Чудовище во мраке

ЧУДОВИЩЕ ВО МРАКЕ

Аннотация

Вошедшие в настоящий сборник произведения классика японской

литературы Э. Рампо, новозеландской писательницы Н. Марш и амери-

канца Р. Макдональда написаны в традициях классического детектива с

обязательной для этого жанра остросюжетностью и занимательно-

стью.

Эдогава Рампо

ЧУДОВИЩЕ ВО МРАКЕ

Время от времени я размышляю вот о чем.

Мне кажется, что сочинители детективных романов делятся на две категории. Входящих в первую категорию можно условно обозначить «типом преступника» – их интересует лишь преступление, преступление как таковое, и, даже взявшись за произведение, основу которого составляет логика расследования, они не успокоятся, покуда не выразят своего понимания антигуманной психологии преступника. Входящих же во вторую категорию можно условно именовать «типом детектива» – они испытывают интерес лишь к рассудочным методам раскрытия преступления, что же до психологии преступника, то она практически не становится предметом их внимания и заботы.

Так вот, писатель Сюндэй Оэ, о котором пойдет рассказ в этой повести, скорее всего, относится к первой категории, я же, пожалуй, принадлежу ко второй. Это означает, таким образом, что меня занимает исключительно научная методика раскрытия преступлений, хотя, описывая их, я, конечно, должен каждое преступление знать досконально.

Однако из этого вовсе не следует, что у меня самого могут в чем-то проявляться преступные наклонности. Более того, не часто можно встретить столь нравственного человека, как я. И то, что я, добродушный и добродетельный человек, как-то невольно оказался вовлеченным в жуткую историю,

выглядит совершеннейшей нелепицей. Будь я хоть чуточку менее склонен к добродетели, будь я мало-мальски подвержен влиянию порока, мне, наверное, не пришлось бы впоследствии так горько раскаиваться, не пришлось бы до сих пор терзаться мучительными сомнениями. Более того, вполне могло статься, что сейчас я наслаждался бы безбедной, обеспеченной жизнью с красавицей женой.

С той поры как закончилась эта страшная история, много времени утекло, и, хотя мои тягостные сомнения до сих пор не развеялись, реальность тех дней отодвинулась далеко, перейдя в область воспоминаний. И вот я решил изложить минувшие события в виде хроники, полагая, что созданная на ее основе книга может оказаться весьма интересной. Однако, доведя свои записи до конца, я все не могу отважиться издать их. Почему? Да потому, что события, связанные с таинственной смертью г-на Коямады, которые составляют важную часть моих записок, до сих пор живы в памяти людей, и поэтому, даже прибегнув к вымышленным именам и видоизменив обстановку тех дней, я не могу быть до конца уверен, что моя повесть будет воспринята всего лишь как художественный вымысел.

Вполне вероятно, что найдутся люди, которых моя книга лишит покоя. Сознание этого смущает и тяготит меня. Более того, если сказать правду, я боюсь. И дело не только в том, что события, положенные в основу повествования, были страшнее и непонятнее самых безумных фантазий. Гораздо хуже, что мои догадки, возникшие в связи с описываемыми событиями, еще и теперь вселяют в меня ужас.

Когда я задумываюсь над тем, что произошло, голубое небо у меня над головой затягивается свинцовыми тучами, в ушах раздается барабанная дробь, в глазах темнеет и весь мир начинает казаться мне призрачным и таинственным.

Вот почему у меня пока не хватает духа опубликовать свои записки, но я не оставляю надежды когда-нибудь создать на их основе детективную повесть. Так что эта моя книжица, если можно так выразиться, не более как наброски той будущей повести, нечто вроде подробных замет на память. Я взял старый блокнот, в котором были исписаны лишь первые несколько листков, соответствующие новогодним дням, и принялся за свое писание в виде, быть может, несколько растянутых каждодневных записей.

Для начала следовало бы, забегая вперед, подробно рассказать о главном действующем лице разыгравшейся драмы, писателе Сюндэе Оэ, – о том, что он за человек, о его произведениях, наконец, о странном образе его жизни.

Но дело в том, что до того происшествия, о котором пойдет речь, я не только не был знаком с ним лично, но почти не имел представления и о его жизни, хотя, разумеется, знал о нем по его книгам и даже вступал с ним в полемику на страницах журналов. Подробнее я узнал о нем лишь много позже от своего приятеля Хонды. Поэтому все, что касается

Сюндэя, лучше изложить в том месте, где я буду рассказывать о своих беседах с этим Хондой. Мне кажется, будет более логичным, если я, следуя хронологии событий, начну свои записи с самого начала, с того момента, когда я оказался вовлеченным в эту жуткую историю.

Началось все это осенью прошлого года, приблизительно в середине октября.

В тот день мне захотелось посмотреть старинные буддийские скульптуры, и я отправился в Императорский музей в Уэно. Я бродил по огромным полутемным залам музея, стараясь ступать неслышно – в этом безлюдном пространстве, каждый, даже негромкий звук отзывался пугающим эхом, так что не только шум собственных шагов, но и чуть слышное покашливание могло кого угодно ужасно напугать. В музее не было ни души, и тут впору было задаться вопросом: почему нынче музеи не привлекают внимания посетителей? Большие стекла витрин холодно поблескивали, на полу, покрытом линолеумом, не было ни пылинки. Во всем здании, своими высокими сводами походившем на буддийский храм, царило безмолвие, какое, вероятно, царит на дне морском.

Остановившись перед одной из витрин, я долго, словно зачарованный, рассматривал прекрасное, с налетом эротизма, старинное деревянное изваяние бодисатвы. Вдруг у меня за спиной послышались приглушенные шаги и едва уловимый шелест шелка – ко мне кто-то приближался.

Невольно вздрогнув, я стал наблюдать за подходившей ко мне фигурой, всматриваясь в ее отражение в стекле витрины. То была женщина в шелковом узорчатом авасэ, с высокой прической в виде большого овального узла. На короткий миг ее отражение в стекле совпало с изображением бодисатвы. Став рядом со мной, незнакомка принялась разглядывать ту же скульптуру, что так пленила меня.

Неловко признаться, но я, делая вид, будто целиком поглощен рассматриванием скульптуры, не мог удержаться от того, чтобы несколько раз тайком не взглянуть на стоящую рядом женщину, настолько она сразу завладела моим вниманием.

Лицо ее было нежно-белое – такой отрадной белизны мне никогда прежде не доводилось видеть. Если на свете действительно существуют русалки, у них наверняка должна быть такая же ослепительно белая кожа, какая была у этой женщины. Все в ней: изгиб бровей, очертания носа и рта на чуть удлиненном, как это бывает на старинных гравюрах, лице, линии шеи и плеч – все дышало удивительной хрупкостью и изяществом. Пользуясь образным выражением старых писателей, можно сказать, что весь ее облик был настолько воздушен, что казалось; дотронься до нее – и она исчезнет. По сей день я не в силах позабыть ее мечтательного взгляда из-под длинных ресниц.

Кто из нас первым нарушил молчание, я теперь уже не помню, но, по всей вероятности, то был я. Мы обменялись несколькими словами о выставленных в музее скульптурах, и это нас как-то сблизило. Мы вместе обошли музей и вышли на улицу. Я проводил ее до перекрестка, где улица

Яманоути переходит в Яманосита, и на протяжении всего этого неблизкого пути мы говорили о самых разных вещах.

По мере продолжения беседы очарование ее в моих глазах все возрастало. Когда она улыбалась, на ее лице появлялось застенчиво-утонченное выражение, которое вызывало во мне то совершенно особое чувство, какое я испытывал, глядя на старинное изображение какой-нибудь святой или на Мону Лизу с ее таинственной улыбкой.

Верхние боковые зубы женщины, так называемые клыки, были крупнее передних, и, когда она улыбалась, верхняя губа приподнималась над ними, образуя причудливо изогнутую линию. На белоснежной коже ее правой щеки выделялась большая родинка, которая от улыбки чуть приметно смещалась, как бы повинуясь этой изогнутой линии, что придавало лицу женщины удивительно нежное и милое выражение.

И все-таки, не заметь я на затылке этой женщины какой-то странный след, она так и осталась бы для меня просто изящной, обаятельной, утонченной красавицей, к которой достаточно прикоснуться, чтобы она исчезла, но никогда не возымела бы надо мною такой притягательной силы.

След этот был искусно, хотя, возможно, и не нарочито, прикрыт воротом одежды, и все же, идя с этой женщиной по улице, я неожиданно его заметил. То была красная полоса, идущая от затылка и, надо думать, по спине. Ее можно было с равным основанием принять и за родимое пятно, и за след от недавно сошедшего струпа. Этот знак, казалось, сотканный из тончайших красных нитей на гладкой белоснежной коже ее изящно вылепленного затылка, наводил на мысль о жестокости, но при этом, как ни странно, выглядел весьма эротично. Как только я его увидел, к красоте женщины, которая до сих пор казалась мне бесплотной, точно сновидение, сразу добавилось острое ощущение живой действительности, и эта красота неудержимо влекла меня к себе.

Из разговора с женщиной я узнал, что зовут ее Сидзуко

Коямада и что она замужем за коммерсантом по имени

Рокуро Коямада, компаньоном в одной из солидных торговых фирм. К большой радости для себя, я выяснил, что

Сидзуко принадлежит к числу поклонников детективного жанра и что мои произведения нравятся ей более других

(как только я это услышал, сердце мое возликовало). Разговор о литературе невольно сблизил нас, и в этом не было ничего противоестественного. Когда наступило время с этой замечательной женщиной расстаться, я не испытал особого сожаления: благодаря счастливому совпадению наших интересов мы условились впредь время от времени обмениваться письмами.

Меня подкупил превосходный вкус этой женщины, которая, несмотря на свою молодость, любила проводить время в безлюдных музеях, и, кроме того, мне весьма импонировало, что из всей массы выходивших детективных произведений она особенно ценила мои сочинения, которые пользовались репутацией рассудочных. Короче говоря, я совершено пленился этой женщиной и в самом деле стал частенько посылать ей ничего не значащие письма, она же отвечала мне на них любезными, по-женски учтивыми посланиями. О, каким счастьем было для меня, привыкшего к одиночеству холостяка, обрести друга в лице этой очаровательной женщины!

Наш обмен письмами с Сидзуко Коямада продолжался несколько месяцев. Не могу отрицать, что со временем я не без смятения заметил, что в моих письмах появился некий затаенный смысл, да и в письмах Сидзуко (или мне только так казалось?), при всей их учтивой сдержанности, нет-нет да и прорывалась особая теплота, к которой никоим образом не обязывало случайное знакомство. Стыдно признаться, но с помощью всевозможных уловок я попытался выведать кое-что о супруге Сидзуко, г-не Рокуро Коямаде,

и узнал, что он много старше Сидзуко, совершенно лыс и от этого выглядит человеком преклонного возраста.

В феврале этого года в письмах Сидзуко появилась какая-то странная нотка. Чувствовалось, что она чем-то серьезно встревожена.

«Нынче произошло событие, ужасно напугавшее меня, за всю ночь я не сомкнула глаз», – писала она в одном из своих писем, и сквозь эту немудреную фразу я увидел как наяву трепещущую от страха Сидзуко.

В другом ее письме говорилось: «Не знакомы ли Вы, мой друг, с писателем Сюндэем Оэ, который, как и Вы, пишет детективные романы? Если Вам известно, где он живет, сообщите мне, пожалуйста».

Разумеется, я хорошо знал произведения Сюндэя Оэ, однако знаком с писателем лично не был. Дело в том, что он слыл ужасным мизантропом и никогда не появлялся даже на писательских встречах. Кроме того, ходили слухи, что в середине прошлого года он вдруг бросил писать и переехал на другую квартиру, не сообщив никому своего нового адреса. Об этом я и известил Сидзуко, но, когда до меня дошло, что ее страхи так или иначе связаны с личностью Оэ, мной овладело смутное беспокойство, о причинах которого я расскажу позднее.

Вскоре от Сидзуко пришла открытка: «Мне нужно с

Вами поговорить. Можно ли прийти к Вам?» Я смутно догадывался о содержании предстоящего разговора, но, конечно, и представить себе не мог, что дело обстоит столь серьезно, и потому радовался, как глупец, возможности вновь увидеть Сидзуко, предаваясь мысленно разного рода не вполне пристойным фантазиям.

Получив мой ответ: «Жду Вас», Сидзуко тотчас же явилась ко мне. Я вышел встретить ее в переднюю. Сидзуко была настолько удручена и подавлена, что я готов был прийти в отчаяние, а содержание нашего разговора оказалось столь необычным, что мои сумасбродные грезы сразу развеялись.

– Я не в силах справиться со своим состоянием и поэтому решилась побеспокоить вас, – начала Сидзуко. –

Мне показалось, что вам можно довериться… Боюсь только, что говорить по этому щекотливому делу с вами, человеком, которого я знаю так мало, не вполне удобно… –

Сказав это, Сидзуко улыбнулась своею обычной улыбкой, обнажившей ее зубы и сдвинувшей с места родинку на щеке, и украдкой взглянула на меня.

Было холодно, и я придвинул к письменному столу продолговатую печурку-хибати в ящике из красного дерева. Чинно усевшись напротив меня, она положила пальцы на край ящика. Эти пальцы словно воплощали всю сокровенную суть этой женщины – гибкие, тонкие, изящные, они тем не менее не казались чрезмерно худыми, а их первородная белизна не производила болезненного впечатления.

При всей их грации, сжатые в кулак, эти пальцы таили в себе некую упругую силу. Впрочем, не только пальцы – все тело этой женщины виделось таким.

Задумчивость Сидзуко заставила меня стать серьезным, и я произнес в ответ:

– Готов помочь вам всем, что в моих силах.

– Это действительно ужасная история, – сказала Сидзуко, как бы предваряя этим заявлением свой рассказ. Затем она поведала мне о весьма странных событиях, перемежая свое повествование воспоминаниями о своей жизни начиная с детских лет.

Рассказанное Сидзуко вкратце сводилось к тому, что родилась она в Сидзуоке и годы ее юности, вплоть до окончания местной гимназии, были вполне счастливыми.

Единственным событием, омрачившим безмятежное счастье тех лет, была встреча с неким молодым человеком по имени Итиро Хирата, который, воспользовавшись неопытностью девушки, склонил ее к любовной связи. В то время ей было восемнадцать лет. Несчастливым это событие было потому, что Сидзуко лишь играла в любовь, повинуясь мимолетному капризу своего сердца, но не испытывала к Хирате по-настоящему глубокого чувства.

Между тем чувство Хираты было вполне серьезным.

Вскоре девушка стала избегать Хирату, который докучал ей своими преследованиями, что же до юноши, то его привязанность к Сидзуко все росла. И вот по ночам Сидзуко стала замечать какую-то фигуру, которая бродила вокруг дома, а вскоре на ее имя начали приходить угрожающие письма. У восемнадцатилетней девушки были все основания опасаться возмездия за свое легкомыслие. Вид не на шутку встревоженной дочери взволновал и родителей

Сидзуко.

И вот как раз в то самое время ее семью постигло несчастье, которое обернулось счастьем для самой Сидзуко.

Из-за резкого колебания цен на рынке ее отец не смог расплатиться с долгами и был вынужден свернуть торговлю. Спасаясь от кредиторов, он нашел себе прибежище у одного своего приятеля в городке Хиконэ.

Столь неожиданный поворот событий заставил Сидзуко бросить учение незадолго до окончания школы, однако, с другой стороны, благодаря перемене места жительства она избавилась от преследований злопамятного

Хираты и смогла наконец вздохнуть свободно.

Из-за свалившихся на него бед отец Сидзуко слег в постель и вскоре скончался. Оставшись вдвоем с матерью, Сидзуко влачила жалкое существование. Однако это продолжалось недолго: в скором времени к ней посватался г-н

Коямада, коммерсант, уроженец тех мест, где жили теперь в полном уединении мать и дочь. То был перст судьбы.

Как-то увидев Сидзуко, Коямада горячо полюбил ее и вскоре попросил ее руки. Сидзуко не отвергла его, хотя он был старше ее лет на десять. Девушку привлекал и его благородный облик, и хорошие манеры. Предложение г-на

Коямады было с готовностью принято, и вскорости Сидзуко с матерью поселилась в его токийском особняке.

С тех пор минуло семь лет. Никаких из ряда вон выходящих событий за это время в их семье не произошло, если не считать, что через три года после замужества Сидзуко скончалась ее мать, а еще через некоторое время г-н Коямада отправился по делам фирмы на два года за границу

(по словам Сидзуко, вернулся он в конце позапрошлого года, а она все время, пока он отсутствовал, чтобы скрасить свое одиночество, брала уроки чайной церемонии, музыки и аранжировки цветов). Супруги хорошо ладили между собой и все эти годы были счастливы.

Г-н Коямада оказался весьма предприимчивым дельцом и за прошедшие семь лет сумел заметно приумножить свое состояние. Положение его в деловом мире было как никогда прочным.

– Стыдно признаться, но, выходя замуж за Коямаду, я утаила от него все, что касалось этого Хираты, – от стыда и затаенной печали Сидзуко потупила взор. В ее глазах под длинными ресницами блеснули слезы. Тихим голосом она продолжала: – Услышав как-то фамилию Хирата, муж что-то заподозрил, я же на все его расспросы отвечала, что никакого другого мужчины, кроме него, не знала. Одним словом, я скрыла от него правду, и это продолжается по сей день. Чем больше Коямада подозревает меня, тем искуснее мне приходится ему лгать. Человек не ведает, где подстерегает его несчастье. Страшно подумать, но ложь, сказанная мной семь лет назад, причем без всякого злого умысла, приняла столь ужасное обличье и заставляет меня так страдать сегодня. Я совершенно забыла о существовании

Хираты. Настолько забыла, что, неожиданно получив от него письмо и взглянув на имя отправителя, не сразу вспомнила, кто он такой.

С этими словами Сидзуко протянула мне несколько писем Хираты. Эти письма были отданы мне на хранение и по сей день находятся у меня. Приведу первое из них, поскольку его содержание как нельзя лучше вписывается в мой рассказ.

«Женщине, отринувшей мою любовь.

Сидзуко-сан1, наконец-то я отыскал тебя. Ты, конечно, меня не заметила, но я, случайно встретив тебя, пошел за тобой следом и узнал, где ты живешь. Узнал и твою теперешнюю фамилию – Коямада.

1 Сан – господин, госпожа (японcк.); форма вежливого обращения.

Надеюсь, ты не забыла Итиро Хирату, того самого человека, который стал тебе столь ненавистен?

Тебе, бессердечная, не понять, как я страдал, когда ты меня отвергла. Сколько раз среди ночи бродил я вокруг твоего дома, не в силах унять сердечную муку. Но чем сильнее становилась моя страсть, тем более ты охладевала ко мне. Избегала меня, боялась меня и в конце концов возненавидела меня.

Можешь ли ты понять страдальца, которого ненавидит любимый им человек? Нет нужды объяснять, что со временем мои страдания перешли в обиду, обида переросла в ненависть, а ненависть, окрепнув, породила во мне желание мстить.

Когда ты, воспользовавшись благоприятно для тебя сложившимися семейными обстоятельствами, скрылась от меня, точно беглянка, без единого слова прощания, я в течение нескольких дней не выходил из своей комнаты, не притрагивался к еде. Тогда-то я и поклялся отомстить тебе.

Но я не знал, где тебя искать. Скрываясь от кредиторов, твой отец никому не сказал, куда вы переезжаете. Я совершенно не знал, когда мне доведется тебя встретить. Но я точно знал, что впереди у меня целая жизнь, и был уверен, что когда-нибудь в этой жизни встречу тебя.

Я был беден. Мне приходилось самому добывать себе средства к существованию. И по этой причине я долго не мог начать поиски. Прошел год, потом два, дни летели со скоростью выпущенных из лука стрел, и все время я был вынужден бороться с нуждой. Уставая от этой постоянной борьбы, я, сам того не желая, забывал о нанесенной мне обиде. Все мои помыслы были направлены на то, чтобы заработать себе на пропитание.

Но вот года три назад мне неожиданно посчастливилось. На пределе отчаяния от неудач, которые я терпел во всем, за что бы ни брался, я попробовал ради развлечения написать повесть. На этом поприще мне улыбнулась удача, и я занялся литературным трудом.

Ты, как прежде, наверное, много читаешь, и я полагаю, тебе известно имя автора детективных рассказов Сюндэя

Оэ. Правда, вот уже год, как он ничего не пишет, но его имя, должно быть, еще не забыто. Так вот, Сюндэй Оэ – это я. Быть может, ты думаешь, что в погоне за дешевой славой писателя я забыл о своей обиде. О нет! Свою первую жестокую повесть я смог написать только потому, что сердце мое было исполнено ненависти. Если бы мои читатели хотя бы в малой степени отдавали себе отчет, что подозрительность, одержимость злом и жестокость, пронизывающие эту повесть, суть не что иное, как порождение не покидающей меня жажды мести, они содрогнулись бы от ужаса.

Сидзуко-сан, как только я обрел благополучие и уверенность в завтрашнем дне, я принялся – в той мере, в какой мне это позволяли средства и время, – разыскивать тебя. Разумеется, я делал это не потому, что питал бессмысленную надежду вернуть себе твою любовь. У меня уже есть жена, с которой я связал себя формально, для того лишь, чтобы избавиться от житейских хлопот. Однако для меня возлюбленная и жена отнюдь не одно и то же. Женившись, я не забыл обиды на презревшую меня возлюбленную.

И вот, Сидзуко-сан, я нашел тебя.

Меня бьет радостная дрожь. Пришло время исполнить желание, которое я лелеял долгие годы. Все это время я перебирал в уме различные способы мести, испытывая при этом радость, подобную той, какая охватывала меня, когда я находил острые сюжеты для своих произведений. И вот наконец я нашел такой способ мщения, который не только причинит тебе невыносимое страдание, но и повергнет тебя в неописуемый ужас. Представь себе, какой восторг я испытываю от одной мысли об этом! Даже если ты решишь обратиться в полицию, тебе не удастся помешать осуществлению моего плана. Я предусмотрел все.

Около года назад газеты и журналы сообщили о моем исчезновении. Оно не имело никакого отношения к плану мщения. Причина моего бегства – склонность к мизантропии и пристрастие к таинственности. Однако теперь это обстоятельство играет мне на руку. Я укроюсь от людей еще более тщательно и затем не спеша приступлю к осуществлению своего плана.

Конечно же, тебе не терпится узнать, в чем состоит мой план. Сейчас я не могу раскрыть его тебе полностью. Ведь наилучший результат будет достигнут тогда, когда ужас охватит тебя внезапно.

Впрочем, если ты настаиваешь, я слегка приподниму завесу тайны над некоторыми деталями. Хочешь, я перечислю до мельчайших подробностей все, что ты делала у себя дома четыре дня назад, вечером тридцать первого января?

С 17 до 19:30 ты читала книгу, сидя за маленьким столиком в комнате, которая в вашем доме отведена под спальню. Книга, которую ты читала, была сборником рассказов Рюро Хироцу под названием «Странные глаза».

Прочла ты лишь первый рассказ.

В 19:30 ты велела прислуге приготовить чай и до 19:40 выпила три чашки чая и съела две вафли с начинкой от

«Фугэцу».

В 19:40 ты пошла в туалет и спустя пять минут вернулась к себе. До 21:00 ты занималась вязаньем в глубокой задумчивости.

В 21:10 пришел твой муж. С 21:20 до начала одиннадцатого вы беседовали с мужем, попивая вино. Муж налил тебе полбокала. Поднеся вино к губам, ты заметила в бокале кусочек пробки и извлекла его оттуда пальцами. Сразу после трапезы ты приказала прислуге постелить постели.

До 23:00 вы с мужем не спали. Когда ты улеглась в свою постель, ваши стенные часы (кстати сказать, они отстают) пробили ровно одиннадцать.

Не охватывает ли тебя ужас при чтении этих записей, точных, как железнодорожное расписание?

Мститель. Ночь под 3-е февраля.»

– Я и прежде знала писателя Сюндэя Оэ, – пояснила

Сидзуко, – но мне и в голову не приходило, что это псевдоним Итиро Хираты.

По правде говоря, и среди нас, писателей, вряд ли кто знал подлинное имя Сюндэя Оэ. И я, наверное, никогда ничего не узнал бы о нем, если бы не мой приятель Хонда, который часто наведывался ко мне и время от времени рассказывал кое-что о Сюндэе. Вот ведь до чего можно сторониться людей и не любить общества!

Помимо процитированного мною письма, Сидзуко получила от Хираты еще три. Они мало чем отличались друг от друга (хотя всякий раз были почему-то отправлены из разных мест): в каждом из них после отчаянных проклятий и угроз следовало детальное изложение всех событий того или иного вечера в жизни Сидзуко с точным указанием времени. Особенно это касалось секретов ее спальни – все самые тайные, самые интимные подробности в поведении Сидзуко представали в нарочито обнаженном виде. С хладнокровным бесстыдством описывал Хирата все телодвижения, упоминал о произносимых словах, что не могло не вызвать краски стыда.

Нетрудно было представить себе, какого смущения, какой боли стоило Сидзуко показать эти письма постороннему человеку. Следовательно, только крайние обстоятельства заставили ее превозмочь себя и рискнуть обратиться ко мне за советом. С одной стороны, ее появление в моем доме доказывало, что Сидзуко больше всего на свете боится, как бы ее мужу не стала известна тайна ее прошлого, а именно, что она лишилась девственности еще до замужества. С другой стороны, я видел в этом по-настоящему глубокое доверие ко мне.

– У меня нет родных, если не считать родственников со стороны мужа, – продолжала Сидзуко. – Да и среди знакомых нет человека достаточно близкого, чтобы я могла ему довериться. Извините меня за бесцеремонное обращение к вам, просто я решила, что лишь у вас я найду сочувствие, лишь вы сможете подсказать, как мне поступить в сложившейся ситуации.

От одного сознания, что эта прекрасная женщина видит во мне опору, сердце у меня радостно забилось.

Разумеется, Сидзуко имела все основания обратиться за советом именно ко мне. Во-первых, я, как и Сюндэй Оэ, занимаюсь сочинительством детективных произведений; кроме того, по крайней мере в литературном плане, я отличаюсь ярко выраженной способностью к логическому мышлению. И все-таки, если бы она не питала ко мне столь безграничного доверия и благосклонности, она вряд ли избрала меня своим советчиком.

Понятное дело, я обещал Сидзуко сделать все возможное, чтобы помочь ей. Что касается детальной осведомленности Сюндэя Оэ о жизни Сидзуко, мне не оставалось ничего, кроме как предположить, что либо он подкупил кого-нибудь из прислуги Коямады, либо сам проник в их дом и из какого-нибудь укромного места наблюдал за

Сидзуко. Судя по его письмам, Сюндэй был способен на любую подлость, на любое безрассудство.

Я спросил Сидзуко, что она думает по этому поводу, и немало удивился, когда она сказала, что мои предположения беспочвенны. По ее словам, вся прислуга живет в их доме с незапамятных времен и искренне им преданна. К

тому же ворота их дома всегда закрыты на замок, так как муж Сидзуко – человек осмотрительный. Но если бы, паче чаяния, кто-нибудь и сумел пробраться в дом, он не смог бы проникнуть в их спальню, которая находится в глубине дома, не попавшись при этом на глаза прислуге.

И все-таки, по правде говоря, я тогда недооценил возможностей Сюндэя Оэ. «Ну что может сделать этот человек, всего-навсего писатель»? – думал я. Мне казалось, что самое большее, на что он способен, – это запугивать Сидзуко письмами, ведь сочинительство – его конек. Оставалось, правда, загадкой, каким образом ему удавалось добывать мельчайшие подробности о жизни Сидзуко, но и это я легкомысленно отнес на счет его пронырливости: по-видимому, он просто-напросто расспросил кого-то из окружения Сидзуко и таким образом без особого труда добыл нужные ему сведения. С помощью этих доводов я попытался успокоить Сидзуко, твердо пообещав ей, ибо это было выгодно и мне самому, разыскать Сюндэя Оэ и по возможности уговорить его прекратить эту глупую игру.

На том мы с Сидзуко и расстались.

Во время нашего разговора я не столько акцентировал внимание на угрожающих письмах Сюндэя, сколько пытался в самых ласковых выражениях, на какие был способен, успокоить Сидзуко. Наверное, потому, что последнее мне было делать куда приятнее.

Прощаясь с Сидзуко, я сказал:

– Думаю, что вам не следует рассказывать об этом супругу. Обстоятельства не настолько серьезны, чтобы вынудить вас пожертвовать вашей тайной.

Глупец, я стремился растянуть удовольствие от посвященности в тайну, которая была скрыта даже от ее мужа. Однако и я впрямь решил сдержать данное Сидзуко обещание разыскать Сюндэя. Я и прежде испытывал неприязнь к этому человеку, который во всех отношениях был диаметральной противоположностью мне. Писатель, гордящийся своей популярностью у таких же ущербных, как и он сам, читателей, которых развлекают хитросплетенные сюжеты, замешанные на интригах ревнивой, подозрительной и погрязшей в пороках женщины, невольно вызывал во мне раздражение. Я даже подумывал, что, если мне удастся разоблачить коварные и неблаговидные поступки Сюндэя, я смогу представить его перед всеми в весьма невыгодном свете. Однако тогда мне и в голову не приходило, что поиски Сюндэя Оэ окажутся столь трудным делом.

Сюндэй Оэ, как это явствовало из его писем, сменил множество разных профессий и четыре года назад неожиданно для себя самого сделался писателем.

Его первое произведение вышло в свет тогда, когда в

Японии еще не было создано практически ни одного детективного романа, и, как первое в своем роде явление, оно было встречено сочувственно читающей публикой. Оэ сразу же стал любимцем читателей.

Нельзя сказать, чтобы он был особенно плодовитым писателем, тем не менее время от времени на страницах газет и журналов появлялись его новые произведения. То были сплошь зловещие, леденящие душу сочинения. Каждое из них, казалось, было пропитано кровью, коварством и пороком настолько, что всякий раз мороз пробирал по коже. Однако, как это ни парадоксально, его произведения таили в себе некую притягательную силу, и популярность

Оэ не меркла.

Что касается меня, то я обратился к детективному жанру почти одновременно с ним, оставив ради этого занятие детской литературой. По причине крайней немногочисленности детективных произведений мое имя тоже не осталось незамеченным в литературных кругах. Оказавшись собратьями по перу, мы с Оэ тем не менее настолько отличались друг от друга в своих произведениях, что нас можно было назвать антиподами. Кроме того, он писал в мрачной, болезненной и навязчивой манере, а мои произведения отличались ясностью, основанной на здравом смысле.

Таким образом, мы с Оэ сразу же оказались в положении соперников. Случалось и такое, что мы публично на страницах журналов бранили друг друга. Вернее сказать, к моей досаде, чаще всего в положении атакующей стороны оказывался я, что же до Сюндэя, то он, хотя время от времени и парировал мои нападки, по большей части не снисходил до споров со мной, предпочитая отмалчиваться.

И продолжал публиковать одно за другим свои исполненные жути произведения.

По правде говоря, браня книги Оэ, я не мог не ощущать на себе их гнетущей силы. Казалось, что автор был одержим какой-то своеобразной страстью, которая была подобна, если можно так выразиться, тлеющему огню, не способному разгореться ярким пламенем. Но для читателя, может быть, в этом и таилась непонятная притягательная сила. И ежели предположить, что эту силу питает, как утверждает в письмах Сюндэй, неугасимая его ненависть к

Сидзуко, все это тогда можно до некоторой степени понять и объяснить.

Признаюсь, что всякий раз, когда книги Сюндэя получали восторженную оценку, я испытывал жгучую ревность.

Во мне даже возникала ребяческая враждебность к нему, и в глубине души я вынашивал желание во что бы то ни стало превзойти соперника.

Однако около года тому назад он вдруг перестал писать и бесследно исчез, словно канул в воду. И это отнюдь не было следствием падения его популярности. Истинная причина его внезапного исчезновения мне неизвестна, только исчез он без следа, к вящей растерянности сотрудников газет и журналов, которые имели с ним дело. Даже я, при всей нелюбви к этому человеку, испытывал некое чувство утраты. Быть может, это покажется нелепостью, но мне явно недоставало любимого врага.

И вот Сидзуко Коямада принесла мне первую, причем поразительную, весть о Сюндэе Оэ. Признаться, в глубине души я обрадовался возможности вновь оказаться лицом к лицу со своим давним противником, правда теперь уже при весьма необычных обстоятельствах.

Впрочем, если задуматься, возможно, Сюндэй на сей раз решил перейти к воплощению в жизнь своих сумасбродных литературных идей, и в этом не было ничего удивительного. Наверное, это было даже логично.

Как выразился один из знавших Оэ людей, он был, что называется, «преступником в душе». Им двигало желание нести людям смерть, его обуревали те же страсти, что владеют убийцей, с той лишь разницей, что свои кровавые преступления он до сих пор совершал только на бумаге.

Читатели его произведений наверняка помнят особую зловещую атмосферу, присущую его книгам. Помнят, что его романы насквозь проникнуты какой-то ненормальной подозрительностью, таинственностью и жестокостью. В

одном из своих произведений он сделал следующее леденящее душу признание: «И вот наступило время, когда он мог более довольствоваться одним лишь сочинительством.

Смертельно устав от господствующих в этом мире скуки и банальности, он прежде находил удовольствие в том, что запечатлевал свои причудливые фантазии на бумаге. Это, собственно, и побудило его взяться за перо. Но вскоре и сочинительство ему наскучило. Что же теперь сулит ему острые ощущения? Преступление, только преступление.

Единственное, чего он еще не успел изведать, была влекущая сладость преступления».

Повседневная жизнь Оэ изобиловала странностями и чудачествами. В среде писателей и журналистов он был известен своей болезненной мизантропией и склонностью к таинственности. Редко кому удавалось бывать у него. Как правило, дверь его дома захлопывалась перед любым посетителем, какое бы высокое положение тот ни занимал.

Кроме того, он часто менял место жительства и, ссылаясь на дурное самочувствие, никогда не показывался на писательских собраниях.

Если верить слухам, он день и ночь проводил в постели, даже ел и работал лежа. Днем он плотно прикрывал ставни и, включив пятисвечовую лампочку, копошился в полумраке своей комнаты, записывая на бумагу свои дикие фантазии.

Когда я узнал, что Оэ перестал писать и куда-то исчез, я подумал, уже не перешел ли он к претворению в жизнь своих сумасбродных замыслов, найдя себе пристанище где-нибудь в глухих трущобах Асакуса, которые не раз описывались в его произведениях. И вот не прошло и полугода, как он и в самом деле обнаружил себя как раз в роли человека, готового к осуществлению своих зловещих планов.

Я решил, что смогу скорее отыскать Сюндэя Оэ, если прибегну к помощи литературных сотрудников газет или агентов по сбору рукописей для журналов, которые непосредственно связаны с печатающимися в них авторами.

Однако, как я уже упоминал, Оэ был человеком со странностями и редко допускал к себе посетителей, поэтому после наведения самых общих справок о нем в редакциях журналов я понял, что необходимо найти человека, который был бы с ним близко знаком. По счастливой случайности как раз такой человек отыскался среди литераторов, с которыми я поддерживал дружеские отношения.

Речь идет об агенте по сбору рукописей для издательства «Хакубункан» по фамилии Хонда, который снискал себе репутацию ловкого журналиста. Одно время Хонда был как бы специально приставлен к Сюндэю – в его обязанности входило заказывать тому рукописи для журнала.

Ко всему прочему, Хонда не лишен был и способностей детектива.

Я позвонил ему по телефону, и он приехал ко мне. В

ответ на мой первый вопрос, по поводу образа жизни Оэ, он произнес этаким фамильярным тоном, будто давно находился с Оэ в приятельских отношениях:

– Ах, ты о Сюндэе? Ну и стервец же он, право. – И, расплывшись в добродушной улыбке подобно богу Дайкоку, охотно принялся отвечать на мои вопросы.

По словам Хонды, когда Сюндэй был еще начинающим писателем, он снимал небольшой домик на окраине Токио, в Икэбукуро. Однако по мере того, как литературная слава его росла и соответственно увеличивались его доходы, он арендовал все более просторные жилища. Хонда назвал мне около семи адресов, которые за два года успел сменить

Сюндэй: он жил на улице Кикуите в районе Усигомэ, потом в районе Нэгиси, затем на улице Хацусэте в Янака и в других местах.

Когда Оэ переехал в район Нэгиси, он был уже модным писателем, и его без конца осаждали сотрудники журналов.

С той самой поры он сделался нелюдимым и всегда держал дверь своего дома на запоре, жена же его входила и выходила через черный ход. Увидеться с ним было практически невозможно: как правило, он делал вид, что его нет дома, а потом присылал посетителю письмо, в котором говорилось: «Я не встречаюсь с людьми, поэтому прошу изложить

Ваше дело в письменном виде». Не мудрено, что через некоторое время у многих желавших встретиться с Сюндэем буквально опускались руки, а тех, кому удавалось увидеться с ним, можно было по пальцам пересчитать. Уж на что привычны сотрудники журналов к капризам писателей, но тут и они вынуждены были отступиться. К счастью, жена Сюндэя была женщиной умной, и зачастую

Хонда заказывал рукописи и делал напоминания о сроках их представления именно через нее.

Впрочем, и с женой Сюндэя временами бывало не так-то просто встретиться: на запертой входной двери то и дело появлялись записки со строгими предупреждениями:

«Болен. Посетители не допускаются». Или: «Отправился в путешествие». Или: «Уважаемые господа! Все запросы относительно рукописей просьба направлять по почте.

Никого принять не могу».

Перед такого рода фокусами пасовал даже Хонда, и ему не раз приходилось отправляться восвояси.

В свете всего сказанного вполне понятно, что Сюндэй никого не уведомлял о своих переездах – сотрудники журналов каждый раз были вынуждены сами разыскивать его, связываясь с ним по почте.

– Говорят, что кое-кому доводилось беседовать с

Сюндэем или по крайней мере обмениваться шутками с его женой, но, по-видимому, это удавалось лишь таким настойчивым людям, как я, – не без гордости заметил Хонда.

– На фотографии Сюндэй выглядит весьма привлекательным мужчиной. Таков ли он на самом деле? – спросил я. Рассказ Хонды становился для меня все более интересным.

– Ну что ты! – откликнулся мой собеседник. – У меня такое впечатление, что сфотографированный здесь человек попросту не он. Правда, Сюндэй говорил мне, что этот снимок был сделан в молодости, но все равно не верится.

Сюндэй совершенно не похож на этого привлекательного мужчину. В жизни он выглядит безобразно обрюзгшим, наверное, потому, что мало двигается – ведь он все время проводит в постели. Кожа у него отвислая по причине все той же полноты. На лице отсутствует какое бы то ни было выражение. Глаза мутные. Одним словом, вылитый Тодзаэмон. К тому же Сюндэй плохой собеседник и обыкновенно больше молчит. Просто диву даешься, как этому человеку удается создавать такие занимательные произведения. Помнишь повесть Кодаи Уно «Эпилептик»? Так вот, Сюндэй – точная копия главного героя. Подобно ему, он ни днем ни ночью не встает с постели – наверное, уж все бока отлежал. Я виделся с Оэ дважды или трижды, и всякий раз он беседовал со мной лежа. Видимо, правду говорят,

что он и пищу принимает в постели. Однако же есть в поведении Сюндэя некая странность, не вяжущаяся с его образом жизни. Мне приходилось слышать, что этот нелюдим, привыкший целыми днями валяться в постели, время от времени облачается в какое-то странное одеяние и совершает прогулки в окрестностях Асакуса. Любопытно, что это происходит неизменно под покровом темноты.

Будто он вор какой-то или летучая мышь. Вот я и подумал: уж не страдает ли Сюндэй мучительной застенчивостью?

Не движим ли он желанием утаить от людей свое физическое безобразие? Чем громче становится его литературная слава, тем больше он стыдится своего уродства. Друзей он не заводит, посетителей не принимает. Так не служат ли его таинственные вечерние прогулки по многолюдным улицам своеобразной компенсацией за долгие часы одиночества? Изучив характер Сюндэя и сопоставив собственные наблюдения с недомолвками его жены, я вполне могу предположить, что дело обстоит именно так.

По мере того как Хонда со свойственным ему красноречием приводил все новые факты из жизни Сюндэя, в моем воображении все более отчетливо возникал образ этого человека. А под конец нашей беседы я узнал об одном поистине удивительном происшествии.

– Поверишь ли, Самукава-сан, – обратился Хонда ко мне, – на днях мне довелось собственными глазами увидеть этого «исчезнувшего без следа» Оэ. Обстоятельства нашей встречи были столь необычны, что я не рискнул даже поздороваться с ним, но то был, вне всякого сомнения, он.

– Где ты его встретил? – невольно вырвалось у меня.

– В парке Асакуса. Дело было под утро. Я возвращался домой. Признаться, я был немного навеселе. – Хонда улыбнулся и почесал в затылке. – Знаешь китайский ресторанчик «Райрайкэн»? Так вот, как раз возле этого ресторанчика стоял тучный человек в красном колпаке и шутовском наряде с пачкой рекламных листков в руке. И это –

ранним утром, когда улицы еще совсем пустынны. Конечно, все это весьма смахивает на небылицу, но странным человеком в колпаке был не кто иной, как Сюндэй Оэ. От удивления я прямо-таки застыл на месте, не зная, как поступить дальше: то ли окликнуть его, то ли пройти мимо.

Видимо, и он меня заметил, но лицо его оставалось по-прежнему бесстрастным. В следующую минуту он повернулся ко мне спиной, поспешно зашагал прочь и вскоре скрылся за поворотом. Сначала я решил было броситься за ним, но потом передумал, сообразив, что вступать в беседу с человеком, застигнутым в таком виде, было бы неуместно, и отправился домой.

Все это время, пока я слушал рассказ Хонды о странном образе жизни Сюндэя, мне было не по себе, будто я видел какой-то неприятный сон. Теперь же, узнав о том, что он стоял в парке Асакуса в шутовском наряде, я просто испугался. Мне даже показалось, что у меня на голове зашевелились волосы. Тогда я еще не мог уяснить, существует ли непосредственная связь между шутовским обличьем Оэ и его угрожающими письмами Сидзуко, но мне уже казалось, что какая-то связь, безусловно, есть и нельзя не обращать на это внимания (во всяком случае, встреча Хонды с Сюндэем в Асакуса по времени точно совпадает с получением Сидзуко первого от него письма).

Воспользовавшись случаем, я решил выяснить, соответствует ли почерк автора этого письма почерку Оэ, и, выбрав из всего письма одну страничку, по которой трудно было судить, кому и с какой целью оно написано, показал ее Хонде.

Взглянув на листок, Хонда не только с полной категоричностью подтвердил, что это рука Сюндэя, но и сказал, что по стилю и грамматическому строю написанное не может принадлежать никому иному, кроме Сюндэя. Дело в том, что некогда Хонда попробовал ради интереса написать рассказ в подражание Сюндэю и поэтому хорошо представляет себе манеру письма последнего.

– У Оэ фразы какие-то вязкие, и подражать его стилю довольно трудно, – заметил Хонда.

Я готов был согласиться с этим суждением. Прочитав несколько писем Сюндэя, я еще отчетливее, чем Хонда, представил себе особый стиль их автора.

В тот же день под каким-то предлогом я попросил

Хонду выяснить для меня адрес Сюндэя.

– Хорошо, – согласился тот. – Можешь на меня положиться.

Однако же это ни к чему не обязывающее обещание приятеля не успокоило меня, и я решил наведаться в дом №

32 по улице Сакурагите, где, как сказал Хонда, совсем недавно проживал Оэ, и попытаться что-нибудь выведать у его бывших соседей.

На следующий день, отложив работу над новой рукописью, я отправился на улицу Сакурагите. Поговорив с горничной, служившей в одном из соседних домов, с торговцем и еще с несколькими людьми, я убедился, что все рассказанное мне накануне Хондой соответствовало действительности, но ничего нового о последующей жизни

Сюндэя мне узнать не удалось.

По соседству с домом, где проживал Сюндэй Оэ, стояли такие же небольшие особнячки средней руки. Их обитатели в отличие от соседей в многоквартирных домах почти не общались между собой. Поэтому соседи Сюндэя только и знали, что он уехал и никому не сообщил своего нового адреса. Более того, поскольку на дверях дома у Сюндэя не было таблички с его именем, люди даже не догадывались, что живут по соседству с известным писателем. И названия конторы, которая предоставила ему фургон для переезда, никто сообщить не смог. Таким образом, я был вынужден возвратиться домой ни с чем.

Поскольку никаких иных возможностей выяснить что-либо об Оэ я не видел, мне ничего не оставалось, как углубиться в работу над рукописью, с которой я и так уже порядком затянул, да время от времени позванивать Хонде и узнавать о состоянии дел с розыском Сюндэя. Так прошло пять или шесть дней, но напасть на след Оэ тому все не удавалось. Между тем Сюндэй медленно, но верно шел к намеченной цели.

И вот на исходе недели Сидзуко позвонила мне домой и попросила срочно приехать к ней, потому что стряслось нечто совершенно ужасное. Мужа, по ее словам, сейчас дома нет, прислуга отлучилась по делам и вернется не скоро, так что она с нетерпением ждет меня. Судя по всему, звонила Сидзуко не из дома, сочтя более благоразумным воспользоваться телефоном-автоматом. Говорила она крайне сумбурно, прерывающимся от волнения голосом.

Несколько коротких фраз – вот и все, что она успела мне сказать за три минуты телефонного разговора.

Итак, воспользовавшись отсутствием мужа, Сидзуко отослала прислугу из дома и тайком пригласила меня к себе. Это приглашение посеяло во мне смутные надежды. Я

пообещал Сидзуко прийти тотчас же и, разумеется, отнюдь не из-за родившихся в моей душе надежд, поспешил к ней домой в район Асакуса.

Дом Коямады помещался в некотором отдалении от окружающих его торговых фирм и по виду напоминал старинный японский замок. Сразу за домом протекала река, хотя с фасада ее не было видно. И только грубый бетонный забор, поверх которого в бетон были натыканы острые осколки стекла для защиты от воров, да двухэтажная пристройка европейского типа, вплотную примыкавшая к главному дому, не вязались со старинной архитектурой японского особняка. Эти два сооружения вносили чудовищную дисгармонию в общий старинный пейзаж, от них так и веяло провинциальным вкусом нувориша.

Я подал свою визитную карточку деревенского вида девушке и был препровожден в европейскую пристройку, где в гостиной меня поджидала крайне встревоженная

Сидзуко.

После долгих извинений за доставленное мне беспокойство Сидзуко, почему-то понизив голос, сказала:

– Первым делом прочтите вот это. – И она протянула мне конверт. Боязливо оглянувшись по сторонам, она придвинулась ко мне.

Как и следовало ожидать, в конверте оказалось очередное письмо Сюндэя Оэ. Поскольку по содержанию оно несколько отличалось от предыдущих, я считаю уместным привести его здесь целиком.

«Госпоже Коямада.

Сидзуко, о том, как ты страдаешь, видно по твоим глазам. Я знаю, что втайне от мужа ты прилагаешь старания к тому, чтобы дознаться, где я скрываюсь. Но поиски твои бессмысленны, и я советую тебе их прекратить. Если у тебя хватит смелости рассказать мужу о моих преследованиях и вы рискнете обратиться в полицию, это ни к чему не приведет. Ни одна душа не знает, где я скрываюсь. О том, сколь я предусмотрителен, тебе должно быть известно хотя бы из моих книг.

Итак, завершился первый этап моего плана. То была как бы разминка. Пришло время приступать ко второму этапу.

В связи с этим я должен кое-что тебе сообщить. Полагаю, что ты уже догадалась, каким образом мне удается с такой точностью узнавать обо всем, что ты делаешь каждый вечер. С тех пор как я отыскал тебя, я следую за тобой по пятам подобно тени. Невидимый тебе, я ежечасно и неотступно наблюдаю за тобой – и когда ты находишься дома, и когда выходишь на улицу. Кто знает, быть может, и теперь я, ставший твоей тенью, смотрю на тебя из какого-нибудь угла твоей комнаты и вижу, как ты трепещешь, читая это письмо.

Как ты понимаешь, наблюдая за тобой каждый вечер, я стал невольным свидетелем твоих супружеских отношений. И во мне вспыхнула жгучая ревность.

Этого я не мог предусмотреть, разрабатывая свой план мщения, но, как я вижу теперь, чувство ревности не только не способно помешать осуществлению моего замысла, но, напротив, подогревает во мне желание мстить, беспощадно мстить. Итак, я понял, что некоторое отступление от первоначального плана будет лишь способствовать успеху всего предприятия.

Вот что я имею в виду: поначалу я рассчитывал вконец измучить и запугать тебя и таким образом довести до гибели. Но теперь, став свидетелем твоих супружеских ласк, я решил, что поступлю вернее, если, прежде чем убивать тебя, лишу жизни у тебя на глазах любимого тобой человека. И только после того, как ты вкусишь всю горечь потери, настанет твой черед.

Однако торопиться мне некуда. Я никогда ничего не делаю в спешке. Грешно было бы переходить к очередному этапу моего плана, пока ты не оправишься от ужаса после прочтения этого письма.

Мститель. Ночь под 16-е марта.»

Читая эти жестокие, полные зловещего смысла строки, я не мог не содрогнуться. Я ощущал, как растет во мне ненависть к Сюндэю Оэ, которого нельзя уже было даже считать человеком.

Однако, если бы я позволил себе поддаться страху, кто утешил бы Сидзуко, которая совершенно пала духом? Мне не оставалось ничего иного, как сделать вид, будто я абсолютно спокоен, и снова и снова стараться убедить Сидзуко, что угрозы Сюндэя не более чем писательские выдумки.

– Простите, не могли бы вы говорить чуточку тише? –

перебила меня Сидзуко.

Казалось, мои пылкие увещевания не задели ее слуха.

Внимание ее было сосредоточено на чем-то другом: время от времени она пристально вглядывалась в какую-то точку и внимательно прислушивалась. Она старалась говорить как можно тише, будто кто-то мог нас подслушивать. Губы ее побелели и стали почти незаметными на бледном лице.

– Сэнсэй2, уж не помутился ли у меня рассудок? Могло ли такое случиться в самом деле? – произнесла наконец

Сидзуко, понизив голос до шепота.

– О чем вы? – откликнулся я таким же многозначительным шепотом.

– В этом доме скрывается Хирата.

– Где? – спросил я в растерянности, не в силах уловить смысла в словах Сидзуко.

Вместо ответа она решительно поднялась и, еще более побледнев, жестом пригласила меня следовать за собой.

Сердце у меня тревожно замерло, и я послушно пошел за ней. По дороге она заметила у меня на руке часы, почему-то попросила их снять и вернулась в комнату, чтобы положить их на стол. Стараясь ступать бесшумно, мы прошли короткий коридор и вскоре оказались перед комнатой Сидзуко в японском доме. Раздвинув комнатную перегородку, Сидзуко замерла в страхе, как будто прямо перед собой увидела злоумышленника.

– Странно. Уж не ошиблись ли вы? Да и как смог бы этот человек средь бела дня проникнуть в ваш дом?

Не успел я произнести эти слова, как Сидзуко жестом велела мне замолчать и, взяв меня за руку, подвела к углу

2 Учитель, наставник ( японск.); почтительное обращение к старшему по положению.

комнаты. Она подняла глаза кверху и подала мне знак прислушаться. Минут десять мы простояли, уставившись друг на друга и напряженно вслушиваясь в тишину. Дело происходило днем, но в комнате Сидзуко, расположенной в глубине просторного японского дома, не было слышно ни звука. Здесь стояла такая тишина, что можно было услышать, как стучит в висках собственная кровь.

– Вы не слышите тикания часов? – почти беззвучно спросила наконец Сидзуко.

– Нет. А где здесь часы?

Сидзуко не ответила и еще некоторое время продолжала напряженно прислушиваться к чему-то. Наконец, как будто успокоившись, она проговорила:

– Да, кажется, и в самом деле ничего не слышно.

Мы вернулись в гостиную, где прерывающимся от волнения голосом Сидзуко поведала мне о следующем таинственном происшествии.

Дело было так. Она сидела в своей комнате и вышивала, когда вошла горничная и подала ей уже известное письмо

Сюндэя. К тому времени Сидзуко было достаточно одного взгляда на конверт, чтобы понять, от кого оно. Она взяла письмо в руки, и ее тотчас же охватило невыразимое беспокойство, но, поскольку отложить его в сторону значило бы обречь себя на еще большую тревогу, Сидзуко дрожащей рукой вскрыла конверт.

Узнав, что отныне кровавый замысел Сюндэя распространяется и на ее мужа, Сидзуко не могла найти себе места от страха. Повинуясь какому-то непонятному импульсу, она встала и направилась в угол комнаты. Как только она поравнялась с комодом, ее внимание привлек доносящийся откуда-то сверху едва уловимый звук, похожий на жужжание.

– Сперва я решила, что у меня просто шумит в ушах, –

продолжала Сидзуко, – но, внимательно прислушавшись, поняла, что природа этого звука совершенно иная – он напоминал мерное постукивание одного металлического предмета о другой: тик-так, тик-так.

Сидзуко сразу же пришла к выводу, что где-то наверху скрывается человек и что странный звук – это тиканье его карманных часов.

Не окажись Сидзуко в углу комнаты, не будь в комнате так тихо, наконец, не будь ее нервы напряжены до предела, вряд ли ей удалось бы расслышать это слабое, едва уловимое постукивание. А что, если это было просто тиканье часов, находящихся где-то рядом? Тогда этот звук мог быть отражен потолком по тем же самым законам, по которым преломляются лучи, и его можно было принять за исходящий с чердака. С этой мыслью Сидзуко внимательно осмотрела все вокруг, но ничего похожего на часы не обнаружила.

Она вдруг вспомнила фразу из письма Сюндэя: «Кто знает, быть может, и теперь я, ставший твоей тенью, смотрю на тебя из какого-нибудь угла твоей комнаты…»

Сидзуко инстинктивно взглянула наверх. Как раз над ее головой в потолке зияла щель, образованная слегка отодвинутой потолочной доской. В этот миг ей почудилось, что там, в темноте, в этой щели сверкали глаза Сюндэя.

«Так это вы, Хирата-сан?» – вне себя от ужаса произнесла Сидзуко. Затем, не сдерживая слез, она с видом воина, вынужденного сдаться врагу, заговорила с челове-

ком на чердаке. В тихом голосе Сидзуко звучала искренняя мольба: «Что бы со мною ни стало, я не боюсь. Я готова на все, лишь бы вы наконец успокоились. Можете даже убить меня, если вам это угодно. Прошу только оставить в покое моего мужа. Я солгала ему, и мне страшно от одной лишь мысли, что этот человек может погибнуть по моей вине.

Пощадите его! Молю вас, пощадите его!»

Сверху ответа не последовало. Успев оправиться от страха, Сидзуко долго стояла на том же месте, не в силах побороть охватившей ее подавленности. С чердака по-прежнему доносилось лишь приглушенное тиканье часов, и никаких других звуков. Затаившееся чудовище, казалось, не дышало и безмолвствовало, будто пораженное немотой.

Это гнетущее безмолвие повергло Сидзуко в ужас. Она выбежала из комнаты, и, не в силах более оставаться дома, бросилась на улицу. Тут она неожиданно вспомнила обо мне, и, отринув все сомнения, направилась к телефону-автомату.

Слушая рассказ Сидзуко, я невольно вспомнил один из наиболее страшных рассказов Сюндэя Оэ – «Развлечения человека на чердаке». Если тиканье часов, которое слышала Сидзуко, не было слуховой галлюцинацией, если

Сюндэй и впрямь затаился на чердаке, получалось, что сюжет этого рассказа без каких бы то ни было изменений переносился в реальную действительность. Это было вполне в духе Сюндэя.

Хорошо помня содержание этого рассказа, я не только не мог обратить в шутку на первый взгляд почти невероятный рассказ Сидзуко, но и сам испытывал панический страх. У меня было такое чувство, будто я своими глазами увидел ухмыляющегося во мраке толстяка в красном колпаке и шутовском наряде.

Посоветовавшись с Сидзуко, я решил, подобно частному детективу из рассказа «Развлечения человека на чердаке», подняться наверх и посмотреть, есть ли там чьи-нибудь следы, и, если следы обнаружатся, выяснить, каким образом этот человек попадает на чердак. «Что вы, это опасно», – пыталась удержать меня Сидзуко, но, отстранив ее, я, как подсказал мне опыт моего предшественника из рассказа Сюндэя, раздвинул потолочное перекрытие над комодом и, подобно бывалому монтеру, полез наверх. В доме по-прежнему никого не было, кроме девушки, встретившей меня, но и та была занята своими делами на кухне, поэтому никто мне помешать не мог.

Нельзя сказать, чтобы чердак выглядел так же опрятно, как описывает в своем рассказе Оэ. Особой захламленности там, правда, не было, потому что под Новый год, когда в доме проводилась уборка, потолочные перекрытия тщательно промывались, однако за три месяца на чердаке успела накопиться пыль и по углам уже протянулась паутина.

Понимая, что в темноте я ничего не увижу, я заранее взял у

Сидзуко фонарик и теперь, осторожно двигаясь по балкам, направлялся к месту, которое меня интересовало. Ориентиром мне служила полоска неяркого света, пробивавшегося снизу сквозь щель в потолке – по-видимому, после последней уборки потолочное перекрытие как следует не подогнали. Но не успел я и наполовину приблизиться к цели, как обнаружил нечто такое, от чего у меня замерло сердце.

Поднимаясь на чердак, я все еще сомневался в достоверности рассказа Сидзуко, однако ее предположения теперь полностью подтвердились. На чердаке были отчетливо видны следы побывавшего там человека.

Я похолодел. От одной мысли, что незадолго до меня этот же путь проделал, распластавшись на чердаке, подобно ядовитому пауку, Сюндэй Оэ – человек, которого я знал лишь по книгам и никогда не видел в жизни, – меня охватил не поддающийся описанию страх. Собравшись с духом, я двинулся дальше по отпечатавшимся на запыленной балке следам то ли рук, то ли ног побывавшего здесь человека. Вот и место, откуда доносилось до Сидзуко тиканье часов, – и в самом деле, судя по основательно стертой пыли, человек находился тут достаточно долго.

Уже не помня себя, я двигался по следам того, кто, по всей вероятности, и должен был быть Сюндэем Оэ. Похоже, он обошел весь чердак – и тут и там были заметны его беспорядочные следы. В потолочном перекрытии над комнатой Сидзуко и над общей спальней я обнаружил щели, в этих местах пыль как раз и была особенно стерта.

Подражая герою рассказа «Развлечения человека на чердаке», я взглянул оттуда вниз и сразу же понял, что

Сюндэй вполне мог получать удовольствие от этого занятия. Видимый сквозь щель в потолке «лежащий внизу мир»

являл собой весьма своеобразное, не поддающееся воображению зрелище. В особенности меня поразил вид сидевшей с опущенной головой Сидзуко. Как странно может выглядеть человек под определенным углом зрения!

Мы привыкли смотреть на все, в том числе и на самих себя, со стороны, и человек, сколь бы хорошо он ни представлял себе свой облик, никогда не задумывается о том, как он выглядит сверху. И в этом его просчет. Сверху человек просматривается в своем естественном, неприукрашенном виде и представляет довольно неприглядное зрелище. В прическе Сидзуко (кстати говоря, сверху ее форма казалась весьма странной), в том месте, где она разделялась на верхние пряди и пучок, проглядывала светлая полоса пробора, и это производило впечатление неопрятности, особенно в сравнении с блестящими, сверкающими чистотой прядями волос. Глядя на Сидзуко сверху, я отчетливо различал грубый красный след, который тянулся от затылка по белоснежной коже ее спины и пропадал где-то в темной глубине под одеждой. Из-за этих моих открытий

Сидзуко перестала казаться мне столь изысканной, как прежде. Но зато я еще более отчетливо ощутил на себе влияние присущей ей удивительной чувственности.

Но как бы то ни было, в те минуты меня больше всего заботил вопрос: не остались ли на чердаке непреложные доказательства того, что там побывал именно Оэ? С помощью фонарика я внимательно осматривал все вокруг, однако оставленные на полу следы рук и ног были смазаны и неясны. Само собой понятно, что в подобной ситуации снять отпечатки пальцев побывавшего на чердаке человека мне не удалось. Как и герой «Развлечений человека на чердаке», Сюндэй действовал в перчатках и носках.

Только в малоприметном углу, где деревянная подпорка соприкасалась с потолочной балкой, как раз над комнатой Сидзуко, я вдруг заметил небольшой круглый предмет темно-серого цвета. Это была металлическая вещица, по форме напоминающая пуговицу с выгравированными на ней буквами R.К.Bros Co. Подобрав ее, я сразу же вспомнил пуговицу от сорочки, которая фигурирует в

«Развлечениях человека на чердаке», однако, несмотря на подобное совпадение, моя находка выглядела несколько странно для пуговицы. Скорее, это была застежка для шляпы, но точного назначения этого предмета я тогда определить не мог. Позднее я показал его Сидзуко, но и та в ответ лишь развела руками.

Находясь на чердаке, я попытался выяснить, каким образом пробирался сюда Сюндэй. Двигаясь по следам, я обнаружил, что они обрываются над кладовкой, расположенной напротив передней. Грубо отесанные доски, служившие потолком кладовки, без труда отодвигались, стоило только чуточку их приподнять. Я спустился вниз, став ногой на брошенный в кладовке сломанный стул, и нажал на дверь. Замка на ней не было, и она без труда распахнулась. Прямо перед собой я увидел бетонный забор высотой чуть выше человеческого роста.

Значит, Сюндэй Оэ, выждав момент, когда улица опустеет, перелезал через этот забор (как я упоминал, в его верх были натыканы осколки стекла, но для опытного вора это вряд ли могло служить серьезным препятствием), проникал в незапирающуюся кладовку, а оттуда – на чердак. Раскрыв секрет проникновения Оэ на чердак, я даже ощутил некоторое разочарование, настолько все оказалось просто. «До такого мог додуматься и ребенок», – подумал я с презрением. Страх перед непонятным и таинственным исчез, на смену ему пришла самая что ни на есть обыкновенная досада. Однако, отказавшись принимать противника всерьез, я допустил грубейшую ошибку, но понял это, к сожалению, гораздо позже.

До смерти перепуганная Сидзуко сказала мне, что, поскольку опасность грозит не только ей, но и ее мужу, она готова пожертвовать своей тайной и заявить обо всем в полицию, я же, не веря в серьезность намерений Сюндэя, принялся урезонивать ее, ссылаясь на то, что Сюндэй не станет повторять глупой уловки героя «Развлечений человека на чердаке», спуская с потолка яд, и что из одного факта проникновения Оэ на чердак нелепо делать вывод, будто он замышляет убийство. Действительно, он, как ребенок, получает удовольствие от того, что внушает Сидзуко страх, он мастер прикидываться, будто замышляет ужасное преступление. Но в конце концов, он не более как писатель, и для того, чтобы осуществить свои замыслы на деле, у него слишком коротки руки. Я всеми силами старался утешить Сидзуко, но, поскольку недоброе предчувствие не покидало ее, я обещал ради ее спокойствия обратиться к своему приятелю, который обожает всякие таинственные приключения, с тем чтобы тот каждую ночь дежурил у двери кладовой.

Со своей стороны Сидзуко решила под каким-нибудь предлогом на некоторое время перевести спальню в комнату для гостей, которая находилась на втором этаже европейской части дома. Там в потолке никаких щелей нет, и наблюдать за ними никто не сможет.

Эти две меры предосторожности были приняты на следующий же день, но, как выяснилось позже, они не остановили уже занесенной руки злодея. Ровно через два дня, в ночь на двадцатое марта, в строгом соответствии со своим замыслом чудовище во мраке лишило жизни свою первую жертву. Ею оказался Рокуро Коямада.

В письме Сюндэя вслед за сообщением о его намерении убить г-на Коямаду говорилось:

«Однако торопиться некуда. Я никогда ничего не делаю в спешке».

Почему же тогда на сей раз он отступил от своего правила, совершив преступление всего лишь через два дня после отправки письма? Быть может, это диктовалось соображениями тактического порядка? Тогда своим письмом он намеревался дезориентировать Сидзуко и затем нанести неожиданный удар. Но потом меня вдруг осенила другая догадка.

Услышав тиканье часов на чердаке и решив, что там скрывается Сюндэй, Сидзуко со слезами на глазах стала молить его сохранить жизнь г-ну Коямаде и тем самым лишний раз дала возможность Сюндэю убедиться в ее искренней привязанности к мужу. От этого ревность Сюндэя разгорелась еще больше, и в то же время он не мог не почуять грозящую ему опасность разоблачения. Не потому ли он решил как можно скорее покончить со столь дорогим

Сидзуко человеком?

И все же обстоятельства смерти Рокуро Коямады выглядели весьма странно.

Как только Сидзуко сообщила мне о смерти мужа, я в тот же вечер приехал к ней и попросил ее подробно рассказать обо всех событиях того рокового дня. Оказалось, что в поведении г-на Коямады в тот день ничего странного она не заметила. Он вернулся с работы немного раньше обычного и, поужинав, отправился в Коумэ, что на противоположном берегу реки, сыграть несколько партий в го3 с приятелем. Вечер был теплый, поэтому он не стал надевать пальто и вышел из дома в шелковом авасэ и плотной накидке-хаори поверх него. Неторопливо он направился в сторону реки. Было это около семи часов вечера.

Дом приятеля находится неподалеку, и г-н Коямада всегда ходил туда пешком. Что произошло после его ухода из дома, Сидзуко не знала. Она прождала мужа всю ночь, но он так и не вернулся, а поскольку как раз накануне пришло упомянутое мною письмо Сюндэя, ее охватило беспокойство. Едва дождавшись утра, Сидзуко принялась обзванивать всех знакомых мужа, к тем же, у кого телефона не было, она отправила посыльного. Но, как оказалось, ни к кому из них в тот роковой вечер г-н Коямада не заходил.

Пробыв у приятеля до двенадцати часов, он пешком же отправился домой. Разумеется, Сидзуко звонила и мне, но в это время меня не было дома, и о происшедшем я узнал только вечером.

Когда г-н Коямада не появился у себя в конторе к началу рабочего дня, служащие принялись разыскивать его, однако и эти поиски ни к чему не привели. Только в полдень Сидзуко позвонили из полиции и сообщили о весьма странной смерти ее мужа.

3 Японские шашки.

Если пройти немного к северу от трамвайной остановки у Каминаримон, что неподалеку от моста Адзумабаси, и затем спуститься к плотине, можно сразу увидеть пристань, к которой причаливает пассажирский катер, курсирующий между Адзумабаси и Сэндзюобаси. Это своеобразная достопримечательность реки Сумидагава времен пассажирских пароходов. Я сам довольно редко пользуюсь этим видом транспорта, но, когда мне нужно попасть в Гэммон или Сирахигэ, я, как правило, добираюсь туда на таком вот катере. Эта старинная, провинциальная атмосфера бывает мне по душе, и время от времени я люблю в нее погружаться.

Пристань, о которой я говорю, представляет собой нечто похожее на плот, спущенный на воду. Здесь, на этом слегка раскачивающемся плоту, находятся и скамейки для пассажиров и туалет.

Двадцатого марта хозяйка небольшого магазинчика в

Асакуса отправилась по делам в Сэндзю и около восьми часов утра была уже на пристани. Она зашла в туалет, но, не успев закрыть за собой дверь, тут же с криком выскочила оттуда. На вопрос подбежавшего к ней старика контролера она ответила, что в туалете, под отверстием в сиденье, в воде, она увидела обращенное вверх мужское лицо. Как объяснил мне позднее контролер, он поначалу решил, что это проделка лодочника или еще кого-нибудь

(мало ли в наше время людей с извращенными сексуальными наклонностями), но, войдя в туалет, он и в самом деле увидел в воде на расстоянии около тридцати сантиметров от отверстия мужскую голову: покачиваясь на волнах, голова то скрывалась наполовину в воде, то снова всплывала, словно заводная игрушка, и потому зрелище само по себе не казалось страшным.

Поняв, что в воде плавает труп, старик стал громко звать на помощь собравшихся на пристани молодых парней. Ни его зов откликнулся дюжий детина-рыботорговец, который вместе с другими парнями попытался вытащить труп. Но в туалете сделать это оказалось невозможным, поэтому они с помощью багра зацепили труп снаружи и подтянули его к берегу. Одежды на трупе не было, если не считать трусов. На вид покойнику можно было дать лет сорок, и думать, что такому солидному мужчине вдруг ни с того ни с сего вздумалось искупаться в столь неподходящее время года, было сущей нелепицей. При более тщательном осмотре трупа обнаружилось, что спина пострадавшего исполосована ножом или каким-то другим острым предметом. По всему было видно, что это не просто утопленник. От высказанной кем-то такой догадки толпа заволновалась, а когда труп стали наконец вытаскивать из воды, выявилась еще одна странная деталь: как только покойника схватили за волосы, они в тот же миг, прямо на глазах у полицейского, только что прибежавшего на место происшествия, легко отделились от черепа. Все в ужасе отпрянули, но, когда первый страх прошел, ребятам показалось странным, что у покойника, пробывшего в воде сравнительно недолго, волосы отделяются с такой легкостью. Как выяснилось, у них в руках был обыкновенный парик, голова же покойного была просто лысой.

Найденный в реке мужчина был г-н Коямада. Таков был трагический конец президента известной торговой фирмы.

Выходило, что преступник снял с убитого одежду, а затем, надев на его лысую голову парик, сбросил тело в воду около моста. Хотя труп был найден в воде, смерть тем не менее наступила, видимо, раньше, в результате ран, нанесенных каким-то острым предметом в области левого легкого. Помимо этих тяжелых ран, на спине покойного было обнаружено еще несколько неглубоких порезов.

По-видимому, преступнику не сразу удалось лишить свою жертву жизни.

Согласно заключению полицейского врача, г-н Коямада был убит примерно в час ночи. Поскольку труп был голый и никаких документов при нем обнаружено не было, сразу установить личность убитого оказалось невозможным, и полиция долгое время пребывала в полном неведении.

Наконец около полудня нашелся человек, который опознал труп, и из полиции сразу же позвонили Сидзуко домой.

Когда вечером я приехал к Сидзуко, дом был полон родственников, сослуживцев и друзей г-на Коямады.

Сидзуко сказала мне, что она только что вернулась из полицейского управления. Она сидела подавленная и молчаливая в окружении родных и служащих фирмы, явившихся выразить ей соболезнование.

Труп г-на Коямады все еще находился в полиции на тот случай, если понадобится произвести вскрытие, однако на застланном белым полотном возвышении домашнего алтаря уже стояла деревянная табличка с посмертным именем покойного, как это принято у исповедующих буддизм. Тут же стояли цветы и курились благовония.

По просьбе Сидзуко и сослуживцев покойного я рассказал все, что мне было известно об обстоятельствах, при которых был найден труп г-на Коямады. Все это время меня мучил стыд и раскаяние, ведь накануне я настойчиво убеждал Сидзуко не обращаться в полицию.

Что касается преступника, я нисколько не сомневался в том, что им был Сюндэй Оэ. Наверняка дело было так: как только г-н Коямада вышел от приятеля, Сюндэй направился за ним следом к мосту и там, на пристани, убил его, а труп сбросил в реку. Если принять во внимание время, когда было совершено преступление, сообщение Хонды о том, что Сюндэй обычно в это время прогуливается в районе Асакуса, а главное – то письмо, в котором он заранее сообщал о своем намерении убить г-на Коямаду, убийцей мог быть только Сюндэй, и никто другой. Никаких оснований сомневаться в этом у меня не было.

Однако почему все-таки г-н Коямада был раздет? Почему на нем оказался этот страшный парик? Если и это было делом рук Сюндэя, то все-таки зачем ему понадобилось разыгрывать весь этот фарс? Это казалось мне необъяснимым.

Улучив момент, я дал понять Сидзуко, что хочу переговорить с ней наедине. Словно ожидая этого, она послушно поднялась и, извинившись перед присутствующими, вышла за мной в соседнюю комнату.

Когда мы остались одни, она чуть слышно окликнула меня и порывисто припала ко мне. Глаза ее под длинными ресницами заблестели и наполнились слезами. Крупные капли одна за другой покатились по ее бледным щекам.

– Не знаю, сможете ли вы меня простить. Все произошло из-за моей беспечности. Я не думал, что он решится на такое. Я виноват, я один во всем виноват…

Почувствовав, как у меня самого на глаза наворачиваются слезы, я схватил руку рыдающей Сидзуко и, сжимая ее изо всех сил, снова и снова умолял простить меня. Это было мое первое прикосновение к Сидзуко. Я до сих пор помню тепло и упругость пальцев ее хрупкой белоснежной руки. Несмотря на трагичность ситуации, от этого прикосновения в груди у меня вспыхнуло пламя.

– Вы рассказали в полиции о письмах? – спросил я наконец, когда всхлипывания Сидзуко затихли.

– Нет, я не знала, как лучше поступить.

– Значит, пока вы ничего не рассказали?

– Нет, мне хотелось прежде посоветоваться с вами. – Я

все еще не отпускал руку Сидзуко, и она стояла, по-прежнему прижавшись ко мне.

– Вы, конечно, тоже считаете, что это дело рук того человека?

– Да. Вы знаете, той ночью произошло нечто странное.

– Нечто странное?

– Воспользовавшись вашим советом, я перевела спальню на второй этаж европейского дома. Я была уверена, что там-то он не сможет за мною подсматривать. Но он все-таки подсматривал.

– Каким образом?

– Через окно. – С округлившимися от страха глазами при воспоминании о событиях той ночи Сидзуко стала рассказывать: – В двенадцать часов ночи я легла в постель, но, поскольку муж все еще не возвращался, я начала беспокоиться. Мне стало страшно находиться одной в этой комнате с такими высокими потолками. Мне казалось, что из углов кто-то смотрит на меня. На одном из окон штора была спущена, но не до конца, образуя зазор. Сгустившаяся за окном тьма настолько пугала меня, что я невольно стала всматриваться в темноту и увидела за окном лицо человека.

– А вам не могло это померещиться?

– Вскоре лицо исчезло, но я уверена, что это был не обман зрения. Я как сейчас вижу эти прижатые к стеклу космы, эти устремленные на меня глаза.

– Это был Хирата?

– Наверное, он. Кому же, кроме него, придет такое в голову?

После этого разговора мы с Сидзуко окончательно пришли к выводу, что в смерти г-на Коямады повинен, вне всякого сомнения, Сюндэй Оэ, он же Итиро Хирата, кроме того, мы решили вместе заявить в полицию, что теперь преступник будет покушаться на жизнь Сидзуко, и в связи с этим просить взять Сидзуко под защиту.

Следователем по этому делу был назначен бакалавр юридических наук Итосаки, который по счастливому стечению обстоятельств оказался членом «Общества любознательных», созданного по инициативе писателей, работающих в детективном жанре, а также медиков и юристов.

Поэтому, когда мы с Сидзуко явились в полицейское управление Касагаты, где находился следственный отдел, он принял нас по-приятельски, совсем не так, как официально тут принимают посетителей.

Как выяснилось, Итосаки тоже глубоко заинтересовало и озадачило это необычное дело. Он заверил нас, что сделает все возможное, чтобы найти Сюндэя Оэ, обещал усТроить в доме Коямады засаду, а также увеличить число полицейских нарядов в том районе, с тем чтобы обеспечить полную безопасность Сидзуко. Далее, выслушав мое предостережение о том, что на немногочисленных известных фотографиях Сюндэй Оэ мало похож на самого себя, Итосаки вызвал Хонду и попросил его нарисовать словесный портрет преступника.

В течение всего следующего месяца полиция не щадя сил разыскивала Сюндэя Оэ. Я со своей стороны, прибегнув к помощи Хонды, тоже пытался выяснить хоть что-нибудь об этом человеке, расспрашивал знакомых мне сотрудников газет и журналов, всех, кто только попадался мне под руку. Но Сюндэй по-прежнему ничем не выдавал себя, будто владел каким-то волшебством.

Ладно бы еще он жил один, но ведь у него была жена.

Так где же и как им двоим удавалось скрываться? Быть может, прав следователь, полагая, что они просто-напросто тайно бежали за границу?

Но тогда странно, почему после смерти г-на Коямады

Сидзуко перестала получать письма от Сюндэя. Мог ли

Сюндэй, напуганный преследованием полиции, отказаться от осуществления следующего этапа своего плана, а именно от убийства Сидзуко, и теперь был всецело поглощен заботой, как бы надежнее скрыться? Нет, такой человек, как Оэ не мог не продумать всех деталей заранее.

А это значило, что сейчас он находится в Токио и, затаившись, выжидает лишь удобный момент для расправы с

Сидзуко.

По приказу шефа полицейского управления Касагаты один из сыщиков отправился на улицу Сакурагите в Уэно, как в свое время поступил я, и побеседовал с жителями домов, соседствующих с домом № 32, в котором когда-то проживал Сюндэй. Поскольку этот сыщик в отличие от меня, профана, был мастером своего дела, ему в конце концов, хотя и не без труда, удалось найти транспортную контору, которая снабдила Оэ фургоном для переезда (эта небольшая контора находится в том же районе, только на значительном отдалении от прежнего жилища Оэ), и узнать через ее владельца, куда переехал Сюндэй.

В результате длительных поисков сыщик выяснил, что съехав с квартиры на улице Сакурагите, Сюндэй сменил еще несколько квартир и каждый раз селился в самых захудалых районах, таких, как улица Янагисима в квартале

Хондзе и улица Сусаките в Мукодзиме. Последним пристанищем Сюндэя служила грязная постройка барачного типа на улице Сусаките, с двух сторон зажатая небольшими фабриками. Этот дом он снял в аренду несколько месяцев назад, однако, несмотря на то, что домовладелец считал его занятым, помещение казалось совершенно нежилым, и, судя по царящему там запустению, трудно было определить, как давно дом был покинут.

Расспросы людей в округе тоже ничего не дали: как я уже говорил, жалкий домишко с обеих сторон был зажат фабричными строениями, и никакой дотошной хозяюшки, из тех, которым до всего есть дело, поблизости разыскать не удалось.

Но тут на горизонте снова возник Хонда. Изучив обстоятельства дела, он с присущей ему страстью ко всяким запутанным историям необычайно увлекся сыском и, не забыв еще о памятной встрече с Сюндэем в парке Асакуса, в свободное от работы время энергично занимался им сейчас.

Помня, что в тот день Сюндэй держал в руках рекламные листки, Хонда обошел несколько рекламных агентств вблизи парка Асакуса, чтобы выяснить, не нанимало ли какое-нибудь из них пожилого человека. Однако, к его огорчению, выяснилось, что в некоторых случаях, когда работы особенно много, эти агентства прибегают к услугам бродяг, обретающихся в парке Асакуса. Их нанимают всего лишь на один день и выдают специально броскую одежду. «Нет, человека, о котором вы спрашиваете, мы не знаем. Скорее всего, это был один из временнонаемных» – так повсюду отвечали Хонде.

Тогда Хонда стал по вечерам прогуливаться по парку

Асакуса, останавливаясь перед каждой скамейкой в тени деревьев, заглядывая в каждый ночлежный дом, куда сходились бродяги со всей округи. Вступая с ними в беседу, Хонда пытался выяснить, не приходилось ли им встречать человека, похожего на Сюндэя. Однако и эти его усилия не увенчались успехом. Напасть на след Сюндэя по-прежнему не удавалось.

Надо сказать, что Хонда регулярно раз в неделю заходил ко мне и рассказывал о результатах своих поисков. И

вот однажды, расплывшись в улыбке подобно богу Дайкоку, он поведал мне следующее:

– Самукава-сан, в последнее время я усиленно интересовался балаганными аттракционами и обратил внимание на одну любопытную вещь. Наверное, ты знаешь, что нынче в моде аттракционы вроде «женщина-паук» или «женщина без туловища». Есть, однако, еще и «человек без головы». По большей части в этих аттракционах участвуют женщины. Так вот, в последнем случае берется прямоугольный ящик, разделенный на три отсека, и ставится на землю в вертикальном положении. В двух нижних отсеках помещаются туловище и ноги женщины, третий же вроде остается пустым. По логике вещей, там должна находиться голова женщины, но ее не видно. Казалось бы, в ящике находится обезглавленный труп, однако время от времени женщина подает признаки жизни – шевелит ногами и руками. Это неприятное и одновременно эротическое зрелище. Секрет фокуса состоит в том, что в якобы пустом отсеке наклонно устанавливают самое обычное зеркало, и поэтому создается иллюзия, будто за ним ничего нет. К

чему я веду речь? А к тому, что когда-то я видел подобный аттракцион на пустыре неподалеку от храма Гококудзи.

Ну, ты знаешь, о чем я говорю: к этому пустырю можно выходить прямо с моста Эдогавабаси. Так вот, в отличие от других подобных аттракционов в нем была занята не женщина, а довольно-таки полный мужчина, одетый в грязный, залоснившийся костюм клоуна. – В этом месте

Хонда на некоторое время умолк, словно пытаясь оценить, какое впечатление произвел на меня его рассказ, и затем, удостоверившись, что я слушаю его с подобающим вниманием, продолжал: – Должно быть, ход моих мыслей тебе понятен. Что и говорить, отменный способ полностью замести следы, при этом целый день находясь на глазах у публики. Ведь лица его никто не видит! Такая мысль могла прийти на ум лишь оборотню вроде Сюндэя. Кроме того, он нередко обращался к подобным аттракционам в своих произведениях, и вообще он большой любитель таких штучек.

– Ну, а что дальше? – нетерпеливо прервал я Хонду. Его олимпийское спокойствие в таком вопросе, как поимка

Сюндэя Оэ, начинало меня раздражать.

– Понятное дело, вспомнив об этом аттракционе, я сразу же бросился к мосту Эдогавабаси. К счастью, балаган все еще находился там. Я заплатил за вход и стал наблюдать за мужчиной, который участвовал в этом аттракционе.

«Как же все-таки увидеть его лицо?» – все время спрашивал я себя. И наконец меня осенило: несколько раз в день он наверняка выходит в туалет. И вот, запасшись терпением, я стал ждать, когда ему наконец понадобится выйти.

Через некоторое время не слишком обширная программа подошла к концу, и зрители стали расходиться. Я же по-прежнему терпеливо ждал. И вот наконец человек в ящике несколько раз хлопнул в ладоши.

Как раз в этот момент ко мне подошел ведущий и, объяснив, что у них сейчас перерыв, попросил меня выйти на улицу. Но странные хлопки мужчины в ящике заинтересовали меня. Обойдя балаган снаружи, я нашел в брезентовой стенке небольшую дырку. Заглянув в нее, я увидел, как ведущий помогает мужчине выбраться из ящика.

Оказавшись на свободе – голова, разумеется, была у него на месте, – мужчина стремглав бросился в угол балагана и стал справлять нужду. По-видимому, хлопок в ладоши означал, что он больше не может терпеть. Ну не потеха ли?

Ха-ха…

– Ты что же, пришел сюда, чтобы потешить меня забавной историей? – сердито оборвал я Хонду.

Тот сразу же сделался серьезным и сказал:

– Да нет. Дело в том, что я обознался. Опять неудача…

И так все время. Просто на этом примере я хотел показать тебе, сколько трудов мне стоят эти розыски.

Разумеется, рассказ Хонды здесь можно было бы и не приводить, но он служит хорошей иллюстрацией к нашим долгим и безрезультатным поискам Сюндэя Оэ.

И все же необходимо упомянуть об одном загадочном факте, который, как мне казалось, служит ключом к разгадке всей этой таинственной истории. Речь идет о парике, обнаруженном на голове покойного г-на Коямады. Решив, что парик был куплен где-нибудь в районе Асакуса, я обошел все заведения в том районе, торгующие подобными вещами, и в конце концов в лавке «Мацуи» на улице Тидзукате напал на след. Здесь я нашел парик, очень похожий на тот, что был на покойном. По словам хозяина лавки, в точности такой парик он продал одному из своих заказчиков, только не Сюндэю Оэ, как я предполагал, а самому

Рокуро Коямаде.

Да, судя по описаниям хозяина лавки, покупателем был не кто иной, как г-н Коямада. Более того, заказывая парик, Коямада сообщил свою фамилию, а когда парик был готов

(как раз в самом конце прошлого года), сам пришел за ним.

По словам хозяина лавки, г-н Коямада приобретал парик для себя, считая, что лысина его уродует. Почему же тогда

Сидзуко, его жена, ни разу не видела его в парике? Сколько я ни размышлял над этой загадкой, решить ее мне не удавалось.

Что же касается моих отношений с Сидзуко (теперь она стала вдовой), то после смерти г-на Коямады они постепенно становились все более дружескими. Так уж получилось, что из советчика я вскоре превратился в покровителя этой женщины. Даже родственники покойного г-на

Коямады, зная о том, сколько внимания я уделил Сидзуко, начиная с известного обследования чердака, не считали возможным меня игнорировать. К тому же следователь

Итосаки, будучи довольным, что мы с Сидзуко находимся в дружеских отношениях, просил меня время от времени наведываться к ней и оказывать ей всяческую поддержку.

Таким образом, я мог совершенно открыто бывать в доме

Сидзуко.

Как я уже отмечал, Сидзуко с первой же нашей встречи прониклась ко мне чувством симпатии, как к человеку, чьи книги были любимы ею, теперь же, когда нас связали столь сложные обстоятельства, она видела во мне свою единственную опору. Подобное развитие наших отношений было вполне естественным.

Встречаясь с Сидзуко, я ловил себя на том, что отношусь к ней иначе, нежели до смерти ее мужа, – если прежде она казалась мне совершенно недоступной, то теперь страсть, таившаяся в ее белоснежном теле, прелесть ее плоти, умевшей быть одновременно и неуловимой и удивительно осязаемой, внезапно приобрели для меня реальный смысл. И уж совсем нестерпимым мое желание стало тогда, когда я случайно увидел в спальне Сидзуко небольшой хлыст заграничной работы.

Ничего не подозревая, я спросил Сидзуко:

– Ваш муж увлекался верховой ездой?

На мгновение лицо Сидзуко побледнело, затем залилось яркой краской. Едва слышно она ответила:

– Нет.

Благодаря этой своей оплошности я неожиданно узнал тайну старинных красных следов на спине Сидзуко. Теперь я вспомнил, что не раз обращал внимание на то, что эти полосы время от времени принимали иную форму, что немало озадачивало меня. Но теперь… Значит, муж Сидзуко, этот добродушный лысый человек, обладал отвратительными наклонностями садиста!

Но это еще не все. Теперь, когда со дня смерти г-на

Коямады прошел месяц, эти красные следы у Сидзуко исчезли. Как только я сопоставил свои наблюдения, мне уже не нужно было выслушивать объяснений Сидзуко, чтобы понять: мои предположения не могут быть ошибочными.

Но почему после этого открытия я не переставал изнывать от желания? Быть может, и во мне, к стыду моему, таились порочные наклонности, присущие покойному г-ну

Коямаде?

Двадцатого апреля, в день поминовения Коямады, Сидзуко совершила паломничество в храм, а вечером пригласила родственников и друзей покойного мужа, с тем чтобы по буддийскому обычаю вознести молитвы духу усопшего. В числе прочих был приглашен и я. В этот вечер произошло еще два события (хотя на первый взгляд они не имели друг к другу никакого отношения, впоследствии выяснилось, что между ними все-таки существовала некая роковая связь), которые настолько меня потрясли, что я, наверное, буду помнить их всю жизнь.

Мы с Сидзуко шли по темному коридору. После того как гости разошлись, я еще на некоторое время задержался, обсуждая с ней положение дел с розысками Сюндэя. В

одиннадцать часов я поднялся – засиживаться дольше было уже неприлично (что могли подумать слуги?) – и направился к выходу, где меня уже ждало вызванное Сидзуко такси. Сидзуко пошла проводить меня до парадного. Так мы оказались с ней вдвоем в коридоре. Выходившие в сад окна коридора были открыты. Как только мы поравнялись с первым из них, Сидзуко вскрикнула и обеими руками обхватила меня.

– Что случилось? Что вы увидели?

Вместо ответа она, по-прежнему прижимаясь ко мне, одной рукой указала в сторону окна.

Вспомнив о Сюндэе, я похолодел от страха, но тут же пришел в себя: в темноте сада между шелестящими листвой деревьями бежала белая собака.

– Да это же собака! Вы напрасно испугались, – сказал я, нежно взяв ее за плечо. Но хотя бояться было уже нечего, Сидзуко по-прежнему обнимала меня. Теплота ее тела внезапно передалась мне. Неожиданно для самого себя я стиснул ее в объятиях и потянулся к губам моей Моны

Лизы.

Не знаю уж, было ли это на счастье мне или на беду, но она не только не сделала ни малейшей попытки отстраниться, но, напротив, с какой-то застенчивой силой прижала меня к себе.

Случись все это не в день поминовения ее мужа, мы, наверное, не испытали бы такого острого чувства вины. В

тот вечер мы не сказали друг другу больше ни слова и даже не посмели взглянуть друг другу в глаза.

Я сел в машину, но мысли мои по-прежнему были полны Сидзуко. Мои губы все еще ощущали прикосновение ее горячих губ, моя грудь, где еще бешено стучало сердце, хранила жар ее тела.

Во мне бушевали противоречивые чувства: то я готов был прыгать от счастья, то испытывал мучительные угрызения совести. Я смотрел в окно машины и ничего не видел.

И все же, как это ни странно для человека в моем положении, меня с самого начала не покидало ощущение, что в машине я вижу хорошо мне знакомую маленькую деталь.

Погруженный в мысли о Сидзуко, я глядел перед собой, а эта деталь мелькала у меня перед глазами. «Почему, ну почему я все время смотрю в одну точку?» – рассеянно спрашивал я себя, и вдруг ответ был найден сам собой.

На руках у водителя, грузного сутулого мужчины в поношенном синем демисезонном пальто, сидевшего за рулем, были элегантные дорогие перчатки, совсем не вязавшиеся с его общим обликом.

От моего взгляда не могло укрыться, что это были зимние перчатки, вовсе не подходящие для апрельской погоды. А главное – кнопка, вот что больше всего меня поразило! Ба! Эта круглая металлическая деталь, которую я нашел на чердаке в доме Коямады и которая мне казалась пуговицей, была не чем иным, как кнопкой от перчатки.

Разумеется, в беседе со следователем Итосаки я упомянул о найденной мною металлической пуговице, но, во-первых, тогда у меня не было ее при себе, и, во-вторых, поскольку личность преступника была уже известна, мы со следователем не придали значения такого рода улике.

Скорее всего, эта пуговица так и лежала бы у меня в кармане жилета от зимнего костюма.

То, что эта металлическая деталь может быть кнопкой от перчатки, мне и в голову не приходило. Очевидно, преступник находился на чердаке именно в этих перчатках и попросту не заметил, как кнопка оторвалась.

Но этого мало, меня ожидало еще одно поразительное открытие. На левой перчатке у водителя кнопки не было, там виднелось одно лишь металлическое гнездышко. А что, если на чердаке мною найдена кнопка от этой перчатки?

Тогда…

– Послушайте, – окликнул я водителя. – Дайте мне на минутку ваши перчатки.

Не скрывая удивления от столь неожиданной просьбы, водитель все-таки притормозил и послушно подал мне перчатки.

Как и следовало ожидать, на пуговице были выгравированы знакомые мне буквы R.К. Bros Co . Теперь к владевшему мной удивлению примешалось чувство необъяснимого страха.

Отдав мне перчатки, водитель продолжал спокойно вести машину, по-прежнему не оборачиваясь, а я разглядывал его плотную фигуру, и мне в голову пришла сумасбродная мысль. Не сводя глаз с отражавшегося в зеркальце лица шофера, я внятным голосом произнес два слова: «Сюндэй Оэ…» Конечно, это было глупо с моей стороны, во-первых, потому, что выражение лица шофера абсолютно не изменилось, а во-вторых, потому, что Сюндэй Оэ никогда не стал бы действовать в духе Люпэна4.

4 Арсен Люпэн – герой приключенческих романов французского писателя Мориса

Леблана.

Когда машина остановилась перед моим домом, я щедро расплатился с водителем и еще ненадолго задержал его.

– Вы не помните, когда вы потеряли кнопку от перчатки?

– Да она с самого начала была без кнопки, – недоуменно ответил водитель. – Вообще-то это не мои перчатки. Я получил их вроде как в подарок от покойного г-на

Коямады. Наверное, без кнопки он не хотел их больше носить. Но они были еще совсем новые, вот он и отдал их мне.

– Как, сам г-н Коямада? – невольно вырвалось у меня. –

Тот самый, в доме которого я сейчас был?

– Да, тот самый. Я часто возил его на работу и с работы, и он очень хорошо ко мне относился.

– И как давно вы носите эти перчатки?

– Получил я их еще зимой, но все берег, уж больно они хороши. Сегодня в первый раз их надел – старые совсем прохудились. А без перчаток плохо – руль выскальзывает из рук. Только не пойму, к чему вы ведете этот разговор?

– Послушай, не мог бы ты продать мне эти перчатки?

За соответствующую плату водитель в конце концов согласился расстаться с перчатками. Войдя в дом, я сразу же достал кнопку, найденную на чердаке, и что же? – она точь-в-точь совпала со своим гнездышком на перчатке.

Бывают же подобные совпадения! Сюндэй Оэ и Рокуро

Коямада были обладателями одних и тех же перчаток.

Можно ли было такое предположить?

Позднее я пошел с этими перчатками в магазин «Идзумия» на Гинзе, лучший из всех магазинов в городе, торгующих заграничными товарами. Взглянув на перчатку, хозяин магазина сказал, что в Японии подобных вещей не производят, что, скорее всего, это перчатки английского производства и что, насколько ему известно, в Японии отделений фирмы R.К. Bros Co нет. Сопоставив эти сведения с тем фактом, что г-н Коямада до сентября позапрошлого года находился за границей, я сделал вывод, что владельцем перчаток был именно он, а следовательно, и оторванная кнопка принадлежала ему. Каким же образом в руки Сюндэя Оэ попали перчатки, которых в Японии приобрести нельзя, причем в точности такие, как у г-на

Коямады?

«Итак, что же получается?» – размышлял я, опершись о стол и обхватив голову руками. «Получается… Получается…» – то и дело повторял я, пытаясь мобилизовать все свои аналитические способности и в конце концов разрешить эту загадку.

И вдруг мне в голову пришла интересная мысль. Я подумал, что длинная узкая улица, на которой стоит дом

Коямады, тянется вдоль реки Сумидагава, а стало быть, этот дом находится на самом берегу реки. Действительно, это было так, я не раз любовался рекой из окон их европейского дома, но теперь этот факт, как бы впервые осознанный, наполнился для меня новым смыслом.

У меня перед глазами большая латинская буква U .

В верхнем левом конце этого U находится дом Коямады, в верхнем правом конце – дом его приятеля, к которому он ходил играть в го. А в самой нижней части U

расположен мост Адзумабаси. Как мы считали до сих пор, в тот вечер г-н Коямада вышел из правой точки U , спустился до конца этого U и там был убит. Но мы, совсем забыли о реке. А река течет в направлении от верхней части

U к его нижней части. Тогда естественно предположить, что труп был найден не в том месте, где произошло убийство, а был отнесен течением реки к пристани у моста

Адзумабаси.

Итак, труп был отнесен течением. Труп был отнесен течением. Но где же было совершено убийство?

Я все глубже и глубже погружался в трясину самых невероятных предположений.

На протяжении нескольких вечеров я напряженно сопоставлял факты. Я был настолько поглощен своими мыслями, что почти забыл о существовании Сидзуко – как ни странно, даже ее очарование не могло перебороть охватившие меня сомнения.

За все это время я побывал у Сидзуко лишь два раза, и то только затем, чтобы кое-что уточнить. И каждый раз, закончив разговор, я сразу же прощался с Сидзуко и спешил домой. Наверняка это озадачивало ее, и, когда она выходила проводить меня до парадного, ее одинокая фигурка выражала неподдельную тоску.

В результате пятидневных размышлений я пришел к поистине ошеломляющим выводам. Чтобы в будущем не повторяться, я приведу здесь выдержку из сохранившейся у меня докладной записки, которую я составил тогда на имя следователя Итосаки. Прийти к подобным выводам мог только автор детективных романов с присущей ему способностью фантазировать. Насколько это обстоятельство оказалось существенным, я понял позднее.

Вот эта выдержка из моей докладной записки.

«…Как только мне удалось установить, что найденная на чердаке кнопка принадлежала г-ну Коямаде, я обратил внимание на целый ряд обстоятельств, которые все это время не давали мне покоя. Я сразу вспомнил о парике, обнаруженном на мертвом г-не Коямаде, о том, что парик был заказан им самим (по причинам, о которых я скажу позже, отсутствие на трупе одежды не особенно озадачивало меня), о том, что со смертью г-на Коямады внезапно перестали приходить зловещие письма Итиро Хираты, наконец, о том, что г-н Коямада явно обнаруживал садистские наклонности, столь не вяжущиеся с его обликом

(кстати, в большинстве случаев в жизни именно так и бывает). Эти и многие другие обстоятельства, на первый взгляд казавшиеся нагромождением случайностей, постепенно стали выстраиваться в один логический ряд.

Для того чтобы убедиться в правильности своих предположений, я стал искать доказательства. Прежде всего я отправился к вдове г-на Коямады и с ее разрешения осмотрел кабинет покойного. Ведь ничто не способно рассказать о характере и тайнах человека так, как его кабинет.

Не обращая внимания на недоумение г-жи Коямада, я почти полдня возился в кабинете ее покойного мужа, внимательно осматривая содержимое книжных шкафов и ящиков. В одном из книжных шкафов я обнаружил отделение, дверца которого была заперта на ключ. Попросив ключ от этой дверцы, я узнал, что г-н Коямада носил его на цепочке от часов и никогда с ним не расставался. Так было и в день его смерти: г-жа Коямада точно помнила, что он вышел из дома, сунув часы и ключ за пояс кимоно. Поскольку иного выхода не было, я уговорил г-жу Коямада разрешить мне взломать дверцу.

В шкафу я обнаружил дневники г-на Коямады за несколько лет, пакеты с какими-то бумагами, связку писем, книги и множество других вещей. Внимательно осмотрев эти вещи, я отложил три из них, имеющие непосредственное отношение к делу. Во-первых, дневник г-на Коямады за тот год, когда он женился на Сидзуко. За три дня до свадьбы на полях дневника красными чернилами была сделана следующая любопытная запись: «Узнал об отношениях Сидзуко с молодым человеком по имени Итиро

Хирата. Как выяснилось, со временем она к нему охладела и на все его просьбы о встречах неизменно отвечала отказом. После того как ее отец разорился, она смогла исчезнуть из его поля зрения. Вот и хорошо. Дальнейшим выяснением ее прошлого заниматься не буду».

Выходит, что еще до свадьбы г-ну Коямаде каким-то образом удалось узнать тайну своей супруги. Но он никогда ни одним словом не обмолвился ей об этом.

Второй моей находкой был сборник рассказов Сюндэя

Оэ под названием «Развлечения человека на чердаке».

Наличие подобной книги в кабинете делового человека в достаточной мере странно, не правда ли? Я просто отказывался верить своим глазам, пока г-жа Сидзуко не объяснила мне, что ее муж был большим книголюбом. В начале книги помещен фотографический портрет Сюндэя Оэ,

а на последней странице, рядом с выходными данными, указано подлинное имя автора – Итиро Хирата. Полагаю, что на это следует обратить внимание.

И наконец, в-третьих, среди прочих вещей г-на Коямады мною был найден двенадцатый номер журнала

«Синсэйнэн», выходящего в издательстве «Хакубункан». В

этом номере произведений Сюндэя нет, зато на фронтисписе в натуральную величину воспроизводится почти полстраницы какой-то из его рукописей, а под репродукцией подпись: «Почерк г-на Сюндэя Оэ». Рассмотрев эту репродукцию на свету, я заметил на меловой бумаге царапины, как бывает, когда проводишь по бумаге ногтем. Не иначе по этим строкам, подложив листок тонкой бумаги, кто-то не раз водил карандашом. Мне сделалось страшно от того, как одно за другим подтверждались мои, казалось бы, невероятные предположения.

В тот же день я попросил г-жу Коямада показать мне перчатки, которые ее муж привез из-за границы. Поиски заняли немало времени, но в конце концов она появилась с парой перчаток, в точности таких, какие я купил накануне у водителя. Передавая их мне, она с недоуменным видом заметила, что вторую пару она не нашла.

Все эти вещественные доказательства: дневник, книгу, журнал, перчатки и кнопку, найденную на чердаке, – я могу предъявить Вам по первому же требованию.

Помимо названных, в моем распоряжении имеется еще несколько любопытных улик, на которых я остановлюсь несколько позже. Однако уже на основании вышеизложенного можно сделать вывод, что г-н Рокуро Коямада был страшным человеком и что, скрываясь под маской доброго и преданного мужа, он строил чудовищные по своему коварству планы.

В связи с этим возникает вопрос: не слишком ли мы увлеклись личностью Сюндэя Оэ? Не получилось ли так, что, зная о его жестоких произведениях и не укладывающемся в привычные рамки образе жизни, мы позволили себе сделать из этого единственный вывод: никто, кроме

Сюндэя, не способен на такое преступление. Но чем в таком случае объяснить его бесследное исчезновение? Если исходить из того, что преступник именно он, это совершенно непонятно. Может быть, нам никак не удается его найти именно потому, что он невиновен? Вполне вероятно, что он скрылся из виду по причине свойственной ему мизантропии, а чем известнее он становился, тем быстрее прогрессировала в нем эта своеобразная болезнь.

Возможно, как вы сами когда-то предположили, он бежал за границу. Быть может, сейчас он живет где-нибудь в Шанхае и покуривает себе трубку, пропуская дым через воду, как это делают китайцы. Если предположить, что преступник в самом деле Сюндэй Оэ, как тогда объяснить его поведение после убийства г-на Коямады? Получается, что человек, долгие годы тщательно и целенаправленно разрабатывавший свой план мести, убив г-на Коямаду, то есть выполнив задачу не первостепенной важности, вдруг ни с того ни с сего забывает о своей главной цели и все бросает. Любому, кто читал его произведения и знает о его образе жизни, подобное поведение покажется абсурдным.

Существует и другое обстоятельство, еще более красноречиво свидетельствующее против нашей первоначальной версии. Как, например, Сюндэю удалось потерять на чердаке кнопку от перчатки, которая принадлежала г-ну

Коямаде? Если принять во внимание, что эти заграничные перчатки в Японии не продаются, а также то, что на одной из перчаток, которые г-н Коямада отдал шоферу такси, кнопка была оторвана, то нелепо считать, будто на чердаке находился не г-н Коямада, а Сюндэй Оэ. (Здесь, правда, может возникнуть вопрос, почему г-н Коямада столь легкомысленно передал эту важную улику в руки Шофера.

Однако все дело в том, что с точки зрения юридической он не совершал ничего противозаконного. Пребывание на чердаке служило для него просто развлечением, хотя и несколько необычного свойства. Поэтому потерянная кнопка, пусть даже она была потеряна на чердаке, для него не имела значения. Он не чувствовал себя преступником, и поэтому ему не нужно было допытываться у себя: «Когда я потерял эту кнопку? Не на чердаке ли? Не может ли она послужить уликой против меня?»)

У меня есть и другие доказательства невиновности

Сюндэя. Г-н Коямада держал уже упоминавшиеся мною дневник, книгу рассказов Оэ и журнал в запертом шкафу, а единственный ключ от шкафа всегда носил при себе, что не только позволяет подозревать г-на Коямаду в злонамеренности, но и полностью отметает версию, по которой

Сюндэй Оэ мог нарочно подбросить эти вещи в шкаф, чтобы скомпрометировать г-на Коямаду. В самом деле; подделать запись в дневнике он не смог бы, равно как не смог бы и получить доступ к шкафу.

На основании вышеизложенного можно прийти к единственному выводу: Сюндэй Оэ, он же Итиро Хирата, в виновность которого мы с такой легкостью уверовали, с самого начала не имел никакого отношения к убийству г-на

Коямады. Нас ввел в заблуждение обманчивый облик г-на

Коямады. Нам трудно было представить себе, что этот респектабельный с виду господин может быть таким коварным и двуличным, что этот мягкий и преданный муж, оказываясь в своей спальне, сразу же сбрасывал с себя личину благопристойности и превращался в демона, хлеставшего несчастную Сидзуко привезенным из-за границы хлыстом. Но случаи, когда в одном человеке уживаются добропорядочный муж и коварный демон, не столь уж редки. Наверное, можно даже сказать, что, чем больше в человеке мягкости и прекраснодушия, тем скорее он отдает себя во власть дьявола.

Позволю себе изложить свою точку зрения на события, связанные со смертью г-на Коямады. Четыре года назад г-н

Рокуро Коямада по делам фирмы отправился за границу. За два года он побывал в Лондоне и еще в нескольких европейских столицах. По-видимому, там и расцвели пышным цветом его порочные наклонности (от его сотрудников я кое-что узнал о его любовных похождениях в Лондоне). С

возвращением г-на Коямады на родину в сентябре позапрошлого года дурная привычка, уже ставшая его второй натурой, лишь усугубилась, как только он оказался рядом с беззаветно любящей его Сидзуко.

Опасность подобного рода наклонностей заключается не только в том, что от них впоследствии трудно избавиться, так же как, скажем, от пристрастия к морфию, но и в том, что с течением времени они приобретают характер прогрессирующего недуга. Подверженный им человек начинает искать все новых, еще более острых ощущений.

Сегодня его уже не удовлетворяют те средства, к которым он прибегал вчера, а назавтра и они оказываются недостаточными.

Нетрудно себе представить, что в один прекрасный день г-н Коямада обнаружил, что, хлеща Сидзуко, он больше не испытывает удовлетворения. Тогда с одержимостью маньяка он ринулся на поиски новых возбудителей.

Как раз в это время он услышал от кого-то о рассказе

Сюндэя Оэ «Развлечения человека на чердаке» и, заинтересовавшись его необычным названием, решил во что бы то ни стало прочитать его. И здесь он нашел близкую себе душу – человека, одержимого теми же пороками, которыми одержим и он сам. Насколько полюбилась ему эта книга, видно хотя бы по тому, что он из нее извлек. Дело в том, что в этом рассказе Сюндэй постоянно убеждает читателя в совершенно непостижимом удовольствии, которое можно испытать, незаметно подглядывая за человеком (особенно если этот человек – женщина), находящимся наедине с самим собой. Легко представить себе, сколь созвучным оказалось это откровение помыслам г-на Коямады. Подобно герою рассказа Сюндэя, он превратился в человека на чердаке и незаметно наблюдал оттуда за своей женой.

Ворота в доме Коямады находятся на почтительном расстоянии от прихожей, поэтому, входя во двор, он без особого труда, никем не замеченный, прокрадывался в кладовку, оттуда проникал на чердак и оказывался как раз над комнатой жены. Я даже рискну утверждать, что в те часы, когда г-н Коямада якобы играл в го с приятелем, он на самом деле находился на чердаке.

Далее, увидев в конце книги «Развлечения человека на чердаке» подлинное имя ее автора, г-н Коямада заподозрил, что Сюндэй и Итиро Хирата, бывший некогда любовником Сидзуко и наверняка затаивший обиду на нее, –

одно и то же лицо. Тогда г-н Коямада начал собирать статьи, имеющие отношение к Сюндэю Оэ, вникать во всевозможные сплетни о нем, и, таким образом, в конце концов узнал о его отношениях с Сидзуко, о том, что в повседневной жизни Сюндэй болезненно сторонился людей, и о том, что в последнее время он вовсе перестал писать и куда-то исчез. Итак, в книге «Развлечения человека на чердаке» г-н Коямада одновременно отыскал и близкую себе душу, одержимую теми же порочными страстями, что свойственны и ему, и бывшего любовника своей жены, к которому он не мог не испытывать ревность и неприязнь.

Вот на какой почве у него созрела мысль сыграть свою злую шутку.

Идея тайного подсматривания за женой, безусловно, заинтересовала его, однако для человека с садистскими наклонностями одного этого было мало. С изощренной изобретательностью больного он принялся искать нового, более действенного, более жесткого способа удовлетворения своей чувственности, способного заменить хлыст.

Так он пришел к мысли разыграть спектакль со зловещими «письмами» Итиро Хираты. У него оказался журнал

«Синсэйнэн» с фотографией рукописи Сюндэя. Чтобы сделать этот спектакль еще более интересным и достоверным, он стал методично изучать по этой фотографии почерк Сюндэя. Об этом свидетельствуют вмятины от карандаша на репродукции.

Свои письма г-н Коямада отправлял через определенные промежутки времени, причем из разных почтовых отделений. Это не представляло для него особой сложности: ему приходилось постоянно разъезжать на машине по делам фирмы. Что же касается содержания писем, то в газетах и журналах он мог почерпнуть достаточно сведений о

Сюндэе, а подробности о жизни Сидзуко он знал из своих наблюдений с чердака. К тому же он как-никак был мужем

Сидзуко. Он, конечно, помнил, что и как говорила Сидзуко в минуты супружеской близости, а позднее все это описывалось в письмах, якобы от Сюндэя. Поистине дьявольская уловка! Присвоив себе чужое имя, он предавался преступному развлечению, посылая жене леденящие душу письма, и одновременно испытывал злорадство, наблюдая с чердака за тем, с каким трепетом их читала Сидзуко. При этом он, однако, не забывал и о хлысте! Почему я так считаю? А потому, что лишь после смерти г-на Коямады у

Сидзуко перестали появляться кровавые следы. Однако не следует думать, будто г-н Коямада истязал свою жену из чувства ненависти к ней. Напротив, он прибегал к такой жестокости именно потому, что без памяти любил ее. Такова уж психология людей с извращенными сексуальными наклонностями, и Вам это хорошо известно.

Вот, собственно, и все мои доводы в пользу того, что сочинителем и отправителем страшных писем был не кто иной, как Рокуро Коямада. Теперь возникает вопрос: каким образом все эти, казалось бы, невинные развлечения психически неполноценного человека повлекли за собой столь трагическую развязку? Почему они окончились плачевно прежде всего для самого г-на Коямады? Как случилось, что он, голый, в парике, оказался в воде у моста Адзумабаси?

Кто, наконец, нанес ему раны? Если считать, что Сюндэй

Оэ не имел отношения к этому происшествию, смерть г-на

Коямады должна объясняться какими-то иными причинами. Позволю себе поделиться с Вами своими соображениями на этот счет.

Мне кажется, что в этом деле не было ни преступления, ни убийцы: г-н Коямада погиб всего лишь по вине несчастного случая. Быть может, боги прогневались на него за все его прегрешения, и его постигла кара небесная.

«Но как же тогда быть с тяжелыми ранами, обнаруженными на его спине?» – спросите Вы. К этому вопросу я еще вернусь, здесь же мне хочется рассказать по порядку, на каком основании у меня возникло вышеизложенное предположение.

Толчком к этой догадке послужил парик г-на Коямады.

Наверное, Вы помните, что 17 марта, то есть на следующий день после моего обследования чердака, Сидзуко перевела спальню, на второй этаж европейского дома. Я не знаю, каким образом ей удалось убедить мужа в целесообразности подобного шага и почему г-н Коямада счел возможным согласиться с нею, но, как бы то ни было, с того дня он лишился возможности наблюдать за Сидзуко с чердака.

Однако можно представить, что к тому времени это занятие уже успело ему наскучить. Быть может, благодаря этой перемене он придумал новую хитроумную забаву. Вот тут-то я и подумал о парике, который был заказан им самим. Поскольку этот парик был приобретен еще в конце прошлого года, поначалу он, по-видимому, предназначался для каких-то иных целей, но теперь оказался как нельзя более кстати.

В книге «Развлечения человека на чердаке», как я уже упоминал, имеется фотографический портрет Сюндэя. В

отличие от лысого г-на Коямады Сюндэй на этом снимке, сделанном в молодости, предстает с пышной шевелюрой.

Поэтому, если г-н Коямада задумал продвинуться дальше в сравнении с запугиванием Сидзуко письмами и подглядыванием за ней с чердака, если он решил испытать новое удовольствие – показаться в окне спальни Сидзуко в обличье Сюндэя, то ему прежде всего было необходимо замаскировать главную свою примету – лысину. Тут-то и пригодился парик. В парике он мог не беспокоиться, что объятая страхом Сидзуко его узнает: во-первых, темнота надежно скрывала его лицо, а во-вторых, ему не обязательно было торчать в окне долго (именно мгновенность его появления в окне сулила наибольший эффект).

Ночью 19 марта г-н Коямада вернулся от своего приятеля из Коумэ. Калитка была еще не заперта, и он, чтобы слуги его не заметили, прямо из сада потихоньку пробрался в свой кабинет на первом этаже (как рассказала мне Сидзуко, ключ от кабинета, равно как и ключ от упомянутого мной книжного шкафа, он всегда носил при себе). Стараясь двигаться бесшумно, чтобы его не услышала жена, он надел парик и выскользнул в сад. Затем залез на дерево, а оттуда перебрался на карниз и таким образом подкрался к окну спальни. По времени это совпадает с рассказом Сидзуко об увиденном ею в окне человеческом лице.

Итак, нам осталось лишь выяснить причину гибели г-на

Коямады. Но прежде, чем сказать об этом, я должен хотя бы вкратце обрисовать место происшествия, где я специально побывал во второй свой визит к Сидзуко после того,

как начал подозревать г-на Коямаду. Я не стану пускаться в пространные описания, поскольку у Вас есть возможность побывать там самому и осмотреть все это собственными глазами. Скажу лишь о самом важном. Окно спальни выходит на реку Сумидагава. Сразу под окном начинается бетонный забор, который упирается в довольно высокую скалу. Из соображений экономии забор построен таким образом, что заканчивается у основания скалы. От верхней части забора до поверхности воды примерно четыре метра, а от забора до окна на втором этаже – около двух метров.

Можно предположить, что, передвигаясь по карнизу (а он, надо сказать, чрезвычайно узкий), г-н Коямада случайно оступился и полетел вниз. В лучшем случае он мог упасть на землю между домом и забором (несмотря на то что забор построен почти впритык к дому, там оставался вполне достаточный зазор), в противном случае он должен был сорваться прямо в реку. Судя по всему, с г-ном Коямадой произошло последнее.

Как только я выяснил направление течения реки, мне стало ясно, что г-н Коямада упал в воду не в том месте, где был обнаружен труп, какое-то время его течением несло вниз по реке. Мне было известно, что дом г-на Коямады выходит на реку и что мост Адзумабаси расположен ниже по течению. Поэтому я убежден, что г-н Коямада упал в реку, сорвавшись с карниза собственного дома. Однако многое еще оставалось для меня загадкой, ведь г-н Коямада умер не от падения в воду, а от нанесенных ему ран.

И вот неожиданно мне на память пришел один эпизод, описанный Мокусабуро Намбой в его книге «Новейшие принципы раскрытия преступлений». Случай с г-ном

Коямадой как раз напоминает о нем. Я часто обращаюсь к этой книге, когда работаю над своими детективными произведениями, и поэтому хорошо помню ее содержание. Вот что описывается в этой книге:

«В середине мая 1917 года в городе Оцу префектуры

Сига к волнорезу, построенному пароходной компанией на озере Тайко, прибило труп мужчины. На голове трупа были обнаружены раны, нанесенные каким-то острым предметом. Патологоанатом вынес заключение, что смерть наступила в результате черепных ран. В то же время, поскольку в брюшной полости трупа была обнаружена вода, врач пришел к заключению, что сразу после убийства труп был сброшен в воду. Все это дало основание считать данное происшествие уголовным преступлением и начать следствие. Но поскольку личность потерпевшего установить не удалось, следствие топталось на месте. Через несколько дней, однако, в полицейское управление Оцу поступило заявление от одного ювелира по фамилии Сайто, проживавшего на улице Дзефукудзи-дори в городе Киото.

В нем сообщалось об исчезновении его служащего Сигэдзо

Кобаяси, двадцати трех лет от роду, который служил продавцом в его ювелирном магазине. Поскольку внешность и одежда убитого соответствовали описанию ювелира, его сразу же вызвали в полицейское управление и предложили опознать труп. В результате не только выяснили личность убитого, но и установили, что он вовсе не был убит, а покончил жизнь самоубийством. Сайто показал, что перед своим исчезновением покойный оставил записку, в которой признавался в растрате крупной суммы хозяйских денег и сообщал о своем намерении покончить с собой. Что же касается обнаруженных на голове ран, то они были нанесены гребным винтом парохода, с кормы которого самоубийца бросился в озеро».

Не вспомни я об этом происшествии, мне, наверное, никогда не пришло бы в голову связывать гибель г-на

Коямады со сходными причинами. На первый взгляд они действительно могут показаться маловероятными, однако во многих случаях реальность оказывается сложнее и запутаннее самых нелепых фантазий. Разве в реальной жизни не случается порой совершенно невероятное и невообразимое? Разумеется, я далек от мысли считать, что г-н

Коямада тоже был задет гребным винтом какого-нибудь судна, ведь по реке Сумидагава в час ночи пароходы не ходят, да и вскрытие показало, что г-н Коямада не утонул.

Тогда каким образом на спине г-на Коямады появились эти глубокие порезы? Чем они нанесены? Ответ прост: осколками стекла на заборе. Должно быть, Вы и сами заметили, что эти осколки натыканы по всему забору. В некоторых местах они довольно крупные и вполне могли послужить причиной глубоких ран, какие были обнаружены на теле г-на Коямады. Падая с карниза, он с силой ударился о забор и тяжело поранился об эти осколки. Этим же объясняется и происхождение прочих, незначительных порезов по соседству с глубокими ранами.

Итак, г-н Коямада оказался сам во всем виноват и постыдно погиб из-за собственных порочных наклонностей.

Оступившись, он сорвался с карниза, упал на забор и, получив смертельные раны, свалился в реку, а течение отнесло его труп к туалету на пристани у моста Адзумабаси.

Этим в основном и исчерпываются мои соображения в связи с делом о смерти г-на Коямады. К сказанному мне остается добавить лишь несколько слов в связи с тем, что покойный был найден почти голым. Дело в том, что в окрестностях Адзумабаси всегда околачивается всякий сброд: бродяги, нищие, воры. Поскольку на г-на Коямаде в тот вечер была дорогая одежда (шелковое авасэ и добротная накидка-хаори), да к тому же при нем были серебряные карманные часы, кто-нибудь из этих людей, воспользовавшись тем, что в ночное время тогда никого поблизости не было, снял эти вещи с трупа. (Примечание: это мое предположение впоследствии подтвердились – один бродяга был задержан с поличным.)

Наконец, может возникнуть вопрос: почему находившаяся в спальне Сидзуко не слышала шума от падения тела в воду? Но, во-первых, нельзя забывать, что она была смертельно напугана, во-вторых, окно в доме, построенном, кстати сказать, из бетона, было плотно закрыто, и, в-третьих, это окно находится на значительном удалении от поверхности воды. Кроме того, даже если бы Сидзуко и услышала всплеск, она легко могла принять этот звук за шум весел какой-нибудь груженой лодчонки, которые иногда среди ночи проплывают здесь по реке. В заключение хотелось бы еще раз подчеркнуть, что расследуемое

Вами дело не имеет ничего общего с преступлением и, строго говоря, сводится к шутке, хотя последняя и повлекла за собой трагическую смерть г-на Коямады в результате несчастного случая. Подчеркиваю: именно несчастного случая, потому что иначе невозможно объяснить странное поведение г-на Коямады, который передал в руки шофера уличающую его перчатку, заказал на собственное имя парик и оставил в книжном шкафу несомненные доказательства своей вины…»

Возможно, выдержка из моей докладной записки получилась слишком длинной, однако я все-таки рискнул ее здесь привести, потому что без знания этих моих соображений невозможно понять всего того, о чем пойдет речь ниже.

Итак, в своей докладной записке я пришел к выводу, что Сюндэй Оэ с самого начала не имел отношения к загадочной смерти Рокуро Коямады. Но так ли было на самом деле? Если да, то сведения о нем, которые я изложил в первой части своих записок, теряют всякий смысл.

Судя по записи в моем дневнике, докладную записку я составил 28 апреля. Однако, прежде чем отнести ее следователю, я решил дать возможность Сидзуко ознакомиться с ней. Мне хотелось, чтобы она наконец успокоилась и поняла, что бояться угроз Сюндэя Оэ больше нет оснований. С этим намерением на следующий день я и отправился к Сидзуко. С тех пор как я начал подозревать г-на Коямаду, я посетил Сидзуко дважды, производя в ее доме нечто вроде обыска, однако до сих пор своими соображениями с ней не делился.

Как раз в это время решался вопрос о разделе имущества покойного г-на Коямады, и Сидзуко изо дня в день осаждали родственники. Оказавшаяся почти беспомощной под натиском обрушившихся на нее новых хлопот, она встретила меня с нескрываемой радостью, как будто мое появление снимало с нее бремя всех забот и проблем.

Как только Сидзуко, как обычно, провела меня в свою комнату, я сразу же, без предисловий, сказал ей:

– Сидзуко-сан, теперь вам не о чем больше тревожиться. Сюндэй Оэ с самого начала был в этом деле ни при чем. Это мое заявление озадачило Сидзуко. Конечно же, она ничего не могла понять. Тогда я достал свою докладную записку и принялся читать ее вслух в той же манере, в какой нередко читал друзьям свой новый детективный рассказ. Во-первых, мне не терпелось успокоить Сидзуко, посвятив ее в суть дела, а во-вторых, мне было интересно узнать ее мнение о записке, с тем чтобы исправить неточности в моих рассуждениях, если они там будут обнаружены.

Конечно, читать Сидзуко те страницы, где говорилось о садистских наклонностях г-на Коямады, было с моей стороны жестоко. И верно, Сидзуко при этом густо краснела и, казалось, готова была сквозь землю провалиться со стыда.

Когда я перешел к рассуждениям о перчатке, она заметила:

– Да, я хорошо помню, что должна быть еще одна пара, и никак не могу понять, куда она запропастилась.

Мое предположение о том, что г-н Коямада погиб в результате несчастного случая, она встретила с заметным удивлением, но ничего не сказала, лишь слегка побледнела.

Когда я кончил читать, она задумчиво протянула;

«Да-а…» – и надолго погрузилась в свои мысли. Постепенно на лице ее стало проступать чуть заметное выражение умиротворенности. Казалось, узнав о том, что письма

Сюндэя были подделкой и что теперь ей не нужно опасаться за свою жизнь, она впервые за долгие месяцы обрела душевное спокойствие. Кроме того, я подумал (да будет прощено мне это эгоистичное предположение!), что, узнав об отвратительных поступках г-на Коямады, она избавилась от угрызений совести из-за запретного чувства ко мне.

– Так вот, значит, как он меня истязал, а я-то, я… –

наконец проговорила Сидзуко, и в этих ее словах чувствовалась радость женщины, увидевшей возможность оправдать себя в собственных глазах.

Было время ужина, Сидзуко вдруг засуетилась и, достав вино и закуски, принялась угощать меня. Я же, довольный тем, что моя докладная записка не вызвала никаких возражений с ее стороны, только и делал, что подставлял свой бокал всякий раз, как она предлагала мне налить еще. Я

быстро пьянею. Вот и тогда вино вскоре ударило мне в голову, только вопреки обыкновению я почему-то впал в меланхолическое настроение и принялся молча разглядывать сидящую передо мной женщину.

Сидзуко выглядела довольно изможденной, но это не лишало ее обычной привлекательности. Бледность была природным свойством ее кожи, и в теле ее по-прежнему таилась грациозная и упругая сила. Она всегда словно светилась изнутри, и это непостижимое очарование не было утрачено ею. Контуры ее фигуры в кимоно из старинной фланели казались мне как никогда прежде обворожительными. Глядя на выразительные линии ее рук и ног, скрытых колеблющейся при каждом движении тканью, я мысленно дорисовывал все остальное.

Пока мы с Сидзуко вели рассеянную беседу, в моей затуманенной голове созрел сумасшедший замысел. Он состоял в том, чтобы снять какой-нибудь уединенный домик, который стал бы местом наших тайных встреч с

Сидзуко.

Едва дождавшись ухода прислуги, я привлек к себе

Сидзуко и стал покрывать ее лицо поцелуями. Сжимая ее в объятиях и ощущая через ткань тепло ее тела, я на ухо шептал ей о только что созревшем у меня замысле. Слушая меня, Сидзуко не только пыталась отстраниться, но, напротив, согласно кивала головой.

Как описать наши встречи, эти двадцать дней блаженства, пролетевшие, словно в бреду?

Я снял небольшой домик в Нэгиси, по виду напоминающий старинный амбар, и договорился, чтобы в наше отсутствие за ним следила старушка из соседней лавчонки, торгующая дешевыми сластями. Этот домик и стал местом наших упоительных свиданий. Мы заранее уславливались с

Сидзуко о встрече и приходили туда, как правило, в дневное время. Здесь, в этом домике, я впервые изведал, что значит яростная, неистовая страсть женщины.

Впрочем, здесь не место углубляться в мои любовные перипетии. Когда-нибудь я напишу об этом отдельную книгу, сейчас же ограничусь рассказом о любопытном факте, который узнал от Сидзуко в одну из наших встреч.

Речь идет о парике г-на Коямады. Оказывается, он стыдился своей лысины и не хотел показываться жене в столь неприглядном виде. Поэтому он и решил приобрести парик. Когда он поделился своим намерением с Сидзуко, та со смехом принялась его отговаривать, но он заупрямился, точно ребенок, и сделал по-своему.

– Почему вы до сих пор молчали об этом? – спросил я

Сидзуко.

– Но мне было неловко рассказывать о таких вещах, –

ответила она.

После двадцати дней наших тайных встреч с Сидзуко я подумал, что не появляться долее в ее доме неприлично, и как-то раз с невинным видом явился в ее гостиную. Проведя с ней час в самых что ни на есть благопристойных беседах, я вызвал такси и поехал домой. По неожиданному стечению обстоятельств шофером оказался тот самый

Миндзо Аоки, у которого я когда-то купил перчатки. И вот из-за этой случайной встречи я снова погрузился в, казалось бы, навсегда оставивший меня кошмар.

Если не считать перчаток, все было таким же, как месяц назад: и руки, лежащие на баранке, и старое синее демисезонное пальто (оно было надето прямо на рубашку), и напряженные плечи, и ветровое стекло, и зеркальце над ним.

Я вспомнил, как в прошлый раз, решив испытать водителя, произнес: «Сюндэй Оэ». И в моей голове сразу же всплыли и лицо Оэ на фотографии, и зловещие его произведения, и воспоминания о его странном образе жизни. В

конце концов у меня даже возникло ощущение, что Сюндэй сидит рядом со мной в машине. Неожиданно для самого себя я вдруг обратился к шоферу:

– Послушайте, Аоки, когда вам все-таки подарил перчатки г-н Коямада?

– Что? – В точности как месяц назад, шофер повернулся ко мне и с тем же изумленным выражением лица произнес:

– Как вам сказать? Точно помню, что в прошлом году, в ноябре… Постойте, постойте, как раз в тот день я получил зарплату и еще подумал, что в этот день мне часто делают подарки. Значит, это было двадцать восьмого ноября.

Точно, ошибки быть не может.

– Так, значит, двадцать восьмого ноября… – повторил я за ним как в забытьи.

– Не пойму я что-то, почему эти перчатки не дают вам покоя. Может, какая история с ними связана?

Не отвечая на его вопрос, я всматривался в небольшое пятнышко на ветровом стекле. Мы, должно быть, проехали четыре или пять кварталов, а я все так и сидел, погруженный в свои мысли. Вдруг я встрепенулся и, тронув водителя за плечо, чуть ли не закричал:

– Послушайте, это было в самом деле двадцать восьмого ноября? Вы сможете повторить это на суде?

Водитель забеспокоился.

– На суде, говорите? Видать, дело серьезное. Но перчатки я получил точно двадцать восьмого. У меня и свидетель есть, мой помощник. Он видел, как я получал эти перчатки. – Аоки отвечал обстоятельно, видимо понимая, сколь важен для меня его ответ.

– Знаете что, поворачивайте назад! – приказал я шоферу, и тот, явно перепугавшись, послушно развернул машину.

Подъехав к дому Коямады, я выскочил из машины и вбежал в переднюю. Схватив за руку служанку, я без всяких предисловий выпалил:

– Скажите, верно, что в конце прошлого года в этом доме снимались и мылись щелоком все потолочные перекрытия? – Как я уже говорил, об этом мне стало известно со слов Сидзуко в тот день, когда я поднимался на чердак.

Служанка наверняка решила, что я спятил. Смерив меня недоверчивым взглядом, она сказала:

– Да, верно. Только не щелоком, а обычной водой. Мы приглашали специального человека. Это было как раз двадцать пятого декабря.

– А что, потолки мылись во всех комнатах?

– Да, во всех.

В это время в прихожей появилась Сидзуко, по-видимому услышавшая наш разговор.

– Что случилось? – спросила она, с тревогой глядя мне в лицо.

Я повторил ей свои вопросы, и она ответила на них точно так же, как служанка. Наскоро откланявшись, я снова сел в машину и велел везти меня домой. Удобно усТроившись на мягком сиденье, я принялся мысленно рассуждать.

Итак, 25 декабря в доме Коямады во всех комнатах снимали и мыли потолочные перекрытия. Кнопка, найденная мною на чердаке, вне всякого сомнения, была от перчаток, принадлежавших г-ну Коямаде. Тогда выходит, что эта кнопка оторвалась от перчатки прежде, чем попала на чердак. О чем же говорит этот факт, по своей загадочности сопоставимый разве что только с теорией Эйнштейна?

На всякий случай я побывал в гараже у Миндзо Аоки и побеседовал с его помощником. Тот подтвердил, что перчатки были получены именно 28 ноября. Повидался я и с подрядчиком, который производил уборку в доме Коямады. Он назвал мне тут же дату, что и Сидзуко со служанкой, а именно 25 декабря. Он также заверил меня, что тщательно снимал все потолочные перекрытия и никаких, даже самых мелких предметов на чердаке остаться не могло.

Для того чтобы, вопреки очевидной софистике, утверждать, что кнопка была оставлена на чердаке именно г-ном

Коямадой, приходится сделать следующее единственное допущение. А именно: оторвавшаяся от перчатки кнопка осталась в кармане г-на Коямады. Не подозревая об этом, он отдал перчатки своему шоферу. Спустя по меньшей мере месяц, а еще более вероятно – три месяца (ведь угрожающие письма начали приходить в феврале), г-н Коямада поднялся на чердак, кнопка выпала у него из кармана и таким окольным путем оказалась на чердаке.

Однако странно, что кнопка от перчатки осталась не в кармане пальто, а в пиджаке. (В самом деле, перчатки чаще всего держат в кармане пальто. Предположение же, что г-н

Коямада поднимался на чердак в пальто, абсурдно. Впрочем, и костюм не вполне подходит для такого случая.) Кроме того, стал бы такой богатый человек, как г-н Коямада, зимой ходить в том же костюме, который носил в ноябре? Передо мной вновь возникла зловещая тень чудовища во мраке – Сюндэя Оэ.

А что, если меня ввела в заблуждение одиозная личность г-на Коямады (материал, поистине достойный современного детективного романа)? Тогда, быть может, г-н

Коямада не погиб в результате несчастного случая, а был убит?

Сюндэй Оэ… Что и говорить, прочно вошел в мою жизнь этот загадочный призрак.

Стоило сомнению поселиться в моей душе, как все события сразу же предстали передо мной в ином свете.

Если задуматься, просто смешно, с какой легкостью я, всего лишь писатель-фантаст, пришел к выводам, изложенным в моей докладной записке. К счастью, я еще не успел переписать ее набело: во-первых, меня не покидало чувство, что в ней что-то не так, а во-вторых, все это время моя голова была занята Сидзуко. Но теперь это обстоятельство играло мне на руку.

Если основательно вникнуть в существо дела, в нем окажется слишком много улик. Они буквально поджидали меня на каждом углу, так и просились в руки. А ведь не кто иной, как Сюндэй, писал, что именно в том случае, когда имеешь дело с избытком улик, следует насторожиться.

Прежде всего, нельзя признать убедительным мое утверждение, будто г-н Коямада писал угрожающие письма

Сидзуко, ловко подделывая почерк Сюндэя. Еще Хонда говорил мне, что воспроизвести своеобразный стиль

Сюндэя очень трудно. Это было тем более не под силу г-ну

Коямаде, дельцу, весьма далекому от литературных занятий. Тут я вспомнил о рассказе Сюндэя под названием

«Почтовая марка», в котором повествуется о том, как страдающая истерией жена какого-то профессора медицины из ненависти к мужу подсТроила все таким образом, что на него пало подозрение в убийстве. Уликой послужило написанное профессором письмо, в котором он подделывает почерк своей жены. Я подумал о том, что в деле

Коямады этот Сюндэй мог прибегнуть к аналогичному средству, рассчитывая заманить свою жертву в ловушку.

В известном смысле в этом деле многое как бы взято из собрания сочинений Сюндэя Оэ. Так, подсматривание с чердака и роковая кнопка перенесены в действительность из рассказа «Развлечения человека на чердаке», копирование почерка Сюндэя дублирует уловку героини «Почтовой марки», а следы на спине Сидзуко с той же очевидностью внушают мысль о сексуальных извращениях, как и в соответствующем эпизоде из рассказа Сюндэя «Убийство в городе В». Да что ни возьми: и порезы на теле Коямады, и его труп в туалете на пристани – все детали этого дела явственно свидетельствуют о почерке Сюндэя.

Но не слишком ли очевидна эта цепь совпадений? С

начала и до конца над всеми событиями реял призрак

Сюндэя Оэ. Мне даже казалось, что и свою докладную записку я составлял, неосознанно следуя его замыслу. Уж не вселилась ли в меня воля этого Сюндэя?

Не разум, а интуиция мне подсказывала, что где-то

Сюндэй все-таки должен быть. Я даже видел холодный, колючий блеск его глаз. Да, но где же?

Обо всем этом я размышлял, лежа поверх одеяла на кровати в своей комнате. В конце концов, устав от всех этих неразрешимых вопросов, я заснул. А когда проснулся, меня осенила ошеломляющая догадка. Несмотря на то что на дворе стояла ночь, я бросился звонить Хонде.

– Послушай, ты говорил мне, что у жены Сюндэя круглое лицо, – закричал и в трубку, как только Хонда подошел к телефону. Некоторое время на другом конце провода царило молчание – видно, Хонда не сразу узнал меня спросонья.

– Да, – наконец откликнулся он.

– Скажи, она носит европейскую прическу?

– Да.

– И ходит в очках?

– Да.

– И у нее есть золотые коронки?

– Есть.

– Она страдает от зубной боли, не так ли? И часто приклеивает к щеке болеутоляющий пластырь.

– Все верно. Ты что, встречался с ней?

– Нет, мне рассказали их бывшие соседи с улицы Сакурагите. Скажи, пожалуйста, когда ты встречался с ней, у нее по-прежнему болели зубы?

– Да, видно, у нее от природы больные зубы.

– Ты не помнишь, пластырь у нее был на правой щеке?

– Точно не помню, но, кажется, на правой.

– А тебе не кажется странным, что молодая женщина, к тому же причесанная на европейский манер, лечит зубы таким старозаветным способом? Сейчас уже никто не пользуется пластырем.

– Да, пожалуй, это несколько странно. А почему ты, собственно, спрашиваешь об этом? Неужели тебе удалось напасть на след?

– Кажется, удалось. На днях мы подробно потолкуем с тобой обо всем.

Поговорив с Хондой и убедившись в достоверности известных мне фактов, я сел к столу и до самого утра чертил на бумаге геометрические условные фигуры, знаки и формулы, так что со стороны могло показаться, что я решаю какую-то задачу по математике. Чертил и вымарывал.

Чертил и вымарывал.

В течение трех дней Сидзуко не получала от меня писем с просьбой о встрече и в конце концов, не выдержав, сама прислала записку, в которой назначила мне свидание в три часа на следующий день. В этой записке были такие строки:

«Быть может, узнав о том, сколь я порочна, Вы ох-

ладели ко мне и стали избегать меня?»

Как это ни странно, мне не хотелось спешить разуверить ее. Мне была нестерпима сама мысль, что я должен ее увидеть. И все-таки на следующий день я отправился в

Нэгиси.

Было начало июня. Как всегда в преддверии дождливого сезона, низко над головой висело хмурое небо, стояла невыносимая, удушливая жара. Пройдя три-четыре квартала от трамвайной остановки, я почувствовал, как весь покрылся испариной и как взмокла моя шелковая рубашка.

Сидзуко уже ждала меня, сидя на кровати в нашем прохладном амбаре. Здесь, в этой комнате на втором этаже, полы были застелены ковром, в некотором отдалении от кровати стояли кресла, на стенах висело несколько больших зеркал. Сидзуко не жалела денег, чтобы украсить место наших встреч, и не обращала внимания на мои попытки урезонить ее.

На Сидзуко было роскошное летнее кимоно из тонкого шелка с черным атласным поясом, расшитым листьями павлонии. Эта одежда и традиционная прическа, весь об-

лик этой женщины, следовавшей вкусам старого Эдо 5, поразительно контрастировали с европейским антуражем комнаты.

Одного взгляда на блестящие душистые волосы этой женщины, которая и после смерти мужа продолжала так же старательно заботиться о своей прическе, было достаточно, чтобы вспомнить, как в минуты страсти рассыпался этот пучок, как раскидывались в разные стороны верхние пряди и как обвивались вокруг ее шеи выбившиеся из прически локоны. Бывало, перед возвращением домой она не меньше получаса проводила у зеркала, приводя в порядок спутавшиеся волосы.

Как только я вошел в комнату, Сидзуко обратились ко мне с вопросов:

– Почему вы в тот раз вернулись и спрашивали об, уборке в моем доме? Вы были так взволнованы. Потом я долго размышляла над этим, но до сих пор ничего не могу понять.

– Не можете понять? Это вы-то не можете понять? –

воскликнул я, снимая пиджак. – Странно, ничего не скажешь. Я совершил ошибку, нелепую ошибку, понимаете?

Потолочные перекрытия в вашем доме мыли в конце декабря, а кнопка с перчатки г-на Коямады была утеряна за месяц до этого. Он отдал свои перчатки шоферу двадцать восьмого ноября, причем на одной из них кнопка уже отсутствовала. Следовательно, она оторвалась двадцать восьмого ноября. Вот что получается.

– Подумать только… – испуганно отозвалась Сидзуко и

5 Старинное название Токио.

затем добавила с таким видом, будто все еще не могла уловить сути дела: – Значит, кнопка оказалась на чердаке уже после того, как оторвалась от перчатки.

– Мало того, что после. Вся загвоздка состоит в том, что она оторвалась не тогда, когда г-н Коямада поднимался на чердак. Если бы кнопка отлетела от перчатки на чердаке да так там и осталась, все было бы просто и понятно. Но ведь она появилась на чердаке по крайней мере месяц спустя после того, как оторвалась от перчатки. А это уже труднее объяснить, не правда ли?

– Да, – задумчиво произнесла Сидзуко. Лицо ее было бледно.

– Конечно, можно предположить, что кнопка осталась в пиджаке г-на Коямады и выпала в то время, когда он находился на чердаке. Но я сомневаюсь, чтобы ваш муж в начале зимы ходил в той же одежде, что и в ноябре.

– Вы правы. Муж придавал большое значение одежде и перед Новым годом всегда одевался в зимний костюм.

– Ну вот видите. Это предположение в самом деле маловероятно.

– Да. Но тогда выходит, что Хирата… – Эту фразу

Сидзуко не закончила.

– Вот именно. В этом деле слишком заметен почерк

Сюндэя, и моя докладная записка нуждается в серьезных поправках. – Я коротко изложил Сидзуко свои соображения о том, что все это дело напоминает собрание сочинений

Сюндэя Оэ, что в чем присутствует чересчур много улик, что от них так и веет подлогом. – Быть может, вам это невдомек, – продолжал я, – но образ жизни Сюндэя действительно не укладывается ни в какие рамки. Почему он не допускает к себе посетителей? Почему избегает встречи с ними, то переезжая на другую квартиру, то отправляясь в путешествие, то сказываясь больным? Почему, наконец, он снимает дом на улице Сусаките в Мукодзиме, вносит арендную плату, но так и не поселяется в нем? Сколь ни сильна в нем склонность к мизантропии, все равно это выглядит странным. Странным, если только все это не нужно ему было для подготовки к убийству.

Я сидел на кровати рядом с Сидзуко. Как только я заговорил об убийстве, Сидзуко в страхе теснее придвинулась ко мне и до боли сжала мою руку.

– Если разобраться, я был всего лишь марионеткой в его руках. Он подбрасывал мне ложные улики, я же слепо принимал их на веру. Одним словом, я послушно играл отведенную мне им роль. Ха-ха-ха! – засмеялся я над самим собой. – Сюндэй – страшный человек. Понимая ход моих мыслей, он любезно снабжал меня соответствующими уликами. Нет, такое дело не по зубам профанам вроде меня. Будь я не писателем, склонным к скоропалительным заключениям, а профессионалом-следователем, я не блуждал бы вокруг да около, не выдвигал бы сумасбродных идей. Однако, если все же считать, что преступником является Сюндэй Оэ, возникает множество несообразностей. Все эти несообразности, затрудняющие расследование, проистекают от принятой мною посылки, что Сюндэй Оэ – законченный злодей. Несообразности, о которых я говорю, в конечном счете требуют ответа на два вопроса. Во-первых, почему угрожающие письма Сюндэя перестали приходить сразу же после смерти г-на Коямады?

И во-вторых, каким образом в книжном шкафу г-на Коямады оказались уличающие его дневник, сборник рассказов Сюндэя и журнал «Синсэйнэн»? Эти две вещи никак не согласуются с версией, по которой преступником является

Сюндэй. Хорошо, предположим, что приписка на полях в дневнике г-на Коямады была сделана рукой Сюндэя, предположим даже, что сборник его рассказов и журнал

«Синсэйнэн» были специально подброшены в шкаф, но ведь все равно остается необъяснимым, как ему удалось завладеть ключом от шкафа, который г-н Коямада всегда носил при себе. Да и как смог Сюндэй пробраться незамеченным в его кабинет? На протяжении трех последних дней я ломал над этим голову и в результате, как мне кажется, нашел единственно правильное решение головоломки. Поскольку это дело насквозь проникнуто идеями, почерпнутыми из книг Сюндэя, я подумал, что внимательное изучение их даст мне ключ к разгадке тайны, и перечитал все его произведения. Кроме того, я вспомнил, что мой приятель Хонда из издательства «Хакубункан»

однажды встретил Сюндэя в парке Асакуса в странном виде: на нем был красный колпак и шутовской наряд, а в руках он держал пачку рекламных листков. Позднее, наводя справки в рекламных агентствах, Хонда выяснил, что они нередко прибегают к услугам бродяг. Итак, Сюндэй затесался в среду бродяг в парке Асакуса. Не напоминает ли вам все это «Странную историю доктора Джекила и мистера Хайда» Стивенсона? Обратив на это внимание, я решил отыскать нечто подобное среди рассказов Сюндэя и обнаружил, с одной стороны, повесть «Страна Панорама», написанную, как вам наверно, известно, незадолго до его исчезновения, и, с другой стороны, рассказ «Единый в двух лицах». Прочитав эти вещи, я понял, что именно привлекало Сюндэя в романе Стивенсона. Возможность быть единым в двух лицах!

– Мне страшно! – воскликнула Сидзуко. – В ваших словах заключен какой-то зловещий смысл. Давайте прекратим этот разговор. Мне страшно в этом полутемном амбаре. Обо всем этом мы сможем поговорить потом, а пока воспользуемся возможностью побыть друг с другом.

Когда я с вами, мне не хочется вспоминать о Хирате.

Но я был совсем не расположен к любовным утехам и продолжал:

– И еще, размышляя обо всем этом, я обнаружил два странных совпадения. Выражаясь научным языком, одно из них – пространственное, а другое – временное. Вот карта

Токио. – С этими словами я вытащил из кармана карту и разложил ее перед Сидзуко. – Со слов Хонды и шефа полицейского управления в Хисагате я знаю, что Сюндэй Оэ сменил несколько адресов. Сначала он жил в Икэбукуро, потом на улице Кикуите в Усигомэ, затем в Нэгиси, на улице Хацусэте в Янака, в Хигураси, на улице Суэхироте в

Канда, на улице Сакурагите в Уэно, на улице Янагисимате в Хондзе, наконец, на улице Сусаките в Мукодзиме. Из всех этих мест лишь Икэбукуро и Усигомэ расположены достаточно далеко, остальные же семь, как вы можете видеть на карте, сконцентрированы в северно-восточной части города. И в этом – большой просчет Сюндэя. Почему лишь Икэбукуро и Усигомэ находятся так далеко, можно понять, приняв во внимание тот факт, что литературная слава, а вместе с ней и паломничество к нему посетителей начались только после переезда Сюндэя в район Нэгиси. До этого все дела, касающиеся его рукописей, он решал исключительно в письменной форме. Теперь давайте мысленно соединим одной линией семь последующих мест проживания Сюндэя, начиная с Нэгиси. Эта линия образует неправильной формы окружность. Определив центр этой окружности, мы получим ключ к разгадке всей тайны.

Сейчас я объясню почему.

Сидзуко отпустила мою руку и порывисто обняла меня за шею.

– Мне страшно! – снова воскликнула она и стала ласкаться ко мне. Проводя пальцем у меня за ухом, она принялась сладко нашептывать, словно успокаивая раскапризничавшегося ребенка: – Мне жаль тратить драгоценное время на эти страшные сказки. Вы чувствуете, как горят мои губы, слышите, как бьется мое сердце? Обнимите меня, скорее обнимите меня.

– Подождите, осталось совсем немного. Наберитесь терпения и выслушайте меня до конца. Сегодня я пришел сюда для того, чтобы поговорить с вами. – Не обращая внимания на призывный шепот Сидзуко, я продолжал: –

Теперь перейдем к совпадению во времени. Имя Сюндэя перестало появляться на страницах журнала с конца позапрошлого года, я это хорошо помню. Между тем, как вы сами мне говорили, г-н Коямада вернулся из-за границы тогда же, то есть в конце позапрошлого года. Почему два этих события так точно совпадают по времени? Случайность ли это? Как вы думаете?

Сквозь маленькое окно комнаты проглядывало свинцовое небо. С улицы донесся глухой грохот – должно быть, прошел трамвай. В ушах у меня шумело. Эти два шума сливались в один непереносимый гул, настолько зловещий, что казалось, будто сюда движется целое полчище дьяволов, бьющих в барабаны.

– Итак, с одной стороны, совершенно очевидно, что

Сюндэй Оэ имеет непосредственное отношение к этому делу, – продолжал я. – Но с другой стороны, несмотря на все свои усилия, полиция по всей Японии в течение двух месяцев не может разыскать этого известного писателя, как будто он растаял, точно дым. Мне жутко от одной мысли, что все это происходит не в страшном сне, а наяву. Почему

Сюндэй отказался от своего намерения убить Сидзуко

Коямада? Почему он прекратил писать свои угрожающие письма? Каким способом он проник в кабинет г-на Коямады? Как, наконец, ему удалось открыть запертый на ключ шкаф? В связи с этим я не могу не вспомнить одного имени. Имени писательницы Хидэко Хираяма. Многие думают, что это женщина. Даже среди писателей и журналистов немало людей, которые искренне уверены в этом.

Молодые люди засыпают Хидэко любовными письмами. А

между тем Хидэко Хираяма – мужчина, и даже более того –

почтенный правительственный чиновник. Все детективные, писатели: и я, и эта Хидэко Хираяма – престранные существа. – Я уже потерял контроль над собой и говорил как одержимый. По лицу моему струился пот, я чувствовал на губах его неприятный солоноватый привкус. – Сидзуко-сан! Слушайте меня внимательно. Так что же находится в центре круга, образованного линией, которая соединяет между собой жилища Сюндэя? Взгляните на карту? Видите? В центре круга – ваш дом. До каждого из мест, где селился Сюндэй, десять минут езды от вашего дома. Почему Сюндэй исчез, как только г-н Коямада вернулся из-за границы? А потому, что вы лишились возможности посещать уроки чайной церемонии и возиться с цветами. Пока г-н Коямада отсутствовал, вы с полудня до вечера занимались чайной церемонией и цветами. Кто заставил меня поверить в это? Вы! Встретив меня в музее, вы потом уже вертели мною, как вам хотелось. Для вас было проще простого сделать нужную вам приписку на полях дневника вашего мужа, положить в шкаф г-на Коямады любые улики, наконец, бросить на чердаке кнопку. Вот к какому выводу я пришел. Как еще объяснить все случившееся? Ответьте мне! Ответьте же мне!

– Довольно! Слышите, довольно! – вскрикнула Сидзуко и вцепилась в меня. Прильнув щекой к моему плечу, она залилась слезами. Эти слезы обжигали меня сквозь рубашку.

– Почему вы плачете? Почему все время вы порываетесь остановить меня? Не потому ли, что для вас это вопрос жизни и смерти? Уже одно это дает мне основание подозревать вас. Но слушайте дальше. Я еще не кончил. Почему жена Сюндэя Оэ носила очки? Почему у нее были золотые коронки? Почему она приклеивала к правой щеке болеутоляющий пластырь? Почему носила стрижку на европейский манер? Вспомните «Страну Панораму» Сюндэя. В

этой повести можно почерпнуть уйму сведений об искусстве камуфляжа. Здесь и изменение прически, и очки, и ватные тампоны, которые закладываются за щеки и меняют черты лица. Вспомните наконец рассказ «Медная монета», один из персонажей которого надевал на здоровые зубы золотые коронки. Боковые зубы у вас крупнее остальных, и это запоминается. Поэтому вы и надевали на них коронки.

На правой щеке у вас родинка, и вы скрывали ее под болеутоляющим пластырем. А для того, чтобы ваше удлиненное лицо казалось более круглым, вам оставалось всего-навсего изменить прическу. Так вы превращались в жену Сюндэя. Позавчера вас видел Хонда. Он ручается, что, если заменить вашу прическу на стрижку, надеть на вас очки и золотые коронки, вы будете вылитой женой

Сюндэя. Что вы на это скажете? Не вздумайте дурачить меня, мне все предельно ясно.

Я оттолкнул от себя Сидзуко. Она упала на кровать и сквозь слезы чуть слышно произнесла:

– Хирата. Хирата.

– Хирата? Значит, вам все еще угодно дурачить меня?

Вы хотите, чтобы я поверил в существование Сюндэя, коль скоро вы притворялись его женой? Нет, Сюндэй не существует и никогда не существовал. Он всего лишь плод воображения, фантазия. Для того чтобы всех сбить с толку, вы превращались в его жену и встречались с сотрудниками журналов. По этой же причине вы переезжали с места на место. Однако долго так продолжаться не могло, поэтому вы подкупили бродягу из парка Асакуса и заставили его играть роль «лежебоки» Сюндэя. Не Сюндэй превращался в странного человека в шутовском наряде, а этот бродяга перевоплощался в Сюндэя.

Сидзуко молча лежала на кровати. Издали можно было подумать, что она мертва. При взгляде на нее гнев мой остыл, и я смущенно сказал:

– Сидзуко-сан, я погорячился. Мне следовало быть более сдержанным. Но вы так настойчиво мешали мне говорить, так сбивали меня с толку своим кокетством, что я поневоле вышел из себя. Простите меня. Постарайтесь меня не перебивать, а я попытаюсь рассказать, как все было дальше. Если я буду неточен, поправьте меня, ладно?

Вы наделены редкими для женщины умом и литературным даром. Я это почувствовал уже по письмам, которые вы мне присылали. Вполне понятно, что вам захотелось попробовать себя на литературном поприще, и вы решили написать детективную повесть, взяв своим псевдонимом мужское имя. Неожиданно эта первая проба пера возымела успех. Как раз в то время, когда к вам пришла литературная слава, г-н Коямада на два года отправился за границу. Чтобы скрасить свое одиночество, а еще более из-за пристрастия ко всему необычному вы затеяли страшную игру, в которой вам надлежало исполнять сразу три роли. У вас есть рассказ «Единый в двух лицах». В

реальной жизни вы пошли еще дальше, избрав для себя не две, а три ипостаси.

Под именем Итиро Хираты вы сняли квартиру в Нэгиси. Прежние ваши пристанища – в Икэбукуро и в Усигомэ, – по-видимому, предназначались только для получения корреспонденции. Под разными предлогами: нелюдимости, путешествий и так далее – вы скрывали от людей человека по имени Харата и, переодеваясь его женой, вместо него вели переговоры даже с издателями. Когда вы писали свои произведения – вы превращались в Сюндэя Оэ, или

Хирату, когда разговаривали с сотрудниками журналов или снимали очередной дом – вы становились женой Хираты, в своем же доме вы были г-жой Коямада. Так вы играли одновременно три роли. Для того чтобы успешно справляться с ними, вы должны были каждый день надолго отлучаться из дома. Для окружающих был найден хороший предлог: занятия чайной церемонией и музыкой. Полдня вы были г-жой Коямада, остальные полдня – г-жой Хирата.

Изменение прически, переодевание и прочее требовали значительного времени, поэтому вы не могли позволить себе тратить много времени на дорогу. Вот почему, переезжая с места на место, вы неизменно останавливали свой выбор на тех районах, до которых от вашего дома не более десяти минут езды на машине.

Я тоже своего рода охотник до всего необычного и поэтому хорошо вас понимаю. Разумеется, подобная игра требовала немалой затраты сил, но зато сулила неземное наслаждение.

Мне вспоминаются суждения одного критика. Разбирая какое-то из произведений Сюндэя, он отмечал, что оно насквозь проникнуто гнетущей подозрительностью, на которую способна только женщина. Читая книги Сюндэя, писал дальше критик, словно видишь перед собой затаившееся во мраке чудовище. Это очень точные слова.

Но вот промчались два года, и г-н Коямада вернулся в лоно семьи. Вы больше не могли играть три роли, как прежде. Вот тогда-то и исчез со сцены Сюндэй Оэ. Но поскольку он слыл человеком странным и до крайности нелюдимым, никому и в голову не пришло считать его загадочное исчезновение подозрительным.

Почему вы решились на это страшное преступление, мне, мужчине, не вполне понятно, но из книг о психических аномалиях я знаю, что склонные к истерии женщины нередко сами себе посылают угрожающие письма. И в

Японии, и за рубежом тому немало примеров.

Здесь заключено, с одной стороны, желание испугать себя, а с другой – стремление вызвать сочувствие со стороны какого-нибудь другого человека. Мне кажется, что и вами руководило подобное желание. В самом деле, какое щекочущее нервы ощущение – получать угрожающие письма от известного писателя, в которого временами превращались вы сами!

Со временем стареющий муж стал все больше и больше докучать вам. Кроме того, вам не хотелось расставаться с увлекательной и привольной жизнью, к которой вы привыкли в его отсутствие. А если выразиться еще точнее, вас теперь, как написал некогда Сюндэй, неудержимо влекла сладость преступления, сладость убийства. Тут-то вам и понадобилась вымышленная фигура – исчезнувший Сюндэй. Сделав его убийцей, вы, оставаясь вне подозрения, избавились от опостылевшего вам мужа, унаследовали огромное состояние и отныне могли жить так, как вам заблагорассудится.

Но этого вам показалось недостаточно. Для полного спокойствия вы решили создать вторую линию обороны.

Ваш выбор пал на меня. Зная о моем отрицательном отношении к Оэ, вы решили отомстить и мне, превратив меня в послушную вашей воле марионетку. Слушая мою докладную, записку, вы, наверное, с трудом сдерживали смех.

Сбить меня с толку было нетрудно. Ведь в моем распоряжении, казалось бы, находились несомненные улики: кнопка от перчатки, дневник, журнал «Синсэйнэн», наконец, «Развлечения человека на чердаке». Однако, как вы не раз отмечали в своих произведениях, преступник всегда хоть в чем-нибудь, но допускает промах. Так и вы, завладев кнопкой от перчатки г-на Коямады, использовали ее в качестве весомой улики, но при этом не потрудились выяснить, когда именно она оторвалась. Вы даже не подозревали, что перчатки давным-давно отданы водителю такси, который возил вашего мужа. Казалось бы, такой незначительный промах! Что же касается ран на теле г-на Коямады, то я думаю, что прежние мои предположения можно считать правильными. Только г-н Коямада не сорвался с карниза. Скорее всего, трагедия произошла, когда вы остались наедине с ним в спальне (поэтому на нем и был парик), и вы каким-то образом вытолкнули его из окна.

Ну что, Сидзуко-сан, прав я или нет? Скажите же хоть что-нибудь. Если можете, возражайте мне. Сидзуко-сан!

Я сказал все, что хотел, и теперь в растерянности стоял возле кровати. Женщина, которую я еще вчера считал своей возлюбленной, теперь предстала передо мною в своем истинном обличье. Поверженное чудовище во мраке.

При взгляде на нее у меня на глаза невольно навернулись слезы. Взяв себя в руки, я сказал:

– Теперь я должен уйти. Поразмыслите хорошенько над всем, что я здесь говорил, и образумьтесь. Благодаря вам в этом месяце я открыл для себя новый, неведомый мне ранее мир любовного безумия. Мне и теперь нелегко расстаться с вами. Но оставаться после всего, что случилось, мне не позволяет совесть. Прощайте.

Я поцеловал Сидзуко и вышел вон из райской обители, в которой мы с ней провели столько счастливых дней.

Казалось, небо опустилось совсем низко над землей.

Духота стала еще более невыносимой. Весь в испарине и до боли стиснув зубы, я, точно безумец, метался по улицам.

На следующий день в вечернем выпуске газеты я прочел сообщение о самоубийстве Сидзуко.

Она бросилась в реку со второго этажа своего дома.

Видно, так уж распорядился злой рок, что труп ее был обнаружен утром одним из прохожих неподалеку от той же пристани у моста Адзумабаси.

В своем простодушии автор статьи писал:

«Судя по всему, г-жа Коямада трагически погибла от

руки того же преступника, который незадолго до этого

убил ее мужа».

Разумеется, гибель некогда любимого мной человека глубоко опечалила меня, но в то же время я воспринял ее как лишнее доказательство вины Сидзуко, поэтому подобная развязка показалась мне оправданной. Около месяца я пребывал в полной уверенности, что так оно и есть.

Но в один прекрасный день, когда мой пыл несколько поостыл, мне в душу закралось страшное сомнение.

Ведь я так и не услышал от Сидзуко ни одного слова покаяния. Единственное, что у меня было, – это улики, которые я толковал по-своему, полагаясь лишь на здравый смысл. Мои подозрения не были доказаны с той же бесспорностью, с которой можно утверждать, что дважды два

– четыре. Однажды мне уже пришлось полностью пересмотреть свое первоначальное предположение, исходя всего лишь из показаний шофера и подрядчика, производившего уборку в доме Коямады. Можно ли ручаться, что подобное не произойдет и на сей раз?

Во время моего последнего разговора с Сидзуко я меньше всего стремился выдвинуть против нее какое-либо обвинение. Наоборот, я хотел спокойно изложить ей свои соображения и выслушать ее объяснения. Но ее поведение во время этого разговора укрепило мои подозрения. Я несколько раз призывал ее хоть что-нибудь ответить на мои вопросы, но она упорно отмалчивалась, и это молчание я истолковал как свидетельство ее виновности. Но было ли это толкование единственно правильным?

Да, она покончила с собой. (Кстати, откуда известно, что это было самоубийство? А что, если это было убийство? Тогда должен существовать и убийца, а это уже страшно!) Но допустим, что это было все-таки самоубийство. Можно ли видеть в нем несомненное доказательство ее виновности? А вдруг на этот шаг ее вынудило какое-нибудь иное обстоятельство? Скажем, услышав от меня, человека, в котором она привыкла видеть свою опору, столь страшные обвинения и не сумев опровергнуть их, она (в конце концов, Сидзуко была всего лишь женщиной) поддалась минутному настроению и решила свести счеты с жизнью.

Если так, то выходит, что Сидзуко убил я. Пусть не своими руками, но все-таки я. В самом деле, что это, как не убийство?

Но это еще куда ни шло. Гораздо хуже другое.

Сидзуко, несомненно, любила меня. И сейчас, после ее смерти, я не могу не задуматься о том, что должна была испытать эта женщина, когда любимый человек заподозрил ее в тяжком преступлении. Быть может, она решила покончить с собой именно потому, что любила меня и просто не сумела отвести от себя обвинений, которые я ей предъявил.

Но предположим, что мои обвинения были вполне обоснованны и справедливы. Так почему все же эта женщина решилась убить мужа, с которым прожила много лет?

Могли ли одни только соображения свободы и денег склонить ее на это страшное преступление? Не виновата ли в этом любовь? Любовь, объектом которой был я.

О, куда деваться мне от этих мучительных сомнений?

Повинна ли Сидзуко в смерти своего мужа или нет, ясно одно, что эту несчастную женщину, так неистово любившую меня, убил я. Как после этого не проклинать себя за злосчастную приверженность к справедливости? В мире нет ничего сильнее и прекраснее любви. Но я с безжалостностью черствого моралиста разбил вдребезги эту хрупкую и прекрасную любовь.

Если мои предположения верны и Сидзуко и Сюндэй

Оэ действительно одно лицо, я могу до некоторой степени быть спокоен.

Но как теперь это проверить? Г-на Коямады нет в живых. Нет в живых и Сидзуко. Наверное, и Сюндэй Оэ навсегда покинул этот мир. Хонда сказал, что Сидзуко похожа на жену Сюндэя. Но одно дело слова Хонды, а другое дело неопровержимые доказательства.

Я несколько раз ходил к следователю Итосаки, но, судя по его туманным объяснениям, никаких перспектив разыскать Сюндэя у него не было. Я попросил своего знакомого побывать в префектуре Сидзуко и навести справки об

Итиро Хирате. Мои надежды, что этого человека вообще не существовало, не оправдались. Оказалось, что человек по имени Итиро Хирата в самом деле там жил, но давно уже куда-то уехал оттуда. Однако одного факта, что Итиро

Хирата реально существовал и даже, возможно, был когда-то любовником Сидзуко, было мало, чтобы утверждать, что он был писателем, пользовавшимся псевдонимом Сюндэя Оэ, и что г-на Коямаду убил он. Во-первых, найти его нам не удалось, а во-вторых, Сидзуко вполне могла использовать имя своего бывшего любовника в задуманной ею игре просто потому, что оно первым пришло ей на ум. С разрешения родственников Сидзуко я осмотрел ее личные вещи – письма и другие бумаги, надеясь найти в них хоть какую-нибудь зацепку. Но и эта моя попытка не увенчалась успехом.

Сколько бы я ни корил себя за скороспелые выводы и подозрения, поздними раскаяниями делу уже помочь было нельзя. Я готов из конца в конец исходить всю Японию, да что там Японию – весь мир, только бы отыскать следы

Хираты – Сюндэя, хотя и понимаю, что это бесполезно.

Однако, даже если бы мне удалось найти Сюндэя и выяснить, виновен он в преступлении или, наоборот, не виновен, это лишь умножило бы мои страдания – разумеется, по-разному в каждом из этих случаев, но все равно умножило бы.

Со времени трагической кончины Сидзуко Коямада минуло полгода. Я по-прежнему ничего не знаю об Итиро

Хирате. И мучительные сомнения с каждым днем все неотступнее преследуют меня.

Нейо Марш

НА КАЖДОМ ШАГУ КОНСТЕБЛИ

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА

Список пассажиров теплохода «Зодиак»

Миссис Родерик Аллейн

Мисс Хейзл Рикерби-Каррик

Мистер Кэли Бард

Мистер Стенли Поллок

Доктор Френсис Натуш (врач)

Мистер Эрл Дж. Хьюсон

Мисс Салли-Лу Хьюсон

Преподобный Дж. де Б. Лазенби

Экипаж теплохода «Зодиак»

Джеймс Тритуэй, шкипер

Миссис Тритуэй, кок и буфетчица

Том Тритуэй, юнга

Лица, живущие в Толларке или в его окрестностях

Джо Бэг, агент по продаже подержанных товаров

Миссис Бэг, его мать

Мистер и миссис Джон Смит, стиляги

Полиция

Старший инспектор Элберт Тиллотсон, полиция Толларка

Постовой Кейп, полиция Толларка

Старший инспектор Р. Бонни, полиция Лонгминстера

Констебли из полиции графства

Старший инспектор Аллейн, уголовно-следственный отдел, Лондон

Инспектор Фокс, уголовно-следственный отдел, Лондон Агент Бэйли, уголовно-следственный отдел, Лондон

Агент Томпсон, уголовно-следственный отдел, Лондон

Глава I

ЗА СПРАВКАМИ ОБРАЩАТЬСЯ СЮДА

– Артист всегда действовал наверняка, – рассказывал

Аллейн. – К делам он готовился тщательно, не надеясь на случай, работал, как говорится, со вкусом и не жаловался на связанные с его профессией неприятности. Принимая то или иное решение, он смело шёл на риск, но думаю, что убивал не ради удовольствия, а по необходимости. Его способности полностью соответствовали избранной им профессии: ловкость рук, поразительная дотошность, недюжинный математически точный ум, богатое воображение и при этом крепкие нервы. И, наконец, главное: он превосходный имитатор. Это талант врождённый, выучиться ему нельзя. С самого детства Артист обладал виртуозным даром подражания. Он не только подражал манере говорить и поведению разных людей, он инстинктивно чувствовал, как они должны вести себя в определённых обстоятельствах. Неудивительно, – сказал Аллейн, – что он так долго водил нас за нос.

Он обвёл взглядом аудиторию: шесть рядов коротко остриженных голов. Действительно ли туповатые с виду настолько глупы, как это кажется? Действительно ли так уж способен тот, во втором ряду, тот малый, прибывший сюда с отличной аттестацией? Он продолжал:

– Я решил остановиться именно на Артисте, потому что в нем одном сконцентрировались все те черты, которые у других убийц встречаются по отдельности. Его настоящее имя Фолджем. Он родился в Иоганнесбурге, получил хорошее образование и, по слухам, года два изучал медицину, но с детства пошёл, так сказать, по плохой дорожке.

Кличку ему дали ещё в Южной Африке его сообщники, и она привилась: под ней он и известен полиции многих стран. Я начну свой рассказ с момента его удивительно остроумного побега из боливийской тюрьмы 7 мая позапрошлого года.

Несколько человек застрочили карандашами в тетрадках. Эту свою лекцию старший инспектор Аллейн читал на курсах повышения квалификации при полицейском колледже.

– Вследствие необычайного стечения обстоятельств, –

начал Аллейн свой длинный рассказ, – я оказался лично причастным к этому делу, «Лично», то есть не только по долгу службы, но и как частное лицо. Случилось так, что моя жена…

«…и главное: выставка является обзором творческого пути художницы, но отнюдь не его итогом; художница продолжает исследовать, искать, и эти поиски доставляют и ей, и нам, зрителям, безмерную радость».

– Господи боже мой! – пробормотала художница, в чью честь был сложен этот панегирик, и украдкой отложила в сторону утреннюю газету. Она вышла из ресторана гостиницы, расплатилась по счёту, договорилась, что зайдёт за багажом перед отходом лондонского поезда, и отправилась прогуляться.

Гостиница находилась недалеко от реки. Летнее солнце освещало приземистые викторианские торговые постройки, однообразные ряды которых изредка разбивались высокими домами, напоминающими гигантские вертикально поставленные вафельницы. Сквозь утреннюю дымку виднелись готические шпили и неуклюжее здание ратуши.

Трой повернулась к ратуше спиной и стала спускаться к реке. Чем ближе она подходила к набережной, тем больше менялся вид улиц: к реке вели узенькие улочки, мощённые булыжником. Трой прошла мимо лавки, пекарни, пахнувшей свежевыпеченным хлебом, ломбарда, магазина подержанных запчастей, и тогда наконец перед ней открылась живописная панорама реки. «Причальный переулок» –

так гласила надпись – вёл к берегу, где на причале стояли речные суда. Но, ещё не дойдя до берега, Трой наткнулась на контору Компании увеселительных речных прогулок. К

оконному стеклу были приклеены выцветшие объявления, где сообщалось о всевозможных рейсах. Пока она проглядывала их, какой-то человек показался в окне и приклеил к стеклу только что написанное объявление; заметив

Трой, он слегка улыбнулся и, пятясь, исчез.

Она прочла объявление.

«На теплоходе „Зодиак“ освободилась одноместная каюта. Отплытие сегодня. За справками обращаться сюда».

В витрине были выставлены фотографии теплохода в пути и на стоянках. Рейс от Норминстера до Лонгминстера и обратно длился пять дней. Ночлег и пансион на теплоходе. Раскрытая брошюрка сообщала, что рейс проходит по местам, связанным с историческими событиями. «Пять дней вне времени», – восклицал автор брошюрки, как видно, любитель цветистых фраз.

У Трой выдалось тяжёлое лето: сперва она готовила персональную выставку, а через несколько недель картины нужно везти в Париж, а затем в Нью-Йорк. Муж был в командировке в Америке, сын учился в Гренобле. Трой представила себе утомительную поездку в железнодорожном вагоне, грустное возвращение, летнюю лондонскую скуку, пустой дом. Неожиданно для себя она открыла дверь, подумав: «На пять дней покину время».

«Моё двуличие, – писала мисс Рикерби-Каррик, – беспредельно!»

Она рассеянно взглянула на кончик шариковой ручки и громко откашлялась.

«Взять хотя бы, – писала она, – мою филантропию.

Или, скорее, так как я не против словотворчества, мои добродеяния».

– Нет! – вслух воскликнула она. – Это не годится.

Добродеяние – отвратительное слово, просто ужасное.

Оглянувшись, она встретилась глазами с худенькой дамой в темно-синем полотняном платье, сидевшей на чемодане, как и она сама.

– Добродеяние, – повторила мисс Рикерби-Каррик. –

Как по-вашему, остроумное это слово?

– Это зависит, вероятно, от контекста.

– Вы с таким удивлением глядите на меня.

– Да? – спросила Трой Аллейн, которая и в самом деле с изумлением смотрела на свою собеседницу. – Простите, я задумалась, я сейчас была где-то за тысячу миль отсюда.

– Хорошо бы и мне там же оказаться. Или нет, – поправилась мисс Рикерби-Каррик, – я опять неточно выразилась: хорошо бы мне очутиться где-то за тысячу миль от самой себя. Уверяю вас, – добавила она и снова что-то застрочила в своей тетради.

Трой внимательно оглядела её. Сидящая перед ней фигура была скорее нелепа, чем смешна. Все нескладно.

Казалось, кто-то бросил в неё унылый свитер, бордовый костюм, а чуть повыше вязаную жокейскую шапочку, а они так и прилипли. У неё была странная манера выставлять зубы, растягивая рот, отчего казалось, что она то и дело усмехается. Вцепившиеся в ручку пальцы были искривлены артритом.

– Моё имя, – представилась она, – Хейзл Рикерби-Каррик. Приходская старая дева. А вас как зовут?

– Аллейн.

– Миссис?

– Да. – И, минуту помедлив, добавила, поскольку этого, очевидно, от неё ждали:

– Агата.

– Странно, –

недовольно сказала мисс Рикерби-Каррик. – А я решила, что вы К. Дж. Э. Андропулос, каюта 7.

– Каюта действительно была заказана кем-то по фамилии Андропулос, но в последнюю минуту заказ отменили. Это произошло только сегодня утром. Я тут случайно оказалась… по делу, увидела объявление и почему-то вдруг решила взять билет, – сказала Трой.

– Вот оно что? Занятно. – Они помолчали. – Стало быть, едем вместе? В странствие по реке, – заключила мисс

Рикерби-Каррик цитатой из брошюрки.

– Вы едете на «Зодиаке»? Да, мы будем вместе, – сказала Трой, надеясь, что её слова звучат достаточно дружелюбно. Мисс Рикерби-Каррик прищурила глаза, выставила зубы и заметила, что им, наверное, предстоит весьма приятный вояж. Некоторое время она разглядывала Трой, а потом снова начала писать. По булыжной мостовой подъехала блестящая машина и остановилась чуть поодаль. Из машины вышел шофёр в форменной одежде; подойдя к причалу, он надменно осмотрелся, вернулся, что-то сказал в заднее окошко невидимому пассажиру и снова уселся за руль.

«Я прихожу в ужас, – писала в тетради мисс Рикерби-Каррик, – когда задумываюсь о мотивах, побуждающих меня действовать. Вот пример. В моем кругу (конечно, весьма узком) меня считают очень милой и доброй особой, которая всегда готова всем помочь. Мне это очень нравится. Люди приходят ко мне с горем. Бросаются мне на шею и плачут. И я так довольна! Я на редкость хорошо умею быть хорошей. Уверена, что они рассказывают друг другу, какая я хорошая. „Хей Рикерби-Каррик, – говорят они, – такая хорошая“. И я вправду такая. Я делаю все, чтобы поддержать свою репутацию. Я иду на жертвы, самоотверженно веду себя в автобусах, стоймя стою в метро и уступаю место в очередях. Я навещаю престарелых, утешаю обременённых горем, и если им это не нравится, это уж их печаль. Сама поражаюсь, до чего я хорошая. О

горе, горе, горе мне».

На раскрытую страницу упали две капли. Мисс Рикерби-Каррик громко шмыгнула носом.

«И вот так целых пять дней? – ужаснулась про себя

Трой. – Она, наверное, ненормальная. Господи, да у неё насморк».

– Простите, – сказала мисс Рикерби-Каррик, – у бедя дебольшой дасборк. – Слегка приоткрыв рот, она издала какой-то хлюпающий звук.

Трой попыталась вспомнить, нет ли дневного поезда в

Лондон.

– Вас, вероятно, интересует, – сдавленным голосом произнесла мисс Рикерби-Каррик, – почему это я сижу на чемодане и пишу? Дело в том, что в последнее время я начала вести дневник.

– Да что вы? – жалобно сказала Трой. К причалу приближался симпатичный на вид человек в старомодном костюме из твида и матерчатой кепке. На плече у него, кроме рюкзака, висел квадратный ящик на лямке, а в руке он нёс что-то завёрнутое в брезент. Трой решила, что эта штука напоминает изуродованную теннисную ракетку.

Увидев женщин, он снял кепку и так и не надел её обратно.

Он был рыжеват, конопат, с голубыми глазами – один из них чуть косил, что отнюдь не портило его лица, на котором застыла выжидательная улыбка.

– Доброе утро, – сказал он. – Мы, вероятно, попутчики?

Трой это подтвердила, а мисс Рикерби-Каррик, лицо которой слегка опухло, закивала, улыбнулась и шмыгнула носом. Кивала она энергично.

– «Зодиака», пока не видать, – сказал пришелец. Он мельком взглянул на мисс Рикерби-Каррик, а затем внимательно на Трой. – Меня зовут Кэли Бард.

– Я Трой Аллейн, а это мисс Рикерби-Каррик.

– Но вы же сказали, что вас зовут Агата, – напомнила мисс Рикерби-Каррик, и Трой почувствовала, что краснеет.

– Это действительно так, – пробормотала она. – Трой просто шуточное прозвище, это мой муж придумал… –

Она смешалась и тут же почувствовала, что мистер Бард внимательно разглядывает не только её, но и видавший виды этюдник у её ног. Однако он ничего не сказал, только сдержанно обронил: «О, в самом деле?» Когда она смущённо посмотрела на него, он лихо подвигнул ей, чем привёл в полное замешательство.

Из этого состояния её вывело появление молодой парочки на допотопном мотоцикле. Металлические заклёпки на их кожаных костюмах и высоких сапогах блестели, освещённые полуденным солнцем. Из-под шлемов на плечи космами падали грязные и сальные волосы.

Мотоцикл проскочил мимо стоявшей машины с шофёром и, чихая, остановился. Девица и мотоциклист спустили на землю ноги и принялись жевать резинку. «Ни у кого не бывает таких наглых рож, – подумала Трой, – как у людей, жующих резинку». У неё зачесались руки от желания несколькими штрихами нарисовать эту парочку.

– Вы не думаете, что и они?… – тихо начала она.

– По-моему, едва ли странствие по водам представляет для них интерес, – ответил мистер Бард.

– Во всяком случае, багажа у них нет.

– Багаж им, может, и не нужен. Они, наверное, могут спать и так.

– Серьёзно? А эти стальные нашлёпки?

– Это, конечно, неудобно, – согласился мистер Бард.

Вновь прибывшие закурили, глубоко затянулись, глядя в пространство, и выпустили дым. Они не обменялись ни единым словом,

Мисс Рикерби-Каррик жадно смотрела на них, затем, нагнувшись, записала в дневнике: «Двое Юных Независимых. С кем их сравнить? С гладиаторами? Интересно, как бы они отнеслись к такому сравнению? Смогла бы я найти с ними общий язык? Понравилась бы я им? Почувствовали бы они ко мне симпатию? Ну вот, я снова за своё.

Неисправима!»

Сердито влепив восклицательный знак, она защёлкнула ручку и, повернувшись к Трой, спросила: «Как вы сюда добирались? Я автобусом из Браммерса».

– А я на машине из Лондона, – сказал мистер Бард, –

остановился здесь в гостинице. Я ведь ещё вчера вечером приехал.

– И я, – сказала Трой, – но поездом, а не машиной.

– Есть и утренний поезд из Лондона, – заметила мисс

Рикерби-Каррик, – он прибывает в 11.45.

– Да, я знаю, но… у меня… было тут ещё одно дело, –

пробормотала Трой.

– Это вы про картины? – весело осведомился Бард. – Я

ведь не ошибся, верно? – Трой взглянула на него, но он рассеянно смотрел на реку. – Я уже там побывал сегодня утром. Здорово!

– Картины! – удивилась мисс Рикерби-Каррик. – Сегодня утром? Побывали там? В кино?

Но прежде чем мистер Бард рассеял её заблуждение, если он собирался это сделать, по мощёной улочке одно за другим подъехали два такси и высадили пассажиров.

– Ну вот, теперь, наверное, прибыл лондонский, – победно провозгласила мисс Рикерби-Каррик.

Первым вышел из такси малопримечательный мужчина лет сорока. Из-под перетянутого поясом дождевика виднелся костюм в мелкую полоску, розовато-сиреневая рубаха и ярко-розовый галстук.

Волосы на затылке и на висках были коротко подстрижены. Когда он бойко к ним направился, держа в руке фибровый чемоданчик. Трой заметила, что он в ортопедическом ботинке и слегка прихрамывает.

– Общий привет, – сказал он. – Прекрасный денёк, а?

Трой и мистер Бард с ним согласились, а мисс Рикерби-Каррик восторженно повторила: «Прекрасный! Прекрасный!»

– Будем знакомы: Поллок, – сказал вновь прибывший, –

Стен Поллок.

Мистер Бард представился и представил дам. Взгляд мисс Рикерби-Каррик перешёл с Поллока на пассажира второго такси, который, стоя к ним спиной, расплачивался с шофёром. Он был очень высокого роста и весьма элегантно одет. Его шляпа, клетчатое пальто и полуботинки были настолько безупречны, что Трой изумилась, увидев на нем чёрные перчатки, как у диккенсовского гробовщика.

Его трубный голос оглушительно пророкотал: «Благодарю вас. Всего доброго. До свидания».

Он поднял чемодан и повернулся. Шляпа у него была немного сдвинута на лоб, поля отбрасывали на лицо тень, но тень была незаметна, так как само лицо оказалось темнее тени: приехавший был негром.

Мисс Рикерби-Каррик издала какой-то возглас. Мистер

Бард, мельком взглянув на прибывшего, продолжал беседовать с Трой; зато Поллок пристально посмотрел в его сторону, слегка присвистнул и отвернулся с непроницаемым выражением лица, а мотоциклисты вдруг почему-то громко захохотали.

Новый пассажир приподнял шляпу, проходя мимо них, направился к краю причала и стал всматриваться в излучину реки.

Трой быстро сказала:

– Значит, теперь нас пятеро. Недостаёт троих.

– Один из них, без сомнения, приехал в том шикарном автомобиле, – сказал мистер Бард. – Я пытался разглядеть его в окошко, но мне помешала развёрнутая газета.

– Мужчина это или женщина?

– Мужчина, это уж точно. Рука большая, наманикюренная. Шофёр этакий замороженный. Давайте поглядим по списку, кто же это может быть. – Он взглянул на стоявшего у реки, – Как вы думаете, который из них доктор

Натуш, а который мистер Дж. де Б. Лазенби?

– Я ручаюсь, что в машине Дж. де Б. Лазенби, – сказала

Трой, – это звучит так величественно.

– Да? А по-моему, наоборот: в машине доктор Натуш, специалист по некой экзотической отрасли медицины, берущий астрономические гонорары. А наш приятель у реки

– откуда-нибудь с Барбадоса, где у него уйма отелей, и зовут его Джаспер де Брабазон Лазенби. Хотите пари?

– Согласна, – сказала Трой. – Ваши условия?

– Если выиграю я, вы со мной выпьете перед ленчем.

Если выиграете вы, я плачу за напитки.

– Ну, знаете ли! – воскликнула Трой. Мистер Бард ухмыльнулся.

– Давайте поглядим, – сказал он. – Попробую-ка я… –

он улыбнулся и, не закончив фразы, направился к причалу.

– Вы, очевидно, едете с нами? – донеслось до Трой.

– На «Зодиаке»? – спросил могучий бас. – Да.

– Нам, пожалуй, следовало бы познакомиться? Все внимательно прислушались.

– Натуш.

– Доктор Натуш?

– Совершенно верно.

Бард незаметно поклонился Трой.

– Я Кэли Бард, – сказал он.

– Вот как? Я тоже читал список пассажиров. Доброе утро, сэр.

– Пойдёмте, я познакомлю вас с остальными. Они повернулись. Мистер Бард был высокого роста, но рядом с доктором Натушем не казался очень крупным. Подвижная, пестрящая солнечными бликами поверхность реки странно изменила облик обоих, преувеличивая рост и окружив дрожащим нимбом, искажая каждое движение. Трой, у которой все плыло перед глазами, вдруг подумала: «Ну что я так разнервничалась. Все будет хорошо, разве только мистер Поллок окажется слишком агрессивным или мисс

Рикерби-Каррик – чересчур экспансивной». Она взглянула на мостовую. Мотоциклисты стояли так же неподвижно, жевали жвачку и глазели в пространство.

Трой протянула доктору Натушу руку, и тот вежливо поклонился, сняв шляпу. Его густые волосы были коротко острижены, на висках виднелась седина. Он не был абсолютно чёрным: кожа у него была тёмная, тёплого оттенка, с тенями цвета чёрного винограда.

Как и предполагала Трой, мисс Рикерби-Каррик проявила чрезмерный энтузиазм. Она схватила доктора Натуша за руку и долго трясла её и смеялась как безумная:

«Ох-хо-хо, как чудесно».

Мистер Поллок засунул руки в карманы и, прихрамывая, отошёл, уклонившись таким образом от знакомства.

Поскольку другой темы не было, Трой спросила Натуша, прибыл ли он лондонским поездом. Он объяснил, что приехал на машине из Ливерпуля, добавил несколько общих слов, улыбнулся ей и, слегка кивнув, отошёл к причалу.

– Вот те на! – ни к кому не обращаясь, сказал мистер

Поллок. – Попробуй теперь жаловаться, коли ни о чем таком и разговору не было.

– Не было разговора? – переспросила мисс Рикерби-Каррик. – О чем не было разговора?

– А вот об этом. – Он кивнул в сторону доктора Натуша. – Разве нас предупредили, когда мы билеты брали?

– О, зачем вы так, – прошептала она, – не надо так, честное слово, не надо.

– Ведь эта поездка вроде считается первоклассной, Верно? Так они говорят? Люкс! Роскошные условия! На черта мне такая роскошь. Знал бы я, какая тут подобралась компания, меня бы сюда калачом не заманили, это точно,

– Странно, – небрежно бросил мистер Бард.

– Вам, может, и странно, – сердито сказал мистер

Поллок. Он повернулся к Трой, надеясь найти в ней союзницу. – А вот дамы, например, обижены,

– Да будет вам, – сказала Трой как можно добродушней, – Нисколько мы не обижены, верно, мисс Рикерби-Каррик?

– Ох, ну конечно, нет. Конечно, нет.

– Я зря не буду говорить, – не уступал мистер Поллок, –

Я сдаю внаём дома и знаю: стоит кому-то из этих поселиться в районе, местность превращается в трущобы. В

момент!

– Мистер Поллок, но он ведь доктор, – сказала Трой.

– Шутки шутите? Какой ещё там доктор?

– Доктор медицины, – сказал Бард. – Вы поглядите в списки пассажиров. Там написано,

– Назваться можно как угодно, – мрачно сказал мистер

Поллок. – Как угодно, да. Вот я, например, возьму и скажу, что я граф. – Он сердито посмотрел на улыбнувшуюся

Трой. Потом и на его лице мелькнула тень улыбки. – Может быть, никто и не поверит, – добавил он, – но сказать-то все можно.

Мотоциклист вдруг резко просигналил «Таа-та-та-та.

Та-та». Парень и его спутница смотрели на излучину реки, откуда медленно выплывал белоснежный теплоход. На носу развевался ало-зелёный флаг компании пароходства, а на корме – красный, кормовой. Солнце освещало медную обшивку теплохода, а за окошками салона багровели занавески. Чем ближе судно подходило к берегу, тем ярче выступали золотые буквы на носу: «Зодиак».

Часы на колокольне пробили двенадцать.

– А вот и теплоход, – сказал мистер Бард. – Минута в минуту.

«Зодиак» бросил швартовы, и паренёк лет пятнадцати очень ловко их закрепил. Шкипер вышел из рулевой рубки, чтобы проститься с пассажирами, благодарившими его и сетовавшими, что путешествие уже закончилось. Когда пассажиры проходили мимо ожидавших, одна из женщин сказала Трой: «Вы получите огромное удовольствие».

Кто-то из пассажиров грустно говорил жене: «Ничего не поделаешь, приходится возвращаться на землю».

Когда все пассажиры прошли, новая группа направилась к «Зодиаку». Их приветствовал шкипер, добродушный, опрятного вида человек в белой рубахе, темно-синих брюках и галстуке. На нем была традиционная форменная фуражка.

– Вы, конечно, хотите подняться на борт. Том! – крикнул он, и паренёк начал перетаскивать багаж на палубу.

Шкипер протянул руку, чтобы помочь дамам взобраться.

Мисс Рикерби-Каррик никак не могла решиться на этот подвиг.

– Боже мой! – воскликнула она. – Ох, ох, спасибо. – И

совершила поистине чудовищный прыжок.

У неё была привычка ощупывать левой рукой на груди свитер, словно она носила в мешочке на шее все свои капиталы и проверяла, на месте ли они.

Пройдя мимо рубки, пассажиры по крутому трапу спустились в салон. Ещё один трап вёл в коридорчик, где находились каюты. Слева от трапа сквозь люк виднелась кухня, где какая-то блондинка ставила на поднос тарелки с мясными закусками и салатом. На женщине было чёрное ситцевое, платье и накрахмаленный белый передник. Блестящие соломенного цвета волосы были разделены на прямой пробор и стянуты в пучок. Блондинка ослепительно улыбнулась и сказала: «Доброе утро. Ленч будет через полчаса, бар откроется сию минуту». Трой заметила, что бар расположен у самого входа в салон с левой стороны.

С палубы спустился Том с вещами Трой, и она последовала за ним вниз, к своей каюте. Каюта 7 была третьей по правому борту и занимала площадь ровно вдвое больше койки. В ней были шкафчик, умывальник и расположенный под низким потолком иллюминатор. Покрывало и занавески были вишнёвого цвета, а на полочке у койки стояла в вазочке красная герань и несколько веточек папоротника.

Мальчик поставил чемодан, затем и этюдник, улыбнулся и исчез. Трой распаковала чемодан, затем сунула его вместе с этюдником под койку, вымыла руки и хотела уже пройти в салон, как вдруг услышала на берегу голоса. Трой выглянула в иллюминатор, для чего ей пришлось, стоя на коленях, примоститься на койку. Иллюминатор был на уровне причала. Прямо перед глазами Трой возникли краги и ботинки франтоватого шофёра, его коричневые бриджи и две руки в перчатках, в каждой из которых он держал по чемодану. Все это исчезло из виду – шофёр, по-видимому, шёл к трапу, – и в поле зрения Трой попали чьи-то полуботинки и серые брюки. Ноги в серых брюках остановились, образуя усечённую треугольную рамку, сквозь которую Трой, как в искусно снятом кадре, увидела вдали мотоциклистов в чёрной коже: они по-прежнему сверкали металлическими нашлёпками, жевали жвачку и глазели в пространство. Ей вдруг пришла в голову нелепая мысль, что они смотрят на неё, но она тут же поняла, что это глупо.

К парочке подошёл мальчик с «Зодиака», и в тот же момент всех троих загородило подъехавшее такси. Образующие рамку ноги в серых брюках сдвинулись, дверца такси приоткрылась, но тут вдруг раздался громкий стук в дверь.

Трой быстро села на постели и сказала: «Войдите». В

каюту заглянула оживлённая физиономия мисс Рикерби-Каррик.

– Послушайте, – сказала сна, – это же блаженство! Душ и два клозета! Чудо! – Трой не успела ответить ей, как мисс

Рикерби-Каррик исчезла. На судне послышались голоса только что прибывших пассажиров.

– Очень вам благодарен… м-м… возьмите, – голос пробормотал нечто неразборчивое.

– …Спасибо, сэр, – ответил второй. Дверь захлопнулась, и по трапу, а затем на верхней палубе застучали шаги.

«Это шофёр, – догадалась Трой, – и мистер Дж. де Б. Лазенби». Она прислушалась, ожидая, когда же появятся остальные. Снова послышался невнятный шум, стук. Женский голос сказал:

– Верно, стюард, у нас в самом деле много фотооборудования. Пожалуй, каюту 3 займу я, там у нас будет как бы и гостиная, а в номере 6 разместится мой брат, и все вещи тоже несите туда. Ладно, Эрл? Ты не против?

– Конечно, конечно.

Шестая каюта находилась рядом с каютой Трой. Она слышала, как расставляют вещи, несколько раз пассажиры вежливо предупредили, что вещи хрупкие. Мужской голос несколько раз повторил: «Конечно, конечно. Прекрасно.

Отлично».

Трой заглянула в список пассажиров: прибыли мистер

Эрл Дж. и мисс Салли-Лу Хьюсон. Трой прибрала свои вещи и поднялась в салон.

Там уже собрались все, кроме троих, приехавших последними. Доктор Натуш, сидя в сторонке, пил пиво и читал газету. Мисс Рикерби-Каррик, беседовавшая с мистером Поллоком, заняла место на круговом диванчике под окнами салона. Мистер Кэли Бард явно дожидался Трой и тут же ей напомнил, что она обещала с ним выпить.

«Миссис Тритуэй, – сообщил он, – делает великолепные мартини».

Миссис Тритуэй, уже знакомая нам блондинка, стояла за крошечным баром в классическом обрамлении сверкающих на солнце бутылок и стаканов. Казалось, она и сама излучает сияние. Мистер Поллок все поглядывал в её сторону, чуть улыбаясь, а мисс Рикерби-Каррик глазела на неё с прямо-таки страдальческим изумлением. Мистер

Бард выразил своё восхищение в манере, весьма для него характерной, как позже убедилась Трой.

– Бар в Фоли-Бержер может прикрыться, – заявил он, –

Побывав здесь, Манэ перестал бы туда заглядывать.

Кстати, рядом с вами его ореол, пожалуй, бы слинял. – Он слегка поклонился Трой и многозначительно улыбнулся.

– Перестаньте, – торопливо попросила Трой. – Пожалуйста.

Он рассмеялся и стал расплачиваться. Миссис Тритуэй улыбнулась своей ослепительной улыбкой.

Даже доктор Натуш опустил газету и несколько секунд очень серьёзно рассматривал миссис Тритуэй.

На стенке бара в рамке висели небрежно напечатанные на машинке стишки.

ЗНАКИ ЗОДИАКА

Названья светил бесконечно просты,

Легко их запомнить, ей-ей.

Вот Дева, вот Овен, а там Близнецы,

Стрелец, Скорпион, Водолей,

Вот Рыба и Рак, Козерог и Весы,

Вот Лев и Телец – заучи их скорей.

– Очаровательно, не правда ли? – спросил Кэли Бард, обращаясь к Трой.

– Магия имён собственных, – согласилась она, – Да ещё таких. Конечно, это производит впечатление.

– Мне их подарил один пассажир. Он сказал, что это из какой-то детской книжки, – пояснила миссис Тритуэй.

– Напоминает считалку, – сказала Трой, подумав, что неплохо было бы нарисовать знаки Зодиака и разместить их вокруг стихотворения.

– Ну, мне пора вас кормить, – сказала миссис Тритуэй.

Она позвонила в колокольчик. – Ленч сегодня холодный.

Угощайтесь, пожалуйста, сами.

Мистер Бард, не спросив Трой, заказал ещё два мартини.

– Благодарю, но мне не надо, – отказалась она.

– Ну что ж, – заметил он. – Отложим до обеда. Пусть нашим девизом будет умеренность.

Трой видела, что мистер Бард решил за ней приударить.

При данных обстоятельствах это её никак не устраивало (независимо от того, был ли ей по сердцу такой поклонник). Мистер Бард, очевидно; понял, кто она, поскольку побывал на её выставке. Наверняка он догадался, что Трой не хочет быть узнанной. Надо полагать, он собирается воспользоваться этим преимуществом, навязав ей себя в качестве союзника. Все это было вовсе ни к чему.

В конце кругового диванчика рядом с доктором Натушем Трой заметила свободное место. Она положила себе салат и холодное мясо и села рядом с доктором. Он привстал и поклонился.

– Надеюсь, вы довольны своей каютой? – спросил он. –

Мне все очень понравилось.

Он отложил газету. Взглянув на неё. Трой увидела своё изображение. Фотограф запечатлел её в тот момент, когда она обменивалась рукопожатием с особой, открывавшей её выставку. Неужели доктор Натуш не узнал её? «А что я так беспокоюсь? – одёрнула она себя. – Ещё будь я кинозвездой, это могло бы вызвать переполох, но кого в наше время интересуют художники? Наверное, все дело в том, что я не умею разговаривать о живописи с людьми, которые ничего в ней не смыслят. Я начинаю мямлить и смущаться и веду себя как идиотка».

Но доктор Натуш не стал говорить с ней о живописи.

Он говорил о погоде, о предстоящей поездке, и речь его слегка напоминала брошюрки Компании увеселительных прогулок. «Мы увидим много исторических достопримечательностей», – сообщил он веско.

В салоне появились мистер и мисс Хьюсон, типичные американские туристы, без особых претензий. Оба чистенькие, аккуратные, весьма практичные на вид. Мисс

Хьюсон – светловолосая, низенькая, плотная. Мистер

Хьюсон, высокий, худощавый мужчина, носил очки и слуховой аппарат.

– Вот и мы, – сказала мисс Хьюсон. – Опять заканителились. Вы уж нас простите.

Миссис Тритуэй представила им собравшихся, и Хьюсоны вежливо повторяли вслед за ней каждую фамилию, а англичане с учтивой улыбкой что-то бормотали в ответ.

– Ещё не все пришли, – сказала мисс Рикерби-Каррик, с оживлением запихивая в рот салат. – Вы не самые последние. – Она указала на лежащий на столе список пассажиров. Трой уже заметила, что фамилия К. Дж. Э. Андропулоса вычеркнута, а её пока что не проставлена. Мистер

Бард, украдкой покосившись на неё, протянул руку к списку и исправил эту оплошность.

Мисс Рикерби-Каррик игриво зашептала, указывая на фамилию Дж. де Б. Лазенби: «Давайте угадаем, кто он».

Приход самого мистера Лазенби избавил их от необходимости гадать и слегка разрядил напряжение: мистер

Лазенби оказался священником.

Это было неожиданно: обычно простые священники не разъезжают в дорогих машинах, за рулём которых сидят шофёры в форме. Мистер Лазенби не производил впечатления богатого человека. Высокий, с розовым лицом и чуть редеющими волосами, он носил тёмные очки, строгий серый костюм, голубой пуловер и соответствующий званию высокий воротник.

Миссис Тритуэй представила его, резонно добавив, что он, конечно, сам вскоре разберётся, кто здесь кто.

– О, несомненно, – сказал мистер Лазенби с чуть заметной пасторской интонацией.

– А как же в списке-то! – воскликнула мисс Рикерби-Каррик. – Там не написано «преподоб.», почему, интересно?

– Наверно, потому, – отозвался мистер Лазенби, накладывая салат в тарелку, – что я сделал заказ письменно из

Мельбурна. Кажется, я не указал свой сан.

Он с улыбкой кивнул ей, мелко перекрестил свой джемпер и сел рядом с мистером Поллоком.

– Как аппетитно приготовлено, – сказал он.

– Очень вкусно, – деревянным голосом ответил мистер

Поллок и взял пикули.

Ленч продолжался под приглушённый шум голосов.

Все рассказывали о себе. Хьюсоны прибыли из гостиницы

Табард в Стратфорде-на-Эйвоне, где они в субботу смотрели «Макбета» и сочли спектакль очень странным. Мистер Лазенби гостил у норминстерского епископа. Мистер

Поллок лондонским поездом добрался до Бирмингема, где остановился в гостинице Осборн. Доктор Натуш и мисс

Рикерби-Каррик приехали из дому. Мисс Хьюсон высказала предположение, что они с братом не единственные иностранцы на борту. Она обращалась к мистеру Лазенби, но, как показалось Трой, рассчитывала, что на эту реплику как-то откликнется доктор Натуш. Он не откликнулся.

Мистер Лазенби стал рассказывать Хьюсонам об Австралии и Британском содружестве наций. Рассказывая, он тоже слегка повернулся к доктору Натушу, но из-за тёмных очков нельзя было разобрать, действительно ли он на него смотрит.

– Я никак не разберусь в этом содружестве, – пожаловалась мисс Хьюсон. – Это ведь Британское содружество, а вы не англичане, у вас правит королева, и в то же время вы не считаете себя монархией. Нам, американцам, наверное, этих тонкостей никогда не уразуметь.

Мисс Рикерби-Каррик разразилась сумбурной речью, где сожалела о рухнувшей империи и восторгалась монархией.

– Я знаю, что так говорить не полагается, – сказала она, заговорщицки поглядывая на Трой, Поллока и Барда, – но иногда невозможно удержаться. То есть я, конечно, всей душой за свободу, гражданские права и интегра… – она внезапно вздрогнула как ужаленная, багрово покраснела и повернулась к доктору Натушу.

– Ради бога, простите, – пролепетала она. – Я хочу сказать, впрочем, я не знаю… То есть вы ведь?…

Доктор Натуш скрестил руки, минуту помолчал и спросил:

– Вас интересует, являюсь ли я подданным Великобритании? Да. Как вы видите сами, я отношусь к одному из национальных меньшинств. Я практикую в Ливерпуле. –

Голос его был поразительно спокоен, будто весь этот разговор абсолютно его не задевал.

Наступила пауза, которую прервал шкипер, как краб, спустившийся по трапу.

– Что ж, дамы и господа, надеюсь, вы хорошо устроились. Через несколько минут мы отправимся в путь. Некоторые сведения о путешествии вы получите из брошюрок. У нас на «Зодиаке» нет микрофонов и громкоговорителей, но я всегда готов ответить на любые ваши вопросы.

Прогноз погоды хороший, хотя в это время года здесь бывает иногда «ползун» – так у нас называют речной туман.

Он обычно подползает ночью и бывает довольно густым.

Днём мы пройдём верховьями реки до шлюза Рэмсдайк.

Здесь очень много поворотов, и некоторые пассажиры говорят, что никак нельзя понять, куда мы движемся. Возможно, вы уже заметили, что у нашей реки нет названия: для местных жителей она просто «река». Именно в этих краях архиепископ Лэнгтон настиг короля Иоанна Безземельного. А ещё задолго до этого римляне подвели к реке

Рэмсдайкский канал. Шлюзование занимает довольно много времени, так что вы сможете совершить прогулки по полям и посмотреть на лощину у Дайка, где во времена

Плантагенетов собирались окружные королевские судилища, предвестники наших выездных судов, Найти лощину легче лёгкого. Она находится в пяти минутах ходьбы от берега. Благодарю вас, дамы и господа, – он слегка поклонился и вернулся на верхнюю палубу.

Пассажиры разом оживлённо заговорили.

– Недурное начало, – воскликнул мистер Бард. – Несколько любопытных фактов, и наше воображение заработало вовсю. Очень хорошо. Великолепно! Миссис Аллейн, если вы уже позавтракали, давайте поднимемся наверх и поглядим, как мы отчаливаем.

– А может быть, нам всем стоит подняться? – сказала

Трой.

– Ещё бы, – оживилась мисс Рикерби-Каррик. – Шагом марш, друзья мои!

Она энергично высморкалась и ринулась вон из салона.

Не обратив внимания на табличку с надписью «Осторожно,

высокая ступенька», она поспешно шмыгнула в дверь и тут же споткнулась и закричала. Трой услышала, как мистер

Хьюсон сказал сестре: «Поразительная особа», на что та ответила: «Прямо чудище из королевской кунсткамеры».

Вопреки логике Трой обозлилась и на них, и на мисс Рикерби-Каррик, ухитрявшуюся раздражать буквально всех.

Мистер Поллок, правда, ограничился лишь тем, что буркнул: «Во здорово!», а мистер Бард, взглянув на Трой, красноречиво закатил глаза и последовал за остальными на верхнюю палубу. Мистер Лазенби, ещё не окончивший завтрак, помахал вилкой, давая понять, что присоединится к компании позже.

Доктор Натуш подошёл к окну салона и стал смотреть на причал.

«Какой же он высокий, – подумала Трой. Натуш был выше её мужа, совсем не малорослого. – Он ждёт, чтобы мы вышли первыми», – догадалась она и подошла к нему,

– Доктор Натуш, вы уже совершали такие путешествия? – спросила она.

– Нет, никогда. Я еду по реке впервые.

– Я тоже. У меня и в мыслях не было, и вдруг решила взять билет.

– Вот как? Что ж, вполне понятно, что вам захотелось отдохнуть после хлопот.

– Да, – Трой кивнула, почему-то обрадовавшись, что он все же узнал её. Даже не заметив, что на сей раз не испытывает привычного смущения, она сказала:

– Меня они всегда немного угнетают, эти торжественные церемонии.

– Некоторые ваши работы очень хороши; я их видел в

Лондоне, и они мне доставили большое удовольствие.

– Правда? Я рада.

– Мы, кажется, уже отчаливаем, если это правильное выражение. Не хотите ли подняться наверх?

Трой поднялась на палубу. Юнга Том отвязал концы и аккуратно сложил их. Шкипер стоял у руля. Машины теплохода заработали, и он двинулся назад, отдаляясь от причала. Мотоциклисты по-прежнему торчали на мостовой. Трой заметила, что Том еле заметно помахал им и они в ответ чуть приподняли руки. Девушка взобралась верхом на сиденье, юноша оттолкнулся, мотор затарахтел, мотоцикл рванулся, взревел и со скоростью ракеты исчез из поля зрения.

На палубу наконец вышел доктор Натуш, а за ним и мистер Лазенби. Все восемь пассажиров стояли у борта, глядя на удалявшийся берег. Шпили, вафельницы, стеклянные коробки, крыши мансард и приземистая ратуша медленно перемещались, то заслоняя, то открывая друг друга, и становились все меньше и меньше. «Зодиак» плыл по фарватеру реки к шлюзу Рэмсдайк.

Глава II

ЛОЩИНА КОРОЛЕВСКОГО СУДИЛИЩА

– Его деятельность была весьма многообразной, – рассказывал Аллейн. – На ближнем и Среднем Востоке он работал на крупнейших воротил, занимавшихся продажей наркотиков. С одним из них он не поладил, и считают, что тот выставил его из игры. После наркотиков он начал спекулировать поддельными произведениями старых мастеров. Он организовал несколько крупных дел в Париже.

Затем перебрался в Нью-Йорк, где пожинал плоды своих трудов, пока им не заинтересовалась международная полиция. Кстати, в то время он все ещё был зарегистрирован в

Голубом циркуляре, что значит…

Уже знакомый нам смышлёный слушатель, сидевший во втором ряду, оживился. Казалось, он вот-вот готов вскочить и что-то сказать.

– Я вижу, вам это известно, – сказал Аллейн.

– Да, сэр. В Голубом международном циркуляре зарегистрированы те преступники, личность которых международной полицией не установлена.

– Совершенно верно. Однако полиция уже шла по его следам, и в 1965 году Артист вынужден был перенести свою деятельность в Боливию, где он впервые зашёл слишком далеко и попал в тюрьму. Как я уже говорил, он бежал оттуда в мае позапрошлого года и через некоторое время с отлично сфабрикованным поддельным паспортом прибыл в Англию на испанском грузовом судне. В тот момент у Скотланд-Ярда ещё не было против него конкретных улик, хотя мы часто о нем слышали от наших американских коллег. Я думаю, Артист ещё до прибытия в

Англию вступил в контакт со своими будущими сообщниками и один из них забронировал для него каюту на

«Зодиаке». Цель этого манёвра станет вам ясной в дальнейшем.

Должен обратить ваше внимание на тот факт, что Артист обладал одним физическим недостатком, однако нам это стало известно значительно позже. В то время, о котором я рассказываю, мы не имели представления о внешности Артиста. На единственной фотографии, переданной нам боливийской полицией, был запечатлён заросший волосами субъект, уши которого были скрыты кудрями, рот – пышными усами, а остальная часть лица –

бородой и густыми холёными бакенбардами.

Теперь, мы, конечно, знаем, что у него была особая примета. Нужно ли, – спросил Аллейн, – напоминать вам, в чем она заключалась?

Слушатель из второго ряда показал жестом, в чем заключалась особая примета Артиста. Аллейн кивнул и продолжил свой рассказ,

– Я имею возможность очень детально познакомить вас с этой, казалось бы, невинной речной прогулкой, потому что моя жена довольно подробно мне о ней писала. В своём первом письме она сообщала, что…

«Вышло так, – писала Трой, что я решилась на поездку экспромтом, но, кажется, не пожалею. Обычно ты писал мне из кают, купе и номеров гостиниц, а я сидела и ждала, зато теперь мы оба в одинаковых условиях. Меня огорчает только то, что в ближайшие пять дней я не смогу получать твоих писем. Своё письмо я брошу в шлюзе Рэмсдайк, и, если повезёт, ты получишь его в Нью-Йорке в тот день, когда я буду в Лонгминстере, конечном пункте нашего путешествия.

Мы живём в мире воды: водовороты, водоросли и стремнины. Ты сам знаешь, как плохо я ориентируюсь, а то, что происходит вокруг, запутывает меня окончательно.

Почти весь день электростанции на берегу передвигаются то влево, то вправо. Мы к ним то приближаемся, то отходим. Да, милый мой, я знаю, что меняется течение реки, а станции стоят на месте. Если не считать этих электростанций, здешний ландшафт на редкость ровный, утрамбованный, как говорит наш капитан, самой историей.

Красные и Белые Розы. Кавалеры и круглоголовые. Священники и бароны. Все они мчатся к нам через столетия. А

тебе известно, что в этих местах как-то провёл целое лето

Констебль и писал здесь картины?

Что касается моих спутников, то я уже пыталась их тебе описать. Случайная компания, не лучше и не хуже, чем любые восемь человек, решивших совершить пятидневное путешествие по реке. Если не считать насквозь простуженной мисс Рикерби-Каррик, которая меня, наверно, доконает (ты ведь знаешь, как я ненавижу вечно гундосящих людей), и чернокожего доктора Натуша, мы ничем особенным не отличаемся.

Бедная мисс Р.-К. раздражает не одну меня. Словно горный обвал, обрушивает она свою сокрушительную тактичность на доктора Натуша и не жалеет усилий, стараясь доказать ему, что она не расистка. Минуты две назад я наблюдала её очередную атаку. Если бы она хоть временами замолкала, но как раз этого-то она не умеет. В Бирмингеме у неё есть лучшая подруга Мэвис, о которой она прожужжала нам все уши. Мы холодеем от страха каждый раз, когда слышим вступительную фразу: «моя лучшая подруга Мэвис». А между тем она (то есть мисс Рикерби-Каррик), по-моему, неглупая женщина. Только немного чокнутая. Она ведёт дневник, вечно таскает его с собой и что-то в нем строчит. Стыдно признаться, но он возбуждает моё любопытство. О чем она пишет?

Мистер Поллок мне не нравится: он очень груб и явно считает нас дураками (нас – это мистера Барда, меня и, конечно, бедняжку мисс Р.-К.), поскольку мы не разделяем его неприязни к цветным. Мне трудно быть вежливой с мистером Поллоком, когда он садится на своего конька.

И не он один испытывает эту неприязнь. Да, «неприязнь», пожалуй, точное слово, но я чуть не написала «страх». Мне кажется, что Поллок, Хьюсоны и даже мистер

Лазенби, хотя он, как священник, должен бы проявлять терпимость, поглядывают на доктора Натуша с чувством, определённо напоминающим страх.

Кажется, мы входим в наш второй шлюз – Рэмсдайк.

Допишу позднее.

Позднее (примерно минут через 30). В Рэмсдайке произошёл инцидент. Мы все стояли на палубе, когда я заметила на противоположном берегу очень красивую аллею, трактир, несколько раскидистых вязов, речку и пруд. Я

даже вскрикнула:

– Ой, взгляните! Здесь всюду Констебли, куда ни посмотри. На каждом шагу Констебли.

Все так и замерли, а один просто остолбенел, но кто, не знаю, так как все стояли неподвижно. Потом доктор с лёгким удивлением спросил: «Вы говорите о полицейских, миссис Аллейн? Где они? Я никого не вижу». Тогда я объяснила, что я имела в виду, и он рассмеялся впервые за время поездки. Поллок изумлённо вытаращил на меня глаза, а Кэли Бард сказал, что уж подумал было, не пришло ли ему время расплачиваться за грехи. Мистер Лазенби нашёл это недоразумение весьма забавным, Хьюсоны так и остались в недоумении. Мисс Р.-К., когда поняла, в чем дело, захохотала, как гиена. Я до сих пор не знаю, кто из них (может, это был не один человек, а больше) так испуганно затих, а главное, мне почему-то взбрело в голову, что моё объяснение расстроило кого-то ещё больше, чем мой возглас. К тому же меня преследует ощущение, что вокруг меня развёртывается какой-то спектакль. Это что-то вроде снов, которые иногда снятся актёрам, когда им кажется, будто они на незнакомой сцене, где идёт совершенно неизвестная им пьеса.

Смешно? А может, не смешно? Странно? А может быть, не так уж странно? Позже напишу из Толларка. Выставка прошла прилично. Все картины были удачно размещены и освещены. Местная галерея приобрела одну черно-розовую картину, и ещё семь небольших были проданы в первый же вечер. 31-го буду в Париже, а в ноябре – в

Нью-Йорке. Родной мой, если у тебя выберется свободная минутка, мне бы хотелось, чтобы ты все-таки зашёл в музей

Гуггенхайма просто взглянуть…»

Трой нравилось шлюзование. Рэмсдайкский шлюз был очень красив: небольшой участок, хорошенький домик, буксирная дорожка, мост через реку, а на противоположном берегу «констеблевский» ландшафт. «Зодиак» медленно вошёл в шлюз, но, прежде чем он стал опускаться.

Трой соскочила на берег, бросила в ящик письмо и пошла в том направлении, которое указал ей шкипер. «Двадцать минут!» – крикнул он вслед. Она перешла дорожку и начала взбираться на поросший травой пригорок. Она вышла на узкую дорогу – «Дайк Уэй», упоминавшуюся в брошюрке. Трой вспомнила, что дорога начинается в местечке

Уэпентейк, которое, судя по карте, находилось в полутора милях от шлюза.

Пахло землёй, травой и лёгким дымком от костра. На душе у Трой было легко и радостно, и она сама не заметила, как, взбираясь вверх по склону, добралась до лощины.

Лощина была круглая, заросшая травой, папоротником и мхом. Именно здесь собирались каждые две недели рыцари двора Плантагенетов, дабы вершить правосудие, как его понимали в те дни и как предписывал закон.

Несколько ниже лощины, неподалёку от шлюза, на склоне пригорка, виднелся сравнительно свежий карьер: должно быть, из него брали гравий, которого здесь было предостаточно, а может, здесь копались археологи-любители. Старая дверь, под которую кто-то кое-как подсунул прогнившие деревянные подпорки, служила крышей и с грехом пополам удерживала нависший над краем карьера пласт земли. «Залатали», – подумала Трой.

Она вошла в лощину, села, и ей даже показалось, что она сидит на некоем подобии земляной скамьи, вырытой, наверно, семь веков назад. «Я полнейший профан в истории, – подумала она, – но мне нравится её слушать», – и она стала мысленно заселять лощину как бы вырезанными из дерева головами, мантиями ярких цветов и блестящими доспехами. Трой вдруг подумала, не сделать ли ей такой рисунок – лаконичный, тёмный, сплошь заполненный фигурами людей, вершащих суд. Тёплый ветерок зашевелил траву и её волосы, и в тот же миг на склоне появился доктор Натуш.

Он был без шляпы и сменил на жёлтый свитер свой твидовый пиджак. Увидев Трой, Натуш остановился: высокий рост и тёмный цвет кожи делали его фигуру особенно внушительной на блеклом фоне реки. Трой помахала ему рукой.

– Поднимайтесь! – крикнула она. – Лощина здесь.

– Спасибо.

Он быстро поднялся вверх по склону, вошёл в лощину и огляделся.

– Так, значит, вот где восседали эти старики. В нашей брошюрке очень лихо все это описано.

У Трой мелькнула мысль, что эти словечки звучат неуместно в его устах.

– Садитесь и вы, – предложила Трой. Ей захотелось посмотреть, как будут выглядеть его голова и обтянутые жёлтым свитером плечи на фоне мха и папоротника.

Он уселся, положив руки на колени. На представшем перед Трой живом портрете светлыми бликами выделялись зубы и белки глаз.

– Выгляжу очень чужеродным? – спросил он.

– Я бы с удовольствием написала ваш портрет. Вы действительно ощущаете какую-то несовместимость? То есть, я хочу сказать, вам совсем чуждо все это?

– Все это? Чуждо? Вовсе нет.

Они некоторое время сидели молча, но Трой не показалась эта тишина тягостной.

Над набережной виднелась верхняя часть рулевой рубки «Зодиака», который уже начал медленно опускаться.

Издали доносился голос и смех мисс Рикерби-Каррик.

Затем они услыхали треск приближающегося мотоцикла. Промчавшись мимо, мотоцикл затих, остановившись в конце дороги.

– Похоже, это снова те двое, – сказала Трой. Доктор

Натуш встал:

– Вы не ошиблись, я их вижу. Вон, машут руками.

– Странно, – сказала Трой, – что это они все носятся?

– Может быть, где-то здесь их кемпинг. Ведь мы совсем недалеко уплыли.

– Да, я и забыла: на реке меняются все представлении о расстоянии.

Трой сорвала лист папоротника и начала вертеть его в руках. Доктор Натуш снова сел с ней рядом.

– Мой отец был эфиопом, – сказал он, помолчав – Он приехал в эту страну пятьдесят лет назад и женился на англичанке. Я родился и получил образование в Англии.

– А у себя на родине вы когда-нибудь были?

– Был однажды, но оказался там чужим. Так же как и мой отец, я женился на англичанке. Моя жена умерла два месяца назад.

– О, так вы поэтому отправились путешествовать?

– Мы собирались поехать вдвоём.

– Я понимаю, – сказала Трой.

– Ей бы понравилось. Такое путешествие – одно из тех немногих скромных развлечений, что были нам доступны.

– Скажите, вам очень мешает то, что вы тёмный?

– Да, конечно. Вы молодчина, миссис Аллейн, что сами задали этот вопрос. Я ведь знаю, всем хочется это спросить, но никто не решается.

– Рада, что вы не обиделись.

– Я с вами себя чувствую очень легко, – доктор Натуш сказал это примерно Таким тоном, каким объявил бы пациентке, что та абсолютно здорова. – Очень, очень легко, –

после паузы повторил он. – Мне кажется, миссис Аллейн, это ощущение сохранится, что бы вы мне ни сказали.

На склоне появилась мисс Рикерби-Каррик.

– Эй! – крикнула она. – Как вам там, наверху?

– Недурно, – отозвалась Трой.

– Ну что ж, отлично!

Мисс Рикерби-Каррик, пыхтя, стала взбираться вверх, сморкаясь на ходу. Трой вдруг стало ужасно жаль её. Ей подумалось, а есть ли у бедняжки в целом свете близкая душа, кроме этой знаменитой Мэвис, о которой она прожужжала всем уши.

Доктор Натуш вздохнул и встал.

– Я вижу в том конце калитку, – сказал он. – Если хотите, можно пройти к берегу оттуда.

– Вы идите, – негромко сказала Трой. – А я её, пожалуй, подожду.

– Вот как? Хорошо.

Он подождал минуты две, вежливо поклонился мисс

Рикерби-Каррик и направился к калитке.

– Не правда ли, он душка? – запыхавшись, произнесла

Рикерби-Каррик. – Вам не кажется, что он какой-то необыкновенный?

– Он производит приятное впечатление, – сдержанно сказала Трой.

– Мне кажется, мы все должны особенно стараться поддержать его. Такие люди, как мистер Поллок, приводят меня в бешенство. Я прямо все ему сказала. Я, знаете ли,

люблю все высказывать начистоту. Я говорю: «Нечего считать, будто мы с вами чем-то лучше его только потому, что у него другая пигментация». Они совсем такие же, как мы. Ведь вы согласны, что все мы должны особенно стараться.

– Знаете что, мисс Рикерби-Каррик…

– Зовите меня просто Хей.

– Ну что ж… спасибо. Я вам вот что хотела сказать: вряд ли доктору понравится, если мы все будем так уж пыжиться. Весьма сомнительно.

– Вы с ним как-то очень уж легко нашли общий язык, –

досадливо сказала мисс Рикерби-Каррик.

– В самом деле? Что ж, я нахожу его интересным собеседником.

– Ага, вот видите! – С не совсем понятным торжеством воскликнула Рикерби-Каррик. Наступила длительная пауза. Зарокотал мотоцикл, они услыхали, как он промчался через мост и исчез в направлении Норминстера.

На склоне один за другим стали появляться остальные пассажиры. Позади всех, волоча ногу в ортопедическом ботинке, шёл мистер Поллок. Хьюсоны были увешаны фотоаппаратами, у Кэли Барда за плечами висел какой-то ящик, а в руке был сачок для ловли бабочек.

Когда все собрались вместе, Хьюсоны принялись сперва снимать лощину, а затем и всех попутчиков, усевшихся с принуждённым и неловким видом. Трой подумала, что мистер Лазенби, наверное, сравнивает лощину с местом сборищ аборигенов где-то в глуши Австралии. Мистер Поллок полистал брошюру и с негодующим видом воззрился на окружающий его ландшафт.

Кэли Бард подошёл к Трой.

– Так вот вы куда сбежали, – буркнул он вполголоса. –

А меня подцепила тем временем эта ошеломляющая дама.

Кажется, она начинает движение «давайте будем как можно любезней с Натушем».

– Да, я знаю. Как вы откликнулись на её лозунг?

– Сказал, что я и так до приторности с ним любезен. А

теперь просветите меня насчёт королевских судилищ. У

меня своего рода аллергия к брошюрам, а то, что рассказывал шкипер, я начисто забыл. Выкладывайте, прошу вас.

– Так вы ловите бабочек? – спросила Трой, оставив без ответа прозвучавшую довольно фамильярно просьбу.

– Совершенно верно. Я любитель. Вы не находите эту страсть зловещей? У неё дурная репутация. Во-первых, тот ужасный фильм6, а потом ещё в «Собаке Баскервилей»

какой-то злодей носился по болотам с сачком для ловли бабочек и ботанизиркой.

– Ассоциаций предостаточно, но я вообще предпочитаю бабочек и мотыльков живыми. Вы не заметили тех двух мотоциклистов? Они прямо нас преследуют.

– По-моему, это друзья нашего юнги Тома. Они из

Толларка, мы там сегодня остановимся. Постойте-ка, нас, кажется, зовут.

На «Зодиаке» прозвучали три коротких гудка. Вся компания заторопилась к теплоходу, уже вышедшему из шлюза. Слева по борту возвышалась плотина. За зеленоватой стеной падающей воды вся поверхность реки была

6 Речь идёт о фильме У. Уиллера «Коллекционер», герой которого, садист и убийца, также увлекается ловлей бабочек.

покрыта пеной – пена громоздилась островками, горками, радужная, сверкающая на солнце, она распадалась на клочки и таяла на глазах.

– О! – восторженно вскричала мисс Рикерби-Каррик. –

Как красиво! Да посмотрите же, – настойчиво обращалась она то к одному, то к другому. – Кто бы мог подумать, что эта тихая река может вспениться и превратиться в такое чудо. Ведь это дивный сон, не правда ли?

– Мне это больше напоминает день большой стирки, –

выглянув из салона, сказала миссис Тритуэй. – Это все порошки. Там, за деревьями, фабрика моющих средств.

Чай готов, – добавила она.

– Так прозаично! – огорчилась мисс Рикерби-Каррик.

Капелька пены села на кончик её носа, – Вот досада! –

сердито сказала она и спустилась в салон, куда последовали и остальные.

– Красиво то, что кажется красивым, – возразил Кэли

Бард. – У каждого своё представление о красоте.

Он обращался к Трой, но ответил Натуш, шедший мё-

дом за ней.

– Наверное, не столько представление, сколько восприятие, – сказал он. – Помню, как-то я гулял в лесу и заметил на полянке поразительно яркую алую точку и тут же решил, что это некая зловещая плесень, отравляющая исподтишка всю нашу землю и воздух. Потом я подошёл поближе и увидел, что это консервная банка с красной этикеткой. Разве из-за моего открытия она стала менее красивой?

Он повернулся к Трой.

– На мой взгляд, нет, – ответила она. – Яркий цветовой контраст всегда красив и производит впечатление.

– Не возвращаемся ли мы к старому флорентийцу с шишковатым носом? – поинтересовался Кэли Бард. – Нам остаётся предположить, что художник приходил в восторг от каждого угря, морщинки и шишки.

– Совершенно правильно, – сказала Трой.

– Значит, если бы сейчас из этой пены выплыло что-нибудь, скажем, мёртвая, рыба или дохлая кошка, и если бы по цвету и форме они гармонировали с остальным, то, значит, это стоило бы рисовать и оно считалось бы красивым?

Трой кивнула.

Тут в разговор ворвалась мисс Рикерби-Каррик.

– Продолжайте, прошу вас, я буквально ловлю каждое слово. Меня ужасно волнует этот вопрос. Ведь красота везде, во всем! – вскрикивала она, размахивая руками перед очками мистера Лазенби. – «Красота – это Истина, Истина – Красота», – процитировала она. – Вот и все, что нужно знать!

– Очень глубокое замечание, мисс Рикерби-Каррик, –

вежливо произнёс мистер Хьюсон.

– А я не согласна, – вмешалась его сестра. – Мне за свою жизнь пришлось узнать достаточно истин, в которых отнюдь не было никакой красоты.

Мистер Поллок, до этого долго молчавший, глубоко вздохнул, и остальные пассажиры, будто заразившись его подавленным настроением, примолкли.

Кто-то, возможно, мистер Лазенби, оставил на скамейке утреннюю газету, ту самую, в которой был отчёт о выставке и фотография. Трой взяла её, просмотрела заголовки, но, не найдя ничего интересного, перевернула страницу и…

«ЧЕЛОВЕК НАЙДЕН ЗАДУШЕННЫМ

Вчера в 8 часов в квартире на Кипрус-стрит, в Сохо, найдено тело задушенного мужчины. Полиция, ведущая расследование, полагает, что это торговец картинами К.

Дж. Э. Андропулос».

Список пассажиров все ещё лежал на столе. Трой взглянула на имя, которое Кэли Бард вычеркнул, вставив вместо него её собственное, и так резко встала с места, что кое-кто из её попутчиков удивлённо поднял на неё глаза.

Как бы невзначай она уронила газету на скамейку и спустилась к себе в каюту. Поразмыслив, она решила, что если никто не прочитал заметки, то ей лучше помалкивать об ужасной новости. Потом она подумала, что будет ещё лучше вовсе избавиться от газеты, прежде чем её фотография попадётся на глаза пассажирам. Она представила себе, как мисс Рикерби-Каррик встретит её возгласом:

«Подумать только, о вас обоих написали в газете, и о вас, и о том бедняге, что должен был ехать в вашей каюте», быстро отыскала свой альбом для эскизов и вернулась в салон.

Газета исчезла.

Минуту или две Трой побыла в салоне, стараясь собраться с мыслями. Её попутчики все ещё пили чай и не казались встревоженными. Она поднялась на палубу. У

штурвала стоял шкипер.

– Все в порядке, миссис Аллейн? – спросил он.

– Да, спасибо, все хорошо, – сказала Трой и пододвинула себе стул.

Пена уже почти исчезла из виду. «Зодиак» плыл по чистой воде мимо низких берегов и редких группок деревьев.

Трой начала рисовать знаки Зодиака, располагая их по окружности. Стихотворение миссис Тритуэй можно будет поместить в центре, а позднее она кое-где раскрасит рисунок.

Из салона вдруг донеслись голоса, там громко заговорили. Через некоторое время на её руку упала тень. Это снова были Кэли Бард. Трой не подняла головы. Кэли Бард отошёл и стал к ней спиной, облокотившись о гакаборт.

– Боюсь, – сказал он, – что ваше инкогнито раскрыто.

Мистер Лазенби увидел фотографию в утренней газете. Я

бы, конечно, вас не выдал.

– Верю.

– Должен сообщить вам, что Рикерби-Каррик в восторге.

– Вот черт!

– А Хьюсоны приятно удивлены. Они читали о вас в журнале «Лайф», поэтому знают, что вы знаменитость. Их одно только удивляет, как это они вас сразу не узнали.

– Действительно.

– И Поллок, как ни странно, о вас наслышан. А преподобный Лазенби утверждает, что в Австралии вас считают равной Драйсдейлу и Добеллу.

– Очень мило с его стороны.

– Во всем этом для вас есть одно преимущество: теперь вы можете спокойно заниматься своим делом, не опасаясь, что все будут охать и сопеть вам в затылок.

– Я не собираюсь делать ничего особенного, – пробормотала Трой.

– Просто удивительно! – усмехнувшись, сказал Бард.

– Что?

– Что вы так скромничаете, когда говорите о своей работе. Вы!

– Такая уж я есть. Ну ладно, будьте умником, помолчите.

Бард хмыкнул и подтащил стул к тому месту, где сидела

Трой. Её обдало запахом табачного дыма от его трубки.

«Они явно не заметили сообщения об Андропулосе», –

подумала она, а секунду спустя у неё мелькнула другая мысль: «А может, заметили?»

Река стала так петлять, что ландшафт вокруг «Зодиака»

закружился, как в диораме. Шпиль церкви в Уэпентейке то приближался, то отступал, надвигаясь на более высокий шпиль церкви Толларка, городка, к которому они подплывали.

Временами Трой отрывалась от работы, чтобы взглянуть на пейзаж, однако на листе все отчётливее вырисовывались знаки Зодиака. Забавы ради она придавала каждому из них черты своих попутчиков. Хьюсов она, конечно, изобразит в образе Близнецов, а мистеру Поллоку, который не ходит, а ковыляет, самой судьбой назначено быть

Раком. Мисс Рикерби-Каррик, несомненно, девственница; и ей вполне подойдёт Дева. Неистовому мотоциклисту она пририсовала бычьи рога. Ядовитые замечания Кэли Барда делали его весьма подходящим для роли Скорпиона. В кого же превратить мистера Лазенби? Она вспомнила, что он плохо видит и в тёмных очках может сойти за слепое правосудие. Так пусть держит в руках Весы. Что касается доктора Натуша, мужественного, широкоплечего, то на небесном своде он должен был выглядеть великолепным

Стрельцом с натянутым луком. И она начала рисовать

Стрельца, похожего на доктора. Для миссис Тритуэй придумать аналогию было труднее. Правда, можно было сказать, что она такая же яркая и сверкающая, как Рыба. Трой посмотрела на стоящего у штурвала шкипера и, заметив, как под его белоснежной рубашкой перекатываются мускулы, решила, что такая бьющая через край сила и мужественность характерны для Овна. Мальчик Том, конечно, будет Водолеем. Больше пассажиров не было, поэтому она приподняла Льву одну бровь, придав ему сходство со своим мужем. «Ну что ж, а на мою долю остаётся Козерог, – подумала Трой. – И может, это не так уж плохо».

Пассажиры один за другим выбрались на палубу, все, кроме доктора Натуша, и каждый в меру сил старался продемонстрировать Трой свою деликатность. Хьюсоны, улыбнувшись друг другу, погрузились в кресла и стали читать брошюры и «Ридерс дайджест». Мистер Лазенби, обратив в сторону Трой свои тёмные очки, кивнул и с королевской важностью прошествовал мимо. Мистер Поллок сделал вид, будто её не замечает, однако, подойдя вплотную, стал внимательно наблюдать сзади, как она рисует.

Мисс Рикерби-Каррик, как всегда, была великолепна. С

трудом взобравшись по трапу, она остановилась поболтать со шкипером, но все время стреляла по сторонам глазами, пока не увидела Трой. Тогда, оставив шкипера и с лукавым видом закусив нижнюю губу, она на цыпочках подкралась к Трой, наклонилась к ней и шепнула в самое ухо: «Только меня не рисуйте», после чего игриво поплыла к своему шезлонгу.

Почувствовав, что вокруг неё создаётся какая-то странная обстановка, Трой обернулась и увидела, что у неё за спиной стоит мистер Поллок. Прищурив глаза, он с видом знатока рассматривал рисунок. На секунду их взгляды встретились, затем, подтянув хромую ногу, он повернулся, чтобы уйти. В этот момент Кэли Бард с неожиданной злостью в голосе сказал:

– Вы что, мистер Поллок, получили приглашение на частный вернисаж?

Мистер Поллок промолчал, потом приглушённо произнёс: «Очень хорошо. Прекрасно», – и отошёл на другую сторону палубы.

Трой закрыла свой альбом и, пытаясь замять создавшуюся неловкость, заговорила о пейзаже.

В 6 часов 15 минут «Зодиак» прибыл в шлюз Толларк и пришвартовался на ночь.

Глава III

ТОЛЛАРК

– В это время, – сказал Аллейн, – я был в пути в Чикаго, откуда мне предстояло ехать в Сан-Франциско. В Америке мы разрабатывали совместный план ликвидации международной банды, спекулировавшей подделками произведений искусства. Мы были почти убеждены, хотя точных данных у нас ещё не было, что Артист играет в этом деле не последнюю роль и что та же банда одновременно занимается перевозкой наркотиков. Письма моей жены, отправленные с дороги, меня уже не застали в Нью-Йорке и были переадресованы в Чикаго, а затем в Сан-Франциско.

Прочитав их, я позвонил в Скотланд-Ярд.

Понедельник. Толларк. 10.15 вечера.

«…Это письмо, вероятно, придёт одновременно с тем, что я отправила сегодня утром в Рэмсдайке. Пишу в

каюте, вернувшись из Толларка, где мы провели первую

ночь. Попытаюсь пересказать все сегодняшние события

так, как это сделал бы ты, – кратко, но подробно. Я

почти уверена, что сами по себе они не представляют

ничего особенного. Я пишу тебе обо всех этих забавных

мелких происшествиях только потому, что, мне кажется, они как-то связаны с делом, которым ты сейчас занят. Я

прекрасно понимаю, что, вероятно, это просто чепуха.

Все, собственно, началось вечером в Толларке…»

Они причалили у небольшого городка, и после обеда пассажиры отправились его осматривать. Предчувствуя лобовую атаку со стороны мисс Рикерби-Каррик и, возможно, Кэли Барда, Трой, у которой были свои планы, постаралась ускользнуть пораньше. На причале к услугам пассажиров была телефонная будка. Вокруг никого не было видно, и Трой быстро вошла в неё. Через несколько секунд она уже спрашивала:

– Скажите, инспектор Фокс у себя? Можно его? Это говорит миссис Родерик Аллейн, – и, помолчав немного, продолжала:

– Братец Лис7? Это Трой Аллейн. Послушайте, я насчёт происшествия в Сохо, о котором сообщали утренние газеты. Этот человек заказал билет на…

Она старалась говорить как можно короче и точнее, но все равно не успела ничего толком рассказать – Фокс её прервал.

– Очень любезно с вашей стороны, миссис Аллейн, что вы позвонили, – сказал он с хорошо знакомым ей ирландским акцентом. – Все, что вы рассказываете, очень интересно, я как раз сейчас занимаюсь этим делом. Значит, вы говорите из Толларка? И едете в освободившейся каюте? А

звоните вы из автомата? Где он находится?… Понятно…

Так. – Он помолчал. – Да. Вчера нам сообщили из

Нью-Йорка, что он отлично себя чувствует.

– Кто? – вскрикнула Трой. – Вы говорите о Рори?

– Совершенно верно. Рад, что вы позвонили. Если наши планы изменятся, мы, конечно, вас оповестим. Мне думается, будет лучше, если вы там не будете говорить лишнего, – мягко продолжил мистер Фокс. – Возможно, я слишком осторожничаю, да скорее всего именно так, но все же, если бы вам удалось, не привлекая к себе внимания, зайти через полчасика в наш участок в Толларке… Скажем, для того, чтобы узнать, не нашлась ли ваша меховая горжетка, которую вы потеряли на своей выставке. Приятно было с вами побеседовать. Как мой крестник, здоров? Ну, всего хорошего.

Трой повесила трубку и повернулась. Сквозь разбитое стекло она заметила, как кто-то торопливо отскочил, а выйдя, увидела у кабинки мистера Лазенби.

7 Фокс (Fox) – по-английски «лиса».

– Вы уже поговорили, миссис Аллейн? – добродушно спросил он. – Вот и отлично, тогда я позвоню в резиденцию епископа Норминстера. Вы с ним не знакомы? Очень гостеприимный старик. Предоставил в моё распоряжение машину, шофёра, все. Собираетесь побродить?

Трой сказала, что да, собирается. Мистер Лазенби посоветовал ей осмотреть местную церковь, которую, по его словам, очень хвалил епископ, и скрылся в будке.

Почему-то обеспокоенная, Трой прошла по узкой мощённой булыжником улочке на рыночную площадь Толларка.

Городок показался ей очаровательным. В нем не было ни капли чванливого самодовольства, столь характерного для тщательно сохраняемых старинных городков, расположенных ближе к Лондону, впрочем, если верить брошюре, Толларк сумели уберечь от неумелых викторианских «реставраторов». Однако никакими стараниями, добавляла брошюра, уже нельзя восстановить того, что было разрушено варварами Кромвеля.

Народу вокруг было мало, и Трой решила, что не стоит спрашивать, как пройти в полицию. Обходя вокруг площади, она время от времени видела своих попутчиков. В

тёмном переулке Хьюсоны что-то рассматривали в неосвещённой витрине лавочки. Мистер Поллок как раз заворачивал за угол церкви, с кладбища которой через крытый ход, пятясь, выходила мисс Рикерби-Каррик. Звонили колокола. Трой казалось, что все они словно персонажи комедии Дель Арте, а площадь – раскрашенный задник. Её не оставляло смутное ощущение, что она невольная участница какого-то маскарада, где каждый пассажир «Зодиака»

движется в заранее определённом направлении, и она вместе со всеми, но, куда они все движутся, она, хоть убей, не могла понять.

Она догадывалась, что Кэли Бард был бы не прочь побродить вместе с ней по Толларку, и не удивилась, увидев, как он с убитым видом завернул в местную пивную.

Обойдя почти всю площадь, она увидела наконец знакомую синюю лампочку.

Дверь за ней захлопнулась, и она оказалась в другом мире, где пахло линолеумом, дезинфекцией и форменной одеждой. Дежурный сержант, предупреждённый о её приходе, провёл её к старшему полицейскому офицеру, Это был крупный, мускулистый, полнеющей человек с проницательными глазами и чисто профессиональной общительностью.

Он тепло пожал ей руку и представился: «Тиллотсон».

– Рад познакомиться, миссис Аллейн, – добавил он, провожая её в кабинет. – Счастлив встретиться с супругой

Родерика Аллейна. Его учебник у нас в полиции называют

«Бич Аллейна», можете ему это передать.

Он весело рассмеялся собственной шутке, опёрся ладонями о стол и сказал:

– Что ж, миссис Аллейн, я говорил с мистером Фоксом из следственного отдела, и он решил, что будет неплохо, если мы с вами потолкуем. Так что, если вас не затруднит…

Он очень умело заставил Трой описать все, что произошло за последние восемь часов, и поразил её своим интересом к мельчайшим подробностям. Очевидно, почувствовав её удивление, он заметил, что её, вероятно,

интересует, чем вызвана такая дотошность, и тут же вкратце это объяснил.

– Этот К. Дж. Э. Андропулос – как вы уже, вероятно, догадались, грек по происхождению – был замешан в разных тёмных делишках. Он, можно сказать, ничем не брезговал: был и поставщиком наркотиков, и продавцом, и даже держал лавку по торговле картинами на Кипрус-стрит в Сохо. Жил он в том же доме на втором этаже. Там и нашли его вчера убитым. Он не был крупной фигурой, но был полезен Скотланд-Ярду, так как стал осведомителем, не поладив с Фолджемом, известным под кличкой Артист –

весьма заметной личностью в международном преступном мире. Вот им то мы очень и очень интересуемся.

– Да, я слышал о нем от Рори, – сказала Трой.

– Не сомневаюсь. Видите ли, с нашей точки зрения, это убийство дело рук Артиста, поэтому мы тщательно изучаем все факты, которые хоть как-то связаны с Андропулосом.

– И в том числе каюту № 7 на «Зодиаке»?

– Совершенно верно. Нам хотелось бы выяснить, почему Андропулосу пришла в голову причуда зарезервировать эту каюту и когда он это сделал. Особенно же нас интересует, не связан ли он с кем-нибудь из пассажиров.

Между нами, Фокс немного обеспокоен тем, что вы едете на этом теплоходе, – он не знает, что сказал бы по этому поводу ваш муж. Мистер Аллейн сейчас едет на конференцию в Чикаго, и Фокс подумывает, не связаться ли с ним.

– Нет, нет! – воскликнула Трой. – К чему это?

– Откровенно говоря, мне тоже кажется, что ни к чему,

но у Фокса на этот счёт своё мнение. Когда вы ему звонили, он прервал разговор, опасаясь, что вас подслушают. Он, как вы знаете, человек осторожный и очень дотошный.

– Что так, то так.

– В связи с делом Андропулоса Фоксу, возможно, придётся съездить во Францию. Так что поддерживать контакт вам пока придётся со мной. Прежде всего хотелось бы взглянуть на список пассажиров. Кроме того, давайте рассмотрим те два инцидента, о которых вы упомянули.

Значит, во-первых, у вас создалось впечатление, что кто-то

– вы не знаете, кто именно – испугался, когда вы сказали, что тут на каждом шагу Констебли. Во-вторых, вам попалась на глаза заметка об Андропулосе. Прочитав её, вы оставили газету на стуле и ушли в каюту, решив не рассказывать об этом случае, чтобы не расстраивать пассажиров. Вернувшись, вы обнаружили, что газета исчезла.

Так? Что ж, в первом случае, пожалуй, естественно, что туристы, находящиеся в тихой, мирной обстановке, забеспокоились при вашем восклицании: «На каждом шагу

Констебли» – так вы, кажется, выразились? Вы говорили о художнике, они решили, что о полицейских.

– Да, наверно, так. Они действительно воскликнули:

«Где, почему полиция?» или что-то в этом роде. Только не все. Вскрикнула мисс Рикерби-Каррик, и мисс Хьюсон, по-моему, тоже. И, кажется, ещё мистер Кэли Бард сказал что-то вроде: «Что вы имеете в виду?» Но я почувствовала: кого-то мои слова страшно испугали. Я… впрочем, – нетерпеливо перебила себя Трой, – все это и вправду глупо!

Наверное, не стоит обращать на это внимания.

– Тогда давайте остановимся на втором инциденте – на исчезновении газеты. Не кажется ли вам возможным, миссис Аллейн, что кто-то из пассажиров видел, что газета вас чем-то расстроила, и, когда вы вышли, тоже прочёл заметку? Может быть, он поступил так же, как собирались поступить вы: решил убрать газету, чтобы не волновать остальных? Или, может быть, он не заметил, что вы расстроились, и сам решил скрыть от вас, что вы едете в каюте, в которой должен был ехать убитый? Может быть, к этому выводу пришли все пассажиры? Или, что ещё проще, газету убрал кто-то из экипажа.

– Я чувствую себя страшно глупо, – сказала Трой, – Вы абсолютно правы. Лучше бы я молчала и не беспокоила бедного Братца Лиса.

– Нет, нет, – быстро сказал Тиллотсон. – Вы ошибаетесь. Нас очень заинтересовал этот заказ на седьмую каюту.

Что побудило Андропулоса предпринять это путешествие?

Конечно, рано или поздно мы бы докопались до истины, однако чем раньше, тем лучше. Поэтому мы очень вам признательны за помощь.

– Мистер Тиллотсон, неужели вы думаете, что кто-то из пассажиров «Зодиака» связан с Андропулосом? Почему вы так решили?

Тиллотсон пристально разглядывал стол.

– Нет, – помолчав, проговорил он, – пока у нас нет оснований так думать. – Он поднял глаза. – Значит, сегодня вы в Толларке, завтра в Кроссдайке, а следующий день и ночь проведёте в Лонгминстере, верно? Список пассажиров я у вас взял, и мы передадим его мистеру Фоксу. Со своей стороны, мы тоже наведём кое-какие справки. Вы говорили, что священник гостил у епископа Норминстера?

И что он австралиец? Чудесно. А дама с двойной фамилией проживает в Бирмингеме? А мистер Кэли Бард живёт в

Лондоне и собирает бабочек? А мистер Поллок тоже живёт в Лондоне, но приехал из Бирмингема, где он останавливался… ах да, в гостинице Осборн. А американцы – в гостинице Табард в Стрэтфорде? Пожалуйста, немного подождите.

Он подошёл к двери и, передав дежурному список фамилий и адресов, попросил их проверить, затем заглянул в справочник, набрал какой-то номер и выяснил, что Лазенби действительно гостил всю прошлую неделю у епископа.

Повесив трубку и с улыбкой повернувшись к Трой, он спросил, не знает ли она случайно адреса остальных пассажиров. Ей помнилось, что Хьюсоны как-то упоминали штат Канзас и отель «Балморал» на улице Кромвеля, а Кэли

Бард, кажется, говорил, что занимается репетиторством.

Мистер Стенли Поллок жил в предместье Лондона, где у него были дома, но где именно, она понятия не имела.

Тиллотсон делал какие-то пометки в своём блокноте. Вошёл дежурный и сообщил, что проверил все данные и все совпадает: доктор Натуш уже семь лет практикует в Ливерпуле, миссис Рикерби-Каррик – известная фигура в благотворительной организации. Сведения об остальных пассажирах тоже подтвердились.

– Ну, вот видите, – сказал Тиллотсон, пожимая Трой руку.

На прощание он сказал, что в селении Кроссдайк, в миле от шлюза Кроссдайк, есть полицейский участок и, если до завтрашнего вечера произойдёт что-нибудь из ряда вон выходящее, он был бы благодарен, если бы она зашла туда и позвонила ему. А может быть, он и сам освободится и заедет с ней повидаться.

– Только упаси вас боже начать всех теперь подозревать, – сказал он, помолчав. – Это испортит вам отдых. Мне кажется, вы собирались побродить по Толларку? Боюсь, я отнял у вас слишком много времени. Ну, ничего не поделаешь. Спокойной ночи, миссис Аллейн. Я весьма вам обязан, поверьте.

Трой вышла на улицу. Колокола уже не звонили. Городок затих. Так затих, что она вздрогнула, когда внезапно затрещал надоевший мотор мотоцикла. Он беспрестанно чихал и рычал, пока наконец не умолк в отдалении.

«Впрочем, – подумала Трой, – все эти проклятые мотоциклетки трещат одинаково».

В Толларке наступил вечер. На площадь легли тени.

Шаги на улицах отдавались громко и гулко, и голоса немногочисленных прохожих нисколько не нарушали, а скорее даже подчёркивали ощущение пустоты.

Трой любила приезжать в незнакомые города вечером.

Если бы это зависело только от неё, она в любой город приезжала бы только в сумерки.

Она пересекла площадь, не встретив никого из пассажиров «Зодиака», и вошла в церковь, поразившую её красотой интерьера. Среди небольшой кучки молящихся она заметила затылки мисс Рикерби-Каррик и мистера Лазенби. Послушав немного проповедь, Трой, никем не замеченная, выскользнула из церкви и решила вернуться на теплоход другой дорогой. Она пошла по улице, но вскоре ей показалось, что она слышит эхо собственных шагов.

Через минуту или две она остановилась и прислушалась.

Звук шагов тоже затих. И все-таки Трой так и не поняла, эхо это или кто-то ещё идёт сзади неё по улице? Она оглянулась, но уже совсем стемнело, и она никого не увидела.

Она пошла быстрее. На этот раз эхо, если только это было эхо, за ней уже не последовало. Улица казалась бесконечно длинной, дома стояли очень редко, и Трой, спускаясь к реке, ускорила шаги. Вдали на перекрёстке появился силуэт какого-то дома или сарая.

Сзади опять послышался звук шагов, теперь он стал ближе и не походил на эхо. Трой почувствовала, что у неё так заколотилось сердце, будто она шла не под гору, а взбиралась вверх. Вспомнив напутствие мистера Тиллотсона, она удержалась от желания броситься наутёк и, наконец, дошла до дома в конце улицы. В тот же момент ей навстречу вышли две фигуры. Трой вскрикнула.

– Это вы, миссис Аллейн? – раздался голос мисс Хьюсон – Эрл, это миссис Аллейн.

– Да, да, верно, – откликнулся её брат. – Привет, миссис

Аллейн. Жутковато тут, правда? Видно, жители Толларка в своём прогрессе ещё не дошли до электрического освещения. Они ещё доживают эру факелов.

– Господи, – сказала Трой, – ну и напугали вы меня.

Брат и сестра наперебой принялись извиняться: если бы они знали, что это она, они бы её, конечно, окликнули.

Мисс Хьюсон сама боится темноты и без брата не рискнула бы ходить по городу. Мистер Хьюсон сообщил, что его сестра обожает разные старинные вещицы, а этот угловой дом показался им похожим на лавчонку, где торгуют всяким старьём. Они даже попытались разглядеть, что там есть, через витрину. Перебив брата, мисс Хьюсон заметила, что им удалось высмотреть несколько прелестных вещичек

– такой миленький рабочий ящик на ножках, множество папок с иллюстрациями, а потом их фонарик вдруг взял и погас.

– Особенно, миссис Аллейн, меня соблазняют старые картины! – воскликнула мисс Хьюсон. – А ещё репродукции и иллюстрации изданий викторианской эпохи. Знаете, эти миленькие девчушки с котятами и веночками, военные сценки. Вы представляете, о чем я говорю?

– Сестрёнка разрисовывает ширмочки, – снисходительно пояснил мистер Хьюсон. – Ничего получаются.

Дома она, можно сказать, знаменита этими своими ширмочками.

– Это же надо! – воскликнула его сестра. – Нашёл кому рассказывать о моих ширмочках!

Трой, у которой сердце перестало наконец стучать, как перегретый мотор, сказала, что её тоже восхищают викторианские ширмочки, и напомнила Хьюсонам, что они ещё посетят Толларк на обратном пути.

– Ну, сестрёнка побежит к этому старьёвщику ещё до того, как закрепят тросы, – сказал мистер Хьюсон. Девочки, а что это мы стоим? Пора двигаться.

Он едва успел взять их под руки, как снова послышались шаги, на этот раз совсем рядом. Мистер Хьюсон повернулся вместе со своими дамами, и все увидели, что из темноты к ним приближается человек-невидимка – светлый костюм и туфли двигались сами собой, без головы и рук. Мисс Хьюсон взвизгнула, но Трой тотчас окликнула:

– Доктор Натуш!

– Простите, ради бога! – зарокотал его бас. – Я вас напугал. Я бы окликнул вас ещё тогда, но в темноте не был уверен, что это вы, и поэтому подождал, пока вы пройдёте.

Только сейчас я услышал ваш голос. Пожалуйста, не сердитесь!

– Конечно, – подхватила Трой. – Кстати, доктор, я оказалась в том же положении, что и вы. Хотела крикнуть, а потом решила, что это может быть какой-то испуганный обыватель.

Доктор Натуш вынул маленький карманный фонарик.

– Луна взошла, – сказал он, – но здесь темно. Кружочек света забегал вокруг, как светлячок, и на минутку вырвал из тьмы небольшую стёршуюся вывеску над дверью лавки:

«Джо Бэг. Агент по продаже».

– Что ж, – сказала мисс Хьюсон брату, – пошли? Мистер Хьюсон взял сестру под руку и, обернувшись, выжидательно взглянул на Трой.

– Здесь вчетвером не пройдёшь – вы идите вперёд, –

сказала она и вместе с доктором Натушем двинулась следом за Хьюсонами.

Дорога оказалась грязной. Мисс Хьюсон поскользнулась и громко вскрикнула. Когда поскользнулась Трой, доктор Натуш ловко поддержал её за локоть.

– Пожалуй, вам стоит взять меня под руку, – сказал он –

Мы неудачно выбрали путь.

Когда дорога стала лучше, Трой показалось невежливым сразу убрать руку. Доктор Натуш спокойно говорил о красоте Толларка. Трой снисходительно подумала, что его речь напоминает рекламные брошюрки. Ей было удивительно спокойно, и она решила, что напрасно так волновалась – все обстоит как нельзя лучше.

Мисс Хьюсон оглянулась на Трой и нерешительно спросила:

– Все в порядке, миссис Аллейн?

– Все хорошо, благодарю вас.

– А вот и «Зодиак», – сказал мистер Хьюсон. – Девочки, мы дома.

На теплоходе гостеприимно светились огни. «Как хорошо!» – сказала Трой. Рука доктора Натуша слегка вздрогнула и под внимательными взглядами Хьюсонов высвободилась из-под руки Трой. Мистер Хьюсон помог дамам взойти по трапу и сошёл с ними в пустой салон.

Понизив голос, мисс Хьюсон сказала:

– Надеюсь, дорогая, вы были не очень смущены. Но мы ничем не могли помочь, правда, Эрл? – И, увидев удивлённое выражение на лице Трой, добавила:

– Конечно, мы не знаем, как вы, британцы, к этому относитесь…

– Никак не отношусь, – довольно невпопад ответила

Трой. – Не понимаю, о чем вы.

– Не хотите же вы сказать, – спросил мистер Хьюсон, –

что в Англии не видят никакой разницы… Я на прошлой неделе сам читал…

– Не сомневаюсь, мистер Хьюсон, что читали. Но уверяю вас, что не все разделяют такие идеи.

– Вот как? – сказал он. – Погодите, миссис Аллейн, пока и у вас не возникнет такая же проблема. Вы пока что ещё ничего не видели. Ровно ничего.

– Оставим это, милый, – вмешалась мисс Хьюсон. – Я

мечтаю только об одном – поскорее забраться в постель.

– В таком случае спокойной ночи, миссис Аллейн, –

довольно сухо сказал мистер Хьюсон. – Знакомство с вами

– большая честь для нас.

Наверное, потому, что ей хотелось сохранить на «Зодиаке» дух дружелюбия, Трой с несвойственной ей горячностью пожелала им спокойной ночи. Хьюсонов, казалось, тронула её сердечность. «Что ж, разные бывают люди», – снисходительно говорили они, спускаясь к себе вниз.

Трой немного подождала, потом поднялась по трапу и выглянула на палубу. Доктор Натуш стоял на носу и, казалось, рассматривал силуэт Толларка на фоне ночного неба. Трой подумала, что у него какой-то дар изолироваться в пространстве.

– Спокойной ночи, доктор Натуш, – тихо сказала она.

– Спокойной ночи. Спокойной ночи, миссис Аллейн, –

ответил он настолько тихо, насколько позволял его грохочущий бас, напоминавший приглушённый рокот барабана.

Трой написала письмо мужу, которое собиралась опустить утром перед выходом из шлюза. Была уже полночь, когда она его закончила.

«Какой длинный, длинный день», – подумала она, залезая под одеяло.

Через полминуты она провалилась в сон, но её разбудил простуженный голос мисс Рикерби-Каррик.

– Миссис Аллейн, голубушка, – шептала она. – Пожалуйста, простите меня. Но я уже несколько часов никак не могу уснуть. У меня было ужасное потрясение в Толларке.

Я не могу вам сказать, в чем дело, может быть, завтра… Но я никак не усну и не могу найти снотворное. У вас случайно нет? Мне так неловко, что я бужу вас, но я просто безумею от бессонницы, и я так напугана, так потрясена!

– Да ничего, пожалуйста, – сказала Трой, – сейчас я вам дам таблетку. Вы не включите свет?

Повернув выключатель, миссис Рикерби-Каррик снова подошла к койке и наклонилась к Трой. На ней был какой-то бесцветный жакет и темно-синяя пижама. С её не слишком стройной шеи что-то свисало. Это «что-то» качнулось и ударило Трой по носу.

– Ох, простите, ради бога, простите.

– Да ничего. Будьте добры, отодвиньтесь, я встану и найду таблетки.

Пока Трой их искала, мисс Рикерби-Каррик без умолку шептала:

– Вам, наверное, интересно, что это за штука? Я вам расскажу. Это очень романтичная история. Я её всегда ношу. Хотите верьте, хотите нет – это фамильная драгоценность. Мой дедушка был хирургом… Царь… Фаберже… Клянусь… – лепетала она.

Трой наконец нашла таблетки.

– Ну, вот они. По-моему, вам не стоит никому рассказывать об этом медальоне.

– Но я ведь только вам!

– Право, не стоит и мне. Почему вы не храните его в сейфе?

– Вы говорите как страховой агент.

– Очень возможно.

– Это мой талисман, – сказала мисс Рикерби-Каррик. –

Я без него не могу. Как-то сняла и в тот же день слетела с каменных ступенек. Понимаете?

– Как бы то ни было, я на вашем месте не распространялась бы о нем.

– То же самое сказала мисс Хьюсон:

– Так вы и ей его показывали? Господи!

Мисс Рикерби-Каррик игриво закивала головой и прикусила нижнюю губу.

– Вы никогда не догадаетесь, что это – сказала она. – Я

имею в виду узор. Вот уж совпадение! – Она пригнулась к

Трой и зашептала:

– Знаки Зодиака, выложенные из бриллиантов, изумрудов и рубинов. Ну как?

– Может быть, вам лучше лечь? – усталым голосом спросила Трой.

Мисс Рикерби-Каррик ошеломлённо взглянула на неё и выбежала.

На следующий день после завтрака мисс Рикерби-Каррик, громко шмыгая носом, удалилась с чрезвычайно озабоченным видом в укромный уголок палубы и энергично застрочила в дневнике.

Все утро «Зодиак» двигался очень медленно. После ленча мистер Лазенби произвёл некоторый фурор, выйдя на палубу в плавках. Он накачал надувной матрац и улёгся загорать. Его пример вдохновил Хьюсонов, которые вскоре переоделись в гавайские шорты и цветастые рубашки.

Трой, пристроившись за столом в салоне, закончила свой рисунок в карандаше и раскрасила его цветными мелками. Теперь каждый из знаков приобрёл причудливое сходство с тем лицом, которое она задумала изобразить.

Косящие глаза Кэли Барда – Скорпиона. Дева – эфемерный образ мисс Рикерби-Каррик, какой она, возможно, была в отдалённом прошлом. Стилизованные Хьюсоны склоняли головы друг к другу, изображая Близнецов. Обнажённый мистер Лазенби с завязанными глазами, элегантно прикрывшись, держал в руках Весы. Застывший взгляд Рака заставлял вспомнить о немного выпученных глазах мистера Поллока. Классически великолепная миссис Тритуэй несла на украшенном звёздами блюде Рыбу. Овен держался копытами за штурвал, а Том – Водолей нёс воду в корабельном ведёрке. Тёмные короткие кудри Трой рассыпались по лбу Козерога, а маска Льва иронически поглядывала глазами Родерика Аллейна, её мужа. Тщеславный

Телец восседал на мотоцикле. В стороне натягивал свой лук темнокожий Стрелец; Рисунок показался Трой забавным, но она вздохнула, вспомнив, что предстоит ещё писать текст.

Проходя через салон, Хьюсоны из соображений такта сперва держались на почтительном расстоянии, но потом, снедаемые любопытством, попросили разрешения взглянуть на рисунок, после чего все пассажиры, кроме доктора

Натуша, сгрудились вокруг Трой.

– Посмотрите, что можно сделать детскими мелками и чуточкой туши! – воскликнул Кэли Бард. – Ведь это волшебство! – Он восторженно охнул, засмеялся и, обратившись к остальным попутчикам, добавил:

– Видите? Вы видите, что она сотворила?

Приглядевшись, они поняли наконец, в чем дело,

Правда, каждый из них быстрее узнал других, нежели самого себя. Оказалось, что в трех случаях Трой попала в точку. Хьюсоны и в самом деле были близнецами и даже по какому-то счастливому стечению обстоятельств родились под этим знаком, а мисс Рикерби-Каррик, зардевшись, призналась, что родилась под знаком Девы. Она все ещё выглядела напуганной и пристально смотрела на Трой.

– Натуш, – окликнул Кэли Бард, – спуститесь к нам. Вы непременно должны взглянуть на это.

Доктор сразу спустился в салон. Трой подала ему рисунок и во второй раз услышала его смех.

– И прекрасно и забавно, – сказал он, возвращая ей рисунок.

– В центре я хотела поместить стихи, – сказала Трой, –

но шрифтовик из меня негодный. Эта работа отнимает у меня уйму времени, а выглядит в конце концов ужасно.

Никто из вас не смог бы хорошо написать текст?

– Я смог бы, – сказал мистер Поллок.

Он рассматривал рисунок из-за спины Трой.

– Я… – он запнулся, и Трой снова испытала вчерашнее ощущение надвигающейся беды. – Я с этого начинал, –

пояснил Поллок каким-то извиняющимся тоном. – Торговая реклама, знаете ли… Это уж потом я занялся недвижимостью. Если вы покажете мне, что вам нужно… я имею в виду характер шрифта… вы, я думаю, останетесь довольны.

Он рассматривал рисунок с каким-то странным выражением: внимательно, любуясь, и то ли смущённо, то ли даже со страхом.

Трой вежливо сказала:

– Правда, сделаете? Я вам так благодарна. Здесь, наверно, подойдёт корпус, может, даже чуть-чуть стилизованный.

Название на суперобложке книги, которую держал в руках доктор Натуш, было набрано корпусом.

– Что-нибудь в этом духе, – сказала Трой, показав на неё. Мистер Поллок нехотя повернул голову к доктору, однако обложку книги рассмотрел внимательно, после чего склонился над рисунком.

– Это я сумею, правда, не знаю, как насчёт стилизованности, – сказал он и пробурчал себе под нос что-то вроде: «Скопировать-то я могу все что угодно».

– Вы довольно самоуверенны, мистер Поллок, – громко сказал мистер Лазенби.

А Кэли Бард воскликнул:

– И как у вас, Поллок, хватает нахальства? Наступило короткое молчание.

– Моё дело предложить, – с обидой проговорил Поллок, – я ведь не набиваюсь со своими услугами.

– А я с удовольствием ими воспользуюсь, – сказала

Трой. – Вот рисунок, он в вашем распоряжении.

Она отошла от стола. Мистер Поллок немного поколебался, но потом все же сел на освободившееся место.

Трой поднялась на палубу, где вскоре к ней присоединился Кэли Бард.

– Что вы так на него? – сказала она.

– Он меня раздражает. Кроме того, он слишком непочтительно отнёсся к вашей работе.

– Да бросьте вы.

– Нет, в самом деле. Дышит вам прямо в шею. Вам! Да как он смеет?

– Ну, хватит.

– А вы заметили, как он хамит Натушу?

– Заметила. Но, знаете, по-моему, уж лучше откровенная враждебность, чем сюсюканье по принципу «давайте будем с ним очень милы».

– Вы имеете в виду Рикерби-Каррик?

– В общем да.

– Знаете, – сказал он, – если бы среди пассажиров нашего славного теплохода «Зодиак» не было вас, я бы, пожалуй, сбежал.

– Ерунда.

– Нет, не ерунда. Куда вы девались вчера вечером?

– Мне надо было позвонить.

– Но не могли же вы звонить весь вечер.

Вспомнив наставления Фокса, Трой, не очень умевшая лгать, воспользовалась его выдумкой.

– Мне пришлось обратиться в полицию по поводу горжетки, которую я потеряла на выставке, – сказала она.

– А потом?

– А потом я пошла в церковь.

– Было бы куда лучше, если бы вы пошли со мной в бар, – проворчал он. – Пообедайте со мной завтра вечером в Лонгминстере?

Трой открыла было рот, чтобы ответить, но тут снизу появилась очень испуганная мисс Рикерби-Каррик в ядовито-красном халате и без чулок. Из босоножек, словно корни, выпирали её изуродованные артритом пальцы, на нос она нацепила тёмные очки, на голову – панаму, а в руках несла надувной матрац и дневник. По привычке остановившись у штурвала, она поболтала со шкипером, прошла дальше и, к крайнему смущению Трой, обошла её и

Барда, с тяжеловесным тактом, способным прошибить звуковой барьер, наградив их понимающей улыбкой.

– Она невозможна, правда? Какая-то фантастика, –

сказала Трой.

– Что она пишет?

– Дневник. Она его называет своей исповедью.

– Вам хотелось бы его почитать?

– Как это ни постыдно, но, честно говоря, взглянула бы одним глазком.

– Так как же насчёт завтрашнего обеда?

– А нельзя ответить немного позже?

– На случай, если подвернётся что-нибудь поинтересней? Ну и хитрюга же вы!

– Нет, я совсем не то имела в виду.

– А что же вы имели в виду?

– Мы же не знаем, что будут делать остальные, – не слишком убедительно возразила Трой. – Послушайте, а почему бы нам не пригласить и доктора Натуша?

– Мы ничего подобного не сделаем, и с вашей стороны просто нетактично предлагать такие вещи. Я вас приглашаю отобедать тет-а-тет, а вы…

– Нет, нет! – воскликнула Трой. – К чему это?

Его прервал крик мисс Рикерби-Каррик, такой резкий и пронзительный, что все пассажиры мигом выскочили на палубу. В сбившемся халате, возбуждённо жестикулируя, мисс Рикерби-Каррик склонилась над поручнями и кричала:

– Дневник! Мой дневник! Остановитесь! Умоляю!

Каким-то образом она умудрилась уронить за борт дневник. Из её путаных объяснений выходило, что, глядя в воду, она перегнулась через борт, оступилась и выронила дневник. Жалобно причитая простуженным голосом, она показывала назад – туда, где плавал её раскрытый дневник, который уже начал довольно быстро погружаться в воду.

Из глаз и из носу у неё текло в три ручья.

Все семейство Тритуэй охотно пришло ей на помощь: шкипер застопорил машину и дал задний ход, Том вытащил длинный багор, а миссис Тритуэй, поднявшись на палубу, пыталась успокоить мисс Рикерби-Каррик. Машина встала, и «Зодиак» по инерции тихо подплыл к дневнику. Том перелез через перила палубы и, придерживаясь за них левой рукой, попытался дотянуться до дневника багром. Но тут мисс Рикерби-Каррик заголосила:

– Нет! Только не этой штукой! Вы же его разорвёте!

Пожалуйста, не надо! Ради бога!

– Угомонитесь! – неожиданно проговорил мистер Лазенби. Он нехотя поднялся с матраца, повернувшись ко всем спиной, снял очки и положил на палубу. Затем перелез через перила и нырнул.

Мисс Рикерби-Каррик снова заверещала, остальные пассажиры охнули и, сгрудившись у борта, принялись следить за мистером Лазенби, который вскоре вынырнул.

Длинные волосы залепили ему глаза. В руке он держал дневник. Шкипер посоветовал ему выйти на берег и пройти вниз по течению до того места, где глубина позволит

«Зодиаку» пришвартоваться. Последовав этому совету, мистер Лазенби выбрался на берег и, присев на корточки,

стал осторожно встряхивать дневник, расклеивая и переворачивая страницы. Его волосы смешно упали набок, полностью залепив ему левый глаз.

Мисс Рикерби-Каррик жалобно охала, смущённо хихикала и невнятно объясняла всем, что чернила в её ручке, слава богу, не расплываются в воде. Не дожидаясь возвращения мистера Лазенби, она, рискуя свалиться, перегнулась через борт и взяла у него дневник. Трой заметила, что у неё на шее по-прежнему болтается кожаный мешочек.

– Мой бедный наперсник! – воскликнула старая дева. –

Как жаль! Как жаль!

Она экспансивно благодарила мистера Лазенби, заклиная его не простудиться. Он её успокоил, взял у Трой свои очки и, отвернувшись, надел их. Когда он снова повернулся к пассажирам, он был так респектабелен, что, казалось, вместе с очками он водрузил на себя все пасторское облачение полностью. «Пойду, пожалуй, переоденусь: английское солнце не слишком греет», – заявил он и спустился вниз.

– Ну! – сказал Кэли Бард. – Кто скажет после этого, что церковь выродилась?

Все с ним согласились, лишь Трой промолчала. Действительно ли она увидела на секунду в левой руке мистера

Лазенби клочок исписанной бумаги? Трой все ещё пыталась это вспомнить, когда мисс Рикерби-Каррик, которая, присев на корточки, причитала над промокшим дневником, вдруг громко вскрикнула.

Все взглянули на неё с привычным, терпеливо жалостливым выражением.

Однако на этот раз на её лице была не тревога, не волнение, а неподдельный ужас. На побледневшей коже явственно проступили веснушки, челюсть отвисла. Не отрываясь, смотрела она на раскрытый дневник. Руки её дрожали. Она захлопнула промокшую тетрадь и крепко вцепилась в неё, чтобы унять дрожь в пальцах.

– Вам нехорошо? – спросила мисс Хьюсон.

Мисс Рикерби-Каррик мотнула головой, неловко поднялась и побрела к каютам.

«Ну а теперь? – подумала Трой. – Неужели я опять выдумываю?»

Она снова почувствовала, что рядом с ней кто-то сжался в страшном напряжении, и снова не могла понять –

кто?

«Уж как ему будет угодно, – решила Трой, – но придётся этому инспектору Тиллотсону выслушать всю историю. Посмотрим, что он скажет. А пока…»

Пока она отправилась в каюту и написала мужу ещё одно письмо.

Через полчаса «Зодиак» встал на суточную стоянку в

Кроссдайке.

Глава IV

КРОССДАЙК

– Как я уже говорил, – продолжил Аллейн, – я позвонил из Сан-Франциско в Скотланд-Ярд. Инспектор Фокс, занимавшийся делом Андропулоса, был в отъезде, но мне удалось созвониться с инспектором Тиллотсоном из Толларка. Он передал мне разговор с моей женой, причём одно обстоятельство обеспокоило меня значительно больше, чем Тиллотсона.

Человек, сидящий во втором ряду, понял, о чем речь, –

Аллейн заметил это по глазам.

– Вот именно, – подтвердил Аллейн. – Поэтому я снова созвонился со Скотланд-Ярдом и выяснил, что Фолджем и в самом деле уже добрался до Лондона, но затаился, и пока о нем ничего не известно. По сведениям полиции, Андропулос, вероятно, попытался шантажировать Фолджема и неосторожно пригрозил, что выдаст его, если тот не раскошелится. Андропулос даже намекал об этом одному из наших – туманно, как обычно делают уголовники, ещё не решив, выдавать или не выдавать, но достаточно ясно, чтобы можно было догадаться, о ком идёт речь. А вскоре после этого Андропулоса убили. Убийца, стоя сзади, резко и сильно нажал на сонную артерию, а это равносильно подписи Артиста.

За Артистом уже числилось два убийства, но у нас не было прямых улик. Около тела Андропулоса нашли конверт известного транспортного агентства, на котором была от руки проставлена цена билетов и время отправления межконтинентальных поездов, из чего сделали вывод, что он перебрался во Францию. Потом мы поняли, что конверт подбросил сам Артист, ловко направив Фокса по ложному следу. Ход, очень характерный для него. Я уже говорил о его таланте перевоплощения, но, кажется, не упоминал, что, когда он хочет, он умеет быть привлекательным для многих женщин. Он обладает феноменальным умением воспроизводить различные диалекты, причём не только разговаривает, подражая людям разных слоёв общества, но каким-то образом ухитряется и мыслить в соответствующем ключе. Как актёр, он вживается в роль персонажа, которого изображает. Он, между прочим, превосходно изображает круглых дураков. Сцена потеряла в нем великого артиста. Он весьма общителен, что, казалось бы, довольно опасно для него, и обладает целым рядом дарований, весьма неожиданных, но подчас очень полезных.

Теперь вы можете оценить ситуацию – Андропулос убит скорей всего Артистом, а Артист разгуливает на свободе. Дальше: Андропулос неизвестно зачем вдруг решает насладиться мирным плаванием на «Зодиаке», а потом его каюта достаётся моей жене. Нет никаких причин предполагать, что убийца находится среди её попутчиков, и все же… все же… жена рассказывает, что её невинное замечание о Констеблях очень встревожило кого-то, и что кто-то из пассажиров спрятал газету, где помещена заметка об убийстве Андропулоса. Она почти убеждена, что австралийский пастор, который постоянно носит тёмные очки, а сняв их, прикрывает левый глаз волосами, вырвал страничку из дневника нелепой старой девы. И она подозревает, что он подслушал её разговор с мистером Фоксом.

Кроме того, её преследует ощущение надвигающейся беды.

В этой головоломной ситуации есть один штрих, который, как это ни глупо, тревожит меня больше всех остальных, взятых вместе. Может быть, кто-нибудь догадывается, какой…

Но человек во втором ряду уже поднял руку.

– Совершенно верно, – сказал Аллейн, когда этот феномен дал правильный ответ с резким шотландским акцентом. – Именно это. Вспомните, что сам я нахожусь более чем за пять тысяч километров на важном совещании в

Сан-Франциско. Что же мне делать?

После минутной паузы рука во втором ряду снова поднялась.

– Ну хорошо, хорошо! – одобрил Аллейн. – Давайте я послушаю вас.

Хейзл Рикерби-Каррик сидела у себя в каюте, с трудом перелистывая размокшие страницы своего дневника. Они ещё не превратились в бумажную кашу, а только слиплись, сморщились и постепенно расползались. Часть страниц оторвалась от корешка, и на них затекла красная краска переплёта. Однако записи ещё можно было разобрать.

Она отделила то, что было написано за последние два дня.

«Ну вот, – уныло читала она, – я опять перестаралась.

Одно дело – Мэвис и совсем другое – такие, как эта Трой.

Если бы я сразу догадалась, кто она. Или заранее узнала, что она займёт соседнюю со мной каюту. Я сходила бы на выставку и могла бы тогда поговорить с ней о живописи.

Конечно, я совсем не разбираюсь…» Здесь она не закончила свою мысль. Отделив насквозь промокшую страницу от следующей с помощью пилочки для ногтей, она принялась читать последнюю запись, сделанную перед тем, как дневник упал за борт.

«… я все это запишу. Дневник со мной. Я лежу на надувном матраце на палубе за грудой прикрытых брезентом шезлонгов и загораю. Наверное, очень глупо, что я так смущаюсь. Это в наш-то век! Кто же теперь стесняется? К

тому же загорать полезно, а тело прекрасно. Тело прекрасно! Только, увы, не моё. Сейчас я опишу то, что случилось вчера вечером в Толларке. Это было так страшно и так странно, что я не знаю, как мне быть. Я, пожалуй, расскажу об этом Трой. Она не сможет не признать, что это очень необычно.

Я вышла из церкви и возвращалась на «Зодиак»; на мне были лёгкие туфли на резиновой подошве и тёмный вязаный свитер. Думаю, поэтому меня не заметили в темноте. В

левую туфлю попал какой-то камешек, и я зашла его вытряхнуть в неосвещённый подъезд магазина. И тут с подъездом поравнялись эти люди. Я хотела их окликнуть, когда они остановились. Но я не сразу узнала их голоса –

они говорили очень тихо. Один разговаривал шёпотом, этого я вообще не узнала. Зато другие… С первых же слов я просто онемела, буквально онемела. Меня парализовало от ужаса. Я и сейчас их слышу. Это…»

Она добралась до конца страницы. Следующие страницы, где шло продолжение записи, были вырваны. «Ну и что же, это ничего не значит, – думала она – Может, когда мистер Лазенби нырнул, он их нечаянно выдернул. Ведь дневник был раскрыт. Ну, конечно, именно так все и было, а иначе и быть не могло». Несколько минут она сидела неподвижно. Потом раза два провела пальцами по лбу и по глазам, словно пытаясь избавиться от какого-то наваждения. «Он же священник, – думала она – Священник. Он гостил у епископа. Я просто спрошу его, и все. Или нет, я сперва лучше посоветуюсь с Трой Аллейн. Ей придётся меня выслушать. И это, конечно, её заинтересует. Да! –

вдруг вспомнила она. – Ведь её муж знаменитый сыщик.

Ну тогда тем более ей нужно все рассказать. Может быть, она тогда захочет, чтобы я называла её не Агата, а Трой.

Мы с ней подружимся», – без особой убеждённости подумала бедняжка.

Мысли замучили её, голову сжало, как обручем, в каюте было тесно, душно. «Я не буду тут спать, – вдруг решила она. – Я не усну ни на минуту, а если усну, меня истерзают кошмары». Роясь в поисках таблеток, которые дала ей Трой, она все обдумала: спать она ляжет на палубе.

Подождёт, пока все лягут, затем надует свой матрац и заснёт «под бесконечным звёздным небом». И может быть, может быть…

«Такой уж у меня характер – люблю брать быка за рога», – подумала она и, наконец найдя таблетки, приняла две штуки, легла на койку и стала составлять отчаянные по смелости планы.

Вечер в Кроссдайке начался для Трой нелепо. Ужин подали рано, чтобы пассажиры успели осмотреть и деревню, и близлежащие руины охотничьего домика, где останавливался король Джон.

Трой, у которой начиналась сильная мигрень, надеялась ускользнуть пораньше и зайти в полицейский участок, прежде чем остальные отправятся на экскурсию. История с пропавшей горжеткой уже была известна всем и в случае надобности могла послужить предлогом. Во время ужина мисс Рикерби-Каррик так упорно таращилась на неё, что

Трой чувствовала себя крайне неловко. Чем больше старая дева её раздражала, чем яростнее сопела, чем пристальней смотрела на неё, тем больше Трой её жалела и тем сильнее стремилась избегать её. Что ей нужно? Охотится за знаменитостью или, может быть, вдруг подумала Трой, эта странная особа хочет чем-то с ней поделиться?

Поскольку у мисс Рикерби-Каррик такта было не больше, чем у бульдозера, все в салоне чувствовали, что сейчас что-то произойдёт.

Трой решительно от неё отвернулась и поймала иронический косящий взгляд Кэли Барда. Он подмигнул ей, и она опустила глаза. Мистер Поллок смотрел на мисс Рикерби-Каррик с явным неодобрением, а Хьюсоны, переглянувшись, приняли равнодушный вид. Мистер Лазенби и доктор Натуш разговаривали о местных памятниках старины.

Поужинав, Трой сразу вышла на палубу и уже собиралась сойти на берег, как из салона поднялась мисс Рикерби-Каррик и окликнула её таинственно приглушённым голосом.

– Миссис Аллейн! Послушайте, миссис Аллейн!

Трой остановилась.

– Послушайте, – подходя ближе, шёпотом сказала мисс

Рикерби-Каррик. – Вы… в деревню? Можно я пойду с вами? Я хотела бы… – Она оглянулась и осмотрела палубу, хотя знала, что все ещё внизу. – Мне нужно с вами посоветоваться. Это страшно важно, уверяю вас.

– Ну… Если вы в самом деле считаете…

– Умоляю вас. Я только возьму кофточку, это займёт одну секунду. Я лишь дойду с вами до деревни, пока не вышли остальные. Это правда очень важно. Ей-богу. Ну, пожалуйста.

Она так напирала на Трой, что та невольно отступила на шаг.

– Будьте снисходительны! – шептала мисс Рикерби-Каррик. – Ради бога, позвольте мне вам все рассказать.

– Ну, пожалуйста, – сдалась Трой. – Конечно.

– Вы просто душечка, – воскликнула мисс Рикерби-Каррик и бросилась к трапу.

У верхней ступеньки она столкнулась с Поллоком и долго извинялась, прежде чем дала ему пройти наверх.

Он вернул Трой её рисунок. Текст был готов, шрифт выполнен прекрасно, совершенно так, как ей хотелось.

Трой сказала это Поллоку, и он, как всегда монотонно, ответил, что писал с удовольствием и незачем его благодарить, он ведь сам предложил. Потом не очень вразумительно добавил, что работал сперва в рекламе, а из рекламы ушёл в полиграфию, но это дело не хлебное.

– А вы сами не занимаетесь живописью? – спросила

Трой. – Вы рисуете?

Он торопливо стал разуверять её.

– Я? Какой там из меня художник? Это ж надо такое сказать!

– Я обратила внимание, как вы разглядывали этот рисунок и…

– Попали пальцем в небо, – неожиданно грубо отрезал он. Трой удивлённо на него посмотрела, и он покраснел.

– Прошу простить мой лексикон, – сказал он. – Я человек грубый. Нет, я не пишу картины. Я только смотреть на них люблю.

– Это я заметила, – миролюбиво сказала Трой. Он смущённо ухмыльнулся и сообщил, что надо бы обдумать, чем заняться в Кроссдайке. Поскольку он собирался идти вниз, Трой попросила его оставить пока рисунок у себя в каюте.

Поллок остановился у трапа, чтобы пропустить вернувшуюся мисс Рикерби-Каррик. Увидев его с рисунком в руке, она взглянула на рисунок как на бомбу и заторопилась к Трой.

– Пойдёмте, – сказала она, – пойдёмте скорее.

На берегу она схватила Трой за руку и затараторила:

– Я уж сразу начну, пока меня никто не прервал. Это…

это о вчерашнем вечере, и их… Господи… ах… ах…

Но начать ей не пришлось. Мисс Рикерби-Каррик глубоко вздохнула, зажмурилась, собираясь чихнуть, и тут их окликнули.

– Эй! Погодите-ка минутку! Что это вы задумали?

Мистер Лазенби ловко спрыгнул с борта и подошёл к ним.

– Чисто дамские экскурсии отменяются, – сказал он плутовато. – Придётся вам пострадать в мужском обществе, пока мы не доберёмся до деревни.

Трой взглянула на него, и он шутливо погрозил ей пальцем. «Он пришёл мне на выручку, – подумала она, и вдруг совершенно непонятно почему ей захотелось выслушать излияние мисс Рикерби-Каррик. – Может быть, она расскажет нам обоим», – подумала Трой. Но старая дева молчала.

Трой снова повторила историю о пропавшей горжетке и сказала, что хочет зайти в местный полицейский участок и справиться, нет ли о ней известий.

– Я думаю, – проговорила мисс Рикерби-Каррик, – они для вас особенно стараются. Я имею в виду, потому что…

ваш муж… и вообще.

– Вот именно, вот именно! – весело подхватил мистер

Лазенби. – Неизменно под охраной полиции. Захватывающий сюжет! Вы же сами, мисс Рикерби-Каррик, вчера слыхали, как миссис Аллейн говорила, что тут на каждом шагу констебли.

Рука, державшая Трой под руку, задрожала.

– Но она имела в виду художника, – прошептала мисс

Рикерби-Каррик.

– Это просто уловка. Миссис Аллейн удивительно коварна, уверяю вас. Она опасная женщина.

Пальцы не правой руке Трой возбуждённо зашевелились. Трой осторожно высвободила руку, и, болтая о том, о сём, они вошли в деревню, где их нагнал Кэли Бард с сеткой для ловли бабочек и ящиком. Трой уже расхотелось выслушивать откровения мисс Рикерби-Каррик, голос которой то приближался, то затихал. Голова болела все сильнее, и она мечтала, чтобы её оставили наконец одну.

Они подошли к полицейскому участку.

– Вас подождать? – спросил Бард.

– Нет, не стоит. Я, может быть, тут задержусь, ведь они, наверное, будут куда-то звонить. К тому же, – добавила

Трой, – отсюда я, пожалуй, сразу же вернусь на «Зодиак»: у меня немного разболелась голова.

Это было слишком слабо сказано: голова у неё просто раскалывалась. У Трой бывали такие неожиданные приступы мигрени, и уже сейчас у неё рябило в глазах и стучало в висках.

– Ах вы бедненькая, – посочувствовала мисс Рикерби-Каррик. – Может быть, я подожду вас и провожу на

«Зодиак»? Хотите таблетку снотворного? У мисс Хьюсон есть снотворное, она дала мне две штучки. Подождать вас?

– Ну, конечно же, мы все вас подождём, – проворковал мистер Лазенби.

Но Кэли Бард сказал, что Трой, наверное, предпочитает, чтобы её оставили в покое. Он предложил мистеру Лазенби и мисс Рикерби-Каррик пройтись с ним по деревне, после чего он поучит их ловить бабочек. Трой восприняла его вмешательство как истинно джентльменский поступок.

– Не тревожьтесь, – сказал он. – Берегите себя. Надеюсь, эти полицейские разыщут вашу норку.

– Спасибо, – поблагодарила Трой.

Она вошла в участок, и вдруг ей показалось, что время повернуло вспять, ибо так же, как и вчера, её встретил старший инспектор Тиллотсон, который добродушно объяснил ей, что завернул сюда из Толларка узнать, не случилось ли чего нового. Преодолевая головную боль, Трой рассказала ему о мистере Лазенби, о страничке из дневника и о странном поведении мистера Поллока и мисс Рикерби-Каррик. И как и в прошлый раз, события, о которых она рассказывала ему, тут же начали ей казаться совсем незначительными.

Засунув руки в карманы, Тиллотсон присел на краешек стола. Он сказал, что в самом деле ничего особенного во всем этом не видит, и Трой с ним согласилась. Она мечтала лишь закончить разговор и поскорей добраться до постели.

– Так, так, – сказал Тиллотсон и беспечным тоном добавил:

– Значит, у этого Лазенби левый глаз был прикрыт волосами? Как у хиппи? Странная манера для священника.

Впрочем, волосы же были мокрые. Но глаз вы видели?

– Да нет, – сказала Трой. – Когда он надевал очки, он отвернулся.

– Может, у него какой-нибудь физический недостаток? – размышлял мистер Тиллотсон. – Кто знает. Джим

Тритуэй славный парень, правда? И жена у него просто прелесть. Как вы считаете, миссис Аллейн? Очень милая пара.

– Очень, – подтвердила Трой и встала. Они уже простились, как вдруг мистер Тиллотсон, наверное, на всякий случай, предложил ей и в Лонгминстере «заглянуть» в их участок, где её встретит старший инспектор Бонни –

«симпатичнейший малый».

– По-моему, мне незачем его беспокоить, – сказала

Трой, которой делалось все хуже.

– Ну просто чтобы мы все время были в курсе дела, –

сказал Тиллотсон.

Он наскоро начертил план Лонгминстера и отметил крестиком полицейский участок.

– Зайдите сюда, и, может быть, у нас окажутся приятные для вас новости, – игриво добавил он. – В планах вашего мужа произошли кое-какие изменения.

– Рори! – воскликнула Трой! – Он собирается вернуться раньше срока!

– Это пока ещё неясно, миссис Аллейн. Но если вы заглянете к нашим ребятам в Лонгминстер, мы будем вам весьма признательны.

Измученная Трой в этот момент была способна запустить в мистера Тиллотсона чернильницей, но она вежливо простилась с ним и вернулась на теплоход. По дороге её стошнило, и ей стало легче.

Врач, который лечил Трой, предполагал, что все её мигрени вызваны нервным возбуждением, и Трой подумала сейчас, что он, пожалуй, прав.

Ей захотелось взглянуть на причудливые руины, которые все яснее начинали проступать на фоне пышного заката, но после приступа головной боли Трой так устала, что решила лечь пораньше спать.

На «Зодиаке» было пусто. Она приняла душ, надела халатик и, став на колени на койку, начала глядеть через иллюминатор на берег, где вскоре появились возвращающиеся пассажиры.

На краю пригорка показался силуэт Кэли Барда, державшего сетку для бабочек. Лихо ею взмахнув, он совершил какой-то странный «балетный» прыжок. Вслед на

Кэли мчалась мисс Рикерби-Каррик. Увидев, как они склонили головы над сеткой, Трой посочувствовала Барду.

В этот миг из-за угла появился доктор Натуш. Мисс Рикерби-Каррик явно его заметила и, поспешно простившись с Бардом, с такой быстротой бросилась вслед за доктором с горы, что, казалось, она летит по воздуху. Трой услышала её вопль:

– Доктор! Доктор! Нату-у-у-уш!

Он остановился, повернулся. Мисс Рикерби-Каррик бурей налетела на него. Он слушал её с тем серьёзным, внимательным видом, с которым врачи беседуют обычно с пациентами.

«Неужели она консультируется с ним? – подумала

Трой. – А может быть, она решила поделиться с Натушем той самой тайной, которую намеревалась доверить мне?»

Мисс Рикерби-Каррик что-то протягивала доктору на ладони. Трой подумала, не бабочку ли? Натуш нагнулся и слегка кивнул. Они медленно шли к «Зодиаку», и по мере их приближения все слышней становился трубный голос:

«…ваш лечащий врач… то, что вам поможет… весьма вероятно…»

Трой поняла, что мисс Рикерби-Каррик и в самом деле консультируется с Натушем.

Затем они оба исчезли из поля зрения и на фоне руин появились остальные пассажиры: Хьюсоны, Лазенби, Поллок. Они помахали Кэли Барду и по одному стали спускаться к реке. На бледнеющем зеленоватом небе их силуэты казались вырезанными из чёрной бумаги фигурками, и внезапно Трой почудилось, что она участвует в каком-то спектакле.

Вечер был тёплый. Трой прилегла, и, хотя в каюте было темно, она не зажигала света, опасаясь, что мисс Рикерби-Каррик нагрянет с расспросами о её самочувствии.

Преодолев укоры совести, она даже заперла дверь. После мигрени ей всегда хотелось спать, и вскоре она задремала.

Сквозь сон ей слышались какие-то голоса, кто-то царапался в чью-то дверь чуть слышно, как мышь, но упорно. Трой наконец проснулась, заставила себя встать и открыла дверь.

Никого.

В коридоре было совершенно пусто. Уже потом ей вспомнилось, что, когда она открывала дверь, кажется, тихо закрылась чья-то другая.

Она немного постояла, но не услышала ни звука. Тогда, решив, что это царапание у дверей ей просто приснилось, она легла и сразу же уснула снова.

Когда она проснулась, было совсем светло и все, как видно, уже встали – слышались приглушённые стуки, голоса, шаги в коридоре и какой-то шум в соседней каюте номер 8. Потом раздался стук в её собственную дверь, и вошла миссис Тритуэй с чаем.

– Что-нибудь случилось? – спросила Трой.

– Да как вам сказать, миссис Аллейн, – ответила та, излучая улыбку. – И да и нет. Дело в том, что мисс Рикерби-Каррик, кажется, нас покинула.

– Покинула? То есть уехала?

– Да.

– Но как же?…

– Очевидно, это произошло очень рано, ещё до того, как мы встали, а Том уже в шесть был на ногах.

– И что же, она даже не оставила записки?

– Да нет, записочку оставила. Нацарапала на клочке газеты: «Меня срочно вызвали. Прошу извинить. Напишу».

– Как странно.

– Муж думает, что за ней кто-то приехал ночью: какие-нибудь знакомые на машине, а может, она вызвала такси из Толларка или Лонгминстера. Кто её знает. А день сегодня чудесный, – заметила она и вышла.

Когда Трой вошла в салон, там уже близилось к концу обсуждение внезапного отъезда мисс Рикерби-Каррик.

Приход Трой ненадолго оживил угасший интерес. Её засыпали вопросами: не говорила ли ей что-нибудь «беглянка»? Остальным она не говорила ничего.

– Вернее было бы сказать, не говорила ничего интересного, – ехидно уточнил Кэли Бард.

– Мистер Бард, вы злой. Как вам не жаль бедняжку? –

вступилась мисс Хьюсон.

– А почему это она «бедняжка»? – возразил он.

– Вы прекрасно знаете почему, – сказала Трой. – О ней просто нельзя думать иначе, чем о «бедняжке мисс Рикерби-Каррик», и это делает её ещё более жалкой.

– Вы прелесть, – сказал Бард.

Трой ничего не ответила. Доктор Натуш, не принимавший участия в разговоре, взглянул на неё сочувственно

– вероятно, у неё был очень растерянный вид.

Мистер Лазенби с похвалой отозвался о душевных свойствах мисс Рикерби-Каррик. Он сказал, что она воплощённая доброта. Мистер Хьюсон сухо заметил, что она «несколько возбудима». Мистер Поллок согласился с этим:

«Ни на секунду не умолкнет».

«Они все рады», – подумала Трой.

Она вышла на палубу. Теплоход уже отчаливал, когда смотритель шлюза крикнул, что им только что звонили из таксомоторного парка в Лонгминстере. Мисс – как её там –

Каррик просила сообщить, что её вызвали к больной подруге.

– Спасибо. – Шкипер вернулся к рулю. Во время этого разговора доктор Натуш вышел на палубу и спросил:

– Миссис Аллейн, не могли бы вы уделить мне несколько минут?

– Да, конечно, – сказала Трой. – Разговор будет конфиденциальный?

– Пожалуй. Может быть, пройдём сюда?

Они прошли за груду приоткрытых брезентом шезлонгов. Здесь же, на палубе, лежал уже спущенный надувной оранжевый матрац.

Доктор Натуш наклонился, взглянул на него и сказал:

– Мне кажется, мисс Рикерби-Каррик спала здесь ночью.

– В самом деле?

– Во всяком случае, она собиралась это сделать.

Трой промолчала.

– Миссис Аллейн, вы, надеюсь, простите мой вопрос, и, если не хотите, не отвечайте. Она разговаривала с вами вчера вечером, вернувшись на борт?

– Нет. Я рано ушла в каюту: у меня был приступ мигрени.

– Да, мне вчера показалось, что вы плохо выглядите.

– Приступ скоро прошёл. Но, возможно, это она царапалась ко мне в дверь. Я очень крепко спала, а когда отворила дверь, в коридоре никого не было.

– Понятно. Она намекала мне, что собирается вам что-то сообщить.

– Да, я знаю. Вы считаете, – спросила Трой, что мне следовало зайти к ней в каюту?

– Нет, нет. Просто мисс Рикерби-Каррик о вас очень высокого мнения, и я думал, может, она собирается… – Он замялся, потом твёрдо закончил:

– Дело в том, что вчера она беседовала со мной о своей бессоннице. Мисс Хьюсон дала ей несколько американских таблеток, и мисс Рикерби-Каррик хотела выяснить, что это за таблетки.

– Мне она тоже их предлагала.

– Да? Я сказал, что не знаю их, и рекомендовал ей обратиться к лечащему врачу. С вами же я вот о чем хотел поговорить. Мне показалось, что мисс Рикерби-Каррик находится в крайне нервозном состоянии. По-моему, она даже собиралась со мной посоветоваться по этому поводу, но вдруг умолкла, пробормотала что-то невнятное и ушла.

– Вам кажется… что у неё какое-то нарушение психики?

– Это определение обтекаемое, но неточное. Мне показалось, что она весьма расстроена. Именно поэтому меня беспокоит её внезапный отъезд среди ночи.

– Но вы слышали, что была телефонограмма?

– Да, заболела подруга.

– Может быть, Мэвис?

Они вопросительно взглянули друг на друга, и на лице

Натуша мелькнула тень улыбки.

– Нет, погодите, – продолжила она. – Вчера она шла со мной и мистером Лазенби до деревни. У меня так болела голова, что я не очень-то прислушивалась. Может быть, мистер Лазенби помнит. Конечно, она без конца рассказывала нам о Мэвис. По-моему, она упомянула, что та сейчас на севере Шотландии; неужели мисс Рикерби-Каррик умчалась туда на такси? И неужели никто на

«Зодиаке» ничего не слышал, ведь кто-то же, наверное, к ней сюда приходил?

– Но она ведь спала на корме. Это так далеко от кают.

– Да, но откуда те, кто к ней приходил, могли узнать, что она здесь?

Трой нагнулась и подняла с палубы какой-то полинялый красный лоскуток.

– Что это? – спросила она.

Длинные тёмные пальцы повертели лоскуток.

– По-моему, это от обложки её дневника, – сказала

Трой.

– Пожалуй, вы правы.

Натуга собрался было выбросить находку за борт, то

Трой его остановила:

– Не выбрасывайте.

– Почему?

– Ну хотя бы потому, – виновато улыбнулась Трой, –

что я жена полицейского.

Он вынул записную книжку и вложил в неё красный лоскут.

– Наверное, мы зря с вами стараемся, – сказал Трой.

У неё вдруг появилось непреодолимое желание рассказать ему о своих дурных предчувствиях и о том, чем они вызваны. Она даже представила себе, как он будет выглядеть, когда она поделится с ним своими опасениями: вежливо склонит голову, а выражение его лица будет как у всякого врача, который успокаивает пациента. Господи, каким облегчением было бы поделиться с ним. Она уже обдумывала первую фразу, когда ей вспомнился ещё один, также очень внимательный, слушатель.

«Кстати, миссис Аллейн, – вкрадчиво, как всегда, посоветовал ей Тиллотсон, – пожалуй, не стоит никому рассказывать об этом дельце, верно? Предосторожность, знаете ли, не помешает». И она придержала язык.

Глава V

ЛОНГМИНСТЕР

– Он обладал удивительной способностью, – рассказывал Аллейн, – внушать доверие самым различным людям. Говорят, один полицейский из Боливии признался, как, сам не заметив, рассказал Артисту о своей язве двенадцатиперстной кишки. Даже если это выдумка, она прекрасно иллюстрирует привлекательные черты Артиста.

Мораль здесь такова: и негодяи не все одинаковы, чего иногда не могут постичь полицейские. Нельзя разложить по полочкам типы преступников.

Известны случаи, когда Артист проявлял благодушие, известны и такие, когда он становился зверем. Он большой ценитель красоты: говорят, его квартира в Париже обставлена с безупречным вкусом. Деньги он любит больше всего на свете, и ему доставляет удовольствие добывать их нечестным путём. Получи он в наследство миллион фунтов, он, вероятно, не бросил бы своих занятий и, как прежде, уничтожал бы тех, кто становится ему поперёк дороги.

Как я уже говорил, письма моей жены были мне пересланы из Нью-Йорка в Сан-Франциско, и к тому времени, как я их получил, ей оставалось пробыть на «Зодиаке»

всего два дня. Как вам известно, из управления мне сообщили, что мистер Фокс во Франции. Предполагалось, что он движется по горячим следам Артиста. Я связался с мистером Тиллотсоном, который знал о поездке Фокса и поэтому не придавал большого значения инцидентам на

«Зодиаке». Я же придерживался иного мнения.

Те из вас, кто женат, поймут меня. Нашим жёнам незачем участвовать в нашей работе. И хотя моя жена подшучивала над своими опасениями, её письма меня насторожили, и мне хотелось, чтобы она покинула «Зодиак».

Однако я боялся, что если – как это ни маловероятно –

кто-то из её попутчиков связан с делом Андропулоса –

Артиста, то полицейские телефонограммы, адресованные моей жене и переданные через смотрителей шлюзов, спугнут его. Дело в том, что моя жена знаменитая художница, о которой всему свету известно, что она, бедняжка, замужем за полицейским.

Шотландец во втором ряду фыркнул.

– В конце концов, – продолжил Аллейн, – я известил

Тиллотсона, что, вероятно, освобожусь раньше, чем предполагал, и постараюсь выехать как можно скорее.

Хочу напомнить вам, что тогда я ещё понятия не имел об исчезновении мисс Рикерби-Каррик. Знай я это, я принял бы значительно более серьёзные меры. Ну а так…

Вне всякого сомнения, путешествовать без мисс Рикерби-Каррик было гораздо приятней.

Они плыли от Кроссдайка к Лонгминстеру, и солнце ярко освещало поля, рощи, села и шлюзы. Виды были на редкость красивы, и все как-то оттаяли, повеселели. Хьюсоны щёлкали фотоаппаратами, мистер Лазенби и мистер

Поллок обнаружили объединяющую их любовь к маркам и знакомили друг друга с содержимым потрёпанных конвертов. Кэли Бард рассказывал Трой о бабочках. Даже у доктора Натуша оказалось хобби: он любил чертить карты.

Доктор признался Трой и Барду, что пытается вычертить маршрут их путешествия. Он, правда, не ручается за точность, поскольку не располагает необходимыми материалами, но позже, сверившись с картами, кое-что исправит.

Трой была уверена, что, показывая им свой рисунок, он вспыхнул от смущения, но заметить это при его цвете кожи было трудно.

Карта была вычерчена твёрдым карандашом в стиле английских картографов XVI века с крошечными рисунками церквей и деревьев и тщательно выписанными названиями.

Трой воскликнула в восторге:

– Подумать только, у нас на борту целых два каллиграфа! Мистер Поллок, подойдите сюда, посмотрите!

Поллок помялся, затем, прихрамывая, подошёл и взглянул на карту, но не на доктора.

– Очень мило, – сказал он и вернулся к Хьюсонам. Трой осмелилась на довольно рискованный шаг. С самого начала поездки мистер Поллок вёл себя с доктором чуть ли не оскорбительно. От прямого оскорбления его удерживала не столько тактика, принятая Трой и Бардом, сколько поведение самого доктора, который умело избегал конфликта.

Как-то так получалось, что за столом доктор Натуш всегда сидел как можно дальше от мистера Поллока, а на палубе он устраивался на корме, где раньше лежал матрац мисс

Рикерби-Каррик. Единственное, что осталось Поллоку, это перешёптываться с Хьюсонами. «Небось честят напропалую негров», – как-то сказал Бард, и Трой подумала, что так оно и есть.

Приближался Лонгмистер. Трой согласилась пообедать там с Кэли Бардом, общество которого было ей приятно, а ухаживания были чисто платоническими. Она предупредила его, что днём будет занята. Ей непременно нужно было посетить полицейский участок и встретиться со старшим инспектором Бонни. Легенда об утерянной горжетке всем, наверное, набила уже оскомину, но ничего другого Трой придумать пока не могла. Она сказала Барду, что зайдёт в лонгминстерскую полицию, чтобы раз и навсегда выяснить, не нашёлся ли этот треклятый мех, и намекнула, что должна повидаться со смотрителем местной галереи и местным торговцем картинами.

– Ладно, – сказал он. – Поверю вашим отговоркам и буду с нетерпением ждать вечера. В конце концов вы ведь и в самом деле знаменитость, и с этим нужно считаться.

– Это совсем не отговорки! – возмущённо крикнула она. Немного позже она решила для успокоения совести действительно зайти к смотрителю. Тут к ней приблизился доктор Натуш с весьма официальным приглашением.

– У вас, наверное, уже есть планы на сегодня, – сказал он. – Но если нет, я был бы очень рад, если бы вы приняли участие в ленче, на который я пригласил своего бывшего товарища по колледжу и его жену. Это сэр Лесли Фергус, известный биохимик.

Трой обратила внимание, что не в пример Барду, который был весьма настойчив, доктор Натуш тактично предоставлял ей возможность отказаться. Она тут же сказала, что с удовольствием принимает его приглашение.

– Я очень рад, – сказал доктор Натуш, поклонившись, и отошёл.

– Ну и ну! – воскликнул Кэли Бард, без стеснения слушавший их разговор. – Какая же вы лицемерка!

– Это почему?

– Позавтракать со мной вы не хотели.

– Но я согласилась с вами пообедать, – сердито сказала

Трой.

– Прошу прощения! – сказал он. – Я веду себя надоедливо. Больше не буду. Спасибо за согласие отобедать со мной, и надеюсь, что ваш ленч будет захватывающе интересен.

Трой начинала беспокоить напористость Кэли Барда.

«В моем возрасте, – подумала она, – легко попасть в смешное положение, если не остеречься».

День, однако, оказался удачным.

Они прибыли в Лонгминстер в половине одиннадцатого. Мистер Лазенби и мистер Поллок намеревались двигаться по маршруту, предложенному брошюркой.

Хьюсоны ужасно огорчились, узнав от шкипера, что, когда они на обратном пути прибудут в Толларк, тамошние магазины закроются раньше обычного. Как же так, они ведь хотели порыться в антикварных лавках? Зачем же ехать в город, когда магазины закрыты? Ах, запланировано посетить аббатство? Ну, аббатств они уж столько насмотрелись, что им хватит на всю жизнь. Это продолжалось до тех пор, пока выведенный из себя Кэли Бард не предложил им нанять такси и не съездить в Толларк сегодня же. На том и порешили. По шоссе до Толларка было всего несколько миль.

Кэли Бард объявил, что идёт стричься, а потом заглянет в музей, где, по слухам, есть неплохая коллекция бабочек.

Доктор Натуш сказал Трой, что ждёт её к часу дня, и ушёл вместе с Бардом.

Трой переоделась, просмотрела план мистера Тиллотсона и отправилась в участок на встречу со старшим инспектором Бонни.

Позже она сама не могла понять, удивилась ли она, увидев там мистера Тиллотсона. Он объяснил, что оказался здесь по делу, и познакомил её со старшим инспектором

Бонни, тоже весьма крупным мужчиной. Оба были очень любезны. На её первый вопрос, не знают ли они, когда может вернуться её муж, они хором ответили, что Аллейн звонил вчера вечером и постарается приехать в начале следующей недели. Он просил передать ей привет и сказать, что, если она все ещё беспокоится, пусть прервёт поездку.

– Может быть, телеграмма от больной приятельницы…

– начал мистер Тиллотсон, и Трой чуть не рассмеялась: ей захотелось спросить, не подписать ли эту телеграмму

«Мэвис».

Она рассказала им о мисс Рикерби-Каррик.

Они внимательно её выслушали, изредка говоря:

– «Так, так», «А это точно?» и «Подумать только».

Бонни заглянул в свой блокнот, куда он что-то записал во время её рассказа.

– Значит, таксомоторный парк в Лонгминстере? Это который же, как ты думаешь, Берт? Сейчас проверим.

Но в обоих лонгминстерских парках ответили одно и то же. Никто не вызывал ночью в Кроссдайк такси, и никто не поручал им позвонить шкиперу «Зодиака».

– Любопытно, – сказал мистер Тиллотсон. – А, Боб?

Все улетучившиеся с утра дурные предчувствия охватили Трой с новой силой.

– Значит, тот, кто звонил, солгал служителю шлюза, –

сказала она.

Мистер Тиллотсон ответил, что похоже, но сначала надо бы ещё спросить и у служителя. Может быть, ему звонила сама мисс Рикерби-Каррик. Они справятся и на телефонной станции. А кроме того, попробуют выяснить, каким же образом отбыла мисс Рикерби-Каррик, и если возможно, то куда.

По всему было видно, что все эти хлопоты они намерены предпринять только ради её успокоения, а не потому, что этого требует служебный долг.

«Они думают, я чокнутая, и, не будь я женой Рори, они бы так со мной не возились», – подумала она, прощаясь, и решила больше ни о чем не тревожиться.

Время до ленча она провела, осматривая галерею и городок, слухи о красоте которого оказались непреувеличенными. Купив по дороге красивую старую раму подходящего размера для нарисованных ею знаков Зодиака, она пришла в указанную Натушем гостиницу за полчаса до назначенного времени, привела себя в порядок и устроилась в уютной гостиной, заваленной журналами. Один её сразу заинтересовал. В нем был напечатан большой отрывок из книги, написанной несколько лет назад белым американцем, который с помощью какого-то небезопасного, но очень действенного средства изменил цвет своей кожи и в течение нескольких месяцев жил в одном из южных штатов, выдавая себя за негра. Автор не объяснял, каким образом ему удалось добиться изменения пигментации кожи, и Трой подумала, что, возможно, об этом что-нибудь знает доктор Натуш. Но удобно ли задать ему такой вопрос? Вспомнив их беседу в лощине, она решила, что удобно.

Она все ещё раздумывала об этом, как вдруг заметила, что доктор стоит сзади и разглядывает ту же страницу.

Трой вздрогнула. Натуш стал извиняться, что напугал её, неслышно подойдя по толстому ковру.

– Вы читали эту статью, доктор Натуш? – спросила

Трой, когда он сел против неё за столик.

Доктор поднял палец, подзывая официанта, который подошёл с каменным выражением лица.

– Не будем дожидаться Фергусов, – сказал Натуш. –

Что вы будете пить? Сухое бренди? Два, пожалуйста, и будьте добры, дайте мне карту вин.

Он держал себя с таким достоинством, что каменное выражение на лице официанта сменилось почтительным.

Когда тот отошёл, доктор Натуш сказал:

– Я не ответил на ваш вопрос. Да, я читал эту книгу. Это был мужественный поступок.

– Я хотела спросить, не знаете ли вы, как ему удалось изменить цвет кожи? В чем заключался сам процесс?

– Это была временная трансформация, но я не знаю, как она была достигнута. Может быть, сэр Лесли знает, это скорее по его специальности. Спросим его.

– Я подумала…

– Да, да? – спросил он, так как она вдруг осеклась.

– Тогда в лощине вы сказали, что, по вашему мнению, я не могу… не помню точно, как вы выразились… словом, вы не думаете, что я могу сказать вам что-нибудь…

– Что могло бы задеть меня или обидеть? Да? Это и в самом деле так.

– Я хотела вас спросить, разве достаточно всего лишь изменить цвет кожи, если тип лица явно европейский? И

вдруг увидела, что ваше лицо вовсе не…

– Негроидного типа?

– Да. Но, может, эфиопы… я так плохо разбираюсь…

– Напомню вам, что я мулат и черты лица я унаследовал от матери.

– Ах да, конечно, – согласилась Трой. Официант принёс бокалы с бренди, меню и карту вин. Тут как раз подошли сэр Лесли и леди Фергус.

Это были очень милые люди, и знакомство оказалось приятным, но как-то так случилось, что ни Трой, ни доктор

Натуш не спросили сэра Лесли, известен ли ему научный метод изменения цвета кожи.

Вернувшись на «Зодиак», Трой отдохнула, переоделась и в сопровождении Кэли Барда отправилась на обед с шампанским в другую гостиницу.

«Неплохо я провожу здесь время, – подумала она, –

интересно, что сказал бы Рори по поводу моих развлечений»

После обеда они с Бардом погуляли по Лонгминстеру и к половине одиннадцатого вернулись к реке.

«Зодиак», стоявший на причале в одной из излучин, выглядел очень романтично. Огни старинного городка и огоньки судов, дрожа, отражались в тёмной воде. Из салона доносились приглушённые голоса, но Трой и Бард все медлили уходить с палубы, а потом вдруг совершенно неожиданно он поцеловал её.

– Вы прелесть, – сказал он.

– Да будет вам. Спокойной ночи и спасибо за приятный вечер.

– Не уходите.

– Мне, пожалуй, пора.

– А что, если мы с вами закрутим романчик?

– Нет, это невозможно, – сказала Трой.

– Я ведь в вас основательно втюрился. Вы только не смейтесь.

– Я не смеюсь, но и не намерена обсуждать этот вопрос, да и вам не советую. Посмотрите-ка, кто приехал, – добавила Трой.

Из такси высаживались Хьюсоны, со всех сторон обвешанные какими-то странными свёртками. Мисс Хьюсон, казалось, изнемогала от возбуждения, брат с покорным видом следовал за ней.

– Ну и дела, – растерянно говорил он. Они были так нагружены, что пришлось помочь им взобраться на борт, а затем проводить в салон, где остальные пассажиры уже собирались расходиться по каютам. Выстроившись цепью, все они передавали друг другу покупки, которые разместились на трех столах. На пол постелили газеты.

– Мы прямо с ума посходили, – задыхаясь, рассказывала мисс Хьюсон, – уже не знаю, что такое в нас вселяется, когда мы начинаем выискивать старьё, да, Эрл?

– А куда вы все это денете? – спросил мистер Поллок.

– Думаю, что это не проблема, – сказала мисс Хьюсон. – Если мы поговорим со шкипером и миссис Тритуэй, они, наверное, нам разрешат воспользоваться каютой мисс

Рикерби-Каррик. Вообще-то мы как раз на это рассчитывали.

Мистер Лазенби с нескрываемым любопытством смотрел на их добычу, Трой и Бард тоже. Здесь была инкрустированная шкатулка розового дерева, большой пакет, из которого выглядывала украшенная медью конская сбруя, два фонаря от карет и в картонном ящике из-под пива разобранные викторианские стенные часы.

К столу был прислонён удивительно грязный рулон каких-то репродукций, связанных ветхой бечёвкой.

Именно на эту драгоценность с особым восторгом поглядывала мисс Хьюсон. Она объяснила, что нашла рулон во дворе той самой лавки, возле которой они встретились с

Трой в Толларке. Что-то побудило её заглянуть во двор, и не напрасно: в одном из ящиков старого выброшенного буфета она обнаружила драгоценный рулон.

– На эти дела у меня нюх как у ищейки, – гордо сказала мисс Хьюсон. – Я открываю все, у чего есть дверцы или крышки. И представляете? Этот тип, владелец свалки, говорит, что и не знал про рулон. Он говорит, его, наверное, оставили прежние хозяева. Он даже и смотреть не стал и отдал нам его за десять шиллингов. Послушайте, миссис

Аллейн, – возбуждённо продолжала она, повернувшись к

Трой. – Вы же художница. Вы… словом… Я брату сказала сразу: жду не дождусь, пока не покажу все это вам и не узнаю ваше мнение.

Выпаливая эту тираду, мисс Хьюсон нагнулась над рулоном и пыталась разорвать бечёвку. На пол падали комочки засохшей грязи, летела пыль. Когда бечёвку наконец разрезали и рулон стремительно развернулся, подняв облако пыли, на пол вывалились олеографии, цветные приложения к журналу «Пэрлз Эннюал», с полдюжины старинных фотографий, подборка вырезок из журналов мод эпохи короля Эдуарда, детский альбом с рисунками и три прескверные акварели. Восторженно ахая, мисс Хьюсон разложила все это на палубе, но её восторг почти не встретил отклика. Мистер Хьюсон в изнеможении опустился в кресло и закрыл глаза.

– А это что, картина? – спросила Трой, указывая на холст, в который все это было завёрнуто. Он был невероятно грязен. Судя по всему, лежал он лицом вниз. Трой нагнулась и перевернула его. Это была картина, написанная маслом, примерно 18 на 12 дюймов. Трой опустилась на корточки и постучала по полу краешком холста, чтобы стряхнуть пыль, затем расправила его.

– Что-нибудь интересное? – спросил, наклоняясь, Бард.

– Не знаю.

– Принести мокрую тряпку?

– Да, пожалуйста, если Хьюсоны не возражают.

Мисс Хьюсон, восторгавшаяся иллюстрацией, на которой было изображено невинное дитя в гирлянде роз, рассеянно произнесла: «Да, да, пожалуйста». Мистер

Хьюсон спал.

Трой потёрла картину тряпкой: появились деревья, мост, клочок золотистого неба.

Постепенно начал появляться весь ландшафт, кое-где испорченный царапинами и грязью, но в приличном состоянии.

На переднем плане – вода и дорожка, исчезающая где-то на среднем плане. Пруд. Девочка с граблями в ярко-красном платье. Дальше – деревья, в листве которых, как в зеркале, отражался свет закатного солнца. На заднем плане – поле на холме, церковный шпиль и сверкающее золотое небо.

– Краски поблекли, – пробормотала Трой. – Надо бы обработать её маслом.

– Как это?

– Постойте. Вытрите насухо.

Она ушла к себе в каюту и вернулась с тряпочкой, пропитанной льняным маслом.

– Это не повредит. Вытерли? Ну что ж, попробуем, –

сказала Трой. Через минуту картина была очищена и заиграла всеми красками.

– «Констебли», – сострил Кэли Бард. – Как вы тогда сказали: «Полно Констеблей?», «Кишмя кишат?»

Трой взглянула на него в упор и снова занялась картиной. Вдруг она вскрикнула, и тут же прогремел могучий голос доктора Натуша:

– Да ведь это Рэмсдайк. Вон плотина, дорожка и над холмом церковный шпиль.

Все столпившиеся возле добычи мисс Хьюсон перешли к картине.

– Давайте посмотрим её на свету, – сказала Трой и поднесла картину к лампе. Она осмотрела холст сзади, потом снова перевернула.

– Неплохая вещь, – провозгласил мистер Лазенби. –

Несколько старомодная, конечно. Ранняя викторианская эпоха. А написана недурно, правда, миссис Аллейн?

– Да, – сказала Трой. – Весьма недурно. Мисс Хьюсон, я сегодня была в местной галерее: у них там есть одна из знаменитых работ Констебля. Мне кажется, эту вещицу стоит показать эксперту, во-первых, потому, что, как подметил мистер Лазенби, она и вправду хорошо написана и, может быть, принадлежит кисти того же художника, то есть Констебля, к тому же если вы присмотритесь, то заметите, что и подпись похожа на его.

– Только, ради бога, – сказала Трой, – не вздумайте всецело полагаться на моё слово – я же не эксперт. Я не могу, например, определить, к какому периоду относится холст. Знаю лишь, что он не современный. Что до подписи, то именно так Констебль подписывал свои известные картины: Джон Констебль, член КАИИ8, и дата – 1830 год.

Впрочем, возможно, это копия. Я не слыхала, чтобы у него была картина, на которой изображён Рэмсдайкский шлюз, но это вовсе не означает, что, находясь в этих краях, он не писал такой картины.

Мисс Хьюсон, которая, казалось, впервые услыхала фамилию Констебль в Толларке от Трой, пришла в неописуемый восторг. Она восхищалась достоинствами картины, говорила, что прямо-таки чувствует, как она сама идёт по этой дорожке к заходящему солнцу.

8 КАИИ – Королевская академия изобразительных искусств.

Проснувшийся мистер Хьюсон бесстрастно выслушал взволнованные излияния сестры, а затем спросил у Трой, сколько может стоить эта штука, если её и в самом деле написал тот тип.

Трой сказала, что точно не знает, но много – несколько тысяч фунтов: все зависит от спроса на произведения

Констебля в настоящее время.

– Только обязательно проверьте все, я вспомнила одну историю насчёт подделки… Хотя нет, – тут же добавила она:

– К нашему случаю это не относится. Кто станет прятать искусно выполненную подделку в старом, никому не нужном буфете?

– А что это за история, о которой вы упомянули? Может, расскажете? – попросил Бард.

– Да ничего особенного, просто муж недавно расследовал дело о молодом человеке, который из озорства подделал перчатку елизаветинской эпохи и сделал это так хорошо, что надул лучших экспертов.

– Как вы сами заметили, миссис Аллейн, – сказал мистер Лазенби, – к данному случаю это не относится. Что касается подделок, я всегда задаюсь вопросом…

И начался спор на тему, из-за которой всегда разгораются страсти. Если подделка так хороша, что её не смогли распознать лучшие эксперты, то чем же она хуже подлинных работ художника, которому её приписывают.

Спорщики не скупились на доводы.

Доктор Натуш извинился и ушёл в свою каюту.

А Трой смотрела на картину, и ей снова чудилось, что она участвует в каком-то спектакле, и пьеса – если это пьеса – приближается к кульминации – если в ней есть кульминация, – и напряжение растёт, растёт.

Она взглянула на своих попутчиков и увидела, что тёмные очки мистера Лазенби повёрнуты в её сторону, мистер Поллок, встретившись с ней глазами, сейчас же отвёл взгляд, мисс Хьюсон широко ей улыбается, а рот мистера Хьюсона растянут в ухмылке, будто туда вставили кляп. Трой пожелала всем спокойной ночи и ушла спать.

«Зодиак» пустился в обратный путь прежде, чем встали его пассажиры.

Они плыли все утро, прошли мимо Кроссдайка и в полдень причалили в Толларке.

Вечером Хьюсоны, мистер Поллок и мистер Лазенби играли в карты, доктор Натуш писал письма, а Кэли Бард предложил Трой прогуляться. Она отказалась, сославшись на то, что ей тоже надо писать письма. Он скорчил недовольную гримасу и сел читать.

Трой решила, что ей не стоит заходить к Тиллотсону.

Находка Хьюсонов его вряд ли заинтересует. И совсем уж незачем рассказывать ему о своём смутном ощущении, будто она участвует в спектакле.

Чтобы не выглядеть обманщицей в глазах Барда, она написала два небольших письмеца и, примерно в полдесятого сойдя на берег, бросила их в ящик у шлюза.

В это время из домика смотрителя вышел шкипер с женой и сыном. Простившись с хозяевами, они направились к Трой.

– Миссис Аллейн, тут пришла телеграмма от мисс Рикерби-Каррик из Карлайля, – сообщил шкипер.

– Ох, да что вы! – воскликнула Трой. – Я так рада. У неё все в порядке?

– Да вроде. Одну минутку.

Зашуршала бумага, и луч фонаря осветил жёлтый телеграфный бланк: «Извините неожиданный отъезд срочно выехала машиной друзьями тяжело заболевшей подруге

Инвернесс очень сожалею прерванной поездке привет всем

Хей Рикерби-Каррик».

– Видите, у неё все в порядке, – сказала миссис Тритуэй

– Это её подруга заболела. Тот, кто звонил тогда в Кроссдайк, так и сказал.

– А звонили, значит, не из таксомоторного парка, – заметила Трой. – Вероятно, те знакомые, которые её забрали на своей машине.

– Если только они не заехали за ней на такси. Тогда они могли попросить кого-нибудь из парка позвонить нам. Как бы там ни было, – добавила миссис Тритуэй, – все в порядке.

– Очевидно, да, – сказала Трой.

Но, укладываясь спать, она никак не могла избавиться от мысли, что в отъезде мисс Рикерби-Каррик было что-то не так. «Спрошу завтра, что думает по этому поводу доктор», – решила она.

Засыпая, она поймала себя на том, что прислушивается, не тарахтит ли где-то вдали мотоцикл. И хотя все было тихо, ей казалось, что она слышит этот отдалённый звук.

«Ну что ж, завтра мы снова вернёмся вовремя», – думала Трой. Обратный путь чем-то напоминал приснившийся вторично сон: шпили, топкие берега, одинокие группки деревьев, домики…

В четыре часа дня «Зодиак» шёл по прямому отрезку реки ниже Рэмсдайкского шлюза. Вновь появились островки пены, клочки которой падали на палубу и таяли.

Трой облокотилась о перила, вспоминая, как они спорили о красоте и реальности с доктором Натушем, Кэли

Бардом и мисс Рикерби-Каррик. В памяти всплывали обрывки разговора:

«…не столько представление, сколько восприятие…»

«…консервная банка с красной этикеткой… разве она стала менее красивой…»

«…если бы из пены выплыло что-нибудь…»

«…что-то выплыло…»

«…рыба или дохлая кошка…»

«…выплыло что-то мёртвое…»

«…что-то мёртвое…»

Из воды выглянуло странно расплывшееся лицо Хэйзл

Рикерби-Каррик. Рот утопленницы, застывший в нелепой улыбке, ухмылялся сквозь пену. Она приподнималась из воды и билась о правый борт.

Перила вместе с деревьями поплыли куда-то, в ушах

Трой вдруг грозно заревел и взорвался грохот плотины. И

стало тихо. Наступила полная тишина.

Глава VI

РЭМСДАЙК

– С этого момента, – сказал Аллейн, – все нити начали сматываться в один клубок. Неожиданная находка объединила в целое ряд, казалось бы, не связанных между собой инцидентов.

Мне показалось интересным, а возможно и полезным, пересказать вам это дело в той последовательности, в какой его восприняла моя жена. Сумеете ли вы разобраться в этой мешанине фактов и отделить зёрна от плевел? На что, с вашей точки зрения, следовало обратить внимание нам с

Фоксом, когда мы наконец прибыли на место действия?

Аллейну показалось, что, когда человек во втором ряду поднял руку, по аудитории пронёсся шумок недовольства.

Откуда-то из пустоты на Трой надвигался усиленный эхом громовой голос. Он приближался и окутывал её, но почему-то не казался страшным.

А потом, словно вынырнув из пугающей, как смерть, бездны, она на мгновение испытала блаженство возврата к жизни и открыла глаза.

Трой увидела склонившееся над ней чёрное лицо и белые зубы. Знакомая рука поддерживала её.

– У вас был обморок. Сейчас все в порядке. Не волнуйтесь.

– У меня не бывает обмороков.

– Да?

Его пальцы привычно нащупали пульс.

– Как же тогда это случилось? – спросил доктор Натуш. – Когда вам станет легче, мы вас устроим поудобнее.

Хотите воды? Мисс Хьюсон и миссис Тритуэй вам помогут. Лица обеих женщин поплыли перед её глазами, потом остановились. Все вдруг остановилось и стало чётким.

Вокруг Трой толпились с тревогой смотревшие на неё пассажиры.

– Вам лучше, дорогуша? – спросила мисс Хьюсон. – Не глядите так, голубушка моя. В чем дело? Что случилось?

– Она чего-то испугалась, – сказала миссис Тритуэй.

– О господи! Господи! – сказала Трой, и собственный голос показался ей чужим. – О господи, вспомнила… – Она невольно повернулась к Натушу:

– Пусть остановятся, – запинаясь, проговорила она. –

Велите им остановиться. Там Хейзл Рикерби-Каррик, там… в реке…

Все заговорили разом.

– Шкипер! Вы слышали, что она сказала? – крикнул

Кэли Бард.

«Зодиак» остановился.

Кэли Бард заботливо наклонился к ней.

– Все в порядке, дорогая. Мы остановились. Не волнуйтесь и не бойтесь. Мы за всем проследим, – сказал он ей и, повернувшись к доктору, спросил:

– А нельзя ли нам отвести её вниз?

– Думаю, что можно. Миссис Аллейн, если мы вам поможем, вы сумеете спуститься вниз? Вам лучше лечь.

Мы пойдём медленно.

– Да со мной все в порядке, – сказала Трой. – Не волнуйтесь. Дело не во мне. Вы что, не слышали, что я сказала? Там, в реке…

– Да, да. Шкипер принимает меры!

– Принимает меры! – с истерическим смехом повторила она. – Какие уж тут меры? Да не возитесь вы со мной.

Все в порядке.

Однако, когда ей помогли встать, она едва держалась на ногах. Доктор Натуш медленно пятился по ступенькам, повернувшись к ней лицом, следом за ней шёл Кэли Бард.

Сзади двигались две перепуганные женщины.

В коридоре у Трой подкосились ноги, и доктор Натуш легко поднял её, отнёс в каюту и уложил на койку. Остальные столпились в дверях.

Он накрыл её вишнёвым одеялом и сказал миссис

Тритуэй:

– Грелка и чай были бы сейчас весьма кстати.

Женщины торопливо вышли, а доктор сказал, чуть наклонившись к ней:

– Вы очень испугались, миссис Аллейн. Надеюсь, вы позволите мне с вами побеседовать?

Трой рассказала им с Бардом о том, что увидела. Она заставила себя говорить спокойно, неторопливо и ясно, как с детьми.

– Вы немедленно должны сообщить в полицию, – сказала она. – Немедленно.

– Да, конечно, – отозвался Бард. – Я уверен, шкипер знает, что нужно сделать.

– Скажите ему. Нельзя упускать время… ни в коем случае… – Она стиснула под одеялом руки. – Старший инспектор Тиллотсон здесь, в Толларке. Скажите шкиперу.

– Я скажу ему, – пообещал Натуш, а Кэли Бард добавил:

– Ну, ну! Не волнуйтесь! Будьте паинькой и перестаньте, наконец, командовать.

Его шутливый, как обычно, тон немного успокоил

Трой, и она слабо улыбнулась Барду, а он ответил такой же улыбкой.

– Ну, я пошёл, – сказал он.

– Я тоже, – сказал Натуш. – Я могу там понадобиться. А

вам следует отдохнуть, миссис Аллейн.

Он был уже возле дверей, когда Трой, к собственному удивлению, его окликнула. Когда он обернулся, как всегда спокойно вежливый, она сказала:

– Я… я хотела бы посоветоваться с вами, когда вы освободитесь. Как с врачом.

– Конечно, – сказал он, – А пока за вами поухаживают эти дамы.

Дамы были очень заботливы. Но только когда они обложили её горячими грелками и напоили обжигающим чаем, Трой почувствовала, что дрожит как щенок.

Мисс Хьюсон не смолкала ни на миг.

– Подумать только, какой ужас! А мы себе спокойно спали. Как вы думаете, миссис Тритуэй, как это могло случиться? Она была какая-то… без тормозов. Может, так: её расстроило известие о подруге, она встала, оделась, написала записку, собрала вещи и отправилась – ну, в общем, туда, где она договорилась встретиться с этими знакомыми, и в темноте…

Сама почувствовав, что это явный вздор, мисс Хьюсон замолчала.

– Ну, может, и не так. Даже наверное.

– Что толку гадать? – сказала миссис Тритуэй. – Ясно только одно: «Зодиаку», кроме неприятностей, это ничего не принесёт.

Она взяла у Трой пустую чашку.

– Вам лучше отдохнуть, а мы будем к вам заглядывать и посматривать, как вы тут.

Трой лежала и прислушивалась. Озноб прекратился, её клонило ко сну, и в то же время было стыдно, что в таких обстоятельствах у неё возникает желание спать. Она слышала шаги, приглушённые голоса, потом вой полицейской сирены и чьи-то новые шаги и новые голоса. Она то погружалась в дремоту, то просыпалась.

Она очнулась от шума: что-то ударялось об обшивку

«Зодиака», постукивали весла, хлюпала вода.

– Полегче, полегче, – раздался совсем рядом знакомый голос. – Подайте маленько назад. Вот так. Ещё чуток. А

теперь держите её. Осторожненько.

За дело взялся Тиллотсон.

Трой с ужасающей точностью представляла себе, что происходит сейчас за стенкой её каюты.

– Стоп. Теперь высвобождай. Помаленьку.

– Не могу.

– Как это ты не можешь?

– Что-то зацепилось.

– А! Ну погоди-ка минутку.

– Здесь. Вот здесь ищите.

– А, ну-ну. Держите крепче, сейчас разберёмся.

– Что там?

– Верёвка. Затянута у неё на талии и к чему-то привязана.

– Может, обрезать?

– Погоди, я попробую вытащить. Держи крепко, тебе сказано. Вот так!

Послышалось тяжёлое дыхание.

– Ну вот, пошёл!

– Чемодан?

– Ага. Ну помоги-ка, он, черт, тяжёлый. Эй, поосторожнее, она и так обезображена. Послышался всплеск, потом стук.

– Ну все, порядок. Теперь отпускай. Вызывай «скорую», сержант.

Прислушиваясь к медленно удалявшемуся ритмичному плеску весел, Трой с ужасом представила себе, как за лодкой волоком тащат мисс Рикерби-Каррик.

«Зодиак» дрогнул, став на якорь.

В дверь заглянула мисс Хьюсон.

– Не спите? Так я и знала. Я принесла вам успокоительные таблетки, дорогуша, их очень рекламируют у нас в

Штатах и…

Продолжая что-то лопотать, мисс Хьюсон налила в стакан воды.

– Вы очень добры, мисс Хьюсон, но мне они, право же, не нужны. Я хорошо себя чувствую, уверяю вас, и мне очень неловко, что вы беспокоитесь.

– Но послушайте.

– Нет, нет, я вам очень благодарна, но принимать их я не буду.

– Разрешите? – произнёс доктор Натуш. Мисс Хьюсон резко повернулась к двери и на секунду встретилась взглядом с доктором.

– Я полагаю, мисс Хьюсон, – Трой впервые услыхала, как он обращается к американке, – я полагаю, что миссис

Аллейн не нуждается в успокоительных средствах.

– Но… я вовсе не хотела… я просто подумала, если она немного поспит…

– Очень любезно с вашей стороны, но в этом нет необходимости.

– Что ж… я… конечно, я не хотела…

– Уверен в этом. Если вы разрешите, я побеседую со своей пациенткой.

– С вашей пациенткой?! Простите, я не знала. Простите, доктор, – ядовито сказала мисс Хьюсон и хлопнула дверью.

Трой торопливо заговорила:

– Мне надо с вами поговорить о мисс Рикерби-Каррик.

Доктор, вы видели?…

– Да. Меня просили произвести осмотр, очень поверхностный, конечно.

– Я тут слышала, как они вытаскивали… Её убили?

Он перегнулся над койкой и задёрнул штору, затем пододвинул к койке стульчик, сел и сказал настолько тихо, насколько позволял его могучий голос:

– Я думаю, нам следует быть осторожными.

– Можно запереть дверь, – сказала она.

– Да, действительно. – Он запер дверь и вернулся. – До вскрытия невозможно сказать, утонула она или нет. На первый взгляд, похоже, что так. Можно предположить, и, вероятно, это мнение будет высказано, что она покончила с собой, привязав для тяжести чемодан.

– Но если так, при чем здесь телефонный звонок и телеграмма из Карлайля?

– Да, все это не вяжется с самоубийством.

– Значит, убийство?

– Очевидно, так.

– Я вам кое-что расскажу. Все это очень запутано и туманно, но я попробую вам рассказать. Во-первых, моя каюта прежде была заказана…

– Человеком по фамилии Андропулос? Знаю, я читал о нем в газете, но не стал вам рассказывать, понимая, что вам будет это неприятно.

– А остальные тоже прочли?

– Не знаю.

– Я постараюсь изложить все как можно точней и короче. Это связано с одним делом, которым занимается мой муж. Некий Фолджем…

В дверь громко постучали, и знакомый голос произнёс:

– Миссис Аллейн? Это Тиллотсон. Разрешите?

Трой и доктор растерянно переглянулись.

– Его нужно впустить, – прошептала она и, когда доктор Натуш открыл дверь, крикнула:

– Входите, мистер Тиллотсон.

В каюте сразу стало тесно – и Тиллотсон и Натуш были крупными высокими мужчинами. Трой начала знакомить этих мастодонтов и вдруг сообразила, что их уже познакомила Хейзл Рикерби-Каррик. Она не могла не смотреть на большие розовые руки мистера Тиллотсона, слегка сморщенные, как после стирки. Она была рада, что вопреки обыкновению он в этот раз не поздоровался с ней за руку.

– Доктор Натуш наблюдает за мной после того, как я так оскандалилась.

Мистер Тиллотсон сказал, что это замечательно, а доктор Натуш, посоветовав Трой не волноваться, оставил их наедине.

Трой сдёрнула одеяло, села на койке, спустив ноги, и пригладила свои короткие волосы.

– Ну, мистер Тиллотсон, – спросила она, – что же вы скажете на сей раз?

Трой редко встречалась с сослуживцами мужа, если не считать инспектора Фокса, к которому была искренне привязана. Изредка Аллейн приводил кого-нибудь в гости, а два-три раза в год они устраивали вечеринки, и тогда их дом, как только что её каюту, заполняли огромного роста мужчины, которые разговаривали только о делах. Ей казалось, что во время этих встреч она составила себе некоторое представление о сотрудниках уголовно-следственного отдела. Это были люди, работавшие изо дня в день в атмосфере напряжённой враждебности. У них сохранилось мало иллюзий и выработался стойкий скептицизм. Некоторым из них, пожалуй, не было чуждо чувство сострадания: одни преступления приводили их в ужас, другие возмущали. Они считали себя призванными охранять людей от зла, хотя и не были о них высокого мнения.

Многие из них, например Фокс, по натуре были очень доброжелательны. Но, как сказал однажды Аллейн, если охотника начинает одолевать жалость, он перестаёт быть охотником. И вопреки расхожему мнению лишь очень немногим была свойственна жестокость.

Но все попытки Трой классифицировать людей, работающих в уголовно-следственном отделе, разбивались о тот факт, что её собственный муж ни в какую категорию не втискивался.

В данную минуту она пыталась определить, к какой категории отнести старшего инспектора Тиллотсона, но и это ей никак не удавалось. Что в нем главное? Упрямство?

Здравомыслие? Косность? Что он думает теперь о рейсе

«Зодиака»? Неужели у него хватит нахальства и сейчас делать вид, что ничего особенного не случилось? И, не дав ему вымолвить слова, она сразу спросила:

– Ну, мистер Тиллотсон, что же вы скажете на сей раз?

– Да видите ли, миссис Аллейн… – начал он, но она его перебила:

– Её убили? Или вы не можете сказать ничего определённого до вскрытия?

– Да, пока что ничего нельзя сказать, – осторожно согласился он, – во всяком случае… гм-м… по…

– По внешнему виду тела?

– Вот именно, миссис Аллейн. Совершенно верно.

– Вы слышали, что шкипер вчера получил телеграмму, якобы посланную ею из Карлайля, где сообщалось, что она едет в Шотландию?

– Да, эти сведения мы получили.

– И каков ваш вывод?

– Головоломочка.

– Вот именно, – с чувством сказала Трой. Она показала на стул. – Садитесь, мистер Тиллотсон. Вероятно, я должна дать вам показания?

– Я вижу, вы знаете установленный порядок, миссис

Аллейн, – несколько уклончиво ответил он. – Да, если вы не возражаете, я бы маленько вас порасспрашивал, учитывая, что вы, можно сказать…

– Обнаружила тело?

– Вот-вот.

– Я была на палубе в левой части кормы… по-моему, это так называется, – быстро начала она. – Я смотрела на покрытую пеной воду. Мы как раз заворачивали к шлюзу,

когда я увидела… увидела её лицо… сквозь пену. Сначала я подумала, что это игра света, потом пена сдвинулась, и я ясно её увидала. Больше я ничего не помню, потому что тут же потеряла сознание. Мистер Тиллотсон, – торопливо добавила она, – вы знаете, что в ту ночь, когда она сошла с

«Зодиака» в Кроссдайке, она спала на палубе?

– На палубе? – переспросил он быстро. – Вы уверены?

– А вы разве не знали?

– Пока что у меня не было возможности собрать свидетельские показания.

– Она жаловалась на бессонницу и сказала доктору

Натушу, что хочет спать на палубе. Думаю, что так она и сделала, тем более что на следующий день мы с ним нашли лоскуток от обложки её дневника – помните, я вам рассказывала, как он упал за борт? – нашли на её надувном матраце.

– Но ведь этот лоскуток мог отвалиться и не ночью?

– Может быть. Он был какой-то вылинявший. Кажется, доктор Натуш его сохранил.

– Сохранил? Интересно, зачем?

– Я его попросила.

– Вы?

– Мы с доктором немного беспокоились за неё. Да вы знаете, что я о ней тревожилась, я ведь вам говорила.

– Да, вы действительно об этом упоминали.

– Мне бы хотелось, чтобы вы ответили на один вопрос.

Вообще-то это не моё дело, но, если вы не возражаете, я все-таки спрошу.

– Ну конечно.

– Дело вот в чем. Если выяснится, что её убили, неужели вы будете приписывать это убийство каким-то грабителям, напавшим на неё на берегу? Ведь это исключается, правда?

– Мы всегда предпочитаем сохранять объективность и учитывать все возможности.

– Но в данном случае эта возможность отпадает, потому что если её убил какой-то неизвестный головорез, то зачем бы ему посылать нам телеграмму из Карлайля?

– Нам, я чувствую, придётся взять вас в штат уголовно-следственного отдела, – смущённо пошутил он.

– Я понимаю, что веду себя назойливо.

– Ну что вы…

– Но меня тревожат, – не удержалась Трой, – все эти мелочи, о которых я вам рассказывала прежде. Теперь они не кажутся такими уж пустяками, правда?

– Правда. Но вы можете быть уверены, миссис Аллейн, что мы проверим всё до мельчайших подробностей.

– Да, я знаю.

– Я хотел бы только сказать вам, миссис Аллейн, что после нашей последней беседы мы навели справки и выяснили, где находились ваши попутчики в конце прошлой недели. Сведения подтвердились: Хьюсоны были в

Стрэтфорде, Поллок действительно останавливался в

Бирмингеме, доктор Натуш был в Ливерпуле, а…

– Но ведь все это было до поездки?

– Д-да… – сказал он, – но все-таки.

– И ещё одно, мистер Тиллотсон. Не были ли у неё… не висело ли у неё что-то на шее? Ленточка или тесёмочка, к которой было привязано что-то вроде мешочка, если не ошибаюсь, сшитого из замши?

– Нет, – резко ответил он. – Ничего похожего. А она что-то такое носила?

– Да, – сказала Трой. – Это была – я понимаю, что это звучит фантастично, – это была очень дорогая вещь работы

Фаберже, изображающая знаки Зодиака, которую преподнёс её деду-хирургу – хотите верьте, хотите нет – русский царь. Мисс Рикерби-Каррик говорила, что никогда её не снимает.

– Она рассказывала о ней кому-нибудь?

– Я знаю, что она говорила мисс Хьюсон.

– Какое легкомыслие!

– Да, конечно.

– Что ж, это интересно, – сказал он. – Даже очень интересно, миссис Аллейн.

– Вы сейчас думаете о мотивах?

– Нам обо всем приходится думать, – он напыщенно вздохнул.

– Вы, вероятно, уже осматривали её чемодан? – спросила Трой и подумала, что, если бы не Рори, Тиллотсон давно поставил бы её на место.

– Ничего похожего на то, о чем вы говорите, там не было, – сказал он, вставая. – Вы, очевидно, понимаете, миссис Аллейн, что нам потребуются письменные показания всех находившихся на борту.

– Конечно.

– Я предложил всем собраться минут через пять в салоне для предварительного опроса. Вам уже лучше?

– Да, спасибо. Я буду там.

Когда он вышел, она стала приводить себя в порядок.

Лицо, смотревшее на неё из зеркала, было ещё довольно бледным, да и руки дрожали, но в общем ей полегчало.

Поправив одеяло, она повернулась и увидела на полке около умывальника стакан с водой, а рядом две таблетки –

настойчивая дама эта мисс Хьюсон.

Никогда в жизни ей не было так одиноко, и никогда она так не мечтала, чтобы как можно скорее вернулся муж.

Теперь у неё уже не было никаких сомнений в том, что случилось с Хейзл Рикерби-Каррик. Она убита, и её убийца находится на борту «Зодиака».

Да, но возможно ли выяснить: кто он? О драгоценности знала мисс Хьюсон и, безусловно, рассказала о ней брату, а может быть, и Поллоку, с которым они так сдружились.

Собственно говоря, любой из пассажиров мог знать о драгоценном талисмане и попытаться незаметно снять его, когда владелица спала на палубе, а если она вдруг проснулась, убить её. Но что потом? Каким образом тело могло оказаться у Рэмсдайкской плотины, находящейся более чем в семи милях вверх по течению?

Она вспомнила, что мисс Хьюсон давала мисс Рикерби-Каррик какие-то успокоительные таблетки. Доктор сказал, что не знает таких. Ей казалось, что это убийство как-то связано с убийством Андропулоса и действовал в обоих случаях Фолджем – Артист.

А что, если он на борту? Трой, хоть убей, не могла бы сказать, кого она подозревает. В цепкой памяти художницы всплыли фигуры пассажиров: тёмные очки, слуховой аппарат, деформированная нога. Улыбнувшись про себя, она подумала, что если это Кэли, то её целовал убийца трех человек.

В этот момент зазвенел колокольчик, которым миссис

Тритуэй обычно сзывала их на обед. Открыв дверь, Трой увидела выходившего из каюты слева Лазенби. Как всегда, за тёмными очками не было видно глаз, и это придавало его лицу зловещее выражение, как у персонажа ранних фильмов Хичкока.

– Надеюсь, вам лучше? – спросил он. – Ужасное потрясение для вас. Впрочем, и для нас всех тоже. Бедняжка!

Милое, несчастное создание! Трудно поверить, что её нет.

– Не нахожу, что так уж трудно, – отрезала Трой. Его губы стали тонкими и жёсткими. Тем временем на палубе, где продолжалась какая-то суета, послышался новый голос, при звуке которого у Трой заколотилось сердце.

– Если хотите послушаться совета простого священника, миссис Аллейн, – сказал мистер Лазенби, как бы приглядываясь к ней, – я бы рекомендовал вам покинуть

«Зодиак». Вы так… потрясены, так.

Снова звякнул колокольчик, и он резко повернул голову: на какую-то долю секунды Трой увидела за тёмным стеклом очков пустую глазницу. А потом она услышала на трапе очень звучный низкий голос. В мгновение ока она пронеслась мимо мистера Хьюсон вверх по ступенькам и оказалась в объятиях мужа.

Посыпались довольно бестолковые вопросы и ответы…

А потом, представив мужа тем, кто был в салоне, Трой увела его в каюту. Ей помнилось, что по дороге им встретился мистер Лазенби. Сидя рядом с мужем на койке, она подумала, что теперь ей уже ничего не страшно.

Он её обнял и, сердито ругнувшись, спросил, что это она затеяла и как её угораздило ввязаться в эту чертовню.

Потом он крепко поцеловал её и велел, не тратя времени, выкладывать все, что, по её мнению, ему следует знать.

– Я знаю, что твою удивительную старую деву нашли в реке и что ты первая её обнаружила. Тиллотсон полагает, что дело здесь нечисто. Вот все, что мне известно, не считая того, о чем ты мне писала. Трой, родная, до чего же ты бледная.

– Ну ещё бы. Это ведь случилось всего два часа назад.

Не сбивай меня. Мне нужно ещё многое рассказать тебе, а после этого мне предстоит ещё явиться на допрос вместе с остальными пассажирами.

– Ну их к черту. Впрочем, нет, надо увидеть Тиллотсона в действии. Кстати, мой приезд ставит его в дурацкое положение. Ну, рассказывай же, что произошло после того, как ты отправила последнее письмо из Толларка?

Трой рассказала об упавшем за борт дневнике, о поведении мистера Лазенби, об исчезновении мисс Рикерби-Каррик и о находке мисс Хьюсон.

– Есть ещё масса мелочей, показавшихся мне странными, но это главное.

– Ладно, всю историю подробно ты мне поведаешь позже. А сейчас послушаем Тиллотсона. Мы договорились, что я буду присутствовать при допросе.

Они поднялись в салон. На полукруглом диванчике сидели встревоженные пассажиры – Хьюсоны, мистер

Поллок, мистер Лазенби, Кэли Бард и, как всегда, чуть поодаль, доктор Натуш. Семейство Тритуэй сгрудилось около бара.

Перед пассажирами за обеденным столом восседали старший инспектор Тиллотсон и сержант в полицейской форме.

Трой села рядом с доктором. И доктор и Бард встали при её появлении. «Зодиак» был пришвартован немного ниже Рэмсдайкской плотины, откуда явственно доносился грохот падающей воды. Мимо раскрытых окон пролетали клочки пены.

Было видно, что Тиллотсон очень смущён. Он взглянул на Трой, кашлянул, повернулся и важно кивнул Аллейну.

Его шея побагровела, но всем своим видом он старался показать, что чувствует себя весьма свободно.

– Ну что ж, дамы и господа, – сказал он. – Если не возражаете, мы маленько потолкуем. Я повторю вам все, что нам известно об этой несчастной женщине, и буду признателен, если вы меня поправите там, где я что-то спутал.

Сержант пододвинул ему блокнот, и мистер Тиллотсон, надев очки и время от времени заглядывая в заметки, начал свой рассказ. Трой вскоре поняла, что в нем использованы не только записи сержанта, но и те сведения, которые

Тиллотсон получил от неё. Чувствовалось, что пассажиры поражены его осведомлённостью. Они явно не понимали, как он успел так много выяснить.

Взглянув на мужа, Трой увидела, что он поднял бровь.

Наверное, и мистер Тиллотсон сам понял свою оплошность и скомкал конец рассказа.

– Итак, пока что, дамы и господа, – сказал он, – у нас как будто нет расхождений относительно имеющихся фактов. Поэтому я не стану сейчас беспокоить вас и пожелаю успешно завершить путешествие. Скоро теплоход остановится на ночь, а завтра примерно к 11 утра вернётся в Норминстер. Боюсь, мне придётся просить вас не уезжать до окончания следствия, которое, по-видимому, состоится в Норминстере послезавтра. Если вы не сумеете устроиться, мои сотрудники вам помогут.

Хьюсоны заволновались: оказывается, на следующий вечер у них была запланирована поездка в Перт в Шотландию. Чего доброго, заметил Кэли Бард, они могут там повстречаться с пресловутой Мэвис. Все, кроме Трой и доктора, были шокированы. Мисс Хьюсон сказала, что если это британский юмор, то она его отнюдь не одобряет, а мистер Хьюсон заявил, что и ему такие шуточки не кажутся забавными.

Мистер Лазенби поинтересовался, нельзя ли, чтобы на следствии от имени всех свидетелей выступил кто-то один.

При этом он явно не предназначал себя для этой роли.

Лично у него, сказал он, назначено несколько встреч в

Лондоне с видными деятелями церкви, и ему не хотелось бы их пропустить.

Кэли Бард сказал, что все это, конечно, страшная скучища, но, поскольку все же не ежедневно из реки вылавливают трупы, он готов повиноваться. С каждым его словом окружающие глядели на него все более неодобрительно.

Мистер Поллок никак не мог понять, почему, черт возьми, они не могут подписать совместное заявление, а потом, пусть дамы извинят его за выражение, просто смыться.

Доктор Натуш спросил, нельзя ли его вызвать, когда он понадобится, поскольку он живёт не очень далеко от

Норминстера. Он, конечно, понимает, что обязан быть на следствии, ведь это он произвёл осмотр тела.

Мистер Тиллотсон, взглянув на Аллейна, ответил, что можно. Затем он попросил паспорта мистера Лазенби и

Хьюсонов и, получив их, обещал возвратить позже. Он уже собрался встать, когда мистер Лазенби вдруг заявил, что его кое-что удивляет. «Начинается», – подумала Трой.

– Мне бы хотелось знать, – сказал он, и Трой показалось, что он смотрит на неё, – откуда у полиции все эти сведения? Когда старший инспектор успел их собрать?

Насколько мне известно, с момента вашего появления и до настоящего времени вы находились в лодке на реке. Если не возражаете, мне хотелось бы, чтобы вы объяснились и ввели нас, так сказать, в курс дел.

Все взглянули на Трой.

– Сведения получены от меня, – сказала она. – Как вы все знаете, я заходила в участок в Толларке и в ходе разговора упомянула о неожиданном отъезде мисс Рикерби-Каррик.

– Именно так, – подтвердил мистер Тиллотсон.

– Надеюсь, что это объяснение не вызывает ваших возражений, мистер Лазенби? – воинственно осведомился

Кэли Бард.

– Разумеется, нет. Мне просто хотелось все выяснить.

– Выяснили – и заткнитесь.

– Что за тон? – сказал мистер Поллок. – Тут ведь не имелось в виду ничего обидного.

– А что же имелось в виду?

– Господа! – чуть ли не крикнул мистер Тиллотсон, и все утихли. – Ваши показания будут записаны. Я попрошу вас познакомиться с ними и, если там все верно, подписать.

Как вам уже известно, к нам неофициально прибыл старший инспектор Аллейн из уголовно-следственного отдела.

Должен сказать, мы будем очень рады, если он поможет нам в нашей работе. Благодарю вас.

Он добавил, что в такой душный день всем, наверное, хочется подышать свежим воздухом. Пассажиры, поняв намёк, поднялись наверх. Обменявшись взглядом с мужем, Трой последовала за ними. Доктор Натуш остался внизу.

Трой показалось, что и Хьюсоны, и Лазенби, и Поллок не знают, как себя вести с ней. После неловкой паузы мистер Лазенби решил этот вопрос: он направился к ней с лучезарной улыбкой.

– Рады, миссис Аллейн? Ещё бы, ещё бы, – проблеял он. – Должен признаться, для всех нас пришёлся весьма кстати приезд вашего супруга. Можно даже подумать, –

сказал он, поглядывая вокруг, – что он нам послан свыше.

Именно с этой минуты у Трой возникло подозрение, что мистер Лазенби не священник.

«Зодиак» входил в шлюз. Трой вздохнула с облегчением, увидев, что они наконец покидают этот запененный участок реки. Она прошла на корму, где к ней присоединился Кэли Бард.

– Не знаю, заметили ли вы, – сказал он, – как старательно все избегают говорить о самом главном.

– О главном?

– Ну да. Разве все мы не задаём себе один и тот же вопрос: а не была ли наша хлопотунья Хей убита?

– Вы, пожалуй, правы.

– Конечно. Знаете, в каком виде труп вытащили из реки?

– Я многое слышала из каюты.

– А я видел: я был на палубе.

– Какой ужас, – сказала Трой.

Но тут её внимание привлекли появившиеся на обочине шлюза начищенные ботинки большого размера и серые брюки. И те и другие показались ей знакомыми. Трой запрокинула голову и увидела край пиджака, немного выдающийся животик, нижнюю часть довольно массивного подбородка, ноздри и поля шляпы.

По мере того как «Зодиак» поднимался, все эти детали соединялись, образуя единое целое.

«Все ясно, – подумала Трой. – Значит, дело крупное».

Когда «Зодиак» поднялся настолько, что ей не надо было задирать голову, она сказала:

– Здравствуйте, братец Лис.

– Дело было так, – объяснял Фокс. – Тиллотсон, обнаружив тело, позвонил в наш отдел в Лондоне и попросил помощи. А поскольку ты и так уже занимался Артистом, то, конечно, послали тебя. Меня же подкинули тебе в помощь, сняв с ложного следа, по которому меня водил этот «специалист».

– Интересно, а откуда вообще известно, что тут замешан Артист? – сердито перебил Аллейн.

– Из-за Андропулоса. Лично мне все это кажется весьма неубедительным, но следователь должен быть беспристрастным.

– Полностью с этим согласен, но именно сейчас я совершенно не способен быть беспристрастным. Если эта женщина убита, а скорее всего это так, то мою жену нужно допрашивать. Хорошенькое дело! Я сюда приехал, чтобы избавить её от неприятностей, а мне придётся вызывать её на допросы!

– Да, но, если ты откажешься вести это дело, пришлют кого-нибудь другого, и тогда уже совершенно чужой человек будет допрашивать твою жену.

– Ещё лучше!

– Значит, это тоже не подходит?

– Мне, наверное, вообще нужно уйти на пенсию.

– Да брось ты.

– Ну ладно, ладно. Я сам знаю, что веду себя глупо.

Фокс сочувственно взглянул на него.

– Я понимаю, что положение создалось неловкое. Но не так уж все это страшно – нужно только потерпеть до окончания следствия.

– А пока оно не кончилось? По нашему распоряжению все остаются на ночь на этом чёртовом теплоходе, причём можно почти не сомневаться, что один из этих людей –

убийца. Не могу же я увезти отсюда свою жену, а других оставить, как ты считаешь?

– Это, может быть, неловко, но возможно, – сказал

Фокс.

Разговор прервался. Они сидели, слушая, как заливается жаворонок. Лёгкий ветерок зашелестел в высокой траве, и с нависшего выступа в карьер с шорохом посыпались песок и гравий.

– Опасное это место, – рассеянно сказал Фокс. – Не дай бог, детишки туда проберутся: чуть сдвинутся подпорки, и конец. – Он встал, немного потоптался, чтобы размяться, и глянул на реку, над которой начал сгущаться туман.

– Там, конечно, есть теперь свободная каюта, – заметил

Аллейн.

– Да.

– Знаешь что, Фокс, давай поговорим со шкипером и займём её. Если один из нас сможет переночевать в каюте, будет все же спокойнее.

– Лучше ты, – сказал Фокс. – Только, конечно, сперва мы произведём там обыск. Ордером я уже запасся.

– Тиллотсон – молодчина, сразу же запер каюту. Говорит, там одно барахло. Надо будет взять у него ключ.

Смотри-ка!

От берега к ним направлялась Трой, и Фокс заторопился в гостиницу, чтобы взять для Аллейна сумку со всем необходимым и прислать ему чего-нибудь перекусить.

– Позвонить в Ярд, чтобы прислали ребят? – спросил он.

– Да, – ответил Аллейн, – пожалуйста, Братец Лис. Под «ребятами» имелись в виду агенты Бэйли и Томпсон, эксперт-криминалист и фотограф, обычно работавшие вместе с Аллейном.

– А пока необходимо, – сказал Аллейн, – тщательно осмотреть оба берега от шлюза Толларк до того места, где нашли тело. Возьми сержанта, Фокс, и займись этим.

Особенное внимание обрати на причал в Кроссдайке и район возле Рэмсдайкской плотины.

– Хорошо. Ну я пошёл.

Он стал подниматься на пригорок. Поравнявшись с

Трой, он перебросился с ней несколькими словами и двинулся дальше.

Аллейн направился навстречу жене.

– Все ушли на берег, – сказала Трой, – по-моему, хотят посудачить обо мне на свободе. Один доктор остался дочерчивать карту. А вся эта компания почему-то выбрала тот уголок, который в своё время навёл меня на мысль о

Констебле. Ты, вероятно, хочешь узнать от меня всякие подробности. Как сказала бы мисс Хьюсон, тебя надо ввести в курс?

– Да, не мешало бы. Для быстроты я буду задавать тебе вопросы, а ты выкладывай все, что, по-твоему, может иметь хоть какое-нибудь отношение к делу. Начнём?

Чем больше он спрашивал Трой, тем отрывистей становились её ответы и тем бледнее делалось лицо. Ответив на его последний вопрос, она сказала: «Ну вот, теперь ты знаешь столько же, сколько и я».

Голос у неё был резкий, напряжённый.

– В чем дело? – спросил Аллейн. – Что тебя тревожит?

– Рори, ведь в тот вечер она стучала ко мне в дверь, а когда я отворила, её уже не было. А ещё раньше она хотела что-то мне рассказать, а я позволила мистеру Лазенби увести её, потому что у меня болела голова и потому что она, бедняга, наводила на меня тоску своими разговорами.

Её что-то мучило, и, кто знает, может, все кончилось бы по-другому, если бы я дала ей возможность высказаться?

Кто может теперь ответить на этот вопрос?

– Думаю, я могу. Клянусь тебе, я убеждён, что, если бы ваш разговор состоялся, это ничего бы не изменило. Обещаю тебе: если я узнаю, что это не так, то сам тебе скажу.

– Не могу простить себе.

– Можешь. Что же, ты теперь не будешь избегать скучных людей из опасения, что их убьют?

– Рори!

– Ну хорошо, родная. Я все понимаю. Но скажу тебе одно: я убеждён, что твоя мигрень только спасла тебя от нудного разговора. Ну как, полегчало?

– Немного.

– И прекрасно. Ещё один вопрос. Ты не запомнила названия улицы, где была лавка старьёвщика, возле которой ты столкнулась с Хьюсонами?

– По-моему, Паромная.

– А что представляет собой лавка?

– Было очень темно и… впрочем, погоди, там была такая облезлая дощечка… Доктор Натуш посветил фонариком, и я прочла: «Джо Бэг. Агент по продаже».

– Прекрасно. И именно там они обнаружили свой клад?

– Да. Они вчера туда ездили из Лонгминстера.

– Думаешь, это Констебль?

– Понятия не имею. Манера его, и написано великолепно.

– Что же они собираются теперь делать?

– Хотят показать картину эксперту. Если это оригинал, они, по-моему, вернутся в эти края и будут рыскать дальше.

Такую же идею, кажется, вынашивает мистер Лазенби.

– Ты говорила, у тебя возникло сомнение, что он священник?

– Да, но сама не знаю почему.

– И левая глазница у него пустая?

– Я видела только мельком, но мне так показалось.

Послушай, Рори…

– Да?

– Тот человек, который убил Андропулоса, этот

Фолджем, или Артист… ты знаешь, как он выглядит?

– В общем-то нет. У нас есть плохая фотография двухлетней давности, но на ней он весь бородатый и волосатый, как Дед Мороз. На том фото у него два глаза, но ходят слухи, что во время побега он получил какую-то травму и после этого его долго никто не видел. Одни говорят, у него обезображено лицо, другие – что лицо не задето. Был даже слух, что он по своей воле подвергался какой-то операции, чтобы изменить внешность. Мы знаем лишь одно: существует некий физический дефект.

– Рори, ответь мне, пожалуйста: ты считаешь, что он у нас на теплоходе? Почему?

– До моего приезда сюда я так не думал. Но теперь…

– Когда «теперь»? После того как ты увидел?…

– Тело? Да. Вообще-то надо подождать результатов вскрытия. Но думаю, оно покажет, что она не утонула, а была убита, причём точно так же, как Андропулос. И думаю, что убийца Артист.

Глава VII

ПРОЦЕДУРА СЛЕДСТВИЯ

– Итак, – продолжил Аллейн, – мы приступили к следствию. Хотя у Тиллотсона не хватало людей, он выделил нам в помощь несколько человек и сам вместе с инспектором Бонни из Лонгминстера делал все, чтобы нам помочь. Но поскольку дело вели Мы, основное бремя ложилось на нас. Мы связались с рядом стран и Международной полицией, но они знали ещё меньше нас. Следует отметить, что в отличие от других воротил уголовного мира, которые обычно пользуются услугами наёмных убийц, Артист предпочитал выполнять свою чёрную работу собственноручно.

В первую очередь мне предстояло разобраться в сведениях, полученных от жены, выбрать главное и откинуть лишнее. Попробуйте и вы заняться тем же.

Человек во втором ряду навострил уши.

– На палубе мы не нашли никаких следов, – продолжил

Аллейн. – Матрац и одеяла были убраны, палуба чисто вымыта. Зато на берегу мы нашли немало. В районе

Кроссдайка, откуда исчезла убитая, группа Фокса обнаружила неподалёку от того места, где стоял на причале

«Зодиак», следы вмятин – то ли от женских туфель с квадратными каблуками, то ли от модных ныне мужских сапог. По следам было видно, что их владелец вперёд шёл легко, назад же двигался, таща тяжёлую ношу. Вот увеличенные фотографии следов, снятые агентом Томпсоном.

Следы были смазаны: либо кто-то пытался их уничтожить, либо по ним протащили какой-то тяжёлый предмет. Мистер Фокс, известный в Скотланд-Ярде своей дотошностью, тщательно исследовал весь прилегающий участок берега и шоссе. Вот фотографии того, что он обнаружил: следы подошв, лужица масла на обочине недалеко от причала и отпечатки шин, позволяющие предположить, что здесь некоторое время стоял мотоцикл. Идентичные отпечатки были обнаружены на шоссе выше Рэмсдайка. А в Кроссдайке на ветке колючего кустарника, видите, вот на этом снимке, был найден клочок синей материи, по цвету и характеру соответствующий пижаме убитой. Возникает вопрос: когда её везли здесь, была ли она ещё жива или уже убита? Да, Кармайкл?

Человек во втором ряду потёр своей ручищей затылок.

– Сэр, – сказал он. – Судя по следам на берегу и по этому клочку синей материи, я бы сказал, что она, во всяком случае, была без сознания и с теплохода к мотоциклу её перенесли на руках.

– И в основном были бы правы, – сказал Аллейн. – Теперь дальше…

Трой и Аллейн вместе возвратились на «Зодиак».

Доктор Натуш читал, сидя на палубе, все остальные были ещё на берегу. Трой направилась к доктору, который поднялся ей навстречу.

– Рори, – сказала Трой, – я тебе ещё не говорила, как внимателен был ко мне доктор Натуш: он угостил меня чудесным ленчем в Лонгминстере и очень помог мне сегодня днём, когда я потеряла сознание.

– Нам повезло, что вы оказались на «Зодиаке», – сказал

Аллейн.

– Счастлив, что мог оказаться полезным, – ответил доктор с лёгким поклоном.

– Я рассказывала мужу, как вы беспокоились после исчезновения мисс Рикерби-Каррик и как мы с вами об этом беседовали.

– Да, но волновался я тогда не потому, что опасался за её жизнь. Для этого у меня не было никаких оснований.

Просто она показалась мне чрезмерно возбуждённой.

– Была ли она возбуждена до такой степени, что могла сама совершить над собой насилие? – спросил Аллейн.

– Едва ли, – сказал Натуш, разглядывая свои руки. –

Однако её состояние казалось мне каким-то неустойчивым.

А такое иногда бывает и у самоубийц.

– Понятно. Ну-ну!

– Я что-то не так сказал, мистер Аллейн?

– Не то чтобы не так, но я просто представил себе ваше выступление в качестве свидетеля.

– Свидетеля защиты? – спокойно уточнил доктор.

– Да, именно защиты.

– Вероятно, мне придётся рассказать все это при перекрёстном допросе, – сказал доктор. – И раз уж мы заговорили на эту тему, позвольте мне дать вам совет: мне кажется, вашей жене не следует оставаться на «Зодиаке». У

неё было тяжёлое потрясение, она подвержена приступам мигреней, и по-моему, перспектива пробыть ещё день на борту её несколько пугает.

– Нет, нет, – сказала Трой. – Теперь это вовсе меня не пугает.

– «Теперь», то есть когда здесь оказался ваш муж. Но он, я полагаю, будет очень занят. Простите мою настойчивость, но почему бы вам не снять номер в гостинице в

Рэмсдайке или в Норминстере? Это совсем рядом.

– Я с вами вполне согласен, – сказал Аллейн, – но это было бы сопряжено с известными трудностями. Если отпустить отсюда мою жену…

– То кое-кто из нас и для себя может потребовать того же? И все-таки я предлагаю увезти её немедленно и подтвержу, что настаиваю на этом, как лечащий врач миссис

Аллейн.

– Рори… ты считаешь, так будет лучше?

– Да, дорогая, безусловно. Как далеко отсюда до Норминстера? – спросил Аллейн, повернувшись к Натушу.

– Шесть миль и три восьмых.

– Какая точность!

– Доктор Натуш – картограф, – сказала Трой. – Ты непременно должен посмотреть его работу.

– С удовольствием, – вежливо ответил Аллейн. – В

какой гостинице ты останавливалась, у Перси?

– Да.

– Я позвоню и, если у них есть свободный номер, закажу такси. Доктора нужно слушаться.

– Да, но…

– Что?

– У меня такое ощущение, будто я спасаюсь бегством, и думаю, что и другие расценят это так же.

– Ну и пусть расценивают.

– Хорошо.

– Тогда спустись в каюту и собери свои вещи.

– Хорошо. – Трой казалось, что, кроме этого «хорошо», они уже ничего не могут сказать друг другу. Она пошла в каюту.

– Вы, надеюсь, не в обиде за моё вмешательство, –

сказал доктор. – У вашей супруги большая сила воли, но мне думается, не следует подвергать её излишним нервным потрясениям. Кроме того, боюсь, если она останется на

«Зодиаке», некоторые пассажиры будут с ней не слишком вежливы.

– Да?

– Мне кажется, у них не вызвала доверия версия насчёт потерянной горжетки.

– Вполне их понимаю, – сухо сказал Аллейн.

– Мне, пожалуй, следует вам кое-что сказать, – продолжил доктор. – Если вы обнаружите, что мисс Рикерби-Каррик убита – в чем, по-моему, нет сомнений, – я прекрасно понимаю, что попаду в число подозреваемых. Я

говорю об этом только для того, чтобы вы не подумали, будто я хочу поставить себя в исключительное положение в качестве врача, пользующего вашу жену.

– Как вы думаете, – осторожно спросил Аллейн, –

кто-нибудь из ваших спутников тоже считает, что совершено убийство?

– Они со мной не делятся, но полагаю – да.

– Значит, они понимают, что подвергнутся допросу?

– Не понять это могут только глупцы, а, на мой взгляд, все эти люди далеко не глупы, хотя по меньшей мере трое из них склонны заподозрить в убийстве меня.

– Почему?

– Да просто потому, что я эфиоп, а для них предпочтительно, чтобы виновным оказался темнокожий, а не белый.

Слушая раскаты его могучего голоса и разглядывая его непроницаемое лицо, Аллейн пытался понять, говорит ли сейчас в докторе своеобразный расизм наизнанку или он судит объективно.

– Надеюсь, вы ошибаетесь, – сказал он.

– Я тоже, – ответил Натуш.

– Кстати, Трой говорила мне, что вы нашли на палубе клочок материи?

– Хотите взглянуть? Он со мной. – Доктор вынул записную книжку и извлёк из неё конверт.

– Показать, где я нашёл его? – спросил он.

– Будьте любезны.

Они прошли к корме.

– Вот здесь, – сказал Натуш. – Его заметила миссис

Аллейн и решила, что нам следует его сохранить.

– Да, она мне говорила. Ну что ж, пора мне снова приниматься за свою не столь уж привлекательную работу.

Очень вам обязан за то, что вы были так внимательны к моей жене.

– Ну что вы! Для меня большая честь, что она доверилась мне. Я, пожалуй, пойду пройдусь.

Аллейн, глядя ему вслед, увидел, как легко он спрыгнул на заросший травой берег, и отметил про себя удивительную координацию его движений, необыкновенную мощь и силу.

Он перевёл взгляд на плотину, где Фокс, судя по его довольному виду, что-то нашёл в кустарнике. Сойдя на берег, Аллейн забронировал по телефону номер в гостинице и заказал такси. Через полчаса он усадил жену в машину. Заметив своих попутчиков за столиком у местной пивной, Трой попросила шофёра остановиться и вышла.

Хьюсоны, Лазенби и Поллок о чем-то тихо переговаривались. Кэли Бард развалился в кресле и мрачно смотрел в пивную кружку. Когда она подошла, Бард вскочил, остальные нехотя последовали его примеру.

– Меня выставили, – сказала она. – Муж считает, что я буду только помехой. Я бы предпочла остаться, но, надеюсь, вы поймёте, почему я уезжаю.

Все промолчали. Затем Кэли Бард обнял её за плечи и сказал:

– Ну, конечно, все ясно. Не будьте дурочкой. Чем скорее вы уедете в Норминстер, тем лучше. Скатертью дорожка.

– Вот это мило!

– Я ведь сразу же сказал, что вам следует покинуть

«Зодиак», – вставил мистер Лазенби.

– Да, вы говорили.

– Для вашей же пользы, вы, конечно, понимаете.

– Каковы бы ни были ваши мотивы, вы оказались правы. Ну что ж, мы встретимся во время следствия, но сейчас мне просто хотелось объяснить вам свой отъезд. До свидания.

Поллок что-то буркнул Хьюсону, тот ухмыльнулся в ответ, а мисс Хьюсон громко рассмеялась. Когда Трой шла к такси, её догнал Кэли Бард.

– Послушайте, не обращайте на них внимания, и пусть это вас не беспокоит.

– Ну конечно, – ответила Трой. – До свидания. Такси взбиралось по пригорку констеблевского ландшафта. Трой оглянулась. Далеко внизу виднелась река и «Зодиак» на причале. Фокс подошёл к Аллейну и Тиллотсону и стал показывать какую-то вещицу, которую держал в руке.

Будто почувствовав её взгляд, Аллейн поднял голову, и они махнули рукой друг другу с противоположных планов констеблевского пейзажа.

Пока Фокс и Тиллотсон в Кроссдайке рассматривали следы ног на берегу, а агенты Бэйли и Томпсон мчались на север, Аллейн знакомился с каютой мисс Рикерби-Каррик.

Каюту, конечно, уже подмели, постель была убрана.

Хьюсоны перенесли сюда не только покупки, но и фотооборудование и часть багажа. Три их фотоаппарата были заряжены частично использованной плёнкой. Аппараты были из дорогих, причём один с чрезвычайно сильным объективом, такие применяют геологи при съёмках горных пород.

Толларкские покупки были уложены в стоящий на полу картонный ящик из-под пива. Репродукции и вырезки из газет и журналов были довольно неряшливо скатаны в рулон и завязаны бечёвкой. Холст, изображавший Рэмсдайкскую плотину, был завернут в газету и хранился в пустом чемодане.

Аллейн вынул холст и разложил на койке.

Трой и Кэли Бард довольно тщательно почистили и промаслили картину, но кое-где ещё виднелись следы грязи. Картина была написана яркими красками и, как сказала Трой, написана хорошо. Аллейн не был специалистом по вопросам, связанным с подделками картин, но знал, что это сложный и трудоёмкий процесс, требующий немалых научных знаний. Так, при подделке картин XVII века использовались специально приготовленные краски, фенолформальдегид и естественные масла. На старые холсты воздействовали высокой температурой, затем очищали их от краски. При подделке картин XIX века можно было обойтись без этих сложностей. Аллейн знал, что даже посредственные подделки не раз вводили в заблуждение вдов, близких друзей знаменитых художников и даже специалистов. Ему приходилось слышать рассуждения о «кухне» живописцев и о том, что отнюдь не все оригинальные работы знаменитостей отмечены печатью мастерства.

Из иллюминатора, как бы специально для сравнения, открывался вид на пейзаж, с которого была написана картина: Рэмсдайкская плотина, пруд, извивающаяся тропинка и подёрнутая дымкой даль. Он сравнил картину и ландшафт и сделал неожиданное открытие.

Деревья на картине – это были вязы – размещались на среднем плане точно так же, как и реальные вязы, видневшиеся из иллюминатора каюты. На картине, безусловно, была изображена Рэмсдайкская плотина. Но вязы были немного другие: зеленые пятна листвы, изображённые с удивительной точностью, характерной для констеблевской школы, находились в каком-то ином соотношении друг к другу. Может быть, это объяснялось тем, что, когда писалась картина, деревья были значительно ниже? Но нет, деревья на картине действительно были ниже, а вот ветви отходили от стволов совсем по-иному. Трой, впрочем, говорила, что художник из соображений композиции имеет право подрезать и пересаживать деревья. Может быть, дело только в этом?

И все же…

Голоса и шаги на верхней палубе возвестили о возвращении пассажиров. Аллейн убрал картину в чемодан, а чемодан поставил на прежнее место у стенки. Он открыл дверь, закрыл свою рабочую сумку, вынул карманную лупу, сел на койку и стал ждать.

Ждать ему пришлось недолго. Первым спустился мистер Лазенби. Остановившись у дверей, он заглянул в каюту и проворковал: «Работаем?»

– Обычная процедура, сэр. Формальности.

– Ох уж эти формальности! – игриво воскликнул Лазенби. – Ваш брат всегда на них ссылается. Формальности!

– Иногда мне кажется, что это единственное, чем мы занимаемся.

– Да что вы говорите? Впрочем, не буду надоедать вам вопросами. Бедная женщина! Бедняжка! Она несчастливой была, мистер Аллейн.

– Да?

– Неустойчивая психика. Нам, священникам, нередко приходится встречаться с людьми этого типа. Ей, бедняжке, очень не хватало дружеской поддержки, особенно сейчас, когда на её долю, кажется, выпали какие-то тяжёлые испытания.

– Если я правильно вас понял, мистер Лазенби, вы считаете, что это самоубийство?

– Боюсь, что так.

– А как же эти сообщения, полученные после её смерти?

– Я не смею претендовать на глубокое знание таких вопросов, но, как священнику, мне приходится сталкиваться с подобными явлениями. Эти несчастные порой ведут себя весьма странно: она могла даже заранее сама организовать все эти звонки и телеграммы, чтобы возбудить к себе повышенный интерес.

– Это любопытное предположение, сэр.

– Ваше дело – принять его или нет, – скромно заметил

Лазенби. – Мне не следовало бы проявлять любопытство, –

добавил он, – но скажите, вы действительно надеетесь, что все эти ваши формальности помогут пролить свет на дело?

– Нам бы хотелось выяснить, возвращалась ли она ночью в каюту, – объяснил Аллейн. – Но, откровенно говоря, выяснить это практически невозможно.

– Ну что ж, добро. Желаю удачи, – сказал мистер Лазенби и удалился.

Почти сразу вслед за ним в каюту вошли Хьюсоны и мистер Поллок.

Первой вошла мисс Хьюсон. Её малоподвижная физиономия выражала гнев, в той степени, в какой была способна выразить. Аллейн встал.

– Простите, но мне казалось, что эта каюта предоставлена в наше пользование, – сказала мисс Хьюсон.

– Вы можете убедиться в том, – ответил Аллейн, – что все на месте.

Мистер Хьюсон буркнул из-за плеча сестры, что не в этом дело, а мистер Поллок пробормотал что-то об ордере на обыск.

Впрочем, все они сразу утихли, когда Аллейн, объясняя им своё вторжение, заметил вскользь, что, как и мистер

Лазенби, он придерживается версии о самоубийстве. Аллейн заговорил о находке Хьюсонов и сказал, что, по мнению его жены, это, возможно, работа Констебля. Поступаясь правдой, он заявил, что у него нет опыта расследований в области подделки картин, но, добавил он, холст, кажется, не следует трогать, прежде чем его осмотрят эксперты, и поэтому он боится, не слишком ли поторопились его жена и Бард, протерев поверхность маслом. Ему очень бы хотелось посмотреть картину; будь у него достаточно средств, он стал бы коллекционером.

Как только он затронул вопрос о картине, стало очевидно, что Хьюсоны не хотят, чтобы он её увидел. Заметив это, Аллейн прямо заявил: «Мне бы хотелось взглянуть на вашего Констебля!»

Мисс Хьюсон явно нехотя направилась в каюту, как вдруг её брат неожиданно выпалил: «Подумайте только, какая обида. Это надо же, сестрёнка!»

Мисс Хьюсон посмотрела на него, и по её взгляду Аллейн понял, что она не имеет ни малейшего представления, о чем говорит брат, но пытается ему подыграть.

Мистер Хьюсон с сияющей улыбкой повернулся к Аллейну.

– Это надо же, – повторил он, – такая незадача: мы её отправили посылкой на наш лондонский адрес за полчаса до того, как отплыли из Кроссдайка.

– Да что вы? Это и в самом деле обидно, – сказал Аллейн.

– Странно все это, – заметил Тиллотсон.

– Настолько странно, что я запер каюту, оставил ключ у себя и постарался удостовериться, что второго ключа нет.

Пусть уж Хьюсоны не сетуют. Кроме того, я решил встретиться с Джо Бэгом, старьёвщиком из Толларка. Пожалуй, вам бы стоило поехать со мной, Берт, – добавил

Аллейн, уже выяснивший у Фокса имя Тиллотсона.

– А он-то тут при чем?

– Объясню по дороге. Только предупредите постовых у шлюза: пусть задерживают все, что пассажиры «Зодиака»

будут отправлять на почту. И пусть следят во все глаза, чтобы ничего не сбрасывали за борт; в уборную холст не спустишь – слишком велик, а если выбросят в иллюминатор, думаю, картина не затонет. Но все же лучше пусть следят. Мы поедем на вашей машине.

Они покинули окутанный туманом «Зодиак» и помчались по констеблевским местам. На перекрёстке им отдал честь полицейский на мотоцикле.

– Мой парень, – сказал Тиллотсон.

– И все-таки я неспокоен. Вы совершенно уверены, что этот тип не сможет куда-нибудь удрать?

– Трое моих ребят дежурят на перекрёстках, двое – у шлюза. Могу поручиться, что с теплохода сегодня никто не сойдёт.

– Да, пожалуй. Ну что ж, поспешим.

Подъехав к Паромной улице, они вышли из машины и направились к лавке Джо Бэга, в точности повторяя маршрут, которым шла в тот вечер Трой.

– Там у них форменная свалка, – рассказывал Тиллотсон, – но для владельца такой лавчонки он вполне порядочный человек. Он приехал сюда с юга и купил это хозяйство, когда умер предыдущий владелец. У полиции к нему претензий нет, но вообще-то он штучка, Владения Джо Бэга состояли из коттеджа, пристройки с навесом и дворика, частично прикрытого аркой, сложенной из кусков жести и линолеума. Ведущая во двор калитка была на замке. Сквозь щель в заборе можно было разглядеть разбросанные там и сям предметы, перепродажей которых занимался Бэг.

– Он, наверно, спит, – сказал Тиллотсон. – Здесь рано ложатся.

– Так разбудим его, – сказал Аллейн и дёрнул за шнур от звонка. Где-то в доме прозвенел колокольчик, но никто не отозвался. Тиллотсон забарабанил в дверь.

– Ежели вы не хотите попасть в полицию, – гаркнули из дома, – лучше катитесь отсюда. Помяните моё слово, я вам когда-нибудь шею сверну.

– Это я, Джо, – заорал Тиллотсон в замочную скважину, – Тиллотсон. Из полиции! Выйди-ка к нам на минутку.

– Кто, кто?

– Тиллотсон из полиции Толларка.

За грязным окошком вспыхнул свет, послышались шаркающие шаги, потом скрежет ключей и засовов. Дверь со скрипом отворилась, и перед ними предстал маленький неопрятный человечек в пижаме и неописуемом пальто.

– В чем дело? – жалобно сказал он. – Я уже спать ложился. Чего вам надо?

– Мы ненадолго, Джо. Впусти нас минуты на две.

– Ну что ж, идите в лавку, – сказал Бэг и захлопнул за ними дверь.

– Джо, – начал Тиллотсон, – это старший инспектор

Аллейн из уголовно-следственного отдела. Он надеется, что ты сумеешь нам помочь.

– Вам помочь! Приходят к человеку в дом и просят, чтобы он помог полиции! – возмутился Бэг. – Любому дураку известно, как это нужно понимать…

– Да нет, послушай, Джо…

Но тут вмешался Аллейн:

– Мистер Бэг, я уверяю вас, что к вам у нас нет никаких претензий. Дело в том, что нас интересует картина, которую у вас вчера купили американцы, брат и сестра. У нас есть основания полагать…

– Только не вздумайте пришивать мне скупку краденого. Этот номер не пройдёт!

– Да вовсе нет. Выслушайте же меня. У нас есть основания считать, что картину вам подсунули, и я хотел бы выяснить, возможно ли это?

– Подсунули? Да вы что, шутите?

– Ничуть. Если вы помните, та дама нашла у вас в буфете грязный, перевязанный бечёвкой рулон, в котором был и этот холст, и разные вырезки. Вы сказали, что впервые все это видите, и, не глядя, отдали её находку за десять шиллингов. Так что вас никто ни в чем не собирается подозревать и обвинять.

– Вы хотите сказать, – дрогнувшим голосом спросил

Бэг, – что она нашла у нас что-то стоящее?

– Картина может оказаться очень ценной, а может быть, это подделка.

– Ах, черт возьми!

– Меня интересует вот что: вы не вспомните, видели ли вы этот рулон раньше?

– Нет, не видел, точно не видел.

– А вы когда-нибудь открывали этот буфет после того, как его купили?

– Нет, мистер, по-честному говорю, не открывал.

– Можно на него взглянуть?

Бэг, ворча, повёл их во дворик, где плесневели худшие образчики его товаров. Буфет был огромный, и Аллейну с трудом удалось открыть невероятно скрипучую дверцу.

– Эта баба всюду совала свой нос, – сообщил Джо Бэг. –

Все ей надо было увидеть. Замучилась с этой дверцей, а все же открыла.

– А за дверцей рулон лежит?

– Да, мистер, это точно. Но вот только три дня назад он тут не лежал.

– Что?

– Не стану вас обманывать, сэр. Моя старуха говорит, что в понедельник его там не было. Она сказала мне, когда ушли те янки, что, мол, в понедельник заглядывала в буфет, и не было там ничего.

– Что же ты нам сразу не сказал-то, Джо? – возмутился

Тиллотсон.

– А вы меня только спросили, открывал ли я буфет. Я

честно ответил, что нет. Что же вам ещё!

– Ну ладно, ладно, Джо. Это все, что мы хотели выяснить.

– Не совсем, – вмешался Аллейн. – Скажите-ка, мистер

Бэг, вы не догадываетесь, как этот рулон мог там оказаться? У вас нет ученика? Какого-нибудь мальчика?

– Не говорите мне о мальчиках: они только и делают, что дубасят и звонят к нам в дверь.

– Скажите, а калитка днём не запирается?

– Нет.

– А много ли народу побывало у вас во дворе за последние два дня?

Как выяснилось, народу там побывало немного, поскольку покупатели обычно заходили в лавку, а не во двор.

То, что стояло во дворе, не привлекало внимания. Но если бы кто захотел, то он, конечно, мог туда зайти даже без ведома мистера Бэга.

– Скажите, а ваша жена?…

– Жена? Ещё чего! Это моя мамаша!

И в тот же миг из домика донёсся скрипучий женский голос. Родительница Джо хотела выяснить, чего это он расшумелся среди ночи.

– Какая ночь? Ещё рано, ма! – крикнул Бэг в окошко. –

Здесь мистер Тиллотсон из полиции и его друг. Они приехали спросить про тех янки.

– Как ты говоришь – полиция? А ну иди сюда, что-то ничего не пойму.

– Я пойду, пожалуй, – сказал Бэг и вошёл в домик.

– Бабка у него с характером, – заметил Тиллотсон.

– Да, это видно.

Сын и мамаша что-то обсуждали за окном, но слов нельзя было разобрать. Выйдя обратно, Джо шёпотом сказал:

– Сделайте одолжение, джентльмены, уходите-ка отсюда.

Они вошли в лавку и направились к входной двери.

– Старуха хоть и глухая, – сказал Бэг, – но как-то все узнает. Она в делах не разбирается, но вот что она сказала: если это ценная картина и у нас её выманили обманным путём, её должны вернуть. Я с ней полностью согласен!

– Ну конечно же, – с готовностью согласился Тиллотсон. – Это естественно. Ну а знает она, как эта картина туда попала?

– Понятия не имеет.

– Тогда спокойной ночи, Джо, если только у мистера

Аллейна нет к тебе вопросов.

– Пока нет, спасибо, мистер Бэг.

Мистер Бэг дёрнул дверь, та открылась со скрипом, и тотчас же из спальни заскрипел голос миссис Бэг.

– Ты спроси у полицейских, – кричала старуха, – почему они никак не соберутся приструнить этих нахалов мотоциклистов?

– Каких нахалов мотоциклистов? – неожиданно завопил Аллейн.

– Сами знаете каких, а не знаете, так должны бы знать.

Всю ночь тарахтят на улицах, шляются тут неизвестно зачем. Джо! Выпроваживай их и ложись.

– Да, мама.

– И вот ещё что, – заскрипела невидимая миссис Бэг. –

Что они тут вынюхивали, ваши американцы, в прошлом месяце? Вертелись, делали фотографии, а теперь явились с таким видом, словно они сроду тут не бывали.

Аллейн собрался было проорать ещё один вопрос, но передумал.

– О чем это она? – спросил он у Бэга.

– А, не обращайте внимания, – ответил тот. – Но она верно говорит – они тут уже были раньше и фотографировали.

– Когда они были?

– Весной – не то в мае, не то в конце апреля, точно не скажу. Когда я спросил, не бывали ли они уже в наших краях, они ответили, что им тут так понравилось, что захотелось вернуться.

– Вы уверены в этом?

– Не сомневайтесь, уверен. Да идите же вы, ради бога!

Они вышли вместе с Бэгом за дверь.

– А что вы можете сказать насчёт мотоциклистов? –

спросил Аллейн.

– Эти-то? Стильная парочка. Они живут в гостинице

«Стар». Целыми днями носятся по округе и никому покоя не дают. Во вторник вечером мамаша услыхала шум во дворе, вышла и застукала этого малого. Он ей сказал, что ищет какую-то цепь, но мать ему не больно-то поверила!

Цепь! У нас их и в заводе нет.

– Но почему же ты не рассказал нам это сразу? – простонал Тиллотсон.

– А мне и невдомёк: всего ведь не упомнишь.

– Конечно, нет, – тут же вмешался Аллейн. – Но теперь, когда вы уже вспомнили, вы не могли бы сказать, что привлекло в тот вечер внимание миссис Бэг?

– Я же говорю вам: она что-то услышала.

– Что именно?

– Какой-то скрип. Я его тоже слышал.

– Вы сами?!

– Да. Но я был занят в лавке с покупателем, – важно объяснил мистер Бэг.

– Ну а что скрипело, не буфетная ли дверца? Бэг с изумлением взглянул на Аллейна, поражённый его проницательностью.

– В том-то и дело, мистер, что она.

На этом они распростились. Бэг юркнул в дверь и принялся со скрежетом задвигать засовы.

В гостинице «Стар», куда они тотчас же направились, им сообщили, что накануне вечером мотоциклисты расплатились по счёту и отбыли в неизвестном направлении.

Зарегистрированы они были как мистер и миссис Джон

Смит.

Во дворе за пивной на сырой земле отчётливо виднелись следы мотоцикла. Аллейн измерил их, зарисовал и прикрыл до возвращения Бэйли и Томпсона. Он был уверен, что эти следы полностью совпадут с теми, что обнаружены Фоксом неподалёку от Кроссдайка. Кто-то из служащих гостиницы назвал марку мотоцикла «Ракета», но номера никто не мог вспомнить.

Аллейн позвонил Трой в гостиницу и спросил, не запомнила ли она номер.

Сидя на краешке постели с трубкой у уха, Трой попыталась мысленно восстановить в памяти сценку, происходившую накануне отплытия. Мисс Рикерби-Каррик строчила в своём дневнике, сидя на чемоданчике, Бард и Натуш стояли у причала, Поллок недовольно отошёл в сторону, а машина епископа, доставившая Лазенби, стояла на мостовой. Мотоциклисты прислонились к машине, и их жирные волосы и кожаные костюмы блестели на солнце. Ей тогда ещё захотелось нарисовать их. Трой припомнила их обутые в сапоги ноги, наглые позы, жующие челюсти и руки в перчатках. И мотоцикл. Она напрягла память и сказала:

«Кажется, ХКЛ-460».

– Ну и жёнушка же у меня! – воскликнул Аллейн. –

Спасибо, родная, спокойной ночи.

Он повесил трубку.

– Объявляем розыск. К этому времени они, конечно, уже бог знает куда забрались, но где-то они есть, и наверняка мы их поймаем.

Он, Фокс и Тиллотсон находились в полицейском участке Толларка, и через минуту все отделения получили по телефону указание начать розыск мотоцикла марки «Ракета», ХКЛ-460, чёрного цвета, с одним или двумя седоками в кожаной одежде, в высоких сапогах, темноволосых.

Задержать и немедленно сообщить.

– К этому времени, – заметил Фокс, – они уже перекрасили мотоцикл, подстриглись и влезли в спортивные туфли.

– Оптимистичен, как всегда, – рассеянно буркнул Аллейн. Они разложили на письменном столе газеты и с большой осторожностью поставили на него старомодный, насквозь промокший кожаный чемодан с держащейся лишь на одном кольце ручкой. Сквозь кольца была продёрнута связанная крепким узлом верёвка.

– Мы его вскрыли и просмотрели содержимое, – сказал

Тиллотсон. – Потом снова закрыли. Тут совершенно ясно, как было дело. Одним концом верёвки обвязали её талию, а другой пропустили сквозь кольца и несколько раз обернули вокруг ручки и чемодана. Когда ручка сорвалась с кольца, верёвка размоталась, и тело всплыло на поверхность, но унести его вниз по течению не могло из-за набитого камнями чемодана.

– Да, – согласился Аллейн, – по краям отчётливо видны следы верёвки.

– Бельевая верёвка, – заметил, рассматривая её, Фокс. –

Стащили они её где-нибудь или с собой привезли? Надо выяснить.

– Может быть, и привезли, – сказал Тиллотсон. – А

может, они её подобрали во дворе у Джо. А какая вообще-то разница?

– От этого зависит, можно ли считать их действия преднамеренными, – сказал Аллейн. – Впрочем, этим мы займёмся позже, а пока заглянем-ка ещё раз в чемодан.

Он поднял промокшую крышку.

Кипа скомканной одежды. Три пары туфель, красноречиво говорившие об изуродовавших их ногах. Реденькая расчёска и щётка с застрявшими в ней седыми волосами.

– Все засунуто второпях. Конечно, это складывала не она. Отпечатки вряд ли есть, он слишком осторожен для этого, но проверим. Ба, а это что?

Пять разнокалиберных камней, половинка кирпича, несколько пригоршней гравия. Под ними целлофановый мешочек с аспирином, зубная щётка, зубная паста и распавшаяся на куски «исповедь» Хейзл Рикерби-Каррик.

– Дневник, – сказал Аллейн. – Обращаться с осторожностью. Кто знает, он может оказаться нашим путеводителем.

Глава VIII

СЛЕДСТВИЕ ПРОДОЛЖАЕТСЯ

– Я сейчас немного забегу вперёд и покажу вам фотографию рубцов, оставшихся на трупе вокруг талии и крест-накрест на спине. Вот фотография таких же рубцов на запястьях. Вскрытие определило, что появились они уже после смерти. Как вы предполагаете, от чего они?

– Верёвка, сэр, – высказал своё мнение Кармайкл из второго ряда. – Верёвка, которой привязали к телу чемодан.

– Не совсем точно. Вот эти узкие и глубокие вмятины есть только на спине. Рядом с ними сфотографирована верёвка. Как видите, здесь все совпадает. Тут вы правы, Кармайкл. Но вот выше, на спине, там, где следы образуют как бы подчёркнутую снизу букву X. Что это? Давайте-ка подумаем.

С задних рядов послышались робкие голоса, предлагавшие другие версии.

– Нет, придётся вам ещё пошевелить мозгами, – сказал

Аллейн. – Но вернёмся к мистеру Фоксу: не найдя ничего в

Кроссдайке, он начал розыски в районе Рэмсдайкской плотины, где было обнаружено тело. Там есть узкий мост, огороженный с одной стороны перилами. Именно сюда подведён сток, по которому вливаются в реку отходы с фабрики моющих средств. Это узкий, заплесневевший, скользкий от мыльной пены мостик. С дороги к нему ведёт бетонная лесенка и посыпанная шлаком дорожка. На колючих ветках кустарника, окаймляющего дорожку, мистер

Фокс обнаружил несколько нитей синей синтетической ткани. Той самой ткани, лоскуток которой был найден в

Кроссдайке и, как выяснилось позже, был вырван из пижамы погибшей.

На перильцах моста мистер Фокс обнаружил отпечатки рук в перчатках, а на самом мосту, ближе к берегу, – следы, по мнению Фокса, напоминавшие следы на берегу возле

Кроссдайка. Вот фотографии тех и других для сравнения.

Какой же из всего этого можно сделать вывод? Да, Кармайкл?

– В качестве рабочей гипотезы, сэр, – мрачно сказал

Кармайкл, – можно предположить, что тело убитой было передано с палубы теплохода каким-то лицам, которые, вероятно, его уронили и протащили волоком несколько шагов, частично уничтожив таким образом свои следы на берегу. Дальше можно сделать вывод, что тело отвезли на мотоцикле в Рэмсдайк, где его на руках перенесли на мостик и сбросили в воду. Из всего изложенного вытекает, что чемодан с личными вещами убитой был изъят из её каюты и перевезён вместе с телом к мосту, где его заполнили камнями и привязали к телу верёвкой. Затем то и другое было сброшено в воду.

Он сел, застенчиво улыбнувшись Аллейну.

– Так, так, Кармайкл, все верно. Ну а что вы скажете о следах от верёвки?

– Поскольку я не нахожу другого объяснения, – безмятежно отозвался слушатель, – то я предположил бы, что мёртвое тело привязали к мотоциклисту таким образом, что создалось впечатление едущего сзади второго седока.

– Как ни ужасна нарисованная вами картина, – сказал

Аллейн, – боюсь, Кармайкл, вы правы.

– Да, жутковатая рисуется картина, – сказал Аллейн, осторожно вынимая дневник и кладя его на сложенное полотенце. – Тело привязано к спине мотоциклиста, и, чтобы скрыть верёвку, на труп набрасывают пижамную куртку. Руки убитой, обхватывающие мотоциклиста сзади, связаны у него на животе. Голова её, наверное, мотается все время, ударяя его по плечу. И если бы какой-нибудь поздний прохожий увидел их, он решил бы, что второй седок то ли очень уж нежно прижимается к первому, то ли пьян в стельку.

– А чемодан? – спросил Тиллотсон.

– Его привязали к мотоциклу, а камни в него положили позже, у плотины.

Фокс подал Аллейну губку, и тот начал осторожно промокать страницы дневника.

– Самая трудная часть задания для мотоциклиста началась по прибытии в Рэмсдайк, – продолжил Аллейн. –

Помощника у него, очевидно, не было, и ему пришлось слезть с мотоцикла и отнести страшную ношу – скорей всего, все так же на спине – к мосту. Там он её отвязывает, возвращается за чемоданом, набивает его камнями, потом привязывает чемодан к телу и сбрасывает в воду.

– Слово «гипотеза» ты отметаешь? – иронически осведомился Фокс.

– Почти. Предложи другую версию, более согласующуюся с фактами, и я умолкну. Дай-ка мне что-нибудь твёрдое, чтобы перевернуть страницы. Ага. Теперь губку.

Как бы то ни было, именно в это время исчезли мотоциклист с подружкой. Мы знаем лишь, что они расплатились по счёту в гостинице и испарились в ту же ночь или ранним утром следующего дня. Очень возможно, что они прихватили на память сказочно драгоценный амулет работы Фаберже.

– Да ну! Вы в самом деле так считаете? – воскликнул

Тиллотсон.

– Это просто догадка, но я готов поспорить, что на теплоходе драгоценности не окажется.

– Может, её унесло течением, когда тело лежало на дне?

– Мне как-то не верится, что убийца мог оставить её на теле.

– Да, пожалуй.

– Если эта штучка действительно так драгоценна, –

сказал Фокс, – то, может быть, она и послужила мотивом преступления.

– Или дополнительной наградой.

– А вы не думаете, что этот мотоциклист… – начал

Тиллотсон.

– Можете называть его Смитом, – кисло сказал Фокс, –

хотя, конечно, он такой же Смит, как я.

– Ну, Смит. Вы не думаете, что он и есть убийца?

– Нет, – ответил Аллейн. – Не думаю. Я считаю, что убили её на теплоходе, а оттуда передали Смиту тело вместе с чемоданом и, возможно, драгоценность тоже. Ну как? Рискнём открыть дневник?

Аллейн осторожно разделил ножом страницы. Чернила почти не расплылись, и большую часть текста можно было разобрать.

– Нерастворимые чернила, – сказал Аллейн. – Честь и хвала изобретателям шариковой ручки.

Аллейн прочёл последнюю запись, ту, что перечитывала за несколько часов до гибели мисс Рикерби-Каррик:

«Ну вот, я опять перестаралась».

Как и она, перевернув страницу, он не обнаружил продолжения.

– Она не пишет, какой дорогой возвращалась на «Зодиак», но коль скоро Трой шла по Паромной улице и они не встретились, то, очевидно, мисс Рикерби-Каррик шла другим путём.

– Она могла пройти по Вейланд-стрит.

– Допустим. Она была в спортивных туфлях на резиновой подошве и где-то по дороге зашла в подъезд какой-то лавочки, чтобы вытряхнуть камешек. Именно здесь она услышала беседу двух, а может быть, и трех людей, которая её смертельно испугала. Один из них говорил шёпотом, и его она не узнала. Что касается других, то, очевидно, они были названы на вырванном листе. Моя жена утверждает, что, когда Лазенби вынул из воды дневник, ей показалось, что он держит в левой руке скомканный листок исписанной бумаги. Позже вечером в Кроссдайке мисс Рикерби-Каррик была очень возбуждена и хотела о чем-то посоветоваться с

Трой, но у Трой была мигрень, и она рано легла. Мисс

Рикерби-Каррик пошла вместе с остальными смотреть развалины, потом Кэли Бард учил её ловить бабочек. Трой видела это из иллюминатора. А после мисс Рикерби-Каррик, оставив своих спутников, вдруг помчалась к реке и возбуждённо кинулась к проходившему мимо доктору Натушу. Кажется, она показывала ему какую-то вещь, которую держала в руке, но, что это было. Трой не разглядела.

– Любопытно, – заметил Фокс.

– Позже Натуш говорил Трой, что мисс Рикерби-Каррик спрашивала его об успокоительных таблетках, которые ей дала мисс Хьюсон.

– А может, она ему показывала эту самую «фубриже»? – спросил Тиллотсон.

– Фа-бер-же, – поправил Фокс. – Но она же носила её на шее, Берт.

– Как бы то ни было, – продолжил Аллейн, – в ту ночь она исчезла и, я убеждён, тогда же и была убита. На следующий день Натуш поделился с Трой своими опасениями относительно её нервозного состояния и почти намекнул, что опасается, как бы она не покончила с собой. Ну, а дальше идут детали, которые я узнал от жены. Вы, Тиллотсон, их знаете, хоть и не все, но большую часть. Я перескажу их вкратце: Поллок сперва работал художником в рекламном агентстве и лишь потом занялся недвижимостью. Он прекрасно пишет шрифты, если дать ему образец.

Натуш хороший картограф.

Мисс Хьюсон видела драгоценную безделушку Фаберже.

Мисс Хьюсон любит раздавать пилюли.

Хьюсоны почему-то были очень раздражены, узнав, что на обратном пути в Толларке они не смогут попасть в магазины. Они наняли в Лонгминстере такси, чтобы иметь возможность пошвырять по лавкам Толларка. В числе покупок, сделанных ими в тот день у Бэга, была написанная маслом картина, предположительно принадлежащая кисти

Констебля. Хьюсон сказал мне, что они отправили её в

Лондон, в то время как я видел её в одном из их чемоданов.

Мотоциклисты наблюдали за отплытием «Зодиака» из

Норминстера, а вечером появились в Рэмсдайке. Трой не уверена, но ей кажется, что треск их мотоцикла она слышала и ночью в Толларке.

Миссис Бэг жаловалась, что во вторник в их дворе слонялись мотоциклисты. Её внимание привлёк скрип буфетной дверцы.

И она и её сын утверждают, что за несколько дней до приезда Хьюсонов рулона в буфете не было.

У Лазенби нет глаза, и он тщательно это скрывает. Трой кажется, хотя она и не может обосновать свои подозрения, что он не священник. Её точку зрения явно не разделяет епископ Норминстерский, в доме которого гостил Лазенби и на чьей машине он прибыл на «Зодиак». Лазенби утверждает, что он австралиец. Мы отправили отпечатки его пальцев и словесное описание в австралийскую полицию.

Такие же отпечатки и описание Хьюсонов мы отправили в

Нью-Йорк.

Фокс сделал пометку в блокноте.

– Хьюсоны, – продолжал Аллейн, – привезли с собой чрезвычайно дорогую фотоаппаратуру.

Поллок раздражает Кэли Барда. Мисс Рикерби-Каррик раздражала всех. Кэли Бард раздражает Хьюсонов, Поллока и, возможно, Лазенби.

Поллок и Хьюсоны проявляют расовую нетерпимость по отношению к Натушу, Бард и Лазенби нет.

Предварительный осмотр тела подтверждает теорию, что убийство мисс Рикерби-Каррик было осуществлено путём сжатия сонной артерии из-за спины. Андропулос плыл бы на «Зодиаке», не убей его Артист таким же способом: неожиданным и сильным сжатием сонной артерии, произведённым сзади.

Аллейн рассеянно взглянул на дневник, помолчал и заключил:

– Некоторые из этих сведений, несомненно, имеют большое значение, другие, может быть, никакого. Но как вы думаете, позволяют ли они все вкупе сделать некий общий вывод?

– Я полагаю, что, безусловно, позволяют, – сказал

Фокс.

– Это какой же? – поинтересовался Тиллотсон.

– Тайный сговор.

– Я того же мнения, – сказал Аллейн. – Но сговор между кем?

– То есть кто входит в шайку?

– Вот именно. И прежде всего кто главарь? Не Артист ли?

– Мне думается, здесь видна его рука, – сказал Фокс.

Аллейн снова начал переворачивать ножом страницы.

– Не хватает трех, – сказал он, – логично предположить, что именно на них был записан разговор, услышанный ею в подворотне в Толларке. Их вырвали в спешке, а затем сожгли или выбросили за борт. Вырвали либо нечаянно, либо с целью – и концы в воду.

– А сделал это Лазенби, – добавил Фокс.

– Да, если только Трой не ошиблась. Она не уверена.

– Стало быть, подозреваемых у нас пятеро или даже шестеро, – заговорил давно уже молчавший Тиллотсон. –

Шестеро, считая шкипера, но это глупо: я несколько лет знаю его, он порядочный человек. Остаются доктор, Бард, Хьюсоны, преподобный отец и Поллок. И, если вы не ошибаетесь, один из них – крупнейший уголовник мира. Но послушайте, – воскликнул Тиллотсон, которому вдруг пришла в голову новая мысль, – если они все заодно, зачем им эта поездка? Ведь не ради удовольствия?

– Нет, конечно, – сказал Аллейн. – Я считаю, что среди оставшихся на борту, кроме шкипера и его семейства, есть ещё один, только один честный человек. Сейчас объясню, почему я так думаю. Дело в том…

Коллеги молча выслушали его доводы. Когда он кончил. Фокс тяжело вздохнул.

– Из всего этого можно сделать только один вывод о личности Артиста, не так ли?

– Да, но при одном непременном условии.

– Готов биться об заклад, что мы не ошибаемся. Что мы предпримем?

– Не станем ждать результатов вскрытия, Братец Лис, а воспользуемся ордером на обыск. Сейчас пять минут десятого. Надо поспешить, пока они не спят.

Если события и впрямь оставляют неизгладимый след на окружающей обстановке, то заметить его можно не сразу. Даже обагрённые кровью стены комнаты не вопиют об убийстве. Вымойте стены, и комната снова станет просто комнатой. Может пройти немного времени, прежде чем люди начнут думать, что это несчастливая комната, несчастливое место. Или, скажем, несчастливый теплоход.

В салоне «Зодиака» были задёрнуты вишнёвые шторы, горел свет. Приветливо и уютно поблёскивали в речном тумане огни теплохода, казалось, наглухо отрезанного от всей окрестности.

Шесть оставшихся пассажиров были заняты тем же, чем занимались вечером накануне исчезновения мисс Рикерби-Каррик: Хьюсоны, Лазенби и Поллок играли в карты, Кэрли Бард читал, а доктор Натуш, расположившийся, как всегда, чуть поодаль, заканчивал свою карту. За стойкой бара, углубившись в журнал, сидела миссис Тритуэй, шкипер был на берегу, а Том уже спал.

Над баром в рамке висел рисунок Трой. Нелепые фигурки, изображающие созвездия, танцевали вокруг безупречно выполненных Поллоком строчек.

ЗНАКИ ЗОДИАКА

Названия светил бесконечно просты,

Легко их запомнить, ей-ей.

Вот Дева, вот Овен, а там Близнецы,

Стрелец, Скорпион, Водолей,

Вот Рыба и Рак, Козерог и Весы,

Вот Лев и Телец – заучи их скорей.

Девы больше нет. Козерог, в образе которого Трой изобразила себя, в Норминстере, зато здесь, в салоне, сидели все остальные, и среди них убийца и один-единственный ни в чем не повинный человек.

Когда Аллейн и Фокс появились в салоне, картёжники замерли, как в застывшем кадре, потом все снова ожили, будто и не было никакой заминки.

– Простите за назойливость, но такова наша работа.

Нам нужно кое-что выяснить, поэтому я попрошу вас некоторое время не заходить в каюты. Надеюсь, мы вас долго не задержим.

– Не заходить в каюты? – после довольно долгой паузы повторил Хьюсон, явно передразнивая Аллейна и нацелившись на него слуховым аппаратом. – Этим вы вежливо даёте понять, что нам предстоит обыск?

– Рад, что это прозвучало вежливо. Да, вы правильно меня поняли.

– А ордер есть? – спросил Поллок.

– Конечно. Хотите взглянуть?

– Да нет, зачем? – устало сказал Бард. – Не дурите, Поллок.

– Мисс Хьюсон, – сказал Аллейн, – если не возражаете, я начну с вашей каюты. Одновременно мистер Фокс осмотрит вашу, мистер Хьюсон.

– Вторично, – кисло вставил Хьюсон.

– Верно. Считайте это простой формальностью.

– Это уж вы считайте. Я считать так не могу.

– Ох, Эрл, я ведь совсем забыла… Послушайте, мистер

Аллейн, придётся мне признаться вам как на духу насчёт той картины. Тут вышло недоразумение: я считала, что брат отправил её, а он думал, что я.

– Черт те что получилось, – сказал Хьюсон, свирепо взглянув на сестру.

– Ужас. А она лежит себе там, где лежала все это время: в моей каюте на самом дне битком набитого саквояжа.

– Подумать только, – сказал Аллейн. – С удовольствием взгляну ещё разок. В последний раз, когда я её видел, она лежала на дне пустого чемодана в освободившейся каюте, которую я, между прочим, запер.

Довольно длительная пауза была прервана тихим смешком Барда.

– Я не совсем точно выразилась, – растерянно сказала мисс Хьюсон. – Я что-то нервничаю: я имела в виду, что она лежит в пустой каюте.

Мистер Хьюсон рассердился:

– О чем разговор? Мы и правда не отправили картину.

Объяснить вам – почему? Объясню. Эта картина – ценное произведение искусства, что подтвердит ваша супруга.

Возможно, это работа Констебля, а если так, то она стоит очень дорого. Мы за неё уплатили наличными, звонкой британской монетой и не намерены её никому отдавать.

Никому. Даже полиции. Понятно? Вот мы и решили несколько предвосхитить события и сказали, что она уже отправлена.

– И надо полагать, она бы и была уже отправлена, –

добродушно сказал Аллейн, – если бы не констебль, стоящий на посту возле почтового отделения Рэмсдайка.

Мистер Хьюсон слегка покраснел, но глаз не опустил.

– В этой игре мы всегда оказываемся в проигрыше, –

заметил, ни к кому не обращаясь, Поллок.

– Если вы хотите лечь пораньше, – сказал Аллейн, –

нам, пожалуй, пора приниматься за обыск. Может быть, кто-нибудь из вас хочет взглянуть на ордер?

– Да, я хочу взглянуть, хотя это и глупо, – заявил мистер Хьюсон.

– Почему же? Весьма разумное желание. Вот он, пожалуйста.

Хьюсоны и Поллок брезгливо оглядели ордер. Лазенби сказал, что лично у него нет никаких претензий. Бард подмигнул Аллейну, но промолчал, а доктор Натуш молча выложил на стол ключ от своей каюты, что обозлило всех, кроме Барда, спокойно сообщившего, что его каюта не заперта.

– Весьма благодарен, – сказал Аллейн, взяв ключ, – у нас, конечно, есть отмычки, но это ускорит дело.

Оказалось, что заперта также и каюта Поллока. Все остальные были открыты. Поллок нехотя отдал ключ и отвернулся, прищёлкнув языком.

Перед тем как выйти из салона, Аллейн подошёл к угловому столику и взглянул на карту, над которой работал

Натуш. Она была такой подробной и мелкой, что, казалось, рассмотреть её можно было только сквозь лупу. Аллейн проследил взглядом за линией реки до Лонгминстера, где очень мелко была нарисована вывеска гостиницы, а рядом с ней тоненькая женская фигурка с короткой стрижкой.

Аллейн взглянул на Натуша, но ничего не сказал.

Начался обыск. Холст оказался на месте, и, прихватив его, Аллейн и Фокс перешли в каюту мисс Хьюсон, где тщательно просмотрели все ящики и чемоданы.

– Как ты думаешь, – спросил Фокс, – почему они так усердно прятали от нас картину? Обычно так ведут себя, когда хотят что-то скрыть. Что же они скрывают? Я считаю, что возможен лишь один ответ. А ты?

– Мне кажется, что здесь какое-то мошенничество. ~

Вот именно. Картина – подделка, и они прекрасно это знают. А отсюда можно предположить, что она не принадлежала Бэгу. Хьюсоны подсунули её в буфет, когда Бэг был чем-то занят.

– Судя по его рассказу, скорей всего её подсунули мотоциклисты – ведь это они околачивались во дворе лавчонки и скрипом дверцы привлекли внимание старой карги.

– Вполне возможно. Но в этом случае они, наверное, подсунули свои подделки не только Бэгу, но и другим.

– Похоже, что так. Взгляни-ка, Фокс.

Аллейн вынул из чемодана мисс Хьюсон пакет с цветными фотографиями и диапозитивами и разложил их на крышке чемодана. На трех была изображена Рэмсдайкская плотина. Рядом на полу он положил картину.

– Одно и то же, – сказал Фокс.

– Да. И сфотографировано с того же места. Судя по всему, ещё весной, когда их видела здесь миссис Бэг. Но погляди-ка: деревья на картине мельче и какие-то другие.

Это нарочно сделано. Готов поспорить, что эти деревья скопированы с какой-нибудь из подлинных картин Констебля.

– Кто это мог сделать?

Аллейн ответил не сразу. Он положил на место фотографии, потом скатал рулоном холст и завязал его.

– Боюсь, что дурные предчувствия Хьюсонов оправдаются: мы реквизируем картину. Расписку я им напишу.

Ну что же, здесь как будто все. Двинемся дальше. Братец

Лис, мне очень интересно посетить мистера Поллока в его отсутствие.

Прибыли Томпсон и Бэйли, которые обошли каюты, снимая отпечатки пальцев со стаканов, чтобы затем отправиться делать снимки и гипсовые слепки со следов мотоциклетных шин. Тиллотсон, уже вернувшийся в свой полицейский участок, ждал сведений о мотоциклистах и ответов на запросы, посланные в Америку и Австралию.

Тем временем соответствующий отдел тщательно проверял данные об усопшей и двух пассажирах – Натуше и Барде.

Бард дал свой лондонский адрес, сообщив, что является штатным репетитором, зарегистрированным в довольно известном посредническом бюро.

– Если бы не одна находка, хвастаться было бы нечем, –

заметил Аллейн.

В каюте Поллока во внутреннем кармане его ужасающего пиджака они нашли пластмассовый футляр, где лежал отпечатанный снимок Рэмсдайкской плотины и несколько конвертов с эскизами шрифтов к рисунку Трой. Как видно, Поллок долго над этим трудился, иногда для отдыха что-то рисуя на тех же конвертах. Именно эти рисунки привлекли внимание Аллейна.

– Аккуратно, точно, тщательно, – пробормотал он. –

Сразу, чувствуется профессионал. Интересно, что бы написали психиатры в статье, озаглавленной «Рисунки на полях и подсознание». Ну-ка взгляни… – Он протянул

Фоксу один из конвертов, где в разных вариантах была введена одна из строк стихотворения. И тут же рядом набросок дерева – совершенный двойник того вяза, который был изображён на полотне, купленном мисс Хьюсон.

– Какая неосмотрительность, – сказал Аллейн, пряча конверт в карман.

Когда они вернулись в салон, Хьюсоны, Поллок и Лазенби все ещё играли в карты, Кэли Бард и доктор читали, а миссис Тритуэй ушла спать. Пассажиры молча посмотрели на Бэйли и Томпсона, проходивших через салон со своим оборудованием.

– Мы закончили, так что каюты к вашим услугам, –

сказал Аллейн. – Простите, что задержали вас. Вот ключи, – сказал он, кладя их на стол. – А вот это – ваша картина, мисс Хьюсон. С вашего позволения, мы её на некоторое время заберём. Расписку я вам дам, а за её сохранность можете не беспокоиться.

Мисс Хьюсон страшно побледнела, её взгляд растерянно перебегал с одного на другого. Потом она вскочила,

закусила губу и не то пискнула, не то всхлипнула; в ту же секунду большая белая рука мистера Хьюсона крепко сжала её плечо. Она вскрикнула, упала в кресло и испуганно посмотрела на брата.

– Спокойнее, сестрёнка. Все в порядке. Спокойнее. Она очень впечатлительна, инспектор, чуть что, и начинает психовать, – объяснил он.

– Надеюсь, у неё нет оснований волноваться, – сказала

Аллейн. – Вы, кажется, уже бывали в этих краях, мистер

Хьюсон? В прошлый раз вы были здесь весной?

Доктор Натуш опустил книгу и впервые прислушался к разговору.

Кэли Бард удивлённо вскрикнул. Мисс Хьюсон попыталась что-то сказать, но не смогла, а мистер Лазенби спросил светским тоном: «Ах, вот как? Так вы здесь уже вторично?»

– Да, в тот раз мы были тут проездом, но нам так понравилось, что мы решили приехать ещё раз.

– А когда вы зарезервировали билеты на «Зодиак?» –

поинтересовался Аллейн.

Наступила длительная пауза, прерванная наконец

Хьюсоном.

– Я, пожалуй, неточно выразился. Каюты мы заказали ещё в Штатах. Просто, побывав здесь весной, мы очень обрадовались, что нам предстоит речное путешествие по тем же местам.

– Вы много фотографировали, когда были здесь в прошлый раз?

– Порядочно.

– И в том числе возле Рэмсдайка, где несколько раз сфотографировали тот пейзаж, что изображён на картине?

– Возможно. Сразу не вспомнишь, мы очень много снимаем.

– Ну, а вы, мистер Поллок, видели эту фотографию?

Развалившись в кресле и засунув руки в карманы, Поллок нагло взглянул на Аллейна.

– Не припоминаю.

– Неужели забыли? Фотография того же самого ландшафта, который изображён на картине.

– Убейте, не помню.

– Вы хотите сказать, что не видели фотографии?

– Да послушайте! При чем тут эта фотография, я никак не пойму?

Аллейн тут же выложил на стол фотографию Рэмсдайкской плотины и сделанный рукою Поллока набросок вяза.

– Ну и что?

– Рисунок – точная копия дерева на картине.

– Подумать только!

– Когда вы сделали этот набросок?

Поллок впервые замялся.

– После того, как увидел картину. Просто вспомнил и набросал машинально.

– Когда работали над шрифтами?

– Верно. Нет. Позже, – спохватился он.

– А я думаю, мистер Поллок, что правилен ваш первый ответ: дня два назад, когда вы писали шрифты, вы сделали этот набросок. Уж не знаю, машинально ли, но, несомненно, хорошо помня картину. Вы настолько чётко помните её, как будто сами её написали.

Поллок так и застыл. Доктор Натуш встал и, извинившись, ушёл на палубу.

– Какого черта вы меня оскорбляете перед этим черномазым? – возмутился Поллок.

Кэлли Бард подошёл к Поллоку и посмотрел на него как на какую-то мерзкую козявку, попавшую в сетку для бабочек.

– Какая же вы дрянь! – взорвался он. – Заткнитесь, вы, дрянцо! Простите, – сказал он Аллейну, возвращаясь на место.

– …как будто сами её написали, – повторил Аллейн. –

Так как же, мистер Поллок, это ваша работа?

– Нет и ещё раз нет.

На все дальнейшие вопросы он просто ничего не ответил.

– Жарко здесь, – заметил мистер Лазенби, отдёргивая занавеску на одном из окон. За ним расстилалась белесая пустота – «ползун» заполнил ночь.

– Душно, – сказал Лазенби, поправляя воротничок. –

Мне кажется, мистер Аллейн, что мы имеем право требовать от вас объяснения. В конце концов, мы все перенесли тяжёлое потрясение и с нетерпением ожидаем, чтобы все наконец прояснилось. Но какое отношение может иметь эта картина к смерти бедной мисс Рикерби-Каррик?

– Лично я тоже не вижу ни малейшей связи, – громко заявил Хьюсон.

– Если такая связь существует, – сказал Аллейн, – то, надеюсь, мы выявим её в ходе расследования. А пока я попрошу вас вспомнить вечер понедельника, который вы провели в Толларке.

Все подозрительно взглянули на Аллейна.

– Ну, начнём с меня, я вспомнил, – сказал Бард.

– Прекрасно. Что же вы там делали?

– Поскольку ваша жена отказалась от моего приглашения вместе осматривать местные достопримечательности, я отправился в пивную, где целый вечер до закрытия слушал скучнейшие местные сплетни, после чего вернулся на теплоход.

– Какой дорогой вы возвращались?

– По какой-то крутой, довольно вонючей, мощёной булыжником улочке, называвшейся… постойте-ка, да, Вейланд-стрит.

– Встретили вы кого-нибудь из ваших попутчиков?

– По-моему, нет.

– Вы, мистер Лазенби, ходили к церковной службе.

Обратно вы возвращались один?

– Нет, – с готовностью ответил он. – По дороге я столкнулся со Стеном, и мы вернулись вместе, правда, Стен?

Мистер Поллок мрачно кивнул.

– Нам известно, что мистер Хьюсон, а вслед за ними моя жена и доктор Натуш возвращались по Паромной улице, где все они встретились у лавки Бэга. Мы знаем также, что мисс Рикерби-Каррик возвращалась одна и, очевидно, по какой-то другой улице. Поскольку к реке ведёт ещё только Вейланд-стрит, по всей вероятности, по ней она и шла. Кто-нибудь из вас её видел?

– Нет, – тут же ответил Поллок.

– Нет, – подтвердил Лазенби.

– Мистер Лазенби, – неожиданно решился на рискованный ход Аллейн, – а что вы сделали с теми страничками, которые вырвали из дневника мисс Рикерби-Каррик?

Порыв ветра взметнул занавеску, деревья над шлюзом зашелестели и снова затихли.

– Мне не нравится, как вы разговариваете. Свои мысли можно выражать и не в столь оскорбительной форме.

Мисс Хьюсон тихо заплакала.

– Вы хотите сказать, что вы не вырывали эти страницы?

– Я мог случайно что-нибудь вырвать, и это естественно: я ведь спас этот дневник от гибели в пучине вод, –

попытался сострить Лазенби.

– Чего, увы, никто не сделал с его владелицей, – заметил Бард.

Все посмотрели на него с испугом.

– Преподобный сразу же пришёл на помощь и достоин всяческих похвал, – напыщенно сказал мистер Хьюсон. –

Он вёл себя как настоящий мужчина. Да, сэр.

– Мы все в этом убедились, – сказал Кэли, слегка поклонившись мистеру Лазенби.

– Да ничего особенного я не сделал, – скромно отмахнулся Лазенби. – Не забывайте, я житель Сиднея и к тому же был в плавках.

– Ожидая на берегу, когда к вам подойдёт «Зодиак», –

сказал Аллейн, – вы перелистывали дневник и держали в левой руке какие-то листки.

– Догадываетесь, откуда сведения? – прервал своё молчание Поллок. – Чудеса, да и только: сплошная семейственность.

– Заткнитесь, – сказал Кэли и повернулся к Аллейну. –

Вы правы, мы все это видели, у него действительно был в руке какой-то вырванный листок. Но ведь это просто объясняется – падре так нам и сказал: дневник весь размок и разваливался у него в руках.

– Он не так уж плохо сохранился.

– Допустим. Но когда дневник упал, он раскрылся в воде, и, хватая его, падре вполне мог вырвать какой-нибудь лист или два.

– Но ведь я не предполагал ничего иного, – тихо сказал

Аллейн. – Я просто поинтересовался, что мистер Лазенби сделал с ними.

– Мистер Бард прав, я их не вырвал, листки вывалились сами.

– Вы прочли их?

– Мне стыдно за вас!

– Я вот ещё о чем хотел спросить, – сказал Аллейн. –

Возвращаясь в прошлый понедельник с мистером Поллоком на теплоход, вы остановились на Вейланд-стрит у тёмного подъезда. О чем вы беседовали?

Вот тут-то они оба наконец забеспокоились.

«Пытаюсь сообразить, беру я их на пушку или нет, –

подумал Аллейн. – Они, конечно, понимают, что Трой об этой встрече ничего не знала, значит, я выудил что-то из дневника. Готов побиться об заклад, что Лазенби прочёл недостающие страницы, и Поллоку это известно. Они до смерти боятся, что я что-то узнал, но, увы, ошибаются.

Сейчас у них остался только один выход. Дай бог, чтобы они им не воспользовались».

Но они им воспользовались.

– Ни черта я вам не буду больше отвечать, – рявкнул

Поллок, – пока не повидаюсь с адвокатом. Советую всем сделать то же.

– Точно. Молодец, – одобрил мистер Лазенби. Потом, наверное, почувствовав, что такой лексикон не совсем ему подходит, добавил:

– С моей точки зрения, мы имеем полное право так поступить – это законно.

– Вот именно – законно. Вы попали в точку, преподобный, – возбуждённо подхватил мистер Хьюсон, – в самую точку.

Мисс Хьюсон, которая до сих пор украдкой утирала глаза платочком, громко всхлипнула.

– Ради бога, прекрати, сестрёнка, – сказал Хьюсон.

– Нет! Нет! – с ужасом закричала она. – Не притрагивайся ко мне. Я ухожу. Я ухожу к себе в каюту. Я лягу спать.

– Конечно же, идите, – вежливо сказал Аллейн. – Почему бы вам не принять какую-нибудь из ваших таблеток?

Она с испугом посмотрела на него, выскочила из салона и сбежала вниз по трапу.

– Ещё один вопрос, – сказал Аллейн – Впрочем, учитывая принятое вами решение, вы, может быть, не захотите на него отвечать… – он вопросительно взглянул на Барда.

– Я пока что ещё не намерен ни вызывать своего адвоката, – ответил тот, – ни принимать обет молчания.

– Прекрасно. Вопрос таков: мисс Рикерби-Каррик носила на тесёмочке на шее весьма ценное ювелирное изделие. Она рассказала о нем моей жене и мисс Хьюсон.

Драгоценность эта не обнаружена.

– Может быть, смыло течением? – предположил Бард.

– Это вполне вероятно – мы исследуем дно реки.

Кэли Бард задумался.

– Вы знаете, она была довольно рассеянная особа. Она, кажется, спала на палубе или пыталась там уснуть – она всем нам жаловалась на бессонницу. А что, если она проснулась ночью и ей вздумалось отправиться гулять по берегу в своей синей пижаме, прелестном халате и с Фаберже на шее? Как это ни смешно, но совершенно в её стиле.

– А откуда вам известно, что эта драгоценность – изделие Фаберже, мистер Бард? – спросил Аллейн.

– Господи, да она сама же мне и сказала, когда мы ловили бабочек в развалинах Кроссдайка. Думаю, она успела всем рассказать.

– Ну и что, по-вашему, было дальше?

– Предположим, она встретила на берегу грабителя, и тот вздумал отнять у неё безделушку, а когда она стала артачиться, придушил её и сбросил в реку.

– Предварительно взяв её чемодан из каюты на «Зодиаке»?

– А, черт! Вот этого я не учёл.

– И все же, – обращаясь ко всем, сказал Аллейн, – мы не можем исключить возможность участия в этом деле посторонних лиц.

– Например? – поинтересовался Хьюсон.

– Например, мотоциклиста с его девицей, которые так упорно следовали за «Зодиаком». Надо полагать, вы знаете, кого я имею в виду?

Гробовая тишина.

– Да не может быть! – воскликнул Бард – Это уж слишком! Конечно, мы знаем, о ком идёт речь. Они появлялись, словно провозвестники несчастья в ранних фильмах Кокто. – Он повернулся к своим попутчикам. – Мы ведь не раз об этом с вами говорили, что же вы молчите, черт возьми.

– Вы правы, мистер Бард, молчать нет оснований. Это парочка современных юнцов, на мой взгляд, совершенно безобидных. Кажется, они приятели юного Тома, – добавил

Лазенби.

– Кто-нибудь из вас с ними разговаривал?

Молчание.

– Вы бы лучше спросили цветного джентльмена, –

сказал Хьюсон, и Аллейну послышалась в его голосе тревожная нотка.

– Вы думаете, доктор Натуш разговаривал с ними?

– Не думаю, а знаю. В день отплытия он подошёл к ним и что-то сказал, а те двое загоготали и укатили на своём драндулете.

Аллейн взглянул на Фокса. Тот, беззвучно шевеля губами, спросил: «Том?», и, когда Аллейн утвердительно кивнул, вышел. Аллейн поднялся на палубу и не сразу различил в тумане доктора Натуша. Тот стоял, облокотившись о перила и склонив голову.

– Доктор Натуш, можно вас на минутку?

– Конечно. Спуститься в салон?

– Да, пожалуйста.

Когда он вошёл туда, немного жмурясь от света, Аллейн, следивший взглядом за Поллоком, Хьюсоном и Лазенби, вспомнил первое письмо Трой, где она писала, что эти трое пассажиров посматривают на доктора с какой-то опаской.

Аллейн спросил доктора, о чем шёл разговор между ним и мотоциклистами. Тот ответил, что молодой человек поинтересовался, плывёт ли он на «Зодиаке». Ему показалось, спокойно добавил Натуш, что вопрос прозвучал оскорбительно, но он просто ответил, что да, плывёт, и девица расхохоталась.

– Я отошёл, – продолжал он, – а молодой человек заорал мне вслед дурным голосом. Такие вещи со мной случались не так уж редко.

– Вы хорошо запомнили этих людей? Кажется, они из тех, кого легко запомнить?

– Они были в чёрных кожаных костюмах, мужчина оказался несколько старше, чем можно было предположить издали. У обоих длинные тёмные волосы до плеч. У него широкое лицо, маленькие, глубоко посаженные глазки и слегка выдвинутая челюсть. У девицы болезненный цвет лица и прыщики на подбородке.

– Вот это наблюдательность! – ехидно вставил Поллок.

– Благодарю вас, нам это очень пригодится, – сказал

Аллейн.

Поллок вдруг вскочил и, подбежав к Натушу, остановился около него, засунув руки в карманы и склонив набок голову.

– Эй вы, доктор! Что вы задумали?

– Простите, не понимаю.

– Ах, не понимаете! Я видел, как вы с ними болтали, и мне вовсе не показалось, что они вас оскорбляли. Такие, как вы, любят изображать из себя невинных жертв. Мне вот, наоборот, показалось, что вы давно знакомы с ними.

А?

– Вам показалось неверно.

– Ещё у кого-нибудь создалось такое же впечатление? –

спросил Аллейн.

– Пожалуй, да, – сказал Хьюсон.

– А у вас, мистер Лазенби?

– Боюсь утверждать – ведь мы находились довольно далеко, но мне показалось, что доктор Натуш встретил знакомых.

– Что вы скажете, мистер Бард?

Тихонько ругнувшись, Бард провёл рукой по волосам.

– Мне кажется, на таком расстоянии впечатления немногого стоят. Слов не было слышно. То, что рассказал доктор Натуш, вполне возможный вариант, и почему бы ему не поверить!

– А как это, если он сроду их не видел, он запомнил выдвинутую челюсть и прыщики? – требовал разъяснения

Поллок. – Это за полминуты-то? Шалишь!

– Но я полагаю, – сказал Аллейн, – что доктор Натуш, как и все вы, имел возможность рассмотреть их ещё в

Норминетере перед посадкой.

– А такая вот теория не приходила вам в голову? – заорал вдруг Поллок. – Что эти трое столковались загодя, мотоциклисты её кокнули, а ваш «доктор» передал им чемодан с теплохода. Как, годится?

Он взглянул на них с победоносным и в то же время перепуганным видом. Лицо Натуша не выразило никаких эмоций.

– Мне казалось, – обратился к Поллоку Бард, – что вы решили помалкивать до встречи со своим адвокатом? Почему бы вам так и не сделать?

– Потише, вы!

В это время вошёл Фокс с заспанным Томом, который выглядел совсем юным и изрядно перепуганным.

– Прости, что разбудили тебя, Том, – сказал Аллейн. –

Мистер Фокс, вероятно, объяснил тебе, в чем дело?

Том кивнул.

– Мы только хотели узнать, не можешь ли ты рассказать нам что-нибудь об этих стилягах. Это твои друзья?

Том, глядя куда угодно, только не на Аллейна, сказал:

– Не то чтобы друзья – просто знакомые.

На вопросы он отвечал только односложно. Он познакомился с ними в закусочной в Норминстере. Давно? Да не очень. В начале навигации? Да. Как их зовут? Фамилий он не знает, парня звали Плагги, девушку – Гленис. Они живут в этом районе? Вроде нет. Но где они живут, он не знает.

– А тогда, в закусочной, кто из вас первым заговорил?

Они с тобой или ты с ними?

– Они. Они расспрашивали меня насчёт магазинов.

– В каком городе?

– Да в разных. Тут, на реке.

– Их интересовали все магазины?

Оказалось, что не все, а только антикварные и лавчонки, где торгуют подержанными вещами. Да, он рассказывал им о лавке Джо Бэга.

С трудом вытягивая из него слова, Аллейн мало-помалу выяснил, как завязалась эта «дружба». Тому парочка казалась романтичной – в них было что-то пиратское. Иметь таких друзей было лестно. Трой обратила внимание, что при отплытии Том украдкой обменивался с ними какими-то сигналами, и Аллейн вдруг спросил, как относятся к этому знакомству родители Тома. Том смешался, покраснел и пробормотал что-то невразумительное. Похоже, что родители явно не одобряли этого знакомства.

– Они расспрашивали тебя о пассажирах?

Том молчал.

– Послушай, Том, это очень важно. Ты же знаешь, что произошло и почему мы здесь? – Том кивнул – Ведь ты не хотел бы, чтобы обвинили невиновного? – Том замотал головой. – Они что-нибудь говорили тебе про доктора

Натуша? – Том снова кивнул.

– Что они сказали?

– Они… они просили ему кое-что передать…

– Что? Повтори и постарайся как можно точнее припомнить их слова.

Том, чуть не плача, сказал: «Они велели передать ему, чтобы он…»

– Чтобы он что?…

Срывающийся, ломкий голосок подростка произнёс длинную непристойную тираду, как взрыв бомбы прозвучавшую в чинном, уютном салоне.

– Вы же сами велели! – жалобно выкрикнул Том. – Я не виноват. Они так сказали. Им не нравится… им не нравится… – он кивнул головой в сторону доктора Натуша.

– Ну хорошо, оставим это, – сказал Аллейн. Он повернулся к Натушу. – Как я понимаю, вам этого не передавали?

– Нет.

– Только этого ещё не хватало! – взорвался Бард.

– Кем ещё из пассажиров они интересовались? – спросил Аллейн.

Оказалось, что в Норминстере они спрашивали, кто такая Трой и когда она заказала каюту.

– И что же ты ответил?

Том сказал им, что она купила билет утром. Он тогда ещё не знал, кто её муж и что она знаменитая художница.

– А о мисс Рикерби-Каррик они не говорили?

Том пробормотал, что они просто назвали её чокнутой старой бабой.

– Когда ты видел их в последний раз?

Жалобно перекошенное лицо мальчишки побелело.

Губы задёргались. Казалось, Том вот-вот бросится наутёк.

– Ну, Аллейн, вы уж слишком на него насели, – сказал

Бард.

Поллок тут же принялся распространяться о полицейских методах.

– Это ещё что! – воскликнул он. – Вы поглядели бы, что делают в тюрьме. Не отвечай ему, парень. Он не имеет права. Не отвечай, а то тебе же хуже будет.

При этих словах Том отвернулся и, обхватив руками голову, отчаянно разревелся. Пассажиры негодующе загудели.

В это время послышался голос вернувшегося шкипера.

Он легко сбежал по трапу, следом за ним шёл сержант из

Толларка.

– В чем дело? – спросил шкипер, взглянув на сына. Том поднял зарёванное лицо, попытался что-то сказать и выбежал из салона.

– Я сейчас вам все объясню, шкипер, – сказал Аллейн и повернулся к сержанту:

– В чем дело?

– Вам записка от шефа из Толларка, сэр. – Он подал

Аллейну записку, которая гласила: «Мотоциклисты задержаны у Понтефракта. Их везут в Толларк. Драгоценность при них».

Глава IX

«ПОЛЗУН»

– Здесь я хочу остановиться, – сказал Аллейн, – на методе допроса. Вы, конечно, обратили внимание, что вопреки обычаю я опрашивал пассажиров не порознь, а всех сразу. Это было рискованно, но я умышленно пошёл на риск. Зная, что речь идёт о сговоре, мы боялись, как бы сообщники не условились между собой об единой версии, если мы станем допрашивать каждого отдельно. При одновременном же допросе им приходилось импровизировать на ходу, и нам легче было их поймать. Мы с Фоксом были уверены, что главарь шайки – Артист, что он является одним из пассажиров, и уже почти не сомневались, что знаем, кто это.

К этому времени были получены сведения, позволявшие нам сделать только один вывод. Проверив данные о пассажирах, мы выяснили, что все эти люди существуют в действительности и живут по указанным адресам. Напрашивалось заключение: кто-то из подозреваемых действует под чужой фамилией. Так оно и оказалось – Артист присвоил себе имя человека, находившегося в то время за пределами Англии. Это был смелый ход, но Артист не раз участвовал в рискованных авантюрах и выходил сухим из воды. Запомните это.

Мы с вами подходим сейчас к моменту, когда следствие приняло трагический оборот из-за ошибки, допущенной одним из местных полицейских. Полицейские такие же люди, как все, и они не застрахованы от ошибок. Постовой,

повинный в данном упущении, человек уже немолодой, но ему недоставало опыта в делах такого рода, и к тому же он не проявил должной бдительности. В результате произошло ещё одно убийство. Это убийство, которое можно было бы предотвратить, до сих пор меня преследует. Всем нам доводится хоть раз столкнуться с подобным случаем. В

нашем деле приходится быть толстокожим, но мне хотелось бы сказать вам следующее: если вы полностью потеряете человечность, лучше уходите из полиции.

Впрочем, я уклонился от темы. Вернёмся к рассказу.

Мы с Фоксом выехали в Толларк, куда должны были привезти мотоциклистов, но до этого я поговорил со шкипером…

– Поймите меня правильно, – объяснял Аллейн. – Я

совсем не хочу сказать, что мальчишка в чем-то замешан.

Но я думаю, эти люди импонировали ему, что естественно в его возрасте. А теперь он испугался. Он что-то знает, но не решается рассказать. Я больше не намерен его допрашивать – для этого у меня нет ни желания, ни времени.

Если вы сумеете у него выяснить, видел ли он эту парочку после того, как встретился с ними в понедельник здесь, у

Рэмсдайкской плотины, это может нам помочь. Дело в том, что у мотоциклистов найдена драгоценность, которую носила мисс Рикерби-Каррик. Такова картина, шкипер, и

Тома я полностью предоставляю вам.

– Говорил же я ему: держись от них подальше. Если бы я думал, что это поможет, я бы его выпорол.

– Выпороли? Он ведь уже не школьник. А чем он у вас занят из недели в неделю? От Норминстера до Лонгминстера и обратно, и, если повезёт, случается немного постоять у штурвала на ровном участке реки? Что вы делали в его возрасте, шкипер?

– Я? – шкипер взглянул на Аллейна. – Плавал юнгой до

Сингапура. Все ясно. Понял. Попробую с ним поговорить.

Аллейн подошёл к перилам: все вокруг было окутано туманом.

– Это и есть «ползун»? – спросил Аллейн.

– Он самый. У нас часто так бывает в это время года. К

утру будет ещё хуже.

– Ну, мы отправляемся, шкипер, – сказал Аллейн. – Вы все запомнили? Как только они лягут, вы заведёте теплоход в шлюз и спустите воду. Только дождитесь, пока все они погасят свет. Сейчас без двадцати одиннадцать, так что ждать недолго.

– Вы договорились с управлением? Мне бы не хотелось нарываться на неприятности.

– Да, все в порядке, будьте спокойны.

– При желании оттуда все же можно выбраться.

– Знаю, но в таком тумане это не очень легко. К тому же, когда теплоход будет в шлюзе, за ним удобнее следить.

К утру вас сменят. Мы очень благодарны вам за помощь, шкипер. Спокойной ночи.

Аллейн с Фоксом сошли на берег, и шкипер убрал трап.

«Ползун» опускался все ниже, сгущаясь в прибрежных кустах и превращая деревья в призраки. Пахло сыростью.

Звуки казались преувеличенно громкими.

– Вот, черт, как не вовремя, – шёпотом сказал Аллейн. –

Где же этот?… А, вот вы где.

Из тумана выплыла солидная фигура постового.

– Сэр, – произнесла фигура.

– Задача вам известна? Никто не должен покидать

«Зодиак».

– Да, сэр.

– Где стоит ближайший постовой?

– На том берегу, сэр.

– А остальные?

– Один на этой стороне у перекрёстка, другой на той, возле гостиницы.

– Хорошо. Держитесь ближе к теплоходу в этом тумане. Шкипер скоро введёт его в шлюз. Если кто-нибудь попытается удрать, крикните, чтобы вернулся, а не послушается – задержите.

– Да, сэр.

– Ну, следите в оба.

– Да, сэр.

– Туповатый он какой-то, – буркнул Аллейн. Они с

Фоксом прошли по мосту. Шум плотины заглушал все остальные звуки. Они с трудом нашли машину, где их уже ждали закончившие свою работу Томпсон и Бэйли. Сев в машину, Аллейн сразу же по радио связался с Тиллотсоном.

– Молчат, – сообщил тот. – Ни словечка не вытянешь.

– Ну мы уже едем.

Через восемь минут они добрались до Толларка. В полицейском участке Тиллотсон что-то записывал, сидя за столом и прижимая к уху телефонную трубку. То ли, чтобы не ошибиться, то ли затем, чтобы поставить в известность

Аллейна, он повторял все, что ему говорили.

– Так, так, – говорил он, делая Аллейну знаки. – Повторите, если можно. Словесный портрет соответствует

Динки Диксону, осуждённому в Сиднее в 1964 году. Место рождения неизвестно, но утверждают, что родился в Австралии. Полагают, что он… Ага! Теперь ясно. Священник, лишённый духовного сана. С мая 1967 года, когда он подозревался в спекуляции наркотиками, австралийская полиция не имеет сведений о нем. Очень скользкий тип. Ну что ж, похож. А как насчёт американцев? В картотеке Федерального бюро зарегистрировано 207 глухих на левое ухо, но Хьюсона среди них нет. Подходит под описание

Глухаря Моргана, крупного спекулянта героином из Чикаго. Занимался подпольной перепродажей картин. Выходец из Англии, но говорит с сильным американским акцентом. Работает с сестрой, некрасивой женщиной средних лет, известной под кличкой Сестрёнка. С 1960 года к суду не привлекался, но есть серьёзное подозрение, что… погодите-ка, это очень важно. Серьёзное подозрение, что является сообщником Артиста. Так! Ну а насчёт Поллока?

Ага, погодите маленько, я запишу. Был художником в рекламном агентстве, чем занимается сейчас – неизвестно, владелец недвижимости, при деньгах и живёт на широкую ногу. В картотеке не числится? Ну хорошо. А те двое –

Натуш и Бард? Ничего нет. Да мы знаем, что он практикует в Ливерпуле. Что? Посредническое бюро Лоренсон и Басби в Лондоне? Во время каникул охотится за бабочками, член

Британского… как, как, какого общества? Его именем названа… Давайте-ка по буквам! ЛАПАЗ – БАРДИЯ? А это что? Бабочка? Угу. Да, мистер Аллейн пришёл, я все передам ему, спасибо.

– Не вешайте трубку, – попросил Аллейн. – Говорит

Аллейн. Я все слышал, но я бы хотел, чтобы ваши люди проверили – и немедленно – все эти адреса. Да, Ливерпуль тоже. Знаю, и тем не менее. Договорились. И сразу позвоните, ладно? Хорошо.

Он повесил трубку.

– Ну, Берт, кто там у вас, показывайте.

– Сначала взгляните на это.

Тиллотсон отпер стенной сейф и извлёк из него маленький кулёчек, завёрнутый в замшу и затянутый шнурком.

– Я ещё не разворачивал его, – сказал он.

Аллейн осторожно развязал мешочек и воскликнул:

«Вот это да!»

Вряд ли когда-нибудь столь экзотическая вещица лежала на рабочем столе полицейского в небольшом английском городке. Яйцевидной формы безделушка из эмали цвета бирюзы, усыпанная алмазами и опоясанная двенадцатью крошечными фигурками, танцующими на эмалевом небесном своде и украшенными изумрудами, рубинами и жемчугом. Овен, Телец, Близнецы…

– Вся шайка здесь, – сказал Аллейн – Знаешь, что это такое, Фокс? Это пасхальное яйцо работы Фаберже, и притом подарок императора. А теперь – игра судьбы! – мы примемся искать на нем отпечатки пальцев! Для вас работка, – сказал он, повернувшись к Томпсону и Бэйли.

– Неужели она разъезжала всюду с этой штуковиной на шее! – воскликнул Фокс. – Да это ведь целое состояние. А

какая красивая. Прелесть!

– Если мы идём по верному следу, Артист придерживался того же мнения. Займитесь-ка делом: отпечатки и снимки.

Его помощники уже собирались выйти, когда зазвонил телефон. Трубку поднял Тиллотсон.

– Лучше доложите мистеру Аллейну. Одну минуту. –

Он протянул трубку. – Результаты вскрытия.

– Благодарю, – сказал Аллейн, выслушав сообщение. –

Как мы и предполагали, – Он повесил трубку. – Она не утонула, Фокс. Сжатие сонной артерии и блуждающего нерва. Это дело рук Артиста. Ладно, Берт, давайте ваших пленников.

Пленники сидели развалившись в камере предварительного заключения и жевали жвачку. Они были в точности такие, как описывал Натуш. Держались они нагло –

презрительная ухмылка, прищуренные глаза, голова втянута в плечи, и только челюсти движутся. Взглянув на руки девицы, Аллейн подумал, что она наверняка испугана.

Мужчина держал руки в карманах, а его лицо не выражало ничего, кроме наглости.

– Им предъявлено обвинение в воровстве, – сказал

Тиллотсон, – но они не желают давать показаний.

– Я задам вам несколько вопросов, – сказал Аллейн. –

Когда вас задержали, у вас обнаружили драгоценность, принадлежавшую женщине, обстоятельства смерти которой мы расследуем. Ваши водительские права?

Молодой человек со скучающим и снисходительным видом поднял брови, сунул руку в карман и бросил на стол права. Приоткрыв рот, он поправил резинку, принял прежнюю позу и более энергично задвигал челюстями.

Права, выданные на имя Элберта Бернарда Смита, проживающего в Сохо, были, казалось, в полном порядке.

– Проверим, – сказал Аллейн. – Позапрошлой ночью вы находились в Кроссдайке на буксирной дорожке рядом со стоянкой теплохода «Зодиак». На вас были эти сапоги.

Свой мотоцикл вы оставили слева от дороги над шлюзом, возле кустов. Позже, в ту же ночь, вы были в Рэмсдайке, куда прибыли с пассажиркой. Не с этой, – он указал на девушку. – Вы отнесли свою пассажирку – мёртвый груз… – На секунду челюсти остановились, а девушка переменила позу… – … вы отнесли свой мёртвый груз к плотине, – сказал Аллейн. – По дороге её пижама зацепилась за колючие ветки кустов. Вы исполнили то, что вам было приказано, затем подобрали вашу подружку и отправились в Карлайль, куда прибыли вчера и откуда отправили телеграмму шкиперу «Зодиака». Телеграмму вы подписали именем Хей Рикерби-Каррик, что нисколько не похоже на Элберт Бернард Смит. Выполнив задание, вы свернули на юг, но возле Понтефракта вас задержала полиция.

Молодой человек зевнул так, широко, что можно было видеть жвачку. Девица испуганно хихикнула и зажала рот рукой.

– Вы были так заняты, увлечены своей увеселительной поездкой, что не слыхали последних новостей, – сказал

Аллейн. – Тело найдено и установлено, что женщина убита. Вам пока предъявляется лишь обвинение в краже.

Сильно побледневший молодой человек выслушал последние слова с натянутой ухмылкой. Девушка исподтишка следила за ним.

– Что вы можете на это сказать?

Молодой человек наконец заговорил, сразу обнаружив свою принадлежность к жителям лондонских предместий.

– Свяжитесь с мистером К. Д. Е. Стразерсом, – сказал он. – Я не буду с вами говорить.

К. Д. Е. Стразерс был весьма пронырливым лондонским адвокатом, чья практика ограничивалась защитой специалистов по части нанесения тяжких телесных повреждений.

– Вот как? А кто будет ему платить?

– Назовите моё имя.

– Рад был бы это сделать, если бы знал его. Доброй ночи.

Парочка прошествовала мимо них в свои камеры.

– Черта с два они Смиты, – сказал Тиллотсон.

– Будь они даже Монморанси, пусть побеседуют со

Стразерсом. А ваш сержант тем временем проверит их права. Берт сообщит описание их внешности, чтобы сверились по нашим картотекам. Ну и отпечатки пальцев.

– Хорошо. Я прикажу.

Но не успел он двинуться с места, как сержант явился сам.

– Вас к телефону, сэр, – обратился он к Аллейну. –

Постовой у Рэмсдайкской плотины. Очень срочно.

– В чем дело, черт возьми? – крикнул Аллейн. Но, узнав голос постового, он все понял.

– Я докладываю сразу, сэр, – бормотал постовой, – Я

очень виноват, но так уж вышло, недоглядел я, сэр. Из-за тумана, сэр.

– О ком вы говорите?

– Об американке, сэр.

– Чего же вы недоглядели?

– Она сбежала, сэр.

Через шесть минут машина, гудя сиреной, привезла их обратно в Рэмсдайк. Тиллотсон без устали честил своего постового, остальные помалкивали, понимая, что утешения сейчас ни к чему. На шоссе ещё почти не видно было тумана, но, когда они начали спускаться к шлюзу, перед ними заклубилась мутная дымка. Такие затянутые туманом долины любят рисовать на своих пейзажах японские художники,

– Подходящая ночка, ничего не скажешь, – то и дело повторял Тиллотсон. Он вёл машину, в которой сидели

Аллейн и Фокс, а следом ехала лондонская машина, где находились шофёр, местный полицейский и срочно отозванные Томпсон и Бэйли. Со всех сторон доносились гудки сирен – это расставляли новые посты и приступали к работе поисковые группы из Логминстера, Норминстера и

Кроссдайка.

Неожиданно из тумана вырос постовой с фонариком в руке.

– Дальше нельзя ехать, сэр.

– Где Кейп?

– На том берегу.

Все вышли из машины, и постовой проводил их до мостика. Затем они на ощупь стали спускаться к шлюзу.

– И что это ей вздумалось ни с того ни с сего? – недоуменно спросил Фокс.

– От страха, – сказал Аллейн. – Она до смерти испугалась, решила бежать, и это ей удалось, черт возьми! Поосторожней, не свалитесь в шлюз.

Нащупывая ногами ступеньки, они спустились к буксирной дорожке.

– Кейп! – заорал Тиллотсон.

– Здесь, сэр.

Он стоял и ждал, где было ведено: между домиком смотрителя и шлюзом. Вид у него был разнесчастный.

Когда Аллейн спросил его, как было дело, он объяснил, что сперва на «Зодиаке» началась какая-то суматоха, но из-за тумана почти ничего не было видно, только слышно, как шкипер спрашивал, что происходит, и женский крик:

«Пустите меня! Пустите!» Постовой подошёл ближе, но ничего не увидел. Затем кто-то из пассажиров – кто, он не разглядел – окликнул его очень громким голосом и посоветовал пройти на теплоход и навести порядок. Кейп прыгнул в темноте на палубу, где метались какие-то люди, на которых он то и дело натыкался, пробираясь к тому борту, с которого услышал женский крик. Потом вдруг до него дошло, что женского голоса больше не слышно.

Вместе со шкипером они загнали пассажиров в салон, где и обнаружили, что среди них нет мисс Хьюсон. Кейп и шкипер обыскали каюты и весь теплоход. Убедившись, что женщины нет на борту, Кейп соскочил на берег и сообщил о случившемся в Толларк, а его напарник на другом берегу оповестил всех постовых.

Оставив всех у домика смотрителя, Аллейн осторожно прошёл по дорожке, вглядываясь в белесую мглу.

– Эй, на «Зодиаке»! – тихо окликнул он.

– Здесь, – раздался откуда-то снизу приглушённый голос шкипера.

– Включите какой-нибудь свет.

Где-то далеко внизу засветился жёлтый шар.

– Значит, вы с Томом справились вдвоём и завели его в шлюз?

– Нам помог смотритель. Та ещё была работка!

– Все на месте?

– Да. Кроме неё.

– Это точно?

– Вполне.

– Вы, конечно, не представляете себе, куда она могла пойти?

– Понятия не имею.

– Миссис Тритуэй ночует у смотрителя?

– Да.

– Хорошо. Как у вас тихо.

– Так они же все спят: я подождал, пока все лягут.

– Они знают, что теплоход в шлюзе?

– Утром узнают. С вечера никто не знал.

– Но выпрыгнуть на берег тут все же можно.

– Только не из кают – для этого им нужно выйти на палубу, а мы с Томом глядим в оба.

– Ну прекрасно. Так держать, пока от нас не будет новых распоряжений.

– Только не очень тяните, – попросил шкипер.

– Постараемся. Спокойной ночи.

Аллейн вернулся к домику смотрителя, который пригласил его и остальных в маленькую гостиную.

Пора было приступать к поискам, поскольку, по словам смотрителя, туман все равно не рассеется раньше рассвета.

Аллейн велел двум полисменам наблюдать за теплоходом, все остальные отправлялись на поиск.

– «Зодиак» стоит в шлюзе, и вода спущена, так что спрыгнуть с палубы на берег сложновато, но все же возможно. Следите в оба, – сказал он постовым.

– Вот как? В шлюзе? – удивился Тиллотсон.

– Да! – ответил Аллейн и взглянул на ухмыляющегося смотрителя. – Так мы договорились. Нравится это им или нет, но, если караульные не подведут, им придётся просидеть взаперти до тех пор, пока они нам не понадобятся.

Идёмте.

Всего семь часов назад они с Фоксом поднимались на этот пригорок, а немного позже сюда подошла Трой. И

всего четыре дня назад Трой сидела в лощине, где в старину собирались судилища, и беседовала с доктором Натушем.

Аллейн пытался вспомнить рельеф местности. Он шёл наугад, взбираясь на пригорок, и слышал сзади пыхтение своих спутников и приглушённый звук шагов. Тусклые жёлтые лучи фонариков выхватывали из мглы то чей-то рукав, то ногу, то клочок земли. Чем выше они подымались, тем реже становился туман, в котором обозначились и вскоре стали яснее вырисовываться знакомые фигуры.

– Проясняется, – тихо сказал Фокс.

Аллейн принюхался.

– Странно! Пахнет пылью.

Он повёл фонариком вправо и вскрикнул.

– А ну-ка посветите все сюда, – распорядился он.

Лучи фонариков, слившись, осветили развороченную землю, гравий и полузасыпанные куски дерева.

– Тот самый карьер! – воскликнул Фокс. – Я же говорил, что здесь опасно. Кровля обрушилась.

– Подходите осторожно, – сказал Аллейн. – В воздухе все ещё стоит пыль. Посветите-ка мне.

Все семеро сгрудились вокруг развалин, освещая фонариками торчавшие из-под земли обломки деревянных подпорок и краешек старой двери, прежде служившей крышей.

– Бэйли, – позвал Аллейн.

Они вдвоём присели на корточки, изучая следы на земле и примятую траву.

– Взгляни-ка, вот хороший отпечаток.

Бэйли всмотрелся.

– Да, – сказал он. – Она, наверное, в этих туфлях и была, а вторая пара у неё в каюте.

– Американские, спортивные, на низком каблуке.

– Точно, сэр.

– О, господи! – ужаснулся Тиллотсон. – Спряталась тут… и надо же! Господи боже мой!

– Погодите, Берт, – сказал Фокс.

Аллейн, сбросив пальто, разбирал груду обломков.

– Мы опоздали, – сказал он, – мы опоздали, но давайте побыстрей все это разгребём.

Все усердно принялись за дело.

– Поработали на совесть, – хмыкнул Аллейн, – но не очень тщательно. Кто-то прошёлся то ли камнем, то ли деревяшкой, заметая следы, и оставил только отпечатки женских туфель. Они хотели, чтобы мы пришли к тому же выводу, что и вы, Берт.

– Понял? – сказал Тиллотсон провинившемуся постовому. – Ты понял, что ты натворил?!

– Ничего у нас не выйдет, – сказал Аллейн, присев на корточки. – Сходите кто-нибудь к смотрителю и принесите лопаты. Да захватите что-нибудь, чем можно прикрыть следы, – кусок доски или лист железа. Побыстрее: одна нога здесь, другая там. Томпсон, у тебя есть вспышка?

Сфотографируй-ка.

Сверкнула вспышка: Томпсон снимал следы и место обвала.

– Послушайте, Берт, а не сходите ли и вы к смотрителю? – попросил Аллейн. – Позвоните своему врачу, скажите, что он опять нам нужен. Пусть подготовит «скорую»

и все необходимое – объясните ему, что это, очевидно, ещё одно убийство. А потом отправляйтесь на «Зодиак». Там нужен глаз да глаз: такая шатия подобралась, я уже не говорю о главаре.

– А если все окажутся на месте?

– Отмените поиск и направьте людей в Рэмсдайк.

– Ну что ж, пока, – сказал Тиллотсон.

Аллейн и Фокс ненадолго остались одни.

– Как, ты думаешь, все это случилось? – спросил Фокс.

– Она очень нервничала на последнем допросе. Возможно даже, пригрозила их выдать, и Артист решил её убрать. Но скорей всего она просто сбежала, закатив сперва истерику. Когда этот болван Кейп прыгнул на палубу, она проскользнула на берег в тумане, а Артист, конечно, следом за ней. До карьера оттуда рукой подать. Вот и все.

– А вдруг её тут нет? – спросил Фокс. – Вдруг она и ещё кто-то побывали здесь днём и она успела отсюда выйти прежде, чем все обвалилось?

– А где ж тогда её следы, ведущие обратно? И зачем этот неизвестный пытался затереть свои следы?

– Логично. Так ты думаешь, пока на «Зодиаке» продолжался этот шум и гам, он успел вернуться и тихо-мирно сидел в салоне, когда Кейп и шкипер пересчитывали их по головам?

– Вот именно.

Некоторое время они работали молча.

– Не знаю почему, – сказал Фокс, – но я не очень уверен, что она тут.

– Не очень, говоришь? – изменившимся голосом произнёс Аллейн.

Фокс охнул и отдёрнул руку. Из-под груды земли торчала нога в спортивной туфле.

Вернулись полицейские с фонарём и лопатами. Томпсон и Бэйли с оборудованием. Мисс Хьюсон откопали быстро. Её цветастое платье задралось до самой шеи.

Страшно было смотреть на застывшее тело, одетое в некрасивое, но добротное бельё, и на лицо – глаза и рот залеплены землёй, скулы поцарапаны гравием.

– Судя по лицу, непохоже, что она задохнулась, – сказал Фокс.

– А ты думал, она и впрямь погибла при обвале, Братец

Лис? Шансов мало, конечно, но надо попытаться сделать искусственное дыхание.

Один из постовых снял шлем и приступил к, делу.

– Снова сонная артерия?

– Думаю, да. Посмотрим, что скажет врач.

Оставив Фокса ждать врача, Аллейн вернулся к шлюзу.

В салоне горел свет и слышались голоса.

Он спрыгнул на палубу и в последний раз встретился с пассажирами в салоне «Зодиака».

Они были полураздеты, что никого из них не украшало, за исключением разве Натуша, чей роскошный халат, шарф и малиновые комнатные туфли свидетельствовали о пристрастии к экзотическим краскам, никак не проявлявшемся в его повседневной одежде. Он и сам был экзотичен, высокий, прямой, сидящий несколько поодаль от остальных.

Аллейн подумал, что Трой, вероятно, захотелось бы написать его в таком виде.

Шкипер тоже сидел поодаль, наблюдая. Мистер Тиллотсон занял своё прежнее место за столом, а пассажиры вновь расположились полукругом на диванчике под окнами. Хьюсон громко требовал объяснений. Где его сестра? Да понимает ли Аллейн, чем это пахнет? Они с сестрой американские граждане, и если они обратятся к своему послу в Лондоне…

Аллейн дал ему немного выговориться, затем прервал:

– Некоторое представление о том, чем это пахнет, мистер Хьюсон, мы уже составили. Мы связались с уголовным розыском Нью-Йорка, и они нам очень помогли.

Хьюсон побледнел, раскрыл рот, намереваясь что-то сказать, но промолчал.

– Так вы действительно не знаете, где ваша сестра? –

спросил Аллейн.

– Я знаю, что вы её напугали всей этой кутерьмой…, –

Он осёкся и вскочил, поочерёдно глядя то на Тиллотсона, то на Аллейна. – Послушайте, в чем дело? Что с сестрёнкой? – Он включил свой слуховой аппарат и повернулся к

Аллейну. – Ну, выкладывайте.

– Боюсь, что дело плохо.

– То есть как это? Вы что, не можете объяснить по-человечески? – Он вдруг растерянно спросил: – Что значит – плохо? Вы хотите сказать, что она умерла? Да? Вы это хотите сказать?

К нему подошёл Лазенби и обнял его за плечи.

– Держитесь, старина, – проворковал он. – Спокойней, спокойней, мой друг.

– Отцепитесь, чего вяжетесь! – прикрикнул Хьюсон и повернулся к Аллейну – Где она? Что с ней? Да что же наконец случилось?

Аллейн рассказал, как нашли мисс Хьюсон. Брат слушал, склонив голову набок и сморщившись, как будто ему было плохо слышно.

– Задохнулась?

Все молчали.

– Что вы все словно воды в рот набрали, черт бы вас подрал! – вдруг вспыхнул он. – Скажите же хоть слово.

– Что тут скажешь? – пробормотал Кэли Бард.

Хьюсон, не зная, на кого обрушить свою тоску и боль, повернулся к Барду.

– Вы! Сидите себе как ни в чем не бывало! Да что же вы за человек!

– Мне очень жаль, – сказал Кэли.

– Жаль! Вот как! Ему жаль!

– Прекрасно работает наша полиция! – вмешался Поллок. – Запугала несчастную женщину так, что она от страха спряталась в карьер и задохнулась там.

– Мы считаем, что мисс Хьюсон погибла не при обвале, – сказал Аллейн, – она была уже мертва, когда произошёл обвал.

– Вы понимаете, что вы говорите? – ужаснулся Лазенби.

– Мы считаем, что её убили в точности таким же образом, каким во вторник ночью была умерщвлена мисс

Рикерби-Каррик, а в прошлую субботу некто Андропулос.

И у нас есть основания предполагать, что сделал это один из вас.

– А знаете, – сказал Кэли, – я предчувствовал, что вы это скажете. Но почему? Почему вы думаете, что кто-то из нас мог… Мы самые заурядные люди, представители среднего класса, из четырех разных стран. Встретились мы здесь впервые. Никто из нас не знал прежде эту злополучную чудачку до тех пор, пока не встретили её на «Зодиаке», где, откровенно говоря, она замучила всех нас своим занудством. Мисс Хьюсон тоже никто никогда не видел, кроме её брата. Сегодня вечером вы намекнули, что у нас тут какой-то сговор, что кто-то с кем-то шептался в переулочке в Толларке, что кто-то украл у мисс Рикерби-Каррик безделушку Фаберже. И при чем тут мистер

Поллок и его наброски? Извините меня, – уже другим тоном сказал Кэли, – я не собирался выступать тут с речью, но, когда вы не моргнув глазом заявляете, что один из нас убийца, мне лично делается страшно, и я бы хотел знать, в чем дело.

– Да, конечно, я вас понимаю. При обычных обстоятельствах я ничего бы не сказал вам, но, поскольку дело это совсем необычное, я буду более откровенен, чем мне, вероятно, следует.

– Рад это слышать, – сухо сказал Кэли.

– Итак, начнём. Сговор? Да. Мы считаем, что на «Зодиаке» существует преступный сговор, в котором участвуют все пассажиры, за исключением одного. Убийство?

Да. Мы считаем, что один из вас убийца, и надеемся это доказать. Как его фамилия? Фолджем. Кличка – Артист. В

настоящее время он носит чужую фамилию. Что он представляет? Он преступник международного класса, на счёту которого по меньшей мере пять убийств.

– Да вы свихнулись, что ли? – воскликнул Поллок.

– Теперь насчёт сговора, – продолжал Аллейн – Коротко говоря, он представляется мне так. Вы, мистер

Поллок, пишете весьма умелые подделки под Констебля.

Ваши юные друзья мотоциклисты незаметно подсовывают их владельцам антикварных лавочек в районе, где некогда писал Констебль. О находке Хьюсонов в магазинчике Бэга вы раззвонили бы по всему свету. В случае необходимости ваш рассказ подтвердил бы и сам Бэг, и моя жена, и мисс

Рикерби-Каррик, и ещё один, не участвующий в сговоре пассажир. Затем вы принялись бы рыскать по окрестностям! Вы, то есть: а) мистер Лазенби, более известный в

Австралии как Динки Диксон; б) Хьюсоны, они же Эд и

Сэлли-Лу Морган, и, наконец, вы сами, мистер Поллок, не постеснялись бы отыскивать свои же собственные подделки.

– Совсем с ума сошёл, – сказал мистер Поллок.

– И таким образом – сюрприз за сюрпризом – вы собрали бы немалое количество «работ Констебля», а затем разъехались кто куда и вскоре продали все эти находки по самым высоким ценам. Мы полагаем, все это было затеяно сейчас в качестве эксперимента главными заправилами этого бизнеса, чтобы при удаче развернуть его в мировом масштабе.

– Все это ложь. Это неслыханная и злонамеренная ложь, – задыхаясь, произнёс Лазенби.

– Одновременно, – продолжил Аллейн, – вы прощупали бы почву, чтобы найти сбыт для наркотиков, вылавливая потребителей среди тех, кто ринется сюда на поиски картин Констебля.

– Нет, как вам это нравится? Мы что же, так и будем тут сидеть и глотать все эти оскорбления? – воскликнул Хьюсон.

– У нас нет выбора, – сказал Бард. – Продолжайте, –

обратился он к Аллейну.

– Но почти с самого начала все пошло вкривь и вкось. Я

снова вам напомню о К. Дж. Андрополусе, который должен был ехать в седьмой каюте. Выходец из Греции и владелец антикварной лавчонки в Сохо, он был привлечён для участия в сговоре, а затем рискнул шантажировать Фолджема, за что и был убит, убит таким же способом, как обе женщины. Сам же Фолджем и задушил его за тридцать восемь часов до того, как прибыл на «Зодиак».

Трое мужчин заговорили одновременно, но Аллейн поднял руку.

– В своё время мы обсудим вопрос о ваших алиби: мы их все проверили.

– Все, что я могу сказать, так это «слава богу», да и то, может быть, преждевременно, – сказал Бард. – Теперь насчёт мисс Хьюсон. Почему вы так уверены, что это убийство?

– Мы ждём официального медицинского заключения, –

ответил Аллейн. – Но поскольку среди нас есть врач, я попрошу его описать признаки смерти от удушья. Чем отличается труп человека, задохнувшегося под грудой земли и гравия, от задушенного путём резкого сжатия сонной артерии?

– Нет, Аллейн! – вскрикнул Кэли – Это уже слишком! –

Он взглянул на обхватившего руками голову Хьюсона –

Так все-таки нельзя – существуют же какие-то рамки.

– Мы стараемся, насколько возможно, держаться в их пределах, – ответил Аллейн. – Мистеру Хьюсону придётся опознать труп, так что лучше ему заранее знать, что его ждёт, если он этого ещё не знает. Надо полагать, вас всех интересует, почему мы считаем, что мисс Хьюсон убита?

Наша точка зрения основана главным образом на внешнем виде трупа. Итак, доктор Натуш?

– Вы ведь послали за полицейским врачом, так что мне вряд ли уместно высказывать своё мнение, – ответил Натуш. Он явно чувствовал себя неловко под неприязненными взглядами собравшихся.

– Ну а если это в интересах правосудия?

– Не понимаю, чем моё вмешательство может быть полезно правосудию.

– Если вы дадите себе труд подумать, вы поймёте.

– Боюсь, что нет.

– Может быть, вы хотя бы согласитесь сказать нам, есть ли разница во внешнем виде трупа, когда смерть вызвана одной или другой из названных причин?

– Думаю, что да, – сказал Натуш после длительной паузы.

– Когда смерть наступает от сжатия сонной артерии, остаются ли какие-нибудь следы на месте сжатия?

– Я уже сказал, что предпочёл бы не высказывать своего мнения. Внешние признаки могут быть различными.

Мне никогда не приходилось видеть человека, погибшего в результате сжатия сонной артерии, так что моё мнение вам ничего не даст.

– Но зато вы знаете, как это делается, правда? Знаете? –

пронзительно закричал Поллок.

Хьюсон опустил руки и посмотрел на доктора.

– Полагаю, любой медик представляет себе, где и как нужно для этого нажать, – сказал Натуш. – Но я категорически отказываюсь обсуждать этот вопрос.

– Не могу одобрить вас, – произнёс Лазенби, поворачивая свои тёмные очки в сторону доктора. – Это нечестно.

Вам задали прямой вопрос, доктор, а вы уклоняетесь от него.

– Наоборот.

– Ну ладно, – сказал Аллейн. – Давайте вспомним обстоятельства побега мисс Хьюсон. Постовой слышал, как несколько раз она крикнула: «Пустите! Пустите меня!»

Этого никто не опровергает?

– Конечно, нет! Она психанула и хотела убежать, –

сказал Хьюсон. – Как же ещё. Её обвиняют, что она мошенница. Вылавливают из реки труп и толкуют об убийстве. Конечно, она испугалась, распсиховалась и кричала на меня, чтобы я оставил её в покое. Ну я и оставил её в салоне, а сам ушёл в каюту.

– Вы последним спустились в каюту?

– Нет, мы ушли вместе с преподобным и со Стеном.

– А доктор Натуш?

– Он был на палубе – ушёл сразу же, когда сестрёнка стала нервничать. Я тогда даже подумал: чего это он вылез в этакий туман? Но вылез, и ладно.

– Я хотел бы ясно себе представить, где кто из вас находился и что случилось после того, как вы оставили её в салоне.

Все заговорили сразу и сразу же замолчали. Аллейн взглянул на Барда.

– Давайте вашу версию.

– Ну что ж, рискну. Я был в своей каюте и уже разделся, но не лёг – я рассматривал бабочек, которых поймал в дороге. Потом я слышал, как эти трое, – он кивнул в сторону

Лазенби, Хьюсона и Поллока, – прошли мимо моей каюты, потом в туалет, а затем к себе. Всем им нужно было пройти мимо меня, поскольку моя каюта – первая. Я не прислушивался к их разговору, но узнал голоса.

– Дальше.

– Вдруг раздались какие-то вопли, и я услышал, как мисс Хьюсон кричит: «Пустите!» Она крикнула это два или три раза, а потом в салоне начался какой-то топот, захлопали двери. Хьюсон звал сестру. Лазенби и Поллок что-то орали, и все помчались наверх. Должен признаться, я не сразу присоединился к ним. Откровенно говоря, я уже был сыт по горло разными ужасами, и моей первой мыслью было: «Да когда же этому придёт конец?»

– Что же вы сделали?

– Я постоял, прислушался и, так как шум все разрастался, с большой неохотой полез наверх.

– И что вы там увидели?

– Все бегали, натыкаясь друг на друга в тумане, спрашивали, что случилось и где мисс Хьюсон.

– Скольких человек вы смогли разглядеть?

– Я это представляю себе довольно смутно. Я слышал,

как перекликались эти трое, а шкипер всех предостерегал, что в таком тумане можно нечаянно свалиться в воду. Лазенби кричал, что, по его мнению, лучше оставить мисс

Хьюсон в покое, а Хьюсон говорил, что не может так бросить её. Поллок метался по палубе и все время спрашивал, о чем же думает полиция. Тогда я позвал полицейского, и тот плюхнулся на палубу, как кит.

Никто из пассажиров не смотрел на неподвижную фигуру за угловым столиком.

– Я правильно вас понял? – спросил Аллейн. – За все время вы ни разу не слышали голоса доктора Натуша? И не слыхали, как он спускался к себе в каюту?

Бард молчал.

– А я слыхал! – сказал Поллок. – Я слышал, как он что-то ей сказал, и она тут же начала кричать: «Пустите!»

Он стоял возле неё и что-то говорил ей, готов поклясться.

– Кто-нибудь слышал голос доктора Натуша после того, как умолкла мисс Хьюсон?

Поллок, Хьюсон и Лазенби хором громко ответили:

«Нет».

– А вы, шкипер?

Шкипер положил на колени свои натруженные руки и нахмурился.

– Вроде бы нет. Я был у себя в каюте, когда поднялся шум. Я выбежал: все были уже на палубе, и кто-то звал полицейского. Не она – её уже не было. Наверное, мистер

Бард, раз он так говорит. Голоса доктора я не слышал и ни разу не столкнулся с ним на палубе.

– А знаете почему? – завопил Поллок. – Его там не было – он соскочил на берег, догнал беднягу где-то на холме и задушил. Потому что никакой он не доктор, он подлец и убийца. Вот он кто!

Аллейн подошёл к Натушу. Тиллотсон встал и направился к выходу, выглянул и увидел, что наверху стоит постовой. Доктор Натуш поднялся с места.

– Хотите дать показания? – спросил Аллейн, понимая, что все ждут от него этой избитой фразы. Но могучий голос доктора уже гремел:

– Я один, и мне придётся защищаться. Когда эти люди, которые меня обвиняют, разошлись по своим каютам, я действительно стоял на палубе. Туман так сгустился, что я почти ничего не мог разглядеть. Было душно. Я уже собирался уйти к себе, когда на палубу вся в слезах выбежала мисс Хьюсон. Она была в истерике. Налетев с разбегу на меня, она чуть не упала, но я подхватил её за плечи и попытался успокоить. Однако тут она совсем уж вышла из себя и начала кричать: «Пустите меня! Пустите!» И поскольку она меня боялась – своего рода аллергия к людям с тёмным цветом кожи, – я её отпустил, и она тут же скрылась в тумане. Опасаясь, как бы она не упала, я двинулся вслед за нею, но, услышав мои шаги, она опять закричала:

«Пустите!» К этому времени подоспели остальные. Меня они не видели. Я ещё немного постоял, пока не услышал голос шкипера, а после этого, так как я уже ничем не мог помочь, сошёл к себе в каюту, где находился до прихода ваших коллег. – Он минуту помолчал. – Вот и все, – добавил он и сел.

Аллейну, как в кошмаре, вдруг показалось, что Лазенби, Поллок, и Хьюсон сдвинулись, сливаясь, как кляксы, в одно зловещее и чудовищное пятно. Они действительно встали рядом и насторожённо следили за Натушем.

– Мне очень, очень жаль, – воскликнул Кэли Бард, – но я должен опровергнуть вас! Это неправда. Так не могло быть.

Недруги Натуша сдвинулись ещё плотнее. Поллок обрадованно хмыкнул, Лазенби сказал «ага!», а Хьюсон:

«Даже он признал это!», будто Бард его заклятый враг.

Кэли подошёл к Натушу и посмотрел ему в глаза.

– Потому что я все время стоял возле трапа. Я не знал, что делать, и стоял там в нерешительности, пока не появились шкипер и постовой. – Он кивнул на доктора. –

Взгляните на него, ведь он же огромный, я не мог бы его не заметить. Но он не проходил мимо меня, не проходил, и все. Его там просто не было.

Натуш бросился к оскорбителю, но Аллейн и Тиллотсон успели перехватить его. В суматохе они ударились о стойку бара, и со стены слетели изображённые Трой знаки

Зодиака.

Хьюсон кричал:

– Хватайте его! Держите!

В это время с палубы тоже послышался шум. Когда

Аллейн и Тиллотсон скручивали огромные руки Натуша, с трапа скатился вниз какой-то диккенсовский персонаж, маленький, очкастый, лысый, безумно разъярённый, за которым следовали Фокс и двое встревоженных полисменов. Человечек с недовольством взглянул на представшую перед ним странную сцену и возмущённо завопил:

– Я требую наконец, чтобы мне объяснили, что означает весь этот маскарад!

Фокс, увидев, чем занят шеф, пришёл на помощь, но

Натуш больше не вырывался и смотрел на одолевших его полицейских так, будто победа осталась за ним.

Аллейн повернулся к человечку.

– Могу ли я узнать ваше имя, сэр? – спросил он.

– Моё имя! – воскликнул тот. – Я его не скрываю, сэр!

Моё имя – Кэли Бард.

Глава X

ДЕЛО ЗАКОНЧЕНО

– На этом, собственно говоря, заканчивается дело Артиста, – сказал Аллейн, кладя на стол папку. – Ныне он вместе со своими дружками отбывает пожизненное заключение, и хорошее поведение вряд ли поможет ему сократить срок. Думаю, его гнетёт, что он лишён теперь возможности охотиться на бабочек в Дартмуре, где, как вы помните, наверно, по «Собаке Баскервилей», их водится довольно много.

Незадолго до приезда Фолджема в Англию настоящий

Кэли Бард, человек довольно известный в узком кругу специалистов, поместил объявление в газете, где сообщал, что отправляется на ловлю бабочек в Южную Америку и ищет напарника. Это объявление тут же взяли на заметку

Лазенби и Поллок, которые, осторожно наведя справки, выяснили, что Бард уехал надолго. Таким образом, Фолджем счёл удобным превратиться в Барда, тем более что в школьные годы он увлекался ловлей бабочек и знал достаточно, чтобы выдать себя за любителя. В случае, если бы он наткнулся на кого-нибудь, кто знал настоящего Барда, он воскликнул бы:

«Что вы, что вы! Да я вовсе не тот знаменитый Кэли

Бард. Куда мне?» Или что-то в этом роде. Преступники, конечно, не могли предвидеть, что настоящий Бард вернётся на два месяца раньше срока, подхватив какое-то тропическое заболевание.

И вот, когда один из наших ребят зашёл навести справки по указанному адресу, его встретил чрезвычайно раздражительный человечек, коего тут же доставили на вертолёте в Толларк для очной ставки.

К этому времени мы уже, конечно, знали, кто из них

Фолджем, поскольку выяснили личности всех остальных.

Но к тому же Фолджем допустил одну промашку: упомянул о побрякушке Фаберже, прежде чем он мог бы о ней что-нибудь узнать.

Знакомясь с моей женой, он сразу взял верный тон –

иронический и в то же время дружелюбный. Он понимал, что вряд ли она всерьёз поддастся его чарам, однако она находила его общество забавным и приятным. Артист слегка косил – ему повредили глаз во время драки в каком-то притоне, но этот недостаток, говорят, многие женщины даже находили привлекательным. Что касается

Лазенби, или, вернее, Диксона, то он потерял глаз во время второй мировой войны, будучи полковым священником в австралийской армии, пока не выяснилось, что он давно уже лишён сана. Ему было совсем нетрудно провести епископа Норминстерского, которого очень рассердила вся эта история. Ну, вот как будто и все. Буду рад ответить на ваши вопросы.

Кармайкл заскрипел ботинками, но тут Аллейн встретил взгляд тихого и незаметного на вид человека, сидевшего в последнем ряду.

– Что вас интересует?

– Мне хотелось узнать, сэр, были ли найдены недостающие страницы дневника?

– Нет, наши поиски ничего не дали. Лазенби, вероятно, просто спустил их в туалет.

– Он их прочёл тогда, на берегу и поэтому вырвал?

– Совершенно верно. Надеясь сократить себе срок, он признался во время следствия, что мисс Рикерби-Каррик описала там подслушанный ею разговор между… – Ботинки Кармайкла беспокойно заскрипели, – между Фолджемом, Лазенби и Поллоком… Ну хорошо, Кармайкл, говорите.

– Думаю, там ещё было е вашей супруге, сэр, и, может, о картине, которую они подсунули Бэгу. А ещё насчёт мотоциклистов и так далее и тому подобное.

– Возможно. Но если верить Лазенби, то запись в основном касалась убийства Андропулоса. Когда мисс Рикерби-Каррик попыталась рассказать об этом моей жене, ей помешал Лазенби, под видом, будто хочет уберечь Трой от скучней собеседницы. Точно так же и Артист вмешался, когда Поллок проявил чрезмерный интерес к рисункам моей жены и выказал готовность помочь ей. Артист притворился, что он возмущён фамильярностью Поллока. На самом деле им руководили далеко не столь галантные соображения.

Кармайкл сел, вместо него вновь поднялся человек в последнем ряду.

– Мне бы хотелось знать, что же в действительности произошло в ту ночь в Кроссдайке?

– Вскрытие показало, что мисс Рикерби-Каррик приняла довольно большую дозу снотворного, возможно, таблетки мисс Хьюсон. Она спала на палубе на корме за грудой покрытых брезентом шезлонгов. Каюта Артиста находилась у самого трапа, и, когда все затихло, он прокрался через салон на палубу и убил её, поскольку она слишком много знала, а затем снял драгоценность Фаберже, которую вместе с трупом передал мотоциклисту, чья фамилия, как ни странно, действительно Смит. Тот ждал на берегу, как ему приказали накануне. Моя жена вспомнила потом, что ночью слышала треск мотоцикла. Да, я вас слушаю?

Слушатель из третьего ряда поинтересовался, все ли члены шайки знали об убийстве мисс Рикерби-Каррик.

– Если верить Лазенби, заранее они ничего не знали.

Когда Лазенби сообщил Фолджему о записи в дневнике, тот сказал, что все уладит сам, и велел ему помалкивать, что тот и сделал. Но, конечно, потом они обо всем догадались. Сам Артист едва ли что-нибудь им рассказал – он не привык делиться даже с ближайшими сообщниками.

– А то, что они все время ссорились и не ладили между собой, – это было для отвода глаз?

– А! – сказал Аллейн – Точно такой же вопрос задала мне жена на следующий день в Норминстере.

– Так это было для отвода глаз? – спросила Трой. – Я

имею в виду, как Кэли – про себя я его все ещё так называю

– издевался над Поллоком, а тот вместе с Хьюсонами норовил как-то нагрубить ему в отместку. Все эти разыгранные перед нами стычки были просто комедией?

– Да, родная.

– Ну а горе Хьюсона из-за смерти сестры… – она повернулась к Натушу. – Ведь вы говорили, он был очень расстроен.

– Мне так показалось.

– Он, конечно, был расстроен, но к тому же продолжал играть роль. Тебя окружали аферисты высочайшего класса.

Натуш, что вы себе не наливаете?

– Благодарю. Вероятно, – сказал Натуш, – я оказался для них удобной находкой – сообща они сумели сделать так, что подозрение упало на меня. Особенно ловко повёл себя Бард. Я должен извиниться перед вами, но, когда он так нагло солгал, что не видел меня – а мы с ним столкнулись на трапе, – во мне и в самом деле пробудился дикарь. – Он повернулся к Трой:

– Я рад, что вас при этом не было.

Аллейн вспомнил в бешенстве взметнувшиеся руки, словно вырезанные из чёрного дерева, вспомнил яростное лицо Натуша и подумал, что и в этот момент Трой увидела бы его как-то по-своему. Будто почувствовав мысли мужа.

Трой повернулась к доктору.

– Если вам это неприятно, скажите сразу, но когда-нибудь, когда у вас будет свободное время, вы не согласитесь мне позировать?

– Всмотритесь в меня хорошенько, – сказал он ошеломлённо, – и вы, может быть, заметите, что я краснею.

После обеда они прошли к гаражу, где Натуш оставил свою машину. Следствие было закончено, и он возвращался в Ливерпуль. Не сговариваясь, они больше не затрагивали наболевшую тему.

Ночь была душная, где-то громыхал гром, но туман рассеялся. Они дошли до Причального переулка и посмотрели на реку. «Зодиак» стоял на причале, и за иллюминаторами гостеприимно светились вишнёвые занавески.

Справа была контора компании увеселительных речных прогулок. Трой заметила в окне белую карточку и подошла поближе.

– Они забыли снять объявление, – сказала она. Аллейн и Натуш прочли:

«НА ТЕПЛОХОДЕ „ЗОДИАК“ ОСВОБОДИЛАСЬ

ОДНОМЕСТНАЯ КАЮТА. ОТПЛЫТИЕ СЕГОДНЯ. ЗА

СПРАВКАМИ ОБРАЩАТЬСЯ СЮДА».

Росс Макдональд

ВОКРУГ ОДНИ ВРАГИ

Глава 1

Утро только занималось, и движение на скоростном шоссе Сепульведа еще не было оживленным. Спустившись к перевалу, я увидел, как по ту сторону долины за двумя утесами, покрытыми голубоватой дымкой, всходило солнце. В течение одной-двух минут, прежде чем по-настоящему рассвело, все вдруг стало свежим и первозданным, внушающим благоговение, словно в день сотворения мира.

Свернув с шоссе у Парка Канога, я затормозил у кафе для автомобилистов и заказал себе в машину дежурный завтрак за девяносто девять центов. Перекусив, я поехал вверх по шоссе к дому Себастьянов в Вудлэнд-Хиллз.

Кит Себастьян по телефону подробно объяснил мне, как отыскать их дом. Это было современное угловатое здание, одно крыло которого выступало над склоном.

Склон плавно спускался вниз, переходя в площадку для гольфа, покрытую зеленой травой, появившейся после первого зимнего дождика.

Из дома в одной рубашке вышел Кит Себастьян. Он оказался красивым мужчиной лет сорока с густо вьющейся каштановой шевелюрой, серебрившейся на висках. Он еще не успел побриться, и проступающая щетина создавала впечатление, что нижняя часть лица выпачкана в грязи.

– Очень любезно с вашей стороны, что приехали сразу, – сказал он, когда я представился. – Понимаю, что время настолько раннее. .

– Вы же его не специально выбирали, так что не беспокойтесь. Как я понимаю, она еще не вернулась.

– Нет. После звонка вам я обнаружил, что пропало кое-что еще: охотничье ружье и коробка патронов.

– Думаете, ваша дочь взяла?

– Боюсь, что да. Шкаф не взломан, а где оно лежит, больше никто не знает. Кроме жены, разумеется.

Словно откликнувшись на упоминание о себе, в открытой двери появилась миссис Себастьян. Это была темноволосая, худощавая, красивая какой-то особой утомленной красотой женщина. На ее губах была свежая помада, и одета она была в свежее полотняное желтое платье.

– Заходите в дом, – предложила она нам обоим. – Сегодня прохладно.

Ее начало знобить, и, зябко поведя плечами, она крепко обхватила их руками. Дрожь, однако, не унялась, ее продолжало всю трясти.

– Познакомься, это мистер Лью Арчер, – представил меня Себастьян. – Тот самый частный детектив, которому я звонил. – Он говорил так, словно представлял меня в знак своего примирения с нею.

– Я поняла, кто это, – раздраженно ответила она. –

Проходите же, я как раз сварила кофе.

Сидя между ними за кухонным столом, я потягивал ароматный горьковатый напиток из тонкостенной чашечки. Вокруг дома было очень чисто и пустынно. Струящийся в окно свет придавал царящей здесь атмосфере некую безжалостно-жестокую отчетливость.

– Умеет ли Александра стрелять из ружья? – спросил я у них.

– А чего там уметь? – угрюмо сказал Себастьян. – Всего и надо-то на спуск нажать.

– Вообще-то Сэнди метко стреляет, – вставила его жена. – Хэккеты брали ее с собой на перепелиную охоту в этом году. И часто – вопреки моему желанию.

– Нашла что сказать, – заметил Себастьян. – Наверняка это было для нее небесполезно.

– Да она терпеть этого не могла. Так и писала в дневнике. Терпеть не могла убивать живые существа.

– Это у нее пройдет. Зато я знаю, что мистеру и миссис

Хэккет охота доставляла удовольствие.

– Ну вот, опять он за свое. Что, снова начнем?

Однако прежде чем они начали, я спросил:

– Какие еще мистер и миссис Хэккет, черт бы их побрал?

Взгляд, который Себастьян бросил на меня, выдавал его

– это была смесь негодования и покровительственности.

– Мистер Стивен Хэккет – мой босс. То есть я хочу сказать, ему принадлежит компания-держатель, которая контролирует компанию по сбережению и выдаче ссуд, где я служу. Помимо этого, он владеет и многим другим.

– Включая тебя, – снова вклинилась жена, – но не мою дочь.

– Это нечестно, Бернис. Я никогда не говорил, что..

– Важно не то, что ты говоришь, а то, что ты делаешь.

Я встал, прошел к противоположной стене и повернулся к ним. На лицах у обоих читались испуг и стыд.

– Все это очень интересно, – заметил я. – Но я встал сегодня в пять утра не затем, чтобы выполнять здесь роль арбитра в семейной ссоре. Давайте остановимся на вашей дочери Сэнди. Сколько ей лет, миссис Себастьян?

– Семнадцать. Заканчивает школу.

– Хорошо успевает?

– Все время шла хорошо. Но за последние месяцы оценки резко снизились.

– Почему?

Она уставилась в свою чашечку.

– Не знаю, почему. – Она говорила уклончиво, будто не желая отвечать на этот вопрос даже себе.

– Ну, как же ты не знаешь, – сказал муж. – Все началось, когда она связалась с этим дикарем Дэви, или как там его?

– Какой он дикарь? Обыкновенный парень девятнадцати лет, а мы ко всему этому подошли просто ужасно.

– К чему «всему этому», миссис Себастьян?

Она распростерла руки, словно пытаясь объять создавшуюся ситуацию, и в отчаянии опустила их.

– К истории с этим парнем. Мы вели себя совершенно неправильно.

– Как всегда, жена имеет в виду, что это я вел себя неправильно, – пояснил Себастьян. – Но я поступил так, как должен был поступить. Сэнди становилась совершенно необузданной. Прогуливала уроки, чтобы встречаться с этим типом. Вечерами слонялась по бульвару Стрип и бог знает где еще. А вчера вечером я выследил их...

Жена перебила его:

– Не вчера, а позавчера.

– Да какая разница! – казалось, что голос его становился все слабее под воздействием ее холодного, переходящего в ледяное неодобрения. – Выследил их в одной забегаловке в Западном Голливуде. Сидели там в обнимку, не таясь, на виду у всех. Я ему заявил, чтобы он держался от моей дочери подальше, а не то возьму ружье и разнесу ему башку к чертовой матери.

– Муж слишком много смотрит телевизор, – сухо прокомментировала миссис Себастьян.

– Смейся надо мной сколько угодно, Бернис. Но кто-то должен был сделать то, что сделал я. Наша дочь стала совсем неуправляемой из-за этого преступника. Я привез ее домой и запер в комнате. А что еще оставалось делать?

Его жена не желала отвечать. Она лишь медленно покачала красиво посаженной темноволосой головой.

– Вы точно знаете, что молодой человек – преступник? – спросил я.

– Он отбывал срок в окружной тюрьме за кражу автомобилей.

– Угонял их, чтобы просто покататься, – возразила жена.

– Называй, как хочешь. И это у него не первое правонарушение.

– Откуда вам известно?

– Бернис прочла об этом у нее в дневнике.

– Мне бы хотелось взглянуть на этот знаменитый дневник.

– Нет, – ответила миссис Себастьян. – Для меня достаточно неприятно уже то, что его прочла я. Не следовало этого делать. – Она глубоко вздохнула. – К сожалению, как родители, мы оказались не на высоте. И виноваты в этом мы с мужем поровну, только я, может быть, в более тонких вопросах. Однако вам вряд ли захочется вникать в эти подробности.

– Не сейчас. – На меня начала наводить тоску эта война двух поколений, обвинения и контробвинения, обострение и выяснение отношений, нескончаемые переговоры соперничающих сторон и препирательство за столом. –

Сколько времени вашей дочери нет дома?

Себастьян бросил взгляд на свои часы.

– Почти двадцать три часа. Вчера утром я отпер ее комнату и выпустил Сэнди. Мне показалось, что она успокоилась. .

– Она была вне себя от ярости, – возразила ему жена. –

Но когда она села в машину и отправилась в школу, мне и в голову не пришло, что у нее нет намерения ехать туда. Мы спохватились только вечером, часов в шесть, когда она не приехала домой к ужину. Я тогда позвонила ее учителю-наставнику и выяснила, что ни на одном уроке она не присутствовала. К тому времени уже стемнело.

Она посмотрела в окно, словно снаружи по-прежнему было темно, отныне и навеки. Я проследил за ее взглядом.

По дорожке прогуливались двое, мужчина и женщина, оба седые.

– Одного не могу взять в толк, – сказал я. – Если вы были уверены, что вчера утром она едет в школу, то как же насчет ружья?

– Должно быть, положила в свой багажник.

– Ясно. Она водит машину?

– Это одна из причин, почему мы так волнуемся за нее, – Себастьян склонился ко мне, перегнувшись через стол. Я почувствовал себя барменом, с которым хочет посоветоваться выпивший клиент. Только пьян он был от страха. – У вас есть опыт в подобных делах. Скажите, бога ради, для чего ей было брать ружье?

– Могу предположить лишь одну возможную причину, мистер Себастьян. Вы сказали ей, что разнесете из него голову ее приятелю.

– Но не могла же она отнестись к моим словам всерьез.

– А вот я отношусь к ним именно так.

– И я, – сказала его жена.

Себастьян понуро опустил голову, словно обвиняемый на скамье подсудимых. Он пробормотал чуть слышно:

– Ей-богу, прикончу его, если он привезет ее домой.

– Здраво мыслишь, Кит, – сказала ему жена.

Глава 2

Эти словопрения между супругами начинали действовать мне на нервы. Я попросил Себастьяна показать шкаф, где хранилось ружье. Он провел меня в небольшую комнату, отчасти библиотеку, отчасти оружейную. В застекленном шкафу красного дерева стояли тяжелые и легкие ружья. Одна выемка для двустволки пустовала. На книжных полках располагались тщательно подобранные бестселлеры, книги клубных изданий, а также унылый ряд пособий по экономике и психологии рекламного дела.

– Занимаетесь рекламой?

– Связями с общественностью. Я старший сотрудник отдела по связям с общественностью в компании по сбережению и выдаче ссуд. Сегодня утром мне необходимо быть на службе. Будем обсуждать план на следующий финансовый год.

– Ну, на денек заседание можно и отложить, не так ли?

– Не знаю.

Он повернулся к ружейному шкафу, отпер сначала его, потом выдвижной ящик внизу. Все отпиралось одним ключом.

– Где лежал ключ?

– В верхнем ящике моего письменного стола. – Выдвинув этот ящик, он показал его мне. – Сэнди, разумеется, знала, где он хранится.

– Но его легко мог найти кто угодно.

– Да, правда. Но я думаю, что ключ наверняка взяла она.

– Почему?

– Просто у меня такое чувство.

– Она очень любит возиться с ружьями?

– Нет, конечно. Когда вы обучены правильно обращаться с ружьями, то возиться с ними особой радости вам как-то не доставляет.

– А кто ее обучил?

– Я, разумеется. Я – ее отец. – Себастьян подошел к шкафу и бережно тронул ствол тяжелого ружья. Осторожно закрыв стеклянную дверцу, он запер ее на ключ.

Заметив, очевидно, в стекле свое отражение, он отпрянул назад и с отвращением потер ладонью заросший подбородок. – Выгляжу ужасно. Не удивительно, что Бернис подкалывала меня. Ну и рожа, смотреть неприятно.

Извинившись передо мной, он ушел придавать своему лицу приятный вид. Я тоже мельком взглянул на свое отражение в стекле. Особо радостной моя физиономия не выглядела. Раннее утро у меня не лучшее время для мыслительной деятельности, и все-таки одну, пока не вполне отчетливую и совсем не радостную мысль сформулировать я сумел: девочка по имени Сэнди была лишь промежуточным звеном в напряженных отношениях между супругами, сейчас же этим звеном становился я.

Неслышным шагом в комнату вошла миссис Себастьян и встала рядом со мною перед ружейным шкафом.

– Я вышла замуж за вечного мальчишку, за бойскаута.

– Бывают и куда более худшие браки.

– Разве? Меня мать предостерегала, чтобы я не увлекалась красивой внешностью мужчины. «Выходи за умного», – говорила она. А я ее не слушала. Не надо было мне бросать место манекенщицы. По крайней мере, зависела бы в жизни только от своей собственной фигуры. – Она провела рукой по бедру.

– Фигура у вас что надо. Кроме того, вы довольно откровенны со мной.

– После этой ужасной ночи я решила ничего не утаивать.

– Покажите мне дневник вашей дочери.

– Не покажу.

– Вам стыдно за нее?

– За себя, – ответила она. – Что вы можете там найти такого, чего я вам не расскажу?

– Ну, к примеру, спала она с этим парнем или нет.

– Разумеется, нет, – отрезала она, слегка порозовев от гнева.

– Или еще с кем?

– Это абсурд! – Но лицо ее приобрело желтовато-бледный оттенок.

– Значит, ни с кем?

– Нет, конечно. Для своего возраста Сэнди на удивление невинна.

– Или была невинна. Что ж, будем надеяться, что таковою она является и до сих пор.

Бернис Себастьян заговорила со мной надменным тоном:

– Я... мы наняли вас не для того, чтобы вы выпытывали, каков моральный облик нашей дочери.

– Ну, во-первых, вы меня еще не наняли. Прежде чем браться за дело, которое может по-всякому повернуться, я должен получить предварительный гонорар, миссис Себастьян.

– Как понимать «по-всякому повернуться»?

– Например, ваша дочь в любое время может сама явиться домой. Или вы возьмете и передумаете. .

Она оборвала меня нетерпеливым взмахом руки.

– Ладно. Сколько вы хотите?

– Оплата за два дня плюс текущие расходы. Скажем, двести пятьдесят.

Она села за письменный стол, достала из второго ящика чековую книжку и выписала чек.

– Что еще?

– Несколько ее последних фотографий.

– Садитесь, сейчас принесу.

Когда миссис Себастьян вышла, я внимательно изучил корешки в чековой книжке. После выплаты моего предварительного гонорара на счету Себастьянов осталось меньше двухсот долларов. В общем, их милый ухоженный новый дом, нависший над крутым склоном, почти идеально символизировал собой всю их жизнь.

Миссис Себастьян вернулась с пачкой фотографий.

Сэнди была девушкой с серьезным взглядом, такая же смуглая, как ее мать. На большинстве карточек она что-то делала – ехала верхом, каталась на велосипеде, стояла на вышке, готовая прыгнуть в воду, целилась из ружья. Похоже, это было точно такое же ружье двадцать второго калибра, которое я видел в шкафу. По тому, как она держала его, было видно, что стрелять она умеет.

– Что вы скажете насчет увлечения ружьями, миссис

Себастьян? Это идея самой Сэнди?

– Нет, Кита. Еще его отец привил ему любовь к охоте.

Ну, а Кит передал эту великую семейную традицию своей дочери, – голос ее звучал язвительно.

– У вас она единственный ребенок?

– Совершенно верно. Сына у нас нет.

– Можно мне обыскать ее комнату?

Миссис Себастьян явно колебалась.

– А что вы думаете там найти? Свидетельства трансвестизма9? Наркотики? – Она все еще пыталась сохранить язвительно-насмешливую интонацию, однако я воспринимал ее вопросы вполне буквально. В комнатах молодых людей мне доводилось обнаруживать и гораздо более неожиданные предметы.

Комната Сэнди была залита солнечным светом и на-

9 Трансвестизм – стремление носить одежду противоположного пола (здесь и далее прим. пер.).

поена свежим сладким ароматом. Я обнаружил в ней многое из того, что и должно находиться в спальне невинной серьезной старшеклассницы. Множество свитеров, юбок, книг, как учебников, так и несколько хороших романов, например, «Ураган над Ямайкой». Целый набор мягких игрушек – плюшевых животных. Памятные вымпелы колледжей, в основном университетов Новой Англии.

Гофрированная розовая косметичка, содержимое которой было вынуто и разложено на ней правильными геометрическими фигурами. На стене в серебряной рамке висела фотография какой-то улыбающейся девушки.

– Кто это?

– Лучшая подруга Сэнди, Хэйди Генслер.

– Мне бы хотелось поговорить с нею.

Миссис Себастьян опять как-то нерешительно задумалась. Эти ее состояния нерешительности были кратковременными, но напряженными и, пожалуй, чересчур серьезными, словно она наперед рассчитывала ходы в крупной игре.

– Генслеры ничего не знают об этом, – сказала она.

– Вы не можете вести поиски дочери и одновременно держать это в тайне. Генслеры ваши друзья?

– Просто соседи. Вот девочки, те дружат по-настоящему. – Внезапно она приняла решение. – Я попрошу Хэйди зайти к нам перед школой.

– А почему не сейчас?

Она вышла из комнаты. Я быстро просмотрел возможные потайные места – под розоватым овальным ковриком из овчины, под матрацем, на верхней полке в нише и под стопками белья в шкафу. Протряхнул несколько книг.

Из «Португальских сонетов» вылетел листок. Я поднял его с коврика. Это была половина тетрадного листа в линейку, на котором черными чернилами было каллиграфически выведено:

«Слушай, птица, ты сердце мое

Своим пеньем лишила покоя.

Может, лучше острым ножом

Я мгновенно его успокою?»

Стоя в дверях, миссис Себастьян пристально наблюдала за мной.

– Как я погляжу, вы стараетесь вовсю, мистер Арчер.

Что там такое?

– Стишок. По-моему, его сочинил Дэви.

Она выхватила у меня листок и пробежала его глазами.

– По-моему, полная бессмыслица.

– А по-моему – нет. – Я в свою очередь выхватил листок у нее и спрятал его в бумажник. – Хэйди придет?

– Да, немного погодя. Она завтракает.

– Хорошо. Какие-нибудь письма от Дэви у вас есть?

– Нет, разумеется.

– Мне пришло в голову, что он, возможно, писал Сэнди.

Хотел бы я знать, не его ли рукой написано стихотворение.

– Не имею ни малейшего представления.

– Готов спорить, что – его. У вас есть фото Дэви?

– Откуда у меня может быть его фото?

– Из того же самого места, откуда вы извлекли дневник дочери.

– Вряд ли вам нужно постоянно попрекать меня этим.

– И не думаю попрекать. Просто хочется почитать его.

Это могло бы здорово помочь.

Она в очередной раз погрузилась в состояние нерешительной задумчивости, вперив взор в невидимую точку у меня над головой.

– Где находится дневник, миссис Себастьян?

– Его больше не существует, – размеренно проговорила она, тщательно подбирая слова. – Я уничтожила его.

Что она лжет, я понял сразу и даже не попытался скрыть этого.

– И как же именно?

– Сжевала и проглотила, если вас так интересует. А

сейчас прошу меня извинить. Ужасно разболелась голова.

Она подождала, пока я выйду из комнаты, после чего закрыла дверь и заперла ее. Накладной замок был новым.

– Чья мысль поставить замок?

– Вообще-то самой Сэнди. В последние месяцы она стремилась к большей уединенности. К большей, чем ей предоставлялась.

Она прошла в другую спальню, затворив за собой дверь. Себастьяна я обнаружил в кухне, где он пил кофе.

Он уже побрился, умылся, причесал свои вьющиеся каштановые волосы, повязал галстук, надел пиджак, а в глазах у него засветился проблеск надежды.

– Хотите еще кофе?

– Нет, спасибо, – я сел рядом, достав из кармана черную записную книжечку. – Вы можете описать, как выглядит

Дави?

– По-моему, как самый отъявленный молодой негодяй.

– Негодяи тоже бывают всевозможных очертаний и форм. Какого он роста, примерно?

– Приблизительно – моего. В обуви – я шесть футов10.

– Вес?

– На вид крупный, может, фунтов двести11.

– Атлетического сложения?

– Пожалуй, да. – В голосе его послышались вызывающие нотки. – Но я бы с ним справился.

– Ничуть не сомневаюсь. Опишите его внешность.

– На вид не особенно отталкивающий. И еще такой характерный угрюмый взгляд, как у всех у них.

– До или после того, как вы пригрозили застрелить его?

Себастьян привстал.

– Послушайте, если вы настроены против меня, за что тогда мы вам платим?

– За это, – ответил я, – и еще за массу таких же утомительных вопросов. Разве это моя мысль – проводить время в столь приятной обстановке?

– И не моя тоже.

– Нет, но исходит она от вас. Какого цвета у него волосы?

– Он блондин.

– Длинные?

– Короткие. В тюрьме, наверное, остригли.

– Глаза голубые?

– Кажется, да.

– На лице есть какая-нибудь растительность?

– Нет.

– Как он был одет?

10 Шесть футов – 183 см.

11 Двести фунтов – 90 кг.

– Обыкновенно. Джинсы в обтяжку низко на бедрах, линялая голубая рубашка, ботинки.

– Как он говорит?

– Открывая рот. – Неприязнь Себастьяна ко мне проявлялась все ярче.

– Грамотная или безграмотная речь? Уверен в себе или нет?

– Я слишком мало его слышал, чтобы определить. Он был сумасшедший. И я тоже.

– Ваше впечатление о нем в целом?

– Подонок. Опасный подонок. – Он сделал быстрое движение, как-то странно повернувшись ко мне, и уставился на меня широко раскрытыми глазами, словно это я обозвал его такими словами. – Послушайте, мне нужно на службу. У нас важное заседание: обсуждение плана работы на будущий финансовый год. А затем я обедаю с мистером

Хэккетом.

Прежде чем он ушел, я попросил его описать машину дочери. Это была двухдверная «дарт» модели прошлого года, светло-зеленого цвета, зарегистрированная на его имя. Он был против того, чтобы я подавал официальную заявку в отделение по розыску угнанных машин. Я также ничего не должен был сообщать в полицию.

– Вы даже не представляете себе, как это связано с моей профессией, – пояснил он. – Мне приходится делать вид, что решительно ничего не произошло. Если хоть что-нибудь всплывет, я автоматически пойду на дно. Когда имеешь дело с выдачей ссуд, надежность – это краеугольный камень, как и вообще в финансовых делах.

За ворота он выехал в новеньком «олдсмобиле», который, согласно корешкам в его чековой книжке, обходился ему в сто двадцать долларов ежемесячно.

Глава 3

Несколько минут спустя я открыл входную дверь и впустил в дом Хэйди Генслер. Она оказалась опрятным чистеньким подростком, соломенные волосы спадали ей на узенькие плечи. Косметики на лице я не разглядел. В руке она держала школьную сумку с книгами.

Взгляд ее светло-голубых глаз неуверенно перебегал с места на место.

– Вы и есть тот самый человек, с которым меня просили поговорить?

Я ответил утвердительно.

– Меня зовут Арчер. Входите, мисс Генслер.

Она посмотрела мимо меня внутрь дома.

– Все в порядке?

Из своей комнаты показалась миссис Себастьян. На ней было розовое летнее воздушное платье.

– Проходи, Хэйди, милочка, не бойся. Хорошо, что ты пришла. – Но материнских ноток в ее голосе не прозвучало.

Войдя, Хэйди замялась в прихожей. Ей было явно не по себе.

– Что-нибудь с Сэнди?

– Мы не знаем, дорогая. Приведу тебе только факты, но хочу, чтобы ты обещала мне ни в коем случае не рассказывать об этом ни в школе, ни дома.

– Не буду. Я никогда не рассказывала.

– Что ты имеешь в виду, дорогая, «никогда не рассказывала»?

Хэйди прикусила губу.

– Я имею... Ничего не имею в виду.

Миссис Себастьян стала надвигаться на нее, словно розовая птица, вытянув вперед заостренную темноволосую голову.

– Ты знала, что происходит у нее с этим парнем?

– Я не могла не знать.

– И ничего не сообщила нам. Ничего не скажешь, по-дружески поступила.

Девочка готова была расплакаться.

– Но ведь Сэнди же моя подруга.

– Вот и хорошо. Прекрасно. Значит, ты поможешь нам вернуть ее домой целой и невредимой, правда?

Девочка кивнула и спросила:

– Она сбежала с Дэви Спэннером?

– Прежде чем я отвечу тебе, помни, что ты обещала никому ничего не рассказывать.

Я решил вмешаться:

– Вряд ли в этом есть надобность, миссис Себастьян. И, кроме того, будет лучше, если вопросы буду задавать я.

Она повернулась ко мне.

– А откуда я знаю, что вы будете держать язык за зубами?

– Знать этого вы не можете. Вы не владеете ситуацией.

Она уже вышла из-под контроля. Так почему бы вам не оставить нас с Хэйди вдвоем и не предоставить заниматься этим делом мне?

Однако оставить нас вдвоем миссис Себастьян не пожелала. Казалось, что своим яростным взглядом она испепелит меня. Но мне было все равно. Судя по тому, как оборачивалось дело, обзавестись друзьями в ходе его расследования или особо разжиться деньгами мне было явно не суждено.

Хэйди тронула меня за рукав.

– Вы не могли бы подвезти меня до школы, мистер

Арчер? Когда Сэнди нет, подвозить меня некому.

– Хорошо, подвезу. Когда тебе нужно ехать?

– Хоть сейчас. Если приеду слишком рано, то до уроков могу заняться домашним заданием.

– А вчера тебя Сэнди подвозила?

– Нет, я ехала на автобусе. Она позвонила мне утром примерно в это время. Сказала, что в школу не поедет.

Миссис Себастьян подалась вперед.

– Она сказала, куда именно поедет?

– Нет. – Девочка замкнулась, упрямо глядя в одну точку перед собой. Если ей и было что-то известно, матери Сэнди говорить этого она явно не собиралась.

– По-моему, ты лжешь, Хэйди.

Девочка вспыхнула, глаза ее наполнились слезами.

– Вы не имеете права так говорить со мной. Вы мне не мать.

Мне опять пришлось вмешаться. Ничего стоящего в доме Себастьянов больше сказано, наверняка, не будет.

– Пошли, – обратился я к девочке. – Отвезу тебя в школу.

Выйдя из дома, мы сели в мою машину и поехали вниз по склону к скоростному шоссе. Хэйди сидела с неестественно застывшим выражением лица, поставив свою сумку с учебниками на сиденье между нами. Она, видимо, вспомнила, что нельзя садиться в машину к незнакомому мужчине. Минуту спустя она заговорила:

– Миссис Себастьян обвиняет меня. Так нечестно.

– Обвиняет в чем?

– Во всем, что делает Сэнди. Если Сэнди мне кое-что рассказывает, делится со мной, это еще не означает, что я виновата.

– Что именно «кое-что»?

– Ну, о Дэви, например. Я же не могу бегать к миссис

Себастьян и передавать ей все, что мне Сэнди говорит.

Тогда я была бы стукачкой.

– По-моему, есть поступки намного хуже.

– Например? – В голосе у нее прозвучал вызов: ведь я ставил под сомнение ее нравственные устои.

– Ну, например, спокойно смотреть, как твоя лучшая подруга катится вниз, явно попадая в беду, и палец о палец не ударить, чтобы помочь ей.

– Я спокойно и не смотрела. Но как я могла удержать ее? Во всяком случае, она не попала в беду в том смысле, какой вы вкладываете в эти слова.

– Я вовсе не имел в виду, что у нее будет ребенок. Это еще не самая большая беда, которая может случиться с девушкой.

– А что еще может?

– Например, лишиться жизни, тогда уж детей вообще никогда не будет. Или вдруг в одночасье резко состариться.

Хэйди тонко пискнула, словно перепуганный зверек.

Она произнесла севшим голосом:

– Именно это и случилось с Сэнди, в некотором роде.

Откуда вы узнали?

– Просто доводилось видеть, как такое приключалось с другими девочками, которые не хотели ждать. Ты знаешь

Дэви?

Она ответила не сразу.

– Я знакома с ним.

– Что ты о нем думаешь?

– Он очень интересная личность, – сказала она осторожно. – Но думаю, что для Сэнди он не подходит. Грубый и необузданный. По-моему, он сумасшедший. В общем, полная противоположность Сэнди. Во всем. – Она помолчала, задумавшись и посерьезнев. – С ней случилась большая беда, вот в чем дело. Случилась и все.

– Ты имеешь в виду, что она без памяти влюбилась в

Дэви?

– Нет, я имею в виду другого человека. Дэви Спэннер не такой плохой, как тот.

– Кто он?

– Ни как его зовут, ни других вещей о нем говорить она мне не стала.

– А откуда же ты знаешь, что Дэви лучше его?

– Легко догадаться. Сэнди стала радостнее и веселее, чем раньше. А то она постоянно говорила о самоубийстве.

– Когда это было?

– Летом, перед началом занятий в школе. Она хотела заплыть далеко от берега на пляже в Зума-Бич и утопиться.

Я ее еле отговорила.

– Что мучило ее: несчастная любовь?

– Наверное, можно назвать это так.

Говорить мне что-либо еще Хэйди не хотела. Она торжественно поклялась Сэнди, что никому ни о чем и словом не обмолвится, и, выходит, уже нарушила клятву, кое-что раскрыв мне.

– Ты когда-нибудь видела ее дневник?

– Нет. Только знаю, что она вела его. Но она никогда никому его не показывала. Никогда. – Она повернулась ко мне, натянув юбку на колени. – Можно вас спросить, мистер Арчер?

– Валяй.

– Что случилось с Сэнди? Я имею в виду, на этот раз?

– Не знаю. Ровно сутки назад она уехала из дома. Позавчера вечером в Западном Голливуде во время свидания с

Дэви появился ее отец, увел ее домой и запер на всю ночь.

– Не мудрено, что Сэнди убежала из дома, – сказала девочка.

– Между прочим, она прихватила с собой отцовское ружье.

– Для чего?

– Не знаю. Но, насколько мне известно, Дэви стоит на учете в полиции.

Хэйди никак не прореагировала на мой подразумевающийся вопрос. Она сидела, опустив голову, не сводя глаз со своих стиснутых кулачков. Доехав до конца склона, мы поехали по направлению к бульвару Вентуры.

– Вы думаете, она сейчас с Дэви, мистер Арчер?

– Я исхожу именно из такого предположения. Куда ехать?

– Обождите минутку. Остановитесь у тротуара.

Я притормозил, остановившись в тени раскидистого незасохшего дуба, неведомо как уцелевшего, несмотря на строительство шоссе, а затем бульвара.

– Я знаю, где живет Дэви, – сказала Хэйди. – Сэнди как-то раз брала меня с собой к нему на хату. – Жаргонное словечко она произнесла с оттенком гордости, словно доказывая мне, что она уже взрослая. – В жилом доме «Лорел», в квартале Пасифик-Пэлисейдс. Сэнди говорила, что квартира у него бесплатная за то, что он сторожит плавательный бассейн и оборудование.

– И что произошло, когда вы были у него?

– Ничего не произошло. Посидели, поболтали. Очень интересно было.

– О чем же вы болтали?

– Как люди живут. Об их низкой морали.

Я предложил Хэйди довезти ее до самой школы, но она ответила, что дальше поедет автобусом. Я оставил ее на углу, кроткое существо, кажущееся совсем потерянным в этом мире высоких скоростей и низкой морали.

Глава 4

Из Сепульведы я выехал по Сансет-бульвару12 и направился на юг в деловую часть Пасифик-Пэлисейдс.

Жилой дом «Лорел» находился на Элдер-стрит, наклонной улице, постепенно спускающейся к берегу океана.

Это был один из самых новых и небольших многоквартирных домов в этом районе. Поставив машину у обочины, я направился во внутренний дворик.

Плавательный бассейн отсвечивал солнечными бликами. Зеленый кустарник был тщательно подстрижен. На фоне листвы резко выделялись ярко-красные бутоны.

Из квартиры на первом этаже вышла женщина, внешность которой каким-то необъяснимым образом гармони-

12 Сансет-бульвар – бульвар «Заходящего Солнца», проходит через центр

Лос-Анджелеса и выходит к океану.

ровала с красными цветами. На ней было переливающееся домашнее платье, оранжевое на спине, а тело под платьем ходило так, словно его обладательница привыкла к тому, что ею постоянно любуются. Рыжие волосы, обрамляющие красивое лицо, делали его немного грубоватым. Она была босиком, демонстрируя стройные загорелые ноги.

Со знанием дела, приятным голосом, по которому, однако можно было определить, что в университете его хозяйка, наверняка, не обучалась, она поинтересовалась, что мне нужно.

– Вы владелица дома?

– Да, я миссис Смит. Дом принадлежит мне. Свободных квартир сейчас нет.

Я представился.

– Хотелось бы вас спросить кое о чем. Позволите?

– О чем же?

– У вас работает некто Дэви Спэннер.

– В самом деле?

– Как я понял, да.

Она ответила таким тоном, словно уже устала защищать его:

– Ну почему бы вам всем не оставить его в покое, хотя бы для разнообразия?

– Я вообще в глаза его не видел.

– Но вы ведь из полиции, так? Если не оставите его, наконец, в покое, то сами же опять толкнете на скользкую дорожку. Вы этого добиваетесь? – Она говорила негромко, но в голосе ее чувствовалась затаенная сила, как глухой гул в разжигаемой топке.

– Нет, я не из полиции.

– Тогда, значит, инспектор по надзору за условно освобожденными. Мне все равно, кто вы. Дэви Спэннер хороший парень.

– И у него есть по крайней мере одна хорошая подруга, – сказал я, надеясь переменить тональность разговора.

– Если на меня намекаете, то вы ошиблись. Чего вы хотите от Дэви?

– Только задать ему несколько вопросов.

– Задавайте их мне вместо него.

– Хорошо. Вы знаете Сэнди Себастьян?

– Встречала ее. Милая девочка.

– Она здесь?

– Здесь она не живет. Живет с родителями где-то в

Долине...

– Со вчерашнего утра она пропала, дома ее нет. Она была здесь?

– Сомневаюсь.

– А Дэви?

– Сегодня утром я его еще не видела. Сама только что встала. – Она посмотрела ввысь, словно человек, который любит свет, но которому долго пришлось жить в темноте. –

Значит, вы все-таки полицейский?

– Частный детектив. Работаю сейчас на отца Сэнди.

Думаю, вы поступите благоразумно, если позволите мне поговорить с Дэви.

– Говорить я буду сама. Вы же не хотите, чтобы он опять сбился с пути?

Она привела меня к двери маленькой квартирки в задней части дома у входа в гараж. На двери на белой карточке тем же каллиграфическим четким почерком, что и стишок на листке, выпавшем из книги Сэнди, было выведено

«Дэвид Спэннер».

Миссис Смит негромко постучала и, не дожидаясь ответа, окликнула:

– Дэви!

За дверью послышались голоса. Один явно принадлежал молодому человеку, другой – девушке, от чего без всякой видимой причины сердце у меня заколотилось.

Раздались шаги. Дверь открылась.

Дэви был не выше меня, но казалось, что он загородил собой весь дверной проем. Его черную трикотажную рубашку распирали мускулы. В лице и белокурых волосах сквозила какая-то незавершенность. Он посмотрел наружу с таким выражением, будто солнечный свет всегда досаждал ему.

– Я вам нужен?

– Твоя подруга у тебя? – Я не мог определить, с какой именно интонацией задала вопрос миссис Смит. Не исключено, что она ревновала его к девушке.

Но Дэви ее интонацию наверняка определил.

– А разве что-то случилось?

– Вот этот человек считает, что да. Говорит, что твоя подруга пропала.

– Как она может пропасть, если она здесь? – Голос парня звучал ровно, казалось, он сдерживает свои чувства. – Вас наверняка ее отец подослал, – обратился он ко мне.

– Совершенно верно.

– Так вот, отправляйтесь назад и скажите ему, что сейчас на дворе двадцатый век. Вторая половина уже. Один раз старикан уже запер девчонку в ее комнате, и ему это сошло с рук. Но больше не выгорит. Так и передайте старику Себастьяну.

– Он не старик. Хотя за минувшие сутки и здорово постарел.

– Вот и прекрасно. Надеюсь, он вообще копыта отбросит. Сэнди тоже надеется.

– Могу я поговорить с нею?

– Я дам вам ровно минуту. – Обращаясь к миссис Смит, он добавил: – Отойдите, пожалуйста, на одну минутку.

Дэви говорил с нами обоими с неким превосходством, слегка напоминающим превосходство маньяка. Женщина, похоже, почувствовала это. Не возразив и даже не взглянув на него, она отошла в другой конец дворика, выполняя его прихоть. Она села на скамейку у бассейна, и я вновь задал себе вопрос: в каком качестве он у нее работает?

По-прежнему загораживая собой весь проем, он повернулся и позвал девушку:

– Сэнди! Подойди-ка на минутку.

Она подошла к двери. На ней были темные очки, скрывающие выражение лица. Как и Дэви, она была одета в черную трикотажную рубашку. Подавшись вперед, она изогнулась и прижалась к Дэви с тем вызывающим бесстыдством, на которое способны лишь совсем юные девушки. На ее бледном лице застыло решительное выражение, говорила она сквозь зубы, почти не раскрывая рта:

– Я не знаю вас, так ведь?

– Меня прислала ваша мать.

– Чтобы опять затащить меня домой?

– Вполне естественно, что родители интересуются вашими планами. Если они у вас есть.

– Можете передать, что они узнают о них очень скоро. –

Говорила она отнюдь не сердито в обычном смысле этого слова. Голос ее звучал ровно и бесстрастно. Казалось, что, разговаривая со мной, она сквозь темные очки смотрела не на меня, а на Дэви. Между ними существовала непонятная странная привязанность. Она ощущалась в воздухе, словно легкий дымок, выдающий, что где-то неподалеку дети играют со спичками и ненароком что-то подожгли.

Я не знал, как говорить с ними.

– Все это сильно выбило вашу мать из колеи, мисс Себастьян.

– И выбьет еще сильнее.

– Это похоже на угрозу.

– Так оно и есть. Гарантирую, что выбьет еще сильнее.

Дэви посмотрел на нее и покачал головой.

– Ни слова больше. Его минута истекла. – Он демонстративно посмотрел на свои часы, и я внезапно ощутил, что творится у него в голове: грандиозные планы, некая замысловатая враждебность и сложный график распланированных действий, который не всегда совпадает с реальным ходом вещей. – Свою минуту вы получили. Прощайте.

– Да нет, здравствуйте. Мне нужна еще минута, а может, и две. – Я не собирался специально выводить парня из себя, но вместе с тем и не избегал этого. Важно было узнать, до какой степени он и в самом деле необуздан и груб. – Будьте так любезны, мисс Себастьян, снимите, пожалуйста, очки, а то я не вижу ваше лицо.

Обеими руками она приподняла и сняла очки. Взгляд ее был жарким и потерянным одновременно.

– Надень обратно, – бросил Дэви.

Она подчинилась.

– Ты выполняешь только мои приказы, птичка. И ничьи другие. – Он повернулся ко мне. – А что касается вас, то я желаю, чтобы ровно через минуту вы исчезли с глаз моих.

Это приказ.

– Молод еще, чтобы приказывать. Когда я уйду, мисс

Себастьян тоже уйдет.

– Вы так думаете? – Он затолкнул ее назад в квартиру, захлопнув за нею дверь. – Она никогда больше ни вернется в ту клетку.

– Это лучше, чем связываться с психом.

– Я не псих!

В доказательство этого он размахнулся правой рукой, целя мне в голову. Я увернулся, и кулак просвистел у меня над ухом. Однако он тут же нанес удар левой, на этот раз попав мне по шее сбоку. Пошатываясь, я сделал несколько заплетающихся шагов назад, отступая во дворик, от боли задрав кверху подбородок. Запнувшись о бетонный парапет вокруг бассейна, я упал навзничь, сильно стукнувшись затылком.

Между мною и прыгающим в моих глазах небом возник

Дэви. Я откатился в сторону. Он дважды ударил меня ногой по спине. Кое-как я поднялся и схватился с ним. Это было все равно, что бороться с медведем. Он приподнял меня, оторвав от земли.

Миссис Смит воскликнула:

– Прекрати! – Она обращалась к нему, словно к наполовину прирученному зверю. – Хочешь обратно в тюрьму?

Он помедлил, все еще стискивая меня в своих медвежьих объятиях так, что я едва дышал. Рыжеволосая подошла к крану, открыла его и пустила струю из шланга, направив его на Дэви. Несколько струй попали и в меня.

– Отпусти его.

Дэви разжал руки. Женщина не выпускала шланга из рук, направляя мощную струю ему в живот. Дэви даже не попытался выхватить у нее шланг. Он наблюдал за мной. Я

же наблюдал за сверчком, который полз по парапету, стремясь преодолеть лужицу разлитой воды, словно крошечное неуклюжее подобие человека.

Женщина раздраженно бросила мне через плечо:

– Убирайся-ка отсюда к чертовой матери, везунчик несчастный!

К моим физическим страданиям она добавила еще и оскорбление, но я все-таки удалился. Правда, недалеко: за угол, где стояла моя машина. Я объехал квартал и опять остановился на уходящей под уклон улице, но уже выше уровня дома «Лорел». Теперь мне не было видно ни внутренний дворик, ни выходившие в него двери. Зато вход в гараж просматривался превосходно.

Я сидел и наблюдал за ним с полчаса. Мало-помалу мои оскорбленные и воспаленные чувства остывали. Места на спине, по которым пришлись удары ногой, ныли, не переставая.

Я никак не ожидал, что разделаться со мной можно так легко. Этот факт означал, что либо я старею, либо Дэви –

крепкий орешек. Мне понадобилось менее получаса, чтобы прийти к заключению, что истине соответствуют, по-видимому, оба предположения.

Улица, на которой я остановился, называлась

Лос-Баньос-стрит. Она была очень красивая, новенькие дома типа ранчо были словно врезаны в холм по его склону друг под другом. Каждый дом отличался от среднего. Так, например, во фронтон дома, напротив которого я остановился и все окна которого были плотно завешены шторами, была вделана трехметровая плита вулканической скальной породы. Рядом стояла новенькая «пантера» последней модели.

Из дома вышел мужчина в пиджаке из мягкой зеленой кожи, открыл багажник машины и достал оттуда небольшой плоский диск, заинтересовавший меня. Диск напоминал катушку магнитофонной ленты. Заметив, что я проявляю к этому предмету интерес, мужчина сунул его в карман пиджака.

Этого ему, однако, показалось недостаточно. Он перешел мостовую и направился ко мне. Это был высокий, крупного телосложения человек с веснушчатой лысиной.

Прищуренные колючие глазки на широком улыбающемся лице казались камешками, попавшими в сладкий заварной крем.

– Живешь здесь, приятель? – обратился он ко мне.

– Просто присматриваюсь. Вы называете это жить здесь?

– Мы тут не любим, когда неведомо кто что-то вынюхивает. Поэтому, может, поедете своей дорогой?

Мне не хотелось привлекать к себе внимание, поэтому я поехал «своей дорогой», прихватив с собой на память номер «пантеры» и номер дома – 702 по Лос-Баньос-стрит.

Я обладаю неплохим чувством времени, а может быть, само время питает ко мне теплые чувства. Едва я тронулся с места, как светло-зеленая малолитражка выехала из гаража, примыкающего к дому «Лорел». Она поехала вниз по склону к скоростному шоссе, идущему вдоль побережья, и я увидел, что за рулем сидит Сэнди, а Дэви – рядом с нею на переднем сиденье. Я последовал за ними. Свернув вправо на шоссе, они проскочили на желтый свет, оставив меня скрежетать с досады зубами перед вспыхнувшим через мгновение красным глазом светофора. Я поехал по направлению к Малибу, надеясь перехватить их там, но это мне не удалось. Пришлось возвращаться в дом «Лорел» на

Элдер-стрит.

Глава 5

Карточка на двери квартиры номер один гласила

«Миссис Лорел Смит». Она открыла дверь, не снимая цепочки, и рявкнула мне в лицо:

– Из-за вас он уехал. Надеюсь, вы довольны.

– Хотите сказать, что они уехали на добрые дела?

– Не желаю с вами разговаривать.

– Думаю, что вам все же лучше сделать это. Не могу сказать, что от меня одно невезение, но неприятность действительно может произойти. Если Дэви Спэннер в самом деле освобожден условно, то его могут опять посадить за то, что он напал на меня.

– Сами напросились.

– Это смотря на чьей вы стороне. Вероятнее всего, на стороне Дэви. В этом случае вам лучше сотрудничать со мной.

Она подумала над моими словами.

– Сотрудничать? Как это?

– Мне нужна эта девушка. Если я заполучу ее в достаточно хорошем состоянии и достаточно быстро, то особых претензий к Дэви у меня не будет. В противном случае –

будут.

Она сняла цепочку.

– Ладно уж, мистер Всевышний. У меня тут беспорядок, ну да ведь и у вас тоже не все в порядке.

Она улыбнулась уголком рта и одним глазом. Мне показалось, что она намеревалась было по-прежнему продолжать сердиться на меня, но за свою жизнь она испытала столько всякого, что долго оставаться сердитой просто не могла. Среди пережитого ею, насколько я мог судить по запаху спиртного, исходящего от нее, явно было и пристрастие к алкоголю.

Часы на каминной полке показывали половину одиннадцатого. Они были покрыты стеклянным колпаком, который как бы пытался оградить хозяйку от губительного для нее хода времени. Прочие вещи – незакрывающаяся набитая одеждой мебель, безделушки и разбросанные повсюду иллюстрированные журналы – придавали гостиной неуютный, неухоженный вид. Она напоминала приемную зубного врача, где вы никак не можете расслабиться и отвлечься от гнетущего страха, что вас вот-вот вызовут. Или же – приемную психиатра.

В углу светился экран небольшого телевизора, однако звук был выключен. Лорел Смит пояснила извиняющимся тоном.

– Никогда не смотрю телевизор. Но этот я выиграла по конкурсу недели две назад.

– По какому конкурсу?

– Да из тех, что проводят по телефону. Мне позвонили и спросили, какой город – столица штата Калифорния. Я

ответила: «Сакраменто», и мне сказали, что я выиграла портативный телевизор. Да, да, именно так. Я еще подумала, что это розыгрыш, но не прошло и часа, как мне доставили вот этот телевизор.

Она выключила его. Мы сели в разные концы большого мягкого дивана с подлокотниками лицом друг к другу. Нас разделял журнальный столик, покрытый матовым стеклом.

Из окна позади нас открывался чудесный вид на голубой океан и голубое небо.

– Расскажите мне о Дэви.

– Рассказывать особенно нечего. Я приняла его на работу месяца два назад.

– В каком смысле «приняли на работу»?

– Убираться вокруг дома, содержать все в чистоте. Ему нужна была работа с сокращенным рабочим днем: с начала учебного года он собирался поступать в колледж с неполным двухгодичным курсом обучения. По тому, как он вел себя сегодня утром, этого о нем не скажешь, но вообще он – целеустремленный молодой человек.

– Когда вы принимали его, вы знали, что он сидел в тюрьме?

– Знала, разумеется. Это-то меня в нем и заинтересовало. В свое время у меня тоже неприятностей хватало.

– Неприятностей с законом?

– Этого я не сказала. И давайте не будем говорить обо мне, а? Мне улыбнулась судьба – повезло с недвижимостью, и я просто захотела поделиться с кем-нибудь своей удачей. Вот и дала Дэви работу.

– Вы хоть раз говорили с ним о чем-нибудь подробно?

Миссис Смит хохотнула.

– Я бы сказала, что да. Этот парень кого хочешь заговорит.

– О чем же?

– На любую тему. Но его главная тема – это то, что наша страна катится в пропасть. И в этом он, возможно, прав. Говорит, что за время, проведенное за решеткой, глаз на всякие темные делишки стал у него наметан.

– Прямо как адвокат, из тех, что хлебом не корми, дай только языком почесать.

– Дэви этим не ограничивается, – бросилась она на его защиту. – Он не только говорит. И не из таких, кто любит язык почесать. Он серьезный парень.

– В чем же он серьезный?

– Хочет вырасти, стать настоящим человеком и приносить пользу людям.

– По-моему, он просто-напросто дурачит вас, миссис

Смит.

– Нет, – она затрясла своей перекрашенной головой. –

Он меня не обманывает. Возможно, в какой-то степени он обманывает себя самого. Бог его знает, у него есть свои трудности. Я говорила с его инспектором по делам условно освобожденных.. – Она замолкла в нерешительности.

– Кто у него инспектор?

– Забыла фамилию. – Она прошла в переднюю, взяла телефонный справочник и прочла фамилию, написанную на обложке: – Мистер Белсайз. Вы знаете его?

– Мы знакомы. Он хороший человек.

Лорел Смит села поближе ко мне. Похоже, она немного помягчела, но взгляд ее оставался настороженным.

– Мистер Белсайз признался мне, что он рисковал в случае с Дэви. Я имею в виду, когда рекомендовал его к условно-досрочному освобождению. Сказал, что Дэви может оправдать доверие, а может и нет. Я тогда ответила ему, что тоже хочу рискнуть.

– Зачем?

– Нельзя же жить все время только для себя. Я поняла это. – Внезапно лицо ее озарилось улыбкой. – И я наверняка обожглась на нем, так ведь?

– Наверняка обожглись. Белсайз говорил вам, что с

Дэви?

– У него затронута эмоциональная сфера, – ответила она. – Когда у него начинается помешательство, ему начинает казаться, что все мы его враги. Даже я. Хотя на меня руку он ни разу не поднимал. И вообще ни на кого до сегодняшнего дня.

– Но вы можете этого просто не знать.

– Я знаю, что в прошлом у него были неприятности, –

сказала она. – Но я хотела сделать для него доброе дело. Вы не знаете, через что ему пришлось пройти за свою жизнь –

сиротские приюты, детство у приемных родителей, и везде тычки и пинки. Никогда не было родного угла, ни отца, ни матери.

– Ему еще предстоит научиться держать себя в руках.

– Я-то это знаю. Мне показалось, что вы начинаете ему сочувствовать.

– Я действительно сочувствую Дэви, но это ему не поможет.

– Он играет во взрослые игры с молоденькой девушкой.

Он должен вернуть ее. Родители девушки могут упечь его за решетку, и тогда из тюрьмы он выйдет почти в пожилом возрасте.

Она в отчаянии прижала руку к груди.

– Мы не можем этого допустить.

– Куда он мог поехать с нею, миссис Смит?

– Не знаю.

Она осторожно почесала пальцем свою крашеную голову, встала и подошла к широкому окну. Она стояла спиной ко мне, ее фигура откровенно просвечивала сквозь одежду как у одалиски. Океан, обрамленный темно-красными шторами, казался столь же древним, как

Средиземное море, древним, как первородный грех.

– Он приводил ее сюда раньше? – спросил я, обращаясь к черно-оранжевой спине.

– Приводил, чтобы познакомить нас, на прошлой неделе. Нет, на позапрошлой.

– Они собирались пожениться?

– Не думаю. Слишком молоды. У Дэви наверняка другие планы.

– Какие именно?

– Я говорила вам про учебу и так далее. Он хочет стать врачом или юристом.

– Пусть благодарит бога, если его вообще в тюрьму не упекут.

Миссис Смит повернулась ко мне лицом, нервно потирая руки. Звук от трения был сухим и тревожным.

– Что я могу сделать?

– Позволить мне обыскать его квартиру.

С минуту она молчала, глядя на меня с таким выражением, словно ей было трудно кому-либо доверять.

– Что ж, мысль, пожалуй, неплохая.

Она достала связку своих ключей, тяжело звякнувших на кольце, напоминающем браслет чересчур большого размера. Карточки с надписью «Дэвид Спэннер» на двери квартиры уже не было. Это вполне могло означать, что возвращаться сюда он больше не собирался.

Квартира состояла из одной комнаты с двумя кроватями, выдвигающимися под прямым углом друг к другу. В

обеих кроватях спали, так и оставив их неубранными. Откинув покрывала, миссис Смит тщательно осмотрела простыни.

– Не могу определить, вместе они спали или нет, –

сказала она.

– Думаю, что да.

Она обеспокоенно посмотрела на меня.

– Раз кобылка несовершеннолетняя, то за это его могут посадить, да?

– Конечно. А если он увезет ее куда-нибудь против ее воли или если она захочет уехать от него, а он применит силу...

– Знаю, это называется похищением. Но Дэви ни за что так не поступит. Она ему очень нравится.

Я открыл шкаф. Он был совершенно пуст.

– Вещей у него немного, в смысле одежды, – пояснила миссис Смит. – К одежде и тому подобным вещам он безразличен.

– А к чему небезразличен?

– К машинам. Но как освобожденному условно, водить ему не разрешается. Думаю, это одна из причин, по которой он связался с этой девушкой. У нее есть машина.

– А у ее отца – ружье. Теперь оно в руках у Дэви.

Она повернулась ко мне так резко, что подол платья взметнулся вверх.

– Об этом вы ничего не говорили.

– А почему это столь важно?

– Он может кого-нибудь застрелить.

– Кого-нибудь конкретно?

– Кого-нибудь конкретно он не знает, – глупо ответила она.

– Это хорошо.

Я тщательно обыскал квартиру. В маленьком холодильнике на крошечной кухне я обнаружил молоко, нарезанную ветчину и сыр. На письменном столе, стоявшем у окна, лежало несколько книг: «Пророк», книги о Кларенсе

Дэрроу и об одном американском враче, построившем больницу в Бирме. Негусто для того, чтобы начинать расследование.

Над столом был прикреплен список, содержащий десять заповедей, начинающихся с «Не...». Они были каллиграфически выведены, я сразу узнал почерк Дэви:

«1. Не води машину.

2. Не выпивай.

3. Не засиживайся допоздна: ночь плохое время.

4. Не посещай злачных мест.

5. Не заводи друзей, как следует не узнав их.

6. Не ругайся нецензурно.

7. Не употребляй в речи грубых и жаргонных словечек.

8. Не сиди без дела, размышляя попусту о днях минувших.

9. Не дерись.

10. Не сходи с ума и не вспыхивай к людям неукротимой враждой».

– Теперь видите, что это за парень? – раздался у меня за плечом голос Лорел. – Хочет по-настоящему исправиться.

– Вы его любите, не правда ли?

Она ответила уклончиво:

– Вам бы он тоже понравился, узнай вы его поближе.

– Возможно. – Перечень самоограничений Дэви был в известной мере трогательным, однако я читал его под другим углом зрения, нежели Лорел. Юноша начинал познавать себя, и то, что открывалось его взору, было ему не по душе.

Я обыскал письменный стол. В нем не было ничего, за исключением скомканного листа бумаги в нижнем ящике.

На листке чернилами был грубо набросан план то ли ранчо, то ли крупной усадьбы. Еще не устоявшимся девичьим почерком были нанесены обозначения: «главное здание»,

«гараж и кв. Л.», «искусственное озеро и дамба», «дорога от шоссе», проходящая через «запирающиеся ворота».

Я показал план Лорел Смит.

– Говорит это вам о чем-нибудь?

– Абсолютно ни о чем. – Однако глаза ее сузились и взгляд стал напряженным. – А разве о чем-то должно говорить?

– Похоже, что они изучали планировку перед тем, как «пойти на дело».

– Да нет, скорее просто машинально чертили, думая совсем о другом.

– Может быть, – я сложил план и спрятал его во внутренний карман пиджака.

– Что вы собираетесь с ним делать? – спросила Лорел

Смит.

– Найти по нему это место. Если знаете, где оно находится, то могли бы избавить меня от массы неприятностей.

– Не знаю, – отрезала она. – Если вы здесь закончили, то меня ждут дела.

Она стояла у дверей до тех пор, пока я не вышел. Я

поблагодарил ее. Она мрачно покачала головой.

– Никаких «пожалуйста» от меня не дождетесь. Послушайте, сколько бы вы хотели, чтобы оставить Дэви в покое? И вообще все это проклятое дело?

– Не могу.

– Да бросьте-ка вы, можете. Даю вам пять сотен.

– Нет.

– Тысячу. Тысячу наличными, безо всяких налогов.

– Забудьте об этом.

– Тысячу наличными и себя в придачу. Без одежды я смотрюсь куда лучше. – Она резко прижалась одной грудью к моей руке повыше локтя. Единственное, что я почувствовал, это как в почках у меня отдалась боль.

– Ваше предложение весьма заманчиво, но принять его я не могу. Вы забываете о девушке. Я просто не могу пойти на это.

– К черту ее и тебя с ней вместе. – С этими словами она ушла к себе, размахивая связкой ключей.

Я направился в гараж. У тускло освещенной задней стены стоял верстак с разбросанным инструментом: молоток, отвертки плоскогубцы, гаечные ключи, ножовка по металлу. К верстаку были прикручены небольшие тиски.

Верстак и бетонный пол под ними были усеяны свежими железными и древесными опилками.

Железные опилки навели меня на любопытную мысль.

Я продолжил тщательные поиски, добравшись до стропил крыши. На них я обнаружил завернутые в грязное пляжное полотенце и ковровую дорожку часть приклада и два ствола, отпиленные Дэви от охотничьего ружья. Они вызывали у меня отталкивающее чувство, словно ампутированные конечности.

Глава 6

Положив отпиленные стволы и часть приклада в багажник, я поехал к себе в офис. Оттуда я позвонил Киту в компанию, где он служил. Его секретарша ответила, что он только что вышел обедать.

Я попросил ее назначить мне встречу с ним днем.

Чтобы не терять времени зря, прежде чем уйти, я позвонил

Джекобу Белсайзу.

Белсайз помнил меня. Когда я назвал имя Дэви Спэннера, он согласился встретиться и пообедать со мной в ресторанчике неподалеку от места его работы на Южном

Бродвее.

Когда я приехал туда, он уже поджидал меня в отдельной кабине. Я не виделся с Джекобом Белсайзом несколько лет, и за это время он заметно постарел. Волосы стали почти все седые. Морщины вокруг глаз и в углах рта походили на растрескавшуюся глину в пустыне вокруг лужиц с водой.

Дежурный ленч в один доллар для деловых людей состоял из сэндвича с куском горячего мяса, жареного картофеля и чашки кофе. Белсайз заказал его, и я – тоже. Когда официантка приняла у нас заказ, он спросил меня сквозь громыхание посуды и гул разговаривающих и жующих посетителей:

– По телефону я не все понял. Что натворил Дэви?

– Нападение на личность при отягчающих обстоятельствах. Двинул мне ногой по почкам.

Темные глаза Джейка широко раскрылись. Он был один из тех добряков, что никогда не устают заботиться о своих подопечных.

– И вы намерены выдвинуть против него это обвинение?

– Я могу это сделать. Но ему стоит побеспокоиться, как бы против него не выдвинули куда более серьезных обвинений. Я не могу называть имена, потому что мой клиент не желает этого. У него дочь – старшеклассница. Ее не было дома целый день и целую ночь. Ночь, которую она провела с Дэви в его квартире.

– Где они сейчас?

– Куда-то едут в ее машине. Когда я упустил их, они ехали вдоль побережья по направлению к Малибу.

– Сколько девушке лет?

– Семнадцать.

Он глубоко вздохнул.

– Это нехорошо. Но могло быть и хуже.

– Хуже и есть, если бы вы знали подробности. Много хуже.

– Расскажите мне эти подробности. Что она за девушка?

– Видел ее всего две минуты. Я бы сказал, славная девушка, но попавшая в серьезную переделку. По всей видимости, в ее жизни это второй сексуальный опыт. После первого она хотела покончить жизнь самоубийством, как утверждает ее подруга. На этот раз все может обернуться гораздо хуже. Я могу только предполагать, но, по-моему, и девушка, и Дэви подзуживают друг друга совершить нечто из ряда вон выходящее.

Белсайз перегнулся ко мне через столик.

– Что, по-вашему, они могут натворить?

– Думаю, они замышляют какое-то преступление.

– Какое преступление?

– А вот это вы должны мне сказать. Его курируете вы.

Белсайз удрученно покачал головой. Морщины на его лице обозначились еще резче, словно превратившись в глубокие трещины.

– Курирую лишь в весьма относительной степени. Я не имею возможности следовать за ним по пятам постоянно –

пешком ли, в машине ли. Я курирую сто пятьдесят человек, сто пятьдесят таких же вот Дэви Спэннеров. Уже по ночам снятся.

– Понимаю, вы не в силах физически уследить за всеми, – сказал я, – и никто вас за это не упрекает. Я встретился с вами, чтобы узнать, что вы думаете о Дэви как профессионал. Он совершал преступления против личности?

– Ни разу, но способен на это.

– И на убийство?

Белсайз кивнул.

– Дэви настоящий параноик. Когда он видит, что ему угрожают или с ним не считаются, он выходит из равновесия. Однажды в моем кабинете он едва не набросился на меня.

– Из-за чего?

– Это случилось как раз перед вынесением ему приговора.

Я сказал ему, что рекомендую суду направить его в тюрьму сроком на шесть месяцев с возможностью последующего условно-досрочного освобождения. В нем будто бы какая-то пружина лопнула, что-то из его прошлого, не знаю, что именно. Полных данных о биографии Дэви у нас нет. Родителей он потерял, и детство его протекало в сиротском приюте, пока его не усыновили приемные родители. Как бы там ни было, но когда я сказал ему, что намерен делать, он, вероятно, опять почувствовал себя совершенно брошенным. Только теперь, будучи большим и сильным, он был готов убить меня. К счастью, мне удалось воззвать к его разуму. И свою рекомендацию об условно-досрочном освобождении я отзывать не стал.

– Для этого в него нужно было здорово поверить.

Белсайз пожал плечами.

– Я сторонник того, чтобы верить таким людям. Еще много лет назад я понял, что в таких случаях надо поверить и предоставить им шанс. А если этого шанса не дам им я, то как же я могу ожидать, что они дадут его себе сами?

Официантка принесла наши сэндвичи, и несколько минут мы молча жевали. Я, по крайней мере, жевал. Белсайз только отщипывал кусочки, словно Дэви и я испортили ему аппетит. Наконец, он отодвинул тарелку.

– Мне следовало бы уже научиться не возлагать ни на кого особых надежд, – проговорил он. – Надо выработать в себе привычку постоянно помнить, что судьба уже дважды жестоко ударяла их, прежде чем свести со мной. Еще один удар – и у них наступает срыв. – Он поднял голову. – Я бы хотел услышать от вас факты относительно Дэви.

– Радости они вам не прибавят. Да и не хочу я, чтобы вы сейчас поднимали шум из-за него и этой девушки. По крайней мере, пока я не переговорю об этом со своим клиентом.

– Что я могу для вас сделать?

– Ответить еще на ряд вопросов. Если вы были столь высокого мнения о Дэви, то почему все же рекомендовали осудить его на шесть месяцев тюремного заключения?

– Для него это было необходимо. В течение нескольких лет он угонял автомобили, поддаваясь внезапному порыву.

– Чтобы продать их?

– Чтобы просто весело покататься. Точнее – невесело, как он сам выразился. Когда отношения у нас с ним наладились, он сознался, что колесил по всему штату. Сказал, что искал своих родителей, своих настоящих родителей. Я

поверил. Мне крайне не хотелось направлять его в тюрьму.

Но я подумал, что полгода, проведенные под жестким неусыпным контролем, дадут ему возможность поостыть, повзрослеть.

– И дали?

– В известной степени – да. Он окончил среднюю школу и прочел много литературы сверх программы. Но, разумеется, у него есть трудности, которые ему предстоит преодолеть, если он захочет этим заниматься.

– Трудности, связанные с психикой?

– Предпочитаю называть их жизненными трудностями, – ответил Белсайз. – Это парень, у которого не было нигде никого и ничего своего. Это судьба человека, не имеющего ничего. Я думал, что ему может помочь психиатр. Но психолог, который обследовал его по нашей просьбе, счел, что ничего хорошего из него не получится.

– Потому что он психопат?

– Я не любитель навешивать ярлыки на молодых людей. У них может быть и бурный подростковый переходный возраст, и юношеский максимализм. Я, например, встречал у своих подопечных решительно все, о чем можно прочесть в любом учебнике по патопсихологии. Но очень часто, когда буря проходит, они изменяются и становятся лучше. – Он повернул свои руки, лежащие на столе, ладонями вверх.

– Или изменяются и становятся хуже.

– Вы – циник, мистер Арчер.

– Я – нет. Я-то как раз из тех, кто изменился в лучшую сторону. По крайней мере, немного – в лучшую. Я принял сторону полицейских, а не преступников.

Белсайз улыбнулся, от чего все лицо его как-то разом сморщилось, и сказал:

– А вот я окончательного решения так и не принял. Мои подопечные считают меня полицейским. Полицейские же считают меня защитником правонарушителей. Но дело ведь не в нас с вами, правда?

– Можете ли вы предположить, куда направился Дэви?

– Направиться он мог куда угодно. Вы говорили с его хозяйкой? Сейчас не припомню, как ее зовут, такая рыжая...

– Лорел Смит. Я говорил с нею. Как она оказалась замешана в его судьбе?

– Предложила ему повременную работу через наш отдел. Как раз когда его освободили из тюрьмы, примерно два месяца назад.

– Она знала его раньше?

– Не думаю. По-моему, эта женщина просто хотела кому-то помочь.

– И что она ожидала получить взамен?

– Вы – циник, – повторил он. – Люди часто творят добро просто потому, что это у них в природе. Думаю, что и у самой миссис Смит были неприятности когда-то в прошлом.

– На основании чего вы так думаете?

– Мне на нее поступил запрос из управления шерифа в

Санта-Терезе. Примерно в тоже самое время, когда Дэви освободили.

– Официальный запрос:

– Полуофициальный. От шерифа ко мне на службу явился человек по имени Флейшер. Он хотел знать все о

Лорел Смит и о Дэви. Я рассказал ему кое-что. Если откровенно, мне он не понравился. А для чего ему понадобилась такая информация, сообщить он отказался.

– Вы не поднимали данных на Лорел Смит?

– Нет. Не счел нужным.

– На вашем месте я бы сделал это. Где жил Дэви перед тем, как его посадили?

– После окончания средней школы он жил сам по себе.

Летом – на пляжах, зимой перебивался случайными заработками.

– А еще раньше?

– Жил у приемных родителей – мистера и миссис

Спэннер. Взял их фамилию.

– Можете мне сказать, где найти Спэннеров?

– Они живут в Западном Лос-Анджелесе. Их фамилия есть в телефонном справочнике.

– Дэви поддерживал с ними связь?

– Не знаю. Спросите у них сами.

Официантка принесла счет, мы расплатились. Белсайз встал и, попрощавшись со мной, направился к выходу.

Глава 7

Здание компании по сбережению и выдаче ссуд на

Уилшире13 представляло собой двенадцатиэтажную башню из стекла и алюминия. На автоматическом лифте я поднялся на третий этаж, где находился кабинет Себастьяна. Секретарша с фиалковыми глазами, сидевшая в приемной, сказала, что Себастьян ждет меня.

– Но, – добавила она многозначительным тоном, –

сейчас у него мистер Стивен Хэккет.

– Сам большой босс?

Нахмурившись, она произнесла:

– Тс-с! Мистер Хэккет приехал после обеда с мистером

Себастьяном. Но он хочет побыть здесь инкогнито. Я сама вижу его всего второй раз. – Она говорила таким голосом, словно им сейчас наносил визит член королевской семьи.

Я присел на кушетку у стены. Девушка встала из-за машинки и, к моему удивлению, подошла и села рядом со мною.

– Вы полицейский, врач или кто-то еще?

– Кто-то еще.

13 Уилшир-бульвар – бульвар, пересекающий центр Лос-Анджелеса и выходящий к океану в районе Санта-Моники.

Она обиделась.

– Можете не отвечать, если не хотите.

– Именно так.

Она помолчала.

– Я очень беспокоюсь за мистера Себастьяна.

– Я тоже. Почему вы так решили, что я полицейский или врач?

– По тому, как он говорил о вас. Он очень хочет вас видеть.

– Он сказал, почему?

– Нет, но я видела, как он плакал у себя сегодня утром. – Она показала на дверь в его кабинет. – Вообще-то мистер Себастьян человек очень уравновешенный. Но он в самом деле плакал. Я вошла и спросила, не могу ли я чем-то помочь. Он ответил, что помочь тут ничем нельзя и что его дочка очень больна. – Она пристально посмотрела на меня своими фиалковыми глазами. – Это правда?

– Вполне возможно. Вы знаете Сэнди?

– Видела ее. Что с ней случилось?

Выдумывать диагноз мне не пришлось. В кабинете за дверью послышались шаги. Когда Себастьян открыл дверь, секретарша уже сидела за машинкой на своем месте, словно статуя в нише.

Стивен Хэккет оказался ухоженным мужчиной лет сорока, моложе, чем я предполагал. Его упитанному телу придавал стройность отлично сшитый твидовый костюм.

Его глаза презрительно скользнули по мне, словно по предмету мебели, стоящему не на месте. Он производил впечатление человека, использующего деньги так же, как другие мужчины – ботинки с толстой стелькой и внутренним каблуком – для увеличения роста.

Себастьяну явно не хотелось, чтобы тот уходил, и он попытался проводить его до лифта. Но Хэккет в дверях обернулся, быстро пожал ему руку и попрощался:

– До свидания. Продолжайте работать так же успешно.

Себастьян подошел ко мне, глаза его мечтательно сияли.

– Это был мистер Хэккет. Ему очень понравился мой проект плана на следующий год. – Он почти открыто хвастался перед секретаршей и мною.

– Я так и знала, что ему понравится, – сказала она. –

План замечательный.

– Да, но ведь заранее никогда не знаешь.

Он провел меня к себе в кабинет и закрыл дверь. Это была небольшая угловая комната окнами на бульвар и автостоянку. Посмотрев вниз, я увидел, как Стивен Хэккет подошел к красной спортивной машине и, заскочив на переднее сиденье прямо через дверцу, умчался на большой скорости.

– Отчаянный спортсмен, – заметил Себастьян.

Его обожание вызвало у меня раздражение.

– И это все, что он делает?

– Он следит, разумеется, за положением своих финансовых дел. Но активного участия в управлении компанией не принимает.

– Откуда у него деньги?

– Унаследовал состояние от отца. Марк Хэккет был одним из техасских нефтепромышленников, о которых слагали легенды. Но Стивен Хэккет делает деньги по-своему. За последние годы, например, он приобрел эту компанию и выстроил вот это здание.

– Надо же, какой молодец! Молодец да и только.

Себастьян удивленно посмотрел на меня и сел за свой письменный стол. На нем лежали фотографии Сэнди и жены в полный рост и кипа рекламных макетов, на одном из которых красовалась надпись, выполненная старинной вязью: «К чужим деньгам мы относимся со столь же глубоким уважением, как и к своим собственным».

Я подождал, пока Себастьян настроится на другую волну. На это ушло некоторое время. Ему нужно было перенестись из мира денег, в котором лучшее, на что можно надеяться, заключается в том, что тебя купит миллионер, в такой сложный и запрятанный мир своей личной жизни.

Себастьян стал нравиться мне больше после того, как я узнал, что некоторое время назад обладатель этой вьющейся шевелюры сидел, повесив голову, весь в слезах.

– Я видел вашу дочь несколько часов назад.

– Правда? С ней все в порядке?

– Внешне все в порядке. А вот что у нее творится внутри, не знаю.

– Где вы ее видели?

– Она была со своим приятелем у него в квартире. Боюсь, что желания возвратиться домой у нее не было. Похоже, что Сэнди сильно озлобилась на вас и на вашу жену.

Последнюю фразу я произнес с такой интонацией, чтобы она прозвучала как вопрос. Себастьян взял со стола фото дочери и стал внимательно смотреть на нее изучающим взглядом, словно пытаясь найти там ответ.

– Она всегда любила меня без памяти, – проговорил он. – Мы были настоящими друзьями. До этого лета.

– А что случилось этим летом?

– Она вдруг стала относиться ко мне резко враждебно, к нам обоим. Фактически прекратила с нами разговаривать.

Только когда вдруг вспыхивала, обзывала нас плохими словами.

– Я слышал, что этим летом у нее была любовная связь.

– Любовная связь? Это невозможно в ее возрасте.

– Причем несчастливая любовная связь, – добавил я.

– Кто он был?

– Я надеялся, что об этом вы мне скажете.

Его лицо опять изменилось. Рот приоткрылся, а челюсть беспомощно отвисла. Казалось, что его отсутствующий взгляд сосредоточился на каком-то предмете где-то сзади, у него за головой.

– Откуда вы это услышали?

– От ее подруги.

– Вы имеете в виду настоящую половую жизнь?

– Почти вне всякого сомнения, Сэнди живет ею, начиная с лета. Не отчаивайтесь, держите себя в руках.

Мое предупреждение не возымело действия. Себастьян весь поник, как побитая собака, в глазах его появился страх. Он положил фотографию Сэнди на стол лицом вниз, словно не давая ей смотреть на себя.

Я достал листок с планом, который обнаружил в письменном столе Дэви, и разложил его перед Себастьяном.

– Взгляните-ка хорошенько. Прежде всего, знаком ли вам почерк?

– Похоже, что писала Сэнди. – Он взял листок в руки и посмотрел пристальнее. – Да, почерк точно ее. Что это означает?

– Не знаю. Вы узнаете это место с искусственным озером?

Себастьян почесал голову, от чего один крупный завиток упал, закрыв ему глаза. Это придало ему несколько таинственный и неопрятный вид. Он осторожно поправил упавшую прядь, но вид у него так и остался неопрятным и жалким.

– Похоже на усадьбу мистера Хэккета, – сказал он.

– Где это?

– На возвышенности, прямо над Малибу. Место красивейшее. Но не знаю, для чего Сэнди понадобилось чертить этот план. Вам это о чем-нибудь говорит?

– Кое о чем. Прежде чем мы начнем говорить об этом, хочу, чтобы вы еще кое на что взглянули. Я привез вам ваше ружье, точнее, оставшиеся от него части.

– Как понимать «оставшиеся части»?

– Пойдемте на автостоянку, я покажу вам. Не хотел приносить сюда.

Спустившись в лифте, мы вышли на улицу и подошли к моей машине. Я открыл багажник и развернул полотенце, в которое были завернуты отпиленные стволы и приклад.

Себастьян взял их в руки.

– Кто это сделал? – Он был потрясен и разгневан. –

Сэнди?

– Вероятнее всего – Дэви.

– Каким же надо быть варваром! Это ружье обошлось мне в полторы сотни долларов.

– Думаю, что это не варварство. И привести это может кое к чему похуже. Обрез у Дэви почти наверняка с собой.

Прибавьте к этому план усадьбы Хэккета, начерченный

Сэнди..

– Боже мой, по-вашему, они задумали вооруженное ограбление?

– По-моему, Хэккета нужно предупредить о такой возможности.

Себастьян двинулся было к зданию, но повернулся ко мне. Его терзали душевные муки, и он не мог скрыть их.

– Нельзя этого делать. Неужели вы думаете, я смогу сказать ему, что моя собственная дочь...

– План начертила она. Хорошо она знает то место?

– Очень хорошо. Хэккеты прекрасно относятся к Сэнди.

– И вы считаете, их не нужно предупредить?

– На этом этапе, конечно, не нужно, – он швырнул остатки ружья в багажник, и они звякнули. – Нам еще не известно точно, что именно они замышляют. Понимаете, чем больше я об этом думаю, тем менее вероятным мне это представляется. Что же, по-вашему, я должен ехать к ним и тем самым губить карьеру, не говоря уже о Сэнди...

– Вот ее жизнь действительно будет погублена, если ее дружок грабанет Хэккетов. И ваша – тоже.

Он глубоко задумался, уставясь на асфальт у себя под ногами. Я наблюдал за машинами, несущимися по Уилширу. Когда я смотрю на поток автомобилей, сам находясь вне его, у меня улучшается самочувствие. Но сегодня это не помогло.

– Хранит ли Хэккет дома деньги и драгоценности?

– Крупные суммы – нет. Но у жены есть бриллианты. И

у них ценная коллекция картин. Мистер Хэккет часто бывал в Европе и приобретал там картины. – Себастьян помолчал. – Что конкретно вы сказали бы Хэккету, если бы стали ему об этом сообщать? Я имею в виду, могли бы вы не упоминать о Сэнди?

– В этом и заключается весь смысл того, что я пытаюсь сделать.

– Почему вы не привезли ее домой, когда виделись с нею?

– Она не захотела возвращаться. А силой я не мог ее заставить. И вас тоже я не могу заставить силой сообщить обо всем Хэккету. Но считаю, что вам следует это сделать.

Или передать все дело в руки полиции.

– И отправить ее в тюрьму?

– Если она ничего не совершила, в тюрьму ее не посадят. Во всяком случае, есть места похуже тюрьмы.

Он неприязненно посмотрел на меня.

– Похоже, вы не отдаете себе отчета в том, что говорите о моей дочери.

– Единственное, о чем я думаю, это о ней. А вот вы –

еще и о многом другом. Потому мы и стоим здесь, а время уходит.

Себастьян прикусил губу. Подняв глаза, он посмотрел на здание из стекла и металла, словно ища в нем моральной поддержки. Подойдя ко мне, он взял меня за руку повыше локтя и сжал пальцы, будто желая сделать комплимент и одновременно проверить мою физическую силу на тот случай, если мы станем драться.

– Послушайте, Арчер. А почему бы вам не поехать к мистеру Хэккету и не поговорить с ним? Не раскрывая, кто именно в этом замешан, не называя имен – ни моего, ни

Сэнди.

– Вы хотите, чтобы я сделал это?

– Это единственный благоразумный выход. Не могу поверить, что они действительно задумали что-то серьезное. Сэнди не преступница.

– Обычно у молодой девушки ход мыслей тот же, что и у парня, которым она увлечена.

– Только не у моей дочери. С ней никогда не было никаких неприятностей.

Я устал спорить с Себастьяном. Этот человек предпочитал верить в то, что в данный момент улучшало его самочувствие.

– Будь по-вашему. Когда Хэккет прощался с вами, он собирался ехать домой?

– Думаю, что да. Так, значит, вы съездите к нему?

– Раз вы настаиваете.

– И ничего не скажете о нас?

– Это может не получиться. Не забывайте, что Хэккет видел меня у вас в приемной.

– Придумайте что-нибудь. Скажите, что узнали об этом случайно и пришли ко мне, потому что я служу в его компании. Вы и я – старые приятели, ничего больше.

На самом же деле – куда как меньше. Никаких обещаний давать я не стал. Он объяснил мне, как доехать до дома

Хэккетов, и дал номер их телефона, отсутствующий в справочнике.

Глава 8

Приехав в Малибу, я набрал этот номер. Трубку сняла женщина, которая сказала с иностранным акцентом, что мужа дома нет, но что она ждет его с минуту на минуту.

Когда я назвал имя Себастьяна, она сказала, что велит меня встретить у ворот.

От центра Малибу ехать было мили две. Ворота были трехметровой высоты, по верху натянута колючая проволока. По обе стороны от ворот шел прочный забор из плетеной проволоки с прикрепленными к нему табличками

«Вход запрещен. Частная собственность», уходящий, насколько хватало глаз, вдаль за холмы.

Человек, ожидавший меня у ворот, был худощав и внешне походил на мексиканца. Обтягивающие джинсы и взлохмаченная шевелюра придавали ему юношеский вид, которому, однако, никак не соответствовали темные глаза, словно лишенные возраста. Он даже не пытался скрыть от моего взгляда тяжелый револьвер в кобуре, оттопыривающий ему куртку слева на поясе.

Прежде чем отпереть ворота, он потребовал показать ему фото на моем водительском удостоверении.

– О'кей, парень. Думаю, все о'кей.

Он отпер ворота, я въехал, после чего он опять запер их, пока я ждал рядом с его джипом.

– Мистер Хэккет уже вернулся?

Он покачал головой, забрался в джип и поехал, сказав, чтобы я следовал за ним, вверх по огибающей холм частной дороге. Уже после первого поворота местность предстала передо мною почти столь же уединенной и нетронутой, как где-нибудь в самой отдаленной глуши. В кустах призывно кричали невидимые перепела, а на ветках сидели какие-то маленькие птички и склевывали ярко-красные ягоды. Два парящих в вышине грифа зорко следили за каждым движущимся по земле предметом.

Пройдя по невысокому перевалу, дорога шла по гребню широкой земляной дамбы, огораживающей искусственное озеро. По водной глади скользили утки, шилохвость и чирки, а в траве на берегу бродили болотные цапли.

Человек, ехавший впереди, выхватил револьвер и, даже не притормозив свой джип, выстрелил в ближайшую от него цаплю. По-моему, сделал он это, просто чтобы похвалиться передо мной. Утки мгновенно взлетели, а все цапли, за исключением одной, засеменили в воду, словно перепуганные человечки в мультипликационном фильме.

Дом стоял на возвышении у дальнего берега озера.

Широкий, приземистый и красивый, он настолько удачно вписывался в окружающий пейзаж, что казался его неотъемлемой частью.

Миссис Хэккет ждала меня на террасе перед домом. На ней был шерстяной коричневый костюм, длинные пшеничного цвета волосы были собраны в слабый пучок на затылке. Ей было немного за тридцать, выглядела она симпатичной и пухленькой, а кожа у нее была очень светлая. Сердитым голосом она обратилась к мужчине, сидящему за рулем джипа:

– Это ты стрелял из револьвера?

– Подстрелил болотную цаплю.

– Я же просила не делать этого. Ты распугаешь всех уток.

– Но цапель развелось слишком много.

Женщина побледнела.

– Не сметь препираться со мною, Луп.

Они злобно смотрели друг на друга. Его лицо походило на потрескавшуюся седельную кожу. Ее – на дрезденский фарфор. Победа, очевидно, осталась за фарфором. Луп умчался на джипе и скрылся из виду за одним из подсобных строений.

Я представился. Женщина повернулась ко мне, но из головы у нее не выходил Луп.

– Он не хочет подчиняться мне. Просто не знаю, как с ним обращаться. Живу в вашей стране больше десяти лет и до сих пор не понимаю американцев. – Говорила она со среднеевропейским акцентом, вероятнее всего – с австрийским или немецким.

– Я живу здесь больше сорока, – ответил я, – а американцев тоже не понимаю. Особенно трудно понять американцев мексиканского происхождения.

– Тогда боюсь, что помощи мне от вас не получить, –

улыбнулась она, пожав своими широкими плечами.

– Что за работа у Лупа?

– Присматривать за усадьбой.

– Одному, без помощников?

– Здесь не так много дел, как может показаться. За домом и усадьбой ведут уход приходящие работники по договоренности с фирмой по обслуживанию. Мой муж не любит, когда под ногами крутятся слуги. Мне же лично слуг очень не хватает, дома у нас всегда были слуги.

– А где ваш дом?

– В Баварии, – проговорила она с ностальгическими нотками в голосе. – Под Мюнхеном. Моя семья живет в нашем доме еще со времен Наполеона.

– А сколько лет живете здесь?

– Десять. Стивен привез меня в вашу страну десять лет назад. И я до сих пор никак к ней не привыкну. В Германии слуги всегда относятся к вам с уважением.

– Луп ведет себя не как типичный слуга.

– А он и не типичный. Это моя свекровь настояла, чтобы мы взяли его. Он знает об этом. – Она вела себя как человек, которому просто необходимо перед кем-то выговориться. Похоже, она слышала себя со стороны. – Боюсь, я слишком много говорю. Но почему вы задаете мне все эти вопросы?

– Это у меня привычка такая. Я – частный детектив.

Она изучала меня.

– Со Стивеном произошел несчастный случай? Он поэтому не вернулся домой?

– Надеюсь, что нет.

Она осуждающе посмотрела на меня. Для нее я был гонцом, принесшим дурную весть.

– По телефону вы сказали, что являетесь другом Кита

Себастьяна.

– Я знаю его.

– Что-нибудь случилось с мужем? Вы это хотите сказать?

– Нет. Думаю, как объяснить вам, почему я здесь.

Присесть можно?

– Разумеется, но проходите в дом. Здесь на ветру прохладно.

Я последовал за нею в распахнутую стеклянную дверь, затем вверх по небольшой лестнице, после чего мы прошли по хорошо освещенной галерее, увешанной картинами. Я

узнал одну картину Клее, одну – Кокошки, одну – Пикассо14 и подумал, что нет ничего удивительного в том, что усадьба обнесена забором.

Из широких окон гостиной открывался прекрасный вид на океан, который, как казалось с такой высоты, наклонно уходил за линию горизонта. На его глади виднелось несколько белых парусов, словно бабочки на голубоватом оконном стекле.

Миссис Хэккет усадила меня в аскетическое на вид металлическое кресло, обитое кожей, сидеть в котором оказалось, однако, очень удобно.

Я рассказал о деле. Послышался шум подъезжающей машины. Хэккет затормозил у самой террасы и теперь помогал своей матери выйти из машины. Она казалась его ровесницей и одета была соответственно этому возрасту.

Но если Хэккету было сорок, то его матери должно было быть по меньшей мере пятьдесят шесть или пятьдесят семь.

Когда она шла по террасе, опираясь на его руку, я увидел по ее походке, что несмотря на столь моложавую внешность, прожитые годы все же дают себя знать.

Подойдя к окну, миссис Хэккет довольно вяло помахала им рукой. При виде свекрови ее, как мне показалось, совершенно покинула жизненная энергия.

Мать мне представили как миссис Марбург. Она смерила меня оценивающим взглядом увядающей профессиональной кокетки, словно определяя, сгожусь ли я на что-нибудь в постели.

14 Пауль Клее, Оскар Кокошка, Пабло Пикассо – крупнейшие представители авангардной живописи.

Ее сын тоже посмотрел на меня холодно и оценивающе, но его интересовало другое.

– Это не вас я видел в приемной Кита Себастьяна?

– Да.

– И вы приехали за мной сюда? Зачем? Я смотрю, вы тут уютно устроились.

Он имел в виду рюмки на кофейном столике. Его жена виновато вспыхнула. Мать же заметила укоризненно и вместе с тем кокетливо:

– Стивен, я знаю, ты терпеть не можешь, когда нарушают твое уединение. Но сейчас веди себя прилично. У

этого приятного молодого человека наверняка есть очень веские основания находиться здесь.

Она хотела взять его за руку. Хэккет уклонился от прикосновения, но ее попытка, похоже, все же поубавила в нем спеси. Он спросил уже более спокойно:

– И какие же это основания?

– Это идея Себастьяна. – Я сел и повторил то же самое, что несколько минут назад рассказал его жене.

Видно было, что мой рассказ огорчил всех троих. Из бара на колесиках Хэккет достал бутылку виски и, не предложив никому, налил себе солидную порцию, опрокинув ее залпом. Его жена-немка начала совершенно беззвучно плакать, волосы ее распустились и рассыпались по плечам. К ней подсела мать Хэккета и успокаивающе погладила рукой по широкой спине. Другой рукой она взялась за свою шею, закрытую креповой тканью, как свидетельство давно ушедшей молодости.

– Вы очень помогли бы нам, – обратилась миссис

Марбург ко мне, – если бы предоставили в наше распоряжение все имеющиеся у вас факты. Кстати, я не расслышала, как вас зовут.

– Лью Арчер. К сожалению, я не могу прибавить что-либо существенное к тому, что уже сказал.

– Но кто эти люди? Откуда нам знать, что они вообще существуют?

– Потому что я вам говорю.

Тут вмешался Хэккет:

– А что, если вы просто ищете работу и напрашиваетесь к нам в телохранители?

– Должность телохранителя не соответствует моему представлению о достойном занятии. Если пожелаете, могу дать название хорошей фирмы. – Однако никого из них мое предложение не заинтересовало. – Разумеется, вы вольны поступать по своему выбору. Обычно все так и делают.

Хэккет увидел, что я собираюсь уходить.

– Ну, не уноситесь от нас так стремительно, мистер

Арчер. Я в самом деле весьма признателен вам за то, что вы приехали. – От выпитого виски он сделался человечнее, интонация его смягчилась, равно как и выражение лица. –

И конечно же я вовсе не хотел показаться негостеприимным. Выпейте.

– Мне уже достаточно, спасибо. – Я, однако, почувствовал, что стал относиться к нему с чуть большей симпатией. – Вы не получали угроз по телефону? Или писем с требованием денег?

Хэккет посмотрел на жену, и оба они отрицательно покачали головами. Он сказал:

– Могу я задать вам вопрос? Откуда вам известно, что этот, э-э, преступный замысел направлен против меня. .

против нас?

– Точно мне это не известно. Но у людей, о которых я веду речь, имеется план вашей усадьбы.

– Этой усадьбы или пляжного коттеджа?

– Этой усадьбы. Я счел это достаточно веским основанием, чтобы приехать сюда и переговорить с вами.

– Вы правильно поступили, – сказала Рут Марбург. У

нее был приятный, слегка хрипловатый голос, как у героини вестернов. По такому голосу можно было определить, что его обладательница, хотя и располагает большими деньгами, знавала времена, когда вообще не имела ни цента. – Думаю, что мы должны оплатить мистеру Арчеру затраченное им время.

Хэккет достал из кармана бумажник и из купюр разного достоинства выбрал двадцатку.

– Это вам за потраченное время.

– Спасибо, но об этом уже позаботились.

– Берите, берите, – сказала миссис Марбург, – это честные деньги, полученные нами за нефть.

– Нет, благодарю.

Хэккет удивленно уставился на меня. Интересно, когда и кто последний раз отказался принять от него незначительную сумму. Когда я шагнул к двери, он последовал за мной в галерею, перечисляя имена создателей картин.

– Вы любите живопись?

– Очень.

Однако повествование Хэккета показалось мне малоинтересным и унылым. Он принялся рассказывать, сколько стоила каждая картина раньше и сколько за нее дают сейчас. Добавил, что от каждой картины, купленной им за последние десять лет, он имеет потенциальную прибыль, причем весьма солидную.

– Вот молодец!

Он настороженно посмотрел на меня своими тусклыми глазами.

– Считаете, что это должно быть очень смешно?

– Нет.

– Ну ладно. – Однако вид у него стал недовольный: я не проявил подобающего уважения к нему и его деньгам. – Вы ведь сказали, что интересуетесь живописью. Здесь собрана одна из самых ценных коллекций современных произведений во всей Калифорнии.

– Это вы мне уже говорили.

– Ну что же, если вас это не заинтересовало. – Он было отвернулся, но опять подошел ко мне. – Одного не могу взять в толк. Какое отношение ко всему этому имеет Кит

Себастьян?

Пришлось солгать, хотя с самого начала я надеялся, что этого удастся избежать.

– Я знал, что Кит служит в одной из ваших компаний.

Приехал к нему, а он направил меня сюда.

– Понятно.

Пока Хэккету не стало понятно что-нибудь еще, я сел в свою машину и поехал к воротам. Луп последовал за мной на джипе.

Утки на озеро не вернулись. Перепуганные болотные цапли перебрались к дальнему берегу. Издали они походили на группу людей, пришедших на похороны.

Глава 9

На пути в город я остановился у дома «Лорел» проверить, не вернулись ли Дэви и Сэнди. Дверь в квартиру

Лорел Смит была приоткрыта. На мой стук она не отозвалась. Прислушавшись, я расслышал, что в глубине квартиры кто-то храпит. Мне подумалось, что Лорел напилась до потери сознания.

Но когда я вошел и обнаружил ее лежащей в ванне, то увидел, что ее свалило чем-то более крепким, чем алкоголь.

Из распухшего носа шла кровь, заплывшие глаза были закрыты, губы рассечены. Ванная была сухая, но вся забрызгана кровью. На Лорел было все то же черно-оранжевое домашнее платье.

Сняв трубку, я позвонил в полицию, попросив их одновременно прислать «скорую помощь». За те несколько минут, что оставались до их прибытия, я быстро обыскал квартиру. Первое, что я осмотрел, был портативный телевизор. В то, что Лорел якобы выиграла его по конкурсу, я не верил с самого начала. Сняв заднюю стенку, я обнаружил, что изнутри к футляру липкой лентой был приклеен пластмассовый «жучок» – миниатюрный радиопередатчик размером не больше пачки сигарет. Я не стал трогать «жучок» и поставил стенку на место.

Другой факт, тоже не совсем обычный, можно было занести в разряд негативных. Ничего из того, что мне удалось найти в ходе своего торопливого обыска, даже отдаленно не указывало на то, что у Лорел Смит была хоть какая-то биография: ни писем, не старых фотографий, ни документов. Мне все же удалось найти в сумочке, лежав-

шей в прикроватной тумбочке в спальне, чековую книжку с оставшимся вкладом, превышающим шесть тысяч долларов, и карточку социального страхования с загнутыми уголками на имя Лорел Блевинс.

В той же тумбочке лежала мало заполненная алфавитная адресная книжка, в которой я отыскал две знакомые фамилии – Белсайз и Спэннер. Я списал адрес супругов

Спэннер, они жили неподалеку от меня в Западном

Лос-Анджелесе. После этого я положил все на место, задвинул ящик в тумбочку.

Со стороны шоссе, идущего вдоль побережья океана, донесся резкий звук полицейской сирены. Это был тот звук, который я всегда ненавидел, завывание, предвещающее несчастье на пустынных городских пространствах. Этот волчий вой пришел со стороны Чотокуа и затих на Элдер-стрит. В отдалении раздался хныкающий звук сирены «скорой помощи».

Я знал двух вошедших полицейских. Яновский и Принс были сержантами-розыскниками из отделения полиции на

Пурдью-стрит. Обоим было под сорок, они гордились своей работой и были отменными профессионалами.

Пришлось сказать им, что я тут делаю, однако имя Сэнди я называть не стал. Я назвал им только имя Дэви Спэннера.

– Это Спэннер сделал? – спросил меня Принс. Он ткнул большим пальцем в сторону ванной комнаты, где два санитара укладывали Лорел на носилки.

– Сомневаюсь. Они были хорошими друзьями.

– Насколько хорошими? – уточнил Яновский. У него было широкое с грубыми чертами лицо прибалтийского типа, а кожа – светлая и нежная.

– Она дала ему работу, когда он вышел из тюрьмы.

– Тогда действительно очень хорошие друзья, – заметил Принс. – За что он сидел?

– Угон автомобилей.

– Значит, сейчас пишет диплом по нанесению тяжких телесных повреждений. – Преступления, которые ему приходилось расследовать, Принс воспринимал как нечто глубоко личное. В молодости он был чемпионом по боксу во втором полусреднем весе, и жизнь у него тогда могла повернуться по-всякому.

Я не стал спорить с ними. Если они задержат Дэви, то, вероятнее всего, окажут тем самым ему услугу. К тому же дело шло к вечеру. Я хотел успеть к Спэннерам, пока не стало слишком поздно.

Выйдя на улицу, мы смотрели, как Лорел Смит на носилках поднимают в машину. Трое или четверо жильцов, все женщины, толпились кучкой на тротуаре. Лорел была их квартирной хозяйкой, и они ее, без сомнения, знали, однако слишком близко не подходили. От хрипящей женщины разносились микробы, несущие несчастье.

Яновский спросил одного из санитаров:

– Насколько сильно она избита?

– Трудно сказать, особенно насчет головы. Сломаны нос и челюсть, возможно, проломлен череп. Думаю, что били не кулаками.

– А чем?

– Палкой или дубинкой.

Принс опрашивал женщин, живущих в доме. Ни одна из них ничего не слышала и не видела. Они стояли тихо и покорно, словно напуганные птицы, чувствующие, что где-то в вышине, совсем неподалеку парит хищный коршун.

«Скорая помощь» уехала. Женщины вошли в дом.

Принс сел в полицейскую машину и своим низким голосом стал монотонно докладывать в микрофон о случившемся.

Яновский вернулся в квартиру. Я поднялся по Лос

Баньос-стрит, чтобы еще раз взглянуть на дом, во фронтон которого была вделана плита вулканической скальной породы. Окна по-прежнему были плотно занавешены. «Пантеры» последней модели рядом не было.

Обогнув дом, я зашел во дворик и увидел незанавешенную застекленную дверь. Никакой мебели в этой комнате не было. Я осмотрелся. Дворик весь зарос уже засохшим ползучим сорняком, который даже дожди не могли вернуть к жизни, и был обнесен полутораметровым заборчиком из подпорок для винограда.

С соседнего двора из-за забора выглянула женщина.

Она была крашеной блондинкой, глаза были увеличены при помощи лиловых теней.

– А вам что тут нужно?

– Ищу мужчину из этого дома.

– Такого крупного, с лысиной?

– Его самого.

– Он уехал час назад. Как мне показалось, насовсем.

Что меня весьма устраивает.

– Кто это?

Она бросила на меня через забор печальный взгляд глаз в лиловых полукружьях.

– Вы его друг?

– Да я бы не сказал.

– А что вы от него хотите?

– Это не я, а он хотел. Вызвал меня по телефону, чтобы я произвел ремонт.

– Той самой радиоаппаратуры, которая у него была?

– Точно.

– Опоздали. Он забрал ее. Запихал в багажник и укатил.

И скатертью дорожка, скажу я.

– Он доставлял вам неприятности?

– Собственно говоря, ничего конкретного. Но знаете, как-то жутковато, когда знаешь, что он сидит один в совершенно пустом доме. Думала, сама с ума сойду.

– А как вы узнали, что дом пустой?

– У меня глаза есть. Когда он въезжал сюда, из вещей у него была только походная раскладушка, складное кресло с карточным столиком да та самая радиоаппаратура. Именно все это он и забрал сегодня, когда уезжал.

– А сколько времени он здесь жил?

– Да пару недель круглым счетом. Я уже собиралась жаловаться мистеру Сэнти. Соседям на нервы действует, когда человек живет в доме без мебели.

– Мистер Сэнти, это кто?

– Алекс Сэнти. Посредник, через которого я снимаю жилье. И этот дом тоже через него сняла.

– Где я могу найти мистера Сэнти?

– Его контора на Сансет-бульваре. – Она показала пальцем в направлении к центру города. – А сейчас извините, у меня кое-что готовится на плите.

Я пересек дворик и посмотрел вниз через несколько других дворов. Квартира Лорел Смит была видна отсюда очень хорошо. Открытая входная дверь находилась на прямой линии видимости. Сержант-розыскник Яновский вышел из квартиры и закрыл за собой дверь.

Глава 10

Алекс Сэнти был невысоким пожилым человеком с нагловатым взглядом, замаскированным очками. Он как раз закрывал свою контору по сдаче недвижимости внаем, когда я вошел, но любезно согласился выслушать меня.

– Однако уделить вам смогу лишь несколько минут. У

меня назначена встреча, я должен показать дом клиенту.

– Меня интересует дом по Лос Баньос-стрит, 702, тот, что с фронтоном из вулканической породы.

– Характерный признак, правда? Но, к сожалению, дом сдан.

– С какого времени? Он стоит пустой.

– С пятнадцатого ноября этого года. Вы имеете в виду, что жилец еще не въехал?

– Он жил, но съехал, по словам соседей. Выехал сегодня.

– Любопытно, – пожал плечами Сэнти. – Ну что ж, это его право. Раз Флейшер выехал, то дом подлежит сдаче внаем с пятнадцатого числа этого месяца. Триста пятьдесят в месяц, если будете снимать на год, плата за первый и последний месяцы вносится вперед.

– Может, сначала мне лучше с ним поговорить? Вы сказали, его зовут Флейшер?

– Джек Флейшер. – Сэнти отыскал в своей картотеке нужную карточку и произнес фамилию раздельно по буквам. – Вот его адрес, который он мне оставил. Отель «Доринда» в Санта-Монике.

– Он говорил, чем он занимается?

– Шериф в отставке откуда-то из северной части округа. – Сэнти опять отыскал что-то в картотеке. – Из Санта-Терезы. Может быть, он туда решил вернуться.

Администратор «Доринды», угрюмый человек с пышной прической в стиле «помпадур», сначала никак не мог вспомнить Джека Флейшера. Но, полистав регистрационный журнал, он нашел запись о том, что примерно месяц назад, в начале ноября, Флейшер останавливался у них на двое суток.

Отыскав в холле телефонную будку, я набрал номер

Спэннеров. Мне ответил густой мужской голос:

– Дом Эдуарда Спэннера.

– Мистер Спэннер?

– Да.

– Говорит Лью Арчер. Вашу фамилию мне дал мистер

Джекоб Белсайз. Я провожу одно расследование и очень хотел бы поговорить с вами.

– О Дэви? – голос его стал менее густым.

– О Дэви и еще кое о чем.

– Опять он что-нибудь натворил?

– Женщина, у которой он работал, была сильно избита.

Ее только что отвезли в больницу.

– Вы имеете в виду миссис Смит? Раньше он никогда не поднимал руку на женщин.

– Я не утверждаю, что это сделал он. Вы знаете его лучше, чем кто-либо, мистер Спэннер. Пожалуйста, уделите мне несколько минут.

– Но мы как раз собирались ужинать. Не понимаю, почему все вы не можете оставить нас в покое. Дэви уже несколько лет как не живет с нами. Официально мы его не усыновляли и по закону никакой ответственности за него не несем.

Я оборвал его:

– Буду у вас через полчаса.

Когда я вышел из отеля «Доринда», солнце уже садилось. Над огромным городом будто разгоралось зарево пожара, угрожая охватить всю западную часть. Ночь опускается на Лос-Анджелес очень быстро, и когда я подъезжал к дому Спэннеров, пожар уже выгорел, а в воздухе, подобно дыму, висели сгущающиеся сумерки.

Это было еще довоенное оштукатуренное бунгало, втиснутое в унылый ряд аналогичных домишек. Я постучал во входную дверь, которую мне с неохотой открыл Эдуард

Спэннер, высокий худой мужчина с удлиненным лицом и выразительными глазами. Он был очень черноволос, причем волосы росли не только на голове, но и на руках и на тыльных сторонах ладоней. На нем была рубашка в полоску с засученными рукавами, а от всего его облика веяло чем-то старомодным, какой-то почти язвительной доброжелательностью.

– Входите, мистер Арчер. Добро пожаловать в нашу обитель. – Он производил впечатление человека, который научился правильно говорить по книгам.

Я прошел за ним через обставленную старой мебелью гостиную, на стенах которой висели изречения, на кухню, где за столом сидела его жена. На ней было обыкновенное домашнее платье, подчеркивающее ее угловатую фигуру.

На лице ее застыла печать страдания, чуть ослабленная мягкой линией рта и чутким выражением глаз.

Спэннеры были похожи между собой, и было видно, что они очень сильно ощущают присутствие друг друга, что не совсем обычно для пожилой четы. Казалось, что миссис Спэннер сильно боится мужа или же опасается за него.

– Знакомься, Марта, это мистер Арчер. Он хочет поговорить о Дэви.

Голова ее поникла. Муж пояснил:

– После того, как вы позвонили, жена мне кое в чем созналась. Оказывается, сегодня днем, когда я работал, здесь был Дэви. Вероятно, она как раз собиралась сказать мне об этом. – Он обращался больше к ней, нежели ко мне. – Как я теперь понимаю, он является сюда каждый день тайком от меня.

Спэннер зашел слишком далеко, и жена остановила его:

– Это не так, и тебе это хорошо известно. И я действительно собиралась рассказать тебе об этом. Просто не хотела портить тебе аппетит перед ужином.

Она обратилась ко мне, избегая прямой стычки с мужем:

– У Эдуарда язва. Вся эта история сильно сказалась на нас. Словно в подтверждение ее слов Спэннер опустился на стул, безвольно свесив руки. На тарелке перед ним лежал недоеденный кусок тушеного мяса. Я спросил его жену:

– Когда Дэви был здесь?

– Часа два назад, – ответила она.

– С ним кто-нибудь был?

– Да, подружка. Его невеста. Хорошенькая девочка! –

Казалось, что миссис Спэннер удивлена.

– Какое у них было настроение?

– Пожалуй, оба они были сильно взволнованы. Они собираются пожениться, знаете ли.

Спэннер презрительно фыркнул.

– Вам об этом Дэви сказал? – спросил я его жену.

– Они оба сказали, – она мечтательно улыбнулась. – Я

понимаю, они еще так молоды. Но я рада, что он нашел хорошую девушку. Я дала им десять долларов на свадебный подарок.

Спэннер воскликнул со страдальческим выражением на лице:

– Ты дала ему десять долларов? Да мне нужно постричь целых десять человек, чтобы заработать такие деньги!

– Я сэкономила их. Эти деньги не твои.

Спэннер сокрушенно покачал головой.

– Не удивительно, что он скатился по наклонной. С

самого первого дня, как он только вошел к нам в дом, ты начала портить его.

– Неправда. Я окружила его любовью. Он так нуждался в ней после стольких лет в сиротском приюте.

Подавшись вперед, она мягко тронула мужа за плечо, как если бы он и Дэви были для нее одним человеком. Он отпрянул назад и произнес с еще большим отчаянием в голосе:

– Нам следовало оставить его в том приюте.

– Ну, зачем ты так, Эдуард? Все эти годы нам было хорошо втроем.

– Хорошо? И дня не проходило, чтобы я не порол его ремнем для правки бритв. Если бы я никогда больше не слышал о нем, я был бы...

Миссис Спэннер коснулась пальцами его губ.

– Не говори так. Он так же небезразличен тебе, как и мне.

– После всего, что он сделал с нами?

Она посмотрела на меня через его плечо.

– Муж не может говорить об этом без боли. Он столько вложил в Дэви. Был по-настоящему добрым отцом. Но

Дэви требовалось больше, чем мы могли ему дать. И когда с ним случилась неприятность в первый раз, Святая Община Непорочного Зачатия потребовала, чтобы Эдуард приостановил исполнение своих обязанностей мирского проповедника. Для него это явилось ужасным ударом, а когда неприятности с Дэви стали продолжаться, мы уехали из своего города и стали жить здесь. Потом Эдуард слег с язвой и долго не работал – почти три последних года. При таких обстоятельствах мы не могли сделать для Дэви многого. В общем, к этому времени он уже был фактически предоставлен самому себе и жил в основном самостоятельно.

Откровенность жены повергла Спэннера в замешательство.

– Все это давнишняя история.

– Я как раз и приехал к вам, чтобы ее услышать. Вы сказали, что переехали сюда из другого города?

– Мы почти всю жизнь прожили в Санта-Терезе, – ответила жена.

– Вы знаете человека по имени Джек Флейшер?

Она взглянула на мужа.

– Это не тот, кто был у нас в прошлом месяце?

Я подсказал им:

– Крупный мужчина с лысиной. Говорит, что он отставной полицейский.

– Да, это он, – ответила миссис Спэннер. – Задавал нам массу вопросов о Дэви, главным образом, о его происхождении. Мы рассказали ему то немногое, что нам известно.

Взяли его из приюта в Санта-Терезе в возрасте шести лет.

Фамилии у него не было, поэтому мы дали ему свою. Я

хотела усыновить его, но Эдуарду показалось, что такая большая ответственность будет нам не по плечу.

– Жена хочет сказать, – вмешался Спэннер, – что если бы мы усыновили его, то власти округа перестали бы нам платить пособие на его содержание.

– Но относились мы к нему как к родному сыну. Своих-то детей у нас так и не было. Мне никогда не забыть, как мы впервые увидели Дэви в кабинете заведующего приютом. Он подошел прямо к нам, встал рядышком с Эдуардом и ни в какую не хотел отходить от него. «Хочу стоять рядом с этим дядей», – так и заявил. Ты помнишь, Эдуард?

Он помнил. Печальная гордость вспыхнула в его глазах.

– А сейчас он уже с тебя ростом. Жалко, что ты не видел его сегодня.

«Типичная женщина, – подумалось мне, – старалась создать семью из мальчика-беглеца и неподатливого мужа, хрупкую ячейку из неудавшихся судеб».

– Вы знаете, кто его настоящие родители, миссис

Спэннер?

– Нет, он был просто сирота. Какой-то сельскохозяйственный рабочий умер, оставив его сиротой. Я узнала об этом от того человека – Флейшера.

– А Флейшер сказал вам, почему он так интересуется

Дэви?

– Я не спрашивала его. Боялась спрашивать, ведь Дэви освобожден условно-досрочно, и все такое. – Она заколебалась, глядя мне прямо в глаза. – А вы позволите задать этот вопрос вам?

За меня ответил Спэннер:

– Миссис Лорел Смит сильно избита. Я уже говорил тебе.

Ее глаза округлились.

– Дэви никогда не сделал бы этого. Она была его лучшим другом.

– А вот я не поручился бы за него, – мрачно сказал

Спэннер. – Помнишь, в старшем классе он ударил учителя, с этого все неприятности и пошли.

– Учителя или учительницу? – переспросил я.

– Учителя. Мистера Лэнгстона, преподавателя старших классов. Одно они в школе не могут простить – это если поднимаешь руку на учителя. После этого случая принять его в школу обратно они отказались. Мы не знали, что с ним делать. Работу он нигде получить не мог. Это одна из причин, почему мы переехали жить сюда. После этого так ничего у нас больше и не наладилось. – Он говорил так, словно речь шла не об обычном переезде, а по меньшей мере об изгнании.

– Он не только ударил учителя, за этим крылось нечто большее, – сказала миссис Спэннер. – Генри Лэнгстон был не просто учителем, а – как это называется – наставником, воспитателем. Он пытался наставлять Дэви, когда это случилось.

– Наставлять относительно чего?

– Этого я так и не узнала.

Спэннер резко повернулся в ее сторону.

– У Дэви ведь психическое расстройство. Ты никогда не признавалась себе в этом. Но тебе уже давно пора это сделать. Неприятности с ним начались с того самого времени, как мы взяли его из приюта, и для меня они никогда не прекращались. Нормальным парнем он так и не стал.

Она медленно покачала головой из стороны в сторону, упрямо отрицая услышанное.

– Не верю.

Этот спор между ними длился, по-видимому, годами. И

прекратиться ему, вероятно, суждено было лишь со смертью одного из них.

Я решил вмешаться:

– Сегодня вы видели его, миссис Спэннер. Вам не показалось, что его что-то тревожит?

– Ну, особенно-то радостным он никогда не был. Мне показалось, что он в сильном напряжении. Но таким выглядит и любой молодой человек в наше время, когда он собирается жениться.

– О женитьбе они серьезно говорили.

– Я бы сказала, очень серьезно. Ждут не дождутся. –

Она обратилась к мужу. – Не хотела тебе говорить, но думаю, не стоит скрывать. Дэви предложил, что, может быть, ты их поженишь. Я объяснила ему, что раз ты просто мирской проповедник, то у тебя нет права на это.

– В любом случае я не стал бы этого делать, кто бы она ни была. Не питаю особого уважения к женской породе.

– Говорили они что-нибудь еще о своих планах, миссис

Спэннер? Где они собирались пожениться?

– Нет, не говорили.

– И вы не знаете, куда они направились отсюда?

– Не знаю. – Однако взгляд ее устремился как бы назад, внутрь себя, словно она вспомнила что-то.

– И не сделали никакого намека?

Она явно колебалась.

– Вы так и не ответили на мой вопрос, мистер Арчер, почему это вас так интересует. Вы ведь не считаете, что это он избил миссис Смит?

– Нет. Но вы знаете, люди не перестают удивлять меня своими непредсказуемыми поступками.

Она изучающе посмотрела на меня, опершись локтями о стол.

– Говорите вы не как полицейский. Вы не из них?

– Был когда-то. Сейчас – частный детектив. На Дэви я ничего навесить не пытаюсь.

– А что вы пытаетесь сделать?

– Убедиться, что девушка в безопасности. Ее отец нанял меня для этого. Ей всего семнадцать лет. Сегодня ей нужно было быть в школе, а не разъезжать туда-сюда.

Как бы несчастливо ни сложилась ее собственная семейная жизнь, любой женщине, похоже, импонирует уже сама мысль о бракосочетаниях.

Расставаться с мыслью об этом бракосочетании для миссис Спэннер было невероятно трудно. Я ясно это видел.

– Когда я находилась здесь, на кухне, заваривая для них чай, – сказала она, – я слышала, как они разговаривали в гостиной. Читали вслух изречения на стенах и смеялись над ними. Такое поведение хорошим не назовешь, но, возможно, мне не следовало вслушиваться в их разговор.

Во всяком случае, они отпустили шутку о Невидимом

Госте. Дэви сказал, что к Папаше Денежному Мешку сегодня тоже явится Невидимый Гость.

Спэннер взорвался:

– Это кощунство!

– Говорили они еще что-нибудь на эту тему?

– Он спросил девушку, сможет ли она провезти его туда. Та ответила, что сделает это без труда. Луи знает ее.

– Луи? – переспросил я. – Или Луп?

– Может, и Луп. Да, точно – Луп. Вы знаете, о чем идет речь?

– Боюсь, что да. Можно от вас позвонить?

– Только если не по междугородному, – осторожно заметил Спэннер.

Я дал ему доллар и набрал номер Хэккетов в Малибу.

Ответила женщина, по голосу я не сразу узнал, кто это.

– Можно попросить Стивена Хэккета?

– Кто его спрашивает?

– Лью Арчер. Это вы, миссис Марбург?

– Да, я. – Голос ее был тонким и сухим. – Вы оказались неплохим пророком, мистер Арчер.

– Что-то произошло с вашим сыном?

– Пророк вы настолько хороший, что возникает вопрос, действительно ли это было пророчеством. Где вы находитесь?

– В Западном Лос-Анджелесе.

– Приезжайте сюда немедленно, хорошо? Я велю мужу открыть ворота.

От Спэннеров я уехал, не сказав им, ни куда я направляюсь, ни зачем. По пути в Малибу я заехал домой за револьвером.

Глава 11

Ворота в усадьбу Хэккетов были распахнуты настежь.

Перед домом я ожидал увидеть полицейские машины, однако единственным автомобилем, стоящим под мягким светом фонарей, был новенький голубой «мерседес» с откидным верхом. Приехавший на нем молодой человек вышел из дома мне навстречу.

– Мистер Арчер? Я – Сидни Марбург.

С этими словами он крепко, испытующе пожал мне руку. Присмотревшись, можно было заметить, что он не столь уж и молод. Улыбка, вероятно, была деланной, а морщинки, которые она образовывала, могли в равной степени быть результатом озабоченности. Было трудно понять, что выражают его прищуренные глаза.

– Что случилось, мистер Марбург?

– Мне самому не все ясно. Когда это случилось, меня здесь не было. По всей видимости, Стивена похитили.

Увезли в машине, молодая девица и парень с обрезом.

– А Луп где был?

– Луп был здесь. Он и сейчас тут лежит, вся голова в крови. Парень достал из багажника обрез из охотничьего ружья и навел на него. А девица ударила его по голове молотком или монтировкой.

– Это сделала девушка?

Он кивнул.

– И что даже более странно, она одна из тех, кого в их семье хорошо знают. Моя жена хочет поговорить с вами.

Марбург провел меня в библиотеку, где, освещенная настольной лампой, сидела его жена. Рядом с нею на столике у телефона лежал револьвер. Внешне она казалась спокойной, но на ее лице застыло выражение надменного удивления.

– Спасибо, что приехали, – натянуто улыбнулась она. –

Сидни очарователен, но практической пользы от него никакой. – Она повернулась к нему: – А теперь ступай и поиграй своими красками или еще чем-нибудь.

На его лице появилось возмущенное выражение. Он открыл и закрыл рот.

– Ступай же, будь паинькой. Мне нужно кое-что обсудить с мистером Арчером.

Марбург вышел. Я опустился на кожаную кушетку рядом с ее креслом.

– Где миссис Хэккет?

– Герда в полной прострации. К счастью, я всегда ношу с собой снотворное. Дала ей две таблетки, и она как плакала, так и уснула вся в слезах.

– Так что ситуация вполне управляемая.

– Она абсолютно неуправляемая, и вам это прекрасно известно. Вы намерены помочь мне восстановить все, как было?

– Сейчас я работаю на своего клиента.

Этот аргумент она отмела с ходу.

– Я хорошо заплачу вам.

– Сколько?

– Сто тысяч.

– Это слишком много.

Прищурившись, она смерила меня испытующим взглядом.

– Я видела сегодня, как вы отказались от двадцати долларов. Но от ста тысяч еще никто не отказывался.

– Это нереальные деньги. Вы предлагаете их мне потому, что думаете, будто я замешан в каком-то вымогательстве. Но ни малейшего отношения я к этому не имею.

– Каким же образом вы узнали об этом еще до того, как все произошло?

– Мне в руки попалась улика. Они оставили план вашей усадьбы, словно специально хотели, чтобы их остановили.

Что ничуть не делает их менее опасными.

– Я знаю, что они опасны. Видела их. Вдвоем вошли в гостиную и вывели Стивена к своей машине. В этих темных очках они походили на каких-то инопланетян.

– Вы узнали хоть одного из них?

– Девицу Герда узнала сразу же. Она не раз бывала здесь в гостях. Это Александрия Себастьян.

Перегнувшись через столик, она с подозрением посмотрела мне прямо в глаза. Я был рад, что тайна вышла наружу.

– Кит Себастьян – мой клиент.

– И он знал об этом?

– Он знал, что его дочь убежала из дома. Потом он узнал то, что я ему рассказал, а это – немного. Не будем опускаться до взаимных обвинений. Главное сейчас –

вернуть вашего сына.

– Согласна. Мое предложение остается в силе: сто тысяч, если Стивен вернется домой целым и невредимым.

– Полиция выполнит эту работу бесплатно.

Она отмахнулась рукой от моих слов.

– Не хочу с ними связываться. Слишком часто выходит так, что дело они расследуют, а жертва погибает. А я хочу, чтобы мой сын вернулся домой живым.

– Я не могу вам этого гарантировать.

– Знаю, – нетерпеливо сказала она. – Так вы беретесь? –

Крепко прижав руки к груди, она резко протянула их ладонями ко мне. Такое проявление эмоций было одновременно и театральным и естественным.

– Берусь, – ответил я. – Однако считаю, что вы совершаете ошибку. Вам следует обратиться в полицию.

– Я уже сказала, что не стану. Я им не доверяю.

– А мне доверяете?

– А что, вам нельзя? Да, доверяю, до известной степени.

– Вот и Кит Себастьян – так же. Я намерен поставить его в известность.

– Не понимаю, чего ради. Он всего-навсего один из наших служащих.

– Это только, когда он на работе. Не забывайте: исчезла его дочь, и пока еще она не найдена. Он испытывает к ней такие же сильные чувства, как вы – к своему сыну.

Может быть, и не совсем такие же, но свои сомнения на этот счет я истолковал про себя все же в пользу Себастьяна.

– Сейчас он будет здесь. – Она рывком подняла трубку. – Какой у него номер?

– Мы зря теряем время.

– Я спрашиваю, какой номер?

Достав свою черную записную книжечку, я открыл нужную страницу. Она набрала номер. Себастьян снял трубку сразу же. Должно быть, все это время он не отходил от телефона.

– Мистер Себастьян? Говорит Рут Марбург. Мать

Стивена Хэккета. Я нахожусь сейчас у него дома, в Малибу, и очень хотела бы видеть вас... Да, сегодня вечером.

Точнее – прямо сейчас. Сколько времени вам понадобится, чтобы приехать?. Очень хорошо, через полчаса буду вас ждать. Вы ведь не станете меня огорчать, правда?

Положив трубку, она спокойно и почти ласково посмотрела на меня. Руку она оставила на телефоне, словно измеряя пульс Себастьяна на расстоянии.

– Он не может быть замешан в этом преступлении вместе со своей дочерью, а? Хотя я и знаю, что Стивен не всегда симпатичен тем, кто на него работает.

– Это на самом деле так, миссис Марбург?

– Не уходите от ответа. Я ясно сформулировала свой вопрос.

– Мой ответ отрицательный. Себастьян вылеплен совсем из другого теста. И потом, как бы там ни было, но вашего сына он просто обожает.

– Почему? – резко спросила она.

– Из-за денег. У него к ним прямо страсть.

– И вы можете поручиться, что он не втягивал дочь в это преступление?

– Могу.

– Тогда какого же черта? Она хоть ведает, что творит?

– Похоже, что она восстала против всех, кому больше тридцати. И в пределах ее досягаемости ваш сын оказался наиболее крупной мишенью. Хотя сомневаюсь, что мишень эту она выбрала сама. Скорее всего, главный организатор – Дэви Спэннер.

– Чего он добивается? Денег?

– Этого я еще не выяснил. Вам что-нибудь известно о возможных связях между ним и вашим сыном? Это может быть и что-то личное.

Она отрицательно покачала головой.

– Может быть, вы расскажете мне, что вам известно о нем?

Я изложил ей тезисно историю Дэви Спэннера, сына бродячего поденщика, оставшегося сиротой в три или четыре года и попавшего в приют, затем взятого приемными родителями, исключенного из школы, бродячего юнца без определенных занятий, угонщика автомобилей, условно выпущенного из тюрьмы, способного на более серьезные преступления и, возможно, не вполне нормального психически.

Рут Марбург слушала, подозрительно глядя на меня.

– Вы говорите, едва ли не с сочувствием к нему.

– А я ему почти сочувствую, – ответил я, хотя боль в почках у меня еще не прошла. – Его жизнь таким сделала.

Она ответила мне с нарочитой грубостью:

– Мне-то вы лапшу на уши не вешайте. Уж этих психопатов я навидалась. Как собаки, кусают руку тех, кто их же и кормит.

– Был ли Спэннер раньше как-то связан с вашей семьей?

– Нет. Мне, по крайней мере, об этом неизвестно.

– Но девушка – была.

– Не со мной. С Гердой, женой Стивена. Интересовалась языками или только вид делала. Герда этим летом взяла ее под свое крыло. В другой раз будет знать, если их семья еще сохранится.

Беседа начинала выводить меня из себя. Мы слишком долго сидели здесь, в этой комнате. Плотно заставленные книгами стены и наглухо зашторенные окна придавали ей сходство с подземным бункером, изолированным от внешнего мира.

Ход моих мыслей, вероятно, передался Рут Марбург, а может, она даже испытала то же самое чувство. Подойдя к одному из окон и раздвинув шторы, она посмотрела на прерывистую цепь огней, светившихся на побережье.

– Никак не могу поверить в случившееся, Стивен всегда был так осторожен. Это одна из причин, почему они не держат слуг.

– А Луп?

– Да мы и не считаем его слугой. Фактически, он –

управляющий.

– Ваш друг?

– Ну, я бы так не сказала. Но мы с ним неплохо ладим. –

То, как она при этом улыбнулась и изогнула фигуру, придало ее словам сексуальный оттенок.

– Могу я поговорить с Лупом?

– Сейчас – нет. Он сильно пострадал.

– Ему требуется доктор.

– Я вызову. – Она повернулась, глядя мне прямо в глаза, заметно подрагивая всем телом от едва сдерживаемого гнева. – Вам не следует взваливать на себя ответственность за то, за что вы не отвечаете. Я нанимаю вас для того, чтобы вы вернули моего сына живым.

– Вы меня еще не наняли.

– Могу и вообще не нанимать. – Она опять отвернулась от меня, встав лицом к окну. – Почему он так долго? –

Сцепив пальцы, она постучала костяшками о стекло, это напомнило мне о том, что она тоже человек из костей и плоти.

Словно услыхав этот звук или ощутив ее нетерпение, в усадьбу въехал Себастьян. Его большая машина осветила фарами дорожку, обогнула темное озеро и остановилась под фонарями.

– Вы явно не спешили, – заметила миссис Марбург, встречая его у входа в дом.

– Извините. Когда я уже выходил, мне позвонили.

Пришлось говорить.

Себастьян был в крайне возбужденном состоянии. На его бледном лице лихорадочно сверкали глаза. Он перевел взгляд на меня.

– Что случилось?

Рут Марбург мрачно ответила:

– Проходите в дом, я расскажу вам, что случилось. –

Проведя нас в библиотеку, она демонстративно закрыла дверь, словно привратница.

– Ваша драгоценная дочь похитила моего сына.

– Что вы хотите этим сказать?

– То, что она прикатила сюда со своим парнем-бандитом, которого спрятала в багажнике, вырубила нашего управляющего железякой по голове, проникла вместе с этим бандюгой в дом, вывела Стивена и увезла в своей машине.

– Но это безумие!

– Это случилось.

– Когда?

– Перед самым заходом солнца. Примерно в половине шестого. Сейчас девятый час. Вопрос заключается в том, что именно вы намерены предпринять в данной ситуации.

– Все, что угодно. Я сделаю все, что угодно. – Слезы, с опозданием хлынувшие потоком из его глаз, сделали его почти незрячим. Он вытирал их пальцами, пошатываясь на свету, прикрывая глаза руками. – Это точно была Сэнди?

– Да, моя сноха хорошо ее знает. Мистер Арчер нам фактически предсказал, что это произойдет. Что и является причиной того, почему вы здесь. Я хочу, чтобы мистер

Арчер вернул мне сына.

– Это означает, – пояснил я, – что вы и я можем оказаться по разные стороны баррикад. Ваша дочь является соучастницей серьезного преступления. Боюсь, что мне не удастся уберечь ее от последствий.

– Но я надеюсь, вы станете сотрудничать с Арчером, –

сказала ему миссис Марбург. – Например, если вы получите сообщение от дочери, вы должны поставить его в известность.

– Да, – он несколько раз кивнул. – Обещаю, что буду сотрудничать. Спасибо за. . спасибо вам за то, что вы сказали мне.

Она показала ему на дверь, сделав при этом жест, означающий «прочь с глаз моих».

– Ну, как, – обратилась она ко мне, когда он вышел, – не считаете, что это он ее вовлек?

– Вы сами прекрасно знаете, что нет.

– Не надо говорить мне, что я знаю, а чего – нет. Люди способны на все. Даже самые порядочные люди, а этот не из таких. – Она добавила: – И я – тоже, на тот случай, если вы сомневались.

– Мы зря теряем время.

Последнее слово она все же оставила за собой:

– Мое время – это вы. Когда будете уходить, скажите,

пожалуйста, мужу, чтобы принес мне сюда двойное виски.

Я смертельно устала.

Она тяжело опустилась в кресло, тело ее расслабилось, а лицо приняло безвольное выражение. Ее муж находился в залитой светом галерее, осматривая картины. Я передал ему ее просьбу.

– Спасибо, старина. Не слишком-то утруждайте себя этой работенкой, хорошо? Если Стивен не вернется, все это достанется Рут и мне. Обожаю настоящие шедевры. –

Марбург говорил полусерьезно – единственное состояние, на которое он только и будет способен когда-либо в жизни.

Я вышел из дома и подошел к своей машине, где меня уже ждал Себастьян. Он грыз ноготь большого пальца, который уже кровоточил. Я сел за руль.

– Хотите мне что-то сказать?

– Да. Я побоялся говорить это при ней. Тот телефонный звонок, когда я уже выходил из дома, – он был от Сэнди.

Просила меня приехать и забрать ее.

– Куда приехать?

– В Санта-Терезу. Прежде чем она успела сказать, где именно она находится, нас разъединили.

– Так и не сказала, откуда звонила?

– Нет, но она звонила по коду с последующей оплатой, и телефонистка по моей просьбе установила номер телефона. Звонок был со служебного телефона станции обслуживания автомобилей на этой стороне Санта-Терезы.

Когда на выходные мы выезжаем за город, то часто заправляемся на этой станции.

– Поеду-ка я туда лучше прямо сейчас.

– Возьмите меня с собой, – взмолился Себастьян. –

Пожалуйста.

Обернувшись, я посмотрел ему в глаза. Поначалу мне он не особенно понравился, и я ему не очень-то доверял.

Однако по мере того, как шло время, он начинал нравиться мне все больше.

– Машину хорошо водите?

– Аварий у меня ни разу не было, и я не пьющий.

– Ладно, поедем в моей машине.

Свой «олдсмобил» Себастьян оставил на стоянке у магазина, обслуживающего автомобилистов в их машинах.

Пока он звонил жене, я сжевал на скорую руку бутерброд, отдающий выхлопными газами. Затем он позвонил на станцию в Санта-Терезе.

– Они работают до двенадцати ночи, – сказал он мне. –

И этот человек запомнил Сэнди.

На моих часах было пятнадцать минут десятого. День сегодня тянулся страшно долго и, по моим прогнозам, должен был длиться большую часть ночи. Забравшись на заднее сиденье, я заснул.

Глава 12

От сновидения о каком-то сверхзвуковом полете меня пробудил переставший вдруг работать мотор. Моя машина стояла у бензоколонки, залитой ослепительным неоновым светом, шедшим от станции обслуживания. Из конторки появился молодой человек в комбинезоне. Одна нога у него была сухая, в ортопедическом ботинке. Несмотря на поздний час и на усталость, написанную у него на лице, ковылял он довольно быстро.

– Чем могу быть полезен? – обратился он к Себастьяну.

– Это я вам звонил. Насчет двери, – проговорил он неуверенно севшим голосом, словно попрошайка.

– Понятно. – Боль и усталость на лице работника сменились выражением сочувствия, что изменило и тональность его голоса. – Она сбежала из дома или что-то в этом роде?

– Что-то в этом роде, – я вышел из машины, чтобы поговорить с ним самому. – Она приезжала в зеленой малолитражке?

– Да. Остановилась как раз там, где стоит ваша машина, и попросила залить бак. Он был почти пустой, в него вошло больше девятнадцати галлонов.

– Остальных в машине не видели?

– Там сидел только один, здоровенный парень с короткой стрижкой. Он не выходил, пока не увидел, что она звонит по телефону. Ведь ему-то она сказала, что хочет пойти в туалет. Я оставил насос и пошел в конторку за ключом для нее. Она спросила у меня разрешения воспользоваться телефоном, чтобы позвонить по междугородной. Я ответил, что можно, если она предварительно заплатит мне, что она и сделала. Я остался рядом, чтобы проследить, как она будет набирать и сколько говорить. Но тут влетел этот парень и заставил ее уйти.

– Он применил силу?

– Он ее не ударил. Обхватил руками, словно обнял. Она вырывалась и плакала, но он утащил ее назад в машину.

Она уплатила за бензин и повела машину сама в город. –

Он показал в сторону Санта-Терезы.

– Оружия у него не видели?

– Нет. Но она вела себя так, будто боялась его.

– Он говорил что-нибудь?

– Только когда влетел вслед за ней. Крикнул, что она с ума спятила, если вздумала родителям звонить. Что они ее злейшие враги.

Себастьян что-то нечленораздельно пробормотал.

– Ее или его? – переспросил я.

– Обоих. По-моему, он сказал «наши злейшие враги».

– Свидетель вы хороший. Как вас зовут?

– Фред Крэм.

Я предложил ему доллар.

– Не нужно мне платить, – произнес он сдержанно, но твердо. – Жаль, что не могу чем-то помочь. Может быть, мне следовало попытаться задержать их, или позвонить в полицию, или еще что-то. Но только я думал, что не имею права вмешиваться.

Со стороны улицы вывернул старый «шевроле», выкрашенный коричневой краской, и затормозил у бензоколонки. Впереди сидели двое подростков. Босые ноги двух других торчали из заднего окошка. Сидевший за рулем засигналил, требуя обслужить его.

Я задал Фреду Крэму еще один вопрос:

– Вы точно не видели в машине третьего?

Он подумал, прежде чем ответить.

– Нет, если только вы не имеете в виду собаку.

– Какую собаку?

– Не знаю. Судя по доносившимся звукам, большую.

– Так вы не видели ее?

– Она была в багажнике. Я слышал, как она шумно дышит и скулит.

– Откуда вы знаете, что это была собака?

– Девушка мне так сказала.

Себастьян сдавленно застонал.

– Вы хотите сказать, что там находилось человеческое существо? – спросил Фред.

– Не знаю.

Он посмотрел на меня долгим испытующим взглядом.

Лицо его помрачнело, когда он понял, в какую серьезную историю он влип. Подросток в «шевроле» опять засигналил, уже настойчиво, и Фред быстро заковылял к машине.

– Боже мой! – проговорил Себастьян, садясь за руль. –

Так, значит, это действительно произошло. Мы непременно должны вернуть ее, Арчер.

– Вернем. – Я не стал делиться с ним своими сомнениями. Сомнением в том, что нам удастся найти ее, и еще большим сомнением относительно того, что даже если и найдем, то по закону ей позволят остаться дома с родителями. – Лучшая помощь, которую вы можете сейчас мне оказать, это связаться с вашей женой и самому не отходить от телефона. Сэнди уже звонила домой, может позвонить еще.

– Если он позволит ей.

Однако предложение мое он принял. Мы сняли номер из двух смежных комнат в одном пляжном мотеле неподалеку от центра Санта-Терезы. Была середина зимнего сезона, и отдыхающих почти не было. Гавань для захода яхт под моим окном матово сияла под светом мерцающих звезд как напоминание об ушедшем лете.

Дежурная отперла дверь, соединяющую наши комнаты в номере. Я слушал, как Себастьян разговаривает по телефону с женой. С деланной радостью он сообщил ей, что поиски быстро близятся к завершению и что у нее нет решительно никаких оснований волноваться. Создаваемый им напускной радужный фасад почему-то вызвал у меня ассоциацию с молодым человеком на станции обслуживания, который, несмотря на свою сухую ногу, прихрамывая, ковылял быстрее, чем ходят обычные люди.

– Я тоже тебя люблю, – сказал Себастьян и повесил трубку.

Я подошел к двери.

– Как жена относится к этому?

– Ужасно. Она в ужасном состоянии.

Его взгляд рассеянно блуждал по комнате, фиксируя каждую подробность творящейся сейчас с ним катастрофы

– одинокую кровать, унылые голые стены и мое лицо, лицо человека, наблюдавшего за ним. Я попытался улыбнуться ему.

– Выйду ненадолго. Встретимся здесь попозже.

– Что вы намерены делать?

– Зайду в гости кое к кому в городе.

– Для визитов уже поздновато.

– Тем лучше. Больше шансов застать хозяев дома.

Вернувшись в свою комнату, я достал из ящика в телефонном столике справочник и нашел номер Генри Лэнгстона, того самого наставника, у которого произошла стычка с Дэви Спэннером. Трубку сняла совсем молоденькая девушка, и на мгновение мне подумалось, что по какому-то замечательному случайному совпадению это говорит Сэнди.

– Кто это? – спросил я.

– Элейн. Я приходящая няня, сижу с ребенком. Мистер и миссис Лэнгстон уехали на весь вечер.

– Когда вы ждете их назад?

– Обещали вернуться к двенадцати. Что-нибудь им передать?

– Нет, спасибо.

Случайные совпадения в моей работе происходят редко. Если копнуть поглубже, то почти всегда можно обнаружить их общий, разветвленный надвое корень. Вряд ли было случайностью то, что Джек Флейшер снялся и выехал из этого дома – предположительно к себе, в Санта-Терезу, –

сразу же после того, как Лорен Смит была жестоко избита.

В справочнике я нашел его фамилию и адрес «Пайн-стрит, 33».

Это оказалась улица неподалеку от здания суда, застроенная старыми домами людей среднего достатка, усаженная, в соответствии со своим названием, соснами15.

В большинстве домов свет уже не горел. Поставив машину на углу у старой церкви, я пошел по улице, освещая фонариком номера домов. Две проржавевшие тройки были прибиты к крыльцу двухэтажного белого щитового дома. В

окнах горел свет, сквозь задернутые шторы казавшийся тускло-желтым. Я постучал во входную дверь. Послышались неуверенные шаги, и женский голос спросил:

– Чего надо?

– Мистер Флейшер дома?

– Нет.

Однако женщина отперла дверь, чтобы посмотреть на меня. Это была блондинка средних лет, на лице которой сохранилась косметика, тщательно наложенная еще днем, а

15 Пайн – сосна (англ.).

сейчас уже начинающая растекаться. Ее глаза смотрели на меня с той пристальной и болезненной подозрительностью, которая вырабатывается годами. От нее сильно разило джином, и это тоже вызвало у меня определенную ассоциацию. Внешне она отдаленно напоминала Лорел Смит и вполне могла бы сойти за ее старшую сестру.

– Миссис Флейшер?

Она мрачно кивнула.

– Я, кажется, не знаю вас?

– Я больше знаком с вашим мужем. Не знаете, где я могу найти его?

Она развела руки. Тело под розовым стеганым халатиком оказалось довольно дряблым.

– Хочешь, обыщи меня.

– Дело важное. Я приехал из Лос-Анджелеса.

Подойдя ближе, она схватила меня под руку. Я почувствовал себя как бы на месте Джека.

– А что Джек там делает?

– К сожалению, не могу раскрывать этого.

– Мне-то уж можешь сказать. Я его жена. – Она потянула меня за руку. – Пойдем. Налью тебе выпить. Любой друг Джека. .

Возражать я не стал, и она провела меня в большую неопрятную гостиную. Вид вокруг был такой, словно здесь не живут, а лишь остановились на короткое время. Основным украшением были охотничьи трофеи Флейшера, висящие над камином.

– Что будешь пить? Я пью джин со льдом.

– Мне тоже.

Она вышла нетвердой походкой и вернулась, держа в руках низкие широкие бокалы с наколотым льдом и джином, налитым доверху.

Я отпил немного.

– Ваше здоровье.

– Садись вот здесь. – Она показала на кушетку с накинутым покрывалом и села вплотную ко мне. – Ты хотел рассказать мне, чем там Джек занимается.

– Деталей я не знаю. Похоже, что проводит одно расследование.

Она неторопливо перебила меня:

– Пусть он тебе очки не втирает. И выгораживать его тоже не вздумай. Тут замешана женщина, скажешь нет? У

него есть квартирка в Лос-Анджелесе, и эта женщина опять живет с ним. Не так разве?

– Вы знаете его лучше, чем я.

– Еще бы мне его не знать. Мы женаты уже тридцать лет, и добрую половину нашей поганой совместной жизни он волочится за одной и той же юбкой. – Она придвинулась ко мне совсем близко, вся сгорая от любопытства. – Ты видел эту женщину?

– Видел.

– Сейчас я покажу тебе ее карточку, – сказала она, – и ты мне скажешь, это та самая или нет.

– Если вы поможете мне найти Джека.

Она серьезно обдумала поставленное мною условие.

– Он отправился в район Залива16. Бог его знает, зачем.

Думала, что хоть на ночь останется. Но он принял душ, 16 Имеется в виду Сан-Францисский залив на севере штата Калифорния.

Сан-Франциско часто называют «Город у Залива».

переоделся, съел обед, который я ему приготовила, и был таков.

– Куда именно в район Залива?

– На Полуостров. Слышала, как он звонил в Пало-Альто перед тем, как уехать. Заказывал номер в гостинице Сэндмена. Это все, что мне известно. Больше он мне ничего не говорит теперь, и я знаю, почему. Опять за этой юбкой увивается. Такой же блеск в глазах. – Голос ее звенел от негодования, словно шмель, попавший в паутину.

Она залила его солидным глотком джина. – Я покажу тебе ее карточку.

Поставив пустой бокал на столик, инкрустированный полированными камешками, миссис Флейшер вышла из гостиной и тут же вернулась. Она швырнула мне маленькую фотографию, направив на нее настольную лампу.

– Это она, ведь так?

Передо мною было лицо Лорел Смит, сфотографированное, когда она была еще темноволосой девушкой лет двадцати пяти.

Я осушил свой бокал, и она отправилась на кухню, чтобы налить еще. По-моему, пока она находилась там, успела приложиться к бутылке. Возвращаясь в гостиную, она наткнулась на дверной косяк, облив себе руку джином.

Забрав у нее оба бокала, я поставил их на инкрустированный камешками столик. Она стояла передо мной пошатываясь, глаза у нее разбегались в разные стороны. С

трудом ей все же удалось опять сосредоточить взгляд на мне, при этом мелкая сетка морщинок прорезала кожу вокруг глаз.

– Это та самая женщина, да? – спросила она.

– Да, точно она. Вы знаете, как ее зовут?

– Она называла себя Лорел Смит, когда жила в Родео-сити.

– И сейчас так же.

– Джек живет с нею в Лос-Анджелесе, да?

– Насколько мне известно, с ней никто не живет.

– Только не надо дурачить меня. Вы, мужчины, вечно выгораживаете друг друга. Но я сразу вижу, когда мужчина начинает тратить деньги на бабу. Меньше чем за месяц, он снял с нашего счета больше тысячи долларов. А я должна выпрашивать у него двенадцать долларов, чтобы пойти прическу сделать. – Она запустила пальцы в свои красивые волнистые волосы. – И она все такая же красивая?

– Достаточно красивая. – Собравшись с силами, я решился отпустить ей комплимент: – По правде говоря, она очень напоминает вас.

– А они всегда напоминают. Бабы, с которыми он путается, все похожи на меня. Только утешение это слабое –

они всегда моложе. – Голос ее звучал хлестко, словно плеть, которой она стегала саму себя. Затем она обрушила ее на Флейшера: – Грязное ничтожество! Еще посмел тратить на эту шлюху наши деньги, с таким трудом заработанные. А потом приходить и заявлять, что вложил их в какое-то дело, которое обеспечит нас до конца жизни.

– Он сказал, в какое именно?

– Ты-то должен знать. Ты ведь один из его дружков-приятелей, да?

Схватив свой бокал, она залпом осушила его. Казалось, она вот-вот запустит им мне в голову. Пусть я и не был ее мужем, но ведь тоже носил брюки.

– Пей, – приказала она. – Я же выпила.

– Нам уже хватит.

– Это ты так думаешь.

Взяв свой бокал, она вышла из гостиной. Ее домашние тапочки без задников заскользили, она изогнулась и, пытаясь сохранить равновесие, наклонилась вперед, словно у нее под ногами поехал пол, навсегда унося ее в заброшенную обитель для покинутых женщин. Я услышал, как она чем-то гремит на кухне. Посмотрев в приоткрытую дверь, я увидел, что она бьет тарелки в раковине-мойке.

Я не стал ей мешать. В конце концов, это были ее тарелки. Вернувшись в гостиную, я взял со стола фотографию Лорел и вышел на улицу.

На крыльце соседнего дома стоял седой мужчина в купальном халате и прислушивался. Увидев меня, он отвернулся и вошел в дом. Прежде чем он закрыл дверь, я услышал, как он пробормотал:

– Опять Джек Флейшер домой заявился.

Глава 13

Одноэтажный дом Генри Лэнгстона находился в более новом районе, на северной окраине городка. Окна были освещены, фонари у дома тоже горели. Двери стоящего рядом гаража были распахнуты, но машины в нем не было, только у стены стоял детский трехколесный велосипед. Из дома вышла молодая женщина в пальто с меховым воротником. На ее овальном с тонкими чертами лице блестели темные глаза. Немного не доходя до меня, она остановилась, готовая услышать что-то неприятное.

– Я ищу мистера Лэнгстона, – сказал я ей.

– Почему? Что-то случилось?

– У меня есть основания думать, что да.

– Но сейчас так поздно.

– Извините. Я пытался связаться с ним раньше. Он дома?

Она оглянулась, посмотрев через плечо на открытую входную дверь. Я встревожил ее, будто принес им беду, какую-то заразную болезнь из дома, в котором побывал только что.

Я улыбнулся ей успокаивающе:

– Не волнуйтесь. К вам это не имеет никакого отношения. Мне нужно задать ему несколько вопросов об одном из его бывших учеников.

– Сегодня он наверняка не захочет беседовать с вами.

– Наверняка захочет. Скажите ему, что это касается

Дэви Спэннера.

– Опять он. – Она тряхнула головой, словно норовистая лошадь, затем прикусила губу. – У Дэви снова неприятности, или все тихо?

– Я предпочел бы обсудить это с вашим мужем. Ведь вы

– миссис Лэнгстон?

– Да, и я замерзла, и устала, и хочу спать, и мы провели прекрасный вечер с друзьями, и вот теперь он испорчен!

Возможно, она и выпила рюмку-другую, но свои чувства она изливала намеренно подчеркнуто. Она была достаточно красива, чтобы позволить себе это.

– Весьма сожалею.

– Раз весьма, то уезжайте.

Она вошла в дом и хлопнула за собой дверью, вызвав сотрясение стен между шестью и семью баллами по шкале

Рихтера и явно тщательно рассчитав силу удара. Я остался стоять там, где стоял, – на выложенной плитками дорожке.

Миссис Лэнгстон приоткрыла дверь, осторожно, словно кто-то заново открывал судебное дело.

– Извиняюсь. Понимаю, это, наверное, очень важно, иначе вы не приехали бы. Вы из полиции?

– Частный детектив. Моя фамилия Арчер.

– Генри должен вернуться с минуты на минуту. Он отвозит домой нашу приходящую няню, она сидела с ребенком. Заходите, на улице прохладно.

Она прошла в гостиную, я последовал за ней. Комната была заставлена мебелью и книгами. Центральным предметом был закрытый детский рояль.

Миссис Лэнгстон встала около него, как солистка, нервничающая перед ответственным выступлением.

– Сварить вам кофе?

– Не беспокойтесь, пожалуйста. И ради бога, ничего не бойтесь.

– Это не ваша вина. Я боюсь Дэви Спэннера.

– Вы были напуганы еще до того, как всплыло его имя.

– В самом деле? Пожалуй, вы правы. Вы так странно посмотрели на меня, словно я собираюсь умереть.

Я не стал утруждать себя и напоминать ей, что она действительно вела себя и выглядела так, будто собиралась это сделать. Когда она сняла пальто, стало видно, что у нее беременность примерно на шестом месяце.

– Извините меня, но я буквально с ног валюсь. Пожалуйста, не задерживайте Генри на всю ночь.

– Постараюсь. Спокойной ночи.

Она помахала мне пальцами, оставив после себя в гостиной атмосферу волнующей неопределенности. Услышав, как подъехала машина, я вышел из дома.

Лэнгстон вылез из своего фургона, не заводя его в гараж, не выключив ни фары, ни мотор. Казалось, что в воздухе разлито предчувствие некой опасности, и я увидел, как оно отражается на его лице. Это был крупный, не особенно красивый молодой человек с соломенными волосами и пытливым взглядом.

– С Кейт все в порядке?

– Ваша жена чувствует себя прекрасно. Она пригласила меня в дом, а сама пошла спать. – Я сказал ему, кто я. –

Сегодня вечером Дэви Спэннер был в городе.

Мне показалось, что Лэнгстон отвел глаза, словно я коснулся какой-то невидимой антенны. Подойдя к машине и наклонившись, он выключил мотор и потушил фары.

– Поговорим в машине, хорошо? Не хочу ее беспокоить. Мы сели на передние сиденья, тихо, без хлопка закрыв дверцы.

– Вы случайно не видели Дэви сегодня вечером?

Он медлил с ответом:

– Да, видел. Недолго.

– Где?

– Он приезжал сюда, ко мне домой.

– В котором часу примерно?

– В восемь. Кейт уехала, чтобы подвезти Элейн, – это старшеклассница, она сидит с сыном, – и я был очень рад, что жены не оказалось дома. Хорошо еще, что он уехал, прежде чем она вернулась. Дэви буквально выводит ее из себя, знаете ли.

– И не только ее.

Лэнгстон искоса посмотрел на меня.

– Что, опять бьется головой о стену?

– Да, если вы это так называете.

– Дэви сам себя губит.

– Меня волнуют другие, а не он. Была ли с ним девушка по имени Сэнди?

– Да, была. Это одна из причин, почему он приезжал ко мне. Хотел, чтобы я позаботился о ней ради него. То есть –

я и Кейт. Сказал, что они собираются пожениться, но что сначала ему нужно выполнить одну работу. На это должно уйти день-два.

– Он сказал, что за работа?

– Нет. Я понял так, что дело предстоит довольно жесткое. Он считал, что было бы хорошо, если бы Сэнди пожила у нас, пока он все не закончит.

– Почему он обратился к вам?

– Вот об этом я себя все время и спрашиваю, – ответил он, криво усмехнувшись. – «Почему ко мне?» Ответ заключается в том, что я сам на это напросился. Я был очень глубоко вовлечен во все трудности и проблемы Дэви несколько лет назад, а когда такое происходит, то очень нелегко, знаете ли, порывать со своей привязанностью. Из-за этого и наш брак однажды чуть не распался. Но все, теперь хватит. Я ответил: то, что он предлагает, невозможно. Он воспринял это тяжело, так, как если бы я отказался от него.

Но вопрос стоял так: от кого мне отказываться, точнее –

отрекаться, от Дэви или от собственной семьи?

– Какова была реакция девушки?

– У меня так и не было возможности поговорить с нею.

Я видел, что она сидит в машине очень бледная и вся в напряжении. – Он показал большим пальцем вбок, на улицу, где стояла моя машина. – Но я не мог взваливать на себя ответственность за нее. Если откровенно, то мне хотелось, чтобы они поскорей уехали, пока Кейт не вернулась. Она ждет второго ребенка, а первая беременность, когда она носила сына, протекала у нее очень тяжело. Я

обязан ограждать ее от чрезмерного возбуждения – всякого рода волнений и тревог.

– Разумеется.

– Ведь во всем всегда нужно сосредоточиться на главном, – продолжал он. – В противном случае, тебя попросту не хватит, и все пойдет прахом. – Он говорил, как сверхдобросовестный ученик, повторяющий трудный урок, который пытается затвердить. Но он не мог не поинтересоваться девушкой. – Она правда его невеста?

– Они так считают. Хотя она сбежала из дома и ей всего семнадцать лет. Сначала ее родители обратились ко мне с просьбой вернуть ее домой.

– Так вот почему вы здесь?

– Отчасти. Какие еще причины заставили Дэви приехать к вам?

– «Еще причины»? – переспросил он.

– Вы сказали, что девушка – одна из причин. Каковы остальные?

– Тут нужно углубляться в давнишнюю историю, –

ответил он довольно туманно. – Ему хотелось получить некоторые сведения, главным образом, сведения о себе.

Как я сказал, я достаточно глубоко вник в его дело несколько лет назад, когда он был одним из наших учеников в старших классах. Сейчас-то я понимаю, что влез слишком глубоко. В колледже я проходил курс психотерапии, и мне подумалось, что я мог бы применить свои знания и помочь ему. Но что-то случилось... не знаю, как и объяснить.

Взгляд его стал озадаченным и устремился внутрь, будто Лэнгстон пытался объяснить прошлое самому себе:

– Мне казалось, что между нами рухнула какая-то преграда, словно лопнула невидимая мембрана. Бывали минуты, когда наши индивидуальности как бы смешивались, соединяясь в единое целое. Если пользоваться специальной терминологией, я действительно начинал чувствовать его чувствами и мыслить его мыслями, болезненно переживая эту ужасную эмпатию, то есть полное вживание в личность другого человека. – Он перевел дыхание. – Происходило ли что-либо подобное с вами?

– Нет. Если только вы не имеете в виду женщин в весьма определенных ситуациях.

– Женщин? – рассеянно переспросил он меня все в той же озадаченной манере. – Кейт так же непостижима для меня, как горные вершины на Луне. Это не значит, что я не люблю ее. Я ее обожаю.

– Прекрасно. Но вы хотели поведать мне историю Дэви.

– Никакой истории у него, собственно, и не было, вот в чем беда. Я думал, что могу помочь ему, если выясню ее.

Но оказалось, что для его психики это слишком тяжкий груз. Да и для моей – тоже. В этой ситуации неправильно повел себя именно я, потому что был наставником, воспитателем, а он – всего-навсего неуравновешенным шестнадцатилетним юношей.

Лэнгстон тоже вышел из равновесия. Казалось, его рассудок с трудом преодолевает магические поля памяти, которые налагали особый отпечаток на все, что он сейчас говорил. Я опять подсказал ему:

– Это правда, что его отец был убит?

Он пронзил меня взглядом, словно кинжалом.

– Что вам известно о смерти его отца?

– Только то, что его нет в живых. Как это произошло?

– Точно мне так и не удалось выяснить. Очевидно, он попал под поезд недалеко от Родео-сити. Колесом отрезало голову. – Лэнгстон поднес пальцы себе к горлу. – Он был молод, моложе, чем я сейчас.

– Как его звали?

– Похоже, что этого никто не знает. Никаких документов при нем не обнаружили. Согласно версии помощника шерифа, который вел расследование. .

– Джек Флейшер?

– Да. Вы его знаете?

– Очень хочу узнать. Так какая версия?

– Что погибший якобы был бродячим поденным рабочим, ездил на платформах попутных товарняков и случайно выпал на рельсы. Но в этой версии есть одно очень уязвимое звено. Рядом с погибшим находился трехлетний мальчик, и если мужчина действительно бы выпал из вагона на ходу сам, то и Дэви тоже должен был бы выпасть вместе с ним. Но ребенок совершенно не пострадал, по крайней мере, физически. Психически же, – продолжал

Лэнгстон, – Дэви пострадал, причем весьма серьезно. Он провел у рельсов всю ночь рядом с обезглавленным трупом, – голос у него сел настолько, что стал чуть слышен.

– Откуда вам это известно?

– Около трупа его обнаружил помощник шерифа

Флейшер. Дэви сам это подтвердил. Я помог ему воскресить все это в памяти. Думал, пойдет ему на пользу. Но, к сожалению, не пошло. Теперь-то я понимаю, что переоценивал себя, занимаясь практической психиатрией, не имея на то официального разрешения, – в голосе его послышалось раскаяние. – Он совершенно рассвирепел и бросился на меня, как зверь. Мы находились у меня в кабинете, в школе, и скрыть это, оставив все в тайне, я никак не мог. По правде говоря, избил он меня сильно. Из школы его исключили, несмотря на мои настойчивые возражения.

Это все, что я смог сделать, чтобы его не направили в исправительную школу.

– А почему вы не хотели этого?

– Разумеется, потому, что чувствовал за собой вину. Я

играл с черной магией, с темными силами – эти подавленные воспоминания столь же грозная стихия, как и любая магия, – и все это взорвалось, ранив нас обоих. Он постоянно ощущал свою ущербность.

– Такое творилось с ним задолго до того случая. Вы по-прежнему себя переоцениваете, – сказал я.

– Я осознаю степень своей ответственности. Я способствовал тому, что из сферы бессознательного это страшное воспоминание перешло у него в сферу сознания. С тех пор он зациклился на этом.

– Откуда вы можете знать?

– Увы, знаю. В этом-то, черт возьми, все дело. Сегодня он приехал ко мне и настаивал на том, чтобы я показал ему точное место, где был найден труп его отца. Эта идея-фикс по-прежнему доминирует в его сознании.

– И вы сказали ему?

– Да, это был единственный способ избавиться от него.

– Вы можете отвезти меня на это место прямо сейчас?

– Мог бы. Но до побережья не меньше часа езды. – Он посмотрел на часы. – Сейчас уже больше половины первого. Если я повезу вас, то раньше трех домой не вернусь. А

в семь сорок пять мне нужно уже быть в школе.

– О школе забудьте. Вы же сами говорили, что надо уметь сосредоточиться на главном. Сейчас главное в том, что речь идет о жизни или смерти человека.

– Какого человека?

Я рассказал Лэнгстону о шумном дыхании в багажнике машины Сэнди.

– Сначала я думал, что его похитили из-за денег. Похитители становятся все моложе. Но мотивы похищения со временем тоже меняются. Все чаще и чаще людей похищают для того, чтобы испытать на них свою безраздельную, неограниченную власть, единственно из желания помыкать другим человеком. Одному богу известно, что сейчас у Дэви на уме. Или у девушки, раз на то пошло.

Возможно, они собираются реально воссоздать обстоятельства гибели его отца.

Мне удалось целиком завладеть вниманием Лэнгстона.

Не клюнуть на такую психологическую наживку он не мог.

– Возможно, вы и правы. Ему ужасно хотелось как можно быстрее найти то самое место. Полиция в курсе?

– Нет. Семья похищенного просила меня расследовать это дело самостоятельно.

– Кто он?

– Финансист из Лос-Анджелеса. Отец девушки служит в одной из его фирм.

– Да, действительно тут, пожалуй, все сложнее, чем преступление, совершаемое ради денег.

– Так вы поможете мне? – спросил я.

– У меня нет особого выбора. Поедем на вашей машине, хорошо?

– Как скажете, мистер Лэнгстон.

– Пожалуйста, называйте меня просто Хэнк, как все. –

Он вышел из своей машины. – Зайдем на минутку в дом.

Оставлю жене записку.

Пока он писал ее на рояле, я смотрел на корешки книг.

Они охватывали, на удивление, широкий диапазон знаний, включая историю и юриспруденцию. Подбор книг по психологии и социологии говорил о том, что их владелец интересуется новейшими достижениями в этих областях: Эрик Эриксон и Эрих Фромм, Пол Гудмэн и Эдгар Фриденберг.

Он оставил записку на подставке для нот, включив небольшую лампу и направив свет на листок. Выходя из гостиной, я прочел:

«Дорогая! На тот случай, если ты проснешься и бу-

дешь думать, где я нахожусь. Уехали на небольшую про-

гулку с мистером Арчером. Если кто-то будет стучать, не открывай. Пожалуйста, не волнуйся. Люблю тебя всей

душой, если ты еще сомневалась в этом. Скоро вернусь.

С любовью – X. (0 ч. 30 мин.)».

Глава 14

Я сел за руль, предложив Лэнгстону поспать. Он ответил, что спать не хочет, однако вскоре после того, как мы выехали на скоростное шоссе, он погасил сигарету и задремал.

На какое-то время шоссе сворачивало в сторону от океана и шло по горному перевалу, после чего опять выходило на побережье. Железная дорога была проложена между океаном и горной цепью, и время от времени в глаза мне бил отблеск рельсов.

Движения на шоссе почти не было. Здесь, на севере округа, местность была в основном открытой. По ту сторону шоссе, которая шла ближе к океану, темноту разрывали освещенные нефтяные вышки и газовые факелы. По другую сторону поля под уклоном сбегали к каменистым подножиям гор, лишенных вершин. В полях паслись коровы, такие же безмолвные, как огромные валуны.

– Не-ет! – вдруг воскликнул Лэнгстон во сне.

Он ошеломленно открыл глаза.

– Ужасный сон. Мы в постели втроем... – он оборвал фразу, глядя, как за окнами проносится темнота.

– Кто втроем?

– Моя жена, я и Дэви. Гадкий сон.

Немного поколебавшись, я спросил его:

– Ты опасаешься, что Дэви может ворваться к тебе в дом?

– Эта мысль приходила мне в голову, – признался он. –

Но Дэви не причинит ничего плохого тому, кого я люблю.

Он говорил в темноту. Я подумал, что, может быть, мне следовало оставить его дома, но сейчас было уже слишком поздно. После того, как мы отъехали от их дома, спидометр накрутил уже больше пятидесяти миль.

– Далеко еще, Хэнк?

– Точно не скажу. Я узнаю это место, когда увижу его.

Нужно будет свернуть влево на гравиевую дорогу. Она пересекает пути. – Он пристально вглядывался вперед через ветровое стекло.

– Как давно ты был на этом месте?

– Года три назад. Меня отвез туда помощник шерифа

Флейшер.

– И для чего тебе понадобилось встревать во все эти неприятности?

– Я хотел точно знать, что именно произошло. Воспитатели в приюте сказали мне, что, когда Дэви поступил к ним, он был фактически аутистичен. Все время молчал и почти не шел ни на какие контакты. Я хотел докопаться, почему. Флейшер много им не рассказывал, если вообще что-либо сказал.

– А с тобой он был откровенен?

– Полицейские никогда не бывают особенно откровенными, правда? И я вполне могу понять полицейского, который считает это дело в известной степени своим собственным. К тому времени, когда он привез меня туда, он уже работал над ним в течение двенадцати лет.

– Это он так сказал?

– Да.

– Значит, он считает, что это был не просто несчастный случай.

– Не знаю, что он там считает. – Лэнгстон вытянул голову, напряженно всматриваясь вперед. – Сбавь скорость.

Подъезжаем к этому месту.

Впереди в нескольких сотнях метров в свете фар мчащегося навстречу грузовика я различил покрытую гравием дорогу, уходящую влево. На повороте мы увидели одинокую голосующую фигурку. Это была девушка, стоящая к нам спиной и лихорадочно машущая водителю грузовика.

На полной скорости грузовик пронесся мимо нее, а затем мимо нас.

Свернув влево на проселочную дорогу, я затормозил и вышел из машины. На девушке были темные очки, словно естественная темнота сумерек была для нее недостаточна.

Она резко дернулась всем телом. Мне показалось, что она бросится бежать. Но ноги у нее будто накрепко завязли в гравии.

– Сэнди?

Она ничего не ответила, только промычала что-то нечленораздельное в знак того, что узнала меня. Внезапно я увидел самого себя, словно сверху, глазами пролетающей совы – мужчину, надвигающегося на перепуганную девчонку в ночи на пустынном перекрестке дорог. Так или иначе, но мои намерения на этой картине можно было истолковать по-всякому.

– Что с остальными, Сэнди?

– Не знаю. Я убежала и спряталась за деревьями. – Она показала на сосновую рощу вдали, у самой железной дороги. До меня донесся исходящий от нее запах сосновой хвои. – Он положил мистера Хэккета поперек рельсов, и я по-настоящему испугалась. До того момента я думала, что он только притворялся, будто действительно решится на это. Думала, что на самом деле он не хотел его убивать.

– Хэккет без сознания?

– Нет, но он весь обмотан лейкопластырем – и руки, и ноги, и рот. Выглядел таким беспомощным, когда лежал на рельсах. И понимал, где находится, если судить по звукам, которые он издавал. Я не могла этого вынести, потому и убежала. Когда вернулась, их уже не было.

Зашуршал гравий – это подошел Лэнгстон. Девушка метнулась в сторону.

– Не бойся, – сказал он.

– Кто вы? Я вас не знаю?

– Я Генри Лэнгстон. Дэви хотел, чтобы я позаботился о вас. Вот в конечном счете так оно и получается.

– Не хочу, чтобы обо мне заботились. Со мной все в порядке. Меня подвезут. – Она говорила с какой-то механической убежденностью, которая никак не увязывалась с ее внутренним состоянием в эту минуту.

– Пошли, – сказал он. – Не стой тут, как столб.

– Сигарета у вас найдется?

– Даже целая пачка.

– Я пойду с вами, если дадите мне сигарету.

Лэнгстон достал пачку и протянул ей. Дрожащими руками она вытянула одну сигарету.

– Дайте прикурить.

Он протянул ей спички. Сэнди чиркнула и глубоко затянулась. Горящий кончик сигареты дважды отразился в стеклах ее темных очков, походя на два красных мерцающих глаза.

Она села на переднее сиденье между мной и Лэнгстоном и жадно затягивалась до тех пор, пока не искурила сигарету до фильтра и не обожглась, только тогда она сунула ее в пепельницу.

– Планы у вас были не очень-то хорошие, – заметил я. –

Кто их составил?

– В основном, Дэви.

– Что у него было на уме?

– Он намеревался убить мистера Хэккета, я же сказала.

Оставить лежать на рельсах, чтобы его раздавило поездом.

– И ты пошла с ним на такое?

– Я не верила, что он действительно сделает это. Он и не сделал.

– Пойдем-ка лучше посмотрим.

Я убрал ручку тормоза, и машина покатилась по склону к пересечению дорог, обозначенному старым деревянным знаком из двух свисающих перекрещивающихся табличек.

– В каком месте он положил мистера Хэккета на рельсы?

– Прямо здесь, у дороги, – Сэнди показала пальцем.

Я включил фонарь и осмотрел насыпь. На гравии были видны свежие следы, скорее всего, от каблуков. И все же сцену, описываемую девушкой, было трудно себе представить. Я вернулся в машину.

– Дэви сказал тебе, почему он выбрал именно это место?

– Наверное, посчитал, что это удобное место, чтобы убить его. Потом, когда я убежала, он, вероятно, изменил свои намерения.

– Почему жертвой он выбрал мистера Хэккета?

– Не знаю.

Я пристально посмотрел ей в глаза.

– И все же какие-то мысли на этот счет у тебя должны быть, Сэнди. Мистер Хэккет друг вашей семьи или был им.

– Мне он не друг, – настороженно сказала она.

– Это ты уже дала понять достаточно ясно. Что тебе сделал Хэккет, если вообще что-то сделал?

Она повернулась к Лэнгстону.

– На это я не обязана отвечать, не так ли? Пусть я несовершеннолетняя, но на адвоката я имею право.

– Не только имеешь право, – сказал я. – Адвокат тебе сейчас будет просто необходим. Но молчанием ты себе не поможешь. Если мы не остановим твоего приятеля, то ты пойдешь под суд вместе с ним, что бы он еще ни совершил.

Она опять повернулась к Лэнгстону, «сигаретному королю».

– Ведь это не так, правда?

– Так может произойти, – ответил он.

– Но я же еще несовершеннолетняя.

Мне пришлось пояснить ей:

– Это не освобождает от ответственности за совершение тяжких преступлений. За тобой уже числится соучастие в похищении человека. Если Хэккет будет убит, ты станешь и соучастницей в убийстве.

– Но я же убежала от Дэви.

– Сильно это тебе не поможет, Сэнди.

Она пришла в смятение. Похоже, она начала отдавать себе отчет в том, что все, происходящее с нею, разворачивается в реальном времени и пространстве, что жизнь эта –

ее собственная и что начинает она ее далеко не лучшим образом.

Я испытывал к ней определенную симпатию. Эта сцена становилась и частью моей жизни: темное пятно сосновой рощи в темноте, рельсы, тянущиеся на юг, словно железные скрижали роковой неизбежной предопределенности. В

нижней части неба светила поздняя луна, как мысль, с опозданием пришедшая в голову.

Вдали, на севере, показался яркий луч локомотива, делающего плавный поворот по кривой. Он несся к нам, раскачиваясь и разрезая темень на ровные лоскуты, увлекая за собой товарный состав. От фар моей машины рельсы давали отблеск, и я увидел, как они скрылись под ревущей махиной. Грохочущий перестук проносящихся мимо вагонов нанес завершающий штрих на эту, ужасающую своей жестокой реальностью, картину.

Сдавленно вскрикнув, Сэнди хотела оттолкнуть меня и выскочить из машины. Я затащил ее обратно. Она вцепилась мне ногтями в лицо. Я залепил ей пощечину. Мы оба вели себя так, словно проносящийся мимо поезд своим грохотом отдалил нас от принадлежности к роду человеческому.

Когда состав пронесся на юг и скрылся из виду, Лэнгстон проговорил, обращаясь ко мне:

– Успокойся же. Нет необходимости применять насилие.

– Скажи это лучше Дэви Спэннеру.

– Говорил, и не раз. Будем надеяться, что мои слова возымели действие. – Он обратился к девушке: – Мистер

Арчер абсолютно прав, Сэнди. Помогая нам, ты тем самым поможешь и себе. Должна же ты хотя бы предполагать, куда мог Дэви направиться отсюда.

– Он сам этого не знал. – Она прерывисто дышала. – Он много раз говорил об одном месте в горах, где жил раньше.

Хотя сам не знает, где оно находится.

– А оно точно существует?

– Он так думал. Я не знаю.

Я взялся за руль. Наша короткая схватка разогрела

Сэнди, и я ощущал тепло, исходящее от ее тела. «Слишком плохо, – подумал я, – что родители не сумели придержать ее около себя еще год-другой. Слишком плохо для нее, и слишком плохо для них».

Мы ехали на юг. Я задал Сэнди еще несколько вопросов. О себе и своих отношениях с Дэви она говорила весьма неохотно. Однако из ее ответов я, к своему удовлетворению, установил одно: если Дэви Спэннер и избил Лорел

Смит, то Сэнди ничего не знает об этом. А по ее словам, весь день она была рядом с Дэви.

Глава 15

Шел уже четвертый час ночи, когда мы вернулись в

Санта-Терезу. Я попросил Лэнгстона зайти с нами в мотель. Он, похоже, действовал на девушку успокаивающе.

Себастьян услышал наши шаги и открыл дверь номера, прежде чем я успел постучать. Сноп света упал на его дочь.

Она остановилась, дерзко подбоченившись и выставив округлое бедро. Он рванулся к ней с распростертыми руками, желая заключить ее в объятия, но Сэнди резко отступила назад. Нарочно замедленным движением она закурила сигарету и презрительно выпустила струю дыма прямо ему в лицо.

– Я не знал, что ты куришь, – растерянно сказал он.

– Я курю травку, когда удается достать.

Все мы вошли в комнату Себастьяна, я замыкал шествие. Он повернулся ко мне.

– Где вы нашли ее?

– Стояла на шоссе. Знакомьтесь – мистер Лэнгстон.

Помог мне найти ее.

Они пожали друг другу руки. Себастьян сказал, что он очень нам благодарен. Но на дочь он смотрел так, словно не понимал, за что же, собственно, благодарит нас. Она села прямо на кровать, вызывающе закинув ногу на ногу, не сводя с него глаз.

– У нас по-прежнему далеко не все в порядке, – сказал я. – Поэтому хочу сделать несколько предложений. Прежде всего отвезите дочь домой и никуда не выпускайте. Если вы с женой не справитесь с нею, то наймите кого-нибудь себе в помощь.

– О какой помощи речь?

– Ну, скажем, сестру из психиатрического отделения.

Спросите у своего врача.

– Он думает, я спятила, – громко заявила Сэнди, ни к кому не обращаясь. – Сам он спятил.

Я даже не взглянул на нее.

– У вас есть хороший адвокат, мистер Себастьян?

– У меня вообще нет никакого. Мне он никогда не требовался.

– А сейчас потребуется. Обратитесь к кому-нибудь, чтобы вам порекомендовали адвоката по ведению уголовных дел, и сегодня же предоставьте ему возможность побеседовать с Сэнди. У нее крайне серьезные неприятности, и ей придется иметь дело с законом.

– Но я не желаю, чтобы она имела дело с законом.

– У вас нет выбора.

– Что вы такое говорите? Ведь миссис Марбург не велела вам ничего разглашать.

– У меня предстоит разговор и с миссис Марбург. Это дело оказалось не по плечу мне одному.

Сэнди вдруг стремительно бросилась к выходу. Прежде чем она достигла двери, Лэнгстон остановил ее, крепко обхватив одной рукой за талию. Она ткнула ему в запястье сигаретой. Он развернул ее, толкнул на кровать и подошел, тяжело дыша, глядя на нее сверху вниз. До меня донесся запах опаленных волос.

Из соседнего номера заколотили в стену:

– Кончайте шуметь, гады!

Себастьян с болезненным интересом вглядывался в свою дочь.

Она вдруг выросла, стала взрослой девушкой, превратившись в источник неприятностей. Должно быть, все это время он постоянно спрашивал себя, до каких же размеров может разрастись случившееся с нею.

– Думаю, нам лучше уехать отсюда, – предложил я. –

Не хотите позвонить жене?

– Да, наверное, надо позвонить.

Сняв трубку и несколько раз нажав на рычаг, он дозвонился-таки до коммутатора мотеля, очевидно, разбудив телефонистку. На другом конце провода жена сняла трубку сразу же.

– У меня прекрасная новость, – сказал он дрожащим голосом. – Сэнди стоит сейчас рядом со мною. Везу ее домой. – От этих слов глаза у него затуманились. – Да, чувствует себя хорошо. Приедем через часа два. А сейчас ляг, немного поспи.

Положив трубку, он повернулся к Сэнди.

– Мама просила передать, что любит тебя.

– Кому нужна ее любовь?

– Мы что, вообще для тебя безразличны?

Вместо ответа она перевернулась на живот и осталась лежать так, молча и неподвижно. Я прошел в смежную комнату, чтобы тоже позвонить.

Я набрал номер Вилли Макки, у которого было собственное детективное агентство в Сан-Франциско. Звонок в агентстве был принят автоматическим устройством, которое передало его на квартиру Вилли на Калифорния-стрит.

Он ответил сиплым спросонья голосом:

– Макки слушает.

– Лью Арчер. Ты занят сегодня?

– Могу быть свободен.

– Хорошо. У меня есть работенка для тебя на Полуострове. Нужно просто походить кое за кем, но дело это может обернуться весьма важным. Ручка есть?

– Одну минуту. – На том конце наступила пауза. – Говори.

– Гостиницу Сэндмена в Пало-Альто знаешь?

– Это на Камино-Реаль. Я там останавливался.

– Сегодня ночью человек по имени Флейшер, отставной помощник шерифа Санта-Терезы, должен был снять там номер. Если это возможно, я хочу знать, для чего. Хочу знать, куда он ходит, с кем и о чем говорит. Хочу, чтобы ты не упустил его, даже если придется пойти на определенные расходы.

– «Определенные» – это сколько?

– На твое усмотрение.

– Не хочешь сказать, о чем речь?

– Возможно, Джек Флейшер знает. Я – нет, кроме того, что речь идет о жизни и смерти человека.

– Что за человек?

– Фамилия Хэккет. Его похитил девятнадцатилетний

Дэви Спэннер. – Я описал ему обоих, на случай если они окажутся на территории, контролируемой Вилли. – Хэккет очень богат, но, похоже, похищен не ради выкупа. У

Спэннера имеются отклонения в поведении с шизофреническими проявлениями.

– Такие типы всегда забавны. Мчусь в Пало-Альто прямо сейчас, Лью.

Я вернулся в комнату Себастьяна. Сэнди по-прежнему лежала на кровати лицом вниз. Лэнгстон стоял рядом.

– Я подброшу тебя домой, – сказал я ему. – Извини, что отнял у тебя целую ночь.

– Ничего ты не отнял. Я был рад помочь и сейчас еще помогу. Только в одном: по-моему, мне нужно поговорить с местной полицией.

– Дай я сам займусь этим, о'кей?

– О'кей.

Я попросил Сэнди подняться, она встала с кровати, и мы вчетвером поехали через весь город. В доме Лэнгстона горел свет. Его жена в красном китайском халате выбежала ему навстречу.

– Тебе нельзя быстро бегать, – сказал он ей. – Ты что, не ложилась?

– Не могла заснуть. Боялась, с тобой что-нибудь случится. – Она повернулась ко мне: – Вы же обещали мне, что не задержите его на всю ночь.

– Я и не задержал. Сейчас только четыре часа.

– Хорошенькое «только»!

– Тебе нельзя стоять здесь на холоде. – Лэнгстон повел ее в дом, успев на прощание махнуть мне рукой, прежде чем закрыл за собой дверь.

Поездка на юг, в Малибу, была унылой и муторной.

Сэнди сидела между мною и отцом. Он попытался было заговорить с нею, но она сделала вид, что не слышит его.

Одно было ясно. Тем, что она изменила правила игры, став вести себя вызывающе, она одержала над ним победу.

Терять ему было больше, чем ей. В этом поединке с собственной дочерью он явно проигрывал, но еще не потерял окончательно надежды зацепиться за что-то. Она же вела себя так, словно и эта надежда была ею потеряна.

Они вышли у стоянки, где Себастьян оставил свою машину несколькими часами раньше. Я дождался, пока они сядут в нее и из выхлопной трубы покажется голубоватый дымок, Сэнди больше не делала попыток убежать. Возможно, она поняла, что бежать ей некуда. Внизу, под узкой полоской города, на пляже высокими пенистыми волнами шумел прибой. Между зданиями в предрассветных сумерках слабо фосфоресцировали волнорезы.

Начинать следующий день было слишком рано. Я снял номер в первом попавшемся мотеле.

Глава 16

В восемь часов я быстро встал. Было еще рано, но желудок у меня сводило от голода. Я пошел в кафе и заказал солидный кусок поджаренной ветчины, глазунью из двух яиц, стопку горячих хрустящих хлебцев, двойную порцию оладий с малиновым сиропом и несколько чашечек крепкого черного кофе.

Теперь я почувствовал себя вполне готовым для разговора с миссис Марбург. Я не стал ей предварительно звонить, а прямиком поехал в усадьбу Хэккета. Ворота были открыты, и, проезжая мимо искусственного озера, я испытал гнетущее чувство deja vu17. Утки так и не вернулись, а болотные цапли бродили в воде у противоположного берега.

У дверей стоял двухдверный «кадиллак» с медицинским символом на дверцах. Моложавый человек с умным взглядом и волосами пепельного цвета встретил меня в дверях.

– Я – доктор Конверс. Вы из полиции?

– Нет. Частный детектив, работаю на миссис Марбург. – Я назвал свое имя.

– Она не говорила о вас. – Он вышел из дома, плотно закрыв за собой дверь. – Что вообще здесь происходит?

Что-нибудь случилось со Стивеном Хэккетом?

– А миссис Марбург вам не сказала?

– Намекнула, что произошло несчастье. Но она, вероятно, считает, что зло можно одолеть, умалчивая о нем.

Устроила целый скандал, когда я стал настаивать на том, чтобы вызвать полицию.

– Почему она возражает против полиции?

– Она постоянно твердит, что все полицейские продажны и некомпетентны. Считаю, что у нее это идея-фикс после того, что случилось с ее первым мужем.

– А что с ним случилось?

– Я думал, вы знаете. Его застрелили на пляже пятнадцать лет назад. Я не очень-то посвящен в детали – жил тогда не здесь, – но, по-моему, убийца так и не был найден.

17 Здесь – чувство, что уже видел это (франц.).

Во всяком случае, возвращаясь к дню сегодняшнему, я объяснил миссис Марбург, что, согласно закону, персонал больниц, а также частные практикующие врачи обязаны сообщить в полицию обо всех серьезных ранениях и травмах.

– Вы говорите о Лупе?

– Да. Я вызвал «скорую помощь» и отправил его в больницу.

– Что-нибудь серьезное?

– Боюсь сказать. Я – терапевт, по черепно-мозговым травмам не специалист, а эти ушибы области головы –

вещь довольно сложная. Я передал его в руки отличного специалиста – доктора Сандерленда из больницы Св. Иоанна.

– Луп в сознании?

– Да, но говорить о случившемся отказывается. – Доктор сжал пальцами мою руку повыше локтя. От него исходил какой-то сосновый аромат, от которого мне захотелось чихнуть. – Вы знаете, кто ударил его по голове?

– Семнадцатилетняя девушка. Луп, вероятно, стыдится этого.

– Вы знаете ее имя?

– Сэнди Себастьян.

Он недоверчиво нахмурился.

– Это точно?

– Да.

– Но Сэнди вовсе не хулиганка.

– Насколько хорошо вы знаете ее, доктор?

– Осматривал ее раза два как врач. Несколько месяцев назад. – Его пальцы опять сомкнулись на моей руке. – А

что произошло между нею и Лупом? Он пытался напасть на нее?

– Как раз наоборот. Нападавшими были Сэнди и ее приятель. Луп же защищал себя и, как я предполагаю, мистера Хэккета.

– Что произошло с мистером Хэккетом? Мне-то вы можете сказать, ведь я – его врач. – В голосе Конверса, однако, властных ноток не прозвучало. Он выглядел и держался, как врач, обслуживающий высшие слои общества и зарабатывающий на жизнь тем, что умеет говорить с богатыми пациентами, соблюдая правильную интонацию. – Он тоже ранен?

– Он похищен.

– Ради выкупа?

– Очевидно, из хулиганских побуждений.

– И это совершили мисс Себастьян и ее друг?

– Да. Минувшей ночью я поймал Сэнди и вернул домой. Она у родителей в Вудлэнд-Хиллз. Состояние у нее не очень хорошее – явная душевная депрессия, и, по-моему, ей нужно показаться врачу. Если вы ее врач...

– Я не ее врач. – Доктор Конверс отпустил мою руку, словно я внезапно стал заразным. – Видел ее только раз, прошлым летом, и с тех пор – нет. Не могу же я ехать к ним домой и навязывать ей свои услуги.

– Да, пожалуй. А от чего вы лечили ее летом?

– Как врачу, с профессиональной точки зрения, мне вряд ли было бы этично рассказывать вам об этом.

Контакт между нами внезапно нарушился. Я направился в дом говорить с миссис Марбург. Она находилась в гостиной, полулежа в кресле спиной к окну. Под глазами у нее набрякли синеватые мешки. С прошлого вечера она не переодевалась.

– Ну что, пока не везет? – голос у нее был хриплый.

– Нет. Вы спали?

– Глаз не сомкнула. Ужасная ночь. Не смогла вызвать сюда ни одного доктора. Когда наконец приехал доктор

Конверс, то стал настаивать, чтобы я сообщила в полицию.

– Считаю, что это хорошая мысль. Им нужно все рассказать. Они сумеют сделать то, чего я не смогу, даже подключив тысячу человек. Полиция располагает, к примеру, новейшей компьютерной системой обнаружения автомобилей на территории всего штата. А самое лучшее, что мы можем сейчас сделать, – это обнаружить местонахождение машины Сэнди Себастьян.

Шумно, не разжимая зубов, она втянула воздух.

– Никогда бы не слышать об этой мерзавке.

– Я поймал девушку, если это известие вас хоть как-то успокоит.

Миссис Марбург выпрямилась в кресле.

– Где она?

– Дома, у отца с матерью.

– Жаль, что вы не привезли ее ко мне. Много бы я дала за то, чтобы узнать, что у нее в голове. Вы допросили ее?

– Немного. Сама она ничего не желает говорить.

– Каковы ее мотивы?

– Одна злость, насколько я могу судить. Порывалась постоянно причинить боль своему отцу.

– Тогда почему бы, бога ради, им не похитить его?

– Не знаю. У девушки были какие-нибудь нелады с вашим сыном?

– Разумеется, нет. Стивен очень хорошо относился к ней. Но, конечно, особенно дружила она с Гердой.

– А где миссис Хэккет?

– Герда у себя в комнате. Да пусть себе спит, помощи от нее никакой. Ничем не лучше Сидни.

Она говорила нетерпеливо и раздраженно, находясь на грани отчаяния. Миссис Марбург была, очевидно, из числа тех упрямых натур, которые реагируют на случившееся, стремясь полностью овладеть ситуацией и принимая все решения самостоятельно. Но сейчас ситуация ускользала из ее рук, и она понимала это.

– Вам нельзя постоянно бодрствовать и все делать самой. Дело может превратиться в долговременную осаду. И

закончиться оно может плохо.

Она наклонилась вбок, в мою сторону.

– Стивен мертв?

– Нам приходится считаться с такой возможностью.

Спэннер не шутит. Очевидно, он замыслил убийство.

– Откуда вы знаете? – рассердилась она. – Пытаетесь напугать меня, да? Чтобы я обратилась в полицию?

– Привожу вам факты, чтобы вы сами приняли оптимальное решение. Минувшей ночью Спэннер положил вашего сына связанным поперек рельсов. Хотел, чтобы его переехал товарный поезд.

Она изумленно посмотрела на меня.

– Товарный поезд?

– Понимаю, что звучит дико, но именно это произошло.

Девушка видела, как это было. Она испугалась и сразу же убежала от Спэннера. И это свидетельствует о том, что она не лжет.

– Что стало со Стивеном?

– Спэннер передумал, когда девушка убежала. Но он может повторить свою попытку. В Калифорнии множество железных дорог, и товарные поезда ходят по ним постоянно.

– Что он хочет сделать с нами?

– Сомневаюсь, что он и сам сумел бы ответить на ваш вопрос. Похоже на то, что он действует на основании воспоминаний своего детства.

– Для меня все это заумная психология.

– И тем не менее это так. Я говорил с наставником-воспитателем Дэви в школе Санта-Терезы. Его отец погиб под поездом как раз на том же самом месте, когда ему было три года. Дэви видел, как это произошло.

– Где это место?

– На севере округа Санта-Тереза, под Родео-сити.

– Я плохо ориентируюсь в этой местности.

– Я тоже. Конечно, сейчас они уже могут находиться в сотнях миль оттуда или даже в соседних штатах – Неваде или Аризоне.

Она отмахнулась от моих слов, как от мух, жужжащих у нее над головой.

– Вы все-таки пытаетесь напугать меня.

– К сожалению, это мне не удается, миссис Марбург.

Вы ничего не выиграете, не предавая это дело огласке. В

одиночку я вашего сына найти не смогу, у меня нет выходов на него. А те, что есть, должны разрабатываться полицией.

– С местной полицией мне никогда не везло.

– Вы имеете в виду убийство вашего мужа?

– Да, – она пристально посмотрела мне в глаза. – Кто вам рассказал?

– Не вы. А следовало бы, по-моему, вам. Убийство вашего мужа и похищение сына могут быть связаны между собой.

– Не вижу, каким образом. Этому парню, Спэннеру, было не больше четырех-пяти лет, когда убили Марка

Хэккета.

– Как он был убит?

– Застрелили на пляже. – Она потерла висок, словно смерть мужа оставила постоянное больное место у нее в голове.

– На пляже Малибу?

– Да. У нас там есть пляжный домик, коттедж, и Марк часто уезжал туда на вечернюю прогулку. Кто-то подкрался сзади и выстрелил ему в голову из револьвера. Полиция задержала с десяток подозреваемых – в основном тех, кто находился в городе проездом, да еще пляжных бродяг, – но так и не смогла собрать достаточно улик, чтобы предъявить кому-либо из них обвинение.

– Его ограбили?

– Взяли бумажник. Который тоже так и не нашли. Теперь вы понимаете, почему я далека от того, чтобы безудержно восторгаться здешней полицией?

– Все же у них есть свои сильные стороны, и в этом деле они могут добиться определенных успехов. Мне нужно ваше разрешение изложить им все факты.

Миссис Марбург сидела неподвижно и торжественно.

Слышно было ее дыхание, отмеряющее медленно тянущиеся секунды.

– Я вынуждена последовать вашему совету, не так ли?

Если Стивена убьют из-за того, что я приняла неверное решение, я не смогу жить с сознанием этого. Что ж, мистер

Арчер, поступайте, как считаете нужным. – Взмахом руки она показала, что я могу идти, но уже от двери опять подозвала меня. – Разумеется, я хочу, чтобы вы тоже продолжали заниматься расследованием.

– Я надеялся на это.

– Если вы все-таки сами найдете Стивена и доставите его домой целым и невредимым, я по-прежнему готова выплатить вам сто тысяч. Нужны вам деньги на текущие расходы? Сейчас?

– Пригодились бы. Я подключил одного человека, детектива из Сан-Франциско по имени Вилли Макки. Не могли бы вы выдать мне аванс в тысячу долларов?

– Я выпишу чек. Где моя сумка? – Она громким голосом позвала: – Сидни! Где моя сумка?

Из смежной комнаты появился ее муж. На нем был заляпанный красками фартук, а нос был испачкан красным.

Смотрел он будто бы сквозь нас, словно мы были прозрачными.

– Ну, что такое? – раздраженно спросил он.

– Хочу, чтобы ты нашел мою сумку.

– Ищи сама. Я работаю.

– Не разговаривай со мной таким тоном.

– Я говорю нормальным тоном.

– Не будем спорить. Ступай найди сумку. Тебе не повредит сделать что-нибудь полезное, хотя бы для разнообразия.

– Живопись – полезное дело.

Она привстала в кресле.

– Я сказала, не будем спорить. Принеси сумку.

По-моему, я оставила ее в библиотеке.

– Хорошо, если ты пытаешься раздуть из этого целую историю.

Марбург вышел, принес сумку, и она выписала мне чек на тысячу долларов. Он опять ушел рисовать.

Затем приехали двое помощников шерифа, с которыми миссис Марбург и я беседовали в гостиной. Доктор Конверс стоял в дверях и слушал нас, переводя свой умный взгляд с одного лица на другое.

Потом я говорил с полицейским, патрулирующим шоссе, а после этого – с капитаном Обри из управления шерифа. Это был крупный мужчина с небрежной уверенностью в себе, столь типичной для крупных мужчин. Мне он понравился. К этому времени доктор Конверс уехал, и, за единственным исключением, я ничего не утаил от Обри.

Этим единственным исключением была линия Флейшера. Джек Флейшер был недавно вышедшим в отставку работником правоохранительных органов, а представители этих органов всегда стоят друг за друга стеной, когда пахнет жареным. Я чувствовал, что роль Флейшера в этом деле должны расследовать совершенно непредвзятые и независимые личности, вроде меня и Вилли Макки.

Чтобы быть в курсе всего происходящего, на пути в город я заехал в отделение полиции на Пурдью-стрит.

Сержант Принс был в такой ярости, что его напарник

Яновский не на шутку волновался за друга. Ночью скончалась Лорел Смит.

Глава 17

Ноги подгибались подо мной, когда я поднимался в свой офис на третьем этаже. Настенные часы показывали начало одиннадцатого. Я прокрутил магнитную запись на телефонной приставке, фиксирующей все звонки в мое отсутствие. Без нескольких минут десять из

Сан-Франциско мне звонил Вилли Макки. Я тут же перезвонил и застал его в офисе на Геари-стрит.

– Ты как раз вовремя, Лью. Я только что пытался до тебя дозвониться. Этот твой Флейшер снял номер в гостинице Сэндмена около трех ночи. Я приставил к нему своего человека и договорился с ночным портье. Этот портье после двенадцати ночи сидит еще на коммутаторе гостиницы. Флейшер велел ему разбудить себя в семь тридцать и, едва встал, сразу же позвонил какому-то Альберту Блевинсу в пансионат Боумэна. Это в районе Мишн.

Когда Флейшер приехал в город, они вместе с этим Блевинсом позавтракали в кафетерии на Пятой стрит. Затем они поехали к Блевинсу и, по всей вероятности, до сих пор находятся у него в комнате. Тебе все это о чем-нибудь говорит?

– Фамилия Блевинс – да, да. – Эта фамилия была указана в карточке социального страхования Лорел Смит. –

Выясни о нем все, что можешь, и встречай меня в аэропорту Сан-Франциско.

– Время?

Я взял со стола расписание авиарейсов.

– В час в баре.

Заказав по телефону билет на самолет, я поехал в международный аэропорт Лос-Анджелеса. На протяжении всего полета было ясно и солнечно. Когда самолет подлетел к заливу Сан-Франциско, я увидел под крылом город, распахнувшийся, словно мечта, рвущаяся перпендикулярно вверх и стремительно уходящая за волнистую линию синеющего горизонта. Бесконечные крыши пригородных домов простирались насколько хватало глаз.

Я отыскал Вилли в баре аэропорта за рюмкой коктейля.

Это был элегантный, опытный человек, перенявший свой стиль жизни у преуспевающих сан-францисских адвокатов, на которых он частенько работал. Все свои деньги он просаживал на женщин и на одежду и всегда казался разодетым немного чрезмерно, как и сейчас. Его седоватые волосы когда-то были иссиня-черными, а вот проницательные черные глаза совершенно не изменились за те двадцать лет, что я его знал.

– Альберт Блевинс, – начал он, – живет в пансионате

Боумэна уже год. Это пансионат для престарелых, один из лучших в районе Мишн.

– Сколько же ему лет?

– Лет шестьдесят. Точно не знаю. Времени ты мне отпустил не так уж много, Лью.

– Времени у нас вообще нет.

Я пояснил ему, почему. Вилли по натуре игрок, и его глаза заблестели, как два уголька, когда он услышал о богатстве Хэккета. Уж если бы ему что-то обломилось, то на эти денежки он завел бы себе очередную свежую молоденькую блондиночку, которая опять разбила бы его сердце. Вилли хотел было заказать себе еще рюмку и как следует поесть, но я вывел его к лифту, а затем на стоянку автомобилей. Задом он вырулил свой «ягуар» с площадки, и мы понеслись в сторону залива, в город. Яркая до рези в глазах голубизна водной глади и нескончаемое залитое солнцем побережье с ностальгической болью оживили в моей памяти давно канувшие в Лету юные годы. Мои грустные воспоминания прервал голос Вилли:

– Какое отношение имеет Альберт Блевинс к похищению Хэккета?

– Не знаю, но какая-то связь должна быть. Женщина по имени Лорел Смит, скончавшаяся этой ночью, – жертва убийства – раньше называла себя Лорен Блевинс. Флейшер знал ее по Родео-сити пятнадцать лет назад. Примерно в то же время и в тех же местах колесами поезда отрезало голову одному неопознанному человеку. Вероятно, он был отцом Дэви Спэннера. Дело вел помощник шерифа Флейшер, который зарегистрировал происшествие как смерть в результате несчастного случая.

– А ты утверждаешь, что это было не так?

– Пока ничего не утверждаю. Есть и еще одна связь.

Спэннер снимал квартирку у Лорел Смит и работал у нее, а я подозреваю, что они были гораздо ближе друг к другу, возможно, даже очень близки.

– Это он убил ее?

– Не думаю. Все дело в том, что и действующие лица и сами места действия начинают повторяться. – Я рассказал

Вилли о вчерашней ночной сцене у пересечения железной и проселочной дорог. – Если бы нам удалось разговорить

Флейшера и Блевинса, то это дело мы могли бы закрыть в два счета. Особенно – Флейшера. Весь последний месяц он прослушивал квартиру Лорел.

– Думаешь, он ее убил?

– Вполне возможно. Или же знает, кто это сделал.

Мы подъезжали к городу, и Вилли сосредоточился на управлении машиной. Он поставил «ягуар» в подземном гараже на Геари-стрит. Я поднялся с ним в его офис, чтобы узнать, не звонил ли его человек, следящий за Флейшером.

Оказалось, что звонил. Флейшер расстался с Блевинсом в пансионате и во время этого телефонного звонка находился в мастерской фотокопирования. Мастерскую эту он посещал уже во второй раз. Раньше он заходил в нее по пути в пансионат.

То же самое сделал и я. Мастерская ксеро- и фотокопирования размещалась в узкой лавчонке на Маркет-стрит и обслуживалась одним человеком. Когда я вошел, худой и кашляющий мужчина работал с копировальной машиной.

За пять долларов он тут же рассказал мне, с чего Флейшер снимал копии. В первый раз была страница какой-то старой газеты, а во второй – еще более старое свидетельство о рождении.

– Чье свидетельство?

– Не знаю. Впрочем, минутку. Кого-то по имени

Джаспер. По-моему, это не фамилия, а имя.

Я подождал, надеясь, что он припомнит что-нибудь еще, но тщетно.

– А что было в газете?

– Я не читал. Если бы я читал все, с чего снимаю копии, то давно бы ослеп.

– Вы сказали, что газета старая. Какого года?

– На дату я не посмотрел, но бумага сильно пожелтела.

Пришлось обращаться с ней очень осторожно. – Он закашлялся и машинально закурил. – Это все, что я могу сообщить вам, мистер. А в чем, собственно, дело?

С этим вопросом я направился в пансионат Боумэна.

Это было мрачноватое здание из серого кирпича, четыре ряда окон которого, разделенные равными промежутками, придавали ему сходство с локомотивным депо. К некоторым окнам со стороны улицы были приколочены деревянные ящики, служащие холодильниками.

В вестибюле собралось много пожилых мужчин. Любопытно, где находились женщины?

Один из мужчин сказал мне, что комната Альберта

Блевинса на третьем этаже в конце коридора. Поднявшись по лестнице, я постучал в дверь. Хриплый голос спросил:

– Кто там?

– Меня зовут Арчер. Хотелось бы поговорить с вами, мистер Блевинс.

– О чем?

– О том же, о чем говорил тот человек передо мной.

В замке повернулся ключ. Альберт Блевинс приоткрыл дверь на несколько дюймов. Он оказался не особенно старым, однако прожитые годы упрямо клонили его к земле, а изборожденное морщинами лицо несло на себе печать постоянно преследующих неудач. Голубые ясные глаза смотрели на окружающий мир с тем непостижимо наивным выражением человека, которого так никогда по-настоящему и не допустили в общество других людей.

Раньше таких можно было встретить в заштатных городишках, на дорогах, в пустыне. Сейчас их собрали в полых внутренностях крупных городов.

– А заплатите вы мне тоже, как тот человек?

– Это сколько?

– Тот человек дал мне пятьдесят долларов. Спросите у него самого, если мне вы не верите. – Ужасное подозрение вдруг исказило его лицо. – Слушайте, а вы не из службы обеспечения неимущих?

– Нет.

– Ну, слава богу. А то стоит тебе немного повезти, как ровно на эту же сумму они сокращают твое пособие, и плакала твоя удача.

– Ну, это они, конечно, зря.

То, что я согласился с Блевинсом, понравилось ему. Он открыл дверь шире и пригласил меня войти. У него была квадратная, три на три метра, комнатушка, в которой стояли стол, стул и кровать. Из единственного окна вниз спускался металлический желоб аварийного противопожарного выхода, словно корректорский знак, перечеркивающий орфографическую ошибку.

В комнате ощущался слабый кисловато-затхлый запах времени. Насколько я мог судить, он исходил из чемодана искусственной кожи, лежащего на кровати. Часть его содержимого была разложена на столе, словно Блевинс упорядочивал свои воспоминания и раскладывал их для продажи.

Некоторые предметы можно было узнать по внешнему виду: рыболовный нож с широким лезвием, к которому, словно засохшие слезы, пристало несколько старых рыбьих чешуек, бланк брачного свидетельства, прорезанный на сгибах глубокими складками, пачка писем, перевязанная коричневым шнурком от ботинок, несколько винтовочных пуль и серебряный доллар в сетчатом мешочке, небольшое шахтерское кайло, две старинные трубки, кроличья лапка непонятного происхождения, сложенное чистое белье и носки, стеклянный шарик, внутри которого возникала снежная буря, если его встряхнуть, павлинье перо с расписным глазом и орлиный коготь.

Сев за стол, я взял брачное свидетельство. Оно было выдано муниципальной регистратурой и констатировало, что Альберт Д. Блевинс сочетался браком с Генриэттой Р.

Краг в Сан-Франциско 3 марта 1927 года. Генриэтте в то время было семнадцать лет, Альберту – двадцать, следовательно, сейчас ему должно быть за шестьдесят.

– Хотите купить мое брачное свидетельство?

– Мог бы.

– Тот человек выложил мне пятьдесят долларов за свидетельство о рождении. А это я продам за двадцать пять. – Он присел на край кровати. – Для меня оно не имеет особой ценности. Женитьба на ней была крупной ошибкой в моей жизни. Мне вообще никогда не стоило жениться ни на одной женщине. Она мне это сама говорила сотни раз, уже после того, как мы с ней сошлись. Ну, а что остается делать парню, когда девушка приходит и заявляет, что он ее обрюхатил? – Он положил свои неразгибающиеся руки на колени, обтянутые вытертыми джинсами. Его болезненно искривленные пальцы напоминали мне щупальца морской звезды, извлеченной на песок из своей расщелины. – Мне грешно жаловаться, – проговорил он. – Ее родители отнеслись к нам хорошо. Отдали нам свою ферму, а сами перебрались в город. Мистер Краг не виноват, что три года подряд в наших местах была засуха, и я не мог ни заготовить кормов, ни набрать воды, и весь скот погиб. Я не виню даже Этту за то, что она ушла от меня. Наша жизнь на той засушливой ферме была ужасна. Единственное, что нас связывало, это постель, да и это прекратилось у нас еще до рождения ребенка. Роды я у нее принимал сам, и, видимо, это очень сильно повлияло на нее. Этта больше не подпускала меня к себе.

Он говорил, как человек, которому годами, а то и вообще ни разу в жизни, не представлялось возможности выговориться и излить душу. Он встал и начал мерно ходить по комнате – четыре шага туда, четыре обратно.

– Это изменило меня к худшему, – продолжал он, –

жить с красивой женой и не иметь возможности прикоснуться к ней. Я стал плохо обращаться с нею, а с мальчиком

– и того хуже. Бывало, бил его так, что всю душу из него выколачивал. Я, видите ли, винил его за то, что своим рождением он порушил мне всю жизнь. Иногда избивал его до крови. Этта пыталась остановить меня, тогда я колошматил и ее.

Его голубые глаза спокойно смотрели на меня, словно излучая убеждение в своей полной невиновности.

– Однажды ночью я избил ее особенно сильно. Она схватила кухонную лампу и швырнула мне в голову. Я

уклонился, но керосин выплеснулся на топящуюся плиту, и кухня загорелась. Пламя я загасить не сумел, и большей части дома как не бывало. Этты – тоже.

– Вы имеете в виду, что она сгорела?

– Нет, я имею в виду не это. – Он был раздосадован на меня за то, что я не мог сразу понять его. – Она убежала.

Больше я ее никогда в глаза не видел.

– А что стало с вашим сыном?

– С Джаспером? Какое-то время он оставался со мной.

Было как раз начало экономического кризиса. Правительство создавало тогда искусственные рабочие места, и мне удалось получить работу на строительстве и ремонте дорог. Купил немного толя и покрыл то, что еще осталось от дома. Мы прожили там еще пару лет, маленький Джаспер и я. Относиться к нему я стал лучше, но он меня так особенно и не полюбил. Все время боялся, да я и не виню его за это. В

четыре года начал убегать от меня. Я пытался его привязывать, но он чертовски натаскался распутывать узлы. Что мне оставалось делать? Отвез его к деду с бабкой в

Лос-Анджелес. У мистера Крага было место охранника в одной нефтяной компании, и они согласились забрать у меня мальчика.

Потом я несколько раз приезжал повидаться с Джаспером, но он всегда выходил из себя при одном моем биде.

Набрасывался и колотил меня своими кулачками. Тогда я перестал приезжать. Уехал из штата. Вкалывал на серебряных рудниках в Колорадо. Ловил лосося в Анкоридже, на

Аляске. Однажды у меня перевернулась лодка, до берега-то я доплыл, но свалился с двусторонним воспалением легких.

После этого удача ко мне больше не шла, и я вернулся в

Калифорнию. Такая вот моя невеселая история. А здесь я уже лет десять.

Блевинс опять сел. Он не был особенно грустным, но и не улыбался. Ровно и глубоко дыша, он удовлетворенно смотрел на меня. Он приподнял груз своей жизни и вновь поставил его на прежнее место.

Я спросил его:

– Вы знаете, что стало с Джаспером? – Задавая этот вопрос я понимал, чем он чреват. Сейчас-то я знал наверняка, что Джаспер Блевинс погиб под колесами поезда пятнадцать лет назад.

– Он вырос и женился. Родители Этты прислали мне вырезку свадебного объявления из газеты, а месяцев семь спустя – письмо, что у меня родился внук. Это было без малого двадцать лет назад, когда я жил в Колорадо, но эти семь месяцев врезались мне в память. Эта цифра означала, что Джасперу, так же как и мне в свое время, пришлось жениться. История повторяется, – продолжал он. – Но в одном я не хотел допускать ее повторения. Я решил не видеться со своим внуком. Не хотел, чтоб и он боялся меня.

Мне вообще не хотелось видеть его, ведь потом меня все равно не стали бы пускать к нему. Решил, что лучше проживу всю жизнь бобылем.

– Этого письма у вас, конечно, нет?

– По-моему, оно сохранилось.

Он развязал коричневый шнурок, связывающий пачку писем. Негнущимися скрюченными пальцами он неловко перебрал их и отложил голубой конверт. Достав из него письмо, он сначала медленно прочел его, шевеля губами, после чего протянул мне.

Письмо было написано выцветшими синими чернилами на голубой почтовой бумаге с неровной кромкой:

«Миссис Джозеф Л.Краг

Уэст Капо-стрит,209

Санта-Моника, штат Калифорния

14 декабря 1948 года.

Мистеру Альберту Д. Блевинсу

Почт. ящик 49

Силвер-Крэк, штат Колорадо.

Дорогой Альберт!

Давно не получали от тебя писем. Надеемся, что это

письмо ты получишь по тому же адресу. Ты так и не со-

общил нам, получил ли ты свадебное объявление. Если нет, то еще раз извещаем тебя, что Джаспер женился на

очаровательной девушке, урожденной Лорел Дадни, ко-

торая сейчас живет с нами. Ей всего семнадцать лет, но

она уже взрослая – эти техасские девушки созревают

рано. В общем, они поженились, и у них уже есть славный

мальчик, который родился позавчера. Назвали его Дэвид, имя, как тебе известно, библейское.

Так что теперь у тебя есть внук. Приезжай посмот-

реть на него, если можешь. Тебе непременно нужно это

сделать: мы считаем, кто старое помянет, тому глаз вон.

Джаспер и Лорел с ребенком поживут пока у нас, а потом

Джаспер хочет заняться фермерством. Надеемся, Аль-

берт, у тебя все обстоит хорошо на этих рудниках.

Любящая тебя теща

Элма Р. Краг.

Р S. Никаких вестей от Этты мы не имеем. Э.Р.К.»

– У вас есть это свадебное объявление? – спросил я

Блевинса.

– Было, но я отдал его тому человеку. Вместе со свидетельством о рождении.

– Чьим свидетельством?

– Джаспера. Оно Джасперу нужно.

– Он сказал, для чего?

– Нет. Этот Флейшер своих карт не раскрывает. Он в самом деле полицейский?

– В отставке.

– Ну, и почему его это так интересует?

– Не знаю.

– Но наверняка знаете, почему это интересует вас, –

сказал Блевинс. – Ведь не приехали же вы сюда для того, чтобы выслушать рассказ о моей жизни?

– Ну, в известной степени и для этого, не так ли?

– Наверное, – он улыбнулся так широко, что я смог насчитать у него во рту шесть верхних зубов. – Эта история с Джаспером всколыхнула столько воспоминаний. Почему все так интересуются Джаспером? И почему все вы желаете платить мне деньги? Или вы не желаете?

Вместо ответа, я извлек из бумажника три купюры по двадцать долларов и разложил их на незанятой части стола.

Расстегнув рубашку, Блевинс достал из-за пазухи клеенчатый портмоне, висевший у него на шее на засаленном сыромятном ремешке. Свернув бумажки несколько раз, он положил их в портмоне и спрятал его на поросшей редкими седыми волосами груди.

– Двадцать пять – за брачное свидетельство, – сказал я, – двадцать пять за письмо и десять за автобиографию.

– За что?

– За рассказ о вашей жизни.

– А-а. Большое вам спасибо. Мне как раз нужно теплое белье. На шестьдесят долларов можно много чего купить на распродаже старой одежды.

Я почувствовал, что заплатил ему слишком мало, когда он протянул мне письмо и свидетельство. Пряча их во внутренний карман пиджака, я коснулся пальцами фотографии, которую мне дала миссис Флейшер. Я показал ее

Альберту Блевинсу, вспомнив с болью в душе, что Лорел вчера умерла.

– Узнаете ее, мистер Блевинс?

– Нет.

– Та самая девушка, на которой женился Джаспер.

– Никогда не встречался с нею.

Когда он возвращал мне фото, наши пальцы соприкоснулись, и я ощутил нечто вроде короткого замыкания –

жужжание и ожог, словно я заземлил настоящее о реально осязаемую плоть прошлого.

На какую-то долю мгновения время затуманилось, будто его заволокло пеленой слез. Отец Дэви умер насильственной смертью. Его мать тоже умерла от насилия.

Дитя насилия – Дэви – стремительно уносился по дороге, ведущей его прямиком назад, к Альберту Блевинсу. Сквозь это жужжащее потрескивание, ожог и туман я впервые по-настоящему осознал и прочувствовал, что это действительно означает – быть Дэви, и от сознания этого меня всего передернуло, словно через меня пропустили ток высокого напряжения.

– Нет, – сказал Блевинс, – жену Джаспера я никогда не видел. Красивая девушка.

– Была.

И, взяв фотографию, я вышел, пока кто-либо из нас не успел задать друг другу еще каких-нибудь вопросов.

Глава 18

В офис Вилли Макки я поехал на такси, купив по дороге газету. Шапки на первой полосе сообщали об исчезновении

Стивена Хэккета. Подробностей приводилось мало. Однако из газеты я узнал, что Хэккет считается одним из самых богатых людей в Калифорнии.

От Вилли же я узнал, что Джек Флейшер выехал из гостиницы Сэндмена и направился на юг. Сотрудник

Вилли упустил Флейшера на скоростном шоссе в районе

Сан-Хосе.

Я поговорил с этим сотрудником, когда он приехал. Им оказался серьезный молодой человек с короткой стрижкой по имени Боб Левин, который был в полном отчаянии.

Флейшер не только ускользнул от него, но и машина у

Флейшера оказалась быстрее, чем у него. Казалось, в сердцах он вот-вот начнет крушить изящную с красивой обивкой мебель, которой был обставлен офис Вилли.

– Да не переживайте вы так, – успокоил я Левина. – Я

знаю, где живет Флейшер, и выйду на него там, на юге. Эта ваша поездка за ним все равно была бы зряшной.

– Правда?

– Правда. За то время, что вы висели у Флейшера на хвосте, заходил ли он к кому-нибудь, кроме Альберта

Блевинса?

– Нет, если не считать копировальной мастерской. У

меня не было возможности зайти к ним и проверить.

– Я сделал это сам. Поговорите-ка с этим человеком еще раз. Возможно, он от меня кое-что утаил. У него могли остаться копии газетной страницы и свидетельства о рождении, которые ему приносил Флейшер.

– Если они у него, я их добуду, – заверил меня Левин. –

Чем еще могу быть вам полезен?

– Отвезите меня в аэропорт, – я посмотрел на свои часы. – У нас еще есть время заскочить по пути в гостиницу

Сэндмена.

На Камино-Реаль мы заехали не зря. Горничная гостиницы как раз убирала номер выехавшего Флейшера.

Единственное, что он оставил после себя в корзине для бумаг, была та же самая газета, которую часом раньше купил и я. Сообщение о Хэккете было из нее вырвано.

Какими бы ни были интересы Флейшера, они постоянно совпадали с моими. В эту минуту он опережал меня на один ход, и я подсчитывал, на сколько быстрее я прилечу в

Лос-Анджелес, прежде чем Флейшер доедет туда на машине. Получалось – на три часа.

Почти весь первый час ушел у меня на то, чтобы медленно, с черепашьей скоростью добраться по забитому транспортом шоссе от международного аэропорта

Лос-Анджелеса до дома Себастьяна в Вудлэнд-Хиллз. Я не стал предварительно звонить Киту Себастьяну, не желая услышать от него, что говорить с его дочерью мне нельзя.

Когда я выехал из аэропорта, было еще светло, а когда моя машина, натужно завывая перегретым мотором, с трудом въезжала в гору к их дому, уже совсем стемнело.

Перед домом стояла машина шерифа округа

Лос-Анджелес. Из включенной рации доносился чей-то прерывистый голос, словно сама машина обрела дар речи и теперь жаловалась на положение дел в этом несовершенном мире. На мой звонок дверь открыл угрюмый помощник шерифа.

– Что вам угодно?

– Я хотел бы поговорить с мистером Себастьяном.

– Мистер Себастьян в данный момент занят. Вы адвокат?

– Нет. – Я сказал ему, кто я. – Мистер Себастьян захочет меня увидеть.

– Сейчас спрошу у него.

И он закрыл передо мной дверь, щелкнув замком. Я

прождал минуты две, слушая бормотанье патрульной машины. Дверь открыл Себастьян. Внешний вид его постоянно менялся, как у боксера-профессионала, которого систематически избивают на протяжении всех пятнадцати раундов. Спутанный клок волос ясно следовало расчесать.

Лицо его побледнело. В глазах застыло выражение полной безнадежности. Помощник шерифа стоял у него за спиной, словно секундант.

– Они увозят ее, – сказал Себастьян. – Хотят посадить в тюрьму.

– Это не тюрьма, – поправил помощник, – а дом предварительного заключения.

Я спросил Себастьяна:

– А под залог нельзя?

– Можно, но у меня нет двадцати тысяч долларов.

– Да, многовато.

– Преднамеренное нападение – очень серьезное обвинение, – пояснил помощник. – Да еще обвинение в похищении..

– Все равно много.

– Судья так не считает, – пожал плечами помощник.

Я обратился к нему:

– Будьте так добры, оставьте нас вдвоем. Мне бы хотелось поговорить с мистером Себастьяном наедине.

– Вы же сказали, что не адвокат. У вас нет права давать ему юридическую консультацию.

– У вас тоже нет. Дайте нам, пожалуйста, немного поговорить. – За пределы видимости он отошел, а вот насчет пределов слышимости я поручиться не мог. Я спросил

Себастьяна: – Кто ваш адвокат?

– Я позвонил одному человеку в Ван-Нуйс. Арнольд

Бэндикс. Сказал, что вечером придет.

– Сейчас уже вечер. Что вы делали весь день?

– Сам толком не знаю. – Себастьян оглянулся назад, словно этот день остался в доме, поджидая его там клубком неразрешимых загадок. – Были два человека от окружного прокурора. Потом мы, разумеется, долго говорили с Сэнди, пытались хоть как-то разобраться в этой страшной путанице.

– Если будете просто сидеть и разговаривать, то вряд ли разберетесь. Вызовите адвоката сюда. И врача. Вам нужно убедить представителей закона разрешить дочери остаться дома хотя бы на эту ночь. Тогда у адвоката будет время поехать в суд и договориться там о снижении суммы залога. Можно договориться о десяти тысячах. Эту сумму вы сможете взять под заем за тысячу долларов.

Цифра ужаснула его.

– Как я смогу собрать тысячу долларов? Меня ведь теперь наверняка уволят.

– Обратитесь к ростовщику. Для того они и существуют.

– И во сколько же мне это обойдется? – спросил он несчастным голосом.

– В сотню-другую. Но речь сейчас не о деньгах. А о том, чтобы ваша дочь не попала в тюрьму.

Он воспринял это известие, не вникнув в него сначала, словно оно было передано ему через спутник связи: в данный момент ему предстояло решить труднейшую в жизни задачу. Взгляд его стал осмысленным, выражение безнадежности сменилось осознанием опасности ситуации.

Оставалось то, что он был в состоянии сделать.

Подойдя к телефону, он позвонил их семейному врачу –

доктору Джеффри. Приезжать тот не хотел. Себастьян сказал ему, что это необходимо. Затем он позвонил адвокату и сказал ему то же самое.

Мы прошли в гостиную в сопровождении помощника шерифа, вероятно, подозревавшего всех нас в том, что мы замышляем массовый побег. В гостиной находилась Бернис Себастьян, которая выглядела напряженной и похудевшей и была одета с особой изысканностью в черное облегчающее платье. Рядом стояла непринужденно держащаяся элегантная блондинка примерно моего возраста в голубом костюме, походящем на служебную форму.

Она представилась как миссис Шеррид из отдела по работе с условно осужденными и досрочно освобожденными. Я сказал ей, что знаком с Джейком Белсайзом.

– Я говорила с ним сегодня днем, – сказала она. – Он очень расстроен случившимся. Винит себя за то, что не очень тщательно контролировал поведение Спэннера.

– Да, ему есть, за что винить себя, – вставила миссис

Себастьян.

– Сейчас об этом уже поздно говорить, – сказал я им обоим и, обращаясь к миссис Шеррид, добавил: – У Белсайза есть какие-то предложения?

– То, что я здесь, – его предложение. К сожалению, девочка отказывается говорить со мной. Я пыталась объяснить ее родителям, что, если Сэнди изъявит желание как-то помочь нам, то ей самой же будет намного легче.

Заговорил Себастьян:

– Сэнди сейчас в таком состоянии, что ее нельзя допрашивать. Приняла снотворное и спит. Сюда едет доктор

Джеффри. И мой адвокат Арнольд Бэндикс.

– Мы не можем ждать всю ночь, – сказал помощник. –

У нас имеется ордер, и мы обязаны забрать ее.

– Нет, давай лучше подождем, Том, – сказала миссис

Шеррил. – Посмотрим, что скажет доктор.

Помощник сел отдельно в углу гостиной. Воцарилась гнетущая тишина. Мы будто бы присутствовали на похоронах или бодрствовали у смертного одра. Попав в беду, Сэнди тем самым незримо присутствовала здесь, не покидая мыслей каждого из нас, как некое божество, восседающее на троне и правящее всем этим домом. Я начал было подумывать, уж не входило ли именно это в ее изначальные намерения.

Приехал доктор Джеффри, молодой торопливый человек. Он прошел в спальню Сэнди вместе с ее матерью.

Сразу же вслед за доктором приехал и адвокат. Совместными усилиями им удалось убедить помощника шерифа и миссис Шеррил отложить все до утра.

Доктор уезжал первым: его время было наиболее дорогостоящим. Я проводил его до машины, и он весьма неохотно уделил мне две минуты.

– Каково внутреннее состояние Сэнди?

– Она, естественно, напугана и находится в смятении.

Немного истерична и очень утомлена.

– Можно ли мне будет допросить ее, доктор?

– Это необходимо?

– От этого зависит жизнь человека. Возможно, вы не знаете, что происходит...

– Это было в вечерних газетах. Но, по-моему, там все притянуто за уши. Ну как такая девочка могла участвовать в похищении?

– В этом нет никакого сомнения. Так можно мне поговорить с нею?

– Пять минут, не больше. Ей необходим покой.

– А лечение у психиатра?

– Завтра будет видно. Подростки обладают незаурядной способностью восстанавливать силы.

Джеффри повернулся было, чтобы сесть в свой «лендровер». Но у меня к нему было еще несколько вопросов.

– Как давно вы являетесь ее врачом?

– Три или четыре года, сразу после педиатра.

– Прошлым летом ее лечил доктор по имени Конверс из

Беверли-Хиллз. Вы знали об этом?

– Нет. – Мне удалось-таки заинтересовать Джеффри. –

Не слышал ни о каком докторе Конверсе. От чего он ее лечил?

– Мне он отказался сказать. А вот вам, возможно, скажет. Это может иметь отношение к данному делу.

– В самом деле? Я позвоню ему.

Выйдя из дома, помощник шерифа и миссис Шеррил сели в патрульную машину и поехали вниз по склону за «лендровером» Джеффри. Стоя в дверях, Бернис Себастьян смотрела им вслед.

– Слава богу, что на сегодня они уехали от нас. А вам спасибо, мистер Арчер, что все устроили.

Выражение благодарности давалось ей явно с трудом.

Взгляд ее был утомленным и поникшим.

– Устроил все вам муж. Я просто дал ему совет. На подобных семейных вечерах мне доводилось бывать не раз.

– У вас есть дети?

– Нет. Я уже привык чувствовать себя обделенным.

Она пропустила меня в дом, закрыла дверь и прижалась к ней спиной, словно сдерживая давление напирающей снаружи сгущающейся тьмы.

– Они позволят ей оставаться дома?

– Это зависит от ряда обстоятельств. У вас в семье не все гладко, и источником этого является не только Сэнди.

Испорчены отношения между нею и вами.

– В основном, она сердится на Кита.

– В таком случае задеты отношения между вами троими. Каким-то образом их нужно налаживать.

– Кто это сказал?

– Вам это скажут в отделе по работе с условно осужденными, если Сэнди повезет и они рискнут поставить ее на учет. Что она имеет против отца?

– Не знаю. – Но она опустила веки и потупила взгляд.

– Я не верю вам, миссис Себастьян. Вы так и не хотите показать мне дневник Сэнди?

– Я уничтожила его, как уже сказала вам сегодня. .

вчера утром. – Она закрыла глаза и прикрыла их своей точеной узкой ладонью. Сейчас она попала в неловкое положение и была раздосадована этим.

– Скажите, что в нем было написано такое, что заставило вас уничтожить его?

– Не могу. Не хочу. Не хочу мириться с этим унижением.

Она попыталась, не открывая глаз, убежать прочь. Я

подошел к двери, и она натолкнулась на меня. Мы стояли, тесно прижавшись друг к другу, и я всем телом ощутил ее стройную упругую фигуру. Откуда-то снизу к сердцу мне подступила горячая волна и, затопив его, ударила в голову.

Внезапно, словно по обоюдному согласию, мы отступили друг от друга. Но отношения между нами теперь несколько изменились, причем именно из-за этой только что возникшей, но не реализованной возможности.

– Извините, – проговорила она, не пояснив, за что извиняется.

– Это я виноват. Мы не кончили. – Нереализованная возможность придавала моим словам двусмысленный оттенок.

– Разве?

– То, что произойдет с Сэнди, зависит прежде всего от того, что произойдет со Стивеном Хэккетом. Если нам удастся вернуть его живым. . – здесь я намеренно сделал паузу, чтобы Бернис сама закончила мысленно это предложение. – Возможно, Сэнди скажет мне что-то. Врач разрешил задать ей несколько вопросов.

– О чем?

– Вчера ночью она сказала, что Дэви Спэннер ищет место, где он когда-то жил. Надеюсь, что она поможет уточнить, где оно находится.

– И это все?

– Пока все.

– Хорошо. Можете поговорить.

Мы прошли мимо открытой двери в гостиную, где Себастьян и адвокат обсуждали сумму залога. Дверь в комнату Сэнди была заперта. Миссис Себастьян повернула ключ и мягко открыла дверь.

– Сэнди, ты еще не спишь?

– А ты как думала?

– Так отвечать невежливо, – ее мать произнесла это странным тоном, словно говорила с обладающим огромной властью идиотом. – Мистер Арчер хочет поговорить с тобой. Ты ведь помнишь мистера Арчера?

– Ну как же я могу его забыть?

– Сэнди, прошу тебя, будь сама собой.

– А я теперь такая вот. Хочешь, тащи сюда легавых.

Было очевидно, что грубость девушки напускная и вызвана чувством собственной вины, страха и отвращения к самой себе, а также нескрываемым презрением к матери.

Однако пока, по крайней мере на данный момент, эта игра в грубиянку стала ее натурой. Я все-таки продолжал надеяться, что мне удастся достучаться до прежней девочки, той, что коллекционировала вымпелы университетов Новой Англии и игрушечных животных.

Она сидела в кровати, прижав одного из них – плюшевого коричневого спаниеля, со свисающими ушами и языком из красного фетра. Сэнди раскраснелась, лицо у нее было заплаканное, я присел у кровати на корточки, так, чтобы наши глаза оказались примерно на одном уровне.

– Привет, Сэнди.

– Привет. Меня собираются упечь в тюрьму. – Она произнесла это деревянным голосом, как нечто уже решенное и само собой разумеющееся. – Можете радоваться.

– Почему ты так говоришь?

– Вы же хотели этого, не так что ли?

Стоящая в дверях мать сказала:

– Ты не должна говорить так с мистером Арчером.

– Иди отсюда, – ответила Сэнди. – У меня от тебя голова болит.

– Это у меня она болит.

– У меня тоже сейчас заболит, – сказал я. – Пожалуйста, дайте мне поговорить с Сэнди наедине.

Миссис Себастьян вышла. Девушка спросила:

– Ну, и о чем же мы будем говорить?

– Ты могла бы мне помочь, да и себе тоже. Для всех было бы намного лучше, если бы нашли Дэви прежде, чем он убьет мистера Хэккета. Имеешь ты хоть малейшее представление о том, где они могут находиться?

– Нет.

– Ты сказала вчера ночью, точнее – уже сегодня утром, что Дэви искал какое-то место, где он раньше жил. Ты знаешь, где оно находится, Сэнди?

– Откуда мне знать? Он и сам-то не знает.

– Дэви что-нибудь вспоминал о нем?

– Оно где-то в горах, к северу от Санта-Терезы. Что-то вроде ранчо, где он жил до того, как его сдали в приют.

– Он описывал это место?

– Да, но с его слов мне оно показалось не ахти. Дом давным-давно сгорел. А то, что от него еще осталось, кто-то покрыл крышей.

– Дом сгорел?

– Так он мне сказал.

Я встал. Девушка отпрянула, вцепившись в плюшевого пса, словно он был ее единственным другом и хранителем.

– Почему он хотел вернуться туда, Сэнди?

– Не знаю. Он жил там когда-то с отцом. И с матерью.

По-моему, он считал то место раем на земле.

– Его матерью была Лорел Смит?

– По-моему, да. Она говорила, что она его мать. Но она бросила его еще маленьким. – Сэнди с шумом, прерывисто вздохнула. – Я сказала, что ему повезло, что с ним так случилось.

– Что ты имеешь против своих родителей, Сэнди?

– Не будем о них.

– Почему ты помогла Дэви в этом? Ведь ты же совсем не такая девочка.

– Вы меня не знаете. Я плохая, дальше некуда.

Напускная грубость, о которой она на время забыла, опять взяла верх. Разумеется, это было больше, чем просто игра. Ее сознание находилось в плену, балансируя между светом и тьмой, перевертываясь, словно монетка, которую она сама же подбросила вверх.

Уже за дверью, в коридоре, где меня ждала Бернис

Себастьян, я вспомнил, что в комнате Сэнди чего-то недоставало. Фотография Хэйди Генслер в серебряной рамке исчезла.

Глава 19

С разрешения Бернис Себастьян я закрылся в кабинете и стал дозваниваться в Сан-Франциско, в пансионат Альберту Блевинсу. Сначала трубку долго не брали, потом стали отвечать разные голоса: «Альберт сейчас спустится.

Альберта нет у себя, но его ищут. Альберт, вероятно, куда-то ушел, и неизвестно, когда вернется. Видимо, ушел смотреть уличное представление на Маркет-стрит».

Я попросил передать Альберту, чтобы он позвонил мне в Лос-Анджелес на автомат, записывающий все звонки, но сильно сомневался, что он сделает это сегодня вечером.

В моем распоряжении имелся еще один возможный источник информации. Я достал бумаги, полученные мною от Альберта Блевинса, и разложил их на письменном столе

Себастьяна. Я еще раз прочел письмо, которое теща Альберта, Элма Р. Краг, отправила ему в 1948 году из своего дома в Санта-Монике по Уэст Капо-стрит, 209.

«. .Джаспер и Лорел с ребенком поживут пока у нас, –

писала миссис Краг, – а потом Джаспер хочет заняться фермерством».

Я поискал фамилию Краг в телефонном справочнике и позвонил в справочную – бесполезно. Письмо было написано почти двадцать лет назад. Миссис Краг сейчас очень стара или уже умерла.

Выяснить это я мог только одним способом. Пожелав

Себастьянам спокойной ночи, я опять поехал по направлению к Санта-Монике. Движение на скоростном шоссе было по-прежнему интенсивным, но ехать было все же посвободнее. Поток ярко горящих фар стекал по Сепульведе искрящимися переливами.

Как ни странно, настроение у меня было отменное.

Если миссис Краг жива и в состоянии сказать мне, где расположено это ранчо, то я закончу свое дело к утру. Я

даже позволил краешку своего сознания поразвлечься мыслями о том, как я распоряжусь целой сотней тысяч долларов.

Черт возьми, ведь я мог даже поставить крест на своем ремесле, хотя этот вариант вряд ли пришелся бы мне по вкусу. Говоря откровенно, жизнь моя и смысл-то имела только ради таких вот ночей, когда я мчался по распластавшемуся на огромной территории гигантскому городу, отыскивая в нем тончайшие нити, связывающие разрозненные клеточки-судьбы двух-трех человек среди миллионов остальных его обитателей. У меня вдруг возникло безумное желание или, скорее, фантазия дожить до того дня, начиная с которого этот город навсегда станет идеально функционирующим живым организмом, конечно, при условии, что предварительно я сумею отладить все невидимые нейронные связи между населяющими его жителями. Как искусно созданная по частям невеста

Франкенштейна.

Свернув с Сепульведы у Уилшира, я поехал по

Сан-Висекте в сторону Уэст Капо-стрит. Здание под номером 209 оказалось трехэтажным жилым домом. Свежеоштукатуренный фасад заслоняли пересаженные пальмы, подсвеченные зеленоватым светом прожекторов.

Управляющего домом, пожилого человека в одной рубашке без пиджака, с книгой в руках, заложенной пальцем, я нашел в квартире номер один. Я назвал ему свое имя, а он мне – свое: Ральф Кадди.

Говорил он с южным акцентом, скорее всего – техасским. Над камином висели скрещенные пистолеты, а на стенах – несколько нравоучительных высказываний.

– Здесь когда-то жила некая миссис Краг? – спросил я.

– Верно.

– Вы знаете, где она живет теперь?

– В пансионате.

– В каком пансионате?

– Для выздоравливающих. Несколько лет назад она сломала бедро.

– Это очень плохо. Мне бы хотелось поговорить с ней.

– О чем?

– По семейным делам.

– У миссис Краг нет больше семьи. – И он добавил, застенчиво улыбнувшись: – Если не считать меня.

– У нее зять в Сан-Франциско. И правнук по имени

Дэви, бог его знает где. Она говорила когда-нибудь о принадлежавшем ей ранчо в округе Санта-Тереза?

– Об этом ранчо я слышал.

– Вы можете сказать мне, как его найти?

– Ни разу не был там. Оно пошло в уплату за налоги несколько лет назад.

– Вы родственник миссис Краг?

– Не совсем. Я был тесно связан с их семьей. Да и сейчас связан.

– Вы можете дать мне адрес ее пансионата?

– В принципе да. А по какому поводу вы хотите ее видеть?

– Сегодня я встретил ее зятя, Альберта Блевинса.

Кадди испытующе посмотрел на меня.

– Он первый муж Этты?

– Верно.

– Ну, и при чем тут ранчо?

– Альберт говорил о нем. Он жил там когда-то.

– Понятно.

Ральф Кадди положил раскрытую книгу обложкой вверх – она называлась «Роль службы охраны в жизни предприятия» – и подошел к письменному столу в противоположном углу комнаты. Вернувшись, он протянул мне листок бумаги с аккуратно написанным адресом пансионата для выздоравливающих в Оквуде.

Пансионат занимал большое здание, выстроенное примерно в двадцатых годах в калифорнийско-мексиканском стиле. Располагался он на обнесенном высокой стеной земельном участке в Санта-Монике. Надо всей подъездной дорожкой образовывали пышный свод итальянские пинии. На освещенной стоянке стояло с десяток легковых машин, а из главного здания доносились звуки музыки. Вполне можно было представить себе, что время повернуло свой ход вспять, и в доме идет вечеринка.

Иллюзия эта начала исчезать уже в огромной приемной.

Повсюду группками по двое, по трое сидели старики, беседуя между собой и поддерживая течение жизни. При виде их у меня возникла аналогия с беженцами, которым дали приют в поместье какого-то знатного барона.

Очень современно выглядящая сестра в белом нейлоновом халате провела меня по коридору в комнату миссис

Краг. Это оказалась просторная, хорошо обставленная комната – одновременно и гостиная, и спальня. Старая седовласая дама в шерстяном платье сидела в кресле-коляске, ноги ее были укрыты пушистым пледом. Она смотрела развлекательную программу по телевизору. Руки ее с подагрическими утолщениями в суставах держали раскрытую Библию.

Сестра приглушила звук.

– К вам джентльмен, миссис Краг.

Та вопросительно подняла на меня свои проницательные глаза, увеличенные сильными линзами очков.

– Кто вы?

– Мое имя Лью Арчер. Вы помните Альберта Блевинса, который был женат на вашей дочери Этте?

– Ну, разумеется, я помню его. С памятью у меня все в порядке, спасибо. И что там с Альбертом Блевинсом?

– Сегодня я беседовал с ним в Сан-Франциско.

– В самом деле? Лет двадцать не получала от него вестей. Я приглашала его к нам, когда у Джаспера родился сын, но он так и не ответил.

Она помолчала, вслушиваясь в тишину. Сестра вышла из комнаты. Я сел, и миссис Краг наклонилась ко мне, переносясь из прошлого в настоящее.

– Ну, да ладно, а как он сейчас? Все тот же прежний

Альберт?

– Вероятно. Я не знал его, когда он был моложе.

– И не много потеряли. – Она улыбнулась. – Муж всегда говорил мне, что Альберт родился слишком поздно.

Ему бы быть пастухом-погонщиком в старые добрые времена. Альберт всегда держался особняком.

– И сейчас тоже. Живет в пансионате у себя в комнате совершенно один.

– Ничего удивительного. Ему вообще не следовало ни на ком жениться, не говоря уж об Этте. Поначалу я винила

Альберта за тот скандал между ними, когда он швырнул в нее лампой и поджег дом. Но когда я увидела, что моя дочь стала вытворять потом. . Это Альберт прислал вас сюда ко мне?

– Не совсем. В ходе нашей беседы он упомянул ранчо, которое вы ему то ли подарили, то ли разрешили пользоваться.

Она резко кивнула:

– Это было в 1927 году, когда Альберт женился на Этте.

Сказать вам по правде, самой мне это ранчо до смерти надоело. Я ведь горожанка и была дипломированной учительницей. Двадцать лет возни с курами – этого мне было предостаточно. Я заставила Крага переехать сюда. Он получил хорошую работу место сторожа-охранника, на которой и оставался до самой пенсии. А ранчо перешло к

Альберту и Этте. Они прожили года два и разошлись. Это ранчо приносило одни несчастья. Альберт рассказывал вам?

– О чем?

– О том, что происходило на этом ранчо? Нет, – она покачала головой, – Альберт и не мог рассказывать, потому что не знает. По крайней мере, всего. Сначала он спалил дом, и Этта сбежала от него. Оставила его с маленьким

Джаспером. Когда это случилось, мы с мужем взяли

Джаспера и воспитали его, что было нелегко, скажу я вам.

Трудный был ребенок.

Потом, когда Джаспер встал на ноги и женился на Лорел Дадни, он вбил себе в голову, что ему нужно вернуться на это ранчо. Но работать на нем он и не думал, понимаете?

Считал, что жить там можно недорого, ничего не делать и рисовать себе красивые пейзажики. Ему-то, конечно, жизнь там обходилась недорого, потому что мы с мужем присылали им деньги, после того как он истратил все, что было у

Лорел. – Руки с проступающими венами сжали поручни кресла-коляски. – И знаете, как этот наш испорченный внучек отблагодарил нас?

– Альберт мне не рассказывал.

– Джаспер бросил Лорел с маленьким сыном и был таков. С тех пор ни от одного из них я не получила ни весточки. Джаспер, точь-в-точь, как его мать, – я говорю это, несмотря на то, что она мне дочь, – свинья неблагодарная.

Я не стал сообщать Элме Краг ни о смерти Джаспера, ни о смерти Лорел. Глаза старой женщины что-то уж чересчур разгорелись. Она и без того знала слишком много.

Она сжала губы, и на лице ее застыло горькое выражение, словно она предвидела свою собственную неминуемую смерть.

Помолчав немного, она спросила:

– Вы ведь приехали сюда не за тем, чтобы мои жалобы выслушивать. Так для чего же вы здесь?

– Хочу увидеть это ранчо.

– Зачем? Земля там истощена. Она и всегда-то была не лучше, чем полупустыня. Мы разводили там не столько скотину, сколько канюков18. А после того как Джаспер и

Лорел исчезли неизвестно куда, мы отдали ее в уплату за налоги.

18 Канюк – хищная птица семейства ястребиных.

– Я думаю, что сейчас там может находиться ваш правнук Дэви.

– В самом деле? Вы знаете Дэвида?

– Встречался с ним.

Она быстро прикинула:

– Сейчас он должен быть молодым человеком.

– Да, он очень молод. Дэви девятнадцать лет.

– И чем же он занимается? – спросила она с надеждой и интересом в голосе, в котором, однако, не слышалось особого желания знать ответ.

– Да ничем особенно.

– Наверное, весь в отца. У Джаспера всегда были большие мечты, но он палец о палец не ударил, чтобы воплотить их в жизнь. – Развернув одно колесо кресла-коляски, она повернулась ко мне лицом. – Раз вы знаете, где находится Дэвид, то, может быть, знаете, и где Джаспер?

– Нет. И где Дэвид, тоже не знаю. Я надеялся, вы скажете мне, как отыскать это ранчо.

– Скажу, конечно, если его еще ветром не разметало.

Родео-сити знаете?

– Бывал там.

– Поезжайте в центр города, то есть к отелю «Родео», а как раз напротив будет управление шерифа. Свернете направо, проедете мимо площадок с трибунами, где проводятся состязания по родео, выедете из города и миль двадцать проедете в сторону от океана, к небольшому селению

Сентервил. Я там когда-то преподавала в школе. От Сентервила проедете на север еще двенадцать миль по окружной дороге. Найти ее нелегко, особенно когда стемнеет.

Хотите отправиться туда сегодня ночью?

Я ответил утвердительно.

– Тогда лучше спросите дорогу в Сентервиле. Там любой знает, где ранчо Крага. – Она помолчала. – Как странно, что несколько поколений нашей семьи стремятся жить в том месте. Оно приносит несчастье, и вся семья наша несчастная.

Я не пытался оспаривать этого. То немногое, что я знал об этой семье – одинокая жизнь и старость Альберта Блевинса, ужасные судьбы Джаспера и Лорел, разделенные пятнадцатью годами, стремление Дэви совершить насилие, – все это только подтверждало слова миссис Краг.

Она сидела, прижав к груди сухие кулачки, словно ощущая происходящую в себе трудную работу памяти. Она покачала седой головой.

– Я подумала, что если вы увидите Дэвида, то могли бы сказать ему, где находится его прабабка. Но не знаю. У

меня есть решительно все. За пребывание здесь я плачу шестьсот долларов в месяц. Скажите ему обо мне, только если он сам спросит. Не хочу, чтобы Джаспер опять сел мне на шею. Или Лорел. Она была славной девушкой, но тоже оказалась неблагодарной. Я взяла ее к себе в дом и сделала для нее все, что могла, а она повернулась ко мне спиной.

– Лорел тоже была вашей родственницей?

– Нет. Она из Техаса. В ней был заинтересован один очень богатый человек. Он и прислал ее к нам.

– Не понимаю.

– Вам и не нужно ничего понимать. Про Лорел я не буду вам говорить ничего плохого. Она хоть и не была мне ни дочерью, ни внучкой, но любила я ее больше, чем кого-либо из них.

Она перешла на шепот. Прошлое залило комнату, словно прилив, весь состоящий из шепота. Я встал и попрощался. Элма Краг подала мне свою сухую ладошку с увеличенными суставами.

– Когда будете выходить, сделайте, пожалуйста, звук погромче. Послушаю лучше, как другие говорят.

Я прибавил громкость и закрыл за собой дверь. Когда я дошел до середины коридора, за другой дверью какой-то старик воскликнул дребезжащим голосом:

– Пожалуйста, не режьте меня!

Старик распахнул дверь и выскочил в коридор. Его обнаженное тело походило на удлиненное яйцо. Обхватив меня руками, он прижался своей почти лысой головой к моему солнечному сплетению.

– Не давайте им резать меня. Скажите им, чтобы не резали, мамочка!

Хотя поблизости никого не было, я сказал, чтобы его не резали. Старичок тут же отпустил меня и вернулся в свою комнату, закрыв за собой дверь.

Глава 20

В приемной количество беженцев, пострадавших в результате войны поколений, сократилось до шести человек.

Пожилой санитар спокойно провожал их по своим комнатам.

– Пора спать, друзья, – говорил он.

Во входных дверях показался Джек Флейшер. По глазам и по выражению лица было видно, что он устал и выпивши.

– Я хотел бы видеть миссис Краг, – обратился он к санитару.

– Сожалею, сэр, но время посещений истекло.

– У меня важное дело.

– Ничем не могу помочь, сэр. Решения здесь принимаю не я. Управляющий сейчас в Чикаго, на конференции.

– Можешь мне это не объяснять. Я представитель закона.

Флейшер говорил уже на повышенных тонах. Лицо его налилось кровью. Пошарив в карманах, он вытащил полицейский жетон и предъявил его санитару.

– Это не имеет значения, сэр. Я исполняю то, что мне приказано.

Без всякого предупреждения Флейшер ударил санитара раскрытой ладонью. Тот упал и тут же поднялся. Одна половина его лица стала красной, другая – белой, как мел.

Старики молча наблюдали за происходящим. Подобно настоящим беженцам, применения физической силы они боялись больше всего на свете.

Я зашел сзади и захватил шею Флейшера в замок. Он был здоровенный и сильный. Иначе мне было его никак не удержать.

– Это ваш друг? – спросил меня санитар.

– Нет.

Однако в известном смысле Флейшер принадлежал мне. Я вывел его во двор и отпустил. Он выхватил пистолет.

– Ты арестован, – объявил он.

– За что? За предотвращение драки?

– Оказание сопротивления полиции при исполнении служебных обязанностей. – Глаза его сверкали, он говорил, брызжа слюной. Пистолет у него был, похоже, тридцать восьмого калибра19 – достаточно, чтобы проделать во мне приличную дырку.

– Опомнись, Джек, и убери свою пушку. Ты за пределами своего округа, и здесь есть свидетели.

Санитар и его подопечные наблюдали за нами с порога.

Джек Флейшер обернулся и посмотрел на них. Ногой я вышиб у него пистолет и успел подхватить его с земли, когда тот бросился за ним. Стоя на карачках, как человек, превратившийся в собаку, он пролаял мне:

– Я тебя упеку за это. Я – полицейский.

– Вот и веди себя соответственно.

К нам подошел санитар. Боковым зрением я увидел лишь, как ко мне приближается что-то бесформенное беловатого цвета. Все внимание я сосредоточил на Флейшере, который поднимался с земли. Санитар обратился ко мне:

– Мы не хотим неприятностей. Вызову-ка я лучше полицию, а?

– В этом нет необходимости. Что скажешь, Джек?

– Черт подери, я и есть полиция.

– А я вообще-то слышал, что ты уже в отставке.

– Кто ты такой, черт возьми? – Флейшер со злостью посмотрел на меня. Его глаза желтовато посвечивали в полутьме.

– Частный детектив с лицензией. Фамилия – Арчер.

– Если не хочешь расстаться со своей лицензией, верни

19 Тридцать восьмой калибр – 9,65 мм.

пистолет. – Он протянул свою здоровенную, поросшую рыжими волосами ручищу.

– Сначала лучше поговорим, Джек. Тебе лучше бы извиниться перед человеком, которого ты ударил.

Флейшер болезненно скривил рот. Просить прощения –

это для испорченного бывшего полицейского самое непривычное и потому жестокое наказание.

– Извиняюсь, – выдавил он, не глядя на санитара.

– Пожалуйста, – ответил тот и, повернувшись, с достоинством удалился. Стоящие на ступеньках старики двинулись за ним. Дверь лязгнула замками.

Флейшер и я направились к своим машинам. В узком пространстве между ними мы стояли лицом друг к другу, опираясь каждый на свою машину.

– Мой пистолет, – напомнил он мне.

Пистолет находился у меня в кармане.

– Поговорим сначала. Чем сейчас занимаешься, Джек?

– Работаю над одним старым делом, несчастный случай со смертельным исходом, который произошел несколько лет назад.

– Если ты знаешь, что это был несчастный случай, чего ради было его поднимать?

– Я никогда не закрывал его. Люблю все доводить до конца.

Он говорил уклончиво, лишь в общем, избегая вдаваться в детали. Я попытался «помочь» ему:

– Ты знаешь Джаспера Блевинса?

– Нет. Ни разу не встречал такого, – спокойно ответил он.

– Но знал его жену Лорел.

– Может, и знал. Но не настолько хорошо, как некоторые думают.

– Почему ты не предъявил ей для опознания труп мужа?

Ответил он не сразу. Наконец спросил меня:

– Записываешь наш разговор на пленку?

– Нет.

– Отойди-ка от своей машины, а, приятель.

Мы пошли с ним по дорожке. Пинии, образующие своими кронами сплошную арку, словно бы приближали к нам сужающийся свод ночного неба. В почти кромешной тьме Флейшер стал более словоохотливым:

– Я признаю, что допустил ошибку пятнадцать лет назад. Но это единственный промах, который я готов признать. Не собираюсь разгребать всю эту грязь и разбрасывать ее у себя на собственном крыльце.

– В чем заключалась ошибка, Джек?

– Я поверил этой бабе.

– Лорел говорила, что человек, погибший под колесами поезда, не ее муж?

– Она много чего наговорила. И, в основном, все врала.

Надула меня здорово.

– Нельзя во всем винить ее. Опознание тела входило в твои обязанности.

– Не надо говорить мне о моих обязанностях. За те тридцать лет, что я проработал в управлении шерифа, под колесами поездов в нашем округе погибла едва ли не сотня бродяг. У одних были при себе документы, у других – нет.

У того – не было. Откуда я мог знать, что он отличается от остальных?

– Чем же он отличался, Джек?

– Ты прекрасно знаешь, чем.

– Скажи мне.

– Я сказал тебе все, что хотел. Думал, мы с тобой сумеем понять друг друга. Но ты только берешь, а сам ничего не даешь.

– Ты тоже не дал мне ничего, чем я мог бы воспользоваться.

– А ты мне вообще ничего не дал, – сказал он. – Ну, а какова твоя версия?

– Никаких версий у меня нет. Я работаю по делу о похищении Стивена Хэккета.

– Кого, кого? – прикинулся было он.

– Не надо меня дурачить, Джек. О деле Хэккета тебе отлично известно. Ты читал о нем в сан-францисской газете.

Он повернулся вполоборота и в упор посмотрел на меня в темноте.

– Так это ты висел у меня на хвосте во Фриско? Какого черта тебе от меня нужно?

– От тебя лично – ничего. Твое и мое дело связаны между собой. Маленький сын Джаспера Блевинса, тот самый ребенок, который потерялся в той кутерьме, вырос и стал здоровенным парнем. Вчера он увез Хэккета.

Слышно было, как Флейшер судорожно вздохнул, затем медленно выдохнул.

– В газете писали, что этот Хэккет набит деньгами. –

Это прозвучало, как вопрос.

– Набит что надо.

– И этот парень Джаспера Блевинса требует за него выкуп?

– О выкупе речи не было. Я, по крайней мере, не слышал. Думаю, что он хочет убить Хэккета, если уже не убил.

– Боже мой! Он не должен этого совершить! – Флейшер воскликнул это с такой силой, словно под угрозой была его собственная жизнь.

Я спросил его:

– Ты знаешь Хэккета?

– Ни разу в жизни не видел. Но здесь пахнет хорошими деньгами, приятель. Нам нужно объединиться, тебе и мне.

Я не хотел иметь Флейшера своим партнером. Не доверял ему. С другой стороны, он знал об этом деле такое, что было не известно никому из оставшихся в живых. И

еще он знал округ Санта-Тереза.

– Ты помнишь ранчо Крага под Сентервилом?

– Да, я знаю, где оно.

– Возможно, что Дэви Блевинс держит Стивена Хэккета на этом ранчо.

– Тогда поехали туда, – сказал Флейшер. – Чего мы ждем?

Мы пошли назад к нашим машинам. Я протянул

Флейшеру его пистолет. Глядя на этого человека в полутьме, я испытал такое чувство, словно смотрел на свое собственное отражение в мутном, искажающем изображение зеркале.

Ни один из нас ни словом не упомянул о смерти Лорел

Смит.

Глава 21

Ехать мы решили в машине Флейшера, новой и быстроходной. Свою я поставил на ночной стоянке в Каноге-Парк, неподалеку от дома Кита Себастьяна. Что бы ни случилось, возвращаться мне нужно было туда.

Я вел машину, а Флейшер дремал рядом, на переднем сиденье. Мы ехали по долине Сан-Фернандо, по главному перевалу вверх, минуя Камарилло и направляясь к темнеющему впереди океану. Едва мы пересекли границу округа Санта-Тереза, Флейшер встрепенулся, словно почуял свою территорию.

В нескольких милях южнее Санта-Терезы, когда мы ехали одни на пустынном отрезке шоссе, Флейшер попросил меня притормозить у эвкалиптовой рощи. Я подумал, что ему захотелось по нужде. Однако, когда я повернулся к нему, он не стал выходить из машины.

Оставаясь сидеть, он изогнулся в мою сторону и нанес мне сильнейший удар тяжелой рукояткой пистолета по голове. Я мешком вывалился из машины. Некоторое время спустя обволакивающая меня темень наводнилась причудливыми образами. Огромные вращающиеся колеса, подобно приводным шестерням вечности и роковой неизбежности, преобразовались в мчащийся локомотив. Я

беспомощно лежал поперек рельсов, а он с грохотом несся на меня, угрожающе раскачивая своим циклопическим оком.

Раздался оглушительный гудок. Однако звучал он не как железнодорожный, и лежал я не на рельсах, и никаких причудливых образов тоже не было и в помине. С трудом приподнявшись, я сел прямо посреди северной половины шоссе. Расцвеченный, словно рождественская елка, грузовик ехал прямо на меня, отчаянно сигналя.

Тормоза у него визжали, но ясно было, что остановиться передо мной он уже не успеет. Я опять опрокинулся навзничь, увидев, как грузовик заслонил собой мерцающие в черном небе звезды. Потом я снова увидел звезды и ощутил, как кровь толчками бежит у меня по жилам.

С юга, по другой половине шоссе, шли машины. Я

сполз с проезжей части, чувствуя себя маленьким и неуклюжим, как сверчок. Эвкалипты роптали и вздыхали листвой на ветру, словно живые свидетели. Я ощупью поискал свой револьвер. Его не было.

Измена Флейшера привела в действие параноидальную струну, вибрировавшую и звеневшую в моей раненой голове. Я напомнил ей и себе, что и сам был готов избавиться от Флейшера при первом же удобном случае, когда счел бы это нужным. Просто он оказался чуть порасторопнее.

Отведя грузовик на обочину, водитель зажег фары и габаритные огни. Он бежал ко мне с фонариком.

– Эй, у вас все в порядке?

– Думаю, что да. – Я встал на ноги, с трудом сохраняя равновесие и балансируя своей тяжеленной, раскалывающейся на части головой.

Водитель посветил фонариком мне в лицо. Я зажмурил глаза, едва не упав от ударившего в меня снопа света.

– Э-э, да у вас на лице кровь. Я задел вас?

– Вы-то нет. Это один мой приятель оглушил меня и выбросил из машины на шоссе.

– Я лучше позвоню в полицию, а? Вам нужна «скорая помощь».

– Мне ничего не нужно, если только вы подвезете меня до Санта-Терезы.

Он колебался, на лице его отразилась целая гамма чувств – от сопереживания до подозрения. То, что лицо у меня в крови, можно ведь было расценивать по-разному.

Порядочных людей не бьют по голове и не выбрасывают на дорогу.

– О'кей, – согласился он без особого энтузиазма. – Это я могу для вас сделать. – Он довез меня до окраины Санта-Терезы. На станции обслуживания автомобилей еще горел свет, и я попросил водителя высадить меня.

Фред Крэм, тот самый парень с ногой в ортопедическом ботинке, был на дежурстве. Он, похоже, не узнал меня. Я

прошел в туалет и смыл с лица кровь. Повыше виска кожа была рассечена и вздулась, но кровотечение остановилось.

На стене было кем-то написано печатными буквами:

«Будь благоразумен, не горячись». Я рассмеялся. Голова от этого заныла.

Выйдя из туалета, я попросил у Фреда Крэма разрешения воспользоваться телефоном. На этот раз он узнал меня.

– Вы нашли девушку?

– Нашел. Большое вам спасибо.

– Пожалуйста. Могу ли еще чем-нибудь помочь?

– Позвольте только позвонить с вашего телефона в город. Стрелки электрических часов в конторе совместились, показывая ровно двенадцать. Что ж, полночь для меня –

самое подходящее время звонить Лэнгстонам. В справочнике я нашел их номер и набрал его. В трубке раздался глухой голос Генри Лэнгстона.

– Дом Лэнгстонов.

– Говорит Арчер. Ты меня, наверное, возненавидишь.

Его голос стал звонче:

– Я думал о тебе. Дэви не сходит со страниц всех местных газет.

– Пожалуй, я знаю, где он находится, Хэнк. И Флейшер тоже знает, он сейчас направляется туда. Что скажешь насчет еще одной ночной поездки?

– Куда?

– На одно ранчо под Сентервилом, на севере округа.

– А Дэви с Хэккетом там?

– Уверен в этом на пятьдесят процентов. Захвати оружие.

– У меня только спортивный пистолет тридцать второго калибра20.

– Бери. И фонарь. – Сказав, где я нахожусь, я вышел из конторки и стал ждать. Тем временем Фред Крэм запер бензоколонку и выключил верхний свет.

– Извините, – сказал он мне. – Пора закрывать.

– Ничего, закрывайте. Через несколько минут за мной подъедут.

Но молодой человек медлил, глядя на мою рассеченную кожу.

– Это вас Дэви Спэннер так?

– Нет. Я все еще разыскиваю его.

– Ведь это он был с девушкой вчера вечером. Сначала я не узнал его, он здорово изменился. Но когда прочел о нем в газете... У него в багажнике в самом деле был человек?

– В самом деле. Вы знаете Дэви?

– Знал, когда мы вместе учились в старших классах

20 Тридцать второй калибр – 8,12 мм.

один год. Я-то уже заканчивал школу, а он только поступил к нам. В то время он не был преступником. Был по-настоящему маленьким, да и роста невысокого. Это уж он потом так вымахал, вот почему я и не узнал его вчера.

– Если еще раз увидите его, Фред, дайте мне знать. – Я

протянул ему визитную карточку. – Можете звонить мне на записывающий автомат в любое время.

Карточку он взял, но, судя по выражению на его лице, предложения не принял.

– Я не совсем то имел в виду.

– А что ты имел в виду?

– Да то, как в жизни все оборачивается. Хочу сказать, что я вот здесь, зарабатываю на жизнь, заливая бензин в чужие машины, а Дэви стал преступником.

Поставив помещение и бензоколонку на автоматическую сигнализацию, Фред выключил в конторке свет и запер дверь. Он вежливо не оставлял меня одного до тех пор, пока от шоссе не подъехал фургон Лэнгстона, поравнявшись с его ветхой подержанной машиной.

Пожелав Фреду спокойной ночи, я сел к Лэнгстону.

Внимательным взглядом он осмотрел мое лицо и голову.

– Ты ранен. Доктор нужен?

– Не сейчас. И так уже отстаю от Флейшера минимум на полчаса.

– Он-то как здесь всплыл?

– Он занимался этим делом с самого начала. Ты это знаешь. Я совершил ошибку, попытавшись сотрудничать с ним. Наша совместная деятельность длилась примерно час.

Затем он оглушил меня рукояткой пистолета и выбросил на дорогу.

Хэнк присвистнул.

– И ты не хочешь заявить в полицию?

– Тогда мы отсюда вообще никогда не выберемся. Фонарь и пистолет захватил?

– Да, конечно. У меня такое ощущение, что я – подручный на подхвате у соучастника преступления.

Его юмор прозвучал несколько натужно, но я ответил ему в тон:

– Поехали, подручный.

Лэнгстон вырулил на шоссе, и мы помчались на север.

До моего звонка он все же несколько часов поспал и теперь был полон энергии и любознательности. Ему хотелось подробно поговорить о Дэви, особенностях и нюансах его психики. Но я быстро устал от этой болтовни. Мои ответы становились все более краткими. Спустя некоторое время я перебрался на заднее сиденье и попытался заснуть. Однако всякий раз, когда навстречу мимо нас проносился грузовик, я, вздрагивая, просыпался.

Там, где шоссе делало петлю в сторону от побережья, мы въехали в полосу дождя. Севернее нас, над горами, непроглядное черное небо то и дело озарялось вспышками молнии. Шоссе опять пошло по побережью. Здесь ночное небо оставалось еще ясным, и над кромкой океана светило белое око луны. Я узнал то самое пересечение дорог, где вчера ночью мы обнаружили Сэнди.

Мысли о девушке угнетали меня. Сэнди в ее теперешнем состоянии представлялась мне столь же изменчивой, как и висящая надо мною луна. Белая и сияющая, она символизировала собой саму чистоту, но на луне была еще и обратная сторона, холодная и изрытая кратерами, заброшенная и непостижимая. Именно одно из этих двух и могло произойти с девушкой в ее дальнейшей судьбе, в зависимости от исхода нашей поездки.

Если нам удастся вернуть Хэккета живым, у нее еще будет шанс стать подопечной отдела по работе с трудновоспитуемыми подростками. Если же Хэккет умрет, то вместе с ним умрет и ее будущее.

Глава 22

В Родео-сити мы въехали уже в начале второго. Это был курортный городок, застроенный мотелями, компактно расположившийся между скоростным шоссе и берегом океана. Мы съехали по склону на главную улицу, протянувшуюся параллельно шоссе и чуть ниже него. Мимо нас по середине проезжей части с оглушительным ревом пронеслись три мотоциклиста в шлемах. Девушки с развевающимися по ветру волосами прижались к их спинам, словно дьяволы в женском обличье.

Найдя поворот и указатель «Сентервил. 20 миль», мы свернули в сторону от побережья. Асфальтированная дорога пошла мимо площадок для проведения состязаний по родео, трибуны которых возвышались в темноте, словно древние амфитеатры. Постепенно дорога спустилась к подножию гор, а затем резко пошла вверх, к перевалу.

Прежде чем мы достигли его вершины, мы оказались в плотном облаке тумана. Оно конденсировалось на ветровом стекле крупными каплями, и ехать пришлось очень медленно.

Когда мы переехали на ту сторону вершины, по крыше забарабанил настоящий дождь. Ветровое стекло и окна сразу запотели. Пересев на переднее сиденье, я стал протирать их каждые несколько минут, но ехали мы все равно медленно.

Дождь лил, не переставая, всю дорогу до Сентервила.

Время от времени вспышки молнии выхватывали из темноты нависающую над нами стену леса, отделяющую дорогу от долины, расстилавшейся внизу.

Сентервил был одним из тех типичных поселений

Дальнего Запада, которые почти совсем не изменились за последние лет семьдесят. Весь он состоял из одной улицы бедных щитовых домиков, торговой лавки с бензоколонкой, закрывающейся на ночь, здания школы с колоколом на коньке крыши да небольшой церквушки со шпилем, заблестевшим от дождя, когда лучи наших фар выхватили его из темноты.

Единственным освещенным зданием оказался небольшой бар с рекламной вывеской пива рядом с лавкой.

Правда, висела табличка «Закрыто», но я заметил внутри человека в белом переднике, протирающего шваброй пол.

Забежав под козырек, я постучал в дверь.

Человек в переднике покачал головой и показал на табличку. Я опять постучал. Минуту спустя он поставил швабру к стойке бара, подошел к двери и открыл ее.

– Ну, что еще? – Это был очень пожилой человек с обветренным и хитроватым, как у лисы, заостренным лицом, по выражению которого можно было определить, что его обладатель – любитель поболтать.

Я вошел внутрь.

– Извините за беспокойство. Не могли бы вы сказать, как проехать на ранчо Крага?

– Сказать-то могу, но это еще не значит, что вы доберетесь туда. Вот-вот хлынет Бурлящий Поток.

– Как это?

– Это такой бурный ручей, который перекроет дорогу на ранчо. Вы можете, конечно, попытаться, если хотите.

Тут один сейчас уже сумел проехать. Назад, по крайней мере, он не вернулся.

– Вы имеете в виду Джека Флейшера?

– А-а, так вы знаете Джека, да? Что там творится на этом ранчо? – Он заговорщически ткнул меня локтем. –

Что, Джек там с женщиной? Это уже не впервой.

– Может быть.

– Чертовски неподходящая ночь для свиданий, да и местечко тоже не из приятных.

Я позвал из машины Хэнка Лэнгстона. Человек в переднике представился. Его звали Эл Симмонс, и он пояснил, что этот бар принадлежит ему, так же как и соседняя торговая лавка.

Разложив на стойке бумажную салфетку, Симмонс набросал на ней примерный план. Въезд на ранчо находился в двенадцати милях к северу от Сентервила. Бурлящий Поток протекал, когда он протекал, как раз по эту сторону от ранчо. Во время сильного дождя он быстро поднимался. Но мы еще могли бы успеть проехать по нему, поскольку дождь начался лишь недавно. На прощание Симмонс сказал:

– Если застрянете, то у меня есть трактор, и я вас вытащу. Разумеется, это обойдется вам в определенную сумму.

– Какую именно? – полюбопытствовал Хэнк.

– Будет зависеть от того, сколько времени это займет.

Обычно за трактор я беру десятку в час. Это за все время в пути – отсюда и обратно, от двери до двери. Но если вашу машину унесет вниз по реке, тут уж никто ничем не поможет. Так что смотрите в оба, ясно?

Мы направились вверх по гравиевой дороге, покрытие которой следовало бы сменить. Дождь лил, не переставая.

Вспышки молнии принимали пугающе непонятные очертания.

Мы переехали через несколько небольших ручейков, бежавших в расщелинах дороги. Отъехав, согласно спидометру, ровно двенадцать миль от Сентервила, мы остановились перед тем самым потоком. Он пересекал дорогу и в свете фар представлял собой однородную водную массу бурого цвета, пузырящуюся от дождя. На глаз ширина составляла никак не меньше тридцати метров.

– Как думаешь, одолеем мы его, Хэнк?

– Не знаю, глубоко ли здесь. Не хотелось бы терять машину.

– Попробуем-ка сначала вброд. Пойду первым.

Достав пистолет и фонарь, я переложил их во внутренние карманы пиджака. Затем снял туфли с носками и брюки, оставив их в машине. Когда я предстал в свете фар без брюк, в одном пиджаке, Хэнк громко рассмеялся над моим видом.

Вода была холодная, а наступать на острый гравий было больно. И тем не менее я испытывал некое удовольствие, уходящее корнями в далекое детство, когда я переходил вброд ручейки в Лонг-Биче, держась за сильную руку отца.

За чью-либо руку неплохо было бы подержаться и сейчас. Хотя вода доставала мне только до бедер, ноги под напором течения расходились, и шагать было трудно. В

самом глубоком месте, в середине потока, для большей устойчивости ноги пришлось расставить и, нагнувшись, окунуться в воду. Будто вторая сила тяжести наклонила меня под прямым углом к первой.

Миновав середину потока, я немного постоял на месте, чтобы передохнуть и собраться с силами для последнего броска. Вглядываясь в противоположный берег, я различил лежащий у дороги бесформенный сероватый ком. Выйдя из воды, я стал подходить к нему. Это оказался человек, живой или мертвый – непонятно, в серой одежде. Прошлепав к нему по лужам, я достал фонарь.

Лицом вверх лежал Хэккет. Его лицо носило следы столь сильных побоев, что я едва узнал его. Одежда вымокла. Волосы были в грязи.

На свет он, однако, прореагировал, попытавшись приподняться и сесть. Я наклонился и помог ему, поддерживая за плечи.

– Я – Арчер. Помните меня?

Он кивнул. Голова его ткнулась мне в колени.

– Вы можете говорить?

– Да, говорить могу, – голос у него был нечленораздельный, словно во рту запеклась кровь, такой тихий, что мне пришлось наклониться, чтобы расслышать его.

– Где Дэви Спэннер?

– Убежал. Застрелил того человека и убежал.

– Застрелил Джека Флейшера?

– Как зовут, не знаю. Средних лет. Спэннер разнес ему голову. Это ужасно.

– Кто избил вас, мистер Хэккет?

– Спэннер. Бил меня, пока я не потерял сознание, потом бросил, думая, что я умер. Под дождем я пришел в себя.

Добрел досюда и отключился.

С того берега мне что-то прокричал Хэнк. Вспыхнули фары его фургона. Я крикнул, чтобы он выключил мотор, и велел Хэккету ждать меня здесь.

Он испуганно спросил:

– Вы ведь не оставите меня?

– Только на несколько минут. Постараемся переправить машину через поток. Если Спэннера здесь нет, бояться нечего.

– Его нет. Слава богу.

Печальный опыт, перенесенный Хэккетом, похоже, поубавил в нем спеси. Я ощутил к нему сочувствие, которого не испытывал прежде, и отдал свой пиджак.

Я было направился обратно через поток с фонарем в одной руке и пистолетом – в другой. И тут вдруг вспомнил о машине Флейшера. Если он мертв, я мог бы воспользоваться ею. Я вернулся к Хэккету.

– Где машина убитого?

– По-моему, какую-то машину я видел у сарая. – Трясущейся рукой он показал направо.

Пройдя по дороге метров сто, я увидел тропку, ведущую вправо. Дождями ее размыло до основания. Я пошел по этой тропинке, заранее страшась того, что обнаружу в конце ее.

Сарай оказался первым зданием на моем пути. Он был покосившимся и ветхим, с огромными щелями в стенах. Я

посветил вокруг фонарем. Из одной щели вылетела сова –

плоское, бессмысленное, странным образом походящее на человеческое, лицо проплыло на парящих крыльях в луче света. Мне стало жутко: словно сам призрак мертвого

Джека Флейшера витал надо мною.

Его незапертая машина стояла у сарая. Ключа в зажигании не было. Вероятно, он лежал в кармане Флейшера. Я

почти уже отказался от своего намерения воспользоваться его машиной, но все же заставил себя подняться к дому.

За исключением небольшой его части под плоской крышей от здания остался один старый каменный фундамент. Но даже и эта сохранившаяся часть сильно пострадала от времени и непогоды.

Полуоторванные листы толя хлопали на ветру, а перекошенная дверь была распахнута настежь.

Джека Флейшера я обнаружил внутри на мокром бетонном полу. Он уже успел превратиться в неотъемлемую часть царящей здесь повсюду разрухи и запустения. В

тусклом свете фонаря было видно, что едва ли не половина головы и лица у него была снесена мощным зарядом. Через протекающую крышу на него капал дождь.

Обшаривая карманы Флейшера, я ощутил, что тело было еще теплым. Автомобильные ключи лежали в кармане брюк, а в кармане пиджака я обнаружил документы, с которых он снимал копии в фотокопировальной мастерской, в Сан-Франциско. Я взял себе по копии каждого из них. Прежде чем уйти, я осмотрел помещение, осветив его фонариком. В один угол были встроены двухэтажные нары, подобные тем, которые можно увидеть в исторических фильмах о ковбоях Дикого Запада. На нижних нарах валялся спальный мешок. Кроме нар, единственной мебелью был стул, сколоченный из рассохшейся бочки. Около стула лежал большой ворох использованного лейкопластыря. На полу у нар валялись окурки сигарет.

Оставив Флейшера там, где он упал, для полицейских экспертов, я направился по скользкому от грязи склону к его машине. Мотор завелся с первого раза. По размытой тропке на первой скорости я медленно выехал на дорогу к тому месту, где меня ждал Хэккет. Он сидел, уткнувшись головой в колени.

Я помог ему встать и усадил на переднее сиденье рядом с собой.

Хэнк крикнул мне с противоположного берега:

– И не пытайся, Лью. Слишком глубоко.

Но попытаться все же пришлось. Оставить Хэккета здесь я не мог. И я совершенно не был уверен в своих силах, чтобы отважиться перетаскивать его на себе. Стоило мне оступиться, и его унесло бы в реку, тогда все наши усилия оказались бы напрасными.

Я медленно въехал в поток воды, направляя машину прямо на фары фургона Хэнка Лэнгстона и моля бога, чтобы под водой не оказалось глубоких рытвин. На какое-то мгновение я замер от страха: мне показалось, что машина поплыла. Нас снесло в сторону, затем колеса опять коснулись бугорка на невидимой дороге.

Наконец мы благополучно переправились. Поддерживая Хэккета под руки с обеих сторон, мы с Лэнгстоном подвели его к фургону и усадили на заднее сиденье. Надев брюки, я снял с Хэккета свой пиджак, а его самого завернул в покрывало от сиденья, к счастью, печка в фургоне работала исправно.

Заперев машину Флейшера, я оставил ее на дороге.

Затем вернулся и обыскал багажник. Магнитофонной ленты не было. Я захлопнул крышку багажника. Двенадцать миль до Сентервила мы ехали медленно.

Отсутствовали мы часа два, но свет у Эла Симмонса все еще горел. Позевывая, он открыл нам дверь. Выглядел он так, словно спал одетым.

– Я смотрю, вы вернулись.

– Мы-то вернулись. А вот Джек Флейшер – нет. Его застрелили.

– Насмерть?

– Полголовы снесено из обреза.

– На ранчо Крага?

– Точно.

– А вы что хотели? Я всегда считал, что он там свой конец найдет.

Я не стал терять времени и уточнять, что он имеет в виду. Симмонс показал, где у него за стойкой телефон, и дал мне номер ближайшего управления шерифа в Родео-сити. Дежурным оказался помощник шерифа Пэннел.

Я сообщил ему, что Джек Флейшер убит выстрелом из обреза охотничьего ружья.

– Джек? – поразился он. – Но я же говорил с Джеком сегодня вечером. Он заезжал сюда.

– Что он сказал?

– Сказал, что едет на старое ранчо Крага. А что он там намеревается делать, говорить не стал. Но сказал, что если к утру не вернется, чтобы я с парочкой своих ребят съездил за ним туда.

– Поезжайте прямо сейчас. Не ждите до утра.

– Не могу. У меня нет патрульной машины. Моя сломана, а на новую округ выделит деньги только в январе. –

Пэннел был огорчен и смущен. – Придется мне посылать туда машину из Санта-Терезы.

– А как насчет «скорой помощи»?

– Тоже приедет из Санта-Терезы. Но ведь если Джек мертв, она ему не поможет.

– Тут не одни только мертвые. Со мной раненый. – Я не стал называть фамилию Хэккета, поскольку еще надеялся доставить его домой сам, прежде чем эта новость станет известна. – Я привезу его в Родео-сити. Подождем патрульную машину и «скорую» у вас в управлении.

Эл Симмонс сел у стойки, открыто слушая окончание разговора. Когда я положил трубку, он сказал раздумчиво:

– Забавно, как все складывается в жизни. Джек занимал эту же самую должность в Родео больше пятнадцати лет. А

Рори Пэннел был его закадычным дружком.

– Что связывало Джека с ранчо Крага?

– Не очень-то хочется говорить. – Однако глаза его светились от желания все рассказать. – Джек мертв и все такое, а он женат. . был женат. Мне не хотелось бы, чтобы это дошло до миссис Флейшер.

– Другая женщина?

– Да. Я считаю, у Джека были свои хорошие качества, но он всегда за юбками бегал. Еще в самом начале пятидесятых волочился за бабенкой, что жила на этом ранчо. И

по-моему, своего он от нее добился. – Симмонс криво ухмыльнулся. – Заскакивает, бывало, ко мне, берет ящик пива и прямиком мчит туда на всю ночь. Да и как его винить за это: Лорел Блевинс была лакомый кусочек.

– А муж ее не возражал?

– Думаю, он и знать ничего не знал. Его подолгу не было. Скотину свою он всю зарезал. Когда не охотился, мотался по горам с этой штуковиной. . ну, как она у художников называется?

– С мольбертом.

– Вот-вот. Воображал из себя художника. А сами с женой и мальчонкой жили, как грязные индейцы, в этом сгоревшем домишке. Можно ли после этого винить бабенку за то, что она увлеклась Джеком? Пятнадцать лет назад он был красивым парнем, и денежки у него всегда водились. От владельцев доходных домов в Родео перепадало. Когда Блевинс бросил Лорел, Джек снял ей квартирку в одном таком доме у Мэйми Хейгдорн. Мне это сама

Мэйми и говорила.

– А что стало с Блевинсом?

– Так и уехал куда-то скитаться. Прирожденный был неудачник.

– А мальчик?

– Не знаю. Затерялся во всей этой суматохе.

«Лучше бы и совсем потерялся, – подумалось мне, –

чем возвращаться сюда и мстить за свое прошлое, которое он уже не в силах изменить даже с помощью обреза».

Я задал Симмонсу несколько наводящих вопросов о

Дэви, и Эл вспомнил его. По крайней мере, он видел, как мужчина или парень, сидевший за рулем зеленой малолитражки, свернул к ранчо вчера утром. Нет, он не видел и не слышал, чтобы тот возвращался оттуда этой ночью.

– А другая дорога оттуда есть?

– Есть перевал на северо-западе. Но там только на вездеходе можно проехать, особенно в такую непогодь.

С улицы засигналил Лэнгстон. Мне оставалось еще одно. Я позвонил в дом Хэккета в Малибу и сказал снявшей трубку Рут Марбург, что везу ее сына домой.

Она громко расплакалась. Затем начала задавать мне вопросы, но я прервал ее. Сказал, что мы едем на «скорой помощи». Хотя сын ее вроде бы не особенно пострадал, он совершенно без сил, весь вымок и сильно переохладился.

Хорошо бы она побеспокоилась, чтобы к нашему приезду в доме находился врач.

Я сказал ей, что приедем мы в шесть утра.

Глава 23

Помощник шерифа Рори Пэннел оказался тощим, костлявым мужчиной лет сорока с пышными каштановыми усами. Он очень сильно заикался. После известия о смерти

Джека Флейшера он, очевидно, стал заикаться еще сильнее.

Видно было, что Пэннел здорово расстроен. В ходе нашего разговора его большая правая рука то и дело непроизвольно опускалась на рукоятку револьвера, висящего у него на бедре.

Мне хотелось остаться в Родео-сити еще на некоторое время, поговорить с Пэннелом, Мэйми Хейгдорн и еще с кем-нибудь, кто мог бы помочь мне воссоздать картину прошлого. Выходило, что Джек Флейшер был весьма заинтересован в смерти Джаспера Блевинса. Однако сейчас вопрос этот имел только чисто теоретическое значение, и его можно было отложить. Самое главное было доставить

Стивена Хэккета домой.

Двое сотрудников управления шерифа из Санта-Терезы изъявили горячее желание сопровождать его домой. Дело это было относительно безопасным и простым, зато можно было рассчитывать на внимание прессы. Я напомнил им, что на ранчо Крага остался лежать труп Джека Флейшера.

А где-то в горах, к северу оттуда, застреливший его парень, возможно, буксует в грязи.

Попрощавшись с Хэнком, я поехал в «скорой помощи»

на юг, сидя на полу подле носилок Хэккета. Ему стало получше. Ссадины и синяки на лице были смазаны мазью и заклеены, а через соломинку он выпил чашку крепкого бульона. Я задал ему несколько вопросов, не задать которых просто не мог.

– Лупа ударила Сэнди Себастьян?

– Да. Монтировкой по голове.

– Применяла ли она насилие по отношению к вам?

– Не то чтобы насилие. Но она обматывала всего меня лейкопластырем, пока парень держал меня на мушке. Замотала руки в запястьях и ноги в щиколотках, рот и даже глаза – Вынув из-под одеяла руки, он коснулся своих глаз. – Потом они затащили меня в багажник ее машины.

Чертовски неприятно там находиться. – Он приподнял голову. – Как давно все это началось?

– Примерно тридцать шесть часов назад. Имела она против вас что-нибудь конкретно?

Он ответил медленно:

– Должно быть. Но не могу взять в толк, что именно.

– А парень?

– Я вообще ни разу не видал его до этого. Вел себя как сумасшедший.

– В каком смысле?

– Мне показалось, он сам не ведает, что творит. Один раз даже положил меня поперек рельсов. Понимаю, со стороны это похоже на викторианскую мелодраму. Но он явно намеревался убить меня; хотел, чтобы задавило поездом. Девушка убежала, и он передумал. Отвез меня на. . в какое-то другое место и держал там как пленника. Большую часть дня – вечера? – он обращался со мной хорошо.

Снял лейкопластырь, позволил немного подвигаться. Дал воды напиться, хлеба с сыром. Конечно, обрез был всегда при нем. Сам лежал на нарах, а меня держал на прицеле. Я

сидел на стуле. Вообще-то я не из трусливых, но спустя определенное время это начинает действовать на нервы. Я

не мог никак понять, что у него на уме.

– Он говорил о деньгах, мистер Хэккет?

– Это я о них говорил. Предлагал ему крупную сумму.

Он заявил, что деньги ему не нужны.

– А что ему было нужно?

Хэккет долго не отвечал.

– Мне показалось, он и сам этого не знает. Он словно бы находился в каком-то летаргическом полусне. Вечером выкурил сигарету с марихуаной и еще больше захорошел.

Казалось, ему хочется испытать что-то такое мистическое.

И я был для этого подвернувшимся под руку подходящим материалом.

– Он так сказал?

– Не совсем так. Подал это как шутку. Дескать, он и я должны образовать музыкальную группу. Предлагал несколько названий, например, «Жертвоприношение», – голос Хэккета сошел на нет. – Это уже были не шутки. Считаю, что он намеревался убить меня. Но прежде хотел как можно дольше понаблюдать за моими страданиями.

– Для чего?

– Я не психолог, но, похоже, он считал, что я заменяю ему отца. В конце, когда он сильно накурился марихуаны, начал называть меня «папа». Не знаю, кто был или есть его настоящий отец, но парень наверняка ненавидит его.

– Его отец погиб под колесами поезда, когда мальчику было три года. И он видел, как это произошло.

– Бог ты мой! – Хэккет приподнялся на носилках. –

Тогда этим многое объясняется, правда?

– Он говорил об отце?

– Нет. Я не подводил его к такому разговору. В конце концов он задремал. Я хотел было уже броситься на него, когда вошел еще один человек – Флейшер? – думая, что там никого нет. Парень всадил в него заряд из обоих стволов. У того человека не было никаких шансов. Я выбежал из дома. Парень догнал меня и избил до потери сознания.

Хэккет опять лег на носилки и заслонил голову локтями, словно Дэви снова набросился на него с кулаками.

Остальную часть пути мы ехали молча. Прерывистое дыхание Хэккета стало ровнее и постепенно обрело ритм спящего человека.

Расстелив на вибрирующем полу одеяло, я тоже заснул, когда снаружи уже начало светать. Проснулся я в превосходном настроении. Стивен Хэккет и я возвращались вместе и живыми. Но страх у него не прошел. Во сне он постоянно стонал, закрывая голову руками.

Из-за холмов Малибу поднимался красный диск солнца. Машина «скорой помощи» остановилась перед знаком

«Частная собственность. Вход воспрещен». Водитель не знал, где сворачивать, и, постучав в окошечко, позвал меня в кабину.

Я сел рядом с ним. Санитар перешел к Хэккету. Мы нашли поворот налево и поехали вверх по склону к воротам. Было как раз начало седьмого. Когда мы переезжали через перевал, нас встретило сияние утреннего солнца, обрушив целую лавину ослепительного света.

Рут Марбург и Герда Хэккет вышли из дома вместе.

Лицо Рут было все в морщинах, глаза затуманились, но взгляд был радостным. Тяжело подбежав ко мне, она стиснула мне руку и поблагодарила. Затем повернулась к сыну, которого санитары вытаскивали на носилках из машины. Склонившись над ним, она осторожно обняла его, плача и причитая над его ссадинами.

Герда Хэккет стояла сзади. Она выглядела несколько уязвленной, словно Рут своими излияниями эмоций упрекала ее. Но она тоже подошла и обняла мужа, в то время как

Сидни Марбург и доктор Конверс стояли и смотрели на них. Был там еще и третий мужчина, лет за сорок, плечистый, с квадратным неулыбчивым лицом. Держался он так, будто был здесь главным. Когда Хэккет, пошатываясь, встал с носилок и сказал, что в состоянии дойти до дома сам, плечистый поддержал его. Доктор Конверс последовал за ними, выглядя довольно беспомощным.

Рут Марбург удивила меня. На какое-то время я забыл об обещанных ею деньгах. Она же не забыла. Без всяких напоминаний с моей стороны она провела меня в библиотеку и выписала чек.

– Дату выплаты я проставила через неделю. – Она встала, помахав чеком в воздухе, чтобы просохли чернила. – Такую сумму я в банке не держу. Я переведу некоторые фонды и продам несколько ценных бумаг.

– Можно не спешить.

– Хорошо. – Она протянула мне узкую полоску желтоватой бумаги. На ней была проставлена обещанная ею сумма.

– Вы необыкновенная богатая женщина, – сказал я. –

Большинство из них удавятся за пару центов.

– Я не всегда была богатой. А сейчас денег у меня больше, чем я в состоянии потратить.

– У меня теперь тоже.

– А вот на этот счет советую не обольщаться. В наши дни сто тысяч – пустяковая сумма. Да еще дядюшка Сэм срежет добрую половину на налоги. Последуйте моему совету и вложите оставшееся в недвижимость. И тогда спокойно наблюдайте, как они будут у вас расти.

Я почему-то не думал, что поступлю именно так. Чек я убрал в бумажник. Он как-то по-особому возбуждал меня, и мне это не нравилось. Возбуждение это акцентировалось ощущением смутной подавленности, словно каким-то непостижимым образом я стал принадлежать этому чеку, а не он мне.

Протянув руку, Рут Марбург коснулась моей щеки. Это был жест не поощрения, но обладания.

– Вы рады, Лью? Можно мне называть вас Лью?

– Да и да.

– Нет-нет, вы что-то не рады. А должны бы радоваться.

То, что вы сделали для нас, – замечательно. Я навеки благодарна вам.

– Хорошо. – Хотя на самом деле мне не было так уж хорошо. Даже ее повторяющиеся изъявления благодарности казались мне утонченной формой обладания; она словно бы не давала, а брала.

– Каким же образом вам удалось все провернуть? –

спросила она.

Я рассказал ей, очень кратко, каким образом – от

Флейшера до Альберта Блевинса и Элмы Краг – я вышел на развалюху-ранчо, куда был увезен ее сын, и что я там обнаружил.

– У вас была ужасная ночь. Должно быть, вы совсем без сил. – Она вновь коснулась моей щеки.

– Прошу вас, не делайте этого.

Она отдернула руку, словно я попытался укусить ее.

– В чем дело?

– За этот чек вы купили себе сына. Но не меня.

– Я не вкладывала в этот жест никакого смысла. Сделала это чисто по-дружески. Ведь по возрасту я вам в матери гожусь.

– Черта с два – в матери.

Она предпочла расценить мои слова как комплимент, который смягчил ее оскорбленные чувства.

– Вы в самом деле устали, правда, Лью? Спали вы хоть немного?

– Немного.

– А знаете что? Почему бы вам не лечь и не поспать прямо сейчас? Места у Стивена с Гердой достаточно.

Приглашение было настолько заманчивым, что меня потянуло зевать, как алкоголика к рюмке. Но я ответил ей, что предпочитаю спать в собственной постели.

– Вы очень независимы, не так ли, Лью?

– Думаю, что да.

– Я сама иногда чувствую себя такой же. Хотелось бы только, чтобы Сидни хоть немного стал таким. – Она говорила, словно мать о своем отсталом сыночке.

– Кстати, о Сидни. Не мог бы он подвезти меня? Моя машина на стоянке в долине.

– Разумеется. Я скажу ему. Да, и еще одно, пока вы не уехали. С вами хочет поговорить мистер Торндайк.

Она вышла и привела с собой плечистого мужчину.

Торндайк отрекомендовался как агент ФБР по особым поручениям. Рут оставила нас в библиотеке одних, и

Торндайк попросил меня все рассказать ему, записав мое повествование на карманный диктофон.

– Не хочу критиковать ваши действия, – сказал он, –

поскольку все обошлось. Но это неразумно – идти против похитителя с одним школьным наставником. С вами могло произойти то же, что и с Флейшером.

– Я знаю. Но это похищение – особое. Считаю, что он не стал бы стрелять в Лэнгстона.

– Как бы там ни было, такой возможности ему не представилось.

Торндайк держался немного покровительственно, как учитель, подвергающий устному контрольному опросу не очень-то способного ученика. Но я не возражал. Я вернул

Хэккета. А он – нет.

Глава 24

Из управления шерифа приехал капитан Обри, и

Торндайк пошел беседовать с ним. Я закрыл за Торндайком дверь и нажал кнопку на дверной ручке, запершись таким образом в библиотеке. Я впервые оказался наедине с самим собой в освещенном месте с того времени, как извлек из кармана мертвого Джека Флейшера фотокопии.

Я разложил их на столе у окна и поднял шторы. В копии свидетельства о рождении говорилось о том, что Генриэтта

Р. Краг родилась в округе Санта-Тереза 17 октября 1910 года. Отец – Джозеф Краг. Мать – Элма Краг. Подпись: регистратор муниципалитета Ричард Харлок, Родео-сити.

Другая фотокопия была интереснее. Это была часть первой страницы газеты «Санта-Тереза Стар» за 27 мая

1952 года. Под шапкой «Нераскрытое убийство нефтяного магната» с подзаголовком «Разыскивается шайка молодых людей» помещалась следующая небольшая корреспонденция из Малибу:

«Полиция все еще расследует совершенное 24 мая на пляже убийство Марка Хэккета, хорошо известного гражданина Малибу и нефтяного миллионера из Техаса. По словам помощника шерифа Роберта Обри (участок Малибу), было задержано и отпущено на свободу более десяти подозреваемых. В целях проведения допроса разыскивается группа молодых мотоциклистов, которых видели в районе Малибу в ночь с 24 на 25 мая.

Хэккет был застрелен во время прогулки по пляжу вечером 24 мая. Похищен бумажник. Полицией обнаружен револьвер, являющийся, по данным экспертизы, орудием убийства. У покойного остались вдова и сын Стивен».

На той же самой странице была помещена заметка из

Родео-сити («от нашего специального корреспондента») под заголовком «Еще одна смерть на железной дороге»:

«Железная дорога, считающаяся самым дешевым видом сообщения, стоит некоторым путешественникам жизни. За последние несколько лет только на отрезке дороги к югу от Родео-сити зарегистрированы несколько несчастных случаев, окончившихся трагически. Колесами вагонов несчастным отрезает головы, конечности, они получают другие увечья.

Последняя жертва на железной дороге (и второй смертельный случай за этот год) была обнаружена сегодня рано утром помощником шерифа Джеком Флейшером (участок

Родео-сити). Труп, у которого не найдено никаких документов, удостоверяющих личность погибшего, принадлежит мужчине примерно двадцати пяти лет. Голова была отделена от туловища.

По словам помощника шерифа Флейшера, судя по одежде, погибший был мигрирующим поденным сельскохозяйственным рабочим. В карманах обнаружено более двадцати долларов, что исключает убийство из корыстных соображений.

Помощник шерифа Флейшер сообщил вашему корреспонденту следующую трогательную подробность данного несчастного случая. Рядом с жертвой обнаружен маленький мальчик примерно трехлетнего возраста, проведший, по всей видимости, целую ночь у тела отца. Ребенок помещен в приют до окончания расследования всех обстоятельств несчастного случая».

Кроме того, что эта вторая заметка подтверждала уже известное мне ранее, из нее можно было сделать вывод, что

Флейшер намеренно прекратил расследование того несчастного случая. Должно быть, он знал, кем является жертва.

Возможно, он вообще не стал проводить процедуру опознания. Наличие денег в карманах погибшего вовсе не исключало ни возможность совершения убийства вообще, ни вероятность того, что это убийство совершил сам Флейшер.

Меня поразила последовательная очередность этих двух смертей, разделенных тремя-четырьмя днями. Это могло быть и совпадением, но становилось ясно, что

Флейшер так не считал. Представлялось также весьма вероятным, что нынешний капитан Обри был тем самым помощником шерифа Робертом Обри, расследовавшим дело об убийстве Марка Хэккета пятнадцать лет назад.

Я нашел капитана Обри в гостиной вместе с Торндайком и доктором Конверсом. Доктор говорил им, что серьезных повреждений у Хэккета нет, но что тот тяжело переживает перенесенное потрясение. Он не рекомендовал задавать Хэккету дальнейших вопросов, прежде чем тот хоть немного отдохнет. Полицейские не возражали.

Когда доктор Конверс закончил, я увлек его в соседнюю комнату, чтобы нас никто не слышал.

– Ну, что на этот раз? – нетерпеливо спросил он.

– Все тот же старый вопрос насчет Сэнди Себастьян. От чего вы лечили ее летом?

– Право же, я не могу ответить вам. Это было бы неэтично без согласия пациента. – Конверс помолчал, потом поднял брови. – Это вы подали доктору Джеффри мысль позвонить мне вчера вечером?

– Не совсем так. Просто я задал ему тот же самый вопрос, который задаю сейчас вам.

– Что ж, я не стану отвечать ни одному из вас, – категорически отрезал Конверс. – У девочки и без того хватает неприятностей.

– Я как раз и хочу избавить ее от них.

– Согласитесь, что делаете вы это довольно своеобразно.

Я спросил его напрямик:

– Принимала она этим летом наркотики или что-то подобное?

– Я отказываюсь отвечать. – Но в его умных глазах мелькнуло нечто такое, что можно было истолковать как утвердительный ответ.

– Психотропные наркотики галлюциногенного действия21?

Любопытство одержало в нем верх над этическими или какими-то прочими соображениями.

– Что дало вам основание предположить это?

– Я слышал, что она покушалась на самоубийство. Таким эффектом обладает злоупотребление ЛСД. Вам наверняка известно это, доктор.

– Ну, разумеется.

– Пожалуйста, присядьте и давайте поговорим об этом.

– Нет, сэр, делать этого я не буду. Не имею права обсуждать личные дела моего пациента.

21 Наркотики не природного, а лабораторного происхождения, синтезируемые из химических веществ, вызывающие самые фантастические галлюцинации. Разрушающе действуют на психику, к числу наиболее типичных и распространенных в США относится ЛСД.

– Личные дела Сэнди сейчас уже достаточно преданы гласности. И не забывайте, что я на ее стороне.

Конверс покачал головой.

– Вы должны извинить меня. Мне предстоит делать обход в клинике.

– Как состояние Лупа?

– Сейчас он поправляется.

– А он, случайно, не принимает наркотики?

– Ну, откуда же мне это знать?

Резко повернувшись, Конверс вышел.

В гостиной меня ждал капитан Обри. Торндайк изложил ему в общих чертах мое сообщение, но у него имелись ко мне еще вопросы.

– Вы были тесно связаны с этим делом с самого начала.

Как, по-вашему, все началось?

– Все началось с того самого дня, когда Дэви Спэннер и

Сэнди Себастьян встретились. Оба молодых человека испытывают сильное отчуждение от общества и настроены к нему резко отрицательно.

– Кое-что о Спэннере мне известно. Психически он не вполне нормален, состоит на учете в полиции. Ему нельзя было позволять свободно разгуливать по городу. – Серые глаза Обри холодно блеснули. – К счастью, долго разгуливать на свободе ему уже не придется. Я связался с Родео-сити. Они обнаружили машину этой девушки Себастьян к северу от ранчо, застрявшей в грязи по самые ступицы. Без машины Спэннер далеко не уйдет. Власти округа

Санта-Тереза считают, что он будет пойман уже сегодня.

– И что тогда?

– Ну, Спэннер – их подопечный. – Эта фраза Обри странным образом задела меня, толковать ее можно было по-разному. – Они хотят арестовать его за убийство первой степени при отягчающих обстоятельствах, это – основное обвинение. А вот с девушкой – сложнее. С одной стороны, она несовершеннолетняя и на учете в полиции не стоит. К

тому же она убежала от Спэннера еще до убийства Флейшера. Повезло ей.

– Сэнди – не преступница. Она захотела выйти из всей этой истории сразу же, как только поняла, что преступление может действительно совершиться.

– Вы ведь беседовали с нею, не так ли? Что случилось с такой девушкой, как она? – Обри был по-настоящему обеспокоен. – У меня дочери шестнадцать лет. Хорошая девочка. И эта, видимо, была хорошей. Как мне узнать, не сможет ли моя собственная дочь в один прекрасный день подойти к человеку и раскроить ему череп монтировкой?

– Я думаю, что Сэнди имеет зуб против Лупа. Возможно, здесь завязка всего дела.

– А что она могла иметь против него?

– Воздержусь говорить, пока не соберу доказательства, капитан.

Он наклонился ко мне, весь побагровев при мысли о своей дочери:

– Имел ли он с ней половую связь?

– Мне об этом неизвестно. Но что бы между ними ни произошло, все это выяснится. Уж в отделе по работе с трудными подростками по ней пройдутся частым гребешком. Недовольно посмотрев на меня, Обри направился к выходу.

Я остановил его.

– Хочу поговорить с вами еще об одном. Пройдемте к вашей машине. Это личное.

Он пожал плечами. Мы вышли из дома. Обри сел за руль своей машины без опознавательных полицейских знаков, а я устроился рядом с ним.

– Вы – тот самый Обри, что работал когда-то на участке

Малибу?

– Да, это я. Потому мне и поручено расследование этого преступления.

– Мне сказали, что это второе серьезное преступление в семье Хэккетов.

– Верно. Старший Хэккет – его звали Марк – был застрелен на пляже.

– Вам удалось найти убийц?

– Нет. Такие убийства, когда преступник внезапно нападает на жертву и тут же исчезает с места преступления, вообще относятся к числу трудно раскрываемых. – Обри говорил извиняющимся тоном. – Трудность заключается в том, что недоказуема связь между грабителем и его жертвой.

– Мотивом явилось ограбление?

– Скорее всего. Взяли бумажник Хэккета, а он держал при себе крупную сумму денег. Что было неблагоразумно в таких обстоятельствах. На пляже, в отдаленном уголке, у него был коттедж, и он взял за привычку ради прогулки ходить туда по вечерам пешком совершенно один. Вооруженный грабитель подметил эту привычку и воспользовался ею.

– Вы тогда арестовали кого-нибудь?

– Мы задержали десятки подозреваемых. Но доказать, что преступление совершено кем-либо из них, так и не смогли.

– Помните ли вы имена кого-нибудь из них?

– Сейчас уже нет, ведь столько времени прошло.

– Я все же напомню вам одно: Джаспер Блевинс.

Он покачал головой.

– К сожалению, мне оно ни о чем не говорит. Кто такой

Джаспер Блевинс?

– Отец Дэви. Местная газета писала тогда, что он погиб под колесами поезда недалеко от Родео-сити, два дня спустя после того, как был убит Марк Хэккет.

– Ну, и?

– Любопытное совпадение.

– Возможно. С такими совпадениями я сталкиваюсь постоянно. Иногда они о чем-то говорят, иногда – нет.

– А это говорит?

– Хотите сказать, что существует причинная связь между этими двумя преступлениями – убийством Марка и похищением его сына?

– Во всяком случае, какая-то связь между ними есть. В

газете сообщалось, что вы обнаружили револьвер, из которого был застрелен Марк Хэккет.

Повернув голову, Обри одобрительно посмотрел на меня.

– Вы хорошо выполняете свои домашние задания, не правда ли?

– Вам удалось выйти на владельца револьвера?

Обри помедлил с ответом.

– Странно там было то, – ответил он наконец, – что револьвер принадлежал в определенном смысле самому

Хэккету...

– Что наводит на мысль о преступлении, совершенном членом его семьи.

Обри приподнял ладонь над баранкой.

– Дайте мне закончить. Револьвер принадлежал Хэккету в том смысле, что был приобретен одной из его нефтяных компаний. Хранился у них в офисе на Лонг-Бич в незапирающемся ящике. Должного контроля не было, и он попросту исчез. Вероятно, за какое-то время до совершения убийства.

– Недовольный служащий?

– Эту версию мы прорабатывали весьма тщательно. Но ощутимого результата она не принесла. Беда в том, что работников, недовольных Хэккетом, было весьма много.

Он тогда только что приехал сюда из Техаса и практиковал на своих служащих присущий ему жесткий, типично техасский стиль управления и руководства. В одном лишь

Лонг-Бич у него было почти пятьсот служащих, и добрая половина из них терпеть его не могла.

– Как называлась его компания?

– «Корпус Кристи Нефть и Газ». Марк Хэккет родом из города Корпус Кристи, штат Техас. Вот и оставался бы себе там. И дружески ткнув меня в плечо кулаком, Обри повернул ключ зажигания. Я побрел в дом.

Глава 25

Герда Хэккет находилась в картинной галерее, поглощенная созерцанием полотна. На нем был изображен человек в смешении различных геометрических фигур. Художник, очевидно, хотел показать, как человек и это беспорядочное сочетание фигур взаимно переходят друг в друга.

– Вы интересуетесь живописью, миссис Хэккет?

– Да. Особенно – Клее. Это я продала вот эту картину мистеру Хэкке... Стивену.

– Вот как?

– Да. Я работала в галерее в Мюнхене. В очень хорошей галерее, – в голосе ее внезапно зазвучали ностальгические нотки. – Там я и познакомилась с мужем. Но если бы все можно было начать сначала, я бы осталась в Германии.

– А почему?

– Не нравится мне здесь. С людьми происходят такие ужасы.

– Ну вам-то, по крайней мере, мужа вернули.

– Да. – Но мои слова не обрадовали ее. Она повернулась ко мне, и неясный, двусмысленный огонек загорелся в ее голубых глазах. – Я очень благодарна вам. Правда. Вы спасли ему жизнь, и я хочу отблагодарить вас. Vielen Dank22.

Она притянула к себе мою голову и поцеловала меня.

Это явилось неожиданностью, возможно, даже для нее самой. Может быть, сначала это действительно был поце-

22 Большое спасибо (нем.).

луй в знак благодарности, но превратился он в нечто более интимное. Она прильнула ко мне всем телом. Ее язык проник мне в рот, словно слепой червь в поисках укрытия.

Даже если бы она и смогла понравиться мне как женщина, то уж, конечно, не до такой степени. Разведя ее руки и освободившись от объятий, я будто бы отстранил от себя мягкую безвольную статую.

– Я нехорошо веду себя? – спросила она. – Я не привлекательна?

– Вы очень привлекательны, – погрешил я немного против истины. – Но дело в том, что я работаю на вашего мужа, и находимся мы у него в доме.

– Ему это безразлично! – Двусмысленный огонек в ее глазах превратился в уголек беспомощной ярости. – Знаете, чем они сейчас занимаются? Она сидит на кровати подле него и кормит его с ложечки яичком всмятку.

– Совершенно невинное времяпрепровождение.

– Я не шучу. Она ему – мать. У него по отношению к ней Эдипов комплекс, а она это поощряет.

– Кто вам об этом сказал?

– Вижу собственными глазами.

Она

–

мать-соблазнительница. Эти яички всмятку – символ. Все –

символ.

Герда была в отчаянии и, казалось, вот-вот разрыдается.

Она относилась к тому типу женщин, которые быстро приходят в состояние отчаяния, словно начинать строить свои отношения с окружающими с того, с чего начинают они, слишком ненадежно и рискованно. В этом плане ей никогда не суждено было сравниться со своей свекровью.

Но это была уже не моя проблема. Я сменил тему:

– Как я понимаю, вы дружите с Сэнди Себастьян?

– Уже нет. Я помогала ей в изучении языков. Но она оказалась неблагодарным существом.

– Проводила ли она время с Лупом?

– С Лупом? А почему вы спрашиваете?

– Потому что это может оказаться важным. Она часто с ним виделась?

– Конечно нет, в том смысле, в котором вы спрашиваете. Он обычно возил ее куда-нибудь и отвозил домой.

– Как часто?

– Много раз. Но женщины Лупа не интересуют.

– Откуда вам это известно?

– Я знаю. – Она покраснела. – А почему вы спрашиваете?

– Мне бы хотелось взглянуть на комнату Лупа.

– В связи с чем?

– С вами это никак не связано. У него комната в этом доме?

– Его квартира в здании гаража. Не знаю, открыта ли она. Подождите, я возьму наш ключ. – Она вышла, и несколько минут ее не было. Я стоял, смотрел на картину

Клее и чувствовал, что она надвигается на меня: человек органически переходил в геометрические фигуры, а фигуры – в человека.

Герда Хэккет вернулась с ключом, на кольце которого болталась пластинка с выбитой надписью «Кв. в гараже». Я

пошел в гараж и отпер этим ключом дверь в квартиру Лупа.

Она представляла собой то, что называется квартирой-студией, и состояла из большой комнаты и крохотной кухоньки. В ней господствовали яркие смелые цвета,

мексиканские ткани и артефакты. Над кроватью, покрытой цветастой мексиканской шалью, висели индейские маски, относящиеся к доколумбовой эпохе. Если Луп и был примитивом, то весьма изысканным.

Я выдвинул все ящики комода, но не нашел ничего необычного, если не считать нескольких порнографических открыток. В ванной комнате, в аптечке, стояла лишь баночка с каким-то препаратом. На ярлыке была надпись

«Галлюциногенный Любовный Бальзам». Однако на кухне в сахарнице некоторые кусочки рафинада были неумело завернуты в фольгу.

Таких кусочков было шесть. Взяв три из них, я завернул их в носовой платок и положил во внутренний карман пиджака.

Я не слышал шагов по лестнице и поэтому не ожидал, что дверь у меня за спиной вдруг откроется. Это оказался

Сидни Марбург, обутый в теннисные туфли.

– Герда сказала, что вы здесь. Что такое с Лупом?

– Просто проверка.

– Что проверяете?

– Чем живет, какие привычки. Он не совсем обычный слуга, вы не находите?

– Да бросьте вы. Лично я считаю его подонком. –

Марбург бесшумно подошел ко мне. – Если вы раскопаете на него что-нибудь, я бы хотел знать об этом.

– Вы серьезно?

– Вы правы, черт возьми, серьезней некуда. Прикидывается, что интересуется искусством, потому что моя жена этим интересуется, но обмануть ему удается только ее.

– Между ними есть что-то?

– Думаю, что да. Он иногда приезжает к нам в дом, в

Бел-Эйр, когда меня нет. Наш слуга держит меня в курсе.

– Они любовники?

– Не знаю, – с болью в голосе ответил Марбург. – Но мне доподлинно известно, что она дает ему деньги: сам видел корешки выписанных чеков. По словам слуги, Луп информирует ее обо всем, что происходит здесь, в доме ее сына. Ситуация явно нездоровая, и это еще мягко выражаясь.

– Как давно они знают друг друга?

– Да фактически, всегда знали. Сколько я помню, он все время работал здесь, если это только можно назвать работой.

– Все время, это какой срок?

– Лет пятнадцать – шестнадцать.

– Вы знали семью Хэккетов, когда Марк был еще жив?

Мой вопрос почему-то оказался ему неприятен.

– Знал. Но вряд ли это имеет отношение к предмету нашего разговора. Мы же говорили о Лупе.

– Да, о нем. В чем еще вы подозреваете его, кроме того что он шпионит для вашей жены? Наркотики не принимает?

– Не удивлюсь, – ответил Марбург, пожалуй, с чрезмерной готовностью. – Я не раз видел его под кайфом. То ли выпивши был, то ли наркотиков наглотался.

– Вы видели его когда-нибудь с дочкой Себастьяна?

– Нет, ни разу.

– Я знаю, что он частенько подвозил ее.

– Это верно. Летом она проводила здесь много времени. – Он помолчал, затем вопросительно посмотрел на меня. – Думаете, он спал с ней?

– Я еще не пришел к какому-то определенному выводу.

– Ну-у, если вы сумеете навесить ему это. .

Мне не понравилось такое его рвение.

– Сбавьте обороты. Я не собираюсь добывать факты, угодные вам.

– Никто и не просит вас об этом. – Однако голос у него был сердитый. Мне показалось, что сердится он на себя за то, что говорил со мной чересчур откровенно. – Если вы здесь все закончили, я отвезу вас домой, черт бы вас побрал.

– Ну, раз вы предлагаете мне это в столь изысканных выражениях. .

– Не обязан быть изысканным. Я – серьезный художник, а от всего остального меня увольте.

Несмотря на дурные манеры Сидни Марбурга, я почувствовал к нему определенную симпатию или терпимость, граничащую с симпатией. Возможно, на Рут, которая была почти на двадцать лет старше, он женился и из-за денег, выгодно продав себя. Но как прожженный торговец, он сохранил значительный процент себя самого как личности исключительно для собственного пользования.

– Звучит, как своего рода Декларация Независимости, –

заметил я.

Сердитое выражение у него на лице сменилось улыбкой, в которой, однако, читалось недовольство собой.

– Ну ладно. Поехали. Я не хотел показаться грубым. –

Мы подошли к его «мерседесу». – Где вы живете?

– В Западном Лос-Анджелесе, но мне нужно не домой.

Моя машина в Вудлэнд-Хиллз.

– Там, где живет эта девушка Себастьян, да?

– Да.

– А что с нею? Шизофреничка?

– Пытаюсь выяснить.

– Желаю вам успеха. Простите, что я немного вспылил минуту назад. Рад подвезти вас. Но эта их усадьба вызывает у меня неприятные ассоциации.

Словно надеясь навсегда избавиться от них, оставив позади, он с ревом запустил мощный двигатель «мерседеса». Взяв с места в карьер, мы вихрем пронеслись по берегу озера, дамбе и длинному зигзагообразному спуску к воротам, у которых Марбург резко нажал на педаль, и со скрежетом тормозов машина замерла как вкопанная.

– Отлично, – заметил я. – Заслужили медаль за храбрость и отвагу, проявленную в боевых вылетах.

– Извиняюсь, если напугал вас.

– У меня было два нелегких денечка. Надеялся, что хоть сегодня переведу дух.

– Я же извинился.

К скоростному шоссе, идущему по побережью, Марбург ехал спокойнее, затем повернул на север. У каньона

Малибу он опять свернул в сторону от океана. Через несколько минут мы ехали в окружении гор.

Я сказал, что эти горы можно было бы красиво написать.

Марбург не согласился:

– Нет. Все, что можно красиво написать, будет плохо выглядеть на полотне. Все живописное уже изображено.

Нужно делать что-то новое. Красота – трудна, как кто-то выразился.

– Например, та картина Клее в галерее?

– Да. Я посоветовал Стивену купить Клее десять лет назад. – Он добавил: – Стивену нужно советовать. Вкус у него ужасный. На все.

– И на женщин?

Марбург простонал:

– Бедная Герда. Когда он привез ее из Германии, она думала, что станет здесь жить la vie en rose23. Но пробуждение было отрезвляющим. Они живут, как отшельники: никогда никуда не ездят, никогда ни с кем не встречаются.

– Почему?

– Думаю, он напуган, напуган жизнью. Деньги оказывают такое воздействие на некоторых. Ну, и потом, конечно, то, что случилось с его отцом. Странно, но все эти пятнадцать лет Стивен ведет себя так, словно то же самое должно случиться и с ним. И вот, почти случилось.

– Почти.

– У вас богатый опыт, мистер Арчер. Возможно ли, чтобы люди сами навлекали беду на свою голову? Знаете, принимая положение, делающее их уязвимыми именно для такой беды?

– Интересная мысль.

– Вы не ответили на мой вопрос.

– Задайте мне его лучше, когда я закончу это дело.

Он бросил на меня быстрый испуганный взгляд, и «мерседес» чуть было не съехал с шоссе. Марбург сосредоточил внимание на управлении машиной, снизив скорость, и через минуту сказал:

– Я думал, что вы его уже закончили.

23 Здесь – осыпанная розами ( франц.)

– Но ведь Спэннер еще на свободе, и несколько убийств остаются нераскрытыми.

– Несколько?

Я не ответил. Мы проезжали мимо колонии для условно осужденных, расположенной слева от шоссе. Марбург опасливо посмотрел на здания, словно я обманом хотел заключить его под стражу.

– Вы сказали «несколько убийств»?

– По крайней мере, еще два, кроме убийства Марка

Хэккета.

Марбург опять внимательнее повел машину, пока колония не скрылась из виду, и найдя место, где можно было свернуть, он съехал с дороги и остановился.

– Что за убийства?

– Первое – женщины по имени Лорел Смит. Владелицы небольшого жилого дома в Пасифик Пэлисейдс. Ее избили до смерти позавчера.

– Я читал о ней в утренней «Таймс». Полиция считает, это дело рук какого-то садиста, который даже не знал ее.

– Я так не думаю. Когда-то Лорел Смит была замужем за неким Джаспером Блевинсом. Он погиб под колесами поезда пятнадцать лет назад, всего несколько дней спустя после того, как был убит Марк Хэккет. Как я сумел установить, Лорел Смит и Джаспер Блевинс были родителями

Дэви. Считаю, что все эти преступления, включая и похищение Стивена, связаны.

Сидя без движения, лишь барабаня пальцами по рулю, Марбург производил впечатление человека, лихорадочно раздумывающего, как выкрутиться из сложившейся ситуации. Глаза наши встретились, как раз когда он метнул в мою сторону неосторожный взгляд, словно окутав меня мраком.

– Либо я – параноик, либо вы меня в чем-то обвиняете.

– Может, и обвиняю. Но тогда в чем?

– Это не смешно, – обиженно произнес он. – Уже не в первый раз меня обвиняют в том, чего я не совершал. Когда был убит Марк, в полиции со мной не церемонились.

Привезли в отделение и допрашивали почти всю ночь. У

меня было стопроцентное алиби, но им-то казалось, что это дело яснее ясного, такой, знаете ли, банальный любовный треугольник. Я не отрицаю, да и тогда не отрицал, что Рут и я были очень близки, я и сейчас страстно обожаю ее, –

сказал он довольно небрежным тоном. – Но ведь она планировала развестись с Марком.

– И выйти замуж за вас?

– И выйти замуж за меня. Так что от смерти Марка я ничего не выгадывал.

– Зато Рут – да.

– И она тоже – нет. Он оставил ей лишь минимум, ниже которого нельзя по закону. Марк изменил из-за меня завещание незадолго перед своей гибелью и оставил почти все свое состояние Стивену. Во всяком случае, у Рут, так же как и у меня, было стопроцентное алиби, поэтому ваши обвинения в наш с нею адрес я отвергаю.

Однако в гневе Марбурга не было подлинно сильного чувства. Как и его страсть, этот гнев принадлежал к той части его личности, которую он продал за деньги. За моей реакцией он наблюдал внимательно, подобно адвокату, нанятому им для самого себя.

– Расскажите мне об этом алиби. Просто любопытства ради.

– Я не обязан, но расскажу. Охотно. Когда Марк был убит, Рут и я ужинали с друзьями в Монтесито. Был званый дружеский вечер, более двадцати приглашенных.

– Почему же полиция не поверила в ваше алиби?

– Они поверили, когда выехали на место с проверкой.

Но это было лишь на следующий день. Им хотелось, чтобы преступником оказался я, ход их мыслей мне был ясен.

Обвинять Рут непосредственно они боялись, но рассчитывали выйти на нее через меня.

– На чьей стороне был Стивен?

– К тому времени он уже несколько лет находился за границей. Когда убили отца, он был в Лондоне, изучал экономику. В то время я даже не был с ним знаком. Но он очень любил отца, и смерть Марка явилась для него тяжелым ударом. У него был нервный срыв, он буквально рыдал во время телефонного разговора. За все время, что я его знаю, это было, пожалуй, последним проявлением живого человеческого чувства с его стороны.

– Когда это было?

– Рут позвонила ему сразу же после того, как Луп сообщил ей по телефону об убийстве, когда мы еще сидели у ее друзей в Монтесито. По правде говоря, разговор с Лондоном для нее заказывал я и слышал его весь – она сняла трубку в другой комнате. Эта весть буквально подкосила его. Если откровенно, мне было его очень жаль.

– А как он отнесся к вам?

– Думаю, в то время он даже не подозревал о моем существовании. А после этого я почти на год уехал. Эта идея пришла в голову Рут, и идея, надо сказать, неплохая.

– Почему? Потому что Рут зависит от Стивена в финансовом отношении?

– Возможно, это сыграло свою роль. Но дело в том, что она очень любит его. Ей хотелось устроить свою жизнь так, чтобы иметь при себе нас обоих, и она сделала это. –

Марбург говорил о своей жене так, словно она являлась некоей природной силой или демиургом, всесильным божеством. – Она дала мне. . ну, что-то вроде именной стипендии в Сан-Мигель де Альенде. Буквально через несколько минут после того, как Стивен прилетел из Лондона, я улетал в Мехико. Рут не хотела, чтобы мы встречались в аэропорту, но я мельком увидел Стивена, когда он вышел из самолета. В то время он далеко не так тщательно соблюдал условности. Носил бороду и усы, отпускал длинные волосы. К тому времени, когда я наконец познакомился с ним, он уже успел закостенеть: деньги старят человека.

– И сколько времени вы отсутствовали?

– Почти год, как я сказал. Фактически, за этот год я и сформировался как художник. До этого у меня вообще не было приличного образования, я не рисовал с модели, не имел возможности общаться с настоящими живописцами.

В Мексике я полюбил свет и цвета. И научился передавать их на полотне. – Сейчас со мною говорила та часть Марбурга, которая принадлежала ему самому. – Из любителя я стал художником-профессионалом. И эту возможность мне предоставила Рут.

– А чем вы занимались до того, как стали художником?

– Я был чертежником геологического отдела. Работал в одной нефтяной компании. Скучное было занятие.

– «Корпус Кристи Нефть и Газ»?

– Да, верно. Я работал у Марка Хэккета. Там и познакомился с Рут. – Он помолчал и в отчаянии опустил голову. – Значит, вы подозреваете меня и проводили расследование?

Вместо ответа я задал ему еще один вопрос:

– Как вы ладите со Стивеном?

– Прекрасно. Идем каждый своим путем.

– Позавчера вы сказали, что было бы здорово, если бы он вообще не вернулся. И добавили, что тогда его коллекция картин перешла бы к вам.

– Это шутка. Вы что, черного юмора не понимаете?

Я ничего не ответил, и он посмотрел мне прямо в глаза:

– Надеюсь, вы не считаете, что я имею хоть малейшее отношение к тому, что приключилось со Стивеном?

Я так и не стал отвечать ему. Весь остаток пути до

Вудлэнд-Хиллз он дулся на меня.

Глава 26

Зайдя в дешевый ресторанчик на бульваре Вентура, я заказал не вполне обычное для завтрака блюдо – бифштекс.

Затем я взял со стоянки свою машину и поехал вверх по склону, туда, где жили Себастьяны.

Была суббота, поэтому даже в такую рань на лужайках для игры в гольф тут и там уже собрались игроки. Не доезжая до дома Себастьянов, я обратил внимание на почтовый ящик у соседнего дома с фамилией «Генслер». И

постучал в дверь.

Мне открыл светловолосый мужчина лет сорока. Его взгляд, встревоженный и чего-то опасающийся, еще сильнее оттенялся голубыми навыкате глазами и почти полным отсутствием бровей.

Я сказал, кто я, и спросил, могу ли видеть Хэйди.

– Дочери нет дома.

– Когда она вернется?

– Точно не скажу. Я отправил ее в город к родственникам.

– Вам не следовало этого делать, мистер Генслер. Люди из отдела по работе с трудными подростками наверняка захотят побеседовать с нею.

– Не понимаю, зачем.

– Она – свидетель.

Лицо и даже шея у него побагровели.

– Никакой она не свидетель. Хэйди – порядочная чистая девочка. С дочерью Себастьянов она знакома только потому, что мы случайно живем на одной улице.

– Быть свидетелем – не позорно, – сказал я. – Или даже знать, что кто-то попал в беду.

Вместо ответа Генслер резко захлопнул дверь прямо у меня перед носом. Я проехал вверх, к дому Себастьянов, полагая, что Хэйди, должно быть, сказала отцу что-то такое, что перепугало его.

Перед домом стоял «лендровер» доктора Джеффри.

Когда Бернис Себастьян впустила меня, по ее лицу я понял, что случилось еще какое-то несчастье. Ее лицо осунулось настолько, что скулы, и без того обтянутые кожей, обозначились еще резче, а запавшие глаза метались, словно два тусклых огонька, мерцающие в темноте.

– Что стряслось?

– Сэнди покушалась на самоубийство. Спрятала одно лезвие отца в своей собаке.

– В собаке?

– В своем плюшевом спаниеле. Бритву, наверное, взяла, когда была в ванной. Пыталась вскрыть вены на запястье.

Хорошо, что я стояла и слушала за дверью. Услышала, как она вскрикнула, и успела остановить ее, пока она не разрезала себе руку слишком глубоко.

– Она сказала, почему сделала это?

– Сказала, что не имеет права жить, что она – ужасный человек.

– Это на самом деле так?

– Нет.

– Вы объяснили ей это?

– Нет, я не знала, что надо говорить.

– Когда это случилось?

– Только что. Доктор еще у нее. Извините, пожалуйста.

Дочь была ее, но дело вел я. Пройдя за нею до двери комнаты Сэнди, я заглянул внутрь. Девушка сидела на краю кровати с забинтованным левым запястьем. На пижаме были видны пятна крови. За прошедшую ночь внешность ее как-то особенно изменилась. Глаза приобрели более темный оттенок. У рта появилась жесткая складка. Сейчас она была не слишком красивой.

Отец сидел на кровати, неестественно держа ее за руку.

Рядом стоял доктор Джеффри и говорил, обращаясь к ним обоим, что Сэнди нужно положить в больницу.

– Рекомендую психиатрическую клинику в Уэствуде.

– Это не безумно дорого? – спросил Себастьян.

– Не дороже, чем в других больницах. Хорошее психиатрическое лечение всегда недешево.

Весь сникнув, Себастьян покачал головой.

– Не знаю, как буду расплачиваться за это. Я сделал все, что мог, чтобы занять денег для внесения залога.

Сэнди тяжело подняла веки. Покусывая губы, она сказала:

– Пусть меня посадят в тюрьму. Это ничего не будет стоить.

– Нет, – ответила мать. – Мы продадим дом.

– Только не сейчас, – встрепенулся Себастьян. – На нынешнем рынке мы не вернем даже своих денег.

Дочь вырвала у него свою руку.

– Ну почему вы не дали мне умереть? Это решило бы все проблемы!

– Случай тяжелый, – констатировал Джеффри. – Я вызову «скорую».

Себастьян поднялся.

– Позвольте, я ее отвезу. За «скорую» надо платить.

– Простите, но в таких обстоятельствах необходима «скорая».

Я прошел за Джеффри в кабинет, где стоял телефон. Он позвонил и положил трубку.

– Да? – он жестко и вопрошающе посмотрел на меня.

– Насколько серьезно она больна?

– Не знаю. Очевидно, у нее было какое-то потрясение.

Но я не специалист по психиатрии. Поэтому я хочу немедленно направить ее к психиатру. Необходимо обеспечить ее безопасность.

– Думаете, она опять будет покушаться?

– Мы должны исходить из такого предположения. Я бы сказал, весьма вероятно, что будет. Она говорила мне, что планировала сделать это над собой уже несколько месяцев.

Этим летом она принимала ЛСД, и у нее была плохая реакция. Последствия сказываются до сих пор.

– Она сама вам сказала?

– Да. Именно этим можно объяснить ее личностные изменения за последние месяцы. Для этого достаточно одной дозы если она неверно подействует на организм.

Сэнди утверждает, что больше она не принимала – только одну дозу в кусочке сахара.

– Она сказала вам, где взяла его?

– Нет. Очевидно, кого-то выгораживает.

Я достал кусочки сахара, взятые на кухне Лупа, и протянул один из них Джеффри.

– Этот почти наверняка оттуда же. Вы можете отдать его на анализ?

– Буду рад сделать это. Где вы нашли его?

– В квартире Лупа Риверы. Того самого, кого она ударила позавчера по голове. Если я сумею доказать, что он давал ей ЛСД. .

От возбуждения Джеффри встал со стула.

– Понял вас. Почему бы мне не спросить ее?

Мы вернулись в спальню Сэнди, где все небольшое семейство сидело, не шевелясь. Девушка, находившаяся между родителями, подняла на нас глаза.

– Ну что, вызвали тачку из дурдома?

– Говоря по правде, да, – неожиданно ответил ей

Джеффри. – Теперь моя очередь задать тебе вопрос.

Она молча ждала.

– Тот кусок сахара, что ты приняла в августе, тебе его дал Луп Ривера?

– Если и он, то что?

Доктор взял ее за подбородок, очень бережно, и приподнял ей голову.

– Он? Мне нужен ясный ответ – да или нет, Сэнди.

– Да. Я захорошела. Поймала сильный кайф.

– Делал ли он с тобой еще что-нибудь, Сэнди?

Она рывком отстранилась от доктора и повесила голову. Лицо ее застыло, словно маска, глаза потемнели и уставились в одну точку.

– Он сказал, что убьет меня, если я проболтаюсь.

– Никто тебя не убьет.

Она посмотрела на доктора неверящим взглядом.

– Это Луп отвез тебя к доктору Конверсу? – спросил я.

– Нет, Герда, миссис Хэккет. Я пыталась выпрыгнуть из машины на ходу. Доктор Конверс надел на меня смирительную рубашку. Продержал всю ночь у себя в клинике.

Бернис Себастьян издала протяжный стон. Когда за ее дочерью пришла «скорая помощь», она уехала вместе с нею.

Глава 27

Я опять мчался по скоростному шоссе, куда теперь, похоже, перебрался на постоянное место жительства.

Инициатива ускользала у меня из рук, и меня настойчиво тянуло домой. Вместо этого я поехал в Лонг-Бич – самый асфальтированный участок суши в мире.

Компания «Корпус Кристи Нефть» занимала внушительное пятиэтажное здание, выходящее на берег, застроенный трущобами. Я родился и вырос в Лонг-Бич, в двух шагах ходьбы от берега океана, и помнил, когда строилось это здание, – через год после землетрясения.

Поставив машину на стоянке для транспорта посетителей, я вошел в просторный холл. За барьером сидел охранник в форме. Присмотревшись, я узнал его. Это был

Ральф Кадди, управляющий жилым домом Элмы Краг в

Санта-Монике. Он тоже узнал меня.

– Не смогли найти миссис Краг?

– Нашел, спасибо.

– Как она чувствует себя? На этой неделе у меня не было возможности навестить ее. На двух работах приходится горб гнуть.

– Для своего возраста самочувствие у нее вполне хорошее.

– Она молодчина. Всю жизнь была мне как родная мать.

Вы знали об этом?

– Нет.

– Как мать. – Он пристально посмотрел на меня своим проницательным взором. – О каких семейных делах вы с ней беседовали?

– О разных ее родственниках. Например, о Джаспере

Блевинсе.

– Э-э, да вы знаете Джаспера? Что с ним стало?

– Погиб под колесами поезда.

– Меня это ничуть не удивляет, – назидательно сказал

Кадди. – У Джаспера вечно были неприятности. Умел доставлять их себе самому и окружающим. Но Элма относилась к нему хорошо. Джаспер всегда ходил у нее в любимчиках. – Глаза его сузились, в них сверкнула зависть, нечто вроде былого соперничества.

– Что за неприятности?

Кадди хотел было ответить, но затем передумал. С

минуту он помолчал, по лицу было видно, что он ищет какой-то другой, альтернативный ответ.

– Сексуального плана, к примеру. Лорел ведь была беременна, когда он женился на ней. Я сам едва на ней не женился, да узнал, что она в положении. – Он добавил удивленным голосом, словно за многие годы так и не удосужился обдумать этот факт: – Я так ни на ком и не женился. Откровенно говоря, не смог найти женщину, отвечающую моим запросам. Я частенько говорил Элме Краг, что, не родись я слишком поздно..

Я перебил его:

– Как давно вы работаете здесь, мистер Кадди?

– Двадцать лет.

– А в службе охраны?

– Перешел спустя три, нет, четыре года после прихода сюда.

– Вы помните то лето, когда был убит мистер Хэккет?

– Помню, конечно. – Он весьма обеспокоенно посмотрел на меня. – Я не имел к этому никакого отношения. То есть хочу сказать, что даже не знал мистера Хэккета лично.

В те дни я был всего-навсего мелкая сошка.

– Никто вас ни в чем и не обвиняет, мистер Кадди. Я

просто пытаюсь выяснить все, что возможно, об этом револьвере. По всей вероятности, его выкрали из этого здания и застрелили из него мистера Хэккета.

– Ничего об этом не знаю.

Его лицо сделалось непроницаемым, и на нем застыла маска добропорядочности. Я заподозрил, что он лжет.

– Но вы должны помнить, как шли поиски револьвера, если работали в то время в службе охраны.

– Не надо мне указывать, что я должен помнить, а что –

нет.

Он сделал вид, что его охватила вспышка ярости, и попытался вести себя соответственно. Кадди был вооружен, что придавало его ярости дополнительный вес.

– Чего вы тут тщитесь вбить какие-то мысли мне в голову?

– Попытка была бы безнадежной, – сострил я с деланным огорчением.

Он угрожающе положил руку на рукоятку своего револьвера.

– Вон отсюда! Вы не имеете права являться сюда, пудрить мне мозги и оскорблять.

– Извиняюсь, если сказал что-то не то. Беру свои слова обратно. Хорошо?

– Нет. Не хорошо.

– Похоже, вы думаете, что я подозреваю вас или еще что. Вовсе нет. Того, кто меня интересует, зовут Сидни

Марбург. Работал здесь чертежником.

– Никогда не слыхал о таком. И ни на какие вопросы я больше не отвечаю.

– Тогда попробую поговорить со служащими. – Я сделал шаг в сторону лифта. – На каком этаже заведующий кадрами?

– Он на обеде.

– Сейчас же только утро.

– Я имею в виду, он еще не приходил. Сегодня его не будет.

Я повернулся и посмотрел Кадди прямо в глаза.

– Послушайте, это становится смешным. Что же вы знаете такого, чем ни в какую не желаете поделиться со мной?

Он поднял откидывающуюся часть барьера и вышел, выхватив револьвер из кобуры. Выражение у него на лице было противное.

– Убирайся! – прогремел он. – Тебе не удастся запачкать моих друзей, понял?

– А что, Марбург – ваш друг?

– Ты опять за свое? Снова переворачиваешь мои слова?

Я в жизни не слыхал ни о каком Марбурге. Он что, еврей?

– Не знаю.

– А я – христианин. Благодари бога за это. Если бы я не верил в него, то пристрелил бы тебя на месте, как собаку.

Праведный гнев и заряженный револьвер – такое сочетание напугало меня, я всегда его опасаюсь. Пришлось удалиться.

Мой офис на Сансет-бульваре начинал походить на заброшенную обитель. В углу приемной свою раскидистую паутину вил паук. В окно вяло бились полусонные мухи, и их жужжание напоминало мерный ход летящего времени.

На всех горизонтальных поверхностях тонким слоем лежала пыль.

Стерев ее с письменного стола, я сел на него и достал чек, который дала мне Рут Марбург. Поскольку указанная на чеке дата еще не наступила, и его нельзя было предъявить к оплате в банк, я спрятал его в сейф. Однако богатым я себя не почувствовал.

Позвонив в компанию «Корпус Кристи Нефть», я попросил соединить меня с начальником чертежного отдела, которого звали Паттерсон. Он помнил Сидни Марбурга, но говорил о нем, взвешивая каждое слово. «Сидни был хорошим работником, талантливым чертежником, всегда стремился стать художником, рад, что он стал им».

– Я так понимаю, что он женился на бывшей миссис

Хэккет?

– Я тоже слышал, – уклончиво ответил Паттерсон.

– Он работал у вас, когда убили Марка Хэккета?

– Угу, и уволился примерно в то время.

– Почему уволился?

– Сказал мне, что получил возможность ехать учиться живописи в Мексику по стипендии.

– Вы помните о пропаже револьвера? Того самого, из которого был застрелен Марк Хэккет?

– Что-то слышал. – Голос его становился все слабее, словно уходя в преисподнюю. – Чертежный отдел за него не отвечал.

И если вы подозреваете Сида, то здорово ошибаетесь, уважаемый. Сид не способен на убийство.

– Рад это слышать. А кто отвечал за тот револьвер?

– Он принадлежал службе охраны. За него отвечали они. Только не вздумайте бежать сейчас к ним и ссылаться на мои слова. Мне ни к чему неприятности с начальником службы охраны.

– Вы имеете в виду Ральфа Кадди?

– Послушайте-ка, вы уже и так вытянули из меня больше, чем следовало. И вообще, кто это говорит? Вы сказали, что вы из полиции Лос-Анджелеса?

– Я сказал, что работаю совместно с ними. Частный детектив.

Паттерсон бросил трубку.

Я остался сидеть за столом, пытаясь осмыслить и упорядочить услышанное. Мыслительный процесс в моей голове шел словно бы по окружности, и у меня возникло пугающее ощущение, что где-то за ее пределами недостает одного связующего звена. Или же недостает в пределах этой окружности, в самом ее центре, захороненном на могильной глубине.

Я раскопал могилу и стал нащупывать это недостающее звено, зная наверняка, что оно хранится в глубинах моей памяти и мне нужно лишь распознать и вычленить его. Но человек не может взять и включить свое подсознание, чтобы извлечь из него информацию, как из компьютера. В

ответ на такое обращение с собой оно лишь оскаливается, грозно рычит и прячется в свою берлогу.

От усталости и неуверенности в своих силах я почувствовал себя словно побитым камнями и растянулся на кушетке в приемной. Точнее – попытался растянуться.

Кушетка была коротковата, и я лег, положив ноги на деревянную боковую спинку, так что они у меня свешивались, как обычно.

Наблюдая за пауком в углу под потолком, я пожалел, что мое дело не обладает такой же четкостью и не поддается такому же контролю, как раскинутая им паутина. Я

задремал, и мне снилось, что я запутался в гораздо большей паутине, по всей поверхности которой то там, то тут висели засохшие человеческие останки. Паутина крутилась, словно рулетка, а паук, сидящий в центре, как крупье, сжимал по лопаточке в каждой из своих восьми лапок.

Этими лопаточками он толкал меня перед собой.

Я проснулся весь взмокший от пота. Паук все еще работал, суча лапками, в углу под потолком. Я встал, намереваясь убить его, но ноги мне не повиновались, они были еще во сне. К тому времени, когда они пробудились, сознание мое тоже окончательно пробудилось. Я не стал трогать паука. Может, он изловит мух, бьющихся в стекло.

Этот, пусть короткий и полный кошмаров, сон несколько освежил меня. Сняв влажную рубашку и побрившись электробритвой, я достал свежую рубашку из шкафа и надел. Затем подошел к окну посмотреть, какая погода.

Было ясно и светло, в воздухе висел лишь незначительный смог. В этот полуденный час по бульвару с ревом проносились автомобили.

На противоположной стороне улицы из полицейской машины вышли сержант-розыскник Принс и его напарник

Яновский. Я еще надеялся, что это не ко мне, отдавая себе отчет в том, что совершенно не сотрудничал с ними в этом деле. Но они, конечно же, направлялись именно ко мне.

Они невозмутимо спокойно перешли проезжую часть, словно были неуязвимы для несущегося транспорта или совершенно забыли о нем. Принс шел на шаг вперед, как умная собака, увлекая за собой Яновского на некоем невидимом, но прочном поводке.

Надев пиджак, я подошел к двери, чтобы встретить их.

Вошли они без приглашения. Принс был бледен, точнее –

весь побелел от едва сдерживаемого гнева. Светлая кожа на лице Яновского пошла пятнами от обуревающих его чувств. Он начал:

– Своим доверием ты нас явно не удостаиваешь, Арчер.

Вот решили приехать поинтересоваться, с чего бы это.

– Я был занят кое-чем другим.

– Например? – весьма нелюбезно спросил Принс.

– Например, тем, как спасти жизнь одному человеку. И

между прочим, она спасена.

– На твое счастье, – заметил Принс. – Ты висел на волоске, да и сейчас висишь, не забывай.

Я начал уже уставать от грубых угроз. В животе у меня заныло, в ушибленных почках застучала кровь.

– Сбавь-ка на полтона, сержант.

Принс был уже готов врезать мне. И я почти хотел этого. Подобно большинству американцев, я любил давать сдачи.

Между нами встал Яновский.

– Дай я скажу, – обратился он к напарнику. Потом посмотрел мне в глаза.

– Ладно, что было, то было, теперь не вернешь. Но мы бы хотели рассчитывать на твою помощь сейчас. Ты можешь поехать туда и сделать то, куда и чего не можем мы.

– Что нужно сделать?

– Этот отставной помощник шерифа, ну, тот, которого подстрелили в этой передряге...

– Джек Флейшер.

– Точно. Тебе это, может, уже известно, но я все равно скажу. Флейшер несколько недель прослушивал квартиру

Лорел Смит с помощью электронной аппаратуры. Очевидно, записывал все на магнитную ленту. Во всяком случае, мы выяснили, что он покупал несколько катушек ленты и другое оборудование. Я считаю, что эти записи могли бы нам помочь.

– Я тоже так считаю.

Принс спросил меня через плечо Яновского:

– Они у тебя?

– Нет.

– А где?

– Не знаю. Может быть, у Флейшера дома, в Санта-Терезе.

– Мы такого же мнения, – сказал Яновский. – Его вдова это отрицает, но ее слова еще не доказательство. Я звонил ей, и она явно что-то утаивает. Пытался подключить полицию Санта-Терезы, но они не желают даже браться за это. У Флейшера там были крупные связи или что-то в этом роде, ну и сейчас, когда он погиб, он для них прямо герой.

Они даже возможности не допускают, что он мог прослушивать квартиру убитой. Конечно, мы могли бы все отфутболить наверх, в высшие эшелоны...

– Но решили отфутболить в низшие, – улыбнулся я. – В

общем, вы хотите, чтобы я съездил в Санта-Терезу и поговорил с миссис Флейшер?

– Ты бы нам этим очень здорово помог.

– Ничего сложного. Я и сам хотел повидать ее.

Яновский пожал мне руку, и даже Принс выдавил из себя некое подобие улыбки. Они простили меня, насколько полицейские вообще могут кого-то прощать.

Глава 28

В Санта-Терезу я приехал в начале второго. Зайдя в ресторанчик неподалеку от здания суда, я перехватил холодный сэндвич и пешком направился в дом Флейшера.

Особого желания брать еще одно интервью у вдовы

Флейшер я не испытывал.

Плотно завешенные окна создавали впечатление, что дом заперт и в нем никого нет. Однако внутри слышалось какое-то движение. Я позвонил, дверь мне открыла миссис

Флейшер.

Она опять пила, а может, так и не прекращала с тех пор, и, пройдя через различные стадии опьянения, вступила в состояние мнимого протрезвления. Одета она была в хорошо сидящее на ней темное платье. Волосы были причесаны и уложены. Дрожь в руках была не особенно заметной. Однако она, похоже, решительно не помнила меня.

Глаза ее смотрели сквозь меня, словно сзади стоял еще кто-то, а сам я был лишь привидением. Я обратился к ней первым:

– Вы, возможно, не помните меня. Я работал с вашим мужем по делу Дэви Спэннера.

– Он убил Джека, – проговорила она. – Вы знаете? Он убил моего мужа.

– Да. Примите мои соболезнования.

Она покосилась на соседний дом и заговорщически подошла ко мне вплотную, дернув за рукав пиджака.

– Это с тобой мы беседовали вчера вечером. Заходи, налью тебе выпить.

Я неохотно поплелся за нею в дом. В гостиной горел свет, словно она предпочитала постоянно жить без естественного освещения. Пить она принесла джин, подкрашенный тоником. Похоже, мы начинали точно с того же, на чем кончили.

Она выпила залпом почти весь бокал.

– Я рада, что он умер, – сказала она без особой радости в голосе. – Правда. Джек получил лишь то, что заслужил.

– Как это?

– Сам знаешь не хуже меня. Давай, до дна.

Она допила свой бокал. Я отхлебнул немного тягучей жидкости. Выпить я люблю, но вот именно эта выпивка в доме Джека Флейшера в компании его вдовы напоминала мне касторку.

– Говоришь, работал с Джеком, – сказала она. – Помогал ты ему с этими записями?

– Записями?

– Брось передо мной-то прикидываться. Сегодня утром мне звонил один полицейский из Лос-Анджелеса. Смешное такое имя, польское, Янковский – что-то наподобие. Знаешь его?

– Я знаком с одним сержантом Яновским.

– Вот-вот, точно. Хотел знать, не оставил ли Джек какие-то магнитофонные катушки здесь, в доме. Говорил, что они очень важны для расследования убийства. Лорел-то ведь свое тоже получила. – Она резко приблизила ко мне свое лицо, словно подтверждая тот факт, что сама она продолжала жить. – Знаешь об этом?

– Я ее и обнаружил.

– Это Джек избил ее до смерти, да?

– Не знаю.

– Брось, все ты знаешь. По глазам вижу. От меня-то можешь не скрывать. Я была женой Джека, не забывай.

Прожила с ним и с его необузданным характером целых тридцать лет. Думаешь почему я стала пить? Когда мы поженились, я к рюмке и не прикасалась. Начала, потому что не могла вынести даже мысли о том, что он вытворяет.

Приблизив ко мне лицо почти вплотную, она хладнокровно говорила о самом неприятном и жестоком, но ее толкование событий было слишком субъективным и потому не вполне верным. Мне хотелось послушать, что она еще скажет, поэтому, когда она велела мне выпить свой бокал до дна, я сделал это.

Сходив на кухню, она принесла еще по полному бокалу той же самой гадости для меня и для себя.

– Так что насчет записей? – спросила она. – Они стоят денег?

Я быстро принял решение:

– Для меня – да.

– Сколько?

– Тысячу долларов.

– Не густо.

– Полиция вам за них вообще ничего не заплатит. Я мог бы дать и больше, в зависимости от того, что именно там записано. Вы прокручивали их?

– Нет.

– Где они находятся?

– Этого я не скажу. Мне нужно гораздо больше тысячи.

Сейчас, когда Джек убит и его уже нет, я хотела бы немного попутешествовать. Он никогда не брал меня с собой, ни разу за последние пятнадцать лет. И знаешь, почему?

Куда бы он ни ехал, там его уже поджидала она. Что ж, теперь зато больше не поджидает. – И тут же добавила удивленно: – И Джек ее – тоже. Оба умерли, да? Сколько раз я желала им этого, что сейчас даже поверить не могу, что это наконец-то произошло.

– Это произошло.

– И прекрасно.

С явным трудом она проделала всю череду движений человека, пьющего провозглашенный тост, и встала, покачиваясь, еле держась на ногах. Взяв у нее бокал, я поставил его на столик, инкрустированный камешками.

– Спсиблшое, – язык у нее заплетался.

Она сделала танцующее движение под слышную только ей музыку. Казалось, она отчаянно пытается найти себе какое-то занятие, чтобы оно позволило ей почувствовать себя полноценным человеком.

– Вот уж не думала, что мне будет жалко ее, – сказала она. – И все-таки мне ее отчасти жаль. Лорел была похожа на меня, ты знаешь? В молодости я была куда красивее, но я старше ее на целых пятнадцать лет. Я все представляла себе, когда ложилась в постель с Джеком, что я – это она.

Но и у нее в жизни тоже не одна лафа была. Ей от него доставалось – дай боже, как и любой его женщине. И в конце концов, он все-таки изуродовал ее смазливую физиономию.

– Вы действительно верите, что это сделал ваш муж?

– Ты не знаешь и половины всего. – Она плюхнулась на кушетку рядом со мной. – Я могла бы порассказать тебе такое, от чего у тебя мурашки по коже пошли бы. Страшно признаться, но я не очень-то виню этого парня за то, что он разнес Джеку голову. Ты знаешь, кто этот парень?

– Его отцом был Джаспер Блевинс, а мать – Лорел.

– Ты куда умнее, чем я думала. – Она искоса посмотрела на меня. – Или это я тебе сама сказала тогда вечером?

– Нет.

– Да ну, наверняка я, кто же еще? Или кто-нибудь с севера округа. В Родео-сити об этом каждая собака знает.

– О чем именно, миссис Флейшер?

– О Джеке и его фокусах. Он ведь там закон представлял. Царь и бог – кто бы посмел его остановить? Убил этого

Блевинса и сунул его под поезд, чтобы его женой завладеть. А Лорел заставил показать, что труп не ее мужа.

Мальчишку ихнего сдал в сиротский приют. Как же, ведь у него была така-ая любовь.

Я не верил ей. И я не мог не верить ей. Ее слова повисли в ирреальном пространстве, где они были вполне на своем месте, но не имели никакого отношения к действительности, залитой дневным светом.

– Откуда вам все это известно?

– Кое-что и сама вычислила. – Один ее глаз смотрел на меня вполне осмысленно, другой был полузакрыт и смотрел совершенно по-идиотски. – У меня есть друзья в полиции и суде. Точнее – были. Ну и жены других помощников – те тоже кое о чем нашептали.

– Почему же их мужья не вывели вашего мужа на чистую воду?

Глаз, принадлежавший идиотке, застыло моргнул и закрылся полностью. Теперь на меня взирал один только разумный глаз.

– Джеку было слишком многое известно. Север округа

– территория с жестокими нравами, мистер, а он творил там, что хотел. Да и что они смогли бы доказать? Сама жена, Лорел, заявила, что тело не принадлежит ее мужу.

Сказала, что никогда в жизни не видела этого человека.

Голова у него была сплошное месиво, разворочена до неузна... – она никак не могла выговорить это слово, – до «незнаемости». Ну и записали как очередную смерть от несчастного случая.

– А вы точно знаете, что не от него?

– Я знаю то, что знаю. – Ее закрытый глаз будто бы посмеивался над столь серьезным тоном.

– Хотите рассказать все это в полиции?

– А толку что? Джек умер. Все умерли.

– Но вы-то живы.

– Лучше бы и я умерла. – Это заявление то ли удивило, то ли встревожило ее. Она открыла закрывшийся глаз и уставилась на меня обоими, словно это я угрожал отнять у нее жизнь.

– И Дэви Спэннер жив.

– Скоро умрет. По его следам пущены добрые полсотни полицейских. Я говорила с Рори Пэннелом сегодня утром.

Пообещал, что они пристрелят его.

– Вы хотите этого?

– Ведь он убил Джека, разве нет?

– Но вы же только что сказали, что не очень вините его за это.

– Я так сказала? – Вопрос ее был обращен к себе самой так же, как и ко мне. – Быть не может. Джек был моим мужем.

Все стало ясно. Сейчас ее одинокая жизнь и сознание были разделены такой же глубокой трещиной, какой раньше – ее брак. Я встал и направился к выходу. Она проводила меня до двери.

– Так как насчет пленок?

– А что насчет пленок? Они у вас есть?

– Думаю, я смогла бы достать их.

– За тысячу?

– Этого мало, – ответила она. – Теперь я – вдова и сама должна заботиться о себе.

– Дайте мне прослушать записи. Тогда я предложу вам другую сумму.

– Они у меня не здесь.

– А где же?

– Мне-то это известно, а вот ты попробуй выясни.

– О'кей. Держите их у себя. Я или вернусь, или позвоню вам. Не забыли мое имя?

– Арчер, – ответила она. – Джек Арчер.

Я не стал ее исправлять, и она ушла назад, в искусственный полумрак своей гостиной.

Глава 29

Перед отъездом из Санта-Терезы я позвонил Генри

Лэнгстону домой из автомата на бензоколонке. Трубку сняла его жена.

– Дом Лэнгстонов, – официально сказала она.

– Ваш муж дома?

– Будьте добры, кто его спрашивает? – Но она, вероятно, узнала мой голос. Интонация у нее стала явно враждебной.

– Лью Арчер.

– Нет, дома его нет, и виноваты в этом вы. Он все еще на севере округа, старается вызволить этого своего драгоценного убийцу. Допрыгается, что его самого пристрелят. –

Она была на грани истерики, и я попытался успокоить ее:

– Это весьма маловероятно, миссис Лэнгстон.

– Вы не знаете, – ответила она. – Я испытываю ужасное фатальное предчувствие, что теперь у нас уже никогда не будет все хорошо. И это ваша вина, вы его в это дело втянули.

– Не совсем так. Хэнк уже занимался Дэви Спэннером несколько лет. Он принял на себя обязательство перед ним и старается его выполнить.

– А я? – воскликнула она.

– Вас что-то конкретно беспокоит?

– А-а, да что толку с вами говорить, – в голосе ее послышалась нотка сердитой доверительности, – вы же не врач.

– Вы больны, миссис Лэнгстон?

Вместо ответа она швырнула трубку. Я ощутил желание немедля поехать к ней, но это привело бы лишь к тому, что я увяз бы еще больше и потерял время. Я сочувствовал ей, но помочь ничем не мог. Сделать это мог только ее муж.

Выехав на скоростное шоссе, я направился на север.

Мой организм уже начал протестовать против постоянной активности и отсутствия полноценного отдыха. Ощущение было такое, точно моя правая нога на акселераторе сама перемещала машину вверх по склону прямо до Родео-сити.

Помощник шерифа Пэннел сидел в задней комнате управления, слушая по рации сообщения диспетчера. Вероятно, он не выходил отсюда с того самого времени, когда я говорил с ним среди ночи. Казалось, все лицо его занимали одни усы да глаза. Он побледнел, осунулся и был небрит.

– Что слышно, помощник?

– Они упустили его, – он говорил со злостью.

– Где?

– Не могут определить. Дождем смыло следы его покрышек. На северном перевале все еще идет дождь.

– И что будет?

– Он все равно вернется на побережье. В противоположной стороне – одни горные хребты. А на уровне выше полутора тысяч метров идет снег. Когда он выедет на шоссе, мы уже опередим его. Я приказал патрулю перекрыть шоссе.

– А есть хоть какая-то вероятность, что он уже спустился в долину?

– Возможно. По крайней мере, п-профессор, похоже, так и думает.

– Вы имеете в виду Генри Лэнгстона?

– Угу. Он все еще крутится у старого ранчо. У него целая теория, что Спэннер вроде бы помешался на мысли об этом месте и вернется туда.

– А вы не верите в эту теорию?

– Нет. Не встречал еще ни одного профессора, к-который бы сам понимал, что он там городит. У них мозги размягчаются от того, что столько книжек читают.

Я не стал спорить с Пэннелом, и он с жаром продолжал.

Оказалось, что Лэнгстон расстроил его, и теперь он нуждался в чьей-нибудь поддержке.

– Знаете, что этот п-профессор хотел мне внушить? Что у Спэннера есть оправдание за то, что он сделал с беднягой стариной Джеком. Из-за того, что Джек поместил его в сиротский приют.

– А разве этого не было?

– Было, конечно, но что еще Джеку оставалось делать?

Отца у мальчишки задавило поездом. Джек не нес за него ответственности.

Мне послышалось, что голос у Пэннела дрогнул и фраза в его устах прозвучала двусмысленно.

– За кого Джек не нес ответственности?

– Да ни за того, ни за другого, ни за отца, ни за сына. Я

знаю, что в то время ходили всякие грязные слухи, а теперь вот этот Лэнгстон опять хочет их распускать, а старину

Джека еще и похоронить не успели.

– Что за слухи?

Он поднял на меня печальные воспаленные глаза.

– Не хочу даже и говорить, какая-то чушь собачья.

– Что Джек сам убил этого человека?

– Угу. Брехня сплошная.

– И вы могли бы поклясться в этом, помощник?

– Ясное дело, мог бы, – он немного бравировал. – Хоть на целой стопке Библий24. Я и п-профессору так заявил, да только его разве переубедишь.

– Меня тоже. Согласились бы вы пройти проверку на детекторе лжи?

Пэннел разочарованно посмотрел на меня:

– Так вы, значит, думаете, что я вру. И что бедный старина Джек был убийцей.

– А кто же убил Джаспера Блевинса, если не он?

– Да кто угодно мог.

– Кого именно подозреваете?

– Вокруг ранчо околачивался один бородатый тип дикого вида. Я слышал, он походил на русского.

– Бросьте-ка вы, помощник. Ни за что не поверю ни в каких бородатых анархистов. А вот что Джек возле ранчо действительно ошивался, я знаю. А потом, как мне сказали, он снимал для этой женщины квартиру в доме Мэйми

Хейгдорн.

24 В суде США свидетель, перед тем как давать показания, дает клятву, полозка руку на Библию: «Клянусь говорить правду, только правду, ничего, кроме правды!»

– Ну и что из того? Блевинсу жена была не нужна, он этого и не скрывал.

– Вы знали Блевинса?

– Видал пару раз.

– А труп его видели?

– Угу.

– Это был Блевинс?

– Поклясться не мог бы, он или нет. – Он добавил, отведя глаза в сторону: – Миссис Блевинс сказала, что не он.

Ей лучше знать.

– А ребенок что сказал?

– Ни единого слова. Он не мог говорить. Стоял, как истукан.

– Это оказалось весьма удобно, не так ли?

Пэннел резко встал, положив руку на рукоятку револьвера.

– Ну, хватит с меня т-таких р-разговоров. Джек Флейшер был мне, как старший б-брат. Научил меня стрелять и п-пить. Впервые п-привел к женщине. Сделал м-меня м-мужчиной.

– Я просто хотел выяснить, кто преступник.

Грязно выругавшись, Пэннел выхватил револьвер. Я

отступил к двери и вышел. Преследовать меня он не стал, однако я был слегка ошарашен. За сегодняшний день мне второй раз угрожали оружием. Рано или поздно один из этих револьверов непременно выстрелит.

Перейдя на другую сторону улицы, я вошел в отель

«Родео» и спросил у администратора, где живет Мэйми

Хейгдорн. Он приветливо посмотрел на меня:

– Но Мэйми отошла от бизнеса.

– Прекрасно. Я по личному делу.

– Понятно. Она живет на шоссе в направлении Сентервила. Большой дом из красного кирпича, единственное такое здание в той части города.

Я проехал сначала мимо площадок с трибунами для состязаний по родео, а затем направился вверх по шоссе.

Большой дом из красного кирпича стоял на одном из холмов, господствуя над местностью. День стоял пасмурный, и хмурое небо отражалось в океане, словно в тусклом зеркале. Подъехав по гравийной дорожке прямо к двери, я позвонил.

Мне открыла американка мексиканского происхождения в черной форме и белой шапочке с черным бархатным бантом. Я давно уже не видел служанок в форме.

Она начала было устраивать мне устный тест на тему, как меня зовут, кто я такой и для чего приехал. Тест был прерван женским голосом, донесшимся из гостиной:

– Пусть войдет, я поговорю с ним.

Служанка провела меня в комнату, обставленную изысканной мебелью в стиле королевы Виктории с богатой резьбой и плюшевой обивкой, покрытой набором салфеточек на спинках и ручках. Эта обстановка еще сильнее обострила во мне то чувство, которое я испытывал, оказавшись на севере округа, несмотря на электрифицированную железную дорогу, будто я перенесся в эпоху до гражданской войны между северными и южными штатами.

И Мэйми Хейгдорн, укрепила во мне эту иллюзию. На кушетке сидела маленькая женщина, болтая обутыми в золотистые домашние туфли ножками, которые не доставали до паркетного пола. На ней было довольно строгое платье с высоким воротником. Грудь у нее выступала вперед, как у голубицы, старое морщинистое лицо было нарумянено, а волосы – свои или парик – были невероятного переливающегося ярко-рыжего цвета. Но улыбка, искривившая ее лицо, понравилась мне.

– С чем вы пришли? – спросила она. – Садитесь и расскажите Мэйми.

Она показала мне на кушетку рукой, на пальце которой блеснул бриллиант. Я сел рядом с нею.

– Вчера вечером я беседовал с Элом Симмонсом в

Сентервиле. Он сказал, что вы когда-то знали Лорел Блевинс.

– Уж Эл поболтать любит, хлебом не корми, – радостно сказала она, словно вспомнив о приятном. – По правде говоря, Лорел я знала очень хорошо. Она жила со мной после смерти ее мужа.

– Так, значит, под колесами поезда погиб ее муж?

Она задумалась, прежде чем ответить.

– Точно не знаю. Официального сообщения так и не появилось.

– Почему?

Она сделала неловкое движение. Платье ее зашуршало, и меня обдало запахом лаванды. Обостренно напряженными нервами я воспринимал ее как само прошлое, шевельнувшееся в своем древнем саване.

– Мне не хотелось бы ставить Лорел в неудобное положение. Я всегда любила Лорел.

– Тогда вам будет больно услышать, что она умерла.

– Лорел? Она же совсем молодая женщина.

– Умерла она не от возраста. Ее забили до смерти.

– Боже милостивый! – воскликнула Мэйми. – Кто же это сделал?

– Главное подозрение падает на Джека Флейшера.

– Но ведь он тоже умер.

– Верно. Поэтому вы не причините им вреда, что бы вы мне ни сказали, миссис Хейгдорн.

– Мисс. Я не была замужем. – Она надела очки в роговой оправе, придавшие ей суровый вид, и внимательным изучающим взглядом посмотрела на меня.

– А кем, собственно, вы являетесь?

Я ответил. Тогда она спросила меня об этом деле. Я

выложил ей все как на духу, назвав и имена и места действия.

– Я знала большинство из этих людей, – проговорила она скрипучим голосом, – начиная еще с Джо Крага и его жены Элмы. Мне нравился Джо. Красивый был мужчина. А

Элма – типичная зануда, вечно Библию из рук не выпускала. Джо иногда приезжал навестить меня – я держала дом в Родео-сити, если вы не знали, – и Элма так и не простила мне, что я сбивала его с пути истинного. Думаю, что именно из-за меня она и настояла, чтобы они переехали в

Лос-Анджелес. Боже милостивый, целых сорок лет прошло. И что стало с Джо?

– Он тоже умер. А Элма жива.

– Она, должно быть, старая. Элма старше меня.

– Значит, сколько же ей?

– Я никогда не называю своего возраста. Я выгляжу моложе, чем на самом деле.

– Держу пари, что это так.

– Не льстите мне. – Она сняла очки и вытерла глаза кружевным платочком. – Джо Краг был хороший человек, но ему все время не везло в этом захолустье. Но я слышала, что ему все же повезло незадолго до смерти, когда он уже переехал в Лос-Анджелес.

– С чем повезло?

– Повезло с деньгами. С чем же еще человеку может повезти? Он получил место в какой-то крупной фирме и выдал свою дочь Этту замуж за владельца.

– Этту?

– Генриэтту. Для краткости ее звали просто Этта. До того она уже побывала замужем за человеком по имени

Альберт Блевинс. Он был отцом Джаспера Блевинса, который женился на Лорел, бедняжке моей. – Похоже было, что старушка гордится своей осведомленностью в области генеалогии.

– Кто убил Джаспера, мисс Хейгдорн?

– Точно не знаю. – Она посмотрела на меня долгим пристально-изучающим взглядом. – А если я скажу вам то, что мне все-таки известно, что вы собираетесь делать с этими сведениями?

– Подниму дело и внесу в него полную ясность.

Она с легкой грустью улыбнулась.

– Это напоминает мне один церковный гимн, старый гимн возрождения. Я ведь была однажды обращена, можете вы в такое поверить? И длилось это до тех пор, пока наш евангелист не сбежал с пожертвованиями паствы за неделю и с моей лучшей подружкой. А вы что за цель преследуете, мистер евангелист? Деньги?

– Да, мне платят.

– Кто?

– Некоторые люди на юге.

– Почему они платят вам?

– На объяснение ушел бы целый день.

– Тогда почему бы не оставить все, как есть? «Усопшие да почиют в мире».

– «Усопших» набирается чересчур много. И продолжается это уже слишком долго. Целых пятнадцать лет. – Я

наклонился к Мэйми и спросил тихим голосом: – Лорел сама убила своего мужа? Или это сделал Джек Флейшер?

Однако она сейчас взвешивала в уме совсем другой вопрос, в котором, видимо, скрывался и ответ.

– Вы сказали, Лорел мертва. Как я могу проверить, правду вы мне сказали или нет?

– Позвоните в управление полиции в Лос-Анджелесе, отделение на Пурдью-стрит. Спросите сержанта Принса или сержанта Яновского.

Я назвал номер телефона. Мэйми опустилась на пол с помощью низенькой табуретки для ног и вышла. Я услышал, как в прихожей за ней захлопнулась дверь. Несколько минут спустя эта дверь открылась.

Возвращалась она гораздо медленнее. Румяна на ее дряблых щеках начинали отслаиваться. Она опять взобралась на кушетку, показавшись мне на мгновение ребенком, напялившим на себя найденное на чердаке изысканное старомодное платье и прабабушкин парик.

– Значит, Лорел действительно умерла, – тяжело проговорила она. – Я беседовала с сержантом Принсом. Он собирается прислать сюда человека, чтобы расспросить меня кое о чем.

– Я уже здесь.

– Знаю. Что ж, раз Лорел мертва и Джек – тоже, хочу ответить на ваш вопрос. Ответ будет утвердительный: это она убила Джаспера Блевинса, проломила ему череп обухом топора. Джек Флейшер помог избавиться от трупа, положив его под поезд. А зарегистрировал как несчастный случай с невыясненной жертвой.

– Откуда вам все это известно?

– Лорел сама мне рассказала. Перед тем как Лорел уехала отсюда, мы с нею были очень близки. Как мать и дочь.

Она поведала мне, как убила Джаспера и почему. И я никогда, ни единой минуты не винила ее за это. – Мэйми

Хейгдорн глубоко прерывисто вдохнула. – Единственное, за что я ее винила, это за то, что она вот так взяла и оставила сынишку. Ужасно, что она так поступила. Но она во что бы то ни стало хотела быть свободной, необремененной ничем, чтобы устроить свою жизнь. Мальчик был бы уликой против нее.

– Она вернулась к нему в конце концов, – сказал я. – Но для обоих было уже слишком поздно.

– Вы считаете, что ее убил собственный сын?

– До этого момента не считал. Но если он узнал, что она убила его отца. . – я не стал заканчивать фразу.

– Но она его не убивала.

– Вы же только что сказали, что убила.

– Нет, я сказала, что она убила своего мужа Джаспера

Блевинса. Но он не был отцом ребенка.

– А кто же был?

– Какой-то богатый парень в Техасе. Лорел забеременела от него, еще когда жила там. Его семья дала ей денег, и ее отправили сюда, в Калифорнию. Джаспер женился на ней ради этих денег, но нормальных отношений так никогда с нею и не имел. А я сроду не уважала мужчин, которые не любят простую картошку с мясом. .

Я перебил ее:

– Откуда вам это все известно?

– Лорел рассказывала мне уже после того, как убила его. Вытворял с нею такое, чего ни одна женщина не потерпит. Вот почему она убила его, и я не виню ее за это.

Глава 30

Я поблагодарил Мэйми Хейгдорн и вышел из ее дома. Я

действительно внес в дело некоторую ясность, пролив на него свет. Главное же заключалось в том, что изменилась цветовая гамма этой ясности.

Я поехал через перевал на ранчо Крага. Именно в том месте и начались все беды: там Альберт Блевинс швырнул в жену (или наоборот) лампой, положив тем самым конец и своему дому, и своей семейной жизни, и судьбе своего сына Джаспера, там завершилась убийством Джаспера его собственная семейная жизнь, там родился Дэви Спэннер и погиб Джек Флейшер. Теперь, когда ясность была внесена, мне захотелось увидеть это место ясным днем, но в другой цветовой гамме.

В долине дождя не было. Сплошная облачность местами прорывалась, и тогда в этих клочковатых разрывах виднелось голубое небо.

Я проехал через Сентервил и, не останавливаясь, повернул в сторону ранчо. Затормозил я, лишь когда доехал до Бурлящего Потока.

Фургон Генри Лэнгстона стоял на обочине. Поток превратился в узкий ручеек, вьющийся поперек дороги тонкими струйками, прорезавшими нанесенный за ночь слой грязи.

Я пешком прошел через эту грязь, осторожно ступая в глубокие следы, оставленные кем-то, видимо, Лэнгстоном, и вскарабкался по скалистой дорожке к ранчо. Окружающие его поля выглядели свежими и обновленными. Каждый стебелек травы, каждый дубовый листок были отчетливо видны. Небо светилось, и даже разбросанные по нему облака казались плывущими источниками света.

И только творения рук человеческих пришли в полный упадок. Все постройки как-то съежились и уменьшились в размерах на фоне неба, казавшегося огромной искривленной временной шкалой, охватившей своим сводом всю долину.

Следы Генри Лэнгстона вели мимо сарая к развалившемуся дому. Не успел я дойти туда, как он вышел из него со своим спортивным пистолетом тридцать второго калибра в левой руке и обрезом – в правой. На какую-то долю секунды мне в голову пришла дикая мысль, что он намеревается застрелить меня. Вместо этого он дружелюбно помахал мне обрезом и с явным удовольствием произнес мое имя.

– Я нашел орудие убийства.

– В доме?

– Нет. Он забросил его в реку. Когда я подошел, то увидел, что из грязи торчит наполовину отпиленный приклад.

Я взял у Хэнка из рук обрез и разломил его надвое. В

казеннике торчали две пустые гильзы. Короткие отталкивающие стволы были забиты грязью.

– И никаких следов Дэви?

Хэнк покачал головой.

– Я думал, что он вернется сюда, на ранчо. Мне казалось, это как раз то самое место, которое он искал. Но я ошибся.

– Где группа преследования?

Хэнк показал на северо-восток, в сторону гор. Над ними висели черные тучи, набухшие по краям и готовые пролиться дождем.

– Они там, наверное, застряли, – сказал он с оттенком удовлетворения.

– Хэнк, ты не хочешь, чтобы его поймали, ведь так?

– У меня к Дэви двойственное отношение. Разумеется, я хочу, чтобы его задержали. Он опасен. Но не хочу, чтобы его застрелили без суда. Не забывай, что есть смягчающие обстоятельства.

Я знал это. Это была одна из причин, по которой я продолжал расследование дела. Спасти Дэви от обвинения в убийстве первой степени шансов было мало, но я надеялся, что Сэнди еще можно было уберечь от тюрьмы.

– Уедем отсюда, – сказал я. – По пути сюда я останавливался в Санта-Терезе и говорил с твоей женой по телефону.

Хэнк быстро бросил на меня виноватый взгляд.

– С Кейт все в порядке?

– Не совсем. Беспокоится за тебя и за себя тоже.

– Что с ней?

– Возможно, просто нервы. Сказала, что не желает говорить мне, потому что я не врач.

– Боится выкидыша, – мрачно пояснил он. – У нее было кровотечение незадолго перед тем, как я уехал вчера ночью.

Широкими шагами он прошел мимо сарая к дороге. Из сарая вылетела сова, раскрыв широкие глаза на своем изумленном лице. Хэнк выстрелил в птицу из своего спортивного пистолета. Он не попал, но мне все равно не понравилось то, что он сделал. Это напоминало мне выстрел Лупа в цаплю.

В Сентервил мы приехали каждый на своей машине.

Хэнк остановился перед баром Эла Симмонса. Когда я вошел туда вслед за ним, он уже говорил по телефону.

– Соедините, пожалуйста, с оплатой по номеру вызова.

Моя фамилия Лэнгстон.

Последовало долгое молчание, прерываемое гудками на другом конце провода и бормотанием радио – на этом.

Эл Симмонс перегнулся через стойку.

– Еще какие-то неприятности?

– Надеюсь, что нет.

И, словно второй ответ на вопрос Эла, раздался голос телефонистки:

– Ваш номер не отвечает, сэр. Набрать еще раз?

– Спасибо, я сам позвоню. – Хэнк положил трубку и повернулся ко мне. – Должно быть, поехала в детский сад за сыном. Хотя вообще-то рановато.

Он вдруг резко шагнул к двери, словно его толкнули в спину или с силой дернули вперед. Меня остановил Эл

Симмонс:

– Что у вашего друга на уме?

– Беспокоится за жену.

– Из-за этого убийцы?

– Да.

– Думаю, что многие теперь не заснут спокойно. Всю северную часть округа взбаламутил, если хотите знать. По радио объявляли, что он проголосовал и его подвезли на каком-то грузовике.

– В каком направлении?

– На юг. Водитель грузовика сказал, что высадил его в

Санта-Терезе.

Я вышел на улицу, чтобы сказать об этом Хэнку. Его фургон уже с ревом поднимался вверх, к перевалу. К тому времени, когда я достиг вершины, он был далеко внизу, на серпантинной дороге, карабкаясь, словно блоха, по изборожденному изломами горному склону.

Может, мне и следовало остановиться в Родео-сити. Но беда была в том, что я не верил в способность Пэннела принимать правильные решения. Если предположить, что

Дэви укрылся в доме Лэнгстонов, то меньше всего хотелось бы устраивать перестрелку, в ходе которой могли пострадать невиновные.

Выехав на скоростное шоссе и миновав преграду, установить которую Пэннел приказал слишком поздно, я увеличил скорость до девяноста миль в час25 и не снижал ее, пока не достиг пригородов. Спустившись вниз по первому же склону, я остановился неподалеку от дома Лэнгстонов.

Фургон стоял на проезжей части, из-под капота валил пар. Хэнк уже подбегал к дому с пистолетом в руке. Он крикнул:

25 150 км в час.

– Кейт! Все в порядке?

Из дома с криком выбежала Кейт Лэнгстон. Она бросилась к мужу, упала на вымощенную плитками дорожку, не добежав до него, и встала с окровавленными коленями, жалобно рыдая:

– Я не сохраню ребенка. У меня из-за него будет выкидыш.

Хэнк прижал ее к себе левой рукой. В дверях появился

Дэви. Небритый и перепачканный грязью, он держался неловко, словно актер, умирающий от страха перед выходом на сцену.

Хэнк вскинул правую руку, пистолет в ней казался темным удлиненным пальцем. Дэви смущенно посмотрел на Лэнгстона и открыл рот, желая что-то сказать. Хэнк несколько раз выстрелил в него. С третьего выстрела пуля попала Дэви в левый глаз. Он медленно осел на ступеньки крыльца и тут же умер.

Спустя час или немногим более я сидел в доме вместе с

Хэнком. Уже приезжали представители местной полиции, которые взяли у него письменное объяснение и, поздравив его, увезли труп с собой. Кейт поместили в больницу, в палату неотложной помощи, дав ей успокоительное от нервного потрясения.

Я подливал виски Хэнку, но сам много не пил – меня не покидала одна и та же неотступная главная мысль. Помимо происшедшего, виски оглушило его. Он бесцельно бродил по гостиной, рассеянно ища то, чего в ней, вероятно, и не было. Остановившись у рояля, он заколотил кулаками по клавишам. Я заорал на него:

– Обязательно греметь?

Он повернулся ко мне, подняв стиснутые кулаки. Глаза его потемнели и дико сверкали, почти так же дико, как у

Дэви.

– Я не должен был убивать его, да?

– Я – не твоя совесть. Человек не тратит денег больше, чем имеет, не говорит больше того, что знает, не расходует энергии больше, чем это ему необходимо.

– Он разрушил мою семейную жизнь, довел до безумия жену. Я вынужден был принять решение, сделать что-то решительное.

– Это ты, конечно же, сделал.

– Полиция не обвиняет меня.

– Они тоже – не твоя совесть.

Покачиваясь, он сел на стул у рояля. Я разочаровался в

Хэнке и волновался за него. Второе «Я», таящееся почти в каждом из нас, вылезло наружу и проявило себя в акте насилия. Отныне всю свою жизнь ему суждено будет жить с этим вторым «Я», как с собственным сиамским близнецом. Зазвонил телефон. Я снял трубку.

– Это вы, мистер Лэнгстон?

– Друг их семьи. Они болеют.

– А я-то думала, почему это миссис Лэнгстон не забирает маленького Генри.

– Вы из детского сада?

Женщина ответила утвердительно и назвала свое имя –

миссис Хокинс.

– Подержите пока мальчика. Оставьте его на ночь.

– Мы не можем. У нас нет условий.

– Постарайтесь, пожалуйста. Миссис Лэнгстон в больнице.

– А мистер Лэнгстон?

– Он тоже плохо себя чувствует.

Я положил трубку и подошел к Хэнку. Глаза его горели, взгляд был угрюмый и застывший. Он уже начинал ощущать перемену в себе самом и в своей жизни.

Я попрощался и вышел из дома, перешагнув на крыльце через то место, где пролилась кровь Дэви, уже запекшаяся и становящаяся бурой под лучами солнца, которое отринуло его от себя отныне и навеки.

Глава 31

Перед возвращением в Лос-Анджелес я нанес последний визит миссис Флейшер. Когда она открыла мне дверь, на ней была черная шляпа и пальто. Она только что накрасилась, но и под слоем косметики было видно, что лицо у нее одутловатое, а кожа дряблая. Она показалась мне почти совершенно трезвой, только очень нервной и возбужденной.

– Что вам нужно?

– Магнитофонные пленки с записями.

Она развела руками в перчатках.

– Чего нет, того нет.

– Бросьте, миссис Флейшер, вы говорили, что они находятся там, откуда вы могли бы их достать.

– Там их больше нет.

– Вы сдали их в полицию?

– Может, да, а может, нет. А сейчас мне нужно идти. Я

заказала и жду такси.

Она начала закрывать у меня перед носом дверь. Я

помешал этому. Она медленно подняла на меня глаза.

– В чем дело?

– Я решил увеличить сумму. Плачу вам две тысячи.

Она невесело рассмеялась.

– Жалкие гроши. Курам на смех. Если бы я не была леди, я сказала бы вам, что вы можете сделать с вашими несчастными двумя тысячами.

– С кем вы говорили?

– С очень приятным молодым человеком. Вел себя со мной, как настоящий джентльмен, не то что некоторые. –

Она раздраженно толкнула дверь, которую я держал плечом. – Он-то сказал мне, сколько эти пленки с записями действительно стоят.

– И сколько же?

– Десять тысяч долларов! – гордо произнесла она, словно победитель, одержавший победу над неудачником с разгромным счетом.

– Он купил их у вас?

– Может, и купил.

– Понятно. А может, и нет. Сумеете описать мне его?

– Очень симпатичный, с красивыми вьющимися каштановыми волосами. Намного симпатичнее вас. И гораздо моложе, – добавила она, будто бы пытаясь свести счеты со своим бывшим мужем, уколов его старинного приятеля

Джека Арчера.

Данное ею описание никого не напоминало мне, разве что Кита Себастьяна, но это было бы маловероятно.

– Как он назвал себя?

– Он не представился.

Это, по всей вероятности, означало, что ей заплатили наличными, если вообще заплатили.

– Десять тысяч занимают много места, – заметил я. –

Надеюсь, вы не повезете их с собой наличными.

– Нет, я хочу. . – она прикусила нижнюю губу, запачкав зубы помадой. – Не ваше дело, чего я хочу. И если сейчас же не отстанете от меня, я вызываю полицию.

Как раз этого она ни за что не стала бы делать. Но я уже устал и от нее, и от разговора с нею. Объехав их квартал, я стал ждать на углу. Через некоторое время с другой стороны вывернуло желтое такси. Оно остановилось перед ее домом и коротко просигналило.

С голубой дорожной сумкой из дома вышла миссис

Флейшер и села в такси. Я последовал за желтой машиной сначала через весь город, потом по скоростному шоссе на север к местному аэропорту.

Выяснять, куда летела миссис Флейшер, я не стал.

Этого уже не требовалось. Она не уехала бы из города, если бы не продала записи.

Я ехал на юг в Вудлэнд-Хиллз, чувствуя себя опустошенным, бесполезным и ничтожным. Наверное, все эти дни я испытывал затаенное желание как-то помочь Дэви, спасти ему жизнь и дать долгосрочный шанс найти и обрести самого себя.

Желание добиться этого для других не ведет ни к чему хорошему и всегда обречено на печальный исход. У Лэнгстонов было желание добиться этого для Дэви, и оно превратилось в загадочный треугольник, означающий совершенно противоположное тому, что он должен был означать. Мое желание добиться этого же для Сэнди начинало не на шутку беспокоить меня.

Бернис Себастьян провела меня в дом. На ее болезненного цвета лице было написано отчаяние, черные глаза лихорадочно блестели. За то время, что я не видел ее, она впервые появилась передо мной неухоженной и неопрятной. Платье спереди было все обсыпано сигаретным пеплом, а волосы не причесаны и не уложены.

Она провела меня в гостиную и усадила в кресло, которое стояло прямо в золотистом отсвете заходящего солнца, бьющего в окно.

– Хотите кофе?

– Нет, спасибо. От холодной воды не отказался бы.

Стакан она принесла мне по-светски, на подносе.

Складывалось впечатление, что соблюдением таких условностей она пытается склеить свою налаженную жизнь, стремительно распадающуюся сейчас на куски. Я выпил воду и поблагодарил ее.

– Где ваш муж?

– Уехал по одному своему делу, – сухо ответила она.

– Он, случайно, не ездил в Санта-Терезу?

– Не знаю, куда он ездил. Мы поссорились.

– Не хотите рассказать мне об этом?

– Нет. Мне не хотелось бы никому повторять этого.

В общем, обвиняли друг друга за случившуюся трагедию.

Она села на пуфик лицом ко мне, закинув ногу на ногу и сцепив пальцами колени. Все ее движения были грациозны, и она вполне отдавала себе в этом отчет. Она осознанно повернула передо мной свою красивую голову с разметавшимися волосами.

– Я скажу вам, из-за чего была ссора, если вы обещаете мне ничего не предпринимать.

– Чего я не должен предпринимать?

– Не должны предпринимать ничего, что бы остановило

Кита. Это было бы предательством.

– Остановить какие его действия?

– Сначала обещайте.

– Не могу, миссис Себастьян. Я вот что вам пообещаю: я не совершу ничего, что могло бы повредить вашей дочери.

– Но не Киту?

– Если окажется, что их интересы расходятся, я сделаю все, что могу, для Сэнди.

– В таком случае – скажу. Он хочет увезти ее за границу.

– Несмотря на внесенный залог?

– Боюсь, что два. Он говорил о Южной Америке.

– Мысль явно неудачная. Вернуться в Штаты ей будет очень сложно, да и ему – тоже.

– Знаю. Я говорила ему об этом.

– Где он планирует раздобыть денег на поездку?

– Боюсь, у него в планах растратить казенные деньги.

Кит уже на грани срыва. Для него невыносима сама мысль о том, что Сэнди предстанет перед судом, а возможно, и сядет в тюрьму.

– Она ведь еще в психиатрической клинике, да?

– Не знаю.

– Так позвоните туда и выясните.

Бернис прошла в кабинет, закрыв за собой дверь. Я

слышал, как она говорила, но не мог разобрать слов. Когда она вышла, на ее лице застыло испуганное выражение.

– Он забрал ее из клиники.

– Когда?

– Около часа назад.

– Сказал им, куда?

– Нет.

– Может, он хоть на что-то намекнул вам?

– Утром он говорил, что полетит в Мехико, а оттуда, возможно, в Бразилию. Но он не улетит, не сообщив сначала мне. Хочет, чтобы и я полетела.

– А вы сами хотите?

Она покачала головой:

– Считаю, никому из нас не нужно улетать. Надо оставаться здесь и бороться до конца.

– Молодчина. Правильно считаете.

От моей похвалы глаза у нее зажглись, но вслух она произнесла:

– Нет, если бы я была молодчиной, с нашей семьей не произошло бы этого несчастья. Все ошибки совершила я сама.

– Не хотите назвать их?

– Если сумеете набраться терпения и выслушать. – Она помолчала с минуту, собираясь с мыслями. – Вообще-то, не испытываю желания говорить об этом подробно. Сейчас не время, да и сомневаюсь, стоит ли говорить именно вам.

– А кому стоит?

– Нужно бы Киту. Он все еще мой муж. Беда в том, что мы прекратили говорить уже много лет назад. Начали игру, решив делать вид, что все у нас в порядке, даже не признаваясь друг другу в этом. Кит должен был быть молодым, шагающим вверх по служебной лестнице специалистом, а я

– образцово вести дом, давая ему чувствовать себя настоящим мужчиной, что для Кита весьма трудно. Сэнди же должна была радовать нас обоих хорошей успеваемостью в школе и безупречным поведением как в мыслях, так и в поступках. И все это сводится к эксплуатации. Мы с Китом эксплуатировали и друг друга, и Сэнди, а это уже нечто совсем противоположное любви.

– И все-таки повторяю: вы – молодчина.

– Не старайтесь меня утешить. Я не заслуживаю этого.

Но она закрыла глаза и наклонилась, приблизив ко мне лицо. Я коснулся его руками, ощущая ее губы и теплое дыхание на своих пальцах.

Через некоторое время она выпрямилась. Лицо ее стало спокойнее. На нем вновь появилось гордое выражение, делающее его красивым. Она спросила:

– Хотите есть? Давайте, приготовлю вам что-нибудь.

– Не назвал бы это хорошей мыслью.

– Почему?

– Вы же сами только что сказали. Люди не должны играть, делая вид, что все у них в полном порядке.

– Разве это – то, что я стала бы сейчас делать?

– Это – то, что сейчас стал бы делать я. Мы должны заняться кое-чем другим.

Она неверно истолковала мои слова и метнула на меня холодный вопросительный взгляд:

– В самом деле?

– Я вовсе не флиртую с вами. Но вынужден задать вопрос, который, возможно, смутит вас. Он касается половой жизни Сэнди.

Она вздрогнула. Вскочив с пуфика, она отошла от меня в другой конец комнаты.

– Насколько ваша дочь осведомлена в вопросах секса?

Медленно повернув голову, она пристально посмотрела мне в глаза.

– Не имею ни малейшего представления. Никогда не говорила с ней на эту тему.

– Почему?

– Я полагала, она узнает обо всем этом в школе. У них там есть такой предмет. В общем, я считала себя недостаточно квалифицированной для таких бесед.

– Почему?

Она рассерженно посмотрела на меня.

– Не понимаю, почему вы столь настойчиво хотите обсуждать именно эту тему. Она здесь абсолютно ни при чем.

– Люди часто отвечают мне именно так, когда речь заходит о самом главном для них в жизни.

– Секс – вовсе не «самое главное для меня в жизни».

Для меня он что есть, что нет. Мы с Китом. . – как бы услышав себя со стороны, она осеклась.

– Так что вы с Китом?

– Ничего. Вы не имеете права задавать мне такие вопросы.

Я подошел к ней.

– Скажите мне только одно. Что произошло с Сэнди этим летом – это описанный ею случай в дневнике, который вы замалчиваете?

– Вряд ли он уже имеет значение.

– Все имеет значение.

Она недоверчиво посмотрела на меня.

– Вы так действительно считаете, да? Никогда еще не встречала таких, как вы.

– Не будем переходить на мою личность. Сэнди описывала свои ощущения от ЛСД?

– Частично – да. Кстати, совсем забыла. Доктор просил передать вам, что препарат, который вы дали ему для анализа, – ЛСД низкого качества. Сказал, что это помогает объяснить реакцию Сэнди.

– Меня это ничуть не удивляет. Что еще помогает объяснить ее реакцию?

– Он не сказал.

– Я спрашиваю вас, Бернис. Что еще с нею было?

Ее лицо потемнело.

– Я не могу сказать вам. Честное слово, не могу.

– Если Сэнди могла это сделать или это сделали с нею, вы должны быть в состоянии сказать это. Речь идет о ее сексуальных отношениях с Лупом?

Она опустила голову.

– Там был не один. Они ее. . они с ней. . по очереди.

Проделывали разное.

– И она описала это в дневнике?

– Да.

– Можно взглянуть?

– Я уничтожила его. Честное слово. Мне было до ужаса стыдно. Она знала, что я читаю дневник.

– А вам не кажется, что она просила вас о помощи?

– Не знаю. На меня это обрушилось, как удар. Я не могла спокойно думать об этом. Да и сейчас не могу. – Она говорила торопливым монотонным речитативом с явственной панической интонацией в голосе.

– Почему, Бернис? – Я подумал, не произошло ли с ней когда-то в прошлом то же самое.

Подняв голову, она посмотрела на меня с ярко выраженной неприязнью.

– Не хочу больше говорить с вами. Уходите.

– Сначала пообещайте мне одно. Что сообщите мне, когда Кит даст вам о себе знать. Единственное, что я хочу, это поговорить с ним и Сэнди.

– Я позвоню вам. Это – обещаю.

Сказав, что буду ждать от нее звонка у себя в офисе, я вышел из дома. Солнце на западе озаряло своим предвечерним светом вершины гор. И свет этот был окрашен элегической грустью, словно заходящий сейчас огненный шар никогда больше не взойдет. На площадке за домом игроки в гольф как будто куда-то спешили, преследуемые своими удлиненными тенями.

Глава 32

Я купил жареную курицу в пластмассовой корзиночке и поехал к себе в офис. Прежде чем приступить к еде, я проверил, не было ли звонков в мое отсутствие. Оказалось, что звонил Ральф Кадди.

Когда я набрал номер в Санта-Монике, который он оставил, трубку снял сам Кадди.

– Добрый вечер. Ральф Кадди слушает.

– Говорит Арчер. Не ожидал, что вы мне опять позвоните.

– Меня попросила об этом миссис Краг. – Он говорил напряженным от растерянности и смущения голосом. – Я

сказал ей, что Джаспер умер. Она хочет поговорить с вами об этом.

– Передайте, что я свяжусь с нею завтра.

– Лучше бы прямо сегодня. Миссис Краг очень хочет вас видеть. Помните, вы спрашивали меня о пропавшем револьвере? У нее есть сведения и об этом.

– Откуда они могут у нее быть?

– Мистер Краг был начальником охраны компании

«Корпус Кристи Нефть», когда револьвер был украден.

– Кто выкрал его? Джаспер Блевинс?

– Я не уполномочен ничего говорить вам. Узнайте лучше у самой миссис Краг.

Рабочий день только что закончился, и в Оквуд, в пансионат для выздоравливающих, я ехал по запруженным транспортом улицам и шоссе. Когда в сопровождении сестры я шел по коридору, до моего обоняния донесся запах пищи – кто-то из жильцов обедал. Я вспомнил, что у меня на письменном столе осталась лежать жареная курица, к которой я так и не притронулся.

Когда я вошел к Элме Краг, она подняла глаза от раскрытой Библии. Взгляд был мрачным. Движением руки она отпустила сестру.

– Прикройте плотнее дверь, – попросила она меня. –

Очень любезно с вашей стороны, что вы приехали, мистер

Арчер. – Она предложила мне сесть, указав на стул с высокой спинкой. – Ральф Кадди сказал, что мой внук

Джаспер погиб в железнодорожной катастрофе. Это правда?

– Его тело обнаружили на железной дороге. Мне сказали, что убит он был где-то в другом месте и что сделала это Лорел. Доказательства отсутствуют, но склонен верить этому.

– Понесла ли Лорел наказание?

– Только косвенное и не сразу. Ее преступление помог скрыть один сотрудник здешнего шерифа, точнее – так мне сказали. Но Лорел на днях убили.

– Кто убил?

– Не знаю.

– Ужасное известие, – голос ее был хриплым с присвистом. – Вы говорите, что Лорел была убита на днях. Но вы не сказали мне этого, когда приходили в первый раз.

– Не сказал.

– И что Джаспер умер, тоже не сказали.

– Я не знал этого наверняка и не хотел огорчать вас без надобности.

– Вам следовало сказать мне об этом. Как давно он умер?

– Почти пятнадцать лет назад. Точнее, его тело было найдено на рельсах неподалеку от Родео-сити в конце мая

1952 года.

– Плохой конец, – проговорила она.

– Произошло и еще немало плохого, – медленно продолжал я, тщательно подбирая слова и следя за выражением ее лица. – За три или четыре дня до убийства Джаспера на пляже Малибу был застрелен Марк Хэккет. Очевидно, мы оба были не до конца откровенны друг с другом, миссис Краг. Вы ведь не сказали мне, что ваш муж был начальником охраны в нефтяной компании Хэккета. Я

признаю, что мне следовало бы установить это самому, но по определенной причине я не сделал этого. Считаю, что причиной этого являетесь вы.

Она отвела глаза.

– На моей совести лежит слишком многое. Вот почему я и попросила вас приехать, мистер Арчер. Внутренний голос совести постоянно не давал мне покоя все эти годы, но сейчас, когда мой внук Джаспер мертв. . – она не закончила, и фраза повисла в воздухе.

– Это Джаспер украл револьвер из здания компании?

– Джо всегда так считал. Джаспер и до того был нечист на руку, мне всегда приходилось запирать кошелек в шкаф, когда он приезжал к нам. А в тот самый день он был в кабинете у Джо.

– В день, когда застрелили Марка Хэккета?

Она очень медленно опустила голову.

– За день до его ужасной ссоры с мистером Хэккетом.

– Откуда вы знаете?

– Он сам рассказал об этом Джо. Хотел, чтобы Джо вступился за него перед мистером Хэккетом.

– В чем было дело?

– В деньгах. Джаспер считал, что законно требует у мистера Хэккета денег на воспитание мальчика. Но ведь мистер Хэккет уже дал раньше значительную сумму

Джасперу, когда тот брал в жены Лорел. Это было частью той сделки.

– Вы хотите сказать, что Дэви был незаконным сыном

Марка Хэккета?

– Внуком, – спокойно поправила она меня. – Дэви был сыном Стивена Хэккета. Лорел Дадни была одной из служанок у Хэккетов еще в Техасе. Девица она была смазливая, и Стивен сделал ей ребенка. Отец отослал Стивена учиться в Европу, а Лорел он отправил к нам, чтобы мы подыскали ей мужа, пока беременность не стала заметной.

И Джаспер решил сам жениться на ней. Он работал тогда парикмахером и едва сводил концы с концами. В

качестве свадебного подарка мистер Хэккет дал им пять тысяч долларов. А потом Джаспер решил, что ему полагается еще. Он приставал к мистеру Хэккету за день до того... – ее аккуратный ротик сомкнулся, и фраза осталась незаконченной.

– За день до того, как он убил его?

– Так Джо всегда считал. Этим он и жизнь себе сократил. Джо был честным человеком, но так и не мог заставить себя выдвинуть обвинение против сына собственной дочери. Он советовался со мной, и я сказала ему, что этого делать не нужно. Так что камень лежит и на моей совести.

– На вашем месте точно так же поступил бы любой другой.

– Все равно это плохо. Но мы постоянно выискивали для Джаспера какие-то оправдания. Еще когда он был маленьким и впервые приехал к нам, он уже был ужасным, необузданным и вспыльчивым ребенком. Воровал, бил и истязал кошек, плохо вел себя в школе. Я сводила Джаспера к психиатру, тот сказал мне, что мы с ним только намучаемся, и посоветовал отослать его. Но я не могла так поступить. В бедном мальчике было не только дурное. –

Подумав, она продолжала: – У него были способности к рисованию. Он унаследовал это от матери.

– Расскажите мне о его матери.

На мгновение миссис Краг смутилась. Она неприязненно посмотрела на меня.

– Предпочитаю не говорить о моей дочери. Имею же я право хранить свои чувства в тайне.

– Некоторыми фактами я уже располагаю, миссис Краг.

Ваша дочь родилась в 1910 году в Родео-сити. Вам может показаться странным, но у меня есть копия свидетельства о ее рождении. При крещении ей дали имя Генриэтта Р. Краг.

Вы звали ее Этта, но в какой-то момент своей жизни она отказалась от этого имени.

– Она всегда ненавидела его. После того как она рассталась с Альбертом Блевинсом, она стала пользоваться своим вторым именем.

– Второе имя у нее Рут, да?

Старуха опустила голову в знак согласия. Она избегала моего взгляда.

– А вторым ее мужем был Марк Хэккет.

– Между этими двумя был еще один, – поправила она меня со старческим стремлением к точности. – Она жила еще с одним мексиканцем из Сан-Диего. Это было более двадцати пяти лет назад.

– Как его звали?

– Луп Ривера. Они прожили с ним лишь несколько месяцев. Он был арестован за контрабанду, и Этта развелась с ним. Потом появился Марк Хэккет. Потом – Сидни Марбург. – Она говорила резким неприятным голосом, словно зачитывала обвинительный акт.

– Почему вы не сказали мне, что Рут Марбург – ваша дочь?

– Вы у меня не спрашивали. Да и потом, какая разница?

Я мало общалась с Эттой, после того как она вышла замуж за мистера Хэккета, заняла высокое положение в обществе и стала светской дамой. Она никогда не навещает меня, и я знаю – почему. Ей стыдно за ту жизнь, которую она ведет.

С молодыми мужчинами вдвое моложе себя. Семьи у меня как будто и не было. Я даже ни разу не видела своего внука

Стивена.

Я выразил ей сочувствие и, попрощавшись, ушел, оставив ее согревать руки своей Библией.

Глава 33

Я помчался в Малибу, забыв о голоде и усталости.

Немного не доезжая до ворот усадьбы Хэккетов, мне навстречу проехала машина. Сидевший за рулем был похож на Кита Себастьяна. У самого въезда в усадьбу я развернулся и поехал вниз по склону вдогонку за ним.

Догнал я его у въезда на скоростное шоссе, у знака

«Стоп». Он повернул прямо на шоссе, а спустя некоторое время выехал на отводную дорогу, вьющуюся по пляжу.

Оставив машину у пляжного коттеджа, в котором горел свет, он вышел и постучал в заднюю дверь. На мгновение на фоне света обозначилась фигура его дочери, быстро открывшей дверь.

Выйдя из машины, я подошел к коттеджу. Жалюзи и шторы были опущены. Свет все равно сильно проникал наружу, но из-за шума волн мне ничего не было слышно.

На ящике для газет и писем стояло имя «Хэккет». Я

постучал в заднюю дверь, одновременно повернув ручку.

Дверь оказалась запертой. Кит Себастьян спросил, не открывая:

– Кто там?

– Арчер.

Последовало молчание. Дверь не открывалась. Затем

Себастьян повернул ключ и отворил ее.

Я прошел мимо него в дом, упреждая его вопросы.

– Что делаете, Кит?

Правдоподобную легенду придумать он еще не успел.

– Вот решил уединиться здесь от всего этого на пару деньков. Мистер Хэккет позволил мне воспользоваться своим личным коттеджем.

Я прошел из кухни в другую комнату. На круглом столике для игры в покер стояли грязные тарелки на двоих.

На одном из керамических бокалов краснело полукружье губной помады.

– Вы здесь с женщиной?

– По правде говоря, да. – Он посмотрел мне в глаза, надеясь, что я клюну на это глупое вранье. – Вы ведь не скажете Бернис, правда?

– Она все знает, и я – тоже. Это Сэнди, да?

Он схватил со стола бокал Сэнди. На секунду с его лица сошла маска. Я подумал, что он ударит меня бокалом по голове и сделал шаг назад. Он поставил бокал на стол.

– Она моя дочь. Я знаю, что для нее лучше.

– Видно, поэтому ее жизнь складывается так прекрасно? Это никудышная альтернатива лечению в клинике.

– Это лучше, чем тюрьма. Там ее вообще не станут лечить.

– Кто наговорил вам такие ужасы?

Он не стал отвечать, а просто стоял на месте, тряся своей глупой красивой головой. Без приглашения я сел за стол. Минуту спустя он уселся напротив. Мы пристально смотрели друг другу в глаза, словно блефующие игроки в покер.

– Вы не понимаете. Сэнди и я не хотим оставаться здесь. Все продумано.

– Для поездки за границу?

Он нахмурился.

– Значит, Бернис рассказала вам.

– Хорошо, что кто-то сделал это. Если бы вы сбежали, то потеряли бы американское гражданство. По крайней мере, Сэнди потеряла бы наверняка. И потом, на что вы будете жить в чужой стране?

– Все предусмотрено. Если я буду правильно обращаться с тем, что имею, то вообще смогу больше не работать.

– А я-то думал, вы почти разорены.

– Теперь уже нет. Все встает на свои места. – Он говорил с уверенностью человека, не желающего ничего ни видеть, ни слышать, но был сильно встревожен.

– Пожалуйста, не пытайтесь останавливать меня, мистер Арчер. Я знаю, что делаю.

– Жена отправляется с вами?

– Надеюсь. Она еще не решила. Мы вылетаем завтра, и ей нужно будет решать второпях.

– Считаю, что никто из нас не должен решать второпях.

– Вашего совета никто не спрашивает.

– Однако вы просили его в известном смысле, когда втягивали меня в это дело. Боюсь, что теперь вам от меня не отвязаться.

Мы сидели, глядя друг на друга, два игрока в покер с замаранными руками, которые зашли слишком далеко, чтобы, встав из-за стола, выйти из игры. На мгновение до меня еще явственнее донесся шум океана, а по ногам иод столом пробежал холодный сквозняк. Что-то хлопнуло в другом конце дома, и сквозняк прекратился.

– Где ваша дочь?

Он пересек комнату и распахнул дверь.

– Сэнди!

Я прошел за ним в освещенную спальню. Это была странная комната, такая же странная, как и квартира Лупа.

Дикие, необузданные цвета сочно взрывались на стенах и потолке. Посредине, словно алтарь, стояла круглая кровать. На ней была разбросана одежда Сэнди.

Себастьян открыл раздвижную застекленную дверь.

Мы подбежали к самой кромке воды. Сэнди заплыла уже за линию прибоя, стремясь то ли выплыть, то ли утонуть.

Себастьян зашел в воду прямо одетым и беспомощно оглянулся на меня.

– Я плохо плаваю.

Его опрокинуло волной. Пришлось вытаскивать Себастьяна из воды, чтобы его не унесло.

– Идите звоните шерифу.

– Нет.

Я залепил ему пощечину.

– Звоните шерифу, Кит. Непременно.

Он побрел по пляжу, спотыкаясь.

Сбросив туфли и почти всю одежду, я устремился в воду за Сэнди. Она была молода, и догнать ее было трудно.

Когда я поравнялся с нею, от берега было уже далеко, и я начал уставать.

О моем присутствии Сэнди узнала, лишь когда я коснулся ее. Она широко раскрыла свои темные, словно тюленьи, глаза.

– Оставьте меня. Я хочу умереть.

– Я не дам тебе этого сделать.

– Дали бы, если бы знали обо мне все.

– Я почти все знаю, Сэнди. Поплыли назад со мной. Я

слишком выдохся, чтобы дотащить тебя.

На берегу вспыхнуло огромное яркое око поискового прожектора. Оно обшарило весь прибрежный участок поверхности океана и нащупало нас. Сэнди поплыла прочь от меня. Ее белая кожа слабо фосфоресцировала, мерцая в воде лунным светом.

Я держался поблизости от нее. Она оставалась единственной, кого еще можно было спасти. Человек в черном резиновом костюме подплыл к нам на лодке и поднял ее из воды, уже не встретив сопротивления.

Себастьян и капитан Обри ждали нас с одеялами. Вытащив свою одежду из-под ног столпившихся на берегу зевак, я пошел за Себастьяном и его дочерью к коттеджу.

Капитан Обри шагал со мной.

– Попытка самоубийства? – спросил он.

– Она месяцами говорила о нем. Надеюсь, сегодняшний случай отобьет у нее эту охоту.

– Не надо рассчитывать на это. Пусть лучше ее семья примет меры предосторожности.

– Я им это постоянно твержу.

– Вы говорите, она вынашивала это намерение в голове месяцами. Стало быть, у нее началось все до этой заварухи.

– Верно.

Мы подошли к коттеджу. Хотя под одеялом меня колотила дрожь, Обри задержал меня у двери.

– Что толкнуло ее на самоубийство прежде всего?

– Я сам хочу поговорить с вами об этом, капитан. Но сначала мне нужно принять горячий душ и вытянуть все из

Себастьяна. Где вы будете через час?

– Буду ждать вас у себя в отделении.

Я раздвинул застекленную дверь и вошел в расцвеченную яркими красками спальню. Себастьян, словно часовой, стоял в другом конце комнаты у приоткрытой двери, за которой шумел душ. С его одежды стекала вода. Волосы у него были в мокром песке, а в глазах читалась маниакальная готовность выполнить полученное распоряжение.

– И что же вы планируете делать в течение ближайших пяти или десяти лет, Кит? Вот так сторожить ее, уберегая от самоубийства?

Он озадаченно посмотрел на меня.

– Не совсем понимаю вас.

– Сейчас мы едва не потеряли ее. Вы не можете продолжать рисковать ее жизнью. И не можете стоять рядом, следя за нею все двадцать четыре часа в сутки.

– Я не знаю, что делать.

– Сегодня же опять отвезите ее обратно в психиатрическую клинику. Забудьте про Южную Америку. Вам там не понравится.

– Но я дал слово.

– Кому, Сэнди. Она скорее умрет, чем будет продолжать вот так. В буквальном смысле этого слова.

– Дело здесь не только в ней, – ответил он потерянно. –

Что касается Южной Америки, то у меня нет выбора. Это неотъемлемая часть всей договоренности в целом.

– Объясните лучше, о чем идет речь.

– Не могу, я обещал не разглашать этого.

– Кому вы дали обещание? Стивену Хэккету?

– Нет. Это был не мистер Хэккет.

Обогнув круглую кровать, я подошел к нему.

– Я не смогу больше ничего для вас сделать, если вы не раскроете все карты. По-моему, от вас обоих хотят попросту избавиться – от вас и от вашей дочери.

Он упрямо твердил свое:

– Я знаю, что делаю. Не хочу от вас помощи и не нуждаюсь в ней.

– Может быть, и не хотите, но определенно нуждаетесь.

Собираетесь вы отвезти Сэнди обратно в клинику?

– Нет.

– Тогда я буду вынужден заставить вас.

– Вы не сможете. Я – свободный гражданин.

– Долго вы им не останетесь. Капитан Обри сейчас ждет меня для беседы. Когда он узнает, что вы покупали и продавали материальные улики по делу об убийстве...

– Что вы имеете в виду?

– Я имею в виду пленки с записями, которые вы купили у миссис Флейшер.

У меня было лишь предположение, хотя и основанное на анализе фактов, что пленки с записями тоже являются составной частью всей договоренности в целом, о которой он говорил. И выражение на его лице подтвердило это предположение.

– Для кого вы купили их, Кит?

Он не ответил.

– Кто платит вам за то, чтобы вы увезли дочь из страны?

Он опять отказался отвечать. В дверях за его спиной возникла Сэнди. На ней был чистый желтый махровый халат, после душа она порозовела. Ночной заплыв явно пошел ей на пользу. При виде этого мне стало труднее простить ей ее поступок. Она обратилась к отцу:

– Тебе кто-то платит за отъезд? Мне ты этого не говорил. Ты сказал, что компания выплачивает тебе какую-то сумму в связи с тем, что вынуждена отказаться от твоих услуг.

– Именно так, дорогая. В связи с этим отказом. – Он стоял между нами, глядя то на нее, то на меня.

– Какую сумму?

– Не твое дело, дорогая. Я хочу сказать, позволь мне самому заняться всеми делами. Тебе не нужно забивать себе этим голову.

– Ха, ну спасибо. Деньги тебе дает мистер Хэккет?

– Можно сказать и так. Эта компания – его.

– И ты получаешь деньги, если увозишь меня в Южную

Америку? Правильно? В противном случае, не получаешь ничего?

– Мне не нравится этот перекрестный допрос, – возмутился Себастьян. – В конце концов, я – твой отец.

– Ну конечно же, папочка. – Говорила она саркастически, с мрачной интонацией человека, имеющего право на превосходство из-за перенесенной им боли и страданий. –

Но я не хочу в Южную Америку.

– Ты же говорила, что хочешь.

– А теперь не хочу. – Она резко повернулась ко мне: –

Заберите меня отсюда, пожалуйста. Сил нет созерцать эту сцену. Именно здесь летом я захорошела и поймала сильный кайф, в этой комнате. А это та самая кровать, на которой Луп и Стив «заделывали» меня по очереди. Во влагалище и в задний проход. – Она дотянулась до этих частей своего тела, как ребенок, показывающий, где ему причинили боль.

Ее слова и жесты были обращены ко мне, но предназначались отцу. Себастьян был потрясен. Он сел на кровать, но сразу же резко вскочил, стряхнув с покрывала насыпавшийся с головы песок.

– Не может быть, что ты говоришь о мистере Хэккете.

– Может. Я совсем забалдела тогда и почти не соображала, что происходит. Но всякий раз, когда я вижу Стивена

Хэккета, я сразу узнаю его.

Глаза Себастьяна изменились, словно линзы в объективе сложного фотоаппарата. Он хотел бы не верить ей, отыскать какую-нибудь брешь, ставящую под сомнение достоверность сказанного ею. Но это было правдой, и мы оба понимали это.

– Почему ты не сказала мне, Сэнди?

– Вот сейчас говорю.

– Я имею в виду, летом, когда это случилось.

Она презрительно посмотрела на него.

– А откуда тебе известно, что это случилось летом? Я

об этом сейчас ничего не сказала.

Он лихорадочно огляделся вокруг и зачастил:

– Твоя мать мне что-то говорила. Я имею в виду, не этими словами. Но что-то было записано в твоем дневнике, ведь так?

– Я описала все именно этими словами, – ответила

Сэнди. – Я знала, что Бернис читает мой дневник. Но ни один из вас и слова мне не сказал. Ни единого.

– Я считал, что это должна была сделать твоя мать. В

конце концов, я ведь мужчина, а ты – девушка.

– Знаю, что девушка. Выяснила это нелегким способом.

Она была взволнована и разгневана, но говорила скорее как женщина, а не как девушка. Она уже не боялась. Мне подумалось, что она перестрадала свое превращение в женщину, словно непогоду в океане, и что шторм для нее теперь позади.

Я прошел в ванную, чтоб принять горячий душ. Кабинка была еще теплой и душистой после Сэнди.

Потом, когда душ принимал Себастьян, я беседовал с его дочерью, сидящей напротив меня за покерным столиком. Мы уже были одеты, и это придавало нашей беседе определенный налет официальности. Сэнди, однако, начала с того, что поблагодарила меня, и это было неплохим предзнаменованием.

Я ответил, что мой поступок не заслуживает благодарности, потому что мне просто до смерти захотелось искупаться.

– Ты все-таки решила попробовать продолжать жить?

– Я ничего не обещаю, – ответила она. – Это сволочной мир.

– Ты не сделаешь его лучше, сведя счеты с жизнью.

– Зато сделаю лучше для себя. – С минуту она сидела молча, не шевелилась. – Думала, что смогу вырваться из всей этой мерзости вместе с Дэви.

– Кому пришла в голову эта мысль?

– Ему. Он «снял» меня на Стрипе26, потому что ему кто-то сказал, что я знакома с Хэккетами. Ему нужно было как-то подобраться к Стиву, и я была рада помочь.

– Почему?

26 Стрип – часть центральной магистрали Лос-Анджелеса, Сансет-бульвара

(бульвар «Заходящего Солнца»), где сосредоточена ночная жизнь, рестораны и прочие увеселительные заведения.

– Сами знаете, почему. Хотела отомстить ему и Лупу.

Но лучше от этого мне не стало. Наоборот, стало только хуже.

– Чего добивался Дэви?

– Трудно сказать. У него всегда на все были три-четыре причины, три-четыре разных варианта. Он не виноват в этом. Ему никто никогда не говорил правду о том, кто же он такой, пока этого не сделала Лорел. Но и тогда он не знал наверняка, правда это или нет. Когда они разговаривали, она была пьяна.

– Сказала, что его отец – Стивен Хэккет?

– Я не знаю, что она ему сказала. Честное слово.

Это было любимое выражение ее матери, и она произнесла его точно с такой же интонацией.

– Под конец мы с Дэви уже почти не разговаривали. Я

боялась ехать вместе с ним и бежать тоже боялась. Не знала, как далеко он зайдет. Он и сам этого не знал.

– Он зашел еще дальше. – Я подумал, что пора сказать ей, пока изменения, происшедшие с нею за эту ночь, еще не успели откристаллизоваться в ее сознании. – Сегодня днем

Дэви был застрелен.

Она тупо уставилась на меня, словно способность реагировать на услышанное была у нее временно истощена.

– Кто застрелил его?

– Генри Лэнгстон.

– Я думала, он друг Дэви.

– Был им, но у него возникли свои трудности. Как и у большинства сейчас. – Я оставил ее наедине с этой мыслью и прошел в спальню, где ее отец примерял одежду. Он решил надеть свитер с глухим воротом и брюки. В свитере он выглядел молодо и дерзко, как киноартист.

– Каковы планы, Кит?

– Еду к Хэккету и возвращаю ему чек.

Его заявление изумило меня. Он и сам выглядел слегка изумленным.

– Рад, что вы решились сделать это. Но лучше отдайте мне чек. Это улика.

– Против меня?

– Против Хэккета. На какую он сумму?

– Чек выписан на сто тысяч.

– И сколько еще наличными за магнитофонные пленки?

Себастьян немного поколебался.

– Десять тысяч наличными. Я передал их миссис

Флейшер.

– Какую легенду сочинил вам Хэккет про эти пленки?

– Сказал, что Флейшер пытался его шантажировать.

– За что?

– Он не сказал. Хотя я думаю, речь шла о связи с женщиной.

– Когда вы передали ему пленки?

– Только что. Как раз перед вашим приездом сюда.

– Кто был в доме, Кит?

– Я видел только мистера Хэккета и его мать.

– У них есть магнитофон?

– Да, я видел, как они проверяли, подходят ли эти пленки.

– Сколько всего пленок?

– Шесть.

– Где вы их оставили?

– У миссис Марбург в библиотеке. Что они сделали с ними потом, я не знаю.

– И они дали вам чек. Правильно?

– Да. Хэккет.

Он вынул из бумажника желтую полоску бумаги и протянул ее мне. Она весьма походила на такую же бумажку у меня в сейфе, только подписана она была Стивеном Хэккетом, а не его матерью, и дата была проставлена не на неделю вперед.

Нравственная сила, потребовавшаяся Себастьяну для того, чтобы расстаться с деньгами, произвела в нем заметный сдвиг. Энергичным шагом он прошел вслед за мной в гостиную.

– Я еду с вами. Хочу высказать в лицо этому подонку

Хэккету все, что я о нем думаю.

– Вам нужно заняться более важным делом.

– Что вы имеете в виду?

– Отвезти дочь обратно в клинику, – сказал я.

– А нельзя – просто домой?

– Пока слишком рано.

– И всегда будет рано, – вставила Сэнди. Но на отца она начала смотреть уже другими глазами.

Глава 34

Капитан Обри поджидал меня у двери, выходившей на крыльцо отделения в управлении шерифа. Мы беседовали в полутемном коридоре этого старого здания, чтобы нас не было слышно дежурному полицейскому. Когда я в общих чертах изложил Обри то, что уже знал и что пока только предполагал, он изъявил желание немедленно отправиться к Хэккету.

Я напомнил, что ему придется оформлять ордер на обыск, а это не так просто. Тем временем Хэккет может либо уничтожить пленки, либо стереть с них запись.

– Почему эти пленки так важны? – спросил Обри.

– Потому что связаны со смертью Лорел Смит. Сегодня вечером я узнал, что примерно двадцать лет назад у Стивена Хэккета была с нею связь. Дэви Спэннер был их внебрачным сыном.

– И вы считаете, ее убил Хэккет?

– Пока это рано утверждать. Но я знаю, что за эти пленки он заплатил десять тысяч.

– Даже если и так, его нельзя просто пойти и арестовать.

– Мне и не нужно этого делать, капитан. Я же работал на миссис Марбург. Я могу войти в дом.

– А выйти из него сможете? – спросил он, мрачно усмехнувшись.

– Думаю, что да. Но мне может понадобиться подкрепление. И все же сначала дайте мне побыть с ними наедине.

– А потом что?

– Договоримся так: вы будете наготове. Если мне понадобится помощь, я крикну.

Обри проводил меня до моей машины и склонился к окошку.

– Опасайтесь миссис Марбург. Когда застрелили ее второго мужа, я... – здесь он откашлялся, как бы устраняя тем самым возможную клевету или поклеп из своего предупреждения мне, – в общем, было подозрение, что она тоже замешана.

– Вполне возможно. Ведь Марк Хэккет был убит ее сыном от первого брака, неким Джаспером Блевинсом.

– Вы утверждаете это?

– Почти. Узнал от бабки Джаспера Блевинса, и ей стоило значительных усилий сказать мне об этом. Причем только когда узнала, что Джаспер давно мертв.

– Здесь умирают слишком многие, – сказал Обри. – Не станьте еще одним.

На своей машине без полицейских опознавательных знаков он доехал вслед за мной до ворот в усадьбу Хэккетов. По частной дороге я проехал до озера и пересек дамбу.

В доме на берегу окна за плотно завешенными шторами приглушенно светились. Постучав в дверь, я понял, что пришел сегодня сюда в последний раз.

Открыла мне Герда Хэккет. Она выглядела обеспокоенной и одинокой, словно грозное привидение, бродящее не по тому дому. Умиротворенная улыбка осветила ее лицо, когда она увидела меня.

– Мистер Арчер! Kommen Sie nurl rein27.

Я вошел.

– Как чувствует себя ваш муж?

– Намного лучше, спасибо. – И добавила разочарованно: – Так вам нужен Стивен?

– И миссис Марбург.

– Они в библиотеке. Сейчас скажу им, что вы здесь.

– Не беспокойтесь. Я знаю, где это.

Она осталась стоять у дверей своего дома, как чужая.

Идя по основательно построенному зданию, похожему на учреждение, я вдруг догадался, почему Хэккет женился на девушке из другой страны. Он не хотел, чтобы его распознали.

27 Заходите же (нем.).

Дверь в библиотеку была закрыта. До меня донесся из-за нее голос, женский голос, и когда я приник ухом к ее дубовой поверхности, то узнал голос Лорел Смит. Волосы у меня на голове встали дыбом, а сердце заколотилось от сумасшедшей мысли, что Лорел жива.

Я был на грани срыва, как альпинист, завершающий длительное восхождение: перевернутое восхождение вниз, в прошлое. Затаив дыхание и без того еле дыша, я плотно прижался к двери.

– Спасибо, миссис Липперт, – говорил голос Лорел. –

Хотите расписку?

– В этом нет надобности, – ответил голос другой женщины. – Я заберу чек из банка.

– Выпьете немного?

– Нет, спасибо. Мужу не нравится, когда он приходит домой, а от меня пахнет спиртным.

– Водку не почувствуешь, – сказала Лорел.

– Он все учует. Нюх у него, как у собаки-ищейки.

Спокойной вам ночи.

– Смотрите, осторожнее.

Дверь закрылась. Лорел начала мурлыкать старую песенку о чьем-то свисте в темноте. Должно быть, она ходила по квартире, потому что голос ее то затихал, то опять становился громким.

Я начал потихоньку поворачивать ручку двери. Раздался голос Рут Марбург:

– Кто там?

Мне пришлось войти, улыбаясь. Миссис Марбург сидела у телефона. Револьвера видно не было.

Хэккет сидел за столом, на котором стоял магнитофон.

Улыбка на его избитом лице выглядела так же отвратительно со стороны, как я ощущал свою собственную внутренне. Он выключил магнитофон, и пение Лорел оборвалось.

– Миссис Хэккет сказала мне, где найти вас. Надеюсь, я не помешал.

Хэккет начал было говорить, что нет, но его перебила миссис Марбург:

– По правде говоря, помешали. Мы с сыном прослушиваем старые семейные записи.

– Ничего, продолжайте.

– Вам это будет неинтересно. Они полны трогательной ностальгии по прошлому, но только для членов нашей семьи. – Голос ее стал неприятно резким: – Вам что-нибудь нужно?

– Я приехал сообщить вам окончательные результаты расследования.

– Сейчас не вполне удачное время. Приезжайте завтра, хорошо?

– А мне бы хотелось послушать, что мистер Арчер хочет сообщить нам, – Хэккет неловко посмотрел на мать. –

Раз уж мы платим такие деньги, то хотя бы послушаем, за что.

– Я бы предпочел послушать, что скажет Лорел.

Миссис Марбург захлопала наклеенными ресницами.

– Какая еще Лорел?

– Жена Джаспера. Вы только что слушали ее. Давайте послушаем вместе.

Миссис Марбург подалась вперед и настоятельным тоном проговорила:

– Закройте за собой дверь. Я хочу поговорить с вами.

Я закрыл дверь и прижался к ней спиной, глядя на них обоих. Миссис Марбург тяжело встала с кресла, опираясь на подлокотники. Хэккет потянулся к магнитофону.

– Не прикасаться!

Его рука застыла над клавишами, затем он убрал ее.

Миссис Марбург подошла вплотную ко мне.

– Значит, покопались в грязном белье и думаете повысить свою ставку? Здорово же вы заблуждаетесь. Если не будете вести себя должным образом, угодите прямехонько в тюрьму этой же ночью.

– Кое-кто уж точно угодит.

Она приблизила ко мне лицо, едва не касаясь меня.

– Мы с сыном покупаем таких, как вы, по пяти центов за штуку. Дата на том чеке, что у вас, отсрочена. Неужели вы настолько глупы, что не понимаете, что это означает?

– Это означает, что вы не уверены, купили вы меня за те деньги или нет. Никто не продается в наши дни. – Я достал чек Кита Себастьяна и показал ей. – Себастьян отдал мне это. Она выбросила вперед руку, пытаясь вырвать у меня чек. Я резко отстранился и убрал его.

– Не протягивай руки, Этта.

Несмотря на густой слой косметики, все лицо ее передернуло от злости.

– Не сметь называть меня таким именем. Меня зовут

Рут.

Она подошла к своему креслу. Но вместо того, чтобы сесть в него, она резко выдвинула ящик телефонного столика. Я рванулся к ней, прежде чем она успела навести револьвер, снятый с предохранителя, и выхватил его у нее из рук. Отскочив назад, я повернулся к Хэккету. Он уже встал со стула и наступал на меня. Стрелять мне, однако, не пришлось. Он попятился назад, довольно нехотя, к столу, за которым сидел только что.

– Прочь от стола, Хэккет! Сядь-ка от него подальше, вон там, рядом с матерью.

Он пересек комнату, прислонился спиной к полному собранию сочинений Диккенса, затем сел на высокий трехступенчатый табурет в углу, словно истукан. Миссис

Марбург постояла, словно еще желая оказать мне сопротивление, но в конце концов опять опустилась в кресло.

Я сел на стул, на котором минутой раньше сидел ее сын, и включил магнитофон. Записывающая аппаратура Флейшера, очевидно, включалась автоматически, реагируя на любые шумы: звук шел непрерывно без длительных перерывов и пауз.

Вслед за пением Лорел послышались булькающие звуки, по которым можно было определить, что она наливает себе выпить, затем – еще более длительное бульканье, свидетельствующее о том, что она решила выпить.

Она напевала песенку на свои собственные слова с припевом «Дэви-Дэви-Дэви».

Открылась дверь ее квартиры, и вошел сам Дэви.

– Здравствуйте, Лорел.

– Называй меня мамой.

– Это будет неправильно. Э-э, не надо меня целовать.

– Я имею на это право. Разве я не отношусь к тебе, как мать?

– В последнее время – да. Иногда я спрашиваю себя, почему.

– Потому что я и есть твоя мать. Руку даю на отсечение!

– А может, голову?

Она вскрикнула «Ах!», словно он нанес ей удар кулаком.

– Нехорошо так говорить. Я не имею никакого отношения к убийству твоего отца.

– Но вы знаете, кто убил его на самом деле.

– Я же сказала тебе вчера вечером, что это был молодой человек, бородатый битник.

– В те годы битников еще не было, – с упрямым недоверием возразил ей Дэви.

– Называй его, как хочешь, но он был именно такой.

– А кто это был?

Поколебавшись, она ответила:

– Я не знаю.

– Тогда почему вы покрывали его?

– Я не покрывала.

– Неправда. Вы заявили Флейшеру и на допросах, что погибший – не мой отец. А мне сказали, что отец. Либо вы лгали им тогда, либо лжете мне сейчас. Так когда же и кому именно?

Лорел сказала тихим голосом:

– Не надо со мной так, Дэви. Я не лгала ни тогда, ни теперь. Человек, которого задавило поездом...

Миссис Марбург застонала так громко, что я не расслышал конца фразы. Она начала говорить, и я выключил магнитофон.

– Мне что, так и придется сидеть здесь всю ночь и слушать эту сентиментальную тягомотину?

– Это – семейные записи, – возразил я, – они полны трогательной ностальгии по прошлому. Ваш внук и его мать мирно беседуют о том, что случилось с вашим сыном.

Разве вы не хотите узнать, что с ним случилось?

– Чепуха! У меня только один сын.

Она повернулась к Хэккету, сидящему в углу, и оскалила зубы, что, вероятно, должно было означать материнскую улыбку. Он неловко заерзал при виде такого проявления материнских чувств. Потом опять заговорил, тщательно подбирая слова:

– Нет смысла притворяться, мать. О Джаспере он легко может узнать. Думаю, что уже узнал. Я также думаю, что мне пора во всем чистосердечно признаться.

– Не будь дураком!

– Чистосердечно признаться в чем? – уточнил я.

– В том, что я убил своего брата по матери Джаспера

Блевинса. Если вы дадите мне возможность объяснить случившееся тогда, то вы, по-моему, будете смотреть на это дело иначе. Разумеется, ни один суд присяжных не признает меня виновным.

– Не будь таким самоуверенным, – сказала ему мать. –

Я тебе говорю, что ты совершаешь крупную ошибку, если доверяешь этому сукиному сыну.

– Мне приходится кому-то доверять, – ответил он ей. –

А этот человек спас мне жизнь. Кстати, я не согласен с тобой, что нам следует отменить оплату его чека. Эти деньги он заработал.

Я прервал его:

– Вы собирались рассказать мне, как вы убили Джаспера.

Он набрал полную грудь воздуха.

– Позвольте начать с того, почему я его убил. Джаспер застрелил моего отца. Я был очень близок с отцом, хотя и не видел его много лет. Я жил в Лондоне, изучал экономику, чтобы со временем взять управление всем нашим бизнесом в свои руки. Но отец был в расцвете лет, и я думал, что ему еще жить да жить. Когда я получил известие о его убийстве, я стал готов на все. Я еще был очень молод, двадцать с небольшим. Прилетев домой, я окончательно решил разыскать убийцу.

Хэккет говорил, как по написанному, и поэтому в правдивость и искренность его слов было трудно поверить.

– И как же вы его разыскали?

– Это оказалось очень просто. Я узнал, что Джаспер поссорился с отцом.

– Кто сказал вам?

Он посмотрел на мать. Она сделала жест ладонью, словно отстраняя его от себя.

– Меня сюда не приплетай. Послушайся моего совета, заткнись сейчас же.

– Чего вы опасаетесь, миссис Марбург?

– Тебя, – ответила она.

Хэккет продолжал со слабым подвыванием в голосе.

– Я хочу закончить. Узнав, что Джаспер с женой на ранчо, я отправился туда. Это было через два или три дня после того, как он убил отца. Я бросил это обвинение ему в лицо. Он схватил топор и кинулся на меня. К счастью, я оказался более сильным или более везучим. Я вырвал топор у него из рук и проломил ему череп.

– Значит, это вы были тем бородатым?

– Да. Отпустил бороду, когда учился в Лондоне.

– И Лорел находилась там, когда вы убили Джаспера?

– Да, все произошло у нее на глазах.

– А ребенок, Дэви?

– Он тоже был там. Вряд ли я могу винить его за то, что он сделал со мной. – Хэккет потрогал свои вздутые губы и бесцветные глаза.

– Что произошло между вами и Дэви?

– Как вы знаете, досталось мне от него здорово. Сначала он хотел положить меня под колеса поезда. Потом передумал и заставил показать ему, как проехать к ранчо.

Видимо, он пытался воссоздать случившееся тогда и заставил меня признаться в том, что я рассказал сейчас вам.

Жестоко избил меня. Говорил со мною так, словно намеревался убить меня, но затем опять передумал.

– Вы сказали ему, что являетесь его отцом, настоящим отцом?

Хэккет не мог скрыть удивления, искривив уголок рта и прищурив один глаз. Это походило на слабый приступ паралича.

– Да, сказал. Я – его отец.

– И что было после того, как сказали?

– Он размотал пластырь у меня на руках и ногах. Мы поговорили. Больше говорил он. Я пообещал дать ему денег и даже признать его своим сыном, если он добивается именно этого. Но его интересовало главным образом то, как докопаться до истины.

– То есть, до того, что Джаспера убили вы?

– Да. Он совсем не помнил меня. В его памяти не сохранилось решительно ничего.

– Мне не совсем ясно, – сказал я. – По-вашему выходит,

что вы убили Джаспера, находясь в состоянии самообороны. И даже без этого я согласен с вами в том, что ни один суд присяжных не признал бы вас виновным: ведь вы совершили непредумышленное убийство. Для чего же было все скрывать и пускаться на такие сложности, чтобы избавиться от тела?

– Это делал не я, а Лорел. Вероятно, она чувствовала себя виноватой за нашу связь в Техасе. Признаю, что и я считал себя виноватым – и за это, и за все остальное. Не забывайте, что Джаспер был моим братом. Я чувствовал себя Каином.

Возможно, он чувствовал себя Каином когда-то давным-давно, но сейчас в его голосе я ощущал только фальшь. Его мать заерзала в кресле и опять вступила в разговор:

– Болтовня обходится дорого. Ты еще не понял этого?

Хочешь, чтобы этот сукин сын сожрал тебя потом с потрохами?

Внимательно посмотрев на меня, Хэккет ответил ей:

– Я не верю, что мистер Арчер – шантажист.

– Черт возьми, конечно, он не станет называть это шантажом. Он и ему подобные называют это расследованием или установлением личности преступника или «ты –

мне, я – тебе». Купим ему многоквартирный доходный дом, чтобы жил – не тужил, да еще здание под его контору, чтобы было, где хранить свои досье на нас, и чтобы отчислял нам по пять центов с каждого доллара дохода. – Она резко встала. – Ну, сколько сдерешь на этот раз, ты, сукин сын?

– Перестань употреблять такие выражения, Этта. Они разрушают трогательный материнский образ. Я уже думал, откуда это дом у Лорел, и откуда – у твоей матери.

– Оставь мою мать в покое, она здесь ни при чем. –

Похоже, я задел миссис Марбург за живое. – Ты что, говорил с Элмой?

– Немного. Ей известно гораздо больше, чем ты думаешь.

Впервые за все время нашего знакомства в глазах миссис Марбург блеснул страх.

– Что известно?

– Что Марка Хэккета убил Джаспер. И думаю, она считает, что его руку направляла ты.

– Черта с два – я! Джаспер сам до этого додумался.

Миссис Марбург допустила крупную ошибку, проговорившись, и сразу поняла это. От глаз выражение страха начало расходиться по всему лицу.

– Джаспер сказал тебе, что это он убил Марка? –

спросил я.

Она взвешивала долговременные последствия своего ответа и наконец ответила:

– Не помню. Это было очень давно, и я была в ужасном состоянии.

– Ну, раз не помнишь, что поделаешь. Может быть, пленка вспомнит. – Я протянул руку к магнитофону, намереваясь нажать клавишу воспроизведения.

– Обожди, – остановила меня миссис Марбург. –

Сколько возьмешь, чтобы прекратить все прямо сейчас?

Просто чтобы уйти отсюда и забыть про нас? Сколько?

– Я еще не обдумывал этот вопрос.

– Обдумай сейчас. Предлагаю тебе один миллион долларов. – Задержав дыхание, она добавила: – Свободные от налогов. Ты мог бы жить, как король.

Подняв голову, я осмотрелся вокруг.

– Так, что ли, живут короли?

Хэккет проговорил со своего табурета, на котором он восседал, словно истукан:

– Бесполезно, мать. Наше предложение обернется против нас же самих. Лучше прекратим с ним вообще разговаривать, как ты сказала.

– Ты слышишь меня? – повторила миссис Марбург. –

Миллион без уплаты налогов. Это наше последнее слово.

Тебе ничего не нужно делать для этого. Просто взять и уйти.

Хэккет пристально наблюдал за выражением моего лица.

– Напрасно тратишь время, – сказал он ей. – Ему нужны не наши деньги. Ему нужна наша кровь.

– Замолчите оба. – Включив магнитофон, я прокрутил пленку немного назад и опять услышал голос Дэви:

– . .либо лжете мне сейчас. Так когда же и кому именно? Затем тихий голос Лорел:

– Не надо со мной так, Дэви. Я не лгала ни тогда, ни теперь. Человек, которого задавило поездом, действительно был твоим отцом.

– Вчера вечером вы говорили другое. Говорили, что мой отец – Стивен Хэккет.

– Так и есть.

Я посмотрел на Хэккета. Он напряженно вслушивался, не сводя глаз с моего лица. Его собственное лицо странным образом осунулось, а черты заострились. Презрительный взгляд сменился выражением застывшего ледяного одиночества.

Дэви сказал:

– Не понимаю.

– Я и не хочу, чтобы ты понимал. Не хочу ворошить прошлое.

– Но я должен знать, кто я, – произнес он дрожащим голосом. – Должен, для меня это важно.

– Зачем это тебе? Ты – мой сын, и я люблю тебя.

– Тогда почему не хотите сказать, кто был мой отец?

– Я тебе сказала. Разве не можем мы остановиться на этом? Мы только навлечем на себя беду.

Послышался звук открываемой двери.

– Куда же ты? – спросила Лорел.

– Меня моя птичка заждалась. Извиняюсь.

Дверь закрылась. Лорел всплакнула, потом налила себе еще. Зевнула. Слышно было, как она стелила постель, закрывала двери комнаты. Доносился шум машин на улице.

Я прокрутил ленту вперед и услышал собственный голос:

– . . прямо как адвокат, из тех, что хлебом не корми, дай только языком почесать.

Мне возразил голос Лорел:

– Дэви этим не ограничивается. Он не только говорит.

И не из таких, кто любит язык почесать. Он серьезный парень.

– В чем же он серьезный?

– Хочет вырасти, стать настоящим человеком и приносить пользу людям.

– По-моему, он просто-напросто дурачит вас, миссис

Смит, – слушал я свой странный голос, говоривший эти слова так давно.

Я опять прокрутил пленку вперед и услышал уже знакомый звук открываемой входной двери. Лорел спросила:

– Чего ты хочешь?

Ответа не последовало. Донесся только звук закрываемой двери. Затем – голос Хэккета:

– Хочу знать, с кем ты говорила. Вчера вечером мне позвонили по телефону. .

– Дэви?

– Джек Флейшер. Кто такой Дэви, черт возьми?

– Разве ты не помнишь, Джаспер? – спросила Лорел.

Вслед за ударом по чему-то мягкому послышался вздох

Лорел, затем раздались еще удары, пока вздохи не перешли в хрипение. Я наблюдал за человеком, называющим себя

Стивеном Хэккетом. Он сидел, застыв на своем табурете.

Казалось, доносящиеся до него звуки возбуждают его, перенося мысленно в квартиру Лорел. Я нарушил молчание:

– Чем ты бил ее, Джаспер?

Он выдохнул из груди воздух, слегка подвывая. Даже его мать отвела от него глаза. Я переадресовал вопрос ей:

– Чем он бил ее?

– Ради бога, ну откуда же мне знать?

– Сразу же после этого он поехал к тебе. Возможно, у тебя в доме он и избавился от орудия преступления. Но думаю, что прежде всего он нуждался в моральной поддержке. Когда в тот день он вернулся сюда, домой, он привез с собой тебя.

– Это еще не значит, что я несу ответственность.

– Нет, несешь. Нельзя извлекать выгоду из убийства и не нести за него хотя бы часть вины.

– Я не знала, что он убил Лорел, – с нажимом повторила она.

– Но знала, что он убил Марка Хэккета. Не так ли?

– Узнала потом.

– Почему же не заявила в полицию?

– Он мой сын, – ответила она.

– Стивен тоже был твоим сыном. Но в его случае твой материнский инстинкт не сработал. Ты сговорилась с

Джаспером убить Стивена, с тем чтобы Джаспер занял его место.

Она с ужасом посмотрела мне в глаза, словно правда о содеянном ею и сыном открылась ей только сейчас, спустя пятнадцать лет.

– Как я могла совершить такое?

В ее устах это предложение прозвучало как отрицание, но облечено оно было в форму вопроса. И я ответил на него:

– Ты оказалась перед катастрофой. Марк Хэккет узнал о твоей связи с Сидни Марбургом. Он собирался развестись с тобой, лишив тебя всех источников дохода. Убийство

Марка само по себе не очень-то помогло бы тебе. Все его состояние переходило к Стивену. Поэтому умереть должен был и Стивен.

В Калифорнии Стивена никто не знал. Несколько лет его не было в стране, а когда он уехал в Европу, вы еще жили в Техасе. Но у твоего любовника, Сида, было острое зрение, и поскольку ты хотела избежать необходимости убирать и его, ты отправила его в Мексику на «переходный» период. Мельком Сид увидел Стивена с бородой, когда тот прилетел из Англии.

Обманным путем ты направила Стивена на ранчо, где его поджидал Джаспер. Смерть Стивена давала Джасперу гораздо больше, чем только деньги. Внешность брата была отличным прикрытием для убийства Марка Хэккета.

Джаспер убивает Стивена и сбривает ему бороду. – Я посмотрел мимо миссис Марбург на ее сына. – Ты ведь был одно время парикмахером, так, Джаспер?

Он смотрел на меня глазами пустыми, словно глазницы у истлевшего черепа. Я продолжал, обращаясь к нему:

– Ты оставил там Лорел, чтобы она ввела в заблуждение полицию и правосудие, а сам вернулся сюда и занял место своего брата. Особой сложности в этом не было, раз сама мать могла при необходимости поручиться за тебя. Могу предположить, что самым сложным для тебя было научиться подделывать подпись брата. Но ведь ты был еще немного и художником. Ты был немного едва ли не всем.

Но свое подлинное призвание ты нашел в качестве мошенника и убийцы.

Сидящий в углу человек плюнул в меня и промахнулся.

Его роль богатого и преуспевающего везунчика исчерпала себя. Этот дом, набитый книгами и картинами, больше ему не принадлежал. Он вновь оказался сыном Альберта Блевинса, одиноким в пустом пространстве.

– На протяжении четырнадцати-пятнадцати лет, –

продолжал я, – не произошло ничего особенного, что могло бы поставить под угрозу твое благополучие. Уединившись, ты спокойно жил, выработал у себя вкус к хорошим картинам, съездил посмотреть Европу. Даже набрался смелости стать двоеженцем, вступив во второй брак.

Вне всякого сомнения, ты откупался от Лорел все эти годы. Ты и впрямь был многим ей обязан за то, что она выгородила тебя и пустила Джека Флейшера по ложному следу. К несчастью для тебя, ей стало одиноко: ведь, кроме небольшой суммы денег, никто и ничто не могло скрасить ее одиночества. К тому же она испытывала угрызения совести от того, что бросила своего ребенка.

В конце концов она решилась сделать шаг навстречу

Дэви. Этого было достаточно, чтобы насторожить Джека

Флейшера. Уверен, что он с самого начала подозревал вас обоих. Выход в отставку развязал ему руки. Он начал прослушивать квартиру Лорел и докапываться до всего остального.

Из магнитной записи мы знаем, что произошло потом.

Флейшер позвонил тебе. Ты заставил Лорел замолчать.

Позже тебе выдался шанс заставить замолчать и Флейшера.

Не хочешь сам об этом рассказать?

Хэккет ничего не ответил. Он наклонился вперед, положив руки на колени. Я продолжал:

– Нетрудно представить, как все произошло. Дэви поверил, что нашел отца и что настоящая жизнь у него только начинается. Он отложил обрез и развязал тебя. Ты схватил обрез и стал вооружен. Но Дэви удалось убежать.

Джек Флейшер был старше и не столь проворен. А

может, он оцепенел от такого неожиданного столкновения.

Узнал ли он тебя, Джаспер, и понял ли за мгновение до смерти, кто стреляет в него? Во всяком случае, теперь это знаем мы. Ты убил Флейшера, а обрез зашвырнул в поток.

Затем сделал вид, что лежишь без сил и ждешь помощи.

– Ты не сможешь ничего этого доказать! – крикнула миссис Марбург.

Но ее сын был явно иного мнения на этот счет. Соскользнув с табурета, он попытался броситься на меня, неуклюже и почти без желания медленно подбегая ко мне, сосредоточив взгляд на своем револьвере в моей руке.

У меня было время решить, куда стрелять. Если бы мне нравился этот человек, я мог бы сейчас же убить его. Я, однако, выстрелил ему в правую ногу.

Он упал у кресла матери, со стоном схватив ее за колено. Но та даже не отвела руки, чтобы успокоить его. Она сидела и смотрела на него сверху вниз так, как, в моем воображении, самые отъявленные негодяи взирают на тех, кого считают ниже себя, боясь лишь за собственную шкуру. На гром выстрела в дом вбежал Обри. Он арестовал обоих по подозрению в сговоре с целью совершения убийства.

Некоторое время спустя я с трудом продирался сквозь толпы цветущих молодых людей, фланирующих по ночному Стрипу, потом поднимался по лестнице в свой офис.

Холодная жареная курица с изрядной порцией виски оказалась вкуснее, чем я ожидал.

Для укрепления нервной системы я выпил еще одну рюмку. Затем достал из сейфа чек миссис Марбург. Порвав его на мелкие кусочки, я швырнул это желтое конфетти из окна. Оно полетело вниз – на стриженых и волосатиков, на придурков и наркоманов, на уклоняющихся от призыва в армию и охотящихся за деньгами, на жизнелюбов и нытиков, на идиотов-святош, рецидивистов-уголовников и глупых девственниц.

Document Outline

ЧУДОВИЩЕ ВО МРАКЕ

НА КАЖДОМ ШАГУ КОНСТЕБЛИ

ЗА СПРАВКАМИ ОБРАЩАТЬСЯ СЮДА

ЛОЩИНА КОРОЛЕВСКОГО СУДИЛИЩА

ТОЛЛАРК

КРОССДАЙК

ЛОНГМИНСТЕР

РЭМСДАЙК

ПРОЦЕДУРА СЛЕДСТВИЯ

СЛЕДСТВИЕ ПРОДОЛЖАЕТСЯ

«ПОЛЗУН»

ДЕЛО ЗАКОНЧЕНО

ВОКРУГ ОДНИ ВРАГИ

Глава 1

Глава 2

Глава 3

Глава 4

Глава 5

Глава 6

Глава 7

Глава 8

Глава 9

Глава 10

Глава 11

Глава 12

Глава 13

Глава 14

Глава 15

Глава 16

Глава 17

Глава 18

Глава 19

Глава 20

Глава 21

Глава 22

Глава 23

Глава 24

Глава 25

Глава 26

Глава 27

Глава 28

Глава 29

Глава 30

Глава 31

Глава 32

Глава 33

Глава 34