Расскажи мне о жизни в пустыне…

Дым

Потеряв своё прежнее имя, в зимнем воздухе чудно клубясь, дым несётся, с мирами иными обнаружив незримую связь. На него не устроишь облавы, не даётся он в руки врагам… Дым отечества, облачко славы жизнь относит к иным берегам. И отшельник лукавого беса изгоняет из кельи постом: бес — как дым: ни объёма, ни веса, ни простого родства с веществом. Облаков тонкорунных отару в небе ласковый пастырь пасёт, и душа в виде дыма и пара достигает незримых высот. Достигает неведомой цели, к родникам припадает родным… Неужели, мой друг, неужели жизнь земная похожа на дым?

Божия коровка

1 Лист кленовый в виде заголовка Прячется в осеннем дневнике. Ищет молча Божия коровка крошки хлеба на твоей руке. Девочка, принцесса Навзикая, медленно старается ползти по твоей руке, пересекая длинный след от Млечного Пути. И потоком слёз благословенных льются листья цвета янтаря: мир охвачен пламенем мгновенным в первой половине октября. Я слежу, дрожа и замирая. за коровкой Божьей, чтоб опять на твоей руке в преддверье рая лёгкий след её поцеловать.

13 октября 2008 г.

2 Шмель пролетает, любуясь цветочками, но появляется вдруг в небе украшенный чёрными точками красно-коричневый жук. То над полянами, солнцем согретыми, то над холмами летит красного лака шкатулка с секретами зеркальце наших обид. Мы забываем обиды, как водится, просим, как дети во сне: «Жук Богородицы, жук Богородицы, сядь на ладошку ко мне!» — Жизнь не раскрашивай, хлеб не выпрашивай, жди не обид, а побед! Видишь — горит на мизинце оранжевый, лёгкий оранжевый след…

13 октября 2014 г.

* * *

В. Мошникову

По реке печальной луна проплывает рыбой, Средь лещей и щук выбирает сестру и брата, и в который раз совершает художник выбор между блеском волн и гранёным зерном граната. Совершает выбор между золотым кувшином, виноградной гроздью, персиком и лимоном. между блудной дочерью и непослушным сыном, меж предсмертным хрипом и страстным любовным стоном. Как легко запутаться в символах, знаках, нотах, как легко забыть, что и сам ты — вода и глина… Твой последний холст отразил потолок в тенётах, но к нему прилипло сырое перо павлина…

* * *

Ире Блохиной

Спит осень на ложе Прокруста, просторно и пусто вдали, и грузные розы капусты торчат из холодной земли. Берёзы промокли до нитки, стоят, не подняв головы, и бедные две маргаритки видны среди жёлтой травы. Они ни о чём нас не просят и нас понимают с трудом… А жёлтые листья заносят хозяином брошенный дом.

* * *

Борису Фёдоровичу Егорову

Берёз священная эротика, дождя осеннего елей, и пламенеющая готика пирамидальных тополей. Дрожащей рощицы осиновой оглядка на романский стиль, и старой лампы керосиновой коптящий, как всегда, фитиль. И клёны византийской роскоши, и жалобы китайских ив, что ясень у деревни Росташи листвой торгует на разлив.

* * *

Элеоноре Денисовой

В кастрюльке бедной картошка сварена, вода в корыте для стирки вспенена. Душа молчит, как Татьяна Ларина, или как Анна грустит Каренина. Глядит луна сквозь стекло оконное, сквозь ставни домика деревенского, а наслаждение беззаконное царит, как крест над могилой Ленского. О, как нам хочется жить в Обломовке, держать в ладонях плоды антоновки, ночами звёзды считать огромные, входить без страха в аллеи тёмные, не знать, что в будущем Анна Снегина в одежду белую вновь оденется, что охлаждённый, как ум Онегина, напиток жизни в стакане пенится.

* * *

Татьяне Кан

1 Хлеб горячий саратовской выпечки, свет, летящий с небесных высот… Ходит ангел под липами в Липецке с длинным шлейфом сияющих нот. Отломи же хрустящую корочку, не томись непонятной виной — пусть под липами в платьях с оборочкой путешествует запах ржаной. Льются звуки, как ливень лирический, — вертикальное море судьбы, — только хор замирает сферический под архангельский голос трубы. Что за дни нам для радости выпали! Знаю я — где-то там, вдалеке, ходит ангел под бедными липами с остывающим хлебом в руке. 2 По пушкинскому камертону настраивая жизнь свою, ты подойдёшь к пустому трону, примеришь посох и корону, и вдруг очутишься в раю. А там, в раю, восстав из праха, такая музыка звучит, что ангел, вдохновлявший Баха, (он грозен и многоочит), стоит у трона и молчит. А ты в восторге и печали, в иную вслушиваясь речь, давно уже не спишь ночами, чтоб Слово, бывшее в начале, в земную музыку облечь.

* * *

Ирине Евсе

Богомол на воле расставил усы-антенны. Как сигналы «sos», дождевые он ловит капли. И рифмуют смело цветущие хризантемы лепестки свои с опереньем японской цапли. Наступила осень — и стало темно и голо. Перестал сизарь ворковать со своей голубкой. Лёгкий пух небесный, летящий от уст Эола, отменяя пафос, прикинулся снежной крупкой. В телефонной трубке я голос знакомый слышу: тёплый ветер с моря с кавказским звучит акцентом: «Я сегодня буду орехи бросать на крышу, покупать инжир и лежать на камнях под тентом». Три банана купишь, в свободный зайдёшь автобус, чтобы плач о жизни тебя с головой не выдал… Под рукою Бога вращается старый глобус — то ли шар земной, то ль фетиш непонятный, идол. Есть такое племя, у коего нет тотема — это племя слов, что колотит в свои тамтамы. А в петлице осени астра иль хризантема чуть привяла, словно букет для Прекрасной Дамы.

* * *

Андрею Дмитриеву

Любовь не слаще мёда и вина. Но речь твоя уже растворена в каком-нибудь Жасмине Полякове или в простом Листе Лесовикове. в крови и лимфе их течёт она. Вот куст сирени — бабочек альков, еда для пчёл, приют для мотыльков. и. если мы листву не потревожим, то куст сирени будет брачным ложем для тех, кто отлюбил — и был таков. Нам нужно не забыть между делами: мы тоже бабочки с прекрасными крылами, за нами вслед встают — неясные пока — поэты — шелкопряды языка…

Страшная месть

Станиславу Минакову

1 — Никого не помилую, только слёзы утру… Гоголь с паном Данилою тихо плыл по Днепру. Волны серы, как олово. Спят в земле мертвецы, молодецкие головы опустили гребцы. — Кто не спит, тот спасается, Плоть приемля и Кровь. Украина, красавица, соболиная бровь. — Ни приветом, ни ласкою не разбудишь меня, только сталью дамасскою, вольным храпом коня… 2 Стражу к городу вывели, в хлев загнали овец. Спит в сиятельном Киеве есаул Горобець. С голубями и птахами мчит его экипаж в дом, где борется с ляхами друг его Бурульбаш. Полночь многоочитая в храм идёт на поклон, чтоб уснуть под защитою чудотворных икон. Но не дремлют отдельные мертвецов позвонки, заведенья питейные, казино и шинки, синим светом подсвеченный тот, чьё имя — Никто, и проказою меченный вождь в заморском пальто. Он танцует «цыганочку» со страной на горбу, дразнит мёртвую панночку в одиноком гробу. И, не видя противника, у Софийских ворот Гоголь в облике схимника на молитву встаёт.

* * *

памяти о. Игоря Цветкова

1 Среди странных взлётов и падений, в лунном свете с головы до пят, богомолы в виде привидений молча над полянами висят. Лишь один из них, лишённый крова, от себя и мира отрешён, силится обманутое слово натянуть на лоб, как капюшон. Но пока он к смысловой палитре добавляет краску или две, странный зверь в пирамидальной митре в разноцветной движется траве. И пока изгой из богомолов с именем нащупывает связь, — торжествует звука странный норов, жизнь проходит, плача и смеясь. И среди растений в виде свечек, ничего не видя впереди, засыпает навсегда кузнечик с маленькою арфой на груди. 2 Близка мне исландская сага, где скальд воспевает осот, где пастырь на склоне оврага словесное стадо пасёт. где в зарослях диких растений под сенью искусств и наук таится непризнанный гений, творец паутины — паук. Блажен, кто в страдании весел, кто знает таинственный путь, но трижды блажен, Кто повесил кузнечику арфу на грудь.

* * *

памяти Наташи

Мы не знаем, когда нам придётся покидать навсегда этот свет… С неба ливень невидимый льётся нашей радости, скорби и бед. Ты от этого ливня промокла и, наверное, спать прилегла, а в больничные целилась окна. словно в сердце, стальная игла. Сколько горечи в тщетной попытке разгадать, где скрываешься ты — то ли с Пушкиным мчишься в кибитке, то ли смотришь со старой открытки в ореоле своей правоты? Ах, Наташа, тяжёлое бремя избывая, мы верим и ждём, что исчезнет пространство, и время станет мелким солёным дождём, и зажгутся пасхальные свечи. словно солнце в дали голубой, и случится великая встреча всех со всеми. И встреча с тобой.

* * *

памяти Александра Ревича

Не могу понять, по чьей вине я стала заклинательницей слов и зачем деревья, пламенея, закрывают лето на засов, и зачем заканчивает осень на груди рубаху листьев рвать, и зачем опять святой Амвросий созывает ангельскую рать. Рано утром по дороге сельской дождь идёт, как много лет назад… Как бы мне доехать до Козельска, заглянуть бы в Сергиев Посад, помянуть там Влада и Наташу, услыхать синицы голосок и увидеть, как из чаши в чашу погребальный сыплется песок. Вот октябрь от холода и скуки гонит к югу роту мурашей, ночь слепая простирает руки к освещённой стороне вещей, тополь в одеянии богатом — словно церковь Спаса на крови, и вздыхает на холме покатом старый вяз, взыскующий любви, Нет любви — и смысла нет в пейзаже, и поэту не хватает сил у истока слов стоять на страже, как стоит Архангел Михаил. Что мне старость, поздняя расплата, молодость над пропастью во ржи, как спасти мне атом от распада, слово — от сияния и лжи?

Волшебная рыба

памяти Этери Басария

На Страшном судищи без оглагольников обличаюся,

без свидетелей осуждаюся,

книги босовестные разгибаются,

и дела сокровенные ткрываются…

(Из тропаря по третьей кафизме)

Надев златотканую ризу, сидит безутешная мать и хочет волшебную рыбу для мёртвого сына поймать. Вокруг неё — травы и воды, и годы страданий и бед, а в ней — времена и народы, и праведной совести свет. В руках она держит корзину, в корзине — иголка и нить… Я знаю — убитого сына боится она хоронить. И кто её сына помянет там, где громоздятся гробы? и как её мальчик восстанет при звуке последней трубы? Но — чудо! Возможность спасенья душа прозревает на миг, и чает она воскресенья при чтении совестных книг. И призрак последней разлуки не манит её, не зовёт, и к матери плачущей в руки волшебная рыба плывёт.

* * *

Расскажи мне о жизни в пустыне, о тоске, о великом огне, о любви, об отце и о сыне, расскажи о бессмертии мне, о грехе, милосердии, страхе, о предательстве мне расскажи, о победе, о жизненном крахе, о молчанье, о правде, о лжи, о страдании, смехе и плаче, о враче — или нет — палаче расскажи — ты не можешь иначе: плачет мир у Тебя на плече.