

Голос блондинки она слышала так же отчетливо, как и слова молодого доктора, призывавшего ее успокоиться; незнакомая женщина была такой же реальной, как и прикосновение ладони Тедди – он прикрывал Клеопатре рот, чтобы унять ее полные страданий и боли крики.

– Мисс Паркер! – воскликнул проводник вагона. – С вами все в порядке?

Сибил успела схватиться за поручень в коридоре, прежде чем упасть на колени. Проводник подскочил к ней и поддержал за талию.

«Это просто сон, – вначале подумала Сибил. – Но ведь я не сплю. Среди бела дня, с открытыми глазами… И тем не менее это явилось мне с той же четкостью, как и в моих ночных кошмарах».

Она как раз возвращалась из вагона-ресторана в свое купе, когда в поезд ледяным порывом ворвался вихрь. Сначала она была уверена, что просто где-то случайно открылась дверь. Она хотела было позвать проводника, как внезапно до нее отчетливо донесся запах океана. И тут она заметила, что ее одежда даже не всколыхнулась от резкого потока воздуха, а сам этот морской ветер – всего лишь ее собственная иллюзия. Что же касается фирменного экспресса «Двадцатый век Лимитед», в котором она сейчас ехала, то он находился еще за много миль от побережья.

В этот момент она вдруг ощутила, что, кроме проводника, который поддерживал ее за талию, ее схватил за руку еще один находившийся рядом мужчина. И хотя в узком коридоре вагона просто не было места для троих, она отчетливо видела его. И это не был красавец-египтянин из ее снов.

У мужчины была белая кожа и выступающий волевой подбородок. Но выглядел он таким же напуганным, как и мистер Рамзи из ее страшного сна, сна, в котором она тянулась к нему своими высохшими руками скелета. Мужчина выкрикивал чье-то имя, но разобрать его она не могла – голос его звучал приглушенно и доносился как бы издалека; к тому же ветер из ее видения срывал с его губ слова и относил их в сторону.

Сибил стояла с ним на палубе корабля, дрейфующего в открытом море. Она мельком взглянула в иллюминатор какой-то каюты, но, к своему ужасу, увидела, что в стекле отразилась не она, а все та же смуглая женщина с идеально правильными чертами лица, которая уже являлась ей во сне. Пышные иссиня-черные волосы выбивались из-под повязанного на голове шарфа.

А затем видение внезапно исчезло. Сибил снова была в своем вагоне, а проводник аккуратно вел ее под руку в купе, как какую-то больную старушку.

– Вас просто укачало, мисс Паркер. В этом все дело. Сейчас дадим вам воды, и все будет хорошо. До приезда в Нью-Йорк вы еще сможете отдохнуть. Времени для отдыха предостаточно. Все обойдется, мэм.

Навстречу им торопливо шла встревоженная Люси, вышедшая в коридор на шум суматохи. Она вежливо отодвинула проводника, взяла Сибил под руку и повела ее в купе.

Когда они остались наедине, дыхание Сибил нормализовалось. Люси присела напротив нее и, протянув руку, нежно коснулась ладонью ее щеки. Никогда прежде ее горничная так к ней не прикасалась, так что жест этот был явным свидетельством того, насколько неважно Сибил выглядела.

– Наваждение какое-то, – чуть слышно пробормотала Сибил. – Скорее всего, это был просто приступ недомогания, вот и все.

– Я приведу доктора, – так же тихо сказала Люси.

Она быстро встала, но Сибил тут же схватила ее за руку:

– Нет. Нет, доктор тут не поможет…

– Но, мадам…

– Прошу тебя, Люси. Принеси мне кофе. Просто кофе. Если тебе удастся раздобыть чашечку кофе, со мной все будет в порядке.

Люси кивнула с сочувствующим выражением лица и быстро удалилась.

Сибил сильно переживала, что перед поездкой не рассказала о своем состоянии любимой горничной. Наверное, это было глупо с ее стороны и даже опасно, причем для обеих. Но Сибил была убеждена, что еще большей глупостью было бы вообще не отправляться ни в какое путешествие. И не искать никаких ответов.

Она не сходит с ума. Это исключено. Потому что тот красивый смуглолицый египтянин существовал в действительности. Сибил была уверена в его реальности, хоть никогда прежде его не встречала. Но тот факт, что, кроме нее, его больше никто не видел, доказывал присутствие во всем этом чего-то сверхъестественного, и ее горничная, пытаясь как-то объяснить это для себя, вполне могла бы счесть ее ненормальной. Поэтому Люси лучше не знать правды, тогда она будет уверена в здравомыслии своей госпожи.

Деревенский пейзаж за окном, казалось, находился бесконечно далеко от напугавшего ее видения. И все же продуваемая ветром палуба представлялась ей такой же настоящей, как мягкое сиденье в ее купе, а само видение нельзя было списать на загадочное поведение ее спящего мозга, поскольку оно полностью завладело ею с неотвратимой силой эпилептического припадка.

«Становится все хуже, – размышляла Сибил. – Теперь беспокоят не только ночные кошмары, а еще и нечто посерьезнее. Однако до сих пор самым опасным во всем этом был страх. Если я смогу преодолеть страх, я выдержу и все остальное».

А перед лицом страха, грозившего лишить Сибил самообладания и здравого ума, единственное, на что она могла положиться для спасения собственной души, было ее писательское перо.

Схватив свой дневник, она принялась записывать все детали своего видения как можно быстрее, как будто скорость ее письма могла унять тревожное сердцебиение. Она взяла с собой в поездку такое количество записных книжек в жестких переплетах, что из-за них ее чемодан стал практически неподъемным. Но было невозможно проанализировать то, с чем она столкнулась сейчас, без повторного возвращения в ее детские сны про Египет и их подробного осмысления. Это было каким-то образом связано, она была в этом абсолютно убеждена. Все, что у нее оставалось, это ее старые дневники и надежда на то, что таинственный мужчина, о котором она узнала из газетных вырезок, сможет раскрыть секрет ее нынешнего болезненного состояния.

Закончив писать, она захлопнула дневник, с удовольствием ощутив его вес в своих руках.

Когда она писала, это морально поддерживало ее и помогало преодолевать любые жизненные невзгоды: потерю родителей, проблемы с братьями, рецензии критиков, называвших ее произведения прихотливой чушью. Они все лгут, эти критики. Потому что истории о романтической любви, путешествиях и чудесах помогают нам представить мир лучше, чтобы затем попытаться воплотить свои представления в жизнь, пусть и постепенно. Когда кто-то рассказывает волшебную сказку, и он, и его слушатель – оба делают еще один шаг к величию человеческой души. Но защитит ли ее творчество ее собственную душу, если тот таинственный египтянин, мистер Рамзи, не поможет ей в разгадке ее видений, а лишь станет еще одной обескураживающей загадкой?

Следующая мысль была о том, что страх, пусть и мучительный, все равно лучше паники, которая охватывала ее во время видений. А потом Сибил вдруг стало клонить в сон.

Когда ее сознание окончательно отключилось, она вновь услышала имя, которое выкрикивал мужчина на палубе корабля.

И на этот раз ей удалось разобрать эти едва различимые звуки.

Резко открыв глаза, она быстро схватила свой дневник и записала это имя, как будто боялась, что иначе забудет его.

На некоторое время она застыла на месте и просто сидела, остолбенело глядя, как на бумаге высыхают чернила, пока за окном вагона пролетали купающиеся в солнечном свете деревья и зеленые холмы.

На странице было написано Клеопатра.

Однако остальные фрагменты ее видения определенно относились к современности. Палуба парохода, большое окно каюты. Это были приметы нашего времени, и тем не менее кто-то в ее видении абсолютно точно называл ту женщину Клеопатрой.

Может быть, именно так просто заполнился один из пробелов в ее видениях – именем, вырванным из множества ее навязчивых идей, связанных с Египтом?

На этот вопрос ответа у нее не было.

Зато они побывают у мистера Рамзи, она была в этом уверена. В худшем случае, все равно что-то в этом человеке должно дать ей очередную подсказку для разгадки этой тайны. Уже ради этого не стоило терять надежды. Уже только ради этого стоило продолжать свое путешествие на другой конец света.

Вскоре Люси вернулась с чашечкой кофе, и Сибил так резко захлопнула свой дневник, как будто этот решительный жест мог каким-то образом остановить водоворот затягивающих ее загадок.

Клеопатра не помнила, как оказалась в каюте, но сейчас она лежала в постели и рядом с ней суетился Тедди, который попеременно прикладывал к ее лбу, щекам и горлу мокрое полотенце. Ей было трудно дышать, и грудь, судорожно вздымаясь, оседала с таким напряжением, что это тупой болью отдавалось во всем теле.

Ему и раньше приходилось успокаивать ее после различных видений, но последнее было слишком мощным. После первых тяжелых дней после воскрешения ей были чужды боль и темнота. Но теперь эти миражи неожиданно, без предупреждения накрыли ее, словно туча прожорливой саранчи, способной уничтожить на своем пути все живое.

Она весьма смутно помнила, как ее отчаянные крики испугали других пассажиров и как Тедди успокаивал их какими-то нелепыми объяснениями.

«Это обычное головокружение, не более того, – твердил он им. – Она просто испугалась высоты, когда посмотрела вниз через перила».

И то лицо. Женское лицо. Кто же она такая, эта странная женщина?

«Рамзес, – подумала она, и имя это снова привело ее в ярость. Однако эта злость помогла ей сосредоточиться и прогнала последние следы паники. – Это все из-за того, что ты сделал со мной. Ты вызвал меня с того света только для того, чтобы я теперь мучилась, сходя с ума».

– Клеопатра, – позвал ее Тедди; голос его звучал слабо и неуверенно. На этот раз он воздержался от своего любимого обращения к ней – «моя царица». Хотя стоило ли этому удивляться? Она вела себя, скорее, как обезумевшая жрица, чем как коронованная особа.

– Перестань, – услышала она свой голос как будто со стороны.

– Ты должна отдохнуть, – настаивал он.

Он снова промокнул ей лицо влажным полотенцем, но случайное прикосновение его пальцев к ее шее как будто обожгло ее кислотой. Она резко дернулась, хватаясь за его руку. И только услышав сильный грохот, она осознала, что от этого ее движения он отлетел к противоположной стене каюты и ударился о комод. Она в своем полусознательном состоянии не рассчитала свою силу.

От выражения его лица ее охватила паника. Точно так же смотрела на нее та несчастная продавщица, которую она убила в Каире: те же выпученные от ужаса глаза, тот же немой вопрос с оттенком страха.

– Ты напугал меня, – сказала она.

Он не ответил. Попытался сделать движение головой, но не смог. Он продолжал смотреть на нее широко открытыми глазами.

– Ты смотришь на меня как на монстра, – возмутилась Клеопатра.

– Ничего подобного! – воскликнул он.

– Лжешь! – прорычала она.

Тедди поднялся и подошел, сел к ней на кровать и взял в свои ладони ее лицо. Она пришла в смятение, как будто ее мир перевернулся. Ее неожиданная вспышка ярости не прогнала его, не заставила в панике убежать из каюты, как тогда убежал Рамзес от ее воскрешающегося истлевшего тела.

– Единственное, чего я боюсь, это того, что у меня нет таких лекарств, которые помогли бы тебе в твоих страданиях. Хоть я и доктор, но я не могу вылечить то, чему не знаю названия. А видеть тебя такой для меня мучительно, моя царица.

– Но все про мои страдания знает Рамзи, – прошептала она. – Именно поэтому мы должны его найти.

– Конечно.

– Мне нужно было больше эликсира, – сказала она. – Должно быть, дело в этом. Он дал мне его недостаточно, так что мое сознание… оно… оно… – «Не мое» едва не сорвалось с ее губ, но эти непроизнесенные слова напугали ее саму, и она уткнулась лицом в подушку, точно маленькая девочка, с парализующей силой подавленная этим тягостным ощущением. «Мое сознание, мое тело. Они не принадлежат мне полностью».

Ее приводила в ужас сама мысль, что произошедший с ней прискорбный эпизод может повториться опять. Да, она просила Тедди научить ее жить в современном мире, однако, если состояние ее будет ухудшаться, она постепенно может стать зависимой от него, стать его рабыней.

Но он гладил ее волосы, ласкал губами шею, стараясь своей нежностью выманить ее из мрачной задумчивости.

– Моя царица, – шептал он. – Я здесь, моя царица.

– Докажи, – так же шепотом отозвалась она.

– Доказать что? – переспросил он.

– Докажи, что я по-прежнему твоя царица.

Сейчас она использовала свою неимоверную силу, чтобы бросить его на кровать. Оседлав его, Клеопатра сорвала с него рубашку, так что пуговицы разлетелись в разные стороны. И когда она ощутила под собой его восставшее мужское естество, когда увидела, как страх в его глазах сменяется желанием, когда почувствовала, что он жаждет ее, несмотря на то что она раскрыла перед ним самую страшную и отвратительную сторону своей воскрешенной натуры, снедающее ее глухое отчаяние отступило, а вкус его губ подействовал на нее как целительный бальзам, сладкий, точно божественный нектар.

А когда их обнаженные тела сплелись между собой и он глубоко вошел в нее, он произнес слова, которые она так мечтала услышать, причем сказаны они были без малейших колебаний или страха.

– Навсегда, – прошептал он. – Ты – моя царица навсегда.

– А когда я сказал ей, что обладаю титулом лорда, но не имею денег, чтобы свободно распоряжаться своей судьбой, она ответила мне очень странным образом, Джулия, – говорил возбужденно Алекс Саварелл. – «Богатство – это не проблема, милорд, это пустяки. Главное, чтобы человек был неуязвим». Что она при этом имела в виду, черт возьми?

– Алекс, вы не должны так мучить себя, – отозвалась Джулия.

– Это не мучения. Правда. Просто она была такой необычной, такой непоколебимо уверенной в своих словах. Меня не покидала мысль, что в каком-то смысле она действительно была неуязвима. Однако, будь это так, она бы вышла живой из той жуткой катастрофы, пройдя сквозь языки пламени.

– Дорогой мой, это все бред сумасшедшей, – заверила его Джулия. – Не более того. И любые попытки что-либо понять из ее слов неминуемо сведут с ума и вас.

Единственный сын графа Резерфорда, человек, за которого Джулия когда-то должна была выйти замуж, поднес чашку чая к губам коротким быстрым движением, тщетно желая скрыть предательскую дрожь в руках.

Вечерний чай в отеле «Клариджес» не предполагал бесед на повышенных тонах, но если она переусердствует в своем стремлении избавить Алекса от преследующих его навязчивых идей относительно той загадочной женщины, то, скорее всего, без повышения голоса не обойтись. С другой стороны, обстановка за чаем в отеле «Клариджес» не располагала и к обману – а как еще можно было назвать то, что сейчас делала Джулия?

Одно дело, что она никогда по-настоящему не любила Алекса и никогда не стремилась стать его женой – это с самого начала было очевидно для всех, кто ее знал, даже для их родственников, которые планировали поженить их из чисто финансовых соображений. И даже для самого Алекса, как ни больно ей было это признавать.

Но ее сокрушающийся сейчас несостоявшийся жених оставался единственным членом их путешествующей компании, который до сих пор ничего не знал относительно того, что произошло во время их поездки в Египет.

Джулии было невыносимо смотреть, как Алекс терзается смешанными чувствами неведения и скорби. Его нескрываемое огорчение казалось совершенно неуместным на фоне белоснежных, похожих на облака скатертей, которые как будто плыли над красными коврами, под разрисованными золотом сводчатыми потолками. Все остальные гости вели спокойные учтивые беседы, лишь изредка с любопытством поглядывая на молодую красивую наследницу большой транспортной компании, одетую не в традиционное вечернее платье для чая, а в мужской костюм с белой шелковой жилеткой и свободно повязанным на изящной шее легким платком.

Она договорилась встретиться с ним на следующий день после того, как они с Рамзесом прибыли в Лондон. При этом она совершенно не ожидала, что встреча эта окажется столь приятной. В лучшем случае, предполагала она перед рандеву, – просто нейтральной, в худшем – холодной.

Но в итоге получилось ни то ни другое. В действительности она была поражена тем, насколько Алекс был одержим мыслями о женщине, с которой у него был лишь короткий роман в Каире, и тем, что эта его одержимость обнаружила в нем совершенно другого человека. Ранимого, ведомого страстью, но одновременно и более живого и трепетного – она его никогда таким не видела.

Ее единственная надежда состояла в том, что Алекс так увлечется своими излияниями, что не даст ей вставить и слова. Потому что суровая правда крутилась у нее на языке, и она, как никогда, была близка к тому, чтобы все ему рассказать.

«Она – монстр, Алекс, а вы – пешка в ее игре, цель которой наказать Рамзеса, ее создателя, – мысленно обращалась она к нему. – Всего лишь пешка, как это ни прискорбно. Билет в Оперу, который она предложила вам, она забрала у трупа. А пока вы ждали, когда она вернется на свое место, она пробралась в дамскую комнату, где пыталась свернуть мне шею, чтобы бросить мое мертвое тело к ногам Рамзеса. Это была только месть. Месть, и больше ничего. Месть за то, что несколько тысяч лет тому назад Рамзес отказался дать волшебный эликсир ее любовнику».

Но рассказывать ему такие вещи было слишком рискованно.

– Ваши очки привлекают внимание, – заметил Алекс, возвращая ее к действительности.

– Правда? – растерянно спросила она. – Мне порекомендовал их мой доктор.

– Доктор или мистер Рамзи? Он большой знаток древних целительных рецептов. По крайней мере, все время говорит об этом. В своем последнем письме отец написал мне, что Рамзи дал ему какое-то старинное снадобье, которое полностью вылечило его больную ногу.

«Снадобье это, дорогой мой, – подумала Джулия, – вылечило в нем намного больше, чем просто его ногу».

Возможно, одно маленькое разоблачение как-то облегчит ее вину перед ним и хоть немного загладит ее угрызения совести.

Она сняла очки, и Алекс, увидев, какими ослепительно синими стали ее глаза, застыл в изумлении. Сейчас он был похож уже не на сломленного горем человека, а на юношу, впервые в жизни наблюдающего восход солнца с вершины высокой горы.

– Боже мой, – ошеломленно прошептал он.

– Да, это удивительно, я знаю, – сказала она.

– Что же произошло?

– Доктор говорит, что это либо своеобразная реакция на потрясение, либо повреждение радужной оболочки глаз от яркого солнца. Вероятно, это результат того, что я потеряла отца.

Не переусердствовала ли она, меняя свою версию такого превращения и приукрашивая ее? Оставалось надеяться, что нет.

– Выходит, скорбь и травма, – подытожил он.

– Да, – согласилась она, вновь водружая очки на переносицу. – Я не хотела вас пугать.

– Удивительно, – тихо сказал Алекс.

– Что именно? – не поняла она.

– Удивительно, что горе в сочетании с телесным повреждением вместе могут создать такую красоту, – рассеянно заметил он отстраненным тоном. – Но думаю, что никаких тайн тут нет. Не зря ведь говорят, что алмазы рождаются в результате жестоких катаклизмов, происходящих глубоко в земле.

– Но это же не алмазы, Алекс. Просто мои глаза.

– Но они прекрасны, как бриллианты, – сказал он. – Подозреваю, что именно из-за этого вы и не хотели мне их открывать.

– С чего бы это?

– Возможно, опасались разбудить во мне мои былые романтические чувства.

– Надеюсь, я все-таки не настолько тщеславна.

– Конечно, нет. Вы вовсе не тщеславны. Только хочу заверить вас, что я оставил в прошлом все свои надежды в отношении вас, даже самые иллюзорные. Был период до нашей поездки, когда я собирался ждать вас целую вечность. Я поклялся, что настанет такой день, когда вы увидите в моих чувствах к вам нечто большее, чем обременительную обузу.

– Алекс, я никогда не считала ваши чувства обузой.

– Считали, и это было вполне объяснимо. Ведь это в основном мой отец хотел поженить нас. Мой отец и ваш дядя. Мог ли я что-либо противопоставить мужчине, который на самом деле завоевал ваше сердце? Как только в вашу жизнь вошел мистер Рамзи, сразу стало понятно, что я проиграл. И сейчас я с этим смирился. Единственное, о чем я сожалею, это лишь о том, что несколько раньше я мог бы проиграть более изящно.

Алекс имел в виду тот неприятный вечер на направляющемся в Египет корабле, когда он настойчиво приводил ей всевозможные полуправдивые и предосудительные события из истории Египта с целью высмеять и опорочить в глазах Джулии своего нового конкурента. Но, что хуже всего, он не отказался от своих слов даже тогда, когда всем стало очевидно, насколько это огорчает их египетского компаньона по путешествию.

И все же он был довольно несправедлив к самому себе, и это уже вошло у него в привычку. История знает отвергнутых поклонников, которые делали вещи и похуже, чем затевали небольшую перепалку за обеденным столом.

– Вы настоящий джентльмен, Алекс Саварелл, и останетесь таковым навсегда.

– Вы слишком добры ко мне.

– Потому что вы не заслуживаете ничего иного, кроме доброго отношения.

– Я просто хотел сказать, что вы спокойно можете раскрываться передо мной с любой стороны – это делает вас еще более утонченной. Вы теперь свободны, Джулия. Свободны от моих прежних чувств, которые уже не вернутся, хотя я продолжаю относиться к вам с большим почтением. Но боюсь, что вас освободила от этого моя одержимость той безумной женщиной.

– Ох, Алекс. Я не уверена, что это соизмеримая цена.

– Что ж, к счастью, я единственный, кто должен будет ее платить.

– Но только до тех пор, пока будете настаивать на том, чтобы брать на себя ответственность за чье-то безумие и бредовые идеи, – возразила Джулия.

– Но не находите ли вы во мне какую-то глубинную слабость? – спросил Алекс. – Что-то такое, что оттолкнуло вас? Что-то, оттолкнувшее также и ее, заставившее ее так опрометчиво уехать на машине, несмотря на мой ярый протест?

– Разумеется, нет!

– Значит, очевидных изъянов во мне все-таки нет. Приятно это сознавать.

– Правда, в вас есть те же слабости, которые присущи многим мужчинам высокого происхождения.

– И какие же? – спросил он, вопросительно подняв бровь.

– Вы в меру упрямы, и у вас есть тенденция к тому, чтобы избегать сильных чувств.

– Рамзи определенно поощряет вас к тому, чтобы более свободно высказывать свое мнение. Я заметил это. Значит, вы не согласны с моим отцом?

– В каком смысле? – насторожилась Джулия.

Она рассчитывала собрать больше информации об Эллиоте, что-нибудь, помимо слухов о том, что он был замечен во многих казино по всей Европе, и нескольких упоминаний от Алекса о суммах, которые он присылал своей семье. Она скучала по Эллиоту.

– Он сказал это совсем недавно, – признался Алекс. – Собственно, я услышал это случайно, когда он заявил своему другу, что мое спасение состоит в том, что я не умею чувствовать глубоко. Что бы он подумал обо мне теперь, если бы узнал, что меня снедает любовь к какой-то безумной соблазнительной истеричке?

– Со стороны Эллиота было несправедливо говорить о вас такие вещи, – ответила она.

Джулия действительно так считала, потому что в Алексе, несомненно, было что-то очень человечное, что-то чистое и непорочное.

– Неужели? – сказал Алекс. – Думаю, это не так. Потому что он был убежден, что тот, о ком он говорил, не способен на настоящие чувства.

– Но на самом-то деле вы – человек глубоких чувств, Алекс. Это абсолютно очевидно. И каким бы болезненным ни было то, что вы пережили в Каире, вы приобрели новый чувственный опыт, который необходимо принять. Осмелюсь предположить, что многие женщины могли бы счесть вас очень привлекательным.

Алекс улыбнулся и потупил взгляд, точно застенчивый подросток.

– Видите ли, Алекс, – продолжала она, – порой сострадание можно постичь только через потери. Порой с нами происходят перемены, сопровождаемые проявлениями жестокости, но при этом мы все же меняемся к лучшему.

– К примеру, взять хотя бы ваши глаза, – сказал он.

– Допустим.

– А помните, что вы сказали мне тем вечером на корабле? Когда я имел глупость затеять ссору с Рамзи по поводу истории Древнего Египта?

– Боюсь, что мне запомнилась только ваша ссора.

– «В чем заключается ваша страсть?» – процитировал ее он. – Это в точности ваши слова. Вы спрашивали, что доставляет мне радость в жизни. Что вызывает душевное волнение. И в тот момент я не смог вам ответить. Неужели не помните?

– Да, теперь припоминаю.

– Так вот, Джулия: она в том, чтобы быть любимым. Быть любимым так, как любила меня та женщина. Или притворялась, что любит. Я никогда прежде не испытывал такой страсти, такой беззаветной любви. В каком-то смысле именно благодаря этому я и смог так легко отпустить вас после нашего возвращения. Потому что мне стало совершенно понятно, что вы никогда не испытывали ко мне ничего похожего на те чувства, которые проявляла ко мне та женщина. А после ее смерти я хотел только одного: чтобы кто-то вновь полюбил меня так же сильно. И каждый раз, когда я слышу от вас или Рамзи, что любовь ее была порождением безумия, сердце мое обливается кровью.

«Лучше уж верить, что она была сумасшедшей, – подумала Джулия, – чем точно знать, что ты был пешкой в ее игре».

Но так ли это в действительности? Что Джулии было достоверно известно о дьявольском двойнике Клеопатры? Что она знала о ней, помимо того страшного эпизода, когда была уверена, что жизнь ее вот-вот оборвет неимоверно сильная рука этой безумной? Может быть, это сатанинское создание искренне любило Алекса? И не была ли эта ее любовь к нему, пусть неистовая и иррациональная, такой же одержимой, как ее стремление отомстить Рамзи?

Она не знала ответов ни на один из этих вопросов и очень сомневалась, что отыщет их хоть когда-нибудь. Более того – она даже надеялась, что ей не придется этого узнать никогда. Потому что в противном случае это означало бы, что она снова встретится с этим дьявольским существом.

Однако на сегодняшний день у нее не было другого выхода, кроме как поддерживать веру Алекса в то, что эта женщина погибла в пламени взрыва. И тем самым помочь сохранить ему надежду, что однажды в нем вновь вспыхнет такая же страсть, но уже к женщине с добрым сердцем и чистыми помыслами.

Настроение Алекса, похоже, улучшилось, когда они вышли из отеля на оживленную улицу. Он вынул из карманчика жилета свои серебряные часы на цепочке и уточнил время.

– От отца по-прежнему нет вестей, и мы до сих пор не знаем, приедет ли он на наше торжество, – сказал Алекс.

Сказано это было с теплой интонацией – «наше торжество». Выходит, он устраивал все это не просто из самоотверженного чувство долга, не из желания сохранить свое лицо. Это приободрило ее.

– Думаю, мой отец очень тоскует по вашему отцу и просто хочет некоторое время побыть один, – произнес Алекс, и в его голосе прозвучала грусть.

– Разумеется, – ответила Джулия. – Но я все же не теряю надежды, что Эллиот вернется. Я думаю, что по крайней мере он рассматривает такой вариант, а вы, надеюсь, в своих письмах будете подталкивать его к такому решению.

– Обязательно буду. Разыскать его было довольно непросто. Похоже, он долго не засиживается на одном месте. После нашего отъезда он совсем недолго оставался в Каире. Подозреваю, что телеграмма, которую я отправил ему туда, его уже не застала. В конце концов мне все же удалось найти его в одном из его любимых отелей в Риме. Он телеграфировал мне, что в течение недели отправится в Монте-Карло. Я отправил ему туда довольно обстоятельное письмо, но ответа до сих пор нет. Остается только надеяться, что он его все-таки получил. Должен признаться, что я немного переживаю за него: постоянно идут разговоры о приближающейся войне, а он находится за границей.

– С другой стороны, моя матушка вне себя от радостного возбуждения, – продолжал он, – она на днях вернулась из Парижа. Мне кажется, что она уже много лет не проводила в нашем загородном поместье столько времени. И когда она закончит свои приготовления, весь Йоркшир будет восторженно приветствовать вашу счастливую помолвку с мистером Реджиналдом Рамзи.

– Это очень мило, что вы с ней взяли на себя все эти хлопоты, – сказала Джулия. – Я действительно тронута, Алекс.

– Рассматривайте это как проблески моей новой впечатлительной натуры.

Он учтиво и с изяществом поцеловал ее в щеку.

– А где же роллс-ройс? – удивленно спросил он. – Разве Эдвард не отвезет вас?

– О, я решила прогуляться пешком.

– Боже мой, это же очень далеко. Если хотите, я провожу вас домой.

– Нет, я в самом деле хочу пройтись в одиночестве.

«Потому что теперь я могу идти и идти вперед хоть на край света, без страха и усталости. Совсем как ваш отец, который, наверное, тоже сейчас меряет версты пешком по Европе».

– Что ж, тогда ладно, – отозвался он.

– Мне было очень приятно вновь увидеться с вами, Алекс, – сказала она. – И я не хотела вас обидеть, когда отметила, что вы также несколько изменились.

Он протянул руку и снял с нее очки, так что теперь ее пронзительно-синие глаза мог видеть каждый. Аккуратно сложив очки, он осторожно вложил их ей в ладонь.

– Это чувство у нас взаимно, Джулия.

Она ушла, держа очки в руке и решив их пока больше не надевать.

– Алекс должен немедленно покинуть Лондон! – воскликнула Джулия.

Она ворвалась в гостиную, не задумываясь о том, кто может там оказаться. Но она чувствовала, что Рамзес где-то рядом.

Дверь в библиотеку, соседствующую с гостиной, тут же распахнулась, и на пороге появился он, встревоженный ее криком.

Примыкающий к дому зимний сад, который Рамзес разбил незадолго до их отъезда в Египет, был весь в цвету. Причем расцвел он за считаные минуты, стоило лишь ему брызнуть на растения несколько капель эликсира. Эти цветы теперь никогда не умрут, а если у горничной Риты появятся какие-то подозрения относительно их необычайной долговечности и жизненной силы, у Джулии не останется другого выхода, кроме как выбросить все это в Темзу в надежде, что вода унесет их куда-нибудь навеки. Кстати, Рамзеса пробудили лучи солнца, пробивавшиеся как раз сквозь витражные окна этой оранжереи.

Однако теперь здесь все почему-то выглядело пугающе, даже настойчивое журчание воды в фонтане. Ее подавляли прячущиеся по углам тени. Она догадывалась, что возвращение в Лондон может оказаться не таким уж безоблачным. Она предполагала, что, как только она окажется в окружении вещей, некогда принадлежавших отцу, ее захлестнет тоска по нему, но не подозревала, что будет беспокоиться о тех, кто продолжает жить. Вероятно, бессмертие придало небывалых сил не только ее рукам, но и ее эмоциям, как положительным, так и отрицательным.

Несмотря на то что Рамзес нежно обнял ее за талию, Джулию тем не менее не покидало ощущение, будто она стоит на палубе корабля, терпящего крушение.

– Он одержим, Рамзес. Он полностью одержим. Я и представить себе такого не могла.

– Одержим тобой?

– Нет. Клеопатрой. – То, каким голосом она произнесла это имя, напоминало рычание волка. Это было имя царицы. Имя демона.

Рамзес спешно провел ее через гостиную в библиотеку ее отца, которую между собой они называли египетской комнатой. Вдоль стен там стояли красивые книжные шкафы с тяжелыми застекленными дверцами, защищавшими от пыли расположенные внутри бесценные фолианты; сверху на них выстроились небольшие статуэтки и древние реликвии. Рамзес закрыл за ними дверь в гостиную – верный признак того, что где-то рядом находилась Рита, которая в это время, конечно, уже готовила блюда к ужину.

Они остались наедине со старыми дневниками ее отца и книгами с его пометками на полях. Но и эти свидетельства и документы близкого ей человека не могли успокоить ее сейчас, хотя раньше в них она находила утешение.

– Мы попросим его отменить банкет, – запальчиво заявила Джулия. – Скажем, что тебе срочно нужно встретиться с твоими деловыми партнерами в Индии. А потом организуем Алексу кругосветное путешествие. Расходы на это я, разумеется, возьму на себя. Вероятно, он может уехать с матерью в Париж. Но Эллиот продолжает слать деньги домой. Чуть ли не из каждого европейского казино. Так что это, должно быть…

– Но почему, Джулия? Почему обязательно сейчас?

– Ты же хотел увидеть Индию, разве не так? Ты сам мне неоднократно об этом говорил.

– Я хочу увидеть мир и хочу увидеть его вместе с тобой. Но отменять торжество? И срочно отсылать куда-то Алекса? Я не понимаю, что тобой руководит.

– Как же ты не поймешь! Случившееся с Клеопатрой потрясло его до глубины души. И если мы не собираемся рассказывать ему всю правду, то он так и будет чахнуть, томясь тоской по этому бесовскому существу.

– Ты не говорила о ней с такой злостью, когда мы узнали, что она, вопреки случившемуся, осталась жива. Что же изменилось с тех пор?

– Я тогда не думала, что нам следует ее бояться.

– А теперь нам стоит ее бояться?

– Да. Ты не понимаешь. Алекс… Он не сделал того, что обещал. Он не стал зарабатывать на жизнь и не предался чему-то, хоть отдаленно похожему на любимое дело. Его просто не узнать, Рамзес. Это совсем другой человек, но этот другой человек чахнет по ней.

– И ты ревнуешь его?

– Нет, Рамзес! Это страх. Я боюсь за него. Потому что, если она завладела его сердцем, только представь себе, что она может сделать с его душой и с ним самим.

– И поэтому ты хочешь отослать его отсюда? Чтобы защитить его от Клеопатры?

– Частично – да. Но только частично. Я также хочу, чтобы в его жизни произошло приключение, чтобы он обрел неведомый ему доселе жизненный опыт. Нечто такое, что заменило бы в его душе потребность в Клеопатре. Как если бы он открыл что-то новое в самом себе. А если он просто уползет в свое логово и примется по-джентльменски зализывать раны, его одержимость ею будет только возрастать. Более того – он может попробовать ее отыскать. Только подумай, Рамзес, к какой катастрофе это может привести. К ужасной катастрофе!

– Но ты же не можешь послать его в кругосветное путешествие навсегда, Джулия.

– Не могу. Но так у меня будет надежда, что при его новом самосознании и его страстном желании быть любимым, о котором он сам говорит, это приведет его к чему-то неиспытанному. Появится иное чувство, появится другая женщина. Появится что-то такое, что переместит его навязчивые мысли о Клеопатре в разряд далеких воспоминаний.

– Но Алекс Саварелл не способен на сильные чувства. Это и делает его Алексом Савареллом.

– Если говорить о прежнем Алексе, то да, ты прав. Однако ты, Рамзес, не видел человека, с которым я встречалась сегодня. Он очень изменился, как и мы, но только он не принимал эликсир.

– Итак, ты хочешь отправить его путешествовать в поисках новой возлюбленной?

– Может быть, да, а может, и нет. Возможно, это будет не одна возлюбленная! Пусть он полностью потеряет себя в мире чувственных наслаждений. Или пусть отправляется на тропический остров и днями напролет поглощает там психологические романы, например, Дэвида Герберта Лоуренса. Все это не важно, Рамзес. А важно, чтобы он каким-то иным образом преодолел изводящую его сейчас страсть по этому существу. И, если для этого ему потребуется целый гарем, я готова оплатить услуги любых куртизанок.

– У вас в двадцатом веке совершенно нелепые представления о гаремах. Женщины там – не куклы и не каменные статуи. Это живые люди со своими чувствами, требованиями, потребностями. И управление гаремом – это не то, что понравится совершающему побег от любви лондонскому аристократу.

– Рамзес, будь серьезным.

– Я серьезен, Джулия, – мягко улыбнулся он, поправляя локон, упавший на ее лицо. – И я вижу, что и ты сейчас очень серьезна и очень напугана.

– Однако ты не разделяешь моих чувств.

– Если Клеопатра действительно желает причинить какой-то вред Алексу, почему она тогда задержалась со своим новым красавцем-компаньоном в Александрии? Ты сама задавалась этим вопросом.

– А ты тогда ответил мне, что она непредсказуема. Что это, возможно, вообще не настоящая Клеопатра, а какой-то ее злобный двойник. Как еще иначе объяснить ее такое бессердечное, пренебрежительное отношение к человеческой жизни?

– В ее семье достоинство измерялось тем, насколько быстро человек был способен избавиться от собственных братьев и сестер и подняться на трон. Это единственное возможное объяснение тому, что ты называешь пренебрежительным отношением к чужой жизни.

– Я не имею в виду то, что она делала в Александрии. Я говорю только о том, что произошло в Каире всего несколько месяцев назад. Там она убивала беспричинно, очертя голову, Рамзес. Просто убивала мужчин, которых соблазняла в темных переулках. У нас есть газетные вырезки об этом, и мы знаем, что это была она. Так почему ты сейчас защищаешь ее?

– Я ее не защищаю, – тихо ответил он. – Как и сожалею о своем поступке в Каирском музее. Но здравомыслие, Джулия. На него я сейчас пытаюсь обратить твое внимание.

– Здравомыслие, – рассеянно прошептала Джулия, словно забыла значение этого слова.

– Именно. Если бы ей было свойственно бессердечное, пренебрежительное отношение к человеческим жизням, как ты об этом говоришь, и при этом она желала бы зла Алексу, он давно был бы уже мертв.

– Ты все-таки не понимаешь меня. Я боюсь, что она причинит ему вред иначе.

– Каким же образом, дорогая? Чего ты боишься?

– Я опасаюсь, что она превратит его в своего рода компаньона. Что он полностью отдастся в ее власть и в итоге станет орудием в ее темных делах.

– Ты опасаешься этого потому, что его чувства к ней сделали его неузнаваемым?

– Да, – прошептала она. – Да, Рамзес. Именно поэтому.

– Понятно.

Однако ничего более Рамзес добавить не мог или не захотел, и последовавшее молчание позволило тягостным мыслям вновь завладеть Джулией.

– Да, я понимаю, что это абсурд – послать его в кругосветное путешествие, – сказала она. – Алекс никогда на это не согласится. Но если бы было что-то такое, что сделало бы его неуязвимым для ее чар, если она вдруг вновь появится в его жизни, я бы обязательно это использовала. Причем не медлила бы ни секунды.

– Все дело в твоем чувстве вины, Джулия. Ты считаешь, что он стал уязвим для нее потому, что не добился твоей любви.

– Ты прав. Я знаю, что ты прав. Но видеть, как сильно он изменился… С другой стороны, его чувства можно было бы назвать священными, если бы не знать, что причиной этому была она.

– И не знать, что остановить ее невозможно.

– Да, Рамзес, вот именно. Так и есть.

– Тогда я предлагаю тебе следующее и надеюсь, что это успокоит тебя. Она пока не предпринимала попыток встретиться с ним, хотя ходит по этой земле уже несколько месяцев. Все это время она спокойно позволяла ему горевать по ней и чахнуть. Попробуй найти утешение в этом, Джулия. Возможно, она обладает властью над ним и может легко его соблазнить. Но почему-то не проявляет ни малейшего желания воспользоваться этой властью.

– Надеюсь, что и в этом ты прав, Рамзес. По крайней мере я буду молиться, чтобы ты оказался прав, хотя сейчас я уже и не знаю, кому мне молиться.

Он обнял ее и поцеловал в лоб.

– Если я ошибаюсь, я сделаю все, что в моих силах, чтобы поправить ситуацию. Это я тебе обещаю.

– Если еще можно что-то сделать… – прошептала Джулия.

Она знала, что люди Самира продолжали отслеживать все корабли, прибывающие из Порт-Саида. Они также выяснили личность путешествующего с ней мужчины: это был доктор по имени Теодор Дрейклифф. Его семья до недавнего времени проживала в Лондоне.

– Джулия!

– Да, Рамзес, – шепотом откликнулась она, уткнувшись лицом ему в грудь.

– Клеопатра. Ты назвала ее двойником, клоном. Ты настаиваешь на том, что у этого существа не может быть души Клеопатры? Я пытаюсь тебя понять, но до конца не могу. Помоги мне ухватить суть твоих рассуждений, Джулия.

– Я уже пыталась объяснить тебе раньше, – ответила она. – Я часто раздумываю над этим по ночам. Мой отец был более одержим идеей реинкарнации, чем я себе представляла. Мне стало известно об этом по его заметкам на полях в книгах, которые он любил. Когда он только начинал изучать Древний Египет, он думал, что египтяне верили в переселение душ. Однако очень скоро он понял, что это было неправильное толкование их верований, недоразумение. И он стал исследовать этот вопрос очень глубоко и интенсивно. В частности, он заинтересовался тем фактом, что греки неправильно перевели целые главы из египетской «Книги мертвых».

– Да. И боюсь, в этом нужно винить Геродота. Во времена моего правления верховные жрецы проповедовали, что душа человека совершает несколько последовательных путешествий. Во время этих путешествий душа растет и эволюционирует. Но происходит это не в физическом мире. Душа путешествует после смерти.

– Верно. И все же идея, что мы снова и снова возвращаемся в этот мир, захватила моего отца больше, чем мне представлялось. Больше, чем он позволял мне догадываться. А во что веришь ты, Рамзес?

– Я считаю, что душа и тело путешествуют по миру раздельно. И что путешествие души длится намного дольше.

– Это не вполне ответ на мой вопрос, любовь моя.

– Тогда сначала объясни мне следующее. Ты веришь в то, что твой отец возродится в новой жизни? Именно это руководит твоим интересом к одержимости твоего отца?

– Нет. Но вот что приходит мне в голову, когда я думаю о Клеопатре. Если ее душа двинулась дальше после ее фактической смерти две тысячи лет тому назад, если душа ее вселилась в другого смертного, который дышит и ходит по этой земле, то как может быть Клеопатрой то создание, которое ты воскресил в музее? Откуда у него появилась душа? Если у него вообще есть душа, конечно.

«А может, Рамзес до сих пор питает великую любовь к последней царице, последней правительнице Египта? – вдруг подумала она. – Если так, то он прекрасно владеет собой. Потому что его дыхание у меня на щеке остается таким же спокойным и ровным».

– Тебе, должно быть, больно слышать от меня такие вещи, – прошептала она.

– Нет, по-настоящему мне больно лишь оттого, что я совершил поступок, последствия которого могут длиться бесконечно долго.

– Не стоит переживать, это не должно так ранить тебя. Я затеяла этот разговор не для того, чтобы причинить тебе боль.

– Конечно, нет. Но клянусь тебе, что не позволю ей причинить вред Алексу.

– И я тоже.

– Прекрасно, значит, в этом мы объединим свои усилия и будем вместе, как и во многом другом, любовь моя.

Агент по недвижимости и чопорные, подчеркнуто учтивые владельцы замка – семья Брогдонов – заверили ее, что здание представляет собой чуть ли не руины.

Она совершит большую глупость, настаивали они, если арендует его у них пусть даже на один год.

Они явно не хотели злоупотреблять непрактичностью этой высокой богатой темнокожей женщины из Эфиопии.

Их финансы не позволяют им отремонтировать прохудившиеся крыши как башни, так и главного зала, в которых зияли большие дыры. Поэтому об аренде просто не могло быть и речи. Они в настоящее время вели переговоры о том, чтобы продать его под архитектурный заповедник какой-то организации, которая могла бы когда-нибудь в будущем превратить его в достопримечательность для отчаянных туристов, способных взобраться на ступенчатые склоны продуваемого всеми ветрами мыса, на котором стоял замок. При условии, разумеется, что организация эта построит достаточно прочный мост, соединяющий остров с сушей. Расстояние там невелико, но скалы на берегах, под которыми бушевал прибой, были почти отвесными, а нынешний подвесной мостик долго не продержится.

Однако когда она чуть нажала на них, оказалось, что подобные разговоры эта семья ведет уже годами. Они никак не могли сойтись на сумме, и многочисленные отпрыски древней фамилии, каждому из которых принадлежала равная доля в этом старом нормандском замке, гордо носившем имя когда-то славного рода, постоянно препирались из-за любой мелочи. Их маета и несогласованность проявились как в первых телеграммах, так и в последнем письме. Им не хватало средств, чтобы поддерживать в должном состоянии недвижимость, принадлежавшую их семье уже более ста лет, и всех их в этой связи переполняло чувство стыда.

Бектатен пообещала освободить их от этого бесчестья.

Ей надоело жить в лондонском отеле, объясняла она, возле огромного Сент-Джеймсского дворца, каким бы очаровательным он ни казался. Ей хотелось уединенности.

Она не упомянула о том, что с ней, как всегда, были ее драгоценные дневники, содержавшие подробный отчет обо всех ее странствиях. Некоторое время тому назад она решила составить из них новую книгу и издать их на пергаментной бумаге и в кожаном переплете. Такую работу невозможно было проводить в шумном и суетливом Лондоне и в каком-то ненадежном здании, которое может внезапно сгореть дотла в каком-нибудь пожаре, устроенном смертными. И Бектатен для этого требовалась цитадель.

Не сообщила она им, разумеется, и о том, что закончила свое всестороннее изучение газетных материалов о таинственной мумии Рамзеса Проклятого, найденной в Египте, и о не менее таинственном Реджиналде Рамзи, который в скором времени должен был обручиться с наследницей известной транспортной компании «Стратфорд Шипинг».

Однако именно слухи о Рамзесе и Рамзи, которые поползли по всему миру, привели ее из укромного дворца в Испанском Марокко в эти холодные северные края, которых она тщательно избегала во время своих путешествий. Мысли о Рамзесе Проклятом одновременно и возбуждали, и тревожили ее.

Много столетий тому назад она уступила территорию пресловутых Британских островов своему заклятому врагу, бессмертному Сакносу. Ее шпионы часто видели в Лондоне его самого вместе с его так называемыми «фрагментами», но примерно сто лет назад он исчез. Где он сейчас? И жив ли он вообще? Если нет, то возникает вопрос: что могло его уничтожить? Если же он по-прежнему продолжает свое существование, прячась где-то от посторонних глаз, не выманит ли она его из этого убежища, обнаружив себя? Эта возможность пугала ее. Она знала, что привлекает внимание, и понимала, что, оставаясь здесь, может в скором времени стать предметом обсуждения лондонских газет. Вот почему она была готова укрыться в английской провинциальной глубинке, даже не предприняв попытки лично взглянуть на эту пару, на Рамзи и Стратфорд.

– Если вы сдадите на год свой дом в аренду, – доверительно сказала она владельцам замка, – я сделаю прекрасный ремонт во всем здании, и оно станет основой растущего благосостояния вашей семьи.

– Но как вам это удастся? – поинтересовались они. – И почему вы это делаете?

– Просто я – блаженный человек, – заявила она, наугад обронив слово, которому сама не придавала значения, но была уверена, что этим она объяснит им все.

В конце концов семья Брогдонов соблазнилась таким предложением, в результате чего был подписан договор аренды на два года с опцией выкупа замка по истечении срока.

Понятное дело, они не догадывались, что ее слуги могут залатать зияющие провалы в крыше замка голыми руками. То, на что у десятка смертных могло уйти несколько месяцев, Энамон и Актаму могли выполнить за неделю. Однако Бектатен об этом умолчала.

Пусть Брогдоны считают ее членом королевской семьи из Эфиопии, которая решила временно перебраться на север, чтобы отдохнуть от африканского солнца. Пусть считают ее эксцентричной особой, пожелавшей поселиться, как загнанный зверь, в сыром старом замке, где комнаты продуваются свирепыми ветрами со стороны Кельтского моря, свободно врывающимися в дом через выбитые окна. Им ни к чему знать, что ветры эти не несут для нее никакой угрозы, что она обладает достаточной силой и может выдержать удары не только кулаков нескольких крепких мужчин одновременно, но и самого Неба.

И вот наконец она добралась сюда.

Долгая изнурительная поездка из Лондона завершилась.

Вместе со своими верными Энамоном и Актаму она стояла перед лицом суровой величественной красоты, описанной в книгах по истории.

После ремонта это место станет просто сказочным. А если оно ей полюбится в достаточной мере, оно станет ее собственностью – ее новым убежищем на грядущие столетия. Но этого она пока что не решила.

Новые тайны частенько приводили ее в новые края. Но загадка Рамзеса Проклятого не была похожа на другие тайны.

Наружные стены замка сохранились практически неповрежденными, также как и гордая башня, возвышающаяся над бушующей Атлантикой. Во внутреннем дворе не хватало многих камней, которыми он был вымощен, но это давало возможность разбить здесь небольшой сад. Обходя вместе со своими любимыми слугами башню, она обнаружила множество помещений, где можно было бы разместить тома ее переписанных дневников и сундуки с артефактами, старинными свитками и пергаментами, которые всегда путешествовали с ней. Здесь никто не жил по меньшей мере уже лет пятьдесят. То, каким образом она предполагала обустроить это место, было вполне осуществимо.

– Принимайтесь за работу, – сказала она своим преданным слугам. – Точнее, сначала отвезите меня в деревенскую гостиницу, где мы временно остановимся, пока это место не станет более или менее пригодным для жилья, а потом сделайте здесь все, что сможете. Наймите рабочих из местных, если таковые найдутся. Тратьте столько, сколько будет необходимо.

Через неделю привезли мебель, в том числе гобелены и картины. А еще через неделю Бектатен уже привела в порядок даже самые запущенные углы неухоженного интерьера просторных помещений замка, который в результате засиял царственным блеском, местами став величественным и изысканным.

Но нужно было сделать еще очень многое. Из сообщений свежих газет, которые аккуратно доставлялись в гостиницу, она поняла, что у нее еще есть время, чтобы поразмыслить над тайной Рамзи и Джулии Стратфорд, которые были заняты в Лондоне многочисленными приемами, посиделками за чаем, тем, что навещали старых друзей, ходили по музеям и картинным галереям, а еще, похоже, разъезжали на велосипедах в модных нарядах или катались по городу на новом автомобиле Рамзи.

Но как раз сообщения об их приближающейся помолвке придавали Бектатен уверенности, что скоро она увидит эту пару лично – когда будет к этому готова.

А пока она бродила по окрестным утесам, обследовала пещеры, вымытые прибоем в отвесных скалах. Люди встречались здесь только на оловянных рудниках, находившихся на приличном расстоянии от замка, так что во всей этой местности она нашла именно то, что так искала, – уединение.

По подвесному мосту между сушей и островком с мысом, на котором располагался замок, можно было перенести только самые легкие вещи. Поэтому для переноски мебели и тяжелых сундуков через провал, внизу которого бесновались волны, сюда был доставлен подъемный кран.

Местные жители порой искоса поглядывали на эту закутанную в несовременный наряд одинокую смуглую женщину, которая задумчиво смотрела на неприветливое и определенно чуждое ей северное море. Если же кто-то из них имел смелость поинтересоваться ее историей, Энамон и Актаму повторяли им сказку о том, что она родом из эфиопской королевской семьи и что ей просто захотелось какое-то время пожить вдали от изнурительной жары ее родины.

Впрочем, все это не имело значения.

Она жила во многих местах, разбросанных по всему земному шару, и таких мест было слишком много, чтобы какое-то из них можно было бы назвать ее домом. Это была целая сеть замков и поместий, управляемых смертными, которые приняли своего рода клятву верности ей, основанной на любви к ней и обожании. Со многими из них она познакомилась так же, как с Брогдонами: через предложение службы финансового спасения. Это были далекие потомки некогда зажиточных семей, которые боролись за то, чтобы как-то поддерживать внушительную и престижную в прошлом фамильную недвижимость, приходящую в упадок. И тут, словно ниоткуда, появлялась она, предлагая все восстановить за свой счет. И даря людям надежду.

Ее секрет был известен всего нескольким смертным.

Но никто из них не знал всей ее истории. Истории, содержащейся лишь в ее дневниках, которые она не позволяла читать никому и никогда. Написанные древним языком ее утерянного царства, они описывали не только ее правление, но и все, что последовало за ним. Она называла свои дневники «шактани», и именно к ним она обратилась сейчас в ожидании возвращения из Лондона Энамона и Актаму.

В башне, в комнате, которую она превратила в свою библиотеку, окно было отремонтировано и застеклено в первую очередь, и здесь в камине сейчас уютно горел согревающий ее огонь.

Итак, Рамзес Проклятый. Листая страницы недавно переписанных дневников, она уже через несколько минут нашла то, ради чего пересекла океаны и что заставило ее поселиться среди зелени этого холодного большого острова, хотя в далеком прошлом она поклялась, что никогда нога ее не ступит на эту землю.

Во времена правления Рамзеса II через империю хеттов до севера Египта прокатилась волна мора.

Это был не тот мор, который когда-то уничтожил остатки ее древнего царства. Но жертвы его были многочисленны, поэтому она со своими слугами направилась в Хеттскую империю позаботиться о выживших больных.

В своих странствиях она обнаружила много чудодейственных растений, которые цвели на неприступных вершинах гор или скрывались в глубоких темных расщелинах. Некоторые из них творили чудеса только для тех, в чьей крови был ее эликсир. Одно из таких растений – удушающую лилию, содержащую сильнейший яд мгновенного действия, – она открыла для себя, когда отважный красавец-леопард, которого она сделала своим бессмертным компаньоном, на ее глазах обратился в пепел, после того как отщипнул пару лепестков этой лилии.

Но она никогда не отказывалась от своего призвания целительницы – роли, которую добровольно взяла на себя задолго до того, как стала царицей Шактану, – и поэтому продолжала находить новые лекарственные растения и создавать снадобья поразительной животворной силы, чтобы использовать их для лечения смертных.

Она, конечно, стремилась излечить весь мир, но это желание всегда было и остается неосуществимым, это просто шквал ее опрометчивых эмоций без четкой организующей цели. Распоряжаясь эликсиром, она рисковала тем, что он мог попасть в руки людей, которые могли использовать его для завоевания власти и собственного возвеличивания. И когда она думала о такой опасности, то буквально цепенела от горьких и гневных воспоминаний о Сакносе.

Однако чума, с ее ужасами и непомерным количеством забранных ею жизней людей, многих из которых, вероятно, можно было исцелить, всегда привлекала Бектатен, как зов сирены.

Мысли о чуме всколыхнули в памяти мучительные воспоминания о последних часах Шактану.

И поэтому в тот год, который сейчас считается 1274 годом до нашей эры, она отправилась в царство хеттов лечить сраженных болезнью, прихватив с собой свои многочисленные лекарства и зелья.

Там, в землях хеттов, с Бектатен произошла странная трагическая история. Она попала под действие чар одной бесстрашной жрицы-отшельницы, которая поклонялась богине целительства Камрусепе. Звали жрицу Марупа.

Марупа обладала удивительной силой и была независима. Устав от жизни в городах и при царских дворах, она удалилась в горы, где построила святилище своей богини, куда многие приходили лечиться. С точки зрения Бектатен, Марупа была по-своему красива, но дикой красотой уходящей молодости. В ее волосах уже поблескивали седые пряди; иногда она вытягивала шею, прислушиваясь к голосу своей богини, а потом вдруг начинала бешено танцевать и петь какие-то песни, пугая тех, кто пришел обратиться к ее волшебной целительной силе. Но ее узловатые пальцы приносили людям облегчение, ее зелья снимали боль и могли даже лечить кости. Она никогда никого не прогоняла от алтаря Камрусепы.

Марупа сразу же поняла, что Бектатен – необычное человеческое существо, хоть ей этого никто не говорил. Однако она испытывала сочувствие и благоговейный трепет по отношению к этой странной эфиопке, которая собиралась так щедро делиться с людьми своими лечебными снадобьями.

Хотя сама Бектатен не молилась никаким богам и уже давно считала все божественные пантеоны обманом, она тем не менее восторгалась истовой верой Марупы, которая настойчиво утверждала, что на самом деле слышит голос Камрусепы.

Так Марупа стала самой значительной ее компаньонкой. И однажды, поддавшись собственному одиночеству, которое так часто подталкивало Бектатен делиться своими секретами, она рассказала Марупе все. Они могли беседовать часами. Со временем эти часы перешли в недели, а недели – в месяцы. Вдохновленная добротой Марупы, Бектатен изливала своей новой подруге все свои сомнения, печали и великие страхи.

Самым сокровенным секретом, хранившимся на самом дне ее души, которым она поделилась с Марупой, было признание, что она пожалела о том, что открыла волшебный эликсир; она опасалась, что никогда так и не узнает, как использовать его, чтобы кому-то помочь. Она признавала, что он был особенным, непохожим ни на какие другие зелья или лекарства. Марупа слушала ее со слезами на глазах, без осуждения или неодобрения.

Наконец Марупа обратилась к ней с просьбой: «Позволь мне дать этот эликсир голубям из моего храма, священным птицам великой Камрусепы. И позволь поставить чашу с твоим странным варевом перед моей богиней, чтобы она сказала нам, плохое оно или хорошее, уничтожить его или сохранить, и если оно полезно, то как оно может помочь человечеству».

А ведь Бектатен даже не верила в существование этой Камрусепы! Но все же сдалась перед ласковым голосом и улыбкой Марупы, перед ее безграничной верой.

Вот так получилось, что на алтаре в горном святилище была установлена не только чаша с эликсиром, но и возложена каменная табличка с написанными на ней секретными ингредиентами. А еще эликсир действительно дали птицам. После чего Марупа сказала Бектатен, чтобы та набралась терпения в ожидании вердикта великой богини.

Бектатен не была удивлена, когда богиня, обычно такая разговорчивая и откровенная, на этот раз ничего не сказала своей преданной жрице. Марупа никогда бы не обманула Бектатен. «Подожди, – сказала Марупа, – дай великой Камрусепе время, чтобы вынести свое суждение». И Бектатен согласилась подождать. Алтарь, табличка, чаша и бессмертные птицы, которые теперь вечно кружили вокруг святилища, – все это вселяло в Бектатен радужную надежду. Она и не помышляла о том, что надежда эта могла умереть вместе с Марупой.

Бектатен вновь отправилась бродить по горам, навещая одиноких пастухов, нуждавшихся в ее лечении, и собирая растения, которые могли ей пригодиться в будущем. Верные Энамон и Актаму были с ней.

Но как-то утром, вернувшись к святилищу, она застала у входа небольшую толпу причитающих местных горцев. Когда она начала расспрашивать их, что случилось, сердце ее сжалось от страха. Войдя внутрь, она обнаружила у подножья алтаря Камрусепы изувеченный труп Марупы. Ни чаши, ни эликсира не было, лишь на полу валялись осколки самой чаши вместе с обломками таблички, на которой была записана секретная формула.

В ужасе Бектатен издала такой истошный крик, что перепуганный горный народ в страхе разбежался. Ее преданные слуги ничем не могли ее утешить. Они посчитали своим долгом предать земле тело отважной одинокой жрицы, не пожалевшей жизни ради своей дорогой подруги Бектатен.

Марупа, которая никогда не просила у нее эликсир для себя и которой Бектатен, скорее всего, сама в один прекрасный день дала бы его вместе со своим благословением, была похоронена в безымянной могиле на продуваемом всеми ветрами голом горном склоне.

«Кто сделал это? – расспрашивала Бектатен местных горцев. – Кто мог совершить такое святотатство?»

Но она так этого и не узнала. Те, кому она задавала эти вопросы, в страхе разбегались от нее. Был ли это Сакнос? Могло ли так случиться, что он, вечно преследуя Бектатен, украл не только сам эликсир, но и секрет того, как готовить его самую совершенную и действенную версию?

Этого она не знала.

В конце концов она покинула царство хеттов, и убийца Марупы остался безнаказанным. Она ушла из этой страны с ее мором и войнами, когда великий Рамзес II, фараон Египта, разбил хеттского царя Муваталли в битве при Кадеше.

Со временем судьба вновь свела Бектатен с Сакносом, но только для того, чтобы она убедилась – он не был тем вором и убийцей, которого она искала. В знаменитом Вавилоне, городе с населением в сто тысяч человек, Энамону и Актаму было легко проследить за ним издалека, и они подкупали его смертных слуг для получения нужной информации о нем.

Было вполне очевидно, что он собрал вокруг себя алхимиков, платя им безумные деньги, и что создал секретную лабораторию, где безуспешно пытался воссоздать эликсир в его чистой неискаженной форме, найти формулу, которую он так просил у Бектатен в Иерихоне. Ее даже опечалило, что он до сих пор бился в цепях этой навязчивой идеи.

Однако она не стала искать встречи с ним. Более того: она покинула Вавилон, даже не поговорив с ним. Но с тех пор создала сеть шпионов из числа смертных, которые постоянно докладывали ей о местонахождении и действиях Сакноса. Временами агенты теряли Сакноса и он исчезал из поля ее зрения, но только затем, чтобы снова появиться, в новое время и в новом месте, занимаясь все теми же безуспешными экспериментами. Смертные передавали ей рассказы об одном сумасшедшем, который щедрой платой и туманными обещаниями заманивал к себе целителей и алхимиков, и платил бешеные деньги за каждое новое лекарственное растение, снадобье, зелье или даже просто очистительное средство, появляющиеся на рынке.

Так кто же все-таки убил Марупу? И кто похитил эликсир у мертвой жрицы? Бектатен взглянула на газетные вырезки, старые и свежие, которые были разложены на ее столе.

И наконец:

Могло ли случиться так, что сам Рамзес II лично натолкнулся на эту пещеру много-много лет тому назад? Неужели это он тогда выпил эликсир до последней капли, а потом сразил беззащитную Марупу своей саблей?

Сведения из древних времен не сообщили Бектатен ничего нового. Но что означают синие глаза, невероятно красивые синие глаза того загадочного египтянина и такие же синие глаза Джулии Стратфорд, которые, по ее словам, стали такими в результате неизвестной болезни, которую якобы она подхватила в Каире?

Бектатен встала, чтобы расшевелить угли в очаге, потом прошлась по небольшой библиотеке с каменными стенами и, наконец, остановилась у окна, глядя на открывшийся перед нею суровый морской пейзаж.

Время остудило ее гнев. Это правда. И хотя боль, которая поселилась в ее сердце после потери Марупы, никогда не уходила, она была вынуждена признаться самой себе, что в данный момент ее скорее мучило любопытство, чем жажда мести.

Снова усевшись за стол, Бектатен краем глаза заметила, как в комнату вошла ее любимая кошка Бастет; она медленно подошла к ее креслу и принялась тереться спиной о его ножки, путаясь в полах длинных одежд хозяйки. Бектатен, не глядя, подхватила ее на руки и, поцеловав, начала сквозь густую шерсть длинными пальцами массировать ее тело.

Бастет взглянула на нее своими синими глазами, как делала это последние триста лет с того дня, когда ее хозяйка дала ей эликсир. Тогда Бектатен думала, что это не будет жестокостью по отношению к таким животным, этим ласковым существам, живущим исключительно текущим моментом, поскольку, рассуждала она, всем им суждено просто наслаждаться каждой секундой своей жизни, не ожидая от нее ничего большего, нежели еды в виде кусочка рыбы или ягнятины да чистой прохладной воды в блюдце, и не терзаясь воспоминаниями о прошлом.

– Бывают времена, когда я желаю знать не больше твоего, моя красавица, – сказала ей Бектатен, поднимая кошку и чувствуя, как ее шелковистая шерсть щекочет ей щеку. – Бывают времена, когда я вообще ничего не желаю знать.

Рамзес Проклятый. Проклятье мумии. Легенды.

Три тысячи лет прошло с тех пор, как Бектатен, рыдая, стояла на коленях в той пещере, а внушающий ужас фараон Египта вел свои войска в земли хеттов на яростный бой у берегов реки Оронт. Конечно, с тех пор он многому научился, как и сама Бектатен. И возможно, это было намного важнее, чем оборвать жизнь опального царя одним прикосновением удушающей ядовитой лилии. А может быть, это и не так.

Бектатен должна была все изучить, должна была хорошенько все обдумать, должна была больше узнать о человеке, который называл себя Реджиналдом Рамзи.

Они собрались в замке с первыми лучами солнца, встававшего из бушующего моря.

Ее верные слуги оделись в соответствии с ролью английских джентльменов – сорочка с галстуком, пальто реглан, котелок. Оба мужчины были очень высокими, так что одежду им пришлось шить на заказ.

Из-за своего высокого роста Бектатен предпочитала элегантным европейским нарядам восточные одежды свободного кроя. У нее был большой сундук модной одежды на все случаи жизни, современный гардероб, подобающий члену королевской семьи, пребывающему в долгосрочном отъезде. Но когда она находилась в относительном одиночестве, у нее не хватало терпения на все эти костюмы и комплекты, ей было недосуг облачать в эти дорогие наряды свою стройную фигуру, которая не нуждалась в приукрашивании.

Котелки на головах ее слуг смотрелись довольно забавно. Слишком маленькие для них, они выглядели на их головах как помятые, неподходящие по размеру короны. Пока они вспоминали, что видели в городе, она прошла между ними, сняла с них шляпы и положила их на красивый консольный столик, стоявший у каменной стены.

Теперь ничто не будет отвлекать ее от их рассказа.

Из них двоих Энамон был более горячим и деятельным. В противоположность ему Актаму был спокойным и вдумчивым, а образ его уравновешенной натуры дополняло круглое и немного мальчишеское лицо. Видимо, Энамон казался более агрессивным из-за своего сломанного носа – память об одной смертельной схватке, – а может быть, все дело было в возрасте: он был на несколько лет старше Актаму, когда их сделали бессмертными.

«Однако никакая разница в возрасте в смертной жизни уже не имеет для них значения», – подумала Бектатен.

Оба прожили много столетий, и сейчас они сравнялись по жизненному опыту и обретенной мудрости. И все же эти различия в темпераменте время от времени проявлялись, особенно когда она просила их выполнить миссию большой важности. Похоже, эта разница, существовавшая в каждой клеточке их существа, теперь навеки была зафиксирована действием эликсира.

– Он точно бессмертный, этот мистер Рамзи, – сказал Энамон. – Я в этом убежден. Глаза у него того самого особенного синего оттенка, к тому же он никогда не спит. Свет в окнах их дома в Мейфэре горит круглыми сутками, и он занимается любовью со своей невестой всю ночь напролет.

– А что его невеста? – спросила она.

– Почти все время она носит темные очки. В газетах пишут, что в Египте она переболела какой-то болезнью, в результате чего у нее изменился цвет глаз. Мы практически уверены, что она тоже бессмертна.

– Но есть и еще кое-что, – добавил Актаму; его низкий голос казался мягким шепотом по сравнению с раскатистым баритоном Энамона. – Мы были там не одни.

– Что ты хочешь этим сказать? – насторожилась Бектатен.

– За домом следили и другие люди, – продолжал Актаму. – Они нас не видели, но зато мы видели их. Я пошел за ними, а Энамон остался наблюдать за домом в Мейфэре всю ночь, как вы нас инструктировали.

– Это были существа-«фрагменты» Сакноса? Неужели снова они?

– Этого мы не знаем. Но, может, и не они.

– Что ты видел, когда проследил за ними?

– Сначала появился один мужчина, который вывел меня к остальным. Он несся на машине на большой скорости. Я проследовал за ним до богатого поместья, которое находится на полпути от Лондона до территории, которая ныне называется у них Йоркшир.

Знание географии этого острова, которым мог похвастаться Актаму, было сейчас весьма полезно. Несколько раз в далеком прошлом, надолго погружаясь в сон, она отпускала своих любимых помощников путешествовать по свету. Так что, в отличие он нее самой, Энамон и Актаму уже бывали в этих краях. Это могло пригодиться.

– А этот человек бессмертный? – спросила она.

– Дело было ночью, темно, – ответил Актаму. – Но это поместье – место известное. Называется оно Парк Хэвилленд. Красивое место, огромная огороженная территория с высокими воротами. И остальные прибывали именно туда.

– Прибывали? Что ты имеешь в виду, Актаму?

– За воротами мне удалось заметить подъездную дорожку к дому, которая была забита машинами самых различных марок. Во всех окнах на фасаде дома горел яркий свет, несмотря на глубокую ночь. Вскоре за мужчиной, за которым я следил, подъехал еще один автомобиль. В нем были мужчина и женщина, оба элегантно одетые. Они были слишком далеко, чтобы я мог рассмотреть их лица. Если бы не такая активность в доме, я бы взобрался по стене и узнал бы больше. Но это показалось мне рискованным, и поэтому я решил сначала посоветоваться с вами. Возможно, вы захотите выбрать другой подход.

Актаму покосился на изящную серую кошку, которая терлась о ноги Бектатен.

– Ты все сделал правильно, Актаму, – ответила она. – Мудрое решение.

Подхватив кошку на руки, Бектатен ноготком нежно почесала ей спину по всей длине; кошка от удовольствия замурлыкала и принялась лизать ей пальцы другой руки. Как же любила Бектатен это ласковое создание!

– Эти люди из Парка Хэвилленд, – продолжал Актаму. – Мы опознали в них тех, кого видели на улицах Лондона, когда они шпионили за Рамзи и его возлюбленной. Собираются они поздно ночью. Так что это либо бессмертные, либо люди, настолько увлеченные идеей какого-то дела, что спать им некогда.

– А возможно, и то и другое, – предположил Энамон.

– Конечно.

Наступило молчание, которое долго никто не нарушал. Звук волн, разбивающихся о скалы под окном, напоминал монотонный медитативный напев, под который Бектатен могла неспешно обдумать все, что она только что услышала.

– Он вор и убийца, – наконец заявила она. – Рамзес Великий украл эликсир. Теперь я это знаю наверняка. Клинок, убивший мою любимую подругу Марупу, был дорогим, сделанным из бронзы. Я должна была догадаться. Напрасно я так опасалась Сакноса. Нужно было давно понять, что почти столетняя жизнь Рамзеса Великого – это было только начало.

– Вы знали это, моя царица, – ободряюще заметил Актаму. – Поэтому мы сегодня здесь.

Итак, Рамзес пустил в ход эликсир. И сделал это недавно.

А значит, наверняка появились и другие бессмертные.

– Мы узнаем все, что возможно, об этих людях из Парка Хэвилленд, – сказала Бектатен своим слугам. – Но сначала – мой сад. Пришло время возделать мой сад.

Они молча кивнули и удалились.

Бектатен наблюдала за ними со второго этажа замка, из комнаты, которую выбрала лично для себя. Одно окно в ней выходило на неспокойное море, а второе – в расположенный внизу внутренний двор, где Энамон и Актаму сажали семена на широкой прогалине голой земли среди некогда мощеного пола. Несколько дней назад они подравняли края этого участка выбитых булыжников так, чтобы сделать его прямоугольным. Сверху темное пятно почвы можно было принять за дыру в поверхности земли в рамке из выложенных камней, если бы не согнутые фигуры работающих мужчин.

Семена, которые некогда путешествовали в переметных сумках у них за плечами, сейчас хранились в разукрашенной шкатулке тонкой работы, которую они принесли из ее новой библиотеки, размещенной в соседней башне.

Энамон тщательно записывал расположение каждого растения, несмотря на то что их легко будет узнать, когда они зацветут.

А зацветут они в считаные мгновения.

Бастет, растянувшись на предплечье Бектатен, сладко мурлыкала. Ах, какое божественное наслаждение!

Закончив посадку растений, оба мужчины выпрямились и посмотрели в окно.

Кивком головы она разрешила им продолжать. Актаму взял чашу с эликсиром, который она выделила для сада, слегка наклонил ее и прошел по центру засаженного участка, аккуратно разбрызгивая эликсир налево от себя. Затем он повторил свой путь в обратном направлении, снова брызгая налево.

Она уже очень давно научила их, что в такой момент нельзя торопиться. Они не должны позволять бурному течению своей бесконечной жизни притуплять свое трепетное отношение к волшебству эликсира. Поэтому сейчас двое мужчин, точно по команде, замерли на краю участка, спокойно наблюдая, как из предварительно вскопанной почвы появляются первые зеленые ростки. Вот распустились первые листочки, а вскоре среди мягко шелестящей зелени грядок появились и первые цветы.

«Жизнь, – подумала она. – В эликсире кроется сама жизнь. Он не дает нам умереть и обновляет нас. Он дает нам свободу. И делает саму жизнь бескрайней и нескончаемой».

Через несколько минут мужчины поднялись в ее комнату. Актаму держал в руке один цветок: пять плотных оранжевых лепестков, загибающихся внутрь, пучок желтых тычинок. Принимая этот дар, Бектатен устроилась в кресле и положила на колени кошку. Она отщипнула кончики тычинок и растерла их между пальцами в однородную пасту.

Для этого теста требовалось совсем крошечное количество вещества.

Как только Бастет почувствовала запах цветка, она вдруг села, широко открыв глаза, и замерла, как это бывало у нее при виде только что пойманной рыбы. Бектатен искренне сожалела, что не может знать, что в настоящий момент чувствует ее кошка.

Бектатен поднесла два пальца, выпачканных в цветочной пыльце, к лицу и быстро провела ими по своим губам и вниз по подбородку.

Кошка немедленно принялась слизывать пыльцу с губ и подбородка хозяйки, пока Бектатен гладила ее по шерсти.

Через несколько минут этого необычного ритуала, когда пыльца впиталась в кожу их обеих, Бектатен начала видеть себя глазами кошки. Это явление всегда неизменно шокировало ее, приводило в благоговейный трепет. Они вдвоем проделывали это уже многократно, и всякий раз это мурлыкающее создание становилось все более понятливым и внимательным к людям. И еще острее чувствовало настроение и желания Бектатен. Это очень напоминало сердечную любовь, искреннюю любовь ближайшего друга. В действительности, благодаря чудесам этих цветов, «ангельского соцветия», Бектатен превратила многих грозных животных в своих любящих и внимательных компаньонов.

Бектатен прогнала кошку со своих колен, отдав ей безмолвный мысленный приказ. Когда та повиновалась, она глазами кошки увидела свои ноги, ноги Энамона, а потом и ноги Актаму, который, пятясь, уступал дорогу ее любимому животному. Она направила кошку к окну на выступ в стене, чтобы ей можно было лучше рассмотреть уже вовсю цветущий сад внизу.

Даже в глазах кошки разросшиеся растения представляли собой прекрасное зрелище – мощные стебли и пышные соцветия, колышущиеся под океанским бризом.

Все так же молча она скомандовала кошке вновь взобраться к ней колени.

Когда та вернулась и Бектатен посмотрела на свое нестареющее лицо ее глазами, она вытерла пыльцу со своих губ и щек. Странно было видеть себя со стороны, от этого немного кружилась голова. Потребуется еще какое-то время, чтобы ее организм полностью избавился от действия пыльцы, и тогда их сверхъестественная связь с Бастет оборвется.

Теперь же кошка просто сидела у нее на коленях и ждала, когда эти чудеса закончатся. Бектатен приказала ей сменить положение, чтобы она не могла смотреть на себя как в зеркало. Животное повиновалось.

– Это животное по-прежнему такое же умное? – наконец нарушил молчание Энамон.

– Да, Энамон. Очень умное. И со временем она еще поведает нам много интересного.

И кто знает, сколько всего еще сможет сделать Бастет в будущем. Кто знает, сколько открытий еще предстоит совершить им вместе с Бектатен.

Когда они пришли к ней, она как раз закончила читать свои дневники о тех временах, когда Рамзес II правил Египтом.

Это всколыхнуло в ней огромный пласт воспоминаний, связанных с тем периодом. Тогда она повсюду разыскивала Сакноса, но редко бывала в Египте, поскольку ничто не указывало на то, что он мог находиться там. Могла ли она упустить в своих записях какие-то важные детали или знаки? Это следовало хорошенько обдумать. Но не теперь. Сейчас пришло время для наложения матримониального благословения на это новое жилище.

Когда появились ее мужчины, молчаливые и решительные, она была к этому готова.

Она изголодалась по ним.

Бектатен отвела их в свою спальню, вид которой не оставлял никаких сомнений относительно ее намерений: постель была усыпана лепестками цветов, а в лампадках курился фимиам, наполняя воздух запахом благовоний.

В последний раз они занимались этим втроем много лет тому назад, так что казалось удивительным, насколько легко и непринужденно они пришли к этому сейчас.

Она позволила им снять свой тюрбан и разгладить свои темные волосы. Потом позволила им снять с себя всю одежду, а затем раздеться самим.

Их прекрасные нетленные тела нежно обнимали друг друга в мерцающем тусклом свете горящих свечей, готовые опуститься на ложе из подушек и лепестков цветов.

Всего за несколько минут до этого она читала о том, как занималась любовью три тысячи лет тому назад. И нашла, что в этом ничего не изменилось. «Когда ты бессмертен, – писала она, – ты уже не жаждешь так лихорадочно прикосновений другого человека. Ты не боишься потерять этих ощущений и поэтому не стараешься замкнуться, сдерживаться или пытаться выразить это языком, который тебя обязательно подведет».

– Возьмите меня, – прошептала она, закрывая глаза. – Возьмите меня и заставьте забыть мучительную страсть моих смертных любовников, забыть вкус смерти, всегда сопровождавший их поцелуи, и вкус потерь, омрачавших сладость их объятий.

Они подняли ее и уложили на благоухающую постель.

Актаму целовал ее, проникая языком сквозь ее губы, в то время как его пальцы ласкали сначала ее соски, а потом и ее грудь. И сразу она почувствовала, как по телу разливается жар, наслаждаясь тем, как мужчина своим весом придавил ее бедра и как его член вдавливается через другие ее губы.

Она полностью отдалась его воле, когда он ритмично извивался на ней, пока не закричала в сладостной агонии, которая всегда смешивалась у нее с болью.

– Мой Энамон, – сказала она, не открывая глаз и рукой нащупывая второго мужчину.

Вот они, эти знакомые руки, намного грубее, чем у Актаму; такие же грубые поцелуи, а потом и ладони Энамона под ягодицами, когда он приподнял ее, чтобы глубже в нее войти; его неровное дыхание, его срывающийся шепот: «Моя повелительница, моя царица, моя возлюбленная, прекрасная Бектатен».

Вновь возбудившись и не в силах сдерживаться, Актаму взял ее лицо в свои ладони и отвернул от своего напарника; но и Энамон не собирался отказываться от нее, и вскоре Бектатен почувствовала прикосновение его губ сначала к своему животу, а затем к груди. Его язык теребил ее соски, а пальцы ласкали ей волосы. Актаму все крепче прижимал ее к себе, а Энамон довел ее до чувственного пика.

Она упивалась восторгом от сплетения их тел, полностью вовлеченная в их борьбу за обладание ею, в их яростные усилия покорить ее новыми наслаждениями, окончательно завоевать ее, чего они никогда не могли сделать в смертной жизни. Ее возбуждало собственное бессилие в руках тех, кем она изо дня в день командовала, ее безоговорочная капитуляция перед теми, кто буквально боготворил ее с благоговейным трепетом, чего она никогда по-настоящему не понимала.

Актаму поставил ее на колени и, обхватив сзади, подставил Энамону, который целовал ее грудь; она в изнеможении растаяла между ними, потеряв ощущение места и времени, и все заботы отступили куда-то очень далеко.

Вся наша суть именно в этом, в этом экстазе, до которого плоть одного человека может довести плоть другого.

С каждым последующим оглушительным оргазмом к ней начали приходить видения – раскинувшегося внизу сада, возрожденного к жизни ее эликсиром, сочных побегов и цветов, которые превратили то, что когда-то было для нее болезненным и формальным ритуалом, в настоящий праздник, в необузданное торжество души и тела.

Эти бессмертные любовники знали географию ее тела и карту чувственных зон лучше любого божества, которое могло бы претендовать на то, что является ее создателем. Эти бессмертные любовники понимали ее жажду наслаждения и границы ее выносливости так, как этого не смог бы почувствовать ни один смертный любовник.

«Жизнь, – снова подумала она, – сделалась нескончаемой. И не нуждающейся в раскаянии».

И все благодаря эликсиру.

Это стало для нее еще одним напоминанием о том, почему тайну эликсира нужно хранить вечно и почему нельзя допустить, чтобы это волшебное средство снова было похищено.

Но вот все закончилось. Они лежали рядом, притихшие, выдохшиеся, чувствуя себя божественно опустошенными. Через некоторое время они вместе искупаются, потом оденут друг друга. Но сейчас они, пребывая в состоянии полного изнеможения, говорили друг другу на древнем языке Шактану ласковые слова, обменивались клятвами вечной преданности и поцелуями чистой любви, тихо смеялись и не сдерживали благодарных слез.

– Скреплены печатью экстаза, – пробормотал Актаму своим чарующим баритоном.

– Навеки связаны друг с другом, – добавил Энамон.

Внезапно она заплакала, содрогаясь от всхлипываний, и уткнулась лицом в шею Энамона.

– Любимые, любимые, любимые, – шептала она, в то время как ее рука обнимала за шею Актаму.

– Драгоценная моя, – сказал Актаму. – Я весь ваш, без остатка.

Энамон поцеловал ее закрытые веки:

– Ваш раб, всегда и навечно. Истинный раб, преданный вам всей душой.

Через некоторое время ее любовники снова превратятся в ее слуг.

Но пока после долгого и лениво-неторопливого принятия ванны они занялись ее волосами.

Собрав в небольшие пучки упругие вьющиеся пряди, они заплели их в длинные тонкие косы, аккуратно вплетая в них изящные золотые цепочки, усеянные мелкими жемчужинами. Таких кос было много, и это была очень непростая работа, но эти двое мужчин выполняли ее с таким же терпением и такой же любовью, как и ее служанки-женщины много лет назад. И когда они поднесли к ней зеркало, чтобы она могла взглянуть на результат их трудов (ах, какую четкость отражения дают эти идеальные современные зеркала!), ей показалось, что она смотрит на египетскую царицу, правившую задолго до Рамзеса, когда многие женщины благородного происхождения носили такие прически. В самом конце они водрузили ей на голову венец из кованого золота, своего рода невесомую царскую корону.

А затем пришел черед последних нежных поцелуев, после чего они отступили назад в ожидании ее приказов.

Она снова заплакала. Улегшись на мягкие подушки, она самозабвенно рыдала. Она оплакивала их, себя, все тела и души, живущие в узах разлуки и вечно ищущие соединения, союза, который снова и снова может закончиться лишь этой сладкой и жгучей болью.

Сибил слишком боялась повторения того неприятного приступа в поезде, поэтому избегала питаться со всеми в зале столовой первого класса. Но остальные пассажиры тем не менее приветствовали ее теплыми улыбками и вежливыми кивками головы, встречаясь с ней на палубе, как будто она была их близкой приятельницей уже только потому, что села с ними на один корабль.

Кое-кто из них, в основном британские аристократы, возвращавшиеся домой после отдыха в США, интересовались, почему она не появляется в ресторане. Специально для них Сибил сочинила историю о том, что, собираясь в поездку, в самый последний момент забыла положить в чемодан одежду, приличествующую для обеда в обществе. Возможно, будь ее спутники американцами, они настояли бы на том, что ей можно и слегка нарушить этикет, однако для чопорных англичан ее якобы нежелание появляться на публике в виде, не соответствующем случаю или ее положению, казалось вполне объяснимым.

Она не могла рассказать им о своих настоящих страхах и о том, что после того жуткого наваждения в вагоне экспресса «Двадцатый век Лимитед» ей казалось разумным совершать только короткие прогулки или даже перебежки, не отдаляясь далеко от своей каюты, где Люси всегда была наготове со стаканом воды и какими-то таблетками, в которых обычно Сибил нуждалась крайне редко.

Поэтому она приспособилась в основном питаться у себя в каюте. Это давало ей дополнительное время на то, чтобы подумать над своими дневниками, а также восстановить связную хронологическую последовательность тех странных ментальных нарушений, которые уже начали менять весь ход ее жизни.

Эта мистическая связь буквально изводила ее. Другого слова и не подберешь.

Она чувствовала мощный и необъяснимый контакт с той другой женщиной, красавицей с волосами цвета воронова крыла, носившей знаменитое имя последней царицы Египта. Она считала вполне возможным, что какая-то часть происходящего – это плод ее фантазии, что ее одержимость Клеопатрой на протяжении всей жизни привела к некоему ментальному сбою в тот момент, когда она пыталась осмыслить свое последнее видение. Однако та женщина, кем бы она ни была, жила все-таки в современности, как и сама Сибил. И даже если все это было лишь просто цепочкой необъяснимых галлюцинаций – что вряд ли, поскольку в одном из своих ночных кошмаров она видела совершенно реального человека, мистера Реджиналда Рамзи, – суть каждого из сновидений сводилась к тому, что она внезапно и явственно видела мир глазами другого человека. И по каким-то причинам связь с этой женщиной набрала достаточно сил, чтобы вырваться из снов в действительность.

Все это, будучи изложенным на бумаге, казалось, приобретало пусть загадочный, но глубокий и законченный смысл. Но когда она шептала эти же слова вслух для себя, она чувствовала, что крыша у нее окончательно поехала.

Именно в такие моменты она шла на риск, отправляясь на прогулку по палубе «Мавритании».

Ее излюбленное время для выполнения этого ритуала наступало ближе к вечеру, когда садящееся солнце эффектно подсвечивало силуэты четырех высоченных дымовых труб парохода, отчего те становились похожими на древние монолиты, дружно устремившиеся ввысь.

Она быстро проходила мимо группок пассажиров первого класса, вышедших глотнуть свежего воздуха перед ужином.

Иногда она перегибалась через поручни, наклоняясь достаточно низко, чтобы увидеть внизу, на более низкой палубе третьего класса детей, которые прыгали через скакалки и увлеченно играли в какие-то шумные игры. Но ее восторг их раскрепощенностью постепенно сменялся горечью. Ей не нравилась классовая система, разделявшая людей на группы, одни из которых считались выше других. Ее злило, что дети, находящиеся на борту, не могли свободно передвигаться, бегать, наворачивая по всему пароходу нескончаемые круги, воображая себя пиратами или викингами, или какими-то великими мореплавателями, населявшими их богатое воображение. Но хуже всего было другое: она была убеждена, что ее братья, ее покойная мать и даже, вероятно, ее покойный отец наверняка стали бы рьяно защищать эту систему, несмотря на то что именно из-за классовых предрассудков детям здесь был предоставлен лишь небольшой клочок палубы, на котором им позволялось бегать, играть и фантазировать.

Когда ее злость грозила подавить все хорошее, что было в ней, – а в последнее время такое с случалось с ней все чаще и чаще (наверное, это был какой-то побочный эффект ее переживаний), – она устремляла свой взгляд на серые волны океана и молилась за вечный покой пассажиров «Титаника», погибших в этих водах два года тому назад.

Но лишь только этот ритуал завершался – обычно это происходило, когда она находилась на северной стороне корабля, где солнце пряталось за дымовыми трубами, и когда большинство пассажиров уже уходили на ужин, – она начинала заниматься опасными экспериментами.

Сибил всеми силами пыталась установить связь с женщиной, глазами которой видела мир в своих галлюцинациях.

Крепко вцепившись обеими руками в поручни, так что суставы ее пальцев становились мертвенно-белыми, она восстанавливала в памяти каждый свой сон, каждый кошмар, каждую деталь последнего видения, посетившего ее в вагоне экспресса. Она видела палубу другого корабля, не такого большого, как этот. Он плыл через море – может, через это же самое, а может, и нет. Наверняка узнать она не могла, но старалась вспомнить все до самой мельчайшей подробности.

«Кто ты, Клеопатра? Поговори со мной. Расскажи мне, где ты сейчас. И пока ты со мной, прошу тебя, объясни мне, как получилось, что ты носишь такое величественное имя?»

Несколько дней прошли в безуспешных попытках – ответа не было.

Она чувствовала себя совершенно беспомощной, и это разочаровывало ее. Однако это же разочарование привело ее к гораздо более важному результату.

Оно доказало ей самой, что она больше не боится этого контакта. Что это мало-помалу разбудило какую-то часть ее натуры, которая слишком долго находилась в глубокой спячке. Эта ее часть была способна противостоять ее глупым братьям; она же придала ей отваги, чтобы самостоятельно отправиться в путешествие через Северную Атлантику, в Лондон. В определенном смысле это было необъяснимо и столь же невероятно, как и ее способность видеть другие страны глазами таинственной Клеопатры.

Кем бы ни была та женщина, могло ли случиться так, что Сибил набирается этих новых и мощных сил у нее?

Или они обе черпают силы друг у друга?

Возможности выяснить это у нее не было. Было лишь смутное ощущение, что ответы на какие-то из этих вопросов может знать тот самый мистер Рамзи. А до встречи с ним ей оставалось довольствоваться своими дневниками, а также замечательным и шикарным уединением в своей каюте.

На третий день путешествия через океан Сибил, едва начав свою послеполуденную прогулку, заметила мужчину, который читал ее книгу, изданную пять лет тому назад.

Называлась она «Гнев Анубиса» и, как и большинство ее романов, была навеяна ее яркими снами про Древний Египет.

Мужчина сидел совсем один и читал с такой жадностью, что, проходя мимо, она с трудом сдержала улыбку.

В этой книге могущественная царица пробуждает от мертвого сна царя Египта из прошлых времен, который обрел бессмертие в результате наложенного богами заклятия. Царь этот соглашается быть ее советником. Вскоре между этими двоими вспыхивает безумная страсть. Но любовь их пошатнулась, когда царица приходит к нему с невыполнимой просьбой: чтобы он использовал то же заклятие, сделавшее его бессмертным, для ее собственной армии, даровав ей тем самым свое неистребимое войско.

Царь отказывается и оставляет ее. В отчаянии она бросается в Нил, который кишит крокодилами.

Ее редактор настаивал на таком нелепом финале и в этом своем стремлении дошел до того, что требовал, чтобы Сибил добавила пространные описания того, как кровожадные рептилии откусывают несчастной царице одну за другой руки и ноги. Но она умудрилась даже немного позабавиться в этих сценах, подключив к описанию этих страстей все свое воображение, хотя после каждой написанной строчки ее мутило.

Для усиления всеобщего впечатления она использовала только самые яркие эпизоды реальной истории Египта. Так, для создания образа своей мифической царицы Актепшан Сибил объединила самые драматические истории из жизни Клеопатры и Хатшепсут, хотя на самом деле этих женщин разделяли тысячи лет.

Уже очень давно она отказалась от попыток сделать свои книги исторически достоверными – суровые стычки с собственным редактором по этому поводу были слишком уж изнурительными.

«Читатели хотят от тебя увлекательного повествования, Сибил. А не уроков истории!»

Хотя она так не считала ни единой секунды. Но подобные споры отнимали массу сил и энергии, и в результате ее романы представляли собой адскую смесь из античной истории и истории династии Птолемеев, где, как она порой с оттенком невеселой иронии признавалась себе, имена были умышленно изменены, чтобы защитить по-настоящему интересные персонажи. В каком-то смысле это было для нее благом: освобождение от обременительной необходимости придерживаться исторической точности позволяло ей давать волю детским снам про Египет со всей их странной абстракцией и единолично править собственным творческим процессом, как настоящей царице.

Она уже написала столько романов, что иногда их сюжеты путались в ее голове. Однако по каким-то причинам «Гнев Анубиса» стоял в этом ряду особняком. Вероятно, связано это было с тем, что в основе его лежал один отличный от других необычный сон.

Отложив оставшуюся часть своей прогулки на потом, она вернулась к тому месту, где сидел мужчина.

Теперь рядом с ним сидела его жена.

Сибил не могла точно сказать, на что рассчитывает, подсаживаясь к ним. Было любопытно, позволит ли вновь обретенная ею сила первой протянуть им руку и представиться как автор этой книги. В большинстве изданий не было ни ее фотографии, ни рисованного портрета. До сих пор она никому на борту не говорила о своей профессии и ее пока никто не узнал. Сейчас она сделала вид, что любуется морем, но периодически искоса поглядывала в их сторону.

– Уф, – наконец выдохнул мужчина и захлопнул книгу. – Эта Сибил Паркер, пожалуй, в какой-то степени социалистка.

– С чего ты взял, дорогой? – спросила его жена совершенно равнодушным тоном.

– Роман по большей части отличный. Но в самый разгар событий вдруг вставлена лекция, без которой я определенно обошелся бы.

– Лекция? Какого толка?

– Некая египетская царица смертельно влюбляется в одного бессмертного мужчину, который, в свою очередь, сам когда-то правил Египтом. С ними происходят всевозможные приключения, и тут однажды вечером он является к ней в покои одетый как простолюдин и требует от нее последовать его примеру, чтобы они могли прогуляться по своему городу неузнанными. Как обычные люди.

Вот оно что!

Даже явное пренебрежение, с каким этот человек пересказывал ее вымышленный сюжет, не могло ослабить силу и мощь того сна. Еще с детских лет ее не покидало ощущение, что когда-то она была египетской царицей и что ее бессмертный компаньон как-то провел ее, одетую в простые одежды, по улицам и переулкам какого-то царственного города, только она не знала какого. Возможно, это была Александрия. А может быть, Фивы. Этого уже никогда не узнать, поскольку приметы того города она помнила слишком туманно.

Сон тот представлял собой не какой-то визуальный опыт, а скорее походил просто на определенное знание, пришедшее к ней во сне. В ходе него она вдруг с волшебной определенностью понимала некоторые конкретные вещи, что может происходить только во сне: например, она точно знала, что идущий рядом с ней и держащий ее за руку мужчина – бессмертный; она знала, что была царицей Египта. Она знала, что его любовь к ней приняла форму такой экскурсии по собственному царству с целью увидеть его глазами ее подданных. Но это знание сопровождалось также и картинками. В целом же сон казался туманным и незавершенным. Она никогда не видела лица шедшего рядом с ней мужчины, и поэтому, описывая его в своей книге, она позаимствовала его черты у одного из самых красивых театральных актеров Чикаго.

– Думаю, что небольшая прогулка никак не говорит о ее социалистических взглядах, – пробормотала жена того человека.

– А ты можешь представить себе нашего короля, который наряжается нищим и шатается по лондонским улицам?

– Это как раз я представить могу, – ответила его жена. – Зато не могу представить, чтобы он много чего узнал из такой прогулки.

– Да и зачем это ему? Грязь – она и есть грязь. С ней нужно бороться, вот и все. Он должен заниматься только тем, чем ему положено заниматься для эффективного правления страной. А разыгрывание из себя нищего этой цели никак не служит.

И тут неожиданно ее новая сила опять дала о себе знать; даже не успев сообразить, что делает, Сибил внезапно обратилась к мужчине спокойным и уверенным голосом:

– А ведь, наверное, ни один король не может быть эффективным правителем, если он по-настоящему не знает свой народ, весь свой народ.

Мужчина смерил ее презрительным взглядом. Отложив книгу в сторону, он встал.

– Что, дорогой? – с изумлением спросила его жена. – Тебе нечего на это сказать?

Повернувшись к Сибил спиной, мужчина заявил:

– Если я с человеком не разговариваю, ему вряд ли стоит рассчитывать, что я отвечу, когда он что-то говорит в мой адрес.

С этими словами он встал и удалился, успев напоследок пробормотать себе под нос что-то насчет «этих идеалистов-американцев».

Его жена с извиняющимся видом улыбнулась Сибил и поднялась, чтобы последовать за ним.

– Простите моего мужа. Он с большим трудом выносит, когда приходится спорить с другими мужчинами. И должны пройти еще годы, прежде чем он будет чувствовать себя комфортно в споре с женщиной. Если такое вообще случится.

Но грубость мужчины нисколько не задела Сибил; он сам произнес слова, побудившие ее к действию, это был его выбор. Поэтому, когда его жена тоже ушла, она встала и подошла к перилам палубы.

«Если я с человеком не разговариваю, ему вряд ли стоит рассчитывать, что я отвечу, когда он что-то говорит в мой адрес».

С того момента как «Мавритания» покинула Нью-Йорк, она уже много раз пыталась наладить контакт между собой и той Клеопатрой; каждый раз она зажмуривала глаза и искала какой-то глубокий потаенный уголок внутри себя. И каждая такая попытка напоминала старания найти путь через комнату, погруженную в кромешную темноту и полную тишину, где ей не могло помочь ни одно из чувств.

Да, раньше она обращалась к той женщине мысленно, иногда – тихим шепотом. Но чтобы по-настоящему пообщаться с ней, делать это нужно было в редкие моменты их связи. А до тех пор как вообще можно было рассчитывать на какой-то ответ?

Сибил поспешила обратно в свою каюту. Она стала намекать Люси, чтобы та прошлась по палубе, подышала свежим морским воздухом. Люси сначала заартачилась, но быстро сообразила, что это, собственно, не предложение, а приказ.

Оставшись в одиночестве, Сибил долго сидела и мучилась над точной формулировкой своего послания и в конце концов, выбросив в корзину для мусора несколько смятых листов бумаги, остановилась на одном варианте, который, с ее точки зрения, мог сработать.

Послание должно быть простым и четким. Если следующий эпизод их контакта будет таким же, как предыдущий, у нее будет всего одна-две минуты на то, чтобы донести свое сообщение до женщины, которая в тот момент сверхъестественным образом видит мир глазами Сибил.

Записав свое послание, она еще некоторое время сидела, глядя на него.

Нужно ли ей постоянно носить его с собой, чтобы вытащить из кармана при первых признаках потери ориентации? Был ли этот лист бумаги достаточно большим? А может быть, ей следовало бы написать эти слова помадой на зеркале в ванной комнате, рискуя тем самым, выставить себя перед Люси окончательно свихнувшейся?

Вероятно, если ее первая попытка провалится, она поищет другие способы, но в настоящее время она просто оставила записку на комоде, чтобы та всегда была под рукой.

Тедди проснулся от грохота.

Он донесся из туалетной комнаты их каюты. Клеопатра лежала, распростершись на полу, и содрогалась всем телом. У нее случился еще один приступ, а Тедди его прозевал. Он выпил едва ли не весь кофе на борту, но все равно был не в состоянии постоянно бодрствовать.

Какой же он неудачник. Несчастный и жалкий неудачник. Он ведь заверял ее, что будет спать как можно меньше. И что будет готов поддержать ее, если вдруг она вновь окажется в тисках нового страшного видения.

Когда он приподнял Клеопатру и обнял ее, в глазах его стояли слезы.

Она растерянно смотрела на него широко раскрытыми глазами. Невозможно было определить, в сознании она либо лежит без чувств, полностью изможденная приступом необычайного наваждения.

– Я здесь, – прошептал он. – Я здесь, любовь моя, моя прекрасная богиня Клеопатра.

При виде того, как это непостижимо прелестное создание умирает у него на глазах, он чувствовал, что сердце его разрывается. Вероятно, тело ее все-таки выдержит, но что будет с ее мозгом? Не получится ли так, что со временем эти приступы участятся, превратив ее в красивую, глупо моргающую куклу, безумную, как обитатели лондонского Бедлама?

Он не мог этого допустить, но как такое предотвратить?

«Вся надежда только на Рамзеса. Мы должны добраться до Рамзеса».

– Сибил Паркер, – неожиданно прошептала она удивительно осмысленным тоном.

– Кто это?

– Она сообщила мне свое имя. – Их глаза встретились впервые с того момента, как он обнял ее. – Я увидела эти слова. Когда наступило видение, я увидела эти слова. Они были написаны. По-английски. «Меня зовут Сибил Паркер. Расскажите мне, как вас найти».

Клеопатра резко села, почувствовав внезапный прилив энергии. Тедди это поначалу очень обрадовало, пока он не понял, что эта энергия была вызвана не гневом или шоком от неожиданного прозрения, а отчаянием.

– Она угрожает мне, как ты не поймешь? Она угрожает похитить мои воспоминания.

– Похитить твои воспоминания? Но как это возможно, моя царица?

– Тот корабль… корабль, который отвез меня в Рим, к Цезарю. Я больше не вижу его, Тедди. Когда я очнулась в твоем госпитале, я еще помнила его. Я могла его описать. А теперь, когда я пытаюсь сделать это, я словно беспомощно царапаю ногтями каменные стены гробницы. Образ корабля пропал, Тедди. Ушел. Его вытравили из моей памяти. А есть и другие туманные воспоминания… Например, лицо Цезаря. Оно расплывается, оно приобретает чужие черты. Черты тех людей, которых я мельком видела на нашем корабле. И теперь я не понимаю, где же на самом деле он.

Тедди никогда еще не сталкивался с отчаянием такой силы. И никогда не видел симптомов безумия в сочетании с такого рода пугающим озарением.

– И пока мои воспоминания покидают меня, она уже тут как тут. Снова и снова. Эта женщина, эта Сибил Паркер. Она отбирает их у меня. Это точно она. А теперь она еще хочет меня найти.

– Нет, – сказал Тедди, прижимая ее к себе. – Не поддавайся такому объяснению. Только не теперь. Держись, пока мы, по крайней мере, не доберемся до Рамзеса.

При звуке этого имени она содрогнулась. Но потом притихла в его объятиях.

Ее жалобные стенания заглушались резким океанским ветром, свистевшим за иллюминатором их каюты. От качки медные крепления мебели мерно позвякивали – в начале их путешествия это звук действовал на него успокаивающе, но сейчас почему-то казался насмешкой над ними обоими.

– Кто я, Тедди? – горестно прошептала она. – Что я за существо?

Он схватил ее за плечи и едва не встряхнул, но сумел вовремя остановить себя. Все свое отчаяние он вложил в слова:

– Ты – Клеопатра VII, последняя царица Египта! Одна из величайших правительниц, каких только знала история человечества. Ты ведешь свой род от Александра Великого. Ты правила империей, которая кормила весь Рим, а твоя столица была центром образования и искусств. Центром всего мира. А ты была его царицей. Ты и твой сын. Цезарион. Он пережил тебя и стал…

На мгновение ему показалось, что его тирада захватила ее. Однако при упоминании старшего из четырех ее детей лицо ее исказилось.

Что, эти воспоминания были слишком болезненны для нее? И с его стороны было ошибкой говорить об этом? Он тоже читал книги по истории, которые покупал для нее. Цезарион пережил ее совсем ненадолго и был уничтожен людьми Октавиана. Но Тедди думал, что ей поможет побороть скорбь напоминание о том, что с ее самоубийством, совершенным как признание своего поражения, род ее не оборвался окончательно.

– Цезарион. – Она произнесла это имя так, будто никогда не слышала его прежде. – Цезарион… – Она точно старалась распробовать его на вкус.

Но затем она заметила мелькнувшую в его глазах тревогу, и на лице вновь появилось страдальческое выражение.

– Кто такой Цезарион? – дрожащим шепотом спросила она, и по щекам ее покатились слезы.

Тедди не смог заставить себя что-то произнести.

– Это мой сын? Ты сказал, что это мой сын?

– Да, – подтвердил он. – Это ребенок, которого ты родила от Цезаря.

Она замотала головой, как будто таким образом пыталась вернуть утраченные воспоминания о нем.

Но это не помогло.

Он предпочел бы, чтобы она в ярости разнесла каюту. Или, воспользовавшись своей силой, снова швырнула его об стену. И то и другое было бы ему намного легче перенести, чем наблюдать ее безутешное отчаяние.

Она содрогалась от рыданий. Он отнес ее на кровать и дал ей попить.

Сначала – воды, потом – остатки черного кофе, надеясь, что это, возможно, поможет ей собраться и как-то прояснит ее сознание.

Но глупо и напрасно было уповать на это. Чем такой обыденный напиток, как кофе, может помочь такому эксцентричному созданию, как она?

И что мог сделать для Клеопатры он сам?

Это вопрос продолжал мучить его, когда она, свернувшись клубочком, доверчиво прижалась к нему.

Всхлипывания ее вскоре затихли, и стало казаться, что ее сознание покинуло эту комнату, хотя тело продолжало лежать в его объятиях. Глаза остекленели, взгляд стал отсутствующим; в тревоге он ежеминутно теребил ее, чтобы убедиться, что она не впала в транс.

Итак, Сибил Паркер. Он снова и снова повторял про себя это имя – оно казалось ему знакомым.

Непонятно даже, англичанка она или американка. И где он мог его слышать?

И тут его осенило. Конечно, это была одна из книг, которую он прочел, работая в Судане. Захватывающий и увлекательный роман о Древнем Египте, с волшебством, царями и царицами. Сюжет он помнил плохо, но запомнилось, что вчитывался он в эту книжку с большим удовольствием. А написала ее женщина, которую звали Сибил Паркер.

– Я должен ненадолго тебя оставить, – внезапно шепнул он Клеопатре. – Когда вернусь, я принесу нам поесть и попить.

Ее лицо оставалось неподвижным, в нем не проявлялось ни боли, ни страха. Но она потянулась к нему, и он взял ее за руку. Казалось, что она смотрит на него с жалостью.

– Ты утверждал, что любишь меня, доктор Теодор Дрейклифф. Это по-прежнему так?

– Это было не утверждение, – возразил он. – А просто констатация факта.

– Но как? Как ты можешь любить меня, если даже не знаешь, кто я такая?

– Я знаю, кто ты, – ответил он, взяв ее лицо в свои ладони. Хотя губы их сейчас разделяло всего несколько дюймов, глаза ее продолжали изучать его – на этот раз холодно. – Я знаю, кто ты, даже если ты сама этого не помнишь. И еще я знаю, кто избавит тебя от этих тревожных видений. Мы увидимся с ним уже очень скоро и не успокоимся, пока он не даст нам ответы на вопросы, которые нас интересуют.

Поцелуя не последовало, хотя он почти касался ее губами. Вместе этого она погладила ладонью его щеку. Сделано это было отстраненно, с отсутствующим видом, как будто она не видела его; взгляд ее снова устремился куда-то в глубь себя, в бездну полного отчаяния.

– Я отойду всего на несколько минут, любовь моя, – сказал он. – Я скоро вернусь.

Много дней проведя в полной изоляции от корабельной суеты, присматривая за нею в каюте, он немного потерял ориентировку на корабле.

Но тем не менее довольно быстро нашел судовую библиотеку.

Здесь оказалась не одна, а целых две книжки Сибил Паркер. Среди них не было той, которую он читал несколько лет тому назад, но, быстро пролистав их, он понял, что действие обеих также происходит в Древнем Египте: это были головокружительные приключения, которые ему так нравились.

Однако фотографии автора или ее рисованного портрета он не нашел.

Имя писательницы и само повествование, связанное с Древним Египтом, указывало на то, что автор романа – это та самая женщина.

И тут у него закралось нехорошее подозрение, от которого тоскливо засосало под ложечкой.

А вдруг Клеопатра сумасшедшая? Начиталась всяких причудливых сказок, вроде этих, и потерялась в вымышленном мире?

Нет, этого не могло быть.

Совокупность всех фактов противоречила его допущению.

Ибо оно никак не объясняло ее небывалую силу. Сумасшествие противоречило рассказам медсестер, клявшихся чем угодно, что она восстановилась после убийственных ожогов в течение нескольких часов. А еще и разительное сходство ее лица со статуями и монетами, которые были спрятаны в той гробнице под Каиром.

Понятно, что природа связи между Клеопатрой и Сибил Паркер каким-то образом скрывалась в этих книгах. Даже не столько в книгах, сколько в их авторе.

Может, стоит показать эти книги Клеопатре?

Нет, пока нет. Она слишком уязвима. Она считает, что Сибил Паркер живет в ее сознании и ворует ее воспоминания. И ее вовсе не успокоит, если она узнает, что Сибил извлекает материальную выгоду из своих действий.

Нет, пока что он должен держать это при себе. Он должен заботиться о Клеопатре. Должен ее защищать, благополучно довести ее до конца этого путешествия. Но теперь он уже не мог отделаться от мысли, что, возможно, они вообще взяли не тот курс. Что им нужно вовсе не к Рамзесу Великому – им необходимо увидеться с Сибил Паркер.

Бектатен еще никогда не путешествовала так далеко на север, и эти огромные просторы пугали ее. Эта часть Британии казалась намного более изолированной, чем изрезанная линия скалистого побережья, которое она теперь называла своим домом. Тут располагалась целая сеть шахт и копей, а также деревушки, где жили те, кто там работал. Вдоль нескончаемой вереницы зеленых холмов тянулись, казалось, такие же бесконечные каменные заборы. Время от времени среди множества холмов путнику встречался величественный особняк крупного поместья, напоминающий океанский лайнер, плывущий по воле волн.

Актаму объяснил, что Парк Хэвилленд как раз и был одним из таких поместий.

Почти весь путь Бастет пролежала у нее коленях. Когда же машина наконец остановилась, кошка внезапно села и, упершись лапами в стекло, стала вглядываться в тени за окном.

С этого расстояния поместье выглядело просто туманным сиянием, пробивающимся сквозь плотное переплетение ветвей скрывающих его деревьев, и напоминало звезду, встающую за погруженным в пелену тумана морем.

Энамон рассказывал, что автомобиль, на котором они путешествовали, ландоле марки «Юник», изначально предназначался для работы в качестве таксомотора. Сзади там имелись два ряда сидений, расположенных лицом друг к другу, и было предостаточно места, чтобы Бектатен могла прилечь, пока мужчины по очереди стояли снаружи на страже.

Во флакончике, который висел у Бектатен на шее, находился порошок, который она приготовила, перетерев несколько цветов «ангельского соцветия». Сейчас она высыпала его содержимое себе на руки и тщательно растерла. Когда ее ладони приобрели оранжевый оттенок, заметный даже в сумерках, она помазала тыльной стороной рук гладкую шерсть кошки и провела ладошкой у нее перед носом, чтобы та почувствовала запах пыльцы.

Заурчав, Бастет принялась лизать пальцы хозяйки. Когда Бектатен решила, что доза для кошки достаточна, она нанесла немного пыльцы на нос и губы себе.

Энамон занял свой пост часового в нескольких ярдах от припаркованной машины.

Актаму, следивший за действиями Бектатен, открыл заднюю дверцу ландоле.

Она потребовала, чтобы ее слуги подобрали по размеру шляпы на свои огромные головы, и приказ этот был выполнен. Теперь в этих шляпах и своих темных пальто они полностью растворились в окружающем их сумраке.

А затем установился волшебный контакт человека и животного – спокойно, тихо, без лишних движений.

Последнее, что Бектатен услышала, прежде чем начала видеть окружающий мир глазами Бастет, был мягкий щелчок, когда Актаму закрыл дверцу авто за кошкой, которую она своим приказом отправила в ночь.

Как и ожидалось, ей предстояла небольшая борьба с кошачьими инстинктами.

Услышав шорох какого-то убегающего в заросли грызуна, Бектатен была вынуждена сдерживать желание Бастет броситься за ним в погоню. Это был бессловесный контакт: она могла управлять поведением кошки, просто визуализируя то, что хочет от нее, и нужная реакция животного достигалась в результате короткой борьбы между тем, что хочется ей и что нужно хозяйке. Обычный язык здесь, как правило, был не нужен.

Они с кошкой вскарабкались на высокую каменную стену, которой было обнесено поместье, и спрыгнули на лужайку, откуда уже был виден большой дом.

Она увидела подъездную аллею, запруженную автомобилями так же, как и несколько дней тому назад, – все, как описывал ей Актаму. Кто бы сейчас ни собрался там внутри, все они, похоже, жили здесь постоянно. Вход в дом, парадное крыльцо и часть подъездной аллеи накрывал громадный навес размером с лондонский городской коттедж. Оба крыла дома заканчивались круглыми башнями из песчаника.

Все это, казалось, дышало средневековьем – округлые очертания здания, суровый аскетизм. Но вот сооружения из песчаника выглядели слишком чистыми и новыми, чтобы относиться к тому периоду. Поместье представляло собой один из многочисленных восстановленных образцов готической архитектуры, которые стремительно вырастали в стране на протяжении прошлого века.

А вот чего можно было ожидать от местных обитателей, при том что они являли собой некоторую угрозу, Бектатен пока не разобралась.

Она скомандовала кошке обойти дом вокруг, вдоль стен, увитых подстриженным плющом. На холмистой местности позади особняка находились какие-то хозяйственные постройки, скрывавшиеся в ночных тенях и листве деревьев. Но за деревьями она заметила одиноко стоящее трехэтажное каменное здание, расположившееся наверху пологого склона. Оно было похоже на лондонский Белый Тауэр в миниатюре. Она видела его на рисунках в путеводителях по большим английским загородным поместьям викторианской эпохи. В этих справочниках башни, называемые «клетками», описывались как постройки средних веков, спроектированные таким образом, чтобы благородные дамы могли с верхнего этажа таких «клеток» наблюдать за тем, как их мужья охотятся на оленей на склонах близлежащих холмов.

Возможно, она обследует этот дом позже, если представится случай. Но пока что Бектатен должна была узнать, кто обитает в главном здании.

Она огляделась в поисках открытого окна или какого-то карниза, но нашла лишь большой ясень, ветки которого вплотную подходили к одной из боковых стен.

Она представила себе, как кошка взбирается наверх, и Бастет подчинилась беззвучному приказу.

С первого карниза открывался вид на просторную гостиную в готическом стиле, потолком которой служила череда стрельчатых арок.

Ночь была прохладной, однако не настолько, чтобы оправдывать огромное яростное пламя, бушевавшее в мраморном камине, украшенном резьбой с изображениями каких-то сражений, которые трудно было рассмотреть с высоты. На уходящих ввысь стенах красовались старинные гобелены, а сцены оленьей охоты на них казались живыми в неровном мерцающем свете, отбрасываемом свечами массивных канделябров.

В комнате проходило какое-то собрание. И хотя антураж соответствовал, скорее, какой-то веселой пирушке, лица всех присутствующих были серьезными, хмурыми и очень сосредоточенными. Все эти люди были хорошо одеты, и большинство имело бледный цвет кожи. А еще все они были синеглазыми. Это был тот самый оттенок синего цвета, который выдавал их с головой. Теперь Бектатен знала наверняка, что все они бессмертные, но не могла узнать среди них никого.

Может, это существа-«фрагменты»? Или они вообще не связаны с Сакносом?

Некоторое время она наблюдала за ними со своего безопасного насеста, а затем в комнату через одни из открывающихся в обе стороны дверей-пендельтюр вошел какой-то незнакомый ей мужчина с большой охапкой свернутых в рулоны бумаг под мышкой.

Командным голосом он призвал всех к вниманию.

Он не собирался произносить тост. Он даже не улыбнулся. Похоже, его изрезанное глубокими складками лицо просто не умело улыбаться, а от разделенной пробором жесткой гривы седеющих волос, казалось, исходила такая же мощная энергия, как и от всего его тела. Он принялся разворачивать рулоны и раскладывать их на стоявшем посредине зала круглом карточном столе.

Стулья были убраны от стола заранее, так что теперь у всей группы была возможность сгрудиться вокруг того, что он собирался им показать.

Тут двери вновь распахнулись, и вошла белая женщина с синими волосами, одетая в падающее свободными складками нарядное платье, какое надевают к чаю, в тон с темными приглушенными красками комнаты. Ее сопровождал мужчина гигантских размеров в вечернем костюме и еще один джентльмен, намного ниже первого и более проворный, – он тоже был облачен в черный пиджак и белую сорочку с галстуком-бабочкой. При появлении этой троицы все присутствующие заметно напряглись.

И тут дверь распахнулась в третий раз.

Сакнос!

Содрогнулась ли она при виде него? Не задрожали ли у нее губы?

Сейчас определить это было невозможно, поскольку она полностью находилась во власти чар «ангельского соцветия». Впрочем, она и не хотела в этом разбираться. Нужно внимательно смотреть и наблюдать, а не входить в ступор от встречи с бывшим любовником, чье предательство радикально повлияло на судьбы их обоих. Любое глубоко эмоциональное переживание могло прервать связь между нею и Бастет, так что Бектатен оставалось сдерживать себя изо всех сил. Собраться и сконцентрироваться. А также поискать способ пробраться в дом.

Она послала Бастет бродить с одного карниза на другой, пока они наконец не наткнулись на полуоткрытое окно. По ее приказу кошка проскочила в окно и, пробежав по восточному ковру, оказалась в богато обставленной спальне, а из нее по каменным полам коридора добежала до широкой лестницы и спустилась вниз, откуда человеческие голоса, доносившиеся из гостиной, уже можно было разобрать.

Войти внутрь зала наугад, не зная, где именно расположились люди, было не самым лучшим способом избежать обнаружения.

Но выбора у Бектатен не было. Дверь должна была уже закрыться за очередным вновь прибывшим, и она отправила кошку в первую попавшуюся щель, приказав ей найти ближайший укромный уголок и тихо улечься там, пока сама она сориентируется в обстановке.

Бектатен поняла, что кошка спряталась за большим бордовым диваном, откуда было слышно каждое слово. Сделав несколько неслышных шагов, Бастет осторожно выглянула из своего убежища.

Мужчина, принесший бумажные свитки, продолжал свой доклад. Он напомнил ей одного римлянина из древних времен, которого она когда-то выбрала себе в любовники и который позже был убит в бою. Она забыла его очень быстро, так как он слишком часто говорил ей о том, что в ней его возбуждает исключительно смуглый цвет ее кожи и ничего больше. Но бессмертным редко удавалось найти себе любовника, способного удовлетворить их аппетиты, и поэтому она просто использовала его до тех пор, пока могла еще терпеть его воркующую болтовню о красоте ее тела цвета черного дерева. В конце концов судьба увела его, как и многих других, которых она любила и с кем спала, после чего возвращалась к своим желанным бессмертным.

Но воспоминания о нем сейчас только отвлекали ее внимание от другого мужчины, который тоже находился в этой комнате и чье поведение вызывало в ней бурю чувств – она даже опасалась, что ей будет тяжело их контролировать.

Сакнос.

Сидел только он один, а вся группа расступилась так, чтобы ему было видно и весь круглый стол, и оратора, обращавшегося к ним голосом, который точнее всего можно было бы охарактеризовать словом «скрипучий».

– А здесь расположен храм в романском стиле, построенный в девятнадцатом веке отцом нынешнего графа Резерфорда. Это довольно небольшое сооружение, но идеально подходящее для наших целей, поскольку под ним находится подземный туннель, относящийся к периоду более ранних гражданских войн. В наши дни вход в туннель, пока что не обнаруженный хозяевами, закрыт деревянным люком в полу храма, поверх которого лежат тонкие каменные плиты. Рядом с ним стоит римская статуя. Сам храм располагается на западной лужайке. Если сведения, которые нам удалось получить от друзей семьи, верны, дом и западная лужайка являются единственными местами, где Савареллы до сих пор всегда принимали своих гостей. Так что…

– Туннель? – вдруг перебил его Сакнос властным тоном, мгновенно заставившим замолчать докладчика. – Поясни подробнее.

По яркому блеску его глаз и сочному розовому цвету губ было видно, что он недавно восстал ото сна. Все это она наблюдала после пробуждения и у себя, и причины такого его внешнего облика были ей понятны. На лицах бессмертных не наблюдалось видимых признаков старения, однако долгий сон тем не менее действовал на их организмы оздоравливающе.

– Он подходит нам идеально, повелитель. В самом туннеле было много мусора. Вероятно, нынешний граф в пору своей буйной юности встречался там со своими друзьями, которых презирал его отец. Все это мы уже убрали.

Сакнос встал.

– Переходи к сути! – сказал он. – Ты утомил меня своим рассказом. Каков наш реальный план?

Вся группа отступила на шаг назад. Это почтение, а также то, что тот надменный пожилой человек, который проводил это совещание, назвал его повелителем, подтверждало ее догадку о том, что Сакнос был их создателем.

Теперь она с ужасом поняла, какую оплошность допустила. Было ошибкой с ее стороны отдать остров Британия Сакносу и позволить ему создавать легионы своих порочных детей, этих так называемых «фрагментов». Сколько поколений их уже было создано? И сколько бед они успели натворить?

Почему она не уничтожила его в Иерихоне, когда имела такую возможность? Или в Вавилоне, когда ее шпионы обнаружили его секретную алхимическую лабораторию? Почему она выбрала способ контролировать его с помощью своего приказа и его страха перед «удушающей лилией»? Было только одно объяснение, с которым она веками пыталась бороться. Но уничтожить Сакноса означало бы для нее лишиться самого главного звена, связывавшего ее с Шактану.

В этих существах-«фрагментах» Сакноса, в этих его рабах чувствовалась снисходительная холодность. Равнодушные и спокойные, они проявляли весьма умеренный интерес к плану осуществления дела, которое сейчас обсуждали. Были ли эти качества присущи всем «фрагментам», порожденным его эликсиром с искаженной формулой?

Сколько разных вопросов. Слишком много, чтобы искать ответы на них прямо сейчас.

В данный момент она должна просто наблюдать за происходящим, не более.

И она заметила, что, несмотря на новые жизненные силы, появившиеся у Сакноса после последнего воскрешения, взгляд его был пуст. Он выглядел слабым. Сломленным. Когда он, опершись руками о край стола, смотрел на схемы, которые его существо использовало для этой небольшой презентации плана, вся поза его выражала неимоверную усталость. Он был абсолютно не похож на того деятельного сумасшедшего, секретные лаборатории которого она выслеживала столько лет.

И все же его рабы продолжали бояться его.

– Итак, Бёрнэм, твой план состоит в том, чтобы заманить ее в храм и похитить прямо через люк в полу? – спросил Сакнос. – Я правильно понял? И все это – во время шумного праздника, когда территория будет переполнена гостями? И как же ты собираешься это осуществить?

– Повелитель, – ответил Бёрнэм, – как я уже говорил, в храме прямо перед люком в подземелье находится статуя Юлия Цезаря, которая функционирует как рычаг. Несколько наших человек попросят Джулию показать им поместье. Мы будем очень настойчивы. А оказавшись в храме, мы окружим ее, откроем люк и затащим в подземелье. Остальные этого просто не увидят.

– А что потом? – нахмурив брови, спросил Сакнос, с презрением глядя на схемы плана, как будто они своим видом оскорбляли его.

– Внизу также будут ждать наши люди, и там мы быстро упрячем ее в гроб. Общими усилиями мы вынесем ее на отдаленную поляну возле местного пруда. Рядом там проходит проселочная дорога. Мы увезем ее с торжества так, что этого никто не заметит.

Сакнос улыбнулся.

– Что ж, очень хорошо, – сказал он. – Не такой уж и плохой план. А гроб… гроб хорошенько напугает ее, эту новоявленную бессмертную.

– Да, повелитель. А без света она начнет быстро слабеть.

Сакнос отвел взгляд в сторону, как будто с трудом мог заставить себя следить за схемой этих планов.

– Чтобы она достаточно ослабла в темноте, потребуется какое-то время, – медленно произнес он.

– Да, но она будет сильно напугана. Она будет осознавать, что полностью лишена света. А также будет понимать, что, если она откажется сотрудничать с нами в будущем, мы легко сможем похоронить ее заживо, – сказал Бёрнэм, на что Сакнос устало улыбнулся. – Да. А вы уж постарайтесь сообщить ее возлюбленному Рамзесу Проклятому, что его невеста запечатана в гробу. Но мы не будем держать ее там все время. Только до тех пор, пока не достигнем места конечного назначения.

Бёрнэм многозначительно заулыбался, как будто приглашая своего хозяина улыбнуться вместе с ним.

– Мы собираемся поместить ее в нашу «клетку», – заявил он и, не удержавшись, довольно засмеялся. – Пойдемте, повелитель, мы покажем вам, где это.

Было рискованно следовать за этой группой по пятам, и поэтому Бектатен скомандовала кошке подняться по парадной лестнице и выбраться из дома через то же окно, через которое она сюда попала.

С карниза Бастет увидела, как вся группа завернула за угол особняка и направилась к находившемуся неподалеку отдельно стоящему трехэтажному зданию, которое они и называли «клетка». Как только они отошли на достаточное расстояние, Бастет спустилась по стволу ясеня на землю и пошла за ними, стараясь держаться в тени.

Бёрнэм и Сакнос шли впереди. Все молчали, и только трава тихо шуршала у них под ногами. Неровности местного ландшафта, пожалуй, были слишком незначительными, чтобы их можно было назвать холмами.

Строение, к которому они приближались, выглядело очень странно и напоминало чудом уцелевшее здание в центре какого-то разрушенного города.

Чем ближе они подходили, тем сильнее просыпался в Бастет ее звериный инстинкт самосохранения.

В этом доме обитало нечто живое, и это «нечто» пришло в движение с их приближением. Она что-то учуяла. Это была какая-то неузнаваемая смесь причудливых мускусных запахов. Что-то знакомое, но уж больно не к месту в этой ситуации, так что трудно было определить, что это.

– А что царица? – робко спросил Бёрнэм. – Вам что-то о ней известно? – не унимался он.

– Царица спит, – прорычал в ответ Сакнос.

– Но откуда вы знаете, что…

– Она спит, – перебил его Сакнос, словно хотел сразу пресечь последующие вопросы. – Она спит или же покончила с собой с помощью своих ядов. Она думала, что может вечно выдавать себя за целительницу и торговку зельем. Что она может бродить без конца по свету в поисках неизвестно чего. Отсутствие амбиций – источник мучений. Эта неопределенность целей погубила ее. Она привела ее в могилу, которую она вырыла своими руками, я в этом уверен. Будь это иначе, мы бы уже давно что-то услышали о ней.

«Амбиции, ясность целей – так вот какими словами он в двадцатом веке называет собственную алчность и скупость, – подумала Бектатен. – И он считает меня мертвой только потому, что я отказалась потакать его желанию зажать весь мир в кулаке?»

В его интонациях слышалось насмешливое высокомерие. Он и вправду верил в то, что говорил, или просто старался убедить в этом своих отпрысков?

– Но, повелитель, нет ли сомнения…

– Все, Бёрнэм, довольно, ни слова больше о царице. Это не ваша забота, а моя, и так было и будет всегда.

Они уже находились в нескольких шагах от «клетки». Войти туда можно было через единственную дверь, обитую железом; Бектатен была уверена, что первоначально двери тут не было, и что поставили ее намного позже, чем строили дом.

Окна на всех трех этажах были темными.

Один за другим все вошли внутрь. Она выжидала до самой последней секунды.

И снова – шок от необходимости входить в незнакомое помещение вслепую. Но чувства Бастет будоражили не только звериные запахи – тут был еще эти душераздирающие, оглушительные звуки. Вой, лай, рычание, подхваченные эхом от голых каменных стен, – все это сводило с ума. Никакой мебели, чтобы можно было схорониться за ней, здесь не было, только грубая лестница без перил. Именно по ступеням этой лестницы кошка скользнула наверх и там притаилась в тени, наблюдая за всей группой, оставшейся внизу.

Наиболее бросающимся в глаза объектом в комнате была большая стальная решетка, лежащая на полу в одном углу. Вероятно, там когда-то был вход в какое-то подвальное помещение. Теперь же этот подвал превратился в яму, из которой доносился яростный лай и завывания.

Может быть, это присутствие кошки так сводило с ума всех этих псов? Или так они реагируют на появление любых непрошеных гостей?

Одна из женщин-«фрагментов» шагнула вперед; это была миниатюрная элегантно одетая блондинка, пышные волосы которой были прихвачены на затылке заколкой с драгоценными камнями. Открыв свою сумку, она достала оттуда большие куски сырого мяса и бросила их сквозь решетку – четыре, пять, шесть… Бектатен с ужасом досчитала до восьми. И только когда последний из них скрылся за толстыми прутьями, рычание внизу сменилось громким чавканьем начавшегося дикого пиршества.

Чтобы как-то успокоить эту неистовую орду, потребовалось восемь огромных стейков. Вопрос: сколько там этих чудовищ?

– Они бессмертные, – наконец произнес Сакнос. – Вы отдали половину эликсира этим… псам?

– Да, повелитель, – ответил Бёрнэм. – Поэтому они всегда голодны. И чрезвычайно сильны. В прежней жизни они были бойцовыми собаками, приученными преследовать и убивать. И сейчас они способны делать это с невероятной ловкостью.

– Я понял тебя, Бёрнэм. Я все понял.

Произнесено это было почти шепотом, и стало непонятно, доволен ли он или раздражен.

Со своего наблюдательного пункта ей было видно мелькание больших собак шоколадного цвета внизу, когда они сражались за остатки мяса. Массивные головы, висячие уши. Мастифы. Огромные мощные мастифы, ставшие еще сильнее благодаря эликсиру.

Лай стих, мясо закончилось. Восемь больших кусков было уничтожено в считаные секунды.

Монстры. В недрах здания, предназначавшегося для потакания ленивым развлечениям давно умерших аристократов, дети Сакноса выращивали монстров.

– И ты рассчитываешь привести Джулию Стратфорд сюда? – спросил Сакнос.

– Да, создатель, – подтвердил Бёрнэм.

По лицам группы «фрагментов» Бектатен было трудно судить, напугали ли их эти слова так же, как и ее.

– Но ты же не хочешь, чтобы она умерла? – уточнил Сакнос.

– Конечно, нет. Но пребывание в «клетке» будет для нее намного худшим вариантом, чем смерть. В какой-то момент она сможет отогнать псов. Возможно, она быстро оправится от ран, как это присуще людям вашей силы. Но цепочка атак, защит и восстановлений будет бесконечной. Она не прервется, пока мы этого не захотим. Она не прервется до тех пор, пока мистер Рамзи не расскажет нам все, что знает сам.

С этими слова Бёрнэм чопорно улыбнулся своим братьям и сестрам. Своему отцу.

– Я назвал их псами Сизифа, – гордо произнес он.

«Чудовищно», – подумала Бектатен.

Но, глядя на эту сцену немигающими глазами Бастет, она ощутила трепет какого-то ожидания в своей человеческой груди. Что это за чувство? Быть может, надежда?

То, что предлагал этот Бёрнэм и что делали здесь эти люди, было гнусным, омерзительным преступлением. По своему характеру эти пытки были сродни выдумкам испанской инквизиции, в эпоху которой Бектатен добровольно надолго погрузилась в свою спячку.

Чувствовал ли Сакнос что-то похожее? Мог ли он вообще чувствовать такое? Был ли способен на сопереживание? Не поэтому ли он так долго молчал, рассматривая этих ненасытных тварей? Может быть, ему виделась несчастная женщина – не важно, смертная она, «фрагмент» или истинная бессмертная, – которая вынуждена снова и снова вступать в схватку с этим свирепым зверьем? А если это так, то не разбудят ли в нем эти варварские фантазии его «фрагментов» того вдумчивого и терпеливого человека, которого она знала тысячи лет тому назад, пока жажда эликсира не превратила его в заложника своего ненасытного аппетита?

«Откажись от этого, Сакнос. Откажись от этого плана. Швырни его создателя в яму с его тварями, чтобы он на своей шкуре испытал ужасы своей задумки. Ведь где-то в глубине души ты и сам знаешь, что ни один бессмертный или тобой созданный „фрагмент“ не должен подобным образом демонстрировать свое превосходство над смертными. Ты ведь знаешь это. Должен знать».

– Бёрнэм?

– Да, повелитель.

Сакнос повернулся к своему сыну и поощрительно похлопал его по плечу:

– Это хороший план, а ты – хороший слуга.

Вдруг все внизу разом резко развернулись и посмотрели в ее сторону. Собаки вновь залились лаем. Только тут она сообразила, что от злости и мучительных страданий заставила Бастет взвыть, и это кошачий крик выдал ее местонахождение.

Она ринулась вниз по лестнице, юркнула между людских ног и бросилась к открытой двери. «Фрагменты» не преследовали ее. Как и Сакнос.

Для них Бастет была всего лишь бродячей кошкой, которую потревожили в ее тайном убежище. Возможно, потом они задумаются, почему эта кошка по собственной воле так близко подобралась к бешеным собакам, но пока что это давало ей время на то, чтобы ускользнуть отсюда. Она молнией пронеслась через лужайку и взмыла на каменную стену.

Впереди она уже увидела укрывшийся в тени ландоле, когда вдруг, словно из ниоткуда, рядом возник Актаму и подхватил ее на руки.

Как только Бектатен увидела глазами кошки себя, она тут же потянулась за носовым платком. Осязания были такие, словно она все делает в темноте, но она уже несколько раз репетировала это движение сегодня вечером. Затем она тщательно стерла пыльцу со своего лица. И постепенно связь с животным стала слабеть.

Еще пару минут она воспринимала движущуюся машину, как кошка, но потом начали возвращаться ее собственные ощущения: она почувствовал свои ноги, прикосновение рубашки к коже, тяжесть шелковой накидки, прикрывавшей ее плечи и руки.

Задумчиво глядя в спины сидящих впереди мужчин, уже полностью придя в себя, Бектатен сказала своим спутникам:

– Похоже, нам с вами необходимо будет посетить одно мероприятие.

Алекс Саварелл шел за своей матерью по каменным ступеням лестницы, ведущей к просторной западной лужайке поместья Резерфордов.

Эдит Саварелл, графиня Резерфорд, ростом практически не уступала сыну; ее тронутые серебром волосы нравились Алексу сейчас почти так же, как и в те времена, когда они были еще белокурыми. Глядя на нее, элегантно одетую в мягкий приталенный жакет и узкую юбку, с аккуратной прической, ему казалось, что в ней все еще живет ее былая красота, не страшащаяся времени.

Слухи о приближающейся помолвке Джулии с Рамзи расползлись по всему Лондону. Об этом уже дважды писали газеты в светской хронике. Торжество собиралась посетить одна известная американская писательница и целый ряд прочих светил в области литературы и искусства. Пройдет еще несколько дней, и на этой земле соберутся представители самых зажиточных семейств Британии.

При подготовке к этому празднику поместье, долгое время лежавшее тяжким бременем на всей семье, было основательно отремонтировано и отреставрировано – все благодаря нескончаемому потоку денежных переводов из-за границы от Эллиота и ожившему энтузиазму Эдит. Их пришедшая в упадок родовая недвижимость возродилась, и теперь Эдит, шедшая впереди Алекса, объясняла ему, как все будет выглядеть, широкими жестами показывая, где должны располагаться тенты, столы и стулья для гостей.

За последние несколько недель садовникам удалось аккуратно подстричь живые изгороди, окружавшие западную лужайку со всех сторон. Они удалили вьющиеся растения, которые за последние несколько лет оплели деревья сада. Непосредственно в доме паркетные полы были натерты воском и отполированы, гобелены – вычищены, а через огромные окна, сияющие безукоризненной чистотой, открывался прекрасный вид на зеленые холмы деревенского пейзажа. Унылые обои викторианской эпохи в гостиной были заменены новыми, современными, предложенными известным декоратором Уильямом Моррисом, отчего складывалось впечатление, что сочная зелень с улицы ворвалась внутрь и была укрощена и облагорожена с помощью элегантной обстановки.

Эдит, красивая американка с сильным характером, унаследовавшая большое состояние, была идеальной парой для отца Алекса, человека, склонного к долгим путешествиям и «приступам затворничества», как она сама когда-то выразилась. Эдит никогда не жаловалась на финансовые проблемы семьи, много лет назад поглотившие все ее наследство, умудряясь вести хозяйство доступными способами и находя должные оправдания поведению Эллиота, порой весьма эксцентричному.

Женщина с более значительными эмоциональными потребностями просто не смогла бы этого вынести, думал Алекс. Он был бесконечно рад видеть свою мать столь безудержно счастливой. Хотя он плохо разбирался в нюансах женских аксессуаров и одежды, ему было понятно, что эти жакет с юбкой – дорогие и модные (нужно сказать, что ее гардероб сейчас был забит подобными нарядами), а это жемчужное ожерелье на ней до этого долгие годы пролежало в банке в качестве гарантии обеспечения долгов, которые теперь были все погашены. На его мать все эти хлопоты действовали благотворно. Она этого заслуживала. Она заслуживала того, чтобы гордиться собой, и ее переполняли планы различных светских мероприятий, среди которых прием по поводу помолвки Джулии, безусловно, был лишь началом.

Страдал ли сейчас его отец от своих обычных бунтарских настроений, от своих постоянных отказов признавать обязанности, возложенные на него титулом и высшим обществом? В этом ли заключалось объяснение странствий Эллиота по всей Европе? Как бы там ни было, это никак не объясняло огромных сумм денег, которые он присылал домой. Да, в своих письмах он упоминал о выигрышах в казино. А от одних старых друзей семьи пошел слух, что его видели в Баден-Бадене.

В банке ходили разговоры о нецелесообразности приобретения какой-то земли в Африке. Но при таком потоке поступающих средств никто особо не возражал против этого. По крайней мере Эдит не возражала. Она продолжала очень разумно инвестировать половину каждого из этих удивительных новых переводов с учетом того, что рано или поздно удача может отвернуться от ее мужа-игрока. И в первую очередь ей удалось осуществить капитальное восстановление их поместья.

– Несколько странно, что Джулия хочет провести все торжество на свежем воздухе, – заметила Эдит, оборачиваясь к сыну. – Сезон для этого наступит еще только через несколько недель, по меньшей мере.

У Алекса была одна догадка на этот счет, но он решил, что его матери это не касается. Джулия по-прежнему непонятным образом стеснялась того необычного превращения, которое произошло с ее глазами. И поэтому она выбирала открытый воздух, чтобы ей было проще оправдать ношение своих экстравагантных солнцезащитных очков.

– Но погода, похоже, благоприятствует нам, – сказал Алекс.

– Боюсь, что это ненадолго. Температура может упасть в любой момент. И что тогда? Раздавать всем свитера и теплые одеяла?

– В этом случае мы просто перенесем все в дом, который благодаря твоим трудам и стараниям выглядит впечатляюще.

– Ты мне льстишь, – ответила Эдит. – При достаточном финансировании с этой задачей справился бы любой. К тому же ты ведь мне тоже очень помогал.

– То, что ты сделала здесь, мама, иначе как чудом не назовешь. Настоящим прекрасным чудом.

Он оглянулся на дом. На фоне кирпичной кладки каменное обрамление вокруг эркерных окон, которому вернули его изначальный сочный красный цвет, вычищенное и обновленное, радовало глаз. Поместью Резерфордов была возвращена его былая элегантность, присущая всей архитектуре яковианской эпохи.

– Возможно, – согласилась его мать. – Но ведь ты знаешь, ради кого все это делалось, не так ли?

– Ради отца, быть может? Чтобы заманить его обратно домой?

Эдит досадливым жестом взмахнула рукой, словно отгоняя навязчивую муху:

– Ничего подобного. Я уже давно отказалась от попыток обуздать твоего отца. И прошу тебя, не считай, что я за что-то осуждаю его. Я люблю его, правда люблю. Но нас с ним по жизни несут разные течения. Как знать? Вероятно, мы живем в разных мирах. Как бы там ни было, мы, похоже, свыклись с этим положением. Я никогда не задавала ему никаких вопросов и не собираюсь делать этого и в будущем.

Эдит поднялась по ступеням. Алекс вдруг смутился от того внимания, которое его мать, оказалось, безраздельно уделяла только ему.

– Кроме того, – продолжала она, – отец изо всех сил старается заботиться о нас. Все эти деньги, которые он отсылает домой… Хоть он и утверждает, что ему внезапно начало безумно вести за игорным столом, но, видимо, это все-таки связано с каким-то его новым рисковым бизнесом.

– Понятия не имею.

– Я тоже. Но на данный момент давай просто будем ему за это благодарны. Будем надеяться, что и на этот раз он выйдет сухим из воды, как с ним всегда бывало раньше. Но при этом давай все же внесем ясность относительного одного важного момента. Что касается этого праздника, то я его устраиваю исключительно для одного-единственного человека, и этот человек – ты, мой славный мальчик. Только потому, что ты меня об этом попросил.

– Все верно, мама.

– И попросил ты меня об этом, как я догадываюсь, потому что это было важно для тебя. Потому что произошло нечто такое, что позволило тебе отпустить Джулию раз и навсегда.

– Наверное, да, мама. Наверное, это так.

– О, если ты останешься сегодня на ночь, у меня есть для тебя подарок. Это последняя запись Энрико Карузо, ария Радамеса из оперы «Аида» – мне говорили, что это звучит бесподобно. Пластинка ждет тебя в доме рядом с граммофоном.

Поразительно, но эти мягкие, сказанные с любовью слова подействовали на него как удар. Та же ария, «Божественная Аида». Опера. Каир. Он чувствует ее руку в своей руке, потом оборачивается и видит, как она, это изумительно прекрасное создание, излучающее почти сверхъестественную энергию, ускользает в соседнюю ложу. А затем она сгорает, поглощенная пламенем взрыва.

– Алекс? Все правильно, это она? «Аида»? Ведь именно эту оперу ты слушал тогда в Каире? И она тебе так понравилась?

В голосе матери чувствовалось беспокойство и вопрос. Она взяла его за плечи и развернула к себе лицом. В его глазах стояли слезы. Как непростительно. В последний раз он плакал перед матерью подобным образом, когда был еще совсем маленьким мальчиком.

– Алекс? Что с тобой? Это из-за Джулии? Но не можешь же ты на самом деле…

– Нет, мама. Она здесь ни при чем. Я уже полностью отпустил Джулию. И боль мне причиняет не она.

– Значит, есть кто-то другой?

– В некотором смысле – да.

– Алекс, я все-таки твоя мать. И выражения наподобие «в некотором смысле» в нашем общении меня не устраивают, потому что мне нужна правда.

– Да, есть кто-то другой. Точнее, была, я бы сказал. Но, кажется, и она ускользнула из моих рук.

– О, дорогой мой. Это кто-то из тех, с кем ты познакомился в той египетской поездке, о которой, кстати, ты мне почти ничего не рассказывал?

– Да.

– Что ж, понятно.

– Понятно? – удивленно переспросил Алекс и буквально отшатнулся от матери, поразившись той боли, с которой у него сжалось горло. Перед глазами все затуманилось; он так давно не плакал, что эти забытые ощущения напугали его.

Он быстро сделал шаг назад. Эдит подняла было руку, словно надеялась, что сможет вновь привлечь его к себе одним только этим жестом, и все еще стояла с поднятой рукой, когда он бросил в ее сторону стыдливый взгляд.

– Мама, мне действительно очень страшно, – сказал Алекс. – Очень тяжело открывать кому-то свое сердце. Думаю, невозможно передать словами свои ощущения тому, кто не испытал подобных утрат. Понимаешь, все говорили мне, что она сумасшедшая. Что она какая-то старинная подруга мистера Рамзи. Но она была… В общем, я еще никогда не встречал такой женщины и сомневаюсь, что встречу когда-нибудь в будущем.

– Но что произошло, Алекс? – Эдит с нежностью положила руку на плечо сына.

– Произошел жуткий несчастный случай. Мы всей компанией отправились в Оперу, вечер был чарующий. Просто чарующий. Я рассказал ей о себе все. Абсолютно все. В том числе и о том, что у меня есть титул, но нет денег, чтобы оправдать его.

При этих словах Эдит вздрогнула и потупилась, как будто лично она была виновницей всех финансовых проблем их семьи.

– Но все эти вещи не имели для нее никакого значения, мама. Ни малейшего. То, что она испытывала ко мне, выглядело как какое-то обожание. Это чувство возникло мгновенно и было очень сильным. Невероятно сильным.

– И ты ответил такими же чувствами к ней, – закончила его мысль Эдит.

Это был не вопрос, а утверждение, и в голосе ее звучали жалость и сочувствие.

– Но затем она просто укатила в ночь, и я не мог ничего сделать, чтобы остановить ее, – продолжал он. – Ее машина застряла на железнодорожном переезде, и она даже не пыталась выбраться из нее. Я умолял ее об этом, старался вытащить силой. Однако с ней как будто произошла непонятная мне пугающая трансформация. Как будто она впала в какое-то паническое замешательство. Как будто ее смущало буквально все вокруг. За исключением того, что она испытывала ко мне. Это было настоящее, и она была в этом уверена, мама. Она была в этом абсолютно уверена.

– Ох, Алекс… Почему ты не рассказал мне об этом раньше?

– Потому что не мог сделать этого… без эмоций.

И действительно, очень трудно выглядеть джентльменом, по-детски растирая кулаками слезы на щеках.

Его мать как истинная американка принялась мягко поглаживать сына по спине, и он, немного успокоившись, вновь прильнул к ней.

– Это я во всем виновата, – наконец произнесла Эдит.

– Но это же полный абсурд, мама.

– Да, ты можешь думать подобным образом, но на самом деле все обстоит именно так. То, что соединяет нас с твоим отцом и что всегда было между нами, – это добрая дружба, но не более того. Говорить о том, что у нас с ним когда-то была великая страстная любовь, – это в лучшем случае было бы заблуждением, а в худшем – обманом. Это было соглашение для взаимного удобства и решения финансовых проблем; во многом подобным предполагался и твой брак с Джулией. Когда задумываешься о таких вещах заранее, все, в общем, оборачивается, я считаю, не так уж плохо. Однако все, что мы с твоим отцом когда-то совершили, никоим образом не подготовило тебя, нашего сына, к сильным чувствам. Так что, как бы абсурдно это ни звучало, я виню в случившемся себя.

– Нет, ты не должна этого делать, – возразил Алекс. – Кроме всего прочего, что такого ты могла бы сделать в свое время, чтобы подготовить меня к страстной любви сумасшедшей женщины?

– Если она в действительности была сумасшедшей, – многозначительно заметила Эдит.

Его поразил тон ее голоса, прозвучавшего рассеянно и задумчиво. При этом смотрела она куда-то вдаль.

– Ты считаешь, что с ней происходило что-то другое? – спросил Алекс.

– Меня там не было, – задумчиво ответила мать, но, перехватив его взгляд, быстро отвела глаза в сторону. Может быть, она уже пожалела о сказанном? – Наверное, если она на самом деле была умалишенной, то до ее гибели ведь должны были бы проявиться хоть какие-то признаки ее безумия?

– Но они были, были, неужели ты не понимаешь?

– Боюсь, что не понимаю, дорогой. Мы с ней все-таки незнакомы.

– А ее влечение ко мне, а скорость, с которой все произошло? И эта страсть. Все это было как-то ненормально.

– Так ты считаешь лишенным рассудка каждого, кто испытывает влечение к другому человеку с первого взгляда? Мой дорогой Алекс, не хочешь ли ты этим сказать, что мы с отцом не воспитали в тебе чувства самоуважения?

– Будь серьезней, мама.

– Я говорю совершенно серьезно.

– Увы, все это не имеет уже значения. Никакого значения вообще. Потому что ничто уже не может повернуть время вспять и предотвратить тот несчастный случай и тот пожар.

– Это верно. Важно лишь то, чтобы ты все это мужественно преодолел, Алекс.

– Я постараюсь, обещаю тебе. Я постараюсь изо всех сил.

– И послушай пластинку, – неожиданно добавила его мать. – Я настоятельно советую тебе найти в себе силы прослушать ее. Не позволяй, чтобы воспоминания о том волшебном вечере были отравлены его трагическим концом. Постарайся наслаждаться тем, что есть. Бережно сохрани в памяти те моменты, которые стали для тебя бесценны. Может быть, не сразу, не прямо сейчас. Но не затягивай, Алекс, – попросила Эдит и снова обняла сына. – Не затягивай, обещай мне.

– Я обещаю тебе, мама. Я попробую. И очень скоро.

– Ты не должна туда идти! – Тедди крикнул это уже в третий раз с того момента, как она начала одеваться. – Ты не в состоянии!

Но ей была невыносима даже мысль о том, чтобы еще хотя бы минуту провести в этой тесной пыльной комнатке.

Для описания этого места, этой гостиницы, как ее тут называли, Тедди использовал своеобычное слово – «причудливая». Ей это слово казалось резким и зловещим, а та вымученная улыбка, с которой он повторял его снова и снова, казалась ей какой-то насмешкой.

С момента их приезда в Англию его внимание и докучливая забота о свой королеве стали потихоньку раздражать Клеопатру. А то, что он сейчас старался остановить ее, когда они были так близко к цели, когда прием по поводу помолвки Рамзеса уже полчаса как начался, все это было просто безрассудно! Как он вообще мог говорить такие вещи!

Он уже помог ей надеть корсет, но сейчас, когда она натягивала платье, которое он купил для нее в Каире, Тедди, похоже, не выдержал. Пока она рассматривала себя в зеркале в полный рост, он нервно расхаживал взад-вперед у нее за спиной.

– Мы проделали такой путь. Ты же не думаешь, что теперь я… – произнесла она, но Тедди не дал ей договорить.

– Лучше будет, если туда пойду я, – вдруг предложил он. – Я все объясню Рамзесу. Он ведь сейчас живет под вымышленным именем, и если я пригрожу разоблачить его, он незамедлительно согласится встретиться с тобой. Он расскажет тебе все, что ты хочешь узнать, и, скорее всего, даст тебе еще эликсира. Я убежден в этом!

– В этом-то и есть твоя проблема, мой дорогой Тедди. – Она вынула из коробки свою шляпку вместе с длинной и острой заколкой. – Ты слишком уверен. Ты слишком уверен в том, что произносишь в настоящий момент.

– Неужели ты сама не понимаешь? Твое состояние ухудшилось после нашего приезда сюда. Тебе нужно остаться здесь, переждать, пока мы…

Ох, зачем он схватил ее за плечи? Зачем встряхнул? Было в прикосновении его рук к ней что-то такое, что выпустило наружу ярость, которую она уже не могла контролировать.

И она толкнула его.

Он врезался спиной в стену сзади себя с такой силой, что зеркало, в которое она только что смотрелась, перекосилось.

– Довольно! – воскликнула она.

Но страх в его глазах вызвал у нее мгновенное раскаяние. В нем она прочла внезапный панический страх – страх перед ее силой, страх за ее состояние, как он сам это называл.

Впрочем, в чем-то он был прав.

После того как они приехали на этот громадный зеленый остров, ей действительно стало хуже. Мощные видения сменились приступами странного помрачнения сознания. Теперь она чувствовала постоянную сонливость, но спать не могла. В результате это приводило к своего рода оцепенению, когда ее конечности немели, она теряла дар речи и порой ловила себя на том, что по несколько минут невидящим взглядом смотрит куда-то в пространство.

«Еще, – думала она, – мне нужно еще немного эликсира. И тогда я больше никогда не увижу такого испуга в глазах Тедди. И ни в чьих глазах вообще. Кем бы ни была эта Сибил Паркер, все равно она ведьма, жрица, использовавшая свое колдовство, чтобы воспользоваться моим ослабленным состоянием. А добрый глоток волшебного эликсира Рамзеса сделает меня достаточно сильной, чтобы противостоять ей».

Но это выражение в глазах Тедди… В них были испуг и страдание. С того самого момента, когда Рамзес в Каирском музее вернул к жизни ее мертвое иссохшее тело, еще никто не смотрел на нее с таким неприкрытым ужасом. Это было невыносимо. Это было просто невыносимо для нее.

– Нет, это не я, а ты сломался и разваливаешься на части. И это ты останешься здесь, пока я буду присутствовать на приеме. Я просила тебя лишь о заботе и внимании. Но я никогда не буду твоей рабыней.

– Моя царица, – прошептал он, уже не сдерживая слез. – Прошу тебя… моя царица…

Не пожалеть его теперь было невозможно. Она потянулась к его лицу, боясь, что он отпрянет или отвернется. Клеопатра заметила в его взгляде проблеск желания, но оно быстро исчезло, когда она погладила его по щеке, и веки его, дрогнув, опустились.

– Верь в меня, Тедди. Верь даже в том случае, если ты чего-то не можешь понять до конца.

Слова эти были фальшью. По крайней мере, фальшивой была уверенность, с которой она их произнесла, при том что смысл их был правдивым. Потому что она не хуже него сознавала положение, в котором находилась.

Он потянулся губами к ее пальцам и нежно поцеловал их.

Считал ли он, что она умирает? Или – и того хуже – считал ли он ее созданием, чье сознание угаснет, даже если тело будет продолжать жить?

Как еще иначе можно было объяснить его страдания?

Но сейчас у нее не было времени на раздумья.

Шляпа с широкими черными полями, которую они купили ей в Каире, была увенчана страусиными перьями, напоминавшими струи фонтана. Она уже собрала свои волосы и аккуратно уложила их под шляпку, но забыла закрепить саму шляпку своей заколкой. Опасаясь, что ее промедление приведет к еще одному приступу отчаяния Тедди и его очередным причитаниям, она спешно покинула номер гостиницы, прикалывая шляпку уже на ходу, пока шла по узкому коридору.

Одно неловкое движение, и острие впилось в кожу – Клеопатра вскрикнула.

Досадная ошибка – раздражающее напоминание о том, что она не в себе.

Машина уже ждала ее – она заранее вызвала такси.

Устроившись на заднем сиденье и сообщив шоферу, куда они направляются, она нащупала уколотое место на голове. На пальцах осталось несколько капелек крови, и она слизала их. Не дай бог испачкать платье.

Поезд как раз подкатил к перрону на вокзале, когда голову Сибил Паркер внезапно пронзила острая боль. Согнувшись, она упала на колени на ковровую дорожку в коридоре вагона.

Пассажиры с обеих сторон тянули к ней руки, чтобы помочь ей встать. Через пару секунд она была уже на ногах, смущенно извиняясь за свою неловкость и изо всех сил стараясь не показывать, что обжигающая боль в макушке никуда не ушла и продолжает мучить ее.

Слава богу, ей удалось убедить Люси не ехать с ней и остаться в их люксе в отеле «Клариджес».

Если бы ее камеристка и компаньонка увидела произошедшее с ней, она наверняка настояла бы на том, чтобы немедленно вернуться. Непонятный недуг Сибил, чем бы он ни был, обострялся, и в последний день путешествия ей стало хуже. Трудно было не заметить, что, чем ближе она подбиралась к этому мистеру Рамзи, тем все больше ухудшалось ее состояние.

Но Сибил упорно рвалась на этот прием, и ее было не остановить. Ее издатель в ответ на настойчивые расспросы про мистера Рамзи взялся все организовать. И когда Сибил приехала в «Клариджес», там ее уже ожидало официальное приглашение, подборка свежих газетных вырезок со статьями про загадочного египтянина, а также личные заверения графини Резерфорд в том, что она будет очень рада, если известная американская писательница посетит их торжество.

Как только поезд остановился и пассажиры наконец переключили свое внимание с нее на свои проблемы, она решилась пощупать голову.

Оставил ли этот болезненный эпизод какой-то след на коже ее головы?

Пальцы ее остались сухими. Не было ни ушиба, ни открытой раны.

Это был странный и необъяснимый аспект ее нового опыта. Не менее странный, чем участившиеся в последнее время приступы бессонницы. Если, конечно, их можно было так назвать. Это состояние начало посещать ее в предрассветные часы сразу после их прибытия в Лондон. Ощущалось это так, будто тело ее стремилось бодрствовать, но она не могла с ним толком совладать, и в результате наступало что-то весьма близкое к помутнению сознания.

И вот теперь еще и это. Фантомная боль, не оставляющая никаких следов или крови.

«Очень приятно с вами познакомиться, мистер Рамзи. Я понимаю, что могу показаться сумасшедшей, но я проделала долгое путешествие, потому что вы в буквальном смысле не давали мне покоя в моих снах в последние несколько месяцев, так что…»

Она была уверена, что пока доберется до места назначения, сможет придумать что-то более связное, чем этот лепет.

По крайней мере, она на это надеялась.

Торжество, казалось, разворачивалось в точности так, как запланировала Эдит, и это бесконечно радовало Джулию. Хозяйка, похоже, была настолько довольна благоприятной погодой и постоянным потоком прибывающих гостей, что никак не прокомментировала экстравагантный наряд Джулии: специально сшитый к этому случаю белый мужской костюм в сочетании с белой шелковой жилеткой, шарфом и цилиндром.

В то время как Эдит и Алекс встречали приглашенных на прием у парадного входа в свой особняк, с тыльной его стороны, на западной лужайке, с гостями общались Джулия и Рамзес. Они были здесь в ранге почетных персон, и поэтому Эдит отвела им роль приманки для вновь прибывавших, которые вынуждены были проходить через дом на встречу с виновниками торжества.

С точки зрения Джулии, план выполнялся вполне успешно.

Она с удовлетворением наблюдала за нескончаемым потоком посетителей, следовавших через проходные комнаты первого этажа, все двери которых были распахнуты настежь, чтобы гости не задерживались в помещении, а как можно быстрее выходили на свежий воздух. Остальная часть дома была закрыта.

Сразу за дверьми террасы официанты в ливреях предлагали каждому входившему бокал вина и приглашали спуститься по каменной лестнице на лужайку, где на персидских коврах были расставлены столы и стулья.

Поскольку облачность была незначительной, Эдит распорядилась установить лишь часть тентов, которые она заказала. Благодаря этому всем прибывшим было хорошо видно Джулию и Рамзеса – они стояли среди джентльменов в красивых костюмах и дам с зонтиками, демонстрировавших свои белые свободные платья от Дома моделей мадам Люсиль либо наряды в таком же стиле. Все это происходило на фоне окружавших западную лужайку стен живой изгороди и высоких шелестевших на ветерке листвой ясеней, разбросанных по зеленым холмам на дальнем плане.

Здесь присутствовали все члены совета директоров корпорации «Стратфорд Шипинг» вместе с женами и старшими детьми, и Джулия значительную часть времени проводила в беседах с ними.

Дядя Джулии, Рэндольф, взявший управление компанией в свои руки, в благодарность за то, что все закрыли глаза на воровство его сына, усердно трудился, дабы вернуть себе расположение членов совета директоров. И присутствие их здесь в полном составе было верным знаком того, что он преуспел в своих стараниях.

Несмотря на довольно пасмурное небо, солнечный свет был достаточно ярким, так что несколько человек даже прокомментировали тот факт, что Джулия была в темных очках. На самом деле в солнцезащитных очках были многие из гостей, из-за чего некоторых было трудно узнать при их появлении. Джулия испытывала искушение вообще избавиться от очков и просто использовать выдуманную историю про свою неведомую болезнь. Впрочем, не исключено, что позже она обязательно так и поступит.

Многих гостей Джулия вообще не знала, но это ее не удивляло.

Эдит пригласила сюда не только своих близких друзей, но и просто знакомых. В конце концов, сознавали они это или нет, но все присутствующие были не просто гостями. Они были свидетелями. Склонными к пересудам свидетелями, благодаря бесчисленным связям и контактам которых история о счастливой влюбленной паре и их прекрасной помолвке распространится в обществе широко и очень быстро. Эдит также не хотела строго придерживаться списка приглашенных. С ее точки зрения, если здесь захочет появиться какой-нибудь назойливый представитель прессы, это будет только к лучшему. Пусть напишут о том, как счастливая обрученная пара погожим днем наслаждалась сельской природой Йоркшира. Так будет проще забыть все эти зловещие бредни про украденные мумии и связанные с ними загадочные смерти.

Этот прием не претендовал на приватность или эксклюзивность. Это было послание обществу. Сообщение не только о факте помолвки, но и о новой финансовой стабильности семьи Резерфордов.

Однако, конечно, был у Эдит и другой мотив, Джулия была в этом уверена. Та хотела показать всему миру, что семья не тяготится расстроившейся помолвкой Джулии с Алексом. Здесь, безусловно, вращалось несколько потенциальных невест для Алекса, и Эдит каждой из них уделила особое внимание.

Почти весь вечер играл струнный квартет, несколько раз переходивший в своем репертуаре от Моцарта к Гайдну и обратно к Моцарту. Но в конце концов приехали красивые чернокожие музыканты из Америки, и сейчас над лужайкой в ритме регтайма плыли звуки фортепиано и духовых инструментов. Джулии хотелось танцевать. Еще до того как она поймала ответный взгляд подмигнувшего ей Рамзеса, она уже поняла, что он этого тоже очень хочет. Но на лужайке не было специальной танцевальной площадки. И это определенно было к лучшему, потому что Рамзес слишком легко увлекался и мог часами без устали танцевать в бешеном темпе.

Музыка была не настолько громкой, чтобы Джулия не могла расслышать разговоров вокруг себя. Вот и сейчас она различила голос Рамзеса, стоявшего в нескольких шагах от нее. Наконец ему удалось освоить искусство представлять свои рассказы о Древнем Египте как результат своей исследовательской работы, а не как личный жизненный опыт. Ушла в прошлое его привычка обсуждать фигуры давно умерших исторических личностей с пугающей фамильярностью, будто своих старинных друзей. Хотя во многих случаях так и было в действительности. В последующие несколько часов он будет Реджиналдом Рамзи, египтологом и потрясающе красивым женихом Джулии.

Этот праздник для нее был похож на волшебный сон. Все было идеально, абсолютно так, как она и представляла себе.

– Вам, разумеется, нужно остаться в Англии, – говорила ей какая-то женщина, с которой они разговаривали в настоящий момент. Вероятно, она уловила, что мысли ее собеседницы витают где-то далеко, отчего Джулия почувствовала себя неловко. – И никаких этих дальних путешествий, конечно же. Только не теперь, когда ваша свадьба уже совсем не за горами.

Как же зовут эту женщину? Джулия уже забыла. Женева или что-то в этом роде. Ее платье, отделанное оборками, было белым, с небесно-голубыми рукавами; шляпка, очень маленькая, одна из самых изящных на этом торжестве, была усыпана белыми перьями, напоминавшими хлопья ваты. Муж ее, человек молчаливый, изучал Джулию с внимательностью, которая ее почему-то нервировала. Она видела их чуть раньше с еще одним громадным бородатым мужчиной, явно их знакомым, который наверняка потратил целое состояние, чтобы специально пошить такой великолепный костюм на свою нестандартную фигуру.

Эта парочка так же, как и она, была в темных очках.

– Боюсь, что мы еще не согласовали окончательную дату, – ответила Джулия. – И лично я не могу себе представить лучшего времяпрепровождения после помолвки, чем путешествия по всему миру. Чтобы увидеть его чудеса. И в полной мере насладиться ими рука об руку со своим возлюбленным.

– Как это восхитительно экстравагантно! – воскликнула женщина.

– Да, пожалуй. Мне ужасно неудобно, но я забыла ваши имена.

– Каллум Уорт, – ответил мужчина, быстро протянув ей руку, как будто этим поспешным жестом он старался отвлечь внимание от нетактичности своей супруги. – А это моя жена, Женева.

– Вы друзья графини Резерфорд? – поинтересовалась Джулия.

– В каком-то смысле, – сказала Женева. – Я уверена, вам известно, что об этом торжестве сейчас говорит весь Йоркшир. Да и Лондон тоже. Так что вы должны извинить нас за то, что мы получили свои приглашения через наших общих с ней друзей.

– Точнее будет сказать, через общих знакомых, – поправил ее Каллум.

– Вы с мистером Рамзи такая загадочная пара, – продолжала Женева, не обращая внимания на замечание мужа. – И мы не сомневаемся, что история того, как вы с ним познакомились, не менее интригующая. Нельзя винить нас за то, что мы хотели бы знать о вас больше.

– Вы должны извинить любопытство моей жены, мисс Стратфорд. Она просто обожает романтические истории.

– Прежде всего, я люблю людей, Каллум, – заметила Женева, пытаясь придать своим словам убедительности, чего ей, впрочем, не удалось; в результате наступил неловкий момент и муж бросил на нее взгляд, полный укора. Похоже, провозглашенная ею любовь к людям на него распространялась редко.

– Конечно, – быстро добавил он. – А теперь, мисс Стратфорд, надеюсь, мы сможем привлечь вас к осуществлению одной нашей маленькой задумки.

– Задумки? – удивилась Джулия. – Звучит любопытно.

– Видите ли, мы чувствуем себя немного не в своей тарелке из-за того, что сами напросились на это торжество, и поэтому решили купить подарок для графини.

– Я уверена, что Эдит будет довольна, – сказала Джулия.

– Конечно, однако мы хотели бы, чтобы он также понравился и ее супругу, хотя, как я слышал, в данный момент он занят своими делами на континенте.

Нет, она не станет обсуждать Эллиота ни с этими незнакомцами, ни с любыми другими посторонними людьми. По крайней мере до тех пор, пока не поймет, каковы их планы.

– И что же это за подарок? – поинтересовалась Джулия.

– Нам рассказывали, что на территории поместья находится копия римского храма, спроектированная самим графом Резерфордом, – ответил Каллум. – Вот мы и подумали, что могли бы помочь обставить его, предложив что-нибудь из соответствующих скульптур. Если бы вы проводили нас туда, это помогло бы нам на месте подобрать что-нибудь подходящее для этой цели.

– Но, как вы понимаете, мы бы хотели сохранить наши намерения втайне до самого последнего момента, – добавила Женева.

– А если вы попросите об этом саму Эдит, то опасаетесь, что выдадите себя, – понимающе закивала Джулия.

– Вот именно! – воскликнула Женева, демонстрируя, пожалуй, излишний энтузиазм.

– Что ж, я бы с удовольствием…

Внезапно кто-то с неожиданной силой схватил ее за локоть. Она обернулась в ожидании увидеть Рамзеса, но это был Самир. В своем белом костюме он выглядел неотразимо, но выражение его лица было озабоченным.

– Можно вас на минутку, Джулия? – мягко сказал он.

– Да, конечно, я только…

– Прошу вас, Джулия. Дело довольно срочное и не терпит отлагательств.

– Да, конечно, – ответила Джулия, поворачиваясь к мистеру и миссис Уорт. – Прошу меня извинить. Возможно, чуть позже, после тостов, я смогу устроить вам то, о чем мы только что говорили.

– О, прекрасно. Просто замечательно. И спасибо вам за то, что…

Но Самир уже решительно уводил ее в сторону.

– Что случилось? – шепотом спросила она.

– Заранее прошу прощения за то, что собираюсь вам сказать. Люди, которых я нанимаю, – они не профессиональные шпионы, как вы понимаете. Это работники музея, студенты университета. До сих пор они предпринимали героические усилия, но…

– Самир, разумеется, я прощаю вам все. Но вы должны мне сразу сказать, что вас пугает.

– Вчера из Порт-Саида прибыл корабль. Но мои люди перепутали и направились встречать его в Саутгемптон, а не в лондонский порт. Ко времени, когда они поняли свою ошибку, было слишком поздно – пассажиры уже сошли на берег. А потом мои агенты остаток дня спорили между собой, рассказывать об этом мне или нет. Если бы я сам им не позвонил, я мог бы вообще ничего не узнать.

– Понятно. Но они ведь проверяли каждое судно, прибывшее сюда после нашего приезда, не так ли? Это длилось неделями, и там не было и следа тех, кого мы ищем.

– Конкретно эти люди в нашем деле совершенно новые. Студенты университета, как я уже говорил. Возможно, мне следовало бы более тщательно проверить их…

– Не говорите глупостей, Самир. Вы все на протяжении долгого времени прекрасно справлялись со своей работой. Было бы смешно полагать, что вы можете вечно охранять нас. Рамзес прав. Если бы Клеопатра хотела, она бы…

– Нет, Джулия, нет. Погодите, прошу вас, дайте сказать. Понимаете, я хотел сам во всем убедиться и поэтому обзвонил все гостиницы в регионе. Так вот, вчера вечером в гостинице «Ред Краун» поселилась пара, подходящая под наши описания. И всего несколько минут тому назад та женщина оттуда выехала.

Обычные человеческие страхи уже давно не волновали Джулию, и поэтому сейчас она была просто парализована этим почти забытым чувством.

– Она здесь, Джулия. Она в Йоркшире, и я считаю, что в данный момент она как раз направляется сюда, на ваше торжество.

Было удивительно чувствовать, как ее охватывает чувство ужаса. А вместе с этим возвращалось ощущение загнанности в угол, такое же, как тогда, когда последняя царица Египта грозила свернуть ей шею. Но это были всего лишь воспоминания, не более. Воспоминания о том, что уже никогда не сможет повториться. Потому что теперь она бессмертна.

Она не отдаст Клеопатре этот праздник.

Или Рамзеса.

Или…

– Алекс, – автоматически вырвалось у нее помимо воли. – Пойдемте со мной, Самир. Мы отправим Эдит с Алексом развлекать гостей, а сами будем встречать прибывающих.

– Но, Джулия… Она же…

Однако Джулия уже решительно двинулась вперед, и Самиру пришлось последовать за ней.

– Я больше не обычная смертная женщина, которая дрожит при виде Клеопатры. И она не может завладеть чужим праздником, Самир. Она больше не царица.

Самир, явно напуганный такой ее решимостью, кивая, вошел вслед за ней в дом.

При ее появлении несколько гостей направились было к ней, но она постаралась сделать вид, что не замечает их порыва, чтобы не показаться негостеприимной. Пусть они пройдут за ней к парадному входу, и уже там она уделит им внимание. Потому что теперь она точно знала, что заставило ее ускорить шаг.

Алекс. Он не должен увидеть Клеопатру. И не должен стать ее жертвой. Только не сегодня, не на этом приеме. Только не в этот момент его повышенной уязвимости, когда он со смирением и публично отпускал Джулию к ее будущему мужу.

При звуке ее шагов Алекс обернулся.

Вереница гостей начала редеть. Они с матерью стояли у открытых парадных дверей и беседовали. Глаза Алекса вспыхнули, когда он увидел Джулию. Похоже, это мероприятие приободрило его. Он не просто механически выполнял то, что от него требовалось, как она того опасалась. Его новый настрой позволял ему получать от общения с людьми больше удовольствия, чем ранее. И улыбка, озарявшая сейчас его лицо, казалась совершенно искренней.

Она не позволит испортить такой день ни для Алекса, ни для всех остальных.

– Давайте поменяемся обязанностями, – сходу заявила Джулия как можно более весело и непринужденно.

Однако ее напор насторожил Эдит.

– Я настаиваю. Давайте я на время останусь здесь встречать вновь прибывших. Чтобы вы тоже могли насладиться тем замечательным приемом, который сами и устроили для всех.

– Но мистер Рамзи… – начала было Эдит.

– Мистер Рамзи совершенно очаровательно выглядит на лужайке, и я не хотела бы отрывать его от его поклонников. А мы с Самиром пока возьмем ваши обязанности на себя. Прошу вас. И даже настаиваю.

«Уж не слишком ли я обнажила свой страх такой настойчивой просьбой?» – с тревогой подумала Джулия.

Эдит мгновение внимательно смотрела на нее, потом взглянула на Алекса:

– Что ж, пожалуй, я бы не отказалась чего-нибудь выпить.

– Тогда решено, – быстро сказал Алекс, подхватывая мать под руку. – Мы скоро вернемся.

– Не переживайте за нас и особенно не торопитесь, – бросила им вслед Джулия, когда они уходили.

Дыхание ее восстановилось, и сердце вновь ритмично качало кровь.

– Она что-то заподозрила, Джулия, – прошептал ей Самир, который как верный страж стоял рядом. – Рамзес. Ему следовало бы находиться здесь, когда…

– Там, где находится Рамзес, праздник продолжается. Давайте не будем привлекать к приезду Клеопатры больше внимания, чем она этого заслуживает. К тому же если она придет сюда сегодня, то наверняка, чтобы увидеть именно Рамзеса. А я не могу предоставить ей такой возможности, пока мне не будут полностью понятны ее мотивы.

– Я понял, Джулия. Я все понял.

В этот момент к ним с любезными улыбками на лицах и протянутыми вперед руками подошли гости, мимо которых она проскочила, спешно направляясь на свой пост к парадной двери. Она на мгновение утонула в море оживленной светской болтовни, в то время как Самир застыл, устремив свой взгляд мимо нее в сторону входа.

Это был очень мучительно. Каждой клеточкой своего тела ей безумно хотелось повернуться в сторону подъездной аллеи, как будто неминуемый приезд Клеопатры можно было предугадать по шелесту кустов живой изгороди или необычному ветерку, пронесшемуся у них над головами.

– Джулия…

Самир твердо взял ее за локоть в разгар ее беседы с одной шведской парой, вместе с которой Эдит часто ездила на отдых.

– Джулия, – настойчиво позвал он.

Джулия обернулась и тут увидела ее.

Клеопатра была уже на середине аллеи, ведущей к дому, и шла одна. Она лишь слегка склонила вперед голову, так что ее широко открытые пронзительно синие глаза ярко сверкали из-под полей большой шляпы с перьями. Ее наряд был излишне темным для такого торжественного случая – темно-синее платье с золотистыми нитями, протканными по всей длине. Но в нем она выглядела потрясающе и действительно была невероятно красива.

Увидев Джулию, она резко застыла, как будто приготовилась прыгнуть или взлететь. В этой позе угадывалась былая царственная осанка и плавная грация женщины, которую в Александрии учили манере держаться лучшие преподаватели. Но сейчас она напряглась.

– Прошу меня извинить, – невнятно пробормотала Джулия, слыша свой голос как бы со стороны.

Самир отвлек разговором молодую пару, с которой Джулия беседовала, а сама она пошла вниз по ступеням парадной лестницы.

Ей казалось, что она бесконечно долго шла навстречу этой женщине, непонятному существу, едва не отобравшему ее жизнь. С каждым шагом Джулии становилось все более заметно, что Клеопатра, стоя слегка отклонившись назад, дышит натужно. И учащенно.

– Зачем вы пришли сюда? – без обиняков спросила Джулия.

– Отведи меня к нему. Отведи меня к Рамзесу.

– Сначала вы должны ответить мне, зачем вы…

– Отведи меня к нему, иначе я сломаю тебе шею, как тростинку.

В голосе Клеопатры сквозило отчаяние. Отчаяние раненого зверя, утерявшего свою былую силу.

Вместо ответа Джулия сняла темные очки, открыв свои глаза, такие же синие, как у гостьи.

– Попробуйте, последняя царица Египта, – прошипела Джулия. – Только попробуйте!

Эмоции, отразившиеся на лице Клеопатры, трудно было определить. На губах появилась странная недобрая ухмылка. Как будто она даже испытывала облегчение оттого, что избежала прямого столкновения. А еще в ее взгляде угадывалась печаль. Печаль столь глубокая, что больше походила на скорбь. Но тут Джулия вновь обратила внимание на ее затрудненное дыхание и странную позу, в которой та как будто застыла.

«Ведь она больна, – догадалась Джулия. – Боже мой, она действительно больна. Но возможно ли такое вообще? Может ли болеть тот, кто принял волшебный эликсир?»

Она оказалась не готова к этому странному, внезапно нахлынувшему на нее ощущению то ли родства, то ли жалости при виде этого бессмертного существа, с трудом старавшегося стоять прямо и сохранять концентрацию.

– Пойдемте, – сказала Джулия. – Сначала поговорим с вами в приватной обстановке, а потом я приведу к вам Рамзеса. Но, что бы ни последовало за этим в дальнейшем, это не должно происходить на глазах гостей.

Не раздумывая, она протянула ей руку, как сделала бы по отношению к любому человеку старше себя или страдающему от недомогания. И только когда Клеопатра растерянно уставилась на нее широко открытыми глазами, не зная, как отнестись к этому жесту, Джулия вдруг осознала, насколько нелогичным он выглядит, учитывая историю их отношений. Но глаза бывшей царицы выдавали ее всепоглощающую печаль. Печаль и тоску, поэтому утешение, предложенное этой протянутой рукой, было для нее сродни глотку прохладной воды после долгого путешествия через знойную пустыню.

И все же руку Джулии она не приняла. Она бросила подозрительный взгляд на большой особняк, у парадного крыльца которого стоял Самир и напряженно рассматривал ее.

И Джулия, к своему удивлению, вновь пожалела ее: похоже, та находилась в замешательстве, явившись в общество всех этих возбужденных людей в таком потерянном и ослабленном состоянии.

– Теперь мы с вами равны, хотим мы этого или нет, – сказала Джулия. – Что бы ни привело вас сюда, мы должны это сначала обсудить.

– Равны… – прошептала Клеопатра, скривившись, будто слова эти вызывали у нее отвращение. – Какие глупые понятия черпает современный мир из древнего римского права.

– Но вы ведь явились сюда издалека не только для того, чтобы испортить нам праздник? Или я ошибаюсь, Клеопатра?

– Нет. Ты не ошибаешься.

– Что ж, очень хорошо, – сказала Джулия.

Широким приглашающим жестом она показала в сторону восточного крыла дома, противоположного тому направлению, где сейчас проходил прием гостей. Им предстояло обогнуть дом, чтобы прямиком направиться в римский храм, который мог предложить им уединение, необходимое для такого разговора. Этот храм, находящийся на приличном расстоянии от западной лужайки, очень любил Эллиот.

Казалось, прошла целая вечность, прежде чем Клеопатра сдвинулась с места.

Джулия последовала за ней. Они молча прошли через глухой, но тщательно ухоженный сад мимо стены основного особняка и оказались на открытом пространстве, поросшем зеленой травой. Клеопатра на ходу повернулась в сторону звуков отдаленного торжества и успела бросить взгляд на стоявших на западной лужайке гостей, прежде чем все это скрылось за высокой живой изгородью.

Джулия не могла объяснить выражения ее лица.

Подозрительность? Тоска? Желание присоединиться к этим людям?

С каждым шагом Джулии приходилось уговаривать себя, что сейчас она может чувствовать себя рядом с этим созданием в относительной безопасности. Что ему ее не победить; а если не победить, то и бояться его нечего. И каждый метр, который отдалял Клеопатру все дальше от Алекса, воспринимался ею как маленькая победа.

Храм стоял на вершине поросшего травой холма, за которым начиналась плотная стена деревьев, дубов и ясеней. Тяжелая, обитая металлом дверь здания была распахнута.

Внутри их поджидали античные статуи и зловещие тени.

Он спасет ее.

Он вновь продемонстрирует ей свою полезность.

Он спасет ее от возможного позора в глазах этих надменных аристократов, после чего она объявит его своим защитником и телохранителем и найдет ему применение для чего-то более существенного, чем просто для плотских утех, отведя ему роль проводника по современному миру.

Она начнет снова звать его «мой милый Тедди», и они опять отправятся путешествовать по белу свету.

Тедди был в этом абсолютно убежден.

А убежден он был потому, что был пьян.

Но не настолько, чтобы не найти служебного входа в поместье, который он обнаружил еще прошлой ночью.

Напиток отваги – вот что ему нужно. Он считал, что ему требовалась всего пара добрых глотков бренди, чтобы осуществить задуманное, и поэтому перед уходом из гостиницы сделал пару дюжин таких глотков. Он сам не очень понимал, зачем прихватил с собой маленький острый нож, украденный на кухне. Против кого из бессмертных он планировал его использовать? И вообще, он пришел кому-то угрожать или просто спасти любимую? Нож был бесполезен в обоих случаях, однако, когда он покидал гостиницу, это для него особого значения не имело.

Опять-таки потому, что он был пьян.

Чувствовал ли он себя сейчас более пьяным, чем когда выходил?

Все эти бессмысленные рассуждения не должны его отвлекать. Потому что ему предстояло осмотреться и сообразить, как миновать зону приема гостей и избежать проверки по спискам приглашенных.

Сейчас самым важным было то, что он уже находился в частных владениях и что он наконец перестал плакать, как обиженный маленький мальчик.

Накануне ночью он обошел поместье по периметру, изучил все ворота и калитки, через которые можно попасть внутрь, а также точки, где высота каменной ограды была чуть пониже. Он подозревал, что Клеопатра может захотеть войти сюда как-то незаметно. С ним вместе, разумеется. Поэтому он набросал схему, предусматривающую несколько вариантов проникновения.

Служебная дорога, на которой он сейчас стоял, вела к задней стороне участка. В грязи четко были видны отпечатки шин – вероятно, одного из автомобилей ресторанного обслуживания. Хотя было очень странно, зачем он заехал так далеко от дома. И где припаркован этот автомобиль? Быть может, около пруда, что находится среди деревьев за небольшой копией Пантеона, которую Тедди также обнаружил тут прошлой ночью? Отсюда до места, где, судя по звукам музыки, проходил прием, было очень далеко.

Прямо перед ним зеленел небольшой ухоженный сад, и только за ним высился главный особняк. В это время суток тут уже было довольно сумрачно, так что неудивительно, что хозяева решили принимать гостей на западной лужайке. Да и каменная терраса на этой стороне дома также была поменьше. Сквозь створчатые окна в этой части дома не было заметно никакого движения или теней.

Если двери не заперты, то через них, безусловно, можно попасть внутрь.

Победа!

Проскользнув в дом, он оказался в небольшой гостиной, которая одновременно служила библиотекой. Отсюда хорошо был слышен топот и говор слуг, носивших из кухни на цокольном этаже серебряные подносы с дымящимися закусками. В этом крыле дома гостей практически не было, и если он тут задержится, то сразу привлечет к себе внимание.

Поэтому он двинулся вперед.

Шагнув в коридор, он едва не столкнулся с высоким мужчиной в смокинге, который улыбнулся ему и довольно бесцеремонно заявил:

– На прием – в эту сторону, сэр.

Тедди изобразил на лице глуповатую улыбку и кивнул, а слуга продолжил путь по своим делам.

Он был уже в шаге от того, чтобы войти в холл особняка, когда услышал имя, заставившее его замереть на месте.

– Сибил Паркер! – громко воскликнул какой-то женский голос.

Сибил растерянно застыла.

К ней навстречу, гостеприимным жестом вытянув вперед руки, шла явно хозяйка сегодняшнего вечера: ее, непрошеную гостью, приветствовали здесь так, как будто ее приезд был для всех чрезвычайно радостным событием.

Сколько же разных сценариев разработала и отрепетировала Сибил для этого момента! А теперь получалось, что ни один из них не пригодится.

Сибил просияла своей самой обаятельной улыбкой.

– Так вы и есть та самая Сибил Паркер? – произнесла встречавшая ее дама и нежно взяла за руку. Улыбка ее выражала полный восторг. – Я видела в «Дейли Геральд» пару ваших фотографий. Скажите мне, что я не ошиблась, и не разочаровывайте меня. Вы ведь Сибил Паркер, писательница?

– Все верно, это действительно я. А вы, должно быть, графиня Резерфорд?

– Прошу вас, зовите меня просто Эдит. Я большая почитательница ваших романов. И должна признаться, что предпочитаю их реальным путешествиям. О, вы обязательно должны познакомиться с нашим загадочным мистером Рамзи!

– Да, конечно. С мистером Рамзи. – У нее перехватило дыхание, когда она произнесла вслух это имя при обычном обмене приветственными любезностями. Потому что в ее сознании оно уже приобрело почти мистический смысл.

– Прошу вас, проходите. В гостиной вас ждет бокал вина, а затем вы сможете отыскать мистера Рамзи на западной лужайке. Какая честь! – продолжала Эдит, увлекая Сибил вверх по ступенькам, приобняв ее одной рукой за талию. – Это великая честь для нас! Если бы у меня были экземпляры ваших книг, я бы обязательно попросила вас подписать их для меня. Но боюсь, что придется просить вас оставить свой автограф хотя бы на простой салфетке, если, конечно, вы посчитаете такое нормальным для себя и не будете возражать.

– Да нет, все в полном порядке, – прошептала Сибил, чуть ли не до слез растроганная таким приемом. – Как пожелаете, Эдит… Я уверена, что ничего такого в этом нет. И просто не знаю, как отблагодарить вас за ваше радушие и гостеприимство.

– Не стоит об этом. Алекс, мой мальчик, познакомься, – обратилась она к молодому мужчине, спешащему навстречу новой гостье. – Это Сибил Паркер, писательница, которая пишет романы о Древнем Египте. У тебя есть свои воспоминания о твоей недавней поездке в Египет, у меня же – впечатления от ее прекрасных развлекательных книг. Пусть это так и останется для нас, поскольку лично я не имею ни малейшего желания посетить Египет, который вовсе не похож на тот, который описан в романах этой волшебной рассказчицы.

«Сын Эдит молод и красив», – подумала Сибил, но заметила в его глазах грусть, которая лишь усилилась, когда Алекс взглянул на нее.

– Должен сказать, мисс Паркер, – прошептал он, – что ваше лицо кажется мне знакомым.

– Что ж, в этом нет ничего удивительного. Ведь она писательница, которую знает практически весь мир.

– Должен признаться, что не очень дружу с книгами. И уж определенно не интересуюсь беллетристикой. То, что имею обыкновение читать я, это довольно… сухое чтение. – Он говорил об этом так, будто осознал это только что и был искренне смущен таким открытием. – Вы впервые в Йоркшире?

– Я и в Англии, можно сказать, впервые. Потому что это мой первый визит сюда спустя много лет.

– Ах, вот оно что… Тогда, наверное, вы мне просто кого-то напоминаете.

Она чувствовала, что его слова и то, с каким чувством они были сказаны, могли быть первой подсказкой для получения ответов на вопросы, которые на самом деле привели ее сюда. Но нельзя же было начинать его расспрашивать прямо здесь, у парадного входа в дом.

Эдит бросила быстрый взгляд куда-то за спину Сибил – явный признак того, что прибыли следующие гости.

– Я очень благодарна вам за радушный прием, – слегка поклонившись, сказала Сибил. – Вы чрезвычайно любезны. Вы оба.

Снова последовали любезности и улыбки. А через минуту она уже неспешной походкой шла через большой холл в сторону залитой светом гостиной. Двери на террасу были открыты, и там, выстроившись в ряд, стояли официанты в смокингах, державшие наготове подносы с бокалами вина. Позади них на просторной зеленой лужайке между двумя высокими стенками из живой изгороди колыхалось целое море развлекающихся гостей.

– Бокал вина, мисс? – предложил ей один из официантов.

Но она ничего не ответила; ее мысли были заняты другим – она уже заметила его.

Мистер Рамзи. Красавец египтянин. Он стоял, внимательно слушая какого-то мужчину и утвердительно кивая головой. Все в его внешности – оливковая кожа, изящно очерченный подбородок, невероятной синевы глаза – переполняли ее такими мощными ощущениями, что у нее перехватило дыхание и она лишилась дара речи. Это был не тот нечеткий снимок из газетной вырезки, а мужчина из ее снов, живой, во плоти.

Сейчас, рассмотрев его с близкого расстояния, она вдруг поняла, что этот человек снился ей не только в последние годы, но и являлся к ней еще в одном сне, воспоминания о котором она пронесла через всю свою жизнь и который лег в основу ее ставшего знаменитым романа «Гнев Анубиса».

Это был тот самый человек, с которым она тогда бродила по улочкам какого-то непонятного древнего города. Теперь она была абсолютно в этом уверена! Только тогда, проснувшись, она никак не могла вспомнить его лицо и манеру поведения: он находился рядом с ней только в ее ощущениях. Этот человек принес ей простые одежды и настоял, чтобы она посмотрела на свое царство и свой народ глазами обыкновенных людей. И то, что он сейчас стоял перед ней, такой живой, энергичный, реальный, было для нее словно мазки акварели на карандашном эскизе, которые наполняли картину богатством красок и придавали ей живость.

То был не просто сон. Этот мужчина не был просто ее выдумкой.

И снова возникал тот же вопрос, заставлявший пошатнуться все ее представления о жизни: как ей мог сниться живой реальный человек, которого она прежде никогда не встречала?

Разве что… Может быть, она все-таки встречалась с ним – где-то, когда-то? Может, это был вовсе не сон, а воспоминание? Воспоминание о человеке по имени…

– Рамзес, – прошептала Сибил.

Его глаза выхватили ее из толпы.

В тот же миг чья-то рука крепко обхватила ее за талию. Очень неожиданно, очень плотно и даже фамильярно. Она едва не вскрикнула, но тут же почувствовала у себя на шее чье-то горячее дыхание. Пропитанное запахом крепкого алкоголя.

– Не двигайтесь, – прошипел мужчина с угрозой в голосе.

Он стоял у нее за спиной с видом давнего любовника, подкравшегося сзади, чтобы удивить свою подругу. С той лишь разницей, что в спину ей упиралось что-то колючее.

– То, что вы сейчас чувствуете, это нож, – сказал он. – Острый, как скальпель. Стоит вам пошевелиться, и лезвие войдет вам в позвоночник. Вы мгновенно перестанете контролировать свои ноги. И, скорее всего, больше никогда не сможете ходить.

Она попыталась что-то сказать, но от страха смогла издать только несколько слабых вздохов.

– Пойдемте со мной, – прошептал он. – И не устраивайте сцен. Мы с вами старинные друзья. Создадите мне проблемы, и я порежу вас, а сам ускользну отсюда прежде, чем кто-то успеет сообразить, что вы при смерти и истекаете кровью. Вперед.

Этот человек явно был душевнобольным. К тому же еще и пьяным. Но то, как уверенно он держал у ее спины нож, делало его очень убедительным. Поэтому она подчинилась. Он шел чуть позади ее; его грудь находилась в каком-то дюйме от ее спины, а его свободная рука приобнимала ее за плечи, так что создавалось впечатление их близких отношений.

Далеко они так уйти не могли. Это было слишком подозрительно, слишком странно. Однако он направил ее подальше от гостей, в пустые комнаты на первом этаже, мимо вереницы слуг и официантов, сновавших по лестнице, которая вела в цокольный этаж. С каждым шагом, с которым они удалялись от людей, от спокойной струнной музыки на улице, ее страх усиливался, а его напряженное состояние, наоборот, становилось все более расслабленным.

Положив свою ладонь ей на затылок, он направил ее по короткому коридору в пустую библиотеку.

– Кто вы такой? – наконец выдохнула она. – И что вам от меня нужно?

Одним движение он распахнул дверь в небольшую туалетную комнату и втолкнул ее внутрь. К тому моменту, когда дверь за ними захлопнулась, он быстро перебросил свой нож в другую руку и приставил его к ее горлу.

– А кто вы такая, Сибил Паркер? Кто вы на самом деле? И почему вы так стремитесь уничтожить мою царицу?

Это было мучительно.

Рамзеса преследовали видения, он начинал фантазировать о том, чего попросту не могло быть. Мысли о Клеопатре изводили его целый день. Конечно, не исключено, что она могла появиться здесь. Вот только зачем, было непонятно.

Но Самир и его люди проверяли все корабли, приходившие в английские порты. И до сих пор ее там не обнаружили.

Так что с этой стороны все как будто было спокойно и надежно.

И все же, несмотря ни на что, она не выходила у него из головы, как сейчас выражаются. Именно поэтому он мгновенно узнал эти глаза во взгляде бледной женщины с золотистыми волосами, которая появилась в дверях на террасе. Это были те самые глаза. У этой женщины были глаза Клеопатры. Ее глаза, но до обретения бессмертия. До того, как их цвет так разительно изменился. Карие глаза, большие и выразительные, которые светились умом и проницательностью. И еще эта манера держаться: идеально прямая спина, уверенная, царственная осанка.

А потом эта кареглазая женщина вдруг куда-то пропала.

Потерялась в водовороте гостей. Ее не было видно ни на террасе, ни на лестнице, ни на лужайке, раскинувшейся по обе стороны от него.

Очень грубо и невежливо игнорировать людей, с которыми говорил всего несколько секунд тому назад. Поэтому он как можно любезнее извинился перед ними и быстро ушел.

Куда же исчезла та женщина? Возможно, ее сходство с Клеопатрой было просто игрой его воспаленного воображения. Однако столь внезапное исчезновение? Это вызвало в нем подозрение.

Кто-то взял его за локоть. Рядом с ним стоял Алекс:

– Не отходите далеко, старина. Через несколько минут в вашу честь будет провозглашен тост. И не могли бы вы привести сюда Джулию?

– Да, разумеется, Алекс. Спасибо.

Да, он, конечно, приведет Джулию. Но сперва ему надо отыскать ту странным образом пропавшую женщину с глазами Клеопатры.

На нее вдруг накатила волна страха.

Но чего бояться в этом небольшом храме? Похож на уменьшенную копию Пантеона с галереей римских статуй в нишах и еще одной статуей на пъедестале в центре зала. Была ли это скульптура Цезаря, она сказать не могла. Воспоминания Клеопатры о его внешности у нее к этому времени уже полностью стерлись.

Так откуда же взялся этот леденящий душу страх? Это был не благоговейный трепет, не беспричинное беспокойство, а внезапный испуг, парализовавший все ее тело.

«Сибил Паркер. Этот страх исходит от Сибил Паркер, – вдруг подумала она. – Но вызывает ли она его у меня умышленно? Или это то, что в настоящий момент ощущает она сама?»

Попытка разобраться в этом прямо сейчас отнимала у нее много сил.

– Вы нездоровы, – заметила Джулия.

В этом утверждении не было злорадства – простая констатация факта.

– Но как могло случиться, что вы заболели? – спросила Джулия. – Ведь вам удалось полностью восстановиться даже после страшного пожара.

– Я оправилась после ожогов. А эта болезнь… она в моем сознании.

– Что бы вам ни требовалось для выздоровления, я дам это вам или попрошу дать Рамзеса. Но при одном условии.

– Неужели ты думаешь, что я стану торговаться с тобой? Я – царица, кормившая весь Рим, с тобой – аристократкой, слезами пробравшейся в объятия фараона?

– Хватит носиться со своей царственностью! Вам это больше не к лицу. Вы нуждаетесь в помощи. Именно это я вам и предлагаю – помочь.

– Ладно, но только после того, как ты, дорогая моя Джулия Стратфорд, расскажешь мне, что это за условие.

– Вы должны оставить в покое Алекса Саварелла. Навсегда. Вы должны держаться от него подальше.

– Оставить его в покое, – тихо повторила Клеопатра.

От этой просьбы ее внезапно охватила ярость. Та самая, которая закипела в ней при виде страха в глазах Джулии в Каире и такого же страха в глазах Тедди, когда она расставалась с ним в последний раз.

– То есть я должна оставить его в покое, чтобы он забыл меня и то время, которые мы с ним были вместе?

– Да, – шепотом подтвердила Джулия, – именно это я и хотела сказать.

– Значит, он часто вспоминает обо мне, верно? И этим причиняет тебе боль? Так ты до сих пор любишь его?

– Я никогда его не любила. По крайней мере, не любила так, как жена должна любить своего мужа.

– Понятно. Ты считаешь меня отравой для него, а его мысли обо мне – пороком.

– Он страдает, воспоминания о вашем безумии продолжают мучить его.

– Мое безумие?! – возмущенно воскликнула Клеопатра. – В моем безумии, как ты выразилась, виновато высокомерие твоего любовника! Так значит, вот как ты называешь то, что он сделал со мной? Сумасшествием, проистекающим из моей натуры, а не его виной? Тогда расскажи мне, дорогая моя Джулия, как случилось, что он предложил эликсир тебе? Умаслил ли он тебя перед этим дорогими маслами и благовониями? Может быть, торжественно вскрыл флакон в какой-то царственной спальне под тихую мелодию в исполнении искусных музыкантов? Объяснил ли он тебе силу эликсира и его побочные эффекты? Рассказал ли, что ты приобретешь, а что потеряешь? Там, в Каирском музее, мне он такой чести не оказал. Он просто превратил меня в монстра и бросил.

– Он предлагал вам его за две тысячи лет до этого. И тогда вы…

– И тогда я отказалась! Я отказалась, а он все же силой заставил меня принять его через две тысячи лет после моей смерти. Смерти, которую я выбрала для себя сама!

«Почему же плачет Джулия? – думала Клеопатра. – Может быть, она просто испугалась? Или в моих словах сквозила такая боль, что и она тоже ощутила ее как свою? Похоже, что она воспринимает вину Рамзеса как свою собственную».

– Он ведь говорил тебе про мое воскрешение, не так ли? – продолжала Клеопатра. – Он знал, что делает. И сейчас это мучит его, потому что он знал, что совершает ошибку.

– Он любил вас, – прошептала Джулия.

– Он предал меня дважды. В первый раз, когда распалась империя. А потом снова, в тот момент, когда вернул меня к жизни, которой я не хотела. Да уберегут боги тебя, его новую невесту, от той любви, которую он продемонстрировал ко мне.

– Я предлагаю вам то, что вам сейчас нужно, но я не могу стереть столетия, которые вас разделяют. И он тоже этого не может.

– То, что мне нужно… – пробормотала Клеопатра, обходя Джулию кругом.

Слова эти, казалось, шли отовсюду, сквозили во взглядах каждой статуи в этом сумрачном храме, представлявшем собой дань уважения империи, когда-то завоевавшей ее царство.

– Я хочу знать, – продолжала она, – кто увековечен в этих изваяниях, кто эти римляне? Даже если эти статуи, эти лица – просто карикатуры, в них должны быть хоть какие-то черты, которые я должна узнавать. Линию подбородка, прическу, доспехи… Тем не менее мои воспоминания о них тают. Тают все быстрее и быстрее, с каждым новым восходом солнца на небосводе. Цезарь… – Она повернулась к статуе в центре зала. – Это должно изображать Цезаря? Я не могу ответить на этот вопрос. Хотя это был человек, с которым я делила ложе, от которого родила сына, его лик потерян для меня. Его запах. Звук его голоса. Все потеряно. И еще мой сын. Мне говорили, что я родила от него сына, сына, который после моей смерти на короткое время даже стал фараоном. Тем не менее, когда я пытаюсь найти в памяти хоть какие-то воспоминания о нем, я проваливаюсь в бездонную темноту своего сознания. Его имя мне уже ничего не говорит. А что меня ждет дальше? Что еще будет у меня отобрано?

– Цезарион, – прошептала Джулия. – Его звали Цезарион.

– И ты рада этому, Джулия Стратфорд? Ты радуешься моему уничтожению?

– А вы до сих пор хотите свернуть мне шею только потому, что знаете, что это причинит боль Рамзесу?

– Я не для этого проделала весь этот длинный путь.

– Тогда знайте, что ваши страдания не радуют меня, Клеопатра. Как не обрадуют и его. Однако вы до сих пор так и не сказали мне, чего же вы хотите.

– Я хочу эликсир, – с горечью в голосе ответила она. Как она ненавидела себя за то отчаяние, которое слышалось в ее словах. – Пробуждая меня, он использовал его в недостаточном количестве. По всему моему телу зияли страшные дыры. Я видела собственные кости, и это сводило меня с ума. Сейчас такие же дыры появились в моем сознании, в моей памяти. И с каждым днем они только расширяются. Есть только одно средство, которое может это излечить. И оно находится у него. И это единственная причина, по которой мне захотелось вновь увидеться с ним. Или с тобой.

Джулия облегченно вздохнула.

Но как раз в этот момент Клеопатра почувствовала острую боль в области горла.

Она тут же коснулась рукой болезненного места, но крови на пальцах не было.

Джулия рванулась к ней.

Отшатнувшись, Клеопатра оперлась о пьедестал статуи.

– Не подходи, – воскликнула она.

С ее стороны было естественно интерпретировать это движение как нападение. Как попытку Джулии воспользоваться ее сиюминутной слабостью. Однако выражение лица Джулии говорило о другом. Там читалось беспокойство. И жалость. Однако это было почему-то еще менее утешительно для Клеопатры.

– Не подходи, – повторила она прерывистым свистящим шепотом. – Не приближайся ко мне.

– Вам же больно, – тихо возразила Джулия. – Вы говорили мне об утраченной памяти. Но про боль умолчали. Про боль, которую чувствуете и теперь. Вам трудно ходить. Вам даже трудно прямо стоять. Неужели это результат того, что творится с вашей психикой? Этого просто не может быть.

Клеопатра не ответила, потому что не могла говорить. Задуматься над вопросом Джулии означало вернуться к тем пугающим мыслям, которые преследовали ее во время всего путешествия сюда: что ее сознание больше ей не принадлежит. В нее вселился тот, кто пользуется ее нынешней слабостью. Но признать это сейчас значит показать свою уязвимость. А этого делать нельзя, пока в руках у нее не будет эликсира.

Она продолжала держаться за пьедестал; каждый вздох давался ей с большим трудом.

Но хуже боли был обуявший ее непонятный страх. Парализующая тело паника снова и снова поднималась в ней непрерывными волнами. Откуда же она взялась, эта безысходность?

– Клеопатра, – тихо позвала Джулия, протягивая к ней руку.

– Нет! – крикнула та. – Прошу тебя, не надо… не касайся меня. Оставайся на месте!

– Зачем вы мучаете ее? – прохрипел этот незнакомый мужчина. – И почему?

Сибил хотела покачать головой, но, если бы она только пошевелилась, могла бы умереть в этой маленькой туалетной комнатке, буквально в двух шагах от спокойно переговаривающихся аристократов и слуг. Что бы она сейчас ни говорила, это не успокоило бы этого человека.

Схватив ее за затылок, он второй рукой приставил нож к ее шее.

Может, она успеет закричать, позвать на помощь, пока он не перережет ей горло? Он сказал ей, что он доктор, когда заталкивал в эту комнатку. Значит, надежды на спасение нет – он-то уж точно знает, где и как нужно резать, чтобы вызвать мгновенную смерть человека.

– Почему вы с ней это делаете? Почему?

– Я не понимаю, о чем вы…

– Вы мучаете ее! Вы вселились в ее сознание. Как вы это делаете? Вы что, ведьма?

– Я… Вот оно что… Клеопатра. Вы говорите о женщине, которая называет себя Клеопатрой? Вы говорите, что это я вселилась в ее сознание? Но на самом деле это она…

– Вы отправили ей послание. Вы хотели узнать, где можете ее найти. И вот вы здесь. Вы преследуете ее. С какой целью?

– Мне нужна ее помощь. Я просто подумала, что мы с ней можем помочь друг другу. Однако я понятия не имела, что она тоже появится здесь. Я приехала, потому что… Ох, тут все так запутано. Невероятно запутано. Успокойтесь, пожалуйста. Если бы вы еще и…

– Если я сейчас просто прикончу вас, ее видения прекратятся, – прорычал он. – Она излечится от своих болей. Она излечится от вас.

В дверь резко постучали.

Это очень удивило их обоих, и она испугалась, что рука ненормального доктора может дрогнуть; а если нож перережет ей вену, то кровь, подгоняемая ее бешено колотившимся сердцем, ударит оттуда фонтаном.

– Зайдите попозже, пожалуйста, – сказал доктор с леденящим душу спокойствием в голосе.

Наступила тишина.

О, как же ей хотелось закричать! Отчаянно хотелось. Кто бы там ни был, но он сейчас уйдет, и ей было мучительно больно понимать это. А ведь спасение было так близко. Но сейчас кончик носа сумасшедшего доктора вновь был в считаных дюймах от ее лица, а рука его продолжала твердо сжимать нож.

– А теперь, – медленно проговорил он, – назовите мне хоть одну причину, по которой я не должен…

Внезапно кто-то с силой рванул на себя дверь и выбил ее. Поворотная ручка отлетела и с громким стуком упала на пол у ее ног. Крошечную туалетную комнату залил солнечный свет.

На пороге стоял мистер Рамзи. Сорвав дверь с петель, он бережно и аккуратно прислонил ее к стене, словно дорогое произведение искусства. Затем он схватил сумасшедшего доктора за шиворот и одной рукой легко выволок его в коридор.

Она испытала огромное облегчение, но ноги уже не слушались ее и колени подогнулись. Оказалось, что в вертикальном положении она держалась только благодаря хватке безумного доктора.

Падая, она затылком ударилась о туалетный столик. Резкая боль пронзила все ее тело, после чего Сибил провалилась в кромешную тьму.

– Клеопатра, прошу вас. Возьмите меня за руку.

Но та продолжала стоять, выставив вперед руку предостерегающим жестом, означавшим «не приближайтесь».

Колени царицы подгибались, прищуренные глаза превратились в узкие щели. Казалось, она теряет ориентацию и изо всех сил старается совладать со своим состоянием и взять себя в руки.

Но Джулия чувствовала и еще что-то необычное, чего она никак не могла определить. Людей, чье невидимое присутствие она ощущала, было много, причем ее обострившиеся чувства подсказывали, что все они почему-то находятся внизу, под каменными плитами пола. И люди эти, похоже, пришли в движение от поднявшегося в храме шума.

Клеопатра вдруг выпрямилась. Но в тот же миг ее тело резко наклонилось вперед, как будто кто-то с невероятной силой толкнул ее сзади. Она полетела вперед, выставив руки, как слепая, и ухватилась за поднятую руку статуи, чтобы не упасть.

Вначале Джулия подумала, что это Клеопатра своей нечеловеческой силой согнула руку статуи вниз, как рычаг. Но тут раздался громкий зловещий скрежет, шедший, казалось, со всех сторон. Пол под ногами Джулии начал двигаться, и она инстинктивно попятилась. Каменная плита, на которой она стояла всего секунду назад, круто сдвинулась в сторону.

Разобраться в происходящем было невозможно, все случилось слишком быстро. Клеопатра тоже не могла ничего понять. Возможно, сейчас она даже не могла отделить видения своего больного сознания от реальных изменений ситуации вокруг себя.

Внезапно она резко выпрямилась.

– Стойте! – крикнула Джулия. – Стойте, Клеопатра!

Но слышит ли она ее?

Выяснить это так и не удалось, поскольку в следующее мгновение Клеопатра сделала шаг вперед и скрылась в темном отверстии люка, открывшегося в полу посередине зала.

Она летела вниз, цепляясь за грязные стены вокруг себя, в любой момент ожидая удара в конце падения. Но стены были слишком гладкими и неприступными, чтобы можно было за них удержаться.

Падение, казалось, будет длиться вечно, но в конце концов она все же свалилась на какую-то металлическую поверхность. Боли она не почувствовала, но пребывала в каком-то полубессознательном состоянии. Затем прямо у нее над головой раздался какой-то скрип и скрежет металла. И тьма стала абсолютно непроницаемой, как будто сверху закрыли крышку.

Она извивалась и молотила вокруг кулаками изо всех своих сил – бесполезно. Это был гроб! Ловушка! Ее захлопнули в гробу! И кто-то удерживал его крышку с силой, не уступавшей ее собственной.

Слышал ли еще кто-нибудь ее отчаянные крики? Или они оглушали только ее саму? Она была поймана, загнана в ограниченное пространство, она не могла пошевелиться.

И тут – новое движение.

Этот саркофаг – а что еще это могло быть? – куда-то несли, и он покачивался в такт шагам переносивших его людей. Ее крики здесь, глубоко под землей, уносились вместе с ним, и она боялась, что их никто не слышит, кроме тех, кто только что ее похитил.

Рамзес не ожидал от этого человека такого сопротивления. Тот наносил бешеные удары кулаками и в отчаянии пытался даже царапаться.

Кто он? Откуда в тем столько ярости? Он был не в себе, и от него сильно пахло спиртным. Это обстоятельство заставляло Рамзеса особенно тщательно рассчитывать свою силу. Если он будет недостаточно осторожен, то может случайно переломать ему кости или размозжить череп. А он этого вовсе не хотел. Но если этот тип не прекратит так отчаянно драться…

Цель его состояла в том, чтобы прижать негодяя к стене, показав ему свою силу. В этом случае у этого агрессивного пьяного не будет иного выбора, кроме как отвечать на его вопросы.

Однако человек этот неожиданно вырвался из его рук и, громко топая, бросился наутек, изрядно при этом раскачиваясь.

В конце коридора его кто-то ожидал.

Это была высокая и стройная женщина с очень темной кожей, как у нубийки. На ней был золотистый тюрбан и такого же цвета свободное платье, дополнявшееся шалью из желтой парчи, расшитой золотом, которая благодаря игре красок издалека выглядела как доспехи. Ее длинная шея была открыта и, несмотря на ожерелье из золотых пластинок с неровными острыми краями, этот участок голой кожи, казалось, делал ее очень уязвимой перед несущимся к ней сумасшедшим. Но она продолжала с непоколебимой уверенностью оставаться на месте.

Уступит ли она, уйдет ли с его дороги?

Но она даже не шелохнулась.

Вместо этого, в тот самый момент, когда пьяный глупец, похоже, уже приготовился сбить ее с ног, она быстро протянула руку и схватила его сзади за шею. От мощной хватки ее пальцев он замер.

И тут Рамзес увидел ее глаза, которые были похожи на сапфиры. Они были такими же синими, как у него самого.

– Отпусти меня! – прорычал безумец. – Ах ты, черная…

Коротким движением она ударила его головой о стену.

На штукатурке осталась вмятина.

Он безжизненно рухнул на пол.

Из-за спины ее возникли двое высоких мужчин – оба чернокожие, оба синеглазые, оба одетые в безупречные вечерние костюмы.

– Уберите его, – скомандовала она. – И перевяжите, если потребуется.

Мужчины молча подняли тело потерявшего сознание пьяного и спокойно унесли его, словно это был свернутый в рулон ковер. Они вежливо кивнули Рамзесу, проходя мимо него. Они направились в сторону, противоположную главному залу, подальше от шума праздника и оживленного гомона гостей.

Теперь он остался в коридоре наедине с этой загадочной женщиной, появившейся, казалось, из ниоткуда; сейчас она шла ему навстречу с теплой сдержанной улыбкой на лице, как будто только что случившийся здесь инцидент был лишь досадным недоразумением, причинившим лишнее беспокойство.

– Кто вы? – спросил он.

– Отыщите свою невесту. Они сейчас готовят шампанское для тоста в вашу честь. Не пейте. Не пейте вы оба. Вы поняли меня? Вы не должны пить шампанское. А я пока позабочусь об этой даме.

Он совсем забыл про эту женщину с золотистыми волосами и глазами Клеопатры, чье внезапное появление здесь вовлекло его в этот полнейший сумбур.

Та лежала без сознания на полу маленькой туалетной комнаты.

– Идите же, Рамзес Великий, – сказала темнокожая женщина с ярко-синими глазами.

– Кто вы и что вы сделали? – снова спросил он.

– Пострадают только те, кто пришел сюда, чтобы причинить вам вред. При условии, конечно, что вы с мисс Стратфорд не будете пить шампанское. Делайте, что вам говорят. Найдите свою невесту. Немедленно.

Словно не сомневаясь в том, что он выполнит ее распоряжение, она опустилась на колени рядом со спящей красавицей, лежащей на полу туалетной комнаты. Она сняла с плеч свою прекрасную шаль и прикрыла ею тело золотоволосой женщины, а затем без видимых усилий подняла его на руки. Эта властная чернокожая явно была бессмертной, на этот счет у него не было ни малейших сомнений. Но ее слова…

«Шампанское. Не пейте шампанское…»

И он бросился бежать.

Джулия со всех ног бежала за помощью.

На каменной террасе она заметила Рамзеса. Не ее ли он ищет?

Конечно!

Когда он увидел ее, бегущую по зеленому полю по другую сторону живой изгороди, он тут же бросился вниз по ступенькам лестницы, чудом избежав столкновения с официантами, которые раздавали гостям высокие бокалы с пенящимся шампанским.

Добежав до него, Джулия кинулась ему на грудь, но не столько в поисках утешения, сколько, чтобы шепотом спешно сообщить ему все, что только что видела. Хотя от места проведения праздника их сейчас отделяла высокая живая изгородь, они все же находились достаточно близко от гостей и кто-то мог подслушать ее взволнованную испуганную речь.

– Она здесь, – переводя дыхание, сразу прошептала Джулия на ухо Рамзесу. – Клеопатра. Я отвела ее в римский храм, чтобы не подпустить к Алексу. Она нездорова. Какой-то недуг донимает ее. Она считает, что вылечить ее может только дополнительная порция эликсира. Она пыталась мне это объяснить, но в пантеоне была устроена западня. Представь себе, Рамзес, пол на моих глазах разошелся, в нем открылся люк и поглотил Клеопатру. А еще я слышала какое-то странное движение в туннеле под землей. Кто-то похитил ее, Рамзес.

– Мы должны немедленно прекратить наше торжество, – сказал Рамзес. – Причем должны сделать это так, чтобы не вызвать паники.

– Что здесь происходит, Рамзес? – испуганно спросила Джулия.

В голове ее мелькнула неясная мысль; она вдруг вспомнила недавний эпизод. Странную хрупкую даму, Женеву Уорт, и ее мужа, Каллума, которые просили ее стать их гидом, но не просто по территории всего поместья; они хотели, чтобы она отвела их в тот самый храм, из которого только что похитили Клеопатру.

– Джулия, пойдем со мной. Я все объясню, как только мы…

– Так вот вы где! – весело воскликнул Алекс Саварелл, появляясь из-за живой изгороди с ликующим видом подвыпившего, но счастливого хозяина, и бодро направился в их сторону.

– Ни в коем случае не пей, – быстро прошептал ей на ухо Рамзес. – Не пей шампанского. Только делай вид, что пьешь. Ни одна капля не должна коснуться твоих губ. Кивни мне, если поняла все, что я сказал.

Она кивнула, неожиданно сообразив: то странное событие, которое произошло с Клеопатрой, было еще далеко не последней загадкой, причем Рамзес обо всем этом знает. Поэтому у нее не было другого выбора, кроме как довериться ему и выполнять его распоряжения.

Алекс, идя чуть позади них, направлял их в сторону лужайки.

– Мы повсюду искали вас обоих, – сообщил он, так старательно выговаривая слова, что было понятно, что он уже изрядно выпил. – Я готовил этот тост несколько недель. И если я не произнесу его прямо сейчас, со мной определенно случится нервный срыв, и тогда уже все вино Йоркшира не сможет мне помочь.

Через несколько секунд Алекс подвел их к лестнице, ведущей на террасу.

Собравшаяся толпа обернулась в их сторону. В первых рядах стояли Женева Уорт и ее муж Каллум. Теперь Джулия уже почти не сомневалась, что они каким-то образом связаны с тем происшествием, свидетельницей которого она стала в храме. Как иначе можно было объяснить их настойчивую просьбу проводить их в то уединенное место? Сейчас выражения их лиц было невозможно разобрать из-за солнцезащитных очков, которые они оба носили. Но они явно неотрывно смотрели на нее. Заметили ли они, что ее платье слегка испачкано пылью из храма?

Когда Алекс заговорил, звуки его мягкого голоса разнеслись по всей притихшей лужайке, подхваченные легким ветерком, шелестевшим листвой деревьев у них над головами.

Это был очень торжественный тост, полный изящных и вежливых выражений и оборотов, призванных подчеркнуть, что он сам и вся его семья чрезвычайно тронуты тем, что столько уважаемых людей оказали им честь своим присутствием, чтобы приветствовать эту достойную друг друга пару – мисс Стратфорд и мистера Рамзи. Джулия была занята своими мыслями и почти не слушала Алекса, поэтому завершающая фраза тоста практически застала ее врасплох.

– А теперь, – объявил Алекс, – я попросил бы вас поднять свои бокалы в честь мистера Реджиналда Рамзи и его будущей жены, мисс Джулии Стратфорд.

Все гости дружно последовали его призыву.

Как и предупредил ее Рамзес, она только сделала вид, что пригубила свое вино. Но что это должно было означать?

Она переводила взгляд с одного бокала на другой, пытаясь разглядеть в шампанском какое-то подозрительное помутнение, какие-то хлопья или хоть что-то странное. Но повсюду видела лишь искрящуюся пузырьками прозрачную жидкость.

Кто-то вяло зааплодировал, послышался деликатный смех и лестные замечания по поводу прекрасного шампанского.

Женева Уорт промокнула салфеткой уголки рта и вдруг ошеломленно застыла на месте. На каменной террасе за спиной Джулии она явно увидела нечто такое, что в буквальном смысле парализовало ее.

Женщина растерянно сняла темные очки, и Джулия поняла, что за ними прячутся такие же синие глаза, как у нее самой. Женева быстро схватила мужа за руку, после чего он тоже уставился куда-то вдаль мимо Джулии.

Теперь и он снял очки – глаза его были такого же поразительного синего цвета.

Джулия быстро обернулась, чтобы понять, что же привлекло столь пристальное их внимание.

Через открытые двери дома на террасу медленно выходила одна из самых красивых женщин, каких ей доводилось видеть. На ней был тюрбан из золотой парчи, ослепительно сиявший на солнце; проходя по пустой террасе, она медленно и величественно высоко подняла голову, и те собравшиеся на западной лужайке, кто заметил ее появление, наконец получили возможность хорошенько рассмотреть ее прекрасные черты. Кожа цвета черного дерева, синие глаза бессмертной, царственный взгляд, которым она взирала на толпу, холодный и неподвижный, как у сфинкса.

Ее появление заметили многие, но они тактично старались не таращиться на нее. Однако это не относилось к Женеве и Каллуму. Или к громадному бородачу, которого Джулия видела с ними чуть ранее. Или еще к нескольким другим гостям, у которых появление этой незнакомки вызвало такой неприкрытый ужас, что они застыли с открытыми ртами и дрожащими руками. До этого момента все эти испуганные гости были в темных очках, но дружно сняли их при виде незнакомки. У всех них были синие глаза бессмертных.

Рамзес, казалось, был не настолько удивлен появлением этой дамы, как Джулия, но теперь и он внимательно смотрел на незнакомку, словно осознав важность ее неожиданного появления.

Большинство гостей быстро вернулись к продолжению светской беседы.

Но Джулия чувствовала, как в ее теле нервно напряглась каждая мышца.

Сначала Рамзес сказал ей не пить шампанского, а только сделать вид, что она пьет. И вот теперь это…

В нескольких шагах за спиной у Джулии послышался глухой удар. Это Женева, выронив свой бокал на траву, теперь с ужасом смотрела на него, точно это была змея, приготовившаяся ужалить ее.

– Царица, – едва слышно прошептал Каллум Уорт.

Женева упала на колени. Цвет ее глаз стремительно менялся: из пронзительно-синих они сначала стали огненно-красными, а затем на их месте как будто образовались пустые темные дыры.

Каллум Уорт потянулся к плечу жены, но тут рука его прямо на глазах начала усыхать, словно кровь и вообще вся влага до последней капли в один скоротечный миг покинули его тело.

Руки Женевы выглядели так же, но она все же успела потянуться ими к Рамзесу и Джулии, несмотря на то что нижняя челюсть на ее лице уже отпала, превратившись в легкий прах, тут же подхваченный ветерком.

А затем со всех сторон раздались пронзительные и жуткие истерические крики.

Потому что эти превращения теперь происходили со всеми напуганными бессмертными, снявшими темные очки при виде этой блистательной женщины, которая гордо и величаво стояла на пустой террасе и взирала на них, как царица во время обращения к своим подданным. Вот только послание ее было безмолвным, догадалась Джулия, хотя и обладало недюжинной разрушительной силой, действующей мгновенно.

Бессмертные начали усыхать и рассыпаться, и на лужайке среди гостей начался хаос и возникла паника, вызванная жуткими картинами: отваливавшаяся и похожая на скелет рука тянется в никуда, чей-то усыхающий на глазах торс обрушивается на пару внезапно рассыпавшихся ног, превращаясь разом в клубящееся облачко пепла.

Приглашенные ринулись врассыпную, переворачивая столы и опрокидывая на ходу стулья.

В этот момент чья-то рука коснулась сзади ее платья, и от неожиданности Джулия вскрикнула.

Это была та статная чернокожая женщина, которая, в чем Джулия была уже абсолютно уверена, и устроила все это представление.

– Пойдемте со мной, – спокойно сказала она. – Вы оба.

Взяв также и Рамзеса, она повела их обоих вверх по ступенькам террасы сквозь весь этот царящий вокруг неимоверный переполох.

– Кто вы такая? – требовательным тоном спросил Рамзес, стараясь спрятать свое напряжение за раздраженной интонацией.

– Я твоя царица, – ответила дама.

– Я не подчиняюсь ни одной царице.

– Возможно, что и так, – ответила она. – Но царица у тебя все еще есть.

В доме официанты, увидев их, бросились через холл врассыпную.

Темнокожая женщина провела их через пустые комнаты к боковой двери, ведущей на террасу, намного меньшую, чем западная. Спустившись к ней, они торопливо прошли через тенистый ухоженный сад к открытым широким воротам, откуда начиналась проселочная подъездная дорога для обслуживающего персонала поместья.

За воротами они увидели два сияющих автомобиля, рядом с которыми стояло двое высоких темнокожих мужчин, оба в бежевых костюмах и галстуках. Это были машины ландоле марки «Юник», внутри которых имелась пара сидений, расположенных лицом друг к другу.

– Мы не можем просто так взять и уехать! – вскликнула Джулия.

– Почему же? – удивилась женщина. – Все остальные так и сделали.

– Но Самир, и Алекс, и…

– То, что произошло, не нанесло вреда ни одному из смертных.

– Мы не можем бросить своих смертных друзей в такой неразберихе, – сказал Рамзес.

– Это будет им уроком! – ответила женщина, резко обернувшись к нему. Глаза ее зло блеснули. – Я уничтожила тех, кто пришел похитить твою невесту, и таким образом передала предупреждение тому, кто послал сюда этих своих лакеев. Мое предупреждение таково: я пробудилась, я хожу по земле, мне известны его дьявольские намерения. Мои действия должны заслуживать твоей благодарности, Рамзес Великий, а не твоего осуждения.

Кем бы ни была эта самопровозглашенная царица, было похоже, что их реакция на ее шокирующее заявление вызвала у нее спокойное удовлетворение. Его прежний титул она произнесла довольно небрежным тоном, словно подчеркивая, что это ее не пугает и не смущает.

– Нам есть о чем поговорить, – продолжала она уже более спокойным тоном. – И такая возможность нам представится, как только мы отъедем достаточно далеко от этого места.

Сказав это, она двинулась к передней машине.

Высокий слуга, стоявший у дальней машины, открыл для них заднюю дверцу.

– Этого недостаточно, – твердым голосом возразил Рамзес.

– Чего недостаточно? – не поняла дама.

– Этих объяснений недостаточно, чтобы мы не чувствовали себя вашими пленниками. Пленниками под угрозой яда, которым вы отравили тех несчастных.

– Если бы я хотела отравить вас, то сделала бы это уже давно.

«Хороший аргумент», – подумала про себя Джулия, у которой появились опасения, что гордость Рамзеса может помешать этой таинственной женщине рассказать им то, что она намеревалась.

Они стояли и пристально смотрели друг другу в глаза, Рамзес и новоявленная царица. И каждый, казалось, оценивал силу и решимость соперника. Двое схлестнувшихся монархов. «Не стоит ли мне вмешаться, – подумала Джулия, – чтобы предотвратить открытую войну между ними?»

– Ты ничего не понимаешь, тебе ничего не известно о силах, желающих вам зла, – наконец сказала царица. – До сегодняшнего дня ты о них вообще ничего не знал. Не допусти ошибки, я на твоей стороне.

Она выдержала его тяжелый взгляд.

– Я Бектатен, – продолжала она, – царица Шактану, государства, погибшего еще до возникновения вашего Египта.

Другой темнокожий слуга открыл заднюю дверцу переднего автомобиля, и она шагнула внутрь. В этот момент Джулия заметила, что на одном из сидений внутри лежала красивая женщина с золотистыми волосами, укутанная в какое-то покрывало или шаль.

Было не похоже, что она спала. Скорее всего, она была без сознания.

Бектатен. Шактану. Джулия видела, что Рамзес смущен: он стоял, глядя куда-то вдаль, озадаченный водоворотом кружившихся в его голове вопросов.

– Пойдем, Рамзес, – окликнула его Джулия, подталкивая к машине. – Пойдем. Выбора у нас нет.

Та женщина с золотистыми волосами, которая своей манерой держаться очень напоминала Джулии Клеопатру, еще не пришла в себя, и Джулия вызвалась помочь уложить ее в постель.

Рамзес с сомнением и тревогой следил за тем, как высокий мужчина по имени Актаму нес женщину с глазами Клеопатры на руках через раскачивающийся канатный мостик. А что, если эта несчастная смертная внезапно очнется? Что, если, увидев под собой провал с яростно бьющим внизу прибоем, она закричит от страха? От неожиданности Актаму может просто случайно уронить ее в пропасть!

В своей долгой жизни он не мог припомнить второго такого случая, чтобы он вот так молча стоял, беспомощно наблюдая за действиями другого бессмертного мужчины, которого он никак не мог контролировать.

Никогда с ним ничего подобного не было. Сейчас они все уже находились в полной безопасности в этом громадном замке, с его вздымающимися ввысь стенами, гладкими полами из полированных каменных плит, с живописными гобеленами и большим камином с бушующим в нем пламенем.

Обстановка главного зала была новой и достаточно богатой. На полу лежали громадные персидские ковры приглушенных тонов, выгодно оттеняющих и подчеркивающих пурпур и золото на гобеленах и обоях. Стулья были расставлены вокруг массивного карточного стола, который своими резными ножками и толстой ворсистой обивкой чем-то напоминал старинный трон. Над их головами в железные канделябры под старину были установлены электрические лампы в форме свечей, горевшие ровным немигающим светом. Это был замок в нормандском стиле. Арки окон и дверные проемы были изящно закруглены сверху, и это нравилось Рамзесу намного больше, чем суровая угловатость готики – архитектурного стиля, который по-прежнему продолжал господствовать в этой стране.

Второй слуга по имени Энамон зажег в некоторых коридорах факелы. Выходит, в этом замке были еще уголки без электричества.

Сейчас они остались наедине с царицей Бектатен, на голове которой красовался блестящий тюрбан, напоминавший корону. В ее походке, в том, как плавно и грациозно она передвигалась по просторному залу, в манере поведения, свойственной человеку, пришедшему в этот мир задолго до него самого, Рамзес угадывал и ее весьма почтенный возраст, и неистощимый запас самообладания.

Она молча изучала его, но в этом взгляде он не заметил ни подозрительности, ни презрения.

– Ты, Рамзес Проклятый, результат моей большой ошибки и неосмотрительности, – наконец произнесла она. – Ты хотя бы осознаешь это?

– Что это значит?

– Я в свое время не разглядела тебя. Не заметила участия руки бессмертного в долгой истории процветания Египта.

– Далеко не каждый правитель пользовался моими услугами. И только с одним из этих людей я поделился своей историей.

– И кто же это, интересно? – спросила Бектатен, приближаясь к нему.

Чувствовать присутствие рядом человека, который мог действовать по отношению к нему с позиции силы, человека, превосходящего его опытом, мудростью, знанием жизни, было для него ощущением незнакомым и даже ошеломляющим. Действительно, это ведь она создала эликсир бессмертия; это может быть только она, больше некому. В ее облике он чувствовал спокойную властную мощь прожитых ею тысячелетий.

Как бы отреагировала эта царица, если бы он рассказал ей, как поступил с Клеопатрой? Посчитала бы она его поступок вопиющим преступлением? И считает ли она себя вправе быть арбитром и верховным судьей в отношении законов для бессмертных?

– Всему свое время, Бектатен, царица Шактану, – сказал Рамзес вслух. – Я могу рассказать вам все, что вы хотите узнать, но в свое время.

«А ведь она в любой момент может уничтожить тебя своим ядом; тем самым, которым на твоих глазах уничтожила всех тех бессмертных на приеме», – сказал он себе.

Он сделал глубокий вдох и постарался убрать со своего лица малейшие проявления страха.

Бектатен слегка нахмурилась. На ее лице появилось выражение некоторого разочарования, но не злости.

В этот момент вернулась Джулия. И сразу заняла свое место рядом с Рамзесом, словно готовясь физически защищать его. Такая самоотверженность была жестом любящего человека, и при других обстоятельствах он обязательно заключил бы ее в свои объятия, чтобы показать, как ценит это.

– Тот человек, – сказал Рамзес, – тот пьяный, который атаковал вас, где он сейчас?

Бектатен подошла к открытому окну и, остановившись, устремила взгляд в сторону неспокойного моря:

– Ты его знаешь?

– Думаю, да, – ответил он. – Полагаю, что это доктор по имени Теодор Дрейклифф.

– Доктор, – прошептала она. Слово это определенно было ей знакомо, но произнесла она его очень осторожно и бережно, словно находя его чем-то экзотическим. – Откуда вы знаете его?

Не дождавшись ответа ни от Рамзеса, ни от Джулии, она обернулась и смерила их долгим спокойным взглядом.

– Ясно, – наконец сказала она. – Значит, между нами еще только предстоит установить доверительные отношения.

– Но разве не для этого мы и прибыли сюда? – заметил Рамзес. – Чтобы обрести доверие друг к другу?

– Что ж, тогда приступим, – сказала Бектатен. – Я убила этого человека. Ты видел, как я его ударила, и он после этого не выжил. Я не хотела подобным образом обрывать его жизнь. Подозреваю, что и в твои намерения это тоже не входило, поскольку ты наносил ему удары очень расчетливо и аккуратно. Я не ошиблась?

– Не ошиблись, – ответил Рамзес. – Я просто хотел помешать ему причинить вред той женщине…

– Сибил Паркер, – шепотом уточнила Джулия.

– Тебе известно, как ее зовут? – удивился Рамзес.

– Она американка, писательница, – пояснила Джулия. – Пишет популярные романы. – Джулия настороженно взглянула на Бектатен. – Мой отец считал ее очень умной и сберег статью о ней, напечатанную в «Дейли Геральд». Эта вырезка до сих пор хранится в его кабинете.

Джулия снова с тревогой посмотрела на царицу.

В зале опять надолго повисла напряженная тишина, нарушаемая лишь шумом волн, бьющихся о скалы внизу.

– Все это нам не на пользу, – в конце концов прервала молчание Бектатен. – Я имею в виду нашу подозрительность и утаивание друг от друга наших историй.

– Согласен, – сказал Рамзес. – Может быть, вы и в этом вопросе возьмете на себя роль лидера, как это уже имело место во многом из того, что происходило сегодня?

– Рамзес, прошу тебя, – предостерегающим тоном шепнула Джулия.

– А ты ведь боишься меня, Джулия Стратфорд, – заметила Бектатен.

– Я боюсь вашего яда, – тихо ответила Джулия.

– В мои намерения не входило наполнить твое сердце этим страхом, – вздохнула она. – Сегодня, Джулия Стратфорд, я сорвала злодейский план, целью которого было бросить тебя в яму со специально обученными бойцовыми псами, которым дали упрощенную версию эликсира. Этих собак специально морили голодом, так что они бросались бы на тебя снова и снова с ненасытной жадностью и немыслимой яростью.

В висках Рамзеса бешено запульсировала кровь. Кто мог сделать такое с его возлюбленной Джулией? Он почувствовал, как от накатившей ярости все тело его содрогнулось.

– Но за что? – невинным тоном спросила Джулия. – Что такого я могла сделать, чтобы нажить себе таких врагов?

– Все это замышлялось, чтобы заставить твоего возлюбленного фараона раскрыть формулу чистого эликсира, того самого, который сделал нас такими, как мы есть и какими будем теперь всегда.

– Кто придумал такой чудовищный план? – не выдержал Рамзес, который уже не мог молчать. – Кто эти люди, завладевшие приготовленным по искаженному рецепту эликсиром?

– Пойдемте, – тихо сказала Бектатен. – Пойдемте ко мне в башню. В мою библиотеку. И позволь мне снова взять на себя роль лидера, как ты изволил выразиться.

Она одновременно была и преследователем, и преследуемой.

Лабиринт, через который она бежала, время от времени заливало потоком яркого солнечного света, падавшего почему-то под странными углами. Она гналась за женщиной с иссиня-черными волосами из ее снов, которая плавно неслась по коридорам, огибая углы поворотов.

А затем она сама стала той черноволосой женщиной.

Она больше уже не была Сибил.

Потому что Сибил гналась за ней.

Это превращение, это непрерывное соревнование между бегством и погоней происходило снова и снова, как по синусоиде. Причем все это ощущалось намного более живо, чем сон, и гораздо более походило на действительность, чем те мимолетные видения, которые посещали ее с начала этого путешествия.

А сейчас ее звал какой-то ребенок.

Голос она не узнавала и даже не могла сказать, мальчик это был или девочка. «Митера, митера, митера», – взывал детский голосок, звучавший как бы издалека, но очень настойчиво, эхом отзываясь в странных бесконечных переходах и туннелях лабиринта. Над головой периодически проглядывало синее небо.

Значит, она была неглубоко под землей. И находилась в городе.

«Александрия», – вдруг произнес чей-то женский голос.

Внезапно Сибил оказалась на самом краю узкого канала между высокими стенами из песчаника. Берега его были вымощены камнем. Сверху струился яркий солнечный свет, окрашивая рябь на воде золотом. А прямо перед ней на другой стороне канала на расстоянии чуть ли не вытянутой руки стояла та самая черноволосая женщина, которую она до этого видела лишь мельком. Сейчас ее можно было рассмотреть очень четко. На ней было современное платье, темно-синее с блестками, и взирала она на Сибил с не меньшим удивлением, чем Сибил смотрела на нее.

«Так это ты вселилась в меня?» – спросила черноволосая, и ее голос в голове Сибил сопровождался странным эхом. Губы женщины при этом не двигались, но было заметно, что каждое слово причиняет ей боль, которая отразилась и в выражении ее лица, и в пронзительно-синих глазах.

Это была она. Это должна была быть она, та самая женщина, что называла себя Клеопатрой. И вот теперь они впервые оказались с ней один на один, но в каких-то непонятных условиях, которые не были ни сном, ни галлюцинацией. Была ли это на самом деле Александрия или же какое-то смутное, лишенное деталей воспоминание о чудесном городе, который прежде казался вечным и нерушимым?

«Нет, я не вселялась в вас. И я бы никогда не причинила вам вреда».

«Тогда оставь меня. Уйди из моего сознания».

«Я не могу. Потому что вы точно так же вошли в мое сознание, как я – в ваше».

И снова этот голос. Зовущий голос. Жгучая брюнетка обернулась и взглянула через плечо. Однако Сибил чудилось, что голос этот доносится как раз из-за ее спины. «Митера, митера, митера». Это было греческое слово, означавшее «мать». «Мама, – звал детский голосок вновь и вновь. – Мама, мама…»

«Где ты прячешь моего сына? Где ты прячешь мои воспоминания о нем?»

«Я вас не понимаю. Я хотела найти вас. От вас я ничего не прячу».

Клеопатра вздрогнула, как будто удивившись этим словам.

Вдруг ее внимание привлекло что-то на покрытой рябью поверхности воды, и у нее вырвался крик ужаса.

Опустив глаза на зеркальную воду, Сибил увидела там не свое отражение, а отражение Клеопатры.

Сибил вздрогнула и наконец очнулась. Со стула, стоявшего рядом с ее кроватью, поднялся высокий красивый чернокожий мужчина, в котором чувствовалась некая элегантность. Изящным предупредительным жестом он выставил вперед руку, словно пресекая ее возможное желание вскочить с постели.

Но с этим она как раз не торопилась. Ей было очень уютно в роскошной кровати, на которой она лежала. Белоснежные простыни нежно ласкали кожу ее обнаженных ног, голова покоилась на мягких подушках. Все это было необычайно приятно и действовало на нее успокаивающе, так что у нее не было ни малейшего желания вставать. Пока что не было, по крайней мере.

Однако, сообразив, что кто-то раздел ее до нижнего белья, она напряглась. С нее даже сняли корсет, причем так, что она этого не почувствовала. Неужели все это сделал этот привлекательный мужчина?

Смутившись от этой мысли, она не решилась первой нарушить тягостное молчание.

– В постель вас укладывала женщина, – пояснил мужчина низким бархатным голосом. Он был очень привлекательным, с круглым моложавым лицом. – Это была женщина, уверяю вас. Ваша честь задета не была.

В ответ на это ей оставалось только кивнуть.

И тут она вспомнила свой последний сон. Странное видение Александрии. Ее отражение в воде, сменившееся отражением другой женщины.

Но сон прошел, и теперь она находилась в этой спальне с высокими каменными стенами и металлическим канделябром, в котором горело множество свечей. Нет, это были не свечи, а электрические лампочки в виде свечей. И это обстоятельство почему-то успокоило ее, поскольку оставляло связь с современным миром даже среди суровых каменных стен этой комнаты, где в камине жарко пылал огонь, а снаружи доносился суровый грохот бьющихся о скалы волн.

Выходит, ее привезли на продуваемое всеми ветрами морское побережье.

Насколько это далеко от Йоркшира?

Чтобы пытаться угадать это, она недостаточно хорошо представляла себе карту Англии. Однако здесь было тепло, о ней позаботились, и мужчина этот не проявлял никаких признаков агрессии или злых намерений. И все это вместе ее умиротворяло.

– Какой-то человек, – наконец сказала она, – какой-то человек пытался меня убить.

– Здесь вы в безопасности. А тот человек… вы больше можете о нем не думать. Из-за своего собственного безрассудного поведения он умер сам. И больше никогда не сможет причинить вам вреда.

Из стоявшего на прикроватном столике хрустального графина он налил ей стакан воды и жестом пригласил выпить. Конечно, там мог быть яд. Конечно, этот мужчина мог быть похитителем, гораздо более опасным, чем тот пьяный ненормальный, который напал на нее во время праздника. Но ее не держали под замком, не связывали, а человек этот с виду был добрым. Очень добрым и деликатным, и от него веяло какой-то спокойной силой, которой она не могла подобрать названия.

– Меня зовут Актаму, – сказал он.

Какое странное имя. Она никогда не сталкивалась с таким ни в своих снах, ни в своих исследованиях.

В наступившем молчании он продолжал смотреть на нее, пока она не догадалась, что таким образом он просит ее тоже представиться.

– А меня зовут Сибил Паркер, – сказала она. – И мне бы очень хотелось знать, где я нахожусь.

– Я пойду сообщу, что вы пришли в себя, – вместо ответа произнес он. – Я уверен, что вам всем есть что рассказать друг другу.

Она кивнула, хотя и не понимала, что, собственно, значат его слова, кто такие эти «все» или каким образом она могла оказаться в таком необычном месте.

Но здесь, по крайней мере, красиво.

И к тому же здесь слышен шум моря.

Внезапно она почувствовала какое-то движение на одеяле подле себя и испуганно вскрикнула от неожиданности. Но это оказалась всего лишь изящная серая кошка, которая внимательно смотрела ей в глаза пристальным настороженным взглядом. Это грациозное животное медленными осторожными шагами приблизилось к ней, а затем сладко растянулось у нее на груди, как будто стараясь этим успокоить ее.

Сибил была убеждена, что это очень необычная кошка, но тем не менее принялась ласково гладить ее. И та очень скоро погрузилась в дремоту, закрыв свои умные синие глаза, казавшиеся почти человеческими.

Крик ее был достаточно громким, чтобы разбудить свору собак.

Она слышала их вой где-то совсем близко, почти рядом с тем местом, где ее сейчас удерживали. В памяти всплыло, как ее отражение в водах канала сменилось отражением другой женщины. Сибил Паркер. Но были ли правдивыми ее слова? Действительно ли она ничего не скрывала и не старалась ничего у нее украсть? Действительно ли она так же страдала от их связи, как и сама Клеопатра?

Все эти сбивающие с толку мысли путались в ее голове, но ни одна из них не была достаточно цепкой, чтобы отвлечь ее от действительности. От того, что лежала она на холодном каменном полу, что в спину впивался острый гравий и что в тюремной камере, куда ее поместили, стоял тяжелый и сырой запах подземелья.

Глазам ее не пришлось привыкать к темноте. За это нужно было благодарить Рамзеса и его эликсир.

Ей были четко видны стыки каменных плит на полу, равно как и контур громадной двери, сделанной из какого-то металла. А еще в этом мрачном месте смердело какими-то животными. Может быть, то зверье, которое выло где-то за стеной, когда-то содержалось и в этой камере?

В такой ситуации ее обостренное восприятие было настоящим проклятьем. Ей следовало бы наслаждаться тем, что благодаря видению она потеряла ориентацию. Но уже в последующие несколько минут ее грезы про Александрию и женщину по имени Сибил Паркер медленно растворились, словно их застелила волшебная пелена, покрывавшая ее сознание.

Пропала Александрия, пропало ощущение череды погонь и побегов по смутному подобию улочек и переулков этого города. Пропало пугающее отражение Сибил Паркер в том месте в воде канала, где должно было быть ее собственное отражение. Пропал жалобный детский голосок, который снова и снова звал ее по-гречески. «Мама, мама, мама…»

А теперь вот…

Раздался леденящий душу скрип, похожий на звук закрывающейся крышки гроба, в котором ее сюда доставили.

На пол у ее босых ног упал небольшой квадрат тусклого оранжевого света.

В металлической двери открылось окошко, и она увидела в нем три лица. Ни одного из этих людей она не узнавала. В центре находился мужчина средних лет с правильными чертами лица и длинными черными волосами, ниспадавшими волнами. Слева от него стоял мужчина намного старше первого, с разделенными пробором седеющими волосами, неопрятно торчавшими в разные стороны и напоминавшими ершик для чистки кастрюль. Справа от него находилась женщина с пышной гривой белокурых волос, не имеющая внешнего сходства с двумя другими. Все они были бессмертными, и сейчас они изучали ее с холодным любопытством – с таким видом ученый рассматривает результаты своего неудавшегося эксперимента.

– Это не она, – со злостью в голосе наконец заявил первый мужчина.

– Повелитель, – начал было пожилой мужчина. – Я ужасно сожалею, но вы сами…

– Ступай, – оборвал его тот.

– Там, в подземном туннеле, они действовали очень поспешно, а теперь, когда все…

– Ступай! – проревел черноволосый красавец.

Слуга его, или кем там он был, молча повиновался, и женщина последовала за ним.

«Там, в подземном туннеле, они действовали очень поспешно», – мысленно повторила она его слова. Выходит, ловушка, в которую она попала, предназначалась не для нее. И тем не менее они заперли ее здесь. Искали не ее, и все же она в тюрьме. «Это не она», – сказал еще тот человек. Значит, западню расставляли для женщины.

Падая в темноту, Клеопатра была уверена, что это Джулия устроила так, что пол в храме неожиданно ушел из-под ее ног. Что все это было лишь хитростью мисс Стратфорд – и ее притворная доброта, и ее многократные заверения, что она лишь хочет помочь. Но потом она вспомнила выражение неподдельного ужаса на лице Джулии и то, как она тянула к ней руку, чтобы удержать Клеопатру от падения в черный провал, когда та покачнулась.

«Значит, это не она…»

Если ловушку устроила не Джулия Стратфорд, значит, это сделали бессмертные. И, судя по всему, попасть туда должна была как раз Джулия Стратфорд.

Но зачем?

И самое главное – отпустят ли ее теперь, когда их ошибка выяснилась?

Кем бы ни были эти бессмертные, у нее будет больше шансов выбраться отсюда, если они не будут знать, кто она такая.

Створка окошка снова закрылась со страшным скрежетом.

Она погрузилась во мрак. И была благодарна за это, потому что это давало ей время на то, чтобы перевести дыхание и подумать.

Ее обостренный слух не уловил звука удаляющихся шагов. Значит, дверь ее темницы была невероятно массивной и тяжелой. Явно рассчитанной на узников, обладающих, как и она, силой бессмертных.

Но известно ли им, что она бессмертна? Поднимали ли они ее веки, чтобы заглянуть ей в глаза, пока она была в забытьи?

Она не знала.

Дверца окошка вдруг резко распахнулась, и Клеопатра дернулась от неожиданности.

– Посмотри на меня, – приказал черноволосый мужчина.

Она отвернулась лицом к стене.

– Посмотри на меня!

Она отказывалась повиноваться.

– Слышишь этих псов? Псов, принимающихся неистово лаять от твоего запаха? Покорись, иначе я натравлю их на тебя прямо в этой келье.

– В таком случае я голыми руками вырву им все лапы, одну за другой, – со злостью крикнула в ответ она.

Сорваться на крик ее заставило презрение, сквозившее в тоне этого человека. Но помимо этого, она случайно повернулась к свету, падавшему из дверей, так что он смог идеально рассмотреть ее синие глаза. Это было ее ошибкой, страшной ошибкой. Сейчас он уже взирал на нее с удивлением и на губах его играла ликующая улыбка.

Она снова отвернулась к стене, но было слишком поздно.

– Итак, хоть моя ловушка поймала не ту женщину, в нее все-таки угодила другая бессмертная, – заключил мужчина. – Это уже интересно. Чрезвычайно интересно.

– Приведите ко мне ваших собак, и я сделаю все, чтобы заинтересовать их не меньше вашего.

– Они такие же сильные, как и вы. Получилось бы отменное представление. Вам нравятся бои римских гладиаторов? Я много раз с удовольствием наблюдал за этим в Колизее. Вам явно не хватает их крепкого телосложения.

– А им не хватало моего острого глаза.

Он рассмеялся.

Однако при мысли о бессмертных свирепых псах, нападающих на нее в этой тесной коморке, пыл ее поостыл. Но этого нельзя было показывать этому странному созданию. Мужчине, который хотел упрятать в эту камеру Джулию Стратфорд, чтобы, вероятно, запугивать ее именно таким образом.

«Но тогда это значит, что у него есть эликсир! Должен быть!»

Что же ей теперь оставалось? Выбор был невелик, причем оба варианта, которые она сразу прикинула в мыслях, казались практически неосуществимыми: либо выманить лекарство от ее недуга у этого мерзкого типа, ее невольного похитителя, либо попытаться отсюда сбежать и снова постараться встретиться с Рамзесом.

Если ей все же каким-то образом удастся освободиться, пожалеет ли ее Джулия опять, как это было в том храме, оказавшемся для нее ловушкой? И будет ли этого достаточно, чтобы убедить Рамзеса дать ей еще одну дозу эликсира?

Конечно, ей нельзя было показывать внутреннего смятения своему тюремщику. Но потом она подумала, что, отворачиваясь лицом к стене, она как раз это и демонстрировала.

– Должен сказать, – задумчиво произнес мужчина, – что, хотя ваше появление у нас оказалось совершенно неожиданным, ваше лицо мне почему-то поразительно знакомо. Я вас уже где-то видел, когда-то давным-давно…

А затем, словно желая своими словами еще помучить ее напоследок, он медленно, со зловещим скрежетом, пробиравшим ее насквозь, до мозга костей, закрыл дверцу окошка в двери камеры. Снаружи, где-то за этими стенами продолжали неистово выть его свирепые псы.

Шактану…

Рамзес уже слышал это название прежде. Во времена его правления оно было окутано легендами, выдумками и наивной верой в существование более совершенного золотого века, когда не было ни войн, ни раздоров, насланных необъяснимым гневом каких-то далеких богов. Шактану, это африканское государство, было фантазией, ассоциировавшейся с бескрайними джунглями, вокруг которых ходило множество самых невероятных слухов; джунглей, откуда в свое время неиссякаемым потоком поступали слоновая кость, золото, драгоценные камни и рабы.

Теперь он понимал, что вера эта была не такой уж наивной.

Когда Бектатен рассказывала о тех краях, о флотилиях кораблей, плававших по всему свету, о храмах, руины которых еще не обнаружены и которые вообще могут быть не найдены никогда, о страшной эпидемии и межплеменных войнах, приведших в итоге к падению царства Шактану, ему было очевидно, что все это правда. Она с чрезвычайной легкостью справлялась с ролью историка, архивариуса и талантливого рассказчика, и Рамзес поймал себя на том, что полностью попал под ее чары. Причем если судить по выражению лица Джулии и ее округлившимся от любопытства и восторга глазам, то, когда она слушала царицу, была очарована ею не меньше его.

Шактану.

Пробудившись в этом столетии, он не обратил внимания на отсутствие упоминаний об этом царстве ни в книгах по истории, которые он читал запоем, ни даже в популярной мифологии о великих государствах прошлого. Но зато теперь знал о нем в подробностях.

Эта женщина, сидящая перед ним, была царицей Шактану, а человек, пытавшийся похитить Джулию на том празднике, – ее первым министром.

Он должен был догадаться.

Эта мысль возвращалась к нему снова и снова, пока Бектатен продолжала свой рассказ и показывала им свои дневники в кожаном переплете, написанные на древнем незнакомом языке. Таких букв он не видел никогда, они не были похожи ни на что и относились к периоду до возникновения традиционной письменности. Они были ближе к римскому алфавиту, чем к иероглифам, но символы здесь пересекались между собой и поэтому больше походили на пиктограммы. Сама она назвала эти дневники «шактани», хотя в них также была описана ее жизнь в течение тысяч лет после того, как ее царство пало.

«Я должен был догадаться», – снова подумал Рамзес.

Он должен был догадаться, что такое волшебное и такое важное зелье, как эликсир, не могло быть создано какой-то безумной жрицей, живущей в пещере. Что это было с его стороны? Наивность или беспечность? Но, по признанию самой Бектатен, открытие эликсира произошло, по сути, случайно. Она искала не рецепты вечной жизни, а тонизирующие средства и лекарства от повседневных болезней. Поэтому ему, наверное, стоит простить себе свою глупость так же, как она простила себе то, что не заметила мудрого руководства бессмертного в действиях множества правителей Египта.

Однако то, что она нашла Рамзеса, случайностью уже не было.

Как и то, что она сохранила ему жизнь, хотя могла и убить.

Перед лицом ее истории к нему пришло чувство великого смирения и покорности. А вместе с ним – и облегчение оттого, что, как оказалось, он был не самым старшим из созданных бессмертных.

Но, может быть, его привезли сюда, чтобы он предстал перед ее судом?

Хотя, если это так, зачем ей так щедро делиться с ними своей историей?

И почему она с такой заботой относится к этой Сибил Паркер?

Впрочем, в данный момент она, похоже, просто хотела просветить его, с тем чтобы и он в свою очередь тоже кое в чем просветил ее.

Но не изменится ли ситуация коренным образом, когда она узнает, что он использовал ее творение, чтобы пробудить Клеопатру?

Тяжелые шаги по коридору раздались так неожиданно, что они все втроем вздрогнули. Это был ее слуга, тот, которого она звала Актаму: огромный, сильный мужчина с лицом юноши.

– Она очнулась, – сказал он. – Сибил Паркер пришла в себя.

– Тогда мы направляемся к ней, – объявила Бектатен.

Сибил Паркер, раскинувшись, лежала на огромной кровати с балдахином на целой горе подушек. Приблизившись к ней, Рамзес заметил какое-то движение на ее лице, освещенном неровным светом огня в камине. Он с облегчением отметил, что на ее бледной шее не было видно ни ран, ни кровоподтеков. У ее ног, накрытых простыней, свернувшись клубочком, лежала изящная серая кошка, которая следила за ним пристальным взглядом, и это почему-то смущало его.

Хотя в спальню они вошли вместе с Бектатен и Джулией, Сибил, похоже, видела только его. И, глядя на нее, он снова ощутил то же необъяснимое чувство, что где-то он ее уже видел, возникшее у него, когда его взгляд выхватил ее в толпе гостей на лужайке.

В дальнем углу комнаты у окна молча стояли Актаму и Энамон; поодаль, у камина, как статуя застыла Бектатен, как будто полагая, что с расстояния ей будет проще воспринимать рассказ Сибил Паркер, каким бы удивительным он ни оказался.

– Вы спасли меня, – прошептала Сибил. – Вы спасли меня от того ужасного человека.

– Как вы себя чувствуете, Сибил Паркер? – спросил Рамзес. – Вы не пострадали?

– Откуда вам известно мое имя? Вы тоже меня узнали?

Он не успел ответить, потому что тут, шагнув вперед, вмешалась Джулия:

– Это я узнала вас. Я хорошо знаю ваши книги. Они очень нравились моему отцу, Лоуренсу Стратфорду.

– А теперь я так безнадежно испортила ваш праздник, – сказала Сибил, и в ее глазах блеснули слезы сожаления. Рамзес подумал, что и слезы, и жалостливое выражение лица были следствием ее усталости и изнеможения. – Надеюсь, вы все же сможете меня простить.

– Нет, что вы, все хорошо. – Джулия обошла кровать и присела на ее край с другой стороны, чтобы можно было взять Сибил за руку. – Вы ничем не испортили торжество.

– Это правда, – подтвердил Рамзес. – Вы были там одной из самых необычных и неожиданных гостий.

– О, я очень благодарна вам за то, как деликатно вы об этом выразились. Но тот мужчина… Тот сумасшедший пьяный мужчина…

– Его вы можете больше не бояться.

В интонации Рамзеса почувствовалась суровая завершенность, после чего наступило долгое молчание.

– Ну хорошо, мисс Паркер, – наконец произнес он, – а теперь вы должны рассказать нам, что заставило вас проделать столь долгий путь. Вы ведь американка, если судить по вашему акценту?

Рамзес ничего не сказал ни о загадочном поведении этой женщины, ни о сходстве выражения ее лица с давно потерявшейся Клеопатрой, которая на этот раз должна была быть мертва. И ничего не сказал о том, как странно на него воздействовали голос и манера держаться Сибил.

Сибил, казалось, только теперь обратила внимание, что Джулия держит ее ладонь. Это тронуло ее, и она мягко улыбнулась:

– О господи… С чего же мне начать?

– С чего хотите, – ответила Джулия. – Поскольку все мы никуда не торопимся.

– Вы очень добры. Вы очень добры ко мне. Ваша доброта – это просто какой-то сон. Видите ли, мне всю мою сознательную жизнь снились очень отчетливые и впечатляющие сны. В основном про Древний Египет… О, боюсь, что это звучит бессмыслицей и из-за этого вам будет трудно понять, к чему я, собственно, веду.

Рамзес успокаивающе улыбнулся ей:

– Уверяю вас, вы попали как раз по адресу, мисс Паркер. Мы здесь все как один являемся большими специалистами по тому, что другим кажется бессмысленным.

– Что ж, хорошо, – одновременно со смехом и слезами на глазах произнесла она. – Хорошо.

Джулия налила в стакан воды и передала его в дрожащие пальцы Сибил.

Выпив воды, та начала исповедь.

– Как я уже сказала, всю жизнь мне снились очень яркие сны про Египет. И у всех у них была одна и та же повторяющаяся особенность. Просыпаясь, я помнила лишь отдельные фрагменты сновидения, причем фрагменты эти ощущались, скорее, как достоверное знание, как неосознанная осведомленность о том, что происходило, нежели как, собственно, воспоминания о виденном. Один сон был необычным: в нем я откуда-то знала, что я – царица. А вы, мистер Рамзи, – или человек, очень на вас похожий, – являетесь моим опекуном и защитником. А еще в этом сне я точно знала, что вы почему-то бессмертны.

Однажды вечером вы пришли в мои покои и принесли с собой одежды простой женщины. Вы сказали мне надеть их, чтобы мы с вами могли пройтись по моему царству, чтобы я взглянула на него другими глазами. Глазами простого жителя. Сострадательным, сочувствующим взглядом. И я повиновалась. Я повиновалась, потому что это сказали вы, мой бессмертный советник. И мы с вами отправились в город пешком.

Но, очнувшись от этого сна, я не смогла почти ничего вспомнить о том городе, как не смогла вспомнить и вашего лица. Осталось только ощущение, что я испытывала к вам великую любовь, уважение, благоговейный трепет. Вдохновленная этим сном, я написала по его мотивам целый роман и опубликовала его. И тут я встречаю вас на торжественном приеме и понимаю, что тем человеком из сна, моим бессмертным советником были вы. Вы можете меня понять?

Видите ли, я пересекла океан, потому что вы стали появляться и в других моих снах. Уже совсем недавних. В кошмарных снах. А потом мне в руки попала газетная вырезка с вашей фотографией. И я вас узнала. Однако лишь тогда, когда я впервые увидела вас вживую, во плоти, я вдруг осознала, что вы являетесь тем недостающим фрагментом из моего старого сна, который я помню всю свою жизнь. Поэтому сейчас я и хочу у вас спросить – как такое возможно? И могло ли так случиться, что это был не просто сон?

Рамзес задумался. Если так пойдет и дальше, если его подозрения относительно того, что привело Сибил Паркер сюда, оправдаются, то очень скоро у него просто не будет другого выхода, кроме как признаться Бектатен в своем преступном воскрешении Клеопатры. Но взгляд, брошенный на него Джулией, призывал его ответить этой женщине как можно более честно, насколько это возможно.

– Да, Сибил Паркер, это было больше, чем просто сон. Городом тем была Александрия, и я действительно был вашим бессмертным советником. А сами вы были Клеопатрой.

Это известие поразило ее как удар молнии, и она вцепилась в руку Джулии. В какой-то момент даже показалось, что она может потерять тонкую связь с этим временем и этим миром, погрузившись в свои грезы так глубоко, что уже никогда не сможет вернуться к действительности. Она изо всех сил старалась сконцентрироваться и игнорировать обширную территорию чужих воспоминаний, ощущений и голосов.

– Это не сон, – подтвердил Рамзес. – Это воспоминание. Воспоминание из прошлой жизни.

– Из вашей прошлой жизни? – с ужасом прошептала Сибил.

– Нет, – ответил он. – Из моей продолжающейся жизни, потому что я на самом деле бессмертен и живу уже тысячи лет. А то, что вы испытали сегодня на нашем торжестве, стало для вас несравненным опытом.

– Что вы имеете в виду? – не поняла она.

– Сегодня вы впервые увидели человека, с которым были знакомы в прошлой жизни. Причем увидели не реинкарнированную версию того человека, а его самого. Во плоти. А такой жизненный опыт уже сам по себе является достаточно мощным толчком, чтобы превратить ваш зыбкий расплывчатый сон в связное воспоминание.

– Так вы… Вы из… прошлой жизни?

– Верно.

Сибил ошеломленно покачала головой, и Джулия положила ладонь ей на лоб, чтобы как-то успокоить ее. И снова показалось, что Сибил может потерять связь с действительностью, что ее зовет к себе сумеречная неизведанная страна грез. Но она снова удержалась, ухватившись за стоявшую перед нею цель: жить в настоящем. Жить, думать, познавать все в данный момент, здесь и сейчас.

Некоторое время все молчали, и в тишине был слышен только шум прибоя.

Ощущение смирения успокоило Рамзеса. Ему не нужно было оборачиваться на Бектатен, чтобы понять, как великая царица восприняла эту новую информацию. Никто в этой спальне лучше Рамзеса не понимал сути всех прерогатив древних монархов, окутывавшего их ореола богоподобного существа, а также той скорости, с которой они могли принимать решения или действовать. «Но я ведь тоже монарх, – подумал он. – Я рожден и воспитан монархом, я с рождения облечен властью, и я должен защищать не только себя, но и мою возлюбленную Джулию. Что бы ни случилось, я останусь тем самым Рамзесом, которым был всегда».

– А те, другие ваши сны, – осторожно начала Джулия. – Те, которые снились вам в последнее время и в которых вы тоже видели Рамзеса. Опишите нам их.

– В первом из них я как будто выходила из темноты, из мрака самой смерти. Я видела вас стоящим надо мною, а потом я потянулась к вам, но мои руки… это были руки скелета, и вы пришли в ужас.

– Боже мой, – прошептала Джулия. – Каирский музей. Практически так же, как это происходило на самом деле.

– Во втором сне на меня из темноты ночи летели два поезда, потом вдруг – взрыв и огонь. Ослепительный огонь со всех сторон. А в третьем… – начала Сибил и на мгновение остановилась. Сейчас слезы уже вовсю лились по ее щекам, но, несмотря на это, она все равно отважно пыталась припомнить все подробности. – Я отобрала жизнь. Мои руки. Мои руки сомкнулись на горле какой-то женщины, и я отняла у нее жизнь. Складывалось впечатление, что я сама не понимаю, что делаю. А тот факт, что я способна отобрать чью-то жизнь голыми руками, шокировал меня, сбил с толку… – Это, похоже, было для нее уже слишком, и она замотала головой, словно стараясь прогнать страшные мысли.

– В точности, как я и предполагала, – сказала Джулия.

Она взглянула на Рамзеса, но тот не мог вымолвить ни слова.

Чувство вины парализовало его, перекрыло горло плотным удушливым комком. Потому что все повторялось, это было еще одним результатом преступления, совершенного им в Каирском музее, преступления против жизни и смерти, против естества природы, против судьбы. Они были бесконечными, последствия того его поступка; теперь они нанесли удар по этой несчастной смертной женщине, а его необдуманные действия были раскрыты перед могущественной царицей, о существовании которой он до сегодняшнего дня ничего не знал. В этот момент он не мог ничего ни сказать, ни сделать, лишь взять Сибил за другую руку и попытаться успокоить ее. Когда он повернулся к Джулии, на его лице читалась уверенность и сила – каменная маска монарха, предназначенная скрыть хаос, бушевавший внутри него.

Джулия одной рукой обняла Сибил Паркер за плечи и прижала ее голову к своей груди. Ей хотелось со всей нежностью поддержать эту женщину, лежавшую перед ними на роскошных тонких простынях и шелковых постельных подушках.

– Наша Клеопатра из Каирского музея больна, – пояснила Джулия. – Сегодня в той копии римского храма она едва могла стоять. И ходила тоже с большим трудом. Кожа ее горела, а глаза сияли нездоровым блеском. У нее были все признаки человека, принимавшего эликсир, – жизнеспособность, физическое здоровье. Но изнутри ее подтачивал недуг. Она сказала мне, что болезнь кроется глубоко в ее сознании. И когда тот пьяный мужчина набросился на вас, Сибил, она, похоже, ощущала это нападение на себе, каждый импульс. Между вами двоими существует какой-то контакт, жизненная связь, пробудившаяся в тот момент, когда Клеопатра в Каирском музее открыла свои глаза.

– Когда я пробудил ее, – уточнил Рамзес, – чего мне не следовало делать никогда. – Глубоко вздохнув, он поднял глаза к потолку. – Эти ваши последние сны, мисс Паркер, – продолжал он, – все эти ночные кошмары были связаны с той воскресшей Клеопатрой, которая бродила по Каиру несколько месяцев тому назад. И с момента ее пробуждения между вами установилась определенная связь.

Он сокрушенно покачал головой, ему вспомнились рассуждения Джулии о лишенных души клонах, и это только усугубило его чувство вины от содеянного.

– Потому что вы, Сибил, и есть та самая возрожденная Клеопатра, – возбужденно заключила Джулия. – Вы являетесь тем сосудом, тем физическим телом, в котором живет ее истинная душа.

– Но ты не знаешь этого наверняка, Джулия, – возразил Рамзес. – Это может быть правдой, но может и не быть. Ты рассуждаешь о вещах, в которых не может быть уверен никто.

Какая тоска, какая боль переполняла его сердце! Что вселилось в него, когда он стоял там, в музее, с флаконом эликсира в руке? Тогда он был человеком в самом трагическом смысле этого слова, суетливым и несовершенным человеческим существом, которое боролось с соблазном использования божественной силы и своим сердцем, разбитым любовью.

– Ты говоришь, мы этого не знаем наверняка? – переспросила Джулия. – Но, Рамзес, какое еще может быть этому объяснение? Эта возрожденная Клеопатра – просто досадное недоразумение, прискорбное заблуждение, и я всегда это говорила. Она не должна была существовать. Истинная душа Клеопатры, царицы Египта, уже давно отправилась в свое бесконечное путешествие, оживая и умирая во множестве других людей, пока наконец не возродилась в американке Сибил Паркер, наделенной глубинной добротой и человечностью. И этот клон, двойник, в отчаянии тянется к душе Сибил Паркер, потому что сам он своей души не имеет. И в то время когда Сибил извлекает из этого выгоду, клон постепенно впадает в прострацию.

– Так вы считаете, что я извлекаю из этого выгоду? – шепотом спросила Сибил.

Джулия не нашлась, что ответить на это замечание, и смутилась из-за того, что не смогла быстро найти правильные слова, чтобы объяснить то, что имела в виду.

– Эти видения донимали меня, – сказала Сибил, – многие из них были страшными и пугающими. И действовали на меня парализующе. Они атаковали меня в общественных местах, ставили меня на колени в буквальном смысле этого слова. То, что когда-то было ночными кошмарами, начало преследовать меня и днем. Вы описывали процесс, в котором одна из нас поднимается за счет того, что другая низвергается. Но это совсем не то, что я испытывала тогда, Джулия. И не то, что испытываю сейчас.

– Может быть, – вмешался Рамзес. – Но не считаете ли вы, что все это стало более реальным, когда вы приблизились друг к другу? И более интенсивным? Если я правильно использую это современное слово.

– Да. Определенно.

– А после сегодняшнего дня, когда вы с ней обе оказались на территории одного поместья, не изменилась ли каким-то образом природа вашей связи?

– Она изменилась в ту же минуту, как только я приехала в Лондон. Это ощущалось как… как будто мы с ней внезапно почувствовали необычную связь между собой, которую часто описывают как связь между близнецами. Я, например, чувствовала боль, которая приходила словно из ниоткуда. Была не способна уснуть, несмотря на страшную усталость. И еще эмоции. На меня неожиданно волнами накатывали сильные эмоции, никак не связанные с тем, что меня окружало в тот момент. Словно мне вдруг открывалось то, что чувствует другой человек.

– Она никогда не спит, – пояснил Рамзес. – Как и все остальные, кто принял тот эликсир. Мы можем лишь ненадолго насладиться своего рода дремотным состоянием, но это не настоящий сон. Вы с ней принципиально разные. Но тем не менее вы связаны таким образом, что ваши столь различающиеся натуры сражаются друг с другом.

– Но тогда мы должны убедиться, что для нее это выглядит точно так же, – заявила Сибил, как будто это было совершенно логичным предложением. – Мы должны отыскать ее и привезти сюда. Если это место с его обитателями, проявившими ко мне сочувствие, стало прибежищем для меня, может быть, мы сможем приютить тут и ее тоже?

Наступило молчание.

– В одном моем сне, в котором мы с ней разговаривали, – продолжала Сибил, – она спросила меня: «Ты та самая, кто вселился в меня?». Ее ведь сейчас удерживают где-то в плену, верно?

Сибил с тревогой вглядывалась в их лица. И то, что она в них увидела, испугало ее.

– Вы ведь поможете мне найти ее, правда? – неуверенно спросила она. – Или я прошу слишком многого? И ваше участие ограничится тем, что вы помогли мне? Это конец всему?

Рамзес улыбнулся – это была слабая, невеселая и даже печальная улыбка. После всего, что довелось пережить этой женщине, она теперь еще и хотела помочь возрожденной Клеопатре. Здесь, в окружении бессмертных, оказавшись посвященной в их откровения, которые должны были потрясти ее до глубины души, она думала о другой, несущей абсолютное зло женщине, которую он возродил к жизни, причем в представлении Сибил это было совершенно естественно, как будто другого пути просто не существовало. «В том-то все и дело, – подумал он. – Они с ней настолько тесно связаны, что она просто не может думать по-другому».

– Конец, – повторила Джулия, словно боясь этого слова. – Каким представляется вам, Сибил, конец вашей с ней истории?

– Конец всей этой путаницы, безусловно, поможет нам обеим, – ответила Сибил. – Как описать вам мое отчаянное желание быстрее встретиться с ней, заглянуть ей в глаза, взять ее за руки?

Она помолчала, а потом продолжила:

– Рамзес, отвечая на ваш вопрос, я могу сказать, что в ходе вашего праздника кое-что действительно изменилось. Там мы с ней впервые видели один и то же сон. Мы по очереди преследовали друг друга по улицам какого-то города. А какой-то детский голос звал свою мать. По-гречески. Это было слова «мама», безостановочно повторявшееся. А потом мы оказались друг перед другом, стоя по разным берегам какого-то узкого канала. Мы впервые смотрели одна другой в глаза, видя все очень четко, и ничто не отвлекало нас. Мы с ней говорили.

– Какими же словами вы обменялись при этой встрече? – спросил Рамзес.

– Она спросила у меня, где я прячу ее сына. Где я прячу ее воспоминания о нем. А я ответила ей… – По щекам ее снова покатились слезы. – А я ответила ей, что никогда не стала бы ничего от нее скрывать.

– Она теряет свои воспоминания, – сообщила Джулия. – Она сама сказала мне об этом сегодня в храме. В частности, теряет воспоминания о своем сыне Цезарионе. Она его совсем уже не помнит. Но теперь она знает, что он у нее был, и это терзает ее. «Бездонная темнота в сознании». Именно такими словами она описала место в своей памяти, где должны храниться воспоминания о ее сыне. Но которых там нет.

– А она говорила тебе что-то конкретное о Сибил? – спросил Рамзес.

– Нет, но было что-то такое, что она утаивала от меня и не хотела рассказывать. Я спросила у нее, почему ее психическое состояние так печально отражается на ее теле. Она мне не ответила. Но наступил момент, когда мне показалось, что ее дергают какие-то невидимые силы. Думаю, что это было тогда, когда напали на Сибил. – На глазах у Джулии появились слезы. – Мне было ее так жалко. Я ненавидела ее и ничего не могла с этим поделать, но тем не менее мне было ее очень жалко.

Голос Джулии смягчился, превратившись чуть ли не в тихое бормотание:

– Каково это не иметь собственной души? И вслепую искать свою душу, которая живет в другом человеке? Каково это сознавать, что сама ты представляешь лишь пустую оболочку?

– Человек, напавший на меня, – сказала Сибил, – знал меня по имени. Он обвинял меня в том, что я вторглась в ее сознание и пытаюсь уничтожить его царицу.

– А, значит, это все-таки был он, – отозвался Рамзес. – Я так и подумал, что это был тот доктор, с которым она вместе путешествовала. Теодор Дрейклифф. Таким образом, становится понятно, что Клеопатре тоже известно о вас. Что она чувствует ваше присутствие так же, как вы чувствуете ее. И что она могла чувствовать это и до сегодняшнего вечера, до того как вы с ней оказались в пределах прямой видимости друг друга.

– Я отправила ей послание, – застенчиво прошептала Сибил, как будто в этом было что-то постыдное. – Я отправила ей послание, когда находилась на борту «Мавритании». Я сообщила ей свое имя и спросила, как я могла бы ее найти.

– Вы получили от нее какой-то ответ? – поинтересовалась Джулия.

– Только если можно считать ответом появление человека, приставившего мне нож к горлу, – сказала она, и губы ее снова предательски задрожали в преддверии новых слез. – Я же хотела ей помочь. Я хотела помочь нам обеим. А теперь у меня такое чувство, будто я совершила что-то чудовищное.

– Нет, ничего чудовищного вы не сделали, Сибил, – быстро сказала Джулия. – Совершенно ничего.

– Но вы ведь считаете, что это сделала она, верно? – спросила Сибил.

Она старалась подавить всхлипывания, и от этого говорила таким несчастным тоном, что Джулия прижала ее к себе еще крепче.

– Она видится вам злодейкой, монстром, – продолжала Сибил. – И вы не поможете ей, потому что верите, что мне будет лучше, если она будет продолжать впадать в прострацию, как вы недавно выразились. Но если то, что вы говорите, действительно так, то она будет страдать от своего безумия вечно, потому что не может умереть. И предполагается, что мне от этого должно быть намного легче, более того, я даже должна чувствовать себя комфортно. Но если я заявлю вам, что связь, которую я ощущаю с ней, крепче и сильнее любви, которую я чувствовала к кому бы то ни было в моей жизни, даже к моим покойным родителям, вы просто мне не поверите, да? Вы решите, что меня ослепляют эмоции и необычная природа этой связи, как вы это называете. Вы подумаете, что я просто не в состоянии отнестись к ней объективно. Неспособна должным образом оценить ее преступления.

– Она отнимала человеческие жизни сознательно, Сибил, – сказал Рамзес, стараясь произносить это как можно мягче; но даже от этих тихих слов Сибил зажмурилась и замотала головой. – Она крушила людей вокруг себя как существо, попирающее все человеческие законы, бессердечное, лишенное души, как заметила Джулия. И она способна делать это снова.

– Я знаю, – с несчастным видом ответила Сибил. – Я это знаю. У меня такое чувство, будто я присутствовала при этом. Но я также была свидетельницей ее боли и смятения. Теперь я это понимаю. Я чувствую ее страх. Ее дрожь перед окружающей темнотой. И это берет верх над всем тем, что вы мне говорите о ней, о том, какая она есть на самом деле. Я проехала полмира ради вас, мистер Рамзи, считая, что вы можете стать ключом к разгадке моих снов. Но мы с ней… я и она… кто мы?… – Она умолкла, не в силах продолжать.

– Мы рады вашему приезду, Сибил, – прошептала Джулия. – Вы должны это знать. Мы все рады, что вы приехали к нам.

– Найдите ее. Прошу вас. Найдите и освободите ее, чтобы мы смогли узнать, совпадают ли ее ощущения с моими. Найдите ее, чтобы мы смогли выяснить, не изменит ли наша с ней встреча каким-то образом природу нашей связи, пока эта связь не уничтожила нас обеих. И позвольте ей предстать перед вашим судом, по крайней мере, а не перед судом тех, кто сейчас удерживает ее в плену. Потому что я чувствую ее страх перед этими людьми так, как будто в теле моем испуганно трепещет второе сердце.

Эта мольба повергла присутствующих в долгое и тягостное молчание. А Сибил упала на грудь обнимавшей ее Джулии и дала волю собственным слезам.

В том, что с ней произошло, был виноват Рамзес. Он и только он. Он жестоко поступил с той женщиной, и у него не было другого пути, кроме как исправить все самому. Как и Сибил, он не слишком верил в теорию Джулии или просто считал слишком уж зыбким ее сомнительное предположение о том, что Клеопатра – это деградирующее подобие человека, некая аберрация, а Сибил – носитель ее истинной возродившейся души. Все слишком просто. Но имело ли это какое-то значение сейчас? Что могло быть важнее, чем исцелить несчастную женщину, рыдающую от страданий, причиненных его поступком, женщину, которая проделала очень долгий путь под таким психологическим давлением – и все ради того, чтобы едва не лишиться жизни от ножа какого-то пьяного одержимого. Да, сейчас главным для него было дать ей передышку от того кошмара, который преследует ее с момента воскрешения Клеопатры. Это было самое важное.

«Сибил сейчас нужен не просто отдых, – думал Рамзес. – Ей нужна правда». Правда, которую они и сами пока что не знали, несмотря на все свое могущество и обширные познания.

Внезапно он почувствовал прикосновение чьей-то руки на своем плече и услышал над ухом тихий голос Бектатен:

– Похоже, нам с тобой есть над чем подумать.

Джулия подняла голову и тихо сказала:

– Идите. Я побуду с ней.

– Значит, Клеопатра, – наконец произнесла Бектатен. – Это единственная правительница Египта, которой ты рассказал всю свою историю?

– Да, – подтвердил Рамзес.

Они были в главном зале только вдвоем. Величественным жестом обращенной вверх ладони она приказала своим людям оставаться наверху с Сибил и Джулией. Теперь она стояла, опершись одной рукой о каменную полку камина, и смотрела на огонь. Было невозможно определить, то ли она искусно скрывает бушующую в ней ярость, то ли его откровения погрузили ее в глубокие раздумья.

Давало ли это ему надежду? Он не был в этом уверен.

– А прежде ты не называл ее имя потому, что не хотел признаваться в том, что сделал? – спросила она.

– Да.

– Понятно.

– Я совершил это по глупости, – осторожно начал он. – Известно ли вам что-то о подобном оживлении?

– Известно ли мне? – переспросила она и развернулась к нему лицом. – Известно ли мне об использовании эликсира для того, чтобы воскресить кого-то после его смерти? Нет, Рамзес. О таком действии эликсира я вообще ничего не знаю.

– Как такое возможно? За тысячи лет вашего существования вы ни разу не испытали его таким образом?

– Это просто никогда не приходило мне в голову.

– Но вы ведь наверняка сталкивались со смертями, с потерями, с трагедиями, которые должны были ввести вас в искушение…

– Никогда, – отрезала она. – Мы с тобой очень разные, ты и я. Когда душа покидает бренное тело, действительно остается лишь пустая оболочка. И в этом заключается правда, насколько мне известно. Я никогда не испытывала соблазна оживить пустую оболочку, чтобы потом бороться с чудовищным созданием, природу которого я не могла предугадать заранее.

– Но у вас есть яд, эта удушающая лилия.

– Ну и что из того? Ты предлагаешь мне на практике проверить теорию, смогу ли я возродить к жизни мертвое тело, с тем чтобы потом убить его, если эксперимент не удастся? Я никогда не была алхимиком. Это – сфера деятельности человека, который когда-то предал меня и уничтожил наше царство.

– Но в определенный момент вам, конечно, не могло не стать любопытно. Как можно было при этом не попробовать?…

Бектатен улыбнулась и покачала головой.

– Мы с тобой разные, ты и я, – повторила она. – Но не пытайся сбить меня с толку. За столетия своей жизни в Египте ты хоть раз испытывал эликсир таким образом? Нет. И это желание обуяло тебя только тогда, когда в Каирском музее ты увидел свою возлюбленную Клеопатру, эту царицу, которая покорила Цезаря и соблазнила Марка Антония, эту знаменитую обольстительницу, обладавшую множеством талантов. И это вовсе не было любопытством.

Ее слова ранили его, но он не подал виду, увидев в ее взгляде лишь снисходительность.

– Признайся, Рамзес, – продолжала она. – Это было отнюдь не любопытство, ничего подобного. Я ищу область наших с тобой общих интересов, но не собираюсь быть твоей партнершей в этих твоих устремлениях, чтобы ты таким образом смог избежать последствий того, что совершил.

– Это не попытка избежать последствий содеянного мною! – горячо воскликнул Рамзес. Ее слова и эта ее снисходительность бесили его, равно как и та предельная точность, с которой она формулировала свои мысли. – Эти последствия, как вы выразились, преследуют меня через моря и океаны. Неужели, моя царица, для вас ничего не значит тот факт, что меня также пробудили без моего согласия? Что я сознательно упрятал себя за стенами гробницы, чтобы быть как можно ближе к состоянию смерти? Тем не менее все это время, от падения Египта и до наших дней, я…

– Ты – что? – спокойно спросила она.

– Если бы я знал, что на свете существует что-то, способное положить конец моей жизни, если бы я только знал об этой удушающей лилии… Или если бы я хотя бы знал, что я не один такой…

– Понятно, – прошептала она. – Выходит, я – твоя заблудшая непредсказуемая мать. И моя вина состоит в том, что я не лелеяла тебя как свое создание, а считала тебя вором того, от чего сама старалась уберечь этот мир.

– Но почему? Почему вы пытались уберечь мир от своего эликсира?

– Ты сам мог бы ответить на свой вопрос. Разве ты делал не то же самое? Ты открыл свои истинное лицо только в момент ослепления любовью. А до тех пор ты ведь сам считал множество поколений правителей Египта недостойными знать твою тайну. Которым ни при каких обстоятельствах нельзя было доверить власть и силу эликсира. Разве ты не замечал в глазах царей и цариц, советником которых ты был, проблески того, что в свое время уничтожило мое царство?

Можешь сравнивать это с огнем Прометея, если хочешь. Но ты все знал и тогда. Ты был достаточно мудрым, чтобы понять, чему научило меня падение Шактану. Стоит этому огню коснуться земли, как он станет причиной пожара, обращающего в пепел каждого, кто стоит у него на пути, и несущего с собой намного больше смертей, чем он способен предотвратить. Я постигала эту истину по дымящимся руинам своего государства. По войнам, охватившим мою страну. По трупам людей, уничтоженных мором. Это все история, но я пережила ее, я познала ее изнутри. Источник вечной жизни обычно попадает в руки тех, кто стремится наживаться на нем, использовать его в своих корыстных целях, и в результате это влечет за собой множество смертей. Я не допущу, чтобы у моего эликсира была такая судьба. И если тебя пугает одиночество, Рамзес, ты присоединишься ко мне в достижении благой цели. И смиренно примешь ее, даже если прежде твоя ослепляющая любовь не давала тебе возможности увидеть важность главного предназначения эликсира.

Он чувствовал себя глупо, как маленький мальчик, тщетно старающийся оправдаться за свои детские шалости. Да, он был монархом, с детства привыкшим, что любые его прихоти немедленно выполняются. Но также его с детских лет воспитывали выполнять свой долг, поддерживать справедливость и делать правильные вещи, руководствуясь благоразумием. Его смертная жизнь, к которой его готовили с детства, была насыщена ритуалами и жертвами, которые простолюдины просто не вынесли бы. А когда он из реальной исторической личности превратился в легенду, в Рамзеса Проклятого, он продолжал исполнять свой долг, но уже в качестве советника правителей Египта… А кем он есть сейчас, в присутствии этой властной женщины? Почему он чувствует себя таким уязвимым и страдает от этого?

Вид у него, вероятно, был пристыженный. Потому что она, медленно пройдя через всю комнату, подошла к нему и взяла его за руку.

– Ты больше никогда не должен повторять подобного. Никогда, Рамзес.

– Это больше не повторится, – ответил он. – В противном случае, пусть в тот же миг меня проклянут все египетские боги, если таковые существуют.

– Ты сам вынес себе приговор, Рамзес, – продолжала она. – Ты уже давно сам для себя являешься своим собственным богом. И ты должен понять, прежде чем успеешь возразить, что я не дам тебе зелье из удушающей лилии для того, чтобы ты поверг в вечный мрак эту возрожденную Клеопатру – следствие своего проступка.

– Я бы никогда и не обратился к вам с такой просьбой, – заверил ее Рамзес. – Потому что в этом случае я бы подверг неминуемой опасности это хрупкое создание, Сибил.

Он умолк и вопросительно взглянул на Бектатен.

– Вы даже не представляете, как беспокоит меня то, что душа настоящей Клеопатры может сейчас жить в теле этой впечатлительной смертной женщины, – продолжал он. – А все дело в том, что, как только я взглянул на Сибил Паркер, я увидел в ней Клеопатру. Мою Клеопатру. Я глубоко, всем сердцем почувствовал ее. – Он прижал ладонь к своей груди. – Но мы до сих пор не знаем, как же связаны между собой эта новая носительница души Клеопатры и восставшее из мрака смерти ее тело.

– Значит, тебя не убедили объяснения Джулии Стратфорд? Ты не веришь ни в то, что душа Сибил Паркер досталась ей от воскрешенного тобой существа, ни в то, что это твое создание проваливается в бездну безумия?

– Не верю, – подтвердил Рамзес. – Будь это так, у Сибил всплывали бы новые воспоминания – те самые, которые теряет Клеопатра. Тем не менее она рассказывает только о снах, которые ей снились на протяжении всей жизни, причем еще задолго до того, как я пробудил несчастную Клеопатру. Эта странная связь, какой бы она ни была, может оказаться намного более сложной, чем полагает Джулия. Я люблю Джулию, но Джулией руководит неприязнь и враждебность. Потому что, когда она была еще смертной, она едва не погибла от рук только что пробудившейся Клеопатры.

– Понятно, – снова сказала Бектатен все с тем же сводящим его с ума величественным спокойствием. – Я думаю, ты недооцениваешь Джулию Стратфорд, мой великий царь. Но я, впрочем, понимаю, что ты имеешь в виду.

Его поражало то, как открыто и без опаски она изучала его – так смотрит на своего возлюбленного доверчивая девушка, готовясь поцеловать его. Но в глазах ее не было желания или страсти. Только полное отсутствие страха.

То, какой он наблюдал ее в поместье, свидетельствовало, что ее трудно вывести из равновесия, что ее гнев, прежде чем проявиться, набирает силу постепенно, как ураган, сформированный далеко в открытом море и неумолимо движущийся к берегу. Было ли ее сегодняшнее отражение атаки пьяного безумца и безжалостное уничтожение «фрагментов» Сакноса конечной точкой пути этой неуемной стихии? Или же все обстояло так, как она и сказала: она просто хотела отправить доходчивое и не терпящее дискуссий послание человеку, предавшему ее тысячи лет тому назад?

Было еще слишком рано задавать ей подобные вопросы, особенно после его признаний. Но такое общение с ней, близкое и в относительном уединении, действовало на него отрезвляюще. Он был поглощен изучением и мысленным толкованием каждого ее грациозного жеста в не меньшей степени, чем старался понравиться ей, делясь своими соображениями и догадками. Но при этом постоянно находился настороже.

Она отпустила его руки и неторопливо вернулась к огню.

– И ты действительно положил бы этому конец тогда, много столетий назад? – спросила она. – Я имею в виду, если бы ты знал обо мне. И если бы я показала тебе, как можно обратить себя в прах.

– Да, возможность этого вполне реальна.

– Реальная возможность, – повторила за ним она. – Ты в совершенстве освоил современный язык. В частности, ту показную манерность, которую британцы используют для описания сильных эмоций при взгляде на них со стороны. А в моей голове крутится множество языков. Иногда я слышу их все одновременно, и тогда даже не уверена, на каком именно языке я в данный момент говорю. Я завидую тебе, Рамзес.

– Почему?

– Получив такую возможность, ты просыпаешься после очень долгого сна. Просыпаешься, чтобы испить двадцатое столетие большими жадными глотками, зная до этого только о древних царствах в пустыне, существовавших до рождения Христа. Ты впитываешь дух современности, не задумываясь об опыте предшествующих веков. Мрачная эпоха после падения Римской империи. Нашествия свирепых монголов и викингов. Корабли работорговцев, следующие в обе Америки. Революции, сотрясавшие Европу. Все это не засоряет тебе голову – ты просто открываешь для себя автомобили, летательные аппараты, мощные лекарства, способные предотвратить эпидемии. Но в моем существовании все эти вещи проходили медленно, как историческая неизбежность. Никаких волшебных превращений. Подозреваю, что, когда ты увидел все эти новшества впервые, они показалось тебе волшебными дарами из храма богов.

– Да. Все верно. Но тем не менее я хотел быть свидетелем падения Рима. По причинам, которые вам теперь, полагаю, вполне понятны.

Она улыбнулась:

– Ты по-прежнему считаешь нынешний век веком волшебства?

– Я всегда обретался в чем-то вроде волшебной сказки. Потому что бессмертие мне было подарено именно с помощью волшебных чар.

– Да, наверное, в каком-то смысле это оправдывает твои взгляды, – ответила она. – Но сейчас я спрашиваю тебя об этом потому, что хочу узнать, освободился ли ты от своих мук, от мук, заставивших тебя замуровать себя в гробнице на все это время.

– А можно сначала я задам свой вопрос вам?

– Прошу.

– Если бы мы познакомились с вами, когда Египет был завоеван Римом, а моя царица наложила на себя руки… Если бы вы встретили меня тогда, дали бы вы мне свою удушающую лилию?

Она ответила быстро и без колебаний:

– Нет.

– Но почему?

– Потому что тогда ты бы освободился от своего предназначения, а не от вечной жизни.

– От предназначения быть советником царей и цариц, вы имеете в виду?

– Да. Тебя подвел не твой дух, Рамзес. Тебя подвела твоя недальновидность. Потому что понимание цели своего существования – самая глубокая и серьезная проблема бессмертной жизни. Этому пониманию невозможно научиться, потому что нас растят, воспитывают и готовят к тому, чтобы мы воспринимали свое существование как короткий, скоротечный миг, во время которого мы будем беспомощно скользить по поверхности сурового и жестокого мира.

– А откуда же вы почерпнули столь исключительную дальновидность, царица Бектатен?

– Следи за своим тоном, Рамзес. Я не осуждаю тебя. Просто я стараюсь говорить осторожно и с учетом стоящего за моими плечами жизненного опыта.

– Выходит, и вы тоже страдали от такой, как вы назвали это, недостаточной дальновидности?

– Да, – кивнула она. – И многократно.

– И как вы пережили это? Помимо продолжительного сна.

– Риск возникает, когда ловишь себя на том, что относишься к смертным как к марионеткам, как к фигуркам с гобелена. В лучшем случае, как к надоедливой детворе, в худшем – как к поверхностным невежественным созданиям с безмерными аппетитами. Как только появляются такие мысли, очень скоро вслед за ними приходит ощущение изоляции. Остановить это может только одно: идти туда, где больше всего раненых и больных смертных, чтобы заботиться о них, чтобы их лечить. Но вся бессмертная жизнь не может состоять только из таких походов. В конечном счете они порождают новые страдания. Жить только среди пораженных мором, посещать только страны, пострадавшие от войн… Но когда уже чувствуешь себя сухим листком, подхваченным ветрами бесконечного времени, когда мысль о своих, казалось бы, бессистемных блужданиях становится невыносимой, нужно все равно идти туда, где царит боль, и пытаться как-то облегчить ее.

– Облегчить боль. Но разве же не это я делал, будучи советником правителей Египта? Когда направлял их по пути мудрости и силы?

– Ты старался укрепить империю. Я не отметаю таких целей. Но это совсем другое по сравнению с тем, о чем говорю я. Если ты хочешь избежать разочарований, которые могут охватить бессмертного, ты должен выйти за пределы самой концепции империи. Нужно идти туда, где страдания смертных так непосильны, что ставят на колени целые деревни и даже города. И нужно делать все, что в твоих силах, чтобы положить этому конец.

– Без помощи эликсира, – добавил он.

– Именно. Без помощи эликсира. Используя вместо него свои силы, свои знания, свою жизненную мудрость.

– Так вот что вы сказали бы мне, случись нам встретиться тогда в Александрии. Когда бы я рассказал вам о своем желании покончить с моей бессмертной жизнью.

– Да, – сказала она. – Поэтому я спрашиваю тебя еще раз. Это отчаяние, эти муки оставили тебя? Достаточно ли тебе любви Джулии Стратфорд?

– Она – настоящий партнер. Какого я еще никогда не встречал.

– Это потому, что ты сделал ее бессмертной.

– Нет, потому что она мудрая, талантливая и независимая женщина. Я не знал таких прежде.

Немного поколебавшись, он добавил:

– Я спас ее от такого же отчаяния, которое сам испытал много лет тому назад в Александрии, когда разом потерял всех, кто был мне дорог. Несмотря на весь свой ум и рассудительность, она хотела покончить жизнь самоубийством.

Рамзес почувствовал, что эти слова следует разъяснить подробней:

– Это я поверг ее в отчаяние. Своим признанием о том, кто я такой и кем был раньше, самим своим существованием я нанес удар по ее жизненным представлениям, по ее рациональному мышлению. Я привел ее на грань срыва.

– Я поняла, – прошептала в ответ Бектатен.

Она снова вернулась к окну и устремила свой взор в темную морскую даль. Вероятно, она и не ждала от него ответа прямо сейчас.

– Похоже, мы с вами достигли взаимопонимания, – произнес он, надеясь перевести разговор в более спокойное русло насущных забот и подальше от великих философских проблем, в которых она ориентировалась легко и свободно, тогда как его самого они приводили в замешательство. – Значит, вы не дадите мне удушающую лилию, чтобы положить конец жизни Клеопатры?

– Для этих целей – нет, – ответила Бектатен. – Но мой сад полон и других тайн. И, соответственно, других способов, чтобы покончить с этой проблемой.

Как раз в это мгновение эхо разнесло по всему замку пронзительные крики Сибил.

Нельзя показывать им, насколько она страдает от унижения. Иначе они могут догадаться, что держат в своей грязной камере бывшую царицу.

Лишь только она пришла к заключению, что не следует проявлять перед своими бессмертными похитителями свою злость и боль, как дверь распахнулась и в темницу уверенным шагом вошел тот красивый мужчина с вьющимися черными волосами, который ранее пытался ее запугать. Остальные остались снаружи. Она их не видела, но могла слышать их дыхание и периодическое нервное шарканье обуви по каменному полу.

– Назовите мне свое имя, – потребовал вошедший.

Его лицо оставалось в тени, а свое она решила во что бы то ни стало ему не показывать, разве что ее заставят силой.

– Усмирительница собак, – ощерилась она в ухмылке.

Он щелкнул пальцами, и тени у него за спиной пришли в движение. Помимо тех двоих, которых она уже видела раньше, там оказались еще двое бессмертных. Сбившись в кучу в дверном проеме, они почти полностью перекрыли свет из коридора. В руках они держали цепи. Самих по себе этих оков было недостаточно, чтобы связать ее. Но если за дело брались те, кто не уступает ей силой, то этого с лихвой хватило бы, чтобы усмирить такую пленницу, как она.

– Назовите мне свое имя, – повторил он.

– Убийца собак, – снова сквозь зубы процедила она.

Казалось, что эти люди действуют как единое целое.

Ее рывком поставили на ноги и связали запястья у нее за спиной. На шее защелкнулось тяжелое железное кольцо. Ее вытолкали из камеры в мрачный каменный коридор, а затем за цепи потащили вверх по ступеням каменной лестницы.

Когда она босыми ногами ступила на пол в коридоре, это холодное прикосновение стало для нее приятным облегчением. Но тут она снова услышала лай собак, только на этот раз звучал он намного громче.

Над головой в ночном небе сияли россыпи звезд, но когда она попыталась обернуться, цепь, прикованная к ее металлическому ошейнику, натянулась и она почувствовала режущую боль. Споткнувшись, она по инерции сделала несколько нетвердых шагов, прежде чем восстановила равновесие. Впереди из темноты, укрывавшей неровный ландшафт, обозначился силуэт высокого здания, одиноко стоящего среди холмов. Чем ближе они подходили к нему, тем все более зловеще звучал лай собак.

Обитая железом тяжелая дверь здания была распахнута.

Ее затолкали внутрь. В комнате было пусто, лишь голые стены, которые, казалось, еще больше усиливали устрашающий рев неистового буйства псов, доносившийся из-под решетки, которая накрывала яму в углу. Когда же она увидела метавшиеся внизу тени, то сразу поняла, что этих чудищ там было больше, чем она предполагала. Их было так много, что они казались почти сплошной живой массой, в которой поблескивали открытые пасти и оскаленные клыки.

«Не бойся. Не показывай этим людям своего страха. Помни, что ты царица».

А эти бессмертные тем временем подтолкнули ее к краю решетки. Она упала на колени. В нос ударило отвратительное зловоние. Голод этих тварей не знал границ, как и их сила. Теперь она уже дрожала не от унижения, а от бесконечного ужаса перед тем, что ее ожидало, если ее столкнут вниз.

Их было слишком много, чтобы их можно было победить. Слишком много, чтобы от них можно было отбиться. А если голод у них вызван действием эликсира, то рвать ее они будут без устали. Будет ли успевать восстанавливаться ее бессмертное тело? Заранее сказать это было невозможно. Поскольку ее попытка встретиться с Рамзесом окончилась этим кошмаром, она до сих пор очень мало знала об особенностях своего нынешнего состояния.

– Назовите мне свое имя!

Главарь этой банды похитителей вынужден был заорать, чтобы перекричать беспрерывный лай изголодавшихся собак.

Она продолжала молчать. Он нагнул ее лицом к прутьям, чтобы она увидела, как близко от решетки движутся головы мечущихся в яме чудовищ. Страшные челюсти щелкали в каком-то дюйме от ее носа.

– Клеопатра! – не выдержав, крикнула она. – Я Клеопатра Седьмая! Последняя царица Египта!

Но мысленно она произносила совсем другие слова: «Помоги мне, Сибил Паркер. Умоляю тебя! Помоги мне!»

Наконец он убрал ее голову от решетки.

– Выходит, я не ошибся, – сказал черноволосый красавец. – Я сразу догадался, когда вы открыли передо мной свои прекрасные черты.

К ее удивлению, он поднял ее на ноги и повел к выходу. Прежде чем дверь за ними закрылась, она успела заметить, как другие бессмертные что-то бросают через решетку, после чего собаки внизу притихли. Им дали пищу.

Когда они оказались на свежем воздухе, этот мужчина торжественно встал перед нею, словно почтительно приветствуя ее среди этих просторных угодий. Но она до сих пор была скована. По бокам от нее стояли двое бессмертных, которые не выпускали из рук цепи, прикрепленные к железному ошейнику и к кандалам на запястьях у нее за спиной.

– Я присутствовал на многих ваших триумфальных шествиях в Александрии, – сообщил мужчина. – И был большим поклонником вашей красоты. Простите меня, что не принимаю вас достойным царицы образом. Однако сегодня я ожидал совсем другого знакомства. Мы с вами поужинаем вдвоем, вы и я. Убежден, что вы голодны так же, как мои псы.

Эта притворная учтивость была для нее сродни душевной пытке.

Но какое это имело значение? Он сломал ее, и он это знает. И теперь он этим наслаждается. Настоящее чудовище.

– Приведите ее в порядок и принесите ей что-нибудь из одежды. Ее собственное платье превратилось в лохмотья, и такое вряд ли к лицу царице.

После этого он широкими шагами ушел в ночную тьму. А она впервые заметила на некотором отдалении отсюда главный особняк этого громадного поместья. Среди ветвей деревьев ярким светом горели высокие окна. Этот дом был гораздо более богатый и помпезный, чем тот, из которого ее похитили. Но его грандиозные размеры наводили ее лишь на мысли о еще больших ужасах.

К тому моменту, когда Рамзес с Бектатен ворвались в комнату, Сибил уже перестала кричать.

Свернувшись калачиком, она лежала ничком посреди спутанных простыней. Ее тихие всхлипывания терзали сердце Рамзеса в не меньшей степени, чем ее пронзительные крики. Очевидно, с ней случился очередной приступ. На полу рядом с кроватью валялись осколки разбитого стакана с водой, а на ночной рубашке спереди виднелось большое мокрое пятно.

Джулия не стала тратить время на то, чтобы промокнуть его, а сразу бросилась поскорее снова обнять несчастную женщину.

Кошка, которая до этого, казалось, охраняла Сибил, теперь забралась на каминную полку и оттуда наблюдала за всей этой сценой по-человечески осмысленным взглядом.

Актаму и Энамон стояли по обе стороны кровати, будто в ожидании, что Сибил вот-вот скатится на пол и ее нужно будет поддержать. Неужели приступ был настолько сильным?

Как только Джулии удалось взять ее за руки, Сибил тут же начала говорить; слова срывались с ее губ сплошным потоком, на одном дыхании:

– Они мучают ее. С помощью каких-то чудищ. Ужасных чудищ. Я чувствую исходящий от них смрад, слышу на себе их жаркое дыхание. Она кричит через меня, потому что не хочет кричать перед ними!

Рамзес повернулся к царице:

– Эти животные. Это и есть те собаки, о которых вы рассказывали?

– Думаю, да.

Рамзес испытывающе посмотрел на Бектатен:

– Вы знаете, где они ее сейчас удерживают? Вы были там внутри?

– В каком-то смысле можно сказать, что я была внутри этого невеселого места.

– Выходит, вы встречались с Сакносом в его собственном логове?

– Нет, – ответила она. – Актаму, отправляйся в сад. И принеси нам несколько звездчатых цветков этуали. Это растение поможет успокоить ее.

При упоминании о волшебном саде Джулия бросила в сторону Бектатен испуганный взгляд. Как и Рамзес, который не смог удержаться и недоверчиво посмотрел на царицу.

– Это средство как нельзя лучше подходит в ее нынешнем состоянии, – объяснила Бектатен. – Мой сад содержит множество разных чудесных трав и всего несколько ядов.

– Спасите ее, – шепотом произнесла Сибил. – Вы должны спасти ее, прошу вас. Вы должны это сделать. Она взывает ко мне о помощи!

Они ничего не ответили. А даже если бы и ответили, Сибил вряд ли бы что-то сейчас могла услышать. По щекам ее продолжали литься слезы; болезненно щурясь, она крепко вцепилась в Джулию, словно боялась, что, если разожмет руки, ее может унести каким-то ураганом.

Когда Актаму вернулся с несколькими голубыми цветками, Джулия аккуратно уложила Сибил на подушки и медленно поднялась с кровати.

Верный слуга Бектатен оборвал у цветков тычинки и голубые лепестки, после чего рукой растер их в порошок. Налив в стакан воды, он начал добавлять туда эту голубую смесь, продолжая растирать ее пальцами. Это был изящный и молчаливый процесс. Они дали Сибил отпить из стакана – средство сработало почти мгновенно: судороги, сотрясавшие ее тело, резко прекратились.

– А известно ли, как это зелье подействовало на Клеопатру? – озабоченно поинтересовалась Джулия.

– Мы этого не знаем, – ответила Бектатен. – Но если подействовало, это поможет ей легче переносить то незавидное положение, в котором она оказалась. Пойдемте со мной. Вы оба, Джулия и Рамзес.

Они повиновались. Актаму последовал за ними, а Энамон остался в комнате.

Бектатен провела их за собой на первый этаж башни, а оттуда – по крутым каменным ступеням вниз, в какой-то подвал с двумя маленькими зарешеченными окнами, вырубленными буквально в толще скалы.

Рамзес догадался, что здесь хранятся таинственные и бесценные сокровища. Хотя ему трудно было представить, что может быть более ценным, чем волшебный сад посреди внутреннего двора замка. Впрочем, сам по себе сад был бесполезен для человека, не знакомого с его секретами. Здесь же, в этом потайном хранилище, все волшебство этого сада было выделено, расфасовано и приготовлено к употреблению, причем для некоторых – к фатальному.

По стенам было развешено оружие разных эпох. Прекрасные золоченые сабли с рукоятками, украшенными инкрустациями из серебра, золота, слоновой кости и черного дерева. На центральном столе были выложены в ряд серебряные кинжалы в ножнах. На дальнем краю стола стояло несколько банок с яркого цвета порошком, помеченных ярлыками, написанными на том же языке, что и дневники Бектатен. Рамзес был уверен, что это пыльца каких-то растений. Пыльца, которую по непонятным пока причинам Бектатен наносила на лезвия разложенных на столе клинков. Рядом с кинжалами лежало несколько бронзовых колец с большими красными камнями в оправе. Эти кольца были подозрительно большими, намного крупнее современных ювелирных изделий, поскольку под каждым камнем находилась полость для одного из таинственных снадобий Бектатен.

Сокровищница представляла собой некий боевой арсенал. Лучшего слова и не подберешь.

– Вы пытаетесь вооружить нас средствами из вашего сада? – спросил Рамзес.

– Я не пытаюсь вооружить вас. Я вооружаю вас. Лезвия кинжалов смочены зельем, которое оглушит любого бессмертного на несколько часов. Каждого из ножей хватит на пять эффективных ударов. В кольцах содержится состав долговременного действия: вы сегодня уже видели, как он работает. – Она подняла драгоценный камень на одном кольце, обнажив спрятанный под ним маленький бронзовый шип. – Чтобы все получилось, необходимо попадание удушающей лилии в кровь. На поверхности вашей кожи это средство не нанесет вреда. А для смертных оно вообще безопасно.

– А это успокаивающее средство, в которое вы окунули эти кинжалы, – спросила Джулия, – оно действует на смертных?

– Нет, – покачала головой Бектатен. – Но сам кинжал, конечно, сработает, если удар нанесен прицельно и с хорошей силой. Ты уверена, что справишься со всем этим, Джулия Стратфорд?

– До сих пор не очень понятно, куда вы нас отправляете и что мы должны будем сделать, – ответила Джулия.

– Я никуда вас не отправляю, – возразила Бектатен. – Просто предоставляю больше шансов на успешное выполнение миссии, которую вы все равно осуществите – с моего согласия или без такового. Только и всего.

– И это все? – уточнил Рамзес. – Я имею в виду эти кинжалы и кольца?

– Нет. – Бектатен повернулась к стоявшему у нее за спиной шкафу из красного дерева, дверцы которого были украшены перламутровыми узорами. Когда она открыла его, Рамзес увидел стоящие на полках ряды стеклянных флаконов и бутылочек. От больших до совсем крошечных, все они содержали в себе жидкости различных цветов и оттенков.

О, как же ему хотелось подробно изучить содержимое этого шкафа! И услышать описание каждого из этих волшебных снадобий. Понятно, что здесь было не только то, что выращено в ее саду, но также сложные смеси из тех дикорастущих растений, которые еще неизвестны человечеству. Учитывая то, сколько тысячелетий Бектатен собирает травы, часть растений, которые она бережно хранила и выращивала у себя, могла давно уже исчезнуть в дикой природе. Но сейчас на изучение ее коллекции у Рамзеса просто не было времени. Потому что в этом подвале ощущалось еще одно незримое присутствие – присутствие их общего страха оттого, что Сибил может снова огласить замок раздирающими криками во время очередного безумного припадка.

Из своего шкафа Бектатен извлекла довольно большую – высотой с ладонь и толщиной в несколько пальцев – бутылочку с каким-то оранжевым порошком и передала его Энамону.

– Что это? – спросил Рамзес.

Энамон молча положил флакон в боковой карман пиджака. А на невысказанный вопрос Рамзеса, легко читавшийся на его лице, он ответил также взглядом – спокойным и отсутствующим, – как бы деликатно указывая Рамзесу, что он вовсе не обязан отвечать ему.

– Это пыльца «ангельского соцветия», – пояснила Бектатен.

– И для ее использования не нужно ни кинжала, ни кольца с шипом?

– Это более сложное мое орудие, – ответила она. – Именно с его помощью я получила возможность увидеть то, что происходит в поместье, где сейчас держат Клеопатру.

– И как это действует? – спросила Джулия.

– Сами увидите, – ответил Энамон.

– Вам не придется пользоваться этим самим, – продолжала Бектатен. – Ни одному из вас. У вас для этого нет соответствующего опыта.

– Значит, вы посылаете с нами и ваших людей, – заключил Рамзес.

– Верно, – ответила та.

– Но таким образом мы оставляем вас с Сибил без охраны? – заволновалась Джулия.

– Милая Джулия, я не остаюсь без охраны, – успокоила ее Бектатен, выразительно проведя своей рукой с изящными длинными пальцами по полированному красному дереву шкафа.

Джулия понимающе кивнула.

Наступило напряженное молчание, во время которого Рамзес взял со стола один из кинжалов в ножнах за рукоятку и взвесил его на ладони. Когда Джулия проделала то же самое, он едва не поддался невольному порыву остановить ее. Словно почувствовав это, она бросила на него быстрый взгляд, в котором угадывался вызов – станет ли он запрещать ей участвовать в этой непростой миссии? Он не осмелился на это, однако не смог сдержать улыбки при виде этой ее демонстрации силы и пренебрежения опасностью; при этом она так напряженно сжала свои сочные губы, что ему внезапно захотелось их поцеловать, хотя момент для этого был совсем неудачный: этот поцелуй мог быть воспринят ею как знак того, что он не принимает ее решимость всерьез.

Бектатен и Энамон внимательно следили за действиями влюбленной пары, как бы оценивая, хватит ли у каждого из них сил на то, что предстояло им впереди.

– Поскольку я обеспечиваю вашу экспедицию оружием, – начала царица, – я имею право выставить свои условия его применения.

Рамзес положил кинжал обратно на стол:

– А если мы с этими условиями не согласимся, вы отберете у нас оружие?

Она проигнорировала его вопрос.

– Вы доставите Клеопатру сюда, чтобы мы могли удерживать ее у себя, пока не выясним истинную природу ее нынешнего состояния, а также природу того существа, в которое она превращается, и то, как все это влияет на нашу новую подругу, Сибил Паркер. Вы не должны уничтожать Клеопатру с помощью того, что я вам даю. Вы должны ликвидировать только ее похитителей и всех, кто станет на вашем пути. Как я уже говорила тебе, Рамзес, убив Клеопатру, ты подвергнешь Сибил великой опасности. И я не позволю тебе этого сделать.

Рамзес вопросительно взглянул на Джулию, и та согласно кивнула.

– С этим мы согласны. Ваше второе условие?

– Вы приведете ко мне Сакноса.

Поначалу было трудно определить источник удушающей ненависти, которая вдруг наполнила атмосферу в комнате. Но в наступившей тишине стало понятно, что это чувство источал Энамон – он тяжело и учащенно дышал, и злобное напряжение, идущее от него волнами, ощущалось едва ли не физически. На последний приказ царицы он отреагировал шумным вздохом. Это было первым открытым проявлением эмоций, которое Рамзес заметил со стороны этого человека, а это предполагало, что он был не просто слугой своей хозяйки, а ее полноправным компаньоном. Может быть, раны, которые Сакнос нанес ему, были столь же глубоки, как и раны его царицы?

Бектатен молча оглянулась на Энамона; лицо ее выражало холодную решимость, и только в глазах угадывалась боль.

– Вы считаете это разумным? – спросил Рамзес.

– Разумным? – переспросила она, переводя взгляд со своего слуги на Рамзеса.

– Сакнос ищет чистый эликсир и всегда искал. А вы хотите привести его сюда, прямо к эликсиру?

– Здесь у меня только его ингредиенты, которые хранятся среди множества других. Я не смешивала их, и он не содержится у меня в готовом виде. Попади он не в те руки…

– Не попадет, – отрезал Энамон низким рокочущим голосом. Тон его удивил даже Бектатен: в нем слышалась не только готовность защищать эликсир, но даже упрек в ее сторону.

– Если даже он каким-то образом обнаружит мой сад, – осторожно начала Бектатен, и по тону ее стало понятно, что ее спокойное объяснение – единственная уступка, на которую она пошла, чтобы подавить страх и злость своего слуги, вызванные ее приказом, – то ему придется снова столкнуться с той же проблемой: какие составляющие и в каких пропорциях смешивать.

Наступила еще одна напряженная пауза.

Бектатен по очереди смотрела на них, словно предоставляя им возможность бросить ей вызов.

Но никто такой возможностью не воспользовался.

Вместо этого Энамон просто потупил взгляд – самый изящный жест покорности, какой Рамзесу доводилось видеть, – а Джулия вновь взялась за рукоятку одного из кинжалов.

– Так вы согласны на мои условия? – наконец нарушила молчание Бектатен.

Рамзес уже приготовился кивнуть, но Джулия опередила его:

– Сначала я должна вас кое о чем спросить.

– Спрашивайте.

– Почему вы не отравили Сакноса до сих пор?

От этого вопроса царица вздрогнула, как от удара; Рамзес еще не видел ее такой. Она повернулась к своему шкафу из красного дерева, и он подумал, что она хочет достать оттуда свиток или табличку с какой-то древней историей, которая поможет ей ответить Джулии. Но нет, ничего подобного не произошло. Было похоже, что ей просто необходимо взять себя в руки под их пристальными вопрошающим взглядами.

– Он – это все, что соединяет меня с моим прошлым, – в конце концов ответила она. – Все, что связывает меня с тем, кем я была когда-то. Если мне придется его уничтожить, этот грех потом будет вечно преследовать меня.

– Я буду связывать вас с тем, кем вы были, – подал голос Энамон. – И Актаму тоже будет для вас такой связью. Мы уже освободили вас, чтобы вы стали такой, какая есть.

– Да, я знаю, и я вечно благодарна вам за это, – сказала Бектатен. – Но Сакнос держал в руках вторую половину моего царства. Если он исчезнет навеки, с ним исчезнет и все, что осталось от Шактану.

Рамзес промолчал – он был не вправе комментировать такие вещи. Но он понимал, что женщина эта ослеплена страстной любовью, только не к мужчине, а к своему потерянному царству. Или, возможно, и к тому и к другому, просто она не хотела этого признавать. К тому же он чувствовал, что если начнет сейчас проявлять к этому вопросу повышенный интерес, то их наметившийся и пока еще хрупкий альянс может оказаться под угрозой.

– Это его последний шанс, – сказала Бектатен. – Привезите его сюда, чтобы он у него все-таки был.

– Последний шанс? – удивился Рамзес. – Последний шанс для Сакноса?

– Да, для него, – тихо подтвердила Бектатен.

– Вы считаете, что он сможет как-то искупить свою вину? – спросила Джулия.

– Я считаю, что должна дать ему выбор.

Она вновь повернулась к ним лицом, четко и с нажимом произнося каждое из слов, несших в себе скрытую угрозу:

– Мой сад хранит много секретов. Намного больше, чем сейчас лежит перед вами на этом столе. Эти наши с вами пересуды… они бессмысленны. Так вы соглашаетесь на мои условия? Можем мы, наконец, перейти к делу?

Вместо ответа Рамзес шагнул вперед и взял в руку один из грозных кинжалов, как несколько минут назад уже сделала Джулия.

– Да, – сказал он. – Давайте начинать.

Было невозможно определить, сколько прошло времени. У нее было такое чувство, что ее бросили в эту камеру уже много часов тому назад.

Готовили ли ее к тому, чтобы скормить собакам? Или же эта изоляция была еще одним видом изощренной бескровной пытки?

И как объяснить внезапно охватившее ее удивительное спокойствие? Неужели это признак того, что она смирилась, сдалась?

Дверь в камеру неожиданно распахнулась. Бессмертные, которые до этого заковали ее в цепи, на этот раз принесли с собой платье, фарфоровый таз с теплой водой и тряпку, которой можно было бы помыться. Все это было представлено ей с таким видом, будто это были какие-то царские подношения. Ей пришлось сдерживаться, чтобы презрительно не рассмеяться абсурдности происходящего. О какой царственности может идти речь в этой темной сырой келье, где пахнет землей и гниющими опавшими листьями? Низкие, жалкие людишки!

Но манера поведения тюремщиков существенно изменилась. Да, она по-прежнему была их пленницей, но теперь они видели в ней царицу.

Платье из тонкой невесомой ткани, расшитое жемчугом и драгоценными камнями, напоминало ей пенящиеся волны Нила. Не столько сам наряд, сколько его дурацкие украшения. Эти камни на одежде. Надеть его станет для нее унижением, но еще большим унижением будет, если она останется в этой тесной затхлой каморке.

Она следила за своими похитителями, строившими из себя подносителей даров, пока они не удалились, после чего разделась.

Если бы она не испытала того ужаса, когда ее едва не скормили бессмертным псам, она, наверное, восприняла бы как надругательство тот факт, что ей приходится мыться, макая ветхую тряпку в стоящий у ее ног таз. Но ткань оказалась мягкой, а вода – достаточно теплой, так что она должна была быть благодарна и за это.

Когда она надела предложенное ей платье, ее неожиданно охватило очень приятное необъяснимое чувство. Она мгновенно догадалась, что дело тут не только в нежном прикосновении ткани к коже. Возможно, само это ощущение и было спровоцировано этим ее новым нарядом, но истинный его источник находился где-то далеко. И это была Сибил Паркер. Клеопатра как будто почувствовала тонкие шелковые простыни, тяжесть мягкого одеяла. Кто-то в этот момент заботился о Сибил Паркер, успокаивал ее. Кто-то укладывал ее на шикарную кровать, в роскошную постель. И как раз тогда, когда мысль эта вызвала в ней раздражение и зависть, откуда-то прозвучал голос Сибил, который она слышала так же отчетливо, как и в своем последнем сне:

«Мы уже идем, Клеопатра. Ничего не бойтесь. Мы обязательно придем за вами, обещаю вам».

Она слышала океан, мощный рев прибоя, бьющего в скалы; а когда позволила себе опустить веки, то увидела призрачные очертания горящего камина и тени проходящих мимо него людей. И хотя затем видение резко пропало, голос Сибил запечатлелся в ее памяти и звучал в ушах четко, как звон далекого колокола.

– Кто это – «мы»? – вырвалось у нее.

Дверь камеры открылась. Ее тюремщики, похоже, никуда и не уходили. Поэтому, чтобы как-то скрыть этот свой неосторожный возглас, она скороговоркой произнесла:

– Я оделась. И готова к ужину.

«Кто идет, Сибил? И реально ли надеяться, что они смогут спасти меня?» – мысленно спрашивала себя Клеопатра.

Ответа не последовало.

Эти контакты были непредсказуемы, с ними было не все так понятно, как со снами. Теперь казалось, что они больше основываются на физическом восприятии, чем на странных видениях. А может быть, Сибил просто отказывается отвечать и не хочет рассказывать, кто идет к ней на помощь? Действительно ли она направила за ней спасательную экспедицию, или же Клеопатре предстоит стать жертвой еще одного злодеяния?

Ей негде скрыться. Сейчас у нее нет ни своего дома, ни убежища, ни храма, ни дворца. Только обрывки воспоминаний, за которые она могла держаться, да собственная смелость, ощущавшаяся, как прячущийся под кожей лед.

В коридоре раздались шаги шаркающих по камням ног.

На этот раз эти «подносители даров» снова принесли с собой цепи.

Она не сопротивлялась. Какой в этом был смысл? Они были не слабее нее, и их было много.

Они оставили ей руки свободными, но повесили на шею железное кольцо с длинными цепями с двух сторон, чтобы, выводя ее из камеры, можно было держаться от нее на безопасном расстоянии.

Но теперь она была уже не просто их пленницей Клеопатрой.

Она была еще и Сибил Паркер.

Под сияющими электрическими люстрами длинный обеденный стол был уставлен изысканными яствами, которых хватило бы накормить десятерых смертных. Но за этим столом сидел всего один человек, хозяин этого дома, который встретил ее неподвижным, как у каменного изваяния, взглядом.

Она заметила, что скатерть по краям была украшена орнаментом из вышивки и перламутра. Под ногами сиял полированный паркет, а на высоких окнах справа от нее висели длинные, до самого пола, пурпурные портьеры.

Ее ввели в эту грандиозную столовую в цепях и усадили напротив красавца-хозяина, сидевшего во главе стола.

Тяжело усевшись на стул с очень высокой спинкой, она увидела маленький клочок бумаги, лежавший на пустой тарелке перед ней.

Это была газетная вырезка, в которой рассказывалось о большом кладе старинных артефактов из Египта времен династии Птолемеев, недавно распроданных частным коллекционерам. Археологи и кураторы музеев во всем мире были вне себя от возмущения – содержавшиеся там статуи и монеты имели сходство с ликом Клеопатры VII, и следовательно, должны были быть переданы в музеи.

«Что за безумие творится в пустынях Египта? – вопрошал автор статьи. – А может быть, речь идет о жульничестве, вроде раскопок гробницы с телом какого-то сумасшедшего, выдававшего себя за Рамзеса Великого?» К заметке прилагалась иллюстрация. На удивление точное изображение одной из статуй, спрятанных самой Клеопатрой в той гробнице, куда она привела Теодора Дрейклиффа. Изображение, поразительно похожее на нее сегодняшнюю.

Так вот в чем причина того, что он узнал ее. Но знал ли он, кто она, когда пытал своими псами? Видимо, знал. Иначе как еще можно объяснить то, что он так быстро поверил ей?

«Но действительно ли это мое настоящее имя? И буду ли я по-прежнему считать его своим после того, как исчезнет мое последнее воспоминание об Александрии?» – подумала Клеопатра.

Она часто заморгала, стараясь прогнать непрошеные слезы. Нельзя плакать перед этим человеком. Нужно быть сильной. Потому что, кроме ее силы, очень скоро, возможно, у нее ничего не останется.

Если он знал ее имя, когда мучил ее, значит, он старался сломить ее дух, а она не могла такого допустить. Поэтому она взяла газетную вырезку и скомкала ее в кулаке, как поступила бы с депешей от врага на войне. Смяв ее в комок, она швырнула его на пол.

Затем демонстративно стала оглядываться по сторонам, намеренно игнорируя реакцию хозяина на пренебрежительный жест в отношении заметки.

За окнами было темно, ей удалось рассмотреть вдалеке лишь смутный силуэт одинокого здания, где ее едва не швырнули в яму с разъяренными голодными мастифами. На стенах были развешены гобелены со сценами сражений, состоявшихся в те времена, когда она спала своим мертвым сном. Она чувствовала себя здесь так же, как во время своего визита в Рим пару тысяч лет тому назад: как будто все это нарядное убранство и разукрашенные ткани использовались здесь с одной целью – скрыть угрозу, исходящую от дикой природы, дремучих лесов, зеленых лугов. Здесь нельзя было без страха открывать окна. Страха перед какими-то животными, перед дождем, перед окружающей средой.

В памяти всплыло далекое воспоминание – зеленеющие дикие ландшафты ее родины, тоска по непорочной простоте пустынного берега. Сможет ли она удержать это воспоминание? Сможет ли сохранить его и другие похожие, не ускользнут ли они из ее памяти?

У стены, противоположной окнам, стояли трое бессмертных. Все бледнолицые и синеглазые, похоже, родом отсюда, из этой страны под названием Британия. И все, без сомнения, создания сидящего перед ней человека. Но сколько их, все ли это? Двое, которые вели ее на цепи, и еще эти трое, которые сейчас с тревогой следят за каждым ее движением?

– Ешьте, – сказал ее похититель.

Неужели? Перед ней были разложены серебряные столовые приборы, руки у нее были свободны. В пределах досягаемости на столе стояло большое блюдо с целой горой каких-то небольших жареных птичек.

Разорвав первую тушку прямо руками, она впилась зубами в нежное мясо на тонких косточках.

Хозяин дома следил за всем этим холодным взглядом, словно взвешивая, уж не хочет ли она обидеть его тем, что не пользуется ножом с вилкой, как того требует современный этикет.

Отвечать на этот молчаливый вопрос у нее не было желания. Она просто ела. Мужчина тоже ел, но почти не глядя в свою тарелку. Он проявлял невероятное терпение. А еще самообладание, которое пугало ее не меньше, чем то бессердечие, с каким он едва не бросил ее на растерзание своим псам. Но ел он с тем же неуемным аппетитом бессмертного.

«Я знаю, что на своем веку очаровала множество мужчин, – думала она. – Я знаю, что очаровывала даже правителей великого Рима. Правда, я точно не помню, как именно я это делала, но в книжках по истории говорится, что я прекрасно владела искусством обольщения. А следовательно, я хорошо умею соблазнять».

Но этот мужчина не был правителем Рима. А из-за отсутствия видимого проявления каких-либо эмоций он вообще не был очень похож на живого человека.

– Значит, вы инсценировали свою смерть, – внезапно заговорил он. – Сказочка про смертельный укус змеи. Про самоубийство. Еще один вымысел Плутарха?

Она ничего не ответила. Кто знает, что будет, если этот человек узнает, что смерть ее была настоящей, но через две тысячи лет ее оживили снова? Может быть, он и сам появился подобным образом? Если он узнает, что ее оживили после настоящей смерти, не сочтет ли он ее ниже себя и не подвергнет ли из-за этого еще большим мучениям?

– Я хочу услышать вашу историю, – сказал он.

– А я хочу услышать вашу.

– Тогда давайте начнем с того, что мы знаем друг о друге. Вам повезло, что вы остались живы после событий сегодняшнего дня. То, что мы вас похитили, спасло вас от уничтожения.

– Что вы хотите этим сказать?

– На торжестве по случаю помолвки Джулии Стратфорд и мистера Рамзи был применен яд. Яд, который действует только на бессмертных. И который способен мгновенно обратить их в прах.

Он дал ей пару мгновений на то, чтобы она смогла осознать эту информацию, и она поймала себя на том, что начала жевать медленнее, а руки ее задрожали. Яд, который может убить бессмертного? За все годы, которые они с Рамзесом провели вместе, он никогда не упоминал о существовании такого средства.

– Насколько я понимаю, вы ничего не знали об этом яде? – спросил он.

– А вы знали?

Он вместо ответа лишь пригубил вина из своего серебряного кубка.

– И как же вам удалось спастись? – поинтересовалась она.

– Я просто не пошел на это торжество.

– Понятно.

– И что же вам понятно, Клеопатра?

– Что это именно вы использовали этот яд.

– И почему вы пришли к такому выводу? – Похоже, ее ответ заинтриговал его.

– Вы услышали все эти россказни про мистера Рамзи. Про гробницу, которая была раскопана как раз перед его неожиданным появлением в Лондоне. Во всех этих небылицах вы почувствовали присутствие неизвестного вам бессмертного. Не пожелав делить этот мир с ним, вы послали своих людей отравить его. И таким образом восстановить то, что вы называете своим порядком.

Эти мысли беспорядочно кружились в ее голове, но когда она произнесла их вслух, когда она только подумала о том, что Рамзес отравлен, ее охватила беспредельная печаль, сопоставимая лишь со скорбью, которую она сейчас испытывала постоянно. Но скорбь эта была даже не столько по сыну, сколько по утраченным воспоминаниям о нем.

Могла ли жестокость этих людей внезапно пробудить ее старинную любовь к Рамзесу? Такой результат мог быть для нее даже хуже, чем сломленный дух, а может быть, он как раз и является следствием ее сломленного духа?

– Если ваши предположения верны, – начал черноволосый, – и у меня была цель отравить мистера Рамзи, то как вы объясните ловушку, в которую угодили по ошибке?

– Вы имеете в виду ту западню, которую вы подготовили для Джулии Стратфорд?

Наконец-то в его холодных синих глазах мелькнуло нечто, отдаленно напоминающее человеческие эмоции. Впрочем, разобрать их было невозможно. Гнев? Простое удивление? А может, он был впечатлен ее логическими рассуждениями?

– Я не пытался отравить мистера Рамзи, – ледяным тоном ответил он.

– Но Джулию Стратфорд похитить хотели?

– Хотел.

– А как же яд? – не унималась она.

– Яд был не мой. Может быть, ваш?

Он незаметно подвел ее к вопросу о ее странном происхождении – истории слишком опасной, чтобы ее можно было кому-то рассказывать.

– Нет, я здесь ни при чем, – ответила она. – До сегодняшнего дня я вообще не знала о существовании такого яда. А вы?

Она уже повторно задавала ему этот вопрос. Но и на этот раз он снова промолчал.

Напряжение, в котором пребывали два ее стражника, стоявшие по обе стороны от нее, было так велико, что она почти чувствовала его физически.

А он знал, вдруг поняла она. Он знал о яде и тем не менее послал своих людей совершить это похищение. И сколько же их погибло в результате? Она была уверена, что все выжившие сейчас находятся возле нее. По-видимому, их спасло то, что они поджидали свою жертву в подземелье под храмом – в этом состояла их задача.

В наступившей напряженной тишине она вдруг отчетливо поняла, что в этой группе бессмертных существует некое расслоение, которое можно будет использовать с выгодой для себя. Если, конечно, она будет действовать осторожно. И если будет предельно терпелива.

– Так что вы должны быть благодарны мне, – с нажимом сказал он.

– Тогда назовите мне свое имя, чтобы моя благодарность могла быть направлена по адресу должным образом, – как можно мягче попросила она.

– Сакнос, – ответил тот. – А вы – Клеопатра, последняя царица Египта. Подруга Джулии Стратфорд и ее возлюбленного, загадочного египтолога Реджиналда Рамзи.

Он явно высмеивал имя, которым Рамзес пользовался сейчас. И этим подталкивал ее признаться, что она знала, кем этот человек был на самом деле. Но она на эту провокацию не поддалась.

– Сакнос, – задумчиво сказала она. – Откуда же пришло такое необычное имя?

– Из истории, разумеется. Из прошлого.

– А откуда вы родом?

Он тщательно обдумывал свой ответ.

– Я из страны, которая существовала, когда все земли были единым целым, – наконец произнес он.

– Вы говорите о временах, когда суша еще не разделилась на континенты? – уточнила она.

– Вы обучались современным наукам?

– Просто много читаю на разных языках.

– А еще вы много говорите. Или говорили, когда были царицей.

– Я больше не царица.

– Вы будете царицей всегда, – сказал Сакнос почти отеческим тоном, как будто такие вопросы, как, например, понятие незыблемости высших царских титулов, были для него намного важнее, чем ставки в их теперешней своеобразной дуэли. – Точно так же, как я вечно буду носить титул, который носил в своем родном царстве. Бремя, которое мы взвалили себе на плечи, наши взгляды и наши мечты – все это отныне всегда будет формировать наши бессмертные жизни.

– Не хотите же вы сказать, что были царем триста миллионов лет тому назад, когда вся суша на земле была единым целым?

– Вы восприняли мои слова о единстве слишком буквально, сведя это к единству континентов. А я говорил о царстве, которое объединяло значительную часть мира благодаря действующим соглашениям, торговле и обмену знаниями. И было это не триста миллионов лет тому назад. К тому же я был там не царем, а первым министром.

– Как давно это было?

– По сегодняшним понятиям, это время соответствует восьмому-девятому тысячелетию до Рождества Христова.

Она бросила на него ошеломленный взгляд.

– Шактану, – наконец прошептала она.

– Вы считаете это мифом?

– Это и есть миф.

– Вы заявляете мне это с уверенностью, которую можно оправдать лишь вашим высокомерием.

– Вы хотите, чтобы я была вам благодарна за перенесенные мною унижения, потому что этим вы спасли меня от случайного отравления смертельным ядом? Да это вы самый настоящий специалист в области высокомерия, Сакнос! Первый министр Шактану.

– Унижения? Вы отказывались назвать мне свое имя.

– Я стала вашей пленницей.

– Вы сами попали в нашу ловушку. И меня до сих пор терзает любопытство, каким образом это произошло и почему. Что связывает вас, Клеопатру, с Рамзесом Великим? Может быть, вас привели к нему слухи о загадочном египтологе, как это произошло, например, со мной? Как вышло, что появление мистера Рамзи в современном мире вызвало у вас такой всплеск интереса, тогда как до сегодняшнего дня вы пребывали в тени? Возможно, вас кто-то пробудил? Кто искупал вас в солнечном свете, так чтобы вы вновь могли ступать по этой земле? Кто сказал вам, что ваш бывший любовник восстал из небытия?

А может, Рамзес вовсе не такой? Может, он просто ваш старинный соперник, враг на войне. До меня доходили слухи, что вы в свое время не ладили с великим царем Иродом. Конечно, в современной истории его помнят по гораздо более серьезным преступлениям, чем планирование вашего убийства.

– Рамзес значил для меня гораздо больше, чем все, что вы только что перечислили, – сказала Клеопатра.

– Значил, – подчеркнул Сакнос. – А что значит теперь?

Этот допрос похуже, чем травля собаками, подумала она, и гораздо унизительней попыток узнать ее настоящее имя. Признаться в своих сложных чувствах по отношению к Рамзесу перед этим страшным человеком? Но какие у нее есть варианты? Каким еще образом она могла увести этот разговор в сторону от ее странного воскрешения и его пагубных последствий? Ей крайне тяжело было раскрыться перед Джулией Стратфорд, а перед этим омерзительным человеком, этим жестоким бессердечным бессмертным – просто невозможно.

– Рамзес был моим советником и наставником в самые мрачные годы моего правления, – ответила Клеопатра. – Он был носителем мудрости, накопленной за столетия. И использовал эту свою мудрость, чтобы помогать мне. В моей борьбе против моих братьев и сестер, в борьбе против Рима. А также для установления союза с Римом, когда это стало возможным.

Она чувствовала, что теперь попала в еще одну ловушку. Если Сакнос будет продолжать расспрашивать ее, она не сможет отвечать на конкретные вопросы, не показав ему, с какой скоростью ее покидают воспоминания о ее далеком прошлом.

– Но ведь Рамзес принес с собой не только воспоминания, не правда ли? – спросил Сакнос.

Глаза их встретились.

– У Рамзеса есть чистый эликсир, – уточнил он. – Сила этого снадобья, его власть. Названия его ингредиентов. Его точная формула.

Это утверждение выглядело как-то странно, равно как и та поспешность, с которой он тут же отхлебнул из своего кубка, словно желая отвлечь ее внимание от алчного блеска, мелькнувшего в его глазах.

Его точная формула…

Она постаралась прогнать с лица нахлынувшие эмоции и сложить по кусочкам всю полученную от Сакноса информацию в единую картину. Получается, сегодняшнее отравление – не его рук дело. Но при этом он хотел похитить Джулию.

Возможно, согласно его плану, Рамзеса нужно было оставить в живых, а потом каким-то образом использовать похищение Джулии против него?

Его точная формула…

Мог ли он пытать Джулию, чтобы таким образом заполучить формулу эликсира?

Клеопатра сделала вид, что вернулась к еде. Она жадно жевала, обгладывала мелкие птичьи косточки, сосредоточенно накалывала на вилку ломтики говяжьей вырезки, запеченной в тесте, и все это помогало ей скрывать то, что творилось в ее голове.

А может такое быть, что у Сакноса, явно бессмертного, нет своего эликсира? Что он подвергся действию эликсира, как и она сама, но при этом не обладал ни самим этим зельем, ни знанием того, как его приготовить?

И как такое предположение соотносится с поведением бессмертных, выполняющих его приказания, называя своим Повелителем? Было бы странно, если бы они называли его так, не будь он их создателем. Но было бы неправильно игнорировать и тот алчный голод, который звучал в его голосе, когда он произнес эти простые слова: «его точная формула».

А вдруг Сакнос считает, что она знает составляющие волшебного эликсира?

Тогда, может быть, ей не следует его в этом разубеждать?

И внезапно она вспомнила еще одно только что произнесенное Сакносом слово. Его последующая фраза отвлекла ее внимание от этого слова, но теперь оно всплыло в ее памяти так же четко, как и ее видения с Сибил Паркер.

«Чистый». Он назвал тот эликсир чистым. Выходит, что эликсир, который мог быть у него, был не чистым, некачественным. У Сакноса была не до конца разработанная версия настоящего – чистого – эликсира.

Она молчала уже слишком долго – нужно было что-то сказать.

– Выходит, вы понятия не имеете, кто стоит за сегодняшним отравлением? – спросила она.

– Это не так.

– Так кто же это? – встрепенулась Клеопатра. – Кто это сделал?

– Но мы ведь с вами должны обмениваться информацией, не так ли?

– Мы и обмениваемся. Я рассказала вам о своей связи с Рамзесом. Я подтвердила вам, что человек, называющий себя мистером Реджиналдом Рамзи, на самом деле Рамзес Великий. И теперь я просто прошу от вас встречную информацию взамен.

Внутри у нее все ликовало – ей удалось провести его, она это видела. Сакнос поверил в то, что ей известен рецепт так называемого чистого эликсира. Он продолжал жевать, но взгляд его был слишком сосредоточенным.

– Хранители библиотеки в Александрии, моей Александрии, – продолжала Клеопатра, – называли Шактану мифом. Причудливой выдумкой. Красивой сказкой о золотом веке без войн. Успокоительной фантазией, рассчитанной на тех, кому война не по нраву. И кто не может смириться с ее неизбежностью.

– Нет ничего неизбежного. Это касается даже смерти. Мы с вами сами являемся свидетельством этому.

– Я уверена, что ваши дети, погибшие сегодня, думали так же.

– Не пытайтесь вывести меня из себя, Клеопатра. У меня иммунитет к подобным трюкам.

– Но у вас нет иммунитета к тому яду, каким бы он ни был. Как нет у вас иммунитета и к тем, кто захотел бы его применить.

– Нет, есть. Я не восприимчив к ее фокусам, ее лжи, ее хитростям. И так было всегда, – презрительно фыркнул он и только потом, с опозданием сообразил, что проговорился.

– О ком это вы сейчас говорите, Сакнос?

– Вы уже получили свою порцию информации. Теперь моя очередь. Итак, Рамзес Великий. Кто он вам? Любовник или враг?

– Зачастую бывает, что это один и тот же человек. Зачем вынуждать меня выбирать что-то одно?

– Вы уже и так обнаружили свой выбор. Именно этим выбором и обусловлена причина, по которой вы явились на сегодняшнее торжество.

– Если вы будете знать, чем это может вам помочь?

– Я пойму это, когда вы мне ответите.

Альянс? Он что, действительно предлагает ей союз? После того, как он с ней обошелся?

– Две тысячи лет назад он был моим любовником, – сказала она. – Сегодня он мой противник.

– Понятно, – ответил он. – Так значит, вы направились на эту помолвку, чтобы как-то навредить ему? Или использовать против него его невесту, как это планировали сделать мы?

– Теперь моя очередь задавать вам вопросы.

В знак согласия он поднял свой серебряный кубок в ее сторону, как при тосте.

– Отравительница. Кто она такая?

Он жевал, не торопясь отвечать.

– Ваша любовница? Соперница?

Он снова промолчал.

– Что ж, понятно, – вздохнула она.

– И что же, интересно, вам понятно?

– А то, что это была ваша царица, – прошептала Клеопатра. – И она по-прежнему остается вашей царицей. Именно поэтому вы и затаились в этом поместье, несмотря на то что она уничтожила стольких ваших детей.

– Вздор!

– Нет, не вздор. А чистая правда. Вы задались целью мучить меня, потому что перед ней вы беспомощны. И у вас нет иммунитета! Вы бессильны!

– Она не посмеет, – сдавленно прохрипел Сакнос.

– Это почему же? – спросила она.

– Потому что я – это все, что осталось от нашего царства. Для своей бессмертной жизни она не придумала ничего лучшего, чем роль жалкого трепетного историка. Она завидует мне, она чувствует связь со мной, связь запутанную и приводящую ее в смятение. Так будет и дальше. Потому что я не тот, кем она меня считала, и никогда им не был.

В зале повисла хрупкая тишина.

– Но вы же сказали нам, что она спит, – прозвучавший голос был робким и слабым, но от неожиданности Клеопатра все равно вздрогнула.

Это сказала женщина, одна из бессмертных, та, что стояла слева от нее и держала одну из двух цепей, прикрепленных к ее ошейнику. Она была бледной, с огромными выразительными глазами; на ней было такое же тонкое блестящее платье, как то, которое они дали Клеопатре. Она выдержала пристальный взгляд Сакноса, но это, видимо, отобрало все ее силы, потому что теперь ее руки, державшие цепь, заметно дрожали. Подбородок ее начал предательски подергиваться, в глазах стояли слезы.

– Вы сказали, что нам нечего ее бояться, потому что она спит.

Сакнос в бешенстве вскочил на ноги и двумя кулаками ударил по столу с такой силой, что по скатерти прокатилась волна и все блюда и тарелки с угощением дружно звякнули. Клеопатра наслаждалась этой картиной и сразу поняла, что если его в такой степени вывела из себя пара безобидных замечаний одного из его созданий, то для нее это весьма ценная информация о Сакносе.

– Недели, – прогремел он. – Вам всем остались жить какие-то недели, какие-то дни. Если не меньше. И это вы пробудили меня, решив, что этот Рамзес, этот фараон, станет вашей главной надеждой на спасение. Это был ваш план, не мой. И составили вы его еще до того, как я приехал сюда. А теперь вы хотите возложить на меня вину за убийство ваших братьев и сестер только потому, что я решил, что она спит, поскольку столетиями не давала о себе знать? Это неслыханно, как вы смеете! Даже наша пленница и то проявляет больше уважения ко мне!

– Она не убьет вас, потому что вы представляете собой вторую половину ее царства, – тихо заметила Клеопатра. – Но в отношении ваших детей никаких подобных ностальгических чувств она явно не испытывает.

– Вы ничего об этом не знаете! – огрызнулся Сакнос.

– Я знаю больше, чем вам хотелось бы. Теперь вот что. Может быть, вам стоит отослать своих неблагодарных детей, пока они не наговорили тут лишнего. Но сначала, разумеется, они должны освободить меня от этих цепей.

– Мы с вами, кажется, забыли, что обмениваемся информацией, – угрюмо сказал он.

– Нет, – ответила она. – Просто к нашему обмену подключился третий участник. Точнее, участница, которой осталось жить всего-то несколько недель. Несмотря на то что, по внешним признакам, она определенно принимала эликсир. Если, конечно, существует только один, чистый эликсир.

– Теперь моя очередь задавать вам вопросы.

– Тогда почему бы вам сразу не спросить меня о том, что вы хотите узнать на самом деле?

Нужно было как-то обострить эту наметившуюся размолвку, разбередить рану, постараться вывести ее похитителей из равновесия еще больше.

– Задайте же, наконец, вопрос, который жжет вам язык с того момента, как вы увидели характерную синеву моих глаз, – с вызовом произнесла Клеопатра.

– Так вы считаете, что у меня к вам всего один вопрос? Вы недооцениваете мои способности в области ведения дознания и умения обобщать факты.

– Я считаю, что у вас есть одна важная потребность, одно главное желание, которое перевешивает все остальное и ради которого вы даже готовы подвергать опасности своих детей.

– И что же это за потребность, интересно знать?

– Это потребность в эликсире. Вам его дали, но не рассказали ни об ингредиентах, ни о том, как его приготовить. И вы сами состряпали какую-то его побочную версию, которая действует недолго. И все следы, если я не ошибаюсь, ведут к вашей царице. К царице Шактану. Той самой, у которой вы были первым министром.

– Я служил ей в разных ипостасях. Как первый министр. Как любовник. Как друг. Но когда она совершила величайшее открытие в истории человечества, она сохранила его в секрете. От меня. От своих подданных. Это было предательством по отношению к нашему царству и ко всем, кто служил ей.

– Но вы все же каким-то образом умудрились воспользоваться этой тайной?

– Я украл ее. Я имел на это право. Часы, которые она проводила в своей лаборатории, были для нее великим наслаждением. Которое ей обеспечивал я своей преданной службой.

– Понятно. Так значит, это был золотой век. Век без войн. И все благодаря одному человеку. Вам.

– Эти времена не были похожи ни на какие другие. Человечество такого больше никогда не ведало.

– Я знаю, что значит управлять страной. И знаю, что ни один царь или царица не в состоянии править, имея за спиной всего одного человека. Тем не менее едва ли не все время монарха уходит на то, чтобы отбивать вызовы своих собственных приближенных, рвущихся к истинному источнику власти и успеха. Я знала это еще до своего воскрешения. Знаю и сейчас. Вы были предателем, Сакнос. Вот кто вы такой на самом деле. Вы рассуждаете как человек, который служил лишь ради обещанных наград.

В комнате наступила мертвая тишина. Он повернулся к ней спиной и, казалось, собирался с мыслями. Старался максимально сосредоточиться. Ее нападки не разъярили его, как она на то надеялась. Наоборот, они заставили его притаиться. И даже парализовали в какой-то степени. Но ей было нужно не это пассивное бессилие. Ей был нужен его гнев. И последующий за ним хаос, во время которого у нее мог появиться шанс сбежать.

– Тогда, вероятно, – тихо произнес он, вновь поворачиваясь к ней лицом, – вам следовало бы прочесть мне лекцию о временах вашего царствования. Мне было бы весьма полезно понять, что является правдой о вас в исторических хрониках, а что – фантазиями, выдуманными в империи, которая презирала вас и радовалась падению вашего царства.

Он немного сократил расстояние между ними. Его дети попятились, отойдя на несколько шагов, но продолжали держать в руках ее цепи.

– За вами числится немало побед, не так ли? – настаивал Сакнос. – Ваш отец выслал вас из Александрии, но тем не менее вам удалось вернуться в этот город, когда его взял в свои руки Цезарь.

«О нет, – подумала она, – только не это». Только не допрос. Только не погружение в ее прошлое, которое теперь было окутано мраком. Но как избежать этого? Как уклониться?

– Так расскажите же мне правду о себе, великая царица Клеопатра Седьмая. Последняя царица Египта. Например, историю о том, как вы тайно проникли в покои Цезаря в корзине, полной змей. Это правда? Или все-таки выдумка?

– Нет, – прошептала она, – это ложь. Все ложь. Я перехитрила войско моего отца совсем другим способом.

Тишина в зале стала еще более гнетущей. И в ней нарастало, набирало силу какое-то новое напряжение, которое каким-то образом объединяло уже всех присутствующих.

Что не так она сказала? Может быть, она совершила ошибку? И тем открыла свою истинную несчастную природу?

Сакнос медленно забрал цепь у бессмертной женщины, подавшей голос против него, и принялся наматывать ее на свою руку, постепенно подтягивая Клеопатру вперед на ее стуле, пока она не была вынуждена неуклюже подняться на ноги.

– Это было войско не вашего отца, – зловеще прошептал он. – Это было войско вашего брата. И это как раз он выслал вас из Александрии накануне того, как там высадился Цезарь.

Он рывком выдернул ее из-за стола. Теперь они стояли в каких-то дюймах друг от друга, и ей было некуда спрятаться от его пылающего взгляда.

– И не было никакой корзины со змеями, – продолжал он. – Это был свернутый в рулон ковер. Вы не знаете этих подробностей, потому что не можете их вспомнить. А не можете вспомнить потому, что вас не пробудили, вас воскресили, как вы чуть ранее неосторожно обмолвились.

– Потому что вы, великая царица Клеопатра Седьмая, вовсе не царица на самом деле. – торжествовал Сакнос. – Вы – восставший из мертвых полуразложившийся труп, который теряет воспоминания о своей прошлой жизни, и они уходят к человеку, в котором сейчас жива ваша переродившаяся душа. Вы – ночтин. Так я называю отталкивающих созданий вроде вас. Я оживил много таких, как вы, просто из любопытства, чтобы понаблюдать, как сводят их с ума видения глазами тех, в чьих телах возродились их души после реинкарнации. А потом у меня в отношении них не было другого выбора, кроме как навсегда лишить их живительного света, оставив в мрачной камере. Именно так я и поступлю с вами, претенденткой на царский трон, назвавшей меня предателем моей царицы. Я брошу вас в темноту моей тюрьмы, пока вы окончательно не потеряете рассудок.

Вырвавшийся у нее пронзительный дикий крик больше напоминал отчаянный рев зверя, чем звук человеческого голоса. Она оцарапала ногтями его лицо, взмахнув рукой с такой силой, что едва не вырвалась из оков. Но он удержал равновесие и отступил на полшага. Цепи на ее ошейнике снова натянулись, но это не могло сдержать ее крика.

– Я Клеопатра! – прохрипела она.

Внезапно раздался резкий щелчок, напоминающий звук от удара хлыста, и окно у него за спиной покрылось паутиной трещин. Неужели от ее криков треснуло стекло?

Волна страха прокатилась по всем присутствующим в комнате. Это отвлекло ее от отчаяния и страшных картин, которые рисовало ее воображение после слов ее главного похитителя. На самом деле это был камень. Кто-то бросил в окно камень – он был недостаточно большой, чтобы пробить толстое стекло, но ударил с такой силой, что оно треснуло сразу во всей раме. Только у бессмертного хватило бы силы сделать такое.

Трое мужчин, стоявших у стены, выхватили из пиджаков блеснувшие вороненой сталью пистолеты и кинулись к дверям на террасу. Ее стражники, мужчина и женщина, остались стоять рядом с ней.

Сакнос своей мощной рукой схватил ее за холодный железный ошейник спереди, но в последний момент отвернулся, прислушиваясь к какому-то шуму, доносившемуся из коридора.

На мгновение установилась тишина, в которую вдруг ворвался странный ритмичный топот. А еще через секунду в проеме дверей появились спины тех самых вооруженных бессмертных, только теперь они растерянно пятились, выставив вперед свои пистолеты и глядя куда-то вниз.

Отступали они перед собаками, которые входили в зал одна за другой. Псы шли совершенно бесшумно и спокойно, впившись неподвижными взглядами в мужчин, направлявших в их сторону стволы бесполезных в такой ситуации пистолетов. Поначалу Клеопатра даже не могла поверить, что это те самые твари, которым ее едва не скормили. Потому что сейчас они не издавали ни звука и лишь дружно двигались вперед. Это были мощные мастифы с головами больше человеческих. Теперь, когда они не рычали и не скалили зубы, их круглые синие глаза казались более осмысленными. В ярком свете люстр было видно, что их блестящая шерсть играла оттенками от черного до темно-коричневого.

Ошарашенные бессмертные продолжали пятиться. Один из них беспомощно ткнул своим пистолетом в сторону этих страшилищ, словно надеялся этим как-то остановить их продвижение. Но это не произвело на них ни малейшего впечатления. Теперь уже Клеопатра могла сосчитать их. Десять, двенадцать… Всего их было пятнадцать. Она с удивлением отметила, что на большинстве этих свирепых морд были заметны слабые следы какого-то ярко-оранжевого порошка.

Какое-то мощное колдовство чудесным образом изменило их. Казалось, что сейчас все они одновременно управляются некой силой, чьим-то сознанием.

– Бёрнэм, – с раздражением прорычал Сакнос.

Человек по имени Бёрнэм, которому теперь приходилось одновременно удерживать одну из цепей ее ошейника и реагировать на приказ хозяина, нервно прочистил горло и пронзительно свистнул.

Собаки проигнорировали сигнал.

Бёрнэм смертельно побледнел и повторил свою попытку. Псы вновь не обратили на него никакого внимания. Казалось, что свору из пятнадцати собак интересовали исключительно трое мужчин с пистолетами и ни на что другое псы не отвлекались. Клеопатра вдруг поняла, что те, постоянно отступая, уже дошли до стены, и теперь были практически окружены.

– Бёрнэм! – взревел Сакнос.

– Они не слушаются, повелитель, и ведут себя так, будто на них наложили заклятье.

Сакнос растерялся.

И тут псы начали рычать.

Клеопатра никогда еще не слышала подобного звука. И даже не могла себе представить, что пятнадцать разных псов могут идеально рычать в унисон. Это было что-то среднее между жужжанием роя разъяренных пчел и грохотом катящегося по склону большого валуна. Один из мужчин не выдержал и безо всяких слов просто выбежал из зала. После секундного промедления за ним последовал второй. А затем и третий, который, прежде чем исчезнуть, робко положил свой пистолет на пристенный столик у себя за спиной, как будто этот жест доброй воли мог унять кровожадные взгляды стаи.

Собаки дружно повернулись в сторону Сакноса.

Женщина, которая до этого говорила с Сакносом, с грохотом бросила на пол цепь и сбежала. Бёрнэм тоже не заставил себя долго ждать и присоединился к ней. А собаки тем временем перешли на лай. Этот оглушительный звук повторялся снова и снова. И опять-таки – идеально в унисон. Лай был громким и осмысленным и пробирал до костей.

Постепенно к этому жуткому звериному хору начали примешиваться и другие звуки. Звон бьющегося стекла. Шаги. Шарканье ног. Шум борьбы в соседних комнатах. Может быть, там были еще собаки? Или кто-то остановил разбегающихся детей Сакноса?

Ее похититель то ли не слышал ничего этого, то ли не мог думать ни о чем другом, кроме синхронно надвигавшихся на него страшных псов.

– Это все ваших рук дело, – прошипел Сакнос.

Видеть его страх было для Клеопатры огромным удовольствием, но разве эти чудовища в такой же мере не угрожали и ей?

– Я здесь абсолютно ни при чем, – сказала она. – Отпустите меня. И давайте лучше оба постараемся как-то спастись, пока еще не слишком поздно.

Он повернулся к ней лицом. Глаза его горели гневом, а губы скривились в гримасе ненависти.

– Это все сделали вы. Таков был ваш план. Вы работаете на царицу.

– Да я никогда не видела вашей царицы! – возмущенно воскликнула она.

Он оскалил зубы и уже открыл рот, чтобы что-то сказать, но тут случилось неожиданное.

Собаки сбили Сакноса с ног. Одновременно взмыв в воздух, они дружно накинулись на него, образовав на полу беспорядочную кучу тел.

Клеопатра по инерции отлетела назад, сбив стоявший позади нее стул. Но эти твари, казалось, не обращали на нее никакого внимания.

Теперь, когда ее уже не держали руки бессмертных, у нее хватило сил, чтобы снять с шеи ненавистный ошейник. Отшвырнув его в сторону, она опрометью бросилась в коридор.

Но она не могла не обернуться напоследок. Псы рвали распростертое на полу тело Сакноса, и за этим кровавым пиршеством самого его даже не было видно. Но в его отчаянных криках слышалось больше злости, чем страданий от боли.

Свернув за угол, она внезапно резко остановилась из-за открывшейся перед ней картины. Ее босые ноги стояли на кучке пепла, а рядом на полу валялось платье женщины, которая совсем недавно удерживала ее на цепи.

Это могло быть только результатом действия яда! Другого объяснения она просто не находила.

Позади нее раздался какой-то шорох. Она снова обернулась.

Рамзес! Он направлялся к ней. На ходу он прижал палец к губам, призывая ее не шуметь, а второй рукой вытаскивал кинжал из висевших у него на поясе ножен. Кинжал? Как совместить эти два противоречивых жеста? Один – чтобы успокоить ее, а второй – чтобы нанести удар?

Да как он смеет!

Протянув руку, она схватилась за угол массивного шкафа, на полках которого стояли всевозможные вазы. И когда Рамзес был уже совсем рядом, она обрушила это сооружение на него. Он оказался на полу среди осколков фарфора и стекла, придавленный к паркету полками тяжелого шкафа.

Ошеломленному Рамзесу пришлось руками очищать лицо от осколков стекла и фарфора. Конечно, царапина через весь глаз заживет очень быстро, но даже скоротечная незрячесть во время их внезапного нападения могла иметь серьезные последствия.

Он был уверен, что потерял ее. Сбросив с себя массивную мебель, Рамзес поднялся на ноги. В нескольких шагах от него стояла Клеопатра и рассматривала что-то в своей руке.

Это было его кольцо. Бронзовое кольцо, которое Бектатен дала ему для выполнения этой миссии, то самое, с крошечной полостью под камнем, заполненной порошком из удушающей лилии. Оно слетело с его пальца во время падения, и теперь она держала его в своих руках.

Они совершили непоправимую ужасную стратегическую ошибку! Их наиболее безвредный яд, сильное успокоительное, был нанесен на самое грозное оружие, на их кинжалы, тогда как яд смертельный содержался в предметах, наименее бросающихся в глаза, в их кольцах, которые не подходили им по размеру, будучи или слишком большими, или слишком маленькими. Чтобы ввести врага в заблуждение и убить его, это был превосходный замысел. Но из-за вмешательства Клеопатры такой план он уже никуда не годился.

Клеопатра пристально разглядывала старинное кольцо, словно это был только что сорванный ею цветок. Обратив внимание на резьбу под камнем, она догадалась, что там что-то скрывается. Она открутила красный рубин, под которым оказался бронзовый шип. Быстро взглянув на Рамзеса и заметив в его глазах страх, она сняла оправу, на которой крепился шип, и открыла углубление с желтым порошком.

– Нет! – прокричал он. – Даже не думай! Ты не должна!

– Так вот он какой, этот яд, – сверкнув глазами, прошептала Клеопатра. – Яд царицы.

– Я не собирался использовать его против тебя, я хотел усмирить тебя успокоительным средством на лезвии своего кинжала. Оно не убивает и не причинило бы тебе никакого вреда, Клеопатра. Ты должна мне поверить!

– Так вы хотели оставить меня в живых? – Казалось, такая возможность очень удивила и даже озадачила ее.

– Да. Прошу тебя, опусти кольцо.

– Не трогай яд, ты хотел сказать. Яд, который ты получил от настоящей царицы. В отличие от меня, тени бывшей царицы, которую ты своей рукой воскресил из мертвых.

– Мы обязательно выясним, кто ты и что ты. Выясним все вместе.

– Брось, сейчас ты просто стараешься успокоить меня. Интересно, успокоишься ли ты, узнав, что лично я ничуть не хотела увидеть тебя снова? И что через моря я плыла вовсе не из любви к тебе?

– Ты ищешь эликсир. Потому что считаешь, что он может придать тебе силы, чтобы разрушить вашу связь с Сибил Паркер.

– Сибил Паркер, – прошептала Клеопатра, и губы ее задрожали, а в глазах блеснули слезы. – Сибил Паркер, носительница моей истинной души.

– Я слышал такое объяснение, но это все только догадки. И ты не должна относиться к этому как к бесспорному факту.

– Дай мне эликсир и предоставь мне самой разбираться с собственным состоянием.

– Я не взял его с собой.

– Ну конечно, не взял! Потому что ты никогда и не собирался мне его давать. Просто хотел меня снова похитить. Только вот с какой целью? Чтобы помучить? Провести какой-то эксперимент, чтобы найти объяснению всему этому безумию?

– Ты не можешь так думать. Ты не должна.

– Вы пришли за мной с оружием, способным убить бессмертного.

– Мы пришли не только за тобой. Мы пришли и за Сакносом. Чтобы положить конец его бесчинствам.

– А чему ты хотел положить конец в отношении меня, Рамзес Великий?

– Я хотел унять твою боль.

Она поднесла кольцо чуть ли не к кончику своего носа:

– Но я ведь могу сделать это в любой момент, верно?

Она держала кольцо так близко к лицу, что своим дыханием сдула несколько желтых крупинок яда на ковер, когда произносила это.

– Нет! – в отчаянии воскликнул он.

– Но разве ты не будешь доволен, если я оборву свою жизнь прямо здесь и сейчас? Разве ты не будешь испытывать облегчение от этого? Сбросив с плеч такое бремя? Избавившись от монстра, которого сам пробудил?

– Пойдем со мной, Клеопатра. Позволь нам освободить тебя без того, чтобы лишать тебя жизни. И лишать жизни Сибил Паркер.

– Сибил, – прошептала она, и в глазах ее мелькнула злоба.

Он слишком поздно понял, что использовать имя Сибил в такой ситуации было ошибкой. Он наивно полагал, что Клеопатра испытывает к мисс Паркер такие же теплые чувства, как и Сибил – к царице Египта. В кривой ухмылке Клеопатры он с тревогой заметил лишь зависть и озлобленность.

– О, ну конечно. Шелковые простыни. Большой камин с танцующим в нем пламенем. Она ведь с вами, не так ли? И спасение, о котором она говорила. Так значит, это был ты, Рамзес. Теперь мне понятно. Я понимаю, зачем ты пришел сюда. Она ведь очень красива, эта Сибил Паркер. Золотистые волосы, белая кожа. Наверное, в ней ты находишь все то, что в свое время любил во мне. Да еще она и обладает моей истинной душой, моей кочующей душой, покинувшей это тело две тысячи лет тому назад. Ты явился сюда, чтобы спасти не меня, а ее!

– Твои страдания ослепляют тебя… – покачал головой Рамзес. – Мы все являемся жертвами, жертвами могущественных таинственных чар. Так почему бы нам не помогать друг другу?

– Довольно, Рамзес! Довольно твоей жалости. Довольно покаяний и угрызений совести. Если это мои последние дни в здравом рассудке, то я хочу прожить их так, как сама считаю нужным.

– Клеопатра!

Он рванулся к ней.

Но она бросила в него кольцо, так что его содержимое взмыло в воздух желтым облачком.

Вскрикнув, он отскочил к противоположной стене, но сквозь дымку оседающей на пол желтой пыли успел заметить, как она скрылась в проеме следующей двери, ведущей в сторону выхода из особняка.

Он последовал за ней.

Он увидел ее бегущей через большую гостиную. И не понял, куда она направляется, поскольку дверей там больше не было.

– Клеопатра! – попробовал он остановить ее.

Она обернулась, и глаза их встретились.

– Оставь меня в покое, Рамзес! – крикнула она. – Ты возродил меня к жизни, не задумываясь над тем, кем я стану. И теперь я обречена. У тебя есть только один способ загладить свою вину передо мной – оставить меня в покое!

Увидев, что от ее слов он застыл на месте, она развернулась и побежала. Он беспомощно смотрел, как она прыгнула в ближайшее окно, а на пол между вздымающихся штор посыпались большие осколки разбитого стекла.

Если Клеопатра будет продолжать в том же духе, остальные ее тоже не поймают. Джулия с Актаму находились на дальнем краю поместья: Джулия охраняла Актаму, который в трансе от воздействия волшебного порошка управлял действиями своры собак.

Позади послышались чьи-то шаги, и Рамзес оглянулся. Энамон нес на руках, казалось бы, безжизненное тело Сакноса. Рамзес знал, что окончательно сломили сопротивление первого министра не собаки, а порция успокаивающего средства с кинжала Энамона; действие этого зелья будет продолжаться несколько часов, после чего дозу нужно будет повторить. Глубокие порезы и раны, которые псы оставили на руках и лице первого министра, уже начали заживать.

– Я должен принести его к царице прежде, чем он проснется, – сказал Энамон.

– Ты имеешь в виду, что преследовать Клеопатру мне придется одному? Это ты хотел сказать?

Ничего не ответив, Энамон скрылся за дверью; поступь его была упругой и уверенной, как будто Сакнос был легким как пушинка.

Рамзес продолжал стоять, уставившись на разбитое окно.

Стоило лишь ему только взглянуть на Клеопатру, как весь его боевой пыл пропал.

Он был не готов к ее идеальному сходству с его прежней, любимой Клеопатрой. И был не готов увидеть ее мучения и отчаяние.

Ее последние слова разрывали ему сердце.

Как может он позволить себе отказать ей в просьбе дать прожить ей последние свои дни в здравом уме так, как она того хочет? Да и вряд ли он теперь ее отыщет. И вряд ли он может при этом надеяться использовать ее связь с Сибил. Даже если предположить, что это удастся, хватит ли у него мужества и самообладания на то, чтобы смирить Клеопатру в ее безумии, заключив ее в губительную темноту – так, как грозился сделать Сакнос, но для ее же пользы? Или ему нужно просто отпустить ее странствовать по миру, отпустить раз и навсегда?

Но сможет ли он когда-либо успокоиться, если она так и не обретет покой?

Неторопливой трусцой они молча бежали через лужайку плотной стаей. На фоне горящих окон особняка они вначале показались Джулии просто плотным сгустком темноты. Но затем постепенно уже стали различимы их отдельные очертания.

Джулия вышла из машины, в которой на черном кожаном сиденье в полубессознательном состоянии лежал Актаму.

Миссия, очевидно, была завершена, иначе зачем еще Актаму мог привести этих псов к их убежищу?

Джулия старалась следовать за ними на безопасном расстоянии, несмотря на то что они не могли переключить свое внимание на нее, поскольку до сих пор находились под властью Актаму. С помощью порошка из «ангельского соцветия» он непонятным образом мог контролировать их поведение и видеть мир их глазами. Это было потрясающе, потому что ему приходилось управлять одновременно пятнадцатью мастифами.

Во время их долгого пути до Парка Хэвилленд Джулия засыпала Актаму вопросами об этом чуде, о том, как именно он собирается использовать собак Сакноса против их хозяина, и что это за чары, под действием которых Актаму не сможет ни слышать, ни разговаривать. Однако Актаму не мог толком объяснить ей, как работает порошок из «ангельского соцветия» и как он собирается установить контакт с пятнадцатью псами, чтобы управлять ими посредством какой-то мистической силы. Он просто повторял ей, что сможет это сделать и что, когда он через решетку бросит в яму мясо, предварительно хорошо обваляв его в волшебном порошке, он сумеет всех этих монстров держать в повиновении.

Джулия находила это очередным захватывающим откровением из массы других потрясающих откровений, к которым наряду с остальными могущественными бессмертными теперь была причастна и она; этот новый для нее мир настолько отличался от ее прежней жизни, что она не могла до конца разгадать его, как ни старалась. На самом деле она уже не была Джулией Стратфорд – и прекрасно понимала это, – а ее хрупких связей с Лондоном, каким он был в 1914 году, с каждым днем становилось все меньше и меньше.

И вот сейчас, в темноте, она медленно шла по траве за этими зачарованными животными без страха, но проникшись благоговейным трепетом; тайна «ангельского соцветия» не отпугивала Джулию, ею руководило лишь одно желание – проникнуть в нее как можно глубже.

Зрелище того, как стая огромных собак, двигаясь как единое целое, молча направлялась в ночной тишине к дверям своего логова, завораживало ее. Завораживало не меньше, чем то, как они каких-то полчаса назад одна за другой выскакивали из своей зловонной ямы.

Теперь эти мощные свирепые псы молча уселись перед своей обителью, ожидая, когда им откроют двери.

Дрожа от страха, Джулия вышла вперед, открыла перед ними дверь и быстро отскочила в сторону.

Один за другим они прошли мимо нее и спустились в свою грязную тесную яму.

Как только все оказались внизу, она взялась за веревку и аккуратно опустила тяжелую решетку на место. Все собаки дружно посмотрели на нее, и под их взглядами она содрогнулась. Это, конечно, была работа Актаму. Он ждал, когда она опустит решетку и плотно закроет ее, прежде чем стереть со своего лица волшебную пыльцу, тем самым вернув этим монстрам их истинную природу.

С громким щелчком она задвинула толстую щеколду. Но не могла заставить себя уйти. Только не в такой момент. Она должна была проследить этот феномен до самого конца.

И постепенно с собаками начали происходить перемены.

Кто-то из них вздрогнул, кто-то принялся отчаянно вибрировать всем телом, словно стараясь стряхнуть с шерсти воду. Несколько собак залаяли, но не так неистово и агрессивно, как раньше. Они казались озадаченными и сбитыми с толку – что с ними только что сделали?

Их когти цокали по каменному полу, но двигались они как-то растерянно и как будто смущенно; наконец она поняла, что собаки внизу стараются пристроиться так, чтобы им через прутья решетки было ее лучше видно.

Эти создания явно изменились. Что бы это ни было за растение из сада Бектатен, но оно позволило этим безжалостным убийцам ненадолго оказаться под властью человеческого сознания. И сейчас они, присмиревшие и покорные, бросали на нее тоскливые взгляды, словно очень хотели, чтобы это повторилось.

Ей было почти жаль покидать их, потому они больше не были монстрами.

Но в этот момент дверь позади нее открылась и на пороге появился запыхавшийся Рамзес. На лице его угадывался отнюдь не триумф, а еле сдерживаемые страдания, хотя при виде Джулии его черты смягчились и из его груди вырвался вздох облегчения. Оказавшись в его объятиях, она вдруг подумала, что не может сообразить, кто из них первым бросился навстречу. Впрочем, какое это имеет значение?

– Где она? – наконец спросила Джулия.

– Сбежала.

– О, Рамзес!

– Мы сцепились. Ей удалось отобрать у меня мое кольцо с ядом. Это был вопрос жизни или смерти – либо я, либо она. Поэтому я дал ей уйти.

– Яд и теперь у нее?

– Нет. Она открыла кольцо и швырнула его в меня, когда я попытался ее преследовать. Оно и сейчас лежит на ковре в доме.

Снаружи раздался рев мотора. По звуку было понятно, что этот автомобиль явно больше и мощнее, чем те машины, на которых они приехали сюда.

– Мы нашли грузовик с гробом, в котором они доставили сюда Клеопатру. И мы используем его для перевозки Сакноса. Джулия, я должен ехать с ними и быть рядом, чтобы помочь усмирить Сакноса, если он вдруг проснется. Ты сможешь сама ехать за нами на машине?

– Конечно, Рамзес. Конечно.

Он уже развернулся, чтобы уйти, но, взявшись за ручку двери, вдруг замер.

– Я не справился, Джулия, просчитался.

– Нет. Нет, Рамзес.

– Я мог погнаться за ней. Перед тем как она выпрыгнула в окно, был такой момент, когда я мог свалить ее на пол. Но не сделал этого, потому что она попросила меня. Сакнос наговорил ей страшные вещи про то, кто она есть на самом деле, про ее сущность выходца с того света, и самое ужасное, что это может быть правдой. Ночтин – вот как он называл ее. Мы все слышали это. Ночтины. Это жуткие существа.

– Но почему же, Рамзес?

– Дело в том, что он сам много раз с помощью эликсира оживлял людей из мертвых. И в результате все эти ночтины, как он их называет, сходили с ума. Это он ей и рассказал.

Рамзес отвел глаза в сторону, глядя куда-то вдаль.

– Ее переполняют страдания, Джулия. – Он передернул плечами. – Я был готов к жестокости, к ее гневу, но только не к ее мучениям. Поэтому, когда она попросила отпустить ее, чтобы прожить последние свои дни в здравом рассудке так, как она хочет сама, я дал ей уйти.

Джулия снова обняла его. Рамзеса, ее царя, ее бессмертного фараона, всего трясло. Трясло от бушевавших в нем чувств.

– Неужели я совершил еще одну ужасную ошибку? – наконец спросил он. – Не менее страшную, чем когда оживлял ее?

– Нет, Рамзес.

– Но Сибил? Что будет с Сибил?

– Сибил уже освободилась от всех мук, которые Клеопатра здесь испытала. Как и сама Клеопатра.

– Но мы ей обещали больше.

– «Найдите ее и освободите». Это были слова Сибил. И мы это сделали. А остальное… Все со временем устроится. Клеопатра уже не тот коварный монстр, какой мы знали ее в Каире. В этом можно не сомневаться. К тому же она слабеет. Она больна. И в настоящее время нам нужно заботиться не о том, чтобы оправдать все ожидания Сибил. Ведь это не она требовала, чтобы мы привезли Клеопатру в замок. Этого хотела Бектатен. Поэтому для начала давай удостоверимся, что наша новая царица удовлетворится тем, кого мы привезем ей на самом деле.

Он взял ее лицо в ладони и нежно поцеловал:

– В тебе, Джулия, счастливым образом сочетаются мудрость и любовь. И это залог того, что я навеки буду пленен тобою.

Она ответила ему также поцелуем.

Дверь распахнулась, и на пороге появился Актаму, который уже окончательно стер пыльцу со своего лица. Он вопросительно взглянул на них.

– Пойдемте, – сказал он, – нам пора ехать.

Что должен был почувствовать Сакнос, когда очнулся у спокойно потрескивавшего огня камина под убаюкивающий шум моря, пенящегося за стенами просторного зала? Переполняло ли его чувство облегчения, что каким-то образом судьба спасла его от этих псов?

Этого Рамзес не знал.

Когда Сакнос увидел царицу, сидевшую всего в нескольких шагах от него на таком же стуле с высокой спинкой, на каком еще недавно восседал и он сам, он застыл словно статуя. Рамзес, при всем своем любопытстве и желании выведать планы Сакноса, так и не смог определить, что за мысли роились у того в голове.

Бектатен и Сакнос молча смотрели друг на друга.

Был ли Сакнос вновь сражен красотой этой величавой темнокожей женщины с веером рассыпавшихся по ее плечам длинных тонких косичек, украшенных вплетенными в них драгоценными безделушками? На ней сейчас не было ее золотистого тюрбана, который она носила когда-то; она была одета в длинное облегающее красное платье, представлявшее ее стройную фигуру в самом выгодном свете.

Или Сакнос просто еще не вполне пришел в себя? Может быть, его молчание объясняется продолжающимся действием наркотического средства? Рамзес был уверен, что Сакносу давали еще какое-то зелье, еще одно из бесконечного запаса всевозможных снадобий царицы. Посвятят ли Рамзеса когда-нибудь в тайну того, сколько всего лекарств и ядов имеется у Бектатен?

Сразу после их приезда Актаму и Энамон отнесли тело Сакноса, не проявлявшего признаков жизни, в комнату, служившую арсеналом, а через несколько минут перенесли оттуда в главный зал, безвольного, напоминавшего громадную тряпичную куклу. Возможно, в эти минуты ему дали что-то такое, что должно было ускорить его пробуждение.

Сакнос энергично замотал головой. Похоже, он только сейчас осознал, что в комнате есть кто-то еще, кроме Бектатен, и с любопытством взглянул на Рамзеса и Джулию, стоявших у окна на фоне усыпанного звездами ночного неба.

Затем взгляд его скользнул ниже и остановился на кинжалах, которые они держали в своих руках.

«Интересно, что чувствует бессмертный, ненадолго оказавшись в бессознательном состоянии? – подумал Рамзес. – Может быть, он видит какие-то сны – впервые за много столетий?»

У него было множество вопросов к Сакносу, но задать их он не мог, поскольку не он вершил тут суд. Сейчас они с Джулией были на этом процессе лишь свидетелями. Свидетелями и одновременно стражниками.

Наконец Сакнос заговорил:

– Будет ли мне позволено снова называть вас моей царицей?

Прежде чем ответить, Бектатен долго молчала.

Только сейчас Рамзес обратил внимание на дорогие кольца у нее на пальцах и на расшитый драгоценными камнями пояс, стягивавший ее тонкую талию, выгодно подчеркивая линию ее бедер. Уж не для Сакноса ли она сейчас надела все это? И решила отказаться от нарядов, которые могли скрывать достоинства ее безупречной фигуры?

Потому что на Рамзеса одежда и фигура Бектатен определенно произвели неизгладимое впечатление, и ему пришлось напрячь всю свою силу воли, чтобы скрыть это. Скрыть, как учащенно забилось его сердце при виде этого царственного черного лица в обрамлении длинных кос с вплетениями из золота и жемчуга, а также при виде идеальной формы груди царицы.

Наконец она нарушила молчание.

– Помнишь Иерихон? – спросила она.

– В моей памяти жив каждый момент, проведенный в вашем обществе.

– Но было немало и таких моментов, когда ты не догадывался о моем присутствии, – заметила она.

– Тогда расскажите мне о таких моментах, моя царица.

– Например, в твоей лаборатории в Вавилоне. В этом логове команды твоих многочисленных алхимиков. Я ведь нашла подпольный цех твоей лаборатории.

– Так вы были там? Следили за мной?

– Верно.

– И если бы я достиг успеха, вы использовали бы против меня свой яд, как сделали это сегодня?

– Я не использовала свой яд против тебя. Я использовала его против «фрагментов» – этих твоих прихвостней-бандитов, недостойных бессмертия. Я использовала его, чтобы сорвать твои планы похищения и пыток Джулии Стратфорд.

«Просто поразительно, как спокойно и мягко эти двое обсуждают подобные вещи, – думал Рамзес. – Беседуют себе, как прежде, будто и не было никаких этих тысячелетий. Неужели именно их многовековой возраст допускает такую удивительную смесь почти дружеских нот и сдержанности в диалоге?»

Бектатен принялась расхаживать из стороны в сторону перед своим пленником, поблескивая в свете камина идеальными косами цвета воронова крыла, и Рамзес уловил исходящий от нее легкий аромат духов.

Ее голова была украшена золотым венцом; это напомнило ему его собственное древнее царство и прекрасных женщин из его гарема. Он отвел взгляд и постарался прогнать эти мысли из своего сознания, однако, вопреки всему, Бектатен с еще большей силой продолжала возбуждать его воображение. Да и как мог бессмертный мужчина не предаться фантазиям об объятиях с этой бессмертной красавицей? И как было гордому фараону не сопротивляться таким мыслям?

– Вы убили моих детей, – тихо сказал Сакнос.

– Сейчас ты говоришь о них с любовью, а когда странствовал вместе со своими «фрагментами» в Иерихоне, то отзывался о них с отвращением. Они были твоими наемниками, только и всего. Ты тогда отвел меня в сторону, чтобы они не слышали, что эликсир, который ты дал им, был несовершенен. Ты и от этих своих детей держал это в секрете?

– Они знали о вашем яде.

– Да, когда я появилась перед ними сегодня, я заметила ужас в их глазах. А еще ты сказал им, что я сплю. И что поэтому меня бояться нечего.

– Откуда вам это известно? – спросил он.

– Мой сад хранит много тайн. Именно так я и поддерживаю свое правление, несмотря на то что у меня осталось всего несколько подданных.

Сакнос снова посмотрел на Рамзеса и Джулию:

– Похоже, что теперь подданных у вас стало больше.

– Для человека, вроде тебя, которым движет только корысть, дружба мало что значит.

– А царицы, не отягощенные бременем настоящих забот, всегда будут считать, что люди служат им не из страха, а потому что любят их.

– Так ты боялся меня, Сакнос? Именно это чувство руководило моим первым министром, прежде чем он предал меня?

– Я боялся, что вы предадите свой народ. И оказался прав.

– С чего это ты вдруг заговорил о народе? Когда тебя волновал народ? Может быть, тогда, когда ты захватил мой дворец, украл эликсир из потайной комнаты и дал его царским стражникам? Так ты, оказывается, о народе переживал, когда рвался к вечной власти, пытаясь обеспечить бессмертием только себя и свою стражу…

– Ах, Бектатен. В который раз мы снова возвращаемся к вашему величайшему заблуждению.

– И, по-твоему, в чем оно заключается? – спросила она.

– В вашей абсолютной уверенности в том, что тяга к власти – это проявление слабости.

– Речь идет о тяге к власти, которая, как лакмусовая бумажка, выявляет сущность человека. Это очень честолюбивые устремления, Сакнос. И я как историк не вижу тебя в этом качестве. Ни сейчас, ни раньше, тысячи лет тому назад. Ни в каких-то промежуточных столетиях.

– Какое это имеет значение? У меня ничего не осталось. Вы сами позаботились об этом. Мои дети… вы отобрали их у меня. Вы даже моих собак направили против меня. А что будет с моим поместьем? Сожжете его дотла, просто чтобы досадить мне?

– Я не стану отвечать на твои вопросы, пока ты не ответишь на мой.

– И что же это за вопрос?

– Каким образом твои «фрагменты» вдруг стали твоими детьми не только на словах, но и в твоем сердце? Откуда взялась в тебе эта неожиданная и необъяснимая любовь?

– Хотите узнать, что у меня на душе?

– Хочу понять твои мотивы. А душу твою, полагаю, мне лучше не исследовать. Пустое и опасное занятие сродни погони за лунным светом по краю обрыва.

– Вы просто пытаетесь бессмысленными разговорами оттянуть момент, когда убьете меня. Мои мотивы вам были ясны всегда. Я ищу чистый эликсир.

– Чтобы твои дети никогда не умерли? – спросила она.

– А скольких бессмертных создали вы? Но у вас есть чистый эликсир, и вам не понять моей боли и страданий. Двести лет, Бектатен. Вот все, что я мог им дать. Двести лет жизни, лишь миг по сравнению с вечностью бессмертия. Но выбор, который остался у меня после падения вашего царства, был невелик. Либо постоянная вековая скорбь по каждому поколению моих детей, которые после двух столетий существования обращаются в пепел и прах. Либо полное одиночество, в котором я странствовал бы по земле. Или абсолютный мрак под ее поверхностью. Тогда я выбрал первый вариант, но сегодня единственный приемлемый для меня вариант – только третий. У тех моих детей, которых вы убили, оставалось очень мало времени. Я же поместил себя в гробницу, зная, что, когда они обратятся в пыль, никто не свете не будет знать о моем местонахождении, и поэтому мой сон будет таким же бесконечным, как сама смерть.

– И все же они разбудили тебя.

– Да. Они прослышали о появлении этого Рамзеса Проклятого, что возродило их надежду получить чистый эликсир.

– Но ты легко мог прогнать их и вернуться в свой сон, – возразила она.

– Я объяснил вам свои мотивы. Чего еще вы хотите от меня?

– Ты солгал мне о своих детях. Я наблюдала тебя среди них. Нет, тобой руководила не любовь. Ты обращался с ними как с неполноценными или рабами. И эликсир ты искал исключительно для себя, а вовсе не ради них.

– Вы задаете мне вопросы, ответы на которые у вас готовы заранее. Зачем тогда спрашивать? И зачем оттягивать момент, которого вы столько ждали? Превратите в прах и меня! Накажите меня раз и навсегда за то, что вы называете предательством. Чтобы и наша с вами история тоже уснула навеки.

– Я хотела тебя уничтожить? Чушь! Ты был одержим одной недостижимой целью. И потратил подаренные тебе тысячелетия на существование, полное унижений и зависти, чтобы заполучить то, что тебе никогда не принадлежало. Ты не смеешь командовать мной ни здесь, ни где-либо еще.

– Нет. Я дал вам свои объяснения, а вы перекрутили их по-своему, чтобы оправдать то, что намереваетесь сделать.

– Да как ты посмел! – воскликнула она. – Как смеешь ты отзываться обо мне как о человеке настроения, которым движут только эмоции? Ты устроил мятеж, не имея четкого плана. Не имея ни малейшего понятия, что ты крадешь. Поддавшись зависти и гневу, ты позволил здравомыслию покинуть твой разум. Ты ни разу не спросил себя, что необходимо армии, чтобы быть непобедимой. Ты никогда не задумывался над тем, что сделать, чтобы солдат оставался преданным тебе, даже когда у него не будет нужды в пище, оружии или крыше над головой. Ты наивно полагал, что они вечно будут почитать тебя как человека, из рук которого они получили величайший из даров – бессмертие, – и что благодаря исключительно этому ты будешь в их глазах живым богом, а не просто расчетливым воришкой.

Но тот, прежний Сакнос, которого я знала и который верой и правдой служил мне, обязательно задался бы этими вопросами. Он поощрял бы меня искать ответы на них, как если бы это я пришла к нему с таким планом. А тот, кто ворвался в мои покои, заставив мою собственную стражу обратить свое оружие против меня, это был совсем другой человек. Поэтому я не позволю тебе здесь, стоя передо мной, рассказывать мне, что таким, каким ты стал, тебя сделала любовь к твоим «фрагментам»! Ты изменился за тысячи лет до их создания. И случилось это тогда, когда лишь сама мысль о бессмертии стала сводить тебя с ума, задолго до того, как твоих губ коснулась хотя бы капля эликсира.

– Я не стою перед вами. Я сижу и делаю это из страха перед вашими кинжалами и ядами.

– А я стою перед тобой из страха, что ты не сможешь сказать правду о себе, потому что ты сам этой правды о себе не знаешь.

– Так поделитесь ею со мной, моя царица. Дайте мне мою правду, даже если не хотите раскрыть правду о себе.

– Мою правду ты знал всегда.

– Ложь! – внезапно крикнул Сакнос. – Через восемь тысяч лет формула эликсира по-прежнему остается величайшей загадкой в истории человечества, а вы храните ее в тайне. И продолжаете охранять ее, как будто это обычный старинный свиток.

– А что бы ты сделал, если бы я открыла тебе этот секрет? – спросила она. – Что бы ты сделал, если бы твой план удался?

– Я бы сотворил богов на земле.

– Да, – прошептала она. – Ты так бы и поступил. А чтобы достичь этого, ты бы уничтожил всех, кто, в твоем понимании, не является богоподобным. Ты бы использовал это снадобье, чтобы защитить наш дворец от всех остальных, превратив его в крепость. Ты бы разбил наше царство на миллион кусочков, достаточно мелких, чтобы они послушно лежали у твоих ног, как лепестки роз. Ты бы взял открытый мною сверхъестественный феномен и использовал бы его, чтобы раздробить Шактану, создав свое царство из того, до чего ты смог бы дотянуться своими руками. И ты знал, что, пока я на троне, я не допущу ничего подобного. Вот почему ты сразу поднял оружие против меня, как только узнал о существовании эликсира.

– И тем не менее вы все это время позволяли мне жить, – заметил он.

– Я все лелеяла надежду. Я думала, что человек, в распоряжение которому дана вечность, в один прекрасный день осознает свою истинную сущность и пожелает улучшить ее. Но столетия проходили за столетиями, а ты лишь доказывал, что все мои надежды тщетны.

– Какое сожаление по моей душе! – криво ухмыльнулся он. – Это держит вас в плену, как некоторых удерживает пристрастие к крепким напиткам.

– Так и есть, Сакнос. Но теперь я освободилась от этой одержимой зависимости. И поэтому дарую тебе свободу.

Рамзес с трудом сдержался, но промолчал, а Джулия рядом с ним вся напряглась и еще крепче сжала рукоятку своего кинжала.

– Свободу? – с изумлением переспросил Сакнос, выражая своим вопросом то, что не посмел сказать Рамзес.

– Да. Свободу в принятии тобой окончательного решения.

В дверях позади Сакноса появились Энамон и Актаму с кинжалами наперевес. Но они встали достаточно далеко друг от друга, чтобы Сакнос мог пройти между ними, если захочет выйти из зала.

Словно не веря такому внезапному повороту событий, Сакнос медленно поднялся на ноги и оглядел всех присутствующих, по очереди переводя взгляд с одного на другого. Казалось, он был поражен выражением замешательства на лицах Рамзеса и Джулии, как будто то, что они ничего не знали об этом плане царицы, являлось для него гарантией, что это не ловушка.

Окончательное решение.

Что Бектатен при этом могла иметь в виду?

– Вы отпускаете меня тогда, когда отобрали у меня все, – сказал он. – Моих детей, моих собак…

– Твой дом на месте. Собаки тоже там. Хотя теперь они уже не будут такими покорными в твоих злодействах, как прежде. А принятие решения ожидает тебя по другую сторону моста, по которому тебя принесли сюда. Все в твоих руках. Так что ступай, пока я не передумала.

Все молчали. В тишине раздавалось только потрескивание огня в камине и шум прибоя, но затем к ним присоединился еще один звук – это был смех Сакноса, тихий и гортанный, язвительный и полный презрения. В ответ Рамзес грозно сжал рукоять кинжала. Постепенно этот рокочущий смех перешел в истерический хохот, и Рамзес решил, что этот человек просто лишился рассудка.

На лице Бектатен отразилась ярость, но она все равно не отдала Сакносу приказ немедленно уходить.

– Это трусость, Бектатен, – наконец произнес Сакнос, тяжело дыша от собственного демонического смеха. – Вы убиваете с безопасного расстояния, а так поступают только трусы. Вам невыносимо даже видеть, как ваши люди сломят мое сопротивление. Вы трусливый малодушный человек, Бектатен, и были такой всегда. Трусливая правительница, которая в своем царстве никогда не могла схлестнуться со злом лицом к лицу.

– В моем царстве было только одно зло. И это был ты. И тебе я противостояла на протяжении тысяч лет. Я наблюдала, как гибнут твои дети, с расстояния в несколько шагов. Гибнут один за другим. При этом я не устранялась, не пряталась. Ты же, наоборот, послал своих детей одних выполнять твой приказ, оставаясь в своем поместье в безопасности, – произнесла она и глубоко вздохнула. – А теперь уходи отсюда. И помни, что с этого момента я окончательно порываю с тобой.

Джулия судорожно сжала руку Рамзеса: приказ Бектатен вызвал в ней такое чувство протеста, что она была готова закричать. В своем порыве она не увидела того, что успел заметить Рамзес, когда Сакнос повернулся спиной к камину и ступил под более ровный свет, струившийся от электрической люстры у него над головой.

– Что ж, тогда прощайте, моя царица, – прошептал Сакнос.

Бектатен ничего не ответила.

Сакнос отвернулся от нее и прошел между ее стражами, которые последовали за ним. Бектатен тоже пошла вслед за этой маленькой процессией. Рамзес хотел присоединиться к ней и сделал уже шаг вперед, но Джулия вцепилась ему в руку, остановив его.

– Рамзес, она не может отпускать его отсюда! – взволнованным шепотом торопливо произнесла она. – Она не должна этого делать!

– Его глаза, Джулия, – прошептал он в ответ. – Ты обратила внимания на его глаза?

За дверью свирепо дул сильный ветер. Усеянное звездами небо было еще темным, но на востоке уже начали пробиваться первые лучи восходящего солнца. Наступила пора предрассветных сумерек, когда на улице уже достаточно хорошо видно, чтобы можно было не пользоваться фонарем или факелом.

Проходя мимо сада, доставившего ему столько горя, он замедлил шаг и взглянул на заросли в цветах, шуршащие на ветру листвой.

Все, кто шел за Сакносом, остановились: Энамон с Актаму, следовавшие за ним по пятам от порога главного зала; Бектатен в нескольких шагах позади них; и наконец замыкали группу Рамзес с Джулией, по-прежнему сжимавшие в руках свои кинжалы, лезвия которых они после своего возвращения окунули в зелье из удушающей лилии.

Рамзес оглянулся на замок.

Наверху Сибил открыла окно своей комнаты. Ветер развевал ее золотистые волосы, и ей приходилось придерживать одной рукой воротник своей ночной сорочки на груди. Слышала ли она их разговор в главном зале? А если и так, то поняла ли, что происходит? Как бы там ни было, сейчас она молчала. Казалось, она догадывается, что эти странные проводы имеют большое значение для всех.

Сакнос медлил, и Рамзес ожидал, что он что-то скажет на прощание. Но тот промолчал.

Затем он, все так же молча, двинулся в сторону ворот внутреннего двора, которые были оставлены для него открытыми.

Дойдя до подвесного моста, он для уверенности взялся обеими руками за веревочные поручни и пошел через пропасть. Медленно. Осторожно. Доски моста под ногами были связаны между собой очень плотно, образуя почти сплошной настил, однако вся конструкция все равно мерно раскачивалась на ветру. Брызги от разбивающихся глубоко внизу волн образовывали облако водной пыли, от которой деревянные доски постоянно были скользкими.

– Рамзес, – взволнованно прошептала Джулия. – Рамзес, она не может…

– Спокойно, Джулия, терпение, – так же шепотом успокоил ее фараон. – Терпение, любовь моя.

С другой стороны обрыва на одном из обломков скалы сверкал отраженным светом какой-то блестящий предмет. Это был подарок для Сакноса, который ждал его в конце моста, только он его пока что не видел.

Перейдя на другую сторону, Сакнос остановился и оглянулся на Энамона и Актаму, стоявших у моста на противоположном его конце. Каждый из них одной рукой держал натянутый веревочный поручень моста, а другой – сжимал поднесенный к поручню кинжал. Намерения их были очевидны: если Сакнос вдруг попытается вернуться, они в буквальном смысле отрежут ему путь к отступлению.

Сначала Сакнос пренебрежительно фыркнул, но потом, похоже, до него начало что-то доходить.

С какой целью они вдруг стали грозить ему таким странным образом, устраивая эту молчаливую демонстративную сцену?

Бессмертный легко переживет падение с такой высоты. Бессмертный достаточно силен, чтобы выбраться на прибрежные камни, не дав смыть себя морским волнам. Видимо, только теперь Сакнос обратил внимание на подарок, оставленный для него у скалы. А может быть, как раз этот странный выразительный жест со стороны людей Бектатен заставил его оглядеться по сторонам в поисках намеков на тот самый окончательный выбор, о котором говорила царица.

Позади него на большом обломке скалы стояло зеркало. Детали с такого расстояния Рамзесу разглядеть было сложно, но ему показалось, что это было изящное дамское ручное зеркало с овальной отражающей поверхностью и в блестящей серебряной оправе.

Сакнос поднял его и уставился на свое отражение. Звук, огласивший окрестности, напомнил Рамзесу рев гигантского и сильного зверя, пронзенного копьями охотников. Потому что теперь и Сакнос увидел то, что Рамзес успел заметить, когда создатель «фрагментов» в зале шагнул под свет электрической люстры: его глаза, прежде пронзительно-синие, снова стали карими.

Казалось, он кричал, не опуская зеркала, целую вечность. В конце концов его вопли постепенно стали затихать, перейдя в шумное натужное сопение, которого с такого расстояния им уже не было слышно. Он вновь посмотрел на Актаму и Энамона, которые все еще не изменили своей позы и не опустили поднятых кинжалов.

Сакнос наконец понял, что угроза обрезать веревочные поручни моста была для него смертельно опасной.

Сакнос снова стал смертным.

Вот почему слуги Бектатен сначала занесли Сакноса в их арсенал, прежде чем усадить перед камином.

Именно об этом секрете своего сада говорила Бектатен, провожая их за Сакносом в Парк Хэвилленд, – сад хранил снадобье для обращения бессмертных в лоно обычных людей.

Сакнос высоко поднял зеркало и с силой ударил им о камень. Стекло разлетелось на куски. Сначала Рамзес подумал, что поступок этот был лишь проявлением ярости, но затем увидел, как Сакнос присел и тщательно выбрал осколок побольше. Острым краем стекла он аккуратно чиркнул по внутренней стороне сначала одного своего запястья, потом – другого и стал следить, как течет кровь. Красные раны оставались открытыми. По тому, как из них не переставая текла кровь, а также по тому, что они не собирались затягиваться, он окончательно понял, что больше не бессмертен.

– Выбор? – проревел Сакнос через разделяющий их провал. – Так вы это имели в виду? В чем же здесь выбор для меня? Вот теперь вы действительно отобрали у меня все. Абсолютно все.

– У тебя есть твоя жизнь! – В голосе Бектатен чувствовалась такая сила и мощь, что слова ее были отчетливо слышны сквозь шум прибоя и завывание ветра, хотя говорила она, казалось, спокойно. – А еще у тебя есть твой несовершенный эликсир. У тебя есть выбор. Ты можешь и дальше создавать своих детей. Есть возможность прожить среди них еще две сотни лет. И теперь у тебя есть возможность любить их как равных тебе компаньонов и партнеров. Потому что ты теперь будешь одним из них. Поскольку, когда умрут они, умрешь и ты.

– А в чем же был выбор? – прокричал он.

Бектатен разжала одну ладонь и выразительно показала на разделяющую их пропасть, в которой ревел ветер и бушевали волны.

«До конца своих дней я буду пытаться найти правильные слова, которые смогли бы описать перемены, происходящие сейчас с этим человеком», – подумал Рамзес. Обрел ли он покой, снизошло ли на него умиротворение? Есть ли хоть в одном из существующих языков средства, способные описать момент, когда бессмертный, проживший тысячи лет, избавляется от своих воспоминаний, сбрасывает бремя прошлого, освобождается от груза опыта, который оказывается тяжелее, чем человек способен вынести? А может быть, для такого случая еще нужно выдумать специальные определения, может быть, как раз он, Рамзес Проклятый, когда-нибудь найдет их? Или же такие слова все-таки уже есть в древнем вымершем языке царства Шактану? И они записаны где-то в толстых томах дневников Бектатен?

Сакнос спокойно смотрел на свои кровоточащие руки, внимательно изучая их. Затем он поднял глаза и бросил прощальный взгляд через разделяющий их бурный пролив.

– Да будет ваше правление долгим, моя царица! – презрительно бросил он и шагнул с края утеса в бездну.

Сибил вскрикнула…

Сакнос молча прыгнул в бушующий мрак провала, широко раскинув руки, словно сдаваясь на милость победителя.

Тело его на лету задело острый выступ скалы и перевернулось в воздухе. Еще раз неловко кувыркнувшись, он упал в пенящиеся внизу волны, после чего ревущее море окончательно поглотило его.

Подойдя к Бектатен, Рамзес не увидел в ее глазах слез, хотя и ликования на ее лице тоже не было. Однако теперь она получила ответ на свой вопрос, ответ, не подлежащий больше сомнению.

Человеком, который предал ее, руководили не любовь и не страсть. Поскольку эти высокие чувства должны были бы удержать его на земле после утраты бессмертия. А значит, рассказы Сакноса о гнетущей его скорби по его детям, его «фрагментам», также были ложью, и его последний прыжок стал тому подтверждением.

Но принесет ли понимание этого покой в ее душу?

– Сибил, – тихонько сказала Джулия, сжав Рамзесу руку, и поспешила обратно во внутренний двор замка.

Остальные продолжали стоять на краю обрыва, задумчиво глядя в пену прибоя. Длинное развевающееся платье Бектатен шумно трепетало на свежем ветру.

Когда Актаму и Энамон положили руки ей на плечи, каждый со своей стороны, Рамзес сначала решил, что они хотят дать ей дополнительную опору на ветру. Но ничто в позе ее упругого крепкого тела не говорило о том, что она в этом нуждается. И он понял, что жест этот был направлен на то, чтобы успокоить ее и поддержать морально.

В облике Бектатен было нечто такое, что Рамзесу было трудно понять и объяснить. Она явно находилась в состоянии глубокой печали, но при этом ни в выражении ее лица, ни в поведении ничего не изменилось. Она продолжала пристально смотреть на скалы внизу обрыва.

– Пойдите туда, – наконец сказала она. – И попробуйте найти его тело.

Они молча кивнули и удалились.

Бектатен повернулась и, понурив голову, медленно пошла к замку.

Рамзесу не оставалось ничего другого, кроме как последовать за ней.

Пройдя ворота последним, он затворил их за собой, как будто этим можно было отгородиться от трагедии, которая только что произошла у них на глазах.

Во внутреннем дворе ветер дул не так сильно. Но цветы и растения в саду Бектатен все равно мерно кланялись во все стороны, словно плясали под тихую мелодию шелеста своей листвы. Некоторые стебли были в полтора раза выше царицы, а многие цветы, на первый взгляд казавшиеся ничем не примечательными, при более внимательном рассмотрении выявляли очень необычные особенности: например, листья и лепестки имели странную форму, напоминавшую Рамзесу человеческие ладони, а соцветия были таких необычных окрасов и размеров, что от них трудно было отвести взгляд.

Бектатен так неожиданно остановилась в центральном проходе между рядами своих чудесных растений, хранивших столько секретов, что Рамзесу показалось, будто она сейчас упадет без сил или по крайней мере опустится на колени. Возможно, от горя, а может быть, от облегчения. Но она продолжала стоять, сильная и непреклонная, теребя пальцами растущий рядом цветок.

Сверху раздался металлический скрежет, и он поднял глаза. Это Джулия закрывала окно в комнату Сибил.

– Значит, все-таки есть что-то такое, что может вернуть наше прошлое и возродить нас такими, какими мы были изначально, – наконец произнес Рамзес.

– Ты так думаешь? – спросила она. – Неужели ты можешь стать снова таким, каким был до того, как стать фараоном? Или до того, как стать бессмертным? Или твой опыт с тех пор оставил на тебе такой след, что лишение бессмертия подтолкнет тебя к новому существованию, только на этот раз ограниченному возрастом смертного?

– А вам никогда не хотелось узнать это самой? После столь долгой жизни у вас должно было возникнуть желание встретиться с богами, если они существуют, конечно. По крайней мере, желание хотя бы узнать, что находится за гранью этого мира.

Обдумывая его слова, она снова пошла по дорожке, но казалось, что все внимание ее было приковано к растениям, мимо которых она проходила. Рамзес шел чуть сзади.

– Я вдоль и поперек исходила континент, который они сейчас называют Африкой. Я видела государства, потерявшиеся в истории, которые были меньше и скромнее моего, но при этом не менее замечательными. Я была советницей у правителей царств, о которых в этом столетии известно очень мало; царств, чьи уникальные культурные памятники людям еще предстоит открыть. Но многие мои путешествия проходили в одиночестве. Как-то тысячи лет тому назад я очень долго шла к большому черному облаку дыма на горизонте. В конце концов я подошла к разверзнувшейся преисподней степного пожара, раскинувшейся на безлюдных просторах, где продвижение этой стихии ничто не могло остановить. Бушующий огонь был так велик, что мог бы поглотить целый город, такой как Фивы или Мероэ. Я была одна и пошла к нему с целью отдаться во власть огня, чтобы проверить пределы своего бессмертия с помощью пламени.

Я привязала себя к дереву. Я могла бы легко освободиться, если бы захотела, и время, необходимое на развязывание моей веревки, давало мне паузу на то, чтобы изменить свое решение. Я привязала себя к дереву так, чтобы хорошо было видно продвижение огня. Чтобы я познала его загадочное неистовство, как никто другой до меня во всем свете. Чтобы могла видеть, как перед ним падают деревья, превращаясь в пепел. Чтобы могла наблюдать беспомощность души и жизни, которую та дает телу, перед такой неуемной мощью природы.

Дикие звери бежали от этого пожара. Львы, жирафы и другие крупные животные; некоторые замедляли бег рядом со мной и смотрели на меня, как будто я была существом вне их понимания. Как будто отсутствие страха превращало меня в богиню. А потом огонь подобрался вплотную и в конце концов поглотил меня. Я делала все, чтобы отдаться во власть пламени в полной мере. Я издавала отчаянные крики, которых никто не мог услышать и которые моим собственным ушам казались нечеловеческими. Это выглядело так, будто я пела языкам пламени.

Она оказалась совсем близко от Рамзеса и теперь переключила все свое внимание на него.

– И они пели мне в ответ, – прошептала она.

– Так вы слышали голос богов? Вы это хотите сказать?

– Я попробовала смерть на вкус, Рамзес. Невозможно сказать, сколько времени тот огонь проходил через меня. Были это часы или дни, я точно не знаю. Тогда меры времени для меня не существовало. Самой точной из таких мер является проход солнца по небосклону, но пламя пожара полностью заслоняло для меня и дневной свет, и ночную тьму. Огонь двигался неторопливо, как огромный зверь, неуклюжий и довольный, а я скармливала себя ему, пока он наконец не отступил.

– Но что вы видели, Бектатен? Что вы видели, помимо пожара и разрушений, которые он с собой несет? И что за пение вы слышали тогда?

– Рая не существует. Как и ада. Нет их ни в небесах, ни под землей. Если за гранью этого мира есть другой, он не более прекрасен, не более значителен, не более приближен к истине, чем наш мир на этой земле.

– Как вы можете это знать? Что такого вы видели в огне, что могло бы подтвердить ваши слова?

– Я видела мир душ, такой замысловатый и огромный, но настолько тесно переплетенный с нашим существованием здесь, на земле, что у потока душ умерших нет другого выхода, кроме как вернуться назад, в наш мир. Души не пропадают. Они не скитаются и не причитают. Они не требуют наставлений и раскрытия мелких тайн, досаждавших им в земной жизни. Они просто возвращаются обратно. Возвращаются с желанием. Возвращаются с радостью. Они не ищут другого, более совершенного мира. А это, Рамзес, может означать только одно: не существует мира, более величественного, чем наш. Так зачем же мне стремиться покинуть его?

– А вы не думаете, что это у вас было просто видение, вызванное помутнением рассудка? – спросил он.

– Это было не видение, а осознанное восприятие действительности. То время, которое я провела в огне, я жила где-то между нашим миром и миром, который тоже находится здесь, только не виден нам.

– И вы вышли оттуда с убеждением, что нет никаких полей Иару? И нет царства небесного блаженства?

– Нет, – прошептала она. – Я вышла оттуда с убеждением, что, если такие места и существуют, в них нет чудес больших, чем есть на Земле. Суть того, что я там видела, можно выразить так: наша душа, когда освобождается, обязательно стремится вернуться обратно.

Он отвел глаза в сторону, чтобы не обнаружить своего недоверия к ее словам.

– Эта мысль вызывает в тебе протест? Понимаю, почему она злит тебя. Ты в своем сердце любил и лелеял картины потустороннего мира.

– За долгие годы моей жизни я любил и лелеял в сердце много иллюзий, от которых потом был вынужден отказаться. Ваш опыт предполагает гораздо более серьезный вызов.

– И что же это за вызов, Рамзес?

– По-вашему получается, что все бессмертные должны иметь опыт больших испытаний, как ваше испытание огнем, иначе мы все обречены превратиться в своего рода сакносов. Будем бесконечно гнаться за недостижимой ослепляющей целью. И теряться в одиночестве, которое сами и создали.

– На твоем месте я не была бы так в этом уверена, – сказала Бектатен и, взяв его за руку, повела за собой обратно в замок. – Вообще нельзя быть уверенным ни в чем и никогда. Я бы хотела поделиться с тобой многими поучительными эпизодами из моих дневников, шактани. Ты можешь на досуге почитать их и усвоить. Но только обязательно вдумчиво усвоить, Рамзес. Не торопись делать поспешных выводов. И не умаляй их значение до уровня какого-то поверхностного свода законов и моральных устоев для таких, как мы с тобой. Позволь себе погрузиться в них настолько, чтобы они могли направлять тебя в жизни.

– Вы научите меня своему древнему языку, чтобы я мог прочесть их?

– Разумеется.

Он вдруг остановился и оглянулся на сад:

– А что, если бы я захотел…

– Что, Рамзес?

– Что, если бы я захотел снова стать смертным? – спросил он. – Или если Джулия этого когда-нибудь захочет?

Наступило долгое молчание. Она выпустила его руку.

– Я исполню это желание для тебя, – наконец произнесла она. – Но не для тех бессмертных, которых ты породишь, начиная с сегодняшнего дня. Потому что я не хочу, чтобы ты вообще дарил кому-то бессмертие. Это мое условие, если мы захотим заключить такой договор.

Договор. Рамзеса охватило чувство глубокого облегчения. Если речь идет о договоре, значит они равноправные стороны, так получается? Это могущественное создание удостаивает его чести, заводя разговор о соглашении между ними, а не о его наказании. Ах, что за чудо эти царицы! Даже в древние времена он много слышал о том, что царицы в первую очередь защищают свою страну, в то время как цари рвутся завоевывать чужие; царицы защищают свою власть, а цари тянутся к еще большей власти. А в современном мире ему рассказывали про великую королеву Англии Елизавету, которая тоже избрала для себя этот путь: она защищает свое королевство и его обширные колонии, но никогда не развязывает войну для завоевания новой власти или новых земель.

Рамзес улыбнулся.

– Договор? – переспросил он. – Вы говорите со мной так, будто я все еще фараон.

– А это не так? – удивилась она.

– О, моя дорогая царица, – вздохнул он. – Я не рассказал вам еще об одном человеке, которому дал эликсир.

– Можешь дальше не говорить, поскольку мне это известно. Эллиот Саварелл, граф Резерфорд – образованный и здравомыслящий человек.

– Да, – кивнул он. – Но я также не могу поклясться, что никогда не дам эликсир кому-то еще. Я слишком много знаю об одиночестве и изоляции, чтобы давать вам такое обещание. Теперь я несу ответственность за Эллиота, так же как и за Джулию. А еще на моей совести Клеопатра, моя раненая Клеопатра. Нет. Я не могу поклясться, что больше не дам эликсир никому. Перед нами распахнут новый современный мир, о каком я никогда даже не мечтал. И мы можем потеряться в этом мире, Бектатен. И кто знает, к чему может подтолкнуть меня какая-нибудь трагедия, необходимость или озарение?

Бектатен долго молча смотрела на него, а потом вдруг улыбнулась. До чего же она была прекрасна с этой чарующей улыбкой на устах!

– Говоришь ты как царь, – сказала она. – Но этот эликсир, во всей его чистоте и могущественной силе, ты украл у человека, которому я его доверила. И, совершив это, тем самым ты украл его у меня.

– Да, моя царица, теперь мне об этом известно, – ответил Рамзес. – Однако я не могу вернуться в прошлое и исправить свою провинность. И я не могу стереть секрет эликсира из моего сознания. Со времен той великой кражи прошли уже тысячи лет. Правомерно ли это или неправомерно, но сейчас я владею этим секретом. Так что не просите от меня невозможного.

– Ты прекрасно понимаешь, о чем я прошу тебя на самом деле, – сказала она.

– Понимаю. Вы просите, чтобы я больше никогда не действовал опрометчиво, чтобы никогда не шел против природы и чтобы никогда снова не имел дела с оживлением мертвых.

– Именно так, – кивнула она.

– В этом я даю вам свое слово. Да и как я могу этого не обещать? Воскресив Клеопатру из ее вечного сна, я сотворил ночтина, как назвал ее Сакнос, и тем самым совершил ошибку. Но никогда больше я ничего подобного не повторю и сделаю все, что смогу, чтобы… исправить это.

Он запнулся, потому что не смог произнести другого слова, которое крутилось на языке.

– Ночтин… – задумчиво произнесла Бектатен. – Ночтины – существа, которых описывал глупец. Возможно, твоя сломленная Клеопатра вовсе не ночтин. Не забывай, что Сакнос совершал свои воскрешения неполноценным эликсиром. Тем самым, которым обрекал на конечную смерть своих «фрагментов».

– Это правда, – согласился Рамзес.

– А ты плеснул на мертвое тело Клеопатры чистый эликсир. Кто сказал, что после этого она стала ночтином или что обязательно сойдет с ума?

– В самом деле… – неуверенно прошептал Рамзес. – Но ведь она все-таки сходит с ума, разве нет?

– Она страдает. Она в смятении. Путь перед ней окутан мраком. Но опять-таки: ее вернул к жизни чистый эликсир, и очень может быть, что дополнительная его доза излечит ее.

От нахлынувших чувств Рамзес едва не прослезился:

– Может быть…

– Как ты правильно сказал, Рамзес, ты несешь за нее ответственность. Я не стану задавать тебе лишних вопросов касательно того, что ты будешь предпринимать в отношении Клеопатры, если ты не будешь искать возможности уничтожить ее. Этого я допустить не могу.

– Я понял вас.

– Я буду следить за тобой. Я всегда буду за тобой наблюдать.

– И вы увидите, что я при этом буду вести себя мудро и предельно обдуманно, – сказал Рамзес. – Обещаю вам.

– Вот и хорошо, Рамзес Великий. Значит, мы договорились, не так ли?

Ему говорили, чтобы он больше и ногой не ступал на территорию поместья. И не только он – вообще никто. Он даже слышал, как медсестры в больнице перешептывались между собой, что главный особняк, а также фермы крестьян-арендаторов и даже древнеримский храм нужно сжечь дотла, чтобы потом землю эту освятили священники всех известных религий.

Такие разговоры приводили его в бешенство. Тем более что подобные пересуды ходили и среди гостей того злосчастного приема, проходивших курс лечения от пережитого шока и внутреннего опустошения в той же больнице, куда он отвез свою мать. Он был расстроен как никогда. И не из-за потери своей прекрасной попутчицы из Каира, безумной подруги мистера Рамзи. Не из-за потери Джулии, которая, впрочем, никогда и не была его девушкой по-настоящему, если уж быть честным до конца. И даже не из-за длительного отсутствия своего отца, от которого по-прежнему не было вестей, даже после всего случившегося.

Так где же сейчас его отец? В очередном казино? Вероятно, когда слухи об этой ужасной истории достигли континента, он должен был бы связаться с ними. Однако до сих пор от него не было ни телеграммы, ни телефонного звонка, ни вообще каких-либо известий – только еще один крупный перевод на счет в банке.

Той ночью Алекс смог контролировать свой гнев. Ему удавалось отворачиваться от сплетничающих докторов и нянечек и не осыпать их бранью. Чтобы не обидеть тех, кого не было на торжестве во время всего этого ужаса, призывами не болтать о том, чего они не знают, он начинал лихорадочно терзать в руках свой смятый носовой платок.

Вместо этого он продолжал оставаться настоящим джентльменом, славным парнем. Но обе эти роли напоминали дырявые костюмы, неспособные скрыть его внутреннее смятение и горе.

Когда полицейские допрашивали его, ему сразу стало понятно, к какому, якобы логическому, объяснению случившегося его подводят.

Они не утверждали, что все присутствующие страдали от коллективного помешательства, но настаивали на том, что в некоторых фактах необходимо разобраться. Например, почему никто на празднике не был ранее знаком с людьми, погибшими такой чудовищной смертью? Полиции удалось выяснить несколько их имен от тех гостей, с кем эти люди успели недолго побеседовать на лужайке. Однако ни одно из этих имен не было известно ни Алексу, ни его матери, ни кому-то из выживших гостей. Полицейские смогли допросить секретаршу, занимавшуюся рассылкой приглашений, и она сказала, что в ее списке этих имен не было. В общем, получалось, что эти таинственные люди пришли из ниоткуда и исчезли в никуда. После чего полиция пришла к парадоксальному выводу: возможно, этих людей вообще никогда не существовало?

А затем всплыл вопрос насчет подземного хода на территории их собственности. Алекс об этом ничего не знал, однако полицейские утверждали, что обнаружили следы, которые обрывались на выходе из этого тоннеля у местного пруда.

Все эти обстоятельства как-то связаны между собой, настаивали полицейские. Во всем этом чувствовалась чья-то хитрость, рука мошенников, попытка увести следствие в неправильном направлении. По-видимому, была организована грандиозная мистификация, целью которой было создание хаоса, чтобы отвлечь внимание от какой-то преступной деятельности. Вероятно, кражи.

Когда на следующий день рано утром Джулия наконец-то дозвонилась до Алекса в больницу, он, буквально кипя от гнева, описал ей ход расследования. Джулия показалась ему удивительно спокойной. Она старалась утешить его. Она очень сожалела, что эта паника разделила их, но у них с Рамзи все в порядке, хотя, конечно, они, как и все остальные, до сих пор пребывают в состоянии шока от того, чему стали свидетелями. Она сказала ему, чтобы он позаботился о своей матери, что это сейчас самое главное. Так и сказала: «Позаботься о матери». А они с Рамзи со своей стороны очень скоро вернутся, чтобы переговорить с полицией.

Разумеется, она была права.

Точнее, права наполовину. Его мать, конечно, была очень дорога ему, но семейное поместье по-прежнему имело для них фундаментальное значение. Особенно особняк. И это бредовое предположение полиции относительно имевшей место кражи нужно было как-то подтвердить или опровергнуть. Поэтому, когда медсестры дали его матери очередную дозу успокоительного, он ускользнул из больницы и вернулся в усадьбу.

Тот факт, что дом по-прежнему стоял на месте, целый и невредимый, почему-то поразил его, что уже само по себе было абсурдно.

Видимо, какая-то мальчишеская часть его сознания втайне допускала, что от страшных проклятий в адрес этого места, о чем он слышал от травмированных гостей званого приема, в их доме должно было вынести все окна, сорвать кровлю с крыши, повалить живую изгородь вдоль длинной извивающейся подъездной аллеи.

Но, если вдуматься, были ли такие разговоры столь уж абсурдными, учитывая то, что все это они видели своими собственными глазами? Когда на их глазах живые люди, их гости, которые только что спокойно дышали и разговаривали, вдруг рассыпались в прах.

Интересно, как все-таки полиция все это в конце концов объяснит?

Наркотики. Конечно же, их всех отравили и подвергли какому-то оптическому обману, ставшему прикрытием грандиозной кражи. При этом полицейские, которые работали на их участке всю ночь, предоставили им с матерью подробную опись всего, что находилось в комнатах, включая, кстати, и драгоценности, которые его мать за два дня до этого привезла сюда из Лондона.

И похоже, что все было на месте. Но не исключено, что, когда его мать немного придет в себя, она по этим спискам и обнаружит какую-то пропажу. Все же это точно не могло быть настолько крупным и ценным, чтобы для его похищения потребовалось использовать тайный подземный ход.

Алекс в одиночестве постепенно обходил все комнаты, в которых всего день назад звучали веселый смех и восторженные возгласы, а к вечеру – пронзительные крики ужаса в охватившей всех панике.

«Нужно отправиться на лужайку, – сказал он себе. – Я хочу снова увидеть это жуткое место. Незамедлительно».

Одно старинное высказывание гласит, что, упав с лошади, нужно постараться как можно скорее вновь сесть в седло. Хотя, возможно, тут оно было не особо к месту – шоку, пережитому накануне, он, скорее, предпочел бы сломать себе кости.

Наркотики. Иллюзия. Обман. Кража.

Он просто перебирал в уме эти слова, приноравливался к ним, прикидывая, насколько они приемлемы. Но ответ мог прийти только тогда, когда он еще раз побывает на месте преступления.

Стекла в дверях, выходящих на террасу, в панике были разбиты. Странно, что полиция не закрыла этот проход какой-то баррикадой изнутри или не забила досками. Впрочем, подобный ремонт – это же не их дело. Алекс осторожно шагнул сквозь дверь, стараясь не задеть острые осколки стекла, остававшиеся в раме, а потом пошел по пути, по которому вчера проходили гости, – сначала в патио, а потом вниз по ступенькам каменной лестницы, ведущей на зеленую траву.

Он должен был быть готов к тому, чтобы увидеть опрокинутые стулья, брошенные зонтики, пологи навесов, хлопающие на легком ветерке. Да, весь мусор и прочие следы этого поспешного бегства были на месте. Но зловещие горки пепла, равно как и кучи пустой одежды и обуви, слава богу, исчезли.

И все же открывшийся вид разрухи расстроил его больше, чем он ожидал. Вероятно, все это смотрелось хуже только из-за того, что утро было ясное и замечательное, что невольно вызывало в его памяти воспоминания о счастливых днях, проведенных здесь. Он вспомнил закаты, которые всегда представлялись ему как огромный оранжевый костер, разгорающийся на западном горизонте за линией шелестящих зеленой листвой деревьев. Щелканье крокетных шаров на стриженой травке лужайки… Но сейчас здесь царила настороженная тишина, словно в доме с привидениями.

«А я ведь уже не тот, – вдруг осознал он. – Я сильно изменился, в силу того что видел здесь».

Как долго он стоял на этом приятном ветерке? Как долго находился среди призраков вчерашнего кошмара?

И сколько времени прошло, прежде чем послышалась эта музыка?

Вначале зазвучала она очень тихо. На первых нескольких нотах мелодии он даже подумал, что доносится она со стороны соседнего поместья. Однако оно находилось уж очень далеко. А этот высокий мужской голос, доносивший Алексу знакомые до боли итальянские слова, слышался из гостиной, где стоял их граммофон.

Вернувшись в Англию с тоской в сердце по женщине, с которой он познакомился в Каире, тоской, стучавшей у него в висках как второй пульс, он втайне от матери удалился в библиотеку, где с жадностью проглотил либретто оперы «Аида». И сейчас в воздухе звучала как раз лирическая ария Радамеса в исполнении великого Энрико Карузо. Звучала убедительно, с необычайной силой, несмотря на искажения при записи на пластинку. Из разбитых дверей у него за спиной неслось:

Может быть, это его мать уже выписали из больницы? Ведь это она подарила ему эту пластинку и упоминала о ней как раз перед помолвкой. Но нет, это не могла быть она – ей дали успокоительное всего полчаса тому назад.

Наверное, он начинает сходить с ума.

Но, будь это так, разве мог бы он сейчас помнить свое имя и страну, в которой находится?

Он подошел к двери и, взявшись за ручку, осторожно открыл ее.

Мысленно он уже подготовил себя к тому, что нянечки и врачи в больнице могут оказаться правы: мол, в поместье Резерфордов обитает какое-то необъяснимое зло и что сейчас он через эту дверь шагнет в фантастический потусторонний мир.

Увидев ее стоящей у граммофона в облегающем модном платье, открывавшем намного больше, чем тот серебристый вечерний наряд, в котором она была в Опере, он бессильно прислонился спиной к ближайшей стене.

А когда он заглянул в эти сияющие немыслимой синевой глаза, у него перехватило дыхание.

Она – босиком, по дубовому паркету – направилась к нему через всю комнату, и он застыл на месте как каменное изваяние. Выражение ее лица невозможно было в точности определить. Что это было? Ожидание? Голодная страсть? Восхищение? Он не смог бы ответить с уверенностью. Он уже вообще ни в чем не был уверен, кроме того, что она стояла здесь, перед ним. Это она поставила эту пластинку. Это она сейчас все ближе подходила к нему.

– Что же вы видите сейчас, лорд Резерфорд? – спросила она. – Что вы видите, когда вот так смотрите на меня?

В ее глазах блестели слезы. Как и в его глазах.

«Я должен ответить. Я должен что-то ответить. Потому что если я не смогу этого сделать, тогда надо будет признать, что у меня действительно какое-то помутнение рассудка».

– Я вижу…

– Да.

Она была уже в нескольких дюймах от него и нерешительно подняла к нему свое лицо, как будто очень ждала его поцелуя, но при этом боялась прикоснуться к нему.

– Я вижу Каир, – прошептал он. – Вижу Оперу, где мы были рядом, и проигрываю это снова и снова в своем сознании. В своих снах. В своих мечтах о том времени, которое мы провели вместе. Вижу, как из нашей ложи я лихорадочно и безрезультатно высматриваю вас внизу, в проходах между рядами кресел. А потом замечаю вас уже в машине…

При этих воспоминаниях она крепко зажмурила глаза и скопившиеся слезы потекли по ее щекам.

– Я вижу, как вас поглотило пламя, – прошептал он.

– О да, поглотило, – тоже шепотом ответила она. – Но не убило.

– Но как вам удалось…

Алекс вдруг запнулся и чуть не сказал «исцелиться» – именно это слово первым пришло ему на ум. Но оно казалось совершенно неадекватным тому чуду, каким было ее появление здесь. Тому, что она вообще осталась жива.

Призвав все свое мужество, он осторожно взял ее руку и поднес кончики ее пальцев сначала к своему носу, потом – к губам. Теперь к ее слезам добавилась улыбка – беспомощная, почти умоляющая. Он нежно прижал ее ладонь к своей щеке, и тогда невероятное напряжение, в котором она пребывала все это время, похоже, немного ослабло.

– Есть ли какое-то название тому, кто вы на самом деле? – тихо спросил он.

– А если нет, сможете ли вы любить меня? Прямо сейчас? Здесь? Там, где мы оба находимся?

Ему очень хотелось со всей нежностью поцеловать кончики ее пальцев. Но он отчетливо понимал, что это будет означать для него конец. Конец той жизни, которую он мог бы назвать уравновешенной и благоразумной. И он сдержался.

Но в следующий миг их губы встретились, а его нетерпеливые руки уже жадно скользили по ее свободному белому платью и под ним. Он ощущал ее шелковистую кожу, ее вкус, вдыхал ее запах, подчинялся той неожиданной силе, с которой она повалила его на пол, а потом обвила ногами его за талию, когда он познавал ее, когда ласкал ее тело и приводил в восторг своими поцелуями. Каждое прикосновение, каждый толчок, каждое ощущение были не просто проявлением страсти – это были подтверждения ее реального существования. Ее чудесного воскрешения из мертвых.

Она снова и снова повторяла его имя. И хотя она призналась, что своего имени у нее сейчас нет, то, что она в эти минуты постоянно звала его, почему-то наполняло их занятие любовью еще большим блаженством и страстностью.

Но разве обязательно нужны слова, чтобы выразить то, кем они в данный момент были друг для друга? Или кем они были друг для друга там, в Каире? И если для того, чтобы попасть в мир божественной любви и сбывшихся мечтаний, нужно сойти с ума, то да здравствует безумие, отныне и навсегда!

Он был неутомим. Подхватив ее на руки, он отнес ее наверх, в одну из спален, где снова принялся заниматься с ней любовью в нежном свете утреннего солнца, пробивавшегося сквозь ажурные занавески. Краски на обоях были такими же живыми и яркими, как и безоблачный ясный день за окном, и все это выглядело значительно красивее и приветливее, чем интерьер роскошного, но угрюмого особняка, где ее держали пленницей.

Он не останавливался, пока не довел ее до оргазма, мощного и восторженного.

А потом, в блаженной бездыханной тишине, он, нежно убрав упавшие ей на лоб локоны волос, начал рассказывать обо всем, что произошло здесь накануне. О празднике, о грандиозном отравлении, о нелепых объяснениях случившегося, выдвинутых следователями.

Она ничего не говорила в ответ – просто не хотела прерывать течение его речи. Его слова были такими честными, такими искренними, такими обдуманными и убедительными.

Ее воспоминания о времени, проведенном с ним в Каире, были полными и неповрежденными, и это было еще одним обоснованием того, почему она влюбилась в него так быстро и неожиданно.

Между ними присутствовала близость. Всегда. Постоянно. Ее не покидало чувство, что он все время находился рядом. Когда он иногда делал паузу в своем рассказе, чтобы собраться с мыслями, у нее не возникало ощущения, что сознание его куда-то ускользает, занятое какими-то расчетливыми размышлениями, которые он хочет от нее скрыть. А он хотел лишь одного: высказаться как можно яснее и все ради нее. Чтобы она могла понять его правильно. Чтобы могла увидеть, через что ему пришлось пройти с момента их расставания.

Наверное, это выделяло его среди всех ее прежних любовников с постоянной их склонностью к раздорам, увлеченностью сражениями, имперскими амбициями. Но их она помнила очень смутно.

Зато очень хорошо помнила то короткое время, которое вместе с Алексом провела в Каире, и сейчас, в данный момент, это было самое важное. Она помнила, как лежала с ним на шикарной кровати в номере отеля «Шепард». Теперь, когда ее память утратила уже так много, наслаждаться этими живыми и яркими воспоминаниями было на редкость приятно. Она не просто вызывала их – она в них жила, она с головой окуналась в них и пробовала их на вкус. А он сейчас, как и тогда, обращался с ней как с настоящей, желанной женщиной, которой присуще все человеческое, а не как с жутким, обреченным на страдания чудовищем, какой ее представлял Сакнос.

Ночтин. Можно ли себе представить, чтобы столь отвратительное слово сорвалось с губ Алекса? Возможно, однако она не могла себе вообразить, что он шепчет его с той же ненавистью, с какой произносил его Сакнос.

Сейчас Алекс рассказывал ей о тех радикальных изменениях в его сознании, в его мировоззрении, которые произошли в нем после того, что он видел на лужайке этого поместья. И после страшного, разрывающего душу горя, которое охватило его, когда он увидел ее в объятиях пламени. И после ее чудесного возвращения.

Она поняла, что ее появление после воскрешения каким-то образом помогло ему спокойнее отнестись к тому, что произошло на газоне перед этим домом накануне.

Он снова заговорил о том странном отравлении.

– Пепел, моя дорогая. Они в буквальном смысле обратились в пепел прямо у всех на глазах!

Произнесено это было изумленным и потрясенным тоном, но она снова ничего не ответила. Она не стала говорить ему о том, что была на территории их поместья как раз в день торжества. И что была чрезвычайно близка к тому, чтобы пообещать Джулии Стратфорд больше никогда не пытаться с ним увидеться – в обмен на дозу чистого эликсира. Дозу, которая могла бы унять ее муки и остановить поток ускользающих от нее воспоминаний о ее прошлом. Ничего этого она ему не сказала. Впрочем, ее молчание, похоже, никак не напрягало его, но как долго это может длиться?

Сейчас его рассказ вернулся к недалекому прошлому, к тем объяснениям, которые дали ему Рамзес и Джулия относительно ее появления в Каире. Обидно и больно было слышать, что они называли ее безумной. Но кипучая злость, которую вызвали бы в ней эти слова прежде, не появлялась. Возможно, она стала чем-то еще более отвратительным. Чем-то, что нельзя было назвать ни смертным, ни бессмертным. Труп, возрожденный к жизни.

«Ночтин, – снова раздалось в голове презрительное шипение Сакноса. – Ночтин…»

Алекс вдруг умолк.

Он нежно гладил пальцами ее щеку, и напряженное ожидание в нем угадывалось лишь по едва заметному подрагиванию ноздрей.

Он рассказал ей все.

Настала ее очередь.

– Я больна, – прошептала она. – Я больна, лорд Резерфорд.

Он поднялся на локте, и простыня, прикрывавшая его широкую грудь, соскользнула, обнажив черные волосы, которые она ласково теребила пальцами всего несколько секунд тому назад. Вначале ей показалось, что он отшатнулся. Но это было не так. Отвращения на его лице не было – он просто приподнялся, чтобы лучше ее видеть.

– Больна? – растерянно переспросил он. – Но как это может быть, если вы выжили даже в таком огне?

– Это то самое, что и помогло мне спастись во время пожара… и это…

– Проклятье? – поспешно спросил он. – Что это было? Какое-то проклятье?

– Да. Вероятно, это можно назвать и проклятьем.

– Так как же мне все-таки это называть? – спросил он с таким состраданием, что ей стало больно. – Я бы предпочел думать о вас как об ангеле. Потому что это полностью соответствует тому, что я о вас знаю.

– Но я не ангел, Алекс. Я совсем не то, что вы называете ангелом.

– Ну хорошо. Ладно. Тогда я буду звать вас только так, как вы сами этого захотите.

При этих словах на глаза ее навернулись слезы. Слезы, от которых расплывались очертания и этой прекрасной комнаты, и этого славного, красивого мужчины. Заметив это, он коснулся губами ее шеи и обнял, укутав теплотой своего соблазнительного тела смертного человека.

– Я не стану задавать вам вопросы, на которые вы не готовы ответить, – прошептал он. – Только, пожалуйста, не покидайте меня снова. Прошу вас.

О, если бы она могла ему это обещать. Но едва она приоткрыла губы, как у нее перехватило дыхание и она, не в силах сдерживаться, снова бросилась в его объятия. Однако ее встретило неожиданное безмолвие, нарушаемое только его едва слышимым неровным дыханием. Он был совершенно изможден, и это буквально свалило его.

Когда Клеопатра поняла, что Алекс спит, она внезапно почувствовала себя невыносимо одинокой.

Она слегка отодвинулась от него, чтобы можно было заглянуть в его лицо, которое лежало на подушке рядом с ее обнаженным плечом. Она потянулась к нему рукой, чтобы убрать волосы, упавшие ему на лоб, – как несколько минут назад проделал он с ее волосами. И в этот момент ее пальцы вдруг задрожали, а отчаяние сменилось совсем другим, темным чувством. Чувством, которое вмиг прогнало всю ее печаль, и на ее месте стала быстро разгораться уже привычная, но необъяснимая холодная ярость.

Она взяла его за подбородок, провела пальцем по изящной линии скулы. Почувствовала, как течет под кожей смертная кровь. Рука ее осторожно скользнула ему на горло, на артерию, в которой пульсировала эта горячая красная жидкость, текущая к его спящему мозгу.

Возможно, ему сейчас снится их счастливое будущее, которому не бывать никогда? Будущее, которое будет уничтожено ее надвигающимся безумием?

Какой у нее остается выбор?

Отвергнуть его? Сбежать? Чтобы он вновь погрузился во мрак того же отчаяния и горя, о котором только что ей рассказывал?

А может быть, лучше свернуть ему шею? Одним быстрым движением, большего и не потребуется. Раз – и все. И тогда он умрет с ощущением, что добился ее. Он умрет, продолжая любить ее. Продолжая считать ее ангелом, каковым он назвал ее ранее.

Это было бы милосердно по отношению к нему.

А по отношению к ней? Было бы это милосердно?

В считаных дюймах от его горла рука ее дрогнула, а пальцы задрожали. Она впервые приняла хриплые звуки собственного судорожного дыхания за скрежет когтей какого-то чудовища, царапающего стены удерживающей его темницы.

Неужели это удел всех подобных существ – уничтожать все, что они находят прекрасным, как только поймут, что не смогут обладать этим вечно?

Она была готова расплакаться, и ей пришлось изо всех сил постараться, чтобы подавить звуки рыданий, подступивших к горлу. Чтобы не разбудить его, она осторожно встала с кровати, но достаточно поспешно, чтобы осознать, что бежит от ужасной возможности, которой она едва не воспользовалась, – свернуть ему шею, оборвать его жизнь. И все под предлогом того, чтобы быстро избавить его от неминуемой боли расставания, а на самом деле – устраняя источник своей собственной боли.

Эти муки были нестерпимы! Для нее было настоящим мучением находиться здесь с ним, таким нежным и таким красивым.

Он не проснулся, хотя ей этого очень хотелось. Но она знала, что ей было бы намного тяжелее расставаться с ним, если бы он не спал.

В этот момент с улицы донесся какой-то шум. Тихо подойдя к окну, она увидела каких-то людей в черных костюмах, которые выходили из автомобилей, остановившихся на подъездной аллее перед домом. Но внутрь заходить они не стали, а сразу направились на лужайку, где произошло отравление. Должно быть, это были те самые следователи, о которых рассказывал Алекс. День за окном уже был в разгаре, и они приехали, чтобы продолжить свою работу.

Остаться здесь еще хоть на секунду было для нее новым испытанием, новой мукой. Мукой, которую ей не вынести.

Она бегом ринулась вниз по лестнице, отыскала свое платье, в беспорядке брошенное на полу в гостиной рядом с тем местом, где они недавно занимались любовью. Она быстро просунула в него голову, затем руки и едва успела расправить на талии и бедрах, когда услышала, как он зовет ее. А потом над головой послышался звук его шагов.

И тогда она бросилась бежать. Она бежала через пустые комнаты, как можно дальше от лужайки, где собирались полицейские. Зная, что он гонится за ней, она не остановилась и через боковые двери выскочила в идеально ухоженный сад. Тут она поняла, что находится почти там, где они за день до этого шли с Джулией, а значит, ей, возможно, удастся ускользнуть через тот же подземный ход, по которому ее уносили похитители.

И вдруг у нее за спиной раздался стук распахнувшейся двери.

– Клеопатра! – крикнул он.

Ох, это имя. Имя, которое он произнес и которое уже очень скоро может ей не принадлежать. При звуке его голоса шаги ее замедлились помимо ее воли, и он смог догнать ее.

– Нет, вы не должны убегать. – В его голосе слышалось страдание. – Не должны! Если вы считаете, что таким образом убережете меня от боли, вы ошибаетесь. Потому что для меня не может быть ничего хуже, чем вновь окунуться в океан горя и тоски по вам. Каким бы ни было проклятье, довлеющее над вами, какими бы ни были ваши страхи, я всегда буду рядом. Что бы нам ни пришлось вместе преодолеть.

– Вы не можете так говорить, – сквозь слезы прошептала она. – Вы сами не понимаете, что это значит. И не знаете, что будет дальше!

– А вы? – спросил он. – Вы сами знаете, что будет дальше? Что-то я не слышу уверенности в вашем голосе, Клеопатра. Зато чувствую смятение и порожденный им страх.

У нее не было слов. Ей нечего было ему ответить.

– Каждый день после возвращения из Египта стал для меня настоящей пыткой, – продолжал Алекс. – До этой поездки я был совсем другим человеком. А потом встретил вас, и тогда мне показалось, что все мои прежние устремления и амбиции были просто детской забавой. Мальчишескими увлечениями, которые нужно забыть. Я знаю, Клеопатра. Я понимаю, что есть некие связанные с вами вещи, которые объяснить невозможно. Вещи, видимо, очень мрачные. Опасные. И разрушительные для всего, что было дорого мне до встречи с вами.

И все же я не могу вас отпустить. Даже несмотря на все мои самые страшные мысли о том, кто вы и что с вами происходит. Даже они не смогут заставить меня отказаться от вас. Но ведь в этом и есть суть любви, разве не так? Это не то чувство, которому человек выделяет в своей жизни определенное место. Оно само овладевает жизнью человека, а все остальное уже должно подстраиваться под него. Иначе это может обернуться бесконечным горем или умышленным оцепенением, которые приведут к тому, что душа умрет раньше, чем тело. Эту простую истину я прочел в глазах Джулии и Рамзи. Это же я вижу и в ваших глазах, когда заглядываю в них.

– Ох, лорд Резерфорд, вы приковываете себя цепью к тонущему кораблю, – прошептала она.

– Нет, – ответил он, придвигаясь к ней так близко, что она чувствовала его дыхание на губах. – Вы сами не уверены в том, что с вами происходит, в вас царит смятение и замешательство. И вы боитесь, что это же смятение поглотит и меня. Уничтожит меня. Но я хочу вам сказать – и вы можете мне поверить, – что вы уже и так полностью овладели мною. А вот если вы меня покинете, это по-настоящему уничтожит меня.

Она не смогла бы сказать, сама ли она бросилась ему на грудь или это он решительно обнял ее. Да это и не важно! Его объятия были такими надежными, тут не нужно было никаких слов. В этих объятиях она уже не чувствовала ни отчаяния, ни замешательства. Не было страха надвигающегося безумия.

– Я не могу оставаться здесь, – шепнула она. – Я должна уйти из этого мира, который до сих пор до конца не понимаю.

– Тогда уйдем вместе, – сказал он. – Я пойду с вами, куда пожелаете, моя прекрасная богиня Клеопатра.

Она нежно взяла его лицо в свои ладони и поцеловала его. Она отдавала себя ему полностью, как и он отдавал ей себя. Зловещее желание отобрать у него жизнь, возникшее всего несколько минут назад, миновало. Прошло безвозвратно, и на его месте возникла острая потребность в нем, гораздо более сильная, чем просто желание бежать вместе.

– Я так устала, лорд Резерфорд, – тихо сказала она. – Если бы вы знали, как я устала.

– Тогда отдохните у меня на груди, – прошептал он в ответ. – Доверьтесь мне.

Как только все началось, Джулия сразу поняла, что это будет, собственно, не столько допрос, сколько участливое интервьюирование. Эдит настояла, чтобы следователь проводил его прямо в ее больничной палате, а они все собрались вокруг ее кровати, точно родственники у постели умирающей, переживающие по поводу причитающейся им доли наследства. Вероятно, этим и объяснялась скованность детектива: он явно робел в присутствии графини.

Эдит была собранной и позаботилась о том, чтобы хорошо выглядеть – в соответствии с моментом; на ней был роскошный шелковый пеньюар, а зачесанные назад волосы образовывали на подушке нечто вроде эффектного обрамления вокруг ее бледного лица. Можно сказать, что выглядела она определенно по-ангельски, и Джулия с облегчением отметила, какой энергичной и оправившейся от потрясения казалась она спустя всего две ночи после происшествия.

Это был не суетливый госпиталь, а скорее старомодная деревенская больница, плохо приспособленная для лечения тяжелых пациентов. И это было очень кстати, подумала Джулия, поскольку никто из аристократов, заполнявших сейчас эти палаты, не жаловался на что-то более серьезное, чем состояние шока и стресс, вызванный потрясением.

И все же такое собрание сегодня казалось ей неуместным и даже дерзким. Но Эдит настояла на этом, и сейчас Джулии стало понятно, зачем она это сделала. Графиня ловила буквально каждое слово, произнесенное детективом, словно надеясь, что очередной его вопрос откроет ей какую-то важную информацию.

Как удачно, что ей все-таки удалось связаться с Алексом по телефону за день до этого!

Если бы он не рассказал ей столько всего о теории, выдвинутой детективами, они с Рамзесом не смогли бы так хорошо подготовиться. Теперь же Рамзес мог играть со следователем, управляя им, словно музыкальным инструментом. Он искренне соглашался с полицейским, что действительно имела место какая-то изощренная мистификация, что при этом использовались галлюциногены в сочетании с какими-то ловкими трюками и что все это было направлено на то, чтобы отвлечь всеобщее внимание от какого-то непонятного преступления, которое, впрочем, еще необходимо было выявить. А как еще иначе можно было бы объяснить тот подземный ход под храмом?

– А кем была та африканская женщина, о которой упомянули несколько гостей? – спросил детектив.

Эдит нахмурилась. При этом Алекс на это никак не отреагировал, что удивило Джулию. Он сидел на стуле в противоположном конце комнаты, сцепив перед собой руки в замок и неподвижным взглядом уставившись в какую-то точку чуть выше плеча Джулии. Он казался невозмутимо спокойным.

– Ах да, – ответил Рамзес, – это была моя приятельница, Абеба Бектул. Эта женщина благородного происхождения, родом из Эфиопии. Она проделала очень долгий путь только ради нашей помолвки.

– А что вас связывает с этой мисс Бектул?

– Она финансирует и оказывает всяческую поддержку нескольким раскопкам, которые я провожу на территории Эфиопии.

– Эфиопии? Я никогда не слышал, чтобы в Эфиопии когда-либо находили мумии.

– Африка – величественный и таинственный край, дорогой сэр. Край, полный эпохальных находок, большинство из которых еще только предстоит обнаружить.

– Ясно.

То, как резко детектив произнес это слово, предполагало, что он абсолютно не стремится познакомиться ближе с этой самой Африкой. Возможно, он вспомнил, какое сокрушительное поражение эфиопы нанесли итальянцам не так давно, и подумал, что они представляют угрозу и для Британской империи.

– И где же она теперь? – прозвучал его следующий вопрос.

– Она остановилась в отеле «Клариджес». Видите ли, поначалу она собиралась пожить у нас, в нашем доме в Мейфэр. Но после такого стресса предпочла уединение. Она находится сейчас в своем номере и с удовольствием ответит на все ваши вопросы, если таковые у вас возникнут.

На самом деле, конечно, все было не совсем так.

Бектатен заказала этот номер незадолго до отъезда Рамзеса с Джулией из Корнуолла с единственной целью – чтобы это послужило подтверждением их легенды для полиции. Имя Абеба Бектул было вымышленным, одним из множества ее имен; причем при аренде замка она представилась совсем иначе. Она не хотела оставаться совсем уж таинственной личностью, если вдруг потребуется ее участие, но также не имела ни малейшего желания подпускать посторонних близко к своему саду. К счастью, после стольких разных жизней на всех континентах у нее не было недостатка в различных именах, которые она могла бы использовать, если бы оказалась в фокусе внимания следствия.

– Думаю, в этом пока нет необходимости, – ответил детектив, – если, разумеется, вы можете поручиться за ее хорошую репутацию.

– Конечно, мы за нее определенно ручаемся, – подтвердила Джулия.

– Что ж, очень хорошо. – Детектив прокашлялся. – Таким образом, сейчас становится понятным, что нам нужно выявлять кражу и искать, что похищено. За два дня с начала следствия у нас, боюсь, не появилось никакой информации относительно этих пропавших гостей. А поскольку, и я могу вас в этом заверить, совершенно невозможно искать убийцу, если нет тела, если никто из близких, друзей или знакомых не заявлял о чьей-либо пропаже, выходит, что… и расследовать тут, собственно говоря, нечего. Поэтому, если полицейское управление и дальше будет придерживаться этой точки зрения, данное происшествие в дальнейшем будет рассматриваться как кража.

– Или отравление, – вставила слово Эдит, – отравление всех нас. Очевидно же, что нам подсыпали какое-то средство, вызывающее галлюцинации. Оно могло находиться в шампанском!

– Это возможно, миссис, но боюсь, что в панике все шампанское было расплескано, а бокалы из-под него растоптаны, – возразил детектив. – Нам не удалось найти ни единого целого бокала во всем доме, а все откупоренные бутылки загадочно исчезли.

– В таком случае это наиболее хорошо продуманная и сбивающая с толку интрига, какую только можно себе вообразить, – согласилась Эдит.

Она горестно воздела руки к небу, а потом театрально уронила их на одеяло по обе стороны от себя. Джулия не могла сдержать улыбку: в этом простом жесте было столько энергии и жизненной силы – явный признак того, что очень скоро Эдит окончательно восстановится и выйдет из больницы.

– Одного не пойму, – продолжала графиня Резерфорд в раздумье, – почему мы не увидели, например, бабочек или радугу? Зачем нужно было, чтобы мы смотрели на такие отвратительные вещи? Однако, поскольку я не являюсь ни отравителем, ни профессиональным вором, боюсь, что это за пределами моего понимания.

По комнате прокатился робкий смех.

Только Алекс не разделял общего оптимизма.

– Но ведь это довольно странно, вам не кажется? – обращаясь с этим вопросом вроде бы ко всем сразу, Алекс почему-то смотрел исключительно на Джулию. – Я имею в виду, что в своих галлюцинациях мы все видели практически одно и то же.

– Боюсь, «странно» – это слишком мягко сказано для описания произошедшего, – вздохнул детектив. – Но мы хотим, чтобы вы знали, что мы продолжаем относиться к этому случаю очень серьезно. В течение ближайших дней полиция проконсультируется у нескольких профессиональных мастеров спецэффектов. Может быть, они смогут рассказать нам, как подобный фокус можно провернуть с помощью каких-то физических трюков в сочетании с применением наркотиков, как предполагает графиня. Однако я убедительно прошу вас не делиться никакой информацией с прессой. Это в наших общих интересах. Дело очень непростое и деликатное, в котором полиции приходится искать помощи у… фокусников.

Затем все начали любезно прощаться. Но Джулия все не могла оторвать глаз от Алекса. Может быть, он пребывает в шоке? Может быть, доктора в больнице просто не диагностировали его тяжелое состояние, потому что все свое внимание уделяли его матери?

– Очень мило с вашей стороны, что вы оба проделали неблизкий путь, – сказала Эдит.

Джулия успокаивающе пожала ей руку:

– После всего того, что вам, Эдит, довелось пережить из-за нас, я просто не могла…

Она запнулась, и в это момент почувствовала руку Рамзеса у себя на плече. Возможно, он боится, чтобы она не сказала чего-то лишнего?

– Мы постараемся как можно скорее вернуться в Лондон, – продолжала Эдит. – Я пока не могу себя заставить посетить наше поместье. Что касается Эллиота, то он снова прислал нам откуда-то огромную сумму денег. Теперь я уже совершенно запуталась и не знаю, где он сейчас находится.

– Он, конечно же, приедет домой, как только узнает обо всем этом, – раздраженно сказал Алекс. – Я сообщу ему, как только узнаю его новый адрес.

– Не сердись на своего отца, Алекс, – ответила Эдит. – Ему необходимо побыть одному. А эти звонки из банка о поступлении очередного перевода, они ведь раздаются чуть ли не каждый день. Где бы он ни был, фортуна, похоже, продолжает улыбаться ему, и он охотно делится плодами своей удачи с семьей, наверное, даже в большей степени, чем наслаждается ими сам.

– Прости, мама. – Алекс остановился у кровати матери напротив Джулии, которая стояла с другой стороны и держала графиню за руку. – Просто последние дни были очень изматывающими.

Однако про себя Джулия отметила, что изможденным он не выглядел. Ошеломленным – да; может быть, даже немного хмельным. И на удивление расслабленным. Он поймал на себе пристальный взгляд Джулии и улыбнулся ей странной понимающей улыбкой.

– Да, это так, – ответила Эдит, пожав руку сначала Алексу, потом Джулии. – Дни были тяжелыми. И все это время ты вел себя как образцовый сын.

Взглянув на нее с таким чувством, будто эти ее слова причинили ему боль, он прошептал в ответ:

– Мы всегда были семьей, мама. Ты и я. И отец тоже. И всегда будем единой семьей, независимо от того, где в этом мире окажется каждый из нас. Независимо от того, где каждый из нас надеется оказаться.

– Да, думаю, ты прав, – вздохнула Эдит. – Уверяю тебя, я тоже время от времени скучаю по твоему отцу. Даже в меланхолии можно порой найти свой шарм.

– Алекс, не хочешь ли немного пройтись со мной? – предложила Джулия.

Он молча кивнул, продолжая пристально смотреть на мать.

Но мысли Эдит, казалось, витали где-то далеко. Возможно, поэтому она и не заметила слез в глазах сына. Когда он быстро, почти украдкой, наклонился поцеловать ее в лоб, она ласково потрепала его по щеке. Однако по выражению ее лица было видно, что она уже вновь вернулась к молчаливым размышлениям о странных событиях последних нескольких дней.

Они прошли через небольшую площадь, обсаженную по краям деревьями, и оказались в окружении каменных стен жилых домов и витрин магазинов. Никто из них не был в силах заговорить. Джулия ожидала от него каких-то излияний, бурного всплеска эмоций, и всего несколько дней назад так бы оно наверняка и случилось. Но сейчас, похоже, в нем опять что-то изменилось. Так что сейчас она размышляла, пытаясь сообразить, как выяснить состояние его психики, не раскрывая подробностей, в которые не хотела его посвящать.

– Что ты обо всем этом думаешь, Алекс? – наконец спросила она.

– А что ты хочешь, чтобы я думал, Джулия?

– Я тебя не понимаю.

Однако она поняла, она все поняла. Он подозревал ее. Подозревал в причастности ко всем этим событиям.

– Большинство людей не меняются, верно? – Он вдруг остановился и, сунув руки в карманы, стал провожать взглядом пропыхтевший мимо автомобиль. – Что бы с ними ни происходило. Через что бы они ни прошли. Они делают все, чтобы уберечь свои предубеждения. Свои амбиции, даже если амбиции эти были заложены в них, когда они были совсем юными и глупыми. Это способ существования, образ жизни, каким я его когда-то тебе описывал. Постоянно объяснять свой новый жизненный опыт на основании старых убеждений.

– Насколько я поняла, – ответила Джулия, – образ жизни, который ты мне описывал, предполагал игнорирование душевной боли и попытки отвлечься от нее в повседневной рутине.

– Да. Именно.

– То, что ты увидел, решительно изменило тебя, Алекс?

– Вероятно. Но я не это хотел сказать.

– А что же?

– Я хотел сказать, что здравомыслящие люди обычно считают, что они не подвержены изменениям. Что они могут просто отбросить последствия своего нового жизненного опыта. – Он внимательно посмотрел ей в глаза. – Новую информацию…

– Алекс…

– Так что, полагаю, все это можно понять. Наверное, это позволяет прощать тех, кто от тебя так много утаивал. Даже, если сам ты обнажил перед ними свою душу.

Она хотела взять его за руку, но он отстранился. А когда она потянулась к его щеке, сделал шаг назад.

– Не нужно, Джулия. Прощение – это совсем новое чувство для меня. Так что прошу тебя пока что его не проверять.

– О чем еще ты просишь меня?

– Я хочу сказать, что теперь подошла моя очередь. И я прошу удовлетворения. На короткий срок, по крайней мере.

– Твоя очередь? Я что-то не пойму тебя.

– Мой отец никогда не вернется домой. Теперь я это точно знаю. Я знаю это потому, что он так и не пообещал нам этого, как мы с мамой ни настаивали. А еще я знаю, что моя мать испытывает огромное облегчение от этого. При том благосостоянии, которое обеспечивает отец, она счастлива вернуться к выполнению своих обязанностей в качестве графини Резерфорд и заняться всей нашей недвижимостью, которую она с большим трудом и с ничтожным успехом пыталась поддерживать столько лет. По секрету она сказала мне, что пришла ее очередь править нашим маленьким королевством Резерфордов, и ее не очень заботит, увидит ли она когда-либо моего отца снова или нет.

– Понятно, – сказала Джулия.

– Все это, конечно, очень хорошо, – продолжал Алекс. – Но я очень рассчитываю на то, что наконец пришел и мой черед, правда, в несколько другом плане.

– Я по-прежнему не понимаю, что ты имеешь в виду, Алекс.

– Мой отец сейчас наслаждается своими бесконечными путешествиями, вы с Рамзесом наслаждались своими. И скоро уедете снова. А теперь я тоже хочу отправиться путешествовать.

«Он сказал Рамзес, – отметила она. – А не мистер Рамзи».

– Алекс, ты не должен…

– Не должен – что? Прошу тебя, Джулия. Я все понимаю. Правда. Я понимаю. Ты думала, что это убережет мне сердце, если я буду считать ее безумной. Возможно, даже видела нечто положительное для меня в том, что я был единственным в нашей компании, кто не знал истинной цели поездки в Египет. И понятия не имел о ее важном значении. А мой отец, безусловно, знал это, и это в какой-то мере объясняет его долгое отсутствие.

– Алекс, ты должен понять, что я…

– Я понимаю. Джулия. И говорю без всякого сарказма. Мне нелегко произносить такие вещи, и поэтому я прошу тебя относиться к ней с уважением.

– Алекс, ты не знаешь, что она собой представляет.

– Как и ты сама!

От захлестнувшей его злости она вздрогнула, потому что никогда не слышала в его голосе ничего подобного.

– Как не знает этого и Рамзес, – сказал он. – В этом-то все и дело, верно? Вы с ним старались уберечь меня от создания, природы которого на самом деле просто не понимали. И не понимаете до сих пор. Даже она сама не знает, кто она. Ясно только одно: она хочет вернуться в убежище, в котором вы оба хотели ее удерживать. В этом случае вы оба будете удовлетворены, не так ли? Даже если я поеду с ней. На то время, которое ей осталось. И я прошу тебя… Нет. Нет, не прошу. Я требую, Джулия. Я требую, чтобы вы не следили за нами.

«За нами».

– Где она теперь, Алекс? – спросила Джулия. – На ферме у одного из ваших арендаторов? Ты должен мне это сказать.

– Прощай, Джулия.

Голос его немного смягчился, и он даже сделал шаг в ее сторону, сократив расстояние, на которое отпрянул, когда она попыталась коснуться его:

– Прощай. Я понимаю, что вы с Рамзесом стоите на пороге волшебного и пугающего мира, который еще полностью не исследован. Я ни на секунду не сомневаюсь, что ваша новая подруга из Эфиопии явилась как раз оттуда. Я надеюсь, что вы найдете в том мире много радости и удивительных чудес. Но сам я не хочу быть частью этого. Как не хочет этого и она.

Как так получилось, что эти простые слова задели ее больше, чем что-либо другое, произошедшее с ней за последние месяцы? И какова была настоящая причина тех слез, которые сейчас выступили на ее глазах? Что это было? Чувство вины? Угрызения совести? Раскаяние? Не похоже.

Он взял ее за плечи и, наклонившись вперед, поцеловал в лоб. После того как мгновение назад он отстранился от нее, этот жест был похож на благословение. Затем он быстро развернулся и поспешил через площадь в сторону своего автомобиля. Потому что теперь он боялся. Боялся, что она станет преследовать его. Что предупредит Рамзеса, и тогда они вдвоем начнут искать, где он прячет ее, это создание, которое когда-то в прошлом было Клеопатрой. Но теперь она была все-таки не совсем ею.

Джулия хотела пойти за ним, но, вопреки своему желанию, замерла словно парализованная. Сраженная его откровениями и прямотой, его искренностью, а также вспышками злости, что, как и его уязвимость, проявившаяся в последние недели, было для него совершенно не характерно.

Он сможет измениться. Он сможет принять эту, казалось бы, невозможную реальность. Именно об этом он ей только что и говорил.

Она видела, как его машина неторопливо проехала через площадь и скрылась из виду.

Через считаные секунды она услышала за спиной чьи-то шаги, и Рамзес обнял ее сзади за плечи.

Джулия повернулась к нему и спрятала лицо на его широкой груди. Она догадывалась, что не имеет смысла скрывать от него свои слезы. Потому что он, конечно же, чувствовал их через рубашку, да и ее судорожное дыхание тоже выдавало ее плач.

Неужели ей придется сохранить это в тайне от Рамзеса? Неужели это единственный способ с уважением отнестись к просьбе Алекса? Точнее, к его требованию, как он сам об этом сказал.

– Она с ним, Рамзес. Она с ним. Он знает все, что известно ей. А теперь он попытается скрыться с ней и требует, чтобы мы их не преследовали.

– Он сердился на тебя? – спросил Рамзес.

Она подняла на него глаза.

– Не очень, – прошептала она в ответ. – Не настолько, чтобы это могло объяснить мои слезы. И угрызения совести или раскаяние с моей стороны тут тоже ни при чем. Так что мне сложно объяснить ту печаль, которая переполняет меня.

– Зато я могу это объяснить, дорогая.

– Ты, конечно, можешь.

– Мы очень многое от него утаивали. Твое беспокойство за него и наше торжество в его доме. Все это лишь продлевало вашу с ним многолетнюю связь. Алекс был последним звеном, связывающим тебя с твоей смертной жизнью. А теперь, попросив тебя отпустить его, он тем самым окончательно отпустил тебя.

– Да, действительно. Он сказал мне, что мы, то есть ты и я, стоим на пороге волшебного и пугающего мира, который еще полностью не исследован. Но он не хочет быть частью этого мира. И она тоже.

– Но они уже все равно стали его частью, – тихо возразил он.

– Так мы можем удовлетворить его просьбу?

– Можем, конечно, можем. Но теперь у нас есть царица, перед которой мы тоже должны держать ответ. Есть еще и Сибил, чье желание отыскать Клеопатру намного сильнее нашего.

– Мы должны все им рассказать?

– Мы должны рассказать Бектатен. А говорить об этом Сибил или не говорить, будет решать уже она. Но что бы мы ни рассказали, мы обязательно должны упомянуть просьбу Алекса о том, чтобы оставить их в покое. Их обоих. Если, конечно, ты сама хочешь удовлетворить его просьбу.

– Другими словами, если я сама хочу освободиться, ты хотел сказать. Если я захочу прервать последнюю ниточку, связывающую меня с моей смертной жизнью… Чтобы окончательно шагнуть в твой волшебный и пугающий мир.

– Наш мир, моя дорогая Джулия, – поправил ее Рамзес. А когда она подняла к нему свое лицо, он ответил на ее слабую улыбку нежным поцелуем и повторил: – Наш мир.

Сибил покидала их.

Она объявила об этом утром, после двух дней непрерывного отдыха.

Двух дней, в течение которых она лишь глубже зарывалась под одеяло, когда они пытались выяснить что-либо о ее связи с Клеопатрой.

Энамон сообщил им, что из ее комнаты доносятся непонятные стоны сексуального характера. Приглушенные и сдержанные, разумеется, но которые он слышал очень четко во время своих регулярных подходов к дверям ее спальни. Таким образом, было понятно, что контакт между Сибил и Клеопатрой по-прежнему сохраняется, что связь эта все еще сильна, и в данный момент она дарит американке наиболее приятные ощущения, связанные с воссоединением Алекса с его царицей.

«По крайней мере, она теперь хотя бы не мучается, – подумал Рамзес. – И ее не преследуют прежние безумные видения».

Но куда подевались эти видения? Может быть, просто изменилось ее отношение к ним? Может быть, они все так же владеют ею, только теперь она отдается им без прежнего замешательства и сопротивления? Судить об этом было невозможно, потому что Сибил внезапно перестала разговаривать со всеми. И сейчас, под воздействием какого-то непонятного прилива энергии, пришедшего словно из ниоткуда, она рвалась вернуться в свой номер лондонской гостиницы, к своей гувернантке, которая – она была в этом убеждена – с ума сходила от беспокойства.

Они ждали ее в главном зале. Обстановка была довольно официальная: все они неподвижно стояли, опустив руки, недалеко от того места, где три ночи назад встретили Сакноса. Энамон отсутствовал, но только потому, что в этот момент находился по другую сторону подвесного моста, ожидая Сибил там, чтобы отвезти ее в Лондон. Не было с ними также и Актаму, отправившегося на выполнение какого-то задания, в детали которого Бектатен их не посвящала.

– Но разумно ли это? – с сомнением в голосе спросил Рамзес, когда ожидание стало уже невыносимым.

– Разумно – что? – переспросила Бектатен. На ней было свободное платье из тяжелой дорогой парчи; блестящие черные волосы были завязаны в узел на затылке и скреплены золотой заколкой с изумрудами.

Эта царственная красота на миг увела мысли Рамзеса в сторону.

– Я имею в виду, разумно ли отпускать Сибил просто так, – сказал он. – Когда у нас осталось еще столько вопросов без ответа. Разумно ли это?

– Она не пленница, – возразила Бектатен. – Не моя и не твоя.

– А что, если она вдруг решит рассказать кому-то все о нас? О вас, обо мне, о Джулии Стратфорд…

– Да кто ей поверит? Она ведь пишет фантастические романы.

Рамзес согласно кивнул.

Бектатен говорила с ним довольно жестким тоном. Но, бросив на нее более внимательный взгляд, он не заметил на ее лице ни суровости, ни раздражения.

Наконец они услышали звук шагов по каменной лестнице.

Через мгновение появилась Сибил, в новой одежде, которую Джулия купила для нее в магазине в ближайшей деревне. На ней была белая кружевная блузка с воротником, украшенным жемчужинами, и такой же белый короткий жакет. Юбка была не такой длинной, как у большинства дам в начале двадцатого века, а достаточно короткой, чтобы Сибил могла свободно бегать, танцевать или кружиться, если ей вздумается. Золотистые волосы падали до плеч, выбившись из-под небольшого черного, как ночь, цилиндра, очень похожего на те, которые обожала носить Джулия во время их поездок по Европе. Рамзес с удовлетворением оценил, что Джулия внесла отпечаток своего вкуса в новый облик мисс Паркер. Возможно, это был знак того, что Сибил может вскоре вернуться, несмотря на то что она сейчас настояла на своем отъезде в атмосфере такой спешки и таинственности.

– Как я выгляжу? Хорошо? – робко спросила Сибил. – Выздоровевшей по крайней мере?

– Вы выглядите совершенно потрясающе, – успокоила ее Джулия. – Хотя мнение мое, пожалуй, предвзято, потому что это я занималась вашим нарядом.

Джулия подошла к Сибил и, взяв ее за руки, слегка развела их в стороны, чтобы лучше рассмотреть, как сидит на ней одежда.

– Вы уверены, что должны ехать? – спросил Рамзес.

Сибил слегка вздрогнула, словно боясь прямого разговора о причинах витавшего в атмосфере напряжения.

– Да, – прошептала она. – Совершенно уверена.

– Что же привело вас к такому решению? – поинтересовалась Бектатен.

Если от вопроса Рамзеса Сибил вздрогнула, то при звуке голоса Бектатен она неподвижно застыла на месте. Был ли это страх? Благоговейный трепет? Впрочем, если она честно ответит на этот вопрос, будет уже не важно, какое из этих чувств подтолкнуло ее к этому.

Бектатен сделала несколько шагов по каменному полу в ее сторону. Двигалась она медленно и осторожно, как будто, сознавая свое влияние на Сибил, не хотела пугать ее своим быстрым приближением.

– Мы знаем, что сейчас она с Алексом Савареллом. Что они хотят уехать из Лондона, из Йоркшира, а возможно, и вообще из Британии. Вам что-то известно об этом, Сибил? Можете вы с помощью вашего контакта с ней понять, где они находятся?

Они не рассказывали Сибил о разговоре Алекса и Джулии накануне, но, похоже, услышанное ее нисколько не удивило.

Придерживала ли Бектатен эту информацию до самого последнего момента умышленно? Как последний шанс удержать ее здесь.

Некоторое время Сибил просто молчала.

Потом подалась вперед и нежно поцеловала Джулию в щеку.

А затем, к удивлению Рамзеса, обошла Джулию и направилась к старейшей из всех бессмертных на земле. Голова ее была высоко поднята, на губах застыла натянутая приветливая улыбка – явные признаки того, что поступок этот потребовал от нее всей ее отваги. Она мало знала о Бектатен, а все, что знала, было окутано пеленой страха; для нее царица была молчаливой слушательницей ее рассказов и вдохновительницей фатального прыжка Сакноса в пропасть. Хранительницей неведомых тайн и смерти. Под воздействием всех этих смешанных чувств она, казалось, очень тщательно подбирала слова.

– Я испытываю к вам чувство бесконечной благодарности, и оно будет со мной всегда, – сказала Сибил. – Вам проще всего было оставить меня наедине с моим смятением. Пропустить мимо ушей мои жалостливые призывы освободить Клеопатру из лап ее похитителей. И вы очень легко могли бы держать от меня в секрете все, что находится в этом замке, и все, что происходило в нем. Но вы этого не сделали.

Вместо этого вы сделали гораздо больше, чем просто прояснили странную природу моего состояния. Эту необычную связь, или как там еще можно назвать это явление. Все вы… – оглянувшись, она по очереди обвела взглядом всех присутствующих, – все вы сделали для меня намного больше, чем я заслужила. Видите ли, в моей жизни бывали такие периоды, когда окружающие считали меня окончательно безумной. Эти мои сны, похожие на реальность, моя любовь к волшебным историям. Моя нетерпимость к повседневной монотонности будней. Та страсть, с которой я стремилась познавать что-то новое и неизведанное. В глазах моих близких это были ненормальные вещи, которые в лучшем случае нужно было просто вытерпеть – и это даже тогда, когда мое писательство начало приносить семье значительный доход.

Таким образом, меня всегда воспринимали так, что я чувствовала себя идущей не в ногу со всем миром. Но, познакомившись со всеми вами, после того как вы привезли меня сюда, после того как позаботились обо мне, выслушали меня, после того как каждый из вас раскрыл передо мной тайну своей природы, я перестала чувствовать себя белой вороной и уже не испытаю этого чувства никогда.

Я стала посвященной, мне открылась великая истина. Наши души, которые мы считаем неотъемлемой частью нашего тела, бессмертны. И они следуют каждая своей дорогой. Я обладаю душой, которая когда-то принадлежала другой женщине, и после моей смерти моя душа продолжит свое странствие. Большинство же людей живут и умирают, так и не познав этой замечательной истины. Но мне она открылась.

Бектатен кивнула и улыбнулась.

– И за это я благодарна вам, – закончила Сибил. – И буду благодарна всегда.

С этими словами Сибил протянула Бектатен руку. Рамзесу на мгновение показалось, что та может отвергнуть этот жест, что сочтет ниже своего достоинства пожимать руку смертной женщине. В каком-то смысле, она действительно не приняла его. Но, проигнорировав протянутую руку Сибил, царица вместо этого нежно взяла ее за плечи.

– В этом доме вам всегда будут рады, – сказала Бектатен. – Как и в любом другом месте, которое я буду называть домом на тот момент.

Немного наклонившись вперед, Бектатен поцеловала Сибил в лоб:

– Прощай, Сибил Паркер. Счастливого тебе пути, и оставайся такой же смелой, какой была до сих пор. Потому что те тайны, которые ждут тебя впереди, неизвестны даже мне.

Сибил часто заморгала, глотая подступившие слезы, а затем повернулась к Рамзесу.

Он поцеловал ее в щеку и передал в теплые объятия Джулии, после чего Сибил решительно развернулась и направилась к выходу.

Но прежде чем она успела выйти, Джулия бросила ей вслед:

– Сибил, вы действительно верите, что мы причинили бы ей вред, после того как помогли вам найти ее? Именно поэтому вы хотите сейчас разыскать ее в одиночку?

Рамзес испытал облегчение оттого, что вопрос этот напоследок все же был задан. И что они, завершая это прощание, сделали все возможное, чтобы узнать истинные мотивы, руководившие этой женщиной.

Ответила Сибил не сразу.

– Нет, – наконец сказала она. – Я считаю, что она причинила вам много бед, и прошло еще слишком мало времени, чтобы ваши раны, нанесенные ею, полностью затянулись.

– А что будет, если она захочет причинить вред вам? – спросил Рамзес.

Сибил нервно сглотнула. Значит, страх ее все-таки никуда не пропал. И это хорошо, подумал Рамзес. Хорошо, что она хотя бы не исключает такой возможности. И будет всегда помнить об этом, что бы она ни задумала.

– Я надеюсь только на одно. Что я являюсь ключом к ее восстановлению. Если мне не удастся этого сделать, тогда уже ничто не сможет спасти ни ее, ни меня. В этой жизни, по меньшей мере.

И, прежде чем они успели задать ей следующий вопрос, Сибил шагнула за порог и решительно закрыла за собой дверь.

– Восстановление, – задумчиво прошептала Джулия. – Что бы это могло означать?

– Не знаю, – ответила Бектатен. – Будем надеяться, что Сибил Паркер это знает.

С этими словами она повернулась к ним лицом.

– Пойдемте со мной, – сказала она. – Вы оба.

Они вошли в арсенал, и Джулия ахнула.

На столе, где три ночи назад Бектатен раскладывала перед ними свое оружие, лежал Сакнос. Его нагое тело было безжизненным, лицо отекло – скорее всего, оттого, что он некоторое время пребывал в воде. Но не слишком долго – Рамзесу не раз доводилось видеть, что становилось с телами, извлеченными из Нила или Средиземного моря спустя несколько дней, а тело Сакноса пребывало в гораздо лучшем состоянии.

Они сделали гипсовый слепок с его лица, идеальную посмертную маску, которая сейчас просыхала на стене. На столе за спиной у Бектатен были разложены подробные наброски его головы и торса, сделанные с разных сторон. Можно было не сомневаться, что они будут храниться на страницах ее дневников-шактани или в какой-то ее большой библиотеке, которую им еще не показывали, – единственные упоминания о человеке по имени Сакнос, который когда-то жил и дышал на этой земле.

– Эти наброски сделаны вашей рукой? – поинтересовался Рамзес.

– Нет, этим талантом у нас наделен Актаму, – ответила она.

– Тогда в ваших дневниках есть где-то рисунки вашего царства, – с придыханием прошептала Джулия. – Должны быть. Скажите нам, прошу вас.

– Конечно, есть. Но какие-то следы, лоскутки памяти о Шактану остались сегодня в Африке. Например, слова из нашего древнего языка живут в языке народа ашанти. Прически и боевая раскраска лиц молодых воинов племени масаи в точности отображают стражников моего дворца. Стройные остроконечные пирамиды в Куше и Мероэ очень похожи на те, которые были повсеместно возведены на наших землях. На тех землях, которые нынче превратились в пустыню Сахара. Падение Шактану дало начало десяти большим народам, заселившим впоследствии юг Африки, каждый из которых унес с собой частичку нашей истории и культуры. И я с восхищением нахожу следы моего царства, укоренившиеся в других местах, в других странах, среди других племен.

– Но истинное происхождение их известно только вам, – заметил Рамзес.

– Энамон также знает это. И Актаму знает. – Бектатен опустила взгляд на Сакноса и нежно провела пальцами по длинной пряди его волнистых черных волос. – И Сакнос знал.

Последние слова она произнесла едва слышно.

Какие эмоции обуревали ее сейчас, когда она касалась этого падшего человека? Было ли это материнским прикосновением или скорбным касанием возлюбленной? Или же нежность и внимание бессмертной царицы объединили в себе и то и другое, создав какое-то еще более сильное чувство?

Рамзес задумался: интересно, что видела она, когда наблюдала за последним смертельным шагом этого мужчины? Была ли она в плену воспоминаний о нем? Может быть, когда он разбился, в ней вдруг проснулась нежность, неожиданная для нее самой? Или она просто скорбела о царстве, которое они с ним когда-то делили? Вспоминала ли она свой дворец, свои покои, высокие стройные пирамиды ее царства, усеивавшие территории, которым суждено было стать безжизненными засушливыми пустынями? А может быть, ей виделась большая стая птиц, которые без устали, снова и снова, кружили над дворцом? Тех самых птиц, которые выдали ее секрет человеку, предавшему ее в конечном счете?

Все это было возможно. Все это было даже более чем возможно.

Бессмертие, которое обрел Рамзес, увеличило объем его памяти, расширило сеть ее каналов, распахнуло коридоры его сознания, по которым память наполнялась новыми фактами и по которым он мог вызывать любые свои воспоминания. Он только сейчас понял, что, пусть неосознанно, считал Клеопатру обреченным созданием именно из-за того, что его воспоминания становились все богаче, в то время как она свои постепенно утрачивала.

Бектатен повернулась к своему шкафу.

И вынула оттуда какой-то флакон. Находившаяся в нем жидкость по цвету отличалась от всего, что она показывала им до этого. Но Джулия, видимо, приняла это за эликсир, потому что, когда Бектатен открыла бутылочку, она испуганно вскрикнула:

– Нет! Нет, вы не должны…

Вместо ответа Бектатен взмахнула в ее сторону рукой плавным и немного пренебрежительным жестом. После чего тонкой струйкой пролила эту голубоватую жидкость на торс Сакноса по всей его длине. В считаные минуты человеческая плоть – плоть смертного – начала как бы растворяться. Далее царица повторила этот процесс, выплескивая зелье тонкими струйками ему на голову, от носа до середины лба, а затем на шею и по длине обеих ног.

В последующие несколько минут все его тело рассыпалось, образуя кристаллический порошок, который в свою очередь постепенно куда-то исчезал. К моменту, когда весь процесс полностью завершился, на столе остались лишь едва заметные дорожки пыли, но они даже не напоминали силуэт мертвого тела, только что распростертого здесь.

Выходит, она пригласила их на своего рода похороны. На что-то вроде последнего прощания.

Позади них на стене висела посмертная маска Сакноса и лежали рисунки его тела, которое только что исчезло прямо у них на глазах. Вместе с упоминаниями в шактани эти предметы были последними свидетельствами существования человека по имени Сакнос, первого министра давно погибшего царства Шактану.

– Нужно иметь и других свидетелей, – странно произнесла Бектатен.

В ее глазах стояли слезы. Она поднесла к лицу пальцы, те самые пальцы, которые только что ласкали длинные пряди волос Сакноса, и осторожно втянула носом их запах. Последний момент контакта с человеком, которого она минутой назад обратила в пыль. Что-то вроде прощального поцелуя, наверное. Что бы ни означал для нее этот жест, он помог ей сдержать слезы, иссушив их усилием могучей воли.

– Если человек живет вечно, ему уже недостаточно иметь только собственные взгляды, собственные записи, собственные воспоминания. Поэтому сегодня, в двадцатом столетии, в этот день тысяча девятьсот четырнадцатого года, я прощаюсь с одним из своих свидетелей. И приветствую двух новых.

Она улыбнулась им очень теплой улыбкой.

– Я надеюсь, моя царица, – сказал Рамзес, – что мы будем для вас не просто свидетелями.

– И я, – прошептала Джулия, – я тоже на это очень надеюсь, моя царица.

– Как и я, – кивнула в ответ Бектатен.

Внезапно из главного зала донесся какой-то непонятный шум. Джулия вздрогнула и испуганно схватила Рамзеса за руку, но Бектатен только усмехнулась.

– Похоже, это вернулся Актаму, – сказала она и повела их к нему навстречу.

Лай они услышали, еще не дойдя до зала.

Джулия заколебалась в нерешительности, прежде чем войти, но потом почувствовала на талии руку Рамзеса, которая аккуратно подталкивала ее вперед.

Бектатен смело, без всякого страха прошла мимо них. Они все вместе свернули за угол. Картина, открывшаяся перед ними, могла поначалу показаться угрожающей. Но уже через минуту Рамзес понял, что собаки, бегавшие по просторной комнате, не преследовали Актаму, а кружили вокруг него, как планеты вокруг Солнца. Когда же тот время от времени наклонялся, чтобы погладить одну из них, остальные тут же подскакивали к нему, подставляя свои морды, чтобы он и им почесал за ухом или под горлом.

Зрелище было поистине потрясающим – более десятка огромных мощных псов, подчиняющихся воле одного человека! Но теперь эти животные уже не находились под действием чар «ангельского соцветия» – по крайней мере, не в данный момент, хотя Джулия сначала подумала именно так. Как и Бастет, кошка с внимательным взглядом, преданно охранявшая Сибил во время всего ее пребывания в этом замке, эти бывшие псы-убийцы под влиянием волшебного зелья навеки изменили свой жестокий нрав. И все это случилось с ними в тот короткий промежуток времени, когда они находились во власти человеческого сознания.

Бектатен легко двигалась среди них, разведя руки в стороны. Несколько громадных собак сразу стали тереться у ее ног, словно послушные подданные, подставляя свои большие истосковавшиеся по ласке головы под ее открытые ладони. И она с удовольствием гладила и почесывала их. Рамзесу казалось, что он чуть ли не впервые видит ее смеющейся. Просто сейчас это был искренний смех счастливого человека.

– Какие славные животные, – сказала царица. – Они мне нравятся.

В этот момент, наблюдая, как она движется среди этих покорных созданий, Рамзес вдруг осознал, что на самом деле она сделала для него, открывшись ему и поведав свою историю. Повстречавшись ему во время запутанного и загадочного конфликта, Бектатен положила конец его многолетним бесцельным скитаниям. Потому что даже во время счастливого времяпрепровождения с Джулией его никогда не покидало некоторое беспокойство, и он понимал, что если не сможет вписаться в современный мир или в некое подобие современной жизни, то его существование снова станет лишь бесконечным одиночеством бессмертного. Одиночеством, которое вскоре охватит и Джулию, несмотря на то что они вместе путешествуют, любят друг друга, вместе вкушают величайшие чувственные удовольствия, доступные человеку. Но Джулия слишком недавно приобщилась к бессмертию, чтобы понимать, каким сокрушительным грузом может со временем стать это одиночество. А он ведь это знает. Знает даже слишком хорошо.

Он узнал это еще много столетий назад.

Поэтому теперь ему стало понятно, что на самом деле означал приезд Бектатен в Англию.

Ее история, история эликсира была одновременно и его историей тоже. В ее саду и в тех снадобьях, зельях и лекарствах, которые она получала из произрастающих в нем трав, таились бесконечные волшебные возможности, пока что неведомые ему. Теперь он был окончательно убежден в том, что именно в этом будущем познании и заключается для него спасение от последствий недостатка воображения, о котором говорила его царица.

Она спасет его еще от очень многих вещей.

В итоге она обрела своих свидетелей, а они обрели настоящую царицу.

Ранний вечер принес с собой относительное спокойствие и тишину, а также послужил поводом к тому, чтобы зажечь факелы в тех уголках замка, куда не дошло электрическое освещение.

Бесконечная песня ветра время от времени прерывалась голосами Бектатен и Актаму, которые обсуждали, где им разместить пятнадцать новых обитателей и как за ними ухаживать.

А может быть, развезти собак по многочисленным замкам и поместьям Бектатен?

В конце концов было решено, что пока еще слишком мало известно о том, насколько изменился их нрав, чтобы планировать какие-то поездки с этими псами по всему свету. Поэтому на данный момент они останутся в Корнуолле вместе с самой Бектатен и ее людьми.

По крайней мере, это было решением на какое-то время, до первой провинности: одна из собак могла, например, повредить что-нибудь из дорогой мебели, и тогда Бектатен определенно вернется к своим сомнениям на их счет.

Утром Джулии надо было возвращаться в Лондон, чтобы успокоить волнующуюся прислугу их дома в Мейфэр. Чтобы подтвердить, что у них с мистером Рамзи все в порядке и они не собираются окончательно покидать особняк в престижном лондонском районе. А пока в замке наступили мир и покой, некая передышка после трагической череды отравлений, похорон и самоубийства бывшего бессмертного. Рамзес, воспользовавшись представившимся затишьем, потихоньку ускользнул из главного зала и отправился в библиотеку Бектатен, расположенную в башне.

Здесь его ждал ключ к пониманию древнего языка народа Бектатен, который, записанный ею для него на листке бумаги, он нашел на том же месте, где оставил. Листок этот ему предстояло сжечь, как только он освоит эту информацию, поскольку царица хранила тайну своего языка, на котором были написаны ее дневники, не менее строго, чем секрет самого эликсира.

Он уже в значительной мере усвоил этот язык, потому что его бессмертный мозг впитывал новые знания поразительно быстро – так же быстро, как и запоминал целые страницы из книг по истории, которые он запоем читал сразу после своего пробуждения в этом столетии. Но, прежде чем делать следующий шаг, он должен был убедиться в прочности заложенного фундамента. Поэтому он сел и еще раз повторил, как символы древнего языка Бектатен передаются звуками недавно освоенного им английского языка.

В этот же день, но чуть раньше он уже перевел страницу простых английских предложений на язык Шактану, и Бектатен одобрила его работу. Каким еще должен быть сигнал, чтобы он понял, что может начинать?

И Рамзес Великий, в прошлом Рамзес Проклятый, встал со стула и, подойдя к книжным полкам, взял первый том дневников-шактани.

А потом он зажег все свечи в комнате, устроился в наиболее удобном кресле и, перевернув первую страницу тома в тяжелом кожаном переплете, погрузился в чтение, которое, без сомнения, станет одним из самых фантастических приключений в его жизни.

Сибил видела это место мельком уже много дней назад, хотя с парома сошла только сейчас. Во время ее контактов с Клеопатрой перед ее глазами вставали эти картины: скалистые пики Куиллинских гор; узкие морские заливы, прорезавшие сушу словно темно-синими пальцами; небольшая уютная пристань в городке Портри с рядом вытянувшихся вдоль нее каменных домиков. И вот теперь она видела все это собственными глазами.

Своим появлением здесь она была обязана одному лондонскому продавцу книг, который и направил ее сюда. Для осуществления своего плана ей требовалось несколько экземпляров своих книг. Она нашла в Лондоне магазин, где был представлен достаточно широкий выбор ее романов, и уже там описала хозяину местность, которую в течение нескольких дней уже видела в своих видениях. Скалы, отвесно обрывающиеся в бурные волны, одинокий маяк, стоящий на узкой и длинной полоске поросшей травой земли, которая далеко вдается в море, словно огромный перст давно погибшего упавшего великана. Продавцу она сказала, что как-то видела эти пейзажи в какой-то книге, только под рисунками не было подписей, а ей бы очень хотелось посетить эти красивые места до своего отъезда в Америку.

«Ах, мисс, тогда вы, конечно, ищете остров Скай!»

На самом деле она искала намного больше, чем просто остров с красивыми видами, но об этом она предпочла хозяину книжного магазина не рассказывать. Он был приятно удивлен и немало озадачен тем, что она нанесла ему визит лишь для того, чтобы попросить несколько экземпляров своей собственной книги. Поэтому предложил их ей бесплатно при условии, что она подпишет все оставшиеся у него экземпляры. Она с радостью согласилась. Когда же она аккуратно подписывала каждую свою книгу из его запасов, он попытался втянуть ее в разговор об угрозе большой войны на континенте, и Сибил пришлось сослаться на свою полную неосведомленность в этом вопросе. В последний раз она держала в руках газету, когда просматривала газетные вырезки с заметками про грядущее торжество по поводу помолвки мистера Рамзи и Джулии Стратфорд.

Война? Неужели ее бестолковые братья оказались правы?

Но что могла значить перспектива войны для человека, за последние несколько недель пережившего то, что пережила она? Что значила для нее теперь перспектива самой смерти?

Хотя Сибил полностью доверяла Рамзесу с Джулией, а также этой таинственной царице, которая, похоже, теперь контролировала и их, она все же не исключала возможности того, что в последний момент они передумают и не позволят ей провести последнюю часть своего путешествия самостоятельно. Поэтому она задержалась в Лондоне еще на два дня – просто чтобы убедиться, что за ней не следят. А затем, нагрузив полную дорожную сумку своих книг в твердом переплете, она отправилась на север.

Путь ее лежал к дальнему побережью Шотландии, в продуваемые всеми ветрами края, где Клеопатра, похоже, без устали бродила по суровым ландшафтам, потому что Сибил снова и снова видела одни и те же местные ориентиры, те же каменистые склоны, те же пустынные берега.

Природа их связи совершенно точно изменилась после того злополучного праздника, когда они оказались так близко друг к другу, даже не сознавая этого. Видения стали более осязаемыми и отражали больше простых повседневных моментов. Сильные всплески эмоций и физические ощущения, которыми они делились, тоже теперь воспринимались по-новому. И еще, разумеется, они могли разговаривать между собой словно по телефонной линии, которая, впрочем, соединяла их каждый раз всего на несколько минут. Однако вместе с видениями Сибил столь остро чувствовала отчаяние и безнадежность, исходящие от Клеопатры, что все время испытывала искушение заговорить с ней, чтобы высказать ей слова утешения.

Но она понимала, что это было бы неразумно. Потому что она могла случайно проговориться и сказать что-то такое, что насторожит Клеопатру и предупредит о ее приближении.

Впрочем, Клеопатра тоже ведь могла видеть мир глазами Сибил, так что это ее путешествие не было таким уж секретом.

Во время поездки в поезде на север она просмотрела свои последние романы о Древнем Египте и ручкой отметила места, которые, с ее точки зрения, могли найти применение в осуществлении ее новой миссии.

Уже при переправе на пароме к острову Скай она вдруг почувствовала странное покалывание в затылке и прилив необъяснимой недюжинной энергии. Единственный способ, который она нашла, чтобы хоть как-то дать ей выход, было сжимание и разжимание кулаков. Эти ощущения были абсолютно новыми для нее, и она решила, что это знак – цель ее уже близко. Клеопатра где-то рядом.

По-видимому, нечто подобное она должна была ощущать и на том званом вечере, если бы сразу же не отвлеклась на Рамзеса и не попала во власть своих воспоминаний о нем. И если бы вскоре после этого не подверглась нападению Теодора Дрейклиффа и в конечном счете не потеряла сознание. Когда она сошла с парома на причал, ситуация не изменилась, и все эти ощущения никуда не ушли.

«Так значит, ты здесь, – услышала она в голове голос Клеопатры. – Приходи в паб чуть выше пристани, Сибил Паркер. Ты найдешь меня там, и мы наконец покончим со всем этим».

Вероятно, ехать сюда в одиночку было самым безрассудным и глупым решением в ее жизни. При этом она в очередной раз солгала Люси насчет того, куда едет, зачем едет и когда собирается вернуться. А теперь, вполне возможно, это закончится тем, что ей просто свернут шею, а тело выбросят в море.

Но все-таки она не хотела думать о таком исходе.

Не могла поверить.

Потому что эта связь сохранялась между ними. Связь, как у близнецов, только намного более мощная. Конечно, все ее эмоции передавались Клеопатре, точно так же, как эмоции Клеопатры доходили до нее.

Паб не был переполнен, но посетители все же прибывали. Стены и пол здесь были сделаны из такой темной древесины, что на их фоне серый дневной свет, пробивавшийся внутрь через окна, поначалу показался ей ослепительно ярким. Как только ее глаза немного привыкли к полумраку, Сибил увидела Клеопатру, сидящую в углу; тени здесь гармонировали с ее темным платьем и тяжелой черной шалью, кутаясь в которую она, похоже, могла одновременно и греться, и прятаться в ней. На лице ее за маской озлобленности угадывалась, пожалуй, настороженность и даже смутный страх – а может быть, все объяснялось просто ее темными одеждами. А возможно, все это было практически отражением собственных чувств Сибил. Как бы там ни было, но Сибил вдруг поняла, что так далеко на север Клеопатра забилась от отчаяния, абсолютного и бесповоротного, отчаяния, которое привело ее к полной капитуляции.

Отныне, впервые с момента своего отъезда из Лондона, Сибил Паркер уже не опасалась за свою жизнь.

Тот путь в несколько шагов, отделявших входную дверь паба от столика в дальнем углу, показался ей огромным расстоянием, и к моменту, когда она села напротив Клеопатры, ее дрожащие руки были мокрыми от пота.

– И как все это будет происходить? – с насмешкой спросила Клеопатра. – Как ты собираешься осуществить свое намерение окончательно подчинить меня? Ты надеешься, что последние частички моей души покинут мое тело? Ты рассчитывала заявить свои права на мою душу, когда я буду в прямой твоей видимости? Вероятно, это произойдет прямо сейчас, тем же необъяснимым способом, каким поддерживается связь между нами. Интересно, что подумали бы эти люди вокруг, если бы все это знали?

– Если бы знали – что?

– Если бы знали, что ты пришла, чтобы отобрать мою душу.

– Я здесь не для этого. Я пришла, чтобы вылечить вас, вернее, восстановить.

– Восстановить? Но ведь это в твоем теле сейчас возродилась моя бессмертная душа, разве не так?

– Я во все это не верю.

– Почему же? Один бессмертный говорил об этом много тысяч лет тому назад.

– Бессмертный, который положил все свое существование на то, чтобы воссоздать волшебный эликсир. А когда понял, что те, кого он оживил после смерти, не могут помочь ему в этих усилиях, он вновь отправил их во мрак небытия. Я ни на секунду не сомневаюсь, что этот Сакнос даже не попытался изучить такое сложное явление, как ты. Такое явление, как мы. Ты и я, мы вместе.

– Так спросите об этом у него самого.

– Не могу. Его больше нет.

Лицо Клеопатры на миг просветлело и на нем даже появилось подобие улыбки – впрочем, это выражение быстро ушло. Она взяла стоявший перед ней на столе стакан вина и поднесла его к губам.

– Приятно слышать, – наконец прошептала она.

– Он причинял вам боль, он мучил вас, – сказала Сибил. – Я это чувствовала.

– А что еще ты чувствовала? Что еще украла у меня?

– Я ничего у вас не крала. Просто мельком видела эпизоды жизни, которую вы вели. Отдельными моментами чувствовала то, что вы ощущаете. С вами сейчас мужчина. Красивый молодой человек, который нежно любит вас и который, в отличие от вас, отказывается верить в то, что вы обречены. И я с ним полностью согласна.

– Правда?

– А какие чувства вы испытываете ко мне, Клеопатра? Что видели вы моими глазами?

– То же самое, – тихо ответила та. – В точности все, как ты описывала, только как бы в зеркальном отражении.

– Вот видите. Это говорит о том, что связь между нами сбалансирована. И она становится более стабильной, когда мы приближаемся друг к другу.

– Как ты можешь говорить такое? – зло прошипела Клеопатра. – Как ты можешь называть все это стабильным? Ведь этим словом обозначается нечто спокойное, ровное, устойчивое, разве не так? А как этим словом можно описать то, что происходит со мной? Я уже потеряла свои воспоминания, как ты не понимаешь? Меня подняли из темных объятий смерти лишь для того, чтобы лишить всего того, что делало меня собой. Мои потери… Кто может измерить глубину моих потерь? Причем я лишилась воспоминаний не о том, что была торговкой или портнихой. Я утратила воспоминания о том, что была царицей!

– Но я не присваиваю ваших воспоминаний, разве вы этого не видите? – тихо сказала Сибил. – Если бы я являлась вместилищем вашей истинной души, а вас при этом никогда бы не воскрешали, все равно все ваши воспоминания утекали бы через эту связь между нами. Подозреваю, что они постепенно ушли бы все. И стали бы моими. И ваше сознание тоже принадлежало бы мне.

– А разве сейчас это не так?

– Нет. Воспоминания, которые шли от вас, приходили ко мне на протяжении всей моей жизни довольно спокойным и равномерным образом. Отдельными фрагментами, струившимися сквозь столетия. Но в настоящее время я оказалась сильнее всего привязанной к вашей жизни. И эта связь все сильнее притягивала меня к вам, и чем ближе мы становились друг к другу, тем дальше отдалялся мой страх, уступая место любви к вам, такой, для которой я едва могу подобрать нужные слова.

Неужели вы не понимаете, что ваша душа – это не безделица, которую можно затолкать в бутылку и передать кому-то другому. Как и моя душа тоже. Души так себя не ведут. Такого просто не может быть! То, что нас связывает, намного сложнее. И более запутанно.

Сибил полезла в сумку и достала оттуда экземпляр своей книги «Гнев Анубиса». Она положила ее на стол перед Клеопатрой, чтобы той было видно имя автора на корешке.

– Все это приходило ко мне во сне, – продолжала она. – Всю свою жизнь я видела очень яркие сны, сны про Древний Египет. Порой это происходило в форме набора каких-то ощущений и картинок, иногда – в виде сцен или каких-то эпизодов. Я отразила все это в своих книгах, абсолютно не зная, что это ваши воспоминания.

– Мои… – чуть слышно отозвалась Клеопатра.

– Когда я приехала на тот прием, когда впервые увидела живого Рамзеса, я сразу поняла, что это тот самый мужчина из моих снов. Что во сне я видела эпизод из вашей жизни, когда вы с ним были вместе. И только потом эти события попали на страницы моего романа.

– А зачем ты принесла эту книгу мне сейчас? Чтобы поиздеваться надо мной?

Сибил снова полезла в свою сумку и извлекла оттуда экземпляр «Огня Тота», потом «Ярость Амона», а затем «Бунт Хоруса». Она разложила их в ряд, чтобы Клеопатра могла прочитать имя автора – Сибил Паркер.

– Я привезла вам все эти книги потому, что в то время, когда вас держали в том адском темном месте и между нами установилась очередная связь, вы задали мне один вопрос. Вы помните, о чем вы тогда меня спросили?

– Про моего сына, – простонала она. – Я спросила тебя про моего сына.

– Вы спросили тогда, где я прячу ваши воспоминания о нем.

– Да, – прошептала она.

– Ответ на этот вопрос находится здесь. Я стараюсь ничего от вас не скрывать и никогда не стану этого делать в будущем. Все ваши воспоминания, которые приходили ко мне во снах на протяжении всей моей жизни, сохранены здесь, хотя я и не предполагала такого, когда записывала их. Я питаю большие надежды, что когда вы полистаете эти страницы, когда почитаете их, возможно, сможете восстановить в памяти утраченное. Я очень надеюсь, что в моих словах вы сможете найти что-то такое, что повлияет на вас так же, как на меня повлияла встреча с Рамзесом на том торжестве. Это могут быть какие-то мелкие детали – цвета, запахи, особенности предметов. Может быть, там найдется что-то такое, что приведет вас к внезапному озарению и восстановлению потерянного; нечто подобное я испытала сама, когда впервые своими глазами увидела Рамзеса на его помолвке. Я здесь не для того, чтобы как-то подавить вас или уничтожить. Или погрузить вас во тьму безумия. Я здесь, чтобы помочь вам восстановить себя.

– Ты предполагаешь, что мы с тобой вдвоем представляем собой разделившуюся на две части царицу? Так получается?

– Я считаю себя Сибил Паркер. Американкой. Писательницей. Над которой в настоящий момент висит проклятье в виде двух моих противных братцев, просаживающих мои деньги на выпивку и женщин. Но на мне также лежит и благословение, потому что во мне живет частичка души величайшей из цариц в истории. Тайна этой странной связи до сих пор не раскрыта. Но тем не менее я та, кто я есть. А вы – Клеопатра Седьмая, последняя царица Египта.

Клеопатра уставилась на лежащие на столе книги с таким видом, будто ожидала, что они сами раскроются перед ней. Потом осторожным неуверенным движением она положила руки на обложку «Гнева Анубиса» и медленно подтянула книгу к себе. Но заставить себя раскрыть ее не смогла – вероятно, из-за внутреннего сопротивления.

– Я не буду принуждать вас к этому, – сказала Сибил, поднимаясь из-за стола. – Но я задержусь здесь на столько времени, сколько вам потребуется на то, чтобы проверить мою теорию. Если захотите, чтобы я уехала, просто не отзывайтесь. Я расценю это как знак, что мне пора возвращаться в Америку, а в дальнейшем буду рада любым мгновениям нашей связи, которые вы позволите мне разделить с вами.

Сибил встала.

Клеопатра смотрела прямо на нее, теперь на ее лице читалось удивление. Однако она не попросила Сибил остаться. Интуитивно понимая, что это может быть их последняя встреча тет-а-тет, Сибил тем не менее молча собрала свою сумку и вышла из паба на улицу.

В такую даль ее привела надежда, и эта же надежда удержит ее здесь еще некоторое время. Она снимет номер в местном «Роял Отеле», но сначала позвонит в отель «Клариджес», чтобы сказать Люси, что у нее все в порядке.

Затем будет ждать. Хотя, как долго ждать, неизвестно.

А пока нужно прогуляться.

Теперь, когда книги ее были доставлены по назначению, ее сумка стала намного легче, так что каждый шаг по пристани налегке напоминал ей, что дело, ради которого она приехала сюда, выполнено. Она посвятила Клеопатру в свою теорию и предложила ей свои исторические романы.

Сибил вышла на каменистый берег, где стояли вытащенные на гальку гребные шлюпки. Отсюда открывался красивый вид через залив на горы вдалеке, по склонам которых ползли тени от черных штормовых туч, плывущих по небу. Тучи эти казались беременными дождем, хотя воздух оставался сухим и свежим; но ветер гнал их так быстро, что они вполне могли пролететь над этим местом, так и не проронив ни капли.

И тут внезапно на нее нахлынуло яркое видение, не похожее ни на одно из тех, которые она видела прежде, с самого начала своих приключений.

Прибрежная галька, вода и горы вдалеке вдруг сменились видом сияющего канала, напоминавшего тот, который разделял их с Клеопатрой в их недавнем общем сне. Но если тогда задний план был размытым и каким-то абстрактным, сейчас там четко проступили мельчайшие детали.

Она стояла на берегу канала в просторном внутреннем дворе, окаймленном колоннами, верхушки которых были украшены орнаментом из резных листьев. Сверху лился яркий солнечный свет, а по небу лениво плыли облака. Вдоль темной воды канала к ней бежал мальчик, маленький мальчик с личиком херувима и волнистыми черными кудрями. На этот раз голос его звучал очень четко, он снова и снова повторял одно и то же: «Митера!»

Солнечные лучи играли на ряби канала, и отблески их попадали на его смеющееся лицо. Внезапно он уже прямо перед ней без всякого предупреждения сделал колесо, и она в последний момент подхватила его на руки, чтобы он не оказался в воде. Мальчик, глядя прямо в ее глаза, все время весело смеялся, а она продолжала держать его в своих руках.

Она много раз видела этого мальчика в своих снах, но это было всего лишь одно из очень многих лиц, посещавших ее во сне. Безымянных лиц. Тогда она считала их плодом своего нездорового воображения из-за своей патологической любви к истории древнего мира. И ошибалась. Но в отношении этого мальчика она не ошиблась. Этот мальчик, чертами лица, манерой поведения и веселым смехом которого она наделила различных детей в своих романах, определенно имел имя.

Имя это было Цезарион.

Сын Клеопатры.

Видение, представшее перед глазами Сибил в настоящий момент, было пробужденным воспоминанием. Оно было пробуждено снами Сибил, ее словами, а также готовностью Клеопатры открыть книгу, чтобы прочесть отрывок, отмеченный в тексте во время поездки в поезде.

Видение отступило, но Сибил все еще не могла восстановить дыхание. Она пришла в себя, стоя на коленях на прибрежной гальке пляжа. Сибил посмотрела в темную воду гавани, затем на горы вдалеке с быстро бегущими по ним тенями от черных дождевых туч. Только теперь уже она была здесь не одна. Она слышала четкий голос, который обращался к ней благодаря ментальной связи, изменившей весь ход ее жизни.

«Возвращайся, – мягко звала ее Клеопатра. – Возвращайся ко мне, Сибил Паркер».