Бум!.. Бум!.. Бум!.. Размеренно и монотонно звонил колокол в аббатстве Святого Варфоломея, созывая братию на заутреннюю молитву.

Бум!.. Бум!.. Бум!..

Брат Альваро вышел из своей кельи, и в тонкой, с дырами и прорехами рясе, поёжился от холода. Но он тут же, отдёрнул себя. «Принимай всё смиренно, как должное, так велел Христос!» И ступая босыми ногами по выпавшему за ночь снегу, побрёл к молельне.

Остальная братия, уступала ему дорогу, сходя с протоптанных тропинок в снег, и каждый кланялся ему.

Кланялся ему, совсем ещё молодому монаху, не достигшему и двадцатилетнего возраста, но уже возложившего на себя тяжкий обет самобичевания и умерщвления плоти. Тело его было перепоясано цепями, на груди и спине висели железные вериги покорности, и в предрассветной темноте звон железа, издалека давал знать монахам, кто идёт. И каждый из них, считая его чуть ли не святым, склонял голову, ожидая прикосновения ладони брата Альваро, его милости и благословения.

Бум!.. Бум!.. Бум!..

Войдя в молельню брат Альваро осенил себя крёстным знамением, и пройдя, встал на своё излюбленное место, там, где на стене, ещё едва виднелась поблекшая старинная фреска, передававшая все муки и страдания Христа. И не дожидаясь громогласного гласа отца настоятеля, должного первым начать молитву, брат Альваро встал на колени, как всегда впился глазами во фреску, и зашептал псалмы.

«Гордыня, гордыня обуяла его! Всё никак не уймёт, не смирит её! Всё никак не придёт к покорности! Всегда наперёд лезет!» – высокий, крючконосый, с впалыми щеками аббат Меркида, гневно и сурово, из-под своих кустистых бровей, глядел на брата Альваро. Он знал о его возросшем влиянии в монастыре, и желая сохранить собственную власть, опасаясь этого молодого монаха, каждодневно и ежечасно строил ему всеразличные козни и испытания, вёл с ним борьбу за влияние над умами и деяниями братьев-монахов.

«Ну, ничего! Я уйму тебя! Есть у меня способ, как обрезать тебе, твои ангельские крылышки! Есть!»

Аббат Меркида начал молитву, братия подхватила её, и сей благовест, далеко вылетел за пределы затерянного высоко в горах монастыря, охватив всю долину и лежавшее в низине убогое пастушечье селение.

– Господи, прибежище наше и сила, источник всякой святости! Услышь моления Святой Церкви твоей и благослови дать нам всё то, о чём с упованием просим Тебя, через Христа, Господа нашего. Аминь! – уже, когда солнце было довольно высоко в пасмурном небе, литанией Всем Святым, окончил аббат Меркида молитвы.

Но по знаку его, паства не расходилась, не спешила толкаясь в трапезную, а замерла, ожидая дальнейшего слова отца настоятеля.

– Наш благословенный епископ Антонио, да укрепит его Господь в благих деяниях, в борьбе с ересями и врагами нашей Святой Веры, и да дарует Он ему долгих лет жизни,[1] прислал письмо, в котором просит нас, отправить для проповедования слова Божьего в отдалённых провинциях нашего королевства, часть нашей братии. Мы, как верные и преданные слуги Христовы, конечно же, откликнемся на его призыв. Итак, брат Паулиньо, вам предстоит отправиться на остров Эспаньола[2] и нести там слово Божье, заблудшим язычникам и дикарям! Брат Моуриньо, вам плыть на Канарские острова, только недавно приведённые к покорности силой и славой нашего христианского оружия!.[3] И наконец, брат Альваро, вам предстоит отправиться в Мелилью.[4]

Все три названных монаха вышли вперёд, смиренно склонив головы и сложа у груди в молитвенном жесте ладони, безропотно принимая выпавшее им бремя. Хотя, когда было названо имя брата Альваро, остальная братия зашевелилась, и понеся по ней шёпот и волна возмущения. Но быстро угас, под зорким и холодным взглядом аббата Меркиды.

– Вперёд, ревнители и хранители Веры Христовой! Пусть сгинут перед вами нечестивые псы, не признающие Спасителя нашего Иисуса Христа! Пусть всегда Он прибывает в душах ваших, пусть Господь не оставит вас, в ваших нелёгких деяниях! С Богом, братья мои! Пусть хранит и оберегает вас, наша Святая заступница и покровительница, Матерь Божья Дева Мария!

Аббат Меркида, и не скрывал радости от того, что таким вот, столь ловким и полностью законным ходом, избавляется он от опасного врага. И всё говорил и говорил – о мучениках, принявших смерть во имя Христа, но не отрёкшихся от веры, о язычниках и дикарях населяющих неведомые земли, о болезнях и других опасностях подстерегающих миссионеров, несущих людям Слово Божье!

Мелилья, убогая, унылая дыра, затерянная на бескрайних просторах Африки, одно из владений Испании, передовой форпост христианства на этих землях…

Пьяный стражник у припортовых ворот города, кончив петь свою нескладную солдатскую песенку, продёр удивлённые глаза, уставившись на босого молодого монаха в ветхом, изношенном рубище, опутанном цепями, с железными веригами на груди и спине.

– Эгей, видать тебе весело было плыть, через моря! Если бы то дырявое корыто, гордо именуемое прохвостом Себастьяном Рупертом кораблём, пошло на дно, то ты бы утоп сразу, не доставив никому хлопот! А что привёз Руперт на этот раз? Баб, привёз? А то тут без баб, тоска смертная! Те, у кого есть жёны, держат их в строгости, под надзором и запретом, до них не доберёшься. Шлюхи, совсем озверели, берут дорого, за ночь спускаешь с ними всё, что накопил за месяц! Рабыня из местных, стоит ещё дороже, больше чем всё моё жалованье за год! Так что без баб, пропадаем мы тута! А ты как, монашек, бабу щупал? Целовал? А? Ох, мне бы дорваться до бабьего тела! Клянусь Страстями Христовыми, неделю бы не слез с неё!

– Не упоминай всуе, имя Сына Божьего, богохульник, – тихо и смиренно произнёс монах, но что-то было такое в его голосе, что стражник вскочил, а потом и рухнул на колени, подставив чело своё под благословение пастыря.

– Прости, отче! Прости!

Из дома у ворот, где располагалась стража, вышел молодой, франтовато одетый идальго, с лентой офицера через плечо.

– Что тут, Гарсиа? Почему ты прекратил стонать свою песню? – а потом тоже удивлённо уставился на монаха. – Это ещё что за чучело? Откуда ты взялся? – бормотал офицер, недоумённо наблюдая, как всегда отличающийся буйным и строптивым нравом здоровяк Гарсиа, склонил покорно голову под руку монаха, и ластиться под ней словно котёнок, закрыв глаза, а по покрытым пылью щекам его, оставляя две дорожки, катятся слёзы. – Да какого тут происходит?! Ты кто таков? Как звать тебя? С чем пожаловал? Слышь, ты, святоша?!

Не отвечая на вопросы и оскорбления, монах начал произносить молитву, и офицер, которого звали Ниньо, немного постояв, не отдавая себе отчёта в собственных действиях, упал на колени, и стал вслед за ним шептать слова молитвы.

Так весть о молодом монахе, одним лишь проникновенным словом Божьим, наповал сразившем отчаянного храбреца Ниньо Алвареса де Перейра-Карвахаля, быстро облетела маленький гарнизон Мелильи и всё христианское население города.

И чрезвычайно обрадовался прибытию столь сильного проповедника, отец-настоятель церкви Священного сердца Иисуса, дон Педро Хименес, из знатного и богатого рода грандов Тельес-Хиронов, знаменитого на всю Испанию.

Дон Педро был стар, он страдал подагрой и водянкой, к тому же подхватил, злостно треплющую его изношенное тело африканскую лихорадку, и знал, что дни его сочтены. Но он не мог умереть, не мог оставить паству свою, без Божьего слова и Его благословения! Теперь же, с прибытием этого монаха, дон Педро с радостью и улыбкой ожидал скорой смерти, как блага, как избавления от болезней и болей. Он предвкушал в мечтаниях своих, как входит в Чертоги Небесные, в Царство Божье, в Царство Небесное, и как в очию лицезреет Сына Божьего, Спасителя нашего Иисуса Христа!

– Подойди, – слабым, измученным голосом, просипел дон Педро. – Как звать тебя?

– Брат Альваро, – встав на колени, он впервые, за все годы своей ещё довольно молодой жизни растерялся, не зная, как облегчить страдания и муки, этого столь достойного человека.

Слава Педро Хименеса, бесстрашного миссионера и проповедника, долгие годы несшего Веру Христову вглубь пустыни Сахары, распространяя её среди дикарей-кочевников, была широко известна в Северной Африке и даже далеко за её пределами. И все священники и монахи, взвалившие на себя тяжкий груз миссионерства, наслушавшись рассказов о подвигах Педро Хименеса, хотели походить на него. Немало слышал о нём и Альваро, но он пришёл слишком поздно – отец Хименес умирал…

– Рукоположен ли ты в сан, брат Альваро?

– Нет, падре. Я лишь простой монах.

– Хм… Знаешь ли ты молитвы, Святое Писание, и все уставы церковной службы?

– Да, падре. В монастыре Святого Варфоломея, нас обучали этому.

– Хорошо… Но ты, слишком молод… Это, смущает меня. Ладно, подай мне всё необходимое для хиронтии.

Пристальным взглядом следил дон Педро за молодым монахом – всё ли он возьмёт что нужно, не ошибётся ли? Но брат Альваро оправдал возложенные на него надежды, немного дрожащими от волнения руками прикасаясь к священным предметам, предназначенным для проведения одного из основных таинств христианской церкви.

Облачившись и положа руку на склонённую голову Альваро, дон Хименес шептал:

– Исполнилось ли тебе 18 лет?

– Да падре, в прошлом месяце.

– Твёрд ли ты в Вере Христовой?

– Да падре. Я готов умереть за неё!

– Не страдаешь ли ты падучей, или какой другой тяжёлой хворобой?

– Нет падре, я абсолютно здоров!

– Не подвержен ли ты страшному содомскому греху?

– Нет.

Альваро покраснел, и это сквозь густой загар на его щеках, с удовлетворением отметил отец Хименес. «Скромный и непорочный юноша. Только такой и нужен, здешней буйной пастве, такой, кто будет служить примером подражания для многих заблудших душ».

Обряд продолжался, и после краткой исповеди и совместной молитвы призвания Святого Духа, с колен встал уже другой Альваро – рукоположенный священник святой христианской церкви!

Он не осмелился служить свою первую службу в главном храме города – церкви Священного сердца Иисуса, а выбрал для себя маленькую, но очень древнюю церквушку Девы Марии, затерянную в тени возвышающейся башни Рострогордо. Он сам выгреб оттуда огромные кучи мусора, вымел пыль и паутину, отмыл окна со старинными, ещё византийскими витражами.

Когда всё было готово, Альваро, с понятным волнением, стоя на ступеньках церкви, ожидал своих первых прихожан.

И они повалили толпами, желая послушать нового священника.

Проповедь была знатная!.. Нашёл отец Альваро, вроде бы простыми словами, лазейку в каждую душу, ниспосылая на мирян Благодать и Силу Христову. И в конце проповеди, плакали седые ветераны, прошедшие не через одну битву, и в раскаянии рвали на себе волосы, погрязшие в грехах проститутки, и давали клятвы не пить и более не играть, горькие пьяницы и азартные игроки. И стояла очередь перед алтарём с пожертвованиями, ещё большая выстроилась для исповеди и Святого Причастия.

Уважение к отцу Альваро ещё больше возросло, когда во время очередного нападения на город кочевников-берберов, он, не кланяясь стрелам и дротикам, ходил с молитвами по стенам, и для каждого у него находились слова утешения и одобрения. Не гнушался он оказывать помощь и раненным, не делая различия между благородным идальго или простым ратником-ополченцем из местных. Успевал он и к умирающим, ласковыми словами описывая перед всеми павшими за Веру Христову, райские кущи Царствия Небесного, слушал исповеди, отпускал им последние грехи, и до конца оставаясь рядом, принимал их последний вздох.

Слава его, хоть он совсем и не стремился к ней, упрочнилась, доверие паствы было получено, но Судьбе было угодно вмешаться, и полностью изменить его жизнь.

…Захлёбываясь кровью, упал капитан Герреро Санчес Праскуадо. Стонал на носилках в середине строя, лейтенант Ниньо Алварес де Перейра-Карвахаль, которому раздробило руку. Ещё в самом начале боя погиб и второй лейтенант – Агильяр – ему ядром оторвало голову. И оставшаяся без командиров терция Диего Кастильского смешалась, замешкалась, остановив свой размеренный шаг. Даже старые и опытные ветераны, в растерянности оглядывая ряды, выискивали офицеров, и не находя их, были близки к отчаянию и панике.

А враг всё наседал! Гасконские арбалетчики усилили обстрел, а наёмная пехота германских ландскнехтов, теснила их. И гибли, валясь наземь, самые отчаянные храбрецы из первых рядов! Тяжёлая кавалерия врага терзала фланги, наседая на роты аркебузиров, прорываясь дерзкими ударами сквозь строй терции, и там тоже падали смельчаки, и оттуда доносились крики ужаса, стоны раненных и умирающих!

Ещё миг, и строй терции дрогнет! Ещё миг, и они побегут!

Побегут в страхе, подставляя спины под разящие удары врага!

Отец Альваро, уже более двух лет, был капелланом терции Диего Кастильского. Так распорядилась Судьба. Он был из благородного рода, и в детстве, до того как вынужденно избрал духовную стезю, получил хорошее образование. Да и в должности капеллана он насмотрелся всякого, и поднабрался кое-какого опыта. И сейчас, видя, что скоро всё рухнет и погибнет, он решился…

– Сомкнуть ряды! Пики выше! Знамя, поднять!

Его зычный голос, перекрывая шум битвы, долетел до каждого испанского солдата.

– Эй, знаменосец, мать твою! Ты что, уснул скотина?! Я сказал, знамя подними!

Солдаты, никогда не слышали таких слов, от своего всегда тихого и вежливого капеллана.

– Аркебузиры, в общий строй! Быстрее, сучьи дети, быстрее! Храбрецы, вперёд! И-и-и, раз… И-и-и два… И-и-и три! П-а-а-а-шли!

И подчиняясь привычной команде, терция Диего Кастильского, двинулась вперёд!

На врага!

– Раз… два… Три! Раз…два… Три! – они шли размеренной поступью терции, делая на счёт три, один небольшой шажок.

Пришёл в себя мальчишка-барабанщик, и стал помогать новому командиру, отбивая дробь палочками.

Они сблизились с врагом, и страшными ударами своих длинных пик, стали прокладывать себе путь!

– Сержанты, не спите олухи, ряды равняйте! Черти бы вас всех побрали! Быстрее, быстрее! Шевелитесь!

Паника, потом удивление от действий капеллана, постепенно сменялось восторгом солдат, снова почувствовавших над собой твёрдую и властную руку.

– Стоять!

Топнув, терция остановилась.

– Аркебузиры! Отгоните этих сволочей!

Первые несколько рядов терции расступились, пропуская стрелков, которые сокрушительными залпами почти в упор, расстроили и смешали ряды вражеской кавалерии на флангах.

Ржали лошади и валились в болотистую грязь вражеские всадники, знатнейшие представители их дворянства.

– Раз… два… Три! П-а-а-а-шли! – снова раздался голос нового командира, и терция пошла на прорыв вражеского строя!

Не ожидавшие, что почти разгромленный враг, перейдёт в наступление, германские ландскнехты попятились. В отчаянной попытке восстановить положение, погибли и оба их командира – Якоб Эмпсер и Фабиан фон Шлабендорф.

А у испанцев, ещё было в запасе то, чего не было у противника!

– Мечники! – отдал новый приказ отец Альваро, и сквозь строй пикинёров, на врага ринулись знаменитые испанские мечники, которые своими короткими мечами, кромсали, резали и рубили врага. Опытные в своём деле, они прокладывали путь терции, которая шла за ними своим размеренным шагом, втаптывая в землю павших.

Потеряв более тысячи человек, ландскнехты бежали!

За ними, открылись ряды гасконских арбалетчиков, и испанские солдаты, несколько часов простояв под их обстрелом, потеряв многих своих товарищей, теперь, сполна насладились местью!

Вся земля перед строем терции, была завалена трупами стрелков из Гаскони. Погиб и их командир, сеньор де Молар.

Но героические усилия одной лишь терции, не могли выправить положение в почти проигранной битве.

– Падре Альваро, смотри!

Французская кавалерия, прорвала строй соседней терции Бадахоса!

И солдаты терции Диего Кастильского, кто со слезами на глазах, кто гневно сжав зубы, кто шепча проклятия, а кто и молитвы, смотрели за ужасами избиения терции Бадахоса.

По направлению к их строю, побежала большая группа испанских солдат, крича отчаянные призывы и делая жесты руками. Но налетела тяжёлая кавалерия прославленного французского рыцаря Пьера Террайля де Баярда, прозванного – «Рыцарь без страха и упрёка», и всё скрылось в кровавой круговерти мелькавших мечей и разящих копий, в образе коней бьющих копытами, и в видениях распяленных в диких криках ртов.

Но кому-то удалось и вырваться. К ним побежал один солдат, держа в руках длинный, завёрнутый в ткань свёрток, за ним, ещё трое.

– Да это же, Эстебан Лопес, знаменосец терции Бадахос! И клянусь кровью Христовой, у него в руке знамя!

В жизни каждого командира, наступает момент, когда он вынужден послать на верную смерть других, и падре Альваро, обвёл взглядом своих солдат.

– Давай же! Давай! – приободрил и поддержал его, стоящий рядом сержант Гарсиа, и Альваро отдал приказ.

– Расступись! Стрелки, мечники, вперёд!

Не мига не колеблясь, из строя терции выскочили аркебузиры, арбалетчики и мечники, своими жизнями спасая знамя терции Бадахоса.

Крушили их пушки герцога Феррары Альфонсо I д'Эсте, рубила кавалерия сенешаля Нормандии Томаса Бойера… Но и удача, хоть изредка, но улыбалась и им. Испанским солдатам удалось тяжело ранить и свалить с седла виконта Лотрека Одо де Фуа, кузена командующего французскими войсками Гастона де Фуа, герцога Немурского.

В панике, оглядываясь на кавалеристов врага, в строй терции Диего Кастильского, ввалился Эстебан Лопес, продолжая прижимать к груди знамя терции Бадахоса.

– Отходить! Отходить! – закричал Альваро, понимая, что это практически невозможно.

Французская кавалерия, шла прямо среди испанских солдат, рубя их нещадно!

Всё же, желая в отчаянном порыве спасти хоть немногих уцелевших, Альваро приказал:

– Поднять пики! Впустите их!

Подчиняясь приказу, пикинёры расступились, но вслед за их товарищами, в строй терции влетела и французская кавалерия. И завертелась, ужасная рукопашная схватка!

Отец Альваро, не беря в руки оружия, прижимал к груди распятие, шепча молитвы.

Спасла терцию Диего Кастильского от полного разгрома, подоспевшая кавалерия Фабрицио Колонны и его брата Просперо, кондотьеров на службе папы римского Юлия II.

Но и эта безумная атака, ничего не решила. Раненным был пленён Фабрицио Колонна, французы, разгромив терцию Бадахос, утащили в плен и прославленного генерала Педро де Наварра.

Сокрушив кавалерию врага, строй терции Диего Кастильского снова сомкнулся. Но вражеские конники, не в состоянии пробить её, стали гарцевать и кружиться рядом, арбалетными выстрелами и бросками копий, тревожа солдат Испании.

А рядом с терцией Диего Кастильского, плечом к плечу с ней, стояла и ещё одна уцелевшая и непобеждённая – Неаполитанская терция Святого Януария.

И надо было что-то делать. Путь на север им преграждала подходившая французская пехота, и оставалось только одно – двум оставшимся испанским терциям, повернуть назад и отступать.

Сложный манёвр, развернуть громоздкую терцию, особенно для молодого, ещё не слишком умелого командира. Но терция Диего Кастильского, отлично справилась с этим! Конечно, здесь сказалась сноровка и опыт 9 ветеранских рот, составляющих её основу, но была и немалая заслуга, самого падре Альваро.

Командующий французской армией герцог Немурский Гастон де Фуа, не хотел, чтобы хоть часть испанского войска, избежала разгрома! И он, в свои 22 года, уже до этого снявший осаду с Болоньи, разбивший войско Венецианской республики под Вероной, штурмом взявший Брешию, молодой, безрассудный и горячий, всего с двумя десятками рыцарей, кинулся на монолитный, мерно ступающий строй двух терций.

Он рухнул, с двумя пулями и арбалетным болтом в груди, так и не сумев добраться до них.

Вместе с ним погиб и Жак д'Алегр, сеньор Виверо. А годом раньше, погиб его младший брат Жан д'Алегр, сеньор Сен-Дьери.

И старый Ив II де Турзель, барон д'Алегр, лишившийся всех своих сыновей, в горе своём, закричал:

– Я за вами, дети мои!

И тоже пал, пробитый пиками.

– Орлы! Молодцы! Герои! – приветствовал у небольшого городка Чезене две уцелевшие терции, командующий испанскими войсками в Италии, вице-король Неаполя, герцог Сома и граф Оливето, Рамон Фолк де Кардона-и-Англесола, сбежавший с поля боя ещё в самом начале сражения.

Битва при Равенне,[5] в большей мере была проиграна по его вине, но Рамону де Кардону, было плевать на это, клал он и на то, что думают про него другие. Он был знатен и богат, поговаривали, что он является незаконнорождённым сыном короля Фердинанда II Арагонского – фактического правителя всей Испании, и всех её владений за её пределами.

Тепло и радушно, почти как равного, поприветствовал де Кардона командира Неаполитанской терции, и, не видя командира терции Диего Кастильского, закричал:

– А где же, храбрейший из храбрых, капитан Герреро Санчес Праскуадо?

Из строя ему ответил дерзкий голос сержанта Гарсии:

– Кончился, когда мы отступали сюда.

– Мир его праху, он был отважным воином! Но где же тогда, мужественный лейтенант Ниньо Алварес?

– Ха, вон лекари над ним колдуют, хотят руку отнять, в которую жахнула пуля.

– Хм. А где же тогда лейтенант Агильяр?

– Остался без головы! Ему её снесло ядро!

– Хм. Так, а кто же тогда командовал терцией? Кто вывел вас из окружения?

Смолк даже норовистый Гарсиа, и возникшая неловкая пауза, необычайно удивила де Кардона. Смущение среди этих храбрецов, геройски вышедших из битвы, спасших знамя терции Бадахос? Невероятно!

– Гм… Дело в том… что в самый тяжёлый момент битвы… нами стал командовать… наш капеллан…

– Капелла-а-а-а-н? – протяжно воскликнул, ещё более удивлённый Рамон де Кардона. – Капеллан? – повторил он, думая, что ослышался.

– Да, наш капеллан падре Альваро! – уже с гневом, уязвлённые тем, что командующий мог их упрекнуть в нерешительности и растерянности в битве, воскликнули десятки глоток старых ветеранов.

– Я хочу засвидетельствовать, – хрипя, шатаясь от боли и потери крови, сказал подошедший лейтенант Ниньо Алварес де Перейра-Карвахаль, – что действовал наш падре Альваро, геройски! Если бы не он, то терция бы… погибла! – и, потеряв последние силы, лейтенант рухнул на руки слуг и лекарей.

– А ну-ка, – уже заинтригованный, воскликнул Рамон де Кардона, – покажите-ка мне этого своего капеллана!

Солдаты расступились, являя пред взор командующего, падре Альваро.

Молодой, с покрытыми пылью, коротко, по-солдатски остриженными волосами, с выбритой на макушке тонзурой. Пытливые, чуть прищуренные глаза. Лицо всё в грязи и пороховой копоти. Старая, изношенная ряса, на ногах простые сандалии. И цепи, две железные цепи, крест на крест пересекавшие ему грудь и спину.

– Твоё имя?! – властно воскликнул де Кардона.

– Падре Альваро, – находясь немного не в себе, отважный в битве, а сейчас смутившийся, пробормотал он.

– Это ты в церкви падре Альваро, а как тебя звали в миру?!

Испанская гордость взяла вверх, Альваро выпрямился и приосанился.

– Альваредо де Санде.

– Откуда ты родом?

– Из Касереса! Второй сын Хуана де Санде, сеньора Вальондо!

– А-а-а, Эстремадур![6] Родина храбрецов! Да, бывал я в ваших землях, бывал!

– А сколько тебе лет?

– 23.

– А как ты решился, возглавить терцию?

– Надо же было кому-то, – снова засмущавшись, просто ответил Альваро.

– М-да… Кому-то… Кому-то… Кому-то надо было… М-да, но ты молод, молод даже для священника… М-да… А потери в войске большие… очень большие, и раз уж ты начал, и хорошо начал, клянусь Иисусом!..значит ты… и будешь командовать терцией Диего Кастильского, пока тебя не убьют, или я не найду кого-нибудь другого, лучше тебя!

– Но мой сан… Я же, простой священник…

Но дон Рамон де Кардона, как будто и не слышал его.

– Вы согласны? – обратился он к ветеранам.

– Да… да… да…, – раздались где громкие, а где и неуверенные возгласы солдат. Ведь обычно, они сами выбирали себе командира.

– Но мой сан… – снова попытался изменить свою Судьбу, падре Альваро.

– Забудь! Пустое это! Если ты храбрый солдат, а ты доказал это в битве, то я лично обращусь к Его Святейшеству папе Юлию, и он своей буллой, снимет с тебя священнические узы, вот эти, опутавшие тебя цепи, и вернёт тебя к светской жизни! Не благодари! Просто Испании, нужны такие люди как ты!

И вскочив в седло горячего жеребца, Рамон де Кардона умчался.

Вот так вот распорядилась Судьба, что простой падре, стал командиром терции Диего Кастильского.

В растерянности он стоял перед строем, а выжидающие, пытливые глаза солдат, буравили, обжигали его.

Надо было с чего-то начинать…

На выручку ему пришёл сержант Гарсиа.

– Р-р-р-азойдись!

И строй терции очень быстро рассыпался, когда получив столь долгожданную команду, измученные битвой и долгим отступлением солдаты, кинулись каждый по своим делам. В основном, к палаткам шлюх и маркитанов.

А слуги и рабы, под суровыми окриками подгонявших их Гарсии, уже разбивали палатку для нового командира.

Когда всё было готово, Гарсиа склонился в шутливом поклоне.

– Прошу, – жестом руки он приглашал Альваро проследовать в его новое жилище.

Палатка командира была значительно больше, чем маленькая палатка капеллана с громоздким алтарём походной церкви. Было здесь и больше роскоши – стены были задрапированы коврами и гобеленами, стояла огромная кровать, с не набитым соломой тюфяком, как у простых солдат, а с мягкой периной. Стояли сундуки с одеждой, неряшливой грудой валялись прочные доспехи и богато украшенное оружие.

– Конечно, некоторую часть этого барахла, мы отошлём родным капитана Праскуадо, мир его праху, а остальное, всё ваше, маэстро-дель-кампо Альваро де Сандо.

Резануло слух Альваро, обращение к нему Гарсии, как действительно к командиру терции. Куда так сразу делась его шутливость и фамильярность, буйный и строптивый нрав? Неужели, кончилась их дружба? Ведь сейчас перед Альваро, стоял не давний друг, а вышколенный и дисциплинированный солдат. Подчинённый, перед начальником.

И от этого, меж ними пробежала ощутимая трещина.

Неловкое молчание нарушили слуги, внесшие большой серебряный поднос с едой.

– Простите господин, за столь скудную пищу, – склонился в низком поклоне один из слуг. – Все обозы с припасами достались французам, а здесь, в окрестностях Чезены и Форли, всё уже давно опустошено и разорено.

Чувствуя непонятно откуда возникшую вину, словно это он сам выбился в командиры, буквально за один день став по положению намного выше Гарсии, Альваро попытался нормализовать их отношения.

– Ладно, пустое. Давай Гарсиа, садись со мной, вместе поедим.

Но сержант продолжал стоять прямо, как столб, немного отводя глаза в сторону от своего командира.

Всё рухнуло! Гарсиа оставался глух к его попыткам – в его кровь старого солдата, давно уже впиталось чинопочитание. Преклонение перед старшими по званию.

– Садись! Это приказ! – неожиданно откуда-то взявшимся командирским голосом, крикнул Альваро, слишком поздно поняв, какую ошибку он совершил.

Гарсиа поспешно сел, но к еде не притронулся.

Плохое начало… Альваро осознавал это, не зная что делать и как поступить.

– Гм… ладно Гарсиа, мы знакомы с тобой давно, ещё с Мелильи, и мне нужен сейчас лейтенант. Как ты на это смотришь, чтобы занять эту должность?

Взгляд сержанта немного потеплел.

– Никак нет! Не могу! – он снова вскочил.

– Сядь! Почему?

– Я был лейтенантом, но был разжалован.

– За что?

– За пьянку! Ну и там была ещё история с женщиной…

– Понятно.

– Но я могу порекомендовать вам Марконтино Фуэнтеса. Он хороший солдат, и достаточно молод.

Тонкий намёк, от никогда не соблюдающего этикет Гарсии, на то, что молодому командиру терции, будет более комфортно рядом с таким же молодым лейтенантом. Это был жест старой дружбы, и Альваро, кивком головы поблагодарил сержанта.

– А до того как стать солдатом, Фуэнтес учился в университете Саламанки, потом в Болонье и Риме. Он отлично знает тактику, и особенно ма-те-ма-ти-ку, – едва по слогам выговорил Гарсиа это трудное слово. – А это маэстро-дель-кампо, согласитесь, немаловажно для построения терции!

– Согласен.

– Ещё есть один подходящий… Фабрицио Ла Рида, но он слишком горяч. Чуть что, сразу хватается за меч, и уже убил на поединках более десятка противников.

– Отлично! Значит, он и меня научит, правильно держать меч!

А потом Альваро вернулся с небес на землю. Ну какой из него маэстро-дель-кампо? Какой из него командир? Он священник! Простой священник! А если папа Юлий не согласиться, и не позволит ему вернуться в мир? О, Господи! Командирство, тяжким бременем, тяжелее, чем носимые им вериги, всей своей мощью рухнуло ему на плечи.[7]

– В чём наша сила?

– В терции!

– В чём наша мощь!

– В терции!

– В чём наша победа!

– В терции!

Старый сержант Гарсиа, учил на небольшой площади маленького городка, молодых солдат-новобранцев.

Альваро де Сандо, маэстро-дель-кампо терции Диего Кастильского, вышел из своего дома, с неодобрением глянув на какой уже день затянутые хмурыми тучами небеса, ниспосылающими постоянный, мелкий и надоедливый дождь.

Выбежавшая вслед за ним Луиза, босая и простоволосая, заботливо укрыла ему плечи подбитым мехом плащом. Альваро, нежно улыбнувшись, погладил ей щёчку и сладострастно провёл пальцем, по её пухленьким губкам.

А действительно, в чём же сама сила, так горячо им любимой и повсюду восхваляемой терции?

Вот уже скоро будет 23 года, как он командует терцией Диего Кастильского, прошёл вместе с нею через десятки больших битв и сотни маленьких сражений. И вроде бы, в свои 46, он должен был знать ответ на этот вопрос.

Ведь за прошедшие годы, изменилась сама война. И очень изменилась тактика терции, её структура и применение в бою, чрезвычайно быстро и гибко перестраиваясь под эти изменения. В помощь командирам уже появились целые трактаты о различных построениях терции, приспособленных к различным боевым ситуациям, указания о строе пехоты на марше, наставление о применение в сражениях стрелков и пикинёров, о взаимодействии с артиллерией и кавалерией.

Немного жаль было, заслуженного командующего, одного из теоретиков и идеологов нового ведения войны – Педро де Наварра, попавшего в плен в битве под Равенной, и там, поддавшегося посулам и уговорам, перешедшего на сторону Франции. Трибунал в Испании осудил его заочно, и целых 16 лет, специально созданный отряд, охотился за предателем. Его удалось изловить в 1528 году, и он был казнён как изменник.

Ну, да ладно…

Так в чём же сила терции?

В подготовке! Новобранцы не встанут в общий строй, пока не научатся в совершенстве владеть пикой. Со стрелками то же самое – пока ты не научишься быстро и метко стрелять, не станешь полноправным членом стрелковой роты.

Так! В чём ещё сила терции?

В нашем братстве и монолитности! Да, отлично! Например, основу армии Франции, составляют наёмники из разных стран, есть среди них даже и еретики-лютеране. Тьфу! А у нас основа любой терции – испанцы! Только благородные идальго! Из Кастилии, Арагона, Бургундии, Наварры, Сицилии и Неаполя, Фландрии или Валлонии! Отовсюду, где распространяется власть Испании! И все в терции только верноподданные нашего короля, всегда готовые умереть за него! И умирающие!

Что ещё?

Наша постоянность! Да! Ведь мы единственные в Европе регулярные войска, которым Его Величество король, платит жалованье. Хм, хотя он и задолжал его нам, за последние восемь месяцев. Ну, да ладно. В других странах, набирают ополченцев и наёмников только во время войны, а мы всегда в строю, всегда готовы идти в бой! И от этой постоянности – отличная выучка наших солдат, сержантов, и особенно офицеров! Офицеры проходят все ступени, от простого солдата, лишь самые способные становятся сержантами, а потом, лейтенантами и капитанами. Я, в виде исключения…Но и мне понадобилось лет пять, а то и больше, чтобы научиться понимать войну, научиться правильно командовать терцией, научиться при возможности щадить и беречь жизни солдат.

Ха, а то ведь как оно недавно было, когда перед строем щвейцарцев, выскочил молодой, ещё совсем безусый герцог, и закричал им: – Я ваш новый командир! Вперёд, за мной, храбрецы мои! А швейцарцы его до этого не видели и не знали, не знали кто он такой, как себя поведёт в битве, и чего от него ожидать. Ну и взяли, и пальнули ему в спину. Вроде как не узнали его, и приняла за врага. Да, вот так оно бывает.

Так в чём сила терции?

Подготовка! Монолитность! Постоянность!

Альваро де Сандо стряхнул с себя задумчивость, и, хлюпая по грязи и лужам, подошёл к сержанту.

– Эй, Гарсиа!

– Да, сеньор маэстро-дель-кампо! – подавая пример новобранцам, старый сержант вытянулся перед командиром.

– Передай мой приказ капитанам рот и всем лейтенантам – вечером, с первым часом заката, мы выступаем.

– Есть!

И затем, осторожно приблизившись, кося глазом на новичков, шёпотом спросил:

– Осмелюсь я спросить, куда?

Альваро де Сандо, скрывая за улыбкой собственную тревогу и страх, потрепал старого солдата по плечу.

– Крепись, старина. Крепись! Мы снова плывём в Африку!

– О, нет! Господи! Нет! Только не это! Только не Африка! Ведь это проклятая страна! Помнишь, как мы с тобой, на силу унесли ноги из Орана?[8] Этой дыры похлеще Мелильи? Помнишь, скольких жизней нам стоил поход через пустыню? А эта чёртова лихорадка! Гигантские, дьявольские мухи! И эти берберы, на верблюдах, со своими разящими дротиками. Когда мне посчастливилось выбраться оттуда, я поставил в церкви свечку Деве Марии, в знак благодарности. Но видимо она, не передала мои мольбы, Своему Сыну!

Де Санде, взяв Гарсиа под локоть, отвёдя его подальше от строя новобранцев.

– Не богохульствуй! Не тебе судить о деяниях Божьих, и не тебе обсуждать приказы короля! Приказано отправиться в Африку, значит в Африку! Хоть к чёрту на рога! Хоть в само пекло! В снега и льды Севера или в джунгли Мексики! И ты, потише, старина, потише. Какой пример ты подаёшь новобранцам? Старый солдат, а ведёшь себя как баба! Если бы я тебя плохо знал, то подумал бы, что ты боишься.

Это сильно задело самолюбие заслуженного ветерана, он выпрямился, и гордо ответил:

– А если бы я тебя плохо знал, то уже вызвал бы за такие слова на поединок! Ладно, в Африку, так в Африку, но у меня дурное предчувствие Альваро… Эта компания, станет для меня последней.

– Брось, старина. Всё солдаты суеверны, и я тоже. Но не все наши предчувствия и страхи сбываются. И нет ничего страшнее неведомых призраков, которые подстерегают нас всех. От них сомнение поселяется в душу, страх в сердце, а в разум пагубные помыслы к позору, к бегству и отступлению. Так что, идём друже в церковь, вместе помолимся и разгоним твою печаль.

И в церкви, как когда-то давно, ещё при первой встрече, Альваро положил руку на голову Гарсиа, и тот затих, умиротворённый. А у самого билось в мозгу: «Африка… Африка… Снова, Африка…»

В 1535 году, Карл, король Испании и император Священной Римской империи, объединивший под своей властью большую половину всех христианских земель Европы, решил нанести удар, по всё возрастающей силе Османского султаната.

Целью для этого он избрал Тунис, в прошлом году завоёванный знаменитым пиратом Хайреддином Барбароссой, командующим флотом султана Сулеймана I.

– Дориа! Я снова вижу этого изменника, этого предателя Андреа Дориа![9] И всё его ублюдочное семейство! О, Господи, ну почему я не король! Будь я королём, я бы приказал повесить эту продажную шлюху Андреа Дориа, и весь его собачий выводок!

– Успокойся, старина, успокойся. Ныне Дориа наш союзник, и верно служит нашему общему делу, – Альваро де Сандо попытался унять своего не в меру разошедшегося лейтенанта Фредерико Кабеса.

– Что?! Дориа верно служит?! Подло кого-то ограбить, заработать денег, не гнушаясь даже сделок с мусульманскими пиратами, вот это как раз в духе Дориа! Он словно продажная девка, ложиться под руку нашего короля, а просыпается в объятиях короля Франции! Вот кто такой, этот Дориа!

– Хватит орать, Фредерико, я не хуже тебя знаю, всю сущность продажной натуры Дориа.

– А ты помнишь, как долбанный Филиппино Дориа, племянничек Андреа, осаждал нас в Неаполе? Помнишь?!

– Стараюсь забыть…

Тогда, семь лет назад, в 1528 году, войска маршала Франции Оде де Фуа, осадили Неаполь с суши. А восемь галер Филиппино Дориа, по приказу Андреа Дориа, блокировали город с моря. И вице-король Неаполя – Уго де Монкада, стремясь прорвать блокаду, повёл свои корабли в битву. Но генуэзцы на море были непобедимы. Уго де Монкада погиб, а весь его флот уничтожен. И Альваро помнил, всегда помнил в своих ночных кошмарах, как он тогда тонул, как тяжёлые доспехи тянули его в пучину морскую, как смыкалась над ним толща воды, и мерк солнечный свет. Генуэзцы спасли его, и два долгих года он провёл у них в плену, в мрачном подземелье, ожидая, когда Его Величество король Испании, выкупит его.

Для завоевания Туниса, король Испании и император Священной Римской империи, собрал огромные силы! Помимо 74 генуэзских галер, флот вторжения насчитывал ещё около 300 парусных судов, а среди них, наизнаменитейшие – «Святая Анна», первый в мире корабль обшитый свинцовыми пластинами, принадлежащий рыцарям ордена Святого Иоанна Иерусалимского с Мальты, и португальский галеон «Святой Хуан Креститель», с огромной огневой мощью, несший на борту 366 бронзовых пушек. 20 тысяч солдат – испанцев, и наёмников из Германии, Швейцарии, Италии и Фландрии, 10 тысяч кавалеристов, грузившихся на корабли с лошадьми и всей своей амуницией, рассчитанные на год запасы провианта и воды, тысячи придворных и слуг императора и короля Карла, каменщики, плотники, кузнецы, епископы, священники и монахи. В общем, для снаряжения и содержания этой армады, король Испании потратил более 1 миллиона дукатов. Почти столько же он потратил в 1526–1533 годах, в войнах против Сулеймана I на Дунае, в Венгрии и Австрии. Но тут, как нельзя кстати, прибыли галеоны, посланные завоевателем Перу Франсиско Писарро, с 2 миллионами дукатов.

Хайреддин Барбаросса, попробовал было остановить христиан в море, но неуязвимая для огня и обстрелов «Святая Анна» и всёсокрушающая орудийная мощь «Святого Хуана Крестителя», которым командовал Луиш герцог Бужа, опыт и мастерство генуэзского флота Андре Дориа – и знаменитый пират, Гроза морей, потеряв три сотни кораблей и тысячи людей, постыдно бежал.

17 июня 1535 года на побережье Туниса началась высадка христианских войск. Именно на том месте, где 265 лет тому назад, во время Восьмого Крестового похода, развевалось знамя короля Франции Людовика IX Святого.

Неудачное сравнение для короля Испании, уже давно враждующего с Францией, но с этим, ничего нельзя было поделать. К тому же, простые воины, наоборот, были воодушевлены этим обстоятельством.

– Сантьяго!

– Святой Крест и Дева Мария!

– Во славу Христа!

– Да, мы пронесём знамя Христа, по всем землям населяемыми язычниками, и повсюду будем нести свет истинной веры, Веры Христовой! – желая приободрить короля Карла, громогласно заявлял Великий инквизитор Альфонсо Манрике де Лара.

С моря, подходы к городу Тунис, прикрывала крепость Хальк-эль-Уэд, с многопушечным бастионом эль-Хайда.

14 июля, отважный рыцарь ордена Святого Иоанна – Жак Пелликен, командуя наёмниками из Калабрии, обеспечил захват бастиона эль-Хайда. А при штурме крепости Хальк-эль-Уэд, как всегда отличилась, наводящая страх на врага, испанская пехота.

Но у рыцарей ордена Святого Иоанна, располагавшего в Тунисе сотнями шпионов, оказался в запасе ещё один козырь. Когда пять сотен, присланных султаном янычар, уже готовы были сбросить со стен испанцев, в тыл им неожиданно ударили 12 тысяч христианских рабов, вырвавшихся на свободу.

Потом были привычные грабежи и убийства, когда разъярённые христиане, безжалостно уничтожали всех.[10]

Слуги и мочилеро,[11] зная вкусы своего сеньора, разыскали для него небольшой, но опрятный домик на окраине города, и быстро всё подготовили, в соответствии с его вкусами. Альваро де Санде привык к роскоши, и при помощи слуг снимая залитые кровью, местами прогнутые ударами врага доспехи, с наслаждением удовольствия оглядывал комнаты украшенные коврами и гобеленами, маленькие окна, которые всегда были задрапированы шёлком, тяжёлую итальянскую мебель из чёрного дерева, повсюду возимую за ним, и его любимые мягкие диваны со множеством подушек в восточном стиле.

Омыв руки, он, в память о прошлом и как истинный христианин, прошёл в специально оборудованную молельню, огороженную от остальных комнат ширмами с рисунками и наставлениями из Святого Писания. Здесь по его вкусу, всегда горело много свечей, стояло большое, покрытое позолотой распятие, и был богато инструктированный серебром алтарь.

– О, Господи, прости нам прегрешения наши вольные или не вольные, и отпусти нам, грехи наши! Амен!

После, можно было и подкрепиться. Но ел он всегда мало, и слуги знали об этом. Очень редко когда ел мясо, в основном фрукты, сыры и хлеб, но пил только лучшее тосканское вино из Италии.

Утолив голод и жажду, он подозвал самого шустрого из мочилеро Педро Игнация Суареса.

– Разыщи лейтенанта Фредерико Кабеса, пусть собирает всех наших волков. Враг ещё не разбит, и Тунис ещё не наш.

Тут как раз, найдя дом своего командира, стали подходить некоторые из воинов, по закону снося всю захваченную добычу в общую кучу. Утаивание и сокрытие хоть части добычи – каралось смертью! Писцы, развернув длинные свитки, принялись сверять списки терции – кто погиб, кто ранен или изувечен, кто остался в строю. Высчитывалась компенсация за потерю оружия или снаряжения, специально были оговорены суммы за полученную в битве рану, ожог, потерю глаза, руки или ноги. Отдельная часть шла вдовам и детям погибших. Потом отнималась церковная десятина, и сумма на служение мессы о душах павших во славу Христа. Отдельно откладывали пятую часть добычи, которая шла в казну короля и отдельно премиальную долю, для особо отличившихся в бою. И весь этот делёж, проходил под пристальным наблюдением, особо доверенных представителей от каждой роты, зачастую сопровождаясь криками и ссорами.

…Сержант Гарсиа, уже в меру пьяный, далеко забрался от своих, но ему повезло, и он шёл, тяжело нагруженный награбленным, немного пошатываясь и мыча свою очередную песенку.

– Стоять! Вы поглядите-ка на него!

– Аж ломиться, под тяжестью добра!

– Надо помочь ему!

– Слышь ты, скотина беспородная, давай делись, а то всё заберём!

Гарсиа быстро скинул добычу, изготовился к бою, внимательно оглядывая своих противников.

Трое кавалеристов, благородных кабальеро, судя по одежде из Наварры, из роты гранда Испании Луиса де Бомонта, графа де Лерин, маркиза Уэскара.

– Ха! Что я слышу, от надутых спесью наваррских петухов? Скотина беспородная? Если бы не это ваше оскорбление, то я позволил бы вам, убраться отсюда живыми! Я идальго! Гарсиа Санчес Бассереа из Галисии! К бою!

Через четверть часа, сидя на теле одного из врагов, ещё дышащего, сержант Гарсиа бормотал:

– Что есть ваша кавалерия? Ничего! Одно дерьмо! Налетела, нашумела и всё! Ни тебе город захватить, ни позицию удержать! Да… Только там, где ступила нога пехотинца, только та земля становится собственностью короля. Понял ты, чучело разряженное?

Наступление продолжалось, были взяты города Бизерта и Аннаба, и казалось ещё один натиск, и владения короля Испании широко раскинуться в Северной Африки, от крепости Триполи в Ливии, ещё в 1530 году отданной в дар рыцарям ордена Святого Иоанна Иерусалимского, до Орана и Мелильи у границ Марокко.

Но в октябре 1535 года умер долго и тяжело болевший до этого, герцог Милана Франческо II Мария Сфорца. И он не оставил законного наследника.

Статус-кво из-за обладания Италией, установленный между Испанией и Францией после последней войны окончившейся в 1530 году, был сразу же нарушен.

Король Испании Карл, объявил герцогство Миланское своей собственностью, в ответ, король Франции Франциск I, ввёл в Италию свою армию под командованием Филиппа Шабо.

Было тревожно и во Фландрии, где Андреа де Крой граф дю Рё, с переменным успехом то едва отражал вторгшихся французов, то переходил границу и разорял север Франции.

А тут ещё прошёл слух, очень быстро подтверждённый шпионами и осведомителями, что король Франции Франциск I, оказавшись в политической изоляции, рьяно искал, и нашёл себе союзника. Да какого! Самого султана Сулеймана I!

– Не может этого быть! Франциск хоть и враг нам, но он же король христианской державы! Не может он, вот так вот подло, заключать союзы и договоры с врагами Веры нашей! Не может!

– Да ну ладно! А вспомните-ка, его заигрывания с лютеранами и кальвинистами?! Он уже давно изменил нашей Вере, предал дело Христа, он сам есть, еретик!

– Да, да, да! Мы то и дело находили в Тунисе, пушки со знаками французских лилий!

– То же самое было и на Дунае, в Венгрии и Австрии! Там, не только были французские пушки и аркебузы, а целые отряды наёмников, набранных на деньги Франциска!

Но они ещё не всё знали, эти советники короля Испании, да и сам король Карл!

Посол Франциска I в Константинополе – Жан де Ла Форе, предложил разгромленному в Тунисе Хайреддину Барбароссе 50 кораблей, план совместного нападения на Геную и опустошительного рейда на побережье Испании. Также Ла Фору, было поручено организовать, совместное с османами нападение для захвата Сицилии, и просить у Сулеймана I один миллион дукатов золотом.

– Как я могу ему доверять? Он всегда обещает больше, чем может дать! – по отношению к королю Франции, в раздумьях воскликнул султан. Но всё же, подписал договор, о совместных действиях против Испании и Священной Римской империи.

Затем был подписан и торговый договор, дававший Франции огромные привилегии. Её корабли могли свободно заходить во все османские порты, вести практически беспошлинную торговлю и попечительствовать всем Святым местам.

И уже зиму 1536–1537 годов, флот Хайреддина Барбароссы провёл во французских портах – Тулоне и Марселе. А султан Сулейман I начал новую войну против христианского Запада.

Понятно было, что в такой ситуации надо было откуда-то убираться, и оставив в захваченных городах Северной Африки гарнизоны, испанская армия была переброшена на новые фронты.

…Ускоренным маршем они прошли через Ниццу к Марселю. Командующий французскими войсками коннетабль[12] Анн де Монморанси, не принимая боя, отступил к Авиньону, приказав устроить в Провансе выжженную землю.

Они всё-таки осадили Марсель, вокруг которого была пустыня – сожжённые городки и селения, разрушенные мельницы, отравленные колодцы, а всех жителей Монморанси угнал к Авиньону. В армии начался голод и дизентерия.

Марсель они так и не взяли, но в одной из стычек, сержант Гарсиа,[13] отважно бросился сквозь ряды пикардийских пикинёров, и сразив знаменосца, захватил знамя с лилиями и львами – личный дар пикардийскому полку от Франциска I.

На взмыленном, в клочьях кровавой пены коне, к ним подлетел Ферранте Гонзага.[14]

– Его Величество следил за вами! Он горд, что у него есть такие молодцы как вы, и он шлёт вам, своё высочайшее благословение!

Альваро де Санде, как командир, и Гарсиа, как захвативший вражеское знамя, предстали пред очи короля.

Заика, с выпяченной как у всех Габсбургов нижней губой, с огромным подбородком, скромный, не в меру набожный и религиозный, таким был владыка половины мира – король Испании Карл I, и он же император Священной Римской империи Карл V. Альваро уже видел его, когда в 1530 году, сопровождал его на коронацию в Рим. Но в связи с наступлением Сулеймана I в Австрии и осады им Вены, торжественная коронация была скомкана, и поспешно проведена в Болонье. С удовлетворением вспоминал Альваро, испуг и растерянность папы Климента VII, дважды пытавшегося противоборствовать с королём Испании Карлом, и оба раза разгромленного.

Как всегда немногословный, король Испании, сильно брызгая слюной, что-то коротко сказал Гарсиа, и протянул ему в награду кошель.

Так Альваро де Санде, уже 25 лет находящийся в армии, был замечен и облагодетельствован правящим монархом – именно ему, по совету Ферранте Гонзаги, поручили командовать арьергардом отступающей от Марселя армии. Всего шесть сотен солдат, против многотысячной кавалерии французов!

Возраст брал своё… Этот переход через чёртовы горы… Альваро вытер запорошенные пылью глаза и оттёр обильно струившийся по лицу пот.

Чуть впереди бодро шагал Гарсиа. «А ведь он, лет на десять старше меня. А всё такой же, бодрячком, пытается шутить и подбадривать остальных» – это придало Альваро сил, и он бойчее зашагал по каменистой круче.

Ядро, прочертив дымный след, взметнуло вверх камни и землю.

– Они снова лезут! Стоять! Пики к бою! Аркебузиры, вперёд! – отдал привычную команду, уже которую за этот бесконечный день Альваро, готовя своих солдат к отражению очередного наскока французской кавалерии.

Залп аркебузиров, ответный огонь французов, яростная схватка когда вступили в бой пикинёры, и отход врага.

Какую уже атаку, они отбили за сегодня? Альваро не знал, сбившись со счёта. А скольких потеряли? Строй его солдат, значительно уменьшился. Но он, старался не думать об этом.

– Эй, де Росси, за флангом смотри!

Знатный итальянский сеньор Пьер Мария III де Росси граф Сан-Секо, когда-то сам командовавший армией,[15] в Тунисе, воспользовавшись своими связями при дворе, на правах помощника командира вступил в терцию Диего Кастильского.

После окрика Альваро де Санде, была отражена и попытка французской кавалерии прорваться на фланге.

– Мать его растак! Чтоб тебя!.. – ругался лейтенант Фредерико Кабес, которому пуля пробила плечо.

– Река! Река! Я вижу, вон она, река!

«Уф, дошли…» – силы едва не оставили Альваро, когда он услышал эти крики. Быстрая горная речушка Вар. Конец отступления, за ней, позиции испанских войск.

А вот как отступление испанской армии от Марселя описывает очевидец событий, французский военачальник Мартен дю Белле: «От Экса до Фрежюса, дороги были усеяны мёртвыми и больными, лошадиной сбруей, брошенным оружием. Лошади не в силах были стоять на ногах, умирающие лежали средь мёртвых, и можно было видеть сваленных в одну кучу людей и лошадей».

Потеряв более 20 тысяч человек из 50 тысяч, испанская армия остановилась у реки Вар.

Но и там им не было отдыха…

– Французы взяли Турин, и сейчас заходят нам в тыл, направляясь к Генуе. А флот Франции и Барбароссы, блокировал Геную с моря.

Испанцам удалось отразить наступление врага на Геную, и в свою очередь, осадить командующего войсками Франции в Италии Клода д'Аннебо в Турине.

В союзное Испании Савойское герцогство, вторглась французская армия принца крови Франсуа I де Бурбона, и в короткий срок оккупировала его.

Пришлось снимать осаду с Турина и снова отступать, теряя города Кариньяно, Монкальери, Кьери, Кераско, Салуццо, и хороня павших товарищей.

Такая же война с переменными успехами, шла и во Фландрии и в Пиренеях, пока 18 июля 1538 года, в Ницце не было заключено перемирие – король Испании удерживал за собой большую часть Италии, укрепляя там свою власть, а за Францией, остались завоёванные Пьемонт и Савойя.

Ни дня без отдыха! Не успели солдаты терции Диего Кастильского, отпраздновать наступление мира и потратить на выпивку и женщин заработанные деньги, как последовал новый приказ:

– Идём в Геную!

В Геную? Если туда, то значит там снова грузиться на корабли, и отправляться, не ведомо куда. Значит снова, в поход и в бой! О, Господи!

– Всё во славу короля и Испании! – таким возгласом душили ветераны, поднявшийся было ропот среди молодых солдат.

Спешно проверялись и уточнялись списки, увольнялись покалеченные и изъявившие желание оставить службу солдаты, пополнились новобранцами, докупили и загрузили амуницию, снаряжение и продовольствие, и несмотря на ворчание лейтенанта Фредерико Кабеса, загрузились на корабли, которыми командовал сам Андреа Дориа.

– Уф, плывём на восток, а не на юг! Значит, не в Африку! – радостный сержант Гарсиа, валяясь под навесом, потирал свой объёмистый живот.

– А куда мы плывём? – робко спросил один из новобранцев.

Гарсиа, рявкнул сержантским басом:

– Ты что олух, не осознаёшь, что такое военная тайна? Куда мы идём, ведомо только сеньору маэстро-дель-кампо!

– А говорят, ты давно с ним, а, Гарсиа? – старый солдат, перешедший к ним из другой терции, присел рядом с сержантом.

– Да уж лет тридцать, наверное!

– Ого! – воскликнула молодёжь, большинству из которых, едва исполнилось двадцать.

– Тогда расскажи новобранцам о нём! Им будет полезно, – и старый солдат, опёршись спиной о борт, присел, тоже собираясь послушать рассказы Гарсии.

И тот начал воспоминания, понятное дело, приукрашая их, добавляя геройства себе, наделяя отчаянной храбростью Альваро де Санде, и значительно преувеличивая армии врагов.

Выступая единым фронтом с Францией, султан Сулейман I, весной 1537 года, заявил:

– Мы соберём огромную армию! Я лично возглавлю её, и не вложу Меч Ислама в ножны, до тех пор, пока на земле не останется ни единого христианина!

Конечно же, в этом патетическом высказывании, исключение делалось только для добрых друзей – французов.

И 20 тысячное османское войско, быстрым маршем прошло через Грецию, выйдя на побережье Адриатического моря.

Флот Хайреддина Барбароссы, потерпевший поражение при блокаде Генуи, но быстро пополнившийся новыми кораблями,[16] уже поджидал его у древнего города Диррахий.

– Всё ли готово?

– Да мой повелитель! Подкупленный нами губернатор Бриндизия, готов открыть ворота города!

Ни много ни мало, но при помощи предателя, султан Сулейман I, задумал вторгнуться в южную Италию! Прямо во владения короля Испании!

Но на высоте оказалась разведка вице-короля Неаполя дона Педро Альвареса де Толедо-и-Суиньга. Губернатор Бриндизия был схвачен и повешен, и вместо приветливо распахнутых ворот, корабли Барбароссы встретили залпы пушек.

Сулейман I был не просто взбешён! Он был в ярости!

И по его приказу, войска попытались высадиться у небольшого городка Кастро, что в Апулии, но все их попытки, были отражены мужественным доном де Толедо.

Тогда, не желая возвращаться в Константинополь побитой собакой, без славы и победы, он решил захватить ключ к Адриатике – остров Корфу, принадлежащий Венецианской республике.

К счастью, Венеция тоже не жалела денег, и цитадель Корфу была прекрасно укреплена, имела достаточные запасы продовольствия и воды, и гарнизон, примерно в пять тысяч человек, обладал высоким боевым духом.

Ведя согласованные атаки с суши и моря, стреляя из 30 орудий, особенно сильные разрушения причиняла самая большая пушка в мире, стреляющая огромными каменными ядрами,[17] османы так и не смогли взять Корфу.

Пришла осень, а с нею, всегда свирепствующие в Адриатике штормы, воинов косила малярия и дизентерия, и не хватило у Сулеймана решительности, как при взятии Родоса в 1522 году..[18] 15 сентября его войска, к ликованию не верящих в своё счастье защитников Корфу, покинули остров.

Надо было как-то выправлять положение, вернуть пошатнувшийся престиж Непобедимого, и Сулейман отдал короткий приказ Барбароссе:

– Жги!

И в огне пожарищ и разорений, запылали берега южной Италии и Сицилии, захватывались менее укреплённые чем Корфу владения Венеции – острова Занте, Эгина, Андрос, Чериго, Наксос и Парос.

И тогда было решено, нанести удар по владениям османов!

Стараниями папы римского Павла III и дожа Венеции Андреа Гритти, уже давно пытающегося унять общеевропейскую войну, и обратить внимание противоборствующих королей Испании и Франции, против набирающего всё большее могущество Османского султаната, удалось сформировать так называемую Священную лигу. В неё, помимо папы и Венеции, вступил Карл – король Испании и император Священной Римской империей, подвластный ему рыцарский орден Святого Иоанна с острова Мальта, и Республика Генуя.

Быстро был выработан план действий, и плыла теперь на восток терция Диего Кастильского, усиленная артиллерией и вспомогательными отрядами.

Альваро де Санде собрал всех своих офицеров в каюте, на борту флагманской галеры Андреа Дориа.

– М-да… В общем сеньоры, вот она обстановка и наш приказ, и задача что стоит перед нами, та ещё! Но для испанской пехоты, нет непреодолимых преград! Я знаю это! С нами Бог! Мы победим!

Терпящая поражение за поражением Венецианская республика, сама предложила место для высадки.

Город Херцег-Нови,[19] окружённый высокими, покрытыми густым лесом горами. Подходы к нему, и в превосходные бухты Которского залива, прикрывала старинная крепость, значительно расширенная и укреплённая османами, с большим гарнизоном и артиллерией.

На другой стороне залива, находился принадлежащий Венеции с 1420 года город-крепость Котор. Опасение потерять и это своё владение в Албании, её стремления и желания, были понятны всем членам Священной лиги. И обсудив все за и против, колеблясь между южной Грецией и Которским заливом, избрали последний. Сюда, с портов южной Италии, было более удобно доставлять войска и припасы, немного к югу лежал древний Диррахий, а от него, открывалась прямая дорога на Константинополь.

– Твою ж мать! Ни хрена себе! Ну это ж надо! – мрачно выкрикивал сержант Гарсиа, стоя у борта, оглядывая возвышающуюся среди скал крепость.

– А когда нам было легко, старина? А, когда? – ответил ему Альваро де Санде, своим опытным взором выискивая брешь в обороне врага.

«Морская крепость, чьи крутые стены, уходят прямо в море. За ней, сама городская цитадель. А вон там на горе, откуда открывается вид на весь Которский залив, ещё одна крепость. Крепкий орех! Ну ничего, разгрызём! Присланный дожем венецианец Карло Пьянноли, утверждает что знает, где проходит подземный ход, соединяющий все три крепости этого города. Но знают ли о подземном лазе турки? Есть ли этот ход до сих пор?»

– Давай Фредерико, с Богом! Галеры засранца Дориа, поддержат тебя, – сказал он лейтенанту Кабесу, возглавлявшему передовой отряд.

Морская крепость окуталась клубами дыма, частыми залпами накрывая подходящие генуэзские галеры и лодки с десантом.

– С нами Бог! Вперёд храбрецы! – повёл вторую волну атакующих, сам Альваро де Санде.

Действия Фредерико Кабеса, были лишь отвлекающим манёвром. Основные силы он повёл на песчаный пляж у убогого рыбацкого селения, за которым лежало городское кладбище и бараки селившихся на отшибе евреев.

Они высадились удачно, не встретив сопротивления, и бегом, бегом повёл своих солдат Альваро де Санде, заходя в тыл городской цитадели. Но прямо над ними, высилась крепость на горе, и оттуда уже начали грохотать пушки.

– Бегом черти, бегом! – подгонял де Санде солдат, пока они не укрылись в высмотренной им лощине.

Карло Пьянноли, соскальзывая на круче, обдирая руки о кусты шиповника и гранатового дерева, наконец-то закричал:

– Вот он, подземный ход! Вот он!

Туда сунулись было добровольцы, но все проходы были завалены камнями, а в оставленных для приманки, неосторожных поджидали волчьи ямы, заострённые колья, обвалы и другие ловушки.

– А османы не дураки! Тогда, вперёд, за мной! – вскричал Альваро де Санде, и повёл солдат на штурм горной цитадели. Они несли лестницы, а Альваро, в свои 49, старался не отставать от мальчишек-мочилеро.

– Сантьяго! Христос! Победа! – донеслось позади, и он удивлённо оглянулся. Да это же Фредерико Кабес, совместно всего с десятком мальтийских рыцарей Святого Иоанна, взял морскую крепость! Неожиданно!

– Давайте вперёд, сыновья храбрецов! Ведь храбрых рожают, только добрые и честные люди! – подбадривал он солдат, вспомнившимся афоризмом любимого Горация.

А пушки из горной цитадели, били уже в упор…

И картечью рвануло грудь, и стало нечем дышать, и подкосились ноги…

К нему бросился, ни на шаг не отстававший Гарсиа.

– Как же это так?… Как же это так?… – запричитал он, при помощи мочилеро снимая с него шлем и стаскивая пробитую кирасу. – Как же это так?…

– Чё ты, закудахтал… Я столько лет… в армии…на мне рубцов и шрамов…другому…на пять жизней хватит… – облизывая пересохшие губы, жадно хватая ртом воздух, пытаясь не выпустить из руки эфес меча, бормотал Альваро, и с каждым его словом, на губах пузырилась кровавая пена.

– Чё…первый раз меня ранило…что-ли… Помнишь… как… ядро… и пика…

Он на миг потерял сознание, потом очнулся.

– Да и у тебя…старый пёс…боевых отметин не меньше…

– Да это так, – поддерживая жизнь в друге разговаривал с ним Гарсиа, перевязывая, пытаясь унять хлещущую из развороченной груди кровь. – Эй, лекари! Побежал кто-то за лекарями или нет?

– К дьяволу лекарей! На носилки! Поднимите меня на носилки! – с непонятно откуда взявшейся силой, кричал Альваро де Санде. – Я хочу видеть своих солдат! Я хочу видеть, победу!

Приказ командира есть закон, и несмотря на слабые протесты Гарсии, Альваро де Санде подняли на носилках.

А там уже, отважная испанская пехота, под командованием Пьера Марии де Росси, взобралась на стены! Неприступная горная крепость, пала!

На следующий день, под двухсторонним обстрелом – с горной и морской крепостей – капитулировал и гарнизон в городской цитадели.

Всего за два дня, Херцег-Нови был взят! Плацдарм захвачен! Теперь надо ожидать прибытия войск Священной лиги, и отсюда развивать наступление, вглубь владений османов!

Но…

Сентябрь 1538 года… Сражение у Превезы…

После захвата Херцег-Нови, флот Священной лиги – 11 генуэзских, 80 венецианских, 36 папских и 30 испанских, всего 157 галер, вверенный под командование Андреа Дориа, собрался у острова Корфу. Ведь для осуществления задуманного – нанесения удара вглубь османской территории, надо было сперва завоевать господство на море.

И у южных берегов Греции, удача улыбнулась им! Они встретили османский флот под командованием Хайреддина Барбароссы, численно уступающий им! У Барбароссы было, всего 122 галеры!

Но Дориа проявил нерешительность, и не стал с ходу атаковать османов. Бесцельные кружения и манёвры шли в течении трёх дней. Барбаросса выжидал удобного для себя момента, но и Дориа не нападал, несмотря на протесты и возмущения командующего венецианскими галерами Винченцо Капелло, и понукания командира папского флота Марко Гримани.

– Доколе это будет продолжаться! Сколько мы ещё будем любоваться, манёврами османского флота!

– Да! Вместо того, чтобы пойти и уничтожить его!

– Сентябрь заканчивается! Скоро сезон штормов, а мы всё топчемся на одном месте!

Дориа не отвечал на эти выпады, ограничиваясь презрительным молчанием.

«Зачем я буду лить воду на мельницу Венеции, нашего давнего врага, злейшего и опасного конкурента в торговых делах?» – таковы видимо были мысли старого генуэзского адмирала и правителя. И всё сражение ограничивалось только стычками небольших сил христианского флота, с отдельными отрядами кораблей османов.

Тогда Винченцо Капелло и Марко Гримани, задумали объединить свои силы – 116 галер, и не дожидаясь приказа от Дориа, самим повести их на врага!

– Наш объединённый флот, почти ничем не уступает османскому! А рвение наших людей, их желание идти в битву, сильнее, чем у пиратов Барбароссы!

– Да и половина его команд, христиане с Греции, а на вёслах, рабы из наших единоверцев!

– Да, они помогут нам!

– И Дориа, и испанцы, не смогут остаться в стороне, когда мы завяжем бой с турками! Их не поймут и не примут в христианском мире!

И 28 сентября, Хайреддин Барбаросса дождался своего шанса! Он всеми своими силами навалился, на неосмотрительно высунувшиеся из общего строя венецианские галеры!

Пока подходил папский флот Марко Гримани, османы жгли, топили, захватывали венецианские корабли.

А Андреа Дориа… Он приказал уходить всем кораблям, не участвующим в сражении.

Позднее, Хайреддин Барбаросса, хохоча, хвастался в Константинополе одержанной победой:

– Этот хвалённый Дориа, погасил кормовой фонарь на своей посудине, чтобы я не увидел, куда он побежал!

Победа у Превезы, одержанная Барбароссой над флотом Священной лиги, была знатная! Было уничтожено 13 и захвачено 36 христианских кораблей. А три тысячи пленных, закованных в цепи и с ярмом на шее, под улюлюканья и издевательства толпы, провели по улицам Константинополя.

Нашлись и те, кто прямо говорил об измене Андреа Дориа, мол, он был подкуплен Барбароссой. Отсюда его нерешительность и нежелание вступать в битву.

Венеция, возмущаясь, пытаясь хоть как-то возместить потери после разгрома у Превезы, в Риме, на общем собрании членов Священной лиги, потребовала передать ей в вечное правление захваченный город Херцег-Нови. Вице-король Неаполя дон Педро Альварес де Толедо-и-Суиньга, представляющий на совете интересы своего сюзерена – короля Испании и императора Священной Римской империи, конечно же, отказал в этом.

Тогда Венецианская республика, громко хлопнув дверью, заявила о своём выходе из лиги.

Так, просуществовав всего около полутора лет, Священная лига распалась.

А ведь в самом начале, какие планы они перед собой строили! Чуть ли не о разделе всех земель Османского султаната – кому достанется Греция, кому Фракия, император Карл V целился на Балканы, а папа мечтал о Константинополе и единой христианской церкви.

Но всё пошло прахом…

Альваро де Санде, вот уже около полугода не вставал с постели, находясь под пристальным надзором лекарей. Ещё болели перебитые картечью рёбра, дышалось с болью, слова вырывались с хрипом, и порой, он ещё харкал кровью.

Оставаясь командиром, он вверил терцию Пьеру Марии де Росси, и именно под его руководством, солдаты и согнанные местные жители, ещё более укрепляли и усовершенствовали оборону Херцег-Нови, наращивая стены, укрепляя бастионы, устанавливая дополнительные пушки.

Дождь уныло барабанил в окно, ветер завывал в трубе очага, то гася, то раздувая огонь. Тоскливо…

В дверь просунулась всклоченная, с торчащей из волос соломой, голова мочилеро Педро Игнация Суареса.

– Сеньор маэстро-дель-кампо! Прибыла галера из Таранто!

– Вот как? На море шторм?

– Бушует, сеньор маэстро-дель-кампо!

– Значит капитан этой галеры, отчаянный храбрец! Раз в такую погоду, отважился выйти в море. Что он привёз? Подкрепления, припасы, что?

– У него для вас, только письмо.

– Письмо? И всё? Давай-ка, неси его.

– Оно у сеньора де Росси, вот он, уже поднимается к вам.

– Молодец, Педро, молодец! На несколько шагов опередил де Росси. Молодец!

«А мальчишка-то, уже подрос. Уже вышел из возраста мочилеро. Пора, пора переводить его в роту. В общий строй терции».

Он взял протянутый де Росси пакет, осмотрел печать вице-короля Сицилии дона Ферранте Гонзаги, и благодарно кивнул Педро, услужливо поднесшего поближе свечу. «М-да, в последнее время, с глазами стало совсем худо».

– Ничего не понимаю! – воскликнул Альваро, прочитав письмо. Он перечитал его снова, но всё также недоумённо посмотрел на Пьеро Марию де Росси.

– Не понятно… Ладно, собери через час, всех командиров на совет. Будем вместе осмысливать и пытаться понять полученный приказ.

– Но…сеньор?! – запротестовал было лекарь, но Альваро отмахнулся от него рукой, тут же пожалев об этом резком движении. Грудь так кольнуло болью, что перехватило дыхание, а в глазах потемнело и поплыли разноцветные круги.

«Мне приказано, оставить в Херцег-Нови половину терции, вверить её под командование опытного офицера, а самому, с оставшейся половиной войска, плыть на Сицилию. Ничего не понимаю! А где же подкрепления? Где армия Священной лиги? И так затянули всё до зимы. Значит, тогда весной! Но тут и ребёнку понятно, что весной, когда начнётся наше наступление на земли османов, одной моей терции маловато. Нужны подкрепления, нужны войска, всех христианских держав! А тут…»

То, что было не ясно Альваро де Санде, через матросов прибывшего корабля, уже бурлило и гуляло по улицам города, проникло в цитадели, будоражило умы.

– Флот лиги разгромлен у Превезы!

– Венеция вышла из лиги!

– Священная лига распалась!

– Дориа предатель!

– Венецианцы, изменники делу Христа!

Вот тогда-то, Альваро, опираясь на руку Педро Игнация Суареса, встал с кровати, и повелел одеть себя в парадный, свой самый лучший камзол, и подать ему все атрибуты командира терции Диего Кастильского и губернатора Херцег-Нови.

После краткой речи перед солдатами, о превратностях войны и долбанных политиках, он тяжёлым, задумчивым взором обвёл строй своих офицеров.

«Почти полторы сотни… Но кому доверить командование в Херцег-Нови? Ведь весной или летом, турки наваляться на крепость. Кому?»

Пьер Мария де Росси отказался, сославшись на то, что в Италии его ждут безотлагательные дела семьи.

Старый и проверенный соратник, отважный солдат и отличный командир Фредерико Кабес?… Нет! Альваро не захотел расставаться с ним.

И выбор его пал, тоже на достойного офицера – капитана Франсиско де Самиенто.

Альваро было больно стоять в полный рост, из-за раны в груди. Но он, найдя в себе силы, отбросил поддерживающие его руки, выпрямился, и подойдя к Франсиско де Самиенто, стащил со своей шеи золотую цепь, с висевшем на конце крестом Святого Михаила, и возложил её на капитана.

– Я наделяю тебя, Франсиско де Самиенто, титулом губернатора Херцег-Нови и званием маэстро-дель-кампо славной терции Диего Кастильского! Теперь ты, наравне со мною, командир нашей терции! Знаю, что ты не посрамишь её честь! Её славу! Да пребудет с тобой Господь и сила Святого Архангела Михаила!

Вопреки приказу, он оставлял в Херцег-Нови не половину, а шесть, из девяти ветеранских рот терции – всего три с половиной тысячи солдат и отряд лёгкой кавалерии. Переходило под командование Франсиско де Самиенто, как нового губернатора города, и небольшое ополчение из местных.

– Я оставляю тебе и все пушки. И весь запас пороха.

И погрузившись на пришедшие, несмотря на зиму корабли, Альваро де Санде, с остатками терции Диего Кастильского, покинул Херцег-Нови.

Оборона Херцег-Нови, очень ярко характеризует прославленную и непобедимую испанскую пехоту, и стоит того, чтобы уделить ей несколько страниц.

В мае 1539 года, к Которскому заливу подошли 70 кораблей Хайреддина Барбароссы с 20 тысячной армией.

Франсиско де Самиенто, решил отправить гонца в Италию, с сообщением о том, что Барбаросса, с малыми силами своего флота, стоит у Херцег-Нови.

– Это шанс! Удачный шанс для всего христианства, напасть и уничтожить здесь, эту гнусную тварь!

Доставить послание вызвался рыбак из местных, который на своей утлой лодочке, не страшась галер грозного пирата, каждодневно выходил в море. Всё же не особо доверяя ему, де Самиенто отправил с ним двух солдат.

Они благополучно миновали османскую блокаду, и добрались до итальянского города Отранто. Но там как раз и случилась неприятность. У Отранто, со всем своим флотом, стоял Андреа Дориа, и письмо Самиенто, попало в его руки.

– Что ж, вы сами выбрали свою судьбу, оставшись в Херцег-Нови. А теперь, просите помощи? А чего же это, венецианцы вам не помогают? Чего король Испании, бросил вас на произвол? Оставил одних? – грозно нависнув, спрашивал он у ничего не понимающего рыбака, и хмурых, злобно глядящих на него испанских солдат.

Дориа так и не вышел со своим флотом к Которскому заливу, от которого его отделяло всего пара дней плаванья, не сообщил и вице-королям Неаполя и Сицилии о нахождении там Барбароссы с малыми силами, и приказал повесить храброго моряка и двух испанских солдат.

А Франсиско де Самиенто, ещё не знал и того, что помимо Барбароссы, к Херцег-Нови идёт и 30 тысячная армия Уламена, османского губернатора Боснии.

12 июня, с тридцати галер, Барбаросса начал высадку на том самом песчаном пляже, где прошлым летом высаживался и Альваро де Санде. Но опытные испанцы, немного укрепили эту отмель – поставили пушки, вырыли траншеи, построили редуты, установили колья и засеки.

Только к вечеру, потеряв сотни людей, поддерживаемый огнём корабельной артиллерии, османский десант смог прорвать оборону испанцев и закрепиться на берегу.

Тогда сюда прибыл Франсиско де Самиенто.

– Сколько их высадилось? – спросил он у лейтенанта Диего Эрнана из Траухильо.

– Около тысячи, – ответил лейтенант, голова которого была перевязана, а рука перебита в двух местах.

– И вы спокойно смотрите на это?! За мной, храбрецы! За мной!

В ночной темноте, при свете факелов, звёзд и фосфоресцирующей воды, они атаковали турок, и загнали их в море! Только немногим посчастливилось добраться до лодок, и отплыть к кораблям.

– Вот так вот надо, с этими скотами!

Франсиско де Самиенто удовлетворённо оттирал меч от крови.

В следующие дни Барбаросса повторял и повторял высадки, борьба на берегу шла с переменным успехом, пока 20 июня к Херцег-Нови не подошёл Уламен.

Пришлось оставить все внешние укрепления, и отойти под защиту цитаделей.

А османы принялись за дело всерьёз. Всего за 5 дней они вырыли траншеи, приблизившись к стенам крепостей, подготовили площадки для 44 пушек, и даже срыли горы, выравнивая землю для лучшего маневрирования войск.

– Что, мы будем просто сидеть, когда враг ковыряется прямо у нас под носом?! Нет! – было единодушное мнение всех солдат, и Франсиско де Самиенто, его капитаны и лейтенанты, водили их в атаки, нанося османам немалый урон и разрушая их работы.

Дошло до того, что Барбаросса, приказом запретил своим особо ценным людям, ввязываться в стычки с бешеными испанцами. Он хотел сберечь для дальнейших действий, своих опытных моряков.

Два штурма в начале июля были отбиты, и тогда Барбаросса и Уламен, предложили испанцам капитулировать.

– Вы заберёте всё оружие и все свои знамёна и реликвии! Оставите только пушки и порох! И мы дадим вам корабли, которые доставят вас в Италию!

– Что?! Сдаться?! Нам?! Мы испанская пехота! Терция Диего Кастильского! И мы все умрём, но не отступим! – ответил на предложение о сдаче Франсиско де Самиенто, под одобрительные крики своих солдат.

23 июля, османы, со всех сторон, двинулись на штурм Херцег-Нови.

– Крепче стойте, воины! Крепче! С нами Бог и Святой Михаил!

Битва шла целый день, но испанцы выстояли!

Нашли они в себе силы, заделать камнями и брёвнами, и все пробитые врагом бреши.

24 июля штурм повторился, но снова все атаки османов были отбиты!

– Потери? – жадно цедя пересохшими губами вино, спросил Франсиско де Самиенто.

– Полсотни убитых, сеньор маэстро-дель-кампо!

– Вечная им память!

– Среди убитых, и лейтенант Диего Эрнан из Траухильо.

– Он был хорошим солдатом, мир его праху. Ну что, храбрецы мои, хватит у вас ещё запала? Пощипаем турок?

– Да! Да! Да!

– Тогда за мной! За веру Христову! С нами Господь!

– Вперёд! Сантьяго! Смерть врагам! Смерть!

Эта ночная атака, вызвала большой переполох и панику у османов, которые зализывали раны, потеряв только 28 июля, 6 тысяч человек. На силу Барбароссе и Уламену, удалось унять страх своих людей, собрать янычар, а ведь только их, к началу осаду было 4 тысячи, больше чем весь гарнизон Херцег-Нови, и отбросить горсточку уставших, но яростных в бою испанцев.

Хайреддин Барбаросса готов был выть от бессилия, но лишь ругался и кричал на своих людей, пинками награждал рабов и слуг, крушил и ломал всё, что попадалось ему под руку! Вот уже почти три месяца, как он торчит под этой крепостью! Три месяца! А ведь султан, ждёт его с победой. А он тут, три месяца!.. Его ждут и другие дела, в его владениях в Северной Африке. Также он тосковал без морского простора, шума ветра в парусах, мерного поскрипывания весёл в уключинах, без привычного разбоя на море, когда на его милость сдаются захваченные корабли, пылают разорённые христианские города и селения, и толпы новых рабов наполняют трюмы, суля отличную выгоду от их продажи на невольничьем рынке. «А ведь христианам, понадобилось всего два дня, что захватить Херцег-Нови… А я тут, уже почти три месяца…»

– Эй, кто там есть? Позовите ко мне Уламена. Будем вместе думать, как покорить эту крепость.

И они решили, не атаковать все три цитадели, а брать город по частям, начав с горной крепости, сосредоточив против неё все свои усилия и весь огонь пушек.

Огнём артиллерии горный форт был полностью разрушен, и на рассвете 4 августа, османы пошли на штурм.

Битва, которую испанцы дали среди руин горной крепости, была жестокой!

Только поздним вечером, воспользовавшись наступающей темнотой, Франсиско де Самиенто увёл своих уцелевших солдат в городскую цитадель.[20]

Удачный штурм горной цитадели, стоивший османам почти 5 тысяч жизней, дал им в руки и несколько пленных испанских солдат. Пытками у них выведали, что и среди испанцев потери большие, особенно много раненных, и что у них заканчивается порох и свинец.

5 августа, не давая испанцам передышки, Барбаросса и Уламен бросили на штурм всех! Всех! Моряков, янычар, спешенную кавалерию! Специальные отряды, составленные из рабов, подгоняемые надсмотрщиками, бегом тащили лестницы, тараны, порох для подрыва стен.

– Знатно! Враг не даёт нам скучать, будет и сегодня веселье!

И грохотали пушки, и летели вверх и в стороны комья земли и камни, и разорванные части человеческих тел. На стенах завертелась страшная в своей неистовости, злобе и ярости рукопашная схватка.

К вечеру штурм был отбит, османы сумели захватить лишь одну башню цитадели, прочно укрепившись там. А сил, чтобы атаковать и выбить их оттуда, уже не было.

Оглядывая своё поредевшее войско, Франсиско де Самиенто улыбался, и его редкие, жёлтые зубы, задорно сверкали на грязном лице. Он понимал, что настали их последние деньки, но не было у него в душе, ни печали, ни отчаяния. Понимали это и все испанцы.

– Ну что, храбрецы мои? Пожертвуем во славу Господню, последними запасами пороха? Да? Тогда, взорвать турок к чёртовой матери!

К захваченной врагом башне стали подносить порох, но он бахнул раньше времени. Уничтожив османов, взрыв забрал и многие жизни испанских солдат.

– Их души, прямиком попали на Небеса, амен!

6 августа, под сильнейшим ливнем, когда ноги разъезжались в грязи, и стало невозможным применение артиллерии и аркебуз, османы снова пошли на штурм.

– Все, кто может держать в руках оружие, на стены! – закричал Франсиско де Самиенто, и в строй встали даже раненные.

Только холодное оружие! Только пика и меч испанцев, против османских копий и ятаганов! Битва! Лицом к лицу! Без пощады! На смерть!

Отбили…

Франсиско де Самиенто сел на залитый кровью камень, сам не веря в то, что отбили… Ещё на день задержали здесь врага… Ещё многие сотни жизней врагов веры Христовой, они низвергли в ад… Да и сами они, ещё живы!

– Мы ещё посражаемся! Мы ещё зададим им, славную битву!

– Да!.. Да!.. Да!.. – полетели к нему со всех сторон, усталые голоса ветеранов терции Диего Кастильского.

Два дня бесплодных атак, так и не принесших им Херцег-Нови! И весь день 7 августа, османские орудия грохотали особенно зло, круша стены городской цитадели.

Утром 8 августа, они пошли на штурм.

– Ну что, храбрецы, отважные из отважных! Видать, настал и наш черёд! Помолимся братья, помолимся.

А после краткой молитвы, весёлым взором оглядывая оставшихся солдат, Франсиско де Самиенто закричал:

– Вперёд, за мной! На последнюю битву! Смерть врагу! Смерть!

К полудню, только за этот день трижды раненный Франсиско де Самиенто, едва державшийся на ногах, приказал своим последним солдатам – 600 человек, последней роте, всё ещё державшей строй:

– Отходим… к морской крепости… там мы…ещё…им покажем!..

Но ворота морской крепости оказались запертыми.

– Измена! Предательство! – закричали испанцы, но были уже со всех сторон окружены врагами.

После ожесточённого боя, османам удалось захватить в плен лишь две сотни израненных испанских солдат, потеряв за время осады почти все 4 тысячи янычар, и более 16 тысяч человек из других отрядов. Особенно Барбароссу удручали, большие потери среди его пиратов.

Пленных отвели за город, но охранники, обозлённые большими потерями среди своих, напали на дерзких, строптивых, так и не покорённых испанцев, и перебили половину, пока подбежавшие Барбаросса и Уламен, не навели порядок.

Оставшихся, спешно погрузили на корабли и отправили в Константинополь, как символ победы над королём Испании.

Но через шесть лет, в 1545 году, 25 человек из них, сумели захватить корабль и бежали из рабства.

– Османы одержали победу, но так и не смогли сломить испанскую пехоту! – со слезами на глазах воскликнул Альваро де Санде, когда узнал, что беглецы благополучно добрались до Сицилии.

Терция Диего Кастильского пополнилась людьми, и в 1541 году, Альваро де Санде, повёл её в новый поход.

Сержант Гарсиа, мечась по палубе, с враждебностью и угрозой, вглядывался в приближающийся берег. «Снова…проклятая…Африка». Чувство тревоги, терзавшее его пять лет назад немного притупилось, но всё равно, на душе было как-то неспокойно, как-то тревожно.

Альваро подал знак, и передовой отряд, погрузившись в лодки, пошёл к затянутому густой пеленой тумана берегу.

Гарсиа, прогоняя свои страхи, вызвался идти в этом отряде.

Солнце поднялось выше, немного разогнав туман, когда вернулась одна из лодок.

– Всё тихо и спокойно, сеньор маэстро-дель-кампо! Мы застали их врасплох!

– Слава Богу! Давай молодцы, грузись! С нами Господь, пошли!

Опытные ветераны, к сожалению, сейчас, составляющие меньше половины терции, всё-таки хорошо подучили и поднатаскали молодёжь, и высадка 6 тысяч человек, с припасами, артиллерией и лошадьми, прошла отлично – быстро, слаженно и чётко.

Солдаты быстро разбивались на роты, аркебузиры дули на тлеющие фитили, артиллеристы устанавливали пушки. Только на тех лошадях, которые могли хоть немного переставлять копыта после дальнего морского пути, в туман, по пышно покрытой густой травой долине, ушла разведка.

Альваро оглядел местность.

Разнотравье цветов и зелени, чуть колышащейся под лёгким ветерком, стелящийся в низинах туман. А впереди горы, вершины которых затянуты лёгкими, словно зацепившимися за них облаками, подкрашенных красноватами лучами встающего солнца. А позади, спокойное, заштилевшее море, накатывающее на берег белыми барашками волн. Прекрасная, просто восхитительная картина! Но на любование красотами природы, не было ни времени, ни сил, ни желания.

– Капитан Кабес! Колья установили?

На случай налёта кавалерии врага, весь лагерь был окружён заранее приготовленными кольями.

– Да, сеньор маэстро-дель-кампо!

– Отлично! Тогда бери две роты стрелков, две роты пикинёров, роту мечников, и быстро займи вон те горы справа.

– Есть, сеньор маэстро-дель-кампо!

Фредерико Кабес вскоре увёл в горы свой отряд.

– Порох не подмочили? – подойдя, спросил он у командующего артиллерией терции Луиджи Бончиолли.

– Нет, сеньор маэстро-дель-кампо! Всё в порядке, порох сухой!

– Надо выдвинуть четыре орудия вот туда. Перекрыть огнём ту лощину.

– Слушаюсь, сеньор маэстро-дель-кампо!

– Сеньор маэстро-дель-кампо, на горизонте видны подходящие корабли!

– Ну, вот и славно. Плацдарм мы заняли, место высадки обеспечили, а берберов не видно. Пускай высаживаются спокойно.

Альваро только глянул, а опытный слуга уже поставил перед ним стол с письменными принадлежностями и табурет. Другой натянул тент, чтобы укрыть командира от начавшего палить африканского солнца.

Изложив об успешном захвате плацдарма в письме, Альваро де Санде запечатал его, и вручил посыльному офицеру, с приказом доставить на флагманский корабль подходящего флота.

1541 год. Король Испании Карл, решил покончить с Хайреддином Барбароссой, и нанести удар прямо по его логову – по Алжиру. Силы для этого собрались немалые – корабли и солдаты с Сицилии, из Неаполя и Испании, из Фландрии подтянули германских наёмников под командованием герцога Альбы Фернандо Альвареса де Толедо-и-Пиментеля, привёл генуэзский флот Андреа Дориа, пришли и несколько галер рыцарей Мальтийского ордена Святого Иоанна. Всего 65 боевых галер, 20 галеонов, 450 нагруженных припасами вспомогательных кораблей, 12 тысяч матросов, 24 тысячи солдат, а также король Испании и император Священной Римской империи Карл, со всей своей многочисленной свитой, слугами, советниками и роднёй.

Пока собирались и стягивались, наступила осень, неспокойное время на море, сезон штормов, но упрямство Карла было непреодолимо, и в середине октября, от Балеарских островов, двинулись к Алжиру.

Вечером, на заморенных, едва волочащих ноги конях, стали возвращаться первые разведчики.

– Противник не обнаружен, – докладывали они, и Альваро де Санде удовлетворённо потирал руки.

– Проспал нас Хасан, проспал!

Хасан-паша был сыном Барбароссы, и пока его отец бороздил моря или находился в Константинополе, наместничал в Алжире.

Через два дня, в окружении огромной свиты – пышной, заламывающей от восторгов и восхвалений руки, на берег ступил старый знакомый, вице-король Сицилии Ферранте I Гонзага, которого король Испании Карл, уже возвёл в должность губернатора пока ещё не захваченного Алжира.

Альваро де Санде, с поклоном и почтением, встречал его.

– А у нас горе, сеньор Альваро, большое горе, – после приветствия, ошеломил его Ферранте Гонзага.

«Что случилось? Уж не умер ли, король Карл?»

– В пути, скончался мой хороший друг, славный и отважный воин Его Величества, дон Энрике Хуан дель Альмагро. Да… мир его праху.

Альваро, хоть это и не подобало скорбному моменту, с облегчением выдохнул. Он, конечно же, знал Энрике Хуана дель Альмагро, маэстро-дель-кампо Исеаской терции.[21] Он был лет на 10 старше его, и нет ничего удивительного в том, что в свои 60 с чем-то лет, дон Энрике помер.

Но следующие слова вице-короля Сицилии, сначала повергли его в шок, ну а потом вызвали небывалую гордость и радость.

– Я не вижу более достойной кандидатуры, и предлагаю вам, взять под своё командование и Исеаскую терцию. Я сообщил о своей просьбе Его Величеству, и он согласился со мной, выказав вам, сеньор Альваро, своё благорасположение.

«Его Величество, дал мне две терции! Две терции под моим командованием! Двенадцать, а то и пятнадцать тысяч солдат!.. Да с такими силами, я…» – и лицо Альваро, расплылось в улыбке.

Гордый от оказанной чести, он услышал за своей спиной возбуждённое шушуканье своих офицеров, и отнёс это к тому, что они с должным почётом восприняли оказанную их командиру честь. Когда же понял, что не этим вызвано их возбуждение, то немного сник и насупился. Толкая друг друга в бока, перешёптываясь, они глядели на статного сеньора, стоявшего чуть в стороне от Ферранте Гонзаги, упёршего острие меча в землю, и спокойно сложившего на эфесе руки.

– Да это же сам Эрнан Кортес! Кортес, покоритель Мексики! Кортес! Кортес, здесь! – наконец-то долетели до Альваро шепотки офицеров, и он сам стал с почтением смотреть на прославленного конкистадора Эрнана Кортеса, слава о деяниях которого, гремела по всей Испании.

Но надо было заниматься делами, и быстро оставив любование Кортесом, окриками приведя в чувство своих офицеров, он стал деятельно распоряжаться высадкой на берег и обеспечением всем необходимым и Исеаской терции.

«Позже ознакомлюсь с её составом и офицерами, а сейчас им надо выделить место для размещения, и значительно расширить плацдарм для неё».

Дорогу ему, с вызывающим видом преградил молодой офицер, незаметно отделившийся от свиты вице-короля Сицилии.

– Кто вы такой и чего вам угодно, – мимоходом спросил Альваро, спеша по своим делам, обходя наглеца.

– Я – Диего Гарсиа де Паредес и Варгас!

– Рад это слышать, – буркнул Альваро, продолжая идти.

– Стоять!

Вот такого он уже не мог перенести, и остановился.

Зароптали его офицеры бряцая оружием, готовые наказать нахала, так дерзко и непочтительно обращающегося с их маэстро-дель-кампо.

– Ну же, юноша, я остановился. Продолжайте, чего вам угодно?

«Юноша», которому было лет тридцать, и лицо его было покрыто густой светло-русой бородой, с вызовом выставил ногу и держал руку на эфесе эстока.[22]

– Я, Диего Гарсиа де Паредес и Варгас, сын Диего Гарсиа де Парадеса, Самсона Эстремадура!

Диего Гарсиа де Паредеса, прозванного Самсоном Эстремадура, знали многие. Он был прославленным солдатом, но из-за своего буйного, непочтительного нрава, никогда не поднимался до офицерских должностей. Так же он был известен и как отъявленный дуэлянт, поговаривали убивший на поединках с сотню людей. Легенды бывшее в обиходе, наделяли его невероятной силой – Самсон Эстремадура, одной рукой, остановил мельничье колесо! В битве, он один, держал мост против двух сотен французов! Ну и так далее…

Но оказалось, что ни его имя, ни имя его знаменитого отца, не произвели никакого воздействия, на этого загорелого, чуть прихрамывающего старика, чьи выбившиеся из-под шлема седые волосы, трепал ветер. Он просто стоял, и смотрел на него. И эта его спокойная уверенность в собственных силах, поколебала пыл и заносчивость Диего Гарсиа де Паредеса. Он замолк, не зная, что и как говорить дальше.

Тогда тихим, размеренным голосом, заговорил де Санде.

– Я сам родом из Эстремадуры, и я знал вашего отца, юноша. Он был хорошим солдатом. Мы вместе с ним сражались в Италии, в битвах при Мариньяно, Бикокке, Павии, Гавиано.[23] Слышал, что он погиб на поединке? В Болонье, кажется?…

– Да…шесть лет назад, – пролепетал Диего Гарсиа де Паредес, ещё не осознавая, что полностью попадает под влияние сеньора де Санде.

Дар Альваро – завоёвать умы и души людские, подчинять себе их разум, волю и желания, был с ним давно, ещё с монастыря. И он стал ещё больше развивать в себе этот дар, стараясь использовать его на благо себе и людям.

И сейчас он стал использовать его, завоёвывая расположение Диего де Паредеса.

– Жаль…очень жаль мне его… Возраст уже у нас не тот, чтобы размахивать мечами.

А Альваро ведь прекрасно знал, что старый Диего Гарсиа де Паредес, в свои 64 года, погиб на поединке, с более молодыми противниками.

– А вы как, юноша? Как сложилась ваша судьба?

– Как?… Да как у всех… В 18 лет отплыл в Новый Свет. Был в Никарагуа, в Панаме, вместе с Франсиско Писарро ходил в Перу покорять инков. Воевал с ними… Когда погиб отец, вернулся в Испанию, чтобы получить наследство… Вступил в армию…Фландрия, Италия и Тунис, и вот теперь вот, сюда… в Алжир.

– Достойный путь, для каждого идальго! Рад за вас! А что вы хотели, когда остановили меня?

Отважный солдат и храбрец, Диего Гарсиа де Паредес, совсем сник, замялся и смутился.

– Ну же? У меня не так много времени.

– Я… я хотел… возглавить Исеаскую терцию… стать…маэстро-дель-кампо… На корабле…вице-король Сицилии…вроде обещал эту должность мне… И я хотел…

– Понятно. А вы знаете, уважаемый сеньор Диего, что это такое, быть маэстро-дель-кампо? Вы знаете, что это такое, командовать тысячами солдат? Вы знаете, что это такое, когда вас, каждый миг, давит ответственность за их жизни? Терзает ответственность за успех терции в бою? За судьбу Испании?

– Нет…

– Мне нужны офицеры, и если вы, Диего Гарсиа де Паредес, готовы изучить всё это, то я возьму вас в свою терцию.

– О, сеньор! Я с почтением и благодарностью, принимаю ваше предложение!

21 октября, на подходе к Алжиру, главные силы флота попали в двухдневный шторм, немного потрепавший их. Вся свита и придворные короля, его родственники и чиновники, вповалку валялись, страдая морской болезнью, но сам Карл, за годы своего правления привыкший к дальним морским походам, спокойно переносил качку. Матросы скрывали улыбки, когда 23 октября, перевозили на берег, где нет этой ужасающей качки – серо-зелёных, в измятой, заляпанной блевотиной одежде, с растрепанными причёсками – знатных донов и сановников, женщин и министров, священников и чиновников, поваров и конюхов.

А войска под командованием Альваро де Санде, уже подошли к городу Алжир, и начали налаживать осаду. Прекрасная погода, сопутствующая им в день высадки, сменилась шквальным и холодным, дующим с гор ветром и проливным дождём.

На правах пока ещё старшего воинского начальника, пока вся эта знать – вице-короли, доны, герцоги и графы, обустраивалась, готовясь только принять командование, он оставил на берегу Фредерико Кабеса – встречать высаживающиеся войска и направлять их к Алжиру, согласно составленной им диспозиции.

Под дождём, в штормящем море, выпрыгивали с лодок солдаты, и шли к берегу по пояс в воде, держа над головой оружие и мешки с провизией на три дня.

– Когда шторм ещё немного стихнет, подойдут грузовые корабли, и тогда вам доставят всё остальное.

Пушки и лошадей, пока решили не выгружать. Но король настоял, и при сильной качке, с трудом и опасностью, грузили в лодки тяжеленные осадные орудия, выводили испуганных, жалобно ржавших и взбрыкивающих лошадей.

С моря Алжир блокировали корабли Андреа Дориа и командующего галерным флотом Испании в Средиземном море дона Бернардино де Мендосы. И разместив войска, Альваро направился на корабли Дориа, куда был приглашён и Мендоса, договариваться о совместных действиях.

Дориа был зол и хмур. Он говорил королю, пытался настаивать, что не надо высаживаться в такую непогодь, что надо как можно скорее сворачивать всю экспедицию, и убираться как можно дальше, например, в укрытые от волн и ветра, гавани Мальты и Сицилии. Но кто-то нашептал королю, кто?! что генуэзец Дориа, против, потому что… боится – захват Испанией Алжира, усилит её присутствия в западном Средиземноморье, что приведёт торговлю его родной Генуи к краху, а лучших отцов города – купцов и банкиров, к разорению. И сейчас, словно тигр в клетке, расхаживая по своей просторной, обставленной со вкусом и изяществом каюте, он размышлял, кто мог поведать королю Испании то, что они перед выходом к Алжиру, обсуждали только в узком кругу, только среди Совета Генуи. «Без слуг. Только свои. Проверенные. Но как тогда слухи достигли ушей короля? Как? Значит среди нас, завёлся шпион!» И занятый этими своими размышлениями, он не ответил на приветствие вошедшего де Санде.

Да и у Альваро, отношение к Дориа, не улучшилось за последнее время. Особенно после Превезы. А ведь он ещё не знал о вине Дориа, в гибели гарнизона Херцег-Нови.

Отношения с Бернардино де Мендосой, тоже были двоякими. Они впервые встретились в Тунисе, в 1535 году, когда Бернардино де Мендоса, командуя 12 галерами, весьма отличился в сражениях с пиратами. Он и оставался испанским главнокомандующим в Тунисе, успешно то обороняясь, то наступая. Но три года назад… В 1538… Альваро слышал, что в Тунисе, из-за не выплаты жалованья, взбунтовались солдаты старейшей Неаполитанской терции. Они поговаривали, что Мендоса, присваивает себе солдатские гроши. Ему удалось уговорить бунтовщиков – я не причём, давайте, грузитесь на корабли, отправимся вместе на Сицилию, и там спросим у вице-короля, где наше жалованье. Но на Сицилии, Бернардино де Мендоса, заручившись поддержкой вице-короля Ферранте де Гонзага, жестоко подавил бунт, казнив каждого десятого.

Это конечно был вопиющий факт – бунт в терции, в боевой обстановке. Терция всегда должна быть спаянной самодисциплиной солдат и офицеров, и должна подчиняться и выполнять приказы, несмотря ни на что.

Но то, как поступили с бунтовщиками Мендоса и Гонзага…

«А если и в твоей терции, не дай Бог, конечно, произойдёт такое, как ты поступишь? Нет! В терции Диего Кастильского такое не произойдёт! Ну, а если?…»

– Ветер усиливается, надвигается шторм, – теребя бородку, буркнул Дориа вошедшему де Мендосе.

– Это не остановит нашего короля, он полон решимости взять Алжир!

«Посмотрим, посмотрим», – подумал генуэзец, прикрыв ладонью ехидную ухмылку.

И после полудня 24 октября, началось…

Казалось, земля и небо поменялись местами, сильный ветер с востока, сменился налетевшим с севера ураганом, море заклокотало и забурлило, поднимая корабли, ломая и переворачивая их, срывая с якорей. Один за одним налетавшие валы, сметали наспех установленные хлипкие причалы, били и уносили в море приткнувшиеся к берегу лодки. Дождь, став просто ледяным, усилился до водопада низвергающегося с небес, мигом заливая траншеи. Потоки воды смывали пушечные помосты, уничтожали все другие осадные сооружения, сносили, сбрасывали вниз, расположившихся в горах солдат. Лавина, всё крушащий поток воды, грязи, камней и деревьев, обрушился на лагерь, похоронив многих. А с дождём, летел поднятый ветром песок из близкой пустыни Сахары, больно секущий лицо и руки, а если попал в глаз, то считай, глаза у тебя не стало. Ветер срывал палатки, кружил и носил в вихрях какие-то предметы.

Несмотря на усилия сотен слуг, шквальный ветер сорвал и роскошный шатёр короля, и испуганная, мокрая, замёрзшая и голодная свита, жалась вокруг монарха, пытаясь хоть как-то уберечь его от секущего ливня, носящегося песка, ветра и холода. А Карл, глядя как вокруг него, погибают сотни людей, обхватив руками свой массивный подбородок, плакал. Плакал, стараясь как можно беззвучнее, чтобы никто этого не заметил.

Паника поднялась в лагере. Кто-то тащил пушки к морю ища лодки, а навстречу им тащили мешки с насквозь промокшим порохом, разыскивая пушки. Ржали, рвя удила сбившиеся в кучу кони. Плакали женщины, потерявшие в разбушевавшейся стихии детей, носились офицеры и солдаты, отбившиеся от своих отрядов. Появились и первые дезертиры и мародёры, которые воспользовавшись общей сумятицей, добрались до бочек с вином и людского добра.

Буря не утихла, когда на рассвете 25 октября, их атаковали вышедшие из города войска Хасан-паши, а с тыла, напала многотысячная кавалерия подвластных ему берберов.

– Неужели этот пёс Хасан, знал о приближающемся урагане, и специально не атаковал нас, выжидая? – воскликнул Альваро де Санде, в кругу офицеров своих терций.

Укреплённого лагеря и объединённого войска, как такового уже не было. Все укрепления размыло водой и снесло ветром, а соседние отряды, или те, кто за эту ночь, смог сберечь подобие отрядов, не было видно за пеленой дождя и песчаных вихрей.

На складах и в подвалах Алжира, порох не пострадал от дождя, и османы, залпами из пушек и аркебуз, накрыли итальянское войско Козимо Колонны.

Ничего нельзя было разглядеть, только сквозь шум дождя и завывания ветра, доносились едва слышные выстрелы. Альваро метался, не зная, что предпринять, понимая, что посылать разведчиков, связных и гонцов в такую круговерть, бесполезно.

Потеряв более 300 человек убитыми, итальянцы Козимо Колонны, бежали. Бежали, подставляя под яростные удары ятаганов, свои беззащитные спины.

Выправили положение и закрыли брешь, 400 рыцарей ордена Святого Иоанна, под командованием опытного и отважного Николаса Дюрана де Вильганьона. А подошедшие германцы герцога Альбы, может быть и привыкшие к такой погоде, откинули османов, и приблизились почти до городских ворот.

– Завтра город будет наш! – кричал, гордый одержанной победой, командующий германцами герцог Альба Фернандо Альварес де Толедо-и-Пиментель.

Верблюжья кавалерия берберов атаковала терции Альваро де Санде на марше, когда они, через грязь по колено и глубокие лужи, шли к стенам Алжира. Но это было дело привычное, и их быстро отбили.

– П-а-а-а-шли! – сказал своё извечное Альваро, пытаясь рассмотреть, как выполняет приказ и идёт Исеаская терция.

Кто-то тронул его за плечо. О, да это же бывший мочилеро, а ныне молодой солдат Педро Игнаций Суарес.

– Сержант Гарсиа погиб, – сказал он тихо, и Альваро замер, остановив и шаг терций.

Гарсиа лежал, утопая в грязи, с тремя дротиками в животе и груди. Дождь хлестал по его лицу, заливая мёртвенные глазницы. «Как же так, старина…как же так… Предчувствия не обманули тебя, и Африка стала твоей могилой». Порывшись в кошеле, Альваро нашёл две монеты, и положил их, закрывая глаза друга. Больше, он ничего не мог сделать для него.

Он уже собирался подняться с колен, когда увидел рядом лежащее тело. Такие знакомые, седые волосы на затылке, как всегда спадающие сзади на воротник… Он перевернул тело… Да, он не ошибся, капитан Фредерико Кабес, с начисто снесённым ударом лицом.

Даже опытные моряки, всю жизнь, с младых лет проведшие в море, никогда не видали такого урагана, и к вечеру 25 октября, потонуло около 150 кораблей с припасами и снаряжением для долгой войны. Погибло и 70 боевых кораблей. Многие войска так и не выгрузились, их поглотило море. Весь берег был завален обломками и трупами утонувших. Осознавая бесполезность дальнейших действий, Карл приказал отходить к мысу Матиф и там грузиться на корабли и уходить.

К нему пытался пробиться Эрнан Кортес.

– Ваше Величество! Ваше Величество! Позвольте мне возглавить армию, и завтра, я подарю вам Алжир!

Но знаменитого конкистадора не допустили к королю, не пригласили его и на военный совет в ночь на 26 октября.

Получив приказ, ругался герцог Альба Фернандо Альварес де Толедо-и-Пиментель, уже стоявший у самых стен Алжира, и у которого отнимали победу.

Не хотел уходить и Альваро де Санде, оставляя здесь могилы сержанта Гарсии и капитана Фредерико Кабеса, и так и не отомстив османам за их смерти, так и не взяв Алжир.

Когда терции Альваро подошли к мысу Матиф, там творилось невообразимое! На море бушевал ураган, а люди, да и не люди уже, а существа потерявшие образ людей, в инстинкте самосохранения пытались пробиться к немногочисленным лодкам, толкая более слабых, отпихивая носилки с раненными, женщин и детей, затаптывая упавших.

Даже сам Эрнан Кортес, потерял в этой давке пояс, с зашитыми в них изумрудами на 100 тысяч дукатов.

И что уж тут говорить, про простых людей.

Хасан-паша не отставал от них, терзая атаками то с одной, то с другой стороны. Кавалерия берберов быстрыми наскоками влетала в лагерь, убивала, хватала пленных, и всё ценное, что попадётся под руку.

Чтобы освободить в лодках место для людей, кавалеристам приказали бросить на берегу своих лошадей. И плача, они покидали Алжир, глядя, как носятся по песчаной отмели их боевые друзья, как они кидаются в море, намереваясь плыть за хозяевами, и жалобно заржав, подняв к хмурым небесам свои головы, тонут.

Удивительно, но в этой сумятице, Ферранте Гонзага отыскал терции Альваро де Санде. Может быть потому, что они не поддались общей панике, и отходили плотным, монолитным строем.

– Сеньор Альваро! Сеньор Альваро! Надо навести порядок в войсках, иначе турки, сбросят нас в море!

– Стоять! – раздался зычный голос маэстро-дель-кампо, и обе терции, остановились.

– Кру-у-у-гом! Терции к бою, развернуть строй!

Османы и берберы набросились, на неожиданно возникшее перед ними препятствие.

И всеобщее бегство, охватило новобранцев. Они, в страхе глядя на атакующих османов, с таким же ужасом смотрели за спины, на беснующееся в урагане море, на корабли, и на людей, ищущих спасения. И они выбрали… Сначала один, за ним другой, потом десяток, сотня, стали покидать строй. Сержанты пытались остановить их, но пророкотала новая команда командира:

– Чёрт с ними! Пускай эти трусы бегут! Ветераны, плотнее ряды! Зададим врагу жару!

До 30 октября, терции Альваро де Санде держали позиции на берегу, отбивая атаки османов и берберов. На флангах носился и 3-тысячный отряд кавалерии, под командованием вице-короля Сицилии Ферранте I Гонзаги. И Альваро, за эти дни, проникся к нему уважением.

Потеряв все пушки, множество припасов, более 17 тысяч человек убитыми и утонувшими, армия короля Испании и императора Священной Римской империи, покидала Алжир. А кардинал Талавера, написал: «Слава Богу, мы не потеряли никого, кто представлял бы значение, а только рядовых солдат, слуг и матросов».

Сразу же, не дав им отдыха, как единственным подразделениям сохранившим боеспособность, терции Альваро де Санде перекинули в Тунис, где ободрённые поражением Испании в Алжире, восстали мавританцы.

И Альваро, жестоко мстил врагам за позор Алжира, за смерть Гарсии и Фредерико Кабеса, за гибель тысяч христиан, оставшихся ему неизвестными. В короткий срок были взяты города Сус, Монастир[24] и Каср-Хиляль, и он вплотную подошёл к главной базе Хайреддина Барбароссы в Тунисе – городу Махдия.

Но взять её, ему так и не дали… Началась новая война между Испанией и Францией.

– Цель оправдывает средства, – говорил ученик Никколо Макиавелли, французский шпион и дипломат, может быть главный вдохновитель союза между христианской Францией и мусульманским Османским султанатом, Антуан де Ринкон.

В январе 1541 года он прибыл в Италию, где очень быстро нашёл общий язык со знатным венецианцем Лоренцо Гритти и генуэзцем Чезаре Фрегозо, врагом и противником Андреа Дориа за власть в Генуе.

Цели этого союза, были заманчиво обрисованы Ринконом – Гритти и Фрегозо, на деньги султана, захватывают власть в Венеции и Генуи, и совместно с Францией и Османским султанатом, объявляют войну Карлу, королю Испании и императору Священной Римской империи.

Выгода – Ринкон обещал купцам Венеции и Генуи, такие же права и привилегии в османских портах, как и у торговцев Франции.

До раздела территорий дело не дошло, хоть алчный Чезаре Фрегозо просил для Генуи Сицилию и южную Италию, а Гритти – оставить в покое город Котор в Албании, и вернуть Венеции некоторые города и острова в южной Греции.

Антуан де Ринкон, Чезаре Фрегозо и Лоренцо Гритти, стали носиться по северной Италии, готовя заговор и вербуя сторонников. Попутно, высматривали, что нового появилось в обороне испанских крепостей и городов, подсчитывая количество войск, пушек, запасов пороха и продовольствия.

Но за ними уже следили, и в июле этого же, 1541 года, Ринкон и Фрегозо, были схвачены у города Риволи.

– Да это же тот гнусный Ринкон, который поставляет османам французские пушки, из которых нас убивают!

– Да это же тот самый Ринкон, который направляет корабли Барбароссы на христианские земли, с приказом жечь, грабить и убивать!

– Сотни тысяч христиан, загубленных в мусульманском рабстве, требуют отмщения!

– Смерть ему! Смерть! Смерть!

Но сначала испанцы, ужасными пытками, выведали у Ринкона всё, что хотели, а после казнили.

Повод к войне был найден.

– Вы нарушили международное право неприкосновенности дипломата, подло схватив и казнив нашего посланника!

– Тебе ли, еретику, снюхавшемуся с мусульманами говорить о правах и правде?!

8 марта 1542 года в Париж пришла депеша от нового посланника Франции в Константинополе Антуана Эскалина де Эймара – в случае войны между Францией и Испанией, между Францией и Священной Римской империей, султан Сулейман I поддержит своего союзника, окажет ему помощь, вплоть до объявления войны.

И уже 12 июля, Франциск I объявил её.

К сожалению Альваро, их отправили не в Италию, где его ждала молодая жена Антония, из знатного рода де Гусман и Айяле, и недавно родившийся сын Родриго.

Да, да, да! После Албании, находясь долгое время на излечении в Италии, маэстро-дель-кампо Альваро де Санде женился! И пусть вас это не удивляет, что красивая, нежная, ласковая и добрая Антония, избрала его, грубого солдафона, вся жизнь и любовь которого – армия. Это всё было до того, пока он не встретил её… Теперь же Альваро и дня не мог прожить, не думая о жене и сыне. А ведь они жили в небольшом замке в окрестностях Милана, и Альваро зная, что этот город станет ареной жестокой войны, теперь ещё и тревожился за них.

На галерах, быстро и в спешке загрузившись, они шли в Испанию, к Пиренеям, к крепости Перпиньян, которую 4 августа осадили французские войска дофина[25] Генриха и маршала Клода д'Аннебо.

– Аннебо, он для нас одно дерьмо! – посмеивались ветераны. – Мы его били в Савойе и Пьемонте, разобьём и под Перпиньяном!

Приход Альваро де Сандо под Перпиньян, а у него было ни много ни мало – 10 тысяч пехоты, 4 тысячи кавалерии и 32 пушки, вынудил д'Аннебо и дофина Генриха снять осаду, и отойти к Нарбонну.

И началась малая война, война на истощение. То французские войска жгли и разоряли испанскую провинцию Руссильон, то испанцы, в своих опустошительных рейдах ходили до Нарбонна и Каркассона.

Король Франции Франциск I карал сурово, и дофин Генрих был отстранён от командования. Наказал Франциск и второго своего сына, герцога Орлеанского Карла, который самовольно двинулся со своей армией из Фландрии в Руссильон.

Жаль было, но в одном из набегов, был тяжело ранен отважный воин Диего Гарсиа де Паредес. Солдаты успели полюбить этого презирающего смерть храбреца, всегда отважно бросающегося вперёд, ведущего за собой остальных. И вся терция, построившись, криками прославляющими его храбрость, пожеланиями выздоровления, чтобы он как можно скорее вернулся и встал в строй, провожала его.[26]

Доставили почту. Альваро схватил её, ища письмо от жены, но его не было. Было другое.

– Письмо из Италии… Граф Сан-Секо Пьер Мария де Росси, помнишь такого, перешёл на сторону Франции.

– Сука! Он же был отличным офицером! – его помощник Хуан де Герера, зло сплюнул.

– Дело не в этом, а в долбанной политической выгоде. Де Росси поставил на короля Франции, на пришедшие в Италию войска Клода д'Аннебо, а д'Аннебо так и не смог взять Кунео и отступил. Де Росси вынужден бежать в Париж.

– Чтоб он там и сдох! Что ещё пишут?

– Османы опустошают Венгрию, во Фландрии французы вторглись в графство Артуа, но Адриен де Крой граф дю Рё отразил врага и организовал защиту Бапома, пишут – стратегически важного города, лежащего на равнине между Артуа и Фландрией.

– Понятно.

Новый, 1543 год, принёс большие изменения.

Под вопли возмущения и слёзы ветеранов, терция Диего Кастильского была расформирована. Её роты объединили с ротами Исеаской терции, и они получили новое наименование – Савойской, но сохранили, прославленные знамёна старых терций.

И был получен приказ – сворачивать все операции в Руссильоне и Лангедоке, грузиться на корабли и плыть в Италию. Но не воевать там, к новому сожалению Альваро де Санде, а по знаменитой «испанской дороге»[27] идти во Фландрию.

– Видать там дела совсем худые, – ворчали ветераны, собираясь в дальний поход, – раз без нас не могут одолеть француза.

Шли через заснеженные горные перевалы, по мостам через разлившиеся реки, через густые леса Севера, во Фландрию. Шли с обозом, где в телегах лежал скудный солдатский скарб и располагался штаб, которым заведовал Хуан де Герера. Шли музыканты, потом лекари, аптекари и цирюльники, эль-фарриэль-мэр – интендант терции, идор – писарь, баррачела – судья и законник, и всегда сопровождающие баррачелу солдаты-тюремщики конвойной роты и отдельно, палачи. А за ними тянулись солдатские жёны и дети, слуги и рабы, повозки маркитанов и шлюх. Проходя через земли Швейцарии и Германии, где среди населения уже широко распространилась лютеранская и кальвинистская ересь, Альваро де Санде издал приказ:

– Местных не обижать!

И шли испанцы, сурово сжав зубы, с неодобрением поглядывая на протестантские кирхи.

Альваро, особенно приглядывался, к новому капеллану падре Вальядесу, подозревая его в чрезмерном религиозном рвении и фанатизме, особенно когда падре, прикладывался к бутылке сладкого хереса.

Во Фландрии, встретившей их негостеприимными, почти всегда хмурыми небесами, постоянными дождями и туманами, холодом и пронизывающим ветром с моря, ветераны Савойской терции, больше привыкшие к солнцу Италии и жаре Африки, благополучно выдохнули.

– Дошли!

Под осаждённым городом Дюреном, где располагалась ставка короля и императора, Альваро, с интересом и любопытством вертя в руках, осматривал новое изобретение оружейников – пистоль. После, он попросил зарядить его, и стрельнул в мишень в шагах за 30. Пуля попала в цель.

– Худо. Если мы используем это сегодня, то завтра и враг, воспользуется такими пистолями. А от них, огневая мощь кавалерийских рот, усилиться в разы! Теперь кавалеристам, не надо будет таскать громоздкие карабины, однозарядные и требующие долгой перезарядки. Теперь они будут носить эти пистоли, по два, а то и по четыре в седельных кобурах, и могут, не приближаясь к нашим пикинёрам, обстреливать терцию.

– А ваши аркебузиры на что?! – зло ответил ему друг короля Карла, его оруженосец, германский граф Петер Эрнст фон Мансфельд. Альваро знал его, ещё по экспедиции в Тунис.

– Так я о том и говорю, что наши аркебузы, однозарядные, требует долгого времени для перезарядки. Пока их будут перезаряжать, каждый кавалерист врага, сможет выпустить в нас две, три, четыре пули! И значит, жертвуя количеством пикинёров, надо увеличивать в терциях число аркебузиров!

Вышел король, и все, благопочтенно поклонились ему.

– Смотрите, смотрите, как этот старик, не уважает нашего короля!

– Смотрите, как он не может склониться перед ним в поклоне! – злобно шипел кто-то сзади.

Альваро оглянулся. Так и есть, двое напыщенных, надутых спесью идальго из свиты короля, выхваляющиеся перед дамами.

Он действительно не мог склониться ниже из-за контузии спины и ранений ног, полученных давно, ещё в молодости, и с вызовом глядя на дерзкую молодёжь, сказал:

– Я солдат, и выгибать спину не привык! А походку и поклон, я вырабатывал не на паркетах и коврах дворцов, а в строю терции! И если вы здесь, ради того, чтобы выслуживаться перед королём, то я, чтобы умереть за него!

Эта ссора прошла почти незамеченной остальной свитой, и вечером, на поединке, Альваро де Санде, отличными ударами, убил обоих своих противников.

Слухи всё-таки дошли до короля, и он, оставив свою привычную меланхолию, накинулся на него:

– Сеньор маэстро-дель-кампо Альваро де Санде! Вы воспользовались своим преимуществом[28] и убили двух моих друзей! Я крайне недоволен вами! Крайне… И я думаю…

– Ваше Величество, моя жизнь принадлежит Вам! И завтра, вы увидите меня в Дюрене, живым или мёртвым!

И в излюбленной испанцами ночной атаке, 7 сентября Дюрен был взят, разграблен и сожжён! Владетель Дюрена германский герцог Вильгельм V Юлих-Клеве-Бергский, союзник Франции, был выбит из войны, теперь уже согласный предоставит свою территорию для размещения испано-имперской армии, и свои войска для её усиления.

Казна была пуста, и Франциск I, ожидая субсидий от Сулеймана, обложил все свои города двойным налогом, и специальной клятвой обязал дворян, служить на три месяца дольше, чем было положено по договору между ними и королём. Это позволило ему, ранней весной 1543 года, с 60-тысячной армией осадить крепость Авен, захватить Ландреси и напрасно укрепляемый графом дю Рё город Бапом.

А Карл, после взятия Дюрена, двинул свою армию к Ландреси, желая навязать французам генеральное сражение, которое сразу решит исход войны.

Но…

Многое изменилось… Армии нарастили силу – с каждым годом усовершенствовалась артиллерия, увеличилось количество огнестрельного оружия, и каждое сражение теперь заканчивалось большими потерями. И тогда военачальники, стали избегать битв, сосредотачивая усилия на захвате городов и крепостей. Изменились и солдаты, которые стали говорить:

– Пусть Господь даст нам столетнюю войну, долгую осаду на год или два, но не один день битвы!

А потом произошло такое!.. Что даже видавшие виды, всё казалось пережившие и познавшие ветераны, удивлённо качали головами и чесали в затылках.

Отлучённый от церкви, протестант, еретик и схизматик король Англии Генрих VIII Тюдор, стал союзником наихристианнейшего короля Испании и императора Священной Римской империи Карла, и совместно с ним выступил против католической Франции, которая, в свою очередь, была в союзе с мусульманским Османским султанатом. С ума сойти! Голова шла кругом, от всех этих политических коллизий!

– Мало нам союзника-лютеранина герцога Вильгельма, которого мы разгромили в Дюрене и такого же еретика-лютеранина Морица Саксонского, так ещё вместе с нами будут воевать и схизматики-англичане!

Оказалось, действительно мало, и на деньги султана Сулеймана, король Франции Франциск I, заручился против Англии и Испании, союзом с католической Шотландией.

– М-да! – Альваро де Санде, не знал, как и вести себя с прибывшими англичанами. Такое же недоумение и растерянность, он видел на лицах и многих придворных из свиты короля Карла.

Подошёл, тоже переброшенный во Фландрию, Ферранте Гонзага.

– На юге дела совсем плохи, Барбаросса и граф Энгиенский взяли Ниццу.

– Да уж лучше бы нас туда направили! Там хоть нет этих англичан! – в сердцах воскликнул Альваро.

– Ну, да, ну да.

Летом 1543 года, 110 кораблей Хайреддина Барбароссы, опустошив и разграбив южноиталийское побережье, пришли в Тулон, где их уже поджидал командующий флотом Франции и всеми войсками в Провансе и Лангедоке, молодой Франсуа де Бурбон-Конде, граф Энгиенский, с 50 галерами.

Политика короля, остаётся политикой короля, а вот отношения между молодым графом и османским адмиралом, сразу не заладились. Граф д'Энгиен, истовый христианин, был против союза с мусульманами. Барбаросса, тоже прекрасно понимая, что французы, просто используют силу и мощь Османского султаната, ничего не давая взамен, отвечал графу гневным презрением, иногда срываясь и до злобы.

Но как бы то ни было, 6–8 августа, объединённый франко-османский флот, подошёл к Ницце и осадил её.

Ни герцог Савойский Карл III, которому собственно и принадлежала Ницца, ни командующий войсками в Италии, губернатор Милана Альфонсо д'Авалос, ничего не могли сделать, и город был обречён.

15 августа, огнём орудий, была пробита брешь в стене, и гарнизон бросился в панике бежать, но их остановила… женщина. История сохранила её имя – Екатерина Сегурана, отважная героиня родного города, которая выйдя на улицу, призывами, молитвами и мольбой, заставила малодушных сражаться.

Враг был отброшён, Ницца спасена, но только для того, чтобы 22 августа, её сдал губернатор, надеясь на милость победителей.

Но пощады не было! Два дня захватчики жгли, грабили и разоряли Ниццу.

После, французы обвинят в этом османов Хайреддина Барбароссы, мол, это они бесчинствовали в Ницце, насиловали и убивали, гнали на свои корабли тысячи пленных.

Но очевидец этих событий, французский военачальник Франсуа де Село сеньор де Вьейвиль, в своих мемуарах напишет: «Ницца была разграблена и сожжёна, но за это не следует проклинать ни Барбароссу, ни сарацин, ибо, когда это случилось, они были уже далеко от города… Просто ответственность за произошедшее была возложена на Барбароссу, чтобы защитить и обелить доброе имя Франции, более того, честь самого христианства».

После взятия Ниццы, Барбаросса, простояв зиму в Тулоне, но так и не получив от французов обещанной платы и окончательно рассорившись с графом Энгиенским, ушёл в Константинополь, по пути ещё раз совершив набеги на христианское побережье.

А сопровождал его, срочно вызванный из Константинополя, в целях погасить размолвку, Антуан Эскалин де Эймар, посланник Франциска I при дворе султана.

Ещё в мае, практически сразу после захвата Ландреси французами, испанский военачальник граф дю Рё осадил этот город плотным кольцом, мощными кавалерийскими отрядами препятствуя подвозу продовольствия.

Захват Люксембурга, который по приказу Франциска I осуществили войска под командованием его сына Карла, герцога Орлеанского и Клода д'Аннебо,[29] не принёс успеха – король Испании не снял осаду Дюрена, не отошёл от Ландреси и граф дю Рё. А узнав о падении Дюрена и подходе к Ландреси армии короля Испании, Франциск двинул в Пикардию и все свои силы.

Намечалась большая битва.

– Вы только погляньте на этих чертей! Как только земля их носит, почему не развергнется под ними, почему гром небесный не поразит их? О, Господь, услышь меня, когда же кара Твоя, падёт на них?! – взгромоздившись на мула, носился вдоль строя терции падре Вальядес, гневными жестами и проклятиями грозя шедшей параллельной дорогой 6-тысячной английской армии сэра Джона Валлопа.

Испанцы скрипели зубами, едва сдерживали готовую вот, вот прорваться злобу и жажду убийств, полными ненависти взорами глядя на англичан.

– Надо угомонить эту тварь, иначе не дойдя до французов… Наши парни готовы наброситься на англичан! – шептал Хуан де Герера своему командиру.

– Сам вижу! – но заставить падре Вальядеса заткнуться, было невозможно. Солдаты не поняли бы этого и не одобрили, а могли и его самого обвинить в ереси, или в защите и пособничестве еретикам.

Неожиданно на Альваро снизошло озарение, и он улыбнулся.

– Давай Хуан, быстрее мчись к эль-фарриэль-мэру[30] и возьми у него с десяток бутылок хереса! Быстрее, скажи, что я приказал!

И вскоре, падре Вальядес, польщённый, что сам маэстро-дель-кампо, за проникновенные проповеди, одарил его вином, храпел в пьяном угаре на дребезжащей телеге.

С правого фланга долетел шум битвы, и Савойская терция остановилась, быстро приготовившись к бою.

– Сеньор маэстро-дель-кампо, – заявили выборные солдаты от каждой роты, – мы не желаем, чтобы рядом с нами стояли англичане! Не желаем! Не хотим!

Солдаты набрали много власти, пылали ненавистью к англичанам, и идя им на уступки, командование испанской армии изменило диспозицию. И так с этого времени и повелось, что в любой битве, испанская пехота, дорожа своей репутацией и честью, всегда становилась на самых важных, самых смертельно опасных позициях, всегда, на направлении главного удара врага.

Вечерело, и Альваро разыскал Ферранте Гонзагу.

– Где французы? Что там за шум был справа?

– А-а-а… Маршал Шарль де Бриссак налетел. Пощипал нас немного. Капитан-генерал нашей кавалерии, Франческо д'Эсте, разгромлен и взят в плен.

– Понятно. И что дальше?

– Дальше? Дальше я назначен командующим всей армией под Ландреси, завтра мы подойдём к нему, и либо возьмём, либо подойдёт Франциск, и тогда битва.

Испанская армия – 50 тысяч пехоты и 13 тысяч кавалерии, установив батареи, начала крушить стены и бомбардировать город.

Король Франции всё не подходил, но осаждённые не сидели без дела, частыми вылазками тревожа армию Ферранте Гонзаги.

– Тревога! К бою! К бою! Тревога!

В ночной темноте, озаряемой кострами и вспышками выстрелов, раздавались суматошные крики.

– Французы!

– Где? – Альваро де Санде, выскочив из палатки, встал перед своей терцией.

– Вон там, у леса! – доложил дежурный офицер.

– Герера, пошли туда две роты аркебузиров и всю кавалерию!

– Слушаюсь, сеньор маэстро-дель-кампо!

Но было уже поздно. Отважные французские храбрецы – Рикарвиль и Сен-Симон, командуя небольшими отрядами, перебив охрану, захватили самую большую кулеврину крушащую город, и утащили. К утру французы установили её на Орлеанском бастионе, и с издевательскими, оскорбительными насмешками, стали бить по испанскому лагерю.

На следующую ночь новая тревога. Французы атаковали батарею в нижнем городе, уже пробившую брешь в крепостной стене. А у испанцев снова неудача. До подхода подкреплений, французы сумели утащить часть орудий, а остальные уничтожили.

И напрасно носился по расположению армии, командующий Ферранте Гонзага, созывая подкрепления, когда темной октябрьской ночью, под проливным дождём, французы атаковали англичан. Германцы, фламандцы и особенно испанцы, не спеша шли им на выручку.

Стычки и поединки между испанцами, валлонцами, германцами и англичанами, стали обычным делом. Ежедневно в лагере хоронили до десяти убитых на дуэлях, и Карл, вынужден был, своим указом запретить дуэли. Нарушителей ждало 5 лет каторги гребцом на галерах.

Частые вылазки французов, потери в битвах и от болезней, холод, плохое снабжение, задержка, а то и вовсе не выплата жалованья, всё это удручало, снижая боевой дух. Не порадовала даже весть, что в одной из вылазок был ранен французский командующий гарнизоном Андре де Монталамбер.

Артиллерия пробила уже достаточно широкую брешь, но король и император Карл, щадя жизни солдат, не давал приказа к штурму, надеясь додавить гарнизон Ландреси, взяв его измором.

– О, Господи, когда же всё оно закончиться!

Сегодня ночью было тихо, французы не атаковали, и этот полный отчаяния всхлип часового, долетел до Альваро де Санде. Он подошёл, и солдат, до этого готовый выть на луну, заметив его, выпрямился, крепче обхватив алебарду.

– А-а-а, это ты тут стонешь, Педро Игнаций Суарес. Что, совсем тяжко?

– Никак нет, сеньор маэстро-дель-кампо, не я!

Альваро внимательно глянул на него. В разбитых, сношенных сапогах, он стоял почти босой, на сырой, тронутой первыми заморозками земле. В дыры куртки задувал ветер. Плащ короткий, тонкий, совсем не греющий. На шее чирьи, конечно же как и у всех вши, да гнила в сырости, рубленная рана на руке.

– Чё в лазарет не пойдёшь, с рукой своей-то?

– Да там у аптекарей, кроме клизмы и кровопускания и нет ничего, сеньор-маэстро-дель-кампо!

Да, это так. Если хлеб им и подвозили с перебоями, то с лекарствами, тёплой одеждой, другими необходимыми для армии вещами, было совсем худо.

Видя расположение к нему командира, Педро Игнаций Суарес, доведённый до крайности, в нарушение всех правил и законов, решился:

– Можно спросить, сеньор маэстро-дель-кампо?

– Да, что у тебя? – Альваро откликнулся, думая, что это просьба личного плана. Но вопрос солдата, просто ошарашил его.

– А вам не надоела…война?

Альваро ушёл, ничего не ответив, только глянув на солдата, полным сожаления взглядом. «С такими мыслями в голове, он долго не протянет. А ведь был, бойким мочилеро, и как он радовался, когда его перевели в роту…»

А перед газами у Альваро, встали долгие годы службы, атаки врагов, пушечные залпы, сожжённые селения, разграбленные города, кровь и насилие, и трупы, трупы, трупы… Сотни, тысячи, десятки тысяч трупов, растерзанных войной… И он застонал, смахнув с глаз слёзы.

Французы в Ландреси тоже стояли на грани, и в ночь с 18 на 19 октября, шевалье д'Ивиль, сумел пробраться через кордоны испано-имперских войск, и добраться до главной ставки короля в городке Ла-Фер.

– Мяса нет давно! Вино закончилось ещё раньше, и мы вынуждены пить воду, а от неё, почти все поголовно, страдают кровавым поносом! Грызём заплесневелые сухари, по одному в день, величиной с пол ладони!

Франциск I, галантный, всегда окружённый дамами и пышной свитой, казалось всю жизнь проводивший в развлечениях, балах, охотах и турнирах, мог быть и суровым, и деспотичным.

– Позвать ко мне графа де Сен-Поль!

А когда Франсуа I де Бурбон, граф де Сен-Поль и де Шомон, герцог д'Эстутвиль и губернатор Пикардии появился, Франциск накинулся на него:

– Вы уверяли меня, что гарнизон Ландреси, полностью обеспечен припасами! Что их хватит на два, а то и на три года осады! Так ли это?

– Сир!.. Мы это… Я…

– Хватит! Довольно! Маршал Франции Клод д'Аннебо, как вы могли отойти от Ландреси, не обеспечив город всем необходимым! Почему мои солдаты, вынуждены голодать?

– Видите ли сир…

– Хватит! Вам два дня сроку, чтобы снабдить Ландреси! У меня всё!

Франсуа де Бурбон и Клод д'Аннебо, долго думали, кому поручить такое дело, пока добровольцем не вызвался доблестный и опытный воин Мартен дю Белле, сеньор де Ланже.

Путь к городу преграждали позиции имперской рыцарской кавалерии из Австрии, заносчивой, задиристой, всегда похваляющейся своей знатностью. Но Мартен дю Белле, обманом, всё-таки провёл в город обоз с продовольствием. Он просто посадил на коней всех обозников, крестьян и слуг, и австрийцы, видя перед собой превосходящие силы врага, быстренько отступили.

Над ними потом потешался весь испано-имперский лагерь.

– А-а-а, это те рыцари, которыми бежали перед пастухами и конюхами?!

– Ха, воины, бежавшие, завидя крестьян и поваров!

Обоз с продовольствием прошёл, и теперь Ландреси измором было не взять. А время для штурма было упущено. Подошла французская армия и нависла над тылами. Ферранте Гонзага, сняв осаду, стянул свои войска в единый кулак.

Воспользовавшись этим, Клод д'Аннебо вёл в город новый гарнизон под командованием Жака I де Куси, сеньора де Вервена.

– Всё, Ландреси теперь нам будет только сниться.

– Ничего дадим бой, разобьём французов, и тогда…

– Что, снова осада? Ещё полгода сидеть в этом болоте?

Всё было разорено в окрестностях города, обозы задерживались из-за дождей и непролазной грязи, и понятно было, что ни о какой дальнейшей осаде и речи идти не могло.

Оставалось одно, битва!

Войска выстроились, били пушки, лёгкая конница Альбрехта Бранденбургского, набросилась на авангард французов. Маршал Шарль де Бриссак бой принял, опрокинул германцев Альбрехта Бранденбургского, но наткнулся на Савойскую терцию. С одного фланга французов атаковал выскочивший из леса отряд самых лучших, самых метких аркебузиров, с другого, рыцарская кавалерия и пехота Морица Саксонского. Бриссак стал отводить свои войска к главным силам. Испанцы преследовали их, но дойдя до неглубокого ручья, Карл остановил армию. На противоположном берегу, на заросших лесом холмах, стояли войска короля Франции.

– Лес благоприятствует французам, позволяя расположить там, в засаде, стрелков и кавалерию. Если мы сунемся через ручей, то точно вляпаемся!

– Да, вверх по холмам, под огнём пушек и залпов аркебузиров, мы окрасим кровью этот ручей. А вон из того оврага, я уверен, что там Аннебо расположил своих жандармов,[31] нас атакуют, стопчут и сомнут.

Два дня армии простояли у этого ручья, обмениваясь только пушечными залпами, атаками аркебузиров – подбежал, пальнул, убежал, да стычками кавалерии.

Скука!

Наконец, французы стали отступать. Карл бросил за ними свою кавалерию, но лес действительно был занят затаившимися французскими аркебузирами, которые встретили её беспощадными, уничтожающими залпами.

А Франциск развернул свою армию, готовый принять бой.

– Нет, мы не будем атаковать. Франциск, занял хорошую, сильную позицию, – оглядев войско врага, сказал король Карл, теперь уже спокойно позволяя французам отступить.

Ещё четыре дня простояли они под теперь уже недосягаемым Ландреси, показывая, что это не король Франции заставил их снять осаду, а они сами, победителями, уходят на зимние квартиры.

И с тех пор у испанской пехоты, появилась поговорка:

– Поганей, чем в траншеях Ландреси, уже не будет.

Король Франции щедро наградил своих военачальников и офицеров – героев Ландреси, пожаловав должности, чины и титулы. А простым солдатам героического гарнизона, у которых не было судимостей, было пожаловано личное дворянство. А у кого были судебные сроки и приговоры, их списали.

– Вот такая вот она, война… – тяжело опираясь на пику, стоял Альваро де Санде, глядя на труп своего солдата… Педро Игнация Суареса…

Осенью, в Италии, испанские войска захватили крепость Кариньяно, но тут же были осаждены в ней подошедшей французской армией графа Энгиенского. И всю зиму шла осада Кариньяно, не менее драматическая, чем осада Ландреси.

Весной, командующий испанскими войсками в Италии Альфонсо д'Авалос, получив подкрепления, решил дать французам бой, отбросить их от Кариньяно и вообще вышвырнуть из Пьемонта.

Битва произошла 11 апреля 1544 года, к северу от Кариньяно, у селения Черезоле.

Имея численное превосходство в пехоте, Альфонсо д'Авалос не смог удержать фланг от атаки более мощной кавалерии французов, которой командовал граф Гаспар II де Колиньи. Пехота Жана де Те развила успех, атаковав пехоту принца Салернского, но сама в свою очередь была контратакована германскими ландскнехтами и итальянской кавалерией из Флоренции. Выправил положение, только недавно прибывший в Пьемонт, герой Ландреси, Мартен дю Белле, вдохновив и поведя за собой, уже готовую взбунтоваться швейцарскую пехоту.[32]

Потеряв 10 тысяч человек и всю артиллерию[33] Альфонсо д'Авалос, преследуемый дю Белле, Пьером д'Оссёном и Жаном де Те, теряя города и крепости – Монкальери, Сан-Дамиано, Вигоне, Понте-де-Стура, стал поспешно отступать к Милану. 21 июня капитулировал Кариньяно, и угроза нависла над всеми испанскими владениями в северной Италии.

Но… как всегда это, но… вмешивающееся, влияющее на политическую ситуацию, на расстановку сил, путающее все планы.

К маю 1544 года, король Испании и император Священной Римской империи, сосредоточил на севере две армии – одну, северную, под командованием Ферранте Гонзаги, нацелил на Люксембург, вторую Карл возглавил сам, и которая должна была вторгнуться в не затронутую и не разорённую войной Лотарингию.

И Франциск I, перед угрозой этого вторжения, усиливая север, был вынужден забрать у графа Энгиенского наиболее боеспособные войска, оставив Милан в покое.

Когда поля и дороги немного просохли, Ферранте Гонзага вызвал к себе Альваро де Санде.

– У меня есть одна задумка сеньор Альваро, но для осуществления её, мне нужен смелый и решительный человек. И я не вижу более никого достойного вокруг себя, кроме вас.

Альваро был польщён, таким доверием и похвалой из уст командующего.

То, что поручил ему Ферранте Гонзага, требовало долгого обдумывания, но следовало и торопиться. И возвращаясь к себе, Альваро перебирал кандидатуры офицеров и солдат, годных для этого дела. «Хуан де Герера, до тех пора пока не вернусь, будет командовать терцией. Ну, а если погибну… то он станет достойным командиром её. Ладно, дальше. В помощники ему подойдёт Алонсо де Наварра. Так, а кого тогда мне взять? Луиса Муньеса?» Альваро задумался. Луис Муньес был сыном солдата, служил мочилеро, звёзд с неба не хватал, вперёд никогда не лез, но оказался способным малым, зубами вцепившимся в солдатскую службу, полюбил её, стойко перенося все тяготы, упорно и настойчиво выгрызая себе место под солнцем. Он стал барабанщиком, потом был переведён в роту, через пять лет стал капралом, потом сержантом, но как всегда, был не особо заметным, держась немного в стороне и тени. И Альваро помнил, как после Ландреси, он лично вручал ему офицерскую ленту, и как он скромно благодарил, но какой гордостью горели его глаза!

«Да, Луис Муньес подойдёт. Он сдохнет, но выполнит приказ! Да, как всегда, без лишнего геройства и показухи, спокойно и уверенно».

Слух о том, что сеньор маэстро-дель-кампо Альваро де Санде, набирает людей для какого-то опасного дела, быстро распространился среди солдат, и к его палатке потянулись толпы добровольцев. Много людей ему было не надо, Ферранте Гонзага сказал – пятьсот-семьсот человек, и из 8 тысяч испанских солдат под Люксембургом, он мог выбирать только лучших. Внезапно ему вспомнился Эрнан Кортес, рассказы Диего Гарсиа де Паредеса о походе Франсиско Писарро в Перу, и он решил набрать большинство людей из родной провинции, назвав отряд – «Львы Эстремадуры».

«Ностальгия…Наверное старею» – подумал Альваро в свои 55 лет, улыбнувшись.

Глубокой, тёмной ночью они ушли. Только кавалерия, опытные наездники, у каждого по две запасных лошади, еды на неделю, копья, аркебузы, пистоли и мечи. Задача, поставленная перед ними Ферранте Гонзагой, требовала не только смелости и решительности, а в большей мере удачи – проникнуть на территорию врага и в окрестностях Люксембурга вести малую войну, нападая на обозы и гарнизоны, сеять панику, и самое главное – распространять прокламацию короля и императора:

– Я Карл, Божьей милостью король Испании и Римский император, помазанный на царствие наместником Господа на земле благословенным папой римским, иду во Францию не с войной против её народа, добрых и верных христиан, а чтобы свергнуть тирана Франциска, вступившего в сговор с врагами Веры нашей, проклятыми мусульманами султана Сулеймана!

– Скорость и манёвр, манёвр и скорость, в этом залог нашего успеха!

И ворвавшись в какое-нибудь селение, они прилюдно и показательно казнили французских наместников, сборщиков налогов, чиновников, зачитывали перепуганным поселянам прокламацию императора Карла, и также быстро уходили.

Они громили обозы, устраивали заторы и засеки на дорогах, разрушали мосты.

– Скорость и манёвр! В большую битву не ввязываться!

Но однажды сам не удержался…

– А-а-а, Пикардийская терция, давние знакомые. Созданные Франциском по образу и подобию наших терций. Но мы ведь лучше, ведь так, храбрецы мои!

– Да! Да! Да!

– Тогда вперёд! За мной!

И стремительной атакой, выскочив из леса, они ринулись на две роты Пикардийской терции, охранявшие еле ползущий обоз.

Полторы сотни аркебузиров, в три шеренги, залп за залпом громили французских солдат, среди них поднялась паника и суматоха, когда довершая разгром, в их строй влетела кавалерия Альваро де Санде.

– Бей их! Бей! Пленных не брать!

Они захватили два знамени, перебив всех офицеров, разгромили штаб, но его солдаты замешкались, таща добро с телег маркитанов.

– К чёрту! Бросайте всё! Отходим!

Галопом, раскинувшись лавой, уже подходила тяжёлая кавалерия жандармов, которая в один миг сомнёт его маленький отряд!

– Отходим! К лесу! Все в лес!

Трубил горнист командуя отход, кричал Альваро, но было поздно… Французы налетели, снося копьями и беспощадно рубя отставших.

Спас их от полного разгрома, спокойный и рассудительный лейтенант Луис Муньес. Он велел зарядить каждому стрелку по три аркебузы, и выдвинув их к опушке леса, сокрушительными залпами накрыл французов.

Жизнь солдата принадлежит войне. И каждый из них осознавал, что может погибнуть в любой момент, если не сегодня, то завтра, и они, несмотря на то, что Альваро де Санде было стыдно за юношеский порыв, за потерю многих хороших воинов, восхваляли своего командира, гордились победой, размахивая захваченными у французов знамёнами.

«А первое знамя Пикардийского полка, захватил сержант Гарсиа. Тогда, когда мы отступали от Марселя» – и благодарная улыбка солдатам, сменилась набежавшей слезой воспоминания.

Действия «Львов Эстремадуры» в какой-то мере способствовали тому, что уже 25 мая, без долгой осады, Люксембург капитулировал перед армией Ферранте Гонзаги. Были взяты Линьи и Коммерси, и 8 июля армия подошла к мощной крепости Сен-Дизье.

Карл, пройдя через Нанси и Туль, соединился с армией Гонзаги под её стенами.

Война есть война, и солдаты благодарили своего короля и императора за то, что он для вторжения во Францию, избрал не опустошённые прошлогодними действиями Шампань и Пикардию, а сытую, жирную Лотарингию. И не смотря на его прокламацию, они в духе своего времени, тащили у местного населения – верных христиан, которых они шли освобождать от еретика и тирана – всё – яйца и домашнюю птицу, молоко и сметану, коров, свиней и лошадей, грабили, забирая всё, что понравиться, убивали и сжигали непокорных, насиловали женщин. Маркитаны и скупщики продовольствия безжалостно обманывали местных селян и торговцев, обвешивая и обсчитывая их, при этом расплачиваясь порчеными монетами.

А Франциск I, носился между Парижем, Орлеаном и полями сражений, выискивая силы и средства, чтобы отразить агрессию. Ведь в мае, совместно с испано-имперскими армиями, в направлении Нормандии перешло в наступление и 40-тысячное войско короля Англии Генриха VIII. 19 июля они осадили Булонь.

– Ох уж мне этот еретик! – ругался Карл. – На черта ему эта Булонь! По нашему договору, он должен двигать прямиком на Париж!

А под Сен-Дизье шло привычное дело – грохочут пушки, штурм бастионов, контратаки врага, рейды кавалерии.

– Сеньор маэстро-дель-кампо, вас зовёт Его Величество!

Большая честь снова попасть на глаза короля! Альваро только вышел из боя, лично водя своих солдат к пролому в стене, и спешно велев слугам почистить от пыли камзол, шляпу и сапоги, пошёл к Его Величеству.

– Рад вас видеть, сеньор де Санде, – как всегда заикаясь и брызгая слюной, придерживая рукой свой большой подбородок, говорил Карл.

Альваро, стараясь как можно ниже, склонился в учтивом поклоне.

– Помню, помню, вы кланяться не любите, и я вас позвал не для этого, – и он кивнул рукой своему другу Петеру Эрнсту фон Мансфельду.

Тот продолжил.

– Так вот… За Сен-Дизье, немного далее к западу, есть замок Витри, и там, большие склады и запасы продовольствия, откуда гарнизон Сен-Дизье, несмотря на нашу осаду, иногда получает всё необходимое.

– Я понял.

– Это хорошо, что вы поняли – Витри должен быть взят, но и я иду с вами.

– Отлично, кто же откажется от кавалеристов Рено де Бредероде.

Рейнод III де Бредероде, граф и камергер короля, член Государственного совета, был родом из Фландрии. Знатный и богатый, к началу войны он нанял, полностью снарядил и экипировал за свой счёт тысячу кавалеристов, лично возглавив их. И хорошо зная, как угодить королю Карлу, желающему, чтобы его друг фон Мансфельд отличился и прославился на военном поприще, отдал две сотни кавалеристов под его командование.

Значит, взять Витри! Ну а то, что с ним в качестве надсмотрщиков короля, идут де Бредороде и Мансфельд, так это мелочи.

Быстро навели переправы через один из притоков Марны, и 24 июля, стоявший на выгодных холмах, среди лесов Витри был взят и полностью разрушен.[34]

А после, в гарнизоне Сен-Дизье закончились еда и порох, и не было у них того геройства, как у гарнизона Ландреси, и 8 августа, они запросили условия капитуляции. Им было позволено уйти из города с зачехлёнными знамёнами, без музыки и боя барабанов, только с личным оружием. 17 августа Сен-Дизье капитулировал.[35]

– Да у тебя кишки сейчас вывалятся! – пытался остановить его лекарь Родриго де Сервантес Сааведра.[36]

– Помоги мне встать! Слышишь, помоги! – весь бледный, с бисеринками пота на лице, хрипя и скрипя зубами, Альваро де Санде пытался встать на ноги.

Он то хотел, но боль согнула его и швырнула на землю. Подкатила тошнота, стало темно в глазах, зашумело в ушах, а тело сотрясал озноб.

Родриго де Сервантес, в испуге вглядывался в его бледное лицо, с прикушенной до крови губой, прислушивался к его тяжёлому, прерывистому дыханию.

Сквозь битву, горяча коня, примчался Филипп де Крой, герцог ван Арсхот.

– Сеньор де Санде, Его Величество узнал о вашем ранении, и спрашивает, можете ли вы продолжать битву?

– М…о…

– Нет! – вскричал Сервантес.

– Могу… – прошептал Альваро. – Приподнимите меня.

Его приподняли, и полусидя-полулёжа, хрипя и задыхаясь, он, хорошо изучив войну, зная её, на память помня диспозицию и расположение войск, мысленным взором видя каждый отряд, предполагая действия и контратаки врага, отдавал приказания.

Савойская терция, как всегда впереди, на самом смертельно-опасном участке, взбирается на холм, туда, где стоит 12-орудийная батарея французов. Кавалерия французов пытается атаковать её, но солдаты упорно, отбивая наскоки, своим мерным шагом идут на вершину холма.

– Пусть… Луиджи Бончиолли… передвинет четыре своих пушки…поближе к холму…и поддержит пехоту…

На правом фланге германские ландскнехты окружены пехотой и кавалерией врага.

– Приказ…графу де Бредероде…атаковать и отбросить врага… Граф дю Рё…поддержит его…

Пересохли губы, распухший язык едва ворочался во рту, он попытался поднять руку, чтобы утереть пот, и от накатившей слабости едва не потерял сознание. Хвала Господу, Сервантес поднёс к его губам чашу с вином, и с усилием глотая, он сделал пару глотков. А потом, прохладная, заботливая рука лекаря и друга легла на лоб, хоть немного унимая жар.

…После взятия Сен-Дизье они выбили французов с переправ на Марне, взяли Шалон, и к радости солдат город Эперне, эту знаменитую столицу игристых вин Шампани. Были разорены окрестности богатого Реймса, под их ударами пали Шатильон и Шато-Тьери, до Парижа оставалось всего 14 льё.[37]

Кавалерийские разъезды, разведчики и шпионы доносили, что в столице Франции началась паника. Знать, а за ней и простые жители, покидают город, все дороги на юг и на запад от Парижа забиты беженцами.

– Вам нечего бояться! Париж неприступен! Испанцы, никогда не преодолеют его стен! – заверял всех Франциск I, но это не остановило паникёров и беглецов.

А Карл не стал идти на Париж, а повернул армию на север, к Суассону.

Ферранте Гонзага заболел, и армией наступающей на Суассон, Его Величество поручил командовать ему.

И это ж надо, что когда город уже почти был взят, когда солдаты Испании озверело лезли к проломам в стене, а Альваро внимательно наблюдая руководил, сзади разорвалось вражеское ядро. Взрывной волной его швырнуло на острые заградительные колья, и одно из них, войдя в пах ниже кирасы, пропороло ему живот.

Савойская терция взяла батарею, и испанская пехота, по насыпи из обломков камней, стала взбираться к пролому!

Только когда он увидел развивающиеся испанские знамёна на стенах, когда до него долетели радостные крики солдат: – Победа! Город взят! – он потерял сознание.

11 сентября англичане взяли Булонь, и в этот же день Карл приказал своей армии, от Суассона, возвращаться во Фландрию. Взятие Парижа, полный разгром Франции, захват её территории, не входили в его планы. Его империя и так была обширна, как он любил говорить: – В ней никогда не заходит солнце. Полная капитуляция Франции, уничтожение её армий, повлекут за собой усиление Англии, которая вновь захватит Нормандию, Бретань, Аквитанию, и выйдет к границам его владений. Зачем ему это надо? А так, Франциск I, мудрый политик, опытный и опасный враг, окажет сопротивление англичанам, сохранив в Европе политическое равновесие.

Карл отправил гонцов к королю Англии Генриху VIII, своему союзнику, говоря:

– Мною цели войны достигнуты, Франция покарана. Если вы желаете продолжить вторжение, то пусть Господь даст вам удачи, я же решил заключить мир с королём Франции.

И уже 18 сентября, в городке Крепи, между Испанией и Францией был подписан мирный договор. По условиям его, государства возвращались в свои довоенные границы, возвращая все захваченные территории, Франциск I разрывал договор с Сулейманом I. Но главное было не в этом. Главное было скрыто. Скрыто одним секретным договором – Франциск отказывался от поддержки протестантов, и обещал Карлу помощь для борьбы с ними!

Ну и…к удовлетворению и радости Карла, Франция и Англия продолжали войну, ослабляющую оба государства.

Родриго де Сервантес выходил Альваро де Санде, и последовали месяцы долгого и нудного лечения, в хмуром, продуваемом ветрами, заливаемом то дождями, то засыпаемом снегами Антверпене.

Когда кризис миновал, Альваро, по совету Сервантеса, дабы развеять скуку и печаль, вызвал сюда жену и сына. И ласковая Антония, окружила его нежным уходом и заботами, своей красотой развеяла мрачность дома, поцелуями и ласками вдыхая в него жизнь.

А 3-летний Родриго, с опаской подойдя к постели отца и подставив щёку под его поцелуй, с любопытством осматривал стены увешанные трофеями – доспехами, щитами, мечами, копьями и алебардами. Озираясь на улыбающегося отца, он робко тронул висевшую на стуле красную ленту – отличительный знак маэстро-дель-кампо, и попытался дотянуться до рукояти стоявшего в изголовье меча. А как он радовался, когда приходили пропахшие дымом, порохом и перегаром друзья отца, звенящие бронёй и оружием! С каким восхищением смотрел он, на пышно разодетых придворных, знатных и богатых, приходивших узнать о здоровье, с пожеланиями скорейшего выздоровления!

Настал день, когда Альваро, согнутый словно древний старик, с перетянутыми повязками животом, опираясь на палку и руку Сервантеса, под улыбки жены и испуганный взгляд сына, смог встать с постели, и сделать несколько шагов по комнате.

– Сеньор де Санде, Его Величество, желает вас видеть!

Король есть король, и раз уж ему доложили, что ты встал на ноги и можешь хоть немного ходить, то надо собираться и отправляться к нему. Да и уже давно было пора, представить Антонию ко двору, явить свету её дивную красоту.

На носилках, в окружении восьми личных телохранителей-алебардщиков – привилегия, знак почёта, дарованная Его Величеством всем маэстро-дель-кампо, он отправился на приём.

Придворные дамы отвели Антонию в сторону, о чём-то мило расспрашивая её, а Его Величество подошёл к Альваро, которому было велено ожидать в скрытой от посторонних глаз нише за каминной трубой.

– Сеньор де Санде, в Венгрии сложилась тревожная обстановка, и Фердинанд[38] просит моей помощи.

– Османы? – в паузе, пока король справится с очередным приступом заикания, спросил Альваро.

– Слава Богу, нет! Война с османами немного утихла. Но в Венгрии, против моего брата, восстали несколько вассалов. Сам он справиться не может, а вы понимаете, регион неспокойный, рядом османы, и надо как можно быстрее задавить мятеж. А то попросят помощи у Сулеймана, или перекинуться к нему… Ну, вы понимаете…

По пышному разнотравью и зелени дремучих дубрав, под всё сильнее пригревавшим солнцем, под весёлые переливы птиц, солдаты Савойской терции шли на восток, через просторы Германии, в Венгрию. Альваро ещё больно было идти в общем строю, ещё больно было сидеть в седле, и его несли на носилках.

А солдаты распевали песню, сочинённую солдатом кастильской роты Диего Эрнандо де Акунья:[39]

В который уже раз слушая её, Альваро смахивал набежавшие слёзы. «Вся жизнь моя, в этой песне. Песне про героев…про тех, кто погиб, и тех, кто идёт сейчас в строю».

Братья Янош и Рафаэль Подманицкие, были знатными и богатыми вельможами Венгрии, а семья их, вот уже более ста лет, занимая важные должности, влияла на политику страны, сажая на трон или свергая королей. И понятное дело, что когда Фердинанд I попытался обуздать своеволие магнатов, они подняли мятеж, поведя за собою и многих остальных.

Фердинанд I, был очень похожий на своего брата Карла, своим вытянутым, как у всех Габсбургов лицом, большим подбородком, и глазами, казалось всегда полными печали и меланхолии. На аудиенции, он кратко обрисовал Альваро ситуацию, дал проводников и переводчиков, своих представителей и чиновников, дал воинские припасы и продовольствие. Он также немного усилил терцию, дав наёмные отряды германской кавалерии.

И в июне 1545 года, Альваро де Санде, во главе 8 тысячной армии начал подавлять мятеж магнатов Венгрии.

Владения братьев Подманицких находились в северной части графства Верхняя Венгрия,[40] среди стремнин быстрых рек и горных круч Карпат. Но разве это могло остановить испанскую пехоту!

У города Тренчин, мятежники попытались атаковать. Среди густых лесов, холмов и оврагов, налетели дико визжащие, размахивающие над головами саблями, стреляющие из луков и арбалетов венгерские гусары.

Альваро предвидел атаку врага, и так как идти общей колонной по такой местности было невозможно, разбил терцию на маленькие отряды – две роты пикинёров, а в середине полсотни аркебузиров. Сам же, с кавалерией и пьемонтской ротой, прикрывал обоз и пушки.

Снова отличился Луис Муньес, который выйдя из лесов в долину, собрал вокруг себя четыре отряда, и об этот бастион испанской пехоты, разбивались все атаки врага.

– Молодец! Уже дорос до капитана! – воскликнул де Санде, глядя на умелые действия Муньеса.

С пиками наперевес, с конными лучниками на флангах, на обоз налетела лучшая часть венгерского войска, под командованием самого Яноша Подманицкого.

За оружие взялись все, кто был среди сдвинутых в круг телег обоза – офицеры, маркитаны, больные и раненные солдаты, и они отбили и эту атаку.

А потом наёмная германская кавалерия довершила разгром.

Янош Подманицкий погиб в этой битве, а его брат Рафаэль, отступил в свой считающийся неприступным замок, который он гордо именовал – Гнездо орла.[41]

Разбежались по своим замкам и остальные мятежники.

Альваро подозвал командующего артиллерией Луиджи Бончиолли.

– Сеньор Луиджи, я не хочу без крайней на то необходимости, рисковать жизнями солдат, и то, как быстрее падёт тот или иной замок, теперь зависит только от вас.

Это было сложно, среди гор и лесов разместить пушки, так, чтобы накрыть огнём замки, в основном, как и Гнездо орла стоявшие на скалах. Но старый итальянец был опытным пушкарём, он только кивнул, и пушечным огнём, один за другим, разрушались замки мятежников, сдаваясь на милость победителя.

Тоже произошло и с замком Подманицкого. Когда пушки начали крушить его стены, возведённые ещё в эпоху Крестовых походов, венгерский магнат выкинул белый флаг.

– Я сдаюсь! И готов принести свои извинения и присягу Его Величеству Фердинаду I.

– И это всё?

– А что же ещё?

Почти год понадобился им, для подавления восстания. Зимой они лезли через горы под завывающими метелями, замерзали на привалах. Весной погибали в половодье, при переправах через разлившиеся реки. Были потери в стычках и битвах с восставшими.

– Ха, мои люди поизносились в походах через леса и горы, разбили обувь, порвали одежды. Раненные и убитые взывают к мести, а выжившие к справедливости.

– Не понял. О какой справедливости речь?

– Скажем, сорока тысяч гульденов, будет достаточно для восстановления справедливости.

– Чего? Да это грабёж!

– Бончиолли!

И пушки рявкнули, накрыв огнём замок, каменная крошка полетела со стен, загорелись какие-то постройки.

– Стойте! Стойте! Я согласен!

Возмутился было папский нунций:

– Да вы что, сеньор? Деньги Подманицкого надо направить на богоугодное дело, пожертвовать нашей Святой матери церкви, возвести костёл или монастырь в честь прекращения вражды!

Зашушукались и представители Фердинанда I, уже мысленно, в ярчайших выражениях описывая королю, неправомерные действия наглого испанца.

Но Альваро, просто игнорировал и нунция и чиновников короля.

А воины, после дележа по обычаю денег, получив весомую прибавку к жалованью, готовы были просто боготворить своего маэстро-дель-кампо.

Альваро думал, что его и оставят здесь, в Венгрии, ведь шла очередная война с османами, которые взяли Вышеград, Ноград, Хатван, и в боях на Дунае, весьма и весьма пригодилась бы стойкая и мужественная испанская пехота.

Но король и император Карл отозвал его в Германию, где он начал войну с Шмалькальденским союзом.

Шмалькальденский союз, или лига, был создан ещё 27 февраля 1531 года, некоторыми протестантскими германскими курфюрстами,[42] для противодействия политике императора Карла V и римско-католической церкви.

А ведь один из вдохновителей и создателей этого союза – Филипп I ландграф Гессена, когда-то клялся императору Карлу в вечной дружбе!

Карл не стал душить их сразу, нуждаясь в лояльности и спокойствии Германии в предстоящей войне с османами, и в 1532 году заключил с германскими протестантами мирный договор в Нюрнберге.

Прошло пятнадцать лет, и за это время, Шмалькальденский союз, пользуясь щедрыми субсидиями из Франции, необычайно усилился. В него, помимо создателей – Филиппа Гессенского и курфюрста Иоганна Фридриха Саксонского, вошли герцог Филипп Брауншвейг-Грубенхагенский, герцог Эрнст Брауншвейг-Люнебургский, князь Вольфганг Ангальт-Кётенский, герцог Вюртемберга Ульрих, граф Эрбахский, а также три нижненемецких и восемь верхненемецких имперских городов.[43]

Карл, с тревогой наблюдая за усилением врага, мирился пока с тем, что половина Германии отпала от его власти. Лишь развязав себе руки в войне с Францией, связав Франциска I договором, лишив протестантов его поддержки, он объявил войну Шмалькальденскому союзу.

В самом союзе не было единства, из-за противоречий между кальвинистами и лютеранами. А папа римский Павел III, профинансировал войну императора против протестантов.

10 июля 1546 года она началась. Первая крупная война в истории, между католиками и протестантами.

Хоть император Карл и заявил, желая привлечь на свою сторону нейтральных протестантских князей:

– Мы ведём войну не за веру Христову, а против мятежников, нарушивших присягу своему императору, – все знали главную подоплеку этой войны. И среди испанских солдат, родилась и быстро разлетелась песенка:

И припев:

И если в Венгрию, Савойская терция шла, хоть и среди враждебного настроенного, но мирного населения, то теперь она должна была пробиваться с боями.[44]

У главнокомандующего всеми испано-имперскими силами – герцога Альбы Фернандо Альвареса де Толедо-Пиментеля первоначально было меньше сил чем у протестантов, и он беспрестанно маневрируя, сумел выбить из Эренбургской теснины в Нижней Саксонии войска Филиппа Гессенского, обеспечив таким образом, дорогу из Фландрии для армии графа Максимилиана Эгмонта.

Не сумев сдержать испанцев, Филипп Гессенский и курфюрст Иоганн Фридрих Саксонский, стянув в кулак все свои силы – рыцарей и ополчение городов – всего 50 тысяч человек, в начале августа пошли в Баварию, громить союзника императора Карла V, герцога Вильгельма IV. Себастьян Шертлин-фон-Буртенбах, взял, и полностью уничтожил город Донаувёрт.

– Ах, сука! Я же сражался рядом с Себастьяном Шертлином, в войне с османами![45]

– А я вместе с ним был в Италии! Мы плечом к плечу стояли в битве при Павии![46]

– А я с ним брал Рим![47]

– Ха, а я помню, как он, переодевшись купцом, сбежал из Италии, увозя десятки телег с награбленным добром!

– А ведь наш добрый король и император Карл, два года назад, дал ему звание великого маршала. А теперь эта сука, сражается против нас!

Савойская терция, разыскивая войска герцога Альбы, дошла до Ульма, где выиграла сражение, не дав протестантам себя окружить и уничтожить. Переправившись через Дунай, Альваро де Санде повёл свои войска к Нёрдлингену, но герцог Альба уже покинул этот город, спустившись дальше на юг, к Регенсбургу. А перед Савойской терцией, снова выросли войска протестантского союза. Опять победа, и через Айхштетт, Альваро повёл свою терцию на соединение с главными силами.

Один из грандов Испании, почти по знати и положению ровня королю – герцог Фернандо Альварес де Толедо-Пиментель, встретил Альваро де Санде, как равный равного.

– Сеньор де Санде, сколько у вас людей?

Альваро помнил герцога Альбу ещё по неудачной экспедиции в Алжир.

– Пять тысяч семьсот сорок два человека, включая больных и раненных, которые сегодня-завтра могут встать в строй.

– Благодарю вас. Значит теперь, у нас 22 тысячи солдат, против 40 у еретиков.

В сентябре герцог Альба, перекрыл протестантам переправы через Дунай у Ингольштадта. Испанская пехота пошла вперёд. Обосновавшись на холмах, артиллерия протестантов начала обстрел. В беспощадной контратаке, налетела рыцарская конница герцога Филиппа I Брауншвейг-Грубенгагенского и его сыновей – Эрнста, Вольфганга и Филиппа, но натолкнулась на Савойскую терцию.

Но разве могли они совладать с испанской пехотой!

После, и вся протестантская армия, не принимая большого боя, отошла от Ингольштадта к Нойбургу.

Зима не дала передышки, и преследуемая по пятам меньшей по численности, но более боеспособной испано-имперской армией, армия протестантов металась по южной Баварии, зажатая Дунаем, терпя поражения в битвах под Ландсхутом и Роттенбургом.

Всё-таки, теряя тысячи людей под ударами испано-имперских войск, им удалось переправиться. За ними следовала армия герцога Альбы, вытесняя их из Швабии, и постепенно война, с всё уничтожающей силой своей, перемещалась на северо-восток, на территорию Саксонии, в личные владения курфюрста Иоганна Фридриха.

Войсками императора были захвачены Ульм, Нёрдлинген, Аугсбург, Франкфурт, Страсбург. Признали поражение и попросили милости герцог Вюртемберга Ульрих и пфальцграф Рейнский Фридрих II. Протестантский архиепископ Кёльна Герман фон Вид, был с позором низложен.

Но в свою очередь, протестант Альбрехт III фон Мансфельд, разгромил под Магдебургом войска верного императору Эриха Брауншвейгского. Войска Иоганна Фридриха Саксонского заняли и разорили Галле, Мерзербург, в январе 1547 года пытались взять Лейпциг, в марте осадили город Яхимов.[48]

А войска, вверенные под командование Альваро де Санде, дерзким рейдом пройдя через всю Саксонию, захватили и сожгли город Кётен, принадлежащий князю Вольфгангу Ангальт-Кётенскому.

Пламень войны, разрушений и разорений, накрыл всю Германию.

– Пора кончать эту войну!

– А то гоняемся друг за другом, по опустошённой земле!

– Хватит!

– Надоело![49]

Против короля Фердинанда I и его брата императора Карла V, восстала Прага и ряд других чешских городов. Они собрали ополчение, но проявив нерешительность, так и не двинулись на соединение с войском Иоганна Фридриха Саксонского. Постояв и пошумев, съев и выпив всё, что было захвачено из дома, чешские ополченцы вернулись в родные, тёплые постельки, под бочок к жёнушкам.

В самой Саксонии, союзник Карла V протестант Мориц Саксонский, сначала теснил протестантские войска своего двоюродного брата Иоганна Фридриха Саксонского, но потом поражение, и Мориц отступил, оказавшись зажатым между восставшей Прагой и войсками двоюродного брата.

Переправа через Эльбу, едва не стоила Альваро де Санде жизни. В ночной темноте они попали на стремнину, и лодку закружило, понесло, грозя перевернуть. К счастью, рыбак из местных, оказался опытным рулевым, и они благополучно выгребли. Как был, весь мокрый, в чёрном, скромном кафтане протестанта, Альваро прошлёпал в палатку герцога Альбы.

– Они вышли из Мейсена, и встали лагерем около Мюльберга. Собираются идти на Торгау и далее, на Виттенберг.

– Сами ходили? – герцог неодобрительно покачал головой. – Не дело командующему, лично ходить в разведку.

– Если атаковать, то сейчас! Берег Эльбы почти не охраняется! Они не знают, что мы рядом!

– Ладно! – герцог вопросительно посмотрел на императора Карла, не замечая его брата Фердинанда и Морица Саксонского.

– Д…д…а! Сеньор де Санде прав, атакуем!

Но захватить протестантов врасплох не получилось. Не помог и густой туман.

Пушки, стоявшие на берегу, открыли огонь, помчались гонцы к Иоганну Фридриху Саксонскому. Но этот увалень,[50] не обращая внимания на сполошные крики гонцов, велел продолжать евангелистическое богослужение.

А между тем испанцы, через брод, идя по пояс в воде, под огнём неприятеля, переправлялись через Эльбу, ширина которой в этом месте была 300 шагов. Но зацепиться за противоположный холмистый берег, пока не получалось.

Только появление на берегу короля и императора Карла выправило положение, воодушевив солдат, и они с одними мечами, через брод и вплавь кинулись через реку, опрокинули саксонцев, захватив небольшой плацдарм.

– Виват! С нами Бог и император! Во Славу Христа! Виват!

Из лодок быстро был сооружён мост.

– Сеньор де Санде, дело за вами!

Савойская терция первой, за ней всё остальные, начали переправляться через Эльбу.

Когда богослужение у протестантов окончилось, имперцы, уже всей армией перешли через Эльбу. Иоганн Фридрих Саксонский, войска которого значительно им уступали,[51] решил занять позицию на холмах, фланги которой упирались в леса. Он надеялся дождаться вечера, и потом уйти через Косдорф, Арцберг, в укреплённый Торгау.

Но он недооценил испанскую пехоту, которая очень быстро прорвала центр его войск, и переоценил стойкость своих протестантов, которые бросились бежать.

Герцог Иоганн Фридрих Саксонский бился храбро, был ранен в лицо, и отбиваясь отступал, преследуемый венгерскими гусарами и неаполитанской тяжёлой конницей.

– Коня! – вскричал Альваро де Санде, и галопом повёл эскадрон «Львов Эстремадуры», вслед за отступающим герцогом.

Они, сбив остатки войск герцога с дороги на Торгау, настигли и окружили его в лесу, неподалёку от селения Фалькенберг.[52]

– Сдавайтесь, герцог, сдавайтесь! – горяча коня, разя мечом врагов, Альваро де Санде пробился к Иоганну Фридриху.

Обессиленный, уставший, снова раненный, теперь уже в руку, курфюрст Саксонии встал на своей телеге во весь свой могучий рост, оглядел поле битвы, понимая, что всё для него кончено.

– Кто вы? Кому я вынужден отдать свой меч?

– Я Альваро де Санде! Маэстро-дель-кампо Савойской терции!

– О-о-о, сеньор де Санде! Слава о ваших подвигах достигла и нас, и я знаю, вы достойный противник, честный и благородный человек, и я сдаюсь вам. Вот мой меч.

Битва при Мюльберге произошла 24 апреля 1547 года. После пленения Иоганн Фридрих Саксонский подписал в Виттенберге капитуляцию, передав все свои владения Морицу Саксонскому. Через пару месяцев, прибыл в город Галле и добровольно сдался императору и Филипп I Гессенский. Шмалькальденский союз был разгромлен, первая война между католиками и протестантами окончилась.

И как-то незамеченным за этими событиями, прошло утверждение папой Павлом III ордена Иисуса,[53] чьи цели, целиком и полностью, были направлены на борьбу с протестантской ересью.

Умы более занимали смерти людей, сыгравших ключевую роль в первой половине XVI века.

4 июля 1546 года, в своём роскошном дворце в Константинополе, окружённый славой, почётом и уважением, умер грозный пират, опытнейший флотоводец, гроза морей Хайреддин Барбаросса.

28 января 1547 года, умер король Англии Генрих VIII Тюдор.

– А ведь он старше меня, всего на три года! – удивлённо воскликнул король Франции Франциск I, радуясь смерти одного из своих врагов.

Но недолго длилась эта радость, сам Франциск умер 31 марта 1547 года, в возрасте 52 лет. Король-рыцарь, называл он сам себя…

После семи лет битв и походов, побывав в Алжире и Тунисе, под Перпиньяном и во Фландрии, в Венгрии и Германии, Савойская терция возвращалась домой, в Италию.

Те солдаты, которым посчастливилось выжить, и которым было куда вернуться, мечтали о встрече с родными, о родимых очагах в Миланском герцогстве, в Апулии и Калабрии, на благодатной Сицилии. А те, у которых не было ни кола, ни двора, ни родни, ни семьи, предвкушали, как они весело будут проводить время, в злачных притонах Неаполя или Палермо.

Судьба была благосклонна к нему, хоть и редко в жизни баловала, и Альваро де Санде, с наслаждением проводил в своём доме около Милана, так не часто выпадавшие мирные годы. Отдыхал и наслаждался, несмотря на недовольство жены, которая не хотела жить в глуши, хотела красоваться в высшем обществе, ловить на себе пылкие и страстные взоры мужчин, и зависть и злобу женщин.

– Альваро, ну давай переедем в Испанию!

– Зачем? Мне и здесь хорошо.

Антония насупилась, надув свои очаровательные губки. Ну как сказать ему, что она хочет танцевать на балах при королевском дворе, блистать на приёмах, радостной до безумия, в окружении толпы поклонников, скакать на королевских охотах?! Как ему сказать, что она хочет жизни?! Полноценной жизни! При дворе! Ведь у её мужа такие заслуги перед короной, что он запросто может попросить для себя выгодной и доходной должности! А он, не хочет! И она пыталась переубедить его, снова и снова.

Росли долги, на жалованье маэстро-дель-кампо выплачиваемое казной с перебоями, очень сложно было удовлетворять хотения жены, стремившейся не отставать от моды, желающей новые наряды и драгоценности, не хуже чем у герцогини Альбы. И Альваро игнорировал настойчивые просьбы Антонии, забавлялся и играл с сыном, купив ему пони учил ездить верхом.

Или, удалившись в свои покои, хохоча до слёз, читал недавно вышедший сатирический роман французского писателя Франсуа Рабле «Гаргантюа и Пантагрюэль», бичующий пороки людские, а особенно, изобличающий погрязших в грехе и распутстве церковников – их прелюбодеяние, обжорство, пьянство, корыстолюбие.

– Альваро, ну поедем хоть в Гвасталлу,[54] там Чезаре Гонзага,[55] устраивает большой пир! Будет весело, поедем!

Не было никакого желания тянуться в Гвасталлу, где эта распутная тварь Диана ди Кордона, любовница Чезаре Гонзаги, устраивает свои мерзкие вакханалии, слухи о которых, гремят по всей Италии.[56]

Да и неприятный осадок, оставило прошлое посещение дворца Ферранте Гонзаги, которого в 1546 году, с должности вице-короля Сицилии, перевели губернатором Миланского герцогства. Тогда Альваро, убил на поединках двух, особенно страстных воздыхателей своей жены, нагло и настырно увивающихся подле неё. «Хорошими ударами! Одного в шею, а другой встретил поцелуй смерти!»[57]

Ферранте Гонзага, в знак старой дружбы, закрыл глаза на это и не стал раздувать дела, лишь немного попеняв Альваро, за неосторожное обращение с мечом, на который, это ж надо! так не разумно напоролись эти два молодых олуха.

В их среде, помыслы, разговоры и обсуждения, занимали не балы, пиры, охоты, а заявления нового короля Франции Генриха II, разорвавшего мирный договор, заключенный его покойным отцом Франциском I с императором Карлом V.

– Этот Генрих, снова заявил, о том, что Милан и Неаполь, по праву должны принадлежать Франции!

– Он возобновил договор с султаном Сулейманом I. Пока только торговый… Но готов биться об заклад, там есть и секретные статьи, о помощи в случае войны!

И вновь к протестантам в Германию потекли деньги из Франции. Хотя в самой Франции, тюрьмы были забиты протестантами, и пылали костры, на которых их сжигали.

Пахло порохом, новой войной.

Отношения с Османским султанатом, с которым был подписан мирный договор,[58] оставляли желать лучшего. Сулейман пока вёл войну на Востоке, против персов в Иране,[59] пытался пробиться в Индию, но все знали, сил, чтобы вести войну на два фронта – на Востоке и в Европе, у него хватит.

И надо было помочь выпутаться лейтенанту Рамиро Менасальбасу, который поехал в Испанию получать отцовское наследство, но был схвачен Святой инквизицией, обвинившей его в нечистоте крови, приплетя ему еврейско-арабских предков. «Церковники, твари алчные, положили глаз на имение Менасальбаса. Отсюда, и все их обвинения!»

Дамы – очаровательная Антония и Изабелла, жена Ферранте Гонзага, обсуждали входящие в моду причёски и наряды, перемывали косточки Маргарите, герцогине Пармской. Потом, шепотком, краснея от возбуждения, говорили о рождении у императора и короля ещё одного незаконнорождённого ребёнка,[60] мальчика, названного Хуаном, от певички Барбары Бломберг. И что Его Величество, признал его, и велел перевезти в Испанию.

– Ах, ах, ах! А как же наш милый принц Филипп?[61] Ах, он такой милый!

– Да, да, да! Он улыбнулся и кивнул мне, когда в прошлом году был у нас в Милане! Ах, какой же он красавец!

– О, да! Такой милый, такой молоденький! Как же он воспринял появление бастарда?

– Ах, и не говори! Мне и самой это, жуть как интересно!

А какую тему для разговоров давали, дошедшие через десятые уста, слухи и сплетни о бесстыдном, извращённом и жаждущем наслаждений дворце французского монарха в Фонтенбло при покойном короле Франциске I! Да и при его сыне Генрихе II, они ничуть не улучшились!

Глаза дам блестели, они, рассказывая всяческие пикантные истории, беспрестанно облизывали губы, воровато посматривая на мужей.

Пока они так развлекались, Ферранте отвёл Альваро к шахматному столику, где стояли фигуры с их давней, так пока и неоконченной партией, и на правах радушного хозяина, отослав слуг, сам разлил по бокалам вино.

– Сеньор Альваро, ситуация сложилась такая, что вам немедленно надлежит выехать и осмотреть все крепости на границе. Укрепления, запасы пороха, провианта, количество солдат в гарнизонах. В общем, не мне вас учить, сеньор де Санде.

Все нити разведки Ферранте Гонзага держал лично, не доверяя никому, и раз он говорит, что надо обследовать состояние крепостей в пограничье, значит, надо. Значит, война не за горами.

Но Генрих II, дал им ещё немного отдохнуть. В 1549 году, поддерживая Шотландию в её войне с Англией, он атаковал Булонь, которую как читатель помнит, англичане захватили 11 сентября 1544 года. По мирному договору, Англия должна была владеть этим городом 8 лет, а после оставить, но лишь после того, как получат от французов 2 миллиона экю.

Захват французами Булони, показал всему миру коварство и вероломство нового короля Франции, о котором до этого, только догадывались. То, с какой лёгкостью он разрывал и игнорировал дипломатические договоры заключённые раннее, говорило о многом – Франция угрожающе бряцала оружием, готовясь к новой большой войне.

Вернувшись из поездки по осмотру пограничных крепостей, Альваро де Санде прошёл во дворец Ферранте Гонзага.

– Слышал Драгут,[62] снова выполз?

– Да. Этот гнус разграбил побережье у Неаполя, а потом, под самым носом у Дориа и всего генуэзского флота, осадил, взял и сжёг Рапалло![63]

Карл, король Испании и император Священной Римской империи, был правителем величайшей державы, но денег, для поддержания её жизнедеятельности, не было. Казна была пуста, даже несмотря на то, что один за одним шли и шли галеоны из Нового Света, доверху набитые драгоценными металлами и камнями. Большой урон казне нанёсло протестантство, Шмалькальденская война в Германии, восстание имперских городов, постоянные финансовые вливания, которых требовали католики для поддержания собственной веры. Также и постоянные войны, требующие по несколько миллионов в год, опустошали казну. Сказывалось и отсутствие в самой Испании развитой торговли и ремесёл. Для армии, приведения в порядок крепостей и городов, едва-едва наскребали денег для самой Испании, Фландрии и Италии. В отдалённых же провинциях и гарнизонах, всё обстояло вообще плохо. Стены рушились, пушки приходили в негодность, иссякал порох. Командующие вынуждено шли на роспуск войск наёмников, ограничивая выплату жалованья, сокращая и регулярные части.

И воспользовавшись этим и восстанием местных племён, Драгут, к началу 1550 года, вытеснил испанцев из Туниса, лишив их всех владений и завоеваний, кроме крепости Хальк-эль-Уэд, переименованной в Ла-Гулет.

Это был сильный удар по престижу христианских стран, и деньги для новой войны дал рыцарский орден Святого Иоанна Иерусалимского с Мальты. Поддержал экспедицию и папа римский Юлий III, чей племянник Пьетро дель Монти, был рыцарем ордена Святого Иоанна.

В июне 1550 года собрались у Сицилии, зашли по пути в Ла-Гулету, командующий которой Луис Перес де Варгас, обладал точными данными о силах Драгута.

24 июня подошли к главному оплоту османского адмирала – городу Махдия. Андреа Дориа, командующий объединённым флотом христиан, хотел с ходу высадиться, и с налёта захватить Махдию, но этому воспротивился Военный совет – рыцарь ордена Святого Иоанна Клод де ла Сангле и командующий испанским флотом Бернардино де Мендоса.

Пока они судили и рядились, племянник Драгута – Хесар, командующий в Махдии, сумел отправить к своему дяде быстроходную галеру с просьбой о помощи. Драгут бросил грабить побережье Испании, и на всех парусах полетел к Тунису.

Но и к христианам подошло подкрепление – 24 галеры привёл вице-король Сицилии Хуан де Вега, пришли и корабли из Неаполя, под командованием молодого и заносчивого Гарсиа Альвареса де Толедо,[64] кичившегося своим знатным родом и происхождением.

Имея теперь численное превосходство, приободрившее сомневающихся и колеблющихся, при поддержке корабельной артиллерии, высадились. Но Хесар, с гарнизоном всего в 400 янычар, оборонялся грамотно. Но его таки сбили с окрестных холмов, установили там пушки, и стали вести траншеи, осаждая город по всей правилам военной науки.

Дерзкими вылазками контратаковал Хесар, лично командуя своими янычарами, а в середине июля в Тунисе появился и сам Драгут, с армией примерно в 5 тысяч человек. Разведка христиан проворонила его появление, и скрытно расположив свою армию в большой оливковой роще, он 25 июля, совместно с гарнизоном Махдии, атаковал их лагерь.

– Паника, османы ворвались в лагерь, рвались к пушкам. Мужественно обороняя их, погиб Луис Перес де Варгас. Хуан де Вега, бросил в бой всех! Обозников, музыкантов, мальчишек-мочилеро, конюхов и поваров, сам повёл в битву последнюю роту аркебузиров охраняющих знамя! И атаку отбили. Драгут укрылся в своём логове на Джербе,[65] а Хесар, ещё долго и мужественно сопротивлялся. Хуан де Вега отправил в Италию с десяток галер с раненными и больными, и пришлось давать ему подкрепления и припасы. И, несмотря на свою напыщенность и гонор, весьма отличился Гарсиа Альварес де Толедо. Он приказал деревянным помостом скрепить несколько галер, и установив на нём пушки, стал бомбардировать город с моря. 8 сентября,[66] наши солдаты трижды шли на штурм, и в конце концов, взяли Махдию. Хесар пленён, а с ним захвачено и ещё около 7 тысяч мусульман.

Альваро выслушав рассказ Ферранте Гонзаги, задумчиво барабанил пальцами по шахматному столику, сожалея, что не участвовал в этом деле.

– Вот такая вот она война, без войны. В гарнизоне Махдии и у Драгута были янычары султана Сулеймана, французские пушки стояли на стенах города, мы, испанцы, атаковали османов, а войны пока нет. Пока она не объявлена.

И рассуждая так, они пока не знали, что взятие Махдии, едва не вылезло христианам боком. Карл, король Испании, решил отдать Махдию рыцарям ордена Святого Иоанна, чтобы они содержали и обороняли эту важную крепость. Но Великий капитул ордена, во главе с Великим магистром Клодом де ла Сангле,[67] отказался, сославшись на дороговизну и невозможность, в виду ограниченного людского контингента ордена.

Карл был в ярости! Он приказал вице-королю Сицилии Хуану де Веге готовиться к войне, захватить Мальту, наказать рыцарей! А пока, он велел прекратить поставлять на Мальту пшеницу и лес для строительства. Каменистая Мальта была лишена своего хлеба и леса для ремонта и строительства кораблей, и рыцари, ожидая нападения короля Испании, познали голод и нужду.

Если король Франции Генрих II ещё выжидал, то не стал ждать султан Сулейман I. Для него захват Махдии христианами, тоже был сильным ударом по престижу и самолюбию.

В июле 1551 года, османский флот адмирала Синана-паши, попытался взять Мальту, пристанище рыцарей, главных инициаторов захвата Махдии. Его войска разорили и опустошили остров, но так и не смогли выбить рыцарей из их замков. Тогда Синан-паша кинулся на менее укреплённый остров Гоцо, и после недолгой осады старой крепости, всё христианское население острова, около 7 тысяч человек, во главе с губернатором-рыцарем Галатином де Сессой, были проданы в рабство.

В августе 1551 года, 10-тысячная армия Синануддина Юсуф-паши, осадила с суши принадлежащий Мальтийскому ордену Святого Иоанна город Триполи.[68] С моря город блокировал объединённый османо-французский флот под командованием Драгута.

При этом, новый посланник Франции при дворе султана – Габриэль де Люэтц, сопровождающий Драгута, якобы имел поручение своего короля – всеми силами остановить начавшуюся новую войну.

А она уже шла… Парламентёр принёс в Триполи ультиматум.

– Мы воины Христа, и будем драться, несмотря ни на что! – воскликнул храбрый губернатор Триполи Гаспар де Валье. А в гарнизоне у него было всего 30 старых и больных рыцарей, да чуть более 600 сотен наёмников с Сицилии и из Калабрии.

36 пушек османов начали бомбардировку города, и первыми не выдержали и взбунтовались наёмники.[69]

Гаспару де Валье ничего не оставалось, как начать переговоры о сдаче, но явившись в лагерь османов, он был схвачен и брошен в яму. 15 августа, после всего 6 дней осады, Триполи пал.

Тут уж пришлось вмешаться Габриэлю де Люэтцу. Под предлогом того, что почти все рыцари ордена были по национальности французами, он выкупил их. А наёмники и остальное христианское население Триполи, были проданы в рабство.

Прибыв на Мальту, храбрый Гаспар де Валье был осуждён трибуналом ордена, лишён звания рыцаря, и 6 лет провёл в заключении.

Но на этом же трибунале, был полностью помилован и оправдан губернатор Гоцо Галатин де Сесса, друг Великого магистра Хуана де Хомеда и Коксона.

Рыцари возмутились, начались стычки между французами[70] и испанцами.[71]

Чтобы утихомирить их пыл, Великий магистр задумал осуществить экспедицию по возвращению Триполи. Но не сам повёл войска, оставшись на Мальте, а поручил их командованию Леона Строцци и Жана Паризо де Ла Валетта.

Но это предприятие было плохо организованно, сил у Мальтийских рыцарей, чтобы самостоятельно сражаться с Османским султанатом было маловато, и…разгром… В плен к губернатору Триполи Мураду-аге попало много рыцарей и служащих ордена. Немногим удалось вернуться на Мальту, зализывать раны.

На остальных фронтах, дела обстояли ещё хуже.

Победа в Шмалькальденской войне, лишь на немного утихомирила протестантов. Вновь став получать щедрые субсидии от Франции они воспрянули, стали собираться с силами, и в феврале 1552 года подняли новое восстание.

Император Карл V метался, ища компромисс. Но изменяли и предавали даже друзья. Против него поднял оружие и перешёл на сторону своих единоверцев-протестантов, старый союзник Мориц Саксонский. Он внезапно двинул свои войска на Инсбрук, где находился Карл, и попытался захватить его. Вовремя предупреждённый, измученный подагрой Карл, дождливой ночью сумел сбежать с небольшой свитой через альпийские перевалы.

– Никому нельзя доверять! Кругом одни предатели и враги! – воскликнул Карл едва не плача, но быстро взял себя в руки, обретя прежнее хладнокровие.

– Мы ещё покажем им! Мы ещё посражаемся!

Но Генрих II наконец решился. 15 января 1552 года он заключил в замке Шамбор тайный союзный договор с протестантами Германии, и в феврале, одновременно с восстанием в Германии, выступил. Уже к концу мая французские войска захватили обширные территории, включая города-центры епископств – Верден, Мец, Туль. Был взят Нанси. Осада Страсбурга и крепости Саарбург, не принесли победы, но король Франции, посчитав, что Карл, король Испании и император Священной Римской империи, разгромлен в столь короткой кампании, вернулся в Париж праздновать победу.

А мир в Венгрии, где сталкивались христианство и ислам, никогда не был прочным и вечным. Набеги на территорию врага там происходили постоянно, и постоянным было желание всяческих князей, графов, герцогов, епископов, половить рыбку в мутной воде, лавируя между противоборствующими сторонами, часто в междоусобных войнах христиан против христиан старались вымутить себе поболе земли, власти, денег. В июле 1551 года, одновременно с нападением на Мальту, в часть Венгрии принадлежащей Фердинанду I, вторглись османские войска.

Фердинанд I запросил помощи у брата, и Карлу пришлось посылать деньги и войска и туда.[72]

Дошло до того, что султан Сулейман I, направил протестантским князьям Германии послание, в котором сообщал об их совместной борьбе, включая сюда и короля Франции Генриха II – против Габсбургов – короля и императора Карла и его брата Фердинанда.

Тучи сгущались, враги окружив, выступая единым фронтом, навязывали битвы со всех сторон.

В Италии восстал зятёк – герцог Пармы Оттавио Фарнезе.

Яблоком раздора явился город Пьяченца, отторгнутый папством от принадлежащего Испании Миланского герцогства ещё в войну 1508–1516 годов. После, нисколько не сомневаясь в своих действиях, папа римский Павел III,[73] в 1545 передал Парму и Пьяченцу своему незаконнорожденному сыну Пьеру Луиджи Фарнезе. Но спустя два года, в 1547 году, Пьер Луиджи Фарнезе был убит восставшими дворянами, в ходе мастерски подготовленного и осуществлённого заговора. Испания оккупировала Пьяченцу.

Оттавио Фарнезе[74] пытался силой вернуть себе этот город, но был отбит испанскими войсками под командованием Ферранте Гонзаги. Мало того, испанские войска подошли к Парме, грозя её захватить, и опустошительным смерчем разорили все её окрестности.

Папство тоже оказалось в двояком положении… Папа Юлий III,[75] ставленник французской партии и отсюда враг короля и императора, нуждался в поддержке короля Испании и императора Священной Римской империи для борьбы с набирающей силу протестантской ересью. И он, в угоду Карлу, отлучил Оттавио Фарнезе от церкви, попутно конфисковав и все владения семьи Фарнезе в Риме. Карл, тоже самое проделал и с имуществом Фарнезе во всех подвластных ему землях.

Оттавио не долго искал себе союзников, и весной 1551 года, прорвав оборону на альпийских перевалах, в Италию вошли французские войска под командованием Поля де Ла Барта, сеньора де Терма.

– Сеньор де Санде, я жду от вас действий! – воскликнул Ферранте Гонзага, и Альваро окружил де Терма в городке Мирандола.

Но французский полководец, будучи старше 62 летнего Альваро на 7 лет, не уступал ему в опытности. Собрав в таранный удар 500 кавалеристов, он смог пробить брешь в обороне испанцев и пройти со своей армией в Парму.

Испано-имперские войска под командованием Ферранте Гонзага и флорентийца Джана Джакомо Медичи, маркиза де Мариньяно, осадили Парму.

Но и тут сеньор де Терма сумел вывернуться. Прорвав осаду, его отряды принялись разорять принадлежащие папе римскому земли, и папское войско ушло от Пармы для обороны собственных владений.

В Генуе был успешно и вовремя подавлен заговор маркиза Джулио Чибо, который хотел повернуть Геную от союза с испанцами, к союзу с Францией.

И никто пока ещё не знал, какая мина заложена под владычество Испании в Италии.

Джованни Мария Бенедетти, по прозвищу Джиромондо, участник похода Эрнана Кортеса в Мексику…но как уже говорилось выше, в эти чёртовы времена, ради собственной выгоды, предавали все… По желанию жителей Сиены, он, вместе с Лелио Толомеи, отправился к епископу Лиона Франсуа де Турону,[76] готовы передаться под руку короля Франции Генриха, и присягнуть ему на верность.

Достопочтенный прелат, по закону церкви обязанный держаться в стороне от мирской суеты, не остался глух к этой просьбе, и восставшим против власти Испании, быстренько пообещал свою помощь назначенный главнокомандующим войсками Франции в Пьемонте и Савойе Поль де Ла Барт, сеньор де Терм. В подготовку восстания активно включились и послы Франции – в Венеции Одо де Сельв, в Риме Луи де Сен-Желе, сеньор де Лансак. Поддержку обещали и кардинал Алессандро Фарнезе,[77] его младший брат герцог Пармы Оттавио Фарнезе, и кардинал Феррары Ипполито д'Эсте.[78] Но тут, старший брат кардинала Феррары – Эрколе II д'Эсте, герцог Феррары, Модены и Реджо, остался верен королю и императору Карлу.[79]

И 26–28 июля 1552 года, бахнуло!

Всего восемь сотен восставших сиенцев прогнали из города испанский гарнизон, спешно, под градом камней и оскорблений жителей, отступивших в цитадель.

Только один, дон Франческо, лейтенант испанского губернатора Сиены Диего де Мендосы, попытался противостоять восставшим.

Герцог Флоренции Козимо I Медичи, которому собственно и принадлежала Сиена, прислал в город подкрепление в количестве 400 солдат, но желание французов завладеть регионом в северной Италии было сильнее, и кардинал Алессандро Фарнезе, ввёл в город 10 тысяч французских солдат.

5 июля сдалась городская цитадель. А уже 11 августа в Сиену прибыл сам Поль де Ла Барт, сеньор де Терм, а вместе с ним Джованни Бернардино Сансеверино, герцог ди Сомма и сеньор Ланже.[80]

25 ноября посольство Сиенской республики прибыло в Париж. 18 декабря король Франции Генрих II принял его в специально приукрашенном по этому случаю городе Компьене, и на тосканском наречии, произнёс заранее выученный текст:

– Я, Божьей милостью король Франции Генрих, готов взять под своё покровительство Сиенскую республику, стать её защитником и благодетелем!

Ферранте Гонзага и Альваро де Санде как обычно сидели у шахматного столика. Фигуры на доске северная Италия были расставлены, обстановка складывалась такая, что на кон было поставлено само владычество Испании в Италии, и теперь требовалось играть.

– Козимо Медичи сдулся и признал независимость Сиены. Папа Юлий III положил глаз на Сиену, хочет включить её в свои владения, но де Терм послал его подальше. Кардинал Ипполито д'Эсте назначен королём Генрихом лейтенант-генералом Сиены. Теперь слово за нами, сеньор де Санде.

Но исход войны решался на севере, где противники сосредоточили свои главные силы.

На рейхстаге в Пассау, император Карл V был сам не свой, как никогда смиренный и покорный. Он шёл на уступки, сдавая свои позиции в Германии, и 2 августа 1552 года с протестантами было заключено соглашение, по которому им давалась полная свобода вероисповедания, равные права с католиками, были освобождены содержащиеся в плену Иоганн Фридрих Саксонский и Филипп Гессенский. Протестантские князья радовались, празднуя победу, и позволили Карлу собирать армию в верховьях Дуная. Правда, никто не знал, куда он её повернёт – в Венгрию против османов, или во Фландрию против французов.

Разведка Франции сумела это разгадать, и уже 17 августа для организации обороны Меца прибыл отличившийся в прошлой войне при обороне Ландреси, герцог Франсуа де Гиз.

– Укрепления никуда не годятся! Стены слабые, ну ничего, мы усилим их огнём артиллерии! Даю вам неделю сроку, все посады и пригороды города должны быть сожжены!

– А церкви и монастырь бенедиктинцев?

– Все снести! Я хочу, чтобы долбанные испанцы нигде не нашли приюта в окрестностях Меца! Рене, испанцы хорошо знают Мец, и я приказываю тебе, снести и все высокие здания в городе. Это затруднит их пушкарям пристрелку по городу.

Шестнадцатилетний маркиз Рене д'Эльбёф, самый младший брат Франсуа де Гиза, рьяно кинулся выполнять приказ.

– Сеньор де Ла Брос, виконт де Мартиг, весь урожай с окрестных полей, на протяжении десяти миль от города, должен быть собран и доставлен в Мец! Всё съестное, что есть в округе, должно быть здесь. Вы, поняли меня?

Жан IV де Ла Брос и его племянник Себастьен де Мартиг, поклонились герцогу.

– И не особенно церемонитесь там, с поселянами. Урожай забрать, их лачуги сжечь! Жан де Бурбон, вам и вашему брату, я поручаю ворота города! Вся эта чернь, сброд с пригородов и окрестных селений, не должны войти в город. Отбирайте у них всё съестное, и гоните их прочь!

Жан и Луи де Бурбоны, знатные и богатые, ведь их отец был первым принцем крови,[81] неохотно отправились выполнять такое, как им казалось, низкое и недостойное для принцев повеление герцога.

И тенью следовал за Франсуа де Гизом, ещё один его брат Клод, герцог Омальский.

Короля и императора Карла пытались отговорить.

– Ваше Величество, осень на носу, армия собрана наспех, неорганизованна, разута и раздета, припасы не приготовлены, продовольствие не запасено.

Но Карл, больной, опустошённый и разбитый недавними поражениями, закусил удила.

– Вперёд! Только вперёд! Зиму проведём в Меце!

Долго собирались, и только 19 октября, авангард испано-имперской армии под командованием герцога Альбы Фернандо Альвареса де Толедо и Пиментеля подошёл к городу.

– За мной! – и Жан IV де Ла Брос повёл свою кавалерию против двух тысяч испанских пехотинцев.

– Строй! Быстро в строй! – отдавал приказания оставшийся неизвестным испанский офицер, пока копьё не пробило ему грудь, и он не пал затоптанный лошадьми.

Но это была испанская пехота! И она стойко оборонялась с 11 часов дня до самого вечера! Только подошедшее к французам подкрепление под командованием Фавара, командира гвардейских рот, и флорентийца Пьеро Строцци,[82] вынудили их отступить.

– Прибыл герольд маркграфа Бранденбург-Кульмбахского Альбрехта II Алкивиада! – торжественно доложил мальчик-паж, войдя в Ратушу, где заседал Военный совет во главе с герцогом Франсуа де Гизом.

– А-а-а, этого ренегата! – герцог устало потянулся хрустнув костями, изображал лёгкость и весёлость, хотя слух его тревожно ловил залпы испанских пушек бомбардирующих город. – От одного берега отплыл, к другому не пристал, и болтается теперь, как дерьмо посередине.

Де Гиз засмеялся, и его весёлость, кто искренними, кто показными улыбками, поддержали все остальные.

Маркграфа Бранденбург-Кульмбахского Альбрехта II Алкивиада знали хорошо.

Лютеранин по вероисповеданию, он не нашёл взаимопонимания среди участников Шмалькальденского союза, и поступив на службу к императору Карлу V, участвовал в войне против своих единоверцев. Но потом примкнул к Морицу Саксонскому, и совместно с ним участвовал в заговоре против императора. Снова ссора с протестантскими князьями, которые не особо ему доверяли, и Альбрехт II Алкивиад, пустив в оборот все свои средства, заняв большую сумму у еврейских банкиров, набрал огромную армию наёмников, воюю со всеми и против всех. Теперь почуяв удачу, он прибыл к Мецу, и предлагал свою помощь – а у него было 15 тысяч пехоты, 3 тысячи кавалерии и 40 пушек – и французам, и имперцам, выгадывая, кто больше заплатит.

– Может, наймём его? – уже понимая, что герцог ответит отказом на новое предложение маркграфа, всё-таки сделал робкую попытку 22-летний Франсуа де Монморанси.

Ему выказал поддержку его 20-летний брат Генрих.

Франсуа де Гиз поморщился. «Эти выскочки считают, что имеют право давать мне советы? Только потому, что их отец, Анн де Монморанси, коннетабль.[83] Да пошли они!»

– Нет, мы не будем нанимать Алквиада. Пусть проваливает ко всем чертям!

Испанцы провели несколько штурмов, но были отбиты. 17 ноября их артиллерия пробила большую брешь у Серпенских ворот.

– Все к воротам! – носясь на горячем скакуне по улицам города, один, практически без свиты, без доспехов, с мечом в руке, деятельно распоряжался герцог де Гиз. И не успели испанцы изготовиться к штурму, как на месте пролома уже возвышалась новая стена.

Болезнь не отпускала короля и императора Карла, и 20 ноября прибыв к Мецу, он еле сумел встать на ноги, но преодолевая боль, самостоятельно сел в седло, и на белом коне объехал войска. Солдаты, дружными, громогласными возгласами приветствовали его.

Испытывая ненависть и отвращение к маркграфу Альбрехту II Алкивиаду, он всё-таки нанял его, опасаясь, как бы де Гиз не передумал и не опередил его.

Но доверия к маркграфу Бранденбурга у него не было.

Голод и тиф косил армию, испанцев было мало, наёмники из Германии разбегались при первых залпах французских пушек, вносили панику и переполох при их ночных вылазках, и Карл через силу улыбнулся, когда в палатку вошла его сестра Мария.[84]

– Как ты? – Мария с тревогой подошла.

Карл постарался сделать улыбку ещё шире и прогнать боль с лица.

– Всё хорошо, Мари, всё хорошо.

С 23 по 25 ноября испано-имперская артиллерия выпустила по бастионам Линьер и Вассьё полторы тысячи ядер, обратив их в руины. 27–28 ноября рухнул бастион Святого Михаила, и в стене города образовался огромный пролом между воротами Шампань и Адской башней.

– На штурм!

По раскисшей от дождей земле, в грязи, испанцы пошли на штурм города, но де Гиз бросил к пролому всех, кого мог собрать, и удачной контратакой и особенно мастерским огнём артиллерии, отогнал их от города.

Было сложно в окрестностях Меца, с трёх сторон окружённого реками, вести подкопы, но минная война всё же велась. Французы умело разрушали все галереи врага.

Утешительные вести пришли из Артуа, где французы так и не смогли взять город Эр, а по Пикардии, Адриен де Крой, граф дю Рё, известный своей жестокостью и ненавистью к французам, прошёл «как опустошительный кровавый поток», уничтожив несколько городов и спалив 700 селений. В октябре он взял крупный город Эден.

Король Генрих II шёл к Мецу, но примчался гонец от герцога Гиза с уверениями, что в помощи он не нуждается, и сумеет с наличными силами – 7 тысяч человек, отстоять город и дать отпор 60 тысячной армии короля и императора Карла.

– Он чересчур заносчив!

– Он сильно вознёсся, задрав свой длинный нос!

– Он ни с кем не хочет делиться славой в случае победы, и умрёт, если потерпит поражение!

Мнения в окружении Генриха II разделились, но он прислушался к совету коннетабля Анна Монморанси, и отправил армию под командованием Антуана де Бурбона[85] к Эдену.

Наверное, тяжело дался такой совет Анну де Монморанси, у которого в осаждённом Меце находились два сына, но что значит отцовская любовь, перед его ненавистью к Франсуа де Гизу, которому он желал только поражения.

Граф дю Рё отступил от Эдена прикрывать границы Артуа, куда вторглась другая французская армия под командованием маршала Жака де Сент-Андре, но оставил в крепости гарнизон под командованием сына Жана де Кроя.

– Вы слышали, как граф Адриен де Крой, говорил своему сыну, что тот может сдать Эден лишь после отражения трёх штурмов. «В противном случае, если ты попадёшься мне на глаза, я собственноручно убью тебя», вот так вот! – с восхищением, из уст в уста, передавалось в испанском лагере.

Но угрозы отца не подействовали. 17–19 декабря французы выпустили по Эдену более 4 тысяч ядер, что вызвало панику и бунт в гарнизоне. Жан де Крой ничего не мог с этим поделать, и запросил капитуляции. Гарнизону Эдена была позволено уйти.

Оставив Сент-Андре в покое, которому удалось отбить захваченные в начале осени Данвиллер, Ивуа, Монмеди, Трелон, Глайон, Шиме, Адриен де Крой повёл свою армию снова к Эдену, на чём свет ругая, выкрикивая страшные угрозы в адрес своего сына. Но Антуан де Бурбон, сумел манёврами и встречными сражениями отразить наступление де Кроя и вынудил уйти во Фландрию.

А под Мецем, то, что осталось от армии, разбегалось, дисциплина падала, солдаты ругали и не слушали своих командиров, даже сам император и король Карл, дважды не смог заставить их идти в декабре на штурм города. Он попросил сына Филиппа, находившегося в Антеверпене, набрать новую армию, но это было дело долгое. Да и кого было набирать? Все желающие и так уже находились под Мецем.

Немного удержали армию от полного дезертирства, пришедшие 4 ноября галеоны из Нового Света, с жалованьем.

Франсуа де Гиз, серый от волнения, с впавшими глазами от недосыпания, хмурый и небритый стоял под дождём со снегом, вглядываясь в позиции врага. Его положение день от то дня становилось всё хуже. Стены Меца рушились, вчера обвалилась Адская башня. Уставшие люди, под огнём, из последних сил возводили новые укрепления. Слава Богу, продовольствия и пороха, было ещё достаточно! Но что предпримет Карл? Хватит ли у него решимости, продолжать осаду и зимой?

Нет. 24 декабря было решено снимать осаду. 26 декабря испано-имперская армия стала отходить. Только маркграф Бранденбург-Кульмбахский Альбрехт II Алкивиад оставался под городом до 9 января, надеясь, что Франсуа де Гиз внесёт выкуп за своего младшего брата Клода, пэра Франции, герцога д'Омаль, маркиза де Майенн. Но Франсуа де Гиз ни о чём не желал договариваться с человеком, которого презирал, и Альбрехт Алкивиад убрался обратно в Германию, где решил продолжить борьбу за место под солнцем.[86]

А вот молодой французский аристократ Франсуа де Вандом, поступил более благородно. Во время одной из вылазок он захватил три сотни пленных, и отпустил всех офицеров врага без выкупа.

Конь под Франсуа де Гизом фыркал, прядал ушами, недовольно мотал головой и бил копытами землю. Повсюду в лагере, оставленном имперцами, лежали трупы, всё было загажено, окрестности и все дороги были забиты брошенными повозками и павшими лошадьми. Без ухода, без крыши над головой, лежали брошенные умирать сотни раненных и больных.

Герцог был великим полководцем, всякое повидал на войне, но сейчас он не смог сдержать восклицаний ужаса.

– Быстро, лекарей сюда! Амбруаза Паре сюда![87] Всех этих несчастных, в госпиталь! Быстрее! Быстрее! Быстрее!

Из 60 тысячной армии Карла и маркграфа Альбрехта Алквиада, из под Меца едва унесли ноги 12 тысяч грязных, голодных, оборванцев, которых с большой натяжкой можно было назвать солдатами. Потери же французов составили менее 300 человек, из них 22 офицера.

Полный разгром…

Парижское бюргерство, от избытка переполнявших их чувств, преподнесли королю Генриху II медаль. На одной её стороне был изображён бюст короля в лавровом венке, с цепью ордена Святого Михаила и с надписью «Генрих II король Галльский непобедимый. Отец Отечества» А на обратной, в центре лаврового венка «Республика Сиена восстановлена. Мец, Парма, Мирандола, Сант-Дамиано избавлены от осады, Эден отвоёван, мир в согласии 1552».

Можно было турнирами и карнавалами праздновать победу.

Французский маршал Шарль I де Коссе, граф де Бриссак, рвался к Милану.

Молодой французский рыцарь, на превосходном коне, в бронзовом шлеме с пышным плюмажем, с серебряной гравировкой на кирасе, мчался прямо на него. «Видать знатный! Это хорошо!»

У него уже был один знатный пленник, захваченный в прошлом году – Франсуа де Колиньи и д'Андело, младший брат не последних во Франции людей – генерал-полковника французской пехоты Гаспара де Колиньи и кардинала, епископа Тулузы Одо де Колиньи. Франсуа де Колиньи содержался в Милане, и Альваро ждал, когда же братья внесут за него выкуп.

Взять ещё одного знатного пленника, было бы здорово! «Тогда я смогу преподнести Антонии деньги на новые наряды и украшения!»

С началом войны он отправил жену и сына под защиту стен Неаполя, и слухи которые доходили оттуда о её поведении, совсем его не радовали. В свои 63 года уже никуда как мужчина не годный, он пытался сохранить верность жены дорогими подарками, нарядами и украшениями. Для этого ему и нужны были знатные, богатые пленники.

О слухах и сплетнях, смешках и издевках за спиной, о том, удасться ли ему сохранить честь своего имени незапятнанным, он, скрипя зубами, старался не думать.

Пуля шмякнула француза в ногу. Альваро видел, как он побледнел, как мелким потом покрылось его лицо, как он прикусил от боли губу, и чтобы не свалиться, ухватился за луку седла.

– Держи его! Держи!

Но француз был хорошим воином, он мечом отбился от нацеленных в него пик, сумел развернуть коня, и умчался прочь.

– Ах, чёрт! Ловок, дьявол! Кто это был?

Алонсо де Наварра быстро узнал это у пленных французских солдат.

– Арман де Гонто, барон де Бирон.

– Эх, чёрт, жаль, что ушёл.[88]

А потом Альваро де Санде плакал… Плакал не стыдясь и не скрывая своих слёз.

Катастрофа под Мецем больно отозвалась для всей Испании и болью для каждого испанца. И уходила во Фландрию, Савойская терция. Уходила… без него.

Альваро примчался к Ферранте Гонзага.

– Как же так? Почему? Почему терция уходит без меня? Я более сорока лет в её рядах… Как же так? Это что, опала? Король недоволен мною? Не хочет меня видеть? Почему терция уходит без меня? Что, считают меня слишком старым? Да ещё дам фору любому командиру моложе меня!

– Успокойтесь сеньор Альваро, успокойтесь! Это я попросил, чтобы вас, как знатока Италии, оставили здесь. Его Величество согласился, хоть и сказал, что вы были бы ему очень нужны во Фландрии. Мало того, вы назначены – Maestre de Campo General de todo el ejercito imperial en Italia – Главнокомандующим всех имперских войск в Италии! И теперь не я вам, а вы должны приказывать мне.

Под грохот барабанов, под крики ветеранов прославляющих своего заслуженного командира, Савойская терция под командованием Хуана де Гереры, торжественным маршем проходя мимо него, уходила во Фландрию.

Долго глядел ей вслед Альваро де Санде, на её колышущиеся знамёна, на поднятый мерным строем солдат столб пыли. Глядел и плакал…

Пришлось в Италии спешно набирать добровольцев для пополнения армии во Фландрии, а потом ушла на север и Неаполитанская терция. Уже к началу весны, у Карла была новая, 60-тысячная армия. Но недоверие, память о прошлом поражение… Карл делал всё, чтобы изгнать его, вселить в войска победный дух. Был снят с должности командующего герцог Альба Фернандо Альварес де Толедо и Пиментель, а на его место назначен любимец солдат, тот, кто отличился и завоевал славу в прошлом году – Адриен де Крой, граф дю Рё.

Цель похода была выбрана не малая – Теруан, сильнейшая крепость Франции на границе.

– А как иначе? Иначе мы потеряем веру в самих себя!

А испанский военачальник Понс II де Лален, публично заявил королю и всему Военному Совету:

– Я обещаю вам в четыре месяца взять Теруан. Если не сдержу слова, согласен, чтобы меня разорвали лошадьми на четыре части.

Французский командующий 5-тысячного гарнизона Теруана Андре де Монталамбер[89] был не менее категоричен:

– Ваше Величество, если вам доложат что Теруан взят, значит я погиб, до последнего защищая его.

И осада Теруана 1553 года… Это был ад. Такого мировая история ещё не видела.

Испано-имперская армия подошла к Теруану 13 апреля. Ставка делалась на сосредоточенный огонь артиллерии, и в течение мая месяца, орудия выпустили по городу около 50 тысяч ядер. Непрерывный, непрекращающийся грохот, стены и башни рушились, город горел, просто уничтожаясь огнём пушек.

Но, несмотря на это, гарнизон под командованием 70-летнего Андреа де Монталамбера, находил в себе силы для вылазок и отпора врагу.

Хуан де Герера с удовлетворением смотрел на столб огня, дыма и пыли вздымающийся над крепостью. Но было и сожаление – видимо штурма не будет, французы, ни сегодня, так завтра выкинут белый флаг, и ему не удастся проявить себя в крупном деле, впервые выступая командиром терции.

О быстрой сдаче города думал и граф Адриен дю Рё, и он выпросил у Карла разрешение совершить рейд на юг, к Амьену, в богатую долину Соммы.

– Пройдём по тылам французов, разорим Лан, Руа, Сансер, лишим города и крепости в Пикардии снабжения, и они быстренько свалятся нам прямо в руки, без долгих осад и штурмов!

Карл одобрил этот план, назначив командовать под Теруаном Понса II де Лалена. Но не успел граф дю Рё отойти от главного лагеря и на два дневных перехода, как примчался гонец с печальною вестью:

– Наш командующий, Адриен де Крой, граф дю Рё, умер 5 июня…[90]

Вновь уныние поселилось в испано-имперском войске, вновь послышались разговоры о прошлогодней катастрофе под Мецем. Ждать было более нельзя, надо было торопиться, иначе действительно, германские наёмники, как и под Мецем, начнут разбегаться.

И на этом этапе осады Теруана, отлично проявил себя командующий испанской артиллерией Аллен де Бионкур-Картуа, усилив, казалось до невозможного, огонь своих пушек.

12 июня Карл кинул свои войска на штурм.

Савойская терция, ускоренным шагом шла к пролому в стене. Хуан де Герера, наконец-то дождался, и пытаясь скрывать волнение, оглядывал шедших в строю солдат. Они шли молча, сосредоточено, как всегда на самый опасный участок, где французы выкатывали к бреши уцелевшие пушки, и стягивали войска для отпора.

Противной картечью пушки рявкнули в упор.

– Вперёд! – вскричал де Герера и первым ринулся в пролом.

Французы под командованием Андре де Монталамбера дрались ожесточённо, в течении десяти часов отразив три приступа врага.

Потери росли, ров и камни у пролома были завалены телами убитых, с ужасом оглядываясь назад, ковыляли в тыл раненные, и истошно стонали те, кто не мог подняться. Хуан де Герера, с почерневшим от пыли и копоти лицом, вёл своих солдат на ещё один штурм.

Враг не стрелял, выжидая.

– А-а-а, затаились! За мной!

Андре де Монталамбер, с копьём в руке, был в рядах солдат, сражаясь наравне со всеми.

Хуан де Герера увидел его, и прокричав:

– Эй ты, сразись со мной! – стал прокладывать себе дорогу ужасными ударами алебарды.

Французский командующий принял вызов на бой, и ожидал подхода испанца. Но его телохранитель не был столь хладнокровен, и послал из аркебузы пулю в грудь Хуана де Гереры.

Он умер мгновенно, упав на политые кровью камни без единого слова, лишних стонов, хрипов и конвульсий.

– Сука! – закричал всегда до этого спокойный и уравновешенный Луис Муньес, и выстрелом из пистоля, наповал сразил де Монталамбера.

В тылу затрубил горнист, долетела дробь барабанов, на которую с испугом глядя на своего командира, отозвались мальчишки-барабанщики Савойской терции.

– Сигналят отход! Отходим! Отходим!

– Какого? Не отходить! Только вперёд, на штурм! – ярился злой от потерь, от того, что они так и не взяли Теруан, и не удалось им первыми взойти на стены, принявший командование терцией Алонсо де Наварра.

Луис Муньес тронул его за руку.

– Надо отходить, это приказ.

Алонсо де Наварра зарычал.

Потеряв более полутора тысяч солдат, но так и не взяв Теруан штурмом, испано-имперские войска отступили. Снова вспомнился Мец, и в лагере начались раздоры и крики обвинения. Испанцы и итальянцы винили германских наёмников, которые струсили и вовремя не поддержали их атаку. Германцы, и вставшие на их сторону войска из Фландрии, огрызались. Всё это могло перерости в стычки и во всеобщее побоище.

А в Теруане на Военном совете…

Андреа де Монталамбер умер не приходя в сознание, возглавляющий вместе с ним оборону крепости молодой Франсуа де Монморанси не имел ни таланта полководца, ни достаточного опыта, ни авторитета среди войск. Не помогало ему и имя отца, коннетабля Франции.

– Отец придёт к нам на помощь, он уже на подходе со своей армией, вот увидите!

Маркиз де Боже, устало прикрыв глаза, задумчиво потирал подбородок.

– Монталамбер один стоил целой когорты! – сказал кто-то из темноты зала и тяжко вздохнул.

«Да, Монталамбер один превосходил десятки Монморанси» – маркиз де Боже, приоткрыв один глаз, украдкой глянул то на красневшего, то бледневшего Франсуа де Монморанси.

Но мужества и желания отличился, превзойти Франсуа де Гиза оборонявшего Мец, и тем возвысить свой род, ему было не занимать, и было решено продолжать оборону.

Орудия Аллена де Бионкура-Картуа продолжали греметь, вселяя уверенность в оробевшие души солдат, а 18 июня, под стеной была взорвана мина.

– Вперёд, на штурм! – Алонсо де Наварра, выхватив прославленное знамя Савойской терции из рук молодого прапорщика, повёл в атаку своих воинов.

Французы за этот день, полный крови и смертей, понесли большие потери, но вновь сумели отстоять Теруан. Франсуа де Монморанси был доволен собой, горд одержанной победой, но сил, чтобы и дальше удерживать город, уже не было. 20 июня они сдались.

По условиям капитуляции остатки гарнизона выходили из города с оружием в руках, с развёрнутыми, непосрамлёнными знамёнами, а город должен был избежать привычного разбоя, изнасилований и грабежа. Франсуа де Монморанси и его штаб добровольно шли в плен.

Но Карл решил использовать тактику устрашения, и ему нужны были верность и преданность солдат. Город был отдан им на трёхдневную поживу, а потом последовал приказ – снести его до основания.

Жителям, которых насчитывалось по разным данным от 12 до 20 тысяч человек, было запрещено селиться там, где когда-то стоял их город, не пощадили и знаменитый Теруанский кафедральный собор – в те времена крупнейший во Франции, должность епископа Теруана упразднили, сама епархия была разделена между тремя соседними.

В августе такая же судьба постигла и город Эден, взятый после непродолжительной осады 18 июля 1553 года.

Ещё летом 1552 года, прорвавшись через Мессинский пролив и разграбив Реджо, в западное Средиземноморье вошли 100 кораблей османского флота под командованием Драгута. Союзный с ними французский флот представляли три галеры Габриэля де Люэтца. Они блокировали Неаполь, разорили побережье, но армия Джованни Бернардино Сансеверино, герцога ди Сомма и сеньора Ланже, которая должна была осадить Неаполь с суши, не смогла прорваться, остановленная испанскими войсками Альваро де Санде в Центральной Италии.

Тут как раз разведка донесла, что у Понцианских островов стоит генуэзский флот Андреа Дориа.

– У него всего около 40 галер!

– Ага, попался!

И бросив осаду Неаполя, Драгут повёл свой флот на генуэзцев.

Излюбленная тактика Андреа Дориа – избежать битвы с превосходящим врагом, на этот раз не сработала. Он не успел сняться с якорей и уйти.

5 августа, прижав флот Дориа к берегу Италии у города Террачина, Драгут атаковал его.

7 генуэзских галер сдались после непродолжительного боя, с десяток кораблей было потоплено, ещё несколько выбросились на близкий, спасительный берег. Но сам Андреа Дориа, забивая насмерть гребцов, снова сумел ускользнут.

Завоевав господство на море, Драгут повёл свой флот к Балеарским островам, где начиная с 12 августа разграбил все города и селения на Мальорке. Но напрасно Габриэль де Люэтц и подошедший с 25 французскими галерами Антуан Эскалин де Эймар, уговаривали Драгута вернуться к Неаполю или высадиться на Сицилии. Османский адмирал увёл свои корабли на зимовку к побережью Греции.

Испанцам, для борьбы с Сиенской республикой и герцогом Пармы Оттавио Фарнезе, приходилось стягивать все наличные силы, и в январе 1553 года, ослабляя оборону Южной Италии, привёл свои войска вице-король Неаполя Педро Альварес де Толедо-и-Суиньга. Но он неожиданно умер во Флоренции 21 февраля 1553 года.

«А ведь он старше меня всего на пять лет» – может быть впервые осознал тяжесть своего возраста и прожитых лет, 64-летний Альваро де Санде.

Войска Неаполя возглавил сын Педро Альвареса – Гарсиа Альварес де Толедо, тот, кто особо отличился при взятии Махдии, создав на галерах плавучую батарею и став обстреливать город с моря.

Альваро как чёрт носился по всей Италии, собирая войска, формируя из отрядов наёмников и ополчений италийских городов боеспособные подразделения, пытался из новичков-новобранцев создать что-то подобное терциям, беря на себя и заботы буквально обо всём – питание солдат, гвозди, упряжь и подковы для лошадей, снабжение телегами, пушками и порохом.

Но ему очень не хотелось встречаться с Гарсиа Альваресом де Толедо. Слухи, которые доходили до него…о его жене и этом молодом повесе из Неаполя…

К счастью, неаполитанские войска под командованием Гарсиа Альвареса, разорив южные окрестности Сиены, попытались взять город Монтальчино, но спешно ушли вновь в Южную Италию, когда у её берегов появился флот Драгута.

– Слава Богу! – воскликнул Альваро, стыдясь смотреть в глаза окружающим.

Неожиданно маршал Франции Шарль I де Коссе, граф де Бриссак, обойдя укрепления и замки Милана, осадил Феррару. А оттуда, открывались пути на Венецию, Верону, Болонью. Захватив Феррару, французы перерезали бы «испанскую дорогу», разорвали бы владения Испании в Италии на две части – Миланское герцогство и Южную Италию.

И Альваро кинулся туда, организовывать оборону этого города, которая опиралась на мощные бастионы и на самые лучшие в мире пушки, которые лили только в Ферраре.

Полгода он, возглавляя немощное ополчение Феррары, мужественно оборонялся, пока де Бриссак, истощённый, не отошёл обратно в Пьемонт.

А флот Драгута, весной 1553 года, пощадив на этот раз побережье Южной Италии и Сицилии, шёл к острову Корсика. Французам всё же удалось навязать султану Сулейману I свою волю, и флот султана делал то, что нужно было, и что было выгодно только французам.

Антуан Эскалин де Эймар теперь командовал объединённым французско-османским флотом, и любил приговаривать:

– Корсика, это плацдарм к завоеванию Сицилии и Южной Италии!

– Завоевав Корсику, мы блокируем все пути Испании в Средиземноморье!

И Альваро де Санде пришлось отправлять войска из Италии, где и так было мало стоящих, боеспособных войск, на принадлежащую Генуэзской республики Корсику. И там, по свидетельству современников, началась, может быть, самая жестокая война, в эту, и так не щедрую на благодать войну. Сказывалась ненависть между французами и испанцами, и между корсиканцами и генуэзцами. Пленных не брали, всех резали беспощадно.

Но ради Корсики, французам пришлось оставить Сиену без опыта Поля де Ла Барта, сеньор де Терма, который был отправлен туда.

Голова шла кругом, казалось, всё весело на волоске.

Отбив маршала де Бриссака от Феррары, вместо того, чтобы развивать наступление на Пьемонт, пришлось отправлять Ломбардскую терцию под командованием Хуана ле Луны, которая только именовалась Старой, Ветеранской, а на самом деле состояла сплошь из новобранцев, под Сиену.

Но благодаря опыту Альваро де Санде, удалось отбросить французов до Асти, к юго-западу от Турина, столицы Пьмонта, а потом и захватить Корио, окружив Турин и с севера. Но там героически оборонялся Пьер I д'Оссён, храбрейший из всех военачальников Франции, знаменитый своей почти безумной отвагой.

Купили и верность герцога Флоренции Козимо I Медичи, дав ему один миллион дукатов, пообещав вернуть Сиену, и дав 4 тысячи германских наёмников.[91]

Но и французы дали Сиене 3 тысячи наёмников из Швейцарии, кардинал Ипполито Феррарский нанял в Италии полторы тысячи кавалеристов, король Генрих II обещал ещё не менее 8 тысяч германских ландскнехтов и опытных воинов из Гаскони и Прованса.

– Поражаюсь вашей неутомимости, сеньор де Санде, – весь жёлтый от скрутившей его лихорадки, губернатор Милана Ферранте Гонзага проводил смотр ополчения, трясясь в ознобе, попивая отвар из ивовой коры и сосновых иголок.

– Что слышно из Фландрии? – спросил Альваро соскочив с коня, с сомнением глядя на войско Миаланского герцогства – толстых лавочников и совсем ещё юных, безусых мальчишек.

– А-а-а…Там новый командующий, герцог Эммануил Филиберт Савойский. После Теруана и Эдена он осадил Дуллан, туда подошёл Монморанси и 13 августа у какого-то там селения Тальма в Пикардии, был крупный бой. В основном конный. Цвет фламандской знати под командованием Понса де Лалена… Спесь и нелюбовь к вам, испанцам, погубила их… Они высокомерно отказались от предложенного герцогом Савойским отряда испанской кавалерии… конных аркебузиров. У них ведь у самих было около 4 тысяч кавалеристов… Герцог Савойский отправил их от Дуллана на разведку, и они натолкнулись на 20 тысячную армию Монморанси. Безрассудно они кинулись в атаку, а французы притворным отступлением заманили их в засаду. Надо отдать фламандцам должное, они не запаниковали, не сдались, а тремя отчаянными атаками вырвались из окружения. Но…принц д'Эпинуа погиб, Филипп де Крой герцог ван Арсхот пленён, с ним ещё попало в плен около 140 человек, примерно с полтысячи погибло, и где-то тысяча раненных… Вот так вот.

Альваро де Санде с благодарностью принял от Ферранте Гонзаги приглашение на обед, где продолжал внимательно слушать новости из Фландрии.

– Генрих II собрал вместе все свои силы – армии Монморанси, Франсуа де Гиза, Бурбонов, маршала де Сент-Андре, Гаспара де Колиньи, наёмников из Германии, Швейцарии и Шотландии, получив 40 тысяч пехоты и 12 тысяч кавалерии, и начал наступление. Главнокомандующим был назначен надутый гордостью Анн де Монморанси, который на все лады прославлял одержанную им незначительную победу у Тальмы, сам себе пел дифирамбы, раздувая её чуть ли не до разгрома всей нашей армии. Он не стал атаковать город Камбре, где засел со своими фламандцами Понс де Лален, прошёл и мимо хорошо укреплённого Бапома. Французы взяли Корби, Миромон, Като-Камбрези… И шли на Брюссель, прямо на столицу Фландрии. Но у городка Валансьен путь им преградила наша армия. И тут говорят, что Монморанси вспомнил о Бикокке…[92]

– Я был в битве при Бикокке! Был там и Монморанси! Он единственный кто уцелел из французских офицеров, когда швейцарская пехота, с дуру, напоролась на наш огонь.

Ферранте Гонзага, которому в год битвы при Бикокке было всего 15 лет, с восхищением посмотрел на более старшего, так много повидавшего Альваро де Санде.

– Теперь Монморанси не стал атаковать, может поумнел с годами, и он сумел убедить короля Генриха отступить… Уже 21 сентября французы были на своей земле, встав лагерем у Сен-Кантена… Денег нет, казна пуста, солдаты съели всё, что было запасено на складах, и король Франции распустил армию, оставив только отряды маршала Сент-Андре, которые всю осень жгли и разоряли Артуа и Пикардию.

– Ха, меня тоже беспокоит отсутствие денег! Чем мне платить солдатам, чем их кормить? Жалованье не выплачивается с июня! Продовольственные магазины пусты! А маркитаны ломят такие цены!..

– В этом я могу порадовать вас, сеньор де Санде. Генуэзский банк Святого Георгия, выплатил причитающуюся нам сумму, за кровь наших солдат на Корсике. Жалованье будет.

– Ещё меня беспокоит Венеция. Если она выступит на стороне Франции, то нам конец. Мы потеряем всю Северную Италию.

– Я безмерно уважаю вас, сеньор де Санде, но хочу вам сказать, не примите это в обиду, вы хороший военачальник, но ни черта не смыслите в политике. Если мы потеряем Корсику, то мы потеряем всю Италию! Всю! Сицилию, Неаполь, Милан! Всю! Это правда, что французы отправили на Корсику Джованни Сансеверино?

– Да.

– Значит нам с вами, надо поторопить, растормошить герцога Козимо Медичи, пусть быстрее берёт Сиену! Нам надо постепенно, но как можно быстрее, одного за другим, уничтожать всех наших врагов! Задавим Сиену, потом прижмём Оттавио Фарнезе в его Парме, поможем Генуе отстоять Корсику, выбьем де Бриссака из Пьемонта и Савойи! А на счёт Венеции можете не беспокоиться. Избранный в этом году дожем Маркантонио Тревизан, из семьи торговцев, которых османы, а теперь вот и французские купцы, лишили прибыли, вытеснив из торговли с Востоком. Долгие годы он был губернатором Кипра и Крита, и очень ненавидит османов, ну а вместе с ними и французов, союзников султана. Да и сама Венеция, уже не особо хочет воевать за кого-то. Прошли те времена. Венецианцы хотят теперь, лишь торговать, богатеть и веселиться.[93]

– Понятно. Значит я во Флоренцию, торопить Козимо Медичи, хотя он и не особо любит слушать и получать чужие советы. А вы, сеньор Гонзага, давайте, выздоравливайте!

– Смотрю я на вас, сеньор де Санде, и по-доброму завидую! Вы ведь, на много лет старше меня…

– На восемнадцать.

– Вот, вот! А всё такой же, как и тогда, когда я вас первый раз увидел. Двадцать лет прошло, но время над вами не властно, вы как-то не стареете, и не болеете. Как вам это удаётся?

– Сеньор Ферранте, такие комплименты приберегите для дам. Я вырос не во дворце, мой отец не был маркизом,[94] я был лишён излишеств, сначала в монастыре, потом в армии. Закалился, так сказать, внутренне, духовно и телесно.

На такую нелестную отповедь, Ферранте Гонзага поморщился, но вынужденно проглотил. Простой солдафон и рубака, прямой как меч, Альваро де Санде никогда не отличался дипломатической тонкостью.

– Ладно. Да, чуть не забыл! Диего Фернандо де Акунья, был же солдатом вашей терции!

– Да. Замечательный поэт! Что с ним? Он умер? Погиб?

– Нет, с ним всё, Слава Богу, хорошо. На днях он был у меня, и рассказал, как после того, как рыцари Святого Иоанна отказались оборонять Махдию, он, по приказу нашего короля, взорвал и срыл все укрепления этого города. Махдия, оставлена нами.

– Жаль. Теперь бы не дать османам закрепиться на Корсике!

Война набирала обороты ожесточения. Состоящий на службе у герцога Флоренции Козимо I Медичи, Джан Джакомо Медичи, маркиз де Мариньяно,[95] во главе армии опустошал и разорял окрестности Сиены, один за другим штурмом беря укрепления за чертой города. Всех, кто пытался оказывать сопротивление, убивали. Всех, заподозренных в сочувствии к восставшим, вешали. Всё вокруг города было вытоптано, разорено, сожжено, завалено трупами.

Но и сиенцы не сидели без дела. Получив в январе 1554 года подкрепления из Франции и командующего – маршала Франции Пьеро Строцци, и в помощь ему опытного генерала, ветерана войн в Италии, Блеза де Монлюка, они перешли в наступление. 24 марта, у Кьюзи, напав из засады, они почти полностью уничтожили отряд под командованием племянника папы Юлия III – Асканио делла Корниа и владетеля Перуджи – Родольфо Бальони.[96]

В первые часы боя, злоба и ненависть были таковы, что пленных не брали, безжалостно вырезая всех и добивая раненных. Из более чем 2-х тысячного флорентийского отряда, 400 человек было убито, храбрый Родольфо Бальони пал в битве. Асканио делла Корниа сдался знакомому ему сиенцу Аурелио Фрегозо, который пообещал сохранить жизнь племяннику папы. Вместе с Асканио делла Корниа, было взято в плен ещё более тысячи человек.

Мало того, весной сиенцы решили перейти в наступление и захватить Флоренцию, Ливорно и Пизу, возлагая в этом деле большие надежды на помощь французско-османского флота. Османы должны были высадить 10-тысячный отряд алжирских пиратов и захватить город Пьомбино, лежащий у Корсиканского пролива, наладив и обеспечив, таким образом, прямое сообщение между захваченной французами Корсикой и Сиенской республикой.

В палатку Альваро де Санде, минуя телохранителей и охрану, пробрался человек. Альваро его знал… Знал ли? Вряд ли. Не так давно они познакомились. То ли поселянин, а может ремесленник, дворянин, а может торговец, наёмник, а иногда под видом знатного сеньора, этот человек каждый раз легко менял обличия, выступая в разном амплуа. Кто он на самом деле и как его зовут, Альваро не знал. Но при каждой встрече, он снабжал его ценной информацией о положение дел в Италии. Также он хорошо знал, что творится в Константинополе и Париже, Лондоне и Багдаде, в Московии и Германии. Платы он никакой не брал, ничего не просил и не требовал, и для Альваро были непонятны, оставаясь не ясными, мотивы и желания этого человека.

Вот и на этот раз он появился неожиданно, и склонившись, тихим шёпотом, долго что-то говорил.

– Коня! – глаза Альваро загорелись, он бросился отдавать приказы, а когда вернулся, никого в палатке уже не было.

В Италии всегда было неспокойно, здесь очень легко можно было наткнуться на клинок наёмного убийцы, и Альваро уже давно сформировал отряд из полусотни человек, самых верных, самых испытанных и преданных ему лично, повсюду следовавших за ним. И взяв их с собой, он повёл отряд в горы, вынужденный скрывать свои замыслы от командующего кавалерией, молодого 19-летнего Маркантонио Колонны.

Во Флоренции царил голод, денег у герцога Козимо Медичи уже не было, и наёмники разбегались.

Тоже самое было и в Сиене, на разорённой войной местности не осталось ничего съестного, наёмники роптали. А тут лазутчик, как раз кстати донёс, по какой дороге движется обоз, с телегами набитыми золотом – плата наёмникам Пьеро Строцци, от короля Франции.

Де Санде расположил свой отряд в засаде, к северу от Поджио, у переправы через реку Серкио. Он посвятил воинов в свои замыслы, и каждый из них, хотя и зная, что врагов охраняющих обоз в четыре раза больше, был уверен в победе и радостен в предвкушении добычи. Они обговорили действия и тактику, приготовили парочку сюрпризов, и полностью замели свои следы у переправы.

Лазутчик донёс всё верно – французский командующий обозом сеньор Роже Сент-Арну де Ивелин, опытный и умелый воин, торопился, гнал телеги всю ночь, надеясь устроить привал только на дружественной вилле в окрестностях Поджио. И сейчас, в предрассветной, сумеречной мгле, видно было, как едва переставляют копыта усталые мулы и лошади, дремлющих возниц, и спящих прямо в сёдлах всадников конвоя.

Они благоразумно пропустили дозор, из почти полусотни лёгких кавалеристов, и когда обоз растянулся на переправе, Альваро де Санде скомандовал:

– Огонь!

Каждый из его воинов был метким стрелком, имел по три заряженные аркебузы, и залп за залпом, они крушили обоз. Справа и слева от дороги взорвались две заложенные пороховые мины. В обозе поднялся хаос и паника, ржали, обрывая поводья испуганные лошади, валились наземь убитые всадники, телеги сталкивались и переворачивались.

Испанцы, своих лошадей, чтобы они ржанием и всхрапом не выдали засаду, заблаговременно отвели в один из оврагов. Сейчас, слуги и оруженосцы, торопясь, подвели их. Альваро, а за ним и все остальные, вскочили в сёдла.

– За мной!

Но они не стали вступать в рукопашную схватку с врагом. Альваро де Санде решил применить новшество. Ведь, как он и предрекал, уже в Шмалькальденскую войну, появился новый вид кавалерии – рейтары – конные воины, вооружённые пистолетами. И каждый из воинов его отряда, хорошо освоил это новое оружие, неся в кобурах несколько пистолетов. Изменилась и тактика. Хорошо выученные, дисциплинированные испанские всадники, сначала рысью, постепенно переходя в галоп, приблизились к обозу, и стали расстреливать мечущихся, ещё не пришедших в себя врагов из пистолетов, почти в упор.

Слева долетел сигнал горна. Значит, возвращается разведка врага, но на пути её, Альваро поставил отряд из десяти человек, под командованием отличного воина Хосе-Марии-Вильи де Вильяновы. Взрывы мин, обвал горной кручи и поваленные деревья, преградили дорогу врагу.

На том берегу реки, был виден носившийся, наводивший порядок среди своих людей, Роже Сент-Арну де Ивелин. Альваро пальнул в него из пистолета, но не попал. Пуля лишь сбила пышный плюмаж со шлема французского командира.

Добивая уцелевших французов и обозников, его люди спешно проверяли содержимое мешков и ящиков в телегах, беря только золото. Оруженосцы оттаскивали убитых лошадей, впрягали в телеги свежих. В общем, всё было настолько хорошо организованно, каждый из его людей знал, что ему делать, что уже через четверть часа, обоз, поменяв хозяев, стал уходить в горы, по одному из ответвлений дороги.

Роже Сент-Арну де Ивелин попытался контратаковать, но испанцы, безжалостно расстреляли его воинов на переправе.

– Сигнал!

Горнист затрубил, давая всем отрядам сигнал к отходу.

Французы преследовали их, но в узком ущелье, прикрывать уходящий обоз, остался Хосе-Мария-Вилья де Вильянова.

Вечером они добрались до места, где их ждали свежие мулы. Деньги, упаковав во вьюки, перегрузили на них. Верный Рамиро Менасальбас, обязанный Альваро де Санде не только жизнью, но и честью, поклялся своему командиру доставить их в Милан и сдать под расписку доверенному еврейскому банкиру.

Многое изменилось за прошедшие годы. Если раньше Альваро берёг жизнь каждого солдата, то сейчас, алчно, трясущимися руками поглаживая золото, он радовался, что в его отряде осталось всего семнадцать человек. «Значит, делить придётся только между ними! Ого, насколько возросла моя доля!» И если раньше, он пустил бы эти деньги на пользу общему делу – на найм наёмников, на одежду и продовольствие своим солдатам, на выдачу премиальных особо отличившимся воинам, то сейчас он, готов был веселиться и пуститься в пляс, совсем по другой причине. «Ха, эти деньги позволят мне хоть немного рассчитаться с долгами и кредиторами, и порадовать Антонию новыми подарками!»

Рамиро Менасальбас повёз золото по едва приметной, крутой тропинке, выше в горы, а оставшиеся с Альваро загрузили на облегчённые телеги заранее приготовленные камни, и пошли дальше, оставляя чёткий след, заманивая за собой французов Роже Сент-Арну де Ивелина.

Так Пьеро Строцци потерял деньги на оплату наёмникам, армия стала разбегаться, и соответственно, не удалось ему пробиться к Флоренции, Ливорно и Пизе. Не пришёл и французско-османский флот, который он напрасно, теряя время, ожидал у побережья.

А причиной тому было возмущение Драгута, которое он ярко выразил в своём послании к Сулейману:

– Султан, ради чего мы воюем? Ради чего проливаем кровь, и жертвуем тысячами жизней верных слуг Аллаха? Да только ради того, чтобы франки овладели Корсикой! А нам, что достанется нам? Что мы получим? Новые земли? Нет! Франки используют нас! Они загребают жар нашими руками, жизнями тысяч правоверных! Твоих подданных, о, Величайший!

И в июле, когда до зимы ещё оставалось уйма времени, Драгут увёл свой флот от Корсики к побережью Греции.

Всё это – потеря денег и измена османов,[97] лишили Пьеро Строцци задора, и полностью деморализованный, он потеряно бормотал:

– Пусть всё идёт своим чередом, а что до меня, то я потерял надежду…

К нему подходили подкрепления и отряды наёмников, у него ещё было около 15 тысяч воинов, но он решил вернуться в Сиену, которую уже осадил Джан Джакомо Медичи, маркиз де Мариньяно.

Битва между ними произошла 2 августа 1554 года, к востоку от Сиены, у селения Марчиано-делла-Кьяна.

Альваро де Санде сам проверил построение войск, носясь на коне давал советы маркизу Мариньяно, от которых, горячий и пылкий Медичи, отмахивался. Шила в мешке не утаишь, слухи разлетаются быстро, и ловил на себе Альваро то осуждающие, неодобрительные, то жадные и завистливые взгляды маркиза Мариньяно, командующего кавалерией Маркантонио Колонны, прибывшего к Сиене Ферранте Гонзаги. Все они знали о разгромленном французском обозе с золотом, и по-разному смотрели на старого главнокомандующего всеми имперскими войсками в Италии.

А Альваро было плевать на это. Он думал, нет, просто был уверен в этом, что каждый из них, окажись на его месте, поступил бы точно также. «А может нет? Да пошло они все к дьяволу! Они все, знатные и богатые! А у меня, кроме жалованья, нет ничего! Ничего! Есть только жена, с её всё возрастающими потребностями и желаниями, есть долги, и есть сын, которому я обязан, хоть что-то оставит после себя. А значит, я всё сделал правильно» – оправдывал он себя, но всё равно чувствовал неуютность и стыд.

Атаку начала кавалерия Маркантонио Колонны, разметав на левом фланге сводные отряды кавалерии французов и сиенцев. Пьеро Строцци занимал отличную позицию на высоком холме, полого спускающимся в сторону противника, и мог бы держаться там. Но разгром кавалерии, совсем выбил его из колеи, и он двинул вниз 3 тысячи германских ландскнехтов и 3 тысячи швейцарских пикинёров.

– Маркиз, пусть ваши орудия прекратят перестрелку с пушками сиенцев! Направить весь огонь туда, в долину, по их пехоте!

Джан Джакомо Медичи, с показанной неохотой отправил гонца к пушкам, передавать приказ Альваро де Санде.

Пушки грохотали, снося ряды германцев и швейцарцев, но не зря они славились, как лучшие воины своего времени! Они бесстрашно шли вперёд!

Пока не натолкнулись на сводную 2-тысячную испанскую терцию, состоявшую сплошь из ветеранов. Вот кто действительно был лучшим, став несокрушимой стеной на пути врага!

Джан Джакомо Медичи послал на подмогу испанцам 4 тысячи германских ландскнехтов и швейцарских наёмников, и на поле боя, в ожесточённых криках, лязгах железа, под залпами аркебуз, началась страшная рукопашная схватка. Испанские пикинёры против швейцарцев! Ландскнехт против ландскнехта! Швейцарец из кантона Граубюнден, безжалостно резался с соседом из соседнего кантона! Меч против меча, щит в щит, лицом к лицу! Злость и презрение к смерти, отвага и мужество, напоролись на такую же злость, призрение, отвагу и мужество! Трусам и малодушным, здесь не было места!

И не переставая били пушки, прямо в эту яростно сражающуюся сумятицу из тысяч тел!

Сидя в седле Альваро пытался разглядеть все перипетии битвы, но это было невозможно из-за клубов пыли и порохового дыма, и он больше ловил привычные звуки на слух. Всё-таки, не выдержав, он отдал приказ выдвигаться своему последнему резерву – двум сотням, убелённых сединами и исполосованных шрамами испанских ветеранов, а сам повёл к месту схватки неаполитанскую роту конных аркебузиров.

Разгром центра врага довершили вернувшиеся из преследования кавалеристы Маркантонио Колонны. Телохранители пронесли трижды раненного Пьеро Строцци. Но на правом фланге ещё упорно оборонялись 3 тысячи французов под командованием прославленного ветерана Блеза де Монлюка,[98] и 5 тысяч итальянцев под командованием молодого Паоло Орсини.

Здесь отличилась своим напором Ломбардская терция Хуана де Луны. Новобранцы, они старались ничем не отличаться, не отставать от ветеранов, во всём равняясь на них и следуя их примеру.

Блез де Монлюк, в полном окружении сражался до конца, и таки сумел прорваться с остатками своих войск. После мужественного сопротивления был вынужден сдаться другой французский военачальник, автор «Инструкций по военному делу» Раймон де Беккариа де Павия де Руе, барон де Фуркево.

Битва длилась чуть более двух часов, сиенцы и французы из 15-тысяч потеряли 4 тысячи человек убитыми, 4 тысячи пленными. И удивительно, что в 18-тысячной армии Джана Джакомо Медичи, было всего 200 убитых и около тысячи раненных.

После разгрома врага, испано-имперско-флорентийские войска, штурмом взяв близлежащие замки и крепости, начали плотную осаду Сиены.

На Севере 1554 год начался пожарами, криками, плачем и стонами. Французская армия коннетабля Анна де Монморанси, почти не встречая сопротивления, прошла по принадлежащим Испании графствам Эно и Артуа, разрушив и уничтожив 1200 селений, местечек и городов, завалив землю трупами, дав обильную пищу стервятникам и падальщикам.

В июле, к армии герцога Эммануила Филиберта Савойского, присоединился со своими испанцами и германцами король и император Карл, и Монморанси, не принимая боя, стал пятиться назад, в Пикардию.

Но в Париже зароптали.

– Надо кончать эту войну!

– Нам нужна решительная победа!

– Давно пора поставить Испанию на колени!

Особенно возмущался, постоянно подливая масла в огонь, клан герцогов де Гизов, непримиримых соперников коннетабля Монморанси в борьбе за власть во Франции. Кто из них, Гизы или Монморанси, опутают короля Генриха II своими сетями? Кто из них будет управлять всей внутренней и внешней политикой Франции?

А летом произошло событие, о котором давно говорили – одни ждали его с нетерпением, другие не верили в его возможность – 25 июля 1554 года состоялась свадьба наследника испанского престола принца Филиппа и королевы Англии Марии Тюдор.

Перед Францией замаячила угроза объединения Испании и Англии.

Генрих II заторопился сам и стал подгонять всех остальных. Ему сейчас, как никогда прежде, была нужна решительная победа, после которой он сможет заставить Испанию признать поражение и подписать мирный договор. Он прибыл к армии, и в начале августа было решено захватить крепость Ранти. 10 августа они стали вести траншеи и устанавливать батареи, но уже на рассвете 12 августа у Ранти, на противоположном берегу реки Аа, показались передовые разъезды испано-имперских войск.

13 августа обе армии начали сближение.

Герцог Франсуа де Гиз, как всегда бесстрашный, с показным равнодушием к смерти, что позволяло ему завоёвывать сторонников среди военной элиты Франции, с тремя сотнями аркебузиров, занял находящийся между Ранти и селением Фокемберг лес Гийом.

Битва началась с залпов пушек, а в полдень, к лесу Гийом, двинулись 12-тысячные, ровные и устрашающие квадраты испанских терций.

– Надо отходить! – с тревогой оглядев наступающих испанцев, воскликнул Франциск Клевский, герцог де Невер, граф де Ретель, граф д'Э, до неприличия богатый, знатностью рода превосходящий Гизов.

Но Франсуа де Гиз, словно не замечая и не слыша его, пожёвывая травинку, прохаживался перед рядами своих аркебузиров, казалось погружённый в какие-то свои мысли, иногда широко улыбаясь им.

Он встрепенулся только когда обходя лес Гийом, вперёд двинулась кавалерия его брата Клода, герцога д'Омаль и маркиза де Майенн. Но эта попытка охватить испанские терции с фланга была отбита огнём стрелков, и преследуемый кавалерией врага, его брат стал отступать. Франсуа де Гиз, пытаясь скрыть волнение, высматривал среди вскачь несущихся французских кавалеристов своего брата.

Монморанси смог навязать королю Генриху II свою волю и видение боя, и в траншеях под Ранти, не ослабляя артиллерийского огня, были оставлены войска Антуана де Бурбона, герцога де Вандом.[99]

Испанцы подошли уже на сто шагов, и стали видны их сосредоточенные, решительные лица.

– Чего медлим? Надо отходить! – Франциск Клевский подал слуге знак подвести коня.

– Отходить? Нет! А ну, молодцы, зададим врагу жару! Залп! Огонь! Огонь!

300 аркебузиров де Гиза, стали обстреливать содрогающих землю, мерно топающих испанских солдат.

Алонсо де Наварра, вопреки всем правилам, выдвинулся в первые ряды своей терции, стараясь рассмотреть, сколько стрелков врага укрылось среди густой зелени леса. Упали первые убитые, застонали раненные. Одна пуля расплющилась о кирасу маэстро-дель-кампо Савойской терции, вторая, вжикнув, опалила щёку.

– Метко стреляют, чёрт бы их побрал! – Алонсо де Наварра ухмыльнулся, прекрасно понимая, что его красная перевязь и шлем с роскошным плюмажем, отличная мишень для стрелков врага. Но не попятился, не отступил, не ушёл в середину терции, продолжая идти в первых рядах.

Три сотни стрелков не могли сдержать 12-тысячную испанскую армию, все действия Франсуа де Гиза, были не более чем показной бравадой, и оставляя лес Гийом, он стал отступать.

Лес… Он и подвёл испанцев… При переходе через него, несмотря на тщетные усилия командиров, расстроились ряды терций, и при выходе из него, не давая им времени построиться, испанскую пехоту атаковала кавалерия врага.

– Все ко мне! Плотнее ряды! Плотнее! Пики к бою! Аркебузиры, огонь! – бесновался, метался среди рядов Алонсо де Наварра.

Подходила пехота адмирала Гаспара де Колиньи, отряды ландскнехтов, швейцарских и шотландских наёмников, французы бросили в бой почти все свои силы, сняв даже из-под Ранти Антуана де Бурбона, и преодолев мужество и стойкость испанской пехоты, они стали оттеснять их обратно в лес.

К вечеру французы снова заняли лес Гийом, Гаспар де Колиньи установив на его опушке орудия, стал обстреливать лагерь испанцев и огнём провожать отступающую пехоту.

В преследование кинулась кавалерия, и отступление испанцев перешло в бегство.

Коннетабль Анн де Монморанси, как главнокомандующий, всю честь одержанной победы приписывая только себе, придав лицу воинственный вид, прогнал перед королём Генрихом II около шести сотен пленных, и торжественно, с пафосом, его люди бросили под ноги монарха два десятка знамён разгромленного врага.

– Ваше Величество, мы захватили ещё 5 пушек, и если Вам угодно осмотреть их, то я с радостью провожу Вас!

– Насколько мне известно, орудия отбил мой брат, герцог де Гиз!

Монморанси, как от навязчивого комара, отмахнулся от этих слов кардинала Людовика де Гиза, епископа Альби. Ведь ему уже донесли, что другой брат Франсуа де Гиза – Шарль, герцог де Шеврёз, кардинал, архиепископ Реймса и епископ Меца, в самый разгар битвы, в панике, спешно упаковывал свой багаж, готовясь бежать в случае неудачи. Представив себе эту картину, уже обдумывая, как с юморком рассказать её королю, и тем поколебать позиции Гизов, Анн де Монморанси ухмыльнулся.

Но в битве при Ранти, были ещё и более ценные трофеи. Король Генрих II, впервые увидел в действии германских рейтар имперской армии, и в спешном порядке приказал приступить к формированию подобных частей и во Франции. Также, кто-то обратил его внимание на аркебузные сошки, с вращающейся на шарнирах крестовине, что позволяло стрелять в любую сторону не переставляя сошку. И он повелел, делать для своей армии такие же.

Испанцы потеряли 500 человек убитыми и отступали в беспорядочном бегстве, но с наступлением темноты Монморанси приказал прекратить преследование, и полетели из уст Гизов и их сторонников новые обвинения в адрес коннетабля.

– Это всё специально, чтобы побольнее досадить нашему Франсуа де Гизу! Ведь наш Франсуа, и его брат Клод д'Омаль, почти настигли самого императора Карла, и могли пленить его!

– О-о-о, тогда бы мы сполна рассчитались за разгром и позор под Павией![100]

– Да тут попахивает изменой! Как бы потом не выяснилось, что наш коннетабль, снюхался с Карлом!

– Да ты что?!

Потом новые события, дали почву для слухов и обсуждений. На дружественном пиру по случаю одержанной победы, не поделив славу победителей при Ранти, громогласно, с угрозами и оскорблениями, разругались герцог Франсуа де Гиз и адмирал Гаспар де Колиньи. Отношения между ними и так не отличались теплотой и согласием, а после этого они расстроились окончательно.

И ничего не мог поделать с этим король Франции Генрих II, находясь, словно в плену, в окружении крупных аристократических группировок.

Несмотря на поражение армии, крепость Ранти и не думала сдаваться, деньги выделенные на войну очень быстро иссякли, и 15 августа, уничтожив свой лагерь, французы начали уходить на свою территорию. 27 августа Генрих II распустил войска наёмников.

В Париже, с новым запалом начались нападки на Анна де Монморанси, по улицам ходили отпечатанные стишки с обидными словами, в которых его именовали мерзавцем и трусом с заячьей душонкой.

– Монморанси только и может, что вешать крестьян и горожан! – говорили вечером в таверне добропорядочные парижские ремесленники и лавочники, намекая на жестокое подавление коннетаблем де Монморанси, в 1548 году, восстания в Бордо.

– Наш коннетабль слишком дряхлый и устал от войны! Пора найти ему замену! Нужен молодой и дерзкий полководец!

– А чего там искать? Разве есть кто лучше, нашего прославленного и доброго католика Франсуа де Гиза!

– Да, не в пример этому Колиньи, который ходит в наши церкви, но тайно сочувствует и поддерживает еретиков-протестантов![101] Тьфу!

– Гиз! Гиз! Гиз! – скандировали в казармах гвардейских рот и на улицах Парижа. – Гиз приведёт нас к победе! Гиз! Гиз! Гиз! Да здравствует герцог Франсуа де Гиз!

Так после битвы при Ранти, окончательно определился состав врагов, активных участников сотрясающих Францию событий последующих десятилетий.

И эти слухи не были беспочвенными. Если в адмирале Колиньи ещё сомневались – является ли он ревностным католиком, или всё же он сторонник Реформации, то, что касается коннетабля Анна де Монморанси, то он был явным приверженцем мира. Ещё в 1552 году, сразу после захвата Меца, Туля и Вердена, он вступил в тайные переговоры с посланником Англии Николасом Уоттоном. После, с одобрения короля, выражаясь как бы от своего имени, Монморанси высказал английскому двору тайное предложение Генриха II – Англия должна стать посредником в мирных переговорах между Францией и Испанией. Пригласили на встречи договаривающихся сторон и легатов папы Юлия III.

Переговоры велись тяжко, камней преткновения было много, среди дипломатов, в зависимости от успехов или неудач на поле битв, усиливались ненависть, настороженность, подозрительность, злоба и насмешки. Много крови пролилось в охоте за секретами противной стороны. Немало нервов они попортили и добавили седых волос присутствующим.

Кампания 1554 года не принесла решительной победы ни одной из сторон, денег для продолжения войны ни у кого не было, и дипломаты вновь сели за стол переговоров. Нужно было, смирив гордыню идти на уступки, и заключать такой необходимый обеим сторонам мир.

– Я хорошо знаю, что нет ничего неприступного и мы можем потерять Сиену. Но лучше сто тысяч раз умереть, если не остаётся ничего иного, чем произнести это ненавистное и позорное слово «Сдаюсь!» – гневно потрясая мечом, но всё же, оглядываясь на своих швейцарцев и гасконских аркебузиров, французский военачальник Блез де Монлюк отмёл все требования о сдаче, исходившие от лучших, самых богатых граждан Сиены.

Пьеро Строцци пошёл ещё дальше, и приказал изгнать из города всех, кто не мог защищать город с оружием в руках или был бесполезен при обороне.

Получив такую поддержку, члены Сеньории из плебеев, постановили:

– Мы погибнем сами и собственноручно истребим своих детей, но не сдадимся!

Был избран комитет из четырёх членов Сеньории, на который была возложена задача избавить город от лишних ртов.

– К Госпиталю Санта Марии делла Скала! – воскликнул, неожиданно обретя решимость и воинственность, богатый торговец специями и пряностями Николо Боргезе. – Там много подвизается нищего сброда, выпрашивая милости, подачки и подаяния!

У Госпиталя и расположенного через площадь Кафедрального собора, был лагерь беженцев из окрестных селений, надеяшихся найти спасение за стенами города. Когда туда пришли солдаты, плач и крики разнеслись по всему городу. Слабое сопротивление монахов ордена Святого Иеронима было быстро сломлено, и из города изгнали 250 детей моложе 10 лет, и около сотни одиноких, в основном старых и больных женщин.

– Вешать каждого, кто попытается доставить в город продовольствие! Убивать всех, кто попытается покинуть город! – издал свой приказ Джан Джакомо Медичи, получив на это одобрение от императора Карла V и от герцога Флоренции Козимо I Медичи.

И эта скорбная процессия женщин и детей, была атакована испанской кавалерией. Уцелевших, разбежавшихся по лесам и оврагам было мало, и они ещё несколько дней бродили между стенами Сиены, куда их не пускали, и между осадным лагерем, где их безжалостно убивали, медленно умирая от голода.

Один из сиенцев, Аллессандро Джироламо Соццини, ничего не сделавший, чтобы защитить женщин и детей, не осмелившийся выйти и погибнуть вместе с ними, пытаясь вызвать слезы и жалость, писал в своих мемуарах: «Это зрелище, любого бы повергло в трепет. Я заплатил бы 25 скуди, чтобы не видеть этого. В течение трёх дней, я не мог ни есть, ни пить». Вот так богач, не жалея, всё мерил золотом, лишь бы не видеть этого ужасного зрелища, и всего три дня не ел и не пил, когда под стенами Сиены умирали от голода сотни женщин и детей.

Джан Джакомо Медичи не атаковал. Хорошо извещённый о запасах продовольствия в городе и наличии ртов, он решил взять город измором, истребив его население голодом.

Но все сиенцы, в ожидании штурма, без различия сословий работали над возведением укреплений. Даже благородные дамы, составив свои отряды, соревновались с отрядами проституток – кто больше пренесёт в корзинах земли.

Холодало, землю сковало первыми заморозками, и на рассвете, Альваро, выйдя из дома, зябко передёрнул плечами. Снова ночью кто-то попался при попытке проникнуть в Сиену, и в окружение нескольких праздных зевак, под их улюлюканье, смех и издевательства, его вешали на берегу реки Трессы. Деревья там, под тяжестью трупов, уже сгибались до земли, и остряки нарекли это место «фруктовым садом императора».

Вечером снова, неожиданно и из неоткуда, появился его осведомитель, и сообщил, что в Сиене хлеба осталось мало, что в семьях бедняков уже едят крыс, котов, ворон и траву. Трупы сотнями сбрасывают со стен и закапывают под строящимися укреплениями.

Но сиенцы не сдавались, безжалостно изгоняя из города всё более и более лишних ртов. Судьба этих несчастных была ужасна – людоедство, поедание трупов, или медленная смерть от голода между лагерями противоборствующих сторон.

В феврале 1555 года, с согласия короля Франции Генриха II, Сеньория Сиенской республики отправила парламентёров к герцогу Флоренции Козимо I Медичи.

– Мы просим Вас, проявить милосердие. Мы согласны принять и содержать в Сиене Ваш гарнизон, но только Ваш, не испанцев! Мы согласны признать Ваше покровительство над Сиеной, но Вы должны пообещать нам, сохранить наши свободы, независимость и самоуправление.

Ловкий политик герцог Козимо Медичи, пытался подавить послов Сиены демонстрацией своей мощи и силы. По всему пути их встречали выстроенные войска швейцарцев и германцев. Эскорт, из более чем тысячи закованных в броню кавалеристов, которыми командовал Франческо, его старший сын, сопровождал их. В Зале Церемоний было тесно от собравшейся там, в доспехах, воинственно вооружённой, тосканской знати. На почётном месте стояли представители Испании – губернатор Миланского герцогства Ферранте Гонзага, вице-король Неаполя кардинал Педро Пачеко Ладрон де Гевера и вице-король Сицилии Хуан де Вега.

Но судя по их речи, ему не удалось сломить и поколебать послов Сиены, они не оставили своей дерзости и заносчивости! Не изъявляют покорности! По-прежнему смотрят на него с вызовом! Герцог Козимо вскипел, и злобно оскалив рот, уже готов был отдать приказ о казни послов, но его сдержал кроткий взгляд, нежная улыбка, и мягкая, прохладная рука его любимой жены Элеоноры.[102]

Сменив оскал на фальшивую любезность, герцог стал ходить вокруг послов, словно коршун раз за разом сужая круг.

– Нет! – злобно брызгая слюной, неожиданно гаркнул он в лицо епископа Клаудио Толомеи. Стоявший с ним рядом Николо Боргезе, в страхе отшатнулся. Но молодой сиенец Эней Пикколомини, угрожающе сжал кулаки, и набычившись, готов был кинуться на герцога. Его удержал напрявляющийся в Рим посол Франции Луи де Лансак. – Нет! Нет! И нет! Только полная капитуляция, на моих условиях! Хоть передохните все там! Слышите вы, только полная капитуляция!

Осаждающие войска изгадили все окрестности, ужасный смрад стоял от тысяч разлагающихся тел, и тучи воронья носились над умирающим городом.

– Всё для блага Республики! – несмотря на всё это, ещё кричали на улицах Сиены, на собраниях прославляя союз с Францией и завоёванную Свободу.

И всё больше изгонялось из города, на верную смерть, детей и женщин, нищих, калек и стариков. Для них даже придумали особый термин – bocche disutili – тягостные рты.

В издевку, словно уважая мужество противника, командующий под Сиеной Джан Джакомо Медичи, однажды отправил в город, в дар французскому военачальнику Блезу де Монлюку, мула, гружённого бутылками с греческим вином. Но благородный старый солдат, честно поделил вино между своим окружением, оставив себе всего одну бутылку.

– Выпью её после победы! Когда испанские псы и их прихвостни, уберуться от Сиены!

В другой раз, в честь одного из праздников, Медичи послал Монлюку немного оленины, четырёх зайцев, по паре гусей и кур, мешочек оливок, головку сыра и одну буханку хлеба.

– Пусть порадуется, пусть попирует. Перед смертью! – радостно потирая руки, Джан Джакомо Медичи велел усилить артиллерийский обстрел города.

А за два дня до этого, Медичи приказал отрезать носы и уши у большой группы тягостных ртов, не жалея никого, ни женщин, ни детей, и отправил их обратно в Сиену.

– И передайте там всем, что если кто-то снова попытается высунуться, мы их непременно повесим! Всех! Вниз головой!

– В городе паёк каждого составляет восемь унций[103] хлеба в день. Голодают все, и знатные и богатые, а бедняки мрут сотнями. Нашлись такие, кто решил обратиться к Божьей помощи и к заступничеству Святых Угодников, к Святой Катарине Сиенской и Деве Марии. Но их молебны, богослужения, процессии по улицам заваленными трупами, безрезультатны, вы всё ещё здесь и не собираетесь снимать осаду.

Его осведомитель ухмыльнулся, и с благородством истинного дворянина, отказался от протянутого Альваро де Санде кубка вина.

– Сеньор де Санде, снова идут из города! Большая толпа, где-то четыре, пять сотен! Еле ползут, совсем истощали от голода, – доложил вбежавший Рамиро Менасальбас.

Альваро кивнул, а когда обернулся, неизвестного уже не было.

«Фу ты, чёрт! Уж не сам ли дьявол это?» – Альваро осенил себя крёстным знамением и прошептал молитву. «Мистика какае-то, чертовщина».

Джан Джакомо Медичи был суров и решителен, слов на ветер не бросал, и сейчас деятельно распоряжался, указывая на небольшую группу деревьев на возвышенности. Её хорошо было видно со стен города.

– Повесить всех! Вон там! Пусть сиенцы любуются!

Палачи готовили верёвки, садился в сёдла большой отряд кавалерии.

– Стоять! Отмените приказ!

– Что?! Что?! Я не понимаю вас, сеньор де Санде!

– Я сказал, отмените свой приказ! Хватит зверств и смертей!

– Что?! Да чёрт меня возьми, если я подчинюсь вам!

– Хуан де Луна! Терцию к бою! Аркебузиры, вперёд!

Маэстро-дель-кампо Ломбардской терции Хуан де Луна, оказавшись меж двух огней, беспомощно и растерянно оглядывался на Альваро де Санде и Джана Джакомо Медичи.

– Сеньор де Луна, вы что, оглохли? Ведите терцию!

– Кавалерия, вперёд! Уничтожте, стопчите этих тварей! – прокричал взбешённый Медичи.

– Аркебузиры, к бою! Сеньор де Луна, вам что, надо приказывать дважды? П-а-а-а-шли!

Кавалерия Медичи подлетела к толпе несчастных сиенцев, но не атакуя, кружилась поодаль, с опаской поглядывая на подходившую испанскую пехоту.

– Всех беженцев, в середину строя! – отдавал приказания Альваро де Санде, и строй солдат нехотя расступился, пропуская сквозь свои ряды шатающихся от голода, грязных, больных и вшивых сиенцев.

– П-а-а-а-шли! Сеньор де Луна, ведите терцию.

Джан Джакомо Медичи скрипел зубами от злости, горячил коня, рвал удила.

– Я не понимаю вас, сеньор де Санде! Что вы творите? Зачем всё это? Совсем размякли? Умом тронулись?

– Ещё одно слово, сеньор Медичи, и я убью вас! Пора нам всем, перед Богом, очки зарабатывать. Когда предстанем пред ликом Всевышнего, подобное милосердие зачтётся нам.

Ломбардская терция провела беженцев через весь лагерь, сквозь злобные взгляды и выкрикиваемые угрозы, до монастыря доминиканцев. По приказу Альваро де Санде их снабдили едой, и передали на попечительство монахов.

А в Сиене мужество уже покидало даже самых храбрых. И напрасно Пьеро Строцци носился по улицам обезлюдевшего города, присутствовал на всех уличных собраниях, призывая продолжать сражаться. Ложью он пытался поддержать их дух:

– Французская армия сеньора де Вьейвиля идёт к нам на помощь!

– Поль де Ла Барт, сеньор де Терма, высадился в Италии и уже приближается к Сиене!

Ему никто не верил, и 17 апреля 1555 года, минуя озверевшего и кровожадного Джана Джакомо Медичи, а также его патрона герцога Флоренции Козимо I Медичи, депутация Сиены напрямую обратилась к представителям Карла, короля Испании и императора Священной Римской империи. Они, стараясь сохранить на лицах остатки чести, передавали город под его покровительство. Капитуляцию принимал Ферранте Гонзага, который потребовал избрать новую Сеньорию, впустить в город испанский гарнизон, но пообещал не возводить цитадель, разрушенную опьянёнными свободой сиенцами в самом начале восстания.

– Французы пусть убираются! Мы их не задерживаем. Хотят Строцци и Монлюк идти с развёрнутыми знамёнами, под барабанный бой, пусть идут. И я обещаю вам, сохранить и пощадить всё имущество граждан Сиены! – в столь торжественный момент ощущая себя триумфатором, Ферранте Гонзага гордо вскинул подбородок и словно позируя художнику, левую руку положил на эфес меча, а правую выгнув, упёр в бок.

21 апреля французский гарнизон покидал Сиену, и вместе с ними уходила, целыми семействами, сиенская знать – представители родов Пикколомини, Спанокки, Бандини, Толомеи покидали родной город.

– Ubi cives, ibi patria – Где мы, там и родина, – заявили они.[104]

– Хлеба им не давать! – распорядился Ферранте Гонзага, и при этом исходе, сиенцы оставили на дороге очень много трупов.

Им было позволено поселиться в небольшом городке Монтальчино,[105] где они снова, кичась былым, заявили о создании Сиенской Республики и создали видимость свободы – «честные» выборы в Сеньорию, вот только места в ней, занимали сплошь представители знатных и богатых семей.

Некогда оживлённая, процветающая Сиена, лежала впусте. Из 40 тысяч её жителей, в городе осталось едва ли 8 тысяч. Альваро де Санде, зажимая платком нос от ужасного зловония, остановился посмотреть, как испанские солдаты сбивают над воротами Писпини, перед изображением Девы Марии, отлитые в бронзе надписи «Победа и Свобода».

«Безумцы! Подняв безрассудное восстание, изгнав наш гарнизон, они думали, что действительно одержали победу и обрели свободу, основав свою республику. И вот, результат их безумства! Десятки тысяч смертей, и город заваленный трупами!» – Альваро сокрушённо покачал головой и в сопровожении телохранителей побрёл дальше по улицам опустевшего города.

В июне 1555 года в Милан прибыл новый губернатор – герцог Альба Фернандо Альварес де Толедо и Пименталь. Ферранте Гонзага отзывался во Фландрию.

Герцога встретили в Милане двояко.

Военные помнили и обвиняли его в поражении под Мецем, и настороженно прислушивались к его приказам как командующего. «Как бы и нас он не завёл в подобную пропасть, как под Мецем».

Придворная знать чесала затылки, зная о честности и неподкупности Альбы. «Как бы так подкатить к нему, чтобы не дай Бог, не оказаться в опале?!»

«Герцог и сам растратил все своё колоссальное состояние, и не будет утопать в роскоши» – утешало в осознании собственной бедности тех, кто не был богат.

И все они вынужденно должны были терпеть гордыню герцога Альбы, как-никак, а он из семьи грандов, и не последний человек в Испании. Имеет право давать советы и высказывать собственное мнение самому королю.

Герцог осознавал своё положение и решил завоевать расположение военных громогласным заявлением:

– За несколько недель, пусть за месяц, мы изгоним французов из Италии, освободим Тоскану, Корсику, Пьемонт и Савойю!

Альваро де Санде опустил голову, дабы герцог не увидел его скептически поджатых губ, и задумчиво погладил бороду. «Ну, ну. А до этого, что мы, по- твоему, делали? Дурака валяли? Неужели этот заносчивый сноб думает, что все мы здесь олухи, и так просто изгнать французов из Италии? Ну, ну…»

Путь к сердцу мужчин, лежит через женщин, и герцог Альба, опытный дипломат, увлёк дам рассказами о поездке в Англию, о церемонии и свадьбе принца Филиппа и королевы Марии Тюдор, о модах, нарядах и причёсках.

– Королева Мария небольшого росточка, вот такая, мне ниже плеча, и она, скорее мила, чем красива. Но обояние её и какие она раздавала нам улыбки, заслуживает всяческих похвал. Она глаз не сводила с нашего Филиппа, и без памяти в него влюблена![106]

И он тактично опустил то, что принц Филипп лишён всяческих прав на английский престол, что вся его роль, по желанию парламента Англии, сводиться только к производству наследника английского престола. Не стал Альба говорить об этом, ведь он воспитывал Филиппа с детства, и даже для него была унизительна уготованная принцу роль простого быка-производителя. Но так хотел король и император Карл, и сын, вынужденно, умело скрывая недовольство, подчинился его воле.

– Повсюду блеск золота и парчи, на платье королевы из чёрного бархата, было столько драгоценных камней, что глазам было больно смотреть на неё! В руках у неё была золотая роза увенчанная бриллиантом огромной ценности, подарок нашего Филиппа. А как она танцевала, буквально закружив его в вихре танца!

Очаровав дам, получив их симпатии и расположение, герцог Альба стал потешать их мужей рассказами о стычках и дуэлях между испанцами и англичанами в Лондоне. Как чванливые англичане, на любой процессии или приёме, старались повсюду лезть вперёд, и как отважные испанские идальго, на каждый неосторожный взгляд, оброненное всколзь слово, выхватывали свои мечи, и щедрой рекой на этих поединках, лилась кровь и испанцев, и англичан.

После, герцог Альба, отмахнулся от церковников, которые стали донимать его вопросами о проходящем рейхстаге в Аугсбурге, на котором по слухам, римский король Фердинанд I, идёт на уступки германским протестантам.

– Чего король Карл не поехал на рейхстаг?

– Почему он доверил вести такое важное дело, своему брату Фердинанду?

– Фердинанд слаб, и он может проиграть еретикам!

– После об этом поговорим, сейчас не то место и время. Вы все наверняка знаете, что королева Мария воспитана в нашей истинной, католической вере, и что схизма, раскол в Англии, благодаря ей прекратился. Эта страна вновь вернулась в лоно христианства, под защиту и покровительство папы римского![107]

Эти слова герцога одобрительными возгласами поддержали все присутствующие.

1555 год заканчивался.

Султан Сулейман I снова отправил к Корсике флот Драгута. Генуэзцы и испанцы мужественно оборонялись, и французам и османам удалось добиться лишь незначительных успехов.

В Англии был раскрыт протестантский заговор, направленный против королевы Марии, и летом подавлено восстание на юге. Оба этих события активно поддерживала Франция – деньгами, людьми, оружием.

В Венгрии Фердинанд I уступил Сулейману I Трансильванию. Османы, переправившись через Дунай, атаковали теперь собственно владения Габсбургов.

25 сентября, на рейхстаге в Аугсбурге, было достигнуто соглашение – лютеранство признано второй официальной религией Священной Римской империи, и было установлено право имперских сословий[108] на свободный выбор вероисповедания. Была объявлена амнистия для всех осуждённых за иное вероисповедание и прекращение распространения над ними судов римско-католической церкви. Теперь каждый представитель имперского сословия имел право перейти из католичества в протестантство и обратно. Принадлежность к тому или иному вероисповеданию не могла служить ограничением данного субъекта в правах.

Но всё это касалось только нобилей – высших правителей Священной Римской империи, и не давало право свободного вероисповедания для простого народа. Подразумевалось, что каждый правитель лично определяет вероисповедание в своих землях – Cuius rejio, eius religio – Чья страна, того и вера.

Римско-католическая церковь, уже официально, теряла своё главенство в Священной Римской империи. Но на рейхстаге в Аугсбурге, католической партии, удалось добиться и ряда существенных успехов. Так, были сохранены в неприкосновенности все крупные земельные владения римско-католической церкви, на которые алчно зарились протестанты. Если князь церкви – епископ или аббат, переходит в лютеранство, то он подлежал отрешению от власти, его епархия или монастырь оставалась в лоне католичества, и на его место избирался только католик. И Фердинанд I, сумел добиться для Габсбургов, своего рода и семьи, главенствующего положения во всех правовых и государственных вопросах Священной Римской империи.

И сразу же, практически со всех сторон, от считавших себя верными христианами-католиками, в адрес императора и короля Карла и его брата Фердинанда, полетели обвинения в измене и ереси. Особенно бесновался ярый враг протестанизма, новый папа римский Павел IV..[109] Его поддержка и покровительство иезуитам, папская инквизиция, которую он лично создал, применение по его приказу страшных пыток и психологического убивания у врагов души, его строгость и безжалостность в выносимых им приговорах, непреклонность в поступках и суждениях, говорили о многом.

В самом Риме он установил строжайший полицейский надзор. Были арестованы, а потом с позором и изгнаны, 113 епископов, которые без уважительной на то причины оставили свои епрахии и проживали в Риме. Из всех закоулков и злачных мест Вечного города, были выловлены сотни монахов, шатающихся за пределами своих монастырей, и под конвоем, в цепях, бичуемые надсмотрщиками, возвращены обратно. Были закрыты все увесилительные заведения, игровые и публичные дома, а всех проституток, остригли на голо и изгнали из Рима. За ними изгнали и их сутенёров и всех заподозренных в распутстве и сводничестве. Был введён строжайший запрет и на все развлекательные действия.

– Рим, Божьий город, город Святого Петра, и я не потерплю на его улицах комедиантов и шутов! – заявил Павел IV. И их, а также всех актёров, уличных музыкантов и певцов, тоже изгнали.

Евреи были загнаны в огороженное высоким забором гетто, и были обязаны носить на одежде особый отличительный знак.

– Дабы добрый и верный христианин, издалека видел, кто идёт ему на встречу, и мог плюнуть ему в рожу!

Удар Павла IV обрушился и на некоторых кардиналов, обвинённых в аморальном поведении и подготовке заговоров.

А воюющие страны были истощены, Испания и Франция стояли на пороге банкротства, и во Фландрии и Италии, вторая половина 1555 года прошла без крупных битв, только малыми силами происходили рейды и опустошительные набеги по территориям врага.

Всем нужен был мир, и 15 февраля 1556 года, наконец-то свершилось! В местечке Восель, при посредничестве Англии, граф Шарль II де Лален со стороны Испании, и адмирал Гаспар де Колиньи от Франции, подписали перимирие сроком на 5 лет. Оно было более выгодно для Франции – она сохраняла за собой захваченные Мец, Туль и Верден, завоёванную часть Корсики, и крепкие позиции в Северной Италии. Испания и Священная Римская империя сумели добиться и внести в текст договора одну особую статью – Франция обязуется выступить посредником в заключение мирного договора между Испанией-Священной Римской империей и Османским султанатом. Представители Генриха II вынужденно пошли на это.

Но тут всех поразил, многих поверг в шок, заставил стенать и плакать, король и император Карл. Он подписал акт о собственном отречении от престола, передавая корону Испании, Сицилию, Неаполь, Сардинию, Фландрию, все владения в Африке и Новом Свете своему сыну Филиппу, а корону императора Священной Римской империи брату Фердинаду I.

– Я устал… Устал от всего… – заявил 56-летний Карл, и в своём последнем наставлении Филиппу он постарался быть кратким:

– Сын мой, поставьте все свои действия, посвятите всю свою жизнь, служению Господу! И помните, Господь не всегда посылает победу, но всегда ведёт верным путём!

И после удалился в монастырь Юсте, замаливать свои грехи, и оплакивать, так и не осуществившие мечтания и стремления.

Когда-то давно, объединив под своей властью большую часть христианского мира, он мечтал создать единую мировую державу, где все люди веровали бы и поклонялись только Христу. Но всё было тщетно и безрузальтатно… Долгие годы тяжёлых войн, трупы и пожарища, разрушенные города и церкви, не привели ни к чему, и укором грызли его душу. Победа протестанизма в Германии позволила вернуть в Священную Римскую империю мир. Но он ведь, не этого хотел… Но сил, чтобы и далее продолжать борьбу, множить новые тысячи трупов, разрушений и пожарищ, уже не было.

«Монастырская жизнь… Я хорошо её помню. Я ушёл от неё, пусть и не по собственной воле, а Карл, добровольно избрал её для себя. Что же теперь будет?» – размышлял Альваро де Санде, не зная как сложиться его дальнейшая судьба, и как отнесётся к нему новый король Испании Филипп II.

На Севере 1554 год начался пожарами, криками, плачем и стонами. Французская армия коннетабля Анна де Монморанси, почти не встречая сопротивления, прошла по принадлежащим Испании графствам Эно и Артуа, разрушив и уничтожив 1200 селений, местечек и городов, завалив землю трупами, дав обильную пищу стервятникам и падальщикам.

В июле, к армии герцога Эммануила Филиберта Савойского, присоединился со своими испанцами и германцами король и император Карл, и Монморанси, не принимая боя, стал пятиться назад, в Пикардию.

Но в Париже зароптали.

– Надо кончать эту войну!

– Нам нужна решительная победа!

– Давно пора поставить Испанию на колени!

Особенно возмущался, постоянно подливая масла в огонь, клан герцогов де Гизов, непримиримых соперников коннетабля Монморанси в борьбе за власть во Франции. Кто из них, Гизы или Монморанси, опутают короля Генриха II своими сетями? Кто из них будет управлять всей внутренней и внешней политикой Франции?

А летом произошло событие, о котором давно говорили – одни ждали его с нетерпением, другие не верили в его возможность – 25 июля 1554 года состоялась свадьба наследника испанского престола принца Филиппа и королевы Англии Марии Тюдор.

Перед Францией замаячила угроза объединения Испании и Англии.

Генрих II заторопился сам и стал подгонять всех остальных. Ему сейчас, как никогда прежде, была нужна решительная победа, после которой он сможет заставить Испанию признать поражение и подписать мирный договор. Он прибыл к армии, и в начале августа было решено захватить крепость Ранти. 10 августа они стали вести траншеи и устанавливать батареи, но уже на рассвете 12 августа у Ранти, на противоположном берегу реки Аа, показались передовые разъезды испано-имперских войск.

13 августа обе армии начали сближение.

Герцог Франсуа де Гиз, как всегда бесстрашный, с показным равнодушием к смерти, что позволяло ему завоёвывать сторонников среди военной элиты Франции, с тремя сотнями аркебузиров, занял находящийся между Ранти и селением Фокемберг лес Гийом.

Битва началась с залпов пушек, а в полдень, к лесу Гийом, двинулись 12-тысячные, ровные и устрашающие квадраты испанских терций.

– Надо отходить! – с тревогой оглядев наступающих испанцев, воскликнул Франциск Клевский, герцог де Невер, граф де Ретель, граф д'Э, до неприличия богатый, знатностью рода превосходящий Гизов.

Но Франсуа де Гиз, словно не замечая и не слыша его, пожёвывая травинку, прохаживался перед рядами своих аркебузиров, казалось погружённый в какие-то свои мысли, иногда широко улыбаясь им.

Он встрепенулся только когда обходя лес Гийом, вперёд двинулась кавалерия его брата Клода, герцога д'Омаль и маркиза де Майенн. Но эта попытка охватить испанские терции с фланга была отбита огнём стрелков, и преследуемый кавалерией врага, его брат стал отступать. Франсуа де Гиз, пытаясь скрыть волнение, высматривал среди вскачь несущихся французских кавалеристов своего брата.

Монморанси смог навязать королю Генриху II свою волю и видение боя, и в траншеях под Ранти, не ослабляя артиллерийского огня, были оставлены войска Антуана де Бурбона, герцога де Вандом.[99]

Испанцы подошли уже на сто шагов, и стали видны их сосредоточенные, решительные лица.

– Чего медлим? Надо отходить! – Франциск Клевский подал слуге знак подвести коня.

– Отходить? Нет! А ну, молодцы, зададим врагу жару! Залп! Огонь! Огонь!

300 аркебузиров де Гиза, стали обстреливать содрогающих землю, мерно топающих испанских солдат.

Алонсо де Наварра, вопреки всем правилам, выдвинулся в первые ряды своей терции, стараясь рассмотреть, сколько стрелков врага укрылось среди густой зелени леса. Упали первые убитые, застонали раненные. Одна пуля расплющилась о кирасу маэстро-дель-кампо Савойской терции, вторая, вжикнув, опалила щёку.

– Метко стреляют, чёрт бы их побрал! – Алонсо де Наварра ухмыльнулся, прекрасно понимая, что его красная перевязь и шлем с роскошным плюмажем, отличная мишень для стрелков врага. Но не попятился, не отступил, не ушёл в середину терции, продолжая идти в первых рядах.

Три сотни стрелков не могли сдержать 12-тысячную испанскую армию, все действия Франсуа де Гиза, были не более чем показной бравадой, и оставляя лес Гийом, он стал отступать.

Лес… Он и подвёл испанцев… При переходе через него, несмотря на тщетные усилия командиров, расстроились ряды терций, и при выходе из него, не давая им времени построиться, испанскую пехоту атаковала кавалерия врага.

– Все ко мне! Плотнее ряды! Плотнее! Пики к бою! Аркебузиры, огонь! – бесновался, метался среди рядов Алонсо де Наварра.

Подходила пехота адмирала Гаспара де Колиньи, отряды ландскнехтов, швейцарских и шотландских наёмников, французы бросили в бой почти все свои силы, сняв даже из-под Ранти Антуана де Бурбона, и преодолев мужество и стойкость испанской пехоты, они стали оттеснять их обратно в лес.

К вечеру французы снова заняли лес Гийом, Гаспар де Колиньи установив на его опушке орудия, стал обстреливать лагерь испанцев и огнём провожать отступающую пехоту.

В преследование кинулась кавалерия, и отступление испанцев перешло в бегство.

Коннетабль Анн де Монморанси, как главнокомандующий, всю честь одержанной победы приписывая только себе, придав лицу воинственный вид, прогнал перед королём Генрихом II около шести сотен пленных, и торжественно, с пафосом, его люди бросили под ноги монарха два десятка знамён разгромленного врага.

– Ваше Величество, мы захватили ещё 5 пушек, и если Вам угодно осмотреть их, то я с радостью провожу Вас!

– Насколько мне известно, орудия отбил мой брат, герцог де Гиз!

Монморанси, как от навязчивого комара, отмахнулся от этих слов кардинала Людовика де Гиза, епископа Альби. Ведь ему уже донесли, что другой брат Франсуа де Гиза – Шарль, герцог де Шеврёз, кардинал, архиепископ Реймса и епископ Меца, в самый разгар битвы, в панике, спешно упаковывал свой багаж, готовясь бежать в случае неудачи. Представив себе эту картину, уже обдумывая, как с юморком рассказать её королю, и тем поколебать позиции Гизов, Анн де Монморанси ухмыльнулся.

Но в битве при Ранти, были ещё и более ценные трофеи. Король Генрих II, впервые увидел в действии германских рейтар имперской армии, и в спешном порядке приказал приступить к формированию подобных частей и во Франции. Также, кто-то обратил его внимание на аркебузные сошки, с вращающейся на шарнирах крестовине, что позволяло стрелять в любую сторону не переставляя сошку. И он повелел, делать для своей армии такие же.

Испанцы потеряли 500 человек убитыми и отступали в беспорядочном бегстве, но с наступлением темноты Монморанси приказал прекратить преследование, и полетели из уст Гизов и их сторонников новые обвинения в адрес коннетабля.

– Это всё специально, чтобы побольнее досадить нашему Франсуа де Гизу! Ведь наш Франсуа, и его брат Клод д'Омаль, почти настигли самого императора Карла, и могли пленить его!

– О-о-о, тогда бы мы сполна рассчитались за разгром и позор под Павией![100]

– Да тут попахивает изменой! Как бы потом не выяснилось, что наш коннетабль, снюхался с Карлом!

– Да ты что?!

Потом новые события, дали почву для слухов и обсуждений. На дружественном пиру по случаю одержанной победы, не поделив славу победителей при Ранти, громогласно, с угрозами и оскорблениями, разругались герцог Франсуа де Гиз и адмирал Гаспар де Колиньи. Отношения между ними и так не отличались теплотой и согласием, а после этого они расстроились окончательно.

И ничего не мог поделать с этим король Франции Генрих II, находясь, словно в плену, в окружении крупных аристократических группировок.

Несмотря на поражение армии, крепость Ранти и не думала сдаваться, деньги выделенные на войну очень быстро иссякли, и 15 августа, уничтожив свой лагерь, французы начали уходить на свою территорию. 27 августа Генрих II распустил войска наёмников.

В Париже, с новым запалом начались нападки на Анна де Монморанси, по улицам ходили отпечатанные стишки с обидными словами, в которых его именовали мерзавцем и трусом с заячьей душонкой.

– Монморанси только и может, что вешать крестьян и горожан! – говорили вечером в таверне добропорядочные парижские ремесленники и лавочники, намекая на жестокое подавление коннетаблем де Монморанси, в 1548 году, восстания в Бордо.

– Наш коннетабль слишком дряхлый и устал от войны! Пора найти ему замену! Нужен молодой и дерзкий полководец!

– А чего там искать? Разве есть кто лучше, нашего прославленного и доброго католика Франсуа де Гиза!

– Да, не в пример этому Колиньи, который ходит в наши церкви, но тайно сочувствует и поддерживает еретиков-протестантов![101] Тьфу!

– Гиз! Гиз! Гиз! – скандировали в казармах гвардейских рот и на улицах Парижа. – Гиз приведёт нас к победе! Гиз! Гиз! Гиз! Да здравствует герцог Франсуа де Гиз!

Так после битвы при Ранти, окончательно определился состав врагов, активных участников сотрясающих Францию событий последующих десятилетий.

И эти слухи не были беспочвенными. Если в адмирале Колиньи ещё сомневались – является ли он ревностным католиком, или всё же он сторонник Реформации, то, что касается коннетабля Анна де Монморанси, то он был явным приверженцем мира. Ещё в 1552 году, сразу после захвата Меца, Туля и Вердена, он вступил в тайные переговоры с посланником Англии Николасом Уоттоном. После, с одобрения короля, выражаясь как бы от своего имени, Монморанси высказал английскому двору тайное предложение Генриха II – Англия должна стать посредником в мирных переговорах между Францией и Испанией. Пригласили на встречи договаривающихся сторон и легатов папы Юлия III.

Переговоры велись тяжко, камней преткновения было много, среди дипломатов, в зависимости от успехов или неудач на поле битв, усиливались ненависть, настороженность, подозрительность, злоба и насмешки. Много крови пролилось в охоте за секретами противной стороны. Немало нервов они попортили и добавили седых волос присутствующим.

Кампания 1554 года не принесла решительной победы ни одной из сторон, денег для продолжения войны ни у кого не было, и дипломаты вновь сели за стол переговоров. Нужно было, смирив гордыню идти на уступки, и заключать такой необходимый обеим сторонам мир.

– Я хорошо знаю, что нет ничего неприступного и мы можем потерять Сиену. Но лучше сто тысяч раз умереть, если не остаётся ничего иного, чем произнести это ненавистное и позорное слово «Сдаюсь!» – гневно потрясая мечом, но всё же, оглядываясь на своих швейцарцев и гасконских аркебузиров, французский военачальник Блез де Монлюк отмёл все требования о сдаче, исходившие от лучших, самых богатых граждан Сиены.

Пьеро Строцци пошёл ещё дальше, и приказал изгнать из города всех, кто не мог защищать город с оружием в руках или был бесполезен при обороне.

Получив такую поддержку, члены Сеньории из плебеев, постановили:

– Мы погибнем сами и собственноручно истребим своих детей, но не сдадимся!

Был избран комитет из четырёх членов Сеньории, на который была возложена задача избавить город от лишних ртов.

– К Госпиталю Санта Марии делла Скала! – воскликнул, неожиданно обретя решимость и воинственность, богатый торговец специями и пряностями Николо Боргезе. – Там много подвизается нищего сброда, выпрашивая милости, подачки и подаяния!

У Госпиталя и расположенного через площадь Кафедрального собора, был лагерь беженцев из окрестных селений, надеяшихся найти спасение за стенами города. Когда туда пришли солдаты, плач и крики разнеслись по всему городу. Слабое сопротивление монахов ордена Святого Иеронима было быстро сломлено, и из города изгнали 250 детей моложе 10 лет, и около сотни одиноких, в основном старых и больных женщин.

– Вешать каждого, кто попытается доставить в город продовольствие! Убивать всех, кто попытается покинуть город! – издал свой приказ Джан Джакомо Медичи, получив на это одобрение от императора Карла V и от герцога Флоренции Козимо I Медичи.

И эта скорбная процессия женщин и детей, была атакована испанской кавалерией. Уцелевших, разбежавшихся по лесам и оврагам было мало, и они ещё несколько дней бродили между стенами Сиены, куда их не пускали, и между осадным лагерем, где их безжалостно убивали, медленно умирая от голода.

Один из сиенцев, Аллессандро Джироламо Соццини, ничего не сделавший, чтобы защитить женщин и детей, не осмелившийся выйти и погибнуть вместе с ними, пытаясь вызвать слезы и жалость, писал в своих мемуарах: «Это зрелище, любого бы повергло в трепет. Я заплатил бы 25 скуди, чтобы не видеть этого. В течение трёх дней, я не мог ни есть, ни пить». Вот так богач, не жалея, всё мерил золотом, лишь бы не видеть этого ужасного зрелища, и всего три дня не ел и не пил, когда под стенами Сиены умирали от голода сотни женщин и детей.

Джан Джакомо Медичи не атаковал. Хорошо извещённый о запасах продовольствия в городе и наличии ртов, он решил взять город измором, истребив его население голодом.

Но все сиенцы, в ожидании штурма, без различия сословий работали над возведением укреплений. Даже благородные дамы, составив свои отряды, соревновались с отрядами проституток – кто больше пренесёт в корзинах земли.

Холодало, землю сковало первыми заморозками, и на рассвете, Альваро, выйдя из дома, зябко передёрнул плечами. Снова ночью кто-то попался при попытке проникнуть в Сиену, и в окружение нескольких праздных зевак, под их улюлюканье, смех и издевательства, его вешали на берегу реки Трессы. Деревья там, под тяжестью трупов, уже сгибались до земли, и остряки нарекли это место «фруктовым садом императора».

Вечером снова, неожиданно и из неоткуда, появился его осведомитель, и сообщил, что в Сиене хлеба осталось мало, что в семьях бедняков уже едят крыс, котов, ворон и траву. Трупы сотнями сбрасывают со стен и закапывают под строящимися укреплениями.

Но сиенцы не сдавались, безжалостно изгоняя из города всё более и более лишних ртов. Судьба этих несчастных была ужасна – людоедство, поедание трупов, или медленная смерть от голода между лагерями противоборствующих сторон.

В феврале 1555 года, с согласия короля Франции Генриха II, Сеньория Сиенской республики отправила парламентёров к герцогу Флоренции Козимо I Медичи.

– Мы просим Вас, проявить милосердие. Мы согласны принять и содержать в Сиене Ваш гарнизон, но только Ваш, не испанцев! Мы согласны признать Ваше покровительство над Сиеной, но Вы должны пообещать нам, сохранить наши свободы, независимость и самоуправление.

Ловкий политик герцог Козимо Медичи, пытался подавить послов Сиены демонстрацией своей мощи и силы. По всему пути их встречали выстроенные войска швейцарцев и германцев. Эскорт, из более чем тысячи закованных в броню кавалеристов, которыми командовал Франческо, его старший сын, сопровождал их. В Зале Церемоний было тесно от собравшейся там, в доспехах, воинственно вооружённой, тосканской знати. На почётном месте стояли представители Испании – губернатор Миланского герцогства Ферранте Гонзага, вице-король Неаполя кардинал Педро Пачеко Ладрон де Гевера и вице-король Сицилии Хуан де Вега.

Но судя по их речи, ему не удалось сломить и поколебать послов Сиены, они не оставили своей дерзости и заносчивости! Не изъявляют покорности! По-прежнему смотрят на него с вызовом! Герцог Козимо вскипел, и злобно оскалив рот, уже готов был отдать приказ о казни послов, но его сдержал кроткий взгляд, нежная улыбка, и мягкая, прохладная рука его любимой жены Элеоноры.[102]

Сменив оскал на фальшивую любезность, герцог стал ходить вокруг послов, словно коршун раз за разом сужая круг.

– Нет! – злобно брызгая слюной, неожиданно гаркнул он в лицо епископа Клаудио Толомеи. Стоявший с ним рядом Николо Боргезе, в страхе отшатнулся. Но молодой сиенец Эней Пикколомини, угрожающе сжал кулаки, и набычившись, готов был кинуться на герцога. Его удержал напрявляющийся в Рим посол Франции Луи де Лансак. – Нет! Нет! И нет! Только полная капитуляция, на моих условиях! Хоть передохните все там! Слышите вы, только полная капитуляция!

Осаждающие войска изгадили все окрестности, ужасный смрад стоял от тысяч разлагающихся тел, и тучи воронья носились над умирающим городом.

– Всё для блага Республики! – несмотря на всё это, ещё кричали на улицах Сиены, на собраниях прославляя союз с Францией и завоёванную Свободу.

И всё больше изгонялось из города, на верную смерть, детей и женщин, нищих, калек и стариков. Для них даже придумали особый термин – bocche disutili – тягостные рты.

В издевку, словно уважая мужество противника, командующий под Сиеной Джан Джакомо Медичи, однажды отправил в город, в дар французскому военачальнику Блезу де Монлюку, мула, гружённого бутылками с греческим вином. Но благородный старый солдат, честно поделил вино между своим окружением, оставив себе всего одну бутылку.

– Выпью её после победы! Когда испанские псы и их прихвостни, уберуться от Сиены!

В другой раз, в честь одного из праздников, Медичи послал Монлюку немного оленины, четырёх зайцев, по паре гусей и кур, мешочек оливок, головку сыра и одну буханку хлеба.

– Пусть порадуется, пусть попирует. Перед смертью! – радостно потирая руки, Джан Джакомо Медичи велел усилить артиллерийский обстрел города.

А за два дня до этого, Медичи приказал отрезать носы и уши у большой группы тягостных ртов, не жалея никого, ни женщин, ни детей, и отправил их обратно в Сиену.

– И передайте там всем, что если кто-то снова попытается высунуться, мы их непременно повесим! Всех! Вниз головой!

– В городе паёк каждого составляет восемь унций[103] хлеба в день. Голодают все, и знатные и богатые, а бедняки мрут сотнями. Нашлись такие, кто решил обратиться к Божьей помощи и к заступничеству Святых Угодников, к Святой Катарине Сиенской и Деве Марии. Но их молебны, богослужения, процессии по улицам заваленными трупами, безрезультатны, вы всё ещё здесь и не собираетесь снимать осаду.

Его осведомитель ухмыльнулся, и с благородством истинного дворянина, отказался от протянутого Альваро де Санде кубка вина.

– Сеньор де Санде, снова идут из города! Большая толпа, где-то четыре, пять сотен! Еле ползут, совсем истощали от голода, – доложил вбежавший Рамиро Менасальбас.

Альваро кивнул, а когда обернулся, неизвестного уже не было.

«Фу ты, чёрт! Уж не сам ли дьявол это?» – Альваро осенил себя крёстным знамением и прошептал молитву. «Мистика какае-то, чертовщина».

Джан Джакомо Медичи был суров и решителен, слов на ветер не бросал, и сейчас деятельно распоряжался, указывая на небольшую группу деревьев на возвышенности. Её хорошо было видно со стен города.

– Повесить всех! Вон там! Пусть сиенцы любуются!

Палачи готовили верёвки, садился в сёдла большой отряд кавалерии.

– Стоять! Отмените приказ!

– Что?! Что?! Я не понимаю вас, сеньор де Санде!

– Я сказал, отмените свой приказ! Хватит зверств и смертей!

– Что?! Да чёрт меня возьми, если я подчинюсь вам!

– Хуан де Луна! Терцию к бою! Аркебузиры, вперёд!

Маэстро-дель-кампо Ломбардской терции Хуан де Луна, оказавшись меж двух огней, беспомощно и растерянно оглядывался на Альваро де Санде и Джана Джакомо Медичи.

– Сеньор де Луна, вы что, оглохли? Ведите терцию!

– Кавалерия, вперёд! Уничтожте, стопчите этих тварей! – прокричал взбешённый Медичи.

– Аркебузиры, к бою! Сеньор де Луна, вам что, надо приказывать дважды? П-а-а-а-шли!

Кавалерия Медичи подлетела к толпе несчастных сиенцев, но не атакуя, кружилась поодаль, с опаской поглядывая на подходившую испанскую пехоту.

– Всех беженцев, в середину строя! – отдавал приказания Альваро де Санде, и строй солдат нехотя расступился, пропуская сквозь свои ряды шатающихся от голода, грязных, больных и вшивых сиенцев.

– П-а-а-а-шли! Сеньор де Луна, ведите терцию.

Джан Джакомо Медичи скрипел зубами от злости, горячил коня, рвал удила.

– Я не понимаю вас, сеньор де Санде! Что вы творите? Зачем всё это? Совсем размякли? Умом тронулись?

– Ещё одно слово, сеньор Медичи, и я убью вас! Пора нам всем, перед Богом, очки зарабатывать. Когда предстанем пред ликом Всевышнего, подобное милосердие зачтётся нам.

Ломбардская терция провела беженцев через весь лагерь, сквозь злобные взгляды и выкрикиваемые угрозы, до монастыря доминиканцев. По приказу Альваро де Санде их снабдили едой, и передали на попечительство монахов.

А в Сиене мужество уже покидало даже самых храбрых. И напрасно Пьеро Строцци носился по улицам обезлюдевшего города, присутствовал на всех уличных собраниях, призывая продолжать сражаться. Ложью он пытался поддержать их дух:

– Французская армия сеньора де Вьейвиля идёт к нам на помощь!

– Поль де Ла Барт, сеньор де Терма, высадился в Италии и уже приближается к Сиене!

Ему никто не верил, и 17 апреля 1555 года, минуя озверевшего и кровожадного Джана Джакомо Медичи, а также его патрона герцога Флоренции Козимо I Медичи, депутация Сиены напрямую обратилась к представителям Карла, короля Испании и императора Священной Римской империи. Они, стараясь сохранить на лицах остатки чести, передавали город под его покровительство. Капитуляцию принимал Ферранте Гонзага, который потребовал избрать новую Сеньорию, впустить в город испанский гарнизон, но пообещал не возводить цитадель, разрушенную опьянёнными свободой сиенцами в самом начале восстания.

– Французы пусть убираются! Мы их не задерживаем. Хотят Строцци и Монлюк идти с развёрнутыми знамёнами, под барабанный бой, пусть идут. И я обещаю вам, сохранить и пощадить всё имущество граждан Сиены! – в столь торжественный момент ощущая себя триумфатором, Ферранте Гонзага гордо вскинул подбородок и словно позируя художнику, левую руку положил на эфес меча, а правую выгнув, упёр в бок.

21 апреля французский гарнизон покидал Сиену, и вместе с ними уходила, целыми семействами, сиенская знать – представители родов Пикколомини, Спанокки, Бандини, Толомеи покидали родной город.

– Ubi cives, ibi patria – Где мы, там и родина, – заявили они.[104]

– Хлеба им не давать! – распорядился Ферранте Гонзага, и при этом исходе, сиенцы оставили на дороге очень много трупов.

Им было позволено поселиться в небольшом городке Монтальчино,[105] где они снова, кичась былым, заявили о создании Сиенской Республики и создали видимость свободы – «честные» выборы в Сеньорию, вот только места в ней, занимали сплошь представители знатных и богатых семей.

Некогда оживлённая, процветающая Сиена, лежала впусте. Из 40 тысяч её жителей, в городе осталось едва ли 8 тысяч. Альваро де Санде, зажимая платком нос от ужасного зловония, остановился посмотреть, как испанские солдаты сбивают над воротами Писпини, перед изображением Девы Марии, отлитые в бронзе надписи «Победа и Свобода».

«Безумцы! Подняв безрассудное восстание, изгнав наш гарнизон, они думали, что действительно одержали победу и обрели свободу, основав свою республику. И вот, результат их безумства! Десятки тысяч смертей, и город заваленный трупами!» – Альваро сокрушённо покачал головой и в сопровожении телохранителей побрёл дальше по улицам опустевшего города.

В июне 1555 года в Милан прибыл новый губернатор – герцог Альба Фернандо Альварес де Толедо и Пименталь. Ферранте Гонзага отзывался во Фландрию.

Герцога встретили в Милане двояко.

Военные помнили и обвиняли его в поражении под Мецем, и настороженно прислушивались к его приказам как командующего. «Как бы и нас он не завёл в подобную пропасть, как под Мецем».

Придворная знать чесала затылки, зная о честности и неподкупности Альбы. «Как бы так подкатить к нему, чтобы не дай Бог, не оказаться в опале?!»

«Герцог и сам растратил все своё колоссальное состояние, и не будет утопать в роскоши» – утешало в осознании собственной бедности тех, кто не был богат.

И все они вынужденно должны были терпеть гордыню герцога Альбы, как-никак, а он из семьи грандов, и не последний человек в Испании. Имеет право давать советы и высказывать собственное мнение самому королю.

Герцог осознавал своё положение и решил завоевать расположение военных громогласным заявлением:

– За несколько недель, пусть за месяц, мы изгоним французов из Италии, освободим Тоскану, Корсику, Пьемонт и Савойю!

Альваро де Санде опустил голову, дабы герцог не увидел его скептически поджатых губ, и задумчиво погладил бороду. «Ну, ну. А до этого, что мы, по- твоему, делали? Дурака валяли? Неужели этот заносчивый сноб думает, что все мы здесь олухи, и так просто изгнать французов из Италии? Ну, ну…»

Путь к сердцу мужчин, лежит через женщин, и герцог Альба, опытный дипломат, увлёк дам рассказами о поездке в Англию, о церемонии и свадьбе принца Филиппа и королевы Марии Тюдор, о модах, нарядах и причёсках.

– Королева Мария небольшого росточка, вот такая, мне ниже плеча, и она, скорее мила, чем красива. Но обояние её и какие она раздавала нам улыбки, заслуживает всяческих похвал. Она глаз не сводила с нашего Филиппа, и без памяти в него влюблена![106]

И он тактично опустил то, что принц Филипп лишён всяческих прав на английский престол, что вся его роль, по желанию парламента Англии, сводиться только к производству наследника английского престола. Не стал Альба говорить об этом, ведь он воспитывал Филиппа с детства, и даже для него была унизительна уготованная принцу роль простого быка-производителя. Но так хотел король и император Карл, и сын, вынужденно, умело скрывая недовольство, подчинился его воле.

– Повсюду блеск золота и парчи, на платье королевы из чёрного бархата, было столько драгоценных камней, что глазам было больно смотреть на неё! В руках у неё была золотая роза увенчанная бриллиантом огромной ценности, подарок нашего Филиппа. А как она танцевала, буквально закружив его в вихре танца!

Очаровав дам, получив их симпатии и расположение, герцог Альба стал потешать их мужей рассказами о стычках и дуэлях между испанцами и англичанами в Лондоне. Как чванливые англичане, на любой процессии или приёме, старались повсюду лезть вперёд, и как отважные испанские идальго, на каждый неосторожный взгляд, оброненное всколзь слово, выхватывали свои мечи, и щедрой рекой на этих поединках, лилась кровь и испанцев, и англичан.

После, герцог Альба, отмахнулся от церковников, которые стали донимать его вопросами о проходящем рейхстаге в Аугсбурге, на котором по слухам, римский король Фердинанд I, идёт на уступки германским протестантам.

– Чего король Карл не поехал на рейхстаг?

– Почему он доверил вести такое важное дело, своему брату Фердинанду?

– Фердинанд слаб, и он может проиграть еретикам!

– После об этом поговорим, сейчас не то место и время. Вы все наверняка знаете, что королева Мария воспитана в нашей истинной, католической вере, и что схизма, раскол в Англии, благодаря ей прекратился. Эта страна вновь вернулась в лоно христианства, под защиту и покровительство папы римского![107]

Эти слова герцога одобрительными возгласами поддержали все присутствующие.

1555 год заканчивался.

Султан Сулейман I снова отправил к Корсике флот Драгута. Генуэзцы и испанцы мужественно оборонялись, и французам и османам удалось добиться лишь незначительных успехов.

В Англии был раскрыт протестантский заговор, направленный против королевы Марии, и летом подавлено восстание на юге. Оба этих события активно поддерживала Франция – деньгами, людьми, оружием.

В Венгрии Фердинанд I уступил Сулейману I Трансильванию. Османы, переправившись через Дунай, атаковали теперь собственно владения Габсбургов.

25 сентября, на рейхстаге в Аугсбурге, было достигнуто соглашение – лютеранство признано второй официальной религией Священной Римской империи, и было установлено право имперских сословий[108] на свободный выбор вероисповедания. Была объявлена амнистия для всех осуждённых за иное вероисповедание и прекращение распространения над ними судов римско-католической церкви. Теперь каждый представитель имперского сословия имел право перейти из католичества в протестантство и обратно. Принадлежность к тому или иному вероисповеданию не могла служить ограничением данного субъекта в правах.

Но всё это касалось только нобилей – высших правителей Священной Римской империи, и не давало право свободного вероисповедания для простого народа. Подразумевалось, что каждый правитель лично определяет вероисповедание в своих землях – Cuius rejio, eius religio – Чья страна, того и вера.

Римско-католическая церковь, уже официально, теряла своё главенство в Священной Римской империи. Но на рейхстаге в Аугсбурге, католической партии, удалось добиться и ряда существенных успехов. Так, были сохранены в неприкосновенности все крупные земельные владения римско-католической церкви, на которые алчно зарились протестанты. Если князь церкви – епископ или аббат, переходит в лютеранство, то он подлежал отрешению от власти, его епархия или монастырь оставалась в лоне католичества, и на его место избирался только католик. И Фердинанд I, сумел добиться для Габсбургов, своего рода и семьи, главенствующего положения во всех правовых и государственных вопросах Священной Римской империи.

И сразу же, практически со всех сторон, от считавших себя верными христианами-католиками, в адрес императора и короля Карла и его брата Фердинанда, полетели обвинения в измене и ереси. Особенно бесновался ярый враг протестанизма, новый папа римский Павел IV..[109] Его поддержка и покровительство иезуитам, папская инквизиция, которую он лично создал, применение по его приказу страшных пыток и психологического убивания у врагов души, его строгость и безжалостность в выносимых им приговорах, непреклонность в поступках и суждениях, говорили о многом.

В самом Риме он установил строжайший полицейский надзор. Были арестованы, а потом с позором и изгнаны, 113 епископов, которые без уважительной на то причины оставили свои епрахии и проживали в Риме. Из всех закоулков и злачных мест Вечного города, были выловлены сотни монахов, шатающихся за пределами своих монастырей, и под конвоем, в цепях, бичуемые надсмотрщиками, возвращены обратно. Были закрыты все увесилительные заведения, игровые и публичные дома, а всех проституток, остригли на голо и изгнали из Рима. За ними изгнали и их сутенёров и всех заподозренных в распутстве и сводничестве. Был введён строжайший запрет и на все развлекательные действия.

– Рим, Божьий город, город Святого Петра, и я не потерплю на его улицах комедиантов и шутов! – заявил Павел IV. И их, а также всех актёров, уличных музыкантов и певцов, тоже изгнали.

Евреи были загнаны в огороженное высоким забором гетто, и были обязаны носить на одежде особый отличительный знак.

– Дабы добрый и верный христианин, издалека видел, кто идёт ему на встречу, и мог плюнуть ему в рожу!

Удар Павла IV обрушился и на некоторых кардиналов, обвинённых в аморальном поведении и подготовке заговоров.

А воюющие страны были истощены, Испания и Франция стояли на пороге банкротства, и во Фландрии и Италии, вторая половина 1555 года прошла без крупных битв, только малыми силами происходили рейды и опустошительные набеги по территориям врага.

Всем нужен был мир, и 15 февраля 1556 года, наконец-то свершилось! В местечке Восель, при посредничестве Англии, граф Шарль II де Лален со стороны Испании, и адмирал Гаспар де Колиньи от Франции, подписали перимирие сроком на 5 лет. Оно было более выгодно для Франции – она сохраняла за собой захваченные Мец, Туль и Верден, завоёванную часть Корсики, и крепкие позиции в Северной Италии. Испания и Священная Римская империя сумели добиться и внести в текст договора одну особую статью – Франция обязуется выступить посредником в заключение мирного договора между Испанией-Священной Римской империей и Османским султанатом. Представители Генриха II вынужденно пошли на это.

Но тут всех поразил, многих поверг в шок, заставил стенать и плакать, король и император Карл. Он подписал акт о собственном отречении от престола, передавая корону Испании, Сицилию, Неаполь, Сардинию, Фландрию, все владения в Африке и Новом Свете своему сыну Филиппу, а корону императора Священной Римской империи брату Фердинаду I.

– Я устал… Устал от всего… – заявил 56-летний Карл, и в своём последнем наставлении Филиппу он постарался быть кратким:

– Сын мой, поставьте все свои действия, посвятите всю свою жизнь, служению Господу! И помните, Господь не всегда посылает победу, но всегда ведёт верным путём!

И после удалился в монастырь Юсте, замаливать свои грехи, и оплакивать, так и не осуществившие мечтания и стремления.

Когда-то давно, объединив под своей властью большую часть христианского мира, он мечтал создать единую мировую державу, где все люди веровали бы и поклонялись только Христу. Но всё было тщетно и безрузальтатно… Долгие годы тяжёлых войн, трупы и пожарища, разрушенные города и церкви, не привели ни к чему, и укором грызли его душу. Победа протестанизма в Германии позволила вернуть в Священную Римскую империю мир. Но он ведь, не этого хотел… Но сил, чтобы и далее продолжать борьбу, множить новые тысячи трупов, разрушений и пожарищ, уже не было.

«Монастырская жизнь… Я хорошо её помню. Я ушёл от неё, пусть и не по собственной воле, а Карл, добровольно избрал её для себя. Что же теперь будет?» – размышлял Альваро де Санде, не зная как сложиться его дальнейшая судьба, и как отнесётся к нему новый король Испании Филипп II.

Восельское перемирие оказалось дешевле чернил, которыми оно было подписано. Во Франции партия войны оттеснила от власти Анна де Монморанси, а папа римский Павел IV отправил в Париж своего племянника кардинала Карла Карафа.

– Ох, я давно хочу увидеть этого мерзавца, болтающимся на висилице! – воскликнул Альваро де Санде, и отрядил своих людей на перехват и поимку кардинала Карафы. Всё дело было в том, что в их среде Карл Карафа был «знаменит» тем, что однажды приказал и лично участвовал в убийстве раненных испанских солдат в одном из госпиталей.

Но эти действия Альваро де Санде не ускользнули от герцога Альбы, и он взбешённый, примчался к нему.

– Что вы себе позволяете, сеньор де Санде?! Кардинал Карафа, легат и посланник самого папы римского! Он пользуется дипломатической неприкосновенностью!

– Этот человек, враг Испании! И смерть его, избавит нас от многих бед!

– Отставить! Вы что, хотите поссорить нас со Святым Престолом?! Отставить, немедленно отзовите своих людей!

Пришлось подчиниться, и в июне 1556 года кардинал Карл Карафа прибыл в Париж.[110]

Многочисленный клан герцогов де Гизов встретил его как родного, несколько миллионов дукатов перешли от них к кардиналу Карафе, и папа Павел IV, громогласно заявил:

– Испанцы, это потомки негров и евреев! Они способствуют распространению ублюдочной протестантской ереси, а король Испании Филипп, не имеет никаких прав на Неаполитанское королевство! По закону, оно принадлежит герцогам де Гизам, как прямым потомкам Карла Анжуйского!

Сильный удар по престижу Испании!

И в сентябре 1556 года на Рим двинулась 15-тысячная армия герцога Альбы. Они взяли Остию, разорили окрестности Вечного города. Альваро де Санде, участвовал в штурме и разграблении Рима 1527 года, и призывал герцога идти прямо на Рим, и повторить давнишние события, но Альба почему-то колебался.

– Сушествут заговор, если хотите сеньор де Санде, то тайное общество, – голос раздался неожиданно, и Альваро даже вздрогнул, схватившись за меч. Портьера откинулась, и в комнату, казалось, не обращая внимания на его испуг и вынутый меч, вошёл его осведомитель, как ни в чём не бывало, продолжая свой рассказ:

– Цели и деяния его направлены против протестантов, и членами его являются коннетабль Франции Анн де Монморанси, папа Павел IV и герцог Альба. Им нужен мир между Францией и Испанией, но сначала папство и Франция должны разгромить Испанию, сильная она им не нужна, и хотят принудить её разорвать Аугсбургские соглашения. И лишь потом, совместными усилиями всех католических стран, наброситься на протестантов Германии и Франции. Герцог Франсуа де Гиз пока колеблеться, он действительно надеется получить корону Неаполя. Но всё дело в том, что если он не поторопиться, то в этой Католической лиге, в союзе с папством и орденом Иисуса, его обскачет Анн де Монморанси.

– А что же османы?

– Сулейман был в ярости, когда узнал о подписании перемирия в Воселе. Мишель де Кодиньяк, посол Франции в Константинополе, услышал немало не лестных слов, угроз и оскорблений. Султан изгнал его, и на его место, назначен Жак Кавенак де Ла Винь, сеньор д'Авилье. Он сейчас на пути в Константинополь.

– И что теперь, османы простят французов?

– Не знаю… Вряд ли. Сулейман никогда не прощает предательства.

– Значит, если начнётся новая война, то нам можно не опасаться совместного выступления Франции и османов? Они не появяться у Корсики? Всё, дружбочка между ними кончилась?

Летом этого года, османы и пираты из Алжира, попытались захватить принадлежащий Испании в Северной Африке город Оран. Осада велась с моря и с суши, но 30 тысяч османов не смогли сломить мужество 2-тысячного испанского гарнизона, и в августе отступили. Мало того, губернатор Орана Педро д'Авилла перешёл в преследование разгромленного врага и сумел захватить город Тлемсен в Западном Алжире.

А эскадра Драгута, всё лето грабила на море – захватив венецианцский караван, шедший на Мальту с грузом оружия, боеприпасов и продовольствия. Осенью они захватили и разграбили несколько городов в Лигурии.[111]

– Продолжение союза Франции с османами, зависит от Жака Кавенака. Какие он везёт письма от Генриха II, что в них написано? И если Сулейману, будет выгодно продолжить союз и выступить совместно с Францией, то он выступит.

15 декабря между Францией и папой Павлом IV был заключён союзный договор, по которому, после разгрома Испании, род Карафа[112] получал в вечное владение Сиену, герцоги де Гизы – Неаполитанское королевство, а Франция – Миланское герцогство.

К счастью Венеция отказалась принимать в этом деле участие, несмотря на все настойчивые просьбы и побуждения со строны Франции и папы Павла IV, которые пытались соблазнить её землями в Южной Италии и даже обещанием подарить огромную Сицилию.

Едва черкнув свою подпись под текстом этого договора, герцог Франсуа де Гиз вскочил в седло, и повёл в Италию 10-тысячную армию. 6 января 1557 года, тот, кто подписывал перемирие – адмирал Гаспар де Колиньи, первым же и нарушил его, атаковав принадлежащий Испании город Дуэ, и захватил Ланс. И только 31 января, герольды Франции, объявили Испании войну.

Герцог де Гиз пока был далеко, и Альваро не оставил своих попыток убедить герцога Альбу штурмовать Рим.

– Захватив Рим, пленив Павла IV, мы выбъем папство из войны, развяжем себе здесь руки, и потом в Тоскане, встретим и разгромим Гиза!

– Вы что, сеньор де Санде?! Папа Павел, наместник Христа на земле! Его имя, священно! Все его деяния, идут от Бога!

– А как же тогда Испания и наш король? Разве не ему мы должны служить в первую очередь?

– Не богохульствуйте! Что, разве мы можем захватить принадлежащий Христу Рим для Испании? Нет! Разве мы можем поднять руку, пленить папу римского, и как пленника, в цепях, отправить его в Испанию? Нет!

– А как же тогда 70 лет Авиньонского пленения пап?.[113] Думаю, папам будет не хуже где-нибудь в Севилье или Толедо, чем в Авиньоне.

– Это ересь, сеньор де Санде! Ересь! Если бы я вас плохо знал, то я бы… Я бы… передал бы вас церковному суду и Святой инквизиции!

Альваро де Санде стерпел всё это. Кто он был сейчас? Имперских войск в Италии больше не было, терция его сражалась во Фландрии, и он был человеком без должности и войска. Занимая при герцоге Альбе, назначенном в декабре вице-королём Неаполя, и при новом губернаторе Милана, далёком от военных дел и политики, кардинале Кристофоро Мадруццо, этакую должность военного советника и знатока Италии. И он, в нарушении всех правил и выпестованной годами субординации, решился через их головы, напрямую обратиться к королю Испании Филиппу II. Он написал ему письмо, верный Рамиро Менасальбас доставил его в Толедо, где находилась столица Испании, и сумел-таки, передать королю.

С трепетом и волнением Альваро де Санде открывал ответное послание короля. Шутка ли, ему лично прислал письмо, сам король Испании!

«Сеньор де Санде, я давно и с восхищением слежу за вашими подвигами. Вы долгие годы ревностно и преданно служили моему отцу… – не только твоему отцу, я служил ещё твоей бабке Хуане и твоему прадеду Фердинанду Арагонскому, – и надеюсь что теперь, вы также верно будете служить и мне».

Альваро прослезился и прошептал:

– До самой смерти, Ваше Величество! До самой смерти!

Далее Филипп II писал о том, что собрал на Синод всех церковных сановников Испании, и сумел убедить их, настояв принять заявление, которое говорило: «Война Испании против Рима является справедливой войной, поскольку направлена не против Христа и папства, а только против узурпатора Павла IV, подкупом и обманом захватившего престол Святого Петра. Прошу вас, сеньор де Санде, довести это до сведения герцога Альбы и кардинала Мадруццо».

Папа Павел IV узнал об этом ещё быстрее, и назвал Филиппа «мелким негодяем», а всю Испанию «гнилым отростком Христианства».

Но герцог Альба, назначенный главнокомандующим всеми испанскими войсками в Италии, оставался глух к понуканиям короля. Он пытался уговарами убедить папу прекратить войну. Альваро де Санде подозревал его в тайных сношениях с Павлом IV, где они договариваются-обсуждают новую, предстоящую войну против протестантского мира, а официальных послов герцога, папа всячески унижал, бросал в темницы, подвергал пыткам.

Денег не было, войска разбегались, и герцогу Альбе пришлось заложить семейные драгоценности, чтобы хоть как то наладить снабжение войска и выплатить наёмникам жалованье.

Весной 1557 года в Италию пришёл герцог де Гиз. Королева Франции Екатерина Медичи сумела добиться у некоторых североиталийских банкиров выдачи для де Гиза займа в 400 тысяч экю. Он мог бы захватить, оставленный почти без войск Милан, но вожделенная корона Неаполя манила его сильнее, и он повёл свою армию на юг Италии. Он освободил Остию, снял осаду с Рима, и стал теснить войска герцога Альбы в Южную Италию.

Но тут, Филипп II, в полной мере проявил свойства своего пока ещё зарождающегося монаршьего характера – вдумчивость, методичность и суровость. Ему удалось договориться с мужем своей сестры, герцогом Оттавио Фарнезе. Ему возвращалась Пьяченца, подтверждались его права на Парму, а герцог, в свою очередь, обязывался выплатить весь государственный долг Испании перед итальянскими банкирами.

А герцог Альба, после Меца, стал стараться избегать крупных сражений. Теперь он предпочитал атаковать врага из засады, внезапными налётами громить его обозы и магазины снабжения.

– Это заговор! Заговор среди членов тайного общества! Герцог Альба не хочет ни разгрома де Гиза, ни поражения Франции, для него главный враг – протестанты! – пришёл к такому ужасному выводу Альваро де Санде, и уже было вознамерился написать об этом королю, но, передумал. «Мало ли что там… Герцог Альба был воспитателем Филиппа, и к кому наш король прислушается?… Хрен с ним. Не пустит Гиза к Неаполю, и ладно».

Папа Павел IV, усиленный в Риме французским гарнизоном, дрожал от неожиданного свалившегося на него страха, и не дал герцогу де Гизу ни одного солдата, ни одной буханки хлеба, ни одной монеты. И в армии де Гиза, благодаря удачным действиям герцога Альбы, начался голод. Он ещё сумел захватить крепость Капмли и начал осаду Чивителлы, уже прекрасно понимая, что дальше он не сможет продвинуться ни на шаг. Он, под залог своей Неаполитанской короны, лично занял у кардинала Феррарского Ипполито д'Эсте 300 тысяч экю, и нанял три тысячи швейцарцев, но их, на подходе, разгромила испанская кавалерия Маркантонио Колонны.

Крах, полный провал авантюры герцогов де Гизов!

16 мая 1557 года он снял осаду с Чивителлы, и стал отступать к Риму.[114]

23 августа, загоняя коней, сумел прорваться через испанские заставы конюший короля Сципион Пиовен. Обессиленный, он свалился прямо из седла на руки подбежавших слуг, и пересохшими губами прохрипел:

– Несчастье герцог… Несчастье… Армия Монморанси разгромлена под Сен-Кантеном… Тринадцать дней тому… Коннетабль в плену… Испанцы идут на Париж!

Жадно отпив из протянутого кубка, он продолжил:

– Его Величество приказывает вам, немедленно возвращаться во Францию!

В ответ на вероломные действия Франции, Филипп II вверил командование во Фландрии герцогу Эммануилу Филиберту Савойскому. Казна была пуста, 1 января 1557 года Испания объявила себя банкротом, но всё-же удавалось что-то наскрести, и под Мариенбургом герцог приступил к формированию армии. А сам Филипп, в марте, отправился в Англию.

Любящая супруга не могла ему отказать, и после проникновенной речи королевы Марии в парламенте, несмотря на значительную оппозицию, 7 июня Англия объявила войну Франции.

Доход Англии составлял всего 300 тысяч фунтов в год, а для войны требовались миллионы, и королева Мария, расточая улыбки и ласки Филиппу, пошла на непопулярные меры – введение новых налогов, повышение таможенных пошлин, к прямому грабежу и вымогательству. Так, весь Лондон, принудили выплатить 60 тысяч фунтов, якобы по случаю прибытия супруга королевы.

– Мари, я люблю вас! – восторженно говорил Филипп, целуя руки своей жене. 41-летняя королева была беременна своей первой беременностью, и с гордостью демонстрировала мужу свой растущий живот, а Филипп, склонившись на колено, нежно обнимал её и прижимался щекой к чреву.

Недолго длилось их счастье. Уже 6 июля Филипп покинул материк, бережно оглаживая сундуки с золотом, полученные в Англии.

– С Богом! – 23 июля, испанская армия – 35 тысяч пехоты и 12 тысяч кавалерии, двинулась на территорию Франции.

Обманными манёврами герцог Савойский сумел запутать французов, и 2 августа, неожиданно окружил Сен-Кантен, город, который называли «Страж Парижа».

Адмирал Гаспар де Колиньи едва прорвался в Сен-Кантен с отрядом всего в тысячу человек.

Де Гиз увёл в Италию наиболее боеспособные войска, и под командованием Анна де Монморанси осталось всего 20 тысяч солдат.

– Чёрт бы побрал всех этих де Гизов, мать их растак!

Франциск де Колиньи д'Андело,[115] попытался пробиться к городу, но был отброшен испанской пехотой.

Не смогли прорваться к Сен-Кантену и маршал Жак д'Альбон де Сент-Андре, и принц Людовик I де Бурбон-Конде.

А потеря этого города, напрямую угрожала Парижу, других сильных крепостей на пути к нему не было, и Монморанси приходилось рисковать, идя на отчаянные меры.

Утром 10 августа битва началась.

Испанские терции мужественно стояли у Л'Иля под обстрелом орудий маршала Сент-Андре, отражая постоянные наскоки кавалерии врага. И только по приказу, они стали постепенно отступать на север.

– А-а-а, бегут! – восторженно воскликнул Монморанси, явно переоценивая планомерный отход испанской пехоты. – Принц де Бурбон-Конде! Займите вон ту мельницу у дороги на Рувруа, и прикройте мой правый фланг!

Но у мельницы, непоколебимой стеной, стояла Савойская терция под командованием Алонсо де Наварра.

– Господа, к бою!

Пики испанских содат отбросили французскую пехоту, но восемь рот французской кавалерии постоянно терзали их с флангов, большие потери были и от аркебузного огня.

– Стоять, храбрецы мои! Стоять! Ни шагу назад! – уже дважды раненный Алонсо де Наварра, прохаживался среди рядов своих солдат, внимательно наблюдая за противником.

Людовик де Бурбон-Конде, так и не сумев сломить сопротивление Савойской терции, запросил подкреплений, и Монморанси, скрипя зубами, ругаясь, послал ему полк германских ландскнехтов под командованием графа Иоганна Филиппа I фон Зальма-Даун-Нёвиля и три роты под командованием герцога де Невер Франциска Клевского.

Герцог Савойский правильно оценил ситуацию, и обойдя Сен-Кантен, вышел на дорогу на Рувруа. Атака кавалерии стала полной неожиданностью для принца де Бурбон-Конде, его войска были окружены, отброшены и прижаты к болоту, а герцог Савойский, не теряя времени, повёл свои войска против растянутых позиций Монморанси.

– Вперёд, храбрецы мои! Вперёд, к победе! – Алонсо де Наварра выхватил меч, и бегом повёл свою терцию на врага.

Французы были опрокинуты почти без боя, в панике бросая орудия и обозы, они стали отходить к Ла-Феру. Монморанси пытался прекрыть бегство своей пехоты кавалерией, но её с флангов и в лоб атаковала кавалерия графа Ламораля Эгмонта, Филиппа де Монморанси графа ван Горн,[116] графа ван Хогстратена Антуана II де Лалена и его дяди графа Шарля II де Лалена. Полторы тысячи фландрской кавалерии, беспощадно гнали и рубили более многочисленную кавалерию французов!

Обгоняя Савойскую терцию, провёл колоны своих войск – королевскую роту в 50 копий и шестизнамённый, прославленный Валлонский пехотный полк, – генерал-кампмейстер всех германских войск в испанской армии граф Петер Эрнст I фон Мансфельд.

Французский кавалерист, на отходе, пальнул из пистолета, и граф, застонав, упал.

– Дерьмовая рана, – констатировали лекари. Пуля раздробила фон Мансфельду колено, до конца жизни сделав калекой.

Монморанси ещё пытался спасти положение. У леса Жибекур, он собрал остатки своей пехоты.

Огнём пушек испанцы прорвали его оборону.

– Ну, теперь всё! За мной! – Алонсо де Наварра повёл в атаку Савойскую терцию.

После четырёх часов боя, всё было кончено. Использовав в атаке всего 11-тысяч своего войска, герцог Эммануил Филиберт Савойский наголову разгромил 24-тысячную армию Франции. Потери испанцев составили 300 человек убитыми и полторы тысячи раненными, а французы потеряли – 3 тысячи убитыми, около 5 тысяч раненными, и 6 тысяч пленными. Среди погибших были граф де Суассон, Энгиен и Сен-Поль Жан де Бурбон,[117] виконт де Тюренн и ещё шесть сотен наизнатнейших дворян Франции. Попали в плен – тяжело раненный в пах коннетабль Анн де Монморанси, маршал Жак д'Альбон де Сент-Андре, граф Людовик III де Монпансье, герцог Леонор д'Орлеан-Лонгвиль, Людовико Гонзага,[118] граф Иоганн Филипп I фон Зальм-Даун-Нёвиль, сын коннетабля Габриэль де Монморанси, опасно раненный маркиз Оноре де Виллар, граф Франсуа III де Ларошфуко, барон Арман де Гонто-Бирон – цвет французской знати.

Эмбер де Ла Платьер, сеньор де Бурдийон, смог спасти и увезти с поля боя всего два орудия. Силы воли ему было не занимать, и укрепившись в Ла-Фере, из подходящих разрозненных отрядов Франциска де Колиньи д'Андело, герцога де Невер Франциска Клевского и Франциска де Монморанси,[119] он стал сколачивать боеспособное войско, не забыв послать с тревожной вестью гонца в Париж.

– Франция в опасности! – объявил Генрих II на Королевском совете, а потом и на заседании парламент. Он пытался скрыть тревогу и волнение, но его бледные щёки, бегающие глаза и дрожащие руки выдавали его.

Он повелел собирать бан и арьербан..[120] И сквозь слёзы, с ироничной, злой усмешкой, смотрел на стягивающихся к Парижу на никуда не годных клячах, с дедовскими арбалетами, в доспехах прошлого века ополченцев.

Парижские буржуа раскошелились, и выделили на оборону родного города 300 тысяч экю. Все, кто мог держать в руках оружие, были призваны на оборону города. День и ночь, окрашивая небо, стояло зарево над Королевским Арсеналом, где лили пушки и ядра. Не смолкал перезвон и в кузницах, где ковали мечи, доспехи и наконечники копий. Спешно очистили от нечистот городские рвы, подновляли стены и строили новые укрепления.

Но Сен-Кантен ещё держался. Адмирал Гаспар де Колиньи, вселяя мужество в оробевших, делал казалось невозможное, тем самым спасая Францию.

– Держитесь, сейчас будет жарко! – 15 августа, с бесстрашием и показной бодростью стоял 40-летний адмирал на восточной стене, глядя, как испанцы готовят к единому залпу 46-орудийную батарею. Его коротко подстриженные, тронутые ранней сединой волосы, трепал ветер. Доспехи его, хоть и прогнутые в нескольких местах, были начищены до невероятного блеска и ярко сверкали в лучах солнца. Позади стоял мальчишка-оруженосец, с его шлемом в руках, и слёзно умолял адмирала надеть его.

Позиции врага окутались огромным столбом дыма и пыли, потом раздался оглушительный грохот, и понеслись на Сен-Кантен ядра, круша стены, снося укрепления, убивая и калеча защитников города.

– Все в укрытие! – прокричал Колиньи.

Ядро, просвистев совсем рядом, снесло голову оруженосцу, кровь брызнула адмиралу в лицо, а его шлем покатился по камням.

К испанцам подошёл 10-тысячный корпус англичан под командованием графа Уильяма Герберта Пембрука, надежд на спасение уже не оставалось. В городе не хватало продовольствия, ежедневный паёк был урезан до предела и в городе начинался голод. И всё сильнее раздавались возмущённые голоса жителей, в надежде на спасение собственных жизней требующих капитуляции. Даже среди ближайшего окружения адмирала, его свиты и офицеров, царило уныние тягостной безнадёжности обороны Сен-Кантена.

К 21 августа они отбили четыре штурма, ряды защитников таяли, скудные запасы продовольствия истощались. Но Гаспар де Колиньи оставался глух к мольбам о спасении, вечером этого дня он приказал изгнать из города всех больных, нищих, калек, женщин, стариков и детей. Под плачь, стоны и проклятия, огромная толпа – около полутысячи ещё живых людей, изгонялись из города на верную смерть. Испанцы не пропустили их.

– Назад! Все назад! Мы три раза предлагали вам сдаться! Но ваш упрямец Колиньи!.. Что, понадеялись на него, вот теперь и проваливайте к нему обратно! Пусть он вас содержит, защищает и кормит!

Колиньи запретил пускать их обратно, и все эти люди умерли голодной смертью во рвах Сен-Кантена.

25 августа, Савойская терция и германские ландскнехты выбили французов из восточного рва, приблизившись к стенам города. Усталый Алонсо де Наварра повалился около костра, с благодарностью взяв протянутые ему хлеб и жареную конину. Здесь всех развлекал здоровенный германец барон Хохен-Ландберг. Алонсо де Наварра с призрением относился ко всем не испанцам, но этот барон пришёлся ему по душе ещё днём, при штурме, когда мужественно вёл своих солдат под обстрелом врага. И сейчас маэстро-дель-кампо Савойской терции, с интересом слушал его рассказы о войне с османами в Венгрии.

– Османы осадили нас в замке Эгер. Знатная крепость, на холме, хорошо укреплённая. У нас было 2 тысячи человек, а османов… 150 тысяч! – отпив вина, барон Хохен-Ландберг, выкатив глаза, обвёл взглядом слушателей, чтобы до каждого дошло неравное соотношение сил при обороне Эгера. – Но нами командовал храбрец каких мало, на всём свете поискать, и не найдёшь таких храбрецов! Хоть и венгр он, но славный малый! Иштван Добо! Запомните это имя, Иштван Добо! Я до сих пор, слово в слово, помню его прелюдную клятву, которую он обязал и нас произнести вслед за ним! Вот она: «Клянусь именем Божьим посвятить свою жизнь стране и королю, а всю кровь свою, защите замка Эгер. Ни деньги, не обещания пощады да не каснутся меня. Я не заикнусь о сдаче замка, и пока жив, буду оборонять замок Эгер. Я вверяю свою жизнь Богу, Боже, помоги мне!»

– Сильно сказано!

– Проникновенно!

– Хорошая клятва! Надо бы запомнить слова.

Подошли и сели у костра два германских герцога – Эрик Брауншвейг-Люнебург-Каленберг-Геттингенский и Эрнст Брауншвейг-Херцберг-Остероде.

Воодушевлённый присутствием столь знатных особ, барон Хохен-Ландберг, от баронства которого осталось только старое, завещанное отцом посеребрённое седло, заговорил громче, с большим жаром и воодушевлением:

– Османы обложили нас плотно, со всех сторон. Более сотни пушек грохотали день и ночь! День и ночь! А мы могли отвечать им, всего из двух десятков своих маленьких пушечек. Замок горел, стены его рушились, и в один из дней османы сумели захватить Александрийскую башню. Но мужественный Иштван Добо, приказал направить на неё огонь всех наших пушек, а ночью, мы взорвали её к чёртовой матери! Женщины Эгера, жёны солдат и офицеров, сражались с нами в едином строю. Я видел, как одна из женщин, когда её муж пал мёртвым, подняла его оружие и сразила трёх османов. Другая пыталась поднять камень и сбросить его на османов, но пуля пробила ей грудь, и она упала. Тогда её малолетняя дочь, подняла окрашенный кровью матери камень, и бросила его вниз. Вот у меня шрам на щеке, – барон Хохен-Ландберг ниже склонился к костру, чтобы все увидели, – в память об Эгере. Есть ещё шрам на груди, и я тогда валялся раненный, когда нашлись в замке подонки, трусы, собачьи дети, которые вознамерились было, открыть ворота замка османам! К счастью и славе Христовой, немного их было, и командовал ими подонок Иштван Хегед, тварь, которая же вместе с нами произносила слова клятвы. И Слава Богу, что Иштван Добо вовремя узнал о предателях, и их всех повесили.

В надежде на несколько монет от герцогов, Хохен-Ландберг решил прославить германцев.

– Среди венгров, я был едва ли не единственным представителем нашего храброго народа, и клянусь вам, едва оклемавшись от раны, ещё слабый и больной, я побрёл на стены, и бился мужественно! Сотни османов, врагов Веры Христовой, погибли от моей руки! Вот вам крест! Да. А османы атаковали нас постоянно, дня не проходило, чтобы мы не отбивали по несколько штурмов. Самый ужасный из них был, когда от вражеского ядра взорвались наши запасы пороха. Замок зашатался, всё завлокло дымом и пылью, и казалось, всё кончено. Но мы отбили и эту атаку. И наше мужество, победило! Настал день, когда османские командиры не смогли поднять своих солдат на штурм! Даже янычары, лучшие воины султана, отказывались идти на штурм разящего огнём Эгера… И они ушли, бросив в своём лагере много ценных вещей. У нас много погибло, более пяти сотен, ещё более тыщи лежали раненными… Потери же османов, были во многие разы больше. Всё вокруг Эгера, было завалено их трупами. А замка почти не было. Когда я вышел за стены его, то ужаснулся. Всё лежало в руинах, затянутых дымом пожарищ. Османы почти сровняли его с землёй, но мы выстояли! Мы, победили![121]

К сожалению барона Хохен-Ландберга, оба герцога, поев и выпив, встали и пошли в свои палатки. Только простые солдаты, восхищённые рассказом, одобрительными возгласами хвалили его, и многие протянули ему, кто пучок зелёного чеснока, кто-то мешочек с пшеном, а кто-то и чёрствый сухарь.

Потягиваясь своим молодым и гибким телом, один из испанцев мечтательно протянул:

– А я слышал, что в Сен-Кантене сейчас находиться знаменитый поединщик Ги Шабо барон де Жарнак. Все знают его знаменитый удар, перерубающий подколенные сухожилия? Я хорошо освоил его, и хотел бы сойтись с Жарнаком на поединке!

Молодой идальго с вызовом оглядел всех сидевших вокруг костра.

Алонсо де Наварра уже давно спал, а Луис Муньес, лишь пренебрежительно хмыкнул на подобную дурость заносчивого кабальеро.

К 26 августа, на двадцатьчетвёртый день осады, испанцы пробили в стенах Сен-Кантена 11 брешей. Стен как таковых более не стало, но адмирал де Колиньи прогнал испанского герольда с предложением капитуляции, и повелел всем готовиться к последней битве.

– На штурм! – на рассвете 27 августа, войска со всех сторон пошли на Сен-Кантен.

Сил чтобы оборонять все проломы не было, но французы дрались отчаянно.

– Сеньор, дайте мне две сотни людей, и я принесу победу! – подбежал Луис Муньес, прикрываясь деревянным щитом.

– Давай! – Алонсо де Наварра не оглянувшись на него, продолжал карабкаться по крутой каменистой осыпи.

Луис Муньес расценил это как приказ, и кивнув капитанам двух рот, повёл за собой. Хладнокровный и расчётливый, он приметил не охраняемую брешь в стене, и быстрым шагом повёл туда своих солдат.

– Сантьяго!

– Испания!

Их неожиданный удар в спину главным силам французов, решил судьбу Сен-Кантена. Адмирал Гаспар де Колиньи велел трубачам и барабанщикам дать сигналы сдачи, поднять белые флаги, и склонившись в поклоне, отдал свой меч Луису Муньесу.[122]

К чести Филиппа II следует сказать, что он пытался удержать свои войска от разгульного пиршества победителей. Но несмотря на все его приказы, Сен-Кантен был сожжён и разрушен, а всё его население вырезано.

Дорога на Париж была открытой.

6 октября, герцога Франсуа де Гиза, встречали в Париже как Отца и Спасителя Отечества. Начиная от предместья Сен-Жермен, все улицы были заполнены толпами народа, и повсюду раздавалось выкрикиваемое:

– Гиз! Гиз! Гиз!

Обстановка требовала торопиться, но Гиз наслаждаясь почётом и триумфом ехал медленно, расточая парижанам улыбки и взмахи руки.

Король Генрих метаясь по залам Лувра ругался, кусал губы, грыз ногти, рвал нежный шёлковый платок. Люди в Париже прославляют не его, короля Франции, а его врага, соперника, конкурента, герцога Франсуа де Гиза! Ну что он мог поделать, что? От бессилия хотелось выть и рвать на себе волосы. Монморанси и Колиньи в плену, за Франсуа де Гизом стоит армия, один из его братьев подчинил себе все финансы страны, другой возглавляет внешнюю политику, ещё один из Гизов командует галерным флотом в Марселе. Что он, хм, король Франции, оставшись в одиночестве, в окружении мощного клана де Гизов, может поделать?

Лицемер, он выдавил из себя улыбку, когда вошёл Франсуа де Гиз. Приблизившись к нему, король обнял его словно брата.

– Герцог, на вас теперь, вся надежда. Вам я вверяю судьбу королевства! – побледневшими, перекошенными губами, шептал король Франции. – Я назначаю вас, лейтенант-генералом всех войск Франции.

Франсуа де Гиз, гордый и величественный в этот момент, склонил голову в любезном поклоне, принимая милость короля. Один из его братьев, Клод д'Омаль, на галерах адмирала Антуана Эскалина де Эймара, вывозит из Италии жалкие остатки его армии. В Провансе и Лионе он сумел убедить, где угрозами, а где и обещаниями прибыли, местных купцов и торговцев, и они дали ему 400 тысяч экю. По пути в Париж он заслал своих эмиссаров в Швейцарию, вербовать наёмников, и оттуда уже шли отряды, хорошо знающие, что где де Гиз, там победа! В конце концов, у него есть ополчение Франции, из которого он, сумеет сделать боеспособную армию!

Удивление вызывали испанцы, которые после взятия Сен-Кантена не стали идти на беззащитный Париж. Вместо этого они взяли городки Ам и Ле-Катле, а вот сейчас застряли под Нуайоном. Ознакомившись с положением дел, герцог удовлетворённо потёр руки и не смог сдержать улыбки. По сравнению с разгромом под Сен-Кантеном, его, поначалу всеми осуждаемая Неаполитанская авантюра, теперь на общем фоне, не более чем незначительная, мелкая неудача, о которой никто более и не вспоминает. Влияния Монморанси и Колиньи больше нет, их позиции рухнули, они разгромлены, и он, герцог Франсуа де Гиз, остался один! Один! Вершитель судеб Франции и всего мира! Дух захватывало от таких мыслей, а воображение уже рисовало его коронацию в Реймсе, и вот он, король Франции! Герцог сдержал буйный полёт своего воображения, ведь одна только мысль, что флорентийка Екатерина Медичи, родила Франции четырёх наследников престола, заставила его выругаться, заскрипеть зубами и до боли сжать кулаки. «Будем пока довольствоваться тем, что имеем».

К концу октября у него уже была 50-тысячная, более менее боеспособная армия. Он двинулся было к Нуайону, но герцог Эммануил Филиберт Савойский, взяв этот город, приказал разрушить его до основания, и не принимая боя, отступил под защиту мощных крепостей Фландрии. В ноябре, он распустил своё дорогостоящее войско.

А герцог Франсуа де Гиз, и не думал вкладывать меч в ножны. Он решил выбить из войны Англию, или, по крайней мере, нанести ей тяжёлое поржение. Он не стал, как это делали другие, зимой распускать армию, и повёл её к городу Кале, который Англия удерживала со времён Столетней войны. В 1556 году, шпионская миссия адмирала Гаспара де Колиньи, увенчалась успехом. Переодевшись, выдавая себя за торговца, Колиньи обследовал и изучил все подступы к Кале, численность гарнизона и пушек, все слабые места города. Он доложил обо всём этом на Королевском совете, и призывал немедленно атаковать и захватить Кале. Но тогда его не поддержали, а теперь вот, герцог Франсуа де Гиз, бессовестно воровал планы и замыслы своего врага, желая осуществить их в свою пользу.

Зима выдалась дождливой, сырой и промозглой. Пушки и телеги застревали, солдаты матерясь, вытаскивали их, и продолжали идти, меся непролазную грязь. Чувстовалась близость моря, холодный, пронизывающий ветер пробирал до костей. Но они шли… Герцог Франсуа де Гиз, любимец армии, оставив коня, шёл наравне со всеми, в общем строю, лишь поплотнее закутавшись в промокший до нитки плащ.

– Веселей ребята, веселей! Возьмём город, там отдохнём, отогреемся с бабами в постелях, выпьем вина за победу! Бодрее, бодрее, не вешайте носы! – находил он и другие, подбадривающие измождённых людей слова.

Ложными демонстрациями и сложными манёврами он запутал своих врагов. Герцога де Невера Франциска Клевского, он, с 10-тысячным войском, направил в сторону Люксембурга и Арлона. Прибывшие из Италии войска Пьеро Строцци и Поля де Ла Барта, сеньора де Терма[123] он расположил в районе Абвиля, якобы показывая испанскому губернатору Артуа графу Понсу II де Лалену, что собирается идти и атаковать Ранти.

К концу декабря, неожиданно снявшись, пройдя быстрым маршем, войска Пьеро Строцци и Поля де Ла Барта были уже у границ английских владений. С моря их поддерживала эскадра Жана де Рибо, а флот под командованием Понсара де Форса блокировал пролив.

Де Гиз, скрывая от других свою суеверность, не хотел начинать новое для себя дело в несчастливом для Франции 1557 году. Он различными проволочками оттягивал начало наступления, до тех пор, пока не настанет полночь, а вслед за ней 1 января нового, 1558 года.

– С Богом!

Кале, окрестности которого частенько затопляло море, был ещё вдобавок окружён и песчаными дюнами. Единственная удобная дорога к нему, была плотно защищена настроенными англичанами фортами. У него было 20 тысяч человек, в гарнизоне города две с половиной тысячи солдат. Кале считался неприступной крепостью, и оттого, возьмёт ли он его, или потерпит неудачу, зависела вся его дальнейшая судьба, да и жизнь! В этот день, 1 января 1558 года, он бросал их на кон! И он сам повёл отряд – 3 тысячи стрелков и спешенных дворян Франции, на штурм форта Сангатт.

– За мной!

Сангатт, форты Фретен и Ньель-ле-Кале, были взяты уже до рассвета. Следующим на очереди был мощный замок Ньёле.

Современные исследователи военного искусства говорят, что при взятии Кале, герцог Франсуа де Гиз, один из величайших полководцев своего времени, действовал с филигранной, математическо-хирургической точностью. На опережение, сосредотачивая свои силы против слабых мест в укреплениях противника, грамотно маневрируя артиллерией[124] рассекая их оборону, окружая форты и замки, не давая врагу времени собраться с силами!

Атака на замок Ньёле захлебнулась под сильным огнём артиллерии англичан.

– Войска бегут, капитан Гурдан-Полиньян ранен, ему ядром оторвало ногу!

– Войска не бегут, а отступают, капитану Гурдану-Полиньяну передайте, что я верю в его храбрость, храбрость его солдат, и назначаю его губернатором Кале!

Вся свита герцога удивдённо переглянулась. Ведь Кале ещё надо взять!

– Клод! – герцог Клод д'Омаль подскочил к брату. – Разыщи и поторопи д'Эстре! Пусть быстрее ставит батареи, и подавит англичан огнём!

Великий магистр артиллерии Франции Жан I д'Эстре, барон де Кёвр, мастерски установил пушки, и стал засыпать замок Ньёле ядрами.

– Меня также интересует и форт Рисбан! Мы должны его взять!

Отвага и бесстрашие герцога де Гиза воодушевляли, передаваясь другим, и вечером, под артиллерийским и аркебузным огнём англичан, Жан д'Эстре, Пьеро Строцци, Подь де Ла Терм и губернатор Булони Сенарпон, провели осмотр укреплений форта Рисбан и наметили места для пушек и траншей.

– Торопитесь господа, торопитесь! – сам всегда бегом, не евший и не спавший, герцог де Гиз подгонял остальных, но и умело отводя уставшие, поредевшие войска на обогрев и отдых.

3 января, под мощным, сосредоточенным огнём французских пушек, форты Ньёле и Рисбан пали. Теперь Кале был отрезан и с суши, и с моря.

– Клод! Займи форт Ньёле. Если на выручку Кале придут испанцы, прикроешь мне тылы. Жан д'Эстре! Все орудия форта Рисбан направить в сторону моря! Подойдут корабли англичан, топите их!

Герцога шатало от усталости и голода, его простуженный голос хрипел, но глаза полыхали, и он, этим огненным взором, обводил всех присутствующих. И никто не мог выдержать его взгляда, никто не мог вставить ни слова, высказать свои сомнения или предложения, и все они, бегом, кидались выполнять его приказы.

– Где принц де Ла-Рош-сюр-Йон? Быстро ко мне его!

Подбежал через лужи, по колено в грязи Шарль де Бурбон-Монпансье, принц де Ла-Рош-сюр-Йон..[125]

– Принц, я даю вам четыре тысячи пехоты, тысячу кавалерии, прикройте меня с востока. Если появятся испанцы, отходите к замку Ньёль.

Подобное же задание, но направлением фронтом на юг, получил и Поль де Ла Барт, сеньор де Терм.

Обезопасив свои фланги и тыл, теперь Франсуа де Гиз мог сосредоточиться на штурме самого Кале. 4 января, установленная на песчаной дюне у форта Рисбан батарея, начала бомбардировку городской стены. Здесь, Великий магистр артиллерии Франции Жан I д'Эстре, вступил в личную дуэль, посредством пушечного огня, с магистром артиллерии Англии лордом Джоном Хайфилдом. Французские пушки и артиллеристы оказались лучше, очень быстро подавив огонь 14 английский орудий. Лорд Хайфилд был ранен, много из его людей убито.

– Франциск д'Андело, вам предстоит перейти через реку, и установить батарею с северной стороны города!

На самый опасный участок, герцог Франсуа де Гиз, нисколько не колеблясь, посылал младшего брата своего злейшего врага – Франсуа де Колиньи д'Андело. И тот, прекрасно всё понимая, безропотно выполнил приказ.

С полуторатысячным отрядом, в ночь на 5 января, он, под самым носом у англичан, форсировал вплавь и на подручных средствах стылую, с плывущим по ней льдом реку Ам, и установил батарею. «Сука! Ещё мой брат выведал, что в этом месте стена Кале не имеет земляного откоса! С этой стороны, она самая слабая! Ну, ничего! Я буду биться до последнего, я прославлюсь, и снова возвеличу честь рода Колиньи!»

– Может стоит позвать испанцев? – спросил бледный, с перевязанной головой, трясущийся от контузии Джон Хайфилд.

– Нет! Кале неприступен! Французам никогда не взять его! А если сюда придут испанские псы, то попробуй потом выбить их отсюда! – яростно отверг это предложение губернатор Кале барон Томас Вентворт.

И испанцы, без приглашения, не собирались идти на земли, принадлежащие Англии.

Прошёл всего день бомбардировки, и к утру 6 января, 30 пушек и 2 большие кулеврины Франсуа де Колиньи д'Андело проделали в стене достаточные для штурма бреши.

– Штурм! Штурм! Штурм! – забили барабаны и запели трубы.

Пьеро Строцци начал переправляться через реку Ам, но натолкнулся на сильный огонь англичан. Потеряв 30 человек только убитыми, итальянец отступил.

– Слизняк! Покажем ему, как умеют сражаться французы! Граф де Грамон, прошу вас!

Антуан I д'Ор, виконт д'Астер, граф де Грамон, повёл через реку свой отряд – две сотни гасконских аркебузиров и мечников. Так исторически сложилось, что злейшими врагами гасконцев были англичане и испанцы, и разведчики отряда графа де Грамона, ночью, на ощупь, под промозглым проливным дождём взобрались в пролом, и совершенно бесшумно, одними кинжалами вырезали 20 английских стрелков стороживших пробитую брешь.

– Клод, Рене, занимайте пролом своими отрядами! Быстрее! – уже привычно торопил герцог, и оба его брата – герцог Клод д'Омаль и маркиз Рене д'Эльбёф, кинулись выполнять приказание.

– Жан д'Эстре, срочно установите в проломе пушки! Сеньор Таван, вашим отрядам наступать!

Гаспар де Со, сеньор де Таван, поклонился, благодаря герцога за оказанную честь.

Требовалось поблагодарить, найти слова, потрепать по плечу героя, особо отличившегося в этот день – Франсуа де Колиньи д'Андело, и любого другого герцог де Гиз превознёс бы до небес, но мимо Колиньи он прошагал молча, не удостоив его даже взглядом.

Наступил рассвет, когда осторожное наступление французов по улицам ещё спящего Кале остановил Джон Хайфилд. Он поставил пушки у замка, и накрыл их навесным огнём и залпами в упор. Французы заметались на узких улочках города. Маршал Кале Томас Оше контратаковал по замковому мосту и отбросил французов. Закипела жестокая схватка.

– Д'Эстре! – заревел герцог Франсуа де Гиз во всю силу своей глотки, перекрывая шум битвы. – Пушки сюда, накройте мост огнём!

Артиллерийский огонь нанёс англичанам большие потери, маршал Томас Оше был ранен, а его сын убит.

Теперь всё было кончено. В 10 часов утра 7 января 1558 года губернатор Кале барон Томас Вентворт, отправил к герцогу де Гизу Джона Хайфилда, обговаривать условия капитуляции.

На удивление де Гиз выдвинул довольно мягкие условия. Джон Хайфилд и 50 знатных офицеров, идут в плен до выплаты выкупа. Оставшиеся в живых солдаты гарнизона могут убираться в Англию. Жители города могут отправляться куда захотят, в Англию или Фландрию, на их выбор, но всё их имущество, а также вооружение города и запасы продовольствия переходят в личную собственность герцога де Гиза.

8 января, считавшийся неприступным Кале, капитулировал. И всё благодаря бешенной, неукротимой энергии герцога Франсуа де Гиза.

13 января французы осадили небольшую английскую крепость Гин. Едва 36 их орудий начали обстрел, как солдаты-англичане решили капитулировать, пленив и передав французам своего командира, шотландца лорда Грея.

Гарнизон крепости Ама, не принимая боя, заклепав пушки, ушёл во Фландрию, к испанцам.

С владениями Англии на материке было покончено.

Плача и краснея, королева Мария I Тюдор выслушивала упрёки парламента. Её винили в том, что она втянула Англию в эту злосчастную, несчастливую войну, принесшую такие потери.

А всему виной, была её любовь к мужу, королю Испании Филиппу II. И хоть Мария и говорила: «Кале, кровавой раной прошло через моё сердце», но если бы ей пришлось прожить жизнь заново, как-то отлистать назад или переиграть ситуацию, она снова и снова повторила бы всё это, ради любви.

Верный своей тактике – не давать врагу возможности собраться с силами, герцог Франсуа де Гиз, уже 17 апреля 1558 года, осадил мощную испанскую крепость Тионвиль, за которой открывалась дорога во Фландрию.

Заплатив крупную взятку, честь командования осадной армии попросил Франсуа де Сепо, граф де Дюрталь, сеньор де Вьейвиль. Де Гиз, приняв деньги, согласился, хотя эту должность требовал для себя Пьеро Строцци.

– Я маршал Франции! И по праву, как старший в чине, должен командовать армией!

Но герцог Франсуа де Гиз остался глух к крикам итальянца.

Захваченные зимой территории нуждались в гарнизонах и охране, и оставив там верные французские войска, к весне Гиз усилил армию за счёт войск германских князей. Пришёл Генрих, сын герцога Эрнста I Брауншвейг-Люнебургского, отправили своих сыновей на войну герцог Цвайбрюккена и Кристоф, герцог Вюртемберга, пришли отряды от архиепископа Трира Иоганна фон дер Лейена и от архиепископа Майнца Даниэля Бренделя фон Хомбурга. Многие из них были протестантами, де Гиз люто ненавидел их, но вынуждено нанимал.

Но война требовала ещё большей крови и новых жертв, и герцог де Гиз стянул к себе войска из Орлеана и Шампани, Меца, Туля и Вердена, с севера и юга Франции, с других мест и регионов. Это позволило ему, к 26 апреля, сосредоточить под Тионвилем армию в 20 тысяч человек.

Это была хорошо укреплённая крепость, стоявшая на острове посреди реки Мозель, с 3-тысячным гарнизоном и пятьюдесятью орудиями. Прибытие каждого французского отряда проходило в тайне, без барабанного боя и приветственных криков, часто, под покровом ночи. Но скрыть полностю свои действия, от взора Жана де Каребба, испанского коменданта Тионвиля, они не смогли.

– Французы наводят мосты через Мозель и готовят лодки!

Жан де Каребба попытался атаковать, но слишком медленно его войска вытягивались через ворота, и они были отогнаны аркебузным и артиллерийским огнём французов, а потом и лёгкой кавалерией, под командованием зятя сеньора де Вьейвиля, Жана д'Эспине де Сен-Люка.

Форсировав Мозель, де Вьейвиль приступил к установке осадных батарей.

28 мая к Тионвилю прибыл сам герцог де Гиз.

– Быстрее, сеньор де Вьейвиль, быстрее! Чего вы копаетесь? Крепость надо было брать решительным штурмом, а не рыться в земле! – как всегда в привычной для него манере, всегда торопясь сам, герцог нещадно подгонял и остальных.

Видя конфуз своего конкурента, то, как он покраснел от разноса герцога, маршал Франции Пьеро Строцци удовлетворённо улыбнулся. И постепенно, завоевав расположение де Гиза, он переподчинил себе командование осадной армией.

В весьма короткое время, французы разорили всю местность вокруг Тионвиля, не оставив ни одного поселения, ни одного хутора, всё разграбив и спалив. Надо было позаботиться о доставке продовольствия, и Франсуа де Гиз погнал гонцов со своим приказом в Мец и Париж.

– Также, скажите в Меце, чтобы слали пушки! Как можно больше пушек и пороха! Мы должны, как можно скорее, задавить испанцев огнём!

– Они идут!

– Кто?

– Граф Горн!

– А-а-а, чёртово ублюдочное семя Монморанси![126] Приготовиться к встрече!

Король Испании Филипп II дал графу Горну Филиппу де Монморанси три испанских терции и около пяти тысяч кавалерии.

Алонсо де Наварра уже видел башни Тионвиля, зубцы стен, высокие шпили церквей, а впереди, позиции французов, которые усилили обстрел. Ядра засыпались густо, кося ряды Савойской терции. Вот, вскрикнув, упал Луис Муньес. Алонсо де Наварра склонился над ним, и только глянув, что взрывом ему перебило левую руку, на торчащие из раны обломки костей, сокрушительно покачав головой, пошагал дальше.

Французы начали, пока малоэффективный на таком расстоянии, аркебузный огонь, и Алонсо де Наварра, крепко, до боли стиснув зубы, продолжал марш своей терции.

– Аркебузиры, вперёд! – наконец-то прокричал он своим стрелкам, но им не дали и высунуться. В полную мощь загрохотали французские батареи, и строй Савойской терции поглотило густое облако разрывов и дыма.

– Отходим! Отходим! Отходим! – издалека, сквозь этот ад, долетел приказ графа Горна.

В следующую ночь, была отбита и попытка фландрской кавалерии прорваться в Тионвиль. Здесь Пьеро Строцци, впервые применил изобретённое им новшество – конных аркебузиров, которые когда надо спешивались и сражались как пехота.[127]

Не сумев пробиться в Тионвиль, граф Горн отвёл свои войска на север, к Люксембургу.

– Французские пушки уже в полуторатысячах шагов!

Жан де Каребба, не спавший в эти дни, со стены наблюдая за разгромом и отходом графа Горна, лишь крепко выругался. Главный удар французы нацелили на юго-восточную сторону города, там их пушки грохотали особенно ожесточённо, и комендант Тионвиля поспешил туда.

Пробив в стене бреши, раздалось страшное для обеих сторон:

– Штурм!

Французы и германцы лезли как озверелые, но испанцы отогнали их огнём.

21 июня Пьеро Строцци пришёл на позиции пушкарей.

– Надо передвинуть орудия, ещё ближе к стене, как мы это делали при штурме Кале. Сеньор де…

Пуля попала ему прямо в горло, и забулькав, захрипев, захлёбываясь кровью, маршал Франции упал.

Его бегом отнесли в палатку к хирургам, но всё было тщетно, через полчаса он умер. Это позволило сеньору де Вьейвилю, вновь принять командование армией под Тионвилем.

– Строцци был дураком! Крепость надо брать с запада! – и он приказал передвинуть осадные орудия туда.

Герцог Франсуа де Гиз, занятый общим положением дел на фронте и снабжением растянувшей тылы армии, не вмешивался.

Загрохотали пушки, разрушив одну из башен на западной стене.

– Штурм!

На этот раз французам сопутствовал успех, и они захватили брешь.

– Поставьте в проломе четыре пушки! – распорядился де Вьейвиль. Теперь, буквально все военачальники Франции, старались перенимать манеру вести бой у герцога Франсуа де Гиза.

На следующий день, 23 июня, сеньор де Вьейвиль появился перед войсками облачённым в старинный, уходящий в прошлое полный рыцарский доспех. В железных сабатонах, наколенниках, латах с усиленным нагрудником, с грудами железа на плечах и руках, в древнем, с закрываюшимся забралом шлеме, он вызывал лишь улыбки и смех у высших офицеров, когда громоздкий и неповоротливый, гремя железом, он шёл по осыпи камней к позициям своих войск. Верные слуги и оруженосцы поддерживали его, не давали упасть, указывали путь.

– Мы возьмём Тионвиль, или умрём под его стенами! – кричал он сквозь забрало шлема, пытаясь приободрить войска.

– Это ж надо! Ещё не старый,[128] а уже мозгами поплым! Нарядился, словно рыцарь короля Артура!

Испанцы под командованием Жана де Каребба, отбили две атаки, но потом, трём десяткам французов, отряду, собранному из самых отчаянных храбрецов презирающих смерть, удалось пробиться в город с криками:

– Франция! Франция! Тионвиль побеждён! Тионвиль взят!

Оглушительно прогремел звук горна герцога де Гиза, призывающего прекратить сражение.

– Отправьте к де Каребба парламетнёров, пусть сдаётся. Если он не выполнит моего требования до полудня, то я прикажу повесить в городе всех! Всех! Включая женщин и детей!

Жан де Каребба, выслушав парламетёра, ответил:

– Передайте герцогу, что он войдёт в Тионвиль только через мой труп!

– Огонь! – проревел де Гиз, и установленные в проломе орудия стали крушить и уничтожать город.

Напуганная, возмущённая толпа горожан осадила Жана де Карребу и его немногочисленных испанцев.

– Сдавайся! Сдавайся! Сдавайся! – кричали они, яростно потрясая кулаками и оружием, суя прямо ему в лицо своих детей.

– Сдавайся!

Де Каребба вынужденно подчинился и приказал сложить оружие.

Ему и всему гарнизону, было позволено уйти из города, но только с мечами, без всякого другого оружия, пушек, труб, барабанов или знамён. Желающим покинуть город жителям, тоже разрешили уйти, но всё своё имущество, они должны были оставить.

– Сжечь, разрушить Тионвиль! Снести до основания это испанское гнездо! – прыгал и кричал на главной городской площади, забавно бренча железом, взопревший от жары в своих доспехах сеньор де Вьейвиль. – Мы поступим с испанским городом так, как и они поступил с нашим Теруаном![129] Разрушим, снесём его! Чтобы ничего не напоминало, о присутсвие здесь испанских собак!

Войска, всегда готовые насиловать и грабить, уже были готовы поддержать запал сеньора де Вьейвиля, но их охладил подошедший герцог Франсуа де Гиз.

– Отставить! Мы не будем разрушать Тионвиль, ибо отныне, эта крепость принадлежит Франции! На вечные времена! До скончания веков!

Он заселил Тионвиль жителями из Меца и оставил здесь крепкий гарнизон.

Воистину, удача в 1558 году сопутствовала Франции и особенно герцогу Франсуа де Гизу. Перенеся войну в испанскую Фландрию, он почти полностю разрушил артиллерией древний город Арлон, к западу от Люксембурга, уничтожив его культурное наследие. 3 июля его войска осадили, и уже 7 числа взяли штурмом крупный и богатый приморский город Дюнкерк.

Перед ним открывалась дорога на Брюссель, прямо в самое сердце Фландрии.

Но эйфория победы длилась недолго.

Всё рухнуло 13 июля.

Испанская армия графа Ламораля Эгмонта – 15 тысяч пехоты, 3 тысячи кавалерии, поймала у селения Гравелин,[130] шедшую на соединение с де Гизом французскую армию – 12 тысяч пехоты, 2 тысяч кавалерии, под командованием Поля де Ла Барта, сеньора де Терма. Де Терм также вёл с собой и огромные колоны обозов с припасами и продовольствием, пушки и порох, снаряжение и амуницию, деньги для выплаты наёмникам. Всё это было крайне необходимо герцогу де Гизу, для намечающегося наступления во Фландрию.

Граф Ламораль Эгмонт, хорошо выбрал место и время для атаки – де Терм только что, после долгих мучений наведения мостов и невыносимо затянувшийся тянучке войск и обозов, переправил таки их через реку Аа. Слева от него было море, позади река с узкими мостами, а впереди испанская армия.

– Обозы в круг! Все телеги в круг! Быстрее, быстрее!

Эти чёртовы обозы, которые он не имел права бросить, сковывали скорость и манёвренность его войска. И от необходимости оберегать и защищать их, он поставил всю свою пехоту за телеги, создав сильно укреплённую оборонительную позицию. Против испанцев он выдвинул только большое количество пушек, намереваясь задавить их огнём, и кавалерию, которая должна была прикрывать орудия.

– Господа, враг перед нами! А с нами Бог и Дева Мария, атакуем его! – граф Эгмонт сосредоточил свою пехоту в центре, прямо перед жерлами французских пушек, а кавалерию на флангах.

Мальчишки-барабанщики отбивали ритм, и шла вперёд Савойская терция, с каждым шагом ожидая, как неминуемоего, смертоносного залпа французских пушек.

Справа, в густом облаке пыли, уже сцепились в схватке кавалеристы, и оттуда доносились звуки выстрелов, крики, ржание коней и лязг железа.

Даже у видавшего виды Алонсо де Навары всё тело холодело, замирало сердце, шевелились волосы на затылке и поджимались пальцы на ногах. Что уж тут говорить о новобранцах, которые вот только впервые шагают в строю терции на битву?

Как-то замедленно, навечно отпечатавшись у него в памяти, французский канонир поднёс запал к орудию. Он видел, как пушка подпрыгнула, как из неё вырвался огонь и дым, и первое ядро, описав дугу, бахнуло среди шедших левее германских ландскнехтов. Потом все французские орудия загрохотали одновременно, окутываясь густым дымом, и всё слилось в один сплошной гул из выстрелов и разрывов, топота тысяч ног, криков командиров и стонов раненных.

Бог пока миловал, ядро снесло троих шедших впереди солдат и ударило в грудь барабанщика, разорвав беднягу напополам. Алонсо де Наварра, быстро перекрестившись, перешагнул через их тела и пошёл дальше.

Они дошли! Вот они позиции долбанных французских пушек! Кавалерия врага, сорвавшись, галопом понеслась на них.

– Пики, подн-я-я-ть! Аркебузиры, к бою!

Огнём они отогнали французскую кавалерию, а подоспевшая фламандская конница во главе с самим графом Эгмонтом, довершила разгром.

– Орудия сюда! Весь огнонь по переправам и мостам! Ни одна французская падла, не должна сбежать на тот берег! – успевал он и отдавать приказы.

Французская пехота прочно засела за телегами обоза, отбиваясь залпами и пиками.

В порыве граф Эгмонт, повёл в самоубийственную атаку, на эту неприступную позицию французов свою кавалерию.

Но исход боя решили вошедшие в реку Аа корабли Англии.

Сокрушительными залпами своих мощных пушек, они стали громить обоз и позиции французских войск. Герцог Эгмонт кричал и ругался, глядя как под огнём анлийских пушек, в пламени разрывов, погибают телеги с таким дорогостоящим добром. Но англичане были неумолимы, всё равно все эти припасы достануться испанцам, с ними они хрен поделяться, так чего их беречь? И калёными ядрами, такими же, какими они бомбардировали вражеские корабли в морском сражении, они били и били по французскому обозу.

– Гонца к англичанам, пусть прекратят огонь! За мной! – повёл он в атаку свою кавалерию, желая хоть что-то спасти.

Когда битва утихла, к графу Эгмонту поднесли лежащего на носилках французского командующего сеньора де Терма, тяжело раненного в голову.

– Я сожалею, сеньор де Терм, о вашей ране, но в этот раз, победа досталась мне. Мои хирурги и лекари сделают всё возможное, чтобы как можно скорее поставить вас на ноги. Надеюсь в плену вам понравиться, и вы ни в чём не будете испытывать недостатка. Честь имею, сеньор де Терм, выздоравливайте.

Только полуторатысячам человек из всей французской армии удалось бежать, остальные двенадцать с половиной тысяч были убиты, ранены или попали в плен.

Лишившись подкреплений и обозов, герцог Франсуа де Гиз впал в безумие, он готов был убить любого, кто приблизиться к нему. А когда его гневная ярость прошла, он приказал своей армии отступать во Францию.

Всё рухнуло.

Герцог Альба Фернандо Альварес де Толедо и Пименталь, плача, весь дрожа от благоговейного трепета, стоял на коленях перед папой Павлом IV, моля о прощении грехов.

Недавняя вражда была забыта, папа был побеждён силой испанского оружия, и скрывая свою ненависть, он простёр над герцогом руку, зашептав слова молитвы.

Милость Павла IV пошла ещё дальше, когда он освободил все обширные владения герцога от выплаты церковной десятины. А король Филипп II даровал герцогу Альбе, победителю в Италии, 150 тысяч дукатов.

Альваро де Санде не получил ничего, и умело скрывая свою обиду, он выдавил из себя слова поздравлений герцогу.

Весной алжирские пираты Драгута, высадившись в Калабрии, укрепились около Реджо. Отсюда султан Сулейман I планировал начать наступление на Рим и Милан. Войска под командованием Альваро де Санде разгромили и сбросили десант Драгута, но все почести достались вице-королю Неаполя герцогу Альбе.

Летом он отразил наступление французских войск Людовика де Бирагу в Пьемонте, но всю славу присвоил себе Чезаре I Гонзага,[131] назначенный новым главнокомандующим испанских войск в Италии.

Он был на Корсике, захватил Кардо и Фуриани, очистил от французов и корсиканских повстанцев область Гришоне, но в Испании за эти победы возвеличили знатного графа де Лодроне.

В конце июня 1558 года, османский флот из 150 кораблей под командованием Пияле Мехмед-паши, подошёл к Балеарским островам, и высадил на Менорке 15-тысячную армию. Замысел султана был понятен – захватить Балеарские острова и отсюда протянуть союзническую руку помощи Франции, и попутно перерезать все испанские пути в западном Средиземноморье. После 8 дней осады – 9 июля, османы взяли город Сьюдадела. Всё население его было убито или продано на невольничьих рынках.[132] Французы просили Пияле-пашу оказать помощь Корсике, но тут пришла весть о поражении Франции в Гравелинском сражении, и Пияле-паша, стал ссылаться на неизвестный мор, выкосивший его команды и войско. Особенно он сокрушался в связи с большой убылью гребцов:

– Эти изнеженные рабы-христиане, слишком слабы, не могут долго грести вёслами и дохнут как мухи! Многие из наших кораблей, мы вынуждены тянуть на буксирах!

Неудивительно, что среди галерных рабов, и рабов в трюмах, содержащихся в тяжёлых, скотских условиях, эпидемия забрала много жизней. Но каждый раб стоил денег, и Пияле-паша, человек очень и очень богатый, всё же, сокрушённо подсчитывал убытки.

Он спешно уплыл домой, пытаясь сохранить хоть часть живого товара.

И тут же сразу прошёл слух, что Пияле-паше дали крупную взятку генуэзцы, для которых блокада Средиземноморских путей, лишавших их поставок испанского золота и серебра из Нового Света, была словно острый нож, приставленный к горлу.

Тревожно было и в Африке. Там сын слишком хорошо памятного Хайреддина Барбароссы – Хасан-паша, весной 1558 года вторгся в Марокко. Местные султаны – Мохаммед аш-шейх[133] и его сын Абдаллах аль-Галиб,[134] отстаивая независимость своей страны, постоянно лавировали, заключали союзы и тут же их нарушали, то с османами из Алжира, то с Испанией, то с прочно обосновавшейся на Атлантическом побережье Португалией. В этом раз они попросили помощи у Испании, и в битве при Вади-эль-Лаване, к северу от Феса, войска Хасан-паши были разгромлены. Губернатор принадлежащего Испании Орана – Мартин Алонсо фернандес-де-Кордоба Монтемайор и Веласко, граф де Алькаудете, провёл удачную экспедицию и отбил у османов город Тлемсен. Но полным провалом закончилась его попытка овладеть и городом Мостаганем. Сам он был убит при попытке штурма, а его сын – Мартин де Кордоба и Веласко, с ним ещё 12 тысяч испанских солдат, попали к османам в рабство.[135]

Султан Абдаллах аль-Галиб, сразу же отвернулся от союза с Испанией, став улыбаться и расточать любезности османам.

Альваро де Санде думал, что его пошлют туда – на Балеарские острова или в Марокко, но нет…обошлись без него. Жаль.

21 сентября, в своём монастыре умер бывший король и император Карл. Вся Испания погрузилась в траур, а Альваро, поминая покойного монарха, вспоминал долгие годы службы ему. Благосклонность Карла, и свой звёздный час – Фландрию, поход в Венгрию, Шмалькальденскую войну, с какой милостью и уважением относился к нему Карл, доверяя и прислушиваясь к советам. А ныне… Кругом всё молодые, дерзкие, нагло лезущие вперёд незнакомые лица, и Альваро не знал, как и вывернуться, чтобы среди них обратить на себя внимание нового короля и напомнить ему о себе. «Наше поколение постепенно уходит. Уходят друзья моей молодости, мои товарищи и боевые соратники. Эпоха сменилась, изменились люди, и ныне новые правила, новая игра. И старикам вроде меня, тут делать нечего».

Бедная королева Англии Мария Тюдор. Ребёнка, наследника, она так и не родила, после Кале выкинув плод. А в 1558 году, когда в Европу пришла лихорадка,[136] ставшая самой страшной, самой смертоносной эпидемией XVI века, её не уберегли, и в августе она слегка в горячке. Болезнь то отпускала, то снова косила высокой температурой. В конце октября она слегла окончательно, завыв от тоски и понимания что ей не выжить.[137] Корону Тюдоров уже примеряла на себя её сестра Елизавета, соперница и враг Марии, ярая протестантка. Католическая партия Англии находилась в растерянности. 28 октября она подписала указ о передаче престола Елизавете, и под напором протестантов указ о лишении Филиппа каких-либо прав на английский престол. Она, рыдая, до последнего ждала его. Что вот сейчас, откинется полог, и у её постели, склонившись на колени, со словами любви и утешения, появится Филипп. Но он так и не приехал…

17 ноября Мария отслушала мессу, и в этот же день тихо скончалась.

А война на Дунае, истощив обе стороны, закончилась сама собой. 31 января 1559 года между Священной Римской империей и Османским султанатом был заключён мир.

И если Испания, к началу 1559 года находилась на грани истощения, то Франция, была полностью разгромлена и повержена. Ни сил, ни денег, чтобы и далее продолжать войну, у неё не было. Генрих II обратился за посредничеством к папе римскому, и Павел IV воззвал:

– Долг наш, повелевает нам, пастырю верующих, призвать принцев к миру! В наших силах повлиять на всех христиан, и мы приложим все усилия для заключения мира!

Испания, не в силах находиться в постоянном напряжении на всех фронтах, передала Сиену, и полную прерогативу удушения остатков Сиенской Республики, или, Франзузской Тосканы, как её гордо именовали в Париже, герцогу Флоренции Козимо I Медичи. В обмен он, как и герцог Пармы Оттавио Фарнезе, обязывался выплатить часть государственного долга Испании. Филипп II, только мудро оставил за собой земли на побережье, основав так называемую область Президий, лишая Тоскану выходу к морю.[138]

На мирных переговорах, Филипп II, может быть чувствуя за собой вину, а скорее всего, стараясь сохранить с Англией добрые, союзнические отношения, настаивал на возврате ей Кале. Франция упёрлась. Она готовно шла на любые уступки, шаг за шагом сдавая свои позиции и капитулируя, но в отношении Кале, Меца, Туля и Вердена она стояла твёрдо. Даже рейд испанской кавалерии по северным регионам, не смог поколебать её позиций.

Ещё бы! Кале лишал Англию удобного плацдарма для наступления и восстанавливал территориальную целостность Франции. Обладание Мецем, Тулем и Верденом, являющимимся субъектами Священной Римской империи, позволяли ей вмешиваться в германские дела и влиять на решение вопросов, обсуждаемых на рейхстагах.

И 12 марта, в городке Като-Камбрези, между Францией и Англией был подписан мирный договор, по которому, после уплаты в течение 8 лет полумиллиона экю, за Францией навечно закреплялся Кале.

2 апреля, был подписан мирный договор и между Францией и Испанией. По нему, Франция теряла все выгоды, полученные при заключении Восельского пермирия, навсегда отказывалась от наследственных прав на Милан и Неаполь, отдавала Испании захваченные в ходе этой войны Тионвиль, Люксембург, Мариенбург, Ивуа, Дамвилье, Монмеди, значительные области в Артуа, Шароле, отдавала Испании Франш-Конте. Она также полностью эвакуировала свои войска с Корсики, из Тосканы и Пьемонта.

Но оставляла за собой Мец, Туль и Верден.[139]

Эпоха Итальянских войн, сотрясающих Европу с 1494 года, закончилась полным поражением Франции. Испания, почти полностью, прямо или косвенно, за исключением Папской области и Венецианской республики, подчинила себе Италию.

Но главное не доверили бумаги, а решили при тайной встрече – Франция и Испания объединяют свои усилия для борьбы против протестантской ереси.

В Като-Камбрези заключились и два брачных контракта – овдовевший король Испании Филипп II брал в жёны дочь короля Франции Генриха II Елизавету Валуа, а прославленный полководец Испании герцог Эммануил Филиберт Савойский, женился на сестре короля Франции – Маргарите.

Герцог Эммануил Филиберт Савойский, знал, за что воевал все эти годы. Когда его отец, герцог Савойи Карл III, под давлением силы, в 1536 году передал полное управление своими землями, своему же племяннику королю Франции Франциску I, 17-летний Эммануил Филиберт встал под знамёна Испании, и не жалея собственной жизни, рьяно сражался за отцовское наследство. Он был простым наёмником, номинально нося герцогский титул. Теперь же, в угоду заключения брачного контракта, Франция возвращала ему Савою.[140]

На это, в Париже, и особенно среди солдат французской армии покидавшей Савою, говорили:

– Разве стоит то, что находиться между ног сестры нашего короля, таких прекрасных и благодатных территорий?

– Видать велика п…, находящаяся между ног сестры нашего короля, раз туда без остатка ухнула такая большая территория.

– Уж лучше бы этой старой шлюхе[141] родиться и вовсе без п…!

По случаю заключения Като-Камбрезийского мира и двух свадеб, король Франции Генрих II, распорядился провести в Париже большой рыцарский турнир.

Франция выбиралась из этой войны на карачках, с разбитой в кровь мордой, но для него главное было сохранить престиж. И на последние деньги, перед лицом собравшихся гостей – представителей иностранной знати и послами, устраивались различные увесиления – карнавалы, празднества, карусели и турниры.

Король Генрих блистал, был победителем во всех схватках, пока не сошёлся на ристалище с графом Габриэлем де Монтгомери.

При первом столконовении копьё графа сломалось об кирасу короля, но Монтгомери не отбросил его прочь, как того требовали правила, а нанёс обломком копья, удар королю прямо в лицо сквозь забрало шлема.

Окровавленный король Генрих свалился с коня. Осколки копья пробили ему лоб, пронзили глаз, вошли в мозг. 10 июля он скончался. На престол вступил его 15-летний сын Франциск II, находящийся под полным контролем и управлением герцогов де Гизов.[142]

Возвращение из плена Анна де Монморанси и Гаспара де Колиньи, пошатнуло позиции Гизов. И в угоду этим противоборствующим группировкам, борющимся за власть, Франция была ввергнута в хаос гражданских и религиозных войн. И на долгие 40 лет была выбита из борьбы за гегемонию в Европе.

Габсбурги торжествовали! Испания победила!

Альваро де Санде, получив известие о заключении Като-Камбрезийского мира, запил. Он всегда редко и мало пил вина, но в эти дни, его маленький, ветхий домик на окраине Милана, был полностью забит и заставлен бутылками и бочками.

Война закончилась… И в этом году, ему исполнилось 70 лет. 70 лет! Срок не малый, при любой жизни! И из этих 70 лет, 50 лет, он в строю! Практически постоянно на войне, и всегда, не жалея и не щадя себя! А чего он достиг? Уже 47 лет, как он застрял, застопорился на должности маэстро-дель-кампо. А в последние годы, вообще, полководец без войска и должности. Другие получают титулы, чины и награды, а он, что получил он, за 50 лет службы? На деньги полученые им в этой войне, его жена Антония, купила в окрестностях Неаполя раскошную виллу, и чуть ли не каждую неделю, устраивает там былы и приёмы, загоняя его, в ещё большие долги. И по слухам, собирается ехать в Испанию.

Альваро налил себе полный стакан и выпил.

Теперь война закончилась, возраст давал о себе знать, и о дальнейшем продвижении по службе, не могло быть и речи. Взгдяд его упал на заряженный пистолет, лежавший рядом на столе. Он задумался. Надолго.

Может быть надо было либезить, и гладко вылизывать зады власть имущим?

Альваро презрительно сплюнул.

Он всегда был солдатом, в монастыре и армии, и всегда честно исполнял свой долг! Шёл туда, куда ему приказывали, делал то, что должен был делать, и всегда с честью, до конца!

Де Санде снова осушил стакан вина.

Жалел ли он, грызла ли его обида, что другие получили из рук монархов земли, почести и титулы, доходные придворные должности? Стали кавалерами орденов Сантьяго или Золтого Руна? А он, за все годы своей беспорочной службы, был лишён всех этих милостей.

Об этом, Альваро де Санде ни словом не обмоливлся в своей хронике.

И бальзамом на душу пролилось, то, что ЕГО ДЕТИЩЕ, ЕГО САВОЙСКАЯ ТЕРЦИЯ, за заслуги в войне, получила большую честь – сопровождать возвращающегося в Испанию короля Филиппа II.

«Значит, всё было не зря! Значит жизнь, не напрасно прожита!»

Недолго ему пришлось прозябать в забвении. Воинская труба зазвучала вновь, призывая его в строй. Ведь Испания, едва вытащив ноги из одной войны, как надо было продолжать другую. В конце 1559 года она заключила союз с папой римским против османов,[143] присоединились к нему и подвластные Испании – Тосканское герцогство, Генуэзская республика, рыцарский орден Святого Иоанна с Мальты. Флотом в 200 кораблей командовал Джованни Андреа Дориа,[144] армию в 12 тысяч солдат поручили Альваро де Санде.

Узнав об этом, под знамёна Альваро де Санде встало много давно отслуживших свой срок ветеранов, которые так и нешли под мирным небом верного заработка, применения своим умениям и способностям. Альваро мог всецело полагаться на испытанного и преданного Рамиро Менасальбаса. Приковылял из Фландрии и лишившийся левой руки под Тионвилем Луис Муньес.

– Терция…ушла… без меня…

Он был сыном шлюхи, отцом его был какой-то солдат, а родился он в обозной телеге под шум битвы. Терция вырастила и воспитала его, она стала для него родным домом и семьёй, она была для него ВСЕМ! И он не знал жизни, вне строя терции! Не знал, что ему делать и как жить, когда его уволили по ранению.

Альваро видел неоднократно, как это происходит. Сначала, все проявляют о раненном участие и заботу, почти ежедневненно приходят проведать его в госпиталь. Но потом, приходят всё реже и реже, более занятые своими неотложными делами. Инвалид получает причитающееся ему жалованье и особую плату за увечье…и всё… ты больше терции не нужен, и она уходит без тебя. А деньги скоро заканчиваются, и живи ты дальше сам, как знаешь.

И он, как никто другой понимал Луиса Муньеса. А когда увидел, как тот заплакал, словно ребёнок, размазывая своей единственной рукой слёзы по испитому, обрюгзшему, грязному лицу, заросшему клочкастой бородой лицу, подошёл, обнял, и крепко прижал к груди.

В январе 1560 года, практически все силы собрались в Мессине, и несмотря на зиму, на предложения отложить поход, двинулись на Мальте. Пока подтягивали тылы и отставших, пока спорили, куда идти дальше, прошло 2 месяца, в течение которых, на союзном флоте от эпидемии умерло более двух тысяч человек. Наконец-то цель была выбрана, и 10 февраля отплыли к Триполи. Удивительно, но Мальтийские рыцари, владевшие этим городом до 1551 года, хорошо знавшие его окрестности и в этой кампании выступавшие в качестве проводников, избрали отвратительное место для высадки. Для кораблей не было подходящих бухт, и их постоянно трепал шторм. Армия высадилась на песчаной, заболоченной низменности, почти с полным отсутствием источников пригодной питьевой воды. Эпидемия усилилась, к ней добавились цинга и дезинтерия, начались дожди, и все позиции войск, возводимые ими осадные сооружения, размывало водой. Тёплых вещей впрок не запасли, дров не было, и даже Великий магистр ордена Святого Иоанна Жан Паризо де Ла Валетт, вице-король Сицилии Хуана де Ла Серда, Альваро де Санде, страдали от холода и не могли просушить одежду.

А простые солдаты и офицеры недоумевали:

– Мальтийцы особенно настаивали на высадке у Триполи! Но непонятно, почему они завели нас в такую дыру!?

– Надо убираться отсюда, и как можно скорее! Иначе, все здесь передохнем!

В конце февраля, бросив осадный лагерь, вся армия спешно загрузилась на корабли. Высшее командование на Военном Совете решило изменить направление атаки и захватить прибежище Драгута – остров Джерба.

Бестолковость и неорганизованность поражали.

7 марта подошли к Джербе, ожидая битвы и яростного сопротивления, но Драгут давно увёл свои корабли отсюда, а местное население, на удивление, довольно лояльно встретило прибывших христиан.

Джерба был захвачен без сопротивления.

Джованни Андреа Дориа и герцог Хуан де Ла Серда осмартивали огромную верфь, которую возвели на острове по приказу Драгута.

– Говорят, что каждый месяц, с её стапелей сходило две больших галеры!

– А вон мастерские и доки, для ремонта повреждённых кораблей!

– А это склады! Смотрите, сколько их!

– Да, видать различный морской припас, хранил в них Драгут. Жаль, что сейчас они пусты.

Едва узнав о появлении христианского флота у Триполи, Драгут отправил самую быстроходную галеру под командованием Улудж-Али в Константинополь, вслед за ним четыре корабля со своей богатейшей казной, а сам с флотом вышел в море, поджидая подхода подкреплений.

– А сколько рабов-христиан, десятки, а может и сотни тысяч, нашли свою кончину на этом острове! – печально покачал головой, один только молодой Гастон, сын герцога Хуана де Ла Серды.

Прихрамывая, к ним подошёл Альваро де Санде.

– Надо возводить на острове новую крепость. Имеющиеся здесь укрепления, никуда не годяться.

– Да, да, сеньор де Санде. Вон там, на холме, отличное место! Оттуда открывается такой прекрасный вид! – Хуан де Ла Серда уже считал этот остров своим владением, и выбирал себе резиденцию с расчётом прекрасного вида на море и оливковые рощи, а не в целях оборонительной целесообразности и удобства.

Когда 9 мая у Джербы появился османский флот Пияле Мехмеда-паши, ещё ничего не было готово. Грузовые корабли стояли в гавани под погрузкой-выгрузкой, боевые галеры Джованни Андреа Дориа праздно болтались на якорях мористее, солдаты отдыхали на берегу или были заняты постройкой замка.

– Османы! Османы! Османы идут!

– К бою! – надевая шлем прокричал Альваро де Санде, своим опытным взором оглядывая начавшуюся круговерть.

Хорошо зная все укромные бухты на острове, Пияле-паша высадил в одной из них 5 тысяч янычар. И они сразу же рванули к порту, где находились все припасы для огромной христианской армии и флота.

Поднялась паника, командиры кораблей отпихивали к берегу лодки с десантом, а на берегу, торговцы, спешно грузили в них свои товары. Многие солдаты, особенно из итальянцев, поддавшись панике, озверело отталкивали торговцев, пытаясь захватить лодки и добраться до кораблей. Командиры боевых галер, отбивались от осадивших их торговцев, лезущих на борт со своими тюками с шерстью, кипами кож, кувшинами с оливковым маслом, безжалостно сбрасывая всё это в море. Начались стычки между торговцами и командами кораблей.

Грузовые же корабли, спешно рубили якоря, и не дожидаясь никого, уходили.

Сам Пияле-паша, не мешкая, с ходу атаковал боевые галеры христиан. Поначалу силы были равные – 90 галер у османов, 86 – у Дориа. Но сразу же, в первые же часы, таранными ударами, яростными абордажами, османам удалось добиться преимущества, претопив или захватив 30 кораблей христианского флота.

– Все ко мне! Все ко мне! – носясь на берегу, пытался наладить оборону Альваро де Санде. Он видел как в страхе оглядываясь, придерживая рукой меч и смешно вскидывая ноги, бежит к спасительной лодке герцог Хуан де Ла Серда.

– Заряжай пушки! Аркебузиры, вперёд! В строй сукины дети, в строй! Пики поднять! П-а-а-а-шли!

Ему удалось собрать вокруг себя около двух тысяч испанских ветеранов, создать из них подобие единого строя, и атаковав янычар, отбросить их от гавани.

11 мая к острову подошёл Драгут, и высадил на нём ещё около 10 тысяч своих алжирцев и тунисцев.

Деморализованный христианский флот более не сражался, а бежал, преследуемый кораблями Пияле-паши. Строя не было, Джованни Андреа Дориа, бросив свою флагманскую галеру, уплыл на более быстроходном судне, и шедшие поодиночке, подгоняемые страхом христианские корабли, становились лёгкой добычей османов.[145]

Особенно жалел Альваро де Санде о двух с половиной тысячах опытных солдат-аркебузиров Сардинской терции морской пехоты, которым так и не удалось высадиться на берег. Османские корабли перетопили все их лодки.

14 мая всё кончилось, стоя на берегу, сложив руки на рукояти меча, он глядел на уже едва видимые вдали паруса христианских кораблей.

– Но они же, вернуться? Они же, не оставят нас? – жалобно, сквозь слёзы, протянул за его спиной кто-то из мальчишек-мочилеро.

– Конечно вернуться! Соберуться с силами, и вернуться! Ведь нас, нельзя победить! А почему? Да потому что, с нами Христос! – громко возвестил он всем, но особой уверенности в его голосе не было.

Все сбежали – Жан Паризо де Ла Валетт, герцог Хуана де Ла Серда, Джованни Андреа Дори, оставив его одного. «Дай им Господь спастись, а мне предстоит сражаться!»

– Рамиро! Бери сотню кавалеристов, и всех наших, кого ещё найдёшь на острове, сгоняй в крепость! Муньес, на тебе пушки форта! Стой насмерть, прикрывай нас до последнего, даже если сойдёшся с османами лицом к лицу!

Крепость… Из дерева и земли, с насыпными валами, частоколом из бревён, лишь кое-где усиленная каменной кладкой.

Разграбив все огромные припасы христиан, и подсчитав прибыль, Пияле-паша направил к замку парламентёров.

– Великий паша,[146] милостиво предлагает вам сдаться и обещает жизнь. Всех, кто заплатит выкуп, он отпустит, остальных, ждут вёсла на галерах.

Альваро де Санде, принарядившись в свой лучший доспех, в ответ на это громко высморкался и усмехнувшись, ответил:

– Передайте Пияле-паше, чтобы провалил к дьяволу! Пускай убирается в Константинополь, лижет зад султану, Магомету и всем чертям вашего ада! А мы будем сражаться!

Альваро де Санде собрал в крепости 3 тысячи человек. Османы не спеша высадили подкрепления, сосредоточив на Джербе 40-тысячную армию. Битва началась 22 мая, когда под громкие крики и завывания, грохот барабанов и рёв труб, они пошли на штурм.

– Что, эти скоты, даже за людей нас не считают? Пушки не установили, думают, без обстрела нас взять? Бараны! А ну, Муньес, всыпь им!

Раскатисто загрохотали пушки, осыпая колоны османов ядрами и картечью. Они ещё больше взыли, но теперь заметались, пытаясь уйти от обстрела.

– Так их, так их! Бей!

И напрасно командиры пытались навести порядок среди своих воинов, зря под жерла пушек и залпы аркебузиров полезли янычары, потеряв многих, османы отступили.

– Вот так вот! Так и будем, бить их!

Альваро де Санде, снова находясь в своей стихии, как-будто помолодел. Неутомимо он мотался по крепости осматривая укрепления, подсчитывал запасы продовольствия, тепло здоровался со знакомыми ему ветеранами, и пытался сколотить из разрозненных итальянских подразделений, торговцев и моряков, подобие испанской терции.

– Пороха достаточно, запасов продовольствия с учётом неизбежных потерь, хватит на год. Но главное, вода! – маэстро-дель-кампо Ломбардской терции Мигель Барахон с тревогой посмотрел на него.

– Да, главное вода… – Альваро де Санде задумался. На Джербе не было рек и ручьёв, прогорклую, солоноватую питьевую воду здесь добывали из глубоких колодцев. В крепости их было два, но хватит ли их, для обеспечения людей и лошадей? Жаркое, немилосердное африканское солнце палило, и воды требовалось больше.

– Пока у нас достаточно людей и мы в силах сражаться, надо как можно дольше удерживать вон те три колодца в оливковой роще. Это, как раз, я и поручаю тебе. Выбьешь оттуда османов, укрепишся, зубами вцепишься, но будешь держаться! Держаться до последнего!

Мигель Барахон улыбнулся, кивнул, и отправился со своими воинами выполнять приказание.

Османы неоднократно пытались выбить Мигеля Барахона из оливковой рощи, и ещё дважды они пытались захватить замок наскоком. Поняв, что это не удасться, они приступили к установке орудий.

– Долго же чухался, этот Пияле-паша!

Альваро приучил себя не смотреть в сторону моря, но он видел, как сотни других глаз, постоянно оглядываются, выискивая на его бескрайних просторах подхода христианских кораблей. Но их не было. Только османские корабли Пияле-паши, заняв позицию у входа в бухту, мерно раскачивались на волнах.

– Смотрите, смотрите, это же Драгут!

Грозный осман, долгие годы наводивший страх на всё христианское побережье Средиземноморья, взошёл на специально возведённый для него деревянный помост, и сложив на груди руки, широко расставив ноги, словно под ним привычная палуба корабля, вперил свой взгляд в крепость.

– Смотрите! Смотрите!

К подножью помоста подвели тысячу крепко связанных рабов-христиан, и под улюлюканье, громкие крики и оскорбления, всем им, одному за другим, отрубили головы. После, содрав с них кожу, сложили у помоста пирамиду из черепов.

Когда последний череп увенчал это страшное сооружение, Драгут сошёл с помоста.

Защитники крепости закипели от гнева и злобы, они намеревались выйти и атаковать османов, но были остановлены Альваро де Санде, который у ворот выставил сотню аркебузиров под командованием Рамиро Менасальбаса.

– Назад! Назад! Дурьё! Вы что, не понимаете, что османы только и ждут, когда мы высунемся из крепости?! Назад, все назад!

Шумели в основном старые ветераны испанских терций. А итальянское ополчение, торговцы, слуги и прочие люди собравшиеся в крепости, плача от страха, снова с надеждой смотрели в море, ожидая спасения как милости Божьей.

На следующий день всё повторилось, и ещё одна гора черепов выросла у помоста.

Прибывший на остров Пияле-паша, баснословно богатый, но всегда жадный до денег, недоумённо смотрел на такое расточительство Драгута, пускавшего под нож дорогостоящий живой товар. «Ну, это его личное дело, его доля христианских рабов, пусть поступает с ними как знает».

– Он что, теперь каждый день будет казнить по тысяче наших собратьев?

– А мы, что мы, будем просто сидеть и скрипеть зубами от злобы?

– Веди нас! Веди! Веди!

– Смерть врагу! Смерть! Смерть! Смерть!

– Смерть врагам веры Христовой! Смерть! Смерть! Смерть!

В ночной контратаке они перебили много врагов в траншеях, разрушили их осадные сооружения, заклепали пушки и сожгли помост Драгута. Пока войско сражалось, священнический клир провёл у груд черепов заупокойную мессу, окропив их святой водой.

– Покойтесь с миром, братья и сёстры! Павшие за Веру Христову прямиком попадают в рай, а в день Страшного суда вы восстаните, дабы сполна отплатить своим обидчикам!

– Отходим! Отходим! Отходим! – распоряжался Альваро де Санде.

На рассвете, защитники крепости, победно потрясали захваченными трофеями, и смеясь, указывали пальцами на пепелище помоста. А разъярённые османы, усилив обстрел, после полудня пошли на штурм.

– Стойте твёрдо, воины! Бейте врагов без пощады!

Драгут сам повёл в атаку, своих самых отчаянных головорезов, но попал под аркебузный огонь стрелков Рамиро Менасальбаса, и едва унёс ноги, когда Альваро де Санде кинул против него сотню испанских ветеранов.

Тогда османы сосредоточили все усилия против Мигеля Барахона.

Ежедневно, по узкой тропе, петляющей среди зарослей инжира, шли и шли в крепость водоносы. Турки обстреливали их из пушек, атаковали, шедшие в оливковую рощу телеги с припасами, и транспорты, везущие в крепость раненных. Уже сотни, быстро разлагающихся на жаре трупов, устлали эту тропу. Но пока держался у колодцев Мигель Барахон, крепость жила.

Османы установили напротив рощи три десятка орудий, и всего за один день бесконечного, непрекращающегося обстрела, испепелили, перепахали её, уничтожив, казалось, всё живое. Но когда они пошли в атаку, их встретили дружные залпы аркебуз, и поредевшие, но стойкие и готовые к смерти ряды испанской терции.

Три дня османы бомбардировали оливковую рощу, шли в атаки, и каждый раз, с большими потерями, отходили.

С отчаянием наблюдали защитники крепости, за героическим сопротивлением и славной гибелью солдат Мигеля Барахона. Османская кавалерия уже перехватила тропу, подноса воды в крепость более не было, а из оливковой рощи, всё ещё раздавались ожесточённые крики сражающихся и выстрелы.

Альваро де Санде дважды пытался пробиться к колодцам, пытался атаками на других участков оттянуть на себя силы османов, но всё было тщетно. Когда на закате, в оливковой роще прекратился шум битвы, он снял шлем и перекрестился.

– Мир их праху!

Теперь османы все силы бросили против крепости. Грохотали орудия, снося стены и укрепления, гибли люди, но они пока держались.

Несчастья обрушились на них разом, в один день.

Стоном ужаса, плачем и скорбными криками встретили защитники крепости весть, что вода, видимо из-за сильных обстрелов и сотрясания почвы ушла из одного колодца, а второй засыпало рухнувшей башней.

Начало июля, самая страшная жара, сухой, обжигающий дыхание ветер из пустыни, на небе ни облачка и нет надежды на дождь, а они полностью остались без воды.

Альваро подошёл к завалу. Сильнее чем жажда и зной, его убивали взгляды тысяч людей, смотрящих на него, как на Спасителя. А он, что он мог? Да ничего.

– Расчищайте завал, отправьте людей ко второму колодцу, пусть копают глубже. Может вода, ушла не глубоко.

И словно сотня аркебуз бахнула ему в спину, когда он развернулся и пошагал прочь. Он не видел их, но ощущал, эти взгляды людей, полные страха, отчаяния, гнева и ненависти.

– Вы что, приказа не слышали? – спасая своего маэстро-дель-кампо, обрушился на толпу старый ветеран Рамон Корейра. – Разбирайте завал, копайте землю, ищите воду!

Вода! Это магическое слово – вода! Она стала ценой и смыслом жизни в осаждённой крепости. Альваро де Санде, поставил у склада, где хранились её запасы, верных и преданных часовых, и лично, каждое утро, отпускал её – по одной ложке, и то, только раненным. И жадным взором, провожали все остальные, водоноса с бурдюком бесценной воды, шедшего к госпиталю в окружении испанских офицеров.

Прошла неделя.

Песок горел под ногами, солнце пылало, раскаленные камни излучали жар. Все они посерели, иссохли, губы у всех растрескались, глаза налились кровью. Уже сотни человек умерли от жажды, оставшиеся в живых, кто падал полумёртвым, а кто бродил по крепости, в надежде найти хоть каплю воды.

И каждую ночь, десятки смельчаков, перелезали через стену, и пытались пробраться к колодцам в оливковой роще. Многих ловили, и на глазах защитников крепости, страшно казнили – сажали на кол, живьём сдирали кожу, варили в котлах с кипящим маслом. Но были и такие, кто пробирался к колодцам, пил там в волю, а потом и тащил в крепость несколько бурдюков с водой. Таких смельчаков встречали как героев, кадждый протягивал руку – может хоть капля драгоценной влаги упадёт в ладонь.

Пияле-паша надумал отравить колодцы, но воспротивился Драгут, которому принадлежал остров. А Пияле-паша торопился. До него дошли слухи, что в Константинополе враги копают под него, строять козни и заговоры, клевещут и наговаривают на него султану. И он ещё дважды бросал свои войска на штурм.

Крепость сражалась!

Альваро де Санде поспевал всюду, всегда был на самых опасных участках, распухшим языком, хрипом и шёпотом он отдавал приказы, и умирающие от жажды люди, едва ворочавшиеся и переставляющие ноги, отбили все атаки!

Но 29 июля наступил предел. Мучения жаждой пересилили всё. Солдаты окружили своего командующего.

– Веди нас!

– Уж лучше сдохнуть от османской пули, чем медленно иссыхать тут от жажды!

– Веди нас!

– Веди!

– На врага!

К счастью, влаги в теле давно уже не было. А то, старый солдат, заплакал бы, от переполнявших его душу чувств. Но всё-таки, защипало глаза, и Альваро де Санде, воодушевлённый единым порывом своих храбрецов, широко улыбась, поднёс к ним ладонь.

– Лучше смерть, чем бесчестье! Готовьтесь к битве, мои отважные воины, я, поведу вас!

Нашли только одного живого, совсем обессиленного барабанщика. Его поставили в строй, поддерживая с двух сторон. И он, сначала робко и тихо, но потом, вспомнив былое, всё громче и бойчее, забил, заиграл марш испанской пехоты, зовущий на битву.

Османы не ожидали атаки, этих нескольких сотен живых мертвецов, уже давно похоронив их. Но они шли! Сам Пияли-паша, стоял и смотрел, с растерянностью и ужасом, на бредущих, ощетинившихся пиками, христиан. На ненавистные ему их знамёна с крестом. Долго он так стоял, не веря в реальность происходящего.

Инстинкт вёл их к оливковой роще, к колодцам с водой, на первых порах они легко преодолели полчища разбегающихся в страхе врагов. Траншеи, брустверы, рвы, трупы, загрождения из кольев, о Боже, как же невыносимо трудно переставлять ноги… И как хочется пить! Пить! Пить!

Османы опомнились, загрохотали их пушки, стрелки и лучники охватили их с флангов.

И каждый убитый, падая, счастливо шептал:

– Слава Богу! Слава Христу!

Драгут набросился на них со своими алжирцами, шли в атаку, не уступая испанской пехоте в мерной поступи, янычары.

А до колодцев ещё триста шагов! Двести! Редели их ряды, плотнее смыкали строй живые, и они шли! Но враг вцепился в них крепко, не отступая…

Рамиро Менасальбас, обернулся, как-то виновато глянул на него своим окровавленным лицом, и повалился ничком.

Альваро де Санде, сквозь туман и кровавое марево в глазах, увидел перед собой высокий, белый колпак янычара, и рубанул по нему, вложив в удар все свои последние силы. Он пытался ещё раз поднять меч, но его выбили из рук, удар ятагана обрушился ему на плечо, копьём пробили левую ногу, вот оно, оскаленное, беззубое лицо янычара, занесшего над ними руку…и темнота…

Оставшиеся в живых, продержались в крепости ещё два дня, и только на закате 31 июля, когда был убит последний её защитник – капитан Луис Муньес, христианская крепость пала.

Кап…кап…кап… Вот уже на протяжении четырёх лет, ежедневно, он слышит это, ставшее вечным, как…кап…кап… По началу сводившее с ума и изматывающее душу… кап…кап…кап… Но потом ставшее привычным, отчитывающее мгновения его жизни… кап…кап…кап… За день набегает полная плошка воды, поддерживая его силы и не давая умереть от жажды. Кап…кап…кап…

«Что-то сегодня, этот чёрт одноглазый, задерживается с обедом». Но в тёмных углах уже завозились и запищали крысы, почувствовам запах еды.

– Тихо, вы там! А то всех перевешаю! – прикрикнул на них Альваро де Санде.

Он сел на отполированные его телом нары, поплотнее закутался в своё дырявое рубище, и накинул на плечи тонкое шерстяное одеяло. Холодало, шла поздняя осень 1564 года. «Дадут или не дадут мне новое одеяло на зиму?» – занимало его мысли. «Заглянет или не заглянет сегодня в камеру, этот одноглазый урод?» Он вперил взгляд в маленькое окошечко на двери, и это было его единственным развлечением на данный момент.

Наверху гулко бахнула дверь, и по коридору зашаркали знакомые шаги. «Наконец-то!»

Со скрипом окошечко на двери откинулось, и рука поставила на узкую полочку деревянную миску с супом и сухарь. «Сегодня, не заглянул. Ах, ты, циклоп проклятый!» Надсмотрщик, побрезговал, что-то промычал, и не стал забирать полное нечистот ведро.

– Ах, ты, скотина! Мне что, снова в угло гадить? Ведро забери, тварь! Слышишь, ведро забери!

Но окошечко уже захлопнулось, и шаги зашаркали прочь.

– Пёс! Гнида! Ублюдок! Убью! – кричал Альваро, в гулкой пустоте своей камеры. – Ты же христианин! Где твоё милосердие?

Надсмотрщик был таким же бесправный рабом и пленником как и он, был когда-то буйным, пока османы не отрезали ему язык и не раздробили ноги. Буйство у него сразу пропало, и он стал их верным слугой, разносил пищу и иногда убирал в камерах.

По вонючей, грязной жиже, покрывавшей щиколотки, он зашлёпал к стоящей миске, быстрее, пока до неё не добрались крысы. Три шага, и он у цели. Схватив сухарь, он обхватил миску руками, и быстро выпил жидкую похлёбку. «О-о-о, да сегодня у нас мясо!» Но жевать маленький кусочек жилистой баранины было нечем, в этой дыре у него повыпадали последние зубы, и он засунул его за щёку. Теперь его можно рассасывать целый день! А потом пальцами стал сгребать и запихивать в рот, оставшиеся в миске овощи. Сухарь он, как всегда, оставлял на вечер, тщательно охранял и берёг его от крыс, тем и развлекаясь, сокращая тягостные минуты и часы заключения.

А когда-то, всё было по-другому…

…Он хорошо помнил свой позор, когда связанный, стоял на носу галеры Пияле-паши, рядом с ним, тоже захваченные на Джербе – командующий сицилийской эскадрой дон Санчо де Левий, и наёмник из Неаполя Беренджер Кекеннес. Шумное ликование и приветственные крики толпы на улицах Константинополя, когда флот победителя вошёл в бухту Золотой Рог. Позади тащили захваченные в битве христианские галеры, без мачт и рулей.

Полная победа османского флота, дающая им господство на море! Христианство повержено! И оно не посмеет более, сопротивляться победной поступи ислама! Победа! Победа! Победа!

Три дня они простояли так, связанные, дабы каждый правоверный, мог полюбоваться поверженными христианами. Но этого победителям было мало, и их скованными, провели через весь Константинополь.

Потом на великолепных, просто восхительных белых жеребцах, подлетели несколько всадников, и размахивая нагайками, с криками, угрозами и бранью набросились на Пияле-пашу. Пленником развязали, и Альваро де Санде провели в небольшой двухэтажный дом, обставленный дорогой мебелью, с диванами и подушками, с журчащим фонтаном и тенистым садом, дали в услужение женщин и с десяток слуг, и под крепким караулом оставили здесь. Заботливили лекари лечили его запаршивившие раны, слуги и женщины ловили каждое его желание, и когда он достаточно окреп, пришёл знатный осман, и низко кланяясь, провёл его во дворец самого Великого везиря Рустема-паши.

Его приняли как дорогого и почётного гостя, поселили в хороших комнатах, Рустем-паша несколько дней обхаживал его, расспрашивал о жизни, о боях и походах, якобы восхищённые его геройством, прищёлкивал языком, слушая рассказ о битве на острове Джерба. Пока однажды, Великий визирь, решительно не перешёл прямо к делу:

– Сеньор де Санде, вы великий полководец, но вас не ценят. Не ценят по заслугам! И я предлагаю вам, перейти на службу к нам.

Альваро был настороже, и гневно глянув на визиря, категоричным взмахом руки, отверг его предложение.

– Нет! Нет! Нет! – в ответ замахал своими нежными, пухленькими, ухоженными, розовыми ручками Рустем-паша. – Вы не правильно меня поняли, сеньор де Санде! Никто не заставляет, и не будет заставлять вас, менять веру! Хотите молиться Христу, пожайлуста! Христианские храмы Константинополя, у нас всегда открыты для христиан! Не хотите сражаться против своих единоверцев? И не надо! Мы дадим вам армию, и вы поведёте её в Персию! Оттуда, в Индию! Или скажем, против португальцев! Ведь вы, испанцы, люто ненавидите всех португальцев! Они враги Испании и вашего короля! Или я не прав?[147] Не хотите сражаться против португальцев, не подходит вам Персия и Индия, тогда мы дадим вам армию для похода против Московии! Ведь они тоже, ваши враги! И наши тоже! Недавно, обезумевший московский князь Иван, отнял принадлежавшие нашему султану города Казань и Астрахань.[148] Вы вернёте их, покорите Московию, спалите их города, загоните этот дикий народ, на Север, обратно в леса и болота!

Альваро неожиданно вспомнил московитов… 1524 год, Испания, Вальядолид… Он тогда, удивлённо смотрел на этих диковинных, высоких, светых кожей и волосами людей, в невиданной одежде, прибывших ко двору императора и короля Карла, с предложением договора о совместной борьбе против османов.[149]

А теперь ему предлагают идти и спалить Москву… Да и не в Москве суть! Ему нет до неё никакого дела. Веру можно не переменять…против Испании не сражаться…служить султану…

– А-а-а, вижу, вы задумались, сеньор де Санде? Заинтересовало вас, моё предложение! Ах-ха-ха, – коротким утробным смешком хохотнул Рустем-паша. – Думайте, думайте хорошенько! Это большой почёт, слава и большое деньги! К вашим услугам будет дворец, с сотнями слуг! Женщины, вино, богатство! Султан ценит храбрых воинов, и не задвинет вас в тень, как испанский король! А хотите, мы привезём к вам, вашу жену и сына?

– Нет!

– Нет? А-а-а, понимаю, понимаю, сеньор де Санде. Ведь в последнее время, у вас несколько разладились отношения с женой, – показывая хорошую осведомлённость, проговорил Великий визирь. – Понимаю. Ну и да, зачем вам она, если у вас будет целый гарем, из прекраснейших и красивейших женщин. Понимаю, понимаю.

– Нет!

– Что нет, сеньор де Санде? Не хотите гарем?

– Нет, это значит, нет! Проваливай к дьяволу! Гореть в аду, тебе, и твоему султану! Теперь, всё понятно?

Великий визирь Рустем-паша отшатнулся от него, как рыба, вытащенная на сушу открывал и закрывал рот, его заплывшие жиром глазки округлились, и он, словно ослышавшись, недоумённо смотрел на этого старого, но не утратившего гордости испанца.

Его отвели в тот же дом, но забрали женщин и слуг, ограничили в еде и передвижении. И ещё дважды к нему приходили посланники Великого визиря, всё с тем же предложением, и оба раза, они слышали его категоричное:

– Нет!

Ночью в дом вошёл десяток янычар, его избили, сорвали одежды, связали, и бросили на телегу. И вот, он уже четыре года, в этой тюрьме, где-то на побережье Чёрного моря. Он слышал, когда ещё находился в Константинополе, что знатных и богатых пленников, захваченных на Джербе, родственники выкупили почти сразу. Но у него не было знатных и богатых родственников, и он не знал, сколько он ещё здесь протянет. День? Месяц? Год?

Самое страшное было, не потерять рассудок! Не тронуться умом! Не раскиснуть, не дать сырости и грязи убить себя! И каждое утро, Альваро де Санде, заставлял себя делать физические упражнения. Он вёл календарь, следя за небом и солнцем сквозь узкое, зарешётчатое окно под самым потолком. Сочинял новые и пел знакомые ему старые песни. Тренируя память, вспоминал всю свою жизнь, все свои походы и битвы, города, название улиц и постоялых дворов, количество пушек и людей в терции, старался вспомнить всех поимённо, с кем ему приходилось встречаться за долгие годы жизни. А потом, заучивая на память, стал сочинять трактакт «О воинском искусстве и применении терции в бою».

«Если я выйду отсюда, то перепишу на бумагу, и мой труд, весьма и весьма пригодиться нынешним и будущим полководцам. Итак, за последние годы, в битвах значительно возросла роль огнестрельного оружия. Но надо уже отказываться от устаревших аркебуз, и вооружать войска более дальнобойными мушкетами.[150] Как не хороши пика и меч, но в терциях, большинство солдат, должны быть стрелками. В битве у Ранти, густой лес помешал продвижению плотного строя терций, значит надо, разбивать её на маленькие отряды, как я это делал в Венгрии, и надо ставить и вести войска уступом, в шахматном порядке, чтобы терции, прикрывали друг друга огнём. На последнем этапе войны, французы пытались подавить нашу пехоту пушками. Но орудия, Слава Богу, пока громоздкие, неповоротливые и они долго заряжаются. И наша пехота, успешно преодолевала вал огня. Вот когда пушки станут более маневрёнными и скорострельными, тогда, горе пехоте! Но и не следует забывать, что пушки весьма и весьма проявили себя при штурмах крепостей. Если раньше крепости держались годами, то теперь орудия легко пробивают в стенах бреши. Значит, надо изменять и усовершенствовать строительство наших крепостей, приспосабливая их к всё возрастающей мощи пушек. Надо укрывать стены за плотными земляными валами, отодвигать оборону крепости, как можно подалее от стен рвами, бастионами, траншеями и укреплениями. Да и на море, на кораблях, пушки играют теперь всё более и более значимую роль. Битва у Гравелина тому пример».

Так тщательно обдумывая, он накрепко запоминал каждое слово.

А на воле уже весна! Весна 1565 года! Альваро чутко прислушивался, ожидая шагов надсмотрщика, но их всё не было. Но вот, наверху заскрипела дверь, и по коридору раздался громкий топот нескольких ног. Нарушение привычного уклада, вынудило Альваро занервничать, и он беспокойно заёрзал на нарах. Не окошечко, а впервые за долгие годы распахнулась дверь его камеры, и вошли несколько человек, освещая фонарём выискивая его в тёмной камере, зажимая носы платками.

– Сеньор де Санде! Где вы? Это я, Ожье Гислен де Бусбек! – взывал от двери посол Священной Римской империи в Константинополе, не решаясь вступить в грязь и вонь камеры.

– Сеньор де Санде, вы свободны!

«Слава Богу!» – словно стряхивая тяжёлые оковы, Альваро встал в полный рост, и расправил плечи. Слава Богу!

Его отвели наверх, где Альваро зажмурился и едва не упал от солнечного света. Потом помыли, сытно накормили, снова помыли, вычесав всех вшей. Подстригли и побрили, приодели.

Де Бусбек суетился вокруг него, беспрестанно подпрыгивая.

– Давайте скорее, сеньор де Санде, в Константинополь! Там вас ждёт корабль, и встреча с долгожданной родиной!

«С родиной, которую я не предал, и за это пять лет провёл в темнице. Долго же наш король, тянул с выкупом…долго…»

Отвыкший от общения и человеческой речи, Альваро де Санде ничего не ответил Бусбеку.

В Константинополе он первым делом купил меч, а потом вставил зубы.

И только на корабле он узнал, что это его жена Антония, через одного из своих любовников, напомнила королю о томящемся в плену Альваро де Санде. И Филипп II благосклонно повелел выплатить требуемую османами огромную сумму – 60 тысяч эскудо.

Желание было одно – выброситься за борт.

На Сицилии, временный вице-король Бартоломео Себастьян, епископ Патти, встретил его с рапростёртыми объятиями:

– Сеньор де Санде! Как хорошо, что вы вернулись, и как раз вовремя! Османы высадились на Мальте, и вот, вот, захватят этот остров! Нам крайне необходима, ваша помощь!

Когда в 1522 году, султан Сулейман I, после полугодичной осады, победил рыцарей ордена Святого Иоанна на Родосе, он милостиво позволил уйти остаткам разгромленного рыцарства. Жалел ли он об этом сейчас?

Рыцари почти восемь лет скитались по Европе, пока король Испании Карл, не дал им в качестве вечного владения остров Мальту. За это они принесли королю Испании подобие вассальной присяги.

Прошло больше 40 лет. Орден окреп, и с Мальты, как в своё время и с Родоса, снова стали выходить их наводящие страх галеры, припятствующие нормальному сообщению и торговле в Средиземноморье, среди обширных владений Османского султаната. Снова орден стал болючей занозой и костью в горле, и султан принял решение – захватить Мальту, и полностью уничтожить орден Святого Иоанна. Теперь он не будет таким милостивым и снисходительным! Теперь он полностью уничтожит это гнездо христианских рыцарей! Всех их казнит! Вырвет эту заразу с корнем!

Была и ещё одна мысль у Сулеймана. Захватив Мальту, он проломит Средиземноморский щит, выстроенный Испанией, и проложит дорогу своему флоту в Западное Средиземноморье. Мальта, обеспечит ему отличный плацдарм и базу снабжения, для дальнейшего захвата Сицилии. А потом, Италия! И вот его янычары, гордо маршируют по улицам Рима! Папу римского, закованного цепями, ведут вешать! Собор Святого Петра, разрушен! Город горит! С христианством покончено!

Но зря он промешкал! Надо было идти на Мальту или Сицилию в 1560 году, сразу же после разгрома христианского флота у острова Джерба! Великий магистр ордена Жан Паризо де Ла Валетт, сразу же, вернувшись с Джербы, приказал всем рыцарем собираться на Мальте. А пятилетняя отсрочка, позволила Испании, хоть немного, но восстановить свои силы.

И если 43 года назад, на Родосе, Сулейман сам возглавлял армию, то теперь он поручил её знатному Мустафе-паше. Громадным флотом командовал Пияле-паша. 71-летний султан, если с возрастом и не порастерял пыл, задор и ненависть к христианству, не мог надолго оставлять Константинополь, и не доверял коварному, непредсказуемому морю. Но и тут он ошибся! Мустафа-паша и Пияли-паша, люто ненавидели друг друга, конкурировали и враждовали, и об их совместных, согласованных действиях, не могло быть и речи!

Сулейман не поскупился, и выделил Мустафе-паше 35-тысячную армию – 5 тысяч янычар, 7 тысяч аркебузиров, 8 тысяч сипахов,[151] сотни орудий. Присоединились к войску тысячи простого люда, горевшего фанатическим религиозным рвением, обещали подойти со своими людьми и североафриканские корсары – Драгут, Хасан-паша, Улудж-Али.

Пияле-паша, вёл огромный флот из двух сотен кораблей, 150 из которых были боевыми галерами и пушечными кораблями.

Разведка османов хорошо поработала, выведав всю систему укреплений на Мальте, количество запасов пороха и еды, наличие в войске ордена боеспособных рыцарей, состав и численность отрядов наёмников – рыцарей с полтысячи, испанских наёмников и ополченцев Мальты 3–4 тысячи, но форты и бастионы рыцарей, были одними из самых лучших в мире.

18 мая 1565 года, корабли османов подошли к Мальте.

– Гхм! Кхе! – как всегда в минуту опасности, прочистил горло храбрейший из храбрый, уже давно завоевавший себе славу отважными морскими рейдами и личным мужеством, бесстрашный и славный рыцарь Матюрен Ромегас. – Вперёд, храбрецы! Зададим им жару! За мной!

Только добровольцы, даже на вёслах. Все решительные, и готовые к битве и смерти. Три галеры, против армады мусульман.

– С нами Христос!

На берегу, разведывательные отряды рыцарей, под командованием маршала ордена Гийома де Копье, также пытались атаками помешать высадке врага. Появились первые убитые, раненные и пленные.

Пияле-паша и Мустафа-паша, оба большие любители кофе и опиума, и сейчас сидели у дастархана, заставленного чашками и кальянами. Как всегда, поспорив и поругавшись, они всё-таки пришли к общему мнению – начать захват Мальты с форта Святого Эльма.

Сказывались большой опыт, слаженность и организованность, выучка и дисциплина османской армии. Уже 24 мая против форта Святого Эльма были установлены пушки, начавшие сокрушительный обстрел.

2 июня, со своими алжирцами и тунисцами, на Мальту прибыл Драгут, и протянул ошеломлённым Пияле-паше и Мустафе-паше фирман султана, назначаюшего его главнокомандующим флотом и армией на Мальте. И тут, оба паши, на время объединились, на почве взаимной ненависти к Драгуту.

А 80-летний Драгут, тем временем, осмотрев осадный лагерь, внёс и свои усовершенствования, проявив незаурядный талант не только флотоводца, то и военачальника.

…Канонада с Мальты, был слышна и на Сицилии, и Бартоломео Себастьян, тревожно прислушивался к нему.

– Сеньор де Санде, наш король Филипп, обещал рыцарям ордена Святого Иоанна, помощь, в случае нападения османов на Мальту. Но я не могу дать вам, ни одного солдата! А если Мальта завтра падёт? И потом османы придут и на Сицилию? Н-е-е-е-т, я не могу так рисковать! Нам надо озаботиться обороной Сицилии!

– Ваше Преподобие, мы не должны позволить османам, даже приблизиться к Сицилии! Надо остановить их там, на Мальте!

– О, Господи! Ну, скорей бы уже, прибыл дон Гарсиа! А пока, сеньор де Санде, я прошу вас, организовать оборону Сицилии! Нашей, Сицилии! Пусть орден, сам разбирается с османами. А я, не могу рисковать! О, Господи, Господи, Господи!

Альваро слышал, что со дня на день, на Сицилии, ожидается прибытие дона Гарсиа Альвареса де Толедо, назначенного вице-королём. Но встречаться с ним, не входило в его планы. Всё, из-за давних слухов, что его жена Антония, была любовницей этого…этого…

Как дети к родному отцу, кинулись к нему – 47-летний капитан Сицилийской терции Хулио де Ромеро, и 30-летний капитан роты аркебузиров Неаполитанской терции Диего Энрике де Кастанеде и Манрике. Хулио де Ромеро потерял под Сен-Кантеном ногу, раздробленную пулей, но бодро ещё шагал в строю, опираясь на деревянный протез и костыль. Диего Энрике де Касанеде и Манрике был с ним под Сиеной, оборонял Неаполь от герцога де Гиза, на Джербе, тогда ещё лейтенантом, попал в плен, и был выкуплен в 1563 году.[152]

– Кто из наших есть на Мальте?

– Франсиско Бальби! Он старый солдат,[153] в прошлом году рыцари наняли его, и он, с двумя сотнями своих аркебузиров, отправился на Мальту.

Альваро сколько не напрягал память, не мог вспомнить, чтобы он когда-то слышал про этого солдата.

– Да он чудной совсем! – Хулио де Ромеро притоптывал своим протезом. – Учёный! Записывает всю свою жизнь, в терадку!

– Не так уж и плохо, быть учёным солдатом! И сохранить деяния свои, для потомков![154]

Непрекращающийся грохот пушек, возвещал, что Мальта ещё держиться! Героическая оборона форта Святого Эльма продолжалась!

18 июня, под его стенами, погиб Драгут.[155]

Но росли потери и среди христиан, укрепления форта превратились в руины, всё труднее и труднее было доставлять через залив, под обстрелом османских пушек, подкрепления и припасы.

– Трусам здесь нет места! Если форт Святого Эльма погибнет, то он погибнет вместе с нами!

23 июня османы пошли на очередной штурм. Уже, какой по счёту, за этот полный крови и смертей месяц?

Флот, огнём пушек и высадкой десантов, поддержали армию.

Порох закончился, и 60 оставшихся в живых храбрых защитников форта, одним холодным оружием отбивались от османов.

С перебитыми ногами сидел на камне рыцарь из Прованса Пьер де Массуэ Веркуаран, в целях сохранения ингогнито известный в ордене просто как полковник Мас, своим двуручным мечом поражая лезущих врагов, пока те, не окружив, не изрубили его на куски своими ятаганами.

Пал сражённый пулей, рыцарь из Арагона, Мельхиор де Монтесеррат.

До конца сражался, весь израненный, рыцарь Хуан де Гуарес.

Тогда, капелланы Виньерон и де Самбрана, взобрались на колокольню церкви Святого Лаврентия, давая набатом сигнал, что форт Святого Эльма пал. А рыцарь из Италии Фредерико Ланфредуччи, дал такой же сигнал дымом.

Насупившись, хмурый и злой, стоял на башне форта Святого Ангела Великий магистр Жан Паризо де Ла Валет, до конца смотря за гибелью форта Святого Эльма. Он ничем не мог помочь ему! Ничем! Погибли полторы тысячи его защитников! Сотня рыцарей![156] Форт Святого Эльма пал! Теперь османы навалятся на главные укрепления ордена – города Биргу и Санглея.

После месяца осады, хотя в Константинополе считали, что для захвата форта Святого Эльма понадобиться всего несколько дней, максимум неделя, османы овладели его руинами. Потери были огромными – около 8 тысяч воинов! Причём, большинство из них, лучшие воины – янычары и до смерти ненавидившие христиан, берберы покойного Драгута. Мустафа-паша был в ярости! И он приказал обезглавить всех христиан – и захваченных в плен и тела мертвецов, распять их и бросить в залив.

– Пусть плывут! Ла Валлетт, смотри, тоже будет и с тобой!

– Ах, ты ж, свинячье ухо! Выродок! Помёт ослиный! Всех пленных османов, сюда!

Их вывели на стены крепости и всех обезглавили.

– Заряжайте пушки их головами! Огонь!

И страшный залп полетел в сторону форта Святого Эльма.

Так, османские военачальники и рыцари ордена Святого Иоанна обменялись любезностями – отныне никакой пощады, пленных не брать!

Франсиско Бальби ди Корреджо написал в своём дневнике:

«В этот день 23 июня, воды залива были красными от крови».

Героическая оборона Мальты продолжалась.

Получив известие о падение форта Святого Эльма, трясущийся от страха, до икоты, епископ Патти Бартоломео Себастьян, беспрестанно крестился.

– О, Господи, спаси и помилуй… О, Господи, сохрани в милости своей…

Дон Гарсиа де Толедо был уже в Палермо, требовалось торопиться и брать быка за рога, пока этот святоша не пришёл в себя.

– Ваше Преподобие, форт Святого Эльма пал, но Мальта ещё не захвачена османами! Но и что там происходить теперь, мы достоверно не знаем. Что вы будете докладывать дону Гарсиа? Надо отправиться на Мальту, и всё хорошенько там выведать и разведать.

– Делайте, что хотите, сеньор де Санде… О, Господи, спаси и помилуй…

Разценив это бормотание епископа как приказ, Альваро де Санде быстро засобирался.

42 Мальтийских рыцаря, собравшихся на Сицилии со всей Европы, под общим командованием Мельхиора де Роблеса, шесть сотен испанских солдат, четыре галеры, на которые они загрузились. Запасы одежды, пороха, продовольствия, да 10 пушек. Всё! Можно отправляться!

– Диего, ты останешься здесь. Поможешь дону Гарсии с сбором и организацией армии.

Диего Энрике де Кастанеде и Манрике, с сожалением, словно обиженный ребёнок посмотрел ему в глаза, и с сомнением, на калеченного Хулио де Ромеро, которого Альваро де Санде брал с собой. Но вынужденно подчинился:

– Есть, сеньор маэстро-дель-кампо!

Галеры под командованием Хуана де Кардоне успешно миновали встречи с османскими рейдерами, и небольшое войско Альваро де Санде, в ночь с 28 на 29 июня, бесшумно высадилось на безлюдном и отдалённом побережье Мальты.

– Сеньор де Санде, османы там! – Мельхиор де Роблес недоумённо остановился, видя, что Альваро де Санде, ведёт войска совсем в другую сторону.

– Да, да, сеньор де Роблес, я знаю. И вы поведёте их в Биргу, через полуостров Калкар, в обход позиций османов.

– Я? А вы, сеньор де Санде?

– А мне надо осмотреть и другие укрепления острова. Ведь для вас главное, защитить крепости ордена на Мальте, а для меня – не дать османам захватить остров, даже если ваши твердыни падут. Я, в Мдину.

– Это безумие, сеньор де Санде! Судьба Мальты, решается там! Под городами Биргу и Сенглея! В Мдине, всего лишь маленький, незначительный гарнизон! И больше наших войск, на острове нет!

– Делайте, что я говорю, сеньор де Роблес. Делайте. И передайте Великому магистру, что я обязательно присоединюсь к нему. Но, позже.

«Ла Валетт бросил меня на Джербе, но я ведь не такой. Я обязательно приду, чтобы сражаться или умереть вместе с ним».

Хулио де Ромеро вознамерился было идти с ним.

– Нет, старина,[157] мне достаточно и пары человек, а ты пойдёшь со всеми. Осмотрись там хорошенько, и запомни, – он склонился к самому уху Ромеро и зашептал, – при спуске в порт, дом рыбака Онасаса. Пиши мне обо всём, я буду ждать вестей.

Капитан поклонился и отсалютовал ему своей тростью.

Османы атаковали защищавшие город Сенглея укрепления, особенно возвышающийся форт Святого Михаила, ключ ко всей обороне. Но гарнизоном форта отважно командовал рыцарь Пьеро дель Монте, старый и опытный воин, участвовавший в обороне Родоса ещё в далёком 1522 году.

Мустафа-паша велел перетащить посуху сотню галер, посадил в них тысячу янычар, намереваясь захватить город Сенглея одновременной атакой с суши и с моря.

Но Ла Валетт предвидел это, и огородил Сенглею и Биргу крепким частоколом из заострённых кольев, вбитых прямо в море.

На всю жизнь запомнил Франсиско Бальби ди Корреджо, как с кораблей, бросались в море османы, вооружённые топорами и пилами, намереваясь разрушить частокол. И как на помощь рыцарям, пришли простые местные жители, коренные мальтийцы. Как они, с детства приученные к морю, превосходные пловцы и ныряльщики, с одними ножами, встретили пловцов врага. Крики битвы заглушал шум моря. Она шла на большой глубине, в кромешной темноте ночи, озаряемой только светом факелов и вспышками выстрелов. Страшно! Даже ему, повидавшему многое старому солдату.

Мальтийцы победили, и утром все, одобрительными криками, приветсвовали и восхищались сотнями трупов османов, раскачиваемых волнами.

В Мдине, Альваро де Санде видел это сотни, а может и тысячи раз, за более чем 50 лет своей службы, все улицы были забиты толпами беженцев, царила бестолковость, суета, шум, крики, гвалт. Толпы людей бесцельно бродили по улочкам, при встече переговаривались, и все прислушивались к грохоту пушек. Никто не знал, что ему делать и чем себя занять.

Альваро прошёл к командующему здесь рыцарю из Португалии дону Меските.

– Укрепления Мдина никуда не годятся! Отныне, бесплатную раздачу хлеба прекратить! Всех людей, на строительство стен и валов! И только тем, кто работает, давать хлеб!

Мальта принадлежала ордену Святого Иоанна, и право распоряжаться здесь и отдавать беспрекословные приказы, имел только Великий магистр. Но дон Меските, закисший от безделия, с радостью кинулся выполнять распоряжения его старенького, хромого и на вид, немощного испанца.

– Сколько у вас людей, дон Меските?

– Немного. Около пяти сотен местного ополчения и две сотни сержантов ордена.

– А пушек?

– Дюжина.

– Запасов пороха и ядер?

– Достаточно.

– Отрядите своих людей, свозить всё прдовольствие из окрестностей, сюда в Мдину. При встрече с османами, атаковать! Распорядитесь седлать лошадей, мы с вами поедем, осмотримся.

Бухта Святого Павла[158] была наиболее подходящим местом для высадки.

– Здесь и здесь, начать строительство редутов! Установите здесь четыре пушки! И пару сотен ваших ополченцев, сюда!

«Эх, надо было брать с собою Диего де Кастанеду! Четыре пушки, сотня аркебузиров под его командованием, и эта позиция, была бы для османов неприступной!»

Он осмотрел и другие городки и селения острова, повсюду распоряжаясь на счёт строительства укреплений, выставлял сторожевые и наблюдательные посты, высылал разведку и дозоры, создавал отряды ополчения, вопреки приказу Великого магистра, вооружая местное население.

Мальтийская знать, эти потомки арабов и нормандцев, неодобрительно встречали все начинания Альваро де Санде, не было у них никакого желания защищать родные дома.

– В бухте Святого Павла надо построить вышку, и оттуда наблюдать, в сторону Сицилии. Как только на горизонте появяться наши корабли, дайте мне знать.

– А они появяться? – неуверенно спросил, довольно ещё молодой рыцарь Винченцо Анастаги.

– Непременно! Вы что, сомневаетесь в этом?

Анастаги переглянулся с доном Меските.

– Наш Великий магистр, не особенно-то верит в это…

– Почему? Ведь он сам просил короля Филиппа о помощи!

– Дело в том, сеньор де Санде, – дон Меските говорил, опустив глаза, – что Ла Валетт, был на Родосе, когда его осадили и захватили османы. И тогда орден Святого Иоанна, тоже взывал о помощи, обращался и к папе и ко всем христианским монархам, но никто не помог нам, и Родос пал…

– Дурак ваш Великий магистр! Полный дурак!

Он знал, что эти его слова дойдут до Ла Валетта, но ему было на это плевать. Он всегда говорил то, что думал.

– Тогда шла война. Родос, был далеко от наших земель… А ныне, османы в сходном положении, далеко уплыв от своих берегов. А наши земли, вот они рядом, за проливом. Да и если вы помните, если вам говорил об этом, то тогда, в 1522 году, король Испании Карл, отправил-таки, Родосу помощь. Но она не успела.

Во Франции шли религиозные и гражданские войны, император Священной Римской империи сдерживал османов на Дунае, королю Португалии Себастьяну I было всего 11 лет и страной правили регенты, королева Англии Елизавета I заявила, что не станет помогать папистским собакам. И помощи ордену Святого Иоанна, следовало ждать только от короля Испании Филиппа II. Больше не от кого.

– И она придёт! Король Испании, пришлёт своё войско! Вот увидите!

И все рыцари и местные жители, кто хоть раз видел и общался с Альваро де Санде, с восхищением потом смотрели на этого неутомимого старика, которые бегал, носился, сутками не слазил с седла, жевал и пил на ходу, и это в его-то 76 лет!

Устало пошатываясь, Альваро прошёл в исповедальню в одной из церквей Мдины. Невидимый ему собеседник, протянул сквозь прутья решётки, сложенную трубочкой записку.

– Вот, только сегодня доставили голубиной почтой, от рыбака Онасаса.

Хулио де Ромеро писал, что они благополучно, без потерь, пробрались в Биргу, с каким восторгом их встречали, если не рыцари, скептически относящиеся к помощи из вне, оглядывающие это Soccorso piccolo – небольшое подкрпеление, то простые мальтийцы. Потом писалось о том, что ещё 30 июня Мустафа-паша прислал парламентёра, с предложением – все защитники Мальты могут беспрепятственно уплыть Сицилию. Ла Валетт, с гневом разорвал послание, и сказал, что следующего парламентёра, который хоть заикнётся о сдаче, он повесит. К 5 июля, османы установили напротив укреплений Сенглеи и Биргу 65 мощных, дальнобойных, стенобитных орудий, невиданных ещё нигде в мире. Прибыло к ним и подкрепление – привёл 28 кораблей и около трёх с половиной тысяч воинов бейлербей Алжира Хасан-паша[159] и приплыл с большим грузом зерна губернатор Египта Али-паша. 15 июля, одновременной атакой с суши и с моря, османы атаковали Сенглею. «Битва была страшная и шла целый день. Наш отряд, под командованием де Роблеса, поставили на самый опасный участок у бастиона Святого Михаила. Но мы, с честью и доблестью, отбили все атаки! В этот день, османы потеряли тысячи! Есть потери и среди наших. И отныне османы, отказавшись от штурмов, каждодневно засыпают нас сотнями ядер. Грохот стоит невообразимый! Они намереваются пробить в стенах бреши».

Альваро де Санде прикрыл болевшие глаза, и словно воочию увидел штурм Сенглеи, позиции османов, храбрых янычар, отважно атакующих, и мужественных защитников, израненных, окровавленных, обивающихся с полной отдачей и самопожертвованием. И как опытный военачальник, он уже прикидывал дальнейшие действия. И свои, и Ла Валетта, и османов.

– Кхе, радость-то, какая. Папа римский Пий IV, даровал всем защитникам Мальты, полное отпущение грехов.

– И это всё?

– Всё.

– М-да, негусто. Теперь, благодаря Его Святейшеству, мы можем умирать без исповди и Святого причастия. М-да, негусто… Прислал бы лучше пару, сотню наёмников, пороху доброго, ядер, или, хотя бы, своих швейцарцев.

– А где обещанная помощь от короля Испании?

Альваро ничего не мог ответить на это.

Земля дрожала под ногами, шатались дома, с потолка сыпалась труха и пыль. Со 2 августа османы усилили огонь своих орудий до предела.

– Они собираются идти на штурм!

– Понятное дело, – чутким и опытным ухом Альваро прислушивался к грохоту канонады.

– А нам что делать, сеньор де Санде?

– Ждать. Пока ждать.

Донесения от Хулио де Ромеро не было. Ясно, старому капитану не до этого. После полудня 2 августа, 6 тысяч османов атаковали бастион Святого Михаила, защищаемый отрядом Мельхиора де Роблеса. В строю у него оставалось около пяти сотен солдат. Огнём артиллерии бастион Святого Михаила был практически разрушен и снесён, но на его дымящихся и густо политых кровью руинах, отважно бились испанские ветераны! Не зря Альваро де Санде, отбирал каждого лично, и доверил командование, опытному Хулио де Ромеро!

– Держать строй! Стрелки, проворней заряжай, проворней! – оскальзываясь на камнях своим протезом, де Ромеро обходил строй оставшихся в живых солдат.

Ла Валетт прислал подкрепление – два десятка рыцарей и отряд местного ополчения. Под обстрелом дети подносили измученным воинам воду и еду, женщины тут же оттаскивали раненных.

Битва длилась 6 часов, до самого заката. Пять раз озверевшие от потерь янычары кидались на штурм, и каждый раз отступали.

– Фу, вроде бы всё… – Хулио де Ромеро стащил с головы шлем, подставляя прохладному ветерку взмокшие от пота волосы, и ощупывая стёртую в кровь ногу под протезом.

Мустафа-паша торопился. Уже более двух месяцев шла осада Мальты, потери росли, а крепости христиан ещё не взяты. К боевым потерям добавлялись потери от плохой воды – отходя под защиту своих крепостей, христиане отравили и забросали падалью все источники и колодцы. Тысячи, быстро разлагающихся на жаре трупов, отравляли воздух, усиливая болезни. Вроде и взяли они с собою, достаточно продовольствия, но осада затягивалась, и пришлось урезать ежедневный рацион. Янычары, привыкшие каждый день есть баранину, заворчали. И он приказал ещё более усилить огонь и готовиться к всеобщему штурму.

– Дон Меските, коней оседлать, пусть весь ваш отряд будет наготове.

7 июля, османы снова пошли на штурм Сенглеи, и одновременно, на штурм Биргу, нацелив там удар на бастион Кастилии. И если раньше Ла Валетт, мог маневрировать резервами, перекидывая их по понтонному мосту между Сенглеей и Биргу, то в этот день, при одновременной атаке, это стало невозможно. Каждый из бастионов теперь, должен был рассчитывать только на собственные силы.

На бастион Кастилии вёл 4-тысячное войско Пияли-паша, а против руин бастиона Святого Михаила, бесперстанно подгоняя и бросая в битву всё новые отряды, Мехмед-паша сосредоточил 8 тысяч воинов.

Франсиско Бальби ди Корреджо, весьма кратко описал, этот может быть самый значительный и тяжёлый день в своей жизни, от которого решалась и его судьба и судьба Мальты: «Когда они вылезли из своих траншей, мы были уже на своих постах. Фитили запалены, смола кипела. И мы встретили их, как дорогих гостей! Штурм продолжался 9 часов, от рассвета до послеполуденного времени. К османам подошло более дюжины подкреплений, мы же подкрепляли себя вином, сильно разбавленным водой, и несколькими кусочками хлеба. Победа вновь досталась нам, хоть никто из нас не стоял на ногах из-за ран или усталости».

Испанский солдат не знал, что в этот день, исход сражения за Мальту, решили две сотни кавалеристов из Мдины.

– Сеньор Анастаги, вон перед нами лагерь османов! Вперёд! Атакуем!

Винченцо Анастаги повёл свой отряд. Как молния разящая с небес, налетели они на врага, перебив охрану, не пощадив и раненных.

У Альваро де Санде, за пять лет плена, накопилась изрядная злоба к османам, и носился он, на своём норовистом белом жеребце, раздавая беспощадные удары, успевая отдавать и приказы:

– Лошадей и мулов перебить! Не жалейте их, не жалейте! Поджигайте телеги, всё сжечь, пусть всё сгорит к чёртовой матери!

И когда Мустафе-паше доложили, что неизвестные атаковали его лагерь, он подумав, что на Мальту пришло подкрепление с Сицилии, приказал своим измученным войскам прекратить все атаки крепости и отойти.

После, когда он узнал, что его атаковали всего 200 человек, и сколько драгоценного продовольствия он потерял в пожаре, османский военачальник завыл от стыда.

Собеседник в исповедальни сменился. Этот говорил с придыханием в нос, чуть гортанным голосом, с лёгким немецким акцентом.

– Вице-король Сицилии дон Гарсиа де Толедо, прислал Ла Валетту письмо, в котором сообщает, что прибудет на Мальту, во главе 16-тысячной армии, не позднее чем до конца месяца.

«Два месяца пондобилось этому олуху, чтобы собрать 16 тысяч солдат. Два месяца!»

– А что Ла Валетт?

– Полон скептизма. Он не верит дону Гарсиа и в обещанную помощь.

– А османы?

– Непрекращают обстрелов, да это вы и так слышите, ведут минную галерею под бастион Кастилии и готовят осадную башню для атаки форта Святого Михаила.

– Когда они планируют штурм?

– Этого никто не знает, но думаю, 18–20 августа.

«А войска с Сицилии, подойдут только в конце месяца! А если оборона рыцарей не устоит? Рухнет до того времени? Твою ж мать! Собаки бы загрызли этого дона Гарсиа!»

Он собрал в Мдине 2 тысячи местных ополченцев, обучал их строю терции, как заряжать и стрелять из аркебуз, понимая, как далеко этим ремесленникам и земледельцам, пастухам и рыбакам, до профессиональных испанских солдат, понимающих его с полуслова.

«Да пошло оно всё к дьяволу!»

– Сеньор Анастаги! Готовьте к бою своих солдат. В критический момент, мы поведём их в битву. Дон де Мескита, на вас я возлагаю оборону Мдины и бухты Святого Павла. Вы должны, во что бы то ни стало, продержаться до прибытия войск с Сицилии!

Но особой уверенности в голосе, у Альваро де Санде уже не было. Не верил он уже, дону Гарсиа де Толедо.

19 августа, в оглушительном взрыве, в поднявшемся до небес облаке пыли и дыма, в результате подрыва мины рухнул Кастильский бастион.

– Аллах! Аллах! – размахивая ятаганами и копьями, к пролому ринулись тысячи османов.

– Аллах! Аллах! – они взобрались на руины бастиона, и сквозь пролом в стене, выбежали на улицы Биргу.

– Аллах! Аллах! – они убивали всех встречных.

На улице города поднялась паника, столпотворение, до этого храбрые защитники Биргу, бросали оружие, и все бежали под защиту стен бастиона Святого Ангела. Бастион, пытаясь достать османов, окутался залпом, но накрыл своих. Ядра разрушили и запалили дома, перебив на улицах немало своих же. Паника, ещё более усилилась.

Великий магистр Жан паризо де Ла Валетт, появился как раз вовремя. С десятком рыцарей и сотней воинов, он лично кинулся в битву, опрокидывая османов, изгоняя их из города, скинув их и с руин Кастильского форта.

В этот день, защитники Биргу, понесли наиболее тяжёлые потери, устрашающие невозможностью восполнить их. Бастион Кастилии был уничтожен, серьёзные разрушения были нанесены и другим укреплениям города.

С окровавленным мечом в руке, стоял Жан Паризо де Ла Валетт, глядя на тонущие в зареве пожаров Биргу и Сенглею, на грохот разрывов, пыль, дым и кровь.

И не знал он, что когда османы предвинули осадную башню к бастиону Святого Михаила, отряд смельчаков, вызвавшихся её уничтожить, возглавил его племянник. Ещё совсем молодой, но храбрый и отважный рыцарь.

Османы не дали им подобраться к башне, перебив отряд смельчаков на подходе. Племянник Великого магистра героически погиб. Погиб, как и тысячи других защитников Мальты – благородных и простолюдинов – рыцарей, оруженосцев и сержантов ордена, испанских солдат и простых наёмников, поселян и городских жителей.

– Это что ещё за хрень?! Все в укрытие! Бегом, бегом, в укрытие! – Хулио де Ромеро, пригнувшись, стоял за большим валуном, глядя на валявшихся рядом десятков убитых и раненных.

Лейтенант принёс ему ещё горячий осклок. Капитан внимательно его осмотрел. Невиданное дело, османы преспособили бомбарды, для стрельбы пустотелыми ядрами, наполненными гнутыми гвоздями, маленькими камнями, свинцовые шариками. Вроде бы обычная картечь, но до этого ею не стреляли из бомбард. Теперь османы, могли перебрасывать такие бомбы, прямо через стены.

– Э…ге…ге… Эй, никому не высоваться, всем укрыться, оставить на валу, только наблюдателей!

Всё висело на волоске, в эти три дня 19, 20, 21 августа. Атака следовала за атакой, штурм сменялся штурмом, османы шли вал за валом. Ослабевали измождённые и израненные защитники Мальты, всё труднее было османским офицерам выгонять солдат из траншеи и поднимать их в атаки.

– Ла Валетт ранен пулей в ногу!

– Тю, однажды я сражался вот с такенной дырой в животе, из которой кишки вываливались.

Османам так и не удалось придвинуть свою осадную башню к стенам Сенглеи. Защитники города перебили её основание огненными, скованными цепями ядрами.

– Надо отходить под защиту стен форта Святого Ангела!

Нашлись такие на собрании Великого капитула, высшего военного и законадетельного органа ордена Святого Иоанна.

Но Жан Паризо де Ла Валетт, бледный, с запавшими глазами, с перекошенным от боли лицом, так глянул на них, что слабые духом оробев, притихли.

– Мы не можем себе позволить, укрыться в форте Святого Ангела! Он слишком мал, чтобы укрыть там и всё гражданское население Биргу и Сенглеи. И отойдя туда, мы позволим османам сосредоточить против нас все свои силы. Нас будут обстреливать и с моря и с форта Святого Эльма. Надо до последнего удерживать Биргу и Сенглею, распыляя силы врага. До последнего!

– Ни шагу назад! Насмерть стоять! – прокричал Хулио де Ромео, и вбил свой протез между двумя камнями, показывая, что не двинется с места.

А у османов заканчивались запасы пороха. Совсем туго становилось и с продовольствием. В поражении пятилетней давности при Джербе, христиане потеряли много кораблей, и что особо важно – опытных и обученных моряков. Но они быстро восстановили свои силы, и их корабли с Сицилии, отважно выходили в море, перерезая и без того скудные доставки продовольствия из Туниса, Египта и Алжира. Пушки из-за интенсивной стрельбы в течение трёх месяцев, приходили в негодность. На безлесистой Мальте, не было достаточно дров, чтобы растопить бани, и всех заедали вши.

Надо было бы уходить, но 70-летний Мустафа-паша, не хотел так вот губить свою карьеру, и возвращаться к султану, не взяв Мальту. Он предлагал более молодому Пияле-паше,[160] в случае, если Мальту не удасться взять до наступления холодов, остаться зимовать здесь. А на обогрев пустить старые, обветшалые корабли. Но этот свинячий потрох, упёрся! Он не захотел зимовать на Мальте, и собирался в скором времени уходить в Африку!

И тогда Мустафа-паша, решил пополнить запасы, за счёт Мдины. Ничего не сказав Пияле-паше, он снял из-под Сенглеи часть своего войска, около 6 тысяч человек, и повёл его к древней столице Мальты.[161]

Альваро де Санде был в бухте Святого Павла. Но дон Меските, поймавший в этот день кураж, не растерялся.

– Все мужчины, на валы и стены!

И всех мужчин из числа беженцев, погнали туда, дав вместо оружия – пик и аркебуз – палки. Вперёди них он поставил отряды обученные Альваро де Санде, уже с настоящим оружием.

– Орудия, пли! Сеньор Анастаги!

Молодой рыцарь на рысях повёл свой небольшой кавалерийский отряд, имитируя атаку.

– Меня обманули! Лазутчики докладывали мне, что в Мдине всего 2 тысячи наспех обученных ополченцев, но их тут, намного больше!

Не сумев за дальностью расстояния разглядеть обман дона Мескиты, Мустафа-паша повёл своё войско обратно в укреплённый лагерь.

– Ура! Ура! Ура! Мы победили! Османы отступают! Ура!

Этот поход Мустафы-паши на Мдину, дал несколько, таких важных и необходимых дней передышки, валящимся с ного защитникам Сенглеи!

– Корабли, сеньор де Санде! Корабли на горизонте!

Ожидание и неизвестность измотали его так, что ноги соскальзывали со ступеней, кружилась голова и дрожали руки, когда Альваро де Санде поднимался на смотровую вышку.

У смутно видневшегося вдали берега Сицилии, он разглядел несколько десятков кораблей.

– Слава Богу, наши!

– Наши! Наши! Испанцы идут! Ура! Ура! Ура!

Но Альваро, с сомнением глянув на заходившую с востока тучу, развеял их радость.

– Ветер крепчает, надвигается шторм, это их несколько задержит.

«Если и вовсе не перетопит, или не заставит дона де Толедо вернуться на Сицилию».

И все притихли и замолкли, как на врага глянув на тучу.

Шторм отнёс корабли далеко на запад от Мальты, и все эти дни османы не преращали атак Сенглеи и Биргу, ведя подкопы, ожесточённую пальбу из всех орудий.

Силы защитников таяли.

Только на рассвете 7 сентября, первые корабли заскользили по песчаной отмели бухты Святого Павла.

– Ура! Ура! Ура! – приветствовали их собравшиеся на берегу, особый восторг и восхваление вызвал сам дон Гарсиа де Толедо, ступивший на берег Мальты.

– Ура! Ура! Ура! Виват дону Гарсиа! Виват! Виват!

Высокий, с изрядным брюшком вице-король Сицилии, брезгливо морщясь ступая по мокрому песку и водорослям, приблизился к нему.

– А-а-а, сеньор де Санде! Как обстановка? Как османы? – и вознамерился было, протянув руку, потрепать его по плечу.

Альваро отпрянул словно от ядовитой гадюки, и не сказав ни слова, повернулся и пошагал прочь.

Вся свита вице-короля, зашумела, зашушукалась, среди неё раздавались возгласы недоумения и крики гнева. Но Альваро всё шёл и шёл, не обращая не герцога никакого внимания.

Оторопь быстро прошла, и герцог, и до этого не собиравшийся оставаться на Мальте, отдал несколько приказаний, передал войско под командование Асканио де ла Коргна, и заторопившись на свою галеру, увёл свой флот – 28 кораблей, обратно на Сицилию.

Альваро де Санде давно знал, одноглазого, потерявшего глаз в одной из битв, Асканио де ла Коргна. Этот итальянский кондотьер, то служил Испании, то воевал против неё, был на службе у Венеции, вместе с Пьеро Строцци оборонял Сиену, служил одним папам римским, и воевал против других пап.

Законно, после его-то выходки, но всё-таки грызла душу обида, что командование армией поручили этому циклопу. И тут сразу же вспомнился его надзиратель в османской тюрьме, и горькая слюна злости наполнила рот.

– Сколько вы привели людей, сеньор де Коргна?

Этот проходимец, ещё пораздумывал, отвечать ему или нет! Альваро усилием воли сдержал себя, не дав руке ухватиться за меч.

– Где-то шесть тысяч.

– Шесть тысяч?

Такое же самое недоумение, но отдававшее злобой, гневом и призрением, было и у Великого Магистра Жана Паризо де Ла Валетта.

– Шесть тысяч? Но нам обещали 16 тысяч воинов! Османов на Мальте, от 15 до 20 тысяч!

– Но это же, испанская пехота, сир, она справиться, – ответил ему Хулио де Ромеро, но всё-же, червь сомнения грыз и его душу.

Османское войско, узнав о прибытие к христианам подкрпления, не слушая команд и приказов офицеров, в панике, бросая лагерь, рвануло на корабли. Большого труда стоило Мустафе-паше и Пияле-паше, палками, криками, руганью и угрозами, казнив наиболее обезумевших от страха, вернуть войско обратно. Ведь оба паши тоже прослышали, сколь ничтожную помощь послал Мальте король Испании.

– Османы сильно укрепили свой лагерь.

– Ничего, одолеем.

Такая, ничем не обоснованная самонадеянность, покоробила Альваро де Санде.

– Вечереет, надо остановиться здесь, на высотах.

– Зачем? Идём сразу на нехристей, и разобъём их!

– Надо остановиться и укрепиться здесь! Здесь, весьма удобная позиция!

– Здесь? А вы, простите, собственно кто таков? Войском командуя я!

Альваро снова, весь напрягшись, едва сдержал себя.

– Ну уж, нет! Войско, стой! Для тех, кто меня не знает, я маэстро-дель-кампо Альваро де Санде, офицеры, ко мне!

Испанские офицеры, недовольные, что ими командуют сомнительные выскочки из Италии, подбежали к нему.

Не прошло и часа, как хорошо укреплённый лагерь был готов, а войска расположились на отдых, выставив часовых.

Отдых им был просто необходим. Десять дней они болтались в море, из них неделю их трепал шторм. Многие ещё не отошли от морской болезни. Солонина и рыба на кораблях, оказалась протухшей. Вода, вроде и набранная на Сицилии, не пригодной для питья. Сухари были с червями и промокли в шторм, а когда открыли мешки с зерном и крупами, увидели одну плесень.

«М-да, хорошо подготовился к походу и обеспечил войско, дон Гарсиа де Толедо».

Альваро дал отдохнуть воинам, разослав по острову кавалеристов Винченцо Анастаги. Незадолго до полудня они вернулись.

– Османы идут!

– Сколько их?

– Много!

Ну что ещё можно ожидать, от молодых и неопытных в битвах сержантов ордена?[162]

– К бою!

Затрубили горнисты, забили барабаны!

Как озверелые лезли на частокол и на стоявшую на валу, ощетинившуюся пиками испанскую пехоту, злые, голодные, больные религиозные фанатики ислама. Янычар отбросили залпами аркебуз и ударом кавалерии.

С трудом Альваро де Санде, сдерживал на позициях, своих не менее злых испанцев.

Трижды враг кидался в атаку, и наконец-то, побежал!

– За ними! Не единой собаки не дайте уйти!

Сам Мустафа-паша, спасаясь паническим бегством, едва не попал в плен к Винченцо Анастаги.

12 сентября они настигли остатки османской армии, когда те грузились на корабли.

Колокольным звоном, Мальта встречала своих спасителей!

Люди, измученные, израненные и измождённые, те, кому посчастливилось остаться в живых при осаде и в битвах, радостными криками приветствовали с триумфом марширующую испанскую пехоту. Сам Великий магистр Жан Паризо де Ла Валетт, опираясь на костыль, вышел им навстречу, чтобы отдать дань уважения.

Всё вокруг было в руинах, спалено и разрушено, повсюду в смрадном зловонии валялись трупы, в переполненных госпиталях стонали раненные и искалеченные, уходящий османский флот ещё виднелся на горизонте, но на Мальте праздновали победу!

Победа! Победа! Мы победили! Мы выстояли! Победа!

И как-то не хотелось и думать, что к концу осады у Ла Валетта осталось всего 600 воинов. Что погибли и умерли от ран 260 рыцарей, 8 тысяч наёмников и вступивших в ополчение мальтийцев.

Османы потеряли около 30 тысяч человек.

– Мои армии побеждают только со мной! – сказал султан Сулейман I, когда перед ним пали ниц Мустафа-паша и Пияли паша.

Всё что угодно, ожидали эти потерпевшие поражение военачальники – гнева, криков, опалы, казни, но только не этого смирения с судьбой, со стороны великого султана.

– Аллах Всемогущ, и следующий год мы пойдём, и проучим их! Мы добъёмся своего! Мы победим!

Но христиане не могли этого допустить, и в январе 1566 года, в гаванях и на верфях Константинополя, сгорел почти весь флот султана.

Тогда Сулейман повёл армию в свой 13 военный поход. 7 августа, в Венгрии, они осадили небольшую крепость Сигетвар. Но 71-летний султан не выдержал тягот походной жизни, и умер 7 сентября.

Сулейман Великолепный, Сулейман Великий, Сулейман Завоеватель, Сулейман Законодатель, называли его, он был талантливым военачальником, администратором и государственным деятелем… С его смертью, окончилась целая эпоха в истории Османского султаната.

Для Альваро де Санде печально закончилась его строптивость по отношению к Гарсиа де Толедо. И хоть люди, участники событий на Мальте, и говорили, что вице-король Сицилии – человек лишившийся чести,[163] и хоть в этом же, 1565 году, его сместили с должности вице-короля, назначив исполняющим обязанности Антонио Дориа,[164] он сумел нажать на нужные рычаги, и имя Альваро де Санде, попросту вычеркнули из всех списков награждённых и отличившихся. Сам герцог Гарсиа де Толедо, получил за спасение Мальты от короля Испании Филиппа II, 24 декабря 1569 года, титул герцога Фернандины и принца Монтальбана.

Великий магистр Жан Паризо де Ла Валетт, как истинный гасконец ненавидивший всех испанцев, а этого, говорившего про него всяческие гадости, особенно, поддержал его.

Так, прибытие Soccorso piccolo – небольшого подкрпеления 29 июня – приписали в заслуги только Мельхиору де Роблесу, атаку 7 августа на османский лагерь – Винченцу Анастаги, оборону Мдины – только дону Меските, а сражения 8-12 сентября – Асканио де ла Коргна.

Его снова вышибли со службы…

Полная отставка… Хорошо хоть жалованье, продолжали платить.

За 5 лет его отсутствия, маленький домик на окраине Милана, совсем развалился. Крыша протекала, полы скрипели, мебель рассохлась. Слуги все разбежались, небольшой сад за домом зарос непролазным кустарником. Один…он остался один… Его оставили даже 8, положенных по статусу маэстро-дель-кампо, телохранителей. Один… И вроде бы опытный, неоднократно битый жизнью, знал же – не судись с сильными, не тягайся с богатыми и знатными! Но он не мог перебороть себя! Протягивать руку, благодарить, либезить, раболепствовать. Не мог! И теперь вот… Почти все его друзья-товарищи давно в могилах, смолкла, забылась былая слава, смерть его не брала, и он остался один…

К счастью, сосед-сапожник, из евреев, узнав, что хозяин вернулся, прибежал через пару дней с просьбой. Он просил сдать ему в аренду сад, там его жена Марианн разобьъёт огород, будет выращивать и продавать овощи. Альваро отдал ему сад, в обмен на каждодневную кормёжку со стола еврея.

Потянулись дни, такой вот жизни…

Из скудных грошей своей пенсии, он выкраивал крохи для госпиталя при картезианском монастыре Санта-Мария Гареньяно, устроенном для раненных испанских солдат. Он часто приходил сюда, передавал аббату своё пожертвование, его проводили в трапезную и сытно кормили. А после, усевшись в кружок с ветеранами – искалеченными, обожженными, безрукими и безногими, они долго переговариваясь, вспоминали былое. Здесь он был среди своих и оттаивал душой.

Написав свой трактат «О военном искусстве» он, долго выбирая, переслал его герцогу Альбе, надеясь, что тот вспомнит о нём.

Альваро внимательно прислушивался к событиям происходящим в мире.

Во Франции шла религиозно-гражданская война, и Испания всё более активно вмешивалась в неё, поддерживая партию католиков, которая была обезглавлена после убийства 24 февраля 1563 года герцога Франсуа де Гиза.[165]

Отношения между Испанией и Англией стремительно ухудшались. Англия оказывала активную поддержку всем протестантам в Германии и во Франции, а Испания, в противовес королеве-протестантке Елизавете I, ставили на королеву-католичку Шотландии Марию Стюарт.[166]

Священная Римская империя вела войну с Османским султанатом за обладание Венгрии, пока в 1568 году не был подписан мир.

Во Фландрии, местная знать размечталась о незавимиости. Король Филипп II ввёл во Фландрию свои войска, и там, в 1566 году, началась война.[167]

В Испании, в 1568 году, при поддержке Османского султаната и мусульманских правителей Северной Африке, вспыхнуло восстание морисков.[168]

В 1570 году, Османский султанат разорвал мирное соглашение с Венецианской республикой, и атаковал Кипр. Венеция обратилась за помощью и поддержкой к христианским монархам.

Император Священной Римской империи Максимилиан II,[169] вот только что, накануне, заключивший мирный договор с османами, отказал.

Королева Англии Елизавета I, как протестантка, была отлучена от церкви, и к ней даже не обратились.

Король Португалии Себастьян I, всё более впадая в слабоумие, живя в своём, иллюзорном, полном рыцарских подвигов во славу Христа мире, отказал, сославшись на то, что у него есть по-важнее дела в Марокко, где надо нести язычникам светочь христианской веры, и что его страна опустошена чумой.

Король Польши Сигизмунд II Август, опасался, что в случае его помощи Венеции, османские армии вторгнуться в его владения из Венгрии.

И неизвестно, дошло ли письмо, отправленное венецианским сенатом в Москву, царю Ивану IV Грозному.

Помощь Венеции оказал Мальтийский орден,[170] но его пять кораблей, двинувшихся на помощь Кипру, были атакованы османским флотом. Четыре из их галеры были захвачены, одной посчастливилось вернуться на Мальту.

Папа римский Пий V,[171] сказал, что предоставит помощь Венеции, если та предоставит ему готовые корпуса для 12 галер. Папа обязывался за свой счёт снарядить и вооружить их, нанять команды и воинов.

Да король Испании Филипп II, выдвинул на помощь Венеции флот из 50 галер, под командованием генуэзца Джованни Андреа Дориа.[172]

Пока готовились, пока собирались, пока бестолково и бесцельно метались по морю, османы захватили почти весь Кипр, осадив последнюю венецианскую крепость на острове, хорошо укреплённую Фамагусту.

Альваро, ждал и надеялся, что о нём вспомнят, что он ещё нужен, что в этих многочисленных войнах ещё требуются его знания и опыт, но…молчание. Может не Испания, может Венеция или папа римский… Но его не звали…

И с удовлетворением он узнал, что войско, которое в 1569 году Селим II послал на Астрахань, полностью разгромлено московитами. «Я мог бы командовать этой османской армией, и кто знает, может быть московитам не удалось бы меня разбить. Я бы взял Астрахань. Потом, пошёл бы оттуда на Казань и Москву. Кто знает, как бы тогда писалась история…»

Пять лет плена и особенно последние годы, пошли ему на пользу, развеяв, в его-то 82 года, ещё остающие радужные иллюзии и избавив от тщетных желаний. Осталость только одно – Честь! До последнего вздоха служить Испании, выполнить свой Долг до конца, и надежда – умереть в бою. «Видимо, я ещё не всё сделал из того, что предначертано мне Божьей Волей, на этом свете. Будем ждать. Да».

Всё закончилось знойным летом 1571 года, когда разбрызгивая никогда не просыхающую вонючую грязь, на этой забытой Господом Богом улочке Милана, у его дома остановилась кавалькада пышно разодетых, знатных и богатых всадников.

– Ваша милость, это здесь. Вот дом Альваро де Санде.

«Может, завернул проездом, кто-то из старых друзей? Но, кто?» – его уже давно никто не посещал, окончательно списав со счётов. Опираясь на костыль, Альваро вышел на расшатанное, покосившееся крыльцо.

– Сеньор де Санде? Я дон Хуан Австрийский! Сын короля Испании и императора Священной Римской империи Карла! – молодой,[173] с багровым румянцем на бледных щеках, бастард короля Карла пронзительным, горячим взором смотрел на него. Слуги стелили под копыта коня ковёр, дабы Его Светлость не запачкал ног, но он, не выбирая места, соскочил с седла прямо в грязь.

– Мне рекомендовали вас, только с хорошей стороны, говорили, что вы отличный полководец и хорошо знаете османов! Волею короля Испании Филиппа, я назначен главнокомандующим всеми христианскими войсками в борьбе против османов! И вы, нужны мне, сеньор де Санде, нужен ваш опыт командующего войсками! И мне нужны, ваши советы!

Сердце, оглушительными толчками забилось в груди, запершило в горле, на глаза наворачивались слёзы. Альваро отбросил костыль, выпрямился и приосанился.

– Я весь…я всегда…к услугам Вашего Высочества! Верой и правдой! Благодарю, за оказанную честь! – трудно было справиться с волнением, но Альваро сумел совладать с ним.

Слуги уже, разгружая телеги, прямо на огороде, среди капустных грядок и стеблей чеснока разбивали навес, ставили стол, стулья, специальное кресло с балдахином для Его Светлости.

Альваро немного слышал о Хуане Австрийском. Этот бастард, воспитанный при дворе, тяготился своим положением, никогда не сидел на месте, всегда куда-то бежал и рвался. Он уже успел отличиться, командуя флотом против североафриканских пиратов, быстро и наголову разгромил восставших морисков, и вот теперь, рвался на войну с османами. Из разговора, Альваро узнал, что 25 мая, по инициативе папы римского Пия V, в соборе Святого Петра, была создана Священная лига христианских государств. В неё вошли – само папство, Венецианская республика, Мальтийский орден, и подвластные Испании итальянские государства – Савойское герцогство, Генуэзская республика, Великое герцогство Тосканское и Пармское герцогство.

– Ведь это мой прямой долг, продолжать дело моего отца! – всегда, к месту или не к месту, дон Хуан выпячивал и подчёркивал, что он не безродный бастард, что он сын короля и императора Карла, что он Габсбург!

– И я счестью пронесу крест Христа, против полумесяца!

Король Испании Филипп II, пока показывал вид, что всячески поддерживает своего единокровного брата, что они одна семья, пока терпел его заносчивость и амбиции.

Его Светлость не стал долго задерживаться, и выпив чашечку модного, завезённого из Нового Света горячего чоколата, съев пару сахаренных минадалин, засобирался в путь, сказав напоследок:

– Я жду вас, сеньор де Санде в Мессине! Вместе, мы победим! Мы разгромим османов!

Он оставил Альваро де Санде полтора десятка слуг, сплошь знатных кабальеро, для свиты. После прощания, они вольготно расположились, вознамерившись продолжить пир и повеселиться, но Альваро де Санде удивил их.

– Нет времени рассиживаться, господа. Торопитесь, собирайтесь, мы уезжаем. Его Светлость наверняка задержиться в Милане у губернатора, в риме у папы и в Неаполе у вице-короля. А нам надо, как можно скорее добраться до Мессины, осмотреть войска, озаботиться комлектованием и снабжением. Ну, чего расселись? Встать! Бегом собираться!

Подзабытые, властные нотки маэстро-дель-кампо, заставили свиту вскочить и кинуться выполнять приказания.

Они затащили в дом несколько сундуков с нарядами и костюмами, тюки с доспехами и оружием, но Альваро отверг сей дар Хуана Австрийского, открыл заскрипевшую дверцу шкафа и достал свой старый, изъеденный молью камзол. Вслед за ней кожаную курту без рукавов, полинявшую красную перевязь маэстро-дель-кампо, купленный в Константинополе меч, который был с ним на Мальте.

– Вишь, как оно. Снова мы с тобой вместе… Теперь мы отплатить османам, за всё! На Мальте дали им попробовать твоего острия, и теперь вот…

Но клинок, заржавев, не выходил из ножен.

– Эй, ты! Быстро снеси меч в лавку оружейника за углом, пусть почистит и наточит. А вот это всё, – Альваро кивнул в сторону сундуков и тюков, – отнесите в монастырь Санта-Мария Гареньяно, передайте настоятелю падре Лоренцо, скажите, что от меня. Пусть продаст всё это барахло, а деньги употребить на нужды госпиталя.

Свита подогнала к крыльцу карету, но Альваро взъярился, закричал, затопал ногами и замахал руками.

– Это что ещё такое? Оставьте это корыто для беременных баб и жирных епископов! Мне же, оседлайте коня! Самого резвого и быстрого! Я, тороплюсь!

И хоть больно и трудно было, с его-то, распухшими, негнущимися от старости коленями, но он, не показывая вида, довольно легко и молодцевато вскочил в седло.

В Мессине царило настоящее Вавилонское столпотворение! Двести боевых кораблей, сто кораблей обеспечения и снабжения, десятки тысяч пехоты и кавалерии, артиллерия, сапёры, обозы, телеги, маркитаны и проститутки, солдатские жёны и дети, команды кораблей и галерных гребцов, тысячи слетевшихся сюда проходимцев и авантюристов, – все они забили улочки древнего города, создавая невообразимую, дикую толкотню, шум, крики, драки.

Но Альваро чувствовал себя здесь как рыба в воде, уж точно, находясь на своём месте. Быстро разобравшись в этой бестолковости и сумятице, он преступил к организации армии из разрозненных частей различных государств.

Он тепло поприветствовал давно знакомого Маркантонио Колонну, того самого, кто командовал испанской кавалерией в Сиенской войне, а теперь возглавившего папский флот.

В Сицилийской терции можно было положиться на капитана Диего Энрике де Кастанеде и Манрике.

Старый друг, лекарь, когда-то спасший и выходивший его, Родриго де Сервантес Сааведра, прислал письмо, в котором, среди слов поздравлений, восхищения, и веры в победу христианства над исламом, писал, что два его сына – Мигель и Родриго де Сервантесы, служат солдатами в терции Неаполя.

И ещё Альваро знал, что в терции Священной лиги,[174] служит знаменосцем его сын Родриго де Санде.

«И как это Антония, ненавидящая войну и солдат, отпустила его?»

Он попросил верных людей, и они разыскали его сына. Издалека, шмыгая носом и потирая покрасневшие от слёз глаза, Альваро любовался сыном. «Вон как вымахал! Да и в плечах широк! Точно как я был, в молодости! А красотой лица, весь в мать… Её глаза, нос, чувственные губы… 29 лет уже ему… Воевал против морисков. Наверняка знает, что я командую армией, но не ищет встречи со мной. Вот так вот… Гордый, всего хочет добиться сам…»

Родриго вдруг обернулся, и их глаза встретились. Время, остановилось! Улетели куда-то другие люди, шум, крики, топот ног и ржание лошадей, остались только они – отец и сын, и долго они так стояли, глядя в глаза друг другу. На миг Родриго вздрогнул, подался чувству, качнулся, сделал шаг вперёд, готовый кинуться в объятия отца. Но, сдержался…

«Храни тебя Господь, сынок! Пусть бережёт и охраняет тебя, Матерь Божья Дева Мария!»

Мнения, как это всегда бывает при скоплении разных людей, разделились.

Испания, в лице вице-короля Неаполя Педро Афана де Риберы и друга и советника короля Филиппа II – Антуана Перрено де Гранвела, настаивала на обороне силами Священной лиги побережья Южной Италии, Сицилии, Мальты.

Венеция тянула всех в Восточное Средиземноморье, на помощь осаждённой Фамагусте.

Легаты папы Пия V, не имея конкретной цели, говорили о новом Крестовом походе христианства против ислама.

Генуя, верная продолжателями политики Андреа Дориа,[175] не хотела усиления ни Испании, ни Венеции.

Да и в мелких итальянских государствах, подвластных Испании, уже появились мысли о независимости, по примеру Фландрии.

Прибытие дона Хуана Австрийского утихомирило разногласия. Ему нужна была Слава! Ему нужна была Победа! А не пустая болтовня.

– Решено! – встав, молодой герцог, решительным взмахов руки, пресёк все разговоры. – Ищем встречи с османским флотом, после победы высаживаемся на побережье Греции и идём на Константинополь, флот, с частью войск, идёт на Кипр! Всё, господа, совет окончен!

Альваро де Санде едва не хмыкнул! «Эх, молодёжь, молодёжь…» В отличии от них, он хорошо помнил, пережил на собственной шкуре, события более чем 30-летней давности, подобную этой Священную лигу, разгром христианского флота в битве при Превезе, гибель его солдат в Херцег-Нови, развал той Священной лиги. «Ишь, куда замахнулся, на Константинополь!» Но взвесив за и против, он был согласен идти с герцогом, ставя на закате жизни на кон, своё имя и честь полководца.

Несмотря на приближающуюся осень, 15 сентября вышли в море.

Летом османский флот вторгся в Адриатику, громя венецианские гарнизоны на островах и побережье Далмации. Сама Венеция дрожала от ужаса возможного вторжения.

– Запереть в Адриатике османский флот, прижать его к берегу Южной Италии где-нибудь в Тарентском проливе, и уничтожить, заманчиво! – дон Хуан Австрийский возбуждённо потирал руки. – Отец, гордился бы мной!

Друг герцога, знаменитый на весь мир шахматист Паоло Бои, задумчиво поглаживал пальцем фигурку чёрного короля.

– Шах! Казалось бы, всё, но чёрный король вырывается, обходить фигуры белых и битва продолжается.

Дружба дружбой, но герцог, за такую реплику, сурово и неодобрительно посмотрел на своего друга.

А ведь он был прав! Османским флотом командовал опытный Али-паша.[176] Он ускользнул из расставленной ему ловушки, и уже давно был у побережья Южной Греции.

Альваро слышал, что однажды, дон Хуан Австрийский, и сам большой любитель шахмат,[177] приказал выстроить в одном из залов своего дворца, шахматную доску прямо на полу, из белых и чёрных плит мрамора. И состоялась на этой доске партия, в которую роль фигур, одетых в соответствующие чёрные и белые костюмы, исполняли слуги герцога. Она продолжалась почти месяц, в течение которого, дворец герцога стал культурным центром Испании. Каждый день там собирался весь двор – и мужчины и женщины, живо обсуждая происходящее.

Де Санде и сам неплохо играл в шахматы, и подумывал после похода, сразиться с Паоло Бои.

Если конечно им посчатливиться, остаться в живых.

За его спиной, у мачты, снова раздались шепотки и смех. Альваро знал, что они адресуются ему.

– Смотрите, смотрите, как бы нашего дряхлого дедушку, не подхватило ветром и не унесло к османам!

– Эй, держите старика! Привяжите его!

– А то при качке, он может свалиться за борт!

– А то и вовсе, рассыпется!

Богатая и знатная, наглая и дерзкая молодёжь, считающая, что всё ей дозволено, и что весь мир принадлежит им.

Альваро не хотел ссор. Он терпеливо сносил подобные насмешки… пока не трепят его честь и имя жены. Для него было главным, что Хуан Австрийский, называет его, своим наиценнейшим советником. Лестно. «А эти молодые обезьяны, пороху не нюхавшие…Посмотрим, что они запоют, в настоящем сражении».

Угроза пришла неожиданно, и совсем с другой стороны, откуда её никто и не ждал. Испанские солдаты, плывшие на одном из венецианских кораблей, поспорили с моряками, и в ссоре убили несколько венецианцев. Капитан корабля, недолго думая, не посоветовавшись ни с командующим венецианской эскадрой, не доложив главнокомандующему, мстя за своих убитых земляков, приказал казнить зачинщиков ссоры, и на реях заболтались четыре испанских солдата.

И тут началось!

– Эй, почему только наших?!

– Ваши венецианцы тоже виноваты!

– Они первыми начали!

– Да, один из ваших, первым схватился за нож! Я видел!

Бунт и угроза расправы над венецианцами, с одного корабля перекинулись на другие, и испанские солдаты, спешно вооружившись, кричали и ругались сгрудившись у бортов, грозя перевернуть галеры.

Сложно управлять такой армадой, когда на кораблях развивались флаги разных государств. Когда команды разношёрстны – швейцарцы, из личной гвардии папы римского, германцы, савойцы и тосканцы, венецианцы и генуэзцы, державшиеся особняком мальтийские рыцари, часто не испытывающие особой симпатии друг к другу испанцы из самой Испании и испанцы с Сицилии и Южной Италии. Когда на кораблях, вперемешку, богатая знать, и не имеющие ничего, кроме меча, простые солдаты. Когда никто никому не доверяет, и каждый тянет одеяло на себя.

Испанские солдаты, которых было большинство на всех кораблях, требовали крови венецианцев. Венецианцы, которым принадлежала половина боевых галер всего флота, грозили выйти из союза. Выход венецианцев привёл бы к развалу всего союза, да и с оставшимися силами, нечего было и думать о победе над османами на море.

Хуан Австрийский не мог этого допустить! Для упрочнения своего шаткого положения бастарда, ему нужна была Победа! Нужна была Слава полководца!

– Пат! – громко объявил, ни к кому конкретно не обращаясь, как всегда сидевший за шахматной доской, Паоло Бои.

Пришлось пойти на унижение испанской гордости.

– Сеньор де Санде, прошу вас… – опустив от стыда и гнева глаза, обратился к нему Хуан Австрийский.

Альваро, на маленькой, быстроходной галере посетил все корабли флота, и повсюду, пользуясь своим непререкаемым авторитетом, утихомиривал буйство испанцев.

На галере «Маркиза» он увидел стоявшего в первых рядах, выпятив грудь, Мигеля де Сервантеса. А вот сына, на галере «Гренада», он так и не увидел. Тот отшёл к борту, прячась от взгляда отца.

Пошли дальше. Цели не было, где находиться флот Али-паши, неизвестно. Венецианские разведчики докладывали, где-то у побережья Южной Греции. Но где? А уже ведь наступил октябрь, время свирепых осенних штормов в Средиземноморье.

Встретили летящую навстречу венецианскую галеру.

– Откуда? Где османы?

– Фамагуста пала! – вместо приветствия и ответов прокричал с мостика её капитан.

– Как?! Когда?!

Его провели в каюту главнокомандующего, куда уже набились все флагманы эскадры.

– Мы бились мужественно, с октября по 1 августа сего года. Мы отбивали все атаки, и османы не смогли взять нас штурмом. Но…закончился порох, закончилась еда…подкреплений не было… Мы съели всех ослов, лошадей и кошек… Осталось только… по кусочку хлеба в день, да по горсти бобов. Всего пять сотен человек могли держать оружие, противостоя стопятидесятитысячной армии османов… И тогда, наш командующий, Маркантонио Брагандин, решил сдаться. Османский военачальник Лала Мустафа-паша, обещал нам свободное возвращение на родину. Но когда Брагандин подошёл к Мустафе-паше, тот набросился на него, и нанёс раны ножом. Началась резня… Гора христианских голов, росла перед шатром Мустафы-паши. Кого из наших не убили, приковали к вёслам на галерах, женщин и детей увели в рабство. Брагандина пытали и мучали долго, пока 17 августа, по приказу Мустафы-паши, живъём не содрали с него кожу…

Скорбное молчание повисло в каюте главнокомандующего, венецианцы, закипая от гнева, злобно оглядывали всех остальных, виня их в задержке помощи Фамагусте. Обстановка накалялась.

– Шах, белому королю! – разряжая её, произнёс Паоло Бои. – Но ещё не всё потеряно! Мы ещё можем перейти в атаку, и разгромить чёрных!

Горестная весть быстро облетела все корабли эскадры, вызвав закономерное:

– Ах, проклятые!

– Отомстим!

– Смерть нехристям!

– Смерть! Смерть! Смерть!

Али-паша, командующий османским флотом, мог и хотел избежать битвы. Его корабли уже полгода как были в море, люди устали, была и большая убыль в солдатах. Его лазутчики действовали расторопней, и он знал, что превосходит христианский флот по количеству боевых кораблей – у него их три сотни, а у христиан две, но он не собирался атаковать, выжидая. Пугали его, и надвигающиеся октябрьские штормы. Но по-другому думал султан Селим II, находящийся в далёком Константинополе, в роскоши и неге своего гарема. Он прислал ему зелёное знамя Пророка и фирман с приказом – выйти в море и разгромить христиан.

Они столкнулись неожиданно, 7 октября 1571 года, в Патрасском заливе..[178] Со времён античности, когда в этих самых водах, неподалёку, в 30 г до н. э., флот Октавиана Августа разгромил флот Марка Антония и царицы Египта Клеопатры, мир не видел таких огромных флотов, шедших навстречу друг другу, с единой целью – уничтожить врага![179]

Христиане первыми заметили противника.

– Османы! Османы! К бою!

Всё на кораблях забегало, заметушилось, готовясь к битве. Что она будет тяжёлой и кровавой, никто не сомневался – до этого дня, османы были непобедимы на море, и просто так, они победу не отдадут.

– Ничего, вырвем победу у них из рук! Зелёное знамя ислама, кинем под ноги статуе Святого Петра в Риме! Мы победим! В бой, христиане! В бой за Веру! С нами Христос и Дева Мария! – кричал Хуан Австрийский, на быстроходной галере обходя выстроенные для битвы корабли.

Ещё в Мессине, он разбил флот на четыре эскадры – левым флангом командовал венецианец Агостино Барбариго, центром он сам, справа были галеры под командованием Джованни Андреа Дориа, транспорты находились под защитой эскадры резерва, которой командовал Альваро де Басан, маркиз де Санта-Крус.

Али-паша тоже выстроил свой громоздкий флот, разделив на три отряда – в центре он сам, справа Сулук Мехмет-паша, более известный по прозвищу – Мехмет Сирокко,[180] слева, со своими алжирцами и тунисцами, грозный корсар, гроза морей, страх христианских берегов и кораблей – Улудж-Али.[181]

Новинку, шесть венецианских галеонов с мощной артиллерией и высокими бортами, шедших без весёл, а только по ветру, по совету Альваро де Санде, выдвинули вперёд.

– Они как бастионы, огнём своих орудий, разрежут флот османов!

Глаз не мог охватить, выстроившиеся для битвы флоты![182] Управлять такой громадиной было не то что сложно, а практически невозможно! Оставалось только надеяться на опытность командующих эскадрами, и на храбрость солдат и моряков.

Но Хуан Австрийский, перед самой битвой, успел и смог отдать приказание на все корабли – расковать сидевших на вёслах рабов-христиан. Оружие им правда не дали, говоря:

– Искупайте свои грехи и преступления, душите, топите, рвите зубами врагов Веры Христовой, и добывайте оружие в битве!

Османы не могли поступить также, так как ислам запрещает обращать в рабство единоверцев, и на вёслах у них сидели только рабы-христиане.

Битва началась с атаки цетра Али-паши на центр христианского флота.

– С Богом! – Хуан Австрийский прекрестился и надел свой шлем. Тоже за ним повторили и все находящиеся на его флагманской галере «Реал».

Венецианские галеоны отлично выполнили возложенную на них задачу, разревав залповым огнём строй османских галер, нанеся им первые потери и вызвав панику.

Али-паша, показывая всем, что не боится и презирает смерть, встал на носу своей галеры «Султан».

– Вперёд! Только вперёд! Быстрее на вёслах, подгоняйте рабов! Только вперёд!

Забивая рабов, они стремительным скачком вышли из-под смертельного огня галеонов,[183] и навались на строй галер христианского флота. От залпа османских пушек, рухнула на палубу грот-мача, убив и покалечив многих. Таран «Султана» пропорол «Реал». Мощная, деревянная фигура Нептуна отвалилась с его носа, сломав борт османскому флагману.

– Вперёд! На абордаж!

Янычары, дико крича, полезли на борт христианского корабля.

Залп аркебуз, и ощетинившаяся пиками испанская пехота Сардинской терции и специально отобранные в охрану Его Светлости ветераны, мужественно встретила врага.

Альваро де Санде, на корме, удерживал рвущегося в битву Хуана Австрийского.

Всё смешалось, десятки кораблей сцепились намертво, и тысячи людей, крича, молясь и ругаясь, кинулись убивать. В один миг палуба «Реала» оказалась заваленной трупами, в этом месиве копошились раненные, кровь потоками стекала в море.

Мехмет Сирокко, хорошо знающий эти воды, обошёл венецианскую эскадру Агостино Барбариго с флангов и полностью её окружил.

Джованни Андреа Дориа и Улудж-Али, оба опытные и осторожные, стараясь не подставить свои фланги под удар противника, маневрируя, сваливались мористее.

Маркиз де Санта-Крус, меряя шагами палубу своей флагманской галеры «Волк», зорко вглядывался в грандиозную битву, слыша ожесточённые крики сражающихся, ловя ноздрями густой пороховой дым и запах гари горящих кораблей. Галеры Агостино Барбариго, окружённые, связали боем корабли Мехмет Сирокко, Дориа и Улудж-Али отходили всё более и более право, центр христианского флота, пока держался.

– Ждать! Ждать! Ждать! – успокаивая самого себя, шептал он.

– Смотрите! Османы! Они отсупают! Они бегут!

На левом фланге, окружённым галерам Агостино Барбариго, удалось сделать невероятное, полностью разгромив османов! Мехмет Сирокко был убит, ему мечом снёс голову храбрый венецианец Джованни Контарини. Но и сам Агостино Барбариго не уберёгся, получив в самый разгар схватки смертельную рану стрелой в правый глаз. Его приподняли на палубе, и мужественный венецианец, потрясая мечом, долго грозил вслед остаткам уходящего османского флота.[184]

В центре османы трижды кидались на палубу «Реала» и каждый раз были отбиты. Ступать приходилось по телам павших, солдаты обеих армий, как по мостикам, перебегали с одной галеры на другую, упавшие в море и там продолжали борьбу, убивая и топя врагов. Рушились на палубы мачты, калеча людей, пушечные и аркебузные залпы слились в один оглушающий, протяжный вой, арбалетные болты летели со всех сторон, поражая и своих, и чужих.

Альваро не смог более удерживать Хуана Австрийского, которым с громким призывом кинулся в битву. И все вздрогнули, когда Его Светлость упал, получив ранение в ногу.

Улудж-Али, улучшив момент, ловким манёвром обманул Джованни Андреа Дориа, и обойдя его корабли, на своих более быстроходных и манёвренных галерах, рванул к открытому правому флангу христианского центра.[185]

Так уж распорядилась Судьба, что главный удар десятков галер Улудж-Али, приняли на себя три галеры рыцарского ордена Святого Иоанна. Окружённые значительно превосходящим по численности врагом, рыцари бились мужественно со своими злейшими врагами, не прося о пощаде. На каждой из мальтийских галер – «Санта-Мария-делла-Виттория», «Святой Пётр» и «Святой Иоанн», было по три десятка рыцарей, во главе с Пьетро Джустиниани, де Сент-Обином и Алонсо де Тексада. Все они погибли, кроме пронзённого семью стрелами Пьетро Джустиниани и ещё двух тяжело раненных рыцарей.

– Нельзя больше ждать! Вперёд! – маркиз де Санта-Крус повёл в битву свои галеры.

Корсары Улудж-Али уже заводили канаты на захваченные мальтийские галеры, когда увидели летящую прямо на них эскадру де Санта-Круса.

– Рубите канаты! Уходим! – прокричал Улудж-Али, которого и с тыла уже окружали подошедшие галеры Джованни Андреа Дориа. – Уходим!

Первой на выручку мальтийским кораблям подошла испанская галера под командованием Франческо де Охеды.

В качестве трофея Улудж-Али захватил с собой только флаг рыцарского ордена Святого Иоанна.

Галера «Маркиза», на которой находился Мигель де Сервантес, шла в битву в составе эскадры де Санта-Круса, и впоследствии, бессмертный автор «Дон Кихота», писал о своём участие в битве в третьем лице: «В морской битве при Лепанто выстрелом из аркебуза у него была искалечена рука, и хотя увечье это кажется иным безобразием, в его глазах оно прекрасно, ибо он получил его в одной из самых знаменитых битв, которые были известны в минувшие века и которые могут случиться в будущем…»[186]

Для Альваро де Санде, битва при Лепанто, в его богатой на подобное жизни, была…просто ещё одной битвой. Но для многих других, она стала самым главным, самым важным, самым значительным событием.

Флагман османского флота, галера «Султан», была захвачена. Альваро де Санде, устало привалившись к мачте вражеского корабля, опустив окровавленный меч, вытер с лица пот. Кто-то из испанских солдат, поднял на пике отрубленную голову Али-паши, и размахивая ею, кричал:

– Победа! Победа! Победа!

Другой, взобравшись на мачту, сорвал зелёное знамя ислама. Поднеся его Хуану Австрийскому, он получил щедрую награду.

К Альваро, перебираясь с корабля на корабль, ступая по горам трупов, с мечом в одной руке и со щитом, истыканном стрелами и арбалетными болтами, подошёл капитан Диего Энрике де Кастанеде и Манрике.

– Всё благополучно, сеньор маэстро-дель-кампо. Ваш сын жив, и даже не ранен.

– Как он?…

Опытный капитан понял суть не до конца высказанного вопроса.

– Храбро бился, за спины других не прятался.

– Ну вот и славно.

В полтора-два часа, всё было кончено. Христиане развеяли, уничтожили, сожгли и захватили до этого считавшийся непобедимым османский флот. Мало кому удалось уйти, один только Улудж-Али отходил более-менее организованно, собрав вокруг себя около 40 галер.[187] Добравшихся до берега османов, их выбросившиеся корабли, атаковали, безжалостно и беспощадно убивая всех, местные греки.

Поддерживаемый под руки, стоял и улыбался дон Хуан Австрийский. Победа! Победа! Победа! Она широко разнесётся по всему христианскому миру, прославляя его. Даже в протестантской Англии и Германии, среди гугенотов Франции, которым ещё султан Сулейман Великолепный предлагал союз против католиков, победа в битве при Лепанто вызвала восторг и восхваление. Венецианец Паоло Парута писал: «Смелость этих людей,[188] как истинное, животворное солнце, даровало нам самый прекрасный и самый радостный день». Папа римский Пий V, своей буллой, распорядился праздновать по всему христианскому миру день 7 октября, прославляя Богоматерь.

– Её заступничество и покровительство, принесло нам победу!

По всем церквям, соборам, храмам и монастырям, была отслужена благодарственная, праздничная месса.

117 османских кораблей, было захвачено, а более сотни, нашли свою могилу на дне Патрасского залива. Враг потерял убитыми и раненными до 30 тысяч человек, ещё 5 тысяч османов было захвачено в плен. И с радостью, словно только ради этого и сражались,[189] освободили более 10 тысяч христианских рабов.

Тех же, кто прикованные к вёслам, погибли вместе с османскими кораблями, не считали. Иначе, можно было сойти с ума.

Христианский флот потерял полтора десятка кораблей, 7 тысяч человек погибло, и более 8 тысяч было тяжело ранено.

Великая Победа!

Осада Мальты 1565 года и битва при Лепанто 1571 года, стали вехами, положившими предел османским завоеванием в Средиземноморье. Все убедились – их армии и флот можно бить! Могущество Османского султаната пошло на спад.

Дон Хуан Австрийский, хотел, чтобы все его люди было по достоинству оценены по достоинству, это как бы, ещё более прославляло и поднимало престиж его победы среди испанской знати, и Альваро де Санде, милостивым указом короля Филиппа II, был назначен генерал-губернатором Миланского герцогства. Щедро! Это в его-то, 82 года… Лет на десять бы раньше… Также ему был дарован рыцарский орден Святого Сантьяго, сеньория Вальдефуентес в родной Эстремадуре и титул маркиза Пиовера. Щедро…по-корлевски…[190]

Альваро не умел ничего делать наполовину, губернатор Милана, значит губернатор Милана. Хотя он ничего и не смыслил в гражданских делах. Тогда, финансы, налоги, благоустройство, политику и прочее, он передал в руки своего помощника – Луиса де Рекесенса-и-Суиньга, а сам занялся укреплением обороны Миланского герцогства, смотром и подготовкой войск.

– Испанская дорога! Вот что самое главное, и куда мы должны направить все свои усилия!

И на всём пути вверенного ему участка «испанской дороги», от портов Генуи до алпийских перевалов, он возводил небольшие крепости с запасами провианта и оружия, постоялые дворы, где всегда можно было отдохнуть, оставить заболевших, сменить лошадей и получить телеги.

Присматривался он и к внешним событиям, отправляя подкрепления в армию герцога Альбы, ведшую тяжёлую войну во Фландрии.

К его сожалению, неудачей закончилась попытка Священной лиги, в 1572 году, захватить крепость Наваринн в Греции.

– Вашу мать, нашли кому доверить командование войсками! Изнеженному римскому аристократу Орсини,[191] который ничего, кроме как заговор и интриг, не знает и не умеет!

После разгрома при Лепанто, все верфи османского султана были загружены спешной работой, и уже летом 1572 года, Улудж-Али вывел в море новый флот из 250 кораблей. Это был и совершенно обновлённый флот, за основу строительства кораблей которого, были взяты большие венецианские галеасы, вооружённые более тяжёлыми, дальнобойными пушками, а все солдаты и моряки, получили огнестрельное оружие.

Неизвестно где пропадавший долгие годы, и откуда сейчас вынырнувший давешний осведомитель, докладывал:

– 250 кораблей сила не малая, но они построены наспех, из сырого леса, команды не обучены и не подготовлены. Улудж-Али, своих берберов, вчера бывших простыми пиратами, назначает командирами кораблей и командующими эскадрами.

Альваро, хорошо наслышанный об опытности Улудж-Али, подверг это сомнениям.

А тут ещё, после смерти 1 мая 1572 года папы римскиго Пия V, Священная лига, лишённая его организаторских и связывающих уз, стала давать сбои. Испанцы, более заинтересованные в обладании Северной Африки тянули туда союзный флот, Венеция призывала защищать её последнюю крупную колонию – остров Крит, или идти всем, и освобождать Кипр. Летом они заперли флот Улудж-Али в гавани Модоны, не приспособленной для длительной стоянки крупного флота – не было достаточных припасов. Вот-вот Улудж-Али должен был пойти на прорыв! Ожидалась новая крупная морская битва, но неожиданно, 7 октября, ровно через год после победы при Лепанто, Хуан Австрийский заявил, что уводит свой флот в Мессину. Командующий папским флотом Маркантонио Колонна поддержал его, и они ушли, оставив венецианцев одних.

Венеция, брошенная всеми своими союзниками, пошла на заключение сепаратного мира с османами. Он был заключён 3 марта 1573 года, и по условиям его, Венеция отказывалась от Кипра, и ежегодно выплачивала по 300 тысяч золотых дукатов, в течение трёх лет.

– Это предательство! Измена всему христианскому делу! Снова венецианцы, ставят торговлю и богатства, выше Веры Христовой![192]

– Будьте готовы, сеньор де Санде, – превосходящий его знатностью и богатством, считая, что он должен быть генерал-губернатором Милана, Луис де Рекесенс-и-Суиньга по-хозяйски пройдя к столу, налил себе полный бокал вина, – пришла депеша из Испании. Наше правительство ведёт двойную игру во Франции, поддерживая и гугенотов, и католиков. Ставки в этой игре высоки – кто из них, придя во Франции к власти, передаст нам Бургундию и Прованс?

– Не думаю, чтобы Гаспар де Колиньи, лидер гугенотов, или Генрих де Гиз, лидер Католической Лиги, пошли на это. Не думаю.

– Может оно и так, но пришла депеша, и нам следует готовиться ввести войска в Прованс или Бургундию, сразу же, как будет получен приказ.

«Утопия… Долбанный Колиньи, всё более и более опутывает своим влиянием короля Франции Карла IX. Уговаривает его, послать во Фландрию армию. Против нас, против Испании, для поддержки тамошних мятежников! Мало ему Сен-Кантена и плена? Надо было не брать его в плен, а по-тихому, быстро прирезать! А среди католиков во Франции вражда. За лидерство борются Гизы и партия умеренных во главе с Монморанси, ищущих компромисс между католиками и гугенотами».

– У них сейчас мир,[193] и намечается свадьба между гугенотами и католиками. Генриха Наваррского, женят на Маргарите Валуа. Мир и согласие во Франции…

– Ну, это вряд ли… – более осведомлённый Луис де Рекесенс-и-Суиньга, ничего более не ответил.

18 августа 1572 года состоялась свадьба короля Наварры Генриха и Маргариты Валуа, сестры короля Франции Карла IX. По этому поводу в Париж съехалось множество гугенотов. 22 августа, провалилось покушение на Гаспара де Колиньи. Наёмный стрелок – Франсуа де Лувье де Морвель, не таясь, прямо из окна дворца герцогов де Гизов, выстрелил из аркебузы в адмирала, но лишь ранил его в руку.

И тогда, 24 августа 1572 года, зазвонил колокол королевской часовни…

Варфоломеевская ночь… В одном только Париже было убито, по самым приблизительным подсчётам, около 5 тысяч гугенотов. Мужчин, женщин и детей… Одним из первых, погиб адмирал Гаспар де Колиньи. Его убил наёмник – Карел Яновский-з-Яновец, посланный Генрихом де Гизом.

Тело адмирала выбросили через окно.

– Это тебе, за смерть моего отца! – Генрих де Гиз плюнул, и больно пнул ногой труп поверженного врага.

А ликующая толпа, долго тягала его по улицам, отрубая от него куски. То, что осталось, бросили в реку. Но потом, толпе показалось этого мало. Тело Колиньи баграми выловили из реки, и за ноги подвесили на виселице Монфокон.[194] А голову, поднесли Карлу IX и Екатерине Медичи. После, забальзамированную, её отвезли в Рим, в дар папе Григорию XIII.

Тело его, лишь спустя несколько дней, когда улеглось кровавое пиршество толпы, сняли люди губернатора Парижа Франсуа де Монморанси,[195] и отвезли для захоронения в склепе семейного замка в Шантильи.

Варфоломеевская ночь стала сигналом, и по всей Франции было убито более 30 тысяч гугенотов.[196]

Альваро был удовлетворён итогами Варфоломеевской ночи и последующими событиями, вот только… «Зачем пощадили этого щенка, Генриха Наваррского? Почему не удушили его? Он, мать его растак, будет поопаснее десятков Колиньи!»

Прибывший в Милан, в начале 1573 года, дон Хуан Австрийский, посвятил Альваро де Санде в свои замыслы по завоеванию Туниса.

– Вы ведь были там с моим отцом, сеньор де Санде! А теперь я надеюсь, что поможете и мне! Мы начнём оттуда Реконкисту, изгоним мусульман и восстановим христианство! Веру Христову! Вы со мною, сеньор де Санде?

Тут явно маячила вожделенная мечта бастарда, возложить на свою голову корону короля Туниса. Но как отнесётся к этому Филипп II?

– Ваша Светлость, тут до меня дошли слухи… Ваш брат, крайне не доволен. Нет, не вами, а вашей славой, вашей влиятельностью среди войск на Сицилии и в Италии, вашей самостоятельностью.

Лицо Хуана Австрийского померкло, он гневно прикусил большую, как и у всех Габсбургов, нижнюю губу, и положил на стол крепко сжатые кулаки.

Альваро стало жаль, этого сильного и смелого воина, который сейчас сидел перед ним поникший и печальный.

– Ваша Светлость, я окажу Вам всяческую помощь, в меру моих сил и возможностей, но если это не будет идти в разрез с моей присягой королю Испании![197]

Красота Антонии поблекла, она постарела, и стала более никому не нужна при дворе короля. Не увивались больше вокруг неё толпы поклонников, молодые девицы и дамы избегали встреч и разговор с ней. И чтобы не вести там безденежное, жалкое существование, она вернулась в Милан.

Больно было смотреть на неё, поникшую и униженную, красную от смущения и стыда, не смеющую поднять на него взгляда.

Альваро не стал мстить женщине, которую любил.

– Я дам тебе достаточно денег, и ты можешь купить себе дом где-нибудь в Неаполе или на Сицилии. А теперь, уходи. Все доставшиеся мне земли и титулы, я передам Родриго.[198]

А в минуты одиночества, он размышлял. «Я был одним из тысяч солдат Испании! Мы шли туда, куда нам приказывали, и делали то, что должны были делать! Мы творили историю! Мы создавали Испанскую империю! На наших пиках, она держится! И как там говорил Платон? Только мёртвые видели конец войне… Да. Мне посчастливилось уцелеть и выжить. С честью пройти через всё… Бывало, что и испанская пехота сдавала свои позиции, отступала и капитулировала. Редко, но просила милости у врага. Но всё же, больше было мужества и отваги, храбрости и героизма, побед над врагом, который боялся одного нашего приближения! Испанская пехота, прочно, надеюсь что на века, завоевала себе славу лучшей, непобедимой армии мира! В этом есть, и моя скромная заслуга».

Он умер 20 октября 1573 года, в возрасте 84 лет, как и положено солдату, до конца оставаясь на боевом посту, на должности генерал-губернатора Миланского герцогства.

Этот стих Альваро де Санде сочинил, находясь в османском плену.

Я же, когда прочитал хроники, написанные Альваро де Санде, подумал:

Неужели всё это, выпало на долю одного человека?!

Честь и хвала ему! Мир его праху!