Летом солнечный свет заливает Вьентьян, насквозь пронзает стены и людей, делая их полупрозрачными. Лужицы солнечного света скапливаются в уголках улиц, а проносящиеся по ним мотороллеры расплескивают свет по витринам лавок и каналам, текущим через весь город до самого Меконга. Солнечные лучи высвечивают на одежде темные пятна пота и подталкивают собак искать убежища в тени припаркованных машин. Уличные торговцы еле плетутся вдоль дороги со своим товаром: корзинками из бамбука, фруктами и длинными булками, начиненными красной свининой. Кажется, весь город затаил дыхание, сверкая своей чешуей, в ожидании дождей, которые придут и принесут с собой прохладу.

Джо положил книгу на низкий бамбуковый столик и вздохнул. В маленькой фарфоровой чашечке перед ним томился крепкий лаотянский горный кофе, подслащенный двумя кусочками сахара, что было – он понимал! – перебором, но именно так ему нравилось. Рядом стояла пепельница с двумя сигаретными окурками. Еще на столике лежала мягкая пачка сигарет, а поверх нее простенькая зажигалка «зиппо». Он сидел, как делал каждое утро, в маленькой кофейне с видом на автостоянку рынка Талат Сао в центре Вьентьяна. Сквозь оконные стекла можно было рассматривать проходивших мимо девушек.

Книжка была потрепанной, в мягкой, некогда кричаще яркой обложке. На ней изображались многоэтажные здания в последние моменты обрушения, какая-то пыльная африканская улица и люди, бегущие от взрыва. Называлась книжка «Задание: Африка», и в подзаголовке шрифтом чуть поменьше сообщалось, что это третья книга в серии «Усама Бен-Ладен: Вершитель суда». Автор значился под неправдоподобным именем: Майк Лонгшотт.

Джо дотянулся до пачки на столике, извлек сигарету – свою третью за день. Прикурил ее от «зиппо» и уставился в окно. Звучал негромкий джаз. Каждое утро Джо приходил сюда, покрывая за полчаса пешком расстояние от своей квартиры на Сокпалуанг-роуд, мимо автовокзала и примыкавшего рынка фруктов и овощей, мимо таксистов, собак и кудахчущих кур, мимо большого табло, восхвалявшего благо «Содержания нашей страны в чистоте» («Каждый сознательный гражданин обязан убирать мусор»), через огни светофоров и прямо через Талат Сао, «утренний рынок», а там – в небольшую кофейню с кондиционером, которая служила ему офисом куда больше, чем его собственная контора.

Сидел он там подолгу, и никто его не беспокоил. Пялясь за оконное стекло, видел, как встречались друзья и уходили, смеясь. Мимо прошла мать с двумя детишками, держа их за руки. Трое мужчин остановились покурить вместе, разговаривали, размахивая руками, потом побрели дальше. Девушка появилась на ступенях, казалось, в ожидании, что что-нибудь произойдет. Пять минут спустя из дверей вышел парень, ее лицо засветилось улыбкой, и они ушли, сделав вид, что не знают друг друга. С автостоянки появилась деревенская женщина с корзинами. Облаченный в костюм бизнесмен сошел по лестнице с небольшой свитой, и все они поспешили к черному лимузину под защиту кондиционера. Давным-давно Джо уяснил себе, что иногда легче всего ощущать одиночество среди людей. Он больше не позволял суете беспокоить его, но, сидя там, отделенный от мира прозрачными стеклами окон, временами чувствовал себя отключенным от времени, все контакты между ним и остальным человечеством отключались и сгорали, а его связь с людьми за окном ощущалась не более чем фантомом ампутированной конечности, все еще болящей, хотя и уже не существующей. Он затянулся сигаретой, выпустил дым, немного пепла упало на книжку и оставило серую полоску, когда Джо смахнул его.

Джо в последний раз пригубил кофе. На донышке не осталось ничего, кроме легкой пенки. Зазвучала иная музыка: джаз сменился задушевной мелодией, ему знакомой, правда, Джо не помнил откуда. Он достал сигарету. За окном прошла маленькая девочка с плюшевым мишкой в руках. Прошел, держа пачку книг, студент-подросток в тщательно отутюженных черных брюках и отглаженной белой сорочке. Две девочки шли мимо, доедая мороженое, и когда парень в белой сорочке увидел их, то заулыбался, девчонки улыбнулись в ответ, и дальше они пошли вместе. Звучавшая бессловесная песня изводила Джо, так всегда бывало, когда появлялось назойливое ощущение чего-то знакомого, но никак не удавалось подобрать этому название, что всякий раз вызывало у него раздражение. Он вгляделся в небеса над зданиями и заметил в них перемены.

На минуту стемнело, свет вдруг потускнел, Джо, следя за небом, заметил, как за окном клочок бумаги на земле сам собой сдвинулся с места, вспорхнув, понесся по воздуху, как грязно-белая бабочка, и понял: приближаются дожди.

Расплатившись, он вышел на улицу и почуял, как по-иному пахнет воздух. Пожилая леди, продававшая английские буквари и прописи напротив, тоже посмотрела в небо, и на лице ее Джо различил то же томление, что всего минуту назад ощущал сам. Потом он пошел к автостоянке, захрустел ботинками по гравию, шагал и насвистывал мелодию. И лишь когда почти дошел до своей конторы, вспомнил: это ж песня старины Дули Уилсона[2], – он слышал ее в другом прокуренном кафе, в другое время и в другом месте.

Шагая по широким тенистым улицам центра Вьентьяна, Джо в какой уже раз поражался тому, как сказывалось на убранстве города японское влияние. Среди низеньких традиционных построек вдоль Ланг-Ксанг-авеню, к примеру, вдруг возносился полузавершенный остов нового здания банка «Кобаяси», высоченного яйца из стекла и хрома, видимого издалека, явно чужеродного тела в этом степенном, царственном окружении. На стене, составленной из лавок, на чьих выносных лотках грудами высились ананасы, арбузы и китайские сливы личи, над головой бронзовокожего владельца (хмонг[3], определил Джо), сидевшего в теньке с самокруткой, залип линялый плакат, изображавший почтительно склонившихся друг перед другом короля Лаоса и императора Японии под надписью «Сфера азиатского со-процветания». Япония заметно мелькала в марках машин, слышалась в реве музыки, вылетавшей то тут, то там из миниатюрных динамиков, напоминала о себе в объявлениях о наборе в языковые школы, обещавшие «Первоклассный японский, английскую систему обучения – для вас и будущего ваших детей».

Он пересек Ланг-Ксанг, и вскоре стала видна Тхат Дам[4], Xерная пагода, высившаяся в небе напоминанием о давно минувших войнах. Когда-то она была крыта золотом и сияла на солнце, но золото ободрали то ли тайские, то ли бирманские (с уверенностью, какие именно больше, сказать было нельзя) захватчики, да так и не вернули на место. Трещины в ступенях из камня поросли травой. Место тихое, мирное – и Джо оно всегда нравилось.

Он дошел до обшарпанного строения на углу. Снаружи располагалась винная лавка с миниатюрными статуэтками, стоявшими во дворе, где предлагались рисовый виски с закуской и где нещадно курили фимиам пахучие палочки. Задержавшись на мгновение и рассеянно оглядев двор, Джо вошел в прохладную пыльную и темную прихожую. Поднялся по лестнице, отметив про себя, что единственная лампочка опять перегорела. На первом этаже на улицу выходило место, где варили суп из лапши, но вряд ли хоть кто-то обедал там. Там же была и букинистическая лавка, только она еще не открылась: ее владельцу, Альфреду, еще предстояло стряхнуть с себя последствия предыдущей ночи и убедить себя заняться бизнесом, – чего никак нельзя было ждать раньше полудня.

Джон открыл дверь своей конторы, переступил порог и внимательно оглядел помещение, что проделывал всякий раз, входя в него. В окнах, слегка мутноватых, виднелись верхушки крыш и широко распахнутые небеса над Меконгом. Стол его был из простого, не крытого лаком дерева, под одну из ножек для устойчивости был подсунут многократно сложенный листок бумаги. На столе в беспорядке лежали бумаги, пресс-папье в виде слона, тусклый металлический нож для вскрытия писем, настольная лампа и пепельница, сделанная из полированной скорлупы кокоса. Пепел и два вчерашних окурка все еще оставались в пепельнице, и он мысленно пометил сказать пару слов уборщице, даром что это, похоже, ничего не изменит. Телефона на столе не было. В верхнем ящике хранились тайская подделка под «смит-вессон» 38-го калибра, незарегистрированный, и бутылка «Джонни Уолкер» с красной наклейкой, наполовину пустая или наполовину полная – это как посмотреть.

Кроме того, в комнате были плетенная из бамбука корзина для конторского мусора (как и пепельница, не опорожненная), металлический шкаф-стеллаж для папок, пустой (если не считать пары стоптанных черных туфель размера на два меньше, чем у Джо, – единственное напоминание о предыдущем обитателе комнаты), одинокая книжная полка, на стене – небольшая картина, изображавшая горящее поле (цветы темно-красные, дым клубился по холсту неровными линиями белого и серого, сквозь него проглядывала фигура человека, лицо которого скрывал дым), три стула (один за столом и два перед ним), в горшке – растение (давным-давно почившее в бозе).

Здесь Джо был как дома. Окончательно войдя в контору, он до половины прикрыл за собою дверь и спугнул маленького геккона[5] на стене. Как только эта ящерица прыснула куда-то, заявились другие, и на мгновение Джо показалось, будто взрывом разметало по сторонам и углам целую тучу ящериц, а центром взрыва был он сам. Улыбнувшись, Джо прошел к столу, положил книжицу на стол. Контору свою он не делил ни с кем, кроме гекконов. Всякий раз приходя сюда, он не мог отделаться от впечатления, что ящериц стало больше. Они неприметно таились по углам, всякий раз, открыв ящик стола или протащив ножки стола по полу, он пугал их, и они прыскали кто куда. Однажды он обнаружил одинокого геккона, пристроившегося у мусорной корзины. Левая лапка у него была поранена, и он так долго лежал недвижимо, что Джо решил: померла ящерка. Стал гадать, что могло с ней случиться, может, подрался с себе подобным? Выяснить так и не удалось. Позже, когда он вновь взглянул, геккон уже шевелился, в последний раз Джо видел его, когда геккон медленно проползал в щель под дверью, пока не скрылся кончик его хвоста и раненый геккон не оказался за пределами безопасного помещения, в коридоре.

Джо обошел вокруг стола и сел. Решил было закурить сигарету, но передумал. Повернулся на стуле к окну и принялся глазеть на улицу. Небо затягивалось тучами, и он чувствовал запах приближающегося дождя.

Дождь обрушился разом. В отдалении удар грома бухнул осколками звуков и взорвался в распахнутом небесном просторе над Меконгом, серость туч прошивали голубые вспышки молний. Джо уставился в окно, наблюдая за тем, как босоногий мальчишка бежал по лужам, держа над головой для защиты от дождя большой, с поднос, зеленый лист. Влажный воздух был пропитан запахами растений и земли, и Джо знал: попозже, ближе к ночи, выползут змеи и заскользят по дороге, как степенные локомотивы, оставляя позади себя рельсовые пути, а лягушки будут роскошествовать в лужах, которые станут для них грандиозными дворцами из воды. Порыв ветра донес и унес кусок песни в обрамлении электрических разрядов. В вышине пролетела одинокая птица, резко бросилась вниз и скрылась из виду едва заметной черной точкой на горизонте.

Как раз когда дождь стал стихать и солнечный свет пробился сквозь свежие промоины в пелене облаков, он впервые и увидел ее. Она переходила улицу, опустив голову и целиком сосредоточившись на дороге. Движения по улице не было никакого. Моросил легкий дождь, вернувшийся солнечный свет прошивал девушку со спины насквозь, а вот лица ее Джо видно не было. На какое-то время ему показалось, что весь мир замер неподвижной театральной декорацией, а единственным его живым обитателем была эта шагавшая девушка. Потом тучи сомкнулись, девушка пропала, и Джо, вздохнув, отвернулся от окна и потянулся за сигаретами.

– Здравствуйте, – прозвучал (совсем рядом) нежный голосок, и Джо вздрогнул, выронил из рук зажигалку, которую уже поднял на полдюйма над столом. Поднял взгляд. Девушка в ответ глянула на него. Окно было позади нее, и за стеклом солнечные лучи пробивались сквозь дождь. На миг дождевые капельки засверкали тысячами крохотных призм, паривших в воздухе.

– Не слышал, как вы вошли, – произнес он, глянув на полуоткрытую дверь. Девушка улыбнулась со словами:

– У вас был такой задумчивый вид. Не хотелось беспокоить.

У нее были довольно изящная фигурка, длинные каштановые волосы и слегка миндалевидный разрез глаз: явная европейка, она тем не менее сложением больше походила на юную азиатку. Таким девушкам всегда трудно подыскать в Европе одежду подходящего размера, зато здесь с этим – никаких проблем. Когда девушка улыбалась, в уголках ее глаз собирались мелкие морщинки, и Джо захотелось узнать (хотя он не мог бы объяснить почему), от смеха эти морщинки или от горя.

– Могу я быть вам чем-нибудь полезен? – произнес он.

– Вы же сыщик? – Девушка не села, и он не предложил ей сесть. Стоять ей, похоже, было удобно, пока у нее за спиной мерились силами дождь и солнце. Джо хотелось понять, что у нее за акцент.

– Я… – начал он и пожал плечами, обводя руками пустую контору под шорох дождя. Потом спросил: – Вам что нужно-то?

Тогда она подошла поближе, встала у края стола, глядя на него. Казалось, изучала его, словно бы за его вопросом стояло нечто большее, чем он осознавал. Рука ее упала на поверхность стола, накрыв лежавшую книжицу, и девушка повернулась. Пальцы ее прошлись по переплету, по обложке, она взяла книжку, отступила на шаг от стола, по-прежнему оставаясь спиной к окну. Раскрыла книгу и стала листать пожелтевшие странички.

«Гостиница „Хиллтоп“ находится на Нгириама-роуд в деловой части Найроби, – стала она читать. Он отметил про себя, что название улицы она произнесла без запинки и правильно. – Обе стороны оживленной улицы обрамляют чистильщики обуви, и лотки лотерей, и таксисты…»

– Нет, – перебил Джо, – не так.

– Разве? – вид у девушки был почему-то ошеломленный.

– По мне, тут пауза, как при запятой, безо всякого «и», – сказал он. Это напомнило ему о чем-то, словно бы знавал он некогда человека, кто так и делал: читая книгу вслух, заменял слова-союзы пунктуационными паузами. Человек, любивший читать книги вслух. Джо стало неловко. – Это ж всего лишь чтиво, – пояснил он, будто оправдываясь. – Время помогает провести.

Он не понимал, с чего стал оправдываться, с чего пытался объясниться перед ней. Девушка закрыла книжку, положила ее на стол, делая это очень аккуратно, словно в руках ее находился какой-то ценный предмет.

– Вы так считаете? – произнесла она. Он не знал, как ей ответить. И по-прежнему молчал. Она по-прежнему стояла. Переглянулись, и он подумал вдруг: а что она увидела? Пальцы у нее были довольно длинными и тонкими. А уши – слегка прижатые к голове.

Наконец она выговорила:

– Мне нужно, чтобы вы нашли его, – и пальцы ее ласково погладили книжку. Он сообразить не мог, как описать, как назвать выражение, стоявшее у девушки в глазах: ему казалось, что она выглядит потерянной, печальной и слегка ранимой.

– Найти кого?

– Майка Лонгшотта, – ответила девушка, и удивление Джо перешло в смех, вырвавшийся у него совершенно непроизвольно.

– Это тот, кто пишет эту чепуху?

– Да, – кивнула она, сохраняя спокойствие. Дождь у нее за спиной прекращался. Голос ее, казалось, все больше стихал, словно бы стояла она дальше, чем на самом деле.

Джо подошел взять книгу, и его пальцы коснулись ее руки. Он поднял взгляд – вдруг, бессловесно. Девушка склонилась, волосы укрывали ее лицо, лишь малюсенькое пространство воздуха разделяло теперь их, и она провела своей рукой по его, и было в том что-то до жути интимное, интимное – и знакомое. Потом она выпрямилась, убрала свою руку и повела головой, перебрасывая волосы за плечи.

– Затраты значения не имеют, – сказала она и достала из кармана тоненький гладкий прямоугольник, который положила на стол.

– Что это?

– Кредитная карточка.

Он взглянул на кусочек пластика, покачал головой, будто не обращая внимания. И вместо этого произнес:

– Как мне связываться с вами?

Она улыбнулась, и он опять заметил тонкие черточки вокруг ее глаз и снова принялся гадать.

– Вам не придется, – сказала она. – Я найду вас.

Он взял карточку. Она была матово-черная, никаких надписей, лишь длинная цепочка цифр.

– Но чт… – начал он, но, подняв голову, понял, что девушка как-то вдруг и разом исчезла. За окном дождь наконец-то перестал, и солнце проливало свет сквозь рвущиеся облака.

Второй взрыв раздался за четыреста пятнадцать миль от первого, на территории бывшего израильского посольства в Танзании, какую ныне занимала американская дипломатическая миссия. Тропическая жара давила асфальтовое покрытие улицы и низенькие каменные домики.

На рыбном рынке мухи уже тучами вились над тушами карамбеси, тунцов с желтыми плавниками и королевской макрели. Рядом, на ракушечном рынке, сотни панцирей и раковин существ класса моллюсков лежали на прилавках, сверкая на солнце многоцветьем красок.

Американское посольство в Дар-эс-Саламе находилось в доме 36 по Лэйбон-роуд. Занимало оно трехэтажное здание, изначально построенное для израильтян, а также четырехэтажную пристройку, добавленную позже американцами. Степень угрозы политического насилия в Дар-эс-Саламе была квалифицирована как «низкая». Позже это было пересмотрено.

Ахмед Германец вел взрывной грузовик. Предыдущую ночь он провел в доме 213 в Итала, районе Дар-эс-Салама. Был он блондином и голубоглазым. Марка грузовика – «Нисан-атлас». Ахмед остановил грузовик на Ухуру-стрит, его пассажир, К. К. Мохамед, вылез из кабины и вернулся на явочную квартиру молиться, тогда как Германец поехал дальше к территории посольства.

Дорогу к посольству преградила цистерна с водой. Водителем на ней был танзаниец по имени Юсуфу Нданге. Отец шестерых детей. Время 10.30 утра. По-видимому, не имея возможности проникнуть на территорию посольства, зная, как поджимает время, Ахмед Германец в это время и привел в действие детонатор. От стены посольства его отделяло менее одиннадцати метров.

Водяная цистерна приняла на себя большую часть силы взрыва. Ее подняло в воздух на высоту трехэтажного дома и бросило на рабочее здание посольства. Юсуфу Нданге умер мгновенно. Так же как и пять местных охранников, бывших в тот день на дежурстве. Останки помощника водителя водовозки, кого свидетели видели незадолго до взрыва, так и не были найдены. В резиденции американского посла обвалился потолок, но в то время дома никого не было. Пятеро африканских студентов, стоявших неподалеку, тоже погибли. Всего же теракт унес одиннадцать жизней. Ахмед Германец был двенадцатым.

К. К. Мохамед покинул явку и сел на самолет, вылетевший в Кейптаун. Время рейса составило четыре часа и тридцать пять минут. Когда самолет приземлился, К. К. Мохамед глубоко вдохнул прохладный зимний воздух и отправился на поиски телефона-автомата.

Джо положил книжку на стол обложкой вниз, ее раскрытые страницы касались нелакированной поверхности стола как отпечаток ладони. Вопросов было много, только задавать их Джо как-то не хотелось. Он выдвинул ящик и достал бутылку с красной наклейкой. Поглядел на нее, встряхнул, просто чтоб увидеть, как плеснется внутри янтарная жидкость. Хотел он выпить или не хотел – вот в чем был вопрос.

Обозрев бутылку еще немного, Джо отвинтил крышку и хлебнул прямо из горлышка. Виски огнем прошелся по пищеводу. Закрутив крышку, он убрал бутылку обратно в ящик и закрыл его. Взгляд его упирался в книжку.

Подобрал кредитку и рассмотрел ее, потом положил обратно. Как ему дойти до того, чтобы хотя бы воспользоваться ею? Все в этом, казалось, было не так. Он опять взялся за книжку, раскрыл на странице с выходными данными. Издателем значилась фирма «Медуза Пресс». Упоминания о Майке Лонгшотте не было вовсе. В любом случае, вряд ли то была подлинная фамилия человека. В реальной жизни никто не может носить имя Майк Лонгшотт. Джо встал, подошел к книжной полке, стал разглядывать корешки книг. У него было еще две книжки серии «Усама Бен-Ладен: Вершитель суда», он снял их с полки и вернулся за стол. Сверил выходные данные: везде были одинаковые. «Медуза Пресс», Париж, а в качестве адреса просто номер ящика почтового отделения, без указания улицы. Закурив очередную сигарету, он стал раздумывать, почему бы это и что ему предпринять, чтоб узнать побольше, и тут внизу лестницы что-то бахнуло, кто-то заругался затейливо и многоречиво по-английски, и Джо улыбнулся. Альфред, очевидно, вышел на поверхность и приступил к открытию своей букинистской лавки.

Джо встал, засунул черную кредитку в карман и пошел вниз. Там была дверь, ведшая в лавку, и он воспользовался ею. Попав вовнутрь, почуял застоявшийся запах опиума. Иногда, когда он проходил через лавку, запах бывал сладковатым, иногда пахло жжеными листьями, Альфред же, когда вынужден был объясняться по поводу стойкого запаха, столь преданно льнувшего к его стареющему телу, непременно ссылался на художника Пикассо, кому приписывалось якобы сделанное однажды замечание о том, что это менее всего безумный запах на свете. На что бы запах ни походил, эти слова говорили о его пользе, а потому он всегда присутствовал и на одежде Альфреда, и в его черной бороде, тронутой сединой, и на самих книгах: стоило их раскрыть – как со страниц веяло слабым душком этого дурмана.

– Ах ты негодница, сукин же ты сын, – бормотал Альфред. – А-а, салют, Джо!

Джо улыбнулся и махнул рукой, в какой держал зажженную сигарету. Альфред же вновь обратился к Мэй:

– Сгинь с глаз моих, Мэй! Видеть тебя больше не желаю. Проваливай!

– Привет, Джо, – поздоровалась Мэй, и Джо, улыбнувшись, вновь махнул рукой. Между двумя высокими книжными стеллажами был втиснут стул, и он сел. – Ты слишком много куришь, старик. И с каждым вечером тебе требуется все больше. Скоро ничего и делать не будешь, кроме как курить.

Мэй была поразительно красива. У нее были длинные черные волосы и тонкие черты лица, хотя, насколько было известно Джо, она никогда не подвергала операции тело пониже, ее облегающий красный топ горделиво выставлял напоказ небольшие крепкие груди – следствие регулярного приема эстрогенов. Катой[6]по природе, она давно уже была подружкой Альфреда.

– Ерунда, – огрызнулся Альфред. – У меня абсолютно здоровое пристрастие к опиуму. Уже немало лет. Чудесная травка.

– Она тебя тормозит.

– Она мне силу придает! – вскрикнул Альфред. – Бычью силу! – Он изобразил кулаком явно похотливый жест, и они с Мэй покатились со смеху. – Я б тебе много детишек заделал, не будь ты наполовину мужик, – добавил безрадостно Альфред, когда они успокоились.

– Я, может, и полумужик, только я во всем женщина, – парировала Мэй. Джо знал: в пристрастии к опиуму она не уступала Альфреду.

Альфред кивнул и вздохнул:

– Что правда, то правда.

– Я люблю тебя, – шепнула Мэй.

– Я тебя тоже, любимая. А теперь ступай и оставь старика заниматься делом.

Мэй послала ему воздушный поцелуй, приветственно махнула Джо и растворилась в потоках солнечного света на улице. Альфред снова вздохнул и повернулся к Джо, бормоча:

– Глупая девчонка. А если б я не курил? Я, может, и не разглядел бы тебя.

Джо, не зная, как отнестись к такому, предпочел пропустить сказанное мимо ушей. Имея дело с Альфредом, многое приходилось пропускать мимо ушей.

– Хотите кофе? – спросил Альфред.

– А то.

Альфред поднялся и направился к маленькой электроплитке с одним кольцом-нагревателем, что стояла на низеньком столике рядом с открытой дверью. Он насыпал ложечкой кофе в уже наполненную водой посудину с длинной ручкой и повернул выключатель. Кольцо плитки заалело жаром.

Альфред был высокоросл, хотя теперь и ссутулился, он носил джинсы, рубаху-ковбойку и ремень с большой металлической пряжкой. Ноги его были босы. Двигался он мягко, почти беззвучно: утверждал, что служил в Иностранном легионе, сражаясь на стороне французов во Вьетнамскую войну[7], а иногда еще и что был советником короля кхмеров до недоразумения (суть какого никогда не раскрывал), вынудившего его не без спешки покинуть страну. Альфред был человеком, напичканным историями, теперь же он еще наполнял свою жизнь историями других. Его букинистская лавка была набита потрепанными, выдержавшими не одну битву книжками, в свои лучшие времена больше него повидавшими на свете, как любил он приговаривать, а ныне, как и он, обретшими наконец-то покой, во всяком случае, на какое-то время. Книги Альфред продавал неохотно, что было, по мнению Джо, не так уж и плохо, если учесть, как редко в лавку заглядывали покупатели.

– Заметили выходившую отсюда девушку, когда вы пришли? – спросил Джо.

Альфред повернулся к нему, сверкая взглядом, и хмыкнул, заметив:

– Вот денек-то был бы!

– Так заметили?

Альфред пожал плечами.

– Никого я не заметил. А что, вам дельце подвернулось? – Радостно хмыкнул он. – Она подозреваемая? Так вам следовало бы проследить за ней. Вполне могли бы позволить себе хвостиком побегать, Джо.

И это Джо тоже пропустил мимо ушей. Вода закипела, Альфред подмешал сахар, а потом разлил черный мутный напиток в две маленькие стеклянные чашки.

– Прошу, – произнес и стал пить горячий кофе, шумно прихлебывая.

– Помните книжки, что вы не так давно мне дали? – спросил Джо. Альфред тогда настоятельно советовал почитать их, только что в руки Джо не совал. – Из этой серии Усамы Бен-Ладена?

Альфред уселся за свой рабочий стол, поставил на него чашку с кофе, оставившую на столешнице пятно-колечко, сомкнувшееся с бесчисленными другими, обратившими поверхность стола в какую-то таинственную карту, похожую на поверхность Луны. И спросил Джо:

– У вас не найдется сигаретки?

– Конечно.

– Спасибки.

Он взял предложенную сигарету, и Джо опять вернулся на стул между стеллажами.

– Так что с книгами-то? – спросил Альфред.

– Вы знаете, кто их написал?

– Огонь есть?

– Конечно.

Джо опять встал, щелкнул «зиппо», протянул горящую зажигалку Альфреду, тот глубоко затянулся и выпустил кольцо дыма. Джо вновь уселся.

– Лонгшотт, – сказал Альфред. – Майк Лонгшотт. – Он хихикнул. – Псевдоним, я полагаю.

Так же полагал и Джо, только…

– Почему вы так считаете?

– Идите сюда, – подозвал Альфред. Он встал и, обойдя стол, направился к книжному стеллажу рядом с Джо. – Посмотрим… «Медуза Пресс»… Только книги этого издательства я, похоже, и продаю. Если честно, единственные книги, какие я не прочь продавать. Нарасхват идут – в определенных слоях общества. – Пальцы его бегали по полке, перебирая книги. – А вот и они.

Сунул книжки Джо в руки и поспешил обратно за стол, оставив на полке пробелы, похожие на белые клавиши пианино. Джо взглянул на книжки.

Размером и обликом они походили на книжки «Вершитель суда», какие у Джо уже были. Первая называлась «Я была сучкой коменданта Хейндриха». Джо всмотрелся в обложку. На ней изображался блондин в военной форме с конским хлыстом в руке. Позади него стояли сторожевые вышки, ограда из колючей проволоки. У его ног раскинулась большегрудая деваха в сильно разорванной одежде, открывавшей большую часть ее телес. Обхватив мужчину за ногу, деваха обращала на него взгляд, прочесть который было невозможно.

– Мура, – бросил Альфред. – Грязь. Полная чушь, разумеется. Дивное чтиво.

Джо аккуратно отложил книжку и взглянул на следующую. «Признания свихнувшейся на наркоте нимфоманки». На обложке изображалась раскинувшаяся на тахте блондинка с голой грудью, над которой нависла зловещая тень мужчины, сующего ей в вялый рот опиумную трубку.

Третья книжка звалась просто: «Потаскуха».

Автором первых двух значился Себастьян Брюс. У автора третьей книжки прозвище было с претензией – графиня Жу Жу.

– «Медуза Пресс», – заговорил Альфред сквозь дым сигареты, – это, вообще-то, поставщик чистейшей порнографии. Не редактированной, я бы сказал. Грязные книжки, выражаясь обиходным языком. Продается, к тому же довольно ходко, когда мне удается пробиться с ними через таможню. Что случается, по правде говоря, чаще всего.

Порнография? И все ж, похоже, сходится. Секс и насилие, подумал Джо. Рука об руку сквозь дым. Видение поразило его. Казалось, оно что-то пробуждало в душе. Сладковатый запах дыма и абсолютная тишина – он тряхнул головой и стал искать сигарету, поняв, что оставил ее в пепельнице из грязного стекла на второй полке и что она истлела дотла. Выхватив из кармана пачку, он извлек из нее сигарету и закурил.

– Еще что-нибудь знаете? – спросил Джо.

Альфред глянул на него, и его старые глаза неожиданно спрятались под веками.

– Нет, – ответил он. – Если вы разыскиваете Майка Лонгшотта… а коли на то пошло, если нужен вам Усама Бен-Ладен… то, полагаю, тут вы ответа не найдете. Только, Джо…

– Да?

Пожилой книжник встал. В бороде его застрял пепел. Он почесал жилку на своем морщинистом, будто из известняка рубленом лице и тяжело двинулся в сторону Джо. Пространство книжной лавки вдруг, как показалось, жутко сузилось.

– Вы уверены, что хотите отыскать?

Засыпая, он больше не видел снов, если вообще когда-нибудь их видел. Сон был пустотой, пустым местом. Каждое утро, когда он просыпался, постель оставалась словно нетронутой, будто в ней и не спал никто. Перекатившись, он пошел к окну глазеть на оживленную дорогу за окном. Мимо ехала на велосипеде молоденькая девушка, держа над головой зонтик. Бурая дворняжка гоняла козу. Угли уже были разожжены, мясо приготовлено на маленьких мангалах, в воздухе курился запах дыма от горящего жира. С ревом проносились мотороллеры. Студенты в белых рубашках и глаженых черных брюках толпились вокруг ларьков с напитками. Там же, на улице, один мужчина читал газету стоя.

Джо прошлепал на свою кухоньку и включил чайник.

Мимоходом вспомнил Альфреда.

«Почему бы мне и не хотеть?» – ответил он тогда, и пожилой книжник, пожав плечами, сказал: «Вам тут хорошо?»

«Что вы имеете в виду?» – ответил вопросом на вопрос Джо, и Альфред, улыбнувшись, проговорил: «Полагаю, и это тоже ответ».

Книжки грудой лежали на низком бамбуковом столике. Он налил в кружку кипяток, бросил туда кофе и сахар, размешал и понес напиток с собой к столу. Принялся разглядывать книжки. «Задание: Африка». «Синайские взрывы». «Всемирный торговый центр…» Что, черт возьми, еще за торговый центр?

Тут вам ответа не найти, сказал ему Альфред. Джо вздохнул, потягивая кофе: он понимал, что Альфред прав, что он лишь озвучил то, что сам Джо уже знал. Париж, сидела в нем мысль, но от мысли этой становилось как-то кисло.

Взял кредитку и снова принялся разглядывать ее. Затраты значения не имеют, сказала тогда девушка. Но Джо знал, что это не так. Тратить приходится всегда, и всегда это имело значение. Жизнь шла взаймы, в вечном ожидании, в вечном страхе перед шагами сборщика долгов за дверью… он тряхнул головой и глотнул кофе из кружки. Мерзость, подумал про себя. Взял кружку с собой и подошел к окну, встал там, глядя на улицу. Какой-то старик крутил самокрутку в тени дынного дерева, папайи, на той стороне улицы. Двое мальчишек устроили гонки на велосипедах, проскочили мимо. Какой-то мужчина читал газету стоя. Джо пригляделся к нему. Лица мужчины видно не было. Туфли на нем были черные и начищены до блеска. Джо допил кофе, отнес кружку в раковину и оставил ее там. Когда он спустился по лестнице и вышел на улицу, мужчины с газетой уже не было. Джо перешел улицу, идя по прямой к телефону-автомату возле храма. Бросив пару монет, он набрал номер.

– «Транс Континентал эруэйз», чем могу вам помочь?

– Мне нужен билет до Парижа.

– Когда предполагаете вылет?

Над этим вопросом ему думать было незачем.

– Следующим же ближайшим рейсом.

– Одну минуту, сэр.

Ему слышно было, как она шуршала бумагой, роясь в расписаниях у себя на столике, сверяя следующий рейс со списком пассажиров, проверяя, есть ли свободные места…

– Сэр?

– Да?

Джо бросил в щель еще монетку. В будке было жарко, и он распахнул дверь, придерживая ее ногой.

– Вылет следующего рейса в тринадцать ноль-ноль, через Бангкок.

– Отлично, – сказал он. Цепочка монахов в оранжевых одеяниях проследовала мимо и исчезла в арочных воротах храма. Перед воротами бронзовокожая женщина жарила бананы, покуривая трубку с длиннющим чубуком и раз за разом переворачивая почерневшие бананы.

– Вы можете расплатиться в нашем представительстве на Лан-Ксан-роуд, – произнесла женщина, – мы принимаем наличные, чеки или…

– Я бы хотел расплатиться по кредитной карте.

Непродолжительное молчание. Муха, жужжа, залетела в будку, и Джо попытался ее поймать, но ладонь его поймала лишь воздух, а сам он, пошатнувшись, выпустил дверь. Муха жужжала, словно смеялась над ним.

– Разумеется, сэр.

На этот раз «сэр» звучало чуть более выразительно, подумал Джо. Он вытащил черную кредитку. «Начали», – подумал он. И перечислил женщине по телефону таинственную цепочку цифр и назвал ей свое имя. Думал, что, может, потребуется еще что-то, но женщине, похоже, сообщенного было вполне достаточно.

– Минуточку, сэр.

Джо ждал, стараясь отловить муху, но та слишком быстро двигалась. Он опять распахнул дверь и рубашкой отер лицо. Солнце потоком лилось через стекло, почти ослепляя его, и на какое-то время он ничего за пределами будки не видел, мир его словно сократился до этого прямоугольного ящика…

– Сэр?

– Да?

– Пожалуйста, возьмите свой билет в аэропорту. Регистрация за час до вылета, и вам придется пересесть на другой самолет в Бангкоке.

– Благодарю вас, – сказал Джо, слегка очумело, и голос на другом конце провода произнес:

– Приятно слышать, сэр. Хорошего вам полета.

– Спасибо, – вновь поблагодарил он, после чего повесил трубку на рычаг. Опять уставился на пластиковую карту, ничего не видя, потом вернул ее в карман и вышел из будки.

В то утро он решил не ездить в торговый центр Талат Сао.

Тщательно выстроенный им распорядок был нарушен, подорван. Когда он проделывал короткий путь до своей квартиры на Сокпалуанг-роуд, то гадал, что за чувство охватит его. Была ли то свобода, что вызвало пульсацию неожиданного неизъяснимого страха, прошившего его насквозь? «Надо было сказать ей „нет“», – подумал он, однако разум соскользнул с образа девушки, всплывшего в его мыслях. Она накрыла своею рукой его руку, а волосы у нее рассыпались вокруг лица, обрамляя его… Нет.

Что же тогда?

На подходе к дому уголком глаза он заметил что-то и, вовремя повернувшись, успел разглядеть спину мужчины, скрывшегося за дверью небольшого ночного магазина. Заметил короткую стрижку, толстую загорелую шею, бледно-голубую рубашку, непримечательные черные брюки, начищенные черные туфли.

– Сукин сын, – не удержался Джо.

Он повернулся, вновь перешел улицу, почти столкнувшись с двумя девчонками на мотороллере, которые едва его объехали и потом долго на него оглядывались, смущенно похихикивая. Он махнул рукой, давая понять, что с ним все в порядке, и девчонки, прибавив газу, быстро укатили, не переставая посмеиваться. Джо прошел к магазину, лавируя между картонными ящиками и коробками, и толкнул, открывая, дверь. Внутри стоял сильный запах сушеной рыбы.

– Сабайди[8], мистер, – произнесла девушка за стойкой.

– Сабайди, – приветствовал он в ответ. Девушка слегка склонилась, сложив по обычаю ладони, и Джо ответил ей тем же.

Перед девушкой стоял небольшой телевизор, и она смотрела по нему японское игровое шоу. На экране по сцене скакал японец в костюме европейского клоуна, в то время как два участника шоу, стоявшие по обе стороны от него, старались ударить актера длинными бамбуковыми палками. Тот пригибался, припадал к полу, подпрыгивал – смешно и удивительно грациозно одновременно, – избегая ударов.

– Что это? – спросил Джо девушку, уже успевшую вновь перенести свое внимание на экран.

Девушка подняла взгляд.

– «Поймай клоуна», – сказала она. – Получаешь по сто иен всякий раз, как сумеешь ударить его. – Она пожала плечами: – У них никак не получается, но все равно смешно.

Джо улыбнулся, и девушка вновь обратилась к телевизору. Поймай клоуна, подумал Джо. Он оглядел узкие проходы, но мужчины в начищенных черных туфлях видно не было.

– Кто-нибудь только что заходил сюда? – спросил он.

Девушка, казалось, раздумывала над вопросом.

– Тихонько прошел, – сообщила она наконец свое умозаключение и прибавила звук в телевизоре.

Что это значило? Конечно, в магазине есть черный ход, только вел он в жилое помещение владельцев. Если так, то мужчина попросту мог бы быть дядей, или кузеном, или каким иным родственником, оказавшимся поблизости, что – по зрелом размышлении – было самым разумным объяснением. Джо пожал плечами, купил банку супа и пачку сигарет и вышел обратно на улицу.

Какой-то человек усаживался в длинный черный «Мерседес», стоявший у дома, где жил Джо. Сыщик успел заметить начищенные черные туфли, исчезнувшие в машине. Потом дверь мягко захлопнулась, тонированные стекла не позволяли заглянуть в салон; ожил, тихо урча, мощный немецкий двигатель, и машина выехала на дорогу.

– Подождите! – крикнул Джо и побежал к машине, которая уже уезжала, набирая скорость.

Мимо, почти впритирку, проехал мотороллер, сидевший на нем парень в студенческой форме крикнул:

– Гляди, куда прешь, засранец! – и умчался.

Джо чертыхнулся. Черный автомобиль был впереди него и ехал все быстрее. Он побежал вдогонку. Пожилая дама проезжала мимо него на велосипеде, груженном лотками с яйцами. Она сбоку поглядывала на него со смущенным выражением на лице.

– Стой!

Машина не останавливалась. Зато в правом окне заднего сиденья опустилось стекло, высунулась рука, державшая блестящий предмет, и Джо замер, не веря тому, что увидел. Это был пистолет.

Выстрелы громким эхом прокатились по улице. Пожилая дама дернула рулем, велосипед вильнул, и она упала, а велосипед заскользил по горячему асфальту, лотки высвободились от связывавших их пут, вываливая прямо на дорогу груз свежих яиц, а те катились и разлетались, будто покрывая асфальт желто-белым слоем краски. При первом же звуке выстрела Джо бросился плашмя на дорогу и откатился к тротуару. Рука исчезла в салоне «Мерседеса». Клочок бумаги, подхваченный, по-видимому, сквозняком, вылетел из закрывавшегося окошка. Машина рванула вперед и скоро скрылась за поворотом.

Джо встал. Его трясло. Он бросился к пожилой даме, но та не была ранена. Джо помог ей встать на ноги. Даму тоже трясло. Она не заговорила с ним. Разглядывала побитые яйца на земле и ударилась в беззвучный плач: слезы текли по ее морщинистому лицу, как вода по сети желобов старинных римских акведуков. Джо подошел к ее велосипеду, поднял его. Дама приняла машину из его рук, не проронив ни звука. Даже и не взглянула на него. Появились любопытствующие зеваки. Стоя у фасадов лавок, они разглядывали, указывали пальцами и бормотали между собой. Джо чертыхнулся и решил, что пора сматываться отсюда.

– Вот, – произнес он, неловко суя старушке деньги. – За яйца.

Та взяла у него деньги, ничего не сказав, и сунула их куда-то в потайной карман. Когда она, везя за собой велосипед, отошла к краю дороги, ее окружила целая толпа женщин, они проводили даму в тень и предложили ей чаю. Дама отвечала им легкой печальной улыбкой. На Джо, казалось, никто не обращал внимания.

Отлично.

Он уже повернулся, чтобы уйти, когда обрывок бумаги ударил его по лицу. Джо схватил его, и неожиданно сдерживаемый гнев вырвался, одним резким движением он скомкал бумажку в шарик.

В него стреляли. За каким чертом понадобилось стрелять в него? Он пустился оттуда бегом, когда мимо проехал автобус и оставил на асфальте желточные следы шин. Подойдя к своему дому, Джо сразу же вошел в него, поднялся к себе в квартиру и запер за собой дверь. Потом стоял, привалившись спиною к двери и глубоко дыша. Поднес руку к лицу и понял, что все еще держит бумажный шарик. Расправив его, взглянул. Грязный обрывок старой газеты, едва что различить можно, кроме даты: одиннадцатое сентября две тысячи первого года. Пожав плечами, Джо скатал бумажку опять в шарик и шагнул в комнату, чтобы бросить его в мусорную корзину. Потом сложил кое-какую одежду в чемодан, бросил туда три книжки и вышел из квартиры.

Одиннадцатого сентября тысяча девятьсот семьдесят третьего года в семь часов ноль-ноль минут утра чилийский военно-морской флот овладел Валпараисо. К восьми ноль-ноль армия взяла под контроль Сантьяго. К девяти ноль-ноль армия контролировала большую часть южноамериканской страны.

В своем последнем выступлении президент Альенде сказал: «У них есть сила, и они могут подавить вас, но социальный процесс нельзя остановить ни силой, ни преступлением. История принадлежит нам, и ее делают народы…

Я обращаюсь к гражданину Чили – к рабочему, крестьянину, интеллигенту, к тем, кого будут преследовать, потому что в нашей стране уже давно – в покушениях террористов, во взрывах мостов, в разрушении железнодорожных линий, нефте- и газопроводов – ощущалось присутствие фашизма. С молчаливого согласия тех, кто был обязан… Их будет судить история».

К двенадцати ноль-ноль реактивные истребители наконец-то появились над президентским дворцом в центре Сантьяго. И сбросили свой бомбовый груз на дворец. Альенде погиб вскоре после этого. По одной из версий, он пал от собственной руки: застрелился из АК-47, подаренного ему Фиделем Кастро, с золотой табличкой: «Моему дорогому другу Сальвадору от Фиделя, кто старается иными средствами достичь тех же самых целей».

Командующий сухопутными силами Аугусто Пиночет стал президентом Чили.

То было событие, о каком знали немногие и какое мало кого волновало за пределами Чили. В течение следующих нескольких лет погибли или пропали тысячи людей. Чилийский национальный стадион более чем для сорока тысяч людей стал концлагерем. Только за один раз армейский расстрельный взвод, прозванный «Караваном смерти», или Caravana de la Muerte, облетел на вертолетах всю страну, производя казни. Общим счетом убиты были, по меньшей мере, триста тысяч человек.

Стояли ли за путчем Соединенные Штаты? «Мы этого не делали. Я хочу сказать, мы им помогали», – сообщил пять дней спустя по телефону государственный секретарь Генри Киссинджер президенту Никсону. Время было 11–50 утра. Разговор начался с футбола.

«Ничего важного новенького нет?» – спросил президент.

«Ничего, что повлекло бы очень серьезные последствия», – ответил Киссинджер.

Услышав, что Альенде избран президентом, посол США в Чили Эдвард М. Корри заявил: «Мы сделаем все, что в наших силах, чтобы обречь Чили и всех чилийцев на крайние лишения и бедность».

В сообщении базы ЦРУ в Чили от шестнадцатого октября (менее месяца после путча) говорилось: «Есть твердая и постоянная политика: Альенде будет свергнут в результате путча… Для этого мы должны продолжать оказывать максимальное давление, используя всякий подходящий ресурс. Необходимо, чтобы данные действия осуществлялись нелегально и надежно, с тем чтобы ГВСШ[10] и американская рука были тщательно скрыты».

То была дата, о какой за пределами Чили мало кто помнил.

– Куда, мистер? – спросил тук-тук-таксист. Звали его м-р Коп, и он был полон жизни и амфетаминов.

– Аэропорт, – бросил Джо.

М-р Коп врубил двигатель и расплылся в улыбке.

– Бор пан янг, – произнес он, – бор пан янг. Нет проблем, нет проблем. М-р Коп отвезет вас в любое место, какое пожелаете.

В работе двигателя слышалось тук-тук-тук, звук, давший этому средству передвижения его название. М-р Коп отпустил сцепление и быстро покатил по улице, Джо держался сзади, поток воздуха обдувал его со всех сторон, остужал голову.

Его попытались застрелить. Зачем кому-то понадобилось застрелить его?

Хуже всего было там, на улице, как раз перед тем, как он взмахом руки остановил м-ра Копа. Нерешительность. Что-то нелогичное в нем тянуло махнуть за Меконг, в Сиам и на поезде или автобусе – в Бангкок, а то и совершенно раствориться в этом громадном пустом пространстве континента, раскинувшемся за рекой: обособленные деревеньки, небольшие поля, редкие дороги и величие распахнутой тишины.

Длилось это всего минуту, потом он отрешился от наваждения, а м-р Коп остановился по его знаку, и Джо произнес: аэропорт. М-р Коп выжимал из своего старинного драндулета все, на что тот был способен, смакуя каждую кочку на дороге, напевая про себя за баранкой, слегка улыбаясь и морщась. Вскоре они оказались на широкой ровной дороге в аэропорт, был виден Меконг, все еще усохший, не наполненный дождями. Его песчаные берега в отдалении были цвета зубов м-ра Копа. Джо откинулся назад и вытянул ноги. Мимолетно вспомнилась та девушка.

Он расплатился с м-ром Копом возле аэровокзала и вошел в вестибюль. По дороге никаких черных машин не попадалось. Он подошел к стойке «Транс Атлантик эруэйз», девушка за ней подняла голову и взглянула на него с приятной улыбкой. Билет его был уже готов, и девушка направила его к выходу № 3. Аэровокзал был маленьким, стареньким, но опрятным. Бетонный пол стал гладким от стиравших его подошв. Солнечный свет потоком лился в высокие окна. Джо купил чашку эспрессо в буфете возле входа и потягивал его из чашки, стоя в сторонке. Он закурил сигарету и рассматривал входящих и снующих мимо людей.

Никому никак не могло быть известно, что он отправится в аэропорт, ведь билет он заказал лишь сегодня утром, а потому он был спокоен. Хвоста по дороге он тоже не заметил, и это тоже было хорошо. Имелась, конечно, и другая возможность: могли догадаться, что он летит в Париж, поскольку там можно было напасть на след Майка Лонгшотта, и это было известно, про Лонгшотта и Усаму, но тогда этот вариант им не рассматривался. Он допил кофе, купил еще чашечку и стал выискивать черные туфли. Мимо прошел пожилой индиец в костюме с дорогими по виду золотыми часами на запястье. Прошло семейство китайцев: прямой, словно аршин проглотивший, отец, пухлая мамаша в свободном платье и с озабоченным выражением на лице, за ними следовали двое детей, мальчик и девочка. Мальчик держал в руках солдатика, а девочка обернутую в бумагу книжку, шествие замыкала няня-лаотянка с самым младшим членом семейства на руках, определить, мальчик это или девочка, было невозможно. Трое белых мужчин, одетых с долей небрежности (той небрежности, добиться какой стоит денег): двоим за двадцать, один с серебристыми волосами и в черных очках – говорили друг с другом по-французски. Во время войны аэропорт служил базой для сводной части французских летчиков, работавших под видом гражданской авиакомпании. Их называли «Во2ронами», и они совершали боевые полеты через границу – во Вьетнам. «Тайная война» – так это называлось. Некоторые из старожилов все еще оставались, однако в наши дни единственными остатками Французского Индокитая служили монеты, продававшиеся туристам на рынке Талат Сао. Женщина несла бамбуковую корзину с двумя курицами внутри. Пять африканцев в развевающихся одеяниях, сопровождаемые лаосскими официальными лицами: дипломатическая делегация с Берега Слоновой Кости или из Сенегала, возможно. Две молоденькие европейки с рюкзаками за плечами. Одна, проходя мимо Джо, улыбнулась ему. Бородатый мусульманский священнослужитель тащил чемодан на колесиках. Двое японцев, мужчина и женщина, шагали в быстром темпе: движения слажены, в полном молчании. Толпа деревенских жителей – хмонгов – несла корзины, в одну из которых были упрятаны квакающие живые лягушки. Темные фигурки пялились на Джо сквозь плетеные решетки их узилища. Джо загасил сигарету в кофейной чашке, бросил окурок в мусорный бак и пошел на посадку на свой рейс.

Больше всего одиночество он всегда ощущал в самолете. Во время перелетов приходило чувство, словно бы он не существует. Свет над головой, громоздкие наушники, музыка, законсервированная в записях: мертвые ноты и мертвые голоса со скрежетом выползали из крохотной розетки в ручке самолетного кресла. Внешний мир пропадал, стоило лишь подняться выше облаков, становился виден один лишь белый пейзаж, отвесные горы, глубокие впадины, бездонные пропасти, где облака на мгновение раскрывались, но в просветах ничего нельзя было разобрать. Пейзаж был отрешен от реальности. Он был иллюзорен, без какой бы то ни было конкретики существования. Голубое небо было холодным и безводным морем.

Перелет в Бангкок занял один час. Оказавшись там, в современном (хромированная сталь, стекло) аэропорту с развешанными повсюду портретами короля, Джо ожидал. Аэропорты созданы для ожидания, порой вечного. Уселся на скамейку и стал рассматривать людей, проходивших в обе стороны мимо него, не замечаемый ими. Поход в туалет выявил, что его моча пахнет кофе. Он вымыл руки, насухо вытер их. Внутри аэропорта не было ни дня, ни ночи. В этом месте время замерло, взяло паузу, здесь было только до и после, но никакого сейчас.

Почему-то вспомнился кот. За несколько месяцев до этого он пытался приручить одного, маленького бродячего кота, грязно-черного с большими круглыми глазами, тоненькой шейкой и большим животом, распухшим от глистов в кишечнике. Он привязался к нему возле Утреннего рынка, взял и привязался: положил лапу ему на ногу и, задрав морду, уставился на него.

Он принес кота домой в голубом пластиковом пакете, кормил тунцом и держал на коленях. Кот был маленьким, двух месяцев от роду, его прыгающая, лишенная грации походка и восторженность были уморительны. Кота он назвал Кроха Раз, потому что он был крохотным, первым и единственным. Он позвонил в ветлечебницу на Дон-Паланг-роуд, приехавшая на квартиру фельдшерица заявила, что Крохе Разу нужны уколы от глистов, а еще от инфекции в ухе, и дважды уколола кота. Джо заплатил, и фельдшерица уехала, а через двадцать минут Кроха Раз был мертв.

Тельце Крохи Раза не вынесло уколов. Кот метался по комнате с быстротой, какой Джо не видывал от него прежде, потом резко остановился и заполз под стул, вывернув ноги, тельце его сотрясалось от судорог. Он не сводил глаз с Джо, писая под себя, лежа в луже собственной мочи, не в силах шевельнуться. Джо положил его в коробку, не раздумывая, почистил, а потом прижал Кроху Раза к себе и почувствовал, как тот уходит: тельце на его руках обмякло, глаза оставались открытыми, но больше не видели Джо, не было и сердцебиения.

Он возненавидел фельдшерицу за то, что та сотворила, но еще больше себя возненавидел, что не остановил ее, не сказал ей, что Кроха Раз еще слишком мал, слишком слаб для уколов. Он позволил ей проделать это, потому что думал, что так и надо, и она тоже делала то, что считала правильным.

Ночью он схоронил Кроху Раза. Луне дня не доставало до полнолуния. Он выкопал ямку, положил Кроху Раза в землю в его коробке и засыпал ямку.

– Происходит посадка на рейс «Транс Атлантик эруэйз» до Парижа. Пассажиров просят пройти ко входу номер тридцать пять, – произнес по трансляции женский голос.

Джо встал, отрешившись от налетевших воспоминаний. Нынче только такие ему и являлись. Подхватив свой багаж, он глянул на большое табло с расписанием вылетов, где таблички с пунктами назначения и номерами рейсов, все еще неуверенно клацая, только-только распределялись по местам, и в этот момент почувствовал чью-то руку на своей руке, а чей-то голос вблизи произнес:

– Пожалуйста, не уходите.

Пораженный, он обернулся. Рядом стояла низенькая пухлая азиатка. Он не слышал, как она подошла. На ней были мешковатое платье и туфли на мягкой подошве, вздернутое лицо было обращено к нему, а взгляд близоруких глаз, казалось, умолял.

– Простите, – начал Джо, – но…

Женщина же сказала со вздохом:

– И вы простите меня. Вы счастливчик. Можете отыскать, куда идти. А я все никак. – Она отвела от него взгляд, переведя его на табло вылетов. Вздохнула, приговаривая: – Было бы лучше, если б было тихо, а слова высвечивались бы. Не как сейчас. Лучше бы… лучше было бы похоже на указатель к раю, так я иногда думаю. Только я не знаю, где мой рейс. Не знаю, к какому выходу мне идти. Я уже все их перепробовала.

Джо положил ладонь на плечо женщины. Сам не смог бы сказать, почему он так сделал. Что-то изнутри побуждало его откликнуться, прочувствовать ее боль – сработал не мозг, а сердце, чувство, и это ему самому было странно.

– Присядьте, – сказал он. – Позвольте мне принести вам что-нибудь поесть. Когда поешь, все становится лучше.

– Еда на борту, – слабо махнула рукой женщина. – Это все, что я могу себе позволить. И еще яблочный сок. Я никогда не пью спиртное в самолетах. Только яблочный сок. В таких прозрачных стаканчиках со складками. Теперь мне даже вкус его противен, но я уже не отступлюсь.

– Простите, – повторил Джо. Он не знал, что сказать. Чувствовал себя беспомощным перед нею. Женщина все еще разглядывала табло. Секунду-другую спустя Джо убрал свою руку. Ему показалось, что пожилая женщина успела забыть о нем, но тут он услышал, как она произнесла:

– Ступайте. – Говорила она очень тихо. – Мне не следовало подходить к вам. Но порой мне делается так одиноко… мы где?

– Бангкок, – ответил Джо.

– Бангкок? Я никогда прежде не бывала в Бангкоке.

Он оставил ее там. Женщина так и не отвела взгляда от расписания.

Мужчина был наполовину ямайцем, наполовину англичанином и под два метра ростом. Выговор у него был южнолондонский, родился же он в Бромли, а учился в Кидбруке[11], в школе, носившей имя композитора и органиста XVI века Томаса Таллиса. У него были глубоко посаженные глаза и густые черные волосы, а еще в полых подошвах его черных туристических ботинок хранилось больше ста граммов тетранитрата пентаэритрита и пероксид пластик ацетона, высококачественной взрывчатки-пластида. Звали его Ричард Рейд.

Когда Ричард родился, отец его сидел в тюрьме. В шестнадцать лет Ричард окончил школу и к тому времени воровал чужие машины, уже ничуть не уступая папаше. Имел приводы и мелкие отсидки за хулиганство. «Меня не было рядом с ним, чтоб окружить его любовью и заботой, какие ему полагалось бы получать», – признавался впоследствии отец. Когда спустя несколько лет после своего первого ареста Ричард случайно столкнулся с папашей в каком-то торговом центре, Робин Рейд не поскупился на совет сыну. Мусульмане относятся к человеку по-человечески, поведал он. И у них в тюрьме лучше кормят.

После принятия ислама в Фелтем[12], заведении для юных правонарушителей, Ричард принял имя Абдул Рахима. Через несколько лет после этого он исчез. Мать его считала, что он в Пакистане. Сведения, полученные позже, дают основания полагать, что он проходил обучение в Афганистане. Вновь он выплыл в Амстердаме, где работал в ресторане. Из Амстердама отправился в Брюссель, а из Брюсселя – в Париж.

Декабрь выдался холодный и темный, дни были коротки. Семнадцатого числа Ричард купил в «Америкэн эйрлайнз» билет туда и обратно до Майами. Время в Париже он провел вблизи Северного вокзала, не останавливаясь ни в какой гостинице. Когда двадцать первого декабря он прибыл в аэропорт, вид у него был помятый.

Багажа у него не было. Сотрудники французской службы безопасности опросили Рейда, но не смогли отыскать причину для его задержания. Опоздав на свой рейс, он на следующий день вернулся в аэропорт и на этот раз успешно прошел на борт «Боинга-767».

Было субботнее утро. На борту находилось сто восемьдесят пять пассажиров. В подошвах ботинок Ричарда Рейда, как уже упоминалось, хранилась взрывчатка, а также детонатор. Когда самолет перешел на режим полета и после первой кормежки на борту (от какой Ричард отказался) в салоне пахнуло дымком. Стюардесса Эрми Мутардье увидела, что пассажир пытается зажечь спичку, и предупредила, что курить на борту не разрешается. Рейд пообещал перестать. И принялся ковыряться горелой спичкой в зубах. Сидел он у иллюминатора, рядом не было никого. Некоторое время спустя Мутардье, возвращаясь, увидела, что тот же пассажир сидит в кресле согнувшись. Она решила, что он курит. «Извините, – обратилась она к нему, – что вы делаете?» Пассажир не ответил. Когда же стюардесса потребовала ответа, Рейд повернулся в кресле, открыв зажатый между ног ботинок запал, и чиркнул спичкой. Мутардье вцепилась в него. Он отталкивал ее, пока она не отлетела и не перелетела через ручку кресла соседнего ряда. Мутардье побежала по салону с криком: «Держите его! Скорей!»

Кристина Джонс, услышав Мутардье, побежала на шум. Рейд сидел к ней спиной. С криком: «А ну перестань!» – стюардесса попыталась схватить его. Рейд, повернувшись, укусил ее в левую ладонь, вцепился зубами в мякоть под большим пальцем и не отпускал. Джонс закричала.

Когда злодей отпустил ее, Джонс откинула столик на соседнем с ним кресле. Пассажиры передавали бутылки с питьевой водой, какую лили на Рейда. Потом они пустили в ход ремни, провода наушников и пластмассовые наручники и связали его. Когда позже сотрудники ФБР попытались вывести Ричарда, им пришлось разрезать на нем несколько слоев пут.

«Считаю, мне незачем просить прощения за свои действия, – заявил Ричард Рейд на суде. – Я воюю с вашей страной. И воюю с ней не по причинам личного свойства… Так что можете судить, предоставляю вам судить. Не возражаю. Больше мне сказать нечего».

«Вы не вражеский военнослужащий, – определил судья Уильям Янг. – Вы террорист. Не солдат вы ни на какой войне. Вы террорист… Мы не идем на сделки с террористами. Мы не подписываем никаких документов с террористами. Мы выслеживаем их одного за другим и предаем правосудию. Вы террорист. Тот, кто повинен в преступлении, в попытке убийства множества людей. Охрана, в тюрьму его. Уведите».

«В День Страшного суда, – успел сказать Рейд, когда его уводили из зала суда, – вы предстанете перед своим Господом и перед моим Господом, и тогда мы непременно разберемся».

Джо отложил книгу и отпил виски. Единственный кубик льда звякнул о стекло. Шторки на иллюминаторах были опущены, и самолет погрузился в темноту. Как и тот парень в книжке, Джо сидел у иллюминатора, а рядом с ним никого не было. Впереди и позади него, по всему самолету люди спали, как личинки шелковичных червей в мягких коконах. Ему слышны были звуки их жизней, легкое похрапывание и верченье их тел туда-сюда, и он жалел, что тоже не уснул. Книжки эти не очень-то подходят для воздушных перелетов. В них полно взрывающихся самолетов, взрывающихся зданий, взрывающихся поездов, взрывающихся людей. Читать их – все равно что читать результаты исследований морга, наполненные фактами и цифрами, все из которых связаны со смертью. Джо не понимал их. Он раздумывал над словами судьи в книге. Судья сказал, что войны никакой нет, или, точнее, сказал, что смертник с бомбой, Рейд, никакой не солдат: он преступник. Только Джо представлялось, хотя он этого и не понимал, что как раз война-то в книжке и ведется. Он не знал, зачем и ради чего она велась: шло идеологическое сражение, о каком он понятия не имел, – только не понимать вовсе не значит отрицать, что это существует. По-видимому, судья, как и он сам, не понимал этого, не мог понять этого, а потому и не принимал это за то, чем оно являлось. Все-таки, чтоб войну объявить, достаточно и одной стороны.

Вздохнув, Джо закурил сигарету, он заранее взял билет на место в хвосте, и, когда на конце сигареты наросло много пепла, стряхнул его в небольшую металлическую пепельницу в ручке кресла. Жаль, нельзя было в иллюминатор поглазеть. В самолете было сумрачно и тихо. Наушники у него были, но в них звучала одна только консервированная музыка. Завтра он будет в Париже. На этом перелете он летел назад во времени, часы отпадали тем больше, чем дальше он улетал, это походило на сбрасывание старой кожи и появление новой в какой-то точке, с какой началось движение. Сегодня он будет в Париже. Теперь уже – вчера.

На борту самолета времени не было. Здесь он существовал в пузыре застывшего времени, времени остановленного, сохраняемого, час посадки содержался внутри замкнутого в металл пространства во все время нахождения в воздухе. Джо покачал головой: вон как воображение взыгралось. А всего-то и делов, что часовые пояса пересекаем. Завтра он переведет часы, и дела не будет до того, сколько времени на другой стороне мира.

Он докурил сигарету, во рту оставался привкус пепла. Допил виски, погоняв его языком во рту, пройдясь языком по зубам, и проглотил спиртное, ощутив пустоту в желудке. Нажав кнопку, выключил верхний свет, откинулся, опершись головою о спинку кресла. Повсюду вокруг него слышалось гудение самолета, и он позволил звукам затихать на нем, пока не оказался в полном одиночестве, а остальное полетное человечество не истощилось в ничто – в пустоту звуков.

Найти толстяка оказалось нелегко.

Джо приземлился в Орли, на поезде доехал до Парижа, зарегистрировался в небольшой захудалой гостинице у подножия Монмартра. Орли был сплошной суетой из бетона. На трапе, когда они сходили с самолета, один человек поскользнулся и упал, ударившись головой о землю. Рядом со зданием аэровокзала стояла статуя французского генерала, на небольшой бронзовой табличке значилось: «Шарлю де Голлю, лидеру вооруженных сил „Свободная Франция“, Лилль 1890 – Алжир 1944. „Сражающаяся Франция взывает к тебе“». На бетонном основании краской из баллончика выведена поблекшая, частично заляпанная птичьим пометом надпись. Она гласила: «У Франции нет друзей – только интересы. ШДГ».

Поезда были полны народу, сиденья потертые. Боковины вагонов расписаны краской из баллончиков, в обивке зияли прожженные дыры. Гостиничный номер Джо был на третьем этаже с видом на узкую, взбиравшуюся в гору улицу. Прямо у входа в гостиницу стоял человек возле перевернутого картонного ящика и предлагал прохожим шанс найти даму, руки его непрестанно двигались, а в них передвигались и три игральные карты рубашкой вверх, меняясь местами. Джо смотрел в окно и курил. Он чувствовал себя не отдохнувшим, усталым, но никак не мог уснуть. В номере было жарко и душно, грязное парижское лето начинало сердито отрешаться от зимней спячки.

Первый этап расследования оказался довольно легким. Адресом для «Медуза Пресс» служил номер почтового ящика, за которым следовал цифровой индекс. Обратившись в местное отделение La Poste, он выяснил, что индекс указывает на месторасположение почты в 8-м округе.

«Это старое почтовое отделение на бульваре Осман», – сообщил ему служащий. Номер дома был 102. Он намеревался сходить туда, но сейчас, скорее всего, это было бы слишком поздно. Слежку он установит завтра, пораньше. Джо встал. Номер его был почти пуст: узкая односпальная кровать, серое одеяло, не очень белые простыни, комод, бывший то ли антикварным, то ли старой рухлядью (все зависело от точки зрения), грязные красно-коричневые занавески, на стене фотография бывшего французского президента Сент-Экзюпери[13] на голубом фоне, раковина. Душ и туалет находились в конце коридора. На комоде стояла пепельница. Пахло каким-то дезинфицирующим средством. Джо вышел из номера и закрыл за собой дверь.

Прошелся вниз по лестнице до первого этажа, кивнул алжирцу за стойкой и проследовал на улицу. Шляпы вернулись в моду, заметил он. Прошел мимо картежника-виртуоза, в уличном ларьке ниже по улице купил черную широкополую шляпу и тут же надел ее набекрень.

– У-у-у, очень мило, месье, – одобрила крупная африканка за самодельным прилавком из яркой ткани. – Ледям очень понравится.

Джо улыбнулся и расплатился. Очень хотелось выпить. Он прошелся бульваром Рошешуар к площади Пигаль.

– Эй, не желаешь компанию? – произнес голосок. Девчушка стояла, опершись спиной о стену и слегка скрестив ноги. Она осенила его улыбкой. Крашеная блондинка, длинные коричневые ноги и очень коротенькая юбочка. Улыбка ее была прелестна, но как-то не выглядела искренней. Стоя здесь, девчушка сама казалась до странности эфемерной, словно мираж на городской улице, мерцающий в смутном воздухе. Чувствовался слабый, но устойчивый запах спиртного.

Джо покачал головой.

– Девочки не привлекают?

Он пожал плечами и пошел мимо. Девчушка у него за спиной не унималась:

– Мальчики тебе нравятся? Могу подыскать тебе мальчика. Или можем все вместе повеселиться, что скажешь? Тебе какой цвет нравится?

Что-то в ее голосе, то, как перехватывало его, когда она выговаривала последние слова, некая падающая интонация, заставшая его врасплох: было в ней что-то от одиночества, что-то причиняющее боль, саднящее, – и он обернулся.

– Мне нравится цвет виски, когда кубик льда только-только начинает таять в стакане, – сказал он. – Когда поднимаешь стакан на просвет и разглядываешь напиток со дна, это похоже на небо после того, как дождь перестал.

Девчушка рассмеялась.

– Мне-то самой нравится его цвет, когда он чистый.

– Тут есть поблизости приличное местечко, где выпить можно?

– Отсюда, где я стою, – проговорила девчушка, – повсюду есть приличное место, чтоб выпить.

Они сидели в общительном покое на двух высоких табуретах за широкой деревянной стойкой. Где-то на Пигаль. Девчушка пила свой скотч чистым. Джо свой – с одним кубиком льда. Внутренне он был убежден, что это отличает его от пьяниц. Раз бросил кубик льда, значит, ты просто отдаешь должное напитку. Девчушка опрокинула в себя две порции, едва они зайти успели. Странно, но теперь она не казалась такой эфемерной, мерцающая дымка развеялась, тело ее сделалось цельным, очень реальным и очень близким. Она поймала его на том, что он ее рассматривает, ухмыльнулась и сказала:

– Мне надо пить и пить, чтоб я не исчезла.

И подняла стакан в молчаливом тосте. Они выпили. Джо подал знак: еще две порции.

– Я тебя тут раньше не замечала, – сказала девчушка. – Ты новенький?

Вопрос был странным, но он просто сказал:

– Только что попал сюда.

Девчушка кивнула, казалось, удовлетворенно. И посочувствовала:

– Тяжко поначалу, да? Такое место странное.

Джо снова посмотрел на нее. Коричневая кожа, длинные волосы, черные у корней. Большие миндалевидные глаза смотрели на него проникновенно. Девушка икнула и принялась хихикать. Джо улыбнулся. Интересно, подумал, откуда она. Французский у нее безупречен. Алжир? Откуда-то из Северной Африки, решил он.

Девчушка вытащила из потайного кармана мягкую пачку «голуаз», достала сигарету.

– Хочешь?

– А то.

Он прикурил обе сигареты от «зиппо». Девушка выгнула бровки и выпустила кольцо дыма, поплывшее над стойкой.

В баре было темно и накурено. Над одним концом стойки будто в забытьи вращался вентилятор. Никакой музыки.

– Такое приватное местечко, да? – произнесла девчушка. И не понять, с ним ли она говорила или сама с собой. – Сидеть тут это все равно как… У меня когда-то мышка была. Когда я была маленькой. Я ее в кармане носила. Так иногда она высунет носик и нюхает воздух, но по большей части ей нравилось в кармане сидеть, а я, бывало, представляла себе, каково это там было – тепло, темно и безопасно. Порой и мне тут так же. Когда могу себе позволить такое.

– Карманная вселенная, – возгласил Джо, и девчушка засмеялась.

– Карманная вселенная, – повторила она. – Это забавно.

Они сидели, курили, пили, мир сжался до теплого, безопасного местечка, и Джо, подняв свой стакан, следил, как изменяется цвет по мере того, как тает лед, а девчушка опять смеялась. Там, снаружи, мог быть ясный день, или полночь, или любые часы между ними, но внутри время было чем-то сдерживаемым, плененным и недвижимым.

Джо не помнил, с чего он заговорил о книжках. Метод такой был: вначале ощущение, что девушка будет знать, но еще и логика, та, что издатель, специализирующийся на определенного сорта книгах, может оказаться известен здесь, в районе площади Пигаль, которая сама будто специализировалась на того же толка фантазиях. Словом, он спросил:

– Ты читала когда-нибудь книжки о «Вершителе суда»?

Взгляд девчушки оживился. Она кивнула – медленно – и выдохнула полные легкие голубого дыма.

– Да… – выдавила на излете.

Знаком он заказал еще две порции. Девчушка улыбнулась и погладила его по руке. В голове он ощущал легкость, в тяжелом воздухе повисло облако дыма. Джо ждал. Вентилятор в углу бара в забытьи посвистывал с одышкой, и Джо следил, как перемещался дым над стойкой.

– Их ведь здесь издают, верно? – втиснул он вопрос в молчание девушки. – В Париже.

Взгляд девчушки изучающе оглядывал его, сообразил он. Глаза ее были глубоки и темны, как пустые колодцы.

– Да… – опять выдавила она. Отвела от него взгляд. Подошел бармен с заказом, но девушка отпихнула свой стакан: – По-моему, мне уже хватит, – произнесла она, не обращаясь ни к кому в отдельности. Джо глянул на ее фигуру и вынужден был признать: она права. И все равно ждал.

По-видимому, как раз его молчание и заставило ее колебаться и в конце концов снова обратиться к нему. Она уже двинулась слезать с высокого сиденья.

– Ты один из них? – спросила. Он не понял, что имелось в виду, но ответил:

– Нет.

Девчушка, ткнув, затушила сигарету в пепельнице – с силой.

– Они тоже хотят его найти, – заговорила она. – Лучше бы им оставить Папу До в покое.

– Кто это Папа До?

Она покачала головой:

– Я лучше пойду.

Наделила его улыбкой. Повернулась к нему в профиль – уже отделавшись от него.

– Подожди, – остановил ее Джо. – Прошу. Мне нужно знать.

– Зачем? – бросила девушка. И полностью повернулась к нему. – Зачем? – повторила, глядя ему в глаза, будто выискивала в них что-то, но не находила. Повела плечами: жест вышел усталым, утомленным, – покачала головой и ушла. Дверь бара мягко закрылась за ней.

Алжир, белый город, Альжер-ла-Бланш, вставал из Средиземного моря, как мираж. Его белые дома рассыпались, словно выбеленные солнцем китовые кости. Шагая по набережной моря, разом увидишь и Большую Мечеть, и казино. Здесь Альбер Камю учился в лицее, а потом и в университете. Одиннадцатого декабря два взрыва прогремели с интервалом в десять минут: один в округе Акун и один в районе гостиницы «Гидра».

Оба были вызваны машинами, набитыми взрывчаткой. В обеих находилось восемьсот килограммов взрывчатых веществ. Второй взрыв произошел в 9.52 утра на Эмили-Райен-стрит, между зданиями представительства Организации Объединенных Наций и УВКБ ООН – Управлением Верховного комиссара ООН по делам беженцев.

УВКБ ООН разместилось в скромном здании, белом с голубыми тентами над окнами, выходящими на улицу. Над дверью висел флаг, имелся небольшой дворик, табличка перед входом. В здании хватало места для двенадцати штатных сотрудников. ООН в целом имела на месте по найму сто шестнадцать алжирских служащих и еще восемнадцать – других национальностей. Взрыв смел здание и обрушился на представительство ООН напротив, обдирая стены и хороня людей под обломками. Среди погибших были семнадцать служащих ООН (алжирцы, датчанин, филиппинец и сенегалец). Был убит полицейский, охранявший учреждение, а также почтовый курьер внутри здания ООН. Погибли при взрыве и еще пять человек, жившие поблизости. Сорок служащих ООН получили ранения, некоторые – тяжелые. Человек, правивший грузовиком со взрывчаткой, погиб первым.

Многие из уцелевших оставались на месте, помогая расчищать завалы, разыскивать погребенных под ними людей. Среди них оказалась и уже несколько месяцев беременная уборщица помещений ООН.

За двадцать две минуты до этого, в 9.30, на другом конце города произошел взрыв возле Высшего Конституционного суда. Здание, выполненное в мавританском стиле, отстроила китайская строительная компания. Когда стены обвалились, кабинеты и залы внутри стали похожи на пустые соты в пчелином улье. Полностью принял на себя силу взрыва проезжавший мимо автобус, битком набитый ехавшими на занятия студентами университета Бен-Акун: все его пассажиры обратились в нечто, напоминавшее раздавленных куколок.

В тот вечер Джо в одиночестве сидел в затемненном кинозале и пялился на игру света на экране да на пляску пылинок в луче проектора. Фильм был старый, еще тридцатых годов, черно-белый, и народу в кино было немного. Джо сидел сзади, один на целом ряду, и вид на экран ему никто не загораживал. Над его головой луч света из проектора лился плотным потоком и обращался, ударяясь в далекий экран, в старые образы. Состоял фильм, похоже, из нескольких дурашливых интермедий. Разум Джо напоминал сигаретный окурок, раздавленный в воде – так же грязен и влажен. Он все никак не мог уснуть. В баре просидел, пока солнечный свет за окнами померк и стали оживать уличные фонари. Он заказал себе еду: блюдо дня, каковым оказалось рагу из бобов, жирного мяса и моркови, подававшееся с хлебом. Бармен, принеся тарелку с блюдом, спросил:

– Ищете Гречанку?

Еда пахла приятно, и желудок Джо заворчал. Мелькнуло воспоминание о женщине, встреченной им в аэропорту. «Еда на борту, это все, что я могу себе позволить», – сказала она тогда. Джо поморщился. Подняв ложку, задумался над вопросом бармена. А тот терпеливо ожидал. Голова у него была лысая, нос вздернутый и все руки волосами поросли. Глаза ясные, спокойной голубизны.

– Я не знаю, – произнес Джо. – Я ищу?

Бармен пожал плечами:

– Не мое дело, – любезно произнес он. – Приятного аппетита.

Джо ел. Бармен вернулся к протирке бокалов. Когда Джо доел, бармен подошел и забрал тарелку.

– Подождите, – остановил его Джо.

– Да?

– Вы знаете, кого я ищу?

Мужчина пожал плечами.

– Кого мы все ищем? – ответил он с легким намеком на улыбку, тронувшую губы.

– Мне нужно знать, – сказал Джо.

– Подаем мы только напитки и рагу, – отчеканил бармен. – Все остальное – сверх того. – И он удалился с тарелкой Джо в руках.

Джо улыбнулся. Потом аккуратно подоткнул двадцатифранковую купюру под свой уже опустевший стакан. Мимо взгляда вернувшегося бармена купюра не прошла. Бармен, коротко кивнув, отошел вновь наполнить стакан Джо, налив в него порцию виски и бросив новый кубик льда. Купюра исчезла.

– Виски себе? – предложил Джо.

Бармен покачал головой:

– Я совсем не пью.

– Остальным больше достанется, – сказал Джо.

Бармен улыбнулся:

– Разумеется.

Подтянув к себе стул, он сел напротив Джо по ту сторону стойки.

– Рассказывайте, – предложил Джо, и улыбка бармена стала шире.

– Вы не спали с ней? – заговорил бармен. – С девчушкой, которая вас сюда привела?

– С чего бы это я?… Нет, – ответил Джо.

Бармен кивнул.

– Интересно, – заметил он. – У нее, знаете ли, не все дома, – заговорил он, будто делясь большим секретом. – Отчего получиться может интересно, если вы понимаете, о чем я. Во всяком случае, мне так представляется. Девица эта, пушистая по краешкам. Особенно если не пьет. – Вновь пожатие плеч. – Не то чтобы шанс на такое был велик.

– Гречанка, – заговорил Джо, с некоторым усилием не обращая на него внимания. – Папа До. Это кто?

– А-а, так вы ищете его? Я так и думал. Не собираюсь совать нос в чужие дела, имейте в виду, но ведь уши на моем месте не заткнешь.

– А то, – кивнул Джо. – Вам нельзя.

Бармен бросил на него пристальный взгляд, потом, похоже, решился.

– Не уверен, что вправе рассказывать вам, – начал он наконец. – Девчонки зовут его Папа До. Фамилия его Пападопулус. Не уверен, что знаю его имя, даже если оно у него есть. Странный маленький человечек. Пузатик. Книгоиздатель, если то, что он издает, можно назвать книгами. Наполовину грек, наполовину армянин, наполовину черт-его-знает-кто. Папа До.

Джо закурил сигарету. Бармен умолк, по виду он все силы истратил на усилие поведать столь лаконичную биографию. «С соображалкой, – подумал Джо, – у него малость нелады». Он пустил струю дыма и старательно скучающим голосом (таким сверяют наличие предметов с описью) произнес:

– Как называется его издательство?

– «Медуза», – сообщил бармен. Взгляды их встретились. Глаза бармена говорили: «Малый, я не груша, не надо меня попусту околачивать».

Джо улыбнулся и пожал плечами, хорошо подражая бармену:

– Видите его здесь когда-нибудь?

– Я много чего вижу, – произнес бармен.

– Вот это видите? – спросил Джо, вытаскивая вторую купюру. В аэропорту после приземления он опять воспользовался черной кредиткой: принес ее в отделение «Креди Лионе» и попросил снять деньги. К его удивлению, деньги ему выдали.

Бармен взял банкноту, критически осмотрел ее. Джо достал сигарету, и, когда вновь посмотрел на бармена, купюра уже исчезла. Для него в этой ситуации было что-то ужасно знакомое: его работа требовала платить людям за сведения, но его интересовало, как часто тем же занимался бармен и что за вопросы ему задавали. А еще интересно было, задавал ли кто-то те же вопросы, что и он.

– Толстенький и низенький, как я уже сказал, – откровенничал бармен. – Немного на гриб похож… к тому ж такой же белый. По-моему, на солнце бывать ему удается не часто.

Они с Джо обменялись взглядами. Ни тому, ни другому тоже не доводилось бывать на солнце часто.

– Знаете, где он живет?

Бармен покачал головой:

– Нет.

– Знаете, где его найти?

Бармен подумал. И ответил:

– Нет.

Джо подождал. Наконец очень неохотно бармен сообщил:

– Он сюда порой заходит. Если не сюда, то, знаете ли, по магазинам рядом ходит. По секс-шопам. Они продают его книжки. А еще ему нравится девочек снимать. Вроде вашей пьющей приятельницы. Только у Папы До обычно денег не бывает.

– Видели его недавно?

Бармен отрицательно повел головой.

Так было тогда. Джо втащил себя обратно в настоящее, ровный баюкающий звук проектора в будке наверху одеялом наваливался на него. Не помогало. Он решил, что что-то не так с фильмом, черно-белые фигуры вытворяли что-то чуждое, пока он был в отключке, и с той стороны экрана. Другие зрители, казалось, отключились на своих местах – согбенные статуи из изъеденного ветрами камня.

На экране участники дурашливой интермедии устраивали вечеринку. Высокорослая женщина выходила замуж за карлика. Вокруг стола собрались пары сочетающихся близнецов: две девушки без рук, безногий мужчина с другим, вовсе без конечностей, лилипут с головкой, напоминающей птичью, мужчина – живой скелет, фигура, одна сторона которой была мужчиной, а другая – женщиной, карлики и прочие. Они кричали. Слова эхом расходились по темному зрительному залу. «Один из нас, – орали участники дурацкой вечеринки. – Один из нас. Один из нас». Джо попробовал прикурить сигарету и увидел, как трясется у него рука. Он встал с места, торопливо прошел через заднюю дверь, через узкий коридор в молчаливое, пустое фойе, а потом и в ночь на улице. Воздух казался влажным, лихорадящим, но не как в тропиках: запах города висел в нем скомканным бельем для стирки, запах плит тротуаров, бетонных кварталов, машин и газов, дыма, пищи и мочи, пролитого спиртного и пролитых слез – то был запах многих жизней. Джо прошагал обратно к себе в гостиницу по пустынным улицам, взобрался по молчаливым пролетам лестницы к себе в номер – и сон наконец-то овладел им.

Отыскать толстяка оказалось нелегко. Утром Джо проснулся рано, выпил кофе, стоя у уличного киоска с высившейся над головой базиликой Сакре-Кер. Доехал на метро до бульвара Омани, уже к открытию расположился возле почтового отделения в доме № 102.

Джо был первым посетителем.

Почтовый ящик он обнаружил довольно легко. Под почту было отдано старое, запущенное помещение на первом этаже 102-го дома. Выше находились жилые квартиры. Внутри шум уличного движения как-то странно утих, и освещение тоже как-то сникло, пол был из подкрашенного цемента, а пятна на полу и на стенах могли быть как застарелыми пятнами крови, сохранившимися еще с Германской войны, так и пятнами пролитого кофе – ни так ни сяк впечатления они не производили. Женщина, несшая охрану у абонентских ящиков, документов у него не спросила, но он все равно старательно напоказ бренчал ключами в кармане и двигался уверенно, словно бы всего лишь утреннюю почту забрать. Почти всю стену занимали многочисленные ряды деревянных дверок встроенных ящиков. Их были тысячи: первые посетители уже заходили, каждый был укрыт в свою собственную личную вселенную, каждый шел к своему собственному адресочку, и на время у Джо появилось ощущение весомости того, что их там ожидало, давящая прорва писем, ждущих сразу за деревянными дверками, за кустарными деревянными стеночками и металлическими решетками, отделявшими внутреннюю часть этой охраняемой заставы от наружной. Он раздумывал о необузданной почте, вольно жившей за этими дверками, об утерянной почте как о захороненном сокровище, ждущем, когда его откопают в темных, со множеством ловушек гробницах, о почте, которой там не было, но которую ждали и на которую надеялись, о нереальных письмах, которым никогда не быть написанными или доставленными, но на какие все равно каждый день возлагались надежды, какие все равно ждали вопреки всем надеждам. «Мы допустили ошибку: ваша дочь жива. Убедительно просим принять наши извинения, ваш сын, как выяснилось, в добром здравии и сейчас возвращается домой». Потом он тряхнул головой, потому что опять ударился в фантазии, определил, где находится нужный ящик, теперь ему всего-то и оставалось, что ждать того, кто придет забрать почту, поскольку единственное, что должен делать издатель каждый день, если в этот день ему больше нечем заняться, это просматривать почту. Его подмывало сломать замок и заглянуть внутрь ящика, но он решил такого не вытворять. Позже будет время, а пока ему нужно только наблюдать и ждать: это и составляет девяносто пять процентов житья-бытья сыщика.

Полдень миновал, а он так и не заметил никого, попадающего под описание Пападопулуса. В час дня он купил полбатона с ветчиной, сыром и тоненьким слоем майонеза, запил это двумя чашечками черного кофе. В половине второго пришлось заняться поисками туалета, каковой наконец-то был найден в местном баре, где Джо очень неохотно разрешили им воспользоваться. В два часа ему показалось, что он увидел человека, похожего на описание, и следовал за ним в течение сорока пяти минут с зигзагами, поворотами и остановками, дело, казалось, выгорает, до того пока мужчина не зашел в конце концов в мясную лавку на Рю-де-Лондре, в витрине которой свинячьи головы скорбно пялились на улицу: мужчина повернул на двери табличку с «закрыто» на «открыто», надел белый фартук и встал за стойку.

Джо решил счесть день удачным. На обратном пути перед ним выросла серая громада вокзала Сен-Лазар, и он смотрел, как разбегались от него темные рельсовые пути, словно паучьи жала, они сходились, пересекались, и большие металлические тягловые звери тащились по ним, расходясь по земле. Ноги принесли его к задней части вокзала. Там раскинулась дикая пустошь, что было неожиданно. За воротами, позади вокзального здания землю грязнили ямы со стоячей водой, а среди них, будто на прихотливом натюрморте, разбросано брошенное барахло, поломанное и негодное, эдакое жертвенное приношение Сен-Лазару. Джо приостановился, когда его ботинки захлюпали по воде, и засмотрелся на мужчину, прыгавшего с лежавшей в воде деревянной стремянки, его отражение держалось на гладкой поверхности воды. Он видел велосипедные шины, трубы какие-то, намокшую газету, военную каску, бельевые прищепки, сломанный фонарь, ящик из-под пивных банок, пару очков без стекол, игрушечную обезьянку с вырванными глазами, какую-то штуку, похожую на внутренности невесть какого электронного устройства (сплошные проводки, медь, сложный узор из прямых линий), молочную бутылку, пустую сигаретную пачку, плавающий корешок билета (то ли на поезд, то ли в кино), сломанный карандаш, белую туалетную бумагу, разбросанную там и сям, будто бинты, сорванные с поднимающегося трупа. Все это, а еще, пока взгляд его скользил по морю обломков, обозревая географию брошенных человеческих жизней, и не наткнулся там, слева, на скрывающиеся за углом – черные начищенные туфли.

– Эй! – заорал Джо. – Погоди! – И побежал вслед за туфлями, однако, повернув за угол, убедился: никого. Джо чертыхнулся. Потом, бросив: «Хватит», – повернулся и пошел к станции метро «Сен-Лазар». Над головой собирались тучи, и, когда он спускался по лестнице в подземный мир электропоездов, пошел занудый мелкий дождь.

Он думал о ящике в почтовом отделении, из которого не забрали почту, он думал о человеке в черных туфлях и гадал, кто за кем следит и почему, потом он раздумывал о вокзале, сером величественном здании, вознесшемся над парижской землей призрачным замком, а еще он думал о поездах: он любил поезда. Они вселяли в него ощущение защищенности. Он думал о дожде, потому что, спускаясь на платформу, глянул вверх, и луч солнечного света пробил облака, сыпавшие дождем, на минуту ему показалось, что он видит ее, девушку, обратившуюся к нему за помощью, и она смотрела на него, и глаза ее туманились. Джо моргнул, и мир вновь сделался серым, облака сошлись над головой, а девушка пропала, скорее всего, он вообразил себе ее. Он рисовал мысленно ее лицо, но память его словно дождем смывало: черты теряли четкость за каплями, – и он раздумывал, отчего это мысль о девушке вызвала в нем именно такие чувства, а потом он допил остатки из стакана и заказал еще (s’il vous plait, merci[14]), закурил сигарету и вообще ни о чем не стал думать.

То был третий или четвертый бар, куда он заходил наудачу, каждый раз – один неряшливей другого, в каждом последующем музыка играла тише, свет горел тусклее, а пили усердней. Были там и женщины – из Азии, Африки и Европы, свободная от национальных предрассудков смесь, все одинаково вызывающе накрашены, все в одинаково чересчур коротких юбчонках, во взглядах всех одинаково разом проглядывали оценка, осторожность и призыв, а еще глубже – огромная неиссякаемая усталость, напоминающая страх. Приходившие в бары мужчины на такой взгляд отвечали своим, в каком соответственно мешались голод, сдержанность, откровенная похотливая нужда и капелька стыда. Взгляды эти, думал Джо, вели танец по сложному меняющемуся узору пересечений и схождений, подобному паутине поездных путей за вокзалом Сен-Лазар, пересекающихся, сходящихся, но никогда до конца не сливающихся, а если б и случилось такое, то вело бы лишь к гибели. То был третий или четвертый (теперь уже не помнилось) бар, где единственное освещение исходило от толстенных огарков свечей, расставленных по всему помещению, и где пары танцевали под мелодию какого-то медлительного заунывного африканского джаза. На обнаженных бедрах лежали волосатые руки, губы касались ушей, нашептывая слова, в близости танца ткань терлась о ткань, а за этим за барной стойкой сидели одинокие фигуры – ожидающие, или все еще выбирающие, или, как и он сам, одиночки, кому хотелось только выпить.

Здесь-то она и нашла его, вчерашняя девчушка, уселась рядом с ним на сиденье (юбка поползла высоко по бедрам, она оправила ее привычным движением руки), тряхнула головой, отправляя волосы назад, и посмотрела на него, не улыбаясь и не разговаривая, но компанейски.

– Тебе не стоит пить в одиночку, – произнесла она. Джо не ответил. – Никому из нас не стоит.

Он посмотрел на нее сбоку. Широкие миндалевидные глаза ответили ему ровным взглядом. Пальцами она изобразила призыв бармену. Тот тут же подошел, заменил стакан Джо, не тратя слов, и поставил стакан с порцией виски перед девчушкой. Не глядя на него, та положила на стойку купюру. Бармен взял ее и исчез.

Девчушка не упускала Джо из виду. Глаза ее походили на экраны, интересно, подумалось ему, что она на них показывает? Девчушка спросила:

– Ты откуда?

Джо отвел взгляд. Вид стакана оказался приятен. Джо сделал глоточек, потом другой. Он уже выпил несколько раз, кочуя из бара в бар в поисках бледного толстяка (на гриб похожего, как сказал ему бармен день и несколько баров тому назад), охочего до промышляющих девах. Ему попались несколько мужчин, подходящих под описание, но ни один из них не оказался Пападопулусом. Почувствовав тягостность ожидания сидевшей рядом девчушки, он повернулся и нехотя протянул:

– То там, то сям.

– То там, то сям, – уныло повторила она.

– Повсюду, – сказал он.

– Повсюду, – повторила она ему в тон. Своей рукой схватила его руку на стойке, ее длинные коричневые пальцы были сильны в хватке. Джо повернулся к ней лицом. И подумал, а не носит ли крашеная блондинка парик. У девчушки были очень полные губы. Они казались мягкими, зато взгляд ее был тверд.

– Все откуда-то приходят, – заметила она.

Он отвернулся от нее, стал смотреть в сторону на качающиеся пьяные пары и на пьяниц-одиночек, горбившихся над баром. Свет свечей мерцал в невидимом, нечувствительном дуновении ветра. Потом он заговорил – очень тихо, едва шевеля губами, заговорил, не обращаясь ни к кому, кроме пустоты этого сжатого мира, и походило на то, будто он и сам не ведал, что заговорил:

– Тогда откуда же мы приходим? – Джо повернулся к ней, но она больше на него не смотрела. Тоже отвела взгляд в сторону. – И куда уходим?

Она плакала. Отвернулась от него, стакан ее опустел. Руки она убрала, отгораживаясь от него: они были ширмами, скрывавшими ее.

Они не разговаривали. Когда она убрала руки, то косметика на лице потекла, но она, похоже, не замечала этого, или ей было без разницы.

– Ты потому его разыскиваешь? – заговорила она. – Думаешь, он сумеет повести тебя? Куда? Вперед или… взад?

Джо не понимал, о чем она, и не отвечал, зато предложил ей сигарету, она приняла, он прикурил ей, а заодно и себе, подал бармену знак: действия между ними свелись к ритуалу, чему-то утвердившемуся, к наработанному шаблону. С ритуалом было удобно.

– Мне нужно найти Пападопулуса, – сказал он и добавил, не сводя с нее глаз: – Папу До.

– Я его не видела, – уныло долетел ответ.

– Не видела, – согласился Джо. – Я его тоже не видел. Но ты ведь должна знать, где он обитает? Прогуливалась когда-нибудь отсюда до его дома?

Была у него некоторая надежда, что он произносит слова, но девчушка лишь с усталым видом поводила головой.

– Не знаю я, где он живет, – говорила она. – Когда у него деньги на девку имелись, он далеко не уходил. Есть же дешевые комнаты. Я не знаю, где он живет.

– Сказала бы мне, если б знала?

Девчушка опять повела головой. Когда она посмотрела на него, он почувствовал себя в ловушке: уйти он не мог. Большие карие глаза обследовали его, безо всяких чувств обнажали его до донышка, заглядывали вовнутрь: так врач доискивается до значимых признаков смертельной болезни.

– Нет, – сказала она. – С чего бы это? Он нам никакого зла никогда не делал. И он осторожен, Джо. Он бережется. Жизнь – не пустяковый роман, Джо, и смерть тоже.

Она встала, залпом выпила, запрокинув голову: последняя выпивка, – поставила стакан на стойку и пошла прочь, а он смотрел ей вслед, и это тоже уже стало ритуалом, еще одним шаблоном, какому надо было следовать, согласованный и уютный. Им обоим хотелось уюта, не секса ради или даже не ради выпивки, а ради разумности, любой разумности, отсутствие которой все обращало лишь в пустые ритуалы. И дверь закрылась за нею, и пары танцевали, отыскивая тепло в телах друг друга, и играл медленно записанный джаз, и дым от сигареты Джо вырисовывал в воздухе похожие на Бен-Лазар замки, серые и нереальные, а сам он думал: «Я имени своего ей никогда не называл».

На следующее утро Джо вновь занял пост на почте, только на этот раз он не высматривал мужчину. Он лишь следил за почтовым ящиком. Джо был туристом. Он покупал почтовые марки. Он вовлек служащего почты в долгий разговор о марках и отправлениях первого гашения, он отбирал и менял почтовые открытки, ужасно говоря по-французски, упрямо говорил на языке, разговаривая с местным народом, когда же понимал, что его никак не могут понять, принимался говорить громко и медленно по-английски, писал длинные послания неведомым друзьям, писал им на открытках, перегибаясь через стойку и уверяя всех и каждого, как, по его мнению, прекрасен этот город, короче, сделался занудой того рода, кто радуется, что все вокруг понимают: он пробудет на этом месте целый день.

Всем, кого это трогало, повезло, что мальчишка заявился всего через час и пятнадцать минут после открытия почты.

Джо едва не пропустил его. У мальчишки были каштановые волосы и смуглая кожа, он был низкорослым и прошел незамеченным через толпу взрослых, явившихся проверить свою почту. С собой у него была небольшая коричневая сумка с лямкой, висевшая у него на плече. Джо едва обратил на него внимание: маленькая, неприметная фигурка миновала просторный зал ожидания, направляясь в конец одного ряда абонентских ящиков…

Вот оно.

Всего на минуту в руках мальчишки оказалась почта. Конверты. Небольшая посылочка. Пара одностраничных рекламок. А потом все они исчезли в небольшой коричневой сумке, и мальчишка направился к выходу. Его никто не мог бы заметить.

И – к облегчению служащих отделения La Poste на проспекте Осман – вызывающий раздражение турист с плохим французским языком и парижскими манерами вдруг утратил интерес к экспозиции алжирских марок времен до независимости, на какие он шумно обращал внимание в течение четверти часа, бросил лишь краткое «merci» и наконец-то и довольно неожиданно покинул помещение.

Джо тоже почувствовал облегчение. Привлекать к себе внимание давалось ему тяжело, требовало почти физического усилия, подлинного ощущения неудобства, будто привлекать внимание этих людей означало хватать их за всякие части тела и делать это, продвигаясь сквозь вязкую, студенистую жидкость, что противилась его движениям и ограничивала их. Странное было ощущение, и оно оставило его, когда он тоже ушел – со слегка кружившейся головой и немного сбитый с толку. Шагая по широкому проспекту, он никак не мог вникнуть в реальность окружающего: движущиеся по мостовой машины казались ползущими полупрозрачными жуками, у деревьев появились руки, поднятые в небо со сжимающимися и разжимающимися кулаками, и он, глядя на них, видел их кровеносные сосуды, словно читал карту на культе руки. Он попытался отделаться от такого ощущения. И подумал: ему нужна сигара. Чувствовал он себя как человек, только что сдавший кровь: ему нужны кофе, кусочек торта, – и все будет в ажуре. Вместо этого он закурил сигарету и закашлялся, он не сводил глаз с мальчишки и следил за расстоянием до него, терзаясь при этом мыслью, а кто еще мог бы идти по следу.

Ведь до него дошло, что он не одинок. Был кто-то еще (возможно, этих кого-то еще было несколько), кто следил за ним во Вьентьяне и чье эхо докатывалось до него и в Париже: ничего конкретного, ничего уверенного, но небольшие эхо понемногу долетали – тембр голоса, то, как прозвучал ответ (чересчур гладко, чересчур быстро), словно бы человека уже спрашивали об этом и он заранее подготовил ответ. Кто-то еще мог идти по тому же следу, они могли бы даже и Джо использовать – такую возможность ему обмозговывать не хотелось, но куда ж деваться, вот он и тревожится, и курит, и следит за мальчишкой на расстоянии, одновременно следя, нет ли хвоста за ним, однако он не замечал никого, кто бы следовал за ним, ему приходило в голову, до чего же смешно и глупо он себя ведет, но все же…

В него стреляли. И, по-видимому, выстрел был просто предупредительным, но за ним следили (ему пришлось исходить из того, что – следили, кто бы то ни был и что бы ни ставилось целью), и, как ему представлялось, рано или поздно ему придется выяснить это. Меж тем мальчишка вполне беззаботно шагал себе, безымянный, маленький смуглокожий мальчик свернул с проспекта Омана, направляясь на север, Джо – следом. Дорога становилась все уже и тише, и Джо, поглядывая на отражения в витринах магазинов, по-прежнему не замечал ничего и никого у себя за спиной. День был жаркий. Сигарета обожгла ему пальцы, и он бросил ее, а теперь он еще и пóтом исходил, а мальчишка по-прежнему шагал впереди с почтой, предназначавшейся кому-то другому, пока, наконец, не перешел через дорогу и не скрылся в зеленом, заросшем травой пространстве. Джо приостановился: то были зады парка Монсо.

Он колебался, прежде чем войти, и сам не понимал почему. Прежде он здесь никогда не бывал, и все же чувство было такое, что – бывал. Осведомленность памяти больше, чем сама память, донимала его. Парк этот он знал, не совсем понимая, откуда и почему он знает его.

Он прошел по трехрядному проспекту Рюидаэль – и в Монсо.

То была небольшая зеленая площадка, замкнутый пузыречек внутри мира – и тем не менее врозь с собственно городом. На стоявшей в траве скамейке сидел пожилой мужчина и неспешно ел бутерброд. Казалось, он был целиком поглощен трудоемким процессом поедания. Он подносил хлеб ко рту, откусывал от него так, чтобы с обеих сторон поедалось поровну, потом опять опускал хлеб на не очень-то белую салфетку, разложенную у него на коленях, и жевал. Жевал с громадной сосредоточенностью, в действие были приведены все зубы, руки же в это время удерживали частично съеденный бутерброд над коленями, а глаза взирали в пространство, седые кустистые брови двигались вверх и вниз в ритм жеванию. Наконец мужчина проглатывал, выжидал, позволяя пище пройти какую-то часть пути, прежде чем вновь поднять бутерброд ко рту и повторить процесс.

Джо продолжал следовать за мальчишкой, но больше – глазами. Мальчишка точно бывал здесь. Точно находил свой путь в тиши. Джо жалел, что и он так не может. По всему парку торчали какие-то странные сооружения. Китайская крепость. Голландская ветряная мельница. Коринфские колонны. И перед Джо, который вослед мальчишке продвигался вперед, раскрывался целый мир… ага, вот… миниатюрная, из кирпичей египетская пирамида угнездилась под деревьями.

Назывались они словом «fabriques». Штуки эти, эти сооружения, возведенные в Монсо в миниатюре, создавались для того, чтобы напоминать о подлинных, зато сами подлинными не были. Архитектурные подделки, они создавали надуманный постановочный пейзаж, они были ложью, возведенной во имя искусства, но реальными они не были, рассуждал Джо. Они не были настоящими. Парк был вымышленным пространством среди большого города. За его пределами здания возводились благодаря силам коммерции, человеческой потребности в месте обитания – благодаря двуединым силам алчности и нужды. И в этих зданиях была своя цель: внутри них люди жили, внутри них работали, спали и ели, совокуплялись и умирали внутри них, они делали большой город, жизненное пространство людей, реальным и значимым, как раз таким, каким парк не был. Он остановился и вглядывался через траву на пятнистой серо-белой пирамиде, увидел, как мальчишка обошел ее, и когда вышел с другой стороны, то коричневой сумки на нем уже не было. Джо почти не сдержал улыбки. Стоя неподвижно в траве, он следил за продвижением мальчишки и вслушивался в тишину. Рука об руку вышагивала пара, рядом девочка в летнем платье, хотя лето еще и не наступило, и, когда она на мгновение повернула голову, Джо вспомнил о своей клиентке, нанявшей его женщине, и ощутил что-то, чего никак не мог выразить словами, но что саднило болью, и он отвернулся от пары.

Статуи беспорядочно изобиловали в небольшом парке. Фигуры недвижимых, молчаливых мужчин, застывших в той или иной позе, устремляли взоры вдаль, а ведь эти мужчины некогда двигались, любили, смеялись: Шопен с недвижимыми пальцами, под какими умерла музыка, Мопассан, чьи застывшие пальцы не могли больше писать, но, разумеется, и они не были настоящими, они представляли собой копии людей, сочинявших музыку и прозу, только не настоящие: они тоже были fabriques.

На родном языке Джо «fabriques» соответствовало слово «дурачество», и Джо подумал, какой смысл в этой разнице языков. Действительно ли дурачество существовать в мире, являющемся подделкой, мире не настоящем, а созданным, лишь чтобы казаться таким? Или существование само по себе что-то значит, статуи, даром что ненастоящие, тем не менее существовали как напоминание о былом, как зарубки памяти на территории теней и полуправд, каким было прошлое? Кружа по парку, он высматривал аллеи, проходящих людей, выслеживал преследователей, кого угодно, кто мог бы следить за ним, присматривался к теням, каких не должно было бы быть… и тут далеко ходить не пришлось, поскольку они шли прямо на него, втроем, и все улыбались, что никогда, как воспринимал Джо, не служило добрым предзнаменованием.

Их было трое, и все одеты в черные костюмы, когда-то, должно быть, бывшие новыми, при черных галстуках, что придавало им вид гробовщиков или (пользуясь еще одним термином из расхожего чтива) банды. И еще одно словечко из популярных романов мелькнуло в голове у Джо: «В-люди», люди от Власти.

Был в них душок власти. Подойдя к Джо, они выстроились вокруг него неровным полукольцом, лыбясь ему при этом как давно утраченному другу. Тот, что стоял посередке, был седовласым и самым старшим из троицы. Стоявшие по обе стороны от него были моложе, с зализанными назад черными волосами, у того, что слева, под правым глазом виднелся небольшой малозаметный шрам, похожий на стекающую слезу.

– Джо, Джо, Джо, – заговорил тот, что посередке, – что это ты затеваешь?

– Разве я вас знаю?

Он не был настолько испуган, как, по-видимому, они полагали. Но ведь он ожидал их, ждал, что кто-нибудь рано или поздно появится, и их появление разве что облегчения не принесло. Вполне могли быть теми, из Вьентьяна, только он почему-то так не думал. Следить за ним они следили, это так, но Джо считал, что следить им не нравится: им нравилось держать под контролем.

– Разве он нас знает? – произнес Седовласый, обращаясь к двум другим, которые, по мнению Джо, были просто мускулами. Слушать ему приходилось только того, что посередке, – и следить за двумя другими.

– По мне, так не знает, – произнес тот, что слева.

– Может, нам говорить нужно погромче, – сказал тот, что справа.

– Или, может, он должен слушать повнимательнее, – сказал Седовласый.

– Должен ли? – спросил Джо, не обращая на троицу внимания.

– Должен ли – что? – поинтересовался седоголовый мужчина, будто забыл что-то.

– Должен ли я знать вас?

Седовласый покачал головой, говоря:

– Никаких причин, вас обязывающих. – Потом добавил: – Будет лучше, если вы станете просто слушать.

– Я слушаю, – сказал Джо. Он прикидывал, справится ли он со всеми тремя… или сумеет ли убежать от них. Он глянул на мускулы справа и заметил выпирающий пистолет под некогда новым пиджаком.

– Он слушает, – произнес Седовласый, кивнул и сказал: – Вы слышали это, ребята? Он очень великодушен с нами.

– Да пошел ты! – выпалил Джо. Седовласый кивнул.

Удар пришелся слева и пробился до самых почек, боль была нестерпимой, а потом ударили по пояснице, выбитые из-под него ноги отказались служить, и Джо упал, а двое мускулистых ребят держали его, едва ли не нежно опуская на землю. Седовласый присел рядом.

– Рано или поздно мы за всех за вас возьмемся, – сказал он. Джо застонал. Седовласый шлепнул его по щеке. – Соберись! – Джо попытался сосредоточиться. Человек серым пятном нависал над ним. – Возвращайся, Джо, ступай обратно в свою норку, в свой надуманный детский манежик и держись подальше от беды. Только дети хотят играть в сыщиков. И детям следует знать, когда поступать так, как им велят.

– Кто вы? – выговорил Джо. Слова булькали у него во рту. Губы, казалось, были залиты слюной, густой и тягучей, а стереть ее он не мог.

– Имя, название ничего тебе не даст, – произнес в ответ этот человек. Джо понял, что говорит тот с американским акцентом, как и оба его подручных.

– От вас госслужбой несет, – выговорил он. Седовласый опять кивнул, и боль пронзила правый бок Джо, отчего он выгнул спину и опять застонал.

– Ничего личного, Джо, – бросил Седовласый. Голос его звучал мягко, поразительно благосклонно. Он нагнулся, коснулся волос Джо, разглаживая их. От этого прикосновения Джо вздрогнул. – Нас лишь большее благо заботит. Больше, после этого, я тебе говорить не стану. Не лезь, держись подальше.

Седовласый поднялся. Двое по обе стороны от него тоже поднялись. Лежавшему на земле Джо они виделись тенями, зависшими над ним, чернота их одежды оттеняла белизну их кожи до того, что на какое-то время они показались ему призраками.

Ему не хватило быстроты. Он увидел, как тень слева двинулась, но двинулась она чересчур быстро, и ее нога вошла в бок тела Джо, и сквозь боль ему показалось, что хрустнула кость. Потом они ушли, бросив его.

Интересовала его не почта, а кто придет забрать ее, но еще больше он сожалел, что отделали его до обеда. Когда люди в черных костюмах ушли, оставив Джо, тот еще долго валялся на земле, пялился в голубое с серым небо, где клубились облака, обращаясь в пирамиды и ветряные мельницы: задник такой же фальшивый, как и декорации, виденные им здесь, внизу. Болели ребра, во рту стоял теплый и соленый вкус морской воды или крови.

Вблизи его никого не было. Народу в парке было мало, и никто не подходил. Наконец он перекатился, стоная, поднялся на колени, а потом заблевал всю траву вокруг.

Когда почувствовал, что сумеет встать, встал – и мир пошел крýгом. Ощущение было необычное. Он сосредоточивал взгляд на какой-нибудь точке в пространстве, и та сама собой двигалась, уносясь куда-то. И опять: он выбирал конкретную точку, цеплялся за нее взглядом, а глаза его подводили, и все опять плыло вокруг. Избавляясь от головокружения, он оперся о ствол дерева, сделал несколько глубоких вдохов-выдохов, и мир наконец-то стал успокаиваться. Дешевые костюмы, американский выговор, думал он, и еще кое-что – чего они боялись?

Он прошел нетвердой походкой и сел перед пирамидой. Сесть было приятно. Внизу пирамиды было небольшое отверстие, пустой дверной проем, выступавший из основного сооружения. Кирпичи мешались коричневые с зелеными, нисходя ближе к земле до серо-белого. По бокам стояли две каменные урны. Он подумал, что мальчишка положил сумку в отверстие, но не спешил идти и проверять. Вытащил пачку сигарет и расстроился, увидев, что та смята. Тем не менее вытряхнул одну, расправил ее, насколько смог, и закурил, втянув в легкие дым дрожащим вдохом и задержав его подольше, прежде чем выдохнуть. Пирамида служила почтовым ящиком – тайником. Он рассматривал ее и прислушивался к уличному движению вдалеке, вдыхал дым и запах деревьев. Туч в небе стало больше, Джо чувствовал приближение дождя, и, когда первые капли успокаивающе покатились по коже, он, запрокинув голову, раскрыл рот, ловя капельки на распухший язык. Он повернулся лицом к лучу света, пробившемуся сквозь тучи и ткнувшемуся в землю на дальней стороне пирамиды, и на какое-то мгновение показалось, что опять увидел ее, приходившую к нему девушку, изображение ее колебалось между солнцем и каплями дождя, девушка смотрела на него, а когда ушла, то унесла солнце с собой. В голове у него саднила боль, Джо понимал, что ему нужно бы возвратиться в гостиницу, но он был настойчив и вскоре увидел еще одного курьера Папы До. Удивился не очень (скорее его подозрение подтвердилось): курьером была девчушка из бара, которая сейчас неуверенно, пошатываясь, пробиралась по протоптанной на земле тропке к пирамиде; добравшись, сунула руку в отверстие и вынула ее обратно уже с небольшой коричневой сумкой. Закинула ее на плечо, потом повременила, достала из кармана пальто фляжечку, открутила крышку и перед тем, как снова крепко закрутить ее, сделала затяжной глоток, после чего упрятала фляжечку обратно в пальто. Пальто на ней было длинное, черное, доходившее почти до лодыжек, а волосы прикрывала шерстяная шапочка, когда девчушка пошла к выходу, то шагала не оглядываясь.

Джо очень хотелось выпить. Вместо этого он поднялся со своего места (осторожно, чувствуя, что боль его еще не отпускает, но стараясь не обращать на нее внимания) и пошел следом за девчушкой.

Та, пройдя небольшое расстояние до конца парка и выйдя из него, спустилась в метро на станцию «Монсо». У Джо все тело болело, одежда намокла под дождем, липла к телу, все зудело. Он спустился вслед за девчушкой, купил билет и шел за ней на расстоянии, из поезда в поезд, пока они не пересекли Сену и вновь не оказались на поверхности у Сен-Мишель.

Солнечный свет больно бил в глаза. На площади голуби, казалось, зависли, взлетев над землей. Над фонтаном, где святой застыл, насмерть поражая дракона. Вода в нем, казалось, клубилась туманом. Какой-то аккордеонист выжимал из инструмента печальные, подавленные ноты. Какая-то девчонка рисовала издали собор Нотр-Дам, сидя на складном стульчике перед небольшим мольбертом и держа в руках кисть и палитру. Налетевший невесть откуда ветер сорвал шляпу с прохожего и забросил ее высоко в воздух. Джо шел за девчушкой, которая двигалась к узким петляющим переулкам Латинского квартала. Джо закурил, и голубой дым сигареты вился за ним, словно пар, выпущенный из движущегося локомотива. Улицы были мощеными, народу на них хватало, но на Джо, похоже, никто не обращал внимания. Он уловил свое отражение в витрине цветочного магазина, нашел, что очень похож на тряпичную мочалку, которую отжали досуха.

Сравнение вызвало у него улыбку. Он шел по следу, благополучно не замечаемый в толпе. Девчушка шествовала дальше, наконец пройдя через церковный дворик, она вышла на Рю-де-ла-Першмэнери. Джо чувствовал запах обжаренного кофе, дыма, готовящегося мяса и пропитывающий все запах кипящего в масле чеснока, в желудке у него бурчало, и в то же время одолевала тошнота. В доме двадцать девять был книжный магазин, возле которого прямо на тротуаре были свалены в неопрятные кучи книги, еще больше книг жались к витринным стеклам изнутри магазина, выглядывая на улицу, будто пытались удрать. Сбоку находилась дверь. За ней и исчезла девчушка. Джо, прислонясь к стене, следил. Было приятно опереться о камни. Улица Першмэнери пахла готовящейся едой, старой бумагой и пылью. Прохожих было немного. На втором этаже горел свет, но занавески были задернуты плотно. Пять минут спустя девчушка вышла из двери и пошла по улице. Джо направился к двери. На ней имя проживавшего не значилось. Джо толкнул дверь, но та была заперта. На двери крепилось небольшое переговорное устройство с кнопкой вызова, он нажал на кнопку и услышал мужской голос, раздраженно спросивший: «Ну что еще, Мален?» – затем раздалось жужжание, и, когда Джо опять толкнул дверь, та открылась.

Взошел по лестнице. На лестничной клетке было темно и затхло, стены покрывал влажный с виду мох. На верхнюю лестничную площадку выходила дверь, и, когда Джо поднялся, она была распахнута настежь, а когда он подошел к ней, то оказался (наконец-то!) лицом к лицу с тем, за кем охотился.

Бармен описал его довольно точно, подумал Джо. Бледный, полный мужчина, внешне слегка похожий на гриб с закрытой шляпкой. Одет в мягкий белый халат и залихватскую шляпу, ноги босые, пальцы на них припухли и торчали.

– А вы еще кто, черт возьми? – пробурчал он и попробовал закрыть дверь, но Джо уже был на месте и придерживал ее.

– Просто хочу поговорить с вами, – сказал он.

– А как же, – отозвался толстяк и моргнул. – Все хотят просто поговорить.

– Я прошу, – произнес Джо. Толстяк взглянул на него и поинтересовался:

– А с вами-то что стряслось?

– По-моему, какие-то люди не желали, чтоб я отыскал вас.

Толстяк неожиданно хмыкнул:

– И они вас не убедили?

– Нет.

– Жаль.

Однако руку с двери он убрал, подался в сторону и жестом пригласил Джо войти.

– Вид у вас такой, что выпить вам как раз кстати будет.

– Это, – кивнул Джо, – воистину проницательно. Меня зовут Джо. Я частный сыщик.

Толстяк рассмеялся:

– Мне всегда хотелось быть частным сыщиком. Присаживайтесь. Скотч?

Не дожидаясь ответа, он направился к небольшому шкафчику в углу. Джо огляделся.

Помещение было заполнено книгами. Старенький радиоприемник шатко пристроился на деревянном шкафу. На стенах висели изображения женщин на разных этапах раздевания. Большинство книг были в мягких обложках. Лежали они повсюду, как павшие товарищи по оружию: на двух коричневых креслах, на круглом кофейном столике перед ними, на полках, кипами на полу, в картонных коробках. За окнами было смурно, а толстые красные бархатные шторы пропускали мало естественного дневного света. В одном углу стояла двуспальная кровать со сбитыми простынями, а поверх тоже лежали изнуренные книги. На стене над кроватью висел большой плакат, изображавший мужчину с ясным, проницательным взглядом и длинной бородой, ниже шла надпись: «Разыскивается: живым или мертвым. Усама Бен-Ладен». В комнате висел тяжелый и густой сладковатый запах.

Толстяк вернулся с одним стаканом для Джо и другим для себя. Джо признательно принял свой и выпил. Спиртное разошлось по нему, и он почувствовал, как где-то в глубоких недрах раздались отдаленные взрывы, тепло которых расходилось по всему телу. Джо все еще смотрел на плакат, и толстяк, проследив за его взглядом, произнес:

– Хлопот больше, чем она того стоит, затея эта с «Вершителем суда». Хотят, чтоб я прекратил ее, видите ли. Но деньги дает хорошие. Вы фанат?

В его устах «фанат» прозвучало как слово грязное, и Джо медленно повел головой: нет. Наконец-то он добрался до издателя Лонгшотта. Этот толстяк, похоже, предпринял необычное число мер предосторожности в отношении своего местопребывания. И все же впустил он его без особых оговорок… интересно. Джо спросил:

– Кто хочет, чтоб вы прекратили?

– Помимо критиков, вы имеете в виду? – Он рассмеялся и протянул руку: – Я Пападопулус, между прочим. Даниэль Пападопулус, поставщик высококачественной литературы массам.

– Папа До… – вырвалось у Джо.

Толстяк поднял взгляд и сказал:

– Да. Девочкам нравится звать меня так. Думаю, я бужу в них материнские чувства. Или это что-то Эдипово?

– Возможно, малость того и другого, – сказал Джо. Он пристально вгляделся в Даниэля Пападопулуса. В уголках глаз паутинки мелких морщинок, и еще на лице (теперь, когда он смотрел вблизи) что-то похожее на сходящий синяк, пониже левого глаза, грубовато замазано белым кремом. – Я ищу Майка Лонгшотта, – признался Джо, и Даниэль Пападопулус вздохнул.

– Вы один из них? – спросил он и в свою очередь пристально оглядел Джо. – Беженец?

Особого смысла в том не было, но Джо просто мотнул головой и выговорил:

– Да нет, по-моему.

– Хотите сказать, что не знаете. – Что-то во взгляде толстяка причиняло Джо неудобство. – Не берите в голову. Живи и давай, значит, жить, я так говорю. Если вы улавливаете, о чем я.

Джо не улавливал. И спросил, указывая на синяк:

– Кто это вас?

Пападопулус отшатнулся.

– Может быть, те же самые люди, кто над вами поработал? – предположил он.

– Как они выглядели?

– Как гангстеры, – сказал Пападопулус, и Джо подумал: «Я не единственный, кто с дешевым чтивом перебарщивает». – Гангстеров, на стороне которых закон. От них пахло беконом. – Он улыбнулся, хотя в глазах у него не было ничего веселого. – Свиньи свиньями. Нет хуже гангстера, чем гангстер с шерифским значком…

– Хотите сказать, это были полицейские?

– Ставлю отлично, малыш.

Джо впился взглядом в глаза толстяка. Пападопулус на его взгляд не ответил. Джо подумал: говорить-то он мастак, но он боится.

– Они не сказали, на кого работают?

– Нет. – Пападопулус примолк, покусывая нижнюю губу. «Видок не из приятных», – подумал Джо. И закурил сигарету. В ободранном рту заполнивший его дым создал привкус, будто внутри рухнувшего здания. Он смыл его виски. – Может быть. Когда они уходили, я слышал, как один из них… главный, здоровый такой, волосы седые…

– По-моему, я на него же нарвался, – сказал Джо.

– Он сказал… думаю, они считали, что я к тому времени уже вырубился… он сказал что-то насчет отчитаться перед…

– Перед?… – нетерпеливо понукал Джо.

– Думается, зуб они выбили, – пожаловался Пападопулус. Ладонь его лежала на щеке, и он поглаживал ее. – Дайте подумать.

Джо ждал. Даниэль Пападопулус вел себя очень откровенно… но, с другой стороны, побитые люди порой идут на все, лишь бы такое не повторилось. Хотя в этом человеке он чувствовал силу, не так-то легко стереть убежденность за этими бледными водянистыми глазами. Джо затянулся сигаретой. На низком кофейном столике стояла пепельница, латунная подставка, а на ней откинувшаяся назад латунная девушка с широко разведенными ногами. Меж бедер ее торчал окурок сигары. Джо предпочел стряхнуть пепел на ковер.

– УКаПэ[16], – проговорил толстяк. – По-моему, думается, он так сказал. Они должны отчитаться перед УКаПэ.

– Что еще за УКаПэ? – удивился Джо, а толстяк, пожав плечами, сказал:

– Откуда, черт возьми, мне знать?

– Где Лонгшотт? – спросил Джо.

– Лонгшотт, Лонгшотт, – заворчал Даниэль Пападопулус и поморщился. – Лучше б я этого имени вовсе не слышал. Одни неприятности.

– А книги?

Толстяк оживился:

– Продаются, как… как это вы говорите? Как горячие пирожки. Даже лучше, чем «Потаскуха».

– Понятно.

– Хотя в целом Графиня Жу Жу продается лучше.

– Уверен, что так и есть.

– И все же, эти дурацкие истории очень прибыльны. Всегда начинайте с большого взрыва! Бабах! Пуф! – Толстяк свел ладони в громком хлопке. – Майк Лонгшотт. Дурацкое имя.

– Так кто же он?

Даниэль Пападопулус пожал плечами:

– Откуда мне, черт возьми, знать?

– Вы не знаете, кто он такой?

Толстяк покачал головой:

– Никогда с ним не встречался. К тому же… вообразить не могу, что Майк Лонгшотт его настоящее имя.

– Мистер Пападопулус…

– Зовите меня Даниэль. Прошу вас.

– Даниэль, – кивнул Джо. – Я в тупике.

– Это мир вас туда заталкивает, – сочувственно произнес Даниэль Пападопулус.

Джо со вздохом признался:

– Не понимаю! Вы – издатель мистера Лонгшотта. Ведь наверняка вы встречались с этим человеком?

Толстяк удивился:

– За каким чертом? У меня с авторами вообще никаких контактов нет. Если б были, так они душу из меня трясли бы, требуя выплатить гонорар. – И прибавил, пожав плечами: – Слушайте. Пару лет назад я получил по почте конверт. Предлагалась рукопись. Я каждую неделю получаю несколько штук. Эта была названа «Задание: Африка». Отличное название. Я прочел рукопись, подумал, что смог бы продать сколько-то экземпляров, я ответил ему… то есть послал ему чек. С самим никогда не встречался. Каждые полгода или около того я получаю по почте новую рукопись. Еще больше взрывов, рушащихся зданий, рухнувших самолетов, мертвых людей. У него деятельное воображение.

– Значит, – сказал Джо, – у вас есть адрес мистера Лонгшотта.

– Ну да, есть, – кивнул Даниэль Пападопулус. – К тому ж он очень быстро чеки обналичивает.

– Не могли бы сообщить мне, каков сейчас этот адрес, мистер Пападопулус? – сказал Джо.

Толстяк долго его разглядывал. Наконец спросил:

– Зачем?

– Затем, что мне нужно найти его.

– Другим людям его тоже нужно найти, – заметил Даниэль Пападопулус.

– И вы им дали этот адрес?

– Они охотились за мной, – произнес толстяк, пропуская вопрос. – Не только люди на госслужбе. Другие тоже. Вроде вас. Я обязан быть осторожен с «Медуза Пресс»… массе людей некоторые названия не нравятся…

– Типа «Потаскухи»?

– Ну… – Издатель пожал плечами. – Недомыслие. Так что я лишь использую почтовый ящик на Османа и эту свою системку, только в конечном счете разница невелика. Любого можно отыскать, если постараться.

– Даже Майка Лонгшотта?

Неожиданно толстяк улыбнулся:

– А вот этого я не знаю.

– Вы им дали адрес?

– Нет.

Джо посмотрел на толстяка и спросил:

– Вы мне его дадите? Если я попрошу?

– Зачем? – опять сказал толстяк. Он смотрел Джо прямо в лицо, но нельзя сказать, чтобы вполне видел его. – Призраки, – произнес он. Голос его звучал откуда-то издалека. – Я ничуть не против призраков. Только мне не нравится, когда на меня охотятся.

– Мистер Пападопулус, – терпеливо выговорил Джо, – я не желаю мистеру Лонгшотту никакого вреда. Я просто пытаюсь установить, в каком месте он находится. Прошу вас.

Взгляд толстяка вновь обрел фокус, и он улыбнулся:

– Никаких угроз, ха? Это другое дело. – Он подошел к шкафчику с напитками и налил себе в стакан. Джо налить не предложил. – Если быть честным с вами, то я сам немного любопытствую. А вы частный сыщик…

– Я могу работать одновременно только на одного клиента, – предупредил Джо.

Толстяк пожал плечами. Вид у него вдруг сделался усталым, оживление его покинуло. Лицо покрылось пятнами, взгляд сделался пришибленным.

– Если найдете его, то дадите мне знать?

Терять ему было нечего. Помощь издателя была нужна. И он сказал:

– Если смогу, то да.

Толстяк поставил стакан на кофейный столик.

– Позвольте, я напишу его. Хочу, чтоб вы убрались. – Он уже заметно дрожал, и стакан, когда толстяк ставил его, с силой ударился о столешницу. Толстяк нашел в одном из шкафчиков лист бумаги и ручку и нацарапал пару строк.

– Благодарю вас, – произнес Джо, но толстяк уже его не слушал. Уходя, Джо не смог удержаться, чтобы не подсмотреть напоследок: глянув в дверную щель, он увидел, как издатель добрался до высокой полки и снял с нее большую, переплетенную в кожу книгу. Когда тот раскрыл книгу, он увидел достаточно. Джо ушел, закрыв за собою дверь.

Книга была пустотелой, и Джо узнал те вещи, что хранились внутри.

Вернувшись в гостиницу на Монмартре, Джо вымылся теплой, отдававшей ржавчиной водой, какой плевался допотопный душ. Одинокий таракан уполз от воды куда подальше. У Джо болело все тело. Вытершись, он прошлепал через темный коридор обратно к себе в номер, лег на кровать и уставился в потолок. Оттуда на него пялились бесформенные пятна, и его усталый мозг пытался навести среди них порядок. Бесформенности, пропущенные через фильтр его мозга, обретали определенность: самолетов, поездов и рушащихся зданий. Он узнал запах комнат издателя (следовало бы распознать его пораньше), такой же запах прилип к его другу Альфреду: запах переработанного мака, – только Джо не понимал, что это значит, да и имело ли это хоть какое значение. Он разглядывал каракули на записке Пападопулуса. Париж стал… не тупиком, нет, не совсем… он стал просто шпионским тайником. Лонгшотта там не было: были только его книги.

Имелись вопросы, которые приходилось задавать, но, опять-таки, Джо не чувствовал в себе желания задаваться ими. И все ж он пойдет по следу. В Париже теперь для него ничего не оставалось, кроме тревожного, неразборчивого, как уходящий сон, ощущения, будто когда-то он уже бывал в Монсо и что тогда с ним была девушка. Стоял весенний день, они ели в маленьком ресторанчике поблизости, потом как-то вдруг пошли прогуляться и пришли в парк, где сидели вместе на лавочке – ничего больше. Он поводил головой на твердой подушке, встал и решил, что пришло время выпить. Где-нибудь всегда есть время выпить. Ему было слышно, как на улице кричали дети, как шлеп-шлеп-шлепали по твердому покрытию обутые в сандалики разбегавшиеся ноги, глянув в окно, он увидел на том же месте мага с тремя картами, и тот по-прежнему призывал прохожих найти даму. Джо убедился, что шляпа, купленная им в первый день, все так же в номере, свисает с комода, он надел ее, тщательно сдвинув набекрень, и вышел из номера. Шагая в сторону площади Пигаль, сверялся со своим отражением в витринах, и на миг показалось, что увидел человека в черных туфлях, идущего вслед за ним, но, обернувшись, не увидел ничего среди снующих толп, да и, вообще-то говоря, не слишком оно его заботило. Париж был путаницей улиц, что вели в никуда, картой, где направления вели куда угодно, клубком из нарисованных мелом стрелок, и все они указывали на какой-нибудь тупик. Бар, куда он пришел, мог быть тем, где он был раньше, или мог быть другим – в общем-то не поймешь, да он и не пытался: было все равно. В тишине Джо заказал скотч и не стал возиться со льдом. Позже вернулся в гостиницу, уложил вещи и выписался. Солнце клонилось к закату над городом, когда он шел к Северному вокзалу. В тот момент, когда он приближался к громадине вокзального здания, арки и башенки которого четко выступали на фоне темнеющего неба, он опять увидел ту девчушку из бара.

Она лежала, свернувшись калачиком, у стены. Джо почти не заметил ее. И лишь звук, что она издавала, звук, похожий на слабенькое мяуканье, остановил его. Он присел возле нее. Было в ней что-то странное. Коричневая кожа, похоже, поблекла, а когда он мягко приподнял ее голову и заглянул в глаза, то показалось, будто он стену сквозь них видит, будто глаза утратили все существо свое и уподобились окнам пустого дома. В руке девчушка зажала бутылку, только та была пуста. Когда Джо дотронулся до нее, девчушка моргнула.

– А-а, это ты, – произнесла она.

– Это я, – сказал он. И: – С тобой все в порядке?

Девчушка попыталась рассмеяться. Звук, изданный ею, походил на бульканье воды. Ему показалось (позже, когда он силился вспомнить это), будто все исходившие от нее звуки были звуками улицы, будто говорила она шумом уличного движения, отбирая слова из вокзальной трансляции, а еще звуком ветра. Их никто не беспокоил. Люди шли мимо не глядя. Ему едва не представлялось, когда он держал ее, что вокруг нет никого и ничего, а в руках он держит просто кучу старой дешевой одежды, брошенной рядом с вокзалом.

– Не могу больше, – выговорила девушка. – Я в автобусе ехала. Автобусе, полном народа. Я была в автобусе и… – глаза ее закрылись. На мгновение ее будто бы и не было там. – Я ехала в автобусе…

– Погоди! – Он не понял, что заставило его крикнуть.

– Никакой больше выпивки. Никакого больше секса… Не чувствую ничего, когда занимаюсь этим. Вроде как и нет меня тут на самом деле. Нету тут – по-настоящему. Я в автобусе ехала… – Она подняла на него взгляд, но в глазах ее не было ничего. – Можешь домой меня отвести?

Джо не ответил, девушка вздохнула, и звук этот походил на шуршанье листьев, взметенных ветром на тротуаре.

– Может, есть и еще что-то где-то… – сказала, а потом произнесла одно странное слово: – Нангилима[17].

И потом куда-то пропала. Впоследствии никак не мог сообразить, что произошло. Только то и помнил, что ее там больше не стало. Он встал с корточек и огляделся, но разглядеть ее не смог и среди шагавших мимо людей никакого шевеленья не заметил. Словно пьяный, побрел он оттуда, зашел в большой зал вокзала, время внутри него по-прежнему как-то тикало, и в кассе произнес: «Londres»[18], – заплатил за билет и меньше чем через час уже сидел в поезде.

Поезд чух-чух-чухал с Северного вокзала, минуя индустриальные пейзажи как бы набрызганных серой краской полей, на которых ничего не росло. Уличные фонари отбрасывали призрачное сияние на голые стены этой нефешенебельной части города. Город постепенно оставался позади, и Джо думал, что же такое он упустил там. Там остались, думалось, ключи, разбросанные по тротуарам, скинутые в уставленных пепельницами барах. Огни неоновых вывесок кричали: «Ты идешь по неверному следу».

Но что это был за след? Вот факты: его имя Джо; он ведет частное расследование; его наняли, чтобы найти человека, и вручили более чем достаточные для этого средства. Все остальное…

Таковы были факты. Факты играли важную роль. Они отделяли выдумку от действительности, мишурный мир Майка Лонгшотта от реальных пространств мира Джо. Все остальное…

Он сидел в вагоне-ресторане и курил, глядя на огни Парижа, разметанным облачком мотыльков исчезавшими вдали. Джо всегда любил поезда. В том, как продвигались они по живописной местности, было некое ощущение безвременья, был уют в упорядоченности звуков и движения, в их ритме, в их постоянстве. Раздался посвист поездного сигнала, и Джо улыбнулся. Вагон-ресторан был наполовину пуст, и, несмотря на давящую тяжесть дыма, он чуял запах заваренного чая и половой мастики, а когда поезд стал набирать ход, задребезжали окна (совсем немного), а колеса закрутились с баюкающей непрерывностью, стекла запотели, и вагон казался коконом, покидать который у Джо не было никакого желания.

И все ж у какой-то малой частички в нем такое желание имелось. Той частички, какая, пока он смотрел в окно и предоставлял всем огням в темном мире снаружи сбегаться вместе, а поезду мчаться мимо них, задавала вопросы. Эта частичка лишала его покоя и раздражала. Из-за этой частички можно было предполагать, что он утратил почву под ногами. Что он ухватился не за ту ниточку, утратил связь, однако вместо того, чтобы самому признать это, продолжал ехать в поезде куда-то еще.

Нет. Были же факты. Все остальное: парк Монсо с его поддельным пейзажем, люди в черном, то, как Пападопулус спросил его: «Вы один из них? Беженец?» – ничего из этого, по-видимому, не имело значения за пределами привязки к непосредственному случаю. Это было важно, и он так или иначе ощущал потребность вновь повторить себе: не путай действительность с выдумкой.

Вроде разобравшись с этим, он попросил чаю, отчего явилось подозрение, что не так уж и здорово он себя чувствует, поскольку чай пьет только тогда, когда болен, и он закурил сигарету прежде, чем осознал, что предыдущая еще дымится в пепельнице. Он смотрел, как через дверь тамбура в вагон входил белый округлый мужчина с носом-картошкой, в мягкой шляпе и с грязно-синим рюкзаком за спиной, а следом за ним шла невероятно красивая молодая (по крайней мере, лет на пятнадцать моложе) китаянка с висящим на шее фотоаппаратом с длиннофокусным объективом, длинные волосы которой были свободно распущены. Пара нашла свободный столик и уселась за него, негромко переговариваясь, пальцы мужчины и девушки касались друг друга над столом, он изредка убирал руку, жестикулируя, она улыбалась ему с явным обожанием. Было в них обоих нечто очень настоящее и прочное, и Джо подумал: что такого нашла она в этом малом. Парочка же ушла под оболочку своего собственного мира, они воссоздали его для себя самих и полностью принадлежали ему, странному, поразительному и так не вяжущемуся с их отношениями, понять истинную природу и происхождение которых Джо так и не удалось, их совместная история так и осталась делом интимным между ними двумя, их жизнь, что была раздельной, ныне являлась совместной, а позже, может, разойдется и воссоединится, сохранится или развалится. За другим столиком сидел мужчина славянской внешности, его густые темные усы серебрила седина, волосатые загорелые кисти обнимали кофейную кружку. Три молодые женщины с бледной кожей сидели вместе, быстро переговариваясь по-французски, у их ног стояли сумки с покупками. Джо ощущал какую-то странную отстраненность от этих людей, дистанцию, какой не мог – и не хотел – давать название. Им принадлежал вагон (пространство внутри него), пространство вокруг них самих – каким образом, он и сам понять не мог, лишь понимал (опять-таки той малой, бунтарской частичкой в себе, какую силился подавить), что ему не суждено, не дано разделить это пространство с ними.

Там, в Париже, осталась девчушка. Он даже имени ее не знал. Но он знал ее. Связь между ними беспокоила его. И потом она пропала… как листья, сдутые с улицы, как облака, сходящиеся над закатным солнцем… и разумно объяснить это он не в силах. Разум его отвернулся от этого, от памяти о ней, а заодно и от памяти о Parc Monceau[19], где им овладело минутное ощущение, будто он в этом парке уже бывал, ходил по нему рука об руку с какой-то девушкой… Джо отпил остывающий чай, и во рту остался вкус чересчур размокших листьев, он сделал глоток, поднялся, отправился к себе в купе и там погрузился в непроглядный, безо всяких видений сон.

Когда Джо проснулся, они уже перебирались на паром, а потом последовали путь по морю и брызги холодной морской воды, пока он стоял на палубе и всматривался вперед. Потом вышла луна, появились скалы Дувра, белые как мел, сияющие в лунном свете не призрачно, а как лицо безмолвного трупа, отвернувшееся по смерти от парома, приближавшегося сквозь черные воды пролива. Паром причалил, с земли донеслись обрывки музыки и были унесены изменившимся ветром, что-то в исполнении джазового оркестра в трансляции Би-би-си по радио. Стояла холодная, ясная ночь.

Джо купил побеленный молоком кофе у одинокого торговца, курил сигарету и притоптывал ногами, пока другие пассажиры сходили на берег, мужчины с набухшими глазами, женщины со сбившимися волосами, держась за руки на ветру, с видом настороженным и безрадостным. Для Джо, впрочем, это время было чем-то вроде покоя. Точка пересадки походила на эпицентр двух противоборствующих сил, на равновесие, какое устанавливается, когда на тело со всех сторон действует равное притяжение: образуется момент покоя, то есть свободного падения. Для Джо то были моменты полного спокойствия: совершенное настоящее, безо всякого будущего, безо всякого прошлого. Он обожал время ожидания, пустое время, бесконечные моменты, что мешались между текущими и минувшими.

Мелкий дождик, подгоняемый ветром, прошелся по воде, и окурок сигареты Джо, затухнув, плавал возле его ноги, поднявшись над землей, какое-то время Джо зачарованно рассматривал его, словно бы разглядывал предмет культуры инопланетного разума или странный, неведомый след древней цивилизации. Потом он рассмеялся, смех его неведомо как наполнил теплом огромное открытое пространство вокруг него. И Джо присоединился к другим пассажирам, поджидавшим поезда. Утесы Дувра, меловые и бледные, остались позади, их лица (теперь во множестве) глазели через море. Джо в ответ глазел на них в окно: внутри было тепло, стекла запотели, ему пришлось протереть стекло рукавом. Он прижался лицом к стеклу, ощутил кожей его холод и глянул в окно. Стал раздумывать, что виделось глазевшим лицам Дувра. На том берегу пролива росли маки, где-то там, за морем воды, среди французских пейзажей, по каким он так недавно ходил, ему рисовалось поле маков там, внизу, где людское поле было вспахано и сжато. Поезд набирал скорость, но еще долго лицо Джо оставалось приклеенным к стеклу, вглядывалось вдаль, за пределы мягкого в лунном свете английского пейзажа, сыпавшего серебристыми струйками дождя, и он видел, словно сквозь тонкую дымку, бесконечные красные цветы – в цветении посреди безмолвного мира.

Вокруг статуи Антероса на Пиккадилли-серкус кружили туристы, и солнце просачивалось сквозь грязно-серые тучи, оставляя капельки пота на верхних губках девушек и на лбах мужчин. Машины катили по кругу площади ордами примитивных травоядных, а на высоком фасаде над кафе «Монико» напротив Антероса большие, чугунного литья символы рекламировали «Липтон», «Риглиз» и «Кока-колу». Громадные часы показывали «время „Гиннесс“». Джо стоял под статуей.

Бог разделенной любви и мститель за любовь отвергнутую изображался малым с крыльями, напоминавшими крылья голубей, сновавших по всей площади. Стоял он одной ногой (другая в воздухе) на постаменте над фонтаном с подернутыми глянцем глазами, взметнув свой лук вверх. Статуя была алюминиевой. Моделью для нее послужил шестнадцатилетний итальянец Анджело Коларосси. Малый с тех пор успел состариться и умереть. Антерос же оставался юным. Мимо Джо прошла группа туристов и остановилась рядом с фонтаном, а их гид, лысый и потеющий в лишенной света влажности, бубнил, словно бы продолжая ранее начатый монолог:

– А это знаменитый Ангел христианского милосердия, воздвигнутый на этом месте в тысяча восемьсот девяносто втором году, вновь возвращенный в точности на это место по окончании Второй мировой войны…

– А я думал, что это Эрос, – сказал один из туристов. Говорил он с сильным голландским акцентом, и волосы у него были цвета соломы. Гид улыбнулся и смахнул со лба пот.

– Обычная неточность, сэр, – сообщил он. – Хотя, вообще-то, первоначально считалось, что он брат Бога чувственной любви…

Мимо катил двухэтажный автобус, сквозь стекла окон в нем пассажиры разглядывали снующие толпы. Джо увидел, как на ступеньках фонтана целовалась юная парочка, не обращая никакого внимания ни на группу туристов, ни на кого бы то ни было еще. У девушки были длинные черные волосы, юноша же был коротко стрижен, ни она, ни он не были много старше ангельского Анджело Коларосси в те времена, когда тот позировал для статуи.

– Ах, «Критеорион»! – воскликнул гид, с каким-то вроде бы облегчением отворачиваясь от фонтана. – Чудесный театр.

Построен Спирсом и Пондом на месте гостиницы «Белый медведь»… идемте, следуйте за мной, держитесь вместе!.. и открывшийся малоизвестной пьесой У. С. Гилберта «Кутерьма»… идем дальше, мы с вами…

Джо улыбался, прикуривая сигарету. Само место Пиккадилли-серкус, по меньшей мере, не казалось незнакомцу чуждым для кутерьмы. Среди туристов шныряли школьники, каким-то таинственным образом не почтившие присутствием свою школу, уличные музыканты, карманные воришки, продавцы наркотиков, цыганки продавали бумажные цветы, юные исполнители со своими купленными по случаю гитарами, пассажиры, заходящие в метро и выходящие из станции, находящейся прямо под площадью, – посреди всего этого мир и в самом деле представал в состоянии постоянной кутерьмы. Джо стоял под Ангелом христианского милосердия и ждал, вдыхая с воздухом запах пота, выхлопных газов, дымка марихуаны и, наконец, запах дыма дешевой сигары, когда он увидел того, кто ожидал его у входа в театр (тургруппа уже пронеслась дальше). Он пошел к тому мужчине.

– Вы Джо? – спросил мужчина. Джо кивнул. Обменялись рукопожатием. Мужчина был лыс и округл. Маленькие глазки у него сидели глубоко. На нем был грязно-коричневый дождевик, говоря, он попыхивал тонкой коричневой сигарой. Заметив взгляд Джо, произнес:

– «Гамлет».

– Гамлет?

– Сигара эта. Типа «быть или не быть», знаете?

– Конечно. Шекспир.

– Точно.

– Так как же? – поинтересовался Джо.

– Что как же?

– Быть или не быть?

– А-а, – протянул мужчина и улыбнулся, обнажив желтые от никотина зубы. – Это и впрямь – вопрос, как ни крути.

Звали этого мужчину Мо, Джо нашел его в телефонном справочнике, покоившемся рядом с телефоном в номере гостинице. Он вел поиски в разделе «Частные агенты по расследованию» и должен был признать, что роль эта Мо подходила. У него был неряшливый, весьма потертый вид, словно у книжки в мягкой обложке, какую долгое время таскали в рюкзаке. И во внешности его не было ничего примечательного. Шагавшие мимо прохожие, если и удостаивали их, то разве что взгляда мельком, никто больше. Они могли бы быть двумя бестелесными тенями, стоявшими там, у театра, в бурлящем потоке остального человечества.

Джо остановился в гостинице «Регент палас» через дорогу. Здание его устраивало. Доставшийся ему номер на пятом этаже был невелик и лишен окон. Душевая находилась в конце широкого и пустого коридора. В «Регент палас» могла бы затеряться целая армия. Шагая по ее бесконечным коридорам, Джо не столкнулся ни с одним человеком, а единственный звук, какой он слышал на ходу, это постукивание собственных каблуков по полу – ритм, напоминающий сердцебиение, отсчитывающий секунды, минуты и текущее время. Когда он регистрировался, консьерж, вспоминая прошлое, поделился с ним:

– Знаете, в былые времена, если вам нужна была девочка на ночь, вы звонили сюда и просили принести лишнюю подушку.

– А сейчас? – спросил Джо. Он расплатился наличными.

Консьерж пожал плечами, глянул ему в глаза и произнес:

– Вы просто просите девочку. Меня зовут Саймон. Если вам что-то понадобится, звоните мне.

– Благодарю, – сказал Джо. Потом отправился на лифте вверх. С той поры он не видел в гостинице ни одного другого постояльца.

Джо нравился Лондон. Нравились его толпы, его непрестанное движение, его торопливая деловитость. В Лондоне царил иной тип одиночества: оно было не в том, что ты не заметен. Это был город, где легко было исчезнуть, сделаться лицом в толпе, на которое никто нипочем дважды не взглянет.

– Не хотите пойти куда-нибудь, где нам было бы удобнее поговорить? – заговорил Мо. Джо проследил его взгляд, направленный на громадные часы «Гиннесс» на той стороне площади. Шел первый час. – В паб, скажем?

– У вас есть сведения для меня?

Мо постучал кончиком пальца по виску:

– Аккурат там.

Джо вновь бросил взгляд на часы. Всем известно, что после двенадцати уже день наступает…

– Конечно, – кивнул Джо.

…А где-то после двенадцати наступало всегда. Мо взял горького. Джо французского светлого. Оба тяпнули по вискарю, просто чтоб помочь пиву усвоиться. Они прошли пешком короткое расстояние по Шафтсбери-авеню, повернули налево и теперь сидели в пабе «Красный лев», зажатом между театром «Ветряная мельница» с одной стороны и клубом «Розовая киска» с другой. У входа в «Розовую киску» стояла чернокожая девица в парике блондинки и курила сигарету. Мимо ковылял попрошайка, толкая перед собой магазинную коляску. В «Красном льве» были громадные окна и дешевое пиво, и платил за него Джо. Они выпили по первой и заказали по второй. Похоже, ни тот, ни другой не видели повода отказать себе в удовольствии.

– Мне джин с тоником, – заказывал Мо. – По-малавийски.

– По-малавийски это как? – поинтересовался бармен.

– Берешь и бросаешь в стакан малиновый перец-чили вместо ломтика лайма, – пояснил Мо. – Пробирает.

Бармен пожал плечами.

– А мне просто пива, – сказал Джо.

Мимо прошли два китайца в костюмах. Большущая афиша на боковой стене театра «Ветряная мельница» оповещала о представлениях «совершенно голеньких». Негритянка у «Розовой киски» докурила сигарету, бросила окурок на тротуар и осталась стоять, сложив руки на груди. Джо закурил новую сигарету. Мо – новую сигару. Аромат «гамлета» зажил своей собственной жизнью. Мо, должно быть, уловил что-то в выражении на лице Джо, потому как, пожав плечами, пояснил:

– Когда дела идут хорошо, я предпочитаю курить «Ромео и Джульетты».

Джо оставил его слова без замечаний.

– Я малость помешан на Шекспире, – сказал Мо. Потом улыбнулся и добавил: – По крайности, когда это касается сигар.

Что-то в этом человеке, подумал Джо, не совсем так. Они сидели в баре, куда сквозь окна проникал лишь тусклый солнечный свет, в котором кожа Мо обретала табачный цвет, а редкие брови – цвет табачного дыма.

– Первое, о чем я хочу вас уведомить: получить доступ к сведениям о членах будет нелегко, – говорил Мо. – «За2мок» – это ваш типичный частный клуб «только для членов». Таких только в районе Сохо около десятка, и все они относятся к неприкосновенности частной жизни очень, очень серьезно. В этом часть их притягательности. В «Замке» клиентура, похоже, разнородная: половина – актеры, несколько писателей и режиссеров, такого рода люди, остальные – народ государственный: советники, парламентарии, пара министров. Так что им нежелательно, чтоб кто-то совал нос в их дела. Несколько лет назад было дело. В другом клубе один из официантов излил душу журналисту, всякие такие истории: наркотики, оргии, негласные сделки, совершенные в обеденном зале, все как обычно, вы ж понимаете, – и я о том узнал лишь случайно. Об этой истории никогда не писали, журналист тот потерял работу, а от официанта в клубе даже и бздеха не осталось. Ни я, ни кто-то другой о нем больше и не слышали.

– И что сие означает? – сказал Джо. Мо начинал его раздражать.

– Это означает, что народ здешний уважает неприкосновенность частной жизни, – ответил Мо. – А если кто забывается, то их могут заставить уважать ее. Соображаете?

– Да, – буркнул Джо не без раздражительности. – Сделайте милость, продолжайте.

– В замке три уровня: подвал, второй и третий этажи, – считал Мо на английский лад, где первый этаж в счет не идет, – и цоколь, который в том, что касается членов клуба, служит лишь приемной. Там как раз кухня и все прочее расположено, подальше от глаз. Входят члены через дверь безо всяких обозначений в доме двадцать два по Фрит-стрит. Сзади имеется неприметный выход, а также вход для обслуги клуба в двух дверях дальше, опять-таки по Фрит-стрит. Чтобы стать членом клуба, прежде всего необходима рекомендация действующего члена, позже утверждаемая комитетом. Численность членов клуба ограничена. На втором этаже находится обеденный зал, где гости могут развлекаться. На третьем этаже есть комнаты для членов клуба, пожелавших переночевать в нем. В подвале находятся приватные ресторанные кабинеты, библиотека, курительная и почтовое помещение для нужд тех членов клуба, кто предпочитает получать почту на адрес клуба… об этом вы и хотели знать, так ведь?

– Да.

Адрес, который Пападопулус дал Джо в Париже, был на клуб «Замок», в лондонском районе Сохо. Гонорары с продажи книг про Усаму направлялись Майку Лонгшотту через клуб «Замок». Майк Лонгшотт, следовательно, должен был быть членом клуба. И число членов клуба, как указал Мо, было ограничено. То была для Джо первая надежная наводка. Где-то внутри «Замка» нашлись бы сведения, что приведут его к Лонгшотту, – обязаны быть.

Джо допил пиво и положил на стол несколько купюр для Мо. Лысый сунул их в дождевик, но, судя по всему, покидать паб не спешил.

– Все чего-то ищут, – вдруг заговорил он. – И лишь некоторым из нас платят за то, чтоб найти это.

Джо опешил. Мо, улыбаясь, дал знак бармену: еще выпить.

– Надеюсь, вы отыщете, что бы оно ни было, – сказал он Джо. Джо кивнул. И спросил:

– А вы? Вы ищете что-нибудь?

Мо пожал плечами:

– Я в основном разводами занимаюсь. – Джо улыбнулся и направился к выходу. Совсем уж было ушел, когда на глаза ему попалась небольшая бронзовая табличка: «В помещении над этим пабом в 1847 году проходил второй съезд „Союза коммунистов“. Там же Карл Маркс писал „Das Kapital“».

Чуть пониже шрифтом поменьше шла надпись: «Наш век, век демократии, рушится. Фридрих Энгельс».

Джо вышел из паба и закурил сигарету.

Выстрелов было два. В воздухе висела туманная дымка. Негритянка у входа в клуб пропала. Прохожих не было. Солнечный свет был каким-то мутным. Стояла тишина, если не считать выстрелов. Джо и двух затяжек не сделал: сигарета так и оставалась у него меж пальцев, дымок от нее медленно вился к небу, вот только неба-то в Лондоне и не увидишь. Мимо, трепеща крылышками, пролетел мотылек. Кирпичные стены. Большой Ветряк, пешеходная улица. Шум уличного движения доносится от Шафтсбери-авеню, но приглушенно, как голоса на похоронах. Под ногами пролетел обрывок газеты. Кто-то с помощью распылителя краски изобразил 7/7 чуть подальше на стене, в той стороне, откуда приближались трое мужчин. Джо видел черные туфли, лиц он не видел. Позади него открылась дверь, на улице показался, ничего не замечая, Мо со словами:

– Я вам бесплатно отдам… если вы застряли, пытаясь отыскать мадам Се…

Выстрелы, три на этот раз. Один попал лысому в голову. Джо развернулся, как в замедленном кино, руки его тянулись за полосками света. На улице выстрелы звучали очень громко. Взорвалось стекло в каком-то окне. Внутри закричали. Стекло разлетелось от точки взрыва, осколки полетели по воздуху, преломляя на лету свет. Возникли мгновенные радуги. Мо падал всем телом, будто в воду. Сигарета по-прежнему, как приклеенная, торчала у Джо меж пальцев.

Подбей бабки. Повернись. Мо все еще падал, падал, до земли было далеко, тело его тянулось за светом, словно раскрашенный дым. Приближались трое, трое с оружием, Джо оказался в ловушке-треугольнике между «Розовой киской», театром «Ветряная мельница» и Марксовым пабом. Подальше над дорогой торчал указатель: «Книжный магазин». Мо рухнул на землю, и Джо подумал: «Странно». Крови не было. Время ускорилось, и он пошел, шатаясь, а те трое подходили ближе, двое окружали, отрезали ему путь, а третий встал где стоял. Джо увернулся от удара, брыкнулся, услышал, как всхрипнул от боли напавший. Кто-то выругался. Рукоять пистолета достала голову Джо, и он отшатнулся, ударился о заграждение и упал. Земля приняла его очень жестко. Тело Мо возвышалось над плоскостью улицы. На лице Мо, обращенном к Джо, двигались бледные тонкие губы. Шепот. Джо старался расслышать.

– Один из нас…

Глаза закрылись. Губы вытянулись в полоску. Лицо, похожее на поверхность астероида, уходило в темень космоса. Пропадало. Чьи-то руки добрались до Джо. Он отбивался от них. Откуда-то донесся крик:

– Не глушите его!

Боль кольнула в затылке. Подумал: «Слишком поздно».

Канул в черноту.

Действия бросают вызов смерти. Он был в сознании: понимал это, но не вполне. Витал где-то в пространстве между полным бодрствованием и сном. Случайные проявления бессмысленного насилия. Один из нас. Один из нас.Только то и чувствую, что вкус самолетной еды. Теперь этот вкус мне отвратен. Через щелки полузакрытых глаз: улица Большого Ветряка. Возле «Розовой киски» стоит, скрестив руки на груди, девица, волосы у нее такие же блондинистые, как у той негритянки, что раньше стояла. Ангел христианского милосердия рассматривал его сверху. Джо застонал.

Потонул во мраке.

Снова очнулся. Подвешенным в ярком белом мире. Почва под ним мягкая, воздух ароматен: дезинфекция, пот, пачули. Пот его собственный. Мир мягок, как постель. Сквозь щелки полузакрытых глаз: его клиентка, наклоняется к нему, ее лицо заполняет весь его кругозор. Губы плотно сжаты, глаза распахнуты. Голоса поодаль: тихо, осторожно. Что-то у него в руке. Датчик какой-то. «По-моему, он что-то сказал. Он сказал что-нибудь?» – и провал.

Когда он очнулся, на улице было темно, куча японских бизнесменов в темных костюмах толпой валили в «Розовую киску». Он опять застонал и почувствовал свой затылок: там была большущая, болезненная шишка. Он моргнул, раз, другой, попробовал сесть.

– Простите, я вас там не заметил… – Человек, толкавший перед собой магазинную тележку, поспешил прочь с изумленным выражением на лице.

Джо глянул на хлам, торчавший из прутьев тележки, и подумал о жизни. Повернул – медленно – голову, туда и сюда. Ни следа Мо. Позади него паб закрыли, окна упрятали за ставнями. Ни следа людей, напавших на него. Он опять застонал, подумал, как здорово было бы выпить чего-нибудь, порылся в карманах, вытащил смятую пачку сигарет, сунул одну в рот. Руки дрожали, и понадобилось несколько раз щелкнуть зажигалкой, чтобы закурить. Сделал глубокую затяжку и почувствовал, как дым обжигает горло, соскальзывая в легкие. Сидел, опершись спиной о стену, и курил. Ярко вспыхивали огни. Люди шагали мимо, ночные люди, никто даже не глядел в его сторону. Он выпускал дым и понимал, что вляпался по самую макушку.

Сколько времени он был в беспамятстве?

Время ночное. И никто к нему не подошел, и те люди его не забрали, и окно отремонтировали, и Мо убрали, пока он в отключке был, такое впечатление, будто мир вокруг него прибрали, пока он спал. Он произнес: «Нет», – и ощутил вкус дыма. Собрав силы, поднялся. Его трясло. Стоял, опираясь на стену. Ярко сияющие огни: мельница крутящегося неона. 7/7, набрызганное краской по стене выше по улице, и указатель «Книжный магазин». К черту. Он отлепился от стены и побрел в сторону Шафтсбери-авеню.

Его могли поджидать у гостиницы, но ему было все равно. Входя в «Регент палас», первое, что он услышал, это громкую ирландскую музыку, летевшую из паба при гостинице. Шум, порыв теплого воздуха, запах спиртного и сигарет. Швейцар, бросив взгляд на его лицо, покачал головой, ничего не говоря. Джо вошел.

Пепел к пеплу, прах к праху. Духи, одеколон, дым, смех. Меня-зовут-Саймон на регистрации, сидит за большим бронзовым арифмометром, пуговицы сияют. Лишнюю подушку. Что-то взметнулось на самых задворках разума: белые простыни, почва, мягкая, как постель. «По-моему, он что-то сказал…» Нет. Он поплелся в паб, заказал виски, чистый, безо льда, выпил первую порцию у стойки, заказал еще. После третьей почувствовал себя лучше, заплатил за пиво и четвертую порцию, отнес в уголок потемнее, сел. Ирландская музыка и громкие голоса, лица, шагающие по тротуару за окном, жизни, дудящие в водяной желоб… нет. Он отпил пива, оно его остудило. Виски жаром расходился по телу, согревая его, – он даже не сознавал, до чего замерз. Колебание температур.

Где-то в самой глубине… вот к чему свелось. Надо бы отказаться от дела. Забыть про «Замок», забыть про след Майка Лонгшотта: он в любом случае, по-видимому, никуда не ведет. Сделать ручкой Папе До, девчушке у Северного вокзала. Сделать ручкой Мо, выпить за него и забыть этого сыщика. Сделать то, про что говорили люди в черных костюмах, и держаться в сторонке. Забыть свою работодательницу, тонкие морщинки в уголках этих больших, слегка миндалевидных глаз, забыть то, как она положила свою руку на его, как вела себя слишком уж по-свойски… Забыть. Забыть про Усаму Бен-Ладена, забыть про книжки, в каких взрываются бомбы и гибнут люди, забыть про эту войну, размаха какой ты не представляешь, какую ты не понимаешь. Забыть след по крошкам, толки о беженцах, дурашливых комедиантов в старом черно-белом кино, которое он смотрел в Париже, бесконечную мантру: «Один из нас, один из нас».

Становилось поздно. Оркестрик из трех музыкантов свернулся, пошла музыка понежнее, что-то вроде джаза, нет, он знал эту песню… Тронул глаза – влажные, а когда моргнул, то увидел мир сквозь мокрую пленку, как от дождя, и она произнесла: «Мы располагаем всем временем на свете».

Потом она оказалась там, сидела напротив него, расплывчатая, он видел ее только мутно, через пленку на глазах, на пересечении света и влаги. Ему казалось, что она улыбается.

Он сказал:

– Я видел, как сегодня умер человек.

Она сказала:

– Возможно, он уже был мертвым.

Меж ними потянулось молчание. Джо, поведя головой, изронил:

– Нет.

Девушка потянулась через стол, тронула его руку. Рука у нее была теплой.

– Нет, – произнесла она, соглашаясь. Он замигал, слезы все еще оставались на глазах. Паб уже затих, голоса приглушены. Она сказала:

– Вы помните… – и Джо произнес:

– Нет. – Его словарь ужимался до одного этого слова, одного-единственного понятия.

– Найдите его, Джо, – сказала девушка, и он опять заметил, какие у нее уши – слегка прижатые, а оттого милые. – Найдите Майка Лонгшотта. Найдите Усаму Бен-Ладена.

Ему хотелось сказать: «В книжках этих его никто не ловит. То он на виду, то его и не видно вовсе». И тут он подумал, как писатель напоминает своего героя, эдакий чертик в коробочке, явление исчезновения. Он спросил:

– Зачем?

Ее рука поверх его подрагивала. Ему дико захотелось взять ее руки в свои, переплестись с нею пальцами и не отпускать.

Она тряхнула головой.

– Ради… – Она пропадала, он уже больше не мог видеть ее отчетливо. Потер глаза – они были сухи. Когда он поднял взгляд, она уже ушла. На столе осталась телефонная карточка. Он взял ее. На ней значилось: «Блюзовая нота». Ничего больше. Он прикончил остатки своего пива, поднялся, прошел по широкому коридору вестибюля, вверх на широком и пустом подъемнике, дальше по пустынному гулкому коридору и к себе в номер. Позже принял душ, побрился и разглядывал, как засохшая кровь с его затылка стекает в сливное отверстие, крутясь и крутясь в исчезающей спирали утраты.

На следующий день он решил понаблюдать за «Замком». Прошел через Сохо, минуя вывески «Книжные магазины для взрослых», «Кино для взрослых», «Представления для взрослых» – целую страну чудес взрослости, изваянную в красном и сером кирпиче узких улочек. Итальянские рестораны. Китайские рестораны. Индийские рестораны. Газетные киоски, торгующие сигаретами, безалкогольными напитками и газетами. Пабы. Бары. Одежные лавки. Билетные киоски, продающие билеты на представления на Шафтсбери-авеню за полцены. Стоянки мини-такси. Какой-то человек бочком приладился к нему на ходу и спросил: «Гашиш? Марихуана? – Произносил он это как имя: Мари-Йоанна. – Нужны девочки? Мальчики? Опиум?»

Джо качал головой: нет, нет, опять нет, – человек бочком отвалил, крутя головой. Джо шел по Олд-Комптон-стрит[20], гадал, кем был Старина Комптон, и улыбался.

Фрит-стрит: старинные каменные дома, теснящие тротуары. Рядом с домом двадцать два – кафе-бар: столики вынесены на улицу, – слева небольшая дверь безо всяких обозначений. Джо поднялся по каменным ступеням, нажал на кнопку вызова.

– Да?

– У меня здесь встреча с членом клуба. – Произнес как вопрос.

– Кого вам угодно, сэр?

– Майка Лонгшотта? Уверен, он меня ждет.

Молчание на другом конце. Шелест бумажных листов.

– У нас нет члена с таким именем.

– Прошу извинить. Это клуб «Центурия»?

– Нет, это клуб «Замок».

– У меня, должно быть, неверный адрес.

Молчание на другой стороне. Разговор окончен.

Джо улыбнулся.

Присел рядом в кафе-баре, заказал капучино. На большом экране телевизора шла спортивная передача. Джо сидел к экрану спиной, следил за подходом к «Замку». Ждать пришлось недолго: вышел мужчина (темный костюм, крупнотелый верзила, с перебитым носом) убедиться, что незваный гость ушел.

А вот и не ушел. Верзила, по-видимому, удовлетворенный, вернулся в дом. Джо закурил сигарету, добавил сахар в кофе. Шишка у него на затылке все еще отдавала болью.

Он потягивал кофеек. Следил за клубом.

9.30 – черное такси остановилось у бровки, вышел мужчина в коричневом костюме с портфелем и тростью. Взошел по ступеням, дверь поглотила его, такси уехало.

9.42 – мужчина и женщина, одеты буднично, женщина курит, мужчина говорит, размахивая руками, – вверх по ступеням – и в клуб.

9.48 – пожилой мужчина с буйной гривой седых волос выходит из клуба, щурится на свет, легким зигзагом шагает в сторону Сохо-сквер.

В последующие пятнадцать минут – ничего. Он заказал еще кофе, сходил в туалет. Мимо стойки, через чересчур низкую дверь, вниз по лестнице, в каморку под землей. Выйдя обратно на свет, увидел, что кофе его ждет, а рядом с «Замком» запряженная лошадью карета (никак не меньше), а лакей в ливрее держит открытую дверцу: появились два японских официальных лица в полном облачении и белый мужчина в квадратных очках (большие залысины, костюм), все трое вошли в клуб. В ожидании он мог бы весь день провести.

10.16 – трое мужчин в обычной одежде, громко разговаривая, подходят со стороны Чайнатауна.

10.22 – такси встало у бровки, ждет. Четыре минуты спустя из клуба вышли две женщины, сели в машину. Черты резкие, носы торчат, молчаливы, в дорогих нарядах – такси отъехало.

Джо совершил еще один поход под землю. Там, под Лондоном, все звуки были приглушены, а его, стоявшего, стискивало небольшое черное пространство. Он поспешил обратно по узкой лестнице.

Третий кофе, и он уже начинал терять нить своих поисков. Только ощущение, интуиция, что что-то он отыщет и конец настанет: надо лишь подождать подольше. Но кофе он уже напился под завязку. Силы вроде иссякали, пока он нетерпеливо покуривал сигарету.

10.43 – черное авто, дипломатические номера, без развевающегося флага, трое в черных костюмах, тот, что постарше, жестикулирует, рассказывая анекдот (от него они чересчур далеко, чтобы расслышать подробности), двое других хохочут. Седовласый и пара мускулистых, последний раз встречались в Монсо. Машина уехала, троица, взойдя по ступеням, исчезла внутри клуба.

Миленько. Значит, про Лонгшотта им было известно? Слишком много вопросов без ответа. Оставив деньги на столике, он встал, потянулся. Прошел обратно до дома двадцать два и уставился на дверь. На стене небольшая синяя табличка: «С этого места в 1926 году была проведена первая телевизионная трансляция». Джо подождал. Ждать долго ему не пришлось.

Дверь открылась. Верзила под стать прежнему. Костюм превосходного покроя, лицо тоже перекроено, давным-давно.

– Чем могу помочь, сэр?

«Сэр» Джо понравился. Крупное тело верзилы загораживало дверь.

– Просто мимо шел, – сказал Джо.

Верзила ждал, храня невозмутимое выражение на лице. Джо думал о людях, входящих в клуб и выходящих из него, о стоявшем перед ним. Верзилы и разъездные мускулы, подумал он и улыбнулся.

– Сэр? – Верзила оторвался от дверного проема. Что-то оттопыривалось под пиджаком. Скрытый пистолет. – Если не возражаете.

Джо ушел.

Джо вернулся к «Красному льву». Было еще рано. «Розовая киска» уже закрылась. Выбитое окно «Красного льва» все еще закрывали ставни. Мимо проходили два африканца, потом женщина в сари, за ней рыжеволосая девица с бледной кожей ирландки, толпа строителей, направлялась в «Красный лев» – а пусть их, подумал Джо.

Набрызганные краской на стене, опять появились эти цифры. 7/7 – удвоенное счастливое число. Джо гадал, что бы это могло значить. И там же опять указатель «Книжный магазин». Он прошел по Большому Ветряку, прошел в дверь магазина. Тоненько звякнул колокольчик.

Внутри темно, немного попахивало плесенью. Стопки пыльных книг на полу, бобины кинопленок с фильмами, уложенные на полках позади стойки, черный кот, спящий в кресле-качалке. Там и сям на крючках развешано кожаное обмундирование, каким-то напоминанием Второй мировой войны. За стойкой распрямляется седой старик, волосы которого торчат сахарной ватой, в очках, оседлавших кончик носа.

– Чем могу служить?

– Какого рода книги у вас есть?

– Грязные книги, – уныло отвечает старик.

Джо провел пальцем по корешку, оставил длинный след на покрывавшей книгу пыли, сказал:

– Это я вижу.

– Очень смешно. Хотите купить что-нибудь? – имелось в виду: если нет, то проваливайте.

– У вас есть книги, изданные «Медуза Пресс»?

Старик поморщился.

– Всенепременно. У нас есть их последние поступления, только что из Парижа доставили.

– Могу я взглянуть на них?

Продавец повел рукой в сторону груды книг у двери, на них пыли было чуть меньше, чем на остальных:

– В вашем распоряжении.

Зачем ему опять смотреть на эти книжки? Джо не знал. Было ощущение, будто он упустил что-то в разговоре с Папой До. Присев на корточки, он принялся перебирать названия, образуя новую стопку, начиная с книг, взятых сверху.

«Признания раба подземелья».

«Сексперименты пришельцев» – у этой название из научной фантастики.

«Новый перевод Кама Сутры».

«Путеводитель по эротической любви» графини Жу Жу.

Папа До времени не терял.

Джо перебрал еще несколько таких же.

– А какие-то книги из серии про Усаму Бен-Ладена у вас есть?

– «Вершитель суда»? – книготорговец сморщился. – Может, и завалялась где какая новинка. Подождите.

Он вышел из-за стойки. Руки в пятнах печеночника. Густые усы цвета соли с перцем. Худая шея, как у индюка. Было в старике что-то, наводившее на мысль о последней непитательной трапезе осужденного. Груда невскрытой почты у двери.

– Вот она. На прошлой неделе прислали.

Старик разорвал упаковку пачки. Из нее выскользнули пять тощих книжек в мягкой обложке. Протянув одну Джо, старик оставил остальные в груде книг и, шаркая подошвами, вернулся на свое место за стойкой. В магазине заметно запахло чем-то очень знакомым. Джо старался не обращать на это внимания.

– У вас здесь много дел? – спросил он. Старик пожал плечами:

– Хватает.

Разговорчив. Джо глянул на книжку, что держал в руках. «Европейская кампания». Ниже крупными буквами: «Роман из серии „Усама Бен-Ладен: Вершитель суда“». Повыше буквами поменьше: «От Майка Лонгшотта, автора „Задание: Африка“, „Синайские взрывы“ и др.». На обложке изображен взорвавшийся двухэтажный автобус на оживленной улице.

– Читали их когда-нибудь? – спросил Джо старика.

Пожатие плеч:

– А как же.

– И что скажете?

– Чушь навалом, что ж еще.

– Вот эта сколько стоит?

Старик опять пожал плечами. И сказал:

– Хотите фильм? Есть оригинальные ленты.

Джо подумал: оригинальные ленты чего?

– Киноплакаты? Сувениры?

– Одной книги будет вполне достаточно.

– На книгах я денег не зарабатываю, – сказал старик.

– Так над дверью-то вывеска «книжный», – заметил Джо. Старик пожал плечами:

– Это просто для респектабельности типа.

– Точно.

Торговец назвал цену. Джо заплатил.

– У вас еще что-нибудь есть? – спросил он, сам не очень понимая зачем. Старик глянул на него, прищурившись:

– Типа чего?

– Торч, – сказал Джо.

– Торч, – повторил старик. – Это что еще за чертовщина?

– Забудьте, – дернул плечом Джо. Тут старик кашлянул и спросил:

– Вы имели в виду опиум?

– Точно, – кивнул Джо. – Опиум.

– Две войны отвоевал за опиум, – сообщил старик. – Нечего стыдиться вслух называть. Я свой беру в Чайнатауне, вполне забавно. В счет традиции.

– Хороший где-то есть?

Старик оглядел его сверху донизу.

– По вас не скажешь, что вы курильщик опиума, – хмыкнул он. Джо пожал плечами. Старик посоветовал: – Попытайте счастья у мадам Сень на Геррард-стрит. Приличная обстановка. Я им кино поставляю. Старую черно-белую ерунду.

– Спасибо, – сказал Джо.

– Не за что. – Старик все еще не сводил с него любопытствующего взгляда. Спросил: – Я вас раньше не встречал?

– Нет.

Книготорговец пожал плечами:

– Может, кого-то вроде вас.

– Вроде чего? – спросил Джо.

Старик опять пожал плечами:

– Знаете. Из кучеряшек.

«Кучеряшка? Это что за?…»

Джо взял книжку с собой. Когда он уходил, колокольчик опять звякнул, а кот на кресле-качалке открыл один глаз, чтобы секунду спустя закрыть его.

Джо поднялся по ступеням, прислонился к стене и посмотрел на книжку в своих руках. «Кучеряшки?»

Он принялся листать страницы.

В 7.21 четверо мужчин вошли на железнодорожную станцию в Лутоне. На Хасибе Хуссейне были темные ботинки и брюки, голова не покрыта. Линдсей Жермен носил ярко-белые кроссовки, в руках держал магазинный пакет. На голове Мохаммеда Сидх Хана была белая бейсболка. Шехзад Танвир замыкал группу, вошедшую на станцию. У всех четверых за спиной – рюкзаки.

Мохаммед Сидх Хан родился в больнице Университета Святого Якова в Лидсе. Его отец, Тайка, работал литейщиком. Мохаммед учился в средней школе Южного Лидса и после в Лидском центральном университете.

Еще позже он работал в Хилсайдской начальной школе в Лидсе воспитателем детей из недавно иммигрировавших семей. Коллеги говорили о нем как о «тихоне». Он был женат, имел дочь. К тому времени когда он появился на железнодорожной станции Лутона, жена его была беременна их вторым ребенком. Позже у нее случится выкидыш.

В найденном после события обрывке фильма Хан говорил:

«Слова наши на вас не действуют, а потому мы решили поговорить с вами на языке, который вы понимаете». Ему было тридцать лет. «Слова наши мертвы, – говорил он, – пока мы не придадим им жизни своей кровью».

Хасибу Хуссейну было восемнадцать. Он тоже ходил в школу Южного Лидса, ее учителя рассказывали о нем как о «спокойном увальне-гиганте». Он любил крикет и играл за футбольную команду «Холбекские шершни». В Лидсе жил он со своим братом в Холбеке, в доме 7 по Коленсо-Маунт.

Шехзаду Танвиру было двадцать два, а Линдсею Жермену девятнадцать.

Четверо сошлись на станции Лутон. Приехали они туда в красном «Ниссане», который Танвир взял в аренду за несколько дней до этого. Машину они оставили припаркованной у станции. Почти полчаса выжидали они в Лутоне, прежде чем в 7.48 сесть в поезд до Кингс-Кросс.

В Кингс-Кросс они прибыли в двадцать минут девятого. Полчаса спустя троим из них предстоит погибнуть.

Джо поднял взгляд от книжки и глубоко вздохнул. Безумие какое-то. Одержимо точные факты и цифры Лонгшотта, похоже, призваны заманить его в ловушку: имена, время, адреса вплоть до номера дома на улице, увлечения покойников. Лондон. Он подумал: «Кучеряшки», – и прыснул смешком. Он ли разыскивал Лонгшотта – или Лонгшотт отыскивал его? Бульварный писака посыпал ему крошками след, и он, Джо, шел по нему, а мир медленно раскрывался вокруг него – изветшалая обивка, не способная больше в должной мере утешить его на пронизывающем холоде. «Ведь мог бы отделаться от этого, – думал он. – Мусорный бак рядом был. Мог бы выбросить и уйти, вернуться, а если она за мной пойдет, я ей так и скажу…»

Только он понятия не имел, что бы он сказал. Он помнил эти прижатые уши, прямую спину, мягкие каштановые волосы… А еще что-то в ее взгляде, что словами он выразить не мог. Она всегда смотрела, думал он, на него так, словно было у нее еще что сказать ему.

«Значит, к этому-то все свелось, – гадал он, – к тому просто, что я боюсь сказать ей „нет“?» Все это, окровавленный след, по какому он шел, тени, попадавшиеся ему на пути (попадутся – и застынут), вопросы, ответы на которые ему не были нужны, – все это ради нее или ради себя?

Голова болела, он приложил ее к старым кирпичам и закрыл глаза. Книжка в руках казалась тяжелой и ненужной. Джо распрямился, пошел, повернул налево и оказался у какого-то паба с неразбитыми окнами, громкой музыкой и немногими завсегдатаями. Купил себе пинту пива, отнес его на столик с россыпью пятен от загашенных окурков. Откинулся на стуле, взял кружку, глотнул пива и вновь раскрыл книжку.

На платформе Кингс-Кросс четверка разделилась. Толпы людей кружили по залам и коридорам вокзала, вверх и вниз по эскалаторам, на платформы и с платформ, на поезда и из вагонов. Четыре рюкзака были набиты самодельной взрывчаткой.

Мохаммед Сидх Хан выбрал Кольцевую линию. Шехзад Танвир тоже. Один поехал налево, другой – направо. Линдсей Жермен поехал по Пиккадильской линии. Все трое привели в действие заряды в 8.50, с разрывами меньше пятидесяти секунд.

Хасиб Хуссейн должен был отправиться по Северной линии. Вместо этого он выяснил – в последний час своей жизни – то, что каждому лондонцу известно с пеленок: ни за что нельзя доверять общественному транспорту.

Северная линия была закрыта.

Не зная, что делать, спокойный увалень-гигант поднялся на поверхность. Остановился у магазинчика «Обувь» торгового центра Кингс-Кросс. В 9.35 сел в автобус номер 30 до Хэкни-Уик. Автобус был двухэтажным, марки «Деннис-трайдент 2», регистрационный номер LX03BUF. В 9.47, когда автобус проезжал по площади Тависток-сквер, Хуссейн взорвал бомбу у себя в рюкзаке. Позже его опознают по осколкам черепа, кредитной карточке и водительским правам.

Ниже поверхности подземный Лондон стал миром дыма и страха, искореженного металла и осколков костей, миром темноты, отчаяния, смерти – и всепоглощающего желания жить, помогавшего выжившим пробиваться наружу по тоннелям. Пассажиры, не погибшие во время взрыва, оставались в тесноте темных вагонов. Воздух просачивался через окна с выбитыми стеклами. Пассажиры переговаривались, стараясь ободрить друг друга. Время от времени кто-то вскрикивал. Выбраться из поезда люди не могли: уцелевшие рельсы убили бы их током. Когда же их высадили из вагонов, они потянулись по тоннелям узенькой цепочкой по одному, призрачные в полусвете аварийного освещения. Воздух был насыщен пылью, проникавшей в легкие людей и заставлявшей их задыхаться. Когда они доходили до станций, их поднимали на платформы, где вышедшие присоединялись к таким же, как и они сами, грязным, почерневшим, окровавленным, с отрешенным взглядом людям, в ком все еще не было уверенности, что они действительно остались живы.

«Я и тысячи таких, как я, отвергаем все во имя того, во что мы верим, – заявил Мохаммед Сидх Хан в записанном обращении. – Теперь и вы тоже ощутите вкус реальности данной ситуации».

У него разламывалась голова: чернота за глазами, звезды вспыхивают. Глянув вниз, увидел, что его выпивка так и стоит на столе почти нетронутой. Пить не было никакого желания. Подняв руку, стал разглядывать ладонь: прочерчивавшие кожу линии походили на пути-дороги, ведшие в никуда и обрывавшиеся тупиками. Кожа вокруг ногтей пожелтела от никотина. У основания большого пальца виднелся небольшой шрам. Когда и как он получил его, Джо не помнил. Он вышел из паба на улицу и втянул в себя затуманенный воздух Лондона. «Во что они верили?» – думал он. Во что он верил? Не ощущал он вкуса реальности своей ситуации. Джо пошел, озирая на ходу уходившие назад стены, не зная, куда он идет, и не заботясь о том; тьма за глазами расширялась и сокращалась, словно сердце.

Он шел по следу граффити. Возле магазинчика, торговавшего спиртным навынос, кто-то оставил напыленное краской послание: «Вера Линн была права».

7/7 опять. 9/11. 7/8. 11/12[21]. Словно бы бродит по городу безумный математик, не ведая убытка в банках с краской.

«Мы есть Эдвин Друд» – нет никакого смысла.

«Мам, я по тебе скучаю».

На боковой стенке красной телефонной будки: «Беженцы, убирайтесь домой».

Позади глаз тьма, бившаяся в ритме сердца, не давала хода мыслям. Кино для взрослых, билетер с любопытством рассматривает его, вздернув блондинистые бровки, а на стене опять то же. «Кучеряшки, я вас вижу».

Каким-то образом он оказался на Чаринг-Кросс-роуд, и немые обложки несметных книг глазели на него сквозь тюрьму стекла. Повернулся – и вот он опять, киноплакат, который он видел у Папы До в Париже: мужчина с длинной бородой и ясными пронизывающими глазами, смотрящими, кажется, в самое его нутро; они просеивают пыль и мусор, составлявшие его жизнь, чтобы познать его. «Разыскивается: живым или мертвым. Усама Бен-Ладен, Вершитель суда». Напоказ выставлена подборка книжек в мягкой обложке. Что-то вроде магазина криминального чтива. Шагал, шагал по Шафтсбери-авеню, где тише и прохладнее, на здании из хрома и стекла кто-то напылил послание: «Мадам Сень – Змеиная Голова». Джо задержался, ведь вот оно, снова, и вдруг у него стало слишком много ниточек, за какие потянуть и за какими потянуться, и он подумал, что все они тупиковые и браться за это ему не хочется.

Тьма позади глаз была живой, в сознании его дребезжали двери, какие, как ему хотелось бы, должны быть плотно закрыты. Он шел, не очень осознанно выбирая направления, уходя от Шафтсбери-авеню, пока его не остановила музыка. Играл орган, выплескивая море нот, которые омывали его, останавливали его, вздымали его, и он увидел церковь, а рядом с нею, как раз там, где он остановился, двери еще одного паба.

Внутри паба было темно, там сидели люди, слышались голоса споривших. Несмотря на жару на улице, внутри паба горел очаг, но Джо открытый огонь не показался удушливым, ему было с ним уютно. У барной стойки было где присесть, бармен был высок, смугл и неразговорчив, как статист в немом кино, Джо взял порцию виски, выпил – и все равно его знобило. Заказал еще порцию, закурил сигарету и подошел поближе к огню. Он дрожал, сам не зная почему.

Разговоры, как дым, наслаивались в воздухе:

«Тут я ему и сказал, да разве в самом-то деле так дела ведут? Мы в месяц из Индии получаем по десять тонн, нужны два человека, просто проводить груз через таможню, а он хочет…»

«А все расходы на перевозку. Хорошо еще, что саудиты знают, чего ожидать от…»

«Если б нам удалось пробиться на японский рынок, было бы совсем не плохо, но…»

«Азиатский рынок всегда был чересчур скор на обещание…»

«И он говорит: паспорт у вас есть? Ну, есть у тебя?»

«Он мне в том фильме понравился, в том, где…»

«И он говорит, мол, сколько же будет стоить, если мы станем покупать по стольку в месяц, и ты не поверишь…»

«Кино про призраков было. Точняк, что…»

«Десять тонн в месяц!»

«Точняк, что-то тут не так».

«С тем актером, что сыщика играет, он еще должен и…»

«Тебе приходится по газетам шерстить, вот к чему это сводится. Приглядывай постоянно, следи за газетами…»

«Сфера со-процветания, как же, но нам-то от нее какая выгода?»

«Гонконг…»

«Не упоминай при мне о Гонконге, тебе отлично известно, что…»

«Паспорт для чего? Не похоже, говорю, чтоб мы снова во времена Второй мировой, а? Вот я ему и сказал…»

«Это саудиты, хорошо еще, что мы руку на руле держим, если ты понимаешь, о чем я…»

«С той актрисой, кто его зазнобу играет, как бишь ее зовут-то…»

«Опиум. Его можно пустить на финансирование войн или на лечение больных. Вот что он мне говорит. Во наглость! Будто мы уже не по полной платим…»

«Ты ж знаешь этот анекдот, ну, про слона…»

«Десять тонн!»

«Он подыхает под конец?»

Джо передернуло. В очаге пламя отплясывало под ритм невидимого барабана. Заметил прикрепленную к стене небольшую синюю табличку. «Постоялый двор „Ангел“. Здесь в Средние века останавливались выпить в последний раз приговоренные к казни перед тем, как пройти к виселицам на площади Святого Жиля».

Ниже черным фломастером кто-то вывел: «Так выпьем же!»

«Американцы тебе втолковали бы, что они в одиночку войну выиграли…»

«Русская сделка…»

«А в комнате-то – розовый слон! Розовый слон! И никто не желает признаться, что видит его. Ты ж знаешь, такое выражение…»

«Мне надо еще выпить. Ты хочешь по одной?»

«Время сколько?»

«Пора еще по одной».

«Дело не в нефти, а вот…»

«Только не помню я, кто был плохими парнями. Это хоть когда-нибудь объясняли?»

«Десять тонн! И на что же он хочет перейти вместо этого? Что? Чай. Сколько ж этого чертова чая можно выпить?»

«Создать империю на…»

Разговоры круг за кругом вились в голове Джо, выхваченные предложения были бессмысленны, говорили чересчур громко, а тут еще и голоса приговоренных, разговоры мертвецов, пламя, пляшущее в огне, – и Джо шмякнул стакан о стену, осколки стекла впились ему в кожу, кровь потекла меж пальцев, и он оставил кровавый отпечаток ладони на стене. Разговоры вокруг него смолкли, а вышедший из-за стойки бармен подошел сзади и произнес тихим, почти беззвучным голосом:

– Наверно, сейчас вам лучше уйти, сэр.

Джо посмотрел на руку, сжал пальцы в кулак и разжал их, смотрел, как крохотные стрелки стекла безмолвными лодочками пересекали кровавое море. Он больше не мог находить приюта в этих местах мира, где покой покупался по цене выпивки. Осознание причинило физическую боль. Джо закрыл глаза, а когда опять открыл их, увидел только нетерпеливую физиономию бармена, опять расслышал тот же пустой, невыразительный голос, исходивший, казалось, из пустых глаз и стерильно белой кожи:

– Полагаю, вы должны уйти. Сейчас же, сэр.

Разговоры возобновились, голоса зазвучали громче, заглушая мысли. Джо кивнул.

– Сюда, сэр, – произнес бармен и, вежливо взяв Джо под локоток, повел его к выходу.

Лондон был напичкан ангелами, казалось Джо. Он не понимал, что с ним творилось. Тьма позади глаз ритмично бабахала по нему; он не мог найти утешения в выпивке; разум его отказывался утихомириться, отплясывал, как языки пламени, на какие он смотрел, заставлял его пробираться темными тропками, на которые он не хотел ступать. Лондон был дорожной картой, ее указания помогали мало. Люди шли мимо него. Руку пронзала дрожь. Он согнул пальцы и в боли нашел удовлетворение. Пробуждение. Он прошел, повернул за угол и оказался на площади Святого Жиля, но никаких виселиц там не было.

Уличное движение ползло мимо него. Площадь являла собой транспортную пробку о четырех концах. Дождавшись переключения светофора, он прошел к тому концу Чаринг-Кросс-роуд, где та сливалась с Оксфорд-стрит, и оказался перед открытым входом в лондонскую подземку.

Он пристально вглядывался в двери. Люди выходили и входили, толкаясь, шли мимо. Лестница вела вниз, под землю. Горели лампы, бросая желтый свет на входной проем. Он слышал грохотанье далеко внизу, и какие-то голоса, казалось, звали его, шепот долетал через скопище людей, свадебный праздник для цирковых артистов монотонно пробивался через серебристый экран. Джо тряхнул головой, и неожиданно та прояснилась, а он понял, что был напуган.

Отвернулся. Были ниточки, за какие следовало потянуть, цель была, ясная в своей простоте. Сделай дело, для какого тебя наняли. Найди того человека, кого тебя наняли найти. Будь сыщиком. Джо почувствовал облегчение, чернота отступила, голова кругом шла. Он закурил сигарету, вкус ее оказался приятен, и, отвернув от входа в метро, он пошел по Чаринг-Кросс-роуд, не обращая внимания на книжки в витринах, сообразил, что голоден и целый день еще ничего не ел. Он попал в лабиринт, но не было нужды лезть в каждый поворот: только-то и требовалось, чтобы идти по одному четкому следу, который выведет его. В ларьке на Лестер-сквер Джо купил сэндвич и съел его по пути обратно к гостинице. В «Регент палас» он ощутил уют в тиши безлюдных коридоров с их легким запахом заброшенности, долго мылся в кабинке под горячим душем и, вернувшись в номер, перевязал себе руку и улегся в постель. Пока его не было, кто-то приходил и сменил простыни, они с мягкой прохладой ласкали кожу, Джо вздохнул, повернулся на живот, обхватил подушку, прижав ее к груди, и уснул.

Раннее утро. В номере темно. Кто-то скребется в дверь. Постель под ним отдает холодом, в ней вроде и не спал никто. Джо в пространстве между сном и пробуждением: уже осознает, но лень двигаться. Кто-то снаружи ковыряется в двери – по-тихому. Сна больше ни в одном глазу. Что-то клацнуло по ту сторону двери. Дрожь прошила руку Джо, боль была успокаивающе настоящей. Дверь открылась – неслышно, впустив полоску света. Темная фигура в проеме, лицо неразличимо в тенях, зато Джо разглядел черные туфли, рубашку в клеточку с короткими рукавами и мысленно вернулся во Вьентьян, ушедший, казалось, на целую жизнь в прошлое.

Электрический свет: внезапная яркость заставляет моргать, прогоняя слезы. Фигура подходит большими легкими шагами, ладонь у него на лице, давит книзу, что-то закрывает ему глаза. Джо не сопротивляется, смысла в том не видит. Голос бормочет ему в ухо (чувствуется акцент): «Ты слеп, как червяк». Джо как и не слышал.

«Чего ты все дергаешься? – не унимался голос. – Ты слеп даже с открытыми глазами. Зачем ощупью вышагивать в темноте, стук-стук-стук, ровно слепой с тросточкой? Сожалею о твоем приятеле».

О его приятеле? Джо подумал о Мо, давешний запах дешевых сигар, «я, главным образом, разводами занимаюсь», имя в телефонном справочнике на миг сделалось реальным, потом было заглушено баханьем револьверных выстрелов.

«Ты чего упрямишься, не бросаешь? – звучал озадаченный голос. – Вел себе приличную жизнь – раньше-то. Кофе пил, в конторе сидел, тихо-мирно, нет?»

Почему-то Джо не было страшно. Это похоже на сон, подумал он, ближе этого к сновидению ему не подобраться. Слова: «Вы собираетесь меня убить?» – знай себе плавали в сознании и оставались в нем киношным невысказанным диалогом.

«У меня желания убивать тебя нет, – произнес мужчина. – Смерть – это всего лишь проход в другое место. Когда-то я считал его раем, но это не так. – Короткий смешок, похожий на кашель, горький, как кофе. – Наплевать мне на это».

Непонятно. Наплевать на что? Постель походила на твердую облачность, и его плавно несло. У человека над ним лица не было, теперь Джо был убежден в этом. Человек без лица. От этого Джо стало смешно, но смеялся он про себя. Только мысленно. «Ты смельчак, – заговорил мужчина. – Но к тому же и глуп. Да-да, по-моему, ты очень даже глуп. – Одна его ладонь по-прежнему лежала на лице Джо. Ткань на глазах, коконы червей соткали в шелк и окрасили в черное. – Вот ты нынче тут сидишь. Прям рай для тебя, нынче-то. Все прилично, нет? Чего тебе не хватает? Чего ты на беду нарываешься?»

Ответа не ожидалось. Мужчина разговаривал сам с собой, а не с Джо. «Я, когда дитем был, – произнес он вдруг, – в окно смотрел, облака видел. Всякий раз облака разные. Я в облаках лица видел. Уши, глаза, рты… – Он произносил как „роты“… – глаза, я вижу глаза, много глаз. Вижу лыбящиеся лица. Вижу лица грустные. В облаках. За окном спальни. Ты понимаешь?»

Нет, Джо не понимал.

Другая рука мужчины легла Джо на волосы, погладила их. Грусть в гладящих пальцах. «А потом ветер налетает. Облака двигаются, изменяются. Иногда в новые лица превращаются. Иногда пропадают. Люди, как облака. Ты думал когда-нибудь о Боге?»

Рука гладит его волосы. Ответа не ожидалось. Мужчина сказал: «Старик с длинной бородой, да? Высоко в облаках. Бог, это для детей Бог. Иногда и для взрослых тоже. Ты понимаешь?»

Джо едва-едва заметно двинул головой: «Нет». Мужчина произнес: «Держись от беды подальше. Возвращайся к кофе, солнцу, прогулке до конторы и обратно. Будет лучше».

Лучше, чем что?

«Или отправишься в другой рай, – выговорил мужчина. Рука его уже не лежала на голове Джо. – Оставайся, уезжай – все равно. Станешь бузить, я тебя отправлю. Окей?»

Джо почувствовал приступ смеха. Только голос над ним, слабенький, оставался по-прежнему грозным. Джо то и дело водил головой: то ли «да», то ли «нет» – и слышал, как мужчина вздохнул. «Все равно», – расслышал он, как сказал мужчина, уже тихо, а потом осторожно убрал темную ткань с его глаз, и Джо увидел спину мужчины, когда тот вышел за дверь, и дверь закрылась за ним с легким щелчком, а потом в номере опять стало темно.

Когда Джо вновь проснулся, стояло подлинное утро, часть которого уже миновала. Не было никаких признаков его гостя ни свет ни заря. Ладонь перестала болеть. Он поработал ею, и пальцы слушались, словно и не были никогда порезаны. Он чувствовал себя лучше, чем за все последнее время. Принял душ, оделся, спустился в фойе, приветственно кивнул меня-зовут-Саймону, который, похоже, никогда не покидал приемную. Совсем рядом с гостиницей нашел кафе и сел за столик, чтобы заказать завтрак. Утро было жарким и влажным, но это его не беспокоило. Заказал яичницу с сосисками, свежий хлеб с кофе и, поедая, думал о предстоящем дне.

Были ниточки, за какие стоило потянуть. Надо было кое-что обнаружить. Была работа. Он не думал, пока еда не кончилась – это было облегчение.

Покончив с завтраком, он понял, что сидит, уставившись в тарелку с остатками еды: руины древней цивилизации, запечатленные в яичном желтке и сосисочном жире. Куда направиться прежде всего? Джо уже охватило нетерпение, жажда движения. Он уже собрался уходить, когда на него упала тень, и он, подняв взгляд, буркнул: «Только не вы опять». Заметил, как официант глянул в их сторону, а потом отвел взгляд. Голос с четким североамериканским акцентом (континентальные Соединенные Штаты) произнес:

– Вы почему тут? – тоном, в каком не было ничего от насущного расспрашивания.

– Завтракал, – ответил Джо. – Важнейшая еда для тех, кто на том свете.

– Кто сидит на диете, – произнес мужчина с седой шевелюрой, не скрывая омерзения, и прибавил: – А еще это роскошь, какая, возможно, будет доступна вам не очень-то долго.

– Тем важнее мне заполучить ее, пока могу, – парировал Джо. Седовласый уселся напротив. – Мускулы свои сегодня дома оставили? – спросил Джо. Седовласый улыбнулся, и Джо подумал, что на самом деле у этого человека, когда он постарается, вполне приятное лицо. Только чувствовалось, что лицо это способно избавиться от улыбки так же легко, как и украситься ею, а то, что останется без нее, вовсе не покажется приятным.

– Мне думалось, я просил вас держаться подальше.

– Напомните, пожалуйста.

– Вам не понравится, если напомню.

Джо достал из кармана сигареты, тряхнул пачку, наполовину извлекая из нее парочку, предложил их мужчине. К его удивлению, тот взял одну. Джо взял другую, вытащил зажигалку, и Седовласый наклонился прикурить от огня. На какое-то время так и застыли: две склоненные друг к другу головы, неподвижные и таинственные, словно бы один вот-вот поделится с другим великими познаниями. Потом кончик сигареты мужчины заалел, сам он откинулся, а Джо, сам прикурив, убрал зажигалку. Что-то изменилось – незримо – между ними. Мужчина, словно продолжая, высказался:

– Вам не найти того, что вы ищете.

– А что я ищу?

Седовласый кивнул, словно бы вопрос заслуживал большего внимания, чем, по-видимому, то казалось. И спросил:

– Что вам известно про опиум?

Такого вопроса Джо не ожидал. И произнес, будто эхом повторяя что-то, полууслышанное прошлой ночью:

– С его помощью можно войны финансировать и исцелять больных.

– И что бы выбрали вы?

– Вы пришли сюда не об опиуме со мной говорить.

Седовласый, не обращая внимания на его слова, поправил:

– Его нельзя использовать для исцеления больных.

– О-о?

– Он способен лишь избавить их от боли.

– Все лучше, чем прибавлять им боли.

– Не стройте из себя всезнайку.

– Извините.

Седовласый кивнул, принимая извинение. Он подозвал официанта и попросил:

– Два кофе.

Джо крутил головой. Почему он извинился?

– Сертюрнер впервые получил морфин в тысяча восемьсот пятом, – заговорил Седовласый. – Назван в честь Морфея, бога сна. Робике открыл кодеин в тысяча девятьсот тридцать втором. Героин впервые синтезировали как раз здесь, в Лондоне, сделал это Райт в тысяча восемьсот семьдесят четвертом. Пока усваиваете?

– Конечно…

– Но распространение он получил, только когда Байер вновь синтезировал его в восемьсот девяносто седьмом. Героин от немецкого heroisch. Вы чувствуете в себе героическое, Джо?

– Только когда мне за это платят.

Седовласый улыбнулся и пустил струю дыма. Принесли кофе, он добавил кусок сахару и размешал его.

– Байер утратил часть своих прав на торговую марку «Героин» после Первой мировой войны, – сообщил он. – Между прочим.

– Понимаю.

– Джо, – заговорил седой. – Хочу, чтобы вы кое-что поняли. Опиум и его производные по сию пору, после более чем трех тысяч лет постоянного использования, самый лучший из известных науке болеутолителей. Точка. Опийный мак – единственное самое прибыльное растение в мире.

– Вы чего добиваетесь? – сказал Джо. – Вот уж не думал, что вы явились сюда прочесть мне лекцию по ботанике.

Седовласый покачал головой:

– Вы многого не понимаете.

Джо пропустил его слова мимо ушей.

– В нашей собственной гражданской войне, – говорил седой, – опиум считался лекарством от Бога. Наши военные медики до сих пор возят с собой упаковки морфина для инъекций тяжелораненым солдатам. Соединенные Штаты Америки остаются крупнейшим в мире потребителем продающихся в аптеках опиесодержащих препаратов.

– Полагаю, у вас тогда куча хлопот с опиумом, – сказал Джо. Седой опять не обратил на его слова внимания. И продолжил:

– Мир, наш мир, в безопасности. В безопасности и здравии. Опиум идет из Азии, перерабатывается в лекарство немецкими, американскими и британскими фирмами и унимает страдания. Заработанные деньги облагаются налогами, что помогает управлять государством. Никто, Джо, не пускает опиум на разжигание войн.

– Не уверен, что соглашусь с вами, – заметил Джо. Седовласый же сказал:

– И все же он по-прежнему, что несколько удивительно, доставляет нам неприятности.

– Это крайне плохо, – заметил Джо. Седовласый улыбнулся, только теперь в выражении его лица не оставалось ничего дружелюбного.

– Вы видите сны, Джо? – спросил он. Этот человек то и дело поражал Джо. Он думал про свои заполненные тьмой ночи, пригубил кофе в чашке, не отвечая. – Вдруг в мозгу у меня, кажется, открывается и высвечивается театр. В котором даются ночные представления большего, чем земное, великолепия. Ощущение пространства и под конец ощущение времени – оба оказываются под мощным воздействием. Де Квинси[22].

– Ваш приятель?

– Джо-о, – укоризненно протянул седой, – слушайте внимательно, потому как повторять я не стану. То, что вы хотите, что вам назначено сделать, это открыть дверь, которую нам очень хотелось бы держать закрытой. Держать плотно закрытой, на деле. Вы должны понимать, что я не лишен к вам симпатий. Для беженцев это нелегко. Однако беженцы тем не менее обязаны уважать святые чувства своих хозяев. Вы понимаете?

Джо не понимал. Но кивнул. Седовласый вздохнул.

– Вот и хорошо, – сказал. И: – Нет такой вещи, как забвение возможностей мозга. – Это было произнесено с той же интонацией чтения вслух запомнившейся цитаты. – Тысяча случайностей, может, и станет отделять завесой наше нынешнее сознание от потаенных записей разума, но…

– Да?

– Запись пребудет вовеки, – отчеканил Седовласый.

По Фрит-стрит вышагивал Гамлет в полном облачении и на ходу декламировал монологи. Не очень-то он, подумал Джо, хороший Гамлет. А тот, проходя мимо, выкрикивал: «Умереть, забыться! Уснуть, чтоб видеть сны! Ан, тут-то и загвоздка!» – и Джо подумал, что никогда прежде не слышал декламаций Гамлета с таким множеством восклицательных знаков. Гамлет же еще больше напортил, засадив вопросительный знак в следующей строке: «Ведь в этом смертном сне какие ж видишь сны?»

Джо бросил ему монетку. Гамлет обернулся, отдал ему легкий поклон и пошел своей дорогой, неизъяснимо меняя свою скороговорку на тираду об Офелии.

Джо вернулся к «За2мку». На этот раз он следил за служебным входом. Свою норму цитат на этот день он уже получил.

Ему бы начать пораньше, увы, отвлекли завтрак и американец из Управления криминальной полиции, а разговор об опиуме запутал его еще больше, чем раньше. Был ли Лонгшотт как-то связан с фармацевтикой? Эту мысль Джо выбросил из головы. Он понимал: следующий визит Седовласого может оказаться роковым – и не рассчитывал, будь такое ему по силам, что рок коснется его самого. Он предпочел расположиться следить и ждать.

В 9.45 со стороны Лестер-сквер прибежала, запыхавшись, опоздавшая сотрудница и скрылась за дверью служебного входа, но Джо не совсем успел заметить, как была открыта дверь: ключом? звонила в интерком?

В 10.03 подъехал грузовик доставки, встал у бровки, крепкие мужики принялись разгружать ящики с замороженными продуктами. В дверях появилась женщина, освободила место для других служащих «Замка», которые вносили груз в здание. Значит, камера? И внутрь здания вошли только служащие: ни одного торговца не пропустили. Интересно.

Вообще-то, он мог держать под наблюдением и главный вход, но утро, похоже, было тихим. Наконец в 10.22 появилось кое-что поинтереснее замороженных лобстеров: показалась одинокая фигура с коричневым бумажным пакетом в руке. Мальчишка беззаботно свернул направо возле служебного входа «Замка», недолго постоял перед дверью. Дверь открылась. В проеме стояла та же женщина. Краткое совещание. Когда мальчишка ушел, коричневого пакета при нем уже не было. У мальчишки были черные волосы и бледная кожа коренного китайца. Пошел он туда, откуда пришел. Джо шел следом, держась на расстоянии.

Он все еще старался уяснить для себя слова седого. Слова Де Квинси, вообще-то. Такой вещи, как забвение, не существует. Память, выходит, – это потаенная запись? А какой смысл в потаенной записи? Он соображал, не забыл ли он чего, потом соображал, откуда бы ему о том знать. Знал он то, что ему следует бдительно избегать встреч с американцами в черных костюмах. И с другими тоже, теми, кто стрелял в него. В последнее время, похоже, обе эти стороны решили перейти с ним на язык разговоров. Было ли это улучшением, Джо сообразить не мог. Не производили они на него впечатление людей, кому нравится много болтать. Ни те, ни другие больше, по-видимому, утруждаться не станут. Тем не менее предпринятые ими усилия он обязан оценить очень высоко.

Он шел за китайцем недолго, пересек Шафтсбери-авеню – и на Джерард-стрит. Тут билось сердце лондонского Чайнатауна. Внешне шрифт реклам и объявлений выглядел английским, но несколько смахивал на китайские иероглифы. В ресторанных витринах висели на крюках темно-красные обжаренные утки. За витринами стояли повара с секачами, рубившие куриные тушки и свиные туши. Повсюду висел запах жареного чеснока и – самой экзотической из приправ для британцев – имбиря. Зеленщики торговали тамариндом, личи и бок чоем. Туристические агентства расхваливали чудеса, какие можно было заполучить с турпакетом поездки по гоминдановскому Китаю. Портреты Чан Кай Ши висели повсюду. Даже красные телефонные будки были переделаны в миниатюрные буддистские храмы, но без их множества ступеней.

Мальчишка повернул влево на Джерард-стрит, и Джо за ним. Дошли до площади Ньюпорта, где из земли поднимались несколько колонн, увенчанных украшенной крышей, которые образовывали открытую пагоду. Это было неожиданно. На миг показалось, будто во Вьентьян вернулся, в свою контору, откуда видна была черная пагода. Потом видение пропало, пагода оказалась витиеватой постройкой, похожей на навес от дождя над автобусной остановкой.

Магазины и лавки на площади Ньюпорта обосновались разные. Джо знал, что небольшой проулок, Малый Ньюпорт, соединял ее с Чаринг-Кросс-роуд, но здесь не было книг. Воздух тяготили иные запахи, чем на Джерард-стрит: готовки, только не уток и не лапши. Мальчишка миновал пагоду и исчез за дверью безо всякого номера. Рекламы на площади Ньюпорта было немного. Имелся один паб, окна его покрывала грязь, внутри царил мрак, и Джо никого там не видел. Назывался паб «Эдвин Друд», почему-то Джо вспомнились граффити, и он вдруг ощутил озноб.

Места вроде этого он и прежде видывал.

Джо подошел к двери, в которую вошел мальчишка. Постучал, и дверь открылась – всего лишь на щелочку, в которую ничего было не разглядеть, кроме лица, не китайца, потемнее, по-видимому, хмона или кого-то из тайских группировок, и оно произнесло:

– Чего надо?

– Войти.

Разглядеть за дверью ничего было нельзя, зато можно было запах учуять. Человек по ту сторону двери произнес:

– И не думай об этом, мистер. Тебе места нет.

Джо сработал по наитию:

– Мне нужно повидать мадам Сень.

Лицо, бестелесное, словно бы избавившееся от всяческого крепления к смертной плоти, шумно потянуло воздух сквозь зубы.

– Нет тут никакой мадам Сень. Катись.

Джо порылся в кармане, вытащил банкноту:

– Это освежит тебе память?

Лицо залыбилось и – всего на минуту – перестало давить на акцент.

– У меня с памятью и без того все прекрасно.

– Очень плохо, что того же не скажешь о твоих манерах, – заметил Джо. Он ринулся к лицу, однако обладатель его оказался быстрее, и дверь захлопнулась перед самым носом Джо, едва не защемив ему пальцы. Послышалось громкое клацанье ключа, повернутого в замке.

– Сукин сын! – воскликнул Джо, и не без досады.

Джо крепко бахнул в дверь, но ответа не последовало, да он его и не ждал. Прохожие разглядывали его. Джо отступил от двери, пристально всматривался в нее, но та все равно не открылась. «Я еще вернусь», – бросил он, и от этого ему стало почему-то легче. Он глянул через дорогу на «Эдвина Друда», думая выпить, но обветшалое здание глянуло в ответ темными, заляпанными окнами, отвращая такое намерение. Вместо этого он прошел по Малому Ньюпорту, минуя ларьки, торговавшие благовониями, статуэтками Будды, плакатами с портретом Сун Я Тсена, компасами, фигурками животных из гнутой проволоки, дешевой косметикой и еще более дешевыми духами, прошел дверь, ведшую на лестницу, где написанные от руки объявления извещали, что наверху мисс Жозетт готова давать уроки французского, а мисс Бьянка и Грек держат за пельменной ларек, где он сможет получить рисовое зернышко с выгравированным на нем собственным именем, и вышел на Чаринг-Кросс-роуд.

На этот раз он повернул направо. Проходя мимо входа в подземку, Джо старался не смотреть на него. Он влился в массу людей, шедших на площадь Лестер-сквер и от нее, держал одну руку в кармане, терпеливо дождался, когда сменится сигнал светофора, перешел улицу, миновал театр Уиндэма, миновал Сесиль-Корт, с его рядами антикварных книжных лавок и вошел в Чарингкросскую общественную библиотеку.

Джо всегда любил библиотеки, даром что не смог бы припомнить, когда в последнее время наведывался в какую-нибудь из них. Было что-то от домашнего уюта в пространстве, заполненном рядами книг, которые очерчивали четкие границы порядка, где слышно было лишь шуршание переворачиваемых страниц, шепотки разговоров да приглушенный шум улицы за окнами. Джо прошел в читальный уголок, нашел газеты за неделю, аккуратно развешанные на деревянных рейках и похожих на стаю выбившихся из сил альбатросов. Высвободив нескольких, Джо удалился к свободному столику у стены.

Три дня назад.

На первой странице ничего ни за один из дней.

Три дня назад походили на целую прожитую жизнь.

Ничего на второй странице.

Чья-то прожитая жизнь.

Последний выпуск три дня назад. Третья страница. «Выстрелы в Сохо». Он прочитал: «Сегодня неизвестные открыли пальбу у входа в паб „Красный лев“, разбили стекло и перепугали посетителей. Одной женщине была оказана помощь в связи с мелкими порезами. Других пострадавших не было. „Мы относимся к этому очень серьезно, – заявил представитель полиции, – и мы рассматриваем все имеющиеся свидетельства“».

Никакого Мо. Никакого упоминания о Джо, лежавшем там без сознания. Впрочем, он и не ожидал, что в газетах что-то проскочит.

«Кучеряшки», – подумал Джо. Слово оставило во рту противный привкус. Он подумал: беженцы. Гадал, какими такими свидетельствами располагает полиция. По-видимому, они провели анализ сигаретного пепла. Представил себе их, вооружившихся лупами, разбросанными по всему городу, со сгорбленными спинами, в поисках ключей к отгадкам. Он потянулся за сигаретами, вспомнил, что в библиотеках не курят. Стало быть, никакого ключа для полиции.

Другого рода газета – толстушка-еженедельник. Та же история раздута, помещена в разделе дискуссий, тон возмущенный, винить надо иммигрантов, правительство должно усилить контроль в остающихся колониях, в Палате общин потребовали предоставить больше прав для проведения арестов. Лорды против. «Долго ли еще мы позволим растить наших детей в страхе?»

Джо огляделся. Похоже, в оживленной детской секции страха не испытывает никто. Дети рисовали цветными мелками, листали страницы красочных книжек. Интересно, подумалось, что они читают. На память пришел Майк Лонгшотт: «Книжка-раскраска Усама Бен-Ладен». Страничку под бороду можно оставить – белой. Глаза сделать небесно-голубыми и пустыми.

Вернулся к ежедневной газете, та же информация в следующем утреннем выпуске загнана на четвертую страницу. Заглянул и в номер следующего дня – там вообще ничего, словно бы и не случалось никогда такого. Прощай, Мо.

Хоть и не ждал он ничего от газет, а все ж возмутился. Невидимые люди, подумал. Кто-нибудь где-нибудь оплакивает Мо? Помнит ли о нем кто-нибудь, скорбит ли по нему, желает ли его возвращения? Существует ли он все еще, хоть частично, хоть какими-то признаками – своим запахом, своей улыбкой, прикосновением руки, голосом, каким он говорил, тем, как уши чистил, – существуют ли доселе где-то они, эти потаенные записи, в чьем-то разуме?

Джо отложил газету. Столешница перед ним представляла собой меняющуюся географию размазанных синих чернил и копирок. Он пришел в библиотеку, чтоб обнаружить тело, а его там не было. Тем не менее. Им овладело упрямство, как будто бы ему было что доказывать. Что-то в Джо противилось этому, убеждало его уйти. Не поддался. Оставалось, по крайности, еще одно место, где он все же смог бы отыскать Мо.

Телефонный справочник.

Когда он вновь подошел к станции подземки на Лестер-сквер и толпы людей, казалось, прямо повалили на него, в голову полезла абсурдная мысль отбиваться от них. Вместо этого он пробился сквозь плотную толпу и оказался у входа. Лестница вела вниз под землю. Возле входа сидел нищий, слившийся со своим рюкзаком, и читал книжку в мягкой обложке, у ног его стояла миска для кормежки собак, внутри которой бренчали монеты. Нищий поднял голову, когда почувствовал, что Джо разглядывает его, и Джо мельком увидел книжку: разумеется, из серии «Усама Бен-Ладен, Вершитель суда», отборное чтиво для бездомных, – и нищий (только что не мальчик, подумал Джо) сказал:

– Скажу, знатная хрень, братан.

В Париже он такого не чувствовал. А вот здесь сама мысль спуститься под землю душила его. Он бросил монету в миску нищего. И посоветовал:

– Достань что-нибудь новенькое для чтения. – После чего спустился по лестнице.

Джо изучил карту-схему подземки: разноцветные линии извивались и пересекались, – и понял, что ему нужно на линию до Кинг-Кросс, а там пересесть. Картинка со схемой метро походила на вывалившиеся кишки. Он купил билет, прошел через барьер и опять спустился, еще глубже под землю, и вдруг там стало тихо и до странности мирно. Он ожидал прибытия поезда, наблюдая за тем, как крысы спешно разбегались под платформой, в тоннеле. Стены были увешаны рекламой товаров, какие он ни за что не купил бы, какими и не подумал бы пользоваться. Пришел поезд, и Джо сел в него. Двери закрылись с мягким шипением, вполне обнадеживающим. Он отыскал место, занял его. Стены туннелей, по которым проносился поезд, виделись призрачными, станции – неожиданными вспышками белого света. На Кингс-Кросс Джо вышел и прошелся по всей станции, немного заплутав среди подземных пещер, открывавшихся у него над головой: у него было ощущение, будто он исследует немое кино, носит пробковый шлем и вскрывает усыпальницу мумии. Одумавшись, он выяснил, куда идти, у негритянки в форме служительницы подземки, та направила его к кольцевой линии, он сел на поезд и принялся отсчитывать станции.

На Эджвер-роуд он вышел. Эскалаторов не было, и Джо поднялся к солнечному свету по широким ступеням, гадая по пути, есть ли проклятье на фараоновой гробнице, и если так, то когда оно проявит себя. Пройдя немного по дороге от станции, он свернул направо, на саму улицу Эджвер-роуд. Прошел под эстакадой, и показалось, что разом поменялись все магазины, а проходя мимо какой-то молодой парочки, услышал, как юноша, поводя рукой, объяснял своей белокурой подружке: «Вот это мы и зовем Маленьким Каиром».

Маленький Каир. Там были кофейни, где сидели мужчины и курили кальяны, и продуктовые ларьки, где громадные мясные колонны медленно вращались над пламенем, разбрызгивая жир по сторонам. Женщины в чадрах вели по улице детей или катили перед собой младенцев в прогулочных колясках, и Джо чуял запах корицы и тмина, слышал, как где-то мужчины играли в нарды: постоянный стук бросаемых костей походил на громыханье.

Блондиночка произнесла: «Это так романтично!» Юноша ухмыльнулся и притянул ее к себе.

По улице катили и стояли «Мерседесы», черные и блестящие, в кофейнях сидели мужчины, бородатые и усатые, а в лавках торговали игрушками, одеждой и продуктами, множество рекламок предлагало бесчисленные товары. Джо искал контору Мо и, повернув к проезжей части, попал на вовсю работающий уличный рынок, пропахший рыбой. Он прошел сторонкой по тротуару, минуя основное торжище, миновал пекарню и цветочный магазин, а потом остановился, вернулся, купил розу, не очень-то понимая зачем. Вручая ему розу, цветочница, улыбаясь, произнесла: «Надеюсь, ей понравится». Джо неловко улыбнулся в ответ. Продолжил свой путь (с пурпурной розой в руке), прошел вывеску «Сачс энд Левин, частные поверенные», прошел беспорядочный рыбий хвост рынка, перешел улицу и нашел нужный дом.

У тротуара стояли несколько припаркованных авто – ни одного нового. Просматривая табличку с именами деловых арендаторов сбоку от входной двери, Джо нашел фамилию Мо, белая краска на ней шелушилась, а на словах «частный агент по расследованию» и вовсе облупилась. Когда он, войдя в дверь, ступил в прихожую, стало темно и тихо, окна укрывала грязь, пол – толстый слой пыли, что он вновь вообразил, будто вошел в своего рода священную гробницу, и Джо пожалел, что на нем не было пробкового шлема. Пришлось взобраться по узкой лестнице на третий этаж, где он отыскал нужную дверь и взялся за ручку.

Дверь была не заперта. Джо распахнул ее настежь и вошел.

В конторе Мо не было ни души. Окно выходило на улицу, которую Джо только что перешел, здания из красного и серого кирпича, из окон которых свешивалось выстиранное белье. Машин немного. Рабочий стол, настольная лампа и коробка сигар: Джо выдвинул деревянную крышку и увидел, что внутри осталось всего три сигары, запах которых вырвался из коробки и разошелся по всей комнате. Во всяком случае, не «гамлеты». «Ромео и Джульетты», наверное: кубинская версия Шекспира.

За столом большое кресло и два поменьше перед ним. Корзина для мусора, металлический шкаф для папок, полка на стене с какими-то книгами. Ему не пришлось вглядываться в них, чтобы понять: Усамово чтиво в мягкой обложке. Это напомнило Джо его собственную контору там, во Вьентьяне. Пусто и по минимуму: скорее камера тюремная, нежели рабочий кабинет. Он принялся за поиски.

Совсем не нашел виски и расстроился: вдруг жутко потянуло выпить. Где-то должна была бы быть фотокамера и, вероятно, негативы, но Джо ничего найти не смог: складывалось впечатление, что это место подчистили профессионально или же оно с самого начала было необитаемо. Джо сломал замок металлического шкафа, однако тот был пуст. Зато с нижним ящиком рабочего стола ему повезло. Ящик, как он выяснил, был короче тех, что выше него. Вытащив ящик, Джо запустил руку в тумбу и пошуровал там. Там что-то было. Ему удалось ухватить и вытащить это. Оказалось – еще одна сигарная коробка, только тяжелая. Джо положил ее на стол и открыл.

Близко, но никаких сигар.

В коробке лежал небольшой, но объемистый револьвер, четырехствольный «дерринджер-357», Джо взял его и сунул в карман. Там же находился конверт с пятью стодолларовыми купюрами, который он положил обратно. Еще был рисунок (выполненный дурно) женского лица. Он подумал, уж не Мо ли его нарисовал. Линии стирались и вновь наносились, пока бумага не протерлась. Интересно, думал Джо, кто она такая, почему у Мо не было ее фото, что он даже попытался нарисовать ее, снова и снова. Он оставил деньги и рисунок женщины, положил их обратно в коробку, закрыл ее и вернул в потайное место.

Еще разок напоследок оглядел контору. Книги. Джо подошел к полке и снял их одну за другой. Просмотрел под всеми обложками, но не нашел ничего, кроме намеков на бурые пятна на пожелтевшей бумаге. Затем пролистал книжки, потряс их, держа страницами вниз, надеясь на что-нибудь, спрятанное между ними. На четвертой книжке вроде повезло. Из «Синайских взрывов» на пол спорхнул голубой квадратик бумаги. Джо поднял его. Квитанция камеры хранения. Джо положил ее в карман и вернул книжку на ее место на полке.

В последний раз обвел взглядом комнату. Ею будто и не пользовались, вид заброшенный. Джо вернулся к столу и мягко закрыл крышку сигарной коробки. Хорошо еще, подумал, здесь зеркала нет. Очень не хотелось бы, глянув в него, увидеть самого себя. Он еще раз внимательно осмотрел помещение, однако Мо в нем по-прежнему не было. Джо видел: утрата парила среди пылинок.

Не было в этой комнате никакого саркофага, никаких древних амфор, никаких украшений из нефрита и золота. Даже календаря в ней не было.

Купленную в Малом Каире пурпурную розу Джо оставил на рабочем столе. И вышел из комнаты.

Что-то было не так. Он знал это, чувствовал, только не мог в точности определить это чувство. Что-то, связанное с книжками. Неосознанно повернул обратно. Вновь прошел через суматошный рынок, мимо пекарен, рыбных рядов и телег зеленщиков, мимо дешевых пластиковых игрушек, вываленных на одеяло, расстеленное на тротуаре, мимо громкой музыки и песен, языка которых он не знал, мимо ароматов жареного кофе и жареных кебабов из ягнятины, мимо мужчин в похожих на платья джелабиях, телефонной будки с трубкой, снятой с рычажка, – и все думал о причине и следствиях, а также о виде войны, ему непонятном.

Изводивший его вопрос был слишком мелок и слишком велик одновременно. Вопрос этот – зачем.

Он никак не был связан с миром реальным и всем привязан к миру вымышленному, миру Майка Лонгшотта, миру, какой составляли «Европейская кампания», «Синайские взрывы» и «Задание: Африка». Миру «Всемирного торгового центра», где бы и чем бы тот ни был. Были они книжками войны. Только Джо не понимал войну, и чувство это распирало его изнутри так, что ныли косточки пальцев, оно помимо его воли лишало Джо покоя.

На Эджвер-роуд он увидел кофейню, зашел туда и сел у окна. За столиками сидели выходцы с Ближнего Востока, пили, разговаривали друг с другом. Двое курили один кальян на двоих. Подошел хозяин, спросил:

– Чем могу служить?

– Кофе, – ответил Джо.

Хозяин был дородный мужчина, весь в усах и с глазами, похожими на темно-зеленые оливки. Он принес кофе в турке с длинной ручкой и фарфоровую чашечку, потом вернулся со стаканом воды и блюдечком, на котором лежали два кусочка пахлавы, тоненькие слои теста, исходившие сиропом.

– Дела идут? – спросил Джо. Хозяин пожал плечами:

– Инш’алла[23]. Грех жаловаться.

Кофе был горек, и Джо откусил кусочек пахлавы и снова отпил: выпечка сластила черный как смоль кофе. «Война, – подумал Джо. И потом: – Была ли массовая бойня преступлением или это акт политики? И кто решает?»

В книжках Лонгшотта смысла, должно быть, больше, думал он. Бегло время от времени он читал их, вот только было, должно было быть что-то, чего он не улавливал. В первый раз книжки поразили его своей непонятной нереальностью. Он подумал обо всех описанных терактах. Если сложить всех раненых и убитых, прикинул, то все равно не сравнить с числом погибших всего за один месяц в автокатастрофах в одном мегаполисе. Это война во имя страха, думал он, не ради количества земных потерь. Это война-повествование, история о войне, которая разрастается в пересказах. Почему-то ему представилась горка бобов – странное какое-то представление на ум пришло. Жизни горкой бобов. Джо засмеялся. Кальян за соседним столиком испускал густые клубы дыма, отдающего вишней. А потом пришла мысль: если это война, то сколько же погибших на другой стороне?

– Еще кофе? – спросил хозяин. Джо, покачав головой, встал. Расплатился и вышел из кофейни. Какое-то время стоял на слабом солнечном свете Эджвер-роуд, думал. Квитанция из конторы Мо лежала у него в кармане. Было уже слишком поздно, чтобы разбираться в чем-то имеющемся у него еще. Или слишком рано. Что делают люди в Лондоне? Вот интересно. А потом мысль… ну, конечно же.

Джо сел на автобус, шедший обратно в город. Он сидел наверху на переднем сиденье перед большими окнами и рассматривал неспешно проплывавшие мимо городские улицы. Были они серыми и цельными, как бухгалтер. Было в Лондоне что-то уютное, в его небольших четких округах, в его узких улочках, в забитых дорогах. Джо следил, как другая красная двухэтажка проезжала в обратную сторону, похожая на азиатского слона, подгоняемого погонщиком. Перед ним черными жуками ползли два такси. Джо почти ждал, что они вот-вот раскроют крылья и, жужжа, взлетят в небо. В душе он чувствовал утрату. Не такого будущего он ожидал. Не было ни летающих машин, ни серебристых одежд, а единственными пришельцами, шагающими там, снаружи, по улицам, были существа человеческие. Были среди них арабы и индийцы, китайцы и малайцы, евреи и африканцы – целая планета беженцев, ищущих убежища на этом корабле-базе, каким был Лондон. Отсюда начинались войны, покорение колоний. Отсюда, из этого громадного, со множеством щупальцев, административного центра, управлялась империя в трех оригинальных экземплярах. Нечего удивляться, что мы пришли сюда, подумал Джо. Этот город был мамашей-кукушкой, забиравшей детей, чуждых ему, силой удерживая их, взращивая их в какой-то странной смеси проповеднической деятельности, трудовой эксплуатации и благих намерений. Когда пришло время и дети захотели себе независимости, мамаша была уязвлена, а они стали сражаться. И вот теперь некоторые из захваченных детей, которые вовсе не были детьми, вернулись, поскольку уходить им было больше некуда.

Джо вышел на Оксфорд-стрит, прошелся по заполненной толпами народа широкой улице мимо больших ярких магазинов, где торговали доставленным грузом. Город был голодным, ненасытным существом, он требовал себе чай и лекарства, продукты и одежду и всякую всячину, что прибывала невесть откуда. То был город грузов, его гигантские пакгаузы под завязку были набиты продукцией из сотен различных мест. Джо знал, куда идти, и путь его был короток: по Оксфорд-стрит, через Сент-Жиль-Серкус, где трупы больше не вздыхали под бризом, по Нью-Оксфорд-стрит и в Блумсбери.

Он повернул направо на Грэйт-Рассел-стрит. Она была тихой… нет. Она была умиротворенной. Умиротворение – ощущение, почти забытое им. Здесь тоже были книжные магазины, и они специализировались на том, что британцы привыкли называть Дальним Востоком и Ближним Востоком: в витринах выставлены старинные книги с картинами пирамид и Запретного города на обложках, некогда громадные владения Британской империи ныне обратились в мемуары солдат и управителей. Были в витринах и старинные (взятые как трофеи) монеты, стояли бюсты давно почивших императоров, витал запах высохшей кожи и пыли, а под ногами гулом отдавали решетки канализационного коллектора, когда Джо шагал по ним.

«Что тебе делать в Лондоне?» – подумал Джо. Ответ нашелся легко и прозвучал в его сознании голосом Мо: «Сходи-ка в музей».

Низенький мужчина торговал сосисками в тесте у ворот Британского музея – музей и запах жареного лука пробудили у Джо голод. Он остановился и купил один пирожок.

– Наслаждаетесь Лондоном? – спросил коротышка за тележкой.

– В жизни так здорово время не проводил, – ответил Джо.

Он жевал сосиску, сунутую в сырую булку, проходя по двору. Съесть ее было минутным делом. Джо самым старательным образом оттер руки тоненькой салфеткой и почувствовал себя грязнулей. Во рту стоял вкус лука и дешевой горчицы. Скатал салфетку в шарик, выбросил ее в урну и поднялся по ступеням в музей. Как раз тогда ему и показалось, что он заметил в толпе знакомую пару черных туфель, однако, когда обернулся, их уже не было. Квитанция камеры хранения у него была, только теперь он решил быть осторожнее, прежде чем проверить ее, так что он вошел в здание и увидел вздымавшиеся по обе стороны от себя две громадные лестницы, а еще одну дверь, что вела в большое, скудно освещенное пространство.

Джо прошелся вверх и вниз по ступеням, следя за отражениями на отражающих поверхностях, не столько рассматривая экспонаты, сколько людей, пришедших осмотреть их. В зале Египетской коллекции он увидел трехтысячелетние гигантские статуи давно почивших фараонов. Божества с кошачьими головами, казалось, наблюдали за ним сверху. Увидел он черную поверхность Розеттского камня и кусок из бороды Сфинкса (и подумал: будь здесь места побольше, они и всего Сфинкса затащили бы от самой его песчаной обители в Египте). В одной из витрин он увидел мумифицированные останки Клеопатры Фиванской. Долго разглядывал их, потом отвернулся. В другом зале увидел половину Парфенона, перевезенную из Греции графом Элгинским. Мраморные фигуры, слегка прикрытые одеждой, которые казались смятенными в холодной сырости Британского музея.

Статуи, скульптуры, барельефы, таблички с письменами, картины, монеты, драгоценности, ножи, трупы, вазы, греческие боги, египетские боги, Будды, книги – трофеи из запасов всего мира – хранимые, изучаемые и охраняемые. Их доставляли из Китая, из Ирака, с Тасмании и Бенина, из Египта и Судана, из Индии, Ирана и Эфиопии. Так получалось, будто британцы отправились по свету, весь свет лишили его наследия и возвратились, обремененные своим грузом, чтобы украсить им свой город.

Само здание казалось Джо ужасно заносчивым. Он опять подумал о прочитанных книжках про тайную войну. Почему они сражались? Там, в мирном музее, его терзала мысль, что он видит лишь намек на это, видит, как пальцы античности заползают в сегодняшний день и сотрясают его.

По крайней мере, Сфинкс был чересчур велик, чтоб перетаскивать, подумал Джо, рассмеялся и пошел дальше вышагивать вверх и вниз по ступеням, обходя громадное здание, пока ноги не заболели. Он не заметил никого, кто шел бы за ним следом до самого возвращения наконец к месту, откуда он начал, и он отправился получать пальто, которое носил не он.

Это место тысячу лет служило ареной войн. Людские переселенческие потоки катили туда и сюда по его просторам из мелкого желтого песка: из Африки в Азию и остальной мир, потом обратно лавиной колонизаторов. Десять заповедей, разделяемых (в историческом порядке) иудеями, христианами и мусульманами, были даны Моисею в той пустыне, когда он бежал от армии египетского фараона. В 1518 году Синаем завладели оттоманы, в 1906 году – британцы. В 1942 году Эрвин Роммель со своим африканским корпусом бурей промчался по Египту, намереваясь захватить Палестину для германского рейха, на деле же их остановили у Эль-Аламейна. В 1948 году египетские войска пересекли Синай в направлении Палестины, спешно брошенной британцами, а в 1967 году израильские войска проделали тот же путь в обратном направлении. Пустыню замусорили неразорвавшиеся бомбы, мины, ракеты, гранаты – все эти останки бесчисленных войн терпеливо поджидали кого-то из тех, кто внимал десяти заповедям, но останавливался перед «не убий».

Тот октябрь был свидетелем обычного половодья жаждущих солнца туристов на пляжах Красного моря. Они останавливались в небольших приморских кемпингах, в скромных, продуваемых ветром бамбуковых хижинах. Приехали они сюда позагорать, поплавать в маске и с трубкой под водой, пофлиртовать, отдохнуть. Запах горящего гашиша не был там в диковинку. Дальше по берегу стояла – классом повыше – гостиница «Хилтон-Таба», многоэтажное здание, предлагавшее места, где остановиться, более прозорливым туристам.

Первый взрыв повредил фронтон «Хилтона» в 21.45. Он разрушил вестибюль, выбил оконные стекла, стряхнув осколки в номера, и стал причиной обрушения верхних этажей. Трупы падали на землю возле бассейна, а густой дым не позволял семьям спускаться по гостиничным лестницам. Другие были похоронены в обломках. В пятидесяти километрах от «Хилтона», в Рас-эль-Шайтане («Голова Дьявола»), прогремели еще два взрыва, первый из которых разнес ресторан и несколько соседних хижин на курорте «Лунный Остров». Какое-то время название казалось подходящим.

Бомбы были изготовлены с таймерами от стиральных машин, из частей телефонов и переделанных газовых баллонов. Они были набиты ТНТ[24] и взрывчаткой, найденной на Синае, тем в очередной раз подтвердилась истина, что в пустынной экономике ничто попусту не пропадает. Бомбы доставили на машинах. Приведшие их в действие погибли во время взрывов. Среди пострадавших от трех взрывов были жена и дочь британского консула. Среди погибших были египтяне, еврейские и арабские израильтяне, итальянцы и русские.

В следующем году второй теракт (чуть выше по побережью Шарм-эль-Шейха) привел к гибели восьмидесяти восьми человек, по большей части египтян.

В левом кармане пальто Мо осталось немного мелкого желтого песка. Пальто пошито из шерсти, оно было слишком теплым для этого времени года. Сигарный дым впитался в материю, издававшую аромат, который в воображении Джо вызывал образы частных клубов, мужчин в смокингах, потягивающих шерри у пылающего камина. Он запустил руки в карманы, обследуя их. Нашел пачку сигар, в которой одна еще оставалась, и, выйдя из Британского музея, он снял с сигарки обертку и закурил ее. Стоял в сторонке на солнце, от пальто чесалось все тело. Подумал, а может, Мо попросту забыл его здесь. Возможно, ничего сложнее этого и не было.

Вот только он же чувствовал небольшой твердый предмет внутри пальто, на уровне груди. Вшитый карман, подумал Джо. Он спустился по широким ступеням и сел во дворике достаточно далеко, чтобы можно было легко следить и за воротами, и за входом в музей. Ничего подозрительного он не заметил, но все же было ощущение, что за ним следят. Джо курил сигару, разглядывая людей. Еще в карманах Мо нашлись конфетные фантики, горстка мелочи, два колпачка для ручек без самих ручек, черный круглый камешек, две засаленные помятые визитные карточки, одна от мадам Сень, а другая и того интереснее.

Он чувствовал вес невидимого предмета у груди. Тогда же и осознал, что, возможно, рассуждал неверно. Он ведь считал, что возле «Красного льва» стреляли в него. А что, если нет?

Что, если, невзирая на очевидное, подлинной мишенью был как раз Мо?

Над каким делом хлопотал тогда Мо? Сам он говорил, что занимается по большей части разводами.

Вероятно, думал Джо, этот ведший расследования агент не был полностью откровенен с ним. Он грудью чувствовал предмет в пальто. От сигары уже остался один окурок, у ног выросла кучка серо-черного пепла. Бросив на землю остаток сигары, Джо раздавил его каблуком. Он понял: чего-то он ожидал. Ощущение, что за ним следят, окрепло. Неожиданно он вышел из себя. Встал. И заорал:

– А ну-ка, выходи! – Люди оборачивались на его крик. Пара девчушек-японок поспешила прочь от него, к лестнице. – Хотите врезать мне? Так чего ждете?!

Его обволакивало молчание. Дворик, казалось, застыл, блики солнечного света в стекле, пылинки и крохотные песчинки, проделавшие путь через всю Европу из пустыни Сахары, неподвижно повисли в воздухе. Появилось ощущение, будто он единственный живой, а вокруг него одни живые мертвецы замерли на ходу, словно застигнутые жутким морозом.

– Выходи, – произнес Джо, уже не так грозно. Голос его звучал хрупко на открытом пространстве. Ответа не последовало.

– Твою ж мать! – выругался Джо. И пошагал прочь.

Джо бесцельно бродил по лондонским улицам. У него было ощущение, что за ним следят, но никого заметить он не смог. Бодрость раннего утра оставила его, одолевали тяжесть и уныние. В каком-то проулке рядом с Оксфорд-стрит он исследовал пальто Мо. Во вшитом кармане нашел небольшую, накрепко переплетенную записную книжку с аккуратными записями синими чернилами внутри. Положив записную книжку себе в карман, Джо отделался от пальто. Где-то в лабиринте улочек он отыскал крохотный паб, сел подальше от окна и пил пиво. Фирменным блюдом паба были сосиски. В меню значилось десятка два разных их видов. «Англичане, – думал Джо, – когда-то покорили большую часть известного мира, но, увы, в результате еда их не стала лучше». Внутри «Пса и Утки» было тихо. Джо казалось, что он всю свою жизнь проводит в барах да пабах, и он пытался вспомнить, было ли когда-нибудь иначе. Вспомнить не смог. Знал, сделать ему нужно было бы вот что: выбросить дневник Мо, забыть про Чайнатаун, оставить в прошлом все непотребные таинства, что разматывались вроде нити с клубка в лабиринте Минотавра. Ему было дано простое задание, вот только становилось оно все менее и менее простым. Нить с клубка путалась, вязалась в узелки, однако по-прежнему оставалась единой нитью, это он понимал в той более потаенной части самого себя, где держалась абсолютная тьма его ночи. Он понятия не имел, как долго сидел в пабе, но на улице стало темнее. Еще не ночная темнота, просто серое бесформенное отсутствие света в лондонский летний день. Стал накрапывать дождь. Джо закурил сигарету и почувствовал горечь во рту. Допил свою кружку пива и заказал другую. После второй почувствовал себя лучше, словно бы морщинистую темень окон разгладили полоски света. Ему представился запах опиума, такой сладостный, но так трудно передаваемый на словах. Подумал о девушке, которая наняла его, и в сознании, как по волшебству, возник ее образ: серьезное лицо, прижатые нежные уши и мягкие каштановые волосы, ее рука на его, голос ее, произносящий: «Мне нужно, чтоб вы нашли его».

Он не сумел никого найти и меньше всего – самого себя. Думал о ней, и это давало какое-то странное утешение. Чувствовал, как отрешается от мира вокруг себя, словно сам был человеком в немом кино, бредущим во сне по пустым, довоенным улицам, человеком-невидимкой, зато мысли о девушке облегчали его отрешенность. Или, возможно, это делало пиво.

«Кучеряшки, – подумал он. – Это весь свет закучерявился, тогда как я по-прежнему оставался все еще в фокусе? Или было как раз наоборот, мир оставался, каким и был, но я влез и выпал из фокуса, вроде той девчушки в Париже, чье имя я так и не узнал, зато ей мое было известно, вроде Мо, кто разом был и здесь, и не здесь, тень, двигавшаяся в мире теней, занимаясь…»

Чем занимаясь? «Тем, – решил Джо, – что расстраивал другие тени». Вот что Мо приходилось делать. Он достал записную книжку Мо, глянул, прищурившись, на нее, однако синие буквы расплывались. Джо отхлебнул пива, покатал жидкость во рту, ополаскиваясь.

Проглотил и снова раскрыл записную книжку.

«Если мы тут, то и они должны тут быть».

Не было никаких дат, никаких подробных рисунков. Просто череда нацарапанных записей, разбросанных как попало. Пролистав книжку, Джо убедился, что заполнены в ней всего лишь первые семь страниц. Остальные – чистые. На первой странице жирными буквами, словно бы Мо водил пером по буквам за разом раз, едва не прорывая бумагу, забранными в зубчатую рамку, синие чернила впитались так глубоко, что стали почти черными – всего один вопрос:

«Но где?»

На третьей странице, у нижнего края. «Шел по следу, но потерял их в Хитроу».

Страничка четвертая, посредине. «Сегодня снова видел их. Проследил до Холборна. Опять потерял».

На второй страничке в самом низу, мелко, но все равно аккуратно выведено прямо в сторону уголка: «Встретил Р. У БН. Не сошлись из-за пригл. Посл его кд подальше».

Джо такой настрой одобрил. Еще раз глянул на запись. «Встретил Р. У БН…» Он опять достал вторую карточку, что нашел в пальто Мо. Она почти ничем не отличалась от той, какую носил с собой сам Джо, той, что его клиентка вручила ему в пабе гостиницы «Регент палас». Почти. Он перевернул карточку. На обороте от руки написано: «Рик». Подходит… и предположим, что БН это «Блюзовая нота». Обрывки нити связываются узелками воедино. За кем шел по следу Мо? Не за Лонгшоттом, Майком, писателем, автором расхожих романов, адрес неизвестен. За «ними». Потерял их в Хитроу. Куда они подевались?

Джо вспомнились черные туфли и рубаха в клетку. Подумал: «Вьентьян прекрасен в это время года…»

Последняя запись, страничка семь, ближе кверху. «Нашел их». Ниже в аккуратной рамочке: «Станция подземки Британский музей».

Джо встал. Бармен мыл стаканы. Джо попросил карту-схему лондонской подземки. Взял ее с собой на свое место. Изучил ее.

Не был особенно удивлен, выяснив, что такой станции не существует.

Полчаса спустя Джо сидел в «Эдвине Друде», глядя через дорогу на лишенную обозначения дверь мадам Сень. Пришлось одолеть чувство брезгливости, когда он распахнул замызганные двери этого паба. «Эдвин Друд» тускло освещался керосиновыми лампами, которые брызгались и чадили в низких темных нишах. Если в пабе «Пес и Утка» викторианское великолепие замечалось в зеркалах и позолоте, то «Эдвин Друд» был викторианским в смысле открытой канализации и похитителей трупов. Бармен был стар и лыс, со старческими пятнами, размером и цветом похожими на двухпенсовые монеты, на голове, маленькими узкими глазками и седыми кустистыми бровями, такие же густые волосы торчали у него из ушей, словно волшебные бобовые стебли. Он глазел на Джо, но выпивку подал ему молча, и Джо, пока нес теплое пиво к столику у грязных окон, чувствовал на себе неотрывный пристальный взгляд бармена. Запах опиума в «Эдвине Друде» был крепок, но был он вторичным: приставшая, застарелая вонь, исходившая от молчаливых выпивох. Джо вполглаза наблюдал за ними, сидевшими в пабе, жестко вцепившимися в свою выпивку: друг на друга не смотрят, в окна тоже не смотрят, взгляды опущены и устремлены либо на выпивку, либо в самих себя, в то темное тайное место, куда уходит разум, когда из него изгнан рай.

Жалкие создания. Запах опиума впитался в их одежду, но в них его не было. Их то дрожь била, то пот прошибал. Глаза у них были беспокойными.

Опиум, думал Джо. Так же как сам он способен прогнать всякую боль, его отсутствие способно вызвать страдания похуже. Вот они, несчастные, кому не войти в землю обетованную. Она раскинулась прямо за окнами, чудесная земля разума, но им не перейти пустыню площади Ньюпорта. В преходящей ли нехватке денег дело? Попытка взбунтоваться против тяги к наркотику? Или они просто ждут в безмолвной агонии, предвкушая скатанные шарики липкой смолы, длинные изящные трубки, шипение пламени и бормотание девушки, пока она разогревает трубку, пока пары не станут перекатываться к их ртам и не отправят их наконец-то в другой, лучший мир?

Он смотрел в окно и видел тени клиентов мадам Сень, когда они приближались к этой никак не обозначенной двери. Видел, как они стучались, как дверь открывалась на щелку: следил за моментом оценивания. Избранные скрывались внутри. Получившие же отказ уносили отказ с собой. Некоторые приходили в «Эдвин Друд» и молча присоединялись к братству. Во всяком случае, это объясняет состав клиентов.

Он увидел, как к двери подходила одинокая фигура, и решил сделать свой ход. Встал, вышел на улицу, и прохладный воздух освежил и взбодрил его. Джо ускорил шаг и догнал мужчину в длинном черном пальто, как раз когда тот стучал в дверь. Под мышкой мужчина нес круглую металлическую коробку.

– Позвольте, я помогу вам, – произнес Джо, и в это время открылась дверь. Мужчина, повернувшись к нему, заморгал, говоря:

– Ты тот малый, кто на днях заходил в магазин…

– Вы принесли кино? – спросил, появляясь в дверях, тот же самый мужик, что и в прошлый раз. Вопрос прозвучал за миг до того, как мужик разглядел Джо, и сразу: – Я же тебе говорил, чтоб не смел ты…

Круглая металлическая коробка… человек в пальто бормочет: «Эй, поосторожнее с этим!»… выхватил из его руки одним плавным движением махом вверх… «приходить сюда!» – заканчивал фразу мужик в дверях, когда металл взмыл, сомкнулся с его подбородком, резко, неприятно клацнула челюсть, по-видимому, сломалась, и Джо сильно пнул его коленом… человек в пальто бормочет: «Какого черта вы тут…» – мужик в дверях валится с ног…

Джо толкнул дверь и вошел внутрь.

– Это кинопленка на сегодняшний вечер? – раздался голос. – Спасибо вам, я заберу. – Металлическую коробку взяли у него из рук, и Джо вытаращил глаза.

На ней было японское кимоно, однако в чертах лица мешались все национальности дельты Меконга, глаза дикого горного животного, маняще прекрасные, с золотыми искорками, холодно и изучающе смотрели на Джо. Была она не молода, но язык не повернулся бы назвать ее старой. В ней текла вьетнамская кровь, а заодно и французская, и кхмерская, в уголках ее глаз заметны были смешливые морщинки, и Джо вспомнился виденный им рисунок-граффити с надписью: «Мадам Сень – Змеиная Голова». Это говорилось не о ее лице.

– Могу вам чем-то помочь? – спросила она. В ее английском вызванивали признаки Индокитая. Глаза смотрели на него не мигая, изучая, а позади него лежала фигура сбитого с ног привратника. Продавца из книжного магазина и след простыл. «Убежал, должно быть, – подумал Джо. – Благоразумно, учитывая ситуацию». Сам наполовину был настроен сделать то же самое.

– Я ищу мадам Сень, – произнес.

– Зачем? – спросила она. И потом: – Это место не для вас.

– Это из-за дресс-кода? – сказал Джо. – Угадал? Вам не нравятся мои туфли?

– Не в них дело, – произнесла женщина. – Хотя туфлям вашим чистка пошла бы на пользу, если хотите знать правду.

– Это ж представить надо: опиумный притон с политикой выборочного допуска, – хмыкнул Джо. Его сильно подмывало наклониться и рукавом вытереть свои туфли, но он одолел себя. Во взгляде устремленных на него глаз угадывалась ирония.

– Представьте подобное заведение без такой политики.

Позади него застонал привратник. Женщина ему:

– Вставай. – Говорила она негромко, но голос ее доходил. Привратник опять застонал, перекатился на бок и заставил себя подняться.

– Мне жаль вашего привратника, – сказал Джо.

– Не так жаль, как ему еще предстоит пожалеть.

Привратник сердито глянул на Джо, потом схватился за челюсть.

– Ступай, – велела женщина. Привратник ушел.

– Вы мадам Сень?

Она не обращала на него внимания. Лишь повторила:

– Это место не для вас. – На сей раз безо всякой иронии, а глаза ее скрылись за паволокой непроницаемого нефрита.

Джо пожал плечами.

– Ну так, – заметил, – я уже здесь.

– Опиум, он для тех, кто что-то утратил, – сказала женщина. – Не для людей уже вовсе пропащих.

– Это обворожительно, – воскликнул Джо. Она пыталась его выставить. Этого он ей не позволит. – Так, не могли бы вы ответить на несколько вопросов…

Женщина улыбнулась.

– Идите за мной, – сказала она. Повернулась к нему спиной, все еще держа в руках коробку с кинопленкой.

Джо пошел за ней.

Входом в заведение мадам Сень служил темный коридор с низким потолком. В конце коридора занавес из длинных, похожих на четки нитей. Мадам Сень не раздвинула занавес, а скользнула сквозь него: четки разошлись перед нею с легким позвякиванием. А за ним…

За ним – большое помещение. Два прохода (тоже слегка занавешенные) вели в другие комнаты. В воздухе висел густой запах опиума, лампы были притушены, слабо сияли бумажные фонарики цвета крови, освещая сцену обкуренного томления. Стояли низкие кушетки с расшитыми звездами и драконами подушками, на которых возлегали преданные клиенты мадам Сень. В одном углу на трех ножках стояла жаровня с горящим древесным углем. Девушки мадам Сень мягко сновали среди лежащих клиентов (как женщин, так и мужчин), подносили свежие трубки тем, кто глубоко ушел в блаженное путешествие, разогревали опиум в их металлических чашечках, нежно бормоча на языках, каких клиенты и не знали, и не желали знать. Джо почувствовал головокружение, руки его отяжелели. Женщина взяла его за руку. Джо шепнул:

– Мадам Сень. – Она кивнула. И в третий раз сказала:

– Вам не стоило бы быть здесь.

– Никому из нас не стоило бы, – сказал Джо, хотя и сам не знал, что он этим имел в виду.

В одном углу комнаты он увидел кинопроектор. Звук движущейся пленки наполнял комнату постоянным шептанием. На противоположной стене демонстрировался фильм – без звука, черно-белый. Луч света проходил от аппарата к стене, выхватывая по пути пылинки и колечки дыма.

Титр: «Странные дела произошли там за последние пять лет».

На экране: девушка стоит у открытой двери, с ужасом глядя за порог. Она пронзительно кричит без звука.

Джо произносит:

– Я расследую убийство.

На губах мадам Сень появилась улыбка.

– Садитесь, пожалуйста, – предложила она. Рядом с проектором стояла пустая лежанка, обращенная к дальней стене. Мадам Сень взбила подушку и жестом предложила Джо сесть. Он сел, признательный за предложение: давила тяжесть в конечностях. Мадам Сень присела рядом.

На экране молодая женщина разражается плачем. Рядом с нею сидит мужчина, вид и взгляд которого олицетворяют беспомощность.

Затемнение.

Мадам Сень отвечает:

– Пусть мертвые хоронят своих мертвецов.

В комнате сильно пахнет опиумом. Джо моргает: так и кажется, что глазам целая вечность требуется, чтобы закрыться и открыться.

Джо: «Вы все время являетесь».

Мадам Сень: «Как дурной сон?»

На экране: летучая мышь бьется о раму разбитого окна. Ставень грохочет на ветру.

Джо: «Как знак вопроса».

Мадам Сень улыбается: на этот раз улыбка затрагивает и глаза.

– Меня учили скупо пользоваться ими.

На экране: две фигуры спускаются по парадной лестнице. Одна из них мужская. Он несет лампу, высоко подняв ее перед лицом. На нем черная бобровая шапка, лицо же его смертельной белизны и искажено. В его внешности есть что-то сверхъестественное. Женщина рядом с ним такая же бледная. У основания лестницы они расходятся.

Джо опять моргнул: на этот раз глаза открывались еще дольше.

– Опиум, – произнес он. Сидевшая рядом мадам Сень кивнула. И произнесла:

– Он и блаженство, он же и проклятье. Отдыхайте. – Она положила ему руку на лоб. Рука была прохладна. Она мягко погладила его по волосам, отводя их назад. – Эту дверь нельзя открывать с легкостью.

– Это вы Змеиная Голова? – спросил Джо. Китайское выражение: похитительница людей. Мадам Сень покачала головой:

– Не в этом контексте.

В каком контексте?

На экране: двое мужчин в библиотеке, переговариваются.

Титр: «Вы хотите сказать – призрак?»

– Отдыхайте, – снова произнесла мадам Сень. – Вам не стоило бы приходить, но вы уже здесь.

Почему-то слова эти, похоже, для Джо наполнены более глубоким смыслом. Он поднял руку, и это походило на поднятие чудовищно тяжелого груза из глубин моря. Когда он дотронулся до своих глаз, они были полны соленой водой.

Титр: «Не призрак. Хуже…»

Рука Джо упала обратно рядом с телом. Смутно он чувствовал, что тонет, море звало его к себе. Смутно он слышал, как мадам Сень нашептывала успокоительные слова на языке, какого он не знал и не желал знать. Она склонила его на лежанку, поправила подушку под головой, подняла ему ноги.

Титр: «ПОЛНОЧЬ».

Появляется изображение.

На экране: общий план кладбища, корявые деревья голы. На заднем плане – гробница.

Глаза Джо закрыты, беззвучное кино исчезает в ничто, прихватив с собою и опиумный притон.

Затемнение.

Он стоял на Пиккадилли-серкус, а машины были неправильные. Они походили на игрушечные машинки, такие, что на батарейках ездят. Статуя Антэроса с луком и стрелой все так же смотрела вниз. На площади все так же сновали туристы, но и они выглядели неправильными. Странные стрижки. Футболки с рекламой брендов, о которых он и не слыхивал: «Брешь и ФСАК» и что-то под названием «Металлика». Длинноволосый парень в потертых джинсах и весь обвешанный зеркальными очками бренчал на гитаре и пел про то, какой была бы жизнь, если бы все люди жили в мире – голос его звучал пронзительно.

Везде был мусор.

Джо поднял взгляд, и вывески напротив сияли неоном, свет выписывал невообразимые фигуры, а единственным им узнанным названием было «кока-кола».

«Самсунг». «Санио». Японские названия, но не те, какие он слышал раньше. У людей из ушей свисали белые провода. Джо перешел через дорогу, рассчитывая попасть в гостиницу, но «Регент палас» был укрыт лесами, в его окнах было пусто. Он прошел по Шафтсбери-авеню и дальше, в Сохо, и увидел клювы подъемных кранов, медленно вращавшихся в вышине над улицей, проблески стеклянных линз, на которые попадал свет, метались туда и сюда, словно бы добычу выискивали. На Олд-Комптон-стрит магазины рекламировали порнофильмы, но не было кинотеатров для взрослых. В витринах значились сотни названий. Мальчики на девочках, девочки на девочках, мальчики на мальчиках. У девочек были груди, выглядевшие так, словно бы их из будущего доставили: такие громадные и невозможные, как космические корабли.

Большой плакат на углу, с которого на улицу взирает громадный серый глаз, и надпись: «Вы следите за Большим Братом».

Разве не наоборот должно бы быть?

Он вернулся обратно к Шафтсбери-авеню. По пути прошел мимо группы молчаливых танцующих: они собрались на углу улицы и танцевали безо всякого звука, безо всякого порядка. У всех из ушей свисали те же белые провода. Парень в костюме приглушенно играл на гитаре. Выйдя на Шафтсбери-авеню, Джо увидел автобус-двухэтажку, но и он тоже был каким-то неправильным: не было шеста и открытой площадки сзади, единственный способ попасть в салон – через передние двери, но те были закрыты, а автобус не останавливался. Джо перешел дорогу в Чайнатаун. Никакого «Эдвина Друда», никакого заведения мадам Сень, просто ряд китайских ресторанов, в витринах которых на крюках висели красные ощипанные утки. Он спустился по Малому Ньюпорту на Чаринг-Кросс-роуд. Книжные были здесь по-прежнему. Названия он не узнавал. По пути к Оксфорд-стрит Джо в третий раз пересек Шафтсбери-авеню. Большие многоэтажные книжные, но и магазин Фойла все еще был там, во всяком случае, это название было ему знакомо. Джо вошел. Справа от него расположилась стойка с обозначением: «Информация».

– У вас есть какие-нибудь книжки Майка Лонгшотта?

– Какие именно?

– «Усама Бен-Ладен».

Перед человеком за стойкой стояли нечто вроде телеэкрана и пластиковая плашка с клавишами. Хмурясь, он застучал по ним.

– Кое-что есть, – объявил он. – Давайте я вам список отпечатаю.

Он еще понажимал на клавиши, и коробочка рядом с телеэкраном загудела, изнутри ее выскользнул лист бумаги, который продавец вручил Джо. Джо уставился в распечатанную бумагу. Потом спросил:

– Что это?

– Что просили, – буркнул продавец, едва глянув в его сторону.

– Но здесь же все неправильно.

– Отдел жалоб вон там, – сказал продавец. Джо проследил за его указующим перстом. Тот указывал на дверь.

Джо пожал плечами, смял листок в комок, положил его на стойку и вышел.

Вверх по Чаринг-Кросс, через Сен-Жиль-серкус и на Тоттенхэм-Корт-роуд, которая выглядела как нечто из расхожей книжки научной фантастики. Ряды и ряды магазинов с выставленными блестящими невероятными приспособлениями и механизмами. Витрина одного пройденного им магазина была забита телевизионными экранами, приемники которых были настроены на разные каналы: больше каналов, чем он и в мыслях позволил бы себе допустить. Какой-то мужчина в конторе – танцует. Крохотные букашки, сильно увеличенные, спариваются. Два полисмена убегают от взрыва. Девочка в школьной форме беззвучно поет в микрофон, из своего телевизора она все время глядит, как будто из тюремного окна выглядывает. Взрывается гигантский космический корабль, люди палят из лазерных ружей, нечто инопланетное, раздутое в чудовищную кляксу, с человеком, заточенным в глыбу льда. Джо затошнило. Он метнулся обратно, добежал до Нью-Оксфорд-стрит, в Блумбери, легкие его качали горячий воздух, огни светофоров мигали зеленым, красным и желтым, стеклянные глаза над головой медленно поворачивались ему вслед.

Британский музей. Лоточник рядом с воротами продает сосиски, от запаха жареного лука желудок Джо вяжется узлом. Мельтешат туристы, сверкают вспышки фотоаппаратов. Фотоаппараты какие-то странные, слишком уж маленькие, подумал Джо. Будто у них внутри пленки не было.

Человек в костюме робота шагал по дороге с плакатом над головой: «Билеты за полцены». «Лучше дома места нет!» – выкрикивал робот. Остановился возле Джо, вручил ему рекламку со словами:

– Лучше дома места нет, приятель. Купи билет, пока они есть.

Джо моргнул, в глазах поплыло. Жестяной человек пошагал дальше. Он уже забыл про Джо. «Лучше дома…»

– Джо?

Он моргнул, открыл глаза. Над ним стояла мадам Сень.

– Вам привиделся дурной сон, – сказала она.

Язык распух и не слушался его. Джо сел, и комната поплыла. Ничто не переменилось. Клиенты все так же живописно раскинулись на подушках. Девушки разносили свое снадобье. На противоположной стене продолжался молчаливый показ фильма.

На экране: мужчина в бобровой шапке садится рядом с другим мужчиной, который, по виду, ошарашен.

Титр: «Я спал?»

На экране: крупный план мужчины в бобровой шапке, его ужасающие глаза и смертельная бледность.

Титр: «Нет, и я тоже не спал».

– Мне нужно знать, какова ваша роль в этом.

– Моя роль в чем? – недоумевает мадам Сень.

– Что Мо здесь делал?

Глаза ее слегка расширяются:

– Сыщик?

– У него была ваша визитка.

Пожатие плеч:

– Он приходил сюда пару раз.

– Зачем?

– Зачем любой из вас приходит?

– Вот уж нет, – возразил Джо. Он тряхнул головой, и в глазах у него поплыло. – Он что-то расследовал. Следил за кем-то. Сюда он приходил… очевидно, видел их здесь. – Ее глаза спокойно рассматривали его. Джо описал человека в черных туфлях.

Мадам Сень: «Даже не знаю, почему я вообще разговариваю с вами».

Джо: «А почему?»

Мадам Сень: «Вы напоминаете мне мальчика, кого я когда-то знала».

Джо: «Что с ним случилось?»

Мадам Сень: «Он… (слегка запинается). Он уехал куда-то».

Джо моргнул, захотелось чихнуть. Обхватил голову руками: она была тяжелой, словно свинцом налита.

– У вас есть кофе? – спросил он.

– У нас дом опиума, а не кофейная лавка, – произнесла мадам Сень, и Джо улыбнулся.

– А если я попрошу?

Она жестом дала распоряжение одной из девушек.

– Так расскажите мне про этих людей, – сказал Джо.

На противоположной стене фильм, дергаясь, рывками подошел к концу.

– Я не Змеиная Голова, – заявила мадам Сень.

– Зато они подумали, что это вы.

– Да.

– Куда им хотелось, чтоб вы их отправили?

Мадам пожала плечами:

– В страну кучеряшек.

– Они нашли то, что искали?

– Нет.

– Что ж тогда они искали?

– А что вы ищете?

– Леди, мне просто надо сделать свою работу.

Обращение ее позабавило:

– Очень мило, – улыбнулась. – Леди.

Вернулась девушка. Она принесла серебряный поднос и поставила его на низкий столик рядом с Джо. Черный кофе в белой фарфоровой чашечке, сахарница с кусочками сахара, небольшой кувшинчик со сливками. Девушка подняла взгляд на Джо и улыбнулась. Мадам Сень сказала что-то, чего Джо не разобрал, и девушка быстро ушла.

– Я ищу… – начал Джо, а потом умолк, помешивал сахар и сливки в кофе, сделал глоток: от него, казалось, весь мозг пламенем охватило. – Усаму Бен-Ладена, – докончил он, дивясь самому себе.

Мадам Сень медленно кивнула. И сказала:

– По-моему, именно его и они тоже искали.

Теперь путь Джо был ясен. Он в третий раз повернул обратно, хотя один раз это было только во сне.

– Не приходите больше сюда, – дала ему совет мадам Сень. Повинуясь безотчетному порыву, он склонился к ней, поцеловал в щеку. Кожа у нее была прохладной. Она отпрянула, улыбнулась. Глаза ее скрылись за навернувшимся туманом.

– Случается, – сказала она, – что так и не выберешься обратно домой.

Джо кивнул, разок. Она тронула ладонью его лицо, посмотрела на него, словно бы выискивая на лице Джо что-то скрытое, черты кого-то другого.

– Здесь пути нет, – сказала она. – Забудьте об этом, Джо. Забудьте Чайнатаун.

Он повернулся к ней спиной. Воздух за порогом стал прохладнее, взбодрил его. Дверь за ним закрылась беззвучно. Картину молчаливо пьющих в «Эдвине Друде» можно было без помех созерцать через грязные стекла. Джо спустился по Малому Ньюпорту, раздумывая, не получила ли улочка свое название за особенно небольшой объем и проворность в чистке печных труб. Повернув влево на Чаринг-Кросс-роуд, Джо пересек Шафтсбери-авеню и еще издали увидел магазин Фойла. Безотчетно вошел в него. Час был поздний, однако книжный был открыт. Перед входом за столом сидела девушка. Джо подошел к ней.

– Чем могу помочь?

– У вас есть какие-нибудь книжки Майка Лонгшотта?

– Майк Лонгшотт, – протянула она. – Подождите.

Достала толстую папку и принялась листать ее.

– Серия «Усама Бен-Ладен», – подсказал Джо. Девушка подняла взгляд.

Закрыла папку. Гримаса отвращения.

– Ах, эти.

– Они у вас есть?

– Мы у себя подобной чепухи не держим, – заявила девушка. – Ищите где-нибудь дальше по улице.

Джо глянул, куда указывал ее палец. Тот указывал на дверь. Он вышел из книжного с ощущением дежавю и пошел дальше по людным лондонским улицам, вглядываясь в лица вышедших из дому в этот час ночных людей, зная, что за ним следят. Он мог бы пройти прямо по Шафтсбери-авеню до самого пункта назначения, но предпочел этот путь, желая, чтобы следившие узнали о нем побольше. В этой части Лондона не было видеокамер, но все равно имелись скрытые наблюдатели. Он повернул на площади Святого Жиля, уходя от виселиц, каких там не было, прошел по Хай-Холборну, чувствуя спиной, как нарастает сила потаенных наблюдателей.

В подземке такой станции, как Британский музей, не было.

Но когда-то была.

«Проследил их до Холборна. Опять потерял».

Там, где Хай-Холборн выходит на Блумбери-Корт…

Он высмотрел его по пути из «Пса и Кости». Магазин книг о поездах и транспорте, такой только в Лондоне и можно отыскать. Владелец с сотнями припрятанных личных записных книжек, где по дням расписаны дни, проведенные на туманных платформах, зафиксированы время прибытий и отправлений. Станции «Британский музей» не было, но когда-то она была, до войны. Говорят, на нее наведываются привидения, шепотом сообщил владелец и рассмеялся. Говорят, там, под землей, египетская мумия была. Говорят, там племя каннибалов обитало. Во время войны станция стала бомбоубежищем. Военным объектом. Она сделалась домом для оравы бежавших от войны, о которой никто не слышал. Было это неподалеку от Хай-Холборна, но наземный вестибюль станции не сохранился. Все, что осталось, это тоннели…

Офисы «Строительного общества». Зашторенный паб. Сзади небольшая деревянная дверь, никак не помеченная, грубое дерево и шелушащаяся зеленая краска. Немного поодаль стояла пустая темно-синяя полицейская телефонная будка[25] с погашенными огнями. Джо подошел к двери. Ручки на ней не было. Он уставился на дверь. Почувствовал тишину вокруг себя. И ту, что стояла за дверью. Джо мог бы повернуться и уйти. Ответы похоронены под землей, в безвестных могилах. Он втянул в себя ночной воздух Лондона, потом ударил ногой по двери. Дерево треснуло, дверь упала, открывая тьму за собой. Он пошел навстречу тьме.

Стал спускаться по каменным ступеням, осклизлым от мха. Зажигалку держал перед собой, она высвечивала крошащиеся кирпичные стены, давным-давно изрисованные всякими фигурами и надписями. На минутку подумал о мужчине в бобровой шапке, державшем в руке фонарь, с бледным как смерть лицом, спускавшемся по парадной лестнице. Ниже и ниже, до самой земли. Тяжесть спрессованной земли над головой. Ниже до ровной поверхности: платформа. У Джо по-прежнему при себе был пистолет Мо. Сейчас он держал его в одной руке, в другой – зажигалку, пламя ее плясало, тень Джо обрывалась у его ног. Голос, холодный, как весна в подземелье, донесся из тьмы:

– Мистер частный расследователь, вот уж куда вам не стоило бы соваться.

Джо остановился, дал пламени угаснуть. Выговорил:

– Очень хотелось бы, чтоб мне перестали давать такой совет. – Невидимый обладатель голоса засмеялся. Джо расслышал шуршащие звуки, что-то на ходу задело по ногам. «Да тут крыс полно», – подумал Джо.

Некоторые даже о четырех ногах.

– Сходящие под землю, – произнес голос, – иногда не возвращаются вовсе.

То не был голос джентльмена в рубашке в клеточку.

Еще кто-то…

Незаметное движение за спиной. Должно быть, спускаются следом за ним по каменным ступеням, те, что следили наверху. Джо осторожно отошел в сторону, почувствовал, как плечо уперлось в стену.

– Прелестное у вас тут местечко, – сказал он.

Кто-то сплюнул. Голос опять заговорил:

– Вы упорны, мистер Джо, этого у вас не отнимешь. Полезное качество в деле, каким вы занимаетесь, я бы сказал.

Джо потихоньку двинулся вперед, готовый рвануть.

– И упрямы. Что не так полезно. Не дает увидеть то, что перед вами…

В тот момент Джо не видел ничего. Шел на звук. Две пары ног вышагивали позади него, отрезая путь к выходу. Голос – перед ним. Сколько еще? Он опять встал. Если заговорить, то они узнают, где он находится, однако… Джо произнес:

– Усама Бен-Ладен.

Кто-то выругался у него за спиной в темноте. Слов Джо не разобрал.

– Что вы рассчитываете найти? – спросил Джо. На память пришел разговор рано утром с одним из этих людей. – Лицо на облаках?

– Мы стараемся, – произнес тот же голос, больше уже не холодный. Сердитый. – Найти рай.

– Разве, чтобы попасть туда, не надо прежде умереть? – выговорил Джо.

– Это так, – отозвался голос. – В том-то все и дело.

– Где Усама Бен-Ладен? – спросил Джо.

– Тут его нет, – раздался новый голос. Мужчина в черных туфлях. Трудно было забыть его голос. – Я ж уже говорил тебе: не кличь беду. – В голосе звучало доподлинное удивление. – Зачем ты беду кличешь? Теперь убьют тебя.

– Что ж, буду впереди вас в очереди в рай, – сказал Джо. Вспомнилось словечко, брошенное ему той девчушкой в Париже, и произнес: – «Нангилима». То было название земли за пределами этой земли: словечко для какого угодно места. Джо понимал, что ему нужна сигарета, и изо всех сил старался побороть тягу закурить. Мужчина в черных туфлях говорил:

– Почему его тут нет? Почему он не пришел?

– Помолчи, – велел первый голос. Но другой болтал себе:

– Ты, я, мы идем. Мы следуем плану. Но план неверный. Где рай? Почему он не пришел?

Сколько надо бы пуль? Сколько человек?

– Может, ад, – сказал мужчина в черных туфлях. – Может, ад – это заброшенная станция.

– А ну, замолкни, – раздался первый голос. И после: – Вам не нужно было сюда соваться.

– И все же я здесь, – пожал плечами Джо.

– Это так, – вновь произнес голос. – Жаль.

Джо припал к земле, держа пистолет обеими руками. Он слышал впереди какой-то шуршащий звук, тащили что-то тяжелое.

– Убей его, – велел первый голос.

Щелчок.

Вспыхнули желтые огни, ослепляя Джо, и он выстрелил не глядя, на звук.

Грянули револьверные выстрелы, не его. Джо перекатился, повернулся, опять выстрелил – раз, другой. Что-то ударило в руку, отбросив его на землю. Кровь громко бухала в ушах.

Что-то металлическое упало на землю. Джо открыл глаза, смахнул с ресниц слезы, выступившие от слепящего света. Он лежал на платформе, а перед ним упал человек, ударившись о край платформы. Пока Джо смотрел, человек медленно сползал вперед к древним рельсам. Когда он рухнул на пути, тело его, казалось, пропало.

Джо моргнул, глаза его, похоже, попривыкли к свету. Рука болела: он не мог двинуть ею. Тронул рану другой рукой, и пальцы ее покрылись кровью. Впереди лежал мужчина в черных туфлях, задрав ноги. Джо встал, оттолкнувшись здоровой рукой, подобрал упавший пистолет. Подошел к мужчине в черных туфлях. В груди у того зияла дыра, из которой толчками текла кровь. Мужчина едва дышал. Джо присел на корточки рядом, положил ладонь ему на лоб, отвел назад мокрые от пота волосы. Глаза раненого раскрылись, взгляд уперся в Джо. Губы шевельнулись, сложившись в улыбку.

– В очереди я впереди тебя буду, – прошептал мужчина в черных туфлях, – в другом раю.

С тем и умер, а Джо встал, повернулся и на мгновение, прежде чем свет померк и погас, увидел еще две пустые лужицы крови впереди, где прежде сидели молчаливые наблюдатели.

Затем, не обращая внимания на боль, достал сигареты, тряхнул одной рукой пачку, губами подхватил одну выскочившую сигарету, выронив все остальные на пол.

В могильной темноте щелкнула его зажигалка, заплясало крохотное пламя света.

Джо прикурил сигарету, выпустил дым. Задержался на месте, ничего не видя. Потом начал осторожно пробираться вперед, к каменным ступеням и ясной светлой ночи.

Уличные светофоры бросали жребий по темному асфальту. Окровавленные внутренности, причудливых форм кости животных, гремучие и разбросанные, предсказывали будущее. Над головой облака, звезд нет, луны не видно. И под этими улицами должен идти человек: Джо пробирался по следу внутренностей, по запаху застарелой крови, во рту стоял привкус ржавчины. На поверхности – дышится свежим воздухом. В голове у него: самолеты, врезающиеся в здания, взрывающиеся автобусы, скрежет тормозов останавливающихся поездов – вся целиком сеть общественного транспорта смерти.

Здесь и руке его легче. Он осмотрел ее при свете уличного фонаря и только что не рассмеялся: пуля всего лишь царапнула. Оторвав полоску ткани от рубашки, Джо перевязал рану. Внизу она казалась страшнее. Боль особо не мучила. Что мучило, так это все остальное.

Четверо остались там, внизу. Хочется: выпить. Хочется: звуков, музыки. Хочется: быть в окружении живых. А он вместо этого брел по черно-белому миру. На лицо крест-накрест ложились тени. В ноздрях зловоние крови – до удушья.

На Сент-Жиль-Серкус движения почти нет. Подумалось, будто видит он раскачивающихся древних мертвецов. Площадь Сохо тиха, пустынна, высокие притихшие здания безразлично взирают на нее своими окнами.

Джо закурил новую сигарету, оперся о темное дерево, вслушивался в тишину. Где-то вдалеке – свет, манящий, цвета кровоподтека, иссиня-черный. Там, позади, остались четверо. Туман: на улице, в разуме. Пробирающий до нутра, сладкий до приторности запах. Мужчина в бобровой шапке несет фонарь, освещающий во тьме одного только его. Синий свет поманил: Джо пошел за ним.

По опустевшим улицам. Ночь, она время мертвых, кладбищенская смена. Поезда на путях разбегаются по домам, туманный налет окутывает их. Сияют фонарные колпаки. Есть в тихой ночи передышка – для неугомонных теней, для бездомных и заблудших. По ночам ветры несут живую прохладу, уличные светофоры отмеряют течение лет.

Джо выдохнул дрожащую струйку дыма. Там, позади, остались четверо. Зато тебя там нет. Они разыскивали тебя, разыскивали повсюду. Ты – это хорошо укрытая длань и скальпель, который гарантирован от всякой дрожи, кожа расходится так, что недуг излечивается, неправедное выправляется, а мир в очередной раз направлен на верный путь.

Там, позади, остались четверо. Один человек впереди, всегда впереди. Синий свет манит за собой, недалеко. Джо думает: Бог живет в облаках, похожий на дым, у него длинная серая борода.

Что-то не по себе. Одиночество усиливается в ночное время. Он подумал про долгую арктическую ночь, исландские самоубийства, и его передернуло. Вытащил записную книжку Мо: последняя запись, седьмая страничка, ближе кверху. «Нашел их». Джо извлек ручку и вычеркнул запись.

Свет впереди, словно полицейская телефонная будка, обещает безопасность. Джо не знал, где он, где-то в лабиринте безымянных улочек. С одной стороны грязный книжный магазин, с другой – винный, оба закрыты. Бирки с надписью «Закрыто» покрылись пылью. Закрытая дверь, синий свет над ней обратился в музыкальное обозначение, название под ним как точка в конце длинной фразы: «Блюзовая нота».

Карточка у него в кармане. Девушка – его работодатель. Такая же карточка и в пальто Мо, каракули в его записной книжке. И Джо постучал в дверь.

Решетка на двери сдвинулась. Взгляд ощупывал его изнутри. Джо слышал негромкое звучание джазовой мелодии. Голос из темноты:

– Что вам угодно?

Джо:

– Выпить.

– А я вас знаю?

– Нипочем не должны бы.

И пыхнул дымом в решетку.

Изнутри:

– Твою мать! – вперемешку с кашляющими звуками.

– Собираетесь меня впустить?

– Только для членов. Проваливайте.

Джо припомнилось из записной книжки Мо: «Встретил Р. В БН». И он сказал:

– Мне нужно Рика повидать.

Молчание, вздох. Голос:

– Все приходят к Рику.

Джо – «да чтоб тебя».

Решетка скользнула вбок, сдвигаясь, – дверь открылась. Джо шагнул через порог. За дверью: столики, длинная стойка бара, небольшая сцена. Лампы вполнакала.

Пианист бьет по клавишам. Мелодия знакомая, но название не идет на ум. Стулья вокруг столиков – заняты. В полумраке трудно разглядеть лица.

Голос воплотился в фигуру.

– Некрасиво было с вашей стороны дым мне в лицо пускать. – Лицо большое. Глубоко сидящие глаза. Осуждающе смотрит на Джо сверху вниз: – Я астматик.

Джо:

– Тогда не ту работу выбрали.

Мужчина кашлянул, положил руку Джо на плечо, сжал. Джо разом стиснул зубы.

– Наглый умник никому не по нраву.

– Постараюсь это запомнить.

– Запомни. – Рука отпустила его, шлепнула ладонью по спине, от шлепка Джо пролетел вперед, прямо в зал. – Рик в офисе, скоро спустится. Тем временем возьми себе выпивку: представление вот-вот начнется.

Джо, буркнув: «Спасибо», – направился к бару. За столиками сидели молчаливые фигуры: выпивка, сигареты. Ожидали.

Пассажиры в фойе аэропорта, отправляющиеся в никуда, подумал Джо. Часов в зале не было. Было ощущение, словно бы время остановилось и тут законсервировалось.

За стойкой бара высокий худой мужчина.

– Чем помочь?

– Виски, двойной. Чистый.

– По виду судя, то, что вам нужно.

Джо пропустил это мимо ушей.

– И еще кофе «американо».

Бармен:

– То есть просто черный кофе, так?

Джо, устало:

– Просто принесите, и все. – Он положил наличные на стойку. Бармен не лыком шит – деньги исчезли.

Виски огнем растекся по Джо, словно горящая нефть по поверхности моря. Кофе был черен и горек: та же нефть, маслянистая и темная, получившаяся из разложившихся костей мега фауны, вымершей задолго до того, как родилось человечество.

– Этим пойлом можно машины заправлять, – заметил Джо, кивая на кофе. Бармен ухмыльнулся, выдал с легким русским акцентом:

– Не будем из-за этого ссориться.

Джо пожал плечами, развернулся на своем сиденье, принялся рассматривать публику.

Впечатления: манекены в магазинной витрине. Нет, не то. Только было в собравшихся что-то такое, что он воспринял не так. Полосы теней ложились на поднятые в ожидании лица. Чувство затяжного ожидания, взгляды, устремленные невесть в какую даль. Одежда не совсем подходящая. Мелькнула мысль об упавшем дереве, вывороченные из земли корни которого беспомощно торчали в воздухе. Выжидающие люди: у них вид такой, словно бы они не к месту – ни здесь, ни где бы то ни было еще.

И Джо подумал: беженцы.

Пианист распевал про любовь и славу – пение прекратилось, клавиши пианино, брякнув, умолкли. Бармен:

– Ее выход.

В «Блюзовой ноте» воцарилась тишина. В лампах еще поубавилось света, один-единственный луч, конус света, высвечивал сцену.

Джо произнес:

– Пусть выходит… – жестом показывая на виски, выложил на стойку еще деньги, однако бармен его не слушал.

Пианино опять заиграло – чуть слышно.

Джо влился в ожидание.

Одна нота, сорвавшаяся с гитарной струны, надолго зазвенела в воздухе.

Тонкая дымка, туман пал на сцену. Розетки на потолке раскрывались, как цветы. Падающая вода – морось, мелкий дождик. Свет подхватывал каждую капельку воды, расцвечиваясь сотнями крохотных радуг. Джо увидел ее.

Она вышла на сцену: сплошные громадные глаза, каштановые волосы и прижатые к голове уши, – и в «Блюзовой ноте» повисла тишина сродни той, что в пустой и поджидающей могиле. На публику девушка не смотрела. На сцене, как по волшебству, материализовался стул. Джо смотрел на нее сквозь морось и луч ярчайшего света, и что-то жалило его изнутри, он потянулся за стаканом и запнулся. Девушка села. Гитара у нее была светлой. Она стала перебирать струны. Кто-то за столиком поблизости вздохнул.

Девушка пела. Как оказалось впоследствии, Джо с трудом припоминал ее пение, слова, музыку, от скорби, зубовного скрежета и печали которой так и казалось, будто крохотные человечки с крошечными ножичками забрались ему в нутро, чтобы разделать его. Она пела про какое-то место по ту сторону радуги, пальцы дразняще доискивались до печали в звучании струн, хотя нужды в том и не было: в ту ночь она была среди публики, холодными своими пальцами касалась затылков иммигрантов и одного-единственного сыщика, замершего с подвисшей в воздухе рукой, пытавшейся дотянуться до стакана. Она пела про какое-то место, где облака далеко, и, когда пела, раскрыла глаза и посмотрела в сторону бара, увидела Джо, и он увидел ее, и крохотные человечки с крошечными ножичками внутри него заработали еще усерднее, лепеча и бормоча что-то, разделывая его. Она пела о месте по ту сторону радуги, месте, куда ей нельзя пойти или откуда невозможно вернуться. Она смотрела на Джо сквозь пленку воды, и ее пальцы на струнах были сокровенным напоминанием, известном ему безо всякого напоминания. Она пела о месте по ту сторону радуги, о месте таком далеком и все же таком близком, что его почти можно рукой коснуться. Она пела… он думал, что пела она – для него, песней просила его найти ее.

Когда пение кончилось, молчание укутало публику, словно сетью, поднимающейся из глубин моря с уловом безмолвной, одетой в серебристую чешую рыбы. Девушка позволила своей руке упасть, и последнее звучание струн повисло в воздухе, долго-долго не кончаясь. Потом она встала и исчезла за сценой, искусственный дождик перестал сыпать, чуть ярче засветили лампы, и рука Джо завершила свой путь к стакану, обхватила его, он залпом выпил виски и почувствовал жжение в глазах.

За спиной у него раздался голос:

– Так вы, значит, сыщик. – Джо повернулся. – А я Рик, – представился мужчина. На нем был белый смокинг, в руке дымилась сигарета.

– А я пьянь, – произнес Джо, и мужчина засмеялся.

– Вам представление понравилось?

– Нет.

Рик кивнул:

– Joie de vivre[26]в этих краях недостает.

– А вы радуетесь жизни, мистер Рик?

– Радовался.

Пианист вновь заиграл. Разговор возобновился, даром что толком он и не начался. Бармен принес бутылку и стакан, безо всяких пояснений поставил их возле Рика. Тот вновь налил в стакан Джо, потом – в свой собственный.

– Что вам известно о смерти Мо, мистер Рик?

Со стороны того никакой реакции: слегка улыбнулся, головой качнул.

– Я убеждал его перестать вмешиваться – он не послушался. Мертвый однажды, мертвый дважды, кого это трогает.

– Меня.

– Значит, вы глупец.

Джо крыть было нечем – пропустим это.

– Что вам известно про Змеиные Головы, мистер Рик?

– Я знаю, что их не существует.

– И даже Майка Лонгшотта?

Попал. Улыбка Рика пропала, как мертвое тело Мо.

– Забудьте об этом, господин сыщик. Перестаньте гоняться за радугами.

От мыслей о девушке ему вдруг отчаянно, до боли, захотелось увидеть ее.

– Вам известно, где я могу найти его?

– Нет.

– Ответ ваш был ужасно скор.

– Такое случается, когда ответ правдив.

Догадка, Джо разыгрывает ее:

– Однако вы же пытались выведать.

– Я ни для кого не высовываюсь, господин сыщик.

– Что вы выведали в «Замке»?

Видимая реакция: Рик сжал стакан с выпивкой чересчур крепко. Пепел с его сигареты рассыпался по полу.

– Ничего.

– Что рассчитывали выведать?

– Что вам нужно, господин сыщик?

Джо был краток:

– Ответы.

Рик поднял свой стакан, вновь заулыбался и произнес:

– Тогда – за ответы.

– Зачем? – спросил Джо после того, как они выпили.

– Что зачем?

– Зачем все это? – Сделал рукой жест, движением обводя все вокруг: и всю «Блюзовую ноту», и бармена, и пианино, и завсегдатаев. Рик, пожав плечами, сказал:

– Всем что-нибудь нужно. – Он встал, собираясь уйти. Послышались сильные удары с улицы в дверь. Рик напрягся. – Прошу меня извинить, – бросил он.

Джо пошел за ним следом к выходу, но, почувствовав руку на своем плече, остановился. Он едва видел ее. Очертание, намек на видимость. Она произнесла: «Джо…» – и ничего больше.

– Я стараюсь, – выговорил он.

На мгновение показалось, что она улыбнулась. Прильнула к нему. Намек на губы, касающиеся его губ… Джо закрыл глаза. Когда открыл их – ее уже не было.

Бахают в дверь. Люди засуетились. Рик идет к нему быстрым шагом. Рик:

– Вам придется уйти.

Джо:

– Почему… – вопрос закончить не довелось.

Рик:

– КНО, американцы. Мне они здесь не нужны.

– Им-то чего надо?

Впрочем, ответ Джо уже знал.

Рик:

– Вас ищут.

Еще одно наитие, игра в открытую:

– Вы сговорились с ними.

Рик, сердито:

– Просто я стараюсь обойтись без потерь.

Джо:

– Понимаю. Свою шею вы ни ради кого не подставите. – Легкая улыбка.

Рик ударил его.

Джо отпрянул, ощутил вкус крови.

Рик:

– Убирайтесь. Там черный ход. Давайте же. Живее!

Джо послушался. Небольшая дверка за баром. За нею – узкий коридорчик, пустой. Единственный свет попадает сюда от фонаря на улице, от оконных переплетов, от которых внутри тени ложатся крест-накрест. Еще одна дверь, комната, такая же пустая, как и коридор, закулисье бара безо всякой бутафории, безо всяких актеров. Еще дверь, еще коридор – последняя дверь, выходящая в какой-то проулок. Мусорные баки без мусора, на стенах граффити: «Мы повстречаемся еще в один солнечный денечек».

– Бегите, – произнес Рик. Джо обернулся, увидел его, стоявшего в дверном проеме. – Скоро они будут здесь. Мне их не остановить. Очень постарайтесь оказаться отсюда далеко-далеко.

Джо:

– Почему вы мне помогаете?

Рик покрутил головой:

– Мне неприятности ни к чему. А это самый легкий способ.

Джо:

– Вы же не расчувствовались, так?

Рик:

– Проваливайте и больше здесь не появляйтесь.

Джо припустил бегом. Луна отбрасывала его тень на грязно-белые стены.

Он обязан был знать, и у него имелся план. План не очень-то проработанный, но должен бы сработать: в тот день Джо уже успел поднабраться опыта. Опыт подтверждал преимущество того, чтобы держаться просто. Преимуществом Джо был пистолет Мо, дуло которого все еще слегка попахивало порохом. Он вышел на Фрит-стрит: в конечном счете затерявшись в лабиринте лишенных освещения улиц, – но на Олд-Комптон-стрит и Фрит-стрит было по-прежнему светло, там за вынесенными столиками сидели люди и пили пиво и кофе, музыку слушали. Слышался смех, звучавший для Джо каким-то чужеродным звуком. Он прошел вверх по Фрит-стрит и повернул возле двери «Замка», нажал кнопку интеркома и ждал, разглядывая все ту же синюю табличку в память первой телевизионной трансляции.

– Да?

– Майк Лонгшотт, – произнес Джо.

– Минуточку, сэр.

Эту минуточку Джо выждал. Дверь открылась. Тот же верзила, что и прежде, в чересчур дорогом костюме, под пиджаком которого топорщился пистолет.

– Мне казалось, я вам ясно дал понять в прошлый раз, что вам не следует…

Джо саданул его коленом, раз, другой, выхватил «дерринджер», разбил верзиле нос, свалил его на пол со словами:

– Тебе неверно казалось. – Переступил через верзилу, бросил: – Старайся дышать. – И шагнул за порог.

Поднялся по лестнице в гостевой обеденный зал. Спустился вниз в библиотеку, курительную и почтовую комнату. Девушка за прилавком поднялась, взгляд встревоженный…

– Не двигаться.

Она подчинилась движениям пистолета. Джо проверил, что у нее за спиной: неприметная дверь, подогнанная под часть деревянной панели стены…

– Что там за нею?

– Кухня и служебные помещения, – ответила девушка.

– Откройте дверь.

Девушка подошла к двери и распахнула ее:

– Она не запирается.

– Идите туда.

Сам неотступно следовал за ней. Часто используемый коридор, стены в пятнах, пробивающийся запах чеснока, ведро с грязной водой, одиноко стоящее возле первой двери.

– Что там?

– Запасы моющих средств.

В двери торчал ключ. Внутри было темно, пахло чистящими жидкостями, окон нет, единственный стул.

– Выглядит уютненько, – сказал Джо. И подтолкнул девушку в кладовку, несильно подтолкнул, слышал, как начала она верещать: «Эй, какого…» – и запер за нею дверь. Отпущено ему было немного, и без того уже слишком много времени попусту растратил. В его плане не было ничего изящного. Наверное, он мог бы изменить это.

За стойкой он отыскал скрытый чуланчик и переоделся. Пиджак с галстуком – высший класс. Привратник совершал обход. Джо уже надоело долбать привратников. И все же. Двинул ему по затылку рукоятью пистолета, с трудом упихал его в коридор, закрыл дверь.

Сам спустился по лестнице вниз. А там сплошной шик – дерево, бархат, мягкий свет. Человек в форменной одежде:

– Сэр, сюда только членам…

– Я только что стал им, – прервал его Джо. Показал фокус с материализацией наличных. Человек внял.

– Всегда доставляет удовольствие приветствовать новых членов, сэр, – сказал он, завершая фокус дематериализацией денег. Джо усмехнулся. Потом спросил:

– А где почтовая комната?

Служитель указал:

– Прямо и налево. Там только Милли на дежурстве, сэр.

– Благодарю, – бросил Джо.

Прошел коридором, заглушавшим шаги. Двигала им нервная энергия, чувство чего-то, чему приходит конец. Позвякивание столовых приборов, перезвон стекла, хлопок извлеченной из бутылки пробки, смех, разговор. Ощущение непрошеного гостя, каковым он и был. В конце коридора Джо повернул налево: почтовая комната невелика, за барьером сонная девушка, возле раскрытой двери красный почтовый ящик Королевской Почты.

– Милли, – обратился Джо, и девушка, вздрогнув, раскрыла глаза.

– Сэр?

– Меня зовут Майк. – Дружелюбно улыбнулся. – Майк Лонгшотт.

Заметил по ее взгляду, что имя это ей знакомо.

– Сэр, я…

– Как я понимаю, у вас находится кое-какая почта для меня?

– Сэр? Нет, сэр.

– Что вы хотите сказать?

Вид у девушки был смущенный: зеркало, поднесенное самому Джо.

– Ваши распоряжения, сэр, – выдавила она из себя.

– Конечно, – кивнул Джо. – Возможно, мне понадобится изменить их. Сейчас, раз уж я здесь. – В отдалении послышались голоса. Над головой Милли висели часы: их тиканье сводило Джо с ума. – Мы можем пройтись по моим первоначальным распоряжениям?

Опять, как по волшебству, материализовались деньги. Джо сказал:

– За ваши хлопоты.

Девушка неожиданно лучезарно улыбнулась и сказала:

– Должна признаться, я была заинтригована. Не думала, что когда-нибудь…

– Увидите меня?

Она кивнула. Он не стал говорить ей, что ее ощущение эхом отдавалось глубоко в его душе. Голоса зазвучали громче: приближались.

– Мои распоряжения?… – Джо не докончил фразу, предоставив это девушке.

– Все деньги от мистера Пападопулуса из Парижа поступают на поддержание членского счета, – радостно сообщила Милли. – Все запросы, письма от почитателей, просьбы и прочее направляются непосредственно мистеру Пападополусу в…

– Париж?

– Да.

«По кругу ходим мы, по кругу ходим, мы ходим по кругу, – подумал Джо. – Устроено было умно. Очередной тупик. И еще: Папа До обвел меня вокруг пальца».

– От почитателей письма есть?

– По сути, нет, мистер Лонгшотт.

– Что-нибудь приходило недавно?

– Только вот это. Я его еще не переслала.

Милли вручила ему конверт. Марка Соединенных Штатов, датировано двумя неделями раньше. Джо сунул конверт себе в карман. И раздумчиво произнес:

– Впрочем, если подумать хорошенько, то я оставлю все по-прежнему. Вы великолепно справляетесь с работой, Милли.

Девушка вспыхнула, заалела. И:

– Вы не могли бы?… – Из-под барьера появилась книжка в мягкой обложке, потрепанная, с загнутыми страницами. «Задание: Африка».

Джо:

– Отсюда есть запасной выход?

Милли:

– Есть, прямо сюда.

Бегущие шаги по коридору. Джо закрыл дверь, запер ее.

– Нелады со счетом, – произнес он, пожимая плечами. Ручка у Милли на столе. Раскрыл книжку на странице с названием и написал: «Милли, заботящейся обо мне», – и размашисто расписался: Майк Лонгшотт.

Стук в дверь.

– Идите за мной, – позвала Милли. Открыла вторую дверь, провела его в узкий служебный проход, прошла его, толкнула, открывая, стальную пожарную дверь и впустила ночь.

– Прощайте, мистер Лонгшотт.

– Прощайте, Милли. Благодарю вас.

Было в ее улыбке какое-то томление.

Джо вышел, и пожарная дверь закрылась за ним с лязгом, похожим на завершающее буханье барабана.

Джо сидел на скамейке, а ночь неясным пятном проходила мимо него.

Приятно было просто сидеть. Он добрался до конца дороги: не осталось следа, по какому идти, идти больше некуда. От свободы кружилась голова. Пары опиума, спиртного, никотина и кофе вели эпические сражения в его теле. Стоило закрыть глаза, как в нем будилось ощущение, будто он падал. А под ним разевала пасть зияющая тьма. Хотелось лететь дальше, провалиться в нее. Открыв же глаза, он видел бессвязные картинки: девушка на сцене, ширма из радуг прячет ее лицо; другой Лондон, куда он заглянул и где ему не понравилось; Рик, на лицо которого падают полосы теней; человек из КНО, рассказывающий про опиум, помешивая кофе; рука мадам Сень на его лице, глаза ее влажны; пустой офис Мо, и у него на полке ряд книг, нескладных, словно бойцы-партизаны на параде; женщина, встреченная им в аэропорту Бангкока, ищущая на панно расписания рейс, который никогда не прилетит.

Вернуться к себе в гостиницу он не мог: там его будут поджидать люди из КНО. Они проследили его до «Блюзовой ноты»: дважды его предостерегали, один полицейский по-хорошему, другой по-плохому, – он не думал, что будет какой-то третий.

Он мог бы вернуться во Вьентьян. Тот теперь казался таким далеким, жаркая сухая местность в сезон дождей преобразилась в буйный тропический сад, пыль с улиц смело крупными каплями дождя, немощеные тротуары по бокам дороги превратились в непролазную грязь, для баклажанов теперь не сезон, комарье роится вокруг открытых стоков, распространяя сплетни и малярию. Черная кредитка по-прежнему у него: он мог бы отправиться куда угодно.

Куда угодно, кроме как туда, за радугу. Или, по-видимому, это было не так. По-видимому, песню перевернули вверх тормашками. То было возвращение из места, где тучи остались далеко позади, вот в чем закавыка. «Иногда вернуться не удается вовсе», – подумал он. Больше всего хотелось разрешить загадку и завершить дело, оно наделяло его содержанием, формой, фоновой декорацией, сценарием. Он мог отправиться куда угодно и все равно оказался бы нигде. Мог бы попробовать и отыскать ответы на дне стакана, только даже их уже не осталось.

Он сожалел, что накостылял всем этим привратникам, сочувствовал всем побитым измученным привратникам в мире за все эти запертые на замок двери, за все эти темные комнаты, в каких никогда не будет света, за все эти потаенные записи разума. Он вынужден был восторгаться Лонгшоттом, если это и в самом деле он создал почтовую петлю Лондон – Париж – Лондон, с Фрит-стрит до бульвара Османа и обратно, бесконечно повторяющуюся петлю, скрывающую все и ничего не раскрывающую.

«А может, и нет, – подумал Джо. – Не совсем уж и ничего». Он выпрямился на скамейке. Достал из кармана письмо, которое приобрел. Статуя Свободы на марке, почтовый штемпель с датой двухнедельной давности. Осмотрев конверт и ничего не обнаружив, вскрыл его.

Листок бумаги, сложенный гармошкой, скользнул из конверта на ладонь.

Джо разгладил его на коленях. Стал читать. Отметил про себя крупный, плохо пропечатавшийся шрифт, обилие восклицательных знаков (нахмурился, дальше стал читать, головой качал), принялся было смеяться, но разом оборвал смех.

Такое стоило выстрела.

И больше ничего у него не было.

Джо прочел еще раз, сложил листок так, как тот был сложен, и вернул его в конверт. Встал. Первые лучики света с трудом пробивались сквозь серо-черный горизонт, словно узники бились о прутья тюремной решетки. Джо сунул конверт обратно в карман, похлопал по нему. Заприметил мусорный бачок, тщательно протер пистолет Мо и сунул его в мешок бачка.

Пошагал навстречу отдаленному восходу солнца.

Занималось утро, далекая лампа солнца неуклонно ползла вверх по небу. Сыпал дождь, умывая город, придавая красно-серому кирпичу блеск жизни, обряжая его в мох. Джо купил в круглосуточном автомате кофе в пластиковом стаканчике, черный кофе с двумя кусками сахара, и пил его, покуривая сигарету: что доктор прописал. Рука его, державшая сигарету, подрагивала.

Раннее утро, Лондон. Он пошел обратно на Эджвер-роуд – пешком. Машины, ревя, проносились в час пик у него над головой. Зашел в парикмахерскую: хороший трюк для проверки, к тому же она только-только открылась. Совершил все свои покупки на главной улице: новая одежда, новая прическа, новый цвет волос, надел очки, костюм, портфель, усики ниточкой. Булавка Оксфорда на галстуке. Часы «Ролекс», поддельные и тяжелые на запястье. Глянул на себя в зеркальную витрину магазина и кивнул этому незнакомцу. «Все у нас прекрасно получится», – пообещал ему. Незнакомец в ответ раскрывал рот в такт произносимым словам, но – беззвучно.

Напоследок заглянул в банк, снял наличные по черной карточке. Письмо из Америки было укрыто во внутреннем кармане пиджака. Черное такси в аэропорт, водитель попался разговорчивый.

– Сам-то я из Багдада. Бывали когда?

Джо:

– Нет.

– Чудное местечко, – сказал водитель и вздохнул. – Когда назад поеду, черное такси с собой возьму.

Ехали медленно, дороги забиты, солнце все еще силилось воссиять. Дождь осыпал капельками стекла машины. Мир за ними был грязен.

Дома из красного кирпича терпеливо выстаивали под дождем. Степенно мигали светофоры. Школьники переходили дорогу. Джо чуял запах закипавшего кофе, пекущегося хлеба, видел леса из темных зонтов, распустившихся на улицах. Почтальоны решительно ходили от дома к дому, словно солдаты, ведущие поиск. Дамы с голубыми волосами открывали двери, зажигали свет в хосписах и благотворительных лавках. Джо приспустил стекло окна, впуская в салон такси запах дождя, и закрыл глаза. Таксист заметил:

– У меня на родине дождь совсем другой.

Джо не ответил.

Предместья Лондона рябью простирались за окнами такси. Низкие домики, автобусы-двухэтажки, где-то в отдалении звонил школьный колокол, где-то вдалеке гудели церковные колокола, где-то поодаль, приближаясь, слышались звуки самолетов – садящихся и взлетающих.

– У меня на родине, – говорил таксист, – очень солнечно, не как тут. – Джо пропустил это мимо ушей. Они въехали в Хитроу, смотрели, как одетые в синие комбинезоны механики суетились вокруг неподвижного реактивного лайнера, как стюардессы в красивой форме поджидали маршрутный автобус, а команда из двух мужчин прибирала мусор. – Будто нефтью пахнет, – сказал таксист и вдруг ухмыльнулся: – Прям как у меня на родине.

Джо не ответил. Около здания аэропорта машина остановилась, и м-р Ласло вышел из нее. «Ролекс», портфель, галстук с заколкой, очки, усики, начищенные черные туфли. Расплатился с таксистом. Прошел в вестибюль, отыскивая взглядом людей в черном. Увидеть их не увидел, но знал: кто-то там есть.

– Могу вам помочь, сэр?

– Надеюсь, что сможете. – М-р Ласло улыбнулся, положил руку на стойку, и тяжелое золотое обручальное кольцо сверкнуло под электрическим светом. – Хотелось бы билет до Нью-Йорка.

Женщина сверилась со своими папками, пробежала список.

– У меня есть свободное место на следующий рейс. Это через два часа.

– Это, – произнес м-р Ласло, – было бы идеально.

Его ищут, только Джо здесь не было, а Виктор «Рикки» Ласло не имел никакого касательства к полиции или ей подобным из КНО, кто бы или что бы за этими буквами ни скрывалось. Когда он подходил к самолету, все еще держа в руке портфель (пустой, если не считать трех до блеска новеньких книжек серии «Вершитель суда», купленных по пути на Эджвер-роуд взамен оставленных им в гостинице; четвертую, «Всемирный торговый центр», он держал в другой руке), сыпал мелкий дождик, и, когда бледный солнечный свет пробился сквозь дождевые капельки, он увидел ее – и остановился.

Они стояли под металлическим корпусом самолета. Она произнесла: «Я думала…» – и умолкла, он же, повинуясь какому-то чувству, взял ее руку в свою: рука была холодна. «В „Блюзовой ноте“, – продолжила она. – Вы ушли. Я… – и вновь молчание прерывает ее слова. – Когда это кончится?» – прозвучал вопрос.

«Мне нужно найти его, – сказал Джо. – Мне нужно знать».

Она произнесла: «Да…» Он взял ее ладони в свои, стараясь согреть их. Она, чувствовалось, очень замерзла. Заглянула ему в глаза. Возможно, причиною был дождь, только ему показалось, что она плакала. «Останься со мной», – попросила.

«Я…»

Она слегка отвела голову, вглядываясь в него. Когда же улыбнулась, то улыбка передалась и взгляду. «Я понимаю, – заговорила. – Это мне нужно, чтобы ты искал. – Она походила на вольную птичку, вот сидит у него на руке, готовая упорхнуть. – Это мне нужно, чтоб ты узнал».

Она убрала свою руку. Он дал своим упасть по бокам. Над их головами затренькали двигатели. Где-то вдалеке диктор распевно перечислял названия далеких городов. «Мне надо в самолет садиться», – выговорил Джо.

Она же сказала: «Или вы пожалеете об этом? – покачала головой, укрываясь улыбкой, словно вуалью. – Возможно, не сегодня, но вскоре?»

И сразу же он испытал стеснение. Слишком уж были ярки ее глаза, слишком взгляд был сведущим. И все ж он боялся ее отпустить, всем нутром чувствуя, как близка она к тому, чтобы исчезнуть. «Я найду его», – уверил он.

«А я найду вас, – подхватила она. – Я вас всегда найду». А потом отвернулась от него. Ушла в дождь, и еще долго-долго он глядел ей вслед, много дольше того, как она исчезла среди дождевой мороси.

Потом он поднялся по трапу в самолет и, лишь оказавшись внутри под защитой его обшивки, осознал, что некогда новенькая книжица в его руке размокла и разбухла под дождем, а потому, сев в кресло, он веером поворошил странички книги у себя на коленях, проветривая их, глядя при этом в иллюминатор на бетон летного поля и отыскивая взглядом девушку, но ее там уже не было.

Багдад горел и в прежние времена.

13 февраля 1258 года Хулагу-хан[27] ворвался в город, грабя, сжигая и убивая. Халифа Багдада, Аль-Мустасима Биллаха, завернули в ковер и затоптали до смерти монгольские воины, заботясь о том, чтобы ни единая капля его – королевской! – крови не попала на землю. Дворцы, мечети, больницы, жилые дома были сожжены дотла. Уничтожена Великая Библиотека, как говорят, река Тигр текла черной от пролитых в нее чернил.

745 лет спустя город вновь подвергся вторжению.

На этот раз вторгшиеся пришли с танками, в нападении участвовали вертолеты, реактивные истребители, умные бомбы и управляемые ракеты, система спутников связи и разведки жемчужным ожерельем кружила над небом в том тонком слое, что отделяет Землю от космоса. Они явились вести войну с террором, начало которой положил теракт, совершенный за тысячи миль от Багдада.

Теракт тот был, как и обычная вилка наших дней, четырехзубым.

Было время, когда сами вилки были предметом священной войны. «Господь в мудрости своей, – писал безымянный приверженец католической церкви, – снабдил человека вилками от естества его – пальцами. А посему подменять их искусственными металлическими вилками во время еды есть оскорбление для Него».

Хотя эта война велась не из-за вилок, теракт осуществлялся во имя Божие. Четыре самолета были угнаны и использованы для сокрушения, два из них были направлены на самые высокие здания в городе Нью-Йорке.

В результате того теракта погибли почти 3000 человек. Погибли также и девятнадцать похитителей-террористов.

Два года спустя началось вторжение в Ирак (второе в течение десятилетия), и его халиф, который ныне именовался президентом, был взят в плен и – впоследствии – казнен. Жизни он был лишен на военной базе США с подходящим названием «Лагерь Правосудия» в Аль-Кадимии, северо-восточной окраине Багдада. Последней его трапезой был рис с курицей, запитый горячей водой и медом. Умер он с веревкой на шее в шесть часов утра.

По подсчету Всемирной организации здравоохранения, за первые три года вторжения в Ираке были убиты 151 тысяча человек из подвергшегося нападению населения.

О смерти он думать не хотел. За иллюминатором земля уходила в темень ночного неба, а небо в непроницаемый слой облаков, за пределами которого наступала пустота ночи, прошитая булавочными уколами холодного, дрожащего света звезд, словно бы дырочками в пологе мира. Перелет из Лондона в Нью-Йорк походил на путешествие во времени, гонкой обратно в ночь. Книжка на коленях отдавала сыростью. От страниц уже начинал исходить тот слабый душок разложения, каким всегда пахнет дешевая рыхлая бумага. Кресло жестко упиралось в спину. Салон был погружен в темноту, сияла одна только лампочка, освещавшая место Джо. За бортом вращалась Земля, медленно, неотвратимо, и планета в то же время неслась в космосе с невообразимой скоростью. Внутри салона уже разнесли ужин и убрали посуду, а запах разогретой курицы все еще держался, смешиваясь (для Джо) с запахом книжки. Как и курица, книжка, казалось, уже умерла, текст ее разогревался понапрасну. Джо попытался представить, что ждет его впереди, и, как оказалось, не смог. Попробовал нарисовать в воображении город Нью-Йорк, но в каком-то рассеянии ума, похоже, виделась только карта, где место города обозначала лишь дырка. Он понял, что больше не в силах отличить, что истинно, а что нет, где начинается вымысел, а где кончается реальность. Ему было беспокойно в кресле, он крутился то так, то эдак, стараясь устроиться удобно, только никак не получалось. Отложив книжку в сторону, он пробрался мимо соседних кресел в проход и направился к светившемуся знаку, обозначавшему туалет. Сквозь носки он чувствовал пол самолета, пальцы ног цеплялись за его поверхность, словно была она твердой, надежной на все сто: боялся он не самолетов, а приближающейся земли.

Закрывшись в кабинке туалета, запер за собой дверцу. Всякие приспособления из пластика, тусклый желтый свет, лицо его в зеркале казалось лицом призрака, глазеющего на него. Джо сел – высоко над океаном. Разглядывая стену перед собой, увидел, что кто-то оставил на светло-коричневой поверхности послание: пять строчек, неровно написанных от руки черными чернильными буквами с брызгами клякс под ними, было похоже, что кто-то оставил непристойную эпитафию, кто-то, кто остался неизвестным и теперь уже никогда не будет узнан.

Нью-Йорк был безмолвным полем светящихся бабочек, слишком многочисленных, чтоб их пересчитать. Огни вздымались в небеса, порхали над вереницами магазинов, затмевали звезды. Командир корабля объявил: «До посадки двадцать минут».

Внутри громадного зала прибытия Джо на какое-то время даже растерялся.

Там всего было чересчур. Чересчур потолка – слишком высок. Чересчур голосов, чересчур много народу. Люди наталкивались друг на друга, как хаотичные частички при броуновском движении, тысячи личных историй, лишь на краткий миг сохраняющих интерес, соприкасались, сливались и разлетались в разные стороны. Пол был выложен холодным мрамором, истертым чересчур многими подошвами. Незримая система оповещения, казалось, вовсе не умолкала, призывая пассажиров отправиться в Париж, Бангкок, Тегеран, Москву, Иерусалим, Пекин, Бейрут, Найроби (или приветствуя прибывших оттуда). В зале прибытия возникало то ощущение имперского нетерпения, которое потопывало ножкой, а в ответ слышало: да, это врата мира, теперь проходите в них, но только, пожалуйста, соблюдайте порядок.

– Есть что декларировать?

Форма делала таможенницу просто красавицей. Джо не знал, как ответить. Ему хотелось задекларировать, что он здесь расследует глобальный заговор по массовому уничтожению, или, скажем, пытается разобраться в войне, которую, похоже, не понимает никто, даже те, кто сражается в ней, не щадя себя, или объясниться по поводу призраков, знай себе мелькающих в уголках его глаз, когда сами полагали, что он не смотрит. Он сказал:

– Нет, нечего, – сопроводив это извиняющейся улыбкой, и красавица взмахом руки пропустила его.

Багаж перекатывался и вертелся по замысловатой петле… коричневый кожаный чемодан, серебристый дипломат из тех, в каких когда-то киношные гангстеры перевозили деньги, потертый черно-коричневый чемодан с топорщащимися на широченном днище наклейками, которые свидетельствовали, что их обладатель посетил Большой Каньон, Йеллоустонский заповедник, Музей естественной истории и Грейсленд[28]. Рюкзаки с адресными бирками, надписанными кириллицей. Картонные коробки с китайскими иероглифами по бокам. Пощелкивало панно прилетов, когда на нем вращались планки с названиями: Пномпень, Дамаск, Рейкьявик, Багдад, Куала-Лумпур, остров Лусон, Каир, Мехико-Сити, Йоханнесбург, Рим, Куньмин, – города древние и новые, города на горах и на равнинах, на берегах рек и морей, точки на обширной карте, каждая из которых испускала лучик ясного света, а все они возвещали, что все сюда прибыли, что все завершилось в этом аэропорту, в этом городе на краешке континента, ниточки от которого тянутся во всех направлениях, пока весь глобус не покроют перекрещивающимися полосками света…

Выйдя из здания аэропорта, Джо, улучив минутку, прислонился к стене и вздохнул полной грудью, хотя и чувствовал в воздухе сплошную машинную гарь. Закурил сигарету. Над его головой самолеты взлетали в небо. Под ним, казалось, гудела земля. Хром и стекло здания аэропорта сияли довольным высокомерием.

– Помогите мне, – произнес кто-то, и Джо, вздрогнув разок, пребывал потом в полном спокойствии. Он не сумел бы сказать, когда это началось. Появилось ощущение (еще тогда, в лондонском аэропорту), будто он их чувствует. Тени на периферии зрения, смутные молчаливые фигуры, наблюдающие за ним, следящие за ним. Кучеряшки. В самолете, когда он вышел из кабинки туалета, в кресле, бывшем до того свободным, сидела молодая женщина, еще девчонка на самом-то деле, и пялилась на него немыми громадными глазищами: сквозь нее ему кресло было видно. А на конвейерной ленте в аэропорту среди прочего багажа были чемоданы и сумки, не принадлежавшие, как казалось, никому, они бесконечно кружили, словно самолеты в вышине, которым никогда не будет дано разрешение на посадку…

– Не могу, – отозвался Джо. Он не взглянул и не желал смотреть на говорившего. Затянулся сигаретой, взмахом руки подозвал такси и забрался в машину.

– Поезжайте, – бросил, и, когда водитель бросил на него вопрошающий взгляд, Джо пояснил: – Просто поезжайте.

Огни, толпы народу и чересчур высокие здания… в салоне такси было тепло, темно и неизъяснимо пахло анисовым семенем, и этот аромат покрывал другой, глубже проникший запах, который был знаком. Водитель глянул по сторонам, увидел книжку у Джо в руках и нахмурился:

– У племяша моего есть такая книжка. Вот послушайте. В центре города бомбу взорвали, и полиция арестовала пасхального Кролика[29], Санта-Клауса, Фею молочных зубов[30] и Усаму Бен-Ладена. Выставили их на опознание и попросили свидетельницу указать на злоумышленника. На кого она укажет?

– Не знаю, – пожал плечами Джо.

– На Усаму Бен-Ладена, – сказал таксист. – Потому как остальных трех не существует.

Он еще больше нахмурился. И сказал:

– Не понимаю я этого. – Повел головой – медленно и очень осмысленно – из стороны в сторону и заключил: – Нет.

Джо смотрел не в открытую книгу, а на одинокий листок бумаги, который разгладил между ее страниц. Эту бумажку он нашел в почте Майка Лонгшотта. Подобно таксисту, он ее тоже не понимал.

На бумажке значилось:

А потом даты, адрес отеля и контактные телефоны, все столпившиеся в самом низу листка, словно бы стесняясь неподобающей высокопарности написанного выше.

– Что это, по-вашему? – спросил таксист.

– Что? – переспросил Джо. И покачал головой. – Сам не пойму, – произнес, вновь вкладывая листок и закрывая книжку. – Будьте любезны, не могли бы вы отвезти меня к отелю «Кандагар»?

– Какому отелю? – спросил водитель.

Джо дал ему адрес. Таксист пожал плечами. И спросил:

– Вам девица нужна?

– Нет.

– Всем девица нужна, – ворчливо заметил водитель. Джо ответил:

– Одна у меня уже есть… – Даром что сам не был в том уверен. В памяти вновь возник образ девушки, под самолетом, перед самым взлетом. «Я всегда отыщу тебя», – она сказала… и пока что находила…

– Дурман?

– Прошу прощения?

– Опиуму вам не надо? У меня бирманский есть, он вас в рай занесет.

Под анисовым семенем – знакомый запах опиума.

Джо сказал:

– Просто везите.

Он откинулся, закрыл глаза на город, который они проезжали. Водитель вел. Молчание паучьей сетью дрожало позади глаз Джо.

Начиналось утро, но у Нью-Йорка был искусственный день, им же самим и высвеченный.

– Я бы хотел номер.

Перегоревшая лампочка под потолком обозначала единственный источник света, и свешивалась эта голая лампа на проводе. Дыра высококлассная. У человека за высокой стойкой были кроличьи глаза: они так много двигались, что было невозможно представить его бегущим от чего-то. Вид у него был такой, будто он очень-очень долго бежал и не знал, как остановиться. Он повел плечами, вытянул руки ладонями вверх, слегка и как-то странно передернул плечами.

– Боюсь, что у нас все заполнено.

Джо положил на стойку пачку денег. Черная кредитка прожгла дыру у него в кармане.

– Но, возможно, кое-что и найдется. Позвольте, я взгляну.

Джо выложил еще пачку купюр, потоньше. Изготовленных на станках, отпечатанных в СШ еще и А. Почившие президенты взирали на человека за стойкой.

– Десятый этаж, – выговорил портье. Деньги исчезли. По-видимому, он был фокусником-любителем.

При входе в отель стоял вырезанный в полный рост картонный Усама Бен-Ладен. Деревянный стол, два складных стула и табличка с надписью «Регистрация». За столом никого не было. Портье проследил направление взгляда Джо, его собственные глаза приоткрылись чуточку шире, и он поинтересовался:

– Вы сюда на конференцию?

– Она еще не открылась?

– Предварительная регистрация прошла сегодня… вчера, я бы сказал.

За стенами отеля гигантская обезьяна ночи была разбита огневой мощью утра и повержена. Возле стойки портье никого больше не было видно, только кто-то был, но Джо не желал признавать этого. Не сейчас. Только когда он двинулся, тени из пыльных углов, похоже, двинулись вместе с ним, возникали какие-то фигуры, сами собой обращавшиеся в обычные повседневные предметы, стоило ему в них вглядеться. Может, он просто устал.

На то он и надеялся.

– Ваш ключ, – протянул руку человек за стойкой портье. У него над головой ряд округлых часов показывали, какое время в Токио, Лос-Анджелесе, Кабуле и Бомбее, а также в Нью-Йорке. Только нью-йоркское время замерло на 8.46.

– Когда они открываются? – спросил Джо, указав большим пальцем на пустой стол у входа.

– Через пару часов.

Джо не чувствовал усталости. И спросил:

– Бар у вас есть?

– Вон туда, только…

Джо забрал ключ. Задал еще вопрос:

– Вы когда сменяетесь?

Портье пожал плечами и дернулся. Зрачки у него расширились.

– Я не знаю, – сказал он.

Джо пожал плечами и направился к лифту.

– Не сильно налегайте на эту дурь, – посоветовал он. Тени следовали за ним, шелестя сухим шепотом.

В номере он приготовил ванну. Журчание воды успокаивало. Сквозь оконные рамы сочился дневной свет. Джо закрутил кран, остановив воду, и сел на кровать. Он, должно быть, уснул, потому как, когда открыл глаза, свет стал намного ярче, а когда он подошел к ванне, то вода в ней остыла и пузырьки пропали, осталась лишь тонкая тусклая пленка на водной поверхности. Джо открыл окна, впустил свежий воздух, и бормочущие голоса умолкли. Закурив сигарету, он сызнова приготовил себе ванну.

За окном башни уходили в небо, словно вавилонские минареты. Кровать была заправлена по-военному, вполне можно было бы позабавиться на ней с монетой[31], если кто видел в том развлечение. Джо оно было не по душе. Постель выглядела нетронутой. Причем всегда, пусть даже он, должно быть, и уснул на ней. Сон – для Джо – был лишь отлучкой.

Одеяло цвета хаки с коричневым отливом было сложено аккуратно и в точности по краям кровати заправлено под матрас. Джо опять выглянул в окно. У него было такое чувство, будто за окном прямо в воздухе должны сновать автомашины, мужчины в мягких фетровых шляпах и с реактивными ранцами, а паутина проходов и переходов должна тянуться от самых далеких верхушек башен. Там же должны быть и женщины в серебристых костюмах – участницы состязаний по триатлону, отдающиеся спорту, прежде чем предаться обеду, такому, что состоит из трех перемен таблеток, подаваемых сопровождавшими женщин гигантами-роботами. Вместо этого в окно был виден какой-то бурый мужик в комбинезоне, собиравший мусор длинной палкой у входа в кинотеатр для взрослых, а автомашины стояли бампер к бамперу перед светофором, который, похоже, заклинило на одном сигнале – красном. Вдалеке выла сирена. Доносились сигналы машин, хлопанье дверей, кто-то громко поносил все на свете на американском английском. Джо закрыл окно, отложил сигарету и разделся, сняв с себя галстук, усики и Виктора «Рикки» Ласло.

Вода в ванне была теплой и мыльной. Он лежал, опершись головой о щербатую белую эмаль. Пальцы ног торчали из воды, словно зазубренные рифы, обнаженные сильным отливом. Было очень тихо: уши его полностью ушли под воду. Он подумал: «Так я мог бы целую вечность лежать». Закрыл глаза. Никаких мыслей, никаких звуков, ничего видимого, никакого вкуса, никаких запахов, никаких прикосновений. На какое-то время вообще никого не было, одна пустая ванна с водой, остывающей со скоростью ноль целых пять десятых градуса в минуту.

Потом вернулся вкус: привкус пепла, еды на борту самолета и призрак кофейного послевкусия. Джо моргнул и поднялся из воды, вода скатывалась с его кожи, словно после крещения.

Внизу за столиком регистрации сидели двое, мужчина и женщина. Тот же человек исполнял обязанности портье, его усталый взгляд был устремлен куда-то вдаль. Картонный Усама Бен-Ладен не сводил взгляда с Джо, пока тот проходил мимо. С тем же успехом фигура могла бы пялиться в никуда, как и человек за стойкой портье. Джо подошел к столику регистрации.

– Вы здесь на конференцию? Добро пожаловать, добро пожаловать. – Лицо мужчины укрывала борода, похожая на лиану в разлохмаченной чащобе джунглей, которую иногда называют хвостом дьявола. Он носил очки в проволочной оправе, искренне улыбался, на груди его красовался бейджик с надписью: «Привет! Меня зовут Гилл». На женщине было цветастое платье и длиннющие серьги, которые тряслись, когда она поводила головой. Звали ее, если верить бейджику, Вивиан.

– Мне бы… – Джо откашлялся: в горле будто от засухи пересохло, – да, мне можно зарегистрироваться?

Женщина улыбнулась и подтолкнула к нему стопку бумаги:

– Надо только заполнить это, дорогуша. – У нее был трансатлантический выговор, эдакая смесь поместного английского с амэриканским Среднего Запада. – Очень рады, что вы с нами.

– Я что – первый? – удивился Джо.

Гилл принял вид только что не возмущенный.

– Ну уж нет, – фыркнул он. – Представительство должно быть приличным.

– Люди все еще прибывают, – добавила Вивиан. – Большинство регистрируются заранее…

– «Общество Почитателей Майка Лонгшотта», – произнес Гилл, словно обозначая голосом все заглавные буквы названия, – насчитывает свыше тридцати членов.

– Мы попросту обожаем книжки серии «Вершитель суда», верно, Гилл? – сказала Вивиан. Вопроса она, похоже, на самом деле не задавала. Но Гилл кивнул. Джо так и казалось, что из ежевичных кущей его бороды вот-вот так и посыплются парашютисты-десантники.

– Обожаем их, – подтвердил он.

Что-то побудило Джо спросить:

– А почему, как вы думаете?

Вивиан улыбнулась. И сообщила:

– Это очень толковый вопрос. Его, по-моему, будут обсуждать на первой дискуссии завтра утром…

– Восемь тридцать в конференц-зале, – уточнил Гилл, глядя, должно быть, в расписание.

– Но если вы спросите меня… – продолжала, улыбаясь и покачивая головой, Вивиан, будто Гилл и рта не раскрывал. – Это эскапизм.

– Ну уж, я не знаю, – протянул Гилл, и Вивиан сказала, сделав взмах рукой, который мог предназначаться и Гиллу, а мог и кому угодно:

– Гилл воспринимает все это очень серьезно. Он историк-любитель…

– Тут просто, вы не считаете… – начал Гилл, потом примолк, потом улыбнулся и пожал плечами. (Джо решил, что эти двое обречены были составить семейную пару.) – …вопрос «а что, если». Так? Что, если бы Каирская конференция 1921 года, как и намечалось, занялась бы вместе с Черчиллем, Т. Э. Лоуренсом и Гертрудой Белл разделом Ближнего Востока в пользу британцев? Что, если бы отобрали для правления в Ираке хашемитского короля, и привело бы ли это к революции в пятидесятых годах двадцатого века? Или что, если бы французская война в Индокитае так или иначе привела бы к американскому вмешательству во Вьетнаме? Или если бы британцы после Второй мировой войны сохранили свои колонии в Африке? Понимаете… – Гилла уже несло на всех парах, глаза его сияли, как прожектора мчащегося паровоза, – серия «Вершитель суда» полна такого рода вещей. Серия простых решений, принимаемых в гостиничных номерах и кабинетах, которые ведут в совершенно иной мир. А еще…

– А еще эта серия – просто отличная эскапистская забава, – твердо отчеканила Вивиан, и Гилл затих рядом с нею, выдавив из себя извиняющуюся улыбочку. – Читать про эти ужасные вещи и знать, что они никогда не происходили, что когда закончишь чтение, то сможешь отложить книжку, вздохнуть полной грудью и идти по жизни дальше. Знать, что это вымысел…

– Низкопробный вымысел, – вставил Гилл, и оба они улыбнулись друг другу, – именно им и должны оставаться все эти ужасные вещи…

– На страницах книжки.

– И разве не повезло нам, что там они и есть? С вас шестьдесят пять долларов.

Джо вручил заполненную анкету, извлек из кармана наличные.

– А вот и бирка с вашим именем, – сказала Вививан. Джо прикрепил на грудь бирку с надписью «Привет! Я Джо».

– А Майк Лонгшотт здесь будет? – спросил он.

Вививан вздохнула и отрицательно повела головой.

– Он такой жуткий отшельник, – выговорила она, понизив голос, словно бы выдавая великий секрет. – Мы пробовали списаться с ним, ведь верно, Гилл…

– Пытались.

– Но он никогда не отвечает.

– Понятно, – бросил Джо. И с удивлением заметил, что позади него целая очередь образовалась, правда, небольшая. – Что ж, еще раз – спасибо вам…

– Это вам спасибо, – ответили оба. Взгляды их уже устремились на следующего регистрирующегося. Джо кивнул разок и отправился на поиски кофе.

Официально операции «Северный лес» не существовало. Предложил ее Л. Л. Лемницер, в то время председатель Комитета начальников штабов, предложил своему коллеге министру обороны Соединенных Штатов.

Тема: Оправдание военного вторжения США на Кубу. Дата: 13 марта 1962 г. Цель: предоставить краткое, но точное описание поводов (предлогов) для военного вторжения на остров.

Добавление к Дополнению к Приложению А содержит более подробный план.

Следует запланировать серию хорошо скоординированных происшествий на и вокруг Гуантанамо, так чтобы они доподлинно выглядели как происки враждебных кубинских войск.

Джо не понимал, что было бы полезно, а что нет. В обеденном зале отеля сидели и другие постояльцы, у большинства из них также лежала рядом книжка из серии «Усама Бен-Ладен», многие, похоже, знали друг друга и беседовали, как друзья, не видевшиеся какое-то время и старающиеся побыстрее возобновить незавершенный разговор. Джо потягивал свой кофе, прикурил сигарету, оглядывая людей. Ими, казалось, весь зал был полон. Он постарался не обращать на это внимания, старался не замечать вдруг ставшего душным воздуха, тяжести в груди, затруднявшей дыхание. Голоса доносились до него, словно сквозь воду:

«…представляет собой обретающую новую витальность варварскую орду, идущую на штурм стен Рима…»

«Разумеется, это насильственное возобновление общества: разрушение прежде возрождения…»

«Реакция на господствующую англо-саксонскую философию – неспособность неоимпериализма…»

«…только есть ли это преступление или акт войны?»

«Зависит от того, кто рассказывает эту историю…» – смех, официантка несет к столику бокалы с пивом, ее имя обозначено на бирке, не похожей на бейджики участников конференции: «Привет, я Джун».

«Спасибо, э-э, Джун», – двое бородачей в охотничьих дохах-безрукавках звонко чокнулись пустыми бокалами… официантка повела плечами, поставила им пиво на столик и ушла к бару.

В углах зала движутся тени. Голоса:

«Говорят, он живет в самолетном ангаре, куда ему доставляют еду, там ничего нет, кроме стола с пишущей машинкой аккурат посредине всего этого пространства…»

«Пишет, как Хемингуэй, стоя…»

«Карл говорил мне… вы же помните Карла… что он был в Орегоне и в одном книжном магазине отыскал книжки серии „Вершитель суда“, так они были с дарственной надписью…»

«Брехня»

«Подписаны, и он говорил с книготорговцем, и тот рассказал ему, тот уверил его, что раз в месяц приходит какой-то человек, ничего не покупает, зато после его ухода все книжки про Усаму оказываются подписанными. Одет он как охотник, ездит на грузовичке-пикапе, а в лесу у него избушка, и…»

«А я слышал… – новый голос; в разговор вступает высокий худощавый мужчина, который нетвердо держит в руке кружку с кофе, – я слышал, что живет он на Дальнем Востоке, где-то в Сиаме, в старом буддистском храме в джунглях, совсем один, не считая старого монаха, обучающего его кун-фу, и когда он не пишет, то медитирует…»

Какой-то мужчина за столиком по соседству, опершись толстыми руками о стол, развернулся всем туловищем и говорил: «Я вот слышал, он на яхте живет и никогда не сходит на берег, а на борту у него целая армия девок, исполняющих любой его приказ…»

«Глупость какая-то…» – ссутулился худощавый…

«Одна девчушка ходит за ним повсюду с пепельницей и всякий раз, когда он сигарету стряхивает, подхватывает пепел, прежде чем тот до пола долетает…»

«Вы читали, что Боулан написал в „Усама газетт“ в прошлом месяце? – Четверо мужчин засмеялись. – Женщина!»

«Ну, Майк Лонгшотт – это явный псевдоним…»

«Да не может это быть женщина! Пишется четко по-мужски…»

Какой-то мужчина с красным лицом в другом конце зала вдруг резко вскочил:

«Эй, к вашему сведению…»

«Ой, привет, Боулан, не заметил, что вы здесь…»

«Я заявил, что Лонгшотт – женщина, и настаиваю на этом», – говорил краснолицый.

«Ну, на этой ставке вам далеко не уехать[33], Боулан…»

Вновь смех.

А у Джо в голове: «Усама газетт»?

Отодвинув стул, он встал и сказал:

– Прошу прощения. – Четыре мужских лица повернулись к нему… неохотно, как показалось Джо. – Что такое «Усама газетт»?

Мужчины переглянулись. На их лицах ясно читалось: чужак какой-то, среди нас посторонний. Один из бородачей в охотничьей дохе ответил:

– Это фаннал.

– Что?

– Фанатский журнал. Небольшое издание, посвященное толковым рассуждениям про Усамену.

– Про чт…?

Мужчина в дохе вздохнул:

– Номера вы можете взять в комнате посредников. Она уже открыта.

– А где комната посредников?

– Отсюда идете по коридору мимо лифта – вторая дверь налево. – Он близоруко сощурился, глядя на именную бирку Джо: – Джо. Не видывал вас среди нас прежде.

Джо пристально смотрел на бородача, тот отвечал ему тем же.

– А-а, я просто фанат, – сказал Джо.

Джо шел по коридору, и пол эхом отдавался от его шагов. Он старался не обращать внимания на молчаливые фигуры, жавшиеся по стенам и провожавшие его пустыми взглядами. Они были просто игрой света, падающего на пыль, созданиями усталости и кофеина, призраками, которым стоило бы прилечь отдохнуть в разгар дня.

Указание на двери (написано крупно, от руки, резким почерком): «Комната посредников». Джо открыл дверь и вошел.

Столы были расставлены так, что касались друг друга сторонами. Два ряда. Комната была украшена, словно при грандиозной воскресной распродаже: наполовину как для праздника, наполовину как для священнодействия. Джо миновал ряды болтающихся футболок. На одной были изображены две башни и летящий самолет, на другой – теперь уже знакомое лицо Усамы Бен-Ладена, пристально взирающее со 100-процентного хлопка. На одной была надпись: «Я (затем следовало изображение сердца, повсеместно заменяющее слово „люблю“), затем – Усаму».

– Такие есть черные, синие, красные и белые, – сообщила Джо, когда он проходил, какая-то женщина. – Размеры эМка, эЛька и экстра-эЛька.

Рядом на столе лежали значки. На них повторялись те же рисунки. На другом столе – фигурки-куколки. Несчетные Бен-Ладены взирали на Джо черными пуговками глаз, их мягкие плюшевые ручонки жались к бокам. Следующий стол – книги: издания «Медуза Пресс». Он выбрал одну из книжек графини Жу Жу, полистал ее машинально, положил на место.

Стол рядом был завален подушками с изображением Усамы. Надпись гласила: «Ложись в постель с мужчиной из твоих снов». Только Джо снов больше не видел вовсе.

А сейчас он понял еще, что смотрит в конец ряда. Одинокий человек того же взъерошенного вида, как и другие, кого Джо видел в том баре, сидел за почти пустым столом, грызя ногти.

Когда Джо подошел, человек поднял взгляд. Именная бирка гласила: «Привет! Я Тео».

– Привет, – произнес Тео. Потом вернулся к тому, что осталось от его ногтей.

Джо взял со стола издание.

«Стихи об Усаме. Автор Теодор Мун».

Дойдя до титульной странички, Джо заметил, что она подписана: синие чернила заляпали весь лист.

– Вы? – спросил Джо.

Человек кивнул, не поднимая глаз, назвал цену. Джо взглянул на первую страницу текста.

Он положил книжку на стол. На столе лежали дешевенькие, на проволочных скрепках, размноженные на ротаторе брошюрки – расплывшееся голубое по грязно-белому. Джо взял одну. Ощущение тщетности наводнило его. Здесь для него ответов не будет.

«Усама газетт», том первый, выпуск 3. На обложке – человек с увеличительным стеклом, в котором виден миниатюрный город, окутанный дымом. Джо взглянул на оглавление. «Нефть и идеология в Усамене. Вымышленные войны-2: Афганистан. Террорист – борец за свободу или солдат? Усама Бен-Ладен как лиминальная фигура. (Джо даже не знал, что это значит.) Гипотеза двенадцатого угонщика».

Положил на стол. А вот и еще изданьице. «Рассказы Усамены». На обложке человек с ручным гранатометом прячется среди скал высоко в горах, а над ним летит вертолет. «Теодор Мун „Пятая вертушка“. Вивиан Джонсон „Любовь в пустыне“. Л. Л. Нортон „Дело, за какое стоит умереть“».

– Покупать собираетесь или намерены тут их читать?

Джо положил тощую брошюрку со словами:

– Просто просматриваю. – Тайком он отер руки о боковины брюк. Собрался уходить. Здесь ответов не было. Открыв дверь, вышел в коридор и, шагая по нему, уже не мог не обращать на них внимания, больше не мог притворяться, будто их там не было.

Ответы там были, всегда были, только дожидались, пока он наконец-то с ними столкнется.

Беженцы заполонили молчавший коридор с обеих сторон. Стояли мужчины, женщины и дети, расцветкой они напоминали тени и сумерки. Они глядели на него, губы их шевелились, хотя ни звука с них не срывалось. Джо чувствовал, как больной птицей трепыхается в груди сердце, силясь вырваться из клетки его тела. Он шагал по коридору, и их разметывало перед ним, будто листья осенью. Их было много. Чересчур много. Он вертел головой: налево, направо, – а они в ответ тоже обращали к нему свои пустые лица.

Лишь одно было знакомым. Джо остановился, вглядываясь. Черный костюм, черный галстук, седые волосы…

– Вот дерьмо. – Джо повернулся, чтобы задать стрекача, только бежать было уже некуда. Рука у него на плече – твердая, настоящая.

– Джо. – Он обернулся. Мужчина с седыми волосами смотрел на него, склонив голову набок. – Я ж уговаривал вас не открывать эту дверь… – произнес он. Произнес мягко. С печальным видом. Затем он коротко мотнул головой, и начавший поворачиваться Джо расслышал их у себя за спиной, понял: уже слишком поздно, – даже когда…

– Не вырубайте его, – сказал мужчина с седыми волосами. Что-то темное и бархатистое упало Джо на голову, закрывая свет и глуша звуки. Его схватили сзади, выбили из-под него ноги. Джо упал, его подхватили. Подняли.

Расслышал, как кто-то произнес: «Что происходит?» – на что мужчина с седыми волосами ответил: «КНО». Потом его понесли, осторожно опустили в небольшое закрытое пространство. Что-то захлопнулось над ним. Джо подумал: багажник машины. Ему было слышно, как завелся двигатель, тряска прошлась по его узилищу. Потом машина тронулась и увезла его с собой.

Темнота на вкус напоминала кофе из темной арабики. Где-то вдали раздавался стрекот, похожий на шум включенной кофемолки, превращающей обжаренные зернышки в мягкий темный порошок цвета укутанной в облака ночи. И темнота та умиротворяла. Джо был привязан к стулу. На этом стуле он уже сколько-то времени просидел. Руки и ноги его были привязаны к этому стулу. На голове – мешок. Внутри мешка было очень жарко. В ткани для доступа воздуха были прорезаны маленькие дырочки. Воздух на вкус был каким-то необычным. Веревка, связывавшая руки, врезалась в кожу. Хотелось (и сильно) писать. Мочевой пузырь походил на готовый пойти вразнос ядерный реактор, нестабильные изотопы того и гляди возбудятся, защитное поле разрушится. Почему-то у Джо было ощущение отделенности от собственного тела. Почему-то ни один из сигналов даже ползком не добирался обратно до мозга: боль в кистях рук, потеря чувствительности левой ноги, напор в мочевом пузыре, легкие, дребезжащие, словно пустая банка, – ничто из этого его не донимало. В уголках рта сочилась слюна. Когда он хихикнул, то вышел булькающий слюной звук, звук тонущей птицы, пытающейся запеть под водой. Шея у него онемела, словно примороженная, в том месте, где раньше он почувствовал короткую, резкую боль.

Случается, узник пытается петь самому себе. У песен этих не было ни разборчивых стихов, ни, если только узник не придавал этому значения, какой-либо мелодии. Точнее, напевы эти можно было бы счесть гудом, низким, продолжительным, неумолчным мычанием, какие могли бы исходить из скрытых за стенами труб, от электрических зарядов грозовых туч, трущихся одна о другую там, где небоскребы упирались в небо.

Иногда стягивавшая его темнота, казалось, расширялась вовне, обращаясь в пространстве в бесконечный пузырь, становилась безмолвным доисторическим морем, по которому он плыл легко, как сорванные листья, хотя ни разу берег так и не показался. Порой она удавом сдавливала его, и наступали тяжкие времена, когда тьма сжималась в плотный, тугой комок, похожий на укатанный в шарик груз скарабея, а он оказывался внутри него не в силах дышать, тело его представало в резких линиях слепящей боли, посадочными полосами, обозначающими пьяные перелетные пути толстых скарабеев. А иногда темнота представлялась громадной пропастью, а сам он стоял над нею на обрыве из черного гранита, смотрел вниз, и мир поднимался и всплывал к нему из непроницаемой бескрайности, словно название мира за пределами мира, реальность за пределами реальности, доступной ему только тогда, когда он прыгнет. Слово это было Нангилима, звучавшее для него полной чушью, как небесные кущи. Это было слово выдуманное или, по-видимому, название, раз услышанное, а потом забытое, память о нем зверьком-соней пряталась до сих пор в тайниках его мозга, намекая на существующий мир вовне – если б только он умел летать.

Прыгнуть он не мог. Невидимые провода держали его подвешенным над пропастью, и, как он их ни тянул, ни дергал, ни рвал – они не поддавались. Потом стало больше и больше периодов серого, заплатки пустоты въедались в его мир, разрастались все больше, длились дольше – в это время он пребывал нигде и был ничем, но и они прошли в конце концов, и мир сжался, снова ужалила боль, слегка поначалу, но она постоянно росла, мир сжимался вокруг него, вокруг его лица. И пах он темной арабикой.

Свет резал ему глаза. Комната, казалось, вращалась вокруг него, не желая останавливаться. Он попробовал остановить взгляд в одной точке, но стоило ему этого добиться, как комната принималась уплывать в сторону против часовой стрелки. В руках ощущалась поразительная легкость. Они сами собой взлетали вверх. «Дайте ему передохнуть», – произнес мужчина с седыми волосами. Джо попытался сосредоточить взгляд на нем, но мужчина уходил по кругу вместе с комнатой. Может, они в каком-нибудь вращающемся ресторане, подумал Джо. Только здесь не было окон, не было ни столиков, ни посетителей, а стены были заляпаны фантастических форм пятнами цвета ржавчины. Рядом видна была пара туфлей, начищенных до блеска, на которые ложились обшлага тщательно отутюженных темных брюк. Джо наклонился к ним.

– Сукин ты…

Услышал он чей-то крик, почувствовал, как что-то тяжелое ткнуло его в затылок. Опять боль, но он только то и смог, что раскрыть рот пошире, кровь отбивала в голове какой-то дикий ритм, когда он сплюнул на пол тонкую струйку вонючей жижи. Расслышал, как кашлянул седовласый мужчина, увидел, как ушла в сторону одна черная туфля, оставляя за собой следы рвоты. «Еще минута, и ему станет лучше», – сказал мужчина с седыми волосами. Джо в том сомневался. Его тошнило без рвоты: не осталось чем блевать.

«Там справа от вас сток», – сказал мужчина. Джо повернул голову, моргнул, смахивая пот. Понемногу взгляд прояснился. Увидел в бетоне дыру туалета и раковину из бетона – и то, и другое было разукрашено такими же ржавыми пятнами. Джо с усилием поднялся, шагнул, шатаясь, не обращая внимания на предостережение мужчины: «Полегче, полегче», – и потащился к умывальнику. У воды был вкус прохлады. От ее касания лицу делалось больно, но лишь на миг. Зеркала не было. И это его не расстроило. Вернулся напор в мочевом пузыре – усилился многократно. Вдруг это представилось самым важным на свете. Руки его тряслись, пока он…

– Ничего нет лучше, как хорошенько поссать, а? – произнес мужчина с седыми волосами.

Джо не обращал на него внимания. Он по-прежнему ощущал себя отделенным от своего тела, хотя ощущение это и улетучивалось. Было похоже на одевание костюма, который какое-то время провисел в гардеробе. Требуется время, чтобы перестать замечать его. Справив нужду, он опять умылся. Во рту стоял металлический привкус. Опершись о раковину обеими руками, Джо повернул голову и взглянул на человека из КНО.

Молчание распростерлось между ними, как между двумя шахматистами в момент перед шахом. Или, наверное, то был шах и мат. Полной уверенности у Джо не было. Он чувствовал, что избили его порядком. Как он считал, шахматисты обычно не похищают и не валтузят друг друга. Подумав, он решил, что шахматы, по-видимому, паршивая метафора. Молчание, впрочем, распростерлось. Оно повисло в воздухе хлипким воздушным змеем, сотворенным из бумаги, клея и надежды, требовался всего лишь легкий порыв ветерка, чтоб он затрепетал и закувыркался. Представлялось постыдным портить его словами.

– Сигарету? – предложил человек из КНО, протягивая пачку.

Джо покачал головой, хотя от движения поднялась тошнота.

– Я бросил, – выговорил он.

Человек из полиции пожал плечами и вернул пачку в карман.

Джо выпрямился, медленно потянулся. Боли перемежались с бесчувственностью, тело его стало разномастной картой противостоящих государств. Похлопав себя, Джо нашел пачку сигарет (смятую) и зажигалку. Вытряхнул одну, сунул в рот, прикурил.

– Вы же сказали… – заметил мужчина с седыми волосами.

– Я передумал.

Джо пустил струю дыма. Улыбка сошла с лица полицейского. Выглядело это так, будто она плотно упаковала вещички и ушла в зиму. Не было похоже, что она собиралась вскоре вернуться.

– Как вам это нравится? – спросил человек из полиции. Жест его охватывал все помещение. Рядом с умывальником и туалетом стоял стул, к какому был привязан Джо, и узкая койка с серым одеялом и подушкой, формой похожей на кирпич, а цветом – на пемзу.

– Видывал и похуже, – отозвался Джо. – Впрочем, об использовании особо не думал.

– Привыкайте к этому, – посоветовал полицейский.

Джо пожал плечами.

– Я же вас предостерегал, – заговорил мужчина с седыми волосами. В голосе его слышалась почти извиняющаяся нотка, возможно, она предвещала надвигающийся холод.

– Что-то такое про то, чтоб двери не открывать, так? – сказал Джо.

Настала очередь полицейского пожимать плечами.

– Слишком поздно для этого, – сказал он.

Джо присел на краешек койки. Тощий матрас напоминал деревянную доску. Он выпустил дым, стряхнул пепел на пол и спросил:

– КНО это что?

– Комитет такой, – ответил мужчина.

– Комитет такой, – повторил Джо.

– Да.

– Понятно. – Понятно ему не было.

– Это двухпартийный Комитет по Насущной Опасности… – заглавные буквы воспринимались свинцовыми гирями. – Учрежден был для выявления и противоборства явной и насущной опасности для мирной жизни нашей страны.

– А что, если нет никакой явной и насущной опасности? – спросил Джо.

Мужчина с седыми волосами покачал головой.

– Явная и насущная опасность есть всегда, – заявил он. – И прямо сейчас это – вы.

– Я? Я всего лишь один человек.

– Джон Уилкс Бут[34] был всего лишь одним человеком, – напомнил человек из КНО. – Однако нет, не вы, в частности. Вы – собирательно.

Сигарета Джо догорела до пальцев. Он уронил ее на пол. Гримаса отвращения легла на лицо седого.

– Беженцы, – презрительно буркнул он. – Кучеряшки. Призраки. Кто угодно. – Он не сводил с Джо глаз. – Вас тут не должно быть. Вам незачем было приезжать.

Молчание вновь повисло между ними: туго натянутый батут, идеальную неподвижность которого способен был бы нарушить самый маленький упавший вес. Человек из КНО бросил:

– Вам тут не место.

Джо сел поглубже на койку, спиной к стене привалился. Через полузакрытые веки он разглядывал человека из КНО. Слова, казалось, долетали откуда-то далеко из-под низу, откуда-то из самой глубины его нутра:

– Может, нам больше некуда податься.

– Мне жаль, – произнес человек из КНО. – На самом деле жаль.

– Мне тоже, – сказал Джо. Выходило, будто говорил он в громадную и пустую пропасть, слова его клочками порванной бумаги падали в ничто.

Человек из КНО кивнул разок головой. Потом вышел из камеры и закрыл за собой дверь. Джо слышал, как лязгнули, возвращаясь на место, засовы.

А потом осталось лишь молчание в одиночку.

Времени здесь не существовало. Два раза в день откидывалась решетка в двери и просовывался поднос. Поднос был сделан из металла с тремя вмятинами, образующими форму креста. На подносе подавалась еда, вода – в тазике. Узник эту воду пил и мылся в ней, плескал ею под мышки, ополаскивал лицо, как человек, надолго застрявший в аэропорту. От еды оставался химический привкус. Когда он пользовался туалетом, в камере оставалось зловоние. Через некоторое время узник переставал замечать запах.

Мысли его во время этого одиночного заключения были не совсем размышлениями. Так, фрагменты, словно мозаичная картинка, сложенная из перепутанных порванных фотографий. Казалось, им не сойтись никогда. В них оставались воспоминания, только Джо больше не в силах был отличить, что было на самом деле, а что нет. Был, к примеру, мужчина в бобровой шапке, шатавшийся всюду с фонарем в высоко поднятой руке. Обрывки диалога из титра немого кинофильма, дрожаще сияющие белым на черном экране: «Вы хотите сказать – призрак?» – «Не призрак. Хуже…»

Была девушка со слегка раскосыми глазами, каштановыми волосами и прижатыми к голове ушами, но у нее не было имени. Был аэропорт, туман, самолет, ожидавший взлета. То были не совсем сны, потому как он теперь вовсе не видел снов. То были просто кусочки моментальных снимков, собранные откуда-то когда-то еще. Самолет собирался приземлиться по ту сторону радуги. Девушка собиралась сесть в самолет. Вышел спор. На нем была широкополая шляпа, купленная им в Париже и потерянная где-то в пути.

«Вы должны сесть на самолет, – без конца повторяет он. – Вы должны сесть на самолет». Она называет его по имени, только это не его имя. «Может быть, не сегодня, – то и дело повторяет он. – Может быть, не сегодня».

Иногда дверь открывается, и они заходят к нему. Поначалу он с ними дрался, однако они всегда оказывались сильнее, легко справлялись с ним, а потом быстрая холодная боль пронзала шею там, где сонная артерия, и потом – оцепенение. Большую часть времени он не знал, что они делали. Иногда его раздевали догола, руки в перчатках его ощупывали, тыкали, измеряли. Иногда его раздевали и делали фото. Иногда он опять оказывался на стуле, и начинались расспросы. Возвращался мужчина с седыми волосами, стоял спиной к стене, от лица один силуэт оставался. Он задавал вопросы про то, что люди в отеле «Кандагар» называли Усаменой. Было похоже на бесконечную викторину по романам Майка Лонгшотта. Узник говорил: «Я не знаю», – пока не начинал повторять это как мантру, высвобождающую его из заключения, так, чтобы, пока тело его по-прежнему оставалось в камере, сознание его улетело бы далеко-далеко, парило над той пропастью, где находился иной мир, или другой иной, или другой другой иной.

– Почему вы не арестуете его? – спросил он как-то.

– Арестуем кого? – удивился мужчина с седыми волосами.

– Лонгшотта.

Седовласый говорил что-то про контролируемые риски и управление распространением информации. Узник понял это так, что им неизвестно, где находится Лонгшотт.

– Мы могли бы прихлопнуть его издателя, – указал человек из КНО. Порой так выходило, что он будто бы сидел в голове узника. Узник спросил:

– Так почему не делаете-то?

– Так полезнее, – пояснил человек из КНО.

Иногда они втыкали в него иголки, брали кровь. Иногда прилаживали электроды к вискам, к груди, замеряли пульс, частоту сердцебиения, мозговые волны, фенологические пропорции его черепа.

– Скажите мне правду, док, – попросил однажды узник. – Выдайте как на духу. Я жить буду?

Мужчина с седыми волосами повел головой из стороны в сторону медленными, точными движениями.

– Вы уже мертвы, – устало произнес он. – Просто еще не знаете об этом.

Только узник знал. Узника несло сквозь черноту, что не была сном, а на ходу ему мерещились двери в фильмах.

Вопросы они задавали всегда. Для узника эти вопросы не имели смысла. Вопросы такие: «Как работают сотовые телефоны? Что такое айпад? Что такое „Зона 51“?» Ответов на эти вопросы узник не знал. Его спрашивали: «Как сделать компьютер размером с плоский чемоданчик? В чем смысл флэшмобов и как их контролировать? Что такое УДД37? Что такое „азиатский сплав“? Это относится к ядерной технологии?»

В этом последнем пункте была какая-то путаница, но узник не мог просветить спрашивавших.

«Что такое „Звездные войны“?» Это их весьма беспокоило. Ему дали понять, что он не первый беженец, кого расспрашивают таким образом. Увы, у него не было ответов.

Не было даже – и в особенности – для себя самого.

Кто он был такой? Откуда он родом? Все сильнее чувствовал узник, как пропадает по углам этот мир, а он в это время плывет в великой умиротворяющей темноте. Все чаще и чаще казалось ему, что слышатся и голоса других, молчание нарушалось полушепотами и бормотанием, мычанием, пением, голоса впечатывали слова в темноту, как будто были способны оставить их в ней навсегда.

Только всякий раз его утаскивали назад: исследовали интенсивность его потоотделения, свойства его крови, состояние его зрачков, его волос, его ногтей, температуру его тела внутри и снаружи – и все время задавали вопросы.

«Что такое модем? Кто такой Джеймс Бонд? Что такое смарт-автомашины? Что такое Аль-Джазира?»

Этот последний вопрос их тоже очень волновал.

Иногда они пропадали, прямо будто по мановению чьей-то руки, призраками слетаясь со всех углов его камеры, тая, словно туман, – и он оставался один. Дважды в день откидывалась решетка в двери и просовывался поднос. На подносе была еда, а вода в тазике. Узник пил воду, но больше уже не умывался. Вода отдавала лекарством от кашля. Он сам задавал себе вопросы. Откуда ты родом и откуда приехал? Куда направляешься? Как тебя зовут? Когда он рисовал девушку, то чувствовал себя лучше, потом хуже. Она водила своей рукой по его, и было в этом жесте что-то ужасно интимное и знакомое.

«Я непременно найду тебя, – сказала она тогда. – Я всегда найду тебя».

Только здесь не было движения света в воде. Девушка была отгорожена от камеры узника так же, как будущее безжалостно отгорожено от прошлого. Была всего лишь одна дверь, и она вела в никуда. Он рассматривал пятна на стенах, исследуя узоры так, словно бы они растягивались и сжимались как нечто живое. Он находил в них лица, облака, пишущие машинки, горы. Ему вспоминались двери в кино.

Они походили на fabriques в Парке Монсо. Фильмы были сконструированными пейзажами, подделкой, сотворенной из вырванных частичек разных местностей. Дверь здания открывалась (в кино) наружу и вела – чаще, чем не вела, – не вовнутрь здания, а куда-то еще. В кино имелись переходы, которые сглаживали действие, делали его бесшовным, но тем не менее они были переходами, прорывами кратчайшего пути как сквозь пространство, так и сквозь время. Открыть дверь в фильме было все равно что распахнуть пространственные ворота: открывался путь куда угодно, повсюду. Осознавать это узник старательно чурался.

Голосов накапливалось все больше и больше, словно усиливался сигнал радиоприемника. Они шептали, орали, рыдали, смеялись. Они трещали и бормотали, мямлили и вопили, их непрестанный лепет вторгался во тьму. У него не было сил заглушить их.

И еще больше вопросов. Их он тоже заглушить не мог. «Опишите бомбардировщик-невидимку. Опишите умные бомбы. Как действует беспроводная сеть? Как выглядят ракеты „скад“? Что такое „Нинтендо“38? Что такое „Шеньчжоу-5“39?»

– Где находится Майк Лонгшотт? – спрашивал узник. Все больше и больше это делалось точкой его сосредоточения, путеводной звездой, с которой он мог сверить клочки самого себя.

– Нет никакого Майка Лонгшотта.

Только Джо понимал: они лгут.

Розыски Майка Лонгшотта возвращали ему цель. Из плавающей в темноте мешанины фрагментов он принялся восстанавливать сыщика. Стал чертить карту ландшафта, панораму из fabriques.

«Как вас зовут? – то и дело спрашивали его на допросах. – Как ваше имя?»

– Джо, – шептал узник. – Джо.

– Нет никакого Джо.

Только он понимал: они лгут.

Потом настало время, когда не приходил никто, и он оставался в камере один. Хотя темнота и умерилась немного, голоса по-прежнему слышались. Заточенные в камеру, они звучали громче. «Майк Лонгшотт», – подумал узник. И мысль эта принесла с собой ясность. Он был частным сыщиком, и это было его делом. Он был сыщиком. В верхнем ящике стола у него в конторе лежали незарегистрированная подделка под «смит-вессон» 38-го калибра и бутылка «Джонни Уолкер» с красной наклейкой: полупустая или наполовину полная – это как посмотреть.

Голоса нашептывали совет. Они не были готовы пойти дальше. Джо показалось, что он узнавал в этом лепете знакомые голоса, только уверенности не было. Подумал о дверях в фильмах. Если открыть дверь в сфабрикованном ландшафте, то она сможет вывести куда вам только захочется. Но он боялся открыть дверь.

У себя в камере узник готовился. Теперь его донимали голоса мертвых, нашептывали ему, подзуживали его. Он жалел, что не мог захлопнуть их меж страницами книжки. В пятнах на стенах теперь ему виделись лица, ничего больше, только лица, пялившиеся на него в ответ на его разглядывания.

– Лонгшотт, – выговорил Джо, пробуя имя на слух.

Тени одобрительно загалдели. Узник знал, кем он был, но не знал, кто он такой. Он разглядывал дверь, а дверь разглядывала его. Он приложил ладонь к ее металлической поверхности – она была теплая. Где-то на высоте пояса узника на серой краске двери тянулась длинная неровная царапина. У двери не было ручки.

– Усама, – произнес он, пробуя на слух и это имя, словно странное вино, отдающее кислым и несколько прогорклым. – Усама Бен-Ладен.

Тени зашикали, зашипели, словно куклы в театре. «Я готов», – подумал узник. Вспомнил про девушку. Нарисовал горы. Раздевался он медленно: собственная его одежда когда-то пропала, ему выдали форму заключенных, кроваво-оранжевую, без ремня, и он сбрасывал ее с облегчением. Голый, встал, положив обе ладони на поверхность двери, и толкнул.

Голоса прибавили высоты тона и возбуждения. Желтый свет сочился под дверью, постепенно становясь белым. Показалось, что он чувствует ветер, холодный и чистый: горный ветер, – он дул и пробивался по краям двери. Он толкнул, и белый свет сделался ярче, обрел яркость желтого солнца, и тепло его прошлось по обнаженной коже. Он толкнул, и дверь открылась, а может, и исчезла, и голоса взвились в невыносимом крещендо. Довольно долго узник просто стоял на месте, глядя наружу. Он думал о свободе. Это было то, что оставалось у тебя, когда терять было больше нечего. Он вперил взор в прямоугольник яркого света, и на мгновение стало тихо. Голоса полетели впереди него, ожидая его на другой стороне.

Узник положил ладони на прямоугольник света, пробуя его. Не было никакого сопротивления. Он чувствовал ждущие голоса. Узник вздрогнул – разок – и замер.

Джо шагнул в дверь.

В то утро за моим окном сидела голубая сойка. Хохолок у нее на головке топорщился высоко, это означало, что птица была возбуждена либо готовилась напасть. Голубые сойки, они птицы драчливые. Они сильны, легко приспосабливаются и десятилетиями осваивают новые места обитания. Им нравятся яркие, блестящие предметы, вроде монет, и считается (не совсем заслуженно), что они нападают на гнезда других птиц, крадут у них яйца и птенчиков и даже сами гнезда. Голубые сойки, они птицы очень красивые. По-моему, за окном сидел самец. Я подглядывал за ним через стекло, а он в ответ поглядывал на меня, солнечный свет потоками лился сквозь стекло, и день по всему обещал быть великолепным. Встал я рано, потому что должен был ехать в аэропорт. Расцветку голубым сойкам дает не пигментация, а особое строение их перьев. Если помять оперение, то голубой цвет постепенно сойдет, поскольку нарушится строение перьев. Я встал с постели не будя жену и спустился на кухню. Включил кофейник и, пока ждал, просматривал свои пластинки, поставив, наконец, «Настроение индиго» Дюка Эллингтона: Дюк за фоно, Джо Нантон на тромбоне, Уэтсол на трубе, Бигард на кларнете, Фред Гай на банджо, Брауд на бас-гитаре и Сони Грир на ударных. Пластинку эту я купил еще мальцом, еще когда пластинки продавались в каждом магазине, и знал на этом старом виниловом диске каждый желобок, каждую царапину. Налив себе кофе и слушая Дюка Эллингтона, заметил, что голубая сойка спустилась за мной к кухонному окну и стрекотала через стекло, обращаясь ко мне. Допив кофе, я опять поднялся наверх, сопровождаемый звуками фортепиано, оделся, почистил зубы, забрал чемодан, уже уложенный. Жена повернулась на спину, открыла глаза, одарила меня сонной улыбкой, и я, наклонившись, поцеловал ее, после чего она перевернулась и опять уснула. Спустившись вниз, я снял пластинку, аккуратно убрал ее в конверт и поставил на ее место среди других. Прежде чем уйти, я рассеянно провел рукой по пластинкам. На улице я голубую сойку уже не увидел. В аэропорт ехал с полуоткрытым окном машины. Уловил запах блинов из закусочной ниже по улице. Добравшись до аэропорта, оставил машину на автостоянке и пошел в здание аэровокзала. Мне надо было лететь на какое-то собрание в Лос-Анджелес, и я, сев в самолет, в ожидании взлета делал кое-какие пометки в блокноте (наброски того, о чем собирался поведать собранию), а по большей части портил бумагу каракулями и рисунками.

На автобусе в тот день я оказался потому, что слишком уж много суматохи было из-за станции «Кингс-Кросс», говорили о неполадках в энергосети, но, если честно, никто не знал, что происходит. Из метро нас эвакуировали на пути к Юстонскому автовокзалу, и это походило на море нервного, раздраженного народа, слишком много тел оказалось вместе в одной толпе, люди старались попасть на работу, пихались, автобусы заползали на автовокзал, как улитки в красных ракушках, страдающие от летних холодов. Я уже опаздывал, а в тот день должен был проводить презентацию, вот и пробивался к автобусу и как-то ухитрился даже усесться в нем – сидел на верхней площадке возле окна, оглядывая автовокзал. Заметил, как от толпы отделился какой-то малый, перебрался на относительно тихое местечко, встал там, достал пачку сигарет. У него были вьющиеся темные волосы, а в ушах торчали наушники: когда он курил, то кивал головой в такт музыке… помню, я еще подумал, что за диск он слушает, а еще старался увидеть его глаза. Всего на мгновение, когда наш автобус уже тронулся, малый поднял взгляд и, по-моему, заметил меня, мы посмотрели друг на друга, и он улыбнулся. Приятная у него была улыбка. Меня на секунду охватило безумное желание выскочить из автобуса, пробраться среди всей массы ожидавших людей, подойти к этому малому, сказать что-нибудь, сам не знаю что. Может, просто улыбнуться и сигарету стрельнуть. Может, спросить, сколько сейчас времени или не хочет ли он пойти кофейку испить. Что-нибудь. Только я таких финтов никогда не выделываю, да и в любом разе автобус уже выезжал с автовокзала, а малый смотрел куда-то в другую сторону, так что уселся я обратно, и, когда опять глянул в окно, его уже не было.

Мне хотелось приехать в Дахаб в апреле, когда в Европе все еще холодно и признаки весны только-только начинают проглядывать, а на Синае уже жарко, сухо и прекрасно. Мне нравилось сидеть на подушках в пляжных ресторанчиках, покуривать кальян и любоваться Красным морем. Я обожал сидеть так в сумерках, когда повсюду все словно бы затихает, и наблюдать за заходом солнца сквозь темные очки. В Дахаб я приезжал каждый год, даже после взрывов в Рас-эль-Шайтане, даже после терактов в Шарме годом позже. Нельзя перестать жить своей жизнью. А здесь еще и тише было, хотя все равно туристы наезжали отовсюду. На Синай я приезжал много лет. Такой жары, как там, нигде нет. Солнце сияет до того сильно, что свет покрывает все не хуже древней тонкой глины, отчего предметы начинают казаться матовыми и хрупкими. И хаш мясной хорош. И сидел я в ресторане, раздумывая, что бы заказать, склоняясь к блюду из приправленных дымком поджаренных баклажанов, предвкушая их вкус на языке, еще не сделав заказ, когда это случилось.

Взрыв громом ударил по заливу, потом звук покатился и продолжал катиться, эхом долетая от одного берега до другого. Я ехала на автобусе из Уги. Он остановился возле американского посольства. Я видела, как рядом с посольством остановился грузовик. Видела, как из него вышел мужчина. Видела, как он сделал замах рукой, и услышала хлопок. Последнее, что помню, как я видела, – это раскрошившееся окно. Оно двигалось на меня. Было похоже, будто я, когда еще девочкой была, сижу в море, а прибой перекатывает через меня. Меня, должно быть, назад отбросило. Я руку поднесла ко рту и поняла, что у меня совсем не осталось зубов. Дотронулась до глаз, но там ничего не было. Боли я не чувствовала, зато помню, как волновалась за свои волосы. Попробовала коснуться волос, но не смогла почувствовать их. Собиралась днем прическу делать в салоне на Нгара-роуд.

Задницы и локти. Там были сплошные задницы и локти. Вызов пришел, мы забрались на пожарную машину, а когда уже выезжали, малец сзади – стажер еще – сказал, что это теракт. Я не знал тогда еще, что это было. Думаю, на самом деле никто не знал. Когда до здания добрались да вверх глянули, так вроде… уф… руки и ноги-то дергаются… вроде они прыгуны. Дым там стоял, не продохнуть, в вестибюле полно разрушений. И это… полно прыгунов. Мы зашли в здание и стали по лестнице взбираться. Одной цепочкой. Дюжину этажей отмахали – стали перерывы делать через каждые четыре. Четыре этажа. Дошли до… тридцать третьего? Тридцать четвертого этажа? Люди спускались по лестнице, друг другу помогают, поддерживают, все израненные… я стоял, переводя дух, опершись ладонями в колени, воздух ртом ловил, мы тогда договаривались подключиться к другому отряду, забравшемуся туда. Все это время здание трясло, звук такой, будто поезд подходит к платформе, – и все нарастает. Потом кто-то говорит по рации: «Бросайте все и сматывайтесь». Пару раз так сказал. Мы к выходу двигались, когда раздался… даже не знаю, как этот звук назвать… потолок стал рушиться, а я, помню, вверх глянул. Вот это я запомнил. Глянул вверх – и вдруг ничего не вижу.

Это было за три дня до выборов, так в то утро в газете писали, а я остановился по пути на станцию выпить чашечку кортадо[35], где молока чуть поменьше, пью, газету листаю. По всему казалось, что предстоял прелестный денек. Я еще подумал: завтра уже пятница. На свой cercanias[36]я сел более или менее в обычное время. Ехал я в Аточу, там пересадку надо было делать. Поезд был набит битком, как всегда в часы пик, но мне досталось место, и я уткнулся в газету, говоря по правде, не особо обращая внимание, кто меня окружает. Обдумывал, как поведу вечером жену куда-нибудь поужинать: в тот день была наша годовщина, и я проглядывал перечни ресторанов, пытаясь решить, какой из них хорош и какую еду стоит заказывать. Это последнее, о чем я, помнится, думал: чего бы такого хотелось вечером на ужин со своей женой.

Меня подбросило, и я полетела по воздуху. Ударилась о стену. Помню, подумала… глупость, конечно… помню, подумала про краснокожих индейцев. Как в вестернах. Краснокожие индейцы, лица раскрашены как у вышедших на тропу войны. Я… дотронулась до лица, а челюсти-то у меня и нет. Слышала, как одна американка говорила: «Помогите, пожалуйста, прошу вас, помогите моим детям», – еще слышала, как другая женщина кричала: «Джордж, ты сможешь мне помочь?» Не знаю, кто такой был этот Джордж. Там еще… там, на полу, рука лежала. Одна кисть. С кольцом обручальным на безымянном пальце. Я потом сдвинуться попробовала, но поняла, что никак не могу. Что-то как будто снизу держало. Людей я слышала, только все это как будто издалека доносилось. Я…

Очень меня жажда мучила. Боли-то я поначалу не чувствовала, в шоке, надо полагать, была, но она поползла по мне, медленно так, а потом я тоже принялась кричать, только не знаю, слышал ли меня кто. Помню, плакала. Сделалось очень темно. Не знаю, много ли времени прошло. Потом мужчины окликать меня стали, говорили, мол, держись, и я слышала их, пробовала отвечать им, только не знаю, могла ли я к тому времени говорить. Слышала, как они вытаскивали какую-то женщину, и та была жива. Помню, я тогда по-настоящему радовалась. Потом боль сделалась не такой сильной, да и голоса стали все понемногу пропадать. Потом болеть вообще перестало. Я, помню, подумала, что повезло.

Боль… боль кипящим морем разливалась у меня по коже. Я и не знала, что у меня так много кожи. И уж точно не знала, что она способна причинять такую боль. Я вопила, умоляла убить меня. Пламя пожирало мое тело, меня пожирало. Я ничего не видела. Я только знай себе молила их, умоляла их убить меня. Потом я даже думать не могла, чтоб словами, кругом одна только боль и была, типа пытки, какую я не в силах была прекратить и сделать ничего не могла, чтоб она прекратилась, кругом огонь, все огнем горело. Потом как жало впилось, чую, что-то кольнуло меня, и боль стала проходить… даже не знаю, как и рассказать-то об этом. Боль ушла, я услышала, как кто-то сказал: «Морфин должен помочь», – и мука ужалась от преисподней до больничной койки, и мне больше не было больно. Лучше чувства в целом свете нет, как боли не чувствовать. Я лежала себе там, и такое облегченье пришло. Потом я уснула. По крайности, думаю, что уснула.

На спинке кресла передо мной было пятно в форме сердечка. Стало трудно дышать. Оттуда, где людей рвало, шел густой тошнотворный запах. Я у иллюминатора сидел. Смотрел в него. Во рту у меня кулак был, и я так впился в него зубами, что кровь выступила. Слышал, как где-то рядом малый по телефону разговаривал, потихоньку. «Становится и впрямь погано, пап», – сказал в трубку. Я старался не думать о мертвой стюардессе. Они ее ножом закололи. Глянул в иллюминатор. Небо было такое голубое. Нью-Йорк внизу прекрасен. Раньше мне всегда нравилось летать. Я пытался не слышать воплей. Почувствовал, что мы пошли на снижение, и, не думая, заткнул уши, как всегда делал. Я заткнул уши. Сам не знаю, зачем я это сделал. В иллюминаторе мне были видны башни. Моя левая рука лежала на ободе иллюминатора. Правую я все еще во рту держал. Одна из башен горела. Кто-то без конца раз за разом восклицал: «Боже мой, о Боже мой!» Башни приближались – очень быстро. Потом раздался треск, словно разом сломалась тысяча костей.

Он попал на какую-то тихую улочку, и его сильно рвало, рвота заляпала все туфли.

Только когда рвать стало нечем, смог он выпрямиться. Что-то тошнотворное ворохнулось в желудке, коловращение поднялось, так море вздымается, срываясь в шторм. Его опять вырвало, на сей раз вышло почти элегантно: вырвавшаяся из желудка жижа не задела даже мысков туфель и лужицей почти чистой воды растеклась по твердой, высохшей земле. Выпрямившись во второй раз, он отер рот тыльной стороной ладони, чувствуя, как горит в горле от впрыснутой кислоты. Сняв шляпу, он похлопал по ней, подняв небольшую пыльную бурю.

Джо, пыльная улочка, лужица исходящей парком рвоты у его ног. По обе стороны приземистые домики, небольшие садики, несколько старомодных автокоробчонок, беспорядочно припаркованных у обочин. Джо оглядел себя. Туфли были кожаные, мягкие, ношенные, коричневые и очень удобные, словно бы он носил их уже давным-давно. Брюки, легкая рубашка, уже пошедшая пятнами пота от жары. Джо повертел шляпу в руках. Та самая широкополая шляпа, которую он купил в Париже и которую считал пропавшей.

Подняв взгляд над крышами домов, Джо увидел вздымавшиеся вдали горы, покрытые облаками. Весь мир, казалось, скрывался за ними, так что и не дотянуться. Джо глянул вниз, на пыльную дорогу, и руки его сами собой скользнули по бокам, на миг показалось даже, что ладони лягут на пару пистолетов, висящих у него на ремне, только ничего там не висело, и он ощутил досаду, которую, попроси его кто словами выразить, был бы не в силах объяснить.

Голоса вокруг него притихли. Солнце высоко стояло в небе, и теней было немного. Джо пошел по дороге, и ноги его при каждом шаге взметали крохотные завихрения пыли. Почва была по-пустынному бурой, такими же были и дома по сторонам. В глазах Джо стояли одни горы. В душе его теплились и приязнь, и отвращение к ним, словно бы те под громадой своего спокойствия таили множество тайн, которые ему хотелось бы выведать и раскрытия которых он боялся.

Джо вышел на главную дорогу. В отдалении стояла мечеть, минареты уходили в невозможно-яркое небо. Он миновал школу, где ребятишки в белых рубашках играли во дворе, толкаясь, крича и смеясь. Через дорогу от школы была лавка, он вошел в нее и молча купил пачку сигарет, обнаружив у себя в кармане деньги. Надписи на банкнотах были сделаны витиеватым шрифтом без разрывов между буквами, которых он не узнавал. Такие же были и на сигаретах. «Что это?» – спросил он по-английски, указывая на надпись, и продавец, окинув его недоуменным взглядом, какой повсюду приберегают для туристов, произнес: «Пушту».

Джо вышел из лавки под сияние солнца и закурил сигарету. И сразу же гнусность случившегося с ним обрушилась на него, и он привалился к пыльной бурой стене, рука его оперлась о теплый материал дома, находя и точку опоры, и основательность в своем существовании. Что на самом деле случилось, он не догадывался. Все представлялось дурным сном. Когда-то давно он читал книгу, которая ему нравилась, про девочку, падавшую сквозь дыру в подземный мир, который постепенно все больше и больше перерастал в ночной кошмар. Однако когда девочке совсем уж стало невмоготу выносить это, как раз когда на нее напала колода разумных игральных карт, она взглянула в лицо несуразности своего положения и проснулась. Все это было просто сном.

Джо жалел, что все это не было просто сном. Представить только самолеты, врезающиеся в невероятно высокие башни, бомбы, лишающие глаз, зубов и пальцев, молчаливую и тайную войну, которой он не понимал и должен был думать про вымысел, про дешевые книжки-ужастики в мягких зловещих обложках. Не было – не могло быть – в таком ничего подлинного.

Пока он стоял там, мимо по дороге проезжали машины. Он видел компактные «Шкоды» и «Лады», пару блестящих черных «Мерседесов» и одну «Вольво» с дипломатическими номерами. Попадались и большие «Чеви», «Понтиаки», «Шевроле», и «Кадиллаки» – объединенные нации легковушек. Через дорогу дети играли в школе. Надпись над зданием гласила (на английском, на кириллице и том же романтическом витиеватом шрифте, что и на сигаретах), что это начальная школа имени Мохаммеда Захир-шаха и открыта она Ахмадом Шах Ханом в день его инаугурации в 1982 году.

Было жарко. Над головой медленно двигался самолет, белые полосы от реактивных двигателей тянулись по небу, постепенно оседая над крышами домов. В городе стоял какой-то сухой неприятный запах. Джо бросил на землю окурок сигареты и пошел дальше. Он чувствовал: где-то поблизости конец его путешествию. Он следовал инстинктам сродни тем, какие, возможно, заставляют перелетную птицу держать курс на магнитный полюс, оставляя внизу карту мира с неразмеченными границами. Идя вдоль реки, вышел на рынок. Там красовались тяжелые, пестро переплетенные ковры. На деревянной полке стояли маленькие стеклянные стаканчики, а рядом помятый самовар, и Джо улавливал аромат кипящего в нем чая. В проеме входа без двери мелькнули два старца, пивших чай из пиал и одновременно сосавших твердые леденцы. Он чуял запах сигарет и трубок, а проходя по рядам, любовался баклажанами и помидорами, виноградом и бараньим горохом, изюмом и орехами, и мешками белого риса, доходил до него и густой, приторный запах опиума, который и там и сям лежал на низких столиках темными шариками или брусками со штампом на английском и пушту: «Продукция Королевства Афганистан».

Дальше по ходу располагались прилавки с книгами. Джо остановился, прошелся пальцами по обложкам, те казались кожей и на прикосновение отзывались теплом. В названиях книг царило смешение языков и алфавитов: французский и английский, арабский и голландский, урду и немецкий, пушту и китайский. Он взял одну книжку в руки, полистал ее. «Туристический путеводитель по пещерам Тора Бора». «Книги, – подумал, – они как перелетные птицы. Вот присели ненадолго, устав от перелетов, прежде чем вновь отправиться в полет, прежде чем двинуться устраиваться на какое-то время в другом гнезде». Они казались ему стаей, опустившейся на эти прилавки, страницы их трепетали, как крылья, а сами они отдыхали здесь, в теньке, наслаждаясь временным покоем, зная, что вскоре настанет время вновь продолжить свой путь. Возле книг стоял вращающийся стенд с почтовыми открытками. Пара туристов, на бледной коже которых отдыхал глаз, привыкший к землистому цвету здешних зданий и людей, просматривали открытки. На шее у мужчины висел фотоаппарат.

Девушка в летнем платье была прелестна. Джо смотрел на эту пару и вдруг ощутил внутри себя ошеломляющий укол ревности. Ему казалось, что и он когда-то тоже был таким же, так или иначе цельным, и он наблюдал за ними, как выбирали, как расплачивались за три открытки и как ушли рука об руку, как будто сами были почтовыми открытками.

На холме над рекой стояли домики, и Джо добрался до них. Солнце припекало очень сильно. Завихрения пыли наперегонки гонялись друг за другом вокруг его ног. Издали горы казались голыми и неприступными без каких бы то ни было признаков растительности. Забравшись на холм повыше, Джо бросил взгляд на город внизу.

Залитый солнцем Кабул выглядел спящим. Легкая дымка заволакивала строения цвета пыли и отражалась от лениво ползущих машин. Где-то вдалеке ему слышались обрывки музыки, разговоров, игр детей. Еще один самолет полетел над горами, услышанный прежде, чем увиденный, огромная металлическая птица меняла курс, неспешно снижаясь, сверкая солнечными бликами на крыльях. Были внизу и озеро, и змеистая речка, и широкие, обсаженные деревьями проспекты, и узкая спираль переулочков: новый город теснил старый. А тот, казалось, прокалившись за несчетные годы сидения на солнцепеке, терпеливо выжидал в нескончаемом солнечном полдне.

Джо следил за тем, как снижается самолет. Звук его на спуске сделался громче, и в шуме двигателей слышались людские голоса, выкрики. Джо покачал головой: нет, нет, – однако выкрики продолжались, становясь все громче среди самолетного тарахтенья.

Он следил, пока голоса вокруг него не обратились в неистовство, а город внизу не начал меняться.

Он стал пропадать. На его глазах одни части города исчезали, зачернялись, другие двигались, увеличиваясь, уменьшаясь, город заполнялся дырами, которых не было прежде.

К гулу одного самолета присоединились другие: буря двигателей разрасталась над городом. Тени их пали на высохшую почву внизу, а из их сияющих подбрюший сыпались их яйца, темные металлические, матовые, со свистом рассекавшие воздух.

Ударяясь о дома, они обретали рождение: разбивалась скорлупа, и множество насекомых вылетало из куколок на свободу. Они расправляли крылья яркого пламени над городом, находя себе пищу на кирпичах, на телах людей, на металле. На глазах у Джо взрывались, разлетаясь, машины, дверцы, сиденья и пассажиры рвались и взлетали на воздух. Он видел дома без крыш и жилища, лишенные дверей, ребенка без головы, все еще прижимавшего к себе мячик одной безжизненной рукой. Самолеты темными тучами висели в небе над Кабулом. Они были перелетными птицами, летевшими строем и едва ли не надменно сбрасывавшими свой груз, словно бы город внизу, этот пустяк, обращавшийся в пустое место, сам собой валился в кучу у подножия гор и едва ли стоил их внимания.

Он взирал на город, как на шахматную доску из светлого и темного, зарево света разливалось по черным клеточкам площадей, разрасталось, менялось, оставляя позади себя выгоревшие остовы автомобилей, воронку на месте дома, упавшую куклу где-то в уличной витрине, стоящей прямо в пыли, с лязгающими деревянными шторками.

Джо слышал пушечную пальбу. Ракеты со свистом взмывали в небо. Он смотрел, как светящиеся пунктиры трассирующих пуль гонялись друг за другом, видел, как второе солнце вспыхнуло над Кабулом, когда раскрашенный в цвета пустыни вертолет обратился в яркую вспышку неожиданно прекрасного пламени. Он слушал крики, проклятья, слышал, как какой-то младенец пустился в бесконечный вой, пока вдруг не умолк, словно бы патефонная иголка рывком соскочила с пластинки. Он чуял запах дыма и мочи, горящего мяса и острые химические запахи, названия которых не знал. Там, внизу, исчезал и вновь появлялся город, окутывался дымом, который то и дело развеивался, позволяя разглядеть скрытый за ним иной мир. Джо не помнил, сколько времени он простоял там, высоко над городом Кабулом, глядя вниз.

Джо тряхнул головой, желая прояснить ее. Гул одинокого самолета давно улетучился, было тихо. Город внизу спал под солнцем. Ни звука не слышалось. Из труб валил дым горящих дров. Одна-единственная птица камнем упала вниз, выровнялась и плавно спустилась в спасительную тень. Джо отвернулся и пошел.

Тропинка вела его к приземистым домикам. Небо было ярким, распахнутым во все стороны пространством, цвет которого напоминал поразительную голубизну далекого-далекого океана. По пути Джо послойно ощупывал себя, как человек, беспокоящийся о шатающемся зубе. На склоне горы он чувствовал себя очень одиноким. Держаться в рамках позволяло то, что немного важнее имени, – профессия. Был такой человек по имени Джо, и был он сыщиком. Что им владело, что не позволяло совсем растерять себя как личность – оставалось вопросом. Здесь, наверху, он чувствовал себя как никогда ближе к небесам. Здесь, наверху, души мертвых носились в чистом, освященном воздухе. Здесь, наверху, был рай небесный.

Дом располагался в конце дороги. Кирпичи цвета грязи когда-то лизнула белая краска, местами она уже осыпалась. Низкая стенка окружала дворик дома, а в стену замысловатым завитком были вделаны чугунного литья ворота. Над трубой никакого дыма. Одинокая птичка щебетала где-то поблизости, не видимая глазу. Джо тронул ворота: не заперто. От его толчка створки со скрежетом раскрылись.

Вокруг дома клочками росла трава, перемежаясь с заплатками ссохшейся земли. Стоявший слева кран протекал, вода сочилась из него очень медленно, внизу росли два неухоженных кустика мяты. К одной из стен был прислонен велосипед со спущенными шинами.

Дом был погружен в сон, словно заколдованный.

У дома была веранда – пустая. За верандой – дверь. Дверь была сделана из простого дерева. Джо направился к дому, и с каждым шагом земля вокруг него, казалось, раздавалась и сжималась одновременно, словно бы попал он в странную область пространства и времени, некое обнаженное своеобразие. За глазами сидела боль, не бывшая физической. Выходило так, будто все, из чего он состоял, все ниточки его существа начинали приходить в негодность.

Вопрос на какое-то время удерживал его в целости. Ступив на веранду, Джо встал не шелохнувшись, вслушался. Не раздавалось ни звука. Даже одинокая птичка перестала петь. Дом замер, в нем повисла тишина, но не гулкая, рождающая эхо, а немая: молчание забытых вещей, тишина заброшенных жизней. Плюшевый мишка с оторванными глазами прислонился спиной к стене, его плюшевую шкуру покрывали пятна краски и плесени. Джо постучал в дверь. Ответа не последовало.

Он дернул дверь на себя, и она открылась.

Свет из окна мягко падал на потертый афганский ковер. В комнате было прохладнее, чем на улице. Воздух доносил шепот ветра. На потолке висел вентилятор – недвижимый. В комнате носился знакомый запах, хотя ощущался он не сразу. Стояли два больших, удобных на вид кресла, сквозь дыры в ткани на них торчала набивка. На низком кофейном столике стояла пепельница с тремя сигаретными окурками, лакированную столешницу совсем не красили пересекающиеся кольца следов горячих стаканов в местах, где их ставили и убирали. В дальнем конце дверь вела на кухню. Левую стену занимал высокий книжный шкаф. У правой стены, напротив окна стоял большой письменный стол. По столу разбросаны полураскрытые книги. Еще на столе лежали конверты, бумаги, ручки, монеты, морские раковины, резинки, сломанный степлер, небольшие округлые камни, два птичьих пера, точилка для карандашей, закрытый пузырек чернил: фантастическая карта сокровищ с горами, долинами, пропастями и родниками. В центре стола горой возвышалась пишущая машинка. В нее вставлен лист бумаги. Кресло от стола отодвинуто, словно бы обитатель комнаты удалился на время и скоро вернется, чтобы вновь усесться в него.

Джо встал посреди комнаты и глубоко вобрал в себя воздух. Этот запах, тягучий, приторный до тошноты, знакомый. Он решил прощупать все своими руками. Кресла, кофейный столик, книжный шкаф, стены. На ощупь они были твердыми, настоящими, что до странности подбадривало. Он провел пальцем по одному ряду в книжном шкафу – палец покрылся пылью. Походило на то, что книги целый век в шкафу простояли так и не тронутыми. Расставлялись они без особого порядка, какой Джо мог бы понять. Буквы алфавита распихивали друг друга в праздничном сборище. Высокие книги стояли рядом с низенькими, толстенные тома теснились среди худощавых изящных томиков. Там, где для книг не хватало места, их укладывали поверх других книг или складывали боком в имевшихся проемах.

Джо опустил руки. Повернулся вполоборота, растопырив пальцы. Он старался отыскать суть обитателя этой комнаты, этого дома. Жил ли кто все еще в нем? В одном углу комнаты Джо заметил стоявшую на подставке вазу для цветов с вытянутым горлышком, но в ней не было цветов. Он опять повернулся, завершив оборот, и что-то бросилось ему в глаза. На стене рядом с книжным шкафом висела, казалось бы, фотография в рамке. Джо медленно подошел к ней. Сверху, сразу под рамкой было обозначено название журнала: «ТАЙМ», а на нижнем конце значилось: «ЧЕЛОВЕК ГОДА». Джо подошел еще ближе, осторожничая, – почему, он и сам не смог объяснить. Лицо в рамке само собой двигалось, и Джо, сделав глубокий судорожный вдох, взглянул…

Лицо, воззрившееся на него из рамки, было его собственным.

Через мгновение он рассмеялся, хотя и не очень-то весело. То была вовсе не фотография. То было зеркало с шаблоном обложки, нанесенным на отражающую поверхность. А он что ожидал там увидеть? «Лонгшотта», – явилась мысль. Или мужчину с длинной бородой и пронзительным взглядом ясных глаз, героя бульварных ужастиков и убийц-смертников. Вместо этого только и увидел, что себя самого. А знал ли он хотя бы это лицо? К нему имя прилагалось и профессия, но были ли сами-то они настоящими или тоже из тех же fabriques, такие же поддельные, каким поддельным мог быть паспорт? Джо тряхнул головой, и лицо в зеркале передразнило его движение.

Джо отвернулся. Пошел к столу. Опять его охватило желание пощупать, почувствовать. Он брал в руки по очереди каждый из предметов, осматривал его внимательно, возвращал на стол. Ручки – синяя, черная и красная. Детская точилка для карандашей. Джо поднес ее к носу, понюхал, но не было видно никаких свежих стружек, никаких признаков, что точилкой недавно пользовались. Камни, голыши, обкатанные водой. Морские раковины, должно быть, привезенные откуда-то еще, с далекого-далекого моря. Цвета их играли красками солнечного заката. Пальцем Джо разгладил птичье перо. Взвешивал монеты на ладони. Отчеканенные в металле лица в ответ высокомерно взирали на него – короли и королевы, императоры и президенты. Он выдвинул ящики стола, один за другим. Почти все они были пусты. Во втором из трех ящиков нашелся единственный предмет. Тоненькое неукрашенное золотое кольцо, женское, судя по размеру. Оно показалось тяжелым на его ладони, и Джо осторожно положил кольцо обратно и закрыл ящик. Когда он проделал это, на пол слетел, трепыхаясь, лист бумаги.

Джо поднял его. Несколько строк написаны (похоже, второпях) от руки синими чернилами, которые несколько замарали страничку. Почерк неопрятный. Понадобилось время, чтобы Джо сумел разобрать его. Написано:

Стихи подспудно тронули Джо, он сам не понимал почему. Он положил листок на стол написанным вниз. Затем осмотрел книги на столе. Слева от пишущей машинки лежали четыре книжицы из серии «Вершитель суда». Он взял верхнюю, самую первую в серии, «Задание: Африка». Страницы рассыпáлись, переплет местами разошелся. Перевернув несколько страниц, Джо увидел в книжке пометки, сделанные то карандашом, то красными чернилами: одни слова перечеркнуты, другие вписаны, пунктуация выправлена, непропечатавшийся текст окружен терпеливыми, аккуратными петлями и кружками.

Он положил книжку, и когда сделал это, то нарушил какой-то незримый баланс, некое вдруг сбившееся хрупкое равновесие. Каскадом посыпались бумаги, камешки, ручки, раковины и монеты, и вдруг послышался неожиданный шум, от которого у Джо вспотели ладони, а сердце забилось учащенно. Он отступил от стола, стараясь выровнять дыхание. Мусор устлал пол. Вернулась тишина. Сам воздух оставался недвижим, тот легкий ветерок, который он чувствовал раньше, уже улетел. Воздух сделался густым от полуденной жары, полуденных видений.

Джо обследовал последствия. На столе произошел сейсмический сдвиг, столкновение тектонических плит полностью изменило вид на поверхности. Под, как казалось, миниатюрной горкой книжек обнажилась целая стопка исписанных страниц.

Они аккуратно лежали одна поверх другой. Белые страницы, края выровнены, машинописные строчки бегут слева направо через один интервал. На первой странице, в центре, в окружении пустого пространства, стояло название: «Последний оплот». Ниже – знакомый подзаголовок: «Усама Бен-Ладен: „Вершитель суда“. Роман».

Еще ниже имя автора:

«Майк Лонгшотт».

Рядом с рукописью на столе лежала книга, повернутая раскрытой обложкой вверх. Название было знакомым, но Джо не сразу сообразил, что именно такую же книгу он ненадолго брал в руки на рынке в городе.

«Туристический путеводитель по пещерам Тора Бора». Джо взял книгу со стола, полистал. Фотографии гор, сосен, входы в пещеры в скальных основаниях. Местность выглядела тихой и мирной, фотографии ненароком навевали мысли, что места эти никак не используются.

Джо перевел взгляд на пишущую машинку. В нее был вставлен свежий лист. Что-то на нем уже было отпечатано. Джо протянул руку, осторожно вытащил лист, оставив на влажной бумаге отпечатки своих пальцев.

Джо подпрыгнул. Звук был неожиданным, особенно громким в тишине. Некоторое время он по-прежнему продолжал вглядываться в страницу. Остальное на ней было пустым местом. Текст оставили оборванным на полуслове. Джо дико озирался по сторонам, но никак не мог разглядеть источник звука, бывшего, бесспорно, кашлем. Он положил листок на стол, в груди болезненно колотилось сердце. Услышал что-то вроде шуршания, доносившегося со стороны, где, как он предполагал, находилась кухня, опять кашель, легкие шаги. За окном какая-то птица, наверное, так же встревоженная, безумно верещала, заходясь в трескотне. Джо отступил на шаг от стола.

Вначале появилась тень. Она упала из открытого дверного проема на пыльный пол, тощее, изнуренное лезвие тени. Затем она вытянулась, поджалась, и в комнату вошел какой-то человек с пистолетом в руке.

Сначала человек: высокий, худой, со слегка согбенными плечами, словно бы привыкшими к ношению бремени, которого в данный момент не было видно. Одежда висела на его теле так, будто в былые времена он питался получше, но с тех пор утратил аппетит к еде. Лицо его тоже было вытянутым и худым. Человек был небрит. Шатен, он и волосы, как все остальное в себе, довел до истощения.

Пистолет был однозарядным револьвером: редкостная старина. В другой руке человек держал кусок чистящей замши. Рукоять пистолета была отделана гладким серебром. Увидев Джо, человек замер на месте. Глаза у него были карие, казавшиеся большими на его лице.

Джо тоже замер. Он не сводил глаз с пистолета. Человек заговорил:

– Что вы здесь делаете?

– Вы ведь?… – спросил Джо, и почему-то все вопросы, какие ему хотелось задать, сбились в кучу, толкаясь друг с другом у него в голове, а прозвучал же такой: – Вы намерены застрелить меня?

– Что? – Человек опустил взгляд на пистолет в своей руке, словно бы впервые заметил его. И убрал револьвер в книжный шкаф. – Не говорите глупостей. Я вас даже не знаю.

– Я Джо.

Человек пристально глядел на него.

– Верно, – сказал он. – Джо.

За окном одинокая птица по-прежнему трещала без умолку. В доме становилось тягостно от жары.

– Итак, Джо, – заговорил человек, подходя ближе. – Что вам угодно?

– Я… – Когда человек приблизился, Джо различил знакомый, насыщенно приторный запах. Казалось, он въелся в человека или, наверное, в его одежду, как въедается запах в костюм, надолго похороненный под нафталином в гардеробе. – Вы Майк Лонгшотт, – выдавил из себя Джо.

Человек остановился рядом со столом. Ладонь его легла на столешницу.

– Да… – произнес он. В голосе звучала нотка удивления: – Как?…

Джо перебил:

– Как вы узнае2те? – Он дико размахивал руками, единым махом охватывая и книжные полки, и книжки серии «Вершитель суда», и незаконченную рукопись на столе.

Лонгшотт медленно кивнул. Джо заметил, как выдается у него кадык, тот шатуном ходил вверх-вниз, когда Лонгшотт глотал.

– Прошу вас, – предложил хозяин. – Садитесь. – Он повел рукой в сторону потертых кресел. – Вы беженец?

Вопрос (легче воздуха) так и завис между ними безответным. Затем Лонгшотт еще раз кивнул – так же медленно – и произнес:

– Позвольте, я приготовлю кофе.

Они сидели в креслах, глядя друг на друга. Кофе был горячим и сладким и жег Джо язык. Он был приправлен корицей.

– Мое имя, – говорил Лонгшотт, – на самом деле не Майк Лонгшотт. Как вы, несомненно, догадались. – Он пожал плечами. – Имя мое в действительности очень мало значит. Я выбрал фамилию Лонгшотт, потому что она здорово звучит. Совсем как имя, какое найдешь в каком-нибудь чтиве под мягкой обложкой.

Джо кивнул, решив, что кофе на его вкус слишком сладкий, и прихлебнул холодной воды из стакана, без толку стоявшего на столике. И спросил:

– Не возражаете, если я закурю?

– Нисколько, – ответил Лонгшотт. – Сам я… – он нерешительно помедлил, – трубка в соседней комнате.

Джо и на это кивнул, будто ожидал именно такого подтверждения. Он достал и закурил сигарету. Дымок лениво вился в воздухе. Джо не тратил слов. Ему выпала, решил он, роскошь ожидания.

Лонгшотт сложился в кресле напротив Джо. Выглядел он затерянным в этом пространстве, конечности неловко торчали, как у куклы, у какой ослабли все стяжки.

– Еще была женщина, – произнес он.

Джо вслушивался в тишину.

Еще была (раньше была) женщина. Он журналистом работал, Майк-то («Меня и вправду зовут Майк, знаете ли», – признался он Джо). Привычка выработалась у него постепенно («Понимаете, я писал серию статей о торговле опиумом…»), он пристрастился проводить часть своего свободного времени в курильнях, где имели привычку собираться благородные господа («И иностранцы, и местные»).

– В первый раз я увидел ее в первую ночь полнолуния, – рассказывал Майк Лонгшотт. – Знаете, в таких местах, как это, луна обретает куда большую значимость. В безлунные ночи такая темень, зато звезды великолепны. Великолепны и холодны… В пустыне можно столько звезд увидеть! Но потом начинает всходить луна, каждую ночь она немножко больше… вы знаете, сколько света она излучает, сколько можно разглядеть при свете луны?

Джо кивнул. Уж это-то ему было известно. В безлунные ночи, когда звезды, эти чуждые создания, невообразимо далекие от Земли, взирали на мир сей, в холодной отстраненной красе, не дававшей никакого света, наваливалась своего рода безысходность. Луна – другое дело, когда она появлялась, тьма уходила, свет солнца, отраженный от лунной поверхности, освещал темный мир, придавая ему нежные серебристые очертания. Луна всходила рано, когда полнилась, как беременная женщина, живот которой растет, пока наконец не станет полным. Полнота длилась два дня. Потом луна убывала, всходила поздно, как угрюмый подросток, опять становилась меньше, пока не исчезала, а тьма возвращалась, и вместе с нею звезды.

– Расскажите мне о ней, – попросил он.

Майк Лонгшотт кивнул.

– Я увидел ее, когда вышел из… того места, – начал он. – Она стояла на улице, ничего не делая. Стояла, обняв себя руками, и раскачивалась, перекатываясь подошвами с пятки на мысок. Выглядела она очень потерянной и беззащитной. Я очень ясно видел ее в свете луны. Когда я подошел к ней, она оглянулась. Глаза ее лучились теплом, это я помню. Помнится, подумал, что они не похожи на звезды. Они походили на солнечный свет, отраженный от луны. Она произнесла: «Вы знаете, где они сейчас?»

Я спросил: «Кто?»

«Не могу найти их, – сказала она. Я не понимал, со мной ли она говорила или сама с собой. – Они там были, а теперь их нет. А может быть, они сейчас там, а меня там нет. – Она дрожала, хотя ночь была теплой, и еще крепче обнимала себя. – Вы не знаете, где они?»

Я выговорил, как мог мягче: «Нет».

Тогда она совсем повернулась ко мне лицом. Руки у нее безжизненно упали. Она долго вглядывалась в меня, в мое лицо, словно бы выискивала на нем какие-то знакомые черты, морщинки или ямочки, каких у меня не было.

Хотя, может, и были. Потому как, когда долгое разглядывание закончилось, она глубоко вздохнула, было похоже, что часть волнения оставила ее, и она спросила: «Вы не откажетесь мне помочь?»

После этого Майк Лонгшотт отпил воды и какое-то время сидел в молчании, уставившись в воздух. Как раз тогда Джо и осознал, что голоса, какое-то время сопровождавшие его от камеры до горной выси, теперь умолкли, их не было слышно уже давно. Нет их рядом или они умолкли, только не думал он, что голоса пропали совсем. Как и сам он, они ждали, слушали, как ведется рассказ.

– Она была?… – спросил он, и Лонгшотт ответил:

– Да. Была.

– Вы, возможно, не поверите этому, – сказал Лонгшотт, – только я так и не узнал, что за жизнь у нее была. О, время от времени кусочки ее мне становились известны. Порой она говорила во сне, с плачем произносила имена… в особенности одно имя. Вовсе не Майк. – Он покрутил головой и сказал: – У меня сложилось впечатление, что когда-то у нее был сын.

Потом опять ушел в молчание, уткнувшись взглядом в ладони, безвольно лежавшие у него на коленях. Он поднял взгляд, и глаза его, морщинки вокруг которых обозначились резче, встретились с глазами Джо.

– Она… она прибывала и убывала с луной, – вновь заговорил он. – Не знаю, то же ли бывает с другими. Мне-то казалось, что это колдовство какое-то на время… до сих пор кажется, коли на то пошло. Я видел ее, только когда луна выходила на небеса. Я знаю, что она тосковала по дневному свету. Ей хотелось видеть солнце. Ей было больно, что она не в состоянии сделать это. Как-то я спросил, куда она уходила, когда не… когда ее там не было. Она не знала – или не желала мне рассказывать. Времена безлунья были для меня самыми худшими. Она уходила, то было отсутствие, пустота, развеять какую не могли никакие звезды, и всякий раз я боялся, что она больше не появится. Моя… мое пристрастие усиливалось. Я выкуривал больше трубок, но это не приносило облегчения. Вместо этого я принялся рисовать в воображении мир, из которого она, должно быть, явилась. Приметы его незванно-непрошенно западали мне на ум, когда я пребывал в помрачении рассудка. Доходили они до меня поначалу сбивчиво. Даты, цифры. Заголовки. – Лонгшотт рассмеялся. Не было в его смехе ничего забавного. Он продолжил: – Вам известно, что такое журналист? Это тип, еще не написавший романа. В газете писать его я не мог бы. Какое-то время мне вообще не до писанины было. Потом…

Она стала появляться не так часто. Она убывала, так ему казалось. Каждую ночь становилась менее реальной, все меньше была рядом. Только в полнолуние она по-прежнему казалась осязаемой, близкой…

– Она была сиюминутностью, настоящим, – выговорил он. – Моим настоящим. Я не рассуждал в терминах прошлого или будущего. Существовал только момент, когда она была рядом, в моих объятиях, когда я мог держать ее, утешать, гладить ее волосы при свете луны…

Ему представлялось, если опиума будет больше, то станет легче – нет, не стало. Вместо этого тот иной, воображаемый мир все больше и больше поглощал его собственный, пока он уже и сам не был в состоянии разделить их. Иногда, идя по улицам, он принимал за нее каких-то других, похожих, а то и тени по углам улиц, беженок из иных мест, иного времени, но он никогда не пытался заговорить с ними. Она была всем, что у него было.

– А потом она ушла. Ушла при полной луне, обосновавшейся на горизонте. Ее волосы переливались серебром. Я держал ее руку в своей – та была прозрачной, мне были видны кровеносные сосуды внутри, кости, похожие на бледные кристаллики. «По-моему, я вижу их», – сказала она. Это было последнее, что она мне сказала. На другую ночь она не появилась, и на следующую тоже, и в ту, что за ней. – Лонгшотт поднял взгляд на Джо, только глаза у него были невидящими. – Я был один.

Все темное время он ждал, когда возродится новая луна. Увы, когда и это случилось, она не появилась, и он понял, что она уже не вернется.

– В ту ночь я написал первую главу. Сон больше не идет ко мне. Когда я закрываю глаза, то вижу его, но всегда на расстоянии: съежившаяся фигура с холодным взглядом ясных глаз, которым я безразличен.

Джо произнес – прошептал – имя:

– Усама. – Имя вздрогнуло в недвижимом воздухе, казалось, на миг обрело форму, фигуру, потом пропало.

– Да, – кивнул Майк Лонгшотт. Его тоже пробрала дрожь, несмотря на жару. – Мой герой. – Он издал смешок, больше походивший на кашель. Руки его тряслись. – Вы не могли бы?… – попросил он.

Джо понял его. Издалека, похоже, до него донеслись нашептывающие слабые голоса. Джо встал с кресла, подошел к Майку Лонгшотту, помогая тому подняться.

– Это в другой комнате, – сказал писатель. По лицу его катился пот. Джо мягко взял его за руку. Вместе они медленно пошагали (писатель наполовину привалился к плечу Джо), и, когда добрались до другой комнаты, Джо помог Лонгшотту лечь на лежанку, которую тот давным-давно для себя изготовил, проследил, чтобы Майк удобно устроился на ней, и что-то будто разбилось в нем, как хрупкий стакан.

– Не могли бы вы?… – произнес Майк Лонгшотт. Джо, кусая губы, чтобы остановить наползавший на глаза туман, молча кивнул и помог ему приготовить трубку, скатав в пальцах смолистый шарик, хотя от запаха его у Джо голова пошла кругом. Вложив мундштук трубки в рот писателя, он разжег пламя для разогрева смолы, следя за тем, как постепенно расслабились и обвисли черты лица Лонгшотта, когда тот вдохнул в себя гуляющие по трубке пары.

Помрачение рассудка, так назвал это Лонгшотт. Джо дождался, когда трубка была выкурена, а глаза Лонгшотта, хотя и открытые, уже не видели его. Потом, поднявшись на ноги, он тихо вышел из комнаты.

Джо знал, что она окажется там, еще до того, как она появилась. В каком-то смысле, думал он, она всегда была там, ожидая его на краю зрения, где сходятся свет с водой, позволяя ей образоваться. В глазах ее стояли слезы, и он решил: пусть так и останется. «Все мы тени, – думал он, – призраки, необъяснимое. Мы дурные знамения, появляющиеся только при определенных условиях». Вспомнил о постелях, в которых спал. Они никогда не комкались, когда он просыпался. Ему никогда не удавалось вспомнить, что он спал. Просто он… просто его там не было. От осознания не стало легче. Оно просто было там, как и голоса других, нашептывающие издалека. Расплывающимся взором он наблюдал за далекими горами, где ничего не росло. Легкая дымка мерцала над красно-коричневой пылью, и сквозь дымку она и появилась: маленькая, хрупкая фигурка, одна-одинешенька на том витке дороги, с пустой голубизной неба за спиной и горами, словно обозначающими место погребения.

«Я нашел его», – произнес он. Голос звучал глухо, потерянная мелочь, с трудом одолевающая простор на этой горе над тихим городом. Потом, порывшись в карманах, он достал черную карточку, которую она ему дала тогда, в его конторе во Вьентьяне, который теперь мало чем отличался от сна. Он сделал попытку вернуть ей карточку, но она не обратила на это никакого внимания, и после недолгого колебания он позволил кусочку пластика упасть на землю, где тот, похоже, исчез в пыли. Это уже не больше реальность, осознал он, чем все остальное – подпорка, fabrique, недомыслие. Он произнес опять: «Я нашел его», – и ему был противен звук собственного голоса, зато она улыбнулась. И сказала: «Я знала, что найдешь».

Они стояли лицом друг к другу, разделенные пропастью гор. На заднем плане стоял дом Майка Лонгшотта, разрушенный замок, погруженный в собственное молчание. Жара сильно припекала землю, густая и тягучая, как сновидение. Она сказала: «Я скучала по тебе».

«Нет-нет, – отозвался он. – Ты нашла меня».

На это она улыбнулась, потом нахмурилась. Прядка волос упала ей на лицо, и она не стала ее убирать. Джо очень захотелось протянуть руку и откинуть прядку, но он сдержался.

«Ты помнишь?» – спросила она. Сказано не без назойливости, подумал он.

И заговорил: «Я помню, как ты пришла ко мне в контору. Ты наняла меня найти его…» – Джо повел рукой в сторону дома. Он понимал: она не об этом спрашивает, – но боялся другого ответа. Ни с того, ни с сего он перепугался до смерти.

Девушка слепила его взглядом.

«Черт тебя побери!» – воскликнула она. Возглас ее походил на взрыв и ошарашил его. Он отступил на шаг, а она придвинулась к нему. «Меня, мерзавец ты этакий! Меня-то ты помнишь? Ты…» – она глубоко вздохнула, словно бы старалась успокоить себя.

Вид у нее был очень рассерженный. Тогда он и почувствовал или как-то глубоко нутром понял, что гнев ее сродни такому, какой способен землю встряхнуть и горы воздвигнуть. А еще, добавило что-то таившееся у него в душе, голос чего он отчаянно заставлял умолкнуть, у нее и любовь такой же силы.

«Ты любишь черно-белое кино и детективные романы, – сказала она. Вырвалось это все как-то неожиданно. Солнце плавно склонялось книзу на небе. – Ты любишь ром и мороженое с изюмом, хлеб из опары, сливочное масло, а не маргарин, салаты, но только без лука». Руки ее сжались в кулачки. Она продолжила: «Ты ненавидишь свеклу и авокадо, тебе безразлична политика, ты любишь спать на правой стороне постели, если так будешь лежать лицом к стене. Тебе нравится ночью переворачивать подушку, так чтоб тебе доставалась ее прохладная сторона. Ты ненавидишь людей, которые, идя с тобой, шагают медленнее. Ты умеешь гладить, но очень медленно, представления не имеешь, как работает стиральная машина, и тебе нравится сбрасывать одежду на пол, чтобы сразу же утром она вновь была под рукой. Нижнее белье ты меняешь каждый день, зато продолжаешь носить одну и ту же пару джинсов, пока та не провоняет. Ты плакал, когда умер твой дедушка, тебе нравятся лирические комедии, но ты, если только не пьяный, ни за что не признаешься в этом, пьешь ты только в компании и слишком много куришь. Тебя зовут…»

«Джо, – подсказал он. – Меня зовут Джо». Вокруг него была бездна, и голоса других по-птичьи щебетали где-то вдалеке. Ему вдруг отчаянно захотелось покурить сигарету.

– Меня зовут Джо, – сказал он опять, цепляясь за это имя, как за ветку единственного дерева над бурными водами.

Она назвала другое имя. Оно ничего для него не значило.

«Тебе нравятся ковбойские шляпы, но ты ни за что не выйдешь в ней из дому, – говорила она. – Считаешь себя ковбоем, но куда тебе…»

Он воскликнул: «Эй, полегче!» – и она едва не улыбнулась, но не улыбнулась.

«… и ты спорить готов, если тебя задевают. Тебе нравится Хэмфри Богарт, ты перечитываешь рассказы о Шерлоке Холмсе, и тебе противно, когда в кино рядом с тобой сидят люди, тебе нравится есть цыплят с картошкой фри, и тебе не нравится делать зарядку, ванне ты предпочитаешь душ, и ты поёшь, когда в хорошем настроении. Тебе не нравится холод, и тебе не нравится высокая влажность. Ты пьешь слишком много кофе».

«Я люблю кофе».

«…и ты любишь болтать об этом, – перебила она. – Я знаю».

«Мне нравится…» – начал он, но она остановила его.

«В автобусе тебе нравится сидеть впереди, но любишь ты поезда, а не автобусы. Тебе противно летать на самолетах, и ты всегда заказываешь кошерную еду, чтобы тебя обслужили первого, и ты всегда просишь билеты у иллюминатора. В полетах ты стараешься не пить, чтоб лишний раз не ходить в туалет, а потому всегда оказываешься обезвоженным, когда летаешь. Тебе не нравится фотографирование, ты считаешь, что заказывать еду на дом по телефону это выпендреж, тебе нравится вино, но ты предпочитаешь пиво, тебе не нравится покупать себе одежду…»

«Кому нравится…»

Она не улыбнулась.

«Тебе нравится стоять у себя в гостиной в одном нижнем белье и, уперев руки в боки, обозревать свои владения. Ты становишься очень жаден, когда доходит до твоего личного пространства. Ты не любишь телефоны. Ты дал кличку своему пенису, когда тебе было тринадцать лет…»

Он в шоке: «Я никогда…»

«И ты называл его Германом в честь командующего „люфтваффе“[37], что только по-твоему забавно…»

«Ну, это…»

«Тебе нравится есть, стоя у умывальника. Тебе нравится есть всякие чили, хотя тебе всегда на следующий день становится плохо. Ты танцуешь перед зеркалом, когда думаешь, что никто не смотрит. Тебе нравится выпячивать верхнюю губу к ноздрям и обнюхивать ее. Когда люди спрашивают, откуда ты, тебе нравится говорить, что ты из Японии. То же и когда спрашивают, куда ты направляешься. Лошадь заходит в бар, и бармен говорит: „Лицо-то с чего такое вытянутое?“ – это твоя любимая шутка. Суп ты любишь, только когда болен. Ты слишком много куришь…»

«Да, ты уже говорила. Я…»

«И ты знаешь, что тебе это вредно, но все равно не бросишь…»

Внезапная тишина, повисшая между ними, походила на опрокинувшийся стакан: он боялся, что тот разобьется, зная, что когда это случится, то разлетевшиеся осколки могут поранить. В неподвижном воздухе стояло эхо пролетавших мимо боевых вертолетов. Упавшая прядка волос все еще закрывала ей лицо. Он протянул руку, и его пальцы коснулись ее кожи, он откинул прядку. Кожа ее была теплой. Джо улавливал запах тончайшего следа от духов пачули. Во взгляде ее он не сумел прочесть ничего.

«Я помню взрыв, – тихим голосом выговорила она. – Во всяком случае, думаю, что помню. Или, возможно, все дело в том, что, зная, что взрыв был, мозг мой переработал это в память того, что не было реальным… Но ты-то откуда знаешь? – произнесла она почти с мольбой, как ему показалось. – Откуда ты знаешь, что реально? Все мы воображаем жизни как что-то с экрана».

«Ты была певицей в клубе», – сказал он, вспоминая «Блюзовую ноту», сцену, ее поющую.

Она тряхнула головой (устала? сердится?), произнесла: «Я в кино работала». Смешок так и не вырвался, мертворожденный. «А ты?…»

«Я сыщик», – сказал он.

Она ударила его.

Он едва не опрокинулся. Не ожидал, что она так поступит. Кулачки ее упирались ему в грудь, молотили по ней. Она была почти на голову ниже его ростом. «Ты…!» – Она опять произнесла то имя, имя, ничего для него не значившее, если только он сам того не допустит. Она снова и снова повторяла его, ее маленькие кулачки выбивали дробь у него на груди.

Он подался вперед. Обхватил ее руками, притянул плотнее к себе, и она понемногу поддалась, прижалась к нему, теплая и реальная в его объятиях. Он зарылся лицом в ложбинку на ее шее и почувствовал, как в ней пульсирует кровь.

«Почему Вьентьян?» – произнес он потом, думая о жизни, которую воображал, и она сказала: «Ты помнишь? Нам всегда хотелось попасть туда, а так и не попали… куда-то в такую даль и глушь, где никогда ничего не происходит и где всегда тепло…»

«Я обещал, что больше ты никогда не замерзнешь», – сказал он, и дрожь прошила ее в его объятиях. «Мне всегда холодно», – выговорила она.

Он обнял ее. Было одно желание: вот так обнимать ее вечно.

«Тебе придется выбирать, – тихо сказала она. Кожей он чувствовал на себе ее дыхание. – Тебе придется выбирать, кем тебе быть. Когда тебя лишили всего: имени, лица, любви, – ты можешь быть кем угодно. Ты можешь даже выбрать быть самим собой».

Он прижимал ее к себе там, на холмах над городом, когда солнце неспешно двигалось по небу вниз. Скоро станет темно, последние следы солнечного света исчезали в красочном многоцветье на горизонте.

«Я знаю», – сказал Джо.