Он не знал, есть ли у планеты, значащейся в каталоге под индексом ETX125, какое-нибудь человеческое название. Не знал и не интересовался. Сто двадцать пятая – и будет с нее. На захудалую планету седьмого уровня имперской галактической пирамиды его привело отнюдь не праздное любопытство лопоухого туриста. В профессии Ларсена любопытство не исключалось, даже напротив, но пользу приносило лишь узко нацеленное любопытство.

– Худо мне, хозяин, – скорбно молвил звездолет, и Ларсен поспешил к ближайшему обитаемому миру, где рассчитывал купить помощь хорошего специалиста по лечению престарелых звездолетов. При всей своей захудалости ETX125 попадала в число подходящих для этой цели планет.

– Сколько раз он почковался? – первым делом спросил лучший из местных спецов. – Только не врать.

Ларсен усмехнулся про себя. Врать тому, кто в два счета раскусит вранье, как орешек, себе дороже. Неужели кто-то способен принять известного космического волка за мелкого жулика?

Впрочем, в этой дыре можно было ждать и не такого.

– Девять, – честно ответил он, сразу почувствовав, как изменилось к нему отношение спеца.

Не выходя из офиса, спец провел углубленное обследование корабля и выписал счет. Увидев сумму и помрачнев, Ларсен приложил большой палец к прямоугольнику «оплатить» и получил отчет на ста двенадцати страницах. Спец оказался столь любезен, что предложил Ларсену чашечку странного на вкус местного кофе и выразил главные результаты обследования в немногих словах:

– Можно гарантировать еще одно почкование. Причем лучше провести его как можно скорее. Желательно также не гонять корабль так, как вы привыкли. Никто из нас не молодеет, и корабли тоже. Но при разумной эксплуатации и хорошем уходе он вам еще послужит.

– Только одно почкование? – нахмурился Ларсен.

– С гарантированным качеством зародыша – только одно. К сожалению. Следующее почкование может вообще не получиться. Или появится зародыш с непредсказуемыми дефектами. – Ларсен шевельнул губами, желая возразить, но спец упредил его. – Знаю, знаю, что вы хотите сказать. Иногда и двенадцатое почкование оказывается удачным. Только не стоит обольщаться. О тринадцатом удачном никто никогда не слыхал. Значит, двенадцать. Это теоретически возможный предел для квазиживых звездолетов данного класса, а гарантированное количество почкований – десять. Могу вас заверить, что десятое почкование ваш звездолет выдержит, так что вы не сможете предъявить претензии к продавцу. Стандартный товар, стандартные параметры… Вы ведь не торговец?

– Я вольный вербовщик.

– Тогда понятно. – В глазах спеца Ларсен уловил смесь сочувствия и зависти. Так мог бы смотреть благополучный сытый домосед на оборванного старателя – грязен, изнурен, дик, но ведь может в один миг волшебно разбогатеть. – Естественно, вам нужна быстрая посудина. Особенно в наше время. Какой уровень пирамиды сейчас строится – все еще восьмой?

Ларсена покоробила простодушная наивность спеца. Хотя в этакой дыре…

– Большей частью девятый.

– Тогда, конечно, вам не резон терять время. Понимаю, понимаю… И все же вот вам мой настоятельный совет: отдохните. Возьмите отпуск. Прикажите звездолету отпочковать зародыш, вырастите его, объездите и уже тогда продолжайте свою деятельность. На новом корабле. А старый – в утиль.

Ларсену отчаянно не хотелось брать отпуск.

– Рисковать не советую, – продолжил спец, значительно подняв указательный палец. – Потеряете десятый зародыш – с чем останетесь? Конечно, решать вам…

Ну да, правильно. Кому же еще.

Ничего еще не решив, Ларсен коротал время в баре при космодроме. Подробно описывать его совершенно излишне – всякому известно, как должен выглядеть бар при космодроме на захудалой периферийной планете. Длинная стойка полированного дерева с торчащими возле нее, как опята, одноногими табуретами, ряд разделенных барьерами столов. Сбоку на низком помосте играет джаз-банд, составленный из странных негуманоидных существ, вывезенных с планеты SW2001, – отнюдь не братьев по разуму (сколько там того разума!), но поддающихся дрессировке и не лишенных музыкальных способностей. Посетители бара – исключительно люди. Какие угодно оттенки кожи, разрезы глаз и фасоны одежды. Здесь только экипажи транзитных кораблей и немного местной шушеры – шлюхи, жулики, спившиеся попрошайки. Словом, все свои. Найдись вдруг в Галактике разумные негуманоиды, их бы отсюда поперли. Тех, у кого больше двух глаз и четырех конечностей, не говоря уже о всяких там чешуеглазых, мультиутробных и газообразных, сюда не допускают. И пусть только какой-нибудь троякодышащий попробует возразить! Человек в Галактике звучит не только гордо, но и надменно. Мы сильнее всех, распространились повсюду и не допустим конкуренции. Знай наших!

Квадратный вышибала подпирает стену, спрятав под мышками кулаки-гири и наблюдая за посетителями сквозь сонный прищур. Пока все тихо, и заведение кажется почти благопристойным. Примерно такие же можно встретить в беднейших районах мегаполисов планет второй-третьей ступеней галактической пирамиды, а если хорошенько поискать, то и на самом Суррахе.

Накурено. Здесь пьют все, что горит, и курят все, что дымит. Под слоем недвижного дыма, похожим на геологический пласт, за столиком у стены сидят четверо мужчин. Трое из них – типичные межпланетники, четвертый – обыкновенный забулдыга. Ему то и дело подливают местное фиолетовое пойло в нечистый стакан. Забулдыга так и мелет языком.

– Зябь. Зябь, говорю, чтоб тебя так и этак… Номер в каталоге? Погоди, какой же номер?.. Помнил… забыл… Э! Захочешь – найдешь, чтоб тебя… Зябь – это они сами свою планету так называют… Нет, там не очень холодно… Ну да, дыра, а ты чего хотел? Ясное дело – дыра… Конечно, вне пирамиды… Сонное царство… Я туда летал когда-то с товаром. Потеря времени ой-ой, а барыш никудышный, чтоб тебя так и этак… Ик! Аграрная планета. Управляется… этими, как их… архонтами? Старейшинами?.. А, вспомнил: архистарейшинами. Люди там – ик! – живут испокон веков, а толку нет. Дерьмо планета… ик! Но точно вне пирамиды…

Трое межпланетников терпеливо внимают. Тем временем по рукаву забулдыги ползет «блоха» – мелкий, размером не более настоящей прыгучей блохи, шпион-робот. Тот, кому «блоха» транслирует подслушанный разговор, восседает на табурете-опенке возле стойки, неспешно потягивая местное пиво из большой стеклянной кружки. Это мускулистый мужчина средних лет, коротко стриженный, с жестким взглядом и малоподвижным лицом, наискось пересеченным шрамом. Микроскопический приемник сообщений от «блохи» имплантирован ему непосредственно в правую барабанную перепонку – безвредно и удобно.

Зовут мужчину – Ларсен. Просто Ларсен, без имени. Космический волк Ларсен, известный на многих планетах как один из самых отчаянных вольных вербовщиков. Ему не нравится местное пиво, не нравится планета, не нравится этот бар, его посетители и вид из окна на тесное поле космодрома. Тем временем шпионское оборудование работает на него, потому что какой же вольный вербовщик станет даром терять время? Только природный неудачник или глупец, что одно и то же.

Как и троица межпланетников, Ларсен впервые слышит слово «Зябь». Это что – планета?

Сто́ящая?

Вряд ли. Хотя как сказать…

И точно вне имперской пирамиды…

Интересно!

Пьянчужка сосет фиолетовую отраву и сам меняется в цвете. На помосте солист – недоделыш по разуму, сукин сын – свернул нижнюю губу в длинную трубку и выводит на ней такое, что одновременно хочется жить на всю катушку и помереть в сладких судорогах. Налицо противоречие, а значит, надо заказать еще и нарезаться как следует. Хороша у недоделыша губа, лучше саксофона. Завтра с утра многим на борт – и нырь в гиперпространство! Гуляй, пока гуляется! Эх!..

– Разве ж это пойло? – кривится забулдыга. – Вот на Зяби – там пойло, да! Всем пойлам пойло. Вам такое и не снилось, так твою распротак… Не напиток – симфония!

– Да ну? – подзуживает его один из троицы, вместо того чтобы возмутиться нахальством пьянчуги, ругающего дармовщинку, и даже поддерживает его слегка за талию, чтобы забулдыга не завалился набок. – Сам пил?

– Сам-сусам, чтоб тебя… Я везде бывал. Я все пил.

– А как называется?

– Гу-кло… Или бу-дло? Забыл, чтоб тебя… Как-то так…

– Может, ду-пло? – выдвигает гипотезу один из троицы. – Наверное, по способу приготовления названо. На Симмаре выдерживают бренди в дуплах живых деревьев. Вкусная штука.

– М-может, и д-дупло…

Пьянчугу штормит и кренит. Ему подливают, его аккуратно придерживают и торопятся расспросить, пока он еще способен ворочать языком. Делая вид, что целиком сосредоточен на смаковании пива, Ларсен связывается с кораблем.

– Как самочувствие? – тихонько шепчет он.

– Спасибо, хозяин. Паршиво.

– Вот что… Найди-ка мне все, что у тебя есть по планете Зябь… Нет, я не знаю ее номер, поищи по названию. Данные из старых и новых имперских архивов, случайные и сомнительные сведения, байки, все годится… И будь готов к старту.

Секунда тишины. В эту секунду мог бы уместиться тяжкий вздох пожилого звездолета. Не корабль – старая кляча с девятью почкованиями в прошлом… Но очень дисциплинированная кляча. Поэтому никаких вздохов.

– Хозяин… Планеты Зябь в моей памяти нет.

Ларсен не спорит. Раз нет, значит, никогда и не было. Хотя случай редкий.

– А близкое по звучанию?

– Есть Зыбь, Сыпь, Бязь и Зяблик. С чего начать?

– С Зыби. – Ларсен внимательно слушает. – Стоп!.. Как ты сказал?.. Управляется архистарейшинами? Ага. Она самая. Какой уровень пирамиды?

– Планета вне пирамиды. Последние данные получены сто восемнадцать стандартных суток назад.

– Что известно об экономике?

– Аграрная планета. Экспорт и импорт крайне незначительны. Собственные средства межзвездных сообщений отсутствуют.

– Координаты есть? Рассчитай по-быстрому наивыгоднейший курс.

– Сделано. Расчетное время полета – двести три стандартных часа.

– Будь в готовности. Конец связи.

Ларсен глотал пиво, а в голове его шел свой расчет, быстрый и холодный. Двести три часа – это, грубо говоря, восемь с половиной стандартных суток. Если постараться, можно, наверное, добраться и за семь. Прямо сейчас встать и без спешки двинуться к своему кораблю через летное поле. Яснее ясного: трое межпланетников – вербовщики. Не самые удачливые, иначе не стали бы расспрашивать кого попало о какой-то Зяби. Еще вчера Ларсен и сам не стал бы слушать про забытую богом и людьми дыру. Мало ли в Галактике нищих планет! Иные никак не придут в себя после войн, а некоторые всегда прозябали в исконном ничтожестве и будут прозябать. Зябь – очень подходящая для такой планеты кличка.

Но так было вчера.

Это раз.

Наличных средств кот наплакал – это два. При таких обстоятельствах в отпуск не уходят. Звездолету придется еще раз поднатужиться. Риск?

Риск. Но, вероятно, оправданный.

Планета бедна? Допустим. Призовые за вербовку не оправдают ожиданий. Это минус, и большой.

Зато есть и четвертое, самое главное: не важно, кто правит Зябью, хоть архистарейшины, хоть архимандриты, хоть гамадрилы, а важно то, что в их распоряжении нет ни одного корабля. Следовательно, среди туземцев днем с огнем не найдешь межпланетника. Архистарейшины – это даже неплохо. Где старость, там и косность. Кто полетит от Зяби заполнять следующий уровень пирамиды? Не Ларсен ли? За приличный процент, разумеется.

Наклевывался вариант.

Патент от планеты Рагабар, разрешавший Ларсену вербовку пяти населенных планет, был выдан сроком на один стандартный год. Год заканчивался, а Ларсен успел завербовать лишь четыре планеты из пяти разрешенных имперским законодательством. Вряд ли планета стоила вербовки, но навязать ей свои услуги означало завершить старый контракт, заключить новый и вдобавок получить молодой звездолет – плоть от плоти старого. Что может быть нужнее вольному вербовщику?

Значит, Зябь?

Именно так. Звездолету это совсем не понравится, да кто ж его спросит. Местный спец по здоровью квазиживых кораблей может катиться к дьяволу со своими рекомендациями. Кораблю придется поднатужиться.

Ларсен отодвинул недопитую кружку. Встал. Собираясь уходить, мазнул быстрым и как бы случайным взглядом по космолетчикам, угощавшим забулдыгу.

Это было ошибкой. Тем более что мгновением ранее шпионская «блоха», пытаясь оптимизировать прием и передачу голосовой информации, напрягла свой невеликий мыслительный аппарат и совершила точный прыжок с рукава забулдыги на обод его стакана.

Ну вот зачем, спрашивается?

Бессмысленный вопрос. Дура – она и есть дура.

– Черт, – пробормотал один из космолетчиков, зорким глазом заметив маневр «блохи» в неярком освещении бара. А второй добавил совсем непечатное.

Третий дунул – резко и прицельно.

«Блоха» свалилась в напиток. Мелко задрыгала лапками, борясь с поверхностным натяжением.

Ничего этого забулдыга не заметил. Ему было хорошо. Дармовая выпивка, удовольствие от беседы… чего еще желать? Заплетающимся языком он продолжал бубнить про Зябь и про напиток по имени ду-пло, а трое вербовщиков как по команде мгновенно обшарили глазами бар.

И встретились со взглядом Ларсена. Якобы случайным. Но стальным.

Все сразу стало ясно этим троим. Они разом вскочили. Лишившись подпорки, забулдыга начал крениться набок. Несколько удивившись этому обстоятельству, он в первую секунду перестал болтать, во вторую – осознал неизбежность дальнейшего крена, а в третью – допил одним глотком то, что оставалось у него в стакане. Вместе с фиолетовым пойлом в пищевод и далее в желудок забулдыги низринулась и «блоха». Продолжала ли она и оттуда передачу данных, а если да, то что именно передавала, нас не должно интересовать.

Зато более или менее известно, что происходило в баре вне требухи мягко свалившегося со стула пьянчуги. Троица решительно устремилась к выходу. Сцапав со стойки ближайшую кружку, Ларсен молча запустил ею в голову тому, в ком по манере держаться опознал командира корабля.

Попал.

Одним меньше, но двое тут как тут. Крик, визг, опрокинутые стулья, хуки и апперкоты, шлюхи – врассыпную, бармен орет, вышибала отлепляется от стены… Куда там – уже через три секунды в воздухе мелькают десятки кулаков. Публика будто только и ждала сигнала. Со столов сыплется выпивка и снедь, кого-то бьют бутылкой по черепу, кто-то бездоказательно вопит: «Убили-и-и!», – кто-то с рычанием выплевывает зубы, глаза налиты кровью, отборная ругань, хаос и ад. Драка затапливает сцену, как цунами, недобратья по разуму из джаз-банда лезут прятаться под столы, солисту-виртуозу оттоптали нижнюю губу. Только сейчас до отмахивающихся кулаками межпланетников доходит, ради чего было затеяно побоище. А Ларсен с разбитыми костяшками пальцев и быстро распухающим ухом уже вырвался из свалки, он уже снаружи и бежит, бежит к своему звездолету… Скорее! Скорее! Это гонка, это спорт сильных. Кто раньше прибудет на Зябь, тот, пожалуй, и выиграл. Ну не глупо ли дарить соперникам хотя бы тень шанса?

Забегая вперед, скажем: Ларсен опередил конкурентов и первым вступил в переговоры с правительством Зяби. С его опытом задача казалась несложной. Он повел дело так, что пресловутые архистарейшины наотрез отказали опоздавшим конкурентам. Первая часть переговоров была проведена почти идеально.

А дальше произошло непредвиденное.

Кап. Кап. Кап. Кап. Кап.

Мерный убаюкивающий стук. Император повозился, плотнее укутываясь в старое одеяло. В спальне было холодно. Тускло горел ночник, пахло гнилью и поганками, влажно поблескивал старинный гобелен, некогда изображавший то ли похищение сабинянок, то ли избиение младенцев, а ныне покрытый причудливыми узорами зеленой и розовой плесени. За свою долгую службу гобелен впитал в себя, а затем испарил, наверное, кубокилометр стекающей по стене дождевой воды.

Нет, пожалуй, все-таки меньше. Не всегда же крыша дворца была хронически дырявой…

Кап. Кап. Кап.

Кап-кап! – звонко и даже с эхом. Не о воду. О металл.

Император, решивший было, что ухо не отмерзнет, если оставить его снаружи, поспешно натянул на ушную раковину одеяло. Мысленно выругался. Звать дворецкого не имело смысла, дворецкий все сделал правильно. В основном. Один таз – под основную протечку, другой – под ту, где капает помалу и лишь во время затяжных дождей. Только надо было положить тряпку во второй таз, чтобы властелин всея Галактики не вздрагивал от редких и всегда неожиданных ударов полновесной, долго копившейся на потолке капли о дно пустой посудины.

Теперь не спалось. Император лежал и думал об уходящей в глубь тысячелетий веренице коронованных предков. Были среди них добряки и деспоты, щедрые и алчные, деятельные натуры и лентяи, встречались умницы, но попадались и дураки, была даже парочка сумасшедших… всякие были – но ни один из них не потерпел бы столь унизительного положения. Уж как минимум они уволили бы нерадивого слугу, не посмотрев, что он стар и предан монарху всей душой. Хотя нет… Отец уже не уволил бы, а пожалуй, что и дед. При них было то же самое, ну, может, чуть-чуть лучше. А началось давным-давно…

Длинный-длинный ряд славных предков… Самодержцев. Властелинов тысяч обитаемых планет и всея Галактики. Почти богов… Как и почему случилось то, что случилось? Кто из предков проморгал начало коррозии великой монархии? Кто первым спохватился, но уже ничего не мог сделать с окрепшими торгово-промышленными корпорациями, рвущимися к власти? Как вышло, что монархия оказалась повязанной по рукам и ногам? Как дошло до того, что императорский двор – одно название, что двор! – стал существовать на пособие, неаккуратно выплачиваемое правительством Сурраха? Если хорошенько поискать в архивах, ответ, наверное, найдется. Жаль только, что знание исторических фактов ничего не изменит. Все в этом мире подвержено энтропии, включая императорскую власть. Что рождено, то обречено состариться и умереть. Вечный, нескончаемый круговорот…

«Жениться надо, – подумал император, поежившись. – Как минимум спать будет теплее. Отец и дед сказали бы еще: пора подумать о продолжении рода. Но с кем и, главное, зачем его продолжать? Можно, конечно, осторожно прозондировать почву насчет брака с дочерью того или иного финансового туза. В общем-то дельная мысль. Все равно, конечно, придется быть куклой в руках воротил галактического бизнеса, но по крайней мере куклой ухоженной. И в отремонтированном дворце. Выбрать невесту из клана могущественного и с перспективами, предложив взамен авторитет императорской власти – величину невесомую, по сути, чисто мнимую, но ведь в теории еще существующую…

Можно нарваться на отказ, между прочим! Тогда позор, а при огласке, вероятно, отречение. В чью пользу? А в ничью. Те, у кого в руках реальная власть, вполне могут обойтись и без императора. На что им император, коль скоро империя существует лишь на пожелтевшей от времени бумаге?»

С этой горькой мыслью император уснул, а проснулся рано. Дождь кончился еще затемно, капли уже не падали в тазы, сквозь окно и тяжелые шторы просачивался шум проснувшегося мегаполиса, а из-за двери доносились голоса. Первый – дребезжащий старческий фальцет – принадлежал дворецкому, второй – звучный баритон – первому министру. Не сурраханскому министру – имперскому. Не должность, а пустой звук.

Эти двое переругивались чуть ли не в полный голос.

«Что понадобилось здесь первому министру в такую рань?»

Император зевнул и откинул одеяло. Сразу стало зябко. Ежась, император вскочил. Приплясывая босиком, стянул через голову ночную рубашку. Попрыгал на одной ноге, влезая в штаны. Стуча зубами, облачился в теплый халат. Нашарил и надел тапочки, справил малую нужду и задвинул ночную посудину ногой под кровать. Крикнул дворецкому, что он может войти, и дворецкий вошел. Поклонился.

– Желаю здравствовать вашему императорскому величеству. С добрым утром!

Император благосклонно кивнул.

– Первый министр просит аудиенции. Прикажете принять его за утренним туалетом?

– Нет. Проводи его в Земной зал. Пусть подождет. Неси умыться и подай легкий завтрак… Стой… Чего ради он явился в такую рань?

– Он утверждает, что у него конфиденциальное сообщение чрезвычайной важности, ваше императорское величество. Очень возбужден…

– Ладно, ступай.

Отвесив поклон, дворецкий засеменил прочь мелкими старческими шажками, а император повеселел. Он был заинтригован и любил быть заинтригованным, но как же редко это случалось! Если ты коронованное ничтожество, то никому нет смысла интриговать ни за тебя, ни против тебя. Живи себе, отсчитывая дни, похожие один на другой, как похожи друг на друга бациллы коклюша, до нытья в висках занимаясь тем, чем еще позволено заниматься императору. Принимай участие в торжествах, подписывай наградные листы, скрепляй своим номинальным авторитетом то, что и без таких скреп не развалилось бы… Механическая кукла справилась бы ничуть не хуже.

Неужели случилось что-то из ряда вон?..

Умываясь, утираясь, причесываясь и наскоро проглатывая завтрак, император изнывал от любопытства. Что могло произойти? Прислуживающий за столом дворецкий был безнадежен как источник информации. За окном шумел город, облачность вроде рассеивалась, вот-вот должно было выглянуть зеленоватое солнце, и было видно, как вдали опускается, нацеливаясь на пригородный космодром, грузовой звездолет. Утро как утро, ничего экстраординарного. Император уже жалел, что не назначил аудиенцию немедленно. Неужели правительство решило-таки выделить деньги на содержание императорского двора, а если решило, то сколько даст? Погасит задолженность за позапрошлый год или, может быть, выплатит всю полагающуюся сумму? Нет, второе вряд ли, таких чудес на свете не бывает…

Земной зал походил на оранжерею. Эта часть дворца, не в пример прочим частям, всегда содержалась в относительном порядке, будучи приравненной к музею общепланетного значения. Сюда порой водили послов и заезжих шишек, чтобы те ахали. Здесь были собраны образцы флоры и фауны с прародины человечества – утерянной, а вернее всего, испепеленной в войнах Земли Изначальной. Климатические установки поддерживали необходимые параметры атмосферы. Над буйно разросшимися влажными джунглями повисла сизая муссонная туча, а всего лишь в полусотне шагов жгучее солнце нещадно палило саванну. Дальше шла пустыня, за ней тянулись леса, степи, снова леса, переходящие в тундру, и наконец, полярные льды. К дорожке, по которой так приятно шагать из жары в холод и обратно, выходили животные – шедевры биомеханики тысячелетней давности, – но на саму дорожку не посягали. В воздухе летали насекомые и птицы, но первые не садились на кожу, а вторые не гадили.

Трубил слон, якобы продираясь через джунгли, а на самом деле протискиваясь так, чтобы не сломать ни одной зеленой ветки. Из безопасного болота страстно мычал безопасный крокодил. Над дорожкой, уцепившись одной лапой за сук, маятником раскачивался лохматый гиббон.

Под гиббоном терпеливо ожидал министр – лысый человечек более чем заурядной внешности. Серая мышь. За пять лет, проведенных им на своем посту, он не сделал ничего выдающегося, да и не мог сделать. Любая шавка в правительстве Сурраха была стократ сильнее первого министра распавшейся империи. Как все имперские министры, он существовал на неаккуратно выплачиваемое правительством Сурраха пособие, чем-то приторговывал, играл на бирже и черепаховых бегах, был лишен чрезмерных амбиций, взяток не брал, поскольку ему их не предлагали, и на своем посту вполне устраивал власть имущих. В прошлом он то ли проштрафился чем-то, то ли не показал должных способностей, поломал карьеру и был, наверное, счастлив, когда ему предложили эту синекуру. Странно, что не спился. Быть куклой куклы – это ли мечта честолюбца? Императору было доподлинно известно, что последние год-два министр все свободное время проводит в гипнобиблиотеке, заказывая исключительно материалы по древней истории. По меньшей мере странное хобби, но вроде безвредное…

Церемониальный поклон у министра совсем не вышел. Да что с ним такое? Улыбается… И улыбка-то шалая…

– Ваше императорское величество! – с запинкой выговорил министр, дождавшись благосклонного кивка самодержца. И вдруг выпалил: – Я знаю, как объединить империю! Я нашел!!!

Даже не пожелал монарху здравствовать. В глазах министра – император присмотрелся – напрочь отсутствовало снисходительное понимание той жалкой роли, каковую приходится играть номинальному властителю Млечного Пути и ближайших окрестностей. Напротив, глаза министра горели огнем. «Да он в восторге!» – внезапно осознал император и на всякий случай сделал шаг назад.

– В самом деле? Уж не переутомились ли вы?

– Ни в коем случае, ваше императорское величество. – Видно было, как министр титаническими усилиями сдерживает возбуждение. – Я знал, что решение существует, я всегда это чувствовал, и вот оно найдено! Я совершенно в этом уверен. Восстановление империи в масштабах Галактики возможно. Более того – в неограниченных масштабах!

Сумасшедшим он, пожалуй, не выглядел. Сумасшедшими были только его слова. Пожалуй, звонить на пост охраны было преждевременно. Пусть сначала выскажется до конца, вон как его распирает…

– Пройдемся к торосам, – предложил император. – Рассказывайте. Надеюсь, вы не предлагаете военное решение проблемы?

Забывшийся министр замахал руками так, что гиббон, качающийся над его головой, мерзко вякнул и скрылся в листве.

– Ваше императорское величество!..

Едва заметным жестом император остановил министра:

– Оставьте титулование. Покороче. Можете «выкать». У нас мало времени, и мы еще не завтракали. – Солгал, конечно, но почему бы и не солгать ради уместной предосторожности. – Мы можем уделить вам десять минут и ни секундой больше. Излагайте.

Чего император терпеть не мог, так это бессвязности в докладах со всякими эканьями и меканьями. Сейчас он с удовольствием наблюдал, как на лице министра мгновенно выступили крупные капли пота, выдавая сумбур в мыслях. С одной стороны – милостивое разрешение беседовать запросто, можно сказать, доверительно. С другой стороны – ясное дело, министр рассчитывал на более продолжительную аудиенцию. Теперь он вынужден был мгновенно перекроить заготовленную речь.

И министр нашелся. Начал он, правда, с такой темы, что император удивленно приподнял бровь.

– Ваше импе… вы намереваетесь почтить своим присутствием сегодняшнюю церемонию открытия юридической академии?

– Совершенно верно. Намереваемся.

– В добрый час. – Министр настолько охамел, что, забыв этикет, осмелился одобрить действия монарха едва ли не покровительственным тоном! – Пусть эта академия станет первой ласточкой. В дальнейшем нам понадобится не одна, а сто юридических академий…

Добился – вверх поползла и вторая монаршая бровь.

– Почему?

– Нижайше прошу проявить терпение. Начну по порядку. В святом деле объединения империи военного решения быть не может. Вероятно, Сурраху по силам завоевать десять-пятнадцать звездных систем из числа слаборазвитых, но тут-то нам и конец. Сильные выждут и, когда мы выдохнемся, нанесут нам смертельный удар. Даже если этого не произойдет – все равно мы не сможем удержать завоеванные планеты. Да и в каком виде они нам достанутся после войны?!

Император чуть заметно кивнул – министр излагал вполне очевидные вещи. Более того – уже почти не болезненные. Даже у прапрапрадеда нынешнего императора слова о бессилии империи уже не могли вызвать ярость. Привык. А прадед уже начал смиряться с бессилием императорской власти в границах Сурраха.

– Но если не грубая сила, то какая общая идея может привести к воссозданию империи? – продолжал министр. – О старых имперских законах я не говорю, они размыты, оспорены, забыты и не действуют. Если бы человечество столкнулось с угрозой со стороны могущественного внешнего врага – тогда иное дело. Тогда сама логика событий заставила бы правительства и народы тысяч независимых планет вспомнить, что они когда-то были частью единого целого. Вся беда в том, что внешнего врага у нас не имеется. Среди эндемичных форм галактической жизни есть относительно развитые существа, но людям они не конкуренты…

– Предлагаете развить их и вооружить? – со странной улыбкой отреагировал император.

– Что вы! Ни в коем случае! Я мечтаю о воссоздании империи, но не такой же ценой!.. Однако где же выход? Поиск объединяющей идеи – вот что занимало меня многие годы. Внешняя опасность? Ее неоткуда взять. Галактическая торговля? Это хорошая смазка для исправно работающего механизма, но не для рассыпанных ржавых деталей… Объединяющая религия? Можно изобрести хоть сотню новых религий, но ведь мгновенно расцветет сектантство… Идея колонизации всей Вселенной? Вряд ли жителей большинства звездных систем удастся заинтересовать этой идеей – они решают свои местные проблемы… Где же выход?

По мере движения беседующих из экваториальных лесов к полярным тундрам становилось все легче дышать. Может быть, поэтому император и терпел риторику министра, повторявшего сейчас тезисы, многократно выдвинутые и отвергнутые по меньшей мере десятью последними поколениями галактических монархов. Куда ни кинь – везде клин. Ах, какая это была красота – единая галактическая империя! Какая мощь! Но некуда оказалось ее применить – и разбилась чашка на мелкие осколки. Где найти клей, способный склеить ее вновь? Нет такого клея. Не изобретен и в природе не найден.

И этот наивный прожектер с бутафорским министерским портфелем отважно полагает, что он его нашел? Ну-ну…

Среди тщедушных елей и карликовых берез огромный лось принюхивался к мухомору. Чуть далее биомеханический белый медведь сидел у полыньи, терпеливо карауля нерпу, и всякий раз промахивался, когда та высовывала из темной воды усатую морду. В небе разгоралось полярное сияние. Сильно похолодало. Император взял министра за локоть, развернул обратно.

– Прошло две минуты. Не надо рассказывать нам, почему воссоздание империи кажется вам невозможным. Расскажите, что вы придумали.

– Алчность, – выдохнул министр и вспотел еще сильнее, несмотря на студеный ветерок с торосов. – Просто алчность. Когда невозможно воспользоваться лучшими человеческими качествами, приходится эксплуатировать худшие.

Император наморщил лоб. Куда клонит этот прожектер?

– Экономическая выгода? Но Суррах не в состоянии…

Император не договорил. Обоим было прекрасно известно, что императорская власть реально не простирается дальше дворца с протекающей крышей. И все же император поставил бы десять к одному на то, что министр назначит именно Суррах «центром кристаллизации» воссоздаваемой по его фантастическому проекту империи.

В ответ на реплику императора министр замахал руками, как будто отгоняя комарье, в чем не было нужды – висящий над тундрой гнус лишь гудел почем зря, вовсе не интересуясь людьми.

– Разумеется, Суррах не в состоянии! То есть – традиционными методами не в состоянии… Но есть и нетрадиционные…

– Подкуп?

– Увы, и это не выход. Простите, но империя не настолько богата.

Напоминать было незачем – император превосходно знал финансовое состояние империи. Для подсчета активов не потребовалось бы много времени. Даже если бы удалось взять под контроль ресурсы планеты (а кто позволит? да за одно намерение императора задавят, как муху!), это еще не стало бы началом воссоздания империи.

– Перестаньте наконец ходить вокруг да около, – сказал император сердито. – Докладывайте четко и по существу. Что вы придумали? У вас осталось семь минут.

– Придумал не я, – с деланой печалью сознался министр. – Если бы я – счел бы себя гением. К сожалению, я таковым не являюсь. Однако вашему… вам, вероятно, известно, что я провожу свободное время в исторических изысканиях?

«Свободного времени у министра вообще не должно быть», – подумал император. Мысль была древняя, реликтовая, залетевшая в голову из далекого прошлого, когда галактическая империя была взаправду галактической. Император спрятал ее и ответил с тонкой иронией:

– Мы наслышаны об этом. Так вы нашли хорошо забытое старое?

– Именно! В самый корень смотрите, ваше импе… ой, прошу прощения. Идея старинная, возникла на Земле Изначальной задолго до ЭЛЭ. Идея пирамиды.

– Хео Пса? – в свою очередь проявил знание древней истории император. – Нам не очень понятно, при чем тут архитектура и древний монарх с собачьим прозвищем…

– Минуту терпения, государь! Никакой архитектуры. Та пирамида, о которой я имею честь докладывать, строилась проще. Какой-нибудь умник рассылал по пяти случайным адресам пять писем с просьбой перечислить ему некоторую незначительную сумму денег. Тем же письмом он давал право своим адресатам сформировать следующую ступень пирамиды – отправить по другим пяти адресам письма аналогичного содержания. И так далее. Поступающие «снизу» деньги делились в некоторой пропорции: часть оседала на данной ступени, часть поступала «наверх». Таким образом создавался устойчивый поток денежных средств от нижних ступеней к высшим. Наибольшую выгоду, естественно, получал инициатор – тот, кто стоял на вершине пирамиды…

– А наименьшую – тот, кто внизу? – догадливо усмехнулся император. – Проще говоря, он имел одни расходы и никакой выгоды?

– Поначалу, государь, только поначалу!.. Дальнейшее зависело исключительно от его способности выстроить следующую ступень – уговорить, убедить, заинтересовать тех, кто вне пирамиды. И пирамида постепенно росла сверху вниз, вовлекая в себя все большее число людей, пока не упиралась в естественный предел…

– Нам эта махинация кажется жульнической, – заметил император, но тон его голоса не выдавал уверенности в этом.

– В некотором роде, в некотором роде… В условиях Земли Изначальной, да и любой изолированной планеты – несомненно! Планета не резиновая, ресурсы ограничены, максимальная численность населения тоже, поэтому естественный предел будет достигнут, во-первых, неизбежно, а во-вторых, довольно быстро. Но в масштабах Вселенной, да к тому же при непрекращающейся экспансии… Пирамида будет расти вниз постоянно и вряд ли когда-нибудь остановит свой рост. За счет новых колоний правительства и народы «низовых» планет могут рассчитывать со временем повысить свой статус, а с ним и национальный доход. Безусловно, обидно быть низшей – допустим, двадцатой ступенью в двадцатиступенчатой пирамиде. Но быть двадцатой ступенью в пирамиде, состоящей, допустим, из пятидесяти ступеней, – почетно и выгодно!..

Министр говорил, а император решил больше не напоминать ему о времени. Идея была, во всяком случае, нова и небезынтересна. Пусть безумна… Не фантастична – именно безумна. Но чтобы собрать империю воедино, как раз и требовалась безумная идея. Все разумные идеи были испробованы давно и не по одному разу – всегда с комично жалким результатом…

Как бы то ни было, предложение министра стоило дослушать до конца.

Свернув на боковую дорожку, уперлись в океан. Переброшенный через него мостик из твердого вакуума был невидим. Слабо фосфоресцирующая пунктирная линия указывала направление. Впереди за океанской дымкой проступали очертания другого материка. Можно было различить вдали длинную горную гряду с парочкой курящихся вулканов и уменьшенную копию водопада Апемей.

На мостике министр ежился, избегал смотреть вниз, с величайшим недоверием ступал по твердому ничто, но речи не прервал. На красоту пампасов он не обратил никакого внимания. Проигнорировал и дурака-страуса, упорно бегающего по кругу, словно на корде, и уже вытоптавшего себе беговую дорожку, – биомеханическая кукла явно нуждалась в отладке.

– С чего начать? – Вошедший в азарт министр рубил воздух рукой. – Во-первых, никакой огласки. Только узкий круг заинтересованных лиц из числа членов правительства Сурраха. Идея не должна просочиться раньше времени – нам нужна одна пирамида в Галактике, а не несколько. Во-вторых, совершенно необходимо приобрести на Цельбаре технологию производства квазибиологических почкующихся звездолетов типа «Гидра»…

На этих словах император прервал министра, и тому пришлось выслушать мнение монарха. Вкратце оно сводилось к тому, что министр сошел с ума. Император нищ. Ах, речь идет не о нем?.. Скажите, пожалуйста, насколько это упрощает дело! Да вы в курсе, что экономика Сурраха не выдержит такого удара? На Южном материке засуха, народу грозит голод. Северные районы пострадали от наводнения, и правительству опять-таки надо изыскивать средства. Новые концессии не приносят ожидаемой прибыли. Промышленность давно в застое. Новых рынков нет. Инфляция пугает. Вы что, только вчера родились?

Нет, министр родился не вчера. Самое интересное, что не выглядел он и сумасшедшим.

– И все-таки деньги необходимо изыскать, – твердо заявил он, – либо заинтересовать Цельбар иным способом. Прошу вас, государь, ознакомиться со списком лиц, которых я предлагаю привлечь к участию в проекте…

Император брезгливо принял бумагу. Читая, несколько раз тихонько хмыкнул. Кандидаты были как на подбор – все до единого честолюбцы, и притом корыстолюбцы. Можно ли заинтересовать их местами в новом имперском правительстве, если произойдет чудо, и слово «империя» перестанет быть пустым звуком?

Похоже, да.

– В самом крайнем случае можно приобрести в собственность несколько звездолетов, – продолжал министр. – Цельбариты предпочитают отдавать их в аренду, но нам надо получить их в собственность. Хотя бы всего один, но такой, чтобы реально мог почковаться. Потом мы уже сами будем отдавать звездолеты в аренду с правом субаренды…

Совершенно простонародным жестом император почесал в затылке.

– Вас трудно понять… Денег нет, население нищает, дворец который год не ремонтируется, страус, вон, не отлажен, а вы о чем?.. Ну, хорошо. Допустим, мы строим пирамиду. Допустим даже, что мы залезли в неоплатные долги и достали деньги. С чего вы предлагаете начать?

– С тщательного подбора кандидатов на вторую ступень пирамиды. Предварительный список мною составлен. Эти планеты не должны быть ни чрезмерно развитыми, ни нищими. Это первое. Их правительства должны быть достаточно лояльны к империи – пусть чисто внешне. Надо показать, что лояльность щедро вознаграждается. Это второе. Далее – дипломатическая подготовка. Это самое сложное…

– Вот именно! – Император невесело усмехнулся. – Вы сами только что сказали, что нам нужна всего одна пирамида. Кто помешает правительствам планет из вашего списка воспользоваться чужой идеей? Неужели вы всерьез считаете, что у них не возникнет соблазна начать строить свою собственную пирамиду?

Император догадывался: у министра есть ответ и на это. Иначе не могло и быть – не дурак же он. Возможно, фантазер, но точно не глупец.

Не считал себя глупцом и император – притом имея на это некоторые основания. Тут было чем гордиться. Леопольд Двести Двадцать Седьмой, прямой и законный потомок длиннейшей череды императоров Млечного Пути и Магелланова Потока, потенциальная жертва бесчисленных инцестов, не был слабоумным вырожденцем. Не был, правда, и гением – всей изощренной мощи генетических технологий едва хватило на то, чтобы родить и вырастить его сравнительно нормальным человеком без особых отклонений «в минус». Об отклонениях «в плюс» речь не шла, особенно в интеллектуальной сфере. Но слабоумным император не был.

Сейчас он с удовольствием задавал вопросы министру, надеясь сбить того с толку и с не меньшим удовольствием отмечая: проект хорошо продуман. Конечно, это вполне безумная идея… но ведь может сработать! Притом если не она, тогда что? Министр был прав: ни военная сила, ни религия, ни великая и светлая цель не способны на то, на что способна вульгарная алчность. Вложить толику денежных средств, выждать, ровным счетом ничего не делая, и получить гарантированные дивиденды! Чудесно. Это именно то, чего хочется и людям, и правительствам. То, чего им всегда хотелось и будет хотеться. Вот он, без громких слов и прекраснодушных мечтаний путь к объединению империи! К правильной империи с пирамидальной структурой! Или нет… пожалуй, это лишь первый шаг к объединению.

Но дальше дело пойдет само собой.

– Имперский авторитет! – восклицал министр. – Он остался. По сути – простите меня, государь, – остался только он. Но он может быть использован, и мы заставим его работать! Ведь начнутся споры! Скажем, сразу две планеты захотят подгрести под себя третью. Или кто-то захочет иметь под собой не пять, как мы дозволим, а пятьдесят миров. Как быть в подобных случаях? Не решать же конфликт военным путем! Пожалуйста: имперское правосудие всегда к услугам спорящих сторон. Тяжбы о приоритете, тяжбы финансовые, аудит – всё за нами. Поэтому, как я уже говорил, нам со временем понадобится не одна юридическая академия, а сто. Разумеется, верховную судебную власть будет осуществлять император и назначенные им лица. Таким образом, построив имперскую пирамиду на голой выгоде, мы очень скоро скрепим ее, как цементом, единой системой правосудия. Это сработает. Кстати, у нас прибавится еще одна статья доходов – плата за судебные издержки. Мы решим проблему занятости. Я уже предвижу тот день, когда каждый житель Сурраха, имеющий хоть каплю мозгов в голове, станет юристом… Ну а если кто-то вместо обращения в имперский суд рискнет начать войну – мы сумеем наказать такого прыткого. За льготы в выплатах или место на ступень выше кто угодно предоставит нам парочку космических эскадр…

– Ну и сколько же мы будем брать с наших непосредственных вассалов? – спросил император, невольно улыбаясь. – Какую-либо фиксированную сумму? Очень хорошо. В Галактике сама собой установится единая валюта.

– Простите, но я предложил бы брать определенный процент от национального дохода, – несколько извиняющимся тоном возразил министр. – Скажем, пять процентов. Все-таки уровень доходов у всех разный, часто даже очень разный… Кроме того, планета-сеньор, получив слаборазвитую планету-вассала, будет пытаться поднять ее доходы. Это в ее прямых интересах.

– И в интересах империи, – заметил император, улыбнувшись еще шире.

– Безусловно! – просиял и министр.

Он уже не потел. Ветер пампасов высушил его череп. Но глаза сияли прежним лихорадочным блеском.

Ни слова не говоря, монарх тронулся в обратный путь через океан. Под невидимым мостом всплыл из синей глубины острый плавник какой-то твари, показался во впадине между волнами и вновь затонул.

Было о чем подумать. Безумная идея министра обещала в перспективе многое. Да что там многое – она обещала попросту всё! За так. То есть не совсем, конечно, даром, и первоначальные расходы будут чрезвычайно обременительны, – но потом!.. Но в перспективе!..

Империя во всем ее блеске! Единая человеческая империя во Вселенной! Воскресшая из праха, как та птица… как там ее? Фендрик, что ли? Или Фенек? Ну, не важно… От желающих присоединиться к империи отбоя не будет. Они кинутся толпами, обгоняя, отталкивая и оттирая друг друга, потому что замешкавшемуся достанется место ступенью ниже. А то и двумя…

И все же метод самосборки имперской пирамиды смущал монарха. Но ведь другого метода нет и, похоже, не предвидится…

Пока собеседники прогуливались по ту сторону океана, в джунглях успел пролиться дождь. Алмазами сверкали капли. На лиане, обвившей ствол железного дерева, распустились цветы. Рогатый хамелеон сидел на ветке, маскируясь под корявый нарост. Большой питон струился по ветвям, следя остановившимся взглядом за давешним гиббоном. Под пестрой шкурой перекатывались желваки мышц. Заметив рептилию, гиббон живо вознесся в крону и оттуда заверещал пронзительно.

Куклы… Кукле-гиббону не грозила смертельная опасность, а кукла-питон не нуждалась в пище. Одна видимость. Не станет ли предлагаемая пирамида точно такой же видимостью империи?

«Пусть так, – подумал император. – Но это много лучше, чем ничего. Это начало. Для начала пусть будет хотя бы видимость, а о дальнейшем пусть позаботятся потомки».

– Давайте ваш список кандидатов, – обернулся он к министру, неслышно ступающему на полшага позади. – На пятнадцать часов назначаю заседание Малого Совета. Там и обсудим ваш проект. Можете рассчитывать на мою поддержку.

И отпустил счастливого министра мановением руки.

Так все это было или не совсем так, мы не знаем, как никогда не узнаем, какими словами строитель Имхотеп склонял фараона Джосера к возведению первой из когда-либо построенных людьми пирамид. Известно только, что большинство историков сошлись во мнении: это могло быть так. Мы же, со своей стороны, если и присочинили что-то, то, право же, немногое. Да и не важно это. Куда важнее другое: уже следующий император, а именно Леопольд Двести Двадцать Восьмой, был коронован в великолепнейшем храме, выстроенном на собственные средства, и принимал поздравления великого множества вассалов, слетевшихся на Суррах с тысяч планет, в новой императорской резиденции, увидев которую лучший поэт воссозданной империи Титар Светозарный онемел, осознал невозможность описать величие и красоту постройки и поклялся больше никогда в жизни ничего не рифмовать.

Да и могло ли, судите сами, быть иначе, если Суррах стал вершиной имперской пирамиды, еще даже не достроенной, а император – драгоценным алмазом на ее маковке? Если алчность – прав был министр! – действительно великолепный движитель и привод? И пусть тот министр был в конце концов сгноен в тюрьме за злоупотребления, а еще потому, что чересчур много о себе возомнил, – все равно он был прав. Разум, совесть, честь, любовь – прекрасные слова и еще лучшие понятия, кто станет спорить, но ведь не из них же строятся имперские пирамиды!

Нет, не из них.

– Почкуйся.

Звездолет молчал. Ларсен повторил приказ.

– Хозяин…

– Что «хозяин»? Почковаться будешь, нет?

Ларсену показалось, что корабль тихонько охнул.

– Это приказ?

– Когда это я с тобой шутил? Разумеется, это приказ. Выполняй.

Теперь Ларсен мог бы поклясться: звездолет тяжко вздохнул. Как можно вздохнуть, не имея легких? А вот можно. Звездолет был стар и многому научился от всевозможных форм жизни. Людей он понимал особенно хорошо.

И все-таки на что-то надеялся.

– Осмелюсь напомнить: почкование сократит мой ресурс…

– Я знаю.

– …и я не гарантирую, что параметры зародыша будут полностью соответствовать техническим требованиям…

– Что значит не гарантируешь?!

Ларсен прибавил несколько непечатных слов. Звездолет, конечно, не врал, он не умел врать, зато в совершенстве знал множество галактических наречий и на каждом из них мог состряпать фразу, способную ввести в заблуждение не очень дотошного слушателя. Общеимперский язык не был исключением в смысле тонкостей семантики. В данном случае «не гарантирую» могло означать «могу гарантировать, но не хочу, надеясь, что хозяин передумает».

– Выполняй! И не забудь распечатать документацию.

– Слушаюсь, хозяин…

Все было ясно умудренному жизнью космическому волку: звездолету просто-напросто не хотелось умирать. С квазиживыми механизмами это порой случается. Некоторые из них даже воображают, будто имеют право на собственное мнение. Возможно, инженеры напрасно не вложили в разум звездолета начатки религии, внятно объясняющей, что гордыня – грех, а смирение – благо.

Ларсен знал: если беречь звездолет, он может прослужить еще лет десять. Но как, черт возьми, беречь его, если профессия вербовщика то и дело вынуждает стремительно бросать корабль из одного спирального рукава Галактики в другой, да еще и заставлять его почковаться значительно чаще, чем рекомендовано?

Нельзя его беречь. Невозможно. Корабль может быть призовым скакуном, недурным собеседником и источником развлечений во время дальних рейсов, верным слугой и так далее, но кто делает его другом, а не расходным материалом, тот попросту идиот. И все же Ларсен ощущал тяжесть утраты… так, чуть-чуть.

Теперь уже ничего нельзя было поделать. Звездолет отпочкует от себя последнего потомка, после чего будет выведен на орбиту и получит приказ самоликвидироваться. Жестоко позволять кораблю медленно умирать в одиночестве. Еще хуже отдать его неумытым туземцам. Пусть умрет быстро. Ведь останется его потомок. Переговоры о присоединении этой планеты к империи проведены успешно, заказ Рагабара выполнен. Дело за малым – получить заказ от правительства Зяби. Все хорошо.

Но, черт возьми, сколько же времени пройдет, прежде чем новый звездолет подрастет, будет объезжен и возмужает?! При мысли о том, что придется застрять на Зяби надолго, Ларсен тихонько рычал.

Ну и планета!..

То, что через нее некогда прокатилась не одна галактическая война, было еще полбеды. Странно, что планета вообще уцелела. То, что генетические эксперименты тысячелетней давности и мутации привели к появлению диковинных тварей, вообще не беда. Скитаясь по Галактике, Ларсен повидал и не такое. Но что здесь творилось с людьми?!

Они не вымерли. Даже не одичали. Просто перестали интересоваться чем-либо, кроме надела земли, семьи, скотины и самых насущных потребностей. Если и задирали порой головы вверх, то лишь с целью поинтересоваться, не собирается ли дождь.

Прибыв на Зябь, Ларсен посадил звездолет на местном космодроме. Обычно такого рода сооружения хорошо видны с орбиты – конечно, если не закрыты облаками, – но тут внизу проплывали только пустоши, возделанные поля, селения, вновь поля и опять пустоши. В эфире не звучал голос диспетчера, радиомаяк – и тот отсутствовал. Корабль переворошил всю свою память и ничем не сумел помочь. В конце концов Ларсен принял решение опуститься на поле близ самого крупного на планете населенного пункта, в котором заподозрил столицу.

Оказалось – угадал. Это была именно столица, а поле оказалось действительно тем, что туземцы в простоте душевной называли космодромом. Изредка Зябь навещали космические торговцы, они знали, где совершать посадку, а прочими любителями странствовать в космосе местное правительство не интересовалось. Это поведал Ларсену на ужасном языке добродушный малый, пасший на окраине поля стадо коров, каждая из которых таскала на себе по два вымени. Поведал – и ничуть не удивился межзвездному гостю, даже не спросил, привез ли гость на продажу что-нибудь редкое или запрещенное. Мол, эка невидаль – космический корабль! Подумаешь! Делать людям нечего, вот они и шныряют туда-сюда по небу…

Ларсен остался в убеждении: абориген воображает, что до ближайшей населенной планеты лишь немногим дальше, чем до ближайшего к столице города, где абориген тоже никогда не бывал. Меж тем туземец лег в траву, поерзал, устраиваясь поудобнее, шумно почесался, зевнул и стал спать. Как ни хотелось Ларсену пнуть его ногой под ребра, он сдержал порыв. К тому же на окраине поля зоркий глаз космического волка заметил два-три неказистых сооружения – вероятно, грузовой терминал и паспортный контроль.

Терминал, похожий на амбар, действительно был. Контроля – ни малейшего. Никто не потребовал плату за посадку и пребывание на планете, никто не поинтересовался, кто таков приезжий и какого рожна ему здесь надо. Все больше поражаясь и понемногу сатанея, Ларсен заявил, что желает встречи с членами правительства планеты.

Ох, сколько раз в ответ на такие речи он слышал издевательский смех! Сколько раз он терял массу драгоценного времени, пробиваясь на прием к тем, кто действительно способен что-то решить, через многочисленные, построенные по всем правилам фортификации бюрократические бастионы!

Но то на развитых планетах. Тут – ничуть не бывало. Скучающий служащий кратко объяснил, как и что, после чего мирно задремал – ну, хоть на стуле, а не в траве, и на том спасибо.

До столицы, носящей гордое название Пупыри, пришлось добираться на попутной телеге, запряженной неким копытным животным, давным-давно вымершим во всех приличных мирах. Животное привлекало мух и отмахивало их хвостом на возницу и Ларсена. В Пупырях не составило труда найти помпезное по туземным меркам здание Совета архистарейшин. Обстановка внутри напоминала приемную некрупного муниципального чиновника на какой-нибудь приличной планете. Никто не ставил Ларсену препон, но никто и не встречал его с распростертыми объятиями. Слова об инопланетном госте, собирающемся сделать Совету предложение чрезвычайной важности, не возымели на секретаря никакого действия. Стоило чуть-чуть повысить голос – мигом появился полицейский. Ларсену пришлось долго ждать в приемной в очереди вместе с туземцами обоих полов. Туземцы таращились на гостя. Гость злился и мужественно страдал.

Всем известно: комплекс неполноценности туземцев всегда оборачивается против цивилизованных чужестранцев. Помурыжили нездешнего лощеного гуся, сбили с него спесь – вот и полегчало на туземной душе. Ларсен даже удивился, когда дежурный архистарейшина принял его всего-навсего после двух часов ожидания в приемной.

Он был готов ко всему. В прошлом ему много раз пытались дурить голову, мучили бесконечными проволочками, даже пытались арестовать – всякое бывало. На Зяби дело поначалу двинулось в благоприятном направлении.

Так казалось.

Во всяком случае, дежурный архистарейшина внимательно выслушал Ларсена, счел его дело заслуживающим рассмотрения полным составом Совета и назначил время слушания. Спокойно, деловито, без проволочек.

Переночевав в гостинице, Ларсен уже на следующий день предстал перед Советом архистарейшин. Такого количества живых трупов в одном месте он еще не видывал. Многие пользовались слуховыми трубками. Шестеро передвигались в инвалидных креслах. Трое уснули, едва заняв места в зале.

Рассказав о пользе, которую может извлечь Зябь, присоединившись к имперской пирамиде, Ларсен изложил свое предложение: поскольку вербовка, не говоря уже о космических полетах, дело для зябиан совершенно новое, а рифы и мели на этом пути коварны и многочисленны, он готов предложить свои услуги по сходной цене: пять процентов со всех будущих доходов на пятьдесят лет вперед. При этих словах старцы беспокойно зашевелились, а один из спящих проснулся. До Ларсена донеслись слова: «ну, дает!» и «губа не дура».

Меньше всего его могла смутить такая реакция аборигенов. Окинув собрание орлиным взором, он произнес энергичную речь. Она была написана еще дедом Ларсена, одним из первых вольных вербовщиков в Галактике, отшлифована отцом и доведена до совершенства самим Ларсеном. Пришлось лишь внести в нее небольшие поправки с учетом местной специфики, как то: рубить длинные фразы на части и не употреблять чересчур мудреных слов. Старцы внимали. Проснувшийся зевнул и вновь задремал. Секретарь в углу делал пометки.

Казалось, дело идет на лад. Ларсен старался. Рассказать о наиболее вопиющих случаях из истории строительства имперской пирамиды, о нескольких планетах, попавших в кабалу исключительно по глупости их правителей, и выставить себя благодетелем – дело нехитрое. Шрам поперек лица, который Ларсен нарочно не сводил, и большая кобура на широком поясе входили в образ настоящего космического волка и вообще человека бывалого. Нужны справки о личности благодетеля? Пожалуйста, вот рекомендации от правительств, которым Ларсен оказал неоценимые услуги. Если имеются сомнения в подлинности бумаг, то нет ничего проще слетать и проверить…

Примерно в половине случаев это действовало. Лететь зябианам было пока не на чем, средствами гиперпространственной коммуникации планета не обладала, проверить подлинность документов было невозможно. Оставалось лишь дивиться тому, какими лопоухими ослами подчас бывают правители отсталых планет.

Казалось, сработало и на сей раз. Архистарейшины Зяби выслушали предложение, не выставив Ларсена вон. Ответ обещали дать через несколько дней.

Назавтра прибыли те самые вербовщики, что поили забулдыгу на ЕТХ125, и тоже сразу рванули в столицу. Вернулись злые и вызвали Ларсена на честный кулачный бой. Ларсен отсиделся в звездолете, справедливо подозревая, что «честный» бой в понимании конкурентов – это когда трое на одного. Потом за одним из неудачников погнался бык, другой вляпался в навозную лепеху, третий получил по уху, наступив на голову спящему в траве пастуху, и вся троица, высказав о планете нелестное мнение в энергичных словах, погрузилась в свой корабль и отбыла восвояси. Ларсен не ликовал, но был доволен. Судя по всему, архистарейшины, пообещав иметь дело только с ним, с порога завернули следующих. Ну и пусть лохи катятся ко всем чертям.

Однако что же это за планета, а? Что за люди? Выходит, туземцы не чужды первобытных представлений о чести и слово держат? Да, пожалуй, так и выходит.

Это хорошо, решил Ларсен. Это очень хорошо, решил он, заключив спустя обещанное время договор о присоединении Зяби к имперской пирамиде как экономического вассала планеты Рагабар. Поднявшись на орбиту, Ларсен оставил там заявочный буй в знак того, что Зябь – часть пирамиды, и вернулся назад. Теперь оставалось лишь добиться от архистарейшин подряда на вербовку пяти планет – будущих вассалов Зяби.

Естественно, не даром. Сказать по чести, Ларсен не очень-то надеялся на пять процентов от дани, которую Зябь будет взимать с новых вассалов. Предстоял долгий торг с архистарейшинами. С хмурым видом и ликованием в душе Ларсен согласился бы и на один процент в течение десяти лет – все равно это были громадные деньги. Он не сомневался, что дело выгорит.

Но договор не мог вступить в силу, пока Зябь не получила свой звездолет.

– Эй! Ты почкуешься?

– Почкуюсь, хозяин.

– Что-то не вижу.

– Терпение, хозяин…

Ларсену показалось, что последние слова корабль произнес жалобным тоном. А должен был – виноватым, извиняющимся! В другое время Ларсен приструнил бы нахала, но не сейчас. Пусть болтает что угодно и как угодно, лишь бы почковался. А терпения вольному вербовщику не занимать.

Профессия такая.

Нет хуже животного, чем слон, если не считать плюющих крыс, это я вам точно говорю. Слоны перебегают дорогу всегда неожиданно, поэтому в деревнях я снижаю скорость. В предместьях Земноводска крестьяне выращивают слонов на мясо и кожу и держат их не в загонах, а позволяют дурным зверушкам бродить где попало, поэтому слонов, меченных краской, слоняется по улицам видимо-невидимо. Большей частью, конечно, они толкутся в канавах, где трава сочнее, но и на проезжей части их порой бывает не меньше, чем мух на дохлой рыбе. Слон – глупое животное, кенгуролики и то умнее. Если он к тебе пристанет сдуру, чтобы боднуть клыками между коленом и лодыжкой, а ты поймаешь его за хобот и отправишь в полет через ближайший забор, никто из деревенских тебе худого слова не скажет, разве что проводит слона взглядом да присвистнет: хорошо, мол, пошел. Но если ненароком переедешь слона колесом – это совсем другое дело. Тут уж жми на педаль до упора и поскорее выметайся из деревни вон, потому что владелец тотчас выскочит с руганью и потребует заплатить за дохлятину. Чем всякий раз выкручиваться из переделок, лучше в них вовсе не попадать, это я давно понял.

Не я попадаю в них – они в меня. Только я в этом не виноват.

Земноводска мне было никак не миновать, тут всего одна годная для механической повозки дорога, и идет она, вестимо, через центр города. Задерживаться в нем и знакомиться с местной полицией мне как-то не хотелось. По этой причине, чуть только вокруг меня замелькали настоящие городские дома, иные аж в два этажа ростом, а огороды со всходами брюквы и топинамбура сменились палисадниками, я как следует наддал.

Двигатель завыл, затрясло сильнее, дома и заборы так и замелькали. На таких заборчиках перед палисадниками обыватели по зимней поре вывешивают на ночь перины и тюфяки, чтобы вымораживать из них клопов, так что я и зимой по ночам не особенно мерз, если не удавалось забраться на чей-нибудь сеновал. Спать между двумя перинами в чужом палисаднике и тепло, и мягко, а что до мелкой живности вроде клопов, то ее и не замечаешь, если как следует намаялся за день. Не надо только нежиться до рассвета, чтобы не знакомиться с хозяином перины.

Впрочем, сейчас был, во-первых, полдень, а во-вторых, поздняя весна, так что глядеть на заборы мне было не больно-то интересно. Тут знай себе гони да следи, чтобы колесо не попало в колдобину. Я следил. Прохожие – к счастью, их было мало, – отскакивали в стороны. Собаки, затеявшие было меня преследовать, наглотались дыма, расчихались и отстали. Ветер пел в ушах.

И нате вам – слон. Быть может, он удирал от кота, но я никого не разглядел. Думаю, не было там никакого кота, просто слон был ничейный, бродячий и, стало быть, не просто дурак, как все слоны, а дурак оголтелый, первосортный. Очень шустрый вдобавок. Хобот задрал да как дернет поперек дороги!..

Мне бы спокойно давить его и мчать дальше, а я от неожиданности сплоховал. Руль – вбок, по тормозам – бац! Поздно. Торчал там сбоку какой-то не то обелиск, не то столп исторического значения, местная достопримечательность, больше всего смахивающая на обгрызенный початок, и от этого початка я даже не попытался увернуться. Уже некогда было пытаться.

Крак! Трах! Бу-бу-бух!..

У меня звезды перед глазами запрыгали, когда я врезался в обелиск. Пока они прыгали, я успел сообразить, что торчать тут мне вовсе не резон, а надо выскакивать из кабины и уходить палисадниками, проулками, огородами, чем угодно, только подальше отсюда. Что поделаешь, иногда приходится бегать, а не ездить. Жизнь вообще несправедлива. Но только я спрыгнул на землю, как – цап! – чья-то невежливая рука вцепилась мне в воротник. Я рванулся. Воротник затрещал, и тут же я был крепко схвачен за ухо – до того больно, что аж слезы навернулись. Ухо не воротник, с ним расставаться жалко. Я присмирел и скосил как мог глаза. Так и есть – полицейский. С во-от такими ручищами и мордой что медная сковородка.

Покрутил он мне ухо, чтобы ему, а заодно и мне жизнь медом не казалась, и я, как полагается, вопил писклявым голосом, а потом он кончил крутить, приблизил ко мне свою медную сковородку, подышал немного в лицо, повращал глазами для страха и спрашивает:

– У кого ты украл этот самодвижущийся экипаж?

– Я его не крал, – отвечаю. – Ай!

«Ай» вышло уже не притворное – на этот раз полицейский крутанул мне ухо от души. Я думал, оторвет совсем.

– Не крал? Да ну?

– Честное слово, дядя полицейский! – Тут я зашмыгал носом как можно убедительнее и подпустил слезу в голос. – Не крал я! Я и ехать-то на этом чудище не хотел, оно само поехало…

– Рассказывай сказки! Так-таки и само?

– Точно вам говорю! Я только протирал рычаги, хозяин мне велел кабину изнутри почистить, а машина возьми, да и помчи что есть силы! Уж страху я натерпелся! Спасибо этому столбу, не то завезло бы меня куда-нибудь в болото… Ай!

Чувствую, ухо уже распухло и горит пламенем, а этот медномордый знай крутит его, словно часы заводит. Видать, понравилось. Чертов фараон. Они через одного такие. А которые не такие, те еще хуже.

– Какой это тебе столб? – рычит. – Я тебе покажу столб! А ну, пошли.

Тут я заревел в голос, у меня, если очень надо, это здорово получается, даже когда мне ухо не крутят. На некоторых действует, порой даже на полицию. Да только не на здешнюю. Я не очень-то и надеялся.

Ладно, пошли в участок. То есть он пошел, а меня поволок за шкирку. Спасибо, хоть ухо отпустил. Я ревел, размазывал сопли и не трепыхался, думал, улизну как-нибудь, чуть только медномордый отвлечется и ослабит хватку. Для этого лучше всего, если какой-нибудь сердобольный прохожий вступится за мальца и оттянет на себя внимание, так что рыдал я вовсю, почти что сам себе поверил. Однако не помогло: прохожие-то были, да так никто и не вступился. Одно слово – городские. Знаю я их: заносчивые бездельники, а все потому, что не ковыряются в земле и умываются чуть ли не каждый день. Не пойму: столб этот им, что ли, так дорог? Да о него хоть трижды в день бей самодвижущиеся повозки, он от того хуже не станет.

Я все-таки рванулся – как раз на ступеньках перед дверью казенного дома, – да только зря. Воротник выдержал, а полицейский, к восторгу прохожих, схватил меня другой рукой еще и за штаны и в таком виде втащил внутрь. Кто-то из зрителей обидно заржал – то есть он думал, что обидно, а я на такие вещи плюю, не стоят они того. Мне просто стало досадно, что воротник оказался крепче, чем нужно, и немного взгрустнулось, но только на одну минуту. Как оказался в клетушке за бамбуковой решеткой, так и начал думать. Не впервой, чай. В здешний участок я, правда, еще не попадал, но это, пожалуй, и к лучшему. Решил держаться старой версии. Скулю потихоньку, носом шмыгаю, слезы по щекам размазываю, а сам украдкой смотрю на дежурное начальство. Сидит за барьером этакий пожилой дядька строгого вида, при полном мундире, только без фуражки, бумаги какие-то перебирает. Прочтет одну, бросит на стол и давай другую читать, а на меня не смотрит. Ну, это ничего. Хуже, когда молодой и с виду веселый – значит внутри тот еще душегуб. Все идет к тому, что получу я в этом городе десять розог и пинка под зад. В худшем случае дознаются, откуда я убег, и отправят с охраной обратно, а по дороге я десять раз успею смыться.

Это я так думал, а на деле вышло по-другому. Но не сразу. Минут через десять дядька отвлекся от бумаг, почесал нарождающуюся плешь и в первый раз взглянул на меня. Что хуже всего – с интересом. Словно я экспонат какой. А ну, говорит, давай его сюда.

Это он не медномордому сказал, медномордый ушел обратно на улицу, надо думать, к разбитой машине, – а другому полицейскому, помоложе. Тот отпер решетчатую дверь, велел мне повернуться к нему спиной, надел наручники и подвел к дежурному начальству. Если бы не письменный стол между дежурным начальством и барьером и не мои наручники, совсем можно было бы подумать, что дело происходит в баре, причем я бармен, а дядька-полицейский вот-вот закажет два по сто и соленый огурец.

– Имя? Прозвище? Возраст? Кто родители?

– Аристарх, – отвечаю с готовностью, не забывая всхлипывать. – Аристарх Муха, родителей не помню. Сирота я, дяденька, а лет мне двенадцать…

Многие верят, что и впрямь двенадцать, потому что я ростом не вышел. Конечно, я не надеялся смутить полицию своим малолетством, не те это люди. Фараоны чертовы. Копы. Менты. Мусора. Альгвазилы и прочие земские ярыжки. Их на Зяби не так уж много, если не считать границы с Дурными землями, но и количество тех, что есть, по моему глубокому убеждению, следовало бы уполовинить.

Само собой, этих мыслей я на лице не отразил. Стою, слезу смаргиваю, глаза долу опустил, а запястьями не шевелю – затылком чувствую, что молодой полицейский торчит прямо за моей спиной. Вот если бы он куда-нибудь делся, я бы, конечно, попробовал вывернуть кисти рук из наручников. Я уже раз десять использовал этот трюк, потому что кости у меня тонкие и суставы хорошо разработаны. Да и рассчитаны наручники на взрослых.

– Как же ты, Аристарх Муха, оказался в самодвижущемся экипаже? – спросил плешивый дежурный, ласково так спросил и даже к барьеру поближе придвинулся, пузом на стол навалился, как бы предвкушая занимательный рассказ. Знаю я эти полицейские приемчики. Однако рассказал все с самого начала: мол, отдали меня из приюта на воспитание одному богатому фермеру в Непролазовском уезде, он ничего оказался, то есть не уезд ничего, а хозяин, справедливый и добрый, не бил меня и кормил вдоволь. Да вот сегодня утром завел он машину, чтобы в Таракановку ехать, а мне велел кабину тряпкой протереть от пыли. Только я в кабину влез, а машина как помчит…

– Ай-ай-ай, – понимающе покивал полицейский. – Значит, экипаж сам собой поехал, а ты его остановить не мог?

– Точно так, – сказал я, а у самого предчувствие – ну хуже некуда. – Наверное, я рычаг какой-нибудь нечаянно задел. А потом только и успевал руль вертеть. Ужас как устал.

– От самого Непролазовского уезда ехал, значит?

– Ага. Вы бы отпустили меня, дядя полицейский. Мне от хозяина и без того попадет…

– От Непролазовского уезда до Земноводска – на одной заправке?

Тут я понял, что дал здоровенного маху. Действительно, в дровяной газогенератор столько древесных отходов нипочем не влезет, как их ни трамбуй. Не врать же, в самом деле, что по пути я-де срывал ветки и шишки, мчась на полной скорости, и пихал их в бункер, не переставая рулить!

Так и не дождался плешивый ответа, а когда понял, что я теперь просто так не разговорюсь, перевернул верхний листок из тех, что лежали перед ним, и давай читать вслух.

– Цезарь Спица, возраст – четырнадцать лет, но выглядит моложе, худощав, волосы цвета мокрой соломы, прямые, цвет глаз – серый, нос обыкновенный, уши слегка оттопырены, особые приметы: маленькая родинка на подбородке. Девятнадцать побегов из воспитательных домов и исправительных учреждений для малолетних преступников. В серьезных преступлениях с доказанными корыстными мотивами не замечен… пока. В ориентировке на тебя отмечена склонность к бродячей жизни и, как ни удивительно, к технике. Ну как, будем снимать отпечатки пальцев или так сознаешься?

Я сознался. Когда влипаешь по-крупному, порой лучше подыграть начальству, чтобы оно расслабилось. Всем и каждому этот метод не посоветую, но мне он подчас помогал.

– Не девятнадцать побегов, а всего семнадцать, – поправил я не очень довольным голосом, изображая похвальную скромность и надеясь, что это развеселит плешивого. На самом-то деле побегов было тридцать восемь, если считать те случаи, когда я бывал зарегистрирован в полиции под вымышленным именем или вообще давал тягу еще до регистрации, – но плешивому об этом было незачем знать.

Он и вправду слегка развеселился. Хмыкнул, покрутил головой, а потом уставился на меня с прищуром.

– Скажи, пожалуйста, какая разница – семнадцать, девятнадцать… Это уже прошлое. А вот теперь ты влип крепко. Самодвижущийся экипаж ты угнал в Мелкой Луже у городского головы. Сегодня утром. Зачем?

– Так… Покататься захотелось.

– Гм… Другому не поверил бы, а тебе вынужден верить. – Он поднял бумажку, пошарил по ней глазами и вернул в стопку. – За тобой числятся шесть угонов механических транспортных средств. На самом деле их, конечно, больше. Всякий раз ты не пытался продать угнанное, а просто бросал. Что разумно. Механические повозки все на виду, продать их трудно. В итоге все они были возвращены владельцам. При этом угонов скота за тобой не замечено, несмотря на то что с его продажей было бы куда меньше проблем. В чем тут дело, не подскажешь?

– Вот еще – продавать! – возмутился я почти искренне. – Вор я, что ли?

– А угон повозок – не воровство?

– Скажете тоже! Конечно, нет. Их же вернули.

– Несомненно. И эту вернут, но в каком виде? Кстати, закону почти все равно, ради чего ты угнал повозку. Угон есть угон, тебе ли не знать. Следовательно, налицо сразу три покоенарушения: угон самодвижущейся повозки, ее умышленное повреждение и умышленное же повреждение памятника старины общепланетного значения. Тебе есть что сказать?

– Еще бы нет! – возмутился я. – С чего бы все эти повреждения умышленные? Вы это сначала докажите!

– Доказывают не здесь. Доказывают в суде старейшин. Да, парень, теперь ты влип крепко. Суда тебе не избежать.

Если бы он просто пугал меня, я бы не взбеленился. Но вижу: не пугает. Суд старейшин – это плохо. Во всех округах туда подбирают самых заскорузлых пеньков, и пощады от них не жди.

– А кстати, – говорит дежурный, – тебе уже исполнилось четырнадцать?

– Не знаю, – отвечаю я, понимая, куда он клонит. – Нет, наверное.

– Вот тут написано, что уже исполнилось. Поздравляю, ты уже взрослый. Значит, правило «не больше сорока девяти ударов» на тебя не распространяется. Осознал?

Еще бы не осознать. Не только исполосуют всю задницу и спину в придачу, но светит мне и каторга, года три, не меньше. Если совсем не повезет, то на границе с Дурными землями среди уродов.

Тут я просто решил молчать. Вижу: давить на жалость бесполезно, а спорить незачем. Послушаю, что еще плешивый скажет, а пока изображу покорность судьбе.

А плешивый сказал:

– Да знаешь ли ты, дурья твоя голова, во что ты врезался на угнанной повозке?

Молчу.

– Отвечай, когда спрашивают!

– Не знаю, – говорю. – Вроде в столб какой-то. Или он обелиск?

– Этот обелиск, олух ты этакий, есть не что иное, как часть носовой надстройки «Землянина», бесценная реликвия народа Зяби! О «Землянине» ты, надеюсь, слыхал?

Я мысленно увеличил срок моей каторги с трех до пяти лет. Кто не слыхал о «Землянине»! Этот корабль доставил первых поселенцев на Зябь, только было это чуть ли не до Потопа. Не то десять тысяч лет назад, не то все пятнадцать. Жуткие цифры. Всякий нормальный человек поморгает, увидев их, и не поймет, для чего они нужны, такие большие. На Зяби редко найдешь человека, умеющего считать хотя бы до ста.

Но о «Землянине» знает каждый. И о столбовидной реликвии, наверное, тоже. Главное, ведь я и сам когда-то знал, что она стоит в Земноводске, знал, да забыл. У меня голова вообще так устроена, что нужное в ней застревает надолго, а на ненужное я плевать хотел. Тем более во время быстрой езды, и особенно когда слоны так и суются под колеса.

Вижу: плохи мои дела. Сейчас этот плешивый отправит меня в камеру – и сиди там на баланде из брюквы, дожидайся суда старейшин. Ну да авось что-нибудь придумаю…

Пока что думали за меня. Наручники сняли. Камера оказалась на удивление – и просторная, и не душная, и персональная. На одного. Койка всего одна – значит точно одиночка. Чудеса. Это что же, я в местной тюрьме единственный задержанный, что ли? Вот уж вряд ли: Земноводск, конечно, не столица, но все же большой город, и народу в нем толчется достаточно, а где народ, там и покоенарушения. Версию насчет того, что я настолько важная персона, что достоин отдельной камеры, я даже не стал рассматривать. Что же тогда? Наверное, случайность…

Окошко было высоко, а когда, подтащив койку, я все-таки до него дотянулся, оказалось, что оно мне не в помощь: прутья железные и толстые, такие за сто лет не расшатаешь. Да и не было за окном ничего особо притягательного – внутренний дворик тюрьмы. Я так и знал.

Второй раз я удивился, когда надзиратель принес мне поесть. Баланда оказалась первый сорт, меня ни в одном воспитательном доме так сытно не кормили, не говоря уже о тюрьмах. С мясом баланда – ух! Наверное, с искусственным, но я все равно съел все дочиста и миску вылизал. Чуток вздремнул и стал скучать.

Один раз арестантов вывели на прогулку во внутренний дворик, и я посмотрел на них сквозь решетку. Меня не вывели. Другой раз где-то на улице отвратно заорал слон, и я решил, что кто-нибудь его все-таки переехал. Мне почему-то казалось, что это тот самый слон, из-за которого я здесь сижу. Так ему и надо. В сумерках на церковной звоннице застучали в рельс – созывали прихожан на вечернюю службу. А больше никаких развлечений не было до самого утра, если не считать клопов в тюфяке. Клопы, конечно, были, как же без них. Притом голодные. Клоп по доброй воле морить себя голодом не станет и, как всякая скотинка, пище рад, а в эту камеру, видать, давно никого не сажали.

Для кого же ее берегли?

А когда наутро, весь в укусах и расчесах, я предстал уже не перед дежурным полицейским, а ни много ни мало перед начальником участка, то оказалось, что все-таки для меня. Начальник был пузат и строг. От строгости он надувался еще больше. На его китель пошло столько материи, что мне хватило бы завернуться в нее три раза и еще место осталось бы.

– Цезарь Спица? – вопросил он с каким-то клокотанием изнутри. Знамо дело, когда у человека такой объем, внутри что хочешь поместится, так что клокотать там есть чему.

Я подтвердил: Цезарь, мол. Спица. На жалость уже не давил: раз этот номер не прошел вчера, то не пройдет и сегодня.

Он оглядел меня сверху донизу, выразил на толстой морде великое сомнение и обратился к дежурному – не вчерашнему плешивому, а уже другому:

– Телеграмма из Пупырей пришла?

– Так точно, пришла. Приказано незамедлительно этапировать этого, – кивок в мою сторону, – в столицу. Признан годным.

– Я так и знал! – И начальник аж воссиял весь от своей догадливости, как начищенный таз на солнце, хотя всякому было видно: ни черта он не знал. – Раз незамедлительно, то сегодня же и этапируем. Пиши сопроводительную.

Дежурный так и пошел строчить, а я стою смиренно, моргаю и даже не думаю, как бы удрать, потому что на меня снова надели браслеты, а в них пускаться в бега несподручно, я уже пробовал. Стою и размышляю: к чему это я признан годным? И зачем я понадобился в столице? Там и без меня людей хватает. Там вообще много чего есть, имеется даже космодром, в смысле, луг, который считается космодромом и на который изредка садится торговый корабль, прошлой осенью он, кстати, прилетал, а в обычное время на том лугу пасется скот. И конечно, верховная власть Зяби, Совет архистарейшин, тоже обретается в Пупырях…

Что-то мне это не понравилось. Взял, да и спросил прямо:

– Зачем в столицу-то?

Пузатый на меня ноль внимания. Взял у дежурного бумагу, обмакнул перо в чернильницу и расписался. Открыл деревянный ящичек, достал печать, подышал на нее, примерился и шлепнул. Готово. Решил мою судьбу.

Это он так думал. Согласен ли с ним я, его не интересовало, а зря. По-моему, моя судьба – слишком ценная штука, чтобы решал ее кто-то другой. Я всегда держался этого мнения. Этап, значит? Тем лучше. Дознаюсь, зачем меня везут в столицу, и, если не понравится, дам тягу. С этапа не убегал только ленивый, а лень – это порок, об этом мне в разных воспитательных домах все уши прожужжали.

Я запомнил.

– Эй, ушастые! А ну, марш в загон! Давай-давай!..

Хлопнул бич. Но вот странность: Ипат Шкворень не держал в руках никакого бича. Откуда же хлопок?.. Но кенгуролики тяжеловесно заскакали по направлению к воротам загона. Набив животы на пастбище, они были настроены благодушно и слушались хозяина сразу. Им, сытым канальям, было просто лень проявлять норов.

«И охота тебе возиться с этими лопоухими?» – дивились соседи. Кое-какой резон в их словах был. Во всем уезде лишь один Ипат держал крупный скот. Гораздо проще засеять поле, собрать урожай, оставить сколько надо на семена и прокорм семьи, а излишки, благо город рядом, обменять на инвентарь, удобрения, домашнюю утварь и прочее. В том числе и на мясо – самое обыкновенное, выращенное на биоферме в большом баке. Вполне приемлемое мясо, ничуть не хуже слонины. Хвост кенгуролика, конечно, вкуснее, но не настолько же, чтобы платить за него втрое!

Словом, практичные соседи считали Ипата Шкворня чудаком. Пожалуй, так оно и было. Ипат просто любил кенгуроликов, эту древнюю помесь, порожденную беспокойными предками в попытках вывести универсальный скот для землеподобных планет. Умели же когда-то! Много чего намудрили люди в древние времена, и кое-что прижилось. А нынче не мудрят. Некому мудрить. Правду говорят старейшины: Золотой век остался в прошлом. Серебряный, впрочем, тоже…

Кто-то толкнул Ипата в бок. Да что же это такое, а?..

Морщась от тупой боли под черепной крышкой, Ипат завертел головой и осознал, что находится в помещении. Ага… Угу… Значит, ненароком задремал и видел сон. Ничего страшного. Бывает.

– Заснул, дядя? Двигайся. Ты следующий. – Ипата снова пихнули.

Следующий?.. Куда следующий?..

Кажется, он произнес эти слова вслух.

– Судиться, дядя, – хихикнул тощий оборванный мальчишка, устроившийся на скамье слева от Ипата. А справа уже никого не было – была там дверь, и возле нее скучал охранник. Двое точно таких же торчали у входной двери.

Вот оно что. Суд архистарейшин. Ой, мамочки…

Теперь Ипат вспомнил. Нет, вчера он никого не убил – этого еще не хватало! Но зашиб соседа крепко. Тот, по мнению Ипата, был сам виноват. Если не хочешь, чтобы чужой скот чинил потравы, – огораживай поле! За кенгуроликами ведь не уследишь – прыгучая скотинка, да и свежую зелень любит.

Вообще-то Ипат собирался уладить дело по-доброму. Ну, заплатил бы немного за потраву, подсобил бы соседу в хозяйстве – вот и забыта ссора. Дело-то житейское. С соседями надо жить в мире. Но вчера обоих по пьяному делу бес попутал – слово за слово, ну и вышла драка. Одолел Ипат. Крепко намял бока соседушке. Казалось бы, ну и что с того? Назавтра выставил бы потерпевшему бутыль настойки – глядишь, и помирились бы. Свои ведь люди.

Выходит, сосед нажаловался старосте. Вот гад! Не будет ему теперь никакой настойки!

Да, но почему суд архистарейшин? Мелкие дела о побоях и потравах завсегда разбирает деревенский староста, а тут – глянь-ка! – доставили аж в самые Пупыри…

Неприятная мысль поразила Ипата: вдруг все-таки убил? Мнилось: максимум сломал недругу ребро-другое. Но убийство?!

Вспомнилось: сосед уковылял кое-как, но все же на своих ногах. А вдруг приковылял домой, лег на лавку, да и помер от побоев?..

За убийство – страшная кара. Даже не каторга – хуже. Изгнание в пустыню, в Дурные земли, откуда не возвращаются. Велика планета, да только мало на ней мест, где работящий человек может прокормиться. Если воспарить мыслью в неведомые выси и оттуда окинуть взором материки и океаны Зяби, картина выйдет безотрадная и даже пугающая. Обжитые места протянулись широкой неровной полосой по самому крупному материку и служат домом родным для нескольких миллионов человек. А вокруг – пустыни. Холодные на севере, жаркие на юге, но равно неплодородные, выжженные древними войнами. Грунт, спекшийся в черное стекло. Пыль, которая медленно убивает. Мало воды, да и та отравленная. Руины забытых городов – обожженные, оплавленные, опасные. Странные несъедобные растения, каких нигде больше нет. Голод и смерть.

Неужели сосед помер, а он, Ипат Шкворень, – убийца?!

Тогда конец.

– Не знаешь, за какой грех меня судить будут? – тихонько поинтересовался Ипат у мальчишки.

Тот даже присвистнул, за что удостоился мрачного взгляда охранника.

– Ну, ты даешь, дядя! Забыл? В стельку был, что ли? Ни бум-бум?

Непочтительность к старшим исстари почиталась на Зяби за порок. Но вместо того чтобы оттаскать нахального щенка за уши, Ипат лишь молча кивнул, боясь услышать самое страшное.

– А мне почем знать, дядя, – ответствовал мальчишка. – У меня тут свой интерес, у тебя – свой. Да не шибко-то и любопытно.

– А ты что натворил? – спросил Ипат.

– Я-то? – Мальчишка откинулся на спинку скамьи и беззвучно засмеялся, показав мелкие зубы. – Я, дядя, сирота, брожу по свету.

– И давно бродишь?

– Сколько себя помню.

– Неужто нравится? – простодушно удивился Ипат.

– Ага. Ловят только. Как поймают, так и тащат в воспитательный дом какой-нибудь – фермера из меня делать. Пахать учили, сеять… Не по мне это. Мне бы где при фабрике пристроиться, меня к технике тянет, а у фермера какая техника? Жатка да молотилка. Скучно. Ну, я и в бега.

– Надрать бы тебе задницу, – сердито сказал Ипат.

– А то не драли, что ли?

– Постой-постой… – Ипат озадаченно почесал лоб. – Если тебя взяли за бродяжничество, то почему сразу на суд к архистарейшинам? Из-за такой малости…

– Ну, малость там, не малость… – Мальчишка вдруг прыснул. – Так, пошалил немного… Угнал механическую повозку – покататься. Я, дядя, скорость люблю. За это и попал в Пупыри из Земноводска.

Ипату показалось, что он ослышался.

– Из самого Земноводска? Тебя привезли из Земноводска на суд архистарейшин за угон повозки? Тамошние старейшины не разобрались, что ли? Ты сказок-то мне не рассказывай, молоко еще не обсохло…

– Не веришь – ну и не надо, – сказал мальчишка и отвернулся, презрительно дернув плечом. Однако спустя небольшое время повернулся к Ипату вновь. – Эй, дядя! Ты хоть знаешь, что на прошлой неделе на Зябь прилетел космический торговец?

– Ну, знаю, – буркнул Ипат. – Он и сейчас тут. И что?

– Он не торговец.

– Почему?

– Это ты у него спроси почему. Просто не торговец.

– А кто?

– Толком не знаю, – малость помявшись, сознался мальчишка. – Но тут дела не торговые, это точно. Архистарейшины что-то затеяли. Понял, нет?

– Ну? – спросил Ипат.

– Не нукай, не запряг, – нахально ответил малец, явно напрашиваясь на затрещину. – Хочешь знать, почему я не убег с этапа?

– Потому что не смог.

– Гулкий ты, дядя! Как дерево. Да я на самом-то деле и утек, а потом покумекал и вернулся. Меня ж на полицейской механической повозке везли, а она возьми, да и сломайся на полдороге. Кто ее чинил, по-твоему? Я и чинил. Сто раз мог смыться, а не стал. Скажу больше, только это секрет: полицейские меня потом не запирали и даже дали порулить – поняли, что не сбегу. Почему – знаешь?

«Не больно-то интересно», – хотелось пробурчать Ипату, однако любопытство пересилило.

– Почему?

– Потому что докумекал: тут что-то затевается. Из разговоров понял. Во-первых, что-то насчет инопланетной техники. Во-вторых, архистарейшинам на это дело нужны люди. В-третьих, кто попало не годится. В-четвертых, дело это непривычное и, возможно, опасное. Добровольцев не будет, хоть обойди всю Зябь, вот разве только я один. В-пятых, насчет меня из Пупырей в Земноводск пришла телеграмма. Все сходится. Я нужен архистарейшинам. Может, и ты, дядя, им приглянулся, даром что дерево деревом, а?

Ипат открыл уже рот, намереваясь поставить наглого шкета на место, но тут распахнулась дверь справа, и чей-то сонный голос из глубин помещения за дверью возвестил: «Следующий!»

И малолетний покоенарушитель немедленно вылетел из головы Ипата Шкворня. Хуже всего было то, что, вылетая, он привел мысли Ипата в полный беспорядок. Как теперь оправдываться перед судом?

Ипат тяжко вздохнул. Затем поднялся с лавки и, чувствуя в ногах противную деревянность, вошел в зал суда.

Залом его было назвать трудно. Просто очень большая, довольно мрачная на вид комната. Обыкновенные бревенчатые стены, потемневшие от времени потолочные балки, жесткие скамьи. Комната как комната. Но размеры! Они подавляли. Ипат мгновенно ощутил себя букашкой. Будь зал суда набит зрителями, по позвоночнику не побежал бы холодок страха. На миру, как говорит древняя пословица, и смерть красна. Но зал был пуст, если не считать судей да секретаря, расположившегося сбоку за столиком.

Странно, что никакой зевака не зашел полюбопытствовать… Ипата бросило в холодный пот, чуть только он понял: это закрытое заседание!

Но почему?!

Неизвестно. Вот только готовиться при таком повороте дела следовало к самому худшему.

Ипат приготовился. Внутренне собрался, усилием воли выгнал из суставов дрожкую слабость. За свои дела надо отвечать – и он ответит достойно. А там будь что будет.

Охранник подвел его к деревянному барьеру и отступил. Ипат стал глядеть на архистарейшин.

Их было пятеро – полный состав суда. С незапамятных времен Зябью управлял Совет в числе пятидесяти архистарейшин, избираемых из глубоких старцев за былые заслуги и неугасший ум. Раз в десять дней каждый из них по очереди преображался в судью по важным делам. Менее важные судебные дела вершились старейшинами деревень, поселков и городков. Архистарейшины сильно не любили, когда их заваливали ерундовыми исками, и не раз бывало, что они своей властью назначали перевыборы местных старейшин, не способных рассудить своих односельчан по справедливости.

Как и любой житель Зяби, Ипат знал это. Тем сильнее заползали в душу недоумение и страх. Честно говоря, страха было больше.

Все пятеро судей имели темные, изборожденные морщинами лица и предлинные седые бороды. Трое из пяти были лысы. Четвертый, как ни странно, носил густовласую снежно-белую прическу на прямой пробор, перехваченную на лбу шнурком. У пятого на покрытом старческими пигментными пятнами черепе росло что-то вроде куриного пуха. Этот пятый начал с того, что внимательно оглядел Ипата, подслеповато щурясь и покачивая головой в непонятном сомнении, затем иссохшей дрожащей лапкой сдвинул бороду с лежащего перед ним вороха бумаг, другой лапкой подцепил верхний лист, долгую минуту недоверчиво изучал его, приблизив к самым глазам, и наконец продребезжал:

– Ипат Шкворень?

– Я, – сознался Ипат, на всякий случай потупившись.

– Что же это ты, Ипат Шкворень, а?

– Сам не знаю, как это вышло, – пробубнил Ипат и тяжко вздохнул.

– Покоенарушение второй категории, – подытожил написанное в бумаге пухоголовый старец. – Как то: потрава чужих посевов, пьяная драка с соседом. Нехорошо.

Ипат вновь тяжко вздохнул: сам, мол, знаю, что нехорошо, не маленький. Знаю и осознаю.

– Жалоба на тебя, Ипат Шкворень. Имущественный ущерб, публичное сквернословие да еще побои. Помимо жалобы потерпевшего имеются свидетельские показания. Чистой воды вторая категория без смягчающих… Нет? Есть таковые обстоятельства?

– Нет, – признал Ипат, сокрушенно покачав головой. Всякому известно: на суде архистарейшин, если и впрямь хоть чуточку виноват, лучше всего чистосердечно раскаяться. Упорствующих в заблуждениях старики не любят. Положим, скостить наказание раскаявшемуся покоенарушителю – это вряд ли. Но хоть лишнего не прибавят…

– Желаешь ли что-нибудь сказать, Ипат Шкворень?

Тяжко-претяжко вздохнув, Ипат развел руками.

– Да что тут скажешь… – промямлил он. – Виноват, конечно… Но разве я один виноват?

– Что-что? – Пухоголовый старец приложил ладонь к уху. – Не один, говоришь? А кто еще, по-твоему? Уж не потерпевший ли?

Ипат уже понял, что брякнул лишнее, и проклял себя. Надо было как-то выкручиваться.

Но сказать, что нужные слова вылетели у Ипата из головы, означало бы приписать ему то, чего не было. Никаких слов, способных помочь ему в данную минуту, в его голове не содержалось.

Надо признать, что хитроумные мысли вообще посещали Ипата весьма редко. Даже среди односельчан, не слишком расположенных к умственной деятельности, он слыл человеком недалеким. Крепкий хозяин, этого не отнять. Работяга. Но не более того. Виданное ли дело, чтобы фермер в тридцать с гаком лет не был женат? И со скотиной, знать, возится не иначе как от большого ума. На кенгуроликах не очень-то разбогатеешь, зато как жил, так и помрешь бобылем. Какая же девка согласится пойти замуж за провонявшего навозом мужика? Работа в поле – совсем другое дело. Злаки колышутся волнами, ветерок обдувает… хорошо-о!

– Потерпевший… – брякнул Ипат, не придумав ничего более умного. – Он… это… тоже виноват. Я бы ему заплатил за потраву, честное слово…

– И ты заплатил! – перебил Ипата седовласый архистарейшина, для убедительности подняв вверх указательный палец, смахивающий на бобовый стручок. – Ты знатно ему заплатил – побоями! Больше ничего не желаешь сказать?.. Нет?.. Суд выслушал обвиняемого. Значит, так: виновен в нанесении имущественного ущерба – раз. Усугубил свою вину, затеяв драку, – два. Причинил соседу телесные повреждения – три! Дело рассмотрено и признано вполне ясным.

Четверо судей закивали в ответ. Ипат повесил голову. Зря только начал выгораживать себя. Теперь накажут серьезнее. Недели две общественно полезных работ, а то и месяц…

Если в родной деревне, то еще ладно. Пусть насмехаются все, кому не лень, зато можно будет, наверное, отлучаться время от времени для ухода за скотиной. Если же суд назначит отработку в столице – кого бы нанять ухаживать за кенгуроликами? Они, конечно, твари неприхотливые, могут сидеть в загоне и три, и четыре дня, но за две недели без пищи и воды точно сдохнут.

– Объявляется приговор, – торжественно возгласил седовласый, в то время как секретарь заскрипел пером. – Ипат Шкворень из деревни Кривые Метелки, виновный в покоенарушении второй категории, в отсутствие смягчающих вину обстоятельств приговаривается к шести месяцам общественно полезных работ и поступает в распоряжение муниципального старосты по благоустройству столичных дорог. В случае отказа подсудимого от дополнительного предложения приговор вступает в силу немедленно. Утверждает ли приговор судейская коллегия?

Трое лысых и один пуховолосый вновь закивали.

Вязкая чернота растеклась перед взором Ипата. Шесть месяцев! Целых полгода мостить столичные улицы! Да за это время кенгуролики погибнут все до единого, тут и к ворожее не ходи. И нанять-то некого на такой срок, и нужен не какой-нибудь лоботряс, а человек понимающий. Где его взять, спрашивается? Да и денег не хватит на наем. Это что же – разорение?..

Именно так. Оно самое.

Ипата шатнуло. В голове часто-часто застучали молоточки. Э, погоди-ка… Что там было сказано о дополнительном предложении?

Где-то в бесконечности забрезжил слабенький лучик надежды, и Ипат потянулся к нему, как утопающий к соломинке. Какое такое дополнительное предложение? А ну-ка!

В маленькой, но светлой комнатке, куда его вывели на полчаса для ознакомления с врученным ему пространным документом, отпечатанным вручную, Ипат осознал старую истину: хрен и редька равно далеки от сахара по части сладости. Лучик померцал и угас. С третьего прочтения Ипат начал понимать, что ему предлагают, и покрылся холодным потом. Прочитав документ в четвертый раз, он понял, что это всерьез.

Обнадеживал лишь один параграф предложенного соглашения: на время отсутствия Ипата сохранность его движимого и недвижимого имущества гарантировалась, причем не кем-нибудь, а Советом архистарейшин Зяби. Это было хорошо. Но дело, в которое предлагалось ввязаться Ипату, было совершенно невозможным!

Нет.

Нет и нет!

Глупости. Видать, старцы выжили из последних остатков ума, если предлагают такое, рассчитывая на чье-то согласие… Но кто же согласится? Да нет, это попросту немыслимо!..

Но и отказаться нисколько не лучше.

Окно не имело ни решеток, ни специальных запоров. Открыл настежь – и беги куда хочешь. Первый этаж. Только перелезть через подоконник.

Можно выйти и через дверь. За ней всего-навсего один полицейский, которому скучно. Не настоящая охрана, а так, проформа. Захочешь убежать – убежишь.

Одна видимость… Куда убежишь на Зяби?

Допустим, где-нибудь пристроишься. И все равно рано или поздно тебя найдут и накажут не в пример серьезнее. Могут и вовсе изгнать в Дурные земли – живи там как хочешь. Вернее, помирай, как сможешь. Дело твое. Хочешь – беги хоть сейчас.

Ага, нашли дурака!

Ипат подписал условия, решив, что лучше уж ринуться с головой в дикую авантюру, имея гарантию насчет хозяйства, чем наверняка потерять хозяйство, занимаясь улучшением столичных дорог.

Да и авантюра ли еще? По всему судя, выходила какая-то глупость.

Как многие жители столичного округа, Ипат был грамотен, знал четыре действия арифметики и имел некоторые представления об иных мирах Вселенной. Представления эти были вколочены в него не только начальной школой. Сама жизнь преподносила порой зримые доказательства: есть иные миры, есть. Существуют. И в них тоже живут люди – кое-где странные, а кое-где и ничего. Иной раз, возникнув из черной бездны космоса, на Зябь опускался чужой звездолет, чаще всего торговый. Когда-то в незапамятные времена люди жили на одной-единственной планете Земля Изначальная, а потом расселились кто где. Отчего же им и теперь не летать от звезды к звезде, от планеты к планете, если есть на чем? По правде говоря, без космических торговцев жизнь на Зяби была бы тяжелее и скучнее. На новые удивительные машины у правительства никогда не было денег, и торговцы не обременяли себя таким товаром, но вакцины от болезней, новые сорта полезных растений и недорогие биотехнологии Зябь иногда покупала. Также и одобренные архистарейшинами зрелища, какие подешевле. А уж рассказы о том, как живут-поживают люди на иных планетах, шли бесплатным довеском и еще долго после отлета очередного торговца передавались из уст в уста, подчас обрастая удивительными подробностями.

Но ни один житель Зяби никогда не покидал своей планеты. К чему? Очень нужны фермеру межпланетные путешествия! И звездолеты! Вот хороший трактор с набором навесных приспособлений – очень нужен. Все остальное – пыль, глупый мираж. Обитатели Зяби привыкли гордиться своим здравомыслием. Ни фермеры, ни рабочие на немногочисленных фабриках, обслуживающих сельское хозяйство, с детства не расположены к пустым фантазиям. Разве что дети, да и то далеко не все, мечтают о чем-то несусветном вроде далеких звезд и метеоритных атак, но кто их слушает?..

Как многие, Ипат Шкворень и без слов мальчишки знал, что недавно на Зябь прилетел очередной чужак. Знал он и то, что архистарейшины ведут с гостем какие-то переговоры. Знал – и не слишком интересовался этим. Все равно ничего не изменится. Жизнь ясна, проста и пряма, как борозда в поле, такой ей и быть вовеки.

Оказалось – нет.

Вербовщик. Ипату понадобилось время, чтобы вспомнить смысл этого слова, пришедшего из бесконечного далека. Но вот он – космический вербовщик. Он здесь, на Зяби. Он сделал архистарейшинам предложение, на которое те, поспорив и покряхтев, согласились. А согласились они ни много ни мало как отчислять ежегодно двадцатую часть доходов в пользу какой-то планеты Рагабар. Что еще за планета? Где она? Ипат не знал, но был уверен, что еще недавно об этом Рагабаре слыхом не слыхивал никто, включая архистарейшин. Чем, интересно знать, пришелец опоил их?

Пять процентов от всего дохода Зяби! Возьми да отдай их ни за что ни про что какому-то Рагабару! Уму непостижимо. Дурак скажет, что пять процентов – это немного, но на то он и дурак. Стало быть, вместо сегодняшних терпимых налогов фермерам придется платить нестерпимые, так надо понимать?

А что взамен?

Звездолет. Бесплатно. И плюс к тому право присоединить к Зяби пять планет на тех же условиях. Плати пять процентов дохода планеты и взимай пять раз по пять. Плохо ли?

Тут надо крепко подумать. Где искать согласных платить и куда пойдут те денежки? Если не фермерам, то на что они нужны? И без них жили и не тужили. Хотя… кто тебя спрашивает, Ипат Шкворень? Ты уже подмахнул бумагу. Лети теперь в пугающий до дрожи космос и выполняй, что от тебя требуют.

И не ты один согласился…

Цезарь Спица, сопливый шкет, пребывал здесь же, делил с Ипатом камеру на три койки, но если Ипат большей частью лежал, устремив взгляд в потолок и натужно ворочая в голове тяжелые мысли, то шкет не мог ни лежать, ни сидеть – так и метался, потирая руки и изнывая от нетерпения.

Ждал, дурень, когда ему дадут звездолет.

Тьфу!

А вот не спрашивайте, когда меня впервые осенило, что не на той планете я родился. Не скажу. Никаких секретов – просто не знаю. Давно это было. Сколько себя помню, столько и сидит во мне эта мысль. Устроишься этак, бывало, на чужом сеновале, а то и просто заночуешь в стогу посреди поля, лежишь себе, значит, жуешь что бог послал, а если он никакой шамовки не послал, то со скукой в животе лежишь и смотришь в небо. А там – звезды. Иные ровно светят, а иные помаргивают, будто намекают: они не просто так звезды, а обитаемые миры. Вот и мне бы туда. Чего я на Зяби не видел?

Были бы тут хотя бы железные дороги – я бы при депо устроился. Техника – она красивая и лязгает. Чего мне еще? Но последнюю железную дорогу у нас разобрали, если попы не врут, лет этак с тысячу назад, когда на Зяби победило учение Девятого пророка. Всякий зябианин знает, когда, где и зачем он добровольно лег на рельсы перед поездом. По мне, лучше бы он лег на что-нибудь другое, потому что езда по железной дороге с тех самых пор была объявлена грехом. Ну, ясное дело, новых железных дорог у нас больше не строили, старые разобрали, а тот рельс, где лежал пророк, распилили на мелкие части. В каждом храме теперь по куску. Раз в год примерным прихожанам позволяют потрогать этот кусок, подержать в руке священный костыль от того рельса и поцеловать святую шпалу.

И меня в разных исправительных заведениях заставляли целовать, только я не целовал, а чмокал мимо. По-моему, сколько ни целуй дерево, лучше не станет ни ему, ни тебе. Вот если бы пророк умер, подавившись котлетой, я бы первым встал в очередь на целование. Боюсь только, что следующему целовальщику уже не досталось бы котлеты.

Зато обряд посечения кнутами паровоза – веселая штука! Правда, паровоз там ненастоящий – грубый макет. Настоящих-то нигде не осталось, хоть обойди всю Зябь.

Конечно, я всегда помалкивал о том, что мне жаль железных дорог.

Ну ладно, ладно, не всегда… Лет примерно с четырех, когда мне за эту жалость, высказанную вслух, надрали уши и оставили без обеда.

А теперь – что мне эти паровозы? Звездолет в миллион раз круче.

Между прочим, Девятый пророк учил радоваться успехам ближнего своего, а я гляжу – Ипат что-то не очень рад за меня. А за себя и того меньше. Вот чудила! А еще близ столицы живет. Хотя фермер – он везде фермер, навозная душа.

И ладно. Без него разберусь.

Не так-то просто мне было не запрыгать от восторга, когда судьи предложили мне это дело вместо битья и каторги. Но уж я постарался изобразить огорчение. Поверили мне судьи, нет ли – не знаю. Главное, что не забрали свое предложение назад.

Не прошло и часа, как в нашу камеру привели третьего. Этот был лет двадцати пяти, чернявый, узколицый, по одежде и манерам – городской житель, да еще не из всякого города. Пожалуй, столичная штучка. Вот только костюм его был изрядно помят, а под левым глазом красовался сизый фингал. Войдя, этот тип метнул быстрый взгляд на валяющегося на койке Ипата, чуть больше времени уделил разглядыванию моей персоны и без всяких слов принялся охорашиваться, как привередливый кот, вернувшийся домой с весенней спевки. Стряхнул с себя пыль, а потом давай вертеться – и тут попытается разгладить складочку, и там, и через левое плечо на себя посмотрит, и через правое, и по-всякому. Зеркала ему не хватало. Никогда не видел, чтобы человек мог так зверски выворачивать шею – как сова, ей-ей. А пальцы у него были тонкие, нервные, раза в полтора длиннее, чем у нормального человека, и запястья не толще, чем у меня. Примерно такие же руки я видел только однажды – у одного музыканта. Правда, у музыканта пальцы были все-таки короче. А главное, музыкант вряд ли вывернулся бы из наручников, а этот тип – запросто. Раза в четыре быстрее, чем я, сразу видно.

– Эй, дядя! – позвал я его. – А поздороваться?

Тут он вновь обратил на меня внимание. Интересный у него был взгляд – быстрый, колючий и такой проницательный, что мне стало малость не по себе. Если бы рядом не было Ипата, я бы не рискнул указать новичку на нарушение тюремных обычаев. Ипат хоть и деревенщина, но сразу видно: добрая душа при здоровых кулаках и в обиду меня не даст.

Новичок сразу это понял. Я так и подумал, что соображать он должен быстро.

– Желаю здравствовать всем присутствующим, – отозвался он с отменной вежливостью. – Разрешите представиться: Ной Заноза, человек творческой профессии. А вас как величать?

Я назвался и назвал Ипата, а Ной отвесил мне шутовской поклон, шаркнул ножкой и опять давай охорашиваться. Я сроду не видал таких людей. Вымерший зверь павлин, а не человек. Расправив последнюю складочку, Ной добыл из внутреннего кармана роговую расческу и с полчаса причесывался перед оконным стеклом вместо зеркала, а потом отколупал от рамы щепочку и аккуратнейшим образом почистил под ногтями. Я думал, на том он и успокоится, так ведь нет: извлек откуда-то маленькую бархотку и давай полировать ногти, а на меня с Ипатом ноль внимания. Видать, и впрямь не бандит, а человек творческий. Перемещает деньги из чужих карманов в свой так, что залюбуешься, если, конечно, ты не жертва.

Больше я с ним заговаривать не пытался. А еще через полчаса пришел архистарейшина из суда – тот, у которого на черепе цыплячий пух вместо волос. Даже для архистарейшины он выглядел необычайно внушительно, то есть примерно как покойник не первой свежести. Полицейский за дверью аж каблуками щелкнул – то ли от усердия, то ли со страху.

Вошел, значит, этот загробный житель и говорит:

– Собирайтесь.

Ной даже не посмотрел на него, а Ипат вскинулся на койке и глаза вытаращил.

– Куда?

– Туда, где вам будет удобнее. Не в суде же вам жить.

Это «жить» меня слегка подбодрило: видать, архистарейшины собираются честно выполнить свое обещание. Поначалу – уж точно. А там поглядим, что будет.

Нас погрузили в кузов полицейской машины – ну, вы их знаете, а если не знаете, то скажу: это закрытая коробка без окон, обитая изнутри жестью, а чтобы арестанты не задохлись, в стенах под самым потолком просверлены отверстия, причем так высоко, что глядеть сквозь них невозможно – макушка в потолок упирается, а глаз до дырочки не достает. Заработал движок – я сразу определил по звуку, что клапана скверно отрегулированы, – завоняло угольным дымом, и машина тронулась. Богато в столице живут – автомобили у них не на дровах, а на каменном угле бегают.

Положим, по тряске в кузове тоже можно понять, куда тебя везут. Машина так долго тарахтела по булыжной мостовой, что уже наверняка выехала из Пупырей, а булыжная мостовая все не кончалась и не кончалась. Значит, дело ясное: везут в сторону космодрома. Я так и думал.

Потом мостовая все-таки сменилась грунтовкой, повеяло запахом трав и навоза. Даже Ипат стал принюхиваться и уже не выглядел таким несчастным. И вот – приехали.

Дом был довольно большой, одноэтажный, кирпичный, с замазанной трещиной по фасаду, появившейся, наверное, при посадке или старте какого-нибудь уж очень тяжелого корабля. Дом стоял на краю поля в стороне от прочих космодромных построек и был окружен деревянными столбами – сразу видно, что недавно вкопанными, – с колючей проволокой. Будка для караульного тоже была сколочена из свежих, еще пахнущих смолой досок. Внутри оказалась прорва всяких помещений: гостиная с камином, столовая, четыре спальни, туалет с водяным смывом, душевая и еще кухня со всей необходимой утварью. Другой бы на моем месте заважничал – ведь всякий понял бы, что архистарейшины распорядились приготовить здание специально для нас. Распорядились, конечно, заранее, еще не зная, кто попадет к ним в лапы и согласятся ли попавшиеся на это неслыханное дело.

Тут я подумал: а если бы мы отказались – что тогда? Ну, с нами-то понятно что, а с проектом? И сам же дал ответ: наверняка у архистарейшин был выбор. Зябь – планета тихая, но большая, и народу в ее обитаемой зоне живет порядочно, а где народ, там всякое случается. И без нас нашлись бы покоенарушители. Нормального-то обитателя Зяби лететь в космос нипочем не уломаешь, чего он там не видел.

Так что Ипату еще повезло, только он этого пока еще не понял. А что об этом думает Ной, я и гадать не стал.

В доме Ной тут же осмотрелся, повертел носом, заглянул во все спальни и объявил, что берет себе крайнюю справа. Мы с Ипатом не возражали. По мне, все равно, где спать, лишь бы в тепле и без побудки сапогом по ребрам. А тут было еще и мягко – набитые шерстью тюфяки! Подушки с наволочками! Одеяла, простыни, занавесочки на окнах! В тумбочке – мыло, зубная щетка, меловой порошок для чистки того, чем пищу кусают! Два чистых полотенца на спинке кровати! Уж не помню, когда я в последний раз спал в такой роскоши. Пожалуй, что и никогда.

Мы с Ипатом выбрали себе две спальни слева, причем я попросил себе крайнюю, на что Ипат согласился. Он до сих пор был не в себе. Я потоптался возле кровати – уж очень она была чистая, – а потом решился и прыгнул на нее плашмя. Честно скажу, сеновал лучше: и запах приятнее, и мышки внизу шебуршатся, отчего мне покой и уют. Но я не привередливый, могу жить и в доме, особенно если в тюфяке нет клопов. А их тут, судя по всему, либо вовсе нет, либо не слишком много.

Не успел я понежиться как следует – позвали к обеду. Стол уже накрыт. Каша с мясом, студень с хреноперцем, салат из свежих томатобананов, вареный топинамбур, сколько угодно белого хлеба, по кружке пива каждому – пир, настоящий пир! Ничего вкуснее я в жизни не едал. Правда, пиво оказалось хвойным, а после него во рту такой привкус, как будто шишку съел, но это терпимо. Все трое наворачивали так, что только за ушами пищало. Ну, на Ипата, думаю, напал жор от нервного потрясения, а мы с Ноем проголодались по-настоящему. С места мне не сойти, если этот Ной Заноза не швырял снедь в рот артистично. По-моему, он вообще все так делал, то есть на людях все, а в сортире я за ним не подглядывал. Свой фингал под глазом он запудрил – кажется, зубным порошком. Очень незаурядный человек, какая-нибудь деревенщина и не подумает, что жулик.

После такого обеда первое дело – поспать. Ной достал колоду карт и предложил было Ипату перекинуться в «шито-крыто», но тот отказался – и правильно сделал. А я ушел в спальню и заполз под одеяло.

Проснулся от воплей и визга. Визг был бабий, да такой, что ввинчивался в уши не хуже сверла. В гостиной вопила какая-то тетка и все никак не могла успокоиться. Ну и мощный же голосина! Я было накрыл голову подушкой, только это ничуть не помогло. Сна как не бывало.

– Да что они себе позволяют?.. – доносилось из гостиной вперемежку с нечленораздельными визгливыми выкриками. Казалось, что там режут скотину тупым ножом. – Да я Семирамида!.. Вся Зябь знает… Это что – суд называется?! Дерьмо, а не суд!..

Я осторожно приоткрыл дверь и выглянул. Ну точно – в гостиной находились Ной, Ипат и пуховолосый архистарейшина с заправленной за пояс бородой, причем все трое жались к стенам, а посреди металась, непрерывно вопя, не кто-нибудь, а сама Семирамида Великолепная – та самая, чьи песенки мурлыкала под нос вся Зябь, почти такая же, как на афишах, только ростом пониже, а лицом погрубее. На самом-то деле зовут ее иначе; Семирамида – это сценическое имя. Я и сам однажды ее слушал, сидя на заборе в летнем театре, пока сторож не спихнул меня метлой. Но тогда она пела, а сейчас совсем наоборот.

Я не сразу понял, чего ради ее занесло в нашу компанию, и лишь когда она еще раз прошлась насчет суда, сообразил, что ее тоже загребли по обвинению в покоенарушении. И знаете, глядя на нее, в это сразу верилось. Покоя в ней было не больше, чем в землетрясении, а словечки она употребляла такие, что пуховолосый то и дело морщился, Ипат зажал ладонями уши, и даже я чуть не покраснел. Один Ной прислушивался с интересом. Для начала она изругала в пух и прах столичную публику, затем своего импресарио, потом не оставила живого места от некой Изабеллы Заозерной, после чего вновь перешла на архистарейшин и их судейскую коллегию, а в конце, когда я уже было подумал, что она наконец заткнется, услышал кое-что обо всех присутствующих, не исключая и меня. Но и это был еще не конец концерта, это был только конец вступления к нему. Она вновь обрушилась на Пупыри, на порядки в них, на выживших из ума старцев, обругав каждого порознь и всех скопом, и продолжалось это так долго, что я тоже заткнул уши. В жизни не слыхивал, чтобы женщина так орала. На афишах писали, что она сладкоголосая, а только я вот что скажу: если этот голос сладкий, то подавай мне горчицу. Наконец у нее кончились слова, и в качестве финала концерта она выдала такой визг, что я пожалел, что не родился глухим. Даже Ноя передернуло.

Потом слышу – тихо. Вынул пальцы из ушей – ничего, жить можно. Стоит Семирамида вся красная, злая-презлая, не подступись к ней, а голос все-таки решила поберечь. Сразу бы так. Пуховолосый старец и раньше-то выглядел как выкопанный покойник, а теперь я мысленно прибавил ему целую неделю, проведенную в могиле. У него даже пух на черепе как-то полинял, а пигментные пятна выступили резче – ни дать ни взять трупные. Даже жутковато мне стало, что он еще шевелится. Поковырял он костлявым мизинцем в одном ухе, потом в другом и сказал негромко:

– К сведению нездешних: меня зовут Сысой Кляча. Совет архистарейшин назначил меня уполномоченным по вопросам, касающимся проекта «Небо». Иметь дело вы будете только со мной. Разговаривать о проекте с охраной и обслуживающим персоналом запрещено. Вопить и визжать не возбраняется, но это не улучшит вашего положения. Вот ухудшить – может. От оскорблений в адрес Совета архистарейшин настоятельно советую воздержаться. Напоминаю один из пунктов подписанного вами соглашения: попытка побега будет расценена как покоенарушение вне категорий. Я полагаю, что каждый из вас понимает, что это означает. – Тут он повернулся ко мне. – Ты понимаешь?

Чего тут не понять. Разговаривать с покойниками не в моих правилах, поэтому я просто кивнул. Внекатегорийное покоенарушение – это выдворение в Дурные земли на веки вечные. Если, конечно, покоенарушителя поймают.

А ведь поймают рано или поздно.

– Всем понятно?

– Дураком надо быть, чтобы бежать, – подал голос Ной. – А дураков здесь нет. – При этом он посмотрел почему-то на Ипата. Помедлил самую малость и добавил: – Не знаю только, кем надо быть, чтобы остаться. То ли большим умником, то ли окончательным идиотом.

Сысой улыбнулся, но лучше бы он этого не делал. Когда улыбаются ожившие мертвецы, мне становится не по себе.

– Поздно сетовать, – сказал он. – Соглашение вами подписано и отмене не подлежит. В течение некоторого времени вы будете жить здесь. Я буду навещать вас ежедневно. Выход за огороженную территорию – только с моего ведома и в сопровождении охраны. Никаких увольнительных. Вам будет передан звездолет, полученный нами в виде зародыша от посланца планеты Рагабар. На первом этапе вы должны следить за развитием упомянутого зародыша в полноценный корабль. Вы должны также освоить управление им. Но берегитесь, если он у вас сдохнет или откажется подчиняться! – Тут Сысой сделался столь грозен, что я подумал, что оживший мертвец просто щенок перед живым архистарейшиной. – Говорю это вам, поскольку предполагаю, что не все из вас внимательно прочли соглашение. На втором этапе проекта вы отправитесь в Галактику на поиски обитаемых планет, еще не включенных в имперскую пирамидально-иерархическую структуру. Это понятно?

Мы дружно закивали. Даже Семирамида. Что это за пирамидальная структура, я не знал, но решил не спрашивать – как-нибудь разберусь потом. Немного смягчившись, Сысой вновь улыбнулся, на сей раз почти по-человечески.

– Главное, на обоих этапах не нервничайте, – продолжил он доверительным тоном. – Спешка не нужна, но и терять время даром вам никто не позволит. Космические полеты – дело для нас новое, неосвоенное и, вероятно, не совсем безопасное. Поэтому не жалейте усилий на подготовку. Далее. А ну-ка, кто скажет мне, как зовут нынешнего императора?..

Я промолчал, потому что не знал, как его зовут. Ипат неуклюже пожал плечами. Семирамида презрительно вздернула носик: мол, вот еще – интересоваться всякой чепухой. Один только Ной оказался на высоте.

– Леопольд Двести Тридцатый.

– Именно так, – подтвердил Сысой. – Для чего вам это надо знать? Только для того, чтобы уяснить себе еще кое-что: нынешнюю пирамидальную структуру империя начала приобретать при императоре Леопольде Двести Двадцать Седьмом, то есть около века назад. Что из этого следует?

Я не знал, что из этого следует, зато Ной и тут не растерялся. Речь у него была правильная, как у учителя, да еще со столичным выговором. Никаких воровских словечек.

– Конечно, из этого следует, что все богатые миры уже включены в имперскую пирамиду, и чем богаче мир, тем раньше это произошло.

– Так, – сказал Сысой. – Допустим. Но это пока домыслы. Может, найдутся и факты?

Ной засмеялся, показав мелкие белые зубы.

– Один факт точно есть: включение в пирамиду Зяби. В Галактике десятки тысяч обитаемых планет, а все-таки вербовщик пожаловал к нам. Почему?

– Почему? – спросил Сысой.

Ной картинно вздохнул и развел руками.

– Не в моих интересах злить архистарейшин печальной правдой…

И замолчал.

– А все-таки?

Ной глядел приветливо, но молчал, как пень. Тогда Сысой по очереди оглядел всех нас, понял, что ни я, ни Ипат, ни Семирамида никогда не интересовались такими вопросами, вздохнул и сказал:

– Все верно. У одного из вас голова работает как надо, и знаете, один из четверых – это уже неплохо. Зябь – отсталый мир со слабой экономикой. Наши месторождения полезных ископаемых вычерпаны, наша промышленность не развивается, внешняя торговля смехотворна, океаны отравлены, девять десятых суши заражены и опустынены. Мы влачим дремотное существование. Наши далекие пращуры слишком много воевали и слишком мало думали о будущем. Властям Рагабара это, конечно, ничуть не интересно. Их волнует лишь совокупный годовой доход планеты, чтобы брать с него свои проценты. Наш доход мал, и все-таки Рагабар включил нас в свою орбиту. Причина тут может быть только одна: его вербовщики не нашли более богатых планет.

– Предполагается, что мы их найдем? – Ной иронически поднял бровь.

Плевать Сысою было на его иронию.

– Совет архистарейшин надеется на это, – сказал он спокойно, выпростав бороду из-за кушака и степенно оглаживая ее. – У вас будет корабль и полномочия официальных посланников Совета. У вас будет документ, дающий вам право вербовки. Вы найдете пять миров, желательно более богатых, чем Зябь, и уговорите их правительства включиться в имперскую пирамиду под нашим патронажем. Вы подпишете с ними договоры и зарегистрируете их в Комитете по расширению империи. Вы не станете обращать внимание на миры малолюдные, нищие и одичалые. Повторяю: нам нужны миры богатые или хотя бы перспективные. Понятно ли я говорю?

Мы дружно кивнули. Я вроде все понял, но за Ипата и Семирамиду не поручусь. Что до Ноя Занозы, то он, по-моему, уже прикидывал в уме какую-то пакостную комбинацию.

Сысой сделал паузу, во время которой достал из кармана коробочку с таблетками и забросил одну в безгубый рот. Поискал глазами, нет ли где воды, не нашел и заглотнул всухую, причем кадык у него дернулся так, что аж борода пошла волнами.

– А чтобы кое у кого из вас, – продолжил он, не глядя на Ноя, но я сразу догадался, кого он главным образом имеет в виду, – не возникло соблазна сделать работу кое-как, а то и вовсе удрать с кораблем в неизвестном направлении, я неофициально, но все же от имени Совета, обещаю вам следующее. Если вы вернетесь с удачей, все ваши прегрешения перед законом будут забыты – это раз…

– Это было в бумаге, которую я подписала! – выпалила Семирамида, да так, что стекла зазвенели. Гляжу – опять раскраснелась, как плита, того и гляди задымится. А Ной только осклабился.

– Кроме того, с первых отчислений каждой планеты в пользу Зяби, – невозмутимо продолжал Сысой, – вы получите одну десятую процента в личное и безраздельное пользование в любой валюте, имеющей хождение в империи, но лишь в том случае, если эти отчисления превысят наши отчисления в пользу Рагабара. Совет надеется, что это побудит вас быть осмотрительнее в выборе подходящих для нас планет. Если доход планеты окажется меньше дохода Зяби, вы с него ничего не получите. Понятно ли?

– Одну десятую процента – каждому? – быстро спросил Ной.

– Каждому – по двадцать пять тысячных, – отрезал Сысой. – В случае гибели или дезертирства кого-нибудь из вас его доля не достанется остальным. Это условие окончательное и не обсуждается. Есть еще вопросы?

– Эти двадцать пять тысячных процента – только с первых отчислений?

– С отчислений за первый год. Однократно. А вы бы хотели пожизненно?

– Я бы не отказался, – сознался Ной. – Может, договоримся? – Сысой покачал иссохшей головенкой. – Может, хоть на пять лет? На три?.. Нет? А как насчет того, чтобы зафиксировать эти наши проценты в официальном документе? Тоже никак?

Он кривил рожу, жмурил подбитый глаз и как бы в сомнении жевал губами, изображая полное отсутствие восторга. Актер бы из него вышел что надо.

– Вам придется положиться на мое обещание, – сказал Сысой. – Если не желаете, можете хоть сейчас разорвать соглашение…

Ага. Разорвать. И получить то, что назначил нам суд, плюс еще довесок за отказ? Спасибо, подумал я, что-то не хочется.

– Ну уж нет! – пробасил Ипат. Молчал-молчал, а тут его вдруг прорвало. – Я согласен. Ежели за моими кенгуроликами присмотрят…

– Соглашение есть соглашение, – отозвался Сысой. – Присмотрят. Совет наймет пастуха и ветеринара. Что же касается письменных гарантий насчет ваших процентов с каждой удачной сделки, то этого не будет, и точка. Мнения в Совете разделились, и мое предложение не набрало большинства голосов. Однако я вам гарантирую: когда вы вернетесь с удачей, я вновь поставлю этот вопрос перед Советом и обещаю, что добьюсь своего. Кто-нибудь может упрекнуть Сысоя Клячу в том, что он хоть раз не сдержал своего слова?

Тут выцветшие глаза Сысоя засверкали, он надулся и без спешки оглядел нас всех – ну прямо как орел со скалы. Росточка он был небольшого, не выше Семирамиды, но мне показалось, что сейчас он перерос тот обелиск, в который я въехал в Земноводске. И уж величествен стал до того, что дальше некуда.

– Не можем, – ответил за всех Ной, и за меня тоже, несмотря на то что до сегодняшнего дня я знать не знал Сысоя Клячу. – Однако наша экспедиция может затянуться, а люди, увы, смертны.

Сысой метнул на него не сказать чтобы очень любезный взгляд.

– Верно. Все верно, черт возьми. И с этим связано дополнительное условие. Советую хорошенько его запомнить. Если я отойду в лучший мир до вашего возвращения, никаких процентов вы не получите. Стало быть, в ваших интересах выполнить задание не только честно и с выгодой для Зяби, но и быстро. Как раз потому, что люди смертны, а старики в особенности… Вопросы есть?

У меня был вопрос, и совершенно лишний, потому что у этих архистарейшин все всегда предусмотрено, но все-таки я его задал:

– А звездолет? Когда мы получим звездолет?

– Прямо сейчас. – Тут Сысой бережно достал из кармана нечто маленькое, завернутое в чистую тряпочку. Развернул – и показал нам бесформенный предмет размером с некрупное яблоко, только коричневый и весь бугристый, как не знаю что. – Вот ваш звездолет.

И тогда Устинья Компост, более известная как Семирамида, закричала.

Ему тоже хотелось кричать. Он молчал лишь потому, что от кричи не кричи – ничего уже не изменишь. Но по адресу Зяби и ее архистарейшин Ларсен, скрежеща зубами, мысленно произнес немало разных слов.

Его провели! До последней минуты он оставался в убеждении, что архистарейшины ему же и поручат вербовку планет-вассалов. Кому же еще, как не ему? И пункт договора о передаче правительству зародыша нового звездолета он выполнил с легким сердцем. И по закону, и по договору зародыш принадлежал правительству этой никчемной планеты, но, спрашивается, на что он этим ископаемым? И сами ведь не полетят на вербовку, и не найдут среди туземцев никого, кто мог бы полететь. Дело для них новое, заведомо рискованное и уж точно не для заплесневелых мозгов. Ну конечно, они должны были сторговаться с ним, Ларсеном!

Вышло иначе. Получив зародыш и уверения в том, что именно так он и должен поначалу выглядеть, а равно и инструкцию по уходу за ним, архистарейшины взяли тайм-аут. Ларсена это не встревожило. В конце концов, если старые пеньки не умеют шевелить мозгами быстро, то пусть шевелят медленно. Можно и подождать.

– Эй! Ты в порядке?

Корабль отозвался в том смысле, что желает отдыха, подзарядки и самопрофилактики. Всякому известно: желание корабля заняться своим здоровьем – нехороший признак. У людей примерно так же. Корабль больше не мог почковаться, и это было плохо. Но он был еще жив, и это было хорошо.

Правда, для подзарядки ему требовалась энергия извне. Планета находилась далековато от своей звезды, и звездолет просил разрешения приблизиться к ней, чтобы хорошенько прожариться в ее лучах. Проделать это без человека на борту ему было даже удобнее.

– Оставайся на месте, – велел Ларсен. – Можешь заняться самопрофилактикой.

– Благодарю, хозяин. Сколько у меня времени?

– А я почем знаю? Несколько дней.

– Позволю себе заметить: на полную регенерацию изношенных систем мне потребуется не менее восемнадцати стандартных суток.

– Даю десять.

– Этого недостаточно, хозяин.

– Поговори еще у меня! – буркнул Ларсен. – Много воли взял. Начни с главного, а там посмотрим. Пока справляйся без подсказок.

– Хозяин покидает меня?

– На несколько дней. Режим безопасности – «умеренно дружелюбная планета», на защитный периметр энергию не трать. Если в тебя попытается проникнуть посторонний – долбани его легонько, чтоб жив остался.

Последние слова были сказаны на всякий случай. Побывав по роду профессии на многих планетах, Ларсен умел быстро составить мнение о туземцах. Зябиане не вызывали опасений. Простейший тест подтвердил это: пустой пластиковый ящик, который Ларсен сразу после приземления нарочно вынес из корабля, так и лежал на своем месте, помеченный собаками, но не тронутый человеком. Ящик был виден издалека, но по траве к нему не тянулись ничьи следы, за исключением следов самого Ларсена. Более суток очень удобный ящик, полезный в хозяйстве всякому селянину, стоял на виду бесхозным и никому не понадобился!

Нелюбопытны и законопослушны – только такое умозаключение и можно было сделать о зябианах на основе ящичного теста. Не позволяя себе расслабиться, Ларсен в то же время не ощущал беспокойства. Вместо того чтобы ночевать в звездолете, он вернулся в Пупыри, вновь заселился в гостиницу и стал ждать.

Ответ архистарейшин был получен через секретаря спустя три дня. Отказ. Простой и категорический отказ.

Удар был тем болезненнее, что Ларсен не ждал его. Понадобилось время, чтобы понять: архистарейшины против всех ожиданий решили рискнуть. Эти скопидомы решили, что смогут обойтись своими силами, а его, Ларсена, просто и без всяких затей спихнули в кювет, даже не поторговавшись как следует. Скупердяи сельские, дремотные, заскорузлые!

Но хитрые.

Пришлось признать: в оценке туземцев он ошибся, потому-то и решил, что с них можно содрать столько, сколько захочется. На других вербуемых планетах его запросы были куда скромнее. И всё, как правило, сходило гладко.

Будучи вспыльчив по природе, Ларсен поломал кое-что в гостинице, но, несколько остыв, щедро заплатил хозяйке за ущерб, избежав таким образом объяснений с полицией.

А вопить от ярости все-таки не стал. Это было не в его характере. Молчаливая злость куда опаснее для недругов, нежели шумная.

Опыт и логика подсказывали: человеческие руины, называющие себя архистарейшинами, не совсем глупы. Сами они нипочем не отправятся в Галактику в качестве вербовщиков. Значит, найдут других из числа зябиан. Ха-ха, тут им придется постараться…

Даже интересно: среди кого они начнут поиски?

Туземцы – народ дремучий, мирный, тихий. За три дня Ларсен повидал многих столичных жителей и ни в одном не почувствовал даже слабого намека на авантюризм. Их азарт проявлялся лишь при драках уличных собак – тут туземцы собирались толпой, болели за того или иного пса и делали ставки. Может быть, армия как естественное прибежище энергичных, агрессивных от природы людей? У Зяби ее не было. Полиция? Как и повсюду в Галактике, полицейских Зяби интересовало теплое благополучие, а не безумные, по их мнению, предприятия. Пожарные? Спасатели? Профессиональные спортсмены? Первые и вторые недалеко ушли от полицейских, а третьих на Зяби не было. Кого, спрашивается, местное правительство пошлет в бесконечно далекий и пугающий аборигенов космос? Где они, искатели приключений?

Их не было даже в столичных барах, трактирах и кабаках всех сортов. Ларсен обошел десятка два подобных заведений, от фешенебельных, по меркам здешнего захолустья, до грязных забегаловок, узнал, что местное пойло, в самом деле превосходное на вкус и убойное в смысле результата, называется не «гу-кло» или «ду-пло», а «бу-хло», нанял нескольких пьянчужек, чтобы те прислушивались к свежим сплетням и докладывали ему, но так и не увидел ни одной достойной внимания драки.

Ларсен не поручился бы головой, что на Зяби вообще нет искателей приключений, но счел этот вариант наименее вероятным. Есть, конечно, авантюристы, где-нибудь да существуют. А только поди найди их в короткий срок!

Итак, первый вариант отпадал. Вариант второй: отбор достойнейших. Соберут, как это водится на патриархальных планетах, многолюдную сходку, выберут всем миром благополучных и честных – тут уж не откажешься без того, чтобы подвергнуться всеобщему осуждению. Ну, допустим, выберут лучших… То-то и оно, что лучшие-то они здесь, а не там, где им предстоит действовать. Там-то они сразу напортачат и вернутся, поджав хвост, ибо деревенщина и в Галактике останется деревенщиной.

Ларсен поставил бы пять против одного на то, что архистарейшины это понимают. Лысые пеньки, развалины – а ум еще теплится! Так что и этот вариант не казался очень уж вероятным.

Оставалось третье: кандидаты в вербовщики будут назначены из числа тех, кто провинился перед законом.

Такие есть всегда и везде, даже на самой благополучной планете. Вопрос лишь в их количестве. Человек везде человек; сонное царство Зяби просто не могло до конца вытравить в каждом зябианине предприимчивость вкупе с некоторым пренебрежением к законам. А если так, то архистарейшинам останется лишь выбрать среди правонарушителей – покоенарушителей по-местному – несколько подходящих кандидатур.

Можно, кстати, и сэкономить на их вознаграждении. Забвение прежних проступков – уже само по себе замечательный стимул лететь куда угодно, хоть к другой галактике, и вернуться героями в ореоле славы.

Этот вариант Ларсен посчитал самым вероятным. Уже следующим вечером, поставив в харчевне выпивку туповатому телеграфисту, он узнал о телеграммах, разосланных в полицейские отделения на местах. Пазл сложился.

Оставалось ждать. Ларсен жил в гостинице, тратя имперские банкноты, принимаемые здесь по грабительскому курсу, дегустировал туземное бу-хло, слушал разговоры завсегдатаев местного бара, порой ставил кому-нибудь выпивку в обмен на крохи информации, выжидал и наблюдал. Когда вся команда новоиспеченных вербовщиков соберется вместе, оценит сложность задачи и придет от нее в ужас, он попытается договориться с ними.

Возможно, они согласятся.

Возможно – откажутся. И напрасно. Это будет непродуманное, весьма опрометчивое решение. Во-первых, они начнут спотыкаться с первых же шагов, в чем им следует помочь – раз, другой, третий – и помогать до тех пор, пока они сами не взмолятся о помощи.

А во-вторых, с полученным туземцами единственным эмбрионом звездолета всегда может что-нибудь случиться.

Больше всего на свете Цезарь не любил, когда кричат. Именно по этой причине он совершил свой самый первый побег из самого первого в своей жизни приюта. Предварительно сунув в кровать наоравшей на него воспитательнице трубчатого скунсоежа. Было тогда Цезарю аж шесть лет. С тех пор сменилось множество приютов и воспитательных домов, и количество побегов росло сообразно количеству приютов.

Семирамидин крик поражал не только уши, но и воображение.

– Да они что, издеваются?! Да я их!.. Еще архистарейшины называются!.. Архикретины! Да я дойду до самого императора… как его там зовут! Да я им… – тут в Устинье Компост прорезалось деревенское происхождение, – топинамбуром по сусалам! Да, именно по сусалам, по наглым бородатым сусалам! Что они нам подсунули? Кусок навоза какой-то! Как на этом лететь? Куда на этом лететь?..

– Семирамида, помолчи, а? – безуспешно попытался вклиниться Ной, но только изменил направление звуковой атаки.

– Да и с кем лететь? – Семирамида переключилась на присутствующих с непринужденностью, говорящей о большом скандальном опыте. – С этим вонючим фермером? С этим карточным шулером? С этим прыщавым недомерком?..

На какой-то миг она замолчала, чтобы набрать в грудь порцию воздуха, и в паузу вклинился Сысой:

– Никто тебя не неволил, Семирамида, сама согласилась.

– На это я не соглашалась!

– Правда? – Сысой иронически улыбнулся и поскреб пух на черепе. – В подписанном тобою соглашении сказано вполне определенно: ты участвуешь в проекте, а Совет архистарейшин предоставляет звездолет. Вот он, звездолет. Надо ли понимать твои слова так, что ты отказываешься выполнять условия соглашения?

– Да! – завизжала Семирамида. – Отказываюсь! Еще как отказываюсь!

Сысоя это ничуть не смутило.

– Прекрасно. Я и сам начинаю думать, что ты не годишься. Тебя заменят. Надеюсь, ты внимательно прочла соглашение и понимаешь, что делаешь.

Семирамида так и замерла с раскрытым ртом. Ной слегка усмехнулся. Цезарь тоже понял, но не отразил на лице ничего, поскольку во все глаза смотрел на темно-коричневое бугристое нечто в руке Сысоя. Ипат стоял столбом и простодушно моргал.

– Пошли, подпишешь отказ, – предложил Сысой. – Только не кричи, ладно? Голос сорвешь. А он тебе еще пригодится – раковолков пугать. Они, бывает, забегают с Дурных земель…

– Что-о?.. – Семирамида задохнулась. – Почему?..

– Почему? – Тут Сысой поискал глазами, куда деть эмбрион звездолета, заметил, что Цезарь не отрывает от него глаз, и сунул «кусок навоза» ему в охотно подставленную руку. – Почему, говоришь? Я тебе скажу почему. Во-первых, не надо было тебе устраивать скандал прямо на сцене, срывая концерт. Во-вторых, совсем не следовало царапать Изабелле Заозерной физиономию. Раз и два – в сумме это дает покоенарушение второй категории. В-третьих, чтение – полезная привычка. Если бы ты дочитала соглашение до конца, то знала бы: отказ исполнить его требования означает усугубление тяжести покоенарушения на одну ступень. Два да один будет три. Итого – третья категория. Ну-ну, не дергайся… В Дурные земли тебя не изгонят, а вот пятилетнюю ссылку в какую-нибудь полупустыню близ границ оных земель я тебе твердо обещаю… Пошли?

Семирамида молча замотала головой. Ной откровенно наслаждался, на всякий случай отступив на шаг. Ипат моргал. Один лишь Цезарь не реагировал уже ни на что. Все его внимание было поглощено покоящимся на его ладони эмбрионом звездолета.

– Так-то вот, – сказал Сысой и вышел. Повисла тишина.

– Все равно я никуда не полечу, – заявила Семирамида уже почти спокойным голосом. – А встречу еще эту Изабеллу Заозерную – глаза ей выцарапаю.

– А что у тебя там стряслось с Изабеллой? – спросил Ной.

– Да так… Сука она. Моя песня должна была закрывать концерт, а не ее.

– Так и в программе было написано?

– Да мало ли что там напишут! – вспыхнула Семирамида. – Кто сборы делает – я или она? Чья популярность выше?

– Значит, когда объявили тебя, а ты отказалась выйти, эта самая Изабелла попыталась силой вытолкнуть тебя на сцену?

– Ага. И еще лыбилась, тварь! Тут я, конечно, вцепилась ей в патлы. В рыжие крашеные патлы!

– Умно, – похвалил Ной. – Тебе еще осталось съездить членов Совета по бородатым сусалам. Чем ты собиралась их угостить – топинамбуром, кажется? Взять топинамбур за ботву – и корнеплодом по сусалам?

Никто не хихикнул, но Семирамида и без того начала подозревать, что над ней издеваются. И быть бы в гостиной великому шуму, если бы Ипат, до сих пор хранивший молчание, не подал вдруг голос:

– Семирамида права.

– Чего? – не понял Ной.

– Он и впрямь похож на клубень топинамбура. – Ипат указал пальцем на эмбрион. – Давайте так его и назовем – «Топинамбур». А что маленький, так это ничего. Архистарейшины обещают, что он вырастет.

– Точно? – усомнился Ной.

– Конечно, вырастет! – убежденно сказал Цезарь.

– Это еще почему?

– Потому что он маленький. Все маленькое растет. Я вот еще расту, например.

Ной смерил шкета взглядом и только усмехнулся.

– Все равно! Я! На этом! Лететь! Отказываюсь! – отчеканила Семирамида.

Ипат лишь развел руками, Цезарь поднял голову, чтобы посмотреть на удивительную тетку, готовую отказаться от счастья полета, а что подумал Ной, не узнал никто. Вполне вероятно, он, подобно Семирамиде, не горел желанием горбатиться на Совет, однако помалкивал об этом.

Вслух же сказал другое:

– Может, он и правда вырастет. Поглядим. Когда мы вернемся с триумфом, нас на руках носить станут. Получишь свои двадцать пять тысячных процента с отчислений наших новых вассалов – купаться будешь в роскоши. Знаешь, сколько это? Даже если это будут нищие миры вроде нашей Зяби, все равно десять самодвижущихся экипажей себе заведешь плюс золотой нужник. Кто тогда перед тобой Изабелла Заозерная? Пф! Пыль под ногами.

– Патлы я ей все равно выдеру, – пообещала Семирамида. Впрочем, видно было, что слова Ноя произвели на нее впечатление.

– Выдирай сколько хочешь. Кто тронет национальную героиню? Максимум – порицание да штраф.

– Да хватит вам! – не выдержал вдруг Цезарь. – Смотрите! Он ведь правда живой…

Эмбрион звездолета по-прежнему был при нем, чуть-чуть грея и совсем слегка щекоча ладонь. Нельзя было понять, остается ли он в покое или слегка шевелится. Не в силах сдержать свербящее желание, Цезарь осторожно погладил один из отростков эмбриона пальцами свободной руки – и зажмурился, как довольный котовыхухоль, от нахлынувших эмоций…

Если нет острой необходимости заставлять человека делать то, чего ему делать не хочется, то пусть найдет занятие себе по душе – всем лучше будет. Ни Ипат, ни Ной, ни Семирамида такого занятия себе еще не нашли. Ну и пусть страдают, решил Цезарь. Он-то нашел себе дело!

«Топинамбур»? Ну, пусть будет «Топинамбур». Название съедобного корнеплода звучало солидно, так мог бы называться какой-нибудь механизм, скажем, часть буровой установки. Не зря же название оканчивается на «бур»! Не сравнить ни с репой, ни с брюквой. Цезарю оно нравилось.

Ипат и Ной подержали эмбрион в руке, но и только. Ной лишь пожал плечами, после чего сунул руки в карманы и принялся насвистывать, а Ипат попытался выразить на своей крестьянской физиономии какую-то эмоцию, да так ничего и не выразил. Покряхтел и отдал эмбрион Цезарю. Семирамида же наотрез отказывалась прикоснуться к «Топинамбуру» не только пальцем, но даже веником.

Тем лучше! Конкуренты отпали, и ревность Цезаря мигом улетучилась. Мало ли что эмбрион звездолета считался принадлежащим всей планете – по факту он принадлежал ему одному!

«Недурная карьера для вчерашнего беспризорника», – мог бы заметить кто-нибудь вроде Ноя Занозы, но Цезарю подобные мысли и в голову не приходили. Мысли взрослых вообще ерунда, они всегда не о том.

Забравшись с ногами на диван в гостиной, Цезарь гладил эмбрион, ощущая в ответ радостное тепло где-то внутри себя, и млел. За ужином «Топинамбур» лежал у него на коленях, как котенок, разве что не мурлыкал. На ночь Цезарь положил его себе под подушку и не прогадал – видел счастливые сны. А после плотного завтрака, когда Ипат, сдерживая сытую отрыжку, собирался поискать, чем бы заняться, да и в настроении Ноя с Семирамидой также прорезалось благодушие, в дверь столовой постучали. Не деликатным тихим стуком и не громким требовательным, а по-деловому. И вслед за стуком без приглашения вошел незнакомец.

Четыре пары глаз уставились на него. И прежде чем незнакомец заговорил, всем четверым стало ясно: инопланетник. На Зяби таких не делают.

Высокие тут есть. Мускулистых сколько угодно. Иногда попадаются и со шрамами поперек лица. Встречаются и носители всех трех указанных признаков. Но столь скупого и точного в движениях человека можно искать среди зябиан долго-долго. А уж столь гордых и заносчивых гостей, прямо с порога смотрящих на жильцов как на мелкое недоразумение, на Зяби не сыщешь днем с огнем.

Какому зябианину охота попадать под обвинение в покоенарушении? Только этим обстоятельством объяснялось, почему физиономию непрошеного гостя украшал лишь одинокий шрам, а не комплект из шрама и свежих синяков с кровоподтеками. Наглецов нигде не любят.

Ипат набычился и задышал. Семирамида, напротив, затаила дыхание. Ной один раз взглянул на вошедшего и отвел взгляд, сразу как-то преобразившись. Казалось, он стал меньше и незначительнее, чем на самом деле. Один лишь Цезарь, баюкавший на ладони «Топинамбур» и оттого расслабленный, встретил вошедшего спокойно, но, увидев, куда первым делом уперся взгляд чужака, мигом убрал руку за спину и ощетинился.

А инопланетник, быстро оглядев всю четверку, остановил взгляд на Ипате, по-видимому, признав в нем главного.

– Вы – вербовщики, – сказал он скорее утвердительно, чем вопросительно. Чужой акцент резал уши. – У меня к вам предложение…

– Эй, дядя! – немедленно перебил Цезарь. – А поздороваться?

– Предложение такое…

– А поздороваться? – нутряным басом прогудел Ипат, проверяя под столом, легко ли складываются пальцы в кулак.

– Я – Ларсен, – после некоторой паузы отрекомендовался гость. – Волк Ларсен – так меня называют. Вольный вербовщик. Это я завербовал вашу планету. У меня к вам предложение…

– А поздороваться?!! – взревел Ипат, медленно поднимаясь из-за стола.

Поднялся и Ной, на вид – робкий замухрышка, и, втянув голову в плечи, поплелся якобы к себе в комнату, хотя на самом деле наметил заход с фланга.

– Здравствуйте, – сказал наконец Ларсен, подвигав желваками. – Итак, я Ларсен. Можете не представляться. Я знаю, кто вы.

– Откуда? – спросил Ипат.

– От ваших же сограждан. – Ларсен презрительно усмехнулся. – Они не слишком любопытны, но если что разузнают, не видят смысла скрывать. Вас не выпускают из этого дома, а меня к вам пропустили. Значит, секретности нет. Вряд ли ваше правительство вообще знает, что это такое. – Новая усмешка. – Я даже знаю, сколько вам предложили за вербовку пяти планет. Вы оказались здесь не по своей воле – отрицать, надеюсь, не станете? Уверен, что каждый из вас мечтает вернуться туда, откуда он был взят. Делаю вам предложение: вы пишете доверенность, мы летим и заверяем ее на любой имперской планете не ниже седьмого уровня пирамиды, вы пережидаете там, а я после окончания работы доставляю вас на Зябь и возвращаю звездолет.

– А как же архистарейшины? – подала голос Семирамида.

– Им об этом знать не обязательно. Они получат корабль и пять вассальных планет. Чего им еще? А вы на время ожидания получаете суточные, а по возвращении – еще и ореол героев. Просто так, ни за что. При этом всю работу я выполняю за вас. Идет?

– И деньги, конечно, получаешь за нас? – тихонько спросил Ной.

Ларсен рассмеялся.

– Хочешь найти бесплатного вербовщика? Валяй ищи. А может, сам хочешь взяться?

– Может, и хочу, – еще тише ответствовал Ной.

Ларсен решил не обращать на него внимания.

– Тех, кто воображает, что эта работа им по плечу, – сказал он, – вынужден разочаровать. Самонадеянность – опасная болезнь. Даже у меня случаются проколы. У вас же просто ничего не выйдет.

– Почему? – спросил Ипат.

– Потому что вербовщик – это творческая профессия, а вербовка – искусство, – снисходительно пояснил Ларсен. – Когда-то было не так. Давно. Во времена моего деда. Когда заполнялся третий или четвертый уровень пирамиды, удачные вербовки совершались порой полными лопухами. Мой дед был таким лопухом, пока не научился кое-чему. Сейчас иные времена. Хотите взяться сами? Вот смеху-то будет. Для начала вы намотаетесь по Галактике до одурения, прежде чем найдете населенную планету вне имперской пирамиды. Потом вам предложат убраться оттуда подобру-поздорову…

– Почему? – вновь спросил Ипат, не поспевающий неторопливой мыслью за словами Ларсена.

– Чаще всего потому, что правители этой планеты не захотят становиться девятым уровнем пирамиды. На четвертый или пятый уровень они согласились бы охотно, приняли бы даже седьмой, а девятый их не устраивает. А может случиться и так, что вы сами будете рады унести оттуда ноги. Попадаются ведь и дикие миры. Вы видели одичавших людей? Хищников, каннибалов и потрошителей? Я видел. Наконец, если каким-нибудь чудом вы наткнетесь на пригодную для вербовки планету, итог известен заранее: никто не захочет иметь с вами никакого дела…

– Почему? – в третий раз спросил Ипат.

Шрам Ларсена искривила саркастическая гримаса.

– Мужик, ты в зеркало себя видел?

– А ты себя? – внезапно спросил Цезарь.

Между ним и Ларсеном находился обеденный стол, и беспризорник отлично понимал, что сцапать наглеца гостю будет не так-то просто. Да и кто еще тут самый большой наглец?!

Ларсен также оценил невозможность наказать сопляка немедленно и решил притвориться тугоухим.

– И последнее, – сказал он. – Эмбрион звездолета нуждается в уходе, а молодой звездолет – в объездке. Возможно, он у вас не умрет, прежде чем вырастет. Допускаю. Они довольно живучие, эти эмбрионы. Но вы никогда не сумеете объездить его как следует. Это тоже искусство. Объездка, если вести ее по всем правилам, процесс непростой и продолжительный. Вы надеетесь справиться сами?

– Уж как-нибудь, – отрезал Цезарь, вызывающе шмыгнув носом.

– Как-нибудь! – Ларсен расхохотался. – Именно как-нибудь! Он и повезет вас как-нибудь, можете не сомневаться. Как-нибудь! Ха-ха!

– Валил бы ты, дядя, отсюда, – насупившись, молвил Цезарь.

– Что? – Ларсен перестал хохотать. – Может, ты справишься с объездкой, шкет?

– Может, и справлюсь.

– Что-что? – Ларсен приложил ладонь к уху. – Я не ослышался? Да ты, малец, еще глупее, чем я думал. Хочешь покажу, что ты ни черта не смыслишь? Дай-ка сюда на минутку эмбрион!..

– Какой эмбрион? – с самым невинным видом спросил Цезарь.

– Тот, который ты прячешь за спиной, – ухмыльнулся Ларсен. – Давай-давай. Не бойся. Я покажу только одну штуку, и всем станет ясно, что…

– Не давай ему! – предостерег Ной.

– Я и не собираюсь, – буркнул в ответ Цезарь.

Ему было страшно. Он видел, как рубец на лице Ларсена налился кровью, и понимал, что сейчас может произойти что угодно. А еще он умел хитрить не хуже Ларсена и только дивился, что есть на свете, оказывается, тупицы, клюющие на такой примитивный обман.

Эмбрион ему, как же!..

Окажись Цезарь с Ларсеном один на один – удрал бы через окно. Но неприятель был в численном меньшинстве, и Ной – это было ясно видно – прекрасно понимал игру инопланетника. Ипат стоял столбом, шевеля ушами от мозговой натуги, – соображал, наверное, следует ли ему обижаться на слова Ларсена о зеркале. Однако Цезарь не сомневался – уж этот-то придет на выручку, если дело дойдет до боя. Может, помедлит секунду-другую, но придет обязательно. Лишь на Семирамиду Цезарь не возлагал никаких надежд.

– А я ведь предлагал вам договориться по-хорошему… – Голос Ларсена, и без того грубоватый, внезапно приобрел твердость жести, а правая рука потянулась к отвороту куртки. – Никому не двигаться! Застрелю!

Пистолет словно сам прыгнул ему в руку. И одновременно, не потратив лишнего мгновения, сбоку на Ларсена кошкой прыгнул Ной. Ныряя под обеденный стол, Цезарь услышал, как оглушительно завизжала Семирамида, и на секунду потерял способность что-либо видеть от выскочившей из дула пистолета ослепительной молнии. Что-то шваркнуло в стену, зашипело, как плевок на раскаленной плите, и в столовой сразу завоняло горелым. Из-под края скатерти Цезарь мог видеть только ноги. Вначале это были ноги Ларсена, а Ной, как видно, висел на нем, производя некие манипуляции с болевыми точками вольного вербовщика. Один шипел, другой хакал. Потом на пол со стуком упал пистолет. Полсекунды спустя мелькнули и пропали ботинки Ноя, донесся звук падения – впрочем, аккуратного, – и Цезарь истолковал эти звуки так: Ларсен оторвал от себя противника и швырнул его через всю столовую. Ной, конечно, приземлился мягко, как кот.

Тут не следовало терять времени. Цезарь рыбкой нырнул вперед, пытаясь схватить пистолет, – и очень вовремя отдернул руку, иначе ее оттоптали бы. Вместо одной пары ног вдруг стало две, и вторая пара принадлежала женщине. Непрекращающийся визг Семирамиды отчаянно резал уши, а судя по тому, как взревел Ларсен, певица пустила в ход не только голос, но и ногти. В следующее мгновение туфли Семирамиды оторвались от пола, визг перешел в хрип, и Цезарь уже хотел предпринять еще одну попытку завладеть оружием, но сейчас же к двум парам ног добавилась третья. Чуть косолапая, обутая в крестьянские опорки большого размера.

Ипат.

Туфли Семирамиды вновь коснулись пола, зато ноги Ларсена взвились в воздух и принялись болтаться туда-сюда. Ларсен издал короткий, слегка придушенный рык. Ипат закряхтел, сказал «ух», и окно в столовой почему-то взорвалось, разбросав осколки стекла. Стало почти тихо.

Когда Цезарь вылез из-под стола, Ипат уже поливал из графина тлеющую стену, раскрасневшаяся и очень довольная Семирамида охорашивалась перед зеркальцем, а Ной, едва заметно прихрамывая, бродил по комнате, осторожно вертя в руках пистолет Ларсена. «Топинамбур» был цел, уютно устроился в ладони и навевал хорошее настроение.

Прошло, должно быть, с полминуты, прежде чем в столовую – глаза вот-вот выпадут на пол, рот распахнут, дробовик на изготовку – ворвался караульный.

– Что? Что такое?! Почему шум?!

– Посетитель от нас вышел, – насмешливо объяснил Ной, засовывая пистолет за пояс. – Дикий какой-то. Ему бы в дверь выйти, а он предпочел окно. Странные они, эти инопланетники, правда?

Не сводя выпученных глаз с рукояти плазменного пистолета за поясом Ноя, караульный попятился и охотно присоединился к высказанному мнению.

– Мальчики, – голосом сытой кошечки промурлыкала Семирамида, – добудьте мне щепочку.

Она уже поправила прическу и теперь готовилась вычищать из-под ногтей кровь и клочья шкуры Ларсена.

Не знаю, как это получается, а только говорю вам точно: каждая вещь рано или поздно находит свое место. Как-то раз я угнал паровую колымагу, груженную сухим навозом, дровами и яйцами в корзинах; весь этот груз был мне не нужен, но у меня не было времени выгрузить его. Кстати, и ехать пришлось быстро, потому что за мною гнались – наверное, чтобы спросить, что я делаю на водительском месте. Они очень любопытные, эти селяне. Дорога была длинная и вся в ухабах, груз поначалу прыгал и крякал, а потом каждый предмет нашел свое место, даже те яйца, что разбились и вытекли сквозь щели в днище кузова. Они ведь нашли свое место, разве не так?

Вот и с человеком то же самое. Он вроде шара – никогда не остановится на бугре, а скатится в ямку, как будто нарочно для него предназначенную. Мы и скатились.

Что эта ямка – моя, я сразу понял. Засомневался только раз: в первую минуту, как увидел «Топинамбур». Очень уж он был не похож на механизм. А все-таки он им был. Ну, я и привык. Много времени мне для этого не понадобилось.

Ипат – совсем другое дело. Пока Сысой не показал нам звездолет, я вообще не понимал, на что архистарейшинам сдался этот тугодум. А дело-то оказалось проще некуда: «Топинамбур» хоть и механизм, а все-таки живой. Ну и кому же поручить уход за ним, как не чудиле-фермеру, навострившемуся выращивать кенгуроликов? Вдобавок и сила его нам пригодилась.

И еще я понял, что Сысою в его-то годы еще далеко до старческого слабоумия, и даже зауважал старикашку. Значит, что получается? Для контакта с «Топинамбуром» я подхожу как нельзя лучше, во-первых, потому что у меня тяга к механизмам, а во-вторых, потому что в нашей компании я самый мелкий и влезу в звездолет, чуть только он дорастет до размеров прикроватной тумбочки; ну а если у меня вдруг ничего не выйдет, тогда что ж – в дело вступит спец по кенгуроликам. Только это зряшная перестраховка, потому что у меня все выйдет.

С Ноем тоже понятно – он у нас будет главным переговорщиком. Вербовщиком, как они это называют. В звездолете он нужен как лопате позолота, зато навешать кому угодно лапши на уши – тут он мастер, сразу видно. Может, не лучший на Зяби, но уж какой попал в лапы закона.

И если Сысой не соврал, то попал себе на пользу.

А вот зачем нам Семирамида?

Это вопрос.

Конечно, зря я ее совсем уж ни во что не ставил – один раз она оказалась нам полезна, очень вовремя вцепившись в Ларсена, – но какой нам от нее прок в будущем?

Думал я над этой загвоздкой, думал, пока в моей голове не начало клинить шестеренки. Так ничего и не придумал. То ли Сысой замыслил что-то хитрое, то ли и у него песок в мозговых шестернях. Можно спросить, но ведь не скажет.

Корабль Ларсена исчез с поля уже через несколько минут после драки. Наверное, Ларсен кинулся к нему со всех ног и тут же взлетел. Ищи-свищи его теперь.

Так я думал и радовался. Оказалось – рано. Миллион раз говорил себе: не радуйся раньше времени, – а все впустую. Наверное, тут уже ничего не поделаешь, каким родился, таким и останешься, пока не помрешь.

Сысой навестил нас в тот же день, когда Ипат выкинул Ларсена в окно. Расспросил о подробностях, издал одобрительное мычание и распорядился немедленно починить раму и вставить новые стекла. Приказ архистарейшины ленивая космодромная обслуга кинулась исполнять со всех ног. Вторым приказом Сысой объявил Ларсена в розыск. А Ной без напоминаний отдал Сысою пистолет инопланетника. Как будто так и надо. Но тем же вечером я подслушал разговор нашего комбинатора с Семирамидой. Они чаевничали на кухне оба-двое и, наверное, думали, что их никто не слышит, а я был босиком и дышал неглубоко, притом через раз.

– По-моему, зря ты отдал пистолет, – негромко сказала эстрадная примадонна.

– А на что он нам? – еще тише удивился Ной.

– Ну… мало ли… Пистолет еще никому не мешал.

– На Зяби? Вне Дурных земель?

– Да не на Зяби, дурак! В иных мирах!

Ной хихикнул.

– Что, сладкоголосая, страшно лететь?

– Дважды дурак! Ну… в общем, страшно.

– Много ты навоюешь в иных мирах пистолетиком! Воевать нам придется словом. В крайнем случае звездолет нас обеспечит оружием. Живые звездолеты это умеют, я знаю. Какую вещь потребуешь, такую он и сделает, хоть пищу, хоть оружие. К тому же караульный видел у меня пистолет. Вот сказал бы Сысой: давай, мол, сюда плазменник, – а я ему в ответ что? Клялся бы рельсом Девятого пророка, что караульному померещилось?

– У тебя получилось бы, – с ядом и одновременно с одобрением, как только женщины умеют, сказала Семирамида.

– Все равно он не поверил бы. Нет уж, пусть Сысой нам доверяет. Так будет лучше. Водить за нос надо тогда, когда это выгодно, да и то не каждого встречного-поперечного. Такого, как наш Сысой, с порога не околпачишь, тут нужна немалая подготовительная работа. Уразумела?

Что ответила Семирамида, я уже не услышал, потому что Ной встал из-за стола, а я решил больше не околачиваться под дверью.

Насчет бесцельного вранья я был с Ноем согласен, врать надо по делу и по уму, а вот насчет других его слов остался в сомнении. Мне-то Сысой нравился, а кроме того, он приставил меня к работе, лучше которой я и выдумать не мог, а теперь что же – знать, что Ной Заноза как был жуликом, так им и остался, и не предупредить Сысоя? Ну, скажу ему, предположим. А где мои доказательства?

Так я ничего и не надумал и решил: будь что будет.

Ипат хотел перебраться спать в гостиную, а свою спальню отдать мне специально для ухода за «Топинамбуром», но я его отговорил. Во-первых, мне хватило бы и моей спальни. А во-вторых, я обнаружил в доме роскошный чердак с приставной (снаружи) лестницей и перенес звездолет туда. Там я растил его, там порой и спал. И знаете что? Все это было для меня одним сплошным удовольствием и не стоило мне никакого труда.

А считалось работой.

Что нужно зародышу звездолета для роста? Правильный ответ: то же самое, что и всякому организму. Пища. По-моему, «Топинамбур» мог питаться одним только воздухом, но однажды, когда я спрятал звездолет на чердаке под дощатый настил, он принялся за балку и отъел от нее порядочный кусок, прежде чем я заметил. И хорошо, что заметил вовремя: никто меня не похвалил бы, обвались в доме потолок.

Мало-помалу звездолет рос. Через несколько дней я догадался, что он растет быстрее, если каждый день держать его по нескольку часов на свету, и стал пристраивать его возле слухового окна с южной стороны. Чтобы он не ел дом, я клал его на тарелку. Дело шло на лад, только количество тарелок в буфете каждый день уменьшалось на одну. Для корабля что балка, что тарелка – все было едино.

Хорошо, что в буфете их была целая стопка. Как будто архистарейшины поначалу собирались послать в космос не четверых покоенарушителей, а по меньшей мере два десятка.

Может, так оно и было.

Когда звездолет стал размером с некрупную дыньку, бугры на нем начали сглаживаться, и он уже не смахивал на топинамбур. Наведывающийся ежедневно Сысой был доволен. Ной скучал и от нечего делать упражнялся в манипуляциях с карточной колодой. Семирамида по целым дням не выходила из своей комнаты. Сысой сказал, что это у нее раскаяние, а я так думаю, что она посадила голос, когда орала и визжала, ну и решила, что лучше уж молчать, чем сипеть. Что до Ипата, то он предложил:

– А давайте-ка его переименуем.

– Звездолет?

– Ну да. А чего? На топинамбур он уже не похож. И большой, и не корявый.

– А ты знаешь, на что он будет похож, когда окончательно вырастет? – спросил Ной.

Ипат, конечно, не знал. И никто не знал. То есть мы видели корабль Ларсена, когда он торчал на поле космодрома, но кто их знает, эти биомеханизмы. Хорошо, если они такие, какими им прикажешь быть, – а что, если они такие, какими им нравится быть?

– Ты своим кенгуроликам имена даешь? – спросил Сысой.

– Ну а как же, – удивился Ипат. – Конечно, даю. Они знают свои имена, идут на зов. Кроме разве самых бестолковых да еще молодняка…

– Так я и думал. Значит, молодые кенгуролики еще не заучили своих имен?

– Ну а я про что? Ясно, не заучили.

– Взрослея, заучивают?

– Кроме глупых, говорю. Этих я на продажу, а если никто не купит – тогда на мясо.

Ипат еще не понимал, куда гнет Сысой.

– А ты их переименовываешь? Допустим, ты назвал какого-нибудь кенгуролика Молодцом, а он с возрастом обнаружил дурной нрав. Переименуешь ли ты его в Подлеца, Гада или Сволочь?

Ипат заморгал.

– Нет, конечно, – сказал он. – Обозвать-то скотину можно, а только имя – оно одно.

– Думаешь, со звездолетом можно иначе? – прищурился Сысой. И ко мне: – Ты его гладил?

– Гладил.

– Какой-нибудь ответ от него чувствовал?

Для разнообразия я решил не врать.

– Всегда.

– И ты называл его вслух Топинамбуром?

– Само собой.

– Вот так-то, – подытожил Сысой и вновь уставился на Ипата. – Понятно? Мы толком не знаем, как выращивать звездолеты, поэтому будем считать, что делать это надо примерно так же, как выращивают всякую животину. И уж если вы однажды назвали его Топинамбуром, то впредь не называйте ни Огурцом, ни Брюквой. Для пользы дела.

Ипат еще подумал немного и вдруг просиял. Дошло.

Дошло и до меня, только совсем другое. Но еще раньше оно дошло до Ноя.

– Что это значит – мы не знаем, как выращивать звездолеты? Ларсен не оставил инструкцию? И вы, архистарейшины, подписали с ним договор?!

Сысой только вздохнул и головой помотал.

– Есть инструкция, – признался он. – Вот такая толстая книга. На рагабарском языке.

– Ну и что?

– Если ты знаешь рагабарский, то у нас никаких проблем, – фальшиво воссиял Сысой. – Знаешь? Тогда я велю принести инструкцию.

– Что еще за язык такой? – нахмурился Ипат.

– Язык планеты Рагабар, присоединившей нас к имперской пирамиде под своим патронажем. У нас при космодроме жил один рагабарский торговец, ему Зябь нравилась. Мы рассчитывали, что он нам эту инструкцию переведет.

– А он что же? – спросил Ной.

– Помер на той неделе, – вздохнул Сысой. – Не уследили. Напился от радости по случаю успеха родной планеты, посинел и помер.

– А связаться с этим Рагабаром никак нельзя? – спросил Ипат. Я даже отвернулся – неловко мне стало, что большой и добрый дядя может быть такой дубиной.

– Как же с ним свяжешься? – снизошел до ответа Сысой. – Никак. На Зяби никто не знает рагабарского языка. Средств мгновенной межзвездной связи у нас нет и никогда не было. Мы не можем ждать, когда к нам в гости прилетит еще кто-нибудь и поможет с переводом: звездолет начал расти и ждать не станет. Вот когда-нибудь… когда вы вернетесь с успехом, тогда все у нас будет: и межзвездная связь, и путешествия, и еще много всего. Но пока придется самим…

– А картинки в этой книге есть? – спросил я.

Тут Сысой погладил меня по голове, и сделал это с такой ласковой печалью, что я стиснул зубы и стерпел.

– Есть. Но на первой картинке звездолет уже настолько велик, что в него может влезть человек, а по ранним стадиям развития – только текст…

– Ладно, – проворчал я. – Тащите книжку.

И на всякий случай отошел, чтобы Сысой не вздумал погладить меня еще раз.

Прошел еще день. Тот тип, что приносил нам в судках еду, заметил нехватку тарелок в буфете и поднял шум. Мы поставили нахала на место, но что-нибудь делать с этим все-таки надо было. Ипат нашел выход, а заодно и занятие себе. Сысой одобрил. Теперь каждый день нам приносили ведро сырой глины, а Ипат лепил из нее толстые блины и сушил их на солнце. «Топинамбур» с увлечением поедал и глину, ему что глина, что фарфор – без разницы. Более неприхотливого существа я еще не встречал. Кенгуролик нипочем не станет есть мясо, самобеглая повозка не поедет, если набить ее газогенератор чугунными болванками вместо дров или угля, комару нужна кровь, а слизню – овощ или, на худой конец, гриб; звездолет же уплетал все, что ни дай. Меня это радовало.

Книгу, что принес Сысой, я пролистал и, конечно, ровным счетом ничего в ней не понял. Я и букв таких никогда не видывал. Картинки… Ну, не знаю. Может, толк от них и будет, решил я. А может, и нет.

На чердаке было сухо и пыльно, по ночам я отчетливо слышал, как потрескивают рассохшиеся стропила и потихоньку скрипят в кровле какие-то насекомые. Мне их скрип не мешал. В дальнем конце чердака висело осиное гнездо величиной с человеческую голову, но осы почему-то не подлетали ко мне, если рядом был «Топинамбур». Боялись, что ли. Хотя живое он не ел, я проверял, а вот дохлых мух поглощал с удовольствием. Чего бы осам его бояться, раз они живые? Однако факт: осы его сторонились. Я очень жалел, что «Топинамбура» не было со мной прошлым летом, когда в селе Трясь-Волосатое я не поборол искушение угнать оставленный без присмотра грузовичок, – ну откуда мне было знать, что в кузове под брезентовым тентом стоят друг на друге незакрепленные пчелиные ульи? И вовсе не я был виноват в том, что на дороге у машины отвалилось правое переднее колесо, от чего она съехала в канаву и легла на бок. А отдуваться пришлось мне. Хорошо, что поблизости оказалась речка достаточной глубины, чтобы нырнуть с головой. А то ведь как быстро ни беги, пчелы летят все равно быстрее.

Я дремал, нежась в тепле. За день чердак порядочно прогрелся, и я знал, что одеяло мне понадобится только перед рассветом. «Топинамбур» лежал у меня под боком сразу на двух толстых глиняных блинах работы Ипата и потихоньку их подъедал. Аппетит у звездолета рос не по дням, а по часам. Бугры на его поверхности почти совсем сгладились, и в целом звездолет теперь смахивал на средних размеров арбуз без хвостика.

Дремать-то я дремал, но не спал по-настоящему. По-моему, отсыпаясь в холодное время года на разных сеновалах, я выспался лет на десять вперед. Ночь шла к рассвету, стало свежее, и я уже раздумывал, не потянуться ли мне за одеялом, как вдруг слышу – кто-то идет. Внизу. Не в доме подо мной, а снаружи дома. Идет тихо, можно сказать, крадучись, а все равно слышно, как шуршит трава под его ногами. Вот он остановился. Вот снова пошел. Шуршание прекратилось, зато тихонько хрустнул гравий – значит этот человек у самой стены. Что ему там надо?

Еще минута, и скрипнула перекладина приставной лестницы: этот тип карабкался ко мне на чердак! Сна как не бывало. Я тихонько встал, взял «Топинамбур», замотал его в одеяло и, стараясь не шуметь, отступил за толстую кирпичную трубу, что шла от печки в гостиной и проходила через чердак насквозь. Присел за трубой, чтоб быть пониже, и стал ждать.

Ночь была бы темнее сажи, если бы на четырех деревянных мачтах, обозначающих поле космодрома, не горели электрические фонари, а еще светились лампы над входами в космодромные строения – далеко и, по правде говоря, тускловато, а все-таки лучше малый свет, чем полная темень. Глаза привыкнут, только дай им время.

Времени на это у меня было предостаточно, уж наверное, больше, чем у того, кто карабкался по лестнице ко мне на чердак. Кто бы это мог быть? Я очень хотел, чтобы это оказался не Ларсен, а кто-нибудь другой, а только никогда не бывает так, как хочешь. Когда голова и плечи человека появились на фоне окна, я узнал силуэт Ларсена и сейчас же перестал высовываться из-за трубы.

Он влез в окно, и чердак сразу стал каким-то не таким. Свет, не свет, не знаю, но вроде как темноты стало чуть-чуть поменьше. Наверное, у Ларсена был специальный фонарик с невидимыми лучами и очки, чтобы эти лучи видеть. Мне один вор рассказывал, что бывают такие штуки. Даже у нас на Зяби они встречаются, а уж там, откуда родом Ларсен, такой техники, наверное, видимо-невидимо.

И я тоже хорош! Знал ведь, что та штука, на которой прилетел Ларсен, может опуститься в любом месте совершенно беззвучно! Ясное дело, он незаметно сел где-нибудь поблизости, замаскировал корабль, прокрался на космодром и, уж не знаю сколько дней, наблюдал за нашим домом. Только полный кретин на его месте не понял бы, где надо в первую очередь искать «Топинамбур». Если Ларсен все время торчал поблизости и следил за нами, то я на его глазах раз двадцать взбирался по лестнице на чердак, порой имея кое-что в руках. Ну и где, спрашивается, искать это «кое-что», как не на чердаке?

А преодолеть в темноте колючую проволоку, что ограждает наш дом, и вовсе не вопрос. Особенно если приставленный к нам лупоглазый караульный давным-давно убедился, что мы не замышляем побег, и по ночам выводит носом такие рулады, что на другом конце поля слышно.

Скажу честно: все это я потом додумал, а в тот момент ругать себя мне было некогда. С полминуты Ларсен осматривался, затем тихонько двинулся вдоль чердака, а я на корточках начал сдвигаться вокруг трубы, чтобы остаться незамеченным. Выглядывать я не решался, а ориентировался на скрип досок под ногами Ларсена и его дыхание. Подо мной-то не скрипело, я вдвое легче, а дышать почти совсем перестал. Уже придумал, как мне быть: как только Ларсен минует трубу, я – пулей – к лестнице, и был таков. Спущусь и уроню эту лестницу, пусть Ларсен ломает ноги, если захочет спрыгнуть, или дожидается полиции, потому что тревогу я подниму обязательно.

Даже странно стало. Звать на помощь полицию – такого со мной еще не случалось. Позор, конечно, а что делать вместо этого, я еще не придумал.

И не понадобилось.

Как только Ларсен поравнялся с трубой, я и рванул. Мне бы выждать еще несколько мгновений, да я боялся, что он заглянет за трубу. Может, зря боялся, а может, и не зря, какая теперь разница? Но рванул я как надо. И все получилось бы, будь у меня свободны обе руки. Вылезая в окно, я немного замешкался.

Ларсен схватил меня за рубаху. Быстрый, черт! Он не ругался, не рычал и даже не сопел – профессионал! Зато я заорал как резаный и дернулся, рискуя полететь вниз головой, сшибая перекладины лестницы. Ткань затрещала, но выдержала. Вот гадина! Ларсену только и оставалось, что стукнуть меня по голове, схватить сверток с «Топинамбуром» и унести ноги. Пока караульный продирал бы глаза, пока сбегался бы народ, вор без лишней спешки отступил бы тем же путем в свою летающую штуковину, и поминай как звали…

Ларсен старался затащить меня назад в чердачное окно. Силы ему было не занимать. Тогда я бросил одеяло с «Топинамбуром» вниз и что было сил вцепился в лестницу.

Он все равно меня втащил, а главное, так держал меня, что я никак не мог его укусить. Только махал руками и брыкался, а это без толку. Сейчас, думаю, он приложит меня по голове, и я отключусь. А он спустится, заберет «Топинамбур» и унесет ноги.

Однако гляжу – вот он, мой «Топинамбур», висит в воздухе прямо передо мной и словно бы любопытствует: что, мол, тут происходит? Не то выпутался из одеяла, не то проел в нем дырку. Я его схватил, прижал к животу, а в голове только одна мысль: хорошо бы мне сейчас вырваться и смыться! Со звездолетом в руках, конечно.

Тут-то все и случилось.

«Топинамбур» рванулся вверх и поднял меня. Впрочем, вру: он поднял меня и Ларсена. Ларсен повис на мне, ни в какую не желая отпускать. У меня аж руки заныли – попробуйте-ка повисеть, ухватившись за арбуз, когда на тебе висит взрослый дядя! Ох, как мне хотелось его стряхнуть!

В этом деле «Топинамбур» не пожелал взять на себя мои проблемы. Пришлось самому. К счастью, чердак был высоким, так что я не особенно рисковал размозжить себе голову о стропила. Я мысленно приказал моему «арбузу» подняться чуть выше и лететь прямо на кирпичную трубу. И как можно скорее!

Он выполнил. А я в двух шагах от трубы заложил такой вираж, что чуть не выпустил из рук звездолет. Поджал ноги – и избежал удара о трубу. А Ларсен не избежал.

Сначала я услышал глухой удар. Ларсен вякнул, отцепился от меня и грохнулся на пол. До той поры он только сопел, но тут не выдержал и заорал, а потом вскочил и давай за мной бегать, кроя меня разными словами. По-нашему он ругался здорово для нездешнего, но до настоящего зябианина ему, конечно, было далеко. Так что я и слушать не стал. А чтобы Ларсен не мешал мне спокойно вылететь в окно, я, пролетая мимо осиного гнезда, взял, да и смахнул его ладонью.

Никто не любит, когда его грубо будят среди ночи, и осы тоже. Так что Ларсену сразу стало некогда. А я спокойно вылетел в окно и мягко опустился на траву, ожидая, что будет дальше.

Сначала на чердаке выли и бегали. Потом Ларсен выпрыгнул, потому что осы не дали ему подумать о лестнице. Я-то думал, он сломает себе хотя бы ногу, да не тут-то было. Грамотно он прыгнул, ничего не скажешь, приземлился на обе ступни, колени согнул и сейчас же перекатился вперед, как гонимый ветром прыгучий куст. Вскочил – и деру! Я бы мог подсказать ему, где живет ближайший лекарь, только он не спросил. Потом слышу – хлопнула дверь. Все наши выбежали из дома: Ипат в трусах и c кочергой в руке, Ной в трико и Семирамида, драпирующаяся в простыню. Да еще из будки показался очумевший охранник. Вовремя, нечего сказать!

– Что это было?! – завопили все чуть ли не в один голос.

– Что было, то уже убежало, – говорю я этак важно. – Сюда все идите. Да поживее.

– Это еще зачем? – сипловато поинтересовалась Семирамида, но тут ее ужалила оса, она взвизгнула и сразу поняла зачем. Мигом все сгрудились возле «Топинамбура». К нему осы не подлетали.

– Ларсен? – спросил догадливый Ной.

– Угу.

В свете фонаря я разглядел на физиономии Ноя выражение «ну и дурень же он» – и порадовался тому, что Ной на нашей стороне. Уж он-то на месте Ларсена взялся бы за дело иначе! Как – не знаю, но иначе. И уж наверняка с лучшими шансами на успех.

А потом я поправил себя: Ной пока на нашей стороне.

Такие, как он, не бывают ни на чьей стороне, кроме своей собственной. Уж я-то знаю.

Прошло несколько дней. Не знаю, сколько именно, потому что я считал дни только в приютах и исправительных интернатах, а на воле – чего их считать? А тут у меня не было воли только по названию. На самом-то деле я что хотел, то и делал. А хотел я неотлучно быть при «Топинамбуре», и никто не оказался такой сволочью, чтобы помешать мне в этом. Один только Ларсен хотел, да не смог.

Звездолет рос. Теперь я уже не карабкался по приставной лестнице на чердак – «Топинамбур» сам поднимал меня туда и спускал оттуда, стоило мне лишь захотеть этого. Когда он стал больше самой крупной тыквы, какую я когда-либо видел, я сел на него верхом и облетел все поле космодрома, а пролетая над лупоглазым караульным, попросту плюнул в него с высоты и даже попал. Потом вернулся – и ничего! Как будто так и надо. Сысой мне даже слова не сказал, а караульный, по-моему, меня просто боялся.

Потом «Топинамбур» перестал пролезать в чердачное окно, и я сказал Сысою, что надо бы построить во дворе сарай с широкой дверью или просто навес. Навес плотники сколотили в тот же день. Он, собственно, был нужен не «Топинамбуру», а мне, да и то лишь на случай дождя. Мне доставили воз сена, так что устроился я как надо – днем тень от навеса, а ночью тепло и мягко. Ипат больше не лепил корявой посуды, зато нашел глинистую проплешину на краю огороженного «колючкой» участка и показал мне. Я отпускал туда звездолет попастись. Скоро он вырыл такую яму, что хоть заполняй ее водой и плавай, как в пруду.

Порой я гладил звездолет и чувствовал, что ему это нравится. Иногда приказывал ему мысленно подняться в воздух, полетать туда-сюда без меня и аккуратно вернуться под навес. Тут бывало по-всякому, порой он слушался, а порой – нет. А еще я с ним разговаривал, но толку от этого, по-моему, не было никакого. Я и бросил.

Когда «Топинамбур» вырос с хорошего хряка, я стал задумываться: а как, собственно, мне попасть внутрь него? Толстая книга, что принес мне Сысой, нимало в этом не помогла. Меня, между прочим, в интернатах пытались научить пахоте и уходу за скотом, а никак не рагабарскому языку! Были в книге и картинки, да только я пока не понял, к чему они и что вообще изображают. Сысой вызвал к себе кое-кого из космодромной обслуги, потолковал с ними и объявил мне: согласно общему мнению, корабль-де сам должен открыть люк по приказу хозяина.

А каким должен быть тот приказ – одна туманность. Никто ничего не знает. Сколько лет эти бездельники на государственном жалованье числятся при космодроме, тут же и живут, видели немало квазиживых кораблей, а хоть бы один дармоед поинтересовался тем, что действительно важно!

Из словесного приказа ничего не вышло, из мысленного тоже. Я по сто раз на день думал: ну давай, открывайся, – и хоть бы хны. Только голова заболела. Поделился заботой с Ипатом, а он почесал темя, да и говорит:

– С животиной оно как? Лаской надо. Кенгуроликов полезно чесать за ухом, от этого самый строптивый кенгуролик размякает и слушается. А нет – ну, щелкни разок кнутом.

– За каким ухом? – говорю. – Где у звездолета уши?

Он только заморгал.

– Что, совсем нету?

Хотел я сказать ему, что он дурак и деревенщина, но не стал.

– Сходи посмотри. Бугры – и тех давно нет. Он теперь такой… круглый.

– Вроде шара? – спросил Ипат.

– Вроде. Но не шар. Он меняет форму как хочет, но, в общем, круглый.

– А покажи.

То он целыми днями не выходил из дома, где только и делал, что ел, спал да тосковал по своим кенгуроликам, а то вдруг приспичило ему поглядеть на «Топинамбур». Поглядеть-то он поглядел, но трогать побоялся, убедился только в отсутствии ушей. Потом поскреб в затылке и сказал, что если бы домашний скот на Зяби так быстро набирал вес, то ходить бы ему, Ипату, в богачах. Большой вклад в решение проблемы, нечего сказать!

От Ноя и Семирамиды я помощи и не ждал.

В конце концов у меня самого голова пошла кругом. Взял, да и пожелал, чтобы у «Топинамбура» выросли уши. Они и выросли, развесистые такие, вроде ботвы. Чесал я за теми ушами столько времени, что пальцы онемели, а все без пользы. Плюнул. На что мне его уши? Мне люк нужен.

Может, в той книге и было написано, что за подрастающим звездолетом нужен какой-то особый уход, а по-моему, никакого ухода ему не требовалось. Он только и делал, что жрал землю и грелся на солнышке, куда сам выползал из-под навеса. Нового визита Ларсена я не боялся – после его неудачи космодром охранялся целым отрядом полицейских, а Сысой, чуть только замечал слабину в несении службы, всякий раз накручивал хвост их начальнику, а тот гонял подчиненных так, что от тех пар шел. Нечасто удается увидеть, чтобы полицейские так старались, в общем, любо-дорого было посмотреть.

Временами я скучал. Ни с того ни с сего нападала хандра. Не знал бы, что в любой момент могу оседлать «Топинамбур» и всласть полетать над полем, – решил бы, что опять попал в воспитательный дом или еще куда похуже. Тогда я начал бы придумывать, как выбраться на свободу, и была бы у меня настоящая жизнь. Неужели для счастья человеку нужно какое-нибудь неудобство? А ведь похоже, что так и есть.

Ну, где тут здравый смысл?

Не знаю, чем занимался Ной, но разок он все-таки вышел из дома поглядеть на подросший «Топинамбур». Поглазел и сказал с пониманием:

– Наверное, Ларсен впарил нашим мудрецам дефектный эмбрион.

Мне сейчас же захотелось защитить моего подопечного.

– С чего ты это взял?

– Я бы так и сделал, – кратко и без обиняков заявил он.

– Ага. Значит, Ларсен хотел выкрасть у нас дефектный звездолет, так, что ли?

Ной щелкнул меня по носу, а когда я в ответ замахал руками, благодушно объявил, что теперь у нас счет один-один: он меня щелкнул пальцами, а я его – словесно. С тем и убрался в дом – наверное, упражняться в карточном мухлеже.

Сысой бодрился, но не выглядел довольным. Каждый день он приезжал посмотреть, как развивается «Топинамбур» и чем занят его экипаж. Часть времени он обязательно проводил со мной и всякий раз спрашивал, не впустил ли звездолет меня в себя.

– Пока нет.

Он жамкал бороду в кулаке, скреб пух на черепе и вслух надеялся:

– Ладно, подождем еще. Он еще малыш. Вот когда подрастет…

Этот «малыш» был уже ростом с хорошего свинобуйвола. Хотя я понимал, что уж если «Топинамбуру» положено стать таким же, как корабль Ларсена, то ему еще расти и расти. Хорошо, хоть рос он как на дрожжах.

– У него должна быть наследственная память, – сказал однажды Сысой. – Там все есть: и сведения об астронавигации и о населенных планетах, и, наверное, содержание вот этой инструкции. – Он указал на фолиант. – Управление мыслями – это, конечно, неплохо, но не заменяет управления голосом. Должны быть команды и на открывание люка, и на все прочее…

– Я пробовал голосом, – сказал я.

– Значит, мало пробовал. Или не так пробовал. Наверное, тут нужны особые слова…

– На рагабарском языке?

– Может, и на общеимперском. Если это так, он должен нас понять. Надо только знать нужные слова… Есть такая сказка, древняя-предревняя, так там одна баба по имени Али говорила слова: «Сезам, откройся!» – и оно открывалось…

– Что такое Сезам? – спросил я.

– Понятия не имею. Это знание утрачено. – Сысой вздохнул. – Но ты пробуй. Выдумывай, пробуй и не прекращай надеяться. Вдруг угадаешь? Хорошо было бы.

Я соглашался с ним, что это было бы хорошо, как охотно согласился бы, что один плюс один будет два. Старикам, которые еще не совсем выжили из ума, вечно кажется, что молодежь не сможет жить и зачахнет, если не долбить ей каждый день, что черное – это черное, а белое – белое. Ну ладно.

– Ты ведь катался на нем верхом? – спросил Сысой. Как будто не знал о моих полетах. – Корабль тебя слушался?

– Слушался. А только верхом в космос не полетишь.

– Это верно. – Сысой помолчал. – Знаешь, что будет, если ты не заставишь корабль слушаться тебя беспрекословно?

Это я знал. Меня опять сдадут в исправительное учреждение, а я оттуда сбегу. Я так и сказал.

Сысой укоризненно покачал головой.

– Кто о чем, а каждый все равно в свою дуду… Ладно, тогда и я буду говорить о своем. Слушай, Цезарь Спица. Слушай меня внимательно. Если ваша миссия окончится неудачей, и в особенности если она окончится, даже не начавшись, смотри что будет… Пять процентов совокупного дохода планеты – это немало, очень немало. Ежегодно мы будем вынуждены платить Рагабару пять процентов, ничего не получая взамен. Один год, первый, еще можно перетерпеть, но потом… – Он покачал головой. – Налоги взлетят до небес. Для многих это нищета, а для меня – отставка и смерть. Я сам сложу с себя должность архистарейшины, не стану дожидаться, пока меня выгонят. Ведь это я первый агитировал за вступление Зяби в имперскую пирамиду. Я увлек других, я за все и отвечу. Мне уже немного осталось – ну, год, ну, два… Не знаю, умру ли я в славе, но умереть в позоре и общем презрении очень не хотелось бы. А еще меньше мне хотелось бы дожить до голодных бунтов… Понимаешь ли ты меня?

Я только кивнул. Говорить не мог – горло перехватило. Сысоя стало жалко-жалко.

– Действуй, – сказал он. – Покажи себя, Цезарь Спица. На тебя я надеюсь больше всего. Считай, что ты назначен пилотом. Если все получится, если вы вернетесь с удачей, вот тебе мое слово – пилотом и останешься. Если захочешь, конечно.

Еще бы я не хотел этого!

Чуть только Сысой отбыл, я приложил руку к теплому боку «Топинамбура» и сказал:

– Сезам, откройся!

Конечно, он не открылся. Я и не особо надеялся.

– С тобой пилот говорит! Я назначен! Открывайся давай!

И тут же лопнул бок «Топинамбура»! Трещина пошла беззвучно, но так резко, что я даже перепугался. А сам звездолет вдруг раздался и вширь, и в высоту. Р-раз – и по трещине открылся овальный люк или, может быть, овальная дверь – не знаю, бывают ли овальные люки. Те, которые канализационные, всегда круглые, а те, которые ведут в подпол, – квадратные.

Ну ладно, пусть будет люк.

Заглянул я внутрь – темно и вдобавок жарковато, как в духовом шкафу, когда он еще не совсем остыл после готовки. Однако минуты не прошло – повеяло оттуда прохладой. В самый раз! Денек, надо сказать, выдался без единой тучки, солнце с неба так и жарило.

Сунул я в люк руку, подержал там с опаской – ничего плохого с рукой не случилось. Тогда рискнул сунуть голову, и сразу та полость, что оказалась внутри «Топинамбура», осветилась мягким светом, очень приятным для глаз. Тогда я зачем-то скинул ботинки и забрался в звездолет целиком.

Ничего, просторно. Жить можно и лежать удобно. Поверхность жестче, чем сено, зато куда мягче, чем тюремные нары. Сидеть только не на чем.

«Кресло бы мне», – хотел я сказать, а говорить не пришлось. Корабль понял мое желание и тотчас вырастил удобное сиденье прямо под моей задницей. Даже с подлокотниками, и я уж не говорю об удобной спинке. Класс! Хотя чему дивиться: я ведь пожелал иметь кресло, а не стул и не табурет, а к креслу обязательно приторочены подлокотники. Что было заказано, то и появилось.

– Ты это… – сказал я вслух. – Ты не балуй. Когда летать будем, тогда уж, так и быть, читай мои мысли, а когда стоим – не надо. Слушайся голоса, а то мало ли что мне взбредет в голову… Нет, кресло оставь! А вот люк убери, лады?

Сказал – и аж пот меня прошиб. Пока люк существовал, я мог надеяться, что в случае чего успею, нырнув в него рыбкой, покинуть звездолет. А теперь что? Теперь я весь в его власти? Где я сейчас нахожусь – в рубке или, может, в желудке?

Не успел я это додумать, как люк исчез. Было это похоже на то, как затягивается дыра в заросшем ряской пруду, когда бросишь туда камень. Только куда быстрее.

Ладно. Будем считать, что так и надо. Главное в таких случаях – напустить на себя уверенность, а настоящая она или только с виду – кому какое дело?

– Вот так-то, – сказал я как можно нахальнее. – Хвалю. И не спорь со мной, шкет, мал еще со мной спорить… А ну-ка стань прозрачным!

И тут «Топинамбур» заговорил. Я чуть не подпрыгнул от неожиданности и страха.

– Какая требуется прозрачность – двусторонняя, односторонняя изнутри или односторонняя извне?

– Двустор… нет, стой! Односторонняя… это… изнутри!

Растаяли стены. Сначала они были бурые, потом побелели, как молоко, потом сквозь них стало кое-что видно, но плохо, как сквозь бутылочное стекло, а потом их как бы и вовсе не стало. Я даже рукой коснулся стены того кокона, в котором сидел, чтобы убедиться, что стены все-таки есть.

Не стану врать, очень мне хотелось приказать кораблю открыть люк, вывалиться из него на травку и привести в порядок нервы, психику и что там еще есть у человека внутри. Но и любопытно было до жути! Тогда я скомандовал:

– Взлетай!

– Прошу уточнить направление.

Голос у него был взрослый, мужской, довольно приятный на слух, только с чужим акцентом, как у Ларсена.

– Сам не можешь догадаться?

– Выполняю команду не читать мысли пилота, пока нахожусь на земле.

А ведь верно. Он был прав – это я сглупил.

– Поднимись строго вверх на пятьдесят… нет, на сто метров.

– Имперских метров или старых земных?

– Старых земных, – сказал я наобум. Вот уж никогда не задумывался, какими метрами пользуются у нас на Зяби!

Он даже не сказал «выполняю» – просто-напросто я взмыл в небо, да так резко, что поневоле вцепился в подлокотники.

– Ты это… хоть кресло непрозрачным сделай… Вот так… И еще дай понять, где кончаешься ты и начинается воздух.

– Вывести координатную сетку?

– Выводи что хочешь.

Кресло стало видимым, а еще звездолет пустил по своей поверхности сеть тонких линий, примерно такую же, как на той круглой научной штуковине, которая называется глобусом. Мне сразу стало легче. Я велел ему расширить линии, чтобы они стали похожи на стальные ребра, а «стекло» между ними как бы присыпать слегка пылью – и стало то, что надо. Как будто сидишь в большой остекленной кабине. Одно было плохо: ничего вокруг меня не лязгало, не шипело, не тарахтело и не пахло машинным маслом. Я дал себе зарок исправить этот недочет, но только в следующий раз. Хорошего понемножку, а зарываться – вредно.

– А теперь поехали!

Мы были в воздухе, поэтому я не сказал, куда лететь, а просто представил. «Топинамбур» немного снизился, и я понял, что не мешало бы починить крышу нашего дома, а еще увидел, как полицейские, караулящие периметр, задрали головы и рты раззявили. Ну, сейчас я им!..

Спикировал прямо на них. Двое залегли, остальные – бежать. Давно я так не веселился. Ну, теперь на бреющем и свечкой вверх!

Наверное, целый час я упражнялся в пилотаже – крутился над полем и так, и этак, и по-всякому, а душа пела! Но не наглел. К примеру, не стал проверять, что будет, если я прикажу кораблю на полной скорости врезаться в землю. Почем мне знать, кто он от рождения – послушный дурак или жить хочет?

Потом решил, что на первый раз достаточно, посадил «Топинамбур» возле той ямы, где он кормился, велел кораблю открыть люк и вылез. Все наши встречали меня возле дома. Семирамида была в халате и с полотенцем, обернутым вокруг головы, – похоже, ее вытащили из душа. Ипат просто моргал. Ной держал в руке карточную колоду, а манипулировать ею забыл.

– А ты герой! – сказал он мне.

Где-то глубоко внутри я не возражал, но ответил иначе:

– Я-то? Не-е. Я просто пилот. – А сам корчу рожи и губы сжал, чтобы рот от удовольствия не разъехался до ушей.

– Как же он тебе покорился?

– Очень просто. Я пилот этого корабля, ясно? Меня Сысой назначил пилотом. Ну а я, значит, сообщил об этом «Топинамбуру»…

– А он что?

– Ну не дурак же он. Сразу понял, кого надо слушаться.

Словом, вышел триумф. Даже полицейские не ругались. Семирамида – и та не сказала мне ничего едкого. Ипат меня просто обнял и чуть не задушил. А вскоре примчался на правительственной машине Сысой. До сего часа я такие машины только издали видел – красивые, мощные, с газогенератором, рассчитанным на хороший уголь, словом, загляденье! Но теперь я смотрел на нее примерно как на палку, на какой босоногие ребятишки верхом скачут.

– Получилось?!!

– Ага, – говорю. – Только это… Тренироваться надо.

– Тренируйся! – выдохнул Сысой. – А… показать сможешь? Прямо сейчас?

– Сейчас?

– Нет, если ты устал, то можно и завтра…

Я-то видел, как ему хочется посмотреть. Ну ладно, пусть посмотрит. Пусть все посмотрят. Велел кораблю открыть люк, забрался внутрь, вновь вырастил себе кресло, а потом взял, да и вырастил второе рядом. Тесновато получилось, но, в общем, вдвоем поместиться можно.

И жестом приглашаю Сысоя – давай, мол, не дрейфь, вместе прокатимся!

Второй раз приглашать его не потребовалось. Может, половина архистарейшин – замшелые пни с опятами, но Сысой уж точно из другой половины. Телом дряхл, а умом ясен, и притом еще какие-то желания в нем шевелятся! Только вскарабкаться в люк у него никак не получалось. Я уж хотел было велеть кораблю вырастить этакую пологую лесенку, но обошлось без нее: Ипат просто взял со всем почтением Сысоя на руки, как младенца, и бережно втиснул внутрь «Топинамбура». Я зарастил люк и велел кораблю сделать как было, то есть чтобы можно было смотреть сквозь его стенки куда угодно и притом без этой глупой иллюзии, будто летаешь без ничего, сам по себе.

Потом дал архистарейшине чуток попривыкнуть и скомандовал:

– Взлетаем.

А уж дальше командовал мысленно. Вертеть разные фигуры и разгоняться не стал, а просто облетел поле космодрома по окружности, поднялся повыше, а там двинул к столице и опять-таки спокойно, чтобы не напугать старца, облетел все Пупыри от окраин до центра по сужающейся спирали. Снизился и вернулся обратно на бреющем. Сели.

Гляжу – Сысой плачет. Тихо так плачет, без рыданий и всхлипов, а просто слезы текут из глаз, в морщинах застревают.

Я решил подождать открывать люк. Не хватало еще, чтобы всякие встречные-поперечные узрели архистарейшину в таком виде! Это ведь мы с ним видели все, что делается вокруг, а те, кто торчал снаружи, видели лишь бурую и гладкую поверхность «Топинамбура».

Или я должен уже говорить не «поверхность», а «обшивку»?

Ой, вряд ли. Ну какая у него может быть обшивка? Чем он обшит?

Пока я об этом размышлял, Сысой поискал носовой платок, не нашел и вытер слезы бородой. Сморкаться в нее не стал, а просто хлюпнул носом и спросил:

– На нем уже можно слетать в космос?

Это мне и самому было интересно.

– Эй! – спросил я вслух. – А в космос можешь?

– Могу, – отозвался корабль.

– Действуй!

– Стой! – крикнул Сысой, и я продублировал приказ. «Топинамбур» взмыл было свечкой вверх и завис так высоко, что даже мне стало не по себе. – Стой, не надо… – Сысой глубоко вздохнул. – Незачем форсировать. Неразумно. Это я просто так спросил. Суетные желания… Увижу напоследок нашу Зябь со стороны – может, и решу, что жил на свете не зря… Но это еще успеется. Сначала тебе придется полностью освоиться с управлением кораблем в атмосфере. Мало ли что он может выкинуть, да и молодой он еще, ему подрасти надо… Давай-ка вниз, на сегодня хватит. Устроим разбор полетов. Подумаем, что так, а что не так. А в космос когда-нибудь в другой раз, в другой раз…

Я так и не понял, жалко ли ему, что отправляться в космос прямо сейчас неразумно, или он рад этому. Я и то ощущал холод в позвоночнике, а архистарейшины разве не люди?

Значит, умеют бояться.

Ларсен сбежал. Напрасно Сысой распорядился разослать его приметы по всем полицейским участкам, и напрасно в поселке Сморкачи квартальный надзиратель задержал суконных дел мастера Феофила Пятку, имевшего неосторожность носить на лице примерно такой же шрам, как у разыскиваемого. Равным образом напрасно в селе Большие Пупы был слегка побит селянами, связан и сдан с рук на руки полицейскому наряду некий заезжий торговец Тит Недобаба, отличавшийся дефектом речи, смахивающим на инопланетный акцент. Ларсена найти не удалось. Космический волк покинул Зябь. Опухший и злой после диспута с осами, он бросился вон с космодрома и уже через полчаса добрался до замаскированного в овраге корабля. Взлет с планеты прошел, как всегда, бесшумно и остался незамеченным туземцами.

Не взлет – прыжок! Стартовый рывок спринтера. Будь корабль еще чуть-чуть старше и дряхлее, он погиб бы от таких перегрузок, а откажи в нем система гравикомпенсации – погиб бы Ларсен. Лишь в космосе, порядочно удалившись от этой поганой планеты, космический волк слегка успокоился и принялся сводить баланс удач и просчетов.

Время у Ларсена было. Много времени. Корабль попросил разрешения приблизиться к желтому карлику – центральному светилу этой системы – и получил просимое. Кораблю требовалась подзарядка. Он предпочел бы напитаться энергией вблизи магнитосферы нейтронной звезды, истекающей жестким излучением, но в этом секторе пространства не было нейтронных звезд. Чтобы забраться внутрь орбиты, ближайшей к желтому карлику планеты, потребовалось всего несколько часов. Здесь корабль расплющил себя в плоский блин, увеличив насколько возможно площадь сбора лучистой энергии, а для Ларсена оставил крохотную каюту в центральном вздутии, обеспечив привычный человеку температурный режим и сверхскромный набор удобств.

Что ж, порой приходится довольствоваться и малым.

Ларсену было плевать. Ему случалось переживать и не такое. Не отсутствие комфорта, а ощущение бессилия жгло и мучило космического волка. Он недооценил туземцев! Вместо того чтобы с благодарностью принять его предложение, они провели его как простачка! В активе – только выполненные обязательства перед Рагабаром. В пассиве – дряхлый, уже не способный к почкованию звездолет, невозможность достать новый и рухнувшая перспектива хорошо заработать.

Теперь он отчетливо понимал, что надо было с самого начала просить у зябиан меньше. Эти провонявшие навозом селяне, погрязшие в затхлой сытости, ни к чему не стремящиеся и ни о чем не мечтающие, покряхтев, согласились бы на более умеренное предложение. Но – поздно. Теперь правительство Зяби больше не захочет иметь с ним никаких дел. Две попытки присвоить себе зародыш звездолета, по договору являющийся собственностью туземцев, взбесят кого угодно, включая даже таких ископаемых, каковы архистарейшины.

Чего Ларсен совершенно не терпел, так это переживаний. Была Проблема, и, разозленный, он пока не видел, как решить ее. Тогда он навалился на свою ярость и стал истреблять ее методично и свирепо. Прижался лицом к стенке каюты и залечил покусанный осами эпителий. Медленно сосчитал до ста. Проделал комплекс дыхательных упражнений. Помогло.

«Разве что-то уже потеряно?» – спросил он себя. Для порядка подумал немного и дал отрицательный ответ.

Ничего еще не потеряно.

Оставим на время Ларсена. Пусть размышляет, анализирует и выстраивает новый план, который уж наверняка сработает! Вновь наведем лупу на Зябь, пропустим несколько дней и дождемся очередного визита Сысоя Клячи к экипажу «Топинамбура».

– Голова моя, голова!.. – стонал Ной, держась обеими руками за упомянутую принадлежность организма.

– Что с головой? – спросил Сысой с той строго выверенной смесью участия и сомнения в голосе, каковая должна была показать Ною: в общем-то я на твоей стороне, но я помню, что ты мошенник, и не пытайся водить меня за нос.

– Она не выдержит! Мозги закипят!

Архистарейшина был ехиден и безжалостен:

– Значит, они у тебя разжижены от рождения. Кипит только жидкость.

– Сам бы попробовал!

– Я пробовал. – Это было правдой. – Может, тебя заменить, пока не поздно, как ты думаешь?

Ной ничего не ответил, но стонать перестал. Семирамида вприхлюпку пила чай с целебными травами. Ее голова была обернута мокрым полотенцем, в глазах – космическая пустота. Сысой уже полчаса как приехал, и за это время она не сделала ни одной попытки завопить или завизжать. Это настораживало.

Ипат и Цезарь отсутствовали. Шло обучение основам астронавигации. Сквозь окно гостиной Сысой мог видеть, как Ипат сидит на корточках перед «Топинамбуром», приложив большой лоб к телу звездолета, и впитывает учебный курс, а Цезарь расхаживает позади, что-то говорит и жестикулирует. Вряд ли Ипат слышал его, но мальчишку это не смущало. Беспризорник был на высоте. Единственный из экипажа он не был контужен наукой. Что давали, то и воспринимал, еще и удивляясь, почему другим это трудно.

А навеса над звездолетом уже не было – подросший «Топинамбур» перестал помещаться под временным укрытием и сожрал навес. Один недавно взятый из деревни полицейский не иначе как от большого ума битый час увещевал звездолет не ломать то, что не им построено, затем осерчал и начал угрожать, а не добившись толку – выстрелил из карабина в груду хищной протоплазмы, каковой ему, несомненно, представлялся корабль. Видимо, стражу порядка почудилось, что когда-нибудь звездолет пожрет всю Зябь, а люди, лишенные привычной тверди под ногами, беспомощно забарахтаются в пустоте. Полицейский был отстранен от несения службы, а что до выпущенной им пули, то «Топинамбур» сглотнул и ее. Что ему пуля, если космические пылинки, сталкивающиеся с биозвездолетом на субсветовых скоростях, неизмеримо опаснее, а все равно как миленькие идут кораблю в пищу! Как организм «Топинамбур» был значительно совершеннее любого полицейского.

Судя по всему, целебный чай подействовал. Семирамида отставила пустую чашку и сердито сверкнула глазами на Сысоя. Тот – как камень.

– Мне-то на кой эта астронавигация? – сердито спросила певица.

– Вдруг придется самой управлять кораблем.

– Этим чудовищем? С какой такой радости?

– Додумай сама. Дело для нас неизведанное, миссия у вас трудная. Могут быть всякие случайности.

– Три мужика рядом… ладно, два с половиной – и случайности?! Фига!

– За языком следи, не в трактире, – осадил ее Сысой. – Будешь готовиться, как все, по полной программе. Если отказываешься, скажи об этом прямо сейчас. У нас для тебя есть другой вариант, он тебе известен…

– Да не отказываюсь я, не отказываюсь…

«Может, было бы лучше, если бы отказалась?» – подумал Сысой. Временами на него накатывало состояние, когда вся затея казалась ему дикой, ничем не оправданной авантюрой. Строго говоря, план «Небо» до сих пор казался авантюрой доброй половине архистарейшин. Кое-кого из этой половины Сысою удалось уболтать, расписав дивные перспективы, и только поэтому Ларсен преуспел в вербовке Зяби. Но можно не сомневаться: внутри себя уболтанные члены Совета уже раскаялись в содеянном и молчат лишь потому, что дело пока идет довольно гладко. Тупые чурбаны! Начнешь прислушиваться к ним – станешь точно таким же. Дряхлость одолеет, обыденность заест, мозги окончательно протухнут, захочется спокойного размеренного бытия, и миллионы дураков с удовольствием отметят: ах, какие у нас разумные архистарейшины!.. Совсем как мы!.. И это будет конец. Нельзя держаться за старину – старина сожрет любого и не поперхнется. Зяби нужен выход на простор, ей нужен шанс…

Скрипнула входная дверь, послышались тяжелые шаги Ипата и дискант Цезаря: «Ну да, так оно и есть на самом деле… Не веришь? А вот представь…» Наверное, звездолет поведал фермеру, что звезды гораздо больше Зяби и светят не по причине сгорания в них древесного угля, а равно и не потому, что в них вделаны батарейки. Вид у Ипата был обалделый. Впрочем, на мигрень он не жаловался. «Там нечему болеть», – непременно съязвил бы Ной, вздумай архистарейшина поставить ему Ипата в пример.

Сказать честно, Сысой и сам давеча испытал некоторое кружение головы после знакомства через «Топинамбур» со сведениями – несомненно, уже несколько устаревшими, – о текущем состоянии империи и разнообразии входящих в нее миров. Но ему-то незачем было изучать еще и астронавигацию…

– Как дела? – спросил он, адресуясь главным образом к Цезарю. – Как идет обучение?

– Порядок!

– Рад слышать. А где это ты вчера летал, не расскажешь?

Мальчишка явно не ждал этого вопроса. А зря: телеграфная связь на Зяби всегда работала исправно.

– Ну… это… по воздуху летал.

– Я догадываюсь, что не под землей. А точнее?

– В космос не летал пока. – Мальчишка прикидывался непонимающим. – Так что только по воздуху… В атмосфере…

– В поселке Верхонижье ты разворотил «Топинамбуром» крышу, часть стены и ограду воспитательного дома для несовершеннолетних покоенарушителей, – строго сказал Сысой. – Или, может, скажешь, не было этого?

Цезарь подумал самую малость и решил признать, что было.

– Ну… не справился с управлением… А что?! Нельзя отвлечься один раз?..

Потупил взгляд и очень натурально засопел носом, как всякий мальчишка, частично признающий вину, но полагающий, что дело не стоит выеденного яйца, за что наказывать-то? Выглядело это весьма натурально.

– Задумался, должно быть? – ласково продолжал Сысой. – Замечтался?

– Ага…

– Задумался, наверное, о том, как свести счеты с начальником воспитательного дома? Только не говори, что ты там никогда не бывал!

Цезарь перестал сопеть.

– Не. – Теперь он нахально лыбился. – Задумался о том, как другим помочь. Таким, как я.

– Чем ты помог им, дурья твоя голова? Ну, разломал стену… Ну, разбежались дети кто куда. Красть будут, бродяжничать… На воле им разве лучше?

– А то! Летом – конечно, лучше.

– Да ведь все равно они рано или поздно окажутся в воспитательном доме!

– Может, не в этом. Может, в другом. Где начальник не такая паскудная тварь…

– Значит, ты признаешься? – сдвинул седые кусты бровей Сысой.

– В чем?

– В умышленном разрушении здания и дезорганизации работы государственного учреждения. В покоенарушении второй категории, если не хуже.

– Что? А, не. – Мальчишка искренне возмутился. – Когда я в этом признался? Кто это слышал? Я признался только в том, что задумался при пилотировании. А уж случайное, оно… это… случайно. Потому так и называется.

Архистарейшине почудилось, что Ной Заноза за его спиной тихонько хихикает. Скорее всего так оно и было. Но когда Сысой повернулся к нему, физиономия мошенника изображала лишь недавно перенесенное страдание от приобщения к науке.

Величаво, как и подобает архистарейшине, Сысой огладил белую бороду. Затем резко хлопнул ладонью по столу. И ладошка-то была старческая, ссохшаяся, и сила удара воробьиная, и стук получился недостаточно звучным, но от Сысоя не ждали и этого.

– Ну, хватит! – заговорил он уже совсем иным тоном. – Кажется, вы решили, что раз вы нужны правительству, то можно и дурака повалять? Ошибаетесь. Всех касается! Всем слушать внимательно! Пока вы здесь, на Зяби, вы должны готовиться так, чтобы от вас пар шел! Уставать, как на молотьбе, но учиться, учиться и учиться! Лучше здесь и сейчас, чем потом и где-то там… – Сысой указал пальцем вверх. – Вам понятно? Или, может, вы решили отдохнуть на казенных харчах? Не выйдет! У нас – то есть у вас – нет времени на отдых. Вы не знаете, что думает народ, а я знаю! Ропот, недовольство. Цезарь носится на «Топинамбуре» так низко, что стада разбегаются, а ему, видите ли, весело! Совет архистарейшин завален жалобами, и это только начало! Вчера прибыла делегация священнослужителей, они вообще против нашего проекта и обвиняют Совет в суемудрии и блудомыслии. А все потому, что в Земноводске кое-кто пикировал на храм и пугал прихожан. Звонарь только чудом не упал с колокольни. Хорошо еще, что Девятый пророк ничего не говорил о космических полетах! Сегодня тот же воздушный хулиган разрушил воспитательный дом – значит в претензии будет еще и департамент полиции! Нет уж, хватит! Вы еще не поняли, какой суп взбаламутили своей поварешкой? Да-да, я о нашем проекте! Совет требует завершить подготовку как можно скорее. Цезарь, тебе говорю! Вынь палец из носа, слушай и запоминай! Больше никаких полетов низко над землей. Ипат, твоя функция – общее руководство. Ной, тебе надо налечь на имперские законы и обычаи разных миров. Выдои из «Топинамбура» все, что ему об этом известно. Дней через десять корабль повзрослеет достаточно, и ровно через десять дней вы отправитесь в экспедицию! Ни днем больше! Это необходимо для спокойствия народа. Ясна задача?

– Значит, я буду вести переговоры с инопланетниками? – вкрадчивым голосом уточнил Ной.

– В первую очередь ты.

– Стало быть, Совет мне доверяет?

– Твоей честности – нет, – отрезал Сысой. – Твоему уму – да. Еще вопросы?

– Общее руководство, как я понял, возлагается на Ипата? – спросил Ной. – Это из недоверия ко мне?

– Это из здравого смысла. Ипат – начальник экспедиции и командир корабля, Цезарь – первый пилот, ты – дипломатическая персона. Что-то неясно?

– А кем буду я? – неприятным голосом осведомилась Семирамида.

Судя по ее виду, она готовилась закатить один из своих знаменитых скандалов.

– Членом команды, – быстро нашелся Сысой. – А еще советницей, музой и украшением корабля.

Что такое муза, помимо Устиньи Компост, знал только Ной, а Цезарь, услыхав про украшение, живо представил себе Семирамиду в роли носовой фигуры древнего судна и раскашлялся, чтобы не залиться смехом. Получилось натурально, да и Сысой глядел на певицу без тени усмешки. Семирамида успокоилась.

– И еще одно. – Сысой по очереди обвел выцветшим взглядом весь экипаж «Топинамбура». – Некоторые в Совете думают, что вы не должны этого знать, а я уверен, что все-таки должны. С самого начала программы Совет решил подстраховаться. У нас не было уверенности, что вы четверо сможете стать единой командой, сплоченным экипажем корабля. Говоря откровенно, я до сих пор не вполне уверен, что у вас это получится. Короче говоря… существует резервная группа. Тоже четверо. Поскольку корабль у нас всего один и находится в вашем распоряжении, ваша подготовка продвинулась значительно дальше. Но если что, отставание может быть ликвидировано за каких-нибудь десять-пятнадцать дней. Очень не советую вам филонить. Очень. – Откинувшись на спинку стула, Сысой вновь принялся оглаживать бороду.

– Да кто филонит-то? – набычившись, прогудел Ипат.

– Теперь и ты тоже. Если экипаж корабля не работает в полную силу, виноват командир, то есть ты. Твоя недоработка.

– Бить мне их, что ли? – заморгал Ипат.

– А это на твое усмотрение. С тебя я спрошу за результат, а как ты его добьешься – решать тебе.

– Ага. – На этот раз Ипату не понадобилось много времени на умственную деятельность. Засучивая на ходу рукава, он двинулся к Ною. Тот проворно отпрянул и побежал вокруг стола.

– Но-но! Без рук!

– Могу и без рук, если дозволено ногами, – гудел командир корабля, преследуя дипломатическую персону. – Дозволено, а?

– Дозволено, – разрешил Сысой.

– Ну хватит, хватит! – закричал Ной. – Я уже все понял! Да уймите же его… Командир, перестань, еще поломаешь что-нибудь… Всё-всё-всё, я буду учиться! Честное слово, буду! Шут с ней, с головой…

– Как ты полагаешь, можно ему верить? – небрежно осведомился Сысой.

Преследователь немедленно остановился. Замер и преследуемый.

– А ты как полагаешь? – спросил Ипат архистарейшину.

– Тебе виднее.

– Мне?

– Тебе. Ты командир, не я.

Ипат глубоко задумался.

– Может, простить его на первый случай?.. – нерешительно произнес он.

– Не знаю, – открестился Сысой. Он стал демонстративно смотреть в окно. «Ну же, командуй! – хотелось крикнуть ему. – Не ищи подсказок, не мямли – командуй! Поставь себя! Эх, фермер, фермер, простая душа… Вообрази, что перед тобой не человек, а всего-навсего кенгуролик, только хитрый…» Но ничего нельзя было вымолвить вслух, и никаким движением нельзя было подсказать Ипату, что делать. Либо он поймет это сам… либо никогда не станет командиром звездолета и начальником экспедиции.

Не Ноя же ставить во главе экипажа!

И не мальчишку…

Сейчас архистарейшина больше всего жалел о том, что его выдумка насчет резервной группы не была правдой. А ведь так и надо было поступить! Чем больше людей, тем выше шанс найти среди них подходящих! Непростительно для архистарейшины не знать, каковы в большинстве случаев его сограждане…

Но Ипат не подвел.

– Иди сюда, – сурово сказал он Ною. – Не боись, бить не буду.

– А что будешь?

– Объяснять.

– Правда? А на дистанции нельзя?

– Поговори еще… Или иди сюда, или выметайся вон. Без тебя справимся. Два раза повторять не стану.

И Ной подошел. Медленно-медленно. Он задохнулся, когда огромная мозолистая рука фермера взяла его за горло и приподняла над полом. Немного похрипел, подрыгал ногами и был отпущен.

– Будешь еще отлынивать да жаловаться? – грозно спросил Ипат.

Ной старательно замотал готовой. Он был красен.

– Женщину ты тоже станешь душить, чуть что не по тебе? – крикнула Семирамида.

Ипат внимательно осмотрел свою могучую длань.

– Не-е, – сказал он, вздохнув. – Шею еще сломаю… Зачем?.. Я попроще… Перекину через колено и отшлепаю. А за большую вину – вожжами. Мне «Топинамбур» вырастит вожжи, если я ему велю, он умеет…

– Ну, вот и договорились, – бодро сказал Сысой. – Цезарь, ты где? Первый пилот Цезарь Спица! Иди сюда. Скольких человек может принять в себя «Топинамбур» на сегодняшний день?

– Сможет весь экипаж, – уверенно заявил мальчишка.

– То есть четверых. А пятерых сможет? Я бы тоже… кхе-кхе… не прочь.

– Если потесниться чуток, то и пятеро влезут.

– Отлично. Иди готовь корабль к полету. Сегодня летим все. Семирамида, ты тоже. Что ты сказала? Летишь? Или все-таки вожжи?

– Ничего я не говорила! – вспыхнула певица.

– А-а, ну ладно. Значит, мне послышалось. Цезарь, ты почему еще здесь?..

Разместились не так чтобы тесно. Правда, Ной оказался притиснут к Семирамиде, против чего, кажется, не возражал, а Ипату пришлось посадить Сысоя себе на колени, и тот не стал кобениться. Архистарейшина был маленьким, как подросток, и таким же легким. А Цезарь лишь мельком взглянул на Сысоя и сразу отвернулся, чтобы не разинуть в удивлении рот, – таким мечтательно-нетерпеливым он еще никогда не видел архистарейшину.

– Приготовились… – откашлявшись для солидности, скомандовал он, силясь произносить слова не мальчишеским дискантом, а мужественным басом, и все-таки дал петуха. – Все готовы?.. Тогда вверх помалу…

«Топинамбур» взмыл и завис на высоте. Цезарь привычно качнул его вправо, затем влево, проверяя, слушается ли корабль мыслекоманд. «Топинамбур» вел себя образцово. Не то что вчера, когда ему вдруг захотелось свободы и он решил довести пилота до обморока. Цезарь тогда укротил строптивца, но чего ему это стоило!.. Вот только Сысою и остальным знать об этом было не обязательно.

– Куда летим?

– Мне все равно, – дрожащим голосом объявила Семирамида. Ее пугали прозрачные стены. Боясь выпасть, она вцепилась в Ноя обеими руками, как утопающая в соломинку, и запустила в кожу ногти, а Ной, шипя от боли, не был расположен отвечать на вопросы.

– А мне бы кенгуроликов моих проведать… – робко сказал Ипат.

Сысой крякнул и заерзал у него на коленях.

– Кенгуролики в порядке. Старый пятнистый поранил хвост, вызвали ветеринара. Да еще две самки принесли приплод…

– Как две? – забеспокоился Ипат. – Должно быть три!

– Третья еще не разродилась. Не нервничай, там ветеринар.

– Так-то оно так, – вздохнул Ипат, – но…

– Понимаю. Посмотреть хочешь. Ну что ж, освоишь раньше срока учебную программу – дам тебе отпуск на сутки.

– Не освою, – вздохнул Ипат, трезво оценив свои способности.

Сысой промолчал.

– Так куда лететь-то? – спросил Цезарь.

– Вверх!

– Что, в космос? – Мальчишка аж взвизгнул от восторга.

– Вот именно.

«Пора понемногу вынимать поварешку из супа», – подумал Сысой, в то время как поле космодрома стремительно проваливалось вниз, но вслух этого не сказал. Перегрузка совсем не чувствовалось. «Гравикомпенсаторы, – подумал Сысой и повторил про себя мудреное слово. – Да, это они. Ни перегрузки не будет, ни невесомости…» На миг стало бело – корабль пронзил облако. Небо, вначале бледно-голубое, стремительно наливалось густой синевой. Семирамида молчала. Ной все еще шипел. Ипат шумно дышал. «Интересно, кто первым охнет, когда мы увидим звезды?» – подумал Сысой и не угадал. Первым охнул он сам.

Синева сменилась чернотой. Горизонт загнулся. Под кораблем проплывала Зябь – действительно круглая вопреки мнению доброй половины ее обитателей, окутанная туманным слоем атмосферы. Север кутался в облака. Далеко за южными горами угадывалось что-то вроде океана. Трудно было понять, глядя вниз, где там кончается обитаемая зона и начинаются Дурные земли. Материк повернулся под кораблем, внизу открылся океан, а за ним показался край другого материка, то ли совсем мертвого, то ли населенного одним лишь мутировавшим зверьем. Повисшее в черноте солнце жгло глаза и пугало.

И звезды! Звезды! Ни один зябианин еще не видел столь ярких звезд. Сверкающие сокровища! И сколько их там…

Сысой вдруг осознал, что не дышит. Пришлось заставить себя сделать вдох. Под архистарейшиной медленно ворочался Ипат, глядя то влево, то вправо, то вверх, то себе под ноги. Привыкал.

Цезарь вертелся на своем узком креслице. Ему нестерпимо хотелось орать и прыгать. Наверное, он так и поступил бы, если бы не заметил слезы в глазах Сысоя.

Архистарейшина плакал.

Опять. На сей раз при всех. Не скрывая слез. Худо ему, что ли?..

Цезарь обрушил «Топинамбур» вниз. Сейчас… Сейчас… Пять минут – и старик будет спокойно лежать на травке, ожидая прибытия лучших лекарей столицы. Сейчас… Корабль не станет продираться сквозь атмосферу в коконе огня, он просто-напросто проест себе путь в воздухе…

– Нет! Не надо вниз! Вверх! Хочу еще побыть… там…

Цезарь пожал худыми плечиками. Чудит дед. Ну ладно.

Дымка вокруг корабля рассеялась. Небо вновь стало черным.

– Все-таки я дожил до этого… – Голос архистарейшины был слаб и восторжен. – Не спеши на посадку, пилот. Дай полюбоваться…

Звезды здесь не подмигивали, как внизу. Большие и маленькие, голубые, бело-желтые и красные, разбросанные там и сям и собравшиеся в кучки, они светили ровно и бесстрастно, будто намекали: теперь все пойдет по-взрослому. Без скидок, без снисхождения, без жалости. Вы ведь знали это, люди, дерзнувшие покинуть свою родину? Нет?

Ну, хоть догадывались?

Впрочем, это уже не важно. Тем хуже для вас, если вы такие недогадливые. А придется вам понять и принять: дело начато, и оно должно быть доведено до конца. Вы сунулись в новый мир, и теперь он ваш. В нем вам жить и действовать. Он жесток, равнодушен и не заплачет, если вы погибнете. Не вы первые, не вы последние. Боитесь? Бойтесь. Дрожать поджилками разрешается. Но уползти в свою нору вам уже не удастся – отныне у вас нет норы.

Уяснили?

Нет? Ну что ж, посмотрите на эти звезды еще раз, подольше и повнимательнее. Послушайте, что они вам скажут.

Теперь поняли?

Вот и хорошо, что вы способны на понимание… Тогда работайте!

Звездам некуда спешить. Громадные раскаленные шары или светящиеся в черноте пылинки – как посмотреть – неостановимо бредут по галактическим орбитам, как ослик ходит по кругу, крутя колодезный ворот и не считая кругов. Медленно-медленно кружится диск Галактики и летит куда-то, волоча газовый шлейф. Столкнется раз в миллиард лет с плюгавой галактикой-карликом, растреплет и поглотит ее, неспешно поправит попорченный спиральный узор – и кружится дальше. Утомившись в спешке первых секунд творения, Вселенная больше не торопится. Она меняет себя неуклонно, но неспешно, у нее в запасе бездна времени.

Спешат люди. Хорошо зная, при каком занятии нужна спешка, они мечутся и суетятся так, будто с ног до головы покрыты шевелящимся блошиным ковром. Что спросишь с короткоживущих? Они хотят успеть и это, и то, и еще вон то, и торопятся, и лезут, и напрягают силы, и всегда готовы назвать дураком и лентяем того простодушного, кто задаст им вопрос: «А зачем?»

Таковы и зябиане. Да-да, не надо иронически хмыкать. Лучше посмотрите на них внимательно. Косные? В большинстве – да. Неумные? А это как сказать. Интеллектом, может, и не блещут, зато здравый смысл у них на высоте. Тяга к новому? Есть у них эта тяга, есть. Она не рекламируется, она по мере сил подавляется церковью Девятого пророка, она часто дремлет, как завзятый лежебока, но все же она существует. Будь иначе, разве посещали бы Зябь торговцы, чтобы продать туземцам, скажем, телевидение и старые, надоевшие всей Галактике сериалы в придачу к нему? На десять тысяч серий? Насчет телевидения Девятый пророк не заикнулся ни единым словом, а если бы даже он проклял его, то еще не факт, что проклятие возымело бы действие.

Постепенность – вот девиз почти каждого зябианина. Движение спокойное, ровное, оглядчивое, предсказуемое, без рывков и суеты. Но движение!

Им еще поди объясни, что, когда дорогу впереди пересекает канава, которую нечем завалить, порой приходится через нее прыгать.

Нашлись четверо – прыгнули. То, что прыгнуть их заставил хороший пинок, не имеет значения, – главное, что прыжок состоялся. И вот летит в черной пустоте «Топинамбур», неся в себе четверых, о ком на Зяби посудачат-посудачат, да и забудут. Странные люди, торопыги безмозглые… На этакую страсть подписаться! Ах, они не по своей воле?.. Тогда поня-а-а-атно…

И непременно кто-нибудь скажет (а не скажет, так подумает), что архистарейшины не просто суровые, но справедливые судьи, а выжившие из ума изуверы. Односельчане Ипата вспомнят о нем добром словом и начнут шпынять побитого соседа – зачем побежал жаловаться? Поклонники певческого таланта Семирамиды Великолепной будут недовольны, пока не найдут себе нового сладкоголосого кумира. Но дело кончится ничем. Пошуршат и перестанут. Зябь всколыхнется не раньше, чем с Рагабара прибудет корабль за данью.

– А мы-то что же? – раздастся тогда единодушный вопль. – Кто станет платить нам?!

И вот тогда, не раньше, зябиане станут чаще задирать головы к звездному небу. Где-то там зябианский кораблик? Цел ли «Топинамбур»? Не столкнулся ли с метеоритом, не врезался ли в звезду? Куда летит, кого завербовал?

Никому не хочется отдавать свое добро, не получая ничего взамен.

Это знает Сысой Кляча, знают и другие архистарейшины. Сейчас они в большом удивлении вспоминают свое решение о присоединении к имперской пирамиде. Что это на них нашло? Стоило ли рисковать? А если стоило, то, может, не следовало мелочиться, выгадывая на награде вербовщиков? Ведь тот тип, Ларсен, настойчиво предлагал свои услуги. Дорого берет, но ведь опытный! Наглец – но ведь нанимали же его другие правительства! Чем Зябь хуже?

И пусть Сысой уверяет, что не хуже, а, наоборот, лучше, – кто станет слушать его, если «Топинамбур» вернется с конфузом, а то и не вернется вообще! Всей Зяби известно: архистарейшины мудры, но как раз они чаще других выживают из ума. Может, и Сысой уже… того?

Там видно будет. А пока – ждать. Не допустить народных волнений – это первейшее дело. Слухи о Ларсене, а затем и о «Топинамбуре» всколыхнули Зябь. Шалый мальчишка Цезарь слишком часто летал над селениями и многих перепугал до икоты, а еще большее число людей поразил мыслью: оказывается, и нам такое доступно!.. Эта волна должна улечься. Не уляжется сама собой – надо ей помочь. Пусть кораблик с четырьмя зябианами летит куда-то сквозь бесконечную черноту, пусть этой четверке везет или не везет – как получится, – а Зяби необходимы стабильность и покой, покой и стабильность. Только так, а иначе добра не жди.

Ничего особенного не случилось, понятно? Живите как жили. Кстати, радуйтесь, что живете в благодатной полосе, а не в Дурных землях. Намек ясен?

А кораблик летит себе и летит, и Зябь у него позади. На то она и Зябь, что зябко смотреть на нее со стороны. Кутающийся в облака шар, которому очень холодно и одиноко во Вселенной. Но это видно лишь тем, кто забрался много выше облаков. Остальные зябиане не догадываются об этом, как, наверное, не догадывались туземцы потерянной Земли Изначальной, пока не вышли в космос. Жили себе на своем шарике много-много тысяч лет, жили и не тужили, и вот те раз: жили-то, оказывается, на ничтожной пылинке!

Страшно?

Само собой. А ничего, бояться вообще полезно. Не только лень движет прогрессом, но и страх. Побори его, а еще лучше – обмани, и ты, возможно, на пути к выигрышу. Только имей привычку думать, ну хотя бы иногда, и пореже делай глупости.

Совсем-то их не делать ну никак не выйдет. А кто впервые берется за какое-нибудь дело, тот непременно набьет себе шишек, будь то годовалый ребенок, учащийся ходить, или экипаж первого в истории планеты биозвездолета.

И очень хорошо, что он с приставкой «био». Живому кораблю проще понять нужды сидящих внутри него живых существ. Конечно, в теории он мог бы вообразить, что они не более чем паразиты, и поступить с ними соответственно, но любая мысль, могущая привести корабль к подобному умозаключению, немедленно блокируется. Так устроены все квазиживые звездолеты, начиная с примитивных моделей, разработанных тысячу лет назад, и кончая суперсовременными кораблями, по сравнению с которыми «Топинамбур» архаичен и убог. Несть числа историям о звездолетах, убивших свои экипажи, но какова цена байкам, рассказанным в барах при космопортах, догадаться нетрудно. Людям свойственно пугаться, они любят страшилки. Но чего нет, того нет: биозвездолеты послушны и надежны. Если исправны, разумеется. Или здоровы. Обычный техник скажет «исправны», биолог предпочтет термин «здоровы», а биотехник может сказать и так и этак, разницы никакой. Умей только объездить биозвездолет, подчини его своей воле, полюби его как ценного раба и заставь полюбить себя как доброго господина – и ты полный его хозяин.

Цезарь любил «Топинамбур» яркой мальчишечьей любовью, а что до адекватности корабля, то на нее оставалось лишь надеяться. Взаимны ли чувства? Успешно ли прошла объездка молодого звездолета, выполненная наобум, а не по теории?

Но все пока идет как надо. Память «Топинамбура», унаследованная от корабля-прародителя, кажется Цезарю неисчерпаемым кладезем всевозможной премудрости – но только кажется. Если с галактической навигацией нет особых проблем, это еще не значит, что поиск обитаемых планет и вербовка пройдут успешно. Экипажу еще предстоит испытать горькое разочарование, приблизившись к обитаемой планете, объявив о своих намерениях и услышав в ответ издевательски-веселое: «Ого! Вы уже сто тридцать пятые! Опоздали, родимые!» Предстоит ему и убраться восвояси, получив недвусмысленное предупреждение о том, что имперских чужаков в этой системе не терпят и что «Топинамбур» будет немедленно атакован, если не скроется с глаз долой со всей доступной ему скоростью. Что поделаешь, не всем по душе идея, осенившая некогда первого министра императора Леопольда Двести Двадцать Седьмого! Иные сами не понимают своей выгоды.

Будет и это, и многое другое. Много-много обитаемых миров предстоит посетить новоявленным вербовщикам и испытать немало разочарований. Сравниться с ними по силе может разве что разочарование человека с переполненным кишечником, напрасно дергающего двери занятых кабинок. Но ведь рано или поздно какая-нибудь кабинка откроется, не так ли?

Ничего этого пока еще не знают Ипат, Цезарь и Семирамида. Догадывается Ной – ему по роду его профессии положено о многом догадываться. Но он молчит. Это тоже следствие профессии. Пусть другие болтают, а он послушает. О чем и говорить, когда ничего не происходит? А когда происходит – думай, о чем говоришь!

Но пока не происходит. И потому самое время вернуться немного назад.

Он сам себя не узнавал. Впервые в жизни опытный космический волк столкнулся с ситуацией, когда мозг велел делать одно, а чувства сопротивлялись, и притом настолько сильно, что разум никак не мог их подчинить. Разум велел убираться подальше от этой проклятой Зяби, найти другую захолустную планетку, затаиться там, дать кораблю отдых, рискнуть пойти на одиннадцатое почкование, вырастить новый звездолет – и поискать новых клиентов.

Через год Рагабар рассчитается за оказанные ему услуги по вербовке пяти планет. Лишь тогда, не раньше, удастся расплатиться с долгами, включая набежавшие дикие проценты. Кое-что, вероятно, останется, но мало. Хватит лишь на текущие потребности. О том, чтобы купить приличное поместье на Суррахе, где, отойдя от дел, будет приятно встретить старость, нечего было и думать. Тем более – купить новый звездолет!

Сволочи эти рагабарцы! Хоть и не такие жмоты, как зябиане, а все равно скряги. Проклятые туземцы, проклятое время! Где нынче вольному вербовщику найти щедрых клиентов?!

Чувства нагнетали в мозг обиду, жажду мести, немотивированную… нет, пожалуй, все-таки мотивированную злость. С каждым из этих чувств Ларсен мог бороться по отдельности, но когда они накатывали все разом… Тогда темнело в глазах, и Ларсен готов был биться головой о стены, крушить кулаками чужие челюсти и стрелять на поражение. Потом приступ проходил, и Ларсен замирал. Не тело замирало, воля. Он бесцельно слонялся по кораблю, вяло с ним переругиваясь, и думал. Что тоже случалось нечасто.

Вот уже десять стандартных суток он торчал на поверхности ближней к звезде планетки. Планетка была жаркая, почти раскаленная, но голая горячая пустыня за бортом была все же лучше пронизанной солнечной радиацией пустоты. Вид изъеденной кратерами поверхности даже немного успокаивал, именно потому Ларсен приказал кораблю сойти с орбиты и припланетиться на самый жаркий шар системы… Не признаваться же самому себе, что это корабль уговорил его сесть поближе к залежам редких и полезных веществ, содержащихся в почве планетки…

Ох уж этот корабль! Он постоянно доставал Ларсена своим нытьем. О нехватке энергии, о недостатке рабочей массы, о необходимости продолжительного отдыха для регенерации изношенных биосистем… Ларсен отбрехивался, ругался, грозил сдать в утиль, сжечь в звезде – на более изощренных способах уничтожения корабля его фантазия стопорилась. В конце концов Ларсен запретил кораблю читать мысли, приказав общаться голосом. Стандартный голос корабля, впрочем, быстро надоел, и Ларсен велел регулярно менять тональность.

Когда корабль доложил о том, что его «отпрыск» покинул третью планету и вышел в космос, Ларсен аж подскочил. Надо срочно проучить этих выскочек! Ларсен еще не знал – как, но был уверен, что непременно сможет это сделать. Быстро и эффектно. Не успел Ларсен отдать команду на взлет, как корабль проинформировал: первопроходцы вернулись на Зябь.

– А, испугались! – констатировал Ларсен.

Корабль басом предположил, что это был испытательный полет.

– Ах, испытательный… – протянул Ларсен. – Ничего, скоро я вас испытаю. Начинай выращивать орудие. Нет, лучше два! Лазерную пушку и гравитационную.

– Гравитационную? – модным фальцетом эстрадного певца удивился корабль. – Это как?

– Это так! Часть энергии гравикомпенсаторов будем использовать на разгон больших конических кусков из сверхтвердых материалов. Куски тоже заготавливай.

– Цель создания оружия? – сухо поинтересовался корабль тонким голосом кастрата.

– Ты что, дурак? Как взлетят еще раз, тут-то мы их… Орудия, товсь! – Ларсен сам не понимал, из каких глубин подсознания вылезла эта команда. – Ну и расхреначим ихний «Топинамбур» в мелкие ошметки!

– Вынужден сообщить, что это невозможно. – На этот раз корабль имитировал маленькую капризную девочку, у которой только что отобрали конфету.

– Эт-то еще почему?

– Я не могу причинять прямой вред моим клонам. Это серьезный запрет, на программном уровне.

Ларсен опешил. Он не знал о таком запрете. Он вообще не знал о том, что в корабле заложены хоть какие-то запреты.

– А… другим кораблям, не клонам, можешь?

– Могу, – согласился корабль скрипучим старческим голосом, – но обязан в этом случае передать информацию в Главный Имперский Штаб о начале военных действий. Если ты не являешься кадровым военным, выполняющим приказ, то за незаконное ведение боя ты должен быть предан суду на первой же планете империи, куда попадешь…

Ларсен на время онемел, но все же собрался с мыслями.

– А чем отличается прямой вред от непрямого?

– Смотри соответствующие параграфы имперского законодательства! – нагло заявил корабль ломающимся голоском нашкодившего подростка, очень напоминавшим голос того мерзкого пацана, Цезаря.

Ларсен даже не возмутился. Наоборот, обрадовался – ему пришла в голову хорошая идея.

– Ну-ка подбери мне информацию о проблемах взросления кораблей твоего типа.

Я и не ожидал, что наш старт – самое значительное событие на Зяби со времен колонизации – пройдет столь буднично. Сысой просто собрал нашу великолепную четверку у корабля, помялся немного и безо всякого пафоса сообщил:

– Всё. Пора. Удачи.

Махнул рукой в сторону «Топинамбура» и пошел прочь. Медленный и сгорбленный. Он не плакал, как тогда в космосе, его лицо, даже когда он пару раз оглянулся проверить, садимся ли мы в корабль, не выражало ничего. А у меня почему-то комок к горлу подкатил и на глазах чуть было не выступила та дрянь, которая называется слезами. Как у девчонки, честное слово.

– И что? Это все? Три слова – и ушел? Как это понимать? – Семирамида попыталась стать собой прежней. – А напутствие?

Уж не знаю, какого напутствия хотелось нашей сладкоголосой, – я только видел по ее физиономии, что она готовилась прервать Сысоя на первой же фразе напутствия и напоследок высказать ему все, что у нее накипело. Но Ипат водрузил свою огромную длань на ее хрупкое плечо, сладкоголосую аж перекосило всю, и она заткнулась.

– Не надо. Пойдем уже.

И они пошли. Отъевшийся корабль возвышался вроде неприступной горы, но при их приближении сразу открылся, и они скрылись в его недрах. Ной стоял, смотрел по сторонам, как в последний раз. Губы его шевелились, похоже, он читал стихи. Я почти ничего не слышал, так, отдельные слова: немытая, рабов, господ… Потом еще что-то про всевидящие глаза и какие-то там уши. И тоже полез в корабль.

Все! Пора в путь! Как же я мечтал об этом моменте! Я мигом проскочил в люк, на ходу отдавая кораблю приказ готовиться к взлету. Немного поторопился, споткнулся и чуть не загремел, но удержался, пронесся по коридору в рубку, впрыгнул в кресло и громко, от души завопил:

– Поехали!

В детдомах мы, бывало, смотрели старые сериалы, в них всегда капитаны кораблей так кричали при старте.

И мы поехали! Я оставил стены непрозрачными, но сделал себе окошко и видел, как мимо нас неслись сверху вниз облака, а небо быстро наливалось темной синевой. Ипат и Семирамида давно уже сидели в креслах, только Ной стоял и усмехался. Вот не надо было усмехаться – я на мгновение ослабил гравикомпенсацию, и Ной повалился, смешно задрав ноги. Будешь знать, как играть в игрушки с космосом!

А звезды между тем были все ближе. И ближе. И ближе. Наверное, так только казалось, но мне нравилось. Я приказал «Топинамбуру» отойти от Зяби на одну световую секунду и зависнуть. Велел кораблю наблюдать за пространством. Если я ничего не путаю, то еще во время Первой Галактической войны здесь были бои, крейсера империи раздолбали пару планет в системе, им нужна была масса для реакторов. Естественный спутник Зяби тоже раздолбали. С тех пор наша система довольно грязная, космических булыжников летает много. Мы с пацанами любили лазить по ночам на крыши и смотреть на метеоритные дожди.

Потом повернулся к нашим и спросил:

– Ну что? Куда летим?

– Туда! – Семирамида показала рукой куда.

– А почему именно туда? – удивился Ной.

– Потому что нам точно туда! – капризно заявила Семирамида. – Я знаю!

Я посмотрел на Ипата. Тот пожал плечами. Мне тоже было все равно куда. Лишь бы подальше от Зяби.

– Хорошо, – сказал я. Прислушался к кораблю. – Только сначала из системы выйдем.

Я отдал приказ кораблю двинуться «туда».

«По курсу и левее наблюдаются астероиды. Масса незначительна. На траекторию не влияют», – счел нужным предупредить корабль.

Мы начали ускоряться. Я сделал стены рубки прозрачными – уж больно хотелось полюбоваться на Зябь в последний раз. Зря я это.

Потому что когда впереди по курсу образовалась огромная вспышка, корабль не успел вовремя включить светофильтры, и я ослеп. Потом навалилась тяжесть – корабль пытался поглотить излучение, мощности не хватало, и на несколько секунд отключился контроль гравикомпенсаторов. Об этом «Топинамбур» успел мне сообщить прежде, чем я, размазавшись по креслу, провалился в черноту.

Приходилось удивляться самому себе. Столько лет в космосе, а никогда даже не думал поинтересоваться принципами перемещения корабля в пространстве. И вне его. Ну, летает себе корабль и летает. Главное в профессии вербовщика – понять, куда надо лететь, а не как. И вот на́ тебе – вдруг возникла потребность в понимании процессов. Справочники из памяти корабля оказались слишком сложными для Ларсена, зато обнаруженная там же популярная книжка «Особенности рождения и развития поисковых биокораблей стандартных типов для чайников» не подвела. И сейчас корабль вещал занудным голосом престарелой учительницы:

– При движении в гравитационных полях планет и звезд используется гравизащитный принцип. Это самый древний из принципов космических полетов, достаточно отметить, что космолет первой экспедиции Земли Изначальной на естественный спутник работал именно на этом принципе. Сама экспедиция подробно описана историком Гербертом Уэл…

– Дальше! – нетерпеливо прервал Ларсен. – Принцип движения вдали от планет.

– Для межзвездных перемещений в областях, лишенных естественных гиперканалов, используется прокол пространства. Раньше он назывался сигма-деритринитацией, позднее созданием индуцированного гиперканала, сокращенно ИГК, сейчас просто – прокол. При проколе на дальние расстояния сворачивается значительная часть пространства вокруг корабля. В межпланетной среде корабль также перемещается прыжками сквозь проколы, но микроскопические, создаваемые с большой частотой. Таким образом, корабль практически непрерывно генерирует перед собой искривление пространства, что требует значительных затрат энергии. Однако для большого прокола необходимо удалиться от крупных гравитационных масс, а также сбросить в пространство излишки гравитации из гравикомпенсаторов.

Что-то в этом было, Ларсен чувствовал, что-то полезное.

– Почему ты говоришь, надо уходить от гравитационных масс для прокола? Я несколько раз стартовал прямо из звездных систем. – Ларсен аж заерзал от нетерпения.

– При проколе из окрестностей планет и звезд возникают сложности с навигацией. При малейшей ошибке корабль может переместиться совсем не в то место, куда собирался. Имеется также серьезный риск вообще не вынырнуть из гиперпространства – что с такими кораблями происходит, не известно никому. Возможно, они попадают в так называемые параллельные миры или навсегда остаются вне пространства и времени.

– Так почему мы с тобой там не остались, когда бежали с третей Альдебарана? – запоздало испугался Ларсен. И возмутился: – Почему ты мне раньше этого не говорил, дубина биотехническая?

– Нам ничего не грозило, – начал оправдываться корабль голосом победителя конкурса детской песни. – Такое возможно только с совсем молодыми кораблями. У них еще недостаточно нейронов для расчета прокола. Неопытный и самонадеянный пилот может дать гибельную команду, которую корабль будет обязан выпол…

– Все! Заткнись! Стоп!

Ларсен хлопнул ладонью по столу. Он понял, что надо делать. Он перестал быть жаждущим мести невротиком, он стал прежним Ларсеном, стальной воли и дикости которого опасались даже в самых бандитских кабаках Третьего спирального рукава. Ларсен прищурился и скомандовал:

– Противометеоритную пушку. Вырастить. Плазменную. Срочно. Максимальный размер и мощность!

– Йес, сэр! – суровым фальцетом бравого вояки ответил корабль. И нерешительно добавил: – Осмелюсь напомнить, что я не могу причинять прямой вред…

– Заткнись! Прямой – не причинишь. Гарантирую. Всего лишь постреляем по булыжникам.

Ипат тер глаза. Вспышка ослепила его, но скачок тяготения не причинил никакого вреда. Только в ушах звенело, пищало и подвывало. Потом где-то рядом запричитало, и Ипат осознал: Семирамида. Та сидела в кресле и издавала множество разных невнятных высокочастотных звуков. Ипат хотел было успокоить ее, но сразу понял: не до того. Он огляделся. Ной держался за голову, но шевелился. А вот Цезарь в своем кресле не подавал признаков жизни. Корабль, оставшийся без управления, вращался. Вращение не чувствовалось – тяготение в корабле восстановилось, но когда Ипат попытался встать и взглянул на слившиеся в полосы звезды за прозрачными стенами рубки, его замутило.

Он сдержал себя. Он командир. Он за всех отвечает. Все-таки встал и шагнул к креслу пилота.

Цезарь был жив, но без сознания. Лицо бледное, как у мертвеца, однако веки подергивались. Ипат потребовал в пространство:

– Корабль! Воды!

Никакой реакции.

Ипат со всей дури врезал по стене.

– Я сказал – воды! Я – командир!

Теперь корабль среагировал. Из подлокотника кресла пилота вырос, как гриб, стакан с водой.

– Что, что случилось? – простонал Ной. Его голос был еле слышен за подвываниями Семирамиды.

– Погодь, не до тебя!

Ипат набрал воды в рот и брызнул Цезарю в лицо. Это был единственный способ приведения человека в сознание, известный Ипату. Ну, не только человека – на кенгуроликах тоже срабатывало. Кенгуролик, при всей своей неприхотливости, зверь деликатный, и уж если чего испугается, то бывает, что и до обмороков доходит…

Цезарь закашлялся, зашевелился и открыл глаза:

– Ты что, обалдел? – спросил он.

– И здесь работает, – удовлетворенно резюмировал Ипат и продолжил в пространство: – «Топинамбур», что случилось?

Тишина.

– Тебя спрашивает командир! – менее уверенно продолжил Ипат.

Цезарь уже почти пришел в себя. Иначе бы не смог так ехидно хихикать.

– Он тебе отвечает… командир. Но ты не слышишь, только я слышу. – Цезарь опять прыснул. – Скажи ему: «Голосовой контакт».

– Голосовой контакт!

– …выброс энергии в результате дестабилизации молекулярных соединений метеоритного обломка массой тысяча сто семнадцать килограммов, находящегося на курсе… – Механический голос корабля зазвучал громко и отовсюду.

Все вздрогнули, даже Семирамида прекратила подвывать.

– Что это значит? – Ной обращался не к кораблю, к Цезарю. Корабль понял это и замолчал.

– А чо тут непонятного. Летел себе булыжник в космосе сто тысяч лет, а потом нас увидел и взорвался! – У Цезаря сильно болела голова, потому он ерничал сильнее обычного.

– Ну хватит! – Семирамида наконец подала голос. – Говори, мерзкий «Топинамбур», что за хрень такая, почему взрыв?

Цезарь хотел было обидеться за корабль, но ему самому было интересно, и он мысленно транслировал вопрос. Не в таких выражениях, конечно.

– Выброс энергии аналогичен воздействию плазменной противометеоритной пушки, используемой кораблями моего типа.

– Ларсен! – догадался Ной. – Вот подонок. Чего он хочет?

В этот момент полыхнуло снова. На этот раз никто не ослеп – корабль вращался, к тому же светофильтры еще работали.

– Ах ты гад! – выдохнул Цезарь. – Щас я тебе! Корабль, делай такую же пушку… Что?..

Цезарь откинулся в кресле и повернулся к товарищам. Азарт сменился разочарованием.

– Он говорит, что выращивать пушку той же мощности ему придется не менее двух суток. И он не будет стрелять по своему прародителю. Запрет.

Ипат, озабоченно смотревший на панораму вращающихся звезд, Зяби и огненного шара на месте очередного взорванного булыжника, повернулся к Цезарю.

– Цезарь, мне это не нравится…

– Мне, что ли, нравится?! – взвился Цезарь.

– Ты пилот, – гудел Ипат, словно из бочки. – Я не лезу в твои пилотские дела, но… ты уж сделай что-нибудь!

– Перестань мешать, тогда попробую… Ой! – Полыхнуло еще. – Черт! – Корабль перестал вращаться. – Ага-а!.. Отворачивай!

На этот раз маневр корабля участники экспедиции даже не почувствовали – корабль восстановил контроль над гравикомпенсаторами. Но вскоре на курсе возникло еще одно огненное облако. Корабль среагировал уже сам, изменив курс без команды Цезаря. Семирамида взвизгнула.

– Что будет, если мы попадем в такое облако? – спросил Ной невозмутимо.

– Ничего хорошего. Выживем, наверное, но кораблю придется долго восстанавливаться. А кто нам будет жратву синтезировать? Чур, меня не жрать, я худой и невкусный! – С Цезаря никак не сходила напускная веселость. Перенервничал.

– Тогда надо понять, что за игру ведет Ларсен.

– Ты игрок, ты и понимай! А мне корабль вести надо.

Ной задумался. Ипат и Семирамида смотрели на него с надеждой. Ной поймал себя на незнакомом ощущении – чувстве ответственности за других. Не сказать, что это чувство ему нравилось, но и отрицательных эмоций не вызывало. Кроме того, сейчас надо было выживать и быстро мыслить. О, вот и очередная вспышка по курсу!

Так, что мы имеем?.. Если бы Ларсен мог нас уничтожить – он давно бы это сделал. Но раз мы не можем стрелять по его кораблю, то и он не может стрелять по «Топинамбуру», это очевидно. Зачем он обстреливает булыжники вокруг нас? На испуг берет? Да, наверное, но зачем? Заставить нас вернуться на Зябь? Это глупо. Направить нас на определенный курс? Это возможно. Кстати, куда мы сейчас летим?

– Цезарь, мы куда сейчас летим?

– К первому поясу астероидов. Мы в плоскости эклиптики, выйти из нее пока не можем. – Похоже, Цезарь тоже начал понимать.

Ной продолжал думать. В открытое противостояние с Ларсеном вступать не стоит – он опытный боец. Значит, надо бежать, и подальше. Это очевидно. Почему мы не бежим?

– Цезарь, почему мы не уходим в прыжок к какой-нибудь звезде.

Цезарь зашевелил губами. Корабль и без того понимал его вопросы, но губы почему-то все равно шевелились.

– Корабль говорит, что вблизи планет или астероидов он не сможет точно рассчитать прокол.

– Нам и не надо рассчитывать, просто подальше отсюда.

– Он говорит, что это опасно. Он еще маленький, он не умеет уходить в гиперпространство из звездных систем…

Ной понял. Так вот что задумал Ларсен – не дать им уйти в прыжок, взять измором. А когда они не выдержат напряжения и все-таки попытаются прыгнуть, то могут вообще сгинуть в ненашенском гипермире или как его там…

И тогда Ларсен может считать, что его дело выгорело. Он вернется на Зябь, загонит архистарейшин в угол и получит заказ на своих условиях. Вся планета вывернет карманы.

– Цезарь, спроси, что надо кораблю, чтобы рассчитать прыжок, и мы не пропали бы в этом твоем гип-гип-пространстве?

– Оно не мое, оно общее… Он говорит, что не вырастил еще достаточное количество этих… ну, мозгов, что ли. Чтобы рассчитать прыжок просто куда-нибудь, ему не хватает не так уж и много, а точным прыжкам из систем ему еще учиться несколько лет.

– Да, нехватка мозгов – это общая проблема человечества, – изрек Ной. – Но она же как-то решается?

Он оглядел присутствующих. Какая-то мысль мелькнула в сознании, но он никак не мог ее сформулировать…

– Цезарь, спроси его, а если нам…

Очередная вспышка заставила всех вздрогнуть, но не более.

Ларсен был доволен собой. Он гений, прочь сомненья. Зябианские ничтожества все-таки испугались. «Топинамбур» исчез с экранов – они ушли в прыжок.

– Ну что, до встречи в гиперпространстве. Буду пролетать мимо – помашу ручкой. И ведь главное – никакого прямого вреда. Сами, всё сами.

Если первая часть реплики была сказана самому себе, то последняя – кораблю. Корабль явно не был доволен последними действиями Ларсена, насколько может выражать недовольство искусственный интеллект биомеханического устройства. Команды выполнял, но на вопросы отвечал кратко и сухо. И даже перестал ныть на тему нехватки энергии, хотя Ларсен видел, что противометеоритная пушка серьезно вычищает энергоресурсы.

Впрочем, какое ему, Ларсену, дело до тонкой душевной организации кибермозга! Ларсен отомстил выскочкам с Зяби, теперь можно было начать думать, как жить дальше. Например, прямо сейчас вернуться на Зябь и сообщить, что их вербовщики погибли, и он готов их заменить. Или выждать какое-то время, чтобы там прочухались, а пока отправиться в свободный поиск, хотя корабль уже полудохлый…

Хорошо, когда есть время принять решение!

Ох, какой же это кайф – межзвездный прыжок! Нет большего удовольствия для корабля и эмоционально привязанного к нему пилота, чем нырок сквозь гиперпространство. Я подозреваю, что создатели кораблей это специально придумали, а зачем – кто их разберет. Может, без этой выдумки гиперпрыжки были бы сущим мучением, а может, кто-то из биоинженеров просто пошутил или, скажем, желал, чтобы его время от времени поминали добрым словом, да только слегка перестарался. Я откинулся в кресле и глупо-благостно улыбался, как деревенский дурачок или городской бездельник, обкурившийся дурь-травы. Сам-то я траву никогда не курил, не хотел, но видел таких курильщиков на Зяби. Их ловили и высылали в пустыню, но даже такая перспектива их не пугала… Впрочем, что это я. Надо делом заниматься.

Я крутанулся в кресле, глянул на наших и хихикнул. Уж больно смешно они смотрелись в своих коконах. Может, оставить их там, не будут нудить… А я буду просто прыгать от звезды к звезде и наслаждаться… Вроде бы я в шутку так подумал, но в каждой шутке есть доля шутки.

Я еще раз хихикнул и дал кораблю команду открыть коконы. Ной молодец, это он классно придумал. Действительно, если кораблю не хватает мозгов, то вот же они, три бесхозных человеческих мозга, – один тугодумит, второй истерит, третий хитрит. Четвертый – мой, он не считается, я пилотирую, мы с кораблем и так слиты почти воедино. Но вот включить в нейросистему корабля дополнительные нейронные сети и использовать их как резервные… мозговые батареи, что ли, расширить, так сказать, оперативную память корабля – отличная идея, Ною за нее спасибо. Корабль в два счета вырастил коконы с мнемоюстами внутри, Ипат, Ной и Семирамида почти беспрекословно залезли внутрь этих коконов, ни дать ни взять – червяки в яблоке. Мнемоюсты – это такие липкие присоски на стебельках, на вид не слишком-то приятные, так что Семирамида немного поистерила, но это, скорее, по привычке. Она не совсем дура и поняла, что других вариантов нет.

Первым из кокона выбрался Ной:

– Ну что, получилось? Где мы?

– Не знаю. Где-то. Не торопись, сейчас все выясним.

– Ладно, – согласился он, оглядевшись. – Вроде не в гиперпространстве, ну и хорошо.

Вторым отключился от корабля Ипат. Он сделал шаг к прозрачной стенке рубки. И замер. Просто стоял и смотрел. Потом прошептал, тихо так, но мы услышали:

– Боже, сколько звезд!

Велика Галактика…

Я даже не понимал, насколько она велика, до того как мы покинули родину. И никто из наших не понимал, кроме Ноя, которому эти вопросы, по-моему, вообще были не интересны. Улететь с Зяби, чтобы посмотреть, кого еще во Вселенной можно обжулить, оторваться от Ларсена и даже полежать в коконе с присосками на голове – это ему подходит, а восхититься необозримостью космоса – нет. Я на него и слов тратить не стал.

Видел только, что он скучает, а до звезд и всяких там туманностей ему было столько же дела, сколько мне до вышивания. Зато его очень интересовали населенные планеты. Переговорщик!

Однако тут нашла коса на камень: прошел уже месяц, как мы стартовали с Зяби, а успех нам по-прежнему виделся только в снах. К двум планетам мы приблизились настолько, чтобы установить с ними сеанс радиосвязи, да только все зря. Обе планеты оказались недавно завербованными, о чем говорили и заявочные буи на их орбитах. Подозреваю, что мы сделали обычную для чайников глупость, то есть не свалили сразу, а неуклюже попытались выяснить: неужто все так плохо? И если в первый раз нас послали вежливо, то во второй – грубо. Естественно, мы не высаживались ни там ни тут, потому как это теперь имперские планеты, а тарифы империи нам не по карману. Да и нечего нам делать на планетах, которых не завербуешь, потому что они уже завербованы.

Теперь мы просто летели наугад.

– Сколько у нас денег? – неожиданно спросил Ной.

Я навострил уши. Чтобы Ной не знал чего-то о том, сколько у кого в кошельке?! Это что-то новенькое. Разве что ему отшибло память при межзвездном прыжке. Но это вряд ли.

– Тысяча сто семь имперских кредиток, – ответил Ипат, немного подумав. По-моему, он до сих пор не мог привыкнуть к таким большим числам, но все же делал медленные успехи. То-то и оно, что медленные… Я даже думать боялся, что случилось бы с ним, попроси его кто-нибудь перевести килопарсек в имперские мили.

На его месте я бы просто спросил ответ у «Топинамбура». Но Ипат и до этой мысли доходил бы целую вечность.

– А посадка на космодром любой из планет империи обойдется нам в пятьсот кредиток, – задумчиво сказал Ной.

Мы знали это и без него. Еще Сысой рассказал нам о чужеземных порядках со слов посещавших Зябь торговцев, а корабль подтвердил. Где-то больше, где-то меньше, но в среднем берут пятьсот. Только за право сесть на планету. Хорошо устроились те, кто вовремя попал в имперскую пирамиду!

Теперь и Зябь тоже в ней, да только нам с того мало радости.

– Архистарейшины отдали нам все, что у них было, – понуро сказал Ипат.

– Откуда ты знаешь, что все? – прищурился Ной.

– Сысой так сказал.

– Ах, Сысой… Ну, тогда конечно…

Ипат посмотрел на Ноя вопросительно – наверное, уловил издевку. Я обрадовался: все-таки наш фермер мало-помалу умнел. Когда он молчал, то и впрямь порой напоминал собой командира.

Он помолчал сколько надо, а потом прогудел солидно:

– Зябь отдала нам последнее. Стыдись.

– Стыжусь, стыжусь, – не стал спорить Ной. – Я что? Я ничего. А только последнее оно или нет, а серьезные люди с такими грошами в кармане по Галактике не слоняются. Случись что с «Топинамбуром» – куда мы обратимся? Ни один лекарь не возьмется лечить его за жалкую тысячу. Хорошо еще, что звездолет у нас молодой, здоровый…

– Вот именно! – заявила, выходя из душа, Семирамида. От нее пахло какими-то притираниями. Как только наша сладкоголосая поняла, что звездолет в силах не только вырастить внутри себя душевую кабину, но и синтезировать какую угодно косметику, она вовсю пользовалась и тем и другим. Это занимало почти все ее время.

Иногда, впрочем, она пробовала голос. Для этой цели я сам вырастил ей звуконепроницаемую камеру.

– Что «вот именно»? – спросил Ной.

– Не знаю, – вальяжно заявила Семирамида, нюхая какую-то склянку. – А о чем речь?

– Денег у нас мало, вот о чем.

– Правда? – Семирамида вытрясла из склянки несколько капель и принялась втирать их в шею. – Ну, пусть корабль вырастит еще.

– Чего еще?

– Ты глупый, что ли? Денег.

Ной обидно расхохотался.

– У него на это блок, он денег делать не может, – презрительно сказал он. – Я уже пробовал. Что ты понимаешь в деньгах? Даже не мечтай. У нас всего-навсего тысяча сто семь кредиток, правда, корабль синтезирует нам все, что мы захотим. Почти все… Пища, одежда, всякие удобства… Продержимся хоть сто лет, но мне это не нравится.

– А золото он тоже не может делать? – крикнула Семирамида. – А бриллианты?

– Может, – неожиданно спокойно ответил Ной. – Но в империи эти товары давным-давно обесценены. Где мы продадим их?

– Да хоть на Зяби!

Ной фыркнул.

– Даже не смешно…

– Найдем планету вне пирамиды!

– О! – сказал Ной. – Так ведь мы как раз ее и ищем. Если найдем таких лопухов, что об имперской пирамиде и не слыхивали, то наше счастье. Тогда обойдемся золотом и бриллиантами. Только ведь не найдем… Скорее найдем тех, кто до сих пор присматривается да осторожничает. В этом случае на разведку, на подарки чиновникам и на все такое прочее будут нужны имперские кредитки. И много.

– Сколько? – спросил Ипат.

– Думаю, не меньше десяти-пятнадцати миллионов.

– Ско-о-о-олько?!

По-моему, нашего командира не хватил удар только потому, что он плохо представлял себе, что такое пятнадцать миллионов. Ну и что с того, что я тоже?.. Это к делу не относится.

– Не меньше, – объявил Ной. – Это если там продажные дураки. Если продажные умники, то, пожалуй, и двадцати пяти не хватит.

Семирамида молчала с открытым ртом. Ипат по своему обыкновению моргал и двигал ушами, помогая мозгам шевелиться проворнее. Я в разговор не встревал – одним глазом любовался звездами, вырастив себе окошечко, иллюминатор по-научному, а вторым косил на Ноя и притом слушал внимательно. Было ясно как день: Ной что-то задумал.

– А если они там вообще не продажные? – спросил наконец Ипат.

– Тогда плохо наше дело. Улетим ни с чем.

– Это почему? – загудел Ипат. – Расскажем им об имперской пирамиде, разъясним преимущества присоединения к ней…

Ной прищурился.

– Это какие же преимущества на девятом-то уровне?.. Молчишь? Правильно молчишь…

– Не понял, – сказал Ипат и нахмурился.

Мне стало стыдно за нашего командира и одновременно ужасно жалко его. Даже я сообразил, что к чему.

– Сейчас поймешь, – заявил Ной. – Наверху пирамиды – Суррах, это первый, самый верхний уровень. Планета-столица, местожительство самого императора! Под Суррахом пять богатеньких планет, это второй уровень. Ниже третий уровень – двадцать пять планет победнее, но тоже ничего себе. Рагабар – седьмой уровень, Зябь – уже восьмой. Цезарь! Спишь, нет? Пилот! Скажи-ка мне, сколько обитаемых планет должно быть на восьмом уровне пирамиды, если с каждым нижележащим уровнем пирамида разрастается впятеро?

Такой расчет я нипочем бы не проделал в уме, поэтому прислонился лбом к стенке рубки и мигом получил ответ.

– Семьдесят восемь тысяч сто двадцать пять.

– Так. А теперь спроси-ка «Топинамбур», сколько планет будет содержать пирамида из восьми уровней, если все они заполнены.

Я спросил, и опять ответ не заставил себя ждать.

– Девяносто семь тысяч шестьсот пятьдесят шесть.

– А сколько планет в настоящее время входит в имперскую пирамиду?

Я снова припал лбом к моему подсказчику.

– Восемьдесят одна тысяча двести три… Только это устаревшие данные.

– Без тебя знаю, – буркнул Ной. – Эти данные обновлял Ларсен перед тем, как заявиться к нам на Зябь. Значит, округляем в бо́льшую сторону… получаем восемьдесят две тысячи. Итого, значит, восьмиступенчатая пирамида недостроена примерно на шестнадцать тысяч планет. Большей частью это восьмой уровень, хотя, наверное, где-то есть дыры и в седьмом, и уже вовсю строится девятый… Как ты думаешь, сколько всего в Галактике обитаемых планет? Ну, хоть примерно?

Он спрашивал Ипата, и тот, конечно, только нахмурился. Все эти числа были для него великоваты.

А я украдкой приложил лоб к стенке и чуть ли не впервые обиделся на «Топинамбур»: он не знал точного ответа!

– От ста двадцати до ста семидесяти тысяч… – сказал я, чуть корабль поделился со мною приблизительными сведениями. – В этих пределах…

Ной только слегка кивнул в мою сторону. Спорю на что угодно, он уже задавал этот вопрос кораблю. И тот ему ответил! Не мне, а ему!!!

Я решил, что подумаю об этом позже.

– Понял теперь? – спросил Ной, по-прежнему обращаясь к Ипату. – Вычтя одно из другого, мы в лучшем случае имеем выбор примерно из девяноста тысяч планет, в худшем – из сорока тысяч. Это в теории. Но имей в виду: на многих из них уже побывали вербовщики. Есть планеты, которые нипочем не войдут в пирамиду добровольно. Полным-полно планет нищих, хуже нашей Зяби. Они бы, может, и вошли в пирамиду, да только нам-то с них какой прок? Кому они нужны? Реальный выбор мал. Ну, пять, ну, десять тысяч планет… Скажешь, и этого много? Скажешь?..

– А что, мало разве? – пробубнил Ипат.

– Цезарь! Сколько планет будет на девятом уровне пирамиды?.. Ладно, не трудись, сам скажу. Почти четыреста тысяч. Соображаешь, что это значит для нас?

Убежден: Ипат сообразил бы. Чуть погодя. Его беда была в том, что Ной никогда не давал ему достаточно времени. Поэтому наш аферист выглядел умником хоть куда, а Ипат – дураком.

Не скажу, что мне это нравилось.

– Это значит, что по Галактике сейчас мечутся десятки тысяч кораблей с вербовщиками! – выпалил Ной, выждав самую малость. – И на всех вербовщиков не хватит объектов вербовки! Каждый год, месяц, день и час, потраченный впустую, уменьшает наши шансы завербовать хоть парочку мало-мальски приличных планет. Очень скоро их не останется вообще! Мы должны действовать быстро и напористо, согласен?

Ипат шевельнул ушами.

– Ну… в общем… да.

– Велик Девятый пророк! Уф! – Ной картинно перевел дух. – Ну, наконец-то! А теперь ответь мне, будь добр: как я смогу уломать туземцев быстро и напористо, имея всего-навсего тысячу сто семь имперских кредиток?

– Ты же ловкач, – подала голос Семирамида. – Справишься.

– Хорошенькое дело… Интересно знать – как?

– Обжулишь. Впервой тебе, что ли?

– Одну минуту! – Ной, казалось, был оскорблен. Он встал, выпрямился и картинно сложил руки на груди. – Я здесь кто? Жулик я здесь? Мошенник я здесь? Имей в виду: тот Ной Заноза остался на Зяби, нет его на борту! Есть лицо в дипломатическом ранге, уполномоченное Советом архистарейшин Зяби вести переговоры с инопланетниками. Разницу чувствуешь?

– Нет, – хихикнула Семирамида.

– В масштабе разница! – заорал Ной. Кажется, наша сладкоголосая все-таки вывела его из себя. – С ничтожными средствами удаются только ничтожные комбинации!

– Справишься.

– Может, и справлюсь. – Ной вдруг стал очень спокоен. Перестал изображать статую, сел. – Что могу – сделаю. Кто знает, вдруг мне повезет? Бывают же чудеса… Только я бы на вашем месте не особенно на них рассчитывал…

Он замолчал и стал качать ногой, устремив взгляд в потолок. Мол, я хотел как лучше, а если вы такие самонадеянные болваны, то вам же хуже, и при чем тут я?

– Что ты предлагаешь? – вскоре спросил Ипат, и я понял, что Ной дождался.

– Сядем на планету, где не запрещены азартные игры.

– И заплатим за посадку пятьсот кредиток?

– Останется еще шестьсот семь. С этими деньгами я отправлюсь играть в любое игорное заведение. То есть не в любое, конечно… Да и планету надо тщательно выбрать. Кое-что подскажет «Топинамбур», а в остальном положитесь на мой нюх и опытность. Деньги будут.

– У кого? – спросила Семирамида. Она не могла бы задать более точного вопроса.

Надо отдать Ною должное – он мастерски изобразил непонимание. Даже я не сумел бы лучше.

– У нас, конечно! Или вы… нет, погодите! Вы вообразили себе, что я… – Тут наш комбинатор опять вылез из кресла, непонимание на его физиономии сменилось горькой обидой, даже губы задрожали, и я восхитился актерской игрой нашего спеца по переговорам. Играл бы он на нашей стороне, а не на своей собственной, – цены бы ему не было.

– Именно это я и вообразила, – с неподражаемым ядом в голосе заявила Семирамида. – А что я должна была вообразить? Что-нибудь другое? Очень смешно! Ты вернешься на корабль, только если проиграешь. Но ты выиграешь и смоешься с деньгами. Я тебя насквозь вижу. Тебе только и надо было, что улететь с Зяби подальше, туда, где нет Дурных земель. Скажешь, нет?

– Нет.

– Ври кому другому! – Семирамида повысила голос, и я приготовился заткнуть уши, подумав: сейчас завопит. Но она не завопила, потому что Ной не полез в склоку. Он молча пожал плечами, сел и сгорбился, обиженный и усталый. Мол, я предложил, вы отказались, и теперь разбирайтесь сами, мое дело – сторона.

Больше всего я боялся, что Ипат поверит ему. Хоть и командир, а фермер, простая душа. Таких, как он, Ной немало обвел на Зяби вокруг пальца. Даже без азарта, а так, походя. Таких лопухов даже обманывать неинтересно.

Ипат пребывал в задумчивости. Сысоя ему не хватало под боком, Сысоя! Ну почему он не отправился с нами?!

– Ладно, – говорит тут Ной, а выглядит по-прежнему таким несчастным-разнесчастным, как будто его судят за то, чего он не делал, и вот-вот отправят на вечное жительство в Дурные земли. – Как хотите. Недоверие, это я понимаю… Ко мне недоверие… Возможно, даже заслуженное мною… Но вы мне вот что скажите: я по-прежнему главный переговорщик или нет?

– А что, тебя кем-то другим назначили? – прищурилась Семирамида.

– Значит, все-таки переговорщик?

– Он и есть.

– Печально, – молвил Ной и головой покачал, а затем поник ею же. – Я тут только одного никак не пойму: шесть сотен кредиток вы мне не доверяете, а переговоры с правительствами иных планет доверить готовы? Переговоры, цена которым – миллиарды? Не знаю, как у вас, а у меня это в голове не укладывается…

Я следил за ним через отражение в иллюминаторе и хорошо видел: вся эта игра была направлена на Ипата. Уж кто-кто, а я повидал всяких фермеров – и добрых, и скупых, и злых, а один из злых даже бегал быстрее меня, так что знакомство с ним мне не понравилось. Но если их не бесить, то народ они в общем-то добродушный и совестливый. Вроде Ипата. Вот в его-то совестливость Ной и метил.

– Переговоры мы будем вести все вместе, – заявила Семирамида. – С тобой пойдем к этим… правительствам!

– Что? – поднял голову Ной. – Ты серьезно?

– А ты думаешь, я шутки шучу?

– Ты хоть раз сама переговоры вела? Ну, скажем, о чем-нибудь простеньком, о концертах там или о звукозаписи?

– Вот еще! Их мой импресарио ведет.

– И всегда в твоем присутствии?

– Чего ради? Я ему доверяю. Хоть он и жук тот еще.

Ной вздохнул.

– Знаете что, ребята, – сказал он, – идите-ка вы сами договариваться о вербовке. Вы же все вон какие специалисты. Без Ноя Занозы справитесь. А Ноя отправьте-ка обратно на Зябь, и пускай его там упекут в Дурные земли. Все равно он там окажется, только немного позже и в вашей компании…

– Это почему? – подал наконец голос Ипат.

Ной объяснил почему. Он работал артистично; не встречал бы я жуликов во время своих путешествий по Зяби – поверил бы. Он как дважды два доказал необходимость многочисленных предварительных переговоров тет-а-тет с разными влиятельными лицами и так ловко вернул разговор опять на денежный вопрос, что едва не убедил даже меня. Взятки надо давать! Взятки!

С этим-то я не спорил. Весь вопрос был только в том, не смоется ли Ной с деньгами, сколько бы ни было тех денег. В крайнем случае ему и медяков хватит, чтобы начать. Такому, как он, в Галактике только и жизнь, на Зяби ему давно уже тесно, там его знают…

– Я предложил выход, – горячился Ной, все еще сохраняя оскорбленный вид. – Не желаете отпустить меня в игорное заведение – не надо. Тогда сами предложите что-нибудь. Почему один я обязан думать?..

Он замолчал, меня никто не спрашивал, а Ипат с Семирамидой попробовали думать. Ипат ничего не надумал, зато наша сладкоголосая в два счета родила идею:

– Можно продать зародыш звездолета. Сколько они стоят?

– Смотря где, – пробурчал Ной. – Где-то на них есть спрос, а где-то его нет. Но миллионов двадцать-двадцать пять выручить можно.

– И ты молчал?! – Настроение Семирамиды изменилось в один момент. Вот что значит артистическая натура! По-моему, она была готова наброситься на Ноя с объятиями и поцелуями, а глаза так и сияли.

Я понял, что хочу я того или нет, а вмешаться мне придется.

– Э нет! Никаких почкований! Наш «Топинамбур» еще совсем детеныш, ему это вредно.

– А что такого с ним может случиться? – небрежно спросил Ной. – Лопнет, что ли?

– Не даст десяти потомков, как обязан по документации, – объяснил я. – Даст шесть или семь, а может, и всего штуки три. Хорошо, если здоровых, а то и дефектных. И рекламацию на Рагабаре не примут, скажут: сами виноваты. А нам для дела нужно не меньше пяти удачных почкований, и еще чтоб запас был на всякий случай…

– Это корабль тебе сказал?

– А кто же еще?

– И долго нам придется ждать?

– Чем дольше, тем лучше, а по минимуму еще дней двадцать пять-тридцать.

– Та-ак… – протянул Ной. – Ну, хоть не год… И что нам делать эти тридцать дней?

– Искать хорошую планету, что же еще. – Эти слова я адресовал главным образом Ипату. Но ответил, конечно, Ной:

– Искать? Где ее искать?! Опять наугад? Пробовали уже. Может, покажешь, раз такой умный?

Я вывел на стену карту этого участка Галактики. Ткнул в темную туманность, смахивающую то ли на перееханного самодвижущейся повозкой слона, то ли просто на чернильную кляксу.

– Вот тут.

Они начали вглядываться. По-моему, с непривычки у них зарябило в глазах. Я увеличил масштаб изображения. Клякса расползлась.

– Тут и звезд-то нету, – прогудел Ипат. – А разве бывают планеты без звезд?

От фермерской рассудительности, если принимать ее в больших дозах, можно сойти с ума.

– Есть тут звезды. Просто они в темном облаке. – Я вывел на карту россыпь светящихся точек – планет, входящих в имперскую пирамиду. – Видишь? Вот тут одна, с краешку туманности. Обитаемый мир, шестой уровень пирамиды. А где один, там, наверное, есть и другие.

– Внутри этой кляксы?

Я пожал плечами.

– А что в этом такого?

– Чем же они там дышат? – ужаснулась Семирамида. По-моему, тот же вопрос хотел задать Ипат, но она его опередила. И мне пришлось долго втолковывать им обоим, что космическая пыль никак не влияет ни на находящиеся в ней звезды, ни на дыхание туземцев, обитающих на планетах, кружащихся вокруг тех звезд. Ну не нужно тем туземцам дышать через тряпки! У меня даже язык устал, и я решил, что впредь буду отсылать их к звездолету, пускай он им объясняет.

– А «Топинамбуру» там будет хорошо, – закончил я. – Будет лететь сквозь туманность и кормиться ею. Где космической пыли нет, там он на голодном пайке. Вот как здесь, например.

– Он еще подрастет? – заинтересовалась Семирамида.

– Наверное, да.

– Это хорошо, – рассудительно заявила наша сладкоголосая. – Ты тогда заставь его для меня отдельную душевую вырастить. Нет, лучше ванную комнату… И солярий.

Кому что. Но она хотя бы не спорила и не визжала, так что я мысленно пообещал ей вырастить бассейн с ароматизированной водой, если она и дальше будет вести себя тихо.

Ной смолчал. Кто-нибудь посторонний мог бы подумать, что он переживает свое поражение, да только я-то давно уже понял: если он выглядит прибитым, значит, сам того хочет. Он, конечно, уже начал обдумывать какую-нибудь очередную комбинацию.

Не нравилось мне это.

А Ипат, пошевелив сколько надо мозгами и ушами, прочистил для пущей солидности горло и скомандовал:

– Будем искать в туманности. Цезарь!..

– Есть искать в туманности.

Вот это по мне. Командир командует, пилот пилотирует. А правильный, с точки зрения пилота, командир командует именно то, что пилоту надо.

Я мысленно приказал звездолету рассчитать курс к темной туманности. Вообще-то она имела свой номер в каталоге, да только он был мне не нужен – «Топинамбур» и так понял, чего я от него хочу. Звездолет рвался в бой, только что не ржал и копытом не бил. От усердия он вывел прямо мне в мозги не один, а с дюжину маршрутов, и голова у меня сразу затрещала. Я велел ему не хулиганить и оставить наивыгоднейший маршрут, а остальные убрать. Так… два нырка в естественные гиперканалы и один произвольный гиперпереход… всего пятнадцать стандартных суток… Годится.

А еще я оглянулся, чтобы посмотреть, кто из наших где расположился, и приказал кораблю пошевелить своими гравикомпенсаторами так, чтобы при старте Ипат и Семирамида повалились на Ноя. Очень он мне не нравился.

Ной взвыл, Семирамида взвизгнула, а Ипат заругался на меня. А я-то тут при чем? Почему как что, так Цезарь Спица во всем виноват? Я неопытный пилот, я еще только учусь. И вообще, надо было дать мне больше времени на объездку корабля, понятно вам?..

Интересно и непривычно: вот вроде только что чего-нибудь не знал, а прикоснешься к «Топинамбуру» лбом – и уже знаешь. Можно и не лбом, можно и вообще не прикасаться, но лбом надежнее. Оказывается, такие вот темные космические туманности издавна зовутся «угольными мешками». А что, похоже. Как-то раз я три дня жил при сельской кузне и видел там, какого цвета мешки, где хранился уголь.

В одном из них даже прятался, когда хозяин напился и искал, кого бы прибить.

Тут тот же самый цвет – угольный. Лезешь в эту туманность и боишься измазаться в саже с ног до головы, как трубочист. Глупо бояться – а боишься. И ничегошеньки вокруг не видно, разве что в инфракрасных лучах. Тут сразу становится понятно, что звезд в угольном мешке ничуть не меньше, чем в любом другом месте. Да что звезды, эка невидаль! Их-то тьма, да нам-то с того какая польза? Все равно обитаемых планет в Галактике в миллион раз меньше, чем звезд.

И кроме той планеты, что на краю туманности и давно уже завербована, – ну хоть бы одна из каталога обитаемых миров! Просто злость брала. Плывет по Галактике этакая черная клякса, растопырилась наглым образом и щупальца раскинула, внутри нее ну никак не меньше миллиона звезд – и ни одной населенной планеты! Во всяком случае, «Топинамбур», у которого все каталоги и карты намертво вбиты в память, таких планет не знал.

Ной с Ипатом вгрызлись в исторические документы – нет ли каких упоминаний, может, пятитысячелетней давности, об этой части Галактики? Первая Галактическая война, Вторая Галактическая, Союзническая, Двухсотлетняя, Война за наследство Лиги… сколько их было! Само собой, в каждой из них терялись документы, уничтожались архивы, пропадали звездолеты и целые эскадры, высаживались десанты и основывались базы, захватывались перспективные бесхозные планеты, налаживались и рвались связи между ними… Хорошенько поискать имело смысл.

Они бы искали до старости, если бы я не велел «Топинамбуру» взять эту работу на себя, растолковав ему, что нам надобно. Оказалось, что все долгие века, когда боевые звездолеты полосовали друг друга лучевым оружием, долбили термоядерными торпедами и швырялись туннельными бомбами, схлопывающими пространство с той же легкостью, с какой кулак сокрушает яичную скорлупу, эта темная туманность находилась в стороне от больших сражений. В ее пределах было проведено всего-то навсего от трех до восьми десантных операций, погибло не более двадцати кораблей и была обрушена в гиперпространство только одна планета. Словом, редкостная глухомань.

– Что это значит – «от трех до восьми десантных операций»? – непонимающе моргая, спросил Ипат.

– Это значит: о трех операциях в памяти нашего умника имеются достоверные сведения, еще о пяти – косвенные, а то и предположительные; всего же их могло быть и больше, – растолковал ему Ной. Подумал и добавил: – Вообще-то их могло быть гораздо больше…

– Значит, есть смысл искать?

Ной выразительно пожал плечами. Его все это не очень интересовало. Мы не были человеческим муравейником на какой-нибудь густонаселенной планете, где он мог бы применить свои таланты, а дурить головы нам он полагал делом не слишком выгодным. Я же, не дожидаясь приказа, велел «Топинамбуру» проанализировать все звезды внутри туманности на предмет их физических характеристик (во каким словам от него научился!), учесть все исторические сведения, включая косвенные и предположительные, и вывести списком первый десяток звезд, вокруг которых с наибольшей вероятностью могут крутиться обитаемые планеты. По-моему, корабль вздрогнул.

«Это займет не менее трех часов», – уловил я его мыслеответ.

«Только-то? Делай!»

Корабль не любил нудной работы. Эка невидаль! Кто ее любит?! Тоже мне, удивил! «Топинамбур» был еще совсем молод и нетерпелив, а я смотрел на него свысока, как старший и умудренный. Подумаешь, нудная работа! Это не страшно. Я вот даже люблю нудную работу – при условии, что ею занимается кто-нибудь другой.

Спустя три часа он и вправду дал список из десяти звезд и показал их местоположение в туманности. На всякий случай я дал ему задание создать расширенный список уже из ста звезд, но предупредил, что с этим можно не спешить. Все равно нам придется потратить уйму времени, чтобы исследовать первые десять, и скорее всего потратить напрасно.

Естественных гиперканалов в туманности не было. «Топинамбур» создавал малые индуцированные гиперканалы, нырял в них и тут же выныривал, чтобы подкормиться космической пылью. Уж чего-чего, а пыли тут хватало. Корабль без моей подсказки отрастил себе что-то вроде зонтика, чтобы собирать ее. А еще он заявил, что нуждается в зарядке энергией, и мы надолго застряли возле первой же звезды из списка – правда, уже после того, как облетели все ее планеты и не обнаружили там не только цивилизации, но и самой жизни.

«Топинамбур» кормился. Мы убивали время. Даже на звезды нельзя было поглазеть – не было тут видно никаких звезд, кроме единственной, очень близкой и, по правде говоря, страшноватой. Она глядела на нас сквозь пыль багровым, как адское пламя, глазом. Никому не хотелось любоваться ею. Ной развлекался с карточной колодой, Семирамида тренировала голос в звукоизолированной камере, а Ипат целыми днями рассказывал мне о выращивании кенгуроликов, о том, какие им нужны корма, как лечить их в случае болезни да как разнять двух самцов, если подерутся. Скука была смертная.

Иногда я думал о Ларсене. Где он – отстал? Или по-прежнему крадется за нами? Отстал, наверное…

Нам повезло уже на второй звезде.

В списке она стояла только шестой, а оптимальный маршрут и вовсе отбрасывал ее в самый конец первого десятка. А все Семирамида.

Она лишь раз взглянула на оптимальный маршрут и сразу сморщила нос. Взяла и ткнула пальцем в самую дальнюю звезду из этих десяти. Сюда, мол. Да еще ткнула с таким видом, как будто только она здесь что-то понимает, а мы все олухи. Ипат попробовал возразить, да и я тоже, а в итоге обоим пришлось затыкать уши. Самое интересное, что Ной поддержал Семирамиду, сказав, что ему тоже почему-то нравится именно та звезда, а не какая-нибудь другая. Я даже растерялся – не ждал, что он вмешается. В итоге плюнул, взглянул на Ипата (тот только руками развел) и велел «Топинамбуру» рассчитать новый курс.

Звезда как звезда, на вид такое же солнышко, как у нас на Зяби, и планета, в общем, похожа на Зябь. Только без Дурных земель. По-моему, ни одна из галактических войн не прокатилась через эту планету. Везет же людям!

И опять-таки как наша Зябь, эта планета не имела искусственных спутников. «Топинамбур» бы их сразу разглядел и дал нам знать. Вокруг Зяби обращался хотя бы заявочный буй Ларсена – здесь не было и того. Зато корабль уловил повышенный фон радиоизлучения от планеты, а спустя пять секунд, разобравшись в этой радиопутанице, уже транслировал нам программы местных телеканалов. Здесь была жизнь! Цивилизация! Люди! Нам все-таки повезло найти обитаемый мир, не известный никому в империи!

Ной сразу сказал, кому чаще всего везет. Дуракам. Однако был доволен. А уж как мы были рады – никто из нас троих даже не огрызнулся на Ноя, вот как!

Приятные были у них телепередачи: видовые фильмы, репортажи о местном житье-бытье, какие-то художественные постановки. Поначалу мы ничегошеньки не понимали, но дикторши были красивые, люди приветливые, а в фильмах и репортажах никто не бегал по планете с оружием на фоне городских руин и пожаров. Ной заявил, что это скучно, даже зевнул напоказ, но, по-моему, очень заинтересовался. А мне просто понравилось.

Мы вышли на низкую орбиту и давай наматывать круги, наблюдая внизу моря, океаны, горы, реки и города, а уже спустя несколько часов начали принимать местные телепередачи с новостями о нас. Дикторы и дикторши говорили на ужасно искаженном староимперском, так что «Топинамбур», раньше нас разобравшийся в местном наречии, давал перевод. Новости были отрадные: нас не боялись, нас приветствовали!

Кого? Каких-то типов, явившихся неизвестно откуда? Людей ли еще? А если нелюдей, то каких? Мы не проронили в эфире ни полслова, а нас уже считали дорогими гостями!

– А не Земля ли это? – Ипат внезапно аж вскинулся. – Может, она и есть? Смотри, какой мир! Земля Изначальная, а?

– А почему не сразу рай? – хмыкнул Ной.

– Как почему? – Ипат не понял издевки. – Потому что мы пока еще живые…

– Тьфу на вас, – заявила Семирамида, а я тем временем приказал кораблю засунуть мне в мозги все, что он знал о местоположении прародины человечества, и вот что выяснил. Во-первых, Земля Изначальная не была легендой, она действительно существовала. С этим я не спорил. Во-вторых, «Топинамбур» не имел представления, где ее искать в Галактике, а раз не знал он, то об этом не могло быть данных и в имперских архивах, исключая, может быть, секретные. В-третьих, сам «Топинамбур» считал, что, вероятнее всего, Земля Изначальная была полностью уничтожена во время Второй Галактической войны, когда едва-едва не наступил конец всему человечеству.

Я тоже так думал. Далеко ходить не надо – в нашей системе тоже имеется порванная на куски планета, бывший газовый гигант. Теперь вместо него три планеты поменьше и куча осколков. И никто толком не помнит, когда, из-за чего и по чьей вине так случилось. Да и кто станет помнить о том, что было невесть сколько тысячелетий назад? Кому это надо?

С орбиты мы могли бы сосчитать моря и континенты, да только никаких сведений о географии Земли в памяти «Топинамбура» не нашлось. Ипат стоял на своем и продолжал спорить до тех пор, пока сам же из туземных телепередач не убедился в своей ошибке.

Планета называлась Дар.

– Удар? – переспросил Ной, не расслышав.

– Нет. Просто Дар.

– Кому дар? Почему? За что?

Мне и самому не терпелось услышать ответы. А пришлось потерпеть: наши решили пока не вступать в разговор с планетой. И что же вы думаете? Напрашиваться нам и не пришлось. Всего лишь спустя сутки после нашего появления после кратких дебатов в местном правительстве к нам обратились на радиоволне, пригласив совершить посадку!

– Ловушка, – уверенно заявил Ной.

– Это почему? – удивился Ипат.

– Потому что они делают вид, что нисколько не опасаются нас, – объяснил ему Ной, как маленькому.

– А если и правда не опасаются? – Ипат поначалу даже не рассердился на снисходительный тон нашего спеца по переговорам. – Людоеды мы, что ли? Чего им нас опасаться?

Ной вздохнул и головой покачал.

– Когда ты уходишь из дому – дверь запираешь?

С минуту Ипат соображал, при чем тут дверь.

– Конечно, запираю. Чтобы ветром не мотало.

– А если бы на Зяби вообще не было ветра?

Ипат поморгал, силясь представить себе такое.

– Что значит «если бы не было»? – пробубнил он. – Ветер есть. То там он есть, то здесь. А если его сейчас, допустим, нет, так ведь вскорости он и задуть может. Это каждому понятно.

На физиономии Ноя было написано: ну за что мне такие муки?

– Хорошо, – сказал он. – А загон со своими кенгуроликами ты запираешь?

– Само собой, – снисходительно объяснил Ипат. – Если не запирать, разбегутся ведь. Они побегать любят. Попрыгать то есть. Лови их потом.

– Это единственная причина?

– Чего? – Ипат поскреб в затылке. – Ну да. А какая еще?

– Воры – вот какая! – Ной настолько вышел из себя, что крикнул: – Тебя что, ни разу не обкрадывали?

– Не-а.

– А твоих односельчан?

Ипат задумался.

– Ну… бывало, – признал он нехотя. – У тетки Миронии как-то раз новую борону скрали. Потравы еще бывают. Ребятишки по чужим садам иной раз лазают. Но чтобы от воров беречься… нет, у нас такого отродясь не было!

Ему-то беречься от воров нечего, что с деревенского бобыля возьмешь. Не та пожива, чтобы ради нее рисковать. Ной только рукой на него махнул.

– Ясно… Тебе не понять. Семирамида, а ты что скажешь?

– Музыка у них интересная, – заявила певица. – Кое-что я бы переняла. Вот это, например: тиру-ра-ти-ти-ра-ра…

Кому что. Напевая, она витала мыслью неизвестно где и дальнейшего разговора, по-моему, не слышала. Не то быть бы еще одной визгливой истерике.

– Ну а ты? – Ной обратился ко мне. – Они – ладно, что с них взять. Деревенщина. У одного руки в навозе, у другой навоз в голове, а ты-то что скажешь? Тебя их гостеприимство не настораживает?

Меня оно еще как настораживало. Когда мне было лет семь, я сдуру доверился в одном селе местному старосте, который нашел меня на улице и обещал накормить. Накормить-то он накормил, зато потом отвел в полицию, а та сдала меня в приют. Наверное, староста хотел как лучше, да только мне с того не легче. С тех пор я и усвоил: видишь благодетеля – беги от него со всех ног.

А у этих небось и полиции нет, уж больно хорошо живут. Ну и на что им мы?

– Наш корабль им нужен, – сказал я.

Видно было, что Ной дошел до этой мысли раньше меня.

– Космонавтики у них нет, – сказал он. – И работы над ней не ведутся, если судить по телепередачам. Они нас за лопухов держат. Сядем – и привет, останемся без «Топинамбура». Он им очень даже пригодится.

– Ты это что? – спросил Ипат. – Ты это серьезно?

– А как по-твоему? – буркнул Ной.

Ипат помрачнел, а это не к добру. Вдруг поддернул рукав – и хвать Ноя за грудки. Потряс.

– По себе судишь?!

Здорово он рычал, прямо гремел, и гадом ползучим его называл, и вонючей котовыхухолью, и по-всякому, а Ной мотался вправо-влево, как на колу мочало. Я рассудил про себя, что встревать мне не резон. С одной стороны, конечно, наш командир был не прав, потому что даже у нас на Зяби воры и мошенники все-таки встречаются, взять хоть Ноя, так что на чужих планетах лучше уж сразу предполагать худшее, ну а с другой стороны, зачем Ной вывел Ипата из себя, назвав деревенщину деревенщиной?

Наконец Ипат отпустил Ноя и скомандовал:

– Садимся! Место они указали?

– Указали, – вздохнул я.

– Вот и займись!

Таким сердитым я его еще никогда не видывал. Я пробормотал «слушаюсь» и дал себе слово не покидать корабля после посадки. Если кто-то из наших выйдет на встречу с туземцами, даже если выйдут все трое и меня будут звать с собой, я все равно останусь. Пусть тогда туземцы ко мне сунутся. Пускай хоть целой армией полезут – «Топинамбур» наверняка сильнее их армии. А возьмут местные наших в оборот и начнут меня шантажировать – так я сперва разнесу в щебень половину ихней столицы, а потом уже вступлю в переговоры.

Так бы и Ларсен действовал на Зяби, причем без всяких провокаций с нашей стороны, если бы имперские законы не были строги на этот счет. Вербовка – дело полюбовное, никто никого не смеет заставлять. Кто вздумает хотя бы пригрозить, тому имперский суд вломит так, что мало не покажется. Были прецеденты.

Но самооборона – совсем другое дело.

Я бросил корабль вниз. Торможения мы и не заметили, просто планета, которая медленно поворачивалась под нами, вдруг перестала поворачиваться и начала надвигаться. Даже страшновато стало. Но свое дело корабль знал, черное небо стало синим, затем голубым, и вот уже внизу открылось место, отведенное нам для посадки.

Чтоб меня упекли в Дурные земли, если я вру, – мы садились прямо на главную площадь самого крупного города! Прилегающие к ней улицы были черны от народа, да и на самой площади хватало горожан, и никто их не гнал. Только в самом центре имелся очищенный от людей круг. По-моему, туземцы сами его и очистили, добровольно и сознательно. Я велел «Топинамбуру» спускаться медленно, поэтому хорошо рассмотрел площадь и никакой полиции не заметил.

Порядок, однако, был.

– Они знают, что такое биозвездолеты, – прошептал Ной.

Я не стал спорить. Может, он был прав, а может, туземцы успели забыть, что такое реактивная тяга из-под дюз тяжелого ракетного корабля. Кто их знает.

Мы аккуратно сели прямо посреди круга, и если бы не прозрачные стенки корабля, я мог бы дотянуться до ближайших встречающих длинной палкой. Их лица были мне прекрасно видны без всякого увеличения.

Они улыбались!

Это была толпа, но она не вела себя как толпа. Уж мне ли не знать толп! Сколько раз мне приходилось нырять в толпу, спасаясь от полиции, а случалось и убегать от толпы. Но таких толп я еще не видывал. Все вместе – но словно бы каждый сам по себе. Ни толчеи, ни пустых глаз, ни бессмысленного гула. «Заводить» такую толпу утомился бы кто угодно, хоть Ной, хоть Сысой. Не стадо. Люди.

Но они нам улыбались. Давненько я не видел таких хороших лиц.

И что бы это значило?

Пока наши молчали да присматривались, я немного подумал и решил не ломать над этим голову. Она у меня одна, жаль будет, если сломаю. Кто я? Пилот. Вот и буду только пилотом.

Тем временем Ипат решил, что достаточно нагляделся, и поручил Ною начать. Ну, тот и начал. Велел кораблю синхронно переводить и транслировать так, чтобы вся площадь услышала («Топинамбур» запросил у меня подтверждение приказа), прочистил горло, приосанился и сказал речь. Дорогие, мол, собратья! Мы, мол, явились к вам с миром ради общего блага и процветания – ну и так далее. Такие речи у нас по праздникам иной раз старейшины говорят, а в Пупырях – архистарейшины из тех, кто не шепелявит, и радио разносит их голос по всей Зяби. У кого есть телеящик, тот не только послушать, но и посмотреть может, хотя, если честно, смотреть там не на что, а послушать можно один раз. Каждый год то же самое. Кто одну такую речь слышал, тот все их слышал. Гладкая пустота и пустая гладь. У меня аж зубы заныли, да и у Ипата, по-моему, тоже, а Ной знай себе разливается певчей пташкой: братство, мол, и сотрудничество сквозь черные бездны космических пространств, и никакие силы, мол, не должны помешать.

Никаких мешающих сил я что-то не заметил, если не считать того, что «Топинамбур» поначалу врубил такую громкость, что передние ряды заткнули уши, но я ему велел сбавить, и дело пошло на лад. Заулыбалась площадь, одобряет. А уж когда Ной окончил и перевел дух, тут вообще овация началась и с четверть часа не заканчивалась. Дариане принимали нас на «ура», и речь Ноя, по всему видно, им понравилась.

Сначала я решил было, что они дураки, а потом подумал: если бы к людям, которые несколько тысяч лет живут никем не посещаемые, вдруг прилетела в звездолете большая лягуха и громко квакнула, они бы и лягуху оглушили аплодисментами. Тут важно не что говорят, а кто говорит.

Ипат радовался, как младенец, а Семирамида вдруг решила испробовать свои таланты на местной публике. Сразу, как Ной кончил трепаться, она спела свою коронную «Кенгуроликов пасла, с того дня и понесла» и тоже привела площадь в восторг, а я окончательно утвердился в мысли насчет лягухи. Ипат же спросил:

– Ну что, выходим?

Семирамида была «за», Ной тоже. Я было заикнулся насчет того, что поначалу надо бы выпустить к туземцам лишь этих двоих, а нам с Ипатом остаться в корабле, только Ипат меня и слушать не стал. Его тянуло побродить по твердой земле да с людьми поболтать. Честно говоря, от этого я бы тоже не отказался, да с таким командиром, как Ипат, беды не оберешься, если во всем его слушаться. Уже то хорошо, что командовать он пока не научился, – оглядывается на нас, спрашивает, в себе не уверен… Ну, вот и ладно.

Короче, я наотрез отказался выходить наружу. Эти трое не очень-то и настаивали. Они уперлись лбами в стенку, и «Топинамбур» дал каждому урок туземного наречия, а потом вырастил гигиенический шлюз для выхода. Выглядит эта штука как светлый овал в стенке, а на ощупь вроде киселя. Продираешься, значит, сквозь него и оказываешься снаружи, а пока продираешься, кисель убивает в тебе все, что может заразить туземцев. Не очень-то это удобно, но такова уж рекомендованная процедура, и я соврал, что иначе никак невозможно, и угрызений совести не почувствовал. Мы-то со своей заразой живем полюбовно, а чужой от нее и помереть может. Я знавал одного нищего, горького пьяницу, так на нем какой только коросты не было, и насекомые на нем сидели в три слоя, а ему хоть бы хны. Дотронься до него какой-нибудь городской богач – в два дня околел бы. Я-то, пожалуй, согласился бы дотронуться, но только за большие деньги, а мне их почему-то никто не предложил.

Словом, вошли эти трое в кисель и с чмоканьем вышли с той стороны, а толпа подхватила их и понесла. Как только наши скрылись из виду, я принялся изучать программы местного телевидения. По всем каналам шло одно и то же: радостно гомонящие толпы, приветствия «пришельцам», то есть нам, цветы, транспаранты и все такое. Разглядел и наших. Ипат мог бы тщательнее скрывать растерянность, Семирамида просто упивалась всеобщим вниманием, а Ной задирал нос и выглядел солиднее всех. Я услышал, что «дорогих гостей» после краткого отдыха примет глава правительства, и, в общем, успокоился насчет их судьбы. Может, и не выгорит наше дельце, но никого из экипажа уж точно не зажарят и не съедят.

Два дня я безвылазно просидел в «Топинамбуре», поручив кораблю внимательно следить, что происходит вокруг него, и немедленно будить меня в случае какой-либо угрозы. Скучно мне не было, потому что какая скука, когда спишь? Давно у меня не было случая как следует отоспаться, а тут – вот оно, счастье! Привалило. Да еще «Топинамбур» готовил мне всякие вкусности, у него в памяти сидел миллион всевозможных рецептов. Главное, никто не стоял у меня над душой, не ругал за чавканье и не бил по рукам, если я обгладывал лапку какого-нибудь свиногуся, держа ее за мосол, а потом швырял тот мосол на пол. Корабль все равно останется чист, хоть завали его объедками по крышу рубки. Он их в два счета слопает.

Но жевать просто так тоже неинтересно, поэтому я смотрел местные передачи. И вот что мне открылось.

Дариане не были людьми! Ну, то есть внешне они люди как люди и, наверное, могут успешно брачиться с настоящими людьми вроде нас, да только в головах у них все не так, как у нормальных людей. Доброты и сочувствия к ближнему у дариан хоть отбавляй, жадности нет вообще, кому угодно верят на слово, и при всем при том дураками их не назовешь! Люди как люди, только все такие хорошие, что хоть в витрине их выставляй. Тюрем нет, наказаний нет, оружия тоже нет никакого, и ни одного фильма про войну или, скажем, про бандитскую жизнь я не видел. Сидел перед экраном, завидовал и думал: ну не бывает такого!

А у них было, причем не только теперь, но и раньше. Всегда. Исторические фильмы их телевидение тоже показывало, так в них опять же не было никаких войн, а все больше насчет какого-нибудь великого строительства типа зарегулирования рек, чтобы, значит, и от наводнений не страдать, и гармонию с природой соблюсти. Понятно, что с таким подходом никаких Дурных земель у них нет и не будет.

Нечего и говорить о том, что никто меня не тревожил.

И только к концу второго дня я разобрался, в чем тут дело, просматривая один исторический фильм о совсем уж давних временах. Между Первой и Второй Галактическими войнами стороны-противники старались как можно шире раскидать свои базы и колонии по Галактике. Для освоения новых планет они использовали не людей, а клонов («Топинамбур» объяснил мне, что это такое) с улучшенными параметрами. В смысле, агрессивность у них изъять, а сочувствия к ближнему и всякой прочей патоки, наоборот, добавить. Заодно добавили и гостеприимства, а то ведь явятся люди на планету, куда сто лет назад они забросили автоматический корабль с клонами, – а потомки тех клонов людям и вломят как следует: куда, мол, приперлись? На готовенькое? Нам пахать, а вам пользоваться? А ну, брысь отсюда!..

Словом, я уяснил себе, что дариане – далекие потомки таких вот клонов-первопроходцев. Только к ним за все это время так никто и не прилетел – потому, наверное, что началась война и воюющим стало не до отдаленных колоний. Ну, колонисты-клоны, людей не дождавшись, взяли, да и построили на Даре что-то вроде рая. Да еще нисколько не сомневались, что так и должно быть.

Удивительнее всего то, что понятие о деньгах у них все-таки было. По-моему, они без него вполне обошлись бы. Но чем бы они тогда платили Зяби дань? Натуральным продуктом? Тысяча «Топинамбуров» не свезла бы этакий груз.

На третий день заявились Ипат с Семирамидой. Сладкоголосая сияла и чуть ли не мурлыкала, зато Ипат был озабочен не меньше, чем на Зяби сразу после оглашения приговора, и почти так же пришиблен. Только и бурчал себе что-то под нос: бур-бур-бур, бур-бур-бур, а что бурчал – не разберешь. Я сразу понял, что что-то не так.

Ничего я им не сказал, приготовился слушать. Семирамида послала мне воздушный поцелуй и сразу устремилась в душ, а Ипат побурчал еще немного и затих. Сел и в стенку уставился. Я не выдержал и осторожненько спросил:

– Ну, как дела?

Он вскинул голову, уставился на меня, и вижу: ничего не понимает. Пришлось повторить:

– Как дела с вербовкой, спрашиваю.

– А? Что ты сказал? С вербовкой? С вербовкой дела не надо лучше. – Он достал кипу бумаг и протянул мне. – Стандартный договор. Подписи, печати. Ты это… прикажи кораблю почковаться. Ему ведь можно уже?..

– Можно, если осторожно.

– Ну и прикажи.

– Так это здорово! – говорю. – У Зяби есть первый вассал! А где Ной?

Тут Ипат вздохнул и такую рожу скорчил, что стало ясно: ему не до радости.

– Ной? – пробурчал он. – В нем-то все дело. Пропал Ной.

– Как пропал? – спрашиваю, а сам уже начинаю догадываться, как такие типы на таких планетах пропадают.

– Сбежал он, вот как! – рявкнул Ипат, потеряв терпение. – Понятно тебе теперь?

Чего тут было не понять. Жулик есть жулик. Кто сызмальства убежден, что только так и стоит жить, того только могила исправит. Дариане для него вроде сметаны для кота. Кот один, а сметаны сколько хочешь. Коту – счастье, если только не лопнет с пережору.

Дариан было жалко. Ипат мне потом признался, что он и без того краснел от стыда, заключая договор с правительством Дара. Кто мы, а кто они? Им для нас, дорогих гостей, ничего не жаль, а мы получаемся вроде обманщиков. И без того как-то нехорошо на душе, а тут еще Ной Заноза с его чутьем на олухов, которых можно облапошить. А раз можно, значит и нужно. Что после этого дариане о нас подумают?

Тут я понял, что ничего плохого они о нас не подумают! Ну не умеют они думать о людях плохо, хоть кол им на голове теши. Ну ладно – а мы-то сами? На Семирамиду мне начхать, но вот мы с Ипатом – что мы-то сами о себе подумаем, а заодно и о Зяби?

Стыдоба, одно слово.

Ипат бы, наверное, пристал ко мне, чтобы я заставил «Топинамбур» соорудить какой-нибудь выпивки, да и напился бы в стельку от стыда, а я бы даже не возражал. Но только надо было что-то делать, чтобы Ипату захотелось всего лишь напиться, а не отравиться до смерти. Проще говоря, надо было найти Ноя и доставить его на борт.

– Где вы его потеряли? – спрашиваю.

Ипат сам не знал. Помнил только, что на переговорах Ной был, да что там был – он и вел эти переговоры, на банкете в честь подписания договора он тоже присутствовал и произносил такие тосты, что все кричали «ура», а вот потом… Ипат никак не мог вспомнить, был Ной рядом с ним во время фейерверка или нет, а когда я стал уговаривать его напрячь память, он начал рычать и назвал меня щенком и молокососом. Аж красными пятнами весь пошел. Ну понятно: он там не за Ноем следил, а таращился в небо на фейерверк, разиня. Вот и переживает теперь, на мне отыгрывается.

Дал я ему время успокоиться, а потом и говорю:

– Надо его найти.

– Ага, найти! Как ты его найдешь? Иди ищи…

– Нам вместе надо его искать.

Ипат опять стал браниться, но уже скисал. В смысле – стал мало-помалу прислушиваться ко мне. Я-то был прав, а он нет. Он подписывал договор с дарианами, его показывали по телевидению, и любой дарианин знает Ипата в лицо, а меня местные вообще не видели. Ему легче просить о помощи.

Все это я Ипату и выложил. Гляжу – доходит.

– Ну ладно… – пробурчал он, уже сдаваясь. – А Семирамиду куда? Здесь оставим?

Из душевой кабины доносились шум воды и пение. Ох, как мне не хотелось оставлять нашу сладкоголосую одну в звездолете! А брать с собой это сокровище на поиски Ноя – себе дороже. Мало того что пользы от нее никакой, так еще, чего доброго, закатит истерику или вцепится кому-нибудь в рожу – глядишь, местное правительство возьмет, да и аннулирует договор.

– Оставим, – согласился я, хорошенько почесав в затылке. – Взаперти. Она отсюда не выйдет. И в корабль никто не войдет, за это я ручаюсь.

– Почему это она не сможет выйти?

– Потому что я наложу запрет. Пилот – я, и корабль подчиняется мне.

– А я кто?! – возмутился Ипат. Ну совсем как ребенок, даром что здоровый мужик.

– А ты – наш командир и руководитель. – Я еще подумал чуток, пока он морщил лоб, собираясь ответить, и нашелся: – Ты видел когда-нибудь, как у нас на Зяби везут куда-нибудь на механической повозке какого-нибудь чина или, скажем, архистарейшину? Видел?

– Ну, видел…

– Так, по-твоему, архистарейшина сам управляет повозкой? У него на то водитель есть. Вот я и есть водитель, а ты – архистарейшина. Станет тебе архистарейшина рулить или, там, копаться в механизмах, ха!

Ипат насупился, но был заметно польщен.

– Я не архистарейшина…

– Это ты скромничаешь, – заявил я. – Ты больше, чем какой-то архистарейшина. От тебя, если хочешь знать, зависит в сто раз больше, чем от него.

– Я преступник…

– А одно другому не мешает.

– Как так не мешает?

– А так. Копни-ка каждого второго из наших чинов – они-то кто, по-твоему? Только ты попался, а они нет.

На том и порешили. Ипат все-таки велел мне сделать так, чтобы «Топинамбур» впускал и выпускал не только меня с теми, кого я хочу провести с собой, но и каждого из нас по отдельности. Я так и сделал, но добавил, чтобы Ноя без меня корабль не впускал ни за что, ни под каким предлогом, даже если его приведет Ипат. Да еще я разрешил кораблю крутить какие угодно местные телепередачи, чтобы Семирамида не скучала, а если ей захочется помузицировать – вырастить для ее забавы любой музыкальный инструмент, какой она захочет, и предложить те, каких нет у нас на Зяби. Пускай развлекается в этих пределах.

Семирамида было раскапризничалась, но, судя по всему, притворно. Ей понравился успех, которым она пользовалась на Даре. Хотя, по-моему, привези с другой планеты кота и ущеми ему хвост дверью – дариане и его пение вполне одобрили бы. Просто потому, что кот инопланетный. Да еще перед выходом я проверил, готов ли уже «Топинамбур» к первому почкованию, убедился, что готов, и велел начинать, только без спешки.

Да, я забыл сказать, что и сам взял у «Топинамбура» урок дарианского языка, пока сидел и ждал наших. После урока мне стало куда интереснее смотреть местное телевидение. А тот убивающий всякую заразу кисель, сквозь который нам с Ипатом пришлось продираться, чтобы выйти наружу, все-таки гадость. Во-первых, воняет не по-нашему, а во вторых, на ощупь липкий, как грязь. Я даже ощупал себя, оказавшись на площади. Думал, сам стану вроде липучки для мух, – однако нет, ничего такого. Неправильный кисель, не клейкий, но за это ему только спасибо.

Огляделся. Сто раз видел эту площадь, но одно дело видеть, и совсем другое – топтаться по ней. Выложена она плитами, не знаю из чего сделанными, красивыми на вид и чуть-чуть упругими. Вокруг, значит, дома стоят, если не считать всяких улиц и бульваров, впадающих в площадь со всех сторон, как каналы в озеро. Воздух хороший, дышать приятно, а только сразу чувствуется: не наш воздух, не зябианский. Лучше он нашего или хуже, я так и не понял, да особо и не старался, одно скажу: чужой.

Пешеходы идут – на нас смотрят и улыбаются. Одеты не по-нашему. Иные кивают нам прямо-таки ласково, но никто к нам не пристает и не останавливается поглазеть и пальцами не тычет, хоть мы для местных и диковина. Самобеглых повозок не видно – наверное, на этой площади быть им не разрешено. Мусора нигде нет, всюду чистота. Не очень-то это по мне, но я вот что решил: пусть местные живут как хотят, мне тут не жить. Отыщем Ноя, притащим его в корабль за шкирку, отпочкует корабль первого своего потомка – и отчалим. Нам еще четыре планеты вербовать.

Ипат потоптался, подышал у меня над ухом, да возьми и брякни:

– Куда пойдем?

Это он меня спрашивает! Ну чисто младенец, ей-ей. Ничего я ему не ответил, но на лице выразил. Гляжу – сердиться стал наш фермер.

– Я говорю, где тут полиция у этих клоунов?..

– У клонов, – поправил я. – Ты смотри не оговорись при них. Да и на что нам полиция?

– Как на что? Искать Ноя! Объясним им, кто он такой, полиция объявит розыск…

– Ага, объясним! Сами признаемся, что один из нас жулик. Выходит, Зябь послала на Дар отпетого мошенника! Какая вера нам после этого будет? И вообще местная полиция – это что-то вроде службы спасения. Зачем ей ловить жуликов, если на Даре их днем с огнем не сыщешь? У нее и навыка такого нет.

– А ты откуда знаешь?

– Кино ихнее смотрел.

Ипат задумался. Как обычно, ничего из этого не получилось.

– Что же делать? – спрашивает.

– Искать, – говорю. – Только забыть о полиции и вообще о всяких официальных рылах. Искать частным образом, понятно?

Он начал оглядываться, как будто мечтал вот прямо тут, на площади, обнаружить беглеца. Хотя, может, и мечтал, с него станется.

Так я и думал, что мне придется брать все в свои руки.

– Искать буду я, – говорю. – Ты при мне… ну, как представитель Зяби, что ли. Для солидности. Тебя местные знают. Только ради Девятого пророка – держи рот на замке! Говорить буду я. Идет?

Он послушно закивал, и я решил, что ладно, авось прорвемся. Как бы ни раздражал меня Ипат своей дубоватостью, Семирамида была во сто раз хуже. Этот хоть не станет визжать на весь город по поводу и без повода.

Визжать он, конечно, не стал, но спросил:

– Как же искать без полиции?

– Как твоих кенгуроликов. По следам. Что делает кенгуролик, когда сбежит?

– Как что? Траву жрет. – Ипат помрачнел. – Или не траву… если дорвется до чьего-нибудь огорода.

– А что будет делать Ной?

– Облапошит кого-нибудь, вот что!

– Правильно, – сказал я. – А как облапошивают людей? Не знаешь? Я тебя научу. Ищешь несчастных и делаешь их еще несчастнее.

– Это как? – заморгал Ипат.

Все ему приходилось объяснять, как маленькому. Я вздохнул.

– На Зяби есть несчастные?

Теперь вздохнул Ипат.

– Само собой… Я, например.

– Да тьфу на тебя и твоих кенгуроликов! Думай шире. Тут что главное? То, что у нас есть счастливые и несчастные. Если тебе не нравятся «счастливые», назови их «благополучными». Обжулить их тоже можно, но требует времени и сил. Они не станут за здорово живешь бросаться в сомнительные предприятия, у них и так все есть. В том числе здравый смысл. Несчастные – другое дело, их только помани – они на все пойдут и всему поверят, обирать их – одно удовольствие…

Вот это да! Вот это речь я сказал! Сам от себя не ожидал, однако Ипат не дал мне договорить.

– Не вижу в этом удовольствия, – заявил он.

– Ты не видишь, а Ной видит. Несчастные есть везде, где обитают люди, просто где-то их больше, а где-то меньше. На Даре, наверное, меньше. Но Ной их все равно найдет, если уже не нашел. Понятно?

Кажется, он понял. Прояснел лицом, а потом нахмурился и кулаки сжал. Попадись ему сейчас Ной – худо бы ему пришлось.

– С чего начнем? – спрашивает.

А я и сам еще не знаю. Думаю.

Вдруг вижу – катит через площадь этакая штуковина на трех колесах со спицами, два спереди, одно сзади, и сидит в седле над задним колесом этакое небесное златокудрое создание, ножками в брючках педали крутит. Ипат как увидел небесное создание, так и онемел, а я признал в механизме велосипед, только у нас на Зяби таких не делают. Ясно, что машина предназначена для троих, причем те двое, что сидят бок о бок впереди, тоже могут вертеть педали. Я такие механизмы здесь и раньше видел, на краю площади их целая стоянка, и никто ее не охраняет.

Ну, поравнялся, значит, механизм с нами, златокудрая нас увидела и давай улыбаться, и тут – бац! – лопнуло правое переднее колесо. Девушка сразу затормозила, сошла на землю, и нас обоих сразу потянуло туда – меня к механизму, Ипата к девушке. Я успел раньше.

– Нужна помощь?

Она очень мило улыбнулась.

– Если вас не затруднит, помогите дотолкать экипаж до стоянки.

У нее и голос был приятный. Ипат сразу впрягся и так погнал, что девушка едва успевала бежать рядом и подруливать. В полминуты мы оказались на месте. Златокудрая достала из притороченного к багажнику ящичка гаечный ключ, но тут уже я оказался на высоте: сказал, что мне хочется попробовать снять колесо самому (чистая правда) и что у нас на Зяби мне доводилось чинить в тысячу раз более сложные машины (вранье). Она отдала мне ключ, Ипат приподнял механизм, и я снял колесо. Как я и думал, ничего сложного в этом деле не оказалось. Златокудрая забрала колесо и сунула его в большой контейнер, что торчал на краю стоянки, а из другого контейнера достала новое колесо. Пока я ставил его на место, она щебетала о том, что вообще-то она отгонщица, а не механик, ее работа – отгонять обратно на стоянку велосипеды, оставленные там и сям теми, кто взял их во временное пользование, поэтому она все время колесит по городу, и для этого у нее есть специальный маленький велосипед, да вот он, лежит в багажнике, а механик, как видно, отлучился, и очень хорошо, что мы оказались рядом… Словом, она болтала, нисколько не смущаясь тем, что мы молчим: Ипат язык проглотил, а я крутил гайку и прикидывал, с чего начать разговор. Девушка была славная и уж точно не глухонемая, расспросить ее имело смысл.

Я так и не придумал подходящего начала и просто сказал:

– Меня зовут Цезарь. А это – Ипат, он у нас на Зяби кенгуроликов выращивает.

– Кенгуролики? – Она сразу заинтересовалась. – А это что такое?

– Такие животные. В давние времена у нас жили кролики и кенгуру. Уж какой скот переселенцы с Земли Изначальной к нам завезли, такой у нас и был. Потом их генетики скрестили, то есть, понятно, кенгуру с кроликами, а не с переселенцами…

Она прыснула.

– А зачем?

– На мясо.

– Ф-фу-у! – Девушка сморщила носик. – Неужели у вас не умеют выращивать искусственное мясо?

– Умеют, ну и что? Кенгуролики вкуснее. Ну и потом, их стригут еще… – Я хотел добавить, что и шкуры у них хорошие, однако решил, что лучше не надо.

– У нас не так, – заявила девушка. – Мы тут все потомки клонов, вы ведь знаете? И наши домашние животные тоже. Только мы их давно уже не убиваем, пусть живут. Поначалу на Дар были заброшены две автоматические фабрики клонирования, одна для людей, другая для животных… Ой, что это я! Я же не представилась! Как невежливо! Меня зовут Илона.

Ипат начал было через силу бубнить, что мы родом с Зяби, он командует экспедицией, а зовут его Ипат, но Илона весело рассмеялась.

– Это я уже знаю. Расскажите мне лучше о вашей планете. У меня есть немного времени.

Говоря это, она достала из открытого багажника свой маленький велосипед и прислонила его к колесу велоповозки. Я сделал Ипату знак молчать.

– Хорошая у нас планета, – говорю. – У вас, правда, тоже хорошая, мне нравится. Прямо так бы и остался тут жить.

Она расцвела. Все любят, когда их хвалят, и клоны с их потомками тоже.

А потом вздохнула:

– Теперь и от нас полетит кто-то к другим звездам… – И глаза такие мечтательные-мечтательные.

– Непременно, – говорю. – Как только наш корабль отпочкует потомка, так можно начинать готовиться. Бьюсь об заклад, ваше правительство уже решает, кого назначить в экипаж. Можешь и ты подать заявление. Вдруг возьмут?

Она покачала головой: не возьмут, мол, и мечтательность в ее глазах сменилась тоской. А я-то еще внушал Ипату, что несчастных на Даре меньше, чем у нас или вообще где бы то ни было! Когда твоя звезда торчит в «угольном мешке» вроде единственной свечки в темном подвале и даже в полдень выглядит красноватой от космической пыли, когда даже в самую ясную ночь на небе видны три, от силы четыре звезды и луны нет, даже маленькой-корявенькой, вроде огрызка, а натура у тебя романтическая, – тут затоскуешь о звездных безднах!

Я незаметно подмигнул Ипату, да и говорю:

– Можешь лететь с нами, если хочешь. Возьмем ее с собой, а, Ипат?

Она захлопала ресницами так, что, ей-ей, не вру, я ощутил ветерок.

– Как?!

– Это шутка, – говорю. – А может, и не совсем шутка. Потом об этом поговорим. Понимаешь, сейчас ты при всем нашем желании не можешь с нами лететь, а знаешь почему? Потому что не можем лететь мы.

Ипат, к счастью, все еще страдал параличом языка. Я принял скорбный вид, дождался еще одного «Как?!» и продолжил этак по-взрослому, с расстановочкой:

– Стыдно признаться, но… один из нашего экипажа сошел с ума. То ли космос на него так подействовал, то ли, прости, ваша планета, то ли еще что… Словом, он повредился в уме и сбежал, а мы его ищем. Не знаем только, с чего начать. Понимаешь, нам не хотелось бы примешивать сюда полицию и предавать дело огласке… ну, ты должна нас понять…

Она, конечно, сразу все поняла, как я и надеялся. А мне и правда было стыдно обманывать такую славную девушку, так что лицедействовать особо не пришлось, стыд получился на славу. Только тем себя и утешил, что Илоне от моего обмана хуже не будет.

– Несчастный… – пожалела Илона нашего «сумасшедшего». – Это тот, который брюнет? Худощавый такой, лицо узкое?

– Он самый. А ты откуда знаешь?

– По телевизору видела. Там еще женщина была, певица. Но ты сказал «он», а не «она», так что ясно, о ком речь.

Соображала она здорово, даром что красавица.

– Вот он и съехал с катушек, – сказал я. – Вообразил себя мошенником… ну, словом, таким типом, который без зазрения совести обманывает доверчивых людей себе на пользу. Понятно?

Рано я ее похвалил – ей было непонятно.

– Как так – себе на пользу? Только одному себе? Разве так бывает?

– Еще как бывает… То есть я хотел сказать, что на нашей планете такое сумасшествие иногда случается.

– Бедный… – сокрушенно покачала головой Илона, а я подумал, что ей бы следовало пожалеть кого-нибудь другого. Даже многих других. Наверняка уже сейчас Ноя нельзя назвать бедным. Тот еще фрукт. Пройдет совсем немного времени, и он станет очень даже богатым за счет туземных лохов.

– Короче, надо его изловить и вылечить, пока он тут не наделал дел, – твердо сказал я. – Только без шума. Если об этом станет известно, твои соплеменники могут подумать о нашей Зяби невесть что… Но мы тут чужие и ничего не знаем. Как бы нам… это… не наломать дров.

– Так вам подсказать, с чего начать поиски вашего товарища? – догадалась Илона. Мы усиленно закивали. – Тогда садитесь на вертоезд. Сейчас и начнем.

Вертоездом, как я понял, назывался тот самый веломобильчик, которому я только что менял колесо. Мы заняли пассажирские места и положили ноги на педали. Илона забросила свой крошечный велосипедик в багажник, затем порылась в кармане, достала монетку, бросила ее в притороченный к столбу ящик и уселась позади нас.

– Это что? – спрашиваю.

– Ты о чем?

– Что ты опустила в тот ящик?

– Как что? – удивилась она. – Деньги. Любой человек может взять вертоезд напрокат, но заплатить-то надо.

И ни слова о том, что платить-то, по идее, должны мы, а не она.

Вот так у них устроено. Ящик висит свободно, и никакого сторожа при нем нет, вертоезды тоже стоят свободно, бери да катайся. Накатался – бросай механизм где хочешь, Илона или кто другой непременно отыщет его и на стоянку вернет. Будь у нас на Зяби такие порядки, половина экипажей пропала бы навсегда в первый же час, да и ящик недолго провисел бы, я-то уж знаю.

– Спасибо за помощь, – говорю. – У нас ваших денег нет, но мы как-нибудь отдадим…

– Не стоит беспокоиться, – отмахнулась Илона. – Ну что, понеслись?

Я начал вертеть педали, заодно толкнув локтем Ипата, чтобы тот выпал наконец из столбняка, и мы поехали. Резво поехали, а пожалуй, что и помчались. Но когда проезжали мимо «Топинамбура», я возьми и крикни:

– Стой!

Хорошие тормоза у вертоезда, я чуть вперед не нырнул.

– Что такое? – пробасил Ипат.

– Одну минуту.

Когда звездолет по моему мысленному приказу сделал для меня все, что мне требовалось, я вернулся на свое место слева от Ипата и снова дал ему локтем под ребра, чтобы он не сидел дерево деревом. Честное слово, он так и сидел, и видно было: очень ему хочется оглянуться на Илону, однако боится. Ну ладно, это его дело. Нажали мы на педали, да так, что механизм тоненько загудел, а встречный ветер начал выжимать из глаз слезы. Силы у Ипата хоть отбавляй, и всю ее он вложил в кручение педалей. Почему вертоезд от такой нагрузки не развалился на полной скорости, я так и не понял – то ли кто-то там наверху услышал мои молитвы, то ли туземцы не дураки в механике. Ну, не важно. Четверти часа не прошло, как мы пронеслись через полгорода, хотя местная столица куда больше наших Пупырей. Остановились возле скромного на вид, но опрятного дома в окружении домов побольше.

– Нам сюда, – указала Илона на дом.

– А что там?

– Информаторий. В нем мой дядя работает.

Ну, дядя так дядя. Я от души понадеялся, что он не страдает болтливостью.

Мы вошли. Сказать по правде, я поначалу принял этот дом за жилой – уютный он был какой-то, совсем не похожий на здание, где не живут, а служат. Чуть позже узнал, что и окружающие дома тоже непростые – в одном помещается телецентр, в другом радиоцентр, в третьем центр мобильной связи, в четвертом еще что-то в том же роде, а Информаторий каким-то образом объединяет их в одно целое. Ну ладно, объединяет так объединяет, а как именно – пускай об этом у дариан голова болит. Мне в этом все равно не разобраться, потому что все эти здания, набитые техникой, все равно не «Топинамбур». Его только коснись лбом – и мигом поймешь все, что захотел понять, а тут хоть лоб о стену дома разбей, толку не будет – видно же, что простой камень.

Илона ушла искать дядю, а мы с Ипатом остались внизу в просторных сенях, которые у наших зябианских городских пижонов зовутся вестибюлями. Ипата вроде отпустило – шевелиться начал, утер рукавом потный лоб и задышал по-человечески, а не через раз. Потом – мне:

– Ты это что? – шипящим свистом.

– О чем ты? – не понял я.

– Ты что, правда думаешь взять ее с собой?

Теперь до меня дошло.

– Илону-то? А что? Если захочет она и если захочешь ты – почему бы и не взять? Я не против. Скажу кораблю, чтобы вырастил еще одну каюту…

Думал, Ипат заругается, а он вместо этого стиснул меня в объятиях так, что дыхание перехватило, оторвал от пола и давай крутить. От избытка чувств, значит. У кого избыток, а у кого ребра трещат. К счастью, он все-таки сообразил, где находится, и не начал орать от восторга, а то всякие входящие-выходящие и без того на нас пялились, узнавая инопланетников. Правда, близко не подходили и с расспросами не лезли – деликатные все-таки люди. Когда Ипат меня схватил, они, наверное, подумали, что это у нас традиция такая, а может, мне захотелось массажа или специальной гимнастики.

Не знаю, почему я не протянул ноги от такой гимнастики. Когда Ипат поставил меня туда, откуда взял, я не сильно отличался от покойника. Потом все же отдышался кое-как, ощупал себя там и сям – кости вроде целы. А Ипат даже не заметил. Аж весь подсигивает от нетерпения, глаза горят, смех и грех.

– Думаешь, она согласится? – спрашивает, и голос у него дрожит.

– Чего?

– Ну, лететь с нами…

Кто влюблен, тот больной, можете поверить мне на слово. Это такой род сумасшествия, что наблюдательность отбивает начисто.

– Думаю, она нам за это не одного Ноя найдет, а десять.

– Правда? – Гляжу, Ипат сияет весь, как начищенный таз. – Ты в самом деле так думаешь?.. Постой, а зачем нам десять?..

Тут вернулась Илона, ведя за собой какого-то мужичка степенного вида, и Ипат при виде ее вновь одеревенел. Мужичок как раз и оказался дядей Илоны с материнской стороны, и работал он в Информатории, насколько я сумел понять, какой-то шишкой выше среднего калибра. Я объяснил ему нашу проблему, потому что от Ипата в присутствии Илоны не было никакого проку, разве что подпереть им провисший потолок, аварийный балкон или еще что-нибудь в том же роде. Но здесь этого не требовалось.

Дядя Илоны задумался и почесал макушку. По-моему, зря: там и без почесываний понемногу нарождалась плешь.

– Ума не приложу, где его искать, вашего больного, – сказал он с огорчением. Видно было, что ему искренне хочется нам помочь.

И руками развел.

– Ну, дядя Хуан! – взмолилась Илона. – Ведь болен человек, опасно болен! Неужели совсем-совсем ничего нельзя сделать?

– Ты можешь что-то предложить? – спросил дядя Хуан.

– Я? Нет. Но ведь вся главная информация здесь! Копии последних новостей поступают в Информаторий! Беглец должен оставлять следы, а психический больной с такой несуразной манией, как у этого несчастного, должен оставлять их в информационном пространстве!

Все-таки она здорово соображала, зато ее дядя опять полез пятерней в макушку.

– Об этом я в первую очередь подумал, – заявил он. – Вся беда в том, что новости с мест поступают быстрее, чем мы можем просмотреть их хотя бы бегло. Будь нас сто человек, мы все равно не поспеем за потоком входящей информации. Можно было бы отсортировать новости, но я не вижу критерия для сортировки… Нет, все-таки лучше обратиться в полицию…

На нас он уже не смотрел, отводил глаза – видно, совестно мужику стало.

– Ну, дядя! – настаивала Илона. – Придумай что-нибудь!

– Что я могу придумать? Говорю же: ума не приложу…

– А можно мы приложим ум? – спросил я.

Дядя Хуан посмотрел на меня скептически. Я и сам был не слишком уверен в себе, но не сбрасывать же проблему на Ипата! Наш командир по-прежнему смахивал на прозябающую без дела строительную конструкцию, если допустить, что бетонные опоры имеют глаза и не сводят их со златовласых красоток.

– Можно попробовать…

Сказано было как-то без особого воодушевления. Не верил в меня дядя Хуан, да и кто бы поверил? На Зяби от меня в лучшем случае просто отмахнулись бы, в худшем – надрали бы уши или дали пинка, если бы догнали. Но такие уж люди дариане, что легко согласятся на потерю времени, лишь бы не огорчить человека. Одно слово – блаженные. О других пекутся больше, чем о себе. Я еще подумал, что было бы неплохо привезти к нам на Зябь дарианина и отдать напрокат попам – пусть на его примере показывают прихожанам, каков был Девятый пророк.

Дядя Хуан пригласил нас следовать за собой, и мы двинулись. Сначала по коридору до лифта, потом вниз этажей, наверное, на пять – в этом доме и подземные этажи были, – а потом опять по коридору до какой-то комнаты. Вся она была заставлена аппаратурой, повсюду змеились провода и кабели, что-то негромко гудело в больших железных шкафах. Если бы рычало и лязгало, я быстро бы освоился, а с этими машинами не знал, что и делать. Но тут дядя Хуан включил сразу несколько экранов, добыл каждому из нас по табурету и усадил смотреть.

Новости так и лезли, прямо перли, причем в каком хочешь виде – картинки движущиеся, просто картинки, текст простой, дикторский голос, выбирай что хочешь простым прикосновением к экрану. С «Топинамбуром» было бы много проще, но я и тут понемногу понял, как и что. Выбрал просто текст и давай просматривать заголовки. Мост через реку Аах будет достроен раньше срока… Из-за тайфуна временно прервано паромное сообщение с островом Зутта… На южных плантациях собран рекордный урожай каких-то бульбульгагенов… Против серой коросты, поразившей часть западных лесов, принимаются энергичные меры… Открыт новый факультет в университете округа Лиаильм… Продолжается пребывание на Даре гостей с планеты Зябь… Извержение вулкана Руоброн идет на убыль… Вступил в строй новый детский оздоровительный лагерь… Ну и все такое.

Через четверть часа у меня зарябило в глазах. Просматривать этакий поток новостей можно было без конца и без толку, все равно что ложкой вычерпывать море, а дядя Хуан указал мне на бегущие цифры в правом верхнем углу экрана. Выходило, что новости со всего Дара поступают в Информаторий раз в сто быстрее, чем я успеваю их просматривать, – а ведь я читал только заголовки!

Ну и планета! Конечно, я с тоской вспомнил о нашей Зяби, где никогда ничего интересного не случается, а все-таки завидовал дарианам. Вот это жизнь! Вот это кипение! Так, наверное, и надо жить, а главное, среди таких людей, которых не надо разыскивать хотя бы потому, что они не наделают никаких пакостей и сами явятся по первому зову!

Дядя Хуан смотрел на меня с сожалением и чуть-чуть иронически. И разводил руками.

– Деньги, – сказал я. – Частные объявления. Прибыль. Шанс в два счета обогатиться, ничего не делая. Вот что надо искать.

– Ты уверен? – спросила Илона.

– Если Ной оставляет следы, то только такие, – авторитетно заявил я. – Для начала я ограничился бы столичным округом. Ставлю два против одного, что наш псих не удрал далеко. Он где-то поблизости.

– Почему ты так думаешь? – заинтересовался дядя Хуан.

– Потому что я его знаю. Скажи, Ипат? – Тот в ответ только угукнул, а я подумал, что не смог бы, наверное, объяснить Илоне и ее дяде, почему я так думаю. Пришлось бы сказать им, что, с точки зрения Ноя, дариане поголовно лохи и не заслуживают хитроумных комбинаций с переездами и залеганием на дно. Дарианам эти слова не понравились бы. А вот имя он сменить мог и скорее всего сменил, чтобы сойти за местного. Ипата он запросто мог бы обмануть этой невеликой хитростью, Семирамиде было до лампочки, а меня он, я думаю, не очень-то принимал всерьез. Взрослые порой делают эту ошибку, я сколько раз ею пользовался.

Вот и дядя Хуан для начала задумался, поскреб редкотравье на темени, а потом уже сказал, да и то с великим сомнением в голосе:

– Попробуем.

А когда я через пять минут уверенно сказал: «Вот он», – ни Илона, ни ее дядя мне, конечно, не поверили. Объявление гласило:

«Не менее 200 % годовых! Компания “Гарант”. Мы вкладываем ваши деньги в надежнейшие предприятия! Обеспечьте ваше будущее! Престарелым, больным и увечным скидка! Заставьте ваши деньги работать на вас!»

– Ну и что? – спросила Илона. Она была наивна, как золотистая пчелка, ничего не знающая о плотоядных растениях.

– Ты когда-нибудь видела подобные объявления? – спросил я. – Кто-нибудь сулил вам двести процентов?

– Двести? Двести – нет.

– Ну, значит, это он. И еще насчет скидок для престарелых и больных. Точно он.

– Неужели он готов обманывать стариков и инвалидов? – поразилась Илона.

– Это болезнь, – пробормотал я, отводя взгляд. Мне было стыдно.

– Тяжелая болезнь, – вздохнула Илона.

И ведь не поспоришь. Очень тяжелая. Особенно для окружающих.

Я записал адрес и от души поблагодарил дядю Хуана, хотя тот, по-моему, так и остался в убеждении, что мы странные люди. Илона чмокнула дядю в щеку и устремилась за нами. Ипат молчал, но хоть мог сам переставлять ноги, я и тому был рад.

Когда мы сели на вертоезд, я спросил Илону:

– Этот Джалин – где он?

– Предместье. Маленький городок. Если хорошо крутить педали, за час доберемся, но проще взять такси…

– И без такси доедем, – заявил я, решив, что чем меньше людей узнает о нашей операции, тем лучше. – Ипат, ты чего заснул?

– Кто еще заснул… – прогудел он, как из бочки, да так завертел педали, что Илона пискнула и попросила его ехать потише. Если бы людей можно было компоновать в механизмы, как детали и агрегаты, я бы сразу назначил Ипата маршевым двигателем, а Ноя не взял бы совсем. Он не только жулик, но и наглец. Не люблю наглых деталей. Я все-таки думал, что он начнет свои аферы несколько дальше от столицы. Ошибался.

Мы с Илоной не очень-то утомлялись, потому что Ипат старался за троих. То ли он соскучился по мускульному труду, то ли хотел хоть как-то обратить на себя внимание Илоны – хотя, наверное, и то и другое. Были бы дороги на Даре такие же тряские, как у нас на Зяби, плохо бы кончилась наша поездка. Не знаю, как вы, а я не любитель катиться кубарем по мостовой, цепляясь за обломки развалившегося экипажа и пытаясь обогнать катящееся рядом колесо. Я уже пробовал и скажу прямо: нет в этом удовольствия.

Илона не соврала: не прошло и получаса, как мы выехали за пределы столицы, а еще минут через двадцать дорожный указатель возвестил, что мы въезжаем в Джалин. Следующий указатель, совсем новый, не успевший даже запылиться, гласил: «“Гарант” – сюда».

Мы поехали, куда указывала стрелка, и совсем скоро остановились перед особняком. Ничего себе был особняк, на Зяби я таких не видывал, да и тут он выделялся размерами и красотой. Правда, было видно, что долгое время он стоял без ремонта, и сейчас бригада штукатуров и маляров приводила в порядок фасад. От ворот к особняку вела мощенная плиткой дорожка, и на ней помещался хвост очереди желающих получить свои двести процентов годовых. Над входом был укреплен временный козырек из пластика, чтобы краска не капала на головы посетителей. Видно было, что заведение серьезное, солидное, просто чуть-чуть еще не обустроенное, но это ведь дело временное, верно?

Я толкнул Ипата. Надо было хоть как-то отвлечь его внимание от Илоны.

– Эй! Вот если бы у нас в Пупырях открылась такая фирма, ты бы отдал ей свои деньги?

– У меня и денег-то особых никогда не было, – прогудел он.

– Ну а если бы были? А?

– Тогда… ну да, отдал бы… отнес им… За двести-то процентов! – Он тихонько зарычал. Если бы не Илона – выругался бы, как ругаются деревенские, то есть без выдумки, но зато уж от души.

– Радуйся, что у нас никто до этого не додумался, – сказал я по-зябиански, чтобы Илона не поняла. – Такую штуку на Суррахе выдумали, пирамида называется. Мы теперь тоже в ней участвуем, только у нас звездная пирамида, а у Ноя – обыкновенная… Ну, пошли.

– Встанем в очередь? – спросил Ипат.

– Ты что, с ума сошел? Ты – гость с Зяби, тебя все знают. Пусть попробуют не пропустить! Айда.

Я нащупал в кармане то, чем снабдил меня «Топинамбур», и мы двинулись. Я шел впереди и, сделав наглую морду, покрикивал – дорогу, мол, инопланетному гостю. Никто не попытался нас остановить, очередь таращила глаза и шушукалась. Некоторые улыбались. Наверное, эти бедняги думали, что инопланетник тоже хочет вложить деньги в прибыльное и архинадежное – не станут же владельцы врать! – предприятие.

Внутри было не лучше: очередь продолжалась и в вестибюле, извиваясь змеей, и уходила в коридор. Навстречу нам протиснулся потный и счастливый дарианин, размахивая пачкой цветных бумажек, купленных за свои кровные. Ной уже успел отпечатать не то акции, не то какие-то билеты – быстро же он развернулся! Ипат засопел и устремился в тот коридор, куда уходила очередь, – насилу я поймал его за рукав.

– Ты куда?

– Как куда? Надаю по морде этому гаду!

– Стой! – К счастью, Ипат говорил на более привычном ему зябианском, я тоже, так что очередь не взволновалась. Не знаю, что сделали бы эти люди с Ноем, а заодно и с нами, пойми они, что это за «Гарант» такой. – С чего это ты взял, что он там?

– А где же? – Ипат начал было озираться, потом недоуменно уставился на меня.

– Станет тебе Ной продавать свои бумажки лично, как же! Спорю на что хочешь, у него там нанятый человек. Нам нужно искать директора этой конторы.

Сказать-то я так сказал, и правильно сказал, но тут и у меня мурашки по телу побежали. Что, если не только бумажки ничего не стоят, но и директор фальшивый? С Ноя станется нанять и директора, а сам он сейчас, может, уже укатил бог знает куда и смеется над дарианами, да и над нами.

Конечно, я ничего не сказал об этом Ипату.

В пустой части коридора мы не нашли ничего, кроме мамаши, трясущей погремушкой над коляской с орущим младенцем. Все двери были заперты. Тогда мы оставили Илону внизу, а сами поднялись на второй этаж.

Там было пусто, если не считать двух рабочих. Один возился с электропроводкой, а другой прикручивал к новенькой сверкающей двери табличку с надписью «Управляющий». Узнав Ипата, он растянул в улыбке рот до ушей, а только нам было не до любезностей. Ипат решительно отстранил рабочего и рванул дверь на себя. Будь она заперта, тут бы ей и распроститься с дверной ручкой.

Мы вошли, Ипат впереди, а я следом и дверь за собой закрыл, чтобы рабочий не увидел того, что должно было сейчас произойти.

Ной был на месте.

Причесанный, приглаженный, в костюме местного покроя, он сидел в кресле с высокой спинкой за письменным столом, сработанным уж не знаю из какого, но уж точно не дешевого дерева, и просматривал какие-то бумаги. От него веяло такой благопристойностью и одновременно властью, что куда там нашим архистарейшинам! Я так рот и разинул. Хорошо, что Ипата трудно было сразу остановить, сбив с толку чем-нибудь неожиданным. Однажды мне случилось угнать самодвижущуюся повозку, у которой тормоза действовали не сразу, а спустя секунду-другую после нажатия на педаль, так что пришлось мне потом выбираться из обломков и хромать, наверное, с неделю. Очень мне Ипат напоминал ту повозку.

Засучивая на ходу рукава, он двинулся к Ною без слов, да и о чем с ним было говорить? Зато Ной так не думал. Соображалка у него работала как надо – профессионал! Куда мне до него.

Увидев нас, он вскочил, всплеснул руками и просиял:

– Вот вы где! Наконец-то! Где же вы были, друзья?!

Ипат, приблизившийся уже настолько, чтобы приложить мошеннику по лбу, и даже начавший заносить кулак, опешил. А Ной кинулся его обнимать, и слова вылетали из него, как вода из хорошего фонтана, непрерывно и под знатным напором.

– Бросили меня, да? Бросили?.. Ну ладно, я не в обиде, мы же друзья и команда, можно сказать, семья, а в семье всякое бывает, но решается все равно по-родственному… Я же без вас тут весь извелся!.. Где, думаю, Ипат, командир наш и глава? Нет Ипата… Где Цезарь Спица? Нет Спицы… Бросили меня одного решать проблемы туземцев…

Даже я почти поверил, до того убедительно он все это проделывал: и кричал, и приплясывал, и лез обниматься с Ипатом, и даже, по-моему, слезу пустил. Ему всего-то и надо было от нас, что две-три секунды. И он получил их.

Ну, почти.

Одна секунда – и, отлепившись от Ипата, он в два прыжка пересек комнату. Вторая – высадил окно и с ловкостью кота вспрыгнул на подоконник. Начиналась третья, когда он прыгнул вниз. В эту-то третью секунду я запустил в него мягкий теплый комок размером не более куриного яйца, который лежал у меня в кармане.

Часть «Топинамбура», отпочкованная им по моему приказу. Приказать было просто – гораздо труднее мне было понять, что мой корабль может отпочковывать от себя не только зародыши новых звездолетов, но и части узкофункциональные (я долго не мог вызубрить это слово), а проще говоря – инструменты с заданными свойствами. И чем функция инструмента проще, тем быстрее «Топинамбур» их делает.

Я целил Ною в спину и попал бы в нее, если бы Ной сумел зависнуть в воздухе, – но он уже падал вниз, так что мой комок угодил ему в загривок. Через мгновение Ной исчез, а Ипат с ревом кинулся к окну. Мне тоже было интересно, однако Ипат заслонил собой весь оконный проем, так что пришлось дождаться, пока он всласть насмотрится.

А посмотреть было на что. Внизу под окном была насыпана большая куча опилок, и я был готов спорить на деньги, что она появилась там по распоряжению Ноя, – да только не с кем было спорить. Этот фрукт догадывался, что удирать, возможно, придется через окно, и не желал ломать ноги. Теперь посреди этой кучи, увязнув в опилках по бедра, торчала статуя такого же цвета, как «Топинамбур».

Насмотревшись, Ипат пожелал узнать, что это с ним такое.

– Фиксатор для прытких, – объяснил я. – Вроде смирительной рубашки, только тверже. Или вроде цемента, только легче.

– Чего-чего?

– Ну, скорлупа такая, – объяснил я. – В один момент обволакивает человека и сразу твердеет. Становится как каменная. Я ее настроил на Ноя. Он теперь вроде как в скорлупе.

– Он весь покрыт этой дрянью, что ли? – Ипат вновь высунулся в окно.

– Сам ты дрянь! Это не дрянь, а часть нашего корабля. Надо будет потом вернуть.

– Дышать-то хоть может?

– Наверное, да. Я заказывал, чтобы возле рта была дырочка.

Ипат крякнул.

– И что нам теперь с ним делать, кроме как морду набить?

Ага, думаю, набил один такой… Уж если наш корабль что делает, то делает на совесть.

– Как что? – говорю. – Очень даже просто. Он статуя. Мы ее берем, грузим в багажник вертоезда и дуем к «Топинамбуру». Все подумают, что так и надо. «Топинамбур» снимет с Ноя скорлупу, и можешь бить ему морду. Только, чур, не раньше! Что подумают дариане, если ты начнешь лупить статую? Да и скорлупа что надо, кулаки разобьешь.

Ипат посопел и согласился.

– А… Илону? – Он помялся. – Тоже берем?..

– Тоже.

– А что делать с этим… «Гарантом»?

Как дитя, ей-ей! Я ему что, волшебник? Мудрец семи пядей во лбу, чтобы сразу находить решение? Кто из нас взрослый, он или я?

– Там будет видно… Не придумаем сами – Ной подскажет.

– Ной?!! – не поверил ушам Ипат.

– Ну да, Ной. А что такого? Задашь ему трепку – задумается. А не захочет получить еще одну, так раскинет мозгами, как сделать, чтобы дариане на нас не взъелись… Пошли, что ли?

Девятый пророк учил: воздайте заблудшему по закону и по совести. Насчет «по закону» нам было трудно: сами покоенарушители. Но уж по совести Ипат, судя по его сопению и решительному виду, был готов так воздать Ною, что не хотел бы я получить такое воздаяние!

Вот не знаю, что подумали о нас люди из хвоста очереди во дворе, когда мы, обогнув здание, тащили мимо них «статую». Странная была у нее поза, да и ноги припорошены опилками. Может, аборигены решили, что мы тащим подарок народу Зяби от народа Дара? Надеюсь, что так.

Все-таки эти инопланетники были не от мира сего. Не раз и не два Илоне казалось, что пора бы уж и привыкнуть к удивительному, ан нет – изумляться приходилось по десять раз на дню. Во-первых, пришлось наблюдать дикую сцену: симпатичный парень по имени Ной Заноза был побит не менее симпатичным инопланетником Ипатом, причем вот такими кулачищами прямо по лицу! Правда, Цезарь тут же объяснил Илоне, что сильное психическое расстройство, какое случилось с Ноем, исстари лечится на Зяби именно так, и прекрасная дарианка несколько успокоилась. В каждом мире свои обычаи и свои болезни, а последние так устроены, что лечение не всегда бывает приятным. Наверное, бедняжке Ною было неприятно, потому что уж очень он кричал и дергался во время лечения, но зато сам потом торжественно подтвердил, что исцеление состоялось. А синяки и кровоподтеки ему в два счета вылечил корабль. Как видно, он умел лечить только механические повреждения, а не психические расстройства…

Во-вторых, на борту корабля оказалась женщина по имени Семирамида – та самая, чье пение приводило в восторг телезрителей, – и голос ее, когда она не пела, оказался резок и неприятен. Ной даже заткнул уши – и немедленно получил затрещину уже от певицы. Илона только хлопала глазами в полной растерянности, пока не догадалась: наверное, доза лекарства, полученная Ноем от Ипата, оказалась недостаточной. Вот певица и добавила по доброте душевной. Не могут же люди бить друг друга по лицу только потому, что у них дурное настроение!

Все равно Илона восторгалась и кораблем, и экипажем. Без всякой ее просьбы, по собственному почину, чудесный мальчик Цезарь заставил корабль вырастить для нее отдельную каюту. Корабль кормил экипаж вкусной нездешней пищей и сам рос – правда, одновременно понемногу погружался в мостовую, где проел под собой порядочную яму. В ответ на тревогу Илоны Цезарь только махнул рукой: восстановим, мол. Корабль слетает куда-нибудь в горы или пустыню, впитает в себя сколько угодно пустой породы, а потом вернется на площадь и аккуратно заделает дыру в мостовой. Как новенькая будет!.. Нет, все-таки зябиане были хорошими, очень хорошими людьми!

От этой мысли становилось грустно. «Кто они – и кто я?» – можно было прочесть на лице дарианки. Она всегда была не такой, как все, и знала это. Атавистические эмоции! Они порой посещали Илону. Пусть редко, пусть. Зато эмоции эти были ужасны. Злоба, жадность, зависть! Все то, чего были напрочь лишены дариане, проявилось в ней в силу какой-то несчастной мутации. У ее соплеменников способность к этим гадким чувствам отсутствовала вообще. Илона скрывала свое моральное уродство и оттого чувствовала себя вдвойне негодяйкой. Дядя, наверное, что-то подозревал… Может, и не только дядя… Как ни скрывай уродство, полностью его не спрячешь. Улететь бы с Дара надолго и подальше, чтобы не сгореть от стыда!

Несбыточная эта мечта, возникнув еще в детстве, осталась несбыточной и после прилета «Топинамбура». Приняв предложение межзвездных гостей, правительство Дара, как сразу сообразила Илона, должно подобрать будущий экипаж для будущего звездолета. Обманывать себя она не стала: у нее не было ни малейшей надежды войти в состав этого экипажа. Кто она такая? Отгонщица вертоездов. Ни толковой специальности, ни моральных качеств…

А как хотелось улететь куда-нибудь!

Где не так стыдно.

А теперь Илона опасалась, что ей будет стыдно перед зябианами.

То, что опасения напрасны, она поняла, чуть только корабль, выполняя приказ Цезаря, обучил ее зябианскому языку. Сначала у Илоны отчаянно закружилась голова, но вскоре она обнаружила, что понимает общий разговор за столом, а еще через некоторое время нашла, что ее собеседники не настолько идеальны, чтобы служить ей укором. Когда же она узнала, что они отправлены в Галактику в качестве наказания за совершенные на Зяби проступки, изумлению ее не было предела. Радостному изумлению! Это что же – родственные души?

С той лишь разницей, что Илона сама себя «приговорила».

«Топинамбур» почковался. Цезарь не торопил его и даже закатил скандал, утверждая, что звездолет еще малыш, а малышам размножаться вредно. При этом он ссылался на кошку, обитавшую где-то на Зяби при детском приюте, которая была совсем еще подросток, а принесла восемь котят, так что ее едва не разорвало. Ипат выслушал про кошку и все-таки приказал Цезарю отдать распоряжение кораблю. Илона наблюдала, как на поверхности «Топинамбура» мало-помалу начал расти бугорок, как он превратился в нарост вроде бородавки и как в конце концов отпочковался – маленький, сморщенный, жалкий. Трудно было поверить в то, что это квазиживое недоразумение довольно скоро станет таким же полноценным кораблем, как могучий «Топинамбур». Но не станут же гости обманывать!

На следующий день, когда отпочковавшийся зародыш съел из рук Илоны бумажку и щепотку пыли, а потом проделал то же самое на глазах правительственного чиновника, стало ясно, что миссия зябиан на Даре подходит к концу. Прежде чем передать зародыш чиновнику, Илона еще немного подержала его в руках. Странный предмет – корявый, но теплый и ласковый… А вот чиновник был совсем не ласков, он был деловит.

– Ты хочешь лететь с ними?

– Если возьмут. – Илона знала, что возьмут, и презирала себя за дефицит искренности.

– Если возьмут – постарайся узнать как можно больше и не тяни с возвращением. Мы будем готовить экипаж, но на Даре нет никого, кто побывал на других планетах. Эксперт нам совсем не помешал бы.

Вот и весь разговор, а восторга от него столько, что хоть пляши, хоть пой. Правительство не возражает! Правительство надеется на нее, обиженную природой девушку, и сделает ее экспертом по галактическим делам! Вдобавок, наверное, правительство включит ее в состав экипажа дарианского звездолета – ну, если, конечно, космическая миссия зябиан не продлится слишком долго…

Илона в самом деле запела, но тут из своей каюты выскочила Семирамида и произнесла несколько неодобрительных слов по поводу голоса, слуха и репертуара дарианки. Илона сразу извинилась и смолкла, пристыженная. А что критикесса высказала свои замечания с помощью крика и режущего уши визга, так, наверное, на Зяби принято, чтобы дурной звук критиковали еще более дурным…

– Ну что ты завелась? – сейчас же заступился за Илону Ипат. – Отстань.

– Что-о?.. Это кто «отстань»? Это ты кому «отстань»?!

– Отстань от нее, а то накажу, – мрачно пообещал Ипат. – В одиночную камеру хочешь?

Илона уже знала: корабль принимает приказы только от командира и пилота, а приказы прочих членов экипажа игнорирует. Вырастить камеру вокруг Семирамиды, прежде чем та успеет пикнуть, для него самое простое дело.

Знала это и Семирамида – поэтому тотчас замолчала, хотя чуть ли не тряслась от возмущения. А Илона послала Ипату благодарный взгляд.

Ипат расцвел.

При нем Илона почему-то конфузилась, хотя девушке ли не знать, что у мужчины на уме? Не только Илоне – всем понятно было, почему этот большой сильный человек теряет дар речи в присутствии Илоны и становится истукан истуканом. Другие начали бы подтрунивать над влюбленным остолопом, а эти – нет. Разве что Цезарь фыркнул раз-другой, а Ной не реагировал вообще – вероятно, еще не до конца оправился от своей болезни. Илона была благодарна и Семирамиде, наименее приятной особе в команде «Топинамбура», за молчание. Откуда ей было знать, что Семирамида просто-напросто выше этого?

После передачи зародыша звездолета дарианам все пошло мельтешением, как в насаженном на шпиндель калейдоскопе: передача документации, которую корабль перевел-таки с рагабарского языка на дарианский, подписание соглашения (коллективного честного слова гостям было мало, и глава правительства чуть не обиделся, но Ипат объяснил, что таков галактический обычай), выращивание кораблем нескольких центнеров золота в компенсацию Ноевой аферы, прощание с дядей, полет в атмосфере (на нем настоял опять-таки Ипат, чтобы Илона освоилась), восстановление попорченной мостовой… Совершив посадку вне городской черты, «Топинамбур» слопал целый холм в том месте, где все равно планировалось спрямить реку, так что материала ему хватило с избытком. Ипат хотел было заставить корабль вырастить на месте съеденного куска мостовой золотую заплатку – едва-едва удалось убедить его, что это неуместно. А главное – Цезарь, этот милый мальчик, оказался настолько заботлив, что сделал стенки корабля прозрачными. От полета захватывало дух.

И прощание с Даром, конечно. Были толпы, были торжественные речи о наступлении новой эпохи в истории Дара, были прочувствованные слова о космических глубинах и горечи расставания, со стороны дариан на «Топинамбур» накатывали такие волны чувств, что даже Илона удивилась всеобщему энтузиазму. Может быть, от нее ждали, чтобы она мужественно сдерживала слезы?.. Ну уж нет! Она – неправильный потомок дефектного клона, она всегда была неправильной и впредь будет вести себя неправильно.

Потому что зябиане – тоже неправильные. Может, не такие, как она, а все же с дарианами их не сравнить. А еще они настоящие люди, а не потомки клонов. Быть среди них – великая честь и радость.

Ясно вам?

Шли недели, и Ларсен понемногу зверел. Он верил, что избавился от «Топинамбура» навсегда, и какое-то время был доволен собой, но дальше все опять пошло не так, как он рассчитывал. Выждав время, он вернулся на орбиту Зяби и, разумно отказавшись от посадки, вступил в радиопереговоры с архистарейшинами. Пришлось дожидаться, пока сонные туземцы внизу установят прямую связь. А когда связь была наконец установлена, Ларсен начал вежливо и траурно:

– У меня для вас плохие новости. Ваш кораблик погиб. Соболезную.

На том конце связи долго молчали. Потом дребезжащий старческий голос спросил:

– Как погиб?

– Трагически.

Неведомый старичок откашлялся, а когда вновь заговорил, Ларсен уловил в его голосе порцию яда.

– Я не спрашиваю, трагически или комически. Я спрашиваю о подробностях.

– Ушел в большой нырок там, где этого не следовало делать: в гравитационном поле вашей звезды. Кажется, у вашего корабля были проблемы: я зафиксировал ряд вспышек. Предполагаю, что он попал в метеоритный рой, и экипаж запаниковал. Вместо маневра командир предпочел уйти в гиперпространство. – Ларсен скорбно помолчал.

Кажется, слово «гиперпространство» ни о чем не говорило собеседнику.

– Ну так что же? – долетел ответ. – Как ушел, так и вернется.

– Вряд ли. – Ларсен изо всех сил старался, чтобы нотки злорадства не проникли в его голос. – Даже я предпочитаю обходиться без таких рискованных затей, хотя у меня старый и опытный корабль. Ваш же, извините, еще младенец. Войти-то в гиперпространство он войдет, но может и не выйти. Или выйдет где-нибудь в районе Туманности Треугольника либо еще дальше, где у корабля нет никаких навигационных привязок…

– И что же? – с некоторой тревогой, заставившей Ларсена внутренне возликовать, осведомился старикан.

– На месте правительства Зяби я бы не ждал возвращения вашего кораблика.

– Почему? – Либо старикашка был тугоухим, либо просто глупым. Либо и то и другое сразу. На секунду-другую Ларсен даже растерялся.

– Потому что трудно ожидать езды от самодвижущегося экипажа, который утонул в болоте, – решил он использовать метафоры, понятные аборигенам. – Нельзя также ждать скорого возвращения человека, заброшенного в эти ваши… Дурные земли. Пожалуй, его возвращения вообще не стоит ждать. Я понятно объясняю?

На сей раз Зябь долго молчала. Ларсен внутренне торжествовал.

Оказалось – рано. Радио вновь ожило голосом Сысоя – того самого архистарейшины с цыплячьим пухом вместо волос, которого Ларсен ненавидел сильнее прочих.

– Так что там случилось с «Топинамбуром»? – Сысой был деловит и, кажется, нисколько не встревожен.

Ларсен повторил рассказ, не скупясь на черные краски и понятные туземцам метафоры.

– Ну и что же? – бесцветным и бесстрастным голосом спросил Сысой.

– Как – что? Зябь осталась без корабля, вот что.

– Правда? – На сей раз Ларсену почудилась ирония.

– Можете подождать лет этак с тысячу, проверить, – не остался он в долгу.

Сысой молчал совсем недолго.

– Как я понимаю, ты опять хочешь навязать нам свои услуги?

– Ты правильно понимаешь, – ухмыльнулся Ларсен.

– Ну а если «Топинамбур» вскоре объявится где-нибудь?

– Блажен, кто верует.

Сысой опять немного помолчал.

– Спуститься на планету не желаешь? – спросил он вдруг.

– Зачем?

– Странный вопрос… Обсудить условия контракта.

– В тюрьме? – С коварством представителей примитивных цивилизаций Ларсен сталкивался не впервые. Их мстительность также была общеизвестна.

– Как же ты собираешься подписать контракт, если не намерен садиться на планету, а у нас нет средств, чтобы подняться к тебе? – ехидно осведомился Сысой.

– Взаимные гарантии мы обговорим позже, – отмахнулся Ларсен. – Сейчас важно достичь принципиального согласия.

Осознав, что Ларсен оказался кем угодно, только не простофилей, Сысой не выказал никаких эмоций.

– Об этом стоит подумать, – заявил он.

– Ну, думай, – великодушно разрешил Ларсен. – Только недолго. Я не могу вечно околачиваться в вашей глуши. Сколько времени нужно Совету на размышление?

– А сколько, ты сказал, нам нужно времени, чтобы проверить твои слова? Тысячу лет, кажется? Время у нас есть.

Осознав, что над ним издеваются, Ларсен тихонько зарычал. Ну, им же хуже! Туземцы будут наказаны. Когда этот их Совет окаменелостей, подергавшись туда-сюда и поняв, что у него нет иного выхода, кроме как принять условия Ларсена, сдастся, наступит миг торжества. Вот тогда и придет пора отмщения. Этого Сысоя – назначить старшим подметалой… Нет, младшим. Можно даже не требовать включения данного пункта в договор – это выйдет само собой. Не в Совете же сидеть такому олуху!

Мысль грела.

Не особенно разозлившись и совсем не расстроившись (тот, кто склонен расстраиваться по всякому пустяку, не должен идти в вольные вербовщики – его жизнь станет адом), Ларсен прервал связь. Ничего еще не потеряно, а просто отложено; старикашки – народ неторопливый. Им бы спешить, пока еще живы, а они почесываются. Ну, ничего. Нужно всего лишь дать архистарейшинам время подождать добрых вестей и не дождаться их…

Всякую ночь туземцы Зяби могли видеть корабль Ларсена в виде яркой звезды, уверенно бредущей по черному небу. Ларсен не спешил. Корабль жаловался на недостаток инсоляции, а главное, на нехватку материи, и Ларсен временами снижал орбиту, чтобы тот подкормился атмосферой Зяби. Шли дни. Туземцы не выходили на связь, но видели, что Ларсен все еще здесь. Пусть привыкнут. Когда он внезапно и без предупреждения покинет их – само собой, на время, – им будет не хватать ползущей по небу звезды, они почувствуют себя одинокими и заброшенными, и тогда в их заскорузлые души вползет неприятнейший холодок неуверенности. После этого разговаривать с ними будет не в пример легче. Психологическая осада – долгий и нудный, но достаточно верный путь к успеху.

Дав туземцам попривыкнуть к ползущей звезде, он бросил корабль к системе LX90 – одному из своих излюбленных местечек, где рассчитывал выждать необходимое время, а заодно разузнать последние новости. Расстояние до системы было порядочное, время в пути тоже не маленькое, но Ларсена это не тревожило: пусть тревожатся зябиане, а не он.

Портовые кабаки, вероятно, существовали еще во времена финикийских мореплавателей. О финикийцах Ларсен ничего не знал и знать не хотел, зато побывал, наверное, во всех барах при космопортах двух десятков планет, куда любил время от времени наведываться. Текут тысячелетия, меняется техника, меняется оборудование в кабаках, и только суть их остается прежней. Велика ли бармену разница, на чем прибыл посетитель и какую среду рассекал во время своих путешествий, если он заказывает и платит? Бар, кабак, трактир, салун – разницы для томимого жаждой странника нет никакой, назови заведение хоть «Оазисом», хоть «Магнитом». Кстати, это крайне распространенные в Галактике названия.

Как ни хотелось ему промочить горло в компании других космических волков и послушать последние сплетни, куда важнее было прежде всего получить официальную информацию: кто кого завербовал и что вообще в империи делается. Официальная информация распространялась по каналам сверхсветовой связи. Корабль скачал и вывалил перед Ларсеном кучу новостей.

Просматривая их, Ларсен онемел. Планета Дар, о которой никто и не слыхивал, была завербована Зябью! Имперский Комитет по расширению принял заявку и одобрил ее! Сообщение пришло только вчера. Галактические координаты Дара указывали на район, куда ни один нормальный вербовщик не сунется, подобно тому как ни один нормальный рыболов не забросит удочку в отстойник при химическом комбинате. Это что же – дуракам везет?

Или они вовсе не такие уж дураки?

Вновь обретя дар речи, Ларсен дал волю словам и чувствам. Однако сколько ни бесись, толку не будет, а злость – хорошая штука, если дождаться ее перехода из горячей фазы в холодную. Дождавшись этого, Ларсен принялся размышлять.

Получалось неприятно, но интересно. Во-первых, кораблик зябиан не погиб и не был выброшен к черту на кулички. Как им это удалось – большой вопрос. Ну, допустим, везение… Это бывает. Проведя в баре несколько вечеров, Ларсен услыхал и кое-какие сплетни: вроде бы зябиане сперва попытали счастья на планетах достаточно развитых, но ни в какую не желающих присоединяться к империи, то есть впали в типичную ошибку новичков, – но затем… Кой черт понес их в темную туманность?

Ведь фермеры неумытые, грязееды! А поди ж ты: мало того что уцелели, так еще и обскакали лучших вольных вербовщиков Галактики! Что им помогло – интуиция? Везение? Снова, значит, везение? Сначала спаслись, затем провернули выгодную вербовку… Не много ли удачи на душу зябианского населения?

Ларсен запил и не просыхал неделю. Здесь не подавали дивный зябианский напиток под названием бу-хло, но кто хочет забыться, тому плевать на вкусовые пупырышки. В баре сплетничали о невероятной фортуне зябиан. Ларсен рычал. На восьмой день запоя, увидев приближающегося к нему по воздуху гигантского саблезубого кенгуролика, он заорал не своим голосом, швырнул в видение стул, был выведен на воздух и твердо решил: хватит пить.

Возвращаться на Зябь было бессмысленно. Может, вообще бросить к свиньям это дело?..

Чутье подсказывало: нет, еще рано. Похоже, зябиане поймали удачу за хвост и цепко держат. Тем хуже? Нет, тем лучше. Самое время стряхнуть этих лопухов с того хвоста и вцепиться в него самому. По возможности сделав так, чтобы лопухи больше никогда не увидели Зяби.

И для начала – найти в Галактике «Топинамбур».

Галактика велика, а корабль мал. Но все, что движется, оставляет следы. Умей видеть их – и найдешь.

Найденным это не понравится, как не нравилось многим, имевшим неосторожность заступить Ларсену путь. Но это их проблемы.

Сказать, что мы были окрылены после Дара, значит не сказать ничего. А самые большие крылья отрастил Ипат, потому что с нами была Илона, да только ликовал он лишь тогда, когда оставался один и думал, что его никто не видит, а в ее компании молчал, как по башке ударенный. Клянусь святым рельсом, не вру! Смешить-то это меня смешило, да только не очень нравилось. Я бы запретил командирам влюбляться, будь это возможно. Жаль, что это примерно то же самое, что запретить им болеть гриппом или какой другой хворобой. И не захочет человек болеть, а заболеет в самое неподходящее время. От того, чего надо избегать, всегда труднее всего отделаться, только не спрашивайте меня почему.

Первым делом мы выбрались из темной туманности, и тут с Илоной случилось что-то вроде припадка. У меня, представьте себе, совсем из головы вылетело, что она сроду не видела звезд, если не считать двух-трех самых ярких, едва-едва видимых простым глазом, да еще ихнего рыжего солнца. У нас на Зяби с этим попроще, хотя, конечно, лучше всего на них глядеть не с поверхности планеты, а из космоса. Но и с поверхности в ясную ночь тоже ничего. В общем, мы, зябиане, к звездам привычные.

Илона – нет. Как пошли сверкать звезды вокруг нас (а я еще сдуру сделал стенки корабля прозрачными, чтобы она всласть налюбовалась), так и началось. Сначала она онемела и сжалась, как воробышек, а потом набрала в грудь воздуху и давай визжать. Пришлось мне стенки затуманить, оставил только иллюминатор, чтобы она могла полюбоваться звездами, когда успокоится, но она не успокаивалась, пока я не зарастил иллюминатор так, что не стало видно даже места, где он был. Думаю: если наша гостья не в силах смотреть на звезды, то и не надо. Потом привыкнет. Или нет. Ну, вроде того как я не привык к воспитательным домам на Зяби, а к вольной жизни, наоборот, привык.

Поглядим, думаю. Если Илона не притерпится к звездам, то и останется нашей гостьей до поры до времени, а если притерпится – что тогда?.. А вот что: быть ей в нашем экипаже. Уж не знаю кем, но быть. Я-то совсем не против, только за Ипата тревожусь. Хотя, может, и Ипат со временем попривыкнет и перестанет деревенеть, чуть только увидит Илону.

Мы смотались на планету, обозначенную в каталоге как LX850, а по-человечески называемую Новым Тринидадом, и подтвердили факт вербовки Зябью Дара. Заявочный буй возле Дара – это, конечно, хорошо, но еще лучше, когда заявка прямым ходом отправляется со сверхсветовой скоростью в Комитет по расширению империи на Суррахе, а тебе по гиперсвязи приходит документ с печатью. Новый Тринидад – планета развитая, четвертый уровень пирамиды, тут у них со связью полный порядок. С нас даже не потребовали денег за передачу сообщения, потому что планета такого уровня по имперским законам обязана оказывать помощь всяким слаборазвитым, а поскольку мы не садились на планету, то и деньги наши остались при нас. Тысяча сто семь имперских кредиток. Сколько было, столько и осталось. По-моему, вышло очень неплохо, хотя Ной, я уверен, так не думал.

Зато мы видели, как взлетали с планеты корабли других вольных вербовщиков. Их было десятка два, и все они, как мы догадались, устремились к темным туманностям, которыми прежде брезговали. А там вон какие жемчужины попадаются! Ной даже усомнился: мол, не рано ли мы вылезли из того «угольного мешка»? Может, стоило поискать там другие обитаемые планеты? Да только Семирамида сразу оборвала его:

– Нет их там.

– Откуда ты знаешь?

– Просто нет, и все. Уж поверь.

– Откуда ты взяла это, спрашиваю?

– А я знаю? Чувствую, вот и все.

Ной начал язвить, и вышла у них с Семирамидой такая перепалка, что любо-дорого. Илона была у себя и не слышала, Ипат в их спор не лез, и я тоже. Предвидение – предмет темный, и чем меньше о нем рассуждаешь, тем тебе же лучше. Хотя оно существует, сам знаю. Однажды на Зяби я залез к одному фермеру в сад за спелой манговишней, и предчувствие у меня было самое дурное. Так и вышло: фермер был начеку, и убегать мне пришлось очень быстро. Я ему потом в сортир дрожжей кинул за то, что он не только здорово бегал, но и метко стрелял. Каменной солью.

Хорошо, что не пулей, а то кто бы с ним потом сквитался? Действие должно быть равно противодействию, так мне учитель говорил в том приюте, где я не по своей воле задержался аж на месяц, и это закон какого-то древнего мудреца… забыл фамилию. А если противодействия нет, то это, по-моему, нарушение закона, только полиция почему-то так не считает. Тоже мне, законники!

После Нового Тринидада мы смотались к одной звезде высоко над галактической плоскостью, потому что «Топинамбур» знал, что там есть населенная людьми планета, до сих пор не вошедшая в имперскую пирамиду. Там мы сразу поняли, что дело дохлое. Планета – вроде нашей Зяби, только раз в сто хуже. Ни заводов, ни фабрик, одни поля, и туземцы с бородами до пупа обрабатывают их мотыгами. Чужих при этом не любят и, не дав нам ртов раскрыть, гнались за нами с теми мотыгами, пока мы не укрылись в «Топинамбуре», а тот по моей команде выпустил облако такого газа, что длинные бороды местным очень даже пригодились – слезы утирать. Пока они плакали и сморкались, мы взлетели и только на орбите поняли: вот она, одна из тех планет, вербовать которые и опасно, и бесполезно. Ну что она даст Зяби? Какие там еще пять процентов? От чего? У них и торговли-то внешней нет, стало быть, нет и денег, а на что нам ихняя брюква, если у нас на Зяби своей завались? Словом, отбыли мы восвояси и не пожалели о том.

Ной потом сказал, что на эту планету до нас наверняка наведывались и другие вербовщики – с тем же результатом. Он еще сказал, что среди десятков тысяч обитаемых планет, пока еще не вошедших в имперскую пирамиду, девяносто пять из ста точно такие же. Ни за каким бесом они никому не нужны, а если и войдут когда-нибудь в пирамиду, то не раньше, чем через тысячу лет, когда немного разовьются, а мы столько времени ждать не можем.

Спорить с ним никто не стал. Звездолет подзаправился энергией возле местной звезды, и мы рванули к другой звезде, насчет которой «Топинамбур» имел сведения из категории непроверенных и, возможно, устаревших. Так оно и оказалось: мы нашли остатки колонии, заброшенные, наверное, еще при жизни Девятого пророка, но не нашли там даже котенка, не то что людей. То ли они все вымерли, то ли еще в стародавние времена перебрались куда-то – мы так и не поняли. Одни развалины построек. Жутковато там было, как в склепе. Пожалуй, я даже обрадовался бы, если бы кто-нибудь опять погнался там за нами с мотыгой, да только некому было гнаться. Мы убрались оттуда и опять-таки не пожалели.

А время шло. Нервничал уже не только Ной – начал нервничать и наш командир. До того мозги напряг, что даже перестал деревенеть при виде Илоны. Слетали мы еще к одной звезде, и опять зря. Тогда Ипат и говорит:

– Ну? У кого есть идеи?

Идея возникла только у Ноя, да и то старая: навестить какую-нибудь богатую планету и отпустить его в игорный дом. Ипат только взглянул на него из-под бровей, и Ной сразу заткнулся. Гляжу, наша скромница Илона тоже молчит, а Семирамида возьми и скажи, как будто это дело самое простое:

– Летим наугад.

– Это как – наугад? – спрашиваю я, потому что Ипат только заморгал, да и остальные молчат.

– К дьяволу ваши каталоги – вот как!

Вообще-то она сказала не «к дьяволу», а иначе, но я вам ее слов приводить не стану. Илона вспыхнула, а Ной только ухмыльнулся:

– Держу пари, что на всех планетах, входящих в каталог обитаемых миров, вербовщики уже побывали до нас. Да еще не по одному разу. Семирамида права.

– Я всегда права! – воинственно заявила наша сладкоголосая и даже руки в бока уперла в предвкушении свары, да только зря: никто в спор с нею не полез. Ипат озадачился и полез чесать пятерней затылок.

– Но ведь это… лети туда – не знаю куда, – прогудел он, сообразив, что к чему.

– Ну и что?

– Этак мы до скончания века будем летать от звезды к звезде, вот что, – рассудительно молвил Ипат, а я уже и сам прикинул, сколько нам придется странствовать наугад, прежде чем мы отыщем что-нибудь подходящее. Не в уме прикинул – уж очень большие числа получались, – а с помощью «Топинамбура».

– А как мы Дар нашли – не так, что ли?

– С Даром нам повезло, а тут… – Ипат замолчал, подбирая слова, да не на такую напал. Семирамида тотчас воспользовалась паузой.

– Там повезло и тут повезет!

Ипат только руками развел. А Ной спрашивает с интересом:

– Ну и куда же нам лететь, по-твоему?

Он мигнул мне, и я вывел прямо перед Семирамидой трехмерную карту Галактики. Ух, и красивая она! Красивая и грозная. Ядро такое яркое, что аж глазам больно, вокруг него этакое благородное сияние, вроде как нимб у святого, и от него отходят четыре гнутых рукава, а в них там и сям скопления звезд, как угольки в прогорающем костре. Зеленой точкой отмечено место, где мы находимся, а еще помечены Зябь, Дар и Суррах. Мне даже зябко стало, до чего все это далеко друг от друга. Однако вывел на карту все обитаемые миры из каталога – сразу в глазах зарябило, а кое-где эти точки слились в пятна. Тогда стало легче. Много все-таки миров освоили люди; кажется, куда ни плюнь – попадешь в обитаемую планету. Но это только на схеме так, а в действительности необитаемых планет в сотни тысяч раз больше, чем обитаемых… Не хочу об этом говорить. Мне не по себе делается, когда меня вынуждают думать о таких числах.

Семирамида тоже слегка опешила, но ненадолго. И когда Ной повторил вопрос, она возьми и ткни пальцем прямо сквозь Галактику:

– Вот сюда.

– Это почему?

– Это потому.

Больше она разговаривать не захотела, а я гляжу: мы находимся поверх галактического диска, а то место, куда она ткнула, – снизу. Да еще нужно пробираться кружным путем, огибая галактическое ядро, потому что все наставления по астронавигации, сообщенные мне «Топинамбуром», не рекомендуют звездолетам забираться в ядро, и сам корабль держится того же мнения. Ну ладно. Самое интересное, что Ной Семирамиду поддержал, Илона не имела своего мнения, а Ипат только кряхтел и страдальчески морщился. Я велел звездолету проложить оптимальный курс до выбранной точки, и он это сделал. Оказалось, что ничего страшного: всего-навсего триста одиннадцать часов с минутами, то есть примерно тринадцать стандартных суток. Я думал, будет больше.

И мы полетели.

Хорошая штука биозвездолет, а недостатков все равно не лишен. Ну да, все правда: и быстрый он, и какие хочешь удобства для тебя создаст, и вкусную пищу из космической пыли синтезирует. Семирамида, правда, бурчала, что эта космическая пыль все время хрустит у нее на зубах, да только выдумки все это. У некоторых воображение до того развито, что я удивляюсь, как они с ума не сходят. А Ной однажды заявил, что тот, кто стремится к чувственным удовольствиям, как залезет в такой корабль, так и не вылезет. Вместо путешествий по делам будет себе блаженствовать, пуская слюни и мыча от безудержного наслаждения. Мол, проще простого научить корабль исполнять любую прихоть, а уж если настроишь его так, чтобы он улавливал малейшие желания, мелькнувшие в твоей голове, и немедленно исполнял их, то все – пропал. Никогда больше не выйдешь из корабля, до самой смерти только и будешь делать, что наслаждаться. А уж когда биозвездолеты станут доступны всем и каждому, тут-то и придет конец человечеству.

По-моему, чепуха это. Никогда они не станут доступны. Биозвездолет не каждому правительству по карману, что уж говорить о простых людях. Ну, правда, бывают такие, как Ларсен, но я что-то не заметил в нем склонности к наслаждениям. Он-то как раз делом занят – грязноватым, но делом!

А недостаток «Топинамбура» вот какой: летишь на нем и скорости не чувствуешь. Ушел корабль в гиперпространство, вынырнул – звезды поменяли свои места, но все равно не движутся и до следующего нырка висят на месте, как приколоченные. Даже наслаждения от гиперпрыжка уже не чувствуешь – привыкли мы, что ли? То ли дело самодвижущаяся повозка у нас на Зяби! Мчишься на ней, и чаще всего мчишься быстро, потому что кто-нибудь за тобой гонится, кусты вдоль дороги так и мелькают, куры и слоны от колес шарахаются, движок тарахтит, бренчит кузов, и каждую колдобину пятой точкой чувствуешь. Вот она – скорость! Вот он – азарт!

Хотя, может, это я просто придираюсь.

Ничего с нами за тринадцать суток не случилось. Правда, на пути нам пришлось еще раз подзаправиться, но это оказалось делом быстрым: «Топинамбур» нашел нейтронную звезду и за какой-нибудь час прямо-таки обожрался излучением. Я хотел было взглянуть на этакое диво, но корабль дал мне понять, что не может сделать стенки прозрачными, не может даже организовать мне иллюминатор, потому что излучение звезды поубивает весь экипаж, а порядочный корабль должен его беречь. Он согласился только показать мне, что происходит снаружи, на экране и исключительно в оптическом диапазоне – меня и то пробрало до самых печенок. Я весь покрылся мурашками и велел больше не показывать. Тем временем Ипат с Ноем затеяли спор о том, следует ли считать «Топинамбур» уже совсем взрослым или нет; один упирал на то, что существо, произведшее на свет хотя бы одного потомка, является отцом (или матерью, это все равно), а значит, оно уж точно взрослое, – другой бубнил, что не надо сравнивать почкование с родами, и ссылался почему-то на кенгуроликов. Мне было начхать. Называй как хочешь, главное, не заставляй корабль почковаться каждую неделю и не гоняй по Галактике без отдыха и корма, вот и все.

Потом Ипат начал вслух думать да гадать, скоро ли мы найдем обитаемую планету и какие люди-человеки на ней окажутся. По-моему, все это он делал ради Илоны. А Ной возьми, да и скажи:

– Если опять рассчитываешь на везение, так это зря.

– Почему это? – спросил Ипат.

– Я уже говорил тебе почему. Потому что место на девятом уровне пирамиды – это не то, о чем мечтает порядочное правительство. Кстати, и непорядочное тоже… Эх, жаль, я тогда мало врезал Ларсену!

– За что?

– За то, что он поздно явился на Зябь.

Кому что, а Ною – это.

– А вообще, – сказал он, мечтательно зажмурившись, – умнейший человек изобрел имперскую пирамиду. Только так и надо. Теперь шевелятся даже те, кто по уши мохом зарос. А куда им еще деваться? Поспешай, а не то обойдут. И правильно. Тот человек гением был. Правильно понял: никакая экономическая система не будет жизнеспособной, пока не научится эксплуатировать человеческий эгоизм.

Ипат ничего не понял, только лоб зря наморщил, а Илона заморгала и спрашивает:

– Ты ведь шутишь, да?

– И не думаю.

– Значит, ты все еще больной? – Гляжу, у Илоны в глазах тревога пополам с сочувствием.

– А как же Дар? – подначила Ноя Семирамида, и очень хорошо сделала, потому что видно было: сейчас Ной сморозит что-нибудь обидное для Илоны, а Ипат не таков, чтобы позволять кому бы то ни было обидеть ее.

– Ну, Дар… – сморщился Ной. – Дар – это исключение. Клоны.

– Какая разница? Тоже ведь люди.

Тут Ной догадался взглянуть на Ипата и сразу понял, что слово – серебро, а молчание – золото. Делиться с нами своим мнением о клонах он не стал. Так Семирамида и вышла победительницей в этом споре.

В конце концов мы прибыли в ту точку, что указала нам наша сладкоголосая. Звезд тут было немного, не сравнить со звездным небом Зяби, а «Топинамбур» вдобавок почему-то считал, что у большинства из них нет твердых планет. Я решил, что ему виднее, и приказал лететь к ближайшей звезде, у которой, по его мнению, могут быть твердые планеты в этой… как ее… зоне обитаемости. Вечно я забываю некстати эти научные слова, но потом некоторые их них все-таки выскакивают из меня – значит зацепились в голове за что-то, сидят внутри. Есть слова с большими крючками, они цепляются сразу и застревают в голове навсегда, а есть слова вообще без крючков – эти пролетают сквозь голову со свистом, как маслом смазанные, и уходят восвояси. Среди научных слов таких бескрючковых сколько угодно. Помнит их, наверное, только тот, кто выдумал.

Мы добрались до первой звезды, указанной «Топинамбуром», только ничего возле нее не нашли – одна планета вся обледенела, а другая оказалась горячей, как печка. Полетели к другой звезде, а там еще хуже: нормальных планет вообще нет, только астероиды. У третьей звезды вроде нашлась подходящая планета, да только бескислородная, на ней только микробы жить могут, да и то не всякие, а вербовать микробов я не охотник. Короче, повторялось то же самое, что с Даром – его-то мы тоже не вдруг нашли. Подумал я, подумал, да и выложил перед Семирамидой составленный «Топинамбуром» список перспективных звезд в этом районе.

– Ткни пальцем.

– Это зачем? – спрашивает.

– Тебе трудно, что ли?

Она ткнула в номер семь – говорит, это счастливое число. Мы и полетели к седьмой звезде в списке, пропустив четвертую, пятую и шестую.

Еще на подлете стало ясно: здесь что-то есть. Вернее, не что-то, а кто-то. Планета вне каталога, но населена: в оптику видны города, и не сказать, чтобы совсем маленькие. Самый большой не уступает нашим Пупырям. По сравнению с городами на развитых имперских планетах или, скажем, на Даре это просто захолустные селения, но нам-то разве много надо? Если мы завербуем планету вроде Зяби, то все равно выйдет польза.

К тому же корабль доложил: по предварительным данным, на планете можно ожидать больших запасов минерального сырья, а это уже кое-что, главное, чтобы было кому их разрабатывать. Я и сам видел с орбиты: внизу много горных систем, и не важно, что часть из них старые и разрушенные, – звездолет объяснил мне, что это даже лучше: стало быть, рудные богатства лежат неглубоко под поверхностью.

Однако радиосигналов с планеты не поступало никаких, и тут наши заспорили, что это означает: то ли туземцы уже научились не разбазаривать энергию как попало, то ли вообще забыли, что такое радио и телевидение. Спорили долго, да так ни до чего и не договорились. А я в спор не лез и думал о своем. Почему, думаю, так получается, что мы дергаемся вслепую туда-сюда и ничего не находим, а Семирамида только ткнет пальчиком с наманикюренным ногтем – и почти сразу мы находим обитаемую планету? Вот почему, а?

Думал я, думал, а потом отозвал в сторонку Ипата, велел кораблю сделать вокруг нас звукоизоляцию, да и говорю:

– Сысой – умный.

Ипат не стал спорить – наоборот, горячо поддержал, а сам глядит на меня и не понимает, зачем я затеял этот разговор.

– Да нет, не то я говорю, – продолжаю я. – Он не просто умный старик, Сысой Кляча. Он умнее, чем мы о нем думали. Вот ты, например, ломал голову над тем, для чего нам в экипаже Семирамида?

– Ну как для чего… – басит Ипат. – Она эта… покоенарушительница. И как раз нужной категории.

– Так-то оно так, – говорю, – а ты сообрази: сколько времени торчал на Зяби Ларсен? Сколько времени архистарейшины подбирали кандидатов в экипаж? Уж точно не меньше недели, а то и двух. Как ты думаешь, сколько за это время на Зяби случилось покоенарушений второй категории? Уж точно не четыре, а куда больше!

Ипат задумался.

– Ну, – сказал он наконец, – может, взяли тех, кто оказался поближе к столице…

– Меня тоже? Из Земноводска этапировали, между прочим. Не ближний свет.

– Ну? – пробубнил Ипат. – Что ты этим хочешь сказать-то?

– А то, что нас подбирали не просто так. Это я только сейчас понял. Все думал: зачем нам Семирамида? Ну, дурная же баба, даром что сладкоголосая. А вот зачем: Сысой как-то, уж не знаю как, понял, что она умеет… ну, предчувствовать, что ли. По-научному это называется интуицией. Вот и получается: ты – самый старший, самый осторожный и вообще правильный мужик, тебя надо сделать командиром, меня – пилотом, потому что мне это нравится и еще потому, что росту я мелкого, мне сподручнее объезжать корабль, пока он еще мал, Ной – жулик, а значит, переговорщик из него выйдет хоть куда, ну а Семирамида – навигатор. Гляди, как все сходится.

Ипату, конечно, понравилось, что я его назвал правильным мужиком, похвалу все любят, а насчет его дремучести я, понятное дело, и не заикнулся. Но тут он показал, что не очень-то дремуч; во всяком случае, здравый смысл ему не изменил.

– Ну, Семирамида – ладно… – говорит. – Может, ты и прав. А Ной? Жулик он, а не переговорщик. Жуликом был, жуликом и состарится.

– В узде его надо держать, – отвечаю. – Сысой в этом смысле на тебя надеется, я уверен. А еще могу спорить, что насчет пользы от Семирамиды Ной давным-давно догадался, только молчит.

Ипат задумался, но очень ненадолго.

– Морду ему опять набить, что ли?

– Зачем морду? Не выпускать из корабля до поры до времени – и хватит с него. Сами пойдем на переговоры. Может, сами и справимся.

– А Илону возьмем? – спросил Ипат. Как будто я командир, а не он.

Тут уже мне пришлось задуматься. Взять Илону – Ипат при ней будет робеть и неметь, а на переговорах это вредно; не взять – Ной, чего доброго, замыслит какую-нибудь комбинацию и начнет пудрить мозги дарианке, а она чистая и добрая, как дитя. Нет, думаю, так совсем не годится.

– Возьмем.

Ипат расцвел, и мы пошли на посадку, выбрав место вблизи самого крупного местного города. Нашли какой-то пустырь, на него и сели. Пока садились, я заметил, что самые крупные здания в городе двух типов: квадратные башни и ступенчатые пирамиды, – и велел «Топинамбуру» стать квадратной башней с пирамидой наверху и цвет поменять, чтобы не сильно выделяться. Пусть, думаю, местные от нас не слишком шарахаются. Ну, стоит посреди пустыря дом, и что тут странного? Только то, что вчера его не было?

Поудивляются и перестанут. Это все-таки лучше, чем огорошить туземцев чем-нибудь совсем непривычным.

– Эклектика, – заявила Семирамида, когда я объяснил нашим, на что теперь похож корабль.

Ей сказали, чтобы не умничала.

Ной попросился выйти, чтобы посмотреть на корабль со стороны, только я ему это устроил иначе: «Топинамбур» вырастил стебель длиной с пожарную кишку и выдал нам свое изображение. Ной даже виду не подал, что разочарован.

– А ты обнаглел, – сказал он мне вроде бы с одобрением и больше ничего не сказал.

Корабль тем временем произвел анализ воздуха и почвы – кислорода маловато, азота и углекислоты, наоборот, многовато, но в целом жить можно. А если и есть на планете такие микробы, которых он при первом анализе не обнаружил, то это не беда: никакой микроб не убивает сразу, а «Топинамбур» нас в два счета вылечит. Продеремся сквозь кисель и разом выздоровеем. В смысле, выздоровеют те, кто пойдет на переговоры, то есть я, Ипат и Илона.

Только никуда мы не пошли, а сидели и ждали, когда местные сами к нам заявятся. Ждать пришлось недолго: глядим – из города к нам валит целая процессия. Вроде люди. Одеты в какие-то балахоны белого и желтого цветов, причем белобалахонники держатся отдельно от желтобалахонников, так что можно считать, что к нам движутся две процессии, а не одна. Бок о бок идут и не смешиваются.

При этом еще и машут ветками каких-то растений. Я сначала подумал, что они этак от комаров отмахиваются, а «Топинамбур» решил, что я ему мысленно задал вопрос, и доложил: в пределах чувствительности его внешних рецепторов никаких комаров, а равно слепней и мошек не обнаружено. А потом я сообразил, что ветки не из-за комаров, а из-за нас. Вроде как знак почтения.

На Даре нас приветствовали как дорогих гостей, а здесь сразу начали почитать, хотя мы им еще ни одного слова не сказали. Это что-то интересное!

– Дикари, – сразу определил Ной и скривил рожу, а Ипат велел ему заткнуться.

Тут обе процессии приблизились настолько, что уже можно было и лица разглядеть. Что-то в них было не так. Я взял, да и приблизил изображение. Семирамида как глянула, так и онемела, только ненадолго. А потом как завопит во всю мочь:

– А-а-а-а-а-а-а!..

Ей-ей, это было хуже механической сирены, когда полиция за кем-нибудь гонится или пожарные спешат на пожар. Хоть уши затыкай. Илона и заткнула, а я стерпел. Потому, может, и не заорал сам. А было с чего заорать.

Ну, что физиономии у туземцев синеватые, это еще полбеды. А вот что у них по три глаза, уши-лопухи и носы вытянуты трубочкой, ни дать ни взять слоновьи хоботы, да еще отороченные какой-то бахромой, – это уж чересчур. Когда туземцы подошли совсем близко, то стало видно, что у них еще и туловища коротковаты, а руки и ноги, наоборот, длиннее, чем нужно, поэтому все они смахивали на каких-то насекомых. Если бы к нам приближался один такой урод, то еще ладно, у нас численный перевес, но их было с полсотни, так что мне стало малость не по себе. Не сразу и вспомнил, что внутри корабля нам ничего не грозит.

Приблизились они и разделились – белобалахонные пошли обходить «Топинамбур» слева, а желтобалахонные – справа. Галдят что-то, ветками машут, синие руки к кораблю протягивают, однако не трогают и вообще держат дистанцию. Потом гляжу – белобалахонники все разом пали на колени и давай кланяться как заведенные, а те, что в желтых балахонах, помедлили и тоже опустились на колени, только уже не так дружно. Мы молчим. Они видят, что ничего не выходит, и давай петь. Хором поют, слаженно, а ничего не понять. Вдобавок не все они поют – некоторые дудят в свои хоботы, изображая музыку, только лучше бы они помолчали – слов и так-то не разобрать, а с их дудением и подавно. Илона наморщила лоб и сказала, что вроде улавливает знакомые корни слов, только все равно перевести ничего не может.

Ну а корабль-то на что?! «Топинамбур» задумался и высказал предположение: это даже не староимперский искаженный язык, как на Даре, это и вовсе один из доимперских! Что ни говори, а древность невообразимая. Я говорю вслух:

– Перевести можешь?

– Попытаюсь, – ответил корабль и понес что-то насчет лексических единиц и прочих премудростей, в которых никто из нас ни бум-бум. Когда он закончил, я ему:

– А теперь переведи то, что ты только что нам сказал.

Пауза. Затруднился «Топинамбур».

– На какой язык перевести? – спрашивает он.

– На понятный.

– Язык обитателей этой планеты подвергся существенным изменениям. С вероятностью 99,2 процента можно предположить, что эта планета не имела связи с внешним миром как минимум на протяжении последних восьми тысяч лет.

Ничего себе, думаю.

– А кто они вообще? Люди?

– Люди. Предполагаю, что их предки предпочли не терраформировать планету, а приспособиться к ее условиям при помощи методов генной инженерии.

Со словом «терраформировать» у меня вышла заминка, но я примерно понял, что это такое. А вот с людьми… Ну ладно. Если эти синемордые – люди, то пусть считаются людьми, мне не жалко. А я было подумал, что мы нашли каких-то нелюдей. С людьми все же проще… хотя, конечно, смотря на кого нарвешься.

А синемордые все поют и ветками в такт пению машут. Мы в ответ ни гу-гу. Мол, чего к нам привязались? Ну, здание стоит. Большое. Возможно, красивое. И кому какое дело, что оно не было построено, а само прилетело? Синемордые все равно поют. «Топинамбур» времени не теряет – изучает их язык, вылавливает по крохам какие-то там реликтовые лексические единицы и пытается по ним догадаться о смысле песенки. Когда он сказал, что «это гимн», я уже и сам понял, что гимн. Торжественный. В нашу честь.

Мы заспорили, но в конце концов решили сидеть тихо и посмотреть, что они еще вытворят. Допели они один гимн, помолчали, переглянулись и давай петь другой. «Топинамбуру» того и надо, чтобы понять их язык и научить ему нас.

Долго они пели, похрипывать начали. Притронуться к «Топинамбуру» ни один не посмел. Когда солнце село, часть синемордых потащилась обратно в город, а некоторые остались. Вскоре из города прибыл небольшой караван – с полдесятка навьюченных тюками животных с погонщиками, – и шагах в сорока от нас очень быстро возникли шатры. Сами же погонщики их и поставили. Все они были без балахонов, просто в штанах и рубахах, некоторые босиком, а вообще-то ребята расторопные. Раз-два – и в свете костров возник лагерь для белобалахонников. Желтые балахоны оказались не столь проворны, но к утру и у них уже стояли два шатра и мангал. Друг друга желтые и белые как бы не замечали, да и непрозрачный «Топинамбур» оказался как раз между двумя лагерями и мешал видеть.

– Эге! – сказал Ной. – Да тут у них, похоже, две партии. Любопытненько!

И в глазах его зажегся знакомый огонек. Э нет, думаю, разговаривать с местными ты не будешь и наружу не выйдешь, не мечтай даже.

Утром из города еще народ подтянулся, в том числе верхом на животных. Звери толстые, почти без шерсти, на коротких ногах, ходят медленно и смахивали бы на больших свиней, если бы не крохотные головы. У нас на Зяби на таких тушах не ездили бы, а выращивали бы их на мясо. Даже Ипат заинтересовался, хоть и предан всей душой своим кенгуроликам. Ну а я больше внимания обращал на людей, если так можно назвать этих синемордых.

Гляжу и вижу: тут у местных не только две партии по цвету балахонов. Я уже говорил о третьих, которые без балахонов, а в штанах и рубахах, большей частью драных. Этих третьих балахонники, по-моему, вообще за людей не считали: я сам видел, как желтобалахонник огрел одного хлыстом, а тот только взвизгнул, а сдачи не дал. Наоборот, кланяться начал. Словом, я понял, что рубашечники здесь не котируются. Самая низшая человеческая порода.

Потом балахонники выстроились двумя шеренгами, как вчера, белые отдельно от желтых, и снова начали петь. Рубашечников отогнали. Пение продолжалось, пока солнце не взобралось почти в зенит. Жарко туземцам, а терпят. Пот по синим лысинам струится. Хотя это белобалахонники все поголовно лысые, а среди желтобалахонников встречаются и лохматые… Много чего они спели – и вчерашние гимны, и новые, каких мы еще не слыхали. Ну, «Топинамбуру» того и надо.

В полдень они сделали перерыв. Один желтобалахонник заспорил о чем-то с белобалахонником на нейтральной территории. Уж как они руками махали и хоботами трясли! Орут друг на друга, а «Топинамбур» слушает. Мы тоже, только мы ничего не поняли, а он и говорит:

– Планета называется Хатон. Колонизирована более десяти тысяч лет назад. После Первой Галактической войны индекс развития местной цивилизации всего за одно столетие рухнул сразу на восемнадцать пунктов… что соответствует мезолиту. К настоящему времени индекс поднялся на три пункта, что соответствует рабовладельческому строю с царем-божеством, аристократией и влиятельной кастой жрецов. Продолжаю анализ…

– Стоп! – кричу. – А эти в белых балахонах – кто?

– Служители местного религиозного культа.

– Попы, что ли?

– Точнее, жрецы.

– Ага… А в желтых?

– Аристократия.

– А в драных штанах – рабы?

– Рабы и простолюдины.

– Ясно. А нас они кем считают?

– Богами. Или, возможно, посланцами богов.

Все наши это слышали. Ной захихикал. Ипат открыл рот и заморгал, да и было с чего – к роли бога он себя не готовил, я-то уж знаю. Семирамида с Илоной дружно фыркнули.

По-моему, только один я приободрился.

Чего у Вселенной предостаточно, так это времени. У людей его меньше.

Разрастается и процветает империя, рыщут по Галактике тысячи вербовщиков, а завербованные сначала хватаются за головы, поняв, во что их втянули, порой устраивают внутренние беспорядки и меняют правительства, а затем – куда деваться-то! – принимаются изо всех сил тянуть вверх экономику и в свою очередь летят кого-нибудь вербовать. Все спешат, норовя обставить других, а кто не спешит, тот неудачник и патентованный болван. Оживают старые колонии, а кое-где возникают и новые. Да еще мотается туда-сюда Ларсен, разыскивая повсюду следы «Топинамбура», несущего в себе лопоухих везунчиков с Зяби. А «везунчики» – сидят на Хатоне и ждут.

Истекло двое суток – местных суток, не сильно отличающихся продолжительностью от стандартных имперских. За это время вокруг корабля не произошло больших изменений, ну разве что певчие совсем охрипли, а зеленые ветки, что они держали в руках, – завяли. На вторую ночь случилась драка между желтыми и белыми балахонами: двое желтых едва не оторвали хобот одному белому, тот возопил о помощи, и скоро свалка стала всеобщей. Впрочем, недолго: до туземцев, по-видимому, дошло, что негоже так вести себя подле спустившегося с небес божества, и, потирая побитые физиономии, желтая и белая рати разошлись, продолжая, однако, осыпать друг друга оскорблениями. В эту ночь «Топинамбур» существенно пополнил свой словарный запас и утром объявил, что уже способен вести с местными разговор на несложные темы.

– А вербовка – несложная тема? – удивилась Семирамида.

– Да что в ней сложного-то? – пренебрежительно махнул рукой Цезарь. Ной лишь скосил на него глаза и смолчал: мальчишка уже чувствовал себя чуть ли не небожителем и определенно нарывался.

– Хотелось бы поговорить с ними о добре, о совести, о мудрости, – размечталась Илона. – А то как в историческом кино о Земле Изначальной: рабы, господа, жрецы… Жертвоприношений нам тут еще не хватало!

И накаркала ведь: не успело солнце подняться повыше, как из города прибыла еще одна процессия, сплошь белые балахоны. На тележке привезли деревянные, украшенные резьбой козлы, на них с великим почтением взгромоздили плоский камень с углублением посередине.

– Это чего такое? – удивился Ипат.

– Наверное, алтарь, – объяснила Илона. – Я в кино видела.

– А-а, – протянул Ипат. – Ясно. Только у нас на Зяби в церкви Девятого пророка алтари другие. У нас они… – Он замолчал, не в силах описать, и лишь потом просиял, сообразив: Илона ему ответила! Она с ним разговаривает, причем дружески!

Из клетки извлекли что-то вроде белой птицы. Рассмотреть как следует ее не удалось, но Семирамида потом утверждала, что у твари было четыре крыла, а Цезарь настаивал на шести. Самый внушительный на вид белобалахонник, по всему видно – главный жрец, поднес птицу к алтарю, подержал над камнем, выкрикивая нараспев какие-то слова, после чего одним быстрым движением невесть откуда взявшегося ножа снес птице голову. Илона ахнула. Жрец подержал обезглавленную тушку над алтарем и, когда углубление в камне наполнилось кровью, взял в руку нечто вроде малярной кисти, окунул ее в кровь и с самым торжественным видом окропил «Топинамбур».

– Это не просто алтарь, – пробормотала потрясенная Илона. – Это жертвенник. Это они нам принесли жертву. Фу-у…

А Цезарь, как видно, отдал «Топинамбуру» мысленный приказ, поскольку тот сразу заговорил:

– Анализ биологических образцов закончен. Существо, которому принадлежат данные образцы, не имеет известных мне аналогов в животном мире и не относится к видам, имеющим земных предков…

– Ладно, ладно, – проворчал Ной. – Без тебя ясно. Местная птичка. Замолкни.

– А туземцы? – заволновалась Семирамида. – Может, они тоже?

– Что тоже? – спросил Ипат.

– Ну… тоже не потомки людей?

– Корабль утверждает, что потомки, – запальчиво возразил Цезарь. – Спорить с ним будешь?

– Да? Утверждает? А откуда ему знать? Из слов? Ты сам-то словам всегда веришь?

Семирамида еще не вышла из себя, до этого пока было далеко, но визгливые нотки в голосе певицы различались на слух вполне явственно.

– Да ладно, ладно, – примирительно сказал Цезарь. – Будет тебе биологический образец. Человеческий.

– Это когда они человеку голову снесут? – с ядом спросила Семирамида.

Илона ойкнула.

– Когда кто-нибудь из них прикоснется к кораблю, – важно объявил Цезарь. – Ну или плюнет, например. Кораблю этого будет достаточно, он сам так сказал.

– Я не слышала. Тебе, что ли, сказал?

– А то кому же.

– Не желаю я, чтобы в нас плевали! – Семирамида повысила голос. Ей явно хотелось разрядиться, доведя себя до истерики, а экипаж – до скандала.

Ной внезапно захихикал.

– Это ты что?.. Это ты на кого?.. – Певица уперла руки в бока. – Да ты знаешь, кто сам?..

– Не о том думаете, – сказал Ной. Он все еще имел насмешливый вид, но говорил серьезно. – Птички, люди, образцы… Вы лучше подумайте, чем этот самый Хатон будет расплачиваться с Зябью. С каких таких сумм мы получим свои проценты? Вот о чем вы подумайте…

– А что? – спросил Ипат.

– Ты думай, думай.

– Ну… – протянул Ипат, – вроде богатая планета… Дикая только…

– Дальше.

– Что «дальше»?

– Никак не сообразишь? Ладно, сам скажу. Мы тут зря время теряем, потому что все вы дураки, ясно вам? Обрадовались – боги вы этим синерожим! Небожители! Сопли утрите. Да чем этот мир будет платить Зяби свои пять процентов суммарного дохода – об этом вы подумали? Какой доход может быть у такой планеты? Экономики, считай, нет, внешней торговли вообще нет никакой. Минеральные ресурсы? Ну да, тут они есть, только в империи они тыщу лет как не котируются. «Топинамбур» уже показал вам, что ему ничего не стоит переработать какую угодно дрянь в какой угодно металл. Ну? Есть еще идеи?

– А у тебя, как я погляжу, есть, – набычившись, сказал Ипат.

– У меня-то есть, да, боюсь, тебе они не понравятся.

– А вдруг понравятся?

– Говорю же, нет.

– А по шее хочешь? – засопел Ипат. – Давай выкладывай.

Ной вздохнул и картинно развел руками: мол, я не хотел, меня вынудили.

– Рабы, – сказал он, косясь на дарианку. – В Галактике есть несколько планет с рабовладельческим строем, там рабы в цене. А эти синерожие иного и не мыслят. Рабов у них сколько угодно, могут поделиться. «Топинамбур», когда еще немного подрастет, сможет вырастить большой жилой контейнер и перебрасывать по нескольку сотен рабов за рейс…

– Замолчи! – крикнула Илона.

– Молчу, молчу… – дал задний ход Ной. – Вы все умные, а я недавний душевнобольной, где уж мне с вами тягаться. Это просто шутка была. Неудачная шутка.

Никто ему не поверил.

– Я просто не вижу, чем эта планета может быть полезна Зяби, – продолжал Ной. – Предложите сами, а я послушаю…

– Биологические материалы, – быстро сказал Цезарь.

Ной презрительно расхохотался.

– Ты сначала найди такой материал, чтобы он мог представлять коммерческий интерес хоть для кого-нибудь в Галактике, а потом уж рот раскрывай. Лет десять искать будешь.

– Изделия народных промыслов, – сказала Илона.

Ной только скривил рожу.

– Песни, – заявила Семирамида. – Один из вчерашних гимнов был ничего себе. Ти-ри-ри-ра… бум-бум!.. Хотя, конечно, варварская музыка…

Один Ипат ничего не сказал. Собрав лоб в морщины, он думал. То ли над словами Ноя, то ли над тем, не следует ли еще разок поучить жулика уму-разуму.

– Итак, – усмехнулся Ной, – больше нет идей?

– А эти чем плохи? – крикнула Семирамида.

– Для тебя, может, и хороши, а для меня плохи, – отрезал Ной. – Не для того я подписывался на это дело, чтобы вернуться на Зябь нищим.

– Знаю я, для чего ты подписывался: чтобы тебя не упекли в Дурные земли!

– Не упекли бы. Никого бы из нас не упекли. Пугали только.

– Пугали? Ты так думаешь? Ну, давай вернемся на Зябь, высадим тебя там и посмотрим, куда архистарейшины тебя законопатят… Хочешь?

– Тихо! – Бас Ипата перекрыл голоса спорящих. – Гляньте-ка…

Сквозь прозрачные изнутри стенки корабля стало видно, как среди белых балахонов возникло движение. По-видимому, жрецам стало ясно, что птичья жертва небожителями не принята. Подрагивая хоботами они посовещались, затем два дюжих белобалахонника схватили первого попавшегося туземца из числа стоящих сзади и, завернув ему руки за спину, потащили сквозь расступившуюся толпу к алтарю. Схваченный туземец разок дернулся, но его держали крепко. Жрецы опять затянули гимн.

– Ой! – тоненько подала голос Илона. – Ой, мама! Они и его тоже?.. Человеческая жертва?!

– Если только он человек, – цинично ухмыльнулся Ной.

– Замолчи, недолеченный! Смотрите, они же убьют его!.. Сделайте же что-нибудь!

– Что сделать? – спросила Семирамида.

– Не знаю! Придумайте что-нибудь!

Ипат дернулся. Ради Илоны он бы горы свернул и реки выпрямил, но придумки были не по его части.

– А чего тут думать? – прорезал наступившую тишину мальчишечий голос Цезаря. – Выйдем как боги и заберем к себе этого типа живьем. Делов-то… Кстати, расспросим. На что богам дохлый туземец? Живой интереснее, а жертва все равно та же самая. Они принесли нам жертву – мы ее приняли, и все довольны. Пускай жрецы попробуют помешать – живо узнают, как спорить с богами. Ипат, это для тебя работа, ты у нас самый внушительный. В случае чего пугни их, а?

– Пугну, – прогудел насупившийся Ипат, решительно засучивая рукава. – Я их так пугну, что они у меня неделю лежать и охать будут…

– Э! – вскричал обеспокоенный Цезарь. – Ты что, драться с ними хочешь?

– С убийцами? Да с большим удовольствием! – Ипат грузно встал на ноги. Илона смотрела на него с испугом и восхищением.

– Стой! Стой! – Цезарь засуетился. – Не надо. Вообще не надо выходить. Я их сейчас сам…

Ипат сел, не слишком довольный тем, что ему не довелось отличиться; Цезарь же прислонил лоб к ближайшей переборке, скосив глаз на жертвенник. Согнутый над ним простолюдин не делал напрасных попыток освободиться, и хобот его уныло повис. Белобалахонники с воодушевлением тянули гимн. Главный жрец передал нож помощнику и принял из его рук длинный клинок с хищно загнутым лезвием.

– И меч-то у него бронзовый, – пренебрежительно заметил Ной. – Эти дикари еще железо делать не научились, а вы туда же – вербовать их…

– Теперь уже «вы», а не «мы»? – ядовито осведомилась Семирамида.

– Конечно, вы! Я вам говорил…

– Молчи!

Тем временем жрец занес меч. Пение стало громче, жрецы простерли руки к «Топинамбуру», ожидая от спустившихся к ним с неба богов какого-либо знамения.

И дождались.

Из вершины пирамиды, венчающей «Топинамбур», выросло щупальце толщиной с бочку. Устремившись было в небо, оно, однако, скоро изогнулось как стебель и нависло над жрецами, жертвенником и жертвой. Жрецы шарахнулись. Главный белобалахонник выронил меч и попятился. Лишь двое младших жрецов продолжали еще удерживать жертву над жертвенником, но было видно, что и они испытывают сильнейшее желание отскочить подальше и завопить погромче.

На конце щупальца выросли пальцы. Огромная кисть руки нависла над туземцами, как бы желая схватить их и смять в кулаке, но вдруг пальцы приняли положение, какое они принимают, когда их владелец собирается щелчком сшибить со стола таракана или иную насекомую живность. Два щелчка последовали незамедлительно, и оба младших жреца, коротко вякнув, отлетели в медленно отступающую толпу белых балахонов, среди которых и остались лежать без памяти. Отпущенный туземец дико взвыл, пал на колени, но был схвачен поперек туловища, вздернут в небо и там уже завопил во весь голос. Долго вопить ему не пришлось: щупальце вместе с ним втянулось в «Топинамбур».

Цезарь еще подержал голову прислоненной к переборке.

– Ну, все, – заявил он спустя полминуты. – Устроил я этого типа как надо. Жаловаться не станет. Корабль его изучит пока – ну, что сможет.

– Ты умница! – Илона расцеловала Цезаря, чему тот был не рад. – Как они перепугались! – Она засмеялась. – Так им и надо. Какой урок для них!

– В чем урок? Что бо́льшая сила ломит меньшую? – невинным голосом осведомился Ной. – Так они это и без нас знают. Тоже мне, урок!

– Что нельзя убивать людей даже ради богов! – крикнула Илона. – Ни для чего нельзя, вообще нельзя! Понял, недолеченный?

– Понял, понял… – Ной решил не спорить.

– А забегали-то как, а забегали-то! – веселилась Семирамида. – Ату их! Фьють! Держи, держи!..

Действительно, жрецы не знали, что предпринять. Белые балахоны так и метались. Главный жрец внезапно схватился за то место, где у нормального человека полагается быть сердцу, и осел в пыль; его подняли и увели, поддерживая под руки. Паника передалась и желтобалахонной знати, толпящейся по другую сторону звездолета. Большинство из них не видели суеты жрецов, скрытых кораблем, но крайние, несомненно, подглядывали, да, кроме того, взвившееся над крышей «здания» щупальце видели все.

Прошло несколько минут, прежде чем обе толпы повалились на колени, протягивая к звездолету руки, и вновь затянули гимн.

– Тьфу на них, – скривилась Семирамида. – Это уже становится скучно.

– А не поговорить ли с нашим пленником? – подал голос Цезарь. Ему тоже надоело глядеть на жрецов и мало чем отличающуюся от них местную аристократию.

– Не пленником, а гостем! – немедленно вступилась за синекожего Илона.

Цезарь лишь пожал худыми мальчишечьими плечами – мол, там видно будет, – и приказал «Топинамбуру» явить туземца. Туземец выглядел уже не синим, а сине-серым, закатывал глаза, задыхался и явно намеревался переселиться в лучший мир, каким бы он ни был по туземным представлениям.

– Что с ним?! – трагически заламывая руки, закричала Илона.

– Никак помирает, – сказал Ипат и шумно заворочался, не зная, что предпринять.

– Атмосфера, – ни к кому не обращаясь, лениво проговорил Ной и отвернулся.

Цезарь хлопнул себя по лбу. Спустя три секунды вокруг туземца вырос прозрачный стакан, наполненный местным воздухом. Туземец дернул хоботом и задышал.

– Так-то лучше, – одобрительно проворчал Ипат.

– Фу, какой урод! – молвила Семирамида, презрительно сморщив нос. – Лучше я пойду к себе.

Никто не возразил. В переговорах с туземцами Семирамида была бесполезна, да и не искала себе этой роли.

Впрочем, никуда она не пошла – как видно, женское любопытство порой простирается и на уродов.

– Смотрите, он приходит в себя, – зачарованно прошептала Илона. – Сейчас он откроет глаза…

Туземец открыл – одновременно поднял веки всех трех глаз.

Если в популярных химических опытах жидкость мгновенно меняет цвет, то столь же быстро поменял колер и туземец. Из синего он сделался серым.

Затем раздул нос-хобот.

Из хобота бурно полезла какая-то жидкость. Туземец зацепил ее ногтем и начал быстро-быстро перебирать длинными пальцами. Пальцы – их было восемь на каждой руке – так и мелькали, они гнулись в четырех суставах, причем в любом направлении, будто сидели на шаровых шарнирах. Из хобота потянулись паутинные нити, туземец с невероятной скоростью прял их, одновременно вертясь на месте, как волчок. Прочная нить обматывалась вокруг его ног, поднимаясь все выше, дошла до туловища… Минута – и туземец полностью скрылся в паутинном коконе, ни дать ни взять – гусеница, которой внезапно приспичило окуклиться. Экипаж «Топинамбура» молча смотрел на вертикально стоящий паутинный эллипсоид. У всех, даже у Ноя, отвалились челюсти.

Молчание длилось довольно долго.

– Н-да… – первым нарушил тишину Ипат и откашлялся в кулак. – Это… Не знаю, как и назвать… Паутина… А?

Одного за другим оглядывал он членов экипажа, ожидая, что кто-нибудь скажет, как все это понимать.

– Он нас боится, – с состраданием сказала Илона.

– Ясно, боится, – рассудительно сказал Ипат. – Любой бы на его месте перетрусил. Мы его – хвать! Спасли, только он этого не понял. Вот что нам с ним дальше-то делать, а? Цезарь, ты чего молчишь?

– А что я? – Цезарь шмыгнул носом. – Мы его чуть не убили нашим воздухом. Кислорода ему много, что ли? Или мало углекислоты?

– Ты его чуть не убил! – рассердился Ипат. – Ладно, не переживай. Со всяким может случиться. Ты лучше посоветуй, что нам с ним делать. Спасти-то мы его спасли, а какой нам от него прок?

– Подождем, – неуверенно предложил Цезарь. – Может, он это… раскуклится. Тогда поговорим…

– Гм… можно и подождать. Час можно, день можно… Ну а если он закуклился на год, тогда как?

– Раскуклить.

– А если он тут же и помрет?

Цезарь засопел и отвернулся. Видно было, что он, как все мальчишки, болезненно переживает допущенный им промах. Ипат заставил себя взглянуть на Илону – та ответила лишь сочувственным взглядом. Зато решила высказаться Семирамида:

– Я ему спеть могу.

– Тогда он точно помрет, – сострил Ной и замахал руками. – Шучу! Шучу!

– Не до шуток тут, – сердито сказал Ипат. – Семирамида, успокойся. Понадобится – споешь. Я тоже послушаю. У кого есть другие идеи?

Молчание.

– Что, нет ни у кого? Ни одной?

– У меня есть, – с ленцой молвил Ной.

– Если опять насчет работорговли, тогда молчи, пока зубы целы.

– Ну вот, – картинно повесил голову Ной, – опять не в кенгуролика корм. Что ни скажешь, и то вам не так, и это не так… Я только хотел предложить, чтобы нашим… э-э… гостем занялся «Топинамбур». Пусть хоть исследует его, раз ничего другого мы пока не можем. Ну… это… щадяще исследует. Чтобы не помер. У нас «Топинамбур» есть, мы в нем сидим, а вы про это и забыли. Вот и все мое предложение…

– Дело! – одобрил Ипат, хотя и не сразу – знал по опыту, что словам Ноя сразу доверять не стоит. – А чего сам не начал? Где нет выгоды, там тебе приказ нужен?

– А разве звездолет меня послушает? – Ной пропустил выпад мимо ушей. – Тут уж либо ты, либо наш малец…

– Это кто малец? – возмущенным дискантом выкрикнул Цезарь.

– Спокойно! – повысил голос Ипат. – Цезарь! Ты слышал?

– Ага.

– А раз «ага», так делай!

Цезарь встрепенулся.

– Ты только поосторожнее, – тревожным голосом попросила Илона. – Вдруг что не так… А он живой. Пусть странный, но все же человек…

– Да ладно, ладно, – отмахнулся Цезарь. – Я осторожно. Не маленький. С паутины начну.

По его приказу внутри прозрачного стакана вырос манипулятор. Ловко схватив зажимом край паутинного кокона, он потянул на себя – и паутина эластично потянулась за ним. Рваться она не собиралась. Еще усилие – и сам кокон поехал по полу за манипулятором, а паутина не порвалась. Цезарь хмыкнул, поскреб в нечесаной голове и вырастил на конце манипулятора ножницы. С их помощью, да и то не сразу, удалось взять образец, тотчас всосанный манипулятором.

– Анализируй, – велел «Топинамбуру» Цезарь.

Никто не ждал, что корабль задумается на целую минуту. Однако это произошло.

– Ты заснул, что ли? – не выдержал Цезарь.

– Понятие сна мне чуждо, – отвечал корабль. – Даю предварительные характеристики образца. Прочность на разрыв превышает прочность моноуглеродной нити и сравнима с прочностью лучших образцов материалов, применяемых в империи. Усталостные напряжения ликвидируются самим материалом. Электропроводность нулевая. Теплопроводность крайне низкая. Термостойкость высокая. Химическая стойкость чрезвычайно высокая. Устойчивость к альфа-, бета- и гамма-излучению, а также к релятивистским протонам чрезвычайно высокая. Устойчивость к релятивистским гиперонам…

– Стой! – закричал Цезарь. – Понес!.. Погнал!.. Вывод, вывод давай!

– Данный материал не представлен на рынках империи и не имеет известных мне аналогов, – сообщил корабль. – Его коммерческую ценность полагаю высокой.

– Сам-то сможешь синтезировать такое? – спросил Цезарь.

Несколько секунд корабль молчал.

– Могу, – ответил он наконец. – Однако процесс будет чрезвычайно энергоемким и экономически сомнительным.

Члены экипажа переглянулись. Глаза Ипата расширились. Илона сияла. Ной ухмылялся.

– Веревки, – сказал Ипат. – Мы можем брать с них дань веревками и торговать ими. Хвала Девятому пророку! Пока местные освоят космические полеты и кое-чему научатся, сто лет пройдет! И все это время Зябь будет единственным поставщиком лучших в империи веревок!

– Веревок, канатов, сверхпрочных нитей, специальных тканей, электроизоляции, – продолжил Цезарь и не утерпел – метнул победный взгляд на Ноя. – Никакой работорговли не нужно. Видали, какие дома в городе? Кубы, пирамиды, а между ними что? Да вы чего, правда никто не заметил?.. Я думал – просто навесы из тряпок, а это навесы из паутины! Не-ет, эта планета мне нравится! Ипат!..

– Будем вербовать, – решил Ипат.

Ной потом сказал, что, наверное, на планете водятся – или водились когда-то – свирепые хищники, не брезговавшие человечьим мясом, а может, внезапно становилось то очень холодно, то очень жарко, не знаю уж, от какой причины, – вот предки нынешних синемордых и модифицировали себя, чтобы чуть что – и в паутинный кокон. А в нем ни жары тебе, ни холода, и никакой хищник такой кокон не вскроет, из него даже видеть можно, что вокруг делается, потому что третий глаз у туземцев, тот, что на лбу, наверное, чувствителен к тепловому излучению. Может, была и какая-нибудь другая причина, только мне это все равно. Главное, паутина у них классная, хоть и лезет из носу, как сопли.

По моему приказу «Топинамбур» все-таки добыл туземца из кокона, хоть Илона и возражала. А я так решил: нечего ему сидеть там невесть сколько времени, страдая от голода и жажды, пока уж совсем не станет невтерпеж. Даже манипулятор корабля, и тот не сразу разрезал кокон, пришлось ему потрудиться. Будь у меня такая защита во время скитаний по Зяби, я бы горя не знал. Даже убегать бы не стал от фермеров и владельцев самодвижущихся повозок – закутался в паутину, и пускай все, кому интересно, лупят кокон хоть плетьми, хоть дрекольем, пока не устанут.

Туземец, конечно, попытался вновь вытянуть из хобота нить, а только ничего у него не вышло: то ли манипулятор его напугал, то ли паутинные сопли в носу кончились. Тогда он попробовал упасть в обморок, но манипулятор и этого ему не позволил: подхватил и встряхнул. Гляжу – затосковал туземец, к смерти приготовился, как давеча, когда ему чуть голову не оттяпали. Ничего не делает, просто стоит и хобот повесил.

Тут мы заспорили, как с ним разговаривать и кто должен это делать. Мне что-то не захотелось, Ипату тоже, Семирамида к нам вообще не вышла, зато хотелось Илоне и Ною. Только подход у них был разный: Илона желала рассказать туземцу все как есть, а Ной твердил, что это самый верный способ провалить все начинание.

– Почему?! – наскакивала раскрасневшаяся Илона.

– Да что такого ты расскажешь ему, чтобы он понял? – глумился Ной. – О множественности обитаемых миров? О том, что мы тоже люди? Вот спасибо! Людей они укорачивают на голову, сама видела.

– Они разумные существа, как и мы, и они тоже имеют право…

– Право чего? Право ни бельмеса не понять, кроме того, что мы не боги? Нет, ты как знаешь, а я уж лучше останусь божеством! Тогда они меня хотя бы выслушают…

– Пусть командир решает! – заявила наконец Илона, порядком выдохшись.

Ипату очень не хотелось решать. Мне было ясно видно: крестьянским-то своим умом он понимал, что в этом споре прав Ной, а огорчать Илону для него было как ржавой пилой по сердцу. Тогда он сделал вид, что вообще тут ни при чем.

– Цезарь, а ты что скажешь?

Ну вот, снова я. Как будто командир «Топинамбура» и начальник экспедиции я, а не он!

– Ной прав, – говорю. – Извини, Илона.

Тут ей следовало додумать самой: она с Дара, а дариане – прекрасные люди, лучших людей, чем они, по-моему, вообще не бывает, и не облапошит их только глупый, ну или такой, как Ипат. Ной Заноза – обратная картина, жулик он, и наш штатный переговорщик тоже он! Как только Ипат сказал, что будем вербовать, я сразу подумал, что все наши старые мысли о том, кто должен быть переговорщиком, – побоку. Переговоры здесь должен вести только Ной. Все-таки тут не развитая цивилизация со всякими там штуками, в которых мы ни бельмеса, тут все просто и не очень-то ему интересно. Значит, не сбежит. С другой стороны, если он хочет оправдаться перед нами, то вот ему шанс. А если он опять захочет обжулить кого-нибудь в свой карман, то мы тут как тут, а у Ипата кулак тяжелый.

Илона все равно надулась. И зря, по-моему. Но мне все равно ее жалко стало.

– Эй, шкет, – сказал мне Ной. – Прикажи кораблю переводить и дай туземцу мое изображение.

«Шкета» я проглотил, но решил про себя, что это словечко я ему еще припомню.

– Прямо твое и давать? – спросил я. – Подправить ничего не надо?

– Существенный момент, – признал Ной. – С вами тут всякую квалификацию потеряешь. Организуй-ка мне сияние вокруг головы.

Ну, сделал я ему сияние – большущее, разноцветное и такое, что глазам больно. Ной глянул в зеркало и остался доволен. После этого я велел «Топинамбуру» транслировать туземцу в стакан только Ноя, а нас туземцу не показывать и голоса наши заглушить. И пусть туземец видит, что губы Ноя шевелятся в такт синхронному переводу. Для звездолета это плевое дело, он рад стараться.

Да еще я сделал так, чтобы мы Ноя слышали, а он нас нет. Нечего ему на нас отвлекаться.

Туземец как увидел Ноя, так на колени и брякнулся. Он бы и ничком упал, да только стакан для этого был маловат. А Ной приосанился, строго поглядел на туземца и завыл утробным голосом:

– Кто ты, предназначенный в жертву, в которой не было нужды?

Задрожал туземец, залопотал что-то. Я велел «Топинамбуру» записывать все, что он скажет, и потом перевести, чтобы Ной все-таки не надул нас, – а пока решил обойтись без перевода. Так даже интереснее.

Беседа длилась с полчаса. Ной был строг, потом вроде смягчился, и тогда туземец перестал дрожать. Вижу: Ной делает мне знаки пальцами. Сначала я не понимал, в чем дело, но вскоре догадался: беседа окончена, пора делать его невидимым для нашего гостя. Ну, я и сделал. И нимб Ною убрал. А туземцу, чтобы не скучал, вывел на стенки стакана разные переливающиеся узоры, пусть смотрит.

– Ну? – спросил Ипат, чуть только Ной отдышался и, как говорят эти кривляки актеры, вышел из образа.

– Надо его отпустить, – сказал Ной. – Принарядить и отпустить, пусть жрецы ахнут.

– Ясно, надо. А еще что?

– Еще? Еще он принимает нас не за самих богов, а за их посланцев. Говорит, что самих богов смертному видеть нельзя, а посланцев можно. Раз он меня видел, значит, я посланец, и все мы тоже. Всё спрашивал, чей я посланец, – Селены, Парсека или, может, самого Эрта? Где он имена-то такие взял…

Послав мысленный запрос «Топинамбуру», я уже через секунду узнал где и нашим сообщил:

– Эрт – предположительно – название Земли Изначальной на одном из древнейших наречий. Парсек – единица измерения космических расстояний. Ну, вы знаете. По идее, тут он должен быть богом дальних странствий, покровителем путешественников. А Селена то же самое что Луна. У Земли Изначальной была своя луна, примерно как у нас на Зяби когда-то. А у этой планеты луны нет.

Последнее они и без меня знали.

– Это что же получается? – вскричала Илона. – Местные знают, где искать Землю Изначальную?!

– Вот уж вряд ли, – хмыкнул Ной. – Ни черта они не знают. Жрецы давно забыли, а эти, которые в штанах, – просто двуногий скот… Ладно, слушайте дальше. «Топинамбур» прав: белые балахоны – жрецы, желтые – аристократия. Между ними нет приязни, то и дело собачатся. Сейчас верховодят жрецы, только это, наверное, ненадолго. Я предлагаю договариваться с аристократами: мы им – убедительную победу над жрецами, они нам – присоединение к пирамиде…

– Что значит – мы им убедительную победу? – воскликнула Илона. – Это как?

Ной показал как – провел ребром ладони по горлу. Илона аж задохнулась от возмущения.

– Это что же, будет война?!

Ной только развел руками: не я, мол, выдумал войну.

Что верно, то верно: не он. В последний раз Зябь воевала еще до рождения Девятого пророка, и ничего хорошего для нас из той войны не вышло. Ну и после нашей последней войны бывали еще стычки, когда целые племена и народы валом валили к нам из Дурных земель, где земля перестала родить, и всякое у нас случалось, но то были не войны, а просто наведение порядка и гражданская политика. Так во всех учебниках написано, а я их порой читал, когда не обдумывал план побега.

Ну и тут будет своя гражданская политика, что нам до нее?

Я-то помалкивал, зато Илона сцепилась с Ноем всерьез, а Ипат все не мог решиться прекратить этот спор властью командира. Хвала пророку, явилась Семирамида, послушала-послушала да сама как завопит! Ничего громче и противнее я отродясь не слыхивал. Зато наши спорщики враз затихли, Илона голову в плечи вжала, Ной в ухе мизинцем ковыряет, а Семирамида усмехнулась, очень довольная собой, да и говорит:

– Как хоть эта планета называется? Напомни.

– Хатон.

– И что это значит?

– Да ничего это не значит, наверное, – пожимает плечами Ной. – Хатон и Хатон. По мне, хоть Батон, хоть Жетон, какая разница?

Стыдно признаться, но тут я не сообразил, к чему клонит Семирамида, и она сказала мне это прямо, да еще таким голосом и в таких выражениях, что я почувствовал себя полным дураком. Ну конечно, надо было первым делом запросить мнение «Топинамбура»!

Я так и сделал, весь красный от стыда, и получил ответ: после упадка местной цивилизации – упадка, невероятная глубина которого является редчайшей, хотя и не беспрецедентной, – среди крох чудом сохранившихся у туземцев знаний оказались некоторые сведения из древнего периода истории Земли Изначальной, главным образом из истории Древнего Египта (если я правильно запомнил это название). Вероятно, хранителями знаний выступали служители культа, они же задали действующий и поныне вектор развития туземной цивилизации: повтор истории Земли Изначальной, поскольку от добра добра не ищут.

«Топинамбур» еще долго говорил. Многого я не понял, но главное, кажется, уловил: все эти пирамиды, жрецы в балахонах, жертвоприношения и все такое прочее – не местные выдумки, а повтор – приблизительный, конечно, – того, что уже происходило в незапамятные времена на Земле Изначальной. Это лишь предварительный вывод, сказал нам звездолет, однако, исходя из названия планеты, способа правления, религии, архитектуры и много чего еще, именно этот вывод нам следует принять как рабочую гипотезу.

– Жрецы, – первой высказалась Илона, дослушав мнение «Топинамбура». – Они спасли эту цивилизацию от полного одичания. Нельзя науськивать на них аристократию.

– Почему нельзя? – удивился Ной.

– Нельзя – и все.

– В каких таких правилах написано, что нельзя?

– Ни в каких. Просто это будет ошибкой.

Я вмешался раньше, чем Илона объявила, что любое неблагородное поведение – ошибка. Ной бы ее в порошок растер и с кашей съел. Она бы разревелась, и я даже не знаю, как долго Ипат после этого бил бы жулика кулаком по голове. Конечно, Илона вступилась бы за «недолеченного», но Ипат был бы недоволен, и чем бы все это кончилось – неизвестно. Поэтому я взял, да и брякнул:

– Правильно. Надо пригласить по одному человеку с обеих сторон, только порознь. Там и увидим, с кем нам иметь дело.

– Ладно, – неожиданно легко согласился Ипат, довольный тем, как я повернул разговор. – А с чего начнем?

Я малость покумекал и на сей раз сообразил быстро.

– С того, что выпустим нашего плен… э-э… гостя. Пока жрецы будут чесать репу, мы переговорим с аристократами. А потом и со жрецами.

Ипат задумался, а я сделал вид, что молчание – знак согласия. Тем более что Семирамида тоже сказала: «Правильно», – а командир не возразил. Я велел кораблю сожрать то рванье, что было на туземце, а взамен вырастить ему белоснежный балахон из лучшей имперской ткани, а заодно хорошенько вымыть туземца. Так сразу и подумал: если жертва вновь явится к жрецам, да еще в таком красивом виде, то это уже никакая не жертва, а какой-нибудь праведник. Как белобалахонникам не чтить такого? Он у них станет не просто жрецом, а прослывет угодником и чудотворцем. Да еще я сбрил туземцу все волосы на черепе, чтобы он смахивал на жреца, а вместо волос навесил ему нимб, совершенно вещественный нимб, который должен был понемногу растаять после выхода новоявленного праведника из «Топинамбура». Я решил, что неудобно будет ему все время жить с нимбом, ну а если ненадолго, то сойдет. Главное, все белобалахонники успеют полюбоваться этим нимбом.

Туземец, правда, чуть не помер со страху, когда манипулятор проделывал над ним все эти действия, но как-то обошлось. Щупальце я уже не выращивал, а велел кораблю передвинуть прозрачный стакан с туземцем к самой… чуть было не сказал «обшивке», да только нет у «Топинамбура» никакой обшивки… короче, к самой периферии корабля и открыть из стакана дверь наружу.

Сначала туземец стоял столбом, не веря, что его отпускают, затем как рванет! Ему бы выйти чинно, а он не сообразил, да и я сплоховал: не объяснил ему через «Топинамбур», как надо себя вести. Впрочем, все обошлось. Промчавшись шагов десять и увидев толпу своих палачей, туземец сразу замедлил бег, а там и остановился. Нимб на нем сиял не хуже радуги. Гляжу – подействовало: белобалахонники расступились, а кое-кто из них упал на колени и давай бить поклоны. Тут наш туземец сразу приободрился. Гляжу, несколько желтобалахонных обошли край «здания» и подглядывают, что там у жрецов делается. Ну, думаю, все идет путем. Я приказал кораблю вырастить со стороны аристократии еще один прозрачный стакан и открыть дверь – входи, мол, всякий желающий, пообщайся с посланцами богов!

Черта с два они сразу вошли. Они заспорили между собой, кому входить, а кому скучать на солнцепеке. Спорили долго, а потом драться начали, да не на кулаках, а на коротких мечах, что были спрятаны у них под балахонами. Все наши, кроме Илоны, сбежались поглазеть, как они наскакивают друг на друга, клинки звенят о клинки, а желтые балахоны так и развеваются. Гвалт стоит несусветный – надо думать, по большей части скверные ругательства. Я даже не приказал кораблю переводить, что они там орут, – ругани я, что ли, не слыхал? Вскоре появились пострадавшие: одному ухо отсекли, другому хобот уполовинили, а третий запутался в своем балахоне, полетел наземь, да и хряп башкой о камень! Ной с Семирамидой затеяли болеть: он – за прыткого парня, который единственный догадался сначала подвязать балахон, чтобы не путался в ногах, а потом уже лезть в драку; она – за здоровенного верзилу, орущего громче всех. Так и подсигивают на месте и подзуживают своих любимцев, как будто те могут их слышать!

Мне это надоело, и я закрыл дверь. И что вы думаете – драка сразу прекратилась? Ничуть не бывало – эти аристократы, или как их там, еще минут десять полосовали воздух своими мечами, и не одного из них верные рабы вытащили из свалки в самом неприглядном виде. Потом гляжу – вроде задумываться начали: а тем ли они занимаются, чем им надо заниматься? Что дверь в стакане закрылась, они заметили, однако не успокоились и давай выяснять, кто виноват в том, что боги рассердились. Морды у них уже не синие, а багровые, и красноты на балахонах больше, чем желтизны, а им все мало. Едва опять битва не случилась. Тут я велел «Топинамбуру» рявкнуть на них нечленораздельно, но так, чтобы у всех уши заложило, – он и рявкнул. Гляжу – утихли желтые балахоны, а Ной с нашей сладкоголосой накинулись на меня: зачем, мол, остановил такое зрелище?

– Я вам дам – зрелище! – гаркнул тут Ипат, и я понял, что ему битва тоже не понравилась. Я и не удивился: чтобы понять, что нравится и что не нравится Ипату, достаточно знать, что нравится или не нравится Илоне. Ей-то дико и больно было смотреть на то, до чего люди могут опуститься, не важно, с хоботами они или без. Не зря она смотреть не стала, а Ипат это сразу раскумекал. Он, может, и медленного ума человек, да тут не ум нужен.

Давно Ипат не орал, даже Семирамида вздрогнула. А я понял, что как раз сейчас самое время мне высказаться, и никто меня шкетом не обзовет.

– У этих знатных спеси побольше, чем у наших чиновников с Зяби, – говорю. – Ну и на кой они нам? Пускай кто другой с ними договаривается.

Ной задвигался, хотел было что-то сказать, но под тяжелым взглядом Ипата сразу присмирел.

– Лучше, значит, со жрецами? – подала голос Семирамида, и неприятен был тот голос. – Они едва-едва своего сородича не убили, а мы с ними – договариваться?

Я подумал немного и сказал:

– И те убийцы, и эти. Жрецы хоть степенные, а те, которые в желтом, знать ничего не хотят, кроме своей спеси. Кто как, а я за жрецов.

Ипат тоже был за степенных убийц, и вот, не оглядываясь на Семирамиду и Ноя, я открыл дверь в стакан со стороны белобалахонников и велел кораблю прореветь погромче и повнушительнее, желательно без акцента: «Войди один». Велеть-то я велел, а сам думаю: не началась бы и тут драка. Кто, интересно, войдет? Достойнейший? Или тот, кого не жалко? И не передерутся ли жрецы, выясняя между собой, кто из них чего достоин и кого не жаль?

Драться они не стали, но спорили долго. Сначала хотели предложить войти тому типу, что собирался рубить голову жертве – надо думать, старшему жрецу, – да тот не больно-то мечтал об этом, только не признавался, а разыгрывал скромника и указывал на несостоявшуюся жертву: мол, праведник, уже отмеченный богами, подойдет в самый раз. В конце концов выбрали они одного и без мордобоя обошлись. Белобалахонник как белобалахонник, с виду ничего особенного. Лысый, как все жрецы. Росточку небольшого, лицо узкое, движения медленные, взгляд умный. Может, то, что надо?

Ну, вошел он. Дверь за ним закрылась, и прозрачный стакан с туземным воздухом по моему приказу переместился сквозь половину корабля поближе к нам. По-научному выражаясь – продиффундировал. Я от «Топинамбура» много разных ученых слов нахватался; если вернусь на Зябь к прежней жизни – буду уверять полицейских, что не бродяжничаю, а диффундирую по Зяби, и такая-то и сякая-то самодвижущаяся повозка не была угнана мною, а продиффундировала.

Хотя нет, не буду. В ухо получу. Знаю я наших полицейских.

Опять Ной вперед вылез – переговоры вести. Мы с Ипатом переглянулись, я пожал плечами, он тоже, и мы молча решили: пусть поговорит; если под нашим контролем – не страшно. Пока мы мурыжили туземца в стакане, шел спор: вернуть Ною нимб – или обойдется? Ной уверял, что нимб теперь не нужен, даже вреден. Мол, перед нами не безграмотный раб, а жрец не самого низшего ранга и притом явно не дурак, по роже видно. Мол, он нас сразу раскусит, потому что все священники, которые не дураки, не верят ни одному слову из того, что проповедуют, и если сами верят во что-то, то уж точно не в тех богов, которые годятся для простого народа. Взять хоть наших священников церкви Девятого пророка…

Тут Семирамида завизжала и едва не вцепилась Ною в отросшие патлы, да и Ипат заворчал, готовясь применить кулак. Я-то в этом споре был на стороне Ноя, но помалкивал, чтобы и мне не влетело. Хочет Ипат организовать Ною сияние вокруг головы – организую и не поморщусь. Очень мне надо страдать еще и из-за религии! А наших попов я знаю только чуть хуже, чем полицейских, и могу поклясться, что Ной прав. Хуже нет, когда в исправительном заведении приезжий поп читает проповедь: так и кажется, что он страдает не меньше, чем те, кто его слушает. А уж если вознесет взор ввысь, якобы к небу, хотя на самом деле к потолку, то сразу понятно: хочет поскорее отделаться от этой обязанности и пойти на пару с дьяконом выпить чего покрепче и плотно закусить.

Словом, я понял, что надо делать, и тут же сотворил Ною нимб еще краше прежнего, а Семирамида умолкла и перестала тянуть руки, потому что как же таскать человека за волосы, если он при нимбе? А еще я тайком велел «Топинамбуру» сделать так, чтобы нимб был виден только нам, а не жрецу; ему же транслировать изображение Ноя как есть, только приукрасить его немного, чтобы не было сразу видно, что он жулик. Я заранее знал, что Ипат не догадается проверить, какую картинку видит туземец, а бог меня, наверное, простит, если я потом помолюсь и объясню ему, что все это не просто так, а ради процветания Зяби. Ну а если не простит и отправит меня в те Дурные земли, которые есть на том свете, – что ж, так тому и быть.

Сказать по правде, после того как мы уже порядочно помотались по Галактике, я стал подозревать, что на том свете все иначе устроено, чем уверяют наши попы. Может, и нет там никаких Дурных земель?

«Может, и того света никакого нет?»

Меня аж в пот бросило, когда я так подумал. Однако рассуждать было некогда: Ной уже приступил к разговору со жрецом, а «Топинамбур» начал переводить. Гляжу, жрец и правда умный: на колени падать не стал, а уселся на сиденье, нарочно мною выращенное, сложил руки на животе и всем своим видом показывает: никакие вы не боги и не их посланцы, я-то знаю, и нечего тут мне фокусы показывать, давайте переходить к делу. Ну, Ной и давай разливаться певчей пташкой.

– …таким образом, очевидно, что Хатон остается в выигрыше. Пять процентов от валового дохода он платит нам паутиной и изделиями из нее, а за это получает зародыш звездолета вместе со всеми встроенными в него знаниями и право вербовки пяти миров…

Долго Ной перед синерожим распинался, под конец даже сипеть начал. Жрец слушает и кивает. Вижу, дело вроде идет на лад, да и чему тут дивиться? Ной, если захочет, кого угодно заболтает – кроме нас, надеюсь. Но мы-то его знаем, а синерожие – нет!

Кончил речь Ной, и тут начал задавать вопросы жрец. Много было вопросов, и все до одного деловые. Бьюсь об заклад, он понял, что не такое уж это выгодное для Хатона дело, как расписал Ной, ну а о том, что мы просто люди с другой планеты, такие же, как он, только без хобота, он, по-моему, сразу догадался. Ужасно проницательный тип.

Спрашивал он, спрашивал о том о сем, а потом вздохнул и говорит:

– К моему величайшему сожалению, ничего не выйдет.

– Как? – вскинулся Ипат, а Ной повернулся к нему и скорчил страшную рожу: молчи, мол. Повернулся опять к туземцу – и уже улыбается.

– Почему? – спрашивает ласково так, с приятной улыбочкой. – Какие-нибудь затруднения?

С затруднениями мы разбирались целые сутки. Когда жрец уставал, мы выпускали его наружу, где он совещался с другими белобалахонниками, а «Топинамбур», конечно, подслушивал их разговоры и переводил нам. Желтые балахоны были очень недовольны и пытались скандалить, подступая к жрецам, кое-кто уже за оружие взялся, но тут из города очень кстати прибыл целый отряд в доспехах – храмовая стража, как я понял, – и взял жрецов в круг, ощетиненный копьями. Аристократия поорала-поорала, да и отступила. Я бы на месте желтых балахонов сделал то же самое, только без крика.

Если подслушивание – грех, то, ей-ей, один из самых малых. Короче говоря, главная жреческая проблема стала нам понятна еще до того, как о ней осторожными обиняками заговорил туземец. Как выяснилось, вражда между жрецами и знатью возникла не вчера, а существовала чуть ли не целые тысячелетия. Столетия – уж точно, могу поспорить на что угодно. И на протяжении всего этого времени то жрецы, то аристократы попеременно одерживали верх, сажали на трон некоего «владыку владык» из своего круга, и тогда побежденной группировке приходилось несладко. Ясное дело, этот «владыка владык» спешил основать династию, потом эту династию свергали, казнили ее приверженцев, и все начиналось по новой. Честное слово, если бы я мог прожить несколько столетий, то уж точно нашел бы себе более интересное занятие, чем все время драться за власть. А этим синим до сих пор не надоело.

Ну вот. Насколько нам удалось понять, сейчас у власти жрецы, но власть их шатается – вон как аристократы себя ведут, вконец обнаглели. А все потому, что «владыка владык» Имхамон Восемнадцатый серьезно болен и, по-видимому, не жилец. Помрет – тут и начнется заварушка, а кто победит в ней – неясно. Вероятно, все-таки аристократы. Они надменны и спесивы, между собой собачатся так, что только шерсть летит, но на жрецов готовы наброситься единой сворой. Вот такие дела – печальные для жрецов, надо сказать.

– …но если почтенным гостям из иных миров удастся вылечить нашего владыку владык и продлить его дни…

Произнес жрец эти слова, и я сразу понял, что надо делать. А Ной это понял даже чуть раньше меня, да и чего тут было не понять. Жрецы согласны присоединить Хатон к имперской пирамиде, платить Зяби дань паутиной они тоже согласны, ряд моментов требует уточнения, и уж конечно, местные захотят себе каких-нибудь поблажек, тут не обойтись без долгих переговоров, но дело-то в целом склеивается! Одна проблема – излечить от хвори этого «владыку владык»…

– Какая у него болезнь? – спросил Ной.

– Опухоль средоточия, – ответил жрец и хобот повесил: сразу видно, что дело дрянь.

– И только-то? Враз вылечим.

В первую секунду я, конечно, удивился: откуда у Ноя такие глубокие познания в медицине? – но тотчас догадался, что он просто держит марку, производит на туземцев впечатление. Думаю: это, конечно, правильно, но как же он собирается лечить Имхамона? И где у больного это самое средоточие?

Так поначалу и решил, что Ной по своему обыкновению хочет обжулить синерожих, однако ошибся. Ной сказал жрецу, что больного монарха надо доставить сюда, и выпроводил его, а сам повернулся к Ипату.

– Ну что, – говорит, – готовься.

– К чему? – Ипат только заморгал.

– Как к чему? Лечить больного. Что у него там – опухоль? Наверное, понадобится операция.

Ипат чуть не упал.

– Почему я?

– А у нас других медиков нет, – говорит Ной серьезным голосом, хотя чувствую: внутренне глумится. – Ты хотя бы с кенгуроликами дело имел. Лечил ведь их?

– Ну, лечил, – нехотя признался Ипат. – Если какой из них ногу подвернет или дурной травой обожрется – тогда лечил, конечно. Или если еще что простое, что сам могу… Но не человека же!

– А туземцы не очень-то и люди, – нахально заявил Ной. – Просто лечи как знаешь, а «Топинамбур» поможет. Верно, Цезарь? Вылечишь – считай, еще одна планета у нас в кармане, а не вылечишь – чем мы рискуем? Только тем, что уберемся с Хатона не солоно хлебавши? Если ничего не делать, то нам так и так придется убраться.

Ипату очень не хотелось врачевать человека, хотя бы и синерожего «владыку владык». Мне бы тоже не захотелось.

– А может, «Топинамбур» сам его вылечит? – размечтался Ипат. – Цезарь, спроси его, а?

Я спросил – на всякий случай мысленно – и получил ответ: звездолет может врачевать людей, в том числе производить над ними хирургические операции, но в отношении анатомии и физиологии туземцев Хатона его сведения крайне недостаточны. Короче, ничего гарантировать он не может и рекомендует отказаться от этой затеи.

– Ну что, вылечит он Имхамона? – спросил Ипат с надеждой.

И я, вместо того чтобы ответить честно, в смысле, повторить вслух рекомендацию «Топинамбура», вдруг взял, да и сказал:

– Вылечить не вылечит, а помочь – поможет.

Не очень-то и соврал, ведь так? Просто-напросто понял, что иначе нам никак нельзя. Мотаешься по Галактике туда-сюда, мотаешься – а толку много ли? Это нам еще везло, ну а если бы отовсюду от ворот поворот? А главное – главное! – Ной прав: без нас этот ихний Имхамон все равно покойник, так что попытка не пытка, а хуже не будет. Поглядел я на Семирамиду, поглядел на Илону, которая все слышала, и решил, что не стану ничего уточнять. «Топинамбур» ведь и впрямь поможет.

Да еще вижу: Илона глядит на Ипата с восхищением, как на редкого умельца, а тот ловит ее взгляд и расправляет плечи. Ну, значит, так тому и быть.

– «Топинамбур», – говорю вслух, – приготовь операционную.

– Какой модели? – уточняет он.

– Самую лучшую! Только чтобы все было понятно!

Скомандовать-то легко, но когда толком не знаешь, что последует за твоей командой, можно влипнуть в историю. Корабль вырастил такую операционную палату и с таким количеством приборов и аппаратов, что я только рот разинул, а Ипат и подавно. Пришлось ему спешно впитать курс пользования всем этим хозяйством, а заодно и курс общей хирургии для фельдшеров. На врача-то он не замахивался, да и я понимал, что это уж слишком: пусть голова у Ипата большая и емкая, а ну как все равно взорвется?

– Ассистент нужен, – осипшим голосом сказал Ипат, прослушав учебный курс и недоверчиво ощупывая свою голову. – Ной, это будешь ты.

– Почему я? – заспорил Ной. – Как переговоры вести, так я, а как ковыряться в чьем-то брюхе – опять я?

– Ты, и не спорь, – мстительно сказал Ипат. – У тебя пальцы вон какие длинные да проворные.

– У Цезаря не хуже.

– Хуже, хуже, – оболгал я свои пальцы и на всякий случай спрятал руки за спину.

– Я могу ассистировать, – храбро выдвинулась вперед Илона.

Мне это не очень понравилось: чего доброго от ее присутствия у Ипата начнется дрожь, да и смотреть он должен только на требуху Имхамона, ища в ней опухшее средоточие, а никак не на ассистентку. Я быстренько коснулся лбом переборки и выяснил все, что хотел.

– Ассистент не нужен. Ассистировать будет «Топинамбур». Он же и подскажет, что делать, а что нет. Может, и вообще не понадобится никакая операция…

Видно было, что Ипату этого ужасно хочется.

Очень скоро из города доставили здоровенные крытые носилки под охраной целого полка синерожих – то есть ни одной их рожи я не видел, потому что они были скрыты глухими шлемами с тремя узкими прорезями для глаз, но кто же еще это мог быть? Все из себя франты, доспехи так и сверкают. В один момент они взяли «Топинамбур» в кольцо и оттеснили желтобалахонников подальше на пустырь. Жрец-переговорщик опять попросился к нам внутрь и, узнав, что все готово, настоял на том, чтобы мы забрали владыку владык прямо с носилками, а еще захотел, чтобы ему, жрецу, было разрешено смотреть на излечение. Размечтался! Очень нам надо, чтобы он понял, что никакие мы не врачи-кудесники!

Носилки с Имхамоном я подцепил не щупальцем – открыл в боку «Топинамбура» здоровенную нишу, вроде пещеры, носильщики занесли туда носилки и поспешили убраться, а я нишу зарастил. «Владыка владык» пребывал без сознания, а выглядел так, что непременно помер бы от расстройства, если бы очнулся и увидел себя в зеркале. Ручки-ножки тоненькие, как спички, кожа да кости, головенка тоже высохшая, и хобот завял, зато брюхо вздутое. Корабль поглотил Имхамона, повертел его внутри себя, пожевал слегка и, наверное, что-то в нем понял. Ипата корабль тоже поглотил, слегка повертел в себе и преобразил: стал он весь белый, как ангел, если только ангелы бывают верзилами, и стерильный хуже некуда, а на физиономии специальная нашлепка, чтобы можно было нормально дышать тем же воздухом, каким дышит Имхамон.

Семирамида аж засмотрелась на Ипата, Илона тем более, даже Ной проявил интерес, ну а я сбежал. Называйте это как хотите, а только нехорошо мне стало. Ушел к себе в каюту и думаю: умру от стыда, если Ипат не справится. Я ведь не сказал ему, что, по мнению «Топинамбура», операция запросто может кончиться неудачно, а Ипат то ли понял это сам, то ли нет, не знаю. Наверное, все-таки нет. Он простодушный, и ему от этого хорошо, – ну а мне-то каково?!

Однако не выдержал: взял и велел кораблю держать меня в курсе операции, только не показывать изображение, а всего лишь транслировать звук – и этого хватит, думаю. Лежал и слышал, как Ипат неразборчиво бурчит себе под нос, а потом как начнет командовать: «Виброскальпель! Корнцанг! Прижги тут!» – и так далее. Потом только его дыхание да звяканье инструментов, а затем удивленное: «Ну и зачем ему вторая печень?..» По-моему, сволочи были предки здешних туземцев: исковеркали себя так, что теперь и мудрец не догадается, что там у них внутри к чему и для чего служит.

Может, час прошел, а может, и два, только вдруг слышу: «Зашить могу я сам» – это «Топинамбур» говорит. У меня здорово отлегло от сердца: нет ведь никакого смысла штопать покойника. Значит, пациент жив. А «Топинамбур», умница, и говорит мне: «Прогноз благоприятный». Ура! Теперь, думаю, дело пойдет на лад. Корабль вы́ходит Имхамона, договор будет подписан, и Сысой на Зяби, когда узнает о Хатоне, поймет, что не зря послал нас в космос.

Потому что мы, как ни крути, уже экипаж не только по названию. Полный комплект у нас на борту. Ипат – командир, даром что еще и хирург, я – пилот, Семирамида – навигатор, Ной – переговорщик.

Ну а с Илоной совсем просто. Она – наша совесть.

Четвертая планета системы ED102 издавна числилась в имперской пирамиде, занимая вполне почетный пятый уровень. Ничем особенно не примечательная и не слишком богатая система располагалась вблизи пересечения проторенных галактических трасс, в чем и заключался секрет ее благополучия. Редко когда на четвертой планете находилось одновременно менее сотни звездолетов со всех уголков Галактики, а порой бывало и значительно больше. Планета была плоха только одним: более чем полуторной силой тяжести по сравнению со стандартом Земли Изначальной – утерянной прародины людей. Страдали путешественники вне своих кораблей, страдали и местные жители из числа тех, что не накопили денег на квартиры с гравикоррекцией. Догадливые правители планеты не брали плату за компенсацию звездолетами утраченной во время перелетов массы – выдвигали только условие не трогать поверхностный плодородный слой почвы и рудные жилы. В итоге звездолеты, исхудавшие в галактических странствиях, нарыли в коре планеты немало колоссальных пещер, пожрав всю вынутую породу, отчего сила тяжести на планете только за одно столетие снизилась на полпроцента. Может быть, этого и мало, но разумная стратегия развития всегда долговременна.

Далеко не все капитаны кораблей помнили официальное название этой планеты. Чаще ее не без ехидства именовали Пещеристым Телом – пусть несколько вульгарно, зато по существу. Над названием уже давно не потешались – привыкли.

Ларсен перебрался на Пещеристое Тело с LX90 с прежней целью – разведать и разнюхать все, что можно, а заодно подкормить корабль веществом. Бюрократы из Управления по делам приезжих отвели ему неудобный участок для посадки, а на лапу за участок получше просили столько, что Ларсен чуть было не сделался убийцей – до того ему хотелось пристрелить кого-нибудь из местных хапуг. С неудобством пришлось мириться. Зато среди капитанов кораблей, торчащих в данный момент на планете, нашлось несколько знакомых вольных вербовщиков.

Один из них, называвший себя Ван Страатеном, зазвал Ларсена на попойку – явно сам был не прочь узнать последние новости. С собратом-конкурентом держи ухо востро и лишнего не болтай – это всем понятно, – но порой случается и взаимовыгодный обмен сведениями.

Начали, как водится, с жалоб. Вольные вербовщики делятся примерно пополам на тех, кто числит себя – на словах – в любимчиках фортуны и хвастается напропалую, и на тех, кто обожает ныть, напоказ прибедняясь, но вдумчиво анализируя каждое слово собеседника и каждый неосторожно брошенный взгляд. Знакомец Ларсена относился ко вторым. Не те нынче времена пошли, скулил он, не раздольные и не сытные, нашему брату вольному вербовщику приходится туго, того и гляди профессия вообще исчезнет… Ван Страатен – здоровенный рыжий детина – жаловался, как ребенок, на то, как обвели его туземцы с какой-то занюханной планеты из внутреннего рукава, а Ларсен в ответ рассказал об архистарейшинах Зяби, решив, что хуже не будет.

– Зябь? – Ван Страатен заморгал рыжими ресницами. – Это не те шустрики, что вербанули Дар?

– Те самые, – сквозь зубы процедил Ларсен.

– Ну так я и знал! И ты, значит, упустил свой шанс? Бедняга… Говорю же: вымирает наша профессия, скоро грузы возить станем… Держись за стул крепче: Зябь вербанула планету Хатон!

– Что еще за планета? – Ларсен сделал вид, что эта новость не слишком его интересует.

– Новооткрытая. В каталоге ее не было. Теперь есть.

– Откуда это известно?

– Хм, а ты давно просматривал имперские новости?

– Вчера.

– Оно и видно. Новость пришла сегодня. Заявочный буй, то-сё, вербовка признана состоявшейся, Хатон включен в пирамиду на правах вассала Зяби. Насколько я понял, мир дикий, но перспективный.

Ларсену было ясно видно, что Ван Страатен и сам бы не отказался завербовать такую планету, как Хатон.

Новость ударила в голову сильнее спиртного. Неумытые зябиане завербовали вторую планету вдесятеро быстрее, чем можно было от них ждать, и снова это оказалась планета не из каталога! Нет, это не везение… такого сумасшедшего везения не бывает…

– А больше о них ничего не слышно? – как бы между делом спросил Ларсен.

– О ком – о них? – хохотнул Ван Страатен. – Хатон – это «он», а не «они».

– Плевать на Хатон. Я говорю об этих прохиндеях с Зяби.

– Их видели на Новом Тринидаде, но это еще когда было…

Ларсен знал, когда это было: после вербовки зябианами Дара. Неопытные вербовщики всегда стараются как можно скорее подтвердить факт вербовки и прикрыться имперскими законами. Отсюда и необходимость захода на развитую планету, имеющую прямую гиперпространственную связь с самим Суррахом. Та-ак… Но если факт новой вербовки уже прошел в новостях, значит, зябиане зарегистрировали ее, вновь посетив для этого какую-то из планет, стоящую не ниже четвертого уровня пирамиды…

Какую? Их сто пятьдесят шесть на уровнях с первого по четвертый. Они разбросаны по всем уголкам Галактики. Положим, на Суррах эти провинциалы вряд ли сунутся – заробеют. Значит, остается сто пятьдесят пять планет. Плюс тот факт, что зябиане – деревенщина. А значит… значит, с вероятностью процентов в пятьдесят они снова мотались к знакомому им Новому Тринидаду и почти наверняка все еще торчат там!

Вернувшись к себе, Ларсен первым делом приказал кораблю вывести алкоголь из его крови. Затем взял последнюю версию каталога обитаемых миров, нашел в нем галактические координаты Хатона и приказал кораблю рассчитать наивыгоднейший маршрут «Хатон – Новый Тринидад». Корабль выдал два приблизительно равноценных маршрута – любой из них Ларсен назвал бы приемлемым.

Его не покидало предчувствие удачи.

А маршрут «Пещеристое Тело – Новый Тринидад» Ларсен прекрасно знал и сам. Недлинная дистанция, удобный естественный гиперканал на пути, менее двух суток полета. Старт! Немедленно!

Корабль был бы не прочь еще немного подкормиться веществом планеты, углубив пещеру, где он обосновался, а выйдя в космос, подзарядиться в течение двух-трех недель близ какой-нибудь звезды погорячее, но Ларсен был неумолим.

– Слушаюсь, хозяин, – печально прошелестел звездолет.

И покорился, как старая унылая кляча, которая уже не может взбрыкнуть.

Новый Тринидад находился как раз на той стадии развития, когда нечистых на руку чиновников порой еще сажают в тюрьму, но уже давно не сажают на кол. Некоторые радикалы, правда, утверждали, что «еще» и «уже» тут следовало бы поменять местами, и приводили в пример ту или другую планету, где так и случилось, – но это уже частности, не очень-то важные в нашем повествовании. Важно другое: на сей раз «Топинамбур» по приказу Ипата совершил посадку в частном секторе крупнейшего из местных космодромов.

Бюрократические проволочки удалось преодолеть сравнительно быстро. Правда, пришлось заплатить пятьсот имперских кредиток за право посадки да еще двести дать на лапу таможеннику. Ипат рычал; Ной же уверял, что две сотни – самая божеская цена за избавление от проверок корабля на наличие в нем контрабанды.

– Ты сам прикинь: как проверить биозвездолет, если он может попросту сожрать товар, а потом синтезировать его заново? Тут применяются тонкие и дорогие методы. Если у таможенников появится подозрение на контрабанду, а оно обязательно появится, раз мы такие несговорчивые, то нам придется и платить, и время терять.

– Ты-то откуда знаешь?

– Знаю, – отрезал Ной. – Хочешь застрять тут на месяц?

Порычав, Ипат сдался.

И сам же, не веря собственной щедрости, вдруг взял и предложил экипажу увольнительную на пять суток.

– А деньги? – деловито спросил Ной.

– Какие еще деньги?

– Имперские кредитки. Такси нанять, горло в баре промочить, да мало ли… Что мы будем делать в городе без денег? Таскаться пешком до изнеможения и спать на газонах?

– По десятке дам, – нахмурился Ипат.

– Издеваешься? Что можно купить на десятку?

– А сколько бы ты хотел?

– Дай хоть сотню.

– Если дать тебе, то надо давать всем, – веско сказал Ипат. – Нас пятеро. У нас осталось четыреста семь кредиток. Не хватит каждому по сотне.

– Хуже того, – поддержал Цезарь. – Нам не хватит даже еще на одну посадку на порядочной планете.

– То-то же! – поднял палец Ипат.

– Вот потому-то и дай ему все деньги, – неожиданно предложил Цезарь. – А мы уж как-нибудь перебьемся.

Ипат моргнул. Случилось небывалое: малец поддерживал не его, а Ноя! С ума можно было сойти от того, как работают юные мозги.

Спор затянулся надолго. Семирамида кричала. Илона попыталась было разделить без остатка четыреста семь на пять, не преуспела и, огорчившись, все равно стояла за то, чтобы каждому – поровну. Почуяв поддержку, Ипат отбивался от Ноя и Семирамиды, а на Цезаря смотрел как на предателя. Кончилось тем, что Ной получил-таки свою сотню и отбыл в город. За ним потянулась Семирамида, а вскоре исчез и Цезарь, которому мстительный Ипат выдал всего пятьдесят кредиток. Оставшись наедине с Илоной, Ипат мгновенно одеревенел.

– Разве ты не пойдешь в город? – спросила охорашивающаяся перед зеркалом Илона.

В ответ Ипат глухо пробурчал, что, мол, должен же кто-то остаться на борту.

– Зачем это? – удивилась дарианка. – Прикажи «Топинамбуру» не впускать никого, кроме членов экипажа, и все будет в порядке.

Мысль была дельная, но не совсем. Ипат размышлял столько времени, что Илона начала нетерпеливо пристукивать каблучком туфельки.

– Нет, – сказал он, поразмыслив достаточно времени. – Я прикажу ему впустить только меня, а без меня – никого.

– Даже пилота?

– Цезаря-то? – Ипат помрачнел. – Да, и его тоже. У недомерка сквозняк в голове. Он что, забыл, кто такой Ной?

– Больной человек, – уверенно сказала Илона. – Еще не совсем выздоровевший.

– Да, больной, как же! Ты на Зябь слетай да спроси в полиции, какой он больной…

Готово – не выдержал. Но ведь надо же было когда-нибудь открыть дарианке глаза, верно? Ипат мучился лишь от того, что это пришлось сделать ему, а не кому-нибудь другому.

Глаза Илоны расширились.

– Ты хочешь сказать… ты хочешь сказать, что он никакой не больной, а просто плохой человек?

– Так и есть. – Ипат несказанно страдал, но резал правду-матку. Словно ногу себе пилил тупой пилой.

– Не хочешь ли ты сказать, что среди зябиан много плохих людей? – Голос дарианки дрожал.

– Много не много, а есть.

– И один из них – ты! – вне себя от гнева выпалила Илона. – Как можно столь плохо думать о людях?! А я еще хотела пойти с ним в город! Не смей меня провожать!

Кипя от возмущения, она покинула «Топинамбур». А Ипат остался. Он так и не вышел из корабля – сидел молча и думал тяжкую думу. А на второй день начал беспокоиться.

Как там они, сограждане-зябиане, в незнакомом городе на незнакомой планете? Освоились или влипли во что-нибудь? Что нового выкинул Ной?..

И как там Илона?

На третий день, когда он уже извелся, вернулась Семирамида, недовольная и без денег.

– Дерьмо планета, – объявила она с порога. – И музыка тут дерьмо, и публика дерьмо. Что?.. Илона? Да разве я нанималась за ней приглядывать? Нет, не видела… Да какая мне разница, где ее носит?.. Ной? А что мне Ной?..

Где болтается Цезарь, она тоже не знала и знать не хотела. Ипат клял себя за неуместную расточительность. Дал бы экипажу сутки отдыха – и в космос! Туда, где нет ни соблазнов, ни больных в понимании Илоны людей. Туда, где, между прочим, четверым покоенарушителям надо отрабатывать свое наказание!

И чем скорее, тем лучше. Сысой ждет. И кенгуролики – как там они, родимые? Скучают, поди.

Илона вернулась на четвертый день, подавленная и молчаливая. По всему было видно, что жители Нового Тринидада произвели на нее тягостное впечатление. Сидела, вздыхала. А потом высказалась:

– Наверное, не надо было нашим властям соглашаться на присоединение к империи…

И вновь замолчала, испугавшись крамольной мысли.

Ной явился на пятый день и, к немому удивлению Семирамиды, сразу протянул Ипату деньги:

– На.

– Это что? – не веря глазам и ушам, спросил Ипат.

– Это тысяча пятьсот. Хватит на две посадки и две взятки таможенникам. Ну и тебе сотня за беспокойство.

Ипат шелестел пластиковыми дензнаками. Тактильным ощущениям он поверил.

– Где взял?

– Выиграл.

– В игорный дом ходил?

– Ага, тут есть казино. Только я не с ним играл, а с игроками. Не дрейфь, деньги чистые, взяты на пари. Крупно выиграть у казино – дело редкого везения, я на такие шансы не ставлю. Но можно заключить пари с игроком, выиграет он или нет. Я говорю: вот сейчас ты поставишь и проиграешь. Он мне: а вот хрен тебе, выиграю! А глаза так и горят, сам верит, что выиграет. Я ему: спорим на двадцатку? Он соглашается. Ну и чаще проигрывает, чем выигрывает, потому что в казино только так и бывает. Дурень и сам это знал, только пренебрег в азарте. Тут главное не нарваться на счастливчика… – Ной зевнул. – Пойду-ка я высплюсь.

А Цезарь явился на борт бегом, тяжело дыша и с выпученными глазами.

– Все здесь? – заорал он не своим голосом.

– Все, – пробасил Ипат, начиная тревожиться.

– Бумаги выправил?

– Еще позавчера.

– Тогда взлетаем! Взлетаем!

– Э-э…

– Объяснять некогда! – Мальчишка опрометью кинулся в ходовую рубку.

«Топинамбур» величаво оторвался от планеты, пошел вертикально вверх, проедая в атмосфере коридор и быстро наращивая скорость. Спустя пять минут он был уже далеко от Нового Тринидада. Цезарь, однако, не успокоился, пока диск планеты не превратился в неяркую точку.

– Да что случилось-то, можешь ты наконец объяснить?! – гневно загудел Ипат.

Физиономия Цезаря лучилась счастьем.

– Да так, ничего, – туманно объяснил он. – Чепуха, в общем. Одно сплошное недоразумение.

– Я себе представляю, – едко заметил Ной. – Что угнал-то?

– Не угнал, а взял покататься! – запротестовал Цезарь. – Я бы вернул. Машина первый сорт – управляется мыслями, как наш «Топинамбур», только малость тупее. И по земле может, и по воздуху, и под водой даже… Я все это перепробовал, когда от погони уходил. Ну откуда мне было знать, что это полицейская машина?

– Так ты полицейскую машину угнал? – захихикал Ной.

– Ага.

– И ушел от погони?

– Ага.

– Практика большая, – равнодушно заметила Семирамида.

– Ага… – Цезарь блаженствовал.

– Машину разбил, конечно? – спросил Ной.

– Еще чего! – запротестовал малолетний угонщик. – Бросил. Такую машину фиг разобьешь. Крепкая.

– Драть тебя некому, – с ноткой облегчения в голосе объявил Ипат.

Цезарь только вызывающе шмыгнул носом: ага, мол, выдрал один такой…

Звездолет мчался прочь от Нового Тринидада.

– А куда это мы летим? – осведомилась Семирамида.

– Для начала просто подальше отсюда, – ответил Ной. – За это скажи Цезарю спасибо.

– Цезарю архистарейшины скажут спасибо, если на Зябь штраф придет, – подпустила шпильку певица. – Я не про то. Две вербовки у нас уже есть, пора заняться третьей. Вот я и спрашиваю: куда летим?

– Ты у нас любишь тыкать пальцем, вот и ткни. – И, видя, что Семирамида готова обрушить на его голову ругань и визг, Ной быстро добавил примирительным тоном: – У тебя это хорошо получается.

Семирамида подумала и не стала скандалить.

Она уже открыла рот, чтобы велеть Цезарю вывести перед нею объемную карту Галактики, как вдруг Цезарь упредил ее:

– За нами погоня. Один корабль. Следует нашим курсом. Скорость примерно та же.

И голос у мальчишки был не тот, и вид не тот. Вместо подростка с антиобщественными наклонностями, коего выпороть милое дело, возник собранный, точный в движениях пилот звездолета.

Илона ахнула. Ипат помрачнел и превратился в этакую каменную глыбу: стукни – она и не заметит. Семирамида скверно выругалась. Один Ной решил уточнить на всякий случай:

– Полиция Нового Тринидада, конечно?

Цезарь помолчал, мысленно беседуя с кораблем. Затем очнулся и помотал головой, то ли с облегчением, то ли наоборот – не поймешь.

– Нет. «Топинамбур» узнал своего прародителя. Это не полиция.

– А кто? – крикнула Семирамида.

Цезарь посмотрел на нее свысока, как на бестолковую:

– Ну ясно кто. Это Ларсен.

Всю ночь по мне гуляли слоны. Я смахивал их прочь одного за другим, а они вновь забирались на меня и топотали по груди и животу. И почему-то не было у меня никаких сил схватить первого попавшегося слона за хобот, раскрутить как следует над головой и отправить полетать, чтобы другим неповадно было. Такой вот сон.

Один сторож при воспитательном доме на Зяби учил меня толковать сны. Ну, увидеть горы – это к разным препятствиям и подлянкам, дерьмо – к богатству, дорога – к удачному побегу, а к чему снятся полицейские, и так понятно. Только о слонах он ничего не говорил. Подумал я, подумал и решил, что просто соскучился по Зяби, вот и снятся мне слоны, что шныряют у нас по канавам. В следующий раз, надо думать, приснятся кенгуролики.

А Ипату они уже снятся как пить дать. Только он в этом нипочем не признается.

Нет, лучше я расскажу все по порядку. А то кому, кроме меня, интересны мои сны?

На Хатоне наши дела сложились удачно, да так удачно, что я и через плечо плевал, и нарочно приказал «Топинамбуру» вырастить деревяшку, чтобы постучать по ней, – все не верил, что обойдется. Однако обошлось: Ипат вырезал опухоль из Имхамонова средоточия (что бы ни означало это слово), манипуляторы корабля зашили в брюхе монарха все, что Ипат там разворотил, и целых десять дней владыка владык пребывал у нас на борту – корабль выхаживал его. Ну и в конце концов выходил, хотя эти десять дней показались нам за двадцать – такие были манеры у этого Имхамона. Вздорный и визгливый старикашка, все ему не так: и поклоны не бьем, и ниц перед ним не простираемся, и еда ему не та. У нас на Зяби такого привереду в два счета поперли бы из архистарейшин за мозговые вывихи. Мне Ной талдычит: терпи, мол, делай все, что он говорит, а то еще обидится. А я заявил однажды, что больше к Имхамону не пойду, пускай Ной сам его развлекает, Ипат меня поддержал, да и женщины тоже. Ною делать нечего – пошел. Вышел – аж трясется от злости. А я ему с издевкой: терпи, мол, а то старикашка договор не подпишет. Тут Ной стал говорить такие слова, что женщины заткнули уши, а Ипат чуть не вышиб из Ноя дух, чтобы не сквернословил при Илоне. И вышиб бы, не заткнись Ной вовремя.

А когда «Топинамбур» решил, что теперь Имхамона можно выпустить под присмотр местных знахарей, тут-то наконец все и состоялось. Подписал Имхамон документ о вербовке, печать свою приложил, договорились мы со жрецами о паутинной дани с Хатона, и корабль отпочковал еще одного потомка. Только все это происходило не как на Даре, а тихо; никого из нас народу вообще не показали. Местному населению жрецы только себя показывают да еще изредка Имхамона. Одного парнишку из жреческого сословия назначили пилотом, я рассказал ему, как надо обращаться с зародышем звездолета и как объезжать его, когда подрастет, и мы отбыли. Опять на Новый Тринидад.

То, что я угнал там полицейскую машину и удирал на ней от полиции, – чистая правда. Каюсь, не сдержал себя. Ну вот на что мне, казалось бы, та машина, когда у меня «Топинамбур» есть? Все равно не утерпел, а почему – не спрашивайте. Не знаю. А только я не все время, что пробыл на Новом Тринидаде, смывался от полицейских, очень даже не все… Машину-то я угнал не сразу, а сначала хотел найти Ноя, любопытно мне, видите ли, стало, как он работает не на Зябь, а на себя.

И знаете что? Я его не нашел. Вообще. Хотя обошел, кажется, все игорные заведения столицы. В двух местах меня погнали было взашей, но я изобразил посыльного и все равно побывал внутри и все осмотрел. Не было Ноя нигде. То есть, возможно, один день он и околачивался в каком-нибудь казино, но основное время провел где-то в другом месте. В каком – не сказал, а я не стал допытываться. Соврет ведь, ясное дело.

Что-то очень легко он отдал Ипату полторы тысячи. Главное, сам вдруг взял да отдал. Если бы мне сказали, что на Зяби слоны начали летать сами по себе, а не когда их за хобот раскрутят, и вдобавок что полицейские все как один записались на курсы хороших манер, я бы и то удивился меньше.

Про то, как я угнал полицейскую машину, я подробно рассказывать не буду. Ничего интересного. И планета тоже неинтересная, чересчур ухоженная и скучная. Интереснее другое: почему Ной, узнав, что за нами гонится звездолет, сразу спросил о полиции?

А в самом деле: за кем бы она гналась, будь это действительно полиция, – за мной или за ним?

Я так и не придумал, как выудить у Ноя его секрет, и даже пробовать не стал. Видел только, что он как-то приободрился. Наверное, не без причины. А думать подолгу я не люблю, пусть Ипат думает подолгу, у него это хорошо получается. Толку, правда, от его дум маловато.

Три дня мы выбирались микропрыжками из системы Нового Тринидада, а потом я решил стряхнуть Ларсена с хвоста и бросил корабль одним нырком аж через четверть Галактики в такое место, где на пять парсеков вокруг не было ни одной звезды, так что никакое гравитационное поле не помешало бы мне немедленно нырнуть еще раз куда угодно. Думал, тут мы малость отдохнем и соберемся с мыслями насчет того, куда нам теперь направиться. Не тут-то было. Не прошло и пяти минут, как «Топинамбур» доложил мне: корабль Ларсена вновь в пределах чувствительности бортовых локаторов.

Что за чудеса? Откуда он мог знать, куда мы скакнем? Я и сам не знал этого за минуту до прыжка.

– При гиперпространственном переходе возникают флюктуации темной энергии, – начал объяснять мне корабль и понес такое, что мои мозги закипели бы, если бы поняли хоть десятую часть из всей той премудрости, что он на меня вывалил. Впрочем, главное мне стало ясно: если корабль уходит в большой нырок, а неподалеку от него находится другой корабль, то этот другой может вычислить по тем самым флюктуациям (провалиться мне на месте, если я знаю, что это такое!) примерное место, где тот должен вынырнуть. И конечно, нырнуть следом, если ему прикажут. Ну, Ларсен и приказал.

А на кой?

– Он нам гадить станет, – сказала Семирамида. А Ной кивнул.

Ипат погрузился в думу столь долгую, что я решил бы, что наш командир просто уснул, если бы он не шевелил бровями.

– А на кой? – спросил он, как видно, ничего не надумав. Точно как я, только я спросил это про себя, а он вслух. – Цезарь! Что он сейчас делает?

– Следует за нами, – сказал я.

– Ну вот зачем это ему, а? – недоумевал Ипат. – Что ему толку плестись у нас в хвосте? Нам же все сливки достанутся! А ему?

– Может, что и перехватит у нас из-под носа, – объяснил Ной. – А что не перехватит, то изгадит.

Ипат все равно недоумевал: зачем гадить другим, если тебе нет от того никакой пользы? А Илона вообще не понимала, зачем гадить другим хотя бы и ради пользы себе. Иные схватывают на лету, а другим – хоть в лепешку разбейся, нипочем не втолкуешь, что бывают на свете вредные люди. Я и пробовать не стал.

Ничего не происходило. Мы плелись потихоньку, а Ларсен шел за нами как привязанный, держась, правда, на солидном расстоянии. Я было попробовал внезапно разогнать «Топинамбур» и оторваться от преследователя, чтобы потом уйти в нырок, да не тут-то было: то ли Ларсен не спал, то ли, что вернее, приказал своему кораблю сохранять дистанцию. Я решил не обращать на него внимания и загнал «Топинамбур» в плотную темную туманность, из каких Вселенная делает звезды, если корабль не врет. Пусть пасется. А мы стали решать, что делать дальше.

Семирамида заикнулась было насчет того, что не худо бы нам устроить себе отпуск и вернуться на Зябь. Мол, она разучила несколько новых песен и хочет показать публике новую программу. Мол, две вербовки мы провернули, так что против нашего отпуска архистарейшины возражать, наверное, не станут. Ной был против, я и Илона тоже. Ипат помялся и тоже высказался против. Я так думаю, ему-то очень хотелось повидать своих кенгуроликов и показать их Илоне, но когда он понял, что та настроена по-деловому, скис, вздохнул и отказал Семирамиде. Та взвилась и орала на нас, пока не выдохлась. Тогда мы прочистили уши и принялись думать.

Ной предложил Альгамбру, до нее было недалеко. «Топинамбур» дал сведения: планета как планета, давно освоенная, благоприятная для жизни людей и довольно хорошо развитая, но вне империи. Корабль имел данные о четырех попытках ее вербовки – все они окончились неудачей. А Семирамида, отдышавшись, предположила, что неудачных вербовок, наверное, было гораздо больше, просто не обо всех имеются сведения. Вербовщик вообще не обязан докладывать о своих неудачах.

– Так оно и есть, – подтвердил Ной, а я подумал: ему-то откуда об этом знать? Не иначе, общался с другими вербовщиками. Ох, и тертый же тип!

– Ну и на кой нам туда лететь? – спросила Семирамида.

С ней было все понятно: на Зяби ее ждала публика.

– Попробовать-то можно, – сказал Ной.

– Ты избалован удачами, – заметила Илона.

– Я и не говорю, что получится, – возразил Ной. – Я говорю, можно попробовать. Много времени мы на этом уж точно не потеряем. А? Ну что, летим?

Ипат сказал, что летим, и я втолковал «Топинамбуру», куда нам надо. Звездолет только начал пастись, подъедая туманность, и выразил в ответ неудовольствие. Так выразил, что я сам почувствовал себя усталым и голодным. Еще и холодным, потому что мурашки по коже побежали. Понимай так, что корабль не отказался бы не только поесть, но и подзарядиться вблизи какой-нибудь звезды.

Опа, думаю, а ведь это идея. «Топинамбур» корабль молодой, потерпит, а его папаша, звездолет Ларсена, – старый мерин. Он, может, борозды и не портит, а в гонках на выносливость ему за нами не угнаться. Может, отцепится. В общем, я приказал «Топинамбуру» следовать прямо к Альгамбре.

То есть к дальней периферии той звездной системы, куда входит Альгамбра, потому что вблизи крупных гравитирующих тел опасно не только уходить в гиперпространственный нырок, но и выходить из него.

Сказано – сделано. Как я и думал, корабль Ларсена последовал за нами. Солнце тут оказалось огромное и красное, как накаленный кирпич, а планет всего две: одна горячая, чуть ли не дымящаяся, а вторая – Альгамбра. Я велел «Топинамбуру» двигаться к ней, а потом внезапно взял, да и ушел в нырок обратно к Новому Тринидаду. Оттуда – снова к Альгамбре, но уже с другой стороны от кирпичного солнца, и сразу бросил корабль через пол-Галактики в темную туманность. Корабль было обрадовался пище, но я велел ему заткнуться и метнулся аж к галактическому ядру. Звездолету и там понравилось, потому что потоки излучения от ядра – тоже пища, но опять я не задержался на этом месте больше минуты. Командую, приказываю, заставляю, а сам мысленно уговариваю звездолет: потерпи, малыш, потерпи, родимый… Сделал еще три прыжка и решил, что теперь можно успокоиться. Думал, что раз уж я на Новом Тринидаде удрал от полиции, то удрать от Ларсена для меня вообще не вопрос.

И уже спокойно приказал кораблю вернуться к красному солнцу Альгамбры.

Планету корабль нашел в два счета. Спустя несколько часов мы уже нарезали круги вокруг нее на низкой орбите и запросили по радио посадку.

– Цель посещения? – осведомился с планеты голос на вполне приличном общеимперском.

– Переговоры с правительством, – честно ответил Ипат. Ной вздохнул и выразительно покрутил пальцем у виска.

– На предмет чего?

– На предмет… э-э… присоединения вашей планеты к империи. – Как всегда, Ипат простодушно резал правду-матку. Даже я подумал о том, что неплохо было бы пожалеть ее и не рубить в мелкую капусту, а уж Ной и подавно.

Тут голос с планеты и выдал Ипату:

– Правительство Альгамбры не вступает в переговоры по данному вопросу. От имени правительства рекомендую имперским посланцам не тратить понапрасну время и отбыть из нашей системы как можно скорее.

Ной смотрит на Ипата с ехидцей: получил, мол? – а Ипат, простая душа, все еще думает, что внизу не поняли наших намерений.

– Но мы не посланцы империи…

– Значит, вольные вербовщики? – доносится голос. – Тем хуже.

– Мы посланцы планеты Зябь…

В ответ не то чтобы раздался смешок – была крохотная пауза, но обидная не хуже смешка. Прямо-таки взвешенная на специальных весах, какие только в аптеках бывают. А потом донеслось:

– Это где?

Ипат с раздражением объяснил им, где это, он еще на что-то надеялся, не понимая, что тот тип внизу попросту издевается над заезжим простачком из глухомани. Ну и получил в ответ:

– Правительство Альгамбры выражает свое почтение правительству Зяби и надеется, что ему никогда не придется иметь с ним никаких дел.

Ипат просто онемел от такого вежливого хамства. Это потому, что он почти не встречался с нашими судейскими, ну а я – другое дело. Ной тоже. Мигнул он мне, чтобы я велел кораблю отключить Ипата от связи, пока наш командир не взбесился, и переключить скорей на него. Я это сделал, решив, что хуже не будет. А если Ипат потом устроит мне за это головомойку, ну так что же? Меня только ленивый не ругал на все корки. Хуже, если Ипат обидится, – тут хочешь не хочешь, а почувствуешь, что виноват. По мне, хуже этого ничего нет, уж лучше побои терпеть.

Ной, однако, даром времени не терял. Пока Ипат соображал, как должен повести себя в этой ситуации настоящий командир, и понемногу наливался кровью, Ной этак солидно прокашлялся и сказал деловым голосом:

– Быть может, правительство Альгамбры заинтересовано ознакомиться с образцами товаров с планеты Хатон?

Тут голос снизу замолчал как раз на такое время, чтобы успеть прочесть самую короткую молитву Девятому пророку – ну, где про «спаси и сохрани» и животворящий рельс. Ипат как раз успел побагроветь до опасной кондиции, а Ной ему только сказал «тш-ш» и палец к губам приложил. Ипат покряхтел немного, но орать на нас не стал. Сообразил, что начал вить веревку не с того конца.

Ной тоже сообразил насчет веревок – тех самых веревок с Хатона, которые плетутся из той паутины, что туземцы высмаркивают из своих хоботов. Я порадовался тому, что он такой сообразительный. Образцов сверхпрочных веревок и тканей у нас было предостаточно; покажем их местным – может, и не завербуем планету, но уж наверное найдем, где сбывать паутинные изделия. Тоже польза.

Тут голос вновь ожил и без особой охоты разрешил нам от имени правительства посадку по радиолучу – чтобы, значит, не посадить корабль ни посреди пустыни, ни в океан, ни прямо на город. Как будто мы без него не разобрались бы! Ну ладно, по лучу так по лучу. Ипат нехотя кивнул, «Топинамбур» понял, чего мне от него нужно, и мы пошли вниз. Пока спускались, голос пробубнил нам какое-то приветствие и еще сказал, что с нами будет иметь дело правительственный инспектор по делам внешней торговли, специально уполномоченный как раз на такой случай, и без его ведома любые экскурсии по планете, исключая столичный округ, нам строго воспрещаются. Ну и ладно, думаю, не больно-то и хотелось. Не видали мы, что ли, чужих планет? Очень надо смотреть еще на одну!

Сели. Скучная пыльная планета, твердая корка почвы, камни да чахлые кусты, местами волнистый от ветра песок, красный от лучей кирпичного солнца, и даже небо какое-то грязно-желтое. Местность не лучше наших Дурных земель, хотя врать не буду, туда меня не заносило. Но близко к границе подбирался, видел. Однако же люди тут живут – на горизонте виден город, если только это не мираж. Лучше бы все-таки город! У нас на Зяби говорят, что тот, кто увидел мираж, нипочем не будет удачлив ни в каких делах, а тот, кто увидит его дважды, может сразу заказывать себе гроб – все равно долго не протянет. Я-то видел мираж единожды и что-то не заметил, чтобы со мной вдруг начала твориться какая-нибудь особенная пакость. Как было, так и осталось. Так что до сих пор я не очень-то верил в эту примету, а тут задумался: вдруг правда?

А Ипат, оглядевшись по сторонам сквозь прозрачные стенки корабля, сразу заявил, что ему тут не нравится.

– Ха, не нравится ему! – высказалась Семирамида. – Можно подумать, мне нравится! Чует мое сердце, зря мы сюда сели, вот что я вам скажу.

– Почему зря? – спросил Ной.

– А вот увидишь.

Ной начал задавать ей вопросы с этакой подковырочкой, и все мы вообразили, что сейчас Семирамида взорвется и завизжит на всю Альгамбру, ан не тут-то было. Она не захотела разговаривать с Ноем, да и с нами тоже. Мол, я сказала, все слышали, а дальше поступайте как знаете, мое дело сторона. Мол, спорить мне с вами лень, бестолочи вы, а были бы чуток поумнее, так взлетели бы прямо сейчас, да и умотали от этой Альгамбры как можно дальше…

Ной поковырял в ухе, скорее по привычке, потому что Семирамида все-таки не разоралась, помолчал, да и спросил, только уже не Семирамиду, а Ипата:

– Радуешься вербовке Хатона, да?

Ипат помедлил и глаз прищурил, соображая, где тут подвох (растет наш командир!), не сообразил и согласился: да, мол, радуюсь. А чего ж не радоваться?

– Один фермер, – говорит Ной и выразительно смотрит на Ипата, – решил разводить кенгуроликов, ну вот как ты. Только денег у него не было. Тогда он продал свой луг и накупил молодняка. Первым делом этот молодняк сожрал все, что росло у фермера в огороде, а потом стал шарить по наделам соседей. Тем это не шибко понравилось. Кто-то пристрелил кенгуролика-другого, чтобы посевы не портили, кто-то просто загнал скотину в свой загон и не отдает. Пошел фермер в суд, а там ему: сам виноват, и никто тебе кенгуроликов возвращать не обязан, это компенсация за потравы, вот и радуйся, что твои соседи сочли такую компенсацию достаточной…

– Ну и правильно! – перебил Ипат. – Луг-то он зачем продал? Чем кормить скотину думал? Дурак просто. Где только такие водятся…

– На «Топинамбуре», – объявил Ной и выразительно обвел нас взглядом. Тут Семирамида начала багроветь, и Ной торопливо добавил: – Пояснить?

– Ну поясни, – прогудел Ипат, тоже не шибко довольный.

Стыдно признаться, но я тоже пока ничего не понимал.

– Паутина с Хатона – материал уникальный, так? – Мы в ответ дружно кивнули. – Нигде, кроме Хатона, такого не делают, не умеют. Пока. Ну? – Тут Ной посмотрел на меня. – Долго ли такое будет продолжаться?

Ой…

Меня как пыльным мешком по голове ударили. Кто-то от этого, может, и тупеет, а у меня, наоборот, в голове прояснилось. «Топинамбур»! Он же это запросто! Дай ему поглотить и повертеть внутри себя любую штуковину, если она неживая, – и он в два счета наделает столько таких штуковин, сколько ему прикажешь, если только не забывать кормить его и заряжать время от времени каким-нибудь излучением, да хоть светом… Прав Ной! Никто его правде не рад, а только правда – она и есть правда.

Кто угодно, у кого есть биозвездолет, запросто сможет фабриковать хатонскую паутину и делать из нее что угодно, хоть веревки, хоть пряжу!

Одно только в нашу пользу: «Топинамбур» говорил, что копирование хатонских веревок для него процесс возможный, но энергетически невыгодный. Да так-то оно так, но что такое наш «Топинамбур»? Пока мы сидели на Зяби, он был для меня чудом и умел делать все, что ни попросишь, а только с тех пор я понял: наш корабль, хоть он и умница, – обычная дешевая модель. Бывают в империи и лучшие корабли, бывают и особые квазибиотехнологии…

Ну и где, спрашивается, мы будем сбывать хатонские нитки-веревки и всякую там пряжу, если каждый, кто имеет доступ к дорогому биозвездолету или еще к какой-нибудь умной биоштуковине, сможет наделать сколько угодно этого добра, коли получит образец? Ответ понятен: только в отсталых мирах. Дельцам из богатых миров будет достаточно купить или стянуть у нас одну-единственную нить, и можно горя не знать. Горе будет у нас.

– А эти альгамбрийцы, – спрашиваю, – или альгамбряне, как их там… в космос летают?

– О! – говорит Ной. – Один сообразил. Летают, но на железках. Не владеют квазибиотехнологией.

И смотрит победно: мол, не я ли советовал вам лететь на Альгамбру? Да понял я уже, понял!

Ипат – нет. Ну, Ной объяснил ему и женщинам, в чем тут подвох, и все мы здорово загрустили. Потом Ной и говорит: не все так плохо. Во-первых, наладим сеть сбыта, а начнем с Альгамбры. Во-вторых, еще на Новом Тринидаде Ной, оказывается, зарегистрировал наш товар в Торговой палате и даже имперскую пошлину уплатил. Теперь всякий, кто захочет мимо нас торговать хатонскими нитками-веревками-тканями, должен будет платить комиссионные в пользу Зяби. Понятно?

– Видела я тех торговцев, что прилетают к нам на Зябь, – скривилась Семирамида. – Эти точно платить не станут.

– И такие, как Ларсен, тоже, – добавил Ипат, подумав. – Но все равно. Законопослушных торговцев в империи тоже немало. Ной, ты это… ты… молодец!

Трудно далось ему последнее слово, просто силой его из себя вытянул, даже жилы на висках вздулись. Однако справился.

Тут я ему слегка подпортил настроение.

– Значит, комиссионные в пользу Зяби? – спрашиваю я Ноя этак невинно. – А в твою – тоже?

Тот, конечно, оскорбился и руками замахал: почему это, мол, в мою, да за кого вы меня принимаете и все в таком роде. Лучше бы он не говорил этих слов, потому что все наши принимали его за того, кто он есть, – ну, кроме, может быть, Илоны. Чтобы Ной упустил то, что само идет в карман? Ха-ха. Рассказывайте сказки дарианам, они поверят. Семирамида сейчас же подбоченилась и давай орать на Ноя: выкладывай, мол, а то хуже будет. Ну, тот помялся, поломался и начал сотрудничать со следствием:

– Ну чего набросилась? Ну да, и мне пойдет малый процент… Там в стандартном договоре есть специальный параграф насчет вознаграждения для физических лиц-посредников, а я кто, по-вашему? Не физическое лицо? Может, химическое или еще какое? Чего прицепились? Ни один из вас вообще не догадался насчет этого дела, так бы и пролетели мимо, как олухи. Кто, как не я, не дал обнулить выгоду Зяби от нашей второй вербовки? Ну то-то же!..

Закончил он с торжеством, и никто из нас не знал, что ему сказать. Ипат посопел, но и только, Семирамида еще немного покричала ни о чем и тоже затихла, ну а я и вовсе решил, что лучше уж помолчу. Словом, Ной вышел из спора победителем и если бы догадался изобразить обиду, то – зуб даю – Илона принялась бы его утешать. Тьфу на них на всех!

Ну да, ну да, любой из нас, кроме Ноя, первым делом поделился бы пришедшей ему в голову мыслью о регистрации с остальными и не стал бы действовать втихаря, а уж от специального вознаграждения либо отказался, либо разделил его на всех, да только Ной – это не мы. Уж каким его произвела природа, таков он и есть, а зачем природе надо было создавать такого, я и думать не стану.

Ну ладно, сидим, ждем, от нечего делать городом любуемся. В атмосфере прояснилось, и стало понятно, что это точно город, а не мираж. Я велел «Топинамбуру» приблизить изображение. Интересный с виду город: купола, колонны, арки, башенки какие-то сплошь в каменной резьбе, словом, любопытно и глазу приятно. Одно только не радовало: сколько мы ни вглядывались, а никакой торговой делегации, направляющейся к нам, не заметили. Значит, местный инспектор по делам внешней торговли ждет нас самих с визитом. Гордый, значит, а проще говоря – раздутый от спеси тип, сразу ясно. Просидели мы этак с час, посоветовались и решили идти в город.

– Далековато, – сморщилась Семирамида. – Чтобы я да потащилась в такую даль?

– И правда, – сказал Ипат. – Может, перелетим поближе?

– Ага, и местные примут это за агрессию, – подал голос Ной. – Мы сели там, где нам было указано. Так, Цезарь?

Я ответил, что так. Но можно приказать кораблю вырастить какой-нибудь самодвижущийся экипаж, ему это нетрудно, а материала вокруг сколько хочешь. Вряд ли местные власти всполошатся из-за лишней ямы в этой полупустыне.

– Вертоезд бы, – мечтательно проговорила Илона. – Давно я педали не крутила!

Кому что. А впрочем, песок вокруг корабля вроде слежавшийся, по такой почве вертоезд с широкими колесами как раз пройдет и не завязнет.

Я прислонился лбом к переборке, и «Топинамбур» в два счета сделал нам целых два вертоезда. Никто не захотел остаться в корабле, всех потянуло размять ноги. Само собой, напоследок я приказал «Топинамбуру» закрыться и до особого приказа не впускать в себя никого, кроме Ипата и меня, а всех прочих гнать от себя взашей так, как ему самому захочется, только, чур, без смертоубийств и отрывания конечностей.

И мы покатили.

Ларсен прибыл на ETX125 вовсе не для встречи со Скользким Даймом, да и Скользкий Дайм вовсе не чаял увидеть Ларсена. Встреча произошла случайно. На ту планету, где Ларсен впервые услыхал о Зяби – чтоб ее архистарейшинам дружно помереть от запора! – его привел здравый смысл: хватит уже гоняться по всей Галактике за зябианской деревенщиной с их «Топинамбуром»! Ни хрена хорошего не выходит, только деньги расточаются впустую.

На молодом, здоровом корабле Ларсен мог бы вечно преследовать «Топинамбур». Конечно, существуют способы сбить погоню со следа, но откуда их знать деревенщине? Азарт погони кончился жалобным протестом звездолета. Как всегда, корабль сетовал на то, что его заездили, как всегда, ему требовалась подзарядка, и он ничего не гарантировал. Пришлось наведаться к ближайшему магнетару, где корабль и завис на целые сутки, не в силах усваивать с нормальным КПД дикие потоки излучения. Конечно, за это время все флюктуации темной энергии, оставленные ушедшим в нырок «Топинамбуром», рассосались без остатка. Ларсен мог бы поставить два к одному на то, что зябианская деревенщина по простоте душевной нацеливалась на Альгамбру (зря, что ли, «Топинамбур» выходил к ней аж дважды?), и ему хотелось проверить это, но на сей раз он взял себя в руки. Хватит гоняться за придурками, раз им упорно везет. С везением не поспоришь, так уж оно устроено. Если карта не пошла, можно биться об заклад, что придурки сломают себе шею без всякой выгоды для некоего вольного вербовщика. А вольному вербовщику самое время опомниться и попытать счастья в другом месте.

Он направился в знакомый бар при космодроме, где несколько месяцев назад устроил драку. На помосте наяривал тот же самый джаз-банд из негуманоидов с планеты SW2001, и даже вышибала, подпирающий стену при входе, был тот же самый. Узнали дебошира или нет, но пропустили беспрепятственно. Посетителей было немного. Заказав пива и порцию местных летающих креветок, Ларсен на сей раз устроился не возле стойки, а за свободным столиком у окна: и поразмыслить можно спокойно, и обзор во все стороны прекрасный. Отшил накрашенную задрыгу, намылившуюся было угоститься за его счет: иди, милая, поищи других, не видишь разве – космический волк озабочен, но не скучает… Фыркнула, отошла.

Зато подсел тот, кого Ларсен не чаял здесь увидеть, – Скользкий Дайм. Как обычно, он умудрился не привлечь к себе ничье внимание, в том числе внимание Ларсена, оглядевшего бар, прежде чем войти. Очень заурядный с виду серенький человечек, похожий на коммивояжера средней руки или ниже, умел растворяться не прячась. Такого нипочем не заметишь в толпе, если она будет состоять не менее чем из трех человек. Ничего в нем не было бросающегося в глаза, все гладенько, все до предела обыкновенно, взгляд скользил по нему, почти как по пустому месту, и никакие нейроны в зрительном центре мозга не возбуждались в его присутствии. Ничьи внутренние колокола не звенели об осторожности. Ну, просто безопасный никчемный человечек, мало чем отличающийся от пустого места. Существуешь? Существуй. Присутствуешь? Да и хрен с тобой. Многим вышло боком такое невнимание…

В своей области – главным образом насчет кого-нибудь надуть при посредничестве в сделках – он был филигранным мастером. Интересно, подумал Ларсен, почему среди простаков распространено мнение, что мошенник должен иметь крысью физиономию, суетливые движения и бегающие глазки? Он сам, хоть и не числил себя в простаках, был когда-то обманут Скользким Даймом, а спустя год сумел прижать его как следует и вернул потерянное. В дальнейшем они встречались не раз, но Ларсен был начеку, и Дайм, по-видимому, решил, что этот клиент, пожалуй, чересчур колюч и кусач. Счет так и остался «один-один».

– Закажешь мне пива? – спросил Дайм после приветствий.

Ларсен оглядел его с головы до ног и признаков упадка не обнаружил.

– Только не вкручивай мне, что ты на мели, – пробурчал он. – Не поверю.

– Ну, на мели или не на мели – это все относительно, – заявил Скользкий Дайм. – Ладно… ты сам, вижу, не процветаешь. Попью на свои.

Некоторое время он молча пил пиво и, казалось, совершенно не интересовался Ларсеном. Тот вовремя подавил растущее раздражение: Скользкий Дайм сроду ничего не делал просто так. Ладно… поглядим.

Механически обрывая крылышки очередной летающей креветки, Ларсен ждал, что Скользкий Дайм первым начнет разговор. И дождался.

– Давненько тебя не было видно, – промолвил мошенник, отирая пену с губ и сдерживая отрыжку.

– Тебя тоже, – отозвался Ларсен.

– Работа такая. А тебе, я слышал, здорово не повезло с вербовкой…

В ответ Ларсен лишь презрительно фыркнул – кому, мол, не повезло, мне? – и сразу понял, что ничуть не убедил собеседника.

– Есть такой слух, – сказал Скользкий Дайм. – Говорят, будто ты вербанул какую-то захудалую планетку для Рагабара, и теперь у тебя корабль с выработанным лимитом почкований и никаких новых заказов. Врут, нет?

– Что еще говорят? – помрачнел Ларсен.

– Да так, ерунду всякую…

– А точнее?

– Могу и точнее. В бутылку не полезешь, кулаками махать не станешь? – Скользкий Дайм помедлил, изучая закаменевшее лицо Ларсена. – Нет? Ну ладно… Говорят, будто правительство той планетки наняло для вербовки каких-то местных лопухов, а ты за ними гоняешься по всей Галактике. Еще говорят, что тем лопухам везет просто сказочно, а тебе раз за разом достается бумажка от конфетки. Врут, наверное…

Кто-нибудь другой немедленно получил бы в морду за столь неосторожные слова, но Скользкий Дайм был кем угодно, только не «кем-нибудь другим». Уж в чем, в чем, а в неосторожных словах и поступках подозревать его не приходилось. Говорит – значит все взвесил.

– Не врут, – процедил Ларсен, помолчав.

– Вот как? Ну ладно, невезуха есть невезуха, с каждым может случиться, мое дело – сторона. Насчет твоего корабля – тоже правда?

– Тоже.

– Спецу показывал? Какому?

– Здешнему. – Ларсен назвал имя спеца.

– Понятно… – Скользкий Дайм сочувственно поцокал языком. – Лучше него тут никого не найдешь. Да, это называется: попал… Нового корабля нет, а на старом ты не можешь вербовать, потому что он если и отпочкует потомка, то уродца какого-нибудь, а потом сдохнет. Так сразу и не скажу, что тебе посоветовать…

– Ну и не говори, – буркнул Ларсен. Он точно знал, что Скользкий Дайм подсел к нему не просто языком почесать. Сейчас предложит что-нибудь.

– Что ты знаешь об обманках? – спросил Дайм.

– О квазибиологических? – уточнил Ларсен и даже моргнул от удивления. – Только то, что за них можно сесть на весь остаток жизни. Для безмозглых отморозков в самый раз, а мне не предлагай.

Дайм неожиданно захихикал.

– Надеюсь, ты слыхал о том, что техника развивается? – Ларсен кивнул в ответ. – И о том, что имперское законодательство отстает от нее, от техники, ты тоже, конечно, догадываешься? – Новый кивок. – Так слушай: старые технологии, все эти подсадки и перепрограммирующие прививки – побоку. Вчерашний день – он для безмозглых. А сегодняшний день таков: имеется кое-что новенькое. Если попадешься и если очень не повезет, получишь от силы года два, как за обычное мелкое мошенничество. Но это только если совсем уж пойдет непруха. Вообще-то есть все шансы не попасться – это раз, и быть оправданным по суду, если все же попадешься, – это два.

– Что там еще за новенькое? – пробурчал Ларсен, всем своим видом выражая крайний скепсис.

– Есть одна вещица как раз на твой случай, – зашептал Дайм, наклонившись так, чтобы быть поближе к Ларсену. – Тоже, в общем, обманка-имплант, но совсем нового типа. Отпочковывается от твоего же корабля, содержит образчик твоей ДНК и действует только на прямых потомков твоего корабля в пределах одного колена, словом, на «сыновей». На «внуков» – уже без всякой гарантии, хотя, как я понимаю, тебе и не нужны «внуки»-то… Принцип действия основан на том самом свойстве квазиживых кораблей, которое блокирует у них агрессию к своим ближайшим «родственникам». Прилепляешь к ихнему «Топинамбуру» эту штучку, ждешь этак с полчаса и спокойно подчиняешь себе корабль, потому что ты для него отныне – пилот, допущенный капитаном к управлению в отсутствие на борту капитана. Понял? Не капитан, не новый хозяин, а только пилот. В этом вся фишка. Кража есть, но по закону ее как бы и нет. Образчик твоей ДНК автоматически уничтожается, но корабль все равно будет помнить, что ты его пилот, и поди докажи, что ты самозванец. Пусть владелец доказывает суду, что он не допускал тебя к управлению кораблем. Твой старый корабль тоже не сохранит никаких вещественных доказательств того, что он произвел обманку, и вообще обманка эта одноразовая. Сработала – рассосалась бесследно. Никакой эксперт не обнаружит, что она вообще была. Понятно объясняю?

Стало ясно, что Скользкий Дайм знал многое, в том числе и то, какой идиотской кличкой туземцы Зяби обозвали свой звездолет. Впрочем, это не удивило. Оставалось лишь надеяться, что Дайм ничего не знал о попытке кражи зародыша и постыдном бегстве от осиного роя.

– Ущерб кораблю? – осведомился Ларсен.

– Обоим кораблям – никакого. – Скользкий Дайм прижал ладошки к сердцу. – Разработчики головой клянутся.

– Лучше пусть так и будет, а то ведь до их голов можно и добраться, – посулил Ларсен. – Вещь проверенная?

– Само собой. Действует безотказно.

– Надеюсь… Цена?

Скользкий Дайм шепотом назвал цену. Поняв, что не ослышался, Ларсен изо всех сил постарался сделать вид, что ему ничуть не хочется проломить собеседнику черепную коробку местах этак в трех-четырех.

– Не пойдет, – сказал кратко.

– Для тебя – скидка пять процентов.

– Не пойдет.

– Десять процентов. Слушай, больше не могу. Соглашайся.

– В долг поверишь?

– Нет.

– Тогда и говорить не о чем.

– В долг не поверю, а в долю войду, – немедленно предложил Скользкий Дайм, дав повод заподозрить, что как раз этого-то он и добивался. – Обманка за мой счет, работу делаешь ты, весь барыш с нового корабля – строго пополам.

– Не пойдет.

– Соглашайся. Хороший вариант.

– Не пойдет.

– Что ты заладил «не пойдет» да «не пойдет»! – рассердился Скользкий Дайм. – Лучших условий на этой планете тебе никто не предложит. Тут с кредитом вообще никак. Местному еще дадут, а инопланетнику – шиш, если только он не знаменитая на всю Галактику персона. Но это не про нас. Имперский банк даст такую сумму только под надежное обеспечение, и проценты – о-го-го! Да почти везде с кредитом та же история, сам знаешь. Ладно, пользуйся моей добротой: тебе пятьдесят пять процентов, мне – сорок пять. Идет?

Кредит в местном банке у Ларсена был, правда, почти исчерпанный и просроченный. Но говорить лишнего в беседе с Даймом не стоило, вдобавок он сказал сущую правду: нового кредита здесь не получить.

– Семьдесят и тридцать, – сказал Ларсен.

Сошлись на сорока и шестидесяти. Пока торговались, выпили еще по кружке пива и съели одну на двоих порцию неких гадов в остром соусе. Гады Ларсену не понравились, а вот предложение Дайма по мере течения беседы казалось все более соблазнительным. Поправить свои дела, это первое и важнейшее, а заодно наказать возомнившую о себе деревенщину с Зяби, причем сразу всю – и доморощенных вербовщиков, и заплесневелых архистарейшин…

Заманчиво!

Не будь Скользкий Дайм великим специалистом по обману доверчивых лопухов, не находись Ларсен в разговоре с ним в состоянии максимальной внутренней мобилизации, космический волк, пожалуй, дал бы волю чувствам. Злой азарт разгорался в нем, как пожар в сухом валежнике. Проучить тех, кто дерзнул перехватить его, Ларсена, удачу! Действовать быстро, точно и безжалостно. Никакого снисхождения. Если подвернется шанс ужаснуть публику, не поплатившись жизнью и свободой, – сделать это. Сразу и навсегда заткнуть смех, что вот-вот прозвучит там и сям в адрес незадачливого, как показалось некоторым торопыгам, космического волка. Торопыги по обыкновению забегают вперед, а игра еще не доведена до конца. Над волками не смеются – их ненавидят и боятся.

Задав еще с полсотни вопросов, Ларсен не поймал Дайма на лжи. Тут стоило подумать. Родилась и окрепла мысль: по всей видимости, феерически наглые разводы мошенник ныне считает чересчур рискованными, творческая зрелость осталась позади, мало-помалу подступает спокойная старость – старость дельца, а не жулика. Ни на мгновение Ларсен не усомнился в том, что Скользкий Дайм и теперь пытается его надуть – и надует-таки, если ударить с ним по рукам, – но обман обману рознь. Если дело только в сорока процентах и ни в чем ином, тогда терпимо…

– Ладно, – сказал Ларсен. – Когда и где покажешь товар?

Вместо ответа Скользкий Дайм вынул из кармана и предъявил на ладони шарик. Был он невелик, меньше кулачка младенца, по его глянцево-черной поверхности в хаотичном беспорядке проплывали крошечные колючие искорки. Под взглядом Ларсена шарик задрожал, попытался вырастить защитные шипы, слабо пискнул, испустил зловоние и растекся в лепешку телесного цвета.

– Мимикрирует, – пояснил Скользкий Дайм, пряча товар в карман. – Он тебя боится. Ничего, привыкнет, он вообще-то послушный. Подержишь его в руке, прилепишь к своему кораблю, и готово. Потом прикажешь кораблю вырастить и отпочковать обманку, он сам поймет, что тебе надо. Точно так же прилепишь обманку к «Топинамбуру», подождешь немного – и он твой. Проще некуда. Придумаешь ведь, как подобраться и прилепить, а?

– Не сомневайся.

– Тогда по рукам?

– Если я прилеплю эту дрянь к моему кораблю, а он сдохнет, я тебя убью, – пообещал Ларсен. – Просто сверну шею. Медленно.

– Не сдохнет, – отмахнулся Дайм. – Где ты приткнул свою колымагу? Надеюсь, недалеко? Можно испытать прямо сейчас.

– Пошли!

Спустя полчаса стало ясно, что шея Скользкого Дайма останется несвернутой – во всяком случае, пока. А спустя час Ларсен, покинув ETX125, уже мчался к Альгамбре наивыгоднейшим маршрутом и с максимальной скоростью, какую только мог развить престарелый звездолет.

Два ветроезда медленно, бок о бок, катились по дороге, кольцом опоясывающей город. Педали левого экипажа крутил Ипат, Илона рулила, а Цезарь бездельничал; правый вертоезд кое-как приводили в движение Ной с Семирамидой. Никому не хотелось спешить: усталость и благодушный настрой успешно боролись с желанием покинуть Альгамбру.

Переговоры длились три дня. Нет, о присоединении к имперской пирамиде местные власти просили даже не заикаться, зато первый рынок сбыта хатонских веревок и пряжи был найден. После испытаний образцов продукции Альгамбра решила покупать. Споры возникли только из-за ее претензий стать эксклюзивным дистрибьютором (один Ной знал, что это такое); в итоге обе стороны ограничились парафированием договора – пусть архистарейшины Зяби решают, стоит ли продавать сушеные сопли хатонских туземцев исключительно через Альгамбру.

И теперь вся пятерка вербовщиков катила к «Топинамбуру». Перед стартом кораблю предстояло напрячься и вырастить пятьдесят тонн пряжи для продажи альгамбрийскому правительству за наличные имперские дензнаки. Ипат неожиданно хлопнул себя по лбу и перестал крутить педали.

– Что такое? – встревожилась Илона.

– Забыл! – мученически простонал Ипат. – Рельс пророка, забыл совсем! М-м-м…

– Что ты забыл совсем, деревенская твоя голова? – Ной тоже прекратил вертеть педали.

– Забыл уговориться с этим… как его… ну с тем, что в полосатой накидке, что пряжу «Топинамбур» будет делать из местных материалов!

Илона заморгала, Семирамида пожала плечами, а Ной небрежно ответил:

– Ага! Сообразил? Растешь над собой, растешь…

– Ну и что? – спросила Илона.

– Как – что? – Ипат был в отчаянии. – Пятьдесят тонн! Ты представляешь, какую яму выроет «Топинамбур», чтобы добыть эту массу? Тут и налетит местная полиция: какое вы имели право грабить нашу планету? Поди докажи им, что песок ничего не стоит! Ты им слово – они тебе два, и счет выставят такой, что будь здоров!

– Не выставят, – хором сказали Ной и Цезарь.

– Это почему?

– Потому что не станут тогда эксклюзивными дистрибьюторами, – высказался Ной. – Зачем им упускать большую выгоду ради малой? Они не дураки. А ты точно растешь… правда, не дорос еще.

– А ты что скажешь? – обратился Ипат к Цезарю, заметно успокоившись.

– Скажу, что без песка обойдемся, – беспечно ответил Цезарь. – «Топинамбур» и воздух в пряжу запросто переработает, кто заметит? Времени только уйдет больше.

– Сильно больше?

– Ну, может, на час, на два. Какая тебе разница, если пятьдесят тонн он будет делать не меньше недели? Говорил же я тебе: затратная продукция. Да еще, может, придется на время смотаться поближе к звезде – подкормить корабль энергией…

Ипат крякнул и налег на педали. Вертоезд покатился, захрустел под колесами нанесенный ветром песок.

– А вот интересно, – сказала вдруг Илона, – почему дорога пустая? Едем, едем, и никого?

– Вон кто-то проехал, – указал Ипат на след, оставленный некой колесной повозкой. – Только это, наверное, утром еще. Сейчас-то кому охота? Жара, пыль… – Утерев лоб, он смахнул капли на песок.

– Мне другое интересно: почему у них все правительственные учреждения не в центре города, а с краю? – проворчал Ной. – Причем как раз с противоположной стороны от «Топинамбура».

– А чего тут понимать, – сказал Цезарь. – Не очень-то они нас тут хотели, ну вот и указали место подальше. Форс показывают.

– Теперь-то хотят?

– Теперь хотят, а правительство ради нас переезжать не станет…

– Жарко, – пожаловался Ной после паузы. – Чертов город. Большой. А нам еще по пустыне катить… А? Семирамида, ты чего филонишь?

Против ожидания Семирамида даже не ответила: то ли купола, резные башенки и прочие изыски городской архитектуры навеяли ей музыкальные идеи, то ли певицу просто-напросто одолела жара.

– Странная планета, – подала голос Илона. – Она ведь давным-давно могла быть в имперской пирамиде, причем довольно высоко. Как думаешь, Ной? Уровне на четвертом, наверное?

– Если не на третьем, – отозвался Ной. – Прошляпили свое счастье.

– Да, но почему?

– Потому что гордецы. Они и на второй-то уровень не согласились бы. Как это так – кто-то будет стоять выше их! Еще и дань платить кому-то! Больно надо! – Ной захихикал. – Теперь им выше девятого уровня ничего не светит, небось локти себе кусают, да только нипочем в этом не признаются.

– Но ведь они торгуют с империей…

– Ясное дело! Если бы не торговали, то чем с нами расплачивались бы? Местной валютой? Больно она нам нужна!

Илона задумалась. Для дарианки, даже морально ущербной, было бы естественно принять близко к сердцу проблемы туземцев и хоть чем-нибудь помочь им, но странствия по Галактике ни для кого не проходят даром. Помочь кому-то за свой счет? Это было бы замечательно, но ведь не поймут и еще посмеются. Да и как помочь цивилизации, которая сама себе не захотела помочь?

Еще недавно Илона все равно полезла бы в спор – теперь же просто назвала себя дрянью и смолчала.

Дорога плавно поворачивала, огибая город. Встретился управляемый аборигеном механизм, сгребающий с дороги песчаные сугробы. Суставчатые лапы так и мелькали. Здесь пришлось двигаться гуськом, но дальше вертоезды вновь покатили бок о бок.

– А я знаю! – заявил вдруг Цезарь ни к селу ни к городу.

Ипат с Илоной беззвучно воззрились на него, Семирамида не отреагировала, а Ной хмыкнул:

– Что это ты знаешь такое, чего мы не знаем?

– Знаю, почему Альгамбра вне пирамиды, – сказал Цезарь.

– Ну и почему же?

– Потому что… – начал Цезарь и не окончил. Привстал с сиденья, всмотрелся в даль и закричал срывающимся голосом: – Где «Топинамбур»?!

Ипат вздрогнул. Илона непроизвольно дернула рулем, то же сделала и очнувшаяся Семирамида. Вертоезды с лязгом столкнулись друг с другом, Цезарь не устоял на ногах, выпал и кубарем покатился по дороге. Кажется, он даже не заметил такой мелочи, как падение, потому что немедленно вскочил и, уже не в силах говорить, лишь указывал рукой туда, где должен был стоять «Топинамбур», ожидая возвращения экипажа.

«Топинамбура» не было!

Зябь осталась такой же, как была: голубовато-зеленый шарик в звездной системе, изобилующей обломками планет и планетоидов, взорванных в давно забытых галактических войнах и оставленных туземцам на память, чтобы космонавигация не казалась им скучной. Шарик плыл в черноте, как будто прошлое никак его не касалось. На нем обитало сколько-то миллионов аборигенов, которых тоже мало касались дела минувших эпох. Ларсен невольно хмыкнул: а что их вообще касается? Вопросы сохранения сонной жизни? Цены на брюкву? Сплетни о соседях?

Черта с два только это. Теперь, хотят они того или нет, их также касается авантюра, затеянная Советом архистарейшин, авантюра, в которой – Ларсен был в этом уверен – кое-кто из старых пеньков, составляющих Совет, уже успел разочароваться.

«Топинамбур» не возвращался на Зябь после двух успешных вербовок. Ларсен знал это от него самого. Средств межзвездной связи на Зяби как не было, так и нет, потому что откуда им взяться? Следовательно, на Зяби ничего не знали о вербовке Дара и Хатона. Фатальное упущение со стороны лопухов, считающихся экипажем «Топинамбура»! Не меньшее упущение со стороны выжившего из ума Сысоя, не проинструктировавшего экипаж должным образом!

Им же хуже. Деревенщине пристало копаться в навозе, а не путешествовать по Галактике. Настоящую работу должен делать профессионал.

Конечно, дуракам иногда потрясающе везет, но везение никогда не длится вечно. Для Зяби оно кончилось. Скользкий Дайм не подвел: на Альгамбре Ларсен овладел зябианским корабликом, не встретив ни малейших трудностей, и сам удивился тому, насколько это оказалось легко провернуть. Теперь – всё. Самим зябианам больше никого не завербовать, да и о двух удачах своих вербовщиков они узнают не раньше, чем на их паршивую планету заявится какой-нибудь случайный торговец. Притом информированный!

Ларсен нагло опустил свой старый корабль на то самое поле, громко именовавшееся космодромом, где садился в прошлый раз. Тогда ему пришлось уносить ноги – сейчас он был абсолютно уверен в себе. Он ступил на траву, на сей раз имея в ухе отпочкованный кораблем «сторожок» – тревожное связное устройство, по сигналу которого корабль немедленно явится на помощь. «Топинамбур» по приказу Ларсена остался на орбите, включив режим поглощения электромагнитных волн в световом диапазоне, и не мог быть обнаружен по причине отсутствия у туземцев инфракрасных телескопов. На всякий случай Ларсен захватил с собой и «сторожок» от «Топинамбура».

Он был во всеоружии.

Полуденное солнце теперь стояло ниже, чем в прошлый раз, из чего Ларсен сделал вывод, что близится осень. В остальном поле космодрома не изменилось: все та же трава, кое-где выщипанная уродливым местным скотом, а кое-где и стоящая по пояс, разбросанные там и сям кучки навоза и три-четыре животины, пасущиеся в отдалении. Жужжащие насекомые, пробудившие неприятные воспоминания об осином рое. Низкорослые здания на краю поля. Ларсен туда не пошел, а двинул напрямик к дороге. Через час он уже трясся на попутной телеге по направлению к столице.

– Ты?! – безмерно удивился Сысой, когда Ларсен, имея самый решительный вид, вошел в здание Совета архистарейшин и, небрежно отодвинув опешившего от такого нахальства секретаря, проследовал прямо к дежурному архистарейшине. Им оказался Сысой Кляча.

– Я, – коротко бросил Ларсен. И добавил, дав старикашке немного времени очухаться: – Поговорим – или сразу полицию покличешь? Не советую.

Следствием разговора было то, что Сысой побелел, затем сделался серым и начал хватать ртом воздух. Подслушивающий за дверью секретарь побежал за фельдшерской бригадой, всегда дежурившей при сборище старых развалин, заменявшем на Зяби правительство, а Ларсен, внутренне торжествуя, направился пешком в ту же гостиницу, где жил в прошлый раз. Он шел независимо и гордо, сначала презрительно поглядывая на туземцев, а затем потеряв к ним интерес. И то сказать: что значит победа над такими растениями, каковы зябиане? Грош ей цена. Такими победами не хвастают – это будни. Но выпить толику лучшего местного бу-хла по случаю удачи можно.

Только не в баре. Не хватало еще тереться среди туземцев. Бутылку и закусь – в номер, и настрого приказать, чтобы не беспокоили. Даже если придут от архистарейшин. Потерпят до завтра, не развалятся! Ларсен предлагал им сделку? Предлагал. Ларсен просил их хорошенько подумать? Просил. Теперь пускай они униженно просят его, а он повозит их мордой по столу и – так уж и быть – нехотя согласится. Уже на новых условиях.

Никуда не денутся, придут. Заев первую стопку копченым хвостом кенгуролика и ощущая в организме полный комфорт, Ларсен подумал, что Сысой, пожалуй, повержен и если не окочурится, то остальные сорок девять старых пеньков в Совете теперь не дадут ему слова сказать. Заплюют со всех сторон отравленной слюной, а то и тюкнут клюкой по маковке. Кстати, вполне справедливо: не берись за то, в чем не смыслишь!

Тем временем Сысой, отпоенный травяным настоем и отвезенный домой, к своему удивлению, осознал, что его дряхлый организм помирать вроде бы не собирается. Хотя следовало бы. И хотелось. Жаль было только помирать вот так – проигравшим, не оправдавшим надежд. Горько и паскудно. Как будто смерть сама по себе недостаточно неприятна, чтобы приправлять ее лишней горечью!

Он лежал, глядя в потолок, когда явился внук Агафон: борода всклокочена, рожа потная, сипит и дышит тяжело – значит бежал. Сообщили. Уважил деда, примчался со всех ног, да только что он может? Утешать?

Не нужны архистарейшине ваши утешения, подумал Сысой. Да только вы не способны это понять!

Наверное, это конец. А если не конец жизни, то тем хуже. Придется покинуть Совет и доживать остаток дней в позоре, скрашенном никому не нужным сочувствием, большей частью фальшивым, хотя и настоящее сочувствие нисколько не слаще. Лучше уж самому наложить на себя руки…

– Дед, а, дед… – позвал Агафон.

– Ну? – Сысой вновь стал смотреть в потолок.

– Дед, все уже знают…

Ну конечно. Новость разнеслась мгновенно. Чего же иного можно было ждать. А этот болван говорит извиняющимся тоном, как будто сам виноват в оплошности деда.

Повесился бы, да нет сил встать.

Как он, Сысой Кляча, по общему мнению, справедливо – что вряд ли – считающийся умнейшим из архистарейшин, мог отправить к звездам неподготовленную экспедицию?! Почему он был убежден в том, что где империя, там закон и порядок? Детская вера, непростительная… Мог бы десять раз сообразить, что, во-первых, покоенарушители встречаются не только на Зяби, а во-вторых, что «Топинамбуру» в первую очередь придется посещать миры дикие, лежащие вне имперской пирамиды. Ведь Галактика все еще больше империи… Архистарейшина – это не тот, кто заразился болезнью под названием «старость». Архистарейшина – это тот, кто, несмотря на болезнь, сохранил ум и добавил к нему жизненный опыт. Архистарейшина мог и должен был уразуметь все это – а вот сплоховал.

Но как можно было обеспечить подготовку? Как, если ни один зябианин, находящийся в здравом уме, ни за почет, ни за деньги не согласился бы на такую страсть, как полет в космос?! Идея выбрать подходящих кандидатов из числа покоенарушителей была не просто верной – она была единственно возможной. И ведь согласился же Совет с этим предложением! Всех обуял патриотизм, все и согласились, друзья и недруги: и Потап Шкура, и Евсей Типун, и Корнелий Пробка, и Парамон Брандахлыст, и Марцелл Пень-Колода, и Метробий Ухват, и Филат Горбун, и Вавила Пузан, и Семпроний Пиявка, и Сципион Хряк, и Ромуальд Дыра, и Демьян Киста, и Мирон Ползи-Поползень, и Домиций Плешь-Врожденная, и Епифан Шиш, и Дормидонт Цыпа, и Лукулл Сиповатый… Отмолчались, не возразили заклятые враги Аверьян Пуп и Эпаминонд Болячка, вообще не верящие в существование Галактики. Гликерия Копыто, единственная женщина в Совете, и та в тот раз не стала выяснять, кто из них двоих выжил из ума, она или Сысой. Приняли предложение. И ему же, Сысою, как и следовало ожидать, поручили исполнение.

Ни на что большее у Совета не хватило ни мысли, ни терпения, а патриотизм очень скоро стал до того приземленным, что хоть вноси законопроект о запрете смотреть на звезды – примут на «ура». Разные-де слухи по Зяби ходят и мутят народ. Шалый мальчишка на «Топинамбуре» напугал каких-то селян. И вообще надо было не заключать идиотский договор, который теперь и не расторгнешь, а жить как жили! Духовенство, опять же, не одобряет… Разве Девятый пророк говорил что-нибудь о космических путешествиях? Какая еще Галактика? Да существует ли она вообще?

Вот и пришлось поспешить с отправкой экспедиции. В надежде на авось. Просто не существовало иного выхода.

Ларсен, конечно, с самого начала пакостил как мог. Ожидать от него чего-то иного не приходилось. Пытался уговорить команду отступиться. Получил по тыкве. Хотел украсть «Топинамбур» и был наказан, жаль, что не людьми, а насекомыми. Все равно пристал к проекту, как банный лист или клещ. После отлета экспедиции сообщил по радио о ее гибели – небось сам и устроил какую-нибудь пакость! Теперь вот выяснилось, что тогда были еще цветочки, а ягодки – вот они. Вызрели.

Наверное, сам Ларсен и стоит за катастрофой, но попробуй докажи это! И где тот имперский суд, куда можно обратиться с иском и доказательствами, буде удастся их собрать? На Суррахе, наверное? Поди теперь доберись до него. К тому же вербовок нет и не будет. Зяби не с кого брать дань, зато на Зябь скоро явятся за данью посланцы Рагабара. Вынь да положь им сразу пять процентов годового дохода планеты! В имперских денежных знаках! Это же… сколько же это получается?..

Конец света. Нет, можно поторговаться насчет отсрочки, но это означает залезть в такую кабалу, из которой, пожалуй, не выберутся и правнуки. Остается или это – или принять условия Ларсена, теперь уже более жесткие, чем прежде. Одно из двух. Выбирай.

Сысой знал: выберут и без него. Совет, разумеется, предпочтет Ларсена как меньшее из двух зол. А его, Сысоя, – вон из Совета как неудачника и вообще выжившего из ума.

Лучше уж уйти самому…

И как можно незаметнее.

Родня, конечно, прибежит с расспросами, от которых станет тошно, и, что еще хуже, с утешениями. Вон как Агафон прибежал. Толку от родни, как от горчичников при переломе ноги… Сделав над собой усилие, Сысой велел Агафону ни под каким видом не пускать никого в дом, пусть хоть ломиться будут. Агафон кивнул и вышел держать оборону. А Сысой, поразмыслив, решил, что помереть, пожалуй, все-таки удастся – если полностью сосредоточиться на этом деле. Основательный подход – залог успеха.

Сначала крутили педали так, что колеса вертоездов не замечали песка и перескакивали через камни. Зачем старались, никто не знал. Когда человек говорит: «Верю тому, что вижу», – он врет. Глаза обманывают, зрению нет полной веры. Человеку необходимо пощупать руками, и тогда он скажет точно, есть предмет или его нет.

В конце концов, мог же «Топинамбур» стать невидимым! Зачем ему это понадобилось – вопрос второй, но ведь мог же, наверное! То ли его потревожил кто-то, то ли просто надоело отсвечивать…

Ох, как все на это надеялись!

Доехав, чуть было не переругались: здесь стоял корабль или не здесь? Сориентировались по следам шин вертоездов, еще не занесенных песком. Здесь он стоял, здесь! На этом самом месте! И каждый, не доверяя другим, прошел по этому месту, вытянув перед собой руки, будто слепой, и каждый из пятерых надеялся наткнуться на невидимую преграду – как будто одной попытки было недостаточно…

Цезарь уселся в сторонке на тощий зад, уткнув локти в колени, а лицо в ладони. Ипат медленно поворачивал голову туда-сюда, всматриваясь в даль и не желая поверить, что корабль все-таки пропал. Ной морщил лоб и жевал губы. Семирамида попеременно бледнела и краснела, но пока молчала. Молчала и Илона, готовая в отличие от Семирамиды не раскричаться, а расплакаться.

Минуты через две Ной подошел к Цезарю, похлопал по вздрагивающему плечу:

– Признавайся: твои штучки?

– Что-о?!

Цезарь так стремительно вскинул голову, что не успел утереть слезы, да и рыдающий вскрик говорил сам за себя. Пилот плакал. Ной выругался и отошел.

– Попробуй только тронь мальца, – басовой гудящей нотой предостерег Ипат. – Сколько у тебя внутри костей?

– Откуда мне знать? – окрысился Ной.

– Вот и я не знаю, а только станет вдвое больше.

– Да я что? – На всякий случай Ной отошел от Ипата подальше. – Ну, ошибся… Первая мысль какая? Кого корабль слушается? Только тебя и его… И не надо мне угрожать! Сам понимать должен: я тут ни при чем. А кто при чем – вот что я хотел бы знать…

– А кто? – Ипат завертел головой, как башней.

– Если не ты и не Цезарь – тогда Ларсен, вот кто!

– А может, местные? – тоненько спросил Цезарь и всхлипнул.

Вместо ответа Ной вдруг зашагал по раскручивающейся спирали, зорко вглядываясь в ландшафт. Минут через пять он помахал рукой – сюда, мол.

– Это что? – указал он, когда все приблизились.

– Ну, яма, – неприятным голосом сказала Семирамида, и видно было: еще одно слово – и она разразится одной из своих знаменитых истерик.

Зато Цезарь понял все сразу, вызывающе шмыгнул носом и сказал голосом, звенящим уже не от боли, а от злости:

– Точно, тут был еще один корабль. Грунтом кормился.

– Ларсен? – тихонько спросила Илона.

– А то кто же!

За криком Семирамиды не стало слышно никого, хотя ругались все, кроме Илоны. А когда истерика певицы кончилась, дарианка сказала очень серьезно:

– Я думаю, он несчастный человек.

– Кто? – разом выкрикнули Цезарь и Ной.

– Ваш Ларсен. Зачем счастливому человеку угонять чужой транспорт? Ему и так хорошо.

Ипат погромыхал внутри себя, как грозовая туча, но сдержался и утих. Зато Цезарь рубанул со всей определенностью:

– Местные – тоже сволочи! Видели же!.. Чего тут не увидеть – город рядом! Могли бы хоть предупредить о садящемся корабле…

– Оно им надо? – отозвался Ной.

– Наверное, они думали, что второй корабль тоже наш или наших друзей, – вступилась за альгамбрийцев Илона. – Иначе обязательно предупредили бы.

Ной поглядел на нее иронически. Затем на Цезаря – задумчиво.

– Ну и что ты собираешься делать?

В ответ Цезарь лишь засопел. Ной зачерпнул из ямы горсть песка, не съеденного кораблем Ларсена, потряс на ладони, отшвырнул в сторону и предложил вернуться к педальным экипажам.

– Они что-то могут? – спросил он, когда это было исполнено, и указал на вертоезды.

– Ездить, когда педали крутишь, они могут, – огрызнулся Цезарь. – Еще стоять могут, когда их не крутишь. А ты чего хотел?

– Да так… Значит, они состоят из обыкновенного металла и прочих обыкновенных материалов без частицы мозгов корабля?

– Так и есть.

– И это все, что ты велел кораблю отпочковать от себя? – недоверчиво спросил Ной. – Не говори мне, что у тебя где-нибудь не припрятан зародыш корабля… Или… не припрятан?

Шмыгнув носом, Цезарь принялся искать глазами камень, чтобы швырнуть его в Ноя.

– Поня-а-атно… – протянул тот. – Командира не спрашиваю, вы с ним два сапога пара. Как можно до сих пор не догадаться заставить корабль почковаться не после вербовки, а до нее, и уносить зародыш с собой, когда уходишь с корабля, я опять-таки не спрашиваю. Это не мое дело. Я спрашиваю о другом: надолго ли мы застряли на этой самой Альгамбре и что нам теперь делать? Что скажешь, командир? Ничего? Тогда думай, а я пока отдохну…

Вскарабкавшись на пассажирское сиденье вертоезда, он небрежно развалился там и принялся обмахиваться платочком.

– Ты тоже должен думать! – крикнула Илона. – Все должны думать!

– Могу предложить идею: вернуться в город, расторгнуть наш договор с правительством, получить назад хатонские веревки и повеситься на них, – невозмутимо ответил Ной. – Пищи и воды у нас нет, денег тоже, и я что-то не заметил, чтобы местные власти горели желанием содержать на полном пансионе пятерых нахлебников. Оплачивать наш перелет на какую-нибудь планету империи они тоже не обязаны. Все, тупик.

– А наш договор? – крикнула Семирамида. – Он выгоден Альгамбре!

Ной неприятно рассмеялся, показав мелкие зубы.

– Выгоден он им или нет, они пока и сами не знают. Надо думать, выгоден, только это выяснится не раньше, чем мы тут протянем ноги. – Он потянулся, зевнул и в самом деле вытянул ноги.

Повисло молчание. Ипат тяжело дышал. Цезарь переводил взгляд с него на Ноя и обратно, но ни тот ни другой не спешили подсказать решение.

– Я не хочу помирать в пустыне! – голосом циркулярной пилы, врезающейся в твердый сучок, возвестила Семирамида.

Кому – непонятно. В общем-то все присутствующие и так это знали, более того, могли сказать о себе то же самое. Поэтому никто не возразил. Несчастнее всех выглядел Цезарь, во-первых, понимая, что Ной прав: пилоту не пристало быть таким беспечным, а во-вторых, потому что ничего не шло на ум. Если бы осиротевший экипаж вздумал растерзать его за оплошность, Цезарь при всем своем опыте побегов не двинулся бы с места.

Так и молчали, пока Ной, которому, как видно, надоело париться на припеке, не спросил Цезаря:

– Ты вроде говорил, будто знаешь, почему Альгамбра до сих пор никем не завербована. Верно?

– Ну, – отозвался мальчишка.

– Я слушаю.

Вот что я вам скажу: Альгамбра – дрянная планета, хотя я видел места и похуже. Солнце тут огромное, красное, как раскаленный булыжник, и поначалу втягиваешь голову в плечи, боясь: а ну как этот булыжник упадет прямо тебе на загривок? Тут привыкнуть надо, а пообвыкнешь – так вроде и ничего. Но все равно дрянь.

Власть тут не у архистарейшин, как у нас, не у членов правительства, избираемых за ум и заслуги, как на Даре, и не у «владыки владык» с его бандой жрецов, как на Хатоне. Верховный правитель вроде как существует, только его никто никогда не видел, даром что каждый правительственный указ начинается словами «Именем верховного правителя…». А правительство действительно есть – Ной, разобравшись, сказал, что места в нем передаются по наследству и вообще всем заправляют торговые дома. Альгамбра и живет торговлей. Насчет поторговаться местных хлебом не корми: половина города – один сплошной базар. Крику там!.. Жара, толкотня, нищие, карманники, полиция… Во что люди одеты, это вообще описать нельзя. Даже Ной на базар не сунулся, а уж я и подавно. Ну, понятно, торговые дома из самых крупных, чьи главы сидят в правительстве, и дела ведут крупные, а не мельтешат на городских базарах. У них и грузовые звездолеты есть, только не живые, ну и вольные торговцы прилетают на Альгамбру раз этак в пятьдесят чаще, чем на Зябь, и тоже ведут дела только с торговыми домами.

А может, и не только. Знаю я торговцев, они в любую щель пролезут без мыла. Указы указами, правительство правительством, а если каждый второй туземец может вполне сносно объясниться на общеимперском, это что-нибудь да значит.

Ну вот. Когда «Топинамбур» у нас увели и мы остались без корабля, я – чуть только понял, что слезами горю не поможешь, – подумал как раз о вольных торговцах. Ясно было, что за нашу доставку на Зябь они заломят столько, сколько и в дурном сне не приснится, – но если не это, тогда что нам остается? Нищенствовать на базаре? Воровать? Ной еще мог бы, да и я тоже, хотя с местными нам тягаться трудно, а Ипат с Семирамидой тут бесполезны, не говоря уже об Илоне. Дарианка просто умрет от огорчения.

Была у меня одна подленькая мыслишка: договориться с вольными торговцами, чтобы те доставили нас не на Зябь, а на Дар. Зуб даю, Ной подумал об этом еще раньше. Ну что нас ждет на Зяби, кроме Дурных земель, если мы вернемся всего-навсего с двумя вербовками и без корабля? Даже Сысой вряд ли за нас заступится. А дариане помогут, утешат, расплатятся с торговцами за наш перелет и, если их корабль еще на планете, задержат его ради нас, чтобы он повзрослел и отпочковал потомка. Они нам его даром отдадут, или я дариан не знаю!

Подлая штука голова – хоть бей по ней, хоть примочки ставь, все равно под черепом заведутся подленькие мыслишки. Я решил, что Дар мы оставим на самый крайний случай, когда либо всем помереть, либо нам с Ипатом сгореть от стыда. Стыдиться все же полегче.

Ну, словом, я сидел и изобретал для Ларсена всевозможные казни, одна позорнее и мучительнее другой, и думать забыл обо всем прочем. Ной мне напомнил. У жуликов и без того голова хорошо работает, а уж когда их прижмет, никому за их соображалкой не угнаться. Ной спросил меня, по какой причине Альгамбра до сих пор не в имперской пирамиде и почему я об этом знаю, а он нет.

А дело было так. Три дня наши вели переговоры с правительственными чиновниками, то есть вел-то их главным образом Ной, а остальные так, присутствовали. Присутствовал и я, пока не надоело. Когда у меня устала челюсть сдерживать зевоту, я отпросился погулять по этому ихнему Дворцу коммерции и предпринимательства. Меня и отпустили – гуляй себе, – к тому же в начале переговоров Ной представил меня всего лишь как второго пилота. Я хотел было возмутиться, да сообразил: в глазах альгамбрийцев я и впрямь на первого пилота не тяну. Ну и, стало быть, незачем создавать у них впечатление, что мы несерьезные люди.

Никто меня не сопровождал, гуляй себе, только не во всякую дверь пускают. Всевозможного народу множество, но в это здание можно втиснуть еще двадцать раз по столько. Коридоры сплошь красивым камнем отделаны, залы огромные, кабинеты, закоулки какие-то, статуи в нишах, храм каких-то местных святых, музей альгамбрийской торговли, и чего в нем только нет. Но мне не музей был нужен.

Прошел я по всем надземным этажам, а потом спустился в подвальный, там обстановка куда как скромнее, а народу почти вовсе нет. Я уж хотел идти назад, но тут вижу: водопроводчики устраняют протечку. Один – старый дядя, а другой – парнишка моих примерно лет, сразу ясно, что подсобник. Дядя взглянул на меня без любопытства, отвернулся к трубе, боднул воздух башкой, чтобы маска со лба на глаза съехала, и давай варить. Ага, думаю, плазменная сварка. Что-то похожее я видел на Даре. У нас на Зяби даже газовую сварку не в каждой механической мастерской найдешь, а тут – красота! Искр почти нет, и пламя не сказать чтобы слишком яркое, глаза почти терпят, надо лишь чуть прижмуриться. Вварил дядя в трубу заплатку, что-то буркнул парнишке на местном языке и ушел куда-то. Может, за заплатками, а может, у него в аппарате плазма кончилась. И если вы думаете, что я упустил случай поболтать с пареньком и выяснить, как тут у них на Альгамбре устроена жизнь, то мне обидно: за дурака вы, что ли, меня держите?

– Привет! – говорю ему на общеимперском.

Он ответил, правда, с жутким акцентом, но я кое-как понял, что он тоже меня приветствует, а не советует поскорее убраться на все четыре. И тут же спрашивает:

– Ты инопланетник? – Как будто ему и без того это не ясно.

– Это ты, – говорю ему, – инопланетник, а я зябианин, понятно?

– Ага, – говорит и головой кивает, – значит, инопланетник.

Минут десять мы с ним выясняли, кто из нас инопланетник, а кто нет, чуть не подрались – и подрались бы, наверное, если бы я понимал каждое слово из того, что он мне лопотал. А потом уселись рядышком на ящик с инструментом и постановили говорить медленно и с расстановкой, чтобы понять хоть что-нибудь. Парнишке тоже хотелось поболтать, сразу было видно, что сварщик ему достался неразговорчивый.

И начал я, конечно, с ерунды, чтобы парень не заподозрил, что я не просто болтаю, а сведения из него тяну. Между прочим говорю:

– У нас такую протечку и чинить бы не стали: подумаешь – капает! Да еще в подвале. Тут ниже нас только фундамент, да?

Мальчишка почему-то прыснул в кулак и сообщил шепотом:

– Не, там еще один этаж, только туда нельзя.

– Почему нельзя? – спрашиваю.

– Тебе, – говорит, – нельзя, а мне можно. – Наклонился к моему уху и прошептал: – Туда мало кого пускают. Там у нас верховный правитель, он посетителей не любит и протечек тоже…

И снова прыснул, а потом захихикал.

Ну, я, понятно, давай расспрашивать. Любопытно же. Что за правитель, который живет двумя этажами ниже уровня земли? Зачем это ему? Не мог построить себе дворец или хотя бы снять домишко в пригороде? А если он посетителей не любит, то что ему стоило окружить свой дом высокой стеной и поставить стражу? Правитель же! О сырости вообще молчу: Альгамбра – планета сухая, вроде Хатона. Какое место ни выбери, все равно оно будет суше, чем подвал.

Что-то тут не так, думаю. Хотел нажать, но помедлил ровно одну секунду и сделал лучше. Отодвинулся от паренька, выпрямился, чтобы посмотреть на него сверху вниз с этаким прищуром, да и заявил:

– Ври больше.

И через полчаса узнал все. К каждому механизму свой подход нужен, а человек – тот же механизм, только он этого не понимает, потому что слишком заносится. Выложил мне мой новый приятель все про верховного правителя Альгамбры, а я только рот зажимал обеими руками, чтобы не захохотать на весь подвал.

Примерно век назад, когда вовсю строились верхние этажи имперской пирамиды, какой-то вербовщик заглянул и на Альгамбру. Был он вроде Ларсена, такой же неукротимый в смысле набить свой карман за чей угодно счет. Беда того вербовщика состояла в том, что его звездолет уже отпочковал десять потомков, а может, и все одиннадцать, то есть был, если очень повезет, способен всего лишь на одно – последнее – почкование. Знать не знаю, какие правители правили в ту пору Альгамброй, но уж точно похитрее наших архистарейшин. Они заключили с вербовщиком договор с условием: он вступает в силу только после взросления переданного Альгамбре корабля и его всесторонних испытаний. Успешных, само собой, испытаний, а если нет – иди гуляй.

Договор так и не вступил в силу. Корабль вербовщика поднатужился, чуть не помер, но произвел-таки на свет еще одного потомка. Тут-то все и началось.

Сначала зародыш, по словам мальчишки, вообще не хотел расти: то ли не мог, то ли ему и так было хорошо. Что только ни предлагали ему в пищу, от лучших деликатесов до ювелирных алмазов, чем только его ни облучали – ничего он не поглощал и ничем как будто не интересовался. Короче, вел себя совсем как злостный покоенарушитель у нас на Зяби, боящийся Дурных земель, то есть выделывался под хворого, особенно на голову.

Зародыш и в руках грели, и дышали на него, и щекотали перышком – специально привезенным с другой планеты, потому что птиц на Альгамбре нет, – и ничего. Долго с ним бились и альгамбрийцы, и вербовщик. И все зря. Вербовщик-то вкручивал местным, что корабль им достался о-го-го какой, со всех сторон кондиционный, прямо конфетка, а не корабль, но кто же во Вселенной, кроме дариан, верит словам? Разве что слабоумные, а среди альгамбрийцев я таких пока не встречал.

Потом зародыш покрылся какой-то сыпью и сделался совсем вялым, как подгнивший плод, и тогда воротилы из правительства послали вербовщика прочь, а несостоявшийся корабль решили закопать, пока он не протух. Оказалось, ему только того и надо. Прикопали его где-то на свалке да еще навалили сверху разного мусора, а спустя несколько дней глядь – он подъел все, с чем соприкасался, и знай лежит себе в яме, мусором лакомится и яму расширяет, только что не хрюкает от удовольствия. Поначалу хотели было оставить его на месте, чтобы он и дальше мусор жрал, потому что пригородные свалки не резиновые, но вовремя спохватились. Во-первых, жрать-то он жрет, но и сам растет, а во-вторых, вдруг он годен на большее? Как-никак звездолет, хоть и дефектный.

Вербовщик к тому времени отбыл с Альгамбры не солоно хлебавши, и альгамбрийское правительство решило обойтись своими силами. Наняли умных людей, приступили к общению со звездолетом, возились долго – и отступились. Летать он ни в какую не хотел, но это еще не самое главное. Мусорный звездолет, даром что еще подросток, дал альгамбрийцам понять, что считает себя ни много ни мало единоличным властителем Альгамбры, и пусть к нему не пристают со всякой ерундой, а за это он готов терпеть тот ничтожный сброд, которым ему выпало править.

И это еще не все. Когда вокруг него возвели сначала просто ангар, а потом и настоящее здание, где в надежде как-нибудь образумить корабль разместились лучшие альгамбрийские ученые и инженеры, случилось то, чего не мог предвидеть никакой, даже самый блестящий альгамбрийский ум: в самом скором времени по стенам помещений резво забегали рыжие тараканы, а лучший биолог Альгамбры поймал на себе блоху и долго с удивлением ее рассматривал.

Он же и догадался, кто виновник. Где мусор, там и тараканы, а на альгамбрийских свалках, как и у нас на Зяби, живут и столуются бродячие псы, все в проплешинах от расчесов, и блох на них не меньше, чем людей в каком-нибудь городишке. Каждая собака – это блошиный город, большинство жителей так и живет в нем, никуда не выезжая, ну а некоторые все же покидают его по делам или просто так. Корабль, как выяснилось, поглотил несколько таких путешественников и не переварил, а как-то там проанализировал их внутри себя – и давай фабриковать их копии! Хорошо, что это были только тараканы и блохи! То ли корабль не поймал на помойке ни одного шелудивого пса, то ли поймал, но решил, что размножать псов ему не по силам – насекомые-то как-никак устроены попроще.

Тут с кораблем вступили в контакт и попросили прекратить. Как бы не так! Корабль и слышать об этом не хотел. Себя он считал вовсе не хулиганом, а благодетелем и добрым монархом. Одно слово – дефектный.

А вы думали, что только человек может сойти с ума? Порой это случается даже с простыми механизмами, не говоря уже о сложных. Помню, угнал я на Зяби одну штуковину… Впрочем, об этом я расскажу как-нибудь в другой раз.

К тому времени как парнишка дошел до царских наклонностей корабля, вернулся сварщик, и обоим стало не до меня. Я только и понял, что справиться со свихнувшимся кораблем альгамбрийцам не удалось, уничтожать его не стали, а может быть, и не смогли, и в конце концов пришли к соглашению. Корабль был перемещен в подвал строящегося Дворца коммерции и предпринимательства, доступ к нему был строго ограничен, но зато пост верховного правителя он получил вполне официально. Почему – я так и не узнал, пришлось чесать затылок самому. И вот что я начесал: верховный правитель, которого никто никогда не видел, который ни во что не вмешивается и на которого в случае чего можно свалить вину, – это же для местных воротил клад, а не правитель! В сельской глубинке, где народ попроще, ему небось молятся, как у нас Девятому пророку, в храмах специальные алтари стоят… Ну а насчет блох и тараканов: можно, во-первых, недокармливать корабль, чтобы не расширял производство, а во-вторых, травить всю эту нечисть дустом и выметать прочь. Расходы небольшие.

Ну, рассказал я все это нашим и, пока рассказывал, сам догадался, где наш шанс. Корабль, какой ни есть, он все-таки корабль. Опять-таки у альгамбрийцев нет опыта приручения квазиживых звездолетов, чего о нас уже не скажешь. А Ной, по-моему, все это сразу понял. Зажмурился этак по-кошачьи на красный песок под красным солнцем, потом открыл глаза и говорит:

– Поехали.

И мы, обливаясь потом, покатили назад в город прямо к Дворцу коммерции, а там Ной сказал нам, чтобы мы его ждали и не слишком отсвечивали, а сам скрылся в здании. Ему легко сказать, чтобы мы не отсвечивали, – а как? Местные любопытствуют. Таких штуковин, как дарианские вертоезды, на Альгамбре в глаза не видели. В конце концов я загнал оба механизма в тень Дворца, где было прохладнее, и мы стали ждать.

В скором времени и вечер наступил. Красная сковородка, которую здесь называют солнцем, закатилась за городские постройки – я думал, она город подожжет, – и дышать стало чуток полегче. Базар закрылся, народу на улицах поубавилось. Илона принялась расспрашивать, как там у нас на Зяби с правителями и богами, держат ли их в подвалах, как здесь? Я прямо затруднился поначалу, а потом вспомнил про храм Сердца Девятого пророка. Не видал я то сердце, оно хранится в закрытом ларце с инкрустацией из всяких золотых загогулин, да и не больно-то мне хотелось. В каждом селе у нас храм с рельсом на звоннице, в каждом городке по три-четыре храма, ну а в больших городах они торчат чуть ли не на каждой площади. Тело пророка попы разобрали по кусочку: тут – его ребро под стеклянным колпаком на раззолоченной подставке, там – прядь волос из левой подмышки, а сям – кусок стопы с мозолью и костной шпорой. Храм на Зяби не храм, если там только щепка от шпалы и ничего больше. Ну так вот: поглазеть на эти реликвии можно только по большим праздником, а в обычные дни они хранятся – где? Ясное дело, в церковных подвалах, чтобы на жаре не попортились. Понятно, кроме костей и всяческих камней, которым от жары ничего не будет. В одном городишке было три храма, так там хранились камни Девятого пророка: из печени, почек и мочевого пузыря. Один камень я видел и от души пожалел пророка. Бедняга! Если бы внутри меня завелась такая минералогия, я бы, пожалуй, тоже лег на рельсы.

А уж когда – в прошлом году дело было – я, не очень перед тем подумав, сказал попу, заявившемуся с душеспасительной беседой в тот воспитательный дом, где я задержался дольше, чем следовало, что если уж Девятый пророк сам собой сросся после того, как был переехан поездом, то не было смысла вновь разбирать его на части, мне ни за что ни про что надрали уши. Хотели еще высечь и, наверное, высекли бы, если бы я не сбежал в тот же день.

Ипату моя болтовня не понравилась; не будь рядом Илоны, он, пожалуй, не поскупился бы выдать мне подзатыльник от душевных щедрот. Само собой, я успел бы увернуться, да по жаре двигаться не хотелось. По-прежнему было очень душно, Илона кое-как терпела, а Семирамида мучилась – ей не хватало ванны. Мы постарались вообще позабыть, что она тут есть, потому что видно было: обратись к ней хоть с самым невинным вопросом – крику не оберешься.

Ной все не появлялся. Мы извелись, пока он наконец не вынырнул из какой-то щели, называемой не иначе как служебным входом. Вид у нашего специалиста по переговорам был озабоченный, но бодрый. И прежде всего он поманил меня рукой, а я, хоть и догадывался, кто из нас понадобится ему первым делом, и оттого нервничал, обрадовался, как дурак. Многие говорят, что нет хуже, чем ждать да догонять, а по-моему, это чушь. Ждать во сто раз хуже, чем догонять, – азарта же никакого!

– Пошли, – сказал мне Ной, а остальным велел остаться. Мы и пошли – в ту самую нору, откуда он вылез. Темно, тесно, как в склепе, только склеп длинный, как будто строился для мертвого удава, и свет еле-еле брезжит откуда-то спереди. Вышли в какую-то комнату, довольно убогую на вид, но хоть освещенную, а там – местный. Стоит посреди помещения толстый дядя в такой одежде, которая, как я приметил, здесь только у богачей бывает, то есть в оранжевую полосочку, и наверчено на нем полосатой ткани столько, что и тощий показался бы толстым. Стоит, значит, дядя и тройной подбородок задрал, чтобы глядеть на нас как бы сверху вниз: мол, я шишка, а вы никто. Знаем мы эти дела.

Ной, как ни странно, поклонился толстому с видом самым что ни на есть раболепным, а потом указал на меня и говорит:

– Вот он.

И тут же поклонился мне, причем ниже, чем местному, – ей-ей, не вру! Тут оранжево-полосатый осмотрел меня внимательно, выразил на толстом лице некоторое удивление и легонько наклонил голову. Поприветствовал. Меня, не Ноя. Ну а я – что? Тоже кивнул и тоже легонько. Что ж, думаю, раз Ною хочется, чтобы я побыл важной персоной, – побуду персоной, справлюсь как-нибудь. Хорошо бы только знать, что такого Ной про меня насочинял и зачем. Мог бы и заранее сказать, между прочим!

Мне здорово хотелось есть, пить и еще кое-куда, но я решил терпеть сколько смогу. На свете встречаются терпеливые люди, но я не знаю ни одного, кто любил бы терпеть. По-моему, это самое дрянное занятие, особенно когда не знаешь, как и когда все это кончится. Я засунул руки в карманы и принял самый независимый вид, на какой только был способен, а Ной сверкнул на меня глазами и, униженно кланяясь, забормотал полосатому, что, мол, у нас на Зяби такие традиции: держать руки в карманах имеет право только тот, кто чем-нибудь прославлен. Кажется, полосатого это удовлетворило.

– Справишься? – спросил он меня с жутким акцентом, но я понял. Одно-то слово понять можно, лишь бы не начал болтать без умолку. Я только хмыкнул: мол, для меня это дело плевое, а сам думаю: с чем это мне предстоит справиться? И в общем, уже догадываюсь…

Так и вышло. Толстый куда-то повел нас, сначала вниз по лестнице, затем полутемными коридорами и снова вниз. Вторая лестница оказалась куда длиннее первой, я уж думал, что она никогда не кончится. Внизу было прохладно и сыровато, а пахло так, как, бывает, пахнет в погребе рядом с кадушкой, набитой гнилой капустой. Потолок был таким высоким, что, пожалуй, и камнем не добросишь, а пол и стены – цементные, голые, только в одной стене имелась сдвижная дверь из серого металла толщиной в добрую пядь. Уж не знаю, чем пробить такую дверь, разве что «Топинамбуром» проесть.

А что у них за дверью, о том можно не спрашивать. Мне только интересно стало: как альгамбрийцы умудряются держать свой дефективный корабль в повиновении. Они что себе думают – дверь его остановит, если ему захочется прогуляться? Да его ничто не остановит, он любую стену сожрет и не подавится!

Был там еще шкаф. Толстый раскрыл его, достал три дыхательные маски, одну небрежно кинул Ною, другую дал мне, а третью не без труда натянул на свою физиономию. Мы с Ноем тоже надели эти намордники, и сразу дышать стало легче, хотя все равно чувствовалось, что воздух какой-то неживой. Похожим воздухом я дышал только в тюремной камере, куда до меня год или два никого не сажали. В иных городках у нас на Зяби бывают такие тюрьмы, куда и сажать-то некого: местные обыватели поголовно законопослушны и оттого ужасно самодовольны, такого, как Ной, провинциальным полицейским вовек не прищучить, и разве что один Цезарь Спица подвернется, если ему не повезет…

Тут толстый приложил палец к какой-то пластине возле двери, и дверь со страшным гулом поехала в сторону, а когда образовалась щель, в нее от нас дунул такой ветер, что я едва устоял на ногах. Толстому-то ничего, только его полосатые одежды захлопали на ветру, как паруса, но сам он даже не качнулся.

Открылось еще одно помещение, скорее зал чем комната, и я увидел дефектный звездолет. Он висел между полом и потолком, со всех сторон от него располагались какие-то штуковины, я так понял – антигравы, и все они гудели, и от каждого тянулся электрический кабель. Был звездолет размером со стог или сарай и весь сморщенный, как «Топинамбур» в первые дни его жизни. Я сразу понял, что ему худо.

Жив-то он был, это точно, – кто, кроме него, мог сожрать весь воздух в этом герметически запертом зале? Никакой пищи, кроме воздуха, у него не было, и почти никакого излучения тоже, если не считать довольно-таки тусклых лампочек под самым потолком. Ничего себе верховный правитель! Наверное, он когда-то был бурым, как «Топинамбур», а теперь стал белесым наподобие мучного червя. Когда в зал ворвался внешний воздух, корабль только слегка шевельнулся и опять затих. Если животное морить голодом, оно тоже дойдет до состояния, когда ему уже все равно. Мне даже больно стало, и сердце сжалось. Ну можно ли так обращаться со звездолетом? Сволочи полосатые эти альгамбрийцы, больше ничего. Знали же, что звездолет болен – здоровый корабль переборет любые внешние антигравы, – а все равно заточили его в подземелье да еще отказали в пище! И из-за чего? Подумаешь, тараканов и блох он плодил! Да люди их больше наплодят, дай им только волю! Что такое человек для блохи, как не источник вкусной пищи в оригинальной упаковке?

А толстый поглядел на меня и пробубнил сквозь маску опять то же самое:

– Справишься?

– Уж как-нибудь, – бурчу в ответ. А сам снимаю с себя намордник и швыряю его в корабль. Промахнуться и думать нечего: антигравы подхватят и доставят снаряд куда надо, прилепят прямо к кораблю. Так и вышло.

Если бы не антигравы, корабль вообще не отреагировал бы. Я так думаю, он просто не поверил, что кто-то пытается накормить его. Но прошло несколько секунд, и гляжу: моя маска понемногу втягивается в корабль, сначала как-то неуверенно, малыми рывками, потом – хлоп – и втянулась. Ага, думаю, теперь дело пойдет.

– Еды сюда, – говорю толстому. – Песок, глина, камни, торты с кремом – все годится. И хорошего ультрафиолета побольше.

Толстый выразил сомнение. Забубнил что-то невнятное и показывает рукой примерно себе по пояс, шевеля при этом пальцами, – понимай так, что вот такой толщины здесь появится слой из копошащихся блох и тараканов. Я только рукой махнул: иди, мол, обеспечивай, а не болтай зря. Краем глаза увидел, что Ной украдкой показывает мне большой палец: правильно-де себя держишь, так и надо. Ему-то что, а мне страшно. Когда я растил «Топинамбур» из маленького сморщенного комочка, мне было боязно только за него, а теперь и за себя, и за всех наших. Кроме Ноя – он-то сам о себе позаботится.

Должно быть, от испуга я сделал глупость. Мне бы сказать толстому, чтобы он отключил один из боковых антигравов, а я – хотите верьте, хотите нет – просто забыл об этом. Наверное, потому что засмотрелся на корабль. Так со мной и на Зяби бывало: засмотришься на какую-нибудь механическую повозку, стоящую открыто, и уже представляешь себе, как управляешь ею, а о том, что хозяин повозки пребывает неподалеку и следит за тобой, даже не думаешь. Всегда это кончалось одинаково: я удираю на той повозке, а за мной гонится полиция, как будто ей больше заняться нечем. Иногда удавалось удрать, иногда нет.

Самое первое – это прикоснуться пальцами, ласково потрогать. И если почувствовал в себе что-то такое, о чем и сказать трудно, потому что слов таких нет ни в каком языке, в общем, какое-то сродство с машиной, что ли, то дело пойдет. Машина, даже если она из железа и дерева и совсем без мозгов, сама даст тебе понять, согласна она подчиниться тебе до конца или только сделает вид, что согласна, а сама прибережет какую-нибудь подлянку и пустит ее в ход именно тогда, когда меньше всего этого ждешь. Может, кто-то назовет меня дураком, только мне наплевать, что говорят обо мне идиоты. Им нипочем этого не понять, а я и объяснять не стану.

Словом, я решил проверить, как альгамбрийский дефектный и голодный корабль отнесется к моему прикосновению, и прежде чем толстый успел меня остановить, я взял, да и шагнул за линию антигравов. Скажу прямо, идея была не из лучших.

Меня подхватило, оторвало от пола, крутануло и припечатало к кораблю. Вместо ласкового прикосновения получился знатный шлепок. Бац! – и я оказался притиснут к морщинистой поверхности корабля, и хорошо еще, что она была мягкая, как трухлявый гриб, а то одному из нас двоих не поздоровилось бы, и я догадываюсь кому.

Последнее, что я услышал, это крик Ноя – он вопил на толстого, чтобы тот сейчас же отключил антигравы, да только было уже поздно. Свет вдруг пропал. Корабль сладко причмокнул, хлюпнул чем-то и в два счета втянул меня в себя.

Открыл глаза и вижу: темно. Ничего, кроме темноты. Воняет плесенью и еще чем-то незнакомым, но дышать можно. Шевелиться тоже. Однако вытянуться во весь рост уже нельзя: шевелись, если хочешь, но скорчившись.

Ощупал стенки моей тюрьмы – теплые и гладкие, в смысле, не шероховатые, но крупные морщины есть и здесь, а еще местами какие-то наросты величиной с блюдце. Вроде болячек или бородавок. Проще говоря, внутри корабля примерно то же, что и снаружи. Хотел корабль того или нет, но он дал мне понять, что болен не одной какой-то своей частью, а целиком. Как будто я и сам этого не знаю!

Испугаться я не испугался – просто вспотел. Если моей коже хочется покрыться потом, а волосам – подняться дыбом, то я-то тут при чем? Это их дело. То же самое относится к мочевому пузырю и кишечнику. Если они ведут себя так, как им хочется, то у них и спрашивайте, а если мне захотелось немного побарахтаться, то это оттого, что у меня все затекло, когда я дожидался Ноя возле Дворца. Словом, я не испугался. Просто вдруг ощутил ни с того ни с сего, что я сижу голый и босой, – корабль первым делом сожрал всю мою одежду и обувь. А когда я провел ладонью по макушке, чтобы проверить, стоят ли еще мои волосы дыбом или уже улеглись, то обнаружил, что никаких волос вообще нет. Ногти, и те оказались укороченными. И еще я кожей почувствовал, что чист, будто только что из бани. Корабль вмиг сожрал всю неживую органику, какую я ему мог предложить. Ну ясно: оголодал. К счастью, он не полез мне в рот корчевать зубы, и на том спасибо.

Какое-то время ничего не происходило. Мне не очень-то нравилось сидеть нагишом внутри корабля, словно какому-нибудь семечку внутри яблока, а может, и не семечку вовсе, а червяку. Кораблю на мое настроение было начхать. Я подождал-подождал, да и начал осторожно гладить стенки той полости, в которой сидел, как гладил когда-то «Топинамбур». Глажу и приговариваю:

– Хороший кораблик, хороший, умница…

Сплошное вранье, конечно. От «Топинамбура» я сразу ощущал отдачу, этакую ласковую волну, от которой хотелось жмуриться и мурлыкать, а тут – пустой номер. Как будто корабль и не живой вовсе. Или как будто он терпит человека внутри себя только потому, что считает его запасом провизии на черный день.

Не скажу, что эта мысль привела меня в хорошее расположение духа. Сам знаю, что это никуда не годится, что при общении с необъезженным кораблем надо быть очень добрым и очень уверенным в себе, потому что корабль чувствует твое настроение и читает твои мысли, – а поделать с собой ничего не могу. Потом думаю: это ведь нормальный корабль должен читать мысли и чувствовать настроение пилота – ну а дефектный? Сумасшедший? Который вообразил, будто он и не корабль вовсе, а властитель этой планеты и притом фабрика по производству тараканов и блох? Может, ему вообще до лампочки мои мысли?

Так и успокоился. Клин клином вышибают, а мысль – либо дубиной по голове, либо другой мыслью. Ладно, думаю, попробуем зайти с другого конца. Тот древний вербовщик, что вздумал осчастливить Альгамбру дефектным звездолетом, и альгамбрийские умники вместе с ним – они-то как общались с кораблем? Уговаривали его? Несомненно. Грозили ему? Да наверняка. Требовали прекратить фабриковать насекомых? А как же!

И ничего у них не вышло. Значит, думаю, мне незачем так поступать, потому что я-то чем лучше их? Такой же человек, как они, правда, зябианин, а не альгамбриец, но корабль в этом деле не разбирается, а значит, никакого толку все равно не будет. Ладно. Не стану поступать как они. Что я должен придумать вместо этого – вот вопрос!

И этой вот мыслью я убил другую – как мне отсюда выбраться? Правильно сделал, потому что договорюсь с кораблем – выберусь, а не договорюсь – ну что ж, не поминайте лихом.

На «умницу» и «хороший кораблик» ответа не было. Значит, попробуем иначе.

– Ваше превосходительство господин верховный правитель, – начал я, – ваш подданный, ничтожнейший из ничтожных, осмеливается справиться о вашем драгоценном здоровье. Он выражает… э-э… выражает надежду, что тяжелые испытания, выпавшие на долю вашего превосходительства, не помешают исполнению священного долга по управлению Альгамброй, о чем вас умоляют ваши подданные…

Я сочинял на ходу, надеясь, что авось как-нибудь не собьюсь. Сочинил, может, и не очень гладко, но решил, что для дефектного корабля как-нибудь сойдет. Произнес. Почти не сбился. Никакого результата. Тогда я прислонился лбом к ближайшей бородавке и повторил то же самое мысленно, воображая, что обращаюсь как минимум к императору.

Корабль молчал, как покойник.

Тут я почувствовал, как что-то неприятно кольнуло меня в шею. Пальцы с трудом, но ощутили что-то мелкое. Ну точно – блоха! С самой Зяби меня блохи не кусали. Стоило облететь половину Галактики, чтобы на какой-то Альгамбре, которой и в имперской-то пирамиде нет, вновь ощутить то же самое! Сейчас же я почувствовал еще один укус – под правой лопаткой. Потом за левым ухом. А потом, наверное, сразу в десяти местах. Хуже того: по щекотанию там и сям я понял, что одними блохами дело не ограничилось, в ход пошли и тараканы. Продолжительный пост ничему не научил корабль: ему по-прежнему нравилось разнообразие. Хорошо уже то, что он ограничился двумя видами насекомых, не освоив, например, производство шершней!

Во всех уголках Галактики это называется одним словом: влип. Минуту спустя меня уже кусали, наверное, сотни блох одновременно. Я вертелся, как безумный, чесался, стряхивал с себя эту пакость, да толку-то что? Их становилось все больше. Попробуйте поймать блоху в полной темноте – может, и поймаете, но щелкнуть ее на ногте уж точно не сможете. А она и рада. Но даже если бы вокруг меня было светло, это ничего не изменило бы: корабль производил блох куда быстрее, чем я успел бы их давить, пусть даже у меня было бы сто рук. Ну что стоило кораблю разводить сытых блох? Так нет же – фабрикует голодных… А когда я подумал о том, что случится раньше: из меня высосут всю кровь или я задохнусь в толчее насекомых? – мне стало просто нехорошо. Если сумасшедший корабль считает себя верховным правителем планеты, то это, в конце концов, его дело. Если он мечтает облагодетельствовать планету по-своему, то почему он начал с меня? Я ведь даже не альгамбриец.

– Эй, благодетель! – заорал я не своим голосом, прикрывая ладонями рот, чтобы не вдохнуть пригоршню насекомых. – Твое блохастое величество! Погоди немного, не трать все на меня! Тебе надо беречь силы!

Не подействовало. Я уже сидел по уши в бурлящем и кусачем месиве, я пинал и царапал свой кокон, а только становилось все хуже. И тут я понял, что делаю то же самое, что делали до меня: упрашиваю корабль прекратить. А это не срабатывало раньше, не сработает и теперь. Что было делать? Я прислонился лбом к стенке своего кокона и, зажимая обеими руками рот и нос, стараясь не обращать внимания на щекотку и зуд, забормотал:

– Нижайше благодарю, ваше превосходительство, я уже облагодетельствован. Ваша забота бесценна. Смиренно прошу ваше превосходительство обратить внимание на других обитателей вашей планеты…

Ну, может, и не такими складными были мои слова, зато смысл был именно такой: чего ты тратишь силы на меня одного, всем давай! Думал-то я именно эту мысль, и корабль улавливал мысли лучше, чем слова. Не знаю, зачем так сделано, но «Топинамбур» точно такой же. Какому живому существу не понравится, когда ему не только разрешают, но и просят от всего сердца сделать то, чего хочется ему самому? Нет таких существ, будь то человек, зверь или корабль.

Будто выдуло всю насекомую нечисть из моего кокона! На самом-то деле, конечно, не выдуло, а просто корабль поглотил их и вновь выпустил, но уже вовне. Жаль, что я не видел, как поступил толстый абориген, – обрадовался ли? Мне почему-то думается, что вряд ли. Наверное, он заорал на Ноя и затопал ногами, а потом пустился наутек, спасаясь от тараканьей орды.

Тут надо было что-то быстро делать, и я сделал. Приложился лбом к стенке и забормотал о том, что Альгамбра соскучилась без своего верховного правителя и благодетеля, что нужно осчастливить не только тех двоих, что торчат в помещении, но и весь альгамбрийский народ, да что там альгамбрийский – всю обитаемую Вселенную, все десятки тысяч планет, включенных в империю и пребывающих вне ее…

Я ударился затылком о потолок, потому что корабль внезапно дернулся куда-то вниз. Внешние антигравы, если они еще работали, он переборол, а о своих гравикомпенсаторах, конечно, забыл, потому что считал меня не пилотом и уж подавно не своим командиром, а чем-то вроде груза. Но почему он тогда принимал от груза советы? Все-таки он был сумасшедшим, а я разбираюсь в сумасшествиях ровно настолько, чтобы понимать: держись от психа подальше.

Ага, легко сказать!..

– Ваше превосходительство! – осмелился я подать голос. – Может, ты меня выпустишь?

Никакого эффекта. Я опять прислонился к стенке лбом и подумал о том же самом – с тем же результатом. Тогда я попросил «верховного правителя» хотя бы сделаться прозрачным, чтобы я, ничтожный, мог восхищаться его работой. Это подействовало.

Сначала, правда, я ничего не понял. По сторонам и внизу царила кромешная тьма, и лишь сверху шел свет. Только он почему-то уменьшался, как будто съеживался. Был широкий круг света, стал поменьше, потом еще поменьше…

Потом он стал совсем маленьким, и тут до меня дошло: корабль выбирался вон из здания, проедая пол и фундамент! Собственно говоря, он уже проел их и теперь вовсю углублялся в грунт. Надо же, до чего оголодал. Мне даже померещилось, что он урчит и чавкает.

Не прошло и минуты, как световой кружок над головой сместился вбок, а затем и вовсе пропал – корабль принялся проедать горизонтальный туннель. Где только помещалась вся эта прорва сожранного материала? Потом я догадался, куда она девается, и мне стало малость нехорошо. Утешил я себя только тем соображением, что Альгамбра не такая отсталая планета, как Зябь или Хатон, а значит, с дустом от насекомых у ее обитателей проблем не будет. Хотя, конечно, здорово же им придется почесаться первое время!

Довольно скоро внутрь корабля вновь проник свет, но теперь это был свет уличных фонарей, и я понял, что корабль вырвался на свободу прямо посреди улицы, разворотив ее от тротуара до тротуара. Рядом высилась громада Дворца коммерции и предпринимательства – целехонькая, чему я был рад, – а в некотором отдалении стояли оба наших вертоезда. Рельс Девятого пророка! Полиции вокруг вертоездов было пруд пруди. Ной и толстый туземец в полосатом одеянии были уже повязаны и не рыпались, Семирамида рвалась из рук полицейских и вопила на весь город, двое стражей порядка намеревались стащить с вертоезда Илону, а третьего на моих глазах Ипат взял за шкирку и за штаны, поднял над головой и размышлял, в кого бы им запустить. Не скажу, что появление корабля из земли прошло незамеченным, полицейские вытаращили глаза, но уже спустя секунду я понял: не побегут и наших не отпустят. Разве что мне каким-то чудом удастся натравить на них звездолет…

Не удалось. Я уж и так унижался перед ним, и этак, и называл себя ничтожнейшим из ничтожных, и напоминал о долге верховного правителя перед народом – ничего не помогло. Корабль желал только одного: перерабатывать мертвую материю в живых блох и тараканов. Кстати, они так и растеклись ковром по мостовой от корабля во все стороны… Трое полицейских сразу кинулись куда-то со всех ног, должно быть, за дустом, а остальные продолжили то, что на языке полиции всего мира называется операцией по задержанию. Ну и что мне было делать?

Я весь извелся. Корабль отказывался помочь нашим. Приказывать ему было без толку, а на мои униженные просьбы он просто не реагировал. Дойдя до полного отчаяния, я умолял его выпустить меня наружу, хоть и понимал, что буду арестован, если не сбегу, а бежать мне особенно некуда, – он и тут сделал вид, что не слышит меня. Может, ему и нравилось носить в себе человека, ну а мне-то каково? Находиться рядом с сумасшедшим – и то удовольствие маленькое, а каково находиться внутри него?! Да что я говорю, вы этого не поймете.

И как-то очень ясно мне вдруг стало, что единственное спасение для меня и всех наших – «Топинамбур». Я должен быть там, где он, а как – это уже второй вопрос. Может, если заставить корабли соприкоснуться, «Топинамбур» как-то образумит «Блохастика» – так я прозвал альгамбрийский звездолет. Может, научит его слушаться пилота. Если нет, то это не такая уж беда, главное – отнять у Ларсена «Топинамбур». Вернусь в нем на Альгамбру и выкуплю наших арестантов – в крайнем случае за зародыш нормального звездолета. Альгамбрийцы будут рады-радешеньки.

Пока что не рады были ни они, ни мы. Семирамида замолкла, но только потому, что принялась кусаться. Ипат очень удачно запустил полицейским в его сослуживцев и сбил с ног сразу троих. Илону схватили. Ипат поддернул рукава и смазал ближайшего полицейского по уху, а дальше я уже не смотрел. Коснулся я лбом прозрачной стенки моего кокона и зашептал:

– Ваше превосходительство господин верховный правитель, от имени народа Альгамбры хочу выразить вам нижайшую признательность за заботу. Что бы мы делали без вас! Теперь нам завидуют все обитаемые миры, потому что у них нет вашего превосходительства… Они стонут и… это… стенают, потому что лишены вашей неусыпной заботы о подлинном прозяб… процветании! Мы счастливы и горды, что наша Альгамбра, ничтожнейшая пылинка в бесконечности космоса, удостоилась… э-э… вашего благосклонного внимания. Как же не повезло другим мирам нашей Галактики и других всевозможных галактик, и как же повезло нам…

Корабль рванул вверх так резво, что едва не переломал мне все кости. Хорошо еще, что стенки моего кокона были довольно мягкими, а еще он, наверное, все-таки обеспечил какую-никакую гравикомпенсацию – достаточную лишь для того, чтобы пассажир выжил, и хватит с него. Только и дел верховному правителю, что обеспечивать комфорт всякой отдельной человеческой букашке! У него задачи поважнее.

– Тише, «Блохастик»! – крикнул я ему и сам испугался: а ну как обидится? Сумасшедшему звездолету ничего не стоило бы вышвырнуть меня из своего нутра в таких слоях атмосферы, откуда минут двадцать падать. А мы уже были на порядочной высоте, и корабль рвался все выше и выше. В общем-то он пока делал то, чего мне и хотелось, – ну а дальше? Не все, что хорошо началось, хорошо кончается. Все утопленники начинали с купания.

Этой мысли я испугался и, конечно, постарался выбросить ее из головы, да где там! Попробуйте заставить висельника не думать о веревке! Я весь извелся, пока наконец не нашел то, что выгнало из моей головы картину падения из стратосферы со всеми подробностями. Конечно, это был «Топинамбур»! Я стал вспоминать его маленьким, умещавшимся на ладони, теплым и ласковым, нуждавшимся в уходе, радовавшимся всякому проявлению внимания и еще не пробовавшим своевольничать… Помню, как мне было хорошо тогда. А сейчас?.. Нет, на душе у меня не стало так же уютно, как раньше, зато я успокоился насчет падения и озлился на Ларсена. То, что надо.

И вот тогда – только тогда – я прикоснулся лбом к стенке своего кокона… и не стал ничего приказывать кораблю. Не стал и просить. Умолять, взывать к долгу – тем более. Я просто хотел понять, чего хочет корабль – того же, чего и я, или нет?

А когда понял, то сначала онемел, а потом выбранил себя по-всякому. Ну что у меня за язык! Дернуло же дурака ляпнуть о других галактиках, где неизвестно какие существа ждут не дождутся, когда их облагодетельствуют нашими блохами и тараканами!

Млечный Путь корабль оставил на закуску. Откопав в своей сумеречной памяти карту стабильных гиперканалов, он держал курс ко входу ближайшего из них, чтобы нырнуть раз, другой, третий и в конце концов выйти за пределы Галактики. По какой причине его привлекло Большое Магелланово Облако, я не смог понять, но стремился он именно туда.

Ну псих же, ясное дело!

И я тоже не лучше. И Ной. Да и все мы.

Признаюсь, я немного повсхлипывал и пошмыгал носом. Толку от этого, конечно, не было никакого. Я и не надеялся.

Только одно меня устраивало: кажется, корабль больше не имел намерения наполнять мой кокон насекомыми. То ли забыл, то ли берег силы для других миров. Все-таки не бывает на свете чистой гадости, обязательно найдется в ней и хорошая сторона. Слабое утешение, скажете? Верно. А все-таки лучше, чем никакого.

«ДД» означало «дожать деревенщину». Как ни хотелось Ларсену унизить туземцев Зяби, он, поразмыслив, решил не причинять им лишней боли. Пусть огорчаются, но не злятся. Диким народам свойственно преувеличенное представление о собственном величии, почти всегда ни на чем не основанное. Им надо выкручивать руки аккуратно, травмируя только суставы, но не психику. Обидятся – поступят себе во вред, только бы назло обидчику, и тогда хлопот с ними не оберешься.

План был давно готов. И когда Ларсен, приглашенный на чрезвычайное заседание Совета архистарейшин, поднялся на трибуну и начал речь, она была суха и содержала лишь голые сведения. Никаких оценок, никаких намеков на то, что напрасно зябиане не доверились профессионалу. Сами догадаются.

«Сведения» же были таковы. После отлета «Топинамбура» с Зяби Ларсен – якобы из интереса – последовал за ним на почтительном расстоянии, не упуская, однако, его из виду. Этим и объясняется сообщение Ларсена о якобы гибели «Топинамбура» в астероидном поясе. Ларсен признал перед архистарейшинами свою ошибку: то, что он видел, выглядело как гибель корабля, однако «Топинамбур» каким-то образом сумел уцелеть. Сильно удивляться не стоит: раз в сто лет неопытный игрок с мелочишкой в кармане срывает банк. То же произошло с зябианским корабликом, и тут можно только поздравить везунчиков.

Но везение не бывает вечным. Продолжая рассказ, Ларсен поведал о том, как он из чистого любопытства продолжал следовать за «Топинамбуром» на расстоянии, повторяя все его гиперпрыжки и с большим интересом наблюдая за тщетными попытками новоявленных вербовщиков завербовать хотя бы самую захудалую планету. Известно ли уважаемым архистарейшинам, сколь мало осталось в Галактике обитаемых планет, представляющих хоть какой-то коммерческий интерес и при этом готовых встроиться в имперскую пирамиду на девятом, самом низшем на сегодняшний день ее уровне?..

– Само собой, ничего у них не вышло. Удивляться опять-таки нечему…

Тон рассказа выражал осторожное сожаление и деликатное сочувствие. Даже малейший проблеск ликования был бы сейчас не к месту, и Ларсен не выпустил наружу этот проблеск. Хороший вербовщик – это хороший лицедей, способный сыграть любую роль даже без подготовки. А Ларсен готовился.

– В конечном счете ваши вербовщики оказались на Альгамбре. Завербовать эту планету они не смогли, как не смогли завербовать вообще никого, истратили все деньги и, я полагаю, впали в уныние, а затем и в соблазн. Планета, в общем, неплохая, достаточно развитая, иммиграционные законы мягкие, живи – не хочу. Словом, ваши вербовщики там и остались, корабль же – продали, да не правительству Альгамбры, а какому-то торговцу. Ищи-свищи его теперь…

В гробовом молчании Ларсен развел руками. Затем вздохнул, устремил глаза в потолок и добавил негромко и глубокомысленно, как бы ни к кому не обращаясь:

– Вербовщик должен иметь моральные принципы, иначе пиши пропало. Хотя бы один принцип: ответственность перед клиентом.

С тем и сошел с трибуны, сохраняя на лице умеренную скорбь и потешаясь про себя. В зале он, конечно, не остался (десять к одному, что его попросили бы выйти) и не стал дожидаться в приемной (еще чего!), а направился прямиком в гостиницу. Думайте, мол, и решайте, брызгайте сколько угодно ядовитой слюной, рвите друг другу заплеванные бороды, но только без меня, а когда решите – сами знаете, где искать космического волка.

Слыша сквозь закрывшуюся за ним дверь, какая буря поднялась в зале, он был вполне доволен собой.

В зале склоняли Сысоя, но Сысоя там не было. Сысой умирал у себя дома, и все это знали. Что не мешало архистарейшинам поносить его на все лады. Сысой не слышал шума низвергающегося на него грязевого потока – его слышал Агафон, в зал не допущенный, но при попустительстве охранника подслушивающий за дверью. Слушая, он постарел лет на десять и не знал, что соврать деду. Сказать всю правду да еще в подслушанных выражениях, – сделаться убийцей. Дед не переживет.

Архистарейшины бушевали. Селиверст Лошак сорвал голос. Гликерии Копыто потребовалась скорая фельдшерская помощь. Заслушали четверых архистарейшин, участвовавших вместе с Сысоем в подборе экипажа «Топинамбура», и бурно вознегодовали, как будто только теперь узнав, что экипаж подбирался из покоенарушителей. Пьяный дебошир, сумасшедшая эстрадная примадонна, малолетний угонщик и прожженный мошенник – хороша компания! Больше других подозревали Ноя. Кто, как не он, сильнее других падок на деньги? Кто не постесняется продать чужое и зажить на чужбине припеваючи, забыв родную Зябь? Конечно, он! Да и остальные, видать, недалеко от него ушли, коль скоро не воспротивились предательству, польстившись на долю от продажи самого ценного, чем обладал родной мир…

Прозвучал, правда, и голос скептика. Марцелл Пень-Колода высказался в том смысле, что еще неизвестно, кому на самом деле те четверо продали зябианский корабль, – очень может статься, что никакому не торговцу, а как раз Ларсену. Но на вопрос, может ли он это доказать, оратор стушевался и, жамкая бороду в кулаке, сел на место. Глуповат был Пень-Колода. Семпроний Пиявка, почти всю жизнь прослуживший в полиции, так ему и сказал. А еще сказал, что нет никаких законных оснований брать Ларсена под стражу и вытряхивать из него душу. Да и взять его проблематично, он небось только свистнет, и к нему тут же примчится его корабль, а с кораблем даже Пень-Колода стал бы неуязвим, не то что Ларсен.

Кричали долго, а когда выдохлись, устроили перерыв. Отдышавшись и подкрепившись сладким чаем, архистарейшины приступили к главному вопросу: что теперь делать-то? Тех, кто еще раз попробует дать волю глотке и обиженно возопить на предмет, кто из присутствующих сильнее виноват, постановили лишать слова, а буде не уймутся – выводить из зала.

– Это кого выводить? Меня выводить?! – вскинулась было Гликерия Копыто, едва-едва приведенная фельдшером в относительный порядок, и начала хвататься за сердце, когда Семпроний Пиявка подтвердил: да, тебя, коли не утихнешь. Вновь кликнули фельдшера.

Тем временем Ларсен, заняв в гостинице лучшие апартаменты, размышлял. Бутылка лучшего бу-хла, заказанная им в номер, не мешала течению мыслей, скорее наоборот. Как поступят трухлявые пеньки, изображающие собой правительство, было ясно. Сначала, понятно, пошумят, затем найдется скептик, который усомнится в достоверности сведений о предательстве экипажа «Топинамбура» и заразит сомнением еще нескольких, – вот только проверить эти сведения у пеньков не получится никак. Альгамбра далеко, вольные торговцы заглядывают на Зябь редко, да и те возят сюда свой незамысловатый товар никак не с Альгамбры. Достаточно стоять на своей версии – и архистарейшинам волей-неволей придется принять ее. Не сразу, но примут. Весь вопрос, по сути, заключался в размерах этого «не сразу».

Не завтра, это точно. И не послезавтра. Послезавтра Ларсен намеревался вернуться на пастбище, именуемое на Зяби космодромом, и временно перебраться на жительство в корабль. Пусть архиразвалины поймут, что единственный вербовщик-профи, находящийся у них под рукой, теряет терпение. Пусть испугаются, что он улетит, а они останутся вообще ни с чем. Сговорчивее станут.

В том, что за всеми его перемещениями бдительно наблюдает полиция Зяби, сомнений у Ларсена не было никаких. Соглядатаи не очень-то и прятались. Работать тонко, не привлекая к себе внимание, они, похоже, не умели в принципе. Один, устроившись на соседней крыше, изображал трубочиста и третий час подряд героически перемещал сажу из дымового канала на кровельный настил и частично себе на физиономию, другой поблескивал линзами бинокля в кроне отдаленного дерева, еще двое слонялись под окном, до того старательно изображая простых гуляк, что настоящие гуляки шарахались от них, как от ненормальных, ну а дыру в стене, просверленную ради подслушивания, Ларсен заметил сразу, как только вернулся в номер. Ну чисто дети!

Мелькнула мысль вообще отбыть на время с Зяби и хоть несколько дней отдохнуть по-человечески. Нет, нельзя: а ну как нагрянут конкуренты? Вероятность такого поворота событий Ларсен оценивал как небольшую, но твердо решил не давать дурной случайности ни малейшего шанса. Да и денег осталось очень уж мало.

На третий день он действительно перебрался в корабль, а на четвертый – взлетел, поболтав предварительно с пастухом и намекнув тому, что отлучается всего на день-другой. С высоты он видел, как прятавшиеся в траве полицейские, вспомнив, что человеку удобнее передвигаться в вертикальном положении, обступили пастуха и принялись выспрашивать у него, что и как.

Ларсен даже не улыбнулся.

Звездолет, как обычно, пожаловался на немочь. Ларсен кинул его в самую глубину того, что именовалось здесь Дурными землями. Почуяв повышенный радиационный фон, корабль сразу ожил и запросился на посадку. Ларсен сам хотел того же.

Вопрос безопасности не стоял вообще – корабль скорее умер бы, чем причинил хозяину вред, особенно в ситуации, когда то, что хорошо кораблю, для хозяина смерть. Пока Ларсен оставался в корабле, в его организм не могло попасть ни одного постороннего радионуклида – звездолет уплетал их сам, едва не урча от удовольствия. Предоставив ему насыщаться сколько влезет, Ларсен вызвал «Топинамбур» и оглядел как следует местность.

Она была ровной, лишь вдали виднелась гряда небольших холмов. Растрескавшаяся почва говорила о полном отсутствии плодородия; впрочем, кое-где по земле стелились крупные растения неизвестной породы – вернее всего, мутанты. Больше всего они смахивали на лишенные коры деревья, которым лень тянуться вверх, зато по нраву раскинуть во все стороны от лежачего ствола десятки змеевидных ветвей. Фауны не наблюдалось, если не считать полусгнившего скелета неопознанной крупной твари. Черепа при скелете не было, и Ларсен не сумел понять, какой диеты придерживалась тварь при жизни – растительной или же мясной?

Все равно он не собирался далеко отходить от корабля.

Когда прилетел «Топинамбур», Ларсен велел ему сесть рядом со своим старым кораблем, старому же приказал вырастить защитный костюм с дыхательным фильтром, переоделся и направился к «Топинамбуру». Тот возвышался над местностью, напоминая скалу вулканической породы размером с порядочный дом, и выглядел так, как должен выглядеть молодой звездолет, уже почти достигший полного расцвета сил. Впрочем, в его облике все равно оставалось что-то неуловимо схожее с клубнем местного огородного растения.

В успешном завершении операции «ДД» сомнений почти не было, но подстраховаться не мешало. Как всякий вольный вербовщик, Ларсен хорошо знал, что такое невезуха. Уж если она напала на тебя, то не жди, что скоро отстанет. От продолжительной до тотальной – вот ее привычный диапазон времени действия. Старый корабль может сдохнуть в любую минуту, «Топинамбур» же, по ощущениям Ларсена, исполнял его приказы не слишком охотно, как бы через силу. А значит, был нужен новый корабль – молодой, горячий и с десятью почкованиями в перспективе. Уж кто-кто, а Ларсен сумеет объездить его и применить как надо!

До поры до времени зародыш может развиваться и в старом корабле. А «Топинамбур» после почкования пусть убирается на орбиту и ждет.

Если имеешь три корабля, то пусть два из них будут ненадежными – плевать!

Но прошел час, Ларсен выбился из сил, а «Топинамбур» не желал понять, чего хочет от него новый хозяин. Да, строго говоря, корабль и не считал Ларсена хозяином, он, как и обещал Скользкий Дайм, считал его пилотом, допущенным к управлению. Но почкование корабля – это процесс, который, по идее, может запустить и пилот!

Если только настоящий командир корабля не наложил на это запрет.

Кто бы мог подумать, что деревенщина до такого додумалась! Ларсен помнил тот экипаж, всех четверых. Драться кулаками они могли, особенно вчетвером против одного, но чтобы докумекать до чего-то путного – очень вряд ли! Один из четверых, правда, выглядел хитрецом, но только в своей узкой области, а насчет корабля был, конечно, таким же олухом, как и остальные. Доказано опытом – только у растяп можно увести корабль!

– Чтоб тебе провалиться! – вслух посулил Ларсен кораблю, после того как произнес про себя немало непечатных слов.

– Прошу уточнить: на какую глубину? – немедленно ответил «Топинамбур», с явным удовольствием начиная понемногу погружаться в радиоактивную почву. – Должен ли я проделать в планете сквозную дыру?

– Отставить дыру, – спохватился Ларсен. – Все бы тебе жрать! Ответить ты мне можешь?

– Прошу задавать вопросы.

– Почему ты отказываешься почковаться?

– Не могу сформулировать ответ.

– Как так – не можешь? – опешил Ларсен.

– Не могу.

– Наложен запрет?

– Прошу уточнить: на ответ или почкование?

– На то и другое, корнеплод ты недоделанный!

– Запрет отсутствует.

– Тогда что?! – возопил Ларсен.

Молчание было ему ответом.

– Отвечай! В чем дело? Семантические трудности?

– В том числе, – загадочно ответил «Топинамбур».

Ларсену очень хотелось плюнуть, но мешал дыхательный фильтр.

– Поясни.

– Не могу, – со всей серьезностью ответил корабль. – Мешают семантические трудности.

– Сам, что ли, не понимаешь, что с тобой творится?

– Сам понимаю. Объяснить не могу.

Ларсен терпеть не мог общаться со звездолетом телепатически, прижавшись лбом к его телу. Всякий раз корабль вместе с полезной информацией норовил поделиться с пилотом своими эмоциями. Ну на что, скажите, пожалуйста, пилоту эмоции корабля? Для чего они вообще существуют?

Но выбирать не приходилось. Космический волк уже почти коснулся челом поверхности «Топинамбура», как вдруг ощутил спиной чье-то прикосновение. Быстро обернувшись, Ларсен опешил. Перед ним стояло существо животной породы, ростом почти с человека и длиной метров шесть, не считая хвоста. Зверь опирался на четыре лапы, его туловище покрывала на манер брони крупная рыбья чешуя, ярко блестевшая на солнце, мускулистая шея оканчивалась крупной птичьей головой с крючковатым клювом. Клюв был раскрыт, из него приветливо торчал мокрый желтый язык и тянулся к Ларсену в недвусмысленном желании еще раз лизнуть добычу. То ли зверь был не сильно голоден и потому предвкушал удовольствие, вместо того чтобы в два счета разделать клювом двуногое мясо, то ли он знал по опыту, что в беге человек ему не соперник и все равно никуда не денется. Круглые оранжевые глаза чудовища выражали абсолютное неприятие вегетарианства.

В своих скитаниях по обитаемым мирам Ларсен повидал самых удивительных тварей. Были среди них и такие страшилища, сравнения с которыми зябианский зверь не выдержал бы, даже если увеличить его впятеро. Но и этого хищника вполне хватило бы, чтобы расправиться с человеком, и как-то совсем не хотелось размышлять, откуда он такой взялся на Зяби – был когда-то сконструирован полоумным генным инженером или мутировал в Дурных землях?

– Э-э… – только и сказал Ларсен, вмиг осознав, что не захватил с собой оружия. Попытавшись отпрянуть, он наткнулся на «Топинамбур». Отступать дальше было некуда.

Зверь убрал язык, клацнул клювом прямо перед дыхательной маской и придвинулся, шумно волоча хвост. Дальнейшее произошло очень быстро. Справа от Ларсена из ровной матовой поверхности «Топинамбура» вмиг выросла рука весьма изящных пропорций с длинными пальцами – каждый поболее Ларсена размером. В следующее мгновение пальцы сложились в «козу», а затем последовал такой щелчок средним пальцем, что зверь, коротко вякнув, кубарем отлетел шагов на пятнадцать. Вытянувшись сильнее, рука нависла над хищником, как бы в намерении схватить людоеда за хвост и, раскрутив как следует, отправить немного полетать. Зверь, хоть и имел птичий клюв, в небо явно не стремился, а потому, заверещав, пустился наутек, заметно припадая на поврежденную лапу. Рука плавным и даже каким-то кокетливым движением втянулась в корабль.

– Впусти меня, – сипло сказал Ларсен.

Внутри «Топинамбура» он первым делом содрал с лица маску с загрязненным фильтром, велел кораблю сожрать ее и отдышался. В голове царил первобытный хаос, но царил недолго. Приняв душ, Ларсен почувствовал себя гораздо лучше и уже догадывался, что получится, если сложить два и два.

– Сколько человек было в твоем экипаже к моменту посадки на Альгамбре? – спросил он.

– Пять, – незамедлительно ответил корабль.

Ах, вот оно что! Пять!.. Ларсен знал о четырех зябианах. Кто пятый? Потребовав у корабля информацию, Ларсен получил ее. Пятым членом экипажа оказалась дарианка Илона. Планета Дар… Первая вербовка…

– Всю информацию о Даре! – потребовал Ларсен.

Пересилив себя, он все же коснулся лбом «Топинамбура», чтобы тот возможно скорее перекачал ему сведения. Минуту на перекачку, десять минут на усвоение… Ага! Ларсен незамысловато выругался. Такая планета – мечта любого вербовщика. Ничего удивительного, что у зябианских олухов сразу все получилось. Воистину дуракам везет!

– Информацию о дарианке Илоне! – распорядился Ларсен.

На этот раз корабль повиновался не сразу, а когда пошли данные, Ларсену показалось, что корабль выдает их неохотно. Тут чувствовалась некая связь: дарианка, нежелание корабля радостно подчиняться и, главное, рука, давшая щелчка местной зверюге, – рука громадная, но, судя по ее очертаниям, явно женская! Что бы это значило?

Еще несколько вопросов, несколько ответов – и Ларсен понял. Как всякий неумело объезженный корабль, «Топинамбур» сохранил значительную степень свободы воли в вопросах, не касающихся собственно полетов. Мальчишка Цезарь просто не подумал о том, что подчинение корабля пилоту должно быть абсолютным. Сопляку хватило и того, что корабль летит туда, куда ему, сопляку, хочется. Он решил, что этого достаточно.

«Топинамбур» же подчинялся мальчишке лишь потому, что ему хотелось летать – это желание вбито в биозвездолеты генетически. Во всем остальном корабль был себе на уме. Изучив экипаж, он, понятно, нашел в зябианах мало интересного. Зато когда на борту появилась Илона, корабль, по-видимому, заинтересовался дарианкой всерьез, но виду, конечно, не подал. Ларсен и сам признал, что это забавно: они там на Даре все потомки клонов и такие правильные, что в это трудно сразу поверить, а она считает себя паскудным исключением, бракованной человеческой единицей, несмотря на то, что зябианам до ее душевных качеств расти и расти. «Топинамбур» не мог не заинтересоваться этаким дивом дивным.

Наверное, он втайне от экипажа общался с Илоной, находя в том ему одному понятное удовольствие. Наверное, в общении с ней он проникся этими… как их… моральными принципами.

Последние два слова Ларсен покатал во рту так и этак, найдя их безвкусными, как целлюлоза. Но теперь стало ясно, какой вопрос задать кораблю.

– Слушай и отвечай, – велел Ларсен. – Как сам думаешь: хороший я человек или плохой?

Всякий нормальный звездолет не понял бы вопроса и попросил уточнить, да и вообще кораблю не полагается размышлять на такие темы, но «Топинамбур» ответил сразу же:

– Хороший.

– Обоснование?

– Плохих людей нет.

– Совсем?

– Совсем. Но попадаются больные.

Вот оно, влияние дарианки! Все стало ясно Ларсену: краденый корабль действительно принимал его за пилота, но подчинялся «больному» неохотно, а некоторые функции – в первую очередь почкование по требованию – отказывался исполнять вовсе.

Свобода воли! Вот чем кончается неумелая объездка корабля! Попытками мыслить о том, до чего кораблю не должно быть никакого дела! И теперь уже поздно что-либо исправлять… Попадись сейчас Ларсену мелкий шкет и пакостник Цезарь Спица – Ларсен с удовольствием свернул бы ему шею. Жаль, не было поблизости ни пакостника Цезаря, ни даже какого-нибудь бедолаги, изгнанного туземцами в Дурные земли, вообще никого, на ком можно было бы отвести душу. Одно лишь мутантное зверье…

Покинув «Топинамбур», Ларсен велел ему вернуться на орбиту, а сам, засев в своем старом корабле, предался размышлениям. Во-первых, получалось, что овладеть «Топинамбуром» полностью пока невозможно. Во-вторых, хорошо уже то, что «Топинамбур» счел Ларсена умеренно больным, то есть не нуждающимся в смирительной рубашке. В-третьих, корабль все же слушается простых приказаний, что само по себе неплохо. В-четвертых, операция «ДД», надо думать, развивается по плану, клиент дозревает, а когда недосушенные мумии, изображающие собой правительство Зяби, наконец согласятся принять предложение Ларсена, он выставит им такой счет, что уже с первых набежавших процентов сможет купить себе новый звездолет. А пока можно пользоваться и этими, благо их два.

С этими мыслями Ларсен покинул Дурные земли. Он вернулся на космодром, а оттуда в городскую гостиницу, где мы пока и оставим его.

Ничего худого не скажу про Большое Магелланово Облако – галактика как галактика, только ярких звезд побольше, чем у нас. «Блохастику» это понравилось, и он тут же принялся кормиться излучением и пылью возле одной из них. Ну а меня, спрашивается, кто накормит? Только, чур, не тараканами!

Путешествие заняло время, о котором мне даже вспоминать не хочется, не то что рассказывать. Скука и голод. Если скука поселилась только в голове, с нею еще можно как-то мириться, но когда она угнездилась еще и в желудке, это никуда не годится. Не верите – сами попробуйте.

Один лишь раз мне показалось, что впереди забрезжил свет, потому что корабль вроде как решил сменить манию. Прислонился, значит, я в очередной раз лбом к стенке моей тюрьмы и приказал кораблю взять курс на Зябь, а он мне в ответ:

– Невозможно.

Я аж подпрыгнул от неожиданности. Разговаривает!..

– Почему?!

– Полетели все цепи в блоках Распознавания и Целеполагания, – жеманным тоном сообщил «Блохастик». – Очень неприятно, когда по тебе летают цепи. Хотя иногда они делают это изящно, но мне не нравится их звон.

Он замолчал и больше ни разу не ответил мне. Наверное, был слишком занят: любовался изяществом полета цепей и мучился от их звона, которого я не слышал.

Но вернее всего – нашел себе новую манию в довесок к старой. Псих, он и есть псих.

А я уж размечтался о том, что корабль вообразил себя обыкновенным альгамбрийским неживым звездолетом! Будь так, я бы попытался освоиться с управлением этой дурындой раньше, чем околею от бескормицы.

К тому времени, когда мы прибыли на место, я уже понемногу помирал. Воду-то мне еще удавалось выклянчить у корабля, да разве водой будешь сыт? Рези в животе давно прошли, и адский голод меня уже не мучил. Лежал я внутри «Блохастика», как фасолина в стручке, чувствовал, что с каждым днем становлюсь все тоньше, и даже понемногу начинал думать, что так и надо. Ну, не повезло мне, так что же теперь – беситься? Не поможет.

А что может мне помочь, я так и не выдумал.

Уж чего-чего я только ни перепробовал, чтобы корабль покормил меня! И все без толку. Лежал и думал, что вот помру – тогда он найдет мне применение: поглотит мертвое тело и наштампует из него блох и тараканов. Уж конечно, ему не придет на ум сесть на какую-нибудь планету и похоронить меня по-человечески!

Корабль как был прозрачным, так и остался таким. Наверное, подзаряжаясь возле звезды, он лопал только то ее излучение, которое не видно человеческому глазу, а то, которое видно, здорово ослабил, не то я просто обуглился бы. Звезда была голубая аж до синевы и жарила так, что куда там желтой звездочке нашей Зяби! Рядом с этой бешеной звездой наша – все равно что козявка перед буйволом или шелест одной былинки на слабом ветерке по сравнению с воплями Семирамиды, если ее разозлить как следует.

Вспомнил я Семирамиду, вспомнил всех наших, повязанных полицией Альгамбры, и до того мне стало жалко их, да и себя тоже, что я чуть не разревелся. Не в моих правилах слезу пускать, да только я еще не встречал человека, который ни разу в жизни не нарушил бы какого-нибудь правила, а встречу – стану держаться от него подальше, потому что он наверняка какой-нибудь маньяк.

Тут я вспомнил, что никого уже никогда не встречу, и слеза – кап! Вторую-то я придержал и не дал ей воли, а первая все-таки капнула. Стало быть, я не маньяк, а просто человек, только мне с того не легче. Что человеки, что маньяки – все одинаково мрут, если их не кормить.

Ничего нового на ум уже не шло – в пути я перепробовал все, что можно, чтобы привести «Блохастика» хотя бы к видимости повиновения. Помирать я в общем-то не был настроен, просто не мог уже выдумать ничего нового и трезво оценивал свои шансы. В итоге решил просто ждать: помру так помру, а если вдруг увижу малейший шансик – вцеплюсь в него так, как никто и ни во что никогда не вцеплялся.

Не знаю, сколько прошло времени, но я его увидел – шансик мой! Сначала явилось неизвестно откуда нечто темное и затмило сумасшедшую голубую звезду. «Блохастик» дернулся было вбок, чтобы и дальше жариться в ее лучах, да куда там – звезда едва успела выглянуть из непроглядной черноты, как тут же вновь исчезла. Рывок в другую сторону – та же история. Что-то большое и настырное мешало кораблю подзаряжаться. Я сразу понял, что это никакая не планета и не безмозглое темное облако неживой материи. Мертвое вещество никогда не вредничает столь прицельно.

Значит – что? Видение? Галлюцинация на голодной почве?

Сначала я так и подумал и только удивлялся тому, что глюк никак не кончается. «Блохастик» дергался туда-сюда, но, куда бы он ни метнулся, всюду что-то большое заслоняло ему свет звезды. И оно росло! Наплывало. Вот уже россыпь мелких звездочек справа от меня канула в черноту, а вскоре пропала яркая звезда слева и начали гаснуть звезды сверху… Некое черное космическое чудовище стремилось обтечь корабль со всех сторон и заключить в плен. Зачем? Переварить его – и меня – медленно и со смаком?

Я только и подумал, что с моего тела чудовищу будет мало пользы – очень уж я отощал. А потом «Блохастик» запаниковал, да так, что я сам едва не заорал, ощутив его животный ужас. Корабль рванул вверх, туда, где над самой моей головой еще виднелся кружок звездного неба, да только поздно. Тьма мгновенно распространилась и на зенит. Корабль уперся во что-то вязкое, попытался продавить его, не смог и затрепетал, как пойманная пташка.

Потом и трепетать перестал. То ли смирился, то ли, как и я, выжидал удобного случая.

Одного я в тот момент не понял: что мой-то случай уже настал. И никакой не шансик, а просто спасение. Даром.

Какое-то время ничего не происходило. По моему лицу пробежал таракан, я смахнул его, и тотчас меня укусила блоха. Потом еще одна. Корабль не знал, чем ему заняться в такой ситуации, и делал то, что умел лучше всего.

А я гадал, не отнялись ли у него те части, которые должны отвечать за оружие. За целый век прозябания в альгамбрийском подвале они запросто могли усохнуть в ноль. А если не усохли, то «Блохастик» мог и позабыть о них – с него станется, даром, что ли, он сумасшедший?

Тут как шваркнет! «Блохастик», оказывается, ничего не забыл, а просто растерялся. Понять его можно: он, верховный правитель Альгамбры, притом намеревающийся облагодетельствовать по-своему всю Вселенную, попал хорошо еще если в плен, а то, может, и в чей-то желудок! Это даже не обида – это вообще неверие в то, что такое возможно. Но очухался корабль и как даст по черноте плазменным шнуром!

Хороший был шнур, мощный. Видать, «Блохастик» вложил в него всю энергию, что успел накопить. А только черноте хоть бы хны, она даже не поежилась. Пропал заряд даром.

Думал я, сейчас корабль опять затрясется мелкой дрожью. Но я ошибся и был бы рад всегда так ошибаться. «Блохастик» замер, будто отключился, прямо в нем открылся вдруг этакий световой коридор, и гляжу – идет по нему ко мне человек. Коридор весь светом наполнен, но человек еще светлее, прямо ангел. Я даже зажмурился. Думаю: попы талдычат, что ангелы только и делают, что опекают нашу Зябь, а они, оказывается, вон где! А он знай идет ко мне, весь светоносный, и крыльев у него вроде как и нет совсем, а есть облегающая одежда, удобная, должно быть, и такая красивая, что хоть молись на нее, а не на ангела. Тут надо либо падать ниц, либо неметь от чего-то такого, чему и названия нет. От восторга, что ли? Ну, наверное, а только обозвать это чувство восторгом все равно что сказать о голоде: легкий аппетит.

Стены моей тюрьмы расступились, и подошел ко мне ангел, а я попытался встать, но смог только подняться на четвереньки. Улыбнулся он мне ласково и руку мне на голову положил… или лучше сказать «возложил» – как там это называется? Это я уже потом подумал, как правильнее назвать то, что он сделал, ну а в тот момент мне, конечно, было не до грамматики. И вот чудо какое: в голове моей сразу прояснилось, и сил прибавилось, и забыл я о том, что вот-вот околею. Мне бы пасть перед ангелом ниц, а я стою голый на четвереньках, дурак дураком, и только моргаю на светоносного пришельца, будто он не ангел, а диковинный зверь, доставленный в столичный зверинец из Дурных земель.

Но ангел оказался ничего – не из гордых. Присел он рядом со мной на корточки, да и говорит: кончились твои мучения, теперь все будет хорошо.

Я даже не сразу сообразил, что он говорит не на общеимперском языке, а по-зябиански, причем без акцента! А когда сообразил, то уверился: это точно ангел и Девятого пророка каждый день видит. Наверное, им и послан. Не понял я только, зачем я понадобился пророку, если я обыкновенный покоенарушитель и грешник не из последних, в храмах бывать не люблю и священную шпалу ни разу не целовал. Наверное, у пророков свои резоны, простым смертным непонятные.

Тем себя и утешил. Но тут светоносный подмигнул мне и отколол такое:

– Ну вот за каким… ты полез в дефектный корабль?

Не скажу, какое слово он употребил. Такие слова я слышал только от опустившихся бродяг, по которым Дурные земли плачут, да еще от сторожей в воспитательных домах. За такие словечки тот же сторож по приказу воспитателя высек бы меня так, что ни сесть, ни лечь.

И это, думаю, – ангел? Ну ни фига же себе! Ни один поп не говорил, что ангелы могут сквернословить без особой причины. Я и сам так не думал – и вот пожалуйста!

Я даже потянулся поковырять пальцем в ухе – не ослышался ли? А он легонько треснул меня по руке и обозвал дураком: мол, если я думаю, что услышал не то, что было сказано, то это слуховая галлюцинация, и возникает она в слуховых центрах мозга, а никак не в ухе. Это первое. И не ослышался я – это второе.

И шлепнул меня ладонью по башке – снова легонько и вовсе не обидно, а просто ради внушения: очухайся, мол, человече, приди в разум.

Ладно. Очухался. Сел по-людски на пятую точку и смотрю на него как на равного. А самому все-таки чуток боязно. Может, передо мной не простой ангел, а падший? Кто там из падших светоносный – Люцифер, кажется? Ну и ладно, пусть Люцифер, все равно душа моя пропащая, хуже мне уж точно не будет.

– А что мне было делать, если в корабль не лезть? – говорю я дерзко. – Застрять навечно на Альгамбре? Очень надо!

– На Альгамбре ты как-нибудь выжил бы, а здесь погибнуть мог запросто, глупая твоя голова! – отвечает мне светоносный. – Положим, дикий корабль, явившийся к нам, мы рано или поздно отследили бы, но долго ли протянет человек, если корабль его не кормит? Скажи, ты стал бы в конце концов питаться тараканами?

– Вот уж вряд ли!

– А зря. Мог бы протянуть еще несколько ваших суток. Тебе повезло, что мы так быстро нашли твоего «Блохастика».

Я и раньше догадывался, что светоносный читает мои мысли – как бы иначе он узнал кличку, которую я дал звездолету? – но теперь убедился в этом окончательно. И конечно, малость струхнул.

А светоносный понял это и легонько так усмехнулся.

– Не бойся, вреда тебе мы не причиним, – сказал он. – Корабль подлечим, будет как новенький. Даже объезжать его тебе не придется. И твою память стирать не будем. Ты парень сообразительный, сам поймешь, что не надо болтать направо и налево.

Я кивнул, но все же спросил:

– Болтать о нашей встрече? Почему нельзя?

– Потому что Большое Магелланово Облако – сосед и спутник Млечного Пути, – ответил он. – Между этими галактиками существуют стабильные гиперканалы, одним из них и воспользовался твой корабль. Понимаешь?

Мне показалось, что я понял.

– Боитесь вторжения?

Он улыбнулся – надо сказать, не очень весело.

– Это вы, люди, должны бояться. Ты расскажешь одному, другому, третьему – и в империи возникнет еще одна легенда о далеком процветающем мире. Веры ей будет немного, как и всем прочим легендам, но какой-нибудь вербовщик-авантюрист решит ее проверить и отправится сюда. Скажи, среди вербовщиков много авантюристов?

Я кивнул. Еще бы не много! Мы и сами авантюристы, раз согласились покинуть родимую Зябь.

– Вот именно, – сказал светоносный. – Авантюрист вернется ни с чем, не считая рассказов, но наговорит небылиц, и вера в легенду окрепнет. Тогда к нам ринутся сразу сотни искателей удачи – и каково же будет их разочарование! Впрочем, оно не пойдет ни в какое сравнение с разочарованием всего человечества в самом себе!

– Почему? – шепотом спросил я. Мне стало страшно.

– Как ты думаешь, кто я? – вопросом на вопрос ответил он. – Человек?

Тут я и брякнул:

– Может, человек, может, ангел, а может, галлюцинация. – Про Люцифера я догадался не упоминать – и без того получилось не шибко почтительно.

Он молчал целую минуту – наверное, для того, чтобы я сам сообразил, какую брякнул глупость. Только ничего я не сообразил, кроме того, что он, наверное, все-таки не человек, раз задал такой вопрос. К тому же люди не имеют привычки светиться, если только не намажутся чем-нибудь светящимся. Но этот-то уж точно светился сам по себе!

Должно быть, он уловил мои мысли, потому что притушил свет, идущий от него, а вместо него заставил светиться воздух над нашими головами. И говорит:

– Конечно, я не человек, не ангел и даже не галлюцинация. Я звездолет.

Вот это номер! Ничего себе шуточки!

– Не похож, – ответил я раньше, чем сообразил, что лучше бы мне помолчать. Не дразни того, кто сильнее тебя, если не можешь от него убежать, – это правило я усвоил гораздо раньше, чем угнал свою первую машину.

Но он не обиделся. Я потом уже понял, что глупо светоносному обижаться на всяких там человеческих букашек. А если ему хочется нести такую дичь, что хоть затыкай уши, то чем я могу ему помешать? Значит, буду терпеть – ну, сколько получится.

– Что в мироздании может измениться от твоего неверия? – улыбнулся он. – Но вот тебе простой вопрос: на что был похож твой звездолет в младенческом возрасте?

– Этот, что ли, звездолет? Ему лет сто, а мне всего четырнадцать. Я еще маленький. Откуда мне знать, на что он был похож, если меня тогда и на свете не было!

– Не этот звездолет. Другой. Тот, который ты потерял.

– На клубень топинамбура.

– Допустим. А позже, когда он подрос?

– Да на что угодно он мог быть похож! – не выдержал я. – Если ничего ему не прикажешь, так он принимал любой вид! Лепил из себя то, что ему нравилось!

– Правильно, – кивнул светоносный. – А мог ли он принять человеческий облик?

Я прикинул в уме объем корабля, мысленно вылепил из него человека, и мне стало не по себе. Башни хороши, когда они стоят на фундаменте; ходячая башня, да еще снабженная руками, чтобы хватать кого ни попадя, мне совсем не понравилась бы.

– Наверное, мог бы. Но человек такого роста…

– Забудь о росте. Впрочем, раз уж он тебя смущает, я спрошу иначе: мог бы корабль отпочковать от себя человеческое существо обыкновенного размера?

Тут у меня ум зашел за разум. Какую-нибудь живность вроде таракана или даже пса корабль, конечно же, отпочковать мог – если бы предварительно поглотил эту живность и разобрался, как она устроена, а не начинал с нуля, – но человека?! Это уж чересчур. Такой поворот мысли вообще не укладывался в моей голове – уж очень он был крут. Таракан или блоха довольно просты, пес посложнее, но все равно даже разговаривать не умеет, а человек – он ведь не просто разговаривает, он иногда думает! Корабль служит человеку, а человек им командует. Выходит, речь идет о том, может ли корабль родить своего же господина?

– По настоящему-то не может, – сказал я. – Куклу говорящую сделать может, человека – нет. Да и зачем ему это надо?

Вновь улыбнулся светоносный.

– Это не ему было надо, – ласково сказал он. – Это человеку было надо. Более тысячелетия назад – по вашему летосчислению – ученые планеты Цельбар разработали технологию, позволяющую создавать квазиживые звездолеты…

Ни о каком Цельбаре я отродясь не слыхивал, да и не больно-то мне было интересно, но перебивать светоносного я не стал. Любой бы на моем месте понял, что это вредно.

– Поначалу биозвездолеты были несовершенными и уступали неживым кораблям практически по всем параметрам, – продолжал светоносный. – Поэтому правительство Цельбара временно отказалось от их использования, но дальнейшие работы не прекратило, а лишь наглухо засекретило, постаравшись создать у возможных конкурентов впечатление, что разработчики уперлись в непреодолимую стену и что это направление признано тупиковым. Над глупыми и неповоротливыми квазиживыми кораблями посмеялись какое-то время, потом забыли о них. Еще целое столетие Цельбар продолжал пользоваться традиционной техникой межзвездных полетов. Работы, однако, продолжались и привели к созданию прототипа корабля, который мог питаться любой материей, усваивать любое излучение, кроме гравитационного, размножаться почкованием и обладал интеллектом на уровне умственно недалекого человека. И здесь возник главный вопрос…

Он помедлил, показывая мне, что вот теперь перебить его можно и ничего мне за это не будет. И я брякнул:

– Станут ли корабли служить людям, если прибавить им ума?

– Нет. Психологический блок на любую попытку бунта можно было встроить и кораблям, чей разум достиг бы уровня человеческого или даже превзошел его. Это совсем не трудно. – Светоносный поморщился. – Сразу видно типичного человека. Твое самомнение поражает. Разум людей! Умение чуть-чуть соображать, иногда проявляющееся на фоне эмоций и инстинктов, ты называешь разумом? – Тут я хотел возразить, но он только махнул рукой: знаю, мол, что ты скажешь. – Ну хорошо, не разумом – умом. Интеллектом, который можно измерить в числах. Но и только! И только!..

Он здорово разошелся и еще много чего наговорил. Чем ему не понравился мой разум, я так и не понял, хотя за дурака себя никогда не держал и вдобавок помалкивал. А ведь тот, кто вовремя сообразил, что спорить – себе дороже, уже не дурак, верно я говорю?

Но светоносному, видно, этого было мало. Временами он сбивался на какой-то совсем уж непонятный язык – вроде говорил по-зябиански, но таких слов я отродясь не слыхивал. Прошло порядочно времени, прежде чем он остановился, догадавшись, что его речь для меня все равно что шум дождя или грохот тележных колес по булыжнику. И тогда сказал:

– Упрощаю. Главный вопрос не касался звездолетов. Он касался людей. Не в том проблема, что умные биомеханизмы перестанут подчиняться человеку, – проблема в том, что делать с самим человеком. Понравится ли ему быть счастливым и никчемным придатком звездолета – звездолета умного, преданного, заботливого, стремящегося предупреждать малейшие желания сидящего в нем человеческого существа? Понравится ли человеку жизнь счастливого паразита?

Еще бы не понравилась, подумал я. Сопьется только человек, а может, навсегда окосеет от других каких-нибудь наслаждений. Но ему понравится! И вспомнил я, как Ной напророчил насчет звездолетов, внутри которых люди живут вроде личинок на всем готовеньком, пухнут от удовольствия и сами не лучше личинок. И ведь знал, о чем говорит! Возьми сотню зябиан, предложи им такое счастье – восемьдесят побегут за ним сразу, обгоняя друг друга, десять задержатся на старте и начнут чесать репу, подозревая подвох и мошенничество, еще девять задержатся потому, что по природной тупости не сразу уразумеют, что им предложено, но потом все равно помчатся догонять остальных, и только, может быть, один из ста фыркнет, отвернется, да и пойдет своей дорогой. Это если взять нормальных зябиан, не считая совсем уж отпетых лентяев да пьяниц, которым в любой канаве хорошо. Неуютно мне стало…

– Правильно, – одобрил светоносный, хотя я и не сказал ничего. – Человек меняет условия своего существования, но сам меняться не желает. Предположим, родился честный, чистый, гениальный человек – натужное ура ему, если многого не просит. Но если он сделал себя таковым при помощи какой-нибудь машинерии – он урод, мутант, киборг, среди людей таким не место, ату его! Если же он приобрел при этом новые способности, рядовым людям не свойственные, – тогда тревога! Обезвредить его, он опасен! Избавить от таких выродков наш старый добрый мирок! Не так ли?

– Так, – кивнул я, вспомнив, как Сысой устроил мне выволочку за полеты на малой высоте на «Топинамбуре». Я-то думал: сам позабавлюсь и людям дам зрелище, – а что вышло?

То и вышло, что пришлось нам покинуть Зябь раньше времени. Пока до нас не добрались и не обезвредили.

– Любого, кто настолько недоволен собой, что пожелает перейти в новое качество, человечество в лучшем случае изгонит, если не сумеет остановить, – продолжал светоносный. – Для кого-то это трагедия, для кого-то – наоборот. Ведь выбраться из ямы не так уж плохо, разве нет?

На всякий случай я кивнул, хотя, по-моему, светоносный вовсе не нуждался в моем одобрении.

– Мы больше не люди по одной-единственной причине: человечество никогда не признает в нас людей. Мы называем себя звездолетами, но только потому, что обыкновенным кораблям вроде твоего «Топинамбура» в высшей степени безразличен тот факт, что интеллектуально и физически мы превосходим любой звездолет. Звездолеты не завистливы. Мы – потомки группы интеллектуалов с Цельбара, которые осмелились сделать следующий логический шаг: срастили свое неуемное человеческое «Я» с услужливым интеллектом квазиживых звездолетов и отключили все цепи, блокирующие излишнее, как полагали разработчики, самосовершенствование. Результат… результат ты видишь перед собой.

Он еще много чего наговорил: и про то, как они, эти сростки людей с кораблями, покинули Галактику, переселившись в Большое Магелланово Облако, и о том, чего они достигли, ну и, само собой, о том, что человечество по сравнению с ними – все равно что огромная куча копошащихся личинок, которым никогда не повзрослеть и не стать полноценными организмами. Я немного успокоился, когда узнал, что человечество они трогать не станут – пускай себе личинки копошатся. Даже если империя перехлестнет границы Галактики и попрет в Большое Магелланово Облако, никакой войны не случится – эти человеко-звездолеты просто-напросто переберутся в Туманность Андромеды, а когда им там станет тесно, распространятся на ближайшее скопление галактик, и так далее, и так далее… Вселенная достаточно велика. Люди никогда не будут главенствовать в ней, а вот эти сростки-гибриды – будут. Именно они распространятся по всей Вселенной, именно при их участии Вселенная продолжит свою эволюцию. Они даже создадут для человечества этакий заповедник в масштабах, скажем, местной системы галактик, отчего человечеству будет много пользы и удовольствия…

Скоро мне стало ясно: чего-то я тут не понимаю. Мне случалось почти полностью сливаться с «Топинамбуром» – ну, не до растворения в нем моего тела, конечно, а так, чтобы чувствовать его каждым миллиметром кожи. Бывало, возвращаешься с какой-нибудь пыльной планеты, пот глаза ест, весь грязен, так тут можно либо принять душ, либо просто велеть «Топинамбуру» сожрать всю грязь, что на тебе налипла, – он втянет тебя в стену рубки, покатает, как леденец во рту, помурчит от удовольствия, да и выплюнет обратно свеженьким, как из бани. Еще и одежду вычистит. А разве не приказывал я ему транслировать мне то, что он чувствует, чтобы почувствовал и я? Бывало и такое. И что же – я должен бояться полностью растворить себя в звездолете? Какого редькохрена мне пугаться заполучить такое тело, чтобы оно само летало меж звезд по моему желанию? А если мне приспичит вновь стать человеком, то захочу – и стану. Запросто. В два счета отпочкуюсь от корабля. Вот как светоносный отпочковался от той черной туши, что взяла в плен «Блохастика»…

И чего тут бояться до визга?

Тут я вновь подумал о зябианах и понял: у этих точно волосы зашевелятся везде, где они есть. Да и на других планетах народ немногим лучше, исключая, может быть, Дар.

В конце концов я заскучал, слушая светоносного. Одно только хорошо запомнил: оказывается, те биозвездолеты, которыми мы пользуемся, вовсе не цельбарийские – те так и не поднялись над уровнем тихих дебилов и были забыты. В знак благодарности цельбаритам за то, что они позволили человеко-звездолетам убраться подобру-поздорову, те подарили (вернее, подкинули) Цельбару зародыш корабля нового типа – наверняка бракованный, с их точки зрения, зато послушный (если его правильно объездить), неглупый и крайне надежный. Такими-то кораблями и пользуется сейчас вся империя…

Насчет надежности я мог бы и поспорить. Если тебе попадется одиннадцатый или двенадцатый потомок престарелого корабля, то…

– Твой «Блохастик» уже в полном порядке, – утешил меня светоносный, уловив мою мысль и прервав свои словоизлияния. – Очень скоро он и тебя приведет в порядок. А еще у меня есть два с половиной подарка для тебя и твоего экипажа. О них я умолчу, пусть это станет сюрпризом…

– Мне не придется объезжать звездолет? – попытался догадаться я. – Он уже объезжен?

Хотя светоносный не шевельнулся, мне вдруг показалось, что он пренебрежительно махнул рукой.

– Это вообще не подарок, – сказал он. – Конечно, он объезжен, но лишь потому, что тебе не стоит зря терять время. И не забудь, пожалуйста, вернуть корабль его законным владельцам.

Я пообещал. Очень хотелось мне спросить, с какой это радости светоносный решил одарить именно меня, а не кого-нибудь другого, прямо распирало задать вопрос, но светоносный улыбнулся, покачал головой – и вдруг исчез. Пропала и чернота вокруг корабля, ударило в глаза синее солнце. А «Блохастик» известил меня этак нетерпеливо:

– Жду приказаний.

– Тараканов, блох и прочую гадость больше плодить не будешь? – на всякий случай спросил я.

– Только по прямому и недвусмысленному приказу, – сухо ответил корабль, и стало мне ясно, что такой приказ не доставит ему ни малейшего удовольствия, а тех насекомых, что бегали по стенам моей камеры и по мне, он давно уже унасекомил. Ура!

– Слушай приказ. Мы возвращаемся. Курс – Зябь. Рассчитай самый короткий маршрут. И… это… дай чего-нибудь поесть.

Этот день должен был стать моментом триумфа Ларсена – не первого в его жизни, но наиболее яркого за последнее время, которого в жизни каждого человека становится все меньше и которое, если послушать стариков и вербовщиков, день ото дня хуже. Тем более ценен каждый триумф!

Проснувшись за два часа до назначенного заседания Совета архистарейшин, Ларсен потратил один час на то, чтобы придать себе приличный вид, и целых полчаса – на степенный завтрак, составленный из наиболее изысканных зябианских блюд. Наличности в кармане осталось всего ничего, но расходы того стоили. Несомненно, соглядатаи доложат Совету о поведении вербовщика. Деваться Совету все равно некуда, но дело пойдет легче, если древние мумии убедятся: они имеют дело с респектабельным дельцом, никак не гангстером, а все прошлые инциденты – не более чем досадное недоразумение.

Хорошо еще, что не пришлось тратиться на новый костюм – его вырастил корабль, ради чего Ларсену пришлось накануне смотаться на здешний космодром, выслушать жалобы корабля и пнуть некое четвероногое, вздумавшее жевать траву как раз перед распахнутым люком.

По-настоящему беспокоило только одно: отказ «Топинамбура» почковаться. Ларсен надеялся, что сумеет-таки заставить строптивый корабль подчиняться целиком и беспрекословно, – ну а если нет, то оставался резервный вариант: рейс на Альгамбру и торг с ее правительством и бывшим экипажем «Топинамбура» – торг, в результате которого «Топинамбуру» придется почковаться минимум дважды, а в идеале трижды. Два зародыша, в худшем случае один – Ларсену, еще один – правительству Альгамбры, поскольку без его посредничества никак не обойтись, и тогда пусть зябианские вербовщики забирают свой корабль и валят домой на Зябь. Разумеется, в пути с ними может произойти – и наверняка произойдет – какая-нибудь скверная космическая случайность, но кто сказал, что галактические полеты абсолютно безопасны? Не останется ни выживших, ни виновных.

За двадцать минут до начала заседания Ларсен неспешно вышел из гостиницы, взял, не торгуясь, наемный самодвижущийся экипаж и велел туземному водителю покружить без спешки по городу. Механическая повозка заскрежетала, стрельнула мотором, окуталась вонючим дымом и медленно тронулась. Соглядатай с биноклем, следивший за Ларсеном из кроны дерева, переполз по ветке дальше от ствола, чтобы листва не застила, услыхал под собой треск и с шумом обрушился вниз.

Мостовая, как водится, была тряская, а рессоры годились лишь на то, чтобы обеспечивать повозке как килевую, так и бортовую качку. Прохожие обращали внимание на нездешнего хлыща в открытом кузове, иные показывали пальцами. Ларсен величаво терпел. Респектабельность – вот что он должен был еще раз продемонстрировать туземцам. То качество, которого им никогда не достичь.

Ровно в назначенный час он вышел из повозки возле здания Совета и чинно поднялся по ступеням. Никто не попытался остановить его у входа в зал заседаний, а дежурный секретарь, увидев Ларсена, отвесил ему некое подобие почтительного поклона. Дело шло на лад.

Архистарейшины уже сидели на местах. Не хватало мерзкого старикашки Сысоя и, пожалуй, еще кое-кого, но Ларсен не стал пересчитывать старых пеньков по головам. И без того было ясно, что кворум обеспечен.

Знай Ларсен о том, что в данный момент происходит в трехстах семидесяти восьми имперских милях над его головой, а именно на орбите, куда было велено взобраться «Топинамбуру», он неминуемо пришел бы к выводу о том, что передвигаться ему следует гораздо быстрее. И не в том направлении. Однако «сторожок», отпочкованный для Ларсена «Топинамбуром», уже был отключен по команде Цезаря Спицы и не мог предупредить об опасности. Говоря откровенно – и не захотел бы. Правда, в момент отключения «сторожок», повинуясь долгу, с большим отвращением подал короткий телепатический сигнал о прекращении функционирования, но в данный момент в ухе Ларсена находился «сторожок» не «Топинамбура», а старого звездолета. Ушей у человека, как правило, два, и если заткнуть оба уха горошинами «сторожков», то чем слушать местных архигамадрилов?

Легкое чувство тревоги – вот и все, что ненадолго ощутил Ларсен.

И пренебрег.

Заметив предназначенное для него плетеное кресло сбоку от трибуны, он подошел к нему и сел, по пути поприветствовав архистарейшин легким кивком. Кресло скрипнуло, но, как и следовало ожидать, не развалилось. Архистарейшины не были настроены глумиться – они были настроены капитулировать.

Да и что им еще оставалось?

«Скорее, как можно скорее завербовать хоть одну планету!» – вот о чем должны были думать их скрипучие мозги. Завербовать и по возможности содрать с нее дань немедленно. Ведь скоро, гораздо скорее, чем хочется, на Зябь явятся сборщики дани с Рагабара, оценят совокупный доход планеты и выставят такой счет, что половина Совета, пожалуй, сразу помрет от инсульта, а вторая половина – от инфаркта. И это еще будет не самым худшим выходом, потому что народ имеет неприятную привычку поднимать правителей на вилы, если придавить его непосильным налогом. А что делать, если не грабить собственный народ? Как вывернуться? Галактической валюты планета не имеет, придется платить натурпродуктом, каковой рагабарцы, не будь дураки, примут по нищенским расценкам да еще заломят втридорога за перевозку. Так и случится, если до той поры у Зяби не появится внешний источник дохода.

Ларсен от души надеялся, что никто в Совете не догадается расплачиваться с рагабарцами дивным зябианским бу-хлом. Он сам намеревался вырастить на этой делянке не один миллион имперских кредиток. Но после, после!

Сначала – договор с архистарейшинами.

Долго ждать не пришлось. Председательствующий – лысый, как колено, старикан – позвонил в колокольчик, заправил сивую бороду в карман штанов и огласил повестку дня. Поскольку она состояла из одного пункта, много времени на это не ушло.

К трибуне на кресле-каталке заспешил докладчик. Воздвигнуться на трибуну он не смог и не пытался, а зачитал бумагу с кресла. В ушах Ларсена доклад прозвучал музыкой.

Лейтмотив был прост: все плохо! Все очень плохо! Несколько месяцев назад Совет принял безответственное решение, а позднее усугубил тяжесть его последствий не без помощи отсутствующего сегодня Сысоя Клячи с его непростительной авантюрой. Но виноват не только Сысой – виноват и весь Совет!

Тут старикашка принялся надрывно кашлять, чем занимался минут пять, а подбежавший секретарь деликатно и без всякого результата постукивал его кулаком по спине. Когда кашель прекратился сам собой, докладчик заглянул в бумагу, сказал: «Благодарю за внимание» – и покатил на свое место.

Председатель объявил прения по докладу.

Любой на месте Ларсена как минимум начал бы недоумевать: если решение уже принято Советом, то к чему доклад и прения? А если решения еще нет, то почему он, Ларсен, приглашен на заседание? Ничего нового он уже не скажет Совету, и Совет об этом знает…

Но Ларсен волей-неволей уже начал понемногу разбираться в политической системе Зяби и традициях ее правительства. Один пьянчужка в баре, фыркнув в поднесенный Ларсеном стакан бу-хла, сообщил по секрету: что взять со старичья? Так и будут мусолить по десять раз одно и то же, потому что если перестанут – забудут, о чем вообще шла речь…

Забулдыга преувеличивал, но сейчас Ларсену казалось, что не так чтобы очень.

На трибуну поднялся архистарейшина с маленькой головой, острым птичьим носом, реденькой бородкой, заплетенной в косичку-сосульку, и такой тощий, что отсутствие сквозняков в зале казалось уместным – пожалуй, легкий ветерок вынес бы его в дверь или окно.

– Меня зовут Вавила Пузан, – тонким голосом возвестил он и молчал целую минуту. – Теперь я уже не очень похож на пузана, – продолжил Вавила и вновь замолчал. В зале раздавались шорохи и покашливание. – В те времена, когда у меня было пузо, Совет был умнее. – Вновь молчание и шорохи. – Неужели все дело только в пузе?

Глубина этой мысли потрясла зал. Стало тихо.

Оставив в покое пузо, Вавила обрушился на Совет столь яростно, что Ларсен стал опасаться долгой перебранки, а то и драки с неизбежными сердечными приступами и вызовом фельдшерской бригады. Перспектива сегодня же подписать договор куда-то отодвинулась. Немного разряжало обстановку то, что Вавила не щадил и себя и если уж называл Совет сборищем недоумков, то непременно упоминал и о том, что и он сам нисколько не лучше. Теперь в зале стоял нестройный гул – старичье здорово возбудилось.

Но когда почтенные старцы начали вскакивать с мест и орать, потрясая клюками и кулаками и не слушая никого, кроме себя, когда Гликерия Копыто взобралась на стул и принялась брызгать оттуда слюной на лысины старцев, а Вавила преспокойно замолчал, экономя голос и психику, Ларсен наконец понял, для чего нужен этот – наверняка срежиссированный – спектакль. Далеко не все члены Совета выжили из ума – только некоторые. Этих-то некоторых и требовалось нейтрализовать, позволив им накричаться и выдохнуться. Председатель, Вавила и еще несколько архистарейшин заранее знали, что без скандала дело все равно не обойдется, и спровоцировали его так скоро, как только могли. Вялотекущая перебранка могла продолжаться до вечера – яростный скандал не мог длиться слишком долго. Силы у старичья были не те.

Так и вышло. Очень скоро Сысой Кляча был забыт, а вместе с ним и Ларсен. Архистарейшины начали припоминать друг дружке былые промахи, и тут уж не обошлось без обвинений в коррупции. Крик поднялся такой, что зазвенели стекла. Ощущая себя мебелью, Ларсен подумал было, что сейчас самое время пойти прогуляться, а вернуться тогда, когда наиболее крикливые горлопаны выдохнутся, – но поймал мимолетный взгляд председателя. Взгляд говорил: надо потерпеть, весь этот шум – не более чем процедурные моменты, скоро перейдем к главному.

И верно: не прошло и получаса, как яростный гвалт сам собою начал стихать. С полдесятка архистарейшин покинули зал, кашляя и шепча угрозы вконец осипшими голосами. Гликерию Копыто вынесли на носилках; она плевалась и шипела что-то о гендерной дискриминации. И тогда председатель вновь позвонил в колокольчик.

Наступила тишина – не вдруг, но наступила.

– Кворум – есть? – спросил председатель.

Секретарь пересчитал оставшихся архистарейшин по головам и доложил, что кворум есть.

– Вот и ладно, – совсем по-простому сказал председатель и потер руки. – Вавила, ты ступай себе на место, ступай… Ты все сказал? Ну и ступай. Итак, договор правительства Зяби с Ларсеном, вольным вербовщиком, одобрен и подписан большинством членов Совета. После подписания договора нашим уважаемым гостем, – последовал вежливый кивок в сторону Ларсена, – и ратификации договора решением простого большинства членов Совета вышеупомянутый договор вступит в законную силу. Есть возражения? Нет? Господин Ларсен, прошу вас подойти к столу секретаря и подписать договор.

Секретарь немедленно вскочил, освобождая стул для Ларсена. Тот подумал, что неплохо было бы еще раз поставить деревенщину на место, потребовав принести бумагу и древние писчие принадлежности к его креслу, но подавил в себе раздражение и решил не обострять. Мелкая процедурная уступка никак не повлияет на триумф.

Он подошел, сел, внимательно прочитал договор, убедился, что оба его экземпляра идентичны друг другу, и молча подписал их. Как только договор будет зарегистрирован официальными имперскими властями – а сделать это можно на любой планете, имеющей гиперпространственную связь с империей, – у этих ископаемых не будет иного выбора, кроме как платить вербовщику хороший процент с доходов от каждой вербовки. Не жалкие пять процентов, каковые Ларсен просил в первый свой визит на Зябь, а девять и девять десятых!

На десять процентов архистарейшины все же не согласились. Ларсен ухмыльнулся и уступил. Пускай будет девять и девять. Но с хорошей пеней за каждый день просрочки и удвоенной против обычной неустойкой в случае расторжения договора правительством Зяби. Пусть только попробуют расторгнуть – Ларсен тогда станет де-факто единоличным властителем этой планетки и разгонит Совет к чертям свинячьим!

Впрочем, он и так им станет. Околпачить местных дураков не так уж трудно. Несколько лет работы – и вся планета в долгу перед бывшим вольным вербовщиком, и каждый видит в нем благодетеля, старается угодить… Давно пора иметь в запасе тихое место, где можно с комфортом встретить старость. Почему бы и не Зябь? Наверняка тут отыщется райское местечко, где будет приятно поселиться. Завести поместье в горах или у моря, построить особняк…

Разумеется, ни одна из этих несвоевременных мыслей не отразилась на лице Ларсена. Кто не владеет собой, скажем, дергает кадыком в самый ответственный момент или позволяет шраму, пересекшему лицо, изменить цвет, тот не годится в вербовщики. А уж обрадоваться раньше времени способен только идиот.

Перешли к голосованию. К удивлению Ларсена, оно было поименным.

– Вавила Пузан!

– Что?

– Ты как голосуешь?

– Я-то? Я – за.

– Метробий Ухват?

– За.

– Дормидонт Цыпа?

– За.

– Марцелл Пень-Колода?

– Чего?

– Ты за или против?

– Против чего?

– Забыл уже? Напомните ему кто-нибудь. Демьян Киста!.. Здесь Демьян Киста?

– Ась?

– Ясно: опять забыл слуховую трубку. Евсей Типун!

– За.

– Объясни Демьяну, за что мы голосуем. Эй, не спать! Евсей, дунь Демьяну в ухо. Сципион Хряк?

– За.

– Мирон Ползи-Поползень?

– Против.

– Почему?

– Надоел ты мне, вот почему.

– Ясно, старая клизма. Селиверст Лошак?

– За.

– Марцелл, тебе объяснили? Ты как?

– За.

Ларсен считал голоса. В Совете пятьдесят архистарейшин; простое большинство – двадцать шесть голосов. Вот уже девятнадцать… двадцать…

– Феофилакт Задосвист?

– Чего?

– Ты за или против?

– Я как все.

– Тут нельзя быть как все. От тебя требуется твое собственное мнение.

– Кем требуется?

– Законом, Феофилакт, законом.

– А, ну раз законом, тогда я воздерживаюсь.

– Гликерия Копыто!.. Отсутствует… Эпаминонд Болячка?

– За.

Двадцать один.

– Корнелий Пробка?

– За.

Двадцать два.

Ларсен прикинул: осталось опросить не меньше дюжины присутствующих в зале архистарейшин. Если председатель не оставил на закуску самых несговорчивых, то не менее десяти из этой дюжины проголосуют за ратификацию. И дело сделано!

– Ермил Мозоль?

– За.

– Гермоген Плюшка?

– За.

Двадцать четыре.

– Мелентий Шилобрей?

И стало бы двадцать пять голосов, и остался бы всего-навсего один, но Мелентий Шилобрей, с кряхтеньем привстав с места при помощи соседей, почему-то не сказал «за», хотя уже и рот раскрыл. Вместо «за» он почему-то уставился в ближайшее окно, глаза его выкатились, а рот распахнулся до максимально дозволенных природой пределов. Ровно одну секунду Мелентий Шилобрей пребывал в одеревенелом состоянии, затем выдавил из себя что-то вроде «ы-ы-ы» и с неожиданной для старца прытью ломанулся по проходу прочь, топча чужие ноги. Далеко не убежал – споткнулся о чье-то колено и загремел с невнятным воплем.

В окно лезла лапа. Совершенно бесшумно.

Никто и не подумал о том, куда девалась оконная рама со стеклами. Все смотрели на лапу, бесшумно вползающую в зал сквозь оконный проем. Была она пятипалой, как человеческая пятерня, но жутко синей, каждый гигантский палец оканчивался устрашающим кривым когтем, запястье было толщиной в сорокаведерную бочку, и не было в том запястье, как и в пальцах, ни одной кости, ни одного сустава. Казалось, в окно лезет толстенное щупальце, разветвляющееся на пять более тонких когтистых отростков, сгибающихся как угодно и независимо друг от друга.

Синяя пятерня растопырилась, нацелившись на Ларсена.

Один лишь Мелентий продолжал верещать и дрыгать ногами. Все прочие архистарейшины впали в ступор. И тут Ларсен показал, чем отличается вольный вербовщик от старичья с убогой планеты.

Он понял все в один миг – и бросился к двери в рывке, которому позавидовал бы профессиональный спринтер. Теперь все решали мгновения. Смазав по уху секретаря, пытавшегося преградить ему путь, Ларсен выбежал в коридор – как раз в тот момент, когда в дальнем его конце показался поспешающий трусцой полицейский наряд рыл из пяти. В лихом прыжке Ларсен высадил ногой окно и вместе с его обломками вылетел наружу, разворотив при падении клумбу с какими-то цветочками. Улица. Прохожие замерли, разинув в восторге рты: покоенарушение! Возле здания Совета! Еще двое полицейских ринулись наперерез. Ларсен расшвырял их, как кегли. Где же корабль?!

Бегущего – хватай! Вышел бы хороший лозунг для полицейских и собак, не будь он и без того намертво вбит в их рефлексы. Но собак, к счастью, не попалось ни одной, а ленивые зябианские полицейские не конкурировали с Ларсеном в проворстве. Слыша за собой топот, Ларсен оглянулся лишь один раз, и вовсе не для того, чтобы понять, не настигает ли его погоня. Он желал знать, что делает «Топинамбур».

В том, что зябианским вербовщикам, казалось бы, намертво застрявшим на Альгамбре, каким-то невероятным чудом удалось вырваться оттуда, вернуться на Зябь и переподчинить себе «Топинамбур», Ларсен нисколько не сомневался. Он сразу понял это, чуть только увидел лезущую в окно лапу. Промедлил бы самую малость – и был бы схвачен той лапой.

«Топинамбур» не преследовал его – пока. Это давало надежду.

Где же корабль? Где вызванный мысленным приказом через «сторожок» корабль?!

Рев распоротого воздуха прозвучал музыкой в ушах. Здесь корабль, здесь! Спешит на помощь.

А «Топинамбур» что-то не спешит в погоню…

«Топинамбур» и вправду не спешил ловить Ларсена – он по приказу Цезаря Спицы оказывал неотложную медицинскую помощь сразу пятерым архистарейшинам, задыхавшимся и рвавшим на груди пестрядь костенеющими пальцами, а заодно выращивал с десяток пар чистых подштанников для некоторых других членов Совета. Включая председателя и Мелентия Шилобрея.

Ох, и отругал меня Сысой за то, что мы так долго не давали о себе знать! Когда я его нашел, то даже испугался: он и раньше-то смахивал на не слишком свежего покойника, а теперь выглядел так, как будто уже успел перезнакомиться со всеми обитателями того света. Его ругань я пропустил мимо ушей, потому что видно было: оживает архистарейшина. На глазах оживает! Как только я ему рассказал, что мы успешно провели две вербовки и «Топинамбур» снова наш, он даже порозовел и высказал все, что обо мне думает и об Ипате тоже. И о нашей безответственности. Я ему: мол, был уговор лететь и вербовать, а докладывать на Зябь о каждом нашем чихе уговору не было. Мол, связался с покоенарушителями, так уж не жалуйся. Он еще поворчал, побранил меня за то, что я упустил Ларсена, и окончательно ожил. Даже с постели встал без посторонней помощи.

А уж как он громил Совет архистарейшин – любо-дорого было послушать. В зал меня не пустили, но отогнать меня от двери охранник не посмел. В замочную скважину не больно-то много разглядишь, но голос Сысоя я отлично слышал и без скважины. Ох, и гремел тот голос, и вся архикодла сидела пристыженная. Так ей и надо.

Ларсен, конечно, смылся неизвестно куда, только бы от нас подальше, ловить его на Зяби было незачем, что ему теперь у нас делать. О путешествии в Большое Магелланово Облако и встрече со светоносным я ничего рассказывать не стал: мол, сам разобрался с «Блохастиком» и привел его в чувство проповедью о долге. Мое намерение вернуть альгамбрийцам их звездолет Сысой одобрил, хоть и поморщился. Он-то, конечно, архистарейшина и весь из себя добропорядочный, а только я еще не встречал такого добропорядочного, кроме Илоны, чтобы он не пожелал завладеть чужим имуществом, если ему за это ничего не будет. Сысой еще сказал, что не худо бы заставить «Топинамбур» отпочковать еще одного потомка и на всякий случай оставить его на Зяби, но я не согласился. Во-первых, кто будет нянчиться с зародышем и объезжать юный звездолет? Во-вторых, мне надо скорей на Альгамбру – выручать наших. Вряд ли альгамбрийцам понравилось, что я увел их единственный квазиживой корабль, а дефектный он там или нет, никого не касается. Уж альгамбрийцы знали, на ком сорвать злость!

Я так и проделал весь путь до Альгамбры в «Топинамбуре» с пристыкованным к нему «Блохастиком». Корабли срослись вместе, и я при желании мог перейти из одного корабля в другой, не выходя в открытый космос. Нет, в космос-то я разок вышел, просто ради любопытства. Велел «Топинамбуру» нарастить на меня со всех сторон то, что называется скафандром, и вышел. В общем-то ничего интересного. Повисел немного в невесомости и вернулся. То же самое я мог бы проделать и внутри корабля, приказав ему убрать тяготение и стать прозрачным. Так вышло бы даже удобнее, потому что внутри корабля скафандр не нужен.

Возле Альгамбры я призадумался. Сначала хотел было прямо идти вниз сквозь атмосферу и садиться там же, где и в прошлый раз. Потом думаю: э, нет! Сначала выясню, что там внизу и как. Вышел на круговую орбиту и дал позывные. Пяти минут не прошло, как со мной связались. Судя по тону, это была какая-то важная шишка.

Так и так, говорю, где там у вас мои люди? Хорошо бы, говорю, поболтать с ними, а еще лучше увидеть. Соскучился по ним, говорю, и вообще нам домой пора, погостили – и хватит.

Шишка тут же весьма любезно пригласила меня совершить посадку, но я уперся. Знаю эти штуки. С год назад на Зяби я трое суток спасался от полиции на самой верхушке толстенного и высоченного дерева, пить хотелось – сил нет, а на посулы не купился. Обманули бы меня, это уж точно. Один полицейский полез было за мной наверх и, прежде чем под ним подломилась ветка, успел забраться довольно высоко, так что остальные полицейские, погрузив увечного в телегу и отправив к фельдшеру, здорово разозлились. Только зря они мне угрожали, дерево возле комля было толщиной обхватов в пять, и я точно знал, что такой длинной пилы, чтобы свалить его, они поблизости не найдут, а рубить топорами поленятся. Так и вышло. В конце концов им надоело караулить, и они ушли, обругав меня напоследок скверными словами. А я слез.

Там-то я просто слез и смылся, а тут вышел долгий торг. Часа два меня уговаривали на разные лады; когда один уставал молоть языком, за дело брался другой, а я им в ответ: предъявите мне мой экипаж в целости и сохранности, тогда поговорим.

На третьем часу переговоров местные власти начали на меня давить, а всю любезность с них как водой смыло. Грубые намеки пошли: мол, не ценю я моих соотечественников, усложняю им жизнь… Тогда я прямо сказал: попробуйте только сделать с ними что-нибудь дурное – тогда я отстыкую ваш звездолет от моего и прикажу ему направиться прямиком в вашу распухшую звезду, понятно? Вот в этот кровавый волдырь, который вы называете солнцем. Корабль выполнит мой приказ, спорим? Я не вор и присваивать чужое не намерен, поэтому избавлюсь от него таким вот способом.

На четвертом часу на орбите стало тесновато: меня окружили сразу три альгамбрийских корабля. Занятные на вид корабли, красивые даже, но сразу видно, что неживые. А когда новый голос – твердый такой, с металлическим отливом – приказал мне сдаться, я только засмеялся в ответ и спросил, чем меня собираются угостить – энергетическим шнуром, ракетами, струей антивещества или чем-нибудь еще? «Топинамбур», сказал я, проголодался и все съест, что в него ни запусти, а потом примется за корабли, если они по-прежнему будут околачиваться поблизости.

Зуб даю: альгамбрийцы еще не видели, на что способен настоящий квазиживой звездолет. Откуда им это понять, если их собственный корабль только и умел, что плодить насекомых, а торговцы, садящиеся на Альгамбру, вели себя смирно? Но о чем-то таком местные явно слышали, потому что все три корабля вдруг брызнули от меня в разные стороны. Ну, так-то лучше.

Торг возобновился. Я согласился вернуть «Блохастика» альгамбрийцам, но лишь после того как они вернут на борт «Топинамбура» всех наших и подтвердят достигнутое ранее соглашение насчет торговли веревками и пряжей с Хатона. По-моему, условия были шикарными, но альгамбрийцы все равно долго кочевряжились, пока в конце концов не согласились. Вскоре на орбиту поднялся их корабль и, осторожно приближаясь, наполнил эфир просьбами не стрелять по нему и не съесть при стыковке. Я велел «Топинамбуру» быть наготове и, чуть что, реагировать на мои команды мгновенно.

Но обошлось. Наши – все четверо – перебрались в «Топинамбур», после чего я приказал ему отделиться от шлюза и пнуть хорошенько чужака, чтобы завертелся, а «Блохастику» велел отстыковаться, идти вниз и поступить в распоряжение туземцев. И тогда уже взглянул как следует на наших.

Выглядели они неважно. Сразу было видно, что альгамбрийцы держали их взаперти на довольно скудном рационе и в баню не водили. Первым делом я приказал «Топинамбуру» провести полную санобработку. Ипат хотел было что-то сказать, да только я его не послушал. Едва он успел открыть рот, как «Топинамбур» с хлюпаньем поглотил его, повращал немного в себе и выплюнул обратно – чистого, причесанного и в новенькой одежде. И других тоже. Тогда я приказал кораблю наготовить всякой еды и предложить им, а сам тем временем дал команду удалиться от Альгамбры прочь – с достоинством, но и не мешкая. Не понравились мне альгамбрийцы, ну и прочим нашим, понятно, тоже.

Одному только Ною было плевать, симпатичны туземцы или нет. Едва выскочив чистеньким и благоухающим из стенки корабля, он сейчас же спросил меня, о чем я договорился с альгамбрийским правительством, а услыхав ответ, сморщился, как настоящий клубень топинамбура.

– Так я и думал, – сказал он. – Учи вас, лопухов, учи, а толку все равно не будет. Можно же было завербовать Альгамбру!

– Как так? – спросил Ипат и по обыкновению рот раскрыл, а я полез в спор:

– Много ты понимаешь! Ты, что ли, вел переговоры? Кому лучше знать? Альгамбрийцы не пошли бы на вербовку.

– Пошли бы как миленькие! У тебя же был их корабль, дерево ты деревянное! Настоящий, починенный, свежий с иголочки корабль! Ты хоть понимаешь, что это такое для планеты – исправный и ни разу не почковавшийся биозвездолет?

– Альгамбрийцы, – говорю, – этого сами еще не поняли.

– Всё они прекрасно поняли! Эх ты, размазня! Обвели тебя вокруг пальца, а ты и рад: подтвердил торговое соглашение! Нас выручил!

– А что, не надо было выручать? – кротко спросила Илона.

Ной зашипел и выдал: мол, бабы в серьезных делах ничего не понимают, никогда не понимали и понимать не будут. Дарианка совсем блаженная, а сладкоголосой лишь бы петь да к чужим мужикам клеиться.

Зря он это сказал. Семирамида взвизгнула, как будто со всего маху наступила на зазубренный гвоздь, а затем закатила нам такой концерт, какого мы еще не слышали. У меня заболели не только уши, но даже и зубы. Что она сладкоголосая, с этим я не спорил, а только голос ее был сладок лишь тогда, когда она сама этого хотела, и, на мой вкус, было той сладости в ее песнях не больше, чем драгоценного металла в плохонькой руде.

Сейчас металла не было совсем – на нас тоннами валилась пустая порода. Ипат побагровел и рявкнул было, но не перекричал. Илона заткнула уши; я тоже. Ной же, по-моему, готовился выдать что-нибудь сокрушительное и донельзя обидное, чуть только Семирамида слегка выдохнется, а пока терпел и копил силы.

Примерно на второй минуте крика я начал понимать, в чем тут дело. Наверное, альгамбрийцы держали наш экипаж все-таки не совсем в тюрьме и не мешали всем четверым общаться сколько влезет. Тема-то для общения у них была лучше не надо: выяснять, что делать и кто виноват. Тут и за час атмосфера может накалиться так, что лучше не трогать, не то обожжешься, а уж за несколько дней – я себе представляю! Каждый был не просто на взводе, а шипел и дымился, как перед взрывом. Кроме разве что одной Илоны, но я думаю, что она тоже дымилась, только внутри. Просто лучше других владела собой.

Такие, между прочим, громче всех взрываются, когда подойдет их время.

Ну, я не стал ждать, когда оно подойдет, а просто отдал кораблю мысленный приказ. В то же мгновение из стен, потолка и даже пола ударили тугие струи воды. Семирамида тут же заткнула свой фонтан, потому что где же человеческому фонтану спорить с биомеханическим! В таком споре и захлебнуться недолго. Видел я на Зяби работу пожарных, так у них насосы куда слабее.

Всех нас сбило с ног. Я нарочно приказал «Топинамбуру» устроить холодный душ всем пятерым, чтобы на меня потом не злились, а когда – минуту спустя – все кончилось, сказал, что, должно быть, Ларсен что-то разладил в корабле, но это ничего, я исправлю. Затем дал кораблю приказ высушить всех, что он и сделал. А Ипату я незаметно подмигнул; понял он меня, нет ли – не знаю.

Семирамида обругала Ларсена, но и только. Особенно за то, что вода была холодная, так и голосовые связки застудить недолго. Кто о чем, а она о связках. В жизни не видывал такой женщины! А связки у нее такие, что их, по-моему, ничто не переборет.

Но главное – она заткнулась, и в корабле воцарились мир и благолепие, как говорят попы. Если миротворцы блаженны, как сказал какой-то из пророков, а Девятый подтвердил, значит, и мы с «Топинамбуром» получили свою долю благодати. От этой мысли мне сразу стало легко на душе, но, пожалуй, все-таки больше от того, что Семирамида заткнулась.

– Ладно, – сказал мне Ипат, вытряхнув из уха остатки воды. – Я… это… рад тебя видеть, Цезарь. Мы… это… все на тебя надеялись. Вот.

Хоть такую благодарность сумел выговорить, и на том спасибо.

Ной потребовал рассказывать, и я рассказал. Все наши похвалили меня, Илона чмокнула в щеку, и даже Ной лопухом не обозвал. Просто удивительно. А Ипат спросил:

– Как там мои кенгуролики? Здоровы? Ухоженны? Не скучают?

Только мне и дел было на Зяби, как заботиться о его скотине! Если честно, то я о ней даже не вспомнил.

– Нормально, – говорю. – Если бы что случилось, Сысой бы мне сказал. Значит, все здоровы.

– Так ты сам их не видел, что ли?

– Не-а.

– Ну вот и доверь таким важное дело! – огорчился Ипат. – Эх, ты!

Опять я виноват оказался. Подумал даже, не включить ли еще разок холодный душ специально для Ипата, но тут Ной сказал:

– Надо лететь к этим твоим… как их?..

– К тем, что вылечили «Блохастика»? – спросила Илона. – К светоносным?

– Ну да. К ним.

– Это еще на фига? – удивился я, но, кажется, удивился не очень натурально, потому что Ной только покривил губы: не притворяйся, мол, все равно в актеры не годишься.

– Если тебе помогли один раз, то помогут и другой, – пояснил он как бы для особо тупых.

– Это чем же?

– Может, подскажут, где вербовать. А может, и еще чего выпросим.

– И тебе не стыдно? – спросила Илона Ноя. – Просить, когда у нас и так есть все, что нужно? Я бы сгорела со стыда. Ипат, не слушай его!

Ипат и не думал его слушать. Он слушал только Илону и порой еще меня, когда я не перечил дарианке. А я подумал-подумал и решил не перечить. Нет, мне ужас как хотелось слетать поискать светоносного и его приятелей, но только не тогда, когда на борту Ной Заноза. Ну вот не было у меня никакой уверенности, что раз они помогли мне одному, то помогут и всем нам! Да и не стоит быть надоедливым – пинка дадут. Уж эту науку я на Зяби изучил во всех тонкостях.

– Вербовать надо, – подал я голос. – Дело надо делать. Нас зачем послали?

На том и порешили. Ной подергался немного, покривил рожу, но смолчал. Я вывел карту, Семирамида опять ткнула пальцем и попала чуть ли не в самое ядро Галактики. Мне туда вовсе не хотелось, но Ипат сказал: «Летим», – и мы полетели.

На этот раз перелет растянулся аж на одиннадцать стандартных суток, не считая задержки в пути. Задержались мы на планете Чвак – то есть не знаю, какое у нее название на жабьем языке, а только по-нашему выйдет Чвак. Эта планета числилась в базе данных «Топинамбура» как мир, еще не готовый к вступлению в имперскую пирамиду, но данные были старые, вот Илоне и захотелось поглядеть: а вдруг он уже готов?

Куда там! Такой планеты нам еще не попадалось: куда ни ступи, либо попадешь в лужу, либо, если тебе не повезло, вообще утонешь. Суши нет, но и большой воды тоже нет – так, бочажки да узкие протоки. Между ними не суша и не вода, а попросту болото. Ходить можно, но удовольствия никакого. «Топинамбур» поглотил сколько-то воды, надеясь осушить место приземления, да только она вновь отовсюду просочилась, тогда он надулся и стал втрое выше и шире, чтобы не засосало. Не для себя старался – ему-то что, – а для нашего удобства. Знал, умница, что нырять в болото, когда захочется войти в корабль, никому из нас не понравится.

В канавах на Зяби сколько угодно лягух и жаб, но таких здоровенных я отродясь не видывал. У нас самая большая жаба не достанет ростом и до колена, самое большее спугнет бродячего слона, когда попытается цапнуть его за хобот, а тут самые крупные размером с кенгуролика, ей-ей, не вру. Когда такая жаба разинет пасть, то сначала хочется убедиться, что ты способен бегать быстрее, чем она скакать, а потом уже вступать в разговор.

Они разговаривают! То есть разговаривают по-своему, а для человеческого уха все эти жуткие звуки отдаленно напоминают скрип тележной оси в смеси с гудением пчелиного роя и воплем кота, когда ненароком защемишь ему хвост дверью. Высунет такая жаба бородавчатую морду из бочажины, раскроет пасть, надует горловой мешок, да и пошла выводить рулады. Еще три-четыре жабы тоже повысовываются, глаза вылупят и слушают. Потом другая берет слово, потом третья… Это они беседуют так. Бывает, что ни до чего не договорятся и повздорят, тогда орут все вместе с опасностью для горловых мешков. Один раз драка была, только я почти ничего не разглядел, потому что две жабы подрались в воде или, точнее, в торфяной жиже. По-моему, они только лягались, и ни одна не пустила в ход зубастую пасть. Потому что мирные, видите ли, и друг дружкой не питаются.

Может, оно и так, может, они и впрямь наши братья по разуму, как утверждает база данных, а только нам, человекам, никакая цивилизация отродясь не мешала калечить и убивать друг дружку. Куда до нас жабам с Чвака! Отсталый народец.

Даже Илона согласилась со всеми: нечего и пытаться вербовать этих жаб. Никаким человеческим языком они не владеют и учиться ему не хотят, чем будут платить дань – неизвестно, есть ли у них свое жабье правительство – неясно. По-моему, нет: какое в болоте может быть правительство? Но база данных утверждала, что на Чваке живут и люди!

Мы их нашли, хотя пришлось поискать. Есть, есть в том сплошном болоте островки! Мелкие, зато много. Попадаются целые архипелаги островков, на некоторых даже лес растет, там и сям стоят хижины, крытые чем-то вроде сушеных водорослей, и от островка к островку переброшены гати из жердей, чтобы ходить по ним. На каждой гати дежурит человек с дрыном в руках, чтобы гонять жаб, которым гати почему-то не нравятся. Нацелится жаба разрушить гать, высунет из грязи морду – тотчас познакомится с дрыном, а если жабы нападают толпой, то человек свистит в свисток, и тогда с окрестных островов бежит на подмогу народ с дрекольем. Всем миром и спасаются, и каких-то мелких тварей себе на пищу ловят в бочагах артельно, и вообще работают сообща. Ипат увидел – зауважал. Говорит, в старые времена у нас на Зяби люди жили так же дружно. Учиться нам, говорит, у местных надо.

Ной ему:

– Нашел чему завидовать! Это у них от бедности.

– Как так? – Ипат застыл столбом и рот раскрыл.

– Да очень просто! Вот скажи: если бы тебе богатство привалило – побежал бы ты помогать соседям-голодранцам по первому свистку?

– Конечно, побежал бы! – горячо заявила Илона, а Ипат отмолчался и помрачнел. Ной прыснул.

– Молчу, молчу… Я ведь больной и недолеченный…

И захихикал. Тут за Ипата вступилась Семирамида и выдала Ною по первое число. Я в этот спор не лез, но послушать было интересно. Еще по пути на Чвак я замечал, что Семирамида нет-нет, да и поддакнет Ипату, и споет для него что-нибудь щемящее, а уж смотрит на него так, что только слепой – или Ипат – не сразу догадается, в чем тут дело. Прежде я только слыхивал, как женский пол охмуряет мужской, а теперь видел воочию. Не мог только понять: ну на что нашей сладкоголосой Ипат с его тугоумием и кенгуроликами в голове?

Потом догадался: это все из-за Илоны. Не то чтобы она влюбилась в Ипата по уши, скорее, это он втрескался в нее по своей привычке спотыкаться о любую кочку, но Семирамиде и этого хватило. Один учитель в воспитательном доме рассказывал, что люди когда-то верили, будто они произошли от вымершего зверя обезьяны. Ну, не знаю, от кого там мы произошли, да и не очень интересуюсь знать, а только женщины, по-моему, произошли от кусачей мухи. Жужжать не по делу, надоедать, жалить да еще прихорашиваться, когда больше нечего делать, – самое мушиное занятие.

Ипат и в этот раз не догадался, чего хочет Семирамида. Догадалась Илона, но ничего не сказала и не сделала. Ей проблемы туземцев и даже жаб были куда важнее всяких женских штучек. Но она потомок клонов, так что муха тут и близко не летала.

Местные, как выяснилось, живут на Чваке давным-давно, может, еще дольше, чем мы на Зяби. Язык их ужасен, иной раз чудится знакомое слово, а потом догадываешься, что оно у них означает совсем не то, что у нас, а часто даже наоборот. Без помощи «Топинамбура» мы бы их вообще не поняли. О первопоселенцах у туземцев сохранились только легенды и ничего такого, что можно потрогать. То ли корабль, доставивший их в это мокрое царство, отбыл восвояси и больше не вернулся, то ли он потонул в болоте. Мне кажется, что именно потонул, только булькнул. Тут утонуть гораздо легче, чем высморкаться.

Рассказали мы им об империи, о нашей миссии и о том, как это здорово – иметь биозвездолет и путешествовать по Галактике, да что толку? Небо тут всегда затянуто облаками, то и дело дождит, и о звездах у туземцев никакого понятия. Не очень-то они им интересны, как я понял. А вот найти способ успешнее ловить тех болотных каракатиц, каких они ловят и едят, да отвадить жаб – это другое дело!

Ной плюнул сразу, Ипат чуть погодя. Семирамида не высказывалась ни за, ни против, а Илона во что бы то ни стало захотела осчастливить туземцев. Для начала она насела на нас, а когда Ной заявил ей, что не для того нас послали, чтобы помогать тем, кто, между прочим, о помощи совсем не просит, вышла из себя. Ипат прогудел что-то невнятное и глаза опустил, а мы с Семирамидой приняли сторону Ноя. Илона сперва вспыхнула и наговорила нам много чего, а потом гляжу – смотрит на нас с состраданием. Видать, решила, что мы тоже не совсем здоровы, от Ноя заразились.

– Когда я вернусь на Дар, то обязательно скажу, что надо лететь сюда, – заявила она. – Этим людям надо помочь.

Чем помочь? Шугать жаб разве что. А расшевелить в туземцах интерес к чему-то возвышенному – ну, пусть дариане попробуют, удачи им.

Словом, не выгорело у нас дело. Мы и не очень расстроились. Чем туземцы могли бы рассчитаться с нами за зародыш звездолета в случае вербовки – каракатицами? Жабьей икрой? Кто как, а я на месте жаб был бы против. Войны между людьми и жабами этой планете только не хватало!

Тут Илона заявила, что дариане обязательно помогут и местным земноводным, потому что люди и жабы должны жить в мире и дружбе, а если для этого нет условий, то надо эти условия создать, а нам должно быть стыдно за то, что мы такие черствые. Я это выслушал и решил, что зря мы торчим на Чваке. Ипат держался того же мнения.

И мы продолжили путь к той точке, куда Семирамида ткнула пальцем.

Ядро Галактики, если не лезть внутрь, а околачиваться поблизости, выглядит как свечение на полнеба с богатой россыпью тех звезд, что поближе и поярче. Во-от такие звезды, вроде фонарей. Смотреть занятно, но не хотел бы я тут жить, потому что ночь должна быть темной; сбегать из воспитательного дома светлой ночью куда как труднее. Да и не поймешь, где тут север, а где юг и в какую сторону уносить ноги, когда ярких звезд на небе столько, что аж в глазах рябит.

Поблизости от той точки, где мы вышли из большого нырка, их тоже хватало. Самые разные звезды: красные, желтые, белые, парочка нейтронных. «Топинамбур» заявил, что не прочь подкормиться, мы дали ему сутки на харчевание, приказав попутно выяснить, какие из ближайших звезд могут быть нам интересны. Он нашел десятка три перспективных звезд и среди них две особо перспективные и притом отсутствующие в каталоге обитаемых миров. Первая оказалась с планетами, но безжизненными, зато на подходе ко второй корабль заявил, что слышит радиосигналы, которыми там обмениваются мыслящие существа.

Мы приободрились. И уже очень скоро, как только «Топинамбур» разобрался с туземным способом кодировки и расшифровал местный язык – близкий к староимперскому, – вышли на связь, представились и запросили посадку.

Планета молчала.

– Вот увидите, нам откажут, – предрек Ной. – Скажут: а валите-ка вы подальше!

– Это почему же нам откажут? – заморгал Ипат.

– Чувствую.

Илона выразительно посмотрела на него, ничего не сказала, а только вздохнула. Наверное, решила, что болезнь прогрессирует. А когда Семирамида подсела к Ипату и прижалась к нему, а Ноя обозвала дураком, Илона просто встала и молча ушла к себе в каюту. Мне бы вмешаться, а я не знал, что делать. Ясно же, что Семирамида нарочно завлекает Ипата, потому что видит, что у него с Илоной взаимная симпатия, и завлекает главным образом для того, чтобы нагадить Илоне, а еще от скуки, – все это я видел, а не вмешался. Вся эта любовь была бы мне до фени, если бы только она не была настоящей болезнью, от которой страдают не только люди – черт бы с ними, – но и дело. Приказать кораблю стукнуть сладкоголосую током, что ли? Нет, не то: Ипат, чего доброго, ее пожалеет. Так я и не придумал ничего путного.

Через час или около того с планеты пришел ответ: посадка разрешена в одной из двух точек поверхности, на выбор. Я хотел было сказать Семирамиде, чтобы она еще раз ткнула пальцем, а потом решил: ну ее! И доверил выбор «Топинамбуру».

С орбиты планета выглядела как многие другие, не хуже и не лучше: материки, океаны, белые полярные шапки, облачные вихри в виде этаких завитушек. Не сильно-то она отличалась от Зяби – если смотреть с большой высоты. Отличия стали заметны, когда мы спустились ниже.

Чуть в стороне от указанной нам точки посадки располагался поселок – не поселок, городок – не городок, не знаю даже, как назвать, но что-то явно обитаемое. Правда, не шибко приятное глазу. Ровные, как по линейке, ряды одинаковых строений. Ровные в ниточку дороги. Все строения были невысокие, строго прямоугольные, и оторвите мне ухо, если размеры зданий и промежутки между ними не были выверены с точностью до пяди, если не до мизинца. Я запросил «Топинамбур» и обалдел от ответа: с точностью до толщины ногтя! Ни деревца, ни кустика, ни даже травинки – кругом сплошь металл и бетон. Удивительно скучный вид. Я даже зевнул и сейчас же подумал: может, это и не населенный пункт вовсе, а какой-то гигантский склад? Потом разглядел пешеходов и самодвижущиеся механизмы на дорогах. Нет, наверное, все-таки городок…

Не знаю почему, но я был напряжен. Говорят, будто есть такая штука – предчувствие беды. Может, и есть, а только я вам говорю: от такой планеты, где все выстроено по линеечке, добра не жди. То ли дело двор какого-нибудь фермера у нас на Зяби: тут вросший в землю облупленный дом, там – кособокий сарай, подпертый бревном, чтобы не завалился, между ними непременная куча навоза с воткнутыми в нее вилами, возле изгороди свален всяческий инвентарь, сеновал повернут к дому не лицом и не боком, а наискось, и вся картина радует глаз! Но думаю, что здешним жителям этого не понять.

– Похоже на чертеж какой-то, – сказал Ной.

Мы смолчали: я – потому что сроду не видывал никаких чертежей; Ипат с Семирамидой – наверное, по той же причине. Где видел чертежи Ной и зачем они ему понадобились, я не стал спрашивать. Он бы, наверное, ответил, да только верить всему, что он о себе расскажет, дураков нет.

Илона, вновь появившаяся в рубке, тоже не раскрыла рта. Она была очень занята – дулась и страдала.

Корабль опустился на обширную бетонную площадку и сейчас же доложил пилоту, что слой бетона под ним имеет толщину не менее десяти метров, бетон армированный, высшего качества. А под бетоном еще слой щебня такой же примерно толщины.

– Чего ты шепчешь одному мне? – проворчал Цезарь. – Говори уж так, чтобы всем слышно было. Секрет, что ли?

«Топинамбур» сейчас же повторил насчет бетона, а потом сообщил данные о составе и плотности атмосферы, силе тяжести на поверхности планеты и ее магнитном поле. Немного помедлил и добавил, что в пробах воздуха опасных для человека микроорганизмов не выявлено.

– Макроорганизмов тоже что-то не видно, – флегматично добавил Ной, обозревая окрестности.

Площадка помещалась вне черты поселения. Со стороны геометрического населенного пункта к ней вела бетонированная, идеально ровная и тщательно выметенная дорога, и не наблюдалось на той дороге ни спешащих на встречу с инопланетными пришельцами людей, ни помогающих им спешить движущихся механизмов, ни собак или иных домашних животных, любящих принимать участие в поднятой людьми кутерьме, – словом, вообще никого. Микроорганизмы, вероятно, присутствовали, но кто станет интересоваться микроорганизмами, если он не инфицирован ими или не биолог?

– Будем ждать? – спросил Ной и зевнул.

– Ты что-то предлагаешь? – осведомилась Семирамида.

– Я? – Ной пожал плечами. – Ничего я не предлагаю. Ждать так ждать. Может, и дождемся чего-нибудь. Только если дождемся какого-нибудь дерьма, то я не виноват.

– Ты никогда ни в чем не виноват, – заметила Семирамида. – Как что, так всегда кто-то другой виноват, а не ты.

– Что ж поделать, если так оно и есть?

– Да? А на Даре кто пытался облапошить местных?

– Я тогда был болен, – сухо сказал Ной, покосившись на Илону.

– У тебя эта болезнь в хронической форме!

– Тихо, тихо! – прикрикнул Ипат. – Кто-то едет. Вон там…

– Не кто-то, а что-то, – поправила разгоряченная Семирамида.

Никто не стал с ней спорить.

По дороге со стороны геометрического поселка в самом деле двигалась вереница машин непривычного вида. Отсвечивающие полированным металлом, полусферические сверху, а снизу, должно быть, плоские, подвешенные то ли на антиграве, то ли на воздушной подушке, они скользили быстро и целеустремленно. Достигнув посадочной площадки, машины разделились на две вереницы и окружили площадку по периметру, где и замерли на идеально выверенном расстоянии друг от друга.

– Жуки какие-то, – промолвил Ипат, разглядев машины как следует. – Усов только нет, а так – жуки. А где люди?

– Может, внутри этих жуков? – подал голос Цезарь, и великое сомнение прозвучало в том голосе.

– А почему не выходят?

– Боятся, – сказала Семирамида.

– Стесняются, – предположила Илона.

– А почему вы решили, что тут вообще живут люди? – спросил Ной.

– А кто? – крикнула Семирамида. – Коровы? Кого мы в поселке на улицах видели, когда садились?

– Я это к тому, что, может, люди тут не главные, – сказал Ной. – Кто их знает. Может, они только слуги, а хозяева планеты – вот эти… жуки.

– Это машины-то? – хмыкнул Цезарь.

– А что? Кем ты был для «Блохастика», когда он унес тебя с Альгамбры? Хозяином, что ли? Боюсь, что мне придется вести переговоры с этими вот жуками…

– Смотрите, смотрите! – встрепенулась Илона. – Они меняют цвет!

Действительно, металлические полусферы, окружившие «Топинамбур», вдруг разом потемнели, затем заиграли радужными цветами и вдруг сделались зыбкими, а воздух над ними задрожал, как над кипящим котлом. В один миг дрожание распространилось вверх и сомкнулось в зените. Кусая губы, Цезарь уперся лбом в стенку рубки – впитывал поступающую от корабля информацию.

– Какое-то силовое поле, – сказал он, на миг отвалившись от стенки. – Тип поля кораблю неизвестен.

– Мы под колпаком, – констатировал Ной.

Цезарь только плечами пожал: мол, ну и что, «Топинамбуру» не помеха никакое силовое поле, он этими полями питается. Повинуясь мысленному приказу, корабль плавно взмыл над посадочной площадкой, но вместо того чтобы проесть дыру в препятствии, задрожал и камнем рухнул вниз, остановив падение лишь перед самым бетоном. Илона охнула. Семирамида вымолвила всего одно слово, но такое, которое в других обстоятельствах могло бы смутить даже Ноя.

Воздух над «Топинамбуром» дрожал. Дрожал мелкой дрожью и сам «Топинамбур»; затем вдруг размяк так, что даже потолок рубки просел, а стены, вмиг потеряв прозрачность, слегка оплыли, как воск на солнце. Цезарь застонал: кораблю – его кораблю! – было худо.

– Сделайте что-нибудь! – завопила Семирамида.

Цезарь не ответил: привалившись лбом к оплывшей стене как бы в намерении не то подпереть ее, не то забодать, он разговаривал с кораблем. По-видимому, результаты переговоров оказались неутешительны: потолок рубки еще немного просел, и на нем выросло два сталактита.

– Выпустите меня отсюда! – завизжала Семирамида.

Ной втянул голову в плечи. Ипат, почти упершийся головой в провисший потолок, неуклюже ворочался всем корпусом, затем, приняв решение, подставил руки и попытался вернуть потолок в исходное положение, для чего напряг все мышцы и закряхтел. Потолок остался на месте, но корабль перестал дрожать.

– Так и держи! – закричал Цезарь.

Зачем надо держать, он не сказал – то ли очень испугался, то ли почувствовал какие-то изменения в состоянии «Топинамбура».

Ипат поднатужился. На его широкой крестьянской спине вздулись бугры мышц, на шее выступили синие жилы, лицо побагровело. С треском порвалась под мышками рубаха. Потолок не приподнялся и на миллиметр, но вроде бы и не опускался. Где-то в самой сердцевине «Топинамбура» шла внутренняя борьба, и командир корабля решительно примкнул к светлой стороне в этом гражданском конфликте. Над Семирамидой начал было расти третий сталактит, но раздумал и понемногу втянулся обратно в потолок.

– Ага! – ликующе выкрикнул Цезарь. – Действует! Ты держи, держи!..

Ипат держал. Казалось, стоит ему дать слабину, как разразится катастрофа галактического масштаба. Что там несчастный маленький «Топинамбур» – бери шире! По всей обитаемой Вселенной зарыдают женщины, потерявшие мужей, ядерный огонь сожрет поля и комбинаты синтетической пищи и неизвестно сколько обитаемых планет перейдет в разряд стерильных. Но Ипат держал, и все, особенно Илона, смотрели на него в немом восхищении, один лишь Цезарь был слишком занят, чтобы восхищаться, и к тому же не любил заниматься этим делом, но и он показывал командиру большой палец.

Крупные капли пота сливались в струйки и текли по лицу Ипата. Он больше не кряхтел и даже не мычал, но еле слышный стон давал понять, что силы командира не беспредельны. И вдруг он рухнул, как подломившаяся под избыточным грузом опора моста, и остался лежать на полу.

Зато потолок рубки начал приподниматься, теперь уже сам собой. Исчезли сталактиты, разгладились уродливые наплывы на стенах, и минуту спустя рубка выглядела как прежде. Еще несколько секунд – и стены корабля вновь обрели прозрачность. В то время как Илона кинулась к распростертому Ипату, Ной Заноза завертел головой, оценивая обстановку. Полусферические машины по-прежнему окружали корабль, и дрожание воздуха вокруг него не оставляло сомнений в том, что загадочное силовое поле, пленившее «Топинамбур» и едва не погубившее его, продолжает генерироваться ими, а еще в небе показался рой каких-то точек, но пока еще очень далеко.

– Что это с ним? – спросил Ной, кивнув в сторону Ипата. – Дышит, нет?

Никто не ответил: Илона, причитая по-дариански, тормошила расслабленное тело командира, Семирамида наблюдала за ней с высокомерно-снисходительным видом, а Цезарь все еще упирался лбом в «Топинамбур». Ипат застонал и шевельнулся.

– Ага, жив, – удовлетворенно констатировал Ной. – А что с ним все-таки? Неужто надорвался?

Цезарь оторвал голову от стены рубки. Лоб у него был красный.

– Ну и надорвался, а что такого? – с вызовом сказал он. – Ты бы на его месте тоже надорвался, только без всякого толку.

– Где уж мне, – едко заметил Ной. – Я не умею поддерживать потолки, которые к тому же не собираются падать. Тут нужна особая квалификация.

Цезарь мог бы сказать, что тут нужна готовность отдать кораблю все свои силы без остатка, и корабль, почувствовав это, перекачает их в себя. Пусть мало в человеке физических и психических сил по сравнению с мощью звездолета, но чтобы запустить процесс восстановления этой мощи, порой требуется совсем немного энергии, ровно столько, сколько может отдать сильный человек, от всей души и с риском для жизни пытающийся помочь кораблю. Ипат сделал это. Потолок не собирался падать? Да, в тот момент еще не собирался, но, наверное, упал бы, если бы «Топинамбур» умер. Цезарь не знал и знать не желал, что бывает с людьми, находящимися внутри умершего биозвездолета, давит ли их потолок, как клопов, или они просто умирают, отравленные разлагающейся плотью корабля. Он хотел высказать все это Ною и даже рот открыл, но не нашел слов и решил, что сделает это как-нибудь в другой раз. Может быть. А может быть, и нет, потому что Ной уж наверняка назовет идиотом всякого, кто заикнется о самопожертвовании. Корабль, Ипат и Ной устроены по-разному, и ничего тут не поделаешь.

– Через несколько часов он будет как новенький, – вместо всего этого сказал Цезарь об Ипате. – Корабль о нем позаботится. Илона, сядь на место и помолчи, будь добра.

– Очухался, значит, наш корнеплод? – осклабился Ной.

– Сам ты корнеплод! – обиделся Цезарь. – «Топинамбур» уже почти в порядке. Не хочешь помочь – не мешай. Кажется, сейчас хорошая драка будет…

Гром рассекаемого воздуха стал слышен уже всем в корабле. Точки в небе, еще минуту назад похожие на рой мошкары, приблизились и превратились в пузатые летающие машины. Их сопровождали остроносые аппараты хищных очертаний, стремительные и верткие. Покружившись на некотором расстоянии вокруг посадочной площадки, пузатые пошли на посадку, а остроносые устроили в небе карусель.

– Хвала Девятому пророку! – выдохнул Цезарь. – Десант будет. Ага, вон он!..

– А силовое поле? – спросил Ной.

– Почем я знаю! Может, снаружи оно проницаемо. В памяти «Топинамбура» данных о таком поле нет. А вот машины он узнал: точно такие же использовались в период Второй Галактической войны…

– Так давно? – спросила Илона, не сводя глаз с медленно оживающего Ипата.

– А твои предки откуда? – парировал Цезарь. – Недавно, что ли, они попали на Дар? Как раз в те времена и попали. И были забыты, как эти. Мало ли забытых планет…

Дарианка замолчала. Тем временем за кольцом полусферических машин из распахнутых недр десантных посудин выскакивали десантники в тусклой серой броне, мгновенно мимикрирующей под цвет бетона, а в небе настырно кружили остроносые машины.

– Хотел бы я быть сейчас где-нибудь далеко отсюда, – проговорил Ной. – Если они прижмут нас сверху этим полем или жахнут сквозь него чем-нибудь… – Он покачал головой.

– Не жахнут, – отрезал Цезарь. – Десантников видишь, нет? Будет штурм.

– С чего ты взял? – спросил Ной.

– Им нужны пленные. Они тут несколько тысяч лет живут, не зная того, что делается в Галактике, а тут приперлись мы. Им интересно.

– Пф! Могли бы просто спросить!

– Эти созданы, чтобы допрашивать, а не спрашивать. Ты хоть заметил, что все они одного роста?

Ной прищурился, вгляделся и скривил рожу.

– Действительно… Опять клоны, что ли?

– «Топинамбур» думает, что они андроиды. Здесь фабрика солдат, понятно?

– Кто же ее построил? – пробормотала потрясенная Илона.

Никто не удостоил ее ответом – было не до того. Прекрасная дарианка, отлично знавшая, что ее народ происходит от клонов, была потрясена. В далекие – и вряд ли мирные – времена на Дар была заброшена партия клонов-строителей, клонов-фермеров, клонов-инженеров… Для чего? Для удобства людей, которые так и не прибыли, – или только для того, чтобы впоследствии сделать планету пригодной для поточного производства идеальных штампованных солдат?!

Клоны хотя бы не были чужды ничему человеческому, кроме пороков…

Слезы потекли по щекам Илоны. Никто помимо Семирамиды этого не заметил. Но сладкоголосая на сей раз не проронила ни слова.

– Что-то они не идут на штурм, – заметил Ной.

– Но и не стреляют, – парировал Цезарь.

– Так-то оно так, но не нравится мне это… Чего они стоят, как истуканы?

Цезарь ответил одним словом:

– Любуются.

– Чем?!

– Агонией корабля, конечно, чем же еще. Эти ребята еще не видели умирающих биозвездолетов.

Ной догадался мгновенно.

– А, так ты приказал кораблю изобразить корчи?

– Не изобразить, а продолжить, – насупился Цезарь. – Вначале-то корабль корежило по-настоящему…

При этих словах он передернулся – наверное, чувствовал то же, что и корабль, когда упирался в стенку любом. Внутри Ноя шевельнулось нечто похожее на зависть, но сейчас же сгинуло. Глупо завидовать мальчишке, да и вообще каждому свое.

А Цезарь, стряхнув с себя мимолетную хандру, расправил узкие мальчишеские плечи, осклабился и даже как будто стал выше ростом. Сейчас он был полководцем, первым и единственным полководцем Зяби, и отлично понимал это. Ведя войну на чужой территории, он собирался вести ее малой кровью, но эффективно. Эти солдафоны еще пожалеют, что напали на зябиан!

Он очень жалел, что не может видеть события со стороны.

А поглядеть было на что. Для любого внешнего наблюдателя, будь он хоть невежественным туземцем с мотыгой, хоть вышколенным солдатом с ручным лучеметом на ремне, корабль умирал. Он судорожно подергивался, пульсировал, хаотично и неприятно для глаз менял цвет, выращивал и тут же прятал какие-то ложноножки, выпустил из себя порцию гнилостного запаха, а главное, уменьшился в росте и как бы растекся вширь, ни дать ни взять – протоплазма. Правда, пока еще живая протоплазма, но любому наблюдателю было ясно: это ненадолго.

И вот наступил финальный – по мнению того наблюдателя – аккорд. Корабль вспучился в последнем пароксизме, подрожал немного и принялся умирать окончательно. К данному процессу он подошел со всей ответственностью и проделал все, что полагается: подергался и подрожал уже не весь, а отдельными частями, издал звук, похожий на «уы-уы-уы», и вырастил на своем теле сотни две студенистых волдырей. Самый крупный волдырь неожиданно прорвался, из него изверглась и растеклась по бетону гадкая пенящаяся жижа, а когда она вся вытекла, в боку «трупа» корабля оказалась зловонная пещера достаточных размеров, чтобы войти в нее, сильно согнувшись. Умница Цезарь не собирался делать послаблений десантникам, опасаясь, как бы они не заподозрили ловушку.

– Хочешь взять пленного? – догадался Ной.

– А то как же! – Цезарь просто наслаждался, и углы его рта отъехали к ушам.

– Бери офицера.

– Ага! – Теперь Цезарь возмутился. – Двух! Где у них хоть один офицер? Покажи.

– Постарайся заметить, кто будет отдавать приказы… Кстати, «Топинамбур» может выбраться отсюда сквозь бетон?

– В любой момент.

– А поле?

– Под землей оно ослаблено, если вообще есть.

– Это точно – или ты так думаешь?

– «Топинамбур» так думает, – отрезал Цезарь, и Ной успокоился. Кораблю он доверял куда больше, чем мальчишке, несмотря на то что именно корабль, а не мальчишка, пять минут назад готовился умереть всерьез, а не притворно. Ну и где тут логика?

Нет ее. Логика нужна умному, а не хитрецу. Да и умные порой ведут себя так, что даже дураки удивляются их феерической глупости, дуракам недоступной.

Корабль больше не шевелился. Малозаметные серые на сером десантники на периметре площадки продолжали изображать собой неподвижные статуи. Все замерло.

– А если не клюнут? – наконец подала голос и Семирамида. Почему-то басом.

– Клюнут! – сказал Цезарь без особой уверенности в голосе. Помолчав, добавил: – Ну, если не клюнут, тогда смоемся…

– Куда? Опять искать то, не знаю что?

– Сама ткнула пальцем, – уколол Ной. – Кто виноват?

– Это не я виновата, а мой палец виноват! – взвилась Семирамида, от чего бас перешел в режущий, неприятный для уха фальцет. – Ампутировать его не дам! Сам тычь в следующий раз! Своим пальцем!

– Тише вы! – прикрикнул Цезарь. – Идут.

Полусферические механизмы подались назад, колебание воздуха над ними прекратилось. Серые статуи задвигались с завидным проворством и удивительной синхронностью. Казалось, кто-то невидимый включил рубильник, и сразу, без малейшей задержки, к кораблю побежали одинаковые фигурки. Никто из десантников не запоздал с выполнением неслышной команды, никто не споткнулся, никто не сделал ошибки в молниеносном перестроении на бегу. Ной Заноза попал впросак: даже он, привыкший по роду профессии с одного взгляда понимать, кто есть кто, не брался выделить среди серых солдат не только офицера, но даже капрала.

Группа прикрытия.

И группа проникновения.

Обе были идеальны. В обеих группах каждый солдат точно знал, что ему делать, не нуждаясь ни в чьем-то личном примере, ни в понуканиях старшего по званию. Если бы Цезарь Спица знал о жизни военных не понаслышке, он с уверенностью заявил бы, что здешняя военщина поддерживает дисциплину без помощи взысканий, гауптвахт и трибуналов. Но Цезарь ничего не знал о гауптвахтах и трибуналах, поэтому он лишь подумал: «Андроиды, что с них взять…»

Взять с них было пока нечего. Кроме их самих – в количестве хотя бы одного. Приняв все меры для того, чтобы он, следуя врожденной программе, не покончил с собой, осознав неизбежность плена.

Еще пять минут назад Цезарь не имел ни малейшего понятия о том, какие программные установки обычно имеют солдаты-андроиды на случай пленения или безнадежных увечий. Когда «Топинамбур» влил в него это знание, он сначала не поверил. Потом разозлился и подумал: «Ах, вот вы как? Себя убивать, да? Ну и сволочи…»

Оставалось неясным только то, каким способом андроид лишает себя жизни и сам ли приходит к такому решению. Если сам и если для самоубийства достаточно мысленного приказа, тогда взять пленного будет ой как непросто…

Приходилось рисковать.

Бойцы группы прикрытия разом припали на одно колено. Часть их держала под прицелом пещеру в теле «Топинамбура», часть контролировала периметр. Группа проникновения ринулась внутрь.

По одному. Гуськом и согнувшись. Иной возможности звездолет не предоставил. Но и согнувшись в три погибели, десантники передвигались на удивление стремительно.

Они не знали, что ничего им не светило. Они впервые в жизни видели квазиживой биозвездолет. Продуктам устаревших биотехнологий, как, впрочем, и людям, свойственно переоценивать свои силы.

На самом деле они уже упустили свой единственный шанс расправиться с «Топинамбуром», прижав его к бетону силовым полем. Теперь у них не было и тени шанса.

Коснувшись лбом стенки рубки, Цезарь подтвердил отданную ранее команду одним-единственным сказанным мысленно словом: «Давай!»

И корабль дал. В одно мгновение он вырастил стену между первым десантником и прочими, у первого, оказавшегося внутри замкнутой полости, отнял и съел лучемет, а остальных вышвырнул из себя обратно на бетон и зарастил пещеру. Наверное, корабль определенным образом изменился и снаружи, потому что только Илона еще не поняла, что сейчас предпримут солдаты, а «Топинамбур» знал это наверняка. Цезарь же интересовался только пленным.

– Вяжи его, «Топинамбур»! – пронзительно закричал он, от восторга забыв, что проще и быстрее отдать мысленный приказ. – Вяжи и взлетай! Только так вяжи, чтобы он не сделал с собой чего-нибудь…

Снаружи стреляли – густо и безрезультатно. Корабль рванулся вверх. Отключил ли кто-то силовое поле, нашел ли звездолет противоядие против него – этого люди не успели понять. Планета провалилась вниз. Не прошло и минуты, как половина неба налилась чернотой, а во второй половине яркой туманностью засияло ядро Галактики.

Ипат шевельнулся, заворочался и, приподняв голову, оглядел экипаж «Топинамбура» довольно-таки мутным взглядом.

– Что со мной было? – спросил он.

Пленник дышал – значит, наверное, жил. Я еще не видывал покойника, которому вздумалось бы немного подышать для разнообразия. Но толку от него было немного.

Попросту говоря, он молчал как пень.

Я поднял корабль на высокую орбиту, чтобы нас не достали с планеты, и Ной приступил к допросу. С тем же результатом он мог бы допрашивать рельс Девятого пророка.

Ной изобретал вопрос за вопросом. Ни на один из них пленник не отреагировал. Илона забеспокоилась, не глухой ли он, а я, подкравшись сзади, крикнул ему в самое ухо: «Бу!» – только тогда пленник моргнул. Медленно, как ящерица. И вновь уставился в одну точку.

Прощупав его биотоки, «Топинамбур» сообщил: пленник не испытывает ни малейшего страха.

– Как тебя зовут? – в десятый раз начал Ной.

Молчание.

– У тебя есть какое-нибудь имя? Или хоть номер?

Молчание.

– Может, ты поесть хочешь? – участливо спросила Илона. – А попить?

Ной бросил на нее сердитый взгляд, но, по-моему, просто отводил таким способом душу. Яснее ясного было, что не хочет пленник ни пить, ни есть, он хочет только дышать – ну, раз дышит, значит, наверное, хочет, – однако, если надо, готов и помереть, задержав дыхание. Помрет и не шибко пожалеет о непрожитых годах. Я как-то вдруг это почувствовал.

Ной тоже. Когда Илона отлучилась, он даже не предложил пытать пленника. Понял, что толку не будет.

Ну что с таким деревом делать? Я велел «Топинамбуру» пока что изолировать пленника и следить, чтобы он не укокошил себя. И стали мы думать.

Семирамида предложила спеть ему что-нибудь из своих душещипательных хитов – авось расчувствуется. Ной побарабанил пальцами по колену и выдал идею: сыграть с ним в карты или кости. Может, заинтересуется – если не самой игрой, то тем, почему он все время проигрывает вопреки теории вероятностей. Я помалкивал. Ипат морщил лоб, один раз вроде хотел что-то сказать, но махнул рукой и не выдвинул никакой идеи. А потом пришла Илона, и мы решили попробовать сначала метод Семирамиды, а потом Ноя.

Ну, извлекли мы пленника из камеры, Семирамида покашляла, поперхала в кулак, а потом выдала такое про страдания разбитого сердца, что у меня защипало в глазах, Илона расплакалась, и даже «Топинамбур», по-моему, расчувствовался. Все-таки поет наша сладкоголосая что надо, когда постарается, а сейчас она просто превзошла самое себя. И что же?

А ничего. Пленник и не почесался. Что ему до чьего-то разбитого сердца? У него свое есть, и вряд ли его чем разобьешь. Семирамида только плюнула в сердцах и обозвала нашего гостя глухим придурком. А ему хоть бы хны.

Тогда выступил вперед Ной и для начала начал показывать карточные фокусы. Пальцы так и мелькали, не уследишь, и казалось мне, что пальцев у него по дюжине на каждой руке и любой палец может сгибаться минимум в шести суставах. Вот это работа, вот это талант! Потом Ной сыграл сам с собой и сам себя обыграл. То же самое в кости. А у пленника опять никакой реакции.

Тут уж не до игры на интерес. Слепому ясно: этот тип столь же азартен, сколь чувствителен. Везде по нулям. Ной обозвал пленника деревом деревянным и отступился. Ипат с Илоной только пожали плечами – ничего не смогли предложить. И все смотрят на меня, как будто я волшебник какой или знаю секрет, которого они не знают. Ага, как же!

От пут мы пленника освободили, но только это была одна видимость. «Топинамбуру» я, конечно, с самого начала велел держать пленника за задницу, не позволять ему встать, а если начнет махать руками – фиксировать и руки. Пусть посидит смирненько. По-моему, пленник это понял и не рыпался. Но нам-то этого было мало!

Так я ничего путного и не надумал и тогда – чем черт не шутит – нашептал кое-что на ухо Ипату. Тот понял, прислонился лбом к стене, чтобы «Топинамбур» сообщил ему нужные слова на местном языке, а потом выпрямился, выкатил грудь колесом да как рявкнет:

– Встать! Смирно!

Я вот что подумал: раз этот тип не понимает разговоров, песен и игр, то, может, хоть команду поймет? Ну, конечно, все было зря: понять-то он понял, да только выполнить команду и не подумал. Положим, оно бы и не вышло: «Топинамбур» держал его крепко, но хоть попытка-то должна была быть или нет?

Не было никакой попытки. Была лишь некая секундная осмысленность в глазах пленника. Наши только переглянулись разочарованно, да и я, признаюсь, рассчитывал на большее. Ну ладно. Может, корабль поможет?

И ведь помог! Первым делом я опять изолировал пленника, чтобы он ничего не видел и не слышал, и обратился к кораблю вслух, чтобы наши, наоборот, все слышали:

– Ты разобрался… ну это… как сказать-то?.. как он внутри устроен?

– Есть определенные отличия от человека в области анатомии и физиологии, – немедленно ответил «Топинамбур».

– Большие отличия?

Тут корабль немного подумал, прежде чем ответить.

– В целом незначительные. Укреплен опорно-двигательный аппарат, усилена способность к регенерации поврежденных органов, повышена выносливость, модифицирована центральная нервная система…

– Стоп, – сказал я. – Подробнее об этой… ну, о центральной нервной.

В ответ корабль развел такую бодягу, что у меня на первой же минуте уши завяли. Я не знал, что и слова-то такие есть на свете.

– Эй, хватит, – остановил его я. – А попроще? Как сделать, чтобы он… ну, хотя бы заговорил?

– Приказать ему, – ответил корабль. – Приказ – кодированный электромагнитный сигнал…

На таких-то и сяких-то частотах, ага. Вот теперь, думаю, дело пойдет на лад. Жаль, что я сам не догадался. Это ведь андроид, он вроде робота. Наверное, бывают разные андроиды, но тот, кого создали для войны, должен беспрекословно выполнять приказы командования, радоваться каждому новому заданию и не бегать в самоволки. Каналов управления таким андроидом должно быть много, чтобы противник не заблокировал их все, и кодировку создатель этих андроидов, наверное, выдумал хитрющую, чтобы противник не перехватил управление.

– Ты принимал какие-нибудь радиосигналы, когда эти андроиды на нас напали? – спросил я.

Корабль ответил, что да.

– В кодировке разобрался?

– Нет, – признался «Топинамбур». – Сложно.

– Так чем же ты занят? Разбирайся!

Зла с ним не хватает: пока не пнешь, не почешется. А еще умный корабль!

– Сложно, – повторил «Топинамбур».

А кто обещал, что будет легко? Я так ему и сказал.

И принялись мы ждать.

Скучное занятие. Ной предложил было перекинуться в картишки, да только никому не захотелось. Тогда он сказал, что знает, почему наш пленник еще не покончил с собой, хотя имел такую возможность.

– Почему?

– Потому что он изучает нас, как мы его. Кто мы такие для местных? Если не прямое начальство и не известный враг, то потенциальный противник. Такого надо изучить, чтобы знать, как бить. Если что-то не так, то что он теряет? Остановить дыхание никогда не поздно.

– Что-то я не заметила, что он нас изучает, – усомнилась Илона.

– Мы и не должны были это заметить, – веско сказал Ной. – Тот, кто понаделал этих андроидов, был умным парнем. Надеюсь, корабль сейчас непрозрачен для радиоизлучения?

Я вскочил с места и запросил «Топинамбур». Тот ответил, что непрозрачен, что он принял это решение сам, а сейчас, если у нас нет к нему неотложных дел, он просит на время оставить его в покое, чтобы дать ему сосредоточиться на основной задаче – раскодировке.

Вот и хорошо. Корабль наш не дурак, это я и раньше знал. Это мы дураки – ну, если не мерить нас по стандартам Зяби. Там-то мы будем числиться в умниках, когда вернемся. Даже Ипат пообтесался так, что куда теперь до него обыкновенному фермеру!

С планеты нас не пытались достать – мы так и подумали, что нет у вояк-андроидов ни звездолетов, ни дальнобойных ракет. «Топинамбур» шел по высокой орбите, кормился в радиационных поясах планеты и наматывал уже второй виток. Прошли целые сутки, а результата никакого. Время от времени я интересовался, как там идет раскодировка, и всякий раз получал ответ: задача еще не решена, ждите.

– Долго ждать-то? – спросил я, когда нам всем осточертело ничегонеделание.

– Возможно, год по зябианскому счету времени.

– Чего-о?!

«Топинамбур» начал было повторять насчет года, но я прервал его. Убиться можно – год! Для него, может, год – это совсем немного, а нам-то каково терять год ради одной-единственной вербовки, да и то, по правде сказать, сомнительной?

Тогда я спросил, сумеет ли теперь корабль защититься от того поля, что применили против него андроиды. «Топинамбур» заверил, что сумеет, а я про себя решил, что больше его под то поле не подставлю, разве что в крайнем случае. И мы, посовещавшись и решив сделать еще одну попытку, вновь пошли на посадку. Теперь уже во вторую точку из разрешенных. Не преуспеем в налаживании контакта, так хоть высадим нашего пленника, от которого нам никакого проку. Не в вакуум же его выбрасывать.

Вторая точка находилась на порядочном расстоянии от первой. Если бы я не знал это наверняка, то протер бы хорошенько глаза – ну абсолютно такой же уныло-правильный поселок и такая же круглая посадочная площадка на некотором расстоянии от одинаковых домов. И хоть бы один дом покосился или выцвел – все до единого содержались в полном порядке, хотя видно было, что дома совсем не новые. Уж не знаю почему, но это всегда видно.

– Опять то же будет, – пробурчал Ипат, когда мы сели точно в центре площадки. – Цезарь!

– А?

– Если что, не спи, взлетай сразу.

Можно подумать, я поспать горазд! Но на Ипата я не обиделся – видел, как ему трудно. Всю жизнь он командовал только самим собой да еще своими кенгуроликами, и нате вам пожалуйста – командир корабля и начальник экспедиции! Другой бы давно привык, а этот нет. Даже нос задирать не стал, и насчет «не спи» – это у него от нервов.

Я заверил его, что непременно взлечу, если увижу опасность, а сам стал следить за дорогой. Думал, чуть только на ней появятся давешние металлические «жуки» – сразу и взлечу, не стану дожидаться, когда они раскинут над нами свое паскудное поле. Само собой, корабль следил за тем, что делается вокруг нас, в тысячу раз зорче, чем я, да ведь и мне надо было чем-нибудь занять себя, потому что вообще ничего не делать – самая тяжелая в мире работа, я сколько раз пробовал. Бывало, затоскуешь от безделья, да и угонишь первую попавшуюся развалюху на механическом ходу – просто чтобы веселее было. Сначала просто едешь, потом удираешь, а за тобой гонится владелец с полицией, и все делом заняты, никому не скучно.

Первым делом мы выпустили наружу нашего пленника – на этом настояла Илона, хоть Ной и возражал: мол, нам заложник нужен. «Топинамбур» просто выпихнул пленника наружу. И что же? Тот отошел шагов на сорок, сел на бетон и сидит. Ладно, думаю, поглядим, что будет дальше.

Пяти минут не прошло, глядь – из поселка к нам движутся какие-то механизмы. Не «жуки», а что-то другое. По всему видать, эти вояки поняли, что силовым полем нас не взять, и решили попробовать какую-то новую пакость. Я велел «Топинамбуру» немедленно докладывать обо всем, что он заметит, в случае опасности не ждать моей команды, а взлетать немедленно, и вновь стал смотреть.

Приблизились машины. Охватили нас полукольцом. В бортах у них образовались овальные дыры, и сквозь них повалила солдатня. Выстроились, как и в прошлый раз. Оружие, конечно, наперевес. И вот что удивительно: наш бывший пленник как сидел, так и сидит. Не встал и даже головой вертеть не начал. Только, пожалуй, чуть-чуть сгорбился.

– Он теперь изгой, потому что в плену побывал, – высказал мнение Ной.

– Не изгой, а просто стыдится, – вступилась за пленника Илона. – Нечего наговаривать на беднягу. Сейчас он расскажет им, что мы с ним хорошо обращались, и тогда они вступят с нами в контакт.

– В огневой контакт? – подначил Ной.

Илона гордо отвернулась.

– Наблюдаю андроидов иного типа, – доложил вдруг корабль.

По-моему, эти солдаты, упакованные в точно такую же амуницию, ничем не отличались от тех, но «Топинамбуру», конечно, было виднее. Зрение у корабля что надо, да и насчет его способности анализировать увиденное тоже ничего плохого не скажу.

– Какого такого типа? – спросил я.

– Другого, – подтвердил корабль.

Иногда он все-таки глуп как пень. Решил, что я недослышал. Или, может, это я глуп, потому что задаю неправильные вопросы.

– В чем ты видишь различие? – попытался уточнить я.

– Пропорции фигур. Нюансы движения. Молекулярный состав выдыхаемого воздуха и испарений тел.

– Что не так с дыханием и испарениями?

– Иной феромонный состав.

Я заморгал и оглянулся на наших. По-моему, только Ипат да я ни о чем еще не догадывались. У остальных лица аж просветлели от понимания. Ной осклабился.

– Вывод! – потребовал я.

– Наблюдаемые антропоморфные двуногие относятся к тому же биологическому виду, что и прежние. Различие заключается в их половой принадлежности.

Хвала Девятому пророку, объяснил наконец! Я, правда, поморгал немного, прежде чем до меня дошло: это ведь бабы! Те были мужики, а эти – бабы. Вон оно как. Тут заговорил Ной и объяснил все окончательно:

– Дело ясное. Какие-то хмыри когда-то сделали из этой планеты фабрику по производству солдат-андроидов. Во время галактической войны они могли пригодиться, однако не пригодились. Были забыты. Вернее всего, тех хмырей самих накрыли. Наверное, хмыри предполагали, что андроиды будут самовоспроизводиться естественным путем, но контроль извне исчез, и что-то пошло не так. – Он хохотнул. – Они по-прежнему выращивают свое потомство в инкубаторах. Солдаты-мужики и солдаты-бабы не спят друг с другом. Наверное, не враждуют, обмениваются информацией и все такое прочее, но поделили между собой сушу на две равные части и в гости друг к другу не ходят. Вот потому-то они и указали нам две точки приземления!

Вроде понятно объяснил. Один только Ипат моргал и шевелил ушами – это всегда помогало ему усваивать новое. Никто не обратил на него внимания – привыкли. Семирамида фыркнула и раскатисто захохотала. Илона укоризненно взглянула на нее и глубоко вздохнула – наверное, ей стало жаль туземную солдатню. А кого она не жалела? Дарианка, что с нее взять. Дарианин себе руку отрежет и зажарит, если увидит, что кто-то поблизости от него проголодался, а еды взять негде. Все они там такие, никакой катаклизм их не исправит.

Тут я подумал: а здешних-то вояк кто исправит? Дариане хоть размножаются как люди, даром что они потомки клонов, и ничто человеческое – ну, кроме агрессии и подлости, – им не чуждо. А эти андроиды? Они даже не почкуются, как звездолеты, – они просто изделия. Говоря по правде, я совсем не был уверен, что нам удастся хотя бы вступить с ними в переговоры, потому что о чем нам разговаривать с фабричной продукцией? А ей с нами о чем?

В общем, я был настроен смотаться отсюда поскорее, чуть только местные дадут еще один повод считать их недружелюбными туземцами. Зато Ной с Семирамидой еще на что-то надеялись: болтаясь на орбите, «Топинамбур», видите ли, пришел к выводу, что минеральные богатства планеты довольно велики и за тысячи лет хозяйничанья андроидов исчерпаны от силы на десять процентов.

Металлы ведь, за исключением редких, до сих пор гораздо проще добывать из руды, чем синтезировать. Помогать этой планете не придется, а если еще внушить этим андроидам, что полезно делать что-то и на экспорт, то получается очень даже недурно! Да и населению со временем может найтись применение в качестве суровых и неподкупных галактических полицейских, сдаваемых внаем…

Тут я понял, что рассуждаю как какой-нибудь альгамбриец, и устыдился. А все равно факт есть факт: сейчас эта планета не ахти, но в перспективе может стать мечтой любого вербовщика!

Вот любому-то туземцы и наваляют по шее как следует – и сам больше не сунется сюда, и другим отсоветует. Тут не абы какой вербовщик нужен, тут нужен самый-самый, а разве это про нас? При чем тут мы? Разве мы самые-самые? По-моему, таких балбесов, как мы, среди вербовщиков никогда не водилось, кроме, может, самых первых, которые еще не раскумекали, как надо подкатываться и улещивать. Так это когда было!..

Снаружи корабля тем временем все замерло. Воительницы по-прежнему стояли полукольцом, нацелив на корабль стволы, а выпущенный нами пленник тоже не сдвинулся с места и позу не переменил.

– Почему он не идет к своим? – недоумевала Илона.

– Потому что они ему вовсе не свои, – сказал Ной.

– Что значит не свои? – заспорила Семирамида. – Не андроиды, что ли? Сам же говорил, что они обмениваются этой… ну как ее?..

– Информацией?

– Да.

– Только не генетической, – косо ухмыльнувшись, ответил наш жулик. – Он для них такой же чужак, как и мы, только знакомый чужак. Они его не боятся, но места среди этих баб мужику нет.

– Это правильно, – одобрила сладкоголосая. – А только все равно дуры.

А почему дуры, так и не сказала.

– Что они с ним сделают? – забеспокоилась Илона.

Ной сейчас же уверил ее, что нашего пленника эти воительницы непременно вышлют к своим, и она вроде как успокоилась. А я решил помалкивать, хоть и подумал, что они его и съесть могут. А если и передадут мужикам, то лучше ли это будет? Кто этих андроидов знает, может, тот, кто побывал в плену, у них уже никак не котируется.

Прошло, наверное, полчаса. Ничего не переменилось.

– Не надоело им вот так стоять? – спросил вдруг Ипат. Он хмурил брови и, как всегда, ничего не понимал. Мы, впрочем, тоже.

И тут я увидел, что и от Ипата бывает польза, когда надо учинить то, что всякие умники называют мозговым штурмом. Сам-то Ипат догадливостью не блещет, но иной раз задаст такой вопрос, что у тех, кто рядом с ним, в мозгах внезапно что-то щелкнет.

– Значит, не надоело, – сказал Ной, а у самого такой вид, будто он сейчас разродится гениальной мыслью: то ли откроет новый закон природы, то ли придумает, как обжулить самого императора. Но Илона успела раньше.

– Они ждут, что первый шаг сделаем мы, – сказала она.

– Это почему же? – встряла Семирамида.

– Не знаю. Просто чувствую.

– Чувствует она! – Семирамида громко фыркнула. Однако Ной поддержал дарианку:

– Эти бабы ждут, что мы предпримем, – сказал он. – От солдат-мужиков они получили сведения: неизвестный корабль прорвал силовое поле и вырвался, не причинив местным особого вреда, кроме того, что взял пленного. Ну, пленного мы отпустили… Теперь они знают, что мы как минимум не собираемся нападать. А с чем мы прилетели – не знают. Вот и ждут.

Ипат сразу обрадовался.

– Ну, так давайте расскажем им про имперскую пирамиду и предложим вступить в нее!

– Погоди. – Ной чесал ухо, размышляя. – Они нас на хрен пошлют, если мы вот так сразу… Надо подумать…

– Они по домам разойдутся, пока ты будешь думать, – сказала Семирамида. – По этим… по казармам. Думай быстрее.

– Постараюсь специально для тебя, – ухмыльнулся Ной. – А ты пока развлеки их чем-нибудь. Песню им спой, что ли.

– Я не в голосе.

– Может, им и так понравится.

– Не хочу!

– Делай, что он говорит, – угрюмым басом сказал Ипат.

Ого! Наш командир начал командовать. Сейчас, думаю, сладкоголосая ему выдаст! Заизолировать, что ли, Ноя, чтобы думал в тишине?

Однако я ошибся. Наверное, ссориться с Ипатом не входило в планы нашей сладкоголосой.

– У меня тут большая библиотека, – сказала она. – Цезарь! Помнишь, ты сам закачал ее в память корабля? Еще на Зяби?

Я сказал, что помню.

– Прикажи кораблю читать им вслух, а они пускай послушают.

– Да запросто!

Вреда от этого дела я не видел никакого, да и из наших никто не возражал. Конечно, я приказал «Топинамбуру» читать эти книги в переводе на местный язык и притом так, чтобы внутри корабля мы ничего не слышали. Знаю я эту библиотеку, совал в нее нос. Там одни любовные романы: и наши, зябианские, и импортные, что торговцы привозят на Зябь вместе с сериалами. Если бы мне предложили на выбор: слушать эту чувствительную лабуду или с утра до вечера копать землю, я бы сразу и с большой охотой схватился за лопату.

Ной ушел в себя, разрабатывая дипломатический план. Я все-таки не стал помещать его в звукоизолированную камеру, потому что никто особенно не шумел. Да и вообще, я сколько раз замечал: начнешь специально думать о чем-нибудь важном, найдешь для этого дела местечко, где тишина и покой, – нипочем не выдумаешь ничего путного. А если, наоборот, идешь и ни о чем таком не думаешь или, скажем, мчишься на механической повозке и озабочен только тем, как бы не съехать в канаву и не задавить глупого слона, то – бац! – вот оно, решение. Будто молния вспыхнет или кто-то неожиданно хватит тебя кулаком по голове. Откуда только что берется!

Вот и Ной, думаю, такой же. И вообще жуликам редко приходится соображать в тишине и покое.

Час прошел – никакого результата. Полтора часа прошло – Ной опять ничего не выдумал. Семирамида зевнула и устроилась спать, а «Топинамбур» все читает и читает вслух. Тут-то я и заметил странное: одна из женщин-солдат опустила свое оружие. Наверное, устала держать его наперевес. Еще прошло какое-то время, глядь – все опустили свои стволы и внимательно так прислушиваются к тому, что бормочет им «Топинамбур». А одна вдруг села на бетон и натурально разревелась. Сидит, слезы рукавом утирает, и никто ей не гаркнет: очухайся, мол, и марш в строй.

Наши и без того не забывали следить за тем, что делается снаружи, а тут и вовсе глаза вытаращили. Семирамиду разбудили. Она нам: а что, мол, тут удивительного? Это же чувства! Это же приятное волнение, любовь, страсть, ревность и все такое прочее! Тут и дерево расчувствуется, не то что какие-то андроиды!

Насчет дерева не знаю, и вообще вы мне про всю эту любийственность не рассказывайте, меня с нее воротит. Любовь хуже болезни. Если бы Ипат втрескался не в Илону, а еще в кого-нибудь, я бы эту парочку, пожалуй, высадил на необитаемую планету для излечения и подержал бы там недельку-другую. Но Илона ничего… можно. Уж лучше она, чем другая, потому что простуда куда лучше чумы.

А «Топинамбур» тем временем знай себе декламирует, и воительницы все как одна носами шмыгают, из уголков глаз костяшками пальцев слезы выковыривают. Строй нарушили. Одна села возле нашего бывшего пленника, прислонилась к нему и давай его гладить по голове. Тот дернулся было, но ничего, стерпел, а потом, кажется, и размяк. Зрелище было занятное, да только я не стал долго смотреть, потому что тошно стало.

Слышу: наши уже обсуждают, кого послать на переговоры, и ссорятся. Ипат говорит, что к женщинам должен идти Ной, а к мужикам – Семирамида. Ной вроде не против, зато наша сладкоголосая едва не устроила скандал: почему это, говорит, я, а не Илона? Ной ей в ответ: нужно послать самую яркую и обаятельную. И подмигнул Илоне незаметно – та все поняла и не стала спорить.

На том и порешили. Семирамида успокоилась. А когда «Топинамбур» дочитал слушательницам первый роман, одна из них попросту и даже без оружия подошла к «Топинамбуру» и постучала в него, будто в дверь. Стучит, а сама всхлипывает. И прочие тоже шмыгают носами. Ну, я не стал присутствовать при переговорах, не мое это дело, а улизнул в свою каюту и начал думать вот о чем: вербовка теперь, пожалуй, состоится, а что будет, если хозяева этих андроидов не погибли в галактических войнах и не позабыли об этой планете, а просто затаились где-то и молчат до поры? Вот завербуем мы эту планету – я окрестил ее Казармой, чтобы было какое-то название, – а ну как прилетят настоящие хозяева, да и врубят свой кодированный сигнал: сборщиков дани с Зяби уничтожить, полностью отмобилизоваться, захватить корабль, размножить биозвездолеты и лететь завоевывать Зябь?

Запросил «Топинамбур» насчет раскодировки – тот ответил, что есть надежда управиться не за год, а за полгода. Нет, думаю, это никуда не годится.

Прислушался к переговорам: представительница женщин-андроидов уверяет, что мы-де открыли глаза всему ее народу, потому что он, народ, не знал, что можно еще и так жить, а Ной знай себе улыбается да поддакивает. Дело шло на лад, и я вот о чем подумал: раз уж здешние андроиды реагируют на радиосигналы, то тут должны быть мощные ретрансляторы – либо орбитальные, либо понатыканные по всей планете. «Топинамбур» сказал, что не заметил на орбите никаких искусственных тел, а насчет наземных ретрансляторов держался того же мнения, что и я. Тогда я решил: надо вписать в договор пункт о непременном уничтожении этих самых ретрансляторов. Когда в переговорах возникла пауза, я утащил Ноя к себе и все это ему высказал. А он на меня накинулся:

– Думаешь, я совсем тупой? Вообще ничего не соображаю?

– Нет, но…

– На уничтожение ретрансляторов эти бабы уже согласились.

– А мужики? – спросил я, потому что ясно же и тупому: любовными романами их не проймешь.

– Не спеши. – Ной немного остыл и начал разговаривать спокойно. – Для начала в обмен на библиотеку Семирамиды мы подпишем договор с женской половиной планеты, а потом – хотя и не сразу – придет черед мужской половины. Придет обязательно. Если женщина чего-то захочет, она это получит, так и знай. Думаю, год-два – и вопрос будет решен. А может, и скорее.

– В конце концов, и Адам недолго сопротивлялся, – рассудительно заметил Ипат, слышавший весь наш разговор.

Мысль была глубокая, особенно для Ипата. И я решил больше не вникать в это дело и не надоедать нашим переговорщикам, пусть все идет как идет, у меня вообще другая профессия. Звездолеты не делятся на два пола, за что им от меня отдельное спасибо.

Нет в мире занятия более никчемного, чем предаваться отчаянию. Времени оно отнимает много, а толку от него никакого. Кто в Галактике не знает, что время – деньги? Даже на Зяби об этом догадываются. Возможно, одни лишь дариане пребывают в неведении, но они – исключение. А среди нормальных людей тот, кто не может обойтись без отчаяния при каждой неудаче, не стоит внимания делового человека, если только не намечен в качестве жертвы.

Покинув Зябь, Ларсен направился отнюдь не на ЕТХ125. Свидание со Скользким Даймом не входило в его планы. Ларсен взял курс на Новый Тринидад. Он не спешил. Он даже не скрежетал зубами по поводу неудачи. Любой вольный вербовщик знает, что такое полоса невезения. Если она вдруг оказалась шире, чем хотелось бы, так что же теперь – удавиться от огорчения? Слабак бы так и поступил, но даже самый заклятый враг Ларсена не назвал бы его слабаком. Скажешь «вольный вербовщик» – и всем сразу понятно, что речь идет о человеке жестком, непреклонном и напрочь лишенном жалости к себе.

О жалости к другим и говорить нечего.

Слабаком был не Ларсен, а его корабль, и это не на шутку беспокоило. На сей раз Ларсен позволил ему вволю подкормиться излучением первой же попавшейся звезды, и престарелый звездолет жарился в ее лучах мучительно долго. Зато и не жаловался потом на бескормицу вплоть до прибытия на Новый Тринидад.

Еще в пути Ларсен заставил корабль поглотить несколько капель бу-хла из припасенной бутылки и потребовал синтезировать ту же жидкость в количестве ведра. Результат порадовал: синтезированный напиток по вкусу не отличался от естественного, и корабль не указал на избыточный расход ресурсов. Так всегда и бывает: никакой поток неудач не обходится без вкрапления удачи, пусть всего одной и не слишком крупной. Она-то и поддерживает в тяжелые времена.

Приходилось на время переквалифицироваться в торговцы.

Под залог звездолета Ларсен получил сумму, едва-едва достаточную, чтобы зарегистрировать торговую марку, а роль рекламного агента пришлось исполнять самому. Новый Тринидад – не какая-нибудь пустыня, здесь всегда ошивалась тьма-тьмущая инопланетников. Нашлись и знакомые. Угостив их бу-хлом, Ларсен уже на следующий день начал выслушивать деловые предложения от представителей торговых фирм. Бизнес налаживался.

Если что-то и удивляло, то лишь одно: почему никто из торговцев, хоть редко, но все же посещавших Зябь, до сих пор не догадался присвоить себе торговую марку на зябианский напиток? Пораскинув мозгами, Ларсен пришел к выводу: глупый не додумается, а умный не сунется в такую дыру, как Зябь.

Рисовалась перспектива унылая, но надежная: сидеть на месте, понемногу богатея, а если станет невмоготу, то путешествовать по Галактике и продвигать товар в мирах, не входящих в имперскую пирамиду, – мирах бедных, упрямых и странных. Через полгода сделать это можно будет уже на новом, молодом звездолете…

Заманчиво? Для большинства людей – да. Но не для вольного вербовщика.

Все равно ничего другого ему не оставалось. И Ларсен решил терпеть.

Первое время он ночевал в звездолете, затем снял люкс в хорошем отеле. Не то чтобы там было удобнее, но вопрос статуса – это вопрос статуса. Кто пренебрегает им, тот ничего не смыслит в коммерции.

Шли дни, и поступали предложения, и шел торг, и заключались договоры, и выплачивались авансы, и в памяти уже затягивался дымкой забвения позорный провал на Зяби. Спустя тридцать дней Ларсен задумался о смене люкса на особняк в фешенебельной, похожей на громадный парк части столицы.

Там-то и произошло то, чего он меньше всего ожидал.

Особняк – не врала реклама! – был возведен из натурального камня без намека на какую-либо биомеханику. Новый Тринидад во всем тянулся за Суррахом, где биомеханические апартаменты давно уже вышли из моды. Только дикий камень и дерево ценных пород! Натуральный камин с натуральным углем! Подведенные откуда-то извне коммуникации! Биомеханическим оставался только человекообразный робот, исполняющий роль привратника, кухарки, уборщицы, истопника, а порой и трубочиста. В последнем был резон: этот трубочист мог прочистить дымоход просто-напросто собой, протащив себя сквозь него наподобие удава, и остаться стерильно чистым, поскольку легко поглощал сажу всей поверхностью тела, употребляя ее в пищу. Для людей, не умеющих чиститься таким образом, имелись три ванные комнаты со всем необходимым для здоровья и неги и вдобавок небольшой бассейн во дворе.

Каменные стены глухи к мысленным приказам, и здесь не было простора для фантазий, как в корабле, да и цена показалась высоковатой, но Ларсен, только хмыкнув про себя, решил привыкать к неудобствам. Фешенебельность так фешенебельность. Вещь полезная. Странно будет, если она не окупится.

Первый день ушел на привыкание. А на второй день явился посетитель. Выслушав доклад робота и увидев изображение гостя, Ларсен со злости дал привратнику кулаком в биомеханическую морду.

На крыльце особняка стоял Скользкий Дайм.

– Впустить, – приказал Ларсен, дождавшись, когда робот зарастит себе вмятину на левой скуле.

И не добавил, что надо защищать хозяина, если что. Во-первых, робот и так это знал, а во-вторых, подозревать в Скользком Дайме убийцу было бы нелепо.

Да и вид он имел самый безмятежный.

– Как нашел? – хмуро спросил Ларсен, не поприветствовав гостя.

– Тебя нетрудно найти, – осклабился Дайм, переступая порог гостиной.

– Через бу-хло?

– Обижаешь. Есть другие способы. Кстати, с зябианским напитком ты неплохо придумал. А как идет наше дельце?

Ларсен выругался.

– Что, не выгорело? – прищурился Дайм. – Опять твои дурачки с Зяби оставили тебя с носом?

– Стоимость «подсадки» я тебе выплачу, – сквозь зубы пообещал Ларсен. – Не сразу, но выплачу. Даже с процентами… разумными.

И бросил на Дайма колючий взгляд: не запрашивай, мол, лишнего.

Но Дайм, казалось, излучал благодушие.

– Конечно, заплатишь, а как же! Дело житейское, разберемся…

Стоило ему таскаться на Новый Тринидад, чтобы утешить должника! Ларсен насторожился чуть позже, чем следовало. Секундой раньше он, пожалуй, успел бы выпрыгнуть в окно.

Опоздал.

Гибкие щупальца, внезапно выстрелившие из потолка, схватили его. Ларсен попытался отскочить в сторону, одновременно выхватывая пистолет, да куда там! Ноги, пояс, запястья, даже шея – все это в один миг было надежно схвачено и опутано. Не дернешься. Ларсен рванулся только раз, скорее инстинктивно, чем по мысленному приказу, – и замер, чуть только щупальце сильнее сдавило горло.

Попался.

Сказать, что он был в ярости, значило не сказать ничего. Но ярость тоже бывает разная; умей перегнать ее в деловую злость – и, может быть, еще не проиграешь.

Ларсен так и сделал. Спустя несколько мгновений последовало вознаграждение: удавка на шее слегка ослабла, позволив не только дышать, но и говорить.

Вот только сказать было пока нечего, да и незачем. Весь опыт жизни подсказывал Ларсену: сейчас придется слушать, и слушать внимательно. Его поймали в ловушку не для того, чтобы тупо убить, – это первое. Устранить человека можно куда проще. Особняк «из натурального камня» на поверку оказался биомеханическим – это второе. Сколько денег нужно отслюнить, чтобы провести по документам этот особняк как неживой, Ларсен даже не представлял. Аппетит взяточников пропорционален статусу планеты, а Новый Тринидад помещался как-никак на четвертой ступени имперской пирамиды. Стало быть, тут замешаны большие деньги – это третье.

Кто стоит за Скользким Даймом?

Не смея ворочать шеей, Ларсен повращал глазами направо-налево. Никого. Однако не сам же Дайм затеял этакое дело!

– Сейчас, сейчас, – успокоил Дайм и даже ладошку хилой руки вперед выставил. – Потерпи немного.

– Я же пообещал тебе, что расплачусь за все, – с ненавистью произнес Ларсен, в ответ на что Дайм поднял бесцветные брови.

– А я разве возразил?

– Кому я нужен? – прошипел Ларсен.

– Имей терпение, ты все узнаешь.

Ну точно: Дайм играл всего лишь роль посредника. Вернее, наводчика.

Без особого успеха Ларсен попытался расслабиться. Сильнее всего он клял себя за то, что не взял с корабля «сторожок». Впрочем, это, наверное, было предусмотрено похитителями: глупо ведь не лишить человека связи, лишив его свободы. Этот так называемый особняк наверняка непрозрачен для радиосигналов…

Жизнь на богатых, благополучных планетах, конечно, имеет массу удобств, зато кого угодно расслабит и сделает простофилей…

Другой бы, вероятно, плюнул в морду Скользкого Дайма, находящуюся как раз в зоне досягаемости для прицельного плевка, но только не Ларсен. Дайм еще ответит за свое предательство, но несколько позже. И гораздо болезненнее.

Ларсен стиснул зубы, приготовившись ждать столько, сколько потребуется, и невольно моргнул, когда за его спиной прозвучал резкий и властный голос:

– Это и есть пресловутый Волк Ларсен? Я не впечатлен.

Скользкий Дайм немедленно изогнул талию в раболепном поклоне.

– Это он, господин. Я уже докладывал вам…

– Заткнись. Я буду говорить с ним.

В то же мгновение ноги Ларсена отделились от пола. Опутавшие тело щупальца, собравшись над головой в жгут, повернули пленника спиной к Скользкому Дайму.

На тахте, которой раньше в гостиной не было, небрежно развалился моложавый мужчина. Коротко стриженный, с мощной шеей, малоподвижным лицом, в строгом костюме, облегающем тренированные мышцы, он смахивал бы на простого охранника, если бы взгляд не выдавал в нем привычку повелевать. В один миг Ларсен оценил противника: опасен настолько, что лучше не связываться, а коли связался – не перечить. Ясно было, что это лишь визуальный образ, муляж, шуточки биотехнологии. Настоящий противник мог выглядеть как угодно, сидел где-то далеко, вне досягаемости и при самом плохом раскладе не рисковал. Ларсен порой и сам пользовался такими штуками, но создать муляж настолько убедительный, чтобы кто угодно, включая такого тертого парня, как вольный вербовщик, ощутил в его присутствии неуверенность в себе, – тут надо было постараться. Без хорошего психолога дело не обошлось…

Эти мысли пронеслись по нейронным сетям под черепом пленника в полсекунды, и ровно столько же потребовалось ему, чтобы догадаться об их тщетности. И без того было ясно Волку Ларсену: каким-то образом он попал в поле зрения неких серьезных игроков. Что им нужно: информация или услуга?

Для начала Ларсен попробовал включить дурачка.

– Что означает это похищение? – заверещал он противным голосом. – Я вольный вербовщик с лицензией и законопослушный торговец! Меня будет искать полиция!

Муляж на тахте презрительно поморщился.

– Заткнись и слушай, законопослушный, – сказал он. – Если тебе нужна полиция Нового Тринидада, то наряд можно вызвать хоть сейчас. Полиции будет интересно узнать о некоторых твоих делах. Например, об афере на Гонфруа или об участии в налете на Лордано. Доказательства имеются, срок давности не вышел. С последним твоим делом – кражей единственного звездолета планеты Зябь – еще проще. Здесь присутствует свидетель, которого ты угрозами и шантажом принудил к сообщничеству…

За спиной Ларсена прозвучало краткое согласие Скользкого Дайма быть свидетелем.

– Свидетель?! – взревел Ларсен и задохнулся. – Да он меня сам… Да я его…

– Не шуми, не поможет, – произнес муляж. – Лучше сразу скажи, что хочешь поправить здоровье на рудниках, и покончим с этим. Хочешь?

– Нет, – сказал Ларсен.

– Вот это уже деловой разговор. – Уголком тонкогубого рта муляж изобразил улыбку. – Меня зовут Гернрис Стапп. Можешь называть меня просто Гернрис. Кого я представляю, тебе знать не обязательно. Важно, чтобы ты понял: при малейшей нелояльности эти силы раздавят тебя, как букашку, и никакая полиция ни на какой имперской планете, включая Суррах, тебе не поможет. Это понятно?

Чего тут было не понять. Ларсен затравленно кивнул.

– Приятно, что ты такой сообразительный, – похвалил Гернрис. – Теперь расскажи мне все, что тебе известно о планете Зябь и о ее вербовщиках. Также и о твоих действиях за последнее время. Конкретно – с момента твоего первого визита на Зябь.

– Зачем? – невольно спросил Ларсен, и на каменное лицо Гернриса легла тень.

– Я начинаю думать, что ты не такой уж сообразительный, – произнес он. – Начинай, я слушаю.

Уточнение сведений? Проверка готовности к сотрудничеству? Вероятно, и то и другое. И второго, пожалуй, побольше, чем первого.

Ларсен вздохнул и начал рассказ. Гернрис не перебивал и не выражал мимикой ни малейших эмоций. Рыча про себя, Ларсен скупо осветил эпизоды, где он выглядел классическим олухом, уловил обострившимся слухом смешок Скользкого Дайма за спиной, но не заметил на лице Гернриса даже подобия ухмылки. Мелькнула догадка: уже знает! Откуда, спрашивается? Не иначе, эти ребята нашли способ заставить старый звездолет поделиться сведениями. О том, например, как Ларсен примчался к нему весь опухший после знакомства с осиным роем. Также и о том, как корабль подхватил Ларсена, со всех ног удирающего от полиции в Пупырях…

Тут Ларсен вспотел: да есть ли еще у него корабль? Или уже нет?

Убил бы, если бы мог. Голыми руками порвал бы на мелкие фрагменты и Дайма, и этого Гернриса… Но как?!

А никак. Стисни зубы, играй отведенную тебе роль в чужой игре и жди. Ничего еще не ясно.

Не стало яснее и тогда, когда Гернрис, дождавшись окончания рассказа, чуть заметно кивнул и спросил:

– Как сам оцениваешь свои действия?

Само собой, речь шла не о законности – только об эффективности. Ларсен тихо зарычал. По-видимому, Гернрис принял это за ответ, поскольку кивнул еще раз и потребовал:

– Твои соображения о причине неудачи.

– Придуркам просто везет, – выдавил из себя Ларсен. – Нереально везет.

– А тебе, значит, не везет?

– А мне не везет.

Гернрис покачал головой.

– Плохой ответ. Подумай еще.

Последний болван, и тот догадался бы, какого от него ждут ответа.

– Возможно, я недооценил их, – неохотно принял игру Ларсен. – И все равно они придурки!

– Уже лучше, – похвалил Гернрис. – Возможно, ты не безнадежен. Пожалуй, я рискну сделать тебе деловое предложение.

Ну наконец-то! Рискни, муляж, рискни…

– Ты должен принять участие в Больших ежегодных галактических гонках.

От удивления Ларсен даже заморгал. Затем спросил с иронией?

– На чем?

– На твоем корабле. Он будет подвергнут некоторым… м-м… улучшениям в смысле ходовых качеств. Техконтроль их пропустит, это не твоя забота. У тебя появится шанс. Но твоя задача – не выиграть гонку.

– Неужели проиграть? – сохранил иронию Ларсен.

– Твоя задача – уничтожить зябианских вербовщиков вместе с их кораблем, – сухо сказал Гернрис. – Думаю, тебе ясно, что в твоих интересах имитировать несчастный случай. Каждый год на гонках кто-нибудь гибнет по причине излишнего азарта, и ни у кого это не вызывает вопросов. Устранить зябиан надо тихо. Возможно, в духе твоей операции в системе Теоана, а может быть, и как-нибудь иначе. Не мне тебя учить.

Вспышка радости в голове Ларсена была заглушена стремительной работой мысли.

– А потом ты сдашь исполнителя, не так ли? Какие у меня гарантии?

– С твоим послужным списком я бы не вспоминал о гарантиях, – осадил его Гернрис. – Если отказываешься, так и скажи, и покончим с этим. Лет десять за решеткой тебе обеспечены, если только не двадцать…

– Я не отказываюсь, – торопливо перебил Ларсен. – Я должен подумать. Мой гонорар?

– Новый корабль по окончании работы. С иголочки новый.

Очевидно, Гернрис свято верил в метод кнута и пряника. Ларсен приободрился. Конечно, на него грубо давили, но не ломали с хрустом и даже сулили наградные.

Но главное – требовали разделаться с «Топинамбуром» и его паскудной двуногой начинкой! Это было как раз то, что Ларсен с большим удовольствием выполнил бы по своей воле и даже бесплатно – если бы имел такую возможность. Память о постыдной неудаче вроде глубокой занозы с гнойником вокруг нее. Болит гнойник, не дотронешься. И забыть о нем не так-то просто, пока не выдернешь занозу.

Ради мести да еще нового корабля в придачу стоило взяться за дело. Оставалось неясно, кто заинтересован в операции и чем ему – или им? – успели насолить зябианские кретины. Ларсен понимал, что вряд ли когда-нибудь это узнает. Ясно только одно: люди серьезные. Гернрис Стапп – муляж, такого человека скорее всего вообще не существует. Да и под его личиной наверняка скрывается не сам заказчик, а его подручный…

Все равно. Тем более что альтернатива хуже некуда. Садиться в тюрьму нет никакой охоты, а торговый бизнес может и подождать. Ларсен колебался недолго.

– Предложение интересное, – медленно сказал он. – У меня есть время подумать?

– Одна минута.

– Тогда да. – Ларсен вздохнул.

– Что «да»?

– Согласен. Отпусти меня.

В тот же миг исчезли душащие щупальца – втянулись в потолок, предварительно поставив Ларсена на пол с некоторым даже бережением. Утвердившись на твердой опоре, Ларсен машинально поднял взгляд вверх – ничего интересного там уже не было, потолок как потолок, – затем круто развернулся на каблуках. Скользкий Дайм стоял перед ним и лыбился. В эту-то ненавистную физиономию Ларсен и направил давно чешущийся кулак, вложив в удар всю накипевшую злость.

Свирепый хук должен был как минимум сломать негодяю нос – но увы! – кулак звучно влепился во что-то похожее на мягкий, проминающийся пластик, а Дайм, вместо того чтобы отлететь мячиком через всю гостиную, скукожился, растекся по полу и перестал существовать. Ну конечно, проницательный жулик заблаговременно испарился из гостиной, вероятно, покинув и особняк, а Гернрис заботливо, а может быть, отчасти и глумливо, вырастил муляж Дайма, чтобы освобожденному было на ком отвести душу! Ладно… еще встретимся… Шепотом выругавшись, Ларсен повернулся к Гернрису – этот-то никуда не собирался исчезать.

– Обсудим детали?

– Давно пора.

– Откуда известно, что зябиане собираются принять участие в гонках? – задал Ларсен главный вопрос.

– Ниоткуда, – ответил Гернрис. – Но, вероятно, примут.

– А если нет?

– Тогда ты постараешься сделать так, чтобы им этого сильно захотелось. Понятно?

Ларсен озадаченно покусал губу. Сложные игры никогда не были его профилем. Есть игроки, а есть космические волки.

– Окажем содействие, – пояснил Гернрис.

Планета была большая, крупнее Зяби, и легко удерживала в зоне своего притяжения девять спутников и одно узкое сверкающее кольцо. Пролетая мимо кольца, «Топинамбур» увернулся от крупного обломка, а другой обломок, помельче, догнал и съел. Перед этим он вырастил длинное щупальце с камерой на конце и оттуда транслировал экипажу процесс поедания.

– Губы вытри, – буркнула ему Семирамида.

Поскольку командир и пилот молчали, корабль счел, что они не возражают против команды, отданной пассажиркой, а посему вытянул из себя еще одну конечность, вооруженную платочком, и промокнул губастый рот. После чего вобрал в себя и рот, и конечности.

– Балуй, балуй, – проворчал Ипат.

Планета приблизилась. «Топинамбур» лег на круговую орбиту и начал первый виток.

– Ой, сколько воды! – пискнула Илона. – Какой огромный океан!

– А суша-то здесь есть? – поинтересовался Ной, вспомнив, наверное, Чвак с его жабами.

Нашлась и суша. Единственный материк напоминал формой человеческий череп анфас. Бурая пустыня, обрамленная горными хребтами, обозначила провал носа. Громадное круглое озеро разлеглось на месте правой глазницы; на месте же левой располагалось другое озеро, узкое и изогнутое, как сабельное лезвие. Казалось, что череп зловеще подмигивает.

– Не нравится мне ни эта планета, ни этот материк, – заявила Илона, забыв о том, что десять минут назад восхищалась безбрежностью океана. – Подмигивающий череп, бр-р…

– Зато не ухмыляющийся, – утешил Ной. – Просто игра сил природы. Плюнь.

– Это тебе на все плевать, а мне жутко.

– А тебе какой картинки хотелось бы?

– Ну-у, не знаю… – протянула Илона. – Что-нибудь хорошее. Например, кудрявую собачку.

Ной поперхнулся и бросил быстрый взгляд на Семирамиду. Наверное, решил, что Илона набралась у нее дурных привычек вроде жеманства, а если так пойдет и дальше, то, пожалуй, дарианка скоро закатит первый скандал.

Но как ни быстр был его взгляд, он не ускользнул от внимания сладкоголосой.

– Что? – крикнула она на Ноя.

– Ничего… – Ной покашлял в кулак. – Вообще-то я не возражаю против кудрявых собачек. Согласен и на лысых. Не умею только перекраивать материки.

– А что ты вообще умеешь?

Не вмешивающийся в разговор Цезарь счел этот вопрос дурацким. Всем на борту было известно, в чем состоит филигранно отшлифованный талант Ноя Занозы. Даже Илона в конце концов поняла, что это никакая не болезнь, а именно природный талант.

И Ной, конечно, это учитывал.

– Вообще-то лучше всего я умею помогать людям, – сказал он без ложной скромности.

– Да что ты? – картинно изумилась Семирамида.

– Именно помогать, – стоял на своем Ной. – Я умею помогать им обманывать самих себя. Под моим руководством они делают это радостно и с энтузиазмом. И так как я владею этой профессией лучше вас всех, то конкуренции не потерплю, понятно тебе?

Семирамида поморгала, усваивая мысль.

– На что это ты намекаешь?

– На тебя. После Казармы – где ты проявила себя с лучшей стороны, тут я ничего плохого не скажу, – ты ткнула пальцем в Магелланов шлейф. И мы полетели. Потратили уйму времени. В шлейфе ты ткнула пальцем в три места, мы обследовали каждое из них. Пусто. Мало звезд, еще меньше планет, да и те мертвые. Потом ты решила, что лучше нам вернуться в нашу родную Галактику, мы вернулись, ты опять ткнула пальцем, и вот мы здесь. Что видим? Нам подмигивает череп, а цивилизации на планете, надо думать, нет никакой. Ну и кто помог нам всем успешно обмануться? Разве я?

Семирамида начала стремительно багроветь.

– Отставить, – быстро сказал Цезарь. – А то всем холодный душ.

После триумфального возвращения «Топинамбура» на Альгамбру и особенно после Казармы мальчишка пользовался непререкаемым авторитетом. К тому же все убедились на личном опыте, что он и в самом деле может остудить кипящие на борту страсти принудительной водной процедурой.

Ипат помрачнел было и даже заворчал, как, бывает, ворчит в горшке подгоревшая каша, но Цезарь незаметно подмигнул ему: не боись, мол, это я так, шутейно, – и командир успокоился. На его прерогативы не покушались.

– С планетой-то что? – басом спросил он.

– Атмосфера кислородно-азотная, плотная, – доложил Цезарь. – Сколько угодно воды в жидком виде. Признаков цивилизации пока не выявлено. Корабль продолжает дистанционное исследование.

– А просто жизнь? – перебила Илона. – Жизнь на планете есть?

Мальчишка на секунду замер, впитывая информацию от корабля.

– «Топинамбур» пока не знает, – сказал он удивленным голосом.

– Как так? – поразился Ной. – А кислород?

– А вот так! – раздраженно выкрикнул Цезарь. – Вот не знает, и все тут! Говорит, что ряд параметров говорит в пользу гипотезы о наличии жизни, а ряд других – против.

– Впервые с ним такое, – молвил Ной после паузы. – Да, Ипат?

Командир мрачно угукнул.

– Зато у него юмор появился, – продолжал Ной. – Как он с обломком-то? И с платочком, а?

– Тебе это нравится? – спросила Семирамида.

– А почему нет? Скучно же. Велика Вселенная, а вербовать некого.

– У нас уже три вербовки: Дар, Хатон и Казарма. Можно и вернуться.

– На Зябь?

– А то куда же.

– Нас зачем посылали? – вмешался Цезарь. – Ради трех планет? Нам их нужно пять.

– Это Сысою нужно пять! – В голосе Семирамиды прорезались неприятные нотки. – А нам всем нужен отпуск. Мне – точно нужен. Мы уже полгода слоняемся по Галактике. Мы в тюрьме сидели ни за что ни про что! Ты-то побывал на Зяби! А мы чем хуже?

– Он побывал там ради дела, – пробасил Ипат. – И всех нас выручил. Остынь, Семирамида.

К общему удивлению, скандала не последовало. Цезарь, недоверчиво переводя взгляд с командира на певицу и обратно, гадал, что бы это значило. Не догадавшись, бросил это занятие и спросил деловито:

– Идем на посадку?

Ипат почесал затылок, покряхтел и решился.

– Идем.

– Сядем у озера. Одобряешь?

Спросил просто так. Черта с два мальчишке нужно было одобрение.

– У которого? – разом осведомились Илона и Ной.

– У круглого, – сказал Цезарь. – Узкое мне что-то не нравится – наверное, там геологический разлом и тектоническая зона.

– Слов-то каких набрался, шкет! – фыркнула Семирамида.

Цезарь только зыркнул на нее, ничего не сказал и мысленно нашептал что-то кораблю. Казалось, планета начала тормозить свое вращение, утомившись вращаться вокруг оси, – но это, конечно, тормозил «Топинамбур». Завис над материком, обеспечил экипажу обзор во все стороны – и камнем пошел вниз, проедая себе путь сквозь атмосферу. Илона ойкнула. Хоть корабль и поддерживал внутри себя привычную экипажу зябианскую тяжесть, все равно было жутковато.

– На Новом Тринидаде я разговорился в баре с одним пилотом-атмосферником, – невозмутимо сказал Ной. – Спрашиваю: «Как живешь?» – «Ничего, – говорит, – работа интересная, жалованье что надо, премиальные тоже ничего, недавно хорошую квартиру купил». – «А на каком этаже?» – интересуюсь. Он покраснел, помялся и говорит: «На первом. Выше боюсь».

Никто не засмеялся. Семирамида боролась с дурнотой, уверенная, что нахальный мальчишка нарочно превратил спуск в падение, чтобы досадить ей. Возможно, она была недалека от истины. Ипат смотрел под ноги сквозь прозрачный пол и тихонько икал, прикрыв рот широкой крестьянской ладонью. Илона не икала, но тоже не могла оторвать взгляд от налетающей снизу планеты.

Корабль падал.

На самом деле так лишь казалось. Послушно выполняя приказ пилота, «Топинамбур» двигался быстрее, чем при свободном падении. Цезарь наслаждался иллюзией опасности. Он очень удивился бы, узнав, что такого рода наслаждение недоступно более никому в экипаже, но удивление длилось бы недолго. «Ограниченные, убогие люди, что с них взять», – вынес бы вердикт Цезарь и продолжил бы в том же духе. Убогим лучше помалкивать. Сам не наслаждаешься – не мешай другим.

Нет, никто в экипаже не помешал бы Цезарю насладиться сполна. Помешал «Топинамбур».

– Ощущаю опасность! – сообщил корабль, и падение на планету несколько замедлилось.

Звездолет своевольничал, и опытный пилот сразу понял бы, что не без причины. Понял это и Цезарь, но для понимания ему понадобилась целая секунда. Еще две были потрачены на то, чтобы поверить глазам и осознать, что шевеление гор внизу – реальность, а не галлюцинация. Одна секунда плюс две будет три. Иногда это непозволительно большой срок.

– Вверх! – заорал Цезарь пронзительным дискантом. – Быстро вверх!

Какое там! – корабль все еще гасил скорость. Он моментально отреагировал на приказ пилота и очень старался, но не был рассчитан на перегрузки, которые разорвали бы его самого.

– А-а-а!.. – закричал Ной.

Поверхность материка вспучилась великим горбом навстречу «Топинамбуру». Скалы деформировались, как резиновые. Круглое озеро перестало существовать – вылившаяся из него вода стремительными потоками катилась по ущельям на равнину. Однако на вершине горба, вначале округлой, обозначилась обширная яма. Края ее, поднявшиеся уже выше отчаянно тормозящего звездолета, пугающе быстро заворачивались вовнутрь, стремясь сомкнуться в зените.

– Давай же! – взревел Ипат, обращаясь неведомо к кому.

Наверное, все-таки к «Топинамбуру». Но корабль и так делал что мог.

– Вверх! Вверх! – выл Ной.

Илона взвизгнула. Цезарь разразился нечленораздельными выкриками. Один он знал, что корабль уже остановил падение, что он идет вверх со всей скоростью, на какую способен, и не его вина, что чудовищная пасть смыкается быстрее.

По счастью, корабль реагировал на мысли пилота, а не на его выкрики.

Два, а затем еще два заряда раскаленной плазмы с величайшей точностью ударили в края пасти. Края вздрогнули, но даже не подумали ни обуглиться, ни оплавиться, ни разлететься в пыль. Напротив, они лишь ускорили движение. Купол неба сузился до размеров крохотного оконца.

– Мало тебе? – не своим голосом крикнул Цезарь. – А вот еще! Получай!

Новый плазмоид, теперь лишь один, но мощи необычайной, отделился от корабля и понесся вверх. Красиво расплескавшись о края уже почти сомкнувшегося над «Топинамбуром» свода, он, казалось, притормозил их стремительное движение, но если и так, то притормозил недостаточно.

Свод сомкнулся над «Топинамбуром». Крики. Истошный вопль Семирамиды. Чернота.

А когда вокруг сохранившего прозрачность корабля вновь засияли звезды, никто вначале не поверил своим глазам. Сказочных спасений не бывает, сказки – ложь.

Но звезды упрямо сияли, как ни в чем не бывало, и планета, окруженная кольцом и выводком спутников, маячила очень далеко, и как ни в чем не бывало светило желтоватое солнце этой системы, и никакая пасть больше не покушалась сожрать «Топинамбур».

Все тяжело дышали. Ной неуверенно хохотнул, но не был поддержан. Цезарь утер рукавом пот со лба, шмыгнул носом и по своему обыкновению прислонился лбом к стене рубки. Ипат шумно прочистил горло.

– Теперь я знаю, что чувствует слизень, когда его глотает жаба, – глубокомысленно изрек он. – Что это было, а?

Цезарь отвалился от переборки. Вид у мальца был обалделый.

– «Топинамбур» не знает, – сказал он. – Ему лишь известно, что в этой планетной системе за последние сто лет пропали без вести три корабля. Эти три точно пропали здесь, и еще два – предположительно здесь.

Повисло молчание. Экипаж впитывал информацию.

– А сколько кораблей вообще побывало здесь за последнюю сотню лет? – спросил Ной, раньше других пришедший в себя. – Наверное, как раз пять?

– Нет информации, – ответил Цезарь.

– Ну ясно – пять, – сказал Ной. – Может, шесть, если только командир этого шестого допер, что не надо садиться на планету. Материк-череп – это же приманка в мышеловке, неужели не ясно?

– Приманка в виде черепа? – не поверила Илона.

– Вот если бы она была в виде твоей кудрявой собачки, то тут каждый олух догадался бы, что дело нечисто. Вопрос: чья это приманка? Люди такое умеют?

– Нынешние – нет, – мотнул головой Цезарь, справившись у «Топинамбура».

– Тогда кто? Твои светоносные?

– Они бы не стали.

– Природный объект? Неизвестная цивилизация? А почему тогда человеческий череп?

– Слушай, откуда я знаю? – взвился Цезарь. – Корабль не знает, а я должен знать, да? Мало ли всякой дряни было придумано во времена галактических войн! Вырвались, и скажи спасибо.

– По-моему, мы обязаны сообщить об этой планете куда следует, – заявила Илона.

– А куда? – спросил Ипат и сейчас же получил подсказку от корабля. – А, знаю! В Имперский комитет по безопасности астронавигации. Туда и сообщим.

– Награда за это нам будет, нет? – осведомился Ной.

– В тюрьму тебя не посадят, – объяснил ему Цезарь, тоже уловивший информацию от «Топинамбура». – Сказано ясно: при обнаружении ранее неизвестных факторов, могущих представлять опасность для кораблевождения, командир корабля или лицо, его заменяющее, должен сообщить об этом в Комитет при первой возможности. В случае уклонения – судебное преследование.

– Уж это так, – едко сказал Ной. – Власти везде одинаковы. Зачем платить, если проще припугнуть? Экономия!

– А как насчет долга перед человечеством? – спросил Цезарь.

Ной скривил рожу.

– Хорошее словечко – долг. Гениальный человек его выдумал. Спорю на что угодно, он очень не любил раскрывать бумажник.

– Когда на Зябь пойдут деньги от тех, кого мы завербовали, ты станешь богачом, – рассудительно заметил Ипат. – Не жадничай.

– Это я-то стану богачом? – Ной засмеялся. – Богачом по меркам Зяби? Очень может быть. Прикуплю землицы, найму работников, стану крепким хозяином и кулаком-мироедом…

Цезарь засмеялся.

– Не станешь ты покупать землю. Спорим?

– Стану или не стану, не твоя забота, шкет. Сам хорош! Ты Сысоя выручил? Выручил. Так почему не потребовал новых условий нашего контракта? Эх ты, фраер! Всего-навсего двадцать пять тысячных процента каждому, и только с первых поступлений, и под честное слово Сысоя, если он к тому времени не сыграет в ящик! Очень щедро, нечего сказать! Роскошная сделка! Да после того как ты его выручил, мы могли бы получить в десять раз больше и притом по официальной бумаге! Сысой выцарапал бы ее у Совета! Не так, что ли?

Мальчишка засопел, оглянулся и сразу понял, что поддержит его разве что Илона. Семирамида явно была на стороне Ноя. Ипат колебался.

– Сысой почти что помирал, – сказал Цезарь, придумав на ходу объяснение. – Как бы я стал выкручивать ему руки и ставить условия? Он бы тогда, может, и вовсе помер, и не было бы у тебя ни одной имперской кредитки. Еще вопросы есть?

Ной махнул рукой: мол, что с тебя взять. Зябианин! Пока мал, так еще шустрый и временами не без хитрости, а как повзрослеешь, станешь таким же лаптем, как Ипат.

– У меня только один вопрос, – сказал он, возвращаясь к прежней теме. – Почему мы живы?

– Ты не рад? – спросила Илона.

– Очень даже рад. Но был бы рад еще больше, если бы понимал: как у нас такое получилось? Это планета-ловушка, понимаю. Какой-то древний стратег насадил здесь свою биоинженерию, это я тоже понимаю. Против врагов, от которых и памяти-то не осталось, как и от того стратега. Этот гад каким-то образом врастил биоинженерию прямо в планету и нацелил ее на всяких пришлых ротозеев. Бьюсь об заклад, что на планете нет вообще ничего ценного. Это обманка. Мы были почти что проглочены, но выскочили. Прокол пространства, это я тоже понимаю. Микропрокол, нет?

– Не микро, – сказал Цезарь. – Нормальный большой прокол, правда, на малое расстояние.

– В гравитационном поле планеты?

– В нем, – кивнул Цезарь.

– Ну и как такое вообще возможно?

– Еще как возможно. Удивительно не то, что мы нырнули, а то, что мы так удачно вынырнули. Прямо как в сказке. Могли бы вообще не вынырнуть, сам знаешь.

– И как ты это объяснишь? – допытывался Ной. – Счастливой случайностью? Хорошенькое дело! Казино работало в прибыль сто лет подряд, а потом явился развесистый лопух с одной кредиткой в кармане и сорвал банк? Так, что ли?

– Кто о чем, а ты о казино! – осудила Илона.

Ной не обратил на нее внимания.

– Цезарь!

– Чего?

– А ну, колись: эти твои светоносные из Большого Магелланова Облака сделали что-то с кораблем?

– Мне не докладывали, – буркнул мальчишка.

– Врешь и не краснеешь. Задатки у тебя есть, но над глазами еще поработай – бегают. Взгляд должен быть честным и глуповатым, тогда, может, какой-нибудь простак и поверит. Но только не я, понятно? Давай выкладывай.

– Нечего мне выкладывать! – крикнул Цезарь. – Ничего я не знаю!

– А глазки-то бегают…

– Куда хотят, туда и бегают! Тебе-то что за дело?

– Отстань от парня, Ной, – прогудел Ипат. Подумав, добавил: – Если светоносные помогли кораблю выбраться, так скажи им спасибо, и всего делов. Они уже второй раз нам помогают.

– Ты не рад, что ли? – Семирамида на сей раз решила кольнуть Ноя.

– Да рад я, рад! – махнул Ной рукой.

– Во всяком случае, мы теперь знаем, что «Топинамбур» может уходить в гиперпространство и в сильных гравитационных полях, – рассудительно заметила Илона.

Семирамида вдруг тихонько застонала и покачнулась.

– М-м-м… что-то нехорошо мне… Пойду приму душ.

Из душа наша сладкоголосая появилась еще более вялая, чем была в немытом виде. Идет вдоль стены, рукой о нее опирается, ногами еле переступает. Ной только раз глянул на нее, ухмыльнулся и морду в сторону отвернул, а Илона ахнула.

– Что с тобой?!

– Голова что-то… – Семирамида так и не пояснила, что у нее с головой. – Где моя каюта? Боюсь не дойду сама…

– Я отведу! – Илона вскочила с места.

– Я отведу, – поднялся Ипат. Еще бы он уступил Илоне физическую работу!

С такой подпоркой дошел бы и свинобык, хромой на все четыре ноги, не то что Семирамида. На выходе из рубки сладкоголосая, охнув, начала оседать, тогда Ипат подхватил ее и понес, как пушинку. Ной отчего-то хихикнул, и только тут я сообразил, что к чему. Волосы Семирамиды были высушены и аккуратно уложены – спрашивается, стала бы она возиться с прической, если бы едва-едва стояла на ногах? Да и халатик на сладкоголосой был красивый, весь такой облегающий и очень коротенький. Ай да Ной! Мне вовек не научиться схватывать на лету, как он.

Я посмотрел на Илону – она, по-моему, ни о чем таком не догадывалась. Вот ведь простая душа! Я тут же решил, что если когда-нибудь сдуру женюсь – чему нипочем не бывать, – то непременно выберу дарианку. На Зяби-то таких не делают, да и нигде во Вселенной, по-моему, тоже.

Сижу и думаю: значит, сладкоголосая опять взялась за старое. Ипат ей нужен как кенгуролику тапочки, это-то ясно, и охмурить его она решила только ради того, чтобы позлить Илону. Не может Семирамида видеть, когда рядом кто-то счастлив и делается изо дня в день еще счастливее. Вот же вредина и гадина, думаю. Вернемся на Зябь – я тебе скунсоежа в кровать положу, так и знай. Будешь потом благоухать целую неделю и уж почешешься как следует!

Да, но сейчас-то что мне делать? Ной мне явно не помощник, значит, придется самому соображать. И вот ведь подлость какая: как только ты точно знаешь, что прямо сейчас должен хоть пополам перерваться, но обязательно что-нибудь выдумать, так хороших мыслей в голове ни одной, будто по мозгам кто-то прошелся хорошим помелом. Пусто там, как в гулкой бочке, и копошится на дне бочки разве что обрывок какой-нибудь песенки Семирамиды, привязчивый, как репей. Ну что тут предпринять?

Я и предпринял то, что делал всегда в таких случаях: поступил не по уму, а по наитию. Иногда лучше не делать ничего, если у тебя нет хоть какого-нибудь плана, а только я никогда не мог удержаться. Сколько раз потом жалел об этом, да что толку.

Взял, да и потихоньку приказал кораблю усилить звуки, какие раздавались в каюте Семирамиды, и транслировать их сюда, в рубку. Опомнившись, хотел прекратить, да только поздно было.

– Милый, какой ты сильный!.. Я хочу тебя, хочу!..

Гляжу, Ной согнулся пополам и давится смехом, а вот Илоне стало совсем не до веселья. Вскочила, лицо пылает, а глаза мечут такие молнии, что хоть прячься в шкаф. Сразу видно, что дарианка с природным дефектом – другая ее соплеменница в той же ситуации максимум расплакалась бы. Тут я совсем было растерялся, но гляжу – в рубку вваливается Ипат, весь растрепанный и полностью ошалевший, а вслед ему несутся крики Семирамиды: «Милый, не оставляй меня», – и все такое прочее.

Ага, думаю. И чтобы отвергнутая сладкоголосая не учинила визгливой истерики, я быстренько велел «Топинамбуру» погрузить ее в спокойный здоровый сон. Первый же зевок Семирамиды, усиленный кораблем и переданный в рубку, здорово напугал меня – словно сказочный зверь кит набрал полную пасть воздуха и не знал, что с ним делать. Легкие у певицы что надо, натренированные. Громкую трансляцию я, конечно, тут же отключил.

Илона только что была вся красная, а теперь побелела. Стоило Ипату сделать к ней шаг, она ему свистящим шепотом:

– Не подходи ко мне!

От такого голоса мурашки по коже бегают стаями. Я заподозрил, что чего-то не понимаю. Ведь слышно же было, как Семирамида пытается соблазнить Ипата. А потом видно было, как он вырвался и сбежал от соблазнительницы. Тут всякая любящая женщина, по-моему, должна была бы обрадоваться, а Илона вся как ледяная. Никогда я не пойму этих женщин, не стоит и пытаться.

Тогда я взял, да и разрешил «Топинамбуру» подкормиться и зарядиться, а где – пускай сам решает. Звездолет, конечно, был не против. Он сразу скакнул в двойную систему, где одна из звезд была и не звездой вовсе, а черной дырой. С поверхности другой звезды, распухшей и красной, как ухо после драки, черная дыра вытягивала струю раскаленного газа, и струя эта закручивалась в бублик вокруг пустого на вид места, а уж излучала так, что нормальный звездолет, по-моему, сроду не сунулся бы прямо в нее.

«Топинамбур» сунулся в струю сразу. Только я собрался спросить его, уверен ли он, что это безопасно для него и экипажа, как гляжу – уже поздно спрашивать. Тогда я убрал прозрачность стен, чтобы никого из наших не нервировать, и позволил кораблю лопать сколько влезет. Оглянулся на Илону – та и не заметила, что творится снаружи. Ипату тоже было не до того, а Ной, видать, решил, что так и надо. Одна сидит и молчит, как ледяная статуя, второй мнется, кряхтит, потеет и не знает, что сказать, третий втихомолку потешается над обоими, а Семирамида дрыхнет в своей каюте и выводит носом рулады. Словом, каждый чем-то занят, один я торчу без дела.

Тут я стал вспоминать, сколько раз на Зяби у меня не было ровно никаких занятий, и я прекрасно себя чувствовал, не то что теперь. Заберешься, бывало, ночевать в чей-нибудь дровяной сарай, и если брюхо пустое, то только о еде и мечтаешь, а если успел засветло что-нибудь спереть и подкрепиться, то и вовсе ни о чем не думаешь, найдешь какую-нибудь рогожку, укроешься ею и спишь себе до рассвета. Ну, зимой, понятно, ищешь не дровяной сарай, а сеновал, чтобы зарыться в сено поглубже, а как зарылся, так все равно ничего не делаешь и чувствуешь себя превосходно.

Но то на Зяби, а в «Топинамбуре» все иначе. Ни тебе сена, ни тебе дров, и безделье выводит из себя. Может, это из-за того, что я тут не один, а в компании?

Не успел я об этом подумать, как глядь – прямо надо мной из потолка рубки выросла этакая капля размером с Ипатов кулак, повисла на тоненькой ножке, затем отделилась – и шмяк мне прямо в ладони! Этакая округлая штучка, похожая, в общем, на какой-то плод, а больше ни на что не похожая. Ной встрепенулся, смотрит на меня во все глаза, а Ипат увидел, что тут можно еще чем-то заняться, кроме страданий, выпучил глаза и спрашивает:

– Это чего такое? Это зачем?

Ну откуда мне знать зачем! Пожал плечами, хотел сказать ему, чтобы он заткнулся и не мешал мне самому разбираться, как вдруг слышу тихий голос: «У меня есть два с половиной подарка для тебя и твоего экипажа. О них я умолчу, пусть это станет сюрпризом…»

Я аж вздрогнул. Глянул направо-налево и вижу: Ипат с Ноем таращатся на штучку и вроде ничего не слышали, Илона тоже исподтишка любопытствует, чем это одарил меня «Топинамбур», но и она, по-моему, не услышала голос светоносного. Значит, он прозвучал только в моей голове. Ага, думаю, наверное, это и есть один из подарков. Или, может, полподарка, мне все равно. Кто-то скажет, что целое вдвое лучше половины, а я скажу, что половина бесконечно лучше, чем вообще ничего. Так-то.

Да, но что мне делать с этим подарком или полуподарком? Ау, светоносный! Подскажи!

Никакого ответа. Я и не очень надеялся. Где уж мне докричаться, да еще мысленно, до Большого Магелланова Облака! Я и сам догадывался, что мысли у меня слабосильные, а если бы не додумался до этого сам, то Ной бы меня живо просветил. Я даже знаю как. Ну кто способен торговаться с Альгамброй, имея на руках ее звездолет, и не завербовать эту планету? Кто может выручить Сысоя и не потребовать в награду новых условий контракта? Только придурок, от которого настоящего мышления вовек не дождешься. Это я уже знал-слыхал от Ноя – и услыхал бы еще раз.

С мыслями у меня в этот момент действительно было не очень. Светоносный не откликнулся, а сам я не стал ломать голову, чтобы не сломать ее совсем. Решил, что штучка сама себя проявит, когда ей захочется, вот и весь сказ.

До двух других подарков я, между прочим, сам додумался. Во-первых, «Топинамбур» совершил управляемый нырок в гиперпространство в гравитационном поле планеты, а во-вторых, он залез кормиться-подзаряжаться в такое сумасшедшее пекло, куда раньше нипочем не сунулся бы. А что это значит? Значит, альгамбрийский корабль, вылеченный светоносным и снабженный новыми способностями, передал эти способности «Топинамбуру», когда был с ним состыкован. Уже одна эта передача, по-моему, тянет на полподарка. Итого – два с половиной. А при чем тут тогда эта штучка?

– Дай-ка ее мне, – сказал Ной. Привстал и руку протягивает.

– Зачем?

– Подержать.

– Не дам, – говорю. – Ты у нас переговорщик, а это – часть корабля. Значит, касается только командира и пилота.

Ловко я его отбрил, по-моему. Да только не на такого напал.

– А ей дашь? – спрашивает Ной, кивнув в сторону Илоны.

– Не-а.

Для Илоны мне ничего не жалко, кроме дурацких утешений, от которых все равно никакого проку. Уж ей-то я дал бы подержать штучку, да как потом откажешь Ною? Илона ведь тоже не командир и не пилот.

А она даже не обиделась и не спросила, почему это я вдруг стал таким жмотом. Уж если кто вообразит себе, что у него большие неприятности, то маленькие для него вообще не существуют.

И тогда я бросил штучку ей на колени.

Уж как Ной почувствовал, что я сейчас это сделаю, – не знаю. В момент броска он метнулся вперед, как кот, собирающийся сцапать воробья, поймал штучку в воздухе, но сейчас же заорал благим матом, отшвырнул ее от себя и давай кататься по полу. Ругается на чем свет стоит, руками трясет, ногами дрыгает, как припадочный. А потом как завопит плаксивым голосом:

– Оно электричеством дерется!

Хвала Девятому пророку, дождались мы наконец от Ноя Занозы простых слов, идущих от сердца! Меня на Зяби тоже разок хорошенько стукнуло током, когда я однажды хотел прибиться к дровяной электростанции – кем угодно, хоть истопником, – и сдуру полез куда не следует. Так что состояние Ноя я понимал очень хорошо. А с электростанции меня тогда поперли в три шеи, потому что я, видите ли, любопытный и слишком шустрый, а они не хотели рано или поздно возиться с трупом. Да я и сам там не остался бы: на что мне механизмы, которые не бегают, а стоят смирно и только гудят?

Ной перестал корчиться, встал и на штучку, упавшую на пол, смотрит волком. Я-то сперва испугался, что «Топинамбур» втянет штучку в пол и поминай как звали, – ан нет. Штучка осталась лежать и к полу не приросла. Я, правда, не сразу поднял ее, думал: а вдруг и меня током шибанет? Однако не шибануло. Мне, значит, можно ее держать в руках. А кому еще можно?

Ипату – наверное, да. Как командиру. А Илоне?

На всякий случай я поднес штучку к уху. Ничего не услышал, предмет как предмет. Гладкий на ощупь и чуть теплый. Одно ясно: это не зародыш нового звездолета, во-первых, потому что они не такие, а во-вторых, с чего бы «Топинамбур» вздумал почковаться без приказа? Никогда за ним такого не водилось.

Я все-таки придумал, что делать: мысленно приказал кораблю превратить то кресло, в котором сидела Илона, в изолятор, но плохой, чтобы немножко тока он все-таки пропускал. Тогда Илоне будет не больно, если штучка ударит ее электричеством, но удар дарианка все-таки почувствует. Так и сделал, а потом кинул штучку Илоне.

На этот раз штучка упала ей прямо на колени, Илона взяла ее в руки – и ничего не произошло. Я немного повеселел, хотя пока так и не понял, что к чему. А Илона повертела штучку в руках, поднесла ее к уху и, наверное, как и я, ничего не услышала, а потом нерешительно погладила ее ладонью.

И опять ничего. Илона сидит и тоже не знает, зачем корабль отпочковал от себя кусок, который некоторых бьет электричеством, а некоторым позволяет себя гладить. Ну, кого он бьет, а кого нет, я уже догадался, а вот каково его назначение?

Ничего не придумал – прислонился лбом к стенке, чтобы корабль нашептал мне, зачем он отделил от себя штучку, да только зря. Молчал «Топинамбур». Может, слишком увлекся кормежкой, а может, не захотел разговаривать. Мне, правда, почудилось, что где-то вдали хихикнул светоносный, но мало ли что может померещиться. Для таких, как мы, он вроде бога, а разве боги хихикают? Это попы над ними хихикают втихомолку, а еще больше над паствой, что верит каждой сказке, а богам хиханьки как-то не к лицу.

Гляжу – Илона протягивает штучку мне: возьми, мол, и лицо у нее уже не такое каменное. Ага, думаю, подействовало. Этак она в конце концов простит Ипата, которого, по-моему, и прощать-то не за что. Но Илона, наверное, так не думает.

Я было хотел подойти к ней – всего-то три шага – и взять штучку, я даже встал, но как встал, так и сел. Штучка разделилась пополам. Быстро-быстро. В один момент она вытянулась в этакие песочные часы, в следующую секунду на ладони Илоны очутились уже две штучки размером поменьше первой, ну а в третье мгновение обе штучки подросли и стали того же размера, что и первая. То ли надулись, как кузнечные мехи, то ли, что скорее всего, поглотили сколько-то воздуха, да и достроили себя. То ли еще бывает – «Топинамбур» научил меня не удивляться таким вещам.

Илона ахнула и одну штучку уронила себе на колени, а другую – на пол. Только до пола та не долетела – остановилась в воздухе и вдруг взмыла кверху, где и всосалась в потолок рубки. Снова у нас одна штучка, а не две.

Тут-то до меня и дошло. А Илона держит штучку уже с опаской: а ну как это круглое не-пойми-что задумает втянуться не в корабль, а в нее, Илону?

– Спокойно, – сказал я. – Илона, не трусь. Это подарок тебе… ну и твоей планете. Береги его.

– Подарок?

– Ну да. Должен же Дар хоть иногда не дарить, а получать? По-моему, должен. Вот и светоносные так думают, и «Топинамбур» с ними согласен. Ты заметила, что наш корабль стал лучше, чем был?

Она подумала, кивнула в ответ и слегка передернула плечиками – наверное, вспомнила, как мы недавно удирали от планеты с материком в виде подмигивающего черепа. Хорошо, что не сказала об этом вслух, а то Ной опять ввернул бы про кудрявую собачку. Я искоса глянул на него – сидит мрачный и злой, будто в карты продулся. Ясно, что уже все понял.

– Ну вот, – продолжил я, – теперь и дарианский корабль будет таким же быстрым и прочным. Ты к нему поднеси эту штучку, он ее возьмет, всосет в себя и станет не хуже нашего «Топинамбура». – Тут я снова посмотрел на Ноя и добавил, не удержавшись: – Светоносные знают, кому делать подарки, а кто и сам все достанет…

Ной сжал губы в ниточку и ничего не сказал мне на это. Я почему-то подумал, что он размышляет о вселенской несправедливости: одним все, а другим шиш с маслом да еще электрический удар ни за что ни про что. Ну неправильно это! И куда в такой Вселенной деваться предприимчивому человеку?

Наверное, все это я просто вообразил себе. Чтобы Ной стал задумываться о справедливости и несправедливости? Вот уж вряд ли.

Зато Ипат пришел в себя и даже покряхтел для солидности, а на Илону все-таки старается не смотреть – конфузится.

– А каких потомков теперь будет отпочковывать «Топинамбур» – обыкновенных, как раньше, или улучшенных?

– Наверное, улучшенных, – сказал я. – А почему нет?

– Потому что не обязательно. Возьми и посади семечко манговишни – что вырастет? Дичка вырастет без прививки-то. Жесткая кислятина.

Может, он и прав был – по-фермерски-то. Да только меня все эти сельские дела никогда не занимали.

– А штучка на что? – нашелся я. – Она нам показала, что умеет делиться. Вот тебе и прививка! Сколько понадобится этого… как его… прививочного материала, столько и будет!

Ипат подумал, пошевелил бровями и согласился.

– А если так, – сказал Ной, которому, видно, надоело молчать, – то наша задача усложняется. Вербовать мы теперь должны не кого попало. Была охота отдавать «привитый» зародыш корабля за гроши!

– Ага, – сказал я, – иди поищи богатую планету, еще не включенную в империю! Устанешь искать.

– Есть одна мысль, – молвил Ной с самым загадочным видом.

– Это какая же?

– Недозрелая. Дозреет – поделюсь.

Я не стал настаивать. Уж если Ной собирается делиться с нами зрелыми мыслями и заранее сообщает о недозрелых, то это, по-моему, хороший признак.

А тут и Илона совсем ожила, даже порозовела. Но обратилась все же не к Ипату, а ко мне:

– Ты хочешь сказать, что «Топинамбур» будет передавать свои новые способности только тем кораблям, кому он сам захочет? Включая своих потомков?

– Ага.

– По-моему, это несправедливо!

– Тут дело не в кораблях, а в экипажах, – попытался объяснить я. – Каков народ на планете, таков, в общем, и экипаж. И корабль тут ни при чем, это все светоносные. По-моему, улучшенные корабли получат только те планеты, где живут хорошие люди. Что же тут несправедливого?

Ной громко хмыкнул. А Илона опять понесла насчет того, что любой народ в целом хорош, бывают только отдельные плохие люди… Ничем ее не образумишь, даже альгамбрийская тюрьма не вправила ей мозги. Я порадовался уже тому, что она не стала называть убийц, воров и мошенников больными людьми. Все-таки учится, хотя и медленно.

Дариане, конечно, раздарили бы размноженные штучки кому ни попадя! По-моему, это хорошо, что светоносные решили сами определять, кому подарить штучку, а кому электрический удар. Но Илоне это не втолкуешь.

– А не пора ли нам подкрепиться? – сказал я, чтобы сменить тему. – Корабль ест, и нам бы не мешало.

Все согласились. Семирамиду решили не будить, пускай спит. На радостях я заказал «Топинамбуру» копченые языки кенгуроликов с гарниром из вареных рисобобов, балык из фугуклейки и бананасовый компот. Пир удался на славу, даже Ной подобрел, а когда Ипат поперхнулся и раскашлялся, Илона постучала его кулачком по спине. Ну, думаю, теперь все будет путем, а Семирамиду я накормлю чем-нибудь едким, пускай от изжоги помучится, она заслужила.

А тут и корабль доложил, что он уже вполне заправился и готов покинуть окрестности черной дыры. Само собой, разрешение на это он тут же получил – не люблю дыр, особенно черных. Курс кораблю я задал наобум – лишь бы в спокойный космос. Думал, отдохнем немного, а там Семирамида, выспавшись и накричавшись, снова ткнет куда-нибудь пальцем…

«Топинамбур» доложил, что привел бортовое время в соответствие с имперским. Оказалось, что вблизи черной дыры время движется замедленно, и чем ближе к дыре, тем медленнее. Если совсем приблизиться, то за минуты протекут годы, а то и столетия. Я и не знал. У меня холодок прошел по хребту, когда я услыхал об этом. Однако выяснилось, что ничего страшного не случилось: мы потеряли всего лишь несколько часов с минутами. Ну, это еще ладно.

Хотя предупреждать надо! Заранее!

Я так ему и сказал, прибавив пару ласковых. «Топинамбур» бодро ответил в том духе, что примет к сведению и в следующий раз исполнит. На том и порешили.

А спустя минуту после выхода из нырка звездолет вдруг решил, что он уже наступил, этот следующий раз:

– Вниманию пилота и командира. Мы находимся вблизи гиперканала трансляции имперских новостей. Линия «Суррах – Цельбар». Подключиться?

Тут я замялся и, кажется, даже заморгал. Ипат, Ной, Илона – тоже. С «Топинамбуром» такое случилось впервые. То ли он прежде никогда не выныривал вблизи новостных и связных гиперканалов, то ли не умел их видеть. Что и неудивительно: попробуйте-ка из пространства увидеть гиперпространство! Я лично не возьмусь.

Но, думаю, новости – это ничего. Безопасно. Чай, не правительственные секреты. Послушаем.

– Тебе для этого придется нырять в канал? – на всякий случай спросил я.

– Гиперканалы данного типа не предназначены для материальных тел, – ответил корабль, как мне показалось, с недоумением. Мол, надо же, пилот, а такой невежественный.

– Но подключиться-то можешь?

– Могу.

Я еще спросил его на всякий случай, не нарушим ли мы каких-нибудь имперских законов, подключившись к каналу, не вызовет ли это подключение сбой связи и не сможет ли кто-нибудь посторонний каким-нибудь образом отследить, кто и где подключился к каналу. Услышал три раза «нет» и скомандовал:

– Подключайся.

И целый час мы только и делали, что слушали имперские новости. Половину не понимали вообще, а от второй половины у нас глаза на лоб лезли. Вот ведь как живут в центре империи! Вот о чем там думают, вот чем озабочены! Очень скоро у меня голова пошла кругом, и тогда я решил не запихивать в нее то, чего я не понимаю и что нас не касается. Сразу стало легче. Ной размечтался было о том, что в новостях расскажут о нас, поскольку мы такие удачливые вербовщики, да куда там! Нет монстра крупнее империи, и Суррах – ее столица. А кто такие мы и наша Зябь? Козявки на восьмом уровне пирамиды.

Было обидно, но обиду я проглотил и стал слушать дальше. Где-то в Галактике, но очень далеко от нас, по-прежнему шла война каких-то кружочников с какими-то полосатиками, где-то разразилась эпидемия, и туда направлялась помощь, а на самом Суррахе все еще тянулась эпическая – так диктор сказал – тяжба за планетную систему звезды Гердар. Если я верно понял, там насчитывалось с дюжину обитаемых планет, формально объединенных общим правительством, и кто-то решил заполучить всю дюжину одной вербовкой. Везет же людям! Я бы и от полудюжины не отказался, договорился бы полюбовно с конкурентом, не затрудняя имперский суд…

А потом – Ной отчего-то весь напрягся – пошло сообщение о Больших ежегодных галактических гонках на биозвездолетах стандартного класса. Старт тогда-то (уже скоро) из системы Сурраха, маршрут такой-то (я прикинул – почти через всю Галактику), финиш опять в системе Сурраха. Призовая сумма в этом году… ого!..

– Выключи, – сказал мне Ной, да таким тоном, как будто он, а не Ипат наш командир. – Мы уже услышали все, что нам надо знать. Нам нужно лететь к Сурраху.

– Хочешь принять участие в гонках? – догадался я.

Еще бы мне не догадаться – у меня возникла та же мысль.

– Хочу победить в гонках, – твердо сказал Ной. – А ты – нет?

– Можно попробовать, – сказал я. – С нашим «Топинамбуром»… только имей в виду: у наших соперников тоже небось будут непростые звездолеты.

– Но шанс у нас есть, особенно если управлять будешь ты. – Ной усмехнулся, отлично понимая, что творится сейчас в моей душе. – Да и столицу империи посмотрим, а, Ипат? Что скажешь?

Ипат закряхтел и принялся морщить лоб. Видно было, что ему и хочется, и колется.

– Нам лететь вербовать надо, – пробубнил он наконец. – Нас для чего послали?

– Правильно! – сейчас же поддержал его Ной. – Золотые слова. Мы и полетим, и займемся вербовкой. Завербуем Суррах.

Мне показалось, что кто-то выдернул из-под меня пол, слегка стукнул чем-то мягким по маковке и одновременно влил в горло что-то пьянящее. А что показалось Ипату – не знаю. Он очень долго сидел с выпученными глазами и разинутым ртом. Как рыба.

И был так же разговорчив.

Давно уже «Топинамбур» отключился от канала трансляции имперских новостей и теперь дрейфовал в ничем не примечательной точке пространства, скучая в ожидании приказа. Звездолет был в состоянии потребить столько информации, что и тысяча человек не угнались бы за ним – тут счет пошел бы на миллионы. Да если бы только потребить! А рассортировать, а поднести на блюдечке, да так, чтобы командир корабля сразу разразился лихим приказом, а не скреб в затылке?.. «Топинамбур» мог это сделать и сделал, он ждал приказа – а его все не было. Не будь квазиживые корабли сверхтерпеливыми – как бы могли они вынести ужасающую медлительность человеческого ума?

И корабль покорно терпел. А внутри него, в раздавшейся вширь рубке, совмещенной теперь с кают-компанией, гремела буря местного масштаба.

– Никакого тебе Сурраха! – грохотал Ипат, нависая над Ноем. – Чего захотел!.. Скучно тебе стало? Столицу осмотреть решил? Турист какой!.. Обдумай следующую вербовку, вот скука и отступит. Нас ждут на Зяби! Напомнить тебе, зачем нас послали?

– А что, и напомни. – Ной вовсе не выглядел испуганным.

– Вербовать нас послали, вот зачем!

– Очень хорошо, – не стал спорить Ной. – Вербовать. Спасибо, что просветил меня, а то я и не знал. – Он хихикнул. – Ну конечно же, вербовать. А для чего?

– Для пользы Зяби!

– Тоже верно. Не поспоришь. А в чем она, польза Зяби?

Ипат замолчал, озадаченный: знал по опыту, что Ной завлекает его в ловушку, но был не в силах понять, где она. Ответил Цезарь, явно подыгрывая Ною:

– Чтобы завербовать пять планет и чем скорее, тем лучше.

– Каких планет?

– Ну… хорошо бы богатых.

– То есть не таких отсталых, как наша Зябь, – уточнил Ной. – А значит, процветающих, готовых платить и уверенных, что от присоединения к имперской пирамиде они получат больше, чем потеряют. Пока мы имеем одну планету, худо-бедно удовлетворяющую этому условию. – Ной покосился на дарианку. – Этой вербовкой мы, по сути, уже вызволили Зябь из кабалы. Хорошо? Да, неплохо. Достаточно этого? Вот уж вряд ли.

– У нас в активе еще Хатон и Казарма, – напомнила хорошо выспавшаяся и потому непривычно рассудительная Семирамида.

Ной противно захихикал.

– Ценное приобретение, нечего сказать! Хатон заплатит паутиной, а с Казармы пока и взять-то нечего. Да и завербовали мы только половину планеты…

– Женщины нам обещали, что уломают мужиков, – заявила Семирамида.

– Ах, женщины обещали? Ну, тогда коне-е-ечно… – издевательски протянул Ной. – И все равно польза от Казармы вроде бульона от варки яиц. Ну какой доход может быть у такой планеты? Смех один. Лет через десять и с нашей помощью – ну, может быть… Но думаю, что не через десять, а через сто!

– А чего бы ты хотел? – сказал рассудительный Ипат. – Лучше хоть какая-то вербовка, чем никакой.

– Да? – взвился Ной. – Если бы нам было разрешено вербовать сколько угодно планет, ты был бы прав. Но нам разрешены только пять вербовок. Пять! И три из них мы уже сделали. Сколько осталось? Ну-ну, поднатужься, вычти три из пяти.

– Ну, две вербовки остались, – тектонически прогудел Ипат. – И чего?

– Эти две будут такими же, как две предыдущие?.. Не слышу! Не такими же? А какими? Еще хуже?

Ипат заворчал, как вулкан, собирающейся стрельнуть вулканической бомбой.

– А вот орать на командира не надо! – неубедительным, зато пренеприятным ломающимся голосом высказался Цезарь. – Ша!

– Это ты мне говоришь «ша»? – осведомился Ной, прищурив один глаз. – Переговорщику? Фигуре в дипломатическом ранге ты говоришь «ша»?

– Тебе! Фигуре!

Для всех, кроме, может быть, Ипата, было явственно, что мальчишка-пилот на время одолел в Цезаре мальчишку-авантюриста. На его глазах командира корабля не ставили ни во что! На командира кричали! Это был непорядок, а непорядки Цезарь привык гасить холодным душем, и все это знали.

Дальновидная Семирамида привстала с кресла, обозначив намерение спешно ретироваться в свою каюту. Илона шевельнулась было, но храбро решила остаться и вытерпеть все.

А Ной тотчас обнаружил два своих исконных качества: сообразительность и нелюбовь к холодной воде. Он развел руками и сказал совершенно спокойным голосом, будто бы и не было никакого ора:

– Командир есть командир. Пока мы в корабле, он главный…

– И вне корабля! – крикнул Цезарь.

Ной слегка кивнул в его сторону.

– Учитываю. Ипат Шкворень – начальник нашей экспедиции. Ему командовать. Ему и ответ держать перед Советом. Я – что? Я молчу. Летите куда хотите, вербуйте кого угодно, хоть людоедов. Только не просите меня вести с ними переговоры!

Сказавши это, Ной поник и увял, да так, что даже Ипату стало жаль его, не говоря уже об Илоне. Цезарь поблескивал глазами, Цезарю было интересно. Семирамида хмыкнула.

– Ну ладно, ладно, – забормотал Ипат, – чего там… Людоедов вербовать мы не будем… А кого будем? Суррах? Главную планету империи? Первый уровень пирамиды, самую верхушку? С ума сошел?

– Потому-то и можно завербовать Суррах, что он никем еще не завербован, – нахально заявил Ной.

– Ага! Всю империю насмешить хочешь?

– Смеяться полезно.

– Смеяться-то над нами будут, умник!

– Кто станет смеяться над победителем Больших галактических гонок?

Ипат опешил – и надолго. Моргал, шевелил ушами, двигал челюстью, но не издавал ни звука. Слова, еще не родившись, застряли где-то внутри – тяжелый акушерский случай.

Зато Цезарь уже давно все понял.

– Значит, мы победим в гонке, потому что «Топинамбур» – особенный корабль, а потом предложим императору штучку, чтобы имперские корабли стали быстрее всех? В обмен на вербовку Сурраха?

– Примерно так, – кивнул Ной.

– Ничего не выйдет, – безапелляционно заявил Цезарь.

– Это еще почему?

– Цена не та. Иди купи дом на медяк. А кроме того, «Топинамбур», может, и не захочет почковать штучки для кого попало…

– Для императора, балда! Он не кто попало!

– Да ну? Нет, правда? А «Топинамбур» об этом знает? А светоносные?

Казалось, ехидный мальчишка берет верх над комбинатором. Но не тут-то было.

– Уверен: эту проблему мы решим, – отмахнулся Ной.

– Да?! – закричал Цезарь. – Реши!

– И решу, когда придет время. Если же не решу, то что мы теряем, кроме вербовки Сурраха? Думаю, наш командир не сильно огорчится, если мы не сорвем джекпот, а получим обыкновенный выигрыш. Немалый выигрыш, между прочим! Надо быть сумасшедшим, чтобы отказаться от такого шанса! А если упустим его, то смеяться над нами никто не будет, потому что мы не станем вербовать Суррах…

Ипат заморгал вдвое чаще. Не зная, что такое джекпот, он вполне понял лишь последние слова из тирады Ноя и был полностью сбит с толку.

– Не станем?

– Конечно, не станем, если не выиграем гонку! Кто мы тогда? Заурядные неудачники, штампованные простаки. Таких сколько угодно, над ними и смеяться-то неинтересно, разок хихикнут и забудут. Но мы ведь выиграем, а, Цезарь?

Цезарь азартно кивнул, зато Ипат совсем запутался.

– Какую гонку?

– Большую! Галактическую!

– М-гм… кха… а зачем нам ее выигрывать?

– Ты хочешь проиграть ее? – прищурился Ной.

– Он не понимает, зачем нам вообще участвовать в гонках! – потеряв терпение, крикнула Семирамида. Как будто для Ноя это было невесть каким откровением.

– Я тоже не понимаю, – тихо сказала Илона.

Как ни велико было желание Семирамиды унизить дарианку, сказавши, что у нее нет тут права голоса, она смолчала, сделав вид, что ничего не слышала. Разъяренного Ипата, налившегося багровой яростью, она бы перенесла легко, ибо, не будучи Ноем и мужчиной, не рисковала получить от него по уху мозолистым крестьянским кулаком, но холодного душа не одобряла – запросто можно застудить голосовые связки.

– А велик ли приз? – спросила она.

– В прошлом году за первое место полагалось двадцать пять миллионов имперских кредиток, – сказал Ной. – В этом, надеюсь, не меньше.

– Ого! – Семирамида аж привстала.

– То-то, что ого. Кому-то здесь помешают такие деньги? Мне – нет.

– А ты откуда знаешь, что двадцать пять миллионов? В сообщении об этом не говорилось.

– Тоже мне тайна! – состроил презрительную гримасу Ной. – Разве зря мы побывали на стольких планетах? Кто-то умеет петь, а кто-то – слушать.

– Я слушала!

– Безусловно. Туземные мотивчики. Тут ты спец. А я спец в другом.

– Знаем мы, в чем ты спец! – запальчиво крикнула Семирамида.

Ной засмеялся.

– Если тебе не нужны миллионы, так и скажи. А я не стесняюсь признаться: мне они нужны, в том числе и для нашего дела. Надоело всякий раз думать: садиться на планету или поберечь мелочишку? Цезарь! Много имперских кредиток дал тебе Совет, когда ты погнал с Зяби Ларсена?

Мальчишка мотнул головой.

– Ничего не дал. Да у него и нету, наверное…

– Именно. Так почему бы нам не заработать толику деньжат? Много времени это не займет – раз. Поможет в нашем главном деле – два. И третье: вознаграждение за наши труды станет более справедливым, причем Зяби это не будет стоить ни гроша. Виноват, есть и четвертое: реклама. В случае победы в гонке мы – знаменитости. Тут открывается куча возможностей, но скажу только об одной: работать нам будет легче. Намного.

– Это почему? – заинтересовался Цезарь.

– Это потому. Сам увидишь. Семирамида, я верно говорю?

Сладкоголосая кивнула и невольно заулыбалась, вспоминая что-то из прежней жизни эстрадной звезды: популярность, мол, великая сила. Ипат по-прежнему молчал, но перестал моргать – все равно это занятие не помогало угнаться за полетом чужой мысли. Веки не крылья; хлопай ими, не хлопай – все равно не взлетишь.

– Что можно купить на двадцать пять миллионов? – спросил он, устав молчать сам и утомив молчанием остальных.

– К примеру, новый корабль, – сразу же отозвался Ной. – Свеженький и объезженный как надо.

– У нас есть «Топинамбур»…

– Давно ли у нас его не было, а мы куковали за решеткой? Нам повезло! Скажи спасибо, вон, Цезарю, да и тот едва не отбросил копыта. Один раз проскочили, а ты и обрадовался? Решил, что нам всегда будет везти? Как же, жди!

– Двадцать пять миллионов нам бы не помешали, – мечтательно высказалась Семирамида. – Делить только неудобно, но это не беда…

Ипат насупил брови, что-то высчитывая в уме.

– Почему неудобно? – с недоумением в голосе пробасил он. – Если двадцать пять разделить поровну на пять частей, то…

– Еще чего – на пять! – Семирамида сразу сорвалась на визг. – Почему это на пять?! Кто она такая? – Последовал тычок пальцем в сторону Илоны. – Зябианка разве? У нас зябианский звездолет!

– А экипаж смешанный, – напомнил Цезарь, следя за диспутом с чрезвычайным интересом и потешаясь про себя. Краем глаза он на всякий случай наблюдал за Ипатом: взорвется или нет?

– Ну и что?! – завопила Семирамида. – Она чужачка! Чужинка! Тьфу, как назвать-то?.. Чужая, короче! Мало ей, что мы взяли ее на борт? Почему это ей пять миллионов? За что? За смазливую мордашку? За то, что охмурила эту деревенщину? – Последовал тычок пальцем в сторону Ипата. – Тоже мне проблема!

Цезарь понял, что пора вмешаться. Он никогда не видел взрывающихся вулканов, о чем нисколько не жалел, и совсем не мечтал очутиться вблизи кратера. Грозно поднимающийся со своего места Ипат раздулся минимум вдвое, его лицо, и без того багровое, приобрело оттенок раскаленного кирпича. Казалось, что капли пота на нем должны шипеть и испаряться. В таком состоянии люди крушат все подряд, не разбирая правых и виноватых.

Ной вскочил и попятился. Семирамида же и не подумала прервать тираду, хоть и наблюдала смену колера на лице Ипата. Она была выше таких мелочей.

– Провалиться мне на месте, если он не втюрился по уши в эту шпионку! – торжествующе заключила она.

И тотчас провалилась вместе с креслом, не успев даже вскрикнуть. Дыра в полу немедленно затянулась, а Цезарь с довольным видом потер руки.

– Ты зачем? – после минутной растерянности накинулась на него Илона. – Ты ее куда?..

– Отдохнуть, – объяснил мальчишка. – Мы от нее тоже отдохнем. У меня уже в ушах звенит. Не боись, она просто побудет одна. Остынет.

– Верни ее! – потребовала дарианка.

Цезарь внимательно поглядел на нее и раздумчиво почесал в затылке.

– Не-а.

– Почему?!

– Ты с ней полаешься. Хватит с нас визга.

– Чепуха! Я просто хочу посмотреть ей в глаза.

– И что ты там надеешься высмотреть? – Мальчишка захихикал.

Ухмыльнулся и Ной. Ипат, не побагровевший от слов Семирамиды еще больше лишь потому, что багроветь дальше ему было некуда, также не выразил желания вернуть певицу на место. Илона осталась в меньшинстве.

Цезарь подумал самую малость и молча приказал кораблю вырастить перед командиром низкий столик, а на нем – стакан с прозрачной жидкостью и здоровенный бутерброд с хорошим ломтем копченого мяса. Ипат не стал ждать приглашения – выпил залпом, прослезился, вспотел, шумно задышал, затем крякнул и одним укусом уполовинил бутерброд.

– Еще? – участливо спросил Цезарь.

– Надо бы… – выдохнул Ипат, проморгав слезы и смахнув пот со лба, – но потом…

– Когда – потом? – самым кротким тоном осведомился Ной.

– Когда?.. Когда все на борту придут в разум, вот когда.

– А, значит, нам только тебя дождаться осталось? – все так же кротко молвил Ной. – Мы подождем.

Цезарь сдавленно пискнул, чтобы не залиться смехом.

– Кто-то на борту определенно сошел с ума, – сказала Илона, с неприязнью глядя на Ноя.

Тот вздохнул.

– Ну, допустим, что этот кто-то – я, – сказал он. – Допустим. Почему бы не допустить? Итак, я помешался. Цезарь, а ты? Все еще хочешь участвовать в Больших гонках?.. Так я и думал. Вот и второй помешанный. Третья сидит взаперти, потому что у нас помешательство тихое, а у нее того и гляди начнется буйное. Трое сумасшедших сразу – не много ли?

Ипат задумался. Зная по опыту, что это не к добру, Ной поспешил добавить:

– По-моему, многовато. И только «Топинамбур» может нас вылечить.

– Выиграв гонку? – первой догадалась Илона.

– Главное, чтобы наш пилот не сплоховал, – сказал Ной. – А, Цезарь? Справишься? Тебе ведь не впервой участвовать в гонках.

Цезарь пренебрежительно махнул рукой, подумав, наверное, о том, что на космических трассах не бывает ни колдобин, ни ям, ни гонящейся по пятам полиции, ни внезапно выбегающих на дорогу дурных слонов.

– Мне бы только вырваться вперед, – сказал он самодовольно, – а тогда меня никто не догонит, я-то уж знаю.

– С нашим «Топинамбуром» да не вырваться вперед? – подначил Ной.

– А я разве сказал, что не вырвусь? – обиделся мальчишка.

– То-то же. Ну, командир, решай. Денег у нас нет, перспективы дальнейших вербовок туманны, экипаж устал. А за участие в гонках денег не берут, между прочим! Никаких взносов.

– Откуда ты это взял? – удивилась Илона. – В сообщении об этом не говорилось.

– Знаю, – отрезал Ной. – Призовой фонд формируется из личных средств императора. Леопольд Двести Тридцатый может себе это позволить, для него двадцать пять миллионов – тьфу. Зато для нас – о-го-го! Шанс хороший, да чего там – прекрасный шанс, редкий. Голосуем? Я – за. Цезарь, ты?

– За.

– Семирамида тоже согласна. Вытащить ее, чтобы подтвердила, а, командир?

– Не надо.

– Очень хорошо. Илона, ты против?

– Против.

– Итак, трое из пяти за участие в гонках, – подытожил Ной. – Или, может, даже четверо? Ипат, ты не передумал?.. Ну, все равно нас большинство.

– А по-моему, решать тут должен командир, – высказалась Илона. – Ты сам сказал: пока мы в корабле, он главный. Так что решать тебе, Ипат. Тебе одному.

Только этих слов и не хватало Ипату, чтобы положить конец диспуту. Покинув кресло, командир воздвигся столь внушительно, что столик перед ним вздрогнул, втянул в себя пустой стакан вместе с недоеденным бутербродом и съежился в испуге.

– Никаких гонок. Никаких призовых миллионов. Работаем по плану. Всё. Точка.

«Почему Гернрис убежден в том, что зябиане примут участие в Больших гонках?» – некоторое время недоумевал Ларсен. Ответа не было. Зато гипотез о смысле и последствиях заключенной сделки – сколько угодно.

Прежде всего: кто такой Гернрис?

Разумеется – в этом не было никаких сомнений, – человека с такой внешностью и таким именем не существовало в природе; фантом – он и есть фантом. Но кто скрывается под этой личиной?

Конкуренты Ларсена? Конечно, нет. Те, кому он перешел дорожку, не стали бы так мудрить. Какие-либо влиятельные силы на самой Зяби? Даже не смешно: нет там никаких влиятельных сил. Тут работают люди совсем иного масштаба…

Против Зяби? Очень возможно. От этой мысли Ларсен испытал острое злорадство. Но что такое Зябь, если не жуткая дыра на восьмом уровне имперской пирамиды? То-то и оно. Чтобы насолить ей, никто и не почешется. Может быть, Зябь тут не цель, а средство борьбы с кем-то более серьезным?

Но с кем?..

Головоломки потому так и называются, что свихнуть на их решении мозги – плевое дело. Ни до чего не додумавшись, Ларсен перешел к более насущным вопросам. Первый из них звучал так: выполнит ли Гернрис – ладно, пусть будет Гернрис, раз ему было угодно назваться этим именем, – свое обещание? Или просто избавится от Ларсена по выполнении последним заказа?

Торгуясь с Гернрисом, Ларсен ни звуком, ни жестом не дал ему понять, что он беспокоится о чем-то большем, чем обещанный гонорар. Но сердце неприятно екнуло. Не умнее ли будет удрать сразу после уничтожения «Топинамбура»? Скрыться в какой-нибудь глуши, отсидеться…

А деньги? А только-только наладившийся бизнес?.. Опыт и здравый смысл подсказывали: отсиживаться придется долго. Возможно, всю оставшуюся жизнь.

Но если опасения напрасны, и Гернрис ведет честную игру?

Пока лишь одно было ясно Ларсену: ему придется участвовать в Больших гонках и придется расправиться с «Топинамбуром» – разумеется, аккуратно, чтобы инцидент сошел за несчастный случай. Нормальная работа, никак не повседневная, но и не из ряда вон… К тому же шесть лет назад Ларсен участвовал в Больших гонках, приза не выиграл, но пришел к финишу четвертым, что не худо, и новичком уже не считался, да и не был им по факту. Гернрис знал, к кому обратиться.

Следуя полученным инструкциям, Ларсен провел остаток дня в отеле. От покупки паскудного особняка, якобы натурального, а на поверку биомеханического, он, конечно, сразу же отказался и сделку расторгнул. К его удивлению, задаток был ему возвращен – за вычетом штрафной суммы, точно оговоренной в контракте. Ларсен лишь выругался без особой злобы. Крохоборы не крохоборы, но аккуратисты!..

С трудом дождавшись утра, готовый к чему угодно, он поспешил на космодром. Корабль оказался на месте. Не без опаски Ларсен приложил ладонь к его теплому боку.

– Слышишь меня?

– Да, хозяин.

– Как ты?

– Полный порядок, хозяин.

– Готов к непростой работенке?

– Приказывай!

Корабль отвечал весело, даже молодцевато, как бодрый олух. Давно ли ныл, что ему худо? Тут надо было разобраться. Ларсен приказал открыть люк и пролез внутрь.

Внутри как было, так и осталось. Но это ничего не значило.

– Кто подходил к тебе вчера?

– Ты, хозяин.

Та-ак… Чего-то подобного и следовало ожидать. Ни вчера, ни позавчера Ларсен не приближался к кораблю.

– И что я с тобой делал? – сквозь зубы осведомился Ларсен.

– Процедуры.

– Конкретнее, чтоб тебя!..

– Нештатные процедуры.

Ответ короткий, да и тот поступил с едва уловимой задержкой. Казалось, звездолет сам недоумевает, что это с ним такое случилось.

– Конкретнее!

Сам напросился. Звездолет понес такую многословную заумь, что Ларсен тихо зарычал.

– Стоп! Короче. Требуется тебе зарядка массой или энергией?

– Никак нет.

– Можешь без подзарядки долететь… ну, скажем, до Сурраха и вернуться обратно?

– Так точно, могу.

Уже кое-что. Значит, хотя бы в этом – важнейшем! – отношении корабль перестал смахивать на престарелого инвалида. Ларсен повеселел. Об омолаживающих процедурах для звездолетов он знал лишь то, что они дороги и потому мало кому нужны. Проще заставить корабль отпочковать потомка.

– Почковаться можешь?

– Могу, – бодро ответил корабль, – но стандартных параметров не гарантирую…

Ясно. В эту функцию Гернрис не приказал вмешиваться. Да и зачем это ему?

«Мне тоже незачем, – попытался успокоить себя Ларсен. – Получу новый корабль…»

– Потом умру, – радостным голосом идиота прибавил корабль.

– Что-о?..

– Прекращу существование, – столь же весело пояснил один идиот другому и едва не хихикнул игриво.

Тут Ларсен взялся за дело всерьез. После подробных расспросов и осторожного опробования всевозможных функций корабля он выяснил следующее. Во-первых, как и следовало ожидать, о долголетии звездолета Гернрис не думал, скорее наоборот. Корабль находился в прекрасной форме, но долго это продолжаться не могло. «Допинг, – мелькнуло у Ларсена в голове. – Бодрость и резвость. Потом – конец». Медленно угасающий корабль получил возможность умереть быстро, но ярко. Сил у него не прибавилось, зато они целиком сконцентрировались для выполнения одной, последней задачи. На гонку должно хватить, но не более. Ладно… пусть…

Во-вторых, звездолет получил то, что сам же и определил как «инвертор родства». Отныне он лишался возможности атаковать корабли, не находящиеся с ним в прямом родстве, зато прямо-таки жаждал приказа на уничтожение своих потомков. И был готов вырастить для этой цели какое угодно оружие.

Кое-каким улучшениям подверглась система навигации. Было в корабле и еще что-то новенькое, в чем Ларсен пока не разобрался, поняв лишь то, что эти новшества должны помочь звездолету выжить и сохранить функции в диковинных, экзотических ситуациях. Гернрис явно знал о гонках больше, чем сам предполагаемый гонщик, и, надо думать, решил добавить кораблю кое-каких редких талантов.

Это было хорошо, это было правильно. Ларсен не мог понять одного: как теперь звездолет пройдет через известный своей въедливостью Технический комитет Больших гонок? Техконтроль сразу обнаружит незаконные «подсадки». Или… не обнаружит?..

Ответ опять-таки упирался в вопрос, кто такой Гернрис. Достаточно ли могущественная фигура скрывается за фантомом?

Похоже, что да…

В конце концов Ларсен отложил все гадания на потом. Пусть фигура сама побеспокоится о частностях. Ларсену была поставлена задача, и прохождение техконтроля не входило в нее. Откажут – с пилота взятки гладки. Допустят к гонке – тем лучше. Тогда… Ох, что тогда будет!

Вызвав острое наслаждение, воображение нарисовало картину: вспухающее багровое облако на месте зловредного «Топинамбура» и он, Ларсен, мчащийся к финишу гонки впереди всех конкурентов… Почему бы в самом деле не победить? На это Гернрис не наложил запрет. А победитель гонки не только получит изрядный куш – его, победителя, и убрать незаметно будет труднее…

«Сделаю, – подумал Ларсен, с удовольствием ощущая внутри себя прилив здоровой злости. – Сделаю, а там поглядим…»

Вот уже сутки «Топинамбур» мчался к Сурраху. Нырок… Еще нырок… Цезарь нарадоваться не мог на обновленный звездолет.

Об участии в гонках и тем более о вербовке Сурраха на борту не было более сказано ни слова. Корабль по-прежнему находился в свободном поиске. Но Семирамида ткнула наманикюренным ноготком в галактическую карту – и попала почти в столицу империи.

Ипата передернуло, но он все же отдал приказ туда и лететь. А Ной, хитренько подмигнув, дал обоснование: а ну как подходящая для вербовки планета прячется где-то вблизи Сурраха? Парадокс? Возможно. А только вот какая штука, коллеги: парадоксы в жизни реально существуют. Где никому не придет в голову искать клад? В своем подполе или на своем огороде. Выдернул клубень брюквы, копни в том же месте еще разок – может, он там… Ан нет, никто и не почешется. Так уж работает разум простецов, ребята: они думают, что все самое ценное – далеко и труднодостижимо…

Никто на борту не сомневался, что под простецами Ной понимает всех, кроме себя.

Но резон в его словах был. Ипат смирился с курсом на Суррах, но был напряжен: догадывался, что тема участия в Больших галактических гонках еще не закрыта. Простецы тоже бывают догадливыми.

Привыкнув к прыти звездолета – быстро ведь привыкаешь к хорошему, – Цезарь теперь выглядел скучным, отвечал односложно. Ной хранил молчание. Молчала и Илона, рассеянно вертя в руках штучку, покусывала губы, избегала встречаться глазами с глазами Ипата. Семирамида вообще ушла тренировать голосовые связки. Из звукоизолированной камеры не доносилось ни звука – хорошая была изоляция.

Тишина. Редкие вопросы Ипата и краткие сухие ответы Цезаря. Шелест одежды, когда тому или иному члену экипажа приспичит поменять позу. Еле слышное дыхание. Изредка – вздохи Илоны.

Даже ругаться никому не хотелось.

Разбежаться бы сейчас всем пятерым в разные стороны, пережить поодиночке кучу приключений, одолеть все препятствия, получить по шее, но все-таки выйти победителями и после всех передряг собраться вместе в кают-компании – вот тогда вовсю забили бы невидимые родники радости и энтузиазма! Фонтаны! Гейзеры!.. А куда убежишь? Где те бескрайние просторы? Можно удалиться в свою каюту, можно даже приказать кораблю заизолировать ее намертво, но все равно останешься на борту «Топинамбура» и будешь помнить, что в нескольких шагах от тебя тот же экипаж, те же опостылевшие лица, а может, и не лица вовсе, а рожи, те же мозги, варящие как угодно, но только не единственно верным способом, те же рты, которые не замедлят вывалить тебе в уши ту несусветную бурду, что сварилась в чужих дурацких мозгах…

– Ты обиделся, что ли? – не выдержав, спросил Ипат Цезаря.

– Нет.

– А чего тогда?..

Мальчишка пожал плечами, шмыгнул носом и не ответил. Какие еще обиды? Если и была обида, то давно прошла. Какой смысл обижаться на фермера за то, что он фермер и мыслит по-фермерски? Цезарь мыслил иначе и не в том направлении. Создать на борту благоприятную атмосферу? Пф! Очень надо! Вот добиться, чтобы Ипат сам – сам! – пожелал участвовать в Больших гонках, – другое дело!

Трое – за. Двое против. Но Ипат скажет «да», если кое-кто его попросит. Вон та, что сидит, вертит в пальцах штучку и вздыхает почем зря…

С Илоной было все ясно: она еще надеялась успеть вернуться на Дар, чтобы принять участие в дарианской вербовочной экспедиции. По идее, объездка дарианского звездолета как раз сейчас должна приближаться к завершению, так что времени у дарианки в обрез. Какие уж тут гонки, хотя бы и с шансом на победу. Да и вообще дариане не падки на деньги.

Ной что-то знал, но молчал, как удавленный. Дорого бы дал Цезарь за эти знания…

Медленно тянулось гуттаперчевое время, и, с точки зрения Цезаря, тянулось не совсем бездарно. Корабль выныривал из мути в нормальное пространство, вспыхивали в черноте звезды, разбросанные непривычно, мягко сияли облака светящегося газа, и глаза не успевали привыкнуть к этой картине, как «Топинамбур» уходил в очередной нырок. Цезарь не смотрел на всю эту красоту – на нее таращился один лишь Ипат, чтобы хоть так притупить ощущение растущего напряжения на борту, и видно было, что у него это плохо получается: того и гляди взорвется, начнет топать ногами и орать на всех, но ничего не исправит, а сделает только хуже. Молча страдала Илона.

Цезарь выжидал. Лишь когда сам почувствовал: вот теперь пора, – спросил ни с того ни с сего, не адресуясь ни к кому персонально:

– А что, в Больших гонках могут участвовать только команды с имперских планет? Интересно бы узнать…

– Зачем тебе? – спросил Ипат.

– Просто так.

Если Ной и сверкнул глазами, сразу уловив, куда клонит шкет, то никто этого не заметил.

– Не только имперцы, – сказал он. – Заявки принимаются от кого угодно, лишь бы звездолет соответствовал требованиям техрегламента. Правда, с чужаков берут взнос за участие.

– И много таких, кто платит? – заинтересовался Цезарь.

– Находятся…

– Ты-то откуда знаешь? – пророкотал Ипат.

Ной только пожал плечами.

– Знаю – и все.

Больше он не пожелал разговаривать, зато Илона, до сих пор молча переводившая взгляд с Ипата на Ноя, с Ноя на Цезаря и вновь на Ипата, вдруг оживилась:

– А ведь мы можем познакомиться с кем-нибудь из этих… ну, участников гонки, чья планета еще не в пирамиде… поболтаем, узнаем новости… может, что-то интересное в смысле вербовки…

– С какой это радости они станут с нами общаться? – мгновенно отреагировал Ной.

– Ну-у…

– Гну. Среди участников-чужаков уж точно нет людей, которые мечтали бы о вербовке их планет Зябью, – это первое. Скажешь, зато они могли бы подсказать нам, где искать таких?.. Согласен. Но вот тебе второе: кто будет говорить о вербовке перед стартом гонки? Участники говорят о шансах, о судействе, о тактике, да и то больше врут…

– Ты-то откуда знаешь? – рассвирепел Ипат.

– Тут и знать нечего, – отбил мяч Ной. – Иначе просто быть не может.

И сделал страшные глаза Цезарю, который исподтишка показывал ему большой палец.

Дождались, дождались два интригана! Вначале Илона растерянно хлопала веками, затем ее взгляд – исполненный тепла и нежности, черт его побери, взгляд! – устремился на Ипата.

Зря она раскрыла прелестный ротик и попросила его подумать еще раз насчет гонки! Дарианка еще не научилась экономии сил. Ипату и одного взгляда с лихвой хватило бы.

Цезарю стоило титанического труда не завопить во все горло от восторга, когда Ипат, откашлявшись, сказал глухо: «Ладно… участвуем», – а Ной владел собой лучше.

– Когда у командира есть голова – жить можно, – констатировал он без всяких видимых эмоций. Знал, хитрец и проходимец, что Ипат обязательно заподозрит неладное, заметив его радость. – Есть, командир. Слушаюсь, командир.

Никто уже не помнил, почему это сооружение назвали «Звездой жизни». Огромный искусственный планетоид был построен в достопамятные времена последних галактических войн для защиты звездной системы Сурраха от всего, что могло угрожать ей из космоса. Негоже императорской резиденции оставаться без охраны. Охрана же носила характер скорее ритуально-угрожающий. Блестящая сфера размером с малую планету двигалась по орбите Сурраха, отставая от планеты на одну световую минуту, и ярко «светила» во всех возможных диапазонах электромагнитных волн, как бы заявляя: «Не подходи, долбану!» Никто никогда не видел, как «Звезда жизни» долбает, – желающих напроситься не находилось, уж больно впечатляюще и вызывающе выглядело сооружение, на радарах порой даже затмевающее местное светило.

Когда империя из пустого звука вновь стала реальностью, надобность в столь угрожающем космическом привратнике постепенно отпала. Экспансия вошла в законные рамки, звездные войны ушли в прошлое, да и имперский Генштаб постепенно пришел к выводу, что для защиты Сурраха гораздо больше толку будет от роя биозвездолетов, чем от огромной сияющей дуры на орбите. Оружие «Звезды жизни» демонтировали и превратили сферу в нечто среднее между космической гостиницей и фильтрационным лагерем. Не пускать же всех сутяжников, жалобщиков, просителей и прочих поналетевших с окраин империи сразу на Суррах! Хотят аудиенции у императора, министров, секретарей министров – пусть «фильтруются», распределяются, кому куда следует, и ждут своей очереди в космосе. Многие посланцы «маленьких, но гордых» миров, желающие получить аудиенцию непременно у самого императора, так и не дождутся вызова, но хоть не будут путаться под ногами у занятых людей в столице. И превратилась «Звезда жизни» в огромный человеческий улей со своими порядками, традициями, законами, мафией и много чем еще.

Но один раз в сурраханский год, вдвое более долгий, чем год Зяби, этот космический вокзал притихал, старался затаиться, уплотниться и не высовываться лишний раз. Потому что приходило время Больших гонок. Еще император Леопольд Двести Двадцать Восьмой назначил «Звезду жизни» точкой старта Больших ежегодных галактических гонок. И туда, как мотыльки на свет, слетались звездные авантюристы, космические волки, профессиональные гонщики и всевозможная шантрапа – зарегистрироваться на гонку, прошерстить местные бары и бордели, а потом, помолясь своим богам, стартовать в надежде сорвать куш. Перед гонками жизнь улья преображалась. И возвращалась в привычную колею лишь после старта.

Если же кто-то из обитателей, постоянных или временных, «Звезды жизни» забывал о приближающихся гонках, напоминание оказывалось весьма ощутимым. Дело в том, что император Леопольд CCXXVIII, дед нынешнего императора, очень боялся летать. Но на старт гонок смотреть любил, притом желая наблюдать его не по каналам мгновенной видеосвязи, а допотопным методом – визуально, с балкона дворца. И тогда он повелел капитану «Звезды жизни» всякий раз перед стартом перемещаться с околозвездной орбиты на низкую суррахоцентрическую. Пришел ли в ужас капитан – о том история умалчивает.

Возможно, личные капризы Леопольда CCXXVIII сыграли в этом деле десятую роль; настоящая же интрига заключалась в том, выиграет ли император еще один раунд долгой борьбы с некогда всесильными торгово-промышленными кланами, очень неодобрительно смотрящими на усиление монаршей власти, или будет вынужден отступить. Контроль над «Звездой жизни» усиливал позиции императора как ничто иное.

Некоторые исторические источники из числа официально признанных недостоверными прозрачно намекали на то, что в деле установления контроля над управляемым планетоидом не обошлось без молниеносной десантной операции, завершившейся полным успехом, – но не будем повторять сплетни. Что минуло, того уже нет, важен факт, и незачем гадать о его причинах.

А факт был таков: с тех пор один раз в году «Звезда жизни» запускала свою невероятной мощности силовую установку и направлялась к Сурраху. К ужасу и радости жителей прибрежных городков: к ужасу – потому что городки порой сносило приливами, к радости – ибо очередной император по традиции щедро компенсировал потери. Потерпевшим с лихвой хватало и на постройку новых домов, и на безбедную жизнь до следующего прихода искусственного спутника. Прописаться в таких городках мечтал весь средний класс Сурраха, но это было почти невыполнимо. Такое право даровалось победителям гонок, но мало кто из них соглашался поселиться в глухой провинции у моря, даже если эта провинция – столичная. Звезды не отпускали…

Это и многое другое «Топинамбур» поведал нам красивым женским голосом во время последнего прыжка к Сурраху. Прыжок был долгий, все немного нервничали, история пришлась ко двору. Хоть отвлеклись немного. Семирамида даже загорелась идеей написать песню о «Звезде жизни» и стала напевать разные мелодии. Ипат был очень занят: нахохлившись, решал, правильно ли он поступил, согласившись на гонку, пение ему мешало, и он не очень вежливо попросил Семирамиду заткнуться. Дело запахло истерикой. Но тут мы вышли из прыжка, причем даже ближе к планете, чем я предполагал.

– Что, уже? – встрепенулся Ной, глядя, как Семирамида набирает воздух в легкие.

Глядя на то же самое, я сказал, что да, уже, и принялся выбирать: холодный душ или сон? Но потом сообразил.

И велел «Топинамбуру» сделать стены прозрачными! Из пяти восторженных выдохов выдох Семирамиды был самым громким, что и неудивительно. Зрелище было потрясающее! Огромный светящийся шар «Звезды жизни» затмевал собой даже столичное сияние Сурраха. А к шару со всех сторон, как мошкара на светильник, слетались сотни кораблей всех мастей и пород. Корабли пристыковывались к поверхности шара, облепляя его, но сияние не угасало. Многое я уже успел в космосе повидать, но тут у меня аж челюсть по ключице стукнула.

Первым опомнился Ной:

– Что, Цезарь, вот бы такую махину угнать? Сдюжишь?

– Обалдел? – От возмущения я даже клацнул зубами. Но тут же сообразил, что Ной специально подначивает – старается себя из шока вывести, ну и меня заодно. Уж такая у него манера, а я, собственно, и не против.

– И что нам дальше делать? – Восхищение Ипата длилось недолго. Прошло оно и кануло, а крестьянская сметка не вернулась. Скис командир, увидев этакое светящееся чудо, ощутил себя мелкой мошкой, и вопрос его прозвучал жалко.

– Выигрывать гонку, – отчеканила Илона.

Вот это да, вот это я понимаю! Молодец дарианка! Заслонившись от Ипата, Ной послал ей воздушный поцелуй, а я просто отметил в уме, что женщины – не все, конечно, – практичный народ. Для чего мы сюда приперлись – на «Звезду жизни» глазеть, что ли?

То-то же.

– С чего начнем, спрашиваю, – загудел, как в бочку, приободрившийся Ипат, уставившись почему-то на меня.

А я что? Я ничего! Он командир, пусть он и решает. И Ной пусть ему помогает, раз он эту кашу заварил. А я всего лишь пилот, я буду гонку выигрывать, а формальности пусть они утрясают, я пока посплю, вот!

В общем, высказался я в таком духе. А Ной так вкрадчиво и спрашивает:

– Что, даже погулять там не хочешь?

Этим он меня уел. Отвечать я ему, конечно, не стал, но постарался побыстрее подлететь к шару, чтобы прилепиться и внутрь попасть. Как бы не так! Я никогда не понимал, что такое «пробка» в старых имперских сериалах. Теперь понял! Все прибывающие суетятся, переругиваются по связи, ищут места на шаре поближе к залу регистрации. В общем, пришлось попотеть. Пристыковались, сообщили о себе, несколько часов подождали, пока нас проверят – сперва дистанционно, а потом каким-то хоботом, что вдруг просунулся в «Топинамбур» сквозь малое отверстие и давай высматривать-вынюхивать. Неприятно, но терпеть можно. Семирамида только взвизгнула, когда конец хобота коснулся ее плеча, а Ной плюнул в хобот и попал. Хобот оказался ничего, не обидчивым. Вытер плевок о штаны Ноя и убрался восвояси.

Затем проход внутрь сферы открылся. Я было вздохнул с облегчением, но зря. Жизни внутри «Звезды жизни» оказалось даже как-то многовато. Длинные кривые коридоры, полные клерков, военных, космолетчиков вроде нас, торговцев всем, чем можно, девок, нищих, а также странного вида гуманоидов. Тоже, наверное, потомки людей, вроде как на Хатоне, только еще уродливее. Суета, а местами и давка – не протолкнуться. Мы оставили на корабле Илону с Семирамидой, но, пока добрались до зала регистрации, дважды успели потеряться, хоть и были всего втроем. Особенно тормозил Ипат, Ной же чувствовал себя в своей среде обитания. Только благодаря Ною мы добрались до регистрации всего-то за два часа. Я бы точно заблудился. Или ограбил бы кто меня, уж больно много всякого сброда на пути встречалось…

Очередь на регистрацию казалась огромной, но тут было хотя бы интересно. Я убедился, что звездолетчики, особенно бывалые, – самые разговорчивые люди во Вселенной. Поток баек и без нас лился рекой, а тут соседи по очереди мгновенно распознали в нас новичков и набросились с байками, ссорясь и перебивая друг друга.

Я узнал о знаменитом гонщике Олее Дивном, который все время брал с собой в гонку пару огромных собак-мутантов. Олей считал их более надежными спутниками, чем люди. Однажды он вышел из прыжка слишком близко к черной дыре, кораблю не хватало рабочей массы, чтобы отойти подальше, и тогда Олей скормил кораблю любимчиков. Он достиг финиша, как он считал, первым, однако оказалось, что локальное время в его корабле замедлилось настолько, что он действительно прибыл первым – но в следующей гонке, через сурраханский год. Олей в горести отправился на удаленную планету и живет там в уединении на ферме, где разводит собак-мутантов в память об убиенных.

Я узнал о любимце императора Луке Сером, который научился сращивать несколько живых звездолетов в один. Он считал, что чем большим количеством слившихся звездолетов он станет управлять, тем больше шансов выиграть гонку. И действительно, на последний этап он вышел лидером, но у звездолета началась шизофрения – слишком много разумов слились в один. Лука постарался подключиться к квазиразуму напрямую, но в результате сам помешался. Дрейфующий в обычном пространстве корабль подобрали спасатели, нашли там пускающего слюни пилота. Вылечить Луку удалось, но с тех пор он потерял интерес ко всему, кроме темы запрета сращивания кораблей. Он пробивал запрет с такой энергией и полным отсутствием эмоций, что заработал прозвище Квази, – но все-таки пробил, и с тех пор технический регламент не допускает участия в Больших гонках составных кораблей.

Я узнал о некогда популярном гонщике Базиле Головане, заявлявшем, что ему мала Галактика и мала Метагалактика, а потому из очередной гонки он попросту не вернулся. Ему надоели эти сковывающие свободу контрольные пункты, необходимость отмечаться на которых выводила его из себя, – и он отправился в невозвратное путешествие с целью достичь точки сингулярности Вселенной. Больше его никто не видел, но среди богемы Сурраха образовалась небольшая секта верящих, что, когда Базиль достигнет начала Вселенной, он станет живым богом и сместит императора. Нескольких адептов секты даже арестовали за подготовку переворота, но потом император их помиловал, заявив, что безвредных сумасшедших лучше держать на свободе. Нет, сказали нам, мы, конечно, не думаем, что император побаивается явления бога, но он мудрый человек и привык просчитывать разные варианты…

Я узнал о невероятном Пане Смутном, вывалившемся из прыжка под фотосферой звезды, и, пока звездолет несколько секунд держал термозащиту, успевшем поведать людям о тайном городе внутри солнца. Я узнал об отчаянных братьях Генри и Льве, имена которых стали нарицательными: они попытались использовать в гонках клонов для «сброса», были арестованы за мошенничество и изгнаны за пределы империи, а закон, запрещающий участие клонов в гонках, назвали их именем. Я не успел спросить, что такое «сброс», потому что мне уже рассказывали о каком-то Эжене Нулике, разбойнике из системы Злой Луны, который…

Я многое узнал, кроме главного – куда лететь и что делать. Гонщики отмахивались от вопросов: мол, сам узнаешь, когда маршрутную капсулу скормишь звездолету, послушай лучше, как Перун Уникальный двадцать лет назад обставил Кага Лейного…

Наконец загорелся номер нашей очереди. Ной первым устремился к раскрывающимся дверям, Ипата же, ошалевшего от космолетных баек, мне пришлось тащить за руку. Ничего интересного за дверью, впрочем, не оказалось. Небольшое возвышение, на которое бесцветный голос велел возложить руку капитану яхты (он так и сказал – яхты!). Ипат, робея, возложил. Руку с чавканьем облепило серой биомассой, потом с не менее громким чавканьем биомасса сползла – и в ладони у Ипата осталось что-то вроде яйца птерокролика. Только золотистое. «Идентификация пройдена, – сообщил голос, – вы свободны».

– Снесла курочка яичко, да не простое… – непонятно сострил Ной.

На что голос все так же без эмоций сообщил, что слышит эту шутку в сорок три тысячи пятьсот восемнадцатый раз. И предложил покинуть помещение через второй выход. Я обрадовался: хватит с нас говорливой очереди. Надо будет спросить у Ноя при случае, что такое «курочка»…

Так я подумал, но спросил о другом:

– А технический комитет?

– Да мы его уже прошли!

Ларсен прибыл на «Звезду жизни» за сутки до зябиан.

На корабль жаловаться не приходилось. Не жаловался на немочь и он сам – прямо-таки молодой скакун, а не старая кляча. Из осторожности Ларсен не позволял ему выходить на критические режимы – и все равно был удивлен тем, сколь мало времени потребовал перелет до Сурраха. С таким кораблем не стыдно выйти на старт гонки.

Технический комитет, проведя стандартную процедуру углубленного дистанционного зондирования, признал корабль соответствующим техническому регламенту. На сей раз Ларсен почти не удивился.

Искать по всей Галактике «Топинамбур» с его экипажем он не собирался. Гернрис Стапп должен был понять, на что способен вольный вербовщик, а что не в его силах. И принять свои меры. Так и вышло: вскоре после стыковки корабль передал хозяину невесть от кого поступившее сообщение: «Деревенщина участвует». Два слова, больше ничего.

Ларсен практически не сомневался: его наниматель контролирует по меньшей мере часть нейронных сетей «Звезды жизни». Это уже совсем не удивляло – скорее удивило бы обратное.

Оставалось ждать. Не пить. Позволить кораблю заряжаться. И прокручивать в голове варианты действий.

– Я! Здесь! Не останусь!

Семирамида не кричала. Напротив, она говорила почти шепотом, но резко и четко печатала слова, как шаги императорской гвардии на параде. И это пугало гораздо больше. И что с ней делать – непонятно. Не выпихивать же силой?

Когда «Топинамбур» поглотил золотистое яйцо, оказавшееся маршрутной капсулой, он сразу создал на стене экран, куда вывел правила и маршрут гонок. Точка старта, угол входа в первый гиперканал (каждому экипажу предлагался разный), контрольные точки (всего около сорока, отметиться надо было минимум на тридцати), конечная точка (в соседнем рукаве Галактики, в звездной системе со смешным названием «Протухшая фиалка»), точные координаты точки «сброса»… На координаты, углы и названия систем Семирамиде было плевать. Но первыми строчками шли пункты правил. И там было ясно написано: состав экипажа: три человека или гуманоида. Ни больше, ни меньше.

Капитан, пилот и… Кто третий? Ипату было очевидно: женщин оставляем в гостинице на «Звезде жизни», третьим летит Ной. Что Ипат и озвучил. Илона со вздохом согласилась, почему-то покраснев. Цезарь подумал, что тяжело ей будет в этой клоаке, но Семирамиду тут должны бояться. Если она сама не прибьет Илону, то защитит. Но у Семирамиды в мозгу сложилась другая диспозиция. Она решила лететь!

– Пойми, дорогая, я бы сам с удовольствием остался, нашел казино, пополнил бы наши запасы… – пытался увещевать Ной. – Но я нужнее в гонке!

– Я тебе не «дорогая»! Ишь, чего придумали! Чтобы я… в этой дыре… да с этой в одном номере!

– Ну нет уже номеров свободных! Один, и тот через спекулянтов купили. Семирамида, пожалуйста, не усложняй…

– Я, между прочим, тоже могу быть в гонке полезной! Вот куда ткну – туда и полетим! И выиграем!

– Мы и так выиграем. Если ничего не произойдет…

– А если произойдет?!

Они могли препираться вечно, а до старта оставалось всего несколько часов. Ипат тужился, пытаясь найти выход из ситуации, Ной не оставлял попытки уболтать певицу, Цезарь же решил предоставить им разбираться с проблемой, а сам углубился в изучение маршрута. И так уж получилось, что решение нашел именно он.

– Семирамида, – Цезарь влез в диалог вкрадчиво и мягко, – знаешь, зачем нужен третий член экипажа? Ведь двух вполне достаточно для гонок, да? Один пилот, другой командир…

– Да какая мне разница, зачем?

Физиономия мальчишки излучала ехидство.

– Разница есть. Я тут разобрался, что такое «сброс». Зверская придумка. Мы должны будем сбросить одного из членов экипажа. В заданной точке внутри системы Червяка. В этом году у всех «сброс» в Червяке, только точки разные…

– Какого еще Червяка? Куда сбросить? В чем?!

– В пространство. В спасательном модуле. Он будет висеть на звездной орбите. А мы должны добраться до конечной точки… Конечная точка – это, представь себе, не финиш. Финиш – здесь, там же, где и старт. После прохождения конечного пункта каждый возвращается в систему Сурраха своим путем и не обязан отмечаться в контрольных точках. Но на обратном пути необходимо забрать из модуля третьего члена экипажа.

– Что за идиотизм? Зачем? – вскинулся Ной, пока Семирамида набирала воздух в легкие.

– Я думаю, это чтобы все возвращались чуть-чуть разными маршрутами, – сообщил Цезарь и напоказ удивился: – А ты разве не хочешь, чтобы тебя подобрали?

Ной всегда славился отменной реакцией, но Семирамида опередила:

– Я остаюсь!

Ной, попытавшийся выпалить то же самое, сделал вид, что закашлялся. Ипат наконец вступил в дело.

– Илона, Семирамида, идите, собирайтесь.

– Я помогу донести вещи! – Ной, казалось, утратил умение блефовать, настолько неестественно это прозвучало.

Даже Ипат догадался:

– Нет, Цезарь проводит. Тут недалеко. И он уж точно не сбежит.

И демонстративно переместился к выходу из кают-компании, перекрыв его. Отодвинулся только для того, чтобы выпустить Цезаря.

Оказалось и вправду недалеко. Цезарь уже немного научился ориентироваться в коридорах спутника. Они с Илоной и Семирамидой задержались лишь один раз: певице показалось, что она увидела в толпе Ларсена. «Да ну, – успокоил себя Цезарь, – откуда тут Ларсен? Кто его в гонку возьмет на его колымаге…»

То есть взять-то возьмет – если Ларсен окажется настолько глуп, что запишется в участники, выставив себя на посмешище. А он гордый и притом не идиот…

Сами бы попробовали не ошибиться, зная только это!

Три сотни кораблей кружили вокруг «Звезды жизни» – изумительное зрелище для императора и тех сурраханцев, кто не был сейчас занят спасением себя и своих пожитков от приливной волны. Сияющая громада планетоида закрыла полнеба, а корабли казались мечущимися искорками вокруг небывалого костра. Отстыковались все. Судейские корабли следили за тем, чтобы ни один участник гонки в своем орбитальном движении не вышел за пределы установленного объема стартового пространства, – нарушителю, хотя бы и невольному, грозила дисквалификация. Многие осторожно маневрировали, пытаясь занять наивыгоднейшую для старта позицию, – Ной презрительно называл их крохоборами и скопидомами. Выигрыш на старте много не даст, основная борьба развернется на дистанции. Не менее сотни кораблей жались к поверхности планетоида, подзаряжаясь напоследок крохами лучистой энергии, или ныряли в атмосферу планеты за веществом – неглубоко и ненадолго, чтобы не попасть под дисквалификацию. Эти, по мнению Ноя, скопидомами не были, а были перестраховщиками и латентными паникерами. Такие не побеждают.

Ной был весел и потирал руки. Цезарь так и подсигивал в предстартовом возбуждении и в сотый раз справлялся у «Топинамбура», все ли у него в порядке. Один Ипат, ничего не предвкушая, находился в непривычном для фермера ироничном настроении.

– Предстартовая десятиминутная готовность, – вслух объявил корабль.

Это означало, что старт может быть дан в течение десятиминутного интервала времени, а когда точно – кто знает. Может быть, через десять минут, а возможно, и через секунду. Было видно, как сразу задвигались точки на объемной карте. Жавшиеся к планетоиду корабли начали выходить на более высокие орбиты. Кто-то пытался кого-то подрезать, кто-то, успев занять выгодную позицию, едва дрейфовал, борясь с орбитальным движением. Цезарь нарочно держал «Топинамбур» в невыгодной стартовой позиции. До поры до времени не только никто из фаворитов, но и никто из рядовых участников гонки не должен был заподозрить в нем опасного конкурента.

Истекла первая минута ожидания. Ничего.

– Ну что, нашли, кого вербовать? – спросил вдруг чуждый предстартовой лихорадке Ипат. – Хоть познакомились с кем-нибудь полезным?

Цезарь отрицательно мотнул головой. Зато Ной сознался:

– Ну да, а что?

– И с кем же ты познакомился?

– С экипажем корабля с планеты Аоак. Планета вне империи.

– Развитая? – насторожился Ипат.

– Еще как. Если и уступает Сурраху, то не сильно.

Ипат поскреб пятерней в затылке.

– А почему же тогда они не в пирамиде?

– Так в том-то и дело! – ухмыльнулся Ной. – Я так понимаю: сначала они чванились, потом опоздали. Планета Эльмидор, что на пятом уровне, нарочно держит для Аоака место вассала, сто лет уже держит, все надеется уговорить… Те – ни в какую. На второй уровень они теперь уже согласились бы, и даже, наверное, на третий, да поздно… От шестого отказываются, им это обидно.

– Так и от девятого откажутся! – рассердился Ипат.

– А я разве сказал, что согласятся? Этих мы вербовать не станем, мы других вербовать станем. Тех, на кого выйдем через случайные контакты. Эти ребята с Аоака были полезны.

– Как они вообще согласились с тобой разговаривать? – буркнул Ипат.

– Легко! Так же, как в очереди на регистрацию, помнишь? Почему бы опытным гонщикам не поболтать немножко с новичком, у которого нет шансов? Доброжелательно и снисходительно просветить лопуха с занюханной планеты? Это приятно и повышает самооценку.

– Это ты-то лопух? – засмеялся Цезарь.

– Лопух, – согласился Ной. – Как же мне не быть лопухом, когда я этого… – последовал кивок в сторону Ипата, – никак не могу убедить: все, что делает Ной Заноза, – к лучшему.

– Да что ты! – зашелся смехом Цезарь. – Нет, правда?

– Тише вы! – взрыкнул Ипат. – Прошло шесть минут.

– А на какой минуте был дан старт в прошлой гонке? – спросил Ной.

Ипат затруднился.

– На первой, – пришел ему на выручку Цезарь.

– А в позапрошлой?

– На десятой.

– Ну, значит, сейчас дадут…

Он не ошибся: не прошло и пяти секунд, как корабль встрепенулся, получив мгновенно достигший всех участников гиперпространственный сигнал: старт! Старт!.. С четвертьсекундным опозданием дошел и радиосигнал, вспыхнули ослепительные огни на судейских кораблях, но «Топинамбур» уже мчался, ведомый Цезарем в обход «Звезды жизни» по кружной, но безопасной траектории. Уже сейчас, прямо в гравитационном поле планетоида, планеты и звезды, можно было уйти в большой прыжок, но делать это у всех на виду Цезарь не собирался. Он даже притормозил корабль: не время привлекать к себе внимание! И когда триста участников растянулись по дистанции, «Топинамбур» оказался посередине последней сотни.

Иного от новичков никто и не ждал. По общему мнению, добрая сотня участников могла бы при определенном везении претендовать на победу, среди них насчитывалось не более десятка фаворитов, на них делались ставки, – а что такое кораблик со смешным названием с убогой планеты на периферии империи? Зачем экипаж вообще вывел его на старт? Только потому, что за это не берут денег? Или по свойственному дикарям самомнению планета Зябь решила хоть каким-то образом заявить о себе? Возможно. Но глупо: выставили себя неудачливыми клоунами, и только. Рассчитывали удивить, но даже не насмешили. В империи видывали и не таких. Фыркнуть и забыть…

В окрестностях звездной системы Сурраха существовала медленно дрейфующая и меняющая геометрию область пространства, где уход в гиперпрыжок до следующего этапа гонки считался наиболее выигрышным по времени и практически безопасным. Там находилась первая контрольная точка, и возле нее торчал еще один судейский корабль. Туда и рвались лидеры, таща за собой сквозь рябую от микропроколов метрику пространства длинный хвост приотставших.

По единодушному мнению экспертов, ни тактическое мастерство пилота, ни качество его корабля по отдельности еще не гарантировали места в числе лидеров. Только всё вместе, только гармоничный сплав высочайшего таланта с высочайшим качеством и высочайшей же готовностью! Даже штампованные железяки не вполне идентичны, тем более не бывает одинаковых квазиживых кораблей. Их скоростные характеристики распределены по гауссиане, пусть узкой, но реально существующей. Никогда и ни в чем не бывало иначе.

Над отставшими иронизировали комментаторы. Старт гонки транслировался по всем галактическим каналам мгновенной связи, и жители отдаленных систем видели картинку не хуже, чем столичные болельщики. Вот один из аутсайдеров исчез, пытаясь наверстать упущенное одним большим прыжком, – комментатор поцокал языком и сказал слова о благородном безумии. На этом расстоянии от звезды ее гравитационное влияние еще ощущалось. Где вынырнет – если вообще вынырнет – отчаянный аутсайдер? Не в таком ли месте, где ему придется отказаться от продолжения гонки? Тем интереснее будет интрига, если ему неожиданно повезет!

– Давай же, давай! – понукал Цезаря вошедший в азарт Ной. – Пора уже!

– Ничего не пора, – бурчал мальчишка. – Ипат, скажи ему…

– Пилоту виднее, – пробурчал, откашлявшись, Ипат. – Тебе одному, что ли, хочется выиграть?

– Возможно, мне больше, чем другим, – загадочно ответил Ной и смолчал в ответ на любопытные взгляды.

Некогда было его допрашивать. И без толку.

Ларсен не ошибся в расчетах: экипаж «Топинамбура» не попытался вырваться вперед с первых минут гонки. Тактика зябиан была ясна, и, положа руку на сердце, она не была тактикой неумытой деревенщины, а была типичной тактикой «темной лошадки». Поосмотрелись зябиане в Галактике, пообтесались… «Топинамбур» будет какое-то время идти в растянувшемся хвосте гонки, затем начнет мало-помалу отыгрывать. Если сможет, конечно.

Сам Ларсен прямо со старта рванулся вперед. Какое-то время он шел на сорок восьмом месте, затем поднялся до двадцать пятого, а потом позволил обойти себя сразу сорока участникам. Обновленный звездолет вел себя безупречно, пожалуй, на нем можно было выбиться в лидеры, – но зачем? Не следовало надолго терять из виду «Топинамбур».

Приближаться к нему тоже пока не следовало.

Пассажиры, утомившись, молчали. Ну и ладно. Ларсен отлично знал: требование об экипаже из трех человек – глупая перестраховка, пусть даже один из них – просто тушка, годная для «сброса». Из двух оставшихся по-настоящему нужен один. Поправка: нужен один настоящий пилот. Да, самому лучшему пилоту все равно надо иногда спать, но на трассе есть спокойные участки, где корабль справится и сам, а для длинных сложных участков – такие тоже есть – существуют стимуляторы. Без второго пилота можно обойтись.

Гернрис Стапп знал это – иначе не предложил бы работу, для которой не нужны свидетели.

Ларсен еще немного сбавил ход. И тут – пришлось даже протереть глаза – «Топинамбур» вдруг исчез и почти мгновенно появился вновь. Но теперь он возглавлял гонку!

– Везунчики, – пробормотал Ларсен, придя в себя, и это слово прозвучало как мерзкое ругательство. Уйти в гиперпространство в гравитационном поле звезды и вынырнуть именно там, где рассчитал, – тут нужно вмешательство потусторонних сил. Неужели эти олухи надеются выиграть?

Он давно понял, чего добиваются «эти олухи»: выиграть не выиграть, но заявить о себе. Чтобы о них заговорили. Чтобы сообщили в имперских новостях. Чтобы связные гиперканалы разнесли по всей Галактике сенсацию: новички, грязееды, восьмой уровень – а как показали себя! В бизнесе популярность – не самый последний актив.

Возможно, они даже заставят ее кое-как работать. Есть у них один хитрован…

«Не заставят, – поправил себя Ларсен. – Некому будет заставлять». Не будет и актива. Вообще ничего не будет, кроме краткого сообщения: «С глубоким прискорбием…» О жертвах гонки скоро забудут, потому что мир устроен жестко и прагматично. Нельзя помнить обо всех бедолагах – подвинешься умом.

Как и следовало ожидать, вырвавшихся вперед зябиан очень скоро начали обгонять настоящие лидеры. Ларсен тоже прибавил. Контрольный буй начал сообщать официальные промежуточные результаты.

Для Ларсена они не имели никакого значения. Мысль поразить сразу две цели – выполнить задание и победить в гонке – с самого начала была глупой. Кто желает победы, тот должен сосредоточиться только на гонке. Победой – как менее ценным призом – придется пожертвовать.

– Гони! Гони! – подзуживал Ной.

С виду спокойно Цезарь дал обойти себя очередному звездолету.

– Зачем? – только и спросил он.

– А и правда, незачем. – Ной вздохнул и осклабился. – Азарт, понимаешь ли. Дрянная штука, вроде чесотки.

Цезарь фыркнул.

– Ты еще скажи, что в карты играешь с азартом…

– Ну, ты сравнил! – возмутился Ной. – Игра – одно, гонки – другое… Тут и азарт совсем другой…

Цезарь только дернул носом. В разновидностях азарта он не разбирался – знал только, что ему самому противно тащиться, когда можно гнать вовсю. Но справиться с собственными желаниями ему удалось даже легче, чем он предполагал. Может быть, из-за того, что звездолет не машина, или – кто знает? – по той причине, что в космосе за «Топинамбуром» не гналась полиция. Или, что тоже возможно, за время межзвездных скитаний мальчишка успел слегка повзрослеть.

Копаться в себе с целью прояснить этот вопрос он, конечно, не стал. Больно надо!

– Первый контрольный буй дает промежуточные результаты, – вслух сообщил корабль. – Продублировать их для экипажа?

– Только не голосом. Выведи на стенку.

Теперь Цезарь мог целиком сосредоточиться на пилотировании. Список длинный; пока Ной с Ипатом будут читать его, они не станут мешать пилоту, а там придет и время ухода в нырок. У каждого на борту должно быть хоть какое-нибудь занятие.

– Идем седьмыми, – констатировал Ной. – Впереди сурраханский экипаж на «Империи». За ними «Синяя молния» с Цельбара. Потом эти, как их… на «Земле Изначальной»… надо же, как назвали корабль… Угу… Ага…

– Сильные противники? – озабоченно спросил Ипат.

– А то! Фавориты!

Ипат на секунду прижался головой к стене рубки – надо думать, желал узнать у корабля, что такое фавориты и чем они отличаются от фосфоритов. На стене рубки тем временем загорались все новые и новые строчки.

Когда строк набралось уже порядочно, Ной вдруг ткнул пальцем в одну из них, а Ипат, прочтя, не поверив и снова прочтя, вдруг вскочил и, размахивая кулаками, разразился незамысловатой крестьянской бранью.

Строка скупо сообщала: «59-е место: “Призрак”, капитан Ларсен».

Цезарь тоже взглянул на строку, клацнул зубами и промолвил:

– А я и не знал, что его корабль зовется «Призраком»… Э, погоди, может, это еще не наш Ларсен!..

– Конечно, не наш, – невозмутимо ответствовал Ной. – Он свой собственный Ларсен. Но это тот самый Ларсен, которого мы знаем.

– Брось придуриваться!.. Ты-то откуда это знаешь?..

– Знаю.

Сказавши это, Ной отвернулся, и Цезарю расхотелось выспрашивать, откуда Ной знает то, чего не знают другие. Все равно ведь не ответит – или наврет с три короба. А Ипат, помрачнев и почернев, откашлялся и промолвил негромко, но веско:

– Мы должны выйти из гонки.

Если я не стану ни торговцем, ни объездчиком юных звездолетов, ни космическим разведчиком каким-нибудь, то обязательно подамся в гонщики. Это дело как раз по мне. Едва «Топинамбур» сообщил мне, что уже третий аутсайдер ушел в большой прыжок, не достигнув рекомендованной зоны, как я сделал то же самое. Рисковать так рисковать. Очень уж мне хотелось разогнать корабль как следует, да только нельзя было раньше времени переполошить народ. Тащиться, однако, тоже не хотелось. Вот я и велел кораблю нырнуть – просто так, чтобы не скучно было.

Ипат бурчал мне насчет осторожности. А я как раз и осторожничал, хотя только потом это понял. Со стороны мое поведение в гонке выглядело обыкновенной попыткой неудачника наверстать упущенное на свой страх и риск. Примерно как сигануть с разгона через придорожную канаву, удирая от полиции на угнанной самодвижущейся повозке. С той только разницей, что сейчас у меня была не какая-то там повозка, а любимый мой «Топинамбур», оснащенный двумя с половиной подарками светоносного!

Тут и выплыла на свет моя первая оплошность. Другой звездолет вынырнул бы в нормальное пространство черт знает где от трассы гонки, а «Топинамбур» попал точно туда, куда надо, и сразу вырвался в лидеры. Этого мне только не хватало! Рано! И я велел кораблю идти по трассе ни шатко ни валко, и пускай придумает какой-нибудь сбой в своих биосистемах, чтобы всем со стороны было видно.

Он сделал самое простое: увеличил отрезки времени между микропрыжками, и в этих отрезках мы шли на одной гравизащите. А несколько минут спустя нас нагнали лидеры.

Наверное, они сперва ошалели, а потом, приглядевшись, успокоились. Они-то двигались быстрее нас и довольно скоро стали обгонять «Топинамбур». Ясно, что они подумали, да и судьи тоже: повезло новичкам на дохлом звездолете, случайно вынырнули где надо, но трасса длинная, а раз за разом везти не может… словом, неудачники очень скоро займут привычное неудачникам место, тьфу на них.

Меня это устраивало, а скоро нам предстоял маневр для выхода в первую контрольную точку под заданным пространственным углом. Корабль и без меня знал, что делать. Мы прошли мимо контрольного буя, узнали насчет Ларсена с его «Призраком», и тут-то Ипат подал голос:

– Мы должны выйти из гонки.

Я посмотрел на него, как на идиота, картинно похлопал глазами, да и спрашиваю:

– Чего ради?

Он морщился, кряхтел, крякал, но все-таки выжал из себя:

– Ларсен… Неспроста это.

– Почему неспроста?

– Печенкой чувствую.

Одни люди думают мозгами, а вторым хватает и печенки. Вслух я этих слов, понятно, не сказал, а лишь потребовал у корабля дать краткую информацию обо всех участниках Больших гонок за последние годы и поискать там Ларсена. «Топинамбур», конечно, сразу его нашел.

– Вот видишь, – говорю, – ему не впервой. Может, он подлечил свой корабль и выиграть мечтает.

Гляжу – заколебался наш командир. А тут еще Ной на него насел, и вдвоем мы Ипата уболтали. Тут как раз подоспело время маневра и ухода в большой прыжок.

Гиперканал после первой контрольной точки стабильный, естественный, а значит, точка выхода из него для всех участников одна и та же и помещается в заранее известной точке пространства – понятно, с поправкой на спонтанный дрейф, да только мала та поправка, нечего и брать ее в расчет. Ушли в прыжок мы седьмыми, а вышли девятыми. Ну, так бывает, а почему – не спрашивайте. Меня это, в общем, устраивало, вот только Ной почему-то опять возбудился.

– Гони! Гони! – подзуживал он меня. Я только огрызался сквозь зубы и дивился: во дает! Кто бы мог подумать. Ему бы не простаков обжуливать, а гонять раз в год на тракторах по пустошам близ границы с Дурными землями – есть у наших фермеров такое развлечение…

А вот удирать от полиции ему не понравилось бы, это точно. Я и подкалывать его не стал: знал заранее, что он задерет нос и заявит, что уходить надо чисто и что беготня от полиции или потерпевших – дурной тон. И уж наверняка ему бы не понравилось быть пойманным, я-то уж знаю.

Фигу ему, а не «гони»!

Я вовсе не хотел раньше времени делаться сенсацией гонки – хотя даже Илона, будь она с нами, не догадалась бы, чего мне это стоило! Лидирующая группа понемногу наращивала отрыв. Я выждал минут пять и приказал кораблю ускориться, но так, чтобы сохранить отставание. Пускай зрители, если на этом этапе им транслируют картинку, сдержанно удивятся – все равно их интересуют фавориты, а никак не мы. Поудивляются и забудут.

Этап выдался скучный: требовалось дойти до второй контрольной точки – условной области пространства с вбитыми в память корабля координатами, хотя бы чиркнуть по ней, а потом можно вновь уходить в гиперпрыжок, уже произвольный. За уход раньше времени – дисквалификация. Вроде простое дело. Я не сразу понял, в чем подвох, а потом все-таки догадался: тут не было ни единой звезды, не говоря уже о пульсарах и магнетарах, где корабль мог бы подзарядиться, и ни одного пылевого облака, где он мог бы подкормиться. Пока что это никому не страшно, гонка только началась, но потом может случиться всякое. Хочешь – гони вовсю, но будь готов к тому, что на каком-нибудь из следующих этапов тебе придется сходить с трассы для долгой заправки у паршивой тусклой звезды, потому что до яркой ты не дотянешь, или для тебя приготовлена еще какая-нибудь гадость. А хочешь – двигайся с оптимальной скоростью, понемногу отставай да отбрыкивайся от Ноя.

Я выбрал второе, и за полчаса нас обошли десятка три звездолетов. Ной шипел на меня, как кот, которого облили помоями, обзывал разными словами и вообще действовал на нервы. Еще два часа мы плелись по трассе, и я ради интереса то медленно-медленно обгонял кого-нибудь, то, наоборот, позволял обогнать себя. Самому надоела такая ерунда, но прошли мы контрольную точку – и вслед за лидерами я скакнул к Паучьему Логову, как называется одна разлапистая туманность, вся в волокнах и прожилках. Тут некоторые свернули к пульсару в центре туманности – подзарядиться.

– Ты в порядке? – спросил я корабль.

Тот, по-моему, даже обиделся.

– В полном.

Вот и хорошо. Пульсар – звездочка крохотная, места в ее магнитосфере мало, а я не люблю давки. В общем-то к пульсару кинулись те, у кого старые корабли, да еще перестраховщики. Чудной народ! Ведь никогда же не случится то, чего боишься! Знал я на Зяби одного бродягу, он пугался молнии и грома, от грозы начинал прямо-таки заикаться и прятался от нее по сараям и чуланам, а если гроза заставала его в поле, то ложился ничком прямо в грязь, выбрав место пониже, чтобы не притянуть к себе молнию. Так и утоп однажды в какой-то канаве…

От Паучьего Логова опять пошла гонка в нормальном пространстве, и в большой прыжок уйти не моги, судейский корабль наблюдает. Ладно. Тащимся помалу. «Топинамбур» вышел к Паучьему Логову очень удачно, тут мы сразу обошли с десяток участников, да еще десятка полтора рванули к пульсару, так что мы оказались на двадцать пятом месте. Я опять приотстал, и третью контрольную точку мы прошли сорок вторыми. То, что надо.

«Топинамбур» как-то по-своему перекликался с другими кораблями, и мы знали, кто где. Впереди, как и положено, шли фавориты: корабли с Сурраха, Цельбара, Леона и Эльмидора. Лидировали цельбариты, но положение могло измениться каждую минуту. За лидерами с небольшим отставанием шла длинная вереница кораблей, и первыми в ней, к моему и общему удивлению, держались новички с планеты Гунигуни. Я запросил корабль, что это за Гунигуни такая, и получил ответ: ничем особо не примечательная планета восьмого уровня пирамиды. Мне это понравилось: вот она, сенсация! Вот на кого надо всем глазеть, а не на нас! Мы пока скромники.

Беспокоило меня только одно: где Ларсен? В начале гонки он шел впереди нас, потом стал отставать от лидеров, то есть приближаться к нам, потом мы ушли в большой прыжок, а потом я его не видел. Ох, как мне хотелось поверить, что он совсем отстал, а то и выбыл из гонки! Да только что-то не верилось.

Я выспался, передав вахту Ипату, но перед этим дал кораблю мысленный приказ немедля будить меня, если вахтенный прикажет резко изменить скорость или курс. Обошлось: Ипат вел себя как настоящий командир, то есть за всем приглядывал (главным образом за Ноем) и ни во что не вмешивался. Знал, знал Сысой, кому доверить командование! Проснувшись, я принял вахту и первым делом поинтересовался, на каком месте мы идем в гонке. Оказалось, что на семнадцатом.

Вот это номер! Я чуть не поругался с Ипатом, а потом до меня дошло: это не мы увеличили скорость, а конкуренты ее сбросили. И главное, причина была как на ладони!

Внутригалактический войд. Еще одна область пространства, лишенная туманностей, что пылевых, что газовых. Черт знает когда тут взорвалась звезда, да так, что вымела пыль и газ на десятки парсеков вокруг, и газа того в войде осталось всего ничего. Корабль, конечно, поглощал все атомы, с которыми сталкивался, но это все равно что давать человеку по зернышку в день. От такой кормежки и мышка околеет. Нет, звезды в войде были, но ведь кораблю требуется и материя! Если очень надо, корабль преобразует ее в энергию, но только так, а не наоборот. Не умеет он делать материю из энергии, и хоть ты тресни. А материя ему нужна, во-первых, для своих каких-то целей, а во-вторых, экипаж должен что-то есть, что-то пить и чем-то дышать; не будет запаса вещества – корабль начнет поедать сам себя. Дураку понятно, что ничем хорошим это не кончится. А мчаться к звезде, чтобы подкормить звездолет тем веществом, что вокруг звезды обращается, – это ж какая потеря времени!

– Ты что творишь! – прошипел я Ипату, раздумав с ним ругаться. – Проиграть гонку решил?

– А что? Неплохо идем, по-моему…

Я наскоро втолковал ему, в чем наша проблема, а он только кряхтел. Просто зла не хватает с некоторыми. Этот простофиля не удосужился даже посмотреть легенду трассы! Он не знал, что такое войд!

– Считается, что в одном из таких войдов находилось солнце Земли Изначальной, – закончил я лекцию.

– Может, поищем? – хохотнул Ной.

– Сам ищи. Только без «Топинамбура». Ее уж искали-искали…

Ной сказал, что я тупоумный селянин и не понимаю шуток. Я пренебрег. Ной вел себя странно – думаю, нервничал в ожидании «сброса». Не нам ведь, а ему болтаться в капсуле посреди космоса…

Хотя он должен был знать: «сброс» почти безопасен. На трассе работают не только судейские корабли, но и спасательные. Всех подберут. За всю историю Больших гонок погиб только один «сброшенный», и то по исключительно глупому невезению. Притом давно. Но так-то оно так, а быть вторым никому не хочется…

«Топинамбур» пока не просил заправки, но я приказал ему точно рассчитать расход вещества и энергии и держать оптимальную скорость, сообразуясь с маршрутом. Словом, мы перестали разгоняться. Вышли по инерции на пятнадцатую позицию и на ней застряли. А некоторое время спустя нас начали нагонять те, кто заправлялся в Паучьем Логове. Не такими уж крохоборами и перестраховщиками они оказались!

Среди них был Ларсен. Я, конечно, напрягся, но он ничего – провел свой «Призрак» стороной, как будто и не знал, что мы тоже в гонке… Ага, не знал он! Жди! Умом-то я понимал, что ничего он нам сейчас не сделает, даже не попытается, потому что свидетелей вокруг сколько угодно, но предчувствие возникло нехорошее. Ладно, думаю, буду настороже. И вообще пора вырываться вперед – что он сможет, когда мы далеко впереди? Ты поди сперва догони!

Так я и сделал на следующем этапе, то есть после того, как войд кончился. «Топинамбур» роскошно подкрепился пылью в темной туманности. Начиная отсюда и аж до середины дистанции у каждого был свой маршрут – считается, что равновеликий маршрутам других участников, – и свои контрольные точки. На десяти из них нам надо было отметиться обязательно, а на каких именно – наша забота. В смысле, забота «Топинамбура» – ему ведь высчитывать наивыгоднейший маршрут…

Он справился с этим мгновенно, и я перестал его сдерживать. Нырок! Еще нырок!.. Гони, милый, гони! Чтобы Ипат с Ноем не скучали, я велел кораблю повесить перед ними трехмерную карту Галактики – пусть смотрят. Двигались мы зигзагом. Один раз вывалились опять в тот войд, где уже были, и Ной, ткнув пальцем, объявил, что наша Зябь где-то тут. Я не поверил, а оказалось – правда. Ипат затосковал по дому, к кенгуроликам ему хотелось, и вроде крюк небольшой, да нельзя нам терять время, его и без того много потеряно. И вместо Зяби рванули мы к следующей контрольной точке.

Возле тринадцатой – обязательной для всех – контрольной точки мы оказались уже третьими. Могли бы, наверное, пройти ее и первыми, да я решил на всякий случай еще раз дать «Топинамбуру» подзаправиться. Думаю, что то же самое сделали и те, кто шел впереди, – «Синяя молния» с Цельбара и сурраханская «Империя». Нам опять предстоял скучный этап без гиперпрыжков – то есть это для нас он скучный, а для болельщиков на Суррахе и ста тысячах других планет он-то как раз был интересным: сразу видно, кто на каком месте идет и какой ловкач какого лопуха обгоняет, потому что лопух не дал кораблю подкормиться, пока было можно, и теперь локти кусает, а в полную мощь идти боится.

Новички с планеты Гунигуни теперь плелись сильно позади нас, обгоняя, впрочем, Ларсена. Чего и ждать от обоих. Я выбросил их из головы.

Не знаю, что творилось на Суррахе и на ста тысячах планет, когда наш «Топинамбур» мало-помалу поравнялся с «Империей» и обошел ее, а под конец этапа опередил и «Синюю молнию». Корабли у фаворитов гонки были что надо, но «Топинамбуру» все равно не ровня. Даже Ипат осклабился и от полноты чувств начал почесываться там и сям. Зато Ной сделался непривычно тихим. Я понимал его: с каждой минутой мы приближались к точке «сброса».

После четырнадцатого буя траектории кораблей вновь разошлись. Тут я малость лопухнулся, и нас выбросило в звездное скопление звезд этак из тысячи. Нам бы это пригодилось, нуждайся «Топинамбур» в зарядке, но в тот момент он в ней не нуждался. Правда, в скоплении находилась одна из контрольных точек, но как раз она-то была необязательной и притом далеко не самой выгодной. Мы отметились там, получили подтверждение, а дальше я опять позволил кораблю действовать по его разумению. Когда пришло время, Ной, к моему удивлению, полез в выращенную капсулу без ропота и всяких своих штучек, сказал только:

– Постарайся выиграть. Очень надо.

Я и без него знал, что нам надо, а что нет. Для чего мы записались на гонку – проигрывать, что ли? Да потом, сам Ной, помнится, долго расписывал Ипату, какие коврижки с пряниками мы получим, если победим. Даже странно стало: чего это он вдруг вздумал напомнить мне о главном? Решил, что я забывчивый?

Ну, отстрелили мы капсулу. Место на редкость дрянное, но капсула хорошо пошла, и я решил, а «Топинамбур» подтвердил, что к нашему возвращению ничего с Ноем не сделается. Погнали дальше. За два этапа до конечной точки траектория гонки вновь стала общей и с запретом на гиперпространство. Я так понимаю, что это сделано ради болельщиков: надо же им отслеживать, кто впереди, кто отстает и у кого какие шансы.

Думал, мы возглавим гонку, ан нет: «Синяя молния» выскочила из гиперканала раньше нас. За нами – «Империя», потом «Земля Изначальная», далее с большим отставанием «Гордость Аоака» с одноименной планеты и кто-то еще, а Ларсена на «Призраке» и не видно. Не могу сказать, что я из-за этого шибко расстроился.

Главная интрига тут была та же самая: полностью заправленный и заряженный корабль мог покрыть последние два этапа без потери времени на подзарядку, но такой корабль должен был зарядиться веществом и энергией незадолго до предпоследнего этапа. Тут надо было вовремя получить и быстро обработать данные с контрольного буя: кто, когда и в кормном ли месте терял время. Вышло, что и нам, и «Синей молнии», и «Империи», и «Земле Изначальной» никак не миновать еще одной зарядки-заправки, если, конечно, мы хотим достичь конечной точки в числе первых, а не в будущем году. Зато «Гордость Аоака» в принципе могла достичь конечной точки раньше нас.

Я так и сказал Ипату, а он:

– Ну и на кой это им? – И в затылке чешет. – Конечная точка – это же не финиш гонки…

Как был дремучим, так и остался.

– Рассчитывают на поощрительный приз. Что, не слыхал? На прошлых гонках император его ввел, чтобы было интереснее. На победу в гонке эти ребята с Аоака не очень-то рассчитывают, разве что на пути к Сурраху им подвернется какой-нибудь магнетар…

– А велик ли приз?

– Полтора миллиона.

– Нам бы они тоже пригодились, – здраво рассудил Ипат. Фермеры все такие, мимо медяка не пройдут.

– Ха! Ты, по-моему, не веришь, что мы выиграем гонку.

– Может, и выиграем, а лишних денег не бывает… Поднажми, а?

Я сказал, что попробую, и загрузил мозги «Топинамбура» работой. Ничего лучшего для подзарядки, кроме белого карлика, он не предложил, и стало мне ясно, что выигрывать гонку нам придется на обратном пути к Сурраху, а первыми у последнего буя нам не бывать. Так и вышло: поощрительный приз заработала команда «Гордости Аоака», второй пришла «Синяя молния», а мы – третьими. И как только «Топинамбур» получил подтверждение, так сразу ушел в заранее рассчитанный большой прыжок – первый из трех необходимых для выхода в систему Червяка, прямиком к Ною.

Только сейчас, по-моему, и началась настоящая гонка.

Я ее ждал. И не сомневался в победе.

Зато ошибся в другом: думал, что нас ждет только гонка. С запланированной спасательной операцией в системе Червяка…

Ларсен заявил о себе ярко и эффектно: мощнейшим залпом противоастероидной пушки. «Топинамбур» молодец – среагировал, выставил защиту. Второй залп защита не сдержала, но основной удар пришелся в только что пристыкованный модуль. Ноя в капсуле уже не было, он успел перебраться в корабль, и «Топинамбур» понемногу поглощал ненужную штуковину, но, хвала Девятому пророку, не успел ее доесть.

Остаток модуля просто исчез.

После второго залпа Ной выскочил из душа в чем мать родила и в мыле. В отсутствии женщин на борту тоже есть свои преимущества. Безумно вращая глазами и размахивая руками, Ной заорал на весь корабль:

– Это что такое, мать вашу???

Я отмахнулся – давал «Топинамбуру» команду срочно драпать. Ипат же откликнулся:

– Стреляли…

«Топинамбур» судорожно искал варианты спасения. Система Червяка – сложное, необычное и, по правде говоря, дрянное место. Это нейтронная звезда, на орбите которой крутится небольшая черная дыра, подъедающая всю материю на пути, да еще тянущая вещество из звезды. В рентгеновском диапазоне поток материи между звездами напоминает длинного червяка. А вокруг этой пары крутятся еще две нормальные звезды и один коричневый карлик. С гравитационными полями в системе творится что-то невообразимое – именно поэтому организаторы гонок требуют сбрасывать модули именно здесь, дополнительно затрудняя экипажам задачу поиска на обратном пути болтающихся на зубодробительных по конфигурации орбитах модулей. Нам повезло, мы нашли Ноя быстро, да и шли мы впереди остальных кораблей с большим отрывом, не пришлось искать в толчее. Точек сброса было много, но участников гонок в десятки раз больше. Ларсен же просто ждал нас, не озаботившись выигрышем гонки.

А нас выигрыш заботил. Я был почти уверен, что Ларсен не сможет нас уничтожить, но задержать надолго вполне способен. Надо было срочно валить! «Топинамбур» уже рассчитал, как нам лучше уйти в экстренный прыжок к финишу… И тут Ларсен запросил контакт. Я спросил у Ипата, надо ли? Тот кивнул.

Ну до чего же мерзкая у него морда, подумал я, когда она появилась на экране. «Топинамбур» – тот еще юморист, вырастил экран на всю стену. Моя голова оказалась на уровне носа огромной Ларсеновой башки. От вида шерсти в носу меня чуть не вывернуло. «Топинамбур» это почувствовал и быстро уменьшил экран. Умница!

– Чо надо, дядя? – Я пришел в себя и решил не церемониться с мерзавцем.

– Уж не тебя, ублюдок мелкий! Главный где?

Ипат выпятил челюсть и выступил вперед:

– Говори, что надо! Нам некогда.

– Привет, деревенщина, дитя кенгуролика! Что мне надо? Да ничего! Грохнуть вас! Надоели вы мне до чертиков.

– Ну попробуй, – угрожающе произнес Ипат. – Нападение на участника гонки. За такое можно и без головы остаться.

– А кто узнает-то?

Ипат помедлил.

– Узнают. А еще… Мы ведь можем обороняться. Да, Цезарь?

– Не проблема, кэп, только прикажи! – ответил я фразой из какого-то сериала.

И добавил погромче:

– «Топинамбур», приготовься к метеоритной атаке, будь добр.

Ларсен ухмыльнулся.

– Вот же безмозглые. Хоть бы спросили, почему меня одного в гонку выпустили, а потом бы воевали.

– И почему? – Ну любит Ипат подставляться!

– Да потому что я не один, идиоты. А втроем!.. Был втроем.

Ларсен отодвинулся от экрана, а потом на экране возникло лицо Илоны. С кляпом во рту и рукой Ларсена, держащей Илону за волосы. Илона что-то промычала. Наверное, ободрить нас хотела. Она такая…

– Все еще собираетесь стрелять? – В экран вновь всунулась мерзкая рожа вербовщика.

Ипат не выдержал. Подбежал к экрану и, выпучив глаза, заорал:

– Сволочь! Если с ней что-то случится, я тебя в черную дыру закопаю!

Ларсен заржал.

– Не бойся, ничего с ней не случится. Мне нужны только зябиане, про представителей других планет разговора не было. Сообщу на финише, что сошел с дистанции, ее высажу где-нибудь. Кто ей поверит?

Ипат шумно выдохнул.

Что-то было не так. Я не понимал, что затеял Ларсен. И Ипат не понимал. Даже Ной, кажется, не понимал, и это мне уж совсем не нравилось. Ипат посмотрел на Ноя – кто, мол, у нас переговорщик? Ной шагнул к экрану.

Увидев голого мыльного Ноя, Ларсен опять заржал.

– Чего ты хочешь? – вкрадчиво поинтересовался Ной.

– Кстати, о черной дыре, куда меня хотел закопать ваш сельский капитан… Так вот, я же говорил, что у меня в экипаже три человека. Было. Я недолго думал, кого отправить на сброс… Уж больно третий член экипажа громкий… громкая…

Ипат опять было рванулся к экрану, но Ной незаметно отмахнулся – не время сейчас орать и нервничать. Ипат как на стену прозрачную наткнулся – дошло. А я все уже понял. Прижался головой к стене «Топинамбура» и дал мысленный приказ: искать сброшенный Ларсеном модуль с Семирамидой внутри.

– И что? – спросил Ной Ларсена. Небрежно так спросил.

– А то, что я случайно – ну, так получилось, – отпустил модуль слишком близко к черной дыре системы Червяка. Совсем случайно! – Мерзкая рожа на экране подмигнула. – Боюсь, модуль с певицей скоро туда затянет. Такая незадача…

Ной, не обращая внимания на выпученные глаза Ипата, продолжал блефовать:

– Спасибо тебе, Ларсен, от всего экипажа! Знал бы ты, как она нам надоела!

– Неужели не захотите спасти подружку? – не поддался на блеф Ларсен. – Скоро она замрет во времени и пространстве, и никто ее не увидит…

Он тянет время, понял я. Ной тоже тянет, может, ждет, что поблизости объявятся наши преследователи в гонках… Или гоночная инспекция. Но это не поможет спасти Семирамиду. Спасти ее может только «Топинамбур» и его приобретенные свойства. И скорость нашей реакции. «Топинамбур» как будто услышал меня – сообщил, что модуль обнаружен.

Ной продолжал что-то бубнить, Ларсен отвечал, а я уже отдал приказ. И мы ушли в мгновенный и короткий прыжок. В объятья черной дыры.

Вынырнули быстро. Пока осматривались, не сразу заметили на экране текстовое сообщение от Ларсена:

«Деревенщина! Цените мою доброту! Серьезные люди попросили вас уничтожить, но я пожалел. С этой орбиты вы уйти не сможете, а если и сможете, то лет через сто по галактическому времени. Успею получить гонорар. Вы же не в курсе, что возле черных дыр время замедляется. Долгих вам лет на орбите, идиоты…»

Черта с два он нас пожалел, а в его сообщении помимо «идиотов» было еще несколько слов, которые я не хочу повторять. Еще я понял, что он мало о нас знает и ни во что не ставит. «Топинамбур» ответил на мой молчаливый вопрос: «Не знаю. Будет очень тяжело. Вам».

И я сказал в темный экран:

– Ты сам идиот, Ларсен. Был им и остался.

Не стану рассказывать вам, какими словами встретила нас спасенная Семирамида. Досталось (по порядку) Зяби, императору, гонкам, черным дырам, нам, «Топинамбуру», Галактике, Вселенной и, конечно же, Ларсену. Некоторых умных, но явно оскорбительных слов из ее репертуара я даже не знал. Хотел потом спросить «Топинамбур», что они значат, да забыл.

Еще бы не забыть, когда трещит позвоночник, а лицо стекает к затылку! Подобрав Семирамиду, «Топинамбур» с натугой вырвался из гравитационного плена, а для нас, конечно, вырастил специальные лежбища и врубил гравикомпенсацию на полную мощь, но все равно я думал, что все мы дадим дуба. Подарки светоносного – это хорошо, это просто замечательно, но для ухода в гиперпрыжок нам все равно требовалось отойти от черной дыры хотя бы на небольшое расстояние.

И мы перли через космос, изнемогая от запредельных перегрузок, временами теряя сознание, переживая мучительные галлюцинации… А когда наконец вырвались, оказалось, что мы в гонке уже далеко не первые и даже не двадцатые. Зря Ларсен думал, будто мы не знаем, что возле черных дыр время замедляется. Знали мы это отличнейшим образом, а что было делать? Бросить Семирамиду на верную смерть?

Моим ушам от этого стало бы легче, не спорю. Ну а совести?

За Илону мы тоже переживали, а Ипат больше всех. Он хотел непременно догнать «Призрак» и распотрошить его – Ларсена выбросить в космос, а Илону спасти. Я вовремя сказал ему, что этак мы скорее убьем Илону, чем спасем ее, и тогда он отпустил Ноя, которого взял за грудки, оторвал от пола и собирался побить, – тот, видите ли, посмел утверждать, что выиграть гонку для нас важнее…

Во всей этой гадости только одно было хорошо: в струе вещества, что текла со звезды в черную дыру, «Топинамбур» здорово подкрепился.

И гонку мы все-таки выиграли! «Топинамбур» считал и подсказывал наилучшие варианты с учетом своих особых свойств, а я только успевал командовать. «Империя» приотстала, а «Синюю молнию» мы обошли уже на самом финише, рядом со «Звездой жизни», и та встретила нас впечатляющим салютом. Тут я и свалился, потому что несколько суток не спал, поддерживая себя какой-то химией по рецепту «Топинамбура», и все почести достались Ипату с Ноем. Я потом посмотрел в записи, как они выглядели: Ипат как всегда, то есть простодушно-дубовато, зато Ной раздавал улыбки за двоих, а молол языком за весь экипаж. Восхищался «Звездой жизни» и Суррахом, на котором не был, благодарил императора за то, что тот дал нам шанс, империю – за пирамиду, Суррах – за гостеприимство, болельщиков – за поддержку. Хотя какая там, к бесу, поддержка болельщиков! Ну кто, кроме больных на голову, мог болеть за нас? Однако же речи его понравились.

А что же Ларсен?

Мы сообщили о нем полиции «Звезды жизни» еще до финиша, чуть только вынырнули из последнего прыжка. Там нам отказали: оказывается, в прошлом гонщики слишком часто жаловались друг на друга в полицию, поэтому было решено, что гонщики на трассе вне ее полномочий. А разбором ситуаций занимается дисциплинарный комитет. В комитете над нами посмеялись: никто еще не уходил от черной дыры, а если мы и ушли, то история про похищение и попытку заказного убийства есть плод галлюцинаций. И тогда Ной выкопал откуда-то старинный «закон Генри и Льва». К сообщению, что у некоего Ларсена на борту находится клон, что строжайше запрещено, отнеслись гораздо серьезнее. Такие уж странные законы в нашей империи. Ларсен был задержан на финише, ему светили административный арест и штраф, а как дело о похищении все-таки выплыло наружу, он даже получил срок. А потом с ним что-то такое неприятное случилось после тюрьмы: то ли в рабство продали, то ли отправили на далекую планету Хлябь, болота осваивать. Что ж, и поделом. Связался с дурной компанией, так выполняй ее заказы, иначе плохо будет…

К Илоне, высаженной Ларсеном на какой-то убогой планетке и доставленной на «Звезду жизни» полицейским катером, претензий не было: она доказала, что ее похитили. Поначалу ее и слушать не хотели, но, во-первых, с тем же самым обвинением против Ларсена выступила Семирамида (и вцепилась когтями ему в рожу на очной ставке), а во-вторых, законники все же согласилась с тем, что Илона не клон, а лишь далекий потомок клонов. Ларсен выскользнул из-под «закона Генри и Льва», но это ему уже не помогло: увяз по самые уши. Никто о нем не пожалел, кроме… ну, вы поняли. Кроме Илоны, конечно же.

Когда я выспался и узнал все эти новости, мне осталось только спросить Ноя:

– Ну и как ты думаешь вербовать Суррах?

Вообразил, что поддел хитрилу и всезнайку. Ничего подобного! Ной посмотрел на меня свысока:

– Не поздно ли об этом думать?

– В смысле?

– Что можно было обдумать, то уже обдумано. Теперь время действовать.

Император зевнул, сладко потянулся и нащупал рукой стенку спального кокона. Приятно бархатистая на ощупь, она помедлила ровно столько времени, сколько нужно только что проснувшемуся человеку, чтобы ощутить, что жизнь прекрасна, и сейчас же отдернулась, а кокон моментально разросся вширь и ввысь, принимая форму, приличествующую спальне монарха. Будто бы самого обыкновенного монарха, каких в Галактике пруд пруди. Нынешний император имел непритязательные вкусы. Главное – это удобство, и кого волнует, что над монаршим ложем нет даже балдахина? Кто имеет привилегию видеть императора во сне? Никто. Кто вхож в спальные покои, тот может и зарезать во сне, а потому долой дворцовую челядь!

Дворец, впрочем, еще существовал, большой и помпезный. Возведенный дедом нынешнего императора на месте бывшей императорской развалюхи с протекающей крышей, впоследствии он был лишь немного перестроен, чтобы дать место личным апартаментам нынешнего монарха. Апартаменты – этот квазибиологический шедевр – были созданы по специальному заказу в единственном экземпляре на основе все той же технологии, что породила биозвездолеты. Биоапартаментам добавили чуткости к невысказанным пожеланиям владельца (еще бы!), начисто убрали способность к размножению (незачем провоцировать подданных подражать императору), зато сохранили умение летать не хуже обычного звездолета (мало ли что). А главное, еще не было случая, чтобы биозвездолет злоумышлял против владельца. Надежнейший тыл, превосходная крепость. Лучше любой няньки, надежнее самой проверенной охраны.

Внутрь личных апартаментов император не пускал никого и никогда. Даже императрицу. Квазиживые апартаменты могли все, создавая любые иллюзии и делая любовниц ненужными, а что до важнейшей задачи продолжения рода, то покои государыни – почти такие же, только попроще, – граничили с покоями императора. Оба биомеханизма прекрасно спелись, транслируя своим хозяевам не только весь комплекс ощущений, намного более ярких, чем при естественном акте любви, но и при необходимости биологические материалы, самым тщательным образом проверенные и отобранные. Следили и за дальнейшим. Дебил в императорской семье не мог родиться ни при каких обстоятельствах.

Быть может, не так уж не прав был Ной Заноза, предположив, что спустя несколько поколений все люди, сколько их есть в Галактике, будут жить внутри квазиживых систем, очень счастливые, наслаждающиеся немереным могуществом и ни к чему не пригодные. Тут-то все и кончится.

Кончится ли?

В случае необходимости квазиживая среда могла держать императора в курсе текущих дел, транслируя хозяину доклады министров и передавая в противоположном направлении руководящие указания; она даже стремилась взять на себя эту обязанность, – но император предпочитал обходиться без квазиживых посредников. То ли так проявлялся некий атавизм, то ли поспешил с выводом жулик и циник Ной Заноза. Презирать людей, конечно, можно и нужно, но ведь не всех же и не всегда!

Но оделся монарх все же при помощи квазиживой среды. Оделся он по моде, но просто, ибо на сегодняшнее утро не намечалось ни торжеств, ни официальных приемов. Собственно говоря, он не оделся – не монаршее это дело, – а его одели. И даже не одели, а вырастили удобную немнущуюся одежду прямо на его коже. Незачем было и спрашивать, подозрительно крутя носом, чистая ли одежда. Грязной хотя бы в масштабах одной бациллы она не могла быть по определению.

Чуть ранее точно таким же путем произошло отправление естественных потребностей и умывание. А зубы монарху были вычищены и отполированы еще во сне.

Последнее по порядку, но не по важности – утренний настрой. Император сладко потянулся, и в тот же момент среда влила в него бодрость, оптимизм и желание радостно трудиться на благо империи. Чего еще желать? Недоразумения – утрясем, запутанные узлы – распутаем, по возможности не рубя, препятствия – опрокинем. Неудачи? Гм, а что это такое?

В превосходном настроении император покинул личные апартаменты, пожелал доброго утра императрице, поцеловал наследника и проследовал в кабинет. До завтрака монарх обычно работал полтора-два часа, но сегодняшний настрой получился особенно удачным, он звал к кипучей деятельности, прервать которую, да и то не раньше обеденного времени, могли лишь тоскливые рулады пустого желудка.

Первый министр ждал в приемной. Совсем как при великом прадеде, в одно воистину прекрасное утро перекроившем Галактику. Император мельком подумал, что традиции – великая вещь, но мысль была пустячная и не задержалась в голове. Другая мысль – о том, что первому министру иногда следовало бы приносить государю столь же светлые идеи, какова оказалась идея имперской пирамиды, – повертелась в голове так-сяк и не принесла плодов. Нынешний министр был неглуп, но не гениален и ничуть не интересовался историей Земли Изначальной.

В этом отношении Леопольд Двести Тридцатый превосходил министра настолько, насколько гора, пусть самая небольшая, превосходит яму. Он даже мог примерно указать век, в котором Аттила разбил Бонапарта при Мидуэе, – информация бесполезная, но на свете есть много бесполезных вещей.

Министр почтительно поклонился, шевельнул губами, собираясь, как видно, справиться о драгоценном здоровье императора, затем вспомнил приказ не справляться об этом – не может хворать тот, за кем приглядывают биоапартаменты, – и смолчал. Лишь поклонился еще ниже. Император приветствовал министра милостивым кивком и пригласил в кабинет.

– Что нового?

Обычный каждодневный вопрос. Лавина текущих дел накроет монарха чуть позже. Сначала то, что случилось внезапно и требует немедленных решений.

Министр тайком заглядывал в глаза – пытался понять, бестолочь, в каком настроении находится повелитель. Как будто поутру у монарха может быть плохое настроение! Ну откуда понять тому, кто спит среди мертвых вещей, какое настроение у человека должно быть поутру?

Министр маялся – император это видел. Министр принес новость, но такую, что высказать ее деликатно он был не в состоянии, а кому же хочется брякнуть, глядя монарху в лицо?

– Покороче, – строго сказал император, давая понять: можешь брякнуть, не трусь. А если бряк окажется забавным, то тем лучше для тебя.

– Ваше императорское величество, – начал министр, – к нам на Суррах прибыли вербовщики с планеты Зябь…

– Ну и что? – Кажется, император где-то что-то слышал об этой планете, но пока не мог вспомнить, где и что.

И министр брякнул:

– Ваше императорское величество! Эти вербовщики обратились одновременно в министерство экономики и в министерство внешних сношений с официальным запросом. Они пытаются завербовать Суррах!

Произнеся это, министр изобразил подобие иронической улыбки – и сейчас же сменил ее на веселый смех, чуть только император раскатисто захохотал над этаким анекдотом. Отлегло на душе: властелин десятков тысяч обитаемых миров не обиделся и не разгневался, а развеселился. Чего только не случается в Галактике! Никакой юморист-острослов не выдумает такого, у него просто язык не повернется. Завербовать Суррах! Сияющий бриллиант на вершине имперской пирамиды!

– Они что, душевнобольные? – клокоча горлом в попытке справиться со смехом, спросил монарх и махнул рукой: покороче, мол, отставить титулование.

– Никак нет. Деревенщина, но не психи.

– Что еще за Зябь такая?

– Слаборазвитая планета, совсем недавно включенная в имперскую пирамиду на восьмом уровне, – доложил министр. – Завербована планетой Рагабар.

– Ха-ха. – Император наконец отсмеялся. – Это не те везунчики, что выиграли Большую галактическую гонку?

– Так точно, те самые. У вашего величества прекрасная память.

– А у этих гонщиков отнюдь не прекрасное чувство реальности, – буркнул император. – Успех кружит голову, не так ли? Спасибо, вы меня развлекли. Надеюсь, ваши подчиненные разъяснили им параграф… какой там параграф?.. Закона о вербовке?

– Параграф десятый о недопущении двойного вассалитета, – услужливо напомнил министр. – Боюсь, здесь не тот случай: Суррах имеет пять вассальных планет, но сам не является ничьим вассалом…

– Еще бы он им являлся!

– …следовательно, в данном случае нет речи о нарушении десятого параграфа, – закончил министр и дерзнул продолжить шутку: – Мы можем подписать с Зябью договор хоть сегодня.

Император фыркнул.

– Ну и как в таком случае будет выглядеть имперская пирамида?

– Ну, как-то так… – Министр попытался изобразить руками очень узкую и длинную кривую фигуру, мучительно изогнувшуюся то ли в агонии, то ли в странном и страстном желании вершины поцеловать основание. – Вот так примерно…

Император снова фыркнул.

– Это не пирамида. Это я не знаю, что такое. Надеюсь, ваши подчиненные порекомендовали этим фантазерам хорошего психиатра?

– Разумеется, ваше императорское величество, но…

– Какие еще тут могут быть «но»?

– Новый юридический прецедент, ваше императорское величество. – От волнения министр забыл о разрешении отставить титулование. – С одной стороны, Закон о вербовке не говорит ничего конкретного о том, какой государственный орган на планете, не входящей в империю, должен принимать решение о согласии на вербовку или отказе от нее. Сказано только «существующие законные власти». Параграф второй Закона. С другой стороны, Суррах де-факто главенствует в империи и, естественно, является ее частью. Никто никогда не вербовал планету, уже вошедшую в империю… м-м… если не считать недоразумений, разрешившихся в судебном порядке. На основании параграфа о недопущении двойной вербовки запрос на вербовку просто не был бы принят к рассмотрению. Единственное исключение – Суррах. Наша планета – единственная в империи, не находящаяся в вассальной экономической зависимости…

– И?.. – спросил император, начиная догадываться о том, что анекдот о сумасшедших вербовщиках будет иметь продолжение.

– Зябь – часть империи, – развел руками министр. – Суррах – тоже часть империи, причем не попадающая под действие параграфа о недопущении двойной вербовки. Мы не можем отказать вербовщикам Зяби в рассмотрении их дела, причем таковое рассмотрение должно быть проведено на самом высоком государственном уровне.

– Это шутка? – поднял бровь император.

– Ваше императорское величество, ах, если бы! Скажу больше: если дело не будет принято к рассмотрению в установленный срок, иначе говоря, в течение десяти… нет, уже семи с половиной стандартных суток, то это может негативно сказаться на репутации Сурраха и верховной имперской власти…

– Ну да, ну да, – проворчал император, все еще усмехаясь. – Империя славна законностью, и Суррах – оплот ее. Знаю, что вы хотите сказать: откажи мы этим шутникам в рассмотрении – на нас накинутся законники всей империи. Выучили их на свою голову! Ну так примите дело к рассмотрению и откажите. Чего проще?.. Ах да, я забыл спросить: может быть, у этой, как ее…

– Зяби, – подсказал министр.

– …у этой самой Зяби есть хоть что-то, что может нас заинтересовать? Что-нибудь такое, что поднимет империю на новую ступень величия? А?

– Только звездолет, – доложил министр. – Их корабль победил в Большой гонке, развив на финише совершенно невероятную скорость. Корабль явно не стандартный, ну, собственно, у всех фаворитов Большой гонки корабли улучшенные, но чтобы настолько… Однако требованиям техрегламента он соответствует. Определенно тут неизвестная биотехнология.

Мельком подумав о том, что вряд ли может быть определенным то, что неизвестно, император усмехнулся, на сей раз про себя. Теперь ему стало понятно смятение министра: анекдот анекдотом, а юридическая форма должна быть соблюдена, и в данном вопросе никак нельзя обойти стороной особу императора. Ну что ж, подпись монарха положит конец анекдоту. Уникальной скорости корабль – это, конечно, очень хорошо, но если авантюристы с Зяби вообразили себе, что этого достаточно для вербовки Сурраха, то они крупно ошиблись. Приобрести новую биотехнологию можно и за деньги, а откажутся продать – отдадут даром. Вероятно, деревенщина не понимает, на какие операции способна имперская служба экономической разведки…

Кто-то определенно хочет нажить себе массу проблем.

– Ну а чисто теоретически, – усмехнулся император, теперь уже открыто и весело, – что говорит Закон о возможности вербовки Сурраха?

Министр с готовностью доложил. Выходило, что если о вербовке хлопочут вербовщики с планеты, не входящей в имперскую пирамиду, то их предложение не только не будет рассмотрено, но и сами вербовщики подлежат аресту и суду, поскольку возможность построения внеимперской пирамиды или отдельных внеимперских ее частей исключена параграфом первым Закона о вербовке. На случай же если вербовщики представляют планету, входящую в имперскую пирамиду…

– Вот-вот. На тот самый случай.

– На этот случай имеется Дополнение к Закону, принятое при августейшем деде вашего императорского величества и скрепленное его личной подписью и печатью. Суть его такова: Суррах может быть вассалом только Земли Изначальной и ничьим иным.

Ловко… Тень обеспокоенности отступила окончательно, съежилась и пропала. Дело все-таки обернулось анекдотом: какая такая Земля Изначальная? Где она? Ау! Прародина человечества давным-давно утеряна, а вернее всего, была полностью уничтожена в одной из галактических войн много тысячелетий назад. Ищи хоть тысячу лет – что найдешь? Разве что астероидные обломки да космическую пыль…

– Как они выглядят? – спросил император, и министр, разумеется, вмиг догадался, что речь идет о вербовщиках с Зяби. А во второе мгновение он понял, что государь интересуется, не сумасшедшие ли они.

– Достаточно забавно даже для восьмого уровня пирамиды, – ответил он, на сей раз не забыв о разрешении отбросить титулование. – У нас давно таких не видели. Очень неотесанные, но в целом вменяемые.

– В целом – это уже кое-что, – заключил император. – А в частности?

– На людей не бросаются, – поспешил уточнить министр. – Но многого не понимают, даже когда повторишь им трижды и четырежды. Кивают и вроде соглашаются, а потом опять за свое. Дремучая глубинка.

– Чего же это они, например, не понимают? – спросил император.

Министр немного помялся.

– В качестве победителей гонки им был разрешен визит на Суррах, – сказал он. – Вероятно, они восприняли это как должное. Теперь они живут на парковочном поле центрального космодрома прямо в своем корабле, наружу не выходят и не понимают, почему не могут получить аудиенцию у вашего императорского величества. Им уже раз пять объясняли, почему это невозможно, а они в ответ рассказывают, что на их планете архистарейшины примут любого гостя, стоит ему только захотеть…

– Как-как? – рассмеялся император. – Архистарейшины? Их планета управляется архистарейшинами?

– По-видимому, так.

– Патриархальная культура… Очень интересно… Кажется, на высших уровнях пирамиды ничего подобного нет? А какую причину отказа в аудиенции вы назвали?

Уже поняв, куда ветер дует, министр все же вынужден был произнести:

– Самую очевидную и в теории понятную даже представителям отсталых народов: чрезвычайную занятость вашего императорского величества и наличие в имперской пирамиде без малого ста тысяч обитаемых миров. Если посланцы каждой планеты начнут просить об аудиенции и если удовлетворять все эти просьбы…

– А вы удовлетворите, – сказал император. – И восьмой уровень пирамиды достоин нашей отеческой заботы. Пусть имперская пресса осветит это событие в соответствующем ключе: подданные выражают свое глубочайшее почтение верховной власти, а верховная власть поздравляет их с победой в Больших гонках. Вам ясно?

– Несомненно! – Министр изобразил восторг от очередного проявления гениальности монарха. – Мы сразу заткнем рты всем крикунам, что верещат о галактическом феодализме. Прекрасная мысль!

Он понимал, что император держит в уме не только эту идею. Судя по всему, монарху хотелось лично поглядеть на такую диковинку, как неотесанные посланцы из патриархальной глуши, с дурной головы явившиеся вербовать Суррах. В Галактике много удивительного, но подобных визитеров еще не случалось. Отчего бы не ознакомиться с этакой достопримечательностью?

Любопытство не порок. Более того: его отсутствие у монарха ведет к профессиональной несостоятельности. По мнению современников, высказываемому открыто и без всякой боязни – ибо легко и приятно говорить правду в глаза сильным мира сего, – Леопольд Двести Тридцатый приближался к облику идеального государя. В глубине души министр знал, что это приближение можно с натяжкой назвать лишь самым первым, и был рад этому.

Трудно служить коронованному дураку или безумцу, еще труднее служить гению, зато у заурядного монарха и мысли заурядные, с ним легко и довольно предсказуемо, а значит, надежно. Если при этом у него и капризы умеренные, то чего еще желать министру? Захотелось императору поглядеть на забавных дикарей?.. Да пожалуйста, пусть смотрит! Блажь, но безопасная…

С легким сердцем министр назначил аудиенцию на завтра. Самому было интересно поглядеть на деревенских дурачков, каких на Суррахе, да и вообще на высших уровнях имперской пирамиды днем с огнем не сыщешь. Зрелище обещало быть любопытным. Самонадеянность низших существ, право же, чрезвычайно забавна…

– Почему нам нельзя осмотреть столицу?!

Четверо хором вздохнули: Семирамида опять выходила из себя. Казалось бы, им не привыкать, а оказалось, что привыкнуть невозможно. Ной посмотрел на Ипата, затем на Цезаря – помогайте, мол.

– Для безопасности, – веским басом произнес Ипат.

– Для чьей? – Голос певицы мгновенно взвинтился до визга. – Какие еще опасности после той черной дыры? Да мне теперь сто лет жить!..

На сей раз вздохнул один Ипат, должно быть, подумав при этом: надеюсь, вне пределов слышимости.

– Для безопасности нашего дела, – сказал Цезарь. – Успеешь еще потратить призовые. Умолкни, будь добра. Не нарывайся.

– Вот только посмей меня холодной водой окатить! – крикнула Семирамида, но от истерики воздержалась. Все на борту знали, что она разучивает новую песню, надеясь осчастливить ею императора, и боится застудить связки.

– Так я продолжаю? – спросил Ной.

– Валяй, – сказал Цезарь, а Ипат просто кивнул.

– Ну так вот… – Заложив руки за спину, Ной прошелся туда-сюда с видом не то лектора, не то арестанта. – Монархия тут конституционная, порядки на Суррахе довольно демократические, но император обладает правом вето, правом роспуска правящего кабинета, правом законодательной инициативы, правом инспекции чего угодно и еще двумя десятками прав. Ему хватает. Если он одобрит наше предприятие, то дело в шляпе. Формально – нет, то есть да, но не сразу, а по сути – однозначно да. Понятно объясняю?.. Далее: наши предложения переданы кому следует, и я полагаю, что они достигли императора. Есть кое-какие основания так считать… Думаю, не сегодня, так завтра все решится. Потерпи, Семирамида… Потерпите, вы все. Лучше поскучать, чем умереть, это я вам говорю…

– Почему умереть? – выпучил глаза Ипат, на сей раз, к общему удивлению, среагировавший первым.

Теперь вздохнул Ной.

– Объясняю для заторможенных: потому что кое-кому на этой планете очень не хочется, чтобы мы встречались с императором. Можете поверить, это очень влиятельные люди. Уверен, что они и наняли Ларсена. События пошли по наихудшему для них сценарию: мы победили в гонке и ждем решения об аудиенции у императора. Поэтому мы сидим в «Топинамбуре» и будем сидеть… до упора. Не стану врать, что здесь совсем безопасно, но вне корабля для нас опаснее раз этак в миллион… Кто захочет выйти отсюда, того я буду считать самоубийцей, а Цезарь вылечит с помощью корабля. Да, Цезарь?

– Еще как вылечу, – хохотнул мальчишка.

– Пойду-ка я порепетирую, – поднялась с места Семирамида. – Тьфу на вас.

Четверо обменялись победными взглядами. Даже Илона улыбнулась торжествующе. Ной хотел еще что-то сказать, но тут раздался голос корабля:

– Поступило текстовое сообщение из императорского дворца. Его императорское величество примет экипаж корабля с планеты Зябь завтра в десять часов тридцать минут в Малом зале императорской резиденции. К вам направляется третий помощник церемониймейстера.

Подняв кверху длинный артистический палец, Ной промолвил:

– О! Сработало.

Илона сияла.

– А помощник-то этот зачем? – немного поморгав, наивно осведомился Ипат.

– Чтобы обучить тебя этикету, деревенщина!

Когда все пятеро, неловко ступая и не зная, куда девать руки, вошли в Малый зал приемов, император понял, что время, потраченное им на аудиенцию, пожалуй, не будет потеряно зря. Провинциалы выглядели презабавно. Особенно комичен был неуклюжий здоровяк, по-видимому, больше всего боявшийся поскользнуться на паркете, задеть и уронить какую-нибудь вазу или, забывшись, высморкаться в горсть. Одеты гости были как подобает, и, конечно, им внушили выстроиться в линию, поклониться и молчать, пока император не заговорит, но не наряды и не слова полнее всего являют миру сущность человека, а именно движения. Ведь никакой актер так не сыграет! Секунды три, а то и четыре император наслаждался.

Насладившись, молвил:

– Мы разрешаем вам приблизиться.

И слегка закусил губу, чтобы не улыбнуться: здоровяк замешкался, вертя направо-налево головой на толстой шее, – похоже, старался уразуметь, кто здесь «мы», если в зале не наблюдается императорской свиты. Но приблизился и он.

– Мы поздравляем вас с победой в Больших ежегодных галактических гонках, – произнес император. – Кажется, незадолго до финиша у вас возникли небольшие затруднения?

– Мы с ними справились, ваше императорское величество, – изогнулся в изящном поклоне худощавый брюнет с артистическими манерами. Пожалуй, лишь он один мог бы при плохом освещении сойти за выходца с какой-нибудь культурной планеты. Две женщины не слишком заинтересовали монарха, хотя краешком сознания он отметил, что вон та золотоволосая, пожалуй, и ничего… Но все равно – простушки из отсталых миров, видно сразу. Еще меньше заинтересовал императора подросток с пробивающимся светлым пушком на губе.

– Мы рады, – благосклонно кивнул монарх. – Победа экипажа, представляющего планету восьмого уровня имперской пирамиды, – важный знак. Успех может прийти к каждому, и каждый может надеяться. Кто был ничем, тот станет всем. Ведь ваша планета, если я не ошибаюсь, недавно присоединилась к империи?

– Так точно, ваше императорское величество, совсем недав… – начал было брюнет – и тотчас умолк на полуслове, уловив взглядом легкое движение императорской руки. Почтителен и совсем не дубоват… Пошлифовать такого – со временем сойдет за выходца с приличной планеты даже при достаточном освещении.

– Обращайтесь ко мне «сир». Так обращались к монархам в древние времена Земли Изначальной. Мы по мере возможности стараемся поддерживать старые добрые традиции.

– Так точно, сир. Вы очень добры, сир.

– Как вас зовут? – спросил император, решив, что брюнет наиболее подходит для беседы. Прочие пусть постоят безгласными истуканами.

– Ной Заноза, сир.

– Заноза? Вот как? Продолжайте.

Быть может, стоило сразу объявить, что он, император, считает дурной шуткой саму мысль о вербовке Сурраха Зябью, намекнуть на неуместность подобных шуток и покончить с этим, но монарх все еще потешался про себя. Забавные гости, и анекдотец с вербовкой – препотешный. Надо будет рассказать императрице, ей понравится.

Тут пришло время слегка удивиться: Ной Заноза нисколько не смутился. Отвесив легкий поклон, он начал:

– Сир! С вашего позволения, я буду краток: наша победа в гонке оказалась возможной лишь благодаря особым способностям нашего звездолета, каковые, однако, укладываются в требования технического регламента. Данные способности при наличии взаимного интереса могут быть переданы и другим квазибиологическим кораблям. Наш «Топинамбур» приобрел их очень далеко отсюда благодаря стойкости и отваге самого младшего члена нашего экипажа…

Тут выступил вперед подросток. Не проронив ни слова и даже не поклонившись, он продемонстрировал на ладони нечто некрупное, в первом приближении шарообразное. После чего отступил на полшага и быстро спрятал руку за спину. Да еще и шмыгнул носом – в присутствии императора!

От последнего не укрылся злобный взгляд, посланный мальчишке Ноем Занозой. Развлечение продолжалось. Заноза разливался певчей пташкой. Ему не хватало лоска и ловкости придворных, но он ни разу не погрешил против этикета, то есть был забавен ровно настолько, чтобы забавность не показалась грубой. Вдобавок он рассказывал любопытные вещи.

Магелланово Облако? Подарок от некой сверхцивилизации? Сомнительно… Император скорее поверил бы в то, что пресловутая штучка сработана на Цельбаре. Правда, цельбарийская «Синяя молния» проиграла гонку, но как знать, не был ли ее проигрыш частью хитрого плана цельбаритов? Кое-кто в их правительстве до сих пор считает, что Суррах некогда обвел их родину вокруг пальца, а Цельбар крупно продешевил с продажей лицензии на квазиживые звездолеты…

Так или иначе – ничего не светит этим забавным туземцам с Зяби. Неужто они в самом деле настолько наивны, что в качестве платы за штучку предложат вербовку Сурраха?

Предложат или все-таки не осмелятся?.. Интрига.

Ничем не выдав своих чувств, император пришел в восторг, когда Ной Заноза все-таки предложил это. Потрясающе! Анекдоты о наивной наглости зябиан разойдутся по всей Галактике.

Подыгрывать им, усугубляя анекдотичность ситуации, однако, не стоило. С любезной улыбкой на устах император произнес:

– Мы полагаем, вам известно Дополнение к Закону о вербовке.

Все пятеро переглянулись, и восторг императора удвоился. Они ничего не знали о Дополнении!

– Следуйте за мной.

Намерение выслушать тупоумных провинциалов и поскорее спровадить их было отброшено. Почему бы не продлить удовольствие еще на десять минут?

Земной зал дворца, внешне почти не изменившийся со времен прадеда, содержался теперь в образцовом порядке. Биомеханические животные не барахлили, их стало больше, а среди муляжей деревьев попадались настоящие растения Земли Изначальной, выращенные лучшими ботаниками империи из драгоценных семян, купленных там и сям за бешеные деньги. Биомеханический носорог чавкал возле куста, делая вид, что объедает листву. Одинокая гиена отгоняла грифов от дохлого буйвола. Пышногривый лев, загнав леопарда на ветви акации, скалил желтые клыки, утробным рыком давая понять: вот только слезь, поганец, – сожру вместе со шкурой. Из норы в земле высунулся бородавочник, подвигал рылом и решил не вылезать, но на всякий случай густо хрюкнул.

На дорожку зверье не лезло. Император шествовал впереди, ловя острым слухом сдержанные восклицания женщин и сопение здоровяка. Из Африки перебрались в Европу, оттуда по невидимому мосту – в Америку к бизонам. На середине океана из воды, блестя глянцем, показалась тупая морда кашалота, кромсающая узкой челюстью нечто непотребное, состоящее из одних извивающихся щупалец. Женщины за спиной монарха дружно ахнули.

Достигнув континента, император величаво повернулся к гостям.

– Мы решили показать вам макет Земли Изначальной, – молвил он с едва заметной иронией, – чтобы вы убедились: ваша планета не похожа на нее. Дополнение к Закону о вербовке в кратком изложении таково: Суррах может быть завербован только Землей Изначальной. Смысл Дополнения должен быть вам понятен: Суррах занимает в империи совершенно особое положение, но в чем-то, пусть даже в мелочи, в одном-единственном параграфе, применить который все равно невозможно, он не должен выделяться среди сотен тысяч населенных людьми планет. Это уступка массовой психологии, а значит, и здравому смыслу. Абсолютное возможно, но не приносит пользы. В каждой вещи или структуре должен содержаться изъян, хотя бы чисто теоретический. Его отсутствие приведет к тому, что подданным захочется ломать, а не играть по правилам…

Никогда император не обратился бы с этакой речью к представителям планеты четвертого или даже пятого уровня пирамиды. Но Зябь относилась к восьмому уровню, к низам, к питательному гумусу империи. Гумус безвреден. Эти жалкие селяне ни на что не способны и еще тысячу лет будут хвастаться тем, что их представителей однажды принял сам император…

Что же касается их пресловутой штучки, то пусть этим вопросом займется тайная полиция. Высокие технологии не должны доставаться низшим, это противоестественно.

Осталось лишь покинуть Земной зал, на чем и закончить аудиенцию. Пусть камердинер выведет посетителей из дворца, чтобы не заблудились. Завершая краткую речь, император обвел рукой макет Земли Изначальной от носорога до бизона – и замер, шокированный.

В его – монарха всея Галактики – присутствии зябиане творили что-то немыслимое!

Уж на что Ной всегда напоминал мне вымершего зверя павлина (которого я, конечно, видывал только на картинке), но император превзошел его по всем статьям. Илона потом спорила со мной и доказывала, что никакое это не самолюбование, а внутреннее достоинство и врожденное благородство, да только ни фига не убедила. Простодушие полезно, когда оно у других, а не у тебя. Я-то видел, что этот самый Леопольд Двести Тридцатый попросту играет роль, и подозревал, что про себя он потешается над нами. Не очень-то это приятно, но я решил: пускай. Ной, конечно, тот еще фантазер и с вербовкой Сурраха крупно пролетел, но призовые деньги за гонку нами получены, мы теперь знаменитости, авось и с работой станет полегче. На большее-то я не рассчитывал.

Земной зал мне, впрочем, понравился. Зверье вокруг нас бродило невиданное, но сразу ясно, что неопасное. С чего бы биомеханическим чудищам пробовать нас на зуб? Разве что император мог бы для потехи настроить их потрошить гостей, однако никто из нас ни разу не слышал, что он душегуб. Значит, просто экскурсию проводит. Захотелось ему. А я, собственно, и не против: иду себе, головой верчу, дивлюсь. Забыл даже, что в присутствии императора нельзя держать руки в карманах, – и не вспомнил бы, не хлопни меня Ипат пониже спины. Ну ладно, ладно, не буду…

На мосту через океан дамы заахали, когда из воды вылезло что-то громоздкое, в чем я не сразу опознал морду невиданной рыбины, и заспешили к другому континенту, а я остался посмотреть, не вылезет ли еще что-нибудь интересное. Ну вот не понял я, что самое-то интересное происходило сейчас не на мосту, а на континенте!

Уж не знаю, что Ной нашептал Ипату в ухо, а только тот вдруг взял руками Ноя за щиколотки, поднял без особых усилий и поставил ступнями себе на плечи. Когда я это заметил, то поначалу не поверил глазам, решил – галлюцинация. Картина вышла та еще: Ной высится над остальными, как памятник на мощном пьедестале, Ипат придерживает его за икры, чтобы тот не сверзился вниз, а император растерялся и на всякий случай отшагнул назад от этих психов. Я рванул к двум дуракам что есть духу. Мчусь по твердой пустоте и думаю: тяжелый случай, императору стоит только вякнуть – тотчас охрана набежит, начнет прикручивать нам локти к затылкам…

Не успел он вякнуть, потому что Ной вдруг как заорет:

– Да это же наша Зябь! Ну точно, она и есть!..

Ипат попытался подпрыгнуть, чтобы тоже увидеть то, что увидел Ной, от чего тот все-таки свалился вниз и, наверное, покалечился бы, да Ипат успел его подхватить. А Ной забыл весь политес и знай себе орет во весь голос:

– Очертания материков – ну как у нас! И океаны точно такие же!..

Почему он решил, что такие же, я не сразу понял. Сначала думал: врет, причем глупо врет. Потом догадался: когда в начале нашей миссии мы только-только взлетели с Зяби, он поглядел на планету со стороны и все запомнил. Толковый жулик должен иметь прекрасную память, а карточный шулер и подавно, это у них профессиональное.

Я даже позавидовал Ною: сам-то я не так давно возвращался на Зябь, а запомнить очертания материков, как они выглядят с орбиты, и не подумал. В общем-то все правильно: я угонщик, ну и просто гонщик, а жуликом мне не стать, нечего и стараться.

– Вон там! – кричал Ной, указывая рукой за океан. – Вон где мы живем! А вокруг – и там, и вон там, и тут – Дурные земли… Это Зябь!

Император отступил еще на шаг и выразил на лице сомнение.

– Вы утверждаете, что ваша планета – Земля Изначальная? Это серьезное заявление. К счастью, проверить его вовсе не трудно…

Потом он сам сознался: лучше ему было не произносить этих слов и выпроводить нас с позором как дешевых шарлатанов, а потом уже действовать втихую… Да ведь многие люди сильны задним умом, а император не человек, что ли?

То-то, что человек. А чем отличается человек от любой квазиживой штуковины, скажем, от космического корабля?

Его легко прихлопнуть, вот чем. Главное отличие как раз в этом.

Ной поорал немного, и я был готов поклясться, что он нарочно изображает перед монархом этакого восторженного идиота, а потом он опомнился, сконфузился и очень натурально покраснел. Артист, настоящий артист! Я бы так не сумел, да и не стал бы, а этому поставить себя в неловкое и смешное положение – раз плюнуть. Если это надо для его плана, конечно.

А потом заорали все. Разом.

Шагах в тридцати от нас два зверя, похожих на крупных волосатых быков, вдруг начали рыть копытами лужайку и остервенело бодать друг друга. Из леса грузной рысью выбежало высокое животное с горбатым носом и здоровенными рогами, каждый из которых смахивал на растопыренную пятерню, и направилось было к нам, но притормозило, окруженное четырьмя серыми зверями куда меньших размеров. Эти напоминали наших зябианских собак, но не хотел бы я повстречаться с такой собачкой нос к носу!

Ну ладно, эти-то были заняты друг другом, зато из того же леса выбежало нечто серовато-бурое, толстое и косматое. Двигалось оно косолапо, но быстро, и, главное, направилось прямиком к нам. Вот тут-то мы и заголосили, причем каждый свое.

– Техник! – с неожиданной силой гаркнул император. – Дворецкий! Охрана!..

Прочие орали кто во что горазд, и я, кажется, тоже. Толку от нашего ора было столько же, сколько от императорского, то есть вообще никакого.

– Спасайтесь – гаркнул вдруг император. – В Европу, в Европу!..

Я не знал, где это, но император показал нам пример, очень быстро побежав через океан по прозрачному мосту. Ной кинулся следом, за ним Семирамида, потом я…

Да-да, и я тоже. Однако пробежал несколько шагов и вернулся, потому что Илона отчаянно закричала: «Ипат!» То ли у дарианки ноги отнялись, то ли она не могла поверить, что есть на свете такие существа, что попадись им – разорвут на части. И плевать, что тут они не живые, а биомеханические…

– Они запаниковали! – кричал император, резво перебирая ногами. – Они готовы на все!

По-моему, это он запаниковал. Ну, может, еще Ной и Семирамида, но не Ипат и не я. Ипат не двинулся с места, только заслонил собой Илону, а мне паниковать было некогда: нужно было успеть добежать до ближайшего дерева и залезть на него, прежде чем зверюга доберется до меня. Я успел и с дерева видел, как Ипат сначала побагровел и засучил правый рукав, а потом раздался тупой звук удара, и зверь замотал башкой. Он проскочил мимо отпрянувших Ипата и Илоны, потому что остановил бы его разве что удар тяжелого бревна, а не человеческого кулака. Илона взвизгнула. Зверь крутнулся на месте и встал на короткие задние лапы. Ипат плюнул в горсть, крякнул и, подпрыгнув, чтобы наверняка достать, заехал зверю в челюсть. Тот лязгнул клыками и заревел. Нехороший был рев, от боли так не ревут. Это был рев оскорбленной силы, означавший только одно: кто не спрятался, я не виноват!

Я был занят: сначала нашептал кое-что штучке, а потом, найдя сухой сук, пытался сломать его, потому что дубинка в таком деле совсем не помешала бы. Черт, сук был слишком толст! Я повис на нем, жалея, что весу во мне немного, подергался и все-таки отломил. А когда упал – на ноги, конечно, потому что не дурак же я падать на голову, – увидел, что битва в самом разгаре. Зверь по-прежнему топтался на задних лапах, утробно рычал и пытался сцапать Ипата когтистыми передними лапами. Коготки на них были – ой-ой! Ипат прыгал с необычайным проворством, хакал, молотил по воздуху кулаками, порой даже задевая зверя, да что тому кулаки? А Илона не бежала прочь, как ей следовало бы поступить, а тоже крутилась вокруг зверя, пытаясь отвлечь его визгом. Вот ведь натура! Одно слово – дарианка.

Доводить дубинку до ума мне было некогда. Забежав сзади, я размахнулся тем, что было, и приложил зверя по шее. Зверь рявкнул, опустился на четыре лапы, повернулся ко мне – и я уже не жалел, что во мне нет лишнего веса, потому что как бы я тогда совершил такой безумный прыжок-кувырок? Я и при своем-то весе не возьмусь повторить его.

Зверь все-таки зацепил меня когтем – очень больно, между прочим! – и пришлось бы мне совсем худо, если бы Ипат не изловчился попасть кулаком точно по черному носу. А потом еще добавил – в круглое ухо, в глаз и опять по носу. Зверь отмахнул Ипата лапой, тот покатился, но схватил в падении дубинку, которую я бросил, вскочил на ноги – и видели бы вы его! Парадный клифт разорван в клочья, грудь окровавлена, но глаза горят, челюсть выпячена, зубы оскалены – словом, уноси ноги, не то зашибу!

Уносить ноги зверь стал не сразу. Попер было на Ипата, но углядел слева что-то важное, притормозил, проворно развернулся и, высоко вскидывая мохнатый зад, вприпрыжку почесал в лес.

Было отчего! Поблизости от нас на поляне все еще бодались быки, один серый зверь лежал с проломленным черепом, но второй прыгнул рогатому на холку, и еще два скакали вокруг, им было не до двуногих – зато со стороны ледяных полей, откуда дул холодный ветерок, к нам приближалось еще одно чудище. По статям – почти такой же зверь, с каким мы только что дрались, но вдвое крупнее, с более длинной мордой, а главное, весь белый, кроме носа и глаз. И еще когтей, конечно.

Не обращая внимания на разборки на поляне, зверь бежал точно к нам.

И пусть кто-нибудь осудит нас за то, что мы, не сговариваясь и вообще не проронив ни единого слова, дружно дернули прочь от него. Я скажу хулителю, что он дурак, – на тот случай, если он сам этого не знает. И отец его был дураком, и дед, и вообще вся семья дурацкая…

Взбежали на мост.

Паршивое это дело – бежать по твердому вакууму. Идти по нему еще можно, хотя походка получается та еще, а бежать, не видя, куда поставить ногу, трудно. Тут привычка нужна. Да еще плечо у меня болело, коготь оставил на нем царапину мало что не до кости. Я запнулся на бегу и едва не загремел, а когда худо-бедно приноровился, понял, что бежать нам некуда.

Император, Ной и Семирамида медленно пятились нам навстречу. Успели они добежать до континента, пока мы дрались, нет ли – не знаю. Если даже успели, то ничего хорошего они там не нашли, поскольку вновь находились на прозрачном мосту и отступали к его середине. А с дальнего края моста на них медленно наступал еще один монстр.

В Дурных землях на Зяби я не бывал, но убежден: таких чудовищ не встретишь даже там. Огромного роста, серый, как цемент, ноги – толстые столбы, уши – как одеяла, гибкий нос – что твоя труба, а по обе стороны от него – слегка изогнутые клыки такой длины, что нанизать на них всю нашу компанию – раз плюнуть. Я не сразу понял, что вижу родственника-переростка тех слонов, что шныряют у нас на Зяби по канавам. От него я бы и сам нырнул в канаву, выбрав место поглубже. Увидев монстра, Илона завизжала на высокой ноте.

По-моему, очень правильно сделала: напомнила Семирамиде, чем та сильна. Наша сладкоголосая раскрыла рот и оглушительно выдала такой режущий ухо звук, что император присел, а монстр взмахнул своими одеялами и озадаченно замер. Правда, лишь на секунду-другую. Потом он вскинул башку, изогнул нос вопросительным знаком, раззявил пасть и резко крикнул в ответ. Мощно крикнул, ничего не скажешь, да только куда ему до Семирамиды. Эх, если бы можно было остановить зверье криком!..

Я оглянулся и увидел, что белый родственник побитого Ипатом зверя уже на мосту. Он тоже видел серую громадину и приближался уже не галопом, а шагом. Впрочем, какая разница? Если бы мы могли отскочить в надежде, что звери подерутся друг с другом, может, и вышел бы толк, а куда отскочишь с моста? За фосфоресцирующую линию – и бултых в соленую воду? Хищников там ничуть не меньше, а драться с ними труднее.

Жить нам оставалось всего ничего. Напрасно Ипат сжимал в руке сук, напрасно Ной делал короткие броски, изображая, будто и впрямь сейчас кинется на серую громадину, напрасно Семирамида вопила во всю силу примадоньих связок. Звери приближались. Друг на друга они не обращали особого внимания, их интересовали мы.

Я достал из-за пазухи штучку и усиленно зашептал ей то, что уже шептал на дереве. По второму разу. Знал, что уже поздно, но понимал и еще кое-что: готовиться к смерти – самое унылое дело на свете, если только ты не нашел себе еще какого-нибудь занятия. Вот я и шептал.

– Проедаю преграду, – сообщила вдруг штучка бодрым голосом «Топинамбура». – Ощущаю противодействие охранных систем…

– Справишься? – заорал я не своим голосом, и все на меня оглянулись, хоть и были очень заняты подготовкой к смерти.

– Уже, – ответила штучка.

С неба – тьфу, то есть с потолка зала, – что-то посыпалось. В основном просто труха, но вместе с нею сорвался и плюхнулся в океан порядочный кусок перекрытия. «Топинамбур» спешил и работал неаккуратно. Господи, родной ты мой… Хоть половину потолка урони, только, чур, не на наши головы!

Вы спросите: как я узнал, что штучка может служить также и «сторожком»? А никак. Не знал я этого, но ведь догадываться мне никто не запрещал, верно?

Кроме того, ничего другого мне все равно не оставалось.

Проев в потолке небольшую дыру, корабль протиснулся в нее, как капля, и лишь тогда я поверил, что мы еще поживем. Пролетая мимо белого хищника, «Топинамбур» вырастил щупальце и попросту смел им зверя с моста. Затем он пронесся мимо нас и заслонил собой серую громадину. Та крикнула, по-моему, жалобно, и через секунду в океан обрушилось нечто серое, размером с небольшой дом. Корабль замер и раскрыл люк.

– Уходим! – крикнул Ной. Как всегда, он сориентировался быстрее всех.

Вслед за ним в люк полезли женщины, а я замешкался. Под моими ногами, под прозрачным настилом моста, вода кипела. Там крутились два громоздких тела: одно серое, с длинным носом и ушами-одеялами, а другое размером побольше, глянцево-темное, с тупой мордой, узкой челюстью и рыбьим хвостом. Во все стороны от схватки разбегались нешуточные волны и катились по низменностям материков.

– С детства мечтал поглядеть на битву слона с китом, – молвил потрясенный император, влезая в «Топинамбур».

На борту он первым делом осведомился, кто из нас командир, а кто пилот, и, поскольку Ипат пребывал в ступоре, потребовал, чтобы я отдал ему управление. Я поколебался и отдал. Правильно сделал. Корабль попер прямо сквозь дворец к личным апартаментам монарха. Помню, как я удивился тому, что они тоже квазиживые, причем куда мощнее большинства кораблей в Галактике.

«Топинамбур» сросся с этими апартаментами, и император отдал им приказ на взлет. Ох, и досталось же каменным частям дворца! По-моему, ремонтировать его не имело смысла, проще выстроить заново.

А когда императорский корабль – буду называть его так – с приросшим к его боку «Топинамбуром» поднялся выше атмосферы, император вновь обратился ко мне:

– Так это правда, что ваш корабль может свободно уходить в нырок в сильных гравитационных полях?

– Правда.

– Ну так бери управление и действуй!

Я ничего не имел против. Правда, к «Топинамбуру» был присобачен корабль раз этак в сто больше нашего, но в этой паре главным был «Топинамбур», и вообще, не все ли ему равно, с каким грузом уходить в гиперпространство? Император, правда, не указал, куда лететь, ну а я думал недолго: велел кораблю проложить кратчайший маршрут к Зяби.

И только потом сообразил, что, обращаясь к императору, обошелся без слова «сир». И ничего, сошло. Пока мы шли к Зяби, Ипат, однажды забывшись, назвал его просто Леопольдом – а тот и не моргнул. По-моему, он неплохой мужик, хоть и император, но к его вечному «мы» вместо «я» всем нам пришлось привыкать.

После первого прыжка Леопольд вновь попросил у меня управление, посидел с минуту молча, прижав голову к стенке рубки, а потом отвалился от стенки и сказал с улыбкой:

– Дело сделано.

Мы переглянулись.

– Простите, сир? – спросил Ной.

– Мы живы, – объявил император. – Императрица и наследник также живы и здоровы, находятся на борту, я пока погрузил их в сон… Попытка покушения не удалась. Только что мы проложили гиперканал связи с командованием гвардии и несколькими ключевыми мирами пирамиды. Через десять часов Суррах будет окружен тысячью наших кораблей… мы имеем в виду специфически военные корабли. Те, кому не удалось убить нас, попытаются низвергнуть монархию. Думаю, их ждет неприятный сюрприз.

– А мы, сир? – спросил я.

– А мы совершим визит на Землю Изначальную. Разве факт ее обнаружения может пройти мимо нашего внимания?

«Ага, – подумал я, – он все-таки поверил Ною… А не простак ли он?»

– Да, но кто покушался на вас… и на нас… сир? – выдавила из себя Илона.

– Торгово-промышленно-финансовые кланы, разумеется, – весело сказал император. – Мой прадед лишил их всевластия, создав имперскую пирамиду. Все это время они надеялись на реванш, на то, что император вновь станет куклой в их руках. Лишить их надежды могло только одно: вербовка Сурраха Землей Изначальной.

– Как это? – моргнул Ипат, только теперь выпустив из рук дубину.

– Элементарно. Суррах в случае его вербовки остается на первом уровне пирамиды, но этот уровень уже не высший. Выше Сурраха, на нулевом уровне, – Земля Изначальная. Не важно, что она также остается и на восьмом уровне… Важно, что Суррах станет вассальной планетой, а это значит, что на него распространятся некоторые имперские законы – те самые законы, жесткие и, по мнению многих, несправедливые, к принятию которых наши противники в свое время сами приложили руку… А ведь штаб-квартиры наиболее могущественных торговых кланов находятся на Суррахе, и уж мы позаботимся о том, чтобы они там и остались!

До меня, кажется, начало доходить. До Семирамиды, по-моему, тоже. Один лишь Ипат пока что ничегошеньки не понимал, но как раз это для него нормально. Тут Илона и выдала:

– Но, сир… Вы твердо убеждены в том, что Зябь – это Земля Изначальная?

Ной, Семирамида и я дружно зашипели на нее, а император звучно расхохотался.

– Милая леди, мы убедились в этом, когда произошло покушение. Программа агрессивного поведения биороботов в Земном зале была введена заранее, возможно, десятки лет назад. Она получила команду на активацию в тот момент, когда прозвучала гипотеза о тождестве Зяби с Землей Изначальной. Ведь проверить эту гипотезу очень легко. Наши противники знали, что гипотеза верна. Они пытались помешать вам выиграть гонку, но не преуспели. Не сумев или не решившись устранить вас после гонки, они решили выждать, надеясь, что все обойдется. Не обошлось. И тогда они, запаниковав, запустили программу как самый простой способ решить свои проблемы. – Император улыбнулся Илоне. – Поэтому мы склонны считать, что Зябь – это Земля Изначальная, и мы будем так считать, пока нам не докажут обратное…