Вечерняя примула
На суд читателя представлен дневник некоего поэта, который забрался в универсальный магазин и решил остаться там жить. Однако он и не предполагал, что этот магазин уже обитаем, и другие тоже!
Среди жителей он встретил девушку Эллу, которую полюбил. Но полюбила ли она его?..
21 марта. — Мое решение принято. Сегодня я покидаю этот обывательский и конформистский мир, который ненавидят поэты. Я ухожу, оставляю дом, сбегаю…
Я только что претворил в жизнь мой план. Я свободен. Свободен, как мотылек, пляшущий в лучах солнца. Свободен, как домоседливая мушка, в один прекрасный день улетевшая на роскошный океанский лайнер и опустившаяся в первом классе. Свободен, как стихи, которые я слагаю. Отныне я буду питаться бесплатно, записывать свои поэмы на бумаге, которую не придется покупать, стану носить тапочки, подбитые нежным мехом, за которые не буду платить и которые будут мягко скользить по полу.
Сегодня утром я не имел ни цента в кармане. Сейчас я здесь, и у меня ощущение, что я ступаю по бархату. Вы, конечно же, горите желанием узнать, где находится такое убежище; вам бы хотелось организовать сюда поездку, разграбить это место, прислать вашу законную семью и, может быть, приехать самому. Однако этот дневник попадет в ваши руки только после моей смерти! В этом я почти уверен.
Я в универсальном магазине Брасей, такой же счастливый, как мышь посреди огромного сыра, и мир никогда больше не узнает обо мне.
Теперь я буду жить с радостью, с упоением, полностью скрытый громадным штабелем ковров, в хорошо защищенном уголке, который я наметил обложить пуховиками, свитерами из ангорской шерсти и грудами подушек. Я устроюсь очень удобно.
Я проник в святилище в конце дня и вскоре услышал удаляющиеся шаги последних покупателей. Начиная с этого момента единственной моей заботой будет избегать ночного сторожа. Поэты умеют избегать проблем.
Я уже провел первую разведку. Я отважился проникнуть на цыпочках в писчебумажный отдел и бесшумным бегом вернулся в свое укрытие, унося предметы первейшей нужды поэта. Сейчас я размещу их и отправлюсь за другими необходимыми товарами: пищей, вином, подушками для моего дивана и элегантной домашней курткой. Это место действует на меня возбуждающе. Я смогу здесь писать.
Следующий день — на рассвете. — Готов поспорить, что никто в мире не был так поражен, как я в эту ночь. Это невероятно. И все же я в это верю. Насколько интереснее жизнь, когда она принимает такой оборот!
Я выбрался от себя, как и решил, ползком и нашел весь магазин купающимся одновременно в свете и тени. Центральная часть была полуосвещена, в то время как круговые галереи пребывали в темноте. Винтовые лестницы и пешеходные мостки приняли сверхъестественный вид. Шелка и бархат отбрасывали призрачный отсвет. Сотни манекенов, едва одетых, жеманились и протягивали руки. Кольца, броши и браслеты сверкали в сумерках холодными отблесками. Но не было ни души.
Хотя нет, был ночной сторож. Я забыл о нем. Когда я пересек пустое пространство на антресолях и скрылся на балконе, где были развешаны великолепные шали, мне показалось, что я слышу размеренный шум, который мог быть и ударами моего собственного сердца. Внезапно я понял, что шум идет снаружи. Это был звук шагов, совсем близких. Быстрый как молния, я схватил переливающуюся мантилью, завернулся в нее и замер с вытянутой рукой, словно Кармен, окаменевшая в презрительном жесте. Уловка удалась. Он прошел рядом со мной, потряхивая цепочкой и насвистывая песенку. «Ступай обратно в мир людей», — прошептал я, осмеливаясь беззвучно рассмеяться.
Но смех застыл на моих губах. Мужество оставило меня. Новый страх завладел мною.
Я боялся сделать шаг. Я боялся посмотреть вокруг себя. Я чувствовал, что нахожусь под наблюдением чего-то, чей взгляд пронзает меня насквозь. Страх, испытываемый мной, был совершенно отличен от того, который внушил ночной сторож. Инстинкт заставлял меня повернуться, но тело отказывалось, и я пребывал неподвижно, застыв, глядя прямо перед собой.
Мои глаза пытались раскрыть то, во что мой разум не хотел верить. В конце концов я понял, что происходит на самом деле: мой взгляд был погружен в другой человеческий взгляд, в большие светящиеся зрачки. Я уже видел такие глаза у ночных созданий, неожиданно возникающих в свете искусственной луны зоопарка.
Существо, которому принадлежал этот взгляд, находилось в четырех метрах от меня. Сторож прошел между нами и ближе к нему, чем ко мне. Тем не менее, он его не заметил. И я, хотя и смотрел на него в течение многих минут, я тоже его не увидел.
Он полулежал на низком помосте, возле которого на полу, усыпанном рыжими листьями, элегантные девушки из воска демонстрировали среди вспененной ткани спортивные одежды в клетку. Складки юбки одной из этих Диан скрывали его ухо, плечо и правый бок. Сам он был одет в костюм из шотландского твида последнего покроя, рубашку с зелено-розово-серыми полосками, обут в замшевые туфли. Он был так же бледен, как какое-нибудь создание, которое можно встретить в подземелье. Кисти его рук свисали подобно рыбьим плавникам или кускам прозрачной ткани.
Он заговорил. Голос его не был голосом, это было сипение, модулируемое языком.
— Неплохо для начинающего.
Я понял, что он делает мне комплимент, немного посмеиваясь над моим любительским камуфляжем. Я пролепетал:
— Простите, я не знал, что кто-то еще живет здесь.
Говоря, я заметил, что подражаю его туманной манере произносить слова.
— О! да. Мы живем здесь. Это восхитительно.
— Мы?
— Да, мы все. Посмотрите.
Мы были около балюстрады первой галереи. Широким жестом он указал на центр магазина. Я посмотрел. Я ничего не увидел. Я ничего не услышал, за исключением мерных шагов ночного сторожа, удаляющегося в сторону подвала.
— Вы не видите?
Знакомо ли вам ощущение, возникающее у человека, бросившего взгляд в сумерки вивария? Видны булыжники, несколько листьев и ничего больше. Затем внезапно один камень вздыхает: это жаба, сухой сучок шевелится: это хамелеон, узел развязывается: это змея. Листья начинают жить…
То же самое было в магазине. Я смотрел: пусто. Я посмотрел еще: из-за огромных уродливых часов появилась старая дама. Обнаружились три увядающие инженю, невероятно худые, которые манерничали у входа в парфюмерный отдел. Их волосы были блеклыми и тонкими, как осенние паутинки. Таким же хрупким и бесцветным выглядел мужчина, похожий на полковника южан, который, рассматривая меня, поглаживал усы, напоминающий креветочные усики! Одетая в кретон женщина, вероятно, страстно увлекающаяся литературой, вышла из-за портьер и драпировок.
Они толклись вокруг меня, посвистывая, порхая, как кисейные вуали на ветру. Глаза их были распахнутыми и блестящими. Я заметил, что радужные оболочки не имеют цвета.
— У него совершенно неопытный вид!
— Это сыщик. Позовите Черных Людей!
— Я не сыщик. Я поэт. Я отказался от мира.
— Это поэт. Он пришел к нам. Его обнаружил мистер Роскоу.
— Он нами восхищается.
— Нужно познакомить его с миссис Вандерпант.
Меня подвели к миссис Вандерпант. Я понял, что она Знатная Дама магазина. Она была почти совсем прозрачной.
— Итак, мистер Шнелль, вы поэт? Вы обретете здесь вдохновение. Я, что называется, самая давняя обитательница этого магазина. Было три объединения и одна полная реконструкция. И тем не менее, они не смогли от меня избавиться.
— Дорогая миссис Вандерпант, расскажите, как вас чуть было не купили, приняв за «Мать» Уистлера!
— Это произошло перед войной. В то время я выглядела более крепкой. Но с кассы сразу заметили, что картина не обрамлена. И когда за мной пришли…
— Она исчезла!
Их смех походил на стрекотание призрачного оркестра кузнечиков.
— Где Элла? Где мой бульон?
— Она вам его сейчас принесет, миссис Вандерпант. Подождите несколько мгновений.
— Элла забавное маленькое создание. Это наш найденыш, мистер Шнелль. Она не такая, как мы.
— Это правда, миссис Вандерпант? Боже мой, Боже мой!
— Несколько лет я прожила здесь одна. Я укрылась в этом магазине в 1880 году. Я была совсем юной и, судя по тому что люди говорили, очень красивой. К несчастью, мой бедный папа потерял все свое состояние. Магазин Брасей в ту пору был очень престижным в Нью-Йорке, особенно для молодой девушки, мистер Шнелль. Мне казалось ужасным, что я не смогу больше приходить сюда за покупками. И тогда я решила устроиться здесь всерьез. Я была сильно раздосадована, когда после краха 1907 года, каждый в свою очередь, начали прибывать другие. Но это были дорогой судья, полковник, миссис Бильби…
Я поприветствовал. Меня стали представлять другим.
— Миссис Бильби пишет пьесы. И она принадлежит древнему роду из Филадельфии. Здесь исключительно благородные люди, мистер Шнелль.
— Я чрезвычайно польщен, миссис Вандерпант.
— Все наши молодые люди, естественно, прибыли в 1929 году. Их бедные отцы выбросились из небоскребов.
Я рассыпался в свисте и поклонах. Представления длились долго. Кто бы мог подумать, что в магазине Брасей обосновалось столько много народа!
— А вот, наконец, и Элла с моим бульоном.
И тут я заметил, что молодые девушки не так уж и молоды, несмотря на улыбки, жеманство и платье инженю. Элле не было еще и восемнадцати лет. И хотя одета она была всего лишь в кусок ткани, подобранный на прилавке, у нее был вид цветка между кладбищенских надгробий или русалки среди водорослей.
— Иди же, маленькая дурочка.
— Миссис Вандерпант ждет.
Цвет ее лица не имел той меловой белизны, что у остальных, он был жемчужным.
Элла! Единственная жемчужина в этом заброшенном фантастическом подземелье! Маленькая русалка, окруженная, сдавленная, удушенная смертоносными щупальцами! Сегодня я не могу более писать об этом.
28 марта. — Итак, я быстро привык к этому новому миру и светотени, к странным людям, окружавшим меня. Постепенно я постигаю сложные законы тишины и маскировки, которые управляют прогулками и собраниями этого ночного племени. Как ненавидели они все сторожа, чье существование угрожало порядкам вечного фестиваля праздности!
— Какое грубое и отвратительное создание! Он распространяет вокруг себя зловоние солнца!
В действительности же, это был молодой человек, не без индивидуальности. Он выглядел слишком молодо для ночного сторожа; я думаю, он пошел на это из-за ранения на войне. Но они, они хотели разорвать его на кусочки!
Со мной они вели себя очень любезно. Они были счастливы, что к ним пришел поселиться поэт. Я же любил их не столь сильно. Кровь застывала у меня в жилах, когда я видел, как старые дамы ловко карабкались по балюстрадам, перебираясь с этажа на этаж. Или же это объяснялось неучтивостью их обращения с Эллой?
Вечерами мы играли в бридж. Но сегодня будет представление пьесы миссис Бильби:
14 апреля. — Мне выдался случай поговорить с Эллой. Я пока еще не осмеливался сделать это. Здесь все время такое ощущение, что за тобой следят пустые глаза. Но прошлой ночью, во время спектакля, на меня напала икота. Мне предложили удалиться в подвал, туда, где расположены мусорные ящики — в это место ночной сторож никогда не заходит.
Там в темноте, населенной крысами, я услышал приглушенные рыдания.
— Что такое? Кто там? Элла? Что огорчило вас, малышка? Почему вы плачете?
— Они не разрешили мне смотреть пьесу.
— И всего лишь? Позвольте мне вас утешить.
— Я так несчастна.
Она поведала мне свою короткую трагическую историю. Что вы думаете? Когда она была совсем маленькой — ей было шесть лет, — она потерялась и заснула за прилавком, пока ее мать примеряла шляпку. Когда она проснулась, весь магазин уже погрузился в темноту.
— Я плакала, и они собрались вокруг меня, чтобы увести. «Если позволить ей уйти, она все расскажет», — говорили они. Кто-то добавил: «Приведите Черных Людей». — «Пусть она останется здесь, — сказала, наконец, миссис Вандерпант, — она будет моей маленькой служанкой, о которой я давно мечтала».
— Кто они, эти Черные Люди, Элла? Когда пришел я, они тоже о них говорили.
— Вы не знаете? О! это ужасно. Ужасно!
— Объясните мне, Элла. Я хочу разделить ваши печали.
Она дрожала.
— Вы знаете служителей погребения, тех, что появляются в доме, когда умирают люди?
— Да, Элла.
— И вот, в похоронных бюро, у Джимбела, к примеру, или Блумингдэйла, живут, так же как и здесь.
— Но чем они могут жить в похоронном бюро?
— Об этом я ничего не знаю. Туда посылают умерших для бальзамирования. О! это омерзительные существа. Даже здешние их очень боятся. Но когда кто-нибудь умирает, или сюда забирается какой-нибудь несчастный грабитель, тогда…
— Тогда? Продолжайте.
— Тогда вызывают Черных Людей.
— Божественная доброта.
— Да, в этом случае появляются Черные Люди… можно сказать, порождение тьмы. Один раз я их видела, это было ужасно.
— Что они делали?
— Они вошли и взяли умершего или несчастного грабителя. При себе у них имелся воск и различные инструменты. А после них на столе остался лежать манекен. В таких случаях наши надевают на него платье или купальный халат и смешивают с другими восковыми фигурами. И потом нельзя узнать что произошло.
— А они, эти манекены, не тяжелее, чем настоящие? Можно было бы отличить…
— Нет, не тяжелее остальных. Думаю, очень многие люди исчезли таким образом.
— О! Боже, и они хотели сделать это с вами, когда вы были маленькой?
— Да, и спасла меня миссис Вандерпант, сказав, что я буду ее служанкой.
— Я не люблю этих людей, Элла.
— Я тоже. Мне так хотелось бы увидеть птицу!
— Почему же вы не пойдете к вольере?
— Это совсем другое. Я хочу увидеть птицу, сидящую на ветке, покрытой листьями.
— Элла, нам нужно встречаться почаще. Приходите сюда, чтобы поболтать. Я буду вам рассказывать о птицах, ветках и листьях.
1 мая. — Уже несколько ночей подряд магазин охвачен лихорадкой: шепотом говорят о большом собрании, которое будет иметь место у Блумингдэйла. Итак, сегодняшняя ночь — великая ночь.
— Все согласны? Мы отправляемся ровно в два часа.
Роскоу был назначен, или сам себя назначил, моим то ли гидом, то ли телохранителем.
— Роскоу, я еще желторотый. Я боюсь улиц.
— Глупости! Бояться нечего. Мы покинем магазин тайком в два или три часа, подождем на тротуаре, пока не подойдет такси, в которое мы и сядем. Вы никогда, в прежнее время, не выходили ночью из дома? Если да, то вы нас, несомненно, встречали.
— Бог мой, конечно, и я часто спрашивал себя, откуда вы появляетесь? А вы выходили из магазина Брасей! Но, Роскоу, у меня горит лоб. Мне трудно дышать. Я боюсь подхватить насморк.
— Тогда вам лучше остаться. Вся наша встреча будет испорчена, если случится злосчастное чихание.
Я рассчитывал на их неукоснительный и строгий этикет, основанный большей частью на боязни быть обнаруженными, и оказался прав. Вскоре все они исчезли, словно листья, унесенные ветром. Я немедленно переоделся во фланелевые брюки, элегантную спортивную рубашку, обул парусиновые туфли — последние новинки. Нашел тихое местечко, подальше от нескромных взглядов ночного сторожа. Там, в протянутой руке одного манекена, пристроил прекрасный папоротник, взятый в цветочном киоске. Его можно было принять за свежий весенний кустик. Ковер по цвету напоминал песок на берегу озера. Белая как снег скатерть, пирог украшен вишней. Осталось только представить озеро и найти Эллу.
— Бог мой, Чарльз, что это значит?
— Я поэт, Элла, а когда поэт встречает такую девушку, как вы, он тут же думает о загородном пикнике. Видите это дерево? Назовем его —
— О! Чарльз, вы чересчур любезны. У меня ощущение, что я слышу, как они поют.
— А вот наш завтрак. Но прежде ступайте за скалу посмотреть, что там есть.
Я услышал, как она вскрикнула от радости, увидев летнее платье, которое я приготовил для нее. Когда она вернулась, весна улыбалась ей, а озеро блестело ярче.
— Элла, давайте завтракать. Давайте развлекаться. Давайте купаться. Я стараюсь представить вас в одном из этих новых купальных костюмов.
— Чарльз, лучше сядем и поговорим.
Мы сели и принялись болтать. Время проходило как сон. Мы могли бы сидеть так часами, забыв обо всем, если бы не паук.
— Что вы делаете, Чарльз?
— Ничего, милая. Просто по вашему колену бежит гадкий паучок. Совершенно воображаемый, конечно, но этот вид самый опасный. Я пытаюсь поймать его.
— Нет, Чарльз, не надо этого. Уже поздно, ужасно поздно. Они вернутся с минуты на минуту. Мне нужно идти к себе.
Я проводил ее в подвал, где она жила в отделе хозяйственных товаров, и пожелал спокойного дня. Она подставила мне щеку для поцелуя. Это потрясло меня.
10 мая. — «Элла, я вас люблю».
Я сказал ей так, совсем просто. Мы встречались множество раз. В течение дня я грезил о ней. Я даже не вел мой дневник. Что касается стихов, то об этом не было и речи.
— Элла, я вас люблю. Пойдемте в салон для новобрачных. Не принимайте этот испуганный вид, милая. Если вы захотите, мы уйдем отсюда немедленно. Мы отправимся жить в маленький ресторанчик Центрального Парка. Там тысячи птиц.
— Я прошу вас, я прошу вас… не говорите об этом.
— Но я люблю вас всем сердцем.
— Не надо.
— Наоборот, думаю, что надо. Я не могу удержаться от этого. Но Элла, не любите ли вы кого-нибудь другого?
Она всплакнула.
— Да, Чарльз.
— Вы любите другого, Элла? Одного из них? Я полагал, что они все вас пугают. Это, вероятно, Роскоу. Он единственный, у кого еще сохранился человеческий облик. Мы говорим с ним об искусстве, литературе, вообще о жизни. Это он похитил ваше сердце?
— Нет, Чарльз, нет. Он такой же, как и другие, и я их всех ненавижу. У меня от них мурашки по коже.
— Кто же тогда?
— Это он.
— Кто он?
— Ночной сторож.
— Невозможно.
— Возможно: от него пахнет солнцем.
— О! Элла, вы разбили мое сердце.
— Я бы хотела, чтобы вы все же остались моим другом.
— Я останусь им. Я буду вашим братом. Как вы в него влюбились?
— О! Чарльз, это было чудесно. Я думала о птицах и забыла об осторожности. Но не говорите ничего им, Чарльз. Они меня накажут.
— Нет, я ничего не скажу. Продолжайте.
— Я была неосторожной и не заметила, как он зашел за прилавок. Мне некуда было бежать. На мне было голубое платье. А вокруг стояли лишь манекены в нижнем белье…
— Умоляю вас, продолжайте.
— Мне ничего не оставалось… Я скинула платье и замерла неподвижно.
— Понимаю.
— Он остановился передо мной, Чарльз. Он посмотрел на меня и погладил по щеке.
— Он ничего не заметил?
— Нет, моя щека была холодной. Но, Чарльз, он заговорил, он сказал: «Ну, душенька, хотелось бы, чтобы девочки с Восьмой Авеню походили на вас». Чарльз, ведь это же восхитительный комплимент, не правда ли?
— Лично я бы, скорее сказал: «с Парковой Авеню».
— О! Чарльз, не становитесь таким же, как здешние ужасные люди. Иногда мне кажется, что вы начинаете на них походить. Название улицы не имеет значения. В любом случае это восхитительный комплимент.
— Да, но мое сердце разбито. И на что вы можете надеяться? Этот человек принадлежит другому миру.
— Действительно, Чарльз, он принадлежит миру Восьмой Авеню. Именно туда я и собираюсь отправиться. Чарльз, вы и в самом деле мой друг?
— Я ваш брат, но сердце мое разбито.
— Послушайте: я останусь стоять здесь еще раз; так, чтобы он опять меня заметил.
— А потом?
— Может, он снова мне что-нибудь скажет.
— Дорогая моя Элла, вы себя мучаете. Вам станет еще хуже.
— Нет, Чарльз, потому что теперь я ему отвечу. И он возьмет меня с собой.
— Элла, я не вынесу этого.
— Т-с-с, кто-то идет. Я увижу птиц… настоящих птиц, Чарльз, и цветы, которые растут на земле. Это они. Вам нужно уходить.
13 мая. — В течение этих трех дней я выносил пытку. Сегодня вечером я сломался. Ко мне пришел Роскоу. Он смотрел на меня некоторое время. Он положил мне руку на плечо. Он сказал:
— У вас неважный вид, старина; почему бы вам не сходить к Уэйнемэкеру покататься на лыжах?
Его заботливость обязывала меня ответить искренне.
— Это гораздо серьезнее, Роскоу. Я погибаю. Я не могу есть, я не могу спать. Я не могу писать, дружище, я даже не могу писать.
— Что происходит? Вы соскучились по дневному свету?
— Роскоу… это любовь.
— Надеюсь, Чарльз, не к продавщице или покупательнице? Это абсолютно запрещено.
— Нет, Роскоу, не то. Но так же безнадежно.
— Дорогой друг, я не могу вас видеть в таком состоянии. Я хочу помочь вам. Позвольте мне разделить ваши печали.
И тогда я рассказал ему всю эту историю. Она разразилась, как гром. Я доверился ему. Думаю, я не имел намерения предать Эллу, сорвать ее побег, задержать здесь до тех пор, пока ее сердце не обратится ко мне. А если это и было моим намерением, то, клянусь, бессознательным.
Как бы там ни было, но я рассказал ему все. Все! Он выглядел сочувствующим, но я заметил в его сочувствии легкую сдержанность.
— Вы сохраните тайну исповеди, Роскоу? Это останется между нами?
— Я буду нем как могила, старина.
И он, должно быть, отправился прямо к миссис Вандерпант. Сегодня вечером атмосфера изменилась. Люди мечутся тут и там, улыбаясь нервно, зловеще, с садистской восторженностью. Когда я пытаюсь с ними заговорить, они отвечают уклончиво, дергаются и исчезают. Бал в городских одеждах отменен. Я не могу найти Эллу. Я собираюсь выйти скрытно. Я отправляюсь искать ее.
Позднее. — Небо праведное! Это случилось. Доведенный до отчаяния, я забрался в кабинет директора, застекленное окно которого возвышалось над всем магазином. Я следил до полуночи. Затем заметил маленькую группу, тянущуюся процессией, как муравьи, несущие свою добычу. Они несли Эллу. Они уносили ее в отдел хирургических инструментов. У них были и еще какие-то предметы.
Когда я возвращался, меня обогнала порхающая и лепечущая орда. Направляясь к своим укрытиям, они оглядывались испуганно и в то же время восхищенно. Я тоже спрятался. Как описать эти мрачные бесчеловечные существа, скользнувшие мимо меня молчаливо, как тени?
Что я могу сделать? Только одно. Я иду искать ночного сторожа. Я расскажу ему. Вместе мы найдем ее. А если мы будем побеждены… Что ж, я оставляю этот дневник на прилавке. Завтра, если мы будем живы, я смогу его забрать.
Если нет, смотрите на витрины. Ищите трех новых манекенов: двух мужчин, один из которых чувствительного вида, и девушку. У нее голубые, как барвинок, глаза, а верхняя губа немного вздернута.
Ищите нас.
Выгоните их, выкурите! Заставьте их исчезнуть! Отомстите за нас!
Перевод с английского – Иван Логинов.