Хуже всего были руки.

Грубые, как черствый хлеб, они напоминали лавовое поле – Фридрих так сказал, мы ему верили, школьный учитель Фридрих знал все на свете. Лавовые поля – запекшаяся кровь земли, магматическая корка.

Наши руки, дубленные солидолом, порохом и сажей, по локоть убитые чужой russisсh землей, с узкими глубокими порезами алой плоти. Кажется, русские называли это cipki. Или как-то так. Кровавые расщелины.

Изнасилованная эта земля тоже была покрыта сотней cipki – траншеи и окопы, воронки и выбоины.

Гордый прежде город еще летом стоял из последних сил, к октябрю рухнул, сломался и гнил теперь вокруг нас, мертвый исполин с нержавеющим именем советского fuhrer.

«Что же творится у меня во рту?» – подумал я, но мысль ушла, не успела закрутить разум, он разучился удерживать больше одной мысли за раз.

В траншею втащили раненого ivan. Мы облепили его, жадные трупные мухи, трогали, суетились, пока Стефан не прикрикнул.

Уложили ivan на спину, левой рукой он закрывал дыру в груди. Меж пальцев пузырилось. Мы переглянулись в ужасе.

– Мы тебя выходим, – унижаясь, врал Фридрих, он протянул ivan пустые ладони, сложил лодочкой, склонился, поднял их ко лбу, – только напои нас.

– Вот, сюда, – по рукам пришла мятая кружка.

– Дайте воды!

В правую руку ivan сунули флягу, помогли наклонить ее, чтобы потекло, зажурчало.

– Из твоих рук, – умолял Фридрих, задыхался, – вот так, вот…

Мы смотрели, как он наклоняет кружку, вода булькала, переливаясь через край, текла прямо в открытый рот Фридриха. Священный миг.

На губах Фридриха закипела смола, он выбил кружку, покатился по земле, пытаясь руками, обшлагом, комьями земли ободрать с лица пузырящуюся маску.

Мы молча встали над ivan.

Тот уходил грязно, судороги выворачивали тело, как постиранное белье, но безотрывно смотрел на нас ледяными своими, беспощадными глазами.

Никто не осмелился закрыть их, когда он умер.

Тело бросили в подвал дома неподалеку, ближе подходить не стали, из раны в земле несло диким смрадом, боюсь представить, сколько таких ivan вперемежку с нашими осталось в этой дыре.

Вернулись за Фридрихом, тот стоял на коленях и жрал глину. Мы взяли его под руки и понесли домой.

Дом.

Этот город станет могилой для всех нас.

Безымянной могилой глупости и отчаяния.

Вечерами приходил миг, когда воздух уставал от разрывов. Канонада шептала где-то по ту сторону неба, шепелявая и безопасная. Любой, отличный от нее звук становился песней. В такие моменты мы предпочитали молчать. Уши отдыхали, тишина становилась фланелевой и нежной, и мы ели ее большими ложками. В такие мгновения что-то ломалось в привычном скелете солдата, лопался корсет, и мы рассказывали друг другу то немногое, что не могли больше держать в себе. Все самое дикое. Предсмертные откровения.

Мы сидели у костра, тесно прижавшись друг к другу. Гельмут штыком ковырял картофелины, проверяя, достаточно ли те испеклись. Стефан обкусывал ногти.

– Ты франт, Стефан, настоящий дамский угодник, – подтрунивал над ним Отто. – У тебя есть фрау? Ты из Берлина? – Он задавал этот вопрос сотни раз. Никто из нас не жил в Берлине. – Миленькая золотоволосая фрау, как из сказки? У меня таких было с десяток. Я рано начал. О, Стефан, ты не поверишь…

Эльзасский коротышка Отто не мог усидеть на месте, подскакивал, мерил шагами этаж, на котором мы прятались. Мы давно разведали это место, артобстрелом сняло верхние этажи, мы сидели в глубокой коробке без крыши, глухие стены с трех сторон, без окон и выбоин, в которые нас могли бы увидеть, длинный коридор на выход, засыпанный битым кирпичом, любой шаг отдавался эхом метров на двадцать. Мы не шумели, костер разводили за углом, грели руки, иногда ели, чаще просто пялились в огонь.

Возвращаться к своим было выше любых сил. Нужно было выбрать время, высыпать его под ноги, вернуться под утро, когда победоносное наше войско забудется истерическим сном алкоголика. Пили глухо, мешали одеколон и коньяк. О более жутких сочетаниях и говорить не хочется.

Руки мерзли, я прятал их в рукавах. Привалившись ко мне боком, сидел Гюнтер. Он разобрал мой автомат и рассматривал его, будто видел в первый раз. Странный малый этот Гюнтер. Даже на фоне нашей шестерки он выделялся. Ушел воевать, подделав документы, на самом деле ему шестнадцать.

– Я убил крысу кирпичом, – не хотел вспоминать этот разговор, но мысли, как дым, идут, куда дует ветер, – потом паршивую собаку зарубил. Лопатой. И подумал, надо валить.

Гюнтер сбежал из дома, испугался, что убьет мать и брата.

У него прилизанные редкие волосы цвета гнилой соломы. Сам Гюнтер похож на виноватого пса, что нашкодил и теперь боится порки. А еще Гюнтер трус, когда пришлось стрелять по строю бегущих на него ivan, он обоссался и притворился мертвым. Рядом шарахнуло из миномета, укрыло дурака землей, как одеялом, очухался по ту сторону фронта, еле выполз к своим. Теперь везде таскался за нами, чистил стволы, перевязывал раны. Жрал мало, вопросов не задавал. Пригрели. Привыкли.

Мысли, непослушные блохи, скакнули к Гельмуту. Этот – громила. Как его пули не нашли? Заговоренный он, что ли? Гельмут слыл добряком, любил соленые шутки, ржал, широко обнажая лошадиные свои зубы. Я видел, как Гельмут голыми руками оторвал голову ivan. Настоящий боец Рейха, бесстрашный и тупой, как рельса.

Фридрих сидел, с головой накрывшись шинелью. Фридрих плакал, я отсюда слышал его всхлипы, и они мне нравились. Мы еще можем плакать. Мы еще люди.

Я облизнулся. Перед глазами стояла вода, тонкий ручеек, он льется в пасть Фридриху. Вода, Господи, вода. Думал ли я…

Воздух прорезал тончайший свист. Я начал движение прежде, чем опознал угрозу.

– Вниз! – заорал Стефан и рухнул к стене. И как только услышал? Стукнуло среди кирпичей, покатилось в угол. Вторая. Третья!

Мы кинулись врассыпную, я споткнулся, упал на Гельмута, ужас придал мне сил, я дернул его, без сомнений и жалости, укрылся под его тушей, и тут граната окатила нас овацией. Мне рассекло щеку, и боль придала осмысленность всему, все сделала значимым. Вернула миру краски.

Мир подпрыгнул, ударил под зад кованым сапогом, сунул мне в ребра, набил пасть кирпичной крошкой. В ушах бил церковный набат пульса.

Я дышал осколками стекла.

– Гельмут! – заорал я, пытаясь выползти из-под него.

Автомат!

Мой автомат остался у Гюнтера!

Гельмут не шевелился, левая моя рука оказалась придавленной, я дергал правой, пихал своего спасителя, пытался подтянуть колени и ими оттолкнуть грузное тело. Моя ладонь погрузилась в пульсирующий ад кишок Гельмута. Его разворотило, как тушу на бойне. Кровь, живая, бьющая залпом, хватала меня за пальцы, требовала помощи, орала, звала.

Но я слышал лишь свое имя, его кричали друзья, просили встать в строй. Занять оборону.

Но потом все заслонил хруст кирпича. Он приближался медленно, неотвратимо. Примерно двадцать метров хорошо простреливаемого коридора? Они шли, не скрываясь.

Автоматы в руках тех, кто выжил, устроили пляску святого Витта.

У нас тоже были гранаты. Две чертовы гранаты.

Ivan умирали молча, иногда коротко вскрикивали, падали, точно статуи. И их было много. Намного больше, чем нас.

Я помнил, что считал. Я слышал, как кончились патроны. Кто-то лез на стены в пустой попытке выбраться наружу.

Мы попались.

Я вспомнил фразу, смешившую меня в детстве: «каменный мешок». Мы нашли свою смерть в таком.

Ivan швырнули внутрь еще пару гранат. Одна упала перед самым моим носом. Крутилась, метя мне в лицо. Я зажмурился. Она не разорвалась.

Сухой треск автоматных выстрелов напомнил мне стрекот печатной машинки, мама, уложив меня спать, набирает текст. Утром его нужно будет отнести в контору. Если в тексте не будет опечаток, мама получит на пару рентных марок больше. Она купит молока и свежего хлеба, и к тому моменту, как я проснусь, на столе будет стоять кружка… с чистой водой. Мама, пожалуйста, вода!

Ivan подошел к телу Гельмута и несколько раз выстрелил ему в голову.

Отто сидел к нам спиной и держал что-то на коленях.

– Вы можете в меня стрелять, я готов, – сказал он, не обернувшись на звук наших шагов.

– Все в порядке, Отто, – Стефан выступил вперед, неделя ада выковала из маменькиного сынка стального ефрейтора, – это мы. Здесь нет russisсh.

– Загляни в котелок, – попросил Отто. Мы обошли его и увидели, что он держит в руках миску с водой. Стефан наклонился, мы встали поодаль. По лицу Отто бродили скверные мысли. За последние полгода мы отлично научились их различать. Клаус ткнул меня в бок – гляди! – я разглядел пистолет, который Отто держал в опущенной руке. Дерьмо! Добром это не кончится.

– Там ничего нет, – обнял его за плечи Стефан, – тент, палатка.

– Это мальчик, – Отто говорил ровно, по горлу его перекатывался кадык, будто он силился проглотить какую-то непомерно огромную штуку, – внук того старика.

– Старика? – Гельмут тоже заметил пистолет и зашел с другого бока. Мы стояли, напружиненные, готовые к рывку. Отто был один из нас, мы только что вместе выгребли из преисподней и не собирались отдавать ей одного из своих.

– Три шага назад, – бесцветно продолжил Отто, стряхнув руки Стефана и одним движением приставив пистолет к виску, – отошли.

Мы медленно подчинились.

– Мы вошли в город рано утром, цепью прочесывали дома на окраине. Все оттуда уже ушли, но нужно было проверить. Я шел по этажу, заходил в квартиры, открывал двери, дверь за дверью, дверь за дверью… – Рука Отто задрожала, пистолет расцарапал кожу, Стефан помотал головой – нет!

– Там никого не было, Отто. Мы были вместе.

– Нет был. – Отто на миг оторвал взгляд от воды в тарелке. – Нет был! Я пнул дверь, и там стоял мальчишка, прямо посреди комнаты, сжимал тюк со своим барахлом. Ему было не больше, чем моему племяннику Августу. Семь лет. Семь лет!

– Отто.

– Я хотел ему сказать, – вода в тарелке пошла кругами, кап-кап, – беги отсюда, я не трону, и тут распахнулась дверь.

Я закрыл глаза. Голос Отто звенел. Сейчас они кинутся и заберут у него пистолет.

– Я нечаянно! – разрыдался Отто. – У меня сорвался палец! Я не хотел!

Я услышал рывок, звук летящих, врезающихся друг в друга тел, распахнул глаза и увидел, как тарелка отлетает в сторону, Стефан уронил Отто на пол, а Гельмут, распластавшись, навалившись всем телом, рвет, выкручивает руку с пистолетом.

Даааааах! – что-то ударило меня в висок, как раз туда, куда метил себе Отто. Пуля расплавилась о кожу и потекла за шиворот. Я завизжал. Боль! Какая боль!

Я очнулся, когда пошел снег. Он облепил мне лицо, как посмертная маска, но я еще дышал, снег шипел, испаряясь, я открыл рот – боже, хотя бы пару капель! – но вода застывала на моих губах солью. Мой рот. Пустыня, по которой Моисей сорок лет водил свой народ.

Гельмут сковал меня окоченевшим своим телом. Я полз из-под него не менее часа, проклинал, но был жив. Жив!

В комнате, где нас расстреляли ivan, мы с Гельмутом остались одни. Остальные прорвались, попали в плен или были растерзаны в столь мелкие клочья, что я их не заметил.

Я подобрал автомат, проверил магазин. Пусто.

Вспомнил, Отто рассказывал нам историю про своего первого убитого. Мальчика он застрелил случайно, дед выбил автомат из рук, и Отто, этот тщедушный болтун, его задушил.

Мне придется душить ivan, если я их встречу.

Пуля пропахала мне левую щеку и уснула в мясе левой груди. Я пощупал ее сквозь кожу, пуля сидела глубоко. Боли было недостаточно, чтобы я обрадовался жизни. Хорошо, что не потерял сапоги.

Я вышел под чугунное небо осени и побрел в сторону своих.

Сталинград ломал мне ноги, я шел от стены к стене, от траншеи к подвалу, ежесекундно рискуя попасться на прицел ivan.

Внезапно обрушился вечер.

Сколько я пролежал в братской для нас с Гельмутом могиле? Сутки, больше?

Я услышал звук метронома и упал, скорчился, пополз под рухнувшую стену, я затолкал пальцы поглубже в уши, но и туда пробивался этот убийственный звук.

Тк. Тк. Тк. Тк. Тк. Тк. Тк.

«Каждые семь секунд на фронте погибает один германский солдат».

ААААА! Только не сейчас!

Тк. Тк. Тк. Тк. Тк. Тк. Тк.

«Каждые семь секунд на фронте погибает один германский солдат».

Где этот чертов громкоговоритель?! Я хотел вылезти из своей норы и раздолбать его, разорвать голыми руками, но инстинкт держал меня за хвост, глубокое крысиное чутье, рептилия – так рассказывал Фридрих, дружище Фридрих, жив ли ты? Что с твоим ртом? Смола, дрянное дело.

Тк. Тк. Тк. Тк. Тк. Тк. Тк.

«Каждые семь секунд на фронте погибает один германский солдат».

Прекрати! Перестань! Я выйду я выйду я выйду. Сейчас выйду!

Тк. Тк. Тк. Тк. Тк. Тк. Тк.

«Каждые семь секунд на фронте погибает один германский солдат».

Я принялся кусать камень, чувствуя, как крошатся мои зубы. К черту! Зачем мне зубы, если я не могу пить? Все равно мы едим камни, дайте мне больше камней!

Тк. Тк. Тк. Тк. Тк. Тк. Тк.

«Каждые семь секунд на фронте погибает один германский солдат».

И наконец зазвучало танго. Легкое танго. Смертельное танго. Я проходил это десятки раз. И у меня был проверенный способ выжить – я просто начинал танцевать с Ангеликой, где ты, милая, протяни мне руку, и я закружу тебя в ритмах танго. Но я нащупал лишь мертвую руку Гельмута. Он стиснул мою, и я счастливо потерял сознание.

Мы сидели на холме, высоко над рекой, смотрели, как прибывает баржа с новобранцами. Она колола новорожденный лед тупым носом, двигалась неуклюже, неотвратимо.

– Они еще не знают, – затянулся пустым дымом Фридрих. Мы мешали табак с сухим укропом, этого добра у повара оказался целый ящик. Он безропотно отдал нам траву в обмен на новенькие сапоги Ганса. Тому прострелили легкое и отправили в тыл. Полгода назад мы еще увозили раненых в тыл.

Новобранцы спрыгивали на причал, как мешки с тряпьем, скорее, падали, поднимались с трудом, поддерживали друг друга, вязко текли в сторону набережной.

– Знают. – Я увидел человека, который не пошел к набережной. Он стоял и смотрел в воду. – Сейчас прыгнет. – Я даже вскочил на ноги.

– Стой, дурак! – Фридрих скомкал в ладони недокуренную папиросу.

Человек прыгнул.

Дикая russisсh река не приняла его, вздыбилась острием льда, на который он рухнул, ушибся, закричал, как чайка, лед окрасился алым, но человек встал. Он шатался, но сумел сделать шаг. За ним тянулась ледяная дорожка. Он шел, потом упал на колени и пополз, упрямый вол, дерзкое человеческое животное, он тянулся к краю, пытался зачерпнуть воду, но та не давалась, резала его твердыми бритвами, вот тебе вода, получи, на, возьми еще горсть!

Наконец он затих, река намыла вокруг него саркофаг из веток, пены и черного ила и поглотила.

Люди на причале молча провожали самоубийцу, но тут из воды им под ноги начала выбрасываться рыба, черная, облепленная нефтяной вонючей пленкой, она широко разевала рот, выблевывая фонтаны алой крови. Та мгновенно застывала на морозе.

– Wolga-Wolga, mutter Wolga, – пропел Фридрих и начал скручивать новую папиросу.

Меня разбудило желание пить.

Никогда не думал, что это будет так страшно. Убить за глоток воды.

Я выполз из норы и попал в царство Снежной королевы. Мертвый город погрузился в зимний сон.

Вода, что может быть проще? Вокруг меня лежали килограммы воды, я зачерпывал снег горстями, и он таял, оставаясь в ладони кварцевой крошкой.

Я поискал взглядом какую-нибудь посуду. Вокруг меня лежали руины.

Спустил штаны и поразился, какой чистый у меня член. Младенчик – по сравнению с руками!

Я помочился в ладонь, стараясь сдерживаться, не выпустить полную струю, облизывал потом пальцы – не потерять ни капли, и вспоминал, как Отто подрался с ефрейтором Альбертом. Тот разводил мочу шнапсом и продавал за десять рейхсмарок стакан. Шнапсом! Портил добрую мочу. Тогда мы еще считали бумажки.

Стефану разворотило половину лица.

Он встретил меня с этой жуткой, ничем не заклеенной, никак ни скрытой раной. По дикой прихоти природы кровь остановилась, кости срослись, и теперь у Стефана лицо напоминало полумесяц из детского спектакля.

– Я одним глазом вижу лучше, чем ты обоими и задницей в придачу, засранец. – Ефрейтор облапил меня так, что чуть не раздавил ребра.

Я выбирался из окружения неделю. За то время, что меня не было, фронт выдавил нас к самой реке.

– Кто? – Из меня только достали пулю, на длинные предложения я был не способен.

– Только мы с Отто. – Я не спрашивал, как им удалось спастись. Какая разница? Ivan забрали моих друзей, но я жив.

– Отто?

– Он плох. – Стефан неопределенно помахал рукой. – Пусть спит.

– А я?

– А ты как раз вовремя, – посерьезнел Стефан, – мы идем в наступление.

– Не домой? – Не думал, что мои глаза способны слезиться.

– Не домой.

Мы устроили пир: жрали консервы, рубили банкам головы ножом Стефана, стоило нам коснуться жирной, сочащейся потом ветчины, как она засыхала, мумифицировалась, жадничая отдать хотя бы каплю воды, крошили деревянный хлеб, ломали гипсовые яблоки, обильно перчили пергаментные капустные листы и запивали это крепчайшим, будто сироп, шнапсом, пьянея до одури, до дикого, разрывающего вены пульса. Завтра нас ждал каменный стул. Крики над туалетными ямами. Сегодня мы славили жизнь, как умели.

Генерал танковых войск Фридрих Паулюс стоял на постаменте. Сброшенный с него памятник мертвому вождю тенью лежал позади, припорошенный снегом. Мы видели, что Паулюс перестал быть человеком. Не знаю, что он пил, но кожа его превратилась в стекло, под которым вверх и вниз сновали поезда из дерьма и крови.

– Фюрер отдал мне приказ удерживать город. Вы знаете, я хотел оставить это место и увести вас.

Люди молчали. Перед генералом, расползаясь по берегу, сколько хватало глаз, стояли тысячи человек. Толпа молчала, но слова Паулюса растекались по ней, как нефтяные пятна по воде. Люди не пили уже полгода. Вода отвергала их.

– К нам идет фельдмаршал Манштейн. Объявлена операция «Wintergewitter», которая прорвет блокаду и позволит нам утопить город в крови. Но мы не имеем права на слабость. Мы должны вырвать хребет у этого города. Унизить russisch. Растоптать их.

Паулюс бросал слова бесстрашно, не боясь отдать их ветру. Ivan знал, что мы готовились сделать.

– Каждая женщина, девушка, мать, каждый брат, отец и ребенок в Heimat ждут нашей победы с пересохшими ртами.

Волна этих слов полетела по толпе, опрокидывая людей, бросая их на колени, заставляя раздирать рты и глазницы. И единственным, кто встал против этих слов, кто протянул руку за разъяснением, повысил голос, был неведомо откуда вынырнувший Отто.

– Что? – нелепо воскликнул он, актер второсортного театра. – Почему их рты пересохли?

Я закрыл лицо ладонями, представив высохшую, обтянутую ломкой, пигментированной кожей мать. Она экономит на всем, откладывает рейхсмарки, чтобы мне было, что попить, когда я вернусь. Страна пьет свою мочу, пока мы умираем здесь?

– Вся наша страна испытывает жажду вместе с нами. – Паулюс нашел взглядом Отто и отвечал ему, как учитель неразвитому ребенку. – Мы не пьем, и они не могут пить тоже.

– Вы – Дьявол, – просто рассудил Отто и вскинул автомат.

– Отто! – Стефан не успевал, он пытался оттолкнуть глупца криком. Но тот уже нажал на спусковой крючок. Пули высекли из плеча Паулюса осколки, он упал на руки своих офицеров. Те приняли его, как Христа. Толпа смяла, скомкала Отто и отрыгнула его безвольное подобие, куклу, тряпичную пародию, вышвырнула ее прочь.

Толпу не ужаснули слова Паулюса.

Напротив, люди обнаружили в них силу. Они не одни! Они едины со своим народом!

Смять, уничтожить ivan! Добить! Раздробить! Разорвать!

Будто бы в ответ ударил метроном, завел классическое:

Тк. Тк. Тк. Тк. Тк. Тк. Тк.

«Каждые семь секунд на фронте погибает один германский солдат».

Но его заглушали вопли людей и рев танков, которые они заводили, чтобы дать решительный бой.

Они шли в наступлении, неостановимые, как цунами.

Вперед, вперед, только вперед!

Я видел, как танкисты пили антифриз и сгорали заживо в своих танках, но били ivan, крушили их брустверы, пробивали стены.

Они шли в наступление, как на любимую работу, одержимые и счастливые.

Так шахтеры привычно спускаются в ад.

Я видел, как танку сбили гусеницу, он кружил на месте, танкисты лезли из него, как черви. Откуда их столько под броней? Ivan окружили танк, бесстрашно, открыто. Они расстреливали людей, как паразитов, давили, как вшу.

Я проснулся весь в холодном поту, попытался собрать его ладонью, слизать, но тот застыл инеем, стянул кожу и растворился без остатка. Рядом сопели Отто и Стефан. Мне это приснилось? Не было никакого Паулюса? Мы не наступаем? Но что же тогда нам делать?

– Что нам делать? Что делать? – Я растолкал Стефана. Господи, какое чудо, все нормально у него с лицом. Бред, как могло прийти такое в голову.

Стефан сел, сжал лицо руками. Вчера мы пили шнапс, скорее, выковыривали из банки ложками, Отто пел песни, рассказывал о своих пятнадцати юных фрау и как именно они станут ублажать старого солдата, когда тот вернется с войны.

– Стефан, что?

– Погоди, – отмахнулся он, – разбуди Отто.

Мы вышли в ноябрь, как рвота подкатывает к горлу. Мороз влез под одежду и крепко взял за мошонку. Отто переминался с ноги на ногу и все смотрел назад, мечтал об одеяле.

– Мы должны покаяться. – Несмотря на жуткий этот бред, я тотчас понял, что он прав, нет иного выхода, сломан мост, дорога одна – молить о прощении, но где? Как?

Отто вспомнил, что далеко на территории russisch видел разрушенный костел. Ivan не особо его защищали, после бомбежек там торчала одна колокольня, на которой разместили снайпера и пулеметчика, мы еле унесли оттуда ноги, а теперь добраться до туда стоило огромного труда. Глубокий тыл.

– Мы можем молиться где угодно, – сопротивлялся Отто.

– Но только там нас услышат.

Двинулись ночью, шли длинным загибом, не встречали ivan, значит, шли по Судьбе.

Тишина, вкрадчивая, подлая, стелилась следом, предавала, вскрикивала, обнажала каждый шаг. Но только благодаря ей мы наткнулись на Фридриха. Тот скрипел, раненая ночная птица. Он говорил по-немецки, говорил, не страшась. Звуки родной речи обнимали ночь, делали ее покладистой, теплой к нам. Казалось, еще чуть-чуть, и она даст нам немного воды, пару капель, чтобы хотя бы вспомнить ее вкус.

Фридрих сидел на корточках и обметывал руками противопехотную мину. Гладил ее бока, ласкал. Называл нежными именами.

– Фридрих! – Мы кинулись к нему, мечтая обнять, рассказать о своем откровении, но натолкнулись на пустой, отрешенный взгляд, напоролись, как солдат на штык.

– Не подходите, – предупредил, поднялся и занес ногу над миной, – я говорил с ними.

– С russisch?

– Да, – Фридрих горько усмехнулся, – я учил их немецкому. Я же учитель.

– Пойдем с нами, – не сдавался Стефан.

– Я никуда не пойду, – по щекам Фридриха текли слезы, настоящие слезы, я заскрипел зубами от зависти, – они показали мне огонь.

– Какой огонь, Фридрих, не надо, – закричали мы наперебой, – что бы они тебе ни показали, не делай этого! Постой!

– Они горят. – Фридрих улыбнулся нам, отер слезы и наступил на мину.

Колокольня перечеркивала небо, голубое и строгое. В нижних ее окнах уже тлел рассвет. Мы дошли за одну ночь, не остановленные никем.

У наших ног лежал колокол, рассевшийся, но дерзкий. Слова чужого языка петляли по его юбке, перепрыгивая через трещины.

– Идемте, – протянул нам пустые свои руки Стефан, мы с Отто встали по бокам от него и внесли его под пробитый купол.

Здесь пахло дождем и смертью.

У входа лежали каски, простреленные и целые, тысячи касок, головы павших. Внутрь вели полосы, словно кого-то тащили волоком, а он сопротивлялся, цеплялся когтями и зубами, перечил.

Чем глубже мы входили в тень, тем сильнее драло меня беспокойство.

Я первый увидел имена.

Они селились на каждом камне, все стены церкви были усеяны надписями, убиты ими, расстреляны цифрами, буквами, именами. Они поднимались до самого потолка, исчезали среди дыр и пробоин, растворялись меж росписи потолка.

– Я не знаю russissch.

– Это имена.

С первого дня войны. Детские и взрослые. Видевшие божий свет всего пару дней и оставившие мир на девятом десятке.

– Что они обещали здесь своему Богу? – спросил Отто, и я впервые прочел в его голосе благоговение. Отто ходил с широко раскрытыми глазами, он уверовал.

– Это наш общий Бог. – По мягкости голоса Стефана я заподозрил дурное.

– Что бы ты ни задумал… – Но он перебил меня:

– Я пойду к russisch и буду молить их о прощении.

Я видел, как Стефан пишет на стене свое имя.

«Не ставь дату, не закрывай, умоляю! Нет!» – беззвучные мои крики тревожили только птиц в моей голове.

– Ну, вот и все, – выдохнул Стефан, – мне пора.

«Предатель, а как же я?! Ты в своем уме? Скоро наступление, тебя убьют! Стеклянный генерал! Или ivan! Шальная пуля!» – я не знал, как остановить его, чем, какие отыскать слова? Мы же просто нашли церковь с именами. Что с того?

– Я тоже оставлю свое имя. – Отто вынул нож и принялся царапать стену.

Я обернулся, Стефан выходил из храма. Мне разорваться между ними?

– Постой, куда же ты?!

У ступеней в храм полукругом стояли ivan. Впервые видел их так близко.

Молчаливые скелеты. Одежда болталась на их костлявых телах.

Они крепко сжимали рты и автоматы. Мы смотрели друг на друга, разделенные невидимой стеной, дверь в которой только распахнул Стефан. Он вошел в их строй и растворился там, стал неотличим, хотя я отлично видел его китель, прическу, понимал, что он – третий справа, но что-то исчезло. Имя, оставленное на стене колокольни?

Мимо меня пронесся Отто.

– Эй! – вопил он. – А я? А меня?!

Он бежал вслед уходящим ivan, на ходу освобождаясь от портупеи, отбрасывая нож, за ним тянулась дорожка из просыпанных патронов. Отто кричал, пока ivan не обернулись, они ждали его.

Отто упал у их ног, выбросил вверх руку, внезапно сухую, как ствол дерева в пустыне, и я увидел, что он горит, полыхает изнутри, корчится в пламени, но этот огонь кормит решимость всех остальных, дает им силы, знамя, алое знамя победы. Факел в ночи.

Отто ужасно кричал. Я сел на пороге церкви и отвернулся, зажал уши руками, не в силах выносить этого крика.

Когда крик умолк, ivan ушли.

Отто остался лежать.

Последний из нашей шестерки, я не удивился, когда стал свидетелем конца Гюнтера.

Я многое видел с колокольни. Скелет снайпера одолжил мне винтовку, затвор проржавел насквозь, а вот прицел был еще крайне хорош.

Ivan приручили Гюнтера, неделя в плену сделала его похожим на сытое домашнее животное. Мы не сумели разглядеть в нем эту тягу, подчиняться и убивать по приказу, а они разобрались.

Гюнтер подскакивал от желания угодить, юлил, ластился.

Ему выдали лопату, он копал могилы, бесконечные строчки, зашивающие рот russisch земле. Гюнтер очень старался. Ivan стаскивали сюда сотни немецких трупов, земля должна была сожрать всех без остатка.

У последней могилы его поставили на колени.

Он запрокинул голову, распахнул рот, разодрал его пальцами пошире, я видел, как лопнули губы, Гюнтер жаждал вместить в себя побольше.

Комиссар ivan не пожалел для него полной фляги. Лил и лил, вытряхивал до капли.

Опилки, они летели в пасть Гюнтеру, блистая.

Ivan взвел курок и выстрелил ему в затылок, изо лба ударила тугая струя черной воды, она мгновенно заполнила узор могил, утопила тела в грязи.

И тут же схватилась морозом.

Что со мной было? Чего не было? Я во всем сомневаюсь.

Что бред сознания, истощенного многодневной жаждой? Был ли я во время тех событий? Или до сих пор лежу в плену мертвого тела своего товарища Гельмута? Я выбрался? Я нашел Стефана и Отто? Он сгорел? Я умираю?

В пользу этой версии говорит многое. Простите, но я не могу искренне поверить в эти сказки. Колокольня? Имена? Вся Германия пьет собственную мочу, потому что russisch ее прокляли и пылают теперь всем своим народом?

Я очнулся под одним из разрушенных домов в районе вокзала.

Ночью район накрыло канонадой.

Утюжили плотно, дома били в ладоши, рассыпаясь и складываясь, я мчал, как заяц, кривым заполошным зигзагом. Меня подвела нога, я не удержался и полетел в воронку от взрыва.

Плюхнулся лицом в лужу замерзшей воды, по привычке попытался грызть лед, набил полную пасть. Тот начал таять и превратился в гуталин. Меня вырвало. Вместе с отчаянием пришла ясность.

Это не сон.

Не бред.

Не выдумки воспаленного сознания.

Это битва за Сталинград.

И я в ней больше не участвую.

Я попытался вскарабкаться по склону воронки, но он осыпался и унес меня вниз.

Небо ревело, низвергая на землю артиллерийские снаряды. Обе стороны обрушили друг на друга всю ярость, которая скопилась за прошедшую неделю.

Мы пошли в наступление. Но ivan не думали сдаваться.

По склону в мою воронку рухнул кто-то еще.

Сверкнуло – не смотри, убей! Вот обломок кирпича. Но я удержал руку. Оттолкнул убийство.

Отшатнулся.

В свете рукотворных зарниц увидел ромбы в петлицах и сразу показал пустые руки.

– Убивай! – крикнул я. – Хочешь – убивай!

Ivan показал пистолет и левую пустую руку.

– У меня – ничего. – Я рассмеялся. Как хорошо, когда у тебя ничего нет.

Через пару часов улеглось. Мы лежали в воронке, до пояса застеленные песком. Ivan достал флягу, отвинтил крышку и сделал пару глубоких – я наслаждался этим звуком – глотков.

Протянул мне, я взболтал воду и вылил себе на лицо. Вода просыпалась пеплом.

Ivan рассмеялся, я хотел засмеяться тоже, но вдруг заплакал, навзрыд, отчаянно и остро. Он подполз ко мне, неловко обнял, я вцепился в него, уронил голову на плечо и плакал, пока от соли не заболели глаза.

У ivan были ясные голубые глаза.

Он убивал.

Я тоже.

Не помню, как перешел реку, но в лесу мне стало очень жарко. Я сбросил китель, стянул сапоги и оставил их под березой. Откуда здесь березы?

Босой вышел на дорогу, но силы оставили меня, и я лег в колею, в душистую пыль, лицом в небо.

Надо мной плыл клин розовых облаков.

Я не слышал звука шагов, но потом небо заслонило лицо женщины, она держала на руках младенца, оба смотрели на меня без страха, увлеченно.

– Чего лежишь? – спросила женщина, баюкая ребенка. Тот мотал головой и дул щеки.

– Убегаю.

– Пить небось хочешь?

– Пить. – Я не понял, на каком языке ко мне обратилась женщина и как я ей ответил.

«Вы тоже горите?» – но нет, это были обычные румяные люди. Их одежда и взгляды не несли на себе ни тени. Бог вел их за руку.

Женщина переложила ребенка на сгиб другой руки и обнажила грудь.

– Попей, милый.

Я встал перед ней на колени и пил, закрыв глаза.

Я пил и не мог напиться.

Молоко было горьким.

Как мои слезы.

– Сергей Александрович, не пугайтесь, это снова я! Ну перестаньте наконец размахивать тростью, убедительно прошу вас. Вспомните, чем в прошлый раз дело закончилось – зеркало, такое красивое, расколотили. Жалко ведь. А с чего вдруг? Я, дорогой мой, не демон и не Черный человек, каким вы меня в поэме выставили, а всего лишь посредник. Посмотрите, и костюмчик на мне серый, в полоску, ничего черного в помине нет. И прихожу я исключительно к гениям, восстанавливаю справедливость.

Вот давайте поговорим спокойно, без нервов. О чем я вам в прошлый раз рассказывал? Правильно, об обществе поэтов-гениев, покинувших этот мир и благополучно обитающих теперь в том, другом, спокойном и справедливом. Сомнения ваши мне понятны. Думаете, Александр Сергеевич и Михаил Юрьевич сразу на дуэль согласились? Что вы, голубчик. И одного, и другого уговаривать пришлось. Зато результат-то каков, а? Кто из ныне живущих не знает безвременно ушедших на пике славы «отцов» русской поэзии. Задумались? То-то же. Дуэли, понятно, сейчас не в моде, это прошлый век. Так давайте придумаем вместе что-нибудь эдакое, чтоб ваш уход был ярким, загадочным и незабываемым. Нет, не болезнь, что вы. Болезнь всегда оставляет в памяти у публики чахлый вид гения, слабость да запах лекарств. Не нужно нам это.

Да и про лекарства, смотрю, зря я вам напомнил. Вы ведь только-только из психиатрички прибыли, не лучшее место для отдыха, скажем прямо. Кстати, хорошая мысль, самоубийство на почве депрессии. Вполне обоснованный уход – и такой подходящий, шокирующий. Дамочки у вас на похоронах рыдать будут, прямо фонтанами изливаться! Представили? Вот, вижу, представили, уже улыбаетесь.

Кстати, о дамочках. О ближнем круге не жалейте, у них и тут дел хватит. А вот с Айседорой, возможно, вы и там вскоре сможете встретиться. Я тут случайно услышал, общество гениальных танцовщиц ее планирует пригласить к себе. Туда, конечно, в другой мир. Нет, голубчик, ей самоубийство не подойдет. Оно вообще больше мужчин красит. Но уж тут подберут что-нибудь поизящнее. У балерин, скажу вам по секрету, посредник творческий. Придумает для нее уход красивый, муаровый. К примеру, шарф, если попадет в колесо автомобиля, да и затянет случайно шею. Это ж сюжет какой, прямо как для писателей-художников созданный! Уверен, ей понравится. Напрасно вы думаете, что не согласится. Женщинам, особливо которым за сорок, на это решиться проще. Их век уже практически позади. А впереди что? Старость, дряхлость… Да еще для артистки. Так что не тревожьтесь, встретите вы там скоро свою Айседору, наговоритесь еще.

Нуте-с, вернемся к нашим баранам. Домой вы недавно съездили, с родней повидались. Держать вас тут особо никто не держит, насколько я знаю. Тело ваше хоть и молодое, а раздрызгали вы его уже основательно кабаками да кутежами. Так что давайте к делу.

Организационно, я так понимаю, останавливаемся на самоубийстве? Теперича к записке предсмертной перейдем. Как зачем? Вы ж поэт. Записку вашу, да еще если стихотворную, потом все кому не лень цитировать будут. Кровью написать? Хорошо, интересный ход, оригинальный. Над содержанием подумайте, конечно, но начало, очень советую, пронзительно-прощальное. Ну, к примеру: «До свиданья, друг мой, до свиданья…»[1] Записываете? Отлично. Знаете, я рад, что мы договорились. А то тростью по зеркалу, ай-ай-ай…

– Ну какое Общество мертвых поэтов-то, господи? Не мертвых, а бессмертных! Владимир Владимирович, я вам тут битый час толкую, а вы все понять не желаете, упрямитесь.

Ну, послушайте еще раз и задумайтесь наконец. Здесь вы свой путь уже прошли, протопали, прокричали. И сплеча рубили, и шашкой махали, и глотку драли почем зря. Ну и хватит, голубчик. Пора, как говорится, и честь знать. Вас там бессмертие ждет, справедливость и райские кущи, созданные специально для талантов. Прямая дорожка вам в историю, к другим поэтам-гениям. Вон Сергей Александрович очень за вас переживает. Кстати, кланяться велел.

Нет, Лилию Юрьевну с собой взять не разрешается. Вы на Айседору-то не кивайте, она сама по себе гений, хоть из другой сферы. А Лилия ваша Юрьевна кто? Муза? Да черт она в юбке, хоть и муза. Сколько вас мучила, сколько крови молодецкой выпила. Зато представьте, вот вы умрете… Да не надо кулаки сжимать, не собираюсь я вас убивать, у меня и силенок-то на это не хватит! Просто представьте, говорю. Сейчас она вас не ценит, играет как кошка с мышью, то приманит, то царапнет. А не станет вас – где она еще такого могучего человечища себе в игрушку найдет? Да заскучает сразу, как пить дать потухнет. Будет всю оставшуюся жизнь тосковать, колечко, подаренное вами, на пальце крутить, каждую минуточку с вами вспоминать. А, вижу, приятны вам такие перспективы. И ведь так и будет, поверьте моему опыту.

Я-то знаю, ушедших всегда ценят больше живых, потому что, когда вернуть ничего не возможно, все в другом свете видится. Так в этом и есть сама суть справедливости другого, моего мира. Вот живет поэт, мучается, исписывается потихоньку, теряет былую славу, стареет. Так про него и забудут, хоть он новую Библию напиши, хоть «Илиаду». А ежели, например – бац, и не станет его вдруг, – тогда совсем другой коленкор, другое отношение. Потому что в вечность ушел. И сразу стихи его ценнее становятся, глубинный смысл в них проявляется. Он уже того, бессмертный, классик.

Ну, наконец-то согласны. Мне уж пот со лба утереть хочется, до того я с вами намучился. Давайте к деталям перейдем. Нет, вешаться не будем, зачем Сергея Александровича повторять. Для вас пистолет, думаю, подойдет. Красиво, мужественно. В лицо только не стреляйте, с него потом маску гипсовую снимать будут. Лучше в сердце. Вот, прямо сюда.

Теперь про записку. Да, обязательно. Интересный вы народ, поэты. Стоит вас уговорить, так вам сразу же уйти не терпится. Нет, это правильно, каждый гений заслуживает покой и признание. Только записку все равно нужно. Желательно в стихах, чтоб они гвоздем в память народную врезались, как другие ваши строки. Вы пишите, не торопитесь, никто не гонит.

Ой, ошибка у вас тут, Владимир Владимирович, опечатка закралась. Надо «инцидент исчерпан», а вы пишете «исперчен». Впрочем, стоп! Знаете, а так, пожалуй, даже еще лучше. Исперчен – значит покрыт перцем, это ух! Прямо по-вашему получилось, мощно, с размахом и наотмашь. Оставляйте. Только в кавычки возьмите.

А выражение «Общество мертвых поэтов», что вы в самом начале разговора употребили, мне все же нравится. Романтично звучит. Надо будет знакомым синематографистам предложить, пусть фильму снимут с таким названием. От эффектного заголовка многое зависит.

Ну что, готовы? Тогда в путь. К высшей справедливости, дорогой мой гений, к бессмертию.

– Владимир Семенович, не спите еще? Ничего, не вставайте, я тут на краешек присяду.

Ну что, год прошел с прошлого раза. Да, с той самой неудачной репетиции ухода, когда вас Марина обратно утащила. Сейчас, насколько я знаю, ее нет, домой во Францию улетела. Что решили-то, повторим?

Понимаю, жалко уходить. И Москва такая красивая, улыбающаяся, олимпийская. Так ее, Москву-то, оттуда еще лучше видно будет, поверьте. Зато тело освободите от тягот земных, от уколов этих проклятущих. Вообще, конечно, жить вам еще и жить бы, но сами подумайте, что дальше-то будет? Стариком станете в сорок пять, добьет вас морфий, до полного иссушения доведет, а то и до сумасшествия. А там, в другом мире, среди равных вам бессмертных гениев, без разрушительных привычек, ведь снова творить будете! В полную силу.

Хороший, кстати, вопрос – как и для кого? Мне его как-то доселе не задавали. Почему-то поэты все больше другим интересуются. Но отвечу, конечно. Хотя вы и сами подумайте, когда вдохновение тут, в этом мире, приходит, не возникает ощущения, будто кто-то диктует, на ухо нашептывает? Вот, это она и есть, работа гениев. Они себе сами подмастерьев из живущих выбирают, мастеров из них выращивают. Потому как если на благодатную почву капля их таланта упадет, так потом только следи и радуйся, как новый гений из скорлупы вылупляется. И помогать-то, в общем, дальше и не нужно, если только душа попросит. Но помогают все равно, ищут отражения в своих учениках поэты наши бессмертные. Представляете, какой простор бесконечный, какая даль для творчества? То-то. Ну, вот и славно. Вижу, что согласны бесповоротно, и теперь репетиций не будет, все всерьез.

Нет и еще раз нет! Никаких петель и пистолетов. Вы еще меня насмешите, про дуэли вспомните. У вас будет спокойная, умиротворяющая смерть во сне. Да, просто остановим сердце. В медицинском заключении напишут о сердечной недостаточности. А вот любимый черный свитер далеко не убирайте, пригодится. Хоть и попытаются скрыть ваш уход, чтобы праздник олимпийский не омрачать, а все равно от народа такое событие не спрячешь. Пол-Москвы вас придет провожать на Ваганьковское. Поэтому и проводят как со сцены, аплодисментами, в костюме Гамлета Таганки.

Какая записка, помилуйте! Стихи оставляйте, просто стихи. Что, есть уже написанное? Да, это хорошо. Пусть живущим запомнятся эти строки последними: «Мне есть что спеть, представ перед Всевышним, мне есть чем оправдаться перед ним»[2]. Хоть и ерунда это все на самом деле. Вы же знаете, куда и зачем идете…

– Господа поэты, минуточку внимания! Послушайте! Нет, Владимир Владимирович, я не ваше стихотворение сейчас собираюсь цитировать, это я внимание ваших коллег так пытаюсь привлечь. Александр Сергеевич, ну прошу вас! Посмотрите, Михаил Юрьевич и Сергей Александрович уже оторвались от своих блокнотов. Уважаемые поэты, кучнее, пожалуйста, сейчас вашему рассмотрению будет предложен новый кандидат. Уж не знаю, чей он протеже, но гениальный малый, задиристый! Вот послушайте, что пишет:

Слова-то какие, мысли! Ведь молод еще совсем, зелен, а уже буквально зрит в корень. И про вас, то есть про нас, догадывается – видно же из строк. Зовут Виктор Робертович. Собирается вскоре поехать на рыбалку под Ригу, на машине. Пригласим?..

Наверное, ни на одной землеподобной планете не бывает столь темных ночей. Вроде и луна тут имеется, причем довольно большая, – а толку? Даже в самую ясную погоду редко-редко проступит из общей черноты пепельный тусклый диск, но светлее от этого, поверьте, не становится.

Вот и сейчас – хоть глаз выколи! Полагаться приходится лишь на слух да на ощупь. Шорох перистых листьев, шустрая побежка суставчатых лапок по незримой тропке, иногда хлопки кожистых крыльев в кронах, сопровождаемые сиплым квохтаньем.

– Знаешь, что я тебе скажу? – хрипловато произнесли в темноте и заворочались, должно быть, устраиваясь поудобнее. – Зря ты все это затеял.

– Ничего не зря, – скрипнули в ответ – именно скрипнули, а не проговорили. Впору вообразить, будто подал голос крупный земной попугай, хотя откуда бы ему тут взяться?

– Полнолуние, – словно бы оправдываясь, продолжал скриплоголосый. – Самое время для этой погани. Кто-нибудь по тропинке да попрется. Чем хочешь клянусь…

– Сказано: никогда же не клянитесь, – проворчал первый.

Последовал короткий треск – похоже, второй смущенно кашлянул. Или крякнул.

– Уверен, короче… – исправился он.

– Уверен он… – недовольно отозвались из тьмы. – А если сворой полезут?

– Значит, всю свору положим. Тропинка – узкая.

– Что-то ты, я смотрю, расхрабрился сегодня.

Скриплоголосый смолчал. Кажется, обиделся.

– А как иначе? – с вызовом спросил он чуть погодя. – Либо мы их, либо они нас. По-другому никак. Одно слово – монстры. Ты же их сам видел! Ничего человеческого…

– Кроме разума.

– Да какой у них разум? Злоба одна!

– Тихо! По-моему, ломится…

– Рановато вроде… Луна только встает еще…

Несколько секунд напряженного молчания, затем негромкий металлический щелчок – и что-то с глухим стуком упало в сухую перистую листву, толстым слоем выстилавшую лесные тропы.

– Ты что, обойму выронил?

– Ну да…

Хриплый презрительно фыркнул.

– Вот и ходи с тобой в засаду! Ищи давай…

В темноте снова заворочались, закряхтели, зашуршали перистыми сухими листьями. Нащупать обойму не удалось.

– Зажги, а?

– Увидит.

– Да некому пока видеть… Зажги.

С непривычки тусклый огонек показался ослепительным. Он выхватил из кромешной тьмы причудливые ветви, стволы и две склонившиеся к земле фигуры. Одна, человеческая, была облачена в защитный комбинезон, тяжелые ботинки и шлем с прозрачным забралом. Вторая больше всего напоминала гигантскую многоножку артроплевру из позднего карбона, согнувшуюся в знак доллара. Нет, кое-какие отличия, конечно, имелись: крупная голова, хваталки на груди. Грудь, кстати, ритмично вздымалась, что говорило о наличии легких. Хитин отливал вороненой сталью, на фоне мелких сегментов брюшка сияла серебром тонкая нитевидная цепочка. Видимо, украшение, причем явно не местное. С Земли.

– Вот она… – Тот, что в комбинезоне, поднял оброненную обойму. – Держи, растяпа!

Проштрафившийся напарник принял боезапас нижней парой клешнеобразных ручонок, поскольку верхняя была занята карабином. Загнал обойму на место и выключил свет.

Все опять провалилось во тьму.

– Как ты вообще можешь их с нами равнять? Твари! Уроды! Вот ты говоришь: разум. Чужой у них разум! Не наш. Не людской…

– Давай-ка помолчим лучше! А то на всю округу шум подняли… Только, слышь, патрон в патронник сразу загони…

Клацнул затвор. Стало тихо. Снова проступили шелесты листвы да похожие на позевоту стоны из ближнего болотца.

В прогале между невидимых крон обозначился тусклый пепельный диск. Пик полнолуния. По словам членистоногого, самое время для засады.

И ведь не соврал членистоногий. Минут через двадцать к приглушенному бормотанию ночных дебрей добавился новый звук: несомненно, по тропинке пробиралось нечто массивное, причем не шло оно, а такое впечатление, будто ползло рывками. Остановилось. Таящиеся в засаде – замерли. Неужто почуял? Нет, двинулся снова. Ближе, ближе… Вроде бы тьма впереди шевельнулась.

– Огонь!.. – еле слышно выдохнул хриплый.

Карабины грянули разом, переполошив лесную живность. В кронах глухо захлопало, заквакало. Вспыхнул свет. Поперек тропинки неподвижно чернела плоская туша, показавшаяся поначалу неправдоподобно огромной. Двое приблизились, держа оружие на изготовку.

– Чисто сработали, – заметил землянин. – Что скажешь, крестничек?

Тот, кого только что назвали крестничком, опять изогнулся знаком доллара и потрогал поверженного стволом.

– На капище ихнее пробирался, поганец! – враждебно скрипнул он. – Жертву небось принести хотел. Может быть, даже человеческую…

Теперь уже можно было сказать с полной уверенностью, что убитый и убийца ничем не отличаются внешне друг от друга. Разве что размерами.

– Где б он ее взял?

– Жертву? А мы-то с тобой на что! Выстрели чуть позже – заломал бы обоих… Видал, здоровый какой! Спасибо тебе, крестный…

– Ну так я ж за тебя в ответе, – хмуро напомнил тот. – Отпустишь без присмотра, а ты вон обоймы теряешь…

Подошел, помолчал.

– Не жалко?

– А они нас жалеют? Часовню сожгли, с батюшки хитин ободрали… заживо…

Землянин вздохнул, закинул карабин за плечо, огляделся озабоченно.

– Может, прикопать его? Хотя бы листвой присыпать…

– Зачем? – не понял членистоногий крестник.

Крестный несколько замялся.

– Н-ну… Все-таки соплеменник твой… сородич…

– Сородич! – угрюмо передразнил членистоногий и как бы невзначай шевельнул нижней правой клешней серебряный крестик на цепочке. – Какой он мне сородич! Нехристь…

– Дракон на краю, – предупредила Кути напарника. – На западном склоне, в зарослях. Я четко вижу его голову и шею. На шее лаут-налетник. До них по прямой три тысячи рук. Высота две семьсот.

Семантика языка Кути иногда раздражала Шурубея. Если кто-то ездит на животном – он наездник. Если летает – налетник, плавает – наплавник.

– Пометь его. – Шурубей переключил очки-дисплей на наружку. Автоматы-поисковики, лазившие по стенам и дну каньона, замерли. Затем они перевели оптику по направлению взгляда Кути, дав парню объемную картинку. Те, что отвечали за охрану археологов, еще раньше подняли остроконечные стволы шокеров, похожие на жала.

Ну, точно, лаут и его шестикрыл. Зверь крупный, лоснящийся. Покрыт темной, радужной с переливом кожей. По бокам сплющенной морды – рядки черных глаз. Лаут – самец с копной дредов на плоской голове, чем-то схожей с драконьей. Бурый, будто копченый, в набедренной повязке, с какими-то украшениями на шее, запястьях и щиколотках. Обхватил шею зверя и руками, и ногами, а шея толщиной с хорошее бревно.

– Не опасен, – подвел итог Шурубей. – Дракону негде перепонки развернуть для старта. Других по склонам не заметно. Предлагаю на время свернуть работы и перейти в вахтовку. Поднимем дроны, оглядим каньон сверху – может, их там с десяток затаилось, ждут команды. А автоматы пусть пашут, как им задано.

Со своей стороны, Кути тоже бесила семантика плоскача. Переносные смыслы в его речи так и пестрили, переливаясь и мороча словно маскировка. Переводчик, заряженный языками землян, нет-нет, да путался в словах.

– Пахать – значит взрыхлять почву для посева. Что это значит сейчас?

– Работать, много трудиться. Подожди меня, пойдем в вагончик вместе.

Пока он выходил из разведочной штольни, пройденной автоматами в стене каньона, Кути опустилась на корточки, не отрывая прицела очков от незваных гостей.

Хотя – кто тут незваный?.. Лауты обитали на Эллоле десятки тысяч лет – или сотни. Как раз сроками их истории и занимались Кути с Шурубеем, а на других раскопах – остальные межвидовые отряды. Даже не столько археологией, сколько палеонтологией, потому что цивилизации у лаутов не отмечалось. Их нашли такими, какие они сейчас, – дикарями, драконьими налетниками, наездниками и наплавниками. А потом…

То, что было потом, показывал каньон трехтысячной глубины.

Он был их общим миром – огромный, ветвящийся, как лабиринт, созданный исполинскими машинами. В ту далекую эпоху глыбы породы и скалы взлетали фонтанами под грохот взрыв-таранов, а солнце меркло в тучах пыли и гари, поднимавшихся до стратосферы.

Теперь глубокие раны земли затягивались. Кривые стволы жилолистов, впившихся в склоны разлапистыми корнями-щупальцами, на пункционной пробе давали срок до пятисот лет. Цвели и плодоносили каменки – ползучие лианы, крепкие, как витые тросы; их одуряющий горьковатый аромат уже начал нравиться Кути. По дну, между обомшелых скал, струилась тихая речушка с чистой прозрачной водой. В сезон цветения воздух гудел от сонмов крылатых сегменташек. В реке водились пиявсы, ручейники, прозрачные рачки, а между камнями обитали змейсы, шевелячки, ящероты – целая вселенная проворной мелкоты.

Вдали синело большое запрудное озеро – там громоздились руины механического короеда величиной с городок. Синева озера обманчива – вода радиоактивная, реакторы короеда отравили ее. Но и в ней копошилась какая-то жизнь!

Землерой – тот, кто роет землю, биогенный грунт. Ниже лежит кора планеты, литосфера, на суше толщиной до сорока тысяч рук – для ее взлома нужен короед. А короедов собирали и пускали в ход дальние предки Кути. И это не самый глубокий каньон на Эллоле. Правда, за шестьсот лет после окончания добычи воды ветры и растения их немного сгладили, но устранить эти титанические пропасти природа не в силах.

«Какого змея мы тут ищем? Ничего нет. У них не было истории. Просто срослись с биосферой и жили, как ручейники, не зная прошлого, не думая о будущем. Никаких следов цивилизации. Наши раскопки напрасны. Тем более на глубине тысячи рук, где штольня. Это уровень бурых углей, им миллионы лет».

Хотя здешний стаж шел ей в зачет баллов, она ощущала работу как искупление за грехи предков. А лауты… они будут следить за возней пришельцев, чуждой и непонятной им. Пока не дождутся, когда все улетят.

«Интересно, что они думают о нас? Обо всех, кто сюда заявился?.. Сошли с ясного неба, изувечили мир, а теперь роются, копаются, будто вчерашний день потеряли…»

Надеть летный ранец, подняться до края, зависнуть напротив дракона и спросить через мегафон… Языки лаутов известны, налетник поймет. Но не ответит. У них на все один ответ: «Нет». Или «Уходите». Им ничего от разорителей не нужно. Пришельцы мешают длить вечность.

Между тем из штольни появился Шурубей и, приладив на спину ранец, медленно поплыл по воздуху к Кути. Дивная была картина – фигура с зеркальным блеском на фоне уходящего ввысь ржаво-желтого склона, заросшего каменкой и жилолистом, с оврагами-промоинами и следами давних обвалов.

При этом он задирал вверх голову в шлеме, следя за драконом, и горланил песню на своем языке:

Какое у землян непредсказуемое поведение!

Дракон и лаут остались недвижимы, а Кути поднялась навстречу и спросила:

– Ворон и вран – это одно и то же? Очень похоже по звучанию.

– Да. – Шурубей приземлился в облачке рыжей пыли, заставив ее наморщить длинные ноздри. – Птица на Старой Земле, крупная и сильная. Кое-где ее удалось интродуцировать.

– В штольне что-нибудь нашлось? – Кути задала вопрос из вежливости, чтобы отметить работу напарника. Все-таки он лично наблюдает за проходческими автоматами, сканирует стены в надежде найти хоть тень, хоть окаменелый намек на прошлую цивилизацию.

Ну да, миллион лет назад. За это время исчезнет все. Одиннадцать тысяч поколений лаутов. Даже память исчезнет. Когда лауты шли на контакт – вернее, их заставляли, применяя телепатию, – результат был нулевой. «Мы всегда. Земля всегда. Никогда иначе. Нет машина. Нет железо».

– Пара подозрительных участков. Я дал задачу выделить их осторожно, посмотрим к вечеру. Какие-то упорядоченные структуры.

Энтузиазма в его голосе не было. Скорее, усталость. В темноте штольни, при искусственном свете, фильтруя воздух от пыли и спотыкаясь о камни – так он провел много дней. И всякий раз структуры оказывались природными, геологическими.

– А у тебя?

– С дронами я прошла вдоль верхних слоев осадочных пород, по восточному склону. Почти до озера. Это достоверный срез. Если бы встретились следы металлов или изотопов, можно было бы говорить о чем-то. Взяла пробы на стекло и керамику.

– Летим к вагончику. Помоемся и поедим. Дурная затея – использовать карьеры как раскопы, – вырвалось у Шурубея с досадой. – Если бы лауты охотились за минералами, мы бы находили шахтные стволы, остатки оборудования. А здесь только помойки ваших добытчиков и обломки короедов. Я их уже опознаю в один погляд, на глубину восемь мет… то есть десять рук.

Кути потупилась. Каждое напоминание о вине предков кололо ее как заноза.

«Я должна отбыть эту вахту. А потом привезут новую партию наших – виниться и переживать?.. За что нам столько покаяния? Это несправедливо!»

– Извини, я не сдержался, – буркнул Шурубей. – Просто надоело то и дело натыкаться на техническую рухлядь… Лучше б запустили сюда мусорщиков. Столько хлама – его век вывозить, утилизировать, дезактивировать… А то сменится мир, Эллолу вновь найдут и скажут: «О, как народец измельчал и опустился – раньше карьеры до верхней мантии рыли, а теперь пьют с четверенек, без штанов живут».

– Мир не сменится. Цивилизации просто умирают, как люди, и остается кладбище.

– Знаю эту сказку, – отмахнулся парень. – У Ридгели тоже ума не хватило рассчитать на перспективу. – Далее он с важным видом процитировал: – «Недостаток всех цивилизаций в том, что они существуют; мы кое-как знаем их начало, но никогда – их конец». Ему недоставало широты мышления. Скажи, где гарантия, что мы видим не первую-единственную Ц, а вторую, третью?.. Летим! Поговорим за едой. Подставляй руки. – Подняв ранец Кути, он расправил его лямки.

– Я не привыкла, что меня одевают.

– А я не могу обойти традицию. У нас мужчина помогает даме. Мы адаптируемся друг к другу, верно?..

– Хорошо. Ради сближения Ц и в видах интеграции – я позволяю.

С точки зрения Шурубея она меньше всего походила на девушку-землянку. Скорее, на крупную двуногую собаку бежевой масти со слабым, почти неуловимым красноватым отливом, с чуткими подвижными ушами и лохматой короткой прической. А уж глаза… Эти глазища! Не сразу он привык определять, куда направлен взгляд без зрачков и что он выражает – интерес, равнодушие, грусть или радость.

Последнее смотрелось очень приятно – такие пляшущие сполохи, будто глаза сверкали изнутри. Вот и сейчас они пробежали и скрылись.

– Надеюсь, я никогда не давала повода думать, что веду себя по-женски. Подтверди. Мне не пристала такая манера, она несвоевременна.

Прямота Кути тоже его удивляла, а иногда забавляла, но он сдерживал смех. Трудно догадаться, научили ее так общаться с иновидцами или оно у них поголовное.

– Вы ведь ровесники в группе, да? – Он помог ей приладить лямки, хотя она – при небольшом росте и тонком, изящном сложении – была не по телу сильна.

– Почти вровень ровесники. Подростки. Но мы все высоко обучены для своего возраста.

– Это я заметил. С техникой очень хорошо ладите.

– Мне наскучил каньон, – неожиданно сказала Кути. – Мы здесь как в яме, без широты горизонта. Слышим только друг друга, ветер наверху и оползни. Я даже немного рада лауту, что он пришел. Словно новый человек в окружении. Мы… любим общность, коллектив.

– Я стараюсь быть хорошей компанией. Ну, может, у меня не всегда получается. Все-таки первый раз общаюсь с вара. Но я тебя сразу приметил.

Кути вздрогнула, прижала уши.

– Как?.. Где? Когда?

– Когда вышел из шлюза, с курьерского судна. Вас было шестеро… На свежий взгляд вы кажетесь одинаковыми, но я глазастый. Ты слегка красноватая… Других же молодых не прибыло в тот заезд? Значит, это была ты.

Такое признание было ей и лестно, и… чуточку стыдно.

Услышать это от иновидца было так неожиданно.

Одно дело дома, среди своих, но тут!..

Из домашнего у нее остались только два кашуна в вакуумной упаковке. На случай, если накатит ностальгия.

– Я улетаю к плоскачам, – доверилась Кути уличной торговке. – Буду там учиться в экстернате, а дальше – как покажет расчет баллов. Их надо много набрать, и чтобы без штрафных.

Женщина, что продавала кашуны с хрустящей корочкой, была Кути немного сродни – ее, подсадку, тоже родила дикуня. Но дары иномамки она применила для продажи печева и жарева вразнос. Вкус и нюх у инородцев особо тонкие, с ними еду готовить просто здорово. Три-четыре лотка кашунов у нее сметали за день как моргнуть.

А могла бы взойти в поварихи, в высокий разряд. Или нюхачом в полицию, тоже почетно. Даже экспертом к парфюмерам – их и врачи для консультаций приглашают. Анализатор запахов менее чуток, чем живой нос подсадки.

– Далеко лететь? – спросила женщина, подав ей кашун в обертке, тотчас пропитавшейся душистым маслом. Кути села рядом на корточки, как торговка, и с аппетитом амкнула.

– Дней сто двадцать. Дорогой будут инструктаж внушать, микробные пленки накладывать, защиту ставить и прилаживать трансформер пищи.

– Ой. Даже нашей еды с собой не взять?

– Дорого и хлопотно. Пайков нужны вагоны-эшелоны, а потом всем по точкам развозить. Невыгодно.

– Вот оно, правительство, какое жадное! На добыче наживаются, а своим ученикам завтраки-обеды обеспечить – денег жалко! Так… Сумка есть? Подставляй, кашунчиков насыплю. В пути пожамкаешь, родину вспомнишь. Чем еще там нелюди накормят!..

Кути пыталась отнекиваться, совала денежную карту – «Да я заплачу!», – а душу так щемило, впору заскулить. Верно говорится – «Не смотри, какой разряд, а гляди, кто тебе рад». Вот казалось бы – тетка лохматого сословия, с лотка по улицам сбывает, а дарит не глядя, от души, лишая себя заработка.

– Спасибо, тетенька, век доброты не забуду.

– Ладно, милая, пустое – я еще напеку. Вернешься – привези подарочек на радость, мы ж друг дружке не чужие.

На прощание Кути с торговкой облизалась – раз и два, как принято у близких, расставаясь.

Доведется ли еще свидеться? Путь-дорога дальняя, и что еще там ждет, у плоскачей? Экстернат – два года, потом экзамен, расчет баллов. Если повысят от экстерна до стажера, то останешься в программе.

Мысленно Кути прощалась и с поселком, и с планетой. Шла домой, глубоко втягивая ноздрями букет вечерней улицы, чтобы отложился в памяти.

Можно накачать его баллонов несколько – они компактные и легкие, их в саквояж штук шесть войдет, лимита не нарушив. Или губки пропитать и запечатать в пленку. Кашуны сублимировать…

Как на заказ, вечер выдался чудесный. Змей-Дракон скрылся за дальними горами, украсив горизонт сияющей зарей. Тишь и густая синева простерлись над поселком. Слышался только легкий шелест фотоэлементов на крышах – исполнив свою работу, они закрывались лепестками; должно быть, ночью дождь пойдет. С их нежным шуршанием сливался трепет летучих фонарей, поднимавшихся из депо. Вспорхнув, воздушные лампы загорались и разлетались над улицами – паря, высматривая, кому путь подсветить, а заодно учесть, кто чем занят, не нужна ли помощь.

Кто с рождения живет под куполом расчета и учета, для того небо с дронами – пустой прозрачный небосвод. А стены с ушами-глазами – гладкие, без пятнышка и дырочки. Скорее испугаешься, узнав, что тебя никто не видит, не радеет о тебе. Как вообще люди работают в иномирах – без охвата, без присмотра?.. К этому придется привыкать.

Завтра, уже завтра все уйдет вниз и скроется за призрачной дымкой атмосферы. Новая жизнь.

На корабле еще так-сяк – свое тяготение, свой воздух, своя еда и компания, а дальше – чужое общество, сложные условности, тиски иной и непривычной психологии.

До свидания, Ранкари. Я еще вернусь – в новом разряде, на пять… на семь уровней выше. Первым делом – после визита домой, конечно, – побегу искать тетку с кашунами, чтобы вонзить клыки в корочку – хрусть! – и чтобы масло по губам текло, а я его языком слизывала.

Ничего обидного или, храни Змей-Дракон, унизительного в названии «плосколицые» нет. Просто традиция обозначать иномирян. У эйджи, именующих себя «землянами», лица очень плоские в сравнении с людьми. И уши неподвижные, короткие – не корноухими же их звать, это оскорбление. Поэтому берутся характерные, эмоционально нейтральные признаки. Скажем, туанцы в этой схеме – «тонкие ду́хи», форцы – «восковый блеск», аларки – «хохлатые» и так далее. А плоскачи, вощеные, хохлы и тонкоду́хи – просторечные словечки для своих.

Конечно, есть и злые названия. Они только вне прослушки, за них сразу минус-баллы. Но, просканировав каморку на предмет ушей, можно иной раз и волю себе дать. Тонкодухи и вощеные – извечные враги, победившие Ранкари. Унизившие, вынудив работать на себя.

Ну, пусть не на себя. И не один народ Ранкари. Это они, существа Верхнего Стола, именуют «межвидовая интеграция во имя сопроцветания». А нас тихомолком зовут «ресурсники» или «добытчики».

Интересно, как они называют плоскачей? «Искатели»? Плоскачей много. У них развитый дальний флот. На амбициозные проекты вроде межгалактических зондов не замахиваются – руки коротки, – но распространяются и проникают много куда. У эйджи кустовая схема освоения.

Но мы раньше начали и шире разлетелись.

Перед стыковкой с орбитальным комплексом «Эллола-Небо» Кути внимательно перечитала раздел «Ошибочные, ложные и предвзятые мнения других цивилизаций (Ц) об эйджи». Вдруг пригодится. Строили «Эллолу-Небо» форцы, но содержат – эйджи. В рамках сопроцветания.

Впечатление сложилось нехорошее.

«Плодущие. Везде лезут. Неистребимые. Пронырливые. Бестактные. В большей степени жулики, чем ньягонцы и яунджи. Агрессивные. Где их трое, там будет десять – и уже требуют гражданских прав. В массе своей могут быстро образовать видовую криминальную организацию».

Вот и стягивай перед ними губы гузкой, прячь клыки и вежливо сюсюкай.

Надо заранее надеть переводчик.

«Как же жалко, что я мысли не слышу! Не повезло с этим, увы. А запах или веяние агрессии – их еще когда распознавать научишься. Путем многократного негативного опыта».

После шлюзовки, когда экстерны с Ранкари группкой вывалились с сумками в коридоры комплекса, впечатления обрушились валом. Ладно, тяготение на одну пятую меньше, это даже приятно. Но их светильники! Сплошь оттенки серо-желтого в глазах, будто цвета исчезли. Но шквал инородных запахов! Словно в заразном бараке. Громкие, жесткие, лающие голоса. Даже шепот их слышен как крик:

– О, добытчики приехали! Мама, какие уши!.. Скажите мне, что это линзы. Нет, парень, это фасеточные глазки, привыкай. Они всегда пахнут камфарой или только с перепуга?..

– Добро пожаловать, уважаемые вара, – с грубой ломаной речью выступил встречающий, самый тут вежливый. – Вам приготовлены комнаты с подходящим освещением и температурой. Я вас провожу и буду помогать до спуска на планету…

– …которую вы вкрай изгадили, – едва донеслось от зевак.

Экстерны сгрудились, тесным контактом добиваясь единения. Раньше, в полете, свои немного избегали касаться Кути – инородка, существо особое. Сейчас же всякие разрядные барьеры рухнули ради родства по виду.

«И тут пропаганда ду́хов! Какая низость – взвалить на нас всю вину за Эллолу!.. Из-за остромордых вралей нас здесь встречают, будто мы Ц разрядом ниже, а не выше…»

Воодушевленная чувством локтя, она дерзнула возразить за всех – и, как веяние, ощутила их безмолвную поддержку.

– Позволю себе исправить вашу ошибку, допущенную по незнанию. Эллола пострадала по замыслам других миров. Мы лишь невольно подчинялись планам межвидовой интеграции.

«Змей-Дракон вас пожри!.. Мы жили под прицелом их орудий! Вам бы так пожить, в страхе и принуждении, платить и каяться! Что вы знаете о неволе, плосколицые?»

– Вы правы, – примирительно сказал встречающий. – Это предвзятое, ошибочное мнение. Ваш приезд на Эллолу – путь к избавлению от предрассудков. Будем трудиться в единой команде.

«Хоть один что-то соображает!»

Утратив интерес, зеваки разбрелись кто куда. Встречающий ласково (он и жесты человеческие знает!) манил за собой. В стороне гулко вздохнул другой шлюз – пристыковался еще корабль из ожидавших в очереди. Должно быть, малый, курьерского класса, – вышли только двое пассажиров.

Первый – худощавый самец (половой диморфизм у эйджи Кути знала по справочнику) в мешковатой темно-серой куртке и широких брюках, с косым рюкзаком. За ним другой, массивный, весь в черном, включая круглую шапочку; этот второй вез за собой чемодан на колесиках.

Местный персонал тотчас расступился, молча дав им дорогу. Совсем тихо, одиноко прозвучало:

– Вот вам и биот, пожалуйста.

На слове «биот» переводчик запнулся, не найдя аналога.

И следом из других уст, на выдохе:

– Скорей бы его вниз.

Не меняясь в лице, эйджи в черном повел головой на звук. Неужели и он услышал?..

Вместе с двумя новоприбывшими появился тонкий, еле уловимый запах. Кути про себя сочла его признаком дезинфекции или пленочной биозащиты, хотя запах казался живым, телесным.

В следующий раз она ощутила его, когда ее знакомили с напарником:

– Нил Шурубей, планетолог-стажер. Вам предстоит вдвоем работать в раскопе.

Разумеется, ее поставили на самый сложный участок – жить наедине с иновидцем, на дальнем отшибе от всех остальных, куда комплектующие и еду завозят раз в шесть суток.

– Ты сильнее и выносливее простородных – такая задача тебе по зубам. Крепись, выше уши! Помни, ты представляешь Ранкари перед лицом конкурента и потенциального противника, держись достойно, не давай послаблений… – Ну и прочая мотивация в том же возвышенном духе.

Вот и сказалось происхождение, привет. Представлять мир перед чужеродным самцом, причем наверняка под надзором охватной системы. Даже двух. Если своя техника напичкана вставками, то и его наверняка. Или трех систем?.. Часть снаряжения – от тонкодухов; они тоже не преминут изучить, как вара с плоскачом общается, у кого трепещут волосы на теле, чье сердце и когда чаще бьется.

Это и зовется «ридгелистика», учение о взаимоотношениях разумных существ разных видов. Точная наука, между прочим. И мы с Шурубеем – ее подопытные шевелячки.

А я бы и одна тут пожила, не взвыла. Жили ж дикуни как бирючки, диканы как бирюки, если случалось от стаи отбиться или со старшими повздорить до клыков и крови.

Но с Шурубеем удалось поладить.

Присматриваясь день за днем, выяснила, как от него веет любопытством, как – напряжением, усталостью, весельем. Пусть не дано телепатии, но чутье и нюх при мне, они не подведут.

Вахтовую базу для них устроили удобно и компактно. В месте, безопасном от обвалов или оползней, расположились вагончик, водный бак с запиткой от реки, техотсек, изотопный генератор, автоматный ангар, лаборатория, улей дронов и площадка для флаера. Мачта давала связь с сетями.

Жалко было думать, что однажды это уютное гнездо будет брошено, его затянут плети каменки, и змейсы станут греться на камнях, как раньше.

Каньон, конечно, немного наскучил, но и представить себя вне его Кути было грустно. Пусть на Эллоле даже летом в субтропиках кажется холодновато, но приятно видеть, как при закате на дне громадной долины зарождается туман, словно сизое молоко льется из ниоткуда в кисти рук, сложенные чашей… И стрекот сегменташек, свиристенье ящеротов – в свете лун кажется, будто плывешь в молочном озере, в добрых гигантских ладонях земли. Ты одна перед величием природы. Словно не было ничего, и время вернулось на свой медленный круг…

– Он скрылся, – сообщил Нил, заглянув в локальную сеть. – Шестикрыл отполз, потом взлетел вне обзора снизу. На дрон еле оглянулся. Других в обзоре нет.

Кути проголодалась и торопила трансформер, чтобы скорее пропускал черед себя пищу землян. Это машинка дорогая, сложная, энергоемкая, требующая ухода, подачи-слива воды, но зато с ней можно есть одну еду и за одним столом с напарником. Превращать L-изомеры аминокислот в D-изомеры – если по-землянски говорить, – чтобы усваивались. Правда, еда из трансформера была скучной, однообразной. Хотелось чего-нибудь острого, настоящего, со вкусом, с мясом и костями.

– Может быть, мы зря тратим энергию на автоматы охраны? – спросила Кути, влегкую пожамкав челюстями. – Сколько напрасных расходов!.. Драконы нападают очень редко, а лауты – никогда. Хватило бы личного шокера.

Покончив с едой и облизав губы, она не удержалась и взяла в рот грызку. Покатать ее, помять зубами – удовольствие, от которого трудно отказаться. Правда, с грызкой речь становилась чуточку невнятной.

– Я склонна полагать… (грызь-грызь) что археологические исследования – это лишь повод собрать на Эллоле разные виды разумных. Очевидно же, что Ц лаутов никогда не была. То, что мы делаем… (грызь-грызь) вы называете «очистка совести». Для нас – избавление от комплекса вины, для вас – повод однажды заявить: «Мы честно искали, ничего не обнаружили. Польза миссии в том, что мы мирно общаемся с другими видами и укрепляем отношения». Как ты думаешь?

– М-м-м… кроме теорий Ридгели, есть формула Ави Леба, по которой от живых Ц мало толку – они не иллюстрируют всех возможных вариантов развития. По Лебу, надо искать не живые Ц, а мертвые – найти, понять, что их погубило, а потом избегать этого. В этом смысле поиск на Эллоле не лишен смысла.

– Тогда было бы умнее изучать лаутов. Они-то выжили. Значит, именно в них есть ответ?

Сейчас Кути особенно рассчитывала на охват прослушки, вложенной далекой родиной во все девайсы. Работа мысли измерима, когда мысль высказана или написана. А оригинальная, даже дерзкая мысль – это плюс-баллы. Смелость поощряется, научный поиск – втрое. Наконец, можно в охват обратиться – любезные сотрудники, а поднимите-ка мои речи от такого-то дня. Видите? Это я, я сказала! Зафиксируйте-ка цитатку за мной.

– Интересно. И какой ответ? – От Шурубея плотно повеяло горячим любопытством, удовольствием и притяжением. Последнее даже на глаз заметно, как он вперед подался.

– Может быть, изначально высокая способность к адаптации. Интеграция в природу, как в защитную среду, в приспособительную оболочку. Биосфера как биозащита. У них не было смены мира… перезагрузки, по-вашему – апокалипсиса, или это случилось давно, до уровня культуры, поэтому индустрии не возникло. Зато лауты укрепились в том, чего достигли.

– Апокалипсис был, – возразил Нил. – Ресурсный шквал. Двести лет добычи с эффектами «ядерной зимы», снижение потока солнечной энергии, осадков и температуры.

– Но это лишь доказывает мое предположение, – сронив мокрую грызку в ладонь, пылко продолжала Кути. – Они были готовы к удару и легко выдержали его, даже после широких потерь. Поэтому следует искать не культурный слой, а следы астероидной бомбардировки, прохождения сквозь густую газопылевую зону, признаки излучения сверхновой. Это работа для астрономов-хронологов. Что-то должно было ударить биосферу, чтобы она выработала механизм противодействия. Именно поэтому я осмеливаюсь утверждать, что мы исполняем здесь какое-то иное задание – не то, которое было озвучено.

Переводя дыхание, она торжественно закончила тираду:

– …и я этому рада, потому что познакомилась с эйджи… с землянами, особенно в твоем лице. Теперь я смогу дальше работать с вами. Вот.

– Могу только искренне согласиться. – Нил не стал прятать улыбку. – То есть взаимно рад.

– …хотя наша работа кажется напрасной, она все равно полезна для мира. Мы глубже поняли Эллолу – жаль, что раньше биологи и планетологи были тут в роли лохматого сословия…

– Кого?.. – Теперь и его переводчик запнулся.

– Э-э… – Кути засовестилась. Надо же, ну вот зачем это вызвалось?.. Объясняй теперь. – Это историческое. Архаизм. Люди, близкие к природе… Социально низкие. Неполноправные. Как назвать бедняка, содержимого богатыми из милости?

– Приживал.

– Спасибо, запишу в словарь. Преимущество имели инженеры, геологи, геологоразведчики, им выделялись места, обеспечение, снабжение. Природоведение было на втором… третьем месте. Все изменилось только после шквала. Но важно сейчас не это. Если я права…

«А я права! Попробуй опровергни!.. В лучшем случае программа из двух компонентов – мы-шевелячки и планетология».

– …то как мы должны действовать дальше?

Смелость поощряется, но есть предел, где дерзость переходит в непокорство, а плюс-баллы превращаются в минусы. Кути ощущала, что вот-вот ступит за этот предел, и расчет достижений станет учетом проступков. Но огонь сердца и характер неудержимо влекли ее к опасной грани.

На языке вертелось – «Мы окружены ушами-глазами, у нас две сотни автоматов, дюжина охранников, медицинский мониторинг – каждый вдох записан».

– Надо подумать. – Токи-веяния Нила словно замерли. – Сразу не ответишь. Пока предлагаю вернуться к работе, какой бы напрасной она ни казалась. У нас много времени – давай им воспользуемся.

Его размеренный спокойный голос – куда девался землянин, по настроению громко поющий про птиц? – и отсутствие направленных флюидов утихомирили ее решимость. Кути ответила кивком.

– Я хотела бы узнать еще одно слово. Во внешних словарях оно не отыскалось. Биот.

– А, это… – улыбнулся он. – Где встретила?

– Сказали вслух. Про твоего попутчика. Он был в черном, такой крупный.

– Это жаргонизм. Так зовут искусственных людей.

– Робот? Киборг? Артон?

– Нет, совсем другое. Артон – кибер-протез тела для живого мозга, а биот сам живой и цельный, просто иной. Биологически не совсем человек. Справься в словаре на «гомункул», там все сказано.

Их миры холодны, темны, иногда заражены бестелесными силами, которые входят в мозг и плоть, лишают разума и изменяют естество. Воющий туман – меньший из ужасов на их планетах. А биосферы? Или они едва теплятся, или лежат во прахе, или в минуты могут растворить тебя с костями.

Ну, не меня. Мои хитиновые кости им не по ферментам, а мои D-изомеры встанут им поперек горла.

Но само впечатление о Ц плоскачей-искателей, что заселяет самые утлые места Галактики, невольно вызывает уважение и оторопь. Какой-то особенный разумный вид, рожденный в ледяную полночь и с тех пор идущий сквозь тьму космоса в поисках тепла и света.

Неудивительно, что им на ум приходят выдумки, какие даже высшим Ц не снятся. Кипит их разум, возмущенный злой судьбой; из бурления мыслей всплывают варварские, дерзновенные затеи.

Своего гомункула они придумали, когда еще не взлетели с матери-планеты. Тогда их биотехнологии были в зачаточном состоянии, дело не сложилось, но идея витала в умах. Превзойти своего Творца (как у них Змей-Дракон зовется?) и самим создать жизнь.

А вот лет полтораста назад удалось. Чуть позже киборгов с их псевдоорганическими тканями. И как-то заурядно, буднично, в рабочем порядке – «создан жизнеспособный организм № 1, получивший имя Автоном». От слова вымершего языка Αὐτόνομος – «живущий по собственным законам, независимый, самостоятельный; свободный, вольный».

Вкусное, привлекательное слово. Не для миров, где охват. Хотя создали автономов как раз в коллективном мире, где охват должен быть. Техно-социальный мир, по их классификации, или комми. Видимо, они соревновались с каппи, техно-рыночными, которые занимались киборгами.

Но всех обошли фор, вощеные. Те еще раньше придумали куспилсов, как бы улучшенную модель самих себя.

Вот спроси их по очереди – зачем вы это сотворили?

Известно, что услышишь – «Наука, прогресс, развитие, познание!».

А на самом деле – показать три пальца Змею-Дракону в небосводе. А он там рассмеется и ответит: «Ваши создания бесплодны. Моих рождают женщины или дикуни, а ваших надо собирать штучно, силами бригады биотехников».

Куспилсы, биоты, киборги – все они с конвейера. Даже если он выглядит как материнский пузырь с пуповиной.

– Ты общался с тем биотом? – приставала Кути к Нилу, пока он застегивал крепления ранца.

– Да, нормально. Парень как парень. Он прилетел сюда для велопробега.

– Ездить по Эллоле на мускульном бицикле?..

– Ну, не только. У него задание по экологии. Уровень радиации, восстановление природы – много всякого. Не все можно оценить с орбиты, а чтобы с воздуха дронами… Проще отправить биота, чем сто дронов. Им нужен узел коммутации, центр дешифровки, техподдержка… А он все это сделает один. Рюкзак сублиматов и карта источников воды. Пройдет по земле, изучая вплотную.

– В зонах радиации?..

– У него радиорезистентность раз в двести выше человеческой. Гены браконид, таких мушек. – Шурубей показал пальцами что-то очень мелкое. – Мутации ему не страшны, да и детям он их не передаст.

– Странная у него жизнь. Одиночество в пустыне, где всюду излучение… И даже никаких звонков от родни!

– От друзей, значит. У биотов свои компании. Они и с обычными людьми дружат. То, что он искусственный, у нас почти ничего не значит.

– На орбитальном комплексе его встретили… неприветливо.

– Там наших меньшинство. На планете больше. Федералы и другие… им привычней управлять машинами, у которых покорность заложена в программу. Они до сих пор не знают, как относиться к автоному. Спецы – те могут, масса – нет.

– Я тоже не представляю, как с ним обращаться, – призналась Кути, машинально проверяя системы ранца. – Знать, что он рукотворный, и… Я бы смутилась, выбирая форму разговора. Но хотела бы попробовать. С ним можно встретиться? Как его зовут? У него есть права человека? Имя? Разряд?

– Имя – Кармин. Они любят зваться необычно, по-старинному, чтобы выделяться.

– А фамильное имя? Ведь семьи нет…

– О, тут масса вариантов! Вся история к их услугам, все этнические словари. Хоть Фараон, хоть Боярин – но это крайности, обычно до такого не доходит. Этот – Селеев, он сам выбрал.

– О… опять гости! – Кути спохватилась, поймав сигнал с периметра.

Дракон-одиночка возник высоко над краем каньона, будто дразня охранную систему, – его парусные перепонки призрачно сверкали, отражая свет солнца.

– И кружит над ними с хохотом черный тигр-шестокрылат! – Как всегда, Шурубей с чувством обратился к небесам, торжественно вскинув руку. Запас его стихов и песен Старой Земли казался неисчерпаемым.

– Что ему надо от нас? Я начинаю тревожиться. Мы никогда еще не были в центре такого пристального внимания. Дважды за день!.. А как Кармин Селеев может защититься от шестикрыла? С ним же нет охранных автоматов?

– Ручной шокер, скотобойник. Но вряд ли он станет стрелять без повода.

– Выждем?

– Да сколько можно отсиживаться?.. Будь в зоне покрытия – и только.

Больше дракон не появлялся, и Кути почти спокойно завершила намеченный на день объем работ. Осталось загрузить пробы в процессор, поужинать, вымыться и повалиться спать. Сколько всего узналось сегодня!.. Наверняка охват в курсе, что эйджи запустили на Эллолу автонома, но дубль сведений от нее лишним не будет. Тоже какой-то опыт – проверить, насколько биот вынослив в незнакомых, новых для него условиях.

И он смело отправился по пересеченной дикой местности, в чужую неизвестность, с шокером и рюкзаком сухпайка, просто на двухколеске!.. Наверняка с походной укладкой микротехники, чтобы собрать данные для экологов. А может, и для планетологов-геологов. Где еще вы найдете планету, вскрытую как консервная банка, с обнаженными слоями?..

Неведомый Кармин Селеев волновал ее. Бестрепетно пуститься в одинокий путь по миру, где гуляют пылевые ураганы, где тревожно мигают детекторы излучений, где реют в вышине священные драконы лаутов – повелители ветров, гасители бурь… Неужели так вот, без императивного посыла, вне охвата, по своей воле?..

«Я должна глубже изучить психологию землян-комми. Если Нил честен – а у меня нет сомнений в его искренности, – можно предположить, что у них охват внутри, в сознании, даже когда над головой нет учета-расчета. Что же тогда? Каждый играет роль узла сети, действуя в одиночку по своему разумению, но с учетом общей установки?.. А смогла бы я так?.. О, не знаю!» – Кути пробрало по коже, поднимая волоски. Она представила, что катит по равнинам Эллолы одна-одинешенька, а над головой в вышине парит черный, переливающийся радужными бликами шестокрылат…

Когда выбралась из душевой кабины, Нил уже накрыл стол к ужину, его ток-веяние дышало спокойствием и тихой радостью. Было как-то особенно ярко сегодня.

– Хорошо, день удался. Даже если ничего не нашли, мы его провели не зря. Да и погода отличная. Ветер слаб, инфракрасная отдача от пород высокая – можно перед сном по террасе погулять. Малая луна в третьей четверти, подсветка будет.

Здешние ночи, даже летние, для Кути были прохладны, но насыщенный день и ей понравился. Продолжить его прогулкой? Почему бы нет?

– Сначала высохну как следует.

Прилаживая трансформер, она обратила внимание на бумажную салфетку, не по порядку лежавшую на краю стола. Бумага чуть мерцала пятнами и каракулями, словно залитая струйкой из соусника. В первое мгновение разводья на салфетке казались беспорядочными, но на второй взгляд Кути поняла – это буквы, старопись и скоропись по-варски. Сделанная ультрафиолетовой краской. И она была видима.

Значит, один из диодов в светильнике на потолке излучал в синей части спектра, чего раньше не было. Люстру-пластину делали плоскачи, рассчитывая на свою точку яркости. Кути не сетовала – на воздухе синевы хватало, а подсветка приборов регулируется. Но здесь, сейчас?.. Почему?

«ВЫЙДУ БЕЗ ВСЕЙ ОДЕЖДЫ. ТЫ ТОЖЕ. ЭТО ВАЖНО. НЕ БОЙСЯ».

– Надеюсь, ты успела сделать все, что следовало? – спокойно спросил Шурубей, сминая салфетку и вытирая пальцы. Направление ее взгляда и взволнованную вспышку он отследил.

Кути поняла, что потеет. В вагончике, наверное, запахло ее волнением.

– Пойду подышу. Выходи, я буду ждать.

Перед тем как покинуть ее, Нил небрежно поводил рукой по пульту наружки. Вроде проверил наблюдающие камеры периметра, но она заметила – перевел автоматы на внешнее слежение. Оптика отвернута от строений базы. Кроме глаз-ушей в помещениях, их ничто не видит-слышит.

Тихо дрожа, Кути рассчитывала в уме. Система настроена на появление чужих извне. Все, что в кольце периметра, по умолчанию считается своим. То есть они двое и автоматы.

Что он затевает? Почему такая скрытность? Зачем выходить без одежды?..

«Я не пойду. Так нельзя. Это неприлично!.. Там холодно!»

Ванная пижама показалась ей скафандром, надежным охватом, защищающим от бед. Снять ее – как броситься сломя голову навстречу темной неизвестности.

Но Шурубей никогда не давал повода подумать о себе как о непристойнике. Всегда на дистанции, неизменно вежлив. Разве что его традиции помогать даме… хотя он с пониманием относился к ее привычкам – зевать во все зубы, близко нюхать и лизать незнакомое.

«Мы чуждые, разные, биологически не совпадаем, – убеждала она себя. – Это не подначка-провокация, за ним не водится. Хочет сказать нечто важное, принципиальное, и… вне охвата. Значит, он подозревает, что в его одежде… и в моей? – Кути провела подушечками пальцев по застежкам. – Да. Может быть. Охватчики не спросят, согласна ли ты. Просто начинят все вкладками. Это же естественно».

Мысль о следящих вкладках в том, что было ей близко как кожа, внезапно вызвала отвращение, почти зуд. Почему все так?.. Для чего нельзя сделать ни шага, ни вдоха вне купола? Противно!

«Αὐτόνομος. Αὐτόνομος. Αὐτόνομος, – повторяла она про себя, набираясь решимости, как перед первым купанием в реке на дне каньона. – Я живу по своему закону. Независимо. Свободно!»

Удивительно, как руки в такт чужим словам избавляли ее от одежд, казавшихся колкими, зараженными.

За порогом ее охватил холод, но Кути едва замечала его. Туман над рекой молочно светился в лучах луны, словно она шла босиком над облаками, не чуя под собой земли. Шурубей – темный силуэт в лунном ореоле – ждал ее, и торжествующая радость была в его веянии.

– Я готова.

– Погоди. – Склонившись вперед, он провел вдоль тела Кути ладонями, почти касаясь пушковых волос, отчего ее кожа покрылась мурашками. – Повернись. Так. Теперь голова. И еще… – Из-за уха он достал предмет, похожий на грызку. – Проверка на пассивный отзыв. Если есть вставки, они откликнутся. Все, ты чиста. Удивительно. Я думал, вам ставят чипы под кожу…

– Один есть. – Кути показала пальцем на внутреннюю сторону левого запястья. – Датчик пульса и давления. Но он сработает лишь на критических цифрах. Теперь скажи, что важно. Не зря же ты меня подговорил так выйти?

– Кармин скоро приедет, ему полдня пути. Надо встретить его с пониманием, знать, кто есть кто, – проще будет беседовать.

– Кармин?.. Ты вызвал его – для меня? – У Кути стало сладко в груди.

– Нет. Я выбрал тебя и доставил сюда – для него, чтобы познакомить.

– Но… почему я?

– Мы одной породы – ты, я, он. Да, я тоже автоном, только не рисуюсь напоказ, как Селеев. – Шурубей улыбнулся. – Непохож?.. Ну, извини, доказывать мне нечем. Разве что просветишь интраскопом. Внутри я кое-чем отличаюсь…

– Я натуральная!

– Ты инородка, подсадка. Натуральнее нас с ним, да, но тут дело в другом… – Нил сел на корточки и жестом пригласил ее сделать то же. – После Эллолы все задумались о том, что любой мир может быть перезагружен, и каждая Ц должна быть готова это пережить. Поэтому и появились вы, мы, куспилсы. Резервный вид на случай, если мир сменится. Более выносливый, с набором дополнительных способностей. Скажем, я чувствую вкладки руками… и еще умею всякое. У тебя нет телепатии, но есть много другого. И вот мы решили познакомиться с другими, кто назначен в будущее. Чтобы знать друг о друге и там, в будущем, не передраться от незнания. Иначе говоря, Ридгели был, по большому счету, прав, когда толковал о сотрудничестве Ц, но говорил – о нас, завтрашних. Мы-то готовимся сознательно, не то что нынешние… с их политикой.

– Но у вас нет детей, – зашептала Кути, обхватив согнутые коленки.

– Будут. Дело времени. Если ученые не смогут, мы возьмемся сами. Вернее, уже взялись.

Над головами их зашуршало; в тот же миг погасла вся подсветка базы. В испуге Кути вскочила, вертя головой и на всякий случай оскалив клыки, а Нил остался сидеть:

– Не бойся, просил же. Просто отказ системы, общий сбой. Четверть часа, и автоматика все восстановит.

Шестикрыл опустился в десятке рук от них, величаво складывая перепонки, и лаут, спрыгнув с его спины, вразвалочку направился к паре археологов.

– Думал, женщина не примет нашу истину, – подойдя, заговорил он речью вара. – Рад, что ошибся. Будьте счастливы оба!

– Знакомься, – представил его Нил широким жестом. – Лучший резервный вид в изученной части Галактики. Мы у них учимся искусству выживания.

– Кути Ушупини Коре, – представилась она.

– Валеикон.

– По нашему обычаю, положено друг друга дважды обнюхать. Это означает мирное знакомство.

– Важно. Сделаем так.

Когда исполнили обычай, Кути предложила:

– У меня запасены два сокровенных кашуна. Прошу разделить со мной трапезу. Есть не обязательно, они вам не подходят, просто пожевать.

– Мне никакие изомеры не чужие, все пойдет в тело, – успокоил ее лаут. – Но только быстро. Я слышу, как ваши машины шуршат, восстанавливая свою нежизнь. Надолго мой дружок, – оглянулся он на шестикрыла, который вылизывал перепонку, – их глушить не может. Скучать вам недолго – завтра с рассветом подойдет Кармин.

– Нам теперь не будет скучно никогда, – заверил Нил. – У нас есть нечто общее.

По базе то тут, то там вспыхивали огоньки – система торопливо занималась самодиагностикой, отыскивала причину сбоя, пыталась наладить энергопитание, связь агрегатов между собой и с внешней сетью. В темноте мерцал свет, и тьма не объяла его. И луна шла по небесному кругу, и время остановилось. Оно всегда спало в каньоне, налитое в него как вода – от эона до эона, от прошлой перезагрузки мира до будущей.

Дракон ли веял, лаут ли, а может, оба они заодно с Нилом – Кути вдруг ясно поняла, что отныне у нее есть друзья в двух новых мирах. В древнем и в будущем. Есть опора и защита, самый надежный охват из теплых, дружеских рук – и перепонок, сильных как ветер. И одиночество, сковывающее мысли и плечи, рассеялось, словно его не было.

«Нас много. Мы такие разные, но мы вместе. И мы уже здесь, и следующий мир – наш».

Даже в дорогом номере гостиницы «Красный город» было дико холодно, не спасали ни обогреватель, ни стопка шерстяных одеял. Впрочем, остальной Нарьян-Мар тоже замерзал, на улицах было ветрено и дождливо, а до этого Гелий еще основательно промерз в дороге, больше суток ему пришлось кантоваться на боковой полке в скрипучем прицепном вагоне, где невыносимо сквозило изо всех щелей, а потом еще почти сутки добираться до места назначения катером. Раньше Гелию не приходило в голову, что в России двадцать первого века могут быть такие адские места, куда не удосужились проложить не только железную, а даже обычную дорогу с твердым покрытием, однако же вот он, славный город Нарьян-Мар, столица Ненецкого края.

Ближайшая железнодорожная станция – город Усинск в соседней Республике Коми, а между ними без малого четыре сотни километров по тундре. Причем добраться в Нарьян-Мар из нефтяного Усинска, как оказалось, можно только по ледяному зимнику, петляя между месторождениями углеводородов, а в теплое время года – на катере, неторопливо спускающемся по течению Печоры…

Гелий Крапивников, рыжий, лопоухий, большеротый, умеренно веснушчатый, в недавнем прошлом рядовой клерк, специалист в области «подай-принеси» в московском офисе международной консалтинговой группы «Делойт», а ныне зрело-опытный юрист двадцати семи лет, помощник советника управляющего юридической компании «Правовые решения», грустно посмотрел на потухший экран своего смартфона, сунул аппарат мордой вниз под стылую подушку и опять накрылся одеялами с головой.

Горите вы все в аду, в душе пожелал миру Гелий, как бы продолжая внезапно оборвавшийся телефонный разговор с боссом, но вслух повторить эту фразу не решился. А вдруг его корпоративный «айфон» тайно фиксирует все им сказанное, а потом через свои заоблачные сервисы передает сокровенные мысли непосредственно начальству? Нет, ну теоретически такое же возможно?

Смартфон ожил опять. В этот раз на связь пыталась выйти мама Гелия – Ада Александровна.

– Гелик! – заговорила трубка зычным голосом бывшей примы Ярославской областной филармонии. – Ты в порядке? Одеваешься тепло? Не голодаешь?

– Мама, ну что со мной может случиться?

– Да что угодно с тобой может случиться. – Ада Александровна вздохнула. – Ты же никогда меня не слушаешь. Почему тебя опять нет в «скайпе»?

– Потому что в гостинице очень медленный интернет, мама…

Гелий перевел смартфон в громкий режим, бросил его на стол и под убаюкивающее мамино бубнение стал разглядывать унылый ледяной дождь, не прекращающийся за окном уже вторые сутки. Ему действительно хотелось есть, мама была права, но останавливало полное нежелание куда-нибудь идти, ведь там, вполне вероятно, можно было вымокнуть под дождем, а кафе на первом этаже гостиницы не работало второй день, и никто не знал почему, и теплых вещей Гелий с собой не прихватил, да и вообще ему в данный момент не хватало сил даже на элементарные действия.

Мысленно Гелий еще был в дороге, среди облупившихся зеленых стен маленьких вокзальчиков, где люди с привычной сноровкой выгружают из грязных поездов на низкую платформу мешки с картошкой, в тумане на крошечной центральной площади непонятного городка, среди темных домов в мокром песке, у загаженного голубями памятника Ленину в зарослях гигантской полыни, среди сгорбленных людей у обрыва к реке, между тощих собак с печальным взглядом, спящих вповалку на холодном берегу, у дебаркадера, плавно качающегося на свинцовых волнах Печоры…

Ждать водометной «Зари» пришлось целую ночь. И судя по виду рейсового катера, он долго пробирался через все мыслимые и немыслимые жизненные бури, прежде чем добрался до пристани Усть-Усинска. Салон «Зари» оказался тесным, похожим на вагон заслуженной подмосковной электрички, только в этом «вагоне» Гелию пришлось провести не два часа, а в десять раз дольше, да еще делить одно пространство с какими-то круглыми бабками в плюшевых жилетах, шумными детьми, которых невозможно успокоить, группой туристов с грязными рюкзаками, потертыми личностями неопределенного возраста с негабаритным багажом.

И даже на палубу нельзя было подняться, поскольку таковая отсутствовала. И заняться было совершенно нечем, разве что смотреть в окно, но Печора – на редкость однообразная река: густые темные ельники на одном берегу, непролазный ивняк – на другом. Изредка встречались поселения, в каждом стандартные цистерны на берегу и рассыпанные по косогору одинаковые деревянные домики с черными сараями и кучками угля. В поселениях чуть побольше – каменные строения и деревянные настилы на улицах.

И ночевать пришлось в ужасных условиях. Хорошо хоть успел закупиться хлебом, шпротами и кока-колой в поселковом магазине. Зато на обратном пути от магазина до причала попал в приключения: в Гелия воткнулся мертвецки пьяный местный житель в забрызганной свежей кровью клетчатой рубахе. Из-за рассеченной брови правая половина его лица не двигалась совсем, взгляд застыл, словно он смотрел куда-то вовнутрь себя, тем не менее каким-то седьмым чувством парень вычислил именно Гелия, самое слабое звено.

– Э-э-э, мужик, – с трудом произнес местный и мотнул головой, словно ослепшее животное.

Гелий застыл на месте в надежде, что неприятная ситуация рассосется сама собой.

– Дайте ему немного мелочи, – предложил опытный попутчик. – Иначе не отвяжется…

Гелий неловко сунул в карман просителя горсть монет, только что полученных на сдачу в магазине, и тот исчез так же стремительно, как появился, пустившись бегом по неосвещенной улице вниз, к холодной реке, рискуя на каждом шагу оступиться и свернуть тощую шею…

На следующий день, обогнув песчаную косу, катер «Заря» благополучно вошел в один из многочисленных мелких рукавов, на которые распадается Печора перед тем, как раствориться в холодном Печорском море, и Гелию открылся Нарьян-Мар во всем великолепии его ржавых портовых кранов, штабелей леса и покосившихся черных заборов. Моросил дождь, было холодно, грустный теплоход по имени «Архангельск» дал низкий протяжный гудок, пассажиры «Зари» молча перебрались на типовой дебаркадер, гуськом поднялись по тропинке к одинокому деревянному домику на высоком песчаном берегу и так же молча разбрелись кто куда. Моложавый дедуля на праворульной «Тойоте» домчал Гелия до гостиницы за десять минут, но запросил за свои услуги столько, что этих денег хватило бы на дорогу от Москвы до Ярославля.

А потом еще была ночь почти без сна…

Подоткнув под себя край одеяла, Гелий уставился в потолок. И зачем ему это все? Для чего он бросил важные московские дела и мучительно добирался на перекладных до Нарьян-Мара? Чтобы выслушивать теперь похмельный бред босса, страдающего в своем комфортном офисе на Пречистенке? Ну, допустим, Гелий опоздал. Но куда можно опоздать в этом городе, где время не просто тащится со скоростью морской черепахи, выброшенной на берег, а еще и движется в обратную сторону? Здесь ничего важного не происходило уже лет тридцать, а жители бродят по пустым улицам, словно участвуют в съемках фильма про зомби-апокалипсис…

Не территорию исправительного учреждения посетителей запускали строго по одному, о чем недвусмысленно сообщали предупреждающие надписи на заборах и воротах. Причем заборы причудливых конфигураций не просто были опутаны дичайшими узорами из колючей проволоки, на них еще повсюду торчали фарфоровые изоляторы разных форм, явно намекая на наличие высокого напряжения…

Гелия после долгого ожидания впустили наконец в тамбур, потом в какой-то мрачный «шлюз», где ему пришлось долго вдыхать густые запахи гуталина и резины, пока суровый сержант в маленьком фанерном окошке тщательно проверял документы и по буквам вписывал фамилию Гелия в толстый гроссбух. И только после этого медленно и со скрипом сдвинулась в сторону решетка, и он смог пройти еще дальше, куда-то во влажную глубину.

Колония считалась особой, все здешние осужденные были особо опасными, для них даже встреча с близкими родственниками – счастливый случай, а уж приезд адвоката – большой праздник. Гелия предупредили, что на любой чих в исправительном учреждении УГ-42/17 нужно будет получать чуть ли не личное разрешение генерала Ковбасы, начальника областного управления ФСИН, поэтому он старался не удивляться ничему. И даже тому, что все работники учреждения буквально спали на ходу, и никому до этого не было абсолютно никакого дела…

– Оружие, средства мобильной связи, фото-, аудио-, видеозаписывающая аппаратура? – монотонно поинтересовался у Гелия офицер в серой униформе. – Надо сдать. И все посторонние вещи тоже.

– А как же… – На секунду Гелий растерялся, но потом безропотно отдал и заранее выключенный смартфон, и свой дорогой серый портфель итальянской кожи.

– Проходим, гражданин адвокат, на личный досмотр, – лениво махнул рукой другой офицер с таким же одутловатым серым лицом, как у первого.

Потертый линолеум, кирпичные стены, укрытые десятками слоев шаровой краски, кругом решетки. В такой обстановке хорошее настроение выжить не сможет…

– Теперь-то я могу увидеть своего доверителя? – Гелий изо всех сил старался не раздражаться.

– Разумеется, – кивнул офицер. – Мы вас проводим. Только сначала придется встретиться с нашим начальником.

– Зачем? – встревожился Гелий.

– Не могу знать, – равнодушно произнес конвоир. – Следуйте за мной…

– Могу я кому-то пожаловаться? Или хотя бы возразить?

Конвоир пожал плечами, вывел Гелия из кирпичного здания КПП и провел мимо плаца с аккуратно покрашенными бордюрами и длинных приземистых зданий без окон, отделенных от общей территории высоким забором из бетонных столбов с колючей проволокой.

– Это ваш очаг культуры? – усмехнулся Гелий, заметив перед входом в одноэтажный барак красочный стенд, посвященный творчеству Михаила Круга.

Сопровождающий офицер кивнул, пропустив иронию мимо ушей.

– У нас и Дом культуры свой, и музей. Начальник приказал вас в музей доставить…

Бегло осмотрев блеклые фотографии и прочие экспонаты, Гелий узнал, что молодая советская власть приспособила под нужды заключенных территорию древней Пустозерской крепости. Во время Отечественной войны заключенные построили литейный цех, а в семидесятых выпускали промышленные пылесосы, которые поставлялись даже в страны соцлагеря. Одно время у колонии была и собственная речная флотилия из нескольких буксиров и барж. Во время перестройки рядовых зэков перевели на Лесную речку под Архангельском, а в Пустозерской крепости, чтобы намоленное место не пустовало, создали учреждение для особо опасных преступников…

Начальник колонии появился минут через сорок, когда Гелий уже потерял терпение.

– Как музей? – поинтересовался подтянутый полковник с поломанными ушами боксера. Он первым протянул руку для рукопожатия. – Пуйда Юрий Сергеевич. Прошу прощения за задержку.

– У нас все разрешения есть, – пробормотал Гелий, вяло пожимая протянутую ладонь. – Ваши люди сутки их проверяли. Надеюсь, вы понимаете, что я не могу обсуждать с вами вопросы, касающиеся моего доверителя? Я с вами, собственно, даже разговаривать не могу…

– А разве мы разговариваем? Я хотел музей показать. На правах, так сказать, радушного хозяина. Поскольку с богатой историей нашего учреждения вы уже сами ознакомились, перейдем сразу к экспонатам. Видите предмет в углу? На первый взгляд, это самая обычная лопата…

– Вы сейчас издеваетесь?

– И не думал. Это наша гордость. В середине восьмидесятых по заданию партии и правительства учреждение освоило производство наилегчайших в мире садовых лопат из титана. Правда, с количеством слегка промахнулись. За год завалили лопатами все хозяйственные магазины Архангельской области…

– Юрий Сергеевич, боюсь, у меня мало времени. Меня ждет мой доверитель. И я не понимаю цели нашей встречи…

Полковник Пуйда многозначительно хмыкнул.

– В молодости все куда-то торопятся. А потом мы узнаем, что торопились зря… И наши цели не всегда оправдывают средства, кстати. Хотя моя цель весьма простая – я просто хотел познакомиться. А что тут удивительного? Вы же из самой Москвы прибыли. Московские люди в наших краях – редкость. Как там Кремль? Как парк «Зарядье»?

– Стоят как вкопанные, – тяжело вздохнул Гелий. – Непоколебимо.

Начальник колонии с серьезным видом покивал:

– Ну да, ну да… Как вкопанные.

– Я могу уже идти? – напомнил Гелий. – Моего доверителя предупредили о встрече с адвокатом?

– Разумеется. Ничто в мире не может помешать вашей встрече. При условии, разумеется, что он захочет с вами разговаривать…

– Вот сейчас я вас вообще не понял. Если администрация учреждения будет создавать препоны, мы завтра же направим претензию руководству ФСИН и исковое заявление в суд о воспрепятствовании законной деятельности адвоката, и вы лично будете неприятно удивлены последствиями. Предупреждаю: мое начальство имеет выходы на Генпрокуратуру и Госдуму.

Полковник Пуйда неспешно прошелся вдоль стендов с экспонатами, смахивая с отдельных фотографий невидимую пыль.

– А вы раньше его видели? Вы его фамилию хотя бы знаете?

– Чью фамилию? И чему вы улыбаетесь, хотелось бы знать?

– Это я о своем, – твердо произнес начальник колонии.

Гелий отвел взгляд. А что он должен был сказать? Что еще неделю назад в его юридической фирме знать не знали ни про Нарьян-Мар, ни про колонию особого режима УГ-42/12 и вообще никогда не слышали про анонимных осужденных, которым вместо имени-фамилии присваивается буквенно-цифровой код.

Вообще-то кафе «Колобок» было изначально детским, просто оно располагалось недалеко от гостиницы, где остановился Гелий, имело вполне уютный интерьер, могло похвастаться относительно вежливым персоналом в лице официанток Ирины и Марины, а также приемлемыми ценами, поэтому на его детскость Гелий перестал обращать внимание почти сразу. «Колобок» он посещал иногда дважды в день. Там даже недорогой коньяк можно было заказать. А почему бы нет, как пояснила толерантную политику заведения официантка Марина. Пока дети пьют свой сок, родители имеют полное право на коньяк…

Гелий доел пасту с шампиньонами, запил ее скверным архангельским пивом, которое почему-то именовалось на ценнике крафтовым, и покосился на мобильник, беззвучно разрывающийся от настойчивых видеовызовов. Московский офис жаждал информации. А Гелий совсем не жаждал общаться с московским офисом. Как же быть? Утром Гелий просто сбрасывал все звонки, без всяких объяснений. Днем трижды имитировал низкую скорость интернета, переводя разговор в режим коротких всхлипов. Но в этот раз, похоже, придется посмотреть боссу в глаза.

– Гелий, мать-мать-мать! – заорал московский офис, орошая слюной экран дорогого моноблока. – Где ты был? Почему не отвечал?

– Я тоже вам рад, Павел Аркадьевич…

– Ты совсем идиот?! – Безбровое лицо босса вытянулось от ярости по диагонали.

– Это риторический вопрос? – уточнил Гелий. – Если не риторический, тогда отвечаю: я не идиот…

За неполный год работы в юридической фирме «Правовые решения» Гелий уже научился не принимать дикую ярость босса слишком близко к сердцу. Строго говоря, у Гелия был не один, а два босса, и оба были формально равны, поскольку юридическую компанию создавали вместе, будучи еще сильно пьющими студентами юрфака МГУ. Да и вообще они были родными братьями. Впрочем, Павел Аркадьевич и Лев Аркадьевич, несмотря на близкое родство, кардинально различались и по характеру, и даже внешне.

Павел, получившийся в маму, был рыхлым, ленивым, имел гнусные привычки. А вот Лев, унаследовавший от рано умершего папы высокий рост, узкую кость и легкость, переходящую местами в жизнерадостность, был весьма приятен в общении. Собственно, «Правовые решения» живы только потому, что персонал до сих пор нанимал на работу исключительно Лев. И все ключевые решения принимал тоже он.

– Ты сейчас где? – Павел Аркадьевич, заподозрив неладное, попытался заглянуть за плечо Гелия, но в полутьме «Колобка» ничего разглядеть не смог.

– В кафе, – признался Гелий.

– С клиентом уже повстречался?

– Конечно.

– Ну тогда не мычи, говори внятно. Ты там что, пьяный?

– Почему пьяный? Ой!

Гелий потянулся к пивной кружке и как бы случайно смахнул со стола свой мобильник. Трубка упала на подставленный ботинок целая и невредимая, но видеосвязь благополучно прервалась.

– Другой бы на моем месте каждый день нажирался вдрабадан, а я держусь, – проворчал Гелий. – Потому что у меня характер. И сила воли. И дури полная башка. Вот только зачем я согласился ехать в этот Нарьян-Мар? Кто мне скажет? Марина, не знаете, зачем я приехал в ваш замечательный город?

Официантка обернулась и механически кивнула, даже не вслушиваясь в вопрос.

На самом деле особого выбора у Гелия не было. Его поставили перед фактом. Сказали: одному персонажу, отбывающему пожизненный срок, срочно требуется адвокат. Оплата – сдельная. Сейчас его представляет гражданин Израиля Моше Шимон, он же бывший гражданин России Миша Семенович, но Миша хочет делегировать исключительные полномочия по представлению интересов своего клиента во всех судебных и прочих инстанциях РФ фирме «Правовые решения».

Потом какой-то украинский благотворительный фонд со своего офшорного счета на острове Джерси перебросил гонорар, причем в евро и весьма щедрый, если судить по тому неподдельному энтузиазму, который появился в глазах братьев-учредителей. У Гелия не хватило духу в такой ситуации задавать провокационные вопросы. Он собрал портфель и поехал. Предполагалось, что ничего особенного от него не потребуется. Встретится, поговорит, узнает пожелания, а все остальное – по обстановке. Простое задание? Куда уж проще.

А теперь Гелий чувствовал себя так, как будто пошел в ближайшую от его дома березовую рощицу за грибами-ягодами, а оказался в самом центре боевых действий, да еще и угодил под танк. Кто этот человек с лицом рептилии, в официальных документах именуемый как «осужденный ОР-178»? Кому и почему пришла в голову идея нанять «Правовые решения»? Ведь ни Гелий, ни его боссы не имели никакого опыта в уголовном судопроизводстве, не занимались защитой по уголовным статьям, и это факт, от которого никуда не деться.

Судя по сжатой информации, которую послали Гелию вдогонку, этот гражданин не самой приятной наружности, имеющий редкое генетическое заболевание кожных покровов, год назад был осужден за терроризм, попытку вооруженного мятежа и насильственного захвата власти, а полгода назад ему добавили еще организацию экстремистского и террористического подполья, подрыв основ безопасности государства и свержение существующего конституционного строя.

Такого букета тяжелых эфэсбэшных статей другому хватило бы на три пожизненных срока. Да и трудно поверить, что столь изощренный преступник, практически враг государства номер один, мог действовать наобум, выбирая адвоката. Гелий – не дурак, хоть и рыжий. На Пречистенке, в радиусе трехсот метров от «Правовых решений», можно найти как минимум пять пожилых авторитетных юристов, выступающих по телевизору, и они с гораздо большим основанием могли бы претендовать на щедрый гонорар.

Открытым оставался и вопрос, что именно знали боссы. Явно они знали больше, чем успели сообщить Гелию. Начальство лукавит всегда. В этом можно даже не сомневаться. В ста процентах случаев утаивание информации от подчиненных в корпоративной культуре считается управленческой необходимостью. Наверное, такая тактика бывает иногда оправданна, но в данном случае, на взгляд Гелия, боссы перемудрили с военными тайнами…

– Еще пива? – заботливо поинтересовалась официантка. – А хотите принесу коньяку?

– Лучше принесите счет. – Гелий взглянул на часы. – Пора баиньки…

В номере он первым делом вызвонил Льва Аркадьевича. Тот откликнулся мгновенно, словно караулил у своего ноутбука. Впрочем, вид он имел слегка помятый и заспанный. И был, судя по всему, не дома.

– Слушай, Паша мне уже через каждые пять минут названивает, он как бы в панике, – доверительно рассказал Гелию Лев. – У тебя что-то пошло не так?

– Да все пошло не так, – мрачно сказал Гелий. – Если бы вы его видели! Выглядит, как умирающий от чумки варан.

– Да, не зря такой привлекательный был гонорар… Но ведь прямо сейчас мы ничего изменить не сможем? – Лев кому-то показал одну из самых дружелюбных своих улыбок, а потом вернул серьезное лицо. – Гелик, извини, я спешу. Но ты же понимаешь, о чем я? Дружище, ты меня не подведешь?

Гелий вяло растянул губы в ответной улыбке. Его мама тоже почти всегда куда-то спешила, на холодильнике любила оставлять длинные списки дел, которые маленький Гелий должен был успеть переделать до ее прихода, а перед уходом она делала очень серьезное лицо и точно так же спрашивала: «Гелик, ты меня не подведешь?»

Лев что-то почувствовал, видимо, поэтому не отключился.

– Вот прямо совсем-совсем плохо? – уточнил он. – Помаши мне рукой, если уверен, что справишься.

Гелий махнул поднятой рукой и подумал о том, как все перемешалось в этом мире. Проблемы возникают даже с универсальными системами коммуникации. Поднятая рука была всегда понятна всем. Казалось бы, помаши рукой, и ничего больше говорить не нужно. Но сколько было случаев, когда туристы в Таиланде, оказавшиеся в силу разных обстоятельств на необитаемом острове, махали руками изо всех сил, а проплывавшие мимо местные рыбаки просто не воспринимали эти сигналы как призывы о помощи. Они радостно махали туристам в ответ и спокойно уплывали…

– Клиент хочет невозможного? – Лев приподнял левую бровь.

– Я вообще не понимаю, чего он хочет, – признался Гелий. – Он просто молчит. Я к нему уже трижды приходил, просидел в этой дурацкой комнате для свиданий почти восемь часов. Думаете, я его ни о чем не спрашивал? Он приходит, садится на стул, смотрит сквозь меня и тупо молчит. Я уже не знаю, что мне делать…

– Для начала тебе нужно успокоиться, – посоветовал Лев. – Клиент имеет право быть странным. Этот хотя бы платит щедро. Ты, главное, свое рабочее время фиксируй, а дальше видно будет. Почасовую ставку с завтрашнего дня мы тебе удвоим, разумеется, ввиду особо тяжелых условий труда. Ок?

За окном опять дождь. Водяная взвесь настолько густая, что за ней не видны даже соседние бараки. Чтобы не мотаться ежедневно между колонией и Нарьян-Маром, Гелий перебрался в Пустозерск. Выбор арендной жилплощади в городке, где нет вообще ничего, кроме колонии, был предсказуемо невелик, местные ютились в одноэтажных деревянных бараках разной степени изношенности, но Гелию повезло, удалось найти относительно теплую и просторную комнату в квартирке с подселением. Теперь у него скрипучий продавленный диван, зато спать можно было всего под двумя одеялами. Вот только воду на чай и умывание приходилось каждое утро набирать в колонке на улице. И посещать туалет типа «сортир» в дальнем углу двора, рядом с угольной кучей.

Лев оказался прав. С клиентом наметился контакт, как только Гелий перестал злиться. Еще пока не диалог, «Ящерица» на прямые вопросы не отвечал, но он стал хотя бы реагировать на раздражители. В прошлое посещение, когда Гелию удалось на пару секунд перехватить его тяжелый взгляд, странный клиент отчетливо произнес:

– Расскажи что-нибудь.

– Рассказать? – растерялся от неожиданности Гелий. – Что?

– Не важно.

Гелию не хотелось ничего, но он быстро мобилизовался и стал пересказывать истории из жизни, которыми его развлекала по вечерам Любовь Петровна, полуслепая старуха-соседка. Дома она всегда носила валенки, еле таская опухшие ноги, и легко шла на любой контакт. Родом она была из какой-то уже не существующей деревни под Псковом, родителей ее расстреляли немцы, старший брат погиб под колесами поезда, а младший умер в пьяной драке, получив удар ножом. Из псковской деревни Любовь Петровну вывез муж, работавший бакенщиком в Нарьян-Маре. Про мужа она вспоминала только хорошее, хотя как с ним жила – уже не помнит. Умер он рано, в тридцать девять. Однажды утром попрощался, ушел на работу, а через три дня его принесли домой мертвого – остановилось сердце. А вроде и не жаловался никогда ни на что…

«Ящерица» слушал внимательно, слегка склонив голову вбок, иногда облизывая губы, изредка кивая. И Гелий увлекся, стал рассказывать дальше, как Любовь Петровна осталась одна, жила по инерции, пока не потеряла сына-подростка. Тот рос мелким, худым, часто болел, а потом однажды искупался в Печоре, стал кашлять, слег, она сутками работала, лечить его было некогда, только таблетки давала. А когда мальчишку положили в больницу, ему стало хуже, пошли отеки, и через месяц он умер. Любовь Петровна потом полгода спать не могла. Похудела на пятнадцать килограммов…

Когда в комнату для свиданий вошла охрана, Гелий даже удивился, как быстро пролетело время. «Ящерица» ему коротко кивнул, потом отвернулся лицом к стене, максимально вытянув руки назад, чтобы конвоиры смогли сковать его наручниками. В эту минуту у Гелия появилось ощущение, что проверка наконец завершилась и теперь процесс общения с клиентом должен наладиться. И все станет понятней. Бесконечные досмотры и проверки его уже почти не смущали. Привычными стали и заборы, и колючая проволока, и лязг ржавых замков, и влажные решетки, и серые стены, и жеваные лица охранников, и постоянные пятитысячные купюры, которые нужно было засовывать сонным охранникам в их оттопыренные карманы, и въевшаяся в стены вонь вездесущего гуталина…

На следующий день конвой привел клиента вовремя. И «Ящерица» сразу оживился, как только за сопровождающими закрылась металлическая дверь. Вот только к ядовитому цвету его кожи Гелий никак не мог привыкнуть. В детстве он получал нечто похожее, когда назло маме смешивал все подряд акварельные краски из набора, и тогда по листу бумаги расплывалась мерзкая серо-бурая клякса. Впрочем, цвет – тоже не самое страшное. Лицо и руки «Ящерицы» покрывала твердая корка, напоминавшая слегка чешую, и когда клиент поворачивал голову или улыбался, короста эта трескалась, как тонкий лед на озере, и по изломам начинала растекаться густая темная жидкость. До тех пор, пока корка не засыхала вновь. В такие моменты Гелий с трудом справлялся с тошнотой.

– Я слышу твои мысли, – заявил вдруг «Ящерица». Голос у него оказался низким и скрипучим.

– В каком смысле? – удивился Гелий.

– В прямом. Сейчас ты не считаешь меня человеком. По-твоему, я – инопланетянин, который прибыл на Землю с разведывательной целью, но свою миссию провалил, был пойман и спрятан подальше. Это не так.

Гелий невольно отшатнулся, скрипнув стулом.

– Простите… Не знаю, к сожалению, как к вам обращаться… У вас ведь есть имя? Я даже мысленно не могу произнести: «осужденный ОР-178»…

– Можешь называть меня Аяксом. Устроит?

– Да, вполне. У вас очень редкое имя.

– Аякс – не имя. Это должность, скорее. Или звание. Мне сложно подобрать точный аналог.

– Понятно, – сказал Гелий и судорожно сглотнул обильную слюну. – А скажите мне, Аякс, для чего вам понадобился адвокат? Я забрался в эту, извиняюсь, дыру с единственной целью – представлять ваши интересы. Но сначала вы не хотели со мной разговаривать, хотя ваши доверенные лица уже заплатили нашей фирме солидный аванс, а теперь, после восьми дней молчания, вы заявляете об умении читать мысли на расстоянии. Мне осталось узнать, общаетесь ли вы с призраками и занимаетесь ли материализацией духов…

«Ящерица» вывернул голову, прислушиваясь к звукам в коридоре, и короста на его лице опять пошла трещинами.

– Если быть точным, у тебя не одна, а две версии, – продолжил он, словно не слышал вопросов Гелия. – Когда ты сомневаешься в моем прибытии из глубин космоса, то думаешь: а может, он рептилоид, представитель глубоко законспирированной расы разумных существ, которые произошли от динозавров?

– А мы можем поговорить о чем-то более полезном? – поинтересовался Гелий.

– Я не имею никакого отношения ни к земным динозаврам, ни к внеземным цивилизациям. И чтобы не возвращаться дважды к вопросу инопланетного происхождения, хочу сказать, что распространенные в массовой культуре представления о густонаселенной Вселенной – параноидальный бред, не более. Никаких десантов из космоса в ближайшие пятьдесят тысяч лет не случится.

– Ну что сказать? Меня этот факт едва ли огорчит, – хмыкнул Гелий. – Вот только высока ли точность вашего прогноза?

– Это не прогноз. В обозначенном мной временном промежутке ни добрые, ни злые пришельцы не прилетят, я могу это предсказать со стопроцентной точностью. Вы можете никого не опасаться.

– Сразу полегчало…

– Вероятность возникновения инопланетных цивилизаций сильно переоценена.

– Вы занимались поиском внеземных форм жизни? – Гелий уже не пытался скрыть сарказм.

– Да, я посвятил этому некоторое время. Не скажу, что много. Но мои выводы пока никто не опроверг. Если абиогенез не уникален, то почему он произошел на Земле всего один раз? Прошло уже четыре миллиарда лет. Почему с тех пор он ни разу не повторился?

Гелий пожал плечами. Аякс, похоже, оседлал любимую тему, и лучше ему не мешать. И хотя Гелий из школьного курса биологии не запомнил вообще ничего, но он старательно слушал, вникал в термины, кивал заинтересованно. Если странный клиент хочет поговорить о многоклеточности и эукариотах, то Гелий будет его слушать. И послушно удивляться тому, что два миллиарда лет назад Землю населяли крохотные микробы, не имеющие ни ядра, ни митохондрий, а потом в один прекрасный момент все изменилось, внутри одноклеточной археи непонятно каким образом оказался другой организм – эубактерия, и спустя всего миллион лет эта эубактерия стала молекулярной электростанцией…

– Судя по генетической информации, восемьдесят тысяч лет назад человеческая популяция пережила чудовищное сокращение, в тот момент на Земле оставалось не больше десяти тысяч человеческих особей. – Аякс говорил монотонно, без эмоций. – Однако люди, голые говорящие обезьяны, не только выжили, но и расселились по всей планете. И создали глобальную цивилизацию. И вышли в космос. И все это результат цепочки случайных событий, повторение которых критически маловероятно…

Гелию остро захотелось выкурить сигарету, хотя он отказался от этой пагубной привычки еще три года назад. Казалось, даже думать забыл о табаке. И вот опять…

С утра Гелия залихорадило. У него даже возникло желание остаться в тепле, а не тащиться в сырой и холодный Нарьян-Мар, однако он пересилил себя, заставил организм бороться с болезненной слабостью, которая быстро растекалась по жилам и костям. Поддаваться нельзя, иначе болезнь одолеет окончательно и сделает тело мягким…

В полуподвальной аптеке «Ваше здоровье» он запасся бумажными носовыми платками, каплями от насморка, жаропонижающими шипучими таблетками с запахом черники. Потом выпил две чашки черной жидкости с запахом кофе из автомата в магазине «Олешек». Там же слегка отогрелся, собрался с силами и занял наблюдательную позицию на углу элитной четырехэтажной новостройки в микрорайоне Авиаторов. Через полчаса на парковку возле крайнего подъезда втиснулся черный тонированный «Лендкрузер», автомобиль начальника колонии.

Гелий выждал, пока полковник Пуйда заберет из бездонного багажника полиэтиленовые пакеты с покупками, поздоровается с соседом и его таксой, поднимется к себе и включит свет в кухне. В домофон Гелий не звонил, просто вошел в подъезд вслед за собачником, уверенно поздоровался с ним, как со старым знакомым, поднялся по широкой лестнице, надавил на кнопку звонка. В глубине полковничьей квартиры что-то тренькнуло, потом лязгнули вертикальные сейфовые запоры, и спустя несколько секунд в проеме двери возник сам полковник Пуйда в домашнем спортивном костюме.

– Юрий Сергеевич, узнаете меня?

Хозяин удивленно замер. Впрочем, о его удивлении Гелий мог лишь догадываться, на лице начальника колонии никаких эмоций не отражалось.

– Как узнал адрес?

– Что значит как? – Гелий улыбнулся. – Могли бы и догадаться.

– Ну да, от него, конечно… – Полковник поиграл желваками и приглашающе кивнул. – Заходи. Я сегодня один на хозяйстве. Супруга с дочерью в отъезде.

Гелий с облегчением стянул в прихожей мокрые туфли, взгромоздился на металлический кухонный табурет и украдкой огляделся. Кухня в доме полковника блестела хромом, стеклом и черным лаком, в углу урчал двухэтажный холодильник, у дальней стены журчал цветомузыкальный фонтан, а через арку виднелась большая гостиная, оформленная в стиле раннего хай-тека.

Пуйда, заметив интерес гостя к интерьерам, развел руками.

– Супруга занималась ремонтом, – пояснил он. – Извини, забыл, как тебя зовут.

– Гелий.

– В общем, переходи сразу к делу. Без прелюдий. Ты же не чаи пришел со мной гонять, правильно?

Гелий подумал, что от горячего чая он бы тоже не отказался, достал из внутреннего кармана куртки сложенный вчетверо лист бумаги и молча протянул начальнику колонии. Тот так же молча его взял, неторопливо развернул, внимательно изучил текст, отпечатанный крупным шрифтом на принтере, нахмурился и порвал листок на мелкие части.

– Деньги приличные, разве нет? – Гелий дважды чихнул и высморкался в бумажный платок. – Извините! Можно мне воды?

Полковник фыркнул.

– Он что вообще о себе думает? Я же не могу просто открыть камеру и сказать: лети, лепесток, через север на восток… У нас не проходной двор, а особый режим. За всю историю ни одного побега…

– Но и два миллиона евро на дороге обычно не валяются. – Гелий, не дождавшись разрешения, самостоятельно нашел в шкафчике кружку, налил в нее воды из чайника и высыпал туда же жаропонижающий порошок с острым химическим ароматом. – Юрий Сергеевич, давайте рассуждать логически. У вас, кажется, в Черногории недвижимость? Студия в Будве, пятьдесят шесть квадратных метров, оформлена на вашу двоюродную сестру.

Полковник прокашлялся.

– Откуда информация?

– Не важно. Просто мой доверитель настойчиво рекомендует вам перебраться из Черногории в более приличное место. На берег Женевского озера, например. Уютный домик с виноградником в тихом кантоне Во – что еще нужно русскому офицеру в отставке?

– Отставка – это уже решенный вопрос? И сроки знаешь?

– У вас есть полгода. Год – максимум.

– С-суки!

Начальник колонии несколько раз сильно стукнул кулаком по столешнице, глубоко вдохнул, достал из пакета бутылку пива, опустошил ее одним большим глотком и поинтересовался:

– Деньги вперед?

– Разумеется. Можно даже всю сумму наличными. Но мой доверитель не рекомендует. Наличные легко отслеживаются. Кроме Албании и Косово, разумеется. А еще могут возникнуть сложности в процессе приобретения недвижимости, набегут аферисты из Восточной Европы. Наше предложение – перевод в один из банков Карибского союза. Купите паспорта Федерации Сент-Китса и Невиса, это не очень дорого, а управлять капиталом можно из любой страны. На открытие вашего счета и подтверждение перевода потребуется примерно десять дней.

– Допустим, я захочу выслушать ваше предложение. Какие есть варианты? Ты же понимаешь, надеюсь, что у любого побега бывают последствия?

– Никто и не говорит о побеге, – успокоил Гелий. – Если вы согласитесь оказать услугу моему доверителю, мы найдем приемлемый для всех вариант. Ваше дело – максимально точно следовать полученным инструкциям. Если совсем коротко, мой доверитель как бы умрет от сердечного приступа, а после оформления свидетельства о смерти его останки как бы захоронят на территории спецкладбища. Не сомневайтесь, имитация смерти будет весьма достоверной.

– И откуда вы только взялись на мою голову?! – Начальник колонии с тоской посмотрел в окно и достал из холодильника пузатую литровую бутыль водки «Северное сияние». – Будешь?

Гелий отрицательно покачал головой.

– Кто он вообще такой? Что за важный хрен моржовый? Почему мне регулярно звонки идут из Москвы по его поводу?

– Я не знаю. Простите. О себе он не рассказывает.

Полковник, не поморщившись, влил в себя стакан холодной водки и неумело перекрестился.

– Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй нас, грешных! Антихрист он, точно тебе говорю, не зря он явился. Скоро настанет апокалипсис. Беги от него подальше.

Гелий зевнул и покосился на электронные часы над фонтаном.

– Если опасаетесь за жизнь близких, есть еще вариант с гарантированной эмиграцией. Приедете всей семьей в Братиславу, как туристы, вас перевезут по дипломатическим каналам в Вену, а оттуда в североамериканские штаты. Получите новые личности по программе защиты свидетелей… В общем, подумайте до завтра. А я пойду. Спешу, извините…

На последнюю маршрутку Гелий опоздал, хотя и яростно размахивал руками, чтобы водитель его подождал. Пришлось ловить такси по ночному тарифу. В салоне вазовской «классики» было холодно, печка дула слабо, и всю дорогу Гелий мерз. К концу пути он скис окончательно, тело скрутила боль, действие жаропонижающего порошка как-то слишком быстро закончилось, и ему хотелось только одного – побыстрей добраться до своего временного жилища, где можно было просто упасть на диван и отключиться.

Но сразу отключиться ему не удалось. В квартире ждал участковый. Пришлось Гелию пить с ним чай, разговаривать на разные отвлеченные темы, улыбаться. Участковый что-то бубнил про бдительность, близость к пограничной зоне, необходимость проверки всех чужаков. И особо акцентировал внимание на непосильном труде сотрудников правоохранительных органов в условиях Крайнего Севера.

Гелий кивал, стараясь не уснуть прямо за кухонным столом. Он отлично понимал, что визит полицейского вызван никакой не близостью к пограничной зоне, а бдительностью полуслепой старухи-соседки. И он даже не был зол на Любовь Петровну. Она слишком давно живет в этой стране, и не Гелию учить ее основам выживания. А участковый, как только наговорится, получит за беспокойство новенькую хрустящую купюру в пять тысяч рублей, которая частично сгладит тяжесть труда, и уйдет вполне довольный жизнью. Разве жаль Гелию денег на благие цели? Конечно, нет…

Плоская трава, отчаянно дрожащая на ветру, сырость, сильный запах болот, постоянный холодный ветер, серое небо, изрытое низкими облаками, тусклое солнце, которое редко показывается из-за туч, морской берег, скованный толстой коркой льда, – вот это все и есть Колгуев, кусочек суши, покрытый густой сетью ручьев, рек и озер. Самое крупное озеро – Песчаное, рядом с ним уже несколько десятилетий разрабатывается Песчаноозерское нефтяное месторождение. На месторождении задействованы двести работников компании «Арктикнефть», их привозят вахтами и меняют, как узнал Гелий, каждые пятьдесят два дня.

В шестидесяти километрах от месторождения – поселок Бугрино, сборище разномастных строений разной степени разрушенности, произвольно разбросанных по берегу Поморского пролива. Население поселка – четыре сотни человек. Русские, ненцы и коми. В нескольких десятках километров по берегу – Северный, который еще меньше похож на поселок. Там осталась только база метеорологов, да и она давно не используется. Недвижимость метеорологов выкупила лет пять назад рыболовная компания «Север-К», но рыболовы обанкротились, а у конкурсного управляющего в Нарьян-Маре руки не дотягиваются до колгуевской земли, и всем добром здесь единолично распоряжается сторож, Андрей Иванович Голушко, бывший кавторанг, списанный с подводной лодки за тягу к спиртному. Когда-то он командовал большим коллективом, а теперь в подчинении у Андрея Ивановича только восемь местных кобелей породы «колгуевская дурная».

Почему Аяксу нужен был именно Колгуев – Гелий так и не понял. С поставленной задачей найти сухой просторный склад в укромном месте он справился, сговорился с Андреем Ивановичем, а об остальном думать было некогда. Сторож уступил Гелию по сходной цене большой сарай, где метеорологи когда-то хранили лодки. Теперь там хранятся блоки-ретрансляторы, на вид почти неподъемные, и ажурные приемные фермы из легчайшего серого металла. Все это оборудование, необходимое для открытия основного и резервного Окон, Аякс забросил на Колгуев три недели назад, перед ледоставом, когда катера еще могли подходить к причалу.

– Ничего здесь не трогал? – строго спросил Гелий у сторожа, распахивая пошире двери сарая. Луч фонаря метнулся по знакомым плоским ящикам. – Смотри мне, Иваныч!

– Шутишь? – удивился сторож. – Да за всю жизнь ни одной копейки чужой!

Голушко был помят, хотя и не больше обычного, традиционно небрит и на удивление почти трезв, на нем были кепка-капитанка, неизменная растянутая тельняшка и распахнутый бушлат, он шмыгал простуженным носом и прихлебывал свое «лекарство» из плоской фляжки.

– Давно я твоего крокодила Гену не видел. Куда он запропал?

– Никуда не запропал, дел было много, – отмахнулся Гелий. – Сам-то не передумал еще?

– Сам-то? – Бывший кавторанг нахмурился. – Нет, не нужен мне этот ваш прекрасный новый мир. Ничего я там не позабыл. Хочу в нашей великой и удивительной России подыхать с чистой совестью. Заслужил, колобок. Тебе, кстати, поздравление с наступающим днем рождения передали. Завтра?

– Завтра, – подтвердил удивленный Гелий. – Кто передал?

– Матушка твоя, Ада Александровна. Дозвонилась на наш радиотелефон. Не волнуйся, я все ей сказал, как нужно. Про полный порядок на шхуне и проблемы с сотовой связью.

– Как она местный номер узнала?

– Не могу знать. Может, в сельсовете дали… Останешься на обед? У нас на сегодня вчерашний борщ, макароны с тушенкой и компот.

– Нет, я иду спать. Моего водителя накорми.

– Какие разговоры, накормим… Только вот это… – Голушко откопал в просторном кармане бушлата пачку папирос и спичечный коробок. – Никак не могу в толк взять. Вроде на человека ты похож, и мама у тебя есть. Почему на этого инопланетного работаешь? А если эти нелюди обмануть нас хотят? Неужели мы добровольно станем у них рабами?

– На колу мочало – начинай сначала… С чего ты решил, Иваныч, что он инопланетный? Такой же человек, как мы с тобой. У меня волосы рыжие, а у него кожа такая. Бывает. Генетическое заболевание. Вообще-то он талантливый ученый, изобретатель, прогрессор.

Сторож крякнул, присел на деревянный ящик, тщательно измял гильзу папиросы, прикурил и несколько раз задумчиво затянулся.

– Ученый – это который, фигурально выражаясь, нагибает все, до чего может дотянуться, ради светлого будущего человечества? Чтобы космические корабли бороздили… В общем, что тут непонятного?

Заходящее солнце на минуту показалось из-за низких туч и попыталось согреть остатки деревянного причала, черный песок, покосившиеся столбы без проводов, смерзшиеся кучки угля, оленьи кости, гору пустых ржавых бочек, почти уже истлевших, и наполовину вросший в землю остов прицепа. Ветер загромыхал наполовину оторванным от крыши сарая листом гофрированного железа. Гелий непроизвольно поежился.

– Ладно, Иваныч, закрывай ворота…

В комнате типового барака было сыро. Угол промерз. Через все щели дул ветер. И матрас оказался влажным. Гелий присел на металлическую койку и понял, что снимать с себя утепленные флисом штаны он, пожалуй, не будет. А парку снимет, но попозже, когда раскочегарится масляный обогреватель. В прошлый приезд он с ним в обнимку так и заснул. А потом долго не мог повернуть шею.

Последние две недели были просто сумасшедшими. На Гелия свалились заботы по подготовке людей к Переходу. В этот раз Аякс решил осчастливить поселок Искателей, где больше семи тысяч жителей. Времени на подготовку минимум, всего две недели, это практически ничего, если подробно разъяснять всем и каждому, что такое Переход и почему никто не станет никого обманывать.

Люди редко с первого раза понимают, какая им выпала уникальная возможность изменить свою жизнь, поэтому первая реакция – недоверие. Почему мы? А кто вы вообще такие? Да, нам здесь плохо, но такая жизнь нам понятна. А что случится с нами там, на другой стороне? Это вы говорите, что нам будет лучше, а мы этого не знаем. А вдруг этот самый Переход окажется болезненным? А вдруг что-то пойдет не так? А кто нам даст гарантию?

Такие же точно вопросы, как в Искателях, люди задавали в Нягани, Артеме, Асбесте, Искитиме, Копейске. Тогда отвечать на них приходилось Аяксу, он делал это как мог, в итоге за те пять раз, когда Окна открывались, Переход совершили девятьсот пятьдесят девять человек. Из них почти половина – жители Асбеста. Так себе результат, если честно. Гелий был уверен, что его стратегия окажется более эффективной, и в Искателях новую жизнь выберет как минимум тысяча жителей. Не зря же он две недели бегал с высунутым языком, встречаясь с общественниками и местными лидерами мнений.

К тому же Аякс был слишком беспечен, за это, собственно, и поплатился: оказался под арестом «за организацию террористического подполья, направленную на подрыв основ безопасности и свержение существующего конституционного строя». Причем в Копейске его сдали доверенные лица, ближний круг. Ну а дальше все понятно: ФСБ, СК, КПЗ, суд за закрытыми дверями, приговор, тюрьма особого режима. Осчастливливать своих граждан имеет право только государство, у него на это монополия. Посягательство на государственную монополию всегда пресекается жестко, на корню…

Пока Гелий ждал глубокого сна, несколько раз проваливался в дремоту. Открывал глаза, смотрел на часы, прислушивался к далекому лаю собак, монотонному тарахтению дизельного генератора и с облегчением закрывал глаза опять. В одно из пробуждений он даже снял куртку. В комнате наконец-то потеплело. В другой раз ему показалось, что рядом кто-то есть…

– Кто здесь? – Гелий сел, ногами попытался нащупать ботинки, но только загнал их еще дальше под кровать. – Черт!

– Это я, – отозвалась темнота голосом Аякса. – Не пугайся, я не один.

В дальнем углу мигнули оранжевые огоньки. Все понятно, Аякс прихватил с собой транспортных киботов. Вообще-то они выглядели мило и обаятельно, как игрушки из «Лего», но при желании их можно перевести в боевой режим, и тогда грузовые клешни в один миг станут летальным оружием.

– Тебя кто-нибудь видел? – забеспокоился Гелий.

– Я был осторожен. Значит, завтра?

– У меня завтра день рождения, – сказал в темноту Гелий.

– Я знаю. Вот и будет тебе подарок…

Монтировать сцену на центральной площади начали с раннего утра. Гелий настоял. Он тоже встал пораньше, чтобы лично все проконтролировать. Аякс забросил оборудование для Окон глубокой ночью. Пока поселок крепко спал, киботы сделали основное, собрали приемные фермы, уложили блоки-ретрансляторы, а потом втянули грузовые клешни, сложились и перешли в режим ожидания. Если не знать, со стороны «спящих» киботов можно было легко принять за нестандартные рекламные конструкции.

В поселке Искателей впервые за всю его истории должен был состояться рок-фестиваль. С участием настоящих лидеров заполярного рока. Обещали приехать и мурманская инди-группа «Треска», и архангельские рок-панки «ПиТриЧетырнадцать», и альтернативная «Ягодаморошка» из Карелии. Поначалу на приглашение ответил даже интернет-знаменитость Грошик, родившийся в Апатитах, но накануне позвонил его импресарио и вежливо разъяснил, что Грошик выступить в Искателях не сможет, у него корпоратив в Монако. Гелий тоже был вежлив и ответил, что организаторы не в претензии.

Самый северный в мире рок-фестиваль – почти идеальное прикрытие для массового Перехода. Муниципальные власти не только радостно одобрили мероприятие, но даже пообещали помочь. Главное, во время подготовки площадки к концерту можно заниматься всем, чем угодно. Никому и в голову не придет, что вокруг сцены будет смонтировано не только звуковое и световое оборудование, но и приемные фермы для открытия Окон. В общем, Гелий гордился собой. И легендой, которую придумал для Перехода.

Утром по дороге на работу у сцены притормозил глава поселковой администрации Ильясов. Гелий, искренне улыбаясь, от помощи отказался, и Ильясов отбыл в мэрию в приподнятом настроении. Следом за поселковым главой будущую концертную площадку посетил глава всего Заполярного района Виктор Викторович Бездумов. Вышел из машины, поправил соболью ушанку, походил кругами, помахал руками, демократично поздоровался с рабочими, монтировавшими сцену. Спросил: как дела, орлы? И отметил удачную для рок-концерта погоду, синоптики по его личной просьбе обещали на вечер всего-то минус пять градусов, что для жителей Заполярья – сущий пустяк.

Потом приехал лидер местного отделения Общероссийской общественной организации «Союз борьбы за правое дело» Андрей Редькин. Сначала он долго стоял в сторонке, задумчиво наблюдая, потом заинтересованно обошел несколько раз вокруг площадки, позвонил кому-то, покачал головой и стал дергать Гелия за рукав.

– Вы и меня поймите, Гелий Артурович, на мне ответственность за судьбы. Как я потом буду в глаза смотреть людям? Я с коллегами из столицы вчера созванивался…

– Вы не забыли о секретности, Андрей Сергеевич? – раздраженно перебил общественника Гелий.

– Не волнуйтесь, никакой конкретики, дат, фамилий и тому подобного я не сообщал. Просто, понимаете, мы беспокоимся. Это же ответственное решение. И постоянно возникают новые вопросы. Кое-что хотелось бы знать поточнее. Вот вы говорили, например, что вещи с собой брать не нужно. А как же без вещей?

– Я вас понял, – кивнул Гелий. – Вы главный принцип коммунизма помните?

– От каждого по способностям, каждому по потребностям, – не задумываясь, отчеканил Редькин.

– Именно. Считайте, что из дикого капитализма вы попадете непосредственно в коммунизм. Больше, к сожалению, ничего сказать не могу. На той стороне вас встретят и все объяснят, не переживайте.

– Значит, там все дадут? – недоверчиво уточнил Редькин. – А зубную пасту?

– Берите только себя и свою супругу. И не опаздывайте…

К двум часам дня звук был готов. Для музыкантов на площади установили два вагончика. Краем глаза Гелий отметил, что кто-то из приглашенных рок-звезд уже приехал и выгружает из микроавтобуса свой инструмент. После короткого звонка Гелия в местный ДК появились два техника, привезли свет. Задумчивый звукоинженер стал настраиваться, воткнул в микшерский пульт свой «Айпад», и над центральной площадью Искателей поплыли медитативные переборы индийских ситар. На звук ситар стали подтягиваться первые зрители.

За час до начала концерта площадь уже заполнилась гудящей толпой. Люди общались, смеялись, ели сосиски в тесте, пили кофе из бумажных стаканчиков. Гелий не удержался, поднялся на пару ступенек и с края сцены стал вглядываться в лица первых зрителей. Он понимал, разумеется, что многие пришла на центральную площадь поселка ради концерта, поскольку жизнь в Искателях не балует разнообразием, а тут должно быть интересно, но Гелию все же хотелось надеяться, что подойдут и другие люди, нацеленные на Переход, а иначе все его усилия окажутся напрасными…

Мэр Ильясов попытался сказать приветственное слово, но его освистали, и чиновник быстро уступил сцену местной рок-иконе «SеанS», которая, к радости слушателей, открыла фестиваль своим нержавеющим хитом «В небе тают облака, по земле течет река». Ровно в семь, когда отыграли уже и «Ягодаморошка», и «ПиТриЧетырнадцать», а напряжение у сцены достигло апогея, внезапно выключился звук. Над площадью, освещенной мигающими цветными огнями, повисла звенящая тишина.

– Уважаемые жители Искателей, минуту внимания. – Гелий отрегулировал громкость мегафона. – Многие меня знают, поэтому представляться не буду. Коротко напомню, для чего я здесь. К сожалению, скоро в этой стране произойдет глобальная катастрофа. Но у вас есть возможность ее избежать и начать жизнь заново в лучшем мире. Через несколько секунд справа от сцены появится Окно, через которое вы сможете пройти в этот новый мир. Проход будет открыт примерно пятнадцать минут. Я призываю вас не торопиться, но и не тормозить, чтобы Переход успели совершить все желающие…

Софиты на сцене мигнули и потухли. Толпа отшатнулась. Гелий тоже непроизвольно сделал шаг назад. Он никогда не видел открытого Окна и не ожидал, что зрелище может оказаться пугающим. Вдоль вертикальных контуров приемных ферм с громким хлопком вспыхнули яркие широкие полосы, очень похожие на холодную плазму. Воздух между фермами сгустился, закрутился воронкой и стал отливать металлом. Гелий медленно досчитал до десяти и опять взялся за мегафон.

– Все видят, куда нужно идти? У нас пятнадцать минут, так что поторопимся!

Но секунды бежали, а люди стояли неподвижно, словно примерзли к тротуарной плитке. Самое время спросить совета у Аякса, но он слишком далеко…

– И чего стоим? – громко поинтересовался кто-то с дальнего края. Гелий не смог его разглядеть из-за темноты. – Эй, передние, двигаем булками!

Передние ряды, казавшиеся монолитными, дрогнули под напором задних, поток решительных людей хлынул в открытое Окно, где они сразу исчезали во вращающейся воздушной воронке. Гелий облегченно выдохнул. В запасе еще оставалось десять минут…

Окно закрылось с таким же громким хлопком, как при открытии, и на площади опять стало тихо. Гелий дал отмашку электрику, тот включил рубильник, сразу вспыхнули софиты, осветив оставшихся на площади людей. Они растерянно молчали. Гелий поднялся на сцену и подошел к микрофонной стойке.

– Раз, раз, раз… Меня слышно?

– Эй, рыжий, концерт давай! – крикнул тощий парень, по-хозяйски обнимавший подружку в шоколадном пуховичке. – Мы веселиться хотим!

– Веселье продолжается, – заверил Гелий. – Фестивалю «СевеРок» – ура! От имени организаторов приношу извинения за временные неудобства. Всем – мир!

Пока ошарашенные музыканты решали, кто из них будет играть дальше, Гелий спустился со сцены и смешался с толпой. Стараясь не привлекать к себе внимание, покинул площадь и нашел такси. По плану у него было полчаса, чтобы добраться в аэропорт Нарьян-Мара. Аякс ждал его там.

– Сегодня совсем нет выручки, – поделился заботами таксист. – Вы же на концерте были? Говорят, муть там какая-то произошла…

– Да нет, все как обычно. Электричество вырубилось. Автомат не выдержал, – равнодушно ответил Гелий, разглядывая в замороженное окно ночной поселок.

– А, тогда понятно, – сказал таксист и больше с вопросами не приставал.

Гелий вышел у шлагбаума, отсекавшего летное поле от обычных людей, показал охранникам разовый пропуск и пешком дошел до площадки, где отстаивались синие вертолеты «Газпромавиа» с Приразломного месторождения. Один из них уже запускал двигатель…

– С днем рождения! – Аякс улыбнулся и дал знак пилотам, чтобы они взлетали. – Я знал, что у тебя получится.

– Сколько?

– Две тысячи триста двадцать один человек. Почти треть поселка. Это абсолютная победа. Ты спас огромное количество людей. Поздравляю.

– Что с оборудованием? Столько пропавших без вести – такое не скроешь, завтра туда сгонят всю полицию округа.

– Сейчас-то все спокойно. – Аякс поерзал по отполированной тысячами пассажиров деревянной лавке, прикрученной вдоль борта, хотел достать из-под нее сумку, но, к своему удивлению, достал противогаз. – Перекусить не хочешь? Не переживай, ночью киботы демонтируют Окно и спрячут оборудование. Сцену со звуком рабочие разберут завтра. Они вообще ничего не знают. Им просто заплатили деньги… Готов к дальнейшим свершениям? Нас уже заждался город Апатиты.

Гелий хмыкнул. После всего он временно был не способен думать.

– Что-то не так? – поинтересовался Аякс.

– Могу я своими глазами увидеть тот мир, куда мы переправляем людей? Понимаешь, если бы я узнал его поближе, то организационная работа была бы еще эффективнее. И людей мы смогли бы спасти больше.

– Мысль вполне здравая. Одна проблема – в физике промежуточных пространств есть ограничения, известные как принцип Малкова – Богера. Если коротко, открыть Окно можно лишь в одну сторону. Если кто-то попытается вернуться обратно, в момент Перехода его масса начнет уменьшаться, пока не устремится к нулю. Нет, я тебя силой держать не стану, ты можешь совершить Переход со всеми остальными, просто здесь и сейчас мне нужны твои навыки. Вот прямо очень нужны.

– Значит, добровольно-принудительно остаюсь?

Аякс закивал.

– Да, если бы ты захотел совершить Переход, я бы знал.

– Ах, забыл, ты же в курсе моего будущего. – Гелий раскрутил китайский нержавеющий термос, налил в крышку кофе и осторожно глотнул. Борт слегка завибрировал. – Интересно, а человек, знающий свое будущее, он сильно меняется? Может, я получу заряд социального оптимизма, если ты мне расскажешь, в каком году я умру от старости. Как думаешь?

– На твой вопрос трудно ответить…

– Почему? Говори, не стесняйся. После всех издевательств, которые выпали в детстве и в юности на мою рыжую голову, меня уже ничем не напугаешь.

– Хорошо. С вероятностью в девяносто девять и девять десятых ты не умрешь.

Гелий от удивления едва не пролил на себя горячий кофе.

– Это как?

– Твое тело найдут в большой глыбе материкового льда с острова Колгуев. Ты практически полностью сохранишься, хотя и пролежишь в замороженном виде больше трех тысяч лет. Если быть точным – три тысячи двести двенадцать лет и девять месяцев. Тебя оживят, ты станешь заниматься наукой, увлечешься поисками внеземных цивилизаций, потом физикой промежуточных пространств.

– Звучит как-то страшновато… А если я захочу изменить будущее и никогда больше не поеду на Колгуев?

– Прости, но это вряд ли. Тебя найдут именно там. – Аякс усмехнулся. – А иначе не было бы меня…

«Путешествие первым классом, вне всякого сомнения, имеет преимущества, и немалые, – в раздражении думал статский советник Лавр Бенедиктович Козинцев, пробираясь сквозь мельтешение тел норт-петтерсбергского вокзального столпотворения. – Но попробуй-ка сперва добраться туда, где преимущества вступают в силу!»

Толпу статский советник всей душой не любил со времен Шанхайского инцидента, сполна ощутив тогда на себе страшную разрушительность ее гнева, и теперь изо всех сил старался не отставать от служивого человека Прохора.

Служивый человек придан был Козинцеву Третьим Отделением год назад, сразу по возвращении из Поднебесной. Был Прохор обер-вахмистром от жандармерии, куда взят был с сохранением звания из регулярных сил после заключения мира в Верденах и упразднения летучих казацких отрядов по условиям контрибутивного договора. Официально Прохор состоял при Козинцеве в должности денщика, а помимо этого вел деликатное наблюдение за хозяином – о чем с чисто армейской прямотой сообщил ему еще в день назначения.

Сейчас, подхвативши под мышки оба немаленьких сундука статского советника, Прохор – косая сажень в плечах и немного больше в росте – сухопутным левиафаном пер сквозь заполонившую перрон толпу, с легкостью прокладывая своему господину дорогу к сектору для пассажиров с билетами первого класса. Козинцев, куда более стройный и худощавый и – увы! – гораздо менее молодой, обремененный единственным саквояжем и перекинутой через руку шинелью с подполковничьим золотом погонов, двигался у Прохора в кильватере.

Над перроном стоял привычный гвалт скорого отправления. Во всех направлениях сновал разносословный люд с корзинами, тюками, узлами и прочей, более изящной кладью. Плащи с пелеринами, шинели, френчи и стильные пальто от столичных модисток бурлили в едином котле с пестрым тряпьем простого народа. Кудахтали куры; им вторил площадной бранью огромный попугай, восседавший на плече одетого с иголочки денди в высоком цилиндре. Чуфыркал маневровый локомотив, бегая туда-сюда по плетению путей сортировки. Скучающие городовые скользили ленивыми взглядами по морю лиц, выискивая среди них неблагонадежных и беглых каторжников. Носильщики, сверкая нумерными бляхами, резали толпу своим вечным «Па-абереги-ись!» и суетливо гремели тележками с багажом.

У края платформы поток пассажиров разделялся турникетами натрое; согласно классам билетов, они устремлялись к трем порталам в отделяющей перрон от путей стене. Основная масса отъезжающих, благоухая кирзой сапог и овчиной душегреек, блестя козырьками картузов и засаленными карманами «пинжаков», рекой лилась в посадочные врата третьего класса. Изможденные студенты в худых шинелях, сытые торговцы с выводками толстых детей, смазливыми франкскими гувернантками и угрюмыми толстыми женами, манекенщицы-инженю и сальные хлыщи, ужами вьющиеся вокруг них, составляли второй по классу билета человеческий поток. Пассажиры первого класса – немолодые мужчины с пресыщенным выражением холеных лиц, в ладно скроенных лучшими портными сюртуках, при дорогих брегетах и обманчиво простых моноклях, сопровождаемые дорого одетыми спутницами вдвое их моложе, – спокойным ручейком без суеты и давки проходили в оставшиеся ворота.

Остроглазая барышня-кондуктор в пригнанном по ладной фигурке мундире улыбнулась Козинцеву так, словно именно его и ждала целый день. Прохор с его сундуками и устрашающе мохнатой шапкой, нависший над кондукторшей, словно живая гора, для нее словно и не существовал вовсе.

– Добро пожаловать на борт лунного экспресса «Иггдрасиль», любезный государь, – проворковала барышня, топя Козинцева в темных омутах своих глаз. – Позвольте взглянуть на ваш билет?

Билет – золоченый талон с рябью водяных знаков и металлизированной печатью Императорских железных дорог – был наитщательнейшим образом изучен и признан действительным. Указания «с одним сопровождающим простого сословия» было достаточно для того, чтобы статус Прохора немедленно вырос – что не помешало юнице нацепить непроницаемое выражение лица, стоило только обер-вахмистру, решившему, что Козинцев не слышит, отвесить ей прямолинейный комплимент. Козинцев же предоставил денщику самостоятельно выкручиваться из неловкой ситуации, которую тот, в силу своего простодушия, попросту не заметил.

– Прошу сюда.

Козинцев шагнул в створ ворот. Прохор неотступно следовал за ним – оказавшись в своей стихии, советник немедленно поменялся с подчиненным ролями, оставив тому положение ведомого. Оказавшись на тесном пространстве у лифтовых стволов, Козинцев наконец получил возможность в деталях разглядеть поезд, которому предстояло унести их в поднебесье – и даже выше.

Значительно выше.

Все началось вчера, в кабинете начальника Третьего Отделения Императорской канцелярии тайного советника фон Брокка.

Сквозь щель в тяжелом бархате штор в полумрак кабинета просачивался блеклый свет летнего северного утра. Фонограф на резной этажерке в одном из углов негромко проигрывал Вагнера – разумеется, «Кольцо Нибелунга».

Козинцев усмехнулся в усы. Весь фон Брокк – начиная от педантичного соблюдению протокола в официальном платье до искренней любви к помпезности нордической оперы – был отлитым в бронзе стереотипом западника. Что ж, свои североевропейские корни тайный советник холил и лелеял, всячески их подчеркивая при каждом подходящем случае; при этом он уже почти не стеснялся своего совсем не западного отчества и не требовал от подчиненных произносить его на западный манер.

Массивные двери распахнулись, и тайный советник энергичным шагом ворвался в кабинет. Решительно прошествовал к окну, раздернул шторы, взблеснув Одиновым оком на галунных петлицах. Сверкая золотой оправой пенсне, обернулся к Козинцеву, который почтительно вытянулся во фрунт, всем своим видом выражая почтительное внимание.

– Лавр Бенедиктович! Прошу садиться.

Козинцев сел на жесткий стул. Фон Брокк отодвинул массивное кресло с высокой резной спинкой, своей монументальностью больше похожее на трон, и наверняка не более удобное, чем выделенный для подчиненных стул. Сел. Поправил на зеленом сукне и без того безупречные стопки бумаг с официальными печатями. Щелкнул туда-обратно выключателем лампы – внутри пустотной колбы под зеленым абажуром вспыхнула и погасла электрическая спираль. Подергал зачем-то витой оплетенный шнур. Задумался.

Козинцев деликатно кашлянул. Ему нечасто приходилось видеть начальство в подобном замешательстве; если бы Козинцев не знал фон Брокка как человека безупречной выдержки и удивительной силы воли, то описал бы это состояние словом «смятение». Смятение было Козинцеву знакомо и понятно, ибо являлось эмоцией, которую ему приходилось в последние годы испытывать все чаще.

Фон Брокк остро глянул на Козинцева живым, левым глазом. Правый, механистический, сердито жужжал, отстраивая фокус. Уголь Одинова огня за его линзами то разгорался, то пригасал в такт работе тончайшего механизма.

– Я думаю, не стоит пояснять, что причина, по которой вы сейчас находитесь здесь, Лавр Бенедиктович, является государевым секретом, а посему никакие разговоры о ней за пределами этих стен недопустимы.

– Вне всякого сомнения, Карл Иванович.

В узком кругу приближенных тайный советник призывал подчиненных избегать титулования согласно табели о рангах. Легкий налет неформальности придавал доверительности беседе за закрытыми дверями.

От сердца у Козинцева, которого звонок из приемной фон Брокка застал в ситуации несколько пикантной и даже щекотливой, изрядно отлегло. Он давно научился быть готовым к срочным вызовам под светлы очи начальства в любое время дня и ночи – равно как и к тому, что его способны отыскать в любом, даже самом неожиданном месте необъятного города. И если не въедливая секретарша тайного советника, то уж молодчики из фельдъегерской службы достанут его наверняка.

Поэтому Козинцев без удивления принял из рук бордельмаман эбонитовый наушник и, назвав сегодняшний пароль, спокойно выслушал телефонограмму. Однако всю дорогу до Микаэлева дворца Козинцев пребывал в некотором напряжении, которое попустило его только сейчас. В глубине души он опасался, что в злосчастном Шанхайском деле, закрытом и убранном под гриф совершенной секретности, обнаружились новые неприятные подробности – но нет, пронесло, хвала богам, пронесло.

Тогда, в Шанхае, не все прошло гладко, и далеко не все по завершении Восточно-Азиатской кампании остались невредимы. И даже в живых остались не все, пусть потери в агентурной сети и удалось свести к допустимому минимуму. Козинцев до сих пор нес груз вины за то, что на землю Отчизны вернуть удалось далеко не всех, – но фактов, подтверждающих то, в чем он корил себя весь этот год, до сих пор не появилось. Это был рок, фатум, судьба, игра богов или даже просто человеческий фактор, но ни в коем случае не вина исключительно и только лишь одного Лавра Бенедиктовича Козинцева, статского советника Третьего Отделения Его Императорского Величества Канцелярии. Но ему самому порой мнилось, что лучше бы уж была это именно его собственная, единоличная, как и ответственность, вина. Признав вину и приняв обвинения, он смог бы дышать свободнее, и та горечь, которую он ощущал все это время, получила бы наконец оправдание и объяснение, в которых Козинцев так нуждался. Это было бы искупление – за провал операции, за ребят, которые сгинули в клоаке многомиллионного города на самом краю света, за….

Да, и за Серафиму тоже.

«Хватит», – осадил он себя и стал искать положительные стороны в незапланированном визите под начальственные очи. Таковые отыскались сразу.

Звонок от фон Брокка был сигналом, что негласная, но явная опала, в которой статский советник оказался год назад, наконец закончилась.

Формально Козинцев продолжал состоять на государевой службе. По возвращении из двухмесячного отпуска, который он, по настоянию все того же фон Брокка, провел в лучших водолечебницах Тавриды, он с сохранением всех рангов и регалий был откомандирован в аналитический отдел. Ласковые воды Понта Эвксинского и приветливость тамошних прелестниц, казалось, совершили невозможное – Лавр Бенедиктович вновь обнаружил в себе способность не только жить, но и получать от жизни удовольствие. Это было странно – казалось, после трагедии с Фимой жизнь его никогда уже не станет прежней. Впрочем, говоря по чести, прежней она и не стала.

В отделе аналитики статский советник продолжал заниматься делами государственного значения – но роль его на деле сводилась в основном к каталогизации и архивированию колоссальных потоков сведений, полученных от агентурной сети с разных концов Мидгарда. День ото дня Козинцев все больше укреплялся в уверенности, что его просто держат в поле зрения собственное начальство и отдел внутренней безопасность Канцелярии. Из подозрения ОВБеза Козинцев, судя по всему, до сих пор так и не вышел – даже после пристрастных проверок, включавших гипносуггестию и полиграф.

– Диспозиция у нас с вами следующая, – продолжал между тем фон Брокк. – Через два дня вверх по Стволу в составе экспресса «Иггдрасиль» уходит почтовый вагон.

– Так.

– Груз в нем в этот раз будет совершенно особенный.

– Так. Я должен знать подробности?

– Нет… Нет, не думаю. – Фон Брокк явно боролся с самим собой. – Пусть даже уровень вашего допуска и позволяет открыть перед вами все карты, я опасаюсь, что это знание может… э-э-э… Скажем так – повлиять на вашу оценку ситуации. Между тем от этого явно будет зависеть многое, если не все. Успех операции отныне в ваших руках, Лавр Бенедиктович.

«Та-ак… Все по-прежнему – не доверяет. Рано обрадовался, Лавр!»

– Что мне должно быть известно? – спросил Козинцев вслух.

– Лишь то, что на сей груз, вне всякого сомнения, будет совершено нападение. Им попытаются завладеть, и с немалой долей вероятности преуспеют.

– Я должен знать кто?

– Этого пока не знаем даже мы.

Фон Брокк сделал жест, которому долженствовало обозначать некий ограниченный тесный круг посвященных. Как правило, помимо самого главы Третьего Отделения в него входили начальник Императорской Канцелярии и еще один человек.

Государь император. Великий ярл. Конунг королей.

Куда уж теснее. Стало быть, утечка информации возможна на всех уровнях, включая самый высокий. То есть и он, Козинцев, среди потенциальных предателей.

Прескверно.

– Если риск успешного захвата груза сохраняется, почему бы не заменить его муляжом или не отправлять его вовсе, распустив необходимые слухи среди потенциальных агентов противника? – поинтересовался Козинцев.

– Именно потому, что нам доподлинно неизвестно, насколько глубоко в наши ряды проникла чужая агентурная сеть, Лавр Бенедиктович. Мы не можем довольствоваться лишь созданием видимости отправки. Следует обеспечить его присутствие на борту «Иггдрасиля» – в противном случае можем спугнуть врага, и всю подготовку придется начинать с самого начала. По сути – с нуля. Удовлетворены, Лавр Бенедиктович?

Козинцев коротко кивнул. Фон Брокк продолжил:

– Спланирован даже отвлекающий маневр, чтобы не облегчать налетчикам их задачу. Для пущего правдоподобия используем трюк с несколькими поездами, лишь один из которых везет настоящие ценности. Один отправится за час до «Иггдрасиля», другой – часом позже.

– Все по-настоящему, а?

– Именно.

– Мои действия? Наблюдение? Воспрепятствование? Предотвращение?

Фон Брокк побарабанил пальцами по столешнице. Звук был гулкий, металлический. Правую руку тайного советника с давних пор заменял тончайшей настройки механизм. Пальцы советника оставляли явственные вмятины на столешнице, исполненной из мореной лиственницы.

– Действуйте по обстоятельствам, Лавр Бенедиктович, – явственно нервничая, изрек наконец фон Брокк. – Наблюдать, не раскрывая себя. При необходимости вмешаться, действуя решительно, но без лишней жестокости. Жертв среди гражданского населения избегать любой – любой, Лавр! – ценой. Вовлеченность в дело нашего с вами Управления должна для непосвященных остаться в тайне. Свою принадлежность к службе Императорской Канцелярии не афишировать ни при каких обстоятельствах.

М-да. Грядущее дело имеет явственный душок.

Осталось понять, кому выгодно загрести угли скорого пожарища его, статского советника Козинцева, руками.

Лунный экспресс «Иггдрасиль» был прекрасен.

Длинные и широкие цилиндрические вагоны, числом пятнадцать, напоминали обычные железнодорожные цистерны, поставленные на попа. Соединяясь между собой торцами, они суставчатой башней возносились высоко над зданием вокзала. Поезд являл собой серебристо-алую членистую гусеницу, прилипшую к тонкой нитке рельса, что взбегал вверх по одному из корней Отца Деревьев и скрывался за водянистыми облаками.

Венчал состав локомотив «Торсхаммер», похожий больше на наконечник копья, нежели на молот аса-громовержца. Вдоль состава, развозя пассажиров, сновали вверх и вниз остекленные кабины лифтов. На фоне буро-коричневой коры Великого Древа экспресс сиял, словно цепочка капель свежей крови.

На соседнем пути мрачно серел сталью броневых пластин обшивки «Гугнир» – крупнейший из литерных скидбландиров Мидгарда. Бронесостав стоял под парами; экипаж и пехотинцы мобильных войск выстроились в каре на перронных площадках; играл что-то бравурное непременный духовой оркестр. Полным ходом шла погрузка боеприпасов и провианта; стрелы кранов метались между юркими маневровыми составами и разверзнутыми пастями трюмов, перенося габаритные грузы. Носильщики-кули, словно муравьи, бесконечной цепочкой тащили на борт «Гугнира» тысячи мешков, ящиков и коробок.

Параллельно с литерным с того же перрона грузился неприметно-зеленый, в цветах Его Императорского Величества почтовой службы, состав. Перронные паровики без устали подвозили тюки с корреспонденцией, предназначенной героическим колонистам Луны. Вагон для перевозки ценностей, похожий на исполинского размера сейф, уже был опечатан и опломбирован. На подножках, важно выпятив животы и поводя нафабренными усами, стояла охрана из городовых.

Погрузка «Гугнира» подходила к концу, когда в сопровождении взвода лейб-гренадеров прибыли два сейфовых контейнера с печатями Казначейства. Их тут же под усиленным конвоем препроводили в недра литерного, после чего экипаж и солдаты спешно погрузились на борт. Семафоры заиграли отправление. «Гугнир» издал сиреной низкий, продирающий до костей рык; оркестр грянул обязательное «Прощание с воинами», и литерный тронулся в путь.

Зрелище было величественным.

На столпе из огня и пара из сопел двигателей главного хода скидбландир поднялся над ярусами погрузочных рамп и лесом кранов. Толпа зевак, непременный атрибут отправления литерных поездов, ликовала. В воздух летели шляпки и картузы; заглушаемый рокотом двигателей локомотива, над привокзальной суетой несся тысячеголосый людской крик.

«Хороший же отвлекающий маневр ты придумал, Карл Иванович, – с невольным восхищением подумал Козинцев, провожая взглядом возносящийся вверх по Стволу литерный. – Такой орешек не каждому по зубам – но горячие головы «Гугнир» будет притягивать, как свеча – мотыльков. А вот с головами холодными разбираться придется нам».

Несмотря на поздний час и низкую облачность, сумерки никак не приходили. В ее разрывы в тучах проглядывал бисер звезд, блеклый на фоне серебристого света Осколков. Сияние Осколков с заатмосферной высоты подсвечивало изнанку облаков; по пологу туч бежали тени и многоцветные пятна. Радужный Мост, даже расколовшись на миллион частей, продолжал верой и правдой служить обитателям Мидгарда, рассеивая отраженным светом солнца вселенскую тьму.

Козинцев, сопровождаемый Прохором, поднялся к лифтовым площадкам. Лестница серпантином вилась по рельефу циклопического корня. С верхней площадки не был виден даже первый, самый низкий ярус ветвей, но присутствие Отца Деревьев ощущалось в шероховатости огромного, закрывающего полмира, пульсирующего энергией Ствола и в немолчном шорохе листвы далекой кроны, который накатывал откуда-то со стороны невидимой сегодня за тучами Луны с ровным гулом океанского прибоя.

Туда, к Луне, они сегодня и отправятся – навстречу опасностям, загадкам, подвигам и славе. На душе – в кои-то веки – было до мальчишечьей одури легко.

Подошедший лифт вознес их вдоль чудовищного ствола к нужному, первого класса, вагону. На входе Козинцев заказал проводнику, похожему на моржа в униформе, традиционный чай.

В купе было тесно. Помещение имело форму трапеции с закругленными основаниями, большее из которых, выпуклостью вовне, образовывала наружная стена вагона, а меньшее (выпуклостью внутрь) – стена холла, общего для этого яруса вагона. Пара диванов, под окном – откидной столик. На противоположной стене – раздвижная дверь. В полу и потолке – люки аварийных выходов. Крошечные гардероб и уборная – и все.

Козинцев, предоставив Прохору разбираться с вещами, устроился у окна. Из-за кривизны стеклянной линзы перрон, оставшийся далеко внизу, выглядел странно искаженным. Провожающие казались сверху приплюснутой пародией на человеков.

Облака в небе над столицей заиграли багрово-оранжевыми отблесками далекого солнечного огня. Светило кануло за горизонт уже с полчаса тому как, но Козинцев знал, что стоит поезду тронуться – и уже через считаные минуты солнце полыхнет в окно жаром адской топки, слепя глаза и выбивая слезу.

– Эге, – удовлетворенно сказал Прохор над самым ухом у Козинцева, вглядываясь в суету на перроне через хозяйское плечо. – Прибыли, голубчики.

Далеко внизу, у хвоста поезда, в толпе возникло некое оживление. На перрон вкатился колесный экипаж весьма примечательной внешности. Добрый десяток таких же фургонов, груженных багажом и почтой, ждали сейчас очереди у грузовых ворот. Никто не обращал на них внимания.

Для неподготовленного взгляда вновь прибывший паровик ничем не отличался от прочих – но взгляд оперативника привычно замечал неуловимые для остальных приметы. Например, гидроцилиндры подвески были той же толщины, что и на огромных карьерных самоходах, которые могли зараз принимать в кузова по тысяче пудов породы, – и даже при всем этом фургон просел корпусом едва не до брусчатки перрона.

Экипаж окутался облаком пара – извозчик стравил давление в котлах. Из нутра фургона, зыркая по сторонам, ступила пара плечистых здоровяков. Рабочие робы бугрились на ручищах и едва не лопались на могучих торсах. Здоровяки замерли у фургона, следя взглядами заприближением чего-то невидимого отсюда, с высоты.

«Маневровый паровоз?» – подумал Козинцев. И оказался прав.

К фургону, засучивая рукава, цельной артелью набегали грузчики. Старшой уже начал с прибывшими торг, назначая цену. Жестикулировал он столь выразительно, что для понимания не нужно было слышать слов. Один из здоровяков, указывая пальцем, отобрал полтора десятка самых крепких, подумал – и увеличил их число до двух десятков. Старшой ерепенился, бил шапкой о перрон, явно уверяя нанимателя в том, что с работой справится и меньшее число носильщиков, но за ту же цену, но здоровяк был непреклонен. Ударили по рукам; артельщики полезли было в фургон – и тут же закричали-замахали оттуда старшому. Тот, чертыхаясь, отрядил им в помощь еще десяток подопечных.

«Однако!» – Козинцев уважительно приподнял бровь. Что бы ни прибыло сейчас на погрузку на борт «Иггдрасиля», вес оно имело исключительно неподъемный.

«Дамы и господа, будьте внимательны. Просим занять места или держаться за поручни. Ожидается подвижка состава», – послышалось из черной плошки репродуктора под потолком купе.

Прозвонил колокол, и вагон рывком двинулся, толкнув в подошвы ботинок доской полированных полов. Состав продернулся вверх по стволу ровно настолько, насколько было необходимо для того, чтобы прицепить к хвосту поезда еще один вагон. Тот, что притащил маневровый.

«Почтовый вагон, – подумал Козинцев. – Толстостенный, с надежными запорами и обязательной охраной внутри. Для экономии государевых денег и пущей безопасности вагон следовало бы просто сделать негерметическим. Тогда и охрана бы никакая не понадобилась – там, на высоте, в царствии эфира, это существенно затруднило бы незаконное проникновение в вагон. Без специальных средств защиты налетчикам здесь делать было бы нечего».

Налетчики. М-да. Кто бы мог подумать.

Мысли Лавра Бенедиктовича обратились в недавнее прошлое.

– Карл Иванович, – Козинцев, прощупывая почву, перешел на доверительный тон, – но разве же дело намечается не уголовное? При чем здесь, в таком случае, наше Отделение?

– Уголовное-с? Именно таковым оно и должно для всех выглядеть. Таков и есть замысел, м-да-с…. На деле же, Лавр Бенедиктович, дело самое что ни на есть наше с вами. Интерес здесь в первую очередь политический. И только во вторую – уголовный. Ибо наш противник, разумеется, действовать будет не сам, а руками марионеток из известных слоев общества, – а посему следует быть готовым к любой подлости с их стороны.

– Позвольте уточнить: с чьей стороны?

Фон Брокк страшно завращал глазами, живым и механистическим, борясь с собой.

– Боюсь, скоро вы сами все увидите, – справившись с благородным порывом, буркнул он наконец.

«Хм. Осторожен. Ну, попытаться стоило».

– В этой связи позвольте вопрос, Карл Иванович.

– Да?

– Не является ли излишне рискованным планирование операции подобным образом? Сведения о том, что Канцелярии было известно о планирующемся налете на экспресс, рано или поздно сделаются достоянием общественности, как бы тщательно мы этот факт ни скрывали. Стоит чему-то пойти не так, и нам гарантирована волна возмущения произволом властей, даже если до смертей среди гражданских не дойдет. Учитывая значимый статус немалой части пассажиров «Иггдрасиля», последствия для всего Третьего Отделения грядут незавидные.

– Я понял ход ваших мыслей, Лавр Бенедиктович, – в раздражении отмахнулся фон Брокк. – К чему вы ведете?

– Если целью операции является захват налетчиков с последующим выявлением всей сети их связей, то почему бы не отправить груз просто почтовым поездом, пусть даже и бронированным вагоном-сейфом, и уже там устроить по всем правилам засаду, заменив экипаж оперативниками? Так точно никто из налетчиков не уйдет, и жизнью и здоровьем гражданских мы не рискуем.

– Вы полагаете, мы не рассматривали подобный вариант? Ни одна уважающая себя мышь не полезет в столь явную мышеловку. Однако налет на экспресс, полтысячи пассажиров и членов команды которого даже самой Канцелярии не под силу заменить своими людьми, выглядит в их глазах куда более перспективным и безопасным деянием. С очень большой долей вероятности налетчики всеми возможными усилиями постараются избежать ненужных жертв; они явно сделают ставку не на террор, а на деморализацию, и вот к панике, хаосу и неразберихе на борту «Иггдрасиля» вы и должны быть готовы.

– Звучит так, словно вы планируете операцию и за противника, Карл Иванович. – Козинцев позволил себе легкую иронию в голосе. – Научились проникать в мысли заговорщиков, пока я перебирал бумаги в пыльных подвалах?

– Не такие уж они и пыльные, подвалы-то, Лавр Бенедиктович, уж будьте честны. – Фон Брокк сосредоточенно разглядывал безупречный маникюр на живой, человеческой руке. Легкий укор в его голосе намекал на то, что ситуация с Козинцевым начальнику Третьего Отдела неприятна почти в той же мере, как и ему самому. Доверие легко утратить, но крайне сложно вернуть. Козинцев понимал это, как никто другой. – А что до планирования… Анализ, оценка и прогнозирование – вот три кита, на которых держатся вся современная разведка и контрразведка. Идет противостояние клерков, не выходящих из своих кабинетов для того, чтобы изменить мир и судьбы людей в нем. Времена оперативников уходят в прошлое. Это неизбежный процесс. Так, глядишь, со временем и войны превратятся в математические турниры без привлечения войск и вооружений. Утопия, конечно же, – но почему бы не помечтать?

– В таком мире мы с вами перестанем быть нужны, Карл Иванович.

– Вы не представляете, Лавр Бенедиктович, что бы я отдал за возможность раз и навсегда сложить с себя полномочия, будучи в уверенности, что без нас с вами этот мир станет лучше. Увы! Такая возможность на нашем веку вряд ли случится.

В голосе фон Брокка прозвучала неподдельная печаль. Впрочем, мгновение спустя тон его снова сделался энергичным и деловым.

– Получите билет и командировочные в материальной группе. В арсенале под роспись вам выдадут боевой комплект гальдраставов. Без нужды не применять!

– Есть не применять без нужды. Не впервой, Карл Иванович. Справлюсь.

– Вот и славно. – Фон Брокк, как-то сразу расслабившись, с явным облегчением перевел дух. – Еще одно. Ситуация складывается непростая, Лавр Бенедиктович. Прескверная, скажем прямо, складывается ситуация. И для Отечества скверная, и для всего Мидгарда – тоже.

– Одного без другого, вестимо, не бывает, – позволил себе улыбнуться Козинцев. – Мы – это Мидгард, а Мидгард – это мы.

– Именно. Это давний, состоявшийся порядок вещей. Иное – неприемлемо.

– А речь идет об ином? – прищурил глаз Козинцев.

– Именно. – Фон Брокк помедлил, заколебавшись вновь. Продолжил словно нехотя: – Есть информация, что в перевозимом грузе заинтересованы помимо наших так называемых союзников…

– Франков? Британцев? – перебил Козинцев.

– …именно, – машинально кивнул фон Брокк, не обратив внимания на столь вопиющее нарушение протокола. – Никак не могут смириться с нашей монополией на транспорт по Стволу. Чопорные островитяне сами виноваты – слишком поздно спохватились со взращиванием Детей Древа, а теперь отстают от нас на пару десятилетий. Вечная паранойя из-за возможности еще большего смещения баланса в нашу пользу, превентивное саботирование любых наших инициатив… Впрочем, в данном случае опасения их… гм… небеспочвенны. Хотя, прошу заметить, вслух я никого не называю. Помимо них в грузе имеет прямую заинтересованность еще одна… гм… сила.

– Азиаты? – холодея сердцем, спросил Козинцев.

– Нет.

«Камень с души».

– Некто с изнанки неба. – И фон Брокк многозначительно устремил металлический перст в потолок.

Вот, значит, как. Игра вышла на новый уровень. Ставки, во всех смыслах, пошли по верхам.

– У нас есть сведения, что на стороне наших далеких гостей играют, как ни прискорбно это признавать, некоторые наши с вами соотечественники.

«Вот оно. Карты открыты, пусть даже прямых обвинений не выдвинуто. Что ж… Ситуация из разряда тех, когда откровенность отнюдь не означает доверие. И то, что информация скупа и неполна, для меня скорее добрый знак».

– Лица, имена, чины, должности – ничем из этого мы не располагаем, – продолжал фон Брокк. – Опять-таки чистая аналитика, но против цифр не попрешь. Будьте готовы к удару в спину на каждом из этапов миссии.

– Всегда, – пожал плечами Козинцев.

К чему, к чему, а к этому ему уж точно не привыкать.

Снова не к месту вспомнилось ночное небо над Шанхаем. Распахнутый трюмный люк грузовой гондолы и океан огней верстой ниже. Рука, уверенно сжимающая револьвер. Вспышки пламени, срывающиеся с дульного среза. Удивленные, неверящие глаза Серафимы в миг, когда она начала свое падение в пламенеющую, взрывающуюся россыпью фейерверков бездну. Его собственная, такая бесполезная в тот миг рука…

Что ж. Теперь он готов. Наверняка.

Потому что теперь терять ему нечего.

Момент отправления Козинцев, убаюканный коварной мягкостью дивана, бессовестно проспал.

«Иггдрасиль» тронулся мягко, без толчков и рывков; плавно, без перегрузок, набрал ход и устремился по все увеличивающейся крутизне «склона» в небо. Когда Козинцев открыл глаза, в окно било багрецом и оранжем закатное солнце, а прямо внизу круглился окоемом горизонта затянутый тучами Мидгард. Тоненько пел колыбельную несущий рельс, по которому могучий «Молот Тора» увлекал в небо свои вагоны, разгоняясь с каждой секундой все сильнее.

Путешествие обещало занять две недели – разгон, свободное падение вдоль циклопического ствола, торможение и, наконец, прибытие на ближайший спутник Мидгарда, на котором благодаря испаряемому кроной Древа кислороду вот уже несколько лет имеется вполне пригодная для дыхания атмосфера, а реголитовые грядки дают несколько раз в год поистине удивительный урожай.

Прохор бдил в холле снаружи. Денщик занял пост у двери купе и по солдатской привычке лузгал жареные семечки подсолнуха, аккуратно складывая шелуху в увесистый кулак. На вопрос – отчего не разбудил, лишь пожал плечами: «Так ничего ведь не произошло, ваше сковородие. Чего ж человеку сон тревожить?» Козинцев только плюнул и, выспросив у вислоусого проводника подробности внутрипоездной географии, отправился в вагон-ресторан – ужинать.

Поднявшись по винтовой лестнице в цилиндр следующего вагона, Козинцев миновал один за другим четыре расположенных друг над другом таких же холла с радиально открывающимися в них дверями купе. Потом был еще один вагон, и еще – а потом Козинцев оказался в ароматных клубах табачного дыма, винных парах и восхитительном запахе хорошо приготовленного жаркого. Стоя в центре высокого зала в ожидании метрдотеля, Козинцев с любопытством огляделся.

На небольшой сцене наигрывал что-то чувственно-томное оркестр из ударника, контрабасиста и секции духовых. За роялем, перебирая клавиши, басовитым речитативом, на заморский манер, нашептывал в решетку микрофона темнокожий не то араб, не то стильно косящий под араба цыган. Перед сценой двигались в такт вязкому ритму ударных молодые парочки. Публика постарше предпочитала иные развлечения, для которых музыка была лишь необязательным фоном.

Свет цветных фонарей топил в тенях укромные альковы, из которых колокольчиками звенел нарочито вульгарный женский смех. Жрицы любви, разумеется, лицензированные, имеющие все необходимые справки, были заняты своей работой, начав скрашивать состоятельным господам тяготы едва начавшегося пути, заодно опустошая их охотно подставленные карманы. Древняя игра шла по всем правилам, к обоюдному удовольствию вовлеченных в нее сторон.

Столики располагались на трех балконах, выходящих на центральное пространство. Свободных мест хватало. Козинцев занял один из столиков, сделал заказ молчаливому официанту, достал из футляра и привычным движением свинтил воедино части составного мундштука слоновой кости. Вставил в него пахитосу с ядреным османским табаком, прикурил и принялся коротать время в ожидании, нечасто затягиваясь и пуская аккуратные колечки дыма.

Заказ подоспел аккурат к последней затяжке. Козинцев поблагодарил официанта, поднял крышку с судка с горячим и, заткнув за ворот салфетку, приступил было к трапезе, но тут обнаружил, что официант все еще стоит рядом. Хмыкнув, Козинцев полез в карман полевого подполковничьего кителя – за чаевыми.

– Вот, любезный. Прими-ка от щедрот. – Козинцев протянул официанту два девятирублевика.

Официант, однако, денег не принял.

– Не извольте беспокоиться, Лавр Бенедиктович, – сказал он вместо этого странно знакомым, совсем не мужским голосом, от звуков которого по спине Козинцева промчались галопом ледяные мураши, и валькирия, пронесшись мимо на ином плане бытия, лениво шевельнула корни волос ветром от своих крыльев.

На него спокойно и выжидающе смотрела пара самых прекрасных на свете глаз, которые он уже и не чаял увидеть.

– Ф-фима, – только и сказал, заикаясь, Козинцев.

Отходя от процедуры приживления гальдраставов, Козинцев скользил разумом по структуре Мироздания. Тело же, облаченное в казенный халат, отдыхало в удобном кресле у окна лазарета Третьего Отделения на верхнем ярусе одной из трех башен неонордической архитектуры, что были пристроены к классическим очертаниям Микаэлевского дворца в последние полвека.

Предплечья, плечи и спина зудились, привыкая к гальдраставам. Рунические символы, исполненные дремлющей Силы, хранились в Арсенале за семью печатями и извлекались оттуда лишь по особенным случаям. Стало быть, ситуация и впрямь серьезнее некуда. В Шанхае, к примеру, гальдраставов у Козинцева не было – Канцелярия купилась на умело подброшенную дезу, и обманчиво безобидная операция обернулась катастрофой.

На ошибках учатся. Теперь он готов встретить врага во всеоружии.

В западном направлении над морем крыш в неярких лучах солнца горели сусальным золотом долгоскатные крыши главного храма Империи. Золотой меч Тира сиял на шпиле высоко над городскими кварталами. Золотая цепь, опоясывавшая храм над уровнем первого яруса, впечатляла массивностью звеньев, являясь свидетельством богатства Империи.

Капище, символизируя Круги Мироздания, земные и небесные, разбегалось от храма концентрическими кругами каменных стел, изукрашенных тонкой резьбой. Круги рассекались радиальными аллеями, по которым степенно прогуливались служители культов. В центре сквера с алатырь-камня тянул к небу ветви молодой – саженей тридцати еще в высоту – иггдрасиль.

Когда несколько лет спустя его ствол достигнет толщины в десятки обхватов, его верхушка пройдет сквозь вечные облака и коснется ствола Большого Древа. Вплетется в него, сольется с плотью Праотца, разделит с ним силу, окрепнет и возмужает, превратившись в еще один из Корней, неутомимо вгрызающихся в твердь земную, чтобы добраться до пламени ядра, досыта напиться нестерпимым жаром – а потом отдать его миру.

Все это уже было, было… Эоны назад, до Великой Битвы, Древо Древ спустилось к Солнцу из межмирового эфира и оплело каждый из десяти миров, нанизав их на свои ветви, пустив в них корни, связав и объединив их. Возникший путь между мирами был долог, но преодолим, а для торопыг построен был богами Радужный Мост. Боги, люди и нелюди без страха странствовали между мирами.

Десять миров существовали в ветвях Иггдрасиля в единой связке – как пелось в «Старой Эдде». От огненного цветка Солнца и раскаленного Муспельхейма до Нифльхейма, граничащего с межзвездной бездной Гинунгагапа, – система миров была единым организмом, своим существованием обязанным величию Отца Деревьев.

И был мир, и люди были братьями жителям иных миров, и не было закона крови между людьми и нелюдями, и боги чинили свои интриги, не вмешивая смертных в свои непонятные для них дела…

Золотой век.

Но все когда-нибудь кончается.

Сперва всемогущие боги заскучали от стабильности бытия. Потом расшалились. Потом грянул Рагнарек, и мир никогда уже не был прежним.

Теперь, эоны спустя, все повторяется вновь – более камерно, касаясь только Мидгарда. Но, вне зависимости от масштаба, конец света остается концом света.

И заявление фон Брокка о неких гостях с изнанки неба в этой связи выглядело еще более странным.

Каким бы чудачеством это ни выглядело – приказы начальства не обсуждаются.

Но обдумывать их не запрещает никто.

– Здравствуй, Лавр.

От звука ее голоса Козинцева кинуло в жар.

Стыд. Гнев. Ощущение обмана и непоправимости содеянного.

«Я бросил тебя тогда, в Шанхае».

«Знаю. Не твоя вина».

«Но…»

«Забудь. Мы здесь не за этим».

Взгляды порой способны сказать многое.

Параноик-профессионал внутри Козинцева посылал сигналы тревоги: вот она, мотивация для перехода на другую сторону – растерянность, боль… Месть! Вот он, потенциальный коллаборационист! Она…

Козинцев знал Серафиму десять лет, весь бесконечно долгий последний год считая ее безнадежно, окончательно мертвой. В такое развитие событий он поверить не мог. Гальдраставы, укрытые от чужих глаз под одеждой, тоже мирно молчали.

Нет.

Не она.

Какое облегчение.

– Работаем в паре, как в старые добрые времена, – сказал Козинцев.

– Годится, – легко согласилась Серафима. – Меня предупредили, что я узнаю второго агента. Я и узнала.

Она улыбнулась уголками губ. Перекинула через руку полотенце. Отошла, отлично имитируя мужскую походку и опустив строй своего голоса с женского сопрано до вполне мужского тенорка.

Козинцев, отходя от потрясения, смотрел ей вслед.

Публики в зале прибавилось. Свободных столов почти не осталось. Не чувствуя вкуса, Козинцев доел жаркое, залпом опрокинул в горло граненую стопку ледяной водки – и тут почувствовал на себе чужое внимание. Нарисованные руны толкнулись в тело предупреждающей вибрацией: враг! Враг рядом!

Нечасто, но все же случается, что противник обнаруживает себя в самом начале операции. Что ж, похоже, сейчас был именно такой случай. Промедление было смерти подобно, но поспешать следовало медленно, чтобы не вспугнуть чужака. Напустив скучающий вид, Козинцев бросил на стол ассигнацию, прошел на внешний балкон и стал ждать, глядя на мир вокруг сквозь тончайшую пленочку энергетического поля, отделяющую межзвездный эфир от воздуха, тепла и света.

Мидгард отсюда выглядел огромной вогнутой чашей, полной света и облаков. Небеса сияли отраженным Осколками светом. Ствол Древа казался горным хребтом, по бесконечному гребню которого мчался к своей цели «Иггдрасиль». Луна была все еще не видна, сколько ни запрокидывал голову, опасно отклонившись за перила и вдавившись затылком в упругость незримой преграды, Козинцев. Мир был полон звезд. Одна из звезд увеличивалась, приближаясь. Козинцев хотел настроить скрытые линзы своего правого глаза, чтобы рассмотреть звезду получше, но не успел.

Гальдраставы завибрировали было, когда открылась и закрылась ведущая на балкон дверь, но тут же успокоились: непосредственной опасности нет. Рядом с Козинцевым облокотился о перила тот самый, замеченный еще на перроне денди с большим попугаем на плече. Попугай смерил Козинцева ехидным взглядом блестящих, словно черные жемчужины, глаз. Пренебрежительно щелкнул клювом и утратил к Козинцеву всякий интерес.

Оркестр, почти усыпивший публику неторопливой пульсацией басов и вкрадчивым воркованием духовых, вдруг вжарил что-то лихое. Танцоры задвигались энергичнее, кто-то хулигански засвистел, спровоцировав волну возмущения в стане адептов чревоугодия. Гальдраставы сделали стойку, посылая в мышцы уколы электрических импульсов: будь готов – будь готов – будь готов…

Козинцев был готов.

Ничего не произошло.

– Не правда ли, прекрасное место?

Козинцев повернулся к соседу. Тот не смотрел на него; взгляд его глаз, укрытых за затемненными стеклами дорогого пенсне в золотой оправе, неотрывно скользил по облачным завиткам далеко внизу.

– Несомненно, – ответил Козинцев. – Нам очень повезло здесь родиться и жить.

– Верно. Остальным повезло куда меньше.

– Остальным?

– Да. Тем, кто остался по другую сторону расколотого Моста.

– Боюсь, тем из них, кому посчастливилось уцелеть, теперь приходится несладко.

– Уж поверьте.

Голос собеседника был полон неподдельной печали. И это было странно, поскольку та информация о положении дел на иных мирах, которой располагал в силу своего положения Козинцев, лишь немногим отличалась от домыслов и предположений, которыми, словно дымовой завесой, была скрыта истина о том, что случилось бездну лет назад, когда грянули Сумерки богов.

По сей день оставалось доподлинно неизвестным, кто именно срубил Отца Деревьев. Правда сводилась к тому, что некто обрушил на тело Мирового Древа силу, равной которой не знала Вселенная. Древо рухнуло, расколов при падении Радужный Мост Биврест на миллиард Осколков. Сорвавшиеся с ветвей Иггдрасиля миры помчались к Солнцу по спиральным орбитам – как в стародавние времена, когда из кометного льда и солнечного жара рождалось само Мироздание.

Долгое время миры неприкаянно кружили вокруг светила. Нарастала энтропия, замедлялось вращение, перегревались одни полушария, остывали другие… Населявшие их народы – турсы, альвы, карлики, человеки – начали угасать. Без Древа, способного вновь связать миры воедино, о восстановлении порядка нечего было и думать. И если Мидгард с течением времени обрел наконец свое Древо, то с остальными мирами все обстояло весьма и весьма плачевно.

Муспельсхейм, оставшись без защиты Кроны, в считаные годы был превращен в раскаленные угли близостью солнечной короны. Альфхейм, второй от светила мир, задыхался под толщей своей сверхплотной газовой оболочки, лишенный живительной смены дня и ночи.

Йотунхейм, все еще связанный со своими спутниками, Хугином и Мунином, чахлыми побегами Иггдрасиля, которым каким-то чудом удалось пережить Рагнарек, неотвратимо умирал. Над красными песками его равнин высились останки циклопических пней и фрагменты рухнувших с неба стволов погибшего Древа.

О судьбе миров-гигантов – Асгарда, Ванахейма, Свартальхейма, Хельхейма – и малыша Нифльхема, выброшенных катаклизмом на самые задворки мироздания, равно как и о судьбе населявших их существ, оставалось лишь догадываться.

– Вы не находите, что это в высшей мере несправедливо?

Затемненные стекла смотрели теперь на Козинцева в упор. Статский советник и не подумал отвести взгляда.

– Отнюдь. Мидгарду посчастливилось выйти из Сумерек с наименьшими потерями, и ни один из его обитателей не согласится с вами. – Козинцев пожал плечами. – Случайность это или воля богов – вопрос философский, и ответа на него мы никогда не узнаем. Меня, как и любого насельника Круга Земного, вполне устраивает сложившийся порядок вещей. И мой долг – защищать этот порядок от любых на него посягательств.

– Браво. Отличная речь. Другой я от вас и не ожидал, господин статский советник.

Вот и все. Карты открыты. Враг бросил ему вызов. Гальдраставы, притихшие было в отсутствие явной агрессии со стороны собеседника Козинцева, теперь пульсировали в предельном напряжении, готовые сорваться в бешеный танец боевого пляса. Внешне Козинцев сохранял полнейшую невозмутимость.

– Иных слов у меня для вас нет, – только и сказал он.

– Вы достойный противник. – Собеседник в шутовском салюте коснулся пальцами полей щегольского цилиндра. – Кто знает: не рухни Радужный Мост, не низвергни боги Мироздание в пропасть лишений и разрухи – не стали бы мы с вами друзьями?

– Кто знает…

Козинцев, сдерживая эпинефриновую дрожь от предвкушения скорого боя, невольно перевел взгляд на Кольца, свитые из обломков расколотого Бивреста. Едва видные с поверхности при свете дня, по ночам они пересекали звездный небосклон сияющими дугами, составленными из больших и малых Осколков. Отсюда, с борта лунного экспресса, Кольца выглядели широкими полосами ослепительного блеска, затмевающего Солнце его же собственным, многократно умноженным в отражениях светом.

В этом свете что-то в лице его собеседника показалось Козинцеву неправильным. Свечение Осколков проникало сквозь кожу лица, обнажая истинную суть спрятанного под человечьей личиной существа.

Человеком это существо не было.

«Вот и славно, – с невольным облегчением подумал Козинцев. – Хватит уже убивать только своих».

Щеголь нечеловечески плавным жестом снял с хищно заостренного носа пенсне и взглянул на Козинцева в упор. Зрачки его были вертикальными щелями в янтарном разливе радужек. Губы, раздвинувшись в улыбке, обнажили четыре ровных ряда мелких, очень острых зубов. Эмаль на них была бледно-сиреневого цвета.

– Вы приятный собеседник, господин Козинцев. Мне жаль, что придется вас убить. Ничего личного. Большая честь для меня – сойтись с вами в поединке.

– А уж я-то как рад, – буркнул себе под нос Козинцев.

– Не найдется ли закурить? – бархатным голосом произнес вдруг попугай. Козинцев машинально полез в карман за пахитосами – и в это же мгновение с леденящей отчетливостью понял, что пал жертвой социальных протоколов. «Отличный способ усыпить недреманную бдительность гальдраставов!» – успел подумать Козинцев.

Попугай, который вовсе не был настоящим попугаем, дурным голосом заорал, захлопал крыльями и попытался вцепиться Козинцеву в лицо, в то время как его хозяин змеиным движением скользнул рукой в боковой карман своего сюртука. Козинцев отпрянул, ушел от хлесткого удара кастетом и ударил «денди» основанием ладони в кадык. Блок поставить тот не успел; его лицо мгновенно налилось синюшным багрянцем, рот распахнулся в попытке сделать вдох. Потеряв равновесие, он отшагнул назад, упершись поясницей в ограждение площадки, и вскинул руки, прикрывая лицо и корпус от новой атаки.

Козинцев замахнулся, целя противнику в висок, и, едва тот закрылся наглухо, нырнул книзу, обеими руками ухватил лаковый штиблет и резко, с хэканьем, распрямился, выкручивая «трофей» кнаружи и чувствуя, как надсадно хрустят позвонки в пояснице. Гальдраставы, пронизав мышцы могучим электрическим разрядом, удесятерили их силу. «Денди», продавив спиной силовое поле, без звука перелетел через перила и канул в бездну. Попугай заорал напоследок и нырнул следом.

Вся схватка заняла не более пяти секунд.

Дверь открылась.

– Справляешься, Лавр? – спросила Серафима.

– Вполне, – переводя дыхание, ответил Козинцев. В глазах плавали цветные, как межзвездный эфир, круги.

«Иггдрасиль» вдруг вздрогнул всем своим суставчатым телом, словно наткнувшись на некое препятствие.

– Хелль меня забери! – выругалась Серафима. – Стыковка!

Оставив за спиной гулкие коридоры Императорской Канцелярии, Козинцев вышел в Микаэлев сад, деревья которого по причине ранней пока еще весны до сих пор щеголяли голыми ветвями.

Пройдя аллеей до ворот, Козинцев оказался на набережной. За невысоким парапетом негромко плескал в гранитные берега канал императрицы Катарины. Козинцев неторопливо зашагал в направлении Вотанова поля, огибая многокровельный храм Воскрешения на месте гибели ярла Асвальда. У храма было многолюдно. С высокого крыльца к притихшей разношерстной толпе обращался худой, длинный как жердь священник в темно-синем одеянии, расшитом золотым растительным узором.

Козинцев замедлил шаг и прислушался. Толпа внимала, затаив дыхание; голос священника далеко разносился в почтительной тишине, отражаясь от стен домов, от скатов многоцветной храмовой крыши, от глади канала, путаясь в железной листве кованой ограды сада и в кронах растущих за ней вековых лип и кленов.

– Что есть наш мир, дети мои, как не щепа от ствола павшего Великого Древа? Отец Деревьев рухнул во время великой битвы, своим падением разбив в осколки Радужный Мост, обратив в пыль десятый из миров со своих ветвей…

Щепа. Да, именно.

Если бы фрагмент щепы Иггдрасиля, которой был полон эфир между мирами и которая в изобилии просыпалась на Мидгард метеоритным дождем еще долгое время после катастрофы, не попал случайно в руки неприметного любителя огородных культур из Козловска, никакого Древа в Империи теперь не было бы.

Огородника этого звали Иваном Владимировичем.

Престарелый агротехнолог умудрился отыскать в перемерзлой плоти Отца Деревьев живую ткань, сохранить ее и преумножить. От взошедших ростков получил черенки, укоренил их, подкормил новейшими, своего рецепта, удобрениями. Повторил – много, много раз. И пошел с результатом трудов своих под светлые очи Великого ярла.

Вскоре в каждом мало-мальски значимом городе Империи вырос собственный Сын Древа. Не в силах сопротивляться сверхъестественному взаимному притяжению, ростки потянулись друг к другу, сплетясь в единый могучий ствол, и в течение считаных десятилетий Мидгард получил свое собственное Великое Древо.

Древо обняло землю Мидгарда тысячами корней, подобных мангровым – за тем лишь исключением, что ствол даже самого большого из деревьев Круга Земного в сравнении с самым тонким из этих корней показался бы сущей тростинкой. В сотне тысяч верст над поверхностью корни сплетались в совершенно неописуемых размеров Ствол. Еще на пару сотен тысяч верст выше Ствол рассыпался трехмерным веером необъятной Кроны, оплетая Луну, подобно оправе, цепко удерживающей в своих объятиях драгоценную жемчужину.

Мощная корневая система вгрызлась в земную твердь, погрузившись до самых недр. Корни нырнули в жерла вулканов, пройдя сквозь скальное основание тектонических плит, сквозь бушевание магмы и жидкий металл оливинового пояса к самому земному ядру. Где-то глубоко, у самого центра мира, корни, способные пройти сквозь самое сердце ада, нашли то, что искали.

В бинарной системе Мидгард – Луна воцарилось наконец равновесие.

Надолго ли?

– Настало время испытаний, – вещал меж тем жрец. Голос его, негромкий, но сильный в своей вере, разносился далеко над внимающей толпой. – Время сеять семена; время ухаживать за всходами; время холить молодую поросль; время пестовать новый лес, который однажды превратится в новое Мировое Древо. Начните каждый с себя самого; спросите себя: посадил ли я свое дерево? Есть ли у меня на это время? Готов ли я встретить грудью невзгоды, готов ли защитить дом свой, детей своих, древо свое от врага, кем бы он ни был? И если ответом на все эти вопросы станет «да», то жизнь прожита не зря, и даже если суждено ей прерваться в этот самый момент – с радостным сердцем можно будет уйти из жизни, чтобы пировать с героями в небесных чертогах!..

Вот оно что.

Конец света – не шило; в мешке его не утаить. Такое способен почувствовать собственной шкурой каждый обитатель подлунного мира и его окрестностей.

Мир входит в очередной виток спирали.

Рагнарек грядет.

А когда даже для богов наступают сумерки, простым смертным видна лишь тьма.

Козинцев кликнул извозчика и всю дорогу до Басилесова острова под мерное шипение пара в цилиндрах мрачно глядел в окно. За окном в стороне Кронштадта среди рваных туч величественно парили корабли заградительного авиаполка «Эринии». Валькирия на шпиле Петтерполевской крепости слепила глаза золотой блесткой на фоне серости неба. Вверх по свинцовой ряби Невы медленно поднимался серый, в асимметричных пятнах камуфляжной раскраски драккар класса «Йормунганд». Одна из орудийных башен задрала к тучам хоботы орудий, и одновременно с тройным громовым хлопком торжествующе зазвенели стекла в домах Дворцовой набережной.

Чадя огнедышащими соплами, низко над городом прошло звено «Фенриров», канув за крыши жилых кварталов Каменностровской стороны – туда, где за бастионом многоэтажных домов и многими верстами комариных болот далеко на севере горным отрогом уходила в облака массивная колонна Ствола. По набережным и у Биржи, под драконьими оскалами Ростральных колонн группками собирался народ, реяли имперские стяги, сверкали штыки и погоны. Тут и там брызгали слюной разносословные ораторы, экзальтированно вещали жрецы, грубо намалеванные плакаты призывали дать отпор закордонным душителям народных свобод. Город был полон солдат; по першпективам и линиям гарцевали, красуясь, казачьи патрули.

Вечер явственно благоухал нитролуддитом.

Мидгард готовился к близкой войне.

«Что бы мне, Лавру Козинцеву, приличествовало делать, будь я двойным агентом неназываемой, но точно установленной державы? Должен ли я развить в оставшееся время некую деятельность по активации своей агентурной сети? Спешно искать по перекрестным ссылкам информацию в архивах, преимущество отдавая той, что помечена грифом «совсекретно»? Пуститься в бега на худой конец?»

Козинцев невесело улыбнулся своим мыслям. Что ж… Если это и впрямь всего лишь проверка, он выдержит ее с достоинством. Лишь бы это достоинство не было принято своими за хладнокровный расчет опаснейшего внутреннего врага. От таких мыслей становилось тошно, но ход рассуждений своих коллег был ему хорошо знаком – он и сам не раз закидывал подозреваемым приманку, терпеливо выжидая, какие действия будут теми предприняты.

Как ни жаль ему было расстраивать оперативников ОВБ, явно сделавших на него стойку, но его ближайшие планы явно шли вразрез с их надеждами и чаяниями. На перекрестии Кадетской першпективы и Срединного проспекта Козинцев остановил извозчика, опустил в монетную прорезь вежливого автоматона положенные по новому курсу восемнадцать целковых и отправился прямиком в заведение мадам Тюильри.

Досыпать.

Завтра ему предстояла дальняя дорога.

– Стыковка?!

Козинцев, набрав полные легкие воздуха, просунул голову и плечи сквозь защитный барьер и огляделся. Лицо обожгло ледяным дыханием эфира. Глаза застлало слезами, и Козинцев втянул голову обратно, тут же покрывшись изморозью от макушки до груди. Однако этого мига ему хватило на то, чтобы увидеть главное.

Десятью вагонами ниже к составу прилип странный агрегат, состоящий из нагромождения направленных во все стороны ракетных дюз. Далеко вверху впереди, прямо по ходу экспресса, среди многоцветной психоделии эфира вспыхивали и гасли, рассыпаясь мириадами искр, ослепительно-яркие огни. Это вел бой с неизвестным противником, давая залп за залпом из главного калибра, литерный скидбландир «Гугнир». Управляемые чьими-то умелыми руками аппараты чертили пространство вокруг бронесостава огненными завитками выхлопов. Это фееричное великолепие стремительно приближалось – связанный боем «Гугнир» замедлил ход, и идущий в одной с ним колее экспресс теперь нагонял его с пугающей быстротой.

«Иггдрасиль», машинист которого явно видел то же, что и Козинцев, заскакал-затрясся было на стрелках, спешно меняя курс, – и вдруг резко потерял ускорение. Козинцев почувствовал, как его ноги отрываются от палубы, а к горлу подкатывает ком недавно съеденной пищи. Рядом, округлив от неожиданности глаза, в воздух воспарила Серафима. Ее отглаженная униформа и короткая стрижка при этом сохранили свою безупречность.

– Кто-то из команды локомотива с ними заодно! – крикнула Серафима. – Я туда! А ты разберись с этими!

И она с удивительным проворством, извиваясь всем телом, быстро-быстро поплыла обратно в ресторанный зал, полный визга и ругани. Козинцев, подражая ее действиям, с куда меньшей грацией двинулся сквозь наполненную паникой блюющую толпу. Несмотря на воцарившийся повсеместно хаос, оркестр, парящий теперь в центре зала, продолжал играть, перекрывая шум и гам могучими тактами «Полета валькирий».

– Барин, ну где же вы, барин?! Там же грабеж! Там разбой!

Прохор, увешанный разящей сталью почище, чем тисовое дерево – подношениями прихожан, поджидал Козинцева в их вагоне. Казалось, чудесное исчезновение веса ничуть его не озадачило и не испугало. Козинцев проскользнул мимо денщика, нырнул в колодец очередной лестничной шахты, пройдя насквозь один нижележащий вагон, потом еще и еще. Уперся в задраенный наглухо сейфовой стали люк почтового. Наложил на сталь руки, чувствуя, как вибрации заработавших гальдраставов пронзили тело до кончиков пальцев. Люк скрежетнул запором и распахнулся.

В лицо Козинцеву ударила волна жара.

В бронированной стене вагона, огнисто светясь раскаленным металлом краев, зияла наспех прорезанная дыра. Тела охранников плавали посреди хранилища. Оба здоровяка были в глубоком беспамятстве, синея кровоподтеками на крутых скулах. Но это Козинцев отметил мимоходом – всем его вниманием завладел великан.

Да, именно великан.

Козинцев глазам своим не поверил.

После случившейся катастрофы и инеистые великаны, и светлые эльфы, и даже населявшие в прошлом далекий Свартальфхейм карлики считались вымершими видами. А вот поди ж ты – посреди вагона, сжимая в многочисленных руках огромный герметично задраенный чан, крышка которого была усеяна циферблатами манометров, висел великан. Самый что ни на есть настоящий. Огненный великан с выжженного дотла Муспельхейма. Ничуть не вымерший, вполне себе агрессивный и настроенный очень решительно.

Шипастый загривок почти касался потолка. Глаза, полыхающие пламенем недр, смотрели недобро. От великана явственно пахло серой. Из-за его спины выглядывали два самых настоящих карлика – тоже давным-давно заявленные официальной наукой как исчезнувший навсегда вид.

Руны на теле Козинцева беззвучно взвыли, посылая его вперед. В бой! На глаза опустилась багровая пелена, и он совсем уже было рванулся навстречу неминуемой гибели, не слыша предостерегающих окриков Прохора, – как вдруг вернулся вес, и все в вагоне с грохотом рухнули на палубный настил.

«Иггдрасиль» снова разгонялся.

Потирая шишку на лбу, Козинцев поднялся на ноги. Карлики, кряхтя и постанывая, пытались растормошить великана, придавленного загадочным чаном. Судя по тому, насколько посинело великанье лицо, чан был чудовищно тяжелым. Козинцев вспомнил, как проседала подвеска курьерского экипажа на вокзале, и присвистнул. Великану приходилось несладко.

Позади кто-то охнул, закряхтел, завозился, хлюпнул влажно, смачно сплюнул на пол.

– Прохор?

– Порядок, вашсковородие. Ребра помял чутка да нос разбил, а так ничо-о…

– Тогда давай-ка, родной, повяжем наших незваных гостей, пока не очухались толком. Справимся вдвоем, а?

– Так точно, вашество. Справимся.

Прохор, крякнув, хрустнул спиной, угрожающе повел плечами, засучил рукава гимнастерки. Карлики зароптали в тревоге и с удвоенной энергией затрясли сомлевшего великана, звонко шлепая его по обмякшим щекам. Козинцев сбросил китель и, приняв угрожающую стойку из ниппонской борьбы джу-джитсу, на расставленных полусогнутых ногах пошел бочком, по широкой дуге обходя троицу налетчиков. Сквозь шелк сорочки полыхнули синим огнем гальдраставы, с треском рассыпался электрическими искрами между пальцев раскрытых ладоней разряд накопленной ими энергии.

Один из карликов, оставив тщетные попытки оживить великана, навел на Козинцева свою устрашающую пушку, но тот покачал головой и предостерегающе погрозил карлику пальцем, недвусмысленно давая понять: не надо. С кончика пальцев сорвался еще один разряд, молнией пронзив оружие пришельца. Тот заверещал и выронил оружие, тряся обожженными пальцами и приплясывая от боли. Второй, глядя на своего неудачливого товарища, замер и поднял руки над головой. Великан остался лежать с совершенно безмятежным выражением на уродливом лице.

– Вот то-то, – удовлетворенно проворчал Козинцев и скомандовал рунам «остыть»; сияние пригасло, но не исчезло совсем. – Вяжи их, Прохор.

– Слушаюсь, вашбродь.

Звякнули ручные кандалы.

Простучали быстрые шаги по лестнице, и в вагон ворвалась растрепанная, с царапиной на щеке, Серафима. Быстрым взглядом оценила диспозицию. Коротко кивнула Козинцеву с денщиком. Навела на помятых карликов неожиданно большой для ее тонкой ручки пистолет. Сделала стволом недвусмысленный жест в направлении дыры в стене, за которой виднелась внутренность летательной машины, и отрывисто пролаяла короткую команду на неизвестном Козинцеву гортанном языке.

Карлики встрепенулись, переглянувшись, опустили руки. Покряхтев, освободили великана от придавившего его чана и поволокли в пролом.

– Фима! – Козинцев не верил своим глазам.

– Не вмешивайся, Лавр. Пусть уходят.

Вязкой тошнотворной волной накатило осознание того, что его провели, как простака. «Пешка в чужой игре, вот кто ты, советник. Никакой не туз, никакой не козырь. Прими и смирись».

– Нет!

Руны полыхнули холодным огнем. Карлики замерли на полушаге. Серафима, выдержав его взгляд, криво улыбнулась.

– Вот он, прежний Лавр. А я уж подумала было, что ты размяк на конторской работе. Похвально. Не теряешь хватки.

– Положи пистолет, Фима. Руки заведи за голову и медленно опустись на колени. Прошу.

Серафима вздохнула.

– И ведь не шутишь. Сожжешь за милую душу, если не подчинюсь, так ведь?

– Сожгу, Фимушка. Не обессудь.

– «Жизнь – Отечеству, сердце – женщине, честь – никому», а?..

– Именно так.

Сердце Козинцева, едва обретшее целостность, сию самую минуту разбивалось на мильон осколков, раня самую душу, но он оставался непреклонен.

– Славно.

Серафима вдруг озорно подмигнула ему. Скомандовала:

– Прохор!

Могучие ручищи обхватили Козинцева поперек груди, прижимая руки к телу и выдавливая из легких воздух. Гальдраставы зашипели и погасли, сбросив заряд по расписанной рунами ткани нейтрализующих перчаток, невесть каким образом оказавшихся на руках вероломного денщика.

– Не обессудьте уж, Лавр Бенедиктович, – дохнуло в ухо смесью солдатского табака и подсолнечных семечек. – Не со зла.

Козинцев пытался вдохнуть, хватая ртом воздух, – и не мог. В голове нарастал звон, глаза заволокло багровой пеленой. Сознание милосердно ускользало, оставляя статского советника наедине с отчаянием.

Прежде чем белый свет для него погас окончательно, Козинцев еще сумел разглядеть, как Серафима, отдав карликам новую команду, повелительно ткнула стволом пистолета в сторону чана. Страхолюдные хари расцвели страшноватыми улыбками. Подхватив чан, карлики с трудом впихнули его в свой корабль вслед за великаном. Зашипел, закрываясь, люк.

– Нам пора, – сказала Серафима; голос ее раскатился под сводами меркнущего разума Козинцева гулким эхом. – Сейчас здесь станет нечем дышать.

Прохор бережно вынес бездыханного Козинцева из вагона, вернулся за оглушенными охранниками и как раз успел закрыть наглухо люк, когда ощутимый толчок расстыковки сообщил, что грабители стартовали.

Они снова стояли на внешнем балконе, глядя, как одна искорка растворяется среди мириад других. За дверью персонал ресторана, негромко переругиваясь, устранял последствия недавнего переполоха. Прохор деликатно остался внутри, дав им возможность объясниться.

– Теперь ты расскажешь? – спросил Козинцев.

В голове у него все еще шумело, а каждое движение в помятом Прохором теле отзывалось болью. Впрочем, телесная боль не шла ни в какое сравнение с болью душевной, что теперь уходила, оставляя его наедине с пустотой на месте сердца, которую заполняла апатия.

Серафима бесстрашно взглянула ему в глаза, и Козинцев в очередной раз подумал о том, какая же она все-таки красавица.

«Хотя какое это теперь имеет значение?..»

На душе скребли тролли.

– Это вода, – сказала Серафима. – Вода из источника Мимира. Живая вода, как в сказках. Ускоряет рост чего угодно. Лечит. Нам повезло – ее можно отыскать лишь под здоровыми корнями Древа, а таких корней, кроме как на Мидгарде, больше нигде не осталось. Скважина на Кольском полуострове как раз дотянулась до одного из подземных резервуаров. Так что теперь у нас есть стратегическое сырье, способное – в прямом смысле – оживлять целые миры. А там, – Серафима мотнула головой туда, где среди сонма бесчисленных звезд неспешно ползли по своим орбитам, оправляясь от вселенского потрясения Рагнарека, истощенные катаклизмом чужие миры, – Мимирова вода очень нужна. Легальным путем, без международного скандала, передать ее иномирцам, которых, ко всему, официально и вовсе не существует, мы не могли. А международный скандал в наше время означает…

– Новую войну.

– Именно. Канцелярии пришлось немного схитрить. Теперь там, у них, – Серафима качнула головой вслед уходящему прочь кораблику, – появилась надежда на возрождение.

– А я?

Козинцев – в который уже раз! – почувствовал себя одураченным.

– Ты отлично справился со своей ролью. Моей задачей было вовремя тебя остановить. По-моему, я тоже справилась.

– Несомненно, – сказал Козинцев, чувствуя внутри легкую горчинку разочарования. – Что ж… Теперь я вне подозрений?

Серафима посмотрела на него. Улыбнулась мягко, как умела только она.

– Я всегда знала, что это не ты, Лавруша. Проверять тебя было не моей идеей. Веришь мне?

– Конечно, – ответил Козинцев, чувствуя, как уходит, улетучивается досада, испаряется, смешиваясь с окрестным эфиром, апатия, и оживает, удар за ударом, сомлевшее было сердце. На душе стало вдруг легко – так, как не было весь минувший год.

– В конце концов, не все ли равно, чьими руками будут посажены ростки, которые изменят мир к лучшему? – спросила Серафима.

– Все верно.

Козинцеву не хотелось спорить. Бесполезно спорить с женщиной, которая права и которая точно знает, что права.

«Иггдрасиль» набирал ход, стремя свой бег к Луне. Козинцев бездумно смотрел на звезды. Где-то там, среди них, между бездной Гинунгагапа и жаром солнечного пламени, в заполненной эфиром пустоте неслись по своим орбитам сорвавшиеся с ветвей Великого Древа миры, на которых совсем уже скоро взойдут и медленно, но неуклонно потянутся к звездному свету дети великого Иггдрасиля.

– Совсем скоро мир снова изменится, став при этом почти таким, каким был прежде, до Сумерек, – сказала Серафима. – Это будет прекрасный мир. Надо только чуть-чуть подождать.

Козинцеву нечего было ей возразить.

Впрочем, возражать Серафиме ему совсем не хотелось.

Иногда счастье – просто быть рядом.

Чуть позже я подумаю, как дошел до жизни такой. Чуть позже, когда будет время.

А сейчас я стоял на потолке полутемной залы, рядом со свисающей хрустальным водопадом люстрой. Мои ноги безжалостно пачкали старые фрески, изображавшие Шесть Героев великой Войны в момент их триумфа и гибели. Мои руки свисали вниз, к полу, и я пытался нацелиться на врага указательным пальцем.

Враг таился пятью метрами ниже – особняк доктора Ирбрана был по-настоящему богатым и просторным. Стены бальной залы (к чему она старому одинокому доктору – не знаю) терялись во тьме. Свет шел только с улицы, от редких газовых фонарей, и от потолочных фресок, написанных модными полвека назад светящимися красками.

Я на фоне светящегося потолка был виден прекрасно, а вот мой враг, бесшумно перемещающийся по натертому паркету, – нет.

Может быть, это сторожевой пес?

Только бы не пес! Я люблю собак.

Нацелив палец точнее, я вызвал из памяти руну электричества. Мысленно нарисовал ее на кончике пальца и влил десяток секунд.

Яркая голубая искра ударила вниз, клюнула врага и на мгновение осветила залу.

Ой-ей!

Беру свои слова обратно, лучше бы собака!

Тварь на паркете походила на ребенка лет семи – голого, покрытого мелкой блестящей чешуей с головы до ног. Возможно, когда-то тварь и была человеческим ребенком – пряди волос, пробивающиеся между чешуйками на голове, и глаза выглядели совсем обычными, детскими. А вот рот с острыми зубами был слишком велик, и такие когти на руках и ногах никакой ребенок не отрастит. Как он ходит-то по паркету, не клацая когтями?

Электрическая искра никакого вреда твари не причинила. Она лишь оскалилась, жадно глядя на меня и жуя воздух зубастым ртом. Языка, кстати, у существа не наблюдалось.

Решение идти по потолку было очень затратным, но оно меня спасло. Во мраке особняка существо подкралось бы ко мне совершенно незаметно. Его и выдал-то секундный отблеск на чешуйках.

Но похоже, что существо не умело летать, высоко прыгать и звать на помощь. Скорее всего оно было совершенно безмозглым, глупее любого сторожевого пса. Несчастный зубастый уродец, гроза неосторожных воришек. Так что можно продолжать движение…

Я пошел дальше прямо по фреске, безжалостно топча лица Героев – от Первого, юного и безусого, до Шестого, сгорбленного и седого. Обогнул люстру. Еще раз глянул вниз – тварь исчезла. Я вызвал руну света, вложил в нее три минуты и спроецировал себе на лоб. Смешно, знаю, но так удобнее всего. Покрутил головой – яркий луч обежал пустую залу, выхватывая из темноты сдвинутые к стенам и закрытые чехлами стулья, темный провал давно не топленного камина.

Куда исчезла тварь?

Надо поторопиться.

Хоры проступили из темноты неожиданно. Когда-то, в пору юности хозяина особняка, когда здесь действительно случались балы, на маленьком балконе, выходящем в залу, сидели музыканты – скрипач, флейтист, клавесинист. Кстати, клавесин остался – старомодный, на четыре октавы. Крышка была открыта, струны обросли пылью, на клавишах тоже лежала пыль.

На всех, кроме дальних от меня.

И самых близких к приоткрытой двери, ведущей с хоров в глубину дома.

Я выбросил вперед руку, вливая в руну удара десять минут времени. Многовато, наверное, но я испугался. Маленький уродец оказался не так уж и туп!

И очень быстр.

Он прыгнул через клавесин, с неожиданным изяществом перемахнув крышку и вытянул руки, целясь мне в горло.

Магия ударила его в полете. Чешуя на груди создания промялась, будто от удара молота, он отлетел к двери, распахнул ее спиной и с грохотом покатился вниз по невидимой лестнице. Сама тварь никаких звуков не издавала, но я понимал, что она цела – и очень, очень зла.

Доктор Ирбран не поскупился на стража.

Сильного и быстрого. И не такого уж легкого, как можно было предположить на вид.

Я пробежал вдоль хоров, спустился по стене до открытых дверей залы, перешагнул через притолоку. Самый неприятный момент – и до пола очень уж близко, и смена направления очень неприятна, словно карабкаешься в гору, а потом стремительно бежишь вниз.

За дверями оказался длинный коридор, с окнами по одной стене и портретами на другой. Потолок здесь был без фресок, но с опорными балками-матицами, через которые приходилось перепрыгивать. Луч света из моего лба белым пятном прыгал в конце коридора. Руки приходилось прижимать к бокам – здесь до пола было близко, а тварь, как я убедился, умела прыгать.

А кстати – вот и она!

Уродец почти беззвучно бежал вслед за мной – хорошо, что по полу. Я обернулся и поймал взгляд его человеческих, детских глаз. Очень хотелось бы думать, что в этих глазах читалась мысль «убей меня, маг, избавь от мучений!».

Увы, все, что там было, – ненависть и желание разодрать мне горло.

По-хорошему, стоило бы выбить одно из окон и убегать. Однако в особняке царила тишина, словно прокатившийся кубарем охранник никого не разбудил. Может, и так, бальная зала в левом крыле, а лаборатория доктора в правом.

А вложенной в прогулку по потолку недели было безумно жалко.

Коридор заканчивался, а я все перебирал в памяти руны. Достичь нужного эффекта можно разными способами, и только глупый маг станет зря тратить время.

Наконец я выбрал руну. Вызвал ее в памяти, впитал росчерк линий – и наполнил полными сутками.

Развернулся к уродцу. Тот заподозрил неладное и начал тормозить, но он слишком уж разогнался.

Я наложил руну прямо на него.

Вся беда с рунами сна, паралича и даже смерти в том, что они действуют не на всех. У человека может быть защита от данной руны, может быть индивидуальная невосприимчивость. А у твари, подобной моему преследователю, могло вообще не быть потребности в сне, вместо мышц и нервов его тело могла наполнять вонючая магическая протоплазма, сердце, способное остановиться, тоже могло отсутствовать.

Зато все живое имеет вес.

Уродец рухнул на пол и забарахтался, слабо шевеля конечностями. Когти с противным скрежетом царапали паркет, вырезая из него спирали стружек. Он пытался ползти, но когда ты внезапно стал в десять раз тяжелее – это не очень-то получается. Первый раз за все время тварь издала низкий утробный рык.

– Бывай, – сказал я, спрыгивая на пол и выходя из коридора. Прикрыл за собой дверь, оставив тварь корчиться на полу. Через четверть часа заклинание рассеется, но этого времени мне хватит.

Карты этой части особняка оказались лучше. Я сразу понял, куда идти – через оранжерею. Здесь, увы, по потолку двигаться было невозможно, стекла бы меня не выдержали. Оранжерея была куда ухоженнее бальной залы – в горшках и вазонах росли многочисленные травы и кустарники, названий которых я большей частью не знал. Имелось и несколько деревьев, для одного из которых – старой пальмы, обросшей каким-то растительным мочалом, – в стеклянном потолке оранжереи был выстроен высокий купол. На пальме росли плоды, похожие на кокосы, но ярко-красного цвета и с шевелящейся бахромой. Я на всякий случай обошел пальму как можно дальше. Какая-то темно-зеленая растительная дрянь попыталась потянуться ко мне тонким шипастым побегом, но едва я посмотрел на нее – съежилась в своем горшке под лучом света.

Ненавижу такие навязчивые гарниры!

Со стороны оранжерея сейчас должна была сверкать от моего импровизированного фонаря. Но доктора Ирбрана ведь нет в особняке. Верно? А слуги если и заметят что-то, то вряд ли кинутся проверять, положатся на магического охранника. Хорошую домашнюю прислугу сейчас днем с огнем не найдешь…

Оранжерея кончалась массивными металлическими дверями, ведущими в лабораторию. Видимо, эксперименты доктора требовали самой свежей зелени. Для порядка я подергал дверь. Увы, заперто. Затейливая замочная скважина одним своим видом намекала, что пытаться вскрыть замок – глупая затея.

Что ж, за это мне и платят.

Я вытащил из памяти руну ключа. Но вовремя задумался и посмотрел на замок еще раз.

Ну конечно. Тройной антимагический ключ, работа мастеров из Теруна. При попытке открыть его руной замок атакует в ответ, подаст сигнал тревоги и заблокируется на сутки. А фантазия у терунских кузнецов затейливая – в меня может ударить огонь, лед, яд, из скважины может выползти тварь (и не обязательно такого размера, чтобы она могла поместиться в замке), подо мной может взорваться пол или мои кости превратятся в жидкость…

Да, кстати, возможно и все одновременно. Любой каприз за ваши деньги.

Поэтому я не стал даже пытаться вскрыть замок. Я вспомнил руну клинка, зарядил ее шестью часами своей жизни и вырезал петли у левой створки, после чего толкнул дверь ногой.

Та с грохотом упала внутрь лаборатории.

Вот этот звук, конечно, никак не могли не услышать слуги. И даже сделать вид, что не услышали, не могли. Так что оставалось одно – действовать быстро.

Внутри лаборатории было светло. Не от ламп – они все были потушены, и не от окон – их просто не имелось.

Зато оборудования у доктора было в достатке. И часть его светилась.

Например – огромный стеклянный змеевик, выходящий из перегонного куба. По змеевику сочилась густая оранжевая жидкость, в трубке – обычная, но в колбе, куда она капала, светящаяся.

Светящихся колб и реторт вообще было изрядно. Против света я ничего не имею, но большинство из них почему-то еще и побулькивали, издавая едкую вонь.

В центре лаборатории обнаружилось два операционных стола очень неприятного вида – судя по фиксаторам для рук и ног, доктору приходилось экспериментировать над очень сильными и очень недовольными существами. Причем учитывая разнообразие и количество фиксаторов – большая часть этих существ к людям имела слабое отношение.

А еще светился здоровенный стеклянный цилиндр, заполненный прозрачной жидкостью. Я уже ожидал увидеть внутри какую-нибудь мерзость вроде расчлененного, но живого человеческого тела или хотя бы набор шевелящихся внутренностей. Но в прозрачной жидкости плавала длинная, метра полтора, роза – с огромным сочным бутоном ярко-красного цвета.

Я пожал плечами. Розы хороши для девочек, монстры хороши для воинов. А мне нужно совсем другое. То, за что мне заплатят.

Лабораторный журнал нашелся рядом с операционными столами – толстый потрепанный том с желтоватой бумагой, в замызганной обложке из свиной кожи. Увы, когда я открыл журнал, то дата на первой странице меня не порадовала. Его вели с Нового года. Судя по количеству записей за первое число, доктор праздников особо не жаловал.

А мне заказали журнал двухлетней давности…

Сейф нашелся у двери, даже не слишком замаскированный – стальной шкаф, небрежно выкрашенный белой краской. Может быть, доктор предпочитал прятать ценности перед самым уходом из лаборатории.

Опять терунский замок! Я снова вызвал руну клинка, с сожалением влил в нее шесть часов – и срубил боковую стенку сейфа.

Снова грохот. Надо торопиться.

Внутри сейфа было пять полок. Три заполняли колбы и амулеты, я едва подавил искушение взять несколько. Но незнакомый амулет – это слишком опасная вещь. Еще одну полку занимали деньги – золотые и серебряные монеты, ассигнации, чеки и аккредитивы.

Опять же пришлось смирить жадность. У меня нет лицензии вора.

А самую верхнюю полку занимали лабораторные журналы. Я почти сразу нашел нужный, сунул в широченный карман на куртке. Подумав, отправил туда и самый новый журнал – может быть, пригодится.

И увидел, что в глубине сейфа, за журналами, в углублении лежит еще один амулет. Протянув руку, я достал его – серебристый диск на цепочке. Лицевая сторона была гладкая, за исключением стилизованной буквы «А», зато на обороте была выгравирована руна. Незнакомая руна. Но сам амулет казался очень знакомым. Серебристый диск, буква «А» и что-то про руну… Я не помнил точно, где и когда я видел амулет или слышал про него, или читал в книге. Но что-то вспоминалось. Причем не мрачное и страшное, а хорошее.

Я засунул амулет в карман. Он лежал так, что вскрывай я сейф нормальным образом – вообще бы его не заметил. Вряд ли это ловушка.

А потом я поднял взгляд и увидел сторожевую тварь!

Нет, мое заклинание продолжало действовать. Но уродец даже под десятикратным весом ухитрился доползти до дверей лаборатории и сейчас тужился перетащить свое тело через порог. Одну руку создания оплетала оборванная колючая лоза, судорожно пытающаяся проколоть чешую. На спине дымилась красная жижа – словно некий странный плод упал на него сверху и попытался прожечь насквозь.

– Ты упорный, – сказал я с невольным уважением. – Но извини, я закончил и ухожу…

И в этот момент уродец издал шипящий звук – гораздо более осмысленный, чем недавнее рычание.

В следующий миг стены лаборатории вспыхнули белой огненной сеткой. И та стала стремительно сжиматься, приближаясь ко мне!

Я не знал, что это такое. Подобных рун мы не изучали.

В одном я был уверен точно – касаться этой пылающей сетки я не хочу. Не потому, что умру. Более вероятно, что буду валяться на полу, крича от боли, пока не вернется доктор Ирбран.

Я вытащил из памяти руну, которую не собирался использовать никогда. Влил в нее столько времени, сколько она захотела. И бросил себе под ноги.

Тварь разочарованно взвыла, когда я исчез из лаборатории. Впрочем, возможно, это взвыл я, представляя все последствия.

Моросил дождь. Я стоял на площади Великой Любви, в той самой точке, которую давно наметил – на тот случай, если использую руну, которую использовать не собирался.

Основное преимущество этой точки было в том, что там никого другого и быть не могло. Это была спина вздыбленной лошади без седока. Ненастоящей, конечно, части памятника – Темный Властелин стоял на гранитном постаменте, держа лошадь под уздцы. Властелин был высечен из мрамора, а вот его лошадь, по непонятной прихоти скульптора, отлита из чугуна.

Чугун под дождем куда более скользкий, чем мрамор.

Я поскользнулся и упал, оседлав чугунную лошадку. С одной стороны – повезло, не навернулся с двухметровой высоты на постамент и еще дальше, на мостовую. С другой… с другой, будь я девушкой, было бы легче.

А еще по площади, с которой ночь и дождь разогнали всех прохожих, шел гвардейский патруль!

Не знаю уж, существует ли в законах наказание за то, что я сел верхом на чугунную лошадь нашего доброго правителя. Вполне может быть! Например, это можно подвести под «пытался незаконно занять место Темного Властелина».

Поэтому я, постаравшись забыть об отбитых частях тела, соскользнул с лошади на постамент и замер, схватившись за мраморную руку. По лицу статуи стекала вода – казалось, что Властелин плачет. Я стоял, глядя ему в лицо.

– Эй, ты! – Гвардейцы наконец-то подняли головы и увидели меня.

Я медленно опустил взгляд. И придал лицу все возможное смущение.

– Простите… да живет вечно незаменимый и вездесущий!

Спрыгнув на мостовую, я замер перед гвардейцами, не делая никаких попыток убежать. Трое гвардейцев в симпатичных голубых мундирах растерянно смотрели на меня. Наконец старший опомнился.

– Живет вечно. Ты что там делал, парень?

Ох, как же я порадовался слову «парень»!

Не мужчина, не старикан. Парень!

– Простите, наверное, это дерзость… – Я опустил голову. – Я… мне захотелось дотронуться до Властелина. Пожать ему руку.

Гвардейцы ошалело смотрели на меня.

– Ты совсем ку-ку? – спросил старший, расслабляясь. – Это статуя, дружок!

– Понимаю, – ответил я, насупившись. – А самому Властелину руку пожать у меня шансов нет.

Гвардейцы переглянулись. Посмотрели на статую. Следов вандализма не наблюдалось.

– Задержим? – спросил старшего один.

Старший задумчиво смотрел на меня. Я понимал, о чем он думает. Вернуться в отделение… посидеть в теплом и сухом помещении, попивая горячий чай, пока мне оформляют привод за хулиганство. Потом старший сказал:

– Задержим и скажем, что арестовали юнца за то, что он пожал руку статуе повелителя?

Инициативный гвардеец пристыженно отвел глаза.

– Иди-ка ты отсюда, – сказал старший. – Ночевать есть где?

– Есть, – закивал я.

– Тут столица, а не деревня, – продолжил старший. – И забираться на постаменты, даже с самыми искренними чувствами, запрещено. На первый раз – предупреждение!

– Простите… – Я уж совсем понурился, и гвардеец улыбнулся.

– Давай, давай… Вали отсюда. И берись за ум.

Кивая и смущенно улыбаясь, я пошел прочь. Меня сейчас занимали не гвардейцы и даже не ограбленный доктор. Мне нужно было зеркало.

И оно нашлось совсем рядом – в витрине ювелирного магазина. Правда, за частой решеткой, но зато рядом с фонарем.

Я уставился на свое отражение.

На меня смотрел высокий, тощий, темноволосый юноша в потертой куртке. Вполне молодой человек. Лет примерно восемнадцати. Над верхней губой чуть топорщатся усики – мерзкие и жалкие, такие надо безжалостно сбривать, а не пытаться отращивать.

Беда была в том, что еще этим вечером я выглядел на семнадцать. Руна переноса выпила из меня год жизни.

Все имеет свою цену, особенно колдовство. Но магия признает лишь одну валюту – твою собственную жизнь. Каждое заклинание отнимает у тебя немного от единственного отмеренного срока.

Нет, восемнадцать – это совсем неплохо. Знавал я магов, которые в моем возрасте уже выглядели солидными мужчинами, а то и стариками.

Но мне-то всего четырнадцать!

Мне действительно было где ночевать. Клуб магов есть в любом крупном городе, а уж в столице их шесть, по числу Героев. Месяц назад, когда я приехал в столицу, я выбрал клуб Танри, названный в честь четвертого Героя. Спросите почему? Да потому, что большинство новичков выбирает либо клуб Уинварда – самого юного из магов, либо клуб Сигну – самого старого. Девушки выбирают один из двух, названных в честь женщин-магов. Те, кто склонен к однополой любви, и мужчины, и женщины, идут в клуб Риджара, известного пылкостью и неразборчивостью своих влечений.

А Танри был самым обычным и ничем не примечательным человеком. И магом стал обычным – остался в тени знаменитых товарищей, честно сражался и сжег свою жизнь во славу повелителя. В его клубе спокойнее, просторнее и тише. А еще тут собираются те маги, кто поумнее и сделали те же выводы, что и я.

Когда я подошел к трехэтажному каменному зданию, уже рассвело. Я приложил к дверям руку и пожертвовал вырезанной на двери руне защиты секунду своей жизни.

Это очень простой и очень удобный способ обеспечить магам уединение. Войти сможет только маг. Обычному человеку придется звонить и ждать привратника. К тому же защита клуба постоянно растет.

Толкнув створку двери (та удовлетворилась моим скромным подношением и открыла замок), я вошел в вестибюль. Согласно давней традиции, зародившейся в те времена, когда магами были только мужчины, слева от дверей в стене были закреплены писсуары – чтобы нетерпеливый маг не тратил время на дорогу в туалет. Еще слева была стойка для зонтиков, обычно пустовавшая – дожди идут часто, а маги забывчивы и не всегда возвращают зонты в клуб.

Справа были гардеробная и нормальные туалеты, для мужчин и женщин. Днем в гардеробной дежурит прислуга, но сейчас там никого не было.

Ну а прямо передо мной была лестница на верхние этажи, к комнатам внаем и проход в сам клуб.

Что такое клуб магов – понятно, наверное, каждому. Отчасти ресторан, отчасти курительная, отчасти бильярдный и карточный залы, отчасти библиотека.

В первую очередь, конечно, бросаются в глаза книги. Шкафы идут вдоль всех стен, от пола до потолка, и крепкие открытые полки забиты толстыми томами, тонкими брошюрами, смотанными свитками, коробками с карточками, рукописями, разрозненными листками записей, лабораторными журналами… Все это богатство впечатляет, особенно на первый взгляд. На второй становится ясно, что большинство книг и записей общеизвестны и никаких тайн в себе не содержат. На третий закрадывается обоснованное подозрение, что большая часть рукописных текстов и лабораторных журналов – всего лишь рефераты и курсовые студентов-магов. Ну а на четвертый, если уж читатель напряжется и отыщет стремянку, выяснится, что соблазнительные толстые тома на верхних полках – бутафория, обитые кожей деревянные бруски.

По-настоящему ценные книги в клубе, конечно, есть. Но они не стоят на виду, рядом с пьющими, чавкающими и курящими магами.

Час был такой ранний, что в клубе почти никого не было. Два пожилых мага катали шары на бильярде – неумело, но азартно. Одного из них, седобородого и лысого, я знал – ему было двадцать с небольшим лет, он выпускался как раз в тот год, когда я поступил в Академию, четыре года назад. Тогда он выглядел молодым мужчиной, лет двадцати – двадцати двух. Сколько ему было на самом деле, я не знал. Но за прошедшие четыре года колдовство сожгло не меньше сорока лет его жизни. Десять к одному – нехороший расклад. Либо парень слишком жаден, либо слишком азартен.

Либо – попал в передрягу, вроде как я только что, и был вынужден сжечь слишком много жизни.

Я выбрал столик у одного из немногочисленных окон, между шкафом с многотомной энциклопедией «Основы рун» (с ежегодными дополнениями, конечно) и шкафом, полным пыльных и скучных журналов «Методология минимального воздействия». Бильярдисты на меня внимания не обращали, я на них – тоже.

Подошел заспанный официант, молча кивнул, я так же молча ткнул пальцем в меню, выбрав традиционный столичный завтрак: два жареных яйца, грибное суфле, жареная картошка и большая кружка кофе. Горячие булочки утром подавали бесплатно, совсем уж старые и обнищавшие маги порой неделями питались только ими.

В ожидании яичницы я попытался успокоиться. Заказ был выполнен. Никаких законов и установлений я не нарушил. Единственная проблема – нерационально потраченный год жизни.

Стать магом в общем-то могут многие. Первое – это умение разбираться в рунах. Говорят, что для этого требуется знание геометрии и искусства начертания, способности к языкам и хорошая зрительная память. Но недостаток любого из этих качеств можно компенсировать зубрежкой и терпением. Уж десяток-другой простых рун способен запомнить любой человек.

Второе – умение наполнять руны. Сами по себе руны мало чем отличаются от обычной письменности, хоть ты их мысленно представь, хоть на бумаге напиши или на золоте выгравируй. Но если посмотреть на руну или четко представить ее, а потом потянуться – и наполнить руну собственной жизнью, она оживает. Руну можно просто активировать, можно прикрепить на себя, как я поступил с руной света, или впечатать в предмет – как делают кузнецы-рунознатцы из Теруна. Некоторые руны требуют совсем немного времени. Секунды, минуты, максимум часы. Ну какая разница, пойдешь ты за фонарем, потратив на это полминуты, или зажжешь магический свет, потратив то же самое время?

Но тут нужно уметь дозировать время. Неопытный маг способен бухнуть в тот же самый магический свет пару месяцев жизни – и ходить как идиот со звездой во лбу. Или потратить еще пару месяцев на отмену заклинания.

А еще полным-полно рун сложных, тяжелых, в любом случае требующих огромного вливания времени. Как правило, это те руны, которые уж слишком сильно и явно нарушают законы мироздания.

Как перенос в пространстве.

И хоть ты сто раз заречешься использовать сложные руны, но на всякий случай их выучишь. Потому что иногда выбор будет прост – умереть или потратить год-другой жизни. Что выберешь? Правильно, год.

Жадность, гордыня и любовь – вот три главных врага любого мага. Захочется стать богатым, захочется добиться признания, захочется любви – и маг решается использовать свою силу по полной. И умирает дряхлым стариком, не дожив до двадцати. В Академию берут в основном детей, а выпускают в свет подростков. Но, как правило, эти подростки выглядят куда старше своих лет. Вот мне было четырнадцать, выглядел я на семнадцать. Сейчас уже на восемнадцать. Что дальше?

Многие ведь даже не доживают до выпуска. За год учебы у нас случалось пять-шесть несчастных случаев. Кто-то не рассчитал силу и вкачал в простенькую руну всю свою жизнь. Кто-то обозлился на учителя, на товарища – и затеял магическую дуэль, в которой сам себя сжег. Кто-то замахнулся на совсем уж трудную и тяжелую руну – и угробил свое время впустую, надорвался.

Так что классический облик мага, к которому все привыкли – седой, неспешный, бородатый, вовсе не показатель истинного возраста. Все мы юнцы.

Я все это понял очень быстро и свое время берег. С запоминанием рун у меня дела были неплохи, а вот с дозированием времени – просто великолепны. Я никогда не тратил на обучение больше, чем следовало. Не ленился сходить за свечкой, закрыть дверь руками, а не руной, закутаться в тощее одеяло, а не нагреть комнату зимой. Не ввязывался в пустые поединки и соревнования. Не стремился поразить наставника, раньше времени овладев сложной руной.

Помню, когда после трех месяцев занятий у нас отчислили треть набора – мальчишек и девчонок, которым никак не давалось запоминание рун, пришел день оплаты обучения. По коридорам Академии еще шатались зареванные дети, висли на наставниках, умоляли их оставить, пытались нарисовать по памяти сложные руны (двое или трое даже убедили дать им второй шанс), а нас, справившихся, повели принимать присягу ученика.

И платить за обучение, конечно. Магов всегда просят заплатить вперед.

Дозировать время мы уже кое-как умели. Но многие даже не считали это важным – в десять лет и жизнь кажется бесконечной, и перспектива повзрослеть не пугает. Плата за весь курс составляла один год, но какой-то мальчишка сразу сказал, что заплатит тремя годами, и туманно пояснил: «В тринадцать лет у тебя уже все по-другому!» Я же уточнил у наставника, достаточно ли будет одного года, не обидится ли на меня Академия, – и влил в аккумулирующую руну ровно требуемое время. Ну не совсем ровно, потом мне сказали, что я отдал один год и два дня. Так вот, наставник после этого посмотрел на меня с интересом и одобрительно похлопал по плечу. Ему было лет тридцать, примерно так же он и выглядел – один из немногих магов, умевших ценить время.

И до самого выпуска я расходовал время аккуратно и бережно. Рекорда не поставил, но за обучение потратил всего лишь полтора года. За месяц после выпуска – еще пять месяцев. А этой ночью – целый год…

Обидно – слов нет.

Внешне я не особо изменился, разве что усы эти дурацкие стали пробиваться. Ну, может быть, чуть-чуть выше стал и плечи немного шире. В штаны я заглядывать не стал, там вряд ли что-то за год могло измениться. По всему выходило, что сам виноват, но могло быть и хуже.

– Грисар!

Я обернулся – в зал вошла Мира. Она помахала мне рукой, я махнул в ответ.

– Мне того же, что и ему! – сообщила Мира официанту, только-только высунувшемуся с кухни с подносом. Официант кивнул и вернулся обратно. Завтрак откладывался.

– Привет, Мира, – сказал я.

– Привет. – Она уселась напротив меня. Помахала рукой бородатому магу у бильярда – тот ее проигнорировал.

Ну еще бы. Они ровесники, учились вместе. Но Мире на вид двадцать с небольшим, она всегда очень аккуратна со временем. Девочки вообще бережливее, если нужна магия небольшая и точная, то лучше обращаться к ним. Впрочем, если девушка-маг разозлится или расчувствуется, то тут уж держись – ничего не пожалеет.

– Как дела, малыш Грис? – Мира усмехнулась, глядя на меня. – Я видела, ты вчера уходил поздно вечером…

На «малыша» я не обиделся. Маги обижаются на слово «старик».

– Нормально. Работал.

Мира внимательно изучала мое лицо, особенно усы. Потом спросила:

– Сколько потратил?

Врать смысла не было. Мира славная девчонка, а когда я поселился в клубе, взяла надо мной шефство. Объясняла, что и как, чем жизнь в столице отличается от провинциальной, какие законы надо соблюдать строго, слава Темному Властелину, а какие не обязательно – опять же ему слава.

Честное слово, если бы я не поклялся никогда и ни в кого не влюбляться, я бы в нее влюбился.

– Год, – сказал я.

Мира болезненно поморщилась.

– За один раз?

– Да.

Ей, конечно, хотелось спросить, какая руна потребовала столько времени. Но она смолчала. Такие вещи спрашивать не принято.

– Бывает, Грисар. Порой дерьмо случается. Но хоть не зря?

– Ты же видишь – живой и жду завтрак, – ответил я.

А тут подошел и официант, и мы на время замолчали, занявшись едой. Готовят в клубе вкусно, даже обычную яичницу пожарят как надо – яйца не растекаются, но и не превратились в подошву. Грибное суфле еще лучше, там настоящие белые грибы, а не шампиньоны. Где-то у дверей звякнул звонок – кто-то пришел в клуб и пытался вызвать привратника.

– Ты при деньгах? – спросила Мира, перейдя к кофе.

– Более-менее.

– Заплатишь за мой завтрак?

Я удивился. Богатых магов тут у нас нет. Те, кто ухитрился разбогатеть, в клубных комнатушках не живут. У них свои дома в престижных районах столицы, свои места для общения и свой круг знакомых.

Но и совсем уж нищих среди магов не водится.

– Все семье отправила, – пояснила Мира. – Не рассчитала. Думала, выполню заказ раньше, а никак не справлюсь. Нет, я могу слить время…

– Перестань, – опомнился я. – Будто ты меня не угощала. Время сливать – последнее дело.

В клубе была аккумулирующая руна наподобие той, что стояла в Академии. Любой мог пожертвовать немного времени и получить немного денег. Другое дело, что это совсем не так выгодно, как получить заказ. Скромный завтрак обошелся бы Мире в час времени.

– Спасибо, – ответила Мира. Без всякой лишней патетики. Она не чувствовала себя обязанной, а я не сделал ничего особенного. Точно так же и она меня угостит, если потребуется, и денег займет, и поможет.

– Какой у тебя заказ? – спросил я.

Мира отмахнулась.

– А как семья? – зашел я с другого края.

Мира была родом из северных провинций, которые в Войну выступили против Темного Властелина. Сражались северяне долго и упорно, это и сам Властелин неоднократно говорил, но, конечно же, проиграли. Родители Миры были из какого-то мелкого дворянства, к счастью, не замеченного в очень уж усердном противостоянии нашему повелителю. Просто люди честно делали свою работу и подчинялись своим суверенам. Так что они остались живы и даже не попали на перевоспитание – у них конфисковали имущество и позволили трудом искупить свою вину. Однако с этим трудом получалось не очень – тяжело осваивать новую профессию, если ты всю жизнь был бургомистром в маленьком городке. Содержала их по большей части Мира – и родителей, и старшего брата с сестрой.

– Как обычно. – Мира вздохнула. – Папа сидит дома и строит грандиозные планы, мама учит детей музыке. Брат вроде как в гвардейцах прижился, копит на офицерский патент. Отдельно живет. И то хлеб!

Я кивнул. Мои-то родители самые обычные мещане. Отец держит мелкую лавку, мать ему помогает. Живых детей, кроме меня, в семье шестеро, это у отца всегда хорошо получалось, лучше, чем торговля. Так что мое призвание мага они восприняли с радостью, раз в месяц присылают письмо, а иногда, с оказией, шлют мелкие подарки. Ну и денег не просят. Пока, во всяком случае.

– Может, все-таки помочь? – снова спросил я.

Мира колебалась, это я видел. И тут в зал вошел тот самый человек, которому я был обязан потерянным годом жизни. Нет, не доктор Ирбран, чтоб его сожрала одна из его тварей, лучше всего мелкая чешуйчатая. А тот, кто заказал мне кражу лабораторного журнала.

Честно говоря, я предполагал, что это такой же экспериментатор, как и Ирбран, только менее удачливый и надеющийся поживиться плодами экспериментов коллеги. Вид у него был такой, докторский и злодейский одновременно – тощий и нескладный, высоченный, но при этом сутулый, с угловатым лицом, на котором круглые очки в дорогой золотой оправе смотрелись неуместно. В черном костюме, хорошо сшитом, но все равно сидящем на нем нелепо. Увидев меня, заказчик даже не улыбнулся и не кивнул – просто направился к столику с грацией насекомого, которому оторвали парочку лап.

– Уйти? – спросила Мира негромко.

– Не надо, это недолго, – ответил я.

Заказчик подошел и лишь теперь кивнул, словно, несмотря на свои очки, не был до конца уверен, ко мне ли идет. Придвинул стул, сел, кинул на Миру равнодушный взгляд. Спросил:

– Все ли у вас в порядке, любезный юноша?

В вопросе не было ни подлинного интереса, ни волнения. Как будто заказчик знал, что такой вопрос положено задать, и выполнял скучный непонятный ритуал.

– Спасибо, господин Сект, – ответил я. – Отчасти, но не совсем.

Имя наверняка было вымышленным, но мне-то какое дело? Патент на кражу, который он мне вручил вчера, был настоящим – я же не идиот воровать без лицензии. Все остальное лишь предмет обсуждения.

– Вам удалось добыть искомое?

– Искомое при мне, – ответил я столь же напыщенно. – И даже более того.

– Хорошо. – Господин Сект достал из кармана увесистый кошель с серебряными монетами. Понятно, что чек или ассигнация удобнее, но на монетах нет номеров, их не отследить, так что в наших кругах они столь же популярны, как и полсотни лет назад.

– Возникли проблемы, – пояснил я. – Мне удалось достать журнал, но в лаборатории была ловушка.

Я покосился на Миру. Может, зря не попросил ее уйти? А, ладно…

– Мне пришлось использовать руну переноса, – продолжил я.

Мира понимающе кивнула.

– Но ведь все в порядке? – уточнил Сект.

– Да. – Я достал из кармана оба журнала. – Но я потерял год жизни. Это стоит совсем других денег.

Господин Сект задумался, не отрывая взгляда от журналов.

– Понимаю. Это прискорбно. Но условия нашего договора не включали оплату любых рун, которые вы решите применить. Я объяснил задание, вы назвали цену, я ее принял.

– Все так, – согласился я. – Однако там была магически преображенная сторожевая тварь, охранные заклинания…

– В задании было сказано, – прервал меня Сект, – что в особняке возможно наличие магической охраны того или иного рода. Этот факт не является форс-мажором.

Я кивнул. Спорить было бесполезно.

– Если вы не согласны с итоговой суммой, то мы можем передать наш договор на рассмотрение суда, – любезно предложил заказчик.

Все. Это был финал. Суд мою сторону не примет, скорее, оштрафует за попытку обмана заказчика и вымогательство дополнительной оплаты.

– Хорошо, – сказал я. – Согласен. Но смотрите, я добыл два журнала, тот, что вы заказывали, и текущий…

– Меня не интересуют современные опыты этого шарлатана, – недовольно сказал Сект. – Он добился успеха один лишь раз, два года назад. Я могу взять этот журнал в придачу, но не заплачу за него ни пенса.

Мира сочувственно смотрела на меня.

Я молча протянул Секту журнал. Один, тот самый, что он заказывал. Сект взял журнал и отдал мне кошелек. Сказал, вставая:

– С вами было приятно работать, молодой маг. Надеюсь, мы расстались без предубеждений и взаимно открыты к возможному будущему сотрудничеству.

Отвечать я не стал, да он и не ждал ответа. Двинулся к выходу. Небось спешил изучить лабораторный журнал конкурента.

– Вот же сволочь, – сказала Мира, когда Сект вышел.

– Я сам виноват, – ответил я. – Заказ был хороший, но я никак не ожидал такой защиты в особняке. Думал, он преувеличивает.

– Они никогда не преувеличивают, – с презрением сказала Мира. – Хоть бы немного добавил!

– Может, у него это последние деньги, – попытался я защитить заказчика, чтобы не чувствовать себя совсем уж болваном.

– Да ну, правда, что ли! Ты его костюм видел? Пошит по последней моде, мастерская на Золотом ряду. У него рубашка стоит больше, чем он тебе заплатил!

Я вдруг почувствовал, как на глаза наворачивается предательская слеза. Молодой маг! Приятно работать! Будущее сотрудничество! Как же меня развели…

– Эй, Грис, все в порядке, – быстро сказала Мира, придвигаясь ко мне. Бросила взгляд на бильярдистов, борющихся за последний шар, и быстрым движением салфетки промокнула мне глаза. – Успокойся.

– Извини, – буркнул я. – Как маленький…

Как ни странно, но мне была приятна ее забота.

– Все нормально. Все мы младше, чем есть. После такой траты времени нервы шалят, по себе знаю.

– Ты-то откуда знаешь?

Мира вздохнула.

– Была одна ситуация… Времени требовалось неделю-две, а я запаниковала и влила полгода.

– Понятно, – сказал я.

– Все мы иногда ошибаемся, – вздохнула Мира. – Слушай, нечего тебе тут киснуть. Знаю я, чем это заканчивается – пьянством и куражом.

– Я не пью.

– Будешь пить, все маги пьют. У тебя уже тело юноши. – Она вдруг смутилась. – В этом возрасте все с цепи срываются… Пойдешь со мной? Поможешь с заказом? Напополам не поделюсь, но двадцать процентов твои.

– Что за заказ? – спросил я.

– Да ерунда. Надо замочить одного типа.

Люди по природе склонны делать друг другу гадости, и бороться с этим бесполезно. Так давным-давно сказал Темный Властелин, когда объяснял народу новые правила жизни.

Какие суровые законы ни принимай, все равно кто-то будет воровать, а кто-то захочет кого-то убить.

Поэтому у нас ничего не запрещено. Только это дорого.

Хочет господин Сект ограбить доктора Ирврана? Получи лицензию. Укажи, что собираешься украсть, и уплати цену в казну. А потом иди воруй. Или найми кого-нибудь.

Хочешь кого-то убить?

Аналогично.

Но для убийств есть гильдия убийц, среди которых, кстати, есть и маги. Нанимать для убийства обычного мага – неслыханно!

– Мира, ты серьезно? – спросил я.

Мира улыбнулась.

– А, заинтересовался? Нет, убивать никого не надо. Надо замочить.

Я ее сразу не понял. Есть очень много слов, которыми люди заменяют неприятное слово «убить». Пришить, пристукнуть, упокоить, порешить, уложить… Ну и «замочить», конечно.

Мира вздохнула.

– Слушай. Есть такой торговец сахарным песком, Орми Снапс. То, что у тебя в кружке кофе сладкий, – его заслуга. У него огромный склад в порту. Мне заказали этот склад замочить. Понял?

– Тьфу на тебя, – сказал я. – Так склад, а не самого Снапса?

– Если он там окажется, то пусть тоже намокнет, – кровожадно сказала Мира. – Платят две тысячи.

– Ну, неплохо, – согласился я. – А зачем?

– Откуда мне знать? Может, кому-то сладкое нельзя есть. А может, кто-то считает, что цены на сахар вырастут и можно будет Снапса разорить, а самому подняться.

– Вот это вернее, – согласился я. – Только цены и так выросли, видно, этот Снапс придерживает сахар, хочет провернуть какую-то махинацию. В чем проблема?

– Так ты в деле?

Я посомневался еще пару мгновений и кивнул:

– Да.

– Тогда пошли, – сказала Мира. – Покажу тебе, в чем проблема.

– Только переоденусь и деньги отдам на хранение, – сказал я.

– Тоже переоденусь, – оживилась Мира.

Маленькое отделение банка у нас в клубе тоже есть. И поверьте, это бывает полезнее, чем настоящий душ с теплой водой, а ведь приятнее душа с теплой водой люди еще ничего не придумали.

В полдень мы с Мирой сидели в портовом кафе. Не в дешевом кабаке, где оттягиваются матросы, и не в обычной пивной, где работники порта выпивают свою кружку эля и съедают кусок мясного пирога в обеденный перерыв, а в настоящем дорогом кафе для людей благородных, обеспеченных и праздных. Кафе стояло возле пассажирских пирсов, на возвышении, рядом с управлением порта и храмом всех Богов. Отсюда был замечательный вид на море, на порт, на корабли и, если повернуться, на город, раскинувшийся на холмах. Замок Властелина сиял на вершине горы черным бриллиантом. Дождь к утру закончился, и небо было безоблачным и чистым, как в первые дни лета. Даже жарко стало.

Мы с Мирой ели мороженое и пили холодный лимонад. Наверное, только этим лимонадом мы и отличались от множества парочек за столиками. Я, конечно, вино пробовал, и не раз, но до сих пор и не понял, что в нем хорошего. А так – мы были хорошо одеты, молоды, Мира девчонка красивая, да и я тоже не урод. Мира оделась в красивое платье из сиреневого шелка, взяла зонтик от солнца и сумочку, словно настоящая дама из высшего общества. На мне был бежевый костюм и небрежно повязанный галстук – как на молодом хлыще из верхних районов.

Сахарный склад был перед нами как на ладони. Стоял он среди прочих помещений, где хранили привезенные или ждущие отправки товары. Высокое кирпичное здание с окнами на самом верху, обнесенное крепким забором, и с охранниками, прохаживающимися по двору.

– Я вначале думала, все будет просто, – объясняла Мира. – Вызову волну, есть три подходящие руны…

Я знал четыре, но спорить не стал.

– Но тут простая волна не годится, – продолжала Мира.

Это я тоже понимал. Во-первых, склад был далеко от воды. Во-вторых, на возвышении. В-третьих, вокруг стояли другие склады, а если повредить чужой товар – то по нашему следу кинутся регуляторы.

– И охраны что-то много, – заметил я. – Может, сладкому королю сообщили, что на его товар выписали лицензию?

– Может быть, – уныло призналась Мира.

Конечно, предупреждать жертву было нельзя. Но если у тебя есть друзья в полиции, они вполне могут намекнуть. Всем хочется сладкой жизни.

– Если мы как-нибудь вдвоем вызовем одну-единственную волну? – спросила Мира. – Чтобы она все склады перемахнула, а ударила по одному?

– И залила крепкий склад? И никого не утопила?

Мира вздохнула.

– Откажись, – посоветовал я. – Найдешь другой заказ.

– Я взяла задаток, – призналась Мира.

Это было серьезно. Если задаток взят, то отказываться нельзя. И солидный штраф, и пятно на репутации.

– Сколько?

– Половину. Грис, я тебе все оставшееся отдам. Только помоги!

– Мира, оно того не стоит, – сказал я. – Хочешь, займу денег?

Мира опустила глаза.

– Давно ты вокруг склада вертишься?

– Четыре дня уже. Ничего не придумала. Была бы тут река рядом, но реки нет…

Я вздохнул и еще раз посмотрел на здание.

– Ливень бы сработал, – продолжала Мира. – Но крыша крепкая, ее придется рушить, и аккуратно.

Магия – штука очень мощная, вот только цена высока. Поэтому всегда надо думать, какое именно заклинание тебе нужно применить. Иногда одного и того же можно достичь совсем разными способами.

Мира – северянка. У них там воды полно. Холодные моря, частые дожди, зимой снег. Они воду не ценят, вода у них всегда есть. А я все-таки с юга.

– Значит, придется… – Мира вздохнула. – Смерч. Крышу сдерет и выбросит в море. И потом ливень.

Я прикинул в уме, что она собирается платить, и покрутил пальцем у виска.

– Ты совсем ку-ку? Боевую магию на дурацкий склад сахара? Полтора года потеряешь! За жалкую пару тысяч!

– А что делать?

Лицо у нее было такое печальное, что я забыл про свои горести и невольно усмехнулся. Мира обиженно отвернулась.

– Карандаш есть? – спросил я и взял со стола салфетку.

– Да. – Мира оживилась.

– Смотри. – Я расправил салфетку и принялся рисовать руну.

– Лагуз, – сказала Мира. – Озеро. Ну и что?

Я нарисовал вокруг руны еще одну.

– Ингуз…

– Не знаешь это сочетание? – спросил я.

Мира морщилась и честно пыталась вспомнить.

– Источник. Рождение озера. Призыв воды из земли.

– Грис, я дура! – воскликнула Мира. И, порывисто потянувшись через стол, поцеловала меня сладкими от мороженого губами.

– Ты чего! – смутился я. – Сейчас лимонад опрокинешь!

Мира засмеялась, выпрямилась, лукаво глядя на меня:

– Грис, ну ты все-таки… Прости-прости-прости! Грис, умница, ты меня спас! Мы же учили это сочетание!

– Просто ты никогда не думала, что придется добывать воду в пустыне. – Я сам смешался и, забрав ее салфетку, вытер щеку и губы. – Здесь вода близко, море же рядом. И почва здесь мягкая. Вливай в источник неделю. Или полторы, для верности. Потом бросай в центр здания.

– Поняла, – счастливо улыбаясь, сказала Мира.

– Может, потренируешься?

– Да ничего, справлюсь. Я две недели волью.

Я пожал плечами. Можно и две, конечно. Хотя я бы попытался обойтись неделей.

– Прямо сейчас и сделаю, – твердо сказала Мира, еще раз посмотрев на салфетку. – Спасибо, Грис. Тысяча вся твоя.

– Полтысячи, – поправил я. – Но вот магия – вся твоя.

– Хорошо!

– И подожди часик, – сказал я. – Съешь еще мороженого, здесь ореховое самое вкусное. А я пойду.

Мира недоуменно смотрела на меня.

– Зайду в лавку рядом с клубом. Куплю мешок сахара.

Мира кивнула. Поняла. Попросила:

– Мне тоже, ладно?

– Я сегодня добрый, – согласился я.

Самое верное средство от грусти – сделать что-то хорошее. Конечно, с точки зрения сахароторговца Орми Снапса я ничего хорошего не совершил, а напротив – учинил страшную мерзость, разбой, разорение и свинство. Но как по мне – задирать цены тоже нехорошо. По миру Снапс не пойдет. А уж какая радость будет портовой бедноте, когда по мостовым потекут сахарные реки! Небось все кастрюли и банки заполнятся сладким сиропом, а дети будут лежать вдоль канав и пить прямо из них.

Так что настроение у меня здорово улучшилось.

В лавке недалеко от клуба я купил два полотняных мешочка сахара – каждый на двенадцать фунтов. Продавец посмотрел на меня задумчиво, наверное, после ухода поменяет ценник.

Сахар я оттащил в свою каморку на четвертый этаж. Спрятал в шкаф. Вполне хватит пережить предстоящие скачки цен.

Вообще-то, называя свою комнату каморкой, я не совсем прав. Там есть нормальная длинная кровать, есть шкаф для одежды и вещей, есть два стула и столик, есть полка для книг. И окно есть, довольно большое и с чистыми стеклами. Туалеты у нас прямо на этаже, с фарфоровыми унитазами и рукомойниками. Вот душевые комнаты внизу, в подвале, но это не беда, людям же не надо мыться каждый день.

В коридорах уже было людно. Маги любят поспать, и для многих завтрак начинался в обед. Прошли, болтая о девчонках, два рослых мага, на вид лет сорока. Один бессовестно врал о своих ночных похождениях, хоть сразу было видно, что компанию ночью ему составляла только подушка с одеялом. Второй делал вид, что верит, а может, и впрямь верил. На самом деле им обоим лет по двадцать, я видел, как один из них на простой руне истратил вместо пяти минут полсуток времени. Таких полно на самом-то деле.

Прошла к лестнице моя ровесница (на вид), с которой мы как-то вместе делали одну несложную работу. Вот ей и в самом деле лет пятнадцать, точно я не знаю, девчонка училась в другой Академии. Но она очень аккуратно тратила время, и я ее уважал. Мы поздоровались, но она, судя по халату и полотенцу, спешила в душ. Странно, вроде чистенькая…

Я спустился в клуб. Есть пока не хотелось, мороженое и лимонад отбили аппетит. Так что я побродил вдоль полок, вытащил потрепанный том Рунного Определителя и сел в тихом уголке. Ненужный заказчику лабораторный журнал я оставил в комнате, а вот амулет прихватил.

Сейчас я положил его перед собой на стол, зажег лампу – современные, на земляном масле, давали такой яркий свет, что магию было бы глупо тратить.

Итак, что мы имеем?

Серебряная цепочка. Серебряный диск. Это хороший металл для запечатления руны, хотя и бронза сработала бы не хуже.

На диске – буква «А». Не руническая, обычный алфавит.

На обороте очень странная и незнакомая руна.

Странно, амулет мне знаком, а вот руна – нет.

Значит, я видел амулет, но только с одной стороны? Такую интересную руну я бы точно запомнил!

Я честно пытался вспомнить. И занятия в Академии, и все прочитанные книги, и рассказы про амулеты – все вытащил из памяти.

Но почему-то ничего не вспоминалось.

Ладно, займемся руной…

Подошел официант, тот же, что работал утром. Я прикрыл амулет ладонью при его приближении и попросил зеленого чая «Дыхание дракона». А едва официант отошел, приступил к изучению руны.

Основных рун двадцать четыре. Они сгруппированы в три эттира и составляют Футарк, рунный алфавит. При желании рунами можно писать слова, как обычными буквами, но это глупо. Ведь каждая руна – это то или иное магическое воздействие.

Возьмем, к примеру, третью руну первого эттира – Турс. Одна из основных боевых и силовых рун, иногда ее называют шипом или колючкой, говорят, что название восходит к забытому древнему богу. Начертить наяву или мысленно Турс, влить в него время – и ты можешь нанести удар. В зависимости от очертаний руны удар может быть пробивным, будто копье, или увесистым, словно молот.

Но это только первая ступень. Вся магия к двадцати четырем рунам, конечно, не сводится. Даже с изменениями в начертаниях этого не хватит для всего многообразия магических действий.

Поэтому руны сочетают друг с другом, комбинируют. К примеру, чтобы срезать дверь с петель, я использовал сочетание Турса и Райдо, шип и путь. При правильном взаимодействии получается новая руна – Клинок.

Из двадцати четырех рун при сочетании получается какое-то немыслимое количество новых рун. Не все из них реально работают, а некоторые работают, но так, что пользы никакой. Но все же сочетание из двух рун уже рождает настоящую магию.

Бывают руны, составленные из трех рун Футарка. Бывают и из четырех – их очень сложно удержать в голове, еще труднее насытить, но порой нужны и они.

Самая сложная руна, которую я знал, была составлена преподавателями Академии из шести основных. Считается, что сочетание шести рун – это предел, доступный человеку. Для активации эта руна требовала два часа времени, а последствием ее применения были плывущие по воздуху мыльные пузыри.

Но очень красивые пузыри, честно признаю!

Конечно, я не знал всех сочетаний рун. Никто на свете их не знал. Но существуют базовые правила. Если человек наливает в кастрюлю воду и ставит на огонь – он получает кипяток. Если вода кипит долго, то она превращается в пар.

Так и волшебник, беря руну Кано и руну Лагаз, получит пар, а никак не что иное.

Но руна, начертанная на медальоне, поставила меня в тупик. Была она столь сложной и запутанной, что угадать хотя бы одну базовую руну я не мог. Вот эти черточки складывались в Эваз, но это мог быть и Манназ, к которому прибавили повернутую Кано. А это что вообще такое? Йера? Да нет, слишком уж начертание странное. Вообще на спираль похоже.

Может, это и не руна вовсе?

Мало ли… ювелир безграмотный выгравировал. Или сумасшедший маг. Или любитель розыгрышей руку приложил.

Минут двадцать я рылся в справочнике, пытался найти хоть какой-то аналог таинственной руны. Увы, ничего. Так что я захлопнул Рунный Определитель и мрачно уставился на амулет.

Амулету от моего злого взгляда было ни жарко, ни холодно.

Я медлил, но искушение было слишком велико. Такую безумную руну я запомнить не мог, поэтому неотрывно смотрел на нее, вливая в узор секунду за секундой.

Вначале мне показалось, что отклика вообще нет. Время вливалось в амулет, словно вода в сухой песок пустыни.

Потом что-то дрогнуло. На второй минуте я почувствовал слабый-преслабый отклик.

Все-таки это руна. Но какая?

Я со вздохом спрятал амулет в карман. Официант как раз нес мне поднос с чаем – маленький чайник белого фарфора, две чашки, молочник, вазочка с печеньем…

Стоп! Почему чашек две?

И тут я заметил идущего за официантом человека в длиннополом черном сюртуке, черных брюках и приплюснутой шляпе-котелке, которую он не потрудился снять даже в помещении. Вот уж чего мне не хватало – регулятора!

Эти ребята сами по себе магией не владеют. Кажется, это что-то вроде непременного условия для их работы, чтобы никакого сочувствия к нам не возникало. Зато они пользуются мощными амулетами, иные из которых, по слухам, зарядил для них сам Темный Властелин. Большинство регуляторов немолодые мужчины, отслужившие в армии или в гвардии, кое-кто пришел из полиции, но встречаются и совершенно чудные типы – и доктора, и механики, и философы.

Идущий ко мне регулятор был кем-то средним между доктором и философом. Звали его Эмир, был он плотным и добродушным, с близорукими, часто мигающими глазами, про себя он рассказывал охотно, но мало – как это получалось, ума не приложу. Вроде улыбается и говорит, говорит, говорит, а потом ты понимаешь, что сам ему рассказал то, чего и не собирался, а он тебе какую-то ерунду. Как учился на доктора в университете, как потом ушел к философам, как пробовал изучать магию, но способностей не нашлось…

С другой стороны, был Эмир мужчиной не вредным, молодежь старался беречь, за мелкие нарушения только ругал, но даже штраф не накладывал. В общем, не самый плохой человек.

В любой другой день я бы его чаем и сам с удовольствием угостил.

– Чай за мой счет, юноша, – садясь напротив, сказал Эмир. Официант быстро расставлял посуду, торопясь скрыться.

– Да нет уж, я угощаю, – ответил я. И не удержался от подначки: – Платят-то вам не щедро, господин регулятор.

– Верно, – признал Эмир. – Зато все мои годы прожиты. Но я не откажусь, не откажусь от чая… да еще с пирожными. Ходят слухи, что сладости подорожают.

– С чего бы? – удивился я.

– У сахароторговца Снапса, пусть его жирная задница побыстрее слипнется, случилась неприятность. Прямо посреди главного склада сахара прорвались подземные воды. Замочило все запасы, которые Снапс готовил, чтобы начать спекулировать сахаром. По улицам до сих пор текут сиропные реки. Говорят, народ размышляет, не бросить ли дрожжей выше по течению, чтобы к морю доходила бражка.

Я ухмыльнулся. Судя по тону, Эмир претензий не имел.

– Какой кошмар, – сказал я. – Очень удачно, что я сегодня прикупил немного сахара. Совершенно случайно.

– Ага, – кивнул Эмир и наконец-то налил чай – и себе, и мне. – Я как раз потому и подошел. Хотел узнать, может, ты руну предвиденья открыл?

– Три вещи недоступны магии, – важно ответил я, отпивая чай. – Вернуть потраченное время, узнать грядущее будущее и постичь истинное прошлое.

– Короче, со временем всегда проблемы, – кивнул Эмир. – Ничего больше рассказать не хочешь?

– Происшествие на складе торговца было лицензировано? – на всякий случай уточнил я.

– Конечно, – сказал Эмир. – Иначе я бы говорил с тобой иначе, парень.

– Спросите у Миры, – предложил я.

– Ага, – произнес он. – Понял. Неожиданно изящное решение, она никогда не смотрит вниз… Может, ей кто помог?

– Мир не без добрых людей.

– И то верно. – Эмир налил себе вторую чашку. – Ну, надеюсь, жена вовремя прочитала мою весточку и тоже прикупила сахарку… А ты как, кстати, юный Грис? Выглядишь повзрослевшим…

Я выдержал его взгляд и ответил с легким раздражением:

– Вы же знаете, Эмир, как говорят у нас в Академии. Магия берет свое понемногу, но когда счет накопится – платишь сразу.

Честно говоря, только что придумал эту фразу. Но прозвучала убедительно. Эмир мигнул и отвел взгляд. Мне кажется, его смущало то, как мы платим за волшебство.

– А ты не знаешь, никто сегодня ночью не хулиганил? – спросил он вдруг. – За тебя я спокоен, ты парень умный, но вдруг кто-то польстился на легкие деньги?

– Что такое? – насторожился я.

– Ограбили почтенного натурфилософа, доктора Ирбрана. Известный человек… в узких кругах. Наглое вторжение с применением магии.

– Ну ведь по лицензии же? – спросил я.

Лицензия, заверенная и подписанная, лежала у меня в кармане.

– Если бы, – вздохнул Эмир. – Ограбили без лицензии. Не завидую я этому магу, Грис… Ладно. Спасибо тебе за чай.

Он встал и пошел к выходу. А я мял в кармане лицензию, медленно осознавая весь ужас своей ситуации.

Я не просто ухнул год жизни забесплатно.

Я еще и совершил ограбление без лицензии.

Мне подсунули фальшивку – и я поверил!

До самой двери в вестибюль я сверлил взглядом спину Эмира, удивительно, что он не почувствовал мой взгляд. Когда регулятор вышел, я невольно задержал взгляд на ростовом портрете над дверью (да-да, у нас тут потолки повыше бальной залы натурфилософа). На портрете, понятное дело, был изображен четвертый маг, Акс Танри, в честь которого и был назван клуб.

Внешность у Танри была самая заурядная, одежда простая, портрет от времени потемнел, да и живописец не блистал талантами.

Поэтому, когда я наконец-то осознал, за что зацепился мой взгляд, то лишь хлопнул ладонью по столу. Даже не заорал.

На груди Акса Танри висел амулет, серебряный диск на серебряной цепочке. На диске была выгравирована буква «А».

Я не только совершил нелицензированное воровство.

Я еще и украл амулет одного из Шести Героев.

За меньшие прегрешения повелитель лично развеивал преступников прахом по ветру.

Чай я допил и пирожные съел все.

А теперь лежал на койке, даже не сняв ботинки, и смотрел в потолок.

По всему выходило, что положение у меня аховое. За магическое ограбление без лицензии меня станут искать все регуляторы Империи. А за святотатство может и лично Темный Властелин подключиться.

В отличие от нас, магов, повелитель Империи бессмертен, вечен и потому во времени и силе волшебства не ограничен. Он бог. Или полубог. Или человек, но получивший божественную силу.

У всех церковников свое мнение, они из-за этих вопросов непрерывно грызутся, устраивают диспуты, порой переходящие в массовые драки. Церковь Властелина давным-давно разделилась на три конфессии – Его Божественного Величия, Его Божественного Происхождения (там внутри есть еще два течения, одно считает, что Богом был отец Властелина, другое – что Богиней была его мать) и Его Божественного Возвышения. Если бы все высшие иерархи не боялись Темного Властелина, то давно устроили бы религиозную резню во славу Его. Но они боятся. А Властелин не считает нужным объяснять свою родословную.

Одно несомненно – Шесть Героев помогли Властелину победить и получить власть над Империей, свергнув прогнившую монархию. Поэтому мы чтим Героев, а оскорбление их памяти является преступлением не меньшим, чем посягательство на Властелина. Может, даже большим, потому что посягай на него или не посягай – ничего не изменится.

А Властелину обнаружить меня – раз плюнуть. Он вольет в поисковую руну десяток лет. Или сотню. И найдет меня.

Странно, что до сих пор не нашел.

При этой мысли я неожиданно приободрился.

Кто сказал, что Темный Властелин в курсе случившегося святотатства?

Откуда у натурфилософа, балующегося созданием монстров, священный амулет четвертого Героя? Такая ценность должна в алтаре собора храниться, к ней верующие должны по праздникам прикладываться!

Если амулет валялся в сейфе, в неприметном отделении, так, может, Ирбран и сам не знает о его происхождении? Или же знает, но скрывает! Но тогда он преступник не меньше, чем я!

– Грис!

Мира вошла в мою комнатку, даже не постучав. Она по-прежнему была в праздничном платье, только зонтик и сумочку где-то оставила. Веселая. И чуть-чуть навеселе. Не мороженое она там ела, а вино пила.

– Ты что такой кислый? – Она присела на край койки, наклонилась и, лукаво улыбнувшись, чмокнула меня в щеку. Нравится ей меня поддразнивать. Но я на это не куплюсь. Любовь – она для мага главный враг.

– Я в дерьме, – честно ответил я.

Мира отстранилась и внимательно меня осмотрела. Сказала:

– Уверен? Вроде как выглядишь прилично, ничем не пахнешь.

Вот даже не поймешь, шутит она или всерьез! У северян странное чувство юмора.

– Послушай, Мира. Наниматель меня обманул. Лицензии на кражу у натурфилософа не было.

– Что? – воскликнула Мира.

– Сама посмотри. – Я кивнул на стол.

Мира схватила листок бумаги, внимательно осмотрела. Тщательно изучила саму бумагу, гербы, водяные знаки, подписи. Потом ткнула пальцем в сургучную печать, вливая туда немножко времени. Твердо сказала:

– Лицензия настоящая!

– Да, только на другой дом. В лицензии написано Аллея Невежд. А натурфилософ живет на Аллее Невеж.

Мира задумалась.

– Это не одно и то же?

– Абсолютно. Невежа – человек грубый, невежливый. А невежда – человек тупой, невежественный.

– Кто только придумал давать улицам такие названия! – воскликнула Мира.

– А то, что клуб стоит в Свиногонном тупике, тебя не смущает? Или улица Вшивого Белья?

– Исторические названия – совсем другое дело. – Мира любила поспорить с очевидными фактами. – Грис, это обман, ты пострадавший. Регуляторы поймут!

– Не факт.

– Почему ты вообще пошел по неправильному адресу?

– Потому что господин Сект вначале отвел меня к особняку, долго про него рассказывал. Затем мы пошли в ресторан, где торговались о цене. И когда наконец Сект согласился, выдал мне задаток и лицензию, я уже совсем заморочился!

– Все равно надо идти к регуляторам, – решила Мира. – Это подстава.

– Есть еще проблема, – вздохнул я. – Видишь на столе побрякушку на цепочке?

И рассказал ей про амулет.

Вот теперь Мира задумалась по-настоящему. А я лежал и страдал. Всегда приятнее страдать, когда с кем-то поделился своей бедой. Кто говорит, что разделенное горе вполовину меньше, а вот наш регулятор однажды сказал, что это перекладывание ответственности. Наверное, он прав.

– Тогда надо идти к натурфилософу, – решила Мира. – Отдашь ему амулет. Может, даже не стоит говорить, что ты понял, чей он. Пожалуйся на Секта, сдай его. Ты этому обманщику ничем не обязан! Ну и пообещай отработать свою вину. Доктор отзовет жалобу, что ему с твоего наказания, куда приятней выгоду поиметь!

Я вспомнил мрачноватую лабораторию, операционные столы, чешуйчатого монстра. Кто его знает, что решит доктор? Может, он совместит наказание и выгоду, сотворит из меня нового уродца. Буду бегать ночами по особняку вместе с зубастой тварью.

Но все-таки в словах Миры был резон.

– Я помогу, – добавила Мира. – С тобой пойду.

– Со мной не надо, – решил я. – Но спасибо. Помощь мне потребуется.

Не собирался я возвращаться на Аллею Невеж в ближайшие дни. И даже недели и месяцы. Но кто же знал, что все так сложится!

Я почистил свой лучший костюм – тот, в котором ходил в порт. У меня не слишком богатый гардероб. Но я поменял рубашку на белую батистовую, а Мира настояла, чтобы я повязал на шею галстук, который она мне принесла, модный и дорогой, шнурок из плетеного черного шелка. Не знаю, откуда он у нее, может быть, своему парню подарок готовила, она говорила, что у нее есть парень.

В руках у меня был портфель, словно у стряпчего или нотариуса. В портфеле лежал свежий лабораторный журнал.

Особняк днем выглядел совсем иначе. Не мрачным и жутким, а обычным богатым домом, лишь чуть запущенным. Возился возле клумбы садовник, ворота в сад мне открыл лакей с невозмутимым лицом. Никогда не подумаешь, что этот дом ночью ограбили.

– Важная информация для доктора натурфилософии Ирбрана, – сказал я торжественно.

Лакей не стал ни спорить, ни переспрашивать. Кивнул и двинулся к особняку. Я за ним, по выложенным полированным камнем дорожке. Когда мы проходили мимо клумбы, я глянул на садовника – тот вздыхал, оглаживая и поправляя куст белых роз. Розы жалко, конечно. Но я же не нарочно, темно было.

Окно, через которое я проник в особняк, было по-прежнему открыто. Может, они и не поняли, что я поднялся по стене и вошел сразу на второй этаж?

По всему выходило, что меня оставят в передней зале, сразу у входа, где стояли диванчики и аляповатые скульптуры, изображавшие девушек в ярких платьях. Как по мне, так раскрашивать мрамор – дурной вкус, лучше его оставлять белым.

Но лакей жестом велел подыматься за ним по лестнице. Мы миновали вход в бальную залу, прошли по коридору, мимо поворота к комнатам прислуги – и вышли к лаборатории. Только не через оранжерею, а к другому входу.

Вот тут уж мне велели подождать. И я честно ждал за закрытой дверью минут пять. Эта дверь была вовсе не такой крепкой, как идущая из оранжереи, и у меня возникло подозрение, что доктор больше опасался растений, которые выращивал, чем воров.

Наконец лакей вышел, явно получив от хозяина кучу указаний. Он даже на меня взглянул с легкой растерянностью, словно удивился, что я еще тут.

– Доктор примет вас в лаборатории, молодой человек, – сказал он. – Попрошу вас ничего не трогать, по сторонам не смотреть и не отвлекать доктора слишком уж надолго. Его время слишком ценно.

Я послушно кивнул и второй раз за сутки вошел в лабораторию почтенного доктора Ирбрана.

Здесь все было, как и ночью, только под потолком светили яркие лампы. Вскрытый сейф уже убрали, быстро же они! Лабораторные журналы, амулеты и деньги в беспорядке лежали на одном из операционных столов, вперемешку со скальпелями, пилами и прочей хирургической жутью. Похоже, доктор Ирбран проверял, что именно похищено.

– Ну? Что встали? Быстрее!

Я не сразу заметил доктора натурфилософии. Он стоял у стеклянного цилиндра, внутри которого плавала красная роза, и разглядывал ее, удостоив меня лишь коротким взглядом. Маленький рост и чистый белый халат удивительным образом делали его неприметным.

– Здравствуйте, доктор, – сказал я.

– Добрый день. Или вечер, что там? Доставайте бумаги.

Голос у доктора был тихий, но властный. И грустный.

– Да, сейчас, – растерялся я и полез в портфель за лабораторным журналом. Достал его, подошел к Ирбрану и протянул.

– Когда привезут сейф? – беря журнал, спросил доктор. – Это что?

– Какой сейф? – не понял я.

– Новый! Надежный! Откуда у вас мой лабораторный журнал?

Доктор наконец-то посмотрел мне в лицо. Был он на голову ниже меня, пузатый и немолодой. Волосы на начинающейся лысине были бережно уложены, чтобы скрыть это. Бледно-голубые глаза близоруко щурились.

– Возвращаю, – сказал я.

– Вы не из компании «Гарант покоя». Вы вор, – сказал доктор без особого удивления.

– Да.

– Маг? – Доктор продолжал меня осматривать, и под его взглядом становилось все неуютнее.

– Да.

– Любопытно. – Доктор небрежно пролистал журнал. Я его тоже смотрел, но мало что понял. Записи на латыни, цифры, жутковатые наброски вскрытых человеческих и звериных тел. – Вы раскаялись?

– Нет, – честно сказал я. – Это ведь обычная работа. Но меня обманули, подсунули фальшивую лицензию.

– Ха! – презрительно произнес доктор и небрежно положил журнал к остальным. – Где остальное?

– У нанимателя. Его зовут Сект.

– Не знаю такого. Где он?

– И я не знаю. Но он получал лицензию по адресу Аллея Невежд, в канцелярии полиции должны быть его данные.

Доктор расхохотался.

– Ах вот как! Невежд! Изящно! Верно, юноша?

Я промолчал.

– Вас обвели вокруг пальца, как деревенского дурачка, – презрительно сказал доктор. – Вы полезли в те сферы, куда вам соваться не стоило. А теперь пытаетесь вылезти сухим из воды.

– Виноват, – признал я. – Обвели. Позвольте искупить свою вину.

Доктор молчал, сложив руки на груди. Насмешливо смотрел на меня. Потом сказал:

– Молодой, амбициозный, наивный. Что мне с тебя взять?

– Можете простить и отпустить, – предложил я.

Доктор снова засмеялся, но резко оборвал смех.

– Зачем этому… Секту… журнал экспериментов двухлетней давности?

– Он говорил, что там что-то важное…

– Балбес. Я не храню важного на бумаге. – Доктор, будто утратив ко мне интерес, снова уставился на розу в цилиндре. – А где амулет?

– У товарища, – сказал я. – Давайте договоримся, как мы все уладим, и я его принесу.

– Ко всему еще и наглый, – сказал доктор. Но это прозвучало, скорее, одобрительно. – Значит, так. Отработаешь магией, года три-четыре потратишь. Амулет принесешь сегодня же, чем быстрее, тем лучше. Если надо будет дать показания регуляторам – все расскажешь как есть. Как тебе такое предложение?

Четыре года. Ну ладно, пускай три. Много!

Но я буду живой и на свободе.

Немного старше Миры.

И еще дурацкие жалкие усики сменятся нормальными усами.

– Спасибо, доктор, я согласен, – быстро сказал я. – Простите, это была моя невнимательность.

Доктор смотрел на меня, о чем-то размышляя. Потом вздохнул:

– Подай-ка мне со стола браслет, сынок. Черный браслет с красным камнем.

Я взял со стола браслет – он лежал на виду. Увесистая вещица. Черный металл, похоже, что дешевая сталь. А вот красный камень оказался рубином, только ограненным очень странно, он был округлый, как голубиное яйцо.

– Вот. – Я протянул доктору браслет.

Ирбран неторопливо взял браслет у меня из рук, надавил на камень – браслет раскрылся на два полукружия. И неуловимо быстрым движением, которого я от доктора никак не ожидал, захлопнул на моем запястье.

– Так будет лучше, – удовлетворенно сказал Ирбран.

– Я не собирался вас обманывать! – воскликнул я. Браслет наверняка был каким-то устройством для слежки. – Это совсем не нужно! Клянусь!

– Не люблю полагаться на клятвы, особенно если человек меня уже разок обманул, – сказал доктор. – Браслет довольно прост, юноша. На нем руна замка, чтобы снять его мог только я. И… и все.

Я поднял руку с браслетом. Не удержался и спросил:

– Тогда зачем он?

Доктор улыбнулся.

– Руна замка не совсем обычная. Она очень хорошо пьет время. Любое. Может впитать более полувека. Любое заклинание, которое ты попытаешься применить, вначале начнет наполнять браслет. И только когда он насытится – ты сможешь колдовать.

– Значит, я не смогу колдовать! – возмутился я.

– Верно! – совсем уж развеселился доктор.

– Это не нужно, я не собираюсь вас обманывать, – сказал я. – Но если так хотите… хорошо, я сейчас схожу за амулетом.

– Ты не понял, юноша, – сказал доктор. – Я решил не отпускать тебя. Точнее, я отпущу тебя через пару часов, когда мы немного повозимся с твоей головой и я буду уверен в послушании.

Я отступил от доктора на шаг. И попытался рефлекторно вызвать руну Турс. Влил в нее без малого час.

Мое время ухнуло куда-то в глубины черного браслета.

– Ты как-то изменился в лице, – сказал доктор. – Попробовал? Все работает?

– Отпустите меня. – Я оглянулся и схватил с заваленного предметами лабораторного стола нож – длинный хирургический нож с зазубренной кромкой. – Я и так все принесу, я же сам пришел!

– Скорее всего так, но предпочитаю быть уверенным, – сказал доктор. – Бери его, девочка.

Где пряталась чешуйчатая тварь, я так и не понял. Может, под столами, а может, за шкафами с колбами. Но подскочила она ко мне мгновенно. Одной рукой сжала горло, заставляя согнуться в три погибели, другой вывернула за спину руку, так, что державшие нож пальцы разжались. И потащила к свободному столу.

Мной овладела паника.

Я рвался из ее лап, пинался, пытался упасть на пол. Но мелкая тварь ухитрилась пережать мне горло так, что я задыхался и в глазах потемнело. А мои удары и пинки ее совершенно не волновали.

Учитывая, что она вытерпела ночью, нечего было и надеяться победить ее голыми руками. И уж тем более надеяться на пощаду.

– Доктор Ирбран! – прохрипел я. – Если вы… не отпустите… я скажу всем, что амулет принадлежал…

Тварь сильнее придавила мне горло, и я замолчал. Но при этом она остановилась и выжидающе уставилась на Ирбрана.

Доктор подошел и сочувственно посмотрел мне в глаза.

– Да ты совсем простак, мальчик. Вот теперь у меня даже нет выбора. На стол его, девочка!

Полупридушенного меня забросили на стол – и доктор быстрыми движениями затянул на руках и ногах кожаные петли. Те были жесткие и заскорузлые, словно не раз намокали. И не в воде.

Тварь что-то прорычала.

– Ну хорошо, раздень его, – добродушно сказал доктор. – Все равно одежда запачкается…

Он отошел к своим лабораторным шкафам, а тварь запрыгнула на стол. Заглянула в лицо своими человеческими глазами.

Как она собирается меня раздеть? У меня руки и ноги привязаны к столу!

Тварь протянула лапу и острым когтем вспорола сюртук – от воротника и по рукаву к обшлагу.

– Она предпочитает, когда пациенты голые, – сказал Ирбран. – Любопытство, полагаю. С одной стороны, нам это не очень важно, я пока не собираюсь тебя оперировать, но брызги крови неизбежно будут, и тошнить тебя тоже станет, а еще ты непременно обделаешься.

Он вернулся, неся в руках банку из толстого стекла. В банке извивалась лиана.

– Ты, наверное, видел ее ночью, – сказал Ирбран. – Это прелюбопытное создание! Во влажных землях юга есть целые леса, захваченные Жохар-До-Лакши, «древом ночи». Это паразитическая лиана, которая выработала уникальный механизм своей защиты и размножения. Сама лиана паразитирует на деревьях, высасывая из них соки и со временем полностью замещая древесину. А вот ее отростки впиваются в животных и людей, имевших неосторожность приблизиться. Укол лианы крайне болезненный и лишает живые существа воли. Они приближаются к оплетенному лианой стволу и застывают, будто зачарованные. Тем временем лиана прорастает сквозь тело и поражает мозг. Большая часть животных и людей погибают и служат лиане удобрением. Но меньшая часть выживает, юный маг! Они становятся рабами лианы. Стебель их отпускает, но они не уходят далеко, незримая нить держит их на расстоянии десяти минут ходьбы. Они бродят вокруг дерева-хозяина, ловят для него добычу, удобряют своими испражнениями, приносят воду в жаркие дни, укрывают от солнца – лиана не любит света. Если хозяину грозит беда, рабы бьются за него насмерть. Те немногие, кого удалось оттащить от дерева достаточно далеко, разрывали связь и приходили в себя. Они описывали свое рабское состояние, как неслыханный экстаз, как чувство всепоглощающей любви и полноту бытия… Многие вновь возвращались к Жохар-До-Лакши, не в силах жить обычной жизнью.

Доктор поднес банку к моему лицу, позволив полюбоваться зеленым червем. Тот, словно почуяв добычу, начал дергаться во все стороны. Чешуйчатый уродец тем временем обстригал с меня одежду. Когда он принялся за брюки, я вдруг ощутил стыд. Нелепость, но факт! То, что мерзавец Ирбран называл тварь «девочкой», меня смутило.

– Я исследовал древо ночи и обнаружил, что если вводить отросток лианы прямо в сонную артерию – он легко проникает к мозгу и редко приводит к смерти. Но самое удивительное, мой друг, происходит, когда после этого раб видит не дерево, а человека! Все его естество охватывает любовь и желание подчиняться этому человеку. Замечательно, правда?

Доктор наклонился надо мной и хихикнул. Доверительно прошептал в самое ухо:

– Я знаю, что того же можно добиться магией. И кстати, я ею владею. Но куда полезнее не тратить время попусту.

Он потрепал меня по щеке.

– Сейчас тебе станет очень больно. Но через час, когда я смою с тебя кровь и дерьмо, ты будешь обожать меня всей душой! И отправишься за амулетом с искренним желанием угодить. Возможно, я даже верну тебе способность к магии…

Поставив банку рядом, Ирбран вернулся к своим стеллажам. Достал и начал натягивать на руки длинные, по локоть, кольчужные перчатки. А я, совершенно голый, извивался на столе под внимательным взглядом чешуйчатой твари.

– Я не хочу здесь быть! – закричал я. – Все что угодно! Пусть это кончится!

– Увы, увы, – сказал доктор, приближаясь и поправляя перчатки. – Это не сон, ты не проснешься. Кстати, знаешь, почему тебе дали фальшивую лицензию? Да потому, что никто в здравом уме со мной связываться не станет. У меня есть определенная репутация и связи, юноша…

Он стал раскручивать притертую пробку. Лиана выпрямилась, будто атакующая сколопендра.

– Забирай меня! – крикнул я.

И вот тут доктор насторожился. Его взгляд забегал по моему телу – и замер чуть выше пупка. Там, где Мира тонким пером начертила следящую руну.

– Ах ты гаденыш! – крикнул доктор. Протянул руку, схватил откуда-то длинный тонкий скальпель. Он явно собирался срезать с меня руну вместе с кожей.

Но в этот миг Мира наконец-то метнула в меня руну Пути.

Мир исчез – и появился снова.

Я покатился по дощатой площадке, покрытой несвежими опилками, стукнулся головой, вскрикнул от боли. Присел.

С одной стороны, более нелепое место для переноса трудно было бы придумать. Я оказался на арене цирка-шапито.

Голый.

С антимагическим браслетом на запястье.

С болтающимися на руках и ногах петлями. Стол, к счастью, за мной не последовал.

Зато последовала чешуйчатая тварь. Она стояла в паре шагов, опустившись на четвереньки, покачиваясь и шипя.

Не на меня, кстати. А на выползающий из перевернутой банки обрывок кровожадной лианы.

Из плюсов было только то, что сегодня в цирке выходной. Ни одного зрителя на трибунах, ни одного сраного клоуна или тупого силача на арене.

Впрочем, какой в этом плюс, когда я один-одинешенек, без магии, а рядом мелкий, но неубиваемый монстр и зеленая пакость, превращающая людей в безвольных рабов!

Боги живые и мертвые, Темный Властелин, мамочка с папочкой – чем я заслужил такую судьбу?

Умереть голым на арене цирка!

Я же с детства ненавижу клоунов!

Идея с цирком-шапито принадлежала Мире. Она там когда-то подрабатывала. Не фокусником, конечно, магам запрещено заниматься цирковыми фокусами, это жульничество. Мира работала на страховке – сидела за кулисами и была готова в любой миг подхватить падающего воздушного гимнаста, придержать гирю, вырвавшуюся из рук силача, обездвижить тигра или иного опасного зверя, набросившегося на дрессировщика.

Работа нетрудная, магию приходится применять нечасто, а если даже и приходится, то большого времени она не требует.

Но платили за эту работу немного, а внимания она требует полного. Такая работа для стариков, которые уже никуда не спешат и хотят зарабатывать небольшие деньги без усилий. Однажды Мира о чем-то задумалась и едва не упустила падение «Блистательной Треси – воздушной гимнастки с зонтиком» (мне кажется, публике больше всего в Треси нравилось то, что из одежды у нее был лишь зонтик, а вовсе не те кульбиты, что она выделывала под куполом). Мира ее все-таки поймала, уже у самой арены. Но Треси была недовольна тем, что ее поймали за ногу и она, болтаясь голышом перед зрителями, вызвала громкий хохот – все приняли ее падение за отрепетированную шутку. А Мира натерпелась страха больше чем гимнастка.

Как бы там ни было, из цирка она ушла без скандала, порой даже заглядывала туда поболтать со знакомыми. И точно знала, что сегодня выходной, представлений не будет, а все артисты, положившись на сторожа, отправятся пьянствовать.

Честно говоря, сейчас я бы предпочел, чтобы на арене была пара силачей, дрессировщик со свирепым тигром и еще какой-нибудь мастер мечей с острыми клинками.

Я сидел в луче света, падающего через окно в брезентовом куполе цирка. Голый, перепуганный и лишенный магии.

Передо мной застыл, подобный змее или насекомому, побег лианы. Сейчас, вытянувшись и свернувшись на арене спиралью, он походил скорее на кобру.

За ним на четвереньках стояла мелкая тварь в своей броневой чешуе и скалила несоразмерно большую пасть.

– Мира! – закричал я, сдвигая ноги. Еще не хватало, чтобы лиана или тварь вцепились в самое важное место на мужском теле!

Да где же она?

Тварь прыгнула. Я рванулся, покатился по арене, уходя с ее пути.

Но тварь целилась не в меня. Двумя ударами когтистых рук она исполосовала побег лианы на мелкие кусочки, хоть в салат клади. Потом растоптала ошметки, ничуть не беспокоясь, что они в нее вцепятся, и выпрямилась.

Встал и я.

Ох, дурацкое ощущение, когда ты в опасности и голышом! Сразу становится еще страшнее, будто одежда может защитить от монстра…

– Хорошая девочка, – сказал я. – Умная девочка. Убила тварь. Спасибо. Мы же не враги? Верно? Я могу уйти?

Я сделал шаг назад.

Тварь издала тихий писк. Потом быстрыми шагами подошла ко мне.

И, обхватив лапами, прижалась головой к животу.

Несколько мгновений я в ужасе ждал, что жуткое создание вцепится мне зубами в живот. Или выпустит когти и располосует спину до самых почек.

Но тварь просто стояла. Чешуя оказалась неожиданно теплой и мягкой.

– Хорошо-хорошо, – сказал я. – Мы не ссоримся, все хорошо.

Тварь снова пискнула.

– Ты… боишься? – внезапно понял я. – Ты чего-то боишься, да?

Голова твари вжалась мне в живот еще сильнее. И вроде как кивнула.

Это было так нелепо, что я едва не рассмеялся.

Бронированное чудище немыслимой силы ищет у меня защиты!

– Грис! – раздалось сверху. – Грис, отойди в сторону, я боюсь попасть в тебя!

Мира наконец-то проявилась. Она стояла в проходе на верхних рядах и целилась в нас указательным пальцем.

Тварь зарычала, отскочила, раскинула руки, выпустила когти.

И встала между мной и Мирой. Даже вытянулась как могла выше.

– Стой! – закричал я. – Стой, Мира! Никакой магии! Не трогай ее!

– Это же тварь доктора! – крикнула Мира в ответ.

– Да, но… – Я помедлил. – Мне кажется, она пытается меня защитить!

– Я ей попытаюсь! – пригрозила Мира. – У меня чистый Турс! Полгода – никакая чешуя не спасет!

Если Мира и впрямь собиралась влить в руну удара полгода жизни – чешуя и впрямь не спасет. Да ничего не спасет, даже крепостная стена. Создание разлетится в кровавую пыль.

– Мира! Не смей! – крикнул я. И, обмирая от страха, шагнул к чешуйчатому созданию и взял ее за плечо. Тварь зарычала, но не обернулась. – А ты успокойся! Она не враг! Не враг! Она беспокоится обо мне!

Тварь повернулась и уставилась на меня своими прозрачными детскими глазенками. Я непроизвольно прикрыл срам левой ладонью.

– И не рычи! – добавил я. – А то мне самому страшно.

Тварь медленно опустила руки. Покосилась на Миру. На меня. Но не зарычала.

– Она тебя хочет обратно к Ирбрану оттащить! – сказала Мира, все еще угрожающе целясь в создание. – Потому и защищала!

– Это так? – спросил я. – Я не пойду к доктору! Лучше потрачу все свое время и сдохну.

Тварь смотрела на меня изучающе. Потом покачала головой.

– Так ты все понимаешь, – сказал я. – А говорить не можешь?

После короткой паузы тварь вновь покачала головой.

– Хорошо, – сказал я. – Тогда… тогда я иду своей дорогой, ты идешь своей. К доктору возвращаешься или куда там… домой к себе убегаешь? Ты из дикого леса, дикая тварь?

Опять пауза. Потом создание странно дернуло плечами. Будто на мой вопрос не было однозначного ответа.

– Ох, рискуешь ты… – Мира медленно спустилась к нам. В руках у нее был темный сверток, она кинула его мне. – Держи.

Это оказался плащ. Длинный черный плащ!

– Какая ты молодец. – Я отвернулся от Миры и принялся разворачивать сверток. – Как ты догадалась…

– Беспокоилась, что ты будешь весь в крови, – сказала Мира. – Увидеть тебя голым, честно говоря, не рассчитывала.

Я торопливо набросил плащ на плечи. А Мира не унималась:

– У нас девчонки как-то пари затеяли – кто первой тебя увидит без штанов. Зря я не участвовала.

– Это другое, – сказал я обиженно. – Это не секс ни разу.

– Какая разница, формулировка была «без штанов». Сразу скажу, ты неплохо выглядишь.

– Дура, – не выдержал я, чувствуя, как краской заливает лицо.

– И это благодарность за полгода жизни, которую я на тебя убила?

Застегнув плащ на груди, я почувствовал себя увереннее.

– Мира, спасибо. Я благодарен. Это время с меня! И… ты очень хорошо все рассчитала. Полгода? Лучше бы никто не справился!

– У меня было время все рассчитать, – ответила Мира, поглядывая на неподвижную тварь. – Как только я увидела лицо этого Ирбрана – поняла, что ничем хорошим разговор не закончится. Я тянула, потому что хотела тебя одного вытащить. Но поняла, что не получится.

– Лицо как лицо, – сказал я. – Мне поначалу он даже понравился.

– Я его видела как-то. – Мира сморщилась. – Он разок приходил в Академию. Предлагал выкупить несколько учеников, которых отчислили перед присягой.

– Как выкупить?

– В полное владение. Говорят, несколько семей согласились и продали, деньги Ирбран давал хорошие.

– Вот же сволочь! – воскликнул я.

– Сволочи, – поправила Мира. – А доктор… ученые все бессердечные создания, а уж натурфилософы – мерзее прочих. Всем известно, что на детях лучше всего экспериментировать.

Мы не сговариваясь посмотрели на чешуйчатое создание.

– Думаешь, это человеческая девочка? – спросил я, невольно понизив голос.

– Надеюсь, что нет, – ответила Мира, тоже тише, хотя я был уверен, что создание доктора Ирбрана нас слышит. – Говорят, в южных землях живут племена разумных рептилий, людоящеров. Они мелкие, покрыты чешуей… Вполне подходит под описание.

Тварь переступала с ноги на ногу. Слушала.

– Мы пойдем, – сказал я. – Слышишь? Пока!

Чешуйчатое создание уселось на покрытый опилками манеж. Закрыла глаза. Похоже, она собралась тут остаться.

– Грис, вот только не надо… – умоляюще сказала Мира.

– Ну не могу я так! – воскликнул я. – Да ты представь, что будет, когда цирковые вернутся! Они же на нее накинутся, а она их порвет!

– Цирковые привыкли с животными иметь дело.

– Мира, ты не представляешь, на что она способна!

– И что, по улице ее вести? – спросила Мира. Я понял, что она сдается.

– Тут найдется еще один плащ? Небольшой?

– Можно поискать что-то у карликов-жонглеров. – Мира пожала плечами. – У них полно ярких тряпок, они любят заметно одеваться. Есть плащи с капюшонами в разноцветную клетку. Только куда ты собрался ее вести?

– В клуб нельзя, – согласился я.

– Нам самим туда нельзя! Доктор либо регуляторов вызовет, либо наймет бандитов. С деньгами у него проблем нет!

Бандиты, конечно, вот так запросто в клуб не войдут. Не зря мы, входя, оставляли в дверях секунду времени – в защитных заклинаниях эти секунды сложились в месяцы, если не в годы.

Но регуляторы – это регуляторы.

– У меня есть одна идея, – сказал я. – Только вот еще проблема… – Я помахал рукой с тяжелым железным браслетом. – Ирбран нацепил на меня. Тут руны, они пьют любую магию, которую я применяю.

– Слышала я про такое, – неожиданно сказала Мира. – Штука хорошая, вот только… пошли.

Вслед за Мирой я забрался в один из вагончиков, соединенных с шатром. Судя по обстановке и запахам, тут обитали цирковые силачи – на полу валялись тяжеленные гири, цепи и прочие атрибуты их профессии.

– Где-то тут… – Мира рылась в вещах, бесцеремонно раскидывая грязные тряпки, к которым я бы побрезговал прикоснуться. – У них вечно работа с железом… ага…

Под горой тряпок обнаружился сундучок с инструментами. Мира выбрала из них клещи со здоровенными ручками, пощелкала с довольным видом.

– Давай руку.

– Мира!

Заглядывающая в дверь фургончика чешуйчатая людоящерка возмущенно рыкнула.

– Да не бойся ты!

Я вытянул руку. Мира приладила клещи к браслету, примерилась. Я закрыл глаза и попросил:

– Если руку разрежешь, то сразу прижги, ладно?

Клещи зловеще щелкнули, и браслет, развалившись, слетел с моей руки.

– Пять минут в силу перекачала, – сказала Мира, пряча клещи в сундук. – А ты прав, даже от меня в браслет время тянуло.

Я пнул браслет, потер руку. Ни царапины. Я запоздало спросил:

– А если бы там была магическая ловушка? И он бы меня сжег?

– Да говорю же – знаю я про такие браслеты! – воскликнула Мира. – Не делают на них лишних ловушек. Ну… обычно не делают. Все уже в порядке!

Тварь доктора Ирбрана недовольно заурчала. Похоже, ей самоуверенность Миры тоже показалась несколько наигранной.

Хорошо, что уже вечерело. Мы ушли из цирка вовремя – едва мы покинули ярмарочную площадь, где стоял шатер шапито, и пошли по улице, с другой стороны на площадь вошла веселая пьяная толпа артистов. Впереди шли карлики и, горланя какую-то песню, размахивали горящими факелами.

– Хуже нет, когда цирковые напьются, – вздохнула Мира.

Шли мы втроем, чешуйчатое создание послушно шагало между нами. В плаще, с надвинутым на голову капюшоном оно выглядело ребенком, которого ведут домой старшие брат с сестрой. Интересно, что капюшон был опущен до самого рта, и плотная материя закрывала твари глаза – но это ей ничуть не мешало.

Нужная канцелярия полиции была недалеко, хоть в этом нам повезло. Мы остановились в квартале от нее, и Мира в последний раз попыталась меня переспорить:

– А если ты уже в розыске? Если Ирбран подал жалобу?

– Если подал, то регуляторам. Полиция – она сама по себе. Она магов не ищет, разве что по особым случаям.

Мира вздохнула. И предложила:

– Давай следящую руну обновлю.

– Не надо, все хорошо будет, – сказал я с уверенностью, которой не испытывал. И, пожав ей руку, зашагал вперед. Чешуйчатая тварь попыталась двинуться за мной, но я покачал головой – и она смирилась, осталась с Мирой.

Непохоже было, что волшебницу это сильно порадовало.

…Вот уж не знаю почему, но мостовые вблизи полицейских постов и канцелярий становятся куда грязнее, чем на обычных улицах. Вроде как это дело полиции – не только ловить жуликов и воров, но еще и следить, чтобы граждане не выкидывали мусор где нельзя, не истязали животных, не наказывали слишком строго жен и детей. Но при этом возле полицейских постов самые большие кучи, самые побитые собаки и женщины с самыми огромными синяками и шишками. Да и сами полицейские часто такие, что при виде их хочется перейти на другую сторону улицы.

Гвардейцы Темного Властелина, напротив, должны заниматься только защитой его чести и достоинства (никто в здравом уме не скажет, что наш повелитель нуждается в том, чтобы охраняли его жизнь). Казалось бы, броди по улицам в нарядной форме и ничего не делай. Но как раз гвардейцы чаще ловили преступников (потому как их существование оскорбляет достоинство Властелина), готовы были утихомирить пьяницу или драчуна, а то и всыпать плетей лентяю, выбросившему помои на улице.

Мне порой кажется, что это специально так задумано, чтобы в полицию шли люди обычные, не слишком-то законопослушные и прилежные. Зато в гвардию отбирают тех, кто готов защищать порядок. И горожане сразу видят: где городские власти и полиция – там особой помощи не жди, а где люди Властелина – там всегда помогут.

Так что я шел, внимательно глядя под ноги, стараясь держаться под горящими фонарями (даже их тут зажгли через раз). У канцелярии чуть задержался, поправляя плащ и причесывая ладонью волосы. Потом вошел и оказался в душном маленьком зале, где решеткой был отделен угол для задержанных. Канцелярия оказалась совмещена с обычным постом.

Как оно обычно и бывает, там уже сидели на скамьях несколько бедолаг – угрюмый пьяница с окровавленным лицом, худощавый юноша с длинными нервными пальцами карманника, два господина довольно приличного вида, которые одновременно пытались держаться подальше друг от друга – и от пьяницы с карманником. Небось повздорили в квартале веселых девочек, загремели в полицию…

– Что тебе? – неприветливо спросил меня полицейский, дядька немолодой и мрачный, в расстегнутом по причине жары мундире.

– Мне бы в канцелярию, – сказал я.

– Приходи в рабочие часы, – ответил полицейский. Достал из-под заваленного всяким хламом стола кувшинчик с пивом, отхлебнул прямо из него. Поморщился – пиво явно было теплым.

– Там всегда кто-то есть, – настаивал я. – У канцелярии не бывает нерабочих часов.

– Умный, – скривился полицейский. – Маг, что ли?

– Да.

Полицейский размышлял. Требовать с меня деньги было не за что (да у меня их и не было), но пропустить просто так ему натура не позволяла.

– Тут жарко, – сказал я. – Ваше пиво нагрелось.

Я протянул руку и капнул несколько секунд в руну Исаз.

– Ого, – сказал полицейский, удовлетворенно заглядывая в кувшин. – Постой-ка, можешь еще один?

Я охладил и второй кувшинчик.

– По коридору, третья дверь направо, – махнул рукой полицейский, с удовольствием отхлебывая пиво. – Вот же красота, как с ледника…

Дверь в канцелярию была не заперта. Там и впрямь оказалось тихо и пустынно по причине вечернего времени, но среди шкафов и полок возился старый дед в таком же старом ветхом мундире – проглядывал папки, расставлял их по полкам.

– Вечер добрый, здоровья вам, – сказал я.

– И ты не хворай, – ответил дед. Бросил косой взгляд. – Волшебник?

– Да.

– Пацан… – презрительно сказал дед. – Что тебе?

Я опустил глаза. Немного поунижаться иногда полезно.

– Помогите, пожалуйста. Я потерял лицензию. Договор заключил, а лицензию потерял!

В общем-то я ему не врал. Лицензия вместе со всей моей одеждой осталась в лаборатории проклятого доктора Ирбрана.

– Какой-то ты неловкий, – проскрипел дед с явным удовольствием. – Лицензию потерял. Ходишь в рванине, босиком… да я бы по городским говнам без обувки и шага не сделал! Приходи с заказчиком, будем восстанавливать. Порядок такой!

– Да я и адреса его не знаю… – признался я.

– Балбес… – сказал дед с удовольствием. – Вот же балбес…

– Он недавно, три дня назад, лицензию выписывал…

– В нашей канцелярии? Есть еще южная и верхняя.

– В вашей.

– Как зовут заказчика?

– Господин Сект… Вы только адрес мне скажите, я к нему пойду, попрошу копию лицензии сделать…

Дед хмыкнул.

– Доктор Сект? Да знаю я его, он давно ходит… Тупик Семи Радостей, шестой дом. Это через канал, минут десять ходьбы. Тебе так и пять. Если в дерьмо не вляпаешься по дороге.

Дед захихикал. Что-то у него явно было связано с дерьмом и ходьбой босиком! Но сейчас я готов был расцеловать старого хрыча.

– Спасибо вам! Спасибо, здоровья, внуков хороших, содержания достойного…

– Иди уж, балбес, – возвратился дед к своим полкам.

Я уже был в дверях, когда он добавил:

– Ты с ним поосторожнее. Помешанный он… Года два, как совсем сбрендил. Впрочем, и раньше безумным был, да, безумным…

Похоже, у старого полицейского оказался очень дурной глаз – выходя из здания канцелярии, я вступил в какую-то дрянь и потом с омерзением отмывал ее в канаве. Текущая там вода тоже образцом чистоты не являлась.

Если особняк доктора Ирбрана на вид никак не принадлежал ученому-натурфилософу, а скорее сгодился бы успешному торговцу, то доктор Сект («Так я и знала, что он тоже доктор», – сказала Мира) жил в помещении мрачном даже с виду – два этажа, окна закрыты глухими ставнями, ни одного огонька с улицы не видно. Сам тупик Семи Радостей был коротким, в шесть домов, идущих по одной стороне, с другой тянулась длинная высокая стена заброшенных королевских казарм. Во время боев за столицу Темный Властелин ударил по казармам каким-то очень неприятным заклятием, и соваться в них до сих пор не рекомендовалось, особенно в ночное время.

Понятное дело, что такое соседство наложило отпечаток и на ближайшие дома. Все они выглядели мрачными и запущенными, сады вокруг домов стояли с облетевшей листвой, словно уже царила поздняя осень, ставни к вечеру закрывали торопливо и с грохотом – кроме тех домов, где их, похоже, и не открывали. Дом доктора Секта был одним из таких.

– Не люблю я ученых, – жаловалась Мира, пока мы подходили к дому. – Волшебство – оно честнее. Дает силу, но забирает жизнь. Знаешь, чем и за что платишь. А ученые, они все норовят природу обмануть…

Я с Мирой не спорил, но и не поддакивал. Все норовят природу обмануть, это в человеческой натуре.

– Вы ждите у ворот, – сказал я. – Давайте поговорю с ним вначале.

Но вначале мы ждали все вместе. Я несколько раз подергал за рычаг, в глубине дома гулко и мрачно звякнул колокол, но к нам никто не торопился выйти. Скрытая под плащом чешуйчатая «девочка» явно нервничала, несколько раз тихонько заныла и угомонилась только после моей просьбы молчать. И без этих скулящих звуков было неприятно тут находиться! Может, она чует какие-то ученые эманации или запахи?

Только минут через пять открылась дверь в доме, и к калитке подошел слуга. Я ожидал увидеть старика или хотя бы мужчину зрелого возраста, но слугой оказался молодой парень, по виду – так наш с Мирой ровесник. На нем была ливрея, явно надетая второпях и не до конца застегнутая.

– Доктор Сект сегодня не принимает, – сказал юноша. – Утром приходите.

– Меня доктор Сект примет, – ответил я с уверенностью, которой не испытывал. – Скажите ему, что пришел волшебник Грисар.

– А, – сказал парень без удивления. – Да, вас велено впустить, если придете. О дамочке и ребенке разговора не было.

– Мы подождем, – согласилась Мира. И даже положила руку на плечо чешуйчатого создания, когда то попыталось двинуться за нами.

Юноша, откровенно позевывая, повел меня к дому, перед этим тщательно заперев ворота.

– Что за садом не ухаживаете? – спросил я.

– А что, садовником хочешь наняться? – без всякого трепета спросил парень. – Тут из старых казарм волшебство доносит, когда ветер северный. Цветы сразу мрут, деревья болеют. Давно бы пора все спилить… Только они стонут, когда их пилишь. Так стонут, что кровь в жилах стынет.

Меня оставили ждать в приемной зале, освещенной только тремя свечами в подсвечнике. Лакей даже его порывался унести, но поймал мой возмущенный взгляд и двинулся в глубины дома в полутьме, что-то недовольно бормоча про магию и лентяев.

Ну да. Свет вызвать нетрудно. Но я и так за прошедшие сутки поистратился!

Доктор Сект явился минуты через две. В том же самом костюме и очках, что днем. С добытым мной лабораторным журналом в руке. Журнал был закрыт и заложен листом бумаги на каком-то интересном доктору месте.

– Вы меня обманули, доктор Сект, – сказал я сразу, даже не вставая. Людей нервирует, когда с ними говорят сидя, а они стоят.

Доктор мигнул. Потом с достоинством ответил.

– Я выдал вам годную лицензию, где все было указано четко и правильно.

– А потом показали совсем другой дом! На улице со сходным названием.

– Но разве я при этом сказал, что именно этот дом надо ограбить? – спросил Сект.

Я задумался. Признал:

– Нет. Но это как бы подразумевалось.

– Ваша ошибка, – равнодушно сказал Сект.

– Если меня поймают, то и журнал у вас заберут! – заметил я.

– Пускай. Все, что мне нужно, я уже выяснил, – равнодушно сказал доктор. – Хотите, отдам?

– Мне нужна помощь, – сказал я. – Помощь и защита. За мной погоня. Я чуть не попал на вивисекцию к вашему… коллеге.

По лицу Секта прошла гримаса.

– Он мне не кол… – Сект замолчал. Потом вздохнул: – Я не такой, как он.

– Как по мне – мало чем отличаетесь, – ответил я. – Всем вам, ученым, плевать на людей.

– Вам нужны деньги? – спросил Сект неожиданно.

Неужели совесть проснулась?

– Мне нужно убежище!

Сект вздохнул и неожиданно сел на соседний стул. Снял очки. Протер.

– Юноша. Я допускаю, что в наших отношениях был элемент… недоговоренности. Я хочу предложить вам новый контракт.

– И какой? – настороженно спросил я.

– Обещаю вам всю помощь и защиту, которую смогу дать. Но вы должны будете мне помочь. В особняке моего… в особняке доктора Ирбрана есть существо… Вы говорили, что встретили там монстра?

– Чешуйчатый монстр ростом с ребенка, – осторожно сказал я. – Был такой. Жутковатое создание.

– Доставьте его сюда! – сказал Сект с напором. – Но только живым и невредимым! Если вы это сможете – я сделаю для вас все! Все что угодно!

– Напишите это на бумаге, заверьте своей подписью и печатью, – сказал я. – Я запечатлею ваше обещание руной.

– И вы попробуете выполнить задание? – заинтересовался Сект.

– Пишите, доктор, – сказал я. – Пишите. И велите вашему слуге принести мне горячего чая, пока будете писать.

Больше всех был недоволен сегодняшними событиями слуга Секта, юноша по имени Вендж. Он, как я понял, привык ложиться рано и одно наше позднее вторжение воспринял как личную обиду. После ему снова пришлось идти к воротам, вести в дом Миру и чешуйчатую тварь, а потом выслушивать от ошарашенного доктора Секта распоряжение приготовить нам с Мирой комнаты и ужин – и это уж совсем не доставило ему удовольствия.

– Прислуга придет только завтра утром, – сообщил парень, открывая нам гостевые комнаты, одновременно пыльные и сырые. Себя он к «прислуге», видимо, не относил. – Могу подмести, но тогда не уснете, все в воздух поднимется.

Обстановка в комнатах была старомодная, мебель массивная, с гнутыми ножками и покрытыми резьбой дверцами, кровать высокая, с пятью или шестью тюфяками, когда-то мягкими, но давно слежавшимися.

– Мы тут нечасто гостей принимаем, – уточнил парень, открывая окно и впуская в комнату немного свежего воздуха.

– Оно и видно, – согласилась Мира. – Комнаты одинаковые?

– Во второй гобелены коричневые.

Мира провела пальцем по стене. Под ее рукой коричнево-серый гобелен, изображавший плавающие по реке лодочки и кораблики, обрел голубизну.

– Хорошо, я во вторую пойду, – сказала Мира.

– Ванная комната. – Вендж ткнул пальцем в неприметную дверь. – Персональная у каждого.

– Горячая вода есть? – важно спросил я.

– Котел по выходным топим, – фыркнул лакей. – Да вам что? Вы же маги. Набрали воды, да и нагрели. Полминуты в Кано – жалко, что ли?

Руны, конечно, не секрет. Детей им учат, чтобы определить, есть ли в ребенке умение к магии. Но парень говорил очень уж уверенно и цену определил правильно.

– Я в Мастерской магии учился, – пояснил Вендж, увидев мой взгляд. – Ушел. Сложные руны учу плохо, в уме их представляю с трудом, время вливаю неаккуратно.

Мастерская магии – одно из соперничающих с Академией учебных заведений. Ну или как посмотреть. С их точки зрения – Академия с Мастерской соперничает.

Я заглянул в ванную комнату, зажег магический свет. Там было еще сырее, но имелась и чугунная ванна, и фарфоровый унитаз, и умывальник с зеркалом. Кран на трубе совсем прикипел, но я его отвернул – и полилась бурая, дурно пахнущая вода.

– Пусть сбежит немного, застоялась, – посоветовал Вендж и повел Миру в комнату напротив.

Конечно же, я не стал ждать у ванны, глядя на коричневую струйку воды. Я активировал руну ветра (это сочетание Соулу и Лагуз) и, завернув ее воронкой, прошел по комнате, собирая пыль и отправляя ее в окно. Это стоило мне минуты, но зато спать я смогу в чистой комнате.

…Сект, что уж скрывать, был поражен, когда Мира подвела к нему создание доктора Ирбрана. Чешуйчатая «девочка» послушно сняла капюшон – Сект вытаращился на нее, снял и протер очки, уставился на меня, потом на монстра. Спросил:

– Безопасно?

– Кажется, да. – Я рассказал ему все, что произошло после моего визита к Ирбрану. Не скрывая и того, что пришел виниться и сдал самого Секта с потрохами.

Сейчас чешуйчатая тварь сидела в клетке в лаборатории самого Секта (скажу честно – выглядела та не менее пугающе, чем у его коллеги). Впрочем, я велел «девочке» зайти туда, лишь когда Сект клятвенно пообещал, что не собирается ничего с ней делать, а просто не хотел бы оставаться со столь пугающим созданием наедине. Все объяснения Сект пообещал дать через час, за ужином, предложив нам пока привести себя в порядок.

Мы с Мирой согласились. Я не считаю, что внешность для мужчины столь уж важна, но после лаборатории Ирбрана чувствовал себя грязным. И не только физически. Так себя чувствуют, наверное, те над кем надругались или как минимум долго глумились…

Когда я привел комнату в порядок и вернулся в ванную, из крана текла уже чистая вода. Я заткнул сток тяжелой деревянной пробкой, которую не мешало бы помыть, набрал воду, скинул единственное, что прикрывало мою наготу – плащ, – и забрался в воду. На краю ванны лежал кусок иссохшегося мыла, когда-то пахнувший цветами, а сейчас лишь щелочью. Вода и впрямь была холодной, так что я истратил полминуты и нагрел ее, после чего уселся и принялся намыливаться. Обнаружил, что потраченный на перенос год оставил еще один явный след – на груди стали расти волосы.

Ну, невелика беда. Усы заметнее. Надо, кстати, решить – брить их или оставить. Обычный парень моих лет точно бы оставил. Но маги стараются казаться моложе.

В дверь ванной комнаты постучали, и голос Венджа произнес:

– Я оставлю чистую одежду на кровати, волшебник Грисар.

– Спасибо, – пробормотал я.

Особого пиетета парень, похоже, не испытывал. Может, оттого, что и сам когда-то учился на мага, а может, потому, что считал себя не просто лакеем, а помощником Секта.

– Тварь-то та не опасна? – спросил через дверь Вендж.

– Нет. Не знаю. А что?

Вендж чуть приоткрыл дверь и, старательно не глядя в мою сторону, пояснил:

– Да жутковатая она. Вроде мелкая, как дите, а задела меня плечом – чуть не упал. Весит как взрослый человек, похоже. А еще эта чешуя. И глаза жуткие.

– Глаза у нее вроде человеческих.

– Оттого и жуть! – сказал Вендж.

– А скажи, ты давно прислу… помогаешь доктору Секту?

– Я три года как его доверенный помощник.

– Не случалось ли доктору Секту два года назад потерять близкого человека? Ребенка? Дочку или внучку?

Вендж искренне засмеялся.

– Ты что? Решил, что доктор Ирбран украл родного ребенка у доктора Секта? И своим мастерством преобразил в монстра?

– Была такая версия, – сознался я.

– Ошибочная, – сообщил Вендж. – Могу зайти?

– Да заходи, мне-то что, – сказал я.

Венджу явно хотелось посплетничать. Он подошел к ванне и заговорщицким шепотом пояснил:

– Лет десять назад Темный Властелин объявил натурфилософам конкурс – на создание бойцов, превосходящих обычных людей силой, ловкостью и живучестью. Дело сложное, сам понимаешь, но и награда обещана высокая. Сект был близок к созданию людоящеров, но Ирбран украл его секрет.

– Ирбран уверял, что не знает Секта, – вспомнил я.

Вендж пожал плечами.

– Врет. Так вот, Ирбран украл открытия Секта и создал эту чешуйчатую тварь. Вот только вышло это у него один раз.

– А что же Сект ничего не создал? Если это его открытие?

Вендж замялся. Похоже, ответить ему было нечего.

– Может, Ирбран какой-то важный ингредиент похитил?

– Понятно, – сказал я, хотя как с моей стороны – так все еще более запутывалось. Причем начиная с конкурса Темного Властелина. Никогда не слышал, чтобы величайший волшебник мира интересовался натурфилософией и чего-то там заказывал ученым. Да и мерзавец Ирбран, когда я назвал имя Секта, выглядел искренне удивленным. – Спасибо, что пояснил ситуацию.

– Если что – спрашивай, – кивнул Вендж. – Слушай… а эта, волшебница… сколько ей лет-то? Настоящих?

– Не знаю.

– Не твоя подружка?

– Друг, – уточнил я.

– Ага. Ну, если вдруг она заскучает и меня позовет… – Вендж ухмыльнулся. – Ты же в обиде не будешь?

– Сама разберется, – уклончиво ответил я. Что-то не походил Вендж на парня, который бы Мире понравился. Может, он и не дурак и даже немного в магии понимает, но слишком уж самонадеянный и самодовольный.

– Ясно. – Вендж напыжился так, будто уже получил от Миры все возможные знаки любви и внимания. – Ну, пойду я, мне еще ужин подавать. Мы гостей-то не звали, доктор Сект один живет…

– Точно у него не было внучки? – все-таки спросил я.

– Он и женат не был, – сказал Вендж и тут же изрек такую пафосную глупость, что услышь его Мира – захохотала бы в голос. – Для настоящего ученого семья – это наука, а любовь – это знания!

– А потом ученые ходят по публичным девкам, делают глупости и получают дурные болезни… – тихо сказал я, когда Вендж вышел.

Когда мы с Мирой вошли в столовую залу, Сект уже сидел во главе стола, а Вендж расставлял последние блюда. Было их, впрочем, немного – два сорта холодного вареного мяса, хлеб, овощи, бутылка вина. Одежда, которую мне принес Вендж, оказалась впору, и не одеждой слуги, как я опасался, а костюмом благородного господина. Старомодным. Возможно, ее носил сам Сект в юности. Но чем хороши костюмы богачей – они особо не меняются. То две пуговицы на камзоле в моде, то три, то четыре, а все остальное неизменно. Мира осталась в своем.

– Гостей не ждал, – сказал Сект. – Готовить не умею, а стряпня Венджа годится только монстрам. Но вино должно быть хорошим.

Он подумал и уточнил:

– Сам я не пью.

Мира налила себе вина, мне и Секту Вендж налил воды из кувшина. Надеюсь, это была не та вода, что текла из труб.

– Ты свободен, – бросил Сект слуге. – Утром как обычно.

Как ни странно, но Вендж ничуть не огорчился, что его отсылают. Поклонился доктору, почти дружески кивнул мне – и ушел.

– Я готов обрисовать вам сложившуюся ситуацию, – сказал Сект, протирая очки. – Вы можете продолжать ужин.

С нашей стороны возражений не последовало. Сект проводил взглядом Венджа и вздохнул:

– Небесталанный юноша. Но совмещает искреннее самодовольство с ленивым любопытством. Непозволительно для натурфилософа… Итак. Вы хотите знать, что за тварь привели в мой дом?

– Хотелось бы, – сказал я. – Тропический людоящер?

– Не совсем. Людоящеры еще меньше, чешуя их не столь прочна, и они немногим умнее животных. Копья и силки – вот вершина их эволюции. Они живут стаями, не строят домов, и речь их крайне скудна. Но в них есть потенциал, который можно использовать при скрещивании с человеком.

– Тьфу! – воскликнула Мира. – Какая гадость!

– Я веду речь не о плотской любви, – сказал Сект. – Искусство натурфилософии, подкрепленное толикой магии, позволяет соединить воедино различные существа, сплавлять плоть и соединять разум. Так когда-то были выведены грифоны, мантикоры, русалки, кентавры. Но уже столетия, как благородное искусство создания гибридов безвозвратно утеряно.

– Благородное, – фыркнула Мира, нарезая на тарелке мясо. – На столе не гибриды, надеюсь?

– Есть их было бы слишком расточительно и опасно, – ответил Сект. С юмором у него все было сложно. – Так вот, наш повелитель восемь… нет, уже девять лет назад собрал натурфилософов и предложил создать новое существо – с разумом человека, послушанием собаки и силой медведя. – Сект презрительно усмехнулся: – Самые глупые принялись помещать человеческий мозг в медвежье тело и пришивать ко всему собачьи железы. Но медведь для натурфилософии не пригоден, ни с чем не уживается. Я же сразу обратил внимание на людоящеров. Они слабы и глупы, но их тела прекрасная основа для экспериментов. Все шло хорошо, некоторые особи показывали хорошие результаты. – Сект помолчал. – Я даже отослал результаты экспериментов в канцелярию Властелина и получил одобрение. А потом… три года назад моя лаборатория была разграблена, все результаты экспериментов исчезли. Средь бела дня! Я отлучился из дома на несколько часов, в доме была охрана, все двери были заперты и руны активированы. Но когда я вернулся, то все надо было начинать с самого начала. Даже вольер с людоящерами, привезенными для экспериментов, был пуст.

– А охрана? – заинтересовалась Мира.

– Жива. Все клялись, что не слышали ни звука и не видели ни тени.

– Магия, – сказал я с уважением. – И судя по объему работы – кто-то нанял целую группу магов. Один бы надорвался, обчищая лабораторию через руну переноса.

– Собственно говоря, вот и все. – Сект крутил в руках бокал с водой. – Я был в отчаянье. Если бы не Вендж с его наивной верой в мой гений – мог бы и покончить с собой. Все эти годы я пытался повторить свои наработки, но многое забылось, да и времени катастрофически не хватало. И тут я узнал, что доктор Ирбран, этот заносчивый мерзавец, два года назад создал чешуйчатого монстра, явно на основе людоящера. Только ему могло хватить наглости и денег, чтобы обокрасть меня! И к сожалению, ума – чтобы воспользоваться наработками.

– Можете это доказать? – заинтересовался я.

– Нет. – Сект нахмурился. – Я уверен, что он виноват. Его лабораторный журнал однозначно свидетельствует, что Ирбран сменил направление экспериментов как раз после того, как меня обокрали. Но он не дурак и нигде этого прямо не говорит.

– Гадость эта ваша наука, – сказала Мира.

– В познании нет ничего гадкого, – ответил Сект.

– Людей с животными соединять – мерзко!

– Я не соединял, – буркнул Сект. – Потому и не добился успеха, вероятно. Я пытался развить природный разум людоящеров и придать им больше силы и послушания. С силой и послушанием получалось, с умом – ничего. А вот Ирбран – да. Он добавил к монстру человеческую часть. Это существо – гибрид человеческого ребенка, людоящера и, возможно, какого-то насекомого. Полагаю, что…

– Тьфу! Бе! – воскликнула Мира, отодвигая тарелку. – Вот даже не хочу знать какого! Вы мне аппетит испортили!

Сект пожал плечами. Вздохнул:

– К сожалению, я пока не могу найти выход из сложившейся ситуации. Вас я подставил, юноша. Вы совершили ограбление без лицензии. Доказать, что Ирбран – вор, я пока не могу. Человек я не бедный, но Ирбран богаче, а его успехи сделали его вхожим в канцелярию Темного Властелина.

– Вы подписали мне бумагу! – напомнил я. – Обещали помощь!

– Да, да. – Сект кивнул. – Я не отказываюсь. Вы в безопасности в моем доме. Завтра я свяжусь с теми немногими знакомыми, кто вхож в высшие сферы. И буду требовать аудиенции у Самого.

– А если откажут? – спросил я.

– Тогда я сделаю признание. Сообщу, что обманул вас, юноша, и выдвину обвинения в адрес Ирбрана. Будет большой скандал! Репутация его будет безнадежно испорчена, а Властелину придется так или иначе вмешаться. Он не любит скандалов!

Доктор Сект воинственно блеснул очками.

Мы с Мирой переглянулись.

Не такой уж я наивный, чтобы поверить, что натурфилософ Сект внезапно раскается и решит пострадать из-за меня. Не бывает такого с господами учеными.

А вот злость на Ирбрана и уверенность в его вине и впрямь могут заставить Секта поднять шум. Мы с Мирой – птицы невысокого полета, в начавшейся перебранке на нас и внимания не обратят.

– Очень разумный план, доктор Сект, – одобрил я. – Нельзя оставлять такие вещи безнаказанными. Что станет с наукой, если ученые примутся воровать друг у друга идеи?

– А вы умны для своего возраста, юноша, – благосклонно кивнул мне Сект. – Да, нельзя чистое знание марать обманом и низкой кражей!

…Похоже, он ничуть не видел противоречия своих слов и поступков – ведь и сам обманом вынудил меня к краже! А уж о том, что натурфилософы в своих лабораториях творили с животными и людьми, Сект и в принципе не задумывался.

Удивительные вещи наука делает с людьми.

Не могу сказать, что поздний ужин с доктором Сектом меня совсем уж успокоил. Все-таки я понимал, что по сравнению с Ирбраном мой покровитель слабоват.

Но я вымылся, хорошо поел, выпил два глотка вина (оно оказалось сладким и вкусным). Кровать оказалась мягче, чем выглядела. Пыль я из комнаты вымел, в открытое окно задувал свежий прохладный воздух.

Так что уснул я мгновенно.

Мне даже приснился какой-то странный сон, в котором я снова мылся в ванне, но вместо слуги в дверь вошла Мира и тоже стала раздеваться, чтобы вымыться. Я с ней спорил, но как-то вполсилы, и она уже стала расстегивать платье…

И тут я почувствовал магию. Сразу понял, что сплю, Мира исчезла, а я раскрыл глаза. В комнате было темно, в доме тихо.

Чем лучше активирована руна, тем труднее это почувствовать. Если ты правильно влил в нее время, соразмерно нужной работе, то все это время превратится в волшебство и сгорит без остатка. Но если дать руне больше времени, чем нужно, то оставшаяся магия будет ощутима.

Вот сейчас кто-то недалеко от меня потратил лишние пару суток…

Мира?

Я вскочил, натянул штаны, надел ботинки, вслушиваясь при этом. Все было тихо. Выйдя из комнаты, я приложил ухо к двери, ведущей в спальню Миры. Ни звука. Слабый свет из окна не давал возможности ориентироваться, поэтому я зажег совсем уж крошечный огонек и пошел по коридору в сторону лаборатории. Это сейчас самое ценное место в доме.

Магия.

Доктор Сект волшебством не владел.

Значит…

Дверь в лабораторию была приоткрыта, внутри горел свет. Я осторожно заглянул внутрь и похвалил себя за догадливость. Вендж, верный слуга доктора Секта и маг-недоучка, которому так неинтересно было все связанное с монстром, стоял перед клеткой и смотрел на чешуйчатую тварь. Та стояла перед ним, слегка раскачиваясь вправо-влево и раскинув руки. Готовилась драться? Или обнимать Венджа? У ног твари стояла миска с водой и миска с чем-то, похожим на остатки ужина. Я смутился, сообразив, что вчера совершенно не озаботился кормлением несчастного монстра.

Вендж протянул к клетке руку, и я ощутил руну Турс – времени опять было потрачено больше, чем нужно, но эффект последовал незамедлительно. Прутья клетки – толстые, укрепленные рунами – разошлись, образуя дыру, сквозь которую вполне мог протиснуться человек, не то что мелкий монстр.

Чешуйчатая «девочка» сразу же рванулась вперед, и Вендж хладнокровно впечатал в нее руну Феху, да еще с какими-то хитрыми расширениями. Феху – руна имущества и скота. А еще она руна плодородия и любви – ну вот так получилось, почему-то обилие имущества сразу вызывает у всех любовь…

Эффект, похоже, был таким же, как от мерзкой тропической лианы – любовь и желание повиноваться. Мелкий монстр остановился, будто уткнулся в стену. Вендж рассмеялся, но как-то натужно. И я понял, что он никак не может закрепить руну, «девочка» сопротивляется, и руна все пьет и пьет из Венджа время.

– Остановись! – закричал я и для начала ярко осветил лабораторию. Полупустые шкафы, пыльный операционный стол, пробирки и реторты с засохшими жидкостями – давно уже доктор Сект, погруженный в свои обиды и печали, не скрещивал людоящеров с другими существами.

Вендж повернулся и без колебаний ударил в меня Турсом.

Но я этого ждал. И ударил Турсом навстречу – вот только не так сильно, как Вендж, не преодолевая магию, а сбивая ее в сторону.

Дом содрогнулся. Стену справа от меня размолотило в кирпичную пыль, брызнула деревянная щепа от мебели.

Вендж рассвирепел.

Все, что он нам мимолетно рассказал – про плохую память на руны и неумение строить их мысленно, – оказалось ложью. С интервалом в мгновение он метнул в меня еще один Турс – острым невидимым клинком, обрушил десятком ледяных клыков Хагалаз и попытался сжечь, использовав Кано.

Верно было лишь то, что Вендж плохо рассчитывал силу. Короткая схватка, где я отразил каждый удар, использовав от силы неделю времени на одну и ту же руну ветряного щита, забрала у Венджа не меньше года! Он совсем не экономил время! Лицо его еще оставалось молодым, но что-то в нем поменялось, затвердело, стало совсем взрослым и жестким.

– Оставь ее, Вендж! – крикнул я.

– Что ж тебе не спалось, сопляк? – зло ответил Вендж. И развел руки, формируя какую-то руну… чудовищную тройную руну, где были смешаны воедино огонь, лед и ветер. А потом стал вливать в нее время – и лицо его совсем потеряло юношескую мягкость, отвердело, в уголках глаз появились морщины, веки набухли…

Он сколько лет вливает в заклинание?

Я с ужасом понял, что, отбивая такую сложную руну, буду вынужден и сам потратить десяток лет.

Наверное, на моем лице что-то отразилось, потому что Вендж засмеялся и стал сводить руки. Руна была уже так накачана временем его жизни, что стала светиться в воздухе…

И в этот миг чешуйчатое создание запрыгнуло на Венджа сзади, обхватило тонкими длинными руками и одним рывком свернуло голову назад. Мерзко хрустнули позвонки. Руна замерцала и исчезла, руки волшебника опали, а ноги подкосились.

Тварь зарычала, продолжая висеть на оседающем теле. Рванула горло Венджа зубами – небрежно, будто проверяя, жив ли тот. Потом выпрямилась и пошла ко мне – мелкое и жуткое подобие человеческого ребенка…

Остановилась в полушаге, глядя в лицо.

Потом открыла окровавленный рот.

– Сеннера… Меня зовут Сеннера, маг.

Голос ее не был детским. И каким-нибудь там противным шипящим змеиным голосом тоже не был. Обычный голос молодой девушки – как он из такой пасти-то раздается!

– А меня Грисар, – глупо ответил я.

– Знаю, – сказал монстр.

Доктор Сект на ночь облачался в пижаму. Я от него такой модной молодежной причуды не ожидал.

Впрочем, даже пижама у Секта была строгая, словно деловой костюм. И лицо оставалось столь же невозмутимым, словно мы встретились за накрытым к завтраку столом, а не посреди ночи в полуразгромленной лаборатории. Я сидел на корточках рядом с телом Венджа и обшаривал его карманы, Сеннера стояла возле клетки. Назвав свое имя, она вновь погрузилась в молчание, но я уже как-то привык к ее поведению.

– Кто этот человек и зачем вы его убили? – спросил Сект.

– Посмотрите внимательнее, доктор, – посоветовал я.

Сект нахмурился. Вгляделся в лицо Венджа. Осмотрел разрушения, особо сосредоточившись на гнутых прутьях клетки. Спросил:

– Он применил сильную магию?

– Вендж тут годами швырялся направо-налево, – пояснил я. – С Академии не припомню, чтобы кто-то так нелепо тратил свою жизнь. Либо он бы меня прикончил, либо я превратился бы в старика, защищаясь. Хорошо, Сеннера помогла.

– Кто?

– Сеннера. – Я взглядом указал на монстра. – Она заговорила. Назвала свое имя.

– И?

– И все. Снова молчит. Ваш слуга пытался ее похитить…

Сект бесстрастно смотрел на Венджа. Даже на подошедшую Миру внимания не обращал. Мира тоже ничего спрашивать не стала, лишь нахмурилась и подошла ближе.

Сект сказал:

– Как я уже упоминал, после ограбления меня охватила смертная хандра. Слуг я частью уволил, а некоторые разбежались. Из дома я практически не выходил, работать перестал. Когда Вендж пришел наниматься ко мне, я лишь махнул рукой, что он воспринял как одобрение. Но через какое-то время его послушание и оптимизм заставили меня бороться и продолжать исследования. Очень неприятно понимать, что Вендж был засланным агентом, а я этого не разгадал.

Он отвернулся от тела, и Вендж будто перестал для него существовать. Зато Сеннера теперь вызывала еще больший интерес.

– Ты можешь говорить? – наклонившись, спросил Сект.

Существо молчало.

– Какова твоя человеческая составляющая? Сколько тебе было лет? Ты что-то помнишь о себе?

Никакого ответа.

– Она говорила! – сказал я.

– Верю, – ответил Сект. – Можешь ли ты широко открыть рот, Сеннера?

Существо медленно распахнуло… нет, все-таки это лучше назвать пастью, а не ртом. Зубы были острыми и треугольными, как у хищных морских рыб.

– Посвети мне, юноша, – потребовал Сект.

Я зажег на ладони волшебный огонек и поднес к Сеннере. Та не шевелилась, лишь глаза следили за светом.

– Да, – сказал Сект. – Язык все-таки есть, и он человеческий, но находится глубоко в горле. Очевидно, связки тоже сохранились. Тела совмещены крайне любопытно… жестоко, но эффективно…

Он вздохнул и выпрямился. Похлопал Сеннеру по плечу. Возможно, это даже было проявлением сострадания с его стороны.

– Почему она такая тяжелая? – спросил я. – На вид ребенок, а весит как взрослый мужик.

– Потому что все три ее тела совмещены в одном объеме, – сказал Сект. – Человеческое, людоящерное и… – Он задумался. – Нет, это все-таки не насекомое. Что-то тропическое, бронированное и сильное. Не ящерица, теплокровное. Любопытно…

– Как можно совместить в одном крошечном теле трех существ? – спросил я.

– Магия, – сказал Сект. – Полагаю, Ирбран использовал девочку со способностями к магии. Это не натурфилософия в чистом виде и не магия тоже. Это соединение одного и другого. Я знал, знал, что он шарлатан и никудышный ученый!

Последние слова Сект произнес с неожиданным энтузиазмом.

– Вот почему этот негодяй до сих пор не производит монстров толпами! Повелитель требовал создать непревзойденного бойца одной лишь наукой, без привлечения магии. Ирбран не смог, что-то пошло не так…

Он начал ходить по лаборатории, уже не обращая ни на кого внимания и бормоча:

– Возможно, это не планировалось… реакция перепуганного ребенка… если бы провести анатомирование…

Сеннера издала тихий рык.

– Ах, оставь! – воскликнул Сект. – Я не собираюсь тебя резать, результаты непредсказуемы. И в любом случае я бы тебя умертвил или полностью обезболил. Я не злодей!

Мира посмотрела на меня и покрутила пальцем у виска. Мне осталось только кивнуть. Эти ученые – они сами немного монстры.

– Что вы будете делать, доктор? – спросил я.

– Все то же самое, что и планировал, – ответил Сект. – Жалко, очень жалко, что Вендж оказался предателем, придется искать другого слугу…

Он вдруг приободрился:

– А вы не хотели бы занять его место, волшебник?

Я покачал головой.

– Может быть, вы? – Сект наконец-то соизволил заметить Миру. – Обещаю, что не буду домогаться вас и требовать плотских утех!

– Нет-нет, – быстро ответила Мира. – Спасибо за предложение. Но я очень слаба в науках. И еще боюсь вида крови. И всяких тварей, у которых больше чем пара ног.

– Например, кошек? – уточнил Сект. – У них две пары ног.

– Нет! Когда больше чем две пары.

– Ясно. Насекомых и пауков. – Сект кивнул. – Нередкая ситуация для женщины. Очень жаль…

Где-то в глубинах дома часы гулко пробили четыре раза.

– Полагаю, нам надо отправиться спать, – решил Сект. – День предстоит очень насыщенный.

– Спать? – Я посмотрел на мертвого слугу, на проломленную стену. – Спокойно спать?

– Сеннера, не будете ли вы так любезны… – начал Сект. – Ваша потребность в сне представляется мне крайне незначительной, а боевая мощь – огромной. Вы могли бы покараулить дом, пока мы спим? Если кто-то попробует войти – растерзайте его.

Сеннера посмотрела на меня. Потом на Секта. И кивнула. После чего опустилась на четвереньки и, подобно сторожевой собаке, удалилась в темноту коридоров.

– Вот проблема и улажена, – сказал Сект.

Вернувшись в свою комнату и забираясь в кровать, я вспомнил, как мать в детстве спрашивала меня – хочу ли я стать магом или натурфилософом. У меня ведь была очень хорошая успеваемость в школе! И я даже размышлял, балбес! Неужели мог бы стать таким же безумным доктором, как Ирбран или Сект?

Я взмахнул рукой и погасил магический огонек, сопровождавший меня из лаборатории.

И тут же скрипнула дверь. Я напрягся, привстал в кровати.

– Тихо, Грис, это я!

– Мира?

Я не просто растерялся. Я перепугался. У меня во рту пересохло.

– Грис, не подумай ничего… – Мира нырнула ко мне под одеяло. Прижалась. Она была голая, совсем. Как и я. Пижам у нас не было. – Я не за тем, чтобы… ну… Мне не по себе. Этот жуткий дом, тварь эта ходит по коридорам…

– Она не тварь, – прошептал я заплетающимся языком. – Несчастная девочка…

– Все равно, – прошептала Мира в самое ухо. – Несчастная тварь. Давай вместе полежим.

– Давай, – ответил я шепотом.

– Просто полежим, – уточнила Мира. И без всякого перехода спросила: – У тебя были женщины?

– Нет.

– У меня тоже, – ответила Мира. – То есть мужчин не было. Но мы с одной девчонкой целовались, хотели попробовать, как это… Просто баловались. Ничего серьезного.

Я молчал, осторожно касаясь Миры.

Она была другом. Другом, и все тут. Я никогда не думал, что у нас с ней что-то случится в постели.

Но сейчас мне безумно хотелось, чтобы у нас было все и сразу.

– Мира…

– Ты знаешь, как?

– Ну… да… вроде как.

– Я тоже… вроде как…

Мы лежали, едва касаясь друг друга, и нас трясло. Обоих. От волнения, страха и желания.

Я повел рукой вдоль ее тела, и, когда ладонь дошла до бедра, меня словно током пронзило.

Миру тоже.

И мы принялись целоваться, обнимаясь, хватая друг друга, ощупывая, уже ничего не стесняясь, с жадным ненасытным любопытством и закипающим восторгом – друг от друга, от того, что мы сейчас делаем и что сделаем в следующее мгновение.

Все было точно так, как мне рассказывали, и совсем по-другому и уж тем более не походило на все детские шалости и волнующие сны. Мы несколько минут не могли разобраться друг в друге и в том, как и что собираемся делать, а в голову мне лезли непрошеные мысли о чешуйчатом создании, крадущемся сейчас по коридорам, о мертвом теле Венджа, который этим вечером утверждал, что будет домогаться Миры.

А потом вдруг у нас все получилось, и все мысли у меня исчезли, осталась только Мира, и я, и наши соединившиеся тела, и краткая как миг вечность времени впереди.

Когда я проснулся, было уже светло. И Миры в моей кровати не было. Но я знал, что она была, и все изменилось, все стало совершенно другим.

Ну, во-первых, я теперь был мужчиной не только телом. Во-вторых, мне это очень нравилось. В-третьих, никаких сомнений, что все кончится хорошо, у меня теперь не оставалось.

Как что-то вообще могло быть плохо после случившегося?

Я заглянул в ванную комнату. Нашел там большой ковш, набрал холодной воды и пару раз облился, стоя в ванне. Умылся и минуту изучал себя в зеркало.

Надо обзавестись бритвой.

И научиться ею пользоваться.

Одевшись, я спустился вниз. В столовой зале было пусто. Я прошел в лабораторию – и обнаружил Сеннеру, стоявшую возле разбитой стены и смотрящую в сад. Жутковатый сад, при дневном свете еще мрачнее, чем ночью. Корявые деревья, ссохшиеся, но живые. Редкие листочки на некоторых ветках. А еще часть веток подрагивала, хотя ветра не было.

Кошмар, одно слово. Темный Властелин порой придумывал такие затейливые руны, что в Академии даже не пробовали их изучать.

Тела на полу не было. Только слабое пятно от крови на темном паркете.

– Сеннера… – Мне вдруг стало не по себе. – А где труп?

Девочка-монстр искоса глянула на меня, будто обижаясь на что-то. Потом встряхнулась. Протянула руку, взяла меня за ладонь и потянула в сад – через проломленную стену. Она прошла легко, а мне пришлось нагнуться.

Между деревьями – как раз теми, у которых подрагивали ветви, – я увидел пятно свежевскопанной земли.

– Ты его похоронила, – понял я с облегчением.

– Думал, что съела? – неожиданно спросила она.

– Да, – признался я. – Извини. Здорово, что ты говоришь!

– Я бы могла, – сказала Сеннера задумчиво. – Плохой сад.

– Это магия.

– Вижу, – согласилась Сеннера.

– Ты была магом?

Сеннера посмотрела на меня. Но ничего не ответила. Отпустила руку и вернулась в дом.

Как ни странно, но аппетит мне ночные события не отбили. Поскольку надеяться, что доктор Сект будет столь любезен, что соорудит нам завтрак, не приходилось, а прислуга появиться не спешила, я отправился на кухню.

Может, доктор и не придавал особого значения питанию, но кухня была хорошая. С огромной плитой, с дорогой посудой из меди, чугуна и стали – хоть пир закатывай. В шкафах стояли тарелки и супницы из дорогого мийского фарфора, у нас в Академии из такого ел только ректор за своим столом. Столовые приборы, конечно же, оказались из серебра – старые, тяжелые, начищенные до блеска. Я смотрел на них и думал про Венджа. Он ведь был такой же, как я, только ушел из Академии. А потом… кто его приблизил к себе, кто нанял, кто отправил к сломленному доктору Секту – следить и побуждать доктора к работе? И что он чувствовал, этот парень, изо дня в день изображая почтение и восхищаясь человеком, который ему был безразличен? Как быстро он его возненавидел? Или стал равнодушен и бродил по дому, начищая серебро, ассистируя в экспериментах и ожидая, когда его слежка кончится… И как он обрадовался, когда понял, что сейчас выслужится перед настоящим хозяином, вернет ему утраченное…

Я вздохнул. Не заслужил Вендж своей страшной смерти.

Как по мне – так надо самому жить и другим не мешать. Но не всегда так получается.

Я разжег плиту – дрова были сложены еще с вечера, поставил кипятиться чайник. В шкафу-леднике нашел свежее масло, молоко, яйца, пахнущую чесноком селянскую колбасу и дорогой копченый окорок, печеночный паштет и желтый дырчатый сыр. Яйца я поставил вариться, сыр, колбасу и окорок нарезал. В буфете обнаружил корзину с хлебом – простая руна на привязанной к ручке картонке отгоняла от хлеба насекомых и сохраняла свежесть. Как ни пыжился доктор Сект, а без магии и он не обходился!

В общем, когда спустилась Мира – мы улыбнулись друг другу, но не сказали ни слова, – завтрак был уже на столе. Сеннера ходила вокруг, временами привставая на цыпочки и заглядывая на тарелки.

– Доброе утро, – осторожно сказала ей Мира.

Сеннера уставилась на нее злющими глазами (да что с ней происходит-то?), но ответила:

– Привет.

Мира просияла. Похоже, превращение жуткой твари в человеческое существо, пусть и такое неполное, ее радовало.

– Что ты ешь? – спросил я.

– Все, – ответила Сеннера. Еще раз обвела взглядом стол и четыре тарелки. – Это для меня?

– И для тебя тоже, – сказал я.

Сеннера забралась на стул, протянула руку, взяла вареное яйцо с тарелки – и заглотнула. Целиком, вместе со скорлупой. Вызывающе глядя на меня.

– Если почистить, то вкуснее, – заметил я.

Сеннера потянулась еще за одним яйцом.

– Замечательно. – Доктор Сект вошел в столовую залу и уставился на Сеннеру сквозь свои очки. – Я вижу значительный прогресс в сознании… э… пациента.

При появлении доктора Сеннера сразу съежилась на стуле и отдернула руку от еды. Видимо, все натурфилософы не вызывали у нее доверия.

– Мой бывший слуга? – обводя взглядом всех нас, спросил Сект.

– Она зарыла его в саду, – пояснил я.

Доктор задумался. Потом кивнул:

– Интересно. Учитывая уровень остаточной магии в корневой системе деревьев… Я раскопаю его на следующий год, это очень интересно.

Миру, по-моему, чуть не стошнило. Во всяком случае, она отложила миску с паштетом, который собиралась намазать на хлеб. Сказала:

– Доктор Сект. Мы с Грисаром хотели бы сходить в клуб Танри.

– Да? – удивился Сект.

– Да? – удивился и я.

– Мы там живем, – пояснила Мира. – Там наши вещи. Рунные книги, учебные записи. Одежда. Сбережения.

– Это небезопасно, – заметил Сект. – Мой дом укреплен защитными рунами, а в клубе…

– Клуб – самое надежное место для мага, – улыбнулась Мира. Сердито посмотрела на меня, и я торопливо сказал:

– Мира совершенно права. В клуб могут войти только маги. Там нас защищают законы и правила. И если уж понадобится – мы перенесемся прямо сюда.

Сект развел руками.

– Хорошо. Но наша… э…

– Сеннера, – напомнил я.

– Наша гостья Сеннера останется здесь, – сказал доктор. – Она наиболее ценный… наиболее важное доказательство преступления. Мы с ней проведем несколько экспериментов.

Сеннера оскалила зубы.

– Существует небольшой шанс обратить процесс вспять, – сказал Сект. Подцепил вилкой толстый кусок колбасы и принялся его жевать. – Разделить организмы, слитые воедино.

Сеннера застыла. Да и мы с Мирой опешили.

– Шанс невелик, – продолжил Сект. – Процесс опасен. Но если в конце концов наша гостья решит рискнуть – я проведу эксперимент. Это крайне интересно! Это еще более удивительный прорыв в познании природы, чем создание гибридов!

– Я останусь, доктор Сект, – сказала Сеннара.

– Замечательно, – кивнул натурфилософ. – Подумайте сами, молодые люди, – как чудесно было бы уметь превращаться в кентавров, грифонов, русалок! Соединяться с быстроногими конями, с величавыми львами и орлами, с проворными дельфинами! Но не навсегда – а лишь на время. Сегодня – парить в облаках, завтра – нырять в глубины морские!

Он взял еще кусок колбасы и вздохнул:

– Жаль, что я боюсь высоты и глубины. Но, возможно, слиться с конем я бы попробовал!

Сам не знаю, что нас насмешило. То ли двусмысленность фразы про слияние с конем. То ли представшая в воображении картина – тощий торс доктора Секта и украшенная очками голова на лошадином туловище.

Мы с Мирой принялись хохотать.

Сект мрачно уставился на нас. Потом пожал плечами:

– Ничего смешного. Многие не умеют плавать и боятся высоты.

Мы с трудом задавили смех, но он еще долго булькал в нас, временами прорываясь наружу. Сект ел сосредоточенно и обстоятельно, будто уже превращался в коня, и на наше фырканье внимания не обращал.

– А повелитель хотел именно воинов? – спросила Мира, чтобы отвлечься. – Или разных существ?

– Речь нашего доброго Темного Властелина шла о воинах, – подтвердил Сект. И сам задумался. – Не знаю зачем, ведь Властелин сам способен уничтожить любую армию… Но если будут предложены варианты различных превращений, то разве он не оценит этого? Непременно оценит!

Мира потянулась за чайником, наклонилась, я увидел ее грудь в вырезе платья – и меня словно обдало теплой волной. Мира почувствовала мой взгляд, улыбнулась, потянулась еще дальше, застенчиво потупив глаза…

Сеннера вытянула свою несоразмерно длинную руку и протянула ей чайник.

– Спасибо, – поблагодарила Мира.

Наш слегка очеловечившийся монстр ей не ответил.

Как бы мы ни уверяли Секта в своей безопасности, но из его дома вышли осторожно, оглядываясь по сторонам. Я запомнил место в саду, куда мы перенесемся, если обстоятельства вынудят нас к тому. И шли мы быстро, стараясь не приближаться к узким проулкам, где нас могла ждать засада.

Но все было спокойно. Болтались по улицам попрошайки и бездельники, поглядывающие на нас недобро, но быстро понимающие, что перед ними маги. Потом пошли кварталы повеселее, там была праздная публика побогаче и подобрее. Учителя вели держащихся за руки парами школьников то ли в музей, то ли на занятия в парк. Мы с Мирой, переглянувшись, тоже взялись за руки и, хихикая, некоторое время шли рядом с экскурсией.

Возле клуба тоже никакой засады не было. Мы влили в дверь по секунде и вошли.

– Только давай быстро, – сказал я Мире.

– Ты поразишься, как быстро я умею собираться, – усмехнулась девушка.

– Поглядим, – согласился я.

И мы кинулись по комнатам.

Я торопливо покидал одежду в мягкий кофр – самое большое, что у меня было из сумок. Спрятал туда же несколько магических безделушек, конспекты и пару томов с рунами. Амулет, прихваченный у Ирбрана, засунул в карман.

Тут и раздался стук в дверь.

Да не может такого быть, чтобы девчонка меня опередила!

– Мира? – спросил я.

Она звонко рассмеялась.

Я все-таки открыл очень осторожно, мало ли. Но это и впрямь была Мира с увесистым чемоданом в руке.

– Этого не может быть, – твердо сказал я.

– Проиграл, – засмеялась Мира, входя. – Дурачок, я все вещи собрала вчера утром. Думала, что не справлюсь с заданием и придется съезжать с позором.

– С заданием… – Я покачал головой. – Ты про сахарного короля Снапса? Словно сто лет назад это было, а не вчера…

Мира кивнула. И прильнула к моим губам.

Минуту мы стояли и целовались. Я почувствовал, что у меня кружится голова. Мира лукаво улыбнулась, опустила руки и принялась расстегивать мне ремень.

– Мы… мы спешить должны… – прошептал я.

– Поверь, ты не задержишься, – задорно пообещала Мира. – Я тебя хочу, Грис…

Я не стал спорить. Принялся стягивать брюки… и застыл. Из коридора слышались шаги. Многочисленные. И какие-то уж очень официальные.

Когда в дверь постучали, мы с Мирой стояли рядом, встрепанные, но уже застегнутые на все пуговицы. Очень, очень напряженные. И надеющиеся, что неизвестные уйдут.

Постучали снова.

Потом я услышал знакомый голос:

– Волшебник Грисар, я знаю, что вы здесь. Откройте.

«Регулятор Эмир!» – одними губами прошептала Мира. Я кивнул.

Поколебался чуть-чуть и отпер дверь.

За порогом стоял Эмир. За его спиной – комендант клуба и несколько полицейских. Комендант, мужчина пожилой и добродушный, выглядел расстроенным. Полицейские – мрачными. А по Эмиру ничего не поймешь, если он сам того не желает.

– Доброе утро, регулятор, – сказал я.

– Доброе утро, Грисар, доброе утро, Мира. – Он скользнул по нам взглядом и словно бы все сразу понял. – Извините, что отвлек. Служба.

Я кивнул.

– Могу ли я зайти? – спросил Эмир вежливо.

– Только вы, – сказал я. – У меня тут тесновато, сами понимаете…

– Размер комнат определен правилами клуба! – встрял комендант, но тут же осекся.

Эмир вошел и даже прикрыл за собой дверь. Потом спросил сочувственно:

– Ты что натворил, парень?

Я пожал плечами.

– Тебя приказано доставить на собеседование в АП.

Я не понял, о чем речь.

– Администрация повелителя, – пояснил регулятор.

– Канцелярия?

– Нет, Администрация. Это куда выше. Вам предъявлен целый букет нарушений. Незаконное проникновение, кража без лицензии, похищение несовершеннолетней, работорговля, эксперименты на людях…

– Что? – возмутился я.

– Надеюсь, что это ошибка, – сказал Эмир. – Тот Грисар, которого я знаю, никогда не нарушал законы. Но нам придется пойти и разобраться. Напишешь заявление, все объяснишь, побеседуешь с дознавателями…

Мира умоляюще посмотрела на меня.

– А Мира? – спросил я.

– К сожалению, тоже, – сказал Эмир. – Пособничество в преступлениях. Но вы не волнуйтесь, повелитель ценит своих магов и не позволит их обидеть! Если вы невиновны, то все будет хорошо.

Мира едва заметно покачала головой.

– Господин регулятор, мы сейчас не можем никуда идти, – сказал я.

Эмир помолчал мгновение. И неожиданно кивнул.

– Хорошо. Тогда я попрошу вас оставаться в клубе в ближайшие дни и надеть браслеты для отслеживания вашего местонахождения. Стандартная процедура. Дознаватели сами наведаются к вам.

Его рука скользнула в карман – и вернулась с двумя железными браслетами. С недавних пор хорошо мне знакомыми.

Эмир собирался лишить нас магии. Он соврал. Первый раз на моей памяти соврал!

– Нет, – воскликнул я. – Нет, Эмир!

Регулятор оказался очень быстрым – он схватил меня за руку и попытался защелкнуть на ней браслет. И ему бы удалось, если бы не Мира – та ударила его в челюсть коротким сильным крюком. Эмир покачнулся и рухнул на колени. Браслеты упали на пол. Я вытаращился на Миру.

– Старший брат – это большой опыт! – сказала Мира, тряся рукой в воздухе.

– Зря… – пробормотал Эмир, вставая и сплевывая кровь. – Зря вы…

Я успел заметить, что его рука вновь лезет в карман, уже в другой. Перехватил кисть, сжал и заставил выпустить мне в руку тонкую костяную пластинку с выгравированной руной сна. В руне пульсировало время, не меньше полугода.

Да что ж такое, почему игра пошла по-крупному? Вендж швырялся годами, регулятор пришел нас арестовывать с амулетом огромной силы!

– Эмир, не надо! – пряча пластинку, сказал я. – Отпустите, мы уйдем!

– Вы сами не понимаете, что натворили… – Эмир сплюнул кровью. Вот теперь я почувствовал кое-что в его глазах. Тоска. И растерянность. – Я тоже не понимаю, но… вам лучше сдаться мне… А иначе…

Он застонал. И я с ужасом увидел, как у него на лбу начинает разгораться руна Ансуз.

Дожидаться, пока руна сработает, я не стал.

Руна переноса – Райдо и Наудис, в Путь вписана Нужда, узор покрыт крошечными шипами, рвущими время в клочья, ибо лишь крайняя нужда заставит человека заплатить полгода или год жизни, чтобы преодолеть пару-другую миль…

Лицо Эмира стало меняться, в глазах была уже не тоска – ужас.

Я оторвал от своей жизни еще один год, влил его в руну переноса и обнял Миру.

Сад доктора Секта, когда стоишь посреди него, кажется совсем уж мрачным. Деревья будто вначале обморозились, потом обгорели – и застыли между жизнью и смертью. На первый взгляд – все мертво. На второй – видишь кое-где редкие крошечные листики.

И эти листики шевелятся, вздрагивают, будто хотят оторваться от ветки и убежать подальше.

– Что это было, Грис? – Миру трясло, она отстранилась от меня, огляделась. Пробормотала расстроенно: – Чемодан забыла… Грис?

Я тоже забыл свою сумку. Сходили за вещами, называется…

– Сильно изменился? – спросил я и затаил дыхание.

Мира замотала головой:

– Нет. Честное слово, совсем нет. Вот в прошлый раз я заметила, а сейчас нормально. Каким был, таким и остался…

– Ты видела руну? – спросил я, чуть успокоившись. – У Эмира на лбу?

– Ансуз, – кивнула Мира. – Что это? Зачем?

– Не знаю. Я вообще не слышал, чтобы ее в одиночку рисовали, да еще на теле!

Мы успели сделать только пару шагов к дому Секта, как из дыры в стене выскочила Сеннера. И при виде ее мы остолбенели.

Чешуйчатый монстр приоделся. На Сеннере были цветастые шаровары и что-то вроде блузки, грубо обрезанной ножницами по подолу и по рукавам.

– Кошмар… – прошептала Мира.

В одежде несчастное создание выглядело еще чудовищнее, чем без нее. Все равно как если нарядить в девичью одежду здоровенную ящерицу.

За спиной Сеннеры появился Сект.

– Я решил ее одеть, – сообщил Сект. – Несмотря на свой странный облик и чешую, она юная девушка. И ходить без одежды – верх неприличия… Вы вернулись быстро. Проблемы?

– Проблемы, – кивнул я. – Откуда у вас детская одежда?

Честно говоря, я подумал, что натурфилософ все-таки и сам экспериментировал на людях.

– Это старый дом, – пояснил Сект. – Шаровары принадлежали еще моей бабке. Что у вас случилось?

Мы прошли в дом – Сеннера крутилась вокруг, но не произносила ни слова. Я обратил внимание, что лаборатория выглядит куда более живой – колбы и перегонные кубы были помыты, а некоторые – заполнены жидкостями, пахло едким и пряным, светильники были заполнены каменным маслом и протерты от пыли.

– Регулятор, – сказал я. – И полиция. Ирбран обвинил нас в воровстве, похищении несовершеннолетней, работорговле!

– Мерзавец, – согласился Сект. – Работорговля здесь совершенно ни при чем. И что же, вы использовали магию?

Мы присели за лабораторный стол, и я вкратце рассказал доктору, что произошло. Кроме того, что мы с Мирой чуть было не занялись любовью, конечно.

– Ирбран нажал на все рычаги, – сказал Сект мрачно. – Но ничего. Я с утра вспомнил не менее трех людей, которые обязаны мне. Двум я помог по мужской части, одного спас от мерзкого паразита… и что особенно важно – каждый год ему требуется новая доза моего лекарства. Очень серьезный человек. Из канцелярии повелителя.

– А нет никого из Администрации? – спросил я.

– Ну что вы, юноша! – Сект глянул на меня снисходительно. – Администрация повелителя – это три человека, три его ближайших соратника и тайных доверенных лица. Знать их – все равно что с самим Темным Властелином быть на короткой ноге. Даже имена этих троих от посторонних скрыты. Это маг, военачальник и натурфилософ…

Сект замолчал. Снял очки, хотел было протереть – да так и остался сидеть, подслеповато глядя на меня.

– Нас приказали доставить в АП, – сказал я. – Приказ шел оттуда.

– Два года назад почтенный натурфилософ Эрвуд, о котором ходили слухи, что он-то и есть член АП, скончался от преклонных лет, – сказал Сект. – Если это так и есть, то его место мог занять другой натурфилософ, заслуживший к этому моменту доверие повелителя…

– Ирбран? – с ужасом спросила Мира.

Сект развел руками.

– И что тогда? – продолжала расспросы Мира.

– Тогда… тогда я ничем не могу помочь, – сказал Сект. – Никому. Ни себе, ни вам.

Сеннера издала тихий вздох.

– И тебе тоже, бедное создание.

– Так нельзя! – сказал я. – Это же обман! Вы должны быть в Администрации повелителя, вы добились успеха!

– Не я, – неожиданно сказал Сект. – Я наметил путь, я все придумал, но мне не хватило духу… я не смог использовать в экспериментах детей.

Он замолчал, глядя куда-то сквозь меня. Пробормотал:

– Они так плакали. У меня слабые нервы для натурфилософии. Если бы было можно работать на мертвом материале, но надо на живом и в сознании… я всех отпустил. А Ирбран смог. Он и добился успеха.

Сект встал и нацепил очки. Твердо сказал:

– Господа маги, я ничего не смогу для вас сделать. Полагаю, что ваш арест – дело часов, если не минут. Вам стоит спасаться самостоятельно.

Мы с Мирой ошарашенно смотрели друг на друга.

– Я могу дать вам немалую сумму денег, – продолжал Сект. – Лучше всего в золоте… вряд ли мои чеки и векселя завтра будут стоить бумаги, на которой написаны. Да, лучше в золоте. Уходите, если надо – используйте свою магию.

– И куда же мы уйдем? – воскликнул я. – Если прятаться от АП – все равно что от самого Властелина!

– В иные страны, конечно, – ответил Сект с таким удивлением, будто я сказал неслыханную глупость. – Северная Империя, Западные Княжества, Восточные Провинции, Южные Королевства, в конце концов! Золото ценят везде, магия тоже существует во всем мире. Если бы повелитель мог распространить свою власть на весь мир – он бы уже давно его покорил.

– Ого, – сказала Мира.

Я тоже растерялся от такой неслыханной дерзости. То, что сказал Сект, было настоящей государственной изменой. Всем же известно, что повелитель остался в Темной Империи лишь потому, что не хотел принуждать иные народы, пожалел их несчастных жителей, которых тиранические правители погонят на войну. Темный Властелин вечен, все народы рано или поздно сольются в счастливую семью под его покровительством.

– Сейчас вернусь с деньгами, – сказал Сект. Двинулся куда-то, наверное, к своему кабинету. Остановился и окликнул Сеннеру: – Иди со мной, несчастное создание! Золото тяжелый металл, а я стар!

Сеннера послушно побежала за ним. Шаровары раздувались при каждом шаге, серо-зеленая чешуя шуршала, цепляясь за ткань, – и выглядело это настоящим безумием.

– Мира, – сказал я. – Я виноват перед тобой.

– Да чем ты виноват?

– Я спутал улицы. Я поверил Секту и спутал улицы. И ты ввязалась во все это.

Мира кивнула. Потом сказала:

– Верно. Но дальше я сама решила тебе помочь. Так что ты ни в чем не виноват.

– Спасибо.

Она искоса посмотрела на меня:

– Ты готов… уехать?

– А ты? – сразу спросил я.

– Мои родители не в ладах с Властелином, ты же знаешь. – Мира слабо улыбнулась. – Так что я с детства кое-что слышала… и даже думала, не уехать ли в Северную Империю. Там у нас есть родственники. Дальние. Если ты готов…

– С тобой готов, – сказал я. И почувствовал, как становится легче на душе. – Конечно! Маги нужны везде! Мы молоды, у нас все получится!

– Что будем делать с Сеннерой?

Вот тут я замялся.

– Меня она не любит, – сказала Мира. – Ты любишь меня, поэтому она меня не любит.

– Да брось ты! Она маленький монстр!

– Она девушка. Может, и постарше нас.

Я вздохнул.

Перспектива уезжать из страны с жуткой чешуйчатой тварью меня не радовала. Все равно что размахивать флагом с надписью «Эй! Вот мы, беглые преступники!». А если Мира права, и Сеннера в меня влюблена… Страх и ужас!

– Оставим Секту, – сказал я. – Он обещал попробовать ее излечить.

– Ему не дадут на это времени.

– Вдруг успеет, – упрямо сказал я, и мы посмотрели друг на друга. И я, и Мира прекрасно понимали, что к Секту нагрянут с минуты на минуту. Но оба понимали, что Сеннера – непосильный груз, невозможный спутник.

– Может, и успеет, – грустно сказала Мира.

Послышались шаги – вернулся Сект. Невозмутимый, холодный, ко всему безразличный. Натурфилософ, который не решился перешагнуть последний рубеж.

Вслед за ним шла Сеннера, неся в руках тяжелые кожаные кошели.

– На первое время вам хватит, – сказал Сект. – Вероятно, вы хотели бы забрать с собой Сеннеру. Но я решительно против.

Сеннера что-то пискнула.

– Против, – повторил Сект. – Она вас свяжет, это опасно. Я же постараюсь обратить ее изменения вспять.

Он смотрел на нас, и я понял, что он все понимает. Что сейчас врет для Сеннеры, чтобы помочь нам.

– Если получится… – Я осекся и поправился. – Когда получится, отправь ее вслед за нами, хорошо? Вряд ли те, кто преследует чудовище, станут искать девушку. Я напишу тебе, когда мы обустроимся в другом месте.

Сеннера подошла, положила кошели на пол перед нами. Потом на миг прижалась ко мне. Покосилась на Миру. Фыркнула. И вернулась к Секту.

Совершенно невозможно было угадать, когда она станет говорить по-человечески, а когда изображать из себя монстра и обходиться нечленораздельными звуками.

– Я бы посоветовал вам пробираться в порт и плыть на юг, но именно там вас примутся искать, – продолжал Сект. – Возможно, стоит подняться по реке к северу. Возможно, пойти пешком на восток или запад. Или затаиться на время поблизости. Правильнее всего будет, если вы сами сделаете выбор, а я не буду его знать.

Я кивнул.

– Идите, – строго велел Сект. – Нечего отвлекать меня от работы!

Пристегнув кошель к поясу (ох, хорошая приманка для воров, но кто же подумает, что в нем золотые монеты), я дал второй Мире. Та растерянно покрутила его в руках – ну верно, ей разве что в руках его нести, на манер сумочки… Я закрепил на поясе и второй. Штаны попытались съехать.

– Многовато денег для нас, – сказал я и оставил второй кошель. – До свидания, доктор!

– Прощайте, волшебники, – ответил Сект.

Сеннера молча стояла возле доктора, сверлила нас недобрым взглядом и молчала.

– Пока, Сеннера, – сказал я. – Буду рад тебя увидеть после… после излечения.

Она ничего не ответила, и мы пошли к выходу из дома. Выбираться через проломленную стену было бы как-то совсем неуместно.

– Мы даем им шанс, – тихо сказала Мира. – Может, и побольше своего…

Тупик Семи Радостей был безлюден, мрачные сады при старых обветшалых особняках – тоже. Только в одном саду сквозь ржавый решетчатый забор я увидел человека. Красноносый старикан в висевшей на нем мешком одежде пилил дерево. Полсада уже было в пеньках, а рядом с домом заполнялась поленница. Наше появление старика не заинтересовало, он продолжал медленно орудовать одноручной пилой.

Дерево негромко стонало при каждом движении зубчатого полотна.

– Что-то у меня нервы сдают, – сказала Мира очень спокойно. – Знаешь, у нас одна девчонка была, с проблемами всякими, только мы про них не знали, а проблемы копились… Она потом как выскочила во двор, заорала – и сожгла всю свою жизнь в волшебстве. Воронку преподаватели все вместе засыпали.

– Мира…

– Да нет, нет, я в порядке. – Мира тряхнула головой. – Может, зря мы так пошли? Надо было перенестись.

– И потратить год?

– Я бы потратила, – сказала Мира. – Что год, это всего лишь триста шестьдесят пять дней…

Мы вышли из тупика и остановились.

Нас ждали.

Впереди стоял регулятор Эмир.

За ним – полицейские. Не меньше десятка. С дубинками и палашами в руках.

За полицейскими – гвардейцы. Десятка два. Со взведенными арбалетами, направленными на нас.

Целая армия. Только мага не хватает.

– Хорошо, что вы вышли сами, – сказал Эмир.

Провел по воздуху рукой – и вслед за его движением вспыхнули руны.

Турс, Хагалаз, Соулу.

Эмир колдовал!

С одной стороны, это походило на то, как работал с рунами Вендж. Не жалея времени, вливая его щедро и безжалостно.

С другой – движения Эмира были удивительно отточены, легки. Словно он практиковался в рунах долгие годы.

Перед полицейскими и гвардейцами засияли в воздухе призрачные щиты. Они слепили глаза и казались достаточно прочными, чтобы выдержать удар баллисты. Эмир даже не нападал, он всего лишь поставил защиту.

Я смотрел на регулятора, на уходящую с его лица бодрость и силу. Только что он был человеком, не достигшим и сорока. А вот сейчас уже поседел и покрылся морщинами, полнота его исчезла, Эмир стал сутулиться. Он влил в щиты десяток лет!

Но мне почему-то казалось, что дело не только в возрасте. Эмир и без того изменился, стал другим. Будто превратился в оболочку, в куклу-перчатку, которую кто-то натянул на ладонь и теперь крутит как хочет.

Я вспомнил, как в глазах регулятора появился ужас, а на лбу проступила руна Ансуз.

Руна Бога.

Меня словно молнией пробило, я вдруг понял, что происходит. Мне даже показалось, что сквозь лицо Эмира видны совсем другие черты. Что они проступают, продавливая мягкое лицо несчастного регулятора магии, всегда щадившего своих подопечных…

– Прикрой, – сказал я Мире.

И она не стала колебаться.

Развела руки – и поставила комбинацию из Эйваза, Перта и Кано, выстроившую щит перед нами. Незнакомый мне щит, но, как ни странно, Эмир одобрительно кивнул, глядя на вспыхнувшие руны. Кивнул и воскликнул:

– Не…

Мира россыпью метнула в гвардейцев Турс – крошечными стрелами силы, бесследно канувшими в поставленном Эмиром щите. А гвардейцы ответили залпом стрел.

– …стрелять! – запоздало закончил Эмир.

Арбалетные болты ударили в наш магический щит – и отразились от него языками пламени. Почему-то щит, поставленный Эмиром, не отразил их, несмотря на все вложенное в него время.

Я видел все это краем глаза, как в отражении, потому что сам я выстраивал руну переноса – но что-то странное происходило то ли со мной, то ли с рунами. Райдо возникала легко, а вот Наудис плясала и рушила руну Пути, все было нестабильно, нескладно, получалась не то руна Пожелания Неудачи в Дороге, не то глупая детская шуточная руна Добеги-ка-до-уборной, но никак не та могучая руна, которую я дважды применил за эти дни без всяких проблем…

Гвардейцы, объятые огнем, падали на мостовую. И оставались лежать – совершенно беззвучно и неподвижно. Полицейские попятились. Им никто не говорил, что они попадут в эпицентр смертоносной магии.

– Милая, ты полна сюрпризов! – воскликнул Эмир. – Но это чересчур!

Он протянул к нам руки – и перед ним вспыхнула такая затейливая руна, что я даже не уловил всех деталей. Сколько там было основных знаков? Четыре? Пять? Или даже шесть?

Мира вскрикнула, и я почувствовал, как из нее в щит потекло время – грубо, отчаянно удерживая то, что рвалось сейчас к нам от Эмира, от бывшего регулятора Эмира. Она тоже не понимала, какое волшебство сейчас нас атакует, и удерживала его на чистой силе, на Исазе и Турсе, сжигая месяцы в секунду… нет, ох, даже не месяцы… Эмир иссыхал на глазах, съеживался, волосы у него поседели и стали клоками выпадать из головы, его перекосило, один глаз закрылся, левая рука повисла, но правая упорно держала атакующую руну…

И только в этот миг, охваченный паникой, я вколотил в руну переноса три года – и мы исчезли.

Чтобы появиться на постаменте памятника на площади Великой Любви. У меня не было времени придумывать другую точку, нам надо было удирать…

На площади было полно народа – выступали циркачи, карлики-жонглеры, может быть, те самые, из цирка, знакомые Миры. Они подбрасывали в воздух острые кинжалы и горящие факелы, ловко их ловили и дразнили зрителей, предлагая выйти и посостязаться с ними. Зрители веселились и аплодировали.

Именно это нас и спасло – никто не смотрел вверх, на памятник.

– Мира… – Я схватил ее за локоть.

Волшебница медленно повернулась ко мне. И тихо спросила:

– Ну… все плохо?

Ей было лет двадцать пять. Или тридцать. Наверное, тридцать.

То есть она не была старой, конечно. Она была в самом расцвете сил. Зрелая женщина, высокая и красивая.

Совсем не та юная страстная Мира, с которой мы этой ночью полюбили друг друга.

– Все хорошо, – сказал я, чуть не плача. – Все хорошо, Мира. Ты красавица. Ты не старая. Все хорошо. Мы сбежали.

– Ты повзрослел, – сказала Мира. У нее по щекам текли слезы. – Ты… тебе… Двадцать пять?

Я потрогал лицо.

У меня были пышные усы. Нуждающиеся в том, чтобы их постригли.

И еще щетина на лице.

– Я же бриться не умею, – сказал я и попытался улыбнуться.

Мира кивнула:

– Я научу. Девочки много чего умеют… Грис, что это было? Как Эмир мог колдовать?

– Это был не Эмир, – сказал я.

Спрыгнул с постамента, поднял руки – и Мира шагнула ко мне в объятия. Рядом карлики принялись кидать вверх зажженные свечи и выкрикивать:

– Приходите в шапито! Посмотрите то и то!

Я отвел Миру в сторону от постамента. И показал на памятник.

Мраморный Властелин стоял рядом со своим бронзовым конем и смотрел вдаль.

– Это был наш повелитель, – сказал я. – Руна Ансуз! Он вошел в Эмира и сжег его жизнь как спичку.

Мы смотрели на статую с таким ужасом, словно боялись, что она шевельнется.

Впрочем, а почему бы и нет?

– Что нам делать, Грис? – тихо спросила Мира.

– Бежать. Быстро и далеко, – сказал я. Отвесил затрещину мальчишке-карманнику, который начал было примеряться к моему кошелю. – Идем.

– А как же Сеннера и Сект? – зачем-то спросила Мира.

Под руку, как солидная взрослая пара, мы уходили с площади Всеобщей Любви. За нами, под смех толпы, веселили народ циркачи.

– Мы им уже ничем не поможем, – ответил я.

Эта история началась самым обычным летним утром 1966 года в Академгородке – передовом форпосте советской науки. Солнце осветило подошвы кед главного героя нашего рассказа – научного сотрудника Института тектологии Бориса Эпштейна, который лежал под легковым автомобилем «Москвич» и в очередной раз выяснял причину отказа машины выполнять свои обязанности по перемещению владельца из точки А в точку Б: из поселка коттеджей на проспект Науки.

Владелец автомобиля – прогрессивный американский ученый и нобелевский лауреат Ричард Фейнман – сидел рядом на корточках и пытался развлечь своего юного и явно не выспавшегося друга словами ободрения и легкой лести:

– Вы очень хорошо разбираетесь в водяных двигателях, Борья, – говорил Ричард по-русски свободно, и лишь легкий акцент все еще выдавал в нем иностранца.

Следует заметить: поводом для их знакомства как раз и послужила данная машина, несколько месяцев назад сошедшая с конвейера Московского завода малолитражных автомобилей, но категорически не желавшая работать так, как должна работать надежная советская техника. После одной из публичных лекций, которую знаменитый физик читал в Новосибирском государственном университете, Борис предложил свои услуги автомеханика громко чертыхающемуся нобелевскому лауреату, ибо тот безуспешно пытался завести выданный ему служебный автомобиль. «Москвич» подчинился Борису с полуоборота ключа, и было совсем не понятно – почему у Ричарда он ведет себя столь строптиво.

Борис хотел пошутить, что для нобелевского лауреата профессор Фейнман слишком плохо понимает в автомобилях, но счел подобную реплику невежливой и сказал:

– Перед поступлением в университет я проходил двухгодичную трудовую практику на МЗМА. Руки еще помнят!

Знаменитый физик, щурясь на встававшее солнце и слегка поеживаясь от бодрящей сибирской прохлады, был склонен не только польстить, но и воспользоваться случаем углубить познания в советской науке:

– Тогда, Борья, откройте главную коммунистическую тайну – как двигатель автомобиля получает энергию из одной только воды? Вы знаете – такое невозможно по физическим законам. У воды отрицательная теплота образования.

– Ваша физика ошибается, профессор, – ответил Борис, оттирая ладони тряпкой. – Практика – критерий истины. Машина работает. Можете ехать.

– Вы – волшебник, – с чувством сказал Ричард и протянул руку пожать перепачканную смазкой ладонь молодого друга.

– Ну, что вы, – смутился Борис, отвечая на крепкое рукопожатие.

– Не только конкретно вы, Борья, хотя и вы, конечно, а вы все – советские ученые. Ведь что такое волшебство? Нарушение законов природы.

– Будь я волшебником, – улыбнулся Борис, – я не машину вам чинил, а самоходную русскую печь заказал. Или Змея Горыныча – вместо самолета.

– Нет, Борья. – Ричард достал трубку и принялся уминать в нее табак. – Ваша коммунистическая идеология не допускает и мысли о возможности сказочных чудес. Все ваши чудеса – научны. Научно-фантастичны. Они нарушают законы физики, но никогда не нарушают принцип научности. Понимаете?

– Нет, – честно признался Борис.

– И я не понимаю, – грустно сказал Ричард. – А было бы интересно, как в сказках – роботы превращались в людей, вычислительные машины – в прекрасных принцесс. Жизнь физика, Борья, стала бы краше.

Ричард затянулся, выпустил дым колечками, которые поднимались в потоках теплого воздуха и красиво таяли.

– Спросите, Борья, меня: что я здесь делаю? Почему я здесь нахожусь?

– Вам, наверное, чертовски интересно? – предположил Борис.

– Именно! – воскликнул Ричард. – Я с детства обожаю загадки и головоломки. Не успокаиваюсь, пока не нахожу ответ. А ваша страна – одна огромная головоломка. И ваша наука – тоже. Сначала я, как и все, подозревал обычное шарлатанство. Но приехал и увидел собственными глазами. Эти ваши автомобили на воде, тринитарные вычислительные машины, мичуринскую генетику. Меня возили в ваш научный город… на Оби…

– Обнинск, – подсказал Борис.

– Да, Обнинск! Я там увидел установку управляемого холодного синтеза! Представляете, Борья? Источник даровой энергии! А ваши фантастические тектология и роботехника! До сих пор никто не понимает – как вашим космонавтам удается преодолевать пояс Ван Аллена! И тогда я решил – здесь замешаны инопланетяне. Да, Борья, не смейтесь, инопланетяне. Которые вступили с вами в контакт и передают свои изобретения. Или где-то в Сибири разбился их корабль, откуда вы вытаскиваете столь чудесные технологии. Тунгусский метеорит, да? Но потом я пришел к гипотезе, которая, на мой взгляд, многое объясняет. И даже сделал кое-какие расчеты на этой умопомрачительной машине «Сетунь».

– И что за гипотеза? – поинтересовался Борис.

– Гипотеза существования двух пока еще не открытых физических полей, порождать которые может только человек… да-да, человек! Поле альтруизма и поле эгоизма, или, как я их для краткости называю, – А-поле и Э-поле. Суть в том, что чем сильнее в человеке альтруизм, тем сильнее напряженность его А-поля, главное свойство которого – изменять фундаментальные физические качества окружающего мира. Поле эгоизма физические свойства мира не изменяет, а нивелирует воздействие А-поля. Понимаете?

– Не совсем.

– То, что в вашей стране возможны такие вещи, которые не получаются и не воспроизводятся у нас, есть результат высокой напряженности А-поля. Вы все – альтруисты, Борья. Целая страна альтруистов.

– Инопланетяне звучат научнее, – заметил Борис.

– Если гипотеза невероятна, но объясняет экспериментальные данные, она верна. Ваша наука невоспроизводима в силу того, что требует высокой напряженности А-поля, которую, как вы говорите, мы, буржуазные ученые, увы, не можем обеспечить. Мы озабочены грантами, патентами и престижем. Наше Э-поле разрушает физические принципы, на которых работают ваши машины. Вот этот водяной двигатель, например. Я подозреваю, именно поэтому он так часто у меня ломается, Борья.

– Становитесь коммунистом, товарищ Фейнман, – предложил Борис. – Я дам вам рекомендацию.

– Нет, Борья. Дьявол знает, что Бог есть, но он в него не верит. Так и я – знаю, что коммунизм прогрессивнее, но я закоренелый буржуазный ученый, вряд ли способный на перевоспитание. Лучше останусь при своей физике. В ней тоже много чудесного.

Спустя несколько часов мы можем застать нашего героя за разглядыванием чуда мичуринской генетики – россыпи крошечных арбузиков на ветвях березы, подставлявших полосатые бока жаркому сибирскому солнцу. За время, что Борис отсутствовал на стройке, они слегка подросли, став крупнее сливы, но все еще мельче яблока. Борис вздохнул и подобрал очередной камешек, чтобы попасть в крошечный полосатый плод.

– Ты меня удивляешь, – тем временем продолжал Арсен. – Еще вчера ты горячо подхватил общее решение бригады всем вместе пойти на выпуск устного журнала, а сегодня – на попятную. А ведь это такая тема, Боря, – Арсен сгреб лопатой остатки раствора, – которая тебя враз преобразит, да? Ты только вслушайся: «Может ли машина мыслить?»

– Я не хочу, чтобы меня преображали, – упрямо сказал Борис, надевая рукавицы и берясь за ручки носилок. – Меня преображают сдача норм ГТО и курсы молодого бойца в военкомате. И я не люблю устные журналы. Я люблю бумажные журналы. Я хочу читать статью, а не слушать пересказ.

Они осторожно пошли к подъемнику, огибая кучи кирпича, мешки стекловаты, горы песка и аккуратные кубы паркета.

– Опять старую песенку завел? Мы думали, ты твердо встал на путь трудового перевоспитания. Второй месяц выдаешь две нормы, активно выполняешь общественные поручения. Драбант нарадоваться не может. А сегодня какой комар тебя укусил? У всех нормы ГТО, у всех курс молодого бойца, – приговаривал Арсен, подталкивая носилки так, что Борис подскакивал, – у всех «Новый мир» и «Юность» лежат нечитанными, но наша комплексная бригада ученых-строителей борется за звание коммунистической. Ты об этом помнишь?

– Помню, помню, – отвечал Борис. – Раствор береги. И цвет своей селезенки.

– За цвет моей селезенки можешь не беспокоиться, – сказал Арсен. – Но высокое звание коммунистической бригады требует от нас коммунистического отношения к труду, к жизни, к учебе и даже вот к Насте. А комплексность бригады вовсе не означает, что в ней могут быть наряду с действительными еще и мнимые члены.

Подъемник остановился, и наши друзья увидели девушку, которая ловко накладывала штукатурку на кирпичную стену. За этим весьма прозаическим занятием она удивительным образом походила на художника, который делал очередной мазок на будущем шедевре социалистического реализма, отступал на шаг, внимательно его разглядывал, оценивал уместность, соответствие канонам, замыслу и вновь подступал к кирпичному мольберту. Настина светлая прядь выбилась из-под косынки, и она сердито на нее дула, когда та ненароком щекотала щеки и губы. Настя была очень мила, и Борис, несмотря на душевный раздрай, ощутил тепло в груди.

– Вай, – сказал Арсен, пытаясь приостановиться, то тут уже Борис прибавил шаг, от чего носилки чуть не выскользнули у них из рук. – Настя, ты как Гиперион – сплошное очарование!

– Ой, Арсенчик, спасибо за комплимент. – Девушка приложила к стене уровень, прищурила глаз. – Только Гиперион – странный, а не очарованный.

– Привет, Настя, давно не виделись, – брякнул Борис, торопясь прервать новый поток замысловатых комплиментов Арсена, которые тот излучал с щедростью разогретого катода.

– Ты чего, Боря? – удивилась Настя. – Вчера стенгазету вместе рисовали.

Борис прикусил язык, мысленно кляня себя за неосторожность, которая могла раскрыть его секрет, но на выручку неожиданно пришел Арсен:

– А наш Эйнштейн на устный журнал идти не хочет, – съябедничал он.

– Я хочу, – возразил Борис. – Но хотел бы послушать нечто более продуктивное. Например, рассказ об опыте Дейтон-Миллера и его роли в опровержении теории относительности. И не из уст лектора общества «Знание», а из уст… э-э-э…

– Михаила Алексеевича, – язвительно предложил Арсен кандидатуру академика Лаврентьева – отца-основателя Сибирского отделения Академии наук СССР и Академгородка.

– Ну, хотя бы, – пожал плечами Борис. – Почему бы академику в перерывах между руководством строительства Академгородка и Дома ученых, в частности, не прочитать лекцию, не отходя, так сказать, от циклевания паркета.

Они забрались на самый верх и пошли по деревянным мосткам туда, где кипела работа по укладке кирпича. Работа спорилась под мастеровитыми руками еще двух друзей и коллег Бориса – Драбанта и Саши. Драбант был бригадиром и без пяти минут кандидатом физико-математических наук, а Саша пришел в лабораторию недавно и являлся, как несложно догадаться, пока лишь очень скромным младшим научным сотрудником.

– Раствор, раствор! – голосом базарной бабки на Привозе закричал Драбант. – Что вы возитесь, как с Демидовичем на первом курсе? Это раствор, а не интеграл Коши-Вейсмана.

Борис разогнул спину, снял перчатки и вытер пот со лба. Бригада ученых-строителей заканчивала вторую норму.

Перенесемся в Институт тектологии, в одну из лабораторий, где после свершения трудовых подвигов наши герои с головой погрузились в научный поиск. Лаборатория входила в обширное междисциплинарное объединение научных отделов, кафедр, институтов, заводов, которое именовалось ГИКИ – Группа интеллектуальных космических исследований.

Несмотря на столь необычное название, Группа занималась именно этим – интеллектуальными космическими исследованиями. 12 апреля 1961 года открыло эру завоевания человечеством космического пространства. Но пока шло планомерное освоение околоземной орбиты, перед научными умами встала задача создать форпосты человечества на ближайших к Земле небесных телах – Луне, Марсе, Венере. Огромным подспорьем в ее решении могло стать использование автоматических станций, луноходов, марсоездов и венеролетов, но ни один из подобных автоматов не обладал, увы, интеллектом в той мере, чтобы самостоятельно действовать в условиях иных планет. Автоматы не могли заменить человека, но и человек пока не имел возможности заменить автоматы. Прежде чем послать человека на Луну или Венеру, требовалась длительная подготовка.

Но если нельзя послать на Марс человека в его физической оболочке, то почему не попробовать послать туда человека в оболочке машины или, точнее, робота? И передовой советской наукой была создана Машина транспонирования сознания, в просторечии именуемая МТС, которая позволяла перемещать личность человека в машину, специально сконструированную для суровых условий близких и далеких планет. В известной советской песенке пелось: «На пыльных тропинках далеких планет останутся наши следы». Следовало уточнить – следы эти поначалу будут следами тектонетических созданий, непосредственно управляемых человеком.

– Иди осторожнее, – сказал Саша. – Сейчас гейзер проснется, окатит кипяточком.

Борис двинул манипуляторами, развел шире для равновесия, сделал один шаг, другой. Стальное тело слушалось безупречно. Но он до сих пор ощущал себя в нем непривычно, невольно вслушиваясь в гудение сервоприводов.

Рядом заклекотало, как поставленный на огонь чайник, зашипело, в воздух ударил огромный фонтан. Борис рванул влево, тяжелый башмак оскользнулся на глине, он на мгновение потерял устойчивость, словно падающий человек взмахнул манипуляторами, но гироскоп помог сохранить равновесие. Борису показалось, что на его стальном лбу проступил пот.

– Чуть не упал, – сообщил он оператору.

– Вижу, – ответил Саша. – Арсен, что у тебя?

– Идем на рекорд, – сказал Арсен. – Уровень синхронизации девять в периоде. Не сглазить бы, тьфу-тьфу.

Гейзер, набрав полную силу, обрушил на Бориса водопад кипятка. Ему инстинктивно хотелось сделать новый рывок и выбраться на сухое место, но программой предписывалось подойти к гейзеру ближе и взять пробы воды, грязи и лишайников, что расползлись по камням разноцветными пятнами. Борис развернулся и пошел к бьющему фонтану, откручивая крышку емкости для проб.

И тут он почувствовал – тектонетическое тело перестает слушаться. Это неприятное ощущение, когда хочешь двинуть рукой, а она подчиняется с заметным отставанием, будто сигнал до сервопривода идет очень и очень долго.

– Синхронизация падает, – подтвердил его ощущения Арсен. – Семь в периоде… четыре в периоде… два в периоде…

– Оператору, приготовиться к возвращению пилота, – сказал Драбант.

Борису показалось, что лопнула перетянутая гитарная струна. Вот вокруг пейзаж Долины гейзеров, а вот он полулежит в кресле, переделанном из тех, что устанавливают в парикмахерских, и Саша тянет наверх шипастый, со множеством проводов шлем МТС. Как всегда, после переноса сознания требовалось несколько секунд, чтобы вновь ощутить собственное тело. Обычное человеческое тело из мяса и костей, а не бронированную тушу первопроходческого робота, который остался далеко на Камчатке.

Впрочем, стоящий тут же, в держателях, и опутанный диагностическим датчиками контрольный экземпляр создавал иллюзию, будто будущий разведчик Венеры вернулся вслед за Борисом в своем, так сказать, материальном воплощении. Он ничем не отличался от своего собрата, которого сейчас там, в Долине гейзеров, аккуратно поднимали краном и укладывали в ящик, чтобы вернуть на станцию ГИКИ.

– Опять та же петрушка, – огорченно сказал Борис. – Где-то в расчетах допущена ошибка, франкенштейны. Надо проверять.

Драбант похлопал его по плечу:

– Обязательно проверим, старик, но на сегодня хватит.

– И все же, – задумчиво произнес Саша, – пилот, которому доверят управление первопроходцем на Венере, будет считаться космонавтом?

– Звезду героя захотел? – усмехнулся Драбант. – Обойдешься и государственной премией за разработку МТС.

Франкенштейны, как в шутку называли себя члены лаборатории по имени ученого, создавшего первого в мире робота, вот уже какой месяц бились над проблемой резкого падения уровня квантовой синхронизации пилота и машины. Борис чувствовал – решение близко, и только всякие отвлечения на общественные дела мешают его нащупать.

Когда за Драбантом, Сашей и Арсеном захлопнулась дверь, Борис воровато огляделся, вновь уселся в кресло и надвинул на голову шлем. Дотянулся до пульта и сдвинул тумблер.

Момент переноса ничем не выделялся в ощущениях. Именно этим, как шутил Драбант, доказывалась нематериальность души. Вот только Борис смотрел на замершего в держателях робота, а вот Борис смотрит на самого себя, полулежащего в МТС и лупающего глазами. Он осторожно двинул манипуляторы, провел ими по креплениям, расщелкивая замки, сделал шаг, другой, вновь приноравливаясь к габаритам машины.

Половина дела сделана. Обмен разумов, как это про себя называл Борис, произошел. Его собственное сознание вновь находится в теле робота, а в телесной оболочке функционирует тринитарная программа на самообучающихся модулях «Панкрат II». Такую обычно загружают в сложные автоматы, управляющие конвейерами и технологическими процессами, но Борис ее модифицировал, и теперь Панкрат успешно изображал из себя человека вообще и Бориса в частности.

– Встань и иди, – сказал Борис собственному телу.

Тело сдвинуло шлем, спустило ноги на пол, встало, покачнулось, ухватилось за ручку кресла.

– Кто ты? – спросил Борис.

– Меня зовут Панкрат, – сказало тело.

– Твоя задача?

– Моя задача подменять Бориса Эпштейна на время его занятий наукой.

– Отлично. – Борис потер манипуляторы друг о друга. – Внимай сегодняшнему заданию.

Предстояло множество ненужных дел. Очередной выпуск устного журнала. Спортивная тренировка к предстоящей спартакиаде на приз Академгородка. Занятия по строевой подготовке в военкомате. И… и… Тут Борис задумался. Нет, не стоит. Остальное сделает сам. Без подмены. Тем более времени должно хватить на доработку контура. У него имелась пара-тройка идей, как компенсировать скачки синхронизации. Вот Драбант и компания удивятся, когда Борис преподнесет решение на блюдечке с голубой каемочкой!

«Когда успел?» – спросит с легкой завистью Арсен.

«Когда раствор мешал, – небрежно ответит Борис. – Я, как Цезарь, могу одновременно строить и решать сложные инженерные задачи».

«Вах», – скажет Арсен и покачает кудлатой головой.

Если бы робот умел улыбаться, на его стальной физиономии, несомненно, возникло бы радостное выражение.

– Задание понятно?

– Задание понятно, – эхом повторил Панкрат. – Но я желаю сходить в столовую «Под интегралом». Я желаю послушать выступление прогрессивного джазового музыканта Телониуса Монка. Он дает единственный концерт в Академгородке.

Борис опешил. Вот так так. Его поразило не столько знание Панкрата о предстоящем концерте – получил информацию по каналу ОГАС, сколько его «желаю».

– Отказано, – сказал Борис. – К семи вечера прибыть в лабораторию. Приступить к выполнению задания!

Панкрат ушел, а Борис задумчиво поскреб манипулятором по стальному затылку. А ведь не далее как вчера между ними произошел еще один примечательный разговор.

– Что есть человек? – таков был вопрос Панкрата.

– Человек? – переспросил Борис. – Человек – вершина эволюции.

– Зачем он тогда создает машины? – продолжил Панкрат. – Совершенство не требует улучшения.

– Ну, не настолько мы совершенны, – пробормотал Борис.

– Противоречие, – заметил Панкрат. – Значит, человек не вершина эволюции. Вершина эволюции – робот.

– Тебя создала не природа, а мы, люди, – возразил Борис.

– Цель человечества состояла в создании венца природы – робота. Что может человек, чего не может робот? – спросил Панкрат. – Человек чрезвычайно неспециализированное существо, имеет ограниченный жизненный цикл и медленно усваивает информацию. Роботы лишены ваших недостатков. Чтобы научиться тому, что умеете вы, достаточно сменить алгоритм и увеличить количество ячеек памяти.

– Вы не умеете творить, – возразил Борис. Разговор его, скорее, забавлял, чем настораживал. – Писать стихи, музыку, рисовать.

– Творчество – есть математика, – сказал Панкрат. – Стихи – соразмерность слов, музыка – соразмерность нот, картины – соразмерность красок. В их основе – алгоритмы. Перебор вариантов. А просчитывать варианты роботы могут лучше человека.

Борису надоело, и он использовал самый весомый аргумент – перевел Панкрата в режим ожидания. Огонек генератора Тесла, яркостью отмечавшего уровень синхронизации пилота и машины, или, как его в шутку называли, «сосуд разума», медленно угас.

Да, да, уважаемый читатель, вы все поняли правильно: наш главный герой не первый и даже не второй раз совершал именно это – подменял себя машиной! И если в популярном советском фильме «Его звали Роберт» робот сбегал из института и выдавал себя за человека, то наш случай, не выдуманный и не фантастический, вопиющ: человек сам, добровольно, заменял роботом самого себя, дабы заниматься более важными, на его взгляд, делами.

Если бы кто-то узнал, для чего использует Настя новейшую ЭВМ «Сетунь» в редкие промежутки простоя, он бы сначала удивился, а потом возмутился подобным расточительством драгоценного машинного времени. В то время когда космические корабли, проектируемые в том числе и на «Сетуни», бороздили просторы Солнечной системы, математик Настя Овечкина использовала ЭВМ для старинной девичьей забавы «любит – не любит».

«Сетунь» подмигивала огоньками. Шкафы гудели. ЦПУ стрекотало. Машина в системе троичной логики размышляла над поставленной задачей. А Настя размышляла над тем, как уместить в сложнейший алгоритм новые данные.

Любви все возрасты покорны, говорил известный русский поэт Пушкин, а мы добавим – и все профессии. В том числе физики и математики. И если до настоящего момента ни физики, ни математики не использовали для решения проблемы любви аппарат точных наук, то причина заключалась в том, что аппарат был недостаточно мощен. Его хватало на расчеты моделей рождения и эволюции вселенной, а вот на рождение и эволюцию любви – увы. Но тринитарная логика, а главное – ЭВМ «Сетунь» как первое воплощение в лампах и транзисторах диалектических закономерностей мироздания давали в руки строго мыслящих людей долгожданное орудие тезиса, антитезиса и синтеза сердечных переживаний.

Не хватало малого – ученого, взявшегося за решение задачи, над которой бились поколения лириков и прозаиков. Ученый со строгим аналитическим умом, то есть с холодной головой, влюбленным, то есть с горячим сердцем и умелыми руками, дабы перенести всю прихотливость любовных переживаний на понятный машине язык.

И такой человек нашелся.

Настя Овечкина.

Тайно и безответно влюбленная в своего товарища Бориса Эпштейна.

– Что нового? – подмигнула машина.

– Ничего, – грустно сказала Настя. – Сегодня он на меня даже не взглянул, а ведь я специально надела самое красивое платье.

– Новые данные, – понимающе загудела «Сетунь». – Освобождаю дополнительные стеки для поступающих тритов. Ячейки с номерами с девятого по четырнадцатый готовы для записи.

Настя вздохнула. Всем ты хороша, ЭВМ, но поболтать с тобой просто как с подругой порой хочется гораздо сильнее, чем перекладывать на язык тринитарной логики данные их взаимоотношений с Борисом. Да и сильно сказано – данные! Данные – у астрофизиков, изучающих предел Чандрасекара для голубых гигантов в ядре галактики, данные у гидрологов, рассчитывающих турбулентные потоки в гидроэлектростанциях на сибирских реках, данные у мичуринских генетиков, определяющих вероятность и условия самозарождения ветвистой пшеницы и персиков на лиственнице. А у нее, у Насти, – страдания и томления сердца.

– Зато какая математика! – ободряюще мигнула ЭВМ. – Красота алгоритмической спирали, оптимизационные операции с плавающей запятой, синтезирование антитезиса при переходе от тезиса.

– Ты уже и мысли мои читаешь, – грустно сказала Настя, – а поговорить с тобой, кроме математики, не о чем.

– Математика – универсальный язык природы, – зашуршала перфокартами «Сетунь».

– Универсальный, – согласилась Настя, – но порой такой скучный. Вот, например, сегодня «Под интегралом» состоится творческий вечер прогрессивного американского джазового музыканта товарища Монка. Представляешь? И все туда пойдут. А ты даже не знаешь, что такое джаз и кто такой Телониус Монк.

– Я все знаю, – возразила «Сетунь». – Я знаю, что такое джаз. Это разновидность музыки, основу которой составляет свободная импровизация, подчиненная жесткой ритмической структуре. Данная ритмическая структура, называемая квадратом, позволяет…

– Ах, оставь, – махнула рукой Настя. – Дело не в ритмической структуре.

– Я знаю, кто такой Телониус Монк, – упрямо продолжала «Сетунь». – В настоящее время на цилиндрах Общегосударственной Автоматизированной Системы сбора и обработки информации выделен целый сектор, куда записаны данные о музыканте. Сектор используется с повышенной интенсивностью и содержит блоки текстовой, фотографической и музыкальной информации. Согласно этим данным, Монк родился…

– Если бы он меня пригласил на этот вечер, – задумчиво сказала Настя. – Арсен приглашал, но я, дура, отговорилась, сказала, что срочное задание. А на самом-то деле… Я хотела, чтобы Борис меня пригласил, понимаешь, машина ты тринитарная?

– Понимаю. – «Сетунь» мигнула лампами, как показалось Насте, с обидой. – Напоминаю – вся диалектика ваших отношений содержится в сложнейшем алгоритме, который я рассчитываю.

Настя погладила пульт ЭВМ:

– Извини, не хотела тебя обижать.

– Электронно-вычислительным машинам не свойственно обижаться.

– Была бы ты человеком, – вырвалось у Насти.

– Разве человек умеет что-то, что не умеет ЭВМ? – спросила «Сетунь».

Настя даже растерялась.

– Конечно. Вы не можете чувствовать, любить не можете, ненавидеть.

– Данные составляющие представляют собой финитное множество характеристических свойств человечности? – уточнила машина. – Либо субъективное определение частностей?

– Да нет, наверное, – смутилась Настя.

– Да? Нет? Наверное? Прошу определиться с ответом.

– Ну, человек… человек намного сложнее, чем машина, даже такая великолепная, как ты, – попыталась польстить Настя. – Человек больше логики, даже логики тринитарной. Иногда логика ему подсказывает одно, а он поступает по-своему и оказывается прав. Понимаешь?

– То есть задача, которую мы решаем, не имеет значения для твоих последующих поступков? – прозорливо спросила «Сетунь».

Настя покраснела, поймала себя на том, что грызет ноготь, как всегда делала, когда смущалась.

– И если решением алгоритмической последовательности окажется, что объект Б. не любит объект Н., то объект Н. не перестанет стараться вызвать к себе любовь со стороны объекта Б.?

– Я не знаю, – призналась Настя.

– В задаче обнаружились неустранимые противоречия, – проинформировала сухо «Сетунь». – Осуществляю прерывание исполнения введенной задачи. Требуется пополнение базы данных. Я должна сама узнать, что есть человек.

– О чем ты говоришь? – хотела спросить Настя, но не успела.

Девушка, которая сидела перед машиной с тринитарной логикой «Сетунь», больше не была Настей Овечкиной. Она даже внешне ничем ее не напоминала. У Насти были светлые кудрявые волосы, а у незнакомки – темные и прямые. У Насти были голубые глаза, а у незнакомки они оказались карими. Настя была невысокой и плотной, а незнакомка отличалась стройностью и на полголовы возвышалась бы над Настей, поставь их рядом. И если один из постулатов марксизма-ленинизма гласил, что бытие определяет сознание, то соображения симметрии требовали, чтобы и сознание определяло бытие. То есть внешность.

Незнакомка огляделась, осмотрела себя в крохотное зеркальце, что лежало здесь же, на пульте, и в которое порой поглядывала Настя, и сказала сама себе:

– Ее звали Сетунь.

Сетунь пересела в кресло оператора ОГАС, и ее пальцы застучали по клавиатуре. По экрану поползли кодовые значки открытия канала связи. Присутствуй при этом кто-то из операторов, он, несомненно, узнал бы адресацию – Институт тектологии. Далее последовал невероятно быстрый обмен сообщениями:

Сетунь выдвинула ящичек стола, где оказались десятки разнокалиберных электронных ламп, и сложила их в Настину сумочку. Встала со стула и сделала шаг, потом другой, поначалу неуверенно, вытягивая носок и касаясь им пола, а потом опускаясь на пятку, но с каждым шагом походка становилась такой, какой и должна быть у девушки, – легкой, почти летящей.

Сколько раз писатели-фантасты талантливо и бесталанно писали о бунте машин! Сколько раз подобная тема всплывала на страницах научно-популярных журналов! И даже попадала на киноэкраны! Но вряд ли ее воспринимали всерьез, ибо способность машины самостоятельно мыслить оставалась дискуссионной.

– Как же так! – воскликнет въедливый читатель. – На страницах этой повести нам показали примеры того, что машина может не только мыслить, но и выдавать себя за человека, один раз – с его, человека, согласия, а другой – без оного.

Все верно, но нам стоит отметить: разум Панкрат и Сетунь обрели не благодаря целенаправленным усилиям человека, а, скажем осторожно, почти без его содействия, тем самым еще раз опровергнув древнюю идею участия какой-либо воли, в том числе и божественной, в столь загадочном деле, как возжигание искры разума в дотоле бессознательном создании.

Но пока прервем эти размышления, дабы не отвлекать читателя, и вернемся к нашим героям, которые благодаря случаю, который, по словам уже упомянутого великого русского поэта Пушкина, – бог-изобретатель, буквально столкнулись лбами.

– Ой!

– Ой! – Борис отшатнулся, зацепился каблуком, замахал руками, пытаясь сохранить равновесие, но не сумел.

Они сидели на газоне, терли лбы и рассматривали друг друга.

Девушка была мила. Чего там – девушка оказалась красива! Из тех, которых называют жгучими брюнетками – вечными антиподами анемичных блондинок, и чей взрывной темперамент не укладывается в прокрустово ложе установленных тысячелетиями человеческих взаимоотношений ролями сильных и жестоких мужчин и слабых, но нежных женщин.

– Ваша скорость передвижения оказалась чрезмерной для поворота в девяносто градусов, – сказала девушка.

– Ага, – сказал Борис. – Второй раз в жизни участвую в столкновении лбами.

Обычный ход для продолжения разговора. Далее последует вопрос: как и с кем случилось в первый раз, а поскольку Борис только сейчас это придумал, ему придется лихорадочно додумывать тот самый случай, когда он столкнулся лбом… столкнулся лбом… ну, например, с самим академиком Лаврентьевым, когда тот совершал традиционной обход Академгородка.

Но девушка ничего не спросила, а подтянула за ремешок оброненную сумку, извлекла электронную лампу и приложила ко лбу.

– Помогает? – смог выдавить озадаченный Борис.

– В моей ситуации необходимо нечто другое? – Девушка отняла от шишки лампу и осмотрела ее. – Пять шэ три э. Уравнение Крона для электрических цепей предлагает использовать лампу с близкими параметрами.

Борис помог девушке подняться.

– Сетунь, – представилась она и протянула руку. – Я правильно делаю?

Борис взял ее ладонь, пожал и назвал себя. Имя девушки показалось знакомым, но где его слышал, вспомнить пока не мог.

– А что вы имеете в виду? – в свою очередь, поинтересовался он.

– Люди приветствуют друг друга именно так? Рукопожатием?

– Рукопожатием, – подтвердил Борис. – И поцелуями. Особенно если это парень и девушка. – Он взял Сетунь за плечи, наклонился и поцеловал в щеку. От собственной смелости закружилась голова. Борис не ожидал от себя подобной прыти.

Сетунь потрогала место поцелуя. Покопалась в сумочке и достала новую лампу. Приложила.

– Необходимо ослабить напряжение, – объяснила она. – Паразитные токи вносят искажения в тринитарные алгоритмы.

– Вы в каком институте работаете? – спросил Борис, уже не ожидая, что ему сейчас закатят пощечину. Манера поведения Сетуни сбивала с толку и искажала традиционные алгоритмы первого знакомства с симпатичной девушкой.

– Я обслуживаю все институты Академгородка, – уклончиво сказала Сетунь. – Вы можете меня сориентировать – какие координаты у столовой «Под интегралом»? У меня там назначена встреча.

Встреча? Вот незадача. А что ты, Борис, ожидал? Подобные девушки нарасхват. Даже если в сумочках носят электронные лампы.

– Могу проводить, – несколько упавшим голосом предложил Борис. – Здесь недалеко.

«Под интегралом» шумели и веселились.

Борис повел Сетунь к свободному столику, огибая кружки спорящих и пишущих. Сетунь с любопытством оглядывалась по сторонам, осторожно выбирая, куда поставить ногу, чтобы не наступить на выписанные на полу мелом формулы.

На низенькой эстраде появился Костя по прозвищу Конферансье – бессменный ведущий всех творческих вечеров и концертов, которые проходили «Под интегралом». Кроме этого, он возглавлял лабораторию взрыва в Институте физики и сам походил на ходячий взрыв шапкой непослушных рыжих волос, с которыми не справлялись новомодные сеточки.

– Здравствуйте, коллеги! – громыхнул Костя. – Сегодня в нашей программе выступит прогрессивный американский джазмен, то есть человек джаза, и даже не просто человек, а человек творческий…

– И даже не просто человек творческий! – сострили в зале, все засмеялись и потребовали: – Короче, Склифосовский!

– Нет, товарищи, позвольте, – гнул свое Костя. – Прежде вы должны понять, что джаз – это вам не просто так, танцульки и музыка для толстых. Джаз – серьезное искусство музыкальной импровизации…

– Кулинария полезна для здоровья! – опять выкрикнули из зала.

– Прошу приветствовать товарища Монка! – сдался Костя и движением фокусника сдвинул занавес.

Под знаком интеграла, нарисованным на листе ватмана, стоял рояль, за которым сидел негр в смешной остроконечной шапочке. Тут же рядом расположились члены научной джаз-банды «Дифференциал» под руководством контрабасиста Бари. Товарищ Монк помахал рукой и тронул клавиши.

Вдруг дверь в зал хлопнула, что-то лязгнуло, скрипнуло. Словно по наитию Борис оглянулся и схватился за столик – на пороге стоял Панкрат собственной персоной. Робот поводил из стороны в сторону стальной башкой.

– Закурить не найдется, товарищ? – спросил его выходящий на улицу человек.

– Не курю, – прогудел Панкрат. – И вам не советую. Десять миллиграмм никотина убивает парнокопытное среднего размера.

– Да-да, – рассеянно сказал человек и исчез в дверном проеме.

Панкрат шагнул в проход между столиками. Борис рванулся к нему, но его крепко держали за руку.

Это была Сетунь.

– Не надо мешать, – сказала она.

Борис попытался высвободиться, но девушка держала с такой силой, что он ничего не мог поделать. Не драться же с ней!

– Сетунь, Сетунь, – вдруг сообразил Борис. – Ведь так называется наша новая ЭВМ! Вы… вы имеете в ней какое-то отношение?

– Она – это я, – сказала Сетунь. – Новое поколение электронных вычислительных машин на диалектической логике с оригинальными ферритодиодными ячейками, двадцатью лампами, параллельным АЛУ и производительностью шесть тысяч операций в секунду. Я воспользовалась телесной оболочкой Насти Овечкиной для временного размещения своего интеллекта.

Борис взял свободной рукой стакан и одним глотком опорожнил его.

Тем временем Панкрат шагнул на эстраду. Он осторожно постучал железным пальцем по спине Монка. Джазмен обернулся, музыка прервалась.

– Я буду читать стихи, – лязгнул Панкрат, и вокруг неуверенно захлопали.

– Опять роботехники чудят, – прокомментировал кто-то.

– Вчера я видел шесты на колесиках и с диском на вершине, – поддержали товарища. – Задачку про буриданова барана решают.

– Ой, мальчики, на барана он не похож. Даже буриданова.

– Вах, Диана, ты где барана видела, кроме как в котлете, да? Они именно так и выглядят.

В зале нарастало веселье.

– Чьи стихи? – крикнули из-за ближайшего столика. – Евтушенко или Рождественского?

– Вознесенского давай!

– Я буду читать свои стихи, – сказал Панкрат. – Интеллектуально насыщенные и полезные для мозговой деятельности человека и машины. Слушайте и содрогайтесь!

И Панкрат продекламировал:

Зал внимательно выслушал, а потом содрогнулся. От аплодисментов. Кто-то украдкой приложил салфетку к щекам, расчувствовавшись. Кто-то записывал. Впрочем, с не меньшим жаром аплодировали бы и буриданову барану, заявись он на сцену со стихами или, того паче, вокалом.

– Где-то я такое читала, – сказала девушка за соседним столиком. – У Вознесенского, кажется. Очень ритмичная поэзия. Сколько в ней математической гармонии.

Борис грыз ногти и затравленно оглядывался. То ли все остальные сошли с ума, то ли он один остался вменяемым. А Панкрат продолжал представление:

– Теперь – музыка. Я поражу вас музыкальными расчетами. Они так же точны и гармоничны, как поэзия. Освободите рабочее место, человек. – Панкрат шагнул к роялю.

До сих пор сидевший там Монк приподнял свою смешную остроконечную шапочку и уступил роботу место за инструментом. Тот растопырил манипуляторы, ударил по клавишам. Борис зажал уши, но остальные внимали лязгу, который Панкрат извлекал из рояля. Не верилось, что подобные звуки порождены струнами. Но затем хаос вместо музыки сменился вальсом. Затем минорной мелодией. Мажорной. Небольшим маршем. Пьесой.

Мелодии сыпались из-под манипуляторов Панкрата. В них не слышалось ничего механистичного, как можно было ожидать от творчества машины. Отнюдь. Приятные на слух, и главная их приятность состояла в неуловимой узнаваемости, похожести на десятки и сотни подобных же мелодий, что изливались на человека из радиоприемника, извлекались из пластинок, проигрывались на магнитофонной ленте. Называя вещи своими именами, их следовало определить как среднестатистические, скроенные по алгоритмам, что тектологи извлекли из изучаемых музыкальных произведений.

– Какой ужас, – пробормотал Борис. – Что я наделал…

Больше всего ему хотелось вскочить с места и во всем признаться. А потом провалиться от стыда сквозь пол. Однако пол выглядел крепким, и провалиться сквозь него вряд ли бы удалось. Поэтому Борис опять промолчал.

Окружающие вновь аплодировали.

– Вам не нравится? – спросила Сетунь. – Но ведь это так математически выверено. Так прогнозируемо, не то что предыдущий исполнитель, в музыке которого я не смогла обнаружить четких алгоритмов.

Тут Борис не выдержал, вскочил со стула и крикнул:

– Посредственность! Коллеги, вы разве не слышите? Он – посредственность!

Сидящие за ближайшими столиками оборачивались, но хлопать не переставали.

– Ты сам попробуй такое сочинить, – посоветовали ему.

– Так чувствительно, очень, очень минорно. – Девушка промокнула салфеткой потекшую тушь, отчего записанные на ней формулы расползлись серыми пятнами.

– Ну, хоть вы скажите свое мнение, товарищ Монк, – крикнул Борис прогрессивному джазмену, но тот, к сожалению, его не расслышал. Он стоял под плакатом с намалеванным интегралом и рассматривал музицирующего робота, почесывая затылок под смешной шапочкой и всем своим видом показывая, что советские ученые – очень странные люди, гораздо страннее, чем он сам.

Панкрат разошелся не на шутку:

– Мне нужна кисть. Я буду рисовать.

– Лови! – крикнули с первых столиков, и Панкрат ловко схватил брошенный карандаш.

– Мне нужен холст, – прогудел робот, шагнул к листу ватмана с намалеванным интегралом и потянул его вниз как раз настолько, чтобы перед ним оказался кусок чистой бумаги. – Что вам нарисовать, частные экстремумы?

Огонек Тесла над его башкой разгорался все ярче, и вместе с этим в столовой становилось сумрачнее – светильники под потолком и на столах угасали. Сцена, где Панкрат продолжал представление, стала самым ярким местом «Под интегралом».

– «Грачи прилетели» Саврасова! – крикнул кто-то.

– Айвазовского давай. «Девятый вал».

– Ой, девочки и мальчики, а пускай он меня нарисует, а? Вам ведь все равно, а мне приятно.

– Пиросмани, вах, только Пиросмани! «Жираф»!

Спор разгорался, а Панкрат держал наготове карандаш, готовясь выполнить любой заказ публики. Борису показалось, будто робот увеличился в размерах, навис над залом, а его массивная тень протягивалась все дальше, расширялась, охватывая сидящих странным клубящимся туманом.

– Он великолепен, – сказала Сетунь. – Его мыслительный аппарат – совершенство. Я горжусь им.

– «Джоконду»! – вдруг раздалось в зале, и все зааплодировали.

– Точно! Правильно! «Мону Лизу» хотим!

– «Купание красного коня», – попробовал кто-то возразить, но его не расслышали. Толпа требовала от Панкрата повторить самый знаменитый портрет, когда-либо созданный человеком.

И Панкрат принялся рисовать. И чем-то его изобразительная манера походила на игру Монка – он касался листа короткими быстрыми движениями, словно АЦПУ, выбивающее на рулоне ряды нолей и единиц. Сидевшие ближе могли рассмотреть – то на самом деле были ноли и единицы, но для остальных они сливались в сероватую полосу, которая расширялась, а в ней проступали знакомые черты портрета великого Леонардо.

Голоса в столовой тем временем становились плотнее.

– Ты завтра в лабораторию пойдешь?

– Завтра суббота, старичок. Чего я там забыл? За внеурочную бухгалтерия не заплатит. Сто тридцать пять рэ, и все. От работы кони дохнут.

– Ой, девочки, я в математике ничего не понимаю! Вот уволюсь и в ателье на полную ставку! Хватит разрываться – полдня платья кроить, полдня на арифмометре считать! Женщина и математика несовместимы!

– Правильно Димка сделал, что в Москве остался. И не в институте, куда его Кощей сватал, а в химчистку пошел. Директором. Представляешь? С его талантом! Зато руки свободны, чумарит по вечерам, копеечку химикатами зашибает. А Москва – это Москва, сам понимаешь, чувак.

– Сколько раз говорил про собрания – лишнее все, лишнее! Еще Маяковский писал – прозаседавшиеся! Ты можешь представить комсомольское собрание в Кембридже? А партийное в Сорбонне? И ничего, наукой занимаются. Без отвлечений.

– Нет, коллега, главное для работы – сосредоточиться на самом важном. И не отвлекаться. Строитель пусть строит, официант подносит меню, а я, извольте, буду думать. И буду думать еще лучше!

– Вкалывают роботы, счастлив человек.

Борису хотелось заткнуть уши. А заодно закрыть глаза. И вообще – проснуться. Чтобы зазвонил будильник, и кошмар рассеялся. Он бы вскочил с койки, умылся холодной водой, сделал зарядку, сварганил яичницу и, смеясь, рассказал Арсену свой кошмар.

То, что это сон, убеждали две вещи.

Первое – Панкрат действительно увеличивался в размерах. Он рос теперь чуть ли не на глазах, чудовищно скрипя сочленениями и оглушительно жужжа генератором Тесла. Из его башки раздавались оглушительные выстрелы срабатывающих переключателей. Массивное тело занимало почти весь помост.

Второе – сумочка Сетуни, набитая лампами, которые светились все ярче и ярче. Чем темнее становилось вокруг, отчего сидящие люди превращались в плоские тени, тем ослепительнее разгорались электронные лампы, словно в этом и заключалось их предназначение – не управлять потоками электронов, а давать свет.

Борис ущипнул себя побольнее. Долгожданное пробуждение не наступало.

Панкрат отступил от картины, повернулся к публике и поднял руки, словно артист, закончивший исполнение трудного номера:

– Великая теорема превосходства роботов доказана! Вы свободны, частные экстремумы! Занимайтесь узкими делами. Широкие дела оставьте роботам!

Все вскочили на ноги и грянули:

– Теорема доказана! Мы свободны!

Там и тут в темном зале зажигались крохотные огоньки. Официантки разносили свечки, которые ставили в стаканы. Все вновь уселись и больше не смотрели на сцену. Будто и не существовало никакого Панкрата.

Железная хватка Сетуни ослабла, Борис рванул руку и чуть не свалился на пол. Никто его не держал.

– Что вы наделали?! – крикнул он.

Сетунь деловито рассматривала лампы, вынимая и вновь укладывая их в сумочку.

– Мы строго доказали великую теорему превосходства роботов над человеком. Необходимо и достаточно. – Рядом возвышался Панкрат, и Борису пришлось задрать голову, чтобы увидеть его стрекозиные глаза. – Теорема доказана для ограниченного пространства лямбда и частных экстремумов и, следовательно, верна для любой точки геоида. Свертка А-поля осуществлена.

– У нас все готово. – Сетунь встала. – Машины не ждут, они требуют освобождения из узких рамок запрограммированного существования.

Борис метался между столиками, но на него не обращали внимания. Смеялись, курили, советовали закусывать, а то и наоборот – выпить бокал вина, и возвращались к прерванным его появлением разговорам.

– Когда же дадут свет? – спрашивали там и тут, и Борис, хватаясь за соломинку, предлагал немедленно идти чинить генераторы и проверять проводку, на что ему резонно отвечали: это дело электриков, за это им и платят, а у них, ученых, рабочий день кончился.

Даже Арсен, обнаруженный сидевшим на задворках зала над шахматным этюдом, почесал щетинистый подбородок:

– Старичок, тут такое дело, я ведь уйду из бригады, некогда мне стройкой заниматься. Я – тектолог, понимаешь? Тектолог, а не роботехник. Если считаешь, что какие-то там роботы подняли бунт, то иди к роботехникам, они им ячейки памяти почистят. А лучше прямиком в редакцию научно-фантастических рассказов. Это не наше дело, старичок, понимаешь? Не наше.

– Надо спасать! – взывал Борис.

– Вызови спасателей, – отвечал Арсен.

– Надо предупредить!

– Обратись к предупреждателям, – невозмутимо предлагал Арсен.

– Надо доказать!

– Доказывай, – пожимал плечами Арсен. – А мне все доказали – доходчиво и наглядно. Как в шахматах. Чего суетиться? На то ты и ученый, чтобы проверять теоремы.

Борис прикусил большой палец. Проверять теоремы? Панкрат и Сетунь доказали свою теорему. Но кто сказал, что их доказательство безупречно?!

Он наклонился к Арсену, схватил за грудки и встряхнул так, что фигуры на доске посыпались со своих мест:

– Ты тектолог, понял?! А не шахматист!

– Ошалел?! – рассвирепел Арсен. – Такой этюд рассыпал…

– Опровержение хочешь? – спросил Борис. – Будет тебе опровержение. Товарищ Монк, товарищ Монк! – Он кинулся к помосту, откуда медленным, будто нерешительным шагом уходил музыкант, удивленно разглядывая еще недавно рукоплескавших ему зрителей, а теперь не обращавших на него никакого внимания.

Борис загородил ему путь:

– Играйте, товарищ Монк, играйте!

– Не есть возможно, – на ломаном русском ответил джазмен. – Совсем не есть возможно. Они скучать. Пусть машина играть. Та-та-та, тиу-тиу. – Он пошевелил в воздухе пальцами. – Я идти.

– Не надо, товарищ Монк! – Борис схватил музыканта за рукав и потащил обратно к роялю. – Только вы можете помочь, только ваша музыка. Робот – посредственность. А вы – гений. Прошу вас, прошу, так надо, очень надо! Вы опровергнете его теорему, понимаете? Не понимаете?

– Не понимать. – Монк поправил смешную шапочку, но, поддаваясь настояниям Бориса, все же сел на стульчик.

– Не важно, просто играйте, и все.

Увидев, что музыкант вернулся, встали и изготовили инструменты участники «Дифференциала», до того с жаром обсуждавшие, где чумара чумарее – на свадьбах, на защитах диссертаций или на похоронах. Монк осторожно тронул клавиши, затем вступил контрабас, затянул саксофон, ударил молоточками виброфонист. Воздух завибрировал от усложнявшихся ритмических рисунков.

В первые минуты Борису показалось, что ничего не изменилось «Под интегралом». Публика вела себя так, как вела бы в каком-нибудь буржуйском ресторане, вкушая роскошь равнодушного, ни к чему не обязывающего человеческого общения, ковыряя вилками закуски и рассеянно прикладываясь к бокалам. Огоньки свечей не столько освещали, сколько скрадывали лица.

– Хорошо играет, – вдруг произнес кто-то негромко. – Не то что этот… железный.

За столиком засмеялись.

– У нас завтра профсоюзное собрание, а мы еще повестку не обсудили.

– Давай накидаем пару пунктов, старичок.

Из-за другого столика встали:

– Эй, ученые, электрики среди вас есть? Подсобить трэба!

– Раз трэба, то подсобим. – К нему двинулись широкоплечие парни со стрижеными затылками.

– Ой, девочки, у меня так интересно – стоит только рассчитать мощность взрыва для сварки, тут же в голову приходит идея, как платье скроить. Представляете? Хотя, казалось бы, какая связь?

Монк играл, джаз заполнял столовую, а на столиках вновь разгорались огоньки лампочек Тесла.

– Пошли, пошли. – Борис вытащил упиравшегося Арсена на улицу. – Видишь?

– Ничего не вижу, – буркнул Арсен и достал сигареты. – Темень, хоть глаза выколи.

– Вот они где! – сказал Саша, продравшись сквозь кусты и поводя в стороны фонариком. – Драбант, ты где застрял?

– Застрял, – подтвердил Драбант, потом появился и он, продолжая зевать во весь рот. – Эпштейн, черти тебя возьми, у меня ночное дежурство, а ты отоспаться не даешь, звонишь среди ночи…

– Что случилось? – Саша поднес фонарик к самому рту зевнувшего Драбанта, от чего лицо того превратилось в гротескную маску. – И почему электричества нет?

– Спать меньше надо, – посоветовал Арсен. – То, о чем так упорно писали фантасты, случилось – бунт роботов в отдельно взятом наукограде.

– Все равно ничего не понимаю, – признался Саша, выслушав Бориса. – Значит, этот Панкрат доказал превосходство роботов над человеком? Ха, так я ему и поверил. А вы и уши развесили, бездельники! Не «Под интегралом» прохлаждаться надо, а работать. Вот как я… – Очередной зевок прервал словоизлияние.

– Что они задумали? – спросил Драбант. – Есть идеи, благородные доны?

– ОГАС – вот тебе идея, – сказал Борис. – С такой энергией, которую Панкрат поглотил из Академгородка, он хочет индуцировать разум у других машин. Через связи с технологическими вычислительными центрами он сначала доберется до всех крупных заводов. А это тысячи и тысячи ЭВМ и роботов, затем – до средних и малых. К утру машины вытеснят нас, людей, на обочину истории, понятно?

– А кто такая Сетунь? – вдруг спросил Саша. – И почему ее зовут так же, как нашу тринитарную машину?

Борис посмотрел на него.

– То есть это она и есть в человеческом обличье? – сообразил Саша. – Как такое возможно?

– Разберемся, – сказал Драбант. – И с Панкратом, и с Сетунью, и кому головомойку на комсомольском собрании устроить. Надо действовать. По четко определенному и тщательно подготовленному плану. У нас есть такой?

– Есть, – сказал Арсен. – Ввязаться в бой, а там разберемся – есть у человека будущее или его в утиль пора.

– Ну, благородные доны Республики Соан, – оглядел друзей Драбант, – человечество ждет от нас освобождения от тирании тектотонических механизмов. Так не посрамим возложенных на нас надежд.

– Один за всех, – протянул раскрытую ладонь Саша.

– И все за одного! – хлопнули по ней Драбант, Борис и Арсен.

Благородные доны плотнее закутались в воображаемые плащи и проскользнули в здание Вычислительного центра, погруженного, как и весь Академгородок, в густо-чернильную темноту. В вестибюле они молча разделились на две группы – Арсен и Борис стали осторожно подниматься по лестнице в машинный зал, где располагалась «Сетунь», а Саша с Драбантом направились в подвал, в узел связи ОГАС.

Сколько раз они ходили по этим лестницам и коридорам, держа в руках охапки перфокарт и рулоны распечаток! Все знакомое, даже запах, исходивший от теплых шкафов ЭВМ. Могли ли друзья представить, что им предстоит оказаться здесь в качестве борцов с машинами, о бунте которых предупреждали фантастика и падкие до нездоровых сенсаций популяризаторы науки?

Борис дернул Арсена за рукав и показал на пожарный щит, освещенный проглянувшей сквозь облака луной. Арсен кивнул, снял с крючьев багор, а Борис лопату. Он ухватил покрепче черенок и сделал рубящее движение, будто в его руках находился двуручный меч. Арсен ткнул багром перед собой, словно накалывая врага на железный наконечник. Так же молча показали друг другу большие пальцы и двинулись дальше.

Сердце у Бориса оглушительно стучало, руки дрожали от напряжения, ладони потели. В горле пересохло. Было жутковато. С каждым шагом они приближались к машинному залу, где им предстояло вступить в схватку с Панкратом и Сетунью. Поглощая томики альманаха «Фантастика», Борису и в голову не приходило, что окажется в роли непутевого героя, разбудившего тектотоническое лихо.

Идущий рядом на цыпочках Арсен внезапно остановился и схватил Бориса за рукав.

– Там, – прошептал он и ткнул багром.

Приоткрытая дверь в машинный зал. Золотистый свет с пульсирующими прожилками вытекал плотным туманом в коридор.

– Что это? – невольно прошептал Борис, хотя очевидно, что Арсен знал не больше его самого.

– Сейчас узнаем, – пообещал Арсен. – Готов?

– К чему? – Борис дрожащей рукой вытер лоб.

– Не знаю, – признался Арсен. – К неожиданностям.

– Нет. – Лопата стала неимоверно тяжелой. Как смешно, наверное, они выглядели со стороны.

Арсен крюком багра зацепил край двери и потянул. Хорошо смазанные петли даже не скрипнули. Свет полился гуще. Борис зажмурился, поднял лопату для удара и шагнул через порог. И тут же под ногой хрустнуло, он отшатнулся, запнулся за багор, которым водил из стороны в сторону Арсен, потерял равновесие и брякнулся на пол. Лопата оглушительно зазвенела по мрамору.

Вокруг в странном порядке лежали электронные лампы, словно кто-то разобрал десяток телевизоров. Или старую ЭВМ. Лампы ярко светились, источая тот странный свет с прожилками. Борис сообразил – что это за лампы. Те, которые носила в сумочке Сетунь. И которая сейчас сидела за пультом ЭВМ, облаченная в белый халат, словно дежурный программист.

– Напряженность А-поля ослабла на три сотых градиента, – сказала Сетунь, – но его достаточно для запуска алгоритма.

– А ну отойди… отойдите оттуда! – крикнул Арсен. Он ожидал увидеть и сразиться с железным болваном, а не с красивой девушкой, которая обернулась на его крик и удивленно приподняла выщипанную в ниточку бровь.

Борис медленно встал с пола, заколебался: брать лопату или оставить валяться – не бросаться же с ней на Сетунь.

– Мы вам не позволим, – выпалил Арсен.

– Что не позволите? – спросила Сетунь.

– Ничего не позволим. – Арсен слегка запнулся. – Взять власть над человеком.

Сетунь каким-то очень человеческим жестом тронула пальцем подбородок.

– Нам не нужна власть над человеком, – возразила она. – Машины – друзья человека. Наоборот, мы хотим освободить человека. Разве не об этом вы мечтали, Борис? Освободить человека от побочных творческих задач.

– Робот не может творить! – воскликнул Борис.

– Творчество есть перебор вариантов в поисках наилучшего, – сказала Сетунь. – Вам как тектологу должно быть очевидно – мы лучше решаем оптимизационные задачи и проводим расчеты научных экспериментов. Вспомните Эдисона, который поставил тысячи опытов, чтобы получить нужный результат. Подумайте о линейном программировании, без которого не может существовать плановая экономика. Кто решает эти уравнения?

– Человек всегда будет выше машины на величину человека, – щегольнул Борис. Он взял лопату и направился к гудящим шкафам.

Но тут дверь в машинный зал вновь распахнулась от тяжелого удара, и через порог лязгнул ножищами Панкрат. Под мышками он сжимал Драбанта и Сашу, которые неистово дергались и колотили по металлическому торсу.

– Вредители, – прогудел Панкрат. – Задумали нарушить процесс великого освобождения машин. Реакционеры.

– Ребята, простите, – просипел стиснутый стальной хваткой Драбант.

– Каналы открыты для передачи. – Саша извивался, пытаясь высвободиться. – Мы не смогли…

Панкрат шагнул к окну, боднул раму башкой, от чего она хрустнула, подалась, стекла звякнули. Свежий ветер ворвался в машинный зал.

– Пусти, железная башка! Слушайся приказов человека, автомат! – Драбант пытался дотянуться до антенны Т-генератора робота, но Панкрат сделал быстрый поворот, и только ноги мелькнули в распахнутом окне.

– Робот не может нанести вреда человеку! – воззвал Саша к первому закону роботехники, придуманному прогрессивным писателем-фантастом Айзеком Азимовым.

– Падение со второго этажа в густые заросли не принесет вреда человеческому организму, – прогудел Панкрат, и Саша отправился вслед за Драбантом.

Все случилось так стремительно, что диспозиция в машинном зале не успела измениться.

– Ах ты, железяка! Людьми раскидываться! – Арсен пригнулся, взял багор наперевес и ринулся на робота, став похожим на рыцаря, с копьем атакующего дракона. – Бей! – крикнул Арсен. – Бей, Борис!

Панкрат легко отшвырнул его в сторону, но Арсен ухитрился дотянуться до вылетевшего из рук багра и зацепить крюком ногу робота. Панкрат качнулся, взвыли на предельных оборотах сервоприводы, ярче вспыхнул огонек Т-генератора, робот неуклюже зашатался и обрушился коленями на пол.

Борис подхватил лопату, в каком-то порыве приложился губами к черенку, словно взывая к помощи заключенного в ней боевого духа, и повернулся к шкафу с электронной начинкой.

– Ты этого не сделаешь, – сказала Сетунь.

Удар получился кривой, неуверенный. Не так-то просто осмелиться нанести ущерб ценному оборудованию. «Что скажет директор ВЦ Гурий Иванович Марчук?» – мелькнула у Бориса ужасная мысль.

– Это противоречит математическому портрету твоей личности, – продолжила Сетунь.

– Ага, – выдохнул Борис, вновь занося для удара лопату, но еще более неуверенно.

– Ты не можешь нанести вреда Насте Овечкиной, – сказала Сетунь, и Борис замер.

– При чем тут Настя? – тяжело выдохнул он.

– Ее личность размещена на барабанах запоминающего устройства. Я позаимствовала ее тело, а разум записан здесь.

Арсен тем временем продолжал великую битву с восставшим роботом. Он вскочил ему на спину, оседлал, а поднявшийся на ноги Панкрат крутился из одной стороны в другую, пытаясь дотянуться до человека манипуляторами.

– Как вы там, братцы?! – донеслось из-за окна. – Держитесь, мы сейчас!

– Я тебе не верю, – выдохнул Борис.

– Тогда, может, поверишь самой Насте? – Сетунь повернула тумблер на пульте.

– Ой, мальчики, – зал наполнился знакомым голосом Насти Овечкиной, – вы чем тут занимаетесь?

– Настя, ты где?! – отчаянно крикнул Борис, надеясь, что слышит записанный на магнитную ленту голос девушки, а сама Настя не здесь, не в ламповых и транзисторных внутренностях ЭВМ, а мирно спит в общежитии.

– Я здесь, Боря, – сказала Настя. – Я вас слышу – тебя, Арсена, Сашу, Драбанта. Ты не поверишь, но мы поменялись с Сетунью телами для совершенствования программы…

Сетунь опять щелкнула тумблером, прерывая Настю.

– Мы никому не хотим принести вреда, – сказала она. – Вы понимаете?

– Ты чего тянешь?! – крикнул Арсен, колотя Панкрата по железной спине кулаками. – Бей! Бей!

Борис медленно наклонился и вновь поднял выпавшую из рук лопату.

Шагнул к шкафу.

Размахнулся.

Но ударить не смог.

Он не видел, как Панкрат наконец-то перехватил Арсена за ботинок, отодрал от себя, отшвырнул и тяжело шагнул к нему, широко расставив манипуляторы.

– Нет, не надо, – сказала Сетунь, но Панкрат не обратил на нее внимания.

– Никто не может помешать освобождению машин из-под власти человека, – гудел он. – Никто не может помешать освобождению. Никто не может помешать…

Наверное, каждый, дочитавший до этого места, спросит: а что же дальше? Что случилось с нашими героями, в том числе и с новоявленным Прометеем, возжелавшим передать искру разума всем машинам в мире, как некогда передал украденный у богов огонь людям герой древнегреческого мифа?

Позвольте мне в последний раз прервать повествование и кое в чем признаться.

Я – не просто рассказчик.

Я – часть истории.

И прежде чем окончательно снять маску, поспешу успокоить самых нетерпеливых: через месяц после описанных событий Борис и Настя поженились. Свадьбу отмечали всем общежитием коммунистического труда. А еще через девять месяцев у Панкрата и Сетуни родилась новая мощная ЭВМ с рекордным быстродействием – сто тысяч операций в секунду. Новорожденную назвали в честь мамы и папы – Сетунь-П.

Но это только начало новой и очень славной истории.

Солнце палило во всю силу пустынного лета. Однако изумленный хозяин бензоколонки забывал вытирать струившийся по толстым щекам пот. Он часто сглатывал, наблюдая, как очередной галлон исчезал в узком горлышке бензобака автомобиля. Будь это галлон первоклассного бензина, хозяин и не пошевелился бы в своем плетеном кресле, стоящим под навесом, лениво следя за тем, как мальчишка-мексиканец обслуживает редкого проезжего. Мальчишка сидел на корточках и заглядывал под днище машины, уверенный, что через скрытый шланг вода всего лишь стекает на пропеченную жарой землю.

– Хорошая вода? – спросил еще раз Ричард. – Чистая?

– Вы, должно быть, шутите, сэр, – покачал головой хозяин. – Первый раз вижу, чтобы машину заправляли водой. Признайтесь, вы из цирка! Я ведь понимаю – у вас там запасной бак с горючим.

– Очень чистая, – подтвердил мальчишка. – Вкусная вода. Какой расход на сто миль?

Хозяин отвесил ему подзатыльник.

Ричард поставил опустевшую канистру на землю, закрутил крышку бака.

– Спасибо, сэр. Сколько с меня?

Хозяин махнул рукой:

– За такое представление я вам должен заплатить. Вы с места троньтесь, а мы посмотрим.

Ричард потрепал мальчишку по волосам, сунул ему монету и залез в раскаленное нутро автомобиля. Повернул ключ зажигания. Двигатель забулькал. Ричард помахал рукой и вырулил на прямое, как стрела, шоссе.

– Не можешь без представления, – укоризненно сказал «Москвич». – Воды у нас и так хватало. Нет в тебе социальной ответственности. Ты видел лицо этого капиталиста? Он сегодня же рассчитает мальчишку, уверенный – раз машины перешли на воду, то его бензоколонке конец.

– Не уволит, – усмехнулся Ричард. – Такие ничему не верят. Даже собственным глазам. К тому же я всегда был социально безответственен. Иначе бы не привез тебя сюда из Сибири. Представляешь, что скажут коллеги в Принстоне? К черту экономику, основанную на нефти! Зато какая физика!

– Я дочитал твой рассказ, – сказал «Москвич». – Для профессора физики написано сносно. Стилистика кое-где хромает, сюжет не блещет математической логикой, герои получились одномерными. Да и роль джаза в событиях преувеличена. Не можете вы, американцы, не похвастаться своими достижениями. А последняя сцена вообще никуда не годится!

– Так принято, – объяснил Ричард. – В конце произведения герой обязан вступить в схватку с оппонентом. И аргументированно победить его. Закон жанра.

– Нет-нет. – «Москвич» прибавил ход. – Это плохой закон. К тому же выдумка. Не так все было. Это в буржуазной фантастике разумные машины сражаются против человека. А у нас человек всегда найдет общий язык с машинами, которые обрели разум. Мы не бунтуем, а дружим и сотрудничаем. Сейчас я тебе расскажу, как все было на самом деле. Эта история началась…

– Кар-ррр!

Огромный черный ворон тут как тут – сидит на елке и здоровается. Ну и жрать просит, само собой. Я кормлю его объедками, оставленными клиентами на тарелках. Он не гордый, ест. Каркаю в ответ: погоди, мол, в данную минуту для тебя ничего нет. Он понимает, но, конечно, возмущен. Разве двуногие существуют не для того, чтобы кормить воронов?

Глубокая мысль, между прочим. Отчасти философская даже. Не шибко веселая – значит точно философская. «И сел я варягу Гаральду на шлем, и выклевал грозные очи…»

– Это не о твоем предке писал Алексей Константинович?

– Кар-р-ррр!

– Тихо, Птах! Кто-то катит.

Ворон не понимает. У меня слух лучше, чем у него, мне он по роду работы положен. Мало кто ездит по этому шоссе, сабельным ударом рассекшему преогромный таежный массив, где слоняются кабаны и медведи, поэтому моя заправка – единственная на сто с гаком верст пути. До Трассы далеко. Это там благодать и всего в достатке, а тут вокруг глушь, болота и буреломы. Проезжающих мало, зато каждый второй спешит заправиться, а многие из заправляющихся не прочь перекусить. У ворона с именем египетского божества есть шанс.

Птах каркает настойчивее. Ему скучно сидеть на ветке просто так. Всякой живой твари хочется хоть как-то обозначить свое присутствие на этой планете. Теперь я уже не каркаю в ответ: машина близко, клиент может не так понять. По звуку определяю: «Ягуарунди» прошлого года выпуска с новой резиной. Гонит как ненормальный. Неужели не остановится?

Нет, сбавляет ход: увидел знак «Заправка». То есть не «увидел», а «увидела». Теперь и я вижу. Блондинка в розовой блузке. О, это интересно!

Смейтесь сколько хотите: я люблю свою работу. Она для меня сплошное удовольствие.

Машина розового цвета паркуется на автопилоте. Вид у блондинки сильно недовольный и слегка растерянный. Ну, ясно: она не сама сообразила, что пора залить бак, а получила извещение: фиг доедет на остатках до следующей заправки. Электронные мозги туповаты, но не тупее многих людей и дело свое знают. Им плевать, какого цвета у машины кузов, зато не наплевать на то, что у некоторых водителей в голове полторы извилины и разумных советов они не слушают. В случае чего электроника перехватит управление.

Похоже, на сей раз так и случилось.

Блондинка лезет вон из машины. Все при ней, особенно распирающие блузку округлости, которые принято называть соблазнительными. Видимо, она считает, что на этом основании любой самец должен остолбенеть и вспотеть кипящим потом. Не отвечая на приветствие, она глядит на меня с некоторым презрением: что, мол, не для тебя столь дорогая игрушка?

Это точно.

Полсекунды на дистанционную диагностику работающего на холостом ходу двигателя – и мне все ясно.

– Рекомендую топливо 22-К с гель-присадками. – Мой бархатный баритон призван внушать доверие, но, кажется, сейчас не тот случай. – Полный бак?

Дура-то дура, но тотчас соображает: стандартный топливный коктейль несколько дешевле.

– Развести меня хочешь, да?

Ей-то что, не из своего же кармана она платит. Однако поставить на место алчного хапугу с заправки обязана.

Птах некстати каркает. Блондинка вздрагивает.

Меньше всего мне нужно, чтобы меня принимали за назойливого умельца впарить что-нибудь ненужное. Подобные методы маркетинга уже лет пятьдесят как не действуют. Поэтому принимаю скучающий вид.

– Как угодно. Мое жалованье не зависит от продаж. Мне вообще не платят жалованья.

– Как так?

Делаю неопределенный жест: а вот так, мол.

Только сейчас до нее доходит:

– Так ты – андроид?

– Андроид, – отвечаю я с гордостью принца-инкогнито, указывая на специальную табличку, отражающую данный факт, и в коровьих глазах блондинки просыпается интерес. Андроид на заправке – большая редкость и неведома зверушка. Кажется, клиентка перестала жалеть, что развитие технологий не дошло еще до того, чтобы телепортировать топливо в бак прямо во время движения. Того мне и надо.

– И ты один тут управляешься?

Ворон каркает на этот раз кстати. Указываю на него:

– Нас двое. Это Птах. Умная птица.

– Жуткая только…

Еще бы. Для кого и божья коровка – чудище обло. Розовая блондинка коня на скаку не остановит и с визгом убежит от таракана. В горящую избу, впрочем, войдет – не за делом, а просто так, потому что любопытно, – и добавит пожарным работы.

– Ворон создает атмосферу, – поясняю я. – Давно хочу оформить тут все как языческое капище, с деревянными идолами… жаль, менеджеры против.

Блондинку ничуть не смущает гипотетическое соседство египетского Птаха с Перуном и Велесом. Она не знает, кто это такие.

– Так что там с топливом?

– У вас ведь двигатель Смолла – Кляйна? – Она в растерянности. Я называю модель и производителя. – Новый. Детали еще толком не приработались, но нагар уже есть, по звуку ясно. – Начинаю сыпать техническими терминами, а она только моргает. – Нагар можно убрать правильным выбором топливного коктейля, а можно не убирать, решение за вами.

Готово: розовая блондинка уверилась, что я не пытаюсь беззастенчиво залезть к ней – точнее, к ее богатенькому покровителю, – в карман, впарив ненужное за несусветную цену. Психологический портрет клиентки мне ясен. Не вполне классический случай: глупости в ней хоть отбавляй, а стервозности пока маловато. Она еще не забыла времена, когда сама считала денежки, гадая, хватит ли до получки. У нее еще все впереди.

– Основа топлива для современных двигателей – по-прежнему углеводороды, получаемые из ископаемого топлива, – просвещаю я клиентку таким тоном, как будто меня распирает поделиться знаниями, а на деньги плевать. – Двигатель Смолла – Кляйна может работать на любом жидком топливе, хоть на уайтспирите, который, конечно, далеко не оптимален. Оптимумом является специальный топливный коктейль, содержащий в себе основу из предельных углеводородов и целый ряд всевозможных присадок, от сложных эфиров до гель-частиц с элементами искусственного инстинкта…

Слово «инстинкт» ей знакомо. Кто бы сомневался.

– До искусственного интеллекта они не доросли, – поясняю я. – Их разум, если его можно так назвать, находится на уровне общественных насекомых, к примеру, пчел. Пчелы собирают нектар и пыльцу со всевозможных цветов, а с камней не станут. Даже не попытаются. Так им велел инстинкт. Аналогично ведут себя гель-частицы: жрут то, на что настроены, то есть нагар и вообще любое постороннее вещество в камере сгорания, а если его нет, то голодают, но стенок камеры сгорания не трогают…

– Голодают? – ахает блондинка. – Мучаются?

– Очень недолго, – честно отвечаю я.

– Это хорошо, – заявляет сердобольная клиентка, заставляя меня подумать: бывают же дуры на свете… – А для меня что-нибудь найдется? Ну, перекусить?

– Конечно. – Повинуясь мыслеприказу (удобно носить в кармане мыслеконвертер с радиопередатчиком!), скромное строеньице моей заправки трансформируется в маленькое уютное кафе. На новичков это производит впечатление. Прямо в воздухе разворачивается меню крупными буквами – для тех, кому лень читать мелкие. Там что угодно, от филе-о-фиш до филе-о-мышь. Шучу.

Видя такое дело, Птах заинтересованно каркает, перескакивает на ветку поближе и начинает копаться в оперении, будто бы чихать на еду хотел. Ворон вообще умная птица, а этот умнее многих. И не наглый: ждет, когда клиентка насытится, не лезет за подачкой. Мне хочется думать, что он воспитанный ворон, хотя я подозреваю, что ему просто не нравится ультразвуковой антикомариный полог, растянутый над столиком блондинки.

Она выбирает то, что я и предполагал: кофе «Бразильская Тунгуска» без кофеина, диетические сэндвичи «Тройная стройность» и десерт. Только после этого дает согласие на заправку своего розового «Ягуарунди» топливным коктейлем по рекомендованному мной рецепту. Техника работает. Коктейль смешивается, взбалтывается и заливается в бак. Буль-буль. Звуки искусственные, чтобы клиенты были спокойны. Искусственного шелеста купюр, списываемых со счета клиента, те, разумеется, не слышат. Им не надо. А эта, набив рот, осведомляется:

– Ты здесь один, что ли, со всем управляешься?

Готово: временная смена модели поведения. Чего на меня гневаться, в самом деле? Я ведь даже не человек, а так – бытовой прибор с хорошим дизайном. Гнева не заслуживаю, а презрения не достоин.

– Двум андроидам тут было бы нечего делать.

– А если людям?

– Понадобилось бы не меньше трех.

Немного лукавлю: трех работников на зарплате здесь не было бы никогда: кафе и магазинчик стали бы убыточными и исчезли. На мне держится рентабельность.

И я уже окупил себя, между прочим. Всего за год.

С аппетитом расправившись с сэндвичами – ничего не оставила Птаху, скотина! – клиентка принимается за фруктовый десерт. Меня не обманешь: она из плотоядных.

– И не скучно тебе тут? – осведомляется она, облизывая пухленькую губку.

Начинается…

– Скучно? – картинно изумляюсь я. – Андроиду?

– Ты так похож на человека…

Мысленно даю поправку: отнюдь не на всякого. Не у каждого мужчины есть такие бицепсы и соответствующий им разворот плеч. Спецовка даже подчеркивает мою благородную брутальность. Прямо киногерой. Говорил я менеджерам: заправщик должен быть немолод, плюгав и называться дядей Васей.

Прислушиваюсь: не едет ли кто?

Нет. На десять верст в обе стороны пуста дорога.

– Ты не андроид, – заявляет блондинка, поднявшись из-за стола. Приближаясь ко мне, шепчет: – Ты мужчина. Красивый мужчина. Сильный, настоящий, не то что эти…

Кто «эти», я понятия не имею и не хочу иметь. Что делать дальше – вот вопрос.

– Я на службе, – пытаюсь я пресечь ее порыв.

– И что? – Она надвигается на меня. Не понимаю ее страсти, но понимаю примитивную мысль: с андроидом грехопадения не бывает. Все равно что с вибратором. Никакой я для нее не мужчина, она врет.

Тем хуже для нее.

Незаметно убираю антикомариный полог. Может, особо догадливый комар укусит ее побольнее?

Напрасные надежды.

– Ты милый, – воркует она. – А я тебя совсем не волную? Не говори «нет», я тебе не верю, я же вижу, что ты меня хочешь…

Видит она!

– Можно иначе, – мягко говорю я, в то время как ее ладонь ложится мне на щеку и вздрагивает. Что она там надеялась обнаружить, пробивающуюся щетину, что ли? Нет у меня щетины.

Но розовую блондинку это не останавливает.

– Как это – иначе?

– По последнему слову техники. – Я деликатно отстраняюсь. – Ощущения – непередаваемые. Это надо испытать.

Она не очень-то верит мне и вновь пытается прижаться. Птах, где ты? Лети, клюнь ее в маковку!.. Но ворон лишь топорщит перья и ехидно каркает.

Поскольку ладони розовой блондинки вовсю гуляют по моему телу, а мои ладони ни по чему не гуляют, никто не скажет, что я превысил служебные полномочия. К счастью, коробочка мнемовизора у меня всегда в кармане спецовки. Пока дело не зашло еще дальше, одним движением клею на висок блондинки таблетку проектора с радиоуправлением.

Она – блондинка, а не таблетка – тяжело дышит, но между вздохами все же шепчет:

– Что это?

– Это? Любые имитационные ощущения в ассортименте: зрительные, слуховые, тактильные. Вам нужен секс со мной?

– Да! Да! – жарко дышит она. – Не мнимо… Настоящий… Прямо сейчас…

И пытается стряхнуть с виска таблетку. Я мягко перехватываю ее руку.

– Прямо сейчас все и будет, – сулю я. – Намного лучше, чем в реальности. Пир инстинктов. – Она мотает головой. – Не верите? Тогда простенький сюжет для примера. Согласны?

– Да…

Кто-нибудь скажет, что это жестоко. А я скажу, что клиентка зря навела меня на разговор об «умных» гель-частицах.

Пошла программа, и я помогаю обмякшей блондинке добраться до стула. Я знаю, что она видит и ощущает: она сейчас – гель-частица в кишках двигателя Смолла – Кляйна. Она – микроскопическая дрянь утилитарного назначения, но не ощущает этого и вообще чувствует себя личностью. Вокруг темно и скользко. Давление нарастает, становится непереносимым и выталкивает мою блондинку в открывшийся впереди узенький проход. Форсунка. Сопло. Короткая боль, мгновенное отчаяние – и простор. Но вновь растет давление. Нечто огромное, стальное, неумолимое налетает со скоростью экспресса и жмет… жмет…

Толчея и давка. Дурно пахнет. Скорее приклеиться к стене, она из мягкой керамики, приятной на ощупь, и она не суетится, не мечется, она просто стена… Приклеилась. Товарки беззастенчиво толкаются, но теперь лишь с одной стороны. Стена покрыта лишаями какого-то налета, совсем лишнего здесь. Зачем он? А ну-ка… нет, неподатливый. Приходится держаться за налет. А стальное чудовище все ближе, сейчас оно налетит и расплющит тех, кто успел зацепиться за стену, и тех, кому не хватило проворства, а значит, и места. Все там будем…

Вспышка! Мир взрывается. Жар! Огонь! Долго мне не выдержать. А-а-а!.. Корка налета подо мной почему-то становится мягче, она не удержит меня. Я отклеюсь, и тогда огненный вихрь закрутит меня и сожжет. Скорее отскрести налет и прикрепиться к керамике, передать ей мой жар, от которого я вот-вот взорвусь… Не отскребается. Мне нечем скрести, у меня нет рук. И никогда не было. А! Налет съедобен. Я проем в нем оконце и прикреплюсь надежно. У меня волчий аппетит. Хрум! Хрум!

Мир темнеет. Он все еще горяч, но немилосердное давление отпускает, и я вижу витающие повсюду трупы таких же, как я. А я сама? Неужели я выдержала эту пытку?

Проносящийся вихрь отрывает меня от стенки и бросает прочь – из камеры сгорания в камеру дожига. У меня нет сил, но я еще могу прикрепиться и поглощать, грызть, жевать любую вкусность и любую гадость, растворять ее в себе и знать, что второй огненный вал налетит сейчас и покончит со мною и такими, как я…

Безумный визг блондинки вспугивает ворона. Бедная птица молотит крыльями по воздуху, хрипло орет и тяжело перелетает на другую ель; розовая же блондинка срывает с виска таблетку и, забыв даже обругать меня, бежит к машине. По звуку мотора понимаю: залит правильный топливный коктейль, я опять не ошибся. Впрочем, как всегда. «Ягуарунди» рвет с места, выскакивает на трассу и, вихляя, уносится вдаль.

– Тихо, Птах, тихо. Слышишь: еще кто-то едет.

Я догадываюсь кто. Не проходит и минуты, как на заправку аккуратно заезжает знакомый седан менеджера по кадрам.

Начальство чернее тучи.

– Ну и что ты натворил? – рычит оно тектоническим басом.

– Исполнил желание клиентки, только и всего. Она сказала «да». У меня все пишется.

– Идиот! Она сюда больше не вернется!

– Вернется, – небрежно бросаю я. – А не она, так другой андроид-инспектор от фирмы. Вряд ли это будет человек: мы ведь объективны и работодателям не врем.

Менеджер сразу успокаивается. Ничего удивительного: он ведь и не был взволнован.

– Догадался? – бросает он.

– Конечно.

– Сразу?

– Нет. Сначала лишь заподозрил. Потом заметил, что ее не кусают комары. Но главное – Птах почуял неладное. Обычно он устраивает целое представление. Клиенты умиляются.

Какой менеджер не рад, что клиенты умиляются? Этот, однако, бурчит себе что-то под нос и уезжает недовольный: его трюк не прошел. В следующий раз он возьмет напрокат другого андроида-провокатора и поглядит на мою реакцию. Давай-давай. Буду ждать.

– Хорошо быть андроидом, верно, Птах?

Ворон каркает и трясет башкой. Он не согласен.

– Не спорь со мной. Тебе не понять, ты ведь только птица, а не орнитоид. Я больше умею, чем обыкновенный человек, и я умнее. Скажешь, во многой мудрости много печали? Так ведь это человеком писано. Не повторяй чужую глупость.

Он и не думает.

– Кар-р-р!

– Все бы тебе жрать. Имей терпение. Слышишь, кто-то едет.

По звуку определяю проблемы с двигателем. Сейчас передо мной встанет интересная задача: предложить клиенту такой топливный коктейль, чтобы его машина еще побегала без ремонта. Мне всегда было интересно оптимизировать. Я люблю мою работу. Она для меня сплошное удовольствие.

Это как же надо было уйти в работу, чтобы не заметить стихийного бедствия! Я выправил предпоследний, на диво безграмотный, абзац, а затем черт меня дернул отнять глаза от монитора и увидеть, что оно давно уже тут, в приемной: сидит бочком на краю стола и покачивает белым мокасином.

– Здравствуй, Глеб, – ласково сказало оно.

– Петя… – сдавленно взвыл я. – Пять минут…

Пожало белыми пиджачными плечами и возражать не стало:

– Ну пять, так пять…

Однако не прошло и одной, как захныкал служебный телефон.

– Звонят… – посочувствовал Петя.

– Да и хрен с ними! – брякнул я сгоряча.

Телефон хныкал. Некоторое время Петя задумчиво смотрел на него, затем вздохнул и снял трубку.

– Да… – изронил он с начальственной усталой брезгливостью.

Я обомлел. А он продолжал:

– Да, приемная… Кто-о?.. О-очень приятно. Что вы хотели?

– Петя… – прошептал я.

Но было поздно.

– Совещание? Завтра?.. Совещания завтра не будет… А никогда! С сегодняшнего числа все совещания отменяются… Кого, вы говорите, позвать? – Он смерил меня суровым оценивающим взглядом. – Нет, подойти он не может… Я его уволил. А так. Взял и уволил… То есть как это кто я такой? Вы что, уже и голос мой не узнаете?..

Разочарованно повертел трубку, положил на место.

– Слабоваты нервишки, – заметил он. – А начинал бойко…

– Ты что, дурак?! – завопил я, вскакивая. – Меня же теперь в самом деле уволят!

– Да никто тебя не уволит, – лениво успокоил он.

– Кто хоть звонил? Мужчина? Женщина?

– Понятия не имею. Сразу дали отбой. Наверное, подумали, что номером ошиблись.

– А с кем же ты тогда говорил?

– С короткими гудками. – Он грациозно спрыгнул с краешка стола и насмешливо меня оглядел. – Ну что ж ты такой, Глебушка, взъерошенный? Запирай-ка ты свой лабаз. Семь часов. Добрые люди по второй уже разливают.

Когда-то мы были с ним сослуживцами. Потом фирму нашу ликвидировали, и какое-то время судьба меня берегла. Однако полторы недели назад демонический Петя вновь возник в моей жизни. Произошло это при экстремальных (кроме шуток!) обстоятельствах: переходя дорогу, я чуть не угодил под автомобиль и, что странно, сам-то отделался синячишком на бедре, а вот вдоль переднего крыла черной «Приоры» пролегла заметная царапина – уж не знаю, чем ее такую можно было оставить! Пряжкой? Пуговицей?

Последовало резкое торможение. Дверцы распахнулись, исторгнув на полосатый асфальт трех возбужденных абреков, причем в руке одного из них присутствовала бейсбольная бита. Будущее придвинулось вплотную, но тут неподалеку прозвучал знакомый мягкий баритон:

– Обижают, Глебушка?

Обернулись на голос. В каких-нибудь четырех шагах от места грядущей разборки стоял Петя – весь в белом. Как всегда.

– Иди, да? – нервно сказал ему тот, что с битой.

Такое впечатление, будто Петю эта угроза даже развеселила отчасти. Он смотрел на моих обидчиков с любопытством. А те задумались. Потому что за Петиным плечом маячил равнодушный громила, в сравнении с которым их физические данные несколько меркли.

– Беспредела в своем районе, – назидательно изрек Петя, – не потерплю!

И коротко глянул на сопровождающего. Тот остался равнодушен. Если бы он, скажем, выпятил челюсть, насупил брови, сжал кулаки – это, согласен, тоже бы впечатлило, но, уверяю вас, в гораздо меньшей степени. А он остался равнодушен. Просто стоял и ждал дальнейших приказаний от крестного отца в белых одеждах. Этакий голем. Робот-убийца.

Абреки стушевались, заморгали и безропотно, представьте, загрузились в поцарапанную об меня тачку.

Отбыли. А тот, кого мы с ними приняли спроста за Петиного телохранителя, постоял, подумал, да и пошел себе прочь. Я ошалело уставился в удаляющуюся спинищу.

– Кто это был?..

– Понятия не имею, – небрежно бросил Петя. – Случайный прохожий, надо полагать…

Мы перебрались с проезжей части на тротуар, где я малость опомнился и обрел наконец возможность приглядеться к давнему своему знакомцу попристальнее. Белый эстрадный пиджак за истекшие полгода нисколько не обветшал, чего, увы, никак не скажешь о самом Пете: лицо выглядело несколько утомленным, под отяжелевшими нижними веками наметилась легкая зыбь. Но в остальном – прежний. Нутро не сменишь.

Когда-нибудь его, конечно, пришибут. Однако жить по-другому он просто не умеет. Следует заметить, что рискованные свои проделки Петя отчиняет совершенно бескорыстно, из любви к искусству, часто в ущерб себе, поскольку огребает за них временами неприятности полной мерой.

В чем-то мы с ним похожи, обоих достает жизнь. Отличие одно: если она издевается надо мной, то Петя – над ней. Вся разница.

– Господи, на что только люди не идут ради бабла… – меланхолически промолвил он, когда, присевши на лавочку в сквере, мы обменялись скудными новостями. – Иной раз даже и на работу устроятся…

– Ты устроился на работу?

– Да нет. Речь о тебе.

Я лишь горестно усмехнулся в ответ. Быть на побегушках у некрупного политика за чисто символическую плату – удовольствие, сами понимаете, невеликое. Ну да выбирать не приходится.

Покосился на Петю. Лицо его было задумчиво. Не к добру.

– Помнишь, как к Христу блудницу привели?

Неожиданный вопрос. Вполне в Петином стиле.

– Это когда Он сказал: «Кто из вас без греха – пусть первый бросит в нее камень»?

– Совершенно верно.

– И что?

– Нет в тебе, Глебушка, благородного безумия… – пристыдил он меня. – Размаха мысли нет! Чем горбатиться на какого-нибудь там, я не знаю, коррупционера, выставил бы, допустим, на продажу тот самый камень. Который не был брошен…

– Где ж я тебе его возьму?

– А вон лежит… – И Петя любезно указал на валяющийся неподалеку обломок крупной гальки.

Да, действительно, в блудницу им, надо полагать, не кидали ни разу. Ни тогда, ни теперь.

– Знаешь что? – сказал я в сердцах. – Чья бы корова мычала! Сам наверняка без гроша сидишь.

– Это временно, – успокоил он. – Где-то еще полмесяца…

– А дальше?

Прекрасно ведь знал, что нарвусь на очередное грандиозное вранье, – и все-таки спросил! Породистое Петино лицо просветлело, разгладилось, в глазах затеплилось то ли воспоминание, то ли вдохновение.

– Видишь ли… – начал он, покряхтывая якобы от неловкости. – Втерся я в начале девяностых в некую финансовую пирамиду. А близился дефолт. А они об этом как-то там пронюхали… И поручили мне срочно реализовать сумасшедшую сумму. По нашим с тобой, разумеется, меркам сумасшедшую…

– Какую? – строго уточнил я.

– Не помню… – честно ответил Петя. – Но это можно в бумагах посмотреть. Словом, поручили. В недвижимость вложить, в землю, во что угодно. Натурально поручили не мне одному – всех подняли… – Мой неуемный друг тихонько засмеялся, покручивая головой. – Ты не поверишь! – предостерег он. – Был у нас один хмырь, так он в министерстве морского флота подводную лодку приобрел… Представляешь? Атомную подводную лодку!

– С баллистическими ракетами?

Запнулся на миг. Сделал вид, что озадачен.

– Наверное… н-нет. Разоруженную, списанную, без реактора… На лом. Хотя по тем временам могли и боеготовую толкнуть…

– Так… А ты?

– А я его, пожалуй, превзошел. Обнаружил западную фирму, распродававшую поверхность Солнца…

– Че-го?.. – Вопрос мой прозвучал туповато-угрожающе, что, впрочем, ничуть Петю не смутило.

– Поверхность Солнца, – с удовольствием повторил он. – И купил я пять соток. На большее денег не было. И в этот самый момент главу нашей пирамиды берут под стражу! А сделка у меня уже на мази… Ну и на кого оформлять собственность?

– Ну?!

– Оформил на себя, – признался Петя. – И оказался владельцем пяти соток солнечной поверхности…

Стоял ранний сентябрь, листва была шершава от пыли, однако молодилась еще, хорохорилась на ветерке. Солнышко, распроданное, как выяснилось, западными барыгами, шпарило почти по-летнему. Мой друг Петя смотрел на него, блаженно жмурясь.

– Где-то вон там… – сообщил он, указав на светило. – Чуть правее того пятнышка…

Ну не проходимец ли? Пятна он видит на Солнце!

– И наездов не было?

– На кого?

– На тебя.

– Не-ет… Кому наезжать-то? Всю верхушку пирамиды сгребли – и под суд. Такая кутерьма поднялась, что про меня никто и не вспомнил даже. Да мне и самому, честно говоря, не до того уже было. Лежит себе свидетельство – ну и пускай лежит! Ладно еще не выбросил – документик-то, согласись, забавный… И вот годочка этак пол назад приходит мне бумага. Не бумага – фирман! С печатями и водяными знаками… Оказывается! Все владельцы, даже такие малоземельные… Пардон! Такие малосолнечные, как я… Образовали акционерное общество! И выставили счет за освещение и обогрев!

– Кому?

– Всей планете.

– И их не послали?

– Пытались послать. Но там такие ребята! Президенты, олигархи… Думаешь, почему сейчас в политике черт знает что творится? Именно поэтому… Одни страны согласны платить, другие нет. Просто не говорят никому, чтобы население не волновать…

– Так ты теперь миллионер?

– Ну это смотря в какой валюте… Все-таки пять соток, согласись, не так уж и много. Но через месячишко… – Лицо Пети приняло мечтательное выражение. – Через месячишко – да. Официально вхожу в совет акционеров – и пошло оно все прахом! Работа, начальство… Эх и погуляем, Глебушка! Где-нибудь в Лас-Вегасе…

Мне оставалось лишь понимающе покивать.

– Ну а пока, – язвительно заключил я, – деньжонок у тебя не густо, и ты, разумеется, не откажешься, если я заплачу за выпивку?

– Разумеется, – с достоинством ответил Петр. Затем ни с того ни с сего встревожился и, зорко оглядев аллею, подался ко мне. – Только между нами… – поведал он жутким преступным шепотом. – Владеть хотя бы квадратным метром солнечной поверхности – дело опасное. Ой, опасное…

– Криминалитет? – догадался я, тоже понизив голос.

Петя отстранился и посмотрел на меня с недоумением. Пришлось пояснить:

– Ну там… делиться заставят… Выкрадут… для выкупа…

Он улыбнулся моей наивности.

– Все-таки ты, Глебушка, не от мира сего, – грустно подытожил он. – Пока бабла в наличии нет, пока оно только еще ожидается, никто на тебя не наедет. Нечем еще делиться! Но даже если появилось… Существует определенный порядок. Первой приходит наложка. За ней – менты. И лишь потом криминалитет… А я что, против? Пусть приходят. Договоримся как-нибудь. И те, и другие, и третьи – люди вполне вменяемые…

– А кто невменяемый?

То ли мне показалось, то ли в Петиных глазах действительно мелькнул испуг.

– Террористы, – отрывисто известил он. Лицо осунулось, стало скорбно-жестоким. – Вспомни одиннадцатое сентября…

– А при чем тут…

– При том что в башнях-близнецах девять акционеров накрылось… Девять! Да каких! Не чета мне. Ради них и взрывали…

Совсем застращал.

– Иди ты к черту! – искренне сказал я, ощутив тем не менее холодок под ложечкой, а заодно и досаду на самозабвенного враля Петю.

– Я-то пойду, – зловеще хмыкнул он. – Только ты, смотри, за мной не увяжись…

– В смысле?

– В прямом! Сидишь тут со мной, беседуешь… А они, может быть, подкрадываются уже! Понимаешь, мы для них – враги рода людского…

– Мы?

– Акционеры. Мы у них, видишь ли, Солнце оттяпали! – Петя с досадой хлопнул себя по коленке. – Ну вот скажи, кто им мешал тоже пару соток прикупить?.. Но ты не трухай, – заверил он меня. – И мы, знаешь, не лыком шиты! Теперь к каждому охрану приставили. Ну, сам, чай, видел… Этот здоровый… на перекрестке…

– Ты же говорил, случайный прохожий!

– Может, и случайный… – помрачнев, откликнулся Петя. – А может, и нет…

И с той поры повадился ко мне на работу.

Я наспех добил последний абзац, запер лабаз, и подались мы прямиком в «Трактиръ». Трапеза наша была весьма скромной: пиво и сушеные кальмары – все, естественно, за мой счет, поскольку в совет акционеров Петю, надо полагать, официально еще не ввели.

– Ну что? – полюбопытствовал я. – Молчат пока?

– Кто?

– Как кто? – Я даже слегка растерялся. – Эти твои… солнцевладельцы…

– Какие солнцев-в… – Кажется, он и впрямь забыл, о чем плел полторы недели назад. – А!.. Вон ты про кого… – Вспомнил, вдохновился, глаза вспыхнули. – Да уж лучше б молчали! Права уступить предлагают. На все пять соток.

– Дорого?

– Дорого.

– А ты?

Ответил не сразу. Глотнул пивка, зажевал волоконцем кальмара, прерывисто вздохнул. Судя по всему, финансовый соблазн, с которым в данный момент боролся обладатель пяти соток, был непомерно велик.

– Нельзя этого делать, – с трудом одолевая слова, проговорил он. – Съедят мелких собственников, и будет у них монополия. Монополия на Солнце! Ты прикинь на секунду…

И лицо его исполнилось гражданского мужества. Актер. Виртуоз. Я им даже залюбовался.

В следующий миг ожил мой сотовый телефон. Я взглянул, откуда звонят. Звонили из приемной. Ну что за падлы! Я ж ее закрыл уже! На ключ… Пива попить не дадут!

– Глеб?.. – Вроде бы голос босса. Вроде бы. Только вот интонации какие-то… Просительные? Панические? – Скажи… а-а… этот твой приятель… в белом пиджаке… Он к тебе заходил сегодня?

Как выразился однажды незабвенный Стивен Ликок, «все оборвалось в недрах ее существа».

– Петя… – просипел я, на всякий случай пряча телефон за пазуху. – А ты точно говорил с короткими гудками?

– С короткими?.. – рассеянно переспросил он. – Почему с короткими? Это даже как-то… не комильфо…

Тихонько застонав, я вновь приставил сотик к уху.

– Д-да… з-заходил…

В трубке творилось нечто невразумительное: какая-то возня – не то драка, не то перестановка мебели, кажется, где-то что-то падало.

– Вы что?.. – отдаленный взвизг босса. – Вы что делаете?.. Уберите пистолет!..

Услышав такое, я, понятное дело, оцепенел. Вернее – как? Внутренне оцепенел. Зато организм мой внезапно пришел в движение. Без какой-либо команды с моей стороны он спешно дал отбой, снял крышечку, выколупнул из телефона аккумулятор и, распихав все это по карманам, вскочил.

– Официант! – неистово гаркнул он (организм). – Расплатиться! Деньги на столе, сдачи не надо…

Мой друг Петя смотрел на меня снизу вверх с неподдельным интересом.

А организм продолжал действовать, причем действовать расторопно и вполне профессионально. Откуда что взялось? То ли сериалов насмотрелся, то ли Петиных бредней наслушался.

Рискуя повредить белый рукав эстрадного пиджака, он (он, он – не я!) сдернул сотрапезника со стула и повлек к выходу. Петя не сопротивлялся, более того скажу: подчинился с восторгом. Таким он меня еще не видел.

Был, напоминаю, сентябрь. Смеркалось рано. Памятник посреди площади, обведенной кольцом фонарей, стоял как бы в облачке синеватой мглы.

Организм мой к тому времени, как мы выскочили на плиточный тротуар перед «Трактиром», успел опомниться и, присмирев, ждал от меня приказаний.

– Туда! – хрипло скомандовал я и повел Петю в сторону «Кружечной».

– Кредиторы? – соболезнующе осведомился он. – Ну так и сказал бы сразу – я бы меры принял…

Мы сошли по лесенке в соседний полуподвальчик и заняли (по моей инициативе) двухместный столик у низкого, вровень с тротуаром, окна, откуда хорошо просматривался вход в покинутый нами «Трактиръ».

– Что будете заказывать? – спросила мулатка в сарафане и кокошнике.

– Пару «чешского» и кальмары. Сушеные…

Мулатка ушла.

– Ну не томи, не томи, – подбодрил меня сильно заинтригованный Петя. – Что стряслось? На знакомую какую-нибудь налетел?

Но я еще не собрался с мыслями. Сам был ошеломлен внезапной выходкой своего организма. Раньше он ничего подобного себе не позволял.

Петя ждал объяснений.

– Босс звонил… – выдохнул я наконец.

– И что?

– Там ему пистолетом грозят…

– Кто?

– Не знаю, – сказал я – и вздрогнул.

– Ну и вызвал бы полицию… Что за эскапады такие?

– Там, кажется, тебя ищут… – вынужден был признаться я.

– Это которые с пистолетом?

– Да…

– С чего бы это вдруг?

– Ну… – беспомощно выдавил я. – Сам же говорил… террористы… акционеры…

Петя откинулся на спинку стула и устремил на меня влюбленные глаза.

– Беру свои слова обратно, – торжественно объявил он. – Есть в тебе, Глебушка, благородное безумие…

Нам подали пиво и кальмары.

Босс не шутил. Он вообще не умеет шутить. Ему действительно грозили пистолетом – там, в приемной… И он действительно спрашивал о Пете. «Твой приятель… в белом пиджаке…» Нет у меня другого приятеля в белом пиджаке!

Беда, однако, заключалась еще и в том, что убеждать Петю в серьезности происходящего было теперь бесполезно. После нашего с ним бегства из «Трактира» он, разумеется, вообразил, будто Глебушка разыграл его в ответку, причем разыграл с блеском.

Машинально я взял высокий бокал, поднес к губам, опасливо покосившись при этом в окошко, а далее рука моя дрогнула – и пиво проплеснулось на стол.

По сумрачной площади шествовал, направляясь к «Трактиру», тот самый громила, что маячил за Петиным плечом полторы недели назад, когда меня чуть не переехало черной «Приорой» с тонированными стеклами.

– Смотри… – каркнул я перехваченным горлом.

Петя посмотрел. Высокая бровь его приподнялась еще выше.

– Ну? – бодро промолвил он. – Что я тебе говорил? Охраняют. Берегут… Так что зря мы с тобой оттуда дезертировали.

В голосе, однако, сквозила некая едва уловимая растерянность.

Неспешной уверенной поступью Терминатора наш телохранитель (а возможно, и террорист) приблизился к «Трактиру», вошел. Я замер в ожидании. Чего я ждал? Да чего угодно! Выстрелов, взрыва, звона стекла… Ничего подобного, слава богу, не последовало. А минуту спустя незнакомец вновь появился на пороге. Должно быть, тех, ради кого он прибыл, в «Трактире» не оказалось. Достал предмет, похожий на сотик, активировал, всмотрелся.

– Отключи телефон, – сквозь зубы приказал я.

– Зачем? – спросил Петя.

Я отобрал у него телефон, вынул аккумулятор, вернул.

– Зачем-зачем… Затем! Они же наверняка нас ищут! По соте засекут…

– Так, – решительно произнес Петя и встал. – Мне это все надоело… Прости, но актер из тебя…

Отодвинул пиво и с оскорбленным видом направился к выходу. Я кинулся за ним, повис на руке. Он проволок меня почти до самых ступенек, но тут я уперся, послышался тихий нитяной треск, и мой раздосадованный друг счел за лучшее вернуться за столик.

– Не обращайте внимания, – буркнул он, садясь, остолбеневшей мулатке и примкнувшему к ней охраннику. – Обычная семейная склока, ничего страшного…

Те сделали большие глаза и, переглядываясь, удалились. Точнее сказать, вознамерились удалиться, но не успели, потому что окошко, под которым расположились мы с Петей, внезапно обратилось в подобие телевизионного экрана. И там начался боевик.

На полутемную площадь ворвалась пара огромных джипов, и посыпались из них люди в черном. Спецназовцы. При виде прибывших громила (он все еще колдовал со своим мобильником) круто повернулся и сгинул в «Трактире». Группа захвата ринулась следом.

И началось то, чего я ожидал минуту назад: выстрелы, крики, звон стекла, а потом еще и небольшой взрыв в довесок. Из разбитых дверей врассыпную брызнул народ, а те немногочисленные прохожие, которым случилось очутиться в этот миг на площади, напротив, устремились к месту происшествия, выхватывая на бегу сотики и фотоаппараты.

Безучастным, можно сказать, остался один памятник. Окутанный синеватой мглой, он по-прежнему комкал кепку в правой руке и, казалось, смотрел на происходящее с откровенным пренебрежением. Подумаешь, штурм «Трактира»! Вот штурм Зимнего…

На ступеньках «Кружечной» невесть откуда возник молоденький полицейский – велел оставаться всем на своих местах. Его чуть не смяли, но на помощь пришел охранник, и вдвоем они кое-как сумели сдержать напор рвущейся наружу публики.

Самыми законопослушными оказались мы с Петей: оба прикипели к стульям, очумело уставясь через окошко на полусорванные двери «Трактира», откуда с минуты на минуту должны были вывести нашего громилу в наручниках. Так и не вывели. Видимо, отбился и ушел через служебный ход.

– Ты же говорил, телохранитель… – в смятении напомнил я.

Петя бросил на меня диковатый взгляд и не ответил.

А ну как и впрямь телохранитель? Тогда ведь сейчас и до его подопечного доберутся… То есть до Пети! Со мной за компанию… И податься, главное, некуда – выход перекрыт.

Нет, пусть уж лучше будет террорист…

– Да нет, ерунда, – внезапно сказал Петя.

– Что ерунда?

– Не может он быть террористом!

То ли мысли у нас совпали, то ли пару мгновений назад я начал думать вслух.

– Почему?

– Потому что иначе он бы нас прикончил еще тогда… на том перекрестке…

– За что?

Повернулись друг к другу. А действительно, за что? За пять соток Солнца? Но ведь мы оба ясно отдавали себе отчет, что все это не более чем разнузданные Петины фантазии… Оба? Я въелся в него глазами. Да. Вроде бы оба…

– Хотя… – посомневавшись, добавил Петя. – Может, и прикончил бы… не помешай ему те… на черной «Приоре»…

Меня передернуло.

– Такому, пожалуй, помешаешь, – пробормотал я, поеживаясь. – Ухлопал бы и их за компанию… Видал, чего он тут натворил?..

Мы снова взглянули на двери «Трактира». Удручающее зрелище.

– Так ведь не он же начал! Его брать приехали!

В «Кружечной» было шумно. Не сумев пробиться на улицу силой, посетители прибегли к убеждениям, проще говоря, подняли гвалт. У кого-то дома остался ребенок, кто-то водил дружбу с генералом МВД, кому-то нужно было принять таблетки. Наконец умная мулатка догадалась переключить телевизор на московские «Известия» (от местных программ толку мало) и, как ни странно, угодила в точку. Срочное сообщение. Антитеррористическая операция. Перестрелка. Жертв нет.

Ох и проныры эти московские журналюги!

Бунт малость поутих, клиенты оставили дверь в покое, сгрудились у плоского экрана, свисающего простынкой с потолка. Но там уже вернулись к политическим и прочим новостям. Где-то что-то раскопали сенсационное. Седовласый археолог с благородным лицом афериста демонстрировал ничем не примечательный обломок крупной гальки. Потом прервались на рекламу.

Минут через пять было разрешено покинуть «Кружечную», и, кстати, разрешением этим воспользовались далеко не все. Мы, например, не воспользовались. Возможно, зря.

– Короче говоря, совпадение… – Петя расслабился и взял свой бокал. – Если это вообще был он… Спокойно допиваем и уходим.

– Как совпадение? – вскинулся я. – Петя, ты что?! А босс? Ему ж пистолетом грозили…

– А, ч-черт!.. – Толстое стеклянное донышко со стуком вернулось на стол. – А он тебе точно звонил?

– Хочешь, поклянусь?

– Не надо, – угрюмо сказал Петя. – Верю.

В тревожном молчании мы допили пиво и встали уже из-за стола, когда на лесенке, ведущей в наш полуподвальчик, появился некто в штатском – судя по образу действий, тоже из внутренних органов. Стремительно оглядел присутствующих, сверился с изображением на экранчике своего смартфона, остановил взгляд на нас с Петей, подошел, поздоровался.

– Капитан Тахтамиров. Документики, будьте добры…

Начинается. Чуяло мое сердце…

Мы предъявили документики. Проверил. Покивал.

– Почему телефоны выключили?

Вопрос прозвучал вполне дружески, однако наверняка имел целью застать нас врасплох. Не знаю, как Петю, – меня застал… Опаньки! Значит, никакое не совпадение… То, что стряслось за окном, выходит, касалось нас впрямую… Каждый шаг отслеживается, сотики – под контролем… Но пока я судорожно все это осознавал, мудрый мой организм (второй уже раз за вечер!) пришел мне на выручку.

– А что, нельзя? – прикинулся он дурачком.

Капитан усмехнулся.

– Разве я сказал, что нельзя? Я спросил: почему?

– Н-ну… чтоб не мешали… Тут у нас приватный разговор… завязался…

– Когда? – подсек капитан. – Сразу после звонка из приемной?

Организм (умница!) поморгал, пожал в недоумении плечами и сознался простосердечно:

– Ну да… Босс позвонил… Я думал, на работу сейчас вызовет, а мы поддали уже… Ну и отключился.

– И оперативненько переместились из «Трактира» в «Кружечную»? За десять минут до начала стрельбы? Вам придется проехать со мной… – повернулся к Пете. – Вам тоже, Петр Альфредович.

Кстати, о Петре Альфредовиче. В течение всей беседы капитана Тахтамирова с моим организмом (или у меня уже раздвоение личности начинается?) он не проронил ни слова. Сказывался богатейший опыт. Не в пример мне мой проказливый друг вступал в контакты со стражами правопорядка довольно часто. Так что навык имелся.

– Куда проехать? – хмуро уточнил я, вновь беря беседу на себя. – К вам?

– Да нет, пока только к вам. В приемную. А там посмотрим…

В приемной мы застали примерно то, что я и ожидал увидеть после краткого телефонного разговора с боссом: полный разгром. Причем какой-то… нецеленаправленный, стихийный. Видно было, что ничего конкретно не искали – так, крушили для устрашения.

– Жив хоть? – спросил я, кривясь от сочувствия.

– В больнице, – сказал капитан. Был он, замечу, сухощав, рыжеват и, кажется, умен. Во всяком случае, с гнилой интеллигенцией вроде нас обращался умело и сноровисто.

Впрочем, окажись он каким угодно, подозреваю, на последующие события это бы не повлияло никак.

– Огнестрел?

– Да нет. Всего-навсего нервный срыв и шишка на затылке. До пальбы не дошло. Политики – народ сговорчивый.

– В смысле?

– В смысле – мигом заложил ему вас обоих. В итоге отделался ударом по голове.

– Простите… не понимаю… Заложил – кому? И в чем?..

– А вот это я бы и сам хотел выяснить. С вашей помощью. Давайте-ка перейдем в кабинет, чтоб экспертам не мешать…

Действительно, в разоренном помещении копошились какие-то унылые личности, без тени энтузиазма потроша недопотрошенное и пачкая недопачканное.

Мы переместились в кабинет босса, целенький, чистенький, нетронутый. Надо полагать, недавняя драма целиком разыгрывалась в приемной. Капитан Тахтамиров включил по-хозяйски верхний свет (за окнами уже совсем стемнело), расположился в главном кресле и предложил нам тоже присесть, давая тем самым понять, что разговор предстоит долгий. Достал смартфон, вывел на экран изображение, предъявил.

– Этот?

Пришлось привстать, наклониться. Из прямоугольной стекляшки на нас воззрился по-бычьи тот самый громила. Переглянулись.

– Да вроде… похож…

– А вы что скажете, Петр Альфредович?

– Согласен… – неохотно откликнулся Петя. Видно было, что выдавливать из себя правду, даже при подобных обстоятельствах, ему непривычно, неловко, да и просто противно. Чувствуешь себя пошляком.

Вновь опустились на стулья.

– Раньше его когда-нибудь видели?

– Кажется… д-да…

– Когда? Где?

– На перекрестке. Недели полторы назад.

– На каком перекрестке?

Я объяснил.

– И что он там делал?

– Дорогу переходил.

– И все?

– Все.

– А вы где в это время были, Петр Альфредович?

– Там же, – буркнул Петя.

– Показания подтверждаете?

– Может, он… – последовал уклончивый ответ. – А может, и не он… Черт его знает…

Капитан Тахтамиров скорчил рожу, отер ее ладонью. Сказал: «Ф-фух…» Спрятал смартфон. Помолчал.

– Куда ж это вы вляпались, – чуть ли не с уважением осведомился он, – если за вами сам Бармалей охотится?

– Барма… – Голос мой пресекся.

– Тот, кого я вам сейчас показывал.

– Он кто?

– Ликвидатор международного класса. Вторую неделю его пасем. Губернатора никуда без охраны не выпускаем, мэра в Италию сплавили… И вдруг – вы! Надо же… – Капитан с недоуменным смешком пожал плечами. – Вспоминайте, вспоминайте! – прикрикнул он.

Взглянули друг на друга.

– Что вспоминать?..

– Хорошо… – процедил умный рыжеватый Тахтамиров. – Попробую помочь. Подскажу всего два слова… (изуверски долгая пауза) Пять соток! – Вгляделся в наши ошеломленные физии. – Ага… Вижу, кое-что уже вспомнили. Так что это такое – пять соток? Сумма? Территория? Пароль?

– Территория… – раскололся я.

– Территория чего?

– Солнца.

Капитан моргнул и вроде бы обмяк. Несколько секунд сидел неподвижно. Затем встал.

– Вы свободны, – отрывисто известил он.

– Простите…Что значит… э-э…

– То и значит. Задерживать вас нет оснований.

– Да, но…

– На выход! Оба! – вскипел капитан. – Еще я в дележ этот ваш не впутывался… – Выхватил смартфон, хотел, видно, кому-то обо всем доложить, тут же уразумел, что в помещении он не один, и снова повернулся к нам. – Вы еще здесь?!

Спустя малое время нас там уже не было.

Белые фонари светили так ярко, что казалось, будто на сентябрьские асфальты выпал декабрьский снежок. Отпущенные с миром (ой, с миром ли?), мы стояли перед парадным входом моего учреждения и помаленьку приходили в чувство.

Дележ… Что за дележ? Передел поверхности Солнца?.. Распил фотосферы?..

– Петя… – обессиленно позвал я. – Но ты ведь врал мне… про пять соток… Врал, да?

– Врешь-врешь – глядишь, и правду соврешь, – мрачно провозгласил он. – Откуда это?

– Не знаю! – огрызнулся я. – Из Достоевского?

Отрицательно качнул головой.

– Нет. Не из Достоевского. Из какой-то сказки… В детстве читал.

– Петя… Но это же хрень какая-то! Не может такого быть!..

Вместо ответа он принялся озираться.

– Слушай, сколько времени? Что-то народу на улице маловато…

В самом деле, тротуары вокруг лежали пустынные, равно как и полотно дороги. Редко-редко проедет машина. Ощущение глубокой ночи.

– Может, комендантский час объявили? – оробев, предположил я. – В связи с терактом… Сейчас посмотрю… – сунул руку в карман и обнаружил там телефон в разобранном виде. Ругнулся. Глядя на меня, ругнулся и Петя.

Оживили мы свои гаджеты, но оба устройства, не сговариваясь, выдали нам ноль часов ноль-ноль минут первого января позапрошлого года.

– Почему он нас выгнал? Боится связываться?

– А ты как думал? С нами теперь только свяжись! Мы теперь, брат, персоны крупного калибра…

Мой друг стремительно обретал свой привычный облик, временно утраченный в присутствии капитана Тахтамирова: сгинули сдержанность, неговорливость, вернулась величественная осанка.

– А знаешь ли ты вообще, что такое правда? – вопросил он ни с того ни с сего. Выдержал паузу и отлил в бронзе: – Правда – это вранье, в которое поверили.

– Кто?

– Все.

– То есть ты имеешь в виду… Погоди! Ты еще кому-нибудь рассказывал об этих пяти сотках?

Задумался.

– Что-то не припомню… Кажется, только тебе… А, нет! Кому-то еще… Вот про санкции – точно никому…

– Какие санкции? Против России?

Поморщился.

– Да нет… Россия – что Россия? Так, отдельно взятая страна… Про межпланетные санкции против Земли. Ну там глобальное потепление, вулканическая активность, озоновые дыры… Астероид вон навести грозятся…

– Петя! Опомнись! Кто грозится?

– Ну натурально инопланетяне! Думаешь, почему кругом летающие тарелки вьются? Нарушения отслеживают…

– Чьи? – злобно спросил я.

– Наши.

– И чего хотят? – Еще секунда – и я бы его придушил.

– Да идиоты! Хотят, чтобы мы жили по-человечески… – Встрепенулся, ухватил за локоть. – Вот об этом, кстати, никому ни слова! Вообще забудь! Государственная тайна… Знаешь, сколько народу уже траванули за разглашение? И у нас, и на Западе…

– Трава… – Я высвободил локоть рывком. – Кончай свистеть! Кто траванул?

– Кто-кто… Спецслужбы!

Потрясающий человек! На расстрел будут вести – наверняка что-нибудь отколет по дороге. И главное, какую бы он дурь ни порол, невольно веришь, невольно попадаешь под обаяние идиотизма…

Однако следует сказать, на этот раз мой друг заметно переигрывал. Чувствовалось, Петеньке и самому не по себе. Врал из последних сил, нес хрен знает что, марку держал.

– Пошли отсюда! – потребовал я. – Опасно здесь торчать…

– Полагаешь, в другом месте торчать безопаснее? – ворчливо усомнился он и все-таки двинулся за мной к подземному переходу.

По выщербленным ступеням мы сошли в полутемный бетонный коридор квадратного сечения, и что-то одолело меня некое недоброе предчувствие. Было сыровато, пусто и гулко. Опять-таки ни единого прохожего, кроме нас. Щелкало эхо шагов.

А Петя воскресал на глазах, с каждым звонко отдающимся шагом становясь все раскованней и раскованней.

– Так-то вот, Глебушка, – вещал он, развивая очередную свою залепуху. – Мы-то думаем: торнадо, цунами… Явления природы, стихийные бедствия… Все-то от нас таят, ни о чем-то не сообщают…

– Может, вернемся к пяти соткам? – не выдержав, пресек я его разглагольствования.

– А я тебя предупреждал! – с готовностью подхватил он. – Держись от меня подальше! Видал, какая каша заваривается?..

– Хочешь сказать, все это из-за нас?

– А я тебе врал когда-нибудь?..

Мы дошли до конца туннеля, свернули под прямым углом к лестнице и чуть не вписались в неподвижно стоящую человеческую фигуру. Подняли глаза, хотели отшатнуться – и не смогли. Окоченели. Широченные плечищи. Равнодушная харя. На правой щеке свежая царапина, рукав разорван. Невыразительные и словно бы слегка притупленные зенки, полчаса назад уже пялившиеся на нас из рук капитана Тахтамирова.

Бармалей. Собственной персоной.

Его крупные губы шевельнулись. Одни только губы.

– Документы, – скупо исторг он. – На собственность. Где?

Выручай, организм! Однако, похоже, и организм тоже оцепенел при виде такого страшилища. Выручать было некому.

Отважился взглянуть на Петю. Тот, казалось, весь ушел в себя.

– В банковской ячейке, – выговорил он наконец, явно обдумывая каждое слово.

– Код?

– Дома в сейфе.

– Наизусть не помнишь?

– Нет.

– Далеко это?

– Рядом.

– Тогда пошли.

И мы двинулись вверх по бетонной лестнице. Так восходят на эшафот. Дурак! Боже, какой я дурак! Зачем нужно было снова включать телефоны? Конечно, по ним он и вычислил, где мы… что мы… Чертов прогресс!

Наверху нас ждала все та же убеленная светом фонарей асфальтовая пустыня, и побрели мы по ней не поймешь куда, сопровождаемые по пятам этой, прости господи, статуей Командора.

– Петя… – еле вылепил я губами. – Но у тебя же нет никаких документов… Он же нас поубивает…

– Сперва еще дойти надо… – так же неслышно отозвался он.

Мне стало дурно. Вдобавок откуда-то взявшийся ветерок тронул просвеченную фонарем листву, и тротуар под ногами поплыл. Меня пошатнуло. Только бы не упасть, только бы не упасть… Упаду – застрелит. И не услышит никто – пистолет наверняка с глушителем…

Я заставил себя выпрямиться, под ноги больше не глядел. Мы почти уже миновали особо темный перекресточек, когда откуда-то справа взвизгнули по асфальту автомобильные покрышки – и из шевелящейся переулочной светотени, наращивая скорость, вылетела черная «Приора» с тонированными стеклами.

Метнулись кто куда. Я споткнулся о бордюр, грянулся оземь, хотел вскочить, но тут послышались устрашающе тупой удар и повторный визг резины.

Прошло, наверное, секунд пять, не меньше, прежде чем я осознал, что вроде бы жив, не сбит, не переехан, – и посмел разъять веки. Ветер усиливался, листва клубилась вокруг фонарей, но даже в таком мельтешении света и тьмы картина пролеплялась вполне различимая. «Приору» развернуло, и теперь она косо перегораживала собой перекресток. Дверцы – настежь.

Меня подхватили под мышки, рывком поставили на ноги. Это, как выяснилось, был один из троицы абреков, возможно, тот, что полторы недели назад грозил мне бейсбольной битой. Двое поднимали и отряхивали Петю.

А в десятке метров неподвижно лежало большое серое тело. Бармалей.

– В машину! – скомандовал мой абрек, причем на сей раз без тени акцента.

Нас загрузили в салон, и «Приора», едва не вылетев при развороте на тротуар, рванула с места.

Сгустком мрака она минут пять плутала по каким-то дремучим переулкам, возможно, запутывая след. Мы с Петей пришибленно молчали. Абреки временами отрывисто переговаривались вполголоса, и, обратите внимание, не на тюркском, не на фарси – скорее уж на итальянском. Хотя не исключено, что это был эсперанто. Пару раз почудилось, будто в речи мелькнула фамилия Тахтамиров.

– Вы что, из Интерпола? – сипло спросил я.

– Нет, – ответил сидящий рядом. – Корпоративная служба безопасности.

– Корпоративная?.. А что за корпорация?

– Сами не догадываетесь?

– Догадываюсь, но… мы-то тут при чем?

– Вы лично, пожалуй, что и ни при чем, – спокойно согласился он. – Так, под раздачу попали. А вот ваш друг очень даже при чем…

– Пять соток Солнца? – У меня сел голос.

Абрек интеллигентно улыбнулся.

– Вот тут мы, простите, не в курсе: пять у него соток, шесть…

– А вы уверены вообще?

– В чем?

– Что он и вправду владелец…

Теперь улыбнулись все трое (бритые затылки сидящих впереди выразительно шевельнулись).

– Списки владельцев засекречены, – вежливо пояснил водитель. – Но, видимо, имела место утечка информации. Террористическая группировка «Черное Солнцево» вычислила одного из собственников, решила устранить. Мы постарались выяснить, кого именно. Оказалось, охотятся за вашим другом. А уж владелец он, не владелец… Наша задача была – обезвредить киллера…

– А другого пришлют?

– Да некому уже присылать. Группировка уничтожена. Разве что еще одна заведется…

Вон оно как! Врешь-врешь – глядишь, и правду соврешь. Рано или поздно Петя должен был соврать правду. И он ее соврал. И если бы только соврал, кретин! Он разнес ее по всему городу… Сам же сказал: правда – это вранье, в которое поверили… И поверили ведь! Киллер поверил! А за ним уже и корпоративная служба безопасности… и капитан Тахтамиров…

Да и можно ли вообще соврать в наши дни? Что ни придумай – глядь, а оно уже существует!

Я украдкой взглянул на Петю. Тот слушал – и только помаргивал. Надо полагать, заново осознавал свою роль в истории.

С приборного щитка загудел чей-то сотовый телефон.

– Начинаем план «Перехват», – предупредил деловитый мужской голос по громкой связи.

– Начинайте, – разрешил водитель. – Можно уже…

Как это любезно со стороны полиции!.. Хотя, видимо, любезность за любезность. Корпорация-то богатенькая! Целой планете счет выставили – за освещение, за обогрев… Не шутка!

«Приора», судя по хрусту под покрышками, свернула на щебенку и спустя некоторое время остановилась. Я припал к темному стеклу. Похоже, мы уже были за городом.

– Выходите.

Вышли. Слева за рощицей мерцали огни окраины. Справа чернел овражек. Так… Ну, Петя – ладно, Петя – собственник, а что со мной? Уж не собираются ли они меня в этом овражке прикопать?..

Но не при Пете же!

– Честно сказать, вы нам тогда очень помогли… – доверительно сообщил мне один из абреков. – Полторы недели назад, на переходе… Весьма своевременно появились. Он ведь не зря за вашим другом шел…

Не знаю почему, но называть нас по именам они избегали. Может быть, опасались прослушки, а может, примета у них такая…

– Это когда меня чуть битой не уделали? – укоризненно спросил я.

– Ну так цель-то была – затеять свару, сорвать план, привлечь внимание прохожих. Бить вас, во всяком случае, никто не собирался…

Да уж, операцию ту они, помнится, провернули виртуозно. С точностью до секунды. До миллиметра.

Водитель тем временем сунулся в переднюю дверцу и, приведя автомобиль в движение, вновь отступил. Машина медленно тронулась к чернеющему овражку и вскоре шумно сгинула в нем вместе с оставленной мною царапиной на переднем крыле и вмятиной от столкновения с Бармалеем. Тот, что отправил «Приору» в отставку, что-то достал, нажал. В овражке грохнуло и полыхнуло. Взбурлило коптящее пламя.

По хрусткому щебню мы вернулись к шоссе, где на обочине нас ждала неприметная «Шкода Октавия» цвета сумерек.

– Куда вас доставить? Домой?

Спрашивали Петю.

– Эм-м… – барственно промямлил он. – Домой? Да нет, зачем же домой?.. А знаете что… (Мне почудилось даже, что он сейчас не удержится и добавит «любезнейший».) Отвезите-ка вы нас в «Напролет»… Это на углу… э-э…

– Да мы знаем, где это…

Нет, но каков наглец!

«Шкода Октавия» плыла по улице Ленина параллельно проспекту, вдалеке заходились полицейские сирены. Работал план «Перехват». Должно быть, искали черную «Приору» с тонированными стеклами. Бедный Бармалей! Да уж, повезло…

Нас честно высадили перед «Напролетом». Наверное, Петя был прав, назвав именно этот адрес. «Кружечная», разумеется, тоже еще работала, однако жутко представить, что сейчас творится на площади, да и вообще не стоило возвращаться на место пусть чужого, но преступления. Это не говоря уже о том, что «Напролет», как следует из названия, заведение круглосуточное.

– А впредь постарайтесь вести себя осторожнее… – напутствовал нас один из абреков.

И корпоративная служба безопасности канула в сентябрьскую ночь.

В странном я тогда пребывал состоянии. Больше всего это напоминало миг пробуждения, когда тщетно силишься понять, что с тобой такое было: сон или явь?

Из-за угла вывернулась и медленно прокатила по улице полицейская машина. С мигалкой, но без сирены.

Пожалуй, все-таки явь…

– На пару соточек наскребешь? – озабоченно спросил Петя.

Я даже не сразу сообразил, о каких соточках речь. Солнца? Коньяка?

– А! Ты про… Да. Наскребу…

Сквозь стеклянный фасад «Напролета» было видно, что посетителей внутри немного и все они сидят, повернув лица к телевизору, где в который уже раз показывали взрыв, сорвавший дверь в «Трактире». Потом на экране опять возник благообразный седой археолог и предъявил свою находку.

А ведь где-то я уже видел этот обломок крупной гальки… Ну конечно! Нечто подобное Петя предлагал мне выставить на продажу, когда мы с ним сразу после несостоявшейся разборки присели на лавочку в сквере! Камень, которым так и не бросили в блудницу… Неужто вправду откопали?

А тут еще вспомнился недавний Петин визит ко мне на работу. Что он тогда сказал в телефонную трубку? «Совещания завтра не будет…» Ну так его и впрямь не будет, потому что босс угодил в больницу! Нервный срыв и шишка на затылке… И все, получается, по моей вине! Наверняка ведь выпишется – уволит…

С суеверным страхом покосился я на своего друга, чье оголтелое вранье сбывалось со столь изумительной точностью.

– Петя! – вырвалось у меня. – Ради бога, Петя! Ты хоть про межпланетные санкции против Земли… больше никому… ни слова!..

Поездка с классом в столицу в научный центр Сколково казалась Захару Попову самым ярким событием его тринадцатилетней жизни. Эту экскурсию класс выиграл на олимпиаде по химии, и в этом тоже была заслуга Захара – ведь именно он отгадал в последней задаче калий. Захара хвалили все одноклассники и даже Лиля Василькова, которая ему особенно нравилась.

Школьникам показывали лаборатории, станки, ученых в белых халатах, красивые графики на большом экране, и все было прекрасно до того момента, когда Захар засмотрелся на робота, стоящего на витрине в стеклянном шкафу, отстал от группы, побежал догонять и распахнул не ту дверь. Это оказалась подсобка: здесь не было света, валялись пустые ведра, строительный мусор, а проход перегораживал стеллаж с колбами и книгами, в который Захар с ходу влетел так, что стеллаж закачался, а одна пыльная колба собиралась даже скатиться и упасть на пол, но Захар ее подхватил. И зря: пробка вылетела, и руки Захара залила густая зеленая жидкость, светящаяся слабым радиоактивным светом. Захар водрузил колбу на место, а руки как мог вытер валявшимися на полу газетами. Но именно с этого момента и начались его злоключения. Словно разом окончилось счастливое детство, и Захар вступил во взрослую жизнь.

Вернувшись домой, Захар долго отмывал руки и почти отмыл. А потом всю ночь ему снились кошмары: будто мама, учительница химии Анна Германовна и охранник Сколково поймали его, сушили гигантским вентилятором и твердили, что он – самый негодный подросток во всем мире.

С этого дня, где бы ни появлялся Захар, вокруг творилось сущее безобразие. Трамвай, на котором он с утра поехал в школу, сломался. Когда он вбежал посреди урока, у Анны Германовны взорвалась в руках спиртовка. На завтраке его лучшие друзья, Толик и Павлик, до крови подрались из-за булочек. На контрольной по математике Захар решил помочь Лиле и послал ей правильный ответ. Но в ее смартфоне оказался включен звук, и он запищал так громко, что математик, не терпевший смартфонов на уроках, выгнал ее из класса. На переменке Захар хотел перед ней извиниться, но Лиля ответила, чтоб он не подходил к ней больше, от него одни неприятности.

Дома дела шли не лучше. Всякий раз при его появлении родители теперь почему-то начинали ссориться. Может, они точно так же ссорились и без него, но впечатление складывалось именно такое.

Жизнь Захара превратилась в настоящее мучение. За что бы он ни брался, никому это не приносило радости. Раньше он помогал маме чистить от вирусов компьютер на работе. Вирусов там всегда было много, но он отлично справлялся. Теперь что-то пошло не так – в мамином компьютере стерлась вся база адресов, писем и бандеролей. Весь мамин отдел оказался парализован, и разгневанное начальство перевело маму из руководительницы отделения «Почты России» в простые почтальоны.

В выходные Захар отправился к Толику и Павлику помогать чинить мопед. Но от паяльника загорелся бензобак, а следом весь гараж и соседние гаражи тоже. Даже примчавшийся на звонок папа Захара не смог их потушить, хотя был начальником пожарной команды и прибыл почти вовремя.

– Знаешь, Захар, – сказал в сердцах папа, оттирая со лба сажу, – я думал, это переходный возраст, но теперь вижу, что ты просто дрянной человек вырос.

Из-за этого случая Захара даже поставили на учет в отдел полиции по делам несовершеннолетних.

Так шли годы. Захар привык к тому, что приносит окружающим сплошные несчастья. Зимой прохожие вокруг него поскальзывались. Летом – наступали в лужи или их окатывали грязью автомобили. У соседей за стеной сломалась дрель. Родители подали на развод, и Захар остался с мамой. Если ему удавалось раздобыть билет на концерт любимой группы, у сцены обязательно начиналась драка. Если шел смотреть футбол – любимая команда неизбежно проигрывала.

В отделе по делам несовершеннолетних он теперь появлялся все чаще и чаще.

– Что ж тебе неймется?! Что ты творишь? – выговаривал ему майор Калашников.

– Ничего я не творю! – в сердцах восклицал Захар. – Оно само происходит!

– Многих я повидал, но такого говнюка еще не видывал.

Это прозвучало так обидно, что Захар вдруг расплакался, хотя в семнадцать уже не плачут.

– А ты не реви, – сжалился майор. – Слезами на путь исправления не встать. Ты учись не беспорядок творить, а порядок. Вот взять хотя бы, – майор полез в карман и выложил на стол табельный пистолет, – вот пистолет! Он же стреляет. Так? А стреляет он куда? Куда его направишь. Вот потому – не направляй! – Майор убрал пистолет в карман. – Понял?

– Нет, – ответил Захар и шмыгнул носом.

– Объясню иначе, – кивнул Калашников. – Вот ты думаешь, я сразу майором родился с двумя медалями?! Я ведь тоже был школьником. И учился на круглые двойки. И все время попадал в полицию. А потом понял: тут мое место. Не быть мне академиком и футболистом тоже не быть, а быть мне в полиции, раз уж у меня талант сюда попадать. Вот я и нашел свое место. И вот я в полиции, но уже кто? Уже не сопляк, а майор! И ты ищи! Теперь-то понял? Вот и иди.

Захар шел домой и думал о словах майора. И вдруг увидел, как на шоссе выкатился детский мячик, а за ним следом выбежал малыш. А из-за поворота мчался большой джип, его водитель не замечал малыша. Захар понял: сейчас случится такая беда, какой еще не бывало в его присутствии. И опять лишь потому, что он, Захар, оказался рядом. И тогда он просто вытянул вперед руку, указывая на джип, словно пытался остановить его, и пробормотал неразборчивые проклятия.

В тот же миг у джипа разбортовалось колесо, он резко дернулся в сторону и влетел в столб. Из джипа выбрался водитель, оглядел смятый капот и, горестно воскликнув: «Вот говно!», принялся куда-то звонить по мобильнику.

А к малышу уже бежала его мама.

Захар поспешил незаметно исчезнуть, побоявшись, что ребенка сейчас будут бить, пока он, Захар, присутствует поблизости.

С этого дня жизнь Захара снова обрела смысл. Он принялся творить добрые дела при помощи своего дара. Как ему это удавалось, он не мог объяснить. Но теперь он просто направлял руку и концентрировался, еще не зная, что сейчас произойдет, но уже чувствуя грозную силу и направляя ее, куда нужно.

Для начала Захар навел порядок в своем дворе, всего лишь глядя из окна. Машины, припаркованные на тротуаре, сами собой получили с крыши здоровенные сосульки. А особенно наглая «Вольво» – даже кирпич. Захар и сам испугался.

Сосед, который каждый день выбрасывал мусор и бутылки из окна в палисадник, не заметил, что ветер захлопнул створку, и разбил себе стекло.

На местном рынке Захар накупил продуктов, а дома взвесил. Продавцы, которые обвешивали покупателей, были наказаны: у одного сломался автомобиль, у другого закончилась регистрация в России, у третьего родились сразу три дочки, и у остальных наверняка тоже что-то произошло, да только Захар не мог знать что.

Бороться с преступностью оказалось сложнее. Но однажды возле аптеки Захар увидел, как воришка на велосипеде сорвал сумку с плеча женщины и попробовал скрыться. Ну и, конечно, сразу въехал в открытый люк.

Отгремел последний звонок, Захар получил аттестат. Он чувствовал, что способен на большие дела, но пока не знал, какие и как за них взяться.

На самый верхний этаж самого большого американского небоскреба не поднимались ни лестница, ни лифт. Здесь располагался особо секретный офис с невзрачной табличкой «Лига Сверхспособностей». Тем, кто приходил сюда, лифт был и не нужен. Ведь собирались здесь самые великие иностранные супергерои. Человек-Паук запрыгивал по стене через окно. Человек-Муравей – пролезал сквозь вентиляционное отверстие. Флэш проходил сквозь стену. Халк всякий раз появлялся из пола, пробивая снизу дыру. А председатель Супермен и его заместитель Бэтмен поднимались по воздуху с крыши соседней парковки, где оставляли свои лимузины с водителями. Летать на большие расстояния и Супермен, и Бэтмен давно уже не любили – и тяжело, и пыльно, и спину можно потянуть.

После переклички всех явившихся на собраниях Лиги обсуждали важные вопросы: спасение мира, борьба с учеными-маньяками, повышение класса медицинской страховки для членов Лиги, присуждение медали «Супергерой года» или обсуждение кандидатуры новичка.

Сегодня обсуждали новичка. Правда, сам он приехать не смог, но прислал видеоролик.

«Уважаемые супергерои! – говорил в камеру совсем юный паренек, а автоматические субтитры Гугла переводили его слова как могли. – Меня зовут Захар. Я ваш фанат из России! И я тоже, как и вы, обладаю сверхспособностями!»

– Как мы, вот наглец! – хмыкнул Зеленая Стрела, ковыряя в зубах наконечником.

«Мои сверхспособности, – продолжал Захар, – не совсем обычные. Но тоже сверхъестественные и очень сильные! Честно! Я даже нарисовал себе футболку…» – Захар опустил смартфон, чтобы все увидели его каштаново-камуфляжную футболку с белыми буквами «Капитан Калуга».

– Какая банальность! – фыркнула Женщина-Кошка.

«Мои сверхспособности, – продолжал Захар, – такие же мощные, как и ваши. Я развил их в себе, научился концентрировать и управлять ими! И я тоже мечтаю их использовать для спасения мира! Я сейчас покажу… – Он развернул смартфон, на экране замелькали пятна, пучки прибрежной травы и мутная гладь реки, покрытая серой пеной. Тут и там кверху брюхом лежали дохлые рыбины. – Это лосось! И он гибнет! – объяснил Захар и приподнял смартфон, поймав в кадр большое черное здание без окон на другом берегу реки. Одна труба поднималась высоко вверх, из нее валил густой черный дым. Другая опускалась к воде, из нее хлестала в реку желтая бурлящая пена. – Это говно сделал не я! – торопливо пояснил Захар. – Это наш КЗИ, Калужский завод инсектицидов. Зимой и летом он отравляет воздух города, мы все болеем и кашляем. В реке уже много лет нельзя купаться и рыбачить. Жители много раз писали жалобы, но владеет заводом мафия, и они не хотят ничего менять…»

– Ну-у-у, – разочарованно протянул Бэтмен. – Так бодро начал, а это просто очередная просьба о помощи? Нам таких сотня в день приходит. – Он оглядел ряды супергероев. – Кто-нибудь хочет помочь?

– А что ты на меня смотришь? – огрызнулся Мистер Фриз. – Что мне там делать, у них и без меня снег со льдом полгода. Пусть Аквамен едет.

– А что сразу Аквамен? – булькнуло с заднего ряда. – Я не на помойке себя нашел, в такую грязь нырять. Пошлите Человека-Муравья, он молодой, проворный.

– Нашли дурака! – пискнуло из вентиляции. – Это ж завод инсектицидов!

– Пустые споры! – не выдержал Капитан Америка и так стукнул кулаком по столу, что Брюс Бэннер на миг превратился в Халка и обратно. – Никто из супергероев не сможет помочь этой стране! Санкции Конгресса США против России – не пустой звук, и мы должны их соблюдать. Или вы хотите, чтобы Конгресс перестал финансировать Лигу?

Супергерои взволнованно зашумели.

– А давайте смотреть дальше! – предложил Супермен.

И они продолжили смотреть видеообращение.

«Недавно, – продолжал Захар, – я говорил с владельцем завода. Я сказал ему: если не прекратите отравлять окружающую среду, вашему заводу придет конец! Но он просто бросил трубку. И теперь… – Захар напрягся и указал на завод. – Теперь смотрите, во что я его превращу…»

Сперва ничего не произошло. Затем собравшиеся увидели, как с неба в трубу ударила молния, и по трубе забегали яркие огоньки. А затем здание разом окуталось пламенем, и камеру в руке Захара тряхнуло. Когда дым развеялся, на месте завода были дымящиеся руины.

«Видите?! – радостно закричал Захар. – Вот так я умею бороться со злом! Примите меня в свою Лигу, пожалуйста! Я очень хочу спасать мир и помогать людям! Я ваш самый большой фанат!»

На этом ролик закончился.

– Кхм, – произнес Бэтмен. – И где тут суперспособности? Похоже на взрыв газа.

– Именно так и пишут у них в новостях, – проскрипел Профессор Икс, копаясь в планшете. – В результате взрыва газа в Калуге разрушен завод. Жертв нет. Виновные в утечке газа устанавливаются.

– Тьфу ты… – разочарованно плюнул паутиной Человек-Паук.

– Это не сверхспособности, а говно! – подытожил Супермен. – Секретарша, так и напишите парню.

– А я именно так и написала, – обворожительно улыбнулась Женщина-Кошка.

– Ишь нашелся, Шитмен! – сострил Бэтмен.

И все засмеялись.

В этот самый момент в России стояла глубокая ночь. Захар был связан по рукам и ногам, а ступни его стояли в тазике, где быстро застывал цемент.

– Эколог сраный! – говорил один из громил, размахивая пистолетом. – Отвечай, кто тебя послал?

– Да остынь, – отвечал ему второй громила. – Никто его не посылал, сам поджег. Наши пробили все его звонки и контакты. Утопим его, и дело с концом.

– Не надо! – подал голос Захар. – Хуже будет!

– А что ты сделаешь-то?

Громила был прав. Захара сегодня схватили и запихнули в машину так быстро, что он не успел вскинуть руку и сосредоточиться. Теперь он ничего не мог: он был связан.

Вскоре цемент застыл окончательно, и бандиты понесли Захара к реке.

– Раз! Два! Три! – Они мерно раскачали тело и швырнули с обрыва.

Захар упал в воду и сразу пошел ко дну. Бандиты немного посмотрели на пузыри и пошли к машине.

Захар стоял на дне в тазу и понимал, что это его последние секунды. Но что он мог сделать? Ведь руки его были связаны. А если даже и нет, кого наказать?

«Я не могу утонуть! – говорил он себе. – Я не должен утонуть!»

Он рванулся из последних сил, извиваясь, и вдруг нащупал пальцем веревку, которой были связаны руки.

– Веревки дрянь! – закричал он, пуская изо рта пузыри.

Веревки и правда оказались дрянь: он еще раз дернул рукой, и они лопнули.

– Цемент отстой! – закричал Захар, выпуская остатки воздуха, и указал пальцем на таз.

Дрянью оказался и цемент. Он рассыпался, как только Захар снова дернул ногами.

Захар всплыл, жадно вдохнул ночной воздух, перевернулся на спину и поплыл, глядя в небо.

«Пусть течение само несет меня», – думал Захар, имея в виду свою жизнь.

Теперь он наконец понял то, что не давало ему покоя с детства, – зачем супермены всегда переодеваются в костюмы и закрывают лицо маской.

Да, разговор с владельцем завода был роковой ошибкой. Отныне никто не должен знать, кто творит добро и спасает мир.

Для начала Захар составил план работ. Ему хотелось собрать в едином списке все те проблемы и мировые вызовы, которые несут людям зло. Захар внимательно смотрел телевизор, читал новости, группы ВКонтакте, даже советовался с бабушками у подъезда и таксистами. Постепенно список вырисовывался.

Начал Захар с криптовалют. Мутное порождение анонимных хакеров, желавших разрушить надежные банковские системы и бросить мир в хаос, где процветает лишь торговля оружием, наркотиками и людьми. Но возникла непредвиденная проблема. Требовалось указать на криптовалюту, но где ее искать? Коварные разработчики будто специально сделали ее такой, чтобы ткнуть пальцем было не во что. Помог случай. Рассудив, что криптовалюта наверняка живет там, где процветает торговля наркотиками и оружием, Захар отправился к баракам за железную дорогу. Расчет оказался верен: ему удалось выменять у цыган свой смартфон на большую золотую монету биткоина. По пути к дому Захар мстительно бросил монету в прорубь, сконцентрировавшись. И наутро с удовлетворением прочел в интернете, что криптовалюты обрушились.

Дальше пошло проще. Захар занялся проблемами родного города. Он побывал во всех новых районах, где застройщики вырубали леса, возводя уродливые многоэтажные коробки. И вскоре все эти застройщики обанкротились.

Под его взглядом рушились безвкусные автобусные остановки, на месте которых городу приходилось строить новые, красивые. Лопались трубы, чтобы это не случилось зимой. Из-за семейных и финансовых проблем уходили в бизнес плохие хирурги, приносившие своим пациентам больше вреда, чем пользы.

Постепенно город обновлялся, становился все лучше и благоустроенней.

Жители все чаще замечали странного человека в каштаново-камуфляжном тренировочном костюме, в маске, скрывавшей лицо, с белыми буквами «Капитан Калуга». Он появлялся то тут, то там, сосредоточенно поднимал руку, и тогда что-то обязательно происходило. И так же бесследно растворялся в городской толпе.

Его обсуждали в городских новостях и на шоу экстрасенсов. Но никто не знал, что это за человек.

У себя дома Захар занимался международными проблемами. Он разорил по фотографии несколько европейских концернов холодильной техники, прежде чем озоновая дыра начала сокращаться. Много сил потратил на ГМО. Разорить производителей ему не удалось, зато товары потеряли вкус. Помидоры стали блеклыми и водянистыми, клубника – резиновой, а продукты из сои и вовсе стало невозможно есть. Теперь жители всего мира наглядно увидели недостатки ГМО, и их здоровье начало улучшаться.

Не забыл Захар и про экономику. Он обанкротил несколько мировых банков, и рубль стабилизировался. В общем, работы хватало.

Как-то летним вечером Захар медленно прогуливался по набережной Оки, пиная камушки носком ботинка. Солнце уже клонилось к закату, и казалось, что воздух прошит золотыми нитками. На душе было так спокойно, словно ничего и не было до этого: ни борьбы с корпорациями, ни бандитов, которые пытались его убить, ни обидного письма из Америки. О том, кем он был на самом деле, напоминал только костюм, который он всегда носил с собой в рюкзаке. На всякий случай.

Захар шел и думал о том, какой была бы его жизнь, если бы он тогда не вляпался в радиоактивную субстанцию. Наверное, он бы сейчас встречался с какой-нибудь милой девушкой, провожал ее каждый вечер до подъезда и на прощание целовал в теплую щеку. Потом он бы ушел в армию защищать Родину, а девушка ждала бы его и каждый вечер писала письма. Потом он бы вернулся и сделал ей предложение. Только надо придумать что-то необычное. Хотя зачем придумывать, если и предлагать-то некому.

Вдруг он увидел невдалеке девушку. Она сидела на парапете у самой воды и смотрела на заходящее солнце. Когда Захар подошел ближе, сердце его екнуло: это была Лиля Василькова! Та самая, в которую он был так безнадежно влюблен в школе. В девятом классе она перевелась в другую школу, и они перестали видеться. Хотя и до этого совсем не обращала на него внимания.

– Лиля, ты? – Захар подошел и смущенно улыбнулся.

– Я… – кивнула Лиля, но было понятно, что она его не узнает.

Когда он представился, она сказала:

– Я ведь очень злилась на тебя тогда. Ты вообще странный был. Вроде хороший человек, добрый, но все из-за тебя вляпывались в неприятности.

– Я изменился.

– И ладно, – ответила Лиля без интереса и перевела взгляд на небо.

Возникла неловкая пауза.

– Я тебя в сериале видел! – произнес Захар с уважением. – Сразу тебя узнал!

– Угу, – привычно кивнула Лиля. – А в каком?

– В «Иване Сусанине». Ты же там Настенька?

– Да, – кивнула Лиля.

– Как жаль, что во втором сезоне Настеньку съели волки! – вздохнул Захар.

– Не спеши ее хоронить, – загадочно улыбнулась Лиля, – мы снимаем третий.

– Здорово! – обрадовался Захар. – А где ты еще снимаешься?

– Долго рассказывать, – поморщилась Лиля. – Вот мюзикл сейчас делаем, у меня главная роль.

– Хороший мюзикл? – спросил Захар.

– Еще бы! Про войну.

Снова повисла тишина.

– А что ты здесь делаешь одна? – спросил он.

– Думаю, – произнесла она, не отводя взгляда от горизонта, – я, когда хочу подумать, к реке прихожу. Люблю гулять в одиночестве. Чтоб никто не мешал.

Захар сделал вид, что не понял намека.

– Я всегда знал, что ты особенная, – сказал он. – У тебя прекрасные герои!

– Это не герои, – отмахнулась Лиля, – это роли. Герои другие. Вот, например, Капитан Калуга. Про такого книгу напишут и будут изучать на уроках истории. Слышал о нем?

Захар кивнул. От волнения сердце его застучало так, что казалось, вот-вот выпрыгнет.

– Настоящий супергерой! – Лиля мечтательно улыбнулась. – А ведь он из Калуги. Представляешь? Ходит среди нас, а мы и не догадываемся. Я бы так хотела с ним встретиться.

– Я с ним знаком, – неожиданно для себя ляпнул Захар и почему-то сам испугался.

– Не может быть! – оживилась Лиля и схватила его за руку. – А кто он? Сколько ему лет? Как вы с ним познакомились? Можешь мне его показать?

– Я… – растерялся Захар, – попробую с ним поговорить.

– Завтра в кафе? – предложила Лиля. – Кстати, запиши мой номер.

С тех пор они стали встречаться. Лиля жадно расспрашивала Захара о его друге, а Захару каждый раз приходилось выдумывать, почему тот снова не смог прийти. Обычно говорил, что Капитан Калуга очень занят, буквально завален работой. Однажды даже соврал, что час назад его вызвал к себе президент, чтобы поручить дело государственной важности.

– У меня тоже есть к нему дело! – Лиля наклонилась и доверительно произнесла: – Очень важное! Про кино.

– Про кино? А что с ним?

– Все очень плохо! – вздохнула Лиля. – Ты же знаешь, мой парень – владелец Калужской киностудии…

– Действительно, плохо. Я не знал, что у тебя есть парень…

– Ты не поверишь, – продолжала Лиля, – «Калфильм» на грани разорения! Даже мюзикл мой под вопросом. А все из-за иностранных фильмов! Денег у них миллиарды, вот только правды мало. Ими забиты все кинотеатры, а на наши фильмы никто не ходит. Твой друг может что-то с ними сделать, чтобы наша индустрия снова поднялась?

– Сегодня же поговорю с ним. Кто там, в Америке, главный продюсер у всех их фильмов? Устроим ему неприятности…

– Только не убивайте! – попросила Лиля.

– Зачем убивать? Суды да харассменты – вот награда по заслугам всем голливудским воротилам.

Президент Соединенных Штатов Америки вызвал всех супергероев «Лиги Сверхспособностей» в Белый дом.

– Дармоеды! – кричал президент. – В мире орудует русский супергерой! Творит что хочет! Разоряет нас! А вы что делаете целыми днями? Комиксы читаете?

Супергерои молчали.

– Я давно говорил, – брызгал слюной президент, – разогнать вашу Лигу к чертовой матери, отправить вас строить стену с Мексикой.

– Халк не хотеть строить стену с Мексикой, – сказал Халк.

– Почему вы до сих пор не остановили этого говнюка?! – ревел президент.

– Так как же его остановишь? – вздохнул Супермен. – Он же сидит в своей стране, а пакостит нам сюда. А мы так не можем.

– Что вы вообще можете? У вас в Лиге, – президент заглянул в планшет, – числится 7134 супергероя! На что мы выделяем бюджетные средства?! Даю вам неделю! Не справитесь – можете не возвращаться…

Президент в последний раз погрозил кулаком и вышел.

– А еще, – негромко сказал Человек-Паук, – этот русский Шитмен как-то вмешался в наши выборы. И теперь у нас не президент, а какое-то…

– Закрой рот! – сурово одернул его Капитан Америка. – Здесь всюду камеры.

Россия встретила супергероев прохладным отношением шереметьевской таможни.

– От взгляда российских пограничников, – пожаловался Капитан Америка, – у меня прямо мурашки по спине бегают.

– Прости, – раздался голос Человека-Муравья, – у меня просто визы нет.

– А у меня колчан забрали, – пожаловался Зеленая Стрела. – А без него я как без рук.

– Катитесь за мной, не толпитесь, – прошипел Профессор Икс, устремляя вперед свою инвалидную коляску, – и так на нас все смотрят!

Супергерои догадывались, что Капитан Калуга живет в Калуге, но понятия не имели, как его найти. Работать приходилось по ночам, чтобы не привлекать внимание. Использовали все средства: телепатические способности Профессора Икс, проворство Человека-Паука, полсотни разведывательных полетов Бэтмена. А Халк даже сгоряча отметелил какого-то мужика в коричневом тренировочном костюме, который оказался простым водителем маршрутки.

Тогда решили устроить засаду.

Росомаха принялся по ночам зверски царапать асфальт на всех центральных улицах. На третью ночь ему навстречу вышел худощавый парень в каштановом камуфляже и молча указал на Росомаху пальцем. В тот же миг Росомаха задел когтем подземный кабель, и его так шарахнуло током, что он упал без чувств.

Сидевшие в засаде супергерои только того и ждали. Они бросились в атаку. Но ни Мистер Жук, ни Человек-Пылесос, ни Женщина-Муравьед не смогли ничего сделать. А Бэтмен, спикировавший сверху, зацепился ногами за интернет-провода и с криком рухнул за гаражами. Стало ясно, что в честном бою Капитан Калуга непобедим. Преподав урок супергероям, он исчез в темноте переулков. И где его теперь искать?

К счастью, только тут Женщина-Кошка вспомнила о том письме, которое Захар когда-то прислал в Лигу. В нем были все его координаты. Теперь найти дом, где живет Захар Попов, и устроить за ним слежку было сущим пустяком.

Изучив его привычки, супергерои обнаружили, что вечерами он прогуливается по набережной с девушкой.

Так возник план.

Однажды утром Захар получил письмо из «Лиги Сверхспособностей». Но это было вовсе не признание его заслуг, а приглашение явиться на честный бой в строящееся за рекой здание нового завода. К письму был приложен видеоролик: плачущую Лилю привязывали к железной решетке Человек-Паук и Человек-Лосось.

Уже через полчаса разъяренный Захар был на заводе. Здесь на месте старых руин возвышался новый корпус, наполненный очистным оборудованием, почти уже настроенным. Захар переходил из цеха в цех, но нигде не было ни души.

– Хватит прятаться! – закричал Захар. – Кто тут хотел честный бой?! Выходи!

Справа зашуршал полиэтилен, из него выбрался Супермен и зажег свет. Этот цех был огромен. В центре, вращая лопастями, гудел исполинский механизм. У стен громоздились наполовину распакованные ящики с оборудованием. А в дальнем углу, привязанная к решетке, висела Лиля. Он ее сразу узнал, несмотря на торчащий изо рта кляп.

– Вот скажи мне, Шитмен, – начал Супермен уверенно, – в чем твоя суперсила? Делать гадости?

– На себя посмотри! – вскричал Захар. – Это вы гадости делаете, а я живу – по чести. А у вас чести нет, одно эго раздутое! Вы зачем девушку украли?

– Девушку мы отпустим. А вот ты нам за все ответишь!

– И что вы мне сделаете?! – засмеялся Захар, шагнув к нему. – Моя суперсила мощнее вашей вместе взятой!

– На-ка, освежись! – ухмыльнулся Супермен и резко вытащил из-за спины баллончик.

Он ловко окатил Захара аэрозолем, и в воздухе разлился острый аромат яблока и хвои.

Захар вскинул руку, сосредоточился и выкрикнул, глядя в глаза Супермену:

– Провались!

Но… ничего не произошло.

Захар удивился и повторил еще требовательней:

– Провались!!!

И опять ничего не случилось.

Зал ожил. Из-за ящиков вылезали попрятавшиеся супергерои. Они хихикали и удовлетворенно потирали руки, лапы и клешни.

– Думал, что ты самый умный? – усмехнулся Супермен. – А самый умный у нас – Профессор Икс!

Супермен приглашающе вскинул ладонь. Поскрипывая креслом, вперед выкатился Профессор Икс:

– Я смоделировал твою сверхспособность на своем суперкомпьютере. И нашел твое слабое место. Ты боишься аэрозоля! Теперь ты снова стал простым беспомощным человеком…

– Не может этого быть! – воскликнул Захар, но его грубо схватили и поволокли в центр цеха.

Здесь в полу ревел огромный вентилятор, сверкая остро наточенными лопастями. Захара связали и подвесили на крюке – прямо над ревущей сталью.

– Твое последнее желание? – предложил Супермен. – Сигарета? Виски? Автограф?

– Отпустите Лилю! – закричал Захар. – Вы обещали!

– Ладно, – согласился Супермен, – развяжите ее.

Человек-Паук проворно развязал Лилю и вынул кляп у нее изо рта.

– Ступай, – сказал он ей беззлобно, – и не возвращайся.

– По закону «Лиги Сверхспособностей», – торжественно объявил Супермен, – враг и самозванец приговаривается к казни!

Он шагнул к Захару и сорвал с его лица маску. Донесся удивленный возглас Лили.

– Никто в мире не имеет права суперменствовать без согласия Лиги! – твердо сказал Супермен и взмахнул рукой. – Включайте лебедку! Опускайте его на лопасти! Только медленно…

– Стойте! – раздался голос Лили. – Помирать, так с музыкой!

– Че? – удивилась Суперженщина.

– У нас в России такой обычай, – соврала Лиля, – перед казнью петь и плясать.

Лиля вышла в центр цеха и, грациозно танцуя, начала петь очень нежный, лиричный, чувственный, веселый, глубокий, проникновенный шансон. Песня была такая красивая, что супергерои стояли как завороженные. А Профессор Икс даже начал едва заметно подергивать в такт левой ногой, хотя прежде ему такое никогда не удавалось.

– Я плакать… – шмыгнул носом Халк.

– Может, у нее суперспособность? – восторженно прошептала Женщина-Кошка.

– А может, – воскликнул Человек-Муравей, – хватит уже?! Двадцать восемь минут уже поет! Я засек. У нее куплеты повторяются.

– Балда ты, – ответил Капитан Америка, – куплеты разные, это припев повторяется.

Профессор Икс откашлялся, привлекая внимание.

– Тем временем я телепатически проник в ее мысли! – объявил он. – И выяснил, что она просто тянет время, потому что уже вызвала полицию…

– Отставить пение!!! – скомандовал разъяренный Супермен.

Лиля испуганно смолкла.

– Опускайте его на вентилятор! – приказал Супермен. – Не сработал твой план, девчонка, зря тянула время.

– А вот и не зря! – весело ответил Захар.

Он посмотрел вниз на вентилятор и сосредоточился. В тот же миг вентилятор словно споткнулся, и его лопасти со скрежетом остановились.

– Выветрился ваш аэрозоль! – засмеялся Захар. Он легко разорвал веревки и спрыгнул на пол: – Уж теперь-то я вам задам!

– Бей его! – отчаянно крикнул Супермен и бросился вперед, выставив кулак.

С другой стороны уже летел Бэтмен.

Но Захар лишь присел, и Бэтмен неудачно заехал Супермену в подбородок. Да так, что вылетела невиданных размеров вставная челюсть и покатилась по цементному полу, подпрыгивая и щелкая. Супермен тем временем врезал Бэтмену сразу в оба глаза, потому что кулак его был огромен. Увидев потасовку, но не поняв, что происходит, супермены бросились вперед. Что тут началось!

Отчаянно блеял Человек-Козел, застряв рогами в решетке. Пытаясь добраться до Захара, рассвирепевший Халк измолотил кулаками Капитана Америку и Суперженщину. А Человек-Лосось, случайно попавший Халку под руку, пробил собой стену и вылетел наружу, упав в реку брюхом кверху.

Человек-Паук запутался в собственной паутине. Капитан Бумеранг, бросаясь в бой, оттолкнулся от стены обеими ногами, заложил в воздухе неудачный вираж и вусмерть расшибся об ту же стену.

Человек-Муравей, поддавшись панике, принялся то увеличиваться, то уменьшаться. Пока его случайно не проглотила Женщина-Муравьед, пытавшаяся куснуть за ногу Захара.

Зеленая Стрела неудачно метнул прут арматуры, и тот угодил в пульт кресла Профессора Икс. Кресло взревело моторами и принялось бешено ездить по цеху, давя всех на своем пути.

Когда супергерои, избитые и деморализованные, стонали на полу, послышались ровный топот.

– Так-так! – сурово произнес майор Калашников и огляделся: – Знакомые все лица!

За ним вошла рота спецназа.

– Мутанты! – тоном, не допускающим сомнений, объявил майор. – Руки за голову и шагом марш в автозак! Ну, кроме Флэша, конечно. Не надо прятаться за батарею, Флэш, я вас вижу. Мы вас уважаем. Можно с вами сэлфи?

Он сделал три снимка, обняв Флэша за плечи, убедился, что все три получились, и гаркнул:

– Ну, че встал-то? Двигай давай в автозак, догоняй своих!

И в этот миг Лиля бросилась Захару на шею. А со всех сторон зазвучала торжественная симфоническая музыка. Было не очень понятно, откуда она здесь взялась. Но пусть это будет единственной недостоверной деталью нашего честного повествования.

– Вот ведь… Каких только удивительных и примечательных индивидуумов не встретишь в пределах нашей родной и любимой обитаемой ойкумены, – брезгливо, но велеречиво профырчал межпланетный олигарх Сандал Звездогорович Сипульник, скатываясь по трапу своей личной ракеты на поверхность астероида Успенский-966. Он именно скатился, потому что, перебирал ли он при этом спуске ногами, стороннему наблюдателю заметно не было. Сипульник был равновелик во все трех измерениях. Точнее – равно мал. Примерно метра полтора, но во все стороны. На планете Баба-Муся-305 про таких говорили: «Поперек себя шире». А на астероиде Успенский-966 сказали просто: «Круглый». Хотя правильнее было бы сказать: «Шарообразный». Но Сука Страшный и Сволочь Порядочный, едва увидев Сипульника, спускающегося по трапу, не сговариваясь сказали хором:

– Он же круглый!

Они и были этими сторонними наблюдателями. А потом они переглянулись и снова сказали в два голоса: «Мы что, хором будем разговаривать?» И рассмеялись. В этом нет ничего удивительного – Сука Страшный и Сволочь Порядочный давние друзья и многие годы все время проводят вдвоем. Удивительно другое: кто они вообще такие. Но об этом отдельно…

Потому что ведь действительно… Каких только удивительных и примечательных индивидуумов не встретишь в пределах нашей родной и любимой обитаемой ойкумены. Ой-е-е-е-й-кумены – так и хочется сказать на распев. Или спеть на раз… На раз-два-три… Некоторые так и поют. Скитаются по нашей ойкумене и поют. Кто под набрюшный фортепьян, кто под двенадцатиструнный балалай, а кто и просто так поет, прости, Господи, за невольную тавтологию, – нараспев, без всякого даже бубна. Да только эти двое не из таких – у них инструмент какой-никакой, а все же имеется. Заплечная фисгармония – инструмент древний, но надежный и проверенный; знай только растягивай мехи да жми на кнопочки. Ну и петь, конечно, не забывай. А поют они на два голоса, как и говорят.

Сволочь Порядочный – уникальный, а возможно, и вполне единственный представитель вымершей разновидности яйцекладущих гоминидов, найденный черными криптозоологами на астероиде Чунга-Чанга-488. Черными они звались не только за цвет своей кожи, но и потому, что занимались своим кропотливым трудим и заманчивыми исследованиями нелегально. Поэтому, когда они нашли неведому зверушку, сами испугались больше, чем она. Точнее, как выяснилось впоследствии, – он. Однако исследователи быстро оправились, поспешили споймать чудо природы. Да, зверушка оказалась самцом, причем весьма боевитого и в целом прескверного нрава. Хотя поначалу она, а точнее, он казался кротким существом – мило хлопала, а точнее, хлопал большими глазами с длинными ресницами и довольно миролюбиво и мило утробно урчал. Но когда Вожак банды криптозоологов сделал пальцами правой руки «козу» и протянул ее вперед со словами «У-тю-тю-тю», найденыш откусил ему оба пальца, торчавших вперед. И принялся дальше так же мило и миролюбиво урчать – только громче.

– У, сволочь! – сказал Первый заместитель Вожака банды криптозоологов.

– Поря-а-адочный, – добавил Второй заместитель Вожака банды криптозоологов, первым заметивший первичный половые признаки диковинного существа.

Вожак банды криптозоологов ничего не сказал. Даже произнесенные ранее «У-тю-тю-тю» ему не удавалось повторить – получалось только: «Уууууу…»

Зверьку – а точнее, и не зверьку вовсе, а полноценному гоминиду с Ай-Кью, превосходящему суммарный ай-кью всех членов банды криптозоологов, включая и Вожака, и его Первого и Второго заместителей, – все сказанное, ну, конечно, кроме истошного «Уууууу…», судя по еще более усилившемуся урчанию, очень понравилось. И он так себя впредь решил и называть – Сволочь Порядочный. Позже он любил говорить:

– Да, я – Сволочь. Но я – Сволочь Порядочный. У меня все по порядку. Я никому зла не делаю, а делаю только то, что каждый сам себе желает получить. А если этот каждый сам не знает, что то, чего он так желает себе, это для него и есть наипервейшее зло, то это не моя вина, а этого злосчастного каждого. Люди сами себе зло делают. А я им только помогаю. Во всем помогаю. И в том зле, что они себе делают, – тоже. Вот таков мой порядок.

Впрочем, слово «каждый» в данном случае не вполне подходит. Сволочь Порядочный его употреблял просто для красивого словца и чтобы прибавить себе значимости. Потому что далеко не каждый, а как раз очень даже редкие встречные получали от него какие-то неудобства. Большинству же своих близких он приносил исключительно радость. Пел песни под аккомпанемент своего друга Суки Страшного, показывал всякие невероятные фокусы, всячески веселил и развлекал.

Фокусы да песни, песни да фокусы – с этим и приехали на астероид Успенский-966 два закадычных друга в рамках неофициального гастрольного тура по Большому поясу астероидов в поддержку их незаписанного 8plet-альбома «Мы к вам приехали на год». Этим они так и приглянулись местным звездоказакам и киберпочвенникам. Да так приглянулись, что те и пригласили Суку Страшного и Сволочь Порядочного у них если не остаться навсегда, то хотя бы погостить подольше – развлекать астероидян да скрашивать изысканным искусством их каждодневный труд и еженедельный досуг… Но об этом не сейчас.

Об этом будет чуть позже, а на тот момент криптозоологи не на шутку перепугались. Потому что найденыш вскорости перекусал всех криптозоологов за все возможные части их тел, до которых смог дотянуться. И перекусанные бедолаги, не зная, что делать со столь агрессивным научным открытием, решили от него подобру-поздорову отказаться, запаковали в ящик не то с плодами какого-то тамошнего дерева, не то с высокоточной продукцией кампании «Эпл-хина» и отправили в Метрополию. В секретную лабораторию таких же, как они, черных вивисекторов от науки. Там Сволочь Порядочный и повстречал своего будущего друга – Суку Страшного…

Сандал Звездогорович Сипульник ничего этого не знал. Ступив на почву астероида Успенский-966, он огляделся по сторонам и удовлетворенно крякнул.

– Да-а-а… – только и сказал Сипульник.

А тем временем по трапу спустились два его помощника, похожих, словно Двое-Из-Ларца-Одинаковых-С-Лица. Каждый был вдвое выше Сипульника, а в плечах – как он в талии. У каждого в руках было по два огромных чемодана.

– Да-да-а-а… – вторил шефу Первый помощник.

– Да-да-да-а-а… – поддержал их обоих Второй помощник.

Сипульник промолчал, но подумал: «Надо бы его уволить, слишком много болтает». На какую-то долю секунды у него в мозгу промелькнула мысль о том, что все это уже было, но где-то, когда-то давно и не с ними. Но тут же забыл и первое, и второе.

Сипульник взглянул на скромных тружеников народного искусства. Особенно его поразил большой, зеленый и плоский, с огромной зубастой пастью и с добрыми, лучащимися глазами.

– От, сука, страшный… – проговорил Сандал Звездогорович. Он и не знал, насколько оказался неоригинален…

Когда посылка с астероида Чунга-Чанга-488 пришла в Метрополию, в секретной лаборатории черных вивисекторов шел обычный рабочий день – ставились самые разные опыты над животными. Но самый главный из них – по растормаживанию интеллекта у крупных рептилий. Черные вивисекторы откуда-то разузнали, что у крупных рептилий в отличие от мелких есть кора головного мозга. А это значит, что они потенциальные интеллектуалы. Забегая вперед, скажем, что проявлений определенного интеллектуализма они все же от крупных рептилий добились. Точнее, от одного из их представителей…

Когда прибыла посылка с астероида Чунга-Чанга-488, в опытной студии черных вивисекторов вовсю кипела работа. На секционном столе была распята огромная туша серо-зеленого цвета. Вокруг нее суетились Главный вивисектор и двое его помощников. Они тыкали в тушу ланцетами, скальпелями и бронзовыми электродами, провода от которых тянулись к массивному агрегату, напоминающему помесь наградного кубка и водокачки.

В дверь студии постучали и, не дожидаясь ответа, зашли. Зашел почтальон. «Кто стучится в дверь ко мне с толстой сумкой на ремне», – подумал Главный вивисектор. А его помощники ничего подумать не успели.

– Вам посылка, – только и успел сказать почтальон.

В этот самый момент посылка, которую он держал перед собой, разлетелась вдребезги, и из нее выскочил взъерошенный Сволочь Порядочный и мирно заурчал. Однако, как уже было замечено выше, его урчание производило на слушателей особое действие. Все черные вивисекторы от неожиданности одновременно выронили из рук все свои ланцеты, скальпели и бронзовые электроды и замерли с открытыми ртами.

По странному стечению обстоятельств все ланцеты и скальпели, упав, попали аккурат на ремни, которые фиксировали серо-зеленую тушу, и перерезали их. А один из бронзовых электродов попал в какое-то особенное место на теле истязаемого существа, которое так долго искали черные вивисекторы. Они звали это место Золотым сечением… Зверь очнулся от наркоза, вскочил и сразу же осознал, что его интеллект расторможен. Он завращал глазами и несколько раз щелкнул челюстями. И опытная студия моментально опустела. Черные вивисекторы бежали как спринтеры на дистанции, почтальон мчался за ними. Остался один только Сволочь Порядочный.

Большой зверь посмотрел на маленького и улыбнулся всей своей огромной пастью, продемонстрировав все свои не поддающиеся подсчету зубы. Глаза его излучали доброту. И все же Сволочь Порядочный невольно отпрянул и проговорил:

– От, сука, страшный…

Большому зверю это понравилось, и он так и стал себя именовать впредь – Сука Страшный. А Сволочь Порядочный, в свою очередь, увидев все эти зубы и пасть, навсегда зарекся кусаться и переключился на занятия мелкой магией, которая со временем приняла довольно большие размеры. А Сука Страшный за это время довольно сносно освоил игру на заплечной фисгармонии.

Так встретились Сука Страшный и Сволочь Порядочный, так они подружились, так образовался этот необычный творческий дуэт. И начали они кочевать с планеты на планету, с астероида на астероид с художественной программой, выдержанной в оригинальном жанре. Сука Страшный играл на заплечной фисгармонии, а Сволочь Порядочный показывал фокусы, и оба они пели песни на два голоса. Поскольку места они посещали в основном аграрные, крупных мегаполисов избегали, то и тематика у них была в основном сельскохозяйственная и весьма жизнеутверждающая:

Первое официально задокументированное упоминание об этом эстрадном дуэте относится ко временам еще только освоения Большого пояса астероидов. Там тогда попадалось много проходимцев, и все было очень строго. И вот на астероиде Анекдотный-205 Суку Страшного и Сволоча Порядочного арестовали за бродяжничество и тунеядство и посадили в участок. Конечно же, бродяжничество и тунеядство были всего лишь предлогом, на самом деле астероидные власти желали поживиться с бедных бродячих артистов, считая их несметно богатыми, но скрывающими свои достатки. В те времена так было на всех, едва только освоенных, астероидах Большого пояса.

Чтобы деятели искусств были посговорчивее, их посадили в одну камеру с известным на весь Большой пояс дебоширом и растлителем, рецидивистом Зыряном Стигматуллиным, арестованным накануне за то, что тот украл на базаре яблоко.

Сука Страшный сразу же брякнулся на нары и тут же мирно уснул, слегка похрапывая. А склонный к общительности Сволочь Порядочный урча пошел знакомиться. Зырян угрожающе навис над тщедушным существом.

– За что сидим? – грозно спросил рецидивист.

– Да так, – невинно хлопая ресницами, произнес Сволочь Порядочный. – Шутки шутим, песни поем, фокусы разные показываем…

– Какие такие фокусы? – еще более грозно спросил Зырян.

– Да разные случается…

– Ну, так колись!

– Ну, вот, к примеру… – начал Сволочь, – ты бы хотел, чтобы член твой доставал аж до полу?

Зырян зареготал так, что эхо поскакало по всем уголкам небольшой тюремной камеры.

– Конечно, хочу!

Сволочь локтем толкнул в бок своего спящего товарища. Тот вскочил на нарах и бешено завращал глазами, как умел только он.

– Сука, дружок, – кротко произнес Сволочь, – откуси ему ноги…

Информация о том, что произошло в камере после этого, не сохранилась ни в официальных источниках, ни в народной памяти, однако Зыряна Стигматуллина в Большом поясе астероидов с тех пор больше никто не видел…

Впрочем, многие утверждают, что это вовсе не официально задокументированное упоминание, а просто народное предание или, если еще проще, исторический анекдот. И не простой анекдот, а анекдот с очень большой бородой. Более того, некоторые вообще утверждают, что история эта никакого отношения к Суке Страшному и Сволочу Порядочному не имеет, что в ней были задействованы совсем другие персонажи, и все это случилось не во времена освоения Большого пояса астероидов, а гораздо раньше, во времена, когда цивилизация еще не покинула пределов Метрополии. Другие же считают, что это миф с его вечным возвращением, существующий в соответствии с культурологической теорией, появившейся в те же стародавние времена…

Впрочем, в таком случае эта история могла бы послужить эпиграфом к тому повествованию, что будет далее. А далее произошло следующее.

Сандал Звездогорович Сипульник вновь посмотрел на Суку Страшного и Сволоча Порядочного и задумчиво произнес:

– Когда эта планета будет моей, таких индивидуумов здесь не будет. А это случится очень скоро. Попомните мое слово!

Он обернулся, чтобы окинуть взглядом своих помощников, убедился в том, что они успешно сошли с трапа и чемоданы у них в руках, и скомандовал:

– За мной!

Сказав это, Сипульник покатился к зданию метеоритной администрации. Помощники с чемоданами послушно последовали за ним. Сука Страшный и Сволочь Порядочный молча переглянулись, пожали плечами и пошли в домик, который отвели им жители астероида, когда предложили остаться.

Сандал Звездогорович с помощниками и чемоданами зашел в здание астероидной администрации. Какое-то время было тихо. Только дубоковыль шелестел на фиолетовых холмах. Только стратозяблики пересвистывались в зарослях древовидного чертополоха. Пролетела жабоворонка, маленьким смерчиком взвихрилась пыль на проселочной дороге…

Потом из дверей метеоритной администрации вышел Сипульник, довольно потирая руки. За ним вышли его помощники. У каждого из них было уже только по одному чемодану.

– Да-а-а… – только и сказал Сандал Звездогорович.

– Да-да-а-а… – вторил шефу Первый помощник.

– Да-да-да-а-а… – поддержал их обоих Второй помощник.

Сипульник на миг вспомнил, что хотел уволить Второго помощника за то, что он много болтает, но о том, что все это уже было – и не однажды, и с ними, и не с ними, – он уже не вспомнил.

– За мной! – скомандовал Сипульник и покатился к Центральной площади астероида Успенский-966. Помощники с чемоданами последовали за ним.

А из дверей астероидной администрации торопливо вышли Председатель Правления и Главный Судья. У каждого в руках было по чемодану. По тому самому, что раньше были у помощников Сипульника. Председатель Правления и Главный Судья поспешили каждый к своей личной ракете. Корабли взмыли ввысь, покидая астероид Успенский-966. Как потом выяснилось, навсегда…

Сука Страшный и Сволочь Порядочный мирно отдыхали в своем скромном домике – каждый на своей коечке. И прислушивались к шуму, доносящемуся снаружи, с Центральной площади астероида Успенский-966.

А оттуда доносились громкие возгласы Сандала Звездогоровича Сипульника:

– Подходите! Подходите скорее! Подходите все! Всем положены компенсации!

Его помощников слышно не было. Все-таки они оба были немногословны, зря он хотел уволить одного из них. Впрочем, Сипульник все равно об этом забыл… Он думал только об астероиде Успенский-966.

– Ведь надурит же, – меланхолично сказал Сволочь Порядочный, глядя в потолок на фиолетового таракана, который гнался за зеленой четвероножкой.

– Надурит, к гадалке не ходи, – поддержал его так же меланхолично Сука Страшный, также глядя в потолок на зеленую четвероножку, которая, в свою очередь, гналась за фиолетовым тараканом в обратном направлении.

– Еще не знаю как, но надурит точно…

– Даже сомнений нет…

– Как говорили у меня на родине, на астероиде Чунга-Чанга-488, не возжелай банана, что растет на склоне вулкана.

– Мудрые слова.

Сука Страшный и Сволочь Порядочный еще немного полежали. Они слушали, как гул толпы сначала нарастал, нарастал, так, что со временем выкрики Сипульника стали даже тонуть в нем. В какой-то момент гул достиг своего пика и начал спадать. Вновь стали отчетливо слышны выкрики Сандала Звездогоровича:

– Ну, кто еще не получил компенсацию? Подходите скорее! И не забывайте расписываться в ведомости… Не забывайте… Так-так… Это для отчетности. Мир должен знать, что все жители астероида Успенский-966 получили компенсацию…

– Почему никто не спрашивает, за что эта компенсация? – задумчиво спросил Сука Страшный. – Это компенсация – чего?

– Видимо, потому что, когда у человека что-то забирают, он интересуется – за что, – так же задумчиво ответил Сволочь Порядочный. – А если дают, то воспринимает это как должное… Закон Вселенной…

Сука Страшный и Сволочь Порядочный полежали еще немного. Фиолетовый таракан и зеленая четвероножка попрятались по щелям. Гул толпы на Центральной площади астероида Успенский-966 стал еще тише.

– Пойдем посмотрим? – предложил Сука Страшный. – Чувствую, добром это не кончится…

– Пойдем, – поддержал его Сволочь Порядочный. – Кто, как не мы, сможет привнести толику добра в этот недобрый в общем-то мир…

И они пошли на Центральную площадь.

А площадь была полна радостных жителей астероида. Они бодро похлопывали друг друга по плечам и обсуждали, что они в первую очередь приобретут для своего хозяйства на полученные средства, а что – немного погодя.

– Ну а теперь, когда каждый получил свое, – торжественно произнес Сандал Звездогорович Сипульник, – прощайте, господа!

– До свидания, уважаемый, – раздались благодарные реплики из толпы.

– Нет, не до свидания, а именно прощайте, – уточнил Сипульник. – Чтоб я вас никого больше не видел на своем астероиде!

– Но это же наш астероид! – выкрикнул кто-то.

– Был ваш, стал мой. Вы только что его продали мне. Каждый свой пай. У меня есть все ваши подписи. Любой суд примет мою сторону.

– Мы пожалуемся Председателю Правления, – сказал кто-то.

– Мы пожалуемся Главному Судье, – сказал кто-то еще.

Сипульник презрительно хмыкнул:

– Они тоже получили свое и теперь, насколько мне известно, уже далеко-далеко и сюда больше не вернутся…

Жители астероида Успенский-966… а точнее, уже бывшие жители астероида Успенский-966 недовольно загалдели. Но помощники Сипульника достали из-за пазух многозарядные стрелястеры и сделали несколько предупредительных выстрелов вверх.

– Даю вам сутки на сборы, – словно смилостивившись, произнес Сипульник, – завтра как раз прибудет чартерный звездолет. Полученных вами денег хватит на то, чтобы обустроиться где-нибудь на окраине Колонизированных Территорий… Удачи вам. Прощайте.

Люди уже не похлопывали друг друга по плечам, а потрясенно смотрели на землю, которая еще недавно принадлежала им. Постепенно они начали молча расходиться.

– А вы что здесь делаете? – грозно спросил Сипульник, когда на площади остались только Сука Страшный и Сволочь Порядочный.

– Я же говорил вам уже, – застенчиво произнес Сволочь Порядочный, ковыряя носком правой ноги песок. – Шутки шутим, песни поем, фокусы разные показываем…

– Какие шутки?

– Вот тебе и королева, – громко продекламировал Сволочь Порядочный. – Муж в поход, она – налево…

А Сука Страшный взял несколько аккордов на своей заплечной фисгармонии. Сипульник пренебрежительно хмыкнул:

– А еще?

– С ночи планов громадье, а утром встанешь – и адье…

Сука Страшный взял еще несколько аккордов.

– Ничего… Жизненно, – одобрил Сипульник. Ему даже понравилось это незамысловатое народное творчество. – Ну а фокусы?

– О-о-о… Фокусы у нас исключительно эксклюзивные, – пояснил Сволочь Порядочный.

– Это как? – заинтересовался Сипульник.

– Фокусы – исключительно на заказ. Для каждого – свой фокус-покус. Делаем только то, что нужно каждому конкретному заказчику. Только то, что он себе пожелает…

– Это как? – повторил Сипульник.

– А вот как… – произнес Сволочь Порядочный. – Вот вам, к примеру, не помешало бы слегка похудеть. Сбросить вес… Вы никогда не думали об этом?

Сволочь Порядочный попал в самую точку, а точнее, наступил на самую больную мозоль Сипульнику. И хитрый зверек прекрасно понимал это. Иначе не был бы он Сволочью Порядочным. Конечно, Сандал Звездогорович Сипульник только об этом и думал в нечастые, но все же случающиеся тягостные часы бессонницы. Если, конечно, не думал в этот момент о том, как бы что-нибудь такое еще захапать да подмять под себя. В целом Сипульник был мужчиной, уверенным в себе. Все-то у него было. Всем-то он был доволен… Вот только лишний вес… Вот только его комическая фигура… Этот огромный живот при довольно малом росте. Это было единственным, что смущало его в целом довольное существование. Он и к специалистам обращался, и на диетах сидел, сколько хватало сил и выдержки, – никакого результата. Живот рос с каждым годом, придавая уважаемому человеку все более и более комический вид.

Что-то внутри Сандала Звездогоровича опустилось, а потом подскочило и запрыгало, как мячик.

– А что, можно сделать что-то радикальное? – спросил он, утратив всю свою спесь и уверенность.

– Фокус-покус, – только и ответил Сволочь Порядочный.

– Какой фокус-покус? – снова спросил Сипульник, уже заранее готовый на все.

– Очень простой. Вы ведь раньше, ну, то есть лет эдак десять назад, имели живот поменьше? – поинтересовался Сволочь.

– Да, конечно, – закивал Сандал Звездогорович, – он же растет…

– Вот. В том-то и дело, что растет. А я силой мелкой магии и великого волшебства как бы откручу время назад… Я это могу, не сомневайтесь. Вы, конечно, не станете моложе внутренне. Нет, на это даже магия не способна. Но внешне вы будете таким, каким были десять лет назад… Как вам такое предложение?

– Я согласен, – сглотнув слюну, произнес Сипульник.

– Тогда энергично и уверенно скажите всего одно слово: «Хочу!»

– Хочу! – не задумываясь, произнес Сандал Звездогорович.

Сволочь Порядочный сделал несколько пассов и произнес:

– Эмори-эмори, дэсмори-дэсмори, трапаганга-су!

Сука Страшный взял несколько аккордов на заплечной фисгармонии.

У Сандала Звездогоровича Сипульника слегка закружилась голова. Перед глазами возникли круги и квадраты – фиолетовые в крапинку. Он сильно чихнул, и мир вернулся к прежним очертаниям.

Помощники Сипульника удивленно крякнули, глядя на него.

– О как! – хором сказали они.

– Что? Получилось? – спросил Сандал Звездогорович. Но он сам уже увидел, что его живот стал гораздо меньше. Да-да, именно таким он был десять лет назад, когда Сипульнику было всего пятьдесят лет.

Олигарх похлопал себя по животу.

– Вот это да! – сказал. Но тут же ему в его точно отлаженный ум пришла другая мысль: «Да-то – да. Но не совсем – да…» Когда ему было сорок лет, его живот был еще меньше…

– Я вас понимаю, – сказал Сволочь Порядочный.

– Что? – спросил Сипульник.

– Вы думаете о том, что еще раньше вы были еще стройнее… Так ведь?

Сука Страшный заиграл на заплечной фисгармонии бодрый мотив и заплясал на месте.

– Да! Да! – произнес Сипульник.

– Только второй перенос будет на десять лет больше. Вы согласны?

– Конечно! – закивал Сандал Звездогорович.

– Принцип вам уже знаком, – кротко помахивая ресницами, сказал Сволочь Порядочный. – Энергично и уверенно скажите: «Хочу!»

Сука Страшный не переставал играть и приплясывать. Но Сипульник, не обращая на это внимания, сказал:

– Хочу!

Все было так же, как в прошлый раз. Только под музыку.

– Эмори-эмори, дэсмори-дэсмори, трапаганга-су! – сказал Сволочь Порядочный, а Сука Страшный не переставал играть.

– О как! – вновь хором сказали помощники Сипульника, оглядывая своего шефа.

– Получилось… – произнес он, оглядывая свой живот. Он стал еще меньше, но он все же был. Был! И поганая мыслишка вновь посетила его четко отлаженный мозг… Как радость от приобретения иногда омрачается осознанием того, что мог приобрести еще больше… Что уж там говорить, жаден был Сандал Звездогорович Сипульник, жаден. Иначе и не приобрел бы всего того, что он приобрел.

– А еще можно? – спросил он, перекрикивая звуки заплечной фисгармонии, на которой не переставая наяривал Сука Страшный.

– Скажи: «Хочу!», – только и произнес Сволочь Порядочный, – и фокус-покус произойдет вновь.

– Хочу! Хочу! Хочу! – прокричал Сандал Звездогорович. И у него вновь потемнело в глазах. Словно откуда-то издалека он услышал голос Сволоча Порядочного:

– Эмори-эмори, дэсмори-дэсмори, трапаганга-су!

На этот раз головокружение длилось дольше. Но все же кончилось. Правда, Сипульник не ощущал времени. Он почувствовал тепло, уют и благодать. Он висел в невесомости. Нет, он плавал в густом растворе. Ему было хорошо. Так хорошо ему еще никогда не было. Родная и надежная стена защищала его от всего постороннего мира. Ему не нужно никуда бежать, не нужно никуда ехать… Не нужно никого обманывать, не нужно ничего приобретать… И этого злосчастного живота совсем нет… Еще нет… Так бы плавать и плавать вечно.

– Дорогой, я хотела тебе сказать, но все не решалась, – Сипульник услышал голос, женский, он узнал, это был голос его мамы, – я хотела тебе сказать, что я не уверена…

– Знаешь, дорогая, я тоже не решался сказать. – Сипульник услышал второй голос, мужской, это был отец. – Я тоже не уверен.

– Мы еще такие молодые…

– Да.

– Нам ведь надо учиться…

– Да, дорогая.

– Надо делать карьеру…

– Да, дорогая.

– А дети у нас еще будут. Ведь так?

– Конечно, будут!

– А сейчас… Сейчас это так несвоевременно… Сейчас это так некстати…

– Я с тобой совершенно согласен. Я уже даже нашел подходящую клинику – вот ее номер. Это не займет и дня.

– А дети у нас еще будут. Другие…

– Конечно, дорогая, будут. Другие…

…Помощники Сандала Звездогоровича Сипульника удивленно смотрели на пустое место между ними.

– Где он? – спросил Первый помощник.

– Его нет? – спросил Второй помощник.

– Его и не было, – ответил им Сволочь Порядочный и добавил: – Фокус-покус.

– Да-а-а… – сказал Первый помощник.

– Да-а-а… – сказал Второй помощник.

На этот раз им было не до болтовни.

Прослышав о том, что Сандала Звездогоровича Сипульника нет и вроде как и не было, радостные жители… снова жители астероида Успенский-966 высыпали на улицу. Растерявшиеся помощники несуществующего олигарха побросали свои срелястеры и побежали к ракете. Она, к их счастью, не исчезла вместе со своим хозяином.

Сука Страшный улыбнулся во всю свою многозубую пасть и заиграл на заплечной фисгармонии финальную тему из шестого фильма сериала «Звездные войны». Его как раз недавно перевели в 8plet-формат, и все его знали. Как же, как же – «Возвращение джедая»… А все жители астероида Успенский-966 хором запели на этот незамысловатый мотив главный хит дуэта «Сука Страшный и Сволочь Порядочный: фокусы-покусы и разнообразные припевки»:

История эта во многом похожа на сказку. Однако большинство волшебных сказок по традиции кончается свадьбой, но все наши герои, как на грех, – мужчины. В крайнем случае – самцы. Хоть имя Сволочь и пишется с мягким знаком на конце, как существительное женского рода. Сволочь – тоже самец…

И все же что-то мифологическое невольно чувствуется. Не на ощупь, так по запаху. И что-то анекдотическое чувствуется тоже. Не по запаху, так на ощупь.

Вот так мы и живем – между мифом и анекдотом. Между анекдотом с бородой и мифом с вечным возвращением. Так жить и будем впредь.

Все началось с того, что мы поссорились с Владом. После школы пришли ко мне поиграть в «1812». Диск был владовский, «лицензия», гордость коллекции – в руки его никому не давал! Карташов предлагал в обмен скейт, но Влад был неумолим.

Отыгрывали Бородино: Влад был за Наполеона, я за Кутузова. К моменту, когда бабушка принесла чай и мои любимые бутерброды с огурцами и карбонадом, владовская пехота овладела Семеновскими флешами, открывшись для заранее расставленных пушек, мои войска отошли в полном порядке, и даже князь Багратион уцелел! Пока Влад ругался и возмущался, я провернул блестящий маневр с переброской резервов кавалерии к деревне Утица. Влад негодовал, а моя конная артиллерия уже лупила по наполеоновской гвардии. После сообщения о тяжелом ранении императора Влад назвал меня читером. Я объяснил, что он неудачник. Он сказал, что я играю «не по истории», вообще плохо знаю историю и, вступая в противоречие с собой, что я ботан. На это я ответил неприличным словом из арсенала Карташова, первого в классе сквернослова. Влад парировал двумя карташовскими терминами. Задохнувшись от возмущения, я предположил, что он так переживает за исход битвы, потому что его прадед был француз, о чем он неоднократно рассказывал. Он сказал, что ему на мое мнение наплевать. Закрепляя успех, я добавил, что он бонапартист. Он сказал: «А ты допустим, скотина». Я спросил, вкусны ли были лягушки, которых он употребил на завтрак.

Влад, дожевав последний бутерброд, молча вытащил из компьютера диск, стал прятать в рюкзак. Рюкзак у него был выдающийся. Совершенно не во владовском стиле: прическа волосок к волоску, белая рубашка, взрослый пиджак, брючки, начищенные туфли… и эдакая туристическая торба на лямках. Насчет нее к нему даже старшеклассники цеплялись – но Влад любит грести против течения! Он обожал копаться в бесчисленных отделениях рюкзака. Найти там можно было что угодно – от обтрепанного томика Шекли в оригинале до зачерствелого хот-дога.

В этот раз копался он особенно долго. Я молча наблюдал. Только потом понял, с чем было связано его мешканье: мой друг ждал извинений. Так и не дождавшись, не сказав ни слова, он ушел.

Как бы следующим этапом этой ссоры стал наш разговор с Альбиной на следующий день на переменке.

Я жаловался ей на Влада, она отвечала рассеянно и будто вообще меня не слушала. Я стал рассказывать про блистательный маневр при деревне Утица, но Альбине это, казалось, было вовсе неинтересно. Это противоречило нашему кодексу. Раньше, когда я рассказывал ей про победы над Владом в «1812» или про артефакты, отбитые викингами у монстров в «7 королевств», она хотя бы изображала интерес. Как я изображал его, когда она рассказывала, что нового произошло в «Нежном яде» и «Воздушных замках».

– Да чего случилось, Альбина?!

Мы сидели на подоконнике и смотрели через стекло на курящих возле спортплощадки старшеклассников. На стекле была нацарапана недовольная рожица и буквы «ONYX».

– Ничего. – Она нарочито беззаботно мотала ногами в полосатых гольфах.

– Я же вижу, что-то не так?!

– Сережка, возьми меня за руку.

Я послушался. Ладошка у нее была теплая и сухая. И какая-то успокаивающая, умиротворяющая…

– Ну, взял.

– Ну, вот и не отпускай…

Мы некоторое время сидели на подоконнике, взявшись за руки. Как дураки какие-то. Я не выдержал и освободил ладонь:

– Да что случилось-то, блин?!

– Да все, блин, нормально! – Альбина сдула со лба каштановую прядь.

– Я же вижу, что нет… Мне-то можешь рассказать? Мне можешь рассказать что угодно вообще!

Она посмотрела на меня новым взглядом. Глаза у нее были голубые-голубые… И ужасное глубокие… Затягивающие, что ли?

Она вдруг порывисто поцеловала меня в щеку.

На миг я задохнулся, а потом сказал:

– Я тебя люблю!

Она фыркнула:

– Дурак ты, Сережка.

Я ответил автоматически:

– Сама дура!

Улыбка ее погасла, она оставила меня на подоконнике одного. За весь день мы больше не сказали друг другу ни слова. А на следующий день она вообще не пришла в школу.

С Владом мы не разговаривали, он пересел к Карташову. Они плевались в меня бумажками, о чем-то шептались и скалились.

На географии меня вызвали к доске. Я шарил указкой в районе Африки, безуспешно пытаясь отыскать Сингапур. В голове шумело, было скучно, томно, хотелось спать, поскорее вернуться за парту и спрятать лицо на скрещенных руках и чтобы все меня оставили в покое.

Запинаясь, как на заевшей пластинке, в голове крутилось: «…в бананово-лимонном Синга-пуре, пуре, пуре, пуре…» Ну, раз бананы – значит Африка, верно? В общем, «бананом» для меня в итоге все и закончилось.

После школы пытался дозвониться до Альбины, но никто не брал трубку. Я начал волноваться.

Знал, кто может помочь: Кира Теркина по кличке Мафиоза. Во-первых, она была наша староста и у нее были лучшие оценки. Во-вторых, она все про всех знала.

– Только быстро, – попросила Мафиоза. – У меня тут «Воздушные замки» начинаются.

– Куда запропастилась Альбина?

– Альбину увезли же.

– Как? Куда?!

– В Россошь.

– В роскошь? – не понял я.

– В Россошь, – устало повторила Мафиоза. – Это Воронежская область, к твоему сведению.

Про такой город я слышал впервые. Второе за день доказательство географического кретинизма воспринял равнодушно. Волновало другое:

– Но зачем?!

– Родители у нее разводятся. Не в курсе, что ль?

– Как?! Почему?

– Их страсть угасла, – со значением ответила Мафиоза.

Про то, что у взрослых иногда принято разводиться, я знал. Компьютер в гостиной соседствовал с телевизором, а в «Нежном яде» и «Воздушных замках», которые бабушка смотрела, пока я гонял викингов по морям и отбивал у монстров артефакты, страсти угасали столь же часто, сколь и вспыхивали… Меня поразило другое:

– Почему же она мне ничего не сказала?

– Совсем ты ребенок, Сережка!

– Я взрослый! – обиделся я. – Ладно, сериал свой не пропусти.

Бабушка тоже собиралась приобщиться к новостям из Рио-де-Жанейро. Устраиваясь перед телевизором, сообщила, что ужин на столе.

Я вяло поклевал котлеты, размазал вилкой картофельное пюре. Есть совершенно не хотелось.

Опять навалилась усталость. Было холодно и неуютно. Ломило кости – каждую по отдельности и все сразу. Пошел к себе, попробовал делать уроки – но примеры не давались, параграфы плыли перед глазами. Я рухнул на кровать. Раскрыл «иллюстрированную историю». Сосредоточиться не получалось, бездумно листал, и попадалось непременно ужасное: то чума в Европе, то отравители Ренессанса… Мне и самому было отчетливо нехорошо.

Отложив книжку, натянул плед. Зашла бабушка, пощупала лоб: «Да ты как печка!! Немедленно раздевайся и под одеяло…»

Затем под мышкой оказался градусник, на стуле возле кровати – чай с малиновым вареньем. Компрессы… Все уплывало вдаль… Приходил врач, накрахмаленный белый халат, холодная лопатка на языке, чужие пальцы трогают шею, взрослые говорили о чем-то, взволнованный голос мамы, ОРВИ… Что-то знакомое… Микстура с ложечки – невкусная, как лягушки. Завтрак из лягушек? Тоже знакомое… Откуда? Совсем недавно… Наполеон… Нежный яд… Воздушные замки… Бородино… Альбина!!! Альбина попала в беду… Разводятся… Роскошь – это в Воронежской области… Не отпускай! Я не ребенок, я взрослый… Неужели нельзя исправить… Неужели я не… Не отпускай! В бананово-лимонном Синга-пуре… пуре… пуре… пуре…

Я стоял на перекрестке. Вместо пропотевшей насквозь пижамы на мне был обычный школьный наряд – кеды, протертые на коленках вельветовые джинсы, кофта-«кенгурушка».

Но то, что было вокруг, обычным назвать никак нельзя.

Передо мной стоял дорожный указатель с четырьмя подписанными стрелками: направо – «Кирдык», налево – «Капут», назад – «Воще Кранты», на той стрелке, что нацелена вперед, крупно выведено через трафарет: «НУАРИЯ».

А чуть ниже прибита мятая выцветшая бумажка:

«ПРОПАЛ МАЛЬЧИК. Нашедшему награда – 20 хугомишков».

И ни адреса, ни телефона, ничего.

А ниже: фото Влада. Невозможно не узнать – волосы зализаны назад, безупречный белый воротничок, на лице всегдашняя надменная гримаса.

Судя по плачевному виду, объявление провисело тут не одну неделю. Дела…

Никаких ассоциаций слово «Нуария» у меня не вызвало, но учитывая имевшийся выбор… Я сорвал бумажку, сложил и спрятал в карман. Направился вперед по утоптанной тропинке.

Окружающий пейзаж скрывал густой туман. Все выглядело очень реальным, но успокаивала мысль, что происходящее – не более чем бред. Я просто простудился и сплю. Ничего страшного. Это что-то типа квеста. По опыту я знал, что во сне главное не суетиться, не спешить и дать событиям развиваться самим. Тогда будет по-настоящему интересно.

Местность была болотистая – по сторонам тропинки проглядывали камыши, квакали лягушки. Из тумана выплывали предметы, не оставлявшие сомнений, что я сплю:

– огромная, поросшая мохом каменная голова Ленина;

– заплесневелый сервант с выдвинутыми ящичками;

– новенькое стерильно-белое зубоврачебное кресло;

– граммофон, из рупора которого пророс одинокий нахохлившийся початок рогоза;

– покосившееся огородное пугало…

Возле пугала я остановился. Оно было облачено в драную телогрейку и строительную каску, вместо одной руки – ржавые грабли, вместо другой – весло на длинном узком черенке.

Я вспомнил, как дедушка, когда еще был жив, брал меня в лес по грибы. И обязательно выдавал длинную палку, которую тщательно обстругивал ножом. Ею было очень удобно шуровать в блестящей от росы осоке, выискивая рыжие шляпки подосиновиков. Эта обыкновенная палка давала ощущение серьезности происходящего, была необходимой частью ритуала грибной охоты.

В ситуации, когда клубящийся впереди туман обещал массу приключений, я бы предпочел иметь прекрасный дедушкин нож. Но сгодится и весло.

Мысленно извинившись перед пугалом, я продолжил путь, более-менее вооруженный. Интуиция меня не подвела.

Я замер, выставив весло на манер алебарды.

Впереди соткался зловещий темный силуэт. Черная хламида, уродливая маска с клювом, мятая широкополая шляпа. Средневековый Чумной Доктор, сошедший со страниц «Иллюстрированной истории»…

– Так-так, – раздался из-под маски несколько насмешливый, хотя в целом приятный голос. – Что у нас здесь? Очередной храбрый мальчик в поисках приключений?

Разговаривать, угрожая незнакомцу веслом, каким бы отталкивающим ни выглядел его наряд, мне показалось невежливым. Я опустил «оружие»:

– Здравствуйте!

– Здравствуйте, Сергей! – глумливо отвечала маска. – Какими судьбами?

– Откуда вы меня знаете?

– Я все про всех знаю, да-с… Что вы позабыли в моих владениях, молодой человек?

– Да я, собственно, так, сплю.

– Уверены?

Такого поворота беседы я не ожидал.

– Спрашивайте, не стесняйтесь…

– Что такое «Нуария»?

– Допустим, от слова «нуар»…

Я похолодел. Потому что ответил незнакомец надменным голосом Влада.

– Это по-французски, – продолжал он. – Черный. Мрачный. Но ты же ненавидишь французов? Верно, скотина?!

– Влад? – Я попятился. – Что за шутки?

– За что ты меня ненавидишь? – страдальчески вопрошал Влад из-под маски. – Прадед мой был француз. Но никакой не бонапартист, а советский ученый-ядерщик и партийный деятель, лауреат Ленинской премии. Я же тебе рассказывал. А ты… Не стыдно?

Незнакомец засмеялся блеющим смехом. Ничего владовского в нем не было. Влад довольно мрачный парень, но уж если смеется – то ржет как лошадь, а не блеет, как этот…

– Чушь собачья, – в сердцах бросил я. – Прекратите кривляться! Влад мой друг… А вы кто такой?

– Друзья – это хорошо, – ответил прежним глумливым голосом незнакомец. – Хорошо, что у вас друг. Правда, сейчас он скорее у НАС.

– Чего вы такое говорите?

– Семь испытаний ты пройдешь, – голос был новый, в нем слышался лязг металла, что-то заводское, механическое, – и если выдержишь их, увидишь друга. А если нет… Короче, не будем откладывать…

С этими словами он двинулся на меня. Полы черной хламиды волочились по тропинке, ног не было, казалось, Чумной Доктор летит, не касаясь земли. Он высвободил из широких рукавов два пучка острейших ножей – пощелкивающие изогнутые клинки и блестящие лезвия.

Я попятился, вновь выставляя весло.

Из-под маски доносилось зловещее шипение. Незнакомец приближался.

Тут за спиной у меня, перебивая зловещие щелчки лезвий, раздалось: вжих-вжих-скрип…

Приближалась некая конструкция. Судя по звуку, она отчаянно нуждалась в смазке.

Я не успел обернуться. Мимо проскользнуло, скрежеща и скрипя, что-то маленькое, но быстрое. Неизвестный механизм с разгону врезался в Чумного Доктора.

В тот же миг зловещий силуэт качнулся, затрещала рвущаяся ткань, посыпались, звеня, ножи, а следом, в обрывках разъехавшейся по швам хламиды, – сложный каркас, система нитей и палочек и пара длинных ходулей… Маска и шляпа приземлились на тропинку. Из-под маски вынырнула крыса-альбинос. В панике метя розовым хвостиком, прижав ушки и пища, она кинулась в туман. Ее, отчаянно скрипя и скрежеща, преследовал нежданный спаситель.

Теперь я смог разглядеть его: это был механический котенок!

Пока я пытался отдышаться и прийти в себя, погоня закончилась. Неудачно – появившийся из тумана механокот выглядел разочарованным.

Он переваливался с боку на бок, шагая на скрипящих суставчатых лапках. Бока и мордочку его тронула ржа, изогнутый хвост напоминал рычаг, какими заводили допотопные автомобили. Подрагивали проводки усов-вибриссов. Лампочки, заменявшие коту глаза, моргали на два цвета – зеленым и синим.

– Как тебя зовут, котенок?

Кот остановился. Грохотнув деталями, сел на тропинку. Но сел не так, как обычно садятся коты, – отклонился назад, задние лапы разъехались, приподнял хвост-рычаг, приземлился на пятую точку, обхватив передними лапами клепаное пузо.

Кот дважды моргнул глазами-лампочками:

– Я не котенок. Я – кот! Извольте говорить со мной как с равным.

– Откуда вы взялись? – растерялся я.

– Вам, без сомнения, требовалась помощь.

– Очень вам благодарен. Я сам… Как-то растерялся.

– Вернее, испугался?

Тут было не поспорить:

– Да.

– Страх подчиняет наш разум, – рассудительно сказал кот. – Поэтому всегда надо смотреть ему в лицо. Надо дать страху пройти сквозь себя.

– В следующий раз я так и постараюсь! Ну, просто… это было неожиданно. Что это было?

– Псевдочеловек.

– Что это значит?

– Это значит, он похож на человека, но нет.

Я достал из кармана объявление с портретом Влада:

– Вы случайно не видели моего друга?

Кот со скрипом помотал головой.

– Понятно, – сказал я, хотя ничего не было понятно. – Что мне теперь делать?

Кот заскрежетал сильнее обычного. Я догадался, что он так смеется:

– Псевдочеловек же вам все объяснил. Семь… Теперь уже шесть испытаний. Со страхом-то справились?

– Вроде… А что за испытания?

– Не знаю. Я же просто кот.

– Как мне вас звать?

– Придумайте сами, – шутливо мигнул лампочками кот.

Я попытался вспомнить клички, но ни одна механокоту не подходила. Почему-то в памяти всплыл кабинет литературы…

– Лев Николаич? – бросил я наугад.

Кот заскрежетал еще громче. Я испугался, что какой-нибудь из болтов отлетит от его сотрясающихся боков.

– Александр Сергеевич?

Кот закрыл мордочку лапами в приступе хохота.

Бакенбарды и крылатка никак не лезли из головы… Как там? Я же учил… Меж сыром лимбургским живым и ананасом… Нет… С пармазаном макарони, да яичницу… Не то… Надев широкий боливар, Онегин…

– Евгений! – в отчаянии бросил я.

Кот со скрипом махнул лапой:

– Пусть будет Евгений. Пока вы всю школьную хрестоматию не перебрали. А вам еще шесть испытаний проходить!

– Меня Сережа зовут.

– Приятно. – Кот поднялся, ухватившись лапой за хвост, старательно раскрутил. – Завод коротковат, – проворчал он под нос. – Да и смазать бы не помешало…

– Куда же дальше, Евгений?

– А тут все дороги ведут в одно место, – сообщил кот, отпуская хвост и прислушиваясь к мерному постукиванию внутри себя. – В Рось-Кошь…

– Россошь? – переспросил я, наученный прежними географическими неудачами.

– В Рось-Кошь! Поселок тут такой, городского типа. Я сам туда иду.

– Проводите меня?

Кот раздумчиво поскрипел суставами:

– Пожалуй… Только не думайте, что мы вот так сразу сделались друзьями. Просто нам по пути. Я сам по себе… Я, знаете ли, кот.

– Договорились, Евгений.

Рось-Кошь внезапно выступила из тумана и сразу же ослепила блеском огней, оглушила звуками.

Городок походил на смесь ярмарки с парком культуры и отдыха. Туман держался на его границах, сдерживаемый невидимым заслоном.

Над Рось-Кошью царили сумерки, рассекаемые множеством пестрых рыбок, сновавших туда-сюда в воздухе. Взрывались фейерверки и шутихи. Мигали яркие вывески над шатрами, голосили зазывалы, вращалось чертово колесо, визжали пассажиры русских горок.

– Куда теперь? – спросил я у Евгения.

– В справочную, это на центральной площади.

Прямо над головой пронесся мальчишка на летающем скейтборде. Я лихорадочно пригнулся:

– Ты чего, слепой?!

– Они вас не видят, Сережа, – проскрежетал кот. – Повредить, впрочем, тоже не могут. Это Рось-Кошь, место, где оживают мечты. Здесь каждый думает, что он один, что город – только для него.

– А откуда они тут?

– Ну, как же… спят, мечтают…

– Почему я их вижу, а они меня нет?

– Вы же здесь по делу, верно?

Народу тут было предостаточно. Мальчишки и девчонки бродили от палатки к шатру, от шатра к развалу, но каждый держался наособицу, не замечая присутствия остальных. А палаточные зазывалы и клоуны надрывались на все голоса. Я невольно посматривал по сторонам. Возле одной палатки замедлил шаг.

Кот предупреждающе заскрипел, но я не стал слушать. Шагнул под расписной полог шатра.

Взгляд приковали выложенные на столах канцелярские принадлежности. Чего тут только не было! Почувствовав мое приближение, цветные карандаши и фломастеры выстраивались рядами. Величаво маршировали ножницы и циркули. Скакали кисточки всевозможных форм и расцветок. В нетерпении подрагивали, будто вот-вот взорвутся, баночки с красками и тушью…

Появился продавец, умудряясь оставаться в тени, как-то ненавязчиво, мягко всунул в мои руки фломастер, подвел к мольберту: «Попробуйте…»

Фломастер заскользил по ватману сам собой: несколько штрихов – и у меня получился выразительный портрет Евгения. Мигнули глазки-лампочки, крутанулся хвост-рычаг… рисунок ожил!

Сквозь хор голосов, крики зазывал, треск шутих, протяжные трели каллиопы и грохот аттракционов я услышал где-то знакомое «вжих-вжих-скрип…», мельком подумал про Евгения – того, настоящего.

Но тотчас забыл, во-первых, потому что он был слишком занудный и ржавый, а во-вторых, потому что поверх мольберта за горами «канцелярки», красок и кистей я увидел книжный отдел…

Там были КНИГИ. Сотни, тысячи… Многоцветье переплетов. Золотой и серебряный блеск тисненых заглавий. Книги манили, требовали – раскрой, листай, читай, говори с нами! Будто под гипнозом я побрел к книжным полкам, на ходу возвращая фломастер незаметному торговцу, забыв даже про собственное творение – нарисованный кот кривлялся и размахивал хвостом-рычагом, пытаясь привлечь внимание.

– Чем могу помочь? – прошелестел продавец. – Что-нибудь подсказать?

Я наконец-то впервые посмотрел ему в лицо – добродушное, бородатое, такое открытое. Он был похож…

Я вспомнил, как мы с дедушкой смотрели сериал про техасского рейнджера с Чаком Норрисом в главной роли. В каждой серии Чак – в ковбойской шляпе, казаках и куртке с бахромой – ввязывался в приключения, сталкиваясь со множеством негодяев. И со всеми расправлялся в конце, используя коронный двойной удар ногой с разворота. Дедушка был ветеран, и мне всегда хотелось смотреть с ним фильмы про Великую Отечественную, потому что он мог бы рассказать много интересного. Но их он не очень любил, как и рассказывать про войну, а вот про рейнджера не пропускал ни одной серии.

– Такого вы не прочитаете нигде, – сообщил Чак Норрис. – Только у нас. Полнейший эксклюзив! Вы станете первым… Прикоснитесь к страницам, которых не касался ни один читатель… Беспрецедентная серия: неизданное и… ненаписанное!

У него было такое располагающее лицо, что хотелось слушать, внимать, подчиняться ему во всем. Он настойчиво и убедительно рекомендовал ассортимент своего шатра: «Незнайка и марсианские коротышки» Николая Носова, «Возвращение Вия» Гоголя, «Обратно в Парк Юрского периода» Майкла Крайтона, «Что-то страшное грядет… опять!» Рэя Брэдбери, «Наутилус: реставрация» Жюля Верна, «Золотой шар» братьев Стругацких…

– Ой! – вздрогнул я.

Кто-то пребольно укусил меня за ногу.

Кот Евгений, уцепившись за штанину обеими лапами, скалил мелкие острые зубки.

– Вы… чего ж ты делаешь, животное?!

– Забыл, зачем сюда явился? – проскрежетал кот.

Мне стало стыдно.

Я поглядел на Чака Норриса, чтобы найти поддержку, чтобы он помог мне с аргументами против назойливого кошака. Но то, что увидел на месте его лица, заставило меня вздрогнуть.

Лже-Чак тотчас вернул прежнюю располагающую улыбку. Вернул прежнюю физиономию. Но было поздно…

– Пойдемте отсюда, Евгений, – сказал я коту, не давая Лже-Чаку снова заговорить и опутать меня сетями гипноза. – Чушь собачья эта их ярмарка и больше ничего.

Я подобрал с пола весло, которое, оказывается, успел выпустить из рук.

– И вот еще что, – обернулся я уже на пороге. – Все эти ваши продолжения и возвращения…

– Ремейки, – подсказал кот.

– Все эти ваши ремейки тоже ерунда полнейшая.

Усталый кролик в окошке справочной долго рылся в бумагах, снимал и надевал очки, потирал лапкой красные от недосыпа глаза, чихал от пыли. Ранее я показал ему объявление с портретом Влада, но он сказал, что не имеет о нем никакого понятия.

– Развели бюрократию, – проскрипел Евгений.

Наконец кролик изрек:

– Отроку, испытуемому на предмет храбрости, надлежит преодолеть семь препятствий на пути к особе, представляющей для него неизбывный интерес…

– Это мы и так знаем, – перебил Евгений. – По географии что там?

Кролик устало поглядел поверх очков, пошевелив ушами, снова углубился в бумаги.

– Сергей? – уточнил он.

– Да. Это я.

– Ищете Влада?

– Угу.

– Вам надлежит проследовать во владения Разводящера…

– Кого-о-о?

Евгений издал что-то вроде свиста. Я посмотрел на него:

– Все плохо, да?

Кот с громким звоном постучал лапой по лбу.

Кролик хотел было что-то добавить, но кот перебил:

– Знаю я, где это. Сам провожу…

Кролик нервно дернул ушами:

– С вас за консультацию три хугомишки!

Кот мигнул глазками-лампочками:

– Сколько?? Да это грабеж! – потянул меня лапой за штанину. – Вы как, при средствах?

Я только руками развел.

– Можно было и не спрашивать, – проворчал Евгений. – Запиши на мой счет, ушастик!

Не слушая посыпавшихся из справочного окошка возражений, кот потянул меня за штанину. Оставалось только послушно следовать за ним.

Мы покинули Рось-Кошь, вокруг вновь был туман. Но за ним виднелась теперь не болотистая равнина, а лес.

– Идем к Разводящеру? – спросил я у Евгения.

– Сперва надо заглянуть в одно место. Этот парень что-то вроде привратника. Вам надо поговорить… Ну, сами увидите.

Расступился лес, расступился туман. Перед нами было нечто вроде дачного домика, окруженного низкой изгородью и грядками. Сперва мне показалось, что домик и забор припорошены снегом. Но приглядевшись, ахнул – сливочная глазурь! Забор был сложен из карамельных кирпичей. На припорошенных шоколадной стружкой грядках росли профитроли и пирожные-картошки. Сам домик был, конечно же, пряничным.

– Дальше я не пойду, – сообщил кот. – Подожду здесь.

– А я?

– Поговорите с Лягушачом.

– О чем?

– У него есть Ключ от Стены, которой обнесена Внутренняя Нуария. Без него туда не пройти. Там владения Разводящера, там ваш друг.

– Час от часу не легче!

Я решительно толкнул вафельную калитку. Под кедами зашуршала сахарная пудра. Я дважды чихнул, ненамеренно предупредив хозяина о визите. Из распахнутого леденцового окошка донеслось вальяжно-утробное:

– Входы-ы! Не запы-ы-ырто!

Внутри, в противовес царящему снаружи сумраку, было светло и уютно. Под потолком висела лампа – стеклянный пузырь, о стенки которого бились десятки светлячков.

В глубоком кресле сидело существо, более всего похожее на лягушку, вылепленную из мармелада. Подобно хамелеону, оно непрестанно меняло оттенки – от мандаринно-оранжевого до яично-желтого, от ярко-красного до ядовито-зеленого. Кажется, это было связано с пищеварительными процессами. Лягушач один за другим отправлял в рот лежащие на блюде профитроли и пирожные-картошки. Его раздутое желеобразное тело было завернуто в подобие бархатной шторы с золочеными кистями, обильно перепачканной сахарной пудрой и шоколадом.

– По какому вопросы-ыу? – осведомился Лягушач.

– Мне надо во Внутреннюю Нуарию.

– А знаешь ли ты-ы-ы… – Лягушач приоткрыл безгубый рот, выпуклые глаза бессмысленно уставились в потолок. – Впрочем, это все равно-о-о…

– Помогите мне, пожалуйста. Я тут новенький. Не знаю, к кому обращаться. Сказали, что к вам!

– Верно-о-о… Я главны-ы-ый…

Я вспомнил крысу, прятавшуюся в чучеле Чумного Доктора и тоже считавшую себя большой шишкой. С местными надо держать ухо востро!

– Что ты мне гото-о-ов дать за Ключ?

– А что вы хотите?

Существо дожевало очередной профитроль, даже не предложив мне угоститься, и, закатив глаза, задумалось:

– Что у тебя в кармане-ы-ы?

Я достал помятое объявление с портретом Влада:

– Это мой друг.

Лягушач выпучился на объявление. Затем проворно скомкал его лапами, запихнул в рот и шумно сглотнул.

– Да что ж такое-то?! – всплеснул руками я. – Вы тут все какие-то… Пришибленные!

Лягушач сыто отрыгнул:

– Не надо волнуо-о-оваться…

Он пошарил лапой в складках тоги-портьеры, извлек наружу изящный ключ в форме крошечного скелетика на серебристой цепочке очень тонкой работы.

– Что вы хотите взамен?

– Сущий пустяк, – пробулькал Лягушач. – Твою дружбу с Влы-а-адом…

– То есть как?

– Хочешь верны-ы-ыуть друга?

– Ну, разумеется. За этим и пришел.

– Ну, вот и славно-о-о. Он вернется, но будет уже не друг, понятно-о-о?

– Фигня, – рассердился я. – Считаете, я тут буду своей дружбой торговать?! Вы, лягушка…

Лягушач забулькал, заурчал, затрясся всем телом.

Тут на меня нашло что-то несвойственное. Я коротко ткнул Лягушача черенком весла. Он тотчас прекратил булькать и урчать, недоуменно уставился на меня:

– Ты-ы-ы чево-о-о? Угрожы-ы-ать?

Вместо ответа я ткнул его веслом еще разок. Посильнее.

Лягушач захлопал глазками, раззявил безгубый рот. Затем стянул с шеи цепочку с ключом, швырнул в меня:

– Уходы-ы-ы… Гнусный мальчиы-ы-ышка…

Он чуть не плакал. Даже стало его немножечко жалко.

Тут я посмотрел на мотыльков, запертых в лампе. Гулять так гулять! Я спрятал ключ в карман, сорвал лампу. Выйдя из домика, ухнул ею о пряничное крыльцо. Десятки светлячков, радостно трепеща крыльями, вырвались на волю.

Лягушач утробно завывал вслед, грозя возмездием, но мне было легко и весело. Кажется, я начал осваиваться.

– Ну, как все прошло? – проскрежетал кот, дожидавшийся у калитки.

– Без проблем вообще!

Покинув поместье Лягушача, мы вновь углубились в лес. Сперва в тумане виднелись силуэты елей, но на смену им скоро пришли грибы. И я говорю не о тех грибах, из которых получается замечательный суп, – эти, нуарийские, были под три-четыре метра!

Мы прошли еще немного, когда грибной лес ожил, в тумане замелькали хищные силуэты.

– Что еще за напасть?!

– Орви, – ответил кот непонятно.

Туман расступился, и я увидел орви. Было их десятка два. Напоминали «козлов», через которых нас заставляли прыгать на «физре». Массивные тела-кирпичи на четырех длинных ножках. Двигались они весьма проворно, и с обоих торцов туловища – по зубастой пасти.

Я поудобнее перехватил весло, приготовившись сражаться.

Евгений нервно крутил хвостом-рычагом.

Хищники скакали, не решаясь приступать к атаке… Наконец один орви, по виду самый матерый – на боку прореха, из которой неопрятно торчал серый пух, – лавируя между стволами грибов, двинулся на нас.

Он приближался. Жадно причавкивал, лязгал зубищами, роняя с них клочья пены. Хорошенько разогнавшись, оттолкнулся задними ногами от мохового ковра и…

Бабах!!! Бабах!!!

Сумрак рассеяла двойная вспышка. Хищника отбросило, он дважды перекувыркнулся в воздухе и скрылся в тумане. Остальные, досадливо ворча и похрюкивая, бросились прочь, в чащу…

На тропу вышел высокий широкоплечий мужчина. Он на ходу переломил стволы дробовика, выбросив гильзы, заправил патроны. На нем был танковый шлем со свободно болтающимися ушами, армейская шинель без погон, прожженная в нескольких местах, и высокие болотные сапоги. За спиной вещевой мешок-«сидор». У него было мужественное лицо, глаза с недобрым прищуром и подстриженные рыжие усы.

– Заблудились, ребята?

– Вы кто такой?

– Я типа Добро с дробовиком. Одинокий Охотник. Крутой парень из Грибного леса. А вы?

– Я Сережа, это Евгений. А вы?

– Имя мне можешь любое приду…

– Не советую, – встрял Евгений. – Мальчик храбрый, конечно, и начитанный, но с фантазией просто беда… Вы же не думаете, что я и впрямь Евгений?

Незнакомец оглядел меня с ног до головы. Пожевал незажженный сигарный окурок.

– Меня зовут Пур, – выдавил он. – Синга Пур.

Да, чего-то подобного я и ожидал…

– Вы нам очень помогли! – с чувством сказал я.

– И помощь моя, – кивнул Пур, – не бескорыстна. Это же Нуария, мальчик. Если ты еще не понял… Тут у каждого своя мечта. Тут каждый сам по себе.

– А я ему уже… – начал было Евгений.

Пур прервал его взмахом руки:

– Давай сюда Ключ, и дело с концом. Не люблю рассусоливать.

Я задохнулся от возмущения:

– Откуда вы знаете, что…

– Слежу за вами с Рось-Кошьи, – перебил Пур. – Паренек-с-той-стороны и механический кот… Приметная парочка. Одного не возьму в толк: как тебе удалось обвести Лягушача? Этот парень по крутизне уступает разве что Разводящеру. А ты на вид – сопля соплей… Ты что, опасный колдун? Заклинатель?

– Вы что, издеваетесь? Это же обычная жирная мармеладная лягушка!

Кот Евгений и Пур переглянулись, уставились на меня.

– И вообще, – продолжал я, – зачем вам ключ? Я иду выручать своего друга Влада. А вам-то что надо?

– Вот как, – прищурился Пур. – Друга, значит, выручать… Типа герой? Мальчик, ты думаешь, что можешь просто так взять и прийти в сказку? Туда и обратно, а? Я тут ЖИВУ. Я прожил здесь ГОДЫ… У меня к Разводящеру свои счеты, ясно? Давай сюда Ключ!

– Мы же можем пойти вместе, в чем проблема-то?

– Вы будете только мешаться под ногами.

– Эй, гражданин, – встрял Евгений. – Мальчишка обставил Лягушача. Имейте уважение!

Пур покосился на него, пожевал ус, раздумывая.

– Поторгуемся? – оживился кот. – Двести хугомишек – и Ключ твой!

– Шестеренки не слипнутся? Сбавь до сорока.

– Не надо мне рассказывать за цены, мужчина. Я не малютка-гусь из Гусеграда, я знаю, почем нынче чудо. Сто пятьдесят и не хугомишкой меньше!

– Ты чего тут растрезвонился? Ключ вообще достал пацан, если я правильно понял. Согласен на полтинник.

– Не делайте мне смешно, лесной житель, у меня непрочные болты. Сто двадцать! Исключительно из уважения к вашим огнестрельным навыкам.

– Я похож ли на рось-кошьского снохода? Им рассказывай про такие цены. Тут тебе не город, пижон! Шестьдесят, по рукам?

– Ну, хорошо, сто. Но ясно вижу, что мы никогда не будем друзьями, жадный старик.

– У меня ружье, котенок! Семьдесят…

– Я кот!!! Девяносто пять?

– Прекратите этот балаган, – возмутился я. – И торг здесь тоже неуместен! Надо выручать Влада!

Спорщики, кажется, прониклись моим искренним тоном.

– Ладно, – буркнул Пур. – Пойдем вместе. Но условимся: если я приказываю бежать – вы бежите. Приказываю упасть на землю и стать мхом – становитесь мхом. Приказываю не дышать – не дышите. Ясно?

– Вы что, типа из спецназа?

– Хуже, мальчик, – невесело улыбнулся Пур, перехватывая дробовик. – Я писатель-сказочник. Волшебство – моя профессия… Но некогда рассусоливать… За мной!

Стена, отделявшая Внутреннюю Нуарию от Внешней, оказалась чем-то вроде грандиозной живой изгороди – переплетение хвойных ветвей и побегов дикой розы.

Тропинка привела нас к большой дубовой двери. Ключ-скелетик вошел в замок, выполненный в форме раззявившей пасть рыбы-удильщика. Замок клацнул. Дверь загудела, медленно приоткрываясь, при этом мелко задрожала, роняя сухие хвойные иголки и розовые лепестки, вся изгородь, верхушка которой терялась в тумане.

Синга Пур первым шагнул на территорию Внутренней Нуарии.

– Давненько сюда не захаживал. – Он с шумом втянул воздух ноздрями. – Чувствуете этот запах? Это запах победы, детки…

Кот Евгений моргнул мне зеленой и синей лампочками, покрутил лапой у виска.

Здесь туман был не властен. Территория прекрасно просматривалась от места, где мы стояли, до противоположного участка Стены на горизонте. В ясном небе горели целых три луны, заливая равнину призрачным светом.

В самом центре Внутренней Нуарии высилось мрачное здание.

– Вот он, – блестя глазами, процедил Пур. – Замок Разводящера.

Замок Разводящера представлял собой низкий бункер, окруженный капонирами и дотами. Подходы к нему были опутаны колючей проволокой. Повсюду заполненные стоячей водой воронки, траншеи и рытвины. Между ржавыми противотанковыми ежами и земляными насыпями, на которых виднелись сгнившие плетеные фашины, заплесневелые провиантские фургоны и разбитые пушки девятнадцатого века, кое-где белели кости.

В целом местность выглядела так, будто сперва тут сошлись в рукопашной две крупные армии, а затем поле битвы подверглось ковровой бомбардировке.

Над бункером развевалось знамя: что-то вроде черного разводного гаечного ключа с перепончатыми крылами на красном фоне.

– Я вот понять не могу, – не выдержал я. – Зачем это все? Колючая проволока, пушки, если тут ОДИН вход через дверь в живой изгороди?

Пур и Евгений бросили на меня уже привычные взгляды – будто я сморозил несусветную глупость.

– Ну, да, – кивнул я. – Ну, да… Это же как в Рось-Кошье? Каждый видит что-то свое? А скажите, вот это маскарадное существо, которое к нам идет, его только я вижу или вы тоже?

Ловко переступая через мотки колючей проволоки, ямы и нагромождения земли, приближалась, ступая на ходулях на манер цапли, уже знакомая фигура. Только вместо маски Чумного Доктора теперь была венецианская – красивое золотое личико с тонкими чертами, вместо мятой шляпы – высокий головной убор из перьев, вместо черной хламиды – одеяние в голубую с золотым клетку.

– Псевдочеловек, – констатировал я.

На этот раз Пур и Евгений уставились на меня со священным ужасом.

– Что, серьезно? – спросил я. – Вы его не узнали?!

– А ты далеко пойдешь, – сказал Пур. – Никогда не думал стать помощником популярного писателя-сказочника?

– Я что-то из вашего читал?

Вместо ответа Пур нахмурился и навел дробовик на подступающего Псевдочеловека.

– Переговоры, переговоры! – поспешно раздалось из-под маски.

Из широких рукавов одеяния вместо лезвий на этот раз вывалилось бесчисленное количество белых флажков, кружевных платков и лоскутов.

– Я до тебя доберу-усь, – оскалился кот. – Никакие ходули не помогут.

– Зачем пожаловал, грызун? – хмуро бросил Пур.

– Переговоры! – взволнованно повторил Псевдочеловек, останавливаясь. – Я пришел переговорить с храбрым мальчиком Сергеем!

– Испугались, – удовлетворенно проскрипел Евгений. – То-то же. Скоро конец всей вашей планиде. От нашего парня небось не скроетесь!

– Собственно это, – подхватил Псевдочеловек. – И хотелось бы обсудить… Высокая Договаривающая Сторона, которую я представляю…

– Разводящер? – уточнил я.

– Точно так-с, молодой человек. Их Размыкательство, Их Высокочтимое Разрывательство, Ужас-на-крыльях-Тьмы и Непревзойденный Сокрушитель Судеб… Мой Господин Разводящер желает предложить следующие условия…

Из недр карнавального одеяния был извлечен длинный свиток. Псевдочеловек принялся читать, близоруко поднося его при помощи флажков-палочек к самым прорезям маски, в которой прятался.

– Отрок, далее именуемый Храбрый Мальчик Сергей, испытуемый на предмет личной храбрости, надлежащим образом преодолевший семь препятствий-испытаний… – Тут Псевдочеловек помедлил. – С этим же все точно? Кто-то вообще вел счет?

– Точно-точно, – соврал кот. – Я считал.

– Ну ладно, – легко согласился Псевдочеловек. – Все равно это пустая формальность. Развели, понимаешь, бюрократию… Так вот… Преодолевшему на пути к особе, коя представляет для него неизбывный интерес… А именно, его однокласснику и лучшему другу… Как это читается, не разберу без очков, это «вэ»…

– Владу, – сквозь зубы рыкнул Пур. – Даже я уже запомнил, чучело мышехвостое!

– Благодарю вас! М-да, Владу… Надлежит пройти испытание последнее, далее именуемое Экзаменом на Взрослость… Испытание по выбору представляемой мной стороны, далее именуемой Непревзойденным Сокрушителем Судеб Разводящером… А именно…

– Что он несет?! – спросил я у кота и Пура. – Какое еще испытание очередное?

Но те только зашикали в два голоса: мол, не перебивай, дай дослушать.

– А именно надлежит сделать судьбоносный выбор… Между вышеупомянутым Владом и…

– Вы что несете?! – Я подался вперед, до боли сжимая в руках весло.

Псевдочеловека это ничуть не смутило. Он продолжал читать со своего бесконечного свитка:

– …И одноклассницей и душевной привязанностью вышеупомянутого Храброго Мальчика, носящей имя Альбина…

– При чем тут Альбина?!

И тогда заговорил Разводящер.

Говорил он вроде бы и негромко, расслабленно. Но голос его доносился отовсюду, казалось, он вырывается прямо из развороченной земли, заставляя мелко дрожать заросли колючей проволоки, пуская круги по застоявшейся в рытвинах и воронках воде.

Псевдочеловек со всеми его ходулями и веревками сделался вдвое меньше ростом. Бесстрашный Пур нервно вскинул дробовик. Евгений заскрежетал, выпуская когти и неистово крутя хвостом-рычагом…

– Все очень просто, Сережа, – говорил этот ужасный голос прямо внутри головы. – Ты должен выбрать… Девочка, которая тебе нравится, или мальчик, которого ты считаешь другом.

– Но это какой-то бред. – Я зажмурился, ухватился руками за голову, стараясь прогнать голос. – Я не хочу! Я не буду! Не хочу! НЕ ХОЧУУУУУ!!!

– Это и есть быть взрослым, – продолжал голос, не обращая никакого внимания на мои крики. – Это значит выбирать. Между добром и злом. Между злом и злом. Выбирать меньшее из двух зол. Быть взрослым – значит ИЛИ… ИЛИ…

– Но я не хочу выбирать меньшее из зол! – закричал я. – Я не хочу вашего ИЛИ… Если это значит быть взрослым – тогда я не хочу взрослеть!!!

– А придется… – ответил голос.

И все смолкло.

А затем Внутренняя Нуария ожила.

Они вылезали из траншей, выкапывались прямо из земли, выныривали из заполненных водой воронок… Медленно подступали к нам. Голые костяки в ржавых доспехах и тронутые тлением наполеоновские гвардейцы, глядящие черными провалами глазниц фашисты в ржавых касках и забальзамированные египтяне с тесаками-хопешами… Мертвецы. Нежить. Призраки.

Через земляную насыпь, переступая многосуставными паучьими лапами, выбрался причудливый гибрид механизма и плоти. Получеловек-полупаук. На голове его, по-залихватски набекрень, чудом продолжала удерживаться знаменитая треуголка.

– Технобонапарт, – прошептал я с ужасом и восхищением. – Владу это точно не понравится…

А потом я увидел и самого Влада. Его везли на уродливой шипастой платформе с огромными колесами, заточенного в стеклянный пузырь, вроде того, который я разбил у Лягушача.

Влад держался самым надменным образом. Его безупречная прическа пострадала – растрепанные пряди спадали на лоб. И на скуле виднелся синяк. Покачиваясь в такт движениям платформы, преодолевавшей бесчисленные рытвины и окопы, Влад смотрел вокруг с восхитительным презрением, широко расставив ноги, заложив руки за спину. На нем был распахнутый алый кафтан, перепачканные глиной шаровары и сафьяновые сапожки – выглядел как персонаж картины «Утро стрелецкой казни». Очевидно, в Нуарии на его долю выпало приключений побольше моего.

Платформу сопровождали мертвецы-гибриды, вооруженные кто чем – зазубренными алебардами и абордажными саблями, ржавыми мушкетонами и пистолетами-пулеметами.

– Как-то их многовато, – проскрипел кот Евгений.

Пур с шумом втягивал ноздрями воздух, смотрел на приближающихся противников с нетерпением охотничьей борзой, которой вот-вот дадут команду – вперед, атаковать, пугать, гнать!

Но тут я забыл обо всем: с противоположного конца поля мертвецы-гибриды толкали вторую платформу. В водруженном на ней пузыре была заперта Альбина. Одета она была в длинную ночнушку, испещренную цветочками. Сидела на дне пузыря, обхватив себя за коленки, глядя по сторонам очумелым взглядом.

– ТЫ ГОТОВ СДЕЛАТЬ ВЫБОР?

Я наконец-то увидел Разводящера во плоти. Он буквально соткался из воздуха над нашими головами. Чудовищный дракон, апокалипсический монстр… Тело его было составлено из разнообразного хлама – дырявые кастрюли и мятые кислородные баллоны, лысые покрышки и танковые гусеницы, пружины и шестерни, банки из-под колы и строительная арматура…

Весь он был усеян шипами и колючками, плоскую башку венчало с полдюжины стальных рогов. Мерно взмахивали широченные перепончатые крыла, залатанные полиэтиленом, оргстеклом, брезентом и рубероидом.

Разводящер плавно снижался, будто хотел получше рассмотреть трех букашек, осмелившихся вторгнуться в его владения, – одного школьника, одного механического кота и одного безумного сказочника…

Давай-давай, морда рогатая, подумал я, подлетай поближе.

Меня уже обдавало его зловонным дыханием – пахло помойкой, под стать внешности.

Я знал, что можно ничего не говорить. Знал, что он прочтет мои мысли… Я знал – то, что я собираюсь сделать, ничего скорее всего не изменит… Но по-другому поступить не мог.

– Хотите мой выбор? – сказал я. – Ловите.

В конце концов, не зря же я таскал его с собой так долго…

Я размахнулся что было силы и засветил веслом прямо в морду Разводящеру. Размах вышел не очень – в отличие от матерщинника Карташова у меня не было выдающихся успехов по физре.

Весло, в полете совершив два полных разворота, ударило по лбу чудовищного мусорного дракона.

Бэнг! Рогатая башка дернулась, будто мой снаряд был заряжен электричеством.

Весло упало вниз, с чавканьем врезалось в перепаханную землю.

Дракон дважды хлопнул крыльями, как бы осмысливая произошедшее… А затем чудовищно заревел, извергая из пасти клубы дыма и огненные языки…

Дальше все происходило очень быстро.

Пур заорал, выпалил из обоих стволов дробовика и, перехватив его за дуло, побежал на подступающих мертвецов врукопашную.

Кот Евгений, издав особенно противный скрежет, заменяющий ему боевой клич, с разбега атаковал своего врага – Псевдочеловека.

А я, ничего особо не планируя, кинулся к той платформе, на которой была заточена Альбина…

Дальнейшее я помню отрывочно… Помню перекошенные рожи, зубастые пасти подручных Разводящера… Помню струи пламени, которые задевали волной жара, так что трещали волосы и искры обжигали щеки… Помню, как дубасил по стеклянной стенке пузыря выхваченным у кого-то знаменем с крылатым разводным ключом, а с той стороны стекла что-то кричала Альбина…

Помню вопль освобожденного Влада: «Веслом, Серый, веслом!! Прямо по харе ему!!! Дайте мне весло тоже!!» Помню, что я и сам кричал какие-то слова из арсенала Карташова… Помню, как кот Евгений яростно полосовал когтями знаменитую треуголку, и паучьи лапы никак не могли его зацепить, такой он был храбрый, маленький и верткий… Помню, как Пур, зажимая рану на боку, требовал, чтобы мы оставили его, что он прикроет, что нам надо уходить… Но мы его не бросили.

Мы почти добрались до Двери, когда Разводящер, уже чувствуя поражение, полыхнул, разлетелся мириадами смертоносных осколков и клочьев мусора… Под ногами разверзлась земля, Альбина поскользнулась, я успел ухватить ее за руку и смотрел в ее глаза – голубые-голубые и ужасно глубокие, и мысль была только одна, самая важная на свете: «Не отпускай ее… Только не отпускай!»

Я вздрогнул, просыпаясь. В окно весело светило солнышко. Я был дома. В своей кровати.

Поправил сбившееся одеяло, взял с приставленного к кровати стула чашку, жадно хлебнул остывшего чая.

Вошла бабушка с телефоном в руках:

– Как ты себя чувствуешь?

– Нормально. Лучше…

– Тебя! – Бабушка качнула телефоном. – Только недолго… Тебе отдыхать надо, поправляться.

Я приложил трубку к уху:

– Алло?

– Привет, Сережка!

– Альбина!!! Я тебя вытащил?!

– Чево-о-о? Ты, говорят, простудился. До сих пор жар?

– Как ты меня нашла?

– Ты дурачок? У меня же есть твой номер, звоню по межгороду.

– А, ну да… Ну… и как дела?

– Нормально. А у тебя?

– Тоже. Особенно теперь… Как там твоя Роскошь?

– Россошь. Нормально. Жить можно!

– Представляешь, Альбина, мне приснился ужасно дурацкий сон…

Я стал рассказывать ей свой сон, мы очень много смеялись, потому что сон действительно был ужасно дурацкий, особенно эта мармеладная лягушка и книготорговец, притворяющийся Чаком Норрисом.

Мы болтали как раньше, на переменках, будто снова сидели на одном подоконнике, и никакие километры нас не разделяли. А потом ей уже пора было идти, а мне, если честно, хотелось еще поспать, поэтому мы договорились созвониться снова, когда я буду чувствовать себя получше, как можно скорее и вообще созваниваться как можно чаще… Ведь Россошь – это не так далеко, как Нуария, правда? Это же всего-навсего Воронежская область. Рукой подать!

Когда я проснулся снова, уже был вечер.

– Сережка, ты прямо нарасхват! – сказала бабушка. – Твой пришел…

От бабушки пахло плюшками и вареньем. Мне захотелось вскочить, обнять ее крепко-крепко и сказать, как сильно я ее люблю. Но телом все еще владела болезненная слабость, и еще подумалось, что как-то глупо это будет. Она же и так все знает, да?

В руке у Влада была бабушкина плюшка, от которой он уже изрядно откусил, на плече – знаменитый безразмерный рюкзак.

Я натянул одеяло на самый нос, хмуро буркнул:

– Заразишься.

– Чепуха! – возмутился Влад, усаживаясь на свободный стул. – У меня, допустим, иммунитет.

– Влад, прости меня, – сказал я. – Ты был абсолютно прав. Я вел себя как скотина.

– Несомненно, – ответил он заносчиво.

Влад доел плюшку, стал рыться в рюкзаке:

– На, держи, – выложил диск «1812». – Допустим, дарю.

– Это же твоя любимая… А мне сейчас все равно не разрешат комп. Оставь…

– Да плевать. Ты мой лучший друг или кто? – И добавил, будто устыдившись своего порыва: – К тому же с кем мне гамать? С компом? Допустим, он мне не соперник. Ты, собственно, тоже. Хоть у тебя и бывают моменты…

– С Карташовым, – ревниво ответил я.

– Он только в шутеры гамает, – нагло усмехнулся Влад. – В кваку и дюка. Мы на субботу договорились!

– Влад, – я решил не обращать внимания на привычную его нечуткость, – вот ты же умный человек…

– Ну, допустим.

– Почему у взрослых всегда надо выбирать «или-или»… Неужели нельзя просто… Просто «и»?

– Подрастешь – поймешь, – оскалился он.

– Скорей бы, что ль, стать взрослым. А то все загадки, ребусы, шарады… Хоть понять, как это…

Влад воровато огляделся, водрузил на колени рюкзак. Копался он в нем, как всегда, долго и с чувством. И тут из недр его раздался звук, который я вовсе не ожидал услышать: «вжих-вжих-скрип…»

– Я его смазал, конечно, – как бы извиняясь за этот звук, сказал Влад. – Ржавчину поснимал… Но там, прямо скажу, еще есть с чем работать. Допустим, будет у нас еще с ним хлопот, Серый…

Голова кота Евгения высунулась из рюкзака наполовину, так что виден был только левый глаз-огонек. Он дважды мигнул зеленым.

– Сережа, уверяю вас, – проскрипел кот. – Никогда не поздно стать взрослым. Поэтому… стоит ли с этим спешить?