Кто бы мог поверить, что это – фея?

Чтобы выбраться из башни, она разорвала одежду и связала канат. Чтобы одеться – сдернула с бельевой веревки чью-то рубашку. Разве феи так поступают?

Девушка, бежавшая по ночному пляжу, и не была феей. Больше не была. Накануне она отказалась от магии. И стала такой же, как все. Возможно, чуть более растерянной. Чуть более пылкой. Чуть более красивой, чем другие. Но все-таки – вполне земной.

Белый песчаный пляж простирался на многие километры вдоль моря, блестевшего при свете звезд. За пляжем чернели леса. Теплая ночь была светлой, почти как день. Все звуки тонули в шуме волн.

Она бежала по мокрому песку, и в ее следы, мгновенно наполнявшиеся водой, заползали маленькие крабы. Она совсем обессилела. Она не знала, который час. Знала только, что в полночь всё будет кончено.

Он умрет.

Еще вчера, чтобы поскорей добраться до места, она бы оседлала волну или пролетела над лесом.

Еще вчера она была феей. Была обречена пережить свою любовь.

И она отреклась. Ради того, чтобы состариться с ним рядом.

Такое случается крайне редко. Даже в самых старых сказках.

Вдали, за каменной насыпью, тускло краснел плавучий маяк в виде корабля, зажигавшийся, чтобы заманить на скалы суда из других королевств.

Его привели сюда на казнь.

Расстояние до маяка казалось непреодолимым, пляж – бесконечным.

Она задыхалась. Ветер сбивал с ног, сердце колотилось, израненные ступни саднили, предательски наваливалась усталость. Вот она, желанная человеческая участь!

И все-таки она ни о чем не жалела.

Она хотела быть такой же, как он. Хотела быть с ним.

Наступила ли полночь? Она попыталась определить час по цвету неба. Феи всегда приходят вовремя. Но это больше не про нее.

Наконец она добралась до первых скал. Луна уже опускалась в море. Свет маяка, казалось, стал ярче, камни под ногами – теплее. Теперь совсем близко. Она перепрыгивала со скалы на скалу. Маленькое белое пятнышко на черном базальте.

Свет маяка для кораблей – надежда. Она тоже надеялась. И тоже потерпела крушение.

На стволе дерева осталась кровь. Вокруг простирался густой темный лес. Мне было четырнадцать. Я нес сумку через плечо, мокрые волосы лезли в глаза. Я шел, не разбирая дороги.

Я пытался сбежать от невыносимой тоски. Я брел по лесу уже три часа.

Если бы я не оперся о дерево, если бы не взглянул на свои руки, может, ничего бы и не случилось. Я бы не заблудился, нашел дорогу, которая светилась всего в нескольких километрах от меня.

Но я поднес ладони к глазам и увидел кровь, липкую, как сок красного персика.

Под ногами шуршали опавшие листья. Еще не стемнело. Свет сеялся сквозь ветви каштанов, едва освещая камни, поросшие мхом. Наклонившись, я обнаружил в шаге от дерева еще одну большую каплю крови.

Она указывала, куда идти.

Я понял, что где-то среди деревьев скрывается раненый, который, возможно, нуждается в помощи.

– Кто здесь?

Я произнес это тихо и хрипло, будто говорил сам с собой, и снова взглянул на свои дрожащие руки. Я сбежал без пальто, с одной сумкой, в отчаянии. Я бросил велосипед в траве, на обочине большой дороги. Углубился в лес, чтобы забыть о ней.

Неведомая сила влекла меня в чащу. Я шел по следу, будто волк. Пригибаясь к земле, чтобы различить под ногами капли крови, указывавшие путь. Я мчался вперед, раздвигая ветви, втаптывая в землю ягоды и колючки.

Порой мне казалось, что моя грусть отстает, что воспоминаниям тяжело преследовать меня по этим джунглям. Легкое дыхание девушки пропадало где-то в прошлом и больше не мучило меня…

Тогда я замедлял шаг и ждал, когда воспоминания меня настигнут. Я бежал от тоски, но я не хотел от нее освободиться.

Как ее звали? Она не сказала.

Запрокинув голову, я пронзительно кричал в пустое небо.

Если бы кто-то был в опасности, он бы уже отозвался. Однако мне отвечала лишь тишина. Я натянул капюшон. Кое-где с ветвей падали капли дождя. Никогда раньше я не кричал там, где никто не слышит. Слезы катились из глаз, было страшно. И в то же время я ощущал какое-то странное удовольствие. Я кричал что было мочи. Смеркалось, и тьма отсекала меня от мира, который я знал.

Внезапно между двумя поваленными деревьями я увидел косулю. Она смотрела на меня в упор и не двигалась с места. Я подумал, что отыскал раненое животное, по следу которого шел. Ничего подобного: шерстка косули была чистая и гладкая, как на картинках в детских книжках. Ножки внизу – почти белые. И никакой крови.

Казалось, косуля удивлена не меньше меня. С листвы сорвалось несколько капель, которые разбились о мох, словно хрустальные шарики. Косуля отступила на шаг. Я знал, что, если пошевелюсь, она исчезнет навсегда, подобно девушке, что пару часов назад выпорхнула из моих объятий.

Наконец я шагнул вперед, косуля умчалась, и всё вокруг погрузилось во мрак.

Земля под ногами становилась неровной. Я двигался на ощупь от дерева к дереву. Крови уже не было видно. Я не чувствовал ничего, кроме холода, который набрасывался на меня, стоило только остановиться.

Еще шаг, и далеко впереди я увидел светлое пятнышко, изгибавшееся подобно волне. Оно было похоже на маленький переливчатый золотой коврик, который ни на секунду не переставал двигаться. Я закрыл глаза. Открыл. Коврик оставался на том же месте. Когда я попробовал приблизиться, ноги куда-то провалились.

Наконец я понял, что происходит. Передо мной мерцала широкая река. Я слышал ее журчание. А квадратное пятнышко было отражением освещенного окна.

Я поставил на плечо сумку с моим «сокровищем» и решительно вошел в воду.

Течение изо всех сил толкало меня влево, но я не поддавался. Внезапно свет погас. Я пытался разглядеть в темноте дом. Ведь на берегу, несомненно, должен был стоять дом…

Сила отчаяния, с которой я бросился в лес, теперь становилась моей союзницей: шагала во мраке бок о бок со мной.

Я был уже по пояс в бурлившей воде. Я знал, что опасно переходить незнакомые реки среди ночи. Ноги утопали в иле. Иногда течение толкало меня, чтобы я упал. Но я продолжал идти, крепко прижимая к себе сумку.

Я думал, что спасен. Большую часть реки я точно преодолел. Внезапно у меня свело шею, голова закружилась. Ночь, казалось, водила вокруг хороводы. Что произошло? Я напрягал мышцы, чтобы не упасть. Силы покидали меня. Я мог утонуть.

На секунду в окошке снова зажегся свет. Несмотря на головокружение, я различил силуэт. Уверенный, что меня заметили, я не двигался с места. Вспомнив о крови в лесу, я хотел повернуть назад, но вдруг услышал, как кто-то трижды прыгнул в воду примерно в десяти метрах от меня. В этот момент холод стал невыносимым. Спустя секунду я увидел трех существ, плывущих по реке. Животные боролись с течением. Их головы виднелись на темной поверхности. Я потерял равновесие, сумка коснулась воды, но я вовремя успел ее подхватить.

Черные тени, рассекая волны, двигались в мою сторону.

Мне хотелось добраться до берега, но тело больше не слушалось.

Наконец я смог повернуть голову. Свет погас, и животных было уже не видно, но я понимал: они где-то рядом. Я хотел закричать – и не мог. Я представлял себе мускусных крыс, медведей, анаконд. Неведомое существо, нырнув, внезапно коснулось моей ноги. Звери решили наброситься на жертву все вместе… Я уже почти потерял равновесие, когда кто-то в темноте схватил меня за плечи. Челюсти скользнули по моей коже, но схватили только куртку. Почувствовав, что меня оторвали от речного дна, я потерял сознание.

Открыв глаза, я увидел, что лежу на понтонном мосту. Человеческие руки, показавшиеся огромными, поддерживали меня. Я был не в силах пошевельнуться. И вскоре снова впал в беспамятство.

Помню свое странное состояние, какие-то тени, ночных птиц, смех девушки, из-за которой я покинул мир.

Тяжелый сон накрыл меня с головой, и я едва дышал. Я не просыпался очень долго.

Несколько минут я, не открывая глаз, размышлял над происходящим. Я слышал, как скрипит приставная лестница. Наверное, хозяин думал, что я сплю. Я ждал подходящего момента. В моей голове возник план.

Внезапно я встал, бесшумно, как оживший мертвец. Ноги коснулись пола.

Дремавшие у камина собаки видели, как я пробрался к дверям, не сумев их открыть, пересек комнату, схватил раскаленную кочергу – мне ведь было необходимо оружие, обжегшись, бросил, завопил как индеец, завертелся, вскочил на стол и сиганул в окно.

Собаки, наблюдавшие за этим цирковым представлением, и ухом не повели. Хозяин, возможно, даже не понял, что к чему. Однако я успел вывихнуть лодыжку, завопил громче прежнего и расквасил нос о землю, хоть и поросшую травой, но все-таки твердую.

Браво.

Иногда борьба за жизнь выглядит уморительно драматично.

Итак, я полз на локтях. После падения я продвинулся метра на полтора. За десять минут. Дождь шел всё сильнее. Я извивался, как угорь, в мокрой траве и понимал, что далеко мне не уйти. Тем не менее никто не вгрызался клыками в мои икры и не всаживал в спину топор. Наконец я впал в глубочайшее равнодушие.

Та же реакция ждала меня, когда я вернулся в дом. Исключительное спокойствие. Мужчина сидел за столом, что-то записывая в большую книгу. Сконфуженный, я прохромал к постели. Собаки теперь спали в ногах у хозяина. Несколько секунд тот молчал, погруженный в работу. Меня трясло, и я натянул одеяло до подбородка.

– Что это было? Побег?

Он даже не поднял головы от записей. Его улыбка была едва заметной. И ни капли иронии в голосе. Я устыдился еще больше.

– Кто вы? – спросил я.

Он прищурился, словно вопрос требовал длительных размышлений и не подразумевал однозначного ответа. Словно я спросил, существует ли Бог, есть ли край у Вселенной и можно ли на нем повиснуть, как на балконной решетке.

Впервые он взглянул на меня. И смотрел долго.

Таких, как я, у этого человека, несомненно, было четверо или пятеро. Они наверняка висели под потолком в кладовой. Хозяин, вероятно, планировал сделать из моей черепушки пресс-папье, а из моих фаланг – приборы для разделывания улиток…

Вместе с тем я больше уже не мог бояться. У мужчины были короткие седые волосы, грубая куртка столяра и изящные руки золотошвейки. Я бы дал ему лет шестьдесят. Он крутил в пальцах карандаш и выглядел сосредоточенным, спокойным. Его серые глаза напоминали море под дождем.

Я пытался противостоять этому образу и повторял про себя, что не должен уснуть. Не должен. Не должен.

Однако этот припев и усталость усыпили меня.

Во сне, воспользовавшись моей беспомощностью, ко мне вернулась она. Ей было четырнадцать или чуть больше. Она ступала по обломкам того, что разрушила. Я чувствовал ее ступни на своем теле. Но, несмотря на боль, не прогонял ее. Я предпочитал боль разлуке.

На рассвете дождь прекратился. Дом казался пустым. На постели играли солнечные лучи. Я поискал глазами сумку, с которой пришел. Но она исчезла. Спустив ноги с кровати, я понял, что не могу сделать и двух шагов. Боль не утихала.

Я внимательно разглядывал помещение. Едва разлепив глаза, я уже придумывал новый план побега и ждал подвоха от врага. Наконец я понял, что нахожусь в удивительном месте: в большой квадратной комнате, немного задымленной из-за камина, с двумя окнами и дубовым потолком, который надежно подпирали два столба. Мебель не загромождала пространство: стол, который я видел накануне, длинная тумба с выдвижными ящиками, несколько табуреток. Вдоль одной из стен до самого потолка тянулись аккуратно сложенные дрова, удерживаемые металлическими кольцами. С таким запасом дров холода могли бы тянуться бесконечно. Еще в комнате стояло старое продавленное кресло, а под потолком висели четыре лампочки. Также следует упомянуть раковину, лестницу, корзины и старый велосипед, прислоненный к электропиле, которая, подобно предмету декора, красовалась прямо посреди помещения. Но самое странное находилось у меня за спиной, около кровати.

Целую стену занимали наваленные друг на друга чемоданы. Их были сотни – картонные и кожаные, деревянные и с металлической окантовкой, обитые тканью и простые, блестящие и матовые, лакированные и без отделки, желтые, коричневые, красные, голубые… Вся стена состояла из чемоданов.

Зрелище напоминало пункт сортировки багажа на железнодорожном вокзале. И всё окутывал легкий дымок из камина.

– Вы уезжаете в путешествие?

Я задал этот вопрос хозяину, который только что вошел. Он не ответил, только положил на стол сумку.

Это была моя сумка.

– А ты? Куда ты направлялся? – спросил он, впервые говоря мне «ты».

Я не знал, что ответить. Я бежал от тоски, но с какой целью? В поисках утешения?

Он не отставал:

– Ты был один?

– Да.

– Сколько тебе лет?

– Четырнадцать.

– Тебя не будут искать?

– Кто?

Он стоял в лучах солнца, а я смотрел против света.

– У тебя есть семья?

У меня была целая коллекция родственников всех возрастов, но в ближайшую неделю никто из них не собирался меня искать. Не зная, что он задумал, я решил насчет этого особо не распространяться.

– А у вас есть семья?

Его лицо снова превратилось в черную дыру, где вопросы исчезали навеки, а ответов приходилось ждать несколько световых лет. Открылась дверь, и вошла одна из собак, похожая на волка.

Хозяин принялся выгружать на стол содержимое моей сумки.

– Что вы делаете?

Я хотел подняться, но забыл о вывихнутой лодыжке: мне показалось, что в ногу пару раз выстрелили из ружья. Я рухнул на кровать с криком: «Вещи хрупкие! Не трогайте!»

Он копался в моей сумке и раскладывал предметы, выстраивая квадрат.

На третий день мне удалось дойти до камина. Но я не слишком обрадовался. Я всё меньше торопился выздоравливать. Дом с его темным деревом и черепицей зачаровал меня. Он защищал от тоски.

Прислонившись плечом к стене, я смотрел на расстояние, которое преодолел, и не верил своим глазам. Старое кресло рядом со мной напоминало жабу, гревшуюся у камина. Сесть в него я не решался. Благодаря теплу и свету очага казалось, что кресло дышит. Стена, составленная из чемоданов, тоже выглядела живой. С первой же секунды я проникся к ней симпатией.

Наверху слышались шаги хозяина. Он редко поднимался туда – только чтобы отнести свои загадочные чемоданы да поздно вечером, когда приходила пора ложиться спать, потому что внизу я занимал его постель.

Я был одет в ту одежду, которую в первое утро нашел у себя на кровати. Никогда раньше я не носил ничего подобного: великолепные штаны из ткани более плотной, чем театральный занавес, вязаный черный жилет, носки до колена.

Меня принимали как почетного гостя. Хозяин дома ни разу не спросил, когда я планирую уехать.

Я слышал, как на улице резвятся, купаясь, собаки. Я прекрасно чувствовал себя, стоя в полутьме. Едва наступала ночь, на окнах опускались темные занавески. Ни один луч света не проникал в спальню.

Я пытался представить себе жизнь хозяина дома.

Он жил в стороне от мира, занимался непонятными делами, записывал что-то в тетради, перебирал неведомые коробки и чемоданы, словно готовясь в любой момент взять свой огромный багаж и уехать. Почему его жизнь стала такой? Я отодвинул занавеску и увидел в окно, как он собирает последние осенние овощи в огороде, располагавшемся на узкой полоске между домом и рекой. Несколько часов в день он охотился в лесу, а потом возвращался с кроликом или с птицей, которую волокли собаки.

Стоя у камина, я заметил на одном из столбов, подпиравших потолок, маленькую рамочку. Балансируя, как эквилибрист, чтобы поменьше наступать на больную ногу, я подошел поближе и разглядел старую черно-белую фотографию. На ней был снят кусочек тротуара и огромная витрина магазина. Снаружи шел снег, дверь была приоткрыта, и внутри стояли мужчина и женщина, наверное, владельцы лавки. На витрине красовалось восемь букв, блестящих, словно на вывеске ювелира:

Мое первое утро без него началось с приступа тоски, от которой, как мне казалось, я уже излечился.

Натягивая мою одежду, постиранную хозяином, я вдруг обнаружил в кармане голубое перышко, которое нашел незадолго до встречи с ней. Потом она три дня носила это перышко в волосах. В последний вечер перед разлукой я, предчувствуя беду, украл его.

Прикоснувшись к осколку моего рухнувшего счастья, я поневоле отмотал воспоминания назад – к тому роковому дню, когда она вдруг появилась в зарослях тростника возле мостков для стирки.

Я понюхал перышко. Теперь оно пахло лишь свежим мылом. Я положил его на стол и накрыл перевернутым стаканом, в детстве я так делал с бабочками.

Сел на стул.

Ожидая, пока успокоится сердце, я разглядывал комнату, озаренную осенним солнцем. Смотрел на стену из чемоданов, искрящуюся тайнами. С самого начала загадка этого дома вызывала во мне какую-то сладостную боль, волнение, неведомое желание, отвлекающее от моего горя.

На следующий день он обнаружил меня, полностью одетого, спящим поперек кровати. Я не смел шелохнуться.

Видимо, на рассвете от усталости я все-таки отключился.

Я прислушивался к его шагам. Догадывался ли он о том, что я делал ночью? Хозяин пытался разжечь огонь. Когда чайник засвистел, я осторожно повернул голову. Он не смотрел на меня. У двери стоял новый чемодан.

Я собирался удрать до его возвращения, но сон испортил мои планы. Я оглядел комнату. Другие чемоданы стояли на своих местах, а фотоаппарат волшебным образом оказался в сумке у кровати.

Я не мог вспомнить, как закончилась ночь.

Накануне исчезновение перышка сбило меня с толку.

Сперва я целый час лежал на кровати и думал.

Затем достал фотоаппарат, словно какое-то оружие.

Я слишком хорошо знал, что произойдет. Если девушки и перья исчезают, не оставив следа, всё остальное тоже испарится, как только я перейду реку. Дом, его хозяин, грушевые деревья, прислонившиеся к стенам, чемоданы, их содержимое, раки, черные собаки. Всё могло пропасть. Я был окружен маленькими привидениями, которые скрежетали своими клешнями и шуршали юбками у воды, чтобы меня позлить.

Так что я переступил черту дозволенного и провел вторую половину дня, фотографируя дом и его сокровища.

Мармеладки сложно заворачивать в фантики.

Они эластичные и немного скользкие, несмотря на сахар. Поэтому Жака Перла не покидало ощущение, что он целыми днями упаковывает в папиросную бумагу вареную лапшу.

Клиентка, открыв рот, смотрела, как он управляется с конфетами. На ней были шляпка с бантиком, пальто с бантиком и туфли с большими бантами. Шелковый платок, завязанный петелькой, висел на ручке сумки.

В общем, сама клиентка была упакована хоть куда.

Это происходило в 1936 году. Два дня непрерывно шел дождь, а накануне ночью приключилась гроза, каких в Париже не случалось уже лет двадцать – хуже бомбардировок Первой мировой.

Перл завернул в гофрированный картон квадратные мармеладки, уже упакованные в папиросную бумагу, и взвесил фунт.

Мельком он бросил взгляд – сквозь витрину – на улицу.

Мальчик до сих пор стоял на мостовой под дождем.

Перл стал закручивать фантики, превращая их в банты.

– А с чем вон те черные?

– С ежевикой, мадам.

– Тогда поменяйте мне, пожалуйста, одну белую на черную.

Перл с улыбкой кивнул. Клиент – это король. Неслучайно на вывеске семейной лавки была изображена корона, отделанная жемчугом.

Он развернул сверток и поменял миндальную мармеладку на ежевичную.

– Желаете попробовать другие сорта?

Перл знал о нерешительности своих клиентов и предугадывал их желания.

– Нет. Поторопитесь. Меня ждет муж.

Он поменял бумагу под картоном, чтобы она была идеально гладкой, снова бросил взгляд на мостовую и продолжил упаковывать конфеты.

– А розовые с чем? – спросила дама.

– Я ведь только что вам их предлагал. Розовые – с розой.

– Да, логично, – произнесла дама так, словно ее принимают за идиотку. – Ну, дайте мне половинку розовой.

– Простите, мадам. Я не режу мармелад.

– Почему?

– Традиция «Дома».

Даму, казалось, очень задела новость о традиции.

– Господи… И с каких это пор вы не режете мармелад?

– Уже сорок восемь лет. Мать создала лавку в 1888 году, после смерти отца, Абеля Перла.

– Это французское имя?

– Простите?

– Заверните мне целую розовую, раз уж вы не хотите приложить усилие…

– С удовольствием.

Он снова поменял шелковистую бумагу, подцепил розовую мармеладку серебряными щипцами, и по магазину тут же разнесся аромат розовых лепестков.

– Слушайте, ладно, не надо, – простонала дама. – Не кладите мне эту мармеладку. Меня ждет муж. Это слишком долго. К тому же я растолстею.

Муж, медлительность, полнота… Перл устало поглядел на клиентку. Он положил мармеладку назад, убрал на место щипцы и вернулся к упаковке.

– У вас совсем нет клиентов, бедняга.

Дама оглядела пустую лавку.

Господин Перл подумал, что хорошо бы откачать у дамы чуток жира, чтобы использовать его в качестве желатина для следующей партии мармеладок.

– Магазин, кстати, уже двадцать пять минут как закрыт, – произнес он, не повышая голоса. – Сейчас семь вечера. С утра я продал двадцать семь килограммов мармелада, несмотря на грозу столетия. Очередь тянулась аж до отеля напротив. Так что дела идут хорошо, мадам.

– Вы злитесь?

Но Перл даже не услышал вопроса. Он снова посмотрел на промокшего мальчишку на улице. Вода обрушивалась на него каскадом, ноги тонули в лужах.

– Если вы злитесь, я позову мужа, который ждет в машине на углу площади, – сказала дама.

– Я не могу оставить его вот так.

– Моего мужа?

– Мне надо выйти.

Перл положил пакетик с мармеладом, обогнул прилавок и направился к двери. По дороге он захватил зонт. Дама замахала руками.

– Оставьте его в покое!

Перл был уже снаружи. Он раскрыл зонт и перешел улицу.

Мальчик выглядел лет на пятнадцать-шестнадцать. Он стоял на ветру, прямой как штык, в одежде, мокрой до нитки. Он дрожал всем телом и в упор смотрел на вывеску магазина.

– Что ты здесь делаешь, парень?

Тот не ответил. Казалось, он даже не понял вопроса, только вперился взглядом в Жака Перла, словно ожидая какой-то опасности.

– Пойдем со мной.

Перл взял мальчика под руку, и они вместе зашагали под зонтом. По пути им встретилась дама из магазина, которая бежала по улице, забыв свои мармеладки.

– Все вы одинаковы… – буркнула она, бросив на Перла сердитый взгляд.

Ветер вывернул ее розовый зонтик, который теперь напоминал факел. Она вскрикнула, замахала руками, делая знаки большой машине, едущей прямо на нее. Перл прошел мимо, оставив задыхающуюся, словно тонущую даму посреди моря на мостовой.

Теперь мальчик сидел на стуле в лавке. На плечах у него было полотенце. Жак Перл закрывал магазин и укутывал мармеладки легкой тканью, словно укладывал спать детей.

– Как же мне не нравится эта история.

В его голосе чувствовалось сильное волнение.

– Жена ждет меня уже целый час. Что она скажет, если я приду с тобой? Откуда ты свалился?

Перл стал выключать свет.

– Попытайся выдавить из себя хоть слово, парень. Имя свое хотя бы. Что ты делал на улице в такую грозу?

Мальчик молчал. Он больше не дрожал. Он смотрел то на лампочку над головой, то на Перла. Хозяин магазина выключал свет, складывал в ящик ножницы, вытирал тряпочкой сахар с прилавка, запирал кассу. Каждый его жест был отработан, идеален. Мальчик любовался прозрачным символом «Дома Перла» на витрине.

Вдруг Перл замер на месте.

– Ты говоришь по-испански?

Вот уже несколько месяцев из-за гражданской войны молодые беженцы переходили через Пиренеи. Французские власти с них глаз не спускали. Но, кажется, парень даже не слыхал о существовании Испании.

Продолжая внимательно рассматривать мальчика, Перл снял фартук и повесил его за прилавком.

– Надеюсь, моя жена не слишком разозлится.

На этот раз Перл почти улыбнулся.

В него влюблялись девушки. Одна из них, по имени Роза, приходила каждый вечер на протяжении всего лета 1938 года. После закрытия лавки они час гуляли, а затем парень провожал красавицу в пассаж «Прадо», где ее отец держал парикмахерскую. Возвращаясь домой, он видел мадам Перл, которая ждала его у окна. Он поднимался по лестнице. Специально для него хозяйка оставляла дверь открытой.

Она окликала его:

– Как дела, малыш?

Он садился за стол и смотрел, как мадам Перл чистит картошку или рыбу. Она отказывалась от его помощи и смотрела на него с нежностью. Он послушно держал руки под столом.

– Погулял?

Он кивал.

– Это хорошо, – говорила мадам Перл. – Не хочешь пригласить девушку в кино?

– Нет.

Мадам Перл знала, что походы в кино помогают отношениям развиваться.

– Вы общаетесь?

– Немного.

– Она очень красива.

Он снова кивал.

– Еще заходила девушка из кафе. Как ее зовут?

– Адрианна.

– Красивое имя. Только вслушайся… А-а-а-адриа-а-а-анна-а-а…

Мадам Перл начинала смеяться.

– Я понимаю, почему они все влюбляются. Что за дивный акцент у тебя? Когда-нибудь расскажешь, дикарь ты мой милый?

Иногда мадам Перл случалось слышать, как мальчик говорит на родном языке. От этих звуков она содрогалась ночами.

Об истории Джошуа Перла я знал лишь одно: она начиналась со слов «Жил-был».

Остальное я узнал после того, как увидел его осенним днем перед горой чемоданов. Я узнал, откуда он родом.

Жил-был влюбленный король, и правил он одним прекрасным королевством.

Порой, когда король уезжал в далекие путешествия, он просыпался ночью и приказывал седлать лошадь. Ни реки, ни заснеженные горы не могли его остановить. Он мог скакать галопом семь дней и семь ночей, чтобы только увидеть, как спит его королева.

Однажды у королевы родился сын. Его назвали Ян в честь отца, дедушки и всех, кто правил королевством вот уже тысячу лет. Когда Яну исполнилось семь, королева опять забеременела, и, поскольку лето выдалось жарким, король приказал построить для жены маленький летний дворец посреди озера, окруженного сосновым лесом.

Это было сооружение на сваях, легкое как перышко. Полная противоположность зимнему замку, чьи гладкие черные башни впивались в нависшие над морем облака.

Королева поселилась во дворце на озере. Под сваями плескалась вода. Принц Ян играл на лодках и руками ловил форель. Король навещал жену не очень часто и покидал слишком быстро: в королевстве постоянно что-нибудь приключалось. То голод, то гражданская война, то дракон, то тающие ледники над деревнями, то людоеды и волки, вдруг выходившие из леса.

Королю приходилось уезжать. Лошадь переплывала озеро. Прежде чем скрыться за деревьями, король смотрел на отражавшийся в воде крохотный дворец в зарослях тростника. Издали он видел профиль Яна, сидевшего в лодке, и чувствовал его гнев: мальчик не хотел, чтобы отец уезжал.

Трое придворных врачей, приплывших осмотреть королеву, сказали, что она ждет девочку. Принц Ян вместе с лягушками, которые сидели у него в карманах, глядел на врачей из лодки. Он боялся рождения нового ребенка. Не хотел, чтобы кроме него появилась еще и принцесса.

В те долгие недели, что король отсутствовал, королева подружилась с феей, которая жила на озере у источника и летом приходила собирать ивовые ветви на берегу неподалеку от дворца.

Королеве нравилась эта неосторожная фея. Ее звали Олия. Собственными руками она сплела для малыша чудесную колыбель из белых ивовых веток. Весной колыбель зазеленела.

День родов приближался. Вот уже несколько месяцев король не возвращался домой. Сперва королева находила утешение в общении с Олией, которая появлялась под вечер с мокрыми ногами и влажным подолом, словно прибежала сюда по воде.

Но однажды Олия не пришла.

Принц Ян видел, как мать до глубокой ночи бродила по понтонному мосту, вглядываясь в неподвижное озеро. Фара, старый слуга, еле уговорил ее лечь.

Минуло двенадцать дней. Олия так и не появилась.

В ночь на тридцатый день, в неимоверную жару, во дворец приехал крестный отец Яна.

Его звали Тааж. Он был колдуном и владел нижними землями королевства в трехстах лье от дворца. Семь лет назад он спас короля, когда тот переезжал болота, чтобы увидеть жену. Лошадь короля провалилась почти целиком. Король мог погибнуть. А Ян как раз должен был родиться. Король обратился за помощью к Таажу, жившему в тех местах и услыхавшему крики. Колдун приказал болотам отпустить короля.

Через несколько дней в благодарность за спасение король предложил колдуну стать крестным отцом новорожденного наследника.

Позже он, конечно, пожалел об этом. Королева страшно боялась могущественного Таажа и держала его на расстоянии. Но малыш Ян обожал крестного.

В ту ночь, когда Тааж явился во дворец на озере, принц сразу же забрался к нему на плечи.

– Мне надо поговорить с королем, он здесь?

Сапоги колдуна были облеплены болотной тиной. Он опирался на трость, отделанную чешуйками.

– Его нет, – ответила королева.

Когда принцу исполнилось три года, Тааж попросил забрать его к себе на болота, чтобы кое-чему обучить. Ему отказали. Королева знала, что он не простил ей этого оскорбления.

Теперь он смотрел на нее в упор своими сухими глазами. Королева пыталась выглядеть уверенной. Рядом с ней держал оборону слуга Фара. Королева приподнялась на локте. Полулежа, измученная жарой, она гладила живот под голубой пелериной.

– Короля здесь нет, – повторила она. – Уходите.

Тааж, словно завороженный, смотрел на ее круглый живот, который поднимался и опускался в такт дыханию.

– Кажется, он должен скоро вернуться.

– Я не знаю, – ответила королева. – Оставьте меня.

Повернув голову, королева увидела на воде серую линию.

– Говорят, вы ждете девочку.

– Я не знаю, – рассеянно повторила королева.

Теперь Тааж тоже смотрел на серую тину. Ночью вода в озере опускалась.

– Передайте королю, что я приходил поговорить с ним, – прошептал колдун.

– Вы не останетесь? – спросил юный принц.

Крестный защекотал мальчика, и тот повалился на пол, а когда поднялся, колдуна уже не было. Принц посмотрел на воду.

– Гляди, – обратился он к матери.

Повсюду на воде виднелась тина. Ян с фонариком побежал за лодкой. Она была привязана к сваям и в темноте выглядела как летучая мышь. Вода сильно опустилась.

На следующую ночь ветра не было совсем. Озеро высохло. Дворец окутывало жаркое дыхание тьмы. Из тины поднялись целые тучи комаров. Только принц Ян на рассвете визжал от радости, стоя перед лужами, кишащими рыбой.

По углам дворца установили факелы, чтобы отгонять комаров. Дым и зола летели в открытые окна. Королева потела, ей становилось тяжело дышать. На вторую ночь у нее началась лихорадка. Когда на рассвете позвали врачей, те решили, что королева слишком слаба и в замок ее не перенести.

Стоял самый жаркий день в году. Рыбы лежали в тине белыми животами кверху. Юный принц сидел у постели матери и держал ее руку. Он приказал звонить во все колокола, чтобы предупредить отца, где бы тот ни находился. Фара отправил гонцов. Но всадник в доспехах всё не появлялся на берегу. Ян про себя проклинал сестру, будущую принцессу, проклинал отца за отсутствие.

Тааж предложил помочь передать королю весть о болезни жены. Ян умолял мать согласиться. Крестный обладал невиданной силой. Королева собралась с духом – и отказалась.

Ночь выдалась ужасная. Крики королевы вспыхивали и рассеивались над озером. Ян затыкал уши, спрятавшись между сваями.

Фара клал королеве на лоб холодные компрессы и регулярно менял их.

Когда на следующий день король вернулся, он издалека увидел дымящиеся угли на понтонном мосту. Он нашел королеву мертвой, а вокруг – обезумевших от горя людей. Ян стоял рядом с Фарой. Никто не обращал внимания на тихо спящего в колыбели младенца, еще коричневого, в засохшей крови после родов. Ребенок выжил. Его бросили в колыбель, не удостоив даже взгляда.

Врачи упали перед королем на колени. Они ждали наказания, упершись лбами в пол. Но король не мог прийти в себя. Принц Ян не поднимал на него глаз. Мальчик считал отца виновным. Как и ребенка.

Влюбленный король обезумел. Юный принц поселился в зимнем дворце на море. Он призвал к себе крестного, который вернул в озеро воду. Король закрылся в летнем дворце с младенцем и старым слугой. Иногда на лодке им привозили еду. Вскоре прошел слух, что озеро заколдовано и люди в нем тонут. Больше короля никто не навещал.

По закону принца должны были короновать в день его пятнадцатилетия. Теперь он жил в башне замка и любовался чайками. Пока что ему исполнилось только семь, и в ожидании коронации он попросил Таажа стать его советником и регентом.

Прошло тринадцать лет.

Зимой вода замерзала, и сваи маленького дворца торчали из-под снега. Только опушка леса обозначала границы озера.

На улицу, в холод, вышел человек. На нем были меховое пальто и толстые рукавицы, в которых руки становились похожи на щупальца краба. Это был Фара, старый слуга королевы. Лицо его заиндевело так, что он словно лишился возраста. Добравшись до конца понтонного моста, Фара оглянулся, чтобы увидеть свою крохотную империю. Летом дыры в стенах и в крыше пропускали воздух, дождь и птиц. Но зимой дворец укрепляли снега. Дом становился крепостью.

Фара сделал несколько шагов назад и взглянул налево, на тропинку, протоптанную, наверное, белым зайцем. Затем слуга посмотрел вдаль. Ни малейшего движения. Всё было белым и неподвижным.

Фара вернулся во дворец.

– Где прекраснейшая из женщин? – спросил голос.

Король сидел у камина. Он услышал, как Фара хлопнул дверью.

– Это ты, Фара?

– Я, ваше величество.

– Где прекраснейшая из женщин? Где она прячется?

– Она умерла, ваше величество. Тринадцать лет назад.

Король тихо засмеялся. Фара подошел к хозяину, чтобы поднять упавший с колен плед. Король схватил слугу за руку и прошептал:

– Она хочет, чтобы я заплатил за свои сражения?

Фара мягко покачал головой.

– Она любила вас, ваше величество.

– Сейчас ночь?

– Нет, день.

– Тогда почему она до сих пор спит?

Он знавал королевства, где красавицы в конечном итоге просыпались.

– Она умерла, – повторил Фара.

Король вздохнул, слегка улыбнулся, словно в ответ на каприз королевы. Словно королева ленилась и поэтому не вставала с постели.

– Прекраснейшая.

Фара отвернулся и заплакал. Никого не интересовало его горе. А ведь старый слуга был так привязан к королеве. Безумный король, сам того не ведая, каждый день бередил его рану.

Слуга отвлекся, подумал о белом зайчике, который бегал по снегу где-то неподалеку. Зайчик был единственным утешением.

Первый волк чуть не порвал упряжь, бросившись на Илиана. Кожаные ремни остановили его на лету. Мальчик упал на бок, откатился в сторону, встал и побежал. Развернувшись, стая погналась за добычей.

Охотник не сразу понял, что произошло. Наконец увидел маленький силуэт, мчавшийся по заснеженной долине. Беглянка была найдена.

Илиан несся вниз по склону. Время от времени ветер разгонял туман, и в дымке проступали деревья. Сани догоняли жертву. Илиан спотыкался. Охотник кричал волкам: «Взять!»

Он обнажил кинжал. Лица жертвы он до сих пор не видел из-за снега. Впереди маячила лишь фигура, которую волки никак не могли настичь. Еще немного – и она пропадет в лесу. А там саням уже не проехать: чаща слишком густая. Оставалось всего несколько десятков метров.

Охотник наклонился вперед и перерезал веревки, освободив пуму. Зверек упал в снег, а сани, став на пятьдесят килограммов легче, словно полетели по воздуху. Жертва была совсем близко.

Илиан видел деревья прямо перед собой, а за спиной чувствовал рычание и горячее дыхание волчьей стаи. В любую секунду звери могли наброситься на мальчика.

Илиан знал охотника. Он видел, как тот живьем разделывает дичь, вилами отбивает лисят у мамы-лисицы. Охотник морил волков голодом, ранил их, чтобы они зверели, подвешивал над их клетками пакеты с кровью.

Илиан слышал, как охотник кричит:

– Взять! Взять!

Он не сжалится над ребенком. Приступ страха заставил Илиана рвануть вперед. До леса оставалось несколько шагов.

– Взять!

Илиан добрался до первых сосен, когда волки уже наступали ему на пятки. Свист кнута звучал прямо над головой. Силы его иссякли. В чаще снег лежал не таким толстым слоем, но Илиан больше не мог бежать. У него за спиной когти царапали лед. Сани срывали с деревьев кору. Илиан ничего не видел перед собой. Изнуренный, он потерял равновесие и упал.

Тут раздался грохот. Волки проскочили между соснами-близнецами, а сани застряли. Волки, задыхаясь, барахтались в снегу. Охотник врезался в дерево и сломал ногу. Кряхтя, он силился подняться.

Илиан уже вскочил. Волки обезумели. Они выли и топтали друг друга, запутавшись в ремнях упряжи.

Илиан подумал, что спасен. Но жестокость никогда не складывает оружие.

Охотник с кинжалом в руках полз по снегу на локтях. Илиан смотрел, не понимая, чего тот хочет. В таком состоянии ему никогда не схватить мальчика.

Внезапно охотник ухватился за край саней, с трудом приподнялся и одним движением перерезал ремни, удерживавшие волков.

На миг время остановилось.

Вжавшись в ствол дерева, Илиан наблюдал за животными, опьяненными свободой. В следующую секунду они бросились на него, разинув пасти и сверкая клыками. Это кошмарное зрелище должно было стать последним, что он видел в жизни. Сжав кулаки, Илиан приготовился к страшной смерти. Но вдруг на волков обрушился огромный снежный ком…

Какое-то время стояла полная тишина. Ничего не происходило.

И вот наконец из снега показались спины черных тварей. Они копошились в снегу, странно похрюкивая. Послышался голос охотника:

– Взять!

Животные были напуганы, но хозяина это не волновало. Вдруг ему показалось, что звери стали как будто крупнее, утратили гибкость и проворность. Сквозь снегопад охотник различал лишь черную шерсть. Твари топтались на месте, издавая жалкие звуки.

Наконец одно животное выбралось из сугроба и приблизилось.

– Черт…

Перед ним, задрав морду кверху, стоял большой черный кабан. Вскоре подошли и остальные.

Охотник вскрикнул. Куда подевались волки? В ужасе он оглядывался вокруг. Беглянка тоже исчезла.

– Черт… – кинжал в его руке задрожал.

Кабаны, истекая слюной, подошли еще ближе, и охотник увидел на них обрывки упряжи.

Спустя два часа Фара нашел Илиана в снегу рядом с летним дворцом.

Он положил мальчика у камина прямо под носом у короля.

Король смотрел на сына с любопытством.

– Ты подбираешь заблудившихся путников, Фара… Ты делаешь честь дворцу.

– Это ваш сын.

– Все потерянные дети – мои.

– Это Илиан. Он живет с вами уже тринадцать лет. С рождения.

Король внимательно разглядывал мальчика.

– Скажи его матери, пусть она его обнимет.

– Его мать умерла, ваше величество.

Король помрачнел. Он с трудом поднялся из кресла. Фара поддержал его. Король выглядел усталым.

– Бедный малыш, у него нет матери. – Отец погладил мальчика по спутанным волосам. – Бедный малыш.

Король выпрямился. Фара отвел его к алькову, служившему спальней.

– У меня была дочка, похожая на него, – сказал король, ложась на кровать.

У Фары не было сил спорить.

– Спокойной ночи, ваше величество.

– Спокойной ночи, Фара.

Несмотря на болезнь, король всегда узнавал старого слугу и принимал его помощь. Так человек бессознательно пользуется рукой, чтобы смахнуть слезу или защититься от врага.

Король уснул.

Фара вернулся к Илиану.

Мальчик открыл глаза.

– Вы уходите слишком далеко от дворца, мой принц.

Илиан улыбнулся. Что оставалось здесь от дворцов и принцев? Как слуге удавалось поддерживать иллюзию существования давно исчезнувшего мира?

Фара заменял принцу и всех советников, и придворных, и кормилицу, и мать.

– Я принес птиц.

– Да, я зажарю их на ужин, – сказал Фара.

Но Илиан в тот момент думал лишь о том, что чуть не погиб.

– Кто может превратить волков в диких кабанов?

Фара взглянул на принца с тревогой.

– Кто способен на такое?

Слуга молчал.

– Ответь мне, Фара.

– Тааж способен. Крестный вашего брата.

– А кто еще?

Илиан знал, что Тааж никогда бы не стал его спасать.

– Раньше, – Фара колебался, – другие существа, наделенные магией, были на такое способны.

– Кто?

– Тааж уничтожил всех лесных волшебников. Но некоторые прячутся.

– Где?

– Я с самого начала знал, что однажды вы нас покинете.

– Ответь мне. Где они прячутся?

– Как знать? Я ведь не выхожу из дворца. Но если кто-то из них сделал то, о чем вы говорите…

Наступил май. Шел холодный дождь.

Девушка стояла по пояс в воде и собирала камни, чтобы укрепить насыпь, регулирующую поток. Весной тающие снега размывали сооружение, уничтожая бассейн, в котором она привыкла купаться.

С каждым новым камнем пение каскада становилось звонче. Вода поднималась и падала с большей высоты, а затем исчезала, сливаясь с ручьем.

Каждое утро Олия купалась в источнике, смывая с себя вчерашний день. Дни и годы не имели над ней власти. Она не старела. В том числе и душой.

Вот уже несколько столетий Олия чувствовала себя на пятнадцать лет. И ни годом старше.

Наверху, спрятавшись среди скал, Илиан наблюдал за девушкой. Наконец он вычислил ту, чьи следы не давали ему покоя зимой. Фею.

Устроившись в тени, Илиан не спускал с нее глаз.

Всю жизнь Илиан старался быть невидимкой, тем, кто никогда не рождался на свет. Он умел сливаться с пейзажем. Даже птицы, в которых он стрелял из рогатки, падали, не успев его заметить.

Олия, казалось, не обращала внимания на дождь и не замечала Илиана.

Она вышла из воды, вскочила на валун. На секунду пропала из виду, а принцу почудилось – на целую вечность. Сердце стучало, отмеряя время. Илиан вытягивал шею.

Когда фея вернулась, она говорила с кем-то, кто стоял у нее за спиной. Олия постоянно оборачивалась к собеседнику, которого Илиан не видел. Присев на корточки, она протянула руки, что-то нежно нашептывая. С кем она говорила? Кого одаривала ласковым взглядом? Илиану не нравились эти улыбки и жесты, эта нежность, предназначенная неведомо кому. Но как бы ему хотелось услышать ее голос, заглушаемый шумом воды!

Он чуть-чуть продвинулся вперед и увидел белую пуму с перевязанными лапами, которая едва держала равновесие. Пума не могла ходить, но внимательно смотрела на фею, словно желая подойти ближе.

– Тебе больно? – Ее голос оказался более глубоким, чем можно было вообразить, глядя на фигуру. – Тебе всё еще больно?

Внезапно пума подняла голову, понюхала воздух и посмотрела в сторону Илиана. Тот едва успел спрятаться.

Его вычислили.

Он спрыгнул на мшистую скалу, проскользнул между двух утесов и скрылся в тени зарослей. Но не успел сделать и шагу. Фея стояла у него на пути.

Он замер.

Олия с мокрыми волосами и во влажном платье смотрела себе под ноги и выглядела скорее раздраженной, чем смущенной. Она сказала:

– Если вас ловят каждый раз, когда вы покидаете дом, лучше бы вам не выходить вовсе.

У Илиана дрожали спрятанные в рукава руки.

– Это вы спасли меня в тот день? – спросил он.

– Не знаю, о чем вы.

– Волки… зимой…

– Какие волки?

– Маленькую пуму вы тоже спасли.

Она подняла глаза.

– Пума, по крайней мере, больше не бегает по лесу.

– А что с ней?

– Охотник повредил ей лапы.

Илиан сжал кулаки. Фея добавила:

– Охотник не убивает сразу. Живое мясо дольше хранится.

– Шакал.

– Шакалы никому не вредят.

– Почему вы меня защитили?

Наконец она посмотрела на него.

Дождь прекратился.

– Вам не стоит покидать дворец, – молвила фея. – Там вы в безопасности. Народ не позволит им вторгнуться туда, где умерла королева.

Они снова переглянулись, затем она прикрыла глаза и словно отдалилась.

Илиану показалось, что его схватили и потянули назад. Однако Олия стояла на месте, прижав ладони к дереву. Илиан чувствовал, как что-то неудержимо влечет его, и не мог сопротивляться неведомой силе, завладевшей его телом и волей. Он обернулся на бегу, чтобы еще раз увидеть фею, но деревья уже скрыли ее.

Спустя час Илиан вплавь добрался до дворца, ухватился за сваю, пытаясь восстановить дыхание. Он чувствовал, как невидимая нить, заставившая его бежать, развязывается.

Однако существует кое-что посильнее магии. Другая нить – золотая – была по-прежнему крепко привязана к его сердцу. Нить, от которой он уже никогда не сможет освободиться.

Илиан вырос на сказках, которые ночами и бесконечными зимними вечерами рассказывал отец. Но кое-чего в этих сказках не хватало. И теперь Илиан наконец начинал понимать, в чем движущая сила всех этих историй. Что превращает уток в лебедей, вызывает ревность, дуэли, отчаяние королев, битвы между армиями, подвиги скромного портного, безумие старого короля…

Несмотря на предостережение феи, мальчик не остался во дворце. И на следующий день Олия вновь встретила его у источника и вновь прогнала, воздвигнув баррикады из колючего кустарника.

Тем не менее назавтра Илиан явился опять.

Он приходил каждый день. А порой и ночью. Ничто не могло заставить Илиана сидеть во дворце.

Олия ругала его всё менее уверенно. Когда же он долго не приходил, она бродила по лесу, изнемогая, словно от боли в животе. Она не помнила, чтобы когда-нибудь испытывала нечто подобное.

Она ждала. Смотрела в сторону озера.

Она открыла чувство, запрещенное феям. Любовь. Силу, которая дарит и отнимает жизнь.

Их было восемь человек. Одни лежали, другие сидели, прислонившись к стенам конюшни. Лошади спали стоя. Наступило 22 июня 1941 года. Бои шли по всей округе.

Мужчины носили форму марокканских спаги. В плащах и покрытых пылью тюрбанах они напоминали заблудившихся всадников пустыни, ввязавшихся не в свою войну.

Они только что укрылись на ферме в одной из французских деревушек.

Взрывы снаружи прекратились. Тишина звучала как предвкушение рая.

– Флаг? – вдруг спросил кто-то.

Семеро бойцов поднялись из соломы.

Переглянулись.

– Где Эль Фасси?

Они были здесь, потому что месяц назад выжили в кровавой битве в Арденнах. Так что они не собирались потерять кого-то из своих в лесу Лотарингии.

Молодой солдат встал на ноги.

– Что вы намереваетесь делать, Перл?

– Отправлюсь за бригадиром Эль Фасси, мой лейтенант.

Солдаты бились у реки восемь часов подряд, чтобы задержать движение немецких танков. Такова миссия всадников: выиграть время. В конце концов противники отступили. Взяли таймаут, чтобы прийти в себя.

– Я потом присоединюсь к тылу, – сказал Перл.

– Нет, вы останетесь с нами.

– У него наш флаг, мой лейтенант.

Лейтенант посмотрел в глаза молодому солдату.

Разумеется, пропавший бригадир был больше чем знаменосец. Брахим Эль Фасси, старый солдат, герой, бородач, походивший на пророка, безмолвно заботился обо всех. В пустыне он сначала давал вдоволь напиться лошади, а уже потом сам утолял жажду. Но на поле битвы никого не звали Эль Фасси или Перл, и знамя стоило по меньшей мере пятидесяти человек. Поэтому лейтенант уступил.

– Уходите до наступления темноты, если ничего не найдете. Не геройствуйте.

Джошуа Перл уже оседлал лошадь, кто-то распахнул перед ним ворота. Джошуа оставил за собой столб пыли вперемешку с сеном.

Было восемь вечера, но молодому солдату показалось, что он попал в большую печь. Неподалеку еще дымилась спаленная ферма. А землю за день раскалило солнце.

Первые солдаты, которых Перл встретил через час, тоже были всадниками. Они мчались галопом под предводительством младшего лейтенанта, который скакал подобно жокею, задрав колени чуть ли не к плечам.

– Вы потерялись? – спросил он у Перла, осаживая лошадь.

– Я ищу бригадира второй кавалерии спаги. У него должен быть флаг.

Впрочем, всадники спаги не нуждались во флагах, чтобы быть замеченными. Они всегда выглядели как сбежавшие с маскарада «Тысяча и одной ночи».

– Оставайтесь с нами, – обратился офицер к Перлу. – Скоро стемнеет.

Перл поблагодарил за предложение, но поехал направо – на холм. Добравшись до вершины, он понял, что вокруг – лес. Он надеялся оглядеть равнину сверху, но высоты оказалось недостаточно. Спрыгнув с лошади, Перли подошел к дереву. Это был бук с гладкой, как кожа, корой. За несколько секунд Перл вскарабкался наверх. Лошадь, не понимая, куда девался всадник, топталась под деревом.

Перл высунул голову из листвы. Посмотрев вдаль, он увидел людей в немецкой форме, которые приближались к холму.

Значит, враг преодолел все препятствия. Возможно, бригадир с флагом уже убит.

Перл взглянул на опушку. Кто-то бежал к его дереву. На секунду ему показалось, что это Эль Фасси. Но, присмотревшись, он понял, что это был один из бойцов, потерявшихся в беспорядке войны.

Настоящие армии куда менее организованные, чем игрушечные. Настоящие сражения куда более неожиданные, чем те, что описаны в книжках. Они случаются повсеместно, солдаты словно падают с неба, выползают из-под земли или вдруг возникают на холме.

Перл стал спускаться по веткам, которые ломались под ногами. Он был еще только на середине дерева, когда услышал ржание. Он глянул вниз и увидел, что незнакомец вскочил на его лошадь и бьет ее каблуками по бокам.

Всадник завопил, словно цыган-конокрад.

Перл решил спрыгнуть, но было поздно.

Лошадь помчалась вперед. Спустя секунду топот раздавался уже где-то вдали.

Перл стоял в траве, прислонившись к дереву, и переваривал случившееся. Без лошади ему оставалось лишь надеяться, что стемнеет незамедлительно.

Вскоре всадник вновь появился на опушке. Теперь он был не один. К нему присоединились два немецких мотоцикла. Вор привел подкрепление.

Не надеясь на спасение, Перл бросился бежать. Рев мотора слышался всё ближе. Повсюду вспыхивали огни. Земля вздымалась от картечи. И тут как по волшебству из леса появился другой всадник. Он размахивал флагом второго полка марокканских спаги и был одет в белый плащ и чудесный тюрбан. Борода пророка развевалась по ветру.

Бригадир Эль Фасси заставил лошадь сделать круг по опушке и подхватил Перла, словно куклу. Мотоциклы ревели у Перла за спиной, взрывы раздавались всё чаще, и молодой солдат прижался к бригадиру. Лошадь перепрыгнула через два поваленных дерева. Они въехали в лес.

Казалось, они были спасены. Они скакали среди деревьев, оставив преследователей далеко позади. Шум стихал. Наконец стемнело. Перл, державшийся за товарища, думал, что теперь они в безопасности. Пьянящая свежесть леса напоминала о детстве.

Джошуа чувствовал, что лошадь еще бодра. А вот всадник, похоже, совсем обессилел. Флаг он держал по-прежнему прямо, но сам склонялся всё ниже.

– Бригадир?

Тяжелый вздох был ему ответом. Эль Фасси уже не мог держаться в седле. Перл подхватил его и натянул поводья.

– Вы ранены, Брахим?

– Может быть.

Они проехали еще немного, и вдруг луна озарила огромное пятно крови под белым плащом. Пуля попала бригадиру прямо в грудь, пока он спасал Перла.

Лишь благодаря рукам Перла пророк еще сидел на лошади. Всё тело обмякло, кроме руки, которая крепко сжимала древко знамени.

– Оставьте меня здесь, – сказал Брахим.

Перл понимал, что вдвоем они действительно далеко не уедут. Они спустились к ручью, что журчал внизу. Несколько минут лошадь шла вдоль воды, мерцавшей в лунном свете. Копыта стучали по валунам.

Путники остановились под большим каменным мостом. Перл уложил раненого на берегу. Разрезав кинжалом одежду, высвободил плечо и грудь. Потом аккуратно приподнял тело и убедился, что пуля прошла насквозь. Он ощупал рану с обеих сторон. Бригадир продолжал дышать и не жаловался. Рана находилась очень близко к сердцу. Перл подумал, что это конец.

– Только бы пережить ночь, – сказал Брахим, обычно не склонный к таким развернутым высказываниям. – Если дотяну до утра, то выкарабкаюсь.

В темноте было слышно, как дрожит, стоя в воде, лошадь. Затем раздался первый удар грома. Бригадир улыбнулся, поняв, что это не взрыв.

Начался дождь. Перл перевязал рану разорванной одеждой. Раз пуля прошла насквозь, оставалось только ждать.

Он накрыл Брахима своим плащом и лег рядом. Они слушали дождь, тяжелый летний дождь, похожий на водопад. Время от времени сверкала молния. С каждым ударом грома Джошуа вспоминал ту ночь, когда покинул свой мир. Не ждет ли сегодня подобное путешествие его товарища?

Через час раненый начал хрипеть. Джошуа намочил знамя в ручье и положил ему на лоб.

– Скажи что-нибудь, – попросил бригадир.

По иронии судьбы той ночью под мостом встретились два самых неразговорчивых солдата Франции. Перл не знал, что сказать. Бригадир застонал. Стало ясно, что дальше молчать уже нельзя. Он должен был облегчить смерть тому, кто спас ему жизнь.

– Скажи что-нибудь.

Перл подумал о самом дорогом, что у него было.

– Я родился далеко отсюда, – сказал он.

– Я тоже, – с трудом выговорил бригадир, вспомнив маленькую деревушку в тысячах километрах от их убежища.

Была полночь.

Джошуа Илиан Перл проговорил с товарищем до рассвета.

Он рассказал ему обо всем. Даже о том, что поклялся никогда не вспоминать.

На заре раненый еще дышал.

Письмо начиналось словами «Дорогой наш Джошуа», и это невыразимо тронуло заключенного, стоявшего в снегу возле барака. Жак Перл, наверное, тоже волновался, когда, сидя с женой в маленькой парижской гостиной, выводил на бумаге это имя. Держа в руках карандаш, он, должно быть, чувствовал жар печи и аромат хлеба из каштановой муки.

Слезы навернулись ему на глаза. Перед началом зимы он написал старикам из-за человека, вместе с которым чистил лагерную цистерну. Среди заключенных только он и Джошуа говорили по-французски, и парень так обрадовался, услышав родной язык, что выложил Перлу всю свою жизнь, начиная с первых дней. В том числе он рассказал, что его родители даже рады, что он в плену. Его семья держала отель на севере Франции. Поскольку они были евреями, у них были проблемы с полицией. И их не трогали лишь потому, что сын оказался в плену у немцев.

Пока сын гнил в лагере, глодаемый вшами, отель с роялем в холле и видом на реку из ресторана процветал. А солдат говорил, что боится только одного: умереть от тифа до конца войны.

– Если я умру, отель закроют.

Выслушав эту историю, Джошуа вспомнил лавку Перла. Он ничего не писал старикам с самого начала войны. Иначе пришлось бы объяснять, почему на конверте стоит имя их умершего сына.

Но тут он подумал, что тоже мог бы помочь им, сообщив, что храбрый солдат Джошуа Перл, сражавшийся за Францию, вот уже два года находится в немецком плену.

Да, – продолжал Жак Перл, – с администрацией сейчас отношения непростые, но я верю в свою страну. Пусть не думают, что от нас так легко избавиться!

Поэтому пока я не стану говорить о тебе в префектуре, как ты советуешь. Хвалиться, что мой сын в плену, – это как-то неправильно. К тому же лавка до сих пор работает. Вокруг полным-полно куда более несчастных людей. Посылаю тебе фотографию нашей рождественской витрины, чтобы ты не беспокоился. Фотографировал аптекарь. Посмотри, как красиво.

Джошуа достал из конверта фотографию, которую сначала не заметил: лавка Перла в мерцающих огоньках, а в углу – обнадеживающая надпись:

Еще в письме Жак Перл обещал обязательно прислать разных сладостей для Джошуа и его товарищей. Перечислял вкусы мармелада, которые до сих пор в ходу, несмотря на сокращение бюджета. А также рассказывал о сумке с орехами, обнаруженной в подсобке одним осенним утром. Эта чудесная находка спасла их от разорения. Упоминал Перл и миндаль с фермы Пилон – никогда еще этот миндаль не был таким вкусным!

В последнем абзаце говорилось о новой помощнице, которая устроилась к ним в сентябре и очень выручает после отъезда Джошуа.

На фотографии Джошуа заметил маленькие следы на снегу возле лавки.

В конце письма Жак Перл иносказательно (чтобы охрана не поняла) сообщал, как ему не терпится поговорить с Джошуа и выяснить, почему тот сбежал, взяв имя умершего мальчика.

Джошуа аккуратно сложил письмо и спрятал в карман. Ледяной ветер обжигал пальцы, но ему было хорошо: он больше не чувствовал себя обманщиком.

Начинался февраль. Два трудных лагерных года были уже позади. Джошуа работал в основном на лесоповале, где вместе с другими пленными перетаскивал и грузил спиленные деревья. Большинство заключенных были поляками. Многие умирали с голоду, питаясь супом, прозрачным, как дождевая вода. С французами немцы обращались немного лучше, однако голод, болезни, вши, жестокость делали жизнь почти невыносимой.

Джошуа вернулся в барак. Вдоль стен в три яруса тянулись нары. Он присел на край нижней лежанки.

– Я получил письмо, – обратился он к тени, вытянувшейся у стены.

Брахим обернулся. Та ночь, когда они по очереди спасли друг друга, очень сблизила их. Джошуа доверил бригадиру свою тайну, полагая, что тот умрет с ней. Некоторые истории помогают уходить. Но эта подействовала как магическое снадобье. Брахим сказал тогда: «Если я дотяну до утра, то выживу». Голос Илиана помог бригадиру перебраться через ночь. Тот выжил.

Несколько дней, проведенных в госпитале и транзитной тюрьме, они избегали встречаться взглядами, словно стыдясь, что остались в живых.

В лагере они стали неразлучны. Но больше никогда не вспоминали об откровениях Илиана.

– Хорошее? – спросил Брахим.

– Да.

Бригадир удовлетворенно погладил бороду. Хорошее письмо. Этой информации было достаточно.

Брахим выпрямился, развернул пальто, служившее подушкой, оделся.

Заключенным выдавали одежду, снятую с убитых на поле боя. Но бригадиру позволили сохранить тюрбан спаги.

Он поднялся и сделал Перлу знак следовать за ним.

Они переступили через заключенных, игравших в карты на полу.

Эль Фасси толкнул дверь и зашагал по снегу.

Когда они отошли довольно далеко от бараков, Брахим заговорил. Он произносил каждое слово так четко, словно сообщал результаты серьезного исследования.

– Вы знаете, я был в медпункте из-за ранения.

Они по-прежнему обращались друг к другу на «вы». Возможно, это был их способ оставаться цивилизованными людьми, несмотря на ужасы и унижения лагерной жизни.

– Вам больно?

– Не очень.

Перл знал, что бригадир врет. Он мучился каждую ночь и спал с кожаным ремнем в зубах, чтобы не слышно было их скрежета.

– Доктор говорит по-французски, – сказал Брахим. – Он из Эльзаса. Бывал и у меня на родине. Рассказывает всякое. Это приятно.

Каким-то чудом Перл еще ни разу не попадал в медпункт, но он сомневался, что там можно приятно проводить время. Брахим продолжал, красноречиво как никогда:

– Доктор показал мне поляка, который каждое утро приходит к нему из-за легких. Он тоже заключенный, но сотрудничает с охраной. Контролирует весь свой блок. Даже доктор его боится.

Перл слушал низкий голос Брахима.

– Его имя Бартоз Козовски. Здесь его называют Козо.

Бригадир замолчал, пережидая, пока пройдут заключенные, тащившие мешки с цементом. Когда они вновь остались одни, Перл спросил:

– Почему вы мне рассказали о нем?

– Я не должен был этого делать. Он отправляет на кладбище тех, кто переходит ему дорогу.

Убедившись, что заключенные уже достаточно далеко, Брахим произнес вполголоса:

– Козо кое-что носит на шее. Мне доктор сказал. И…

– И?

– Это чешуйка сирены.

Перл остановился.

– На серебряной цепочке. Он показывал эту штуковину доктору. Тот говорит, что никогда не видел ничего подобного.

Они дошли до конца колючей проволоки и оказались возле кирпичного ангара.

Брахим заглянул ему в глаза.

Второй раз после изгнания на Илиана словно повеяло воздухом его покинутого мира. Впервые такое ощущение он испытал рождественской ночью, когда открыл книгу сказок, забытую в лавке.

Из ангара, покашливая, вышел невысокий человек в слишком большом пальто. Падал снег. Брахим Эль Фасси молча смотрел на Перла, в серых глазах которого, казалось, мерцала чешуйка сирены.

Вышедший из ангара мужчина продолжал кашлять, сгибаясь пополам. Его сопровождали два вооруженных надзирателя, и Перл невольно задумался, куда они ведут беднягу.

Ему всё время хотелось сбежать из того кошмара, которым был концентрационный лагерь. Мысль о побеге превратилась уже в какое-то наваждение. Но теперь он понял, что останется здесь, пока не раскроет тайну Козовски. Ведь для принца Илиана – в отличие от заключенного Джошуа Перла – единственным настоящим побегом было бы возвращение домой, в сказочное королевство. Если чешуйка сирены действительно существовала, то попала она сюда явно из его мира. А значит, дверь туда, возможно, была приоткрыта.

– Где доктор? – спросил Перл.

– Там, в ангаре.

– А Козо?

– Прямо за тобой.

Невысокий болезненный человек, окруженный надзирателями, проходя мимо Перла, сплюнул в снег.

Перл успел разглядеть его лицо.

На следующий день Джошуа Перла отправили в медпункт. Выглядел он жутко. Половину лица занимал здоровенный синяк. Брахим уступил уговорам и согласился хорошенько врезать товарищу.

Ангар, расположенный на краю лагеря, больше походил на морг, чем на больницу. Хотя изолятор для самых тяжелых больных, страдавших туберкулезом или тифом, находился в другом месте.

В очереди Перла отпихнули, велев дожидаться единственного врача, говорившего по-французски.

Вдыхая запах эфира и слушая стоны больных, Джошуа прождал довольно долго. Немецкие надзиратели ходили между рядами коек.

Наконец появился врач.

– Драка?

– Да.

Большим пальцем он приподнял веко и осмотрел глаз.

– Кто это сделал?

Перл молчал.

– Ты можешь ответить. Я никому не скажу. Я тоже заключенный, как ты. Кто тебя ударил?

– Солдат по имени Брахим.

Доктор наморщил нос.

– Я знаю его. Он не драчун.

– Драчун, если вежливо по-дружески попросить.

Врач отшатнулся. Пациент продолжал:

– Я хочу поговорить с вами о Бартозе Козовски.

Доктор оглянулся на больных, дремавших на соломенных тюфяках.

– Чтобы проверить роговицу, нужен дневной свет.

Перл последовал за врачом к двери. На ходу доктор прошептал:

– Он сильнее меня.

– Знаю.

– Он часто ужинает у начальника лагеря. Он дорого заплатил за свою власть.

– Чем?

Мимо прошел немецкий солдат.

– Как? Чем заплатил?

Врач пожал плечами.

– Козо вскрывает французские посылки, – ответил он.

Только французы имели право получать посылки.

– Но начальника лагеря не купишь банкой сардин.

Доктор внимательно посмотрел на Перла.

– Значит, Брахим рассказал?

– Да.

Серые глаза Джошуа Перла, наполненные каким-то размытым светом, внушали доктору совершенно необъяснимое доверие. А ведь он видел этого человека впервые в жизни.

Они вышли из ангара.

– А вдруг чешуйка фальшивая? – спросил Перл.

– Я видел ее…

Доктор опустил глаза. Он казался задумчивым и далеким.

– Я много путешествовал, – продолжал он. – Я сопровождал археологов. Я лечил их в Египте и в других странах. Я видел сокровища. И я уверен, эта вещица не из нашего мира.

– Вы боитесь его? – спросил Перл.

– Я видел, что осталось от тех, кто ему не угодил. Это повод для страха… Но есть и кое-что посерьезнее…

Удостоверившись, что никто не прячется в грязном снегу, доктор прошептал:

– Козо болен. Только я знаю об этом. Он не хочет, чтобы его заперли в изоляторе для туберкулезников. Он заражает весь лагерь.

– Я избавлю вас от него. Если вы мне поможете.

Доктор вернулся в ангар. Перл шел следом. Они миновали несколько коек с лежачими больными.

– Ну как? – спросил Перл, когда тот остановился у лохани, чтобы помыть руки.

– Глаз не затронут, но я сделаю компресс. Приходите завтра. Кто знает.

Шагая вдоль поезда, заключенные не могли удержаться и заглядывали в окна вагонов, как дети в рождественские витрины.

Там горел свет. Дамы с безупречными прическами грелись, завернувшись в пледы. Всюду разносили горячие напитки. Мужчины читали газеты. Дети спали на верхних полках. Пожилые господа курили, стоя в дверях и наблюдая, как мимо проплывают тени каторжников.

Всем пассажирам происшествие казалось верхом неудобства. Приедут ли теперь они вовремя к друзьям в Дортмунд? Нужно ли экономить сигары, чтобы дотянуть до следующей станции? Не проснутся ли дети?

Эти люди и представить себе не могли, что идущие мимо заключенные мечтают о завтрашнем водянистом супе и прикидывают, как ловчее раздавить блоху окоченевшими пальцами.

В ночной тишине два мира незаметно соприкоснулись.

Но Джошуа Перл не бросил ни одного взгляда в сторону вагонов. Он смотрел на тюрбан Брахима, маячивший в двадцати метрах от него. Ему было просто необходимо поговорить с другом. Они шли гуськом по насыпи. Стоило сделать шаг в сторону, как ноги утопали в грязи.

Все услышали слово «диверсия», произнесенное двумя немецкими пассажирами. Когда они прибыли на место и увидели огромный дуб, лежавший поперек путей, слух подтвердился.

Такое дерево не могло упасть само по себе. Его явно подпилили. К счастью, поезд сбросил скорость, подъезжая к железнодорожному переезду, и поэтому успел вовремя остановиться.

Уже слышался стук топоров. Перл увидел, что Брахим взял пилу. Он перепрыгнул через ствол, чтобы присоединиться к товарищу. Пила была длинной, управляться с нею было сподручнее вдвоем. Однако Брахим поспешил обратиться за помощью к другому пленному. Перл понял предупреждение. За ними всё еще следили.

Лаяли собаки. Надзиратели стояли вокруг тридцати работников, освещенных фарами поезда.

Перл взял топор. Работа спорилась.

Внезапно Брахим очутился рядом с Перлом, они оттаскивали от дороги большой обрубок дерева.

– Посмотрите направо.

Перл повернул голову.

– Надзиратель, который держит двух собак, предупрежден, он пропустит нас. В пятистах метрах есть лесной домик с одеждой и картой.

Перл сквозь зубы прошептал:

– Нельзя верить Козо. Надо идти в другую сторону.

– Он не врет. Он не хочет, чтобы нас поймали. Иначе ему конец.

Обрубок, который они катили, цеплялся за колючки.

– Как можно ему верить?

– На мне чешуйка.

– Где он ее взял?

– Я всё вам расскажу.

Они подошли к канаве, заваленной ветками и обрубками стволов. Место было темное, свет фар сюда не попадал. Поблизости стоял надзиратель с двумя собаками, которые, задыхаясь, рвались с цепей.

– За мной.

Они сделали несколько шагов, подняли ветви сосен и устремились в чащу. Перл следовал за Брахимом. Собаки рычали и лаяли, но охранник смотрел в другую сторону.

Беглецы мчались сквозь лес. Позади слышался стук топоров, крики, пыхтение поезда. Первым на опушку выбрался Брахим. Путь был свободен.

Теперь они бежали рядом. Перл думал о тайнах, открытых Брахиму. Откуда эта чешуйка? Существует ли дорога в волшебное королевство? Ответы маячили совсем близко.

– Кто повалил деревья? – спросил Перл.

– Он. Он всё подготовил.

Впереди забрезжил слабый свет. Перл стал бежать медленнее.

– Нас ждут?

– Нет, он просто оставил в доме включенную лампу.

Перл с удовольствием бросился бы в другую сторону. Сбежал бы.

Чешуйка, тайна, свобода: это было слишком для одной ночи. Никому нельзя доверять. Даже самой удаче.

– Подождите, – шепнул он другу.

Они остановились под елками. Попытались отдышаться. Хижина стояла на опушке в нескольких десятках метров.

– Надо самим справиться, не входить в этот дом, – сказал Джошуа.

– Пока что мы действовали по его плану, и всё шло хорошо. Козо не обманул нас.

– Пока…

– Он защищает себя. В его интересах, чтобы мы оказались как можно дальше.

Говоря это, Брахим вспомнил, какой ненавистью сверкали глаза Козо. Однако он понимал, что до французской границы сотни километров, а по-немецки ни он, ни Джошуа не говорят. Как обойтись без карты, компаса и нормальной одежды?

– Мы сможем, – сказал Перл.

В окошке хижины мерцал огонек.

– Посмотрите на меня, – серьезно сказал Брахим. – Посмотрите на меня внимательно.

Несмотря на темноту, Перл угадывал черты лица своего друга, его карие глаза и смуглую кожу. Как пройти через Германию 1942 года с внешностью старого пророка?

– Ну? Вы всё еще верите в то, что говорите?

– Я хорошо знаю леса, умею прятаться, переходить реки, отыскивать невидимые тропинки, – сказал Перл. – Я поведу вас и обещаю, что мы сможем достичь цели.

Джошуа жестом предложил Брахиму следовать за ним. Вдали раздался свисток трогавшегося поезда. Но Брахим уже решительно направлялся к хижине. Когда Перл сделал шаг, чтобы присоединиться к другу, из окон открыли огонь.

Перл видел, как Брахим упал, попытался подняться и снова упал. Стреляли из пулеметов. Перл замер. Он видел, как ствол пулемета направили на него и стали стрелять, переворачивая землю и листья, покрытые корочкой льда, откалывая кору с деревьев.

Он бросил последний взгляд на тело Брахима. Это был конец.

Из хижины выскочили солдаты с собаками. Они бросились в погоню за Джошуа. Но тот словно перевоплотился в зверя. Он перепрыгивал через препятствия и, несмотря на пот, застилавший глаза, точно знал, что делать.

Да, если бы Брахим послушался, он бы помог ему вернуться домой, в родную деревушку, затерянную в песках. Илиан спасался и не от таких преследователей. Он смог бы привести пророка в его пустыню.

Из лагеря пришло подкрепление. Лес разбили на квадраты, все дороги в радиусе десяти километров перекрыли. На каждом перекрестке соорудили заграждения. Жителей окрестных деревень заставили прочесывать округу, заглядывая под каждый камень, в каждую канаву. Однако беглец был неуловим.

А в ста километрах от места облавы сквозь ледяной туман мчался поезд. Ему удалось частично нагнать время. Близился рассвет. Почти все пассажиры спали. Джошуа Перл смотрел на них, сидя у окна. На нем был слишком большой бархатный костюм, найденный в чемодане одного из пассажиров первого класса.

Джошуа поранил руку, когда на ходу запрыгивал в поезд. Он прятал кулак в рукаве. Прямо перед собой он видел стекающие по стеклу капли воды. Пахло духами и лаком, которым были покрыты деревянные сиденья, – совсем как в гостиной госпожи Перл в Париже. На руках у дремлющей женщины лежала маленькая девочка. Она внимательно разглядывала Перла.

Джошуа только что потерял лучшего друга и надежду попасть домой. Однако теперь у него появились первые воспоминания, связанные с этим миром.

Нахлынула ностальгия.

Именно из-за таких моментов слабости он будет всегда мысленно повторять себе: чтобы сохранить желание вернуться, надо пестовать свою печаль.

Илиан постигал, что такое счастье.

Часами они сидели в тени деревьев, наблюдая за скворцами. Учили маленькую пуму снова радоваться жизни и водили ее плавать на озеро. После одинокого детства присутствие Олии стало для Илиана чудом, откровением. Ему даже не обязательно было на нее смотреть, чтобы чувствовать внутри бескрайний горизонт теплого золотистого цвета.

Тем не менее Илиан заметил, что время от времени взгляд Олии темнеет.

– Вода здесь такая прозрачная!

– Да.

– Это вода из источника. Поэтому озеро такое чистое.

Олия плавала рядом, но не стремилась поддерживать разговор.

– Чувствуешь, какая холодная?

Она нырнула и поплыла навстречу теплым течениям.

Илиан знал, что Олия – фея. Он понял это с первого взгляда, хотя она старательно скрывала свой дар, маскировала его под обыкновенные случайности: ливень в нужный момент; скала, склонившаяся, чтобы спрятать влюбленных. Илиан всё понимал. Он слышал много сказок. Отец отлично описывал фей, их неприступный вид. Они давали отпор дурным королям и злым мачехам. Олия была одной из них, но в ней таилась какая-то загадочная боль, трогавшая сердце Илиана.

Счастье могло бы длиться вечно. Каждый из них привык к отшельнической жизни. Они подходили друг другу. Оба мало говорили, слушали ветер, вдыхали запахи земли. Иногда во время гроз они шагали бок о бок, наклонившись вперед, словно толкая стену из воздуха и дождя. А затем разводили костер, чтобы согреться.

Они без труда могли бы прожить так вечность, не вспоминая об окружающем мире. Даже кровавое королевство, чей правитель осаждал лес и озеро, отныне словно не существовало для них.

Ночь выдалась достаточно темной, чтобы она наконец осмелилась открыть свою тайну. Олия оттягивала этот момент с первого дня. Она почувствовала, как Илиан накрыл ее руку своей. Скоро будет слишком поздно.

– Подожди… – молвила она.

Они сидели на берегу озера в окружении деревьев, корнями уходивших в воду.

Днем деревья напоминали великанов, которые бродили по берегу озера на ходулях. Ночь была живым лабиринтом со своими тайнами.

Илиан видел в воде отражение освещенных окон летнего дворца. Он взял Олию за руку, не зная, позволит ли она сделать следующий шаг.

– Нам надо поговорить, – продолжила Олия.

Рука Илиана оставалась неподвижной на руке феи.

Из чащи доносились шелест и шорох. Он ответил:

– Я знаю.

– Нет, ты не знаешь.

– Я знаю о твоих силах.

Она вздохнула. Она не считала свою магию чем-то особенным. Хотелось бы ей, чтобы разговор шел только об этом. Да, она была феей. Они вместе могли оплакать свое будущее.

Они могли бы оплакать свою любовь и время, которое постепенно разлучит их, ведь Олия никогда не постареет, а Илиан когда-нибудь умрет. Слезы в конце концов успокоили бы их. Они прижались бы друг к другу, опустили ноги в воду, сказали, что ничто их не разлучит, мол, нечего заранее бояться…

– Королева умерла, потому что я заделала источник.

Слова Олии словно ударили Илиана по голове.

Он даже не понял, о чем речь.

– Я заделала источник, и озеро высохло.

Илиан постепенно начинал ее слышать.

– Тааж заставил меня закупорить источник, пока ты не родишься… Иначе он угрожал навсегда загрязнить его болотной тиной.

Олия говорила с усилием. С каждым словом она будто вынимала из сердца занозы или отпускала на волю маленьких черных птиц, давным-давно гнездившихся внутри.

– Я сделала это ради королевы. И ради тебя… Я хранительница источника. И я хотела, чтобы у вас была чистая вода.

Олия задыхалась.

– Но когда я разбила засохшую глину камнем и выпустила воду, было уже слишком поздно.

Тишина. Лишь баюкающие звуки озера.

Она не стала рассказывать о том, как заботилась о нем все эти годы. Живя поодаль, она каждый вечер приходила ко дворцу, чтобы оберегать его обитателей. Так она пыталась искупить свою вину. Она охраняла принца, пока тот спал. Отгоняла грабителей, подплывавших ко дворцу на лодках, ослепляя их гигантскими облаками светлячков. Опрокидывала лодки с помощью армий карликовых сомов. В конце концов люди и впрямь решили, что дворец населен злыми духами.

Теперь Олия хотела взять Илиана за руку, но он отдернул свою. И убежал прочь. Олия видела тень, вскарабкавшуюся вверх по сваям дворца и остановившуюся у фонаря.

Илиан вылез из воды и посмотрел на берег. Он различал лишь деревья во мраке. Его охватили гнев и печаль. Дни, проведенные с феей, казались теперь предательством. Он дрожал от холода. Зачем она позволила ему поверить в счастье? Ведь она разрушила его жизнь!

Если бы Илиан чувствовал лишь ненависть, всё было бы просто. Он бы проклял ту, что обманула его доверие. Но, несмотря на боль, Илиан продолжал любить. Он стыдился этой любви, этой огромной любви, которая осталась невредимой даже после потрясения. Илиан любил фею так же, как в первый день. Однако он ушел и не собирался возвращаться.

У Илиана за спиной на понтонном мосту появился Фара.

– Мой принц?

Илиан повернулся, и Фара бросился ему в ноги.

Принц поднял слугу с колен.

– Фара, что случилось?

Илиан не чувствовал в себе сил для нового испытания.

– Они приходили за вами.

– Кто?

– Ваш брат Ян и его люди.

– Мой брат…

Илиан бросился во дворец. Он прошел через зал и добрался до постели отца, увидел, что голова у короля обмотана бинтами. Илиан опустился на колени перед отцом, взял его теплую руку.

Фара последовал за принцем.

– Он жив. Уходите. Я позабочусь о нем.

– Что они с ним сделали?

– Он бросился на стражей, которые хотели обыскать бывшую спальню королевы. Они оттолкнули его, и он ударился об изголовье кровати. Вас ищут.

Голубые глаза короля приоткрылись, взгляд скользнул по лохмотьям балдахина и снова исчез под опущенными веками.

– Мой принц, – взмолился Фара, – оставьте нас. Я обо всем позабочусь. Они вернутся. У вас еще есть шанс спастись.

Илиан почувствовал, как слезы подступают к горлу.

– У вас есть шанс. Раньше там, где заканчиваются луга, работал перевозчик. Ваше преимущество в том, что вас никто не знает.

Фара добавил шепотом:

– Они ищут девочку. Ваш брат думает, что у него сестра. Так он сказал.

– Сестра?

– Все ждали принцессу. Врачи уверяли, что будет девочка.

Лицо слуги посветлело.

– Поэтому вас не найдут.

Илиан никогда не слышал эту историю. Неужели королева умерла, так и не узнав, что родила мальчика?

– Идите к морю. Ищите перевозчика. Ваши враги направились в другую сторону.

Принц посмотрел на отца, затем на Фару. Да, впервые в жизни он всерьез задумался об отъезде. Наверное, мать посоветовала бы ему то же. Она отдала свою жизнь, чтобы он жил, поэтому он не должен сдаваться.

Он подумал об Олии.

Ничто больше не удерживало его в этом королевстве.

– Ян хочет вашей смерти. Он приходил, чтобы убить вас.

Илиан поднялся. Никогда он еще не добирался до моря, но Фара рассказывал ему о перевозчике и о лугах, которые заканчивались песчаным берегом с ракушками.

– Сейчас они, наверное, уже у источника, – продолжал Фара. – Вам надо спешить.

Илиан вдруг изменился в лице, но Фара продолжал говорить, не замечая реакции принца:

– Пока они ищут там девочку, вы успеете скрыться…

Принц прошептал:

– Мой брат говорил об источнике?

– Да…

– Он будет искать девочку… у озерного источника?

Фара побледнел. Что такого ужасного он сказал?

Илиан выбежал из дворца и нырнул в темную воду. Он доплыл до песчаного берега, на котором еще не стерлись следы людей. Затем бросился в лес. Он мчался сквозь кустарники, лианы и заросли колючего боярышника. На шипах и листьях оставалась его кровь.

Ночь светлела.

Илиан подбежал к источнику, даже не думая скрываться. Прыгнул в воду и заорал что было мочи:

– Олия! Олия!

Чуть ниже, у ручья, убаюканная его журчаньем, дремала пума.

– Олия!

Илиан почувствовал, что к нему возвращается надежда. Он прошел мимо белеющего в ночи небольшого водопада.

Наверное, Олия спала внизу, там, где рокот воды перекрывал человеческие голоса.

Однако, погладив пуму, Илиан нащупал на загривке две скрещенных стрелы.

Илиан прошелся вдоль ручья, увидел цветущие ирисы. Олии нигде не было. Не было никого.

Илиан вернулся к тому месту, откуда бил источник. Ему показалось, что издали доносится рев зверя.

Он рухнул на поросшие мхом камни.

Джошуа Илиан Перл не сразу вернулся в Париж.

Шесть месяцев он провел в провансальской деревне. Джошуа боялся, что полиция схватит его прямо перед лавкой Перла. Надо было, чтобы немцы успели о нем забыть.

К Терезе Пилон Джошуа пришел в первое воскресенье марта. Шагая по аллее к дому, он любовался цветущими миндальными деревьями. Погода стояла замечательная. Стволы выгибались, словно подставляя солнцу все свои стороны.

Джошуа уже бывал здесь однажды. Во время своей первой зимы на этой земле, между двумя ночами в поезде.

Еще с конца прошлого века ферма Пилон была единственным поставщиком миндаля для лавки Перла. Миндальный мармелад всегда производил фурор. Говорили, что повариха одного известного политика каждый месяц покупала килограмм этого мармелада. А мадам Перл клялась, что видела в лавке актера Жана Габена, переодетого в шофера.

С тех пор, когда порог лавки пересекал клиент, господин Перл, забавляясь, спрашивал у супруги, не переодетая ли это в сапожника королева Виктория. Но Эстер стояла на своем:

– Я видела Жана Габена, а ты просто завидуешь. Слову леди положено доверять.

Той зимой Жак Перл отправил парнишку на юг за дополнительным ящиком миндаля, чтобы запасы не истощились накануне праздников.

Джошуа впервые выезжал за пределы Парижа. И одновременно открывал для себя и чудо путешествия на поезде, и волшебный пейзаж: холмы с миндальными деревьями под снегом.

Возвращаясь во Францию после двух лет плена, Джошуа вспомнил об этом убежище.

Тереза Пилон, стоявшая у окна, издали узнала гостя, который в одиночестве брел среди цветочных облаков. Она поставила чайник и вышла на порог.

– Если вы за миндалем, придется немного подождать.

Молодой человек находился метрах в двадцати от нее, рядом с колодцем. Она говорила громко, указывая на миндальные деревья. Начался март. Миндаль обычно созревает к лету.

Мадам Пилон, разумеется, сразу поняла, что мальчик пришел вовсе не за орехами. Жестом она предложила ему сесть на каменные ступени крыльца. На секунду исчезла, вернувшись затем с двумя чашками цикория.

Молодой человек молчал. Она присела рядом.

– Внизу в виноградниках полно работы. Ты можешь помочь. А через месяц появится работа и у меня… Говорят, здесь нейтральная зона, но на самом деле у нас война, как и везде.

Джошуа огляделся.

– Вы одна?

Тереза придвинулась к молодому человеку и захлопала ресницами, словно он делал ей предложение.

– А вы? – спросила она вкрадчиво.

Перл смущенно улыбнулся. Она рассмеялась как ребенок.

Понадобилось несколько дней, чтобы добраться до Парижа. Джошуа ехал на нескольких поездах, цепляясь за товарные вагоны. По оккупированным территориям он пробирался осторожно, словно по лесным дорожкам в королевстве своего детства. Спал на соломе в конюшнях или в сараях среди инструментов.

Вечером десятого ноября он вошел в Париж. Моросил дождь.

Лавка Перла была закрыта железными шторами. Оглядевшись, Джошуа увидел и другие запертые магазинчики. Пустынную улицу омывал дождь. Опущенные жалюзи еще ничего не значили. Может, Перлы взяли выходной. Одиннадцатого ноября все-таки праздник, хоть оккупационная армия и запретила отмечать годовщину ее поражения в 1918 году.

Он зашел под козырек, чтоб укрыться от дождя, и заметил на деревянной отделке витрины надпись:

Когда Джошуа Перл тайно пересекал демаркационную линию[2], чтобы вернуться в нейтральную зону, за ним по пятам двигались немецкие танки. Погруженный в свою печаль, Джошуа не знал, что именно этот день, 11 ноября 1942 года, Гитлер выбрал, чтобы захватить юг и целиком оккупировать Францию.

Руки в карманах, Джошуа подходил к ферме Пилон, любуясь полной луной. Земля между деревьями выглядела вспаханной.

Он успел отметить, как переливается черепица на крыше, и вдруг из темноты выскочили двое и повалили его в канаву.

Чей-то голос тихо приказал не двигаться. Неподалеку хлопнула дверца автомобиля. Шины прошелестели мимо.

– Это полиция, – прошептал кто-то.

Джошуа наконец узнал нападавшего. Это был один из близнецов Пилон. По-бандитски повязанный платок скрывал почти всё его лицо.

– Тебя поджидают уже четыре ночи, – объяснил второй парень. – Хорошо, что всё позади. Добро пожаловать.

Он протянул Джошуа грязную руку, чтобы помочь подняться. Прием показался тому грубоватым. Теперь у него всё болело.

Незнакомец продолжал:

– На следующий день после твоего отъезда за тобой явились. Кто-то настучал в полицию, жандармы перерыли весь дом, нашли оружие.

– Какое оружие? – удивился Джошуа.

– Наше.

В двух словах спасители объяснили ему, что уже давно участвуют в Сопротивлении[3]. А их девушки, Констанс и Жюльет, на которых так часто жаловалась Тереза Пилон, – это вовсе не девушки, а кодовые названия операций.

Когда на ферму наведалась полиция, близнецы, к счастью, были в отлучке, занятые подготовкой очередной диверсии. Домой они больше не вернулись и обосновались на пустоши, где организовали небольшой партизанский отряд. Они даже не успели проститься с матерью, и Тереза Пилон осталась со своими миндальными деревьями одна.

– Кого вы заперли в стеклянной комнате? – спросил Тааж, внезапно появившись в помещении охраны.

Начальник стражи шел быстро, но старый Тааж не отставал ни на шаг.

– Его величество не сказал вам? – спросил Аран.

– Нет.

Тааж знал только, что кого-то поймали возле источника. Ян всё меньше поверял ему свои планы. После трех лет заключения Тааж вернулся, чтобы служить молодому королю, но своей прежней власти пока вернуть не мог.

– Кто в комнате? – повторил он.

Аран знал о магии Таажа и не хотел с ним связываться.

– Я бросил туда раненую львицу, – ответил он, чтобы что-то ответить. – Она трижды превращалась.

– В кого?

– В ласку, в птицу, затем в львицу. Больше мне ничего не известно. Даже король не знает ее имени.

Аран ускорил шаг. Он только что вернулся с осмотра укреплений и насквозь промок. Снаружи бушевала настоящая буря. Ураганный ветер вздымал огромные волны и пригибал к земле старые кедры.

По коридорам сновали стрелки с фонарями. На стенах висело оружие.

– Позволь мне подняться в стеклянную комнату, – попросил Тааж.

– Приказано никого не впускать.

– Этот приказ не касается меня.

– Помню, раньше вам не нравилось наверху…

Тааж вздрогнул. Он тоже помнил годы, проведенные в этой ужасной одиночной камере, чьи стеклянные стены убивали магию. Он сам когда-то построил ее для заточения непокорных колдунов.

– Если король прикажет вас впустить, я повинуюсь, – сказал Аран.

Когда они проходили через решетчатые ворота, к ним присоединилось еще четверо стражников, и Таажа мягко выпроводили вон.

Король резко втолкнул Таажа в комнату. Тот упал на стеклянный пол.

Дверь захлопнулась.

Олия вскочила. При виде колдуна в ее глазах вспыхнула львиная ярость.

– Я даже забыл о твоем существовании, – мягко произнес Тааж.

Она, однако, отлично помнила, как пятнадцать лет назад по его приказу заблокировала источник и этим погубила королеву.

– Ты должна будешь мне помочь, – сказал Тааж.

Он хотел, чтобы Олия поверила, будто он тоже пленник. Король согласился на эту хитрость. В стеклянной комнате магия не действовала, поэтому Тааж должен был своими силами заставить фею подчиниться. Он надеялся, что она будет сговорчивее, если он притворится соседом по камере.

Зеркала вокруг них показывали свой бесконечный калейдоскоп. Тааж вспомнил годы заточения. Вспомнил, как бился головой об эти стеклянные стены.

– Мы должны помочь друг другу, – с тревогой повторил он.

Судя по выражению лица, Олия вовсе не собиралась помогать колдуну. Но чтобы выйти отсюда живым, он должен был нащупать ее слабое место.

Властелин болот размышлял. Если он скажет, что Олия Яну не сестра, то спасет и свою жизнь, и ее. А еще вернет доверие короля. Однако если фея останется в живых, она будет ему вечной угрозой. Ведь она в любой момент может рассказать о преступлении, которое он некогда задумал и совершил ее руками.

– Ты знаешь, почему ты здесь?

Олия считала, что молодой король мстил за мать, которую она невольно погубила, осушив озеро. Но фея не ответила.

– Король хотел сразу тебя убить, но еще не сделал этого, – продолжал Тааж. – У тебя больше шансов, чем у меня. Может, ты и выберешься отсюда.

Ее взгляд стал немного внимательнее. Он опустился на колени, словно желая приблизиться к дикому зверю.

Ян внимательно наблюдал за ними. Он ничего не слышал. Зато видел лицо Олии, многократно повторенное в зеркалах.

Тааж говорил очень мягко. В стеклянной комнате приходилось очаровывать без помощи магии. Это было непривычно.

– Король хочет знать, фея ли ты. Я знаю, что ты фея.

Он улыбнулся.

– Но этого ответа ему мало.

– Я больше не хочу быть феей, – вдруг призналась Олия.

Слова сами сорвались с губ.

– Почему?

Она тут же пожалела о своей откровенности, которой Тааж не преминул воспользоваться.

– Тогда позволь королю любить тебя.

Он уловил во взгляде Олии любопытство. Уверенный, что нашел выход, он вкрадчиво продолжал:

– Лишь поцелуй принца может лишить фею дара. Все об этом знают.

Колдун не лгал. Речь шла о древнейшем магическом законе.

Такой поцелуй разом бы всё решил. Тааж отдал бы королю фею и одновременно лишил бы ее сил, обезопасив себя. Ведь заставить обычную девушку молчать не так уж трудно.

– Неужели ты никогда не слышала об этом?

Конечно, нет. Кто бы, интересно, мог ей рассказать такое? Она постигала магические законы лишь на собственном опыте.

Олия обдумывала новость. Так вот откуда та хрупкость, которую она чувствовала в себе уже несколько месяцев. Любовь к Илиану меняла ее. Достаточно было одного поцелуя, чтобы завершить превращение.

Тааж не догадывался, о чем она мечтала. Его заботило другое.

– Никому не говори, почему умерла королева. Ладно?

Олия удивилась. Значит, король ни о чем не знал и заточил ее не из мести.

– Делай, как я сказал, и получишь свободу – в том числе и от своей магии. А потом замолвишь за меня словечко перед королем…

Олия приняла послушный вид и стала выглядеть еще моложе. Тааж поверил в победу.

– Заключим соглашение, – произнес он, протягивая ей руку.

Колдун заранее договорился с королем: рукопожатие будет означать, что пора вытаскивать его из комнаты.

Олия смотрела на руку Таажа. Ее ладонь по-прежнему сжимала раненое плечо.

Внизу, в другой башне зимнего замка, молодой человек переодевался в стрелка, чтобы слиться с толпой. Ему удалось войти незамеченным. Он пришел сюда впервые, хоть и был принцем, законным наследником трона.

Илиан знал, что Олия где-то в замке. Он собирался ее спасти.

Тааж всё еще держал свою костлявую руку у лица феи.

– Поторопись. Я боюсь, что за мной придут.

Олия словно еще раздумывала, хотя на самом деле сомнений у нее не осталось. Как отказаться от поцелуя принца? Кончиками пальцев она прикоснулась к руке Таажа. Колдун и фея заключили соглашение.

Вскоре дверь открылась. Двое стражников схватили колдуна и потащили за собой. Король ждал в соседней комнате.

Никто не заметил, что Олия бесшумно скользнула по полу и прижалась к двери. Она задыхалась, сознавая, что магические силы в нескольких сантиметрах от нее, по ту сторону двери, за пределами стеклянной комнаты.

Олия толкнула дверь, которую еще не успели запереть.

Стрелки, увидев фею, не двинулись с места. Их было много, они были вооружены и стояли у нее на пути. Стоило ли им бояться, что она ускользнет?

Тем не менее Олия постепенно пересекала порог и на глазах у стражей растворялась в воздухе, вновь обретая магию.

Миг – и она полностью исчезла.

Пораженные стражи и колдун оглядывались вокруг. Ян, казалось, обезумел от ярости. Он размахивал мечом, сражаясь с невидимкой.

Напрасно.

– Она здесь! – заорал вдруг Тааж. – Не двигайтесь!

Он знал, что она не может просто испариться.

Стрелки замерли, затаив дыхание.

Тааж присмотрелся к мечу короля. На позолоченном лезвии сидела муха.

– Вот она! – завопил колдун.

В ту же секунду муха превратилась в синюю змею, и Ян отпрыгнул, как испуганный ребенок. Змея молниеносно скользнула к выходу. Послышался щелчок, словно кто-то открыл зонт. Летучая мышь распахнула крылья.

Тааж понял, что остается только одно. Он присел на корточки, сжался и обернулся плешивым псом, который бросился вслед за Олией.

Миновав стражей, летучая мышь спикировала на пол и воскресла лаской – как в старые добрые времена. Она юркнула мимо чьих-то ног и бросилась вниз. Старый пес преследовал ее, тяжело дыша. Изо рта у него шла пена. Он бросался на тех, кто преграждал ему дорогу, принимая за бешеную собаку. Черно-белая ласка мчалась по лабиринту замка.

На первом этаже Тааж потерял след. Ласка исчезла. Он еще некоторое время побродил в темноте и наконец выдохся.

Позже стрелки обнаружили старого колдуна в чулане и отвели к королю.

Олия спряталась под скамьей в пустой комнате.

Она была начеку. Она уже не думала о своих преследователях, о предательской плешивой собаке, о стеклянной комнате.

Она думала лишь о нем.

Она чувствовала его присутствие.

Он находился где-то рядом, в замке. Она знала, что он пришел за ней.

[4]

Это произошло два года назад.

Я вернулся в Париж в середине лета, чтобы пару дней поработать в библиотеке. Дочку и жену оставил отдыхать вдали от города. Когда я уезжал, они делали вид, что жалеют меня, а я притворялся, что верю.

– Скорее возвращайся.

– Наслаждайтесь отпуском.

Мы обменивались подобными репликами, хотя знали, что счастье состоит из встреч и расставаний: поезд, который отходит, и другой, который прибывает; приближающиеся фары в конце аллеи и затихающий шум мотора всё дальше от дома; прощания перед школьным автобусом, родители на тротуаре, переглядывающиеся как идиоты:

– Ну, чем же теперь заняться?

И дети, уже вовсю распевающие песни в салоне, где пахнет новенькими дождевиками и чипсами.

Счастье – танец: люди сближаются и отдаляются, но не теряют друг друга. Иногда счастье – это слезы расставания и ожидание встречи.

В моем случае я уезжал недалеко и ненадолго. И если не сразу забронировал обратный билет, то лишь от эйфорического чувства свободы, охватившего меня.

В поезде я составил список материалов, которые потребуются для моего исследования. Всё было готово. В кармане лежал набор библиотечных карточек. Предстояло сходить в несколько библиотек. Я начинал масштабный литературный проект. И за два дня намеревался получить всю информацию.

Однако ни в одну из библиотек я не попал. Все они не работали по случаю праздника, о котором я совершенно забыл.

После обеда я завершил обход закрытых библиотек и присел на ступеньках последней, на берегу Сены.

Честно говоря, я чувствовал себя довольно глупо, но особо не переживал. Жаловаться было не на что. Погода стояла прекрасная. На улицах было полно гуляющих. А машин, наоборот, мало. С прогулочных корабликов долетали обрывки фраз на разных языках. Гиды рассказывали про остров Ситэ, Академию и королеву, которая сбрасывала любовников с башни.

Вокруг меня разыгрывались разные сценки. Вот дама на мостовой сломала каблук. Вот девочка играет в бильбоке шариком мороженого. Вот господин, указывая на Лувр, важно произносит: «Версаль», а его спутница восторженно ахает… Всё это стоит сокровищ библиотеки.

Не знаю, сколько времени я провел в задумчивости на ступенях.

На другом берегу Сены зазвонили колокола, и вдруг ко мне подошли три девушки. Одна из них спросила, говорю ли я по-английски. Я скромно кивнул и ответил: «Yes, I do», как велел мой первый учебник английского.

Тогда другая стала что-то быстро объяснять, но я не понял ни слова. Тем не менее, чтобы не ударить в грязь лицом, я упорно продолжал кивать. И только их недоуменное молчание натолкнуло меня на мысль, что, возможно, это был вопрос.

Девушка смотрела на меня голубыми глазами, полными надежды. Ее подруга, видимо, угадав мои сомнения, вопросительно и очень четко произнесла одно лишь слово: «пожарный».

Я принялся активно кивать – точь-в-точь игрушечная собачка за стеклом автомобиля. Да, да, да, я понял. Пожарный. Очень. Нет сомнений. Теперь у нас взаимопонимание. Но я всё еще не знал, при чем тут пожарный?

Она снова повторила это слово, да так настойчиво, что я почувствовал: пора защищаться.

– Я не пожарный, – сказал я, ударив себя в грудь.

Я вдруг вообразил, что меня попросят забраться на крышу по длинной лестнице или сделать кому-нибудь массаж сердца.

Девушки усилили мое замешательство, исполнив маленький танец и завершив его четко произнесенным словом «пожарный».

Я развел руками. Когда они уже собирались оставить меня в покое, мимо проехал автобус, украшенный флажками, и я вдруг сообразил, что им нужно. Накануне 14 июля в Париже по традиции всегда устраивали бал пожарных.

Я предложил проводить их в ближайшую пожарную часть. Девушки были так благодарны, что всю дорогу болтали со мной без умолку. Я по-прежнему не понимал ни слова, но французская галантность не позволяла мне в этом признаться.

Я знал пожарную часть на улице Мадам, потому что мой брат отмечал здесь день рождения, когда ему исполнилось семь лет. Мы жили недалеко. Наша школа находилась на той же улице. Мой брат повел своих друзей смотреть пожарную часть, а я тогда был слишком мал, чтобы к ним присоединиться. Мне было три или четыре, и, конечно, пожарные казались богами. Я так и не простил брату, что он тогда не взял меня с собой.

Мои спутницы, напротив, просто умоляли пойти с ними. Я чувствовал, что они рады найти наконец настоящего француза, о котором мечтали всё путешествие: храброго, услужливого и веселого.

Бал был в самом разгаре. Во дворе танцевала, наверное, тысяча человек. Пожарных машин, увы, не было, да и немногочисленные пожарные сняли свои каски. Я немного расстроился.

Мои подруги тут же встретили армию соотечественниц. Под грохот музыки они попробовали нас познакомить. Некоторые учтиво пожали мне руку, но в их взглядах читалось разочарование. Я сразу вспомнил, что хоть и реализую сейчас мечту четырехлетнего мальчика, но на самом-то деле мне уже тридцать девять. То есть лет на сто больше, чем этим милым девушкам. Потихоньку оставив их в компании молодых людей, я собирался уйти, но внезапно оказался пленником танцующей толпы. Мне оставалось только плыть по течению.

Иногда танцоры поднимали руки, и тогда я не видел даже неба. И тоже поднимал руки, словно защищаясь от толпы. Пользуясь оглушительным грохотом музыки, я, как под душем, распевал песни. Лица мелькали слишком быстро, я не успевал никого разглядеть. У меня кружилась голова. Земля дрожала, будто Париж атаковали динозавры.

И вдруг я замер посреди танцующей толпы. На несколько секунд окружающий мир исчез. Я внезапно вспомнил, как в четырнадцать лет бежал по лесу и проснулся в доме господина Перла.

Я был как в тумане. Озирался, пытаясь разглядеть то, что пробудило эти воспоминания. Видимо, мое ошеломление бросалось в глаза, потому что вскоре из тумана вынырнули двое пожарных, взяли меня под руки и вывели с танцплощадки.

Мне бы радоваться, что герои моего детства меня спасают. Но мысли мои были далеко. Я думал о господине Перле, о тяжелом одеяле, собаках, очаге, наших разговорах, сокровищах в чемоданах и о том дне, когда меня оставили в траве рядом с велосипедом, забрав фотоаппарат и пленки.

– Вы далеко живете? – спросил один из пожарных.

– Нет.

На самом деле теперь я жил довольно далеко, на другом берегу Сены, но квартира моей матери, где я родился и вырос, находилась совсем рядом. Словно маленький мальчик, я показал пожарным ключи.

– Проводить вас?

– Нет. Мне лучше.

– Спокойно возвращайтесь домой.

Я подумал, что такие праздники мне уже не по возрасту, хотя в какой-то момент, замерев посреди толпы, и почувствовал себя четырнадцатилетним.

Я дошел до маминой квартиры. Я знал, что в июле мамы там нет. Я устал. Поднявшись на четвертый этаж, прилег на диван.

Двадцать пять лет я никому не рассказывал о доме с чемоданами. Сперва это походило на одержимость. Вернувшись домой, я по карте попытался определить расположение дома. Я высчитывал скорость, с которой мчался по лесу, расстояние между велосипедом и рекой. Одержимость перерастала в ярость. В дневнике я описывал коллекцию господина Перла такой, какой ее помнил.

На следующее лето, соврав о новых курсах, я отправился на поиски. Удивительно, как меня отпустили, учитывая, что год назад я потерял отцовский фотоаппарат и все пленки. Иногда родителей сложно понять.

Три дня я безрезультатно прочесывал лес.

Тайны, которыми не делишься, постепенно стираются, смешиваясь с фантазиями.

Мои воспоминания тускнели. Они не исчезли совсем, но стали частью меня. Я занимался театром, писал, мастерил разные предметы, читал книги. Джошуа Перл незримо присутствовал во всем, что я делал. Я больше не искал его вовне. Я даже больше не беспокоил его в глубине своей памяти.

Это была изящная коробочка из полированного дерева. Мне достаточно было взять ее в руки, чтобы ощутить то же головокружение, что и накануне.

Тонкость, с которой была сделана эта вещь, являлась своего рода подписью. Как и шелковистая бумага, которую я сразу узнал. Хотя посылку положили так, чтобы эмблема лавки Перла не бросалась в глаза.

Подняв крышку, я обнаружил внутри фотоаппарат и шесть пленок. Каждый предмет лежал в собственном отделении, сделанном точно под его размер. Это был фотоаппарат моего отца. Тот самый.

Я заметил ленточки в углах коробки, с помощью которых приподнимался верхний слой. Внизу оказались моя старая камера и две кинопленки. Всё было идеально упаковано. К камере даже прилагались мягкие тряпочки для протирания объектива.

Коробка лежала передо мной на кухонном столе.

Сердце мое билось со страшной силой.

В нашей семье рассказывали историю о том, как через тридцать лет после войны немецкий солдат прислал обратно книжечку Мольера, которую во время оккупации украл из нашей библиотеки.

История, впрочем, не совсем походила на мою. Ведь Перл у меня ничего не крал. Вором был я. Перл лишь вернул пленки, которые я, несмотря на запрет, отснял в его доме.

Почему теперь он решил это сделать?

Я чувствовал себя шахматистом. Время от времени я брал в руки какой-нибудь предмет из посылки. И снова клал его на место. Время словно остановилось. Я сидел неподвижно, вдыхая запах дерева, и пытался разгадать послание.

В конце концов я закрыл коробку и вышел.

Внизу я постучался к консьержке. Она смотрела по телевизору парад 14 июля. На голове у нее было махровое полотенце.

Когда я спросил, не она ли положила пакет перед моей дверью, ее лицо стало очень серьезным. Она ответила, что сегодня праздничный день и почту не доставляют.

Я оставил консьержку досматривать парад, а сам спустился в подвал. И долго рылся там, пока не нашел пыльную коробку с бумагами.

Все, кто жил в Париже в послевоенные годы, помнят лавку Перла.

Крошечная кондитерская пользовалась тогда невероятной популярностью. Рассказывали, что ее владельцы – пожилая еврейская пара – были убиты нацистами, а их единственный сын, прошедший через бои, плен и партизанское подполье, вернувшись, продолжил дело родителей.

Для начала Джошуа пришлось выгнать из лавки захватчиков, при попустительстве полиции превративших «Дом Перла» в склад контрабандных продуктов.

В первый год Перл занимался реставрацией помещения, разгромленного грабителями. Опираясь исключительно на собственную память и фотографию витрины, присланную ему в лагерь, он в одиночку восстановил деревянную мебель, медную утварь и зеркала. В подвалах он нашел мерные стаканчики, формы и даже вывеску с короной, украшенной жемчужинами.

Потом он вновь наладил отношения с поставщиками.

Лавка Перла открылась осенью 1946 года и, несмотря на безденежье тех лет, пользовалась головокружительным успехом.

Кондитерская всегда имела безупречную репутацию. Она существовала с конца прошлого века, но именно послевоенное десятилетие стало временем ее расцвета.

Джошуа работал один, днем и ночью. Даже на кухне ему никто не помогал. Он сам всё готовил, продавал, доставлял тысячи мармеладок. Его рабочий день длился бесконечно. Кстати, он даже спал под прилавком в магазине, а не в квартире на втором этаже, где когда-то жили Перлы.

Вскоре у него появились завистники.

Кто-то пустил слух, будто лавку захватил самозванец. Соседние торговцы стали припоминать, что сын Перлов умер еще до войны. Стало быть, фальшивый Джошуа просто воспользовался ситуацией, чтоб нажиться на семейном деле.

Это могло иметь серьезные последствия. Тогда Перл устроил в лавке нечто вроде маленького военного музея, выставив в витрине медаль за участие в Сопротивлении, военные документы на имя Джошуа Перла и свои фотографии в униформе спаги.

Военная витрина удивляла клиентов где-то неделю, а затем исчезла вместе с дурными слухами. Перл оказался героем, и это подпортило планы недоброжелателей, которые чуть погодя переключились на обсуждение его личной жизни. Точнее, ее отсутствия.

Джошуа Перл был молод и очень красив. Он приветливо общался с клиентами, поставщиками, прохожими, которых встречал на улице. Однако за глаза Перла всё чаще называли мизантропом и лицемером, заядлым холостяком и просто подозрительным типом…

Девушки, бегавшие за ним до войны, давно вышли замуж. Хотя красавица Сюзанна, дочь штукатура, каждый четверг являлась в лавку в окружении троих сыновей и покупала гору мармелада – только ради того, чтобы перекинуться парой слов с Джошуа.

Новая волна недовольства поднялась, когда Перл решил закрывать лавку на три дня в неделю. Отныне магазин работал со вторника по пятницу с восьми утра до восьми вечера.

Все соседние торговцы восприняли подобное расписание как личное оскорбление. Говорили, что Перл задирает нос, не уважает клиентов, возомнил себя звездой, размяк, избаловался, зажрался…

Возмущение объяснялось просто: когда лавка Перла не работала, весь квартал лишался покупателей.

Соседи видели, как вечером в пятницу Перл уходил куда-то в шляпе и с чемоданом. Сплетням и пересудам не было конца. Может, у него подружка в провинции? Может, он прикупил себе домик у моря? И на что он тратит деньги, которых у этого процветающего торговца, должно быть, куры не клюют?

А Джошуа Перл тем временем направлялся на Восточный вокзал или в аэропорт Бурже. Вылетал в Роттердам или в Прагу. Спрыгивал на ходу с поезда где-нибудь у границы с Турцией. Плыл в один из маленьких ирландских портов. Катался в темноте по каналам Амстердама. Назначал встречи на доках Гданьска или на рынке в Андалусии.

Когда лавка была закрыта, жизнь загадочного торговца превращалась в авантюрный роман, который и не снился досужим сплетникам, чья фантазия не простиралась дальше «подружки в провинции». Он нелегально пересекал границы. Появлялся то в Кракове, то в Неаполе. Убегал от шарлатана по улицам Касабланки. Или пытался отделаться от продавца фальшивых драгоценностей в Шербуре.

Он тратил всё, что зарабатывал, оставлял состояние в руках контрабандистов, сотни раз рисковал жизнью… Ради того, чтобы собрать доказательства существования волшебного мира, откуда его изгнали. Он надеялся, что, если люди поверят ему, он сможет вернуться обратно. И там снова увидит ее. Свою фею.

Непонятно, как Джошуа Перл в январе 1947 года добрался до Москвы. Но с тех пор он всегда действовал так же: молниеносно появляясь и тут же исчезая. Он понял, что скорость и внезапность позволяют улизнуть от самых опасных противников: если быстро отдернуть руку от огня, можно не обжечься.

Вот как случилось, что Бартоз Козовски был повешен в его собственном кабинете в Кремле. Он не успел увидеть, кто это сделал. Его схватили сзади и за галстук подвесили к люстре. Несколько секунд Козо дрыгал ногами в воздухе.

Ему опять повезло: люстра оказалась хлипкой. Козо сорвался, вышиб себе все зубы о край стола. А придя в себя, обнаружил, что чешуйка сирены пропала.

Через два дня в Париже Перл открыл лавку с пятиминутным опозданием.

Впоследствии он предпочитал действовать, не применяя грубую силу. Добыв чешуйку, он решил заплатить за нее человеку, у которого она когда-то была украдена.

Спустя месяц он отправился в Краков. Найти единственного португальского сапожника в городе не составило труда.

На улице шел снег.

Прежде чем войти в мастерскую, Перл снял ботинок и изо всех сил треснул по куску льда, торчавшему из водосточной трубы. Каблук отлетел.

Старый сапожник немного говорил по-французски. Он не стал спрашивать, что Перл делает в Кракове, поскольку ему самому всё время задавали этот вопрос.

– Вам сразу починить?

– Да. Идет снег, и у меня больше нет подходящей обуви.

– Подождите здесь.

Сапожник надел кожаный фартук и скрылся в соседней комнате, где стоял станок. Послышался стук молотка. Проскользнув за прилавок, Перл принялся рыться в шкафчиках, где лежали подошвы, обрезки кожи и груды всяких непонятных деталей.

Если сапожник когда-то владел чешуйкой сирены, значит, у него могли водиться и другие сокровища.

Было слышно, как в соседней комнате работают напильником. Перл нагнулся, чтобы достать с нижней полки подбитый гвоздями ящик. Он поднял крышку и запустил руки внутрь.

– Не двигайся.

Перл оглянулся.

– Я сказал не двигаться.

Сапожник наставил на Перла охотничье ружье с такими большими стволами, что в них поместилось бы по кулаку.

– Подними руки.

Перл вынул из ящика черные от ваксы руки.

Тихонько развернувшись, Перл увидел, что старик дрожит.

– Что ты ищешь? Я же говорил, больше ничего нет! Оставьте меня в покое! Сколько можно?!

– Вы говорите о людях Бартоза Козовски? Они больше не придут. Я наказал его.

– Тогда зачем ты здесь?

– Я пришел за него заплатить. Возьмите у меня из кармана белый пакет.

Сапожник растерянно опустил ружье.

– Дай сюда пальто, – сказал он.

Перл медленно снял тяжелое от растаявшего снега пальто. Сапожник взял его одной рукой. Второй он всё еще сжимал оружие.

– Положите ружье. Оно не заряжено.

– С чего ты взял?

– Это ружье клиента. Вы ремонтировали ремень. Оставьте его. Я хочу поговорить с вами.

Кожаный ремень действительно был наполовину оборван и болтался у сапожника под локтем. Старик задрожал еще сильнее. Он тихо положил оружие на прилавок.

Сапожник вытащил из кармана пальто белый сверток с эмблемой лавки Перла. Открыл его. И тут же побежал запирать дверь мастерской. Вернувшись, стал считать деньги.

– Я плачу за него, – объяснил Джошуа. – Чешуйка сирены, которую Козовски украл у вас, теперь у меня.

Старик вытер пот со лба. Денег было примерно столько, сколько стоила его мастерская.

– Где вы нашли ее? – спросил Перл, бросив взгляд на улицу.

– Давняя история. После Первой мировой один немец так расплатился со мной за пальто и ботинки. Из имущества у него оставалась только эта вещица. Он шлялся по всей Европе и много пил.

– Вы помните его имя?

– Нет. Потом другой человек хотел выкупить ее у меня. Из Лиссабона, как и я. Торговец кофе. Его звали Калдейра. Думаю, это он рассказал Козовски.

Перл понял, что сапожник больше ничего не знает. Надел пальто.

– Ты дал слишком много денег, – сказал старик. – Я получил ее тридцать лет назад за пару ботинок.

– Тогда почините мне каблук бесплатно.

Старик принес ботинок.

Тут Перлу кое-что пришло на ум.

– Говорите, немец купил у вас ботинки и пальто?

– Да.

– Он заплатил за ботинки чешуйкой… А за пальто?

Старик улыбнулся. Помог Перлу обуться. Аккуратно завязал шнурки.

Поднялся.

Оторвал что-то от передника и положил перед Перлом.

– За пальто он заплатил этим.

Это был небольшой кусочек дубленой кожи с медной окантовкой. Перл взял его в руки. И сразу ощутил особую вибрацию предмета.

Талант чувствовать такие вещи впоследствии сделал из Перла самого выдающегося охотника за реликвиями. Никто не мог его обмануть. Он всегда точно знал, какие предметы принадлежат волшебному миру. Срабатывала интуиция, память.

– Вы знаете, что это? – спросил сапожник.

Перл осторожно кивнул. Это был кусочек, оторванный от сапогов-скороходов.

– Я отдам вам это. Вы честный человек. Я закрою мастерскую и уеду доживать в родные края.

Он торжественно снял фартук.

Перл прижимал к груди кусочек кожи.

Всё только начиналось.

Он спросил:

– Как звали торговца кофе?

– Калдейра.

Они пожали друг другу руки. Сапожник выключил свет.

Перл вернулся в Париж и, как всегда, открыл лавку в восемь утра. До вечера он обслужил двести клиентов. Накануне он отдал сапожнику все накопленные деньги. Для дальнейших экспедиций предстояло много работать.

В чемодане, спрятанном среди мешков сахара, завернутые в фирменную бумагу лавки Перла, лежали чешуйка сирены и кусочек кожи от сапогов-скороходов. Вместе с обрывком пращи, который он всегда носил на запястье, получалась уже маленькая коллекция. Первые шаги по дороге домой.

Он освободится от проклятья, доказав реальность своего мира.

Другие сокровища мало-помалу дополнят его коллекцию.

Всё началось летом 1959 года.

Джошуа Перл сидел в лавке, слушая шум города.

Это был один из тех редких моментов, когда ему казалось, что он мог бы остаться в чужом мире и забыть Олию. В послеполуденные часы, между двумя и тремя, когда не происходило абсолютно ничего, Илиан начинал ощущать опасную привязанность к месту своей ссылки.

Солнце сияло, и медную посуду словно охватывало пламя. Жак Перл называл это время пустым часом. Из подвала веяло прохладой. Улица выглядела пустынной, но порой до Джошуа доносились смех, обрывки фраз, пение птиц. Иногда, очень редко, в лавку входил клиент. Чаще всего женщина, которая говорила что-нибудь вроде:

– Я оставила детей наверху. Они спят. А мне нельзя есть сладкое, но я так проголодалась.

Перл делал жест, означающий: «Всё в порядке, вам всегда рады!»

Клиентка рассматривала мармелад на витрине.

Перл не торопил ее.

Впервые он даже не думал о своих чемоданах. А просто наблюдал за существом, жившим с ним в одном мире. Мир этот сперва показался ему плоским, а теперь виделся почти прекрасным. Перл адаптировался к его недостаткам: отсутствию магии, скуке. Он даже научился замечать волшебство внутри этой реальности.

Дама сглатывала слюну, кусала губы, наклонялась, чтобы лучше разглядеть сладости.

– Всё такое аппетитное.

Перл улыбался и кивал, думая, что женщине, вероятно, столько же лет, сколько ему. Тридцать восемь или тридцать девять. А может, пора уже перестать биться в закрытую дверь? Пора утихомириться, принять этот мир, жениться, завести детей? И днем укладывать их спать, а самому бежать в магазин?

Женщина выбрала ванильную мармеладку. Перл достал фирменную оберточную бумагу. В последний момент она взяла еще одну – для мужа.

Перл упаковал полупрозрачные мармеладки в бумагу, и женщина ушла.

Олия утешалась тем, что по крайней мере состарится. Как и он.

Она никогда не будет с ним, он никогда ее не увидит, но они оба состарятся и умрут в одном мире. Однако через несколько лет, глядя в зеркало, Олия поняла, что и этого утешения ей не дано.

Тааж солгал. Она отказалась от магии, но колдун тай-ком вернул ей вечную молодость. Возможно, потому что боялся гнева короля. Тааж отправил Олию очень далеко, чтобы никто не узнал, отчего умерла королева. Но оставил Яну шанс однажды отыскать любимую в ее первозданной красоте.

Первые месяцы оказались самыми трудными. Олия поселилась в доме на берегу Сены вдали от лавки Перла, чтобы случайно не встретить Илиана. По вечерам она ухаживала за пожилой дамой, учительницей латыни, которая ее приютила и учила французскому. Олия устроилась работать в галантерейную лавку, соврав про свой возраст. На самом деле ее красота решала все проблемы с трудоустройством и документами. Олия, однако, делала всё, чтобы выглядеть плохо. Она носила платья, которые покупала у монахинь на благотворительных распродажах. А еще она сама себе подстригла волосы – на кухне, хозяйственными ножницами. Прическа получилась такая ужасная, что ее следовало бы запретить законом.

Тем не менее спустя две недели все молодые продавщицы универмага «Бон Марше» стали копировать стиль и прическу Олии.

Бывшая фея взяла себе имя Соланж. Время от времени она бродила неподалеку от лавки Перла. Она, разумеется, не заходила внутрь, только незаметно пробегала мимо. Увидев Илиана, стоявшего за прилавком, она вспыхивала и пряталась в ближайшем кафе, просила стакан воды и облокачивалась о барную стойку, чтобы отдышаться.

– Кажется, вам нехорошо, – спрашивал официант.

Соланж радовалась, что кто-то с ней заговорил. Ей порой чудилось, будто она невидимка, призрак.

– Спасибо, вода помогает.

Иногда в кафе входил клиент Перла с пакетиком мармеладок. Однажды Олии даже предложили попробовать. Она согласилась. Было очень вкусно. Бывшая фея хрустела сахаром и незаметно глотала слезы. Она не решалась спросить, кто именно упаковал мармелад.

– Вам надо обязательно сходить в лавку, это совсем рядом.

– Сегодня мне уже не хочется сладкого. Но как-нибудь непременно схожу. Можно я оставлю себе обертку?

По вечерам, когда становилось темно, Соланж тоже иногда бродила вокруг дома Джошуа. Смотрела на освещенную витрину, на окна второго этажа, где то и дело проплывала мадам Перл. Однажды ночью Олия увидела Илиана. Он шел по улице рядом со смеющейся девушкой. Олии захотелось внезапно появиться перед ним, обнять и навсегда исчезнуть.

Работу она бросила внезапно за несколько дней до Рождества 1938 года. В тот день универмаг походил на настоящий улей. Продавщицы сновали туда-сюда.

– Фланелевая ткань на пятом этаже.

Олия суетилась, как и положено рабочей пчелке. Клиентки жадно набрасывались на ленты и пробники.

– Мадемуазель, помогите даме подобрать оригинальную ткань с вышивкой!

Олия орудовала зажимами для чулок, шпильками и булавками. Когда ближе к одиннадцати часам ее попросили отнести нитки в ателье на последнем этаже, она обрадовалась смене обстановки.

Она прошла отдел кружева и стала подниматься по одной из лестниц. Олия любовалась витражами и крепко держалась за перила. Случайно повернув голову, она увидела, что Илиан спускается по соседней лестнице.

Она отвернулась, закрылась сумкой. Однако, добравшись до площадки, рискнула обернуться. Илиан замер на месте. К счастью, между ними прошмыгнула покупательница. Олия воспользовалась этим, чтобы спрятаться в примерочной. Она видела, как Илиан бродит в толпе. Он искал ее. Она закрыла лицо руками и глубоко дышала, чувствуя запах кожаного браслета. Она дождалась, пока Илиан уйдет, и бегом спустилась по лестнице.

Снизу она увидела, как на четвертом этаже Илиан разговаривает со служителем. Олия запаниковала. Она боялась исчезнуть навсегда.

Она бросилась на улицу. Охранник остановил ее. Ему показалось, что она пытается что-то вынести из магазина: Олия по-прежнему сжимала в руках сумку с нитками.

– Мадемуазель? Мадемуазель!

Наверху Илиан обернулся в их сторону.

Олия толкнула дверь и выбежала на мороз.

Больше она никогда не возвращалась в универмаг.

Больше она не осмеливалась подходить к лавке Перла.

Она заботилась о своей старушке-учительнице, подметала полы в парикмахерской, работала в бакалее. Лишь следующей осенью она узнала, что Илиан отправился на войну.

Четверть века спустя я вновь смотрел на эти мостки для стирки. И вспоминал снимок, который сделал в тот день. В лодке, наполненной ивовыми прутьями, стояла девушка. Вместо весла у нее была длинная жердь. Она спокойно позволила себя сфотографировать, и я обрадовался. Обычно девчонок сложно уговорить позировать.

Теперь мостки для стирки были наполовину разрушены. Как дом господина Перла. Как мои воспоминания. Единственный свидетель – светлый пожилой человек – покоился в заросшей могиле рядом с домом.

Но как же быть с посылкой? Она-то существовала в реальности. И я не мог просто проигнорировать факт ее появления под моей дверью. Возможно, объяснение крылось в ней самой.

Вернувшись в Париж, я снова изучил содержимое ящика. Осторожно встряхнул коробочки с пленкой, проверяя, не пропало ли что.

В тот же вечер я отправился обратно к семье, захватив с собой посылку. Меня встретили хорошо: без особых эмоций, без упреков. Никто не знал, что я переживаю.

Жизнь вновь вошла в привычное русло.

Иногда во время обеда или ужина я уходил в ванную, чтобы проверить, не пропала ли посылка, спрятанная под раковиной.

В ближайшем городке был магазин, где проявляли старые пленки. Продавец удивился, увидев, какую древность я принес.

– Пленки вашей покойной бабушки?

Я объяснил, что это мои фотографии и что я до сих пор жив. В доказательство чего неестественно расхохотался.

– Использованы только четыре пленки, но проявите все семь. Я не знаю, какие именно с фотографиями.

Продавец попросил заплатить сразу, потому что клиенты часто забывают неоплаченные заказы.

– Не развешивать же чужие фотографии у себя в гостиной, – пояснил он.

Проявка длилась целую вечность. Пленки пришлось отвезти в дальнюю лабораторию. Возвратить их обещали почтой. Они сказали, что позвонят. Но всё не звонили. Я уже уверил себя, что пленки потеряли и просто не знают, как сообщить мне об этом. Я снова сходил в фотоателье. Меня отправили домой, уверив, что всё в порядке, просто надо подождать.

Через пару дней, когда я чистил баклажаны на кухне, раздался звонок. Фотографии прибыли. Я чуть палец себе не отрезал.

Это был дом в центре Венеции с несколькими маленькими окнами, выходящими прямо на канал. Я долго не мог его отыскать. В письме говорилось, что входить надо с воды. Но я пришел пешком, потому что не хотел зависеть от перевозчика. Я не знал, с кем встречаюсь, и предполагал, что, возможно, придется быстро сбегать, если это ловушка.

Теперь-то я понимаю, что реальная опасность, которая угрожала мне в тот день, не идет ни в какое сравнение с теми, что я себе воображал.

Я десять раз ошибся, наивно пытаясь отыскать вход в желтый дом с суши. Венеция не лабиринт, а два или три лабиринта, сплетенных вместе, чтобы запутывать людей.

Я ждал назначенного часа. Я отыскал дверь, но прошел мимо до конца улочки и посмотрел на часы. Было воскресенье. Приближался полдень. Вдали слышались рев моторной лодки на широком канале, мяуканье кота, звон колоколов, цокот женских каблуков.

Три дня я провел как в лихорадке. Я уничтожил свою рукопись, несколько раз перечитал анонимную записку, взял билет до Венеции, чуть не выбросил его, всем наврал…

Месяцами я посыпал свои раны солью – страница за страницей, фотография за фотографией. И вот через несколько мгновений я, возможно, узнаю смысл всего.

Я нажал на звонок, но он не издал ни звука. Я подождал секунд двадцать и снова позвонил. Чтобы придать себе уверенности, я отступил на шаг и сунул руки в карманы. Подняв голову, я вдруг заметил, что на втором этаже всколыхнулась белая занавеска. Хотя в тот день было абсолютно безветренно.

Я ждал новых знаков человеческого присутствия, переводя взгляд от окна к окну. Наконец опустил глаза и обнаружил, что дверь распахнута настежь. В доме было темно.

Когда я входил, мне почудилось, что за дверью стоит ребенок. Лестница начиналась прямо от порога и была такой узкой, что я задевал стены плечами. Кто-то поднимался вслед за мной, шлепая босыми ногами, и это успокаивало. Не станут же меня резать на куски в присутствии ребенка.

Лестница заканчивалась комнатой, залитой солнечным светом. Я увидел два стула, стол, два стакана и графин с водой. Вот и всё. Моего загадочного корреспондента не было.

Я остановился. Мне нравились квадратное окошко, маленькая комната, выложенный плиткой пол и кувшин с водой, сверкающий, как на старинных картинах.

Я хотел попросить своего провожатого передать хозяину, что я пришел. Однако, обернувшись, я вдруг почувствовал, будто ребенок прошел сквозь меня. Я крутанулся вокруг своей оси и замер.

Это была она.

Она разливала воду по стаканам.

Та самая девушка.

Я был близок к обмороку. Голова кружилась. Ноги словно онемели. Я не знал, доберусь ли до стула.

За двадцать пять лет она совершенно не изменилась.

Я чувствовал себя котом, который падает с крыши. Я падал, но голова продолжала работать. На самом деле я догадался еще по фотографиям. Но теперь пытался поместить невозможное в мир возможного. Я крутился и вертелся, падая в бездну, но тратил все силы на поиск логического объяснения.

И я его нашел:

– Скажи своей матери, что я здесь.

Девушка, разумеется, была ее дочерью. Вот в чем разгадка.

Услышав мои слова, она устало оперлась рукой о спинку стула, словно потеряв надежду. При виде ее разочарования я ощутил ком в горле. Я больше не мог себя обманывать. Это была она. Мой мир перевернулся в мгновение ока.

Я шагнул вперед и рухнул на стул. Девушка в широких шелковых штанах продолжала стоять.

Мы смотрели друг на друга. Иногда опускали глаза и вздыхали.

Необходимо было время, чтобы прийти в себя.

Наконец она тоже села. Поставила перед собой стакан и сказала:

– Вы совершенно ни на что не годитесь.

Я принял вид виноватого ребенка. Она продолжала:

– Вы получили посылку?

Я кивнул.

– Ну и? – спросила она. – Что вы делаете?

Это был ключевой вопрос – тот же самый, что и в письме. И я по-прежнему не понимал его.

– Что вы делаете? – повторила она.

– Пишу, – тихо ответил я.

– Что?

– Пишу.

Я, наверное, выглядел довольно жалко, однако ее лицо оставалось неподвижным. Она поднялась, чтобы закрыть внутренние ставни, которые я не заметил. Вновь опустившись на стул, она мягко спросила:

– Значит, вы ничего не поняли?

Я засомневался, но затем признал:

– Нет.

Я был искренен.

Она осушила стакан.

– Они приходят по двое или по трое. Они ищут его.

– Кто?

– Меня они тоже ищут.

– Кто вас ищет?

Она не ответила.

– Он очень стар и больше не может убегать.

– Кто?

Наконец я догадался и переспросил:

– Перл?

Она кивнула. Это придало мне смелости задать следующий вопрос:

– Кто вы?

Она налила себе еще воды и заговорила…

Когда Аттила и его люди захватили Европу, беженцы спасались из горящих городов и прятались на островах. Они строили хижины на болотах и на песке. В пустынной лагуне ни всадники, ни вражеские корабли не могли их обнаружить. Так появилась Венеция.

Полторы тысячи лет спустя Джошуа Перл спрятался здесь по тем же причинам.

Издалека я смотрел на строение, обитое досками. Камень был одет в дерево и закреплен балками, чтобы дом ни при каких обстоятельствах не упал. Зрелище напоминало Ноев ковчег.

Олия сказала, что дом постепенно погружается в воду и больше туда никто не заходит. Я сперва не поверил, но оказалось, что это правда. За последние годы дом опустился на несколько метров. На поверхности виднелись только верхняя часть двери и несколько окон, перед которыми плескались волны. Последние этажи безропотно ждали своей очереди.

Я понял, куда надо идти, лишь к девяти часам утра. После минувшей ночи я был немного не в себе, словно пребывал в двух мирах одновременно. С одной стороны, я находился в Венеции, с ее набережными, ветрами, ароматами кофе и жасмина на улицах. С другой – погрузился в приоткрывшийся мне волшебный мир, который сейчас казался даже реальнее, чем мой собственный.

У меня будто началась лихорадка. Голова шла кругом.

Олия велела дождаться ночи, чтобы войти к Перлу, а днем посоветовала изучить окрестности. Она настаивала на крайней осторожности. Я должен был изображать туриста, не останавливаться перед домом Перла и не смотреть на него подолгу, не шляться по безлюдным улицам, в общем, не привлекать внимание врага.

Враг. Услышав это слово, я испытал настоящее удовольствие. Олия впервые дала понять, что мы с ней заодно, раз у нас общий враг.

Я стал ее защитником.

Но, выйдя от Олии на ночную улицу, где из-за ветра то и дело хлопали ставни, я вспомнил окровавленные стрелы солдат Яна. И мне резко расхотелось иметь врагов.

В последний раз я подошел к дому Перла во второй половине дня. Олия рассказала мне о потайном проходе, который я наконец обнаружил.

Под водой вдоль фасада тянулись балки. Надо было пройти по ним, чтобы добраться до квадрата из деревянных досок, прибитых одна к другой. Квадрат находился чуть выше и представлял собой что-то вроде лазейки для кошек, только чуть побольше. Олия знала об этом тайном отверстии и порой оставляла там корзину с едой. Она говорила, что раз корзина помещается, то и я пролезу, но я в этом сомневался.

Поздно вечером на корабле, среди туристов, подплывая к дому Перла, я вспомнил четырнадцатилетнего мальчика, который бежал по кровавым следам в лесной чаще. Теперь я снова был этим мальчиком с разыгравшимся воображением.

Я подсчитал имевшиеся доказательства. Ничего особенного: девушка, похожая на девушку из прошлого, фотографии, несколько чемоданов. И длинная история у меня в голове.

Люди на корабле возвращались после ужина. Скоро пробьет полночь. Они смеялись. У них продолжался праздник. Лишь я плавал между двумя мирами.

У всех свои тайны, в которые никто никогда не поверит. Но готовы ли вы поклясться, что никогда не влюблялись в фею или в изгнанного принца?

Мы все одинаковы. Не мы придумываем сказки, а сказки сочиняют нас.

На следующей остановке с кораблика сошел только я.

Я часто думал о последней фотографии, на которой видна передняя часть лодки. Мне казалось, что на ней запечатлено возвращение в дом на реке. На самом деле лодка причалила к берегам Венеции.

Прежде чем подойти к дому Перла, я сделал крюк. Потом в последний раз огляделся – спокойное море, пустынная набережная, темные окна. Я снял ботинки и пошел по балке, слегка выступавшей из воды. Невдалеке горел одинокий фонарь. Я видел, как мои ноги погружаются в темную воду. Я приблизился к проходу и сразу понял, что не пролезу.

То, что случилось в следующую секунду, не позволило мне придумать новый план. Что-то упало с неба прямо возле меня. Я услышал всплеск. Может быть, это была черепица. Или стрелы. Чтобы спрятаться, я нырнул в канал.

Вскоре я на ощупь обнаружил под водой окно. Я открыл его и забрался внутрь. Наконец восстановил дыхание. Вокруг было темным-темно. Вероятно, я попал в комнату, полную воды. Мне всё еще приходилось плыть, чтобы держать голову на поверхности. Этот эпизод напомнил о первой встрече с Перлом посреди реки. Ночь, холодная вода, страх.

Я не знал, от чего спасся, но даже если это была черепица, значит, кто-то ее сбросил!

Я плыл кое-как. От усталости мое тело еле шевелилось. Я не видел ничего, за что можно было бы ухватиться. Под водой я случайно обнаружил какое-то отверстие. Я сомневался, но в итоге все-таки нырнул и попал в коридор. Я плыл, раздвигая руками стулья и обломки мебели. Внезапно коридор расширился.

Задыхаясь, я вынырнул. И увидел его.

Он стоял на последней ступени каменной лестницы. На руке, как и тогда, красовался кожаный браслет. У ног, в горшке, полном масла или черного воска, горел фитиль. Перл смотрел, как я барахтаюсь в воде.

Мне показалось, что время не властно над ним, как и над Олией. Передо мной стоял прежний человек с прежним взглядом. Я схватился за нижние ступеньки.

– Вы меня узнаёте?

Перл молчал. Я увидел, что к его браслету прикреплен свинцовый шар, большой, размером с кулак.

– Я бывал у вас… Очень давно. Фотографии, собаки… Помните? Я получил обратно свой фотоаппарат и…

– Получил его обратно?

– Да, мне его передали.

– Кто?

Кто-то всегда следовал за ним. Он привык и уже не удивлялся. Но почему его ангел-хранитель каждые двадцать пять лет подсовывал ему этого парня? Он склонился, чтобы разглядеть меня.

Я очень замерз. Одежда прилипла к телу. Я потерял ботинки. Я видел, что Перл мысленно пытается установить какие-то логические связи, понять, откуда в его жизни снова появился этот мокрый до нитки тип. Я был словно муха, то и дело падающая в его суп.

На верхних этажах свистел ветер. Иногда Перл поднимал глаза. Он прислушивался к ночным звукам.

– Они выследили меня. Долгое время они отправляли сюда по два-три человека, но я всегда убегал. А этот все-таки нашел меня.

Перл погладил браслет.

– Он не торопится. Гуляет по соседним крышам. Уже как минимум дня четыре. Он один. Он не похож на остальных. Он хочет быть последним.

Перл развернулся и зашагал вперед, я последовал за ним.

Я осмотрел дом. Свечи озаряли коридоры, чьи стены были затянуты темной шелковой тканью. Олия подробно описывала мне летний дворец, где всё началось. Теперь я оказался во дворце вечности. Я понимал, что это убежище создавалось для того, чтобы запереться в нем навсегда. Комнаты открывались одна за другой, я успевал разглядеть крутые лестницы и потолки с позолоченными балками.

Черный и закрытый, словно склеп, дворец восхищал обилием укромных мест, диванчиков и альковов с кроватями, устланными бархатными покрывалами. Мне было неловко, что я хожу по дому босой, и вода с моей одежды капает на ковры.

Мы вошли в большой зал, и я увидел чемоданы.

Раньше их было гораздо больше.

Они представляли собой куб, затянутый во что-то вроде рыболовных сетей, которые я рассмотрел на фотографиях. Вот всё, что осталось от сокровищ, всё, что беглецу удалось спасти. Доказательства существования волшебного мира и фей.

Перл зашел за огромную льняную занавеску, разделявшую зал надвое. За занавеской находились два высоких окна от пола до потолка. Все стекла были снаружи закрыты досками.

Я встал рядом с Перлом.

Он открыл крохотную форточку размером с ладонь и аккуратно отодвинул доску. Занавеска за нами всколыхнулась от порыва ветра. Перл обернулся.

– Он здесь. Он зашел в дом.

Я в недоумении сделал шаг назад.

Перл смотрел на движение занавески так, как если бы увидел привидение.

– Сквозняк. Значит, где-то во дворце еще что-то открыто.

Он взглянул на меня.

– Когда давным-давно мои собаки спасли тебя, я думал всё тебе рассказать…

Я уловил в его глазах сожаление.

– Теперь я всё знаю, – сказал я.

Он не двинулся с места.

– Я знаю о тучах комаров над озером, о вашем брате Яне, о грозе в день, когда вы прибыли в наш мир, о лавке Перла в Париже…

Стоило мне упомянуть грозу, как за окном раздался гром.

– Кто тебя прислал?

– Вы расскажете мне всё то, чего я пока не знаю. За этим я и пришел.

Мы снова очутились по ту сторону от занавески рядом с чемоданами.

Он посмотрел на меня устало – я не думал, что когда-нибудь увижу у него такое выражение лица.

– Теперь слишком поздно.

В мгновение ока огни, освещавшие комнату, погасли. Оставался лишь свет за занавеской.

Стрела предназначалась Джошуа Перлу.

Он упал и повалился на бок. Стрела пролетела прямо над нами. Перл потянул меня за собой, за картины, прислоненные к стене.

Стрелка мы не видели. Мы прятались за полотнами.

– Я уже старый, – прошептал Перл. – Я не смогу долго драться. Но ты должен выжить.

– Я помогу вам, – ответил я.

– Чтобы мне помочь, ты должен выжить.

По интонации Перла я понял, что он уже не надеется вернуться домой. Всякий человек, умирая, забирает с собой чары, которые его поразили, если их только не сняли прежде. Перл думал, что сейчас умрет.

Однако у него была надежда. Надежда на то, что когда-нибудь его историю любви и скитаний, историю с грустным концом – расскажут. Истории не воскрешают мертвых, но увековечивают любовь.

Он сжал мою руку. Я понял, что он готов на риск.

– Не двигайся, – сказал он.

– Вы тоже должны выжить. Я знаю, что она ждет вас. Она совсем рядом.

Он посмотрел на меня так, как будто это я был родом из волшебного королевства и однажды в грозу упал с небес. А потом под дождем стрел бросился к чемоданам.

Стрелок потушил свечи на своей стороне комнаты, чтобы спрятаться и чтобы мишень на фоне льняной занавески было лучше видно.

Мне хотелось потушить остальные свечи. Полная тьма помогла бы Перлу. Когда я сделал шаг из-за картины, стрелок очутился прямо возле занавеса. Он меня не заметил. Я различал лишь его силуэт на желтом фоне.

Снаружи ревела гроза. Дом вибрировал и отзывался на каждый раскат грома. Стрелок оглядывался вокруг. У него был лук, но на всякий случай он достал из блеснувших ножен еще и меч.

Я увидел, что Джошуа Перл поднялся из-за чемоданов. Он держал в руке изящное оружие, похожее на рапиру мушкетера, которую я когда-то сфотографировал в доме у реки. Мужчины смотрели друг на друга. Перл сделал несколько шагов. Он заговорил на непонятном языке, звучащем как музыка.

Стрелок молчал. Мне казалось, что Перл предлагает ему вступить в честный бой. Он выпрямил спину, а рапиру опустил.

Он произнес еще несколько слов.

Убийца стоял спиной к освещенному занавесу. Я не видел его лица. Кажется, он был таким же немолодым, как и Перл. Стрелок, в свою очередь, вложил меч в ножны, и я подумал о заключении перемирия. Однако в следующую секунду убийца спокойно взял лук и прицелился.

Стрела вонзилась в руку Перла, и он выронил свой жалкий игрушечный меч. Его глаза вспыхнули от боли. Он смотрел, как убийца спокойно готовит вторую стрелу. А я даже не мог закричать, парализованный ужасом.

Как рассказать о том, что случилось дальше? На моих глазах словно свершалось небесное правосудие.

Одно из больших окон за занавесом разбилось вдребезги. Гром, хруст ломающихся досок, стекло по всей комнате, дождь, ворвавшийся внутрь…

Стрелок замер.

Казалось, само небо вошло в комнату, чтобы спасти нас. За занавесом при свете лампы мелькала тень. И только я знал, что это тень маленькой танцовщицы.

Олия прошла по крышам, добралась до трухлявой стены дома, скользнула сквозь разбитые стекла и сломанные балки.

Спасительными небесами оказалась Олия.

Перл стоял, поддерживая окровавленную руку. Он вырвал стрелу и теперь наблюдал за танцем тени.

Стрелок обернулся и увидел, что у тени, как и у него, есть лук. Убийца приготовился выстрелить в нового врага, но тень внезапно растворилась в воздухе.

Олия сбила ногой лампу, и та оказалась на стороне стрелка, так что теперь его тень была идеальной мишенью, а сам он не знал, куда целиться.

Я увидел, как стрела, прошив занавес, вонзилась ему прямо в сердце.

Несколько секунд стрелок удерживал равновесие, затем рухнул. Его тело упало на лампу, и свет погас. Перл мог в любой момент увидеть Олию, и всё было бы потеряно.

К счастью, когда обожженный занавес догорел, взору Перла предстало лишь поле битвы, брошенный лук и разбитое окно. Повсюду летал пепел, но потолка огонь не достиг.

Я выглянул в окно. Гроза продолжала бушевать. При вспышке молнии я увидел пену внизу в канале: Олия нырнула. Теперь она плыла.

Я представлял, как она запыхалась. Воображал движения ее тела в темной воде.

Перл подошел к стрелку. Под раскаты грома я тоже приблизился к убийце. Перл забыл о своей ране. Он сидел на корточках и сосредоточенно вглядывался в мертвеца.

Опустившись рядом, я шепнул:

– Вы сказали, что это последний.

– Да.

– Значит, войне конец. Он мертв.

– Да.

Несколько минут мы прислушивались к дыханию ветра и дождя.

– Откуда вы знаете, что он последний? – спросил я.

Он положил руки на паркет рядом с седыми волосами стрелка.

– Это мой брат.