Стихи

«Облачение света»

Переводы с норвежского

Рут Лиллегравен [1]

Здесь я пребуду я был первым я буду последним я буду тем что горит и что течет тем что вздымает и что опускает я буду расчищать и строить жать и сеять заносить серп и сушить сено косу править ворочать почву да, здесь я пребуду буду жить все снося неся камни и жерди и туши брата и мать и отца как дед не буду нет, только не он но всегда как отец вижу теперь — будто в божественном свете — что и серп и коса перегной и вода огонь и небо все это станет моим все станет мной Весь этот камень все упало во фьорд небо горы и свет синее в синее серое в серое сырое в сырое всё во всё все упало во фьорд дорога извилиста и узка высечена из камня весь этот камень народившийся когда-то: он на отмели в стенах церкви на картофельном поле и откуда он взялся даже дома и те серые валуны и дым из труб серый-пресерый но есть ведь и сочная трава шумящая листва и воскресные облака то там то сям туда-сюда туда-сюда а под землей ростки зеленые пальчики всё тянутся и тянутся сквозь перегной сквозь перегной темную почву-мать к свету к свету

Юн Столе Ритланн

Под нависшими тучами Волны подобны годичным кольцам после первой капли окружают исходную точку под нависшими тучами в свободном падении прошлое преломляется на свету как пыльное воспоминание с окна утренняя роса испаряется улетучивается побочные эффекты пульсируют в кровотоке когда поверхностное натяжение нарушается доплеровские звуки сердца в пути к другому морю времени мозаика: силуэт матери на глиняном кувшине в музее что вбирает каждую каплю из зияющих в небо отверстий Каллиграфия смерти смерть не прозрачна смерть не черная дыра позади всего где в космический вакуум затянуло слова кровообращение букв не знает захода на новый круг, глазные яблоки разрывает чернотой языков рентгеновский снимок не лжет но смерть не диагноз смерть — это знаки прочтенные прежде чем их начертают Метаморфоза она клонирует давний сон одного ее лопатки китайца бабочка в остатках куколки осколки языка с подрезанными крыльями влетает в открытое окно как две каменные скрижали на мониторе разбитые тяжестью слов до́лжно не должно веки смежились кумранские свитки развернуты окутанная под рентгеновским взглядом гадающим экранным коконом по темным фигурам в ожидании приговора томографической каллиграфии она очнется с оттиском сна где мозг подобен бабочке зеркально обращенными буквами уносящей мысли клавиатуры на лбу к еще не существующим историям

Юн Фоссе

I снегопад — это было будто ты в круге света А за спиной — облака в небе за ладонями — глубь дней, и она засыпала, склонившись к лампе всю ту осень и зиму. И вкус языка во рту. Быть ребенком, быть маленькой И круг света: снег, снег II пепел на снегу мелкий дождь со снегом Сплавившийся пластик обгоревшие клочки бумаги и сквозь них, мерцанием — ангел, что целует ее стопы На снегу — каверна от костра. мелкий дождь со снегом пятно пепла. Черный снег. И белизна * * * между зеленью и синевой, там там, может, Бог в первый раз: снег со стороны острова в тумане женщины идут домой прижимая к груди руки Сердце на осколки — зеркалом и против ветра в черной коже: между зеленью и синевой я вижу Бога Руки прорастают из земли руки — будто крылья мошкары. Напев звездной прядью опадает в море Грудь зеленая холма Бабочек полет и синь Любовь спящих за городом голо все и пусто видно далеко и свет как день без ночи как жизнь без снов без любви того, кто спит и видит сны где — сияние где — разлука где какой-то другой город где ты сам — другой в других объятьях где ты лишь объятие другого и сон Облачение света не свеча но облак света облак тьмы будто — свет что не проводит грани между тьмой и светом что в душе хоть не душа она в той ночи имя которой день и ночь и которая ни ночь ни день мысль какую и нельзя помыслить вид какой от века не увидишь протяженность что не протяженность море и небо что вовек пребудут и есть то что есть Море и небо больше ничего идти и видеть все — лишь трещина между водой и небом (ну, еще закурят те кто хочет различить еще хоть что-то) Река в небе I небо — свет мерцающий сквозь воды тихо текущей реки — облака и во мне так же мерцают знание и надежда земля и камни море и небо жизнь и смерть II я — мерцанье она — это не я в ком спокойствие этой реки что мерцает как небо как облака как я в этом нашем ничто Разноцветье старых лодок

Рольфу Сагену

разноцветье старых лодок и трески на палубе отблескивающей солнцем море блики на воде все это — вместе с треньканьем гитары девушка танцует тьма расползается там где-то накрывая причал у фьорда где вестландцы собрались и молятся за город по ту сторону фьорда который исчезает просто еще один город исчезает за кормой Камень за камнем камень за камнем за морем море и одно лишь небо широко как море а оттуда видно горсточку домишек лодок пару штиль и тихо-тихо

Кайса Аглен

* * * лбом прильну к стволу сливы в саду: и я неподвижна тоже шершава кора, лесная опушка, на той стороне поляны, мы пропадаем, между стволами берёз, и клёнов, лип, осин * * * птицы взлетают стаей, кружат, поднялись, города разом руки раскрыв запрокинули головы, плещет крыльями небо, клокотание в глотках, хуже нет черных стай, лиц, ртов, раззявленных в облака * * * кора, листва, шелест, можно сомкнуть глаза, губы, скоро зима, осень, и никто не узнает, что я здесь была, словно вот-вот лишь обрыв, шторм прямо в грудь шторм прямо по темени, лента газона, красиво деревья рассажены, сильна ли буря неважно, и молода ли, я, вопрошаю, что же толкает меня из мира в мир Крик и молчание 1 однажды во сне: планет больше нет. нам простили вину. отпустили. бурая дымка в глазах. мы говорим мир. а думаем земля. горизонт. гравитация. горный хребет. ливень. ледник. море в привычном изгибе. мы чувствуем величину когда закрыты глаза. одна эта пуля. врезалась в кости. в ночи в походах по магазинам. лае собак. любви. и вода потечёт. по горам. по щекам. по древесным стволам. неотделимым от миллиардов лет. от клеток. и крика. 2 стройка у потока видна из долины ночью. погрузчики. свежеразбитые камни масштабы огромны. траншея. сизый отблеск бетона выходим из машины. у катастрофы нет особого голоса. она как вчера и завтра. словно разверзлась земля. и ты отпустил меня.

Хеге Сири[2]

Окно окно кухни глядит на дорогу и фьорд в окне отражается мамина мама йойк тянет мамина мама тихо поет она йойк и кивает мамина мама поет дорогу и фьорд под горой, в Буорреса́рку, у окна на дорогу и фьорд мы сидим — мамина мама и я ощущаем — колышется пол шепчет в доме пучина к эа́дни, вижу я ту, у которой мое лицо гаи́бми, я ношу твое имя окно кухни глядит на дорогу и фьорд в окне отражается мамина мама Забытое знал он всё что забылось толковал барабанную дробь, что вбирала всё меж звуком и тишью когда верх был внизу, низ — вверху и вода текла в две стороны и на мыслимое и немыслимое небеса были разделены земля средь созвездий плыла вокруг солнца в кайме темноты пел он, что слышал пел и помнил то, что забылось Мать I мать подбросила мертвую птицу с криком: «Лети! Лети!» и глядела, на море без стай, на лежащие лодки мать заплутала среди трав, среди клевера не различала прилив и отлив день и ночь жизнь выживать II год за годом домой возвращаются птицы с прошлой осени зерна лежат на земле они станут им пищей на столе между мамой и мной лаиби, что мы преломляем а вина в доме нет и расскажет она про полет птичьих стай крики стай, что, тоскуя, ждала только кожа да кости остались она закрывает глаза и говорит: день и ночь не различают живых и мертвых Маттабиегга ветер ма́ттабиегга змеится в траве вокруг моих ног биегга, биегга я напеваю а ветер смеется смеюсь вместе с ним а ветер резвится резвится, взмыл над долиной над травами в дом ай! ай! прямо в окно ветер словно меня подымает над горами и в море бросает снова и снова, а я — я пою а я йойк всё тяну смолкнет йойк и добрым словом станет маттабиегга * * * и я пою по дороге домой мимо фьорда снежинки пою, что летят и в зарослях тают на сосновом ковре под хвоей где пахнет лесными мхами лед и воду пою и волны, что после отлива прихлынут и схлынут назад где речка сливается с фьордом и волны бегут от земли, гладко шлифуя камни

Рюне Кристиансен

©Перевод Антон Нестеров

Дни и ночь Ночью шел дождь. Октябрь, хотя точно не помню. Улицы, фабричный корпус. Сердце молчит, обернуто грудной клеткой. Встречаю ее в библиотеке, в трамвае, где только не: выпить по бокалу, заняться любовью, заснуть. А больше ничего и не нужно. Песенка об Эстонии Куда вели они, эти деревья, что тронулись в путь, эта равнина — белизной отливая, порой — красным, куда вели они, эти лошади в пламени, эта легенда о скорби граната. Назад, к ничтожеству толп, потоп в стиральной машине. «Für eine Zeit ohne Angst»[3], рыцарь, или хоть раз — туфли сними и босиком. Дом лосося Дом лосося пребывает там, где и был. Озеро, что было морем, и вновь стало озером, омывает медовый берег. Дом лосося — подобен цыганской кибитке: светится изнутри. Небо в тачке. То, что мы называли богами, стало прялкой, топором, трубкой-носогрейкой. Бабочек сдуло ветром в летней ночи — это ночь равноденствия, луна одиноко катит возок свой, полный безумных пчел. Дом лосося пребывает там, где и был. Птичий клин плугом взрезает небесную пашню, скоро высеют в борозды — звезды. Телефонный разговор Милая белочка, ты меня слышишь, ты понимаешь о чем я, когда говорю с тобой, видишь я подни — маю тебя, мы вдвоем переходим площадь чтобы похоронить тебя в ямке, где земля темна и мягка, слышишь жужжание насекомых, порыв ветра; а вечность? Что это — вечность? Может, просто тень самолета вверху, редкий дождь. Понимаешь: я думаю о тебе, думаю, что тебя не отыщешь, не отыщешь в ком-то другом; ты неповторима, как все мы неповторимы. Я, например, думаю, я отец, думаю, я сын. Лк. 2:5[4] На фотографии я, (всю зиму) пролежав между страницами La Plurality des mondes[5] Льюиса, был тобой в версии 2.5 и с собакой шел по лужайке изрытой, как луна — кратерами: с тех пор впервые взяв машину, чтобы поехать в чужой город, я поймал себя на мысли: эти снежинки, это серое небо принадлежат одному и тому же сну, похожему детству, похожему образу жизни и, может статься, даже похожей старости… если время соизволит и дальше превращать нас в развалины. На мгновение отблеск на ветровом стекле напомнил мне то, что мы называли откровением (вагон, блестящий плод), так что я подумал: можно было бы проспать всю вечность, вдвоем, в теплом свете заката.

Ингер Элизабет Хансен

©Перевод Антон Нестеров

Быть или не быть альбатроса Не убивай альбатроса дай ему умереть на ветру альбатрос над океаном не ищет ветра, пусть он умрет, паря Застрели альбатроса — на тебе он повиснет грузом повиснет на шее и будет тянуть — вниз, вниз это знают старые мореходы, они знают — это приносит несчастья застрели альбатроса — упадет на палубу и будет тянуть — ниже, ниже альбатрос должен умирать на ветру словно ветер рыщет, направленье меняя, есть лишь погоня за ветром у альбатроса свой лоцман, что ведет его, птица может умереть, паря на ветру, может коснуться земли там, где полоска земли — тоньше перышка лишь альбатросу это дано, он свободен, свободен от памяти старым мореходам ведомо: если ветер направление сменит, переполнится море реки остановят свой бег, словно высохли русла но Атлантика будет той же на карте в голове альбатроса — он простерся крестом над Атлантикой: всему свое время альбатрос — лишь в его это власти Каково альбатроса прикончить — альбатроса, которому лишь и дана власть над стихией? Прикончить, чтобы пустить на наживку для рыбы, чтоб мотался на леске за лодкой — расходный продукт для рыбалки. Вопрос: Когда в альбатросе альбатрос исчезает? Когда альбатрос умирает не так, как он должен? Где начало неправильной смерти? Когда пластик попутал с едой, когда превратился в пожирателя мусора? Сколько метров пластика можно извлечь из кишок альбатроса? Вы видели эти кишки? Когда стал он — помоечной птицей, грязеедом, что жрет то, что его убивает? Когда превратился он в мусорщика, что нарезает круги над океаном пластмассы, позабывши себя он кружит и кружит, над Атлантикой, над Атлантикой, над океаном? Стишок для запоминания, посвященный златке липовой, lamprodila rutilans, что внесена в Красную книгу Липовая златка, Lamprodila Rutilans кто ж теперь упомнит, как тебя назвать Листья, кроны, липы… прибыль правит бал блеск твоих надкрыльев маленький козявк мы уж позабыли — что с нас можно взять Ты сидишь, козявка, липовой листвой скрыта, умоляешь: нас не тронь, не тронь Навигация в отсутствии звезд О правилах безопасного плавания в свободных водах Ты, кто под палубой, в трюме, кто заперт во тьме, поднимаясь с колен, помни: взгляд — твой инструмент; помни: истинный горизонт связан с уровнем взгляда, встань во весь рост там, в трюме не забывай: едва капитан ступит на сушу, нужно взять пеленг угрозы, проблесковый маяк — его вспышка длится чуть больше секунды, меньше двух — эти вспышки: Flashing Light, Feu au Éclats, Blitzfeuer; расстоянье до них можно вычислить, зная скорость звука в воде, вспышки синхронны сирене, не перепутай, тьма длится чуть меньше двух секунд: проблеск, проблеск используй мгновение тьмы Не перепутай сигнал, помни: оптическим сигналом времени может быть град пуль, люди, падающие на месте, когда в них стреляют из башни, из дома напротив, учел ли ты освещенность на окраине города? Помни: в куске железа наведенный магнетизм — нечто эфемерное, как эфемерен ты, который в трюме, ты можешь решить уклониться, пожирая взглядом землю, землю, что дальше и дальше О всех землях, что исчезают из взгляда: возьми пеленг опасности, засеки угол между ней и местом где ты, одинок и покинут помни, что ты обнаружишь себя на приблизительной карте в старой книге, на карте, где себя не разглядишь: тебя на ней нет, эта карта того, кто нашел себя — но он больше не существует — это карта тьмы, что растет, тьмы, что больше и больше: тьма движет звезды, то карта, где — Альнилам, Альнитак и Минтака[6], разлетаются дальше и дальше друг от друга, и пояс Ориона — все свободней охотнику; это карта для прокладки курса в отсутствии звезд

«Свет заметен только во мраке»

Переводы с шведского

Анн Йедерлунд

* * * Эти безнадежные расстояния. Которые не могут быть ни здесь ни там. Они виднеются в своих владениях. Достают себя оттуда и чернеют. Так тучно. Только эти последние дни вернутся на свои места. Место можно поменять. Но никто этого не делает. И все атомы могут меняться местами друг с другом. И всё остальное. * * * Душа одинока со своими слезами. В оболочке. Над плотным оком. Где видна только четверть души. Восьмая часть или меньше. Оставаясь в скорлупе лица перепонка. Пламя спиртовки без огня. Она не горит. Она не летает. Она не лопается в ухе. Она выдавливается тяжело. Она выгравирована в роговице, как шрам в тонкой оболочке. Она почти не видна. Никому и ничему не заметна. * * * Девственный лес с какими-то фигурами. Скиния завета. Почему нет никакого объяснения? Это никогда не прейдет. Нет ничего другого. Ты не можешь оставить свое тело. * * * Всё это одинаково. Нельзя разбить эту форму. Воды, которая всё всасывает. Магнитную тряпку. Так обращаться друг с другом. Как хочешь, чтобы все так обращались друг с другом. Чтобы чуть ли не на кусочки. Между которыми находишься. * * * И море вернуло мертвых. Которых туда бросали. Но не то, что было в них убито. Обезглавленные получили свои головы и души. И те, кто отрубили руки друг другу, получили их обратно. Хватило и одной хворостинки, чтобы сжечь обманувшего их дьявола. И тот кто не был записан в книге жизни теперь навсегда. Вписан в нее.

Хашаяр Надерехванди

«Если было видно месяц»

Каждый послушный мальчик заслуживает поощрения

1 «что собственно делать когда надо простить того кто умер если тот кому нужно прощение должен сам подготовить такое место где прощение возможно» далеко-далеко плотные заросли пальма торчит наружу дальше между скал рукотворное озерцо собирать дождевую воду и птицы снуют туда-сюда хотя птицы конечно требуют уточнения: преимущественно это грифы-индейки планируют вниз растопырив перья точно пальцы спрашивается найдется ли тут пожива. Кто умирает? Да ну, гиены. А еще люди. И вещи, божества Кто-то раскрутил революцию и все понеслось пожалуй это центробежная сила стала причиной того что больше ничему не осталось места в постоянно возрастающем радиусе воздействия власти у старшей сестры не было выбора только забрать обоих братьев в дом-развалюху и стать им мамой но тяжко выйти и тяжко дышать тридцать лет спустя когда власть наконец наелась революции до отвала они стали чужими небывалой своей любовью терзает старшая младших остается ли мамой превращается ли в сестру * * * когда старшая еще была младшей бабушка часто держала ее на руках сидя в кресле-качалке чешуйчатом от облезлой краски В восьмом часу вечера их накрывала тень от огромного камня А там и солнце садилось Если было видно месяц он стоял уже высоко словно засветло успевал прокрасться наверх и вот он уже там а другой раз почти не виден разве тонкой каемкой и то не всегда тогда в лесу становилось темно но бабушка говорила: «леса не бойся, зверей не бойся, свет заметен только во мраке» * * * в доме-развалюхе: старшая сестра сидит на кровати кладет ладонь маленькому на лоб капли дождя скользят по стеклу собираясь в струи младший утратил речь забился под одеяло только желтушное личико наружу открывая рот он не в силах издать ни звука лишь птичий писк сестра кусает хлеб жует и жует разжевывает для маленького протягивает язык точно щедрую руку * * * покуда младший тает под одеялом его брат сидит у окна месяц гнилая деревяшка солнце сухой подсолнух звезды тысячи сказок которых уже не услышать каждое утро сестра превращается в маму занимается домом-развалюхой заделает трещину появится новая повесит картину сорвется другая вытрет пол его снова заливает сесть у окна со старшим младший истает сесть рядом с маленьким месяц останется гнилой деревяшкой солнце сухим подсолнухом звезды сказками, которые никто не расскажет. * * * только сестра помнила то что было прежде чем дом-развалюха рассказывала братьям про огромный камень на подворье там был мох на вершине скользко, слишком скользко хотела поделиться печалью: на камень так никто и не забрался, а теперь он только память старший сказал печально с ним это обычное дело говорит печально, но не думает печально думает печально, но не понимает просто говорит не вдаваясь в детали * * * даже если дашь волю чувству ночь останется тихой дымка утра идет в обмен на звуки клаксона Да и в других домах распускается смерть белыми лепестками деревья поднимают тяжелые смоквы ветки тянутся в комнату через открытые окна кто-то прижал листву к губам лепесток к перу

Бруно К. Эйер

* * * иду домой из дома твоего в рассветном марте и замечаю, как улицы сближаясь жмутся к ногам моим как будто удивленно и ревниво я останавливаюсь им даю пройти и позволяю обнаженным холодным улицам осторожно засунуть свои руки внутрь меня согреться в полумраке твоей спальни который продолжает окружать меня сияньем голубых звенящих звезд и вырвались из тела твоего, когда мы любили друг друга, и спрятавшись под одеялом ты улыбалась из-под челки звездам которые бледнели падая дугой сквозь темноту и исчезали в моем теле врезаясь в мою плоть

Уходя я знаю мне не место здесь я из другой эпохи из времени, когда улицы были серой водой, по которой наши формы постоянно рвались к берегу я оборачиваюсь вспоминаю столики в кафе, где мы сидели и ночи были так теплы

* * * я верность сохранял дороге, по которой уходил мне было так же далеко до звезд как звездам до меня Стихи публикуются с любезного разрешения автора. я пересекал нил держась рукой за фальшборт но знаю я из другой эпохи, из тех времён, когда ты стучалась мне в окно и мне казалось, что ты стоишь исчезнув со мной рядом по обе стороны от тела твоего расходились бесконечные дороги сплетясь вновь на другом конце света я думаю тебя как думают о человеке, что всю ночь не спал и охранял растущий одиноко цветок я думаю тебя как думают о том кто слишком много ждал от смерти не осмелится никто ударом ее выбить из твоих объятий

Под боком Мои главные годы да и прочее прошлое только с виду далеко на самом деле оно под боком может запросто взять меня под руку стоит уснуть и тотчас все тяжелое и ненужное меня отпустит в такую ночь как вот эта я свободен волен выдумать для себя любую дорогу не стану лгать я вешу все меньше и меньше я уже почти парю над землей и ускользаю из бытия словно я отломил себе перышко от одеяния мертвых и все постиг долго держа его в пальцах выучился им пользоваться и усвоил что и к чему

Неуязвимый моя жизнь была — светозарный замок неприступный неуязвимый он застил небо но еще ребенком еще не умея ни читать ни писать я понял секрет можно встать на пригорке в полумиле от дома обернуться прищуриться и тогда его стены и башни уместятся между большим и указательным пальцем я сжимал их медленно-медленно и раздавливал словно пурпурную ягоду даже теперь все еще слышу тот звук чувствую как сок течет по запястью ощущаю как перекатывается косточка туда-сюда между большим и указательным пальцем

Йенни Тюнедаль

* * * А может ее история — исповедь предельность обязанность (любого людского сердца) Однажды исполнятся все эти дни с их обстоятельствами, а дальше за мигом сострадания неприступные области тихие, альтернативно темные области она уже не будет мамой а у нас будут проблемы например как помнить и как забывать Став образом она станет образом а у меня каждый образ разный / раньше был только один Солдаты знали, что им умирать а мне казалось я знаю другое на меня она так уже не посмотрит бывает, что-то кончается что-то из ничего вот думаю, чье оно / только это и помогает * * * А в другом месте я говорю: сколькими из них я перебывала или пребываю в ком-то из них неразделимо Я стояла одна и говорила: вот мы стоим одни через двадцать минут над горой появится солнце ты не вправе не раскаяться в собственной что называется смерти Разные войны носят разные имена кто позабудет своих детей будет плакать от одиночества Этот дол это вечность Мы уже совсем близко и видимо ближе нельзя * * * Мы собратья или животные беспомощные Без камней Тьма больше света Останься Ведь это наше

«Здесь стороны света замкнулись в круг»

Ингибьёрг Харальдсдоттир

Женщина Когда все уже сказано, когда все вопросы в мире взвешены, измерены и сочтены, когда взгляды уже встретились, когда руки соприкоснулись, знаменуя важность момента, — всегда приходит какая-то женщина, чтобы убрать со стола, подмести, распахнуть окно, чтобы выгнать сигарный дым. Неизменно. Родина Ничего не скажу я тебе об этой стране. Я не слагаю патриотических песен о водопадах, гейзерах и пещерах, о коровах и овцах, о героической борьбе и суровом климате. Нет… Но встань-ка рядом со мной в темноте. Вдохни глубоко, почувствуй её теченье, а после скажи: Здесь мой дом. Воспитание Мой сын не знает, кто такой Гуннар из Хлидаренди, а с Суперменом они приятели и мой сын мечтает когда-нибудь одолеть всех злодеев — как Супермен. У моего сына только одно желание: жить в магазине игрушек, а может, в лавке сластей. Он хочет все в мире игрушки, а потом стать разведчиком, и чтоб в пятнадцать лет иметь мотоцикл, а в семнадцать — автомобиль. Мне надо как-нибудь рассказать сыну про Гуннара из Хлидаренди.

Сигурлин Бьяртнэй Гисладоттир

Без названия Любовь — всегда 42 по Цельсию, 130 ударов в минуту 150 миллиметров ртутного столба максимум 90 — минимум 3 вдоха в секунду Тонкая вибрация ауры Любовь порой 42 по Рихтеру 130 ударов в год 150 метров в секунду 90 резких вдохов 3 столовых ложки соли Любовь — также 1013,25 гектопаскалей В массе ядра Тихая вода Печаль Отрывки из поэмы «Скала» (2013) [8] 4 этаж, Д Никаких почтовых ящиков Почтальонов Марок мохового цвета Облизанных языком На краю цивилизованного мира Досюда добираются лишь птицы Которые сбились с пути Заблудшие души В поисках дороги Тропинок примятой травы Колеи Вех на пути Меток Дагрун стоит На балконе и видит Край земли Голова закружилась Ноги скользят Как по скользкой Лепешке С толстым слоем масла Видит: показалась Веха на заре Меж камней письмо Полно земли камней Их можно раскладывать Чтоб составлять Какие угодно слова 6 этаж А Иоуну хочется В погреб с картошкой Тридцать лет назад На то место, где сейчас Крингла Вновь Почувствовать запах Пол земляной Увидеть желтую штору Дождь и бесконечную Картофельную ботву Только что видел, как за кухонным окном Пронеслось что-то большое Словно проросшая картофелина Которую бросают в землю Холодную мягкую землю Выбежал в коридор Ощутил В лифте запах земли во рту Привкус крови выругался Выбежал из лифта на первом этаже И узнал, что Сигги уехал Йоуну просто хочется Прочь отсюда В погреб Найти укрытье от земляной Бури в стакане воды С мухами-верблюдками На подоконнике 7 этаж, Е Новое солнце Утро на востоке Ворон на крыше Дома номер 1 Улетает К бензоколонке Чайки ищут поют Скворца передразнивают Возятся Храпнкель наблюдает за солнцем И за птицами В апреле Солнце с запада Вечером Бросает лучи на дом напротив И на горы Вдали Эта гора — Акрафетль Или Скардсхейди? Вороны добывают корм На соседнем балконе У Торгейра из квартиры «Ф», А Храпнкель обожает воронов И недавно их родич подлетал к окну Храпнкелю не важно, Откуда дуют ветры Здесь стороны света Замкнулись в круг Тёмно И без равно Весия