На рыночной площади Зыбун лил косой дождь. Струи тут почему-то никогда не падали прямо. Ну и местечко! Да и народец здесь такой, что надо держать ухо востро: все сплошь жулье, мошенники, хваты.

Всяк бывает святым, пока не наголодается.

Шатин Ренар примостилась на самом верху и оттуда глядела, как людские потоки бурлят по рынку, словно кровь в забитых сгустками жилах. Она оседлала голую металлическую балку, поддерживавшую когда-то крышу старого сухогруза.

Если верить тому, что ей рассказывали, Трюмы некогда были гигантскими летучими кораблями, которые пересекли галактику и перенесли ее предков сюда, на Латерру, самую холодную и мокрую из двенадцати планет системы Дивэ. Но долгие годы небрежения и косых дождей изъели крыши и потолки из пермастали, превратив пассажирские каюты в заплесневелые от протечек халупы, а вот этот грузовой транспорт – в рынок под открытым небом. Шатин пониже надвинула на лоб капюшон, прикрывая лицо. В последнее время девушка с огорчением замечала, что ресницы у нее стали длиннее, скулы заострились, грудь наливается, а вытянувшийся нос приобретает ненавистное ей изящество.

Перед походом на Зыбун она вымазала лицо грязью и все равно, поймав свое отражение в лужице или металле не до конца изъеденной ржавчиной стены, всякий раз морщилась: слишком много в ней оставалось девичьего.

Как это некстати!

Толпа на Зыбуне сегодня была плотнее обычного. Нагнувшись вперед, Шатин легла на балку животом и обняла ее, всматриваясь в бесконечное море людей под собой. Все те же лица. Бедные, угнетенные души, исхитряющиеся кое-как растянуть недельное жалованье.

Или украсть ларг-другой у соседа.

Новички на Зыбуне появлялись редко. Еще бы, кому нужны изъеденные червями кочаны капусты и жесткие брюквины. Если не считать инспектора Лимьера с его воинством из охраняющих порядок дроидов-полицейских, все, кроме представителей третьего сословия, старались держаться подальше от Трюмов и зажатой между ними рыночной площади.

Вот почему незнакомый мужчина в длинном плаще сразу бросился Шатин в глаза. Его ухоженная черная борода, аккуратная прическа, отглаженная одежда и сверкающие украшения – все это красноречиво свидетельствовало о богатстве.

Наверняка представитель второго сословия.

Первое сословие на ее памяти не рисковало высовываться из Ледома[2]. Биокупол климат-контроля высился на холме за окраиной столичного города Валлонэ, надежно защищая правящее сословие от непрерывных ливней Латерры.

И от швали, что обреталась внизу.

Шатин буквально пожирала незнакомца глазами, отмечая каждый стежок, каждую пуговицу на его одежде. Опытный взгляд сразу остановился на золотом медальоне, блестящей наживкой болтавшемся на шее. Издалека видно: сокровище Последних Дней, спасенное с пожарища гибнувшей планеты. Второе сословие любило реликвии Первого Мира.

«Пятьсот ларгов – это как минимум», – подсчитала девушка в уме. Да семья из третьего сословия на такие деньги может жить неделю.

Но очень скоро сокровище заметят и другие здешние хваты – и вступят в игру. Значит, Шатин следовало пошевеливаться. Обеими руками цепляясь за балку, она свесила ноги и, качнувшись к ближайшим мосткам, бесшумно приземлилась на корточки. Прямо под ней тот человек уходил в глубину рынка, виляя между семенящими в поисках крошек курицами. Он так и бегал глазами по сторонам, словно мысленно составлял опись того, что видел.

Шатин задумалась было: интересно, а что этот красавчик здесь делает? Сбился с дороги, возвращаясь наверх, в Ледом? Или пришел на Зыбун по делу? Но она тут же вспомнила, что сегодня к вечеру ожидается ежегодное Восхождение, и рассудила, что он, верно, управляющий фабрикой: небось выискивает своих рабочих, сбежавших со смены ради травяного вина и надежды на новую жизнь.

Ну и дураки же они все, только понапрасну сами себе головы морочат.

Девушка пробиралась по сети висячих мостков и перекрытий, искусно подныривая под обломки водопроводных труб и перепрыгивая через огромные провалы в решетчатом полу. И при этом не спускала глаз с незнакомца, стараясь не отставать от него.

Мужчина наконец замедлил шаг у лотка мадам Дюфо, вытащил из кармана абрикос и откусил добрую половину, заливая бороду соком. У Шатин аж слюнки потекли. Она всего однажды пробовала абрикосы – когда из кузова грузового транспортера, доставлявшего фрукты из теплиц в Ледом, вывалился ящик.

Шатин видела, с какой зловещей жадностью разглядывает чужака мадам Дюфо. Старая мошенница, должно быть, уже облизывалась, предчувствуя легкую добычу.

Сейчас или никогда.

Нырнув сквозь пролом в перилах, Шатин ухватилась за приподнятый бортик мостков и кувырнулась через край. Вытянувшись во всю длину тремя метрами ниже, она ловко поймала нижнюю балку. Умело приземлилась на нее, крепко ухватилась руками и замерла в равновесии.

Теперь она оказалась всего в метре над головой мужчины. Но за деловитым гулом рынка никто не удостоил ее и взгляда.

– Что за жалкое зрелище, – вдруг произнес незнакомец, откусив еще кусок абрикоса. Он даже не потрудился скрыть отвращение. Второе сословие редко утруждало себя вежливостью. Шатин давно заметила, что промежуточное положение – с одной стороны, эти люди вроде бы находились далеко от власть имущих, но в то же время были по статусу намного выше бедолаг вроде нее – наделяло Вторых бесстыдным высокомерием.

Они были почти так же надменны, как и Первые.

Почти.

Взгляд Шатин метнулся влево, захватив башню пустых ящиков у прилавка мадам Дюфо. Она сдвинулась по балке так, чтобы оказаться прямо над ними. Потом, нагнувшись вперед, перевернулась и приземлилась на обе ноги.

Грохот получился еще сильнее, чем она рассчитывала. Пирамида коробок опрокинулась и лавиной накрыла мужчину, который, крякнув, рухнул на колени.

Шатин не медлила. Упав на четвереньки, она проползла по развалу и, отыскав там незнакомца, любезно помогла ему подняться. Тот так усердно стряхивал с одежды пыль и капустные листья, что даже не заметил, как с его шеи исчез медальон.

– Вы целы, месье? – самым приветливым тоном спросила Шатин, переправляя вещицу себе в карман.

Мужчина едва глянул на нее, поправляя шляпу.

– Да, мальчик, вполне.

– Осторожнее на Зыбуне, месье. Для особ вашего ранга здесь небезопасно.

– Merci[3], – рассеянно поблагодарил ее франт и бросил недоеденный абрикос в сторону Шатин.

Та, поймав, сверкнула благодарной улыбкой:

– Vive Laterre![4]

– Vive Laterre! – отозвался он и пошел своей дорогой.

Шатин ухмыльнулась ему в спину, развернулась на пятках и спрятала недоеденный абрикос в карман. Ей понадобилась вся сила воли, чтобы не слопать его тут же на месте.

Она понимала, что незнакомец еще не скоро хватится золотого медальона. У него таких, наверное, десяток в ледомском маноре. А для Шатин это шанс изменить все.

И уж она своего не упустит.

Едва Шатин вошла в затхлый холодный коридор, в котором располагалось купе ее семьи, как на нее обрушились знакомые звуки Трюмов: драка за крохи еды, детские шаги по металлическим решеткам полов, шум пряток и «глушил и хватов», отрывистое квохтанье заблудившейся курицы, забредшей сюда с Зыбуна.

Она прозвала этот коридор на восьмом уровне Трюма № 7 «ходом без выхода». Отчасти потому, что каждый раз под его низким ржавым потолком Шатин вспоминала, в какой они все здесь ловушке. Но больше потому, что проржавевшие указатели на стене гласили: «Выхода нет».

Во всяком случае Шатин убедила себя, что здесь написано именно это. Правды она не знала, поскольку читать не умела. Никто на всей планете не владел этим искусством. Надписи были сделаны на Забытой Речи. Таинственный шифр из наклонных штрихов и загогулин мало-помалу стерся из памяти латерранцев, недолго продержавшись здесь после прибытия поселенцев из Первого Мира.

Стерся вместе с надеждами на лучшую жизнь.

Шатин приостановилась, заткнула под капюшон выбившуюся светло-каштановую прядь и достала украденную у мадам Дюфо капустную лепешку. Разломив ее пополам, девушка поскорее засунула вторую половину в сапог, чтобы ненароком не соблазниться.

Конечно, всегда можно было сказать родителем, что сегодня ей на Зыбуне не повезло. Но если она хочет утаить главную добычу – медальон из Первого Мира, – их надо будет чем-то отвлечь. Мать ни за что не поверит, что Шатин вернулась с Зыбуна с пустыми руками. Еще не дай бог что-нибудь заподозрит: скажет отцу, тот начнет вынюхивать. А уж если месье Ренар примется вынюхивать, добра не жди.

Она смотрела на жалкую половинку лепешки в руке. От одного ее вида в животе заурчало. Шатин откусила немножко, сдерживая себя, стараясь растянуть удовольствие подольше, хорошенько работая челюстями. Но голод быстро взял вверх. Она проглотила недожеванный кусок, ощутила, как ком противного теста из цветной капусты протискивается в горло, и тут же нацелилась откусить еще.

Но не успела вонзить зубы в плотную корку, потому что услышала в темном коридоре пронзительный вопль. Вглядевшись, Шатин рассмотрела сидящую на полу перед входом в купе женщину. Та тщетно пыталась приложить к груди орущего младенца. Ребенок корчился, и его визг рвал Шатин душу, как тупой нож рвет жесткое переваренное мясо.

Сумеет ли она когда-нибудь слушать младенческий плач спокойно, так, чтобы внутри все не разрывалось?

Девушка попробовала отгородиться от этого звука, но казалось, что чем больше она старается, тем громче орет младенец.

– Вот еще не хватало, – простонала Шатин. – Эй, горе-мамаша, ты что, не можешь его заткнуть?

Она ждала, что женщина в ответ накинется на нее. Так уж здесь было заведено: вспышки гнева перебегали от одного обитателя Трюмов к другому, как луч света в бесконечном зеркальном коридоре.

Но вышло иначе. Женщина безнадежно взглянула на Шатин темными глазами и заплакала.

– Прости, – всхлипывала она, пряча лицо в черном пушке на голове младенца. – Мой сын плачет, потому что у меня нет молока. Да и откуда бы ему взяться? Груди у меня от голода пересохли.

У Шатин от стыда загорелись щеки. Она повернулась спиной к женщине с ребенком, чтобы сбежать, найти обходной путь к своему купе, – лишь бы не проходить мимо них. Но ноги отказывались ей повиноваться. Как будто парализатор от плеча ушел вниз и засел теперь в пятках.

– Муж у меня работает на картофельной ферме, – хлюпала носом женщина. – Он хорошо зарабатывал, но поранился. А моих фабричных жетонов не хватает.

Кусок хлеба потяжелел в руке Шатин. Она уставилась на лепешку, которую украла.

Да, украла.

Потому что тоже изголодалась.

Потому что эта женщина – живое доказательство: играя по правилам, все равно останешься голодным.

А младенец никак не умолкал.

Чуть не взвыв от бессильной досады, Шатин развернулась и направилась к матери с ребенком. Она не остановилась возле них, а просто швырнула женщине кусок капустной лепешки и пошла дальше.

За спиной ее раздавались восклицания:

– Oh, merci! Merci, ma chère![7] Тебя нам Солнца послали!

Но Шатин не останавливалась. Она даже ускорила шаг, а потом перешла на бег. Голодные вопли младенца преследовали ее по коридору, гнались за ней, слишком живо напоминая прошлое, от которого она убегала целых двенадцать лет.

Она остановилась только у двери своего купе. Девушка запыхалась, и в животе у нее снова бурчало.

Шатин и сама не верила, что сделала то, что сделала.

Та лепешка кормила бы ее не один день. А она ее отдала, будто еда была лишней. Будто у нее было хоть что-то лишнее.

Шатин тряхнула левой рукой: пальцы уже гудели, чувствительность понемногу возвращалась. Она протянула руку к замку и замерла, услышав голос матери, который грохотал внутри, сотрясая хлипкие стены коридора и угрожая снести то, что осталось от двери:

– Тридцать пять процентов?! Да ты никак из ума выжил или меня за дуру держишь, если решил, что я отдам старой воровке больше десятой доли!

«Fantastique![8]– сказала себе Шатин. – Мамашка опять в своем репертуаре».

Судя по всему, отец только что вернулся с последнего дела и родители вновь поссорились в ходе дележки. Они вечно что-то делили.

Шатин вытащила из-за голенища вторую половину лепешки. Ровно обкусала край, чтобы он выглядел отрезанным, а не оторванным. Когда крошки хлеба попали на язык, бедняжке пришлось напрячь всю волю, чтобы не запихнуть добычу в рот целиком: еще чуть-чуть – и от лепешки остались бы одни воспоминания.

Только возвращая кусок лепешки в сапог, она заметила, что черная ткань штанов лопнула над коленом. Должно быть, порвала, когда ползла по мосткам, спасаясь от дроидов.

Шатин вздохнула. На штанах и без того уже зияло столько дыр, схваченных проволокой, обрывками цепочек и прочим подобранным по Трюмам хламом, что латать было почти нечего.

Распрямившись, девушка прислушалась к голосам за дверью. Мать, кажется, закончила свою обвинительную речь. Шатин провела левой ладонью перед замком.

«Доступ предоставлен», – прошипела защелка, и Шатин, тихонько открыв дверь, проскользнула внутрь.

А ведь когда-то купе были сверкающими от чистоты каютами с настоящими дверями и водопроводом с проточной водой, а плита в них не блеяла, как овца в родах. В эти дряхлые трущобы они превратились не сразу.

Впрочем, купе Ренаров до сих пор считалось одним из лучших в Трюмах. Когда отец возглавляет банду «Клошаров», семье перепадают кое-какие удобства вроде собственной кухни, места на верхнем уровне и двух спален вместо одной. У третьего сословия и отдельные купе-то бывали не всегда. Иные ночевали в старых грузовых доках, теснясь на грязных нарах, поднимающихся ярусами до потолка.

А вот индивидуальных туалетов не было даже в купе. Из общественных уборных исправна была от силы половина, отчего в Трюмах вечно пованивало.

Когда Ренары, проделав путь чуть ли не через всю планету, перебрались из Монфера, где держали постоялый двор, в Валлонэ, Шатин сперва целые дни проводила на улице (там воздух все-таки был посвежее), а ночами с трудом сдерживала рвоту. Но со временем она притерпелась.

Просто удивительно, к чему способен привыкнуть человек.

Войдя в купе, Шатин, как и ожидала, увидела отца за столом в гостиной. Он пересчитывал солидную кучу блестящих круглых пуговиц в форме Солнца. Помнится, он говорил, что подвернулась «работенка» на одежной фабрике. Вот и результат. По форме Шатин определила, что пуговицы предназначались для мундиров офицеров из Министерства. Чистый титан, и папаша их, конечно, переплавит в слитки драгоценного серебристого металла, которыми на Латерре можно расплачиваться.

Как и следовало ожидать, титан доставался только второму и первому сословию. Третьему начисляли за работу очки и платили жетонами – или, как их здесь называли, ларгами, – еженедельно переводя деньги на личные счета. Но это, разумеется, лишь в том случае, если вы, будучи законопослушным гражданином, регулярно являлись на назначенную вам Министерством работу, чего ни Шатин, ни ее родители сроду не делали.

Мадам Ренар стояла над душой у супруга, напряженно наблюдая за подсчетами.

– Подумать только, эта скупердяйка требует тридцать пять процентов! И за что?! За то, что продемонстрировала свои титьки! Да за такое вознаграждение я и свои покажу!

– Твои старые титьки того не стоят. – Месье Ренар буркнул это себе под нос.

Но жена прекрасно все расслышала. Расслышала и Шатин. Она хотела скрыть смешок, но не сумела. Мадам Ренар вскинула голову, только теперь заметив дочь. Та и опомниться не успела, как мать вскинула руку и закатила ей со всей силы пощечину.

Отшатнувшись от удара, девушка налетела спиной на дверь купе.

– Какого фрика? – Шатин держалась за пылавшую от боли щеку. – Это же папа сказал, а не я!

– Эти старые титьки зарабатывают больше, чем вы оба, вместе взятые! – провизжала мадам Ренар. И, развернувшись, напустилась на Шатин: – Потому что я, в отличие от некоторых, знаю, как использовать данные Солнцами преимущества.

Шатин до боли прикусила губу.

Вот уже целых два года, с того дня, как ей исполнилось шестнадцать, мать что ни день прозрачно намекала, сколько ларгов может заработать в Валлонэ здоровая молодая девица вроде Шатин. Девушкам ее возраста бордели крови платили чуть ли не вдвое. После двадцати пяти расценки начинали падать.

Но Шатин предпочитала действовать иными методами. И ее затея окупалась. Пока мальчишка по имени Тео приносил в дом больше ларгов, чем могла бы принести девушка Шатин, родители готовы были поддерживать легенду, что восемнадцать лет назад у них родился сын, а не дочь.

А Шатин скорее выпустила бы свою кровь в море Секана, чем продала ее дамочкам из первого сословия.

– Что ты сегодня принесла? – сурово спросила мадам Ренар, обшаривая черный плащ дочери внимательными серыми глазами – не оттопыривается ли где.

Шатин вытащила из-за голенища пол-лепешки из капустного теста, перебросила матери. Ловко поймав приношение одной рукой, мадам Ренар принялась исследовать ее, ковыряя оторванный край грязным ногтем.

– А где остальное? – вопросила она. – Попробуй только у меня воровать, оборванка негодная!

Но девушка бесстрашно встретила вызывающий взгляд матери.

– Так и было, – хладнокровно заявила она. Мать недоверчиво прищурилась. – Я стянула с лотка Дюфо, – продолжала Шатин. – Сама знаешь, какая она мошенница.

Кажется, сработало. Мать хмыкнула и отшвырнула хлеб на стол, прямо на горку титановых пуговиц, которые пересчитывал месье Ренар, отчего те разлетелись в разные стороны.

– Какого фрика! – выругался отец. – Теперь придется начинать все сначала.

– Вот и хорошо, – заявила, брызгая слюной, мадам Ренар. – Может, по второму разу насчитаешь недостающую сотню, которую задолжал мне с прошлого дела.

Затем она обратилась к Шатин:

– Гильом говорил, в морг утром доставили новые тела. Надо обобрать покойничков. Навостри-ка лыжи в ту сторону, пока им не закрыли личные счета. И не криви свою грязную мордаху!

При мысли о новом походе в морг Шатин вздрогнула. Она терпеть не могла его призрачно-тихие коридоры, запах падали, но более всего ненавидела сами трупы. Их пустые, слепые глаза как будто таращились ей прямо в душу.

Ей хотелось возразить, затеять спор, отказаться, но она давно уже научилась слушаться мать. Если отец командовал самой грозной в Трюмах бандой, то в доме хозяйкой, несомненно, была мадам Ренар.

Стиснув кулаки, Шатин юркнула в свою спальню, закрыла дверь и привалилась к ней спиной. Зажмурив глаза, она с минуту успокаивала дыхание, подавляя в душе ярость.

«Не раскисай, – велела она себе. – Еще чуть-чуть – и ты отсюда выберешься».

Она коснулась незаметного бугорка под воротом куртки – золотого солнечного медальона – и почти ощутила на языке вкус свободы.

Он совершенно, ну нисколечки не походил на вкус капустной лепешки.

– Эй! – прервал ее мысли тихий голос.

Шатин открыла глаза и взглянула на старшую сестру: Азель, лежа на их общей кровати, смотрела на вживленный в левое предплечье экранчик.

– Ты почему не на работе? – спросила ее Шатин.

– Мне сегодня в ночную смену, – не поднимая глаз, объяснила Азель.

Сестра, в отличие от Шатин, исправно, ни дня не пропуская, ходила на назначенную ей Министерством работу. Она трудилась на фабрике по производству телепленки, где из циттрия – металла, который доставляли с Бастилии, – делали новую «пленку» для вживления родившимся в этом году младенцам. Все свободное от работы время Азель торчала здесь, в купе.

Шатин тоже полагалось бы работать на фабрике. На текстильной. Во всяком случае, так сказала ее «пленка». Но Шатин плевать на это хотела. Она не сомневалась, что Министерство подправляет данные, и отвечала тем же. Она заплатила кучу ларгов за взлом «пленки», после чего превратилась в Тео Ренара, а Министерство лишилось возможности отслеживать ее местоположение и каждое утро регулярно посылать напоминания о работе. Кое-какие уведомления Шатин, правда, все-таки поступали: так называемые Всеобщие оповещения, извещения о комендантском часе, напоминалки о ежемесячной инъекции витамина D – отключить эти оказалось невозможно.

– Ты где была? – спросила Азель.

– Ходила на Зыбун, – ответила Шатин, открывая жестяной ящичек у кровати и откапывая в нем кусок стальной проволоки. Согнувшись вдвое, она наскоро стянула проволокой дыру на колене. Могла бы зашить и лучше, но сейчас было не до того.

– Я тут связалась по аэролинку с Ноэми, что живет дальше по коридору, – говорила Азель, не отрывая глаз от экрана. – Она говорит, что у них на фабрике одна женщина хочет организовать митинг за повышение платы.

Шатин фыркнула. Снова люди занимаются ерундой. Она не собиралась терять времени на подобные глупости. Все эти шепотки о том, что надо протестовать, бороться… Ничего не выйдет, как всегда. Последнее крупное восстание случилось в 488 году, семнадцать лет назад – его затеяла организация «Авангард», а возглавляла некая дамочка, называвшая себя Гражданкой Руссо. Тысячи людей из третьего сословия отдали тогда жизни за эту женщину, запертую теперь на Бастилии. И что толку? Чего они в результате добились?

Осталась только горка пепла, и все.

По Валлонэ всегда бродили слухи о волнениях. Какое-то дурачье все надеялось собрать сторонников, как та Гражданка Руссо в 488-м.

– Не понимаю, что за глупость – протестовать! – сказала Азель.

Шатин вытащила из-под металлической решетки в полу суконный мешок, который прятала под кроватью. Она не опасалась, что Азель увидит. Через несколько часов начинается Восхождение, а значит, сестра все утро не оторвется от своей «пленки».

– Если тебя поймают, мигом отправят на Бастилию, а Министерство аннулирует все заработанные тобою очки – и прощай, Восхождение! – продолжала Азель. – Ничего ужаснее я и представить не могу.

Шатин сдержала так и просившиеся на язык возражения: уж она-то могла представить кары пострашнее. Но сейчас ей некогда было спорить с сестрой о том, можно ли верить пропаганде Режима. Да и без толку все это. В глазах Азели второе сословие – и особенно Министерство – было могущественным, как сами Солнца. Знала бы сестричка, кого Шатин сегодня ограбила.

Она принялась раскладывать содержимое мешка по карманам. И при этом сверялась с мысленным списком, проверяя, не пропало ли что за ночь. В семье жуликов и бандитов трудно что-нибудь утаить для себя.

Девушка знала, как называются некоторые реликвии Первого Мира и для чего они применяются: карандаш, часы, очки от Солнца. Но были здесь и предметы, которые повергали ее в недоумение. Например, пухлая пачка листов, исписанных Забытой Речью. Или тонкий черный прямоугольник на металлической подложке, напоминавший Шатин автономную «пленку».

Переправив в карман последнее сокровище, она сунула опустевший мешок в дыру и поставила решетку на место. Похлопав себя по карманам и удостоверившись, что ничего не выпирает, двинулась к двери.

– Ты куда? – Азель так удивилась, что даже подняла взгляд от экрана. – В половине третьего начинается Восхождение! Ты что, не хочешь посмотреть трансляцию вместе со мной? А вдруг назовут твое имя?

– Вот уж чего точно не будет, – отмахнулась Шатин. Если на этой злосчастной, лишенной солнечного света планете в чем и можно быть уверенным, так это в том, что ее имени не назовут никогда.

– Напрасно ты так говоришь! – пылко воскликнула Азель. – Перед Восхождением все равны. Выбрать могут абсолютно любого. Это-то и прекрасно: счастье может прийти внезапно. «Честный труд за честный шанс!»

Сестра как попугай повторяла агитку Министерства. Вот почему она ежедневно являлась на свою фабрику за две минуты до положенного времени. Вот почему уродовала руки на работе и стирала ноги до волдырей. Азель, единственная в их семье, играла по правилам, потому что только она купилась на этот «Честный труд за честный шанс!» – философию, которую Министерство с рождения вбивало в мозги каждому. Ха, ищите дураков! Уж Шатин-то знала правду. Здесь у каждого есть только тот шанс, который он добыл себе сам.

– Я в этом году молодец, – продолжала Азель, снова утыкаясь в свою «пленку». – Отмечалась ежедневно, смотрела все министерские передачи и сполна отработала все положенные часы. А в последние несколько месяцев даже сверхурочных на фабрике набрала. И всего у меня накопилось почти две с половиной тысячи очков. – Азель ахнула и взволнованно ткнула себя пальцем в предплечье. – Солнца мои, ты только глянь, кого показывают! Это же Марцелл д’Бонфакон! Я его недавно на Зыбуне видела. Он и в жизни такой же красавчик, как и на «пленке»!

Шатин заглянула на руку сестре и успела увидеть самое знаменитое лицо второго сословия: внука могущественного генерала д’Бонфакона. Министерство никогда не упускало случая показать на «пленках» этого красавчика, тоже офицера. За время, прошедшее с его совершеннолетия, Марцелл превратился чуть ли не в первую знаменитость Латерры. Он почти сравнялся по популярности с самими патриархом и матроной – правителями планеты.

Юноша и впрямь был необычайно хорош собой: блестящие черные волосы, безупречная белозубая улыбка, столь типичная для второго сословия, и прекрасная, словно бы светящаяся изнутри кожа.

«Фрик! – подумала про себя Шатин. – Не бывает таких белых зубов! Парень что, с мылом их моет?»

Азель ткнула пальцем в экран, выводя звук в имплантированном ей в ухо аудиочипе на полную громкость.

– Ой! – выдохнула она, слушая запись речи офицера д’Бонфакона. – Умереть не встать! Какой обаяшечка!

Шатин знала, что все девицы в Трюмах, не исключая и ее сестры, безнадежно влюблены в Марцелла. Еще одна несбыточная мечта. Шатин искренне не понимала, с какой стати так восторгаться этим смазливым парнем. Для нее он был просто одним из высокопоставленных Вторых: наверняка заносчивый, самодовольный поганец.

– А знаешь, генерал д’Бонфакон готовит Марцелла на смену нынешнему командору Министерства, – мечтательно протянула Азель. – В Трюмах только об этом и говорят. Теперь понятно, почему он несколько раз показывался в последнее время на Зыбуне. Учится у инспектора Лимьера.

Шатин вздрогнула, припомнив недавнюю встречу с жутким киборгом.

– Может, Марцелл и сегодня на Восхождении будет. Ты еще пойдешь на Зыбун? Вдруг с ним столкнешься? – заволновалась вдруг Азель. – Правда, это было бы потрясающе?

– Правда, – кивнула Шатин. Она не кривила душой. Марцелл д’Бонфакон наверняка страшно богат. При одной мысли о том, сколько всего можно было бы стянуть у этого хлыща, случись ей и впрямь с ним столкнуться, у Шатин закружилась голова.

Впрочем, она сегодня больше не собиралась на Зыбун. В такие дни надо обходить рынок стороной. В честь Восхождения там наверняка соберется толпа, начнется толкучка, так что лучше держаться подальше. Даже Азели хватило ума смотреть церемонию из дому.

Сестра села на кровати, прислонилась спиной к стене и поджала ноги – все это не отрывая взгляда от «пленки».

– О Солнца, выберите на этот раз меня! Пожалуйста, пожалуйста, пусть сегодня выберут меня!

Шатин смотрела на нее со смешанным чувством досады и жалости. Если бы Азель мошенничала так же усердно, как копила очки для Восхождения, их семья, пожалуй, разбогатела бы.

Шатин потрогала небрежный узелок волос на затылке, проверяя, хорошо ли он спрятан под капюшоном. Еще немного – и можно будет продать локоны мадам Зизо. Эта мошенница хорошо платила, обеспечивая Шатин побочный доход, весьма и весьма нелишний. И все бы ничего, если бы только не эти промежуточные периоды, когда волосы уже отросли настолько, что могли выдать в ней девушку, но еще были слишком короткими, чтобы стоить кругленькую сумму в две сотни ларгов.

Азель выразительно вздохнула, увлекшись передачей, предварявшей церемонию Восхождения, и подперев подбородок ладонью.

– Представляешь, как здорово жить в Ледоме, – ну просто fantastique! Там четыреста восемь дней в году светят Солнца.

– Фальшивые Солнца, – вставила Шатин.

Но сестра словно бы ее не слышала.

– И никогда не бывает дождя. И Гран-палас совсем рядом. Спорим, иногда даже можно увидеть патриарха и матрону! Знаешь, нынешний патриарх нравится мне куда больше предыдущего. Тот был такой вечно серьезный, даже нудный. А посмотришь на этого – он как будто не прочь с тобой повеселиться. А уж какая милашка премьер-инфанта! Как раз вчера показывали посвященный ей спецвыпуск, ты видела? Девочке через неделю исполнится три года, и она наконец заговорила полными предложениями. Хотя до сих пор не может выговорить «третье сословие». Говорит: «тьете сосйовие». Ну как тут не умилиться? По-моему, малышка похожа на матрону, хотя Ноэми вчера сказала, что…

Шатин закатила глаза и вышла, не дослушав. Она не сомневалась: Азель еще не скоро заметит, что младшая сестра исчезла.

Когда Шатин вернулась в гостиную, родители все еще ругались из-за министерских пуговиц. Мать отвлеклась, только чтобы сердито зыркнуть на дочь и швырнуть ей щипач.

– Как вернешься, проверю, – прорычала она. – И не вздумай меня обмануть!

Шатин крепко зажала в руке хитроумное устройство и состроила гримасу: при мысли о предстоящей работе ее пробирал озноб. Она пообещала себе, что справится быстро. Если попробует увильнуть, родители заподозрят неладное и могут нарушить ее планы. Так что никуда не денешься. Подумаешь, делов-то! Войти в морг, выйти из морга – и все. Зато потом можно будет навестить Капитана. Девушке не терпелось показать ему, что она сегодня добыла на Зыбуне.

Буркнув родителям на прощанье нечто невразумительное, Шатин выбралась из купе и, пройдя по «ходу без выхода», покинула Седьмой трюм.

Оказавшись снаружи в одиночестве, она первым делом снова похлопала себя по груди, ощутив тяжесть золотого медальона на шее. Сердце у нее часто колотилось при мысли, что́ эта вещь означает. Что она воплощает.

Билет в один конец с этой жалкой планеты.

Спасение – в прямом смысле этого слова.

И пусть глупая Азель целыми днями ждет милости от надутых особ из второго сословия. Шатин сама себе поможет.

– Твой отец умер.

Марцелл д’Бонфакон расслышал слова деда, но смысл их никак не доходил до его сознания.

Умер? Жюльена д’Бонфакона много лет не вспоминали в этих стенах. А теперь вдруг эти холодные слова, прозвучавшие из уст деда так, словно смерть отца – это мелочь, едва ли стоящая упоминания.

Впрочем, Марцелл прекрасно понимал: после того, что совершил Жюльен д’Бонфакон, дело, возможно, и впрямь обстояло именно так.

Молодой человек невидящим взглядом смотрел прямо перед собой. Пусть даже слова деда на миг заморозили ему кровь в жилах, у него хватило ума не замедлить шаг. Нельзя показывать виду.

И он старательно шагал в ногу с генералом. Ровно и методично. Как его учили с детства. Они молча прошли по длинному коридору правого крыла Гран-паласа. Люстры из тысяч хрусталиков ручной огранки висели у них над головами, а под ногами в мраморных полах вспыхивали, подмигивая, отблески утреннего сол-света.

В голове у Марцелла теснилось множество вопросов, но он отстранял их один за другим. Это он умел. Этому его тоже учили. «Владей своими чувствами. Следи за дыханием. Всегда содержи ум в чистоте». Если деду есть что еще сказать о смерти отца, он непременно скажет. Но, входя в банкетный зал, Марцелл не удержался – искоса глянул на генерала. Ну и воля! Если не знать, то ни за что не догадаешься, что у этого человека только что скончался единственный сын. Честно говоря, Марцелл и сам не знал, что вдруг заставило его ожидать иной реакции. За семнадцать лет жизни с дедом он едва ли когда-нибудь видел на его лице следы горя.

А уж горя генерал д’Бонфакон на своем веку знал немало.

Почти тотчас распахнулись двойные двери на дальней стороне зала, и в них ворвался патриарх в своем обычном утреннем наряде из темного шелка. За ним вошла облеченная в багровый атласный халат матрона, держа за руку их двухлетнюю дочь Мари.

– Доброе утро, генерал, – буркнул патриарх, едва удостоив деда взглядом.

– Доброе утро, месье патриарх, – невозмутимо ответил дед.

– Давайте сразу перейдем к докладу. – Монарх уселся в одно из бархатных кресел и немедленно принялся накладывать еду себе на тарелку. Банкетный стол, как всегда, был весь заставлен титановыми блюдами с горами копченого новаянского лосося, жареных перепелов и утиного паштета, доставленного прямиком с планеты Юэсония. Были здесь и корзины свежайших бриошей, и подносы с тонкими колбасками с планеты Рейхенштат, и все мыслимые фрукты, собранные этим утром в теплицах, протянувшихся вдоль равнины под Ледомом.

Восемнадцатилетний Марцелл еще продолжал расти и потому отличался отменным аппетитом, особенно по утрам.

Но сегодня ему было не до еды.

«Твой отец умер».

Слова деда крутились у него в мозгу, и он никак не мог заставить себя думать о чем-нибудь другом. Хотя и знал, что должен выбросить это из головы. Причем немедленно. Опасные это были слова. Опасные мысли.

Но его ум, похоже, оказался предателем.

Совсем как его отец.

Наконец Марцелл взял себе булочку, намазал ее черничным джемом и, сохраняя самый равнодушный вид, откусил и стал жевать. Он понимал, что проходит очередное испытание. Дед наверняка к нему присматривается, наблюдает, как внук воспринял это известие. Каждая реакция, вплоть до невинного подергивания лицевых мускулов, – все это что-то значит в глазах генерала д’Бонфакона. И тот в своем праве, так что обижаться не приходится. Если Марцелл надеется в следующем году занять место командора, он обязан выглядеть непоколебимым сторонником Режима.

– На заводе аэрокосмической техники выросла производительность труда, – твердо, с прямой спиной докладывал дед. Подняв взгляд от лежавшего на столе телекома на патриарха, он продолжал еженедельный отчет.

«Умер».

Это слово билось в мозгу Марцелла стайкой перепелов, вспугнутых выстрелом одного из старинных охотничьих ружей патриарха.

Он еще раз откусил от булочки и напомнил себе, что должен выглядеть сосредоточенным. Как и пристало будущему командору. Командор Вернэ наверняка никогда не позволяла себе быть рассеянной.

– А вот на текстильной фабрике производительность труда, напротив, упала, – продолжал тем временем его дед.

Патриарх запихнул в рот кусок лососины, утер губы вышитой салфеткой и отложил вилку.

– Отчего же это, генерал? В чем причина?

– Старший мастер ссылается на перебои в поставках титана с планеты Юэсония, задержавшие выпуск пуговиц для министерских мундиров… – начал объяснять генерал, но договорить ему не дали.

– Это недопустимо, – проворчал патриарх. – Мы только затем и способствовали независимости Юэсонии от Альбиона, чтобы его безумная королева не задерживала поставки титана.

Марцелл отметил, как дрогнул подбородок деда под аккуратно подстриженными бакенбардами. Видно, и в его непробиваемой обычно броне нашлась щель. Впрочем, Марцелл знал, что Война за независимость Юэсонии для генерала – больное место. Именно из-за этой войны на совещании сегодня присутствовал Марцелл, а не гораздо более опытная и компетентная командор Вернэ.

Впрочем, дед мгновенно вернул себе обычный облик: сдержанный, но твердый, холодный, но с намеком на любезную улыбку. Марцелл поймал себя на том, что следит за собственным лицом, добиваясь такого же эффекта, такого же бесстрастного взгляда.

Хотелось бы ему научиться выглядеть абсолютно непроницаемым.

– Вы уверены, что это не отговорки? – спросил патриарх, снова взявшись за вилку и раскапывая ею горку паштета. – Возможно, просто рабочие опять разленились?

– Ну что ты, mon chéri[9], – вмешалась матрона. Затем она отхлебнула шампанского и продолжила: – Не будь так жесток к бедным работникам. Быть может, они просто устают. Или им требуется чуть больше нашего внимания, моральной поддержки, уверенности, что мы о них заботимся?

Она сдула колечко темных волос, вывалившееся из башни тщательно уложенных локонов на макушке.

– Надо послать им ящик этого прекрасного gâteau[10]. – Супруга патриарха ковырнула ложечкой гигантский трехслойный бело-розовый пудинг и щедро зачерпнула его. – Вы согласны, Марцелл?

Юноша, не ожидавший, что к нему обратятся, едва не подавился непрожеванной булочкой.

– Хорошо бы, мадам матрона, – выдавил он.

Матрона, наклонившись, принялась с ложечки кормить gâteau премьер-инфанту Мари, сидевшую рядом с матерью. Шелковые ленточки в темных кудряшках девочки блестели под струившимся в огромные окна сол-светом.

– Глупости, chéri, – снисходительно упрекнул жену монарх. – Если ты пошлешь gâteau на одну фабрику, тебе придется потом посылать его и всем остальным рабочим тоже. Если, конечно, не хочешь спровоцировать бунт. Это же азбука политики, как говаривал мой покойный отец.

Он заговорщицки переглянулся с дедом Марцелла:

– Вот почему никак нельзя доверять планету женщине, не так ли, генерал?

Юноша перехватил презрительный взгляд, брошенный матроной на мужа, но она тотчас прикрылась бокалом. Ее поздний завтрак в основном сводился к шампанскому, да и остальные приемы пищи, как подозревал Марцелл, – тоже.

Не замечая взгляда супруги, патриарх повернулся к дочери и заворковал:

– Речь не о тебе, малютка Мари, ты-то умнейшая девочка на всей Латерре и в один прекрасный день непременно станешь превосходной правительницей.

Он громко чмокнул губами, изобразив поцелуй, к которому малышка, впрочем, осталась совершенно равнодушной.

Марцелла всего несколько месяцев как допустили к трапезам в обществе правителей, и юноша до сих пор чувствовал себя напряженно и неловко. Не только оттого, что приходилось смотреть, как патриарх набивает рот едой, а матрона упивается до меланхолического бесчувствия, но и потому, что он плохо представлял, как здесь необходимо держаться. Как сидеть? Куда девать руки? В этом зале он ощущал себя ребенком, на которого невесть зачем напялили неудобный мундирчик и велели не мешать взрослым. Будущему (всего лишь будущему) командору Министерства не полагалось иметь свое мнение. Ему следовало сидеть с непроницаемым видом и мотать все на ус, чтобы со временем научиться вносить собственный вклад в беседу. А он вечно отвлекался, уходил в свои мысли. Особенно сегодня.

«Твой отец умер».

– Ах ты, маленький чертенок! – Голос матроны вернул Марцелла в банкетный зал. Премьер-инфанта влезла на стул и топала ножками. – Как это ты умудрилась сюда забраться? Ты ведь знаешь, maman не любит, когда ты лазаешь. Мы не хотим, чтобы ты ушиблась.

Матрона потянулась к дочке, но малышка уже спрыгнула со стула, ухватила со стола две титановые ложки и зазвенела ими друг о друга. Мать шумно вздохнула и допила шампанское.

Генерал д’Бонфакон прокашлялся и снова обратился к экрану:

– Спад в производстве наблюдается также и на хлебозаводе, но с этим мы планируем справиться путем…

– Ох, все фабрики да заводы! – снова перебила генерала матрона. – Только о них и говорим. Как же это скучно! Скучно, скучно, скучно! А вы… – она погрозила пальцем генералу, а потом и столу перед ним, – все возитесь со своим глупым телекомом. Не выношу этих отвратительных устройств за едой. Это так развращает! Ужасно, вульгарно! Техника – для слабых умов. Только те, кому не хватает собственных мыслей, обращаются за ними к машине.

Марцелл засмотрелся в окно. Как главе Министерства и главному советнику патриарха, генералу д’Бонфакону, а заодно и его внуку полагались особые привилегии. Например, они жили в Большом дворце, где им было отведено целое южное крыло. Между тем как все прочие представители второго сословия довольствовались разбросанными по всему Ледому манорами поменьше и, разумеется, не такими роскошными.

Марцелл с детства привык к прекрасному виду на сады Большого дворца. Но сегодня они казались ему темнее обычного, несмотря на искусственный сол-свет, изливавшийся с теленеба.

– Ma chérie, – вмешался между тем патриарх, – оставь бедного генерала в покое. Телеком нужен ему только для отчета. Ты же знаешь, иначе он не явился бы в банкетный зал с этой уродливой машинкой.

– Мадам матрона, – тихо и мягко заговорил дед, – должен вас предупредить, что из-за упомянутых производственных неполадок на день рождения премьер-инфанты на следующей неделе может не хватить сладких хлебцев.

Словно бы темная туча, застилавшая небо вокруг Ледома, проникла во дворец и бросила тень на лицо матроны. Она сощурила темные глаза, возмущенно свела брови, недовольно раздула ноздри.

– О Латерра, как прикажете это понимать? – И, не дожидаясь ответа, супруга патриарха яростно тряхнула головой, отчего башня ее прически перекосилась. – Сие нестерпимо! Генерал, немедленно отправляйтесь на этот ваш хлебозавод и скажите этим лодырям, что…

– Ну-ну, ma chérie. Не волнуйся так, не то наживешь себе морщинки. Ты же не хочешь ослабить действие омолаживающих инъекций, а? – Патриарх потрепал жену по руке. – Будут нашей Мари сладкие хлебцы на день рождения, непременно будут. Об этом генерал д’Бонфакон позаботится лично.

Заслышав разговор взрослых, премьер-инфанта еще громче зазвенела ложками.

– Деньожденья, деньожденья! – радостно выкрикивала она.

Матрона вскинула руку ко лбу и умоляюще прошептала:

– Прошу тебя, ma petite[11], помолчи немножко.

Но девочка слишком разошлась, чтобы сразу остановиться. Она подняла ложки над головой и раз за разом звенела ими, топая в такт ножками.

– Надетта! – хором вскричали матрона и патриарх.

Почти в ту же секунду в зал влетела гувернантка с тарелочкой нарезанных ломтиками фруктов. Лицо ее разгорелось, рыжеватые волосы растрепались.

– Простите, мадам матрона. Я ходила на кухню за персиками для мадемуазель. Она все утро проси…

Взмахом руки матрона заставила прислугу замолчать и, зазвенев множеством титановых колец, указала ей на дочь. Умолкнув, Надетта поклонилась и шагнула к малышке, желая ее успокоить.

Но Мари решила, что игра продолжается. Взвизгнув, она понеслась кругами по залу, бренча на бегу своими ложками.

– О, моя голова! – Матрона, казалось, вот-вот упадет в обморок. – Это уж слишком, да еще в такую рань!

– Успокойся, милая. – Патриарх передал жене свой бокал шампанского. – Выпей еще пузыриков.

Затем он повернулся к генералу:

– Вы уже проверили, готов ли лесничий к сегодняшней охоте? Надеюсь, в садах достаточно дичи? В прошлый раз мы даже перепелов не слышали.

Марцелл протяжно выдохнул и на несколько секунд позволил себе отвлечься.

«Твой отец умер».

Как он умер?

Страдал ли перед смертью?

– Месье патриарх, – с хладнокровным терпением ответил дед, – если популяция перепелов сократилась, то вам, возможно, стоит воздержаться от охоты, пока в зверинцах не выведут новое поколение. Ваш отец всегда ограничивал охоту…

Патриарх едва не подскочил на стуле.

– Воздержаться?! – Если судить по тону монарха, более смехотворного предложения он еще не слыхивал. – От охоты? А чем, по-вашему, мне заниматься целыми днями? Чистить ружья?

Его ярость еще сильнее взбудоражила ребенка. Бросив ложки, девочка запела: «Бах-бах-бах!» – пухлыми пальчиками изображая стреляющие в небо ружья.

– Надетта! – вскричала матрона. – Прошу вас! У меня страшная мигрень! Сделайте уже что-нибудь!

Перепуганная Надетта изловила наконец девочку и попыталась угомонить, поглаживая по голове и скармливая ей ломтики персика.

– Нет! – Мари отбросила руку гувернантки и расплакалась.

Как видно, проказница подумывала снова удрать, но тут Марцелл, поймав ее взгляд, шевельнул бровью и, не говоря ни слова, расстелил у себя на коленях свежую салфетку. Поняв, что́ за этим последует, премьер-инфанта хлюпнула напоследок носом, утерла заплаканное личико и, упав на четвереньки, проползла под столом поближе к Марцеллу. Тот, ощутив, как шелк ее халатика коснулся коленей, принялся сворачивать салфетку.

Он проделывал это столько раз, что уже справлялся не глядя. И уложился в одну минуту. Когда закончил, ощутил на ладони пальчики Мари. Ухватив свернутую из салфетки птицу, она уползла обратно под стол. Сквозь многословные рассуждения патриарха о грядущей охоте Марцелл расслышал, как малышка баюкает своего лебедя.

– Ну наконец-то, Надетта! – вымолвила матрона. – Как долго вы не могли ее угомонить! – И обратилась к Марцеллу: – Учитывая, что у гувернантки не так уж много обязанностей, она могла бы справляться с ними и получше.

Внезапный грохот заставил всех вздрогнуть и обернуться к патриарху, который, ударив кулаком по столу, опрокинул бокал жены.

– Так не пойдет! – Патриарх снова грохнул кулаком, а слуга бросился промокать разлитое вино. – Сокращение популяции перепелов? Что за чушь?! – фыркнул он. – Если с лесничим не поговорите вы, генерал д’Бонфакон, то я найду другого генерала, который это сделает.

Юноша напрягся. Он ненавидел, когда патриарх угрожал деду. Тот всю жизнь отдал Режиму. Более верного слуги Латерры Марцелл не знал. Фактически дед тридцать лет управлял планетой. Предыдущий патриарх Клод Паресс, едва взойдя на трон, произвел д’Бонфакона в генералы. Два года назад он скончался, и его сын Леон, нынешний властитель планеты, без деда бы просто пропал. А делает вид, будто генерала заменить так же просто, как испорченного дроида!

Марцелл открыл было рот – хотя понятия не имел, что тут можно сказать, – но генерал остановил его легким движением головы.

– Я сегодня же переговорю с лесничим, – любезно произнес он.

– Оставьте, – бросил патриарх. – Я лично с ним побеседую. Да уж, ни на кого нельзя положиться, приходится делать все самому.

С этими словами он поднялся с места и, покончив с трапезой, выкатился из зала.

Генерал д’Бонфакон тоже встал, тем самым показав Марцеллу, что пора вытереть губы и отодвинуть кресло.

– Прошу нас извинить, мадам матрона, – сказал генерал. – Нам с офицером д’Бонфаконом еще многое нужно сделать до начала сегодняшней церемонии Восхождения.

Матрона обмякла в кресле.

– Ох, опять это ужасное Восхождение! Еще немного – и третье сословие вытеснит нас из Ледома!

– Заверяю вас, места здесь хватит, – ответил ей генерал. – А маноры победителей Восхождения располагаются далеко от Гран-паласа.

Супруга патриарха пренебрежительно отмахнулась, опять громко звякнув кольцами. Затем она встала, не слишком надежно держась на ногах.

– Идем, Мари. Погуляй с мамой в саду.

Мари замотала головой и разразилась слезами:

– Нет! Птичка! Хочу птичку!

Гувернантка поспешно нырнула под стол и подхватила девочку на руки, воркуя ей в ушко:

– Да-да, сейчас посмотрим в саду птичек.

– Если только мой муж их всех не перестрелял, – добавила себе под нос матрона.

– Нет! – Голос малышки стал глуше от рыданий. – Птичка! Хочу птичку!

Надетта, вслед за матроной выходя из банкетного зала, все пыталась утешить ребенка. Марцелл заметил на полу под скатертью потерянного белого лебедя.

Ему почему-то очень захотелось поднять игрушку и побежать за Мари, однако он видел, что дед уже направляется к двери напротив. Молодой человек последовал за ним, радуясь, что завтрак закончился и он теперь на целую неделю свободен от подобного рода испытаний.

Пока Марцелл с дедом возвращались в южное крыло, в голове у юноши возникали все новые вопросы о смерти отца.

«Что он сказал перед смертью? Интересно, кто-нибудь слышал его последние слова? Или он был совсем один?»

Марцелл знал, что задавать эти вопросы ни в коем случае нельзя. Любопытство легко могут истолковать как заботу, а заботу – как проявление скорби.

А об изменниках скорбеть не полагается.

И он молча прошел по коридору в большой, отделанный дубом кабинет генерала. Стены сплошь покрывали картины и реликвии Первого Мира – среди них была рогатая голова животного, которого так и не научились разводить на Латерре, висевшая над камином и стеклянными глазами озиравшая комнату. Дед сел за свой огромный внушительный стол и немедленно принялся просматривать многочисленные сообщения аэролинка, поступившие на телеком после окончания завтрака.

– Я могу пока быть свободен? – спросил Марцелл.

Он знал, что позже непременно должен появиться на Зыбуне, но втайне мечтал до начала церемонии побыть какое-то время в одиночестве, чтобы спокойно обдумать известие о смерти отца.

– Нет, – ответил дед, не отрываясь от телекома. – Труп твоего отца находится в морге Медцентра. Тебе нужно зайти туда и дать согласие на утилизацию тела.

Марцелла затошнило.

– А почему именно мне?

Дед понял глаза от экрана. На его губах играла снисходительная усмешка.

– Что, никогда не видел мертвых?

Марцелл понимал, что дед его дразнит – так же, как поддразнивали юношу и все в Министерстве. Ходили слухи, что у него слабый желудок, – и тут уж он ничего не мог исправить. Марцелл решительно выпрямился, упрекая себя за недостаток самообладания.

– Не видел. Но это ничего. Просто… с отцом меня ничто не связывает. Его тело для меня не отличается от других… тел.

Отложив телеком, дед удостоил внука сочувственной улыбки:

– Твое волнение в порядке вещей. Помню, когда я впервые узрел покойника… О Солнца, я едва не лишился чувств.

– Да неужели? – изумился юноша.

Дед хихикнул, вспоминая:

– Представь себе. Я тогда работал в полиции, и инспектор послал меня в Монфер расследовать убийство рудничного мастера. Это был сущий ужас. Его выпотрошили шахтерской киркой. Все кишки вывернули на землю. Я как увидел его, клянусь, все планеты системы заплясали на орбитах.

Марцеллу стало дурно от одного описания, и он поспешил присесть к столу напротив деда.

– И что же вы сделали?

Генерал подался к нему, словно задумал поделиться страшной тайной:

– Я так стиснул зубы, что задний коренной треснул аж до самой десны. И провел остаток дня в Медцентре. Сказал там, что за обедом мне попался пережаренный кусок баранины.

Марцелл засмеялся, ему сразу полегчало.

– Со временем становится проще, – продолжал дед. – Насмотришься на мертвецов и постепенно перестанешь видеть в них людей, а начнешь воспринимать их как… просто тела.

В памяти Марцелла всплыло вдруг некое событие, случившееся почти три месяца тому назад. Он как наяву увидел пустые глаза деда после того, как тот забирал останки двенадцати мужчин и одной женщины, посланных патриархом убить королеву Альбиона. Повстанцы Юэсонии в конечном счете выиграли войну, но то покушение провалилось.

Марцелл знал, что погибшие солдаты для деда – не просто тела.

Особенно один из них.

– Но, grand-père[12], – судорожно вздохнув, начал он. – А как быть, если ты хорошо знал этого человека? Вдруг это кто-то из твоих близких?

По тому, как прищурился генерал, Марцелл понял, что ступил на топкую почву. Но отступать он не желал. Рано или поздно его дед скажет, что произошло. Должен ведь сказать?

Юноша попытался облизнуть губы, но язык был сухим, как песок.

– Естественно, я говорю не о своем отце, – пояснил он. – Его я едва помню. Но когда вы увидели тело командора Вернэ…

Взгляд деда мгновенно замкнулся. Словно штору задернули.

– Уже больше половины второго, – проговорил он, снова взявшись за телеком и мазнув пальцем по экрану. – Тебе пора в морг. Я отправлю сообщение инспектору Лимьеру, предупрежу его, что ты не успеваешь вовремя приступить к своим обязанностям на Восхождении.

Марцелл искал в глазах деда следы той открытой улыбки, которую видел минуту назад. Но от нее уже ничего не осталось. Она утонула в тени. Словно бы планета прошла перед Солнцем и заслонила его.

Марцелл с детства учился различать сложную мимику морщинистого, обветренного лица деда. Подобно первооткрывателю, составляющему карту причудливого рельефа неведомой земли, мальчик запоминал каждую складку, каждый мускул, мельчайшие их движения и значения этих движений. Он поднаторел в том, чтобы распознавать редкие мгновения открытости и откровенности и, что было важнее, слишком частые моменты, когда дед замыкался в себе. Буквально запирался на множество замков и засовов.

Сейчас засов был тяжел и неподвижен, словно бы отлит из пермастали.

Нельзя было произносить имени Вернэ.

– Разумеется, сударь, – сказал Марцелл, вставая. – Я сейчас же отправляюсь в морг, а оттуда на Зыбун. – Он сглотнул и двинулся к выходу. А уже возле самой двери оглянулся и добавил: – И прошу меня простить.

Генерал мотнул головой, задержал на внуке холодный взгляд темных глаз:

– За что?

Но Марцелл не ответил. Вышел молча.

«Тысяча восемьсот тридцать два очка для Восхождения. Четырнадцать жетонов».

Механический голос щипача отдавался от хлипких стен мертвецкой Медцентра: Шатин сканировала «пленку» первого трупа. Тело принадлежало женщине под сорок лет, возможно фабричной работнице. Скончалась она, судя по почерневшей культе бедра, от гнили. В Трюмах чаще всего умирали от гнили. В Валлонэ из-за недостатка медикаментов даже мелкий порез или царапина запросто могли воспалиться и почернеть. А уж когда гниль проникнет в кровь, то надежды, считай, нет.

Щипач пискнул, сообщив, что очки и жетоны успешно сняты со счета, и Шатин двинулась дальше, поднырнув под носилки, чтобы датчики движения не активировали микрокамеры охраны. Она столько раз занималась этим невеселым делом, что точно помнила, где они расположены. Все тридцать семь штук.

Задержав дыхание, девушка обошла то, что осталось от ноги несчастной покойницы, и оглядела протянувшиеся перед ней длинные ряды трупов, ожидавших, пока их утилизируют – проморозят и истолкут в порошок. Занятие на целую вечность. Мертвых тел тут было столько, что на некоторые носилки их уложили сразу по два. Шатин заметила мужчину вовсе без пальцев на ногах и сразу поняла, что это работа отцовской шайки «Клошаров». Ясное дело – не хотел отдавать долги. Все трупы уже начали разлагаться: плоть подгнила, рты и глаза запали – хотя, насколько знала Шатин, пролежали они здесь меньше суток.

Обычно очки для Восхождения и жетоны снимались со счетов через тридцать часов после смерти: за это время Министерство успевало зарегистрировать кончину и удалить досье из Коммюнике. Отец Шатин много лет назад сообразил, что эти очки и ларги можно перехватить и сбыть тем, кому они нужнее, и поручил это неприятное занятие младшей дочери.

«Ох, – подумала девушка, – если бы работники морга, внося сюда трупы, хотя бы закрывали им глаза. Ужасно, когда мертвецы таращатся на тебя, словно умоляя о пощаде».

Шатин перешла к следующему телу – молодой женщины, вернее даже девушки, – и поднесла щипач к ее запястью, к почерневшему квадратику «пленки». Устройство моргнуло, анализируя данные.

«Пятьдесят два очка для Восхождения, четыреста двенадцать жетонов».

Услышав цифры, Шатин моргнула и присмотрелась к девушке, старательно избегая взгляда открытых невидящих глаз покойницы. Она была худой – среди третьего сословия редко попадались толстяки, – но стопы и щиколотки умершей опухли, раздулись, как будто весь жир с тела стек вниз. Руки и ноги были сплошь в багровых пятнах, а характерный след на шее наводил на мысль, что кто-то пытался ее задушить.

Шатин сжала губы, сдерживая тошноту. Симптомы были ей знакомы. Она видела такое у молодых женщин, стоявших перед борделями крови.

У девушки на носилках набралось мало очков для Восхождения, – может быть, она, как и Шатин, презирала назначенную Режимом работу и сама пыталась пробиться в этом мире. Пропагандируемый Министерством «Честный труд за честный шанс!» явно ее не вдохновлял. Только она, вместо того чтобы воровать и мошенничать, как Шатин, продавала питательные вещества из своей крови. Ход ее мыслей, в общем-то, был понятен. На ларги можно приобрести какую-никакую еду. А это означает, что ты и твоя семья доживете до завтра. К сожалению, очень многие девушки – как и эта – перегибали палку. Слишком много крови продавали борделям. Не понимали, что все это до поры до времени.

Нечестный труд за бесчестную смерть.

Шатин пробрала дрожь, и она поспешно отвела глаза от лица девушки, совсем еще юного. К счастью, щипач как раз издал гудок, и можно было переходить к следующему трупу.

Шатин погладила ладонью полу плаща, ощутив, как приятно оттягивают карманы краденые безделушки. Это было нужно ей, чтобы убедить себя: сама она ни за что не закончит свои дни, как эта девушка, лежащая сейчас в ветхом здании морга перед стервятницей, крадущей заветные ларги.

Следующий труп был мужским и много старше двух первых. Кожа вокруг глаз сморщилась и обмякла много лет назад. В длинных темных волосах и бороде блестела седина. А кончики пальцев были черными, с множеством мозолей. Наверное, шахтер? Из тех, кто чуть ли не всю жизнь проводит под землей, добывая драгоценные металлы и минералы для обрабатывающих фабрик.

Он был в лохмотьях, заскорузлых от въевшейся пыли. Шатин пришлось сдвинуть ему рукав, чтобы добраться до «пленки». Она терпеть не могла дотрагиваться до мертвецов.

Она приставила щипач к «пленке» и стала ждать, отвернувшись к стене, чтобы не смотреть на него. Подсчет что-то затянулся, и девушка снова повернулась, проверяя, точно ли устройство касается «пленки». И тут счетчик тихонько запищал, объявив: «Ошибка. Ноль очков. Ноль жетонов».

Шатин отскочила от покойника, чуть не выронив машинку. И приказала себе не смотреть туда. Уговаривала себя двигаться дальше, поскорее закончить работу и уйти, но не удержалась. Взгляд ее как магнитом притягивало к этому человеку.

К заключенному.

Точно, каторжник! Только арестованным и сосланным на Бастилию полностью обнуляли счета. Она лишь сейчас заметила цвет его рваной, протертой одежды. Голубая арестантская роба. Ну точно, бедняга скончался на Бастилии. Умер осужденным.

Но как он попал сюда?

Поскольку на спутнике Латерры умирали многие, там имелся собственный морг, и трупы обычно утилизировали прямо на месте. Все знали, что пожизненный срок на Бастилии – это совсем недолго. Условия жизни там были еще хуже, чем в Трюмах.

Шатин обошла носилки, прижимаясь к их краю, взглянула с другой стороны.

Она прекрасно понимала, что делать этого не следует, но руки словно бы действовали сами по себе. Она должна была увидеть все своими глазами. Узнать наверняка.

Медленно закатав другой рукав, Шатин судорожно ахнула при виде аккуратного ряда серебряных пупырышек на руке мужчины. Такие татуировки делали в тюрьме.

Пожизненное клеймо. Даже те, кто отбыл срок и дожил до освобождения, были помечены навсегда.

Шатин так и подмывало коснуться метки. Ощутить кончиками пальцев ее выпуклость. Представить, каково чувствовать, как эти металлические бородавки впиваются тебе в плоть. Интересно, похоже ли это на вживление «пленки»? Конечно, этого ощущения Шатин не запомнила. Ей, как и всем детям из третьего сословия, еще в младенчестве имплантировали «пленку» в левое предплечье и подключили к ней вставленный в ухо аудиочип.

Она медленно протянула дрожащую руку к покойнику. Но едва кончик пальца коснулся первого бугорка, как зашипела, открываясь, дверь мертвецкой и в коридоре раздались шаги.

Девушка зашарила взглядом по тесному моргу, прикидывая, где можно укрыться. Однако здесь не было совсем ничего. Ни занавесок, ни шкафов, ни ящиков, в которых доставляли трупы. И куда ни повернись, попадешь под микрокамеру.

Шаги стали громче.

У Шатин часто забилось сердце. Если поймают на мародерстве, носить ей и самой тюремную татуировку до конца дней.

Оставалось лишь одно.

Она вскочила на соседние носилки, потеснила девушку из борделя крови и легла рядом, спрятав щипач в рукаве плаща. От прикосновения холодной шелушащейся кожи к тыльной стороне ладони Шатин тут же вся пошла мурашками, а к горлу подступила желчная горечь. Но она не закрывала глаза, таращилась в потолок, не шевеля ни единым мускулом и силясь воспроизвести застывший на всех этих лицах ужас.

Краем глаза она видела двух вошедших в морг мужчин. Один был облачен в зеленый хирургический комбинезон: медик-киборг с имплантированными в лицо электронными микросхемами. Другой был в хрустком белоснежном военном мундире с серебристыми титановыми пуговицами – министерский офицер.

Что, интересно, делать представителю второго сословия в морге для бедняков?

– У меня записано, что он умер от обморожения, – равнодушно, голосом пустым, как глаза трупов, произнес медик. – Весьма сочувствую вашей потере.

– Не стоит, – холодно ответил второй. – Эта потеря – настоящий подарок для Латерры.

Шатин согнала с лица изумление.

О ком это он говорит?

Она затаила дыхание, потому что двое мужчин, пройдя вдоль ряда носилок, остановились у соседних с Шатин. Тех самых, на которых лежал заключенный.

– Вы были близки с отцом? – спросил врач.

– Нет, – ответил второй, и Шатин показалось, что она уже где-то слышала его голос. – Я его совсем не знал.

«С отцом? – соображала Шатин. – Этот человек… офицер… сын заключенного?» Надо же, она и понятия не имела, что представителей второго сословия тоже ссылают на Бастилию. Вроде бы их никогда не обвиняли ни в каких преступлениях. Девушке отчаянно хотелось повернуть голову или хотя бы глаза скосить. Лишь бы только узнать, кто же этот офицер.

– Я оставлю вас с ним наедине, – сказал киборг, и Шатин услышала, как он уходит прочь по коридору.

Человек в мундире обошел носилки, встав между Шатин и заключенным. Девушка видела, как что-то блеснуло у него на пальце. Кольцо. Наверняка ценное. Может, даже титановое. Она прикинула: как бы спрыгнуть с носилок, застав его врасплох, стянуть кольцо и дать деру. Заманчиво, что и говорить. Но вот что будет потом? Датчики движения должны были, едва мужчины вошли в морг, активировать микрокамеры. А попадаться ей никак нельзя. Особенно теперь, когда свобода так близка.

Офицер некоторое время постоял у тела, не отрывая от него взгляда. Шатин видела: руки его сжались в кулаки, словно от ярости. А потом сразу разжались, и она услышала его голос:

– Зачем ты это сделал?

Голос звучал мягко, почти беспомощно. Больше того, этот голос, казалось, вот-вот сорвется. Шатин почти не сомневалась, что офицер обращается к покойнику. Интересно, что бы это значило? И тут она краем глаза уловила, что мужчина коснулся рукава мертвеца. Того самого рукава, что пару минут назад сдвинула Шатин, открывая татуировку.

– Что это? – изумленно вопросил он, и только теперь, глядя под таким необычным углом, Шатин заметила то, что, судя по всему, привлекло внимание молодого человека.

В ткань рукава изнутри было что-то вшито.

«Ну и ну!» – изумилась она.

А офицер взял какой-то предмет со стоявшего рядом поддона и принялся подпарывать рубашку мертвеца.

Шатин скосила глаза, пытаясь охватить взглядом всю картину, однако не преуспела в этом. Она так и не сумела разобрать, что же именно было спрятано в рукаве.

Осторожно, чтобы не скрипнули носилки, девушка чуть-чуть повернула голову вправо так, чтобы в поле зрения попал мужчина с лохмотьями рубашки в руках. И едва сдержала рвущийся из горла вскрик.

Она его узнала.

Да и могло ли быть иначе?

Его узнал бы каждый житель Латерры: эти блестящие, чуть волнистые темные волосы; эти красивые аристократические черты; эту высокую стройную фигуру. Ошеломленная Шатин совсем забыла о спрятанном в рукаве щипаче и вспомнила о нем лишь тогда, когда хитроумное устройство с громким стуком свалилось с носилок на пол.

Дверь морга с шипением закрылась, и Марцелл наконец остался наедине с отцом. С незнакомцем, с которым он ни разу не говорил и которого едва помнил.

Руки у него дрожали. Юноша сказал себе, что человек, лежащий на этих носилках, для него ничем не отличается от других покойников. И, с трудом сглотнув, опустил взгляд.

На бесчестного предателя Жюльена д’Бонфакона.

Марцелл всмотрелся в изрезанное глубокими морщинами лицо, в потрескавшиеся синеватые губы, в пустой мертвый взгляд светло-карих глаз. И да, совершенно ничего не почувствовал.

Во всяком случае, так он внушал себе. Он должен оставаться холодным. Любые чувства только подтвердили бы подозрения, которые Марцелл и без того ощущал на себе со всех сторон.

Это вечное наказание за преступление, совершенное отцом, преследовало его с самого детства. Тот, кому не посчастливилось быть отпрыском предателя, всегда находится под подозрением. Он неотвратимо виновен в будущих преступлениях. Навеки сын своего отца.

Марцелл всю жизнь сражался с этими подозрениями, тщился доказать всем и каждому в Министерстве – да что там, на всей Латерре, – что ничуть не похож на отца и никогда не предаст свою планету, свое сословие, свою семью.

Так почему же у него сейчас дрожат руки?

«Это просто мертвое тело».

Так сказал его дед.

Д’Бонфакон-младший сжал руки в кулаки, пытаясь усилием воли унять дрожь. Глядя в открытые невидящие глаза отца, он ощутил бессильную злобу, стыд, отвращение и, прежде всего, гнев.

Этот человек покинул Марцелла, когда он был младенцем. Этот человек предпочел родительским обязанностям участие в «Авангарде» – печально известной организации мятежников и террористов. Жюльен изменил семье, мать Марцелла вскоре умерла от разбитого сердца, и тогда растить мальчика пришлось деду, который и заменил ему отца. Но главное: этот человек был в ответе за величайшую трагедию Восстания 488 года – взрыв на медном руднике, убивший шестьсот человек. Шесть сотен бедных, ни в чем не повинных людей.

Это кем же надо быть, чтобы сотворить подобное? Как можно навлечь такой позор на семью? Неужели все это сделал вот этот самый человек, лежащий теперь перед ним на носилках?

В памяти всплыло, как он в первый раз смотрел запись ареста. Марцелл так живо помнил безумие в глазах отца, когда его грузили на отправляющийся на Бастилию вояжер. Когда Жюльена д’Бонфакона уводили, на его губах пузырилась пена. Бешенство безумца. Фанатика. Террориста.

Это случилось семнадцать лет назад, и с тех пор Марцелла учили ненавидеть этого человека, презирать его и все то, за что он выступал. Но сейчас, стоя перед его истощенным, обмороженным телом, Марцелл ощутил, как в душе поднимаются совсем иные чувства.

Это же как-никак его отец.

Отец.

Человек, полюбивший его мать и взявший ее в жены. Человек одной с ним крови.

Жюльен д’Бонфакон происходил из одной из знатнейших семей Латерры. И все же вступил в «Авангард», стал террористом и убил такое множество народу.

– Зачем ты это сделал?

Марцелл и сам удивился, услышав этот вопрос из собственных уст. Глупо было спрашивать. И тем более глупо ждать ответа.

Но все доводы разума были напрасны. Марцелл знал: ему нельзя задумываться о таких вещах. Нечего и пытаться проникнуть в мысли безумца. Надо просто отвернуться и уйти отсюда, дать согласие на утилизацию тела и вернуться к своей обычной жизни. Стать новым командором Министерства.

Но Марцелл не мог заставить себя сдвинуться с места. Пока одна половина его души силилась загнать внутрь опасные вопросы, другая – болезненно любопытная и непослушная половина – медленно протянула руку и коснулась ладони отца. Рука была холодной, окоченевшей в смерти, а кончики пальцев – в шрамах: еще бы, ведь он много лет добывал циттрий на Бастилии.

Марцелл задумался, часто ли у отца кровоточили руки. Часто ли он дрожал от холода в промерзшей тюремной камере. Часто ли…

Мысли его запнулись, когда пальцы зацепили рукав голубой тюремной робы. Взгляд упал на крупные серые стежки на манжете, и Марцелл отвернул рваный рукав.

– Что это? – вслух спросил он себя, разглядывая кривые черточки и округлые петли, в которых нельзя было не узнать буквы.

Буквы?

Да быть такого не может. Теперь никто больше не использует Забытую Речь. Она была утеряна еще века назад, вскоре после прибытия на Латерру первых поселенцев. Никто не смог бы ее прочитать. Не говоря уж о том, чтобы самому что-либо написать.

«Но ты-то раньше умел писать, – сказал вдруг кто-то у него в голове. – Помнишь: „М“ – значит Марцелл?»

Марцелл поспешил загнать голос в самый дальний, темный уголок сознания, где ему самое место. Он больше не думал об этом. Прочь запретные мысли.

Пальцы снова задрожали, когда он еще дальше отвернул манжету. Вышивка уходила все выше по рукаву. Марцелл окинул взглядом заваленный телами морг, высмотрел на столике скальпель. Затем взгляд юноши метнулся в угол, из которого, он знал, за ним подглядывает невидимый глаз микрокамеры.

Ну конечно. Он никогда не бывал по-настоящему один. Медцентр Валлонэ – как и большинство зданий Министерства – находится под постоянным наблюдением. На всей планете редко найдешь место, куда можно сбежать от следящих за тобой глаз, анализирующих каждое движение.

Старательно держась спиной к микрокамере, Марцелл ухватил скальпель и принялся срезать с трупа робу. Тело отца закостенело, и, чтобы высвободить ткань, ему пришлось с силой потянуть ее.

Вывернув робу наизнанку, он разложил ее на груди покойника, заслоняя своим телом от микрокамеры.

Теперь он знал, что не ошибся.

На подкладке и впрямь была вышита стежками Забытая Речь. Буквы начинались от манжета, уходили по рукаву на плечо и спину. Марцелла затошнило. Он много лет не видел этих загадочных символов. И все же каждая петля, каждая черточка выглядели такими знакомыми. Знакомыми и отвратительными.

Неужели это писал отец? Абсурд. Каторжник, владеющий Забытой Речью? Такая же нелепость, как танцующий дроид.

И все же Марцелл не мог избавиться от подозрения, что отец нашел способ оставить сообщение. Для него.

И тут вдруг раздался стук…

Звук вырвал Марцелла из размышлений – что-то упало на пол прямо ему под ноги. Он отскочил, налетел спиной на соседние носилки. Вздрагивая от пережитого испуга, поднял упавший предмет – такого устройства он еще не видел.

Уловив у себя за спиной движение, Марцелл развернулся и увидел два тела, бок о бок лежавшие на одних носилках: девушку с выцветшей шелушащейся кожей и рядом парнишку в черных лохмотьях.

Только вот парнишка не был мертвым.

Он был очень даже живой.

И смотрел на Марцелла.

Глядя в карие глаза Марцелла д’Бонфакона, Шатин думала лишь об одном: «Любой ценой вернуть щипач!»

Узнай отец, что она позволила бесценному устройству для воровства ларгов попасть в руки представителя второго сословия – да еще министерского офицера, – он ее на куски порвет. На тысячи маленьких, орущих от боли клочков.

Девушка понимала, что действовать следует быстро. Сторожевые микрокамеры уже ухватили ее лицо и, скорее всего, просканировали «пленку». Надо немедленно выбираться отсюда. Соскочив с носилок, она метнулась, чтобы вырвать машинку из руки офицера д’Бонфакона, уверенная, что проворством и ловкостью ему с ней не сравниться. Что ни говори, Шатин выросла в Трюмах – на самом дне общества, а этот балованный красавчик небось всю жизнь спал на белоснежных простынях и утром совал ноги в поданные прислугой атласные шлепанцы.

Но рука Шатин ухватила только воздух – офицер успел отдернуть щипач. Девушка собралась для второй попытки. Ей пришлось подпрыгнуть, потому что ее противник был рослым и держал аппарат высоко над головой, словно играя с ней.

Конечно, для него это игра. Это же Марцелл д’Бонфакон! Внучок генерала. Для них вся эта несчастная планета – игровая площадка, а Шатин и все третье сословие – фишки. Расставленные на доске им на забаву.

Шатин глухо зарычала и снова подпрыгнула.

– А ну отдай, хлыщ гнилой!

– Эй, потише, – проговорил Марцелл, с удивлением наблюдая за ее стараниями, но не опуская устройства. И только потом спохватился: – Как ты меня назвал?

Шатин, не слушая, прыгала снова и снова. Девушка понимала, как глупо оскорблять представителя второго сословия, да еще министерского офицера. Если она попадется, за это еще добавят срок. Но ей было плевать. Сейчас она думала только о счетчике.

– Значит, я гнилой хлыщ? – повторил Марцелл. Однако в его голосе не было злобы. Пожалуй, там звучала усмешка. Шатин голову бы прозакладывала, что это все его забавляет.

Тогда-то она ему и врезала.

Прямо в брюхо.

Красавчик скрючился от удара, но всего на секунду. Он скорее удивился, чем задохнулся, и продолжал крепко сжимать щипач, к счастью оказавшийся теперь прямо перед носом Шатин. Она рванулась вперед, попыталась оторвать его пальцы от рукояти. Но, как ни старалась, д’Бонфакон не ослабил хватку.

Сдавшись, она отступила, чтобы перевести дух.

– Тебе так нужна эта штука? – спросил Марцелл, держась за живот и разглядывая аппарат. – Кстати, что это такое?

– Не твое дело, Сол тебя прокляни! – злобно воскликнула она.

У офицера дернулись уголки губ – словно бы от улыбки, – и Шатин опять сжала кулаки. Она не могла сдержаться: ярость взяла верх. Однако теперь противник следил за ней и оказался готов к новой атаке. Ловко уклонился от удара и, крепко, но не больно ухватив ее сквозь капюшон за волосы на макушке, слегка отстранил от себя. Еще несколько секунд Шатин билась в его руке, лягалась и колотила воздух кулаками. Она ненавидела этого типа за силу и высокий рост. Но больше всего ненавидела его за то, что он забрал ее щипач.

– А ты, как я погляжу, бойкий паренек, да? – заметил Марцелл, когда она, обессилев, немного затихла. – Министерству следовало бы записать тебя в информаторы.

Теперь смеяться впору было Шатин. Смех вышел горьким и крепким, как травяное вино, которое отцовская шайка потихоньку гнала из растительных отходов и нелегально продавала в Трюмах.

– Ну уж нет, в министерские шпионы меня не заманишь! – с презрением выплюнула она.

– Жаль. – Марцелл пожал плечами. – Деду всегда нужны отважные новобранцы. Мальчишки, готовые бесстрашно сражаться за наш Режим.

– То есть типы вроде тебя, да?

Шатин заметила, как передернулось лицо Марцелла. Он не спеша выпустил ее. Она отскочила подальше, но от резкого движения капюшон стал съезжать с головы, угрожая открыть стянутые в пучок волосы и все лицо – девичьи скулы, ресницы и прочее. Она рывком вернула капюшон на место.

– Правда, тебя сперва пришлось бы откормить, – задумчиво добавил Марцелл, склонив голову и изучая Шатин. Он разглядывал ее всю, с ног до головы!

У нее ни с того ни с сего вдруг загорелись щеки. Она покраснела. Такого с нею еще не бывало. Но ведь никто прежде и не пялился на нее так долго. Даже родители и сестра. Сердце колотилось о ребра вдвое быстрее прежнего.

Неужели он успел что-то заметить, когда соскользнул капюшон?

Шатин сочла за лучшее твердо и свирепо встретить его взгляд.

– Что такое? – Марцелл поднял руки, показывая, будто сдается. – Я только сказал, что тебе неплохо бы нарастить мяса на костях. – Он чуть склонил голову. – Да ты небось хочешь есть?

– Не надо мне еды, – рыкнула Шатин, чувствуя, как голодной судорогой сводит живот. И указала на оставшийся у него в руке счетчик. – Лучше отдай мою вещь.

Марцелл посмотрел на устройство и снова обратил взгляд к Шатин. Явно задумался. Но у Шатин не было времени ждать, что он надумает.

– Это мое! – заорала она, окончательно теряя терпение. – Отдай!

– Ладно-ладно. – Пожалуй, это было сказано… по-доброму. – Слушай, я предлагаю тебе сделку.

Шатин скрестила руки на груди:

– Я не торгуюсь.

Марцелл подмигнул ей, показав на щипач:

– А мне сдается, ты как раз из тех ребятишек, что не прочь поторговаться.

– Отдай, тебе говорят!

Шатин с каждой минутой все больше наливалась злостью. Да как только смеет этот надменный тип, сверкающий белым мундиром, воровать ее вещи, а потом еще подмигивать и усмехаться? Хоть он и внук генерала д’Бонфакона, это не дает ему никакого права…

– Если пойдешь со мной и позволишь тебя чем-нибудь угостить, то отдам. – Марцелл, дразня ее, помахал щипачом. – Договорились?

Шатин прищурилась. Наверняка здесь какая-то ловушка. Второе сословие в силу своей надменности всегда воображает, будто может легко одурачить любого пустыми посулами. Ну, ее-то не проведешь.

– Пойти с тобой? – недоверчиво скривилась она.

– Да.

– И ты меня накормишь?

Он кивнул:

– Чем захочешь. Сыром. Лососиной. Свежими бриошами. Матрона не знает, куда девать gâteau.

У Шатин забурчало в животе. Кто бы знал, до чего же она голодна!

«Предатель!» – упрекнула она свой желудок.

Однако не приходилось отрицать: предложение выглядело соблазнительно. Даже очень соблазнительно. И на миг – всего на миг – она позволила себе помечтать обо всех этих невиданных лакомствах. Ощутить на языке вкус настоящего сахара. Впервые в жизни наесться досыта…

Но мгновение слабости миновало, и Шатин вспомнила, кто она и, главное, с кем имеет дело. Она согнала с лица ожесточение и испустила глубокий радостный вздох.

– О месье, – заворковала она, – вы не шутите? Вы и вправду меня накормите, позаботитесь обо мне, поможете?

От такой перемены Марцелл сперва остолбенел, но тут же откашлялся и кивнул:

– Да, конечно.

– О как вы добры, месье! Ну просто ужасно добры! Как мне отплатить вам за такую щедрость?

Марцелл неловко ответил:

– Платить не надо. Я лишь хочу тебе помочь.

Шатин робко шагнула к нему, потупила взгляд:

– Просто я… – Голос у нее прервался, следующие слова утонули в рыданиях. – Я и поверить не мог, что так бывает. Чтобы офицер Министерства был так добр к бедному маленькому оборванцу.

Марцелл смущенно хмыкнул:

– Ну, мне хотелось бы верить, что я не такой, как другие офицеры.

– Да, месье, – хлюпнула носом Шатин, подступая к нему еще на шажок. – Уж это точно. – Она подняла голову и взглянула в глаза Марцеллу. – Других таких простофиль свет не видел!

Не дав ему опомниться, она выхватила свой щипач, развернулась на пятках и бросилась из морга со всем проворством, на какое только были способны ее тощие ноги.

– Эй, погоди! – полетел ей вслед крик Марцелла, но девушка бежала быстро. Очень быстро.

Еще секунда – и она вылетела из Медцентра, метнулась в сторону Семнадцатого трюма – к владениям Капитана. Шатин не сомневалась, что этот щеголь скоро кликнет подмогу, а с нее на сегодня хватило дроидов. Слишком долго она ждала этой минуты.

Нынешняя встреча с Капитаном станет последней. Сейчас она была в этом уверена.

На бегу Шатин думала, как просто все вышло. Как легко этот офицерик поверил, что она попалась на его жалкую уловку.

И больше всего Шатин бранила себя за то, что упустила случай стянуть у него что-нибудь ценное – вроде титанового кольца с пальца.

Надо будет исправить эту оплошность, если она еще раз столкнется с офицером д’Бонфаконом.

Запыхавшаяся и измученная, Шатин добралась до верхнего этажа крайнего с северо-востока Семнадцатого трюма и еще глубже натянула капюшон. Купе здесь не было. На этой лужайке резвился один капитан Краватт. Пройдя по длинному коридору до самого конца, девушка постучала в толстую дверь из пермастали.

Дверь почти сразу со скрипом распахнулась, и из тени выступила высокая фигура, которая выглядела угрожающе. Шатин опустила взгляд, но голос ее не дрогнул.

– Прошу вас, я хотел бы видеть Капитана.

– Опять? – фыркнул страж, открывая провалы выпавших зубов. – Все не отступаешься, парень? С чего ты взял, что Капитан успел по тебе соскучиться?

Шатин расправила плечи, стараясь выглядеть выше и крепче, чем была.

– На этот раз у меня хватит. Клянусь.

Страж взглянул на нее с сомнением:

– Ты и в прошлый раз это говорил. Однако… – Конец фразы повис в воздухе, но Шатин и так поняла, что он имел в виду.

Она поджала пальцы в сапогах. Кожа их сносилась, поистерлась, а нога у нее еще росла. Скоро из черных носков прорежутся ногти.

– Пожалуйста, – повторила она, поежившись, когда голос сорвался на тонкий писк.

Страж расхохотался:

– Твои мелкие яички скоро совсем отвалятся.

Он открыл дверь шире и дал ей знак войти. Следом за стражем Шатин прошла по тускло освещенному коридору, обходя скопившиеся под трещинами крыши дождевые лужи. У Рубки страж остановился, остался в проходе, а Шатин шагнула внутрь.

Рубка всегда приводила ее в восторг. Семнадцатый трюм был самым высоким из старых кораблей. Отсюда даже в самый дождливый день открывалась чуть ли не вся Валлонэ. Пологие холмы и сырые низины. Море Секана и ржавые причалы слева, а справа – ряды фабрик и заводов, ферм и теплиц. И конечно же, Ледом, царственно возвышающийся на самом высоком в городе холме, освещенный призрачным сиянием искусственного сол-света. Шатин силилась представить, как это выглядело пятьсот пять лет тому назад, когда Трюм № 17 на гипервояжере ломился на эту планету сквозь космическое пространство, оставляя позади гибнущий Первый Мир. Когда звезды были всего лишь огромными яркими светочами. Когда ее предки сидели в своих купе, грезя об обещанной им на Латерре лучшей жизни.

«Когда эти люди поняли, что их обманули? – не раз задумывалась Шатин. – Может быть, когда, высадившись на Латерре, нашли лишь серую дождливую планету, не видавшую света Солнца? Или когда их загнали в шахты и на заводы, а патриарх, матрона и все представители первого и второго сословий скрылись за стенами Ледома, чтобы наслаждаться плодами их тяжких трудов?»

– Не ждал тебя снова так скоро, – прервал размышления Шатин голос Капитана, и она, моргнув, уставилась на кресло-трон, стоящее посреди Рубки перед панорамным окном. Прежнее стекло, еще тех времен, когда корабль-трюм строили в Первом Мире, давно пришло в негодность. Капитан Краватт заменил его пластмассовыми пластинами. Тонкий пластик кое-как укрывал от дождя, но совершенно не защищал от холода.

Шатин задрожала.

– Я принес то, что вы просили, Капитан. На этот раз у меня точно хватит.

Кресло развернулось. Шатин не отвела взгляда от изуродованного многочисленными шрамами лица Капитана. Она давно научилась спокойно смотреть на этого человека, а со временем и привыкла к его внешности.

О том, где Капитан обзавелся этим шрамами, ходили самые разные слухи. Одни уверяли, что семнадцать лет назад он сражался на стороне восставших и лицо ему обожгли выпущенные по приказу Министерства ядовитые газы. Другие – что он сам порезал себе лицо, чтобы производить устрашающее впечатление. А кое-кто говорил, что он якобы таким и родился.

Шатин больше верила тем, кто рассказывал, что Капитана предал один из соратников, потому-то он теперь и действует в одиночку и все тридцать часов в сутки окружает себя охраной. Краватт утратил веру в людей.

Однако сейчас прошлое Капитана было для нее абсолютно не важно. Какая разница, лишь бы Краватт дал Шатин то, чего она хотела.

– Показывай, – велел Капитан.

Она достала из кармана безделушки и реликвии Первого Мира, разложила все на разбитой панели перед капитанским креслом.

Он небрежно перебрал приношения, тронул пальцем пару тяжелых титановых наручников, месяц назад украденных Шатин у полицейского сержанта.

Рассмотрев все, он нахмурился, отчего провалившийся левый глаз стал еще заметнее.

– Все то же самое, что ты приносил в прошлый раз. Почему ты решил, что мне этого будет довольно?

Шатин, силясь подавить так и просившуюся на лицо торжествующую улыбку, запустила руку за пазуху и отстегнула медальон с изображением настоящего Солнца.

– Потому что в прошлый раз у меня не было вот этого.

Она уронила украшение на панель, с удовольствием услышав, как оно звякнуло об изъеденный ржавчиной металл.

Взглянув на новое приношение, Капитан перестал хмуриться.

– Настоящий артефакт Первого Мира, сокровище, спасенное в Последние Дни, – объявила Шатин, набивая цену своему последнему приобретению.

– Действительно, красивая вещь.

– А главное – дорогая, – добавила Шатин. – Этого хватит, чтобы оплатить проезд на следующем торговом вояжере до Юэсонии.

Капитан приподнял темную бровь:

– Ты по-прежнему хочешь именно туда? Охота тебе прожить остаток жизни в пластиковом пузыре за миллиарды километров от Солнц?

– Зато они видят эти Солнца.

– В наше время Юэсония – это самая ненадежная планета, – загадочным тоном, который уже начал раздражать Шатин, произнес капитан. – Освободившись от владычества королевы Альбиона, они сами себе подписали этим смертный приговор. Даже будь эта дамочка трижды сумасшедшая, как они уверяют, народу нельзя доверять управлять самостоятельно.

Шатин скрипнула зубами. Что он тянет? И сказала:

– Ничего, я готов рискнуть.

Капитан взглянул на нее с явным любопытством:

– Только не говори мне, что ты из этих. Поклонение республике, мальчик, до добра не доведет. В Первом Мире из демократии толку не вышло, тем паче это не сработает здесь, в системе Дивэ. Если ты витаешь в облаках наравне с остальными болванами, я бы предложил тебе…

– Я так отяжелел от дождевой воды – где уж мне витать в облаках, – перебила Краватта Шатин. Ее разозлил намек, что она могла сочувствовать революционерам. Хоть здесь, хоть на Юэсонии – что за чушь? Мечта перебраться на самую отдаленную планету системы зародилась в ней задолго до того, как там объявили войну безумной королеве Альбиона. – Я хочу отправиться на Юэсонию, – заключила она. – А вы обещали оставить мне место на следующем торговом вояжере.

Капитан, кивнув, подпер подбородок ладонью:

– В самом деле обещал. Если ты принесешь достаточно ларгов, чтобы оплатить проезд.

Шатин указала на краденые безделушки:

– Да тут уж всяко наберется на восемь тысяч ларгов.

– Но этого мало.

Она ощетинилась:

– Что значит – мало? Мы же договаривались: за восемь тысяч вы протащите меня на вояжер до Юэсонии.

Капитан поджал губы и кончиком искривленного пальца медленно подтолкнул к Шатин медальон с изображением Солнца.

– Боюсь, цены на проезд выросли.

Шатин услышала, как бешено заколотилось в груди сердце. Она старалась сдержать ярость. Не завизжать во все горло, как жалкий трюмный крысеныш.

– Как же так? – сквозь зубы проговорила она. – Я был здесь всего три недели назад. Не могли же цены вырасти так быстро!

Капитан откинулся в кресле и сложил ладони на коленях и изрек:

– Цены напрямую зависят от спроса, mon ami[13].

– Да что изменилось-то? Объясните толком. – Она нетерпеливо заерзала, словно все тело ее вдруг стало зудеть. И обхватила себя руками за плечи, враз покрывшиеся мелкими мурашками.

– Спрос резко вырос, – объявил Капитан. – Представляешь, юэсонцы избрали себе первого вождя. – Он закатил здоровый глаз. – Вот балбесы!

– Ну избрали, и что из этого?

Краватт криво ухмыльнулся:

– А то, что кое-кому в этом видится надежда на прогресс. И потому не ты один собрался слинять на Юэсонию. Ну и я, разумеется, воспользовался случаем, чтобы поднять расценки. Лично мне не нравится то, что творится на этой планете, но я в первую очередь делец и уж своего не упущу.

Шатин спрятала в рукавах стиснутые кулаки. Она копила средства три года. Казалось – целую жизнь.

Она думала, что золотой медальон станет для нее билетом с этой забытой Солнцами планеты. Надеялась, что наконец-то добилась своего. А теперь мечта сбежать с Латерры – и от своей злосчастной семейки – стала от нее еще дальше, чем прежде.

– Сколько? – спросила Шатин, напрягшись, чтобы не сорвался голос.

– Пятнадцать тысяч ларгов. – Капитан пожал плечами, даже и не думая извиняться.

Шатин с шумом втянула в себя воздух:

– Пятнадцать тысяч? – Она поспешно сморгнула выступившие на глазах слезы. – Но это почти вдвое больше того, что у меня есть. Я годы потратил, чтобы хоть столько скопить! Как же мне…

Капитан вскинул руку:

– Здесь не торгуются, парень. Пятнадцать тысяч ларгов или живи дальше в трущобах Латерры. Иных вариантов нет. Хотя… – Он тихонько хихикнул, постучав по своей «пленке». – Конечно, остается еще Восхождение. Как знать? Вдруг сегодня тебе повезет?

Шатин обожгла его взглядом. За изуродованными чертами невозможно было разобрать, что выражает его лицо. Но затем Краватт сказал нечто такое, от чего сердце у нее окончательно заледенело:

– Следующий вояжер на Юэсонию отправляется через десять дней. И если хочешь попасть на него, советую не терять понапрасну времени.

– Требуется лишь ваше согласие: нужна автоидентификация. – Медик указал на свой телеком. – И мы утилизируем тело.

Марцелл стоял в вестибюле Медцентра Валлонэ, у самых дверей морга. Он опустил взгляд на аппаратик в руке врача. С экрана на него снова взглянул отец.

«Утилизируем». Какое ужасное слово. Холодное… бездушное. Но, напомнил себе Марцелл, это сказано не о человеке. О мертвеце. Утилизация – самый подходящий конец для гнусного предателя Жюльена д’Бонфакона.

И юноша позволил телекому себя просканировать.

«Марцелл д’Бонфакон, – подтвердил механический голос. – Дано согласие на утилизацию тела, авторизованного в двенадцатый день седьмого месяца пятьсот пятого года о. п. д. Имя согласно досье: Жюльен д’Бонфакон, заключенный номер 39874».

И все.

Его отца – заключенного № 39874 – больше нет.

Ели в Обители всегда молча.

«В благодарном молчании», – говорили сестры. И Алуэтт[14] умела быть благодарной. Она и впрямь испытывала самую искреннюю признательность, поскольку понимала, какое это благословение – получить на обед миску картофельного супа, когда по всей Латерре дети плачут от голода, а взрослые дерутся из-за крошек черствого капустного хлеба. Сестра Жаке рассказывала, что у иных детей из Трюмов даже нет родителей, так что их совсем некому защитить. Алуэтт Торо была чрезвычайно признательна судьбе за то, что живет здесь, в приюте Сестринской обители, в тепле и безопасности, за то, что ей не приходится нищенствовать и воровать.

А то и делать что-нибудь похуже.

Благодарность давалась Алуэтт легко.

Беда была в торопливости.

Ведь это самое молчание за трапезой означало не только отсутствие разговоров, но и благодарное внимание к пище. Короче говоря, есть полагалось очень-очень медленно. Старая сестра Мьюриэль была мастером по этой части. Эта достойная женщина, увенчанная нимбом ярких светлых кудрей, каждый кусочек пережевывала двадцать пять раз. Двадцать пять радостных и благодарных движений челюстями. В удачный день у самой Алуэтт их выходило пять или шесть. А уж когда подавали суп…

Ну скажите, как можно жевать суп?

Алуэтт знала, что, подобно сестре Мьюриэль, должна вкушать пищу медленно и вдумчиво, наслаждаясь каждым куском, который приготовил для них отец. Знала, что если хочет со временем стать сестрой, должна соблюдать все правила, быть внимательной на уроках, изучать «Хроники», помогать в библиотеке и прилежно исполнять свои обязанности.

Обычно она такой и была: внимательной и прилежной.

Только сегодня это давалось ей труднее, чем всегда.

Потому что сегодня у нее был трансмиттер.

Алуэтт окинула взглядом трапезную Обители: десять сестер тихо и сосредоточенно черпали ложками суп. Опустив свободную руку в глубокий карман хламиды, заменявшей ей платье, она нащупала маленький силиконовый кубик. Он был на прежнем месте, завернутый для надежности в носовой платок.

Такой крошечный. А сколько он для нее значит!

Алуэтт так напряженно боролась с улыбкой, что даже губы заболели.

Два месяца. Вот сколько времени ей пришлось собирать трансмиттер. Сто два дня тайных трудов за верстаком сестры Денизы, пока та вместе с другими сестрами запиралась в Зале собраний для ежедневного ритуала Безмолвного Размышления. Целых два месяца.

А сегодня она наконец проверит, окупится ли ее тяжкий труд.

Алуэтт легонько погладила грань трансмиттера кончиками пальцев. И представила, сколько возможностей открывает этот маленький аппаратик. Он был ключом. Ключом к тайнам, к неизвестной ей части мира.

Мира, который Алуэтт почти не помнила и не видела вот уже двенадцать лет.

А ведь он существовал всего в каком-нибудь десятке метров у них над головой.

От резкого тычка в бок Алуэтт едва не выронила ложку. Выдернув руку из кармана, подняла взгляд на принципаль Франсин, главу Обители, встретила взгляд ее стальных серых глаз. Сестра похлопала по воздуху ладонью и многозначительно указала взглядом на миску Алуэтт. Опять их воспитанница слишком спешила за едой.

«Помедленнее, – напомнила себе Алуэтт. – Не торопись, не то они догадаются…»

Снова опуская глаза на миску с супом, она поймала взгляд своей любимой сестры Жаке, пославшей ей ободряющую улыбку. Короткие темные волосы Жаке торчали во все стороны, свободная рука играла с четками. Каждая сестра носила на шее нитку четок, и Алуэтт не терпелось получить точно такие же. В этот знаменательный день ее имя выгравируют на маленькой металлической бирке, подвешенной на концах нити.

Алуэтт взглянула на стенные часы. Осталось всего пять минут. Отсчитывая секунды, она слышала только звон ложек в суповых мисках да щелканье бусин на четках Жаке. Пока наконец – наконец-то! – тишину не нарушил звук колокольчика, возвестившего об окончании трапезы. Алуэтт первой вскочила на ноги. Подхватив свою миску, она стрелой бросилась в кухню, где отец вытирал посудным полотенцем большой котел.

– Merci papa![15] – выкрикнула она, бросила миску в раковину и, развернувшись на пятках, подхватила с крючка на стене два ведра.

– Эй, куда это ты так спешишь? – крикнул ей вслед отец. – Просто спасибо? Твоему papa уже не причитается поцелуя? Ты, видно, стала слишком взрослая?

Ухмыльнувшись, Алуэтт поспешно вернулась к нему. Она выросла уже высокой, такой высокой, что в низких дверях Обители ей приходилось пригибать голову, но, чтобы поцеловать отца в щеку, все же понадобилось встать на цыпочки.

Он нагнулся к дочери, блеснув жесткими седыми волосами в полумраке кухни, и ответил на поцелуй, чмокнув ее в лоб.

– Не забудь вовремя отскрести полы, Маленький Жаворонок, – шепнул он. – Не то принципаль Франсин будет недовольна.

Алуэтт насупилась:

– Принципаль Франсин всегда мною недовольна.

Гуго Торо был настоящий великан, с ладонями, широкими, как обеденные тарелки. Но эти руки умели быть и нежными. Сейчас он, подняв одну, шутливо дернул дочку за упругий темный завиток волос.

– Она хорошая женщина, Алуэтт. Она была добра к нам. Дала мне работу. – Гуго махнул полотенцем, обозначив одним взмахом всю кухню. – И она предоставила нам дом, убежище на целых двенадцать лет. Сердце у принципаль Франсин доброе.

Он улыбнулся, и морщинки стрелками разбежались вокруг темных глаз под густыми белыми бровями. Затем отец понизил голос и заключил:

– Хотя иной раз она, конечно, и бывает слишком строгой.

Отец одной рукой легко подхватил кухонный котел, поднял его над головой и поставил на верхнюю полку. Как будто огромный котел был не тяжелее полотенца. Когда он задвигал котел на место, короткий рукав его рубахи соскользнул, открыв на мускулистой правой руке пять серебристых бугорков. Отец никогда не рассказывал, что значит эта метка и откуда она у него взялась. Алуэтт часто водила пальцами по металлической поверхности, считая ямки и выпуклости и выспрашивая, почему и у нее тоже нет таких. Тогда папа смеялся, ласково и снисходительно, и говорил только: «У тебя таких никогда не будет, ma petite. Никогда». Один раз она поинтересовалась, были ли такие же удивительные блестящие метки на коже ее матери. Он ничего не ответил.

Гуго Торо дарил Алуэтт любовь – пожалуй, даже больше, чем она заслуживала. Он давал ей пищу – больше, чем доставалось третьему сословию на Латерре. Но он редко давал дочери ответы на вопросы.

Так что она уже почти отвыкла их задавать.

Почти.

– Папа, а теперь мне надо идти, – сказала Алуэтт, подхватив наконец два металлических ведра. – Но после ужина я помогу тебе с посудой.

– Как же, как же, от тебя, пожалуй, дождешься, – засмеялся он и ласково махнул в ее сторону полотенцем. – Все, Маленький Жаворонок, кыш отсюда!

Алуэтт отнесла ведра к кухонной мойке и открыла кран. Вода сегодня набиралась мучительно медленно.

«Ну, скорей же, скорей», – про себя торопила она струйку.

Наполнив наконец ведра, Алуэтт вытянула их из раковины и потащила из кухни по грязному коридору. Ведра оттягивали руки, вода расплескивалась на полы длинной серой хламиды. Но двигалась девочка быстро. Она годами скребла полы и носила воду, а потому стала сильной. Не такой, конечно, как отец. Но все-таки сильной.

Добравшись до вестибюля, она осторожно поставила ведра возле маленькой ниши, в которой скрывался единственный выход из Обители. Сестры, направляясь в Зал собраний, уйдут в другую сторону. И там запрутся самое малое на два часа за своими Безмолвными Размышлениями. А если кто из них и забредет в этот конец убежища, то увидит ведра и решит, что Алуэтт где-то неподалеку моет полы.

Она их и вымоет, разумеется, но только потом. Обязательно как следует все отскребет.

Только сперва проверит, работает ли трансмиттер.

Алуэтт нырнула под арку. Почти все комнаты Обители были маленькими и темными, а потолки можно было достать рукой. Но самым тесным и обветшалым был вестибюль. В нем едва хватало места, чтобы открыть внутрь тяжелую дверь из пермастали. Через эту дверь Алуэтт прошла лишь один раз в жизни: когда в четыре года вместе с отцом появилась здесь, в тайном убежище под землей. После того как ее мать умерла от тяжелой болезни, отец пришел просить сестер о помощи, потому что не мог же он совсем один растить малышку. Едва Алуэтт оказалась внутри, как дверь с лязгом захлопнулась, запечатав их внутри на целых двенадцать лет. Она не помнила ни тот день, ни того, как они жили, прежде чем очутились тут. Порог Обители переступали только сестра Жаке и сестра Лорель, доставлявшие с Зыбуна припасы на неделю: лишь эти две женщины открывали дверь и поднимались вверх по лестнице, ведущей в большой мир наверху.

Но сейчас Алуэтт думала не о двери. Она встала перед крошечным экранчиком, встроенным в стену. Сегодня камера наблюдения транслировала темное изображение: опять случилась протечка. Капли одна за другой стекали прямо на наружную микрокамеру. Малюсенькое устройство, наблюдавшее за входом в Обитель, было скрыто в машинном зале одного из старых транспортных кораблей Валлонэ.

Монитор не давал почти никакого представления о мире наверху. Зернистое черно-белое изображение захватывало только стены из пермастали, несколько ржавых механизмов и большую лужу, вечно маячившую посредине. Но Алуэтт хватало и того. Она с малолетства любила пробраться в вестибюль и любоваться этим видом. Крошечным ломтиком неизвестного ей мира. Это было все равно что подглядывать в замочную скважину. Обзор был невелик, но открывал бесконечные возможности.

Взгляд Алуэтт скользнул по панели управления под монитором. Убедившись, что коридор пуст, она провела пальцами по кромке, нашла паз, куда как раз умещался ее ноготь. Пластиковая крышка легко отскочила.

Алуэтт знала, что сестры не одобрили бы ее поступок. Даже сестра Жаке, учившая девочку всегда и во всем сомневаться.

Весь смысл убежища заключался в его оторванности от внешнего мира. Сестры хранили книги Первого Мира и вели «Хроники». Целью их святого труда было не только составление летописи Латерры, но и охрана библиотеки, спасенной со старой гибнущей планеты и контрабандой доставленной сюда, в систему Дивэ. Еще с 362 года о. п. д. – от Последних Дней, – когда строилась Обитель, хранили сестры эти сокровища. Они дорожили, как здесь говорили, «духовной жизнью» и потому сторонились верхнего мира, жестокого и опасного. Те, кто жил вне убежища, ценили другое. Верхнему миру не было дела до книг, там раздумья в тишине и уединении были не в чести. Там и письменную-то речь давно забыли.

Министерство, если бы обнаружило Обитель, наверняка уничтожило бы книги и «Хроники». И все, чего добились сестры за сто сорок три года, пошло бы прахом.

– Мы – защитники знания и хранители истории, – сказала однажды принципаль Франсин на уроке истории, когда Алуэтт читала том «Хроник». – Летопись мира и происходящих в нем событий – благословенная и жизненно важная миссия. – И она погрозила ученице вечным пером. – А единственный долговечный и надежный способ – делать работу вручную. Вот почему мы должны всячески хранить и лелеять письменность. Не будем забывать об ошибках предков.

У Алуэтт, сколько она себя помнила, было одно-единственное желание: стать сестрой Алуэтт, то есть официальным, полезным членом Обители. Получить право каждый день посещать Зал собраний и участвовать в ритуале Безмолвного Размышления. Хранить и дополнять «Хроники». Не только стирать пыль с бесценных книг библиотеки, но и положить всю свою жизнь на их защиту.

Ей по-прежнему всего этого хотелось. Правда, очень хотелось. Просто она никак не могла понять, почему нельзя жить духовной жизнью и повидать верхний мир.

Только одним глазком, говорила она себе. Ей и этого вполне хватит. Панель управления за щитком была маленькой и старой, но все детали ее находились в хорошем состоянии. Алуэтт отставила в сторону пластмассовую крышку, запустила руку в карман и достала маленькие плоскогубцы. Сдув с глаза темную кудряшку, она прищурилась на панель, высматривая старый трансмиттер. Подхватила его за краешек плоскогубцами и аккуратно вытащила из гнезда. Монитор камеры мигнул и погас. Она опустила в карман старый ржавый трансмиттер. Сразу видно, что его много лет не меняли.

Панели управления всегда напоминали Алуэтт их убежище. У каждой сестры в Обители, как у деталей электронной схемы, имелась своя функция. Сестра Жаке занималась библиотекой и вела каталог. Сестра Лорель заботилась о здоровье членов маленькой общины и лечила их своими травами и самодельными мазями. Сестра Дениза следила за работой технических устройств. А принципаль Франсин, глава Обители, играла роль главного чипа памяти.

Из другого кармана хламиды Алуэтт достала платок с завернутым в него трансмиттером. Мысль смастерить новую деталь для монитора пришла ей в голову, как только сестра Дениза на уроках естествознания дошла до основ электроники. Теперь конструкция, создание которой заняло целых сто два дня, лежала у нее на ладони, сверкая и подмигивая в полумраке.

Ухватив деталь за краешек кончиками плоскогубцев, девушка бережно вставила ее в гнездо.

– Вот так: просто и надежно, – шепнула она.

Деталь вошла в прорезь.

Затаив дыхание, Алуэтт уставилась на монитор. И… ничего – экран оставался темным. Внутри у нее все задрожало от ужаса. Неужели она потратила два месяца впустую?

Алуэтт чуть сильнее подтолкнула трансмиттер.

– Ну же, – шепнула она, перебегая взглядом от панели к экрану. Но монитор был по-прежнему черен.

Девушка злобно уставилась на новый трансмиттер, праздно засевший в гнезде. Она должна заставить его работать. Просто должна. Она уняла дрожь в руке с плоскогубцами и потянулась, чтобы вынуть новую деталь. Может, если вернуться к верстаку сестры Денизы и перепаять…

Осторожно вытягивая трансмиттер из гнезда, Алуэтт кое-что заметила. Контакт смотрел не в ту сторону. Неужели ее угораздило спаять все вверх ногами?

Вдруг она залилась смехом и хлопнула себя по лбу:

– Вот балда! – Припаяла-то она все правильно. А вот вставила вверх ногами!

Вновь преисполнившись надежды, Алуэтт осторожно, не выпуская трансмиттер, перевернула плоскогубцы и попробовала еще раз.

И вот…

Экран залили краски. Алуэтт чуть не выронила плоскогубцы, жадно пожирая глазами изображение, впитывая его целиком. У нее получилось! Новый трансмиттер работал! На месте черно-белой картинки теперь светились все мыслимые цвета. Ярко-красные, зеленые и синие провода тянулись к механизму в левом углу. Коричневая ржавчина пермастали походила на корку хлеба, который выпекал по утрам ее отец. В какое-то невидимое для камеры отверстие врывался золотой луч. Интересно, дверь там или световое окошко?

И еще лужа!

Алуэтт тысячу раз видела эту лужу. Но прежде, на монохромном экране, она была черной и серебристой. Вода как вода. Теперь лужа стала радужной. Свет падал на поверхность точно под нужным углом, и пленка переливалась ослепительными цветами. Голубые и зеленые разводы, красные капли.

Красные?

Алуэтт так и прилипла к экрану, на котором в лужу опять упала капля жидкости. Только вот на дождь это похоже не было. Темная, багровая капля. Больше напоминает…

Кровь.

Едва в ее сознании вспыхнула эта мысль, как в поле зрения появился кто-то незнакомый.

Мужчина.

Его высокая фигура почти заслонила экран. Алуэтт громко ахнула и шарахнулась от монитора.

– Ого! – Это слово будто всколыхнуло воздух. – Кто же это такой?!

Алуэтт никогда никого не видела на этом экране. Ни разу за все те годы, когда украдкой пробиралась в вестибюль, чтобы посмотреть на то, что происходит снаружи. Она решила, что раз корабли теперь уже не летают, то старый машинный зал больше никому не нужен. Потому-то он и стал идеальным укрытием для входа в Обитель.

Незнакомец пошатнулся. Казалось, он вот-вот рухнет или, по крайней мере, упадет на колени. Алуэтт моргнула раз-другой, проверяя, не обманывают ли ее глаза.

Но человек никуда не делся.

Алуэтт снова придвинулась к монитору. Сердце глухо ударилось в ребра, когда он прижал руку ко лбу и кровь, просочившись у него между пальцами, закапала на длинный серебристый дождевик. Мужчина был ранен. Серьезно ранен.

– Нет! – вырвалось у нее. Алуэтт и сама удивилась, как громко и резко это прозвучало.

Она протянула руку, коснулась холодной поверхности экрана. Незнакомец, шатаясь, сделал еще несколько шагов и остановился. Девушка, растопырив пальцы, целиком накрыла его ладонью. Ну и как теперь быть? Надо помочь этому человеку. Но как это сделать, если она находится здесь, в убежище, в десяти метрах под землей?

Все равно что за целую галактику от него.

Уронив руку, Алуэтт зашептала:

– Ничего. Ты справишься сам. Должен справиться. Иди. Найди кого-нибудь, кто тебе поможет.

Но мужчина поступил ровно наоборот. Он проковылял дальше, в глубину машинного зала, и ухватился за ржавую трубу на стене. Труба сломалась под его рукой, и раненый упал на пол.

– Нет! – повторила Алуэтт, на этот раз хриплым от ужаса шепотом. – Ну же, вставай!

Однако незнакомец не шевелился. Как видно, сознание его то уплывало, то возвращалось: глаза мужчины закрывались, он тяжело поднимал веки и снова опускал их. Рука сползла со лба, и девушка увидела рассеченную кожу. Из раны обильно текла кровь.

Из головы у Алуэтт вдруг вылетело все, кроме наставлений из медицинского учебника, который приносила на уроки здоровья сестра Лорель.

«Открытую рану… следует немедленно зажать… очистить… стерильная перевязка или пластырь… поднять выше… проверить пострадавшего на признаки сотрясения мозга…»

Незнакомец терял сознание.

Он был совсем один.

В заброшенном машинном зале. В грязной луже. «Кто-нибудь должен ему помочь, – с нарастающим отчаянием думала Алуэтт. – Кто-то наверняка придет…»

А потом всплеск страха спровоцировал выброс адреналина, и в мозгу у нее словно бы включилась тревожная сирена: Алуэтт вдруг отчетливо поняла, что этим кем-то должна стать она сама.

Шатин вихрем пронеслась по коридору, подлетела к купе своей семьи и сердито взмахнула «пленкой» перед замком.

«Доступ предоставлен».

Распахнув дверь, она с размаху захлопнула ее за собой. Вытащила из кармана щипач, швырнула на стол. Девушка готова была увидеть мать, подбоченившуюся, с выкрашенными яркой краской губами, растянутыми в оскале, и требующую ответа, много ли Шатин сумела добыть в морге. Но купе выглядело пустым. Шатин огляделась, дивясь редкой тишине. И услышала тихий всхлип из спальни.

«Ну конечно, моя сестричка, как всегда, торчит дома, – раздраженно подумала Шатин. – Эта курица, кроме как на работу, сроду никуда не выходит».

Войдя в спальню, Шатин отметила, что после ее ухода Азель не сдвинулась с места ни на миллиметр, но зато разительно переменилась в лице. Она все также неотрывно пялилась на «пленку» у сгиба предплечья, но прежнее восторженное предвкушение Восхождения сменилось жалостной слезливой гримасой.

– Церемонию отменили! – выпалила она, не поднимая взгляда. – Шатин, как они могли так со мной поступить? Я так старалась, пахала весь этот год. Я накопила столько очков. Как они могли взять и отменить?

Шатин не слушала сестру. Ей сейчас было не до чужих маленьких жалких бед. Хватало и своих. Перед ней неожиданно встала задача: всего за десять дней раздобыть еще семь тысяч ларгов. Невозможная задача. Невыполнимая. Похоже, она застряла на этой жуткой планете до самой смерти.

А тут еще народ взбунтовался.

Fantastique!

– И премьер-инфанта умерла, – продолжала хныкать Азель. – Хуже дня еще не бывало. Она же совсем крошка. Кто мог убить маленькую девочку?

– Скажи лучше, куда наши родители подевались? – буркнула Шатин.

Азель хлюпнула носом, утерла слезы.

– Ушли на Зыбун.

Шатин кивнула. Конечно же, ушли на Зыбун. Бунт – лучшее время для воров. Люди, находящиеся под действием парализатора и неспособные дать сдачи. Хозяева лотков, растерявшиеся среди лучевых импульсов. Если только отец не попадется инспектору Лимьеру, они вернутся домой с богатой добычей.

Пока Шатин добралась до своего Седьмого трюма, волнение, поднявшееся на Зыбуне, уже начало захлестывать Трюмы, распространялось по коридорам, как вирус по организму. Шатин в жизни не видала столько глушил. Дроиды шагали точно в ногу, выставив вперед лучинеты и приготовившись оглушить всякого, кто выкажет признаки неповиновения.

Шатин видела Всеобщее оповещение. Она знала, отчего люди вопят, мечутся, швыряются чем попало, словно бы в истерическом припадке. Отмена Восхождения для них была равносильна объявлению войны. Жалкие дураки, взбунтовавшиеся из-за потери того, что теряли каждый год.

Кому из них есть дело до гибели невинного ребенка? Все слишком заняты, оплакивая отмену Восхождения.

«Вот же идиоты», – думала Шатин, топая по решетке пола, нагибаясь и вытягивая ее. Ее уже не заботило, сколько она при этом наделает шума. Внутри у девушки все кипело и бушевало, она и сама готова была взбунтоваться. Выдернув из углубления пустой мешок, Шатин принялась вытаскивать из карманов предметы и злобно запихивать их обратно. Каждая возвращенная в мешок вещица напоминала ей, сколько долгих часов она изворачивалась, обдумывая и подстраивая кражи, – и все для того, чтобы вернуться к тому, с чего начала. Вновь угодить в ловушку.

– А теперь, говорят, Восхождение могут и вовсе отменить, – проскулила Азель, не отрываясь от «пленки» в ожидании обновлений. – Не назначат нового, пока не будут найдены убийцы Мари. А если их много лет станут искать? А если и вовсе никогда не поймают? Представь, вдруг они сумеют сбежать куда-нибудь на Рейхенштат? Тогда мы обречены вечно здесь жить.

– Мы и так обречены, – с горечью ответила Шатин, продолжая выгружать свою коллекцию.

Надо было стащить кольцо у Марцелла д’Бонфакона, когда подвернулся случай. Могла ведь врезать этому типу по башке щипачом, обшарить карманы и слямзить все, что при нем было. Наверняка у генеральского внучка хватило бы ценностей, чтобы купить билет на Юэсонию. Одни титановые пуговицы на мундире стоили больше недельного жалованья на фабрике.

Не засмотрись она на этого прощелыгу, не вляпалась бы так, как вляпалась.

– А ведь я в этом году должна была выиграть, – продолжала Азель срывающимся голосом. – Я точно знаю! Я бы всю семью забрала в Ледом. У нас был бы хорошенький домик, и вволю еды, и сол-свет каждый день. Шатин, мы уже целых девять лет не видели света Солнц!

Вот об этом Шатин можно было не напоминать. Она запустила руку за пазуху и вытащила украшение с изображением Солнца, украденное утром на Зыбуне. То, что внушило ей столько надежд. Сейчас, глядя на болтающийся перед ней медальон, Шатин бранила себя за наивность: надо же быть такой мягкотелой соплячкой! Дура, поверила, будто с этой планеты можно выбраться. Увидела в гравировке солнечных лучей доброе знамение. Не бывает никаких знамений. Выхода нет.

Солнца в который раз обманули ее.

– Ненавижу тех, кто с нами так поступил, – не унималась Азель. – Ненавижу убийц премьер-инфанты. Это они во всем виноваты. Надеюсь, что их найдут и загонят на веки вечные в самую глубокую шахту Бастилии!

Пожалуй, Шатин впервые в жизни была согласна с сестрой. Она тоже надеялась, что идиота, который заварил всю эту кашу, поймают. Теперь ей, конечно, еще труднее будет выбраться с планеты. Если, как сказал Капитан, спрос на проезд вырос из-за выборов нового вождя на Юэсонии, то что же будет после бунта на Латерре? Даже вообразить невозможно.

Шатин запихнула медальон в мешок и поклялась никогда больше не верить в такие бесполезные штуки, как звезды. Но девушка так спешила, что украшение, соскользнув с края мешка, звякнуло и пропало в дыре под полом.

– А, чтоб тебя! – Шатин растянулась на животе, чтобы запустить руку в дыру. Она нащупывала пропажу, старясь не морщиться, когда под пальцы подворачивалась всякая мерзкая дохлятина. Наконец она сумела подцепить цепочку и, потянув ее к себе, вытащила вместе с медальоном еще какой-то предмет.

Что-то маленькое.

Гладкое.

И… знакомое.

Едва Шатин распутала цепочку, вытащив из нее маленькую ручку пластмассовой куклы, память накатила на нее безжалостно, как транспортер. Она вдруг снова очутилась в Монфере, на старом постоялом дворе, которым прежде владели ее родители.

Шатин вернулась во времена, когда им жилось сносно и ей не приходилось изворачиваться и воровать ради огрызка капустной лепешки. Пока Ренаров еще не выгнали из Монфера за мошенничество. Не прогнали далеко за море Секана, в нищие Трюмы Валлонэ.

– Что ты там нашла? – прорезал ее мысли голос Азели, и Шатин, подняв глаза, увидела, что сестра уставилась на зажатую у нее в пальцах пластмассовую ладошку. Глаза у Азели вдруг округлились: наверняка тоже вспомнила.

– О, мои Солнца! Это то, что я думаю?

– Нет, – поспешно ответила Шатин и хотела уже сбросить обломок игрушки обратно в дыру, но тут Азель, протянув руку, ловко выхватила его.

– Так и есть, то самое, – сказала она, вертя находку в руках. – Рука куклы Мадлен. Надо же, сохранилась до сих пор.

Мадлен. От одного этого имени у Шатин вскипела кровь в жилах.

Азель хихикнула:

– Помнишь, мы называли ее Мадлен-замарашка?

Шатин кивнула, не в силах произнести ни слова. С того дня, как та малявка появилась в гостинице, она стала черным пятном в жизни Шатин. Эта мерзкая пиявка ела ее еду и воровала ее игрушки.

– Ты так злилась из-за этой куклы, – продолжала Азель, поглаживая пальцем пластмассовую ручонку. – Помню, какими глазами ты смотрела на Мадлен, когда тот человек отдал куклу ей. Мне прямо жутко стало.

Того человека, про которого говорила сестра, Шатин помнила очень ясно. Отец Мадлен. Белесые, как лед, короткие волосы. Высокая и грозная, словно бы у полицейского дроида, фигура. И огромные руки, способные разом свернуть кому-нибудь шею.

И в одной ручище мужчина держал невиданно прекрасную куклу. Такие, наверное, получают на день рождения дети из первого сословия. Длинные и кудрявые черные волосы – совсем как настоящие. Отделанное кружевами желтое шелковое платьице с титановыми пуговками. И даже кожаные туфельки с каблучками и пряжками.

Шатин невольно потянулась к кукле, почувствовала, как забилось сердце от надежды прикоснуться к такой красоте. Но для того человека она была все равно что призраком – он даже и не взглянул в ее сторону. Он встал на колени перед Мадлен. Протянул замарашке руку, погладил ее по густым черным кудрям. И назвал ma petite.

А потом отдал куклу ей!

Мадлен тут же прижала подарок к груди. При виде того, как она укачивает куклу, внутри у Шатин словно бы что-то лопнуло.

Она с рычанием бросилась вперед, чтобы отнять игрушку, растопырила пальцы, растянула губы в злобном оскале. Но Мадлен оказалась проворней – она отдернула куклу, и Шатин ухватила только крошечную ладошку. И дернула так, что пластмассовая рука мигом отскочила.

Мадлен зарыдала. И тогда седой мужчина подхватил ее на руки и вышел.

Исчез за дверью. Обоих как не бывало.

А Шатин оставалось только горевать над пластмассовой ладошкой.

– Ты никогда не задумывалась, что потом сталось с Мадлен? – спросила Азель.

Шатин ощутила, как к горлу вновь подступает ярость. Выхватив у сестры обломок игрушки и швырнув его в подпол, она рявкнула:

– Нет!

Азель долго смотрела на нее, и лицо ее выражало сострадание.

– Шатин, – тихо и серьезно заговорила она, – это была просто маленькая девочка. Она не знала, что…

– Хватит, – оборвала ее Шатин. Меньше всего ей хотелось сейчас предаваться воспоминаниям о Мадлен. Может, Азель и простила эту наглую замарашку за то, что она сотворила с ними – с их семьей, – но сама Шатин никогда ее не простит. Никогда.

Она пинком задвинула решетку на место и встала.

– Ты куда собралась? – спросила Азель, и Шатин задели чувства, прозвучавшие в голосе сестры. Он был полон нежности. И еще жалости. Последнее окончательно взбесило Шатин. Она никому не позволит себя жалеть! Тем более Азели.

– Куда подальше, – только и сказала она, прежде чем захлопнуть дверь купе.

Голос звучал нежнее ветерка, слаще колокольчика. Почти как музыка:

– Ну же, просыпайся! Очнись, пожалуйста!

Марцелл разлепил глаза. И едва взгляд юноши чуть прояснился, он понял, что еще без сознания. Это наверняка сон.

Та… девушка, что склонилась над ним… Марцелл в жизни не встречал таких красавиц.

– Эй, ты видишь меня? – Девушка поднесла к его лицу два пальца. – Сколько пальцев я показываю?

Марцелл молчал. Губы застыли, язык прилип к нёбу. Мысли путались. Сквозь затуманенное сознание пробивались лишь отдельные слова: «Восхождение», «отменено», «премьер-инфанта», «отравление».

Где я?

Он попробовал осмотреться, но перед глазами все расплывалось. Марцелл лежал на боку, щекой ощущая холодный металл пола, а в голове так бился пульс, словно на нее наехали транспортером. Кажется, это какой-то из Трюмов. Вот только который? И как он попал сюда, в этот коридор?

– Где я? – снова спросил он. На этот раз получилось произнести вопрос вслух.

– Ты в Седьмом трюме, – тем же нежным, ласкающим слух голосом ответила девушка. Ее большие темные глаза стреляли по сторонам. – В коридоре. Ты упал без сознания, но когда я вышла искать, тебя там не оказалось. Должно быть, заполз сюда.

Она была прекрасна. Слишком прекрасна, чтобы быть настоящей. Наверняка незнакомка ему мерещится. Не бывает таких красавиц. Не бывает.

Глаза до того огромные, что он видел в них не только свое отражение, но и весь коридор. Выйди девушка наружу – из этого грязного вонючего трюма, – в ее бездонных глазах, без сомнения, отразились бы бесконечные тучи Латерры.

А какой она была чистенькой! В Трюмах ничего подобного не встретишь. Чистая кожа, такая же, без единого пятнышка, серая туника. И кудри ее – темные, туго завитые – словно бы испускали сияние.

Раздавшийся вдали многоголосый вопль выдернул его из задумчивости. Заставил оторвать взгляд от девушки и вспомнить, что произошло.

– Бунт, – пробормотал Марцелл.

Он должен был вернуться на Зыбун. К Лимьеру. Помочь инспектору утихомиривать толпу. Выполнить свою работу. Вести себя, как подобало будущему командору.

«Вставай! – приказал он себе. – Не будь тряпкой. Выбирайся отсюда. Думаешь, командор Вернэ лежала бы тут, покорившись обстоятельствам? Да ничего подобного».

Тихо застонав от боли, Марцелл попробовал привстать, но руки девушки тотчас опустились ему на плечи, не позволив подняться.

– Лежи смирно, – сказала она. – У тебя голова разбита. Надо бы чем-нибудь перевязать… – Взгляд ее остановился на его плаще. – Это что у тебя там?

Рука незнакомки скользнула ему под подбородок, и Марцелл почувствовал, как она что-то вытягивает из-под дождевика и прижимает ему ко лбу. При ее прикосновении он поморщился – не от боли, а от удивления. Рука была нежной, но в то же время твердой.

Она настоящая…

– Извини, – шепнула девушка, почувствовав, как он дернулся.

– Ничего, – выдавил Марцелл.

Она ответила на его хриплое карканье широкой белозубой улыбкой, буквально осветившей весь коридор.

– Надо очистить рану, – сказала незнакомка и забормотала себе под нос: – Остановить кровотечение. Продезинфицировать, чтобы снизить риск бактериального заражения. Стрептококки или стафилококки. Профилактическая терапия антибиотиками.

Марцелл изумленно уставился на нее. Кто она? Кто может так рассуждать? Медик? Но она не похожа на киборга. Лицевых имплантов нет, – во всяком случае, он их не видел. К тому же она не выглядела профессионально отстраненной, как все знакомые ему врачи. Совсем наоборот – она казалась доброй и чуткой.

– У тебя может быть сотрясение мозга, – продолжала девушка. – В ушах не звенит? Не тошнит? Голова не кружится?

– Да нет, по-моему, все в порядке.

С ее помощью он приподнялся и сел. Незнакомка убрала руку с его лба и присела рядом на корточки, снова улыбнувшись Марцеллу. У него сердце зашлось от одной ее улыбки. В ней было что-то эфемерное.

Может быть, удар по голове все же не прошел даром. Что с ним происходит? Ни одна девушка еще так на него не смотрела. Впрочем, со многими ли девушками был знаком Марцелл? Девушки из первого и второго сословия всегда напоминали ему цветы. Розы, орхидеи, благоуханная лаванда из дворцового сада. Кожа блестит, губы алеют от дорогих омолаживающих инъекций и кремов. Они были яркими и привлекательными, но Марцелл предпочитал обходить их стороной.

– Как ты себя чувствуешь? – спросила незнакомка. – Сможешь встать? Тебе надо добраться до места, где тебе смогут оказать помощь. Чтобы рана не воспалилась и зажила, ее необходимо продезинфицировать и, может быть, зашить бионитью. Наверное, тебе нужно в… – Она задумалась, подбирая слово. – В Медцентр?

Но Марцелл лишь отмахнулся. Не хотел он ни в какой Медцентр. Не хотел уходить отсюда.

От нее.

– Кто ты? Откуда? Как ты меня нашла? – Вопросы били из него часто и яростно, как импульсы лучинета.

Девушка отвела взгляд, оглядела грязные стены коридора. И округлила глаза, словно только теперь поняла, где они.

– Как ты меня нашла? – повторил Марцелл.

Незнакомка протянула руку, коснулась ближайшей стены, будто проверяла, настоящая ли та.

– Я увидела кровь, – как во сне пробормотала она. – Пошла по следу капель и… обнаружила тебя здесь.

Наконец оторвав взгляд от стены, девушка перевела его на свои колени, на которых что-то лежало.

– Прости, ничего другого не нашла. Это было у тебя под плащом. Нужно было чем-то остановить кровь.

Марцелл непонимающе уставился на какую-то тряпку – драную, грязную, а теперь еще и окровавленную – и резко втянул в себя воздух.

Отцовская рубашка!

Сознание пронзило воспоминание о морге. Стежки-буквы. Забытая Речь. Вышитое на ткани послание.

– Я уверена, ее можно отстирать, – продолжала девушка, как видно, неверно истолковав мелькнувшую у него в глазах панику. – Немножко соды с водой – и пятна отойдут.

Но Марцелл уже почти не слышал ее. Он смотрел только на ткань в ее руках. Кривые, шаткие буквы, вышитые на тюремной робе, словно маяками оповещали всю Латерру: «Смотрите! Смотрите, что прячет Марцелл!» Если кто-то увидит эту рубаху – если заподозрят, что он получил послание от каторжника из «Авангарда», – его жизнь кончена. Дед, несомненно…

– Сестра Мьюриэль говорит, сода и вода почти с чем угодно справятся, – не умолкала девушка. – Она говорит… – Незнакомка вдруг осеклась и прикусила губу.

Марцелл уже готов был протянуть руку, отобрать рубаху, но тут девушка расправила ткань, как расправляли дворцовые служанки выстиранное белье. Она держала ее за краешки двумя пальцами, на миг заслонив от Марцелла свое лицо. Старая, рваная, а теперь еще и окровавленная рубаха повисла между ними.

– Это тебя так зовут? – спросила девушка из-за занавеса. – Марселло?

Сердце его громко ухнуло и остановилось. Он уже не думал о рубахе. Не думал о таинственной запретной записи, наверняка с таким трудом вышитой на ней. Он забыл даже об отце-изменнике. Он слышал, видел, воспринимал одно лишь это слово.

Это имя.

Он не слышал его целых семь лет. Марселло!

«Помоги! Пожалуйста, останови их!»

Марцелл с силой сжал веки, загоняя воспоминание в самые темные уголки памяти, откуда оно выбралось. Он не станет об этом думать. Не будет вспоминать события той ночи.

– Подожди! – Он распахнул глаза и увидел, что девушка теперь смотрела не на него, а на ткань. – Откуда ты знаешь, как меня зовут?

– Здесь так сказано. – Она опустила рубашку, указала на загадочные стежки. – «Мой дорогой Марселло».

Сердце у него вновь бешено заколотилось. Он в изумлении переводил взгляд с девушки на измаранную рубаху и обратно.

– Ты что, умеешь читать?

Впервые за последние двенадцать лет Алуэтт Торо очутилась над, а не под землей.

Она уже не бросала украдкой взгляд на зернистое изображение старой камеры наблюдения.

Она сама попала в это изображение.

И даже оказалась за его пределами.

Она была в Трюмах. Дышала настоящим воздухом. Трогала настоящие стены. И глаз не могла оторвать от всего, что ее окружало. От пола. От потолка. От сложного переплетения труб, тянувшихся вдоль коридора. Все это было так…

Ново.

Код, позволявший войти в убежище и выйти из него, Алуэтт знала давно. Принципаль Франсин заставила воспитанницу выучить его на всякий случай. Но Алуэтт ни разу им не пользовалась. Не было нужды – до сих пор.

– Откуда ты знаешь, как меня зовут?

Вопрос вырвал девушку из задумчивости и напомнил о незнакомце, которого она обнаружила в коридоре. Первый мужчина, которого она видела своими глазами, если не считать отца.

Правда, сидевший перед ней человек не был, строго говоря, взрослым мужчиной. Лицо совсем не похоже на отцовское, оттененное густой седой щетиной, исчерченное глубокими морщинами и складками, таившими истории, которых папа никогда не рассказывал.

А этот человек – совсем еще мальчик – выглядел совсем иначе. Лицо его казалось таким свежим, словно было только что вылеплено. Не тронутое бедами, не изрезанное временем.

Алуэтт, отвечая на его вопрос, приподняла рубашку:

– Здесь так сказано: «Мой дорогой Марселло».

– Ты что, умеешь читать? – поразился он.

Алуэтт под его взглядом вдруг лишилась языка. Такой острый это был взгляд. Такой ищущий. И его глаза – карие, с легчайшей прозеленью – внимательно уставились на Алуэтт, пытаясь понять, рассмотреть, оценить ее. Кажется, она была для него такой же диковинкой, как и он для нее.

– Да, я умею читать. – Дар речи наконец вернулся к Алуэтт, и она, смущенная его явным любопытством, опустила глаза на окровавленную рубашку, на послание, неумело, но старательно вышитое на ткани. Алуэтт вспомнилось рукоделье сестры Мьюриэль, расшивавшей рясы для сестер Обители.

– Откуда это у тебя? – спросила Алуэтт, но, снова подняв глаза, уже не встретила его взгляд.

Мальчик потупился.

– Я… – Ответ дался ему с трудом. – Это рубаха одного заключенного.

У Алуэтт голова пошла кругом.

– Заключенного? Но зачем же ты…

– Что там дальше? – перебил он, словно спеша прервать ее расспросы.

Она посмотрела на зажатую в руках рубаху:

– Там сказано: «Мой дорогой Марселло, Мабель в Монфере. Поезжай к ней».

Взгляд его потемнел.

– Нет. Ты, верно, ошиблась. Не может такого быть.

Смешавшись, Алуэтт разгладила ткань, чтобы перечитать вышитые слова. Они остались прежними. Никакой ошибки.

– Так тут сказано.

– Но Мабель в тюрьме, – уверенно возразил он. – Пожизненно.

– Кто она?

– Да так, никто. Моя бывшая гувернантка.

«Гувернантка? Жителям Трюмов гувернантки не по карману».

Алуэтт перевела взгляд на блестящий серебристый дождевик, заляпанный кровью. Юноша как раз крутил в пальцах блестящую титановую пуговицу.

«Наверняка не из третьего сословия».

Наверное, из второго. Может, он фабричный мастер или надзиратель с рудника? Или даже медик? Хотя нет, у него на лице не видно киберимплантов.

Почуяв в незнакомце перемену, Алуэтт решила сменить тему:

– Тебя действительно так зовут? Марселло?

Но и этот вопрос не вернул тепла его взгляду.

– Просто детское прозвище, – отмахнулся он. – На самом деле я Марцелл.

Она украдкой улыбнулась. Имя Марцелл подходило ему гораздо больше. Имя бога, героя или солдата, из самых старых книг, которые читала маленькой Алуэтт сестра Жаке – о воинах, сражавшихся с одноглазыми чудовищами и коварными женщинами со змеями вместо волос, способными убивать лишь взглядом.

Марцелл.

– Где же ты выучилась читать Забытую Речь? – настойчиво спросил он, прервав ее мысли.

Алуэтт открыла было рот, но тут же его захлопнула. Взгляд ее метнулся от Марцелла в глубину коридора. Охватил ржавые стены, от которых исходил незнакомый запах сырости, мутный от влаги воздух. В груди у нее вдруг все сжалось. Что она здесь делает? Надо было просто обработать ему рану и сразу возвращаться в Обитель. Быстро. Пока не окончилось Безмолвное Размышление, пока сестры не прознали, что она выходила.

А она увлеклась и все еще сидит здесь. А теперь этот мальчик – этот чужак – начал задавать вопросы. Вопросы, на которые нельзя отвечать. Нельзя было рассказывать, как сестры учили ее читать, чтобы со временем она смогла вести «Хроники» и заботиться о библиотеке. Рассказать – значило бы нарушить клятву, которую давали все сестры. Она должна хранить тайну.

Сестра Жаке еще давным-давно объяснила Алуэтт, почему Министерство никогда не должно узнать об Обители и контрабандно доставленных на Латерру из Первого Мира книгах. Если они пронюхают о тайном убежище под Трюмами, то наверняка закроют Обитель и уничтожат библиотеку. Алуэтт пообещала хранить секрет – никому не выдавать сестер и их тайник. Раньше держать слово было просто. Раньше ей не от кого было таиться.

– Мне пора идти, – выпалила она. – Мне надо домой.

Марцелл распахнул глаза.

– Нет, постой. Не…

Его прервал шум. Близкий топот ног. Оба, Марцелл и Алуэтт, замерли.

Шаги приближались, воздух наполнился пронзительными завываниями сирены.

Алуэтт вглядывалась в лабиринт ржавых стен, высматривая, откуда исходит шум. Ей хотелось спросить, что может издавать такие звуки, но из горла вырвался лишь сдавленный крик, потому что глазам открылось невероятное зрелище.

Девушка увидела нечто жуткое, ростом не менее трех метров – много выше любого мужчины, – а лицо словно бы вышло прямо из ночного кошмара. Это существо – или нет, полумашина, получеловек – маршировало прямо на нее, жужжа и щелкая суставами.

Чудовище из сказки!

«Нет, – возразил рассудок. – Какое там чудовище. Это полицейский дроид».

Алуэтт читала о них в «Хрониках». И даже видела сделанный от руки рисунок, но вообразить не могла, как страшны они в действительности. Массивное тулово напоминало тела насекомых, о которых рассказывала на уроках естествознания сестра Лорель, с тем лишь отличием, что было сделано из тусклой серой пермастали. Там, где у живых существ располагались бы глаза, мигали два оранжевых огонька, похожие на фонарики, в которых уже начали садиться батарейки. Сестра Жаке как-то рассказала Алуэтт, что один дроид в состоянии поднять разом четверых взрослых мужчин.

– Не волнуйся, – со смешком произнес Марцелл, наверняка почуяв ее панику. – Это просто полицейский дроид. Они окружают бунтовщиков.

Но Алуэтт едва ли его слышала. В ушах стояло это жуткое жужжание и щелчки. Скрежет металла по металлу. А под взглядом этих страшных глаз она ощутила себя одинокой и беспомощной.

Все пошло не так. Совсем не так, как надо. Мир перевернулся вверх тормашками. Алуэтт, впервые с тех пор как нашла Марцелла, ощутила холод. Страшный, леденящий до мозга костей. Она задрожала под своей робой и поняла, как хочет обратно домой. Скорее вернуться в убежище. В теплую, безопасную Обитель.

– Мне и правда пора, – вырвалось у нее. Она хотела встать, но что-то удержало ее за край хламиды. Алуэтт в панике оглянулась на юношу и заморгала.

– Пожалуйста, подожди, – сказал тот. – Он нас не потревожит. Смотри, он уже уходит.

И в самом деле, дроид свернул влево, в другой коридор, и быстро удалялся от них.

Но Алуэтт не стало легче: ее всю трясло, от страха или от холода – она и сама не понимала. Просто знала, что здесь нельзя оставаться. Сестры были правы во всем. Верхний мир действительно опасен. И тут для нее не место.

– Мне надо идти.

– Но хоть связаться-то с тобой можно будет? – спросил он.

Алуэтт наморщила лоб:

– Как?

Он постучал себя по сгибу локтя и уточнил:

– Можно, я пришлю тебе сообщение?

Она не успела ответить: Марцелл бережно взял ее за руку и сдвинул рукав серой хламиды. По позвоночнику у Алуэтт вверх и вниз разбежались странные мурашки.

– Я пришлю сообщение. На твою…

Марцелл запнулся, увидев у нее на предплечье шрам. Длинный выпуклый рубец в форме прямоугольника.

Юноша отдернул руку, словно шрам его укусил:

– Латерра, что это?..

Выражение его лица не понравилось Алуэтт. Сейчас оно было слишком любопытное. Слишком подозрительное. Чересчур недоверчивое. Она поспешно вскочила.

– Постой! Пожалуйста! – снова воскликнул Марцелл. – Подожди, не уходи!

Но она уже убегала, шлепая по металлической решетке пола подошвами полотняных туфель.

– Я даже имени твоего не знаю!

Она приостановилась и оглянулась. Марцелл сумел подняться с пола, держась рукой за ржавую стену.

– Скажи мне, как тебя зовут?

В его глазах больше не было подозрения. Теперь она видела в них одно лишь отчаяние.

Мир покачнулся вокруг нее.

Сказать?

Все утратило смысл.

Или же это будет слишком опасно?

Все так смешалось, стало так сложно, слишком сложно.

Строго говоря, я не нарушу слова…

Набрав в грудь воздуха, она выкрикнула: «Алуэтт!» – и нырнула за угол, оставив мальчика позади.

«Ты видишь? Видишь – вон там свет? Это первое Солнце».

Шатин закрыла глаза, отдаваясь воспоминанию, но это было все равно что удерживать туман.

«Правда, хорошенькое? Как будто изо всех сил старается посветить нашему Анри».

Крошечное личико младшего братишки бледнело с каждым днем, а его тело – теперь просто морозная пыль – распадалось, превращаясь в ничто.

«В небе три Солнца. Да, целых три! Первое – белое, второе – красное, а третье…»

Теперь она видела лишь осколки в трещинах времени. Темно-русые кудряшки такого же оттенка, как и у нее. Тонкая струйка слюны на подбородке. Пронзительный плач ночью. Тощее костлявое бедро, покрасневшее под немилосердной ладонью их матери. В иные дни Шатин даже его лица не могла увидеть.

«Правда же, нам повезло, что у нас столько звезд?»

В детстве она укачивала его, пока не уснет, и показывала уличный фонарь за окошком монферской харчевни. Она говорила Анри, что это якобы одно из Солнц. И что светит оно так тускло, потому что еле-еле прорывается сквозь тучи. Конечно, братишка ничего не мог понять, ему ведь тогда еще и года не исполнилось. Но Шатин не хотелось рассказывать ему, что они живут на планете, где света трех Солнц почти не видно. Она мечтала, чтобы он рос в другом мире. В лучшем мире. Где каждый день ярко светят Солнца. Где всем хватает еды. Где высшие сословия не обращаются с простыми людьми, как с паразитами, которых хорошо бы замести под ковер.

В мире, похожем на Юэсонию.

Которая сейчас была от нее дальше, чем когда-либо.

Шатин так хотелось всего этого для маленького Анри, но, несмотря на то что ей самой было всего шесть лет, она уже тогда знала, что братишка, скорей всего, ничего этого не увидит.

«Мы, когда вырастем, отправимся туда. Улетим на большом космическом вояжере и увидим все звезды совсем близко».

Шатин снова прижалась лбом к перилам. Она сидела в старом, полуразрушенном лестничном колодце Седьмого трюма, уставившись в огромную прореху потолка. Сюда никто не приходил. Все обитатели трюма были напуганы случившимся три года назад обвалом, убившим восемь человек. А Шатин любила тут бывать. Здесь было тихо. А в середине дня, когда серое небо становилось светлее всего, она любила смотреть в рваную дыру на потолке, воображая, что видит над головой яркие белые лучи Солнца-1.

А главное, только здесь Шатин позволяла себе подумать об Анри.

«– Отдай! Ты не так его держишь! Maman, скажи Мадлен, пусть не берет его!

– Заткнитесь вы обе! Шатин, сходи на рынок и купи овощей для жаркого. Отец сегодня ждет к обеду особых гостей.

– Не посылай меня. Пошли ее. Пусть Мадлен идет!

– Ступай сейчас же, Шатин! Ишь, вздумала спорить!»

С шорохом разомкнулись ресницы. Как бы она ни старалась представлять себе только хорошее – ручонку Анри на своей щеке, каплю-родинку у него на плече, которую она так любила целовать, – кончалось всегда этим. Шатин неизменно вспоминала, как видела братишку в последний раз – на руках у Мадлен. И не могла забыть, как эта малявка его держала. Словно куклу. Как будто это была ее игрушка. Как будто его жизнь ничего не значит.

Для нее, видно, ничего и не значила.

Воспоминание так сжало грудь, что перехватило дыхание. И все же в глубине души она понимала, что братишке лучше было умереть совсем крошечным. Вырасти он большим, наверняка кончил бы на Бастилии. Мальчику из третьего сословия, рожденному в семье Ренаров, честная жизнь не светила.

– Постой! Пожалуйста!

Голос вломился в ее мысли, и Шатин не сразу поняла, что он настоящий, а не новый призрачный обломок того страшного дня, когда она, вернувшись домой, узнала, что Анри умер.

Она вскочила на ноги.

– Подожди, не уходи!

Шатин окаменела. Голос был настоящий. И знакомый. Она его ненавидела, но хорошо помнила.

Марцелл д’Бонфакон.

Он ее зовет? Неужели нашел? Выследил от морга? Шатин в панике проверила «пленку» на предплечье. Трекер был отключен. Девушка тихо, с облегчением вздохнула.

Однако офицер д’Бонфакон каким-то образом ее отыскал и теперь звал, наверное желая расквитаться за проделку в морге.

Шатин беззвучно отодвинулась к стене, постаралась утихомирить колотящееся сердце.

– Я даже имени твоего не знаю! – выкрикнул он. – Скажи мне, как тебя зовут?

Конечно, он хочет знать ее имя. Ведь она его перехитрила. Обвела вокруг пальца, чтобы вернуть свой щипач. И к тому же врезала ему в живот. Он, очевидно, решил узнать, как зовут дерзкого мальчишку, чтобы донести инспектору Лимьеру и на всю жизнь сплавить наглеца на Бастилию.

Но его голос звучал как-то странно. Шатин почудилась в нем боль, которой прежде не было. Этого хватило, чтобы разбудить в ней любопытство и выманить из тайного укрытия. Ухватившись за обломанные перила, девушка свесилась над гигантской открытой шахтой, служившей прежде лестничным колодцем. И из коридора, держась у самой стены, осторожно заглянула в щель между пластинами настила.

Теперь она видела его, скорчившегося и окровавленного, в коридоре этажом ниже.

«Ранен, – тотчас вычислил ее рассудок. – Беспомощен. Легкая добыча».

И еще Шатин отметила, что юноша не смотрит вверх, на нее, как она ожидала. Офицер д’Бонфакон напряженно вглядывался в невидимый для нее коридор.

– Алуэтт! – донесся из его глубины женский голос, легкий и мелодичный, как песня.

Шатин нагнулась ниже, высматривая, кому принадлежит этот голос. Мелькнули темные курчавые волосы, неестественно чистая кожа. Девушка из второго сословия? Но что ей делать здесь, в Трюмах? И одета совсем неподходяще для Вторых. Прежде чем незнакомка скрылась за поворотом, Шатин ухватила взглядом складку грубой серой ткани.

Марцелл страдальчески застонал, и взгляд Шатин вернулся к происходящему прямо под ней. Заглянув между ступенями, она как раз успела увидеть, как его тело сползает по стене.

Шатин перегнулась еще ниже, прижалась лицом к решетке, силясь понять, в сознании ли молодой человек. Глаза у него закрылись, из раны на лбу стекала тонкая струйка крови. Ее взгляд выхватил кольцо у него на пальце. То самое, которое она не догадалась сдернуть раньше.

«Иди, – уговаривал ее рассудок. – Забери все, что можно».

Шатин понимала, что ей выпала редкая удача. Вот он – второй шанс, о котором она мечтала. Наверняка у внука генерала д’Бонфакона при себе довольно вещей, продав которые можно оплатить проезд до Юэсонии. Выгрести все подчистую – и можно прямиком возвращаться к Капитану.

Девушка обшарила глазами коридор: нет ли тут еще кого? Вдали жужжали и щелкали полицейские дроиды, но приближались они или удалялись, она определить не сумела. Идут ли дроиды за Марцеллом или преследуют кого-то из безмозглых бунтовщиков?

Шатин снова сосредоточилась на бессильно опустившем веки д’Бонфаконе. Она довольно навидалась в Трюмах, чтобы знать, что после удара по голове не следует закрывать глаза. Однажды отцовская шайка пошла на дело, и старика Массэ ударило днищем полицейского патрульера. Остальные «Клошары» дотащили его до Трюмов и оставили отсыпаться. Он так и не проснулся.

Нужно растолкать этого типа, ни в коем случае не позволить ему спать. Задавать вопросы, тормошить. А не то…

– Солнца клятые! – прошипела Шатин, понимаясь на ноги. Она и сама не верила, что собирается это сделать. Да чтобы она, Шатин Ренар, спасала министерского офицера?

Но уж очень беспомощным он сейчас выглядел. И еще Шатин помнила, какой сострадательный взгляд бросил на нее Марцелл в морге, когда предлагал ей поесть. При всей уверенности, что парень заманивал ее в ловушку, ей тогда почудилось что-то искреннее. Что-то, сказавшее ей, что, окажись д’Бонфакон на ее месте, он тоже пришел бы на помощь.

«Ошибаешься, – предостерег ее голос рассудка. – Не стал бы этот тип тебя спасать. Ты для него пустое место».

Шатин знала, что внутренний голос прав. Хорошо развитая интуиция вот уже восемнадцать лет помогала ей оставаться живой и спасала от Бастилии, хотя все было против нее.

Интуиция никогда ее не подводила. И все же Шатин впервые в жизни решилась ее ослушаться.

Ей наверняка предстояло еще пожалеть об этом решении.

– Стой! – Механический голос отдался от ржавых стен, и яркий оранжевый луч прорезал мутный воздух.

Но Алуэтт не остановилась. Она бежала дальше, путаясь в длинных полах серой хламиды. Оглянувшись через плечо, девушка различила вдали огромную жуткую фигуру.

Дроид.

Не отстает. Преследует ее.

А она даже понятия не имела, зачем этот монстр за ней гонится. Оставив Марцелла, она хотела вернуться в машинный зал, но машинного зала на том месте, где она думала его найти, не оказалось. Алуэтт совсем запуталась. И тут-то услышала этот голос.

– Стой!

Опять он. Взвизгнув, Алуэтт припустила со всех ног. Никогда в жизни она не бегала так быстро. Ноги горели, она с трудом дышала, а сердце, казалось, вот-вот выпрыгнет из груди.

На следующем перекрестке коридоров она замедлила бег. Обдумывая, куда свернуть, пыталась выровнять дыхание, щурилась, разглядывая полутемные проходы, отыскивая что-нибудь – хоть что-нибудь – знакомое. Но повсюду видела лишь абсолютно одинаковые, безликие, тускло освещенные коридоры Трюмов. Они составляли бесконечный лабиринт, в котором она заблудилась. Окончательно заблудилась.

Металлические удары ног за спиной стали громче. Дроид приближался. Что, если он ее поймает? Что он с ней сделает? Куда заберет?

Она не хотела этого знать. Старалась об этом не думать.

Мгновенно решившись, Алуэтт свернула налево, припустила по безнадежно длинному коридору. Она представления не имела, приближается к машинному залу или удаляется от него. Но остановиться не могла. Ей надо было вернуться в Обитель.

Вновь оказаться в безопасности.

На бегу она смотрела под ноги, выискивая капли крови. Те, что привели ее к тому мальчику – к Марцеллу. Но пол был покрыт тусклым слоем грязи. Ни единой капли она не заметила.

Впервые в жизни Алуэтт пожалела, что лишилась «пленки». Та подсказала бы ей дорогу. Она читала в «Хрониках» об этих «пленках» – вернее, телепленках, так они назывались официально, – которые указывали людям путь и место назначения. А у нее остались только бесполезные шрамы.

– Властью патриарха приказываю тебе остановиться! – прогрохотал сзади голос дроида.

Алуэтт осмелилась бросить еще один взгляд через плечо – и увидела его. Целиком. Страшное серебристое тело заполняло собой проход. Голова щелчком сдвинулась к ней, нацелила два грозных оранжевых глаза. А потом из руки монстра выдвинулось оружие.

Лучинет.

– Солнца! – в ужасе выкрикнула девушка. Колени у нее подогнулись, она чуть не растянулась ничком. Но успела швырнуть тело за поворот.

Там, впереди, виднелась открытая дверь. Выбора у нее не было. Подлетев к проему, она нырнула в него и очутилась на лестнице. Забившись в темную щель под пролетом, Алуэтт отчаянно вспоминала, что читала о дроидах в «Хрониках».

Запрограммированы ли они на движение или на звук? Или на то и другое?

Так и не вспомнив, она набрала воздуха в грудь и задержала дыхание, заставила тело замереть, не издавая ни звука. Снаружи гремели и лязгали шаги дроида. Они приближались и приближались, от них уже задрожал пол. Алуэтт крепко зажмурила глаза.

И вдруг лестничный колодец исчез.

Она оказалась в другом месте. В холоде и в темноте. В глубинах собственной памяти.

Но и здесь ей слышались те же ужасные шаги, звучащие все ближе. Сотрясающие землю. Что-то нависало над головой. Дерево? Нет, камень. Огромная скала, угрожающая ее раздавить. Раздавить их.

Она была не одна. С ней был отец. Совсем рядом. Они прижались друг к другу на холодной сырой земле. Она едва различала его во мраке. Он поднес палец к губам: «Тсс, ma petite. Тихо, тут нельзя шуметь».

Алуэтт, задохнувшись, открыла глаза. Что это было? Вдруг ожила память о временах до Обители? Но для нее никакого «до» не существовало. Все, что было прежде, тонуло в мутной тьме. Ее воспоминания не простирались дальше Обители, сестер и отца, стряпающего на маленькой кухне.

Но эти шаги. Дребезжащие шаги дроида – они были такими знакомыми.

– Ходу! Не оглядывайся! Глушилы рядом!

Очнувшись, Алуэтт вслушалась в донесшийся из-за лестничной двери голос. Это было не монотонное гудение дроида. Голос был живой.

Собравшись с духом, Алуэтт выбралась из тайного укрытия и выглянула из-за дверного косяка – как раз вовремя, чтобы увидеть двух показавшихся из-за угла запыхавшихся мужчин. Одетых в отрепья, с блестящими от пота лбами.

Латерра, что это?

Не успела она еще понять, что́ видит, как из-за угла показался дроид. Тот же самый или еще один? Откуда ей было знать? Все они выглядели одинаково. Алуэтт снова забилась в темноту под лестницей, прижалась к стене.

– Властью патриарха приказываю остановиться! – раскатился по коридору тот же голос. Алуэтт вновь затаила дыхание.

Неужели ее увидели?

– Стой! – снова прогремел дроид. – Я имею разрешение применить парализатор!

За коротким шумом, шарканьем ног и чьим-то воплем последовало два глухих удара. Сердце все так же заходилось в груди, но Алуэтт осторожно продвинулась на шаг вперед и украдкой выглянула за дверь.

Теперь в коридоре стояли два дроида, возвышающиеся над двумя безжизненно скорчившимися человеческими телами.

Неужели они их убили?

Алуэтт закусила губу.

Один дроид протянул длинную биомеханическую руку и за шкирку поднял первого мужчину с земли. Тот слабо дернулся, и Алуэтт облегченно выдохнула. Нет, жив. Но что-то с ним было явно неладно. Человек висел в руке дроида, беспомощно болтая ногами. Взгляд открытых глаз был сонным, бессмысленным.

Оранжевые глаза дроида осветили внутреннюю сторону предплечья пленника – то место, где располагалась его «пленка». Но Алуэтт уже не смотрела на них. Ее отвлекло нечто другое, что она заметила на земле. Щурясь в слабом свете, девушка явственно различила три крошечные багровые капельки.

Кровь Марцелла? Взгляд ее метнулся к ржавому указателю на противоположной стене. Исцарапанные, вылинявшие от времени буквы еще читались: «Ма…нный…ал № 1» – и стрелка вправо.

Слава Солнцам!

До входа в убежище оставалось всего несколько метров.

– Клемент Динар, – провозгласил дроид. – Третье сословие, проживает в Трюме номер десять. Заключенный номер 48590. Предшествующих заключений – два.

Заключенный?

Внимание Алуэтт вновь обратилось на дроида. Она как зачарованная уставилась на болтавшегося в его железном кулаке мужчину.

Он отбыл срок. Выжил в суровом климате спутника Латерры… причем дважды. Из «Хроник Сестринской обители» Алуэтт знала, как враждебна и беспощадна Бастилия. Еще хуже Трюмов.

Второй дроид дотянулся до другого мужчины, просканировал и его.

– Гаспар Невьер. Третье сословие. Проживает в Трюме номер семнадцать. Предшествующих заключений – ноль.

Но Алуэтт не сводила глаз с первого пленника, все еще зажатого в лапе дроида. Рукав его рваной рубахи задрался, обнажив на правой руке пять серебристых пупырышек.

Алуэтт ощутила, как вытекает из легких воздух.

Дроиды уже унесли обоих мужчин, а она все стояла, замерев на лестничной площадке. Она наконец-то осталась одна, и до машинного зала было всего несколько шагов. Но девушка не могла двинуться с места. Не могла забыть о том, что видела. Она хорошо знала эти бугорки. Не счесть, сколько ночей она водила по ним пальчиком, засыпая. Она помнила каждую впадинку.

И уж совершенно никак не ожидала увидеть их у другого человека.

У кого-нибудь, кроме своего отца.

Девушка скрылась. Возникла, как призрак, и так же внезапно растаяла. Только что она обрабатывала ему рану на голове и читала послание на Забытой Речи – и вот уже исчезла.

«Поиск человека», – приказал Марцелл своему телекому.

Он сидел на грязном полу коридора Седьмого трюма. С потолка капало, и у его ног собиралась лужа, а рядом шипел пар из пробитой трубы.

Телеком пискнул, предлагая продолжать.

«Алуэтт», – четко выговорил Марцелл.

Жаль, что он не спросил фамилию. Это бы существенно упростило задачу.

«Запрос принят», – отозвался в аудионаклейке дружелюбный голос телекома. На экране замелькали лица: поисковая функция прокручивала каждый профиль в Коммюнике министерской базы данных. Представителей первого, второго и третьего сословий. Живых и умерших.

Бесчисленные глаза, носы, губы расплывались и сливались в невнятное пятно, пока на экране не осталась горстка отобранных лиц.

«Найдено сорок два результата», – объявил телеком, завершив поиск.

Марцелл быстро просмотрел досье. Ни одно изображение не походило на девушку, с которой он сегодня познакомился. Ни у кого не было таких огромных глаз, нездешнего взгляда.

Он отбросил телеком.

Кто эта девушка? Откуда она? Почему ее нет в Коммюнике?

Сейчас, в опустевшем коридоре, Марцелл готов был поверить, что встреча с Алуэтт – галлюцинация, бред контуженого мозга. Но тут взгляд его упал на тюремную робу отца, лежавшую на коленях, и он понял: это не могло быть иллюзией. На ткани осталась кровь, которую она вытирала у него со лба. И кривые стежки все еще складывались в слова, которые Алуэтт прочла на ткани.

Письмо, адресованное… ему.

Иного объяснения не было. Отец на Бастилии каким-то образом выучился писать и отправил ему это послание. Но от кого он узнал про это прозвище? Прозвище, которым Мабель звала его в детстве. Никто другой никогда так его не называл.

Мой дорогой Марселло.

Мабель состояла при нем няней, а затем гувернанткой почти десять лет. Стала заботиться о нем, шестимесячном малыше, когда мать умерла, а отец был лишен прав за участие в «Авангарде». Незадолго до того, как отец подорвал медный рудник, убив сотни рабочих. Одно хорошо: тот взрыв практически покончил с Восстанием 488 года. Последователи Гражданки Руссо наконец-то увидели, что их драгоценный «Авангард» на самом деле был террористической организацией.

Сторонники отвернулись от них, и Министерство смогло подавить бунт раз и навсегда.

Мабель растила Марцелла, кормила его, учила говорить, ходить и даже читать и писать. Как ни удивительно, но выросшая в Трюмах Мабель умудрилась изучить Забытую Речь по загадочным знакам старых указателей и табличек на ржавеющих механизмах заброшенных транспортных кораблей.

Марцелл любил Мабель как родную мать.

Пока ее не разоблачили как шпионку «Авангарда».

Пока ее не выволокли из их крыла Большого дворца, не слушая громких воплей и обращенных к воспитаннику отчаянных просьб остановить их.

Пока Марцелл не узнал, что она изменница. Как и отец. С того дня, как ее забрали, Забытая Речь была забыта и Марцеллом. Мабель пропала, и слова и буквы понемногу уходили следом. Мальчику не с кем стало упражняться. Некому писать секретные записки. Некому было теперь оставлять ему подсказки, читая которые он обязательно находил в конце сюрприз.

Сейчас, сидя в холодном и темном коридоре Трюмов, держа на коленях отцовскую рубашку, Марцелл водил пальцем по стежкам и вспоминал то, что прочитала Алуэтт.

«Мой дорогой Марселло, Мабель в Монфере. Поезжай к ней».

Он склонился к рубахе, отчаянно пытаясь увидеть то, что видела таинственная девушка, найти смысл в петлях и черточках стежков. Некоторые буквы выглядели невероятно чужими. Память о них пряталась в недоступных уголках сознания. Но другие оказались удивительно знакомыми. И да, некоторые буквы вспомнились легко. «С» – полумесяц, «У» – глубокая долина, «М» – горные пики.

«„М“ – это Марцелл… и еще горы. Смотри, буква похожа на горные вершины».

Его ослабевшие руки крепче стиснули рубаху. Он так старался забыть – стереть все из памяти, – но воспоминания возвращались тайком, подкрадывались, подобно теням, которые не исчезают, даже если свет выключен.

Девушка, должно быть, ошиблась. Другого объяснения нет. Неправильно прочитала. Перепутала буквы. Мабель не в Монфере. Она на Бастилии. И Марцеллу никак нельзя к ней поехать. Из людей только осужденные попадают на спутник Латерры. Надзирают за тюрьмой дроиды, а за ними – комендант Галлан из своего безопасного кабинета в Ледоме.

Все это какое-то чудовищное недоразумение.

Марцелл, еще нетвердой рукой, поднял телеком и положил на колени.

«Новый поиск, – приказал он устройству. И после тихого гудка произнес имя, которое уже не думал когда-нибудь повторить: – Мабель Дюбуа».

«Запрос принят», – отозвался телеком, и по экрану снова закружились бессчетные лица.

Наконец колесо замедлило движение, и на этот раз Коммюнике выдало точное соответствие. Лицо гувернантки заполнило экран. Снимали Мабель явно в молодости – на фото она была точно такой, какой ее запомнил Марцелл. Гладкая кожа. Длинная шея. Мягкие каштановые кудри, окаймляющие лицо. Марцеллу пришлось отвести взгляд – даже сквозь пластик телекома он не решился взглянуть в ее любящие глаза.

«Мабель Дюбуа, – озвучил запись в досье телеком. – Третье сословие. Последний наниматель – генерал д’Бонфакон. Осуждена за измену Режиму в 498 году о. п. д. Заключенная номер 47161. Текущее местонахождение неизвестно».

Дыхание застряло в горле, словно его сжала чья-то сильная рука.

Как это «местонахождение неизвестно»? Не может быть. Мабель арестовали, вон и номер ей присвоили. Марцелл сам видел, как дроиды ее задержали.

«Марселло! Помоги! Пожалуйста, останови их!»

«Дополнительная информация, – распорядился Марцелл. – Фильтр: после ареста».

«Мабель Дюбуа, – снова заговорил телеком, – отбыла семь лет на Бастилии до побега, совершенного в шестом месяце 505 года о. п. д».

Бежала? В шестом месяце этого года? Почему же Марцелла не известили? Он вообще не знал, что с Бастилии возможно бежать.

Его мысли прервал звук шагов. Моргнув, юноша заглянул в глубину коридора, прищурился, высматривая, кто это приближается к нему из полутьмы.

Дроиды? Инспектор Лимьер?

А ведь у него отцовская роба!

Письмо.

От государственного изменника.

И об изменнице.

Скомкав рубаху, Марцелл запихнул ее обратно за пазуху. И заставил себя встать на ноги – он ведь как-никак будущий командор, а не простой слабак-мальчишка, – но едва разогнул колени, как боль в голове вновь запульсировала, а в глазах опять стало темнеть. Ему пришлось ухватиться за стену, чтобы не упасть.

И тут из-за поворота показалась маленькая фигурка. Марцелл облегченно выдохнул: это был не инспектор Лимьер – а некий мальчишка в не по росту большом черном плаще и штанах. Изодранная одежда держалась на каких-то заклепках и проволочках.

– Это ты? – Марцелл узнал мальчишку, которого видел сегодня в морге.

Тот подскочил к нему, и Марцелл инстинктивно вскинул руку, прикрывая скрытую под мундиром рубашку. Мальчишка нырнул ему под руку, поддержал, подставив свое плечо.

– Полегче, офицер, – проговорил он с памятной Марцеллу по моргу насмешкой. – По-моему, вы напрасно встали. Мы же не хотим растрепать вашу гладенькую прическу? Хотя, – фыркнул он, – мундир уже в таком виде, словно по нему bateau[16] проплыл.

Марцелл только теперь заметил, во что превратился его серебристый дождевик.

Снова подняв глаза, он наткнулся на насмешливый взгляд парнишки.

– Я… – начал оправдываться Марцелл. – Начался бунт. Мне швырнули в голову чем-то тяжелым.

– Ай-ай-ай, – фальшиво запричитал мальчишка, укладывая Марцелла на пол. – Какая неприятность! Что, и вправду зафинтилили чем-то твердым и тяжелым? Вроде лепешки?

Марцелл фыркнул. Он и рад был бы отшутиться, но отлившая от мозга кровь унесла с собой все слова. А глаза снова стали слипаться. Так и тянуло в сон.

– Эй, – встряхнул его мальчишка. – Тебе сейчас спать никак нельзя. Опасно.

– Засну – и ты меня ограбишь? – не слишком внятно выговорил Марцелл.

Мальчишка рассмеялся:

– Ну, это само собой. Но главное…

Свет!

Четыре полицейских дроида, вывернув из-за поворота, не дали договорить. Яркие вспышки их механических глаз мгновенно ослепили Марцелла.

На чумазом лице парнишки мелькнул страх. Он вскочил на ноги и хотел бежать, но куда там! Дроиды уже окружили его. Мальчик отбивался, отчаянно бросался на отлитые из пермастали тела механических полицейских, хотя с тем же успехом мог бы колотиться о стену.

– Ага, Тео Ренар, – произнес леденящий голос. Марцелл поднял глаза: к ним приближался инспектор Лимьер. – Тебя-то я и искал. Очень мило с твоей стороны так облегчить мне работу.

– Тео… – Повторяя имя, Марцелл отметил про себя, что оно как-то совершенно не подходит пареньку.

Из-под низко нависшего темного капюшона Марцелла резанули серые глаза мальчишки; сверкнул, обвиняя в предательстве, его взгляд.

– Это ты! – выкрикнул он. – Ты их прислал!

– Ч-что? – запнулся Марцелл, не понимая, в чем его обвиняют. Но ни возразить, ни обдумать, как можно вмешаться в происходящее, он не успел, потому что парализующий выстрел лучинета рябью пронзил воздух и нашел цель – левое колено парнишки. Падая наземь, мальчик – Тео – снова поймал взгляд Марцелла, и теперь в его глазах не было ничего, кроме ярости. Этот взгляд ударил его больнее, чем недавний пинок в живот.

– Подожди… – Марцелл наконец обрел голос и повернулся к инспектору. – Стойте. Почему вы так с ним обращаетесь?

– Это вас не касается, офицер, – отрезал Лимьер. – Это дело полиции.

– Полиция подчиняется Министерству, а значит, это мое дело.

Лимьер так и хлестнул Марцелла взглядом:

– Боюсь, что не в этот раз. – Щелкнув пальцами, он указал на мальчика, который пытался отползти в сторону.

Один из дроидов легко подхватил его и понес по коридору вслед за Лимьером. Тео не переставал отбиваться, лягая воздух одной ногой, в то время как другая бессильно волочилась по полу.

Марцелла пронзил гнев. И не только на Лимьера, но и на себя самого за то, что сдался так легко, не потребовал, сославшись на свой ранг, отпустить мальчишку. Хотя знакомство их было непродолжительным, д’Бонфакон почему-то чувствовал себя обязанным вступиться за этого Тео.

Но тут три оставшихся дроида обратили внимание на Марцелла, и он сразу вспомнил про ком рубашки за пазухой. Казалось, ткань отяжелела за эти десять минут.

Пока один дроид сканировал его тело, оценивая тяжесть повреждений, Марцелл не сомневался, что рубашку сейчас обнаружат и он займет опустевшую камеру отца. Или камеру Мабель.

– Контузия. Левая лобная доля. Отправлен запрос на медицинскую помощь, – объявил результат обследования дроид.

И ни слова о рубашке.

Марцелл с облегчением перевел дух. Однако тут из коридора к нему шагнул инспектор Лимьер, и его ледяной механический взгляд прочесал тело юноши сверху донизу, словно проводя дополнительное сканирование. Вторая проверка.

Марцелл поймал себя на том, что весь напрягся, а это только осложняло его положение. Конструкция киборгов предусматривала чтение языка тела. Он велел себе расслабиться. Как офицер Министерства, Марцелл превосходил инспектора рангом. И не должен был его бояться. Но сейчас, в эту секунду, сердце у него билось часто-часто, стучало, словно двигатель вояжера перед космическим стартом.

– А мы вас искали, офицер. Жаль, что вы не потрудились присоединиться к нам на Зыбуне.

Марцелл поморщился. Он понял намек: инспектор хотел сказать, что после ранения Марцелл мигом сбежал с места действия. Как трус. Полная противоположность тому, что должен был сделать командор Министерства. Полная противоположность тому, как поступила бы командор Вернэ.

Уж Вернэ, здоровая или раненая, не уклонилась бы от боя. Она заслужила бы гордость генерала.

Эта женщина поступала так всегда.

Пока ее не отправили на Альбион драться за независимость Юэсонии, откуда Вернэ уже не вернулась, вернее – вернулась в ящике, предоставив Марцеллу занять ее место, которое пока явно было ему совсем не по росту.

Усилием воли он взял себя в руки.

– Прошу прощения, что покинул пост, инспектор, однако я…

Рука инспектора резко взлетела вверх, заставив его замолчать.

Марцелл вглядывался в перемигивание обрабатывающих информацию имплантов Лимьера. Он тяжело сглотнул: ком под рубахой вдруг показался ему комом в горле.

Инспектор поднял крупный орлиный нос и с любопытством принюхался. Если бы не засветившиеся еще яростнее импланты, он походил бы сейчас на охотничью собаку патриарха, учуявшую новую дичь.

Ничего подобного Марцелл до сих пор не видел. Его до костей пробрал холод.

– Что такое? – обратился он к Лимьеру, следя, чтобы голос не сорвался.

Инспектор не шевелился и как будто не сразу расслышал вопрос. Еще несколько раз потянув носом воздух, он покачал головой и пробормотал:

– Ничего. Просто старый след, я довольно давно его потерял. Показалось, что сейчас снова уловил, но, должно быть, я ошибся.

– Медкруизьер прибыл, – объявил дроид, прорезав висевшую в воздухе напряженность.

Взгляд Лимьера еще раз скользнул по Марцеллу, и оранжевый глаз нацелился прямо в рану на лбу юноши.

– Медкруизьер? – удивился инспектор. – Ради такой царапины?

Марцелл открыл было рот, чтоб оправдаться – хотя понятия не имел, что тут можно сказать, – но трое медиков уже укладывали его на носилки. И тогда он вспомнил, что у него есть более веские причины для беспокойства. Ведь тайное послание от заклятого врага Режима все еще при нем.

«Так тебе и надо, – говорила себе Шатин, пока ее загружали в стоявший у Седьмого трюма патрульер. – За то, что забыла свое место. Забыла, что такое Режим. За то, что имела глупость броситься на помощь министерскому офицеру. Теперь получай».

Она ударила кулаком по онемевшей ноге в надежде разогнать кровь и вернуть ей чувствительность. Бесполезно. Она и сама знала, что действие парализатора продержится еще не меньше двух часов. А к тому времени она, пожалуй, будет на полпути к тюрьме.

Девушка не сомневалась, что инспектор доставит ее в полицию Валлонэ, где ей предстоит дожидаться отправки на Бастилию. Наверняка они просмотрели запись с микрокамер морга. И узнали про щипач. Ясное дело, Марцелл д’Бонфакон ее и сдал. Не зря же он, как только ее увидел, первым делом запустил руку за пазуху. Небось вызывал подкрепление по своему телекому.

А инспектор Лимьер, разумеется, в восторге от такого поворота дела. Если, конечно, он вообще способен радоваться. Да этот фрицер не спускал глаз с ее семьи с той минуты, как они сошли с bateau, прибывшего из Монфера. Шатин для главы столичной полиции – крупная удача. Будет чем похвалиться перед друзьями-полицейскими: «Я сегодня упаковал Ренара».

Она бросила взгляд на сидевшего напротив инспектора. Его голова развернулась к ней, ледяной оранжевый глаз взглянул ей в глаза. Шатин хотелось отвернуться, но она выдержала.

– Так что вы мне предъявите? – спросила она. – Кражу? Взлом и проникновение в чужое жилище? Нарушение субординации? Злостное уклонение от вакцинации? Какой богатый выбор!

Инспектор, не отвечая, рассматривал ее. Его импланты усердно работали.

– Я просто хотел бы знать, надолго ли это затянется? Вдруг придется перенести кое-какие неотложные дела?

Все то же молчание в ответ.

Шатин попытала удачу еще раз:

– Речь идет о месяцах? О годах? Или о пожизненном заключении?

Лимьер по-прежнему молчал. Она отступилась и стала глядеть в окно. Они пронеслись по краю Трюмов, мимо большого транспортного завода, где изготавливали патрульеры вроде этого. Прямо через Зыбун дорога была бы короче, но, может быть, подумалось Шатин, инспектор и не собирался доставлять ее в полицию Валлонэ. Возможно, отправит прямо в пересылочный центр?

Глядя в тусклое серое небо, Шатин пыталась вообразить себе где-то там, за тучами, гигантскую тюрьму Бастилии. Свой будущий дом.

Она думала, сколько мужчин и женщин сейчас копаются в промерзших выработках. Тела их тяжелы от слабости и гнили. Обмороженные пальцы почернели. Как у того мужчины, которого она видела сегодня в морге.

У каторжника.

У того, на кого приходил посмотреть Марцелл д’Бонфакон.

Неужели это и вправду был его отец?

Она рассердилась на себя: не хватало еще думать о д’Бонфаконе. Этот человек ее предал. Она не позволит ему занимать свои мысли.

Шатин присмотрелась к виду за окном и отметила, что все там ей незнакомо. Она полагала, что они огибают Трюмы, чтобы доставить арестованную на пересылку, а теперь вдруг поняла, что Трюмы давно пропали из виду. Теперь они мчались мимо рядов теплиц. Шатин различала за бесконечными пластиковыми окнами яркое сияние свежих персиков, абрикосов и апельсинов на ветвях деревьев.

Она бросила ненавидящий взгляд на Лимьера. Куда это, интересно, он ее тащит? Может, решил наказать собственноручно? Активирует на лучинете смертельный режим, а потом бросит ее труп в ледяной пустыне Затерянных земель, где его тысячу лет не найдут. Шатин считала инспектора вполне способным на такое дело.

– Куда мы направляемся? – спросила она, чувствуя, как тело от страха покрывается пупырышками.

И снова Лимьер не ответил. Шатин показалось, что по лицу его скользнуло что-то вроде досады.

Она уже готовилась задать новый вопрос, когда патрульер запрокинул нос и быстро пошел вверх по крутому склону. А еще через несколько мгновений Шатин ослепил поток сверкающего света. Метнув взгляд за окно, она задохнулась. Как будто парализатор от колена разбежался по всему телу. Девушка вся буквально онемела от открывшегося ее глазам зрелища.

От него захватывало дух. Оно было прекрасней всех ее фантазий.

Сверкающее синее небо раскинулось, насколько хватало глаз. Синее! Шатин впервые видела этот цвет. Холст всей ее жизни был раскрашен унылым серым и тусклым черным. А сейчас она словно бы купалась в синеве. Прижавшись носом к окну, девушка пыталась смотреть разом во все стороны. Патрульер свернул вправо, и Шатин вдруг окутало восхитительное золотое сияние.

Она подняла глаза, и сердце замерло. Впервые за последние девять лет тело ее ощутило тепло. Кожа ожила.

Там, вдали, повиснув бесценными медальонами в лазурном небе, сияли они.

Три Солнца.

Да, сразу три.

Гигантский белый блистающий шар, и по бокам два намного меньше и более тусклые: красно-золотистое и бледно-голубое.

Они были великолепны. Они сверкали. Они…

– Фальшивка, – впервые с тех пор, как они погрузились в патрульер, подал голос Лимьер. Шатин обернулась – он смотрел на нее с презрительной усмешкой. – Ты ведь знаешь это, а? – спросил он, словно читая ее мысли.

Истина обрушилась на нее, и Шатин вдруг почувствовала себя наивной дурочкой. Как ребенок. Она молча выругала себя за неосторожность. Это надо же, выказать чувства перед инспектором…

Конечно, они фальшивые.

Да, она это знала. Она засмотрелась не на Солнца. Она засмотрелась на пресловутое теленебо. Ясное дело, они в Ледоме, где над первым и вторым сословием 408 дней в году сияют искусственные светила.

Но зачем? Зачем инспектор привез ее именно сюда? На всей Латерре для Шатин Ренар не нашлось бы менее подходящего места.

Машина сбавила ход, и девушка увидела, что они подъехали к огромным, украшенным нарядной лепниной воротам, которые уже открывались перед ними. Когда патрульер скользнул между створками, прочный титан корпуса в свете фальшивых Солнц заблестел серебром, белизной и голубоватым отливом.

Патрульер понесся по широкому проспекту, окаймленному такой зеленой травой, что Шатин едва не зажмурилась. На траве стояли яркие белокаменные статуи, и били фонтаны, выбрасывая высоко в воздух литры и литры бурлящей бирюзовой воды. И повсюду вдоль проспекта и вдоль ответвлявшихся от него бесчисленных дорожек были цветы. Яркие, безумные до абсурда пятна красок.

Ей уже казалось, что садам нет конца, когда впереди показалось огромное здание, даже издалека ошеломлявшее своей величиной. В нем бы запросто пять раз уместились все Трюмы. Стены светились белизной, прорезанной сотнями окон, – и каждая высокая арка окна идеально отражала небо над головой, цветы и траву внизу.

Патрульер наконец остановился перед огромными дверями, увенчанными сложной эмблемой. Шатин прищурилась, всматриваясь в резные фигуры. Она бы поклялась, что видит двух львов, протянувших когтистые лапы навстречу друг другу. Но наверняка она ошиблась. Это же герб семьи Паресс. Самих патриарха и матроны, правителей Латерры. Не могла она видеть их герба. Ведь это бы означало, что перед ними…

И снова инспектор словно увидел ее мысли, как передачу на «пленке».

– Добро пожаловать в Гран-палас, – презрительно усмехнулся он.

Вздыбившиеся львы семьи Паресс встретили Марцелла, подлетавшего к Большому дворцу в медкруизьере. При виде их у юноши сжалось сердце. Рубашка отца так и осталась у него под мундиром. Невероятно, но ни один из медиков не обратил на нее внимания, промывая ему рану на голове, зашивая ее бионитью и вкалывая пострадавшему сильнодействующее средство, от которого удары пульса в висках сразу прекратились. Однако и впредь рассчитывать на удачу не приходилось. Марцелл понимал, что все это до поры до времени: ему сейчас предстояло войти в святая святых первого сословия, имея при себе послание, полученное от государственного изменника.

«Мабель в Монфере. Поезжай к ней».

Всю дорогу Марцелл боролся с чувством облегчения при мысли, что Мабель сумела вырваться с Бастилии. Он часто видел в кошмарах, как она догнивает в тюремной камере.

Но ехать к ней он и не подумает. Еще чего не хватало. Мабель была и осталась шпионкой «Авангарда». Врагом Режима. Побег из тюрьмы только подтверждал это.

Круизьер остановился перед входом в Гран-палас, и Марцелл, поспешно выскочив, вошел в вестибюль. Он собирался уйти к себе и спрятать рубашку, пока не придумает, что с ней делать. Нельзя, чтобы ее обнаружили у него за пазухой. Надо действовать скорее. Если поторопиться, до комнат в южном крыле можно добраться за несколько минут. Он пересек просторный вестибюль, направляясь к парадной лестнице, и остановился, увидев бегущих навстречу людей в темно-зеленых одеяниях – по одному на каждый из двух плавных изгибов лестницы.

На их шеях блеснули в свете люстр титановые медальоны, и Марцелл резко втянул в себя воздух.

Зачем он понадобился советникам патриарха? Ох, не к добру это.

– Офицер д’Бонфакон, – провозгласил один из людей в зеленом, шагнув с последней ступени, – вас требуют в имперский салон.

Советники патриарха не были ни дроидами, ни киборгами. Но иногда они казались настолько холодными и бесстрастными, такими накрахмаленными и отутюженными, что Марцелл сомневался, вполне ли они люди.

– Я приду, как только приведу себя в порядок, – сказал он, указывая на свой дождевик – окровавленный, мокрый и грязный после Трюмов. Он хотел протиснуться между советниками, но они встали плечом к плечу, загородив юноше дорогу.

– Велено доставить вас немедленно, офицер.

Вот тебе раз!

– Я возьму ваш плащ, месье, – предложил появившийся из коридора слуга.

Марцелл мог бы и сам догадаться, что дело безнадежное. Патриарх никогда никого не ждал.

– Конечно. – Он прикрыл улыбкой нараставшую в груди панику, снял плащ и отдал его слуге, удостоверился, что мундир застегнут на все пуговицы. Даже зная, что здесь нет микрокамер – первое сословие их бы не потерпело, – Марцелл все же чувствовал, что Большой дворец полон чужих глаз. Вечно бдительных, оценивающих, испытующих.

Вслед за советниками он поднялся в Зал отражений с тремя сотнями зеркал в титановых рамах. Он шел и видел в них себя. Грязь Трюмов еще покрывала лицо, мундир топорщился больше обычного. Марцелл вытер щеки и оправил мундир. Ком ветхой ткани под ним вдруг стал тяжелым, как булыжник.

Пройдя восточное крыло и шагнув в двери имперского салона, Марцелл окаменел при виде царившего там хаоса. Такого эти стены еще не видели.

Матрона раскинулась на атласной кушетке, темное платье клубилось вокруг нее, как огромное кучевое облако. Она молчала, глядя в потолок. Пустой бокал из-под шампанского повис в бессильной руке, а около дюжины служанок толпились вокруг стайкой диковинных птичек, перешептываясь, трепеща и рыдая в вышитые носовые платочки.

В другом конце салона метался из угла в угол патриарх, выкрикивая бессмысленные слова поспешавшим за ним советникам в зеленых балахонах:

– Изменники! Убийцы! Найти их! Сейчас же, говорю вам! Разве я этого не предсказывал? Но никто меня не слушает! И вот мое дитя мертво!

Марцелла словно бы ударили под дых. За всеми этими событиями – бунтом на Зыбуне, знакомством с таинственной девушкой из Трюмов и чтением послания от отца – он умудрился забыть о бедной малышке Мари. А теперь горе разом нахлынуло на него.

– Марцелл! – прогремел патриарх, заставив юношу подскочить и схватиться за грудь. – Давно уж пора хоть кому-нибудь из д’Бонфаконов здесь показаться!

Он произнес фамилию с такой горечью, что у Марцелла перехватило горло.

– Прошу прощения, – начал он дрожащим голосом, запинаясь чуть ли не на каждом слове. – Я… дежурил на Зыбуне, когда… известие… э-э-э… о страшной трагедии… мои глубочайшие соболезнования, месье патриарх. Ваша дочь… она была… Это ужасно и…

Марцелл умолк, в душе всячески ругая себя. Он бубнил, словно напившийся травяного вина простолюдин. Этак его никогда не назначат командором. Разве может возглавить Министерство человек, который в разговоре с патриархом не способен закончить ни единой фразы?

Но патриарх, казалось, его не слушал. От слов Марцелла он отмахнулся, как от надоедливой мухи.

– Где ваш дед? – набросился он на юношу. – Он нам нужен здесь и сейчас. Немедленно!

– Я… – Марцелл снова запнулся. – Не знаю…

Он сразу заметил, как раздражен патриарх. И неудивительно: тот редко говорил с Марцеллом. Явно видел в нем несмышленого ребенка, д’Бонфакона-младшего. И сейчас юноша лишь подтвердил свою репутацию.

Марцелл сглотнул, лихорадочно приводя в порядок мысли, и попытался действовать достойно. Как бы повела себя на его месте командор Вернэ?

– Я немедленно уведомлю генерала, – четко и твердо произнес он и потянулся к карману за телекомом.

– Думаете, мой Шамон уже не пытался? – взревел Паресс, выбросив руку в сторону советника: маленького пучеглазого человечка с ухоженными усиками – одного из тех, что мухами жужжали вокруг монарха.

Марцелл отдернул от кармана руку и залился краской.

– Да, конечно, понимаю.

Патриарх сощурил водянистые глазки:

– Кому, во имя Латерры, нужен генерал, которого нет на месте, когда он требуется мне? Какая от него польза?

Какая от него польза? Ну, положим, на это Марцелл много чего мог бы возразить. Все прекрасно знали, что хотя государство официально возглавляет патриарх, однако фактически правят Латеррой генерал д’Бонфакон и Министерство. Именно они обеспечивали порядок, вели все дела и, главное, держали в рамках третье сословие, составлявшее девяносто пять процентов населения. Любому ясно, что, если вдруг простой народ взбунтуется – по-настоящему взбунтуется, – первому и второму сословиям надеяться не на что. Однако, разумеется, юноша ничего этого говорить патриарху не стал.

– Mon cher… – Голос матроны, срывающийся и задыхающийся, внезапно заставил всех замолчать. – Где он? Где генерал д’Бонфакон? Он должен поймать чудовище, погубившее нашу Мари.

– Поймает, ma chérie, непременно поймает, – через плечо пробормотал патриарх и, схватив Марцелла за лацканы, подтянул к себе вплотную, дыша ему прямо в лицо. После чего хриплым шепотом объявил: – За этим стоит Гражданка Руссо. Это она во всем виновата.

– Гражданка Руссо? – с трудом выдавил Марцелл, который мог сейчас думать лишь о том, как близко к его груди находится патриарх. Одно случайное прикосновение – и он нащупает под мундиром отцовскую рубашку.

– Вот именно, кретин, Гражданка Руссо! – прорычал патриарх. – Злодейка, которую упек за решетку еще мой отец. Только не говори, что ты настолько туп, что не знаешь, кто она такая.

– Нет, я, конечно, знаю…

Патриарх притянул Марцелла еще ближе:

– «Авангард» вновь поднимает голову. Я уверен. И за ними стоит Гражданка Руссо, эта… – он пыхтел и брызгал слюной, – эта гнусная убийца. Узнайте, где она сейчас. Выясните немедленно, я приказываю!

Марцелл с трудом сглотнул, подавляя желание опустить взгляд на руки патриарха, которые от отцовской рубашки отделяло всего несколько сантиметров. Ну почему он не запрятал ее где-нибудь в Трюмах? Грубая ткань царапала кожу, мучительно напоминая, как близок он к разоблачению.

– Гражданка Руссо по-прежнему находится в одиночной камере на Бастилии, – со всей доступной ему уверенностью произнес Марцелл. – Ее камеру неотлучно охраняют пятеро дроидов.

Это юноша знал точно. В его подготовку входило знакомство с мерами безопасности, предпринятыми для охраны опаснейшего врага Латерры.

– Да эта женщина пятерых дроидов уложит с закрытыми глазами! – Патриарх яростно сплюнул. – А откуда известно, что она все еще там?

Марцелл сдержал стон. За прошедшие годы Гражданка Руссо превратилась в легендарную личность. Марцелл еще ребенком слышал рассказы, в которых ее изображали этакой великаншей, сильнее десятка дроидов, с бившим из глаза лазерным лучом. Но у него хватило ума не спорить с патриархом.

К тому же, если Мабель сумела сбежать, кто сказал, что это невозможно для Гражданки Руссо?

С другой стороны, Мабель ведь не находилась тридцать часов в сутки под строгой охраной.

– Я немедленно свяжусь с комендантом тюрьмы, – заверил монарха Марцелл. – Вот увидите, он подтвердит нам, что злоумышленница все так же надежно заперта.

Обдумав предложение Марцелла, патриарх нехотя выпустил его и отступил. Скрывая облегчение, юноша вытащил из кармана телеком и отчетливо проговорил в экран:

«Запрос на связь с комендантом Галланом».

Патриарх фыркнул и снова нетерпеливо заметался по комнате.

Через несколько секунд на экране появился комендант Бастилии, сидящий за столом в отделанном дубовыми панелями министерском кабинете. Это был маленький, крепко сбитый мужчина с жесткими седыми волосами и холодным непроницаемым взглядом.

«Офицер д’Бонфакон», – приветствовал он Марцелла.

Тот не стал тратить времени на любезности: «Патриарх требует предоставить визуальный доступ к камере Гражданки Руссо».

«Понял, – кивнул комендант. – Сию минуту».

Изображение Галлана растворилось, сменившись панорамой тюремной камеры. Немолодая женщина, свернувшись, лежала на грязном полу, подтянув колени к груди и мотая головой по голому камню. Она выглядела такой маленькой, иссохшей, бессильной, безобидной. В ней, беспомощно свернувшейся в позе зародыша, трудно было увидеть мятежницу, ставшую семнадцать лет назад причиной стольких смертей и разрушений. Неужто она и впрямь вдохновенными речами и обещаниями перемен увлекла за собой легионы латерранцев? Эта хрупкая, крошечная человеческая скорлупка в грязно-голубой тюремной робе была когда-то вдохновительницей кровавой резни и многочисленных бедствий. А теперь она лишь таращилась немигающим взглядом в пустоту своей клетки.

Глядя на ее слабое, дрожащее тело, Марцелл поймал себя на том, что думает об отце. О его последних днях в такой же камере, иссохшем теле на столе мертвецкой.

Но тут он вспомнил, где находится, и поспешно выбросил эти мысли из головы.

– Прокляни ее Сол! – скаля зубы, выбранился патриарх.

Марцелл откашлялся и заговорил в телеком, с трудом сохраняя ровный уверенный тон:

«Комендант Галлан, не было ли за последние недели каких-либо… происшествий, связанных с охраной камеры?»

И поразился идиотизму собственного вопроса. Женщина на экране едва ли могла устоять на ногах, где уж ей замышлять убийство.

В окошке в углу экрана появилось маленькое лицо коменданта. Марцелл подключил динамик телекома, чтобы патриарх мог слышать ответ:

«Никак нет, не было».

Патриарх выхватил у Марцелла телеком.

«Она с кем-нибудь говорила? – требовательно вопросил он. – Получала или посылала сообщения?»

«Никак нет, месье патриарх, – без малейшей заминки отрапортовал комендант. – Согласно приказу Гражданка Руссо находится в полной изоляции. Правила ее содержания не менялись».

Хмыкнув, Паресс швырнул телеком Марцеллу.

– Затребовать архивные съемки камеры? – предложил тот.

– Нет! – рявкнул правитель Латерры. – Это ни к чему!

Прерывая связь и возвращая телеком в карман, юноша не сумел сдержать легкого чувства гордости. Он справился с ситуацией, успокоил патриарха. Причем сделал это без помощи деда.

Патриарх, рухнув в первое попавшееся кресло, закрыл глаза руками. Марцелл задумался, означает ли это разрешение удалиться. Он отчаянно стремился в надежное укрытие своих комнат, где можно было бы, оставшись в одиночестве, смыть с себя грязь и кровь и улучить минуту на размышления. А главное, избавиться наконец от этой рубахи, тяжелым якорем оттягивавшей грудь его мундира.

Из-за этого Марцелл с каждой секундой все больше ощущал себя изменником – как отец.

Но не успел он обдумать способ побега, как звон в аудионаклейке предупредил его о срочном сообщении. Вытаскивая телеком, Марцелл заметил, что Шамон уже достал свой и круглыми глазами уставился на экран.

– Что там? – спросил заметивший его взгляд патриарх и, вскочив с кресла, направился к советнику.

Тот опустил телеком и мрачно известил всех присутствующих:

– Последние новости из Министерства. Относительно расследования убийства.

Матрона обратила к Шамону осунувшееся лицо. Стайка фрейлин прервала суету, чтобы не упустить ни слова.

– Подозреваемый установлен и задержан, – сообщил советник.

Марцелл вздохнул. В комнате стояла мертвая тишина.

Не дождавшись продолжения, матрона хрипло, безнадежно зашептала:

– Кто? Кто это сделал?

Шамон переглянулся с другим советником, словно собираясь с силами, и объявил:

– Надетта Эпернэ.

Стены салона внезапно закружились. Марцелл ухватился за спинку кресла, вцепился в нее, чтобы не упасть, и мысленно сказал себе, что наверняка ослышался: это сказывается рана на лбу. Он не слишком хорошо знал Надетту, но не раз видел ее с воспитанницей. И знал, как дорога ей Мари.

– Что? – взревел патриарх, не менее Марцелла ошеломленный этим известием. – Неужели Надетта?

– Да, именно она, – отозвался Шамон поразительно твердым, учитывая обстоятельства, голосом. – По-видимому, ваша дочь была отравлена собственной гувернанткой.

Гран-палас!

Одно из богатейших, роскошнейших, самых дорогостоящих зданий во всей системе Дивэ. Оно строилось, чтобы показать друзьям – а заодно и врагам, – какого успеха и могущества добился Режим за краткие 505 лет существования. Здесь собирали правителей крупных союзников Латерры – таких планет, как Рейхенштат, Новая, Юэсония, Кайши, Сансара и прочих, – чтобы напоить их вином, накормить и впечатлить.

Из членов третьего сословия в Гран-палас допускались только слуги и – один раз в год – победители Восхождения, приглашенные на банкет с патриархом и матроной. Шатин за все восемнадцать лет своей жизни даже не мечтала попасть в Ледом, а уж тем более в Гран-палас.

И вот она здесь, в сопровождении самого инспектора Лимьера проходит в разукрашенные титаном двери, которые наверняка стоят столько, что на эти деньги сотня семей из Трюмов могла бы кормиться целый год.

Шатин, подволакивая еще не отошедшую после действия парализатора ногу, прошла через вестибюль, по длинному шикарному коридору с пурпурными шелковыми коврами и картинами в титановых рамах. Шатин очень старалась не пялиться по сторонам и не разевать рот – да только это было невозможно. Глаза отказывались верить увиденному. Мозг не успевал ухватить все и подсчитать, сколько это стоит. Прежде Шатин видела разные части дворца на «пленке». Но оказаться внутри – это совсем другое дело!

Обернувшись к висевшей слева картине, она замедлила шаг, остановилась. Портрет изображал девушку в желто-голубой шали, оглянувшуюся через плечо. В ухе у нее висел белый шарик, напомнивший Шатин звезду в темном небе.

Она задумалась, сколько можно выручить за такую картину. Тысячу жетонов? Сто тысяч? Может быть, и больше, но у Шатин это просто в голове не укладывалось, поскольку с подобными суммами она никогда не сталкивалась. Едва ли столько ларгов когда-либо собиралось на счету у третьего сословия.

– Даже не думай, – отчеканил резкий голос Лимьера у нее за спиной, – тут такая охрана, что за дверь ни за что не вынесешь.

Шатин стиснула зубы: этот невыносимый киборг ни одной ее мысли не упустит. Однако, овладев собой, девушка обернулась к нему, одарив самой лучезарной и невинной улыбкой:

– О чем это вы, инспектор? Я просто залюбовался произведением искусства.

Она перешла к следующей картине. Если только ее можно было так назвать. Больше походило на то, что кто-то плескал на стену красками из ведра и растирал их как попало.

Шатин одобрительно поцокала языком, проговорила, ловко подражая напевному, переливчатому выговору матроны:

– Вы только посмотри-ите! Фа-антастика! Просто боже-ественно. Это ваша работа, инспектор? Или одного из ваших дроидов?

В ответ Лимьер так пихнул ее в онемевшую ляжку, что Шатин чуть не повалилась прямо на картину.

– Пошел, – скомандовал он.

Шатин, продолжая изображать матрону, фальшиво хихикнула, играя несуществующим локоном:

– О, инспектор, как вы вспыльчивы! Возьмите еще копченого лосося, успокойте нервы!

– Шагай, шваль!

Шатин ненавидела это слово, частенько употреблявшееся по отношению к третьему сословию. В душе снова вскипела ярость. Как он смеет называть ее швалью? Ей хотя бы знакомы настоящие человеческие чувства, чего не скажешь об этом киборге.

– Что за выражения инспектор? Где же ваши манеры? – прочирикала она, разворачиваясь, чтобы продолжить игру. Но, приплясывая в подражание полоумной матроне, совсем не заметила, что коридор кончился. И внезапно налетела на что-то жесткое и основательное. Пошатнувшись, Шатин отступила и взглянула в строгие карие глаза, которые были ей слишком хорошо знакомы. Она часто видела их на экране «пленки», но все бы отдала, чтобы никогда не видеть в реальности. Это лицо пугало ее больше инспектора Лимьера, больше дроидов, даже больше Бастилии.

При виде высокой фигуры в безупречном белом мундире у нее похолодела спина. С трудом сглотнув, Шатин поспешила почтительно потупить взгляд. И вытолкнула из пересохшего саднящего горла прерывистый писк:

– Добрый вечер, генерал д’Бонфакон.

– Ты всегда такой тихоня? – спросил генерал.

Шатин сидела в роскошном, обитом деревом кабинете д’Бонфакона. В горле ком, ладони зажаты между коленей. С тех пор как ее сюда привели, она смотрела вверх, чтобы опять не встретиться глазами с генералом. Она еще не опомнилась от смертельного стыда, когда буквально вприпляску налетела на него в коридоре. А ведь Шатин никогда ничего не стыдилась.

Да и плясать ей прежде не доводилось.

Она понятия не имела, что это на нее нашло.

– Ах, какая благовоспитанность! – с явной насмешкой добавил генерал.

Шатин лишь молча кивнула.

– А вот инспектор Лимьер в своем докладе описывает тебя несколько иначе. Помнится, он намекал, что ты не ладишь с властями. Он многое рассказал о тебе, твоих родителях и твоем необычном… образе жизни. – Генерал поцокал языком. – Мы, в Министерстве, под «честным трудом» понимаем нечто иное.

Шатин до боли прикусила себе щеку. Больше всего ей хотелось броситься наутек. Да что такое происходит? Неужели ее притащили сюда только для того, чтобы убедить почаще смотреть «пленку»? И собирать побольше очков для Восхождения? Платить взносы, поддерживая грабительский Режим, который одним нажатием кнопки стирает твои добытые тяжким трудом жетоны?

– То ли дело твоя сестра, – продолжал генерал. – Вот она – безупречный образец третьего сословия.

– Сестра у меня легковерная, – еле слышно пробормотала Шатин, не в силах уже сдержать досаду.

Генерал ответил коротким лающим смешком:

– То же самое я мог бы сказать о тебе.

Шатин недовольно хмыкнула, хотя после событий этого дня готова была допустить, что генерал прав. Неужели она и правда так же доверчива, как Азель?

– Как ты видишь, я знаю о тебе практически все, что стоит знать, Тео. – В улыбке генерала мелькнула издевка. – Или, лучше сказать, Шатин?

Вскинув голову, она встретилась с собеседником глазами. Сколько бы она ни старалась сделать каменное лицо, но навряд ли сумела скрыть потрясение. Генерал, поднявшись, медленно обошел стол и остановился в опасной близости к Шатин. Она так стиснула руки коленями, что в пальцах, казалось, не осталось ни капли крови.

А д’Бонфакон продолжал:

– Например, я знаю, что твоих родителей десять лет назад выгнали из Монфера за воровство и мошенничество. Мне также известно, чем сейчас промышляет твой отец: «Клошары» – шайка, которую он возглавляет, – грабят и запугивают обитателей Трюмов. И я в курсе, что ты здесь, в Валлонэ, ни дня не провела за честным трудом, хотя тебе великодушно предоставили место на текстильной фабрике.

Генерал скрылся за спинкой ее кресла, чтобы тут же показаться с другой стороны. Он расхаживал по кабинету, как бы обдумывая, как же ему поступить со столь преступным семейством.

Протянув руку к столу, д’Бонфакон перевернул свой телеком.

– А также мне известно, – он нажал пуск, и на экране появилось лицо Шатин, – что ты обкрадываешь мертвецов.

Девушка в полном ужасе взирала на запись, сделанную этим утром в морге. Звук был отключен, и она только видела, как пытается отбить свой щипач у Марцелла, а тот, словно играя, высоко поднимает его над головой, так что ей не достать.

У нее свело все тело. Так и есть. Она здесь из-за происшествия в морге. Ясно, по чьему доносу. Этот прощелыга-офицерик ее сдал.

– Я не виновата, – заныла Шатин, разом переходя на жалобный тон «бедняжка я, бедняжка, родилась в семье воров». Это всегда срабатывало. – Мне отец велел. Со щипачом – это все он придумал. Мне вовсе не нравится грабить покойников. Но он меня заставляет. Клянусь, я…

Резкий смешок генерала оборвал ее речь на полуслове.

– Неужели ты думаешь, что я велел притащить тебя в такую даль из-за подобной ерунды?

Он остановил запись и указал на щипач, оставшийся в руке Марцелла.

Шатин в недоумении захлопнула рот. Если не из-за щипача, то, во имя Солнц, чего ради?

– Я приказал тебя доставить вот из-за этого.

Его палец на сантиметр съехал по маленькому экрану от руки Марцелла к его лицу. Одним коротким движением д’Бонфакон увеличил замершее изображение, заполнив весь экран сияющей улыбкой своего внука.

Шатин ничего не понимала.

– Не так, – продолжал генерал, – выглядит человек, полный недоверия к воришке из третьего сословия. Это лицо человека, которому весело. Любопытно. Который, можно сказать, заинтересовался.

Он ткнул в экран пальцем, включив звук, и тут же вновь запустил запись. Но на этот раз Шатин услышала свой разговор с офицером:

«Это мое! – выкрикнул хрипловатый голос. – Отдай!»

«Ладно-ладно, – ответил с экрана Марцелл. – Слушай, я предлагаю тебе сделку».

«Я не торгуюсь».

«А мне сдается, ты как раз из тех ребятишек, что не прочь поторговаться».

«Отдай, тебе говорят!»

Шатин поежилась, глядя, как она на экране дерзит представителю высшего сословия. А Марцелл в ответ опять улыбнулся. В этой улыбке, как сразу отметила Шатин, не было ни насмешки, ни любопытства. Улыбка была теплой. Обескураживающе искренней. В ней, как верно сказал генерал, не было и следа обычного недоверия, которого она ожидала от представителя второго сословия, тем более министерского офицера.

«Если пойдешь со мной и позволишь тебя чем-нибудь угостить, то отдам. – Марцелл на экране помахал щипачом. – Договорились?»

Д’Бонфакон снова нажал на паузу и выжидающе взглянул на Шатин.

– Ну и что? – спросила она. Да, лицо Марцелла ее удивило, но она по-прежнему не улавливала, к чему клонит генерал.

– Он тебе доверяет.

Шатин фыркнула:

– Ничего подобного.

– Доверяет, – уверенно повторил генерал. – Я знаю своего внука и по этой записи вижу, что ты ему понравилась.

Девушка пригнула голову и натянула капюшон, скрывая вспыхнувшие щеки и проклиная себя за внезапное смущение.

– Ну и пусть. Мне без разницы!

– А вдруг разница все-таки есть? – усмехнулся д’ Бонфакон.

Шатин ответила ему злобным взглядом:

– Ха! Какой-то тупой хлыщ из второго сословия мне поверил! И что дальше?

Генерал, повернувшись к Шатин спиной, смотрел в панорамное окно. На миг девушка испугалась, что зарвалась, наговорила лишнего. Да уж, прямо скажем, не слишком разумно открыто оскорблять внука человека, который держит в руках всю Латерру.

Но похоже, д’Бонфакон нисколько не обиделся. Когда он заговорил, в голосе его звучала боль, а вовсе не гнев. Чуть ли не мука.

– У Министерства есть основания предполагать, что «Авангард» готовит новое восстание.

– Я к «Авангарду» никаким боком, – ощетинилась Шатин. И девушка говорила чистую правду. Понятия не имея, с какой стати ее собеседник вдруг упомянул об «Авангарде», она отказывалась допустить, чтобы он – хоть на секунду – связал ее в мыслях с этими идиотами-бунтовщиками. О Шатин можно было много чего сказать: воровка, мошенница, трюмная крыса – но революционеркой она точно не была.

Генерал выдавил невеселую улыбку:

– Знаю. И мы ценим твою верность Латерре.

Шатин чуть не подмигнула ему в ответ. Оба они умели понимать сарказм.

– Я располагаю сведениями о том, что «Авангард» наладил связь с моим внуком и пытается его завербовать.

Шатин понимала, что лучше помалкивать, но не сумела сдержать изумления:

– Как? Зачем?

Д’Бонфакон вздохнул:

– Это все из-за его отца.

Перед глазами Шатин снова встал иссохший труп, который она видела утром в морге. Отец Марцелла д’Бонфакона. Недавний узник Бастилии.

– Он что, преступник?

Ей показалось, что плечи генерала чуть заметно поникли.

– Изменник, – поправил он. – Его отец был одним из самых доверенных бойцов Гражданки Руссо во время бунта четыреста восемьдесят восьмого года. Он изменил своей планете, своей семье и своему Режиму.

Шатин поежилась на стуле:

– Ой…

Генерал вернулся на прежнее место и положил ладони на стол. И вновь стал прежним д’Бонфаконом. Минута слабости прошла. Мелькнувшие перед ней проблески его души, его прошлого, его боли пропали без следа.

– Гражданка Руссо находится под усиленной охраной на Бастилии, но «Авангарду» нужен новый вождь. Такой, под знамена которого стекутся люди. И Марцелл подходит идеально. Он связан с прошлым восстанием – через отца. Он занимает высокое положение во втором сословии. Он уже и так заметная фигура. Словом, им нужен мой внук. А мне нужна ты.

– Я? – удивленно моргнула Шатин. – Но зачем?

– Я хочу, чтобы ты подружилась с Марцеллом. Завоевала его доверие. Стала его конфиденткой. Когда «Авангард» выйдет на него для вербовки, ты должна быть рядом.

Девушка недоверчиво вытаращила глаза:

– Вы хотите, чтобы я для вас шпионила? За вашим же родным внуком?

Странное выражение мелькнуло на лице генерала и тотчас исчезло.

– «Авангард» заново собирает силы, готовясь к новому восстанию. Чтобы помешать террористам нанести Режиму новый удар, нам нужно знать о них как можно больше. Я уже исчерпал все свои возможности. И тут вдруг появляешься ты. Я хочу, чтобы ты, когда «Авангард» наладит связь с Марцеллом, сообщала мне обо всем: что было сказано, где встречались, кто участвовал.

Шатин озадаченно покачала головой.

– Ладно, пусть «Авангард» пытается завербовать офицера д’Бонфакона. Но почему он сам не может обо всем вам доложить? Зачем вам я?

Генерал опустил взгляд на свои ладони.

– Марцелл… – Он осекся, как будто смутился. – У него много достоинств. Есть все основания надеяться, что со временем он станет достойным лидером. Но ему еще многому предстоит научиться.

И тут Шатин вспомнила сплетню, которую недавно слышала от Азели.

– Разве его не собираются выдвигать в командоры?

Д’Бонфакон бросил на нее суровый взгляд, но ничего не ответил.

Шатин прищурилась, пытаясь разгадать его загадочное молчание.

– То есть вы не доверяете Марцеллу?

– Просто мальчик пока еще не готов для столь важной должности.

Шатин осенила догадка, от которой по спине прошел озноб.

– Вы боитесь, что внук не расскажет вам о связях с «Авангардом»?

Боль в глазах генерала сказала Шатин, что она не ошиблась.

Он устало вздохнул:

– Иногда мне становится тревожно за Марцелла. – Шатин с удивлением расслышала в голосе д’Бонфакона неподдельную нежность. – Боюсь, что скажется мятежная кровь отца. Но более всего я тревожусь за его безопасность. Мальчик наверняка захочет проявить самостоятельность. Он и не представляет, насколько опасен «Авангард». Эти люди жестоки, непредсказуемы и… готовы на все. Он, может быть, воображает, что способен контролировать ход событий, но это не так. Он еще слишком во многом наивен. Мне нужен надежный человек, который бы за ним присматривал.

Генерал на миг встретил взгляд Шатин, и девушка вдруг поймала себя на том, что ей жаль его. Совсем чуть-чуть.

– Но почему именно я? – спросила она.

Д’Бонфакон выпрямился, снова принимая суровый вид.

– Марцелл, как я уже сказал, доверился тебе. Перед тобой он откроется скорее, чем перед кем-либо из Министерства. А я изучил твое досье. Ты весьма… – он поискал слово, – ловкая особа.

Шатин прищурилась. Она чуяла ловушку.

– А с чего вы решили, что я вообще стану вам помогать?

Генерал усмехнулся:

– Марцелл не ошибся. Ты и впрямь из тех ребятишек, что не прочь поторговаться.

– Ну, положим, это вы знали заранее, – парировала Шатин. – Иначе не приказали бы меня сюда доставить.

– Я же говорю: умная девочка.

При слове «девочка» Шатин ощетинилась. Ей не по душе было, что глава Министерства узнал ее тайну. От этого она чувствовала себя беззащитной и беспомощной.

Генерал развернулся на стуле и указал за панорамное окно.

– Не будь ты тем, кто есть, я бы предложил тебе за услуги что-нибудь из этого. Манор в Ледоме. Восхождение во второе сословие. Жизнь, о которой в твоем положении можно только мечтать.

Шатин напряженно слушала, гадая, к чему он клонит.

– Но ты совсем из другого теста, – продолжал генерал. – Рискну предположить, что ты вряд ли стремишься поселиться с нами в Ледоме.

– Вы правы, – осторожно ответила Шатин. – Я к этому не стремлюсь.

– И угроза семье, вероятно, тоже не подействует, поскольку родные тебе, судя по всему, не слишком дороги.

Шатин фыркнула:

– И опять в точку, месье.

– И потому я делаю тебе другое предложение.

Девушка так и подалась к нему. Она не верила, что генерал может предложить что-то для нее интересное, и все-таки не сумела сдержать любопытства.

Д’Бонфакон сложил руки на коленях:

– У патриарха совершенно особые отношения с новой властью Юэсонии. Они, скажем так, задолжали нам несколько услуг.

Шатин похолодела.

Генерал знал.

Но откуда?

Он улыбнулся, откровенно наслаждаясь ее реакцией:

– Добудь мне нужные сведения, и я обеспечу тебе новую жизнь на Юэсонии.

Пальцы Алуэтт быстро пробегали по переплетенным вручную корешкам «Хроник».

– Три… четыре… пять… – торопливо шептала она.

Каждый том был одет в скользкую прозрачную обложку, защищавшую полотняный переплет и нежные бумажные страницы. Алуэтт тысячу раз стирала пыль с этих книг, где была описана вся история Латерры. Она знала каждый том по высоте и толщине – как знала каждый уголок, каждую щель и нишу в библиотеке Обители.

– Шесть… семь… восемь…

Толстые тома тесно стояли на полке, и, когда Алуэтт добралась наконец до десятого, ей пришлось хорошенько дернуть его, чтобы вытащить. Едва книга оказалась в руках, она отбежала к столику в дальнем углу библиотеки, между двумя книжными шкафами. Отодвинула чернильницу и рассыпанные по столу авторучки принципаль Франсин и положила том туда.

Встав перед столом, девушка прерывисто вздохнула, втянув в себя успокаивающий запах тысяч старых книг. После своего недавнего возвращения в Обитель она ни разу еще не вздыхала полной грудью.

Алуэтт поднялась по трапу, набрала пароль и шагнула за толстую дверь из пермастали, с облегчением убедившись, что никто не поджидает ее с той стороны. Кажется, никто и не заметил ее отсутствия. Сестры еще не вернулись из Зала собраний, а отец по-прежнему готовил вечернюю трапезу на кухне.

Наверное, чтобы не вызвать подозрений, ей надо было тотчас приняться за недоделанную работу. Но Алуэтт не удержалась. Первым делом отправилась сюда. В любимейшее во всем мире место.

В библиотеку.

Это помещение далеко превосходило величиной и важностью все остальные комнаты Обители. И неудивительно. Ведь ради него-то и строилось убежище. Ради хранения тысяч и тысяч спасенных в Последние Дни книг. Они были самым драгоценным, самым священным сокровищем Сестринской обители. Библиотека представляла собой тесный лабиринт между сколоченными вручную стеллажами, от пола до потолка заставленными изданиями Первого Мира. Сестра Жаке рассказывала маленькой Алуэтт невероятные истории об отважных женщинах, пронесших эти книги на борт первых кораблей-транспортов. Письменная речь отмирала уже на старой планете. Книги сочли ненужными для новой жизни и лишним грузом на пути через галактики. Но те женщины презрели законы и, рискуя всем, сохранили письменное слово и знания Первого Мира.

И только спустя многие годы после появления на Латерре первых поселенцев эти книги вновь были собраны вместе, и для их хранения основали Сестринскую обитель, этакое убежище.

Хранились в библиотеке и «Хроники». Здесь были все написанные когда-либо тома. Бетани, одна из первых сестер Обители, почти пятьдесят лет назад начала вести летопись Латерры своим красивым округлым почерком. Ныне же их записи дополняла и обновляла принципаль Франсин.

После случившегося в Трюмах руки Алуэтт еще дрожали. Опустив на них взгляд, она заметила на мизинце пятнышко крови. Это кровь того юноши. Марцелла.

Но сейчас Алуэтт нельзя было отвлекаться. Ведь найти то, что она искала, следовало до возвращения сестер из Зала собраний.

Бережно открывая переплет десятого тома, девушка с замирающим сердцем предвкушала ответы на свои отчаянные вопросы. Они должны быть здесь. В этом томе содержалась исчерпывающая информация о Министерстве, полиции и Бастилии.

– Маленький Жаворонок, ты здесь?

От неожиданности Алуэтт захлопнула книгу и, схватив другую с ближайшей полки, прикрыла ею заглавие «Хроники». Подняв глаза и увидев выходящего из-за высокого шкафа отца, она сообразила, как глупо таиться от него. Гуго Торо, единственный во всей Обители, не умел читать. Он никогда не интересовался изучением Забытой Речи.

– Да, папа, – высоким звенящим голосом отозвалась Алуэтт.

Мощная фигура отца заполнила собой маленькую библиотечную нишу. И впервые в жизни его рост, широченные плечи и огромные руки показались Алуэтт незнакомыми. Загадочными. И даже пугающими.

Конечно, смешно было бояться собственного отца – уж он-то и в мыслях не держал ее обидеть. И все-таки Алуэтт вжалась в спинку стула.

– Ужин готов, – подмигнул ей отец.

У нее вырвался вздох облегчения. Он вдруг снова стал ее отцом. Могучие плечи, добрая улыбка – все опять собралось в знакомый образ. Знакомый и любимый. Понятный.

Отец склонил голову к плечу:

– Да ты здорова ли?

Она поспешно кивнула и улыбнулась:

– Ну конечно здорова. Просто я… понимаешь… – Алуэтт опустила взгляд на стол, подбирая слова, и чуть не расхохоталась, увидев, какую книгу выхватила наугад, чтобы прикрыть десятый том «Хроник Сестринской обители». Это была история девочки, воровавшей книги во время одной из страшных войн Первого Мира. Алуэтт ткнула пальцем в обернутый пластиком переплет. – Зачиталась.

Отец расплылся в улыбке:

– Все читаешь… – В его теплых карих глазах искорками отразились лампы библиотеки. – Помню, маленькой ты вечно пряталась здесь от принципаль Франсин. А когда она собиралась запереть библиотеку на ночь, выпрашивала еще пять минуточек. Еще одну главку.

Рассмеявшись, Алуэтт всмотрелась в лицо отца. Такую тоскливую задумчивость она видела на нем не раз. И догадывалась, что ему не слишком приятно вспоминать о прошлом.

О прошлом, одетом в тайну.

«Заключенный номер 48590».

От воспоминания о голосе робота, дребезжащем в коридоре Трюма, у Алуэтт по спине прошел холодок. И как болтался в руке дроида тот человек…

Быть может, все это пустое. Может быть, металлические точки на руке того мужчины – случайное совпадение. Да и с чего бы ее отцу вдруг оказаться в заключении? Гуго Торо был добрым и мягким человеком, безупречно честным.

Просто не за что было сажать его в тюрьму.

Он совсем не похож на того арестанта, которого она видела в Трюмах.

– Ты точно здорова? – Вопрос отца вернул ее к действительности.

– Точно, – кивнула Алуэтт.

– Ну, тогда я жду тебя в столовой.

Отец уже повернулся к выходу, когда Алуэтт вдруг услышала собственный голос:

– Папа!

– Что такое, ma petite? – Ее внезапный отчаянный выкрик застал его врасплох.

– Я… – начала девушка, но слова застряли в горле. – Ты… – Она начала сначала. – Ты всегда был поваром? И до того, как попал сюда? – Она взмахом руки обвела стены из книг. – То есть до того, как попал в Обитель?

Что-то мелькнуло в лице отца, заставив Алуэтт съежиться. Гнев это был или страх? А может, то и другое? Она не знала. К тому же это непонятное выражение тут же сменилось обычной мрачностью.

– Жаворонок мой, – тяжело вздохнул отец.

Алуэтт открыла было рот, в ней уже бурлили новые вопросы. Но она тут же остановила себя. Бесполезно. Отец никогда не отвечал на вопросы. Не отвечал и не ответит.

И разве она вправе требовать от него правды, когда сама только что совершила поступок, о котором ему нельзя рассказать? Она покинула тайное убежище, двенадцать лет служившее ей домом, и вышла в Трюмы, чтобы помочь попавшему в беду незнакомцу… мальчику по имени Марцелл. За ней гнались дроиды! Она подвергла себя опасности. Большой опасности.

И теперь Алуэтт понимала, что у каждого из них есть свои секреты.

– Ужин готов, и сестры ждут, – промолвил отец тоном, подводившим черту под разговором.

Алуэтт взглянула на блестящую обложку «Хроник», выглядывающую из-под другой книги. Придется десятому тому подождать. Придется ей подождать. Отец откашлялся.

– Ты идешь?

Подхватив обе книги, Алуэтт вернула каждую на свое место на полке. Когда она обернулась, отец уже выходил из библиотеки. Легкость, которую он принес с собой, куда-то пропала.

Ей стало грустно.

И досадно.

– Папа! – снова позвала она.

Он задержался в дверях.

– Да, ma petite?

Алуэтт медленно подошла к отцу, заглянула в глаза, обняла. И крепко прижала к себе.

– Прости меня, – прошептала она.

Он поцеловал ее в лоб и усмехнулся:

– За что, во имя Латерры, тебе извиняться, мой Жаворонок?

Но Алуэтт не ответила. Отстраняясь, она задержала ладонь на предплечье отца. И нащупала пять серебристых бугорков – на каждом разное число точек. Она так часто водила по ним пальцами в детстве, что знала каждую наизусть.

Две точки, четыре точки, потом шесть, гладкий бугорок – и одинокая точка в конце.

Сейчас в мгновение ока эти впадинки на серебристых пупырышках превратились в нечто иное. И полностью преобразили отца в ее глазах. Теперь Алуэтт знала, что означают эти точки. Последовательность цифр.

Его номер.

24601.

– Надетта Эпернэ, гувернантка премьер-инфанты, призналась в злодейском убийстве.

Руки генерала д’Бонфакона сжимали край кафедры, а ровный взгляд обегал министерский зал совещаний. Шесть рядов высших офицеров, похожих на дроидов: безукоризненная выправка, суровые лица и одинаковые льдисто-белые мундиры. Рядом с кафедрой, подняв голову и сцепив руки за спиной, стоял глава столичной полиции инспектор Лимьер. Импланты в его лице гудели и мигали.

– Мы полагаем, что мадемуазель Эпернэ действовала не в одиночку, – продолжал генерал.

Сидевший в последних рядах и старавшийся подражать в невозмутимости другим офицерам Марцелл с трудом сглотнул. Ему было дурно. Как же все это ужасно: и то, что малышка Мари умерла; и то, что Надетта созналась в убийстве.

И то, что из головы никак не идет его собственная гувернантка.

– Отравление было подстроено весьма хитроумно, – продолжил дед, вернув Марцелла в зал заседаний. – Подобное не по плечу пустоголовой молодой девице.

Генерал махнул женщине-киборгу в зеленой робе, стоявшей рядом с кафедрой:

– Медик Виши, доложите, что вы обнаружили.

Главный медик выступила вперед: в резком свете ламп у нее на лбу и в щеке моргали и поблескивали импланты.

– Посмертная экспертиза показывает, что премьер-инфанта скончалась от летальной дозы цианида, – начала она. – Поступив в организм, яд вызвал мгновенную асфиксию, что привело к учащенному дыханию, сильным спазмам сосудов мозга, рвоте, потере сознания и смерти в течение пятнадцати минут.

К горлу у Марцелла подступила желчь, и он снова попытался сглотнуть. Так вот что случилось с малышкой Мари. Какая ужасная, мучительная смерть. Как может медик говорить об этом таким холодным, сухим тоном? Словно рассказывает о неисправном телекоме, а не о несчастном ребенке.

Марцелл не в первый раз задумался: уж не лишаются ли иные киборги при операции по вживлению электронных схем доли былой человечности? Не это ли позволяет им так хорошо исполнять свои обязанности?

– Мы полагаем, что яд присутствовал в кусочке фрукта, возможно персика, съеденного ребенком тем же утром, – продолжала Виши. – Косточки некоторых плодов, таких как яблоко, вишня и персик, содержат естественный цианид. Однако количество цианида в крови премьер-инфанты намного превосходит природный уровень. Мои коллеги продолжают анализы, но, согласно нашей рабочей гипотезе, цианид был доставлен с ювелирной фабрики, где он постоянно используется для очистки и полировки.

Медик собиралась добавить что-то еще, но д’Бонфакон остановил ее и вернулся на свое место на кафедре.

– Убийство премьер-инфанты – отнюдь не происки дилетантов. Как вы понимаете, девятнадцатилетняя гувернантка не могла иметь доступ к промышленному цианиду. Подобный заговор требовал стратегического планирования. – Генерал всмотрелся в лица слушателей и сурово заключил: – Мы, несомненно, вновь имеем дело с «Авангардом».

Марцелл шумно вдохнул, и по рядам офицеров пробежали шепотки:

– Неужто опять «Авангард»?

– Они вернулись?

– Как это понимать?

Те же вопросы задавал себе и Марцелл. Целых семнадцать лет его жизни, после ареста Гражданки Руссо, «Авангард» был не более чем призраком, памятью о неудачном мятеже 488 года. Тем не менее временами некоторые одиночки из числа прежних сторонников этой организации что-то затевали – да взять хоть ту же Мабель, – просто чтобы напомнить Латерре, что они еще существуют. Что всегда будут таиться в тени, выжидая своего часа.

Марцелл утешался тем, что без авторитетного и харизматичного лидера у «Авангарда» мало надежды вновь собрать народ под свои знамена. Гражданка Руссо была их стратегом и увлекла за собой множество последователей. Но пока она за решеткой, на Бастилии, нового восстания можно не опасаться. И потому поначалу Марцелл не придал значения истеричным уверениям патриарха, будто за убийством стоит «Авангард».

Но теперь, слушая доклад деда, он усомнился, действительно ли планете ничего не грозит. Если «Авангард» даже без Гражданки Руссо сумел проникнуть в Большой дворец и убить наследницу Парессов, то кто знает, на что еще эти террористы способны? Возможно ли, что организация воскресла из мертвых, не имея вождя?

– Надетта действовала не одна, – говорил между тем генерал. – Офицеры Лапорт и Медон продолжают допрос гувернантки, а также опрашивают всех работников ювелирной фабрики в надежде установить сообщников.

Сообщников.

Мысли Марцелла заметались – он вспомнил поисковый запрос, заданный им недавно телекому. Как выяснилось, Мабель бежала из тюрьмы в шестом месяце этого года. Чем она с тех пор занималась?

Неужели она и есть та сообщница, о которой говорит дед? Марцелл никак не мог поверить, что его обожаемая гувернантка способна на убийство. Тем более – на убийство ребенка. Ему страшно хотелось изгнать эту мысль из головы, но списать такое совпадение на простую случайность он никак не мог.

Что же это получается? Мабель бежит из тюрьмы, а менее чем через месяц умирает Мари Паресс, единственная наследница правящей династии?

– Отныне и впредь мы сосредоточим все усилия на искоренении группы террористов, прежде чем они снова поднимут против нас восстание, – провозгласил генерал.

Инспектор Лимьер, до сих пор статуей стоявший с ним рядом, еще выше вздернул подбородок. Его оранжевый глаз яростно вспыхнул, а огоньки замигали, словно приказ генерала обновил встроенные импланты.

– Каждый – повторяю, каждый из здесь присутствующих – обязан собирать сведения об «Авангарде», – продолжал генерал д’Бонфакон. – Мы должны знать, кто они такие, где находятся и что замышляют дальше.

Бусинки пота покатились по шее Марцелла при мысли о тюремной робе отца. Хорошо, что он успел припрятать ее у себя в спальне, прежде чем его вызвали на совещание. Но сейчас, в окружении чуть ли не всех высокопоставленных офицеров Министерства, юноша ощущал, что кожа на груди еще горит от ее прикосновения. А себя он чувствовал обманщиком.

Марцелл прекрасно знал, что надо было отдать рубаху деду. Именно о таких «сведениях» и говорил сейчас генерал. Улика прямо указывала на участницу заговора. Если Мабель сейчас и впрямь в Монфере, то, вероятно, именно там и действует ячейка «Авангарда». И возможно, Мабель ее возглавляет.

Но как, не навлекая на себя подозрений, объяснить деду, откуда попала к нему эта рубаха?

– Все наши усилия должны быть перенаправлены на эту новую цель, – говорил генерал. – Каждому из вас будет выделен свой регион, в пределах которого вы будете уполномочены арестовать любого подозреваемого в содействии «Авангарду» или связях с ним. Всякий, воспротивившийся аресту, должен быть направлен прямо на Бастилию. – Генерал с силой опустил кулак на кафедру. – Убийство премьер-инфанты приравнивается к государственной измене. Мадемуазель Эпернэ и все лица, уличенные как ее сообщники, понесут соответствующее наказание.

По залу пробежал согласный ропот.

– Мы не уступим более ни одной жизни жестокому и бессмысленному терроризму. «Авангард» обещает свободу, но несет только разрушения, кровопролитие и хаос. – Последовал еще один удар кулаком. – Во имя безопасности Латерры все террористы должны быть найдены и ликвидированы. Это поручается вам.

При этих словах Марцеллу показались, что все тучи Латерры сгущаются над его головой, угрожая раздавить. Самый блестящий стратег планеты, генерал д’Бонфакон был фанатиком порядка и дисциплины. И не только в государственных масштабах, но и в своей собственной семье. С тех пор как отец Марцелла, вступив в «Авангард», подорвал рудник, Марцелл стал в глазах деда вечным подозреваемым. Потенциальным преступником. Хотя ему тогда только-только год исполнился. А теперь, когда погибла премьер-инфанта и «Авангард», видимо, снова поднимает голову, когда ответственность за судьбу всей планеты легла на плечи генерала, Марцелл понимал, что просто не может – и не станет – давать деду хоть малейший повод в нем усомниться. Он унес рубашку отца в минуту слабости. Он спрятал ее под мундиром по глупости. Но теперь в голове у него прояснилось, и он точно знал, что делать.

Рубашка – вместе с посланием на ней – должна быть немедленно уничтожена.

Проходя по темным улицам Валлонэ, отворачиваясь от умоляющих взглядов голодных детей и протянутых ладоней их родителей, Шатин обдумывала все, что случилось в этот день.

Можно ли на такое согласиться? Работать на генерала д’Бонфакона! Шпионить на первое лицо второго сословия! Она ничего не ответила генералу, просто не знала, что тут можно сказать.

А что, если генерал не сдержит свое обещание? Вдруг она выследит Марцелла, добудет нужные сведения, а ее все равно отправят на Бастилию? Тогда положение будет еще хуже нынешнего.

Хотя – куда уж хуже?

Девушка задрожала, кутаясь в драный плащ, и посмотрела на беззвездное небо – бесконечную чернильную бездну. В это время суток Шатин могла поверить, что заглядывает прямо в космос. Видит насквозь систему Дивэ. А вовсе не вечные тучи, дурным знамением нависшие над Латеррой.

На Латерре стоял сезон Темнейшей Ночи. Впрочем, для Шатин все ночи были темнейшими. Других времен года она не знала. Слышала от стариков в Трюмах сказки о сезоне Красных Сумерек, когда сквозь тучи днем и ночью просачивался тусклый багровый свет Сол-2. А однажды, когда Шатин была маленькая и они еще жили в Монфере, в гостиницу забрела старая-престарая женщина, которая клялась, что помнит сезон Белой Ночи, когда темноты вовсе не было. Тогда Сол-2 и Сол-3 сияли ночь напролет. Такое Шатин едва ли сумела бы вообразить. Ночь есть ночь. Она всегда темная.

В третьем сословии редко кто жил дольше двух сезонов. И Шатин часто приходило в голову, что Белая Ночь – всего лишь очередная легенда, которая должна внушить людям надежду. Обещание света в будущем.

Свернув в глухой переулок за Трюмом № 19, Шатин дошла до Фабричного квартала. Ей не хотелось домой. Потом, попозже. Прежде надо привести мысли в порядок. Виляя между домами, она наконец выбралась на тускло освещенную площадь Планке, приткнувшуюся за громоздкими зданиями фабрик. Здесь за определенную цену можно было купить многое, чего не найдешь на лотках Зыбуна: кувшин травяного вина, коды к «пленке», несколько очков для Восхождения. Здесь были владения «Клошаров». Отцовская шайка чуть ли не всю округу держала под контролем.

Шатин задержалась у борделя крови мадам Марион. Перед входом жались друг к другу три замерзшие девчушки, на вид все моложе Шатин. Даже в таком тусклом свете она различала на них синяки. Пропечатавшиеся на коже темные рубцы от процедур.

Шатин сразу отметила девушку, стоявшую слева, – в новеньком пальто, красном, как свет Сол-2. Оплачено, конечно, кровью. Продаешь борделю все больше питательных веществ из крови, получаешь все больше денег и все больше разрушаешь свое тело. Девушка слева была самой хрупкой из трех. У нее уже начали клочьями выпадать волосы. Руки и ноги тонкие, сухонькие: кажется, вот-вот отвалятся, словно сучки с мертвой ветки. Лицо воспаленное: среди синяков горит сыпь. Ногти обломаны, зубы потемнели и тоже крошатся.

И все это ради изысканных притираний и омолаживающих инъекций для первого сословия!

Торговля кровью считалась противозаконной, но Шатин не сомневалась, что Министерство попросту закрывает на такие вещи глаза. Она ни разу не видела, чтобы офицер Министерства показался на площади Планке, а уж тем более вблизи борделя. А знатные женщины вряд ли знали, из чего делаются кремы, которыми они пользуются.

Кровь девочек моложе двадцати одного года стоила дороже всего. Как видно, она была богаче питательными веществами.

Шатин громко хмыкнула при мысли, что обитательницы Трюмов бывают хоть чем-то богаты.

– Над чем смеешься?

Шатин опешила, когда девушка в красном пальто обратила на нее внимание и даже заговорила с ней. Поспешно потупив взгляд, она буркнула:

– Просто так.

– Я тебя и раньше здесь видела, – с горечью продолжала девушка. – Ты за нами подглядываешь. А теперь еще и над нами смеешься. Думаешь, ты лучше, да?

Шатин поспешно замотала головой.

– Мы получаем вдесятеро против того, что платят на фабриках, – словно бы оправдывалась девушка. – Выходит, мы кормим семьи. И покупаем новую одежду. Которая тебе, вижу, не по карману.

Обе ее подружки зафыркали, и Шатин опустила глаза на свой склепанный из кусочков металла наряд. И сказала себе, что ей плевать, что думают о ней эти девицы. Она и вправду лучше их. Она придумала, как можно вырваться с этой проклятой планеты, не продавая свою кровь первому сословию. Но почему же тогда ей так захотелось съежиться под своим плащом, поскорее уйти прочь?

Шатин натянула капюшон на самый нос и уже собралась было идти дальше, когда девушка сказала:

– Начинать надо сейчас, пока ты еще молоденькая.

Шатин чуть не споткнулась на ровном месте:

– Что?

– Мадам Марион хорошо платит девушкам твоего возраста.

– Я… я… – Шатин заикалась. – Я не могу торговать кровью. Потому что… я мальчик.

Девушка в красном издала лающий смешок, да и две другие тоже захихикали.

– Ты кому голову морочишь? Меня ты своим глупым капюшоном не одурачишь.

По спине у Шатин пополз холодок. Она приказала себе не дергаться. Не выдавать растерянности. И голос постаралась сделать сиплым, низким:

– Не понимаю, о чем ты толкуешь.

Но обмануть девушку ей не удалось.

– Я видела, как ты на нас уставилась. Парни смотрят так, словно боятся, что мы их коснемся. А ты – словно и сама боишься оказаться среди нас.

Шатин понимала, что надо поскорее уходить от этой болтливой и слишком наблюдательной девицы. Но она почему-то не могла двинуться с места. И шарила взглядом по красному пальто, пока не нашла в себе силы заглянуть в пустые глаза.

Девушка ответила на ее взгляд. Твердым, леденящим, безнадежным взглядом.

Шатин сжалась, ощутив, как что-то словно бы переходит из глаз в глаза. Некая темная энергия. Какое-то понимание и даже сочувствие. Как будто каждая из них признала в другой человека. Обе они борются за жизнь. Обе – жертвы этой насквозь прогнившей планеты.

И голос девушки, когда та снова заговорила, заметно смягчился. Стал хрупким, как будто один взгляд разрушил ее оборону.

– Ты вполне можешь пристать к нам. Тут либо ты решаешь, либо решат за тебя. А раз конец все равно один, так почему бы не взять все в свои руки?

Шатин с трудом сглотнула, дрожь проняла ее насквозь. Она сумела наконец оторвать взгляд от лица девушки в красном, отвернулась, пошла прочь. Крепче стягивая плащ на груди, Шатин пыталась представить, какой стала бы ее жизнь, если бы она отбросила капюшон, распустила волосы, смыла с лица маску грязи.

Стала бы той, кем была на самом деле.

Что, если девушка права? Вдруг она и в самом деле так кончит? Неужели ей придется однажды переступить порог борделя крови, оказаться в очереди к жуткой машине, которая высасывает и прокручивает твою кровь, до капли выскребая питательные вещества?

Когда Шатин набралась храбрости оглянуться на девушку, та уже снова болтала с подругами, и три изломанных хрупких тела жались друг к другу в поисках тепла.

В эту минуту Шатин вдруг отчетливо поняла: как ни крути, все они скоро закончат свои дни в том морге. Будут безмолвно лежать на носилках, как та девушка, которую она видела сегодня утром. Обморожение, гниль, голод… Судьба Шатин на этой планете ясна. Она была предопределена с самого начала, с того дня, как она родилась при этом Режиме; ей предназначено умереть молодой. Она никогда не увидит звезд. Не почувствует на лице тепла настоящего сол-света. Ей не спастись.

Потому что на Латерре не спастись никому.

Шатин опустила взгляд на свою «пленку», стукнула пальцем по экрану.

«Адресат?» – отозвалось в аудиочипе.

«Генерал д’Бонфакон».

Шатин ждала, считая вздохи, пока не услышала подтверждение доступа:

«Пожалуйста, запишите сообщение».

В уголке ее «пленки» засветился красный огонек, и Шатин озвучила свое решение. Она уложилась всего в три слова:

«Я в игре».

Даже если это ловушка, даже если генерал не собирается выпускать ее с Латерры, все равно надо попробовать. Глупо упускать свой шанс. Других-то вариантов попросту нет. Поэтому нужно соглашаться. Шатин смотрела, как исчезает с «пленки» сообщение, как оно растворяется в пространстве, чтобы отыскать путь через ржавые Трюмы, на холм, к стенам Ледома и на экран телекома в руке генерала д’Бонфакона. Человека, который до сегодняшнего дня был ей злейшим врагом, а теперь стал единственной надеждой.

О, как играют с ней Солнца!

Покидая площадь Планке, чтобы вернуться в Трюмы, Шатин чувствовала на себе пристальный взгляд девушки в красном. Но оглянуться не посмела, боясь встретиться лицом к лицу с тем, что оставила за спиной.

Марцелл, виляя между деревьями, цеплялся за рукояти своего мото́. Единственная мощная фара прорезала утренний туман, поднимавшийся от лесной почвы. Дождя сегодня не было, только роса, облепившая все кругом. Двигаться через лес без «проводника» было трудно, но он не рискнул подключать телеком, пока не вернется в пределы города. Боялся, что его отследят по трекеру.

Лес Вердю протянулся на тысячи километров от Валлонэ, до южной оконечности Латерры. Немногие отваживались войти в его густую тень: деревья тут стояли сплошной стеной и, казалось, им не было конца и края. Круизьер бы здесь безнадежно застрял. Пробраться могла только такая юркая машина, как мото.

Времени сегодня ушло больше обычного, но в конце концов Марцелл отыскал поляну и остановил мото. Старый лагерь дезертиров не изменился с прошлого раза. Расставленные по кругу хижины, кое-как слепленные из палок, глины и сухих лиан, жались друг к другу. Здесь было пусто. И стояла призрачная тишина.

Прошло много лет с тех пор, как люди, в надежде скрыться от Режима, разбивали лагеря в отдаленных уголках Латерры, таких как лес Вердю. Но продержались они недолго. Генерал д’Бонфакон приказал переловить всех дезертиров, снабдить их «пленкой» и внести в Коммюнике Министерства. Почти всех вернули на фабрики и в рудники, а самых непокорных отправили прямиком на Бастилию.

Дед вряд ли одобрил бы вылазку Марцелла, до рассвета выбравшегося из дворца в лес. Дезертиров генерал ненавидел почти с такой же силой, как и «Авангард».

– Беспутные дураки, – часто повторял он. – Фанатики устаревших обычаев Первого Мира. Они не оценили красоты и упорядоченности нашего Режима.

Лагерь Марцелл обнаружил еще в четвертом месяце этого года, во время одной из поездок, которые не раз заводили его мото в лес. Ничто так не прочищало голову, как брызги тумана на щитке шлема и лозы и сухие ветви, шуршащие по брюху машины. Подобно деду, Марцелл не одобрял дезертиров, но понимал их желание хоть немного пожить здесь, под покровом леса и тумана – вдали от Режима, незамеченными и безвестными.

Только тут можно было по-настоящему остаться в одиночестве. Спокойно поразмыслить, не опасаясь чужих глаз, вопросов, ожиданий.

И только сюда Марцелл мог принести рубашку своего отца.

Поднявшиеся за тучами Солнца перекрасили небо из тускло-черного в мутно-серый цвет. Юноша обошел лагерь по периметру, подбирая и засовывая под мышку самые сухие сучья. Через пять минут он сидел у очага посреди лагеря и складывал хворост пирамидкой.

На Латерре никто, кроме дезертиров, не разводил костров. Но Марцелл сам этому научился. Оказавшись здесь во второй раз, он догадался, зачем нужна была эта неглубокая ямка, заполненная углями, а позже обнаружил в одной хижине коробок самодельных спичек.

Сегодня костер у него разгорелся сразу, и через несколько минут юноша уже смотрел в гудящее пламя. Ему нравилось, как языки огня пляшут, отталкивая друг друга, и выплевывают в сырой воздух шипящие искры. На огонь, на эти его вьющиеся, задиристые язычки Марцелл мог смотреть часами.

Но сегодня у него было более важное дело.

Он вытащил из-за пазухи старую отцовскую рубаху, которую прятал еще со вчерашнего утра. Марцелл сидел в теплом свете огня, но на душе у него было тяжело. Он специально приехал сюда, чтобы уничтожить робу с посланием мятежника. Он должен был ее уничтожить. Надо раз и навсегда доказать себе, что он – не сын своего отца, а преданный внук генерала д’Бонфакона и достойный член второго сословия. Он скоро станет командором Министерства, компетентным и верным Режиму. Он не имеет ничего общего с «Авангардом». И не желает иметь.

«„Авангард“ обещает свободу, но несет только разрушения, кровопролитие и хаос» – так сказал дед на вчерашнем совещании. И был абсолютно прав. Это каким же жестоким и бесчувственным надо быть, чтобы «во имя свободы» взрывать рудники и убивать невинных рабочих? Что за люди приговорили к мучительной смерти двухлетнюю девочку? Неудивительно, что дед Марцелла так беспощадно искоренял террористов «Авангарда». Семнадцать лет сторонники этой организации ухитрялись оставаться невидимками. Этакими призраками. Но теперь они, очевидно, собирают силы, поднимают головы и вполне определенно готовятся нанести новый удар. Если первым их деянием стало убийство Мари Паресс, то каково же будет следующее? Даже представить страшно.

Марцелл встряхнул рубашку, и ткань вновь развернулась перед ним. Свет костра осветил неуклюжие стежки-буквы.

Сообщение.

Забытая Речь.

«Мабель в Монфере. Поезжай к ней».

Он снова грубо скомкал рубаху. Не хотел больше это видеть. Мабель для него умерла. Семь лет, как умерла. Не о чем с ней говорить. Незачем ее видеть. И уж точно нет никаких причин к ней ехать.

Он должен сжечь послание отца. Признать его ненужным, как улетающий в пустоту дым.

Марцелл снова встряхнул рубашку и медленно расправил ее над огнем. Первым занялся заскорузлый обшлаг, за ним рваный рукав. Через несколько секунд огонь охватил половину робы, и Марцеллу пришлось выронить ее, чтобы не обжечь пальцы.

Он как завороженный смотрел в огонь. Языки пламени вставали, обвивая друг друга, дым поднимался над ними серым перекрученным призраком. Огонь пожрал все. Память о трупе отца в морге. Письмо. Воспоминание о том, как звала его на помощь гувернантка, когда полицейские уводили ее из дворца. На несколько мгновений Марцеллу показалось, что с плеч его свалился огромный груз. Впервые с тех пор, как снял рубаху с мертвого тела, он мог дышать свободно.

– Adieu[17], – пробормотал юноша, и сам не зная, обращается он к рубахе или к отцу.

Огонь все облизывал и пожирал ткань, пока вся роба не стала черной.

Кроме одной-единственной буквы.

«М».

Вот она. Серая нить: два пика и глубокая долина между ними.

«М – это Марцелл».

И тут что-то в нем оборвалось. Марцелл рванулся вперед, голыми руками попытался выхватить из огня догорающую рубаху. Но пламя было слишком жарким, он опоздал.

Все, никакого письма больше не было.

Рубашки не стало. Она забыта, как и вышитые на ней стежки. Единственные слова, обращенные к нему отцом, превратились в золу.

Марцелл тряхнул головой и поднял взгляд к деревьям над собой. Они как будто стали выше, гуще, сошлись плотнее. Всего минуту назад ему хотелось, чтобы эти деревья укрыли его, защитили от взыскующих глаз деда, спрятали от вездесущего Министерства. А теперь они вдруг обступили юношу слишком тесно. Душили его. Лишали зрение ясности.

После завтрака Алуэтт поспешила в библиотеку, надеясь обогнать сестру Жаке. До начала урока у нее было в запасе несколько минут. В самый раз, чтобы заглянуть в десятый том «Хроник». Принципаль Франсин, заботясь о сохранности книг, каждый вечер запирала библиотеку, поэтому после ужина Алуэтт вернуться сюда не смогла.

Том стоял на том же месте, где она оставила его накануне. Схватив его, Алуэтт подсела к столу. Но едва она открыла полотняный переплет, как в коридоре послышались шаги. Резко выдохнув, девушка захлопнула книгу и, положив ее себе на колени, спрятала под столом.

– Маленький Жаворонок! – воскликнула сестра Жаке, выныривая из-за шкафов. – Вижу, опять раньше всех. Настоящий жаворонок. – Она улыбнулась Алуэтт. – Моя лучшая, любимая ученица.

Алуэтт хотела улыбнуться в ответ, но это далось ей с трудом. Она боялась, что виноватый взгляд выдаст ее.

Жаке с книгой под мышкой расхаживала по тесной библиотечной нише, а пальцы ее играли с металлической именной биркой, которой заканчивалось длинное ожерелье четок на шее. Ее ярко-красные – не по уставу – полотняные туфельки, вечная причина недовольства принципаль Франсин, мягко шлепали по полу. Алуэтт не помнила, чтобы любимая наставница хоть раз провела урок сидя.

Сестра Жаке всегда пребывала в движении.

И в размышлениях.

– О, счастье Солнц! – воскликнула сестра Жаке и с торжеством выложила книгу на стол. При этом глубокая задумчивость на ее лице мгновенно сменилась восторгом. – Наконец-то настало время. На сегодняшнем уроке мы погрузимся в вопрос познания! Это один из самых волнующих вопросов философии. И как тебе известно, он особенно близок сердцам тех, кто пребывает в нашей Обители.

Сестра словно бежала на месте, работая маленькими кулачками в такт своим восторгам.

Умолкнув, она взглянула на ученицу в ожидании отклика. Но Алуэтт удалось выжать из себя лишь слабую улыбку:

– Прекрасно.

– Прекрасно?! – Сестра Жаке воздела руки. – Что ты, Жаворонок! Это воистину великий час!

Алуэтт снова попыталась улыбнуться. Но слишком уж взбаламучены были ее мысли. Слишком скомканы. Этой ночью девушка почти не сомкнула глаз. Долгие часы лежала в постели, думая об отцовской татуировке.

О его тюремной татуировке.

24601.

Кончики пальцев погладили лежавшую на коленях книгу. Надо было прийти в библиотеку еще раньше, оставить себе больше времени. Но завтрак все никак не кончался, а принципаль Франсин уже и так бросила два строгих взгляда на спешившую за едой Алуэтт.

– Ты только подумай, Жаворонок, – говорила сестра Жаке. – Мы подходим к вопросу, откуда берется наше знание. Приобретаем ли мы его просто из опыта? Исходит ли все, что мы знаем, от органов чувств: зрения, слуха, вкуса, осязания и обоняния?

Сестра Жаке принялась ощупывать стол, книги на нем, собственные ноги, а потом забавно понюхала себя под мышкой, иллюстрируя свою мысль.

– Или может, мы рождаемся со знанием, уже запасенным вот здесь? – Она постучала себя по лбу, а потом, протянув руку к голове Алуэтт, постучала и по ней тоже.

Но девушка так глубоко задумалась, что едва ли ощутила ее прикосновение.

Бедняжка терялась в догадках. Что такого мог натворить ее отец? Какое преступление он мог совершить? Столь ужасное, что его сослали в страшную тюрьму на холодную Бастилию?

– Но разве мы способны физически воспринимать такие вещи, как пространство и время? – Сестра Жаке повернулась к доске, висевшей в проеме между шкафами на противоположной стене, и начала крупно, неровно писать мелом.

Алуэтт не упустила удачный момент. Она украдкой нащупала книгу на коленях и кончиками пальцев раскрыла обложку.

– Такие, более абстрактные понятия невозможно воспринять из опыта в реальном мире, – продолжала, не переставая писать, сестра Жаке. – Подобные абстракции нельзя потрогать или увидеть, как мы видим, скажем, стол, человека или лист бумаги…

Алуэтт тем временем тихо, очень тихо листала страницы.

– Возможно, то, что мы считаем реальностью, в действительности лишь сформировано нашим сознанием, – говорила сестра Жаке под стук и поскрипывание мелка по доске.

Пальцы Алуэтт продолжали листать книгу, а взгляд бегал по страницам.

– Обдумаем это вот с какой стороны. Быть может, наши мысли формируют и создают нашу реальность.

«Тюрьма Бастилия». Ага, вот оно! Именно эту главу она и искала.

Убедившись, что сестра Жаке по-прежнему стоит к ней спиной, Алуэтт поспешно пролистнула первую страницу. Да, это она наверняка уже читала. Читала про то, как в Министерстве решили перенести тюрьму на спутник Латерры, где были открыты богатые запасы циттрия – минерала, необходимого для производства телепленки. И про дроидов, тридцать часов в сутки охраняющих арестантов.

Но Алуэтт, хоть убей, не помнила, чтобы там говорилось что-то про серебристые метки для заключенных. Может быть, она что-то пропустила? Может быть, о татуировках для узников Бастилии рассказывается в подстрочных примечаниях?

Девушка лихорадочно бегала глазами по строчкам, вглядывалась в мелкий шрифт сносок, искала любое упоминание о татуировках, металлических бугорках или тюремных номерах.

И ничего не находила.

– Отсюда вытекает интересный вопрос, – щебетала сестра Жаке, покрывая доску каракулями. – Еще в Первом Мире…

Алуэтт пролистала главу до конца и обратно, от конца к началу, но ни одного упоминания про татуировки не нашла. И про номера, которые присваивались заключенным, тоже.

Не сдержавшись, она разочарованно вздохнула, и тут же стук мела по доске смолк.

– Что такое, Жаворонок?

Пока сестра Жаке поворачивалась к ней, Алуэтт успела захлопнуть книгу, заложив нужное место пальцем.

– Ты случайно не больна?

– Да… я… – Алуэтт запнулась, чувствуя, как пылают щеки. Она прокашлялась. – Просто в горле слегка першит.

Сестра, склонив голову к плечу, рассматривала ученицу. Будто что-то знала. Или о чем-то догадывалась.

Алуэтт выдавила улыбку, от волнения ковырнув пальцем мягкий, сшитый вручную корешок книги. Вот тут-то она и нащупала это.

Под пальцем оказалось что-то шершавое и колючее. Вроде полоски бумаги. Обрывка.

Неужели кто-то вырвал из «Хроник» лист?

Но ведь это строго запрещено!

– Ты ничего от меня не скрываешь, а? – все так же напряженно вглядываясь в нее, спросила сестра Жаке. – Потому что, если тебе и впрямь нездоровится, надо сразу после урока пойти в травную комнату и попросить у сестры Лорель бузинных пастилок.

– Нет, – покачала головой Алуэтт. – Нет, все хорошо. Это, наверное, просто от пыли. – Она задержала дыхание, отсчитывая секунды, пока сестра Жаке наконец-то снова отвернулась к доске.

– Итак, из чего слагается знание? Этот раздел философии называется эпистемологией. Э-ПИС-ТЕ…

Едва сестра повернулась спиной, Алуэтт вновь распахнула книгу и склонилась над ней, чтобы хорошенько разглядеть шершавый обрывок корешка.

Да, наверняка здесь была еще одна страница.

В голове у нее бурлили вопросы.

Кто мог вырвать лист из «Хроник»? И зачем?

Ворот хламиды вдруг стиснул ей шею, а потолок будто спустился ниже обычного.

«Принципаль Франсин? – гадала она. – Сестра Жаке?»

Но они никогда ничего не скрывали от Алуэтт. Они научили ее всему, что сами знали о мире наверху.

Во всяком случае, так она думала раньше.

– Главный вопрос в том, каким образом мы узнаем то, что знаем, – соловьем заливалась сестра Жаке. – Что вообще означает «знать»?..

У Алуэтт перехватило дыхание от новой догадки.

«Если вырван этот лист, не вырвали ли также и другие?»

Чего еще она не знает: какие секреты, касающиеся отца, а может быть, и ее самой? Что и кто хотел от нее скрыть?

– Зачем мы здесь? – помимо воли вырвалось у Алуэтт.

Сестра Жаке перестала писать, обернулась:

– О да, это тоже хороший вопрос, и один из главных вопросов философии. Но к нему мы подойдем позднее, когда будем рассматривать метафизику…

– Нет, я говорю про другое: зачем здесь я? И папа?

– И этим вопросом мы тоже займемся…

– Нет-нет! – резко выдохнула Алуэтт. – Я спрашиваю, зачем мы с папой здесь живем? Почему поселились в Обители? Вместе со всеми вами?

Жаке помолчала, словно обдумывая ответ.

– Ты, Маленький Жаворонок, и сама это прекрасно знаешь, – наконец заговорила она. – Твоя мать умерла, когда ты была совсем маленькой, а Гуго не мог растить дочь в одиночку. Он принес тебя в Обитель, где ты обрела безопасное убежище и заботливую семью, защиту от голода, болезней, нищеты…

Алуэтт чуть не застонала вслух, слушая эти давно заученные слова, которые ее собеседница повторяла как по писаному.

Сестра Жаке улыбнулась:

– И конечно, здесь ты обрела возможность получить углубленное философское образование, чтобы со временем стать мудрой и предусмотрительной сестрой. А для этого давай вернемся к теме нашего сегодняшнего урока…

– Все это так, но… Я хочу знать: где мы жили раньше? До того, как попали в Обитель? Откуда папа пришел к вам?

Алуэтт задыхалась от досады, вопросы так и сыпались из нее, так что она сама не успевала в них разобраться.

Сестра Жаке присела на стул напротив Алуэтт, и та крепче сжала переплет спрятанной на коленях книги.

– На эти вопросы, Маленький Жаворонок, не мне отвечать. – Сестра загадочно улыбнулась. – Нам лучше продолжить занятие…

– Нет! – горячо выкрикнула девушка и тут же отпрянула, испугавшись своей вспышки. Она еще никогда ни на кого из взрослых не повышала голоса, а уж тем более – на сестру Жаке. Но теперь все изменилось.

Все переменилось с тех пор, как она увидела того человека в Трюмах. Каторжника с серебряными пупырышками.

– Вы же сами учили меня задавать вопросы.

– Знаю. – Золотистые глаза сестры Жаке потемнели от беспокойства. – Знаю, что учила. И не напрасно. Задавать вопросы надо. Просто… – Она оставила фразу висеть в воздухе, опустила взгляд и с явным трудом произнесла: – Давай все-таки сосредоточимся на сегодняшнем уроке, Алуэтт. Подумай о…

– Но… – хотела вновь перебить ее воспитанница.

Жаке подняла руку:

– Подумай о том, как мы приобретаем знания. Возможно, они скрыты в нас изначально, но их все же можно отыскать и снаружи.

И, словно бы ничего не случилось, сестра Жаке с улыбкой встала с места и спокойно произнесла:

– Ладно, пожалуй, на сегодня закончим. Эту тему мы продолжим на следующем уроке. До Урока Спокойствия у тебя еще остается свободное время.

И не успела Алуэтт опомниться, как сестра Жаке покинула библиотеку, оставив девушку наедине с мечущимися мыслями. Алуэтт взглянула на десятый том «Хроник» у себя на коленях – одну из тысячи книг, в которых она привыкла видеть надежный источник знания. Ответы на все вопросы.

Но теперь, как видно, она копнула слишком глубоко, ее вопросы оказались слишком сложными даже для этой огромной библиотеки. На книги больше полагаться было нельзя.

Трюмы видны почти из любого конца города, так что заблудиться было трудно. Выехав на своем мото из леса Вердю, Марцелл сразу углядел над землей павших гигантов – чудовищные металлические конструкции. Бывшим кораблям – зародышу столицы – по настоянию патриарха нашли полезное применение. «Поселите крысу в новую нору, и она тут же начнет ее обустраивать», – любил повторять он.

Через пять минут Марцелл остановил свой мото посреди Трюмов. Подключив телеком, он связал его с аудионаклейкой за ухом и глубоко вздохнул, готовя себя к тому, что собирался сделать.

Но подготовиться к тому, что встретило его на Зыбуне, было невозможно.

Марцелл никогда еще не видел, чтобы на рыночной площади царило такое волнение. Проходы между рядами бурлили, как реки в половодье. Третье сословие толпилось в проходах; орали, перекрикивая шум толпы, хозяева лотков; грязная земля превратилась в кашу из гнилых овощей, сбитых досок мостовой и обломков труб, брошенных после вчерашнего бунта, вспыхнувшего из-за отмены Восхождения. Белые мундиры сержантов и простых полицейских сотнями ярких Солнц светились в мутном тумане – и все блюстители порядка громко орали, расталкивали толпу, на ходу надевали на кого-то наручники. Казалось, приказ деда привел в действие всю столичную полицию до последнего ее сотрудника.

«…вы будете уполномочены арестовать любого подозреваемого в содействии „Авангарду“ или в связях с ним».

Марцелл отскочил с дороги полицейского сержанта, который шел ему наперерез, волоча седого мужчину.

– Клянусь, я ничего не знаю! – отбивался старик. – Смилуйтесь! У меня дома семья! Я честно тружусь за свой честный шанс!

Марцелл даже узнал этого молящего о пощаде человека. Тот торговал на базаре репой. Когда Марцелл в порядке обучения впервые вышел на Зыбун, старик пытался сбыть ему свой товар. Марцелл вспомнил, с какой добродушной улыбкой он отдирал подгнившую черную кожуру, предлагая юноше овощи: «Видите, господин? Внутри они светлые, как Солнца!»

Марцелл готов был поклясться, что этот человек, как никто, далек от «Авангарда». Но это, как видно, уже ничего не значило. Теперь все оказались под подозрением.

Прокладывая дорогу через толпу, Марцелл слышал бегущие следом шепотки:

– «Авангард»! Снова всплыли!

– Призрак… воскрес из мертвых.

– Так это они убили премьер-инфанту?

– Откуда мне знать? Разве же нам скажут правду?

Протиснувшись по особенно забитому проходу, Марцелл натолкнулся на трех загородивших путь дроидов. В металлическом кулаке одного висела женщина, а оранжевый глаз пощелкивал и светился, сканируя ее «пленку».

Это зрелище против воли навело Марцелла на мысль об Алуэтт. Как она вчера испугалась дроидов и сбежала от него. На самом деле юноша с тех самых пор не переставал думать о ней. Большие темные глаза девушки вставали перед ним прошлой ночью, когда он пытался уснуть.

«Где-то она теперь? – гадал Марцелл, отступая, чтобы найти другую дорогу через площадь. – Живет ли эта загадочная Алуэтт в Трюмах? Если да, то в котором именно: в Седьмом или где-то еще?» Она совсем не походила на других встречавшихся ему в Трюмах девушек. И еще у нее отсутствовала «пленка». А «пленок», насколько знал Марцелл, не бывало только у первого и второго сословия, а еще…

Марцелл замер на месте.

Он снова вспомнил, как шарахнулась Алуэтт при появлении дроидов. Вспомнил покинутый только что лагерь в глубине леса Вердю. Лагерь, укрытый от всех глаз. Укрытый от Министерства.

Неужели она из дезертиров?

От этой мысли у него сбилось дыхание.

По Латерре давно ходили слухи, что при налете на лагерь часть дезертиров успела скрыться. Правда, Марцелл им прежде не верил.

Но чем еще объяснить появление девушки без «пленки», досье которой отсутствует в Коммюнике? Конечно, она могла просто назваться чужим именем. Но именно так поступил бы дезертир. А если она из дезертиров, то что привело ее в Трюмы?

– Опаздываете, офицер д’Бонфакон.

Вздрогнув, Марцелл поднял глаза на спешащего к нему инспектора Лимьера.

– Вас ожидали к девяти ноль-ноль.

Кровь бросилась юноше в лицо. Он ненавидел эту манеру Лимьера: обращаться с ним как с пятилеткой, напялившим мундир и разыгрывающим из себя офицера.

– Просто я тут проводил предварительное расследование, – сказал он.

Инспектор стоял перед ним в обычной свободной позе, смотрел, как всегда, властно.

– Чем-чем вы занимались?

Марцелл попробовал выдержать взгляд Лимьера, но живот у него скрутило, и он отвел глаза, однако повторил:

– Проводил предварительное расследование.

Импланты в лице инспектора холодно, равномерно мигали, как светлячки в садах дворца. Марцелл задержал дыхание, когда оранжевый взгляд киборга обозрел взбесившийся рынок.

– Что ж, если вы закончили свои дела, – проговорил инспектор, обращая всепроникающий глаз на Марцелла, – можете проследовать в Трюм номер шестнадцать и приступить к поголовному опросу всех жителей тамошних купе.

Марцелл понял, что ему выпал шанс. Он подтянулся и мысленно повторил слова, заготовленные на обратном пути из леса Вердю.

– Я сегодня отправляюсь в Монфер, – объявил юноша, собрав всю властность и уверенность, какие мог в себе найти.

– В Монфер? – переспросил инспектор. И безапелляционно заявил: – Нет, там вы не нужны. Вы займетесь Трюмом номер шестнадцать.

У Марцелла судорогой свело желудок, но он не отступал:

– Я получил сведения об активности «Авангарда» в Монфере. Я специально зашел на Зыбун, чтобы доложиться, и сейчас же беру круизьер, который доставит меня туда через Затерянные земли.

Импланты Лимьера бешено замигали, механический глаз сканировал лицо юноши, отыскивая признаки слабости. Марцелл до боли стиснул зубы, но не попятился, а ответил на взгляд инспектора таким же жестким взглядом. Несколько долгих минут двое мужчин молчали. В словах не было надобности. Каждый из них прекрасно знал, о чем думает другой.

Марцелл – мальчишка. Офицерик, еще не обмявший мундира. Если его поставят командором, то лишь потому, что он внук генерала д’Бонфакона. В то время как инспектора Лимьера уважает и боится все Министерство.

Но Лимьер – инспектор, а Марцелл – офицер.

Лимьер был младшим по званию.

И оба об этом знали.

Первым сдался Лимьер.

– Отлично, – отрезал он. – Но вы возьмете с собой сержанта Шакаля.

– Что? Нет, спасибо, я не нуждаюсь в помощнике.

Меньше всего Марцеллу в его попытке отыскать шпионку «Авангарда» был нужен сержант Шакаль. Шакаль упорством и жесткостью мало отличался от дроида. Допусти Марцелл хоть одно движение против правил, этот тупица немедля доложит обо всем Лимьеру.

А то и самому генералу.

Инспектор оскалил зубы в улыбке:

– Но я настаиваю, офицер. – Его импланты теперь равномерно мигали. – Это необходимо для вашей же безопасности. В такие опасные времена мы не позволим вам в одиночку бродить по чужому городу.

Марцелл взвесил варианты. По правилам никому не дозволялось в одиночку пересекать ледяную пустыню Затерянных земель. Если Марцелл настоит на том, чтобы отправиться в Монфер без спутника, инспектор еще сильнее проникнется подозрениями. Лучше чем-нибудь отвлечь Шакаля на месте.

Марцелл навесил на лицо улыбку:

– Да, пожалуй, вы правы, инспектор. Скажите, пожалуйста, Шакалю, чтобы ждал меня у стоянки круизьеров.

– Слушаюсь.

Лимьер достал телеком, чтобы передать распоряжение, а Марцелл направился в сторону полицейского управления Валлонэ.

В Трюмах круизьерами пользовались только сотрудники Министерства. У третьего сословия на столь дорогой транспорт не хватало средств. Эти люди, если уж решались на путешествие, отправлялись обычно морем. Bateau, чтобы проделать путь по морю Секана, от Валлонэ на западном побережье единственного материка Латерры до Монфера на восточном, требовалось несколько дней. Дед Марцелла не раз говорил, что это к лучшему. Рабочий класс, не ограниченный в передвижении, – это уже не рабочий класс. Простой народ лучше держать на одном месте – поближе к рудникам и заводам.

Заказав круизьер, Марцелл снова отключил телеком. Хватит и того, что с ним будет сержант Шакаль. Ни к чему позволять кому-то отслеживать его местонахождение в Монфере.

Он непривычно долго пробирался через Зыбун, по-прежнему переполненный бурлящей толпой и блюстителями порядка. Черный, лишенный окон куб Управления полиции Валлонэ стоял на северной стороне рынка.

Марцелл ненавидел это место. Он задыхался в бесконечных норах коридоров между стерильными допросными, забитыми арестантами камерами и неусыпно бдящей аппаратурой. В арсенале управления рядами, как туши в мясной лавке, висели поставленные на подзарядку дроиды, и в их механических глазах стояла жуткая пустота.

К счастью, сегодня юноше не пришлось заходить внутрь. Круизьеры стояли перед зданием, и блестящий серебристый экипаж уже ждал Марцелла, зависнув в нескольких метрах над землей.

Но Марцелл задержал шаг, заметив, что кто-то сидит на капоте, понурив голову и болтая ногами над фарами машины.

Черная, в надвинутом на лицо капюшоне фигурка выглядела такой легкой, почти невесомой, что ее могло бы снести порывом ветра. Молоденькая девушка?

Медленно подходя к ней, Марцелл опустил руку на пристегнутый к поясу лучинет. Он терпеть не мог прибегать к оружию. Его всегда тошнило от липкого чавканья, с каким импульс проникал в человеческое тело. И это еще на парализующем режиме. Марцелл не слышал, как звучит смертельный заряд, и молился, чтобы никогда этого не узнать.

Фигурка подняла голову на звук его шагов, и два серых, как камушки, глаза уставились на Марцелла с чумазого лица. Он тут же расслабился, выпустил оружие, потому что узнал мальчика. Тот самый, кого он видел вчера в морге; парнишка, которого у него на глазах арестовал Лимьер после отмены Восхождения.

Тео… Марцелл помнил, каким неподходящим ему показалось это имя.

– Я слышал, ты собрался в Монфер, – с места в карьер выпалил Тео.

Марцелл остановился:

– Откуда ты знаешь?

Что-то в этом мальчишке – стальные глаза или дерзкая повадка? – внушало Марцеллу доверие и в то же время настораживало.

Тео пожал плечами:

– Я много чего знаю.

Марцелл, склонив голову, заглянул пареньку в лицо, вспоминая, как упрямо тот сражался в морге за свое странное устройство. Потом он вспомнил, как предал Тео, когда за ним в коридор Трюмов явились дроиды Лимьера.

– Слушай, не сердись, я вчера не вызывал инспектора, честное слово. Я…

– Ладно уж, – буркнул мальчишка, избегая встречаться с ним взглядом.

– Слушай, а как же ты сумел сбежать от Лимьера?

Тео фыркнул:

– Ха! В первый раз, что ли! Уж я умею обдурить шпика!

– Кого-кого?

Мальчик отвел глаза, словно попался на чем-то дурном.

– Шпика, – повторил он. – Мы так называем таких, как ты. Тех, кто работает на полицию или на Министерство.

Марцелл не сумел скрыть улыбку. Кажется, от этого парнишки он узнает много новых слов.

– А вчера я, помнится, был хлыщ?

– Ну, и это тоже.

– Стало быть, я шпик-хлыщ? – засмеялся Марцелл.

Тео, похоже, обиделся:

– Так никто не говорит. Нечего надо мной насмехаться!

Марцелл принял серьезный вид:

– Ну извини.

– Тебе нужен будет проводник, – вдруг с невозмутимым видом заявил мальчишка.

– Где? – не понял д’Бонфакон.

– В Монфере. Если ты просто заявишься к шахтерам в своем офицерском мундире, с тобой никто и говорить не станет. Тебе понадобится человек, который знает город. И говорит на их языке.

– Разве в Монфере говорят на другом языке?

Тео взглянул на него недовольно, словно учитель на бестолкового ученика:

– В смысле, кто умеет говорить как третье сословие. – Он встретил взгляд Марцелла и пояснил: – Кто знает, что такое «шпик».

Юноша заморгал:

– Ты хочешь отправиться со мной в Монфер?

– Я просто говорю, что мог бы помочь, – снова пожал плечами мальчишка.

– Так ты знаешь этот город?

– Ну да. Живал там когда-то. Возьмешь меня с собой?

Марцеллу очень хотелось согласиться. В словах мальчика была правда. Он почти не знал Монфер. И уж ему точно никогда еще не приходилось разыскивать затаившихся террористов. Откровенно говоря, Марцелл даже не представлял, с чего начать поиски. В послании от отца говорилось только, что Мабель в Монфере. Но как найти ее в огромном, втором по величине городе планеты? Так что помощь Тео явно не будет лишней.

Марцелл прищурился:

– А что ты хочешь взамен?

Бесстрастная мина мальчишки медленно уступила место усмешке.

– С меня хватит нескольких ларгов.

Марцелл кивнул. Сделка представлялась ему честной. Парнишка сполз с капота круизьера и шмыгнул к двери. Д’Бонфакон уже потянулся открыть панель, но задержался, обернувшись к площади.

– Только нам придется немного подождать.

– Почему? – удивился Тео.

– С нами поедет еще один… э-э-э… – Марцелл помедлил, припоминая слово, и, гордясь собой, закончил: – Шпик.

Мальчишка хмыкнул:

– Ты меня разыгрываешь?

Марцелл понуро опустил плечи:

– Нет. Я действительно должен дождаться еще одного человека. Его зовут сержант Шакаль.

При этом имени мальчишка заметно ощетинился, и Марцеллу подумалось, что Тео, похоже, уже встречался с Шакалем и его стальной дубинкой. Но парень как будто быстро стряхнул с себя опасения и поинтересовался:

– А зачем ты берешь его с собой?

– Так распорядился инспектор Лимьер.

Его собеседник озадаченно скривился:

– Что-то я не врубаюсь. Разве ты не выше их обоих рангом?

Марцелл не удержался от вздоха. Даже мальчишка из третьего сословия видит, какой он трус.

– Строго говоря – да, но…

– Тогда чего же мы ждем?

Марцелл задумался. А ведь Тео прав. Чего он ждет? Раз уж ему суждено в скором времени стать командором, то пора и вести себя соответственно. Он перевел взгляд с мальчика на стройный серебристый экипаж, тихо гудевший на холостом ходу. Быстро активировал дверную панель, и дверь круизьера с шипением открылась.

– Ничего мы не ждем, – сказал он наконец. – Едем.

Сердце буквально выпрыгивало у Алуэтт из груди, когда она, осторожно повернув ручку, потихоньку толкнула дверь. Та скрипнула, приоткрывшись. Не сосчитать, сколько раз Алуэтт прежде бывала в комнате отца. Но вот так – никогда.

Никогда не входила она сюда украдкой.

Без разрешения.

Оглянувшись через плечо и убедившись, что в коридоре пусто, девушка сильнее толкнула дверь, сделав щель пошире, чтобы можно было протиснуться. И еще раз тревожно огляделась. Скоро должен был начаться Урок Спокойствия. Значит, сестры соберутся в общей комнате, а отец примется готовить обед.

Несколько минут у нее было.

Алуэтт глотнула воздуха и на цыпочках вошла внутрь.

Обстановка в жилище Гуго Торо была скудная. Только узкая кровать, опрятно укрытая грубым одеялом, стул с прямой спинкой и маленькая тумбочка с простенькой настольной лампой. Ни полок, ни книг, а для одежды узкий чуланчик-ниша.

Но может быть – всего лишь может быть, – в этой полупустой комнате скрывалось что-то еще. Алуэтт и сама толком не знала, что именно. Хоть что-нибудь, что помогло бы найти ответы на вопросы, которые ее мучили.

Почему у отца на руке тюремный номер?

24601.

Алуэтт прошла на середину помещения и встала на колени, чтобы заглянуть под кровать. Там она ничего не нашла, кроме легких катышков пыли. Девушка запустила пальцы под тюфяк и приподняла его, обнажив пружины рамы. И здесь ничего. Ее взгляд перебежал к тумбочке. Не поднимаясь с коленей, она повернула маленькую ручку и потянула дверцу на себя.

Внутри сидела ее старая пластмассовая кукла.

Алуэтт качнула головой.

– Катрина? – удивленным шепотом спросила она. Эту куклу она не видела с детства. И всегда считала, что отец ее выбросил, когда дочь переросла игрушку. А она, оказывается, вот где.

– Катрина, – повторила Алуэтт, дотянувшись до куклы и перебирая пальцами ее тугие нейлоновые кудряшки. И сразу все ее тревоги словно бы растаяли. Как в детстве, когда она просыпалась от ночного кошмара и находила рядом Катрину, готовую ее утешить.

Держа куклу перед собой, Алуэтт рассматривала ее маленькое личико и вылинявшее желтое платьице. Взгляд задержался на пустом рукаве. Она попробовала припомнить, каким образом кукла лишилась руки, но воспоминание было слишком смутным. Прозрачным и невесомым, так что не ухватиться. И чем сильнее Алуэтт напрягала память, тем дальше оно отступало, как зудящий прыщик, до которого никак не дотянуться, чтобы почесать.

Все еще обнимая куклу, Алуэтт поднялась на ноги и медленно закружила по комнатке, заглядывая во все щели и темные углы. Наконец она добралась до чуланчика и сдвинула отгораживавшую его занавеску. Одежда и фартуки Гуго были, как всегда, опрятно сложены на трех полках, а внизу стояла запасная пара полотняных туфель. Алуэтт вытащила брюки и свитера, осторожно пошарила по полкам. Все как всегда. Ничего необычного.

Она вздохнула.

Все было напрасно. Тут она точно не найдет ответов. Здесь не таится никаких странностей. Девушка уже готова была отступиться.

И тут она увидела кое-что необычное.

Какой-то отблеск, блик в глубине шкафа, на верхней полке. Все чуланы убежища были выбиты прямо в камне, так что их задние и боковые стены не отличались от стен комнаты – такие же темные и неровные. А в глубине отцовского шкафа лежало что-то такое гладкое, что этот предмет блестел в полумраке.

Отложив Катрину, Алуэтт сдвинула одежду на верхней полке и потянулась рукой в глубину.

– Что же это? – прошептала одна, изумляясь тому, что нащупали ее пальцы.

Задняя стенка чуланчика вовсе не походила на каменную. Она была гладкой, мягкой, едва ли не теплой. Как кожаная обивка кресел в библиотеке.

Не колеблясь ни секунды, Алуэтт схватила стоявший в углу стул, передвинула его к шкафу и вскочила на сиденье. Теперь ей стал виден таинственный предмет на верхней полке – это был ящик. Вернее, старый кожаный чемодан с блестящей металлической ручкой.

Вытащив его из тайника, она осторожно перенесла находку на кровать.

Кожа вытерлась и исцарапалась, на крышке с двух сторон блестели замочки. Быстро управившись с ними, Алуэтт уже собиралась поднять крышку, но удержала руку. Ей вдруг стало стыдно. Можно ли так поступать? Рыться в отцовских вещах? Разве это не предательство? Он ведь доверяет дочери.

Любит ее всем сердцем.

Но тут она напомнила себе о вчерашнем каторжнике из Трюмов и о бугорках на руке у отца. Ясно, что в этом отец ей не доверял.

Алуэтт откинула крышку.

И поняла, что надежды ее не оправдались.

Чемодан был полон одежды. Старого, линялого, выцветшего тряпья. Скорей всего, отец носил эту одежду до того, как оказался в Обители. Алуэтт быстро перебирала аккуратно сложенные стопки, и ее разочарование росло с каждой очередной заурядной рубахой, шерстяным свитером, парой брюк. Еще раз вздохнув, она принялась укладывать все обратно, когда что-то звякнуло на полу.

Что-то выпало из кармана. Алуэтт увидела маленькую прямоугольную титановую коробочку. Она блестела в тускло освещенной комнате.

Алуэтт очень осторожно подняла коробочку и всмотрелась в ее причудливый декор: да это ведь шкатулка. Ей подумалось, что прежде она не видела таких прелестных вещиц. Никогда. На крышке было резное изображение. Пара величественных созданий Первого Мира. Они сидели, подняв передние лапы над искрящейся планетой. Алуэтт поискала в памяти названия этих зверей.

Тигры?

Нет, эти были без полосок. Зато их морды солнечными лучами окружали косматые гривы. Как же называется это животное?

Лев – вспомнила вдруг девушка. Царь зверей, как она где-то читала. До чего же искусная резьба!

Она попробовала открыть шкатулку, но та, в отличие от чемодана, не поддавалась. Держалась крепко, как сжатый кулак.

Алуэтт повертела коробочку в руках: на удивление тяжелая. Ее пальцы погладили поверхность, и ладонь зазвенела от нежданного, странного тепла. Как будто кто-то обернул шкатулку уютным теплым одеялом.

– Maman.

Слово пришло к ней само. Словно кто-то шепнул его на ухо.

Алуэтт вздрогнула, услышав, что выдохнули ее губы. Она не помнила, чтобы хоть когда-нибудь говорила это слово. Ей просто некого было так называть. Но два слога знакомо и уверенно легли на язык, словно там им и было самое место. Девушка сглотнула, не отрывая глаз от шкатулки. Если это и вправду вещь ее матери, то почему отец никогда не показывал ей эту шкатулку?

За прошедшие годы Алуэтт, должно быть, тысячу раз расспрашивала его о матери. Какая она была? Как выглядела? Где жила? Отчего заболела? Но отец всегда скупо отвечал:

«Она любила тебя больше трех Солнц, Маленький Жаворонок. А большего тебе знать не надо».

Алуэтт столько раз слышала это, что в конце концов смирилась и перестала задавать вопросы. Однако при виде этой прекрасной шкатулки девушка вдруг ощутила боль в груди. Боль потери. Боль вины за то, что она так редко думала о матери.

Алуэтт обхватила шкатулку пальцами. И стиснула изо всех сил. Так, что углы врезались в ладонь. И боль в груди вдруг сменилась каким-то новым чувством. Чем-то жарким, жгучим, гневным.

Как же это ей надоело!

Вечные секреты.

Тайны.

Вырванные листы.

Спрятанные шкатулки.

Ей нужны были ответы. Причем прямо сейчас.

Алуэтт отбросила шкатулку и схватила отцовский чемодан. Перевернула, разбросав все его содержимое по кровати. Грубо обшарила кожу и материю, отыскивая потайные карманы, складки, трещинки.

Ей хотелось выкрикнуть в лицо отцу: «Что еще ты от меня прятал? Какие секреты скрывал?»

Теперь кровать Гуго Торо выглядела так, будто по ней пронесся смерч. Одежду разметало во все стороны. Но Алуэтт было уже все равно. Она лихорадочно искала, шарила, ощупывала каждую вещь, не пропуская ни одного квадратного миллиметра.

Пока не наткнулась вдруг на холодный твердый металл. Что-то было завернуто в старую рубаху.

Алуэтт вытащила длинный, заостренный на одном конце предмет и сжала его в руках.

Она знала, что это. Никогда прежде не видела, но читала про свечи в одной из книг Первого Мира. Восковой стержень, а сверху огонек – люди пользовались ими до появления электрического света.

– Подсвечник.

Едва она выговорила это слово, как что-то отдалось в памяти, как эхо из прошлого.

«Держи подсвечник, ma petite. Не отпускай. Ты понимаешь? Это важно. Смотри не урони».

И в одно ужасное мгновение Алуэтт вернулась на холодную твердую землю, где они бок о бок с отцом лежали под нависающей скалой.

Это же воспоминание явилось ей вчера на лестнице, где она пряталась от дроидов. Но тогда оно было смутным и неуловимым. А теперь, когда пальцы коснулись гладких боков подсвечника, ей вдруг открылось больше. Словно скрывающий прошлое туман поднимался и редел, обнажая забытые подробности.

Алуэтт едва ли не ощущала кожей жесткую землю, холодную сырость, просочившуюся сквозь одежду. Она чувствовала, как колотится вплотную к ее сердцу сердце отца.

Ему тоже было страшно. Но почему?

Потому что он бежал.

От чего-то.

От кого-то.

Она рассматривала подсвечник в своей руке. Поблескивал тонкий титановый стерженек, вырастающий из шестигранного основания. Алуэтт вертела его в руке, вглядываясь в сложный цветочный узор, искусно выполненный по металлу. Какой же этот подсвечник тяжелый и холодный! Да. Наверняка очень старый.

И тоже краденый?

Не потому ли они бежали? Потому что отец его украл?

Но зачем ее отцу мог понадобиться подсвечник?

На Латерре ему не найти применения. Когда Комитет сохранения человечества открыл систему Дивэ, было решено не брать с собой в новый мир огонь. Его сочли слишком летучим и слишком опасным. Особенно после того, как эта грозная стихия в Последние Дни поглотила половину Первого Мира.

Алуэтт крепко обхватила подсвечник руками и зажмурилась, впуская воспоминания из темноты под веками. Она по-прежнему видела лишь отдельные клочки и обрывки, но сейчас они стали больше. Она помнила, как болели ноги. Как ступни в башмачках буквально пульсировали от боли. Она крепко сжимала подсвечник маленькими ручонками. Сердце у нее колотилось не только от страха, но и от ужасной усталости. Она плакала от боли, слабости и ужаса.

И тогда отец прижимал к губам дрожащий палец: «Тсс, ma petite. Тихо, тут нельзя шуметь».

Они бежали. Они прятались.

Открыв глаза, Алуэтт обвела взглядом тяжелые каменные стены Обители.

Да что же это, от кого они до сих пор прячутся?

Страх ворвался девушке в душу, заставив ее задрожать и подавиться собственным вздохом. Она бросила подсвечник на груду одежды и принялась как попало запихивать все обратно в чемодан. Лишь бы только поскорее покинуть комнату отца. Скрыться от воспоминаний. От страхов. Каменные стены теснили ее, грозили раздавить. Казалось, та темная холодная ночь догнала Алуэтт и окружила ее со всех сторон.

Ее отец – каторжник.

Беглый каторжник.

Теперь она почти в этом не сомневалась.

А кто же в таком случае сама Алуэтт? Его сообщница? Или заложница? Ничего не видя от слез, девушка сгребла последнюю охапку одежды, втиснула в чемодан. Забытый подсвечник скатился с тряпок и полетел на пол.

Опустившись на колени, она подобрала его дрожащей рукой. И только крепко ухватив за стержень, заметила трещинку в металле. Тонкий шовчик там, где только что все было гладко.

Разбился.

Это она его сломала.

– Нет-нет-нет, – шептала она, вертя подсвечник так и сяк, пытаясь свести обломки воедино. Но трещина от ее усилий только расширялась.

Раскрывалась все шире.

И тогда, всматриваясь в трещину, отчаянно соображая, как бы все поправить, Алуэтт вдруг сообразила, что трещина выглядит… сделанной нарочно. Подсвечник не разбился, а открылся, как коробочка.

Алуэтт склонила голову к плечу: паника легко уступила место любопытству.

Взяв подсвечник за два конца, она потянула в стороны, пока не услышала, как щелкнул внутри какой-то механизм.

И тут Алуэтт буквально задохнулась от хлынувшего ей в лицо зеленого сияния.

Шатин впервые оказалась в круизьере. Он и изнутри был весь гладкий и роскошный, словно продолжение Гран-паласа. Стены облицованы сплошным черным пластиком, отполированным так, что ни царапинки не видно. Усаживаясь, Шатин погладила рукой мягкую обивку. Никогда она не касалась такой мягкой кожи.

– Первый раз в круизьере? – ворвался в ее мысли голос Марцелла, и она, обернувшись, увидела, что парень с улыбкой наблюдает за ней.

У Шатин разгорелись щеки. Она спрятала ладони между коленями и откинулась на сиденье.

– Шутишь? Я целыми днями в них разъезжаю. Сегодня ровно тысячный раз.

Марцелл ей, конечно, не поверил:

– Пусть будет так.

Сев напротив, он обратился к машине:

– Мы готовы.

В ту же секунду круизьер словно бы подскочил на пять метров. Шатин в полном ужасе крепко вцепилась в первое, что подвернулось под руку, отчаянно стараясь задушить так и рвавшийся из горла визг.

Когда ощущение падения прошло, она увидела, что держится за колено Марцелла. Тот, встретив ее взгляд, шевельнул темной бровью, и девушка поспешно отдернула руки, оставившие заметную складку на его форме.

Шатин хотела было свободно откинуться на сиденье, но круизьер уже мчался вперед. Она качнулась и раскинула руки, пытаясь восстановить равновесие.

– Тысячный раз в круизьере, а? – съехидничал Марцелл.

Она, фыркнув, отвернулась, в надежде полюбоваться видами за окном, но окон в круизьере не оказалось. А жаль, ей бы хотелось выглянуть. Шатин еще никогда не видела Затерянные земли. Только слышала рассказы о бескрайней ледяной пустыне, где на тысячи и тысячи километров лишь одна промерзшая земля. Долго ли они будут над ней лететь? Ей говорили, что круизьеры почти не уступают по скорости вояжерам и даже супервояжерам, реющим по системе Дивэ, доставляя товары и людей от планеты к планете. На следующей неделе она должна была улететь на Юэсонию. А вместо этого застряла здесь с этим избалованным красавчиком из второго сословия.

Она знала, что Марцелл собрался в Монфер на поиски агентов «Авангарда». Подслушала на Зыбуне его разговор с инспектором Лимьером. Вот только не представляла, есть ли тут связь со вчерашними словами генерала о попытках революционеров завербовать его внука.

Перспектива возвращения в Монфер Шатин не радовала. С тех пор как родителей выгнали оттуда как жуликов, она не бывала в этом городе. Но и сейчас помнила, как пахло море Секана, когда их семья грузилась на отплывающий в Валлонэ шаткий bateau.

Шатин, в отличие от родителей, покинула Монфер не для того, чтобы скрыться от своих ошибок. Она бежала от него. Правда, тогда ей было всего восемь лет, и никто не интересовался тем, хочет ли она уехать или остаться. Но она говорила себе, что таким образом спасалась от призрака Анри.

А теперь вот приходится возвращаться.

«Только бы Юэсония того стоила», – подумала девушка и, откашлявшись, небрежно спросила:

– Ну и что тебе понадобилось в Монфере?

Марцелл отвел взгляд и как будто глубоко задумался. Шатин боялась, что он не станет отвечать, но юноша наконец выдавил:

– Я напал на след.

Шатин обмякла на сиденье. Пока что она не слишком преуспела. Надо копнуть глубже. Добиться, чтобы он открылся. Завоевать доверие, как велел генерал.

Но от этой мысли ее затошнило.

Шатин была воровкой. Мошенницей. Крысенышем из Трюмов. Она умела растворяться в воздухе, как видение, могла не моргнув глазом стянуть с лотка лепешку или посреди бела дня обобрать болвана из второго сословия. Но вот стукачкой она сроду не была и быть не хотела.

Однако деваться некуда.

– Напал на след? – с деланой легкостью повторила Шатин. Но кого она дурачит? На душе у нее было скверно. – Небось ловишь какого-нибудь преступника?

Марцелл смерил ее взглядом и ответил лишь:

– Угу.

Шатин стиснула зубы. Да уж, в таких делах она не мастер. Почему было просто не поручить ей незаметную слежку? Невидимкой она становиться умела.

Проглотив слюну, девушка сделала новый заход:

– Ну и к кому ведет твой след? – Она била наугад. – Небось какой-нибудь монферский хват свистнул министерские лучинеты и сбывает их третьему сословию?

Марцелл вскинул голову и посмотрел на нее так, словно Шатин невзначай выболтала какие-то важные и секретные сведения. В ней полыхнула надежда. Пожалуй, все не так уж и плохо. Может, она действительно что-то нащупала?

– «Хват»… – подмигнул он. – Опять эти твои забавные выражения?

Шатин сжала кулаки.

– Не вижу ничего забавного, – выпалила она. – Мы так говорим. Мы так живем. И если хочешь, чтобы в Монфере с тобой стали разговаривать, лучше брось над нами насмехаться.

Усмешка Марцелла растаяла.

– Ты прав. Извини. Объясни, что значит это слово.

Шатин вздохнула. Вовсе не этого она добивалась. Не хватало только всю поездку обучать Марцелла д’Бонфакона жаргону третьего сословия.

– Это значит «преступник».

– «Преступник», стало быть… – с любопытством повторил Марцелл.

– Да. Так что насчет твоего следа? Мне нужно имя. Чтобы знать, про кого расспрашивать.

– А почему «хват»? – не слушая ее, поинтересовался Марцелл. – Откуда это слово происходит?

Шатин закатила глаза. Он это серьезно? Вот как ей предстоит провести день? Да этот парень скучнее брюквы.

– Не знаю. Мы не обсуждаем происхождения слов за пузыристым винцом. Просто так говорят.

– Ну-ну, – успокаивающе вскинул руку Марцелл. – Остынь.

Шатин перевела дыхание.

– А еще? – спросил он.

– В смысле?

– Как еще у вас говорят?

– Не знаю. У меня на «пленке» нет запоминалки. Слушай, я не сумею тебе помочь, если не скажешь, кого мы ищем.

– Назови хоть несколько словечек. Я хочу их побольше выучить.

В этот момент круизьер завалился на левый борт так, что у Шатин опять что-то оборвалось в животе. Она взвизгнула и вжалась в сиденье, чтобы удержаться на месте.

– Пустяки, – хихикнул Марцелл. – Просто повернули.

– Знаю, – огрызнулась Шатин, желая загладить свой промах.

– Правда? А похоже, что тебя сейчас от страха стошнит.

От этих слов желудок Шатин окончательно взбунтовался. Она зажала себе рот и сглотнула, сдерживая рвоту. И конечно, никого этим не одурачила. Марцелл наклонился через разделявший их проход. Шатин уловила исходивший от попутчика запах чистоты и свежести. Ей вспомнился малыш Анри. У него от макушки пахло так хорошо, так сладко, что она, бывало, зарывалась в нее носом, чтобы вволю надышаться.

– Эй, ты как? Тебе плохо?

Глубокие темные глаза Марцелла оказались совсем близко, и Шатин показалось – она может заглянуть сквозь них прямо ему в душу. В этот мимолетный миг она почти понимала, почему девчонки из третьего сословия встречали визгом каждое его появление на «пленке». Марцелл д’Бонфакон действительно был красавчик. С этим спорить не приходилось.

– Ничего, сейчас пройдет… – пробормотала она. Взгляд ее упал на его ладони, опиравшиеся о сиденье по обеим сторонам от ее коленей. Так близко. Слишком близко. Шатин вдруг захотелось отбросить его руки, оттолкнуть юношу, но тут ее отвлекло нечто другое. Хрустящий белый манжет его мундира задрался, открыв побледневший синяк на левом запястье.

Что это?

Шатин непроизвольно склонилась посмотреть.

– Не смотри вниз, – остановил ее голос Марцелла. – Лучше в окно. Поверь, так будет легче.

– В ок… – начала Шатин.

– Режим прозрачности, – приказал Марцелл, не дав ей договорить.

Темный пластик вокруг них вдруг исчез, и Шатин снова подумала, что падает. Между нею и проносившейся внизу землей был только воздух. Ахнув, она сообразила, что весь круизьер внезапно стал прозрачным. Стены, потолок, пол словно растворились, и казалось, что они летят. По-настоящему.

Девушка так засмотрелась по сторонам, что желудок сразу успокоился. Под круизьером, насколько видел глаз, раскинулись пологие холмы, укутанные большими лоскутьями снега и еще бо́льшими – замерзшей, кочковатой травы. Из земли торчали странные камни, острые и угловатые, тянущиеся к небу, словно задумали достать до туч. Здесь никто не жил. Не было Трюмов, укрытий, людей. И ни единого дерева, ни одной птицы в бесконечном белом небе.

Так вот они, Затерянные земли.

Шатин слышала, что их еще называли Мертвыми землями. Потому что никто из пытавшихся пересечь ледяную пустыню пешком не выжил.

Они стремглав летели над ней, надо льдом, камнями, промерзшей травой. Шатин никогда не понимала выражения «дух захватывает», но сейчас ей на ум пришли именно эти слова.

Да уж, от подобного зрелища и впрямь дух захватывало.

Огромная ледяная пустыня одновременно пугала и завораживала ее.

– Красиво, да? – прервал ее мысли Марцелл, и только тогда Шатин заметила, что буквально навалилась на прозрачную стену, распластав ладони и расплющив нос.

Она села прямо и как можно равнодушнее пожала плечами:

– Недурно.

Марцелл расхохотался, запрокидывая голову. И снова Шатин ощетинилась:

– Что смешного?

– Тебе никто не говорил, что врун из тебя никудышный?

Нет, этого ей никто и никогда не говорил. Она уже стала бояться, что утратила хватку. Всего десять минут в круизьере с кудрявым офицериком, и так размякла!

Шатин скрестила руки на груди – воздух в легких вдруг стал горячим.

– А тебе никто не говорил, что ты трус?

Едва эти слова сорвались с языка, она поняла, что, желая уколоть собеседника, со всего маху ударила в самое больное место.

Лицо Марцелла мгновенно замкнулось; он съежился так, словно хотел вывернуться наизнанку. Ссутулившись, уставился на землю за окном.

Шатин безмолвно выругала себя за то, что задела такую явно больную тему. Но откуда же ей было знать? И снова она почувствовала, что совсем не годится для этой работы. Ей полагалось бы «завязывать отношения». А не вгонять парня в тоскливое уныние. Ну и как теперь из него такого вытягивать нужные сведения?

Прикрыв глаза, девушка стала обдумывать новую тактику. Как бы подобрать подходящую тему, чтобы все исправить?

– Мабель.

Распахнув глаза, она уставилась на Марцелла. Он по-прежнему не отрывался от окна, устремив взгляд куда-то вдаль. И Шатин подозревала, что видит он не Затерянные земли. И может быть, даже не Латерру.

– След ведет к ней, – продолжал Марцелл. – Эту женщину зовут Мабель Дюбуа. Моя бывшая гувернантка. Семь лет назад обнаружилось, что она шпионила на «Авангард». Все это время я думал, что Мабель в тюрьме. – Он задумчиво кивнул головой. – Да, все это время.

Шатин таращилась на него, не понимая, что сказать в ответ и надо ли говорить вообще. Ее спутник, кажется, беседовал сам с собой. Как будто Шатин вдруг стала такой же прозрачной, как стены и пол.

– А она, оказывается, сбежала. Месяц назад. Я и не знал, что с Бастилии можно бежать. – Он мрачно усмехнулся. – Вот и видно, сколько я знаю. Вернее, сколького я не знаю. В общем, отец перед смертью оставил мне сообщение. Это к нему я приходил вчера в морг, когда… когда ты… – Он сбился. – Когда мы познакомились. В сообщении говорилось, что Мабель в Монфере и мне нужно ехать к ней.

– В сообщении?

Уж не это ли подразумевал генерал, рассказывая о попытках «Авангарда» связаться с его внуком?

Шатин вдруг вспомнила рубаху, которую Марцелл у нее на глазах срезал с мертвого тела отца. На ней была вышита Забытая Речь. Но как он сумел прочитать то, что там написано?

А юноша продолжал:

– Я и сам не знаю, что делаю в этом круизьере и зачем собрался в Монфер. Арестовать Мабель? Поговорить с нею? Спросить, почему она лгала мне всю жизнь? Уверяла, что любит меня, а сама собирала информацию о патриархе для террористов «Авангарда». Я только знаю, что должен еще раз увидеть ее. Да, еще раз.

Марцелл наконец обернулся к Шатин, впервые за эти минуты, показавшиеся девушке часами, вспомнив о ее присутствии. Губы его замолчали, но глаза продолжали говорить. И Шатин почему-то чудилось, что они говорят: «Да, я тебя вижу. Знаю, что ты здесь. Спасибо, что выслушал».

Круизьер все несся над промерзшей ледяной пустыней, а в голове у Шатин крутилась одна мысль: «Пожалуй, я не так уж и безнадежна, как думала».

Алуэтт как зачарованная уставилась на светящийся луч. В жизни не видела она ничего такого яркого, такого зеленого, настолько неуместного в темном убежище Обители. Свет веером расходился от подсвечника, складываясь посреди комнаты в маленький призрачный шар.

Голограмма! Алуэтт сразу это поняла. Она, правда, сама никогда их не видела, но помнила рассказы сестры Денизы: «При помощи световых лучей проецировалось объемное трехмерное изображение, настолько реалистичное, что, казалось, протяни руку – и коснешься его».

Сейчас на глазах у девушки шарик начал вращаться. Она обеими руками сжимала подсвечник, словно была прикована к нему. Шар крутился, проявляясь с каждым оборотом все отчетливее, пока Алуэтт не различила, что он окутан массой облачных вихрей.

– Латерра, – прошептала она.

Да, это, без сомнения, была Латерра, и ничто иное. Алуэтт видела картинки в старых научных книгах принципаль Франсин. Снимки из глубины космоса, сделанные давным-давно, когда зонды Комитета сохранения человечества впервые открыли планету. Те фотографии именно так и выглядели.

Шар рос, словно Алуэтт увеличила масштаб изображения или приближалась к Латерре из космоса. Облака разошлись, и она вдруг увидела длинную иззубренную линию берега – единственного материка Латерры, со всех сторон окруженного океаном.

Сестра Дениза не обманывала: Алуэтт и впрямь казалось, что голограмму можно взять в руки. Ощущение было таким натуральным, что одна рука девушки выпустила подсвечник и потянулась к шарику планеты. Когда ее пальцы погрузились в луч света, изображение задрожало, словно отозвавшись на прикосновение.

Она погладила картинку кончиком пальца и наткнулась на пустоту, однако, как ни странно, изображение ответило. Оно изменилось. Теперь с каждым очередным движением руки Латерра поворачивалась вокруг своей оси. Алуэтт снова и снова проводила пальцем, и материк скрывался и появлялся снова, будто она крутила глобус.

Отняв руку, девушка позволила шару остановиться. Потом ткнула пальцем в огромный материк, и он опять вдруг разросся, словно голограмма дала еще большее приближение. Теперь Алуэтт различала на нем Затерянные земли, огромную необитаемую пустыню посреди Латерры, ее голые плоскогорья и глубокие скалистые ущелья. Эту местность она видела только на картах и планах, от руки начерченных в «Хрониках». Но сейчас, на голограмме, Затерянные земли казались такими реальными. Живыми. Настоящими.

На восточном конце материка, там, где он оканчивался остроконечным мысом, девушка увидела россыпь огоньков. Наверняка это был Монфер, самый крупный на Латерре шахтерский город.

Алуэтт провела пальцем по голограмме, и материк сдвинулся к западу, показав за просторами Затерянных земель другую, много большую россыпь огней. Это была столица Латерры Валлонэ, в которой они с отцом жили.

Вернее, под которой они жили.

Палец Алуэтт заскользил дальше. И снова голограмма укрупнилась, показав на объемной карте заплаты ферм, теплиц и фабрик, а посреди всего этого – Трюмы. Три ряда старинных кораблей-транспортов, составленных вокруг Зыбуна правильным семиугольником. К северо-востоку от Трюмов высился на холме знаменитый Ледом, высокородные обитатели которого давно погрязли в праздности и разврате. Девушка водила пальцами туда и сюда, рассматривая каждую деталь на этом своеобразном макете Латерры. Вот бы побывать в разных точках планеты, увидеть все своими глазами. Потрогать. Понюхать. Послушать, о чем говорят люди в большом мире. Вчерашняя вылазка на поверхность лишь раззадорила ее, разожгла в ней любопытство. Алуэтт узнала, что даже в ржавых, заплесневелых Трюмах куда больше света и жизни, чем здесь, в Обители. А уж сколько света, воздуха и красок, сколько неба за стенами Трюмов – это она могла только воображать.

Но тут голограмма словно решила напомнить о себе: на карте у самой Валлонэ вдруг загорелась красная точка. Удивленная Алуэтт касалась ее снова и снова, добиваясь максимального увеличения. Прищурившись, она всмотрелась в движущееся пятнышко. Точка мигала строго к югу от столицы и километр за километром сдвигалась к обступившему город густому лесу.

– Лес Вердю, – прошептала Алуэтт, вспоминая уроки географии.

Снова коснувшись голограммы, девушка сделала картинку еще больше. Теперь она различала небольшое озеро там, где сельские угодья Валлонэ заканчивались и начинался лес Вердю. Витая струйка протянулась от водоема в лес и вывела на поляну. Алуэтт еще приблизила картинку. Изображение уже расплывалось, но она все же рассмотрела что-то вроде крошечных хижин на прогалине. Двенадцать маленьких крыш, расставленных по кругу точно к северу от мигающей красной точки.

Она прокрутила изображение вниз, выводя точку в центр карты, и увидела совсем маленькую полянку, всю исчирканную тенями, составляющими удивительный узор. Красная точка пульсировала там, время от времени ярко вспыхивая, словно хотела что-то сказать Алуэтт. Указать ей на что-то.

Она попробовала было увеличить изображение, но оно только расплылось еще сильнее.

– Что это? – шепнула Алуэтт голограмме. – Что это за фигуры?

И тут в коридоре за дверью раздались шаги. Перепуганная девушка поспешно составила края подсвечника обратно. Зеленое свечение голограммы, живые изображения деревьев, мигающий красный огонек – все исчезло в мгновение ока.

Пропало. Как и не бывало.

Шаги приближались, с каждой секундой делаясь громче. Алуэтт уронила подсвечник в чемодан и захлопнула крышку. Потом, метнувшись к чулану, взлетела на стул и запихнула чемодан на верхнюю полку.

Едва она спрыгнула на пол, как дверь в отцовскую комнату, скрипнув, приоткрылась.

Но это пришел не отец.

Это была сестра Дениза, которая сказала:

– Меня послала за тобой сестра Лорель.

Ее темные глаза внимательно осмотрели комнату, и Алуэтт не на шутку перепугалась. Неужели сестра что-то заподозрила?

Но Дениза потерла висок рядом со шрамом, где прежде был вшит киберимплант, и своим четким и размеренным голосом пояснила:

– Начинается Урок Спокойствия.

Алуэтт перевела дыхание, вспомнив, что Дениза куда больше интересуется техническими устройствами, нежели поступками людей.

– Иду, – ответила она.

Сестра Дениза кивнула и, развернувшись, скрылась в коридоре. Алуэтт подхватила с пола Катрину. Как же ей хотелось забрать куклу с собой! Уложить рядом в постель, как в детстве. Но отец, увидев ее с куклой, сразу поймет, что дочь что-то искала в его комнате.

И потому она вернула Катрину на полку в тумбочке, тихонько выбралась за дверь и следом за сестрой Денизой мимо кухни и трапезной прошла по коридору в общий зал. Однако мыслями девушка по-прежнему оставалась в комнате отца. Не отрывала взгляда от красной точки, мигающей среди деревьев. Гадала, что же такое они скрывают.

– Стало быть, «глушилы» – это полицейские дроиды, «фрицеры» – киборги, а «трупак» – мертвое тело?

Шатин закатила глаза, но все же одарила увлекшегося Марцелла поощрительным «Да, все верно!». На большее ее не хватило. Она уже основательно устала от этой игры и подрастеряла энтузиазм. А Марцелла все время нужно было хвалить. Он вел себя так, будто вообразил, что, обучившись жаргону третьего сословия, и сам стал одним из них. Похоже, этот хлыщ и впрямь так думал – ну не глупость ли?! Вот если бы ему в младенчестве вшили в руку отслеживающее устройство, заставили жить в вонючих Трюмах и перебиваться с гнилой репы на капустный хлеб, тогда бы он, пожалуй, понял, что значит быть нищим. Кроме того, Шатин злило, каким тоном он произносил экзотические для себя слова. Выговаривал «глушила» так, словно бы это было название редкого блюда, поданного на банкете в Гран-паласе, а не жуткого трехметрового чудища, готового мигом парализовать человеку руки и ноги.

– Замечательно! – воскликнул Марцелл, буквально приплясывая от восторга. Круизьер высадил их на станции неподалеку от Бидона – так назывался район, где жило третье сословие Монфера. – Я сегодня столько всего узнал! Скажи еще, как вы называете Трюмы?

– Трюмами, – устало ответила Шатин.

– Пусть будет так. А Ледом?

– Ледом.

– А gâteau?

Шатин даже остановилась, изумленно уставившись на него:

– Ты это серьезно? Gâteau?

– А что такое? – удивился Марцелл.

– Неужели ты думаешь, у нас есть свое слово для десерта? Да у нас и хлеба-то настоящего не бывает!

Юноша беспомощно склонил голову:

– И верно. Извини.

– Может, теперь научишь меня вашим словечкам?

– У нас таких нет.

– Неужели? А как насчет «швали»?

Марцелл втянул в себя воздух, как от болезненного укола:

– Я никогда не называл так третье сословие. Клянусь.

– Да ладно, чего уж там…

Шатин быстрым шагом направилась в город. Через несколько минут, когда они дошли до Бидона, Марцелл не сумел скрыть своего впечатления от увиденного. Девушка заметила, с каким горестным ужасом он разглядывает трущобы, выстроенные из обрезков металла. И почему-то осталась довольна, как будто бы что-то ему доказала.

– Впервые в Монфере? – Она передразнила своего спутника, вспомнив, как он ухмылялся, наблюдая за ней в круизьере.

Парень открыл рот, хотел было что-то сказать, но издал лишь какие-то нечленораздельные звуки.

– Дай-ка я попробую угадать, – продолжала Шатин. – Ты прежде здесь бывал, но только не в Бидоне. Небось осматривал рудник, наблюдал за рабочими, но ни разу не видел их жилища. Зачем на них смотреть? Ведь для представителей второго сословия выстроены уютные квартирки по другую сторону стены.

По затянувшемуся молчанию Шатин поняла, что угадала. И от этого разозлилась больше прежнего.

Монфер вырос вокруг крупнейшего на Латерре месторождения железа. Жаль только, что, доставляя сюда рабочих для добычи и обработки руды, Министерство «забыло» доставить стройматериалы для их домов. Вот рабочим и пришлось обходиться тем, что нашлось под рукой. Все, что производилось на окрестных фабриках и не утекало в Валлонэ, шло в дело.

– Давай сворачивай, – буркнула девушка. – Нам сюда.

Марцелл молча шел за ней, и Шатин была благодарна ему уже за то, что он не возобновляет свои бесконечные расспросы о языке третьего сословия. Они миновали переулок, тесно застроенный металлическими халупами. Шатин считала Трюмы достаточно жалким жильем, забывая при этом, как ужасны были трущобы Монфера. Просевшие посередине крыши в оспинах дыр, склепанные из кусков ржавые стены, клонящиеся во все стороны. Все хижины тонули в грязи, на которой выросли в полном беспорядке. Посреди переулка текло что-то жидкое и вонючее, поэтому Шатин, чтобы хоть как-то уберечь сапоги, приходилось перепрыгивать через лужи. А уж какой жалкий вид был у обитателей здешних халуп! Эти люди молча кидали на проходивших мимо отчаянные взгляды. К ним тянулись грязные, растрескавшиеся ладони, молившие о чем-нибудь – хоть о чем-нибудь, лишь бы отогнать холод и голод.

«Да уж, повсюду одно и то же», – думала Шатин.

– Куда мы идем? – прошептал Марцелл, не решавшийся ни на шаг отстать от нее.

– В «Жондретт». – Шатин махнула рукой перед собой.

– А что это такое?

– Я там раньше… – начала было она, но вовремя прикусила язык. А затем прочистила горло и пояснила: – Это местная гостиница. Там можно будет навести справки о Мабель. Если она живет где-нибудь поблизости, в «Жондретт» наверняка ее знают.

– Что за гостиница?

– Когда-то ее строили для чиновников Министерства, прибывающих с инспекцией на рудники, – объяснила Шатин. – Так что среди здешних заведений она считалась самой лучшей. Но это было еще до того, как твои дружки из второго сословия разгородили Монфер пополам и поселились в шикарных домах по ту сторону, подальше от швали.

– Откуда ты все это знаешь?

Шатин пожала плечами и небрежно ответила:

– Здесь все в курсе.

Еще бы ей не знать, ведь после того, как возвели стену, именно Ренары – ее родители – сообразили, что в этом старом доме можно устроить заведение, которое будет приносить немалую прибыль. Они держали харчевню, пользовавшуюся популярностью у местных жителей, которые приходили в «Жондретт», чтобы утопить свои беды в дешевом травяном вине и хоть ненадолго забыться.

Виляя по знакомым дорожкам и приближаясь к зданию, стоявшему на восточной окраине Бидона, Шатин все сильнее ощущала внутри сосущую пустоту. Кто бы знал, до чего же ей не хотелось вновь туда возвращаться!

Выбравшись из последнего проулка, они увидели перед собой ржавую постройку, и тут Шатин пришлось даже хуже, чем она ожидала. Колени у нее задрожали, угрожая подогнуться под тяжестью боли. Она заставила себя двигаться дальше, усилием воли переставляя ноги. Не хотела, чтобы Марцелл заметил, что с ней происходит. Но с каждым шагом призраки окружали ее все более плотным кольцом. Одно воспоминание сменяло другое.

Вот Анри учится ползать на заднем дворе.

Вот малыш тихонько хнычет среди ночи, и шестилетняя Шатин спешит к его колыбельке – утешить, пока родители не проснулись.

Братишка радостно смеется, когда она целует родинку в форме дождевой капли у него на плече.

Посадив Анри на колени, Шатин качается на подвешенных к крыше железных качелях.

Взгляд девушки упал на ту самую крышу, и она вдруг услышала его смех. Малыш радостно хихикал ей в ухо, а она раскачивала ногами, взлетая все выше и выше. Теперь качелей не было. Только веревки болтались, как пустые петли виселицы.

А потом Шатин услышала тишину.

Это тишина ударила ее, как разогнавшийся круизьер, едва она вошла в харчевню, где его уже не было. В тот день мать отослала Шатин на рынок купить овощей, а когда девочка вернулась, всего через два часа, то сразу почуяла: что-то не так. Случилось что-то плохое.

«Где Анри?» – спрашивала она мать, перебегая из комнаты в комнату и напрягая слух, в надежде услышать его воркующий смех.

Мать помешивала какое-то варево в горшке. И упорно не отвечала. Шатин обыскала окрестности, обежала все улицы и переулки за гостиницей, непрестанно расспрашивая соседей, не видел ли кто Анри.

Наконец, на следующий день, она дождалась ответа. Шатин, как сейчас, помнила, как равнодушно, словно комара отогнала, отмахнулась от ее расспросов мать: «Его убила та маленькая нищенка. Мадлен. Уронила головой на пол. Мы отправили тело в морг».

В тот миг весь мир Шатин взорвался, как гибнущая звезда. Она и по сей день, куда бы ни шла, слышала тихое гуление и приглушенные всхлипы Анри.

Ее младший брат всегда был тихим ребенком. Если и плакал, то негромко. Он как будто в свой неполный год уже понимал, что не должен быть обузой. Что нужно быть хорошим мальчиком, чтобы мама с папой не выбросили его на улицу, как выбрасывали многих детей, которых родителям было не прокормить.

Бедняжка так старался, но все равно умер.

– Что с тобой? – ворвался в ее мысли голос Марцелла, и Шатин только тогда заметила, что остановилась. Просто стояла перед харчевней, уставившись на нее так, как смотрела бы на целый полк глушил. Она тронула свою щеку – кончики пальцев стали мокрыми. Точно такие же слезы щипали ей глаза двенадцать лет назад, когда она бросилась к Медцентру, ворвалась в морг и искала на бесконечных столах крошечное тельце. И когда наконец поняла, что опоздала. Его уже утилизировали. Малыш Анри уже превратился в крошечную льдинку, тающую в яме.

Хлюпнув носом, Шатин поспешно утерла щеки.

– Ничего. Я в порядке.

Она знала, что это самая большая ложь в ее жизни. Никогда ей не смириться с потерей младшего брата. Она никогда не простит ту девчонку, Мадлен. До самой смерти не простит.

Через несколько недель после того, как Мадлен покинула гостиницу, к ним заглянул инспектор Лимьер – предлагал награду за человека, который ее забрал. Двадцать тысяч жетонов. Тогда Шатин узнала, что он был беглый каторжник, находившийся в розыске, и очень опасный преступник. Ее это несколько утешило. Она не сомневалась, что при такой награде этого типа наверняка быстро изловят и вернут на Бастилию, а замарашка Мадлен останется совсем одна. Как она того и заслуживала.

– Внутрь зайдем? – спросил Марцелл.

Шатин часто заморгала, отгоняя вставшие перед глазами видения.

Повернувшись к своему спутнику, она осмотрела его с головы до ног: оценила крахмальную белую рубашку, наглаженные белые брюки и титановые пуговицы-солнца на мундире – примету министерского офицера. После чего скептически хмыкнула.

– Что-то не так? – смущенно спросил Марцелл, приглаживая блестящие волосы.

Шатин вздохнула. Дело оказалось куда более хлопотливым, чем она думала.

– В таком виде ты никуда не пойдешь.

– А без этого никак нельзя?

Марцелл чувствовал себя крайне неловко, поскольку подозревал, что выглядит со стороны смешно.

Они стояли за наполовину развалившейся постройкой, которую Тео громко именовал «гостиницей». Мальчик откопал где-то кусок старого брезента, из которого смастерил некое подобие накидки и напялил ее на Марцелла. И еще измазал грязью его сапоги, рукава мундира и штанины до колена. Все, что не скрывала накидка, оказалось в грязи. Марцелл подозревал, что это было сделано не столько для того, чтобы «не выделяться», как уверял Тео, сколько из желания, воспользовавшись редкой возможностью, унизить и пристыдить представителя второго сословия.

– Это шахтерский город, – объяснил парнишка. – Народ тут крепкий, не то что в столичных Трюмах. Здесь не любят типов вроде тебя.

– В Трюмах нас тоже не любят, – фыркнул Марцелл.

– Верно. Но здесь другое. Здесь люди не боятся шпи… я хотел сказать, офицеров Министерства.

– Ничего, теперь можешь называть меня и шпиком. Я уже знаю, что это значит. – И Марцелл самодовольно улыбнулся Тео.

Тот в ответ взглянул на него так, словно бы с удовольствием залепил собеседнику пощечину.

– Короче говоря, – продолжал мальчик, – здешние обитатели выросли в темных тоннелях и шахтах с привидениями. Их просто так не запугаешь, тут нужно действовать иначе…

– Погоди. Про какие еще привидения в шахтах ты толкуешь?

Тео криво усмехнулся:

– Тебе приходилось когда-нибудь просидеть тридцать часов в полной темноте, слушая только собственное дыхание?

– Нет.

– Тогда не поймешь.

– Вполне справедливо, – вынужден был признать Марцелл. – Ну и какой у нас план?

– Ты вот что… – заявил ему Тео. – Ты… лучше помалкивай, ладно? Давай говорить буду я. – Марцелл хотел было что-то спросить, но мальчишка его опередил: – И ни в коем случае не произноси слова «глушила».

Д’Бонфакон недовольно наморщил лоб:

– Почему?

– Потому что ты его не так выговариваешь.

– Глу-шила? – попробовал Марцелл. – Глу-ушила? Глушил-а? Глу-у-у…

– Перестань. Лучше помалкивай, и все. Ничего не делай. Ни на кого не смотри. Просто стой и не разговаривай. Вообще ни с кем.

Марцелл кивнул и выпрямился, расправив плечи, как с детства приучал его дед.

– Нет, – сказал Тео. – Не так стоишь. Ты голодный бедняк и ни на что в жизни уже не надеешься. Ссутулься.

Марцелл постарался: втянул живот, скособочился. И едва удержался на ногах.

Мальчишка еще раз оглядел его, и Марцелл готов был поклясться, что на его лице мелькнула усмешка. Но у него хватило ума не спорить со своим провожатым. Тео, как видно, знал, о чем говорит. И насчет того, что в городе хорошо ориентируется, тоже не обманул. Да еще само это место – железные трущобы – выводило Марцелла из равновесия. Такого он не видел даже в Трюмах. И не представлял, что подобное возможно. Знает ли дед, как плохи дела здесь, в Монфере?

Тео отступил подальше, чтобы рассмотреть его лицо, и объявил:

– Все равно ты слишком чистенький.

Марцелл опустил взгляд и растопырил руки, отчего брезент на нем зашелестел под слабым ветром.

– Что именно тебе не нравится?

– Лицо. И волосы. Мало грязи. Где это видано, чтобы у парня из третьего сословия были чистые волосы и свежая кожа?

Марцелл поежился, представив, что будет дальше. И не ошибся. Тео нагнулся, зачерпнув грязи прямо из лужи. Марцелл покорно закрыл глаза, позволив мальчику вымазать ему лоб и щеки.

Что бы сказал дед, увидев его таким? Офицер д’Бонфакон смирно стоит и позволяет какому-то трюмному крысенышу пачкать себя грязью. Об этом даже думать не хотелось.

Открыв наконец глаза, Марцелл отпрянул. Лицо Тео оказалось совсем рядом. Так близко он его еще прежде не видел. А в его глазах…

Марцелл затруднился бы сказать, что именно так его поразило.

Вроде бы обычные серые глаза, но что-то с ними было не так. На какой-то миг д’Бонфакон увидел не холодный взгляд закаленного улицей валлонэского мальчишки. Взгляд был мягкий, любопытный. Почти… нежный.

Хотя нет, это, пожалуй, неподходящее слово.

Тео, моргнув, поспешно отвел глаза, словно его поймали на чем-то дурном. Марцелла так и подмывало проверить карманы: уж не ограбил ли его этот ловкач, пока он жмурился как дурак. Когда мальчик попятился, на его чумазых щеках проступила краска – Марцелл готов был в этом поклясться.

Ну и дела! Неужели он умеет краснеть?

Но Тео не дал Марцеллу времени себя как следует рассмотреть. Он отвернулся и буркнул:

– Ну вот, теперь сойдет. Пошли.

И торопливо нырнул в дверь, словно спешил сбежать.

Д’Бонфакон двинулся следом и через несколько секунд замер на пороге «Жондретт», буквально окаменев.

Зал был битком набит посетителями: большей частью они стояли, навалившись на длинную ржавую барную стойку, где двое парней разливали по стаканам темную, густую, как сироп, жидкость. На столе рядом с баром плясала женщина в туфлях на странных остроконечных каблуках, а рядом ребенок обсасывал куриную косточку. На другом столе спал, пуская слюни, старик. Шум вокруг ему нисколько не мешал. Смех, гомон, звон стаканов, дробь каблуков, ноющая, скрипучая музыка, доносившаяся из дальней комнаты, и грохот кулаков: это завсегдатаи требовали добавки.

Моргнув, Марцелл стряхнул оцепенение и напомнил себе, что Тео велел ему не выделяться. Если пялиться, как болван, то каждый поймет, что ты не из местных. Однако и сам Тео тоже не двигался с места. Его лицо вдруг застыло, рот приоткрылся, а взгляд словно бы прикипел к чему-то в углу комнаты. Когда же Марцелл проследил за его взглядом, то ничего не обнаружил, как будто парнишка увидел привидение.

– Ты… в порядке? – вполголоса спросил Марцелл, осторожно взяв спутника за плечо.

Тот вздрогнул от прикосновения и тут же стряхнул его руку:

– Да. В порядке. Дай-ка что-нибудь ценное.

Марцелл захлопал глазами, подумав, что ослышался:

– Прости?

– Что же ты так туго соображаешь? – вздохнул Тео. – Так здесь добывают сведения. Бесплатно никто ничего не скажет.

– А-а… – отозвался Марцелл, в который уже раз почувствовав себя полным идиотом, и зашарил по карманам. В них было пусто.

– Гм, у меня ничего нет…

– Титановые пуговицы, – подсказал Тео.

Что? Ему понадобились пуговицы с мундира?

Под острым взглядом мальчишки Марцелл сдался и, запустив руку под самодельную накидку, оторвал от кителя одно титановое солнце.

Он положил пуговицу на ладонь мальчику.

– Ты это серьезно? – спросил Тео. – Я думал, ты и вправду хочешь разузнать, где прячется Мабель.

– Хочу, – ничего не понимая, подтвердил Марцелл.

– Тогда давай еще.

– Хорошо.

Он снова полез под накидку и принялся откручивать следующую пуговицу, дожидаясь, пока порвутся нитки. Как видно, он слишком замешкался, потому что мальчик, не вытерпев, оттолкнул его руку и, один за другим, грубо оборвал три оставшихся титановых диска.

Марцелл прикрыл грудь скрещенными руками:

– Ты закончил?

Тео еще минуту разглядывал его и наконец двинулся к бару.

– Жди здесь, – через плечо бросил он.

Марцелл видел, как мальчик подошел к какому-то навалившемуся на стойку тощему мужчине с клочковатой бородой и что-то неслышно шепнул ему. Местный завсегдатай в ответ лишь мотнул головой и смерил парнишку непроницаемым взглядом. Тео снова что-то шепнул, но взгляд мужчины не смягчился.

– Не хочет говорить, – сказал Тео, вернувшись. И глазами обшарил Марцелла снизу доверху. – Что еще ты мог бы ему предложить?

– Ничего. Честное слово, я отдал все, что было.

– А это? – Парень глазами указал на его правую руку.

– Нет, – покачал головой д’Бонфакон, вертя кольцо на пальце. – Только не это.

– Ладно, – вздохнул Тео. – Тогда что же?

Марцелл почувствовал, что его охватывает ужас.

– Я… не знаю.

И что теперь? Неужели они зря ехали в такую даль? Неужели ничего нельзя сделать? Надо попробовать предпринять что-то еще. Марцелл нашел взглядом бородача за стойкой. Может, тот просто ничего не знает. Или…

– Скажи ему, что Марселло хочет видеть Мабель, – выпалил он, не позволяя себе задуматься, правильно ли поступает.

Тео ответил озадаченным взглядом:

– Мар… как ты сказал?

– Мар-сел-ло, – отчетливо выговорил д’Бонфакон. Ох, не надо бы вновь произносить это имя: он сразу почувствовал себя беззащитным и едва ли не больным. Но других карт у него просто не оставалось.

Пожав плечами, Тео снова вернулся к стойке. Марцелл видел, как он шепчется с бородачом, видимо повторяя фразу. И как тот манит мальчика за собой в дальнюю комнату, а затем напряженно оглядывается по сторонам и скрывается за перекошенной дверью.

Беспокойно озираясь, Марцелл высмотрел наконец свободный стул. Когда он усаживался, шаткая мебель так громко заскрипела под ним, что все в зале обернулись, меряя парня недовольными взглядами. Марцелл ответил улыбкой и, слабо махнув рукой, попробовал устроиться поудобнее. Стул застонал еще громче. Тогда юноша решил, что лучше постоит. Не сводя глаз с двери в глубине зала, он с тревогой ждал возвращения Тео. Если тот что-то узнал, можно будет выбраться из этого забытого Солнцами места. Но мальчишка не показывался, и Марцелл все больше опасался: похоже, что-то пошло не так.

Или наоборот, именно так, как надо.

Как надо самому Тео.

Сгорая от стыда и досады на себя, д’Бонфакон начал понимать, что произошло.

Мальчишка его одурачил.

Опять.

Тео вовсе и не собирался возвращаться. Прибрал его титановые пуговицы и сбежал. Он с самого начала морочил ему голову. Тому бородачу, наверное, нашептал какой-нибудь чепухи или даже пообещал ему долю, если тот подыграет. А вся эта дружеская болтовня в круизьере и по дороге была только для отвода глаз. Они не сдружились, как показалось Марцеллу. Тео водил его за нос, готовясь разыграть свою шутку. Он и не думал помогать Марцеллу. Просто-напросто решил его обобрать.

Это каким же надо быть глупцом, чтобы довериться члену третьего сословия? Инспектор Лимьер никогда не допустил бы такой ошибки. И командор Вернэ тоже.

А теперь он остался один. Офицер Министерства в шахтерском городе, без проводника, без плана действий. Ну и как ему теперь искать Мабель?

– Эй, ты! Парень!

Марцелл завертел головой и увидел сморщенного коротышку, едва достававшего ему до плеча. Еще минуту назад этот старик спал на столе. Губы у него были все изжеваны, на одежде запеклась ржавая грязь. Юноша ощутил запах его дыхания, острый и горький.

Старик махал руками перед самым лицом Марцелла, а тот не знал, что теперь делать. Тео советовал не заводить разговоров. И этот совет, независимо от того, что может случиться потом, представлялся ему весьма разумным.

– Эй! – Слишком сильно взмахнув рукой, старик потерял равновесие и качнулся в сторону. – Ты ведь славный парень и угостишь старого человека винцом, а?

Марцелл улыбнулся и покачал головой, в надежде, что собеседник поймет намек и отстанет. Но того подобное пренебрежение только рассердило.

– Это чё за дела? – громко протянул он. – Ты никак мной брезгуешь? Да я тя насквозь вижу. Ты не зде-ешний, щенок!

При этих словах все разом обернулись к нему, словно готовы были поддержать обвинение. У Марцелла пересохло в горле. Слишком много глаз смотрело на него. И слишком много недоверия было в этих глазах. Он стрельнул взглядом на дверь, прикидывая, сумеет ли быстро убраться, не привлекая к себе еще больше внимания.

– Ты мне ответишь, паршивый заср…

Старик начал заваливаться вперед, и Марцелл выставил руку, чтобы придержать его. Но пьянчуга, должно быть, увидел в его движении угрозу. Он отшатнулся, свирепо взмахнул руками:

– Ты меня не толкай, мосье!

Марцелл уклонился от удара в лицо. Старик с разгону подался вперед и стал падать. В поисках опоры он зацепил край брезентовой накидки.

И тут все звуки в шумном зале словно замерли, и Марцелл услышал треск ткани. Накидка рвалась по швам.

Забияка грохнулся на пол, а в глаза юноше бросилась белизна.

Ослепительная белизна.

Министерский мундир, открытый всем взглядам.

Только увидев шестерых рослых мужчин, которые оттолкнули стулья и двинулись на него, Марцелл в полной мере понял слова Тео о темной, полной призраков жизни обитателей Монфера.

И об их ненависти по отношению ко второму сословию.

Услышав шум сквозь хлипкую кухонную дверь, Шатин заранее поняла, что за ней увидит. Она бы разозлилась на тупого хлыща, не выполнившего приказа держаться незаметно, если бы при виде его сердце не застряло у нее в горле.

Д’Бонфакона окружили шестеро здоровенных шахтеров. Шатин узнала их по висящим на шее защитным маскам. На Марцелла со всех сторон так и сыпались удары. Он бешено отмахивался. Отчаянно отбивался, но все впустую. Противников попросту было слишком много: стоило ему увернуться от одного, как бедняге тут же попадало от другого. Все усилия юноши были тщетны.

Его лучинет, отметила Шатин, валялся на полу: видно, выбили из рук при первой же попытке им воспользоваться.

Один из мужчин сильным ударом по спине свалил офицера на пол. Марцелл сразу свернулся клубком и прикрыл голову руками. Шестеро шахтеров по очереди пинали противника по спине, ребрам и бокам.

Шатин не раз случалось драться. Но тут было другое. Марцелл уже не дрался. Даже не пытался ударить в ответ, лягнуть ногой, хоть как-то защититься. Свернулся калачиком и словно бы ждал конца. И казалось, ему это не впервой. Он как будто привык к такому положению. Тело само знало, что делать.

Шатин лихорадочно искала способ вмешаться так, чтобы со стороны не выглядело, будто она вступается за офицера – преступление, за которое и ей не миновать пинков под ребра.

Вытащив из кармана семь оставшихся титановых пуговиц, она взвесила их на ладони. По правде сказать, за нужные ей сведения прекрасно хватило бы и одной, но разве можно упустить случай дочиста обобрать хлыща? Вздохнув, она швырнула семь блестящих кружочков за дверь, на крыльцо. И выкрикнула волшебное слово, которое останавливало любую драку среди третьего сословия (Солнца, да оно, пожалуй, и революцию бы остановило!):

– ТИТАН!

Шахтеры, прервав избиение, оглянулись на нее. Кивнув на дверь, Шатин метнулась к выходу, словно спеша подобрать добычу. Как и следовало ожидать, мужчины оказались проворнее. Забыв о Марцелле, они кинулись на блеск металла.

Шатин ловко обогнула их и бросилась к юноше. Понимая, что времени у них в обрез, она упала на колени рядом. На лице у него не было крови, и вроде бы он дышал. Но не шевелился. Стеклянными неподвижными глазами уставился себе в колени.

– Марцелл, вставай! А ну вставай сейчас же! – Она ухватила его за плечо и затрясла в надежде привести в чувство. – Надо немедленно уходить!

Но Марцелл еще плотнее сжался в комок.

– НЕТ! – заорала на него Шатин. – ТЫ ДОЛЖЕН ВСТАТЬ!

Он по-прежнему никак не реагировал. Шатин обежала глазами соседние столы, высмотрела недопитую склянку травяного вина. Схватив ее, она плеснула темной жижей ему в лицо. Это помогло. Вздрогнув, он приподнял голову.

– Марцелл, – заспешила она. – Действуем быстро, эти парни сейчас вернутся. Надо тебя отсюда вытаскивать.

Он в явном смятении взглянул на нее. Пробормотал:

– Ты вернулся?

– Да, как видишь. Ну же, вставай! – Поднявшись с коленей и присев на корточки, она подсунула руку ему под спину. – Готов? Я тебе помогу.

– Ты вернулся, – как во сне повторил Марцелл.

– На счет «три», понял?

– А я думал, ты не вернешься.

– Раз, два, три! – Она всем телом потянула его вверх.

Сперва Марцелл висел у нее на руках мертвым грузом. Но через секунду до него, видно, дошло, что происходит, и парень начал вставать. Последним рывком Шатин поставила его на ноги, при этом сбив свой капюшон и открыв грязный узел волос на затылке.

Выпустив Марцелла, она мгновенно поймала капюшон и дернула его на лицо. Марцелл пошатнулся, но удержался за спинку стула. Она покосилась на юношу. И встретила его взгляд. Склонив голову к плечу, он смотрел так, будто решал сложную задачу.

«Видел или нет? – в панике гадала Шатин. – Понял или нет?»

Но тут ее мысли прервали тяжелые шаги. В дверь ввалились шестеро забияк. И застыли на месте, увидев Марцелла на ногах. Шатин не раздумывала. Видя, что через крыльцо не уйти, она ухватила Марцелла под руку и поволокла к кухне:

– Пошли!

Он, спотыкаясь, доковылял вместе с ней через кухню до черного хода. Выбираясь в переулок, Шатин услышала сзади голоса преследователей. Она дернула Марцелла за руку, чтобы поторопился. Он, кажется, наконец почувствовал под собой ноги и прибавил шагу. Шатин вела его, ныряя между рядами халуп в надежде сбить погоню со следа.

Уверившись, что шахтеры отстали, она выпустила руку Марцелла и замедлила шаг, давая себе отдышаться. Упершись ладонями в колени, набрала полную грудь воздуха и наконец сумела выговорить:

– Латерра, каким местом ты думал? Я же сказал: ничего не делай и ни с кем не разговаривай!

Марцелл, тоже еще ловивший ртом воздух, отвел глаза. Пристыженно уставился в землю.

– Я думал… – Понизив голос, он договорил: – Думал, ты сбежал.

Шатин пришло в голову, что Марцелл, похоже, доверяет ей не больше, чем она ему. Эта мысль внушила ей самую капельку уважения к парню.

– Я обещал разузнать про Мабель – и разузнал.

Он выпучил глаза:

– Серьезно?

– Ну да, твой пароль помог.

– Какой пароль?

– «Марселло», – повторила она, насмешливо вздернув брови. – Это сработало. Похоже, Мабель ждала, что ты объявишься.

– Но как? Где она? Чего она хочет?

– Эй, потише, – хихикнула Шатин. – Мы встретимся с ней на Торбее, и сам все узнаешь.

– А что такое Торбей?

– Болото за городом. Нам туда.

Она повернулась и пошла дальше. Марцелл перешел на бег, поспевая за ней. В его глазах светилась какая-то неясная Шатин мысль. Пристроившись рядом, он шел молча, пока Бидон с его жалкими трущобами не остался позади.

Чем дальше от города, тем грязнее становилось под ногами. Сгустившийся туман вился вокруг них, и казалось, они идут между белых облачных стен. Нельзя не признать, решила Шатин, что «Авангард» нашел подходящее укрытие. Климат Латерры здесь сам по себе обеспечивал маскировку.

Через несколько минут туман стал таким густым, что Шатин в дымке потеряла Марцелла из виду. Она остановилась и, развернувшись, окликнула его. И тут же услышала, как он неподалеку чмокает губами, словно пробуя туман на вкус. Закатив глаза, она шагнула на звук.

– Что это? – с отвращением спросил д’Бонфакон.

Выступив из белой ниши, Шатин вдруг оказалась к нему вплотную. И шарахнулась назад.

– Это называется туман, – раздраженно объяснила она.

– Это мне известно. – Он облизнул губы языком. – Я про то, чем ты окатил меня в гостинице. До сих пор этот мерзкий вкус на губах. Чем ты меня облил?

– Травяным вином.

– Травяное вино? Ну и гадость! Неужели кто-то может это пить?

Шатин так и подмывало осадить этого хлыща, сказав что-нибудь вроде: «Не всем же по карману выпивка с титановыми искорками!» Но, скрипнув зубами, она лишь сдержанно ответила:

– Да, кое-кто пьет. Лично я не люблю.

– Неудивительно, – хихикнул Марцелл.

– Почему?

Он пожал плечами:

– Потому что ты не похож на представителей третьего сословия.

– Вот еще новости! Конечно похож!

– Нет. Ты от них отличаешься. – Заглянув в лицо Шатин, он поспешил добавить: – В лучшую сторону.

Она почувствовала, как загорелись щеки. И поскорее снова нырнула в туман, чтобы скрыть от Марцелла слабую улыбку, тронувшую ее губы.

– Не слишком-то я отличаюсь от прочих, – возразила Шатин. Но пробормотала это совсем тихо, так что шепот утонул в белой гуще тумана. Потому что, сказать по правде, она не хотела, чтобы Марцелл это слышал.

Торбей не понравился Марцеллу. Топкое болото, сплошная сырость и густая мошкара. К тому же чем дальше они уходили в туман, тем тревожнее становилось у него на сердце.

Что он, офицер Министерства, здесь делает?

Зачем вообще сюда пришел?

И Латерра, вот увидит он наконец Мабель – и что потом?

Ответа на этот вопрос у Марцелла до сих пор не было. А найти его следовало во что бы то ни стало. Причем безотлагательно.

Верность Министерству и долгу требовала немедленно арестовать Мабель. Она – беглая каторжница. Шпионка «Авангарда». И возможно, сообщница убийц Мари Паресс. Но в душе Марцелл сознавал, что сделать это он не сумеет. Как арестовать женщину, которая его вырастила? Ту, которая любила его, укачивала, когда он плакал, нашептывала на ухо сказки и пела колыбельные, если он не мог уснуть.

Скрипнув зубами, Марцелл напомнил себе, что та любящая няня – всего лишь иллюзия. Обман. Еще одна изменница, вторгшаяся в его жизнь. Та Мабель, которую он помнит, никогда не существовала. Настоящая была совсем не похожа на женщину из его воспоминаний. На самом деле она опасная террористка, которую необходимо немедленно арестовать и отправить обратно на Бастилию, где ей самое место.

– Тебе сказали, где именно состоится встреча? – спросил Марцелл, обходя заросшую тростником кочку и выбирая место понадежнее, выглядевшее твердой землей. Однако стоило юноше сделать очередной шаг, как нога все равно утонула в невидимой луже. На этот раз по колено.

Проклятый Торбей, ну и местечко! Здесь, куда ни повернись, грязь словно бы растворяется под ногами, уступая место мутной водице.

В сапогах хлюпала болотная жижа, да и штаны промокли насквозь до коленей.

– Ну что ты все лезешь в лужи? – упрекнул его Тео.

– А куда деваться? – беспомощно спросил Марцелл. – Они тут повсюду.

Мальчик вздохнул:

– Ступай на сам тростник, а не рядом.

– Вот оно что… – Марцелл нашел взглядом заросшую высокой травой кочку. До сих пор он такие старательно обходил. Теперь же попробовал следовать указаниям Тео: приподнял ногу и слегка притопнул по траве. Земля держала. Не засасывала. Он перепрыгнул на кочку и расплылся в улыбке, гордясь успехом.

Однако при виде насмешливой мины дерзкого мальчишки улыбка мигом сползла с его лица.

– И ничего смешного, – оправдывался Марцелл. – Во дворце, где я рос, под ногами всегда было твердо. И вообще, для меня здесь все внове.

– Что внове? Ходить ногами?

– Нет, вот это… Природа. Настоящая Латерра. Шахтерский город. Я и не предполагал, что можно жить в жестяных палатках и пить вино со вкусом горелой пермастали, лишь бы на минуту забыть о тяготах существования. Я только сейчас начинаю понимать, как старательно нас от всего этого отгораживали. Или только меня, не знаю.

– Ах, бедняжка, как же мне тебя жалко, – буркнул Тео.

– Я вовсе не на сочувствие напрашиваюсь, – не выдержав, огрызнулся Марцелл. И сразу взял себя в руки. – Я хочу сказать, что это неправильно. Офицер должен быть в курсе всего. Нам следует знать планету, которую мы защищаем. Мне ведь предстоит стать командором Министерства. Солнца, я должен был все это увидеть еще раньше.

– Ну, положим, Трюмы ты видел, – напомнил Тео.

– Да, но…

«Что – но? – спросил себя Марцелл. – Как оправдаться за то, что я так долго не замечал этих отвратительных трущоб? Считал нормальной такую жизнь?»

Патриарх Паресс искренне считал себя и всех прочих из первого сословия выше остальных, был убежден, что деньги, богатство и аристократическая кровь, что течет в жилах властителей, придают им особую значительность. Часть их привилегий распространялась и на представителей второго сословия, таких как генерал д’Бонфакон и его внук. Ведь, что ни говори, именно из этих людей состояло Министерство, единственным предназначением которого было поддерживать Режим. То есть управлять третьим сословием. Разве это само по себе не делало их избранными?

Марцелл всегда так думал. Его вскормили на этих мыслях – титановой ложечкой. А теперь…

Нет, теперь он не был уверен, что это правильно. Он вообще ни в чем не был уверен.

Как выяснилось, он здесь даже толком ходить не умел.

На следующем шаге нога снова глубоко ушла в лужу.

– Солнца! – ругнулся он, вытащив сапог и пытаясь стряхнуть воду.

– Что – но? – поторопил его Тео, и только теперь Марцелл заметил, что мальчик остановился, дожидаясь, когда он закончит начатую фразу. – Ты видел Трюмы, но?..

Марцелл застыл с открытым ртом, не зная, что и сказать. А по лицу парнишки было ясно, как важен для него этот ответ. По-настоящему важен.

– Но… – неуверенно начал Марцелл, – наверное, я никогда не видел их так близко. А потому…

– Заткнись, – отрезал мальчик.

Марцелл сжал зубы.

– Послушай, я всего лишь стараюсь быть с тобой честным и…

Ладонь Тео зажала ему рот.

– Помолчи, – шепнул он. – Слышишь?

Марцелл замер, прислушался.

– Не-а, – промычал он в заткнувшую рот ладонь.

– Ш-ш-ш!

Тео закрутил головой и наконец высмотрел что-то вдалеке. Проследив за его взглядом, Марцелл попытался различить что-нибудь – хоть что-нибудь – в густом тумане. Но увидел только зыбкую серую стену.

А потом туман вдруг зашевелился, заколебался. Словно это был не туман, а океанские волны, а они попали в «глаз» урагана. В одной волне Марцелл различил одетую в черное фигуру. Человек сгорбился так, как будто нес на своих плечах всю тяжесть планеты. Он быстро раздвигал тростники, и скоро стало видно, что он не один. Следом из тумана проступили еще четыре силуэта.

Треск за спиной заставил его развернуться. Со всех сторон к ним подступали еще люди. Потянувшись за лучинетом, Марцелл нащупал лишь пустую кобуру. И только тогда вспомнил, как в «Жондретт» у него выбили из рук оружие. Оно так и осталось на полу гостиницы. Сердце заколотилось в груди – он осознал, какую сделал глупость. Почему не взял подкрепление? Почему отправился в Монфер один? Марцелл взглянул на мальчика и удивился: при виде возникшего из тумана войска тот сохранял полнейшее спокойствие.

– Что происходит? – прошептал д’Бонфакон.

Но ответил ему не Тео.

– Марселло! А я уж и не чаяла тебя увидеть.

– Восходящим Солнцам возносим мы благодарность, – шептала сестра Лорель, разгибая согнутую в земном поклоне спину и простирая вверх поднятые ладони.

Алуэтт и другие сестры повторили ее движения, сопровождая их тихими протяжными вздохами. Ладони сестры Лорель почти коснулись низкого неровного потолка общего зала, и снова низко склонились. Первая часть ритуала называлась «Солнца восходящие».

– Мы благодарим их за каждый новый день, – продолжала сестра Лорель. – Мы благодарим вскормившую нас систему Дивэ за пятьсот пять лет попечения о нас. И благодарим три Солнца, что поднимаются в наши небеса.

Повторяя привычные слова и движения, Алуэтт старательно сконцентрировалась на дыхании, сохраняя невозмутимость. Десять составляющих Урока Спокойствия плавно и последовательно перетекали друг в друга, и выполнять все следовало медленно, красиво, в полном покое и максимально сосредоточившись.

Но сегодня с каждым новым движением в сознании Алуэтт всплывали и лопались новые образы.

Ветхие, ржавые коридоры Трюмов.

Проницательные карие глаза Марцелла.

Вышитое на его рубахе послание.

Страшные металлические лица дроидов.

Число: 24601.

И конечно, подсвечник и таинственная светящаяся голограмма.

Мысленно Алуэтт видела ее и сейчас: объемная карта Латерры с загадочной красной точкой, невесть почему мигающей посреди леса Вердю.

– А теперь переходим к «Звездным призракам», – провозгласила сестра Лорель, стоящая перед сестрами. – Помните: шаги твердые, но при этом напрягаться не следует.

И она сделала три плавных шага вперед, сопровождая каждый из них соответствующими движениями рук. Прикрепленная к четкам бирка с выгравированным на ней именем мерцала, поблескивая в тусклом освещении зала. А сестра Лорель говорила:

– Мы возносим благодарность звездам, позволившим нашим предкам благополучно завершить путешествие и добраться сквозь космические дали от гибнущего Первого Мира до Латерры, чтобы начать там новую жизнь.

Алуэтт снова попробовала сосредоточиться. Хорошая сестра всегда внимательно и вдумчиво ведет себя на Уроке Спокойствия. А ей хотелось быть хорошей сестрой. Действительно хотелось. Она попыталась вообразить летящие среди звезд громады серебристых кораблей, достигших скорости гипервояжа и несущих во чревах людей, животных, ценнейший груз, семена для посевов, тщательно спрятанные книги и, прежде всего, надежду.

Но, едва оформившись в сознании девушки, этот образ переплавился в нынешние полуразрушенные Трюмы. Алуэтт вернулась к тому, с чего начинала.

К мыслям о Марцелле. О дроидах. Об отце и его татуировке.

И разумеется, о карте.

Что означала та красная точка?

И зачем отец столько лет прятал карту в подсвечнике?

– Ты с нами, Маленький Жаворонок? – проник в ее мысли голос сестры Лорель.

Оглянувшись, Алуэтт поняла, что сестры уже закончили эту часть ритуала и перешли от «Звездных призраков» к «Орбите Дивэ». Ее тело двигалось само по себе, без участия сознания. А ведь на Уроке Спокойствия все должно быть иначе.

Девушка поспешно переменила позу и несколько раз шумно вздохнула.

«Сосредоточься, – напомнила она себе. – И не спеши».

Закончив вместе с сестрами «Орбиту Дивэ», она перешла к четвертой составляющей ритуала – «Темнейшей Ночи».

– Все мы знаем, какое положение занимает Латерра в системе Дивэ, – своим тихим голосом вещала сестра Лорель. – Мы чтим текущий сезон наименьшей освещенности, когда орбита Латерры проходит за первым Солнцем, а потому свет более удаленных второго и третьего Солнц по ночам становится невидимым. – Лорель перекрестила ладони, иллюстрируя таким образом двадцатипятилетнее затмение, переживаемое сейчас планетой и вызывающее самые темные ночи. – Их свет невидим, но не забыт, – напомнила она, приседая на корточки. – Потому что, хотя Солнца скрыты от наших глаз, это не значит, что их не существует.

Когда Лорель, разогнув колени, принялась вовсю вращать локтями, взгляд Алуэтт упал на длинный выпуклый шрам на внутренней стороне ее предплечья.

И мысли девушки снова ушли в сторону.

Вернулись к голограмме. Вернулись к карте. И к Марцеллу.

Как он пытался кончиками пальцев нащупать то, чего не было. Не было уже много лет. Каждому из живущих в убежище сестра Дениза удаляла «пленку». Алуэтт, как и любая из сестер, знала: тот, кто выполняет самую священную из миссий Обители – хранит драгоценную библиотеку, не должен позволить себя выследить.

– Жаворонок? – дальним эхом донесся до нее голос сестры Лорель.

Алуэтт моргнула, только теперь заметив, что замерла на месте. Она подняла взгляд на Лорель, оглянулась на других сестер. Те уже перешли к пятой составляющей ритуала – «Серому плащу», но и они тоже посматривали на нее. Сестра Мьюриэль бросила на Алуэтт из-под седых бровей добродушный, но встревоженный взгляд. Принципаль Франсин, разумеется, смотрела жестко и вопросительно. А у сестры Жаке между бровями пролегли две стрелки-морщинки, означавшие глубокую задумчивость.

– Все хорошо? – Сестра Лорель, как всегда, была мила и, похоже, ничего не подозревала.

Алуэтт поспешно кивнула:

– Да-да.

Но, включаясь в упражнение, где руки сходились над головой, воздавая честь облачному одеялу, сохранявшему на Латерре достаточное для выживания тепло, она отчетливо понимала, что с ней творится неладное.

Мозг так и зудел вопросами, на которые никто не желал отвечать. Даже сестра Жаке – уж от нее-то Алуэтт всегда ждала откровенности – поспешила свернуть урок, лишь бы не сказать лишнего. Просто сбежала, наболтав какой-то чепухи о том, как приобретаются знания.

«Возможно, они скрыты в нас изначально, но их все же можно отыскать и снаружи».

Понимание обрушилось на Алуэтт, как метеорит на планету.

Снаружи!

К тому времени как сестра Лорель закончила «Заход Солнц» – последний из ритуалов, составляющих Урок Спокойствия, – Алуэтт уже знала, что ей делать. Она поняла, что пыталась подсказать ей сестра Жаке. Здесь ответов не найдешь. Их просто нет в Обители, где все укрыто темнотой и тенями. Где повсюду одно лишь сплошное молчание.

То, что она ищет, можно найти снаружи.

Наверху.

Надо отправиться в то загадочное место, обозначенное на карте красной точкой.

– Марселло! А я уж и не чаяла тебя увидеть.

Шатин пристально следила, как встретит Марцелл выступившую из тумана женщину. В круизьере он говорил, что не знает, что будет делать, если найдет бывшую гувернантку, и, как видно, с тех пор так и не решил. Он напрягся всем телом, стиснул кулаки, словно силой сдерживал себя. От чего? Хотел обнять или схватить Мабель? Девушка не сомневалась, что д’Бонфакон и сам не знает ответа.

– Что тебе надо? – выдавил Марцелл.

Шатин чувствовала, что он нарочно говорил грубо, даже с угрозой. Но она-то видела его насквозь и подозревала, что женщина тоже обо всем догадывается. Ее обветренное лицо в паутине морщин улыбнулось почти по-матерински, а темные глаза блеснули, словно бы говоря: «Ну зачем ты так, милый мальчик?»

Можно было только гадать, как он намерен поступить, этот тип из Министерства, но одно было ясно: он безумно испуган. Шатин и суток не была знакома с Марцеллом, но уже достаточно изучила его, чтобы распознать страх. Да и как было не бояться? В глубине Торбея, один против многих, без поддержки.

Шатин тоже было страшновато, хотя она надеялась, что лохмотья и грязь на лице ее защитят. Она принадлежала к третьему сословию, и в кои-то веки низкое происхождение ее выручило.

– Просто хотела тебя повидать, – сказала Мабель. – Я соскучилась по твоему милому личику. Вообще по тебе. Ты вырос таким красавцем.

Она была уже рядом. Так близко, что Марцелл, протянув руку, мог бы ее ударить, если бы захотел. Но руку, обветренную и покрытую шрамами, протянула женщина. Не для удара, а для ласки. Она потянулась к щеке бывшего воспитанника, и тот отпрянул, не позволив к себе прикоснуться.

На его месте любой офицер или инспектор полиции уже попытался бы арестовать Мабель, а Марцелл, сразу видно, буквально разрывался на части оттого, что никак не мог принять решения. Быть может, причина была в окруживших его людях – без сомнения, боевиках «Авангарда». Он должен был понимать, что любая попытка ареста в таких условиях обернулась бы самоубийством.

Или эта немолодая женщина действительно была ему дорога.

Неожиданно для себя Шатин умилилась его растерянности.

– Ну вот, повидала, – заговорил Марцелл. – А теперь я, пожалуй, пойду.

Он повернулся, но Мабель поймала его за руку. Марцелл поморщился и с болью опустил глаза на ее пальцы.

– Марселло, – повторила женщина.

– Не зови меня так! – выкрикнул он, так резко выдернув руку, что один из телохранителей потянулся за скрытым под плащом оружием. Шатин уже приготовилась дать деру, но одного кивка Мабель оказалось достаточно, чтобы охранник успокоился.

– Ты не вправе так меня называть, – продолжал Марцелл, и его дрожащий голос понемногу наливался уверенностью. – Ты меня предала. Все, что ты мне говорила, было ложью.

– Не все, – с добродушной улыбкой возразила женщина. – Я не лгала, утверждая, что люблю тебя.

Шатин видела, как передернулось лицо Марцелла, – словно этих-то слов он и страшился больше всего. И теперь, когда они прозвучали, юноша больше не мог сдерживать ярость. И все же, казалось, он отчаянно пытался держать себя в руках.

– Неправда, ты никогда меня не любила.

– Любила, – настаивала Мабель. – И отец тоже тебя любил.

Марцелл фыркнул:

– Мой отец – изменник. И убийца.

– Твой отец невиновен.

– Ну конечно, что еще ты могла сказать? – презрительно бросил Марцелл.

– Я говорю так потому, что это правда. Он не взрывал тот рудник. Его подставили.

– Да неужели? – скептически произнес Марцелл, и в голосе его прозвучала такая горечь, что даже Шатин стало не по себе. – Ясное дело: шпионка «Авангарда» оправдывает своего собрата-террориста! Удивляться не приходится, вы же одного поля ягоды.

Мабель улыбнулась, словно именно этого ответа от него и ждала:

– Да, я шпионила. Но это не значит, что я не любила тебя. Я заботилась о тебе с шести месяцев. После смерти твоей матери, когда твой дед отрекся от собственного сына…

– Потому что тот был террористом!

– …Твой отец пригласил меня стать няней, – невозмутимо закончила Мабель.

– Чтобы удобнее было шпионить за нами и за патриархом, – вновь вставил Марцелл.

– Чтобы присматривать за малышом, – поправила Мабель. – Да, когда твоего отца выгнали из Гран-паласа, нам понадобился во дворце свой человек. Но я взялась за эту работу также и для того, чтобы заботиться о тебе.

– И промывать мне мозги!

– Марселло! – Ее пальцы опять потянулись к его щеке, и снова он успел отстраниться. – Я никогда не промывала тебе мозги. Я старалась воспитать в тебе доброту и уважение к людям. Внушить, что под Солнцами все равны. Что никого нельзя запирать в тюрьму или принуждать жить в нищете лишь потому, что он родился за стенами Ледома.

Марцелл скрестил руки на груди, будто готовился возразить, но промолчал. А Мабель продолжала:

– Я лишь надеялась научить тебя мыслить иначе. Думать своей головой. А не слепо исполнять то, что велит тебе дед. Я старалась научить тебя сочувствию. Только и всего.

Переводя взгляд от Марцелла к старухе, Шатин чувствовала, как сердце ее странным образом смягчается. Похоже, бывшая гувернантка говорила правду. Не потому ли Марцелл был так не похож на всех известных Шатин офицеров? Не потому ли смотрел на нее как на человека, а не на мусор, через который можно переступить и пойти дальше?

– Удалось ли мне это? – Мабель склонила голову к плечу, глядя на воспитанника с такой любовью, что Шатин даже завидно стало. Никто никогда не смотрел на нее так – кроме Анри.

Она призадумалась: если бы ее маленький братишка остался в живых, смотрел бы он так на сестру и сегодня? Едва ли. Ему бы в этом году исполнилось тринадцать. Хватило бы времени, чтобы очерстветь в Трюмах, сломаться под властью Режима.

А Марцелл упорно молчал, не желая отвечать Мабель. Шатин чувствовала, что ему страшно заговорить: парень боится, что жесткая скорлупа, в которую он заключил себя, расколется, стоит лишь ему открыть рот.

Но Мабель, казалось, и сама прекрасно все понимала. Знала ответ, если верить ее улыбке.

– Вот почему я за тобой послала, – сказала она. – Потому что ты нам нужен.

Услышав это, Шатин окаменела, только сердце билось часто-часто. Она ждала этих слов. Вот оно: недаром генерал д’Бонфакон был так уверен, что «Авангард» попытается завербовать его внука.

Она незаметно запустила палец под рукав и включила «пленку». Как только вернется в Валлонэ, перешлет запись разговора генералу.

– Так вот зачем я тебе понадобился, – криво ухмыльнулся Марцелл.

Женщина с тревогой обернулась к Шатин. До сих пор ни Мабель, ни ее охранники как будто не замечали ее. Словно бы она была невидимкой или тенью. Теперь же старуха откровенно смерила ее взглядом, прикидывая, можно ли ей доверять. И, как видно, решила, что нельзя. Шатин натянула рукав пониже, чтобы надежней укрыть «пленку».

– Может быть, – начала Мабель, обращаясь к Марцеллу, но не сводя глаз с Шатин, – мы поговорим наедине?

Марцелл вслед за ней обернулся к Шатин.

– При нем можешь говорить все.

– При нем? – повторила Мабель таким странным тоном, что Шатин заподозрила: уж не догадалась ли та, что перед ними переодетая девушка. И на всякий случай проверила капюшон. Он надежно скрывал волосы.

– Да, при нем, – сердито повторил Марцелл. – Этот парень – мой проводник. Я ему доверяю, и, если ты что-то хочешь мне сказать, придется тебе говорить здесь.

От этих слов Шатин стало тепло, несмотря на окружавший их промозглый туман.

«Он мне доверяет. Генерал был прав».

– Ну что ж, – протянула Мабель, и лицо ее стало решительным. – Скажу тебе правду: мы с твоим отцом вместе готовили побег с Бастилии.

– Кстати, как тебе удалось бежать? – заинтересовался Марцелл, в котором вдруг проснулся офицер.

Мабель в ответ одарила его хитрой улыбкой и продолжала:

– Но твой отец заболел до того, как план был приведен в исполнение. Мы знали, что он долго не протянет. Поэтому я и послала тебе сообщение на его робе.

– Значит, это ты писала? – спросил Марцелл. – Не отец?

Мабель кивнула:

– Я решила, что твое детское прозвище послужит тебе подсказкой. Помнишь, когда ты был маленьким, у нас была такая игра: я оставляла тебе подсказки во дворце и, следуя им, ты находил приз?

– Здесь нет приза, – пробормотал Марцелл.

Мабель не обратила внимания на его слова.

– Я знала, что тело сына самого генерала д’Бонфакона не станут утилизировать на Бастилии, а доставят для этого в Валлонэ, а тебя, как ближайшего родственника, вызовут в морг подписать документы. Дальше оставалось только надеяться, что ты заметишь сообщение и сумеешь его прочесть.

– Прочесть я не сумел, поскольку давно разучился читать. – Марцелл выставил вперед подбородок, как капризный малыш.

– Ты не повторял буквы? – удивилась Мабель, и только теперь Шатин увидела в ней гувернантку. Теперь она без труда могла представить, как та укладывала воспитанника в постель, подтыкала ему одеяло и целовала на ночь.

– Нет, – резко ответил Марцелл. – Я бросил читать и писать, когда узнал о твоем обмане.

Шатин не сомневалась, что он хотел ее уколоть, но Мабель не казалась обиженной.

– Но ты все же нашел способ прочесть, – заметила она.

– Мне помогли.

– И тебе захотелось меня увидеть.

– Я прибыл в Монфер, чтобы тебя арестовать.

Мабель умиленно хмыкнула, как хмыкает мать, когда ребенок угрожает ей игрушечным пистолетом. И оглянулась на свою охрану. Стражи застыли вокруг нее тенями в тумане.

– Ну, мы оба с тобой прекрасно понимаем, что этого не будет.

– Мы тебя найдем. Я доложу деду, и он пришлет сюда специальный отряд полиции. Полные транспортеры дроидов. Тебя выгонят из норы и разоблачат.

– Не думаю, – покачала головой Мабель.

– Полагаешь, тебя не найдут?

– Полагаю, ты не расскажешь о нас генералу.

Лицо Марцелла вспыхнуло гневом, а Шатин задумалась: сердится он, потому что Мабель допустила такую мысль – или из-за того, что она права? Похоже, обе догадки были верны.

Но это еще ничего не значило. В любом случае, генерал все узнает от нее. Он затем и прислал ее сюда. Именно этот разговор откроет ей дорогу на Юэсонию.

Она уже почти чувствовала на лице живительный сол-свет.

Мабель еще ближе шагнула к Марцеллу. Шатин ждала, что тот отпрянет, но он остался на месте.

– Мы возвращаемся, – сказала женщина более жестким тоном. – «Авангард» восстанет снова. Мы выжидали своего часа, копили силы, выбирали удачный момент. А он вот-вот настанет.

– Ну что ж… – Марцелл явно растерялся и отвечал не слишком уверенно. – Мы… готовы вас достойно встретить.

– Это вряд ли, – заявила Мабель. – Поднимаются все ячейки. На этот раз мы не сдадимся.

– Когда этому настанет конец? – дрогнувшим голосом заговорил Марцелл. – Сколько еще рудников вы хотите взорвать? Сколько невинных должно умереть, прежде чем вы угомонитесь?

Мабель, словно не замечая его ярости, вздохнула:

– Ты еще не понял, да? «Авангард» никогда не прибегает к насилию и убийствам без крайней нужды. Мы просто хотим перемен. Хотим сделать Латерру лучше. Добиться подлинного равенства. Но первое и второе сословия не желают этого допустить. Они не могут обойтись без рабов. Без третьего сословия им не выжить. Ведь это мы трудимся на фермах, обеспечивая их едой. Это мы производим на фабриках все добро для их маноров. Это мы добываем на рудниках полезные ископаемые, необходимые для жизни. Они не позволяют нам осознать свою силу, а ведь мы – ноги, на которых стоит тело. Без нас Латерра рухнет. Мы хотим вернуть третьему сословию его права и раз и навсегда покончить с этой порочной и несправедливой системой.

Покосившись на Марцелла, Шатин увидела, что тот закрыл глаза, словно искал в себе силы противостоять Мабель.

– Ложь, – бормотал он себе под нос. – Все это ложь. Вы – банда террористов.

– Прекрати попугайничать, бездумно повторяя за дедом каждое его слово!

Впервые Мабель повысила голос, и Марцелл, вздрогнув, распахнул глаза.

– Ты ведь неглупый мальчик. Тебе дана редкая способность – думать своим умом. Если ты на секунду выключишь голос генерала д’Бонфакона в своей голове, то и сам увидишь, где правда.

Она некоторое время помолчала, а затем продолжала с прежней лаской в голосе:

– А когда ты это увидишь, то непременно придешь к нам. И станешь одним из вас.

Марцелл сжал зубы. Мотнул головой – раз, другой, третий, будто это должно было придать ему решимости. И сказал:

– Ну уж нет, этому никогда не бывать.

Шатин не сомневалась, что сейчас последует новая вспышка. Но Мабель, как ни странно, не рассердилась. Она улыбнулась все той же понимающей улыбкой, бросила на Шатин недоверчивый взгляд и шагнула к Марцеллу. Все его тело, казалось, обратилось в камень, когда бывшая няня положила руку ему на плечо и приникла к нему.

Губы женщины быстро зашевелились: она что-то шептала на ухо Марцеллу. Шатин в панике напрягала все силы, чтобы уловить ее слова. Она не вправе ничего пропустить. Нельзя дать генералу предлог отказаться от обещания. Она незаметно придвинулась на шаг ближе, но опоздала. Мабель уже отстранилась от своего бывшего воспитанника.

Шатин от досады хотелось вопить и топать ногами. По ошеломленному лицу Марцелла она видела, что он услышал нечто действительно важное. Надо любой ценой это узнать, чтобы исполнить свою часть договора с генералом и выбраться уже с этой проклятой планеты.

И вдруг ее мысли нарушила зазвучавшая в воздухе музыка.

Слабая, зыбкая, она походила на песню, которую доносил откуда-то ветер. Недоуменно оглядываясь в поисках источника звука, девушка задержала взгляд на Марцелле. Он больше не казался ни ошеломленным, ни испуганным. Его лицо выражало боль и тоску.

Шатин уставилась на старуху. Та не размыкала губ, но не было сомнений, что мелодия исходит от нее. Шатин впервые слышала этот мотив, а вот Марцеллу он, похоже, был хорошо знаком. По улыбке на испещренном морщинами, изнуренном лице женщины нетрудно было догадаться: это не просто песня.

В ней заключалось некое сообщение.

Они давно уже вернулись в круизьер, а Марцелл все никак не мог согреться. Руки тряслись, и ему было холодно. Очень холодно. И он подозревал, что промокшие на Торбее штанины тут ни при чем.

Тео на обратном пути пытался его разговорить: расспрашивал о детстве, про Мабель и про деда – но у Марцелла не было сил отвечать. Он так и не смог заставить себя заговорить. В конце концов мальчишка отстал.

За окнами было черным-черно. Сол-1 зашло, и началась непроглядная ночь. Двенадцать часов беспросветной темноты. Марцелл, родившийся в сезон Темнейшей Ночи, другого неба не знал. Искусственный сол-свет, струившийся с купола в Ледоме, не в счет. Он даже представить себе не мог, как все будет выглядеть, когда Латерра вступит в сезон Синей Зари и в ночном небе проступит лазурное свечение Сола-3.

Кругом было темно, под ними проплывали промерзшие Затерянные земли, а мозг Марцелла пылал смятением. Он больше ничего не понимал – ни в своей жизни, ни вообще в окружающем его мире. Мысли и воспоминания, как ни силился юноша расположить их в логическом порядке, смешались в клубок.

Мабель уверяла, что отец невиновен. Что он не взрывал рудник во время Восстания 488 года. Но это не могло быть правдой. За что же тогда его сослали на Бастилию? Невинных не отправляют в тюрьму!

Но тут ему вспоминалась Надетта, ожидающая в камере полиции приговора за убийство премьер-инфанты. Марцелл и сейчас сомневался, что гувернантка причастна к этому страшному злодейству. Да Надетта любила малышку Мари, как собственное дитя. Возможно ли, что и она тоже одурачила Марцелла? Как раньше – Мабель?

И еще были слова, которые Мабель нашептала ему на ухо. До того, как принялась напевать смутно знакомую мелодию. Незатейливый мотив звучал в голове Марцелла с тех пор, как они покинули Торбей. Эту песню он знал, но откуда? Когда ее слышал? И какое отношение имеет она к словам Мабель?

«Я могу доказать, что твой отец невиновен. Накануне ареста я спрятала доказательства во дворце, в своей комнате. И с тех пор ждала, когда ты повзрослеешь и будешь готов их увидеть».

Его размышления нарушило громкое бурчание, исходившее, как он вскоре понял, из живота Тео. Марцеллу стало стыдно, что он до сих пор не предложил мальчишке поесть. Так ушел в свои мысли и переживания, что даже не подумал, проголодался ли его спутник.

«Проголодался? – добил его голос совести. – Да бедняга умирает от голода!»

Порывшись в багажном ящике, Марцелл отыскал две протеиновые плитки.

Протянув одну Тео, он принялся разворачивать вторую.

Тео наблюдал за ним так настороженно, будто впервые увидел протеиновую плитку и не знал, что с ней делают. Марцелл откусил кусочек, показывая, что это съедобно.

После этого парнишка уже не колебался. Он мигом сорвал обертку и, целиком запихнув угощение в рот, принялся жевать его.

Марцелл круглыми глазами смотрел, как мальчик моментально прикончил плитку. Потом перевел взгляд на свою, чуть надкушенную, которую так и держал в руках.

– Хочешь и эту тоже?

Он едва успел договорить: Тео выхватил плитку у него из руки, и она тоже исчезла в мгновение ока.

– Сдается мне, ты слегка проголодался, – пошутил Марцелл.

Мальчик, откинувшись на сиденье и раскинув руки в стороны, выглядел довольным и спокойным – куда больше, чем на пути в Монфер. Теперь и вправду можно было поверить, что он всю жизнь раскатывал на круизьерах.

– Извини за любопытство… – заговорил Тео после недолгого молчания. – Но почему ты не примкнул к «Авангарду»?

– Потому что не вижу в существующем Режиме ничего дурного, – машинально ответил Марцелл. И, еще не закончив фразы, понял, что поет с чужого голоса.

«Прекрати попугайничать, бездумно повторяя за дедом каждое его слово!»

– Серьезно?

Метнув взгляд на Тео, он увидел худое чумазое лицо и тощее тело под слоями черной ткани с бесконечными карманами и проволочными стяжками. Потом перед глазами встали монферские халупы, убогие жилища горняков. И Марцелла едва не стошнило.

– Ну, – отводя взгляд, промычал он. – Даже если нынешний Режим и несовершенен, насилием ничего не исправишь.

– Мабель сказала, что «Авангард» избегает насилия.

– Солгала, – отрезал Марцелл, но ответ вышел слишком поспешным. И слишком злым. Он постарался смягчить тон. – Разумеется, «Авангард» прибегает к насилию. Они только насилием и действуют. В результате взрыва на руднике семнадцать лет назад погибло шестьсот рабочих.

– А она уверяет, что они этого не делали, – напомнил Тео.

Впрочем, Марцелл не нуждался в напоминаниях. Он только об этом и думал. Шепот Мабель неотступно звучал у него в голове.

«Я могу доказать, что твой отец невиновен».

Доказать? Интересно, каким образом?

Марцелл даже не представлял, что могло бы сейчас, семнадцать лет спустя, оправдать его отца. К тому же, что бы бывшая гувернантка ни прятала в своей комнате, это наверняка уже давно нашли. Сколько дворцовых слуг занимали ту комнату после ее ареста? В последнее время там жила Надетта.

– Ты ей не веришь? – прямо спросил Тео.

Марцелл скользнул по нему взглядом:

– Что?

– Ты не поверил Мабель? Когда она сказала, что твой отец не взрывал рудник?

Марцелл тяжело вздохнул:

– Я уже не знаю, чему и верить.

И юноша не кривил душой.

Все, на чем он прежде стоял, считая это надежной опорой, вдруг зашаталось под ногами, будто от страшного землетрясения, какое уничтожало целые города Первого Мира.

– А если ты передумаешь? Мабель объяснила, как с ней можно связаться?

– Ты что, хочешь, чтобы я вступил в «Авангард»?

Вырвавшийся у Марцелла вопрос заметно ошарашил мальчишку.

– Это не мое дело, – поспешно открестился он.

– Правда? – осведомился Марцелл. – А выглядит так, будто ты уговариваешь меня предать свою планету.

Тео потупил взгляд, потер пятно на штанине.

– Честно говоря, мне до фрика, что ты сделаешь.

– А по-моему, все обстоит иначе. – Голос Марцелла вдруг так зазвенел, что его попутчик изумленно поднял взгляд. И увидел, что д’Бонфакон смотрит на него в упор. – Вот скажи мне, только честно: если бы ты мог завтра же свергнуть Режим и изменить систему – ты бы это сделал? Ты ведь считаешь ее несправедливой, да?

Серые кошачьи глаза мальчишки заморгали, и не в первый раз уже Марцеллу показалось, что Тео что-то пытается ему сказать.

Посмотри на меня.

Увидь меня!

Пойми меня!

«Что понять? – хотелось крикнуть Марцеллу. – Я ведь именно это и пытаюсь сделать».

Сдавшись, он со вздохом опустился на свое место.

– Можно подумать, что кого-то интересует мое мнение, – тихо проговорил мальчик.

Марцелл, удивленный этим ответом, взглянул на него:

– Меня интересует.

Тео мрачно, невесело усмехнулся:

– Ну да, ты ведь не такой, как все второе сословие.

У Марцелла внезапно пересохло во рту. Он понятия не имел, как на это ответить. И надо ли вообще отвечать. Но мальчишка вдруг вздрогнул, как будто его что-то отвлекло, и, досадуя на помеху, уставился себе на внутреннюю сторону предплечья. Марцелл заинтересованно наблюдал, как его спутник несколько раз стукнул по «пленке» пальцем, сбрасывая информацию, которая появилась на экране.

– Комендантский час, – ответил на его немой вопрос Тео.

«И верно!» – спохватился Марцелл, коря себя за глупость, и посмотрел на встроенные в борт круизьера часы. Он совершенно забыл об ограничениях, введенных для третьего сословия.

– Извини, – сказал он. – Я позабочусь, чтобы тебя не задержали.

– Обойдусь, – бросил в ответ мальчик. – И сам как-нибудь выкручусь.

Марцелл вскинул руки:

– Ладно-ладно.

«Пленка» снова засветилась, и Тео, издав стон, нажал очередную кнопку. Глядя на светящийся экран, имплантированный в руку попутчика, Марцелл против воли, не в первый раз уже, вспомнил девушку, которую встретил вчера в Трюмах.

Алуэтт.

У нее тоже должна была быть «пленка». А вместо нее обнаружился длинный прямоугольный шрам.

– Чего уставился? – проворчал Тео, одергивая рукав.

Марцелл отвел взгляд от его руки:

– Ничего. Просто подумал: ты встречал когда-нибудь людей без «пленки»?

– А как же! – фыркнул мальчишка. – Тебя.

– Нет, я имею в виду таких, у кого она удалена.

– «Пленку» удаляют только чокнутые дезертиры. Остальные без нее просто не могут жить.

Марцелл невольно рассмеялся:

– Ты, я вижу, не любишь дезертиров.

– А с какой стати их любить? Лодыри, вообразившие, будто они лучше нас, потому что живут вне Режима, пробавляясь любовью, добротой, песенками и опилками.

– Вряд ли они едят опилки.

– Да что бы эти типы ни ели, – отмахнулся Тео. – Они сумасшедшие, могут любой фортель выкинуть. Я их терпеть не могу.

– А у тебя есть знакомые дезертиры?

Тео скрестил руки на груди:

– Нет и, надеюсь, не будет.

Марцелл усмехнулся, обрадовавшись возможности сменить тему:

– Тогда откуда ты знаешь, что не любишь дезертиров?

– Я их не люблю из принципа.

– То есть ты хочешь сказать, что они еще… существуют?

– Ясно, существуют.

– Но ведь, – неуверенно начал Марцелл, – мой дед много лет назад полностью их ликвидировал.

– Ха! – фыркнул Тео. – Ты, видать, еще многого не знаешь.

– Чего же, например? – навострил уши Марцелл.

Мальчик поспешно потупил взгляд:

– Да так, ничего. Не важно.

– Неужели дезертиры и впрямь существуют? Но где живут эти люди?

Мальчик покачал головой:

– Понятия не имею. Говорю же, я с ними не знаком.

Марцелл откинулся затылком на спинку сиденья и попытался вспомнить лицо Алуэтт. Ее образ с каждым часом бледнел в памяти. Он задумался, увидит ли ее снова.

– А знаешь, – пробормотал он, – я вчера встретил в Трюмах одну девушку. Не исключено, что из дезертиров, хотя точно не знаю. Просто она никак не идет у меня из головы.

Он ждал ответа – может быть, новой порции озлобленной брани в адрес дезертиров, но мальчик как-то странно притих.

– А с тобой такого не случалось? – спросил Марцелл. – Не бывало, что встретишь кого-то, а потом все время о нем думаешь?

– Не-а, – равнодушно ответил Тео.

– Совсем никогда?

– Ни разу.

Марцелл вдруг выпрямился, вдохновленный пришедшей ему в голову мыслью:

– Слушай, а может, ты ее знаешь?

– Я же сказал, что не знаю никаких дезертиров.

– Но я почти уверен, что она живет в Трюмах. Алуэтт. Не слышал такого имени?

– Не-а, – опять повторил мальчик.

Марцелл почесал подбородок:

– Странное дело. Я не нашел ее в Коммюнике.

– Откуда же ей быть в Коммюнике, если она из дезертиров?

– Не знаю, – пожал плечами Марцелл. – Просто странно…

– А может, девчонка тебе наврала и на самом деле ее зовут совсем не так. Не приходило в голову? – Тон Тео стал таким холодным и колючим, что Марцелл поежился.

– Ты думаешь?

– Вполне возможно.

– Ну и как же мне ее искать? То есть я даже не знаю, откуда она и увижу ли я ее снова. А если увижу? Что я ей скажу?

Мальчишка холодно смотрел на него:

– Откуда мне знать?

Марцелл беспомощно покусал губу:

– Послушай, а можно мне попробовать?

– Что, прости?

– Ну, попрактиковаться. На тебе.

– В смысле? – Ясно было, что мальчишка не понимает, о чем его просят.

– Ну, ты мне подыграешь: будешь изображать Алуэтт. Согласен?

– Нет. Не хочу.

– Но почему? – уговаривал его Марцелл. – Мне нужна помощь. Я не умею разговаривать с девушками. Они… э-э-э… они меня все как будто боятся. Или хихикают и убегают. Я не знаю, что ей сказать. Ну, не мог бы ты на минутку притвориться девушкой?

– Притвориться? – повторил Тео.

– Да, всего на минутку.

Мальчик вздохнул и уступил:

– Ну ладно.

Марцелл сел прямо и откашлялся.

– Хорошо. Так, значит, я начинаю.

Тео скептически поднял бровь, но промолчал.

Марцелл снова прочистил горло:

– Гм… здравствуй, Алуэтт. Как поживаешь?

– Нормально, – буркнул Тео. – Живу себе потихоньку.

– Я давно тебя не видел. Где ты была?

– Да так, знаешь ли, то здесь, то там, – выдавил Тео.

Марцелл замялся. Что-то у них не получалось.

– Нет, ты все не так делаешь.

Тео смотрел на него пустыми глазами.

– Ты попробуй и вести себя, как девушка.

– Откуда я знаю, как они себя ведут?

– Ладно, – вздохнул Марцелл, – а если я возьму тебя за руку, вот так…

Он взял руку Тео в свою и нежно погладил ее большим пальцем. И сразу заметил, как порозовели щеки мальчишки под слоем грязи.

– Да, – возликовал он, ткнув пальцем ему в лицо. – Вот так!

Мальчик с ужасом отдернул руку:

– Не хочу.

– Да ведь у тебя как раз стало получаться.

– Хватит, я сказал, – отрубил Тео столь решительно, что дальше до самого Валлонэ оба молчали.

Когда круизьер, причалив у стоянки в Трюмах, с шипением открыл дверь, мальчик выскочил так, словно отчаянно спешил скрыться.

– Эй, погоди! – крикнул ему вслед Марцелл, задержавшись в дверях машины.

Тео остановился, обернулся, глубоко засунув руки в карманы:

– Чего тебе?

Марцелл был в затруднении. Они пережили вместе настоящее путешествие, и теперь он не знал, как лучше все закончить. Нельзя же просто так отпустить мальчика. Достав телеком, он принялся стучать по экрану.

– Вот, я тебе жетоны должен. За труды.

Марцелл мог бы поклясться, что лицо мальчика стало печальным. Хотя в темноте легко ошибиться.

Тео опустил взгляд на свою «пленку», засветившуюся сообщением о переводе.

– Спасибо, – пробормотал он и повернулся, чтобы уйти.

– Подожди! – Марцелл выскочил из круизьера и побежал за ним. – Не окажешь мне еще одну услугу?

– Что такое? – закатил глаза мальчишка.

– Попробуй разузнать что-нибудь об Алуэтт. Поспрашивай, вдруг узнаешь, где она живет. Хоть какие-нибудь сведения раздобудь.

– Ладно! – И Тео снова заторопился прочь.

– Я тебя еще найду! – крикнул ему Марцелл, но ответа не дождался. Мальчишку уже поглотила ночь.

Алуэтт давно пора было в постель, а она еще только закрыла седьмой том «Хроник» и бережно вернула тяжелую книгу в матерчатом переплете на библиотечную полку. Вставив ее между шестым и восьмым томами, девушка выровняла корешки и глубоко, беспокойно вздохнула. Неужели она и на самом деле на это решилась?

Надумала покинуть Обитель.

Уйти из Трюмов.

Алуэтт обдумывала свой план весь день до самого вечера. Благодарственное молчание за ужином далось ей легко. Мысли были так заняты маршрутами, расстояниями и вопросом, что взять с собой, – что она за всю трапезу не издала ни звука. В задумчивости она даже забыла о тушеной картошке, так что принципаль Франсин пришлось ее поторопить.

Вот уж чего прежде никогда не бывало.

Она решила уйти сразу после завтрака. Самое подходящее время. Пока сестры на все утро закроются в Зале собраний для Безмолвного Размышления, ей положено находиться в библиотеке. Запросто успеет уйти незамеченной и спокойно вернуться к обеду, никто ее и не хватится.

Во всяком случае, Алуэтт на это надеялась.

Ни жетонов, ни «пленки» у нее не было, так что взять круизьер не выйдет. Придется идти пешком.

Изучив по «Хроникам» карты Валлонэ и Латерры и отыскав на них извилистый ручей, уводивший в лес Вердю, Алуэтт подсчитала, что на дорогу туда и обратно уйдет немногим больше двух часов. Значит, если она хочет вернуться к обеду, у нее останется меньше часа на поиски поляны, где голограмма показала ей узор из теней и мигающую красную точку.

Вернувшись к библиотечному столу, девушка стала рассматривать перерисованную на листок карту. Алуэтт не осмелилась вернуться в отцовскую комнату за подсвечником – боялась, что попадется. Вместо этого она скопировала с карты в «Хрониках» планы Валлонэ и леса Вердю, не забыв отметить все приметные ориентиры. Рисунок вышел довольно грубым и примитивным, но должен был сослужить свою службу.

Алуэтт закрыла чернильницу, сложила листок и спрятала его в карман хламиды, отогнав неотступно преследовавшее ее чувство вины. Она знала, что придется солгать сестрам. Завтра вечером они спросят, как прошел ее день, а ответить правду она не сможет.

«Всего один раз», – напомнила себе Алуэтт. Она будет твердить это, словно заклинание, целую ночь.

Всего один раз.

Она обманет сестер и отца только в этом.

Может же у нее быть секрет, всего лишь один.

Она выберется из убежища утром. Она разгадает загадку светящейся красной точки. А потом вернется и снова будет хорошей и преданной Обители воспитанницей, чтобы однажды – надо надеяться, уже скоро – стать настоящей сестрой.

Утешаясь этой последней мыслью, Алуэтт на цыпочках вышла из библиотеки и очень тихо закрыла за собой дверь. Сестры и отец уже спали. В Обители ложились рано.

Достав из кармана отвертку, девушка присела на корточки, так что глаза оказались вровень с дверной ручкой, и отвернула металлическую крышку охранной панели. На ночь принципаль Франсин всегда запирала библиотеку и для пущей надежности устанавливала сигнализацию. Раньше Алуэтт не случалось входить сюда в неурочные часы. И уж совершенно точно она прежде не думала о том, чтобы взломать сигнализацию.

Вплоть до этой ночи.

Но в преддверии побега требовалось попасть в библиотеку: нужны были карты и прочие сведения, чтобы завтра найти дорогу в лес Вердю. Теперь надо было переустановить сигнал: тогда никто не узнает о ее проделке.

Два красных проводка, которые Алуэтт выдернула из гнезд, легко встали на место. Дважды моргнул красный огонек, показывая, что сигнализация включена.

Привинтив крышку на место и вернув отвертку в карман, девушка прокралась по коридору к себе в спальню, бесшумно повернула ручку, проскользнула в дверь и тихо прикрыла ее за собой.

И чуть не взвизгнула, увидев сидевшую у нее на кровати принципаль Франсин.

– Добрый вечер, Алуэтт, – ровным голосом приветствовала ее старшая сестра.

У Алуэтт сердце готово было выпрыгнуть из груди, а щекам вдруг стало горячо. Зачем глава Обители ждет ее в комнате?

– С тобой все в порядке? – Принципаль Франсин сквозь очки с половинками стекол всмотрелась в лицо девушки.

– Да-да, все хорошо! – выпалила Алуэтт, спешно высматривая на лице Франсин признаки подозрительности. Но сестра спокойно встретила ее взгляд.

– Я… мне не спалось, – заторопилась Алуэтт. – Вот я и пошла на кухню за водой. – Она опустила взгляд на свои пустые руки и быстро добавила: – И выпила ее.

Вот уже и началось.

Она лгала.

И делала это до ужаса неумело.

Несколько бесконечно долгих секунд принципаль Франсин смотрела на воспитанницу, и сердце той бешено колотилось о ребра. Алуэтт не сомневалась, что эта суровая женщина видит ее насквозь.

– Я хотела поговорить с тобой. – Сестра указала место на кровати рядом с собой. – Может, присядешь?

Алуэтт с трудом сглотнула, выдавила: «Конечно» – и села.

Но едва она опустилась на постель, как принципаль Франсин оказалась на ногах. Алуэтт в ужасе смотрела, как сестра меряет шагами ее комнатушку, крепко сцепив руки за спиной. Даже в такой поздний час ее отливающие сталью седые волосы были стянуты в безупречный и какой-то беспощадный пучок.

Знает или нет?

Конечно знает. Ей все известно. Это же принципаль Франсин. Она наверняка знает про вылазку в Трюмы. Про того парнишку с разбитой головой. Знает, что Алуэтт рылась в отцовских вещах и нашла подсвечник. Ей, без сомнения, известно, что девушка взломала замок и пробралась в библиотеку срисовывать карту. Глава Обители все знает, как же иначе?

И вот пришла сюда, чтобы наказать Алуэтт.

Каков будет приговор?

В последний раз принципаль Франсин наказывала Алуэтт, когда той было шесть лет и они с отцом всего два года прожили в убежище. Девочка тогда, играя с кухонной кастрюлькой, колотила ею в дверь Зала собраний. Сестры глубоко погрузились в молитвы, но Алуэтт так не терпелось испытать старый буквенный код Первого Мира, которому ее научила сестра Дениза, что она не удержалась.

«П-Р-И-В-Е-Т», – выстукивала она по двери, используя для обозначения каждой буквы свою последовательность ударов. Дощатая дверь под кастрюлей гудела, как барабан. Девочка просто играла, что взять с ребенка? Но принципаль Франсин была другого мнения. Она примерно наказала Алуэтт, вдвое увеличив ей задание по письму на неделю.

А всего-то за гремящую кастрюльку.

Что ждет ее теперь, девушка и вообразить не могла.

– Алуэтт, – заговорила наконец принципаль Франсин. – Мы с сестрами сегодня посовещались… – она перестала шагать и сверху вниз уставилась на воспитанницу, – о тебе.

У Алуэтт внутри что-то оборвалось. Ну вот, этого и следовало ожидать. Значит, все сестры в курсе – и делу конец. Конец всем ее планам. Ведь теперь ей уж точно не выбраться из Обители. За нею будут пристально следить, чтобы она не сбежала, не вздумала самовольно покинуть убежище и ничего больше не взломала.

Ей не попасть даже в Трюмы, не говоря уже о лесе Вердю.

– Ты прилежно работаешь, Алуэтт. В самом деле, весьма прилежно.

Теперь она никогда не узнает тайну подсвечника, не найдет мигающую красную точку.

– Ты стараешься на уроках и прилежна в работе. Ты усердно стираешь пыль с библиотечных книг и прекрасно о них заботишься.

Она не узнает правды об отце.

– Правда, упражнениями из ритуала Спокойствия ты овладела не совсем уверенно, но ты стремишься к совершенству. Ты любящая дочь и ценный член нашей общины…

Постойте! Что?..

До Алуэтт наконец дошел смысл слов принципаль Франсин.

Вместо суровых упреков и перечисления наказаний та ее хвалила! На памяти Алуэтт такое произошло впервые. Ну и дела!

– Мы все очень гордимся тобою.

Девушка изумилась еще сильнее:

– Мною?

Принципаль Франсин вздернула бровь: как на уроке, когда Алуэтт не могла ухватить ее мысль. И кивнула:

– Да, Маленький Жаворонок, именно так.

– Ох, я… я… – запнулась Алуэтт. – Спасибо!

Она не знала, что еще сказать, поскольку была поражена до глубины души.

И тут сестра опустила руку в карман, достала длинную нить металлических бусин и протянула ее девушке:

– Вот, смотри. Знаешь, что это?

– Ваши четки? – сказала Алуэтт.

Зачем принципаль Франсин показывает ей четки? Алуэтт миллион раз их видела.

– Нет, это твои четки.

Алуэтт подняла взгляд от бусин к Франсин.

– Что? – Голос у нее дрогнул.

– Это твои четки, – повторила сестра.

– Но… как же? И почему?

Принципаль Франсин коротко, скупо кивнула. И пояснила:

– Да потому, что ты теперь – одна из нас. Ну, вернее, скоро будешь, когда примешь последний обет, для чего, как тебе известно, требуется время на подготовку. Но четки я хочу отдать тебе уже сейчас.

Девушка потрясенно молчала, пока сестра, склонившись, торжественно надевала бусы ей на шею. Тяжесть ожерелья была весомой, значительной. Оно оказалось тяжелее, чем представлялось Алуэтт. Она словно бы ощутила груз ответственности, воплощенный в этих четках.

Подняв дрожащую руку, Алуэтт поймала металлическую бирку на груди. На вид точно такую же, как и у всех сестер. Но, перевернув ее, вместо «Жаке», «Франсин» или «Мьюриэль» она прочла: «Маленький Жаворонок».

Затаив дыхание, Алуэтт водила пальцами по выгравированным на металле буквам. Ей надо было увериться, что они настоящие. Что четки ей не приснились. Хотя этот сон она видела много лет. С тех самых пор как они с отцом попали в Обитель и Алуэтт узнала про ее обычаи и священную миссию, девочке грезилась эта великая минута.

А теперь вот все случилось на самом деле.

Алуэтт ждала взрыва радости, думала, что ее будет просто распирать от гордости. Она наконец-то добилась своей цели. Стала сестрой. Полноправным членом Обители. Но где же восторг? Чувство победы? Ей бы похвалить себя за усердие, которое она неизменно проявляла на протяжении последних двенадцати лет.

Однако какое там! Алуэтт сейчас могла думать только о последних двенадцати часах. О том, как она нарушала правила. Предавала сестер. И отца. Как тайком покинула Обитель, никому не сказав ни слова.

И более того, завтра собиралась проделать это снова.

Ничего не ведая об обуревавших девушку чувствах, принципаль Франсин вновь отрывисто кивнула и – что делала чрезвычайно редко – наградила воспитанницу улыбкой:

– Добро пожаловать в наши ряды, сестра Алуэтт.

Алуэтт тоже растянула губы в улыбке и сумела с энтузиазмом ответить:

– Спасибо! Большое спасибо!

Но сейчас она меньше всего чувствовала себя полноправным членом Сестринской обители.

Едва ее укрыли тени Трюмов, Шатин сдернула с головы капюшон и упала на колени, судорожно втягивая в себя воздух. Всю обратную поездку на круизьере она чувствовала, что задыхается. Стены проклятой машины смыкались по миллиметру в секунду, и ей уже стало казаться, что они раздавят ее насмерть.

Расстегнув молнию плаща, она впустила под одежду холодный воздух. Впервые в жизни Шатин было слишком жарко, и жгучий ветер латерранской ночи непривычно освежал ее.

Ни за что нельзя было соглашаться на ту глупую игру. А ведь до сих пор все шло замечательно. Ей все удалось. Она получила те самые сведения, которые нужны были генералу.

– «Притворись девушкой», – зашептала она, с издевкой передразнивая Марцелла. – «Ты будешь Алуэтт». Тьфу! – Она сплюнула. – Да я лучше сдохну, чем стану этой лупоглазой маленькой девицей, которая еще вдобавок живет среди дезертиров.

Сама не зная почему, Шатин не доверяла этой девчонке. Хоть и видела ее всего несколько минут в коридоре Седьмого трюма, когда та удирала. Однако чуяла, что с Алуэтт надо держать ухо востро. А нюх редко ее подводил.

Когда холод наконец успокоил девушку, она встала, застегнула плащ и, натянув на голову капюшон, снова стала прежней Шатин. А не той краснеющей неуклюжей дурындой из круизьера, в которой сама себя не узнавала.

Закатав левый рукав, она отстучала на «пленке» доступ к сделанной на Торбее записи. Запустила воспроизведение и стала внимательно слушать, дожидаясь начала разговора между Марцеллом и Мабель. Но в ее аудиочипе слышался только шум помех. Она опустила взгляд на экран – там мельтешили цветные пиксели.

О Солнца! Мятежники как-то сумели заблокировать сигнал. Позаботились о том, чтобы ничего нельзя было записать.

Шатин, застонав, стерла бесполезный файл.

Придется просто вспомнить все, что было сказано.

Девушка вызвала генерала д’Бонфакона по аэролинку. Шатин не ожидала, что он ответит. Час был поздний, и она собиралась просто оставить сообщение, что вернулась с хорошими новостями, но через несколько секунд на экране появилось лицо генерала.

– Добрый вечер, Ренар, – произнес он все с тем же изысканным выговором. Неужели второе сословие иначе говорить не умеет? Как резко и надменно это звучит.

– Добрый вечер. – Шатин старалась подражать его интонациям, но получилось глупо.

– Надеюсь, твое появление после комендантского часа означает, что ты усердно собираешь для меня информацию.

Шатин распрямила спину, словно уверенная осанка могла передаться через аэролинк.

– Именно так.

Губы собеседника дрогнули в улыбке.

– Отлично, тогда докладывай.

Сглотнув, Шатин приготовилась выложить д’Бонфакону все, что произошло на Торбее, – описать каждое слово, каждый взгляд Марцелла, каждую заминку в его речи, – но у нее вдруг перехватило горло. Вспомнилось страдальческое лицо Марцелла на обратном пути, и ей внезапно стало стыдно. Ничего подобного Шатин прежде еще не испытывала. Она откашлялась и снова сглотнула, избавляясь от едкой горечи в животе. Но дурнота не проходила. Невесть почему от мысли, что приходится доносить генералу о поступках Марцелла, ей стало физически плохо.

«Нет, – приказала она себе. – Не размякай, сейчас не время. Ты уже у самой цели».

– Ну же? – поторопил генерал.

«Он просто надменный хлыщ из второго сословия, этот Марцелл. С какой стати из-за него переживать? Он таких, как ты, небось и за людей не считает».

Шатин открыла рот – в нем было сухо, как в пустыне.

– Я… мы…

Генерал вздохнул:

– Я очень занят, Ренар. Есть у тебя сведения или нет?

Шатин взглянула в темное небо, подумала о Солнце Юэсонии. О вожделенной свободе.

И заставила себя вернуться мыслями в круизьер. Марцелл склонился к ней, взял за руку: «Ты мне подыграешь… будешь изображать Алуэтт».

– Его вызвали в Монфер. – Слова хлынули из нее, как вода из лопнувшей трубы. – Он получил сообщение от бывшей гувернантки с просьбой о встрече.

Генерал прищурился, соображая:

– От Мабель Дюбуа?

– Да. Он поехал в Монфер и встретился с ней на Торбее. Это такое болото…

– Я знаю, – перебил д’Бонфакон.

– О, простите. В общем, Мабель пришла не одна, а с телохранителями. Думаю, с боевиками «Авангарда». Я их насчитала восемь. Значит, поблизости могла быть целая ячейка.

Выговорив эти слова, Шатин задрожала, потому что до нее наконец стало доходить, что она творит.

Она выдала ячейку «Авангарда». То есть сделала как раз то самое, во что ни при каких обстоятельствах не собиралась впутываться. Политика Режима, революции, войны – все это совершенно ее не касается.

«Это ради того, чтобы вырваться с проклятой Латерры», – напомнила себе Шатин, но впервые за все время привычное оправдание ее не утешило.

– И Мабель пыталась завербовать моего внука, – утвердительно произнес генерал, вернув ее мысли к непосредственной теме беседы.

Шатин беспокойно огляделась. Трюмы молчали. Никого не видно. Еще бы, давно настал комендантский час.

– Да, но не тут-то было. Разумеется, он не попался на ее удочку. Он очень предан Режиму.

В лице генерала что-то дрогнуло.

– Что еще?

Шатин вспомнила туман на болотах. И мотив, который напела Марцеллу гувернантка. Она почти не сомневалась, что эта песня была сигналом, что-то значила для Марцелла.

– Не думаю, что «Авангард» так просто отстанет от Марце… от офицера д’Бонфакона. Мне кажется, они с ним еще свяжутся. В самое ближайшее время.

– Это все?

– Простите, – заспешила Шатин. – Я хотела записать разговор, но они как-то сумели заглушить сигнал. У меня на «пленке» одни помехи.

– Хм, – многозначительно произнес генерал, и Шатин стало не по себе.

Она ждала, что он заговорит, похвалит ее, скажет, что она хорошо справилась с работой. Что честно выполнила свои обязательства. Что вояжер на Юэсонию уже ждет ее. Но д’Бонфакон молчал, застыв при этом столь неподвижно, что Шатин подумала, уж не оборвалась ли связь.

– А как, – решилась она спросить, – насчет моей награды?

– Насчет награды? – повторил генерал тоном, словно бы слышал об этом впервые.

– Вы обещали мне билет на Юэсонию, если я прослежу связь Марцелла с «Авангардом» и доложу вам.

Задумчивый взгляд генерала не сулил добра.

– Я сказал не совсем так.

Шатин ощутила подступающую панику. Она старалась говорить все так же спокойно и ровно, но поняла, что проиграла бой.

– Именно так. Сказали, что если я добуду нужные вам сведения, то вы…

– А вот тут, – прервал ее генерал, – мы, видишь ли, расходимся во мнениях.

– Расходимся? – Шатин сжала кулаки. – В каких мнениях?

– Относительно того, какая информация мне нужна.

Кровь застучала у нее в ушах. Шатин не смела заговорить, боясь, что с языка сорвутся все бранные слова, известные третьему сословию.

Лицо генерала на миг смягчилось, словно он готов был извиниться за то, что собирался сказать.

– Откровенно говоря, наши сведения об активности «Авангарда» постыдно ограниченны. Мятежники вербуют новых сторонников, строят козни Режиму, копят силы, а мы понятия не имеем, где их искать. Каждый новый день, когда их местонахождение остается тайной, – это проигранный день сражения. Нам нужно отыскать их основную базу, чтобы прихлопнуть всех одним ударом.

– А я тут при чем? – сквозь зубы выдавила Шатин. – Обо всем, что было в Монфере, я рассказала. Я свое дело сделала.

– Да, ты сегодня выказала большие способности. Марцелл явно тебе доверяет, как и боевики из «Авангарда».

– Эти как раз нет. Вспомните, они ведь заглушили сигнал для моей «пленки».

– Да, но они подпустили тебя к себе.

– Это еще не значит, что я сумею найти их базу.

Генерал вздохнул:

– Ради твоего же будущего надеюсь, что сумеешь.

Шатин рассвирепела.

– Вы не имеете права! – выкрикнула она. – Мы же договорились. А условия договора менять нельзя. Я хочу на Юэсонию.

– И ты туда попадешь, – невозмутимо ответил генерал. – Как только определишь расположение тайной базы «Авангарда».

– Латерра, но как я ее найду?! Откуда мне знать, где эти типы прячутся? Они могут оказаться где угодно! Да хоть в Затерянных землях!

Однако пронять д’Бонфакона ей не удалось.

– Попробуй рассуждать логично, Ренар.

– Что?

– Ты же сама сказала, что «Авангард» не отстанет от моего внука. Они вскоре вновь попытаются с ним связаться. А значит, Марцелл окажется самой надежной нитью, которая приведет тебя к базе террористов.

Шатин хотелось заорать. Хотелось помчаться прямо в Ледом, вытащить генерала из его дурацкого кожаного кресла и свернуть ему толстую шею. Но она понимала: это невозможно. Ей никогда не пробиться в купол и тем более не добраться до дворца, не говоря уж о том, чтобы отомстить д’Бонфакону.

Неужели она проиграет, подобравшись так близко к заветной цели? Ну надо же, облом за обломом: сперва Капитан, теперь генерал…

– Держи меня в курсе своих успехов, – сказал д’Бонфакон, уже протягивая руку к экрану, чтобы отключить аэролинк.

– Стойте! – завопила Шатин, но было поздно. Лицо генерала исчезло с экрана, и она осталась совсем одна на темных улицах Валлонэ.

Шатин не могла поверить в случившееся. Поманили и выдернули наживку из-под самого носа. Она хорошо знала этот прием. Генерал ее обжулил. Причем проделал все так же легко и быстро, как она сама невесть сколько раз обманывала других.

И что ей теперь делать? Ничего себе задачка – найти расположение тайной базы революционеров!

Вздохнув, она полезла в карман плаща и нащупала то, что успела стянуть в круизьере. Вытащила титановое кольцо Марцелла. То, что он носил на левой руке. Болван так увлекся, разыгрывая свой спектакль и воркуя с воображаемой Алуэтт, что даже не заметил, как Шатин, убирая руку, сдернула с его пальца кольцо.

– Тупой хлыщ, – буркнула она, поворачивая на ладони сверкающий трофей, разглядывая его в блеклом, неровном свете немногочисленных исправных фонарей.

Углубившись в Трюмы на обратном пути к дому, Шатин надела кольцо на палец. Марцелл носил его на мизинце, а ей оно свободно налезло на большой. Как ни презирала она себя за эту мысль, ей нравилось, как выглядит палец с кольцом. Она как будто унесла с собой малую частицу самого Марцелла.

Жаль, что нельзя оставить кольцо себе. Завтра она с утра пойдет прямо к Капитану, узнает, что можно за него выручить.

А безделушка-то определенно чего-то стоит. Может, не столько, чтобы набрать недостающую сумму на перелет до Юэсонии, но сейчас любая сумма пригодится. Тем более что на генерала д’Бонфакона, похоже, надежда слабая, придется выкручиваться самой.

Шатин сильно сомневалась, что сумеет выяснить расположение базы «Авангарда». Однако попробовать можно. Эх, знать бы еще, с чего начать!

«С Марцелла, – подсказал ей внятный голос рассудка. – Генерал прав. Начни с Марцелла. Это единственная зацепка».

Шатин поплотнее запахнула плащ и пошла дальше. Надо как следует выспаться. Может быть, завтра утром в голове прояснится и все будет выглядеть иначе. Первым делом следует отдохнуть.

Но на подходе к Седьмому трюму девушка явственно услышала за спиной шаги. Обернувшись, она увидела лишь пустой темный переулок. И в ту же секунду ей на голову набросили что-то тяжелое и колючее.

Шатин отчаянно вцепилась в душившую ее ткань. Но кто-то крепко стянул мешковину у нее на шее. Она хотела бежать. Пыталась закричать. Однако не успела издать ни звука, когда ее с силой ударили по затылку, и планета ушла из-под ног.

База «Авангарда».

Вот первое, что пришло в голову Шатин, когда грубые руки усадили ее на стул и связали запястья за спиной.

Она ее нашла. Или, скорее, ее саму нашли террористы. Должно быть, «Авангард» следил за ней с тех пор, как они с Марцеллом покинули Монфер. А может, и еще раньше. Не исключено, что за ней следили всю жизнь. Она ведь не знала, на что способны эти люди. Она не знала, сколько у них повсюду соглядатаев. Шатин подозревала, что мятежники были могущественнее самого Министерства. И действовали целенаправленно.

Они подслушали ее разговор с генералом. Узнали, что она шпионка. Теперь настало время расплаты.

Шатин было бы страшно, если бы ее не занимали так попытки задействовать отключенный трекер «пленки», чтобы сообщить генералу о своем местонахождении: нельзя упустить такой шанс.

Но тут кто-то сдернул с ее головы мешок, и перед глазами стало проясняться.

Девушка заморгала, вбирая взглядом все, что видела вокруг, и стараясь хорошенько это запомнить.

Кругом была сплошная пермасталь, толстая и серая. Потолок висел всего в паре метров над головой, а стены соединялись здоровенными серыми заклепками. Они словно бы давили на Шатин со всех сторон. На полу темнели грязные лужицы, по краям которых каемкой засохла морская соль. В одной такой луже валялся, как вздутая туша, старый спасательный жилет, освещенный сверху тусклым лучом. Шатин обернулась, насколько позволяли веревки, и краем глаза увидела, что свет падает из круглого окошка в раме из клепаной пермастали.

И тут отвага ее растаяла.

Это была вовсе не база «Авангарда».

Она знала это место.

Место, куда клялась даже ногой не ступать. Место, которого всю жизнь избегала любой ценой.

Она попала на «Грот» – старое грузовое bateau, когда-то возившее людей и товары через море Секана с одного конца Латерры на другой. Теперь, ржавея в грязных портовых закоулках Валлонэ, оно стало главным штабом «Клошаров». «Подонки Латерры» – вот как следовало бы называть беспощадную банду ее отца.

Шатин мало кого испугалась бы из числа таких же, как она сама, жуликов. Большей частью подобные ей придерживались своего кодекса законов. Между ворами царило взаимное уважение. Но «Клошары» были не просто жульем и ворами. Не простым отребьем. Они были мерзавцами до мозга костей. Изнутри и снаружи. Они причиняли боль, просто чтобы видеть муки на лицах жертв. Они калечили, резали, мучили людей ради забавы, наслаждаясь чужими страданиями. Вот почему Шатин всеми силами обходила доки. Чтобы не попасть как раз в такое положение, в каком очутилась теперь.

Она услышала шаги за спиной. Обернулась было посмотреть, но веревки держали крепко. Впрочем, и так поняла, кто к ней приближается. Издалека учуяла дыхание родного папаши.

– Вот так встреча! – протянул голос месье Ренара. – Да это же мое маленькое исчадье, Тео.

При этом он произнес ее фальшивое имя таким тоном, что девушка ясно услышала: «Я держу тебя в руках. Одно мое слово – и все узнают твой секрет».

Шатин молчала, стараясь, чтобы лицо ее ничего не выдало. Общаясь с «Клошарами», последнее дело выказывать страх. Они только этого и ждут.

Отец склонился к ней. Шатин постаралась не дышать. Вонь от него исходила такая, что недолго было и задохнуться.

– Малыш Тео раскатывает по планете с офицером Министерства. Очень любопытно. Ну скажите, разве не любопытно?

Еще двое членов шайки подступили к ее стулу с двух сторон. Клак и Эркюль. Увидев их, Шатин со свистом втянула в себя воздух. Клак, немногим выше ее, был тощим, но крепким, и с лица его никогда не сходила этакая коварная полуулыбочка. Двигался он с какой-то угловатой целеустремленностью, словно гигантское насекомое, и был известен тем, что коллекционировал пальцы человеческих ног. А Эркюль был настоящий гигант – такой огромный, что низкий потолок bateau заставлял его пригибаться. Бицепсы у него были не меньше головы Шатин, туловище Эркюль словно бы позаимствовал у дроида, а тяжелый низкий лоб нависал над глазами как у какого-нибудь чудовища. Банда использовала его, чтобы нагонять на людей страх, но Шатин знала, что, кроме физической силы, у него ничего нет. В мозгах у этого громилы сплошной туман.

Бояться следовало Клака. Он не только с легкостью отрубал людям пальцы, но и, по слухам, содержал один из самых прибыльных борделей крови на площади Планке. Приманивал девушек едой и деньгами, выкачивал из их крови все питательные вещества и продавал их высшим сословиям. После чего обычно эти девушки бесследно исчезали.

– Мы слыхали, что у Тео много дел, – сказал этот мерзавец Клак. – Раскатывает, фрик его побери, по всей планете на круизьере. Ловко пристроился к офицеру.

Шатин сглотнула. Так вот в чем дело! Они видели ее с Марцеллом.

– Похоже, затевается хорошенькое дельце, – кивнул Клаку ее отец. – Верно я говорю, а?

– Да уж, славное намечается дельце, – согласился тот.

– Грустно только, что нас не взяли в долю, – продолжал месье Ренар, делано кривя губы. – А я грустить не люблю.

– А я не люблю тех, кто нарушает правила, – с ухмылкой подхватил Клак.

Ужас пронзил Шатин до самых пяток, а мозг поспешно перебирал возможные варианты. Если сказать им правду – что она не затевает никакого дельца, а взялась вынюхивать для генерала, – о последствиях страшно подумать.

С другой стороны, если внушить им, что она задумала вытянуть из Марцелла ларги, от нее потребуют поделиться добычей. Именно на это и намекнул Клак, когда говорил о правилах. В Трюмах всякий, затеявший крупное мошенничество, должен был поделиться прибылью с «Клошарами» – если не хотел лишиться нескольких пальцев. А ей совсем нечего им отдать. Разве что дурацкое кольцо Марцелла. Но ведь его на десять частей не разделишь.

Шатин потерла связанные руки, нащупывая металлическую полоску на большом пальце. Но кольца там не оказалось.

– Не это ли ты ищешь?

Месье Ренар вытащил из кармана и подбросил в воздух титановое украшение. Колечко изящно завертелось в воздухе и снова упало ему на ладонь. Ренар присмотрелся и изрек:

– На вид дорогое. Определенно, титан.

Шатин на миг зажмурилась, собираясь с силами. Среди «Клошаров» ее отец всегда словно бы превращался в другого человека, особенно рядом с Клаком. Да, месье Ренар в принципе никогда не отличался благородством, но это отребье, казалось, вызывало из глубины его души особую жестокость. Забывалось все, даже общая кровь. В этих стенах он переставал быть ее отцом и становился грозным главарем внушающей страх банды. И никем иным. И Шатин боялась его до дрожи.

– Ты, малец, зажал нашу долю, – объявил Клак. – Мы недовольны.

– Клянусь, это все, что у меня есть, – впервые заговорила Шатин и сама удивилась, что голос у нее не дрожит.

Отец цыкнул зубом и покачал головой:

– Ох, сынок. Как же ты меня огорчаешь.

– Послушайте, я еще только начал. Я добуду больше. Честное слово.

– Да я не о том толкую, – ответил Ренар. – Я огорчен, что ты врешь собственному отцу.

– Я не вру.

Ренар одарил Клака многозначительным взглядом. Тот повернулся к Эркюлю, который до сей поры не произнес ни слова. Впрочем, он всегда был молчалив. Стоило ему открыть рот, и от его грозного вида не оставалось и следа. Поэтому великана приучили держать язык за зубами.

Кивнув, Эркюль прошел мимо Шатин и скрылся у нее за спиной. Ей отчаянно захотелось развернуть стул, чтобы видеть, чем он там занимается. Поворачиваться к «Клошарам» спиной всегда было неразумно. Она слышала позади шорох и ломала голову, что это может быть. А потом Эркюль снова появился в поле зрения девушки, и у Шатин, разглядевшей, что́ у него в руках, упало сердце.

Он принес мешок с ее воровской добычей.

Как отец его отыскал? Неужели Азель проболталась? Или месье Ренар решил обнюхать все купе и заглянул под решетку в ее комнате?

Эркюль бросил мешок на пол, и Шатин, услышав, как он звякнул о стальное покрытие, мгновенно вышла из себя.

– Отдайте! – заорала она. – Отдай, ты, подлый вор!

Она натягивала узы, извивалась и корчилась, чуть не опрокинув стул. Но все тщетно. Веревки держали слишком крепко. Так ей не выбраться.

– Остынь, малец, – страшно просвистел над ухом Клак. – Остынь. Мы все тебе отдадим. Как только ты отдашь нам долю от дельца с д’Бонфаконом.

Шатин заставила себя успокоиться. Не потому, что так велел Клак. Просто ее осенила мысль.

Она должна любой ценой вернуть свои сокровища. Восемь тысяч ларгов! На это ушли годы тяжелого труда.

– Я уже сказала, – начала она, не позволяя голосу сорваться. – Еще рано. Но я обещаю, что доля будет большая.

Клак с сомнением скрестил руки на груди:

– Насколько большая?

Шатин фыркнула:

– Знаете, кто он? Генеральский внучок. Живет в Гран-паласе. И клянусь, как только я добуду то, за чем охочусь, вы свое получите. Много получите, ясно?

Она, кажется, убедила Клака, и сомнение сползло с его лица, сменившись алчной улыбкой.

– Много – это по мне.

Шатин постаралась скопировать его усмешку:

– И по мне тоже.

– Ну и как долго прикажешь нам ждать? – уточнил Ренар.

Мысли у Шатин заметались. Ей надо убраться с планеты до того, как громилы из шайки «Клошаров» придут за своей долей. Поиски базы «Авангарда» – почти безнадежное дело, но теперь выбора у нее не осталось. Надо попытаться. Лишь бы выиграть время.

– Две недели, – объявила девушка. – Максимум.

«А тем временем, – с горечью подумалось ей, – надо придумать, как выкрасть обратно свои побрякушки».

Клак переглянулся с отцом и вновь повернулся к ней:

– Так не пойдет. У тебя три дня.

– Ха, три дня! – огрызнулась она. – Никак не успеть! Вы не понимаете. Это сложная афера, там обман на обмане, так сказать, во много слоев. Я же объяснил…

– Три дня, – повторил Клак, уткнувшись взглядом в ее ступню. – Или мы возьмем свою долю другой монетой.

Шатин вспомнила ковылявших по Трюмам калек, наказанных за непокорность «Клошарам», и кровь ее обратилась в лед.

– Хорошо, – сказала она, сознавая, что за три дня нужные генералу сведения не добудешь. Единственной ниточкой к базе оставался Марцелл, а она понятия не имела, когда «Авангард» снова свяжется с ним, – если свяжется вообще. Дохлый номер.

Месье Ренар продемонстрировал ей кольцо Марцелла:

– А это мы примем в качестве первого взноса. – Когда он напялил блестящее кольцо на свой грязный палец, Шатин передернуло от отвращения.

Она снова натянула веревки.

– Теперь я могу идти?

Эркюль шагнул было к ней, но отец удержал его движением руки. Ренар вытащил из заднего кармана нож и медленно, крадучись зашел дочери за спину. Рывок – и нож перерезал веревку, обхватившую ее живот и притянувшую к стулу. Шатин ощутила холодок клинка у запястий. Одно быстрое движение – и веревки упали, а острие ножа воткнулось ей в ладонь.

Взвыв от боли, бедняжка прижала к себе руки, глядя на сочащуюся из пореза темную кровь.

– Какого?.. – начала она, но тяжелое отцовское дыхание над ухом заставило ее замолчать.

– Просто запомни, – прошептал он тихо, чтобы не слышали другие. – Я точно знаю цену этой крови.

Всю обратную дорогу до Ледома Марцеллу удавалось не думать о Мабель и странной встрече в Монфере. Но едва он вошел во дворец, как все временно выброшенные из головы мысли хлынули обратно, прорвав наконец плотину, которой он отгородил их от сознания.

Следы Мабель он вдруг стал находить всюду, куда ни глянь. Места и предметы во дворце – много лет бывшие безопасными благодаря его усердным стараниям – вновь превратились в минные поля.

Она постукивала ногтями по экрану своей «пленки», напоминая воспитаннику, что ему пора в постель. Она вприпрыжку сбегала по парадной лестнице, гонясь за удиравшим от нее с визгом пятилетним мальчишкой. Она подхватывала его на руки, задирала подол рубашки, чтобы «фукнуть» ему в пупок, а он хохотал до колик.

Так неужели это была сплошная ложь?

Целых одиннадцать лет обмана?

И все это ради шпионажа за Режимом?

К счастью, когда Марцелл поднимался по парадной лестнице и шел в южное крыло, которое делил с дедом, Гран-палас уже затих. Время было позднее. В теленебе за огромными окнами дворца низко висела Бастилия. Все отправились на покой. Марцелл был благодарен этой тишине.

В последние дни его завертел настоящий вихрь событий: убийство премьер-инфанты, отмена Восхождения, бунт в Трюмах, смерть отца, вызов в Монфер, известие, что численность «Авангарда» растет с каждым днем.

«Неужели это оно и есть? – размышлял Марцелл, проходя длинным коридором к своим комнатам. – То самое, чего столько лет боялись дед и патриарх? Организация революционеров воскресла. Начинается новое восстание».

От этой мысли его пробрал озноб. Марцелл всю жизнь слышал воспоминания сотрудников Министерства о неудавшемся Восстании 488 года. Столько ужасов рассказывали о потерях – с обеих сторон, о гибели невинных людей, о страшных, растерзанных трупах на улицах. Ему даже кошмары снились о тех событиях. Все произошло очень давно, Марцелл в ту пору был совсем еще маленьким, но тот ужас до сих пор преследовал его во сне.

И теперь мысль, что все начинается заново – и молодому офицеру д’Бонфакону суждено стать тому свидетелем, воевать с мятежниками, – пугала его до тошноты.

Но конечно, он готов воевать. Он верен своему долгу и встанет на защиту Режима. Он защитит свою планету, как его учили. Сколько бы людей ни сумел завербовать «Авангард», Министерство все рано сильнее. И всегда будет сильнее. Они найдут террористов. Они уничтожат их организацию с корнем, не позволив причинить нового зла.

«„Авангард“ никогда не прибегает к насилию и убийствам без крайней нужды».

Руки у него сами собой сжались в кулаки.

«Ложь, – напомнил он себе. – Мабель обманывает. Она этим всю жизнь занималась».

«Я могу доказать, что твой отец невиновен. Накануне ареста я спрятала доказательства во дворце, в своей комнате…»

Марцелл тряхнул головой, силясь избавиться от воспоминаний. Он слишком много лет верил этой женщине и не собирался доверяться ей снова.

И все же, продолжая путь по коридору, он незаметно для себя миновал дверь своих покоев и прошел насквозь через южное крыло до помещений слуг. Ему трудно было дышать, мышцы напряглись, словно заранее готовясь к бунту.

Марцелл остановился перед комнатой Надетты.

Проем был перекрыт оранжевыми лучами лазеров, запрещая вход, пока Министерство не закончит сбор улик по делу об убийстве Мари. Но Марцеллу удалось просунуть в комнату голову и оглядеться. Эксперты Министерства буквально перевернули ее вверх дном. С матраса сорвали белье. Все ящики открыли и вытряхнули из них содержимое. Даже ковер с пола сняли, обнажив под ним холодный стерильный бетон. В комнате осталась только картина в раме, да и ту сняли и прислонили к кровати, проверяя, нет ли в стенах тайников.

Марцелл невольно рассмеялся. Министерство сделало за него всю работу. Если бы в этой комнате и было что-то спрятано, они бы точно это нашли. И сообщили бы ему по телекому.

Все это подтверждало подозрения Марцелла.

Мабель по-прежнему лгала.

Он выдохнул и хотел уже уходить, когда почувствовал, что кто-то стоит у него за спиной. И подскочил, наткнувшись на пронзительный взгляд деда, смотревшего на него из полутьмы коридора.

Марцелл схватился за грудь.

– Grand-père, – выговорил он, – ты меня напугал.

Дед выступил в луч света, его лицо осветилось.

– Все хорошо? – спросил Марцелл, пугаясь его каменного лица. Неужели «Авангард» уже нанес удар? Восстание началось? Кто-то еще погиб?

– Я слышал, ты побывал сегодня в Монфере, – отозвался генерал, пропустив вопрос мимо ушей.

На миг Марцелла пронзила стрела паники. «Как он узнал? И что именно ему известно?» Однако юноша тут же вспомнил, что предупреждал инспектора Лимьера и что Лимьер хотел отправить с ним сержанта Шакаля. Не о том ли речь? Что он уехал без поддержки?

Марцелл выпрямился:

– Да. Я ездил проверить сведения об «Авангарде». Сожалею, что не дождался Шакаля. След еще не остыл, и я не мог ждать.

– След? – повторил генерал с любопытством, от которого у Марцелла виновато скрутило живот. Он редко лгал деду и теперь понял почему. Получалось жалко и неубедительно. – Ты напал на след мятежников?

– Да, сударь.

– Узнал что-нибудь?

Сердце у него в груди громко стукнуло. Самое время выложить все начистоту. Он умолчал о рубашке отца и о вышитом на ней сообщении, но теперь у него появился шанс исправить ситуацию. Рассказать деду все, что он знал о Мабель. Генерал буквально в течение часа мог отправить туда флот полицейских патрульеров. Они непременно разыщут беглянку. И вернут на Бастилию, где ей самое место.

Мысленно он услышал голос Мабель:

«Полагаю, ты не расскажешь о нас генералу».

Вот прекрасный шанс показать себя. Доказать, что он достоин сменить незаменимую Вернэ на посту командора. Продемонстрировать свою верность Режиму, показать себя настоящим д’Бонфаконом. А не жалким изменником вроде отца.

«Я лишь надеялась научить тебя мыслить иначе. Думать своей головой».

Голова гудела, угрожая лопнуть. А дед все наблюдал за ним, ожидая ответа, желая услышать правду.

Когда Марцелл наконец заговорил, он не ощущал собственного тела. Он слышал свой голос, но словно бы со стороны, как будто сам находился не в этом коридоре, а где-то в другом месте.

– Нет, я там ничего не нашел. След оказался ложным.

На лице генерала мелькнула некая мысль, и у Марцелла от ужаса пересохло в горле. После долгого молчания дед наконец произнес:

– Жаль.

Марцелл всем телом ощутил облегчение. И все же ему не терпелось уйти.

– Да, жаль. Ну ладно, я, пожалуй, пойду спать.

Он протиснулся мимо генерала и зашагал по коридору, спиной чувствуя взгляд деда.

– Да, конечно. Завтра нам предстоит непростой день.

Похолодев, Марцелл медленно обернулся:

– Что такое?

– Ты не просматривал сообщения по аэролинку?

Марцелл в панике вспомнил, что так и не подключил заново свой телеком.

– Еще нет. Я… был занят.

– Вот именно, – кивнул генерал и, не дав Марцеллу времени задуматься, как это следует понимать, добавил: – Завтра утром Надетту казнят на Зыбуне.

– ЧТО? – вырвалось у Марцелла. Увидев на лице генерала недоумение, он постарался взять себя в руки. – Я хотел сказать, почему бы не послать ее на Бастилию, как других преступников?

– Другие не убивали премьер-инфанту. – Генерал шагнул к внуку. Его фигура заполнила собой весь коридор. – Патриарх требует отмщения.

Марцелла так и подмывало ответить, что патриарх не славится здравыми суждениями. Особенно в экстремальных ситуациях. В прошлый раз, когда он настоял на своем, генерал лишился лучшего командора.

Но Марцелл понимал, что сейчас не время заговаривать о Вернэ. Дед наверняка бы резко оборвал его.

– Ты не согласен с выбором наказания? – спросил генерал д’Бонфакон.

– Ну… э-э-э, – пробормотал Марцелл, проклиная себя за глупость. – Просто удивился, у нас ведь никогда еще не бывало публичных казней. За всю историю Латерры.

Что-то похожее на раздражение скользнуло по лицу генерала. Марцелл понял, что ступил на зыбкую почву.

– Но и прямых атак на первое сословие прежде тоже не бывало. Ты ведь не предлагаешь обойтись с убийцей наследницы Парессов так же, как с мелким воришкой?

– Нет, – сумел выговорить Марцелл, потупив взгляд.

– Мы должны преподать злоумышленникам урок.

Юноша кивнул. По тону деда он понял, что приблизился к краю пропасти. Еще один шаг – и возврата не будет. Оставалось только осторожно пятиться.

– Да, сударь.

– Новые преступления требуют новых форм наказания.

– Новых форм?

– Мы заказали по такому случаю некий особый инструмент. Его много лет использует правительство Рейхенштата. Но мы, разумеется, усовершенствовали это приспособление. Сделали его эффективнее. Я слышал, что на отсталых планетах людей заживо рубят на куски. Это, согласись, негуманно. Смерть Надетты будет быстрой и сравнительно безболезненной.

Особый инструмент?

Сделали его эффективнее?

Сравнительно безболезненной?

У Марцелла желчь подступила к горлу, и он с трудом сглотнул. Прекрасно понимая, что пожалеет о своем вопросе, он все-таки не мог не спросить. Если не спросит, не простит себе этого до конца жизни.

– Но, сударь, а что, если Надетта невиновна?

Этот вопрос отдался где-то в глубине его существа, сквозь восемнадцать прожитых лет. Семя этого сомнения было заронено многие годы назад, а потом заброшено, забыто. Теперь же, после событий последних двух дней, оно медленно начало прорастать. Пробиваться сквозь почву. Расцветать.

Генерал подступил к нему еще на шаг и, прищурившись, внимательно взглянул на внука. Марцелл боролся с желанием развернуться и убежать, припустить со всех ног по коридору, забраться в кровать, спрятаться под одеялом и ждать, когда Мабель придет его утешить. Так он поступал в детстве, когда дед его бранил.

Но он был уже не ребенок.

– Марцелл, – в четком голосе деда слышалось предостережение, – тому, кто собирается однажды стать командором, непозволительно допускать, чтобы чувства и узы прошлого искажали суждения настоящего. Надетта так же виновна, как и твой отец. И, подобно ему, должна поплатиться за измену.

«Пи-и. Пи-и. Пи-и».

Шатин перевернулась в постели и мазнула пальцем по своей «пленке», в надежде избавиться от назойливого шума. Она не сомневалась: это напоминание явиться в Медцентр для ежемесячной инъекции витамина D. Но она так устала, что ей было не до напоминалок Министерства.

Всю прошлую ночь она почти не спала, прокручивая в голове разговор с «Клошарами».

Три дня. У нее есть лишь три дня, чтобы выбраться с этой планеты. Или придумать, как наворовать у офицера д’Бонфакона побольше, чтобы расплатиться с Клаком и отцом. А не то быть ей хромой калекой, продавать кровь и душу в борделях, чтобы было из чего делать драгоценные кремы и омолаживающие инъекции для первого и второго сословий.

«Пи-и. Пи-и. Пи-и».

Шатин разлепила глаза. Знакомая эмблема Министерства – два перекрещенных лучинета, охраняющие планету – мигала на «пленке», сообщая о предстоящем Всеобщем оповещении. Она оглянулась на другой край кровати: там было пусто. Как видно, Азель уже ушла на работу.

Шатин вновь откинулась на подушку, когда экран заполнило лицо генерала д’Бонфакона. Она чуть не взвизгнула, увидев его так близко.

Выругав себя за глупость, девушка глубоко вздохнула: ясное дело, сообщение предназначено всей Латерре. Не ей одной. Однако как быстро она деградирует: трусость перед лицом генерала, вчерашнее поведение в круизьере… Шатин не нравилось, в кого она превращается.

«Bonjour[18], сограждане латерранцы, – начал генерал. – Сегодня утром я приготовил для вас обнадеживающие известия. Мы задержали преступницу, ответственную за убийство Мари Паресс, премьер-инфанты Латерры. Имя этой злоумышленницы – Надетта Эпернэ. Она была гувернанткой ребенка и, несомненно, связана с террористической организацией, известной как „Авангард“».

Шатин круглыми глазами уставилась на экран. «Авангард» в ответе за убийство премьер-инфанты? Неудивительно, что генерал так отчаянно ищет их базу!

«Мадемуазель Эпернэ должна поплатиться за жестокое преступление против Режима, – продолжал д’Бонфакон. – Она должна понести кару за убийство. И потому нынче утром в наказание за свои злодеяния она будет публично казнена на рыночной площади Валлонэ».

Казнена?

По спине у Шатин прошел озноб.

Она за всю жизнь не слыхала, чтобы осужденных казнили. Режим не позволял себе подобного расточительства. Арестанты были нужны, чтобы добывать циттрий на Бастилии. Азель говорила, что поставки для производства телепленок сокращаются с каждым днем. Если на то пошло, им нужно больше заключенных.

«После исполнения приговора, – продолжал генерал, – жизнь Латерры вернется к обычному порядку. Если не возникнет иных препятствий, вскоре будет назначена новая дата Восхождения. Спасибо за внимание. Vive Laterre!»

Когда экран снова заполнила эмблема Министерства, Шатин тяжело вздохнула. Она с утра собиралась следить за Марцеллом в надежде узнать что-нибудь новое об «Авангарде». Но при таком раскладе это оказывалось намного труднее.

Алуэтт впервые видела столько народу сразу. Сотни, если не тысячи, тел наполняли огромное пространство, и все суетились, толкались, тараторили. А кое-где среди тесноты торговых рядов даже раздавались крики.

Алуэтт быстро сообразила, что попала на Зыбун – большую рыночную площадь посреди Трюмов. Хотя и не понимала, каким образом она здесь очутилась. Рассчитывала выйти на поверхность позади Седьмого трюма и обойти рынок, но где-то, как видно, свернула не туда.

Интересно, всегда ли на Зыбуне такая сутолока, такое бурление? Ну и толчея! Толпа кипела, как суп на плите у отца, и, казалось, готова была хлынуть через край.

Буквально через несколько минут голова у нее от обилия впечатлений пошла кругом. Алуэтт не знала куда смотреть и лишь морщила нос, вдыхая густой запах отбросов, сточных канав и гнилых овощей. Девушка ощутила растерянность.

Крепче стиснув начерченную от руки карту, Алуэтт постаралась собраться с силами. Этот клочок бумаги должен был вывести ее прямо в лес Вердю. К тайне прошлого ее отца и к ответам на все те вопросы, которые не давали ей покоя. Она не решалась держать карту в кармане. Боялась, что листок выпадет и потеряется.

К тому же глубокие карманы ее хламиды были полны других важных вещей. Фонарик, который она стянула у сестры Денизы. Бутылка чистой воды, поскольку из «Хроник» Алуэтт знала, что здешняя питьевая вода небезопасна. Ну и конечно, ее любимая отвертка – куда же без нее? Едва ли в лесу в этом инструменте могла возникнуть нужда, но с отверткой она чувствовала себя увереннее.

Девушка развернула карту и попробовала разобраться, почему сбилась с маршрута и как теперь исправить ситуацию. Так, надо вернуться к Пятнадцатому трюму, откуда дорога ведет прямо на юг. Затем выйти к маленькому озеру на границе леса. А дальше нужно будет просто держаться ручья, и он выведет на ту самую поляну, где она видела на голограмме мигающую красную точку.

– Все хорошо, – пробормотала Алуэтт себе под нос. – Я справлюсь. Главное сейчас – найти Пятнадцатый трюм.

Времени было в обрез: если Алуэтт хотела выбраться из леса и вернуться в Обитель до того, как сестры закончат ритуал Безмолвного Размышления, ей следовало поторапливаться. Алуэтт нащупала на груди под платьем холодящие кожу четки и наконец-то решилась выступить из укрытия затененной галереи на Зыбун.

И тут она почувствовала это. Крошечную капельку воды, упавшую на кончик носа. Легкую, как перышко. Снова остановившись, Алуэтт подняла взгляд. Крыша старого транспорта, накрывавшая когда-то рынок, проржавела и провалилась, открывая большие куски неба.

Настоящего неба!

Ее губы растянулись в улыбке.

Сколько Алуэтт себя помнила, она видела над головой лишь камень. А теперь – вот оно. Серое небо Латерры. Оно оказалось гораздо выше и шире, чем рисовалось ей в мечтах.

Дивясь густым тучам, девушка ощутила на лице еще две капли – теперь на лбу и на щеке.

И, не удержавшись, открыла рот, ловя капли языком, как ей всегда хотелось в детстве. Вода оказалась на вкус солоноватой, почти едкой.

– Bonjour, ma chérie! Не найдется ли для меня капустной лепешки? – Алуэтт вздрогнула, ощутив на запястье грубые пальцы. Развернувшись кругом, она увидела крупного немолодого мужчину со слезящимися глазами и кривой улыбкой. – А то я уж который день не евши.

Алуэтт с трудом подбирала слова:

– О, мои Солнца! Я не захватила ничего съестного… Так жаль… Надо было что-нибудь взять.

Как она могла забыть о здешних голодных людях? Так увлеклась планом похода в лес, что не догадалась взять с собой еды.

– Да неужели, милашка? – проговорил мужчина, еще крепче сжимая ее запястье. – У тебя такая чистая кожа, такие славные кудряшки. Быть не может, чтобы в карманах ничего не нашлось.

Он так приблизил к ней лицо, что Алуэтт увидела в его глазах что-то темное, зловещее. Она хотела вырваться, но его длинные черные ногти сквозь ткань рукава вонзились ей в кожу.

– Дай старику Гонессу поесть, а?

На нее пахнуло кислым молоком и гнилым луком.

У Алуэтт забилось сердце. Она снова потянула к себе руку, но старик держал ее крепко.

– Мне, право, жаль, но у меня нет…

Слова вдруг испарились у нее с языка, потому что весь мир вокруг словно бы разом застыл. Все люди, прервав свои занятия, уставились на светящиеся прямоугольники у себя на руках. Даже старик с кривой ухмылкой выпустил Алуэтт и засмотрелся на свою «пленку».

А потом абсолютно синхронно (и в этом было что-то жуткое) все подняли глаза и уставились на что-то вдали.

На что-то, невидимое для Алуэтт.

И непонятное для нее.

– Началось, – прошипел старик и затерялся в толпе.

И тут весь рынок в один миг взорвался шумом, движением, энергией. Как будто убрали некий невидимый барьер, и народ потек, хлынул, напирая со всех сторон. И во все стороны.

Отчаянно пытаясь выбраться из людской свалки, Алуэтт запнулась и почувствовала, что падает. В груди разрастался страх. Ей захотелось громко закричать, позвать на помощь. Ноги уже едва касались земли, когда кто-то ухватил ее за рукав и выдернул из гущи толпы.

Какой-то мальчишка.

– Сюда! – выкрикнул он.

Парнишка тянул Алуэтт за рукав, увлекая ее вперед.

Она еще спотыкалась, но он провел ее мимо лотков, по забитым людьми проходам и не выпускал ее рукава, пока они не выбрались в тихий закоулок между ларьками, торгующими старой кухонной утварью.

– Что здесь творится? – спросила, силясь отдышаться, Алуэтт.

Мальчик не ответил. Он как будто думал о другом, заглядывал ей за плечо, искал кого-то взглядом. Алуэтт даже под тяжелым черным капюшоном, под слоями лохмотьев видела, какой он маленький и тощий. Недоедал, скорее всего. И еще в нем было что-то знакомое. На удивление знакомое.

– Да что тут происходит? – опять спросила она.

Парнишка встрепенулся, посмотрел на нее с недоумением и пояснил:

– Казнь.

Алуэтт распахнула глаза:

– Что-что?

Мальчик промолчал – только взглянул через море голов. Проследив его взгляд, Алуэтт увидела посреди площади помост. Вокруг стояли дроиды, их металлические черепа со светящимися глазами возвышались над людьми, над всем Зыбуном. При виде их Алуэтт похолодела. Но беспокойная толпа, казалось, текла прямо на них, и теперь девушка поняла причину. Три дроида на помосте начали медленно разворачивать какую-то машину. Огромное, устрашающего вида устройство было целиком выполнено из пермастали. Высоко вверх, на четыре или пять метров, поднимались две прямоугольные колонны, соединенные внизу плоским, выступающим с одной стороны прямоугольником. Вся конструкция напоминала кровать со слишком высокими столбиками.

Алуэтт задрожала. Неужели этот предмет – это причудливое, непонятное приспособление – предназначен для того, чтобы кого-то казнить? Чтобы убить человека? Девушка не могла в это поверить. Она читала, что такое бывало лишь в Первом Мире. Но здесь – никогда.

Почувствовав, что съеденная на завтрак каша полезла обратно из желудка, Алуэтт лихорадочно вспоминала все, что знала о системе наказаний на Латерре.

– Но ведь Министерство не казнит людей, – тихо сказала она мальчику.

– Вот именно. Потому нынешняя казнь так всех и взбаламутила.

Он закатил глаза.

– А кого казнят? – спросила Алуэтт.

Собеседник бросил на нее недоверчивый взгляд:

– Ты что, из-под камня вылезла?

– Из-под камня? Не совсем, хотя…

– Ты разве не получила оповещения?

Мальчик глянул на свой рукав, а потом будто вспомнил о чем-то и презрительно скривился:

– Ах да, ваши ведь оповещений не получают.

– Наши?

Парнишка хмыкнул. А потом пояснил:

– Казнят Надетту Эпернэ, бывшую гувернантку. Она убила премьер-инфанту. По крайней мере, так утверждает Министерство.

– Премьер-инфанта умерла?

Мальчик чуть сдвинул со лба капюшон и выпучил на Алуэтт глаза:

– Хочешь сказать, ты этого не знала?

Ответить Алуэтт не успела, потому что в них ударила новая людская волна и разнесла в стороны. Привстав на цыпочки, она отчаянно искала парнишку глазами.

Она уже высмотрела его капюшон, когда какая-то женщина, налетев на нее, отшвырнула назад. Алуэтт пошатнулась, с трудом удержалась на ногах. А когда восстановила равновесие, черный капюшон уже скрылся из виду.

Она открыла было рот, чтобы позвать своего нового знакомого, но тут же вновь закрыла его. Она ведь не знала имени мальчика. А если бы даже и знала, разве перекричишь этот гомон? Шум вокруг стоял просто невероятный. Казалось, что все на площади говорили и орали одновременно:

– Смотри-смотри! Это она и есть!

– Вот мерзавка!

– Убийца! Настоящее чудовище!

– Да какое там чудовище! Она совсем еще ребенок!

Алуэтт беспомощно оглядывалась по сторонам, пока не заметила на помосте дрожавшую от ужаса молодую женщину в жалкой голубой рубашке и штанах. Два дроида так сжимали ее руки своими металлическими лапами, что кожа несчастной побелела. Бледное лицо, забрызганное каплями дождя, выглядело уродливо-призрачным, и все происходящее казалось каким-то нереальным.

И это убийца премьер-инфанты?

Девушка немногим старше Алуэтт?

Она с трудом переварила известие об убийстве ребенка, а теперь вдруг выясняется, что за это преступление собираются казнить совсем молоденькую женщину, фактически девочку? У Алуэтт скрутило живот, да и ноги у нее подгибались.

– Кончайте убийцу! Прибейте ее! – заорал кто-то в толпе.

– Да, верните нам Восхождение!

– Arrête! Она невиновна!

– Да вы только гляньте на нее! Не могла она этого сделать!

– А кто же, коли не она? Смерть убийце!

Крики, вопли и улюлюканье плотным кольцом окружали Алуэтт. Да еще эти расширившиеся от ужаса глаза несчастной девушки на помосте. Это было слишком.

Алуэтт вдруг захотелось вернуться в Обитель, укрыться за ее крепкими и надежными стенами. Захотелось, чтобы отец обнял ее своими сильными руками, отгородил от этого страшного места, сказал, что все будет хорошо.

Лучше бы она сюда не приходила! Алуэтт крепко стиснула карту.

– Заткнись! – рявкнул вдруг кто-то совсем рядом, напугав Алуэтт. – Она что-то говорит.

Затем последовали новые призывы к тишине, и Алуэтт снова обратила взгляд на помост. Два дроида укладывали гувернантку ничком на плоское стальное ложе в самом низу устройства. Она пыталась сопротивляться и, подняв лицо, кричала:

– Это не я! Клянусь, я невиновна! Пожалуйста, пожалуйста, помогите!

Дроиды толкнули ее сильнее, прижали голову, а из металлической плоскости вдруг выстрелили четыре металлических зажима. Они приподнялись, подобно живым тварям, обхватили ее запястья и лодыжки и замкнулись. Гувернантка испустила ужасающий крик.

– Я любила Мари! – прокричала она сквозь слезы, а стальная плита тем временем уже притиснулась к ее лицу. – Да… я любила малышку как родную!

Алуэтт подалась вперед, чтобы расслышать последние слова этой юной женщины.

– Мы… мы играли. Каждое утро играли. Я была королевой фей, а она принцессой. – Гувернантка уже рыдала, спотыкаясь на словах. – Мы жили… в волшебном замке. Там был дракон. Ручной дракон Мари. Бедная малютка Мари… Мы за ним ухаживали. Кормили волшебным брюквенным соком и…

Алуэтт проглотила ком в горле, вспомнив свои детские игры. Волшебные замки и воображаемых драконов.

Внезапно толпа на Зыбуне словно бы протрезвела. Атмосфера переменилась. Не слышно было больше криков, только ропот и шепотки:

– Не думаю, чтобы это она и впрямь сделала.

– Она похожа на мою дочь.

– Бедняжка.

– О, мои Солнца, пожалуйста, спасите ее.

– Пощадите девчушку!

Сквозь судорожные всхлипы Надетты доносились отчаянные бессвязные слова:

– Не виновата… Нет… Пожалуйста… Ручной дракон.

А потом воздух прорезало странное пронзительное жужжание, становившееся все громче и громче. Толпа почти затихла, и Алуэтт с ужасом уставилась на адское устройство, вершина которого замерцала, словно пробудившись от долгой спячки. Последовала слепящая вспышка, и тонкий луч света протянулся между двумя колоннами из пермастали. Ярко-голубой луч дрожал. Двигался.

Толпа разом втянула в себя воздух.

– Похоже на клинок, – тихо заметил кто-то. Голос был высокий, чуть ли не детский.

Луч – клинок – медленно заскользил вниз между колоннами, он шипел и мигал при движении, разбрасывая в плотном сыром воздухе мелкие голубые искры.

Взгляд Алуэтт переместился на лежавшую под ним девушку. Лицо ее было теперь скрыто ниспадающими каштановыми волосами, а тонкая шейка открыта.

И она лежала прямо под лучом.

Алуэтт вдруг отчетливо, с пугающей ясностью осознала происходящее.

– Не надо! – сорвалось с ее губ. – Нет! Нет! Нет!

Луч опускался, продолжая свой роковой путь между колоннами-близнецами. Надетта уже замолчала, видимо смирившись.

У Алуэтт взбунтовался желудок, задрожали колени.

– Нет! – снова попыталась выкрикнуть она, но на этот раз слово застряло у нее в горле.

Луч завис буквально в сантиметре над лебединой шеей юной гувернантки. Толпа на площади затаила дыхание. Алуэтт отчаянно пыталась держаться: не хватало еще сейчас потерять сознание. Она услышала тихое шипение, а потом кто-то обхватил ее сзади, закрыв ей глаза ладонью.

– Не смотри, – прошептал над ухом низкий голос.

Она узнала этот голос.

Это мог быть только один человек.

Он ее спас.

Спас от ужасного зрелища.

Не позволил увидеть бездушный приговор Министерства в действии.

Но не сумел спасти от страшного вопля Надетты.

И от запаха горелого мяса.

Марцелл и сам рад был бы отвернуться.

Не смотреть.

Но, закрывая глаза девушке, он просто не мог отвести взгляд от помоста. Как завороженный, он с ужасом наблюдал за тем, что там происходило. А голубой луч не спешил. Он опускался медленно, мучительно, и крошечные слепящие искры взвивались миниатюрным фейерверком, а затем гасли. Когда лазер наконец коснулся шеи Надетты, на Зыбуне воцарилась абсолютная тишина. Казалось, даже не умевшие дышать дроиды затаили дыхание.

Крови совсем не было. Вернее, она мгновенно запеклась под лазерным лучом, не успев пролиться. Но вот от тошнотворного запаха кого угодно вывернуло бы наизнанку. Марцелл судорожно кашлял и давился рвотой, отчаянно сдерживаясь. Он знал, что это страшное зрелище – голова юной гувернантки, со стуком падающая в жестяное ведро, – никогда не сотрется из его памяти.

Никогда.

Он тяжело, прерывисто дышал. Попытался напомнить себе, что это преступница, которая обрекла бедную маленькую Мари на не менее мучительную смерть.

Но от этого стало только хуже. Перед его внутренним взором возникли личико Мари, ласковая улыбка Надетты. Марцелл увидел, как они, играя, перекликались в длинных дворцовых коридорах. Так же, как когда-то и они с Мабель.

Воспоминания кружились в голове, сливаясь воедино. Надетта и Мари. Мабель и Марцелл. Две гувернантки, обвиненные в связях с «Авангардом». Две преступницы, которых приговорили к наказанию.

Одна уже мертва.

Тихий, мучительный стон прервал мысли Марцелла. Он обернулся к девушке. К девушке, называвшей себя Алуэтт.

Он все-таки ее нашел.

А уж признаться, сомневался, встретятся ли они когда-нибудь снова.

Это получилось случайно: патрулируя толпу на площади во избежание возможных эксцессов, он вдруг заметил Алуэтт. В полном ужасе уставившись на Надетту, она отчаянно что-то выкрикивала. Марцелл не медлил: он знал, что должен защитить Алуэтт от того, что сейчас произойдет. В Трюмах девушка показалась ему такой невинной и неискушенной. Смертельно перепугалась при появлении нескольких дроидов. Он и представить себе не мог, что она увидит это.

И вот она стоит, таращась на помост, откуда дроиды стаскивают останки Надетты. Марцелл и не заметил, когда убрал ладонь, закрывавшую Алуэтт глаза.

– Ты в порядке? – спросил он. И поднял руку, чтобы утешить ее, но сразу понял, что не знает, как за это взяться. Погладить по плечу? По руке? Или снова прикрыть глаза?

И отказался от этой затеи.

Девушка что-то бессвязно пробормотала. Марцелл усомнился, что она вообще осознает происходящее. Слова звучали бредом. Глаза у нее остекленели, и она часто, неглубоко дышала.

Может, у бедняжки случился шок?

Алуэтт все не сводила глаз с помоста. Тело убрали. Осталась только мерзкая машина. Изобретение Рейхенштата, как сказал ему дед. Усовершенствованное киборгами-учеными из Министерства. Марцеллу хотелось загрузить это страшное устройство в ближайший вояжер и забросить куда-нибудь подальше в космос.

«Офицер д’Бонфакон? – Голос инспектора Лимьера, загудевший в аудионаклейке, заставил Марцелла на время забыть и о девушке, и об адской машине. – Вы меня слышите?»

Марцелл отступил от Алуэтт, встал так, чтобы она не услышала, и только потом достал из кармана и развернул телеком:

«Да, говорите».

«Народ волнуется. Следует приготовиться к новому бунту. Необходимы еще дроиды. Я уже приказал доставить подкрепление».

Марцелл, разом подобравшись, огляделся вокруг. Действительно, толпа выглядела возбужденной. Люди все еще выкрикивали что-то в сторону помоста, толкались, пробиваясь к нему, чтобы лучше рассмотреть машину смерти.

«Чего вы хотите от меня?» – спросил инспектора Марцелл.

«Уходите оттуда».

Юноша от удивления моргнул: «Что?»

«Покиньте Зыбун. Немедленно».

«Нет, – тотчас отозвался Марцелл. – Это невозможно. Я должен остаться, чтобы защитить Режим. Должен исполнить свою работу».

«Мы уже видели, как вы с ней справились в день Восхождения».

Марцелла обожгла вспышка гнева. Он готов был ответить, когда изображение Лимьера вдруг смела напирающая толпа. Его лицо мгновенно пропало с экрана. Когда же несколько мгновений спустя связь восстановилась, инспектору пришлось кричать, чтобы быть услышанным сквозь весь это невероятный шум:

«Будущий командор Министерства не вправе рисковать собой, усмиряя бунт третьего сословия! Вы – внук генерала! Вы – мишень! Если с вами что-то случится, генерал мне не простит! Уходите, д’Бонфакон! Немедленно! Это приказ!»

«Но, инспектор…» – начал было возражать Марцелл, однако связь уже прервалась.

Сердито вздохнув, Марцелл убрал телеком в карман и вернулся к Алуэтт. Она все тем же застывшим взглядом смотрела на помост. Толпа напирала со всех сторон, но девушка не шевелилась. Словно бы примерзла к месту.

– Эй! – Марцелл встал перед ней, заслонив помост и вынудив посмотреть на него. Она взглянула, и Марцелл на миг лишился дара речи. Он и забыл, какие потрясающие у нее глаза. Огромные, темные, с искорками и невиданной глубины. На всей Латерре таких не найдешь.

– Ты в порядке? – повторил он настойчиво.

Алуэтт словно бы очнулась.

– Да, – сказала она. И почти сразу вдруг яростно замотала головой, завопила: – Нет! Какое там в порядке! Зачем они это сделали?

Алуэтт тыкала пальцем в сторону помоста, где стояла адская машина. В ее больших глазах светилась самая настоящая ярость.

– Она была совсем девочка. Как они могли?

– Надетта убила Ма… – начал Марцелл, однако имя девочки застряло у него в горле. – Премьер-инфанту.

– Но так нельзя. Это страшная ошибка. – Алуэтт уже больше не кричала. – Разве можно наказывать за смерть новой смертью? В Первом Мире это не действовало. Я думала, блюстители Режима усвоили урок. Я думала, подобные меры воздействия остались далеко в прошлом.

Она выражалась настолько странно, что Марцелл снова задался вопросом: да кто такая эта девушка? Ну разве может представительница третьего сословия так разговаривать? А Алуэтт продолжала:

– Мы должны учиться на ошибках истории, а не повторять их. – Она уставилась на опустевший помост, на котором еще совсем недавно находилась живая Надетта. – Так нельзя.

Крики в толпе нарастали, а с ними росло и беспокойство Марцелла. Не время было стоять здесь, обсуждая моральную сторону смертной казни. Лимьер абсолютно прав. Нового бунта не избежать.

Марцелл протянул руку, сжал в ладони стиснутый кулачок Алуэтт. Кожа у девушки была холодной и влажной, и она вздрогнула от его прикосновения.

– Позволь я отведу тебя домой, – попросил Марцелл. Она покачала головой. – Поверь, тебе нечего здесь делать. Где ты живешь?

Алуэтт снова замотала головой:

– Не нужно меня провожать! Пусти! Мне надо идти!

Она резко выдернула свой кулак, и при этом движении что-то выпорхнуло у нее из руки. Марцелл нагнулся, подхватил упавший предмет с земли и, внимательно рассмотрев его, увидел нечто похожее на смятый пожелтевший листок бумаги, какие прежде использовали в Первом Мире.

Он развернул находку.

Это и впрямь оказался лист бумаги.

На котором кто-то нарисовал карту. Схему пути к месту, очень хорошо известному Марцеллу. Он частенько сбегал туда, когда нуждался в одиночестве. Это было единственное место на Латерре, где он чувствовал себя свободным и одиноким.

Онемев от изумления, юноша всматривался в примитивные изображения деревьев. В кружки, явно обозначавшие хижины. Да, так и есть: озеро, река. Без сомнения, перед ним была карта располагавшегося в лесу старого лагеря дезертиров.

Но ведь этот лагерь давным-давно заброшен. Даже если девушка, как он и предполагал, из дезертиров, то что ей там делать?

Алуэтт выхватила у него листок.

– Мне надо идти, – повторила она.

Ошеломленный Марцелл смотрел на нее.

– Туда? – Он указал на карту. Лицо девушки дрогнуло, но она ничего не ответила. – Я знаю, где это, – добавил он.

Алуэтт изумленно распахнула глаза:

– Правда? Ты знаешь…

Конец фразы утонул в шуме. Множество голосов слилось воедино и взметнулось в общем безумном вопле. Марцелл толком не разбирал слов – там было что-то про «клинок», – но интуитивно ощущал, как переменилась атмосфера на Зыбуне. Затем он почувствовал, что его толкают в спину. Толпа хлынула к помосту, увлекая с собой Марцелла и Алуэтт. Несколько человек, сумевших взобраться на помост, принялись ломать смертоносное устройство, выкрикивая: «Долой Министерство!»

Марцелл медленно развернулся кругом, оценивая угрозу. Обещанное инспектором подкрепление дроидов уже прибыло и приступило к выполнению своих функций.

В голове мелькнули распоряжения Лимьера. «Вы – мишень!.. Уходите, д’Бонфакон!.. Это приказ!» Но если бы все было так просто; юноша чувствовал, что буквально разрывается надвое. Одна его половина стремилась ослушаться инспектора. Остаться, чтобы защищать Режим. Вести себя как командор, которым он так хотел стать. А другая признавала, что Лимьер прав. Внук генерала д’Бонфакона и впрямь был мишенью. И всякий, кто находился рядом с ним, тоже подвергался опасности.

Марцелл перевел взгляд на Алуэтт, потом на карту.

– Идем, – сказал он. – Я выведу тебя отсюда. И отведу, куда захочешь. Ну же, не будем терять времени! – Он протянул руку.

Девушка сперва взглянула на его ладонь, а потом несколько долгих секунд изучала его лицо.

– Не беспокойся, – тихо заверил ее Марцелл. – Мне можно доверять.

Он чувствовал, как толпа теснит их. Алуэтт еще один долгий миг смотрела на протянутую ей руку. А потом глубоко вздохнула и вложила в его ладонь свою.

Шатин толком не поняла, как это случилось. Только что вся толпа хотела, чтобы преступницу поскорее казнили, и вот уже они требуют отомстить за погибшую гувернантку. Да и не просто требуют. Орут во все горло. Вопят как ненормальные. А потом началась драка.

Иногда Шатин готова была поклясться, что все третье сословие – сплошь сумасшедшие. Эти люди долго ждали спасения от жалкого жребия, с энтузиазмом участвовали в безнадежной лотерее. Они послушно проглатывали все вранье насчет честного труда и честного шанса, которое скармливало им Министерство. А теперь вдруг словно бы с цепи сорвались, превращая в оружие все, что попало под руку, атакуя офицеров, полицейских и даже дроидов.

Кто же бросается на дроидов?

«Нет, точно психи», – подумала Шатин, глядя, как какой-то мужчина вскакивает дроиду на спину, а тот вертится, пытаясь его стряхнуть.

Упав на колени, Шатин поползла прочь, пытаясь выбраться из свалки. Мать давным-давно научила ее этому трюку: пробираться по грязной земле Зыбуна ползком. Получалось на удивление ловко: по пути можно заодно без труда обшарить карманы.

Впрочем, сейчас Шатин было не до того, чтобы красть под шумок безделушки и хлебные корки. Девушка искала Марцелла. Потеряв из виду Алуэтт, она наконец высмотрела его в центре Зыбуна, посреди бескрайнего людского моря. Это было как раз перед тем, как жуткая машина отрезала гувернантке голову, словно кусок мяса на разделочной доске в дворцовой кухне. Ужасный смрад до сих пор стоял в ноздрях. Шатин и раньше не раз доводилось нюхать запекшуюся кровь: как-никак она выросла в Трюмах. Но в этом зловонии было что-то особенное: от него в животе все буквально переворачивалось.

В последний момент она отвела глаза.

Ей и без того хватало тревожных воспоминаний для ночных кошмаров. Лишних не требовалось.

В общем, Шатин отвернулась, и тут этот глупый мальчишка – Марцелл – растворился как дым.

Ненадолго подняв взгляд, Шатин успела увидеть, как к ней, преследуя кого-то, ломятся трое глушил. Девушка подтянула колени к груди и ловко откатилась влево, забившись под прилавок. По острому кислому запаху догадалась, что торговали с него капустой. И далеко не свежей.

Осторожно выглянув наружу, она заметила, что дроиды добрались до своей добычи: в лапе у одного, размахивая руками и бешено лягаясь, болталась женщина.

«Надо же, еще брыкается!» – подивилась про себя Шатин.

Интересно, понимала ли эта женщина, за что дерется? Или просто подражала толпе, поддалась стадному чувству? Пропиталась энергией всеобщей ярости, от которой вибрировали и кости самой Шатин.

Если Мабель не лгала, уверяя, что «Авангард» старается обойтись без насилия, то мятежники явно просчитались.

– Смешно, – вслух пробормотала Шатин.

– Ш-ш-ш, – зашипел вдруг кто-то сзади, напугав ее.

Она рывком развернулась и разглядела в тени прилавка мальчишку. Она не заметила его, когда закатывалась в укрытие, и это было тревожным знаком. Ведь Шатин замечала все.

Мальчишка был тощий, одет в лохмотья. Зато на голове у него что-то блестело. Два пластиковых диска в оправе из пермастали. Пара защитных очков – такие, как помнилось Шатин, носили шахтеры в Монфере. Только малышу они были так велики, что скрывали почти всю голову. Он походил на большое насекомое.

Оборвыш сердито оскалился на Шатин.

– Увидят! – шепнул он, прикрывая рот ладонью.

– Извини, – шепнула в ответ Шатин.

Она смутно помнила этого мальчика. И раньше видела, как он болтался по Трюмам, но имени не знала. Таких ребятишек здесь называли «Oubliés»[19]. Дети без дома и без родителей. Заброшенные или сироты.

Забытые.

В сущности, он был такой же трюмный крысеныш, как и Шатин.

– Тебе здесь делать нечего, – заявил ей мальчишка. – Этот лоток и брюхо Тибула – мои места.

Она не сдержала улыбку.

Да, абсолютно такой же, как и она сама.

– Ты знаешь, как забраться в статую Тибула? – спросила Шатин, удивляясь, как сама до этого не додумалась.

Мальчишка сверкнул озорной улыбкой.

– Да! Там просто fantastique! Лучшее укрытие от глушил. – И тут же помрачнел. – Но ты даже не надейся. Сказано, мое место. – Он указал на землю под Шатин и на саму Шатин. – Ты на чужой территории.

– Сейчас уйду. Буквально через пару минут.

Она выглянула из-под прилавка, выискивая среди людей Марцелла.

– Тогда плати за аренду: десять ларгов в минуту.

Он выжидающе протянул к ней руку, задрал рукав над «пленкой».

Шатин спрятала голову обратно и возмутилась:

– Еще чего не хватало!

– Не хочешь платить – убирайся, – сказал мальчишка.

Шатин вздохнула:

– Понимаешь, я кое-кого ищу. Как только найду, так сразу и уберусь, ладно?

– А на кого он похож?

– Дурацкая прическа, дурацкий блестящий плащик и придурочная такая улыбочка.

– А, офицер д’Бонфакон? Как же, как же, знаю. Я его видел.

Шатин встрепенулась:

– Видел? Где? Когда? Куда он шел?

Мальчишка скрестил руки на груди:

– Такие сведения даром не даются.

– Сколько? – простонала Шатин.

– Двенадцать ларгов.

– Три.

– Семь.

– Ладно, согласен.

Закатив глаза, Шатин отстучала на своей «пленке» перевод жетонов.

– Вот. Теперь рассказывай, что знаешь.

Мальчик глянул на «пленку», подтвердившую перевод. И поднял глаза:

– О чем?

– Рассказывай, что тебе известно про того офицера.

– Про какого еще офицера?

Шатин скрипнула зубами:

– Про офицера д’Бонфакона. Ты же сказал, что сегодня видел его.

Мальчишка сел на пятки:

– Ничего подобного я не говорил. Я сказал, что вообще его видел.

Не будь Шатин так изумлена, что мальчишка сумел ее одурачить, тут же закатила бы ему затрещину.

– Знаешь, да ты настоящий пройдоха. – Она даже почувствовала к нему что-то вроде уважения. Пожалуй, такого ловкача можно было бы даже взять в напарники, если бы, конечно, Шатин твердо не вознамерилась покинуть Латерру.

Он довольно улыбнулся:

– Спасибо.

– Тебе бы на Министерство работать, – не удержалась Шатин от язвительного замечания.

– Не могу, – мотнул головой мальчишка. – У меня уже есть хозяин.

– И кто же, интересно?

Он подозрительно оглядел окрестности лотка и подался к ней, сделав Шатин знак тоже наклониться:

– А ты меня не выдашь?

– Нет.

– Я, – шепнул он, – шпионю для «Авангарда».

Шатин испуганно зажала ему рот ладонью:

– Эй, ты так не шути!

– Я и не шучу. – Приглушенный голос мальчишки защекотал ей ладонь.

Она отняла руку.

– Стоит глушилам услышать от тебя одно только это слово, как тебя тут же заметут. И не посмотрят, что ты ребенок.

– Я не ребенок, – огрызнулся мальчишка, приосанившись, словно хотел казаться выше ростом.

– Ты же понимаешь, что я имею в виду…

– В «Авангарде» мне доверяют. Я – их глаза и уши в Трюмах.

– Пожалуйста, не повторяй больше этого слова.

– Ты их боишься, да? – Мальчишка презрительно хмыкнул.

– Я? Да я вообще никого и ничего я не боюсь, – выпалила Шатин, прекрасно сознавая, что лжет. Она много чего боялась. Девушка потерла едва подсохший порез на ладони, вспомнив вчерашние угрозы отца.

– Они люди хорошие, – заверил ее мальчишка. – И платят нормально.

Шатин покачала головой. Ну и ну! Вот, значит, как развлекаются Oubliés? Шпионят для «Авангарда», зарабатывая деньги?

– Ты просто будь осторожен, хорошо? Если тебя вдруг поймают…

– Попрошу без оскорблений, – возмущенно перебил он. – Ты говоришь не с кем-нибудь, а с Рошем! Роша никогда не поймают.

– Рош, – повторила Шатин, отметив, как подходит ему это имя. – Хорошо звучит.

– Сам придумал, – с гордостью сообщил мальчик. – Когда родителей отправили на Бастилию.

Шатин опустила голову:

– Мне жаль это слышать.

– Не жалей. Они были шпионы, как и я. Настоящие герои-революционеры.

Шатин не слишком ему поверила. Но все же улыбнулась. Она помнила времена, когда и сама сочиняла сказки про своих родителей, желая хоть как-то их приукрасить.

– Тогда тебе и впрямь есть чем гордиться.

– А вот меня полиция никогда не сцапает, – заверил ее Рош.

– Не сомневаюсь.

– Потому что у меня есть кое-что такое, чего у родителей не было.

– И что же это? – спросила Шатин, радуясь возможности хоть ненадолго отвлечься. Разговор и впрямь занимал ее.

Но мальчик не успел ответить, потому что прямо возле прилавка остановились какие-то люди. Шатин похолодела.

– Ш-ш! – приказала она Рошу, ткнув пальцем вверх.

Мальчик замолчал и прислушался.

– Позволь я отведу тебя домой? – произнес мужчина. – Поверь, тебе нечего здесь делать. Где ты живешь?

Этот голос Шатин теперь узнала бы где угодно. Офицер д’Бонфакон.

Ответ прозвучал глухо и невнятно, а Марцелл продолжил:

– Туда? Я знаю, где это.

Он говорил спокойно и ласково. Шатин почувствовала, как пульс у нее замедляется. Один этот голос ее успокаивал. Все звуки Зыбуна – рокот дроидов, злобные крики толпы, привычный мотив ее жизни – отступили на задний план. Она воспринимала только его голос.

– Идем, – услышала Шатин. – Я выведу тебя отсюда. И отведу, куда захочешь. Ну же, не будем терять времени! Не беспокойся. Мне можно доверять.

Шатин закрыла глаза, позволив себе на миг вообразить… просто притвориться.

Что Марцелл сейчас смотрит на нее.

Что это ей он говорит эти слова.

Что именно ее готов отсюда вывести. И увезти куда-нибудь далеко-далеко. На другую планету. Или же вообще в другую галактику. Такую, где небо доброе, а Солнцам на тебя не наплевать. Шатин вздохнула и стала ждать, что еще скажет Марцелл. Ей страшно хотелось растянуть эту минуту. Поверить ему. Забыть все, что происходит на Зыбуне, и просто слушать его голос.

Но он ничего больше не сказал.

Оглушительный шум бунта опять навалился на Шатин, ударил так, словно все третье сословие, похватав оружие, вдруг ринулось на нее.

Девушка открыла глаза и снова прислушалась. Голос офицера пропал, утонул в гомоне. Зато она вспомнила, зачем на самом деле искала Марцелла: теперь этот красавчик был ее единственной надеждой выбраться с планеты.

– О чем это он толковал? – озадаченно спросил Рош.

– Не твоего ума дела, – пробормотала она. – Сиди здесь тихонько и не высовывайся.

– Где же мне еще сидеть? – возмутился мальчишка. – Ты никак забыл, что это мое логово?

Шатин выглянула в узкий промежуток между прилавками.

– И с тебя еще арендная плата, – напомнил ей Рош, – за четыре с половиной минуты. По десять ларгов в минуту – это будет… – Он замолк, считая в уме.

Шатин отчаянно зашарила взглядом по Зыбуну и как раз успела высмотреть исчезающую в сутолоке макушку офицера, прежде чем море лохмотьев поглотило его блестящий серебристый плащ. А рядом с ним покачивался ореол упругих черных кудрей.

Сердце Шатин снова бешено заколотилось.

– Фрик побери!

– Десять, плюс десять, плюс… – поспешно считал на пальцах Рош. – Всего выходит двести ларгов.

Шатин выползла из-под прилавка.

– Не двести, а сорок пять! Но с тебя хватит и тех семи ларгов, что ты выманил у меня обманом…

Она вскочила на ноги и помчалась вслед за Марцеллом и Алуэтт, виляя между телами и сталью, ныряя под мерцающими в воздухе импульсами нащупывающих цель лучинетов. Но толпа была слишком густая. К тому времени, когда Шатин удалось наконец-то протиснуться за пределы Трюмов, стало ясно, что она опоздала. Д’Бонфакон уже усаживал Алуэтт на заднее сиденье своего мото. Застегнул у нее на голове шлем, после чего сам сел впереди. Велел девушке покрепче держаться, обхватив его руками за талию поверх серебристого плаща, а потом завел машину, стиснул руль и рванул с места, подальше от Трюмов.

«Я выведу тебя отсюда…»

А Шатин, которая смотрела им вслед, вдруг почудилось, что это она лежит на помосте, привязанная. И смертоносный луч-клинок нацелен на ее голову.

Она раздраженно топнула ногой, подняв брызги грязи, развернулась и побрела обратно в Трюмы, прижимая руку к сердцу и чувствуя себя так, словно бы оно внезапно превратилось в огромную кровоточащую рану.

Низкие ветки хлестали и щелкали по щитку шлема – машина виляла между деревьями.

Алуэтт вспомнилась посвященная транспортным средствам глава из «Хроник Сестринской обители»: «Мото – это одноместная или двухместная открытая машина, сходная с мотоциклами Первого Мира; может развивать скорость до двухсот километров в час».

Она изо всех сил вцепилась в скользкий плащ Марцелла и не решалась ослабить хватку. Мото стремительно несся вперед, огибая деревья с ловкостью скачущего по лесу оленя. В былые времена, когда леса Первого Мира еще не вырубили или не сожгли загрязненным воздухом, водились там такие звери.

Но здесь деревья дышали жизнью. Яркая зелень, гуща еще более яркого вечнозеленого подлеска, протянувшегося под ними огромным ковром. Все это было похоже на сон; правда, Алуэтт никогда не видела таких снов, где цвета были бы настолько яркими, а картинки менялись как в калейдоскопе. Словно кто-то раскрутил мир и выплеснул на него несколько ведер с красками.

Марцелл молчал почти на всем протяжении поездки, только пару раз спросил, удобно ли его спутнице. Его голос доносился до нее через какое-то устройство в шлеме, однако каждое слово было так хорошо слышно, словно юноша говорил ей прямо в самое ухо.

Алуэтт, впрочем, едва могла ему ответить. Она еще не оправилась от потрясения. И сама не верила тому, что сделала. Ушла с Зыбуна с незнакомцем! Села к нему в машину!

Однако времени на переживания не было, и Алуэтт решила, что об этом она подумает потом. Сейчас следует держать в голове цель поездки: необходимо найти ответы на загадки, окружавшие ее отца, выяснить правду о его прошлом.

Отыскать ту мигающую красную точку на голограмме.

Только по этой причине Алуэтт не отвергла помощь этого странного парня. Потому что должна была узнать, что скрывается здесь, в лесу Вердю.

Прокатив по берегу извилистого ручья, Марцелл выехал на поляну и остановил мото. Алуэтт, оглядевшись, узнала круг шалашей. Да, как раз эту поляну она и отметила на своей карте.

«Откуда Марцелл знает это место?» – задумалась она, слезая с седла и ощущая под тонкими подошвами мягкую лесную почву.

Девушка стянула шлем и принялась осматриваться. Все здесь было чудом. Маленькие шалаши, грубо слепленные из глины и веток, были прекрасны своими низкими дверями и толстыми замшелыми крышами. Их уютно обступали высокие деревья, тянувшиеся в рябое от белых и серых облаков небо.

– Здесь, да? – спросил Марцелл, вглядываясь в ее лицо. – У тебя на карте обозначено это место?

– Да, – кивнула она. – Именно это.

– А ты… – Марцелл проглотил слюну. – Здесь прежде жила твоя семья?

Алуэтт чуть было не расхохоталась в ответ, но вовремя спохватилась, сдержала смех. Парень ведь, похоже, серьезно говорит. В самом деле думает, что она могла здесь жить.

Латерра, и взбредет же такое в голову…

И тут ее осенило. А вдруг Марцелл прав? Что, если они с отцом и впрямь тут жили, прежде чем попали в Обитель? Может, они от кого-то скрывались?

– Откуда ты знаешь про это место? – осторожно спросила она.

Ее вопрос как будто огорчил Марцелла.

– Я приезжаю сюда, когда… – Он запнулся. – Не знаю, как объяснить… когда хочу от всего спрятаться. Здесь мирно. И тихо.

– И что, совсем никто о нем не знает?

Юноша покачал головой:

– Нет. Никто здесь больше не бывает. С тех пор, как Министерство его обнаружило и… – Он оборвал себя и уставился в землю, словно бы испугавшись, что сболтнул лишнее. – В общем, никто здесь не бывает, кроме меня.

Алуэтт силилась связать все услышанное воедино. Министерство обнаружило это место, и что потом? Всех отсюда выгнали? Сослали на Бастилию? А они с отцом спаслись, потому что сбежали в Обитель?

Но где же была тогда ее мать? К тому времени уже умерла?

– Ну а ты раньше здесь бывала? Узнаешь это место?

Марцелл смотрел на нее, ожидая ответа.

Алуэтт вздрогнула, потерла ладони, чтобы согреться, – воздух был сырым и холодным. И решила ничего не рассказывать этому парню. Кто его разберет, что он за человек? Она ведь практически ничего о нем не знала.

– Сама не пойму, – сказала она, отводя глаза, но по-прежнему чувствуя на себе его пристальный взгляд. Как странно этот юноша на нее смотрит, словно бы силится разгадать какую-то тайну. Этот взгляд тревожил Алуэтт, потому что было в нем еще нечто такое, чего она не могла объяснить, но отчего по коже бежали мурашки.

Ей хотелось, чтобы Марцелл отвернулся.

Но в то же время хотелось, чтобы он продолжал на нее смотреть.

Господи, хоть бы он только больше ни о чем не спрашивал, у нее и своих собственных вопросов столько, что они просто в голове не помещаются. Как бы от этого Марцелла хоть ненадолго избавиться? Не то чтобы Алуэтт было так уж неприятно его общество: откровенно говоря, дело обстояло совсем даже наоборот. Просто ей нужно было спокойно и в одиночестве исследовать это место.

Голограмма показывала маленькую полянку поблизости: ту, где на земле были разбросаны какие-то непонятные тени. И загадочная красная точка тоже мигала прямо на ней. Алуэтт была уверена: это что-то значит. Но вот как узнать, что именно?

Девушка опять задрожала.

– Замерзла? – спросил Марцелл.

– Да так, самую малость.

Но зубы у нее стучали.

– Посиди здесь, а я наберу хвороста и разведу костер.

– А ты сможешь? – Алуэтт изумленно вскинула брови. – Ты что, умеешь разводить огонь?

Марцелл ответил удивленным взглядом:

– А ты разве нет?

Она отрицательно покачала головой.

В глазах Марцелла опять мелькнуло изумление, но он наконец-то отвернулся, направился к лесу.

– Жди здесь. Я мигом.

Алуэтт проводила юношу взглядом и, едва он скрылся с глаз, вытащила из кармана карту. Вгляделась в свой набросок, соображая, в какую сторону идти. Осмотрела лес и небо над ним. В Первом Мире люди находили дорогу по солнцу и звездам. Но тучи Латерры, как всегда, плотным одеялом лежали над лесом. Если верить сестре Жаке, их планета уже больше девяти лет не видела Солнц.

Небо не давало ответа.

Придется просто кружить вокруг лагеря, пока не найдет ту полянку. Она подобрала подол, чтобы не мёл по неровной земле, и двинулась в сторону, противоположную той, куда ушел Марцелл.

Но идти по лесу оказалось трудно. Ветви кустов плотно переплетались, а когда подошвы ее полотняных туфель находили землю, то утопали в темной почве, устеленной сухими листьями и гниющими стеблями лиан. Алуэтт медленно пробиралась среди влажной поросли. Проходили минуты, скрипели ветки, большие дождевые капли падали с ветвей над головой. А она так еще ничего и не нашла. Она четко видела на голограмме прогалину и причудливые тени, однако поблизости ничего похожего не было. Только все новые деревья и заросли кустов.

– Где же это? Где? – бормотала девушка себе под нос.

Она уставилась на карту, пытаясь разобрать, куда забрела. Но споткнулась о кочку, выставив перед собой руки. Что-то острое воткнулось в ладонь.

– Ой! – вскрикнула Алуэтт.

Морщась от боли, она заметила в выросшей по колено траве груду округлых камней.

Уж не они ли?..

Поспешно раздвигая траву, она увидела, что камни сложены в форме полумесяца.

Переместившись на несколько метров влево и пальцами царапая влажную землю, девушка нашарила новые камни, на сей раз в виде…

– Звезда! – громко вскричала Алуэтт, вскочив на ноги и уставившись вниз.

Как и следовало ожидать, под таким углом камни были невидимы в зарослях травы. Вернее, не совсем так. На самих камнях бурьян, разумеется, не рос, и оттого через каждые несколько метров среди зелени темнели провалы.

Очертания сложенных на земле камней.

Фигуры.

Алуэтт затаила дыхание.

Неужели нашла?

Да, точно, это она!

Та самая полянка с карты-голограммы.

Однако очень скоро восторги Алуэтт поутихли, поскольку девушка сообразила, что сама не знает, что ищет. Это место было ей так же незнакомо, как и заброшенный лагерь. Она покрутилась на месте, потом принялась обходить каменные фигуры, отыскивая подсказку. Хоть какую-нибудь.

Но все тщетно: она не обнаружила ответа ни на один из своих вопросов. Что это за место? Что за камни? Их явно разложили тут с какой-то целью, но с какой, она не представляла. И что еще важнее, зачем их обозначили на отцовской карте мигающей красной точкой?

Алуэтт и сама не знала, что именно надеялась здесь найти. Но почему-то ожидала, что, побывав на полянке, непременно хоть отчасти прояснит ситуацию. А здесь были только камни, груды камней, затерявшиеся в траве, окруженные лесом. Бесконечные деревья под бесконечным серым небом.

– Поразительно, да?

Она подскочила от неожиданности.

На краю поляны стоял Марцелл с охапкой сучьев в руках. Он направился к Алуэтт.

– Я целую вечность гадал, что означают эти камни. Думаю, они от какого-то обряда. Знаешь, дезерти… – Он осекся, закашлялся. – То есть люди, которые здесь жили… – Склонив голову к плечу, он в упор взглянул на девушку.

Алуэтт с нетерпением ждала продолжения.

– И что? – поинтересовалась она. – Ты догадался?

Он насупился, словно бы не хотел отвечать.

– Да. Это могилы. Во всяком случае, так я думаю. Эти люди хоронили здесь умерших. Как в Первом Мире.

Алуэтт растерянно заморгала. Не это она ожидала услышать.

«Эти люди хоронили здесь умерших».

Слова Марцелла еще звенели в ушах, когда она медленно пошла по кругу, вглядываясь в странные тени, в камни среди травы.

Кладбище?

Сердце вдруг больно ударилось о ребра.

Мама?

Ее похоронили здесь?

Алуэтт закрыла глаза, вызывая в себе воспоминания. Хоть что-нибудь. Лицо. Похороны. Слезы. Плачущих людей. Яму могилы. Нет, бесполезно. Она не помнила ничего из того, что происходило с ней до Обители: словно бы кто-то опустил на прошлое плотную завесу.

Правда, теперь темноту вдруг прорезало одно-единственное смутное воспоминание: «Тсс, ma petite. Тише, тут нельзя шуметь».

Алуэтт вздрогнула.

– Ты замерзла, – мягко проговорил Марцелл. – Вернемся в лагерь. Я покажу тебе, как надо разводить костер.

Он вытащил из охапки тонкий сучок и шутливо взмахнул им.

На миг Алуэтт увидела перед собой маленького мальчика, который от души обрадовался неожиданному приключению. И тоже улыбнулась.

Он увел ее с полянки к лагерю.

– Ты нашла то, что искала? – спросил Марцелл, и, хотя голос его звучал непринужденно, Алуэтт почуяла в нем отчаянное любопытство. Как ему хотелось побольше узнать, зачем она сюда пришла! Но Алуэтт, даже если бы и захотела, все равно не смогла бы ответить ему. Она ведь и сама ничего толком не знала.

Она оглянулась на ту полянку. Таинственные камни уже скрылись за стволами и кустарником, как затянутая дебрями времени память.

– Нашла, – сказала Алуэтт, молясь в душе, чтобы Марцелл не догадался, какая она ужасная врунья.

Девушка говорила неправду – это было написано у нее на лице. Марцелл не сомневался: она что-то скрывает. Но вот что? Сплошные тайны.

Что она хотела здесь найти?

Почему притворялась, что даже не узнаёт место? Его слова о могилах, судя по всему, поразили Алуэтт. Как будто обряд погребения умерших был ей совершенно незнаком. Непостижимо.

Они вернулись в лагерь, и Марцелл принялся складывать хворост, собираясь развести костер. Алуэтт, сидевшая рядом с видом прилежной ученицы, внимательно следила за ним своими большими глазами. Она взирала на все вокруг с таким интересом, словно бы жадно впивала в себя мир. Это Марцеллу в ней нравилось. Чиркнув свечкой, чтобы разжечь огонь, он не удержался – искоса глянул на девушку. Огонь ее явно восхитил. Почти как и его в первый раз.

А потом Алуэтт вдруг тихо, задумчиво, как будто беседуя сама с собой, произнесла:

– Прометей.

– Прометей? – Марцелл неуклюже повторил незнакомое слово. – Что это?

Она смотрела в огонь.

– Прометей похитил огонь у богов и отдал его людям. Хотя некоторые считают, что он только вернул украденное. Человеческий род раньше обладал огнем, а Зевс спрятал его, чтобы наказать людей.

Развернувшись. Марцелл уставился на Алуэтт. Она словно бы заговорила на другом языке. Зевс? Боги? Похищенный огонь? Может быть, это одна из нелепых побасенок дезертиров, о которых рассказывал ему дед?

– За что наказать? – спросил Марцелл. Ему вдруг стало отчаянно любопытно.

От ее улыбки на него нахлынула волна нежности.

– О, это долгая история. Я просто подумала, что ты чем-то похож на Прометея.

Марцелл не был уверен, что это комплимент.

– В каком смысле?

– В Первом Мире у людей был огонь. Здесь у нас его отняли, считая слишком опасным и разрушительным. А ты его вернул.

Марцелл замялся, не зная, что тут можно сказать.

– Но ведь я не… то есть я просто нашел это место. Огонь здесь прежде уже был.

Неужели эта девушка и впрямь никогда раньше не видела огня?

Марцелл думал, что дезертиры в своих лагерях постоянно жгли костры. Но он мог и ошибаться. И кстати, еще не факт, что Алуэтт из дезертиров. Как бы все выяснить?

– Почему у тебя нет «пленки»? – спросил он как можно непринужденнее. Марцелл понимал, что надо проявлять осторожность. Нельзя, чтобы разговор стал походить на допрос, так можно ее и спугнуть. Если Алуэтт в самом деле имеет отношение к дезертирам, тогда он, офицер Министерства, для нее враг. Однако девушка почему-то совсем не боялась его.

Алуэтт подняла взгляд, словно очнувшись от сна.

Марцелл заметил, как отражаются и пляшут в ее глазах языки пламени. И тут же сразу позабыл, о чем ее спрашивал. Да это и не важно. Ясное дело, она все равно не станет отвечать. Девушка снова уставилась на огонь.

Он решил дать задний ход:

– Извини. Просто мне любопытно. Ты такая…

Алуэтт опять повернулась к нему, и их взгляды притянуло друг к другу как магнитом, так что лицо Марцелла обдало жаром. Она с таким нетерпением ждала продолжения фразы. И Марцелл вдруг почувствовал, что все его будущее с этой девушкой зависит от следующего произнесенного им слова.

– Какая же? – спросила она.

Тысяча ответов затрепетала в сознании, и каждый новый представлялся все более смешным и неуместным.

Странная.

Красивая.

Очаровательная.

– Таинственная, – решился он наконец.

– Таинственная… – Алуэтт эхом повторила слово, словно бы произносила его в первый раз, пробовала на вкус. И рассмеялась. – Вот уж никогда раньше не считала себя таинственной.

– Но ты такая и есть.

Она прикусила губу, отчего показалась ему одновременно задумчивой и беззащитной.

– Что же во мне таинственного?

– Ну как же, суди сама. Ты читаешь Забытую Речь – это раз. – Он принялся считать, загибая пальцы, стараясь, чтобы голос звучал шутливо и непринужденно. – У тебя нет «пленки» – это два. Ты как будто никогда не видела дроида – это три. Ты просила меня провести тебя в лес Вердю, а держишься так, будто здесь впервые, – это четыре. И наконец, ты, кажется, умеешь возникать из ниоткуда и растворяться в воздухе.

Он внимательно следил за ее реакцией, волнуясь, не зашел ли слишком далеко. Но, судя по лицу девушки, он лишь позабавил ее.

– Может быть, – с внезапным вдохновением продолжил Марцелл, – ты призрак?

Алуэтт весело рассмеялась, и в этот миг Марцеллу показалось, что у него выросли крылья.

– Возможно, и призрак, – с улыбкой кивнула она.

Юноша почувствовал, что тоже улыбается, – а в последние дни ему так редко случалось улыбаться.

– Призрак, который обитает в Трюмах?

– Возможно, – не стала спорить Алуэтт.

– Ты часто повторяешь это слово, – заметил он.

Она пожала плечами:

– Нормальное слово.

– Таинственное. – Он загнул еще один палец, пополнив все удлиняющийся список.

– Возможно, – еще шире улыбнулась она.

Марцелл в ответ засмеялся и покачал головой. Он снова стал глядеть в огонь, на свивающиеся, изгибающиеся языки пламени. В этой девушке были нежность и тайна, слабость и сила. Она его завораживала и сводила с ума. Чем дольше он с ней общался, тем сильнее его к ней тянуло. И в то же время она оставалась для него чистым листом. Загадочной незнакомкой в причудливом сером одеянии, с глазами полными мудрости и в то же время невинности.

Почувствовав, что смех уступает место печали, Марцелл стиснул руки, словно бы желая защититься от подступившего вдруг к сердцу одиночества.

– Я никогда еще не встречал таких, как ты. Ты необычная девушка.

Взглянув на него, Алуэтт тоже перестала улыбаться. Теперь в ее глазах было сострадание. Она словно бы уловила грусть в его голосе и почувствовала необъяснимую перемену настроения. Надо же, какая проницательная!

Хотя, может быть, у него все его переживания просто на лбу написаны.

Глубоко вздохнув, Алуэтт села прямо.

– Это все из-за отца. Он не разрешал мне покидать Об… – Она спохватилась. – Запрещал мне выходить наружу. Так что я, наверное, и в самом деле похожа на призрак, поскольку прежде не бывала на свежем воздухе.

Искренность, звучавшая в ее голосе, поразила Марцелла. Она отвечала на вопросы. Доверялась ему.

– Вообще никогда?

Алуэтт мотнула головой, бросила взгляд на костер.

– Никогда.

Он наморщил лоб.

– Но почему тебя держали взаперти?

– Потому что папа… – она поискала подходящее слово, – боится за меня. И еще он…

– Очень строгий, – договорил за нее Марцелл.

Алуэтт удивилась:

– Да. Как ты догадался?..

– У меня дед такой же.

– Тоже строгий? – спросила Алуэтт.

Марцелл кивнул:

– Это для моего же блага, просто он очень хочет, чтобы я добился успеха. В смысле, я и сам тоже хочу. Но это трудно. Он очень… замкнутый. Никогда ничего не рассказывает.

– Как и мой отец, – хихикнула Алуэтт.

– Иногда мне бывает его жаль. Дедушка так много пережил. Особенно в этом году. В четвертом месяце он потерял близкого друга. Хотя эта женщина, возможно, была ему не только другом, но этого я точно не знаю, он никогда мне про это не говорил.

Алуэтт склонила голову к плечу, все так же внимательно слушая его. Словно хотела запомнить каждое слово.

– А ты его когда-нибудь спрашивал?

Марцелл фыркнул:

– Пробовал. Но стоит упомянуть ее имя, дед сразу замыкается. Ему тяжело об этом говорить. Он многих потерял в жизни. Моего отца – своего сына. Мою мать. А теперь вот и ее.

– Как видно, у тебя тоже было много потерь. Сочувствую.

Марцелл сглотнул.

– Спасибо.

– А как она умерла? Подруга твоего деда?

Марцелл уставился на свои ладони, с силой сжал их. Ему хотелось наконец поговорить с кем-то о командоре Вернэ – и обо всем случившемся, – но он почему-то чувствовал себя виноватым. Как будто обманывал доверие деда.

– Патриарх отправил ее на опасное задание, которого мой дед с самого начала не одобрял. Обратно она не вернулась.

Марцелл поежился, сознавая, сколь многого недоговаривает. Командора Вернэ схватили и расстреляли вместе со всем ее отрядом за покушение на королеву Альбиона.

– Постой, а кто твой дед?

Марцелл посмотрел на девушку. Ему потребовалось несколько секунд, чтобы распознать в ее темных глазах тревогу.

Она не знала, кто он такой.

Марцелл привык, что его все узнают. И первое сословие. И второе. И даже третье. Иногда ему чудилось, что вся Латерра напряженно за ним наблюдает, ждет, что выйдет из д’Бонфакона-младшего. Станет ли он, подобно прославленному деду, великим вождем? Или изменником, как отец?

Но эта девушка… каким-то чудом она не знала, кто перед ней.

И тем заинтриговала его больше прежнего.

Марцелл вдруг понял, почему она здесь, с ним. Почему согласилась с ним поехать. Почему его не боялась. Если Алуэтт узнает о его родстве с человеком, который извел всех дезертиров на Латерре, то он ее, конечно, больше не увидит.

– Ну… э-э-э, – пробормотал Марцелл, отчаянно старясь прогнать страх с ее лица. – Мой дед… в общем, он самый обычный человек… ничего особенного.

Она прищурилась, словно решая, верить ему или не верить. Марцелл поспешно вернул разговор к тому, с чего он начался:

– Словом, с ним иногда бывает трудновато жить. Но он меня вырастил. – Марцелл помолчал. – Вообще-то, не совсем так. То есть официально дед был моим опекуном, но он вечно очень занят. Меня растила гувернантка. – Он перешел почти на шепот. – Ее звали Мабель.

– Мабель, – повторила Алуэтт. – Это о ней говорилось в том письме на рубахе?

Руки Марцелла непроизвольно сжались в кулаки при воспоминании о встрече с Мабель на болоте.

– Да.

– Ты побывал у нее в Монфере? – спросила Алуэтт.

– Я… – Марцелл смешался. Он еще не решил, как стоит расценивать ту поездку. Все так запуталось. Шепот Мабель до сих пор стоял у него в ушах. И мелодия песни. А это лицо Тео: как будто он предал мальчика, заявив, что полностью одобряет Режим.

– Да, я там побывал, – кивнул он, – но это ни к чему хорошему не привело.

Одна бровь Алуэтт приподнялась, и несколько мгновений девушка всматривалась в него так, словно видела насквозь. Как будто и впрямь обладала некими сверхъестественными способностями и могла читать его мысли. Когда она снова заговорила, Марцелл не сомневался, что его сейчас обвинят во лжи, но Алуэтт вместо этого сказала:

– Значит, Мабель – твоя бывшая гувернантка. И та женщина, которую сегодня казнили, она ведь тоже была гувернанткой, да?

При этом воспоминании Марцелла словно бы ударили ножом в грудь. Каким-то чудом ему удалось ненадолго прогнать страшную картину, а теперь память вернулась с новой силой.

– Да. Надетта Эпернэ. Она была гувернанткой премьер-инфанты.

– Не понимаю, зачем ее убили, – продолжала Алуэтт. В ее глазах снова светился жар. Полыхала та ярость, какую он видел на Зыбуне. – Раньше ведь на Латерре никогда никого не казнили.

– Защитники Режима хотели преподать злоумышленникам урок. Не могли же они обойтись с убийцей наследницы Парессов так же, как с мелким воришкой. Новые преступления требуют новых форм наказания.

Объяснение слетело с языка так быстро, что Марцелл только потом спохватился, что повторяет слова деда. А когда сообразил, ему стало тошно. Он показался самому себе запрограммированным дроидом.

«Прекрати попугайничать, бездумно повторяя за дедом каждое его слово!»

Упрек Мабель заставил его вздрогнуть.

– Но ведь, убив гувернантку, эти люди и сами стали убийцами, – хрипло, но твердо возразила Алуэтт. – Теперь они ничем от нее не отличаются. Если только Надетта и впрямь преступница.

– Думаешь, она этого не делала?

Вопрос вырвался у Марцелла, как импульс из лучинета, отчаянно стремящийся обнаружить цель. И Алуэтт почувствовала это.

– Не знаю. А ты сам веришь, что гувернантка виновата в смерти девочки?

Вот оно. Откровенно ответить на этот вопрос он не мог. Во всяком случае, самому себе. И определенно, не деду. А ей? Этой странной, таинственной девушке-призраку, говорившей так, словно бы она пришла из иных времен или прилетела с другой планеты? Девушке, даже не знавшей, кто он такой.

И Марцеллу почему-то показалось, что ей можно сказать правду.

– Нет, – прошептал он чуть слышно. – Не верю.

Их взгляды надолго сомкнулись. А потом словно вдруг распахнулась дверь. Слова хлынули из него, как воздух, застоявшийся в темной одиночке Бастилии:

– Я уж не знаю, что и думать. Не только про Надетту, а вообще. Мабель арестовали, когда мне было одиннадцать. Сказали, что она изменница. И это правда. Она сама признала, что работала на «Авангард»! Но до того она была… не знаю, она была мне как мать. Казалось, она действительно меня любила.

– Возможно, и впрямь любила, – мягко проговорила Алуэтт.

– Возможно. – Повторяя это слово, Марцелл поймал взгляд девушки, и они одновременно улыбнулись. – Мы играли в разные игры. В прятки в саду. Один раз она спряталась в фонтане. В самой середине. – Марцелл невольно улыбнулся воспоминанию. – Дед жутко рассердился, когда мы ввалились домой, оба промокшие до нитки.

Алуэтт опять улыбнулась ему:

– Наверное, с ней было весело?

– Это точно. И еще Мабель меня учила Забытой Речи.

У нее снова брови взлетели на лоб.

– Ты знаешь Забытую Речь? Почему же тогда ты не смог прочесть то письмо на рубахе?

Марцелл смущенно опустил взгляд на догорающий костер.

– Когда Мабель забрали, я… все забыл.

– Наверняка хоть что-то да помнишь.

Юноша с мрачным видом помотал головой:

– Нет. Теперь это для меня просто бессмысленные каракули.

– Ерунда. Спорим, ты сумеешь читать, если постараешься.

Алуэтт огляделась, поискала что-то взглядом. Заглянула себе за ворот хламиды.

– Вот! – Она вытащила длинную нитку металлических бусин. На конце ее блестела металлическая бирка. – Попробуй прочитать, что здесь написано.

Она жестом поманила его к себе, и Марцелл чуть-чуть сдвинулся влево, склонившись к девушке, чтобы разобрать выгравированные на металле буквы.

– Что это? – спросил он, указывая на бусы.

Выражение лица у Алуэтт снова стало отстраненным, как если бы он брякнул что-то не то. Но разве разберешь, как вести себя с этой странной девушкой?

– Это… – начала она. И тут же покачала головой, словно бы пресекая все вопросы. – Не важно. Ты просто читай.

Марцелл снова вгляделся в надпись. Буквы выглядели смутно знакомыми, но смысла в них он не видел. Значение букв затянуло туманом времени.

– У меня не получится.

– Еще как получится. – Она придвинулась ближе. Так близко, что Марцелл ощутил на коже ее дыхание – теплое и сладкое, как запах меда в саду под конец дня. – Ну же, постарайся.

Юноша снова пригляделся к бирке. Было ясно, что здесь два слова – на это его знаний еще хватало. Но больше он ничего не помнил: буквы сливались в бессмысленное сочетание черточек.

– Первое слово труднее. Попробуй-ка лучше начать со второго, – посоветовала Алуэтт.

Марцелл внимательно всматривался в надпись. Да что же он такой глупый? Почему ничего не может вспомнить?

– Давай вслух, – подбодрила его Алуэтт. – Букву за буквой.

Он мысленно услышал голос Мабель: «Читай вслух, Марселло. Ты справишься».

И тут туман словно бы вдруг рассеялся, первая буква всплыла в памяти. Губы сами собой округлились, зубы сжались, и…

– Ж… – произнес он вслух, удивившись не меньше Алуэтт.

– Да! – воскликнула та с таким же восторгом, как когда-то Мабель. – Верно! Дальше.

Он напрягся. Туман был еще густым. Он старался держать в памяти образ Мабель. Не то измученное, обветренное лицо, которое видел вчера в Монфере, а молодое и радостное лицо своей давней гувернантки. Той, что плясала с ним в фонтане и пряталась в палатке из шелковых простыней. И вместе с ее лицом из мрака времени медленно проступали буквы.

– Жа… во-ро…

Он оглянулся на Алуэтт, и та с улыбкой кивнула:

– Да. Еще чуть-чуть.

– Жа-воро-но… – Он свел звуки воедино. И, добравшись до последней буквы, замялся. Прямая с двумя черточками поменьше, торчащими под разными углами. Всмотревшись в нее, юноша ощутил, как на язык сам собой вскочил странный щелкающий звук – словно все эти годы он прятался, поджидая, когда же его найдут.

– К! – улыбаясь до ушей, заключил Марцелл. – Все вместе получается: «жаворонок»!

– Верно. Так и есть.

Теперь они оба ухмылялись, глядя друг другу в глаза.

– Что это значит? – спросил он.

– Это мое прозвище: Маленький Жаворонок. Смотри, вот здесь написано «маленький». – Алуэтт ткнула пальцем в первое слово на бирке. – Так меня называют в… – Она осеклась, снова прикусив язык. – Так зовет меня отец.

Марцелл погладил бирку большим пальцем.

– Мне нравится. Эта такая птица, верно? Из Первого Мира?

Она кивнула:

– Да, птичка, которая пела с раннего утра. Говорят, я, когда была маленькой, то начинала петь, едва проснусь. – Их взгляды снова встретились, и Марцелл почувствовал, что одиночество, до сих пор сжимавшее ему грудь, куда-то испарилось, сменившись трепетом миллиона крошечных крылышек. Ему вдруг захотелось притянуть Алуэтт к себе, обнять, прижаться губами к губам…

Но тут она снова заговорила, и его словно бы окатили ледяной водой:

– А ты Марселло. Тебя в детстве так называли, да? Я помню из письма.

Марцелл выпустил из рук серебристую табличку.

– Да, – пробормотал он, подавшись к девушке.

Алуэтт не отстранилась. Осталась рядом, лишь склонила голову, снова изучая его. Эти внимательные глаза пронизывали насквозь.

– Наверное, дедушка до сих пор так тебя зовет?

Марцелл в ответ только фыркнул:

– Шутишь? Генерал д’Бонфакон никогда не отличался сентиментальностью.

Слова вылетели изо рта раньше, чем он понял, что говорит.

Алуэтт отреагировала мгновенно. Дернулась так, словно бы ее ударили, и шарахнулась от него.

Марцелл вздрогнул, сообразив, что натворил.

– Что ты сказал?

Он попытался спасти ситуацию:

– Я… сказал, что мой дед человек суровый и не признает детских прозвищ.

Бесполезно. Она была слишком умна и проницательна.

– Твой дед – генерал д’Бонфакон? Я правильно расслышала? – Ее голос настороженно вздрагивал.

– Да, но ты не тревожься. Это ничего не значит. Я сейчас все тебе объясню…

Поздно: Марцелл видел это по ее глазам. Свет в них погас. Искры потухли. Лицо опять замкнулось. Как будто задушевного разговора возле костра не было и в помине.

– А ты, выходит, Марцелл д’Бонфакон. – Это был не вопрос, а утверждение.

Он сглотнул, мечтая проглотить неосторожные слова. Лишь бы вернуть искры, совсем недавно блестевшие в ее глазах.

Но они пропали. Погасли, как угли костра.

И тут он заметил, что Алуэтт бьет дрожь.

– Да ты совсем замерзла. Вот, возьми.

Марцелл встал на ноги, принялся расстегивать дождевик. Но не успел даже снять плащ: Алуэтт вскочила и попятилась от него.

– Мне надо идти. Отец… он будет меня искать. – Девушка задыхалась. И больше не смотрела ему в глаза. – Ты не мог бы отвезти меня обратно на Зыбун?

Снова застегивая плащ, он холодно отозвался:

– Да, конечно.

Когда они с Алуэтт шли к мото, Марцелл чувствовал себя так, словно бы его изо всей силы пнули под дых.

Он прекрасно понимал, что снова ее потерял.

Ну и дела. Вот, стало быть, кем оказался этот человек.

Мото вилял между деревьями, ветер бил по шлему, а в голове Алуэтт неотступно звучало лишь его имя: Марцелл д’Бонфакон.

Неужели это правда? Раненый, которому она помогала в коридоре. Этот мальчишка с заразительным смехом и доброй улыбкой, который совсем недавно разводил костер и сидел с ней рядом. Тот, за кого она так доверчиво держалась, когда мото на огромной скорости несся через лес.

Подумать только, внук самого генерала д’Бонфакона!

Из «Хроник» и уроков истории Алуэтт многое знала о генерале. Опора Режима, глава Министерства и первый советник покойного патриарха Клода и его сына Леона, нынешнего монарха Латерры. Словом, один из самых могущественных людей планеты. А Алуэтт, дочь каторжника (беглого каторжника), раскатывает на мото в компании с его внуком.

Но Марцелл – не просто внук генерала.

Когда он предлагал Алуэтт свой плащ, та разглядела под ним блестящие эполеты мундира. Строгий белый китель. Ряд сверкающих титановых пуговиц. Теперь она точно знала, что это означает.

Офицер д’Бонфакон.

Вот почему он тогда оказался в Трюмах. И сегодня на Зыбуне во время казни. Он не просто один из представителей второго сословия. Он офицер Министерства!

Не прошло и дня, как Алуэтт стала сестрой, а уже успела натворить дел. Подвергла опасности Обитель и библиотеку. Если теперь Министерство обнаружит тайное укрытие и уничтожит книги, с таким трудом хранимые сестрами уже полтора века, это будет ее вина.

Под рокот виляющего по лесной тропе мото Алуэтт пыталась вспомнить, что наговорила Марцеллу у костра. Много ли выдала. Она ни слова не сказала об убежище и о скрытых в нем книгах Первого Мира. Это она помнила точно. Значит, обет хранить тайну она не нарушила. И все же – вдруг Министерство теперь сумеет их выследить?

На Алуэтт сегодня будто бы затмение какое-то нашло: она позабыла все, чему учили ее сестры.

«Проявляй осторожность и наблюдательность, – всегда повторяла ей сестра Жаке. – Оставайся начеку и все подмечай».

Но Алуэтт напрочь забыла об осторожности. И ничего не подмечала. Тепло огня и глубокие карие глаза Марцелла убаюкали ее, усыпили.

– Дура, – вслух буркнула она.

– Что такое? – раздался в наушниках шлема голос Марцелла.

Алуэтт, встрепенувшись, увидела, что кругом уже нет деревьев. Лес остался позади, а они проезжали фермы, раскинувшиеся на окраинах Валлонэ.

– Ничего, – ответила она.

Мото все несся вперед, пока перед ними не показались Трюмы. Наконец Марцелл остановил машину на краю Зыбуна. Алуэтт тотчас слезла с седла.

– Спасибо, что подвез, – пробормотала она, отводя глаза. – А теперь мне надо идти.

Она подергала застежку шлема, но не сумела расстегнуть ремень. Слишком дрожали руки.

– Погоди, – кинулся к ней Марцелл. – Давай я помогу.

Он легко расстегнул пряжку и снял с головы девушки шлем. Но его пальцы запутались в ее волосах, и тогда он неловко хихикнул. На миг их взгляды сошлись, и по спине Алуэтт пробежали мурашки.

«Он внук генерала, – напомнила она себе. – Столп Режима, офицер д’Бонфакон». Щеки у нее так и полыхали от гнева. Вот только она толком не знала, на кого сердится: на себя – за то, что не сообразила раньше? Или на него – за то, что скрывал правду?

– Мне пора, – торопливо проговорила девушка, обрывая протянувшуюся между ними странную ниточку.

И стала отступать назад.

– Алуэтт, подожди…

– Почему ты мне не сказал? – вырвалось у нее.

Марцелл опешил:

– Чего?

– Ты мог сразу сказать, кто твой дед. Нарочно скрывал, да?

– Нет, – заспешил Марцелл. – Я не скрывал. Я думал, ты знаешь. – Он тяжело вздохнул, уставился в землю и безнадежно заключил: – Я думал, это всем известно.

Алуэтт отступила, почувствовав себе еще глупее.

– Послушай, – произнес, шагнув к ней, Марцелл. – Я ничего не скажу деду, если ты этого боишься. Я не собираюсь…

Но его слова прервал вопль толпы, за которым последовал низкий рокот.

Оба обернулись к рынку. Прямо на них, размахивая кулаками, мчались люди. Кто-то швырял камни, другие под шумок расхватывали овощи и капустные лепешки с перевернутых лотков. За толпой Алуэтт увидела целую стаю дроидов – гигантских, блестящих и мигающих насекомых, топчущих все на своем пути. Она окаменела от этого зрелища.

Марцелл схватив девушку за руку, оттащил с дороги. Толпа устремилась мимо, следом лязгали дроиды.

– Здесь небезопасно, – обеспокоенно произнес Марцелл. – Я в самом деле должен проводить тебя домой.

У Алуэтт свело живот.

Только этого еще не хватало! Она и так сегодня уже достаточно навредила себе и сестрам. И не собиралась вести этого типа прямо к дверям Обители.

– Не надо, – отрезала она. – Можешь не сомневаться, я и сама прекрасно доберусь.

Разумеется, Алуэтт говорила неправду. Она вовсе не была уверена, что сумеет сама добраться до дому. Она представления не имела, далеко ли до Седьмого трюма и в какую сторону ей надо идти. Она совсем запуталась. Высматривала на Зыбуне хоть что-то знакомое, но все вокруг было как из другого мира. И даже с другой планеты.

Она только сумела увидеть вдалеке голову Тибула Паресса, бронзовым Солнцем возвышавшуюся над толпой. И вспомнила, что казнь совершилась рядом, на помосте. Может быть, если добраться туда…

Марцелл потянул ее за рукав:

– Позволь хоть снова увидеть тебя. Давай завтра? Ты не откажешься где-нибудь со мной встретиться? Пожалуйста. Где угодно, на твой выбор. Ты придешь?

Его пальцы выпустили рукав и скользнули вниз, обхватив ее ладонь. Нет, не просто обхватили. Пожали. У Алуэтт от этого даже колени немного обмякли. Она опустила глаза, не в силах встретить его взгляд, страшась сама себя. Опасаясь, что согласится.

Он словно навел на нее чары.

Опасные чары.

– Это вряд ли возможно, – поспешно выговорила она, твердо решив, что больше не увидится с Марцеллом д’Бонфаконом.

Ни завтра.

Ни когда-либо потом.

Но Марцелл все не выпускал ее руки.

– Прошу тебя. Прости, что я сразу не сказал тебе про деда. Позволь загладить вину. Мы отправимся, куда ты захочешь. Могу снова свозить тебя в лес Вердю. Или в Ледом. Ты когда-нибудь видела Ледом? Я мог бы тебе его показать. Мы…

Он не закончил фразы, потому что на плечо ему тяжело легла рука.

Эта большая рука была хорошо знакома Алуэтт. Девушка испуганно выпучила глаза, и сердце у нее отчаянно заколотилось.

А потом прозвучал голос, тоже знакомый и страшный, как никогда:

– А ну-ка отпусти мою дочь.

А положение на Зыбуне становилось все хуже и хуже.

Шатин сверху, с балки, озирала рынок, когда пятеро мужчин, окружив дроида, повалили его на землю. Она видела, как бунтовщики с таким остервенением, словно бы дрались за кроличью тушку, разламывали новое орудие казни – его уже успели прозвать «Клинком». Она видела, как сержанта полиции сбили с ног ударами обломанных труб. И забили бы насмерть, если бы стая глушил не разогнала протестующих и не загрузила сержанта в медкруизьер.

Поначалу Шатин забавляло это зрелище. Вот ведь дурачье, уж она бы никогда не ввязалась в подобные игры. Но по мере того как гневные вопли и крики боли нарастали, девушке все больше становилось не по себе.

Она чувствовала себя слишком уж на виду. Слишком уязвимой. Бунт, насилие – она впервые видела на Зыбуне такой накал страстей: настолько разбушевавшееся третье сословие и настолько рвущихся карать дроидов. Пожалуй, лучше бы убраться отсюда подобру-поздорову. Но уйти Шатин при всем желании не могла. Она высматривала Марцелла.

Он по-прежнему оставался ее главной надеждой разыскать базу «Авангарда». Должен ведь этот надутый хлыщ рано или поздно вернуться? И Шатин твердо решила его дождаться.

Прямо под ней дроиды волокли между лотками корчащуюся, отбивающуюся женщину. Та отчаянно сопротивлялась. Умудрилась даже на миг вырваться из хватки глушил. Но едва она бросилась бежать, как парализующий импульс вонзился ей в икру, и несчастная, рыча, повалилась наземь.

Только тогда Шатин ее узнала.

Это была мадам Дюфо.

Шатин всегда была с ней на ножах. Но теперь, глядя, как дроид шествует к торговке и подцепляет ее за шиворот, готова была пожалеть старуху.

Но внезапно мысли ее приняли иное направление: девушка вспомнила запах, разносившийся с утра от лотка Дюфо.

Никогда в жизни Шатин не проявляла такого проворства. Не прошло и минуты, как она очутилась на мостках прямо над прилавком мадам Дюфо. Заглянула через край – и вот оно.

За прилавком, на невидимой с земли тарелке, лежал подрумянившийся жареный цыпленок. В животе у Шатин забурчало. Ну до чего же она проголодалась!

Глотая слюнки, девушка свесилась с мостков и приземлилась на корточки за пустующим прилавком. Вскочила на ноги, но ухватить добычу не успела – тарелку внезапно отдернули.

– Эй! – взревела она. Сейчас Шатин готова была драться за курятину хоть с самим патриархом. Но не с тем, кого увидела, подняв глаза.

– Ты уверена, что твое место сейчас здесь, а не рядом с этим пронырой д’Бонфаконом? – презрительно бросил отец, отрывая ножку и впиваясь зубами в сочное мясо. – Что, заварила кашу, а теперь в кусты, да? – Он облизал жирные пальцы. – Ох и вкуснятина!

– Отдай, это мое! – прорычала Шатин.

Отец в ответ лишь насмешливо вздернул бровь. Откусил еще кусок и позвенел пальцами по краю металлической тарелочки. Да это же кольцо Марцелла!

– Ты что, забыла про нашу вчерашнюю договоренность? – спросил месье Ренар.

Щеки Шатин пылали, и она так и прожигала взглядом отца, который пытался выстукивать на тарелке какой-то ритм: там-там-там.

– Нет, не забыла, – сквозь зубы процедила она.

Отец целиком запихнул в рот цыплячью ножку, зубами ободрал мясо с кости. И довольно причмокнул.

– Это хорошо. Потому что – запомни, Шатин, – тому, кто не приносит в дом ларгов, будучи парнем, придется зарабатывать как девушке.

При этих словах порез на ладони налился болью, словно отец второй раз ткнул в него ножом.

А что, он может, у него не заржавеет.

Глупо даже надеяться, что его остановят родственные чувства. Шатин не сомневалась, что он запросто отправит родную дочь в бордель крови. И сопротивляться бесполезно.

Всегда было бесполезно.

– Почему вечно я? – по привычке огрызнулась Шатин. – Почему ты никогда не грозился отправить в бордель Азель? Она всего на два года старше. Ее кровь еще чего-то стоит.

Месье Ренар уронил на тарелку обглоданную косточку и потянулся за крылышком.

– Азель прилично зарабатывает на фабрике. К тому же нам не мешает иметь кого-то из своих внутри системы. Она свое дело делает.

И отец с тарелкой курятины в руках выбрался из-за прилавка и широким шагом направился в самую гущу схватки. Он шел спокойно, с таким видом, словно гулял теплым вечером по дворцовым дорожкам. Словно бунт его нисколько не касался.

Раздосадованно крякнув, Шатин пнула ногой пустой ящик из-под капусты. Угрозы отца взбесили ее. И Марцелл, сбежавший с той подозрительной девчонкой, тоже хорош. Но больше всего она злилась на саму себя – за то, что вообще ввязалась во всю эту историю.

К тому времени как она вернулась на свой сторожевой пост посреди Зыбуна, прибывшие дроиды наконец-то взяли ситуацию под контроль. Людей десятками забрасывали в полицейские транспортеры. Кое-кто из них упрямо выкрикивал: «Честный труд за НЕчестный шанс!» другие молили о пощаде, раскаиваясь в содеянном. Полицейские не обращали на это никакого внимания: в любом случае всем бунтовщикам была одна дорога – в пересылочный центр, ждать транспорта на Бастилию.

Шатин бросила взгляд на «пленку»: сколько времени прошло? Оказалось, Марцелл с Алуэтт отсутствовали уже больше часа. Глядя, как инспектор Лимьер набивает транспортеры бедолагами из третьего сословия, Шатин в который раз прокляла себя за то, что отпустила Марцелла. Слишком много думала о девушке – как бы не подпустить ее к нему – и забыла о главной работе. А в результате потеряла его.

Но сейчас, когда Лимьер захлопнул дверцу за очередным бьющимся преступником, она услышала в гомоне рынка новый звенящий звук. Не привычный визг сирен дроидов, не вой сумасшедших с самодельным оружием в руках. Это был голос Марцелла, кричавшего:

– Отпусти ее!

В ответ последовало низкое ворчание, и кто-то другой гаркнул:

– Не тронь мою дочь!

Шатин пробежала взглядом по рядам, выискивая источник криков. Сперва она никого не видела. А потом высмотрела рядом со статуей патриарха Тибула мощную фигуру мужчины, увлекающего за собой девушку. За ними обоими гнался офицер д’Бонфакон.

Лица мужчины Шатин не разглядела – оно было скрыто низко надвинутым темным капюшоном. Но не сомневалась, что это мужчина. Очень высокий и сильный. А у девушки, которую он тащил за собой, были ошалевшие глаза и отвратительно чистенькая одежда.

Никаких сомнений – опять та самая.

Алуэтт.

– Пожалуйста, папа! – Девушка плакала. – Прости! Прости меня!

– Я офицер Министерства! – Шатин впервые слышала, чтобы Марцелл так страшно орал. – Приказываю сейчас же ее отпустить! Или я арестую тебя, я это могу!

Она фыркнула. Ишь ты, как распалился наш красавчик! А ведь какой хладнокровный и рассудительный был на Торбее. Конечно, тогда ведь речь шла не о малютке с блестящими глазками, а всего лишь о жалком маленьком Тео.

В груди у Шатин что-то больно кольнуло. Но она проигнорировала эту невесть откуда взявшуюся занозу и снова сосредоточилась на мужчине в капюшоне – тот был уже почти прямо под ней. Он по-прежнему тащил за собой Алуэтт.

Марцелл достал лучинет и дрожащей рукой навел его на здоровяка.

– Стой! Не то включу парализующий режим!

Но человек в капюшоне, развернувшись, вышиб оружие из руки Марцелла – легко, чуть ли не одним пальцем.

Д’Бонфакон изумленно уставился на упавшее оружие и, видать, решил перейти к новой тактике. Он с ревом бросился за отцом Алуэтт и прыгнул ему на спину. На этом большом и сильном мужчине он выглядел как бунтовщик, атакующий тяжелого полицейского дроида. Отец Алуэтт встряхнулся и ударил повисшего на плечах юношу, пытаясь сбросить его на землю. Но не тут-то было: он держался крепко и душил своего противника с какой-то вдруг открывшейся отчаянной, неиссякаемой силой, которая восхитила Шатин.

Алуэтт взвизгнула:

– Нет! Перестань, пожалуйста! Ему больно!

Правда, Шатин не слишком понимала, кому она это кричит. На чьей она вообще стороне: отца или Марцелла?

Пожалуй, девчонка и сама не знала ответа.

Человек в капюшоне решительным рывком, склонившись вперед, перебросил Марцелла через голову. Шатин круглыми от изумления глазами смотрела, как офицер взлетел в воздух.

В этот миг вся рыночная площадь для нее застыла. Замер бунт. Дроидам словно бы отключили питание. Каждая пара глаз устремилась на Марцелла, с грохотом рухнувшего на овощной прилавок и разбросавшего во все стороны сморщенные морковины и вялые кочаны капусты.

Шатин в панике смотрела, как сползает наземь его тело.

Замирает неподвижно.

А миг спустя прилавок громко заскрипел, перекосился влево – его ржавый навес повалился на подножие статуи патриарха. Памятник угрожающе пошатнулся, как перепивший вина завсегдатай «Жондретт». Расширившимися от ужаса, немигающими глазами Шатин следила, как гигантский Тибул Паресс кренится набок.

– Берегись! – заорали от соседнего лотка. – Падает!

Взгляд Шатин метнулся от рушащейся статуи на человека, лежащего прямо под ней.

Марцелл…

– Нет! – в полном отчаянии воскликнула Шатин.

Спрыгнув с балки, она неловко приземлилась на согнутые ноги. Левая щиколотка отозвалась болью, но Шатин не стала медлить. Метнулась к Марцеллу и оттащила его от опасного места.

Раздался страшный грохот.

Взвился смерч мусора, расплескалась грязь, завопили люди: громадная бронзовая фигура патриарха-основателя ударилась о землю как раз там, где только что лежал молодой человек, и раскололась по линии пояса.

– Марцелл?

Его имя царапало ей горло. Шатин опустилась на землю рядом. Сердце заходилось у нее под ребрами. А он все не шевелился.

– Давай же, вставай, хлыщ тупой, – шептала она.

Веки его распахнулись, и, толком даже не взглянув на Шатин, он резко вскочил, оттолкнул ее от себя и зашарил глазами по площади. Ее затопила волна горечи.

Ну конечно, ищет свою ненаглядную Алуэтт. Только о ней и способен думать.

Шатин с отвращением отвернулась, заставила себя подняться на ноги и, несмотря на сильную боль в левой лодыжке, заковыляла прочь. У нее больше сил не было на все это смотреть. Ну не дурак ли парень? Ясно же, что отец Алуэтт не позволит ей иметь дело с Марцеллом, а этот слюнтяй все никак не успокоится.

– О, мои Солнца! – вдруг воскликнул кто-то, и Шатин, обернувшись, увидела женщину, тычущую пальцем в расколотую статую. – Под ней кто-то есть!

Скользнув взглядом по телу гигантского патриарха – от огромной, уткнувшейся носом в грязь головы до сломанной левой ноги, накрывшей лоток, – Шатин поняла, что женщина права.

Из-под тяжелого бронзового сапога и впрямь торчала рука. Детская рука. Однако больше ничего из-под обломков видно не было.

Остолбенев, она беспомощно уставилась на эту руку. Неподвижные пальчики были безжизненны, как у пластмассовой куклы, они даже не дрожали.

Солнца, что же делать? И тут от толпы отделился и бросился к статуе какой-то человек. Марцелл. Его дождевик уже не выглядел безупречным. Серебро было заляпано грязью.

– Скорее! – обратился он к кучке собравшихся зевак. – Ну же, помогите мне!

Офицер д’Бонфакон энергично раскидывал мусор и обломки, а Шатин в полном оцепенении смотрела, как он, отбросив обломок доски от старого прилавка, открывает лицо мальчугана, лежащего под стопой патриарха.

Ей опять стало дурно: это был Рош.

Тот самый мальчишка, с которым она всего два часа назад столкнулась под капустным прилавком. Бедняга не шевелился.

– Надо его вытащить! – крикнул Марцелл.

Шатин вздрогнула, выходя из ступора. И, не замечая острой боли в ноге, кинулась к подножию памятника. Д’Бонфакон заметил ее, и они, без слов поняв друг друга, с двух сторон подсунули руки под лодыжку патриарха.

– Раз, два, три – взяли! – скомандовал Марцелл.

Шатин напрягла все силы. Она чувствовала, как бросилась в лицо кровь и онемели пальцы. Марцелл напротив нее скрипнул зубами, на шее у него от напряжения вздулись жилы.

Однако статуя не подалась ни на сантиметр.

К ним присоединились еще двое мужчин: один вцепился в левое колено патриарха, другой просунул руки в промежуток под туловищем Тибула. Они все вместе навалились так, словно пытались сдвинуть с орбиты целую планету.

Статуя подалась, но совсем чуть-чуть.

Рош тихо заскулил, снова почувствовав на плече страшную тяжесть. У Шатин слегка отлегло от сердца. По крайней мере, мальчик был жив.

– Мы тебя вытащим, – сказала она ему. – Не бойся.

Но им одним точно не справиться.

Отступив от статуи, Шатин осмотрела толпу. В нескольких метрах стоял инспектор Лимьер. Какого фрика он не поможет? Или хотя бы не позовет своих здоровенных чугуноголовых глушил?

– Инспектор! – позвала она.

Но вид у Лимьера был такой отсутствующий, словно бы он не замечал ничего из того, что происходило на рыночной площади. Он напряженно вглядывался куда-то вдаль, а цепи его имплантов бешено сверкали, свидетельствуя о небывалом возбуждении. Шатин проследила его взгляд сквозь толпу и без труда провела прямую линию от сверкающего лица Лимьера к человеку в капюшоне.

Отец Алуэтт остановился и оглянулся – быть может, заинтересовался, отчего вновь смолкла толпа. Но смотрел он не на сутолоку вокруг упавшего памятника. Он уставился на инспектора.

Взгляд Шатин заметался между двумя мужчинами. Она почти чувствовала повисшее в воздухе напряжение: казалось, вот-вот сверкнет молния. Глаза Лимьера сузились, губы растянулись в оскале. Глаза человека в капюшоне, напротив, тревожно расширились.

– Не подается. Нужна еще помощь.

Ужас, прозвучавший в голосе Марцелла, наконец заставил отца Алуэтт оторвать взгляд от Лимьера. Он увидел статую, рухнувшую на бедного мальчугана, и людей, тщетно пытавшихся освободить его.

Он озабоченно нахмурился. Снова взглянул на инспектора, некоторое время помедлил.

А потом выпустил из своей железной хватки дочь и решительно зашагал по Зыбуну в обратном направлении, распихивая людей. Подойдя к статуе, он жестом велел Марцеллу и остальным отойти в сторону. Согнул ноги – мощные, как колонны из пермастали, – и, подсунув ладони под статую, с низким, утробным рыком стал разгибать колени, используя всю свою недюжинную силу. На лбу у здоровяка сразу выступил пот, а лицо его чудовищно исказилось. Зато ноги старого патриарха мало-помалу стали подниматься. Под ними открылся промежуток.

Отец Алуэтт врос пятками в грязь и снова закряхтел, продолжая борьбу с бронзовой статуей. Едва лишь промежуток достаточно расширился, Марцелл и еще двое ринулись вытаскивать Роша. Мальчик был смертельно бледен и держался за отдавленное плечо, но в остальном выглядел целым и невредимым.

Шатин просто глазам своим не верила. До этого четверо безуспешно пытались поднять статую. А этот человек, этот гигант, подобный дроиду, справился в одиночку. Как только Рош оказался на свободе, отец Алуэтт разжал руки. Бронза с грохотом рухнула на прежнее место, а капюшон, скрывавший лицо мужчины, упал ему на спину, открыв лицо и ослепительно-седые волосы.

Шатин вздрогнула, узнав его.

Она уже видела этого человека прежде. Да, определенно видела. Или ей просто кажется?

Мужчина поспешил натянуть капюшон обратно и торопливо огляделся, высматривая кого-то в толпе. Шатин недолго гадала, кого он ищет.

Взгляд силача снова уперся в инспектора Лимьера, который теперь выбирался из толпы, так сверкая имплантами, что в голову невольно приходила мысль о коротком замыкании.

Седовласый мужчина схватил дочь за руку и снова потянул ее прочь. Лимьер погнался было за ними, но не сумел продраться сквозь густую толпу. Вскоре его внимание переключилось на Роша, которым занимался Марцелл. Шатин видела, как молодой офицер торопливо выкрикивает указания в телеком, вызывая на Зыбун врача.

Шатин раздирали противоречивые чувства. С одной стороны, ей хотелось остаться с Рошем и увериться, что с мальчиком все хорошо. Но в то же время ей отчаянно требовалось проверить свою догадку: убедиться, что она и впрямь только что увидела человека из давнего прошлого. Любопытство победило.

Шатин поглубже надвинула капюшон, скрывая лицо, и, отступив на несколько шагов, растворилась в толпе. Уж что-что, а незаметно преследовать добычу девушка умела. Держась на безопасном расстоянии, укрываясь за людьми и прилавками, она проследила, как Алуэтт и ее отец пересекли Зыбун и скрылись в Седьмом трюме.

Правда, в первом же коридоре Шатин потеряла их из виду. Но, остановившись и вслушавшись, различила тихие голоса. Она пошла на звук, бесшумно огибая углы и прижимаясь к стенам, и вскоре увидела, как эти двое входят в старое техническое помещение на нижнем этаже.

Изо всех сил стараясь не замечать боли в лодыжке, Шатин осторожно подобралась к двери и заглянула сбоку. Странно, Алуэтт с отцом исчезли.

Потом она услышала лязг металла. Этот звук напомнил ей лязг решетки, под которой она прятала свой мешочек с побрякушками. Прокравшись мимо большой ржавой машины, девушка выглянула из-за угла.

И увидела, как Алуэтт медленно опускается в узкий проем в полу. Шатин завороженно следила, как ее голова скрывается под полом.

И едва не расхохоталась, оценив иронию положения. Ну и ну, оказывается, дезертиры живут прямо в Трюмах! Ловко придумано, ничего не скажешь!

Откровенно говоря, дезертиры сами по себе мало интересовали Шатин. Однако, когда великан полез в дыру вслед за дочерью, капюшон снова свалился с его головы, и девушка хорошо рассмотрела лицо.

Все ее подозрения подтвердились в один миг.

Эти седые волосы.

Широченные плечи.

Огромные руки.

Шатин закрыла глаза и позволила памяти унести себя в прошлое. В ту далекую ночь в Монфере, когда высокий седой мужчина пришел в трактир ее родителей. Она, как сейчас, видела эту картину: вот он стоит в дверях, пригибаясь под низкой притолокой, и держит в руке необычайно красивую, расписанную вручную куклу. И видела самодовольную мордашку Мадлен, которую незнакомец назвал своей дочерью и увел с собой.

Веки Шатин затрепетали и раскрылись, сердце молотом стучало в груди.

Стало быть, Алуэтт, только что исчезнувшая под полом Седьмого трюма, и есть замарашка Мадлен.

Та самая девчонка, что много лет назад убила Анри, маленького братишку Шатин.

Подумать только, оказывается, она все это время жила у нее под самым носом.

Никогда еще тишина в Обители не бывала такой оглушительной.

Алуэтт сидела в тесной кухоньке, сложив руки на коленях. Отец устроился напротив. Он опустил взгляд на свои ладони, лицо его было твердым и непроницаемым, как скала, а коротко остриженные волосы в свете единственной на кухне лампы, висевшей как раз над головой, льдисто светились.

Когда десять минут назад они вернулись с Зыбуна, он произнес всего пять слов:

– Присядь, Алуэтт. Мне нужно подумать.

Сестры еще скрывались за запертой дверью Зала собраний, и они сидели на кухне вдвоем. Молчание разбивали лишь изредка падающие в раковину капли воды.

Алуэтт несколько раз порывалась заговорить, но отец, подняв палец, шикнул на нее с несвойственной ему яростью. Прежде он никогда так не сердился на дочь, – во всяком случае, раньше девушке ни разу не доводилось видеть, чтобы руки у него дрожали.

Алуэтт привыкла к немногословности отца. Но сейчас… Сейчас все было иначе.

Ужас приморозил Алуэтт к сиденью. Она в страхе ждала его упреков, может быть – крика. И в то же время боялась, что отец не заговорит вовсе и они так и просидят остаток дня – двойная звезда на безмолвной орбите.

Они молчали, и в голове Алуэтт бурлили, всплывая пузырями, воспоминания этого долгого дня.

Толпа на рыночной площади. Ужасная казнь гувернантки. Гигантские деревья и загадочные могилы в лесу Вердю. Взгляд Марцелла. Его зеленовато-карие глаза, в которых столько доброты и печали. И секретов.

Он больше не был для нее Марцеллом. Она больше не сможет так о нем думать. Отныне и навсегда он будет офицером д’Бонфаконом. Внуком генерала д’Бонфакона.

А потом Алуэтт вспомнила, что произошло на Зыбуне.

Как отец волок ее сквозь толпу.

И как статуя рухнула, придавив мальчика.

А ее отец…

– Папа, как ты сумел поднять статую?

Вопрос вырвался у Алуэтт сам собой. Она даже и не собиралась его задавать.

Несколько очень долгих мгновений спустя отец взглянул на нее. На этот раз его палец не призвал дочь к молчанию. На этот раз его глаза впились в лицо Алуэтт. Глубокие, темные, мерцающие глаза. В них чудился миллион вопросов. Миллион упреков. Или, хуже того, миллион разочарований.

Как бы то ни было, от его взгляда у Алуэтт свело тревогой живот, а горе сжало сердце. Ей вдруг захотелось сползти со стула и свернуться в комочек на кухонном полу.

– Надо же было спасти ребенка, – выговорил наконец Гуго и снова опустил глаза.

Она благоразумно сделала вид, будто не заметила, что отец не ответил на ее вопрос: он объяснил, почему поднял статую, но не как это сделал.

Алуэтт никогда не сомневалась, что ее отец силен, но сегодня на Зыбуне произошло нечто небывалое: он сумел в одиночку поднять огромную бронзовую статую, с которой не совладали трое мужчин и тот тощий парнишка в черном плаще с капюшоном.

Откуда у отца такая сила?

В поисках ответа на свой вопрос Алуэтт бессознательно перевела взгляд с белой головы отца на его правый бицепс. Рука была скрыта рукавом, но и сквозь ткань она различала контуры пяти выпуклых значков-пупырышков.

24601.

Тюремная татуировка.

«Вот откуда такая сила, – сообразила девушка. – Если только дело не обстояло еще хуже, если не эта самая невероятная сила и привела его на Бастилию».

Отец снова поднял глаза, но теперь они были затуманены. Он будто проснулся и растерялся при виде окружавшей его яви.

– Папа? – прошептала Алуэтт.

Моргнув, Гуго Торо расправил широкие плечи:

– Нам придется уйти отсюда, и очень скоро. Может быть, даже завтра.

Ошеломленная Алуэтт уставилась на него.

– Я должен позаботиться о твоей безопасности, – продолжал он. И Алуэтт вдруг показалось, что отец говорит вовсе не с ней, а словно впал в транс и беседует сам с собой. – Теперь он знает, где я. Другого способа нет.

Алуэтт не понимала, о чем он толкует.

– Рейхенштат достаточно далеко, – продолжал бормотать отец, вставая и меряя шагами маленькую кухню. – Может быть, надо было сразу увезти тебя туда.

Брови Алуэтт от изумления взлетели на лоб.

– Рейхенштат?

Почему отец вдруг заговорил о другой планете?

– Того, что я накопил, хватит на перелет, и еще кое-что должно остаться, чтобы начать новую жизнь. – Он помолчал, ероша свою колкую щетину. – Да, надеюсь, хватит.

И тут до Алуэтт наконец дошло.

– Мы что, отправляемся на Рейхенштат?

Она выкрикнула это так громко, что отец опять поспешно прижал палец к губам.

Алуэтт понизила голос до жаркого шепота:

– Но, папа, зачем нам Рейхенштат? Латерра – наш дом. Мы здесь живем. Здесь, с сестрами. В Обители. – Она жестом обвела все вокруг. – Ты тут уважаемый человек, повар. А я теперь тоже сестра. Смотри!

Она вытащила из-за ворота нить четок, полученных вчера от принципаль Франсин. При виде их – при мысли о том, что может разом лишиться всего, чего добивалась такими трудами, – у нее перехватило дыхание.

Отец разглядывал бусины с таким видом, словно не знал, что это такое. А потом вскинул голову. Алуэтт видела решимость в его глазах и слышала твердый голос:

– Здесь нам было хорошо, Жаворонок, но теперь оставаться опасно. Надо как можно скорее уходить.

Руки у Алуэтт задрожали сильнее.

– Папа, это потому, что я сегодня сбежала из Обители? Я обещаю, клянусь тебе, что никогда больше не буду так делать. Честное слово.

Но отец только молча покачал головой.

– Пожалуйста, папа, выслушай меня. Ну зачем нам Рейхенштат?! Это так далеко! Где мы будем жить? Мы там никого не знаем. Как ты найдешь работу? В «Хрониках» пишут, что на Рейхенштате холодно. Очень холодно. Почти вся земля покрыта снегом и льдом. – Голос у нее задрожал. – Да у нас и одежды теплой нет.

– Алуэтт, – тяжело вздохнув, ответил отец. – Как ты не понимаешь, у нас нет выбора. Оставаться здесь слишком опасно. Пора уходить. Так что начинай собирать вещи.

Девушка в ужасе смотрела на отца, повернувшегося к дверям кухни. Она словно бы лишилась дара речи, не в силах более вымолвить ни слова. Но когда отец уже пригнул голову, чтобы пройти в дверь, Алуэтт наконец обрела голос:

– Нет!

Гуго остановился, оглянулся.

– Нет, – повторила она жестче. И твердо заявила: – Я никуда не поеду. Я не хочу на Рейхенштат. Не могу оставить Обитель.

Он нахмурился:

– Тут не о чем спорить, Жаворонок.

Алуэтт резко вскочила с места и подбежала к отцу:

– Очень даже есть о чем. Ты не можешь решать за меня. Нельзя так: вечно все от меня скрывать и ждать, что я просто буду тебя слушаться. Здесь мой дом. Наш дом. Здесь наше место. И я отсюда не уеду. – Слова извергались потоком, и она задыхалась от возбуждения.

Отец устало вздохнул и уставился в пол.

– Жаворонок, оставаться нельзя.

– Папочка, ну пожалуйста, давай никуда не поедем.

Но она видела, что все ее мольбы напрасны.

– Это все из-за того мальчишки, да? – тихо и сурово спросил отец.

– Нет, – отрезала Алуэтт. И она сказала правду. Она не желала больше видеться с офицером д’Бонфаконом. Хоть бы и вовсе его никогда не встречать. – Я просто не хочу лететь на Рейхенштат. Это… так далеко… и вообще…

– Много ты понимаешь! – В голосе отца гнев смешался с грустью. – Ты еще ребенок и не знаешь, что для тебя лучше. А я знаю и собираюсь увезти тебя на Рейхенштат, для твоей же безопасности.

– Неправда! – Из глаз Алуэтт хлынули слезы, и она сердито смахнула их. – Я уже не ребенок!

– Ну, в любом случае ты еще слишком молода, чтобы самостоятельно принимать решения, – безапелляционно заявил Гуго, снова разворачиваясь к выходу.

Бессильное отчаяние захлестнуло Алуэтт, и у нее невольно вырвалось:

– Может, я и молода, но хотя бы не преступница!

Отец застыл на месте, окаменел на несколько ударов сердца. Затем повернулся и долго молча смотрел на нее.

Щеки Алуэтт загорелись, в животе все оборвалось. Но, раз начав, она уже не могла остановиться. И не могла сдержать заливших лицо слез.

– Я знаю, что ты был на Бастилии. Беглый каторжник. Может быть, вор. Или даже убийца. Ты ведь никогда не говорил мне правду. Ты оставил меня гадать и подозревать самое худшее! – Она уже захлебывалась в истерике. Но сумела сквозь рыдания указать на его руку. – Вот так-то, заключенный номер 24601.

Отец все так же молча смотрел на нее. Его лицо словно бы застыло, а морщины на нем залегли глубже прежнего.

Наконец он откашлялся и произнес:

– Собирай вещи, Алуэтт. Завтра мы уходим.

Его прогулка с дедом на следующее утро проходила в полном молчании. Два павлина перебежали широкую дорожку к Министерству, окаймленную высокими кипарисами. В теленебе светилось над линией горизонта раннее утреннее Солнце.

Специальная программа обеспечивала в Ледоме постоянную комфортную погоду: теплую, но не жаркую и не слишком сухую. Но в это утро кожа Марцелла под жестким мундиром потела и чесалась. И он чувствовал себя усталым. Почти всю ночь пролежал без сна, в голове крутились мысли об Алуэтт.

Ее отец показался ему опасным человеком. Как он в одиночку приподнял бронзовую статую, освободив ребенка! Видана ли подобная сила? Небось держит дочь взаперти, запугал ее до невозможности. Какой ужас и стыд отразились на лице бедняжки, когда отец ее отыскал! Марцелл вздрогнул при мысли, что могло ждать Алуэтт по возвращении домой.

Где бы этот ее дом ни был.

Марцелл непроизвольно сжал кулаки. Он поверить не мог, что дал им уйти. Когда отец Алуэтт освободил того мальчишку, Марцелл оказался слишком занят: надо было срочно вызвать помощь, доставить раненого в Медцентр – и не заметил, как оба скрылись в толпе, растаяли, словно призраки.

– Генерал д’Бонфакон.

Голос Лимьера прервал его мысли. Инспектор возник на дорожке за ними внезапно, Марцелл и не слышал, как тот подошел.

– Опаздываете, – произнес дед, не замедлив шаг и не повернув головы. Они как раз проходили под массивной каменной аркой, обозначающей вход на территорию Министерства. Ее высокий свод и лепные колонны блестели под искусственным сол-светом. Инспектор просочился между Марцеллом и генералом, оттеснив юношу на шаг назад. И сказал:

– Меня задержало важное дело.

– Какое же? – осведомился генерал.

– Легран еще жив, – объявил Лимьер.

Марцелл заметил, как окаменели плечи деда, как напряглась его шея.

– Опять вы за старое, инспектор, – поморщился генерал д’Бонфакон. – Сколько уже можно?

– Но я собственными глазами видел его, сударь, – настаивал Лимьер. – На сей раз я абсолютно уверен. – Непривычно было слышать в голосе всегда бесстрастного инспектора такое отчаяние. – Он был вчера на Зыбуне. Старый памятник патриарху Тибулу рухнул на ребенка. Он поднял его как перышко. Я бы где угодно узнал эту невероятную силу. Это был Жан Легран. Никаких сомнений.

Марцелл чуть не споткнулся о собственные ноги. Несомненно, Лимьер говорил об отце Алуэтт. Но откуда он его знает?

– Уверен, вы ошиблись, – возразил генерал.

Ошибся? Что-то Марцелл не слыхал, чтобы киборги ошибались. Все они: медики, ученые, полицейские – изначально были созданы точными и аккуратными, сама цель усовершенствования их хирургическим путем как раз в том и состояла, чтобы не допускать ошибок.

– Сударь, тот человек в одиночку поднял семиметровую бронзовую статую, – все так же настойчиво проговорил Лимьер. Казалось, за ночь кто-то удалил ему электронные импланты, превратив в обычного человека с самыми обычными чувствами. – На всей Латерре только один человек наделен такой силой: Жан Легран. Он беглый каторжник и должен предстать перед судом.

Что? Отец Алуэтт – беглый каторжник?

Дед остановился так неожиданно, что Марцелл едва не налетел на него сзади. Генерал повернулся к самому лучшему своему инспектору, и юноша различил в его глазах досаду и разочарование.

– Лимьер, вы уже столько лет безуспешно ловите Леграна, что это стало у вас настоящей манией. Сейчас на планете накопилось множество действительно важных проблем, и мы не можем позволить себе отвлекаться на пустяки. Позвольте напомнить, что вы возглавляете полицию крупнейшего города Латерры. Вот и выполняйте свои непосредственные обязанности. Легран умер еще двадцать пять лет тому назад. И никак не мог воскреснуть. Прекратите гоняться за призраками.

Призраки…

Холодок пробежал по спине у Марцелла, когда множество кусочков головоломки вдруг встали на свои места, сложившись в единую картину. Страх Алуэтт и невероятная сила ее отца. Загадочные перемены ее настроения и его внезапная ярость.

Тайна.

Сколько тайн!

Девушка говорила, что отец не выпускает ее из дома. А когда она вдруг узнала, что Марцелл – внук генерала д’Бонфакона, то чуть с ума не сошла.

Марцелл тогда подумал: это оттого, что Алуэтт из дезертиров.

Однако, выходит, все не так просто.

Дезертиры не признавали законов Министерства. То была одна из причин, по которым генерал д’Бонфакон приказал их уничтожить.

Однако теперь Марцелл был уверен, что дезертиры на Латерре еще существуют. И мало того, укрывают беглых преступников вроде отца Алуэтт.

Натянутое молчание повисло между тремя мужчинами. Они двинулись дальше по дорожке. Марцелл видел вдали здание Министерства: две одинаковые черные башни, величественно устремившиеся в теленебо. За аркой дверей, за изящно вырезанными окнами лежал лабиринт коридоров, кабинетов, лабораторий, оснащенных самой лучшей техникой.

Марцелл привык относиться к Министерству с трепетом и уважением, считая его столпом безопасности на этой планете, опорой Режима. Именно с Министерством было тесно связано и будущее самого Марцелла – то будущее, к которому он едва ли был готов и в которое его чуть ли не насильно впихнули в ту самую минуту, когда патриарх, презрев мудрый совет деда, отправил командора Вернэ на планету Альбион, навстречу гибели.

Но Марцелл еще многого не знал. Заслужить настоящее доверие со стороны деда будет очень непросто. Ох, похоже ему никогда не сравниться с командором Вернэ. Он знал, что Вернэ вчера на площади не послушала бы инспектора Лимьера и осталась бы, не дрогнув перед разбушевавшейся толпой. Она не сбежала бы в лес в компании подозрительной девушки, разыскивавшей заброшенный лагерь дезертиров. И уж точно немедленно арестовала бы Алуэтт, едва увидев у нее шрам на том месте, где должна быть «пленка».

Марцелл же отчетливо сознавал, что просто не сможет выдать Алуэтт. Никогда и ни при каких обстоятельствах. Даже теперь, зная, что она дочь беглого преступника.

Одним словом, он слабак.

И вряд ли подходит для работы в Министерстве. Не говоря уже о том, чтобы однажды стать не просто командором, но и генералом. Пойти по стопам деда.

Он всегда, всегда будет плестись у того в хвосте.

Как сейчас.

– Третье сословие совсем отбилось от рук, – нарушил молчание генерал д’Бонфакон. Он явно решил перейти к насущным проблемам. – Я имею в виду вчерашние события. Порядок на Зыбуне удалось восстановить, но казнь расшевелила непокорных, и теперь волнения перекинулись на фабрики и заводы. Действовать следует быстро. Вы меня понимаете?

Лимьер кивнул:

– Так точно, понимаю. – От его недавнего волнения не осталось и следа: вот оно, преимущество усовершенствованного мозга. Хотел бы Марцелл уметь так легко отрешаться от переживаний. – Вы полагаете, что за этим стоит «Авангард»?

– Несомненно, – ответил д’Бонфакон. – Они, как всегда, стремятся к разрушениям и хаосу.

– Вы действительно думаете, что цель «Авангарда» именно в этом и заключается? – Вопрос вырвался у Марцелла непроизвольно. Он только тогда понял, что высказал его вслух, когда дед с Лимьером остановились и молча, с ужасающей синхронностью обернулись к нему.

– А ты что же, думаешь иначе? – ледяным тоном поинтересовался генерал.

Юноша залился краской.

– Я не то хотел сказать, просто… – Он прочистил горло, силясь овладеть непослушным голосом. – Я просто думаю: должен же быть у «Авангарда» какой-то план? Бунты и волнения – это ведь не самоцель? Мятежники предлагают взамен что-то лучшее?

Марцелл тут же пожалел о своих словах. Генерал вздернул левую бровь и назидательно произнес:

– Они – террористы. Они добиваются анархии, кровопролития и массовых беспорядков, чтобы, воспользовавшись ими, свалить наш Режим. – Д’Бонфакон ожег внука взглядом. – Наш прекрасный Режим.

С трудом сглотнув, Марцелл закивал:

– Понимаю. И что же вы намерены предпринять? Как станете защищать Режим?

Дед, задержавшись перед гладкой пластиковой дверью Министерства, обернулся к внуку:

– Знаешь такую пословицу: «Лучшая защита – это нападение»? – И они с Лимьером понимающе переглянулись, отчего Марцеллу стало совсем уж не по себе.

Осторожно, чтобы не разбудить спавшую рядом Азель, Шатин выбралась из постели и осмотрела щиколотку. Отек вроде бы спал, хотя нога после вчерашней попытки спасти на Зыбуне этого недалекого хлыща-офицерика еще побаливала. Натянув черные штаны и плащ, девушка со вздохом закрутила в узел русые волосы. Ну до чего же она устала их прятать. Лучше бы обрезать, да и делу конец. Но придется ждать еще несколько недель – пока отрастут настолько, чтобы продать мадам Зизо за двести ларгов. Хотя, может, к тому времени Шатин уже будет далеко отсюда: должно же ей наконец повезти.

– Рано ты нынче встала.

Шатин обернулась к Азели, которая потягивалась, закинув руки за голову. На левой щеке сестры еще остались вмятины от подушки.

– Куда собралась?

– По делам, – буркнула Шатин, заправляя волосы под капюшон и вставляя ноги в сапоги.

Азель хихикнула.

– Ты чего? – покосилась на сестру Шатин.

– Ты всегда такая загадочная, – ответила та. – Вечно у тебя какие-то тайны.

Шатин засопела.

– Ничего не тайны, просто… – Окончание фразы повисло в воздухе. Будешь тут загадочной. Не откровенничать же с сестрицей? Ясно ведь, что та не одобрит того, что она задумала.

Прошлой ночью, когда Азель давно заснула, Шатин вытащила из-под решетки пластмассовую кукольную ручку. Единственное, что не украли у нее «Клошары». Потом, лежа в постели, Шатин долго вспоминала, как в их харчевню пришел за Мадлен седой мужчина. Вспоминала, как он называл девочку «ma petite» и как подарил ей куклу. А потом, две недели спустя, к ним в дверь постучал инспектор Лимьер, который разыскивал беглого каторжника Жана Леграна. Вернее, он искал их обоих.

И предлагал такую награду, что у Шатин голова пошла кругом. «Двадцать тысяч жетонов за любые сведения, способствующие задержанию Леграна и девочки».

– Ты уже уходишь? – спросила, прервав ее мысли, Азель.

Шатин нагнулась за маленькой пластиковой ручкой, лежавшей на полу у кровати. Должно быть, она выронила ее во сне.

– Ну да…

– Подожди, я с тобой! – Азель вдруг вскочила и быстро натянула рабочую форму. – Хочу сегодня пораньше прийти на фабрику. Скоро назначат новую дату Восхождения, и мне надо накопить как можно больше очков.

Шатин посмотрела на сестру, которая вприпрыжку понеслась надевать туфли, и, сунув руку куклы в карман плаща, решительно возразила:

– Нет. – Не хватало еще всю дорогу через Трюмы слушать болтовню Азели, которая только отвлечет ее от предстоящего дела. – Извини, я очень тороплюсь.

И, не дожидаясь реакции сестры, поспешно выскочила из спальни.

Оказавшись за дверью, она сразу услышала тихий рокот – это храпел отец. Подняв голову, Шатин увидела, что он прикорнул на стуле, сложив руки на столе и уткнувшись в них лбом.

Если бы не храп, его вполне можно было бы принять за покойника.

Да только разве дождешься такого счастья!

Все это было ей слишком знакомо. Пустой кувшин травяного вина на столе. Плотно закрытая дверь родительской спальни. Опять папаша вернулся из доков пьяный – погулял на «Гроте» со своими «Клошарами». Мать, конечно, чтобы не попасть под горячую руку, заперлась от него – и оставила пить на кухне, пока не вырубился.

Шатин знала, что другого шанса может и не представиться.

Подобравшись к столу, она с ловкостью и деликатностью медика обхватила пальцами левое запястье отца. Бережно потянула, высвободив руку, так что он со стуком уронил голову на стол. И перестал храпеть.

Шатин испуганно отскочила, решив, что отец просыпается. Но тот даже не шевельнулся.

Она закатила глаза. Совсем отключился. Ворвись сюда десяток глушил, и то не проснется.

Грубо схватив папашу за руку, она сдернула с его мизинца кольцо Марцелла. Пришлось приложить силу, потому что кольцо застряло в складке грубой кожи, но в конце концов подалось, и Шатин мигом спрятала украшение в карман. А потом выпустила руку месье Ренара, и та с глухим стуком упала на стол.

Храп возобновился.

«И угораздило же меня родиться в такой семейке», – подумала Шатин, решительно захлопнув за собой дверь купе. Когда же дверь снова распахнулась, девушка изготовилась к бегству. Но тревога оказалась ложной.

– Эй! – позвала сестру запыхавшаяся Азель, выскочив в коридор и на ходу причесывая пальцами волосы. – Я готова. Теперь можем пойти вместе.

Шатин вздохнула и двинулась по коридору Седьмого трюма.

– Ладно. Только учти, идти тебе придется быстро.

Как она и ожидала, Азель, едва выбравшись из купе, тут же принялась болтать. Она завела какую-то бесконечную историю про девушку с их фабрики, которая спустила все жетоны на новое платье, а теперь платье зря висит в шкафу, потому что надеть его некуда.

Шатин даже прониклась благодарностью к знакомому гудку Всеобщего оповещения, который прозвучал в аудиочипе, после чего на «пленке» возникла эмблема Министерства. Ничто другое не заставило бы сестру замолчать.

– Опять? – с любопытством проговорила Азель, глядя на экран. – Как ты думаешь, объявят дату нового Восхождения?

Шатин пожала плечами:

– Как и ты, могу только гадать.

Но едва генерал начал речь, Шатин поняла, что хороших новостей ждать нечего. От его сурового голоса по спине у нее побежали мурашки.

«Я снова приветствую вас, сограждане латерранцы. Министерство глубоко обеспокоено беззаконным поведением третьего сословия, последовавшим за вчерашней казнью, и, разумеется, глубоко опечалено. Наш любимый патриарх гордится своей заботой о людях и всячески стремится поддерживать на планете гармонию и справедливость. Однако волнения и бунт свидетельствуют о том, что вы недостаточно благодарны Режиму за его великодушие. Мы обеспечили вас работой, дали возможность кормить и одевать себя и детей. Но кое-кто из вас предпочел честному труду и соблюдению порядка разнузданное буйство. Чтобы поддерживать мир на нашей прекрасной планете, Министерство обеспечило вас сильной и надежной полицией, возглавляемой мужественными и верными инспекторами, но вчера некоторые из вас напали на людей, посвятивших жизнь защите народа».

Генерал отвел взгляд и покачал головой, словно был не в силах продолжать.

Шатин фыркнула. Что за фарс! Неужто д’Бонфакон и вправду думает, что сумел кого-нибудь одурачить?

Она глянула на Азель, которая доверчиво уставилась в экран «пленки», боясь пропустить хоть слово.

Как видно, сумел.

Генерал, прокашлявшись, продолжил:

«Боюсь, что ваши действия не оставляют нам выбора. Всех, кто восстал против Режима – и против патриарха, – следует отделить от благонамеренных граждан. Те, кто выбрал войну, не могут рассчитывать на наше снисхождение. – Выдержав паузу, д’Бонфакон прищурил глаза. – А потому каждый, кто бунтует или мародерствует, будет арестован и немедленно сослан на Бастилию. Сборища, заговоры, поддержка мятежников – в том числе и недонесение о подрывной деятельности – будут сурово караться, начиная с аннулирования всех очков Восхождения. Министерство твердо привержено идее честного труда за честный шанс, так что пусть каждый из вас хорошенько подумает, прежде чем сделать выбор».

Шатин со свистом втянула в себя воздух. Ой, как нехорошо! Просто скверно. Нет, ее лично эти угрозы ничуть не затрагивали. Но она знала свое сословие. И прекрасно понимала, что такое объявление возымеет обратное действие. Оно никого не побудит успокоиться и вернуться к работе, а лишь только сильнее разозлит людей. Им такие угрозы не по душе. И уж совсем неосмотрительно со стороны генерала было пугать народ лишением очков Восхождения.

Сдавленные всхлипы оторвали Шатин от размышлений. Взглянув на «пленку», она уже не увидела там лица генерала. Экран запрашивал, хочет ли она повторить просмотр. Стерев запись, Шатин повернулась к Азели.

Та тихо плакала, уставившись на погасшую «пленку».

Первым побуждением Шатин было уйти своей дорогой, оставив сестру страдать в одиночестве. Пусть ее промытые мозги малость обтекут. Пускай маленько погорюет – авось впредь будет умнее. Но когда она уже готова была нырнуть в следующий коридор, сделав сестрице ручкой, Азель заскулила так жалобно, что Шатин остановилась.

Она со вздохом придвинулась к сестре, нерешительно тронула ее за плечо.

– Азель, – силясь выразить голосом сочувствие, заговорила она. Вышло как-то тускло и неуклюже. – Успокойся, все будет хорошо. Генерал ведь не о тебе говорил.

Азель прерывисто вздохнула:

– Откуда ты знаешь? Может, и обо мне.

– Неужели ты тоже бунтовала и мародерствовала? – Подобное предположение порядком развеселило Шатин.

Азель хлюпнула носом и отвела наконец взгляд от «пленки». Щеки у нее припухли, а глаза покраснели.

– Нет, конечно, но на нашей фабрике были беспорядки. Вчера, после той жуткой казни, кое-кто из работников разбушевался. Они выкрикивали дурные слова о патриархе. И начали громить все вокруг…

– Но ты сама ведь ничего такого не делала? – попыталась остановить ее Шатин. – Стало быть, и беспокоиться не о чем.

Азель покачала головой:

– Ты же слышала, что сказал генерал. Если не донесешь о том, что видишь, отнимут все очки Восхождения. А я видела, что они делают. На моих глазах разбили один станок, а я им ничем не помешала. Значит, я сообщница. – Азель икнула и на целую октаву повысила голос. – Я так долго работала, чтобы набрать побольше очков. Победа была совсем близко, Шатин. Я чувствую!

Шатин очень хотелось высказать сестре все, что она думает об этом самом Восхождении, спустить ее наконец с небес на землю. Ну сколько можно заниматься самообманом?

– Если бы не Восхождение, мне незачем было бы вставать по утрам. Незачем было бы жить. Если я лишусь всех очков, то что у меня останется? – Азель спрятала лицо в ладонях и разрыдалась.

Нет, говорить правду никак нельзя. Шатин и рада была бы найти слова, которые утешили бы сестру, дав ей хоть немного надежды. Но она восемнадцать лет прожила на этой планете. И знала, что таких слов попросту не существует.

Сердце Шатин пронзила боль. Впервые в жизни она вдруг подумала, что, пожалуй, они с Азелью не такие уж и разные. На самом деле, наоборот, они жутко похожи.

Обе мечтали вырваться из этой жизни.

И обе обманывали себя надеждой, что подобное возможно.

Шатин ласково погладила сестру по руке:

– Тебе, наверное, пора идти, да? Ты же не хочешь опоздать на работу.

Азель словно бы очнулась. Вскинула голову, основанием ладони вытерла мокрые щеки.

В этот миг, заглянув в заплаканные глаза сестры, Шатин почти увидела в них себя. Какой была бы, будь она покорным членом третьего сословия. Законопослушной гражданкой. Ну и разумеется, если бы не выдавала себя за парня.

Внешне они с сестрой всегда были очень похожи: одинаковые серые глаза, маленькие изящные носики, высокие скулы – но вплоть до этой минуты Шатин их сходства почему-то совершенно не замечала.

– А ведь верно, – спохватилась Азель. – Мне и впрямь пора. Спасибо тебе, Шатин.

И, не дав сестре ответить, Азель вдруг обхватила ее за талию и крепко прижала к себе. Шатин окаменела, не зная, как себя вести. Азель оказалась слишком близко. И пробудила в ее душе слишком много темных, мучительных воспоминаний.

Сладкий запах, исходивший от волос Анри… Его крошечное тельце в ее объятиях… И как он тянул к ней свои ручонки…

– Ладно, чего уж там, – проворчала она, похлопывая сестру по спине. – Все будет хорошо. Ну, гм… удачного тебе дня.

Азель наконец отстранилась, но не ушла. Минуту она просто смотрела на Шатин с такой жалостью, что ей стало не по себе. Сестра словно увидела ее насквозь. Заглянула прямо внутрь, в темные глубины души.

Но потом Азель протянула руку, коснулась прядки, выбившейся из узелка на затылке Шатин. Заправив волосы на место, она улыбнулась.

– Мне нравится, что ты такая загадочная, – прошептала она, прежде чем развернуться и скрыться в глубине коридора.

Глядя вслед уходящей сестре, Шатин думала о том, что угодила в ловушку, откуда вряд ли сумеет выбраться. Как неудачно все складывается: предупреждение третьему сословию от генерала д’Бонфакона; шайка «Клошаров», ожидающая своей доли от несуществующей добычи; безуспешные поиски тайной базы «Авангарда».

Шатин нащупала в кармане оторванную руку куклы, принадлежавшей Мадлен.

Обломок того, что было когда-то целым.

Напоминание о жизни, которой у нее не будет никогда.

Во всяком случае, здесь, на Латерре.

И снова Шатин вспомнился тот давний день, когда в Монфер с расспросами о беглом каторжнике явился инспектор Лимьер.

Глубоко вздохнув, она продолжила свой путь по Седьмому трюму, напоминая себе, что другого выхода просто нет. И, не дав себе времени усомниться, свернула в сторону полицейского управления, молясь в душе, чтобы по прошествии стольких лет кто-то еще готов был заплатить за сведения о Жане Легране.

Рейхенштат.

Отец хочет увезти ее на Рейхенштат. Она едва увидела Латерру, а он уже отправляет ее совсем на другую планету.

Приближалось время обеда, а Алуэтт еще не выходила из своей комнаты. Накануне она пропустила ужин, да и завтрак сегодня тоже пропустила. Ей было не до того. Есть не хотелось.

И не хотелось покидать единственный дом, какой она знала.

Алуэтт проплакала до глубокой ночи, пока не уснула, свернувшись комочком под одеялом. Утром подушка была мокрой от слез, а в груди болело, и сердце, казалось, готово было разорваться от горя.

Господи, что же она натворила! Ни в коем случае нельзя было удирать из Обители и отправляться с Марцеллом в лес Вердю.

Она ведь знала, что рискует.

Но такой расплаты не ждала.

Только не это!

Алуэтт потерла заплывшие глаза и посмотрела на маленькие часы, стоявшие у кровати. Отец сказал, что сегодня они уходят, но все утро не показывался.

– Рейхенштат, – вслух прошептала она.

Слово было чужим и незнакомым, как сама планета.

Бессильная ярость прошлой ночи снова обрушилась на нее. Только-только она стала сестрой, настоящей полноправной сестрой, и вдруг выясняется, что они должны бежать. Алуэтт тронула четки на шее и вспомнила годы усердных трудов: учеба, уборка, Уроки Спокойствия. Значит, все зря?

А где-то глубоко в груди притаилась еще и иная боль.

«Это все из-за того мальчишки, да?»

Она снова услышала слова отца, и щеки вдруг вспыхнули. А ведь папа прав, по крайней мере, отчасти.

Алуэтт крепко зажмурилась. Она и теперь ощущала прикосновение его ладони – на Зыбуне Марцелл взял ее за руку. Пальцы настойчиво просили новой встречи.

«Давай завтра? Ты не откажешься где-нибудь со мной встретиться? Пожалуйста. Где угодно, на твой выбор».

Из горла невольно вырвался смешок, больше похожий на рыдание. Даже не будь Марцелл генеральским внуком и, стало быть, угрозой для всей Обители, она все равно не смогла бы с ним встретиться. Скоро она окажется на борту вояжера, улетающего на чужую планету, в совершенно иной мир. Латерра станет крошечной точкой, далеким огоньком в огромном небе. И она ее, наверное, никогда больше не увидит.

Потом Алуэтт стало совестно: нельзя думать только о себе. А что будет с сестрами? Вдруг она и вправду навлекла опасность на Обитель и ее драгоценную библиотеку? Нельзя же оставить сестер расхлебывать кашу, которую она по собственной глупости заварила?

При этой последней мысли девушке стало так горько, что она перекатилась на живот и жалобно завыла в подушку.

– Алуэтт?

Услышав свое имя, она подняла голову. В дверях стояла сестра Мьюриэль. Ее аккуратные кудряшки сияли белизной, а морщины на лице казались глубже прежнего: ее явно что-то встревожило. Бусины четок медленно пощелкивали в старческих пальцах.

– Как ты себя чувствуешь, Маленький Жаворонок?

Алуэтт заставила себя сесть, потерла лицо.

– Хорошо, – заверила она, но голос у нее сорвался.

– Ничего не болит?

Алуэтт помотала головой. Она боялась, что голос ее подведет. Мьюриэль всегда была такой доброй, милой и заботливой. При мысли о том, что придется навсегда расстаться с нею и с другими сестрами на глаза навернулись слезы.

– А мы гадали, куда вы оба запропастились.

Алуэтт наморщила лоб:

– Оба?

Мьюриэль шагнула через порог.

– Ну да, вчера за ужином твой отец объяснил, что тебе нездоровится. А когда утром не оказалось завтрака, мы решили, что и он тоже заболел. – Мьюриэль принялась быстрее перебирать бусины. – А потом мы увидели, что его комната открыта и в ней никого нет. Где мы его только ни искали: и в библиотеке, и даже в прачечной. Но Гуго нигде не видно.

– Отец не приготовил завтрак? – выпалила Алуэтт, почувствовав, что случилось нечто действительно страшное. Гуго Торо никогда не оставил бы сестер голодными, как бы плохо себя ни чувствовал. – А куда же он подевался?

Мьюриэль покачала головой:

– Понятия не имею. Мы надеялись, что ты знаешь.

Будто чья-то холодная железная рука стиснула внутренности Алуэтт. Сжала с такой силой, что ее выбросило из постели. Едва вскочив на ноги, она пустилась бегом. Обогнула Мьюриэль и скрылась за дверью.

– Жаворонок, ты куда?

Но встревоженный крик Мьюриэль отозвался сзади лишь слабым эхом: Алуэтт уже во весь опор неслась по коридору.

В комнате отца все было так, как и сказала Мьюриэль: дверь открыта, а внутри никого. С бешено колотящимся сердцем девушка еще шире распахнула дверь и зажгла свет.

Постель Гуго Торо была тщательно застелена, простыни и одеяло расправлены. Его комната всегда была скудно обставлена, но сейчас почему-то выглядела какой-то совсем уж нежилой. Алуэтт почудилось, что сам воздух в ней стал промозглым.

Холод пустоты.

Беспокойно обежав комнату взглядом, она бросилась к шкафу, отдернула занавеску.

И ахнула:

– Вот тебе и раз!

Полки опустели. Исчезло абсолютно все: рубашки и штаны, фартуки, белье и обувь.

Ну и как это понимать?

Где папины вещи? Может, он уже собрался в путь на Рейхенштат? Но где тогда он сам? Почему не заглянул утром к дочери, не проверил, собирается ли и она?

И тут Алуэтт заметила, что полки все-таки опустели не полностью. На самой верхней она увидела старый отцовский чемодан. В сердце вспыхнула надежда. Схватив стул, Алуэтт вскочила на него и достала чемодан, который, увы, оказался очень легким.

Алуэтт перенесла его на кровать, щелкнула замком и откинула крышку.

Там не было ни отцовской одежды, ни старинного подсвечника.

Внутри остались только две вещи.

На дне чемодана лежала Катрина, старая кукла Алуэтт, а рядом мерцала в тусклом свете титановая шкатулка – та, что почти наверняка принадлежала ее матери. Вот и все, что оставил ей отец.

– Жаворонок? Ну что там? – Это снова звала ее Мьюриэль, но Алуэтт даже не оглянулась. Она не отрывала взгляда от резьбы шкатулки и мягкой желтой ткани кукольного платья. Всего две вещи в этом мире, по-настоящему принадлежавшие ей.

И тогда на нее обрушилось понимание: отец и впрямь ушел.

«Результатов не найдено», – объявил телеком.

Марцелл со вздохом отключил экран и принялся разглядывать переполненную людьми студию в Ледоме, откуда дед только что закончил обращение к третьему сословию.

Марцелл двадцать минут искал в Коммюнике хоть какие-то сведения об Алуэтт Легран. Но девушка так и осталась призраком. Результаты обнаружились только по Жану Леграну, и они подтверждали то, что дед утром сказал инспектору Лимьеру.

«Бежал с Бастилии в 478 году о. п. д. Скончался в 480 году о. п. д. Родственников не имеет».

Вот только на самом деле Жан Легран не скончался. Марцелл вчера сам видел его на Зыбуне, так что Лимьеру не почудилось. Правда, на снимке в Коммюнике этот человек выглядел значительно моложе, однако узнать его не составило труда.

Но почему же нет никаких упоминаний о дочери?

Разглядывая сутолоку в студии, Марцелл увидел деда в окружении почитателей, выстроившихся в очередь, чтобы поздравить генерала д’Бонфакона со столь убедительной и действенной речью.

Марцелла передернуло. Неужели только ему кажется, что подобные угрозы не только не сработают, но лишь усугубят ситуацию? Казнь Надетты взбаламутила третье сословие – Марцелл прекрасно видел, что вчера творилось на Зыбуне. Она настолько разъярила нищих и голодных людей, что они – подумать только! – атаковали дроидов. Тут не угрожать надо, а бросить им спасательный круг, протянуть руку помощи. Показать, что Министерство и патриарх на их стороне.

Однако, похоже, так думал лишь он один, потому что после окончания речи вся студия дружно разразилась аплодисментами. Все: инспектора, сержанты, офицеры и даже техники – единодушно считали тактику генерала д’Бонфакона самой подходящей. Но ведь они не были в Монфере. Они не видели металлических трущоб Бидона. Они не смотрели в глаза Тео, когда Марцелл уверял его, что Режим безупречен.

«Я лишь надеялась научить тебя мыслить иначе… Я старалась научить тебя сочувствию».

И никого из них не воспитывала шпионка «Авангарда».

«Запрос на аэролинк от сержанта Шакаля», – вернул его к действительности голос телекома. Марцелл моргнул и стукнул по экрану, подтверждая вызов.

«Одного взяли», – с места в карьер объявил Шакаль, даже не утруждая себя формальным приветствием.

«Взяли? – недоверчиво повторил Марцелл. – Одного из них?» Он не уточнил, кого имеет в виду, но это и так было ясно.

«Так точно, – отозвался Шакаль. – Мы арестовали связного „Авангарда“, который разносил по Трюмам их сообщения. А теперь ждем, когда вы прибудете для проведения допроса».

«Я? – удивился Марцелл. – А почему вы сами не допросите связного?»

Допросы, несомненно, были по части Шакаля. Сержант умел вытрясти информацию из кого угодно. Если не оказывали действия его жестокий взгляд и свирепый голос, то неизменно срабатывала металлическая дубинка, которую он носил на поясе.

«Потому что злоумышленник утверждает, будто бы с вами знаком», – ответил сержант.

Марцелл растерянно уставился в телеком. Он видел только собственное отражение, мигающее в ответ из уголка экрана. Первым делом в голову пришла мысль о Мабель. Может, она послала к нему кого-нибудь, снова пытаясь завербовать?

«А никто другой его расколоть не сумел, – продолжал Шакаль, – вот мы и подумали, почему бы не попробовать будущему командору?»

Сержант не удержался от шпильки: для Марцелла не было тайной, что в полиции не одобряли быстрого продвижения генеральского внука по служебной лестнице. Но привычный к уколам Марцелл предпочел пропустить эту насмешку мимо ушей.

«Где арестованный?»

«Здесь держим, в Управлении полиции».

Марцелл неопределенно кивнул и пробормотал в телеком что-то вроде: «Сейчас буду».

«Дура! – мысленно бранила себя Шатин, падая на стул в облезлой комнате для допросов. – Это надо же быть такой безмозглой курицей!»

Теперь Шатин и сама на себя удивлялась. Латерра, и как только ей в голову пришло гоняться за наградой двенадцатилетней давности? Надо было заниматься поручением генерала. Выследить Марцелла, из всех сил искать базу «Авангарда». А она вместо этого попыталась извернуться, понадеялась, что можно найти другой выход. Вот и получила в результате по заслугам.

Шакаль захлопнул за собой дверь, не скрывая удовольствия, что остался с ней наедине. Хорошо еще не знал, что она девушка. А то бы, Шатин в этом не сомневалась, их встреча обернулась совсем иначе. Она почти никому из полиции не доверяла, а уж Шакалю меньше всех. Еще меньше, чем Лимьеру. Тот хоть был бесстрастным киборгом.

– Итак, – заговорил сержант, расхаживая перед ней по комнате. – Что же привело маленького Ренара в полицию?

Шатин вздохнула и скрестила руки:

– Я же сказал. Пришел сообщить, что располагаю информацией о Жане Легране, беглом каторжнике. За его голову обещана награда в двадцать тысяч ларгов.

Шакаль чуть не подавился.

– Двадцать тысяч? За каторжника? Да ты шутишь!

– Проверьте сами и увидите.

Сержант вздернул бровь, явно решая, верить или не верить. В конце концов он вытащил свой телеком и запустил поиск.

– Так я и думал, – объявил он, вернув аппарат в карман. – Вранье.

Шатин выпрямилась на стуле:

– Как это? Почему вранье?

– Потому, что Легран умер двадцать пять лет назад. Да и прежде никто не объявлял за него награду.

– Но как же так?.. – растерялась Шатин, чувствуя, как ее надежда тает с каждой секундой. – Не может быть! Сам инспектор Лимьер обещал. Двенадцать лет назад он разыскивал в Монфере этого типа и его безмозглую дочку. Я там был. Собственными ушами слышал. Он предложил… – Шатин не договорила, поскольку дверь допросной резко распахнулась.

– Довольно! – На пороге появился Марцелл. – Вы свободны, сержант! Я сам им займусь!

Девушка порядком удивилась: ну и ну, кто бы мог подумать, что этот слюнтяй способен приказывать. Ничего, сейчас сержант быстро поставит его на место.

Шакаль недовольно покосился на д’Бонфакона и буркнул:

– Не утруждайте себя, офицер. Я и один прекрасно справлюсь. А вы лучше возвращайтесь во вторую допросную.

Шатин не сомневалась, что Марцелл сейчас попятится, склонив голову и бормоча извинения. Но тот твердо стоял на месте и выглядел суровым, как никогда.

– Довольно, я сказал, – повторил Марцелл. – Я его у вас забираю.

Шакаль закатил глаза:

– И охота же вам, офицер, возиться со всякой швалью?

– Не смейте его так называть! – выпалил д’Бонфакон с горячностью, поразившей и Шатин, и Шакаля. Солнца, да похоже, он и сам удивился подобной вспышке.

Сержант разглядывал Марцелла с таким видом, словно решал, стоит ли принимать его всерьез.

Шатин с интересом наблюдала за противостоянием двух мужчин. От того, как держался Марцелл: расправил плечи, решительно выставил вперед подбородок, – в животе у нее что-то перевернулось. И это ощущение ей совсем не понравилось.

– Я сам во всем разберусь, – твердо сказал Марцелл. – А вы, Шакаль, можете быть свободны.

Сержант все так же прожигал его взглядом, и Шатин гадала, кто первым отведет глаза. Она побилась бы об заклад, что Марцелл. Поставила бы все свое состояние.

И проиграла бы.

Щеки сержанта дрогнули, и, досадливо крякнув, он отвел глаза и зашагал к выходу.

– Vive Laterre! – крикнул ему вслед д’Бонфакон.

– Vive Laterre, – промямлил в ответ Шакаль и захлопнул дверь.

Шатин осталась один на один с Марцеллом.

Конечно, они не в первый уже раз оказывались наедине. И даже не во второй. Но прежде с Шатин не происходило ничего подобного: сердце у нее словно бы выросло, став огромным, как Солнце, и бешено билось в груди.

Марцелл заходил по комнате. Шатин с любопытством и досадой следила за ним.

Что он здесь делает?

Неужели пришел спасти ее от Шакаля?

От этой мысли гул в груди усилился.

Марцелл, помедлив, обернулся к ней. Он явно нервничал. Большой и указательный пальцы его правой руки отыскали левую и принялись рассеянно потирать мизинец. Вздрогнув, он опустил взгляд, покачал головой и пробормотал себе под нос:

– Совсем забыл, что его нет.

Шатин сразу поняла: он говорил о кольце. Том самом, что лежало сейчас у нее в кармане плаща.

– Я потерял на днях кольцо, – продолжал Марцелл. – Так жаль, я считал его своим талисманом.

Он взглянул ей в глаза.

Неужели знает?

Шатин опустила руку в карман, кончиком пальца нащупала холодный металл и как ни в чем не бывало ответила:

– Сочувствую. Оно было очень… ценное?

Марцелл вдруг засмеялся:

– Да нет, какое там. На самом деле оно совсем ничего не стоило. Подделка под титан. Просто было дорого мне как память о матери.

Шатин потихоньку, по-прежнему не вынимая кольцо из кармана, надела его на палец. Вот превосходный случай перетянуть д’Бонфакона на свою сторону. Сказать, что нашла украшение на полу круизьера. Можно поклясться, будто до сих пор она не знала, что это его вещь.

Но тут Марцелл как-то весь подобрался, словно бы решив, что пора уже перейти к делу. Вытащив телеком, он принялся стучать по нему пальцем. Шатин вытянула шею, чтобы увидеть экран. В окошке виднелась она сама, в этой самой комнате. Она поискала глазами микрокамеры, но не нашла: наверняка запрятаны где-то в стенах. А когда снова перевела взгляд на телеком Марцелла, экран уже потемнел.

Он деактивировал камеры наблюдения.

Интересно, зачем?

И тут Марцелл внезапно оказался рядом с ней. Двумя большими шагами покрыл разделявшее их расстояние и присел на корточки у стула Шатин, так что его голова пришлась вровень с ее плечом. Она уловила запах его волос. От них исходил запах парфюма.

Ну до чего же ее бесит этот красавчик!

– Тео, – заговорил Марцелл шепотом. – Мне нужна твоя помощь.

И положил руку ей на плечо, заставив Шатин напрячься.

Она подтянула палец с кольцом к краю кармана. И задумалась, что он сделает, получив его обратно. Поблагодарит ее? Улыбнется ей своей фирменной улыбкой, которая сводит с ума девушек по всей Латерре? Обнимет?

От этой мысли у нее перехватило дух.

– Я слышал, что ты говорил Шакалю про Жана Леграна, – продолжал Марцелл. – Что тебе известно об этом человеке? И о его дочери, Алуэтт? Ты еще что-нибудь о ней узнал?

Шатин позволила кольцу соскользнуть с пальца и скатиться в самый дальний уголок кармана. Она покосилась на руку д’Бонфакона, все еще цеплявшуюся за ее плечо, как за спасательный круг.

И вдруг рассердилась.

Очень, очень рассердилась.

С какой стати ей кого-то спасать?

В этом мире каждый за себя. Так что пусть Марцелл д’Бонфакон не лезет к ней со своими любовными историями. Вот если бы он обратился к ней ради… ну… Ладно, пожалуй, не стоит фантазировать. Этого все равно никогда не будет. А как же иначе? Ведь он даже не знает, что она девушка! Глядя Шатин в глаза, он видит перед собой Тео. Хитрого трюмного крысеныша. Мальчика на побегушках.

Она встала со стула и отошла к противоположной стене, чтобы быть как можно дальше от него. Нечего раскисать, надо думать о деле.

– Вообще-то, да, я кое-что про нее узнал.

Марцелл так откровенно обрадовался, что Шатин охватила досада.

– Правда? Вот здорово! И что же именно ты узнал?

– На самом деле ее зовут не Алуэтт, а Мадлен.

– Мадлен, – как во сне повторил он, и Шатин с презрением подумала, что в его устах это имя звучит как песня.

– Да. Как я и подозревал, она все это время обманывала тебя. Она врунья.

«И убийца», – добавила Шатин мысленно. Она ждала отклика на свои слова. Отвращения на лице офицера. Она приготовилась даже к вспышке раздражения. Но ничего подобного не увидела.

Марцелл тут же схватился за свой телеком:

«Поиск: Мадлен Легран».

И с нетерпением воззрился на замигавший экран.

И тогда до нее дошло. Тогда она наконец поняла.

Та девчонка настолько заворожила Марцелла, что ему все равно, врунья она или нет. Похоже, он не на шутку в нее влюбился.

– Это все, офицер? – сухо поинтересовалась Шатин. – Я могу идти?

Марцелл оторвал взгляд от экрана и растерянно заморгал, словно не мог вспомнить, кто она такая и что здесь делает.

– Что? А, нет, не все. Подожди. Ты что-то говорил Шакалю про награду?

Шатин вздохнула. Ей хотелось поскорее отсюда убраться. Но она чувствовала, что Марцелл не отпустит ее, пока она не выложит все, что знает про девушку.

– Мадлен когда-то жила в Монфере, ее отдали на воспитание моим родителям. А потом в один прекрасный день явился ее отец – Жан Легран – и забрал дочь. Через несколько дней к нам пришел инспектор Лимьер, разыскивавший его. Он предложил двадцать тысяч ларгов за любые сведения о Жане Легране, который оказался беглым каторжником.

Марцелл напряженно слушал, стараясь связать все эти сведения воедино, но что-то у него, похоже, не складывалось.

– Двадцать тысяч? – переспросил он. – За беглого преступника? Что-то многовато. Бессмыслица какая-то.

– Вот-вот. И Шакаль так сказал. – Она шагнула к двери. – Теперь я могу идти?

Но Марцелл оказался у двери раньше и преградил ей путь:

– Подожди. Я хочу опять попросить тебя об услуге.

Шатин застонала. Она уже всерьез пожалела, что пришла сюда.

– Ну что там еще?

Марцелл пригладил ладонью густые волнистые волосы. Прежняя его уверенность разом куда-то испарилась, он снова выглядел растерянным и смущенным.

– Понимаешь, Тео, мне надо допросить одного подозреваемого.

А этот Тео далеко не так уж прост. Каждый раз, глядя в его блестящие серые глаза, Марцелл чувствовал: парнишка что-то скрывает. Интересно бы узнать, что именно.

Марцелл догадывался, что у всех обитателей Трюмов есть свои секреты. Темные тайны, спасающие им жизнь. Но сейчас ему было некогда разгадывать загадки. Его мысли занимали совершенно иные проблемы.

Получается, Алуэтт ему солгала.

Значит, никакая она на самом деле не Алуэтт, а ее отец и вовсе беглый каторжник.

«Что еще она от меня скрывает?» – гадал Марцелл.

– Тебе надо, ты и допрашивай. А я тут при чем?

Вопрос Тео оторвал Марцелла от раздумий и вернул обратно в допросную. Он постучал по телекому, вновь активируя систему наблюдения.

– Мы никак не можем разговорить этого подозреваемого, – объяснил д’Бонфакон, силясь вернуть себе уверенность, с которой вошел в эту комнату. – Я подумал, вдруг тебе больше повезет.

Он поставил телеком на стол перед Тео, развернув к нему экран.

Тео нагнулся, и Марцелл заметил, как побледнело его чумазое лицо.

– Этого мальчика зовут Рош, – начал Марцелл. – Предположительно, он…

– Он не виноват! – вдруг вскричал Тео, сильно удивив этим Марцелла. – Не верь, что бы он там ни наговорил! Рош еще совсем ребенок! Он заигрался, хочет придать себе важности! Вы должны его отпустить! Пожалуйста!

– Так ты его знаешь? – с облегчением спросил Марцелл.

– Да. Знаю по Трюмам. Поверь, он просто большой любитель пофантазировать. – В глазах парнишки мелькнуло отчаяние.

– Я тебе верю. – Марцелл кивнул, стараясь успокоить Тео.

Тот заметно расслабился.

– Но, – продолжал д’Бонфакон, – к сожалению, переубедить Шакаля будет очень непросто. Малыш хвастал, будто он связной «Авангарда», разносит их сообщения. Конечно, теперь Рош уверяет, будто все придумал, но сержант вцепился в него мертвой хваткой. А вот если он тебе признается, что врал, – наедине, полагая, что мы не слышим, – я мог бы его отпустить.

Тео заколебался:

– А что я конкретно должен сделать?

– Я приведу тебя в допросную под видом подозреваемого и оставлю вас одних. Объяснишь Рошу, что тебя тоже задержали, а потом попробуешь вытянуть из него правду.

Марцелл сунул в руку Тео телеком:

– Возьми. Скажешь, что украл у меня. Этим ты завоюешь его доверие.

Парнишка с удивлением уставился на министерского офицера.

Солнца, Марцелл и сам себе удивлялся! Да уж, общение с этим тюремным крысенышем не прошло бесследно. Может, из внука генерала д’Бонфакона однажды все-таки выйдет приличный командор?

Он указал на телеком:

– Щелкнешь при нем и скажешь, что якобы отключил камеры. Экран потемнеет, но мы все равно будем видеть тебя из специальной комнаты, откуда можно наблюдать за допросами. Я подключусь к твоему аудиочипу, чтобы слышать все, что слышишь ты, и смогу тебе подсказывать, как лучше построить беседу. Ну что, согласен?

Немного помявшись, Тео взял телеком, но на Марцелла парень все равно глядел с большим подозрением, словно бы чуял ловушку.

– Вот и хорошо, – кивнул ему Марцелл. – Я тебе полностью доверяю.

На лице мальчика мелькнула улыбка, но такая слабая и мимолетная, что д’Бонфакон не был уверен, что ему это не почудилось.

Тео молча опустил телеком в карман плаща. Открыв дверь, Марцелл вывел Тео в коридор. И остановился перед допросной № 2.

– Готов? – подмигнул он.

Тео кивнул, но при этом в глазах его отразилось такое сомнение, что и Марцеллу вдруг стало не по себе.

– Чем быстрее ты завоюешь доверие Роша и добьешься признания, что все это была лишь игра, тем скорее я смогу его выпустить.

Тео снова кивнул. Марцелл отпер дверь и рывком открыл ее.

– Ложь Министерству тебе даром не пройдет! – взревел он, изо всех сил подражая Шакалю.

Потом сгреб Тео за плечи и впихнул в комнату, стараясь, чтобы толчок выглядел натурально, но не причинил боли. Тео ввалился в допросную и, обернувшись, показал офицеру язык.

– Посиди здесь, пока не остынешь, – бросил Марцелл. – Я скоро вернусь, и мы попробуем заново.

Он захлопнул дверь и поспешил в помещение для наблюдений. Шакаль уже сидел там с другими полицейскими.

– Хорошая мысль, – заметил он. – Пусть эта шваль поработает за вас. – И заискивающе улыбнулся Марцеллу, словно проверяя, ответит ли тот, как недавно в допросной.

Марцелл сверкнул глазами:

– Поменьше болтайте, сержант, и дайте мне ваш телеком!

Шакаль нехотя вытащил устройство из кармана:

– А с вашим что случилось?

И тут, словно в ответ на его вопрос, из динамиков зазвенел голос Тео:

– Смотри, что я слямзил у этого хлыща!

Все глаза обратились на огромный экран, на котором Тео, вытащив телеком из кармана, размахивал им перед Рошем.

Шакаль круглыми глазами уставился на Марцелла:

– Вы с ума сошли? Отдали ему свой телеком?

Марцелл отмахнулся одной рукой, между тем как другой умело оперировал кнопками, подключая телеком Шакаля к аудиочипу Тео.

– Слышишь меня? – внятно проговорил он. – Если слышишь, коснись своего носа.

Парень на экране потер себе нос.

– Ловко, – с уважением протянул Рош. – Как это тебе удалось?

Тео фыркнул:

– Ничего особенного. Залез ему в карман, пока он меня сюда волок. Если одной рукой покрепче отбиваться, они не заметят, что делает другая.

Марцелл почувствовал, как закипает стоящий рядом Шакаль.

– Если ваша затея не сработает, д’Бонфакон, пеняйте на себя.

Марцелл, опять пропустив его слова мимо ушей, обратился к Тео:

– Сделай вид, что отключаешь камеры.

Тео подтянул второй стул поближе к Рошу, сел рядом. И хитро усмехнулся:

– Смотри внимательно! – Когда он застучал по экрану, у Роша округлились глаза. – Теперь мы одни, – самодовольно объявил Тео. Откинувшись на спинку стула, он задрал ноги на стол, словно собрался вздремнуть.

– А за что тебя замели? – спросил, помедлив Рош, все еще тараща глаза на Тео, как на зависшую в небе Бастилию.

Тот пожал плечами:

– Да ни за что, хватают всех подряд. «Бу-бу-бу, „Авангард“. Бу-бу-бу, подозревается в действиях против Режима», – передразнил он Шакаля. – А ты, я смотрю, доигрался в шпионов и дошутился. Предупреждал ведь я тебя, что такими вещами шутить опасно!

Рош долго смотрел на Тео, а потом бросил взгляд на темный телеком, лежавший на столе между ними. Марцелл невольно подался к экрану.

«Ну же! – мысленно упрашивал он Роща. – Просто признай, что это был глупый розыгрыш, и мы все разойдемся по домам!»

Но мальчик скрестил руки на груди:

– Я не шутил.

– Ясно, шутил, – фыркнул Тео. – Все вы, Oubliés, одинаковые: от скуки заводите в Трюмах игры и…

– Это не игра! – прошептал Рош с таким упрямством, что Марцелл уже начал жалеть, что затеял весь этот спектакль. – «Авангард» готовит настоящее восстание!

Тео скрипнул зубами:

– Мало ли что люди болтают! Брось повторять глупые сплетни.

– Никакие это не сплетни, а правда. Я в «Авангарде» на хорошем счету, они мне доверяют. Платят, чтобы я разносил по Трюмам их сообщения.

Уголком глаза Марцелл следил за Шакалем. Тот жадно ловил каждое слово. Вот же мерзавец!

Тео закатил глаза:

– Ври больше! Так я тебе и поверил!

– Я их связной, – упорствовал Рош. – Честное слово.

– И давно ты этим занимаешься? – тонким голосом спросил Тео.

Шакаль фыркнул:

– Солнца, ну и пискля! Из этого мальчишки когда-нибудь вырастет мужчина?

– Молчать! – оборвал его Марцелл, не отрывая взгляда от монитора.

– Уже целый год, – с гордостью заявил Рош.

– Докажи! – подначил его Тео. – Повтори мне хоть одно сообщение.

Марцелл одобрительно кивнул. Хороший ход. Этот парень справляется с делом куда лучше его.

Рош почесал нос и слегка смутился:

– Не могу.

– Потому что… постой, дай угадаю. Это страшный секрет, так? – Тео откровенно насмехался.

– Нет, – ответил Рош. – Ну, то есть да, это секрет. Но я ничего не могу повторить, потому что все сообщения были написаны Забытой Речью.

Марцелл почувствовал, что у него леденеет кровь.

– КАК? – вырвалось у него. – Не может быть!

И Тео на экране послушно повторил его реплику.

Рош слегка приободрился:

– А вот так. «Авангард» передает сообщения на Забытой Речи.

У Марцелла голова пошла кругом.

Он шутит.

Наверняка шутит.

Это всего лишь игра.

Но что-то подтачивало его уверенность. В глубине мозга засела мелкая заноза. И тело пронизала дрожь недоброго предчувствия.

А ведь в словах ребенка был смысл. Что, если «Авангард» и вправду использует Забытую Речь? Самый совершенный шифр. Такие сообщения никто не прочтет. За всю жизнь Марцелл встречал всего двух людей, кто владел Забытой Речью.

Мабель.

И…

В горле у него встал ком. Марцелл закашлялся, потянулся за кружкой и залпом выпил воду. Сейчас он не отказался бы и от того мерзкого бурого травяного вина, которым Тео в «Жондретт» плескал ему в лицо. Лишь бы только заглушить бьющуюся в голове мысль.

Алуэтт.

Она знала Забытую Речь. У нее не было «пленки». Сведения о ней отсутствовали в Коммюнике. Она пряталась. И вела тайную жизнь. Она чего-то боялась.

«Разумеется, боялась, – уверил себя Марцелл. – Ведь она из дезертиров и вдобавок дочь преступника».

Но заглушить сомнения никак не удавалось.

А что, если тут кроется что-то совсем другое? Нечто более опасное.

Он с ходу отверг эту мысль. Смешно! Смехотворно нелепо. Мальчишка в допросной просто-напросто валяет дурака! Заигрался, нафантазировал невесть что, только и всего. Разве можно воспринимать всерьез глупую болтовню этого трюмного крысеныша?

И все же…

Мысль никак не уходила из головы. Осталась. Зависла. Как темная грозовая туча, она грозила разверзнуться и все уничтожить.

Вообще все.

– Ну, не больно-то это удобно, – говорил между тем Тео на экране; в его тоне звучал хорошо знакомый Марцеллу сарказм. – Что-то, как я погляжу, концы с концами не сходятся: тебя наняли разносить тайные сообщения, которые ты даже и прочитать не можешь! Ха!

– Так и было, – упорствовал Рош.

– Ну и где эти послания на Забытой Речи? У тебя хоть одно сохранилось?

– Нет, – покачал головой Рош. – Последнее я съел, перед тем как меня забрали в Медцентр, чтобы шпикам в руки не попало.

– Съел? – с сомнением повторил Тео.

– Ага. Запихнул себе в глотку. На вкус получше капустной лепешки.

– Откуда мне знать, что ты…

– Спроси, запомнил ли он хоть одно слово! – гаркнул ему в ухо Марцелл так, что и Тео, и все полицейские разом подскочили.

– Вы что это творите? – спросил, придвинувшись к нему, Шакаль.

И опять Марцелл не удостоил его ответа. Он подошел к стене, уперся ладонями в экран и принялся давить на него с такой силой, словно задумал пройти насквозь и руками направить разговор туда, куда бы ему хотелось. Остановить неминуемое.

Тео мотнул головой, усомнившись в смысле приказа.

Марцелл повторил. Медленнее и разборчивее, но с прежней настойчивостью:

– Спроси, помнит ли Рош хоть одно слово из сообщений. Если он так долго их разносил, то должен был запомнить хоть что-то. Включи телеком и попроси его нарисовать, что он запомнил.

На лице Тео мелькнула досада. Ему явно не понравилось, к чему вел Марцелл, но тому было все равно. Он должен был знать наверняка. Должен был унять подозрения. Эта клоунада слишком затянулась.

Тео подтянул к себе телеком и мазнул по экрану.

– Ладно, – обратился он к Рошу. – Если ты и впрямь целый год таскал для «Авангарда» секретные сообщения на Забытой Речи, то наверняка запомнил, как пишутся буквы. – Одним пальцем он подтолкнул к Рошу телеком. – Изобрази хоть что-нибудь.

Рош отшатнулся от телекома, словно боялся, что аппарат его укусит.

– Что, не можешь? – подначил его Тео.

Рош прикусил губу, и на лице его отразилась внутренняя борьба.

– Ну и признайся, что все выдумал. Не было никаких сообщений. Не работал ты на «Авангард». Ты и в глаза-то никого из них никогда не видел, верно?

Хотя Тео и силился говорить в своей обычной дерзкой манере, но Марцелл отчетливо расслышал в его голосе отчаяние. Тео очень хотелось, чтобы Рош отступил. Признался, что все это глупые фантазии, пустая болтовня.

А уж кто бы знал, как этого хотелось самому Марцеллу.

Рош глянул на телеком. Его невозмутимость дала трещину, а плечи слегка поникли. Марцелл отчетливо видел на экране, как бьется жилка на шее мальчика, как нервно облизывает он губы. Язык тела красноречиво свидетельствовал о том, что Рош сейчас признает поражение.

Марцелл испытал облегчение, закрыл глаза, попытался успокоить биение сердца.

Вот и конец.

Все это пустое.

Просто игра.

– Вообще-то, – вдруг сказал Рош, – одно слово у них в последнее время часто повторялось.

Вскинув голову, Марцелл увидел, как мальчик нерешительно придвигает к себе телеком.

– Да ну? – усомнился Тео. – И какое же?

Наморщив лоб, Рош, как видно, напряженно вспоминал. Он занес палец над экраном телекома. Высунул язык и словно бы впал в глубокий транс.

А потом медленно, сосредоточенно принялся выводить что-то на экране.

Марцелл поспешно настроил настенный монитор на воспроизведение. И недоверчиво заморгал, глядя на возникавшие перед ним линии. В помещении стало тихо. Все – даже Шакаль – смотрели на экран так, словно бы сейчас решалась судьба Латерры.

Рош вывел первую черту и немедленно принялся за следующие. К вертикальной линии с обеих сторон приникли уголки.

Буква «Ж» – Марцелл сразу узнал этот знак.

– Это что еще за каракули? – хмыкнул Тео.

– Постой, – не поднимая головы, отозвался Рош. – Это не все.

Тео вздохнул: то, что он считал спектаклем, стало ему надоедать.

Марцелл с пересохшим горлом следил, как мальчик-сирота, объявивший себя шпионом «Авангарда», неуверенно чертит на телекоме все новые линии.

Ему вдруг показалось, будто зашаталась ось планеты. Не исключено, что так оно и было. Быть может, пришел конец им всем. Быть может, Последние Дни настали и для этого мира.

Потому что Марцелл не знал, как ему жить с этой минуты.

Как им всем жить.

Образы, цвета и звуки смешались в его мозгу, как туман, захваченный поднимающейся бурей. Мабель выходит из тумана. И заводит тот незатейливый мотив.

Маленькая Мари корчится в предсмертных муках. Ее рвет. Личико синеет.

Алуэтт сидит рядом с ним у костра. Мечтательно улыбается. А потом, словно призрак, исчезает в толпе.

Генерал д’Бонфакон стоит в полутемном дворцовом коридоре и с угрозой в голосе предупреждает: «Непозволительно допускать, чтобы чувства и узы прошлого искажали суждения настоящего!»

А он ведь как раз эту ошибку и совершил, да? Позволил эмоциям взять верх над рассудком.

Марцелл больше не сомневался в том, что Рош говорит правду.

Шакаль хлопнул его по плечу, вернув к действительности:

– Не знаете, что означают эти каракули?

Надо бы, наверное, промолчать, да не все ли теперь равно?

– Знаю, – выговорил он, не отрывая застывшего взгляда от монитора, на котором возникали буква за буквой, словно их выводила невидимая рука. Призрак. – Там написано: «Жаворонок».

Алуэтт неслась по коридору и так колотила подошвами по полу, что казалось, содрогается вся Обитель. Дыхание рваными толчками вырывалось из горла, сердце в груди стучало молотом. В одной руке она сжимала куклу Катрину, а в другой титановую шкатулку.

– Жаке! – выкрикнула она, ворвавшись в спальню, которую сестра Жаке делила с сестрой Денизой.

Сестра Жаке была в комнате одна. Она выронила мешок, который держала в руках, и развернулась к двери:

– Жаворонок?

– Вы сказали… сказали… – начала Алуэтт, но ей не хватило слов. И дыхания не хватило.

Сестра Жаке бросилась к своей любимой ученице, взяла ее под локоть, провела в комнату.

– Успокойся, милая. Иди сюда. Садись.

Жаке указала на заваленную книгами постель. Во всей Обители только две сестры, Жаке и Дениза, делили одну спальню на двоих, и все в помещении: полка, стол, кресло, любые поверхности, вплоть до кроватей – вечно было завалено книгами Жаке или деталями от устройств Денизы.

Алуэтт примостилась между двумя книгами. Жаке присела рядом. Впрочем, девушка тотчас вскочила на ноги. Сидеть она не могла. Словно в теле скрывалась туго закрученная пружина.

Алуэтт беспокойно зашагала по комнате и срывающимся голосом зачастила:

– Вы сказали, что знания можно отыскать не только у нас внутри, но и снаружи. Я именно так и сделала, как вы говорили. Вышла из Обители наружу. Так надо было. Я должна была найти… – Теперь уже она не могла остановить поток слов. Словно кто-то сорвал кухонный кран и из него хлынула горячая бурлящая вода. – Я должна была узнать, правда ли… Про отца. Я просто хотела все выяснить. А теперь… – Алуэтт проглотила застрявшее в горле рыдание. – Я все погубила. Отец ушел. Отправился на Рейхенштат. Он сказал, мы полетим туда вместе. А сам бросил меня. Все свои вещи забрал. Одежду. Вообще все… кроме вот этого. – И она протянула к собеседнице дрожащие руки, в которых все еще сжимала куклу и шкатулку.

Сестра Жаке внимательно взглянула на Алуэтт.

– Дыши глубже, – участливо посоветовала она, накрыв руку воспитанницы своей.

Алуэтт послушалась, но дыхание все равно оставалось прерывистым и неровным.

– Давай-давай, прежде всего тебе надо успокоиться, – уговаривала Жаке, кивая и дыша в такт с Алуэтт. – Ну вот, хорошо. А теперь расскажи мне все подробно и с самого начала.

В словах сестры был резон, но Алуэтт в глубине души опасалась, как бы это «с начала» не стало самым настоящим концом. Правдивый подробный рассказ может положить конец непоколебимому доверию Жаке. И ее надеждам жить в Обители в качестве полноправной сестры. Может быть, после этого ее даже выгонят отсюда.

Но с другой стороны, держать это в себе и дальше было невозможно. Довольно уже с нее секретов и лжи. Алуэтт должна была поведать Жаке всю правду. Только правда могла всех спасти.

– Началось с того, что ранили одного юношу, – завела она все той же срывающейся скороговоркой. – Я хотела исправить старую камеру наблюдения и случайно увидела его. Он был в крови. Я не могла просто так смотреть. Должна была как-то помочь. Я знала, что надо зажать и очистить рану, и… – Она глубоко вздохнула. – И я вышла наружу. Сбежала. Тайком, никому не сказав.

Алуэтт замолчала и уголком глаза покосилась на сестру. Щеки у нее горели от стыда. Она приготовилась выдержать удар. Увидеть взгляд, обвиняющий в измене. Услышать резкие слова. Но Жаке только кивнула, приглашая девушку говорить дальше.

Еще раз вздохнув, та продолжила рассказ. Поведала, как нашла Марцелла, как утирала его разбитую голову старой рубахой. Рассказала об ужасных дроидах и о заключенном с бугорками на руке.

– Совсем как у папы, – всхлипнула она.

Сестра Жаке ласково погладила воспитанницу по спине, как делала, когда та, маленькая, не могла уснуть.

Сглотнув, Алуэтт стала рассказывать дальше. Она старалась ничего не упустить, поведала обо всем: и как нашла у отца подсвечник с голограммой, и как взломала сигнализацию библиотеки, чтобы, когда все уснут, порыться в «Хрониках», и как снова выбралась наружу, пока сестры были в Зале собраний. О страшной казни она говорила, подавляя рыдания, но слабо улыбнулась, вспоминая, как ехала с Марцеллом на мото и как они сидели у костра посреди таинственного лагеря.

Сестра Жаке за все это время не произнесла ни слова. Только кивала, слушая. Как будто Алуэтт рассказывала ей про мытье полов.

– А потом… – Алуэтт приготовилась к худшему. – Потом я узнала, кто такой Марцелл. Я такая дура, что раньше не распознала! Теперь вы все из-за меня в опасности. Он… он… – Она проглотила слюну. – Он внук генерала. И офицер Министерства.

Услышав это, Жаке опустила взгляд, но девушка не знала, как это следует понимать: сердится ли сестра, удивлена или что-то еще.

– Я виновата, – заспешила Алуэтт. – Я очень, ну просто очень виновата! Мне ужасно стыдно. Я поставила под угрозу Обитель. И библиотеку! И что самое обидное, при этом совсем ничего не выяснила. Все было впустую. Мигающая точка просто обозначала старое кладбище. Думаю, там похоронена моя мать.

Жаке поцокала языком, как будто прикидывая: говорить или нет?

– Что? – вскинулась Алуэтт. – Что там? Скажите! Я права?

– Нет, Маленький Жаворонок, у твоей матери нет могилы. Ее прах развеяли в Монфере. Мне рассказывал об этом твой отец.

Алуэтт словно бы ударили под дых. Ну вот. Сложившаяся было в голове картинка снова разваливалась на куски. Если ее мать не похоронена на той поляне, зачем же отцу понадобилась карта-голограмма, указывающая туда дорогу?

Узнает ли она когда-нибудь правду?

Или тайна ее отца погребена навеки?

Увидит ли она еще отца?

– О, мои Солнца! Жаке, я поступила с папой просто ужасно! Он пришел за мной на Зыбун и увел обратно, а я наговорила ему такого! Назвала преступником. – Алуэтт захлебнулась слезами. – Он потому и ушел, да? Из-за меня? Я его обидела. Я сама во всем виновата: оттолкнула папочку, вот он и ушел. Он…

И, более уже не в силах сдержаться, Алуэтт дала волю рыданиям. Она все плакала и плакала и никак не могла остановиться. Пока, подняв взгляд, не увидела, кто стоит в дверях. И тогда рыдания прекратились сами собой.

На сестре Денизе была длинная серая куртка с высоким жестким воротом, какие надевали Жаке и Лорель, когда отправлялись наверх за припасами.

Давно ли она здесь? Много ли слышала?

– Ты готова, Жаке? – самым будничным, ровным и сдержанным тоном поинтересовалась Дениза. – Нам пора.

– Да, сейчас, – ответила Жаке, пожав напоследок и выпустив руку Алуэтт. Только теперь девушка заметила, что и Жаке одета для вылазки наверх, а на полу лежит мешок, который сестра всегда брала в Трюмы.

– Вы за продуктами? – растерянно спросила Алуэтт.

Интересно, почему Жаке сегодня сопровождает Дениза? Она никогда не поднималась в Трюмы. Вместо нее всегда ходила сестра Лорель.

– Нет, – коротко отозвалась Жаке, вставая с кровати и застегивая свой плащ.

– Куда же тогда? – не отставала Алуэтт.

Сестры коротко переглянулись, после чего Жаке сказала:

– У нас с Денизой есть наверху одно дело. Ты скоро обо всем узнаешь.

На Алуэтт накатила паника. Неужели они тоже уйдут?

– Вы отправляетесь на поиски отца? – От этой мысли боль в груди сразу отпустила. – Да? Вы же его найдете?

Однако сестра Жаке покачала головой:

– Мы не станем искать Гуго. У твоего отца свой путь. Хотя, я уверена, ты с ним еще увидишься.

Сестра пересекла комнату и сняла с полки какой-то фолиант. Пролистав страницы, вынула спрятанный там листок. И, вернувшись к Алуэтт, показала ей:

– Я всегда была против того, чтобы скрывать от тебя правду. Но Гуго так захотел.

Уронив на колени куклу и титановую шкатулку, Алуэтт потянулась к пожелтевшему листку. Не сразу, но все же узнала знакомый, размашистый почерк сестры Бетани – первой составительницы «Хроник». А потом в глаза ей бросились слова: «Бастилия», «металлическая татуировка».

– Это тот пропавший лист? – прошептала ошеломленная Алуэтт. – Из «Хроник»? Он все время был у вас? – Она с упреком взглянула на сестру Жаке.

– Твой отец стыдился прошлого, Алуэтт, – объяснила та. – И хотел тебя защитить. Поверь, он всегда думал только о твоем благе.

Затем сестра Жаке, нагнувшись, подобрала с пола мешок и забросила его на плечо.

Алуэтт мигом забыла о бумаге – на нее снова навалились страх и смятение.

– Не понимаю! – вскричала она. – Куда вы уходите? Это из-за того, что я натворила, да? Или из-за Марцелла д’Бонфакона?

– Не совсем, – улыбнулась сестра Жаке. – А из-за Марцелла д’Бонфакона я бы на твоем месте не слишком волновалась. Он для нас неопасен.

Алуэтт наморщила лоб:

– Почему? Откуда вы знаете? И что у вас за дело?

– Этого, – вздохнула сестра Жаке, – я, к сожалению, сказать не могу. – Она вновь обменялась с Денизой загадочным взглядом. – Не забывай, чему мы тебя учили. И помни… – она склонилась, тронула висевшие на шее воспитанницы четки, – ты теперь одна из нас, и ты очень сильная, Маленький Жаворонок.

Не дав Алуэтт времени ответить, Жаке повернулась и вслед за Денизой скрылась за дверью.

Алуэтт несколько секунд просто стояла и молча таращилась на пустой проем. Но потом опомнилась.

– Стойте! – выкрикнула она, вставая на подгибающиеся ноги.

И бросилась за сестрами. Но, добежав лишь до середины коридора, услышала лязг закрывающейся металлической двери.

Они ушли.

Как и отец.

Алуэтт обвела глазами пустой коридор, низкие потолки, толстые неровные стены. Боль в груди вернулась с новой силой.

Все переменилось, и в то же время ничего не изменилось ни на йоту.

Она вернулась к началу.

В ту же тьму, в какой была прежде, не сумев выяснить ровным счетом ничего.

А между тем отец, вероятно, уже на борту вояжера, несется через всю систему Дивэ к Рейхенштату, с каждой секундой удаляясь от нее.

Алуэтт опустила взгляд на зажатую в пальцах страницу, потрогала оборванный край. Она вспомнила, что говорилось в одиннадцатом томе «Хроник» о вояжерах, которые используют для перевозки людей и грузов по всей системе Дивэ. Чертежи изображали длинные корпуса, мощные двигатели, стреловидные крылья. Мощные двигатели этих машин позволяли им в режиме «супервояж» перелетать от планеты к планете, а в режиме «гипервояж» – даже к далеким галактикам.

Но перелеты обходились так дорого, что их могли себе позволить лишь представители первого и второго сословий.

«Того, что я накопил, хватит на перелет…»

Вчера Алуэтт как-то об этом не подумала, но сейчас удивилась: «Интересно, а откуда у папы такие деньги?»

Алуэтт вдруг изумилась собственной глупости. И даже зажмурилась от стыда.

Ну конечно!

Ведь ее отец – преступник.

Беглый каторжник.

Разумеется, это краденые деньги.

Но в прошлый раз, обшарив всю его комнату, она не нашла ничего похожего на деньги… Где же отец их хранил?

Ой! Желтый листок выпорхнул у нее из пальцев, когда до Алуэтт вдруг дошло: подсвечник.

Карта-голограмма.

Именно она указывала на отцовский тайник. Он что-то спрятал там, в лесу. Спрятал так, чтобы никто, кроме него, не нашел. А значит, папа никак не сможет оплатить перелет на Рейхенштат, пока не отроет свой клад.

В сердце Алуэтт вспыхнула надежда: может быть, еще не поздно исправить содеянное?

Девушка знала, как долго добираться до той поляны. Она домчалась туда на мото Марцелла, но отцу-то, скорее всего, придется идти пешком.

Так что у нее еще было время.

Время его остановить. Извиниться за все, что сгоряча ему наговорила. И главное, сказать отцу, что она готова отправиться на самый дальний край системы Дивэ, куда угодно, лишь бы только с ним не расставаться.

«ЖАВОРОНОК»? При чем тут жаворонок?

Мальчик, сидевший напротив Шатин во второй допросной, закончил наконец рисовать на телекоме свои каракули и с торжествующим видом подтолкнул к ней аппарат д’Бонфакона.

Ясно ведь, что никто теперь не пишет и не читает на Забытой Речи. Она навеки утеряна. Стала забытым шифром предков. Бесполезным изобретением.

Когда Рош провел по экрану первую черту, Шатин была абсолютно, на сто процентов уверена, что у него выйдет полная чушь. Мальчишка просто поддерживает игру. Не хочет сдаться.

Но теперь она уже не была так уверена.

Она слышала в аудиочипе дрожащий от возбуждения голос Марцелла: «Там написано: „жаворонок“».

Латерра, какой еще «жаворонок»?

Она зыркнула на Роша:

– И где ты такое видел?

Мальчик пожал плечами:

– Говорю же тебе, в сообщениях. Причем много раз!

Шатин порядком разозлилась. После таких заявлений этот малолетний дурачок отправится прямиком на Бастилию. Ей полагалось отвести от него подозрения, но по тону офицера ясно было, что ее вопросы – и идиотские ответы Роша – произвели обратное действие.

Она склонилась к мальчику, поймала его взгляд, постаралась без слов объяснить ему, как велика угроза.

– Слушай, – зашептала Шатин, хоть и понимала, что ее сейчас слышат Марцелл д’Бонфакон и еще, пожалуй, половина полиции Валлонэ. Она вдруг пожалела, что не умеет по-настоящему отключать телеком. – Немедленно перестань мне врать! Прекрати сейчас же. Это не шутка. Нам обоим…

И тут дверь допросной распахнулась, в нее ворвался одетый в белое человек. Он двигался так стремительно, так яростно, что Шатин не разглядела лица.

Вернее, сперва не разглядела.

Пока этот человек не ухватил Роша за шиворот, сдернув его со стула.

– Откуда ты знаешь это слово? Куда доставлял сообщения? Где скрывается «Авангард»?

Шатин просто глазам своим не верила: неужели этот свирепый зверь в человеческом обличье, этот белый ураган – Марцелл д’Бонфакон? Он так встряхнул Роша, что слишком большие для головы мальчика очки со стуком слетели на пол.

– А ну отвечай: где они прячутся?

– Стой! – взмолилась Шатин, ухватив его за локоть. – Откуда он может знать? Он же еще ребенок!

Марцелл моргнул и словно бы увидел ее. Долю секунды Шатин готова была поклясться, что он ее видит. Видит по-настоящему. Его взгляд затуманился. Лицо смягчилось. Брови сошлись, как будто он решал сложную головоломку. Словно она откинула капюшон, отмыла лицо и показала ему подлинную себя. Но мгновение минуло, и Марцелл снова занялся Рошем.

Он поставил мальчика на ноги, пробормотал:

– Прости меня.

Но едва лишь слова извинения дошли до сознания Шатин, как на нее кинулся Рош. От удара головой в живот она отлетела к стене, на несколько секунд перестав дышать.

– Ты, mouchard![20] – заорал Рош. – Предатель, врун, легавый!

Мальчишка слегка отступил назад, чтобы снова наброситься на нее, но Марцелл перехватил его и удержал, обхватив поперек груди. Малыш извивался у него в руках. Яростно отбивался, корчился. И орал:

– Обманщик, негодяй! Ты же предал свое сословие!

И тут в дверь вломилась еще одна фигура в мундире. Шакаль. Шатин с ужасом увидела, как сержант, желая помочь Марцеллу, вытащил из-за пояса длинную металлическую дубинку и ткнул ею мальчика в правое колено.

Рош, взвыв, повалился наземь. Но даже и тогда не прервал свою обвинительную речь:

– Ты, подонок, слизь, никчемный изменник! Я и представить не мог, что ты на них работаешь! Я поверил тебе, а ты – подумать только – продал меня этим шпикам!

Шатин чувствовала оскорбления каждой клеточкой своего тела. Боль от удара в живот была ничто в сравнении с ее теперешними муками. А ведь мальчик прав! Она дрянь, трусливая изменница. Настоящий mouchard!

Причем все началось не здесь и сейчас, в допросной, а гораздо раньше. Всю последнюю неделю она занималась тем, чего клялась никогда не делать. Шпионила для Министерства. Работала на генерала д’Бонфакона. А все ради себя, ради исполнения своих желаний.

Шатин родилась в третьем сословии. На самом дне. В клоаке планеты. В сточной канаве Латерры. Но до сего дня она не падала так низко.

Желая вырваться из лап Режима, она предала третье сословие. Вообще-то, прежде Шатин никогда не было до них дела. Она не считала, что обязана хранить своим верность. Но было в этом Роше – в его глазах, чумазом личике и остром язычке – нечто такое, что вызвало в глубине ее души чувство, которого она не испытывала уже много лет.

Сострадание.

Шакаль своей лапой ухватил Роша за тощее плечико и поволок прочь из комнаты. Шатин точно знала, куда его тащат. Отсюда путь был только один, на Бастилию. И Роша наверняка отправят в камеру, где ему предстоит ждать транспорт.

– Нет! – взорвалась она, оттолкнувшись от стены, чтобы броситься на Шакаля. – Arrête!

Она сжала кулаки, оскалила зубы. Сейчас она могла бы запросто разорвать легавого в клочья.

Только бы до него добраться.

Марцелл шагнул вперед, загородив ей дорогу. Она сделала обманный маневр: подалась было влево и тут же рванулась вправо, но офицер был к этому готов. Словно предугадывал ее движения.

– Не смейте! – через плечо Марцелла заорала Шатин сержанту. – Он еще ребенок! Он не знает, что говорит! Он все выдумал!

В надежде пробиться к Рошу она попыталась оттолкнуть Марцелла плечом, но тот схватил ее за локти и удержал, впиваясь ногтями в кожу сквозь плащ.

– Д’Бонфакон, – бросил Шакаль, уволакивая мальчика за дверь. – Разберитесь со своей швалью!

Шатин ощутила, как при этом слове Марцелл весь напрягся, однако не отступил и не выпустил ее.

Шатин дергалась. Колотилась об него. Билась в его руках.

Однако все было тщетно. У нее хватало мозгов и практической сметки, как и у каждого, кто вырос в Трюмах, но вот силы не было. Да и откуда бы ей взяться, если Шатин вечно недоедала? Где уж хрупкой девушке тягаться с рослым и упитанным офицером?

Дверь допросной закрылась, отделив Шатин от Роша. И ее замутило при мысли, что это навсегда. Больше никогда она его не увидит. Мальчика отправят на Бастилию, а виновата в этом она.

– Ты же можешь остановить Шакаля! – Шатин чувствовала, как ослабли ее колени. – Должен остановить! Не позволяй им сослать Роша на Бастилию!

В обращенном к двери взгляде Марцелла, казалось, смешались жалость и смятение. Выпустив Шатин, он рухнул на первый попавшийся стул, взъерошил свои темные волосы.

Шатин упала на колени. Если не сумела остановить произвол кулаками, то, может быть, помогут слова?

– Пожалуйста! – Ее уже не заботило, что голос стал тонким и жалостным. Она просто должна была исправить то, что натворила. Вернуть все обратно. Даже если бы ради этого пришлось обнаружить, кто она такая. – Тут не то, что ты думаешь! Ты ошибся!

– Ошибся? – взревел Марцелл, вскочив так резко, что стул отлетел к стене. Кажется, его потрясла собственная сила. Шатин осторожно поднялась – испугавшись вдруг, что он пнет ее ногой, как шелудивую собаку.

Но лицо офицера уже смягчилось.

– Извини, – прошептал он. Вернулся прежний рохля Марцелл, каким его привыкла видеть Шатин. – Извини. Я и сам не понимаю, что творю. Не знаю, что и думать. Такая незадача! Просто так отпустить мальчика я не могу, он ведь признался, что работает на «Авангард». Солнца, я бессилен. Мне жаль, что так вышло!

Шатин опять вспыхнула. Как этот тип смеет делать вид, будто страдает? Как смеет решать судьбу Роша, словно выбирает себе пирожное к завтраку? Разве он знает, что такое страдание? Откуда второму сословию это знать?

Марцелл снова провел пальцами по волосам. Они и так уже были взъерошены, а теперь его волнистые локоны, выбившись наконец на волю, торчали во все стороны: казалось, что он их вымыл и оставил сохнуть под ураганным ветром.

– Ты веришь мальчику? – спросил он, помолчав. – Веришь, что он работает на «Авангард»?

– Нет, конечно, – поспешно заверила его Шатин.

Разумеется, это была не совсем правда, но не могла же она предать Роша. Нельзя допустить, чтобы мальчика сослали на Бастилию.

– Он наверняка все выдумал. Дети ведь любят фантазировать.

– Откуда тогда он узнал это слово?

Вопрос Марцелла камнем ударил Шатин в грудь. Его серьезность подтвердила ее подозрения: это слово и впрямь что-то значило.

– «Жаворонок»? – Она готова была поклясться, что Марцелл вздрогнул.

Уронив ерошившую волосы руку, он уставился на нее:

– Да. Тебе это о чем-то говорит?

Шатин выдохнула, радуясь, что наконец-то можно не обдумывать ответа. Не взвешивать последствий, не прикидывать, какую ложь выбрать сегодня. Можно было попросту сказать правду.

– Нет. – Она скрестила руки на груди. – А тебе, как я вижу, говорит?

Марцелл некоторое время молча смотрел на нее, и взгляд его с каждой секундой становился все пронзительнее. Шатин могла бы поклясться, что он хотел ответить. Что и он собирался сказать правду.

Но правды она не услышала.

Потому что в эту секунду осветился экран лежавшего на столе телекома, и все внимание обратилось на него. Шатин увидела на мониторе инспектора Лимьера: его импланты светились так, как бывало только в минуты серьезной опасности.

Марцелл потянулся к аппарату, приложил его к уху и произнес:

– Да что там у вас такое стряслось, инспектор?

А потом на глазах у Шатин смятение на его лице в один миг сменилось ужасом.

– А тебе, как я вижу, говорит? – спросил Тео, с вызовом скрестив руки на груди.

Внутри Марцелла бушевала самая настоящая война. Битва посерьезнее неудачного Восстания 488-го и даже Войны за независимость, освободившей Юэсонию из-под власти Альбиона.

Потому что эта война шла не за земли и не за власть.

Борьба шла за его разум.

И за его сердце.

Война разгорелась из-за одного-единственного слова.

«Жаворонок».

«О чем оно тебе говорит?» – вот что хотел знать Тео. Марцелл чувствовал, что от правильного ответа зависит все его будущее. И он уже готов был сказать правду. Он обернулся к Тео, посмотрел в проницательные, серые, как камешки, глаза мальчика, и…

Но ответить Марцеллу не дали.

Ожил его телеком, и резкий, отрывистый голос инспектора Лимьера ворвался в ухо:

«Офицер д’Бонфакон, возникли весьма серьезные осложнения в Фабричном квартале».

У Марцелла все внутри перевернулось. Он еще не слышал, чтобы Лимьер говорил так мрачно.

«Да что там у вас такое стряслось, инспектор?»

Холодный оранжевый глаз полицейского сверлил Марцелла сквозь экран.

«Инцидент на фабрике телепленки. Кто-то подложил взрывчатку».

«Ч-что? – вырвалось у Марцелла. – Рабочие не пострадали?»

Импланты на лице инспектора сверкнули.

«Устройство самое примитивное, и ущерб ограничен лишь корпусом обработки».

Марцелла передернуло. Он так и знал, что последнее Всеобщее оповещение только подогреет страсти.

«Согласно Коммюнике, двенадцать убитых, – продолжал инспектор. – Я пересылаю вам досье. Родных уведомят в индивидуальном порядке».

Вокруг Марцелла все расплывалось. Звучали какие-то незнакомые слова. Слова из иного времени. С другой планеты. Предназначавшиеся другому офицеру.

История повторяется.

Для него вдруг все заслонило мертвое лицо отца, которое он видел в морге.

Отец был в ответе за прошлый врыв на Латерре. Семнадцать лет назад.

Тот взрыв покончил с революцией.

Тогда как этот, опасался Марцелл, напротив, положит ей начало.

«Офицер д’Бонфакон? – Голос Лимьера вернул Марцелла к действительности. – Вы меня слышите?»

«Да. Говорите».

«Мы готовим неотложные меры по расчистке, – хладнокровно сообщил Лимьер. – Сейчас важнее, чем когда-либо, чтобы жизнь на Латерре шла обычным порядком. Чтобы люди продолжали работать, а Режим действовать».

«Обычным порядком? – с отвращением подумал Марцелл. – Двенадцать убитых. Выброшенных из мира, как догоревшие звезды. Так просто. А каково их родным? Тем, кто сейчас видит на своей „пленке“ бездушные автоматические сообщения? Как им жить обычным порядком?»

Однако вслух он сказал:

«Да, инспектор, разумеется».

«Ваш дед просит вас немедленно вернуться в Министерство. Он созывает совещание».

«Я буду», – кивнул Марцелл.

Связь, моргнув, прервалась, и он уронил телеком себе на колени. Тонкое, как бритвенное лезвие, устройство стало тяжелым, словно камень.

– Что творится, а? – прошептал он.

Ответа не было. Только теперь Марцелл заметил, что остался один. Дверь была распахнута. А мальчик – Тео – пропал.

Марцелл обомлел, силясь вспомнить, в какой момент разговора мальчишка выскользнул из допросной.

«Люка Фонтен. Третье сословие, Трюм № 12».

Лежавший на коленях телеком снова притянул его взгляд. По экрану прокручивались досье, которые переслал инспектор.

Лица убитых.

«Анук Дюшен. Третье сословие. Трюм № 20».

Марцелл потянулся к аппарату, чтобы заставить его замолчать. Сейчас у него не было сил. Ему надо было собраться с мыслями.

«Азель Ренар. Третье сословие. Трюм № 7».

Ренар?

Рука Марцелла застыла в воздухе. Он прикипел взглядом к экрану. Миловидная девушка с по-кошачьи раскосыми глазами, остроскулая, тонколицая. Невероятно похожая на Тео. Марцелл словно видел перед собой женскую версию мальчика, с которым имел дело вот уже несколько дней.

Он обратил взгляд на то место, где совсем недавно стоял Тео, и почувствовал, как в груди встает ком размером с планету.

«Родных уведомят в индивидуальном порядке».

– Солнца! – выбранился Марцелл, вскакивая с места. Он промчался по коридору к выходу из Управления полиции, сжимая в руке телеком и на ходу рыча в экран:

«Местонахождение Тео Ренара! Срочно!»

Снаружи шел дождь. Такой сильный, как будто небо Латерры оплакивало все потери минувшей недели.

«Местонахождение не установлено, – объявил телеком. – Трекер отключен».

Утерев с лица капли, Марцелл уставился на экран.

Как это отключен? Неужто третье сословие научилось отключать трекеры?

Выдохнув, он вскочил на свой мото и завел мотор. Ему еще многое предстояло узнать об этой планете.

И для начала найти на ней того, кто явно не желал, чтобы его нашли.

Одна.

Шатин опять осталась одна. Она сидела на крыше фабрики, разглядывая груду обломков под собой, а дождь тяжело и часто барабанил по капюшону и заливал глаза. Соседние здания большей частью уцелели, а от этого осталась только размолотая известка и перекрученный металл. Сквозь мусор еще вились дымки, тут же затухавшие в сыром воздухе.

Сообщение Министерства до сих пор крутилось на ее «пленке», снова и снова, круг за кругом. Шатин не нашла в себе силы его отключить. До ее слуха теперь долетали только отдельные обрывки:

«Примите наши соболезнования… тело будет доставлено в Медцентр Валлонэ… благодарны за ее верность Режиму… да упокоится с Солнцами…»

Не отрывая взгляда от места, где работала сестра, Шатин чувствовала себя такой одинокой, словно бы оказалась на необитаемой планете. Впрочем, к одиночеству она уже давно привыкла: это единственное, что было постоянным в ее жизни. Шатин всегда сама по себе и рассчитывать может только на себя. Она родилась одинокой. И первые пять лет жизни провела одна, практически сама себя вырастила.

А затем появился Анри, и в тот краткий блаженный год она была уже не одна. У нее наконец-то появился товарищ.

Но потом братишка умер, и все снова стало по-прежнему.

Конечно, рядом всегда была Азель. Но с сестрой они никогда не были близки. В детстве то и дело ссорились. Правда, когда стали старше, Азель пробовала достучаться до Шатин. Стать ей другом. Но Шатин после смерти Анри решила, что дружбу переоценивают. К тому же старшая сестра слишком уж отличалась от остальных членов их семьи. Как будто в ее жилах не было ни капли крови Ренаров.

Но каким-то образом – так уж странно пошутили Солнца – Шатин с Азелью родились в одной семье. Они делили постель и крохи еды. Но никогда не делились секретами. Шатин не посвящала Азель в планы побега на Юэсонию. Потому что знала: сестра только посмеялась бы над ней, объяснив, как это глупо. Точно так же, как сама Шатин насмехалась над ее наивными надеждами на Восхождение.

Может быть, стоило ей все рассказать.

Может, Азель и не стала бы смеяться.

Может, она попросила бы и ее тоже взять с собой.

И Шатин могла бы согласиться.

Сейчас ей хотелось думать, что она бы согласилась.

И они могли бы зажить на Юэсонии вместе.

Но теперь это уже не имеет никакого значения. Потому что Азели больше нет. И надежды сестры на лучшую жизнь – через «честный шанс» или еще каким-то способом – тоже пропали.

И Шатин чувствовала себя одинокой, как никогда.

Ну почему же ей так больно? Шатин не могла отделаться от чувства, будто все плохое в последнее время произошло по ее вине. Хотя, если разобраться, в чем она может быть виновата? В том, что «Клошары» нашли ее нычку? В аресте Роша? Или может, во взрыве на фабрике?

Ну и глупости лезут ей в голову! Понятно же, что Шатин не подкладывала взрывчатку. Это, наверное, сделал какой-нибудь тупоумный рабочий, вздумавший назло Режиму разнести в щепки здание, где производят «пленки». Уничтожить машины, выпускающие цепи для третьего сословия.

И вот вам результат: не стало целого фабричного корпуса.

О нем напоминал только дымок, курившийся над развалинами. И большой, как пещера, провал в стене. И такой же провал в груди Шатин, грозивший поглотить ее целиком.

Заглядывая в глубины собственной души, Шатин поймала себя на мысли: а так ли уж не права была Азель? Может, всем людям разумнее просто соблюдать установленные Министерством правила: каждый день ходить на работу, проверять сообщения «пленки», год за годом молить Солнца о выигрыше в безнадежной лотерее.

Быть верными слугами Режима.

«Авангард» вон решил свергнуть этот Режим, и что толку?

Очередная груда пепла и пустота.

Шатин понимала, что это только начало. Надвигалась буря, каких еще не видели даже извечно мокнущие под дождями жители Латерры.

И Шатин не желала быть здесь, когда эта буря грянет.

– Эй! – вдруг раздалось у нее над ухом.

Подскочив от неожиданности, Шатин обернулась к человеку, которого никак не ожидала тут увидеть. Однако глаза ее не обманывали: это был действительно он. Его безупречный мундир запятнали пыль и зола, смешавшиеся с дождем. Он присел рядышком на край крыши и смотрел вниз, в бездну, на обугленные развалины. Втянув в себя воздух, откинулся назад.

– Так вот ты куда забрался! Любишь высоту?

– Да. Люблю.

Шатин напряглась, поскольку пора было возвращаться к привычному обличью. Вот только рядом с ним она разыгрывала не просто Тео, хитрого мальчишку из Трюмов. При Марцелле ей почему-то хотелось показать себя с лучшей стороны – так сказать, продемонстрировать ему усовершенствованную версию обычной маски. Она невольно становилась более ловкой. Сметливой. Проворной. Задиристой.

Такой, чтобы запоминаться.

Так вот в чем дело, сообразила Шатин. Все это время она отчаянно старалась ему запомниться. Чтобы не исчезнуть из памяти, когда закончится его практика в Трюмах и он вернется к комфортной жизни в Ледоме. Ей хотелось быть не простым трюмным крысенышем, а таким, какого он никогда не забудет.

– Я еле-еле тебя нашел. – Он сверкнул загадочной улыбкой.

– У вас что, нет более важных дел, офицер? – дерзко поинтересовалась она.

Но почувствовала, что это прозвучало довольно глупо.

И даже отчаянно.

Шатин устала играть роль и быть запоминающейся.

Она теперь только и думала, как бы снова затаиться.

– Вообще-то, для меня это и впрямь важно, – со всей серьезностью ответил Марцелл. – Когда ты сбежал из полицейского управления, я повсюду тебя искал.

Сердце у нее бешено заколотилось, но внешне Шатин сохраняла невозмутимость.

– Ну вот он я!

Она раскинула руки, обозначив не одно здание, не только разрушенный корпус, но всю Латерру. Всю систему Дивэ. Всю эту забытую Солнцами Вселенную.

А потом, не успев понять, что делает, Шатин оказалась на ногах. Она встала на самом краю крыши, на краю мира, заглядывая в темную бездну, разинула рот и выкрикнула во всю силу легких:

– Да! Я здесь! Видишь меня? И что дальше, фрик побери?

Вот тебе и затаилась…

Марцелл тоже вскочил.

– Эй, ты что делаешь?

– Кричу! – проорала она в ответ.

Он ухватил ее за рукав, оттащил от края крыши.

– Нельзя ли кричать чуть подальше? Мне на тебя смотреть страшно.

Шатин обернулась к нему, разинула рот и засмеялась так безумно и дико, как никогда еще не смеялась.

– Вам страшно, месье? Вы не желаете моей смерти? Не хотите, чтобы я свалилась с крыши и разбилась? А разве вам так не проще будет жить? Одной швалью из третьего сословия меньше. Меньше одним телом, леденеющим в Трюмах! Меньше одним ртом, который не нужно кормить!

Кажется, она по-настоящему напугала Марцелла.

– Ч-что? – заикнулся он. – Нет, конечно! Что ты такое говоришь?

– Вам будет меня не хватать, месье? – не унималась Шатин. Она словно бы лишилась рассудка. И сама это понимала. Но ей было уже все равно. – Значит, вы пожалеете о моей смерти?

– Да, – кивнул Марцелл. Его лицо мучительно исказилось. Она обрадовалась, увидев, что все-таки задела его. – Конечно, пожалею.

– А почему? – спросила Шатин. – О чем тут жалеть? Не все ли тебе равно? До всех, кто здесь умирает, тебе вроде бы дела нет. Подумаешь, еще один труп третьего сословия в морге. Еще одна горсточка промороженного праха. Да вам всем нет до нас никакого дела.

Марцелл сердито и твердо сжал губы.

– Нам есть дело, – сказал он, но почти сразу поправился: – Мне есть.

– Да неужели? А почему? Почему тебя заботит, что со мной будет?

Ее вопрос, казалось, озадачил и даже опечалил Марцелла. Но Шатин не отступала. Он должен был ответить, а она – услышать его ответ.

– Так почему? – повторила она.

– Потому что… – неуверенно начал он. – Потому что ты мой друг, Тео.

Шатин вновь расхохоталась. Только теперь смех вышел мрачным и даже жалким.

– Тео, – с отвращением повторила она. – Тео. – Голос ее стал тише и задумчивее. – Ну да, так меня все зовут. Для тебя я всегда буду Тео. Это имя ты не пропоешь. За него не станешь сражаться против седовласого великана. Это имя ты произносишь с презрительной жалостью. Тео.

Марцелл покачал головой. Он не поспевал за ней. Не мог понять, что за бред она несет.

«А все же, – подумала Шатин, – он еще здесь. Не ушел. Нет, не ушел. И вроде бы не собирается».

– Ну да, для тебя я навсегда останусь Тео.

– Никак не пойму, о чем ты толкуешь? – не выдержал наконец Марцелл. – Разве тебя зовут не Тео?

Но Шатин не ответила. Не было таких слов, чтобы это объяснить. Ни на Забытой Речи, ни на какой другой.

Была только правда.

Была лишь она сама, Шатин Ренар.

Подняв руки, девушка принялась замерзшими, онемевшими ладонями тереть щеки. Кожа натянулась, возмущенно протестуя. Но она не останавливалась, пока не оттерла все. Пока не соскребла всю грязь, которая столько лет скрывала ее. То была целая жизнь, прожитая под маской грязи.

Марцелл с молчаливым любопытством наблюдал за ней. Глаза его округлились. Челюсть отвисла.

«Когда он понял? – гадала Шатин. – Когда распознал самое главное мошенничество? И как обо всем догадался?

По изгибу скул?

По женственно заостренному носу?

По тонко очерченному подбородку?

Или он все еще заблуждается на мой счет, пребывая в тумане?

Ну ничего, сейчас мы это исправим!»

Глубоко вздохнув, Шатин потянулась к капюшону. Откинула его и увидела, как изменился в лице Марцелл. Она видела в нем свет понимания, словно бы туча открыла Солнце. Но лишь когда она распустила пучок волос на затылке, встряхнула длинными локонами, свет наконец прорвался наружу.

Шатин застенчиво коснулась концов длинных прядей, спадавших теперь почти до пояса.

И стала ждать.

Она сама не знала, чего ждет.

Вопросов?

Смеха?

Ареста?

Но Марцелл просто стоял и смотрел на нее. Похоже, он лишился дара речи. Придется заговорить самой.

– Шатин, – сказала она. – Так меня зовут.

А потом она шагнула к Марцеллу и прижалась холодными губами к его губам.

Не дав Марцеллу осознать происходящее, мальчик поцеловал его. Вернее, не мальчик, а девушка. Это была девушка по имени Шатин. Да, все это время он общался с девушкой.

Подумать только!

Это не укладывалось у Марцелла в голове. В памяти лихорадочно крутились обрывки воспоминаний: разговоры, взгляды, движения. Как же он не заметил? Как не распознал правду?

Хотя даже в досье из Коммюнике говорилось о мальчике по имени Тео.

Но теперь Тео превратился в Шатин, и Шатин его поцеловала.

Глубоким, настойчивым, бесконечным поцелуем.

Его губы… ее губы на губах Марцелла были такими холодными, а тело – таким теплым! Он чувствовал его соблазнительный изгиб. И руки сами, почти без участия воли, скользнули по тонкой спине, обнимая девушку. Пальцы перебирали ее волосы – мокрые, спутанные пряди, привольно рассыпавшиеся по плечам.

Нет, нельзя.

Этот поцелуй… Надо все немедленно прекратить, это неправильно.

Но Марцелл не мог оторваться. Что-то между ними рушилось. Остановиться было невозможно. Она целовала его жадно, требовательно, алчно. Все прочее разом куда-то испарилось. Исчезло. Дым разрушенной фабрики. Вездесущие капли дождя. И обман Алуэтт. Вся ложь, с которой Марцелл столкнулся. Даже слово «жаворонок» упорхнуло куда-то.

Остались только мокрые от дождя губы Шатин.

Марцелл подался к ней, прижался крепче. Так же отчаянно, жарко ответил на поцелуй. В этот миг он ощутил бесконечность. Впервые в жизни он чувствовал себя свободным. Непобедимым.

– Добрый вечер, – вдруг раздалось совсем рядом.

Услышав это, Марцелл отскочил, словно Шатин его укусила. Голос был знакомый и беспощадный. Только этот голос и мог сейчас вернуть его с небес на землю.

– Grand-père?

Юноша отчаянно озирался, готов был увидеть над собой белый мундир деда.

Но на крыше фабрики было пусто. Кроме них двоих, тут по-прежнему никого не было.

«Я давненько не слышал от тебя вестей».

Опять он. Голос деда. Откуда же он звучит?

Марцелл нетвердой рукой полез в карман, нащупал телеком.

«Не люблю, когда меня заставляют ждать».

Марцелл наконец извлек телеком, развернул его и насупился, ничего не увидев на экране. Генерал говорил не с ним.

Латерра, но с кем же тогда?..

Марцелл поднял глаза и увидел, как мальчик – девушка! – торопливо стучит пальцем по внутренней стороне предплечья.

По своей «пленке».

Как видно, аудионаклейка Марцелла так и осталась настроена на чип в ухе Шатин – он ведь сам подключил ее в полиции. И теперь слышал все, что слышала она.

«Я ожидаю подробного доклада к утру, или…»

Марцелл успел увидеть лицо генерала, и тут сообщение резко оборвалось.

– Зачем мой дед тебя вызвал? – спросил все еще ничего не понимающий Марцелл.

Шатин мотнула головой, небрежно отмахнулась:

– Да так, ерунда. Опять Всеобщее оповещение, вечно нас заставляют слушать эти глупости. Забудь.

Она шагнула к нему, обняла за шею, снова потянулась к нему губами. Но Марцелл вырвался:

– Постой. Тут что-то не так.

Всеобщее оповещение?

Но дед отправил сообщение из своего кабинета, а не из студии. Марцелл, расцепив обнимавшие его руки, ухватил Шатин за запястья. Она хотела вырвать левую руку, но Марцелл держал крепко и развернул ее так, чтобы видеть вживленный в предплечье экран.

Шатин отчаянно отбивалась. Боролась. Но он и в этот раз оказался сильнее.

И нажал «воспроизведение».

«…Или я вынужден буду аннулировать нашу договоренность. Время на исходе. Марцелл остается главной надеждой выйти на базу „Авангарда“, но, если ты не справляешься с этой работой, я найду другого».

Гудок обозначил конец сообщения. Наступила тишина.

Оглушительная, всепоглощающая тишина.

Внутри у Марцелла все окоченело. Он молча в изумлении взирал на девушку.

– Так ты на него работаешь? – Марцелл наконец разбил лед молчания. Говорил низким тихим голосом, медленно и угрюмо. – На моего деда?

У нее еще хватило наглости фыркнуть в ответ. И засмеяться. Как будто это была шутка. Как будто вся его жизнь, дружба, верность, разбитое вдребезги доверие были каким-то фарсом.

– Нет, что ты! Я никогда бы не стала работать на такого хлыща.

– Лжешь! – сплюнул Марцелл, выпустив руки Шатин и отступая от нее. Он чувствовал, как бьется в горле пульс. – Ты его шпионка. Шпионишь за мной!

Она не ответила. Не поднимала глаз. Не отрывала взгляда от своей «пленки». От потемневшего экрана, с которого только что пропало лицо генерала д’Бонфакона.

– Смотри на меня! – приказал Марцелл, но голос у него сорвался. Теперь, глядя в эти серые глаза, поблескивавшие дождевыми каплями, он все отчетливо видел. Видел, какие они нежные. Какие женственные. И не мог понять, почему раньше этого не замечал. Он так сжал кулаки, что ногти впились в ладони. И сдавленным от презрения голосом проговорил:

– Так вот зачем тебе все это понадобилось. Маскарад. Поцелуй. Теперь понятно.

– Нет! – выкрикнула девушка, и в глазах ее застыло отчаяние. – Это другое! Честное слово!

Но Марцелл не слушал. Ее крик только разжег в нем гнев.

– Я думал, ты мне помогаешь, а ты, значит, просто надеялась, что я выведу тебя и деда на «Авангард»?

– Прости, – попыталась оправдаться Шатин. – Я могу все объяснить.

– Оставь объяснения при себе. Знаю я, как это делается. Не дурак. Ты живешь в нищете, голодаешь, мерзнешь. И на все готова ради пары ларгов, так? Так у вас водится?

Кто бы знал, до чего же ему неприятно говорить подобные вещи. Но ведь это была правда. Все это время Марцелл думал, что Тео – Шатин! – отличается от прочих. А она оказалась такой же, как и все в третьем сословии. Гнусной обманщицей.

– Прошу тебя! – Шатин вцепилась в его руку, сжала ее. – Выслушай меня, тут совсем не то, что ты думаешь. То есть сначала так оно и было, но теперь уже все изменилось. Клянусь, что…

– С какой стати мне тебе верить? Грош цена всем твоим клятвам! Рош был прав: ты предательница.

Марцелл грубо выдернул руку. С него хватит. Не желает он слушать всякие лживые оправдания. Надо поскорее уйти отсюда. С этой крыши. От девушки с жалобными кошачьими глазами. От предательницы.

Развернувшись, он решительно зашагал по растрескавшейся крыше.

– Марцелл, подожди! – позвала Шатин.

Он обернулся, гневно сверкнул глазами. И отчеканил:

– Для тебя я – офицер д’Бонфакон. Помни свое место, шваль.

Где-то за плотным слоем туч садились Солнца. На улицы Валлонэ спускалась ночь.

Темнейшая Ночь.

До этой минуты Шатин по-настоящему не понимала названия нынешнего сезона. Темноту она знала всегда, это было нечто само собой разумеющееся. Вся ее жизнь, сколько она себя помнила, прожита практически в темноте. Но эта тьма была другой: она проникала сквозь кожу и разрушала кости, чернила сердце.

Дождь лил ливмя. Он был косой. Заливал сбоку. Был повсюду. Разбивался о землю, и тяжелые капли летели на нее и снизу.

Возвращаясь к Трюмам, Шатин плотнее закуталась в плащ и поправила капюшон. Волосы были связаны в привычный пучок, лицо снова измазано грязью. Опустив руку в карман, она нащупала пальцем изгиб принадлежавшего Марцеллу кольца.

А в ушах все звучали его слова. Он назвал ее лгуньей, предательницей. И еще швалью.

А ведь Марцелл был прав.

Она и была мусором. Настоящим отребьем Латерры. Пока Азель – милая, простодушная Азель – старалась жить честно, Шатин лгала и ловчила.

Какое выражение глаз было у Марцелла, когда он просматривал сообщение генерала на ее «пленке», – да этого одного хватит, чтобы наказать ее на всю жизнь.

Ну и фрик с ним, с этим Марцеллом! Сейчас надо думать совсем о другом.

Шатин ожидала, что застанет Трюмы в смятении, что они будут возмущенно бурлить. Но вокруг было до жути тихо и пустынно. Как будто известие о взрыве на фабрике ошеломило всех и лишило голоса. И все притаились в ожидании. Ждали, что предпримет Министерство. Как изменится жизнь планеты.

А Шатин ждать не могла. У нее просто не было на это времени.

Фрик с ней, с Латеррой.

Она должна бежать прочь. Как можно дальше отсюда. Какие там есть еще планеты, кроме Юэсонии? Рейхенштат, Кайши, Новая… Шатин готова была жить даже на Альбионе с его безумной королевой. Где угодно, лишь бы выбраться с этой проклятой Латерры.

Легко сказать, да трудно сделать.

Их договору с генералом, разумеется, конец. Теперь уж ей никак не найти базу «Авангарда».

А все наворованные ею побрякушки в руках «Клошаров», и завтра они ждут своей доли. Если Шатин не принесет им ларги, нынешние неприятности покажутся ей мелочью.

А значит, оставался всего один способ получить необходимую сумму. Надо решаться. Добравшись до машинного зала Седьмого трюма, девушка задержалась у дверей, собираясь с силами. Потом закатала рукав и стукнула по «пленке», пробуждая ее к жизни. Глубоко вдохнув, она уставилась на решетку, перекрывавшую вентиляционное отверстие в полу. Такая невинная, неприметная на вид. Никогда не подумаешь, что внизу скрывается беглый каторжник.

Преступник, за которого кое-кто готов заплатить двадцать тысяч ларгов.

Она постучала по своей «пленке» и четко проговорила имя адресата:

«Инспектор Лимьер».

И стала ждать ответа аэролинка.

Вот он. Ее последний шанс выбраться из сточной канавы.

Хотя в Коммюнике Министерства и не значилось официальной награды за Жана Леграна, Шатин это не смущало. Она успела понять, что здесь какие-то личные счеты. Она видела, как вчера на Зыбуне эти двое смотрели друг на друга: киборг-инспектор и седой великан. Тут крылось что-то важное. Старинное соперничество. Из тех, что затягиваются на годы, а то и на десятилетия.

Когда на экране вдруг появилось лицо инспектора Лимьера, Шатин испуганно вздрогнула, хотя и знала, что ответить на запрос должен именно он. Судя по фону, он ехал в какой-то машине. Возможно, на транспортере.

«Ренар», – сказал инспектор. Интересно, он только ее фамилию произносил с такой смесью раздражения и насмешки? Как будто она его одновременно донимала и забавляла.

«Инспектор, – отозвалась Шатин, сделав над собой усилие, чтобы не передразнить его интонацию. – Я вызвал вас по очень спешному делу».

Импланты на лице инспектора моргнули.

«Да?»

Набрав в грудь воздуха, она заговорила, старательно держась легкого, беззаботного тона:

«Двенадцать лет назад вы в Монфере объявили награду за сведения о местонахождении преступника по имени Жан Легран».

Лимьер заинтересованно шевельнул бровью, предлагая продолжать:

«И?..»

«Я хочу получить эту награду, поскольку располагаю подобной информацией».

Воцарилось молчание. Лицо инспектора застыло. Если бы не его мигающая огоньками щека, Шатин решила бы, что связь прервалась. Но нет, прошла секунда, и Лимьер расхохотался. Но не человеческим, полным веселья смехом. От его бездушного механического хохота Шатин мороз подрал по коже.

«Что такое? – встревожилась она. – Что тут смешного?»

«Ты, – сквозь механические смешки выговорил инспектор. – Вы все. Все вы, Ренары, одинаковы. Испорченные, бесчестные предатели. Любого готовы сдать. Даже своих».

Шатин изумленно наморщила лоб. Что он такое говорит?

Смех резко прервался.

«Сожалею, Тео, – сказал Лимьер, снова став сухим и бесстрастным. – Но, боюсь, ты опоздал».

У Шатин задрожали колени. Чтобы не упасть, она ухватилась за какую-то трубу. Ей удалось выдавить:

«Что? Нет, не может быть. Я только вчера его видела».

«Его на Зыбуне многие видели, – напомнил Лимьер. – Я в том числе».

Шатин оглядела пустой коридор трюма. Неужели полиция здесь уже побывала?

«Вы знаете, где он?» – дрожащим голосом спросила Шатин, отказываясь сдаться. Она просто не могла смириться с тем, что последняя ее надежда – последний шанс на побег – тоже обернулась пшиком.

«Да, – кивнул инспектор. – Я, буквально несколько минут назад, получил аэролинк кое от кого, тоже претендующего на награду. Собственно, эти люди уже задержали Леграна. И прислали мне доказательства. Сейчас я направляюсь туда, чтобы раз и навсегда разобраться с этим делом».

Шатин почувствовала, как отхлынула от лица кровь. Выпустив трубу, на которую опиралась, она встала прямо.

«Но кто? – сквозь зубы процедила она. – Кто его задержал?»

Она могла бы не дожидаться ответа, поскольку уже и сама обо всем догадалась.

Инспектор Лимьер мрачно хмыкнул, и на сей раз Шатин поняла, что именно его развеселило.

«Твои родители».

Под ногами Марцелла, шагающего по коридорам южного крыльца Гран-паласа, дрожал мраморный пол. Каждый мускул, каждая жилка, каждый нерв в его теле горели огнем. Он не ведал прежде подобного гнева. Ярость заливала его вновь и вновь, словно какая-то бесконечная волна.

Все его обманывали.

Ну да, абсолютно все.

Алуэтт.

Тео – или Шатин, или как там ее.

И даже собственный дед.

Эта трюмная крыса с самого начала шпионила для генерала. Обольщала Марцелла, чтобы через него выйти на базу «Авангарда» и получить от деда большой жирный куш. А Марцелл, как и пристало настоящему дураку, попался на ее удочку. Относился к «Тео» как к другу, возил в Монфер, помогал, кормил, рассказывал то, о чем не рассказывал никому.

Целовал ее.

Он вытер губы тыльной стороной ладони; разгоревшаяся ярость выжгла воздух в легких до последней молекулы.

Марцелл стремительно шагал по коридору, и подвески люстр звякали, росписи на стенах шли рябью, а дорогие вазы шатались на резных столиках.

А он был неудержим, прям и непоколебим, как импульс парализатора. И твердо вознамерился поговорить с дедом начистоту.

– Вы наняли ее за мной шпионить? – Эти слова сорвались с языка, едва Марцелл вломился в тяжелые двери кабинета.

Генерал оторвался от лежавшего на столе телекома. На миг он, казалось, опешил. Но опытный офицер Министерства действовал быстро и четко: он тут же прикрыл лицо маской невозмутимости.

Непроницаемой маской.

– Садись, Марцелл, – велел он.

Но внук не подчинился. Он пересек кабинет, уперся ладонями в крышку большого письменного стола и горящими глазами уставился на генерала:

– Вы приставили ко мне шпионку! – В голосе его звучала глухая ярость.

– Тебе нужно успокоиться, – сказал генерал, не сводя с Марцелла холодного взгляда. Он вздернул подбородок, и губы его чуть заметно скривились. – Твое поведение не подобает офицеру Министерства.

Марцелл так ударил ладонью по столу, что лежавший там телеком подпрыгнул.

– Вы, как видно, не считаете меня офицером, не так ли? И никогда не считали. Вы никогда мне не доверяли. Теперь я уже сомневаюсь, что вы и правда наметили меня в командоры. Может, и это тоже была уловка? В душе вы всегда знали, что я не заменю вашей дражайшей Вернэ!

Генерал резко приподнялся с кресла, оказавшись глаза в глаза с внуком.

– Марцелл, тебе следует включить мозги. Ты ведь не глуп. Хотя сейчас, должен признать, по тебе этого не скажешь.

Юноша склонился ему навстречу, отказываясь отвести взгляд:

– Я всю жизнь был без вины виноватым и чувствовал себя подозреваемым. Вы чуть ли не со дня моего рождения ждали, что я сверну на дурную дорожку. Стану изменником. Подведу вас. Знаете ли вы, каково это? – Слова срывались с языка – горячие, яростные, бьющие наотмашь. – Когда даже родной дед не верит в тебя?

Генерал поднял руку:

– Тише, Марцелл. – Его низкий голос казался почти рычанием. – Я уже сказал, ты не желаешь включить мозги. А если бы включил, то сразу понял бы, что ты – мишень.

Обойдя стол, он оказался рядом с внуком.

Марцелла затрясло. Но, стиснув кулаки, он заставил себя встать лицом к лицу с дедом.

– Мишень для «Авангарда», – тем же ровным тоном уточнил генерал. – Мятежники пытаются склонить тебя на свою сторону, Марцелл. Ты хорошо известен на Латерре, ты мой внук, и в твоих жилах течет кровь их бойца – ты можешь стать весьма полезной пешкой в их игре. – Он склонился к самому лицу внука. – Я лишь пытался тебя защитить.

Марцелл чувствовал, как разгораются щеки. Руки его дрожали.

– Я не нуждаюсь в защите. И в вашей игре тоже не желаю быть пешкой. Это надо же: подослали ко мне какую-то трюмную крысу. Эта девчонка ловко притворялась другом, а сама… – И тут, к огромной досаде Марцелла, голос его сорвался.

Генерал долгую минуту разглядывал внука, а потом запрокинул голову и жестоко, безжалостно расхохотался:

– Ну и ну! Да никак ты в нее влюбился?

– Нет! – рявкнул Марцелл, но щеки его горели пуще прежнего.

Можно ли что-то утаить от генерала? Была ли хоть минута, когда дед за ним не следил? Не ждал от него неверного шага?

– Поверь, Марцелл, тебе лучше с ней не связываться, – снова становясь холодным, заговорил дед. – От трюмных девок одни неприятности. – Он поднял бровь, словно обдумывая новую мысль. – Пожалуй, мыло и горячий душ сделают ее довольно хорошенькой… – Генерал выдержал паузу. – …Для швали.

– Довольно! – Потеряв от ярости самообладание, Марцелл бросился на деда. – Arrête!

Но тот ловко перехватил его кулак.

– Милый мальчик… – Дед с силой сжал его руку. – Да ты настоящий слабак. Совсем как твой отец. – Губы его искривила презрительная усмешка. – Как твой ничтожный отец-изменник.

Марцелл хотел выдернуть руку, но не тут-то было.

– Я не такой, как отец! – жарко и яростно выкрикнул он в лицо генералу, снова дернул руку на себя, и на сей раз дед отпустил, так что Марцелла шатнуло назад.

– Я не такой, как отец, – повторил Марцелл, пытаясь удержать равновесие.

– Да ну? – Генерал склонил голову к плечу. – А по-моему, очень похож. Такой же слабый и жалкий, братаешься с низшими…

Тут уж Марцелл не выдержал:

– Если мой отец был слабак, изменник и трус, то кто в этом виноват, а? – Никогда в жизни он не позволял себе так говорить с дедом. И теперь ужасался собственной дерзости и одновременно гордился собой. – Разве это не ваша вина? Вы его отец. Вы его таким воспитали. Вы не справились, генерал д’Бонфакон. Так что это вы неудачник и слабак. Вы не сумели даже возразить патриарху, когда он посылал командора Вернэ на Альбион. Она погибла из-за вас.

Вот тут-то это и случилось.

Внезапно, словно молния ударила в живот.

Дед ударил его, Марцелл упал. Рухнул прямо на пол.

– Глупый мальчишка!

Он пнул Марцелла в живот. И еще раз, и еще.

Тело разрывалось от боли, а удары все сыпались. Его никогда прежде так не избивали, да еще не кто-нибудь, а родной дед. Марцелл не мог вздохнуть. Не мог собраться с мыслями. Он сумел только прикрыть голову руками и подтянуть колени, защищая живот.

– Что же ты не дашь мне сдачи? – заорал дед. – Ну же, Марцелл, хоть раз в жизни докажи, что ты не слабак! Докажи, что не похож на отца!

Но Марцелл не мог драться с этим человеком. Генерал был слишком силен, а Марцелл слишком робок. Он не боец. Никогда не был бойцом. И потому никогда не станет настоящим офицером Министерства, каким хочет видеть его дед.

В глазах у него стояли слезы.

Дед сказал правду.

Он слабак.

Он глупец и ничтожество.

Удар по голове, погрузивший его в темноту, Марцелл воспринял едва ли не с облегчением.

Фрик их побери! Шатин металась по машинному залу Седьмого трюма, проклиная все и вся на этой забытой Солнцами планете.

Ну почему она не связалась с Лимьером сразу, как только увидела вчера скрывающегося под полом Леграна?

Да потому что дура, почему же еще!

И не от большого ума решила сперва дойти до полицейского управления, поговорить с Шакалем. А теперь Жан Легран у ее родителей, и награда достанется им. Двадцать тысяч ларгов!

Шатин ломала голову: как им удалось захватить беглеца? Куда направлялся Лимьер, говоря с ней? Судя по пейзажам, мелькавшим за окном его машины, он находился за городом.

Оно и понятно. Родители никогда не допустили бы инспектора на старый заброшенный «Грот». В святую святых «Клошаров». К тому же вполне вероятно, что они все провернули сами, не предупредив остальных членов банды. Отец вполне мог обойтись без Клака, Эркюля и прочих ненадежных дружков. Первым правилом «Клошаров» было: никогда не доверяй своим.

Фрик! Фрик! Фрик!

Шатин по-прежнему бессильно металась от стены к стене.

Должно быть, отец увидел седого великана вчера на Зыбуне. Узнал в нем Жана Леграна и, ясное дело, вспомнил про обещанную награду. Как же не вспомнить?

Верно сказал инспектор Лимьер. Все Ренары одинаковы.

Да, теперь – все.

Шатин остановилась: вернулась страшная тяжесть в груди, угрожавшая раздавить ее насмерть. Из всей их семьи одна лишь Азель была честной. Только она не погналась бы за этой наградой. Ей было не до того – она прилежно работала на фабрике и копила новые очки для Восхождения. Она бы, наверное, и не узнала того мужчину, что увел когда-то Мадлен.

А вот Шатин никогда его не забудет.

И никогда не забудет ее.

Негодную глазастую побирушку, которая убила ее брата. А много лет спустя вдобавок еще и пленила сердце Марцелла. И прямо сейчас она, может быть, с ним: утешает, гладит по голове, уговаривает забыть коварную Шатин и попробовать на вкус ее губы.

А он и рад! Еще бы, она ведь красавица, вся из себя такая чистенькая и…

Тут по металлу пола заскребла решетка, и в узкое отверстие – легка на помине! – протиснулась та самая девушка. Шатин поспешно нырнула за ржавую подпорку, чтобы не попадаться ей на глаза.

Мадлен – или Алуэтт, какая к фрикам разница! – аккуратно вернула решетку на место и быстро зашагала по коридору. Глядя на нее, Шатин дивилась перемене. И дело было не только в новом сером плаще с двойным рядом пуговиц, на зависть теплом, с высоким воротом. И не в сапогах по колено, сменившим ее нелепые туфельки. Нет, что-то переменилось в самой девушке. В том, как она держалась, в ее походке.

В ней появилась уверенность. Целеустремленность. Решимость.

И Шатин тотчас прониклась подозрениями.

Выглянув из-за угла, она убедилась, что девушка решительно направляется к выходу из трюма.

Шатин покусала нижнюю губу.

Она понятия не имела, где держат Леграна ее родители.

А эта девушка явно знала, куда идет.

Шатин, выскользнув из машинного зала, снова окунулась в тени Трюмов. Вернулась туда, где ей самое место.

Проследив дочь Леграна через Пятый и Шестой трюмы, она уже не сомневалась, куда та держит путь. Туда, куда самой Шатин идти вовсе не хотелось.

Так и не замеченная, она отстала, когда Алуэтт приблизилась к гигантскому зловещему кубу полицейского управления. Замедлив шаг у стоянки мото, Алуэтт подняла голову к черной стене, словно решая, входить или не входить.

Вот куда она собралась? В полицию?

И тут девушка вытащила из кармана плаща что-то желтоватое, как старая яичная скорлупа. Алуэтт развернула эту штуковину, как разворачивают телекомы, только это был вовсе не телеком. Это походило на бумагу.

Шатин чуть подалась вперед из тени, хотя и держалась поближе к стене. Подобравшись на несколько шагов ближе, она прищурилась, вглядываясь в листок. Это не походило на Забытую Речь. Нет, там была какая-то картинка. Нарисована наспех, видимо от руки. Шатин разглядела что-то узкое и длинное, с плавным изгибом снизу.

«Очень интересно. Неужели это?..»

Но она не успела как следует обдумать свою догадку, потому что Алуэтт подошла к одному из двух оставленных на стоянке полицейских мото, распахнула плащ и достала странный инструмент из-за еще более странного пояса, охватывавшего ее талию.

Открыв рот от изумления, Шатин смотрела, как девушка вставляет инструмент в щель между мотором и панелью с экраном. А потом быстрым поворотом кисти отщелкивает серебристую крышку.

Латерра, что она затеяла?

Алуэтт, вынув из-за пояса фонарик, зажала его в зубах, чтобы подсветить внутренности машины. Еще раз сверившись с листком, она запустила руку внутрь и вытянула два проводка. Потом ее рука потянулась к подвешенному на другом боку мешочку. Вытащив кусачки, она зачистила концы проводов и, вернув инструмент на место, достала из того же мешочка тонкий металлический предмет. Шатин он напомнил деталь вживленных в лицо Лимьера имплантов. У нее на глазах Алуэтт продела провода в узкую жестяную полоску.

Раздалось резкое шипение, посыпались мелкие искры.

Шатин подавилась криком.

Алуэтт же действовала как ни в чем не бывало. Она спокойно запихнула провода на место, установила крышку, еще раз сверилась с листком и нажала рычажок у самого руля. Осветилась полоска, тянувшаяся по нижнему краю мото, и машина вдруг поднялась в воздух, зависнув над землей с работающим вхолостую двигателем.

Шатин ни за что бы не поверила, если бы не видела все собственными глазами.

Да эта девчонка собралась угнать министерский мото!

Ничего подобного Шатин в жизни не видела. И даже не представляла, что такое вообще возможно. А уж она знала все на свете воровские приемы и уловки, увертки и способы взлома!

Шатин, хоть и ненавидела дочь Леграна каждой косточкой своего тела, невольно прониклась к ней уважением.

Алуэтт вернула инструменты за пояс, а лист бумаги в карман, оседлала мото и включила газ. Машина мгновенно отозвалась, ретиво вздрогнув.

Алуэтт оглянулась по сторонам и затем одновременным движением кисти и толчком ноги рванула машину с места, промчавшись мимо Шатин порывом светящегося ветра.

А Шатин тупо глядела вслед исчезающей фигуре, силясь разобраться в случившемся. И лишь секунд через пять до нее дошло, что единственная ведущая к награде ниточка только что просвистела мимо, а она все стоит тут дура дурой.

Встрепенувшись, она бросилась к оставшемуся на стоянке мото. Попыталась вспомнить манипуляции Алуэтт, но что она могла сделать, не имея инструментов и ничего не понимая в устройстве машины?

Выбора у Шатин не осталось. Придется действовать по-своему.

Закатав рукав, она застучала по своей «пленке». Когда экран предложил говорить, скроила гримасу, исказившую лицо, и надиктовала сообщение для дежурного сержанта: только что неизвестный злоумышленник угнал полицейский мото со стоянки возле Трюмов.

После чего, забившись под неподвижный мото, стала ждать. Не прошло и минуты, как хлопнула дверь и застучали, приближаясь, сапоги.

Действовать надо было тихо, быстро и жестко.

Шатин изготовилась: выровняла дыхание и напрягла мускулы. Шаги стали громче, а потом по обеим сторонам мото показались два огромных черных сапога. Машина слегка просела, когда на седло опустился сержант Шакаль.

Пора!

Ее рука змеей рванулась из-под неподвижного еще мото и ухватила металлическую дубинку, свисавшую с пояса сержанта. По-кошачьи ловко Шатин потянула ее из чехла.

«Ну же! – сказала она себе. – Еще чуть-чуть…»

Оружие мало-помалу подавалось, а потом за что-то зацепилось. Шатин ощутила, как застыла ее рука.

Порыв теплого воздуха ударил ей в лицо, когда сержант запустил мотор. Сцепив зубы, Шатин с силой дернула дубинку. Она высвободилась из чехла, но то же движение выбило оружие и из руки Шатин, и дубинка, зазвенев, казалось, на всю планету, упала на землю.

– Латерра, что это? – удивился Шакаль, склоняясь по левую сторону мото.

Шатин, подхватив дубинку, перекатилась направо, скрывшись в тени машины.

Но должно быть, Шакаль что-то увидел, потому что соскочил вдруг с седла. Он нагибался. Опускался на корточки, чтобы заглянуть под днище.

Самая подходящая позиция.

Шатин встала во весь рост.

– Добрый вечер, сержант, – любезно проговорила она.

Шакаль вскинул голову, но Шатин была начеку. Опустив дубинку ему на лицо, девушка услышала хруст. Что хрустело: нос, щека, подбородок сержанта или же все вместе – она не знала, да и знать не хотела. Кровь забрызгала ей лицо и волосы, а Шакаль повалился на землю, испустив весьма немужественный визгливый стон.

– Это тебе за Роша, – сказала Шатин, бросив дубинку возле его головы.

А потом села на мото, прибавила газу и понеслась вдогонку за Алуэтт.

Поначалу он ощущал только холодный пол под собой.

«Да ты настоящий слабак. Совсем как твой отец. Глупый мальчишка!»

Веки затрепетали и открылись. Несколько секунд Марцелл таращился в красивый лепной потолок генеральского кабинета, потом взгляд скользнул к окнам. Отсюда юноше хорошо видно было теленебо, висящее над дворцовыми садами. Его синева сгустилась до цвета чернил, подсказывая, что близится ночь. Сол-1 и Сол-2 уже зашли, а Сол-3 висело низко над горизонтом.

«Что же ты не дашь мне сдачи? Ну же, Марцелл, хоть раз в жизни докажи, что ты не слабак! Докажи, что не похож на отца!»

Марцелл поморщился: в голове стучало, ныли все ребра. Он сомневался, сумеет ли подняться с этого холодного жесткого пола.

И сомневался, стоит ли вообще подниматься.

Никому ведь нет до него дела. Никто не пожалеет, если он никогда уже не встанет. У него не осталось в этом мире ни одного близкого человека. Дед избил его до бесчувствия и, конечно, бросил ради более важных министерских дел. Шатин, как выяснилось, шпионка, готовая вонзить нож в спину.

Все кругом один сплошной обман. Алуэтт? Добрая девушка, промывавшая раны на его разбитой голове? Таинственная незнакомка, перед которой он открылся? Красавица с огромными темными глазами? Она и вовсе оказалась мятежницей и террористкой «Авангарда». Как Мабель. Как и его отец. Покойный отец.

Глядя, как закатывается последнее Солнце и теленебо над ним наливается зеленоватым свечением, Марцелл вспоминал разложенное на столе морга тело Жюльена д’Бонфакона. И гадал, долго бы протянул на Бастилии сам, окажись он на его месте?

«Я не такой, как отец!» – возмущенно заявил он генералу. Только теперь Марцелл вдруг понял, сколько правды в этих словах. Он действительно не похож на отца – он бы ни за что не выжил и года на ледяной Бастилии.

– Нет, – глухо и хрипло пробормотал Марцелл.

Жюльен д’Бонфакон не был трусом и слабаком. Он был сильным. Таким сильным, каким никогда не стать Марцеллу.

Быть может, даже сильнее генерала, своего отца. Юноша чуть не улыбнулся при этой мысли.

Бледное свечение над Сол-3 погасло, и на теленебе стали проступать звезды. Одна за другой загорались они в темноте, появляясь точно на тех местах, где горели бы в настоящем небе, если бы раздались, открывая их, вечные тучи Латерры. Скоро их будут тысячи, этих ярких ночных огоньков.

– «Огоньки ночные, как ваш ярок свет…» – Засмотревшись в окно, Марцелл не сразу заметил, что напевает.

Песня, подобно звездам на искусственном небе, возникла из ничего – вдруг выскочила из какого-то темного закоулка памяти. Но мелодия казалась ему знакомой и даже родной. Где же он ее слышал?

– «Тра-ля-ля-ля-ля-ля, – он перемежал слова мычанием, – очень много лет…»

Слова вспоминались обрывками. Разрозненные строчки, такие же знакомые, как и мотив, возвращались, как старые друзья.

Песня придала ему сил, и Марцелл сумел сесть. Голова еще гудела, но тело уже не грозило рассыпаться на куски. Не казалось таким хрупким и разбитым.

– «И тебе помогут… что-то там найти…»

За окном, в теленебе, множились звезды, и каждая так ярко сияла, помигивая ему. Может быть, от удара по голове у него слегка повредились мозги, но только Марцеллу чудилось, что звезды ему отвечают. Слышат мотив и подпевают.

Постепенно в памяти сложился из обрывков целый куплет:

Марцелл снова и снова повторял слова песни. Голос его набирал силу. И с каждым повтором в груди расцветало понимание.

Пока наконец он не вспомнил все.

Теперь он точно знал, где выучил эту песню.

А главное, где слышал ее в последний раз. Он легко вскочил на ноги и побежал. Боль как рукой сняло. Марцелл выскочил из кабинета деда, пронесся по коридору, через личные покои и столовую. На лестнице он прыгал через ступеньку, а затем и через две сразу. Он почти летел.

Юноша очень торопился и вскоре из богато украшенных коридоров жилых помещений, предназначенных для первого сословия, попал в убогие переходы крыла для слуг. Он промчался мимо самозабвенно сплетничающих горничных, которые даже не обратили на него внимания.

Марцелл не останавливался, пока не добрался до комнаты.

До бывшей комнаты Мабель.

Дверь была открыта. Оранжевые лучи лазеров погасли, а в остальном все осталось, как и было несколько дней назад. Пустые ящики, разоренная постель, голый пол и скатанный ковер в углу. На месте были и картины – надежды не обманули Марцелла. Они были сложены стопкой возле голой стены.

Ворвавшись в комнату, он принялся стремительно перебирать тяжелые рамы.

Не то… не то… не то… Ага, вот оно!

Марцелл наконец нашел то, что искал.

Он вытащил картину из стопки и прислонил ее к пустой кровати. Опустился рядом на колени и всмотрелся в холст. Все, как ему запомнилось с детских лет. Темная синева неба. Землистая зелень деревьев и холмов. Краска лежала густо, как глазурь на gâteau. И конечно, желтые вихри звезд, испещрившие небо огнями.

Мабель напевала ему эту песенку в самое ухо, и оба они смотрели на картину. Он всегда приходил к ней в комнату, когда не мог уснуть. Или когда дед на него наорет, а то и отшлепает. Мабель включала ночник у своей узкой кровати, и он забирался к ней. Она обнимала его маленькое тело, ласково гладила запястье, еще саднившее после грубой хватки генеральской руки, и оба смотрели на картину. Она тихонечко пела, а он подпевал, беззвучно шевеля губами.

Марцелл как сейчас слышал ее голос. Как он возвышался к середине куплета и опускался на последней строчке:

«Звездочки помогут верный путь найти!»

Эту же песню Мабель напомнила ему, напев мотив на болотах Монфера. Марцелл в этом не сомневался. Но только сейчас сообразил, зачем она это сделала.

Протянув руку, юноша коснулся холста. Краска была шершавой и на удивление твердой. Он провел пальцем по очертанию холмов, по деревьям, стрелами устремлявшимся в небо. Потом его указательный палец прошелся по звездам и остановился на самой большой и яркой.

Краска здесь, на сияющей звезде, была гуще всего. Но, присмотревшись, Марцелл заметил, что она шелушилась. Так и есть, тайник.

«Я могу доказать, что твой отец невиновен. Накануне ареста я спрятала доказательства во дворце, в своей комнате. И с тех пор ждала, когда ты повзрослеешь и будешь готов их увидеть».

Марцелл, помедлив, оглянулся на дверь. В коридоре было пусто. Он снова перевел взгляд на картину, затаил дыхание и наконец царапнул ногтем по сияющей желтой звезде.

Краска легко, с чуть слышным треском отошла.

В желтой меловой крошке что-то блестело. Марцелл ковырнул ногтем, и на ладонь ему выпала крошечная металлическая микрокамера.

Ее кто-то преследовал.

Алуэтт в этом не сомневалась. Большего ужаса она в жизни не испытывала. Темнело с каждой секундой, а деревья леса Вердю мелькали так быстро, что сливались в ярком свете фар в сплошную зеленую полосу. Руки, отчаянно вцепившиеся в руль, онемели, а лицо то и дело царапали мелкие прутики и листья.

Похоже, за ней отправили погоню.

Краем глаза она видела мелькающий в тумане луч фар. Наверняка следом мчится еще одно мото. Кто бы на нем ни ехал, он явно подстраивался к маршруту Алуэтт. Если она пыталась уйти от погони, уклоняясь влево или проскакивая в узкий проход между деревьями, преследователь делал то же самое. Один к одному повторял все ее маневры и манипуляции.

Наверное, кто-то заметил, что Алуэтт угнала полицейское мото, и погнался за ней. Сержант? Или, может быть, инспектор? Дроид?

Способны ли дроиды водить машины? Алуэтт понятия не имела.

«Откидывайся на поворотах, – бормотала она сквозь зубы. Перед ней из тумана выросла новое дерево, и она неумело обогнула препятствие. – Доверься машине».

Она переписала те страницы «Хроники», где говорилось об устройстве и принципе работы мото. Там была и инструкция по вождению. Но от теории до практики ой как далеко! Алуэтт очень скоро в этом убедилась. Только бы не разбиться, благополучно добраться до места назначения.

У Марцелла вчера все получалось так легко: он играючи вилял между деревьями. А у Алуэтт совсем не было опыта. Мото походило на строптивое необъезженное животное. Этакий стокилограммовый конь, в любой момент готовый встать на дыбы или взбрыкнуть.

А когда за тобой еще и гонится полиция, это определенно не помогает делу.

– Папочка, – шепнула Алуэтт в холодный ночной воздух.

Надо непременно его найти. Только эта мысль позволяла ей не остановиться.

Она сумела добраться до озера у опушки леса Вердю и теперь ехала вдоль извилистого ручья к заброшенному лагерю, куда накануне возил ее Марцелл и где отец наверняка спрятал что-то ценное.

«Пожалуйста, – безмолвно молилась девушка Солнцам, – пожалуйста, пусть он будет еще там».

Фара чужого мото снова мелькнула за плечом, напомнив о погоне.

И тут Алуэтт вдруг поразила страшная мысль: если отец еще в том лагере, то она, получается, ведет полицию прямо к нему. И как это она раньше не подумала?

Алуэтт до отказа выжала газ. Надо во что бы то ни стало стряхнуть преследователя с хвоста. Мото вздыбилось и рвануло на новой скорости. Алуэтт отбросило назад.

– Наклонись, – повторила она вслух наставление из «Хроники» и навалилась на руль, едва не касаясь его грудью.

Восстановив равновесие, девушка отважилась бросить взгляд через плечо. И вскрикнула:

– Нет!

Огонь фары никуда не делся. А напротив, стал ближе, просвечивал сквозь лес и туман еще ярче.

Алуэтт видела, что приближается к лагерю. Надо было срочно что-то предпринять.

Ударив по тормозам, Алуэтт откинулась в сторону, закладывая крутой и стремительный вираж. Машину занесло, развернуло, и наконец мото остановилось.

Теперь она стояла лицом к преследователю и, выключив свет, ждала в темноте, вслушиваясь в шум леса, вслушиваясь в звуки этого мира. Туман плотно окутал Алуэтт, словно бы заключив ее в скорлупу.

А главное, он ее скрывал.

И она услышала звук, который ожидала. Басовитое мурлыканье мотора и отрывистые щелчки веток и листьев, хлещущих проносящегося между деревьев человека.

«Рано, – сказала она себе. – Еще несколько секунд».

Звук мотора усилился, и девушка занесла палец над приборной доской.

Второе мото вылетело из тумана.

Пора!

Алуэтт резко включила фару, осветив стену тумана ярким лучом. Превратив ее в занавес рассеянного света.

Ездок пытался сохранить управление, но светящийся туман на миг ослепил его. Мото врезалось в дерево, выбив человека из седла. Трижды перевернувшись, он ткнулся лицом в землю среди подлеска.

Алуэтт, соскочив со своего мото, медленно приблизилась к месту крушения. Искареженное второе мото, шипя, лежало у основания ствола – толку от него больше не было. Алуэтт шумно вздохнула. Она хотела всего лишь ослепить преследователя. Задержать, сбить со следа. Ранить она никого не собиралась.

– Ох, Солнца, – прошептала она. – Пожалуйста, не умирай.

С колотящимся о ребра сердцем девушка нерешительно подступила к неподвижному телу. Тело было маленьким. Слишком маленьким для сержанта или инспектора полиции. К тому же теперь она видела, что на ездоке не форменный мундир, а самая обычная одежда.

Неужели она убила подростка?

Алуэтт протянула дрожащую руку к плечу преследователя. Хотела перевернуть, увидеть лицо, оценить тяжесть ранения. Если он еще жив, она могла бы…

Но тут водитель второго мото глухо застонал, и Алуэтт шарахнулась в сторону.

Она с облегчением смотрела, как незнакомец медленно, с мучительным трудом приподнимается на колени, а потом и встает. Когда же тот наконец обернулся, Алуэтт распахнула от изумления глаза. Это был парнишка с Зыбуна. Тот самый, которого она потеряла в толпе.

Но зачем он ее преследовал?

А паренек, как видно, еще не оправился от падения. Он стоял, опершись руками о колени, как будто силился совладать с тошнотой. Что-то в нем переменилось. Капюшон уже не прикрывал головы, и Алуэтт видела спутанный узел темно-русых волос на затылке.

Услышав, как тяжело дышит пострадавший, она испытала такую вину, что позабыла об удивлении. И уже открыла было рот, чтобы извиниться, но тут мальчик, выпрямившись, в упор посмотрел на нее. И столько было в этом его взгляде ядовитой ярости, что Алуэтт буквально онемела.

Так на нее еще никто не смотрел.

Враждебность, парнишки действовала на нее магическим образом, и Алуэтт как завороженная застыла на месте. И вдруг испытала странное чувство, что они знакомы, причем очень давно, встречались когда-то, много лет тому назад.

Мальчик сглотнул, хотел что-то сказать – попытался сказать, – но звука не вышло. Впрочем, это ничего не меняло. Пристальный взгляд говорил о ненависти громче любых слов.

И тут откуда ни возьмись в сознании Алуэтт всплыло женское имя. Чужое и в то же время странно знакомое.

Шатин…

Однако наваждение тут же прошло: неподалеку раздался звук шагов и хруст веток. Рядом был кто-то еще.

Алуэтт обернулась на шум и сквозь сплетающиеся в тумане ветви высмотрела вдали слабый огонек.

Отцовский фонарь?

Должно быть, так. Верно, она ближе к поляне, чем думала. Значит, не опоздала. Папа еще здесь!

Бросив последний взгляд на мальчика, Алуэтт метнулась в лес. Она бежала сквозь темноту на свет. Ветки цепляли ее за одежду, плети лиан свивались над землей, чтобы поставить ей подножку, но Алуэтт не останавливалась. Ближе к источнику света стали слышны и другие звуки: шорохи, скрежет, глухие удары.

– Папочка! – крикнула она, вылетая наконец на поляну.

Однако увидела там совсем не то, что ожидала. Гуго Торо сидел на земле, привалившись к стволу дерева, руки его были связаны за спиной, а рот заткнут грязной тряпкой.

– Папочка! – снова воскликнула Алуэтт, бросаясь к нему. Но не успела она сделать и трех шагов, как уголком глаза поймала в сыром воздухе странную рябь, словно дрогнул окутавший ее кокон бабочки. А потом в левой ноге взорвалась резкая, огненно-жгучая боль.

И девушка с воплем рухнула наземь.

«Обнаружена микрокамера, – доложил телеком. – Модель неизвестна. Происхождение неизвестно. Производится попытка соединения. Пожалуйста, ждите».

Судорожно вздохнув, Марцелл нетерпеливо заходил по комнате. Он вернулся в свою спальню – в южное крыло дворца, запер дверь на засов, задернул шторы. Возвращаясь из флигеля прислуги, он чувствовал, как микрокамера камнем оттягивает ему карман. Сейчас ему пришлось еще хуже, чем с тюремной робой отца за пазухой. Он боялся, что каждый, кто попадался ему навстречу: камердинер, горничная, советник, – заподозрит неладное.

Ведь расхаживать с наследством «Авангарда» в кармане равносильно государственной измене. Может, разумнее выкинуть микрокамеру, раздавить ее каблуком?

Признаться, мелькнула у него в голове такая мысль. Но Марцелл тут же коснулся разбитой щеки, ощутил, как саднят ребра и живот, и его вновь ужалили ядовитые слова деда: «Да ты настоящий слабак. Глупый мальчишка!»

И мысль мигом улетучилась.

Остановившись, Марцелл опасливо склонился над кроватью, на которой рядом с телекомом лежала найденная микрокамера. Так ребенок выглядывает из укрытия, играя в прятки.

Только в этой игре тот, кого застукали, попадал в тюрьму.

Отправлялся в изгнание.

Лишался всего.

Как его отец.

Сердце бешено колотилось в груди.

«Производится попытка соединения, – повторил телеком. – Пожалуйста, ждите».

Марцелл не знал, сумеет ли телеком соединиться со странным устройством. Он сразу распознал в нем микрокамеру слежения, но не той модели, которую использовало Министерство. Эта была более примитивной, устаревшей и, вполне возможно, изготовленной кустарным способом.

Марцелл заломил руки. А вдруг установить соединение не получится? Хотя, может, это и к лучшему?

Тогда ему не придется смотреть записи с этой камеры. Можно будет жить как прежде, словно бы событий минувшей недели и не было вовсе. Как будто он не снимал рубаху с тела отца. Не ездил в Монфер. Не виделся со своей бывшей гувернанткой. Не сдружился с подлой трюмной крысой, принимая ее за славного парнишку. Не заглядывал в бездонные глаза прекрасной незнакомки, оказавшейся подручной «Авангарда».

Но еще до того, как телеком объявил свой приговор, Марцелл успел понять, что не желает, чтобы все было по-старому. Да, прошедшая неделя выдалась мучительной и разбила ему сердце, но пути назад в любом случае нет.

Марцелл не хотел возвращаться к трусливому неведению, снова становиться избалованным хлыщом из второго сословия.

Он слишком многое повидал. Слишком далеко зашел.

Телеком прогудел: «Соединение установлено».

Юноша перевел дыхание и нерешительно вернулся к кровати. Поднял телеком и уставился на экран.

На микрокамере обнаружилась одна-единственная запись, и сейчас аппарат запрашивал, транслировать ли ее содержание.

При виде даты в углу экрана в горле у Марцелла мгновенно встал ком: семнадцать лет назад, за два дня до того страшного взрыва на медном руднике, где погибло шестьсот рабочих.

За четыре дня до того, как отца отправили на Бастилию.

За две недели до того, как прекратились бои, Гражданка Руссо была арестована, а Восстание 488 года подавлено.

Теперь Марцелл не сомневался: это и есть то самое доказательство, о котором говорила Мабель.

Дрожащей рукой, сдерживая биение сердца, он занес палец над экраном, задержал дыхание и выбрал опцию «просмотр».

И тут же весь экран заполнило лицо деда, словно тот заглядывал в самую камеру. Смотрел на Марцелла в упор.

– Солнца! – Юноша с криком выронил телеком на кровать.

Латерра, да что происходит? Мистика какая-то!

Моргнув, он опустил взгляд. С экрана на него по-прежнему смотрел дед.

«Запрос на аэролинк от генерала д’Бонфакона», – доложил телеком.

Марцелл перевел дух. Никакой мистики: просто запрос от деда пришел как раз в тот момент, когда он решил начать просмотр.

Чувствуя себя глупым ребенком, напугавшимся собственной тени, Марцелл поднял аппарат и уже занес палец, чтобы принять вызов. Движение было инстинктивным. Рефлекторным.

Генерал вызывает – ты отвечаешь.

Обычное дело. Иначе и быть не может.

По крайней мере, сколько Марцелл себя помнил, по-другому не бывало.

Но сейчас он почему-то медлил.

«Запрос на аэролинк от генерала д’Бонфакона», – повторил телеком.

Юноша представил, как беснуется дед: «Отвечай, негодный трус! Ну же, отвечай!»

Подняв глаза, Марцелл наткнулся взглядом на свое отражение в зеркале. Ну и видок у него! Волосы всклокочены, на шее наливается синяк, правда воротник его почти целиком скрывает. Обычная тактика деда: он всегда старался не оставлять видимых следов. Чтобы вся Латерра не узнала грязного секрета генерала д’Бонфакона.

Первым побуждением Марцелла было пригладить волосы, поправить одежду. Привести себя в порядок. Как и приличествует офицеру Министерства.

Однако ничего этого он делать не стал, а просто шевельнул пальцем, поспешно ударив по экрану.

«Запрос отклонен», – подтвердил телеком, напомнив Марцеллу о содеянном.

Юноша поморщился, приготовившись к уколу стыда.

Но ощутил лишь облегчение.

Словно бы сорвал с себя тяжелую и холодную, насквозь промокшую одежду.

Потрясенный этим неожиданным чувством, Марцелл не заметил, что воспроизведение записи с микрокамеры началось, пока снова не увидел лица деда. На этот раз не во весь экран, а в отдалении, в тени. Дед сидел за рабочим столом у себя в кабинете.

Интересно, как Мабель удалось спрятать микрокамеру в кабинете генерала д’Бонфакона?

«Прошу прощения, – говорил кому-то генерал, – но мне это решение представляется необдуманным и безрассудным. Уверен, мы найдем другое, если…»

«Это единственное решение», – безапелляционно перебил его другой голос. Суровый и беспощадный.

Второго человека Марцеллу не было видно. Он находился вне обзора микрокамеры.

«Вы дали волю мятежникам, – продолжал неизвестный. – Эта Гражданка Руссо губит все то, чего с превеликим трудом добились мои предки. С этим пора покончить».

«Но, месье патриарх, – взмолился дед, – я принципиально возражаю против такого подхода».

Месье патриарх?

Должно быть, это был предыдущий патриарх – Клод. Тот, что умер два года назад, в 503-м. Марцелл помнил, как в возрасте шестнадцати лет присутствовал на его похоронах. И на коронации его сына Леона, нынешнего властителя Латерры.

«Я, как всегда, благодарен вам за совет, – отвечал Клод, – но решение принято. С мятежниками надо немедленно покончить. Мне и без того хватает забот с моим непутевым сыном. Эта девица Вилье – настоящая катастрофа».

Марцелл фыркнул. Даже родной отец Леона видел в нем шута.

«Уверяю вас, столь радикальные меры ни к чему. Я и так справлюсь с ситуацией», – сказал дед, и Марцелл понял, что его хваленое самообладание дало трещину.

«Сдается мне, в последнее время вы ни с чем не в состоянии справиться, генерал. Потому я и беру управление в свои руки».

Генерал помолчал, видимо собираясь с мыслями. А когда заговорил, голос его прозвучал сдавленно, как бы с болью:

«Но вы понимаете, сколько жертв повлечет за собой подобная тактика? На медном руднике постоянно находится не менее шестисот рабочих».

«Вот и прекрасно, – холодно отозвался патриарх. – Зато остальные сразу увидят, что за чудовища эти люди. Держите наготове спасательные команды, пусть попытаются вызволить пострадавших. Мятежники из „Авангарда“ предстанут террористами, а мы – героями. Гражданке Руссо после такого не на что будет надеяться. Ясно?»

Марцелл вцепился в кровать, чтобы остановить внезапно закружившиеся стены.

«Да, месье патриарх, – кивнул дед, но в его тоне не было убежденности. – Однако следует соблюдать предельную осторожность. Если вдруг откроется, что за этим взрывом стоит Министерство, ваш план обратится против Режима».

«Вы совершенно правы, – ответил патриарх Клод. Раздалось какое-то шуршание, и он появился на экране. Правда, стоял спиной к микрокамере, но Марцелл узнал его коренастую невысокую фигуру. – Придется тщательно подобрать виновного. Такого, чтобы никто не усомнился».

Генерал заговорил снова – пустым, мертвым голосом предположил: «Полагаю, вы уже наметили кандидатуру?»

«Верно», – твердо объявил патриарх, и двое мужчин долго смотрели друг на друга, без слов обмениваясь упреками и обвинениями.

Генерал, облокотившись на стол, склонился вперед, лицо деда попало в луч света, и теперь Марцелл ясно видел его выражение. За последние семнадцать лет генерал почти не изменился, лишь чуть-чуть постарел. Такое же твердое, даже твердокаменное лицо. И все же в этот миг Марцелл разглядел в глазах деда что-то необычное, совершенно незнакомое.

Страх.

Патриарх первым нарушил молчание: «С тех пор как ваш сын изменил планете, вступив в ряды „Авангарда“, под сомнением и ваша преданность Режиму. Об этом шепчутся по всему Ледому. А зачем мне генерал с сомнительной репутацией?»

«Месье патриарх, – безнадежно заговорил д’Бонфакон. – Несомненно, найдется кто-нибудь еще…»

«Не найдется. Придется пожертвовать Жюльеном, чтобы очистить вашу репутацию и укрепить Режим. Вы меня поняли? Тогда выполняйте».

Дед сглотнул, и Марцелл по глазам увидел, что он сломался.

«Так точно, месье патриарх. Я немедленно этим займусь».

Марцелл ударил пальцем по телекому, выключая запись. Дыхание вырывалось у него из груди неровными толчками. Колени подгибались. Казалось, сам пол под ногами разверзся и он вот-вот рухнет прямо в огненное ядро Латерры.

Отец попал в тюрьму – за тот взрыв.

Он провел семнадцать лет на ледяной и темной Бастилии – за тот взрыв.

Его буквально заморозили насмерть – за тот взрыв.

Но оказывается, это была ложь. Все было одной сплошной ложью.

На самом деле все подстроил патриарх.

Да, отец в свое время вступил в «Авангард», но вовсе не «Авангард» стоял за тем бессмысленным убийством. Не мятежники были жестокими подлыми террористами, о которых рассказывали Марцеллу.

Рабочих убило Министерство. Патриарх. Режим.

Его дед пожертвовал собственным сыном ради спасения репутации, чтобы сохранить лицо перед патриархом. Вот кто настоящий преступник. Подлинный убийца и террорист. Истинный трус и слабак.

А Марцелл все эти годы слепо шел за ним.

Алуэтт видела свои вытянутые вперед ноги. Но она их не чувствовала. Совсем. Как будто они больше не принадлежали ее телу. Как будто на мокрой лесной подстилке лежали чужие ноги.

Зато она чувствовала, как бешено колотится в груди сердце. Алуэтт натянула проволоку, скрутившую ее сведенные за стволом запястья. Но металл был слишком прочным, так что девушка добилась лишь того, что провод еще глубже врезался в кожу. Она покосилась на отца, привязанного к тому же дереву, с грязной тряпкой во рту. Она не могла понять, почему он до сих пор не вырвался. Его, кажется, связали такой же проволокой. Что для силача вроде Гуго Торо тоненькая металлическая нить?

Одинокий фонарь, установленный в высокой траве посреди поляны, освещал несколько тех странных надгробий. Рядом с фонарем лежал открытый, вывернутый наизнанку мешок. Алуэтт видны были сбитая комом отцовская одежда и титановый подсвечник.

– Вы только посмотрите, – произнес голос, заставивший Алуэтт взглянуть в глаза женщине, сжимавшей в руках лучинет. – Мы молили Солнца об одном беглеце, а заполучили сразу двоих.

Она стояла рядом с мужчиной, привязавшим Алуэтт к дереву. Тот был хлипким, втрое меньше ее отца, но в его быстрых движениях таилась угроза.

– Да, ma chérie, – по-волчьи оскалившись, отозвался он. – Что ни говори, а Солнца нам светят.

Мужчина весь состоял из углов и впадин, а женщина, напротив, была чрезвычайно тучной, особенно на его фоне. Алуэтт изумленно разглядывала их, чувствуя, как в душе нарастает страх.

Да что такое тут происходит?

Отец, видно, почувствовал ее тревогу и сумел коснуться руки дочери. Успокаивал. Молча, незаметно уверял, что все будет хорошо.

Интересно, кто такие эти люди? До чего же гнусная парочка!

– Мы сегодня лишились Азели, нашей дражайшей доченьки, – продолжал мужчина, кривя губы в гримасе, предположительно изображавшей скорбь. – Малышка была такой трудолюбивой. Настоящая опора семьи. В трудные времена она не давала иссякнуть ручейку ларгов. – Его жадный взгляд остановился на Алуэтт, и губы снова скривились в зловещей ухмылке. – И вот, та-да-да-да, удача снова с нами! Мы теперь будем богачами!

Богачами? О чем он толкует? Или этим людям известно, что зарыл здесь отец?

– А как же ты выросла! – проговорила женщина. Алуэтт не сразу поняла, что та обращается к ней. Подковыляв к девушке, незнакомка пальцем подняла ей подбородок. – Наша милая маленькая Мадлен. Вот так встреча!

При этих словах Гуго гневно и невнятно выкрикнул что-то сквозь кляп. Алуэтт не понимала, почему отец так рассердился: ясно же, что это ошибка, ее явно приняли за кого-то другого.

– Да ты небось меня и не помнишь, да? – спросила женщина, царапнув ее ногтем и резко отдернув руку. Не услышав ответа, она пнула Алуэтт в бесчувственное бедро. – Ну что, припоминаешь?

Гуго кривился и морщился, силясь справиться с неподатливыми путами. Однако не преуспел и снова выкрикнул что-то в грязную тряпку.

– Остынь, старик, – взмахнула лучинетом женщина, – не то второй раз стрельну в шею. Это тебя угомонит.

Алуэтт сдержала рвавшийся с губ крик. Значит, толстуха стреляла отцу в шею? Неудивительно, что он не в силах вырваться. У него почти все тело парализовано.

– К тому же она ничего не чувствует, – продолжала женщина, и снова обратилась к Алуэтт. – Верно, Мадлен?

Алуэтт в полном недоумении уставилась на незнакомку.

Почему та называет ее Мадлен?

Она видела, что толстуха ждет ответа, но понятия не имела, что сказать.

– Просто не верится! – взорвалась женщина, и глаза ее вдруг наполнились бешеной злобой. – Ты ведь целых четыре года у нас прожила. Принесли тебя писклявым младенцем, так что я тебя, считай, вырастила. Мы к тебе всей душой, предоставили пищу и кров, а ты потом растворилась в воздухе и даже «спасибо» не сказала! Неужто даже никогда не вспоминаешь нас? Добросердечных Ренаров, бескорыстно приютивших малышку, поскольку ее беспутной мамаше даже капустную лепешку было не на что купить?

– А ты чего ждала? – огрызнулся мужчина. – Маленькая бродяжка всегда была неблагодарной.

Голова у Алуэтт шла кругом. О чем говорит эта женщина? Конечно, она ошибается. Алуэтт никак не могла жить у этих ужасных людей. У этих Ренаров. Она бы их наверняка запомнила.

– И вдобавок тупой, – фыркнула женщина.

Мужчина – месье Ренар – ухмыльнулся в ответ.

– Тупой, это точно. Ни с одним делом толком не справлялась. – Он повернулся к Алуэтт. – Бывало, пошлешь тебя на Торбей собирать траву для вина, так потом часами обратно не дождешься.

Мадам Ренар хмыкнула:

– Да уж, эта дармоедка домой не торопилась.

Алуэтт сжалась. В душе забился странный ужас, словно бы какое-то воспоминание стремилось, но никак не могло вырваться наружу. Картинка не складывалась, в голове лишь лихорадочно мелькали отдельные фрагменты.

Холодная ручка ведра.

Пузыри на ладонях.

Тяжесть болотной травы, покрытой липкой темной грязью.

– А потом вдруг вот этот тип нарисовался. – Голос месье Ренара пробился сквозь липкую паутину воспоминаний. Его глаза-бусинки метались от Алуэтт к отцу. – Заявился весь разодетый, важный такой, и забрал нашу барышню, только мы ее и видели.

Месье Ренар злобно пнул отца Алуэтт в бедро.

– Не надо! – Алуэтт, впервые с тех пор, как оказалась на этой поляне, подала голос. – Пожалуйста, не бейте его!

– Как мило, – проворковала мадам Ренар. – Девчонка его и вправду любит, а? – Она подмигнула Алуэтт. – Да ты не волнуйся, Мадлен. Мы тоже любим старину Жана Леграна. Да еще как любим! Правда, муженек?

Кровь стучала в висках Алуэтт. Кто такой Жан Легран? Почему эти странные люди называют их обоих чужими именами?

Наверняка все это было ошибкой.

Одним сплошным недоразумением.

И все же что-то – должно быть, глубоко скрытая в душе боль – подсказывало: это правда.

– Это точно, – с энтузиазмом подхватил месье Ренар. – Жирный кусок, обещанный за его голову, избавит нас от всех бед.

– За его голову? – бессмысленно повторила Алуэтт.

Женщина толкнула супруга локтем:

– Слыхал, chéri? Девчонка даже не знает про награду. – И она снова обратилась к Алуэтт: – Все та же маленькая дуреха, да? Ничего-то ты не знаешь.

Ее слова ударили Алуэтт, как новый импульс из лучинета. Потому что толстуха сказала правду. Алуэтт действительно ничего не знала. Она в последние дни вообразила себя такой умной: всюду пролезет, подкрадется, даже полицейский мото угонит. А на самом деле она дуреха и есть.

– Оказывается, за нашего доброго друга Леграна можно получить целую кучу ларгов, – объяснил ей месье Ренар. – Вскоре после вашего ухода инспектор посулил тому, кто поможет найти Жана Леграна, огромную награду. Нам повезло – обещание еще в силе, и этот фрицер легавый как раз едет сюда, чтобы заплатить нам двадцать тысяч жетонов за старого мошенника. – Запрокинув голову вверх, мужчина выкрикнул в небо: – Мы будем богаче патриарха!

Он схватил жену за руки, и парочка закружилась по поляне, хохоча и распевая во все горло:

– Двадцать тысяч ларгов! Двадцать тысяч ларгов!

Когда они наплясались до упада и наконец остановились, женщина снова уставилась на Алуэтт, театрально вздыхая.

– Скажу тебе правду, – протянула она, – нам бы тогда очень не помешали эти денежки. Ох и трудные были времена! Есть нечего. Долгов полно. Мы лишились своей харчевни. Так обнищали, что даже ребенка пришлось продать. Бедный мой Анри… – Она протяжно хлюпнула носом, изображая рыдания. – Мой единственный сынок…

Причитания мадам Ренар прервал гулко разнесшийся по лесу резкий звук. Женщина обеими руками ухватила лучинет, нацелив его на обступившие поляну деревья.

– Что такое?

Месье Ренар рассмеялся:

– Ну-ну, любовь моя. Не испачкай с перепугу панталоны. Просто ветка упала.

Но Алуэтт уже плохо замечала происходящее вокруг. Все словно бы подернулось туманом. Она думала только о словах мадам Ренар. О том, что в детстве четыре года прожила у этих людей. Что за голову отца назначена награда в двадцать тысяч ларгов. Что инспектор полиции уже едет сюда, чтобы снова отправить его на Бастилию.

Слишком много всего обрушилось на нее разом.

Алуэтт обернулась к отцу, взглядом умоляя подтвердить, что это сплошная ложь, что эти злые люди все выдумали. Но отец на нее даже не смотрел.

– Это правда, папочка? – требовательно спросила Алуэтт. – Скажи! Это правда?

– Слыхала? – толкнул жену в бок месье Ренар. – Девчонка называет его «папочка», будто он ей и вправду отец.

Мужчина присел перед Алуэтт на корточки, заглянул ей в глаза и мерзко оскалился:

– Но ты ведь в курсе, что это не так, крошка? Он тебе такой же отец, как и я. Ты едва ли узнаешь, кто твой настоящий папаша. Шлюхи вроде твоей мамочки никому не отказывают, на все готовы ради лишнего ларга.

Гуго снова попытался освободиться от пут, но действие парализатора еще не прошло. Только мышцы шеи у него вздулись от усилия, а лицо исказилось. Как видно, и этого хватило, чтобы напугать месье Ренара, потому что он крысой шарахнулся прочь.

– Это неправда! – в отчаянии заорала Алуэтт. – Моя мама была не такой!

Мадам Ренар разразилась хохотом:

– Еще какая правда! С чего бы, по-твоему, она тебя нам подсунула? Имелся бы отец – спихнула бы ему! – Она ткнула лучинетом в сторону Гуго. – Этот вот купил тебя у нас, словно мешок картошки на рынке. Он уж точно не твой «папочка».

Алуэтт обернулась к отцу. На этот раз заговорила робко, нежно, с мольбой:

– Папочка?

Гуго медленно поднял глаза и встретил ее взгляд. Кляп не позволял ему говорить. Но в этом не было нужды. Его глаза сказали девушке все без слов.

Все было именно так, как и утверждали эти ужасные люди.

Шатин не привыкла прятаться на деревьях. Она обычно скрывалась среди заржавевших и изъеденных плесенью скелетов кораблей. И Трюмы гораздо больше были ей по душе. Девушка без труда ориентировалась в лабиринте протекающих труб и голых балок и всегда знала, где там лучше затаиться. А дерево, росшее на краю этой странной поляны – не иначе как заброшенного лагеря дезертиров, – было слишком кривым и неудобным: того и гляди свалишься, да еще и ветки царапаются.

Ее хваты-родители привязали Леграна с дочерью к подножию ствола и теперь, как идиоты, отплясывали, празднуя будущую награду. Шатин понимала, что действовать надо быстро, пока не подоспел инспектор Лимьер. Говоря с ним по аэролинку, она догадалась, что он едет на транспортере. Такой громоздкой машине через густую чащу никак не пробиться. Значит, по лесу Вердю ему придется идти пешком.

Она осмотрела поляну, отыскивая, что здесь может сойти за оружие, и ругая себя: вот балда, нет бы прихватить дубинку сержанта Шакаля. Шатин высмотрела в высокой траве странные камни, расположенные в определенном порядке. Такими запросто можно на время вырубить человека. А что, это мысль. Она затащит бесчувственные тела родителей в лес и сама примет награду от инспектора Лимьера.

Девушка прижалась к стволу и осторожно попробовала ногой соседнюю ветку, проверяя, выдержит ли та ее вес.

– Скажу тебе правду, – прозвучал внизу голос ее матери, – нам бы тогда очень не помешали эти денежки. Ох и трудные были времена. Есть нечего. Долгов полно. Мы лишились своей харчевни. Так обнищали, что даже ребенка пришлось продать. Бедный мой Анри… Мой единственный сынок…

Ветка хрустнула. Шатин сорвалась, отчаянно ища руками опору. Едва успела ухватиться за другую ветку и подтянуться на нее. Шум, конечно, ее выдал, но Шатин было не до того. Она чувствовала себя так, словно бы какой-то дроид разом всадил в нее весь заряд парализатора.

Лес потемнел. Опустел. Замолк. Исчезли все ощущения, вкусы, запахи, звуки, остались только слова матери: «Даже ребенка пришлось продать. Бедный мой Анри».

Нет. Не может быть. Продать Анри? Мать лжет. Как всегда, ломает комедию, рассчитывая вызвать сочувствие у Алуэтт и ее отца.

«Анри умер, – молча твердила себе Шатин. – Его крошечное тельце отправили в морг».

Внезапно ее обдало волной жара.

А ведь она не видела тела братишки.

Да, она ходила в морг и осматривала трупы, но Анри там не было. И она решила, что его труп уже утилизировали.

Взгляд ее упал на «пленку», и Шатин вспомнила полученное вчера извещение.

«Примите наши соболезнования… Тело будет доставлено в Медцентр Валлонэ… благодарны за ее верность Режиму… да упокоится с Солнцами…»

Разве родителям присылали такое же извещение об Анри?

Ледяной холод в жилах Шатин трансформировался в раскаленную докрасна ярость.

Значит, мать не лгала: она и впрямь продала ее братишку. Продала, как мешок брюквы или кувшин травяного вина. Единственного во всем мире человека, которого Шатин беззаветно любила, который был для нее небом и звездами.

И она сказала Шатин, что малыш умер.

Да еще и обвинила во всем Мадлен!

Якобы косорукая девчонка уронила Анри головой на пол.

Двенадцать лет Шатин жила с этим ужасным образом. Он преследовал ее наяву и терзал во сне.

А это, оказывается, была ложь.

И уж совсем непостижимо, как Шатин могла ей поверить. Знала ведь, что ни единому слову родителей верить нельзя. Они были мошенниками самого худшего сорта. Они всем лгали. Даже родным детям. Особенно родным детям.

Но эта ложь была не такой, как другие. Она день ото дня меняла Шатин. Понемногу добавляла в ее душу темноты. Добавляла в сердце злобы. И за прошедшие двенадцать лет мало-помалу превратила ее в ту, кем она была теперь.

А кем она была? Девчонкой в черном капюшоне, таящейся в перекрытиях Трюмов. Подглядывающей и подслушивающей за миром внизу. Мечтающей о невозможном побеге. И всегда, постоянно и вечно…

Одинокой.

А теперь вся прошлая жизнь уходила от нее в туман, улетучивалась, словно бы ее и не было.

Шатин со страхом и недоверием всмотрелась в девушку, сидевшую на холодной мокрой земле со связанными за спиной руками.

Выходит, эта Алуэтт-Мадлен не убивала ее маленького братишку?

Она ни в чем не виновата.

Она такая же жертва Ренаров, как и сама Шатин. Как маленький Анри.

И тут новая мысль поразила Шатин с такой силой, что она едва снова не свалилась с дерева.

А вдруг он еще жив?

Лес огласился воем сирены, в глаза Шатин ударил ослепительно-яркий свет. И через несколько секунд на поляну выдвинулись громоздкие башни дроидов. Их сирены завывали, а оранжевые лучи механических глаз шарили по земле.

– Стоять! – прогремел один из дроидов. – Именем патриарха приказываю никому не двигаться с места. Если вы располагаете оружием, немедленно бросьте его. Всякий, совершивший резкое движение, будет обездвижен.

Шатин похолодела. Хоть бы только легавые ее не заметили.

Внизу, под деревом, так же замерли ее родители. Мать выронила лучинет. Отец вскинул руки кверху. Шатин сроду не видела, чтобы он так охотно повиновался глушилам. Хотя и понимала, в чем тут дело.

Человек появился из-за деревьев чуть позже. Цепи на его лице сверкали и мигали, оценивая открывшуюся глазам сцену.

– Инспектор Лимьер! – пропел месье Ренар, впервые в жизни приходя в восторг от встречи со своим заклятым врагом. – Как поживаете, mon ami? Все ли у вас благополучно? В хорошей ли вы форме? Киберцепи, как я вижу, в отличном состоянии.

Но Лимьер даже не улыбнулся в ответ на дружелюбную болтовню ее отца. Впрочем, инспектор вообще никогда не улыбался. Он метнул взгляд на седого мужчину рядом с Алуэтт – связанного и с кляпом во рту. Шатин заметила страх, мелькнувший на лице беглого каторжника: видать, сбылся худший его кошмар.

– Да-да, – продолжал месье Ренар, не опуская поднятых рук. – Мы таки заполучили этого типа. Вот вам, пожалуйста: Жан Легран собственной персоной. – Отец сиял так, будто ожидал, что инспектор сейчас похвалит его и одобрительно похлопает по плечу. – Что касается вознаграждения, то мы согласны взять двадцать тысяч как жетонами, так и в титановых слитках. На ваше усмотрение, инспектор.

Лимьер коротко кивнул и направился к связанным пленникам. С ног до головы оглядел Леграна, словно проверяя, настоящий ли он, после чего обратил взгляд на Алуэтт.

И прищелкнул языком:

– Да ведь это малютка Мадлен! Жива и здорова. А я-то думал, что она умерла. Жаль. Не пришлось бы мне сейчас брать грех на душу.

Легран сквозь кляп проорал что-то и попытался лягнуть инспектора, но накачанные парализатором ноги еще плохо слушались великана, так что Лимьер успел отступить.

– Что такое, Легран? – с издевкой вопросил он. – Не разберу, что ты говоришь. Ах да! – И, нагнувшись, инспектор выдернул кляп.

– Оставь девочку в покое, Лимьер! – взревел Легран. – Она тут ни при чем. Это наше с тобой дело, старые счеты. Меня ты заполучил. Но ее отпусти, она тут ни при чем!

– Может, предоставишь мне решать, кто при чем, а кто нет? – с жутким хладнокровием произнес инспектор.

– Смотри, Лимьер! – вновь зарычал Легран. – Я тебя предупредил!

Но киборг уже отвернулся от него.

– Терпение, Легран. Я займусь тобой буквально через пару минуту. Но прежде разберусь с этими подлыми «Клошарами».

Он махнул рукой на родителей Шатин:

– Арестуйте обоих.

Дроиды ожили, развернулись к парочке жуликов, до сих пор так еще и не опустивших рук.

Один ухватил мадам Ренар, которая отчаянно лягалась и извивалась, а вот месье Ренар оказался проворнее. Лимьер еще не договорил, когда он сорвался с места и исчез за деревьями. Однако дроид двинулся за ним, и очень скоро Шатин услышала знакомое жужжание, за которым последовал тошнотворный хлюпающий удар: импульс лучинета попал в цель.

– Какого фрика? – возмущалась мадам Ренар, тщетно отбиваясь от дроида. – Вы не вправе меня трогать! Где наша награда?

Лимьер невесело хмыкнул:

– Награда? Вы и впрямь вообразили, что я стану платить Ренарам?

Шатин вздрогнула как от укола: очередное предательство. Нет. Она нисколько не переживала за родителей – поделом этим гнусным обманщикам. Но ведь она тоже надеялась на выигрыш, и сейчас почувствовала себя так, словно бы у нее из-под ног выдернули опору. Сейчас она и сама удивлялась собственной наивности: ну как можно было поверить Лимьеру? Это ей двадцать тысяч ларгов затмили глаза. Точно так же, как ослепили ее родителей.

Услышав странный звук – что-то вроде шелеста, – Шатин снова оглянулась на Алуэтт и Леграна. Оба так и остались привязанными к дереву. Только теперь Алуэтт извивалась, лягалась как сумасшедшая, пытаясь разорвать удерживавшие ее путы.

– Тише, Маленький Жаворонок, – ласково уговаривал ее отец, – успокойся.

Шатин застыла.

Что он сказал?

Нет, быть не может, наверняка она просто что-то не так услышала на большом расстоянии. Но девушка снова дернулась, и Легран повторил, уже громче:

– Эй, Жаворонок, посмотри, пожалуйста, на меня.

Теперь Шатин знала, что не ошиблась.

Не ослышалась.

И весь гнев в ее жилах вдруг растаял, сменившись надеждой.

Глубоко укоренившейся, не знающей удержу, нежданной и непредвиденной надеждой.

Маленький Жаворонок.

Легран именно так назвал Алуэтт.

«Жаворонок». Слово звенело у нее в ушах. Это наверняка не случайное совпадение. Шатин видела, как изменилось лицо Марцелла, когда тот прочел это слово, нацарапанное Рошем на телекоме.

«Жаворонок».

Это слово абсолютно точно для него что-то значило. Это слово отправило беднягу Роша на Бастилию.

Выходит, это не просто слово, а чье-то имя?

Ее имя.

Шатин вспомнила, как Марцелл остервенело тряс Роша, добиваясь ответа: «А ну отвечай, где они прячутся?»

Теперь понятно, что он говорил об «Авангарде».

Эта девушка и сидящий рядом с нею Жан Легран – они оба не из дезертиров.

Они из тех.

Из «Авангарда».

И лаз в полу машинного зала – не тайный ход дезертиров, как подумала сначала Шатин. Там скрывается другое. То, что вот уже семнадцать лет ищет Министерство.

То, что стоит билета в один конец до Юэсонии.

Пока два дроида скручивали ее родителей, Шатин неслышно спустилась с дерева и мягко спрыгнула на влажную землю. Она стрелой метнулась в кусты, перепрыгивая через лежащие на дороге камни. Отбежав на достаточное расстояние – так, чтобы даже дроиды не смогли услышать, – она отдернула рукав. Активировала «пленку» на предплечье и тихо, но предельно четко выговорила имя адресата: «Генерал д’Бонфакон».

Алуэтт жалела, что Ренары и ей тоже не заткнули рот. Легче было бы сдержать рвущийся крик. Она ощущала, как внутри у нее все бурлит и горит, угрожая разорвать грудь.

Значит, отец ей на самом деле никакой не отец.

Он ее купил.

Купил у этих людей, как буханку хлеба.

У этих Ренаров, чьи лица вызывали в памяти обрывочные воспоминания.

И этот жуткий киборг в мундире знал отца. И ее знал. Назвал тем же именем, что и эта странная парочка: Мадлен.

Все это было ужасно, просто невыносимо. Алуэтт не могла больше выдержать. Она лягалась, извивалась, отчаянно дергала проволоку. Грубая древесная кора обдирала ей запястья, но Алуэтт было все равно. Она рвалась прочь отсюда. Не могла больше находиться рядом с чужим человеком, столько лет выдававшим себя за ее родного отца. Он обманывал ее всю жизнь. Лгал во всем. Даже имя выдумал.

– Тише, Маленький Жаворонок, – прошептал ей Гуго.

Но эти слова – те самые слова, которые прежде успокаивали Алуэтт, – сейчас только добавили ей ярости и беспокойства. И решимости бежать.

– Эй, Жаворонок, – снова заговорил Гуго, – посмотри, пожалуйста, на меня.

– Нет! – выплюнула она. – Я больше не хочу тебя видеть! Никогда!

– Но, Алуэтт… – В голосе отца не осталось ни жалости, ни ласки. – Ты должна меня выслушать. Этот человек – инспектор Лимьер – очень опасен. И поэтому…

– Как долго я ждал нашей встречи, Легран.

Леденящие слова раскололи холодный воздух. Алуэтт подняла глаза.

В сплошном мраке, посреди темного леса, горел страшный оранжевый глаз киборга, приближавшегося к ним целеустремленно и неотвратимо, словно бы импульс лучинета. Море высокой травы раздавалось под его уверенными шагами, черные сапоги равнодушно попирали и расшвыривали камни могил. Алуэтт только теперь осознала, что они остались с ним наедине. Все дроиды скрылись за деревьями.

– Я ждал слишком долго, – сказал инспектор.

Алуэтт чувствовала, как напрягся рядом с ней Гуго.

– Послушай, ты можешь взять меня, но Алуэтт отпусти. Это наше с тобой дело, и она не имеет к нему никакого отношения.

Девушка с тревогой следила за мигающими огоньками на лбу и щеке инспектора.

– Вот, значит, как ты ее теперь называешь: Алуэтт? – Лимьер склонился к ней, его оранжевый глаз жужжал и пощелкивал. – А что, имя, которое дала девчонке ее распутная мамаша, тебе уже не по нраву?

– Оставь ее в покое! – прорычал Гуго.

Губы инспектора дрогнули в пугающей усмешке. Распрямившись, он достал из кобуры лучинет и, явно издеваясь, поводил пальцем у бокового рычажка.

– Я не отпущу ни тебя, ни ее. Ты – преступник, а она – дочь негодной шлюхи из борделя крови. Вы оба не нужны Режиму.

– Лимьер, – уговаривал его Гуго, – пожалуйста, выслушай меня. Я уже не тот человек, что прежде. Я научился жить достойно. Узнал, что такое совесть. Добро. Я больше не…

– Ты никогда не изменишься, Легран, – перебил инспектор, крепче сжимая лучинет. – Никогда. Преступники не меняются. Вы постоянны, неизменны, неискоренимы, как это. – Нагнувшись, он стволом оружия пять раз ударил по плечу Гуго и раздельно произнес: – Два-четыре-шесть-ноль… один. – Последнюю цифру он словно бы выплюнул.

– Хорошо, – сказал Гуго. – Тогда отправь меня на Бастилию. Только девочку отпусти.

– Что толку отправлять тебя обратно? Чтобы ты снова сбежал? Я гонялся за тобой по всей Латерре. Охота слишком затянулась. Вспомни, сколько раз ты уходил от меня, Легран. – Лимьер резко повернул голову, и Алуэтт явственно расслышала скрежет металлических деталей. – Хватит уж мне за тобой гоняться. Пора положить этому конец.

Алуэтт заморгала, в ужасе глядя на него, и вдруг, словно поднялась завеса тумана, из глубин памяти выплыло воспоминание.

Они с отцом лежат на холодной сырой земле.

Громадная скала нависает сверху.

Звук шагов.

«Тсс, ma petite. Тихо, тут нельзя шуметь».

Они бегут. Они прячутся.

От него.

Большой палец инспектора застыл на рычажке лучинета. Мгновенным движением он сдвинул его до отказа. Врубил на полную мощность.

– В этот раз, Легран, ты улетишь не на Бастилию, а на Солнца.

Алуэтт словно пронзил новый парализующий выстрел. Только на этот раз он ударил не в ноги. Она ощутила, как разом отказали все жизненно важные органы. Замедлило биение сердце. Задохнулись легкие. Помутился разум.

Этот киборг – получеловек, полумеханизм – не собирался отправлять отца в тюрьму. Он приготовился его убить. Прямо на глазах у Алуэтт.

И тут, в мгновение ока, мир снова стал ясным и четким.

Пусть Гуго Торо – или Жан Легран, как бы его ни звали, – не был Алуэтт настоящим отцом, но другого отца она не знала. И он не солгал Лимьеру: он был достойным, совестливым, добрым человеком. Он действительно любил Алуэтт, уж это она знала наверняка.

Как и то, что не допустит его смерти.

Девушка снова натянула путы, но опять тщетно. Проволока держала слишком крепко. Эх, если бы найти, чем ее перерезать! Жаль, что нет никаких инструментов, хотя…

Алуэтт вскинула голову и, впервые с тех пор, как услышала от Ренаров правду, взглянула на Гуго. Повернулась и выразительно, со значением взглянула ему в глаза.

«Слушай меня!» – без слов сказала она.

Он в ответ шевельнул бровью, и тогда Алуэтт подбородком указала на свой плащ. Взгляд Гуго метнулся следом, но лицо не прояснилось. Он не понял. Не уловил ее мысли. Подняв голову, Алуэтт увидела свирепое лицо инспектора и блеск готового к стрельбе оружия в его руке. Надо было выиграть время.

Кажется, хоть это Гуго сообразил.

– Лимьер, – начал он. – Я всегда считал тебя слугой правосудия. Здравомыслящим человеком. Так рассуди же по справедливости. Я виноват только в том, что украл капустную лепешку. Разве это карается смертью?

Алуэтт расслышала в голосе отца скрытую насмешку и поняла, что он дразнит инспектора. Пытается выиграть для нее время.

– Ты полагаешь, это единственная твоя вина? – резко ответил инспектор, и его импланты возмущенно сверкнули. – Не перечислить ли все твои преступления?

«Да, – взмолилась про себя Алуэтт, – да, перечисли, пожалуйста».

И Лимьер словно бы услышал ее:

– Ты бежал из тюрьмы Министерства. И не один раз, а дважды! Ты уничтожил трех дроидов и ранил двух моих людей.

Пока киборг говорил, Алуэтт постаралась придвинуться ближе к отцу и, извиваясь бедрами, сдвинула пояс с инструментами. К счастью, Гуго все-таки сообразил, что она задумала. Рука его скользнула под ее куртку, дернула кармашек на поясе. И маленькие кусачки, позаимствованные с верстака сестры Денизы, наконец-то скользнули ей в ладонь.

Алуэтт не мешкала. Связанными руками она постаралась развернуть кусачки рукоятками к себе. Но пальцы распухли и стали неуклюжими.

– Сопротивление аресту не карается смертью, – подбавил жару Гуго. – Я думал, программа, заложенная в киборгов, требует безоговорочного исполнения закона.

– Закон – это я! – выкрикнул инспектор так громко и внезапно, что Алуэтт выронила кусачки в грязь. – Я – глава полиции Валлонэ! Генерал доверил мне охрану порядка в столице, а ты этот порядок нарушаешь!

Перепуганная Алуэтт отчаянно заскребла пальцами по земле, пытаясь нашарить потерянный инструмент, но нащупала только комки земли и сухие листья. Она натянула болезненно врезавшуюся в кожу проволоку, пока кончиком пальцев не коснулась наконец гладкой рукояти кусачек: вот они, воткнулись в грязь.

Сдержав возглас облегчения, девушка подвела инструмент к запястьям Гуго.

– Вот почему с тобой следует покончить раз и навсегда, – чеканил Лимьер. Он, как видно, успел овладеть собой и поднял оружие, направив его прямо в грудь Гуго.

Кусачки наткнулись на что-то твердое. Алуэтт не знала, провод это или кости запястья, но терять времени было нельзя. Она сжала пальцы, ощутив, как смыкаются на чем-то острые концы.

– Adieu, Легран, – усмехнулся Лимьер и коснулся пальцем курка.

Зажмурившись, Алуэтт со всей силы налегла на рукояти. И услышала щелчок лезвий, за которым последовал свист лучинета.

Открыв глаза, она увидела, как Гуго срывается с места – словно прорвало плотину, перекрывавшую могучий поток. В тот же миг дерево за спиной Алуэтт зашипело, почернело, брызнув осколками коры, в которую вонзился, едва миновав ее щеку, посланный Лимьером импульс.

Она закричала. Гуго обрушился на инспектора, и оба с грохотом повалились наземь. Лучинет, выскочив из руки Лимьера, отлетел на несколько метров. Лимьер потянулся за оружием, но Гуго оттащил его обратно. Алуэтт видела, что действие парализатора еще не прошло до конца. Поэтому, когда мужчины сцепились, казалось, что ловкий и цепкий Лимьер возьмет верх.

Алуэтт пыталась развернуть кусачки лезвиями к своим запястьям, но они все выскальзывали и утыкались в грязь. Тогда она попробовала выдернуть руки из петли, однако проволока так врезалась в мясо, что девушка скривилась и вскрикнула от боли.

Лимьер, упав на спину, сумел выставить вперед колено. Носком сапога он нащупал живот противника и лягнул его в полную силу. Гуго отбросило в сторону, и инспектор оказался на свободе. Перевернувшись на четвереньки, он потянулся к оружию, уже обхватил рукоять…

Скуля от боли, Алуэтт снова подхватила кусачки. На сей раз ей удалось просунуть инструмент между связанными руками и стволом и, прижимая их одним запястьем, она принялась что было силы пилить по другому маленьким лезвием.

Гуго вскочил и надвинулся на Лимьера, неловко подволакивая левую ногу. Но инспектор уже держал в руке оружие.

– Папа! Берегись! – вскричала Алуэтт.

Лимьер прицелился и выстрелил.

Гуго с силой выбросил вперед правую ногу, подошвой ударил Лимьера в грудь и опрокинул навзничь. Выстрел опять прошел мимо цели. Импульс угодил в ветку над головой Алуэтт. Дерево отозвалось шипением и скрипом.

Но инспектор еще не выпустил оружия. Он пытался снова взять врага на прицел, но следующий пинок Гуго опередил его. Этот удар пришелся прямо по лучинету, и Алуэтт увидела, как тот по крутой дуге взлетает в воздух, чтобы кануть за деревья. Издав низкий, механический рык, Лимьер бросился за ним.

Гуго прыжком оказался на его пути, загородил дорогу своим массивным телом, а когда инспектор попытался его обогнуть, перехватил и подкинул высоко над землей. Яростно сверкающие импланты осветили деревья и сплетение ветвей вокруг. Похоже, к отцу наконец-то в полной мере вернулась прежняя сила. Кровь его очистилась от последних капель парализатора. На поляне снова стоял прежний могучий Гуго Торо. Взревев как зверь, он поднял инспектора над головой. Казалось, тело врага застыло в воздухе на долгую минуту. А когда оно наконец ударилось о землю, раздался отчетливый звук ломающегося металла.

От этого звука Алуэтт затошнило. Но хруст металла напугал ее меньше, чем внезапно раздавшийся над головой шум. Подняв глаза, она увидела, как качается ветвь, принявшая на себя второй импульс из лучинета. Как она трещит и начинает обламываться.

А ведь Алуэтт сидела прямо под ней.

Девушка еще быстрее заработала кусачками. Но, действуя на ощупь, она то и дело ошибалась: инструмент соскальзывал, острая проволока втыкалась в ладонь. Ветка в конце концов обломилась. Гуго, услышав треск, развернулся и широко распахнул глаза при виде огромного сука, падающего на Алуэтт. Он метнулся к дочери, желая, как видно, оттолкнуть ее в безопасное место. И тут вдруг другая ветвь с размаху ударила его по щеке. Гуго, крякнув, опрокинулся лицом в грязь.

Алуэтт дернула из последних сил. Проволока наконец лопнула, и девушка успела откатиться из-под шумно обрушившейся к корням ветки.

Облегченно выдохнув, она хотела подбежать к отцу. Но левая нога еще не отошла, и Алуэтт, сделав всего один шаг, упала на колени. Гуго стонал и пытался подняться.

«Вот странно, – думала девушка. – Откуда же взялся тот, второй сук?»

Она получила ответ секунду спустя, когда Лимьер снова размахнулся тяжелой дубиной.

– Нет! – взвизгнула Алуэтт.

Лимьер опустил дубину на спину Гуго, и тот обмяк. Инспектор занес оружие над головой для нового удара.

– Нет! – еще раз выкрикнула Алуэтт, и тут сук опять обрушился на голову Гуго.

После этого отец уже не пытался подняться. И даже не шевелился.

Алуэтт раскрыла было рот, чтобы закричать, но тут же захлопнула его, увидев, как Лимьер поднимается, стирая с губ кровь и грязь. Его оранжевый глаз шарил по кладбищенской поляне, что-то искал.

Искал ее.

Алуэтт распласталась на животе, укрывшись в высокой траве, и начала отползать в сторону лагеря. Надо было спасаться, и поскорее, не то вышедший из строя киборг убьет и ее. Она слышала за собой шаги. Каждый шаг грохотал ударом грома. Алуэтт спешила, как могла, но онемевшая от выстрела Ренара нога слушалась плохо…

И тут Алуэтт осенило.

Она всмотрелась сквозь травинки, соображая, где находится. Посреди поляны, прямо за ней, горел фонарь. Затея была рискованной, но другого выхода Алуэтт не видела. Осторожно, прижимаясь к земле, она развернулась и поползла на яркий свет – туда, где, как ей запомнилось, выронила свой лучинет испуганная дроидами мадам Ренар.

Руки Алуэтт бешено шарили в мокрой траве. Когда кончики пальцев коснулись холодного металла, она коротко, с облегчением выдохнула.

Но едва лишь пальцы ее ухватили оружие, как на них с хрустом опустился большой черный сапог. Алуэтт завопила от боли, однако сапог надавил еще сильнее, вминая руку в лесную подстилку.

Алуэтт задрала голову к нависшему над ней инспектору Лимьеру. Его искусственный глаз горел пожаром Солнца. Боль отняла у девушки все силы. Ослабевшие пальцы соскользнули с рукояти, когда подошва сапога глубже вмялась в кожу.

Нагибаясь за лучинетом, инспектор убрал ногу. Алуэтт оказалась на свободе, но боль все еще слепила ее. Казалось, она вот-вот потеряет сознание. А потом девушка услышала звук, отнявший остатки сил. Инспектор щелкнул рычажком лучинета.

И тогда что-то небывалое взметнулось в ней. Нечто совершенно новое и в то же время очень знакомое.

Хватит лежать, уткнувшись лицом в грязь! Алуэтт так стремительно вскочила на ноги, что пораженный Лимьер отступил. Ее руки изящно и плавно двигались, ноги легко несли ее прямо к инспектору.

Она чувствовала себя легкой, как поплавок. Невесомой. Телом уже не приходилось управлять – оно само знало, что делать. Помнило.

Эти движения помнила каждая ее мышца, каждая жилка.

Левая рука ушла вверх, угодив инспектору в нос, правая врезалась ему в живот с силой, какой Алуэтт в себе и не подозревала. Лимьер скрючился, а девушка, продолжая движение, присела и воткнула локоть ему в горло.

Инспектор издал булькающий звук и повалился, лучинет упал в траву.

Только распрямив согнутые колени. Алуэтт полностью осознала, что это было.

«Темнейшая ночь» – четвертая составляющая Урока Спокойствия. Да, она проделала здесь, в лесу, упражнение из ежедневного ритуала Сестринской обители!

Только на этот раз спокойствия в нем не было и в помине. В нем были быстрота и сила. Убийственная сила. Разумеется, ритуал не предполагал кровопролития, да и скорости тоже: все движения предписывалось проделывать плавно и медленно…

Интересно, знали ли сестры, каким мощным оружием способны стать эти движения священной медитации?

Нет, конечно.

Алуэтт едва не расхохоталась, представив, как сестра Мьюриэль отбивается от офицеров Министерства, проделывая упражнения из «Орбиты Дивэ».

Однако у нее же получилось! Инспектор Лимьер мучительно стонал на земле, у ног Алуэтт.

Подумать только, и это сделала она!

Она справилась с кошмарным киборгом.

Причем в одиночку.

И тут холодная рука, вцепившись в лодыжку, потянула ее вниз.

Вскрикнув, Алуэтт хотела отскочить, но вырваться не сумела. Похоже, инспектор уже оклемался. Выдав леденяще мрачный смешок, Лимьер потянул сильнее, используя ее ногу как опору, чтобы подняться самому.

Нога Алуэтт поехала по земле. Она яростно лягнула инспектора и нырнула к валявшемуся на земле лучинету. Рука Лимьера снова потянулась к ней, но замерла, когда он увидел, что девушка, выставив перед собой оружие, решительно направила на него ствол.

– Думаешь, ты меня победила? Куда тебе! Ты ничтожная дура. Совсем как твоя мать.

Он рванулся было, но Алуэтт уже нажала на спуск. Импульс просвистел в сыром воздухе и нашел цель – левый висок киборга. На миг весь лес осветился пламенем. Импланты брызнули искрами, залив все вокруг резким белым сиянием. Крик инспектора мгновенно оборвался, тело его обмякло, и он стал похож на обесточенный дроид. Рот так и остался разинут в безмолвном вопле. Цепи имплантов еще искрили, а тело пустым мешком легло на землю.

И почти сразу Алуэтт услышала тихий мучительный стон, а затем с поляны ее позвали:

– Жаворонок, ты где?

Шатин дрожала: налетавший с озера ветер пробирал ее сквозь жалкое подобие плаща до самых внутренностей. Она уже больше двадцати минут прождала генерала на краю леса Вердю и не понимала, что могло его так задержать.

Слова сообщения, которое девушка отправила д’Бонфакону, трепетали в ее мозгу листьями под морским ветром: «Я нашла базу. Я знаю, где они прячутся».

Генерал ответил в течение минуты: сообщил, что сейчас же подберет ее.

Шатин до сих пор не верилось, что все это время «Авангард» скрывался в городе. Ей сверхсекретная база революционеров рисовалась спрятанной где-то среди Затерянных земель – может быть, даже высеченной во льдах крепостью, сливающейся с бесконечной белизной ландшафта. А генерал-то хорош: перерыл чуть ли не всю планету в поисках того, что, оказывается, было у него под самым носом.

Эта мысль ее развеселила. Шатин уважала любого, кто сумел перехитрить Министерство. Место революционеры выбрали дерзко и с умом.

Кстати, примерно так же все эти годы действовала она сама.

Ветер усилился. Шатин снова вздрогнула, плотнее закуталась в плащ, хотя он плохо защищал от порывов ледяного воздуха, змеями пробиравшегося под старенькую одежду.

За шумом шквала она слишком поздно услышала шаги за спиной. Спохватилась, когда ее ноги уже оторвались от земли.

Закричать ей не дала большая ладонь, зажавшая рот.

– Решил сбежать от нас, да?

Шатин отчаянно стреляла глазами по сторонам, но разглядеть нападавших не сумела.

– Думал, можно зажать должок и «Клошары» тебя не сыщут?

Теперь говоривший встал перед ней. Его тощая угловатая фигура отбрасывала на землю жутковатые уродливые тени.

Шатин округлила глаза, и зажимавшая ей рот ладонь заглушила новый крик.

Клак, а это был именно он, ухватился за один из металлических стерженьков, стягивавших прорехи на штанах Шатин. Дернул, и в ладонь ему упал маленький металлический предмет.

– Всегда полезно знать, что у тебя в карманах.

Он поднял добычу, и Шатин изумленно ахнула.

Это было следящее устройство. Как видно, подкинули на «Гроте». А она и не догадалась проверить. Ну разве можно быть такой дурой? Они следили за ней с той ночи в доках.

Что будет дальше, она знала точно. И выхода не было.

Клак, не теряя времени, опустил руку в карман рваной овчинной шубы и извлек излюбленное свое орудие – ржавые ножницы-болторезы.

Ужас пронзил Шатин до мозга костей. Она пыталась заговорить, урезонить этого человека, но слова глохли в ладони, принадлежавшей, как она теперь поняла, Эркюлю. Клак никуда не выходил без своего гиганта-телохранителя.

– Что такое? – с наигранным любопытством спросил Клак. – Никак не разберу.

Эркюль оторвал толстую лапу от ее губ, позволив Шатин выпалить:

– Мне же дали время до завтра!

Клак, прищелкнув языком, опустил взгляд на свою «пленку».

– Это верно. Времени у тебя до завтра. – Он помолчал, глядя на часы. – Пятьдесят семь, пятьдесят восемь, пятьдесят девять… а вот и завтра наступило.

Дотянувшись до ноги девушки, он проворно стянул сапог, открыв ее голые, покрытые мозолями пальцы.

Шатин билась и лягалась, попадая по воздуху, но Эркюль крепко держал ее за пояс, не давая дотянуться до земли. Клак обхватил рукояти болторезов, небрежно ими пощелкал. От разнесшихся по лесу резких щелчков сердце у Шатин подкатило к горлу.

– Начнем с мизинца, а там и до больших доберемся, – объявил Клак, шагнув к ней.

– Постойте! – отчаянно взмолилась Шатин. Мысли отчаянно метались в поисках средства задержать его, выиграть время. – Я тут кое-что затеяла, намечается крупная прибыль. Честное слово. Я возьму вас в долю. Пятьдесят процентов.

Клак развел концы болторезов и поднес ржавые лезвия к ее мизинцу.

– Семьдесят пять процентов, – дрожащим голосом уговаривала его Шатин.

– Хм-м. Неужели ты думаешь, что я тебе поверю? – поджав губы, осведомился Клак. – Ты ведь тоже из Ренаров. Ох и гнусная же у вас семейка! Твои родители меня сегодня уже крупно нагрели. Мы собирались брать Леграна вместе, а они меня кинули. Как и ты с этим своим д’Бонфаконом.

Он ухмыльнулся, концы болторезов разошлись зияющей, оскаленной пастью.

Снова налетел ветер, но этот порыв был совсем не таким, как прежние. Он как будто сомкнулся вокруг них. Словно буря разыгралась прямо над головами. Сильный шквал сорвал капюшон с головы Шатин, растрепал пучок волос. Она вскинула руки, чтобы снова собрать волосы, но Эркюль держал крепко.

Едва ли Клак успел понять, что означают ее растрепавшиеся пряди, потому что тяжелый предмет упал с неба прямо между ними, и ветер бешено хлестнул всех троих.

– Это еще что? – выдавил Клак, изумленно разглядывая удивительный экипаж.

Да и у Шатин тоже отвисла челюсть. Ничего подобного она в жизни не видела. Стройный серебристый корпус машины, изящные крылья, бритвами разрезающие воздух, – этакая помесь круизьера и вояжера. Но вояжеры летали в глубоком космосе, а круизьеры строили для бесшумного скольжения над землей. Этот же экипаж обрушился с неба падающей звездой.

Шипя и вздрагивая, аппарат замер в метре над землей, и Шатин с трепетом увидела, как на совершенно гладком, казалось бы, борту проявляется и открывается дверца.

В проеме возникла мощная фигура генерала д’Бонфакона. Шатин ощутила, как ослабла сжимавшая ее хватка Эркюля, а потом генерал поднял свой лучинет, прицелился и сделал два выстрела, один за другим.

Вуш-ш!

Вуш-ш!

Шатин упала в тростники на вязком озерном берегу. Тела Клака и Эркюля опрокинулись прямо в воду. Неподвижные. Мертвые. И у каждого во лбу дымилась черная дыра.

Онемевшая Шатин смотрела на нежданного спасителя и не знала, что теперь делать.

Генерал д’Бонфакон указал на дверь зависшего в воздухе экипажа:

– Ты идешь или нет? Давай пошевеливайся!

Марцеллу не хватало воздуха. Он вылетел из своей комнаты, скатился по парадной лестнице. За стенами дворца светились под искусственной луной пышные садовые цветы.

Конечно, в небе висела не Бастилия. Упаси Солнца, не должны первое и второе сословие, подняв глаза, видеть тюрьму. Это какая-то другая планета. Придуманный спутник, где не умирали за чужие преступления невинные люди.

Очередная ложь.

Как и все под этим защитным куполом.

Вся его жизнь – одна сплошная чудовищная ложь.

Вся планета верила, что Жюльен д’Бонфакон подорвал ту шахту. Вся Латерра винила «Авангард» в трагической гибели сотен рабочих. А на самом деле это его дед, как верный пес, выполнял приказ патриарха.

Генерал д’Бонфакон.

Человек одной крови с Марцеллом. Тот, с кем он сызмальства делил кров и судьбу.

Марцелла затошнило, и, склонившись над розовым кустом, он опустошал желудок, пока на глазах не выступили слезы.

Но в голове яснее не стало.

Надо все хорошенько обмозговать. Но только не здесь. Не в этих смыкающихся вокруг кольцом стенах дворца. Не под этой лживой луной. Не под этими фальшивыми, издевательски подмигивающими звездами.

Тут он был не в силах не только думать, но и дышать.

Слишком низким было теленебо Ледома. И слишком ненатурально сладок был воздух, насквозь пропахший властью, привилегиями и развратом.

Ему нужен был настоящий воздух. И Марцелл знал, что на всей Латерре есть лишь одно-единственное место, которое может послужить ему надежным укрытием.

Добравшись до стоянки, юноша вскочил на свое мото. Ничего, скоро он окажется на той поляне посреди леса Вердю. Там он сумеет все обдумать. Уяснить случившееся и решить, что теперь делать.

Он включил мотор и нажал газ. Мото подскочило и загудело, двинувшись с места. Дистанционный замок Западных ворот, уловив движение, открылся перед ним автоматически. Марцелл проскочил ворота и круто взял влево. Оказавшись вне Ледома, под настоящим небом, прибавил скорости и крепче сжал руль.

Он слетел с холма и понесся вдоль бесконечных теплиц в долине. В этих гигантских пластиковых строениях для обитателей Ледома выращивали тропические фрукты и овощи, не приживавшиеся под открытым небом, на фермах, с которых кормилось третье сословие.

«И здесь ложь, – думал Марцелл. – И здесь тоже сплошной обман».

Третье сословие голодало вовсе не оттого, что не хватало еды. А по воле Министерства, хотевшего, чтобы голод лишал рабочих сил.

Министерство держало людей в холоде, чтобы они оставались покорными.

«Голодный народ работает лучше», – говаривал его дед.

И Марцелл, как всегда бездумно, заглатывал эту ложь. Так же легко, как и изысканные блюда, которыми с детства питался.

Ну конечно, ведь деду виднее! Он всегда лучше все знает, он же у нас великий стратег. Генерал д’Бонфакон тридцать лет держит в руках Латерру. Патриарх стреляет куропаток и заваливает в постель женщин, матрона хлещет шампанское и заказывает на Сансаре новые платья, а дед занимается планетой. Это его работа.

Первое сословие резвится.

Второе сословие правит.

Третье сословие трудится.

Так уж устроена эта планета. Так было всегда. С того самого дня, когда на поверхность Латерры опустились первые транспорты. С тех пор, как последний человек покинул Первый Мир.

«Под Солнцами все равны. Никого нельзя запирать в тюрьму или принуждать жить в нищете лишь потому, что он родился за стенами Ледома». Так сказала ему на Торбее Мабель. Она с самого начала пыталась ему это внушить. А он был слишком глуп, чтобы услышать ее. «Прекрати попугайничать, бездумно повторяя за дедом каждое его слово!» Все правильно, он просто глупец с промытыми мозгами, всю жизнь трепетавший перед дедом от почтения и ужаса одновременно.

Марцелл взвыл от бессильной злости и погнал мото вперед на максимальной скорости.

Скоро он окажется в лесу Вердю, в бывшем лагере дезертиров. Там можно надежно укрыться от всех.

«Отключить трекер!» – приказал он телекому.

Едва лишь карта, светившаяся на внутренней стороне щитка его шлема, погасла, Марцелл заметил на краю экрана десять новых сообщений аэролинка. Все до одного – от деда.

Десять сообщений?

Он вспомнил вдруг, что генерал пытался связаться с ним и раньше, пока Марцелл смотрел запись старой микрокамеры.

Он поежился.

Дед сердится, что он не ответил на вызов? В десяти сообщениях объясняет ему, что такое долг, почтение и верность Режиму?

«Да ты настоящий слабак! Совсем как твой отец!»

Марцелл скрипнул зубами, вспомнив эти обидные слова, и боль в ребрах вдруг вернулась в полной силе. Словно бы и ребра тоже всё вспомнили.

Нет.

Все это неправда. Настоящий слабак и трус – его дед. Убить ни в чем не повинных людей и свалить убийство на родного сына! Просто потому, что так приказал патриарх. Прикрываться «Авангардом». Маскировать свою подлость из страха.

Восстановив связь, Марцелл просмотрел первое сообщение.

На внутренней стороне щитка возникло лицо деда. Тот сидел в высоком кожаном кресле у себя в кабинете. Там, где семнадцать лет назад согласился взорвать медный рудник.

«Марцелл, где ты пропадаешь? Положение очень серьезное. Имела место попытка проникновения в кабинет коменданта Галлана. Предположительно, боевики „Авангарда“ пытаются внедриться на Бастилию через штаб-квартиру Министерства. Немедленно свяжись со мной».

Юноша ударил по тормозам. Мото, вздыбившись, встало. Генерал говорил еще что-то, но кровь в ушах Марцелла так стучала, что он плохо его слышал.

Попытка взлома?

Наверняка он ослышался. Тяжело дыша, Марцелл прослушал сообщение заново.

Он все понял правильно. Кто-то пытался проникнуть в кабинет коменданта Бастилии.

Генерал продолжал:

«Нам, к счастью, удалось перехватить двух боевиков „Авангарда“, не позволив им нарушить систему охраны. Их доставят в полицию Валлонэ для допроса. Я пересылаю тебе их портреты».

Ну и ну! Двое из «Авангарда» пытались обрушить охрану Бастилии. И попались.

Марцелл и сам не знал, что он почувствовал при этом известии. Страх? Возбуждение? Облегчение? Разочарование? Да нет, скорее, странную, муторную смесь всех этих эмоций.

И тут его поразила новая мысль.

А если среди них Алуэтт?

«Мы, – объяснял дед, – полагаем, что главной их целью было вытащить с Бастилии Гражданку Руссо. Как ты понимаешь, она имеет решающее значение для успеха новой попытки переворота».

Юноша сглотнул. Именно это и волновало патриарха. И Марцелл не мог не признать, что со стороны «Авангарда» это был разумный ход. И даже единственно возможный. Если они задумали устроить полномасштабное восстание – закончить начатое в 488-м, – Гражданка Руссо им необходима. Если она бежит с Бастилии, первому и второму сословию будет чего страшиться.

«Захваченные боевики „Авангарда“ должны быть подробно допрошены, – говорил между тем дед. – Из них необходимо вытянуть всю информацию до последнего клочка. Выяснить, где находятся их самые крупные ячейки, кто их поддерживает и, главное, где расположена база. – Генерал чуть подался вперед, словно хотел взглядом дотянуться до внука через объектив микрокамеры. – Для получения этих сведений необходимо мобилизовать наши лучшие силы».

Марцелл невольно откинулся назад, словно так мог укрыться от проницательного взгляда этого страшного человека. И чуть не свалился с мото.

«Допрашивать арестованных должен инспектор Лимьер. – Сообщение генерала еще не кончилось. – Он лучше всех справится с этим делом. Но мне никак не удается с ним связаться. Лимьер тоже не отвечает на вызовы. Отыщи его и немедленно отправь в Управление полиции. Задержанные боевики „Авангарда“ вскоре будут туда доставлены».

И тут в голове Марцелла зародилась мысль, отозвавшаяся всплеском адреналина. Дерзкая мысль. Безрассудная. Может быть, ничего глупее он еще в жизни не придумывал.

Двух членов «Авангарда» вот-вот привезут в Управление полиции, а может, и уже доставили. Вот он, его единственный шанс узнать всю правду об отце из первых рук!

«Запрос на связь с генералом д’Бонфаконом», – приказал он телекому.

Экран сообщил, что связь установлена, и перед Марцеллом снова появилось лицо деда. Однако теперь тот явно находился не в кабинете, откуда посылал первое сообщение. За спиной генерала была одна сплошная темнота, словно он парил в пустом небе. Интересно, что это за место такое?

«Ну наконец-то! – рявкнул генерал. – Где ты был? Почему не…»

«Я, – перебил его Марцелл, – сам допрошу боевиков из „Авангарда“».

Генерал на миг онемел: еще бы, внук впервые в жизни перебил его, да еще таким решительным тоном.

Дед вздернул темную бровь.

«Нет, – ответил он, поразмыслив, – боевиков допросит инспектор Лимьер. Наверняка это не последняя попытка освободить Гражданку Руссо. „Авангард“ ее повторит, если мы прежде не выкорчуем мятежников с корнем. Слишком важное дело, чтобы доверять его кому попало».

На долю секунды юноша ощутил укол обиды. Как будто лимонным соком брызнули на рану, нанесенную ему в раннем детстве, которую он все пытался залечить, а она так полностью и не затянулась.

Раньше такие уколы неизменно обезоруживали Марцелла.

Сколько он себя помнил.

Но сегодня было иначе. Запись с микрокамеры все изменила. Сегодня у него хватило сил перенести боль. Он позволил ей распространиться по всему телу и превратил в горючее. Преобразовал боль в силу.

«Нет, – с той же несокрушимой твердостью повторил Марцелл. – Я же сказал, что сам этим займусь».

И, не дав деду возможности и слова вымолвить или хотя бы изумленно вздернуть бровь, Марцелл нажал «отбой», развернул свое мото и поехал обратно в город.

Изнутри генеральский корабль оказался еще примечательней, чем снаружи. От стены к стене тянулись мониторы и панели управления. На них перемигивались ряды огоньков. Перед светящейся панелью сидели двое пилотов.

А прямо посередине, повиснув в воздухе… Шатин и раньше слышала о голографических картах, но видела такую впервые.

Здесь было все. Вся планета в миниатюре протянулась перед ней, возникая из льющихся с потолка слабых лучей. Было на что посмотреть! Шатин дивилась зрелищу единственного материка Латерры, окруженного темным океаном. Два города – Валлонэ и Монфер – искрами самоцветов сияли на противоположных его берегах. Шатин видела бесконечные ряды ферм и рудников, фабрик и заводов, окруживших эти города. А между ними лежали пустоши Затерянных земель, голые и промерзшие.

– Ну, – нетерпеливо взглянул на нее генерал. – Где их база?

Шатин проглотила слюну, ее взгляд вновь упал на голограмму. Она указала на мерцающий город у оконечности большого залива, там, где материк встречался с морем Секана.

– В Валлонэ.

Д’Бонфакон изумленно приподнял бровь. Как видно, тоже подумал: «Ну надо же, прямо у нас под носом!»

– В Валлонэ, – отрывисто кивнув, повторил он. И бросил сидевшему за панелью пилоту: – Назад, в столицу.

Корабль накренился, заложив крутой вираж, так что Шатин не удержалась на ногах. Повалилась на ближайшее откидное сиденье и зашарила в поисках пристяжных ремней.

– На чем это мы летим?

Генерал усмехнулся ее удивлению:

– Это комбатьер. Мы понимаем их в воздух только для боя.

– Для боя? – повторила Шатин, проклиная себя за дрожь в голосе.

Но д’Бонфакон уже не слушал ее, принимая поступивший на телеком вызов.

«Ну наконец-то! – рявкнул он в экран. – Где ты был? Почему не…»

Шатин, натянув ремень, нагнулась посмотреть, с кем он говорит. И, резко втянув в себя воздух, откинулась назад, вжавшись хребтом в спинку сиденья. Это был Марцелл.

Сердце у нее опять застучало молотом. Она не хотела его видеть. Нет, неправда. Она бы все отдала, чтобы его увидеть. Этого уже отрицать не приходилось. Но она не хотела, чтобы он ее видел.

Марцелл и так ей не доверяет. И без того презирает. А уж если увидит в боевом корабле Министерства вместе со своим дедом, только уверится, что все обвинения, брошенные ей в лицо на крыше фабрики, были правдой.

«Ты живешь в нищете, голодаешь, мерзнешь. И на все готова ради пары ларгов, так? Так у вас водится?»

Шатин пыталась выровнять дыхание, напомнить себе, что скоро все это кончится. Она отправится на Юэсонию, окажется в уютном вояжере, пересекающем систему Дивэ на скорости супервояжа, так быстро, что звезды за окном сливаются в одну сплошную светящуюся линию.

А Латерра затеряется в этой сияющей сфере, станет для Шатин пустым местом, совсем как она сама для Марцелла.

Девушка повернулась к окну. Комбатьер летел так высоко, что она рискнула поднять взгляд, в надежде, что машина взмыла над облаками и здесь можно увидеть звезды. Но увидела только тусклую серую тьму.

Внизу проносилась земля, а мигающая красная точка на голограмме подсказывала Шатин, что они быстро приближаются к городской черте.

«Нет, – произнес после паузы генерал, – боевиков допросит инспектор Лимьер. Наверняка это не последняя попытка освободить Гражданку Руссо. „Авангард“ ее повторит, если мы прежде не выкорчуем мятежников с корнем. Слишком важное дело, чтобы доверять его кому попало».

Хорошенькие же дела творятся на Латерре! Сейчас Шатин, как никогда, радовалась, что ее скоро не будет на этой забытой Солнцами планете. Она предчувствовала, что здесь вот-вот разразится настоящая катастрофа.

Бросив украдкой еще один взгляд на телеком генерала, она увидела лишь темный экран.

Шатин изумилась до глубины души: неужто Марцелл дерзнул прервать связь с дедом?

Между тем генерал, решив что-то для себя, ткнул пальцем в телеком и быстро заговорил с невидимым абонентом:

«Мой внук сейчас направляется в Управление полиции. Ни под каким видом не подпускать его к боевикам. В допросную имеет право войти только инспектор Лимьер. Вы меня поняли?»

Выслушав ответ, д’Бонфакон шумно выдохнул и швырнул телеком на сиденье рядом с собой, фыркнув:

– Болваны!

Шатин сдерживала раздражение: ее так и подмывало заступиться за Марцелла. Но, взглянув за окно, девушка увидела нечто такое, что разом обо всем позабыла.

Рядом с ними держалась стайка серебристых машин – точно таких же, в какой летела сейчас она. Их острые крылья блестели в темноте. Взгляд Шатин метнулся к окну напротив, и за ним обнаружилась та же картина.

Их окружили.

Фрик, да что же такое творится?

Генерал поднял отброшенный телеком и заговорил в него:

«Все в сборе? Благодарю пилотов за оперативность. Когда окажемся над базой „Авангарда“, приказываю применить все находящиеся в распоряжении воздушного флота взрывные устройства. Бомбить в полную силу. Базу необходимо уничтожить. Стереть с лица планеты, чтобы ни один человек не выжил. – Он чуть-чуть помолчал и добавил: – Vive Laterre».

Шатин ощутила, как холодеет лицо, за ним шея, плечи и даже пальцы немеют, как никогда не немели в промозглых Трюмах.

– Вы хотите уничтожить их базу? – спросила девушка, удивляясь собственной наивности. А чего она ждала от генерала? Что д’Бонфакон постучит в дверь и предложит мятежникам поболтать?

Собеседник устремил на нее недоверчивый взгляд. Видно, не понимал, как можно быть такой глупой. Но все-таки пояснил:

– «Авангард» – враг Режима. Они – настоящая зараза, паразиты. А с паразитами только так и можно: найти гнездо и уничтожить подчистую.

Он кивнул на светившуюся перед ними голограмму. Фокус карты сместился. Теперь она изображала Валлонэ. Город сиял и искрился – истинный рай, а не мрачный гнилой отстойник, в котором Шатин провела последние десять лет жизни.

– Где база? – резко спросил у нее д’Бонфакон, а потом сказал в телеком: «Ждите уточнения локации».

У Шатин перехватило дыхание, а все тело словно бы вдруг парализовало. Она ничего не чувствовала, кроме ледяного холода.

Девушка уставилась на карту – на красную точку, мигавшую уже всего в паре сантиметров от города. Через несколько секунд они окажутся прямо над Трюмами. Через несколько секунд целая армия комбатьеров по приказу генерала сбросит с неба взрывчатку, уничтожив все под собой.

Шатин кое-как заставила язык повиноваться:

– А если… там рядом люди? Невинные, непричастные к «Авангарду»?

Генерал опять метнул на нее взгляд, в котором нарастало нетерпение:

– Войны без жертв не бывает, Ренар. Это называется «сопутствующие потери». Мы охраняем Режим. Остальное не в счет. Хочешь ты выбраться с этой планеты или нет? Показывай, где их Солнцем проклятая база!

Но его слова почти не доходили до Шатин.

Уши заполнил вопль.

Тысячеголосый вопль.

Эти голоса отчаянно звали на помощь. Молили о пощаде. Кричали, что они ни в чем не виноваты и не заслужили такой страшной смерти.

А потом она услышала один-единственный голос, принадлежавший Азели. Ее сестренка страшно кричала при виде уходящей из-под ног земли. При виде мира, взрывающегося вихрем металла и пыли. Пока ее отчаянный вопль не заглох навсегда.

Шатин смотрела в окно, на целую флотилию комбатьеров, ожидавших приказа о ликвидации множества беззащитных представителей третьего сословия.

Ведь стоит только сказать д’Бонфакону, что база «Авангарда» укрыта под Седьмым трюмом, как он немедленно все уничтожит. Разбомбит Седьмой трюм, а может, частично и Четырнадцатый, и Двадцатый. Те так обветшали, что не выстоят.

Погибнут люди. Десятки тысяч людей.

Никому нет до них дела. «Сопутствующие потери», как называет это д’Бонфакон.

Вечно голодные трюмные крысы – такие же, как Шатин. Ворье – как и она сама. Прилежные, усердные работники, как ее покойная сестра. Плачущие младенцы – как Анри.

Анри.

Шатин вдруг привиделось за окном кобматьера его личико. На нее взглянули его круглые серые глазенки. В памяти прозвучал его чудесный булькающий смешок. Пухлые ладошки прижались к прозрачному пластику, словно бы дотянувшись к ней сквозь время.

Сколько раз она повторяла себе, что для братишки лучше было умереть, чем жить на этой несчастной планете.

Может, так оно и есть.

Может, им всем лучше бы умереть. Может, на Латерре и жить не стоит.

– Ренар! – взорвался д’Бонфакон. Его голос прорезал мысли Шатин и расколол окруживший ее теплый шар. Личико Анри провалилось в глубины памяти.

Девушка снова повернулась к светящейся голограмме.

– Здесь, – тихо сказала она. Палец вздрогнул и опустился на ветхое строение, гигантской язвой наросшее на городе. – Их база находится прямо здесь.

Генерал немедленно взялся за телеком, сообщил координаты пилотам. Желудок у Шатин подскочил к горлу, когда комбатьеры, резко свернув и набирая скорость, устремились к цели.

Вот и все. Шатин сделала выбор, и возврата не было.

Она заставила себя смотреть в окно. Наблюдать, как на горизонте возникают ржавые уродливые строения. И как они потом исчезают в яростной слепящей вспышке.

Как видно, известие о захвате боевиков успело распространиться, потому что управление кишело полицейскими. Пришли даже те, кто не должен был сегодня дежурить. Кажется, всем хотелось взглянуть на боевиков «Авангарда» во плоти. На этих призраков, слухи о которых будоражили Латерру вот уже семнадцать лет подряд.

Марцелл протиснулся сквозь плотную толпу в коридоре, проложив себе дорогу к самому последнему помещению, которое в Управлении полиции прозвали «комнатой правды». Здесь допрашивали наиболее упорных подозреваемых. Тех, к кому требовалось применить особые меры убеждения. Марцелл, узнавший по дороге из Коммюнике, что захваченные боевики – женщины, первым делом просмотрел их изображения и с облегчением обнаружил, что Алуэтт среди них нет.

Перед дверью в «комнату правды», где ждали допроса обе арестованные, поставили двух дроидов. Они абсолютно синхронно развернули головы навстречу подошедшему офицеру. Марцелл призадумался: как обойти препятствие в лице этих механических охранников?

Откашлявшись, он обратился к одному из дроидов:

– Офицер д’Бонфакон, прибыл, чтобы допросить пленных.

Дроид замигал глазами, обрабатывая информацию. И ответил:

– В доступе отказано.

– Причина?

– Согласно полученной инструкции, доступ в помещение предоставляется исключительно инспектору Лимьеру.

– И кто же, интересно, дал вам такую инструкцию? – фыркнул Марцелл.

– Ну, допустим, я, – отозвались у него за спиной. Марцелл, не оборачиваясь, узнал по голосу сержанта Шакаля. И стиснул кулаки. – Генерал д’Бонфакон лично приказал мне и близко не подпускать его внука к заключенным. И велел ждать Лимьера.

Марцелл круто развернулся. И не сдержал смешок:

– А что это у вас с лицом, сержант?

Шакаль ответил таким злобным взглядом, что, казалось, даже огромный желвак над его левым глазом запульсировал.

– Ну и видок у вас! Вы бы хоть смазали чем-нибудь свой синяк, – посоветовал ему Марцелл.

И снова повернулся к дроидам:

– Офицер д’Бонфакон из Министерства отменяет все предыдущие указания.

Дроид слева вытянулся по стойке смирно. Марцелл ощутил оранжевый луч на своем лице: механический полицейский сканировал его.

– Не имеете права, – заныл Шакаль. – У меня приказ генерала.

– Генерала здесь нет, – напомнил Марцелл. – А значит, в здании распоряжается старший по званию.

Дроид завершил сканирование и отступил от двери, освободив проход.

Открывая дверь, Марцелл подмигнул Шакалю:

– И сейчас это как раз я.

Отпустив дроидов, он шагнул в допросную, и дверь закрылась за его спиной. Марцелл замер у порога, всматриваясь в двух женщин.

Обе были одеты в длинные серые хламиды – такие же, как у Алуэтт. У одной на правой стороне лица виднелся причудливой формы шрам, начинавшийся от жестких, как проволока, волос и сбегавший до подбородка. Женщина сидела у стола, барабаня по нему пальцами, словно работала с невидимым телекомом. На вошедшего офицера она даже не взглянула.

А вот вторая – с коротко стриженными волосами и очень стройная, разгуливавшая по комнате в красных полотняных туфлях – остановилась и уставилась на него, кривя губы в понимающей, почти узнающей улыбке.

– Солнца мои, – произнесла она шепотом, как будто про себя. – Как похож!

Юноша мгновенно понял, что задержанная говорит о его отце.

Ему всю жизнь твердили, как он похож на Жюльена. И Марцелл подозревал, что это было одной из причин, по которой дед испытывал к нему такое недоверие.

– Так вы его знали, – утвердительно проговорил он.

Женщина кивнула:

– Хороший был человек, умный и добрый. Он очень любил тебя.

Ощутив, как на глазах выступают слезы, Марцелл поспешно сморгнул их, вспомнив вдруг об установленных в допросной микрокамерах.

Придав лицу подобающее выражение, он указал на стул рядом со второй женщиной и властно распорядился:

– Сядьте.

– Предпочитаю стоять, – ответила стриженая.

Это прозвучало без всякого вызова, однако Марцелл не сомневался, что сейчас все болтавшиеся в коридорах полицейские (и рядовые, и офицеры) набились в комнату, откуда можно следить за ходом допроса, и вслушиваются в каждое слово.

Надо, чтобы все выглядело как должно.

Или он сам скоро окажется по ту сторону стола.

– Я сказал: сядьте. – Его тон не оставлял места для возражений.

Арестованная подчинилась.

Ее подруга по-прежнему не поднимала глаз. Она все стучала по невидимому экрану и слабо шевелила губами, как будто повторяла что-то, затверженное наизусть.

Женщина с короткой стрижкой смотрела на стену за спиной Марцелла – эта стена снизу доверху была скрыта стальными ящичками. У Марцелла возникло чувство, что арестованной точно известно содержимое этих ящичков. Что она представляет, какую боль могли причинить – и причиняли – в этих стенах.

И тем не менее лицо ее оставалось ужасающе спокойным. Почти безмятежным. Как будто мысленно она пребывала в тихом саду, а не в «комнате правды» в Управлении полиции Валлонэ.

Марцелл указал на ее левое предплечье:

– Подозреваю, что сканирование ничего не даст.

Она подняла длинный рукав хламиды, открыв такой же, как у Алуэтт, шрам:

– Угадали.

– Однако же имя у вас есть? – осведомился Марцелл, старательно выдерживая официально-равнодушный тон.

– Друзья называют меня Жаке, – ответила женщина.

– Это настоящее имя?

– А это важно?

Марцелл поставил стул напротив нее и тоже сел. Кивнул на вторую женщину:

– Ваша подруга не слишком-то разговорчива.

Жаке бросила взгляд на соучастницу, понимающе улыбнулась.

Достав свой телеком, Марцелл мазнул по экрану, вызвав панель управления секретными сведениями.

– Полагаю, вы знаете, кто я такой.

Жаке вздернула бровь:

– Догадываюсь.

– Итак, приступим к допросу. Чтобы генерал д’Бонфакон остался доволен, вы должны рассказать все, что вам известно.

– А он вообще бывает хоть когда-нибудь доволен?

Марцелл чуть не хихикнул, но вовремя спохватился.

Он занес палец над экраном телекома.

– Думаю, учитывая особую секретность нашего дела, лучше не оставлять записей.

При этих словах вторая женщина наконец-то подняла глаза. Но смотрела она не на Марцелла. Ее острый взгляд оценивал лежащее перед офицером устройство.

Жаке втянула в себя воздух, словно знала, что сейчас произойдет неизбежное.

Марцелл опустил палец на экран. В его ухе тотчас прозвучал голос: «Камеры наблюдения деактивированы».

После чего слова хлынули из юноши с такой скоростью, что он сам засомневался, можно ли его понять:

– Я все знаю про отца. Мабель вызывала меня в Монфер. Сказала, где спрятала микрокамеру. Я видел запись. Я знаю, что за взрывом рудника в четыреста восемьдесят восьмом году стояли патриарх и мой дед. Знаю, что они свалили все на отца. Знаю, что Жюльен д’Бонфакон был невиновен.

Пока он говорил, молчаливая женщина, утратив интерес к беседе, снова принялась барабанить по столу.

Жаке опять улыбнулась Марцеллу. На этот раз невероятно грустно:

– Да, именно так все и было. Жюльена д’Бонфакона просто сделали козлом отпущения.

– Но если вы знали правду, то почему не восстановили его доброе имя? Почему не очистили репутацию «Авангарда»?

Этот вопрос мучил Марцелла с тех пор, как он на своем мото вырвался из Ледома.

– У вас ведь было доказательство – сделанная Мабель запись. Почему вы не вызволили своего товарища? Вы могли распространить запись по всей планете. Могли освободить моего отца. Спасти ему жизнь!

– У нас ничего бы не вышло, – покачала головой Жаке.

– Но ведь…

Она, подняв руку, остановила его:

– Мы подозревали, что за трагедией на руднике стоят патриарх и генерал, но наверняка этого не знали. К тому времени как Мабель сумела передать нам запись, было поздно. Твой отец уже оказался в тюрьме, и Гражданка Руссо тоже. Восстание затухало. Нас осталось слишком мало для новой попытки. И мы решили придержать запись до более подходящего времени. Нам надо было зализать раны. Заново собрать силы. Выждать время. Этим мы и занимались последние семнадцать лет. Выжидали подходящего момента.

Марцелл наморщил лоб:

– И сейчас этот момент настал?

Жаке отвела взгляд, ее безмятежность на миг дала трещину.

– Не совсем. На этот раз все началось без нашего участия. Мы такого не ожидали и уж точно не планировали. Бунт, драки, хаос. Нас просто вынудили действовать. Мы понимали, что долго тянуть нельзя, начинать надо, пока все на Латерре и вправду не пошло вразнос. Но делать первый шаг, не подготовившись полностью, было ошибкой. Мы еще не были полностью готовы. – Она оглядела допросную, вздохнула и заключила: – И вот мы здесь.

– Что значит: не ожидали? – изумился Марцелл. – Разве не вы все это начали?

– Нет, конечно.

– Значит, не «Авангард» убил премьер-инфанту, чтобы спровоцировать новую революцию?

Эта мысль вызревала в сознании Марцелла уже не первый день. Но теперь, впервые высказанная вслух, показалась ему на удивление разумной.

– Мы такими вещами не занимаемся, – заверила его Жаке. – Вся философия «Авангарда» требует добиваться перемен, по возможности избегая насилия. Мы стремимся пробудить сознание людей. Дать им понять, что под Солнцами все равны. А в последние несколько дней на планете возник полный хаос. Никакой организации. Никакой четкой структуры. Мы так не работаем. Никогда не работали. Смерть премьер-инфанты доказывает, что кто-то еще пытается свергнуть Режим. И прикрывается именем «Авангарда».

Марцелл готов был поклясться, что в золотистых глазах Жаке промелькнул какой-то скрытый намек. Он всего несколько минут был знаком с этой женщиной, но уже понял, что она предпочитает говорить загадками.

– Вы знаете, кто убил Мари! – осенило вдруг его, и сердце глухо ударило в груди.

– Знаем, – кивнула она и заглянула Марцеллу в глаза, как если бы хотела смягчить удар. – И думается, ты тоже об этом догадываешься.

Марцеллу вдруг показалось, что стены допросной смыкаются вокруг него плотным кольцом. Он с трудом сглотнул и возразил:

– Совершенно не представляю, о чем вы говорите.

Собеседница вновь одарила его загадочной улыбкой, словно бы желая сказать: «Еще как представляешь».

А ведь Марцелл и впрямь знал все с самого начала.

Просто боялся признать. Боялся взглянуть правде в лицо. Гораздо проще жить с закрытыми глазами. Существовать во лжи.

Запираться и дальше смысла не было.

– Генерал ненавидит нового патриарха, – тупо проговорил Марцелл, ощущая в каждом слове вкус измены. – С тех самых пор, как два года назад Леон пришел к власти, дед постоянно твердит, что тот ни на что не годен. А уж когда патриарх вздумал оказать помощь мятежникам Юэсонии… – Во рту пересохло: все новые и новые кусочки головоломки становились на места. – Леон послал командора Вернэ на Альбион – на верную смерть от рук безумной королевы. Он начисто проигнорировал мнение деда. – В памяти вдруг снова всплыла запись с микрокамеры. – А до этого, много лет тому назад, покойный патриарх Клод вынудил его пожертвовать родным сыном.

Жаке слушала Марцелла молча. Однако ее внимательный взгляд предлагал ему продолжать. Развивать свою мысль.

– Дед вечно повторяет, что наш Режим безупречен. Просто идеален – на зависть всей системе Дивэ.

А ведь и это тоже была ложь.

На самом деле генерал д’Бонфакон ненавидел Режим. И неудивительно: всю жизнь он прожил под башмаком патриарха, вынужденный подчиняться чужим приказам. Трудился как проклятый, отдавая все заслуги другому и в случае неудач принимая всю вину на себя. Разумеется, он ненавидел свое положение: ни тут, ни там. Ведь у второго сословия даже надежды на Восхождение не было.

Но неужели дед оказался способен убить ребенка?

Вопрос этот едва возник у него в голове, а Марцелл уже знал ответ. Дед – стратег до мозга костей. Он ничего не делает просто так, всегда просчитывает ситуацию на много ходов вперед. И сейчас Марцелл ясно видел, какую партию разыграл генерал д’Бонфакон. Он твердо двигался к намеченной цели, словно бы шел по лестнице, переходя с одной ступени на другую.

Дед все рассчитал правильно. Убийство Мари привело к отмене Восхождения, что спровоцировало бунт на Зыбуне. Публичная казнь Надетты и ее предполагаемая связь с «Авангардом» только подлили масла в огонь. За одну неделю планета погрузилась в хаос и оказалась на грани нового восстания.

А кто лучше деда восстановит порядок? Кто станет для Латерры более подходящим правителем, чем человек с опытом генерала д’Бонфакона?

Дед не хуже Марцелла понимал, что для свержения Режима необходимо устранить его наследников. Если уж решил покончить с монархией, позаботься, чтобы не осталось, кому за нее сражаться.

А еще в деянии его деда была мрачная, жуткая поэзия.

Патриарх Клод отнял у него сына.

Патриарх Леон отнял у него возлюбленную.

И теперь дед взамен тоже кое-что отнял у Парессов.

Марцелл испытующе смотрел в глаза Жаке, и та коротко кивнула, прочитав на лице юноши мучительное понимание. Но не успел он вымолвить и слова, как комната задрожала.

Оглянувшись на дверь, Марцелл понял, что происходит.

Шакаль сумел отменить его приказ.

Дроиды вернулись.

Его взгляд заметался между двумя женщинами, но ни та ни другая не смотрели на Марцелла. Они выразительно смотрели друг на друга. Как будто переговаривались на каком-то беззвучном языке.

– Время истекло, – обратилась Жаке к подруге.

Та кивнула в ответ и, не дав Марцеллу опомниться, протянула руку и выхватила у него телеком.

– Эй! – возмущенно воскликнул д’Бонфакон. И, наклонившись через стол, увидел, что странная женщина бешено барабанит по экрану, где появляются совершенно незнакомые Марцеллу панели и программные страницы.

– Что вы делаете? – спросил он и повторил, обернувшись к Жаке: – Что она делает?

Но ответа не получил. Грохот шагов стал ближе. Молчаливая женщина принялась что-то торопливо выстукивать на экране.

Жаке, поймав взгляд юноши, поспешно заговорила:

– Слушай внимательно. Она готова, но ей понадобится твоя помощь.

– Что? – растерянно отозвался Марцелл. – Кому?

Вторая женщина без предупреждения кинула ему телеком и, пока Марцелл ловил его, сдавленным голосом произнесла, впервые за все время:

– Найди нашего Жаворонка.

Тут дверь допросной открылась, и в комнату вступили два дроида.

Алуэтт воткнула лопату в мокрую землю, надавила ногой. Несмотря на ночной холод, девушка вспотела в хламиде и теплом плаще. Утерев влажный лоб, она одной рукой высыпала на растущий рядом курганчик еще одну порцию земли.

– Должно быть, уже близко, – сказал отец. – Давай помогу.

Он, опираясь на руки, стал приподниматься, но Алуэтт только сверкнула глазами:

– Нет! В последний раз говорю: не в том ты состоянии, чтобы помогать. Я справлюсь.

– Но ты ранена, – заспорил Гуго, указывая на ее бессильно повисшую правую руку. Кисть, отдавленная подошвой инспектора, буквально раскалывалась от боли.

– Не так тяжело, как ты, – отрезала дочь, положив конец спору. Гуго снова прислонился к стволу дерева. При свете фонаря Алуэтт видела, что отцу совсем худо. Он обхватил голову руками и сжал зубы, как видно сдерживая стон.

Последний удар инспектора на несколько минут лишил отца сознания. Теперь он пришел в себя и разговаривал вполне связно, но Алуэтт все равно за него тревожилась. Она посветила ему в глаза фонариком, как учила сестра Лорель. Зрачки вроде бы реагировали нормально, но ясно было, что без медицинской помощи не обойтись. Доставить бы его обратно в Обитель: пусть сестра Лорель осмотрит пострадавшего и напоит своей целебной настойкой.

Алуэтт снова вонзила лопату в грязь. Одной рукой она работала медленно, но дело все же потихоньку продвигалось вперед. Яма была уже глубиной по колено.

Отец показал ей, где под слоем мягкой земли и палой листвы спрятана лопата, а потом и место у могилы в форме ромба. Он клялся, что зарыл свои сокровища именно там, но Алуэтт уже начала опасаться, что кто-то добрался до клада раньше них.

Ей не терпелось уйти с этой поляны. Между деревьями жутковатыми призраками витал туман, в лесу эхом отдавались странные голоса; и еще, конечно, здесь был инспектор Лимьер.

Он так и остался лежать в нескольких метрах от нее. Не шевелился, но и не умер. Грудь его равномерно поднималась и опускалась, импланты искрили и щелкали, отчего Алуэтт каждый раз подскакивала.

Она понятия не имела, когда инспектор очнется – если вообще очнется – и в каком тогда будет состоянии. Лучше бы поскорее откопать спрятанное отцом и убраться отсюда.

Она в очередной раз нажала ногой и почувствовала, что лопата на что-то наткнулась.

– Погоди… – Гуго, поморщившись от боли, наклонился, чтобы заглянуть в яму. – Ага, вот и ящик.

Алуэтт с облегчением выронила лопату, опустилась на колени и принялась здоровой рукой разгребать землю, пока под ней не показалась крышка из пермастали. Исхитрившись ухватиться за край ящика, она, кряхтя от натуги, выволокла его из ямы.

Гуго хмыкнул:

– Да ты сильнее меня, Маленький Жаворонок.

Улыбнувшись его похвале, Алуэтт поднесла ящик отцу. Тот смахнул с крышки и боков грязь, отщелкнул замочки и открыл крышку.

Девушка изумленно ахнула. Ящик до краев был наполнен титаном. Гладкие слитки сверкали в лучах фонаря.

Даже несмотря на страшную сырость, у Алуэтт пересохло во рту. Она знала, как ценится титан, знала, что первое и второе сословия только эту валюту и признают. Но откуда такое богатство у простого человека?

Алуэтт не хотелось расспрашивать отца, она боялась спровоцировать новую ссору. Но с другой стороны, если не спросить сейчас, потом этот вопрос будет вечно преследовать ее. И она решилась:

– Папа, ты все это украл?

Гуго низко склонил голову, и Алуэтт сглотнула, приготовившись к худшему. Но отец ответил:

– Здесь нет ничего краденого.

Она удивилась:

– Как?

– Включая и вот это… – Гуго запустил руку в глубину ящика и вытащил продолговатый предмет, который Алуэтт узнала с первого взгляда.

– Еще один подсвечник?

– Они парные, – объяснил отец. – В этом скрыт трекер. – Он накрыл узкий конец подсвечника ладонью и указал на второй, лежавший рядом на земле. – А в этом карта. Они помогают найти дорогу к известному тебе месту.

– А где ты их взял?

Его лицо стало отстраненным.

– Во всяком случае, не украл. Мне их дали. Подарили.

Она ожидала подробностей, но не дождалась. Вместо этого отец подтянул к себе мешок и принялся перекладывать в него слитки, укрывшись за привычным молчанием.

Алуэтт засомневалась, узнает ли она когда-нибудь все тайны отца.

– Папа… – начала было она, но осеклась, заслышав шорох листьев под ногами.

Оба разом оглянулись – и обнаружили, что инспектор исчез.

Алуэтт вскочила, огляделась кругом, чувствуя, как снова заколотилось сердце.

– Где он? Куда делся?

– Не знаю. – Гуго поспешно затянул мешок и взвалил его на плечи. – Но отсюда надо уходить.

Несмотря на страшную слабость, он молниеносно оказался на ногах. Ухватил Алуэтт за локоть и потянул к лесу.

– Идем. Прямо сейчас бежать опасно. На открытом месте транспортер нас легко догонит, но можно спрятаться в лесу и переждать.

Алуэтт многозначительно хмыкнула:

– У меня есть план получше.

– Что ты придумала, Жаворонок? – обернулся к ней Гуго.

– Ты когда-нибудь катался на мото? – весело осведомилась она.

Когда Шатин следом за генералом вышла из комбатьера, развалины еще трещали и шипели. Вспышка, разом поглотившая здания, которую она наблюдала сверху, была ничем в сравнении с этим зрелищем. Здесь еще догорал металл, с шипением вздымались в воздух дымки.

Шатин никогда раньше не видела огня. На Латерре огонь применяли редко. Разве что, подумалось ей, для таких вот дел. Для разрушения. Для убийства. И все же пламя заворожило ее. Оно словно звало, притягивало к себе, напоминая, что они едины. Она и огонь. Они здесь наравне, и Шатин причастна к этому страшному разрушению. Пусть приказ отдало Министерство, но вина лежала на ней.

Стая дроидов, отправленных в развалины на поиски выживших, вынырнула из дымящихся руин.

– Ну? – спросил д’Бонфакон, когда они выстроились перед ним. В голосе его прозвучала неподдельная тревога. – Что вы нашли?

Шатин резко втянула в себя воздух, ожидая худшего. Она всегда ждала худшего. Так и жизнь прожила. В вечном ожидании самого ужасного варианта из всех возможных.

И вот, пожалуйста, этот страшный день настал.

Правда, сегодня она сама выбрала свою судьбу.

– Человеческих останков не обнаружено, – доложил дроид своим леденящим душу механическим голосом.

Шатин выдохнула.

– Что? – прогремел генерал. – Как это могло случиться? Мятежники ушли? Их предупредили?

Он резанул Шатин взглядом.

– Это неизвестно, – ответил глушила. – Строение выглядит совершенно пустым, не считая кладовой, где хранилось запрещенное травяное вино, больше частью уничтоженное. Никаких признаков активности «Авангарда» не зафиксировано.

Д’Бонфакон развернулся к Шатин. Его лицо уже не было неподвижным ликом статуи, знакомым по Всеобщим оповещениям. Теперь за гневной маской словно бы бушевал огонь.

– То есть в этом старом bateau и не было базы «Авангарда»?

Шатин при всем желании не смогла бы сказать, обращается генерал к ней или к дроиду. Да и не все ли равно? Она скривила губы в своей вечной саркастической усмешке. Быть может, ей в жизни больше не доведется усмехаться. Надо пользоваться случаем.

– Ох, простите, генерал, – с наигранным раскаянием заговорила она. – Вам нужна была база «Авангарда»? А мне послышалось – «Клошаров». Уф! Перепутала преступников. Ошиблась.

Гнев на лице д’Бонфакона нарастал, буря во взгляде набирала силу, и Шатин уже не сомневалась, что сейчас он ее ударит. Или даже убьет на месте. Но она держалась твердо. Не шелохнулась. Даже не поежилась. Просто стояла и ждала, что будет дальше.

Руки генерала сжались в кулаки. Жилы на шее вздулись. Но когда он открыл рот, Шатин услышала в его голосе лишь усталость и разочарование.

– Арестуйте ее, – приказал он. – Уберите с глаз моих долой.

Дроид шагнул к ней. Шатин видела, что он готовит оружие на случай побега. Конечно, они ждали, что она побежит. Прежняя Шатин именно так бы себя и повела. Тео бы наверняка попытался удрать. Но теперь Шатин прекрасно понимала, что деваться ей просто некуда.

И она позволила глушилам связать себе руки. Позволила увести ее от остатков «Грота» к ждавшему неподалеку полицейскому патрульеру. И затолкнуть внутрь.

От судьбы не уйдешь.

Да, видно, так уж ей с самого начала было на роду написано. С тех пор как медик имплантировал ей в предплечье «пленку», а в ухо аудиочип, ее ожидала вот эта конечная остановка.

Сколько бы она ни мечтала, сколько бы ни наворовала безделушек, сколько бы ни собиралась в один прекрасный день попасть на Юэсонию, в глубине души Шатин всегда знала, что ей суждено закончить жизнь на Бастилии.

Из окна патрульера, уносящегося прочь от разрушенных доков и дымящихся развалин штаба отцовской шайки, девушка видела, как встают вдали огромные тени Трюмов. Все такие же чудовищные. И гнилые, как разложившиеся в мокрой земле трупы. Но еще стоят.

Впервые жизни она улыбнулась им.

Алуэтт скользнула взглядом по беззвездному черному небу. Она видела прямо перед собой иззубренную тень крыши – прежней обшивки огромного транспортного корабля, превращенного в рыночную площадь. Крышу почти целиком съела ржавчина.

Ее сердце, подумалось Алуэтт, теперь как эта крыша: посреди него зияет огромная дыра, которую нечем залатать.

Он ушел.

Отец ушел.

А она осталась.

Несмотря на безутешную боль в груди, Алуэтт понимала, что поступила правильно. Ее место здесь. Не на чужих промерзших землях Рейхенштата. А тут, на Латерре, рядом с сестрами.

Она вытянула из-за ворота четки и принялась разглядывать гравировку на бирке, вспоминая слова Жаке: «Ты теперь одна из нас, и ты очень сильная, Маленький Жаворонок».

С этого дня и впредь Алуэтт станет идеальной сестрой, чей образ рисовался ей в мечтах. Доброй и прилежной. Верной и правдивой. Как те женщины, что ее вырастили. Она посвятит себя мирной жизни в размышлениях и учебе. А когда ее сочтут готовой, Алуэтт станет беречь и хранить «Хроники Сестринской обители».

Но прежде всего она хочет сберечь их самих.

Сестер.

Это будет ее самая священная обязанность.

Алуэтт станет оберегать их дом от всех тревог и опасностей. Пусть ничто не нарушит их простой жизни в размышлениях среди книг и рукописей.

Девушка снова подняла взгляд и заметила, что небо понемногу меняет свой непроглядно-черный цвет на мягкий, серебристо-серый. Рассветает, ночь миновала. Скоро станут просыпаться сестры. Им надо хорошенько поесть перед Безмолвным Размышлением, а завтрака-то и нет. Теперь об этом должна позаботиться Алуэтт.

Она поцеловала свои четки и опустила их на платье. А потом вошла в Седьмой трюм и углубилась в длинные коридоры с темными закоулками, представлявшиеся когда-то бесконечным лабиринтом. Но теперь Алуэтт неплохо ориентировалась, ноги уже почти запомнили дорогу, и она чувствовала, что машинный зал близко.

И вдруг услышала за спиной шаги.

Ритмичные, целеустремленные шаги. Будто охотник идет по следу жертвы.

Лимьер.

Сердце девушки бешено заколотилось.

Алуэтт знала: инспектора надо сбить со следа. Она перешла на бег. Сворачивала наугад, взбиралась по лестничным пролетам туда, где еще не бывала, неслась сломя голову по запутанным коридорам.

Но на каждом повороте за спиной опять слышались шаги, которые все приближались.

Эх, надо было прихватить с лесного кладбища лучинет Ренаров: как бы он ей сейчас пригодился. Пошарив по поясу с инструментами, Алуэтт выхватила первое, что подвернулось под руку. Отвертку.

Алуэтт остановилась.

Шаги тоже замолкли.

Она развернулась, занося отвертку как оружие, – и уронила ее на пол.

– Марцелл?

Голос сорвался и перешел в шепот, и на миг, на кратчайший миг Алуэтт ощутила, что пустота в груди чуть-чуть заполнилась. А потом в голову закралась беспокойная мысль. Он как будто поджидал ее рядом с машинным залом. А ведь она не говорила ему, где живет.

– Как ты меня нашел? – спросила Алуэтт.

Он шагнул к ней. Но как-то неуверенно и опасливо, словно он ее боялся. И пустым голосом ответил:

– По крови.

– По крови?

– Когда мы впервые повстречались в коридоре, ты сказала, что шла по каплям моей крови. Так меня и отыскала. Теперь они почти исчезли. Высохли. Но я разглядел следы.

Сердце у нее снова зачастило при воспоминании о багровых капельках, уводящих от машинного зала. Неужели она все испортила и Марцелл уже нашел их убежище? Обитель в опасности?

Правда, сестра Жаке сказала недавно, что Марцелла можно не опасаться, но откуда ей знать? Она ведь с ним даже не знакома.

Алуэтт отчаянно вглядывалась в лицо юноши, отыскивая ответ.

Но ничего понять не могла: вид у Марцелла был очень странный, словно бы он пребывал в глубокой задумчивости. Или даже в трансе.

Он встал перед ней, протянул руку, осторожно подхватил ладонью ее четки. И уставился на металлическую табличку.

– Жаворонок, – сказал он громко, будто что-то поняв.

Алуэтт сглотнула, уже не сомневаясь, что случилась беда.

– Марцелл, что происходит?

Моргнув, он наконец взглянул на нее. Невыразительно произнес:

– Ты меня боишься.

– Что?

– Там, в лесу, ты по-настоящему испугалась, когда узнала, что мой дед – генерал д’Бонфакон. Я думал, это потому, что ты из дезертиров.

– Ты и впрямь так решил? – удивилась девушка.

Марцелл хмыкнул:

– Но на самом деле дезертиры тут ни при чем, верно? Тут другое. – Он словно бы выплюнул последнее слово. – Так почему ты так перепугалась там, в лагере?

Тот самый страх, о котором он говорил, вдруг вернулся к ней, разрывая грудь и стягивая ее узлом.

– Но… – начала Алуэтт.

– Я все понял, когда вспомнил про это… – Он кивнул на нитку бус. – Помнишь, ты показала мне бирку? Заставила прочитать. Ты сама открыла мне свое прозвище.

Алуэтт наморщила лоб:

– Марцелл! Да о чем ты говоришь?

Марцелл так посмотрел на Алуэтт, что у нее закружилась голова.

– Ты что, и вправду не знаешь?

– Чего не знаю?

И тут в его глазах блеснуло новое чувство. Нечто похожее на гнев.

– Не морочь мне голову! Я не потерплю больше лжи. Особенно от тебя. Не могу я… – Голос его сорвался, и Алуэтт заметила, как влажно блеснули глаза юноши. Марцелл выронил нитку бус и тыльной стороной ладони утер слезы.

– Эй! Ш-ш-ш. Все хорошо. – Она погладила его по щеке.

Он вздрогнул от прикосновения, а потом подался было ей навстречу, но тут же отшатнулся обратно.

– Да что с тобой? – спросила Алуэтт.

– Я только что из Управления полиции. Допрашивал двух арестованных членов «Авангарда», – медленно, с запинкой заговорил Марцелл. И жадно вгляделся в лицо собеседницы, как если бы ждал от нее разрешения говорить дальше.

– Ну и?.. – поторопила его она.

Он прищурился:

– «Авангард» – давний враг Режима. – Марцелл еще помолчал, изучая ее лицо. – Они стояли за Восстанием четыреста восемьдесят восьмого года. Семнадцать лет назад. Того самого, что возглавила Гражданка Руссо.

В груди Алуэтт бурлили вопросы. Уж не тронулся ли этот парень умом? Латерра, о чем он говорит? Восстание? «Авангард»? Какая-то гражданка? Ничего подобного она в «Хрониках» не читала. Если бы на Латерре случались восстания, сестры бы ей непременно про это рассказали. Принципаль Франсин заставила бы воспитанницу до изнеможения зубрить их историю. Анализировать со всех точек зрения. Политика, экономика, стратегия. Так же как она изучала все войны Первого Мира.

Вздохнув, Марцелл полез в карман и вытащил странный предмет, на взгляд Алуэтт – похожий на сложенный вдвое лист бумаги. Но когда д’Бонфакон, развернув его, провел пальцем по поверхности, заставив ее засветиться, Алуэтт сообразила, что он держит в руках телеком – устройство, которым второе сословие пользовалось для связи.

Несколько раз стукнув по экрану, Марцелл развернул его к Алуэтт:

– Узнаешь этих женщин?

Алуэтт чуть не задохнулась от изумления. С экрана на нее смотрели сестра Жаке и сестра Дениза. Только обе были не похожи на себя. Лица женщин угрюмо застыли, словно бы окаменели. От светлой улыбки сестры Жаке и следа не осталось.

Алуэтт стегнула Марцелла взглядом:

– Что происходит? Что ты сделал с сестрами? Откуда на твоем телекоме их портреты? – В горле у нее встал ком. – Это я во всем виновата, да? Вы вышли на них через меня?

– Алуэтт. – Резкость тона отрезвила ее, как пощечина. – Повторяю: мы задержали двух боевиков. Их взяли прошлой ночью в Министерстве при попытке взломать кабинет коменданта Галлана. Они пытались разрушить систему охраны Бастилии. – Он кивнул на экран и снова обратил взгляд к девушке. – Нет ни малейших сомнений: эти женщины из «Авангарда».

Взломать кабинет коменданта?

Задержали в Министерстве?

Разрушить систему охраны Бастилии?

Что за чушь! Не могли Жаке и Дениза оказаться в Министерстве. Это же в Ледоме, а туда пускают только первое и второе сословие. Ну, может, конечно, и делают когда исключение для третьего, но ведь у сестер даже «пленок» нет. Как бы они обошли полицейских и дроидов на пропускном пункте, которых в Министерстве наверняка полным-полно?

Но почти сразу ей вспомнилась последняя встреча с Жаке и Денизой. Это было только вчера. Алуэтт сидела на кровати, смотрела, как собираются сестры. Что ответила Жаке на ее вопрос: куда они уходят? «Этого я, к сожалению, сказать не могу».

Алуэтт покачала головой. Нет. И все равно она не могла поверить. Просто отказывалась верить. Сестры – это… сестры. Они ведут тихую, мирную жизнь в Обители…

И никак не могут быть боевиками какого-то там «Авангарда»!

С какой стати им взламывать систему охраны Бастилии или возглавлять восстание?!

– Дай сюда! – выпалила Алуэтт.

Едва она выхватила устройство из рук Марцелла, чтобы лучше разглядеть экран, как аппарат у нее в руках завибрировал и изображения сестер вдруг размылись в пиксельный туман.

– Где они?..

Слова застряли у Алуэтт в глотке, потому что пиксели вдруг рассеялись, словно бы пар над отцовским чайником, а потом сложились по-новому, и на экране замигало сообщение: «Когда жаворонок прилетит домой, Режим падет».

Алуэтт недоверчиво бегала глазами по ярким белым буквам.

– Что это? – спросил Марцелл и, не дав девушке времени вникнуть в смысл фразы, вернул себе телеком.

Но как только устройство оказалось у него, буквы тут же испарились.

Марцелл потряс телеком, покрутил его в руках.

– Куда все подевалось? И что вообще это было? – Он бросил взгляд на Алуэтт. – Там же было какое-то сообщение, да? Что в нем говорилось? У меня не получилось прочитать.

В груди Алуэтт поднимались самые противоречивые чувства. Досада, страх, смятение.

– А у меня получилось, – она снова выхватила телеком, – так что дай сюда.

Аппарат снова задрожал, и вот оно. То же загадочное послание: «Когда жаворонок прилетит домой, Режим падет».

Что это значит? О каком «жаворонке» речь?

В голове у нее метались вопросы, а взгляд бегал по строчке.

Бессмыслица какая-то.

– Я знаю, кто это подстроил! – выпалил Марцелл, словно на него снизошло озарение. – Та странная женщина, арестантка со шрамом на лице. Она что-то сделала с моим телекомом там, в допросной. Должно быть, взломала программу. Она велела мне найти тебя. Хотела передать тебе сообщение. Покажи!

Подавшись к Алуэтт, Марцелл выдернул телеком у нее из рук. И снова слова растаяли. Заинтригованный д’Бонфакон поднес устройство ближе к девушке. Сообщение вернулось.

– Твои бусы, – отсутствующим голосом произнес Марцелл.

Алуэтт распахнула глаза, инстинктивно прикрыла четки ладонью.

– Что с ними?

– Они каким-то образом включают сообщение. Смотри.

Он стал двигать устройство взад-вперед. Рядом с Алуэтт таинственные слова проявлялись, чтобы тотчас распасться хаосом пикселей, едва он отводил телеком.

Марцелл покачал головой:

– В этой металлической бирке скрыт какой-то сенсор или…

– Стой! – Алуэтт отскочила подальше от телекома. – Arrête! Ты сам не понимаешь, что говоришь.

– Алуэтт… – Марцелл шагнул за ней, но она отшатнулась еще дальше. – Прости. Я думал, ты знаешь. Я думал, ты с ними заодно. Я думал, «Авангард» специально подослал тебя…

– Нет! Пожалуйста, замолчи! Тут какая-то чудовищная ошибка.

– Никакой ошибки, Алуэтт. Я…

Но девушка уже не слушала. Оттолкнув его, она бросилась бежать по коридору, и сама толком не зная куда. Лишь бы подальше от него. От его пронзительных глаз и нелепых обвинений.

– Подожди, Алуэтт! – раздавалось у нее за спиной. – Пожалуйста, постой!

Но она не остановилась ни на секунду. Она бежала. Обратно, по коридорам и лестницам, что привели ее сюда. В спасительное убежище.

Алуэтт отперла вентиляционную шахту и слетела по трапу в Обитель. Теперь она поняла, куда ей надо. Точно знала, как доказать, что Марцелл ошибся.

Главный коридор Обители пустовал. Должно быть, сестры еще спали. Она пронеслась дальше, к тяжелой деревянной двери в конце. К той, что прежде для нее всегда была закрыта. К той, за которую воспитаннице не разрешали ходить.

«Пока сама не станешь сестрой», – говорили ей.

Что ж, теперь она сестра. Ей вручили четки. Она имеет полное право войти в Зал собраний. Алуэтт миновала коридор, уводящий к спальням сестер. Оставила позади выход в общий зал. И кухню.

Из двери столовой вдруг показалась принципаль Франсин – усталая, с красными глазами. Словно всю ночь не ложилась.

– Алуэтт! – окликнула она девушку с обычной строгостью, не оставлявшей места для споров. – Идем со мной, прошу тебя.

Но Алуэтт не остановилась.

Хватит уже с нее разговоров.

Хватит послушания.

Хватит лжи.

Достигнув двери, ведущей в Зал собраний, девушка ухватилась за ручку и, распахнув ее настежь, изумленно отскочила при виде того, что открылось по ту сторону.

Еще одна дверь.

Причем не деревянная, а из толстой стали с заклепками. Точь-в-точь как та, что закрывала выход из Обители.

Зачем тут еще одна дверь?

На миг Алуэтт заколебалась. Но прежняя решимость тут же вернулась к ней. Она протянула руку и повернула большую круглую ручку.

– Алуэтт! – еще резче позвала ее сзади принципаль Франсин. Она почти догнала девушку. – Стой!

Опять это ненавистное слово. Оно лишь распалило Алуэтт. Придало новых сил.

Хватит уже, настоялась!

Набравшись духа, она всем весом налегла на дверь. Створка отошла, и Алуэтт ввалилась в комнату.

И глазам своим не поверила. Уж не сон ли это?

Она словно бы попала в иной мир.

Куда ни глянь, всюду экраны. Экраны, встроенные в стены. Экраны на столах. Экраны, составленные друг на друга до самого потолка. Все они походили на монитор, через который Алуэтт подглядывала за тем, что происходит снаружи, с той лишь разницей, что на этих мониторах были самые разнообразные изображения. На этих было… все.

Ну да, вообще все!

Коридоры Трюмов. Прилавки Зыбуна. Зловещий куб полицейского управления. Иные мигающие картины, похоже, передавались прямо из Ледома. И еще тут были неизвестные Алуэтт города. И места, о которых она только читала в «Хрониках».

А среди этих экранов сидели сестры.

Сестры, которых Алуэтт знала чуть ли не всю жизнь.

Сестры, которых она ожидала застать спящими. Вот, оказывается, чем они занимались до безмолвного завтрака и мирной медитации в начале нового дня.

Сейчас все они таращились на нее.

Алуэтт как заведенная поворачивала голову, силясь вобрать все увиденное вокруг.

Переплетающиеся на полу провода и кабели; странные огоньки, мигающие на сложных конструкциях силовых щитов; невидимые динамики, в которых что-то гудело и бормотало. И выше – полка, битком набитая книгами и бумагами, а над ней гигантский часовой циферблат, отмечающий время до миллисекунд. Огромная доска у двери была почти скрыта приколотыми к ней торопливыми заметками и набросками от руки. А ровно посреди комнаты, зависнув над тяжеловесным черным пьедесталом, ярко светилась карта-голограмма.

Только на этой голограмме, в отличие от карты, найденной Алуэтт в отцовском подсвечнике, изображалась не планета Латерра.

А вращался огромный шар Бастилии.

Единственного спутника Латерры.

«Они пытались разрушить систему охраны Бастилии».

– Жаворонок, – проговорил голос у нее за спиной. Алуэтт вздрогнула и обернулась к принципаль Франсин. Но, вопреки ожиданиям, не встретила ее обычного укоризненного взгляда. Нет, сейчас принципаль Франсин смотрела на нее сквозь очки мягко, чуть ли не с жалостью. – Сядь. Нам надо поговорить.

Гран-бульвар, протянувшийся через центр Ледома, залило красное море.

Красные шляпы, красные платья, красные костюмы, башмаки и шали. Сам Марцелл с головы до ног оделся в тот же цвет, как и все прочие секретари, советники и чиновники Министерства, сидевшие вместе с ним на возведенной в конце бульвара сцене. Зрители собрались со всего Ледома, заполонили широкую улицу до самой Башни Парессов, блиставшей в утреннем сол-свете металлическим кружевом и вздымающейся антенной.

Глядя на эту мрачную алую толпу, Марцелл гадал, как случилось, что яркое багряное сияние Сол-2 стало на Латерре официальным цветом траура.

Цветом смерти.

Его взгляд скользнул по маленькому гробику, установленному посреди сцены. Какой он неправдоподобно крошечный! Ровно по росту девчушки. Малышки, которой сегодня исполнилось бы три года.

Премьер-инфанты.

Марцелл все не мог поверить. Еще на прошлой неделе маленькая Мари Паресс была такой живой. Радостно визжала и болтала за завтраком. Смотрела, как он сворачивает из салфетки птичку.

У нее была такая светлая улыбка. Такие блестящие темные кудряшки.

А теперь вот это.

Узкий, красный как кровь гробик.

Его мысли прервала барабанная дробь. Прибыло семейство Парессов со свитой. Марцелл вместе со всеми чиновниками поднялся, приветствуя патриарха, матрону и главных советников, включая генерала д’Бонфакона, выходивших из своих круизьеров, чтобы подняться на сцену.

Патриарх, как и Марцелл и его дед, оделся в красный траурный мундир с двойным рядом титановых пуговиц и парадными эполетами, а на матроне было длинное багровое платье из чистого шелка. Вуаль того же цвета колыхалась под искусственным ветром Ледома.

Шествие тянулось мимо Марцелла: матрона плакала, уткнувшись в красный шелковый платочек; патриарх то и дело останавливался, принимая соболезнования чиновников.

– Я глубоко сочувствую вашей потере, месье патриарх, – произнес Марцелл, пожимая ему руку и почтительно склоняя голову.

Кивнув, монарх тихо и глухо проговорил:

– Ваш дед сообщил, что задержаны двое соучастников гувернантки.

– Да, месье патриарх.

– Хорошая работа. – Он крепче сжал руку Марцелла. – Любыми средствами заставьте их говорить. Я требую изловить всех убийц до одного.

Марцелл, с трудом сглотнув, ответил:

– Да, месье патриарх.

Леон Паресс выпустил его руку и проследовал дальше, чтобы занять свое место между матроной и пьедесталом с крошечным гробиком дочери.

Подняв глаза, Марцелл увидел пробирающегося к нему деда. И напрягся, поняв, что всю церемонию придется просидеть с ним рядом.

Левая рука машинально потянулась к мизинцу правой. Туда, где раньше было материнское кольцо. Кольцо пропало, но он, собираясь с силами, по привычке потирал кожу на том месте, где прежде носил его.

– Печальный день, – шепнул генерал, заняв место рядом с внуком.

Марцеллу стало дурно. Его тошнило. Толстое сукно алого мундира царапало и теснило шею. Как мог дед явиться на похороны девочки, чья смерть на его совести? Неужели он так глубоко порочен?

– Я сказал: печальный день, – повторил дед с намеком на раздражение в голосе.

– Да, сударь. Совершенно с вами согласен.

Марцеллу было тошно, до глубины души тошно произносить эти слова и называть деда «сударь».

Да и вообще говорить с ним.

Но нельзя было выдавать себя.

Ему требовалось сохранить доверие генерала.

– Инспектор Лимьер так и не вернулся к работе, – сообщил дед так тихо, что окружающие не могли его слышать. – Его телеком не отвечает на запросы связи. Последняя отмеченная локация – у границы леса Вердю. Сегодня я вышлю туда поисковую партию.

– Очень хорошо, – кивнул Марцелл. И, ощутив щекой пронизывающий взгляд деда, заставил себя добавить: – Надеюсь, они быстро найдут инспектора.

Барабанная дробь возвестила о начале церемонии, и все на сцене заняли свои места. Красная толпа на бульваре притихла и замерла.

Служитель в просторных красных одеяниях шагнул к кафедре на просцениуме.

– Мы собрались здесь сегодня, чтобы проводить в последний путь нашу нежно любимую Мари Вилетт Жюстин Паресс, трагически погибшую премьер-инфанту. – Голос гремел над сценой, разносился по бульвару и повторялся в каждом аудиочипе по всей Латерре. Третье сословие смотрело прямой репортаж с похорон на своих «пленках». – Мы лишились ее слишком рано, но ее негасимый свет навсегда останется в системе Дивэ.

После окончания речи служителя на помост один за другим стали подниматься родные усопшей и официальные лица. Матроне слезы не дали говорить, но патриарх произнес несколько прочувствованных слов, напомнив про «искрящуюся радость», исходившую от его дочери, и про «все то светлое, что она принесла в семью Паресс своей короткой жизнью».

До конца церемонии Марцелл ни разу больше не взглянул на деда.

Просто не мог.

Речи наконец иссякли, и гроб Мари медленно поднялся стоймя на пьедестале. Зародившийся низкий гул разросся в громовый рев, и гроб задрожал.

– Vive Laterre, vive Premier Enfant! – провозгласил служитель, завершая церемонию. – Да упокоится она с Солнцами!

Сверкнула огненная вспышка – это воспламенились двигатели под гробом и включились стабилизаторы. А потом сцена под Марцеллом содрогнулась. Все подняли головы, и благоговейное молчание снизошло на толпу, когда купол Ледома раскрылся.

Метр за метром яркое голубое теленебо уступало место мрачным тучам Латерры. Порыв холодного сырого ветра пронесся по Гран-бульвару, раздул, растрепал красные одеяния и вуали.

И наконец с оглушительным грохотом гроб премьер-инфанты отправился в полет.

Он ракетой пронзил теплый воздух Ледома и взмыл в прореху искусственного неба.

По прямой траектории к Сол-2.

Марцелл следил, как ослепительный хвост двигателей скрывается в тучах, оставляя за собой призрачное оранжевое свечение.

Когда свет померк, крыша, дрогнув, встала на место и Ледом снова закутался в ослепительную синеву теленеба.

Глядя на три искусственных Солнца, Марцелл думал о премьер-инфанте.

Думал о злодейском убийстве.

Думал об «Авангарде», о бунтах и беспорядках, вспыхнувших после смерти Мари, о двух задержанных женщинах, которых в Управлении полиции ждал беспощадный допрос.

Он думал об Алуэтт.

Она и не знала, что живет в самом логове «Авангарда». В этом Марцелл был теперь уверен. И все же «Авангард» явно имел на нее какие-то виды.

«Она готова, но ей понадобится твоя помощь».

К чему готова? Что должен делать Марцелл? Какой помощи они от него ждут? И что означало то странное сообщение на телекоме?

Ясно, что боевики имели какой-то выход на Министерство. Несомненно, этим и объяснялось отсутствие досье Алуэтт в Коммюнике: всю информацию просто-напросто стерли.

Но если «Авангард» способен стирать файлы из базы данных Министерства, то чего еще можно ожидать от этих людей? К чему еще у них есть доступ? А вдруг они прямо сейчас следят за ним?

А потом, в который уже раз за это утро, мысли юноши снова обратились к Латерре.

Ее судьба, как и судьба самого Марцелла, висела сейчас на волоске.

Разве он сможет теперь жить как прежде? Разве сможет снова смотреть в глаза деду? Что, если «Авангард» повторит попытку вызволить с Бастилии Гражданку Руссо? И что станется с Режимом, если такая попытка удастся?

Чиновники поднялись со своих мест и вслед за семейством Паресс потянулись со сцены. Марцелл медленно шел за дедом, уставив взгляд в каблуки его блестящих черных сапог.

Здесь, сколько он себя помнил, было его место. Он всегда следовал за генералом.

Пока его мир не разлетелся вдребезги.

Пока он не узнал правду.

Проходя по Гран-бульвару, блуждая взглядом по алому морю скорбящих, Марцелл впервые ощутил в себе живительное дыхание уверенности.

Пусть он пока еще не до конца разобрался, что происходит на этой планете и где его место в ее неверном будущем, но одно он знал твердо.

Марцелл знал, на чьей он стороне.

Зажим стиснул ей руку. Потом резко запахло горелым мясом – и уже через мгновение все кончилось.

Машина разжала хватку, и Шатин увидела пять оставшихся после нее металлических пупырышек. Она хотела потрогать их пальцем, но отдернула руку, когда кожа взорвалась в ответ мучительной болью.

– Заключенный 51562, – произнес за спиной дроид. – Пройдите на посадку.

Следуя указаниям механического голоса, Шатин зашаркала по коридору, передвигая ноги, насколько позволяли кандалы. Молча заняла свое место в конце длинной очереди, ожидавшей погрузки на вояжер до Бастилии.

Заключенный № 51562.

Вот кто она теперь. Вот чем она стала. Тео больше нет. И Шатин больше нет. Оба погибли в том взрыве, спасая Трюмы. Из-под дымящихся развалин выполз заключенный № 51562.

Пожалуй, так оно и лучше.

Родители никогда не любили Шатин.

Рош считал Тео предателем.

Да и Марцелл тоже.

Так почему бы не начать все сызнова с новехоньким именем? С именем, вытатуированным прямо на руке, чтобы не забывала. Вечно помнила, откуда она, где ее место и что она сделала.

С утра Шатин доставили в транспортный центр для заключенных. Отняли обычную одежду. Плащ с капюшоном и черные штаны – те, что скреплялись металлическими цепочками, – заменили на потертую синюю арестантскую робу. Точно такую же, какую она видела на отце Марцелла в морге. Как же давно это было!

Ее светлые волосы распустили и обрезали. Глядя, как длинные легкие пряди падают на пол и уплывают в ближайшую сточную дыру, Шатин вспоминала, как долго их растила. Пропали двести ларгов. Вот оно как.

Хотя там, куда она попадет, локоны ей ни к чему. Как и деньги.

На Бастилии вообще ничего, кроме татуировки, не имеет значения.

– О-у-у-у! – услышала она сзади и, обернувшись, увидела стоящего у машины Роша – рука вытянута вперед, на глазах злые слезы.

Ей нестерпимо захотелось броситься к мальчику, вызволить его из зажима, обнять, утешить. Но конечно, это было невозможно.

«Ничего, – подумала Шатин, – по крайней мере, там, на Бастилии, я постараюсь всячески оберегать Роша».

Когда машина сделала свое дело, навеки заклеймив тощего парнишку, он кулаком утер слезы, и дроид поставил его – заключенного № 51563 – в очередь за Шатин. Та обернулась к мальчику. Это была их первая встреча после той страшной сцены в полиции.

– Рош, – зашептала Шатин. – Послушай меня. Извини, что так вышло. Я думала, ты просто все фантазируешь насчет «Авангарда». Я и предположить не могла…

Рош переступил скованными ногами так, чтобы отвернуться в другую сторону. Он не желал разговаривать. Даже смотреть на нее не хотел.

– Рош, пожалуйста. Я…

– Не разговаривать, – прогремел дроид. – Встать лицом вперед.

Шатин со вздохом подчинилась. Но не сдалась. Она дала себе слово, что загладит вину перед Рошем. Чего-чего, но времени, чтобы исполнить это обещание, у нее будет с избытком. Ее приговорили к двадцати пяти годам на Бастилии.

Двадцать пять лет в промороженном руднике. Двадцать пять лет в темных грязных камерах. Она слышала рассказы об этих камерах. По сравнению с ними купе в Трюмах представлялись роскошными, как Гран-палас. Ходили слухи, что там водятся призраки. Рассказывали, что якобы умершие на Бастилии навеки остаются там и скитаются по коридорам.

– Всем заключенным пройти вперед, – распорядился глушила.

Очередь перед ней начала двигаться. Шатин волокла ноги, стараясь не отставать.

На ходу задела большим пальцем правой руки указательный, потерла гладкий металл. Она исхитрилась утаить от дроида кольцо Марцелла: спрятала его при обыске под язык.

За спиной она слышала тихие всхлипы. Рош опять расплакался.

– Эй, – шепнула она через плечо. – Вроде бы кто-то утверждал, что он сын отважных революционеров?

Всхлипы затихли, но отвечать Рош не стал.

Шатин прошла мимо дроида, и ей показалось, что оранжевый луч его взгляда неотступно следует за ней. Оказавшись на достаточном отдалении, девушка продолжила:

– И не ты ли говорил, что твоих родителей схватили, когда они исполняли свой долг?

Опять ни слова в ответ. Только тихое шарканье ног.

– Может, ты с ними там увидишься, – сказала Шатин.

Услышав, как хлюпнул носом Рош, она позволила себе улыбнуться, совсем чуть-чуть.

Коридор вел в погрузочный шлюз, где уже ожидал вояжер: его тяжелый корпус с узкими серебристыми крыльями завис над самой поверхностью Латерры. Шатин подняла глаза на опустившийся над городом утренний туман. Ей на нос упала капля дождя. Почему-то она принесла с собой надежду.

Они загрузились в пассажирский трюм, в полутемное помещение, где в два ряда располагались выдвижные сиденья из пермастали. Когда ремень безопасности обхватил ее грудь, Шатин в голову пришла любопытная мысль. За все восемнадцать лет, вплоть до этой самой недели, она практически никогда не пользовалась транспортом, за исключением bateau, десять лет назад доставившего их семью из Монфера в Валлонэ. А за последние дни она покаталась на патрульере, круизьере, комбатьере, мото, а теперь вот и на вояжере.

Недурно для последней недели на Латерре.

Корабль зарокотал, и Шатин ощутила, как ее прижимает к сиденью. Желудок перевернулся, а потом несколько секунд она не чувствовала ничего, кроме странного ощущения: словно бы падала вверх.

Повернувшись к окну, Шатин успела увидеть, как вояжер ныряет в слой вечных туч, окутавших Латерру. Вместо мутной серости, в тени которой она провела всю жизнь, за окном вдруг возникла чистейшая, идеальная белизна. Такая яркая, чистая, ласковая, что Шатин почудилось: она видит не цвет, а отсутствие цвета. Удивительный мир, где нет ничего дурного: грязи, боли, страданий, голода, холода.

А потом она стала невесомой.

Рокот внизу затих, и они поплыли. Она поплыла. Тело оставалось привязанным к сиденью, но Шатин его больше не чувствовала.

Она не ощущала никакой тяжести, словно была слеплена из воздуха. Она была свободна.

Белизна за окном закончилась, небо стало темным. В нем не было звезд. Ни единого огонька. Но чернота оказалась совсем не такой, как на Латерре. Эта тьма не нависала над ней, не давила, не гнула к земле. Она была бесконечно огромной и дарила надежду. Словно в ней открывалось бесчисленное множество дорог.

Корабль свернул влево, направляясь на Бастилию.

И тогда Шатин их увидела.

Три Солнца висели в темноте, как драгоценные камни. Гигантский сверкающий белый шар, и по бокам две звезды поменьше: одна красная, а другая с легчайшим голубоватым оттенком.

Прижавшись лицом к пластику окна, девушка заморгала от света. Более прекрасного зрелища Шатин еще не видела. Именно такими – величественными, захватывающими дух – они ей и представлялись. Яркими, дерзкими и неподражаемыми, куда там их жалким копиям в Ледоме.

Но больше всего Шатин удивилась тому, что Солнца вообще есть.

Сколько раз, лежа ночью в темноте или спеша куда-то под набрякшими дождем тучами, она сомневалась, что Солнца и впрямь существуют. Уверяла себя, что и это тоже выдумка Министерства, обманывающего простой народ ложными надеждами.

А они, оказывается, существовали на самом деле.

Блистающие. Могучие. Непоколебимые.

Как небесные часовые, оберегающие всю систему Дивэ.

Корабль снова заложил крутой вираж, и тогда взору Шатин открылись тусклый бесцветный шар Бастилии впереди и вращающийся шар Латерры, уходящий все дальше назад.

Глядя, как уменьшается и пропадает за окном единственный дом, который она когда-либо знала, Шатин невольно рассмеялась иронии случившегося.

Она все-таки выбралась с этой злосчастной планеты.