Ну, во-первых, не в четыре, а несколько раньше. Первые бомбы упали на советские города в 3 часа 30 минут ночи. Впрочем, не суть.

Почему сказку о «неожиданном нападении» поддерживают официальные военные историки и генералы — понятно. Большинство из них до последнего времени, как и вся страна, были не в курсе реальных событий начала июня 1941 года и ориентировались, в основном, на мемуары маршала Жукова. Правильно, в общем-то, ориентировались — партия велела. Мемуары прославленного маршала на самом деле есть просто озвучивание официальной версии войны, появившейся в результате супружеского союза идеологического отдела ЦК КПСС и историков из министерства обороны. Отсюда и потрясшее Виктора Суворова «посмертное» редактирование данного текста — когда уже после смерти автора выходили все новые исправленные и дополненные издания Жуковских мемуаров.

Те же из военных, кто знал реальную историю, предпочитали молчать или отделываться намеками — надо ли объяснять, почему? Во-первых, очень не хотелось брать на себя ответственность за поражение — а если не валить вину на правительство, то это непременно придется делать. А во-вторых, если кто не хотел молчать — у нас имелась еще и цензура... Официальная советская история войны, конъюнктурная от начала до конца и насквозь лживая, в «перестройку» дополнилась еще и ложью «с того берега», запущенной в обращение Суворовым и подхваченной уже нашими доморощенными диссидентами. Коктейль в результате получился совершенно эксклюзивный: тухлый кремовый торт вперемешку со свежим дерьмом, усиленно взбиваемый по ходу всяческих обсуждений... О-о, ну и амбре!

Добравшись до телевидения, все эти сказочки уже насмерть вросли в массовое сознание. Между тем история — это не то, что пишется в диссертациях и монографиях, это представление, которое имеет о событиях прошлого средний человек — как говорили в старину, обыватель. А обыватель, судя по телефильмам, до сих пор пьет прежний коктейль.

Так что не надо обольщаться — мы идем прежним курсом, товарищи! Или господа, не знаю... но если все господа — то над кем? Ведь обращение «господин» автоматически предполагает наличие рабов...

Чьи мы рабы? Чьи рабы мы?[1]

Ладно, перейдем к делу!

Сюжет данной байки укладывается в несколько слов: Сталин хотел напасть на Гитлера, а Гитлер его упредил. Миф этот придуман лично фюрером и озвучен им в декларации от 22 июня 1941 года.

«...Москва предательски нарушила условия, которые составляли предмет нашего пакта о дружбе. Делая все это, правители Кремля притворялись до последней минуты, симулируя позицию мира и дружбы, так же, как это было в отношении Финляндии и Румынии. Они сочинили опровержение, производившее впечатление невинности. В то время как до сих пор обстоятельства заставляли меня хранить молчание, теперь наступил момент, когда выжидательная политика является не только грехом, но и преступлением, нарушающим интересы германского народа, а следовательно, и всей Европы. Сейчас, приблизительно, 160 русских дивизий находятся на нашей границе. В течение ряда недель происходили непрерывные нарушения этой границы, причем не только на нашей территории, но и на крайнем севере Европы, и в Румынии. Советские летчики развлекались тем, что не признавали границ, очевидно, чтобы нам доказать таким образом, что они считают себя уже хозяевами этих территорий. Ночью 18 июня русские патрули снова проникли на германскую территорию и были оттеснены лишь после продолжительной перестрелки. Теперь наступил час, когда нам необходимо выступить против этих иудейско-англосаксонских поджигателей войны и их помощников, а также евреев из московского большевистского центра...»

Ну, и чтобы «послужить делу мира в этом регионе» (тоже из декларации), фюрер и двинул на Советский Союз не иначе как из воздуха возникшие по его испуганному жесту 170 полностью отмобилизованных и развернутых дивизий. Чего тут неясного-то?

Потом эту тему старательно развивала геббельсовская пропаганда. После 1945 года она, естественно, заглохла, а в начале 90-х годов была реанимирована в ходе операции «Ледокол». Ее можно назвать и операцией «Суворов», по имени разведчика-перебежчика, несомненные литературные способности которого были в ней использованы.

Суть операции проста, и сам Суворов говорит о ней открыто. «Я замахнулся на самое святое, что есть у нашего народа, я замахнулся на единственную святыню, которая у народа осталась, — на память о Войне, о так называемой „ великой отечественной войне"... Эту легенду я вышибаю из-под ног, как палач вышибает табуретку». Единственное, о чем он не говорит, — так это о том, зачем это делает. Почему — дает понять: типа из любви к правде. А вот зачем!

В 90-е годы память о войне действительно была последней святыней нашего народа. Однако началось уничтожение святынь значительно раньше. И здесь имеют место быть весьма интересные совпадения — попробую объяснить просто, без заумных терминов: пусть специалисты смеются, но их писания цитировать не стану.

Итак, в комплексе наук, именуемых социологией, существуют, кроме прочих, два временных промежутка: 40 и 80 лет. Период, за который практически полностью обновляется дееспособная часть населения, и период, за который обновляется население вообще. Используются эти промежутки, наверное, в разных областях — я, в силу профессии, интересовалась лишь теми, что имеют отношение к информационной и психологической войне.

Что за это время происходит с господствующей в обществе идеологией? Если она постоянная — то ничего. Но если наносится идеологический удар — вбрасываются новые идеи или уничтожаются старые, — то, чтобы он достиг цели, через сорок лет его надо подтвердить. Иначе возможен реванш старой идеологии, поскольку детям свойственно подвергать ревизии верования отцов. Ну, а когда пройдет восемьдесят лет, отмененная, проигравшая идеология становится «плюсквамперфектум» — давно прошедшим. И тогда можно выпускать на свет любую правду — она уже будет представлять лишь чисто научный интерес, не имеющий никакого отношения к реальной жизни. Кого сейчас волнует заговор против Николая II или участие англичан в развязывании Первой мировой войны, даже если нам поведают об этих событиях наичистейшую правду?

Ну так вот: Хрущев, придя в 1953 году к власти, нанес сокрушающие удары по двум опорным столпам народного духа — в 1956 году по культу Сталина (первый удар) и в начале 60-х по Православию (второй удар: первый был нанесен в начале 20-х годов — обратите внимание, все те же сорок лет). В конце 80-х годов в стране началась настоящая вакханалия антисталинизма, которая поднималась примерно до второй половины 90-х, а потом стала спадать (пик второго удара спустя сорок лет после первого).

Что касается Православия, то ему вроде бы милостиво позволили существовать и даже одно время рекламировали — в 80-е годы использовали все, что можно было заложить в пушку, развернутую против коммунизма. Но восьмидесятилетний срок был уже на исходе, и к тому времени, как новый российский президент впервые перекрестился в кадре, прошло полных 80 лет со времени начала войны с религией. Православие возрождается, но очень медленно и трудно, несмотря на заинтересованную поддержку со стороны государства[2]. По сути, здесь надо почти все начинать заново, так что на роль основной народной идеологии оно, увы, не тянет — а если Церковь не перестанет сводить счеты с единственным успешным за последние четыреста лет российским правительством, то, скорее всего, и не потянет[3].

Я не придумываю врагов и не ищу заговор «мировой закулисы». Я просто обращаю внимание читателя на занятное совпадение сроков нанесения идеологических ударов с определенной теорией (не факт, что верной, но реально существующей). А если мы рассмотрим удар по Сталину еще и как антимонархическое действо, совершенное спустя 39 (а по сути, все те же сорок) лет после 1917 года... правда, уже совсем интересно становится? Особенно если вспомнить о российской «знаковой» триаде: Православие, самодержавие, народность. Или, как это иначе формулировалось: «За Веру, Царя и Отечество!» С Верой и Царем разобрались еще при Хрущеве. Оставалось Отечество — в советские времена данной частью триады являлась память о Великой Отечественной войне.

В 60-е на эту тему замахнуться не посмели, слишком много в обществе было фронтовиков, людей тогда достаточно молодых. К 70-м общество подгнило, однако теперь сказать что-либо оскорбительное о войне не позволяла личность главы государства. Кто бы посмел при Брежневе, бывшем комиссаре с Малой Земли, о личной храбрости которого ходили легенды![4]

Едва ли кто-то в мире способен дирижировать революциями, но вот хрущевский переворот — явление вполне рукотворное, и тут могли манипулировать со сроками в угоду заказчику и буржуазной науке социологии. Зачем это делалось — тоже ясно. Войны всегда ведутся из-за денег, да и цели остались прежние — растащить страну на кусочки и колонизировать. В этом и заключалась суть процесса, который у нас назвали «перестройкой» и который был проведен при полном попустительстве со стороны государства, общества и народа. Именно это попустительство и призвана была обеспечить информационная война. А то вылезет еще какой-нибудь нижегородский мясник — был, знаете ли, такой прецедент, Кузьмой Мининым звали...[5]

Ну вот: наука там или не наука — но в результате этих процессов в начале 90-х страна оказалась практически без идеологии. Единственной точкой опоры оставалась Великая Отечественная война, деяние несомненно колоссальное и несомненно справедливое. По ней-то и был нанесен последний, добивающий удар — по третьему элементу «знаковой» триады — народности. Причем нанесен расчетливо и с полным знанием особенностей народного духа. Мол, да, героизм имел место — но эта война ни в коей мере не была справедливой, освободительной, отечественной. Гитлер всего-навсего упредил Сталина, который намеревался сам напасть на Германию.

Причем удар был, если исходить из целей кампании, бессмысленный — страна уже повержена, социализм ликвидирован, имущество поделено, так зачем? Просто так, чтобы знали, чье место у параши? А вы знаете, чье место у параши в тюремной камере?

Если рассматривать с позиций информационной войны, то это опускание уже не партии и строя, а страны и народа было актом геноцида, вроде гитлеровских расовых забав, только в идеологической области. И память о войне действительно вышибали из-под ног, как палач табуретку. А вот последствия оказались весьма неожиданными.

Нам сейчас даже не понять, почему так болезненно было воспринято тогдашним обществом это весьма небрежно приготовленное блюдо. Мы стали другими. Загнанный в абсолютный идеологический тупик, со всех сторон окруженный стенами, народ российский нашел традиционный выход — вверх (или вниз, не берусь точно определить, что это было — подкоп или перелет) и, сквозь все напластования веков, возвращается к историческим нашим национальным корням.

А если к вопросу о вершках-корешках... то можно и вспомнить, из каких компонентов смешивался коктейль под названием «русский народ». Славяне, из которых все окрестные «цивилизованные» народы традиционно набирали самых безбашенных воинов, варяги (морские разбойники), татары (степные налетчики), финские племена — народ упертый и принципиально неуправляемый никем, кроме своих вождей. Как вы думаете, какие у такого народа, да еще имевшего огромную границу с азиатской степью, могут быть святыни? Ленин, что ли, с партией, или приснопамятное право жрать клубнику в январе в шесть часов утра? Ага, конечно!

И Ленина, и партию народ российский сдал легко и весело, поскольку они давно уже не являлись для него весомой ценностью. Это была выморочная идеология вконец разложившегося режима. Клубнику попробовал и проплевался, поскольку на вкус она — бумага бумагой. А замахнувшись на войну, нечаянно или же нарочно попали по настоящей святыне (собственно, именно в защите Отечества и заключается в России народность). Вышло совсем никуда: хотели вышибить табуретку из-под ног приговоренного, и в результате вся полувековая идеологическая война псу под хвост. А вот нечего переть поперек менталитета!

Кажется, и западники начали понимать, что, неосмотрительно ликвидировав советский менталитет, они оказались лицом к лицу с менталитетом русским, который соотносится с «совком», как бульдозер с легковушкой. Сталин, обращаясь перед войной к русской истории, знал, что делал: используя эту точку опоры, Советский Союз попросту сгреб режим, бывший кошмаром всей Европы, как бульдозер сгребает мусорную кучу. Но Сталин сумел удержать на сворке медведя — а кому такое еще под силу, ежели хозяин лесов вдруг захочет показать свою натуру?

Я говорю не о придуманном сусальном образе русского человека, который типа незлобивый, жертвенный, начинает креститься раньше, чем ходить, и пр. Я о реальных русских, тех, о которых писал Солоневич в своей «Народной монархии»: «...И когда страшные годы военных и революционных испытаний смыли с поверхности народной жизни накипь литературного словоблудия, то из-под художественной бутафории... откуда-то возникли совершенно непредусмотренные литературой люди железной воли... Американские корреспонденты с фронта Второй мировой войны писали о красноармейцах, которые с куском черствого хлеба в зубах и с соломой под шинелями — для плавучести — переправлялись вплавь через полузамерзший Одер и из последних сил вели последние бои с последними остатками когда-то непобедимых гитлеровских армий. Для всякого разумного человека ясно: ни каратаевское непротивление злу, ни чеховское безволие, ни достоевская любовь к страданию — со всей этой эпопеей несовместимы никак»[6].

Примерно то же самое сказал безымянный начальник русского бюро какого-то немецкого завода в беседе с нашим специалистом. «Вы, русские, непредсказуемы и способны к неукладывающейся ни в какие рамки аккордной мобилизации. Безжалостны к себе (что говорить о врагах), угрюмы, патологически любите аккордную работу на пределе сил и надсадно упорны... Пепел Ивана стучит у вас в груди, вы никогда не смиритесь с гибелью своей страны, вы все экспансионисты и варвары в глубине души» [7]. Сюда можно добавить пару слов о русской изворотливости, прагматизме, византийском коварстве и еще некоторых милых качествах, до недавнего времени скованных сперва Православием, а потом советской идеологией. Последствия их раскрепощения и нам, и миру еще предстоит осознать... Судя по сайту ИноСМИ, на Западе осознавать уже начали. Впрочем, как говорят в народе: поздно пить боржом, когда почки отвалились...

Виктор Суворов много сделал для того, чтобы это сбылось, за что огромное спасибо ему и британской (наверное!) разведке. Без их помощи нам пришлось бы труднее, а они выполнили как раз ту работу, которую надо было сделать грязными руками...

...Однако возвратимся к сказкам. Аргументов сторонники теории «ледокола» приводят множество, да только все с одним и тем же комментарием: «Вы что, не понимаете, что это значит?» Типа: если Сталин выдвигал войска к границе, то вовсе не для защиты, и коли ты этого не понимаешь, то дурак ты, батенька, лопоухий. А кому охота дураком быть? Поэтому все и «понимают»...

Информация — штука многозначная. Рассмотрим подробно, к примеру, один из основных аргументов «ледокольцев» — выступление Сталина 5 мая 1941 года на приеме в Кремле, в честь выпускников военных академий, на котором он будто бы озвучил свои военные планы. Стенографисток туда не пригласили, так что речи, произнесенные на приеме, существовали лишь в воспоминаниях присутствующих.

Что же они вспоминают?

Самая подробная запись сталинской речи принадлежит некоему майору Евстифееву. Он утверждал, что излагает ее содержание почти дословно.

«Сталин выступал в этот вечер несколько раз. Он был очень пьян, и его речи были часто бессвязными, а временами малопонятными...

В самый разгар вечера начальник Военной академии имени Фрунзе ген[ерал]-лей[тенант] Хозин предложил поднять тост за мирную политику Советского Союза. В речи, последовавшей за этим, он старался доказать, что Сталину приходилось и приходится преодолевать большие трудности, чтобы сохранить мир, что лишь благодаря гению «великого Сталина" Советский Союз остается вне войны.

Тут Сталин не выдержал. Он поднял руку, встал и произнес по поводу этого лозунга целую речь. Ниже я излагаю содержание этой речи почти дословно.

— Товарищи офицеры! Прежде чем мы выпьем за этот лозунг, я считаю своим долгом разъяснить его сущность и значение, особенно на современном этапе. Лозунг „Да здравствует мирная политика Советского Союза!" в настоящий момент является обывательским и реакционным. Пришло время отказаться от этой жвачки, товарищ Хозин, и не прикидываться дураком, хотя бы на этом вечере, в кругу собравшихся здесь офицеров — академиков Красной Армии. Время понять, что лозунг мирной политики Советского государства уже отошел в прошлое. Это — оборонительный лозунг, с помощью которого Советскому Союзу удалось лишь ненамного раздвинуть свои границы на север и на запад и получить ряд прибалтийских государств с 30-миллионным населением. И это все. С этим пора кончать. С помощью этого лозунга мы больше не сможем получить ни пяди земли, которая сегодня все еще принадлежит капиталистическим странам. Сегодня эту землю можно добыть только силой оружия. Вы солдаты и хорошо понимаете, что этот лозунг имел оборонительный характер и был вызван необходимостью защиты наших священных границ в условиях капиталистического окружения.

Но так было раньше. Сегодня мы живем в условиях нового международного положения, когда специфический вес и роль Советского Союза на мировой арене очень сильно возросли.

Сегодня с нами считаются все страны мира, и даже ни одно политическое и экономическое мероприятие в капиталистических странах не может быть проведено без согласия СССР или без того, чтобы поставить его об этом в известность.

Мы были свидетелями такого, что наши границы медленно отодвигались на запад и остановились в ожидании резкого рывка вперед. Время понять, что только решающее наступление, а не оборона могут привести к победе. Советский Союз можно сравнить, к примеру, со свирепым хищным зверем, который затаился в засаде, поджидая свою добычу, чтобы затем одним прыжком настичь ее. Недалек тот день, когда вы станете свидетелями и участниками огромных социальных изменений на Балканах.

Эра мирной политики закончилась, и наступила новая эра — эра расширения социалистического фронта силой оружия.

В этом суть и значение лозунга мирной политики Советского Союза на современном этапе, в верности которому душой и телом так долго убеждал нас товарищ Хозин.

Тот, кто понимает этот лозунг иначе, глубоко заблуждается и ведет себя как обыватель или просто как дурак.

Я поднимаю бокал и призываю всех собравшихся выпить за мирную политику в ее новом смысле...»

Все это очень мило, если бы не пара нюансов. Первый — некая неуловимая странность данной речи. Какая-то она... не наша, что ли? Дело в том, что проблема «раздвижения границ» и проблема «земли» ни в коей мере не были в ходу в СССР. По той чрезвычайно простой причине, что, цитируя Шолохова, «земли у нас — хоть заглотнись ею». Советский Союз никогда не стремился к приобретению территорий как таковых, поскольку и своими-то был отягощен сверх всякой меры. В 1939 году он вернул отобранные поляками по мирному договору 1921 года земли, населенные украинцами и белорусами, — вопрос международного престижа и стратегии (отодвинуть как можно дальше стартовую точку грядущей войны). А в 1940-м так называемые «приобретения» диктовались уже чисто военными соображениями: отодвинуть границу от Ленинграда и ликвидировать удобный прибалтийский плацдарм для наступления германской армии[8]. «Земля» — это не наша мотивация, как ее ни крути!

Кроме того, вы можете вспомнить, чтобы хоть один раз кто-либо когда-либо в СССР сравнивал нашу страну со «свирепым хищным зверем, который затаился в засаде, поджидая свою добычу»? Помощь рабочим, «освобождение труда», «мир хижинам — война дворцам» и т. п. — это сколько угодно, но о какой добыче может идти речь, если подавляющее большинство населения других стран — наши братья по классу? Нет, по эту сторону границы данное сравнение родиться не могло, только по ту...

Второй нюанс: воспоминания свои майор Евстифеев диктовал... в немецком плену. Так что попробуй пойми, что реально говорил Сталин, что ему приписали проводившие допрос немцы, сообразно своим представлениям, а также где кончаются факты и начинается геббельсовская пропаганда. Да и вообще не совсем понятно, существовал ли этот самый майор — ну уж никак не по чину и не по должности было ему присутствовать в тот день в Кремле. Может статься, герры из ведомства Геббельса его попросту придумали?

В. А. Малышев, будущий знаменитый нарком танковой промышленности, также присутствовавший на приеме, в своем дневнике писал по поводу этой речи:

«...Дальше т. Сталин говорил о внешней политике.

„До сих пор мы проводили мирную, оборонительную политику и в этом духе воспитывали и свою армию. Правда, проводя мирную политику, мы кое-что заработали! ...(здесь т. Сталин намекнул на Зап. Украину и Белоруссию и Бессарабию). Но сейчас положение должно быть изменено. У нас есть сильная и хорошо вооруженная армия “».

И далее... «хорошая оборона — это значит нужно наступать. Наступление — это самая лучшая оборона »[9].

«Мы теперь должны вести мирную, оборонную политику с наступлением. Да, оборона с наступлением. Мы теперь должны переучивать свою армию и своих командиров. Воспитывать их в духе наступления».

Еще аналогичное свидетельство некоего К. В. Семенова (к сожалению, не знаю, кто это такой).

«Выступает генерал-майор танковых войск. Провозглашает тост за мирную Сталинскую внешнюю политику.

Тов. Сталин: Разрешите внести поправку. Мирная политика обеспечивала мир нашей стране. Мирная политика дело хорошее. Мы до поры до времени проводили линию на оборону — до тех пор, пока не перевооружили нашу армию, не снабдили армию современными средствами борьбы. А теперь, когда мы нашу армию реконструировали, насытили техникой для современного боя, когда мы стали сильны — теперь надо перейти от обороны к наступлению.

Проводя оборону нашей страны, мы обязаны действовать наступательным образом. От обороны перейти к военной политике наступательных действий. Нам необходимо перестроить наше воспитание, нашу пропаганду, агитацию, нашу печать в наступательном духе. Красная Армия есть современная армия, а современная армия — армия наступательная».

Это уже совсем другой коленкор, не правда ли? Что же касается вектора воспитания армии... Вообще-то любая нормальная армия всегда воспитывается в духе наступления. Иначе она просто обречена на поражение. А если уж говорить о конкретном сталинском сценарии начала войны, то он предполагал отступление в глубь советской территории с последующим контрнаступлением до самого Берлина — как оно, в итоге, и вышло. Ну и как вы представляете себе движение от Москвы до Берлина в порядке обороны? Повернуться и, пардон, филейной частью вермахт толкать?

И, наконец, последнее свидетельство — некоего Э. Муратова. Он тоже излагает историю с тостом за мир, однако уже совершенно по- иному.

«...В зале поднялся с места генерал Сивков и громким басом произнес:

- Товарищи! Предлагаю выпить за мир, за сталинскую политику мира, за творца этой политики, за нашего великого вождя и учителя Иосифа Виссарионовича Сталина.

Сталин протестующе замахал руками. Гости растерялись. Сталин что-то сказал Тимошенко, который объявил: „Просит слова товарищ Сталин". Раздались аплодисменты. Сталин жестом предложил всем сесть. Когда в зале стало тихо, он начал свою речь. Он был очень разгневан, немножко заикался, в его речи появился сильный грузинский акцент.

- Этот генерал ничего не понял. Он ничего не понял. Мы, коммунисты, — не пацифисты, мы всегда были против несправедливых войн, империалистических войн за передел мира, за порабощение и эксплуатацию трудящихся. Мы всегда были за справедливые войны за свободу и независимость народов, за революционные войны за освобождение народов от колониального ига, за освобождение трудящихся от капиталистической эксплуатации, за самую справедливую войну в защиту социалистического отечества. Германия хочет уничтожить наше социалистическое государство, завоеванное трудящимися под руководством Коммунистической партии Ленина. Германия хочет уничтожить нашу великую Родину, Родину Ленина, завоевания Октября, истребить миллионы советских людей, а оставшихся в живых превратить в рабов. Спасти нашу Родину может только война с фашистской Германией и победа в этой войне. Я предлагаю выпить за войну, за наступление в войне, за нашу победу в этой войне...»

А вот это уже похоже на то, чему нас учили в школе! Мы мирные люди, но наш бронепоезд, и далее по тексту... (И, кстати, отсюда совершенно точно видно, что товарищ Сталин по поводу немцев никоим образом не обманывался.)

Как видим, агрессивные намерения Сталина по отношению к Германии звучат только в речи, записанной в немецком плену, которая, скорее всего, сделана в угоду ведомству пропаганды Третьего рейха. Не говоря уже о том, что в грубой исторической реальности, кто бы чего ни «хотел», а напал все-таки Гитлер. Ох уж эта реальность, как с ней тяжко!

Но самое пикантное во всей этой истории другое. Маршал Жуков вспоминал, что в связи с данной речью у них с наркомом обороны Тимошенко появилась идея упреждающего удара по Германии. Однако Сталин сразу резко оборвал их: «Вы что, с ума сошли, немцев хотите спровоцировать?» А когда авторы идеи сослались на его же выступление 5 мая, тот ответил: «Так я сказал это, чтобы подбодрить присутствующих, чтобы они думали о победе, а не о непобедимости немецкой армии»[10].

Как говорится, немая сцена...

На моем участке четыре села пополам разрезаны... Как цепь ни расставляй, а на каждой свадьбе или празднике из-за кордона вся родня присутствует. Еще бы не пройти — двадцать шагов хата от хаты, а речонку курица пешком перейдет.

Николай Островский. Как закалялась сталь

Что касается разведки, то по этому поводу существуют разные версии. Не то разведка докладывала лишь то, что хотели слышать в Кремле, не то она сообщала верные сведения, да Сталин им не внимал, не то сведения были верные, но разные, из которых нельзя было сделать определенного вывода...

О «невнимающем» Сталине мы поговорим чуть позже, а что касается «неточной» разведки — тут все обстояло несколько иначе, чем принято думать. Ее сведения действительно разнились в том, что касается даты нападения, и иначе быть не могло — Гитлер имел неприятную для разведчиков манеру постоянно переносить начало кампании и подписывать приказы в последний момент. Но вот в том, что касается намерений Германии, — царило редкое единодушие.

Еще в ноябре 1940 г. ГУГБ НКВД докладывало:

Из справки «О военных приготовлениях Германии». 6 ноября 1940 г.

«В период операций во Франции германское командование держало в Восточной Пруссии и бывшей Польше до 27 пехотных дивизий и 6 кавалерийских полков.

После капитуляции Франции[11] германское командование приступило в начале июля 1940 г. к массовым переброскам своих войск с запада на восток и юго-восток, в результате чего в Восточной Пруссии и бывшей Польше сосредоточено: на 16 июля — до 40 пехотных дивизий и свыше 2 танковых дивизий; на 23 июля — до 50 пехотных дивизий и свыше 4 танковых дивизий; на 8 августа — до 54 пехотных дивизий идо 6 танковых дивизий.

Во второй половине августа и в течение сентября продолжалась переброска германских войск из Франции на восток.

На 1 октября в Восточной Пруссии и на территории бывшей Польши сосредоточено 70 пехотных дивизий, 5 моторизованных дивизий, 7-8 танковых дивизий и 19 кавалерийских полков, что в сравнении с предыдущим месяцем дает увеличение на 8 пехотных дивизий, 2 моторизованные дивизии...

Таким образом, против СССР сосредоточено в общем итоге свыше 85 дивизий, то есть более одной трети сухопутных сил германской армии.

Характерно, что основная масса пехотных соединений (до 60 дивизий) и все танковые и моторизованные дивизии расположены в приграничной с СССР полосе в плотной группировке...»[12]

Итак, в Кремле знали, не могли не знать о том, что война будет, и будет скоро. Тем не менее, — как дружно утверждают многие мемуаристы, да и факты говорят о том же, — Сталин категорически запрещал все, что могло бы вызвать обострение обстановки на границе, — он почему-то очень боялся спровоцировать немцев.

Так, за первую половину 1941 года немецкие самолеты нарушали границу 324 раза, вели аэрофотосъемку, однако войска получили строжайший приказ — огня по ним не открывать.

Типичным для традиционной истории образом об этом периоде рассказывает московский историк Г. Куманев. Честное слово, не жаль места, чтобы привести этот отрывок целиком. «В соответствии со строжайшими указаниями Сталина всякая инициатива со стороны командующих округами и армиями по приведению в боевую готовность войск прикрытия стала немедленно пресекаться руководством Наркомата обороны и Генерального штаба. Характерной в этом отношении является телеграмма, направленная 10 июня 1941 г. начальником генштаба генералом армии Г. К. Жуковым в адрес командующего киевским особым военным округом генерал-полковника М. П. Кирпоноса, отменяющая приказ занять предполье. Выступая 13 августа 1966 г. в редакции „Военно-исторического журнала", Г. К. Жуков говорил по этому поводу: „ Сталин узнал, что Киевский округ начал развертывание армии по звонку Тимошенко... Берия сейчас же прибежал к Сталину и сказал, вот, мол, военные не выполняют, провоцируют... занимают боевые порядки. Сталин немедленно позвонил Тимошенко и дал ему как следует взбучку. Этот удар спустился до меня «Что вы смотрите? Немедленно отвести войска, назвать виновных». Ну и пошло. А уж другие командующие не рискнули. «Давайте приказ», —говорили они. А кто приказ даст? Вот, допустим, я, Жуков, чувствуя нависшую над страной опасность, отдаю приказание: «Развернуть». Сталину докладывают. На каком основании? «Ну-ка, Берия, возьмите его к себе в подвал...»"»[27]

Если отделить факты от эмоций, то произошло следующее. В начале июня не то нарком обороны Тимошенко позвонил в Киевский округ и приказал войскам занять укрепления предполья, не то сам генерал Кирпонос проявил инициативу... Наверное, нервы не выдержали — о худшем думать не будем, нет оснований. Ведь что такое предполье? Это линия окопов и других легких укреплений перед укрепрайоном. По опыту Первой мировой войны ввод войск в предполье расценивался как объявление войны. С момента появления там наших солдат Гитлеру уже не нужна была никакая провокация, он мог напасть в любой момент на вполне законных основаниях.

К счастью, в НКВД не спали. Чекисты мгновенно донесли Берии о происходящем в округе, тот, по всей видимости — поскольку прекрасно понимал, что происходит, — именно прибежал к Сталину и... В общем, досталось всем так, что генералы впредь и думать не могли о том, чтобы бежать впереди паровоза и делать что бы то ни было без приказа. А товарищ Жуков попросту вводит легковерную аудиторию в заблуждение.

Да, но если Гитлер совершенно точно решил напасть, то не все ли равно? Пусть он впоследствии будет кричать о провокации, зато мы сохраним жизнь десятков, а то и сотен тысяч людей.

Если б было все равно, уж верно Сталин не стал бы отменять приказ. Если б было все равно, можно и упреждающий удар нанести. В том-то и дело, что далеко не все равно было в тот момент, и слишком многое ставилось на карту.

Военные, естественно, поняли, что к реальному положению вещей сообщение ТАСС отношения не имеет — поскольку оно не было подкреплено для армии приказом «Вольно!». Напротив, их стали еще больше торопить с приведением войск в боевую готовность.

В армии все шло так, как и должно было идти, сообразно правилам и условностям того времени. Все приказы были отданы точно и в срок. Как они выполнялись — это уже другой вопрос. Мы сейчас говорим о правительстве, а не о порядках в РККА.

Не будем залезать в дебри, а ограничимся лишь последним предвоенным годом. Итак, в феврале 1940 года Гитлер, пока еще в узком кругу, назвал следующую после Франции цель — Советский Союз. Летом 1940 года началась разработка плана «Барбаросса» и одновременно переброска войск к советско-германской границе. 18 сентября 1940 года нарком обороны Тимошенко и начальник Генштаба Мерецков направили Сталину соображения об основах стратегического развертывания Вооруженных Сил Советского Союза на Западе и на Востоке на 1940 и 1941 годы. Взгляните, как выглядит первый раздел этого документа.

Да, но если нападение не было неожиданным, если о войне знали и к ней готовились, если приказы были отданы вовремя, то почему же все вышло так, как оно вышло? Необходимость отвечать на этот вопрос чрезвычайно смущала тех, кто после войны писал ее официальную историю. Броня крепка, танки быстры, воздушный флот даст ответ на любой ультиматум, партия наш рулевой — а немец к октябрю оказался возле Москвы. По ходу ответа чуть-чуть, разиков этак в четыре-пять, преуменьшили количество наших танков и самолетов, из чего впоследствии Суворов слепил очередную сенсацию. Ну и, само собой, все, что можно, свалили на глупенького и доверчивого товарища Сталина.

Наши генералы были в этом не одиноки. Если почитать немецкие генеральские мемуары, они тоже победы с удовольствием записывали на свой счет, а в поражениях винили главу государства. Хотя, наверное, и в Германии, при всем очевидном превосходстве ее армии, это было не совсем так... При социализме эта версия катила, но после 90-х годов Россия утратила официальную историю, а партия больше не могла охранять секретность «неудобных» документов. Поэтому данный вопрос по-прежнему занимает историков. Почему все вышло именно так, что можно было сделать... и возможно ли было что-то сделать вообще?

Даже в классическом военном подходе «ди эрсте колонне марширт» и так далее надо бы все же разобраться, что из себя представляла эта самая «колонне», в ногу ли она «марширт», вычищены ли ружья, не кирпичом ли, и так далее. Вермахт принято называть военной машиной — сравнение, в общем-то, правильное, судя по традиционной прусской выучке армии, машина и есть. А РККА? Почему-то Гитлер ведь был уверен в легкой победе. Неужели он основывался лишь на данных империалистической войны? Как-то несолидно это для серьезного и чрезвычайно успешного в своих действиях правителя.

Советские историки по умолчанию считали, что боевые качества Красной Армии превосходили боевые качества вермахта, поскольку «наши бойцы беззаветно и героически сражались за свою Родину», а немцы воевали на чужой земле. Если так, то почему же немец дошел до Москвы? Ну, как почему... У него было больше танков и самолетов, плюс преимущество внезапности. Главным образом преимущество внезапности, а не то...

При таком раскладе действительно ничего не остается, как утверждать, что Сталин «проспал войну».

А вот что на самом деле представляла собой «непобедимая и легендарная» перед войной — картинка не для слабонервных.

У нас бытуют два мнения, имеющие статус непререкаемой истины:

а) Ворошилов был некомпетентным наркомом, находившимся в перманентном конфликте с грамотными и талантливыми военачальниками но главе с «великим стратегом» маршалом Тухачевским;

б) Сталин в 1937 году уничтожил грамотных и талантливых военачальников из зависти к их стратегическим талантам, что и послужило одной из основных причин поражений 1941 года.

Не будем разбирать здесь тему генеральского заговора[40]. Поговорим о делах чисто военных. Нарком, кем бы он ни был, в одиночку погоды не сделает. Короля играет свита, начальника — команда. Давайте же посмотрим, в чьих руках реально находилась армия до 1937 года? Кто сидел на ключевых постах, кто был той шеей, которая, как известно, вертит головой? И мы с удивлением узнаем, что это не кто иной, как наши «великие стратеги», репрессированные в годы «большой чистки» и, как известно, невинно пострадавшие, поскольку злодей Сталин не смог снести их величия рядом с собственной посредственностью.

Генеральным штабом РККА с июня 1931-го по май 1937 года рулил расстрелянный в 1939-м маршал Егоров. ВВС командовал командарм 2-го ранга Алкснис. Управление политической пропаганды возглавлял армейский комиссар 1-го ранга Гамарник, он же являлся первым заместителем наркома в 1930-1934 гг. Главное артиллерийское управление — арестованный в мае 1937-го комкор Ефимов. Автобронетанковому управлению и вовсе не повезло — трое репрессированных один за другим: с 1929 года командарм 2-го ранга Халепский, затем его сменил комдив Бокис, и после него, до июня 1940-го — комкор Павлов. Тот самый Павлов, начальник Западного Особого — о нем речь впереди.

Вот еще важнейшее управление — кадровое. Там с 1928 года сидел комдив Гарькавый, затем, с 1930 года, комдив Савицкий, а в 1934-м его сменил комкор Фельдман. Все трое арестованы и расстреляны по «делу Тухачевского». То есть кадровая служба, оказывается, находилась в руках «великих стратегов», а согласитесь, что у кого кадры, у того и реальная власть. Поскольку приказы — да, их подписывал нарком, согласовывал их Сталин, но рекомендовало-то людей управление по командному и начальствующему составу. Сам же «великий стратег» с 1931 года являлся начальником вооружений РККА, а с 1936-го—первым заместителем наркома [41]. На что они все жаловались, чего еще-то хотели?

Теперь заглянем в округа. Там тоже одни «гениальные». Ключевым Белорусским округом (в 1941 году он назывался Западным Особым), находившимся на границе с Польшей, с 1931-го по июнь 1937 года командовал командарм 1-го ранга Уборевич, Киевским Особым с 1925-го по 1937 год — командарм 1-го ранга Якир, Дальневосточным с 1929-го по 1938 год — маршал Блюхер.

Как видим, на то, что «великих стратегов» зажимали, не назначали и пр., жаловаться не приходится. Команды Тухачевского, Блюхера, Егорова фактически рулили Красной Армией.

До сих пор весьма популярно мнение, что катастрофические поражения 1941 года произошли в основном из-за того, что в ходе репрессий были уничтожены опытные и талантливые военачальники, которых заменили малограмотные выдвиженцы. Ну что ж, сейчас доступны многие документы, заглянув в которые, мы увидим, какой могла стать Красная Армия и какой она не стала, поскольку столь многообещающие руководители были злодейски умерщвлены Сталиным.

Чтобы далеко не ходить, возьмем навскидку статью под красноречивым названием: «Провал больших военных маневров Красной Армии 1935-1936 годов» [42]. На этих маневрах войска должны были отрабатывать популярную в то время теорию глубокой операции и глубокого боя, с участием и взаимодействием всех родов войск. Никаких теоретических аспектов данная статья не содержит, только факты, изложенные в отчетах того времени.

Правильное наступление должно начинаться с бомбежки. Результат?

«Эскадрильи легких бомбардировщиков и штурмовиков Р-5, ССС и P-Зет, которые должны были расчистить путь наступающим танкам, сделать этого, по существу, не смогли. Их взаимодействие с механизированными бригадами и полками „не удавалось“ (БВО), „терялось совершенно или осуществлялось эпизодически" (КВО): подводила организация связи между авиационными и танковыми штабами. В КВО хромало и взаимодействие танков с артиллерией...»

Плохое взаимодействие родов войск — вообще один из главных органических недостатков Красной Армии, который она долго и мучительно преодолевала. Еще летом 1942 года именно из-за рассогласования действий родов войск провалилась попытка деблокады Ленинграда, завершившаяся колоссальной мясорубкой под Синявино. Война к тому времени шла уже больше года...

А что касается маневров — так спасибо, что по своим не отбомбились...

«Танкисты Якира и Уборевича наступали вслепую — разведка у них была плохо организована, не проявляла активности и (по оценке наблюдавшего за маневрами начальника Управления боевой подготовки (УБП) РККА командарма 2 ранга А. И. Седякина) „была недееспособна“. В результате Т-26 из 15-й и 17-й мехбригад КВО неоднократно наносили удар „по пустому месту". БТ-5 и БТ-7 из 5-й и 31-й мехбригад БВО не смогли обнаружить засады (а действия из засад были излюбленным приемом немецких танкистов). Т-28 из 1-й танковой бригады БВО „внезапно“ (!) очутились перед полосой танковых ловушек и надолбов и вынуждены были резко отвернуть в сторону — на еще не разведанный участок местности, где и застряли».

Надо ли говорить, что случилось бы с этими танками на реальной войне? «Танкисты, вы убиты!»

«Вслепую танки действовали и непосредственно в „бою“ — тут уже сказалась слабая выучка танкистов, не умевших ориентироваться и вести наблюдение из танка. А недостаточная подготовка механиков-водителей приводила к тому, что боевые порядки атакующих танковых частей „быстро расстраивались". В этом, впрочем, были виноваты и командиры взводов, рот и батальонов, не освоившие навыков радиосвязи и поэтому не умевшие наладить управление своими подразделениями... Несогласованность действий рот и батальонов была характерна и для других танковых соединений».

Вот каким образом можно было не наладить учебу танкистов, обладая уже тогда запредельным, самым большим в мире количеством танков? Оно осталось бы таковым, даже если половину наличного танкового парка перевести в учебные и до умопомрачения отрабатывать на них любые маневры.

«Но еще большие потери в реальном бою с немцами понесла бы пехота Якира и Уборевича. Во-первых, она „всюду“ шла в атаку на пулеметы „противника" не редкими цепями, а густыми „толпами из отделений". „При таких построениях атака была бы сорвана в действительности, захлебнулась в крови ", — констатировал А. И. Седякин, сам участвовавший в подобных атаках в 1916-м и пять раз повисавший тогда на немецкой проволоке. Причина: „бойцы одиночные, отделения и взводы недоучены". В наступлении бойцы инстинктивно жались друг к другу, а слабо подготовленные командиры отделений и взводов не умели восстановить уставной боевой порядок...

Таким „толпам“ не помогли бы и танки непосредственной поддержки пехоты, тем более что в КВО (даже в его лучших 24-й и 44-й стрелковых дивизиях) ни пехотинцы, ни танкисты взаимодействовать друг с другом не умели. Не спасла бы и артиллерийская поддержка атаки, тем более что в КВО „вопрос взаимодействия артиллерии с пехотой и танками" еще к лету 1937 года являлся „самым слабым", а в БВО артиллерийскую поддержку атаки часто вообще игнорировали...

Что касается пехоты Уборевича, то она вообще не умела вести наступательный ближний бой. На маневрах 1936 года ее „наступление" заключалось в равномерном движении вперед. Отсутствовало „взаимодействие огня и движения", то есть отделения, взводы и роты шли в атаку, игнорируя огонь обороны, они не подготавливали свою атаку пулеметным огнем, не практиковали залегание и перебежки, самоокапывание, не метали гранат. „Конкретные приемы действий, — заключал А. И. Седякин, — автоматизм во взаимодействии... не освоены еще". Слабо обученной тактике ближнего боя оказалась и пехота КВО...

Впрочем, эффективно подготовить свою атаку огнем пехота БВО и КВО все равно не смогла бы: как и вся Красная Армия накануне 1937 года, бойцы плохо стреляли из ручного пулемета ДП — основного автоматического оружия мелких подразделений...»

То есть бойцы не умели окапываться, метать гранаты, стрелять из пулемета, двигаться перебежками (по-видимому, и ползти тоже). Интересно, а стрелять из винтовки они умели? И чем занимались командиры взводов и отделений в часы, выделенные на учебу личного состава?

«Но, даже прорвав оборону вермахта, пехота Якира и Уборевича оказалась бы беспомощной против германских контратак. В БВО прекрасно знали, что отличительной особенностью ведения боевых действий немцами было уничтожение прорвавшегося противника фланговыми контрударами мощных резервов. И тем не менее наступавшая пехота Уборевича совершенно не заботилась об охранении своих флангов — „даже путем наблюдения!“ Этим же грешила и пехота КВО на Шепетовских маневрах. В БВО знали, что немцы всегда стремятся к внезапности удара; за столь инициативным, активным и хитрым противником нужен был глаз да глаз, но тем не менее пехота Уборевича сплошь и рядом наступала вслепую, совершенно не заботясь об организации разведки. „Не привилась", по оценке А. И. Седякина, разведка и в стрелковых дивизиях Якира — „у всех сверху донизу»!»

И, как резюме:

«Подводя итог работе войск БВО и КВО на Белорусских и Полесских маневрах, А. И. Седякин вскрыл главный, на наш взгляд, порок РККА эпохи Тухачевского, Якира и Уборевича: „Тактическая выучка войск, особенно бойца, отделения, взвода, машины, танкового взвода, роты, не удовлетворяет меня. А ведь они-то и будут драться, брать в бою победу, успех за рога"... Хуже всего было то, что подобная ситуация не обнаруживала никакой тенденции к улучшению».

А зачем ее надо улучшать, если по отчетам все обстоит благополучно? Высокое искусство очковтирательства, в отличие от искусства подготовки бойца, в округах освоили в полной мере.

«Вообще бичом РККА накануне 1937 года была низкая требовательность командиров всех степеней и обусловленные ею многочисленные упрощения и условности в боевой подготовке войск. Бойцам позволяли не маскироваться на огневом рубеже, не окапываться при задержке наступления; от пулеметчика не требовали самостоятельно выбирать перед стрельбой позицию для пулемета, связиста не тренировали в беге и переползании с телефонным аппаратом и катушкой кабеля за спиной и т. д. и т. п. Приказы по частям и соединениям округов Якира и Уборевича пестрят фактами упрощения правил курса стрельб — тут и демаскирование окопов „противника“ белым песком, и демонстрация движущейся мишени в течение не 5, а 10 секунд, и многое другое.

45-й мехкорпус, так восхитивший иностранных наблюдателей на Киевских маневрах 1935 года, обучался вождению „на плацу танкодрома на ровной местности" и, как выяснилось уже в июле 1937 года, даже небольшие препятствия брал „с большим трудом". Тогда же сменивший Якира командарм 2-го ранга И. Ф. Федько обнаружил, что на дивизионных учениях „все необходимые артиллерийские данные для поддержки пехоты и танков оказываются очковтирательными, показаны лишь на бумаге и не соответствуют реальной обстановке, поставленным задачам и местности“».

«Стратегия», блин... Стратегия — это прокладка маршрута, чтобы добраться до места удобно и с наименьшими затратами. Но если машина ржавая, шины спущены, бак течет, а руль ходит сам по себе, без взаимодействия с колесами, то маршруты останутся на бумаге, а машина доедет разве что до ближайшей свалки, где благополучно и станет на прикол на вечные времена. Чтобы реализовались бессмертные слова про «колонне — марширт», необходим ежедневный тяжелый труд по содержанию армейской машины в должном порядке, которым «великие» заниматься или не умели, или не хотели (нужное подчеркнуть).

И, наконец, венчает картину знаменитый коллективный портрет комсостава 110-го стрелкового полка БВО, сделанный комдивом К. П. Подласом в октябре 1936 года. Товарищ Подлас — тот еще раздолбай, мы с ним еще встретимся, — но даже его царапнуло: «Младшие держатся со старшими фамильярно, распущенно, отставляют ногу, сидя принимают распоряжения, пререкания... Много рваного обмундирования, грязное, небритые, рваные сапоги и т. д.».

Так выглядела армия, курируемая «великим стратегом» и его товарищами, которая, по мнению «демократических» историков, непременно отбросила бы немца от наших границ. Интересно, чему здесь мог позавидовать Сталин?

Все вышесказанное тем более удивительно, что еще за пятнадцать лет до того РККА была армией, прошедшей войну, причем войну долгую и трудную. Большинство если не младших, то средних командиров имели боевой опыт, отлично знали, как следует содержать вверенные им войска, и не обольщались по поводу планов «вероятных противников». И вот вопрос: как надо было управлять армией в такой обстановке, чтобы получилось то, что получилось? Как вообще можно было в армии, имевшей костяк из боевых офицеров и в виду угрозы войны, добиться столь сногсшибательных результатов?

Документы 1938-1939 годов кладут новые мазки на сие батальное полотно. «Великие» уже переарестованы и большей частью расстреляны, но армия еще не приведена в чувство (окончательно это сделают лишь немцы) — это та армия, которую оставила после себя репрессированная военная верхушка. Читаешь их, и спустя десятилетия становится холодно, поскольку совершенно непонятно, как такое вообще может хоть как-то воевать.

Вот приказ «О боевой и политической подготовке войск на 1939 год». Составлен он совершенно в духе Дейла Карнеги, который советовал сперва хоть за что-нибудь похвалить и лишь потом начинать ругать. Ну, и хвалят — за то, что «показали прекрасные образцы работы», за «работу над выполнением задач», за «умение побеждать врага» в боях у озера Хасан (мы еще обратимся к этой победе). Хвалят за «перелом в боевой подготовке». А вот это действительно великолепно: «Достигнуты первые успехи в подготовке бойца по применению ручной гранаты, штыка и лопаты». То есть пехота при «великих» не умела бросать гранаты, колоть штыком и даже окапываться.

В общем, хвалят много, но как-то расплывчато, не поймешь за что. А вот ругают чрезвычайно конкретно. Оно конечно, не во всей армии было так — но если речь в приказе идет не об «отдельных недостатках», а о явлении, то сие значит, что указанные недостатки были распространены очень широко:

Из Приказа о боевой и политической подготовке войск на 1939 учебный год. 11 декабря 1938 г.[43]

«...Создалось совершенно недопустимое положение с огневой подготовкой.

В истекшем году войска не только не выполнили требования... о повышении индивидуальной стрелковой подготовки бойцов и командиров из всех образцов стрелкового оружия не менее, чем на 15—20 % против 1937 г., но и снизили результаты по огню, и особенно в стрельбе из ручных и станковых пулеметов...

В то же время и сами высшие, старшие и средние командиры, комиссары и работники штабов не являются еще примером для войск в умении владеть оружием. Младшие командиры тоже не научены этому делу и не могут поэтому как следует учить бойцов.

В войсках до сих пор еще есть, правда, отдельные бойцы, прослужившие год, но ни разу не стрелявшие боевым патроном».

В переводе на общечеловеческий язык сей пассаж означает, что Красная Армия, от генералов до рядовых, стрелять толком тоже не умела. Делу могли бы помочь пулеметы — однако пулеметами, как мы знаем, красноармейцы и вовсе не владели. Но при этом утверждалось, что РККА «готова каждый миг в порошок стереть любого врага, дерзнувшего напасть на страну трудящихся». Интересно, как именно? Буденновками забросать?

Далее в приказе отмечается отсутствие борьбы за выполнение учебных планов, недостаточная требовательность, невнимание к вопросам боевой подготовки со стороны политорганов, высокая аварийность и большое количество ЧП и пр. Короче говоря, всем на всё наплевать.

Чем же занимаются командиры и комиссары? А вот чем:

«Пьянство, принявшее за последнее время чрезвычайно широкие размеры и ставшее бичом армии...»

Как говорится, кто бы сомневался. В армии всегда пили, пьют и пить будут. Но какие же размеры и формы должно было принять пьянство, чтобы его назвали «бичом армии», да еще в очень нестерильные 30-е годы?

Из приказа о борьбе с пьянством в РККА. 28 декабря 1938 г.

«За последнее время пьянство в армии приняло поистине угрожающие размеры. Особенно это зло укоренилось в среде начальствующего состава.

По далеко неполным данным, в одном только Белорусском особом военном округе за 9 месяцев 1938 г. было отмечено 1300 безобразных случаев пьянства, в частях Уральского военного округа за тот же период — свыше 1000 случаев, и примерно та же неприглядная картина в ряде других военных округов...

...15 октября во Владивостоке четыре лейтенанта, напившиеся до потери человеческого облика, устроили в ресторане дебош, открыли стрельбу и ранили двух граждан.

...18 сентября два лейтенанта железнодорожного полка при тех же примерно обстоятельствах в ресторане, передравшись между собой, застрелились.

...Политрук одной из частей 3 сд[44], пьяница и буян, обманным путем собрал у младших командиров 425 руб., украл часы и револьвер и дезертировал из части, а спустя несколько дней изнасиловал и убил 13-летнюю девочку.

...8 ноябре в г. Речице пять пьяных красноармейцев, устроили на улице поножовщину и ранили троих рабочих, а возвращаясь в часть, изнасиловали прохожую гражданку, после чего пытались ее убить...»

Какие тут звезды на воротах... Как бы населению не пришлось бояться защитников больше, чем врагов!

«Значительная часть всех аварий, катастроф и всех других чрезвычайных происшествий — прямое следствие пьянства и недопустимого отношения к этому злу со стороны ответственных начальников и комиссаров.

Немало случаев переноса и отмены занятий и невыполнения плана боевой подготовки — это также результат разлагающего действия пьянства.

Наконец, многочисленные примеры говорят о том, что пьяницы нередко делаются добычей иностранных разведок, становятся на путь прямой измены Родине...

Все эти непреложные истины хорошо известны каждому мыслящему командиру и политработнику, и тем не менее настоящей борьбы с пьянством не ведется. Пьянство процветает, оно стало обычным бытовым явлением, с ним смирились, оно не подвергается общественному осуждению...» [45]

Вот только не надо говорить, что пить бойцы и командиры начали год назад, заглушая водкой страх перед репрессиями. Они пили в Гражданскую, потому что война, еще хуже пили после Гражданской от безделья, пили в 20-е из-за бардака в армии и в 30-е от распущенности. Пили в пехоте, поскольку «войска нетехнические, ничего страшного не будет», пили в авиации, потому что туда собирались самые лихие ребята, которым горы по пояс, а море по колено. Пили с начальством, пили с подчиненными. Многочисленные сигналы о том, что начальник Дальневосточного округа маршал Блюхер пьет, Сталина с Ворошиловым даже не насторожили: пьет и пьет, делов-то... Все пьют!

Иногда с пьянством боролись. Вот забавный пример: бывшему белому генералу Слащеву, преподававшему в конце 20-х годов на курсах «Выстрел», было категорически запрещено приглашать к себе домой слушателей. Не потому, что он мог «контрреволюционно» повлиять на командный состав, а чтобы не спаивал командиров. Вдумайтесь: чтобы не спаивал краскомов, отправленных на курсы повышения квалификации. Что же творилось в доме у бывшего белого генерала, если он был способен этих по части пьянства «усовершенствовать»?

Впрочем, и без водки дисциплинка была та еще.

Большая война началась лишь в 1941 году, но мелкие, «тренировочные» конфликты случались и раньше. Много говорят о действиях наших летчиков в Испании — но там шла, в основном, проверка боевой техники и тренировка личного состава. А что касается «войнушек», то одной из самых известных разборок такого рода стали бои у озера Хасан.

В 1932 году японцы окончательно оккупировали Маньчжурию — граничащую с Советским Союзом область Китая. Там было создано марионеточное государство Маньчжоу-го, которое «охраняла» японская императорская армия. Таким образом, если не де-юре, то де-факто у СССР и Японии появилась протяженная сухопутная граница[50], на которой сразу начались инциденты — мелкие, но много. С 1936 года до июля 1938-го имело место 231 нарушение границы, из них 35 сопровождались серьезными боями. Причем на первую половину 1938-го пришлось 124 случая нарушения на суше и 40 — по воздуху. Ясно было: японцы что-то готовят.

В июле 1938 года правительство Маньчжоу-го выдвинуло территориальные претензии к СССР. 29 июля началась вооруженная разборка, которая продолжалась до 11 августа и кончилась победой советской стороны, так что несколько спорных сопок остались за нами. Затем прогремел праздник, радостные газетные статьи, фильм «Трактористы» и пр. Страна громко торжествовала, тем более что у половины населения в памяти была позорная русско-японская война, а вторая половина ее не застала, но знала.

В наркомате обороны обстановка была куда менее праздничной. И неудивительно: к этому небольшому инциденту вполне применимы слова Сталина, сказанные им по другому поводу в 1923 году: «Если бы Бог нам не помог и нам пришлось бы впутаться в войну, нас распушили бы в пух и прах». Японцам ведь уже приходилось бить русскую армию, так отчего бы и не повторить?

В апреле 1939 года состоялся суд над членами Военного совета 1-й Приморской армии. На скамье подсудимых находились командующий армией комдив Подлас, член Военного совета бригадный комиссар Шуликов и начальник штаба полковник Помощников. Никакой «политики» им и близко не шили — судили исключительно за запредельное раздолбайство. Текст приговора читается, как фельетон.

Например, вот как командование армии приводило в боевую готовность вверенные ему части. Отдав приказ, Военный совет забыл оповестить о нем начальников отделов армии, которые узнавали о тревоге (если узнавали) уже после начала движения. Можете себе представить, если начальник, скажем, отдела связи узнает о том, что армия вышла на марш, от начсвязи корпуса — как это сказывается на связи. А снабженцы или медики?

Потом военные сумели «потерять» пограничников с приданными им двумя стрелковыми батальонами — те сражались сами по себе, их действиями никто не интересовался. Но это были только цветочки, ягодки же начались, когда армия двинулась к границе.

Из приговора Военной коллегии Верховного суда. 22 апреля 1939 г.

«...Направляемые в район боевых действий части и подразделения не были укомплектованы до их штатной численности и стрелковые роты шли в бой с большим некомплектом бойцов, в то время как значительное число красноармейцев находилось на разного рода хозяйственных маловажных работах...»

Кстати, еще в мае, видя, к чему дело идет, командование запретило отвлекать красноармейцев на посторонние работы. Как вы думаете, был выполнен этот приказ? Неправильно думаете. Вот еще баловаться, выполнять приказы командования. Теперь пришлось, уже фактически в бою, из имеющихся обрывков кое-как сшивать новые части. Они и сами по себе не блистали организованностью, а уж что получилось в итоге...

«Направляемые в район боевых действий части не были обеспечены всеми необходимыми средствами вооружения, и в ряде случаев артиллерийские батареи оказались на фронте без снарядов, запасные стволы к пулеметам заранее не были подогнаны, винтовки выдавались непристрелянными, а некоторые бойцы прибыли в район боевых действий вовсе без винтовок и противогазов.

Располагая достаточным временем, средствами и силами, Подлас и Помощников не приняли всех необходимых мер к приведению в проезжее состояние основной дороги и не обеспечили организации нормального движения войск по дорогам. Соответствующее указание Воендору было дано лишь спустя шесть дней после того, как войска двинулись в район боевых действий. В результате этого на дорогах создавались огромные заторы, люди и материальная часть застревали в болоте, части выбивались из графика марша, что резко снижало боевую подвижность и маневренность частей армии.

Развертывание тыловых учреждений происходило беспланово и неорганизованно, а управление полевого снабжения приступило к работе только 10 августа, т. е. к концу операции. Несмотря на громадные запасы вещевого имущества, многие бойцы были посланы в бой в совершенно изношенной обуви и без шинелей. В ряде частей не оказалось ранцевых запасов консервов... Санитарные тылы не были также своевременно подготовлены, и сотни раненых эвакуировались в Посъет, где до 7 августа не было ни армейского госпиталя, ни достаточного количества врачей... Помощниковым не были приняты должные меры к своевременному обеспечению частей годными картами...»[51]

Вот так собирались воевать — без оружия, без сапог, без врачей и без продовольствия. Не это ли произошло 22 июня 1941-го в Белоруссии?

В итоге, имея абсолютное превосходство в силах — 23 тысячи человек, 285 танков и 250 самолётов против 7 тысяч японцев без танков и самолетов, наши потеряли вдвое больше: 960 убитыми и около 2750 ранеными, против 500 убитых и 900 раненых у противника. Спорные же сопки Безымянную и Заозерную так до конца и не взяли, японцы ушли оттуда уже после прекращения огня.

Отделались, впрочем, горе-командующие на удивление легко, не как их коллеги в сорок первом году. Шуликов и Помощников получили два и три года условно, Подлас — пять лет. Хрущев упомянул его в своем докладе в списке репрессированных военачальников — однако до реабилитации дело не дошло. Постеснялись, надо полагать: слишком много еще оставалось людей, помнивших эти события.

Впрочем, сидеть бывшему командующему не пришлось. Сразу же по вынесении приговора он был амнистирован, в августе 1940 года восстановлен в армии и назначен заместителем командующего Киевского Особого военного округа. Судя по тому, что уже во время войны Подлас был повышен в звании, скандал на него подействовал, воевал он достойно и погиб в мае 1942 года.

А как же самый главный ответственный за положение дел в округе, а стало быть, и за бардак — великий и могучий маршал Блюхер? Его судьба сложилась совсем иначе. Судя по смешным срокам его подчиненных, дело было не в том, что НКВД «искал врагов» — иначе бы шили политику и Подласу сотоварищи. И не в личной неприязни Сталина, хотя бы потому, что маршал Блюхер (по крайней мере, до Хасана) ходил у Сталина в любимцах. В 1935 году ему, единственному из командующих округами, было присвоено звание маршала, да еще по личному предложению Сталина. Вождь защищал его и на знаменитом военном совете 2 июня 1937 года. «...И вот начинается кампания, очень серьезная кампания. Хотят Блюхера снять... Агитацию ведет Гамарник, ведет Аронштам... Почему, спрашивается, объясните, в чем дело? Вот он выпивает. Ну, хорошо. Ну, еще что? Вот он рано утром не встает, не ходит по войскам. Еще что? Устарел, новых методов работы не понимает. Ну, сегодня не понимает, завтра поймет, опыт старого бойца не пропадает... Когда он приезжает, видимся с ним. Мужик, как мужик, неплохой...»

Неужели же Сталин не знал, что великий и незабвенный товарищ Блюхер пьет, на вверенном ему посту ни фига не делает[52], но донесения в центр посылает самые радужные? Знал наверняка. Однако в Красной Армии в то время так было практически везде — какие основания выделять для наведения порядка именно Дальний Восток? Гайки начинали закручивать после какого-нибудь ЧП, неудачной военной кампании и т. п., — вот и начали после Хасана. Причем на примере комдива Подласа мы видели, как это делалось, если НКВД не находил измены: дать пять лет, амнистировать, и пусть работает. Слишком дорого стоил профессиональный военный с опытом двух войн, чтобы отправить его на лесоповал. И если командующего округом арестовали и приговорили к расстрелу, то явно не за пьянку и разгильдяйство.

Что же учудил товарищ Блюхер, что допек даже вождя?

Когда начались боевые действия, маршал повел себя не просто раздолбайски, как подчиненные, а еще и более чем странно. В знаменитой альтернативе «глупость или измена» стрелка весов отчетливо склонялась ко второму. Военный совет определил его поведение как «сочетание двуличия, недисциплинированности и саботирования вооруженного отпора японским войскам». С первыми двумя эпитетами все понятно: ничего не делал, врал и выкручивался. А вот в чем заключался саботаж? Ведь командование 1-й армии ни в чем подобном не обвиняли.

Едва обстановка накалилась, Блюхер начал чудить, да еще как! Вместо того, чтобы поднимать войска, он... подверг сомнению законность действий пограничников у озера Хасан. Никто его об этом не спрашивал, это вообще было не его дело. Погранвойска относились к НКВД, а наркомвнудел подчинялся председателю Совнаркома, а вовсе не армейскому командованию. Тем не менее, вообразивший себя «владыкой края» маршал потихоньку от представителей наркомата обороны, находившихся в это время в Хабаровске, и даже от собственного начальника штаба, послал комиссию... расследовать действия пограничников. Комиссия пришла к выводу, что граница с нашей стороны была нарушена аж на целых три метра и, следовательно, в конфликте виноваты советские пограничники. Так же, потихоньку от всех, Блюхер шлет наркому телеграмму, в которой требует ареста начальника погранучастка. Нарком, естественно, посылает его по известному адресу, предложив «прекратить возню со всякими комиссиями и точно выполнять решения советского правительства и приказы наркома». И кто скажет, что он был неправ?

Дальнейшее поведение командующего можно объяснить либо изменой, либо тем, что последний из оставшихся «великих стратегов» обиделся на «некомпетентного наркома» и решил не делать вообще ничего, либо тяжелым запоем. Поклонники маршала могут выбрать любые из предложенных вариантов в любых сочетаниях, а факты таковы. Блюхер послал своего начальника штаба на фронт, правда, забыв дать ему конкретные приказы и полномочия, а сам от руководства боевыми действиями вообще устранился. Лишь когда его буквально вышибли на передовую, он взялся за оперативное руководство. Лучше бы и не брался, наверное...

Из приказа о результатах рассмотрения главным Военным советом вопроса о событиях на озере Хасан. 4 сентября 1938 г.

«При этом более чем странном руководстве он не ставит войскам ясных задач на уничтожение противника, мешает боевой работе подчиненных ему командиров, в частности, командование 1-й армии фактически отстраняется от руководства своими войсками без всяких к тому оснований; дезорганизует работу фронтового управления и тормозит разгром находящихся на нашей территории японских войск... Выехав к месту событий, всячески уклоняется от установления непрерывной связи с Москвой, несмотря на бесконечные вызовы его по прямому проводу Народным комиссаром обороны. Целых трое суток при нормально работающей телеграфной связи нельзя было добиться разговора с т. Блюхером.

Вся эта оперативная „деятельность“ маршала Блюхера была завершена отдачей им 10.08 приказа о призыве в 1-ю армию 12 возрастов... Этот приказ т. Блюхера провоцировал японцев на объявление им своей отмобилизации и мог втянуть нас в большую войну с Японией»[53].

Хасана не выдержал даже Сталин. По результатам боевых действий маршала Блюхера сняли с должности. 22 октября он был арестован и 9 ноября 1938 года умер во внутренней тюрьме НКВД от тромбоза. По одним данным, он не признался ни в чем, по другим — признался во всем и «заложил» даже своих первых жен и детей. Но дело там было серьезное, потому что 10 марта 1939 года, уже мертвого, его лишили звания маршала и приговорили к смертной казни «за шпионаж в пользу Японии, участие в антисоветской организации правых и в военном заговоре» — а в Советском Союзе, в общем-то, не было в обычае судить мертвецов.

Если бы чекисты «лепили» дело о заговоре, то наверняка притянули бы к ответу и командование 1 -й армии — они прямо-таки напрашивались на обвинение в саботаже. Однако те отделались не самым сильным испугом.

Вот такая была у нас армия за два года до войны. И что со всем этим должен был делать Сталин?

Несмотря на годичную работу по закручиванию гаек, финская кампания тоже могла лишь укрепить Гитлера в том убеждении, что Красную Армию достаточно вывести на передовые рубежи, а дальше она сама развалится. Впрочем, советское правительство также сделало выводы. После окончания войны в РККА произошли крупные кадровые перестановки. Вроде бы нарком обороны Ворошилов сам попросил снять его, посчитав себя виновным в плохом состоянии армии. С этим можно спорить — слишком мало времени прошло после падения «великих» — но, возможно, ему и впрямь не хватало командного голоса и генеральского кулака.

Однако расставание с должностью не повлекло за собой уменьшения власти, наоборот: 7 мая 1940 года Ворошилов был назначен заместителем председателя Совнаркома, и ясно, что на новой должности он курировал отнюдь не сев зерновых. Место же наркома занял «маршал победы» в финской войне Тимошенко. То, что наркомом стал боевой генерал, а другой боевой генерал в феврале 1941-го стал начальником Генерального штаба, тоже говорит о том, что никакого «доверия» Гитлеру не было: армия готовилась к войне. Другое дело, что времени оставалось безнадежно мало.

На следующий день Политбюро и Совнарком приняли решение назначить сдачу и приемку дел. Завершилась она лишь через семь (!) месяцев — ничего себе сдача-приемка! По сути, это была всеобъемлющая ревизия состояния войск, увенчавшаяся соответствующим актом. По сравнению с приказами 1938-1939 годов виден изрядный прогресс — по крайней мере, что солдаты и командиры не умеют стрелять и окапываться, в акте не говорится. Но все же радости мало.

В ноябре 1941 года бывший посол США в Советском Союзе Д. Э. Дэвис опубликовал статью в британской газете «Санди экспресс», в которой рассказал, как через несколько дней после нападения Гитлера на СССР его спросили: «А что вы скажете относительно членов пятой колонны в России?» Он ответил: «У них таких нет, они их расстреляли». Дэвис имел в виду процессы 1936-1938 годов, в том числе и «заговор генералов».

Но откуда, собственно, следует, что «пятая колонна» была уничтожена целиком? В конце концов, мотив-то был мощнейший. Неужели ни один генерал, прекрасно понимавший, чем закончится столкновение Красной Армии и вермахта, не задумывался над возможностью купить себе жизнь и определенный уровень благосостояния в будущем германском протекторате? А почему, собственно, нет?

Военная контрразведка, плотно занимавшаяся в июле 1941 года причинами разгрома Красной Армии на западных границах, придерживалась противоположного мнения — там считали, что заговор как раз-таки есть. Конечно, от этих документов историки небрежно отмахиваются — ну мы ведь все знаем, что это за контора, как там лепят дела и какие методы применяют. Все это еще в конце 80-х в журнале «Огонек» нагляднейшим образом объяснили, да...

Впрочем, если посмотреть, кого хватали в 1941 году чекисты, ясной картины все равно не получится. С одной стороны, генерала могли расстрелять не только за измену, но и за трусость, халатность, дезертирство. Как того же бывшего командующего ЗапОВО Павлова. Суд не стал заморачиваться возней с заговором — дело муторное и несвоевременное, а приговор-то все равно один. С другой стороны, многие возможные предатели находились в то время вне зоны досягаемости особистов — кто в плену, а кто и гораздо дальше. С первыми разбирались уже после войны, со вторыми — никогда, ибо какой спрос с мертвых?

Однако Павлова и еще некоторых военных в высоких чинах в заговоре все-таки обвиняли. История это давняя, тянется еще с 20-х годов, со времен советско-германской «дружбы армиями», проходит через тридцать седьмой год, через Испанию, через сорок первый год, послевоенные армейские репрессии и не заканчивается, а обрывается хрущевскими реабилитациями[65]. Но то, что было после войны, — это уже другая история и другой противник. Предвоенные заговорщики контактировали, большей частью, с немцами и японцами, да еще с поляками — но поляки после 1939 года были не в счет.

Как они могли действовать? Тухачевский, находясь под арестом, дал подробные показания, в том числе собственноручно написал так называемый «План поражения». Документ этот состоит из двух частей. Первая часть, «стратегическая», опубликована — в ней маршал подробно и не слишком сложно, применяясь к уровню следователей, рассказывает о сценарии будущей войны, как выглядит предполагаемый театр военных действий и почему при данном расположении наших войск СССР обречен на поражение. В 1941 году такая подстава на стратегическом уровне едва ли была возможна — в Кремле очень внимательно следили за действиями военных. Но вот что касается второй части показаний, то описанная там деятельность не отслеживаема в принципе (пока не сработает, конечно — но когда сработает, поздно предохраняться).

Опубликованный «План поражения» заканчивается следующей фразой: «Показания о вредительской работе будут изложены мною дополнительно». «Вредительская работа» — это, говоря современным языком, саботаж. Мелочь, вроде железного болта, но если этот болтик сунуть в шестеренки огромной машины... И вот эту, вторую часть показаний, не видел никто и никогда. А очень жаль — возможно, там нашлось бы много знакомого по сорок первому году.

Наряду с обычным раздолбайством, в хронике июня сорок первого иной раз попадаются примеры поведения командующих разных уровней, выходящие за рамки обычного советского бардака – за который, если он не выходил за разумные пределы, в Советском Союзе не арестовывали н уж тем более не расстреливали.

Пример образцового бардака дает нам Прибалтийский военный округ.

В ночь на 22 июня командующий округом Ф. И. Кузнецов, получив «директиву № 1», разослал приказы по подведомственным соединениям и... укатил в 11-ю армию, ни слова не сказав о полученной директиве даже своему заместителю. Когда в Ригу, где находился штаб округа, начали звонить малость обалдевшие командиры частей с просьбами объяснить, что происходит, как отличить провокацию от войны, стрелять в немцев или не стрелять — то никто из находившихся в штабе ничего толком не мог сказать. Командующего тоже почти сутки не удавалось сыскать — в принципе было известно, где он находится, вот только выловить его никак не получалось.

Вот в такой обстановке встретил войну Прибалтийский фронт. Однако генерала Кузнецова никто и не думал арестовывать, он прошел всю войну, то снижаясь до начальника штаба армии, то поднимаясь до заместителя комфронта. Всю дорогу его ругали за отсутствие организаторских способностей, пока в 1948 году не отправили, наконец, в отставку. Ну... так «не каждый в армии Глазенап».

В КОВО был свой бардак. Когда штаб округа накануне войны перебирался на полевой КП, в Тарнополь, начштаба догадался оставить в Киеве оперативный отдел. В результате в предвоенную ночь написать и разослать по армиям директивы было некому, и командующий округом около 4 часов утра лично обзванивал командармов. Это еще бардак, а вот то, о чем пишет в воспоминаниях маршал Рокоссовсский, уже наводит на размышления.

«Последовавшие... из штаба округа распоряжение войскам о высылке артиллерии на артполигоны, находившиеся в приграничной зоне, и другие нелепые в той обстановке распоряжения вызывали полное недоумение.

Нашему корпусу удалось отстоять свою артиллерию, доказав возможность отработки артиллерийских упражнений в расположении корпуса, и это спасло нас в будущем»[66].

Какие полигоны? Как вообще можно изымать из частей артиллерию, когда войска уже приведены в повышенную боевую готовность и выдвигаются к границе?

Но на самые большие размышления наводит происходившее в Западном Особом военном округе, где рулил печальной памяти генерал Павлов. Тот самый, который, как он говорил на суде, «директиву Генерального штаба РККА понял по-своему и не ввел ее в действие заранее, то есть до наступления противника. Я знал, что противник вот-вот выступит, но из Москвы меня уверили, что все в порядке, и мне приказано быть спокойным и не паниковать».

Ну да, нарком действительно приказал ему не паниковать. А что, приведение войск в боевую готовность — это паника? Но какое «все в порядке» может быть, если в директиве написано предельно конкретно: в течение 22-23 июня возможно внезапное нападение немцев. А предвоенные директивы, а выдвижение войск? Их командующий округом тоже понимал «по-своему»? И вообще — о какой, собственно, директиве идет речь? Номер один? А из чего это следует?

Начальник связи Западного фронта Григорьев на том же процессе показал:

«Война... застала Западный Особый военный округ врасплох. Мирное настроение, царившее все время в штабе, безусловно, передавалось и в войска. Только этим «благодушием“ можно объяснить тот факт, что авиация была немецким налетом застигнута на земле. Штабы армий находились на зимних квартирах и были разгромлены, и, наконец, часть войск (Брестский гарнизон) подвергалась бомбардировке на своих зимних квартирах.

Чл. Суда тов. Орлов. Чувствовалось ли в штабе округа приближение войны?

Подсудимый. Нет. Начальник штаба округа Климовских считал, что все наши мероприятия по передвижению войск к границе есть мера предупредительная».

Двадцать лет назад, когда были впервые опубликованы эти протоколы, казалось, что они еще больше оттеняют жестокую расправу над командующим, которого Сталин назначил виновным за неудачное начало войны, взвалив на него все свои просчеты. Но подлинная информация просачивалась, просачивалась... Сейчас мы знаем, что все необходимые приказы из Москвы были отданы вовремя, а те командиры, которые к 22 июня привели свои войска в боевую готовность, не героически проявляли инициативу вопреки правительственной политике, а просто выполняли директивы Генштаба. Помните, как 18 июня сорвался с места 12-й мехкорпус? А вот что происходило в тот же день в соседнем ЗапОВО. Рассказывает генерал Григорьев.

«Выезжая из Минска, мне командир полка связи доложил, что отдел химвойск не разрешил ему взять боевые противогазы из НЗ. Артотдел округа не разрешил ему взять патроны из НЗ, и полк имеет только караульную норму по 15 патронов на бойца, а обозновещевой отдел не разрешил взять из НЗ полевые кухни. Таким образом, даже днем 18 июня довольствующие отделы штаба не были ориентированы, что война близка... И после телеграммы начальника Генерального штаба от 18 июня войска не были приведены в боевую готовность»[67].

Ну, и что перед нами — исключительное раздолбайство или негромкий такой саботаж?

Военная контрразведка, разбираясь с делом Павлова, собрала данные о его прошлой службе и выяснила, что у него довольно любопытная биография. В 1914-1915 гг. он баловался анархизмом. Впрочем, многие тогдашние анархисты потом честно служили революции — Котовский, например... А вот уже серьезнее: с 1916 по 1919 год находился в германском плену. Плен — удачный момент для вербовки, не зря в конце Великой Отечественной войны бывших пленных почти поголовно пропускали через фильтрационные лагеря. С 1928 года Павлов в должности командира полка, а затем механизированной бригады служит в Белорусском военном округе, под началом Уборевича.

«Имеющимися материалами... характеризуется как проводивший в практике своей работы очковтирательство... когда, пользуясь информацией вышестоящих начальников о предстоящих учениях и смотрах, „подготавливал“ и „решал“ поставленные задачи».

Знакомо? Это как раз когда окопы «противника» обозначали белым цветом: то же время и тот же округ.

«В боевой обстановке командовал неумело, в связи с чем были ненужные жертвы...

В бою и на учениях недооценивал разведку.

Привлекался к партийной ответственности за разглашение военной тайны.

Павлов неоднократно восхищался обучением германской армии и ее офицерством...»[68]

Какой милый человек! Вот только вопрос: кто его, такого, на округ-то поставил? Да еще на направлении главного удара?

Кстати, о разведке. Маршал авиации Голованов в своих мемуарах вспоминает прелюбопытнейшие вещи. Незадолго до войны он был назначен командиром авиаполка, базировавшегося в ЗапОВО, и отправился представляться командующему округом. По ходу беседы тот решил позвонить в Москву, Сталину.

«Через несколько минут он уже разговаривал со Сталиным... По его ответам я понял, что Сталин задает встречные вопросы.

- Нет, товарищ Сталин, это неправда! Я только что вернулся с оборонительных рубежей. Никакого сосредоточения немецких войск на границе нет, а моя разведка работает хорошо. Я еще раз проверю, но считаю это просто провокацией...

Он положил трубку.

- Не в духе хозяин. Какая-то сволочь пытается ему доказать, что немцы сосредоточивают войска на нашей границе.

...Кто из нас мог тогда подумать, что не пройдет и двух недель, как Гитлер обрушит свои главные силы как раз на тот участок, где во главе руководства войсками стоит Павлов? К этому времени и у нас в полку появились разведывательные данные, в которых прямо указывалось на сосредоточение немецких дивизий близ нашей границы. Но упоминалось, что немецкий генштаб объясняет это переброской войск на отдых в более спокойные места...

Как мог Павлов, имея в своих руках разведку и предупреждения из Москвы, находиться в приятном заблуждении, остается тайной...» [69]

Тут надо пояснить, что полк Голованова стоял в глубоком тылу, под Смоленском. И если уж там имелись соответствующие разведданные, то сколько же их должно было накопиться в штабе округа? Две недели до войны, а у товарища Павлова «нет сосредоточения». Опять исключительное раздолбайство? Нет, раздолбай не стал бы спорить со Сталиным, он взял бы под козырек и ничего потом не выполнил. А это что было?

Отвечая в 1952 году на вопросы Военно-научного управления Генштаба, то же самое отмечал бывший начальник штаба 10-й армии генерал-майор Ляпин. «Все распоряжения штаба ЗапОВО были направлены на то, чтобы создать благодушную обстановку в умах подчиненных. «Волынка“ с утверждением разработанного нами плана обороны госграницы, с одной стороны, явная подготовка противника к решительным действиям, о чем мы были подробно осведомлены через разведорганы, — с другой, совершенно дезориентировали нас и настраивали на то, чтобы не придавать серьезного значения складывавшейся обстановке...

Судя по тому, что за несколько дней до начала войны штаб округа начал организовывать командный пункт, командующий войсками ЗапОВО был ориентирован о сроках возможного начала войны. Однако от нас никаких действий почему-то не потребовал...»[70]

Обстановка в округе была настолько мирной, что Голованов, получив сообщение о начавшейся войне, ему... не поверил. Директиву в последнюю предвоенную ночь их полку не присылали, она касалась приграничных частей. Накануне, в три часа утра 21 июня, полк провел учебную тревогу. На следующий день был объявлен выходной, субботним вечером в клубе устроили танцы. Голованов ушел домой, взял книгу и читал до рассвета. Собрался уже было лечь спать, но тут зазвонил телефон.

«...Я поднял трубку и услышал из Минска взволнованный голос дежурного по округу:

- Боевая тревога, немцы бомбят Лиду!

Такие звонки в связи с учебными тревогами были в то время не редкостью.

- Товарищ дежурный, — ответил я, — дайте хоть один день отдохнуть личному составу. Только вчера я поднимал полк по своему плану. Нельзя ли отложить?!

- Немцы бомбят Лиду, времени у меня больше нет, — ответил дежурный и выключился.

Я вызвал дежурного по полку, передал условный пароль тревоги; не торопясь, натянул сапоги и вышел из дому... На улице я увидел, как бежали на аэродром летчики, штурманы, стрелки-радисты, стрелки, инженеры, техники, на ходу надевая поясные ремни и застегивая пуговицы гимнастерок.

- Взрыватели выдавать? — спросил меня подбежавший инженер полка по вооружению.

Вопрос застал меня врасплох, взрыватели находились в запаянных ящиках, а тревогу проводил не я.

- Доставьте ящики с взрывателями к стоянкам самолетов поэскадрильно, без моих указаний не вскрывать!

Все были в сборе. Летный состав ждал заданий.

Я дал распоряжение начальнику штаба доложить в Минск о готовности и просить дальнейших указаний.

Пять минут спустя пришел начальник штаба и сказал, что связь с Минском не работает. Что ж, на учениях и так бывает. Проверяют, что будет делать командир при отсутствии связи... Решил позвонить командиру корпуса полковнику Скрипко и спросить, как у него идут дела...»

Тут надо пояснить: полк Голованова был центрального подчинения, а корпус полковника Скрипко — авиасоединением ЗапОВО. По логике вещей, ему должны были сообщить больше, чем «москвичу» Голованову. Тем не менее...

«По голосу Скрипко я понял, что разбудил его, и ни о каких тревогах он ничего не знает. И только в этот момент, у меня мелькнула мысль, что дежурный из Минска мне говорил правду!

Я сказал Скрипко о разговоре с дежурным по округу, о том, что привел полк в боевую готовность, и что связи с Минском у меня нет. Скрипко по корпусным каналам связи обещал связаться с Минском или Москвой. Шли томительные минуты ожидания... Лишь во второй полчовине дня мы узнали о войне, и то по радио, из обращения В. М. Молотова к населению».

Да, конечно, повесть о связи в Красной Армии — печальная повесть. Да, конечно, немцы накануне войны послали диверсантов резать провода. Но почему не было связи между Минском и Смоленском? И, тем более, между Смоленском и Москвой?

...А вот какая интригующая разборка произошла на суде между Павловым и командующим 4-й армией Коробковым. Расквартированная в Бресте, то есть на самой границе, 4-я армия, несмотря на все директивы Генштаба, так и не была выведена из города, где ее и застало начало войны. Павлов утверждал, что отдавал приказ о выводе армии, но не проверил исполнение, Коробков — что никаких приказов он не получал. Кто-то из них явно врал — но кто?

Лишь спустя много лет нашелся свидетель — генерал-майор авиации, а тогда полковник Белов, командир 10-й смешанной авиадивизии.

«20 июня я получил телеграмму начальника штаба ВВС округа полковника С. А. Худякова с приказом командующего ВВС округа: „Привести части в боевую готовность. Отпуск командному составу запретить. Находящихся в отпусках отозвать“.

Сразу же приказ командующего был передан в части. Командиры полков получили и мой приказ: „Самолеты рассредоточить за границей аэродрома, там же вырыть щели для укрытия личного состава. Личный состав из расположения лагеря не отпускать".

О приказе командующего ВВС округа я доложил командующему 4-й армии генералу Коробкову, который мне ответил:

- Я такого приказа не имею.

В этот же день я зашел к члену Военного Совета дивизионному комиссару Шлыкову.

- Товарищ комиссар, получен приказ от командующего ВВС округа — привести части в боевую готовность. Я прошу вас настоять перед округом отправить семьи комсостава.

- Мы писали в округ, чтобы разрешили вывести из Бреста одну дивизию, некоторые склады и госпиталь. Нам ответили: „Разрешаем перевести лишь часть госпиталя ". Так что ставить этот вопрос бесполезно»[71].

Получается, врал на суде все же Павлов. Есть тому и еще подтверждения. Вот одно из них. 7 октября 1941 года состоялся суд над начальником оперативного отдела штаба Западного фронта генерал-майором Семеновым и его заместителем, полковником Фоминым. Их обвиняли в том, что они проявили преступную халатность и беспечность в деле подготовки и приведения войск округа в боевую готовность, не приняли должных мер к обеспечению оперативного развертывания воинских частей. Об измене и участии в заговоре речи не шло [72].

Так вот: на суде Семенов утверждал, что еще до начала войны неоднократно предлагал вывести части и соединения округа из мест постоянной дислокации и отвести их на 10 км от границы. Командование округа предложения не приняло. Боялось, что эти действия сочтут провокационными? Но ведь оно не выполнило и директиву Генштаба, данную за несколько дней до войны, — отвести войска от границы!

Что у нас получается? Не менее недели Павлову шли из Москвы приказы — вывести воинские части из мест постоянной дислокации, а командующий округом «понимал их по-своему», не только не доводя до частей, но и прямо запрещая выводить войска. Ладно, «не доводя» — спишем на разгильдяйство. А запреты чем объясним?

Все ж таки этот доклад так и не рискнули прочитать с высокой трибуны. Слишком много оставалось еще свидетелей, помнивших, как все было на самом деле, и даже хрущевская команда, по наглости переплюнувшая самого доктора Геббельса, не посмела озвучить эти измышления. Да и на репутации маршала такая речь поставила бы жирный и окончательный крест, а Жуков новым правителям СССР был еще нужен.

После того, как они отблагодарили маршала внезапной отставкой, вопросы репутации больше не стояли — почетный пенсионер был уже никому не интересен. И все же открыто озвучить положения доклада рискнули лишь тринадцать лет спустя, уже совсем в другую эпоху, когда в заживо гниющей стране всем и все стало по барабану (кроме денег, конечно). Они были введены в книгу «Воспоминания и размышления», которая считается мемуарами маршала, хотя на самом деле является программным документом и директивным руководством для военных историков, своего рода «генеральной линией» Министерства обороны в этом вопросе. И если в политической истории пресловутое «об этом все знают», или «известно, что» приводят к Хрущеву, то в военной истории — к Жукову.

Рассмотрение вопроса, зачем прославленный маршал залез в эту грязь, в задачу данной книги не входит. Раз залез, значит, были причины. Например, умолчать о состоянии армии перед войной — вроде бы даже как бы благородные побуждения, уберечь от позора защитников Отечества... А сделать это можно было, либо приняв вину за поражение 1941 года на свои плечи, либо взвалив ее на главу государства. Тем более, с новой линией партии последнее совпадало вполне — ну как тут устоять? Да и риска не было никакого, поскольку при наличии цензуры ни одни мемуары, противоречащие «генеральной линии», не увидят света...

Не все генералы, конечно, в этом участвовали — большинство обходили скользкий вопрос десятой дорогой. Даже и не меньшая часть, наверное. Можно сказать, единицы. Но для создания исторической картины хватило бы и мемуаров «маршала Победы» — они были распиарены столь широко, что картина начала войны писалась главным образом с них.

Когда речь идет об армейских документах, надо учитывать еще один момент. Возможна очень простая вещь — что мы видим в приказе одно, а военные — совсем другое. Армия — это машина, она работает по уставам, наставлениям, у нее свои правила и свой язык. В армии приказы не уточняются и не обсуждаются, а для этого они должны быть отданы так, чтобы не возникало двойного толкования. Это как с юриспруденцией: сколько неюридического народа смотрело «дело Берии», анализировали и ломали головы над тем, что все это значит, а пришел юрист — и сразу от дела полетели ошметки во все стороны. Поэтому-то я, когда речь заходит о военных делах, и стараюсь иметь дело с бывшими военными. Причем офицерами, у которых уставы не то что в головном мозгу обосновались накрепко, а уже и в костный проникли.

Первая непонятка директивы связана с ее слишком общим, неконкретным характером. Привести войска округа в полную боевую готовность — понятно. Но ведь в этом случае у каждой части свое расписание. Какие именно войска держать рассредоточенно и замаскированно? Части прикрытия у границы — да. А кадрированные части, находящиеся в глубоком тылу, — зачем? Да и кого, если там нет личного состава?

Олег Козинкин, бывший майор-артиллерист, двадцать лет «в рядах», в одной из своих работ «прочитал» «Директиву № 1» глазами офицера. Вот что он пишет[98]:

«Попробую, для „штатских", немного проанализировать текст этой Директивы № 1, показать, что увидит любой достаточно грамотный советский военный, офицер, в данном тексте.

Пункт „третий" преамбулы, не имеющий номера и значит один из важнейших, говорит о том, что войскам этих округов предписано „быть (находиться) в полной боевой готовности", т. е. продолжать находиться в объявленной ранее полной боевой готовности.

Пункт в), в котором говорится, что — „все части привести в боевую готовность. Войска держать рассредоточенно и замаскированно", находится как раз в „приказной“ части.

Таким образом, сначала в „преамбуле" Директивы говорится — „быть в полной боевой готовности", а потом в „приказной" части — „все части привести в боевую готовность".

Для человека не очень военного эти повторяющиеся пункты вроде бы и говорят о том, что войска вот так вот и поднимаются по тревоге. Этот повтор и дал основание... заявлять о „несуразности" Директивы № 1, представить её как „на редкость безграмотную, непрофессиональную и практически невыполнимую". И она действительно выглядит достаточно „несуразной" и „безграмотной" для Директивы, „приводящей войска в полную боевую готовность". Но только до тех пор, пока не примешь во внимание, что писалась она как продолжение неких предыдущих Директив и распоряжений. Ведь согласно орфографии и штабной культуры, и если б не было предыдущих распоряжений о приведении частей в „полную боевую готовность", то стояло бы в этом тексте, и именно в „приказной" части, примерно так: „все части (округов) привести в полную боевую готовность. Войска рассредоточить и замаскировать". Так, по крайней мере, будет просто грамотней (по-русски) звучать и понятней для командиров частей.

Этот пункт в) в Директиве № 1 говорит о том, что войска уже должны быть к этому моменту, к 21 июня, рассредоточены и замаскированы, т. е. выведены с мест постоянной дислокации, из гарнизонов и ангаров. Поэтому и написано — „войска держать рассредоточенно и замаскированно". Это же предписывала и сохранившаяся директива ПН № 0042 для авиации западных округов от 19 июня. А фраза „все части привести в боевую готовность“ без указания степени готовности — лишь напоминание, мол, привести в боевую готовность те части, что не оговаривались отдельно в предыдущем распоряжении и не должны были подниматься по тревоге ранее.

Пункт г) „ПВО привести в боевую готовность без дополнительного подъема приписного состава"... пример того, что в предыдущих распоряжениях также оговаривались ограничения каким-либо частям, родам войск...

Если бы Директива № 1 от 21.06.41 была единственным документом, приводящим войска западных округов в боевую готовность, то фраза „привести войска в полную боевую готовность" действительно и только стояла бы в „приказной" части, но никак не в преамбуле. И в любом случае „степень“ боевой готовности обязательно бы указываласъ, а не просто „привести в боевую готовность". Штабная грамотность не зависит от степени волнения начальника Генерального штаба и наркома обороны, которые от волнения могли „запятые перепутать". В пункте г) оговорить действия приписного состава для ПВО округов впопыхах почему-то смогли, а остальные пункты сочиняли в страшном волнении? От точности формулировок, особенно в армии, особенно в боевой обстановке, зависят жизни сотен тысяч, а. в политике — вопросы жизни и смерти страны...»

Вот за что люблю военных — так это за обстоятельность. Там, где штатский ограничится однократным упоминанием, человек в погонах будет крутить вопрос до тех пор, пока не рассмотрит все его возможные закавыки. Так что прошу простить за длинную цитату — но ведь интересно-то как!

«Далее текст Директивы № 1 требует (рассмотрим более подробно):

а) в течении ночи на 22 июня 1941 года скрытно занять огневые точки укрепленных районов на государственной границе;

Для штатских поясню: занять „в течение ночи огневые точки укрепленных районов на государственной границе“, находясь до этой минуты, после полуночи 22 июня, в казармах, вообще-то невозможно. Казармы с личным составом дивизий и корпусов несколько далековато находятся от „укрепленных районов на государственной границе“. Т. е. дается данное распоряжение для частей, уже убывших какое-то время назад (несколько дней назад) ближе к границе, к местам оборонительных рубежей, а не для спящих в казармах по милости Д. Г. Павлова, командующего ЗапОВО... И ведь на самом деле, многие части не только встретили лихо немецкие войска, но и умудрились выбить их обратно уже 22 июня на той же Украине. А это возможно только в том случае, если войска уже выведены из своих казарм военных городков, рассредоточены, заняли боевые порядки и изготовились к обороне и возможному контрудару заранее.

б) перед рассветом 22 июня 1941 года рассредоточить по полевым аэродромам всю авиацию, в том числе и войсковую, тщательно ее замаскировать;

Подобные приказы уже посылались в войска на границе и до этого, но они просто просаботировалисъ авиационным командованием округов — за что, в итоге, все авианачальники западных округов, где потери истребительной и прочей авиации были наиболее огромны (кроме Одесского округа), и были расстреляны.

в) все части привести в боевую готовность. Войска держать рассредоточенно и замаскированно;

Дается распоряжение привести все оставшиеся части, которые ранее не поднимались по тревоге и не выводились к границе после 18 июня, в полную боевую готовность. Приведенные же ранее в боевую готовность „войска" надлежит продолжать „держать рассредоточенно и замаскированно“… Т. е. получивший такое распоряжение командир должен это понять так: „все (оставшиеся) части привести в боевую готовность, (продолжить) держать (уже приведенные в состояние полной боевой готовности) войска рассредоточенно и замаскированно “.

г) противовоздушную оборону привести в боевую готовность без дополнительного подъема приписного состава. Подготовить все мероприятия по затемнению городов и объектов;

Для пэвэошников дается распоряжение пока обходиться своими силами, без приписного состава из военкоматов. Т. е. читаться это должно примерно так: «ПВО (также) привести в боевую готовность (но) без дополнительного подъёма приписного состава" (т. е. пока обходиться теми, кто есть), „подготовить все мероприятия по затемнению городов» (но пока не затемнять).

И самое главное, пункт д): «никаких других мероприятий без особого распоряжения не проводить». Видимо, директивы, или распоряжения от 18 июня были очень подробными, с массой ограничений. Ведь степень боевой готовности может и понижаться в войсках, если снизится степень угрозы. Поэтому в Директиве № 1 и идут оговорки — а вдруг обойдется. Т. е. Директивой № 1 от 21.06.41 округа также ещё не приводятся в „полную боевую готовность“ на 100 %, чтобы была возможность остановить процесс, отыграть назад войну. Вдруг Гитлер еще раз передумает? Хотя у Гитлера времени на лето 41-го больше не оставалось, и Сталин это понимал[99].

(Вообще-то, насчет того что отдельные части не только лихо отразили первый удар, но и смогли сами перейти в контрнаступление и выйти на немецкую территорию, всё просто. Это возможно только в том случае, если войска уже заняли боевые порядки и изготовились к обороне и возможному контрудару заранее, за несколько дней до нападения противника. А это возможно не по личной „инициативе" отдельных командиров, „смелых“ до безобразия и „не побоявшихся“ назло Сталину-„перестраховщику“, поднять „свои части по тревоге")»...

Ну, так уже понятнее. Хотя вопрос с подлинностью директивы все равно остается открытым.

Перейдем теперь от сказок к реальности. Что на самом деле происходило вечером 21 июня и в ночь на 22-е?

21 июня нарком иностранных дел Молотов виделся с послом Германии в СССР Шуленбургом. Формально — чтобы обсудить вопрос о нарушениях границы германскими самолетами, фактически — попытаться выяснить хоть что-нибудь относительно начала войны.

Из отчета о беседе наркома иностранных дел Молотова с послом Германии в СССР Шуленбургом. 21 июня 1941 г.[100]

«...Затем тов. Молотов говорит Шуленбургу, что хотел бы спросить его об общей обстановке в советско-германских отношениях. Тов. Молотов спрашивает Шуленбурга, в чем дело, что за последнее время произошел отъезд из Москвы нескольких сотрудников германского посольства и их жен, усиленно распространяются в острой форме слухи о близкой войне между СССР и Германией, что миролюбивое сообщение ТАСС от 13 июня в Германии опубликовано не было, в чем заключается недовольство Германии в отношении СССР, если таковое имеется? Тов. Молотов спрашивает Шуленбурга, не может ли он дать объяснения этим явлениям.

Шуленбург отвечает, что все эти вопросы имеют основание, но он на них не в состоянии ответить, так как Берлин его совершенно не информирует... О слухах ему, Шуленбургу, известно, но им также не может дать никакого объяснения».

Впрочем, на самом деле господин Шуленбург все прекрасно знал. Посольство готовилось к войне уже давно: германские дипломаты отправляли семьи на родину, вывозили имущество. А в посольстве сидел агент советской военной разведки, торговый советник Герхард Кегель, исправно информировавший своего куратора обо всем, что происходило вокруг него. 21 июня Кегель вызвал его на встречу и сообщил, что война начнется в течение 48 часов. Вечером, в 19 часов, вызвал еще раз. Было получено новое указание из Берлина — уничтожить все секретные документы. Все сотрудники должны были до 22 июня прибыть с вещами в здание посольства.

Так что встреча проводилась явно не для того, чтобы что-то разузнать, а чтобы еще раз обозначить: советское правительство ни сном ни духом об агрессивных намерениях гитлеровской Германии. Если что — вот протокол официальной встречи дипломатов, там мы тоже недоумеваем...

Несмотря на все дипломатические недоумения и реверансы, 21 июня фактически стало для советского правительства первым днем войны. По крайней мере, именно этой датой отмечены решения о преобразовании округов во фронты и первые военные назначения. Директива № 1 с новым отсчетом времени тоже была принята 21 июня.

Тем вечером у Сталина в Кремле собралось совещание — точнее, несколько совещаний. По журналу посетителей легко определить их темы. Итак, в 18.27 к Сталину пришел Молотов. Затем, в 19.05, подошли остальные — Берия, Вознесенский, Маленков, Ворошилов, нарком обороны Тимошенко, начальник мобилизационно-планового отдела Комитета обороны при Совнаркоме Сафонов и Кузнецов. Какой именно — не совсем понятно, поскольку в журнале записаны только фамилии. Логичней всего предположить, что это был адмирал Кузнецов, но, судя по его воспоминаниям, нарком ВМФ в тот день у Сталина не был. Существуют еще две версии: Ф. Ф. Кузнецов, заместитель начальника управления политической пропаганды РККА, и А. А. Кузнецов («ленинградский»), замещавший Жданова на время его отпуска. Последнему у вождя точно делать нечего, присутствовать на столь представительном совещании ему не по рангу, а первому зачем там быть, если к тому времени уже определилась кандидатура начальника ГлавПУРа? Более того, есть данные, что Мехлис еще с середины июня негласно занимал этот пост. Существовал еще В. В. Кузнецов, зам. председателя Госплана — может быть, именно он пришел к Сталину вместе со своим начальником?

В 20.15 ушли Вознесенский и Сафонов — стало быть, часть совещания, посвященная мобилизации промышленности, закончилась. Тогда же удалились Тимошенко и непроясненный Кузнецов — впрочем, первый через полчаса вернулся вместе с начальником Генштаба Жуковым. Одновременно пришли Буденный и Мехлис. Началась вторая, военная часть совещания. Военные округа были преобразованы во фронты, Буденный назначен командующим армиями второй линии, Мехлис получил должность начальника политуправления РККА[101], Жукову поручили общее руководство Юго-Западным и Южным фронтами. Все четверо и Маленков, в то время начальник управления кадров ЦК и секретарь ЦК, покинули сталинский кабинет в 22.20. Куда они отправились — догадаться нетрудно. Естественно, в наркомат обороны, ждать сообщений с западной границы. В кабинете остались Сталин, Молотов, Берия и Ворошилов. В одиннадцать часов кабинет опустел. Что они делали потом?

Молотов вроде бы вспоминает, что они разошлись, и его снова вызвали в Кремль около двух часов. Однако его рассказ о той ночи вообще не согласуется с записями в журнале. (Например, он говорит, что вечер 21 июня они провели на сталинской даче и вроде бы даже смотрели кино.) Сталинский соратник то ли забыл ее хронику, то ли подредактировал в соответствии с «генеральной линией». (Последнее вернее — трудно поверить, что такое можно забыть.) Однако, читая мемуары Жукова, он все время возражал: «Раньше, раньше нас собрали».

А вот что Сталин едва ли мог сделать — так это, как «вспоминает» маршал Жуков, уехать на дачу спать. Подумайте сами — кто в таких обстоятельствах сможет уснуть? Это ж какие нервы иметь надо! Да и смысл в этом какой, если через два-три часа все равно поднимут? Кроме того, для Сталина час ночи — время не позднее, самый разгар работы. Кстати, и поесть бы надо...

А поесть бы надо, и не только вождю. Разъезжаться по дачам, несмотря на субботний вечер, смысла не было. Разве что съездить, семью предупредить? И даже этого нельзя. Скажешь жене, жена позвонит подруге — и пошел звон по всей белокаменной.

Куда они могли отправиться? Могли пойти к Сталину на квартиру, находившуюся тут же, в Кремле. Сталинские обеды были, по сути, рабочими совещаниями — так почему бы и не переместиться? Возможно, там к ним присоединился кто-нибудь еще — тот же Маленков, например, если он успел закончить свои дела, может быть, Мехлис, который был еще большим полуночником, чем Сталин. Это уже область чистых предположений. Но, вне всякого сомнения, им мгновенно докладывали все новости.

В 3 часа 10 минут УНКГБ по Львовской области передало по телефону в НКГБ УССР сообщение.

Из телефонограммы УНГБ по Львовской области. 22 июня 1941 г. 3 часа 10 минут.

«Перешедший границу в районе Сокаля немецкий ефрейтор показал следующее: фамилия его Лисков Альфред Германович, 30 лет, рабочий, столяр мебельной фабрики в г. Колъберг (Бавария), где оставил жену, ребенка, мать и отца. Ефрейтор служил в 221-м саперном полку 15-й дивизии. Полк расположен в селе Целенжа, что в 5 км севернее Сокаля. В армию призван из запаса в 1939 г. Считает себя коммунистом, является членом Союза красных фронтовиков...

Перед вечером его командир роты лейтенант Шульц отдал приказ и заявил, что сегодня ночью после артиллерийской подготовки их часть начнет переход Буга на плотах, лодках и понтонах...»

Судя по времени, эту телефонограмму принесли Сталину вместе с сообщением о начале войны. В 3 часа 30 минут начались бомбежки наших городов — само собой, вождю и тем, кто был с ним в эту ночь, доложили мгновенно.

Какое самое естественное движение главы государства — если он по темпераменту не глухой флегматик? Самое естественное — тут же отправиться в наркомат обороны, куда стекалась вся военная информация. Скорее всего, туда они и поехали. Косвенно это подтверждается тем, что Молотов, Берия, Тимошенко, Жуков и Мехлис пришли в сталинский кабинет одновременно — в 5 часов 45 минут, по всей видимости, вместе со Сталиным, присутствие которого в журнале посетителей не фиксировалось. Разве что Молотов вернулся со встречи с Шуленбургом, состоявшейся в 5.30 утра, принес известие, что это действительно война и отыграть назад не получится.

Военная доктрина государства — это комплекс политических и стратегических воззрений на будущую войну. В современной России она — вполне официальный документ, подписанный президентом. Да, но вовсе не факт, что так же было в 1941 году. Сталинская военная доктрина больше всего напоминает фамильное привидение, которое, несомненно, существует, и которое даже кое-кто видел — но вот, к сожалению, никто из присутствующих не удостоился... Короче говоря, какая-то доктрина, безусловно, была — но то ли она на бумаге не оформлялась, то ли ее так засекретили, что до сих пор раскопать не могут...

Говорят о ней разное. Например, что во взглядах на будущую войну долгое время боролись стратегия «сокрушения» (или, как говорили немцы, блицкриг) и стратегия «измора» (собственно, именно так мы и выиграли). В конце концов, к сожалению, победила первая — а то бы лучше к войне подготовились.

Еще говорят, что воевать собирались малой кровью и на чужой территории, лелея, таким образом, исключительно наступательные планы. Впрочем, кто-нибудь слышал о предвоенных планах, в которых говорится о намерении воевать большой кровью и на своей земле?

Военный историк Алексей Исаев, который знакомился не только с советским военным планированием, но и с иностранным, на вопрос о наступательных планах ответил кратко: «А у кого они были оборонительными?» И несколько далее: «Вы будете смеяться, но у Финляндии в ЗО-е годы тоже был наступательный план: предусматривалось наступление в глубь территории СССР»[103]. Правда, финны благоразумно не пытались реализовать эти планы — но, согласитесь, в июне 1941 года соотношение сил у сторон было все же не таким, как в декабре 1939-го...

Очень долго считалось, что военная доктрина СССР образца 1941 года была следующей: после нападения Германии разгромить вермахт в приграничных сражениях, перенести войну на территорию рейха — и победить! Идея, конечно, с учетом состояния РККА, даже не авантюрная, а откровенно сказочная, но кто же станет накануне войны кричать на всех углах, что Красная армия слабее вермахта? И кто решится утверждать, что наши генералы этого не понимали?

А тут и новая сенсация подоспела: вроде бы даже существовала идея нанести упреждающий удар.

Только не надо путать это с агрессией. К вопросу об агрессоре, «превентивной войне» и вообще о том, кто на кого хотел напасть... Намерения Гитлера четко зафиксированы планом «Барбаросса», проектами освоения и «германизации» советской территории и множеством сопутствующих документов. Как только будут найдены и опубликованы аналогичные планы политического руководства Советского Союза, можно будет говорить: да, строился «ледокол» или там асфальтовый каток, не знаю уж... Но поскольку не существует ни одного документа с архивным номером, хотя бы косвенно подтверждающего это, ни даже косвенных доказательств, а только смутные «соображения» и «аналитические разработки»... Ну да, есть такая виртуальная гипотеза — а есть и еще гипотезы, например, что это все мировой жидо-масонский заговор...

Теперь о собственно упреждающем ударе. Еще в 90-е годы был найден в архивах и опубликован документ под названием «Соображения по плану стратегического развертывания сил Советского Союза на случай войны с Германией и ее союзниками», датируемый 15 мая, где содержится план такого удара. Документ сей, вроде бы составленный заместителем начальника Оперативного управления Генштаба Василевским, носит все признаки черновика. Где находится чистовик и существовал ли он вообще — неизвестно. Может, Василевский этот план для тренировки оперативного мышления составлял, а может, писал книгу наподобие «Первого удара». А может, это было поручение Жукова, а потом стратеги из армейской верхушки, услышав сталинское: «Вы что, с ума сошли, немцев хотите спровоцировать?», больше к этой теме не возвращались. А может, этот план — очередной экземпляр из несметной стаи фальшаков, наштампованных в 90-е годы. Что это было, мы не знаем, но бумажка такая все же существует. Впрочем, никакого «криминала», ни по чьим нормам морали, кроме разработанной специально для России морали американских советологов, она не несет.

В чем разница между упреждающим ударом и превентивной войной? Война, даже превентивная, есть все-таки деяние политическое, поскольку предполагает хотя бы какую-то политическую инициативу. Вот, Гитлер хочет на нас напасть, у него уже разрабатываются планы, а давайте-ка мы нападем на него сами. И в случае удачи победа все списывает, а в случае неудачи начинается долгий гнилой базар на тему, хотел на самом деле или не хотел напасть Гитлер (в нашем варианте гнилой базар идет на тему — хотел или не хотел напасть Сталин).

А упреждающий удар — понятие чисто военное. Гитлер уже сосредоточил войска на границе, он совершенно точно нападет в 20-х числах июня, так давайте числа пятнадцатого врежем по его почти уже готовым к нападению войскам (кстати, удар по чуть-чуть недоизготовленной к наступлению армии — вещь чрезвычайно болезненная и часто даже фатальная). В таком духе и был составлен план от 15 мая, где предусматривалось нанесение упреждающего удара по немецким войскам.

В июне сорок первого года делать это было нельзя по причинам чисто политическим: в этом случае юридические крючкотворы из «мирового сообщества» тут же объявили бы СССР «агрессором» со всеми вытекающими последствиями. Но то в частности, а вообще-то ничего агрессивного здесь нет. Используя эту тактику, и мышь иной раз бросается на кошку и таким образом ухитряется спастись, что же, мышь тоже — агрессор?

Так что сам факт разработки пресловутого плана от 15 мая абсолютно ничего не доказывает, будь он даже подписан Тимошенко и Жуковым — кстати, опубликование черновика совершенно не означает, что не существовало оформленного начисто и подписанного плана. Но даже если он и существовал, то принят не был, поскольку, при точном знании даты нападения, Красная Армия никакого упреждающего удара не нанесла. И в этом, кстати, нам повезло — при том состоянии РККА это было бы что-то вроде столкновения полуторки с железобетонным забором.

А что военная доктрина-то? Да с ней по-прежнему все неясно, ибо ее никто не видел. На совещаниях в наркомате обороны не произносилось никаких громких формул, типа «могучим ударом» и так далее, более того, в армии открытым текстом говорили, что это все лозунги для домохозяек, а на самом деле война будет долгой и жестокой.

Уже в 80-е годы писатель Феликс Чуев в беседе с Молотовым коснулся этого вопроса:

«Ф. Ч. ...Тогдашняя официальная доктрина была: воевать будем на чужой территории, малой кровью.

В. М. Кто же может готовить такую доктрину, что, пожалуйста, приходите на нашу территорию и, пожалуйста, у нас воюйте? Военный министр скажет: „Приходите к нам!" Конечно, он будет говорить: „Малой кровью и на чужой территории! “ Это уже агитационный прием. Так что агитация преобладала над натуральной политикой, а это тоже необходимо, тоже нельзя без этого»[104].

Современная военная доктрина Российской Федерации, даже при беглом прочтении, тоже является агитационным роликом, призванным убедить читателя, что, в какую бы войну ни ввязалась Россия, она, конечно же, борется на стороне правого дела. А вы бы как хотели?

Страшная штука — профессиональное мышление. На примере рассуждений о военном планировании это видно особенно отчетливо. Зачем определять направление главного удара? Ну как — зачем? Затем, чтобы расположить на этом направлении наши главные силы. А зачем располагать на этом направлении наши главные силы? Смешной вопрос, право. Затем, чтобы наилучшим образом отразить нападение. Но кто сказал, что его вообще можно отразить?

А вот об этом военным думать запрещено. Если военные допустят даже мысль о том, что все их усилия тщетны, война будет проиграна еще до ее начала. Однако глава государства об этом подумать обязан — что делать, если окажется, что армия не способна отразить натиск врага.

Поэтому военные того времени (и современные военные историки вслед за ними) рассматривают два варианта — «северный» и «южный». А Сталин должен был — иначе он не был бы Сталиным — рассматривать три: «северный», «южный» и «нулевой». Что делать, если Красная Армия, как ее ни располагай, заведомо не способна противостоять вермахту?

Как оно в итоге и оказалось. Но войну мы все-таки выиграли. А значит, либо Гитлер был безумен (хотя до сих пор он неизменно оказывался на редкость трезвым политиком), либо существовал и третий план ведения войны — сталинский. О котором военные, кстати, могли и не знать. Даже должны были не знать — чтобы не расхолаживались. И в этом случае странности стратегического планирования могли иметь неожиданное объяснение — если они входили составной частью в сталинский план, а военных при этом использовали втемную.

Но перед тем, как начать разбираться, на что рассчитывал Сталин, надо ответить на другой вопрос из вынесенных в начало этой книги...

Это так общеизвестно, что неприлично даже вспоминать, — не вступать в войну с Россией завещал еще Бисмарк. Ему принадлежит знаменитая фраза: «На Востоке врага нет!»

Пресловутый «Дранг нах Остен» был магнитом, вектором германской политики, частью их менталитета уже не менее тысячи лет. Понять немцев нетрудно. Германия чем дальше, тем более остро нуждалась в земле, хлебе, ресурсах. Собственно, это была общая проблема европейских государств но не у всех под боком маячили такие колоссальные и столь дурно обрабатываемые пространства, которые словно бы просили хозяйской руки. К началу XX века идея колонизации Украины, судя по всему, стала в определенных кругах Германии настоящей шизой. Иначе зачем предупреждение Бисмарка? Ну кто нормальный, скажите, сюда сунется?

Нет, теоретически выиграть войну по европейским стандартам — то есть взять столицу и даже заключить какой-то мир — было возможно. Но проблема в том, что настоящие трудности у победителя начались бы только потом, после внезапного осознания того факта, что у русских, оказывается, другие правила ведения войны.

...Вскоре после подписания пресловутого пакта 1939 года германский генштаб заказал эмигранту генералу Краснову аналитический обзор: «Поход Наполеона на Москву в 1812 году. Теоретический разбор вопроса о возможности такого похода в XX в. и возможные последствия подобной акции».

Естественно, изучая вопрос, просто невозможно было пройти мимо мемуаров графа Армана де Коленкура, приближенного Наполеона. Тот приводит короткую, но выразительную сценку: разговор Александра I с послом Наполеона де Нарбонном о войне и мире, которая завершилась следующим образом: раскрыв перед французом карту России, русский царь указал на самые далекие окраины и сказал:

- Если император Наполеон решится на войну и судьба не будет благосклонной к нашему справедливому делу, то ему придется идти до самого конца, чтобы добиваться мира.

В разговоре уже с самим Коленкуром Александр более детально раскрыл русскую стратегию ведения войны на своей территории.

- Мы не пойдем на риск. За нас — необъятное пространство, и мы сохраним хорошо организованную армию. Когда обладаешь этим, то, по словам императора Наполеона, несмотря на понесенные вами потери, никто не сможет диктовать вам свою волю... Я не обнажу шпагу первым, но я вложу ее в ножны не иначе, как последним. Пример испанцев доказывает, что именно недостаток упорства погубил все государства, с которыми воевал ваш повелитель... Если жребий оружия решит дело против меня, то я скорее отступлю на Камчатку, чем уступлю свои губернии и подпишу в своей столице договоры, которые являются только передышкой. Француз храбр, но долгие лишения и плохой климат утомляют и обескураживают его. За нас будут воевать наш климат и наша зима.

Александр не открыл никаких потрясающих секретов — он всего лишь изложил французу обычный русский способ ведения войны, с опорой на главное оборонительное сооружение России — ее самое.

До середины XX века Россия сама по себе являлась неприступной крепостью. Ее колоссальные пространства были непреодолимым препятствием для армии, идущей со скоростью лошадиного шага, осенняя распутица активизировала главные оборонные сооружения страны — чудовищные грунтовые дороги, а потом приходила зима и добивала все, что еще шевелилось на месте армии вторжения, как это было с Наполеоном. Или же просыпались, наконец, русские люди, осознавали, что пришли какие-то ... и вышибали их вон, как это было в 1612 году. Лейтмотив всегда был один и тот же: «Как бы мы ни жили, но вас сюда не звали!»

Нет, Гитлер мог полагать, будто бы русский народ воспримет немцев как освободителей от большевистского ига. Однако странно думать, что он способен был сделать серьезную ставку на предположение. В конце концов, в Рейхе имелось полно репатриантов из СССР, из них выкачивали всю информацию, которой они хоть как-то располагали, и те наверняка рассказывали о характере народа, среди которого жили. В числе прочего поведав и о том, что русские, выбирая из двух зол, никогда не выберут чужаков и что предстоит война не только с армией, но и с народом.

По всей видимости, он это все же знал, потому что еще в самом начале войны отдал глубоко ошибочное решение о максимальной жесткости обращения с населением оккупированных территорий[110] — по-видимому, исходя опять же из европейского менталитета. Если бы он знал, что русские, когда им нечего терять, не впадают в ступор, а звереют...

Гитлер мог разгромить Красную Армию, но все равно это стало бы всего лишь передышкой, поскольку в мире нет силы, способной пройти всю Россию, от Украины до Камчатки. Завоевателю неизбежно придется устанавливать какую-то границу, а за этой границей тут же начнет собираться новая армия, недвусмысленно готовясь к реваншу. А уж если что и погубит эту страну, так никоим образом не недостаток упорства. Только очень упертый народ может растянуть свое государство на десять тысяч километров. И где бы Гитлер ни провел новую границу, за ней осталось бы достаточно России, чтобы вскоре дать ему бой — особенно если во главе этой России оставался бы Сталин. (И когда немцы подходили к Москве, советское правительство действительно переехало в другой город — Куйбышев, никоим образом не собираясь прекращать войну.)

Еще раз вспомним характеристику, данную немецким производственником: «Вы, русские, непредсказуемы и способны к неукладывающейся ни в какие рамки аккордной мобилизации. Безжалостны к себе (что говорить о врагах), угрюмы, патологически любите аккордную работу на пределе сил и надсадно упорны... Пепел Ивана стучит у вас в груди, вы никогда не смиритесь с гибелью своей страны...»[111]

Мог ли Гитлер этого не знать? Мог ли он не понимать, что для того, чтобы победить Советский Союз, его необходимо полностью уничтожить — уничтожить так, чтобы даже слово «Россия» больше никогда не было написано на географической карте?

Как, интересно, собирался он это сделать?

...Ни для кого не было секретом, где находятся важнейшие промышленные центры Советского Союза. Это Москва, Ленинград и Украина. Соответственно разрабатывалась и грядущая кампания. В подписанном Гитлером 18 декабря 1940 года плане «Барбаросса» говорится:

«Направление главного удара должно быть подготовлено севернее Припятских болот. Здесь следует сосредоточить две группы армий.

Южная из этих групп, являющаяся центром общего фронта, имеет задачу наступать особо сильными танковыми и моторизованными соединениями из района Варшавы и севернее ее и раздробить силы противника в Белоруссии... с тем, чтобы во взаимодействии с северной группой армий, наступающей из Восточной Пруссии в общем направлении на Ленинград, уничтожить силы противника, действующие в Прибалтике. Лишь после выполнения этой неотложной задачи, за которой должен последовать захват Ленинграда и Кронштадта, следует приступить к операции по взятию Москвы — важного центра коммуникаций и военной промышленности.

Только неожиданно быстрый развал русского сопротивления мог бы оправдать постановку и выполнение этих обеих задач одновременно.

...Группе армий, действующей южнее Припятских болот, надлежит посредством концентрических ударов, имея основные силы на флангах, уничтожить русские войска, находящиеся на Украине, еще до выхода последних к Днепру.

...По окончании сражений южнее и севернее Припятских болот в ходе преследования следует обеспечить выполнение следующих задач:

на юге — своевременно занять важный в военном и экономическом отношении Донецкий бассейн;

на севере — быстро выйти к Москве. Захват этого города означает как в политическом, так и в экономическом отношении решающий успех, не говоря уже о том, что русские лишатся важнейшего железнодорожного узла»[115].

Можно спорить о том, действительно ли план «Барбаросса» уже спустя две недели лежал на столе у Сталина, или же нет, — но 11 марта на том же столе лежал очередной план Генштаба Красной Армии о стратегическом развертывании, а 20 марта — доклад начальника Разведуправления Красной Армии.

Из доклада начальника Разведуправления Генштаба Красной Армии генерал-лейтенанта Голикова. 20 марта 1941 г.

«...Из наиболее вероятных вариантов действий, намечаемых против СССР, заслуживают внимания следующие:

1. Вариант № 1 по данным анонимного письма, полученного нашим полпредом в Берлине от 15 декабря 1940 года (приложение № 1):

„ ...основное направление удара: а) от Люблина по Припяти до Киева: б) из Румынии между Яссы и Буковиной в направлении Тетерев, и в) из Восточной Пруссии на Мемелъ, Виллинг, р[ека] Березина и далее вдоль Днепра на Киев

2. Вариант № 2 по данным КОВО от декабря 1940 года (приложение № 2):

Три главных направления удара: а) из Восточной Пруссии в направлении Литвы, Латвии и Эстонии. Этот удар имеет те преимущества. что Литва, Латвия и Эстония сразу же становятся союзниками Германии. Кроме того, Финляндия сразу же присоединяется к Германии, чтобы отнять забранную территорию; б) через Галицию и Волынь. Эта группа войск будет иметь поддержку украинцев и в[ойск] из Румынии, которая будет стремиться захватить отобранную у нее территорию.

Группа войск 2-го и 3-го направлений окружает войска противника в Мало-Полъше. На остальном участке наносятся вспомогательные удары на фронтальном направлении с целью очищения всей остальной территории.

На Востоке СССР будет связан с Японией, что является для Германии плюсом, так как противник должен создать сразу два фронта, а поэтому концентрация его сил против Германии невозможна

3. Вариант № 3 по данным нашего агентурного донесения на февраль 1941 года:

„...Для наступления на СССР создаются три армейские группы: 1-я группа под командованием генерал-фелъдмаршала Бок наносит удар в направлении Петрограда, 2-я группа под командованием генерал- фелъдмаршала Рунштудт — в направлении Москвы, и 3-я группа под командованием генерал-фелъдмаршала Лееб — в направлении Киева...“»

Как показали события, верным являлся третий вариант.

С точки зрения военной науки план Гитлера был жутко авантюрным — удар на фронте огромной протяженности по трем расходящимся направлениям. Даже при том что противостояла ему рыхлая и плохо организованная, хотя и многочисленная армия. Но это если не учитывать специфики данной конкретной ситуации. А если учитывать, то план сразу становится надежным и единственно верным.

Итак, как уже говорилось, основной расчет Гитлера был на то, чтобы захватить или уничтожить основные центры советской военной промышленности, а потом спокойно ждать, когда у Красной Армии кончатся оружие, боеприпасы и техника. Как показала война, ожидание продлилось бы примерно до Нового года.

Планируя разгром, авторы плана «Барбаросса» наверняка были осведомлены обо всех уязвимых местах противника — даже после «тридцать седьмого года» в РККА у немцев было достаточно «друзей», в том числе и на самом верху. Не знали они только об одном ее свойстве — о боевых качествах советского солдата. Возможно, о них не были осведомлены и советские генералы — за последние двадцать лет Красной Армии почти не приходилось воевать, а немногочисленные военные кампании проходили на чужой территории. При разработке плана «Барбаросса» его авторы судили о солдате противника по Первой мировой войне, не сообразив, что у противостоящих им общества и армии совершенно другая социальная структура, породившая и другого бойца. Почему — долгий разговор, примем это как факт, который в конечном итоге стал для немцев роковым.

Украина, расположенная у самой границы, была у Гитлера, что называется, в кармане. Войска нашего Юго-Западного фронта не могли использовать основной козырь российских войн — отойти в глубь своей территории, поскольку должны были прикрывать промышленные районы. Они были обречены схватиться с немцами в приграничных сражениях, в которых не имели шансов.

Украину Гитлеру даже не обязательно было захватывать всю сразу — на первом этапе достаточно было взять часть ее, а на остальной территории бомбежками дезорганизовать работу заводов и транспорта, нарушив тем самым связность советского оборонного комплекса. Простой пример: в то время дизеля для танков выпускал один на всю страну завод в Харькове. Разбомбить его — и танковая промышленность СССР парализована на много месяцев.

Ленинград тоже не обязательно брать — он расположен в углу, образованном Финским заливом и границей, так что его легко блокировать. Блокады, в общем-то, вполне достаточно — главное, чтобы город не мог отправлять оборонную продукцию на Большую Землю. (Даже в блокаду по Дороге жизни на Большую землю не только везли эвакуированных ленинградцев, но и гнали продукцию военных заводов — например, капсюли.)

Основную проблему для Гитлера представлял московский промышленный район, расположенный в глубине советской территории. Суть проблемы предельно проста — до него дольше всего идти, солдаты устанут, да и погода испортится. Вместе с тем брать его надо, причем желательно в первый год войны. При любом нормальном правительстве вывод из строя предприятий Украины и блокада Ленинграда уже означали бы победу — но советское правительство и советское общество никто и никогда не назвал бы нормальными. Кто их знает, что они придумают за год, имея в своем распоряжении Москву и Урал? Лучше было перестраховаться. И Гитлер — возможно, получив известие, что вермахту откроют фронт в Белоруссии, — ставит на это направление побольше танковых дивизий, чтобы скорее покончить и с Москвой тоже. Получится — хорошо, нет — надо подойти к советской столице на расстояние бомбежки, определяемое дальностью действий истребителей, чтобы спокойно и со вкусом долбить ее с воздуха, приближая момент, когда противнику будет нечем стрелять.

Что мог противопоставить этому плану Сталин? При том, что он наверняка понимал: Красная Армия не способна отразить немецкий удар у границы, а значит, как минимум Украину он потеряет? По всем расчетам — практически ничего. Любое сопротивление лишь продлевало агонию.

Впрочем, в жизни всегда есть место чуду, и был какой-то минимальный шанс, один из десяти или из ста, что Красная Армия все же сумеет отбить врага. Такой шанс всегда есть. Но Сталин и его использовал плохо, промахнувшись, как мы знаем, с оценкой направления главного удара немцев, который в советских планах каким-то непонятным образом переместился с севера на Украину. Если это было на самом деле так...

Вот как выглядел расклад сил первого эшелона немецких и наших войск на 22 июня[116].

На попытку совершить чудо военным дали неделю. Однако чуда не произошло. И тогда заработал сталинский план. Но сперва надо было решить вопрос о власти.

Вопрос: почему Государственный комитет обороны был образован лишь 30 июня, а не сразу же после начала войны?

Ответ: потому что в этом не было острой необходимости. Страной управляла команда, и в какие организационные формы она выльется: будет ли это Политбюро, Совнарком или что-то еще, — значения не имело. А острая необходимость появлялась в тех случаях, когда возникал кризис власти. А подобные кризисы в СССР имели в то время одну причину — упорное сопротивление Сталина увеличению объема своей власти. Отчаянно упираясь, вождь время от времени доводил ситуацию до такого состояния, когда тянуть дольше становилось нельзя. В этом, кстати, он был прямой противоположностью своему немецкому противнику. Гитлер еще в самом начале, став главой государства, скромненько объявил себя заодно и фюрером (вождем) нации. Сталин был озабочен совершенно обратным — он все время старался спихнуть с себя лишние полномочия.

Еще со школьной скамьи мы помним, какой пост взял себе в 1917 году Ленин — председателя Совнаркома, то есть главы исполнительной, сиречь реальной власти. А что творилось с этим постом после него? В 1930 году, когда отстранили от власти Рыкова и место Предсовнаркома стало вакантным, Молотов считал, что этот пост должен занять Сталин. Тот отказался, предпочитая неявное руководство, хотя уже тогда отсутствие формальных полномочий у реального главы государства создавало для СССР проблему. Тем не менее, руководство Советского Союза еще десять лет оставалось коллегиальным, установленным лишь на такой зыбкой платформе, как моральный авторитет вождя. В 1939 году, после окончания репрессий и с началом новых преобразований государства, снова настал удобный момент получить власть — и опять Сталин им не воспользовался. Председателем Совнаркома он стал лишь 6 мая 1941 года, когда уже ясно было, что война начнется прямо сейчас, и неявная власть вождя становится попросту опасной. Строго говоря, именно от этой даты мы должны отсчитывать официальные полномочия Сталина, а до тех пор он все еще оставался неформальным лидером Советского Союза.

Бредовая система управления СССР щелкнула колесиками и уселась в некую более удобоваримую позицию. По крайней мере, власть хотя бы перестала быть коллегиальной. Сталин, наконец-то, получил рычаги воздействия на того же Молотова, который был чудовищно упрям и если уж имел о чем-либо свое мнение, так имел... Даже вождь иной раз не мог ничего с ним поделать. Об их взаимоотношениях существуют разнообразные свидетельства, например, такое: иной раз в спорах у них доходило до того, что Сталин, потеряв терпение, выскакивал из комнаты, а улыбающийся Молотов оставался сидеть за столом при своем мнении. А ведь председателем Совнаркома был он.

Теперь Сталин, по крайней мере, мог Молотову приказывать. И то хлеб...

Единоличного главы государства в СССР по-прежнему не было — однако хоть какой-то сдвиг. Но если кто думает, что вождь сделал из этого факта какие-либо выводы... И очередной кризис власти не замедлил разразиться.

...Среди многочисленных рассуждений о расположении войск как-то совершенно потерялся один крохотный вопросик — а кто, собственно, был главнокомандующим? Считается, что вождь руководил всем — так оно, в общем-то, и происходило в нормальной обстановке. А формально Сталин был председателем Совнаркома, то есть премьер-министром — но не главой государства. По советской конституции, главой государства являлся председатель президиума Верховного Совета товарищ Калинин (смех). Да, все, конечно, очень весело, не спорю — но кто все-таки обладал в СССР всей полнотой военной власти? У нас сейчас командующий — президент, а никоим образом не премьер-министр. Тогда президента не было, Совнарком — власть исполнительная, а военные устроены так, что должны точно знать, кто им может приказывать, а кто не может. Так что вопрос о формальной власти далеко не праздный, и приведенный в качестве эпиграфа диалог замечательно это иллюстрирует. В нем показана разборка двоих генералов в критической ситуации: один ссылается на явную власть, другой — на неявную. Как вы думаете, кто из них сейчас отправится под арест, и на кого в итоге будет возложена вина за беспорядки?

Именно в вопрос подчиненности упирается и другой вопрос: имел ли Сталин право вмешиваться в распоряжения чисто военного характера? Например, оперативные? Допустим, приказать изменить расстановку войск на границе? Или командующий РККА мог ответить ему что-то вроде: «Товарищ Сталин, это вопросы не вашей компетенции»?

Говорите, невозможно? Между тем широко известна история, как Сталин, уже будучи Верховным Главнокомандующим, а не каким-то там штатским премьер-министром, попытался через голову командующего фронтом генерала Жукова отвести войска Рокоссовского не туда, куда приказывал Жуков[120]. На это Жуков отреагировал коротко: «Фронтом командую я!» (и был, кстати, абсолютно прав). В переводе на средневековые понятия это означает: мой вассал — не ваш вассал. А ведь Сталин был Верховным, да еще в военных условиях!

Пример совершенно аналогичной разборки приведен в воспоминаниях бывшего командира пулеметного взвода Валентины Чудаковой. Командир роты приказал выделить в разведку боем пулемет и сам выбрал расчет, который пойдет с разведчиками. Однако бравая восемнадцатилетняя взводная с его выбором не согласилась. Результатом стал нижеприведенный обмен любезностями между младшим лейтенантом и капитаном — разница в званиях весьма ощутимая.

«Почему именно Непочатов, а не кто-нибудь другой? — возмутилась я. — И кто это, интересно, решил?

- Я так решил, — вызывающе ответил ротный.

- Но почему?

- А потому что тебя не спросил.

- Не мешало бы и спросить! У себя во взводе я хозяйка. Пойдет сержант Бахвалов. Я так решаю.

- Довольно! Что тебе командир роты — тряпка?

- А я тряпка? Приказано выделить пулемет с людьми — получайте! Но кого — это уж мое дело»[121].

В армии на всех уровнях очень четко оговорено, кто, кому, при каких обстоятельствах и в каких пределах подчиняется. А если какой-либо начальник выйдет за рамки своих полномочий, то его приказ могут, конечно, выполнить, если связываться неохота, а могут и проигнорировать.

И до тех пор, пока наши замечательные историки не разберутся хотя бы в разграничении полномочий, надо вообще очень осторожно соотносить Сталина и военные вопросы. Его ведь и послать могли, причем конкретно и далеко. По слухам, именно туда послал Сталина Жуков 29 июня 1941 года. Они тогда крупно поругались, и начальник Генштаба в непечатной форме предложил председателю Совнаркома идти на... (вариант: идти к... ) и не мешать работать.

Рыбин, многолетний телохранитель Сталина, приводит историю и похлеще.

«4 декабря в штабе фронта шло совещание командующих армиями. Позвонил Сталин. Слушая его, Жуков нахмурил брови, побелел, наконец, отрезал:

- Передо мной две армии противника, свой фронт. Мне лучше знать и решать, как поступить. Вы можете там расставлять оловянных солдатиков, устраивать сражения, если у вас есть время.

Сталин, видно, тоже вспылил. В ответ Жуков со всего маху послал его подальше!»

И как, вы думаете, поступил вождь?

«Сталин... протерпел целый день пятого и только ровно в полночь по ВЧ осторожно спросил:

- Товарищ Жуков, как Москва?

- Товарищ Сталин, Москву мы не сдадим...

- Тогда я пойду часа два отдохну.

- Можно...»[122]

А ведь он, повторяю, тогда был уже Верховным Главнокомандующим и имел над генералами формальную власть, в отличие от первых дней войны.

А вы говорите — диктатор...

...На второй день войны, 23 июня, генерал Жуков, маршалы Шапошников и Кулик отправились на фронты: первый — на Юго-Западный, на Украину, второй и третий — на Западный, в Белоруссию. И к этому времени на фронте произошло то, что неизбежно должно было случиться. А именно — пропала связь.

В Красной Армии связь, как мы помним, в основном шла по проводам. Это, конечно, неудобно, особенно когда армия движется, — но страна у нас большая, а дальность действия тогдашних средств радиосвязи была не так уж велика. Плюс к тому техническая отсталость РККА, ненадежность самих раций, которые то и дело выходили из строя, низкое качество связи, помехи в эфире, возможности радиоперехвата... Вспомните фильмы о войне — там сплошь и рядом фигурируют не рации, а полевые телефоны. Но то, что связь шла по проводам, — это еще полбеды. В начале 1941 года даже близ границы провода военной связи не были проложены под землей, а висели на столбах! Немцы, конечно, не дураки — накануне войны отправили диверсантов их рубить. Да и на фронте творилось черт знает что, с соответствующими последствиями для связи.

Но весь парадокс в том, что в случае наступления должно было произойти то же самое! Ведь на территории Польши наших линий не проложено. В общем, там, где войска вроде бы наступают, связи нет, там, где вроде бы обороняются, ее тоже нет, командование фронтов ничего толком не знает, а по поводу того, о чем докладывает, возникает неизбежный вопрос — говорят ли они правду или врут? И вообще: наступает наша армия или отступает, в конце-то концов?

Впрочем, прояснить этот вопрос, сидя в Киеве и Минске, где находились штабы округов, тоже было не самой легкой задачей. Тем более что Шапошников, прибыв на фронт, почти сразу заболел, а Кулик оказался в окружении. Жуков вернулся в Москву 27 июня. К тому времени была потеряна связь не только с войсками, но и со штабом Западного фронта. И почти сразу, 29 июня, произошло то самое непонятное по лексике объяснение в наркомате обороны, результатом которого и стало создание ГКО.

Мы уже обсуждали такую замечательную тему, как подчиненность армии. Вещь, в большинстве государств предельно ясная, в СССР была очередной проблемой. До войны армия подчинялась наркому обороны Тимошенко, а тот, в свою очередь, Сталину как председателю Совнаркома, так что все было в порядке. Но в первый день войны, 22 июня, было принято положенное в этом случае решение о создании Ставки Главного Командования. В нее вошли Сталин, Молотов, Ворошилов, Буденный, Жуков, Кузнецов. Председателем Ставки стал нарком обороны, который ставил под своими приказами совершенно замечательную подпись: «От Ставки Главного Командования Народный комиссар обороны С. Тимошенко». Это был уже бред, и бред опасный. Мало того, что в армии во время войны устанавливалось очередное коллегиальное руководство, так еще и сразу же возникает вопрос: а кому теперь подчинялся Тимошенко в качестве председателя Ставки? Ответ: вообще-то говоря, никому. Получалось эдакое семейное распределение власти: армия воюет, а страна во главе с товарищем Сталиным создает ей все возможные условия.

Идиллия продержалась неделю, и причиной ее краха стало все то же отсутствие связи. В Генштабе не знали обстановки на фронтах. Но это не значит, что положение на них вообще не было известно. Докладывали ведь не только военные — информация шла из партийных и советских органов, от НКВД и НКГБ, из наркоматов. Говорят, например, что о взятии Минска у нас узнали из сводок новостей иностранного радио: НКГБ, естественно, доложил, это его функции — следить за мировой прессой.

Или, например, узнавали так... Рассказывает бывший нарком связи И. Т. Пересыпкин.

«В последние дни июня в наркомат связи СССР позвонила дежурная телефонистка междугородной станции белорусского города Пинска. Сквозь сильные помехи, срывающимся от волнения голосом она торопливо сообщала:

— Товарищи! Наши войска оставили город. На улицах появились немецкие танки с белыми крестами... Вижу их в окно... Никого из наших начальников нет... Что мне делать?..

Это был не единичный случай. В управление связи Ленинградского фронта позвонила дежурная телефонистка станции Вьерица, куда уже ворвались вражеские войска. Она успела сообщить некоторые важные сведения и тоже спрашивала, что ей делать. Ей ответили, чтобы она поскорее уходила со станции, по возможности приведя в негодность аппаратуру...»[123]

...Сталин, сколько мог, выдерживал разделение власти на гражданскую и военную — не стоило раньше времени деморализовывать военных, надо было дать им шанс выправить положение.

Гроза разразилась 29 июня. Микоян оставил об этом инциденте широко известные воспоминания: «29 июня, вечером, у Сталина в Кремле собрались Молотов, Маленков, я и Берия. Подробных данных о положении в Белоруссии тогда еще не поступило. Известно было только, что связи с войсками Белорусского фронта нет. Сталин позвонил в Наркомат обороны Тимошенко, но тот ничего путного о положении на западном направлении сказать не мог. Встревоженный таким ходом дела, Сталин предложил всем нам поехать в Наркомат обороны и на месте разобраться в обстановке. В Наркомате были Тимошенко, Жуков и Ватутин. Жуков докладывал, что связь потеряна, сказал, что послали людей, но сколько времени потребуется для установления связи — никто не знает. Около получаса говорили довольно спокойно. Потом Сталин взорвался: „Что за Генеральный штаб? Что за начальник штаба, который в первый же день войны растерялся, не имеет связи с войсками, никого не представляет и никем не командует?“

Жуков, конечно, не меньше Сталина переживал состояние дел, и такой окрик Сталина был для него оскорбительным, И этот мужественный человек буквально разрыдался и выбежал в другую комнату. Молотов пошел за ним. Мы все были в удрученном состоянии. Минут через 5—10 Молотов привел внешне спокойного Жукова, но глаза у него были мокрые...»

Микояну верить можно с очень большими оговорками и лишь когда речь не идет о людях, с которыми у него или его команды личные счеты. С Жуковым такие счеты были, поэтому Анастас Иванович вполне мог и слегка «опустить» неприятного ему человека. А вот что рассказывал Молотов писателю Ивану Стаднюку: «Ссора вспыхнула тяжелейшая, с матерщиной и угрозами. Сталин материл Тимошенко, Жукова и Ватутина, обзывал их бездарями, ничтожествами, ротными писаришками, портяночниками. Нервное напряжение сказалось и на военных, Тимошенко с Жуковым тоже наговорили сгоряча немало оскорбительного в адрес вождя. Кончилось тем, что побелевший Жуков послал Сталина по матушке и потребовал немедленно покинуть кабинет... Изумлённый такой наглостью военных, Берия пытался вступиться за вождя, но Сталин, ни с кем не попрощавшись, направился к выходу. Затем он тут же поехал на дачу».

Вторая версия больше похожа на правду. Во-первых, она соответствует характерам и лексике как товарища Сталина, так и товарища Жукова. А во-вторых, в первом случае совершенно непонятно, почему в тот же вечер было принято решение о создании ГКО. А вот если военные послали наоравшего на них штатского председателя Совнаркома известно куда, и тот внезапно осознал, что ему следует туда пойти, потому что власти над ними он не имеет...

В тот же вечер и было принято озвученное на следующий день решение о создании Государственного Комитета Обороны, к которому отныне переходила вся полнота власти в стране. А Сталин, как председатель ГКО, становился единоличным правителем СССР. И все это наверняка происходило под аплодисменты членов Политбюро, которым не могла нравиться практикуемая товарищем Сталиным «размазанность» власти в Советском Союзе[124].

Впрочем, есть еще одна версия событий того замечательного дня. Ее по крупицам собрал, проверил и перепроверил московский историк Юрий Жуков. Основывался он на воспоминаниях Микояна — но не тех, которые написаны, а на тех, что Анастас Иванович поведал ему лично, — и проверял по журналам передвижений членов Политбюро. Картинка, может быть, в этой книге и излишняя, но по части психологии совершенно очаровательная. По Жукову, дело было так...

После инцидента в наркомате обороны Сталин уехал на дачу. Вообще- то ничего странного тут нет. Он был человеком очень эмоциональным (кто-то даже назвал его «кипящим»), но скованным железной самодисциплиной, и лишь время от времени, очень редко, его прорывало. Подобные люди переживают такие моменты очень тяжело, и нет ничего удивительного, что Сталин отправился на дачу, возможно, бросив в сердцах что-то вроде той самой знаменитой фразы о наследии Ленина, которое они прос...ли. Зачем поехал? Да просто успокоиться. Все равно в таком состоянии он едва ли смог бы работать — и уж всяко ему самому виднее, как быстрее всего привести себя в порядок.

Но в его окружении был опытнейший аппаратчик, которого еще в 20-е годы за это качество прозвали «каменной задницей», — Молотов, сделавший из происшедшего свои выводы. И, как рассказывал Юрий Жуков, именно Молотов придумал ГКО. Когда у него появилась эта идея, он позвонил Берии и Маленкову, они трое встретились в кабинете Берии в Кремле, окончательно обсудили новый орган, затем позвали Микояна и все вместе отправились на Ближнюю дачу, к Сталину. По-видимому, там же договорились о распределении ролей — но об этом позже.

Кстати, к вопросу о Микояне... По поводу его присутствия там у меня возникают серьезные сомнения — не преувеличивает ли он свою значимость? Например, в воспоминаниях о начале войны он пишет: «В субботу, 21 июня 1941 года, вечером мы, члены Политбюро, были у Сталина на квартире. Обменивались мнениями. Обстановка была напряженной. Сталин по-прежнему думал, что Гитлер не начнет войны. Затем приехали Тимошенко, Жуков и Ватутин. Они сообщили о том, что только что получены сведения от перебежчика, что 22 июня в 4 часа утра немецкие войска перейдут нашу границу...» — ну, и так далее. Но дело в том, что сообщение о перебежчике было передано только в 3.10, и то по линии НКГБ. Пока оно дойдет до военных, пока те соберутся и приедут к Сталину... В общем, появиться в сталинской квартире они должны были уже с двумя известиями: о перебежчике и о начале войны — и услышать от вождя, что, вообще-то говоря, он уже все это знает от Берии. Микоян явно что-то путает, да и никакими документами его присутствие возле Сталина вечером 21 июня не подтверждается.

То же самое и с 29 июня — почему те, кто принимал решение о создании ГКО, позвали именно Микояна, который даже не вошел в его состав? При том, что Ворошилов, например, остался «за бортом» этого блиц-совещания? Похоже, Анастас Иванович несколько преувеличивает свою реальную роль в государстве. Никакого особого криминала в этом нет, гак делают многие, и это не дает оснований отметать его рассказ (он мог узнать обо всем от того же Маленкова или Берии).

Юрий Жуков пишет: «Задуманное выглядело как переворот, и, по сути, являлось таковым. Ведь предстояло отстранить от власти либо весьма значительно ограничить в полномочиях не только Вознесенского, Жданова, но и Сталина»[125]. Со второй фразой согласиться сложно — ничего себе ограничение! А вот с первой... Да, это и вправду был переворот — вождя буквально впихнули во власть, заставив стать, наконец, и формально тем, кем он все эти годы являлся фактически, — верховным правителем СССР.

Независимо ни от каких стратегических раскладок, ни от каких теорий, эвакуация промышленности в первые месяцы войны признана во всем мире деянием грандиозным, беспримерным, уникальным и пр. У нас тоже, впрочем, она признается таковой – но как-то между делом. Едва ли можно найти книгу по истории войны, где бы не уделялось несколько абзацев этой беспрецедентной операции. Едва ли можно найти работу по истории войны, где этой операции уделялось бы более чем несколько абзацев. Исключением стала книга Г. Е. Куманева «Проблемы военной истории отечества» — в ней данной теме уделена целая глава из 18 страниц! Кое о чем повествуется в собранных им же рассказах сталинских наркомов. И на этом — все! Если и есть еще какие-нибудь работы, то уж в таких недрах, куда без отбойного молотка не попадешь.

Странное, очень странное пренебрежение, вы не находите? Создается такое впечатление, что кто-то в свое время направил поток исторических работ в обход этой темы, а потом, когда протопталась колея, про нее и вовсе забыли. Кстати, и работ по экономическому развитию СССР после 1941 года тоже практически не существует.

И что любопытно — на той тоненькой тропиночке, которую протоптала в этой теме официальная история, тоже больше вопросов, чем ответов...

Самая первая странность не заставляет себя долго ждать. Она появляется сразу же, за порогом. По официальной версии, не имеющее аналогов в мировой истории перемещение миллионов (!) людей и колоссальных материальных ценностей... производилось экспромтом. Планы эвакуации заранее не составлялись, а разрабатывались в рекордные сроки уже после 22 июня.

Историк Юрий Горьков пишет, излагая общепринятую версию: «Незадолго до начала войны, в апреле—мае 1941 г. делались попытки предусмотреть, какие предприятия и в какой последовательности должны быть эвакуированы в глубь страны... Были поставлены задачи по разработке планов эвакуации, планов минирования и подрыва объектов, которые не могли быть вывезены на восток»[127].

И сразу возникает вопрос: кто и перед кем ставил такие задачи? Какое ведомство и что именно пыталось предусмотреть? Автор ссылается на Косыгина, и, даже не заглядывая в Косыгина, можно сказать, что тот также не конкретизирует: были поставлены, и все! Товарищ Косыгин в 1941 году был зампредом Совнаркома, а стало быть, речь идет о каких- то совнаркомовских структурах. Даже в 1980 году ему очень неудобно ссылаться на Сталина — однако между строк прочитывается, что задачи ставил именно он. Но это совершенно не есть факт. Мало ли кто в советской верхушке мог накануне войны озаботиться этой темой?

Не будем верить в тотальную осведомленность всех и обо всем. К 1941 году режим секретности в СССР соблюдался должным образом, и даже иной раз сверхдолжным. Так что просто отметим для себя: человек, бывший зампредом Совнаркома по легкой промышленности, утверждает, что ничего о предварительных планах эвакуации не слышал.

Дальше Юрий Горьков пишет:

«То, что в самом начале войны пришлось создавать специальные органы по эвакуации и решать эти вопросы, которые должны быть заранее спланированы, говорит о том, что таких разработок в Совнаркоме не было».

О каких специальных органах идет речь — известно. 24 июня совместным постановлением СНК и ЦК ВКП(б) был создан Совет по эвакуации. Его состав: Л. М. Каганович (председатель), А. Н. Косыгин (зам. председателя), Н. М. Шверник (зам. председателя), Б. М. Шапошников, С. Н. Круглов, П. С. Попков, Н. Ф. Дубровин и А. И. Кирпичников.

Вам ничего тут не кажется странным? А именно — подбор персоналий? Почему в органе, ведавшем такой сверхважной вещью, как эвакуация, нет ни одного человека из тех, кто впоследствии вошел в ГКО? Во главе всех более или менее важных начинаний всегда оказывался кто-нибудь из «руководящей пятерки», а здесь начальствовал Каганович, не справившийся толком даже с руководством одними лишь железными дорогами[128]. Микоян впоследствии пытался объяснить это назначение следующим образом: мол, тогда считалось, будто главным в этих вопросах должен быть Наркомат путей сообщения. Но эвакуационными перевозками ведал не НКПС, а Управление военных сообщений, абсолютно не подчинявшееся штатскому наркому. А из высокопоставленных военных в Совет входит один лишь маршал Шапошников, который перед войной отвечал за строительство укрепрайонов, а в первые дни войны занимался и вовсе непонятно чем — но уж никак не руководством перевозками [129].

Ладно, примем за версию: возил грузы УВОСО, а общее руководство возложили на НКПС. Г. А. Куманев в своей работе «Война и эвакуация в СССР» приводит свидетельство о том, как готовились к эвакуации в ведомстве товарища Кагановича. В частности, бывший заместитель наркома путей сообщения и начальник Грузового управления НКПС Н. Ф. Дубровин вспоминал: «Конкретными, заблаговременно разработанными эвакуационными планами на случай неблагоприятного хода военных действий мы не располагали. Положение осложнялось тем, что многие предприятия прифронтовых районов до последней возможности должны были давать продукцию для обеспечения нужд обороны. Наряду с этим нужно было своевременно подготовить оборудование промышленных объектов к демонтажу и эвакуации, которую приходилось часто осуществлять под артиллерийским обстрелом и вражескими бомбардировками.

Между тем необходимого опыта планирования и проведения столь экстренного перемещения производительных сил из западных районов страны на восток у нас не было. Помню, как по заданию директивных органов мы специально разыскивали в архивах и библиотеках Москвы, в том числе в Государственной библиотеке им, В. И. Ленина, хотя бы отрывочные сведения об эвакуации во время первой мировой войны, но найти почти ничего не удалось. Опыт приобретался в ходе военных действий».

Ну, если эвакуация на самом деле проводилась так... чу, колокольчик! Бросайте книжку, немецкий барон зовет русских холопов пятки ему чесать! Не зовет? Ну, стало быть, не так все это было... И либо лукавит товарищ Дубровин, либо говорит лукавую же правду: не было в НКПС этих планов. Но не более того.

А теперь посмотрим, как выглядела эта никем заранее не подготовленная эвакуация. 27 июня было подписано постановление ЦК и Совнаркома «О порядке вывоза и размещения людских контингентов» и определены приоритеты: кого и что вывозить в первую очередь.

Постановление ЦК ВКП(б) и СНК СССР «О порядке вывоза и размещения людских контингентов и ценного имущества». 27 июня 1941 г.

«Строго секретно

Центральный Комитет ВКП(б) и Совет Народных Комиссаров Союза ССР постановляют.

1. Объекты и время эвакуации как населения, так и материальных ценностей устанавливаются Советом по эвакуации или Военными Советами фронтов, которым предоставить право, в силу сложившейся обстановки, устанавливать самостоятельно порядок и время эвакуации.

2. В первую очередь эвакуации подлежат:

а) важнейшие промышленные ценности (оборудование — важнейшие станки и машины), ценные сырьевые ресурсы и продовольствие (цветные металлы, горючее, хлеб) и другие ценности, имеющие государственное значение;

6} квалифицированные рабочие, инженеры и служащие вместе с эвакуируемыми с фронта предприятиями, население, в первую очередь молодежь, годная для военной службы, ответственные советские и партийные работники.

3. Все ценное имущество, сырьевые и продовольственные запасы, хлеба на корню, которые, при невозможности вывоза и оставлении на месте, могут быть использованы противником, в целях предотвращения этого использования, —распоряжением Военных Советов фронтов должны быть немедленно приведены в полную негодность, т. е. должны быть разрушены, уничтожены и сожжены.

4. Осуществление вывоза по заданиям Совета по эвакуации и Военных Советов фронтов возлагается на местные органы Советской власти.

Размещение вывозимого населения и ценного имущества производится по указаниям Совета по эвакуации — Совнаркомами союзных республик.

5. Организация питания вывозимого населения в пути следования возлагается на органы НКВнуторга СССР и Центросоюз, а в пунктах размещения — на СНК союзных республик и облисполкомы.

6. Прием, размещение, трудовое устройство эвакуируемого населения возлагается на СНК союзных республик и облисполкомы, под ответственность председателей.

7. Предоставление железнодорожных транспортных средств и осуществление перевозки до пунктов размещения эвакуируемого населения, промобъектов и государственных ценностей, — возлагается на НКПС СССР»[130].

В тот же день приняты решения о вывозе из Ленинграда ценностей и картин ленинградских музеев, из Москвы — государственных запасов драгоценных металлов, драгоценных камней, алмазного фонда СССР и ценностей Оружейной палаты Кремля.

Но это еще что! Тем же числом помечено постановление Политбюро, скромно именуемое «Вопрос НКАП» (наркомата авиационной промышленности), которым предписывалось оному наркомату начать эвакуацию предприятий авиапрома из Ленинграда и Москвы! Якобы в «целях сохранения от воздушной бомбардировки» — но куда какой- то там бомбардировке по разрушительному воздействию до переброски завода, особенно экспромтом...

Немцы еще до Минска не дошли!

29 июля принято решение о «переброске» (читай: эвакуации) из Москвы «с целью разгрузки столицы» 23 наркоматов, союзных комитетов и прочих организаций полностью и столько же частично, причем в разные города. Еще одним постановлением от 11 июля определяется порядок эвакуации предприятий из Ленинграда и Москвы!

Едва ли стоит лишний раз называть имена людей, которые одни только могли принимать такие решения (и товарищ Шверник в их число не только не входил, но даже и права совещательного голоса там не имел). Ну, и по какому варианту все это проделывалось? Какие, спрашивается, планы были у советского правительства на грядущую войну? Малой кровью на чужой территории?

А теперь кое-что о порядке эвакуации. Прочитаем то самое постановление Политбюро, о котором уже шла речь.

Впервые об эвакуации военных заводов заговорили в 1915 году, когда неудачно действовавшая на германском фронте русская армия отступала из Польши. Тогда это действо на самом деле проводилось без предварительного плана — и давайте посмотрим, как оно выглядело[135].

...Первый блин, как водится, вышел комом: на железных дорогах схлестнулись два грузопотока — воинские и эвакуационные перевозки — и успешнейшим образом дезорганизовали и без того не блестяще организованное движение. В итоге и армии помешали воевать, и большинство заводов досталось немцам. Руководили эвакуацией начальники снабжения войск — и, естественно, все грузы, идущие в тыл, были у них на положении падчерицы. Потом дело на железных дорогах более-менее наладилось — например, из одной только Риги было вывезено около 30 тысяч вагонов различных грузов. Зато сработал другой элемент хаоса — систему демонтажа и вывоза производства придумывали на ходу, а в реальности просто кидали в вагоны, что придется.

Во второй половине года об эвакуации задумались всерьез. Выглядело это... нет, такое надо цитировать дословно: «Осенью 1915 г. был создан авторитетный орган, который должен был взять в свои руки работу по эвакуации предприятий и учреждений из прифронтовых районов — Эвакуационная комиссия при особом совещании по обороне. Ее возглавил председатель Государственной думы М. В. Родзянко (Похоже, с этого органа и скопировали Совет по эвакуации. — Е. П.). Одновременно стала формироваться законодательная база (! — Е. П.), обеспечивающая проведение мероприятий по эвакуации. При штабах фронтов организовывались районные эвакуационные комиссии... Началась предварительная (!! — Е. П.) разработка планов эвакуации отдельных районов и промышленных центров. Размещение и запуск эвакуируемых предприятий на новых местах были самыми слабыми звеньями в эвакуационной работе...»[136]

Да уж, если описанная законотворческая деятельность была сильным звеном... Слабое выглядело так: кое-как погруженные и с трудом пропихнутые по железной дороге заводы везли куда попало. Часть предприятий из Риги вывезли в Петроград, при том что из-за нехватки угля другие предприятия из Петрограда вывозились. Через год после эвакуации в строй вступило 20-25 % вывезенных заводов.

В Гражданскую войну этот подвиг попытались повторить большевики. В феврале 1918 года, когда немцы подошли к Петрограду, было принято решение о перебазировании из столицы 126 крупных предприятий. Полностью или частично удалось вывезти 75 из них. Говорят, какие-то вроде бы смогли где-то восстановить. Но в целом результаты оказались таковы, что председатель чрезвычайной комиссии по снабжению Красной Армии Л. Б. Красин в декабре 1918 года на II съезде Совета Народного Хозяйства говорил: «...Еще больший удар промышленности был нанесен эвакуацией Петрограда, которая была решена внезапно... и которая фактически свелась почти к полному разрушению петроградской промышленности. В настоящее время нет почти ни одного эвакуированного завода, который сколько-нибудь полно восстановил свою деятельность. В результате этой эвакуации значительное количество станков, машин и материалов очутилось на Неве, на Ладоге, и до сих пор десятки барж стоят у нас неразгруженными по водным системам»[137]. Это не говоря о тех грузах, которые были украдены в пути, вывалены на неустановленных станциях или просто сброшены под откос. А самое пикантное в этой ситуации то, что Петроград так и не был взят.

Алексей Мелия приводит в своей работе историю злоключений Петроградского подковного завода, судьба которого, в общем-то, может считаться благополучной. В 1918 году часть завода вывезли из Петрограда. Оборудование погрузили на баржу и отправили водой на Урал. В Череповце баржа дала течь. Ее разгрузили, оборудование спустили на берег, где местные власти тут же дали добро на «усиление» им собственных заводов. То, что осталось после этой операции, перегрузили в вагоны и все-таки довезли до Урала, где все это попало на Юрюзанский завод. Конец первой серии.

К тому времени запас подков в армии закончился. Половина завода странствовала по российским просторам, но ту часть, что осталась в Петрограде, удалось как-то запустить. После чего заводчане отрядили людей на поиски эвакуированной половины. В конце 1923 года представители основной площадки добрались до Юрюзани и обнаружили, что эвакуированные станки около года простояли в вагонах, затем их свалили на заводском дворе и лишь в 1922 году начали затаскивать в цеха. На этом закончилась серия вторая.

В третьей, продолжительностью около двух лет, шли долгие унылые разборки между предприятиями и ведомствами: возвращать ли станки обратно в Питер или же пытаться производить подковы на Урале. Наконец, в ВСНХ взглянули на карту страны, прикинули, что если везти завод обратно, то в случае войны придется всю бодягу начинать заново, и решили все же производить подковы и в Юрюзани тоже. Много ли к тому времени осталось от станков — история умалчивает.

Как видим, эвакуация на деле обернулась дезорганизацией промышленности в чистом виде. Так бывает в тех случаях, когда комитет по эвакуации создается после начала войны, причем бывает неотвратимо.

Но в 1941 году все было совсем по-другому.

А. И. Шахурин был в войну наркомом авиационной промышленности. Авиапром — это колоссальная система: огромные заводы, сложнейшая продукция, множество обеспечивающих производств. Прямо скажем — не подковный завод. Между тем все это было аккуратно перенесено в восточные районы страны и к лету 1942 года заработало на полную мощность.

Уже в 90-х годах он рассказывал:

«Крупный авиационный завод — это 15—30 тыс. работающих, а с членами семей 30-60 тыс. человек, от 5 до 10 тыс. единиц оборудования, для которого нужно не менее 150—200 тыс. кв. м производственной площади и хотя бы 100 тыс. кв. м жилья. Все это тронулось на восток, действующими остались очень немногие заводы. В движении находились и заводы-поставщики.

В соответствии с решениями ГКО об эвакуации главные инженеры или директора заводов выезжали ранее с группой работников, подготавливали планировку размещения цехов, их границы, намечали, что и где будет размещаться. На новое место ежедневно прибывали эшелоны с людьми и оборудованием».

Напомним, что «новое место» — это не чистое поле. Это готовая площадка с подведенными инженерными сетями, с энергоснабжением. Для авиапрома, заводы которого были огромны, так что где попало их не приткнешь, это зачастую оказывались предприятия-«дублеры», та самая, заложенная согласно решению 1939 года, великолепная незавершенка. Но о ней чуть позже.

«...Созданный 23 июня при СНК СССР Совет по эвакуации и НКПС обеспечивали заводы авиационной промышленности подвижным составом бесперебойно (ха-ха-ха! Каганович как раз не сумел обеспечить нужды фронта, за что у него сначала забрали фронтовые перевозки, а в конце концов, весной 1942 года, сняли и с поста наркома. А уж Совет по эвакуации подвижным составом и вовсе не располагал. — Е. П.). Погрузки проводились днем и ночью. Большегрузные штамповочные молоты, крупногабаритные детали гидропрессов устанавливались по одной штуке на толстый лист котельного железа и по подложенным на всем протяжении, до места погрузки, стальным пруткам двумя-четырьмя мощными тракторами продвигались к эстакаде.

Все оборудование крупнейших в стране заводов, все заделы, все силовые кабели, материальные склады — все было демонтировано в течение десяти дней... На заводах, казавшихся вымершими, остались небольшие группы рабочих и десятка три-четыре станков в качестве ремонтной мастерской для нужд фронта».

При подходе немцев эти небольшие группы уничтожали оставшееся оборудование и уходили вместе с последними частями Красной Армии.

Запорожский моторостроительный завод эвакуировался, не прекращая работы.

«Враг подошел к Запорожью. Наркомат дал указание об эвакуации. Директор завода приказал: „Помните, товарищи, к демонтажу оборудования следует подходить вдумчиво. В первую очередь снимайте станки и агрегаты, где есть необходимый задел, остальные пусть еще работают. Мы должны так спланировать, чтобы на новом месте скорее начать выпуск двигателей".

На завод прибыли для помощи и более оперативного решения вопросов заместители наркома М. В. Хруничев и А. И. Кузнецов, начальник моторного главка Я. В. Жуков. Секретарь обкома А. П. Кириленко с частью аппарата переехал на моторостроительный завод, помогая решать вопросы по его эвакуации. Под огнем противника станки грузились в эшелоны, и к 29 сентября завод был эвакуирован».

15 октября очередь дошла до Москвы. В этот день ГКО принял постановление об эвакуации города. В 11 часов утра все наркомы были вызваны в Кремль, где Молотов приказал им в тот же день вылететь из Москвы. Однако Шахурин пробился к Сталину и получил позволение остаться, чтобы руководить эвакуацией предприятий.

«Остаток этого дня ушел на то, чтобы получить побольше вагонов для эвакуации, согласовать в наркомате неотложные вопросы и побывать на заводе. Проверил, как идет погрузка в вагоны оборудования, работающих вместе с их семьями. И нужно прямо сказать: нигде не заметил никакого паникерства или бестолковщины. Можно было просто удивляться, насколько организованно, без суматохи и со знанием дела проводилась эта невиданная в истории нашей страны и промышленности, грандиозная по своим масштабам работа. Сколько было вложено выдумки и таланта в это невиданное до сих пор дело! Так, на заводе, где директором был А. Т. Третьяков, вдоль зданий цехов были проложены временные железнодорожные пути, выстроены платформы. Некоторые окна превращены в открытые проемы, позволяющие по наклонным помостам вкатывать оборудование на платформу и оттуда в вагоны или на железнодорожные платформы.

С завода возвращаемся ночью. Едем по темной Москве в Кремль, в Совет по эвакуации, к Н. М. Швернику и А. Н. Косыгину добывать вагоны под погрузку. Докладываем, сколько погрузили за сутки и сколько нужно на завтра. Совет очень строго проверяет, все ли погрузили, что нужно и насколько обоснована заявка»[138].

Точнее, совет верит на слово Шахурину, поскольку Шверник был профсоюзным деятелем, а Косыгин специализировался по легкой промышленности. В общем, нарком едет «выбивать» вагоны, так точнее.

Затем Шахурин отправился в Куйбышев — именно там, в Поволжье, закладывались «дублеры» авиапрома и туда эвакуировалась целая группа заводов. Там был создан главк, задачей которого стало обеспечение многочисленных нужд эвакуированных предприятий, увязка работы со строительством. Туда же вывезли и проектный институт, который мог тут же выдать нужную документацию. Какой, однако, предусмотрительный экспромт получается!

«Новая площадка, куда я приехал с аэродрома, представляла зрелище не совсем обычное. Группа новых, недостроенных корпусов заводов. Огромная масса людей снует на первый взгляд беспорядочно, грязь и неустроенность самой территории. Некоторые корпуса еще не начали строить. Железнодорожные пути были проложены внутри ряда цехов, что облегчало разгрузку оборудования...

А эшелоны все прибывали и прибывали. Днем, пока светло, ходили по территориям заводов, решали, что в первую очередь надо сделать, а вечером собирались директора заводов и строители и намечали планы строительных и монтажных работ на ближайшее время. Споры и взаимные претензии директоров к строителям и монтажникам, строителей к проектировщикам — все решалось без промедления. Обсуждались вопросы обеспечения рабочих мест материалами и людьми с каждым директором в отдельности. И часам к 12 ночи еду в Куйбышев для того, чтобы из помещения, где разместился Совнарком (и нам отвели там две комнаты), звонить в Москву и другие города Союза, давать необходимые телеграммы заводам-поставщикам и разговаривать с ними по телефону. Связь работала неважно. Была плохая слышимость. Чаще всего приходилось, дозвонившись в Москву, в наркомат, поручать работникам все последующие звонки по заводам»[139].

Остро стояла жилищная проблема. О комфорте люди не думали — счастье уже, что от немцев ушли! — но хотя бы крышу над головой и отопление надо было обеспечить. Несмотря на предельное «уплотнение», города оказались переполненными. В заводских корпусах устраивали импровизированные общежития, сидя друг у друга «на голове» — и это в лучшем случае. Иногда приходилось селить людей в палатках и землянках — а надвигалась зима. Вынуждены были расселять их по деревням. С одной стороны, это было неплохо в смысле питания, с другой — на работу-то как добираться?

Шахурин ходил не только по директорским кабинетам — не принято тогда было у руководства изображать из себя небожителей. Он вспоминает о встречах с коллективами.

«Рабочие и мастера Московского авиазавода спрашивали, как в Москве, давно ли я оттуда. Я рассказал, что сейчас в Москве остались те, кто должен остаться. Москва обеспечена всеми видами оружия, и враг не пройдет.

Состоялась беседа и с рабочими Воронежского завода. „Не сумели, — говорю я им, — закончить строительство завода до вашего приезда. Очень трудно вам будет и с жильем, и с питанием, особенно в первое время“. Они меня успокаивают: „Это ничего, главное — завод хороший, скорее бы выпускать самолеты“».

Впрочем, по сравнению с тем, что творили немцы на оккупированных территориях, — а к тому времени сведения об ужасах оккупации стали потихоньку появляться в газетах, — все это казалось не таким уж страшным.

...Научно-техническая революция стремительно меняла мир. И первым делом она все больше совершенствовала средства уничтожения людей — те становились все более эффективными, но и более дорогими. Соответственно, должны были измениться и сами войны. Рубежом, точкой перелома стала Первая мировая.

Если Наполеон мог со знанием дела говорить о том, что успех приносят «большие батальоны», то уже с изобретением пулемета на авансцену театра военных действий выступили технические средства уничтожения батальонов, какими бы большими те ни были. А с появлением танка начался новый виток прогресса — разработка средств уничтожения технических средств. А потом разработка методов борьбы со средствами уничтожения технических средств — и так без конца, виток за витком. И уже в конце первой мировой бойни как воюющие, так и невоюющие страны понимали, что судьбы будущих сражений станут решаться не только, и даже не столько на фронте, сколько в тылу, в конструкторских бюро и на заводах. Их наличие и эффективность напрямую зависели от экономического развития страны. А Россия в этом отношении... увы! Что и показала наглядно Первая мировая.

Советское правительство с самого начала озаботилось военно-промышленными вопросами чрезвычайно серьезно. Ленин еще в сентябре 1917 года писал: «Война неумолима, она ставит вопрос с беспощадной резкостью: либо погибнуть, либо догнать передовые страны и перегнать их экономически... Так поставлен вопрос историей»[142].

Этот вопрос и в самом деле ставила история, а не советская власть, поскольку написана данная работа была еще до того, как Ленин напрямую заговорил о взятии власти, и относилась не к грядущей из тумана будущего Советской России, а к России современной автору, вполне себе капиталистической. Потому что, вне зависимости от государственного строя и формы правления, страна, обладающая огромными богатствами и неспособная защитить себя, обречена быть колонией. Именно от колонизации в первую очередь и защищала страну новая власть, ибо, чтобы строить социализм, надо сначала удержать в своих руках строительную площадку. Да и интервенты лезли сюда не из ненависти к новому строю, в прочность которого никто в мире не верил, а потому, что отсутствие власти обещало легкую поживу.

«Ты виноват уж тем, что хочется мне кушать»...

...О том же самом говорил и Сталин, причем говорил неоднократно. Самых известных его высказываний на эту тему два. Первое — 19 ноября 1928 года на пленуме ЦК ВКП(б):

«Мы догнали и перегнали передовые капиталистические страны в смысле установления нового политического строя, советского строя. Это хорошо. Но этого мало. Для того, чтобы добиться окончательной победы социализма в нашей стране, нужно ещё догнать и перегнать эти страны также в технико-экономическом отношении. Либо мы этого добьёмся, либо нас затрут.

Это верно не только с точки зрения построения социализма. Это верно также с точки зрения отстаивания независимости нашей страны в обстановке капиталистического окружения. Невозможно отстоять независимость нашей страны, не имея достаточной промышленной базы для обороны...»

Спустя два года, 4 февраля 1931 года, в речи на Первой конференции работников социалистической промышленности, он снова обратился к этой теме:

«Хотите ли, чтобы наше социалистическое отечество было побито и чтобы оно утеряло свою независимость? Но если этого не хотите, вы должны в кратчайший срок ликвидировать его отсталость и развить настоящие большевистские темпы в деле строительства его социалистического хозяйства. Других путей нет. Вот почему Ленин говорил накануне Октября: „Либо смерть, либо догнать и перегнать передовые капиталистические страны“.

Мы отстали от передовых стран на 50-100 лет. Мы должны пробежать это расстояние в десять лет. Либо мы сделаем это, либо нас сомнут».

Ничего потрясающе нового вождь не сказал — разве что назвал конкретный срок начала войны. И, как показала история, назвал его с абсолютной точностью — до начала войны оставалось десять лет и три с половиной месяца.

Уже с начала 20-х годов в Москве знали, что ядром будущей мировой бойни станет война против Советского Союза, и говорили об этом открытым текстом. Во времена приснопамятного журнала «Огонек» это перспективное планирование пустили по разряду паранойи: мол, кому ты нужен, «Неуловимый Джо»? Игнорируя даже тот факт, что как планировали, так на самом деле и получилось.

Причин было несколько, и первую из них мы уже назвали — огромные богатства страны, сочетавшиеся с чрезвычайной экономической отсталостью. Столько добра лежит плохо и без толку — ну как не прибрать к рукам?

Собственно, ведь и начали прибирать, отчего действия большевистского правительства оказались для «мирового сообщества» особенно обидными. Уже с конца XIX века шла «ползучая» колонизация России. Правда, без войны — но кто сказал, что колонизируют обязательно с помощью армии? Зачем посылать на русские равнины солдат, если можно послать капиталы? В начале XX века это проделывалось чрезвычайно активно.

Троцкий в «Истории русской революции» писал: «Тяжелая промышленность (металл, уголь, нефть) была почти целиком подконтрольна иностранному финансовому капиталу, который создал для себя вспомогательную и посредническую систему банков в России. Легкая промышленность шла по тому же пути. Если иностранцы владели в общем около 40 % всех акционерных капиталов России, то для ведущих отраслей промышленности этот процент стоял значительно выше».

Уже в конце XIX века заграничными являлись 60 % капиталовложений в российскую тяжелую промышленность и горное дело. Только англо-французский капитал контролировал 72 % производства угля, железа и стали, 50 % производства нефти. Всем читателям старшего и среднего возраста, учившимся в советской школе, известен «ленский расстрел» — это когда на ленских золотых приисках воинские команды открыли огонь по толпе рабочих, требовавших восьмичасового рабочего дня и увеличения зарплаты. Менее известно, что контрольный пакет акций компании, владевшей этими рудниками, принадлежал британской фирме «Лена Голдфилдс» (в переводе — «Ленские золотые поля»), А всего данная фирма контролировала добычу примерно трети российского золота.

Это лишь один пример деятельности англичан. Кроме того, были еще капиталы германские, бельгийские, американские...

В этом и есть разгадка пресловутого «промышленного подъема» Российской империи, о котором так любят кричать господа «патриоты». То же самое сто лет спустя произошло в Юго-Восточной Азии. В начале XX века пути сообщения были не те, что сейчас, но механизм тот же: «импорт» заводов в регионы с более дешевым трудом и, отчасти, поближе к местному потребителю.

Отсюда и странный дисбаланс между крупными и мелкими российскими предприятиями. Пока корпорации не начали пожирать мелкий бизнес, промышленность развитых стран имела вид пирамиды: внизу — много-много мелких предприятий, наверху — несколько заводов-гигантов, остальные в обратной пропорции располагаются между ними. Это естественно, понятно и должно было строиться так и в России, поскольку до засилья корпораций Российской империи было как до Луны.

В 1913 году Россия по объему промышленного производства занимала пятое место в мире, ее доля в мировом производстве составляла 4 %. Казалось бы, немало — но если посмотреть показатели на душу населения, все выглядит уже куда более кисло. На душу населения Англия и США производили продукции больше в 14 раз, а Франция — в 10 раз, чем Россия. И даже если вывести из учета экономически пассивное беднейшее крестьянство (а это около 80 млн человек или половина населения страны), все равно мы получим отставание в 7 и в 5 раз соответственно. То есть передовые страны нам было на самом деле догонять и догонять!

А вот по концентрации производства (то есть удельной доле крупных и сверхкрупных предприятий), которая является одним из важных показателей экономического развития, Россия находилась на одном из первых мест в мире — если не на первом! По крайней мере, США она обгоняла. Все тот же Троцкий писал:

«Мелкие предприятия, с числом рабочих до 100 человек, охватывали в 1914 году в Соединенных Штатах 35 % общего числа промышленных рабочих, а в России — только 17,8 %. При приблизительно одинаковом удельном весе средних и крупных предприятий, в 100-1000 рабочих, предприятия-гиганты, свыше 1000 рабочих каждое, занимали в Штатах 17,8% общего числа рабочих, а в России — 41,4 %! Для важнейших промышленных районов последний процент еще выше: для Петроградского — 44,4 %, для московского — даже 57,3 %. Подобные же результаты получаются, если сравним русскую промышленность с британской или германской»[143].

Как такое могло быть?

Объяснение простое: значительная часть крупных предприятий России была «импортирована» из-за границы, примерно так, как это сейчас происходит в Азии. Формально они входили в российскую экономику, а фактически иностранцы использовали страну как колонию, производя нужные им товары и качая прибыли.

«Можно сказать без всякого преувеличения, что контрольный пакет акций русских банков, заводов и фабрик находился за границей, причем доля капиталов Англии, Франции и Бельгии была почти вдвое выше доли Германии»[144].

Казалось бы, какая разница, кто получает прибыли — его степенство Савва Толстопузов или столь же упитанный мистер Джон Панч? Экономически, может быть, и никакой, но вот стратегически... Господа капиталисты ведь не ограничивались качанием прибылей, они активно лезли в политику, формировали свои лобби во властных верхах и великосветских салонах и в конечном итоге влияли на политику правительства, заставляя Россию защищать не собственные интересы, а интересы тех стран, где сидели головные офисы хозяев русской промышленности.

Зная это, стоит ли обсуждать, почему Россия вступила в Первую мировую войну, в которой у нее не было абсолютно никаких интересов? А что ей оставалось, если хозяева решили воевать?

Кстати, кроме того, что страна была поставлена под ружье во имя защиты интересов метрополии, хозяева российской оборонки сделали на ней еще и совершенно роскошный гешефт. Казенные заводы не справлялись с военными поставками, и, естественно, владельцы частных заводов тут же втрое и вчетверо взвинтили цены на свою продукцию, а промышленное лобби во властных кругах эти цены продавило. Чтобы расплатиться за поставки, российское правительство брало займ за займом у тех же Англии и Франции, все более загоняя державу в безвылазную долговую кабалу. Каждый снаряд, вышедший из ворот частного завода, мало того, что стоил в два, три, а то и четыре раза больше, чем на казенном заводе, так еще и оплачивался дважды: в настоящем и в будущем, когда придет пора отдавать долги. Красиво, правда?

Ну, а после войны перспективы открывались еще более радужные. Троцкий по этому поводу писал:

«Думская делегация, нанесшая дружественные визиты французам и англичанам, могла без труда убедиться в Париже и Лондоне, что дорогие союзники намерены во время войны выжать из России все жизненные соки, чтобы после победы сделать отсталую страну полем своей экономической эксплуатации. Разбитая Россия на буксире победоносной Антанты означала бы колониальную Россию» [145].

Причем Россия даже в случае победы не получала никаких особенных выгод, поскольку война шла за передел рынков между англо-французскими и германскими промышленниками, а нам что там было ловить? Мы оказывались «разбитыми» в любом случае — и в любом случае вынуждены были бы выставить на продажу за долги все, что имели. Россия гарантированно становилась колонией — неплохой довесок к победе над Германией, не так ли?

Итак, едва покончив с Гражданской войной, советское правительство тут же принялось готовиться к новой драке. К счастью, «мировое сообщество» воевать пока не рвалось — надо было разобраться с проблемами, порожденными Первой мировой, перед тем как плодить новые. Да и очень долго казалось, что советская власть вот-вот рухнет сама собой.

Все же на протяжении 20-х и начала 30-х годов «военные тревоги» следовали одна за другой. Но какие из них представляли собой политическое шоу, а какие действительно могли обернуться войной, с ходу не разберешься.

...Первой после окончания Гражданской войны тревогой облагодетельствовал Коминтерн. Это гнездо буревестников приносило Советскому Союзу немало пользы, пугая буржуев, а также занимаясь пропагандой и разведкой. Но иногда лидерам срывало башню, и Коминтерн влезал в какую-нибудь безумную историю. Так и вышло с «германским красным октябрем».

Российским революционерам вообще нелегко было смириться с тем, что победоносная социалистическая революция произошла не в Германии. С тех пор их самым страстным желанием было осуществить мечту о союзе двух государств: Советской Германии и Советской России. И когда в 1923 году вялотекущий немецкий экономический кризис сорвался в штопор и, как следствие, «резко возросли нужда и бедствия трудящихся масс», орлы товарища Зиновьева решили: пора! И попытались соорудить из кризиса социалистическую революцию. По замыслу авторов этой авантюры, если в Германии начнется, Красная Армия должна прийти на помощь «немецким братьям» и завершить начатое германскими коммунистами. Товарищей интернационалистов не смущало даже отсутствие у этих двух стран общей границы: какие, право, пошлые мелочи!

По воспоминаниям советского разведчика Бориса Лаго, которого судьба занесла в сентябре 1923 года в советское посольство в Германии, наводненное представителями Коминтерна, речи там велись примерно следующие: «Не позже, как через месяц во всей Германии вспыхнет революция... Есть полное основание думать, что Франция отправит свои войска для подавления революции. При первом же появлении хотя бы одного французского солдата в Германии — будут ли они отправлены но собственному почину Франции или же по приглашению одной из реакционных групп — Красная Армия, в частности, красная кавалерия, прорвется в Германию. Уже заключено соглашение с Литвой о пропуске советских войск. В случае, если Польша заколеблется, она будет раздавлена...»

Замечательные планы, особенно если вспомнить о сокрушительном разгроме, в который вылилось наступление Красной Армии на Варшаву. Они могли обернуться реальной войной с непредсказуемым исходом — но, к счастью, «германский красный октябрь» отменился сам собой, по типичной для Коминтерна причине — из-за отвратительной организации.

...Знаменитая «военная тревога» 1927 года исходила уже не от Советского Союза — наши к тому времени стали умней и осторожней. Европу они более-менее оставили в покое, зато очень активно действовали в Китае, что не могло понравиться англичанам, считавшим этот регион чем-то вроде малинника за огородом: вроде бы и не свое, но соседям с корзинками лучше не появляться.

Со своей стороны, очередной британский кабинет использовал в предвыборной кампании явно подложное «письмо Коминтерна», расписывавшее планы революции в Англии, вроде как в «Протоколах сионских мудрецов» расписывались планы захвата мирового господства — очень стр-р-рашные общие задачи при минимуме конкретики. (Данная контора революцию-то замутить и вправду могла, а вот привычки писать подобную галиматью в директивных письмах сроду не имела.) А когда наступила пора отвечать «за базар», в поисках доказательств британцы организовали несколько провокаций против наших дипломатических и торговых представительств, сперва в Китае, а потом и в Лондоне. В британских газетах были даже опубликованы какие-то «шпионские» документы — впрочем, их могли и сочинить, как сочинили незадолго до того «письмо Коминтерна».

Советское правительство, в свою очередь, не стало отбиваться и «опровергать инсинуации», а перешло в наступление, устроив роскошное шоу. Стержнем преставления являлся очень громкий крик, что Англия собирается начать войну против СССР. Как именно, если Великобритания — морская держава, а СССР — сухопутная? «Если кит нападет на слона — кто кого сборет?» Да нет проблем: англичане станут подталкивать и финансировать, а воевать — государства «лимитрофы»: Польша, Румыния, прибалтийские страны, Финляндия. (Кстати, в совокупности армии этих стран даже немного превосходили РККА.) Тот факт, что сбить вместе в единый кулак эту компанию еще никому не удавалось (забегая вперед, скажем, что не удалось это даже Гитлеру), а также что они не имели ни малейшего желания воевать с таким опасным и непредсказуемым соседом (черт их знает, этих красных, в Гражданскую они вообще не могли победить, но ведь победили же!), наших пропагандистов нисколько не смущал.

Услышав такое, европейские правительства всерьез забеспокоились и потребовали у Лондона ответа на обвинения. Британцы заявили: мол, ничего подобного, нас не так поняли, никакой войны мы не готовим. Несколько белоэмигрантов все же застрелили советского посла в Польше, однако поскольку никто воевать всерьез не собирался, войны и не получилось.

Но что шуму-то было!

Вслед за тем последовала «военная тревога» 1930-го, а потом 1931 года. Вроде бы причин для напряженности и не прибавилось, но в Советском Союзе полным ходом шла коллективизация, и момент был уж очень удобный. Но — снова не решились.

Сия нерешительность связана, в первую очередь, с «главным противником» СССР — Польшей, во главе которой стоял в то время хитрый и умный литвин Пилсудский. Сам бывший революционер-террорист, он прекрасно понимал, с кем имеет дело, и не собирался повторять прежних ошибок. В 1919 году поляки начали даже не войну, а захват практически беззащитных украинских и белорусских земель — а кончилось тем, что Красная Армия едва не взяла Варшаву. При всей очевидной слабости Советского Союза и сейчас никто не мог гарантировать легкой победы. Тем более что экономика самой Польши находилась в плачевном состоянии, а национальные меньшинства устраивали восстание за восстанием. В такой обстановке только и воевать!

Остальные лимитрофные государства: Румыния, Прибалтийские республики, Финляндия — в военном отношении были еще слабее Польши и уж всяко не рискнули бы выступить самостоятельно. Но интриги плели вовсю, причем интриги кровавые.

Очень опасной была ситуация в конце 1932-го — начале 1933 года. Советская экономика находилась в системном кризисе, связанном с коллективизацией, на страну надвигался голод. И тогда все ставленники «милых соседей» объединились в попытке вызвать в СССР голодные бунты и помочь из-за границы «стенающему под большевистским игом» народу. Помешало ОГПУ, переловив организаторов бунта, да и народ хоть и голодал, но менять советские порядки на польские или румынские почему-то не стремился.

К тому времени уже стало ясно, что пятилетка и колхозы существуют не только на бумаге. И, по странному стечению обстоятельств, одновременно с советской индустриализацией начался резкий рост популярности НСДАП: в мае 1928 года она получила на парламентских выборах в Германии 2,3 % голосов, а в сентябре 1930-го — уже 18,3 %. Нет, конечно, Великая депрессия, «нужда и бедствия трудящихся масс» и все такое прочее... но столь резкий взлет популярности столь экзотической политической силы говорит о том, что в эту партию начали качать очень большие деньги. Ставка на Польшу провалилась, Пилсудский оказался слишком хитер, и складывающаяся ситуация требовала нового «терминатора» — мощного, но нерассуждающего, и желательно со сверхценной идеей «движения на Восток».

К концу 1932 года выяснилось, что и аграрная реформа в СССР, похоже, удалась. И тогда, в январе 1933-го, рейхсканцлером Германии стал Адольф Гитлер. Вот какие, однако, интересные совпадения имеют место быть...

После победы нацизма в Германии международная обстановка вокруг СССР не то успокоилась, не то, наоборот, обрела определенность, поскольку стало ясно, с кем именно придется воевать. До 1939 года в качестве основного противника в нашем военном планировании рассматривались выступающие в союзе Германия и Польша. Это было уже по-настоящему опасно, тем более что Красная Армия все еще пребывала в состоянии «полуразобранности».

Еще одним годом «военной тревоги» стал 1937-й — Генеральный штаб в своих прогнозах называл его годом вероятного начала войны. И опять не решились. Возможно, снова помешал НКВД. Чекисты наломали огромное количество дров, но все же выловили немецких пособников в РККА и во властных структурах, и война опять не состоялась. Гитлер сперва умерил антисоветскую риторику, а потом и вовсе заключил пакт о ненападении, занявшись сперва Европой.

Ну, а потом пришла уже полная определенность. После французской кампании Гитлер не демобилизовал армию — стало быть, собрался дальше воевать. Против кого ему могла понадобиться такая огромная сила? Ответ не блистал богатством вариантов, поскольку в Европе оставалась лишь одна страна, подходящая для такой войны.

Но к тому времени это была уже совсем другая страна. Ей удалось все же сделать невозможное — за десять лет пробежать полувековой путь.

О мобилизации, или, иными словами, милитаризации промышленности заговорил отнюдь не Сталин и не в 1939 году. Военные, нахлебавшиеся войны без патронов и снарядов, активно обсуждали этот вопрос с самого 1921 года. Осенью того года наркомвоенмор Троцкий поручил своим специалистам разработать некую военно-промышленную программу-максимум, исходя «не из наших нынешних возможностей, а из потребностей обороны в самом широком смысле слова».

Что напридумывали спецы товарища Троцкого, неизвестно. Но практика показала, что потребности военных могут быть очень широкими, тем более соблазн воевать не умением, а числом и железом для них почти неодолим. Особую пикантность ситуации придавало то, что промышленность РСФСР в то время давала 10 % продукции от довоенного уровня, который в свете современной войны и так не блистал.

Впрочем, не один Троцкий в те времена был славен прожектами. Они усиленно обсуждались в кругах как причастных к проблеме, так и непричастных. Уже в 1925 году главный военный журнал СССР «Война и революция» с гордостью писал: «В настоящее время любой курсант нормальной военной школы в Красной Армии дает себе отчет в таких вопросах, как мобилизация промышленности, гораздо более ясно, чем искушенный опытом генштабист русской армии в 1914 году»[147].

От того, что курсанты «давали отчет», никому было не легче — заводов-то не прибавлялось. В 1925 году, едва став наркомвоенмором, Фрунзе командировал в промышленность группу экономистов. Фрунзе был человеком более разумным, чем «демон революции», да вот беда — скоро умер. Эстафету подхватил ставший в 1925 году начальником Штаба РККА Тухачевский — натура чрезвычайно поэтическая, которую все время заносило в места странные и неудобоходимые. Но вел он себя при этом с таким непробиваемым апломбом, что каким-то образом сумел создать себе репутацию: даже Сталин называл его «способным товарищем» и обращался бережно. Что, в конечном итоге, обошлось довольно дорого. Мало того, что «способный товарищ» ввязался в военный заговор, так еще, будучи начальником вооружений РККА, порывался осчастливить (и частично осчастливил) армию коллекцией оружейных монстров, а нормальные разработки тормозились либо заброшенно прозябали.

...Как бы уже общепринято считать, что 20-е годы прошли в атмосфере ожесточенных споров между сторонниками двух основных стратегических направлений в советской военной науке: стратегии «сокрушения» (то есть блицкрига), основанной на поддержке, которую окажут Красной Армии угнетенные классы противника, и стратегии «измора» (название говорит само за себя). Лидером первого направления являлся Тухачевский, а второго — бывший офицер российского генштаба Свечин. В 30-е годы, когда с подачи Тухачевского Свечин был арестован, конфликт решился сам собой, и в советской военной науке возобладала стратегия «сокрушения», вылившаяся в концепцию войны «малой кровью на чужой территории», которая привела к роковым последствиям в июне 1941 года. Так считается.

В реальности, как оно обычно и бывает, все выглядело несколько сложнее. С одной стороны, Тухачевский, конечно, был сторонником стратегии, связанной с его именем, — а покажите такого генерала, который не мечтает сокрушить врага! С другой, разгром под Варшавой, где угнетенные классы поддержали не «армию мирового пролетариата», а своих угнетателей, а пуще того работа в должности начальника Штаба РККА быстро вылечили «красного Бонапарта» от иллюзий. По крайней мере, он их не имел в 1926 году, когда сделал горький, но честный вывод: «в современном состоянии Красная Армия небоеспособна». Но тут подоспела пятилетка...

К тому времени Тухачевский успел перессориться с большинством крупных военачальников, ушел из Генштаба (точнее, его «ушли») и, сидя в Ленинградском военном округе, бомбардировал начальство проектами. В течение 1929-1931 гг. он направил Сталину и Ворошилову письма:

- о реконструкции армии;

- о производстве артиллерийских орудий и снарядов;

- об авиационном транспорте;

- о развитии гражданской авиации;

- о саперных частях;

- о щитовых автомобильных дорогах;

- об ускорении почтовых отправлений с использованием тяжелых самолетов;

- о реконструкции железнодорожного дела;

- о мобилизации промышленности;

- о танках (именно там появилась идея бронетракторов),

- о пополнении военного флота за счет торгового;

- об авиадесантах и парашютных десантах...

Тухачевский всегда с удовольствием клеймил других, в том числе и немцев, за неумение мыслить по-новому. Как же он предлагал строить РККА на новый лад?

Нет, это надо читать — чтобы не иметь иллюзий! Давайте обратимся к самому знаменитому из этих писем, отозвавшемуся серьезным скандалом, — о реорганизации армии.

Из письма командующего войсками ЛВО М. Н. Тухачевского на имя наркомвоенмора Ворошилова. 11 января 1930 года.

«Успехи нашего социалистического строительства, ускоренный темп индустриализации страны и социалистической перестройки сельского хозяйства, ставят перед нами во весь рост задачу реконструкции вооруженных сил, на основе учета всех новейших факторов техники и возможностей военно-технического производства, а также сдвигов, происходящих в деревне.

В пятилетке строительства наших вооруженных сил, составлявшейся Штабом РККА в 1926 году, на основе пятилетки Госплана того времени, указывалось, что ни в области промышленности, ни в области социальных сдвигов в деревне мы не имеем таких ощутимых данных, которые позволили бы реконструктивно подойти к организации вооруженных сил. В настоящее время такие данные имеются налицо, обстановка складывается совершенно по-новому и потому необходимо широкое оживление нашей организационной мысли».

Если кто думает, что таков был принятый стиль изложения в СССР 20-х годов, — таки нет. Большинство документов того времени как раз отличается большой простотой. Сие есть личная лингвистическая гениальность товарища Тухачевского — без редактора. (Что заставляет, кстати, задуматься о глубине редактирования его напечатанных трудов.)

«В силу изложенного я позволяю себе представить на Ваше усмотрение ряд материалов и соображений о реконструкции наших вооруженных сил. Должен доложить, что нижеследующие разработки являются лишь планово-ориентировочными, так как я не мог привлечь к работе окружной аппарат (интересно, почему? — Е. П.) и ограничился самостоятельными наметками. Однако все планово-ориентировочные расчеты построены на наших реальных возможностях, в соответствии с принятым пятилетним планом народного хозяйства и последующими к нему изменениями и добавлениями».

Это да — планы он учел. Правда, голову при этом не использовал... Впрочем, о том речь впереди.

«Наши вероятные противники.

Настоящая записка ориентируется главным образом на наших западных соседей и крупных империалистов Европы, могущих стать за их спиной. Помощь империалистов этим странам может быть и будет очень велика. Однако расстояния, пути сообщения и пр. создают возможность срывов, перебоев в поддержке, и потому в перспективе мы вправе рассчитывать на значительное превосходство наших сил и средств, во всяком случае в определенные периоды войны».

Забавно: противнику расстояния и проблемы с транспортом будут мешать, а нам не будут, при наших-то расстояниях и наших дорогах.

Кто же противники? Что это за загадочные «западные соседи»? В то время считалось, что непосредственно воевать с СССР станут поддержанные «великими державами» страны-«лимитрофы», то есть государства «санитарного кордона». Самыми сильными из них были Польша и Финляндия, кроме них — Румыния и три прибалтийские республики. Вооруженные силы этих государств более-менее известны, знать их — прямая обязанность начальника штаба РККА, пусть даже бывшего. «Великие державы», не объявляя войны, могут помочь оружием и снаряжением, но не людьми. Так что хотя бы приблизительно, на уровне десятков дивизий и сотен танков, все это поддается подсчету. Тем не менее, Тухачевский пишет:

«Ввиду крайней сложности и трудности учесть возможные комбинации в расстановке капиталистических сил против нас и степень их военно-технического напряжения в борьбе с нами, я не рассматриваю здесь ни размеров, ни структуры выставляемых против нас вооруженных сил и средств».

Очень мило! То есть надо понимать, что соображения «великого стратега» не относятся к реальной будущей войне, а рисуют некую армию и войну «вообще»? Или все затевается для того, чтобы с гарантией победить, наконец, Польшу, в которой ему так невежливо насовали?

Каким же видит будущее РККА Тухачевский?

Для начала он роняет золотое слово о том, что численность и техническая оснащенность вооруженных сил должны соответствовать экономическим возможностям страны. Как говорится, кто бы спорил! Но дальше идет конкретика — и сразу видно, что соответствие является для него не ограничением аппетитов, а совсем наоборот. Романтик-с...

Экономические возможности СССР он видит следующим образом.

«Основные данные по промышленности, питающей войну, приведены в следующей таблице:

Основные показатели пятилетнего плана СССР

Кто же в реальности ведал милитаризацией промышленности, ее мобилизацией и прочими военно-экономическими вопросами? Кто принимал решения? Да те же, что и всегда! И пусть нас не обманывает чехарда комитетов и комиссий — они решали чисто оперативные задачи.

Леннарт Самуэльсон в своей книге «Красный колосс» пишет[155]:

«Проблемой, которой не удалось избежать, было смещение функций главных ответственных органов, поэтому делались неоднократные попытки разграничить чисто военные решения (НКВМ или Реввоенсовет), национальное планирование (Госплан), организацию и мобилизацию промышленности (ВСНХ). Но в любом случае, кому бы не принадлежала постановка вопроса, большинство из них рассматривалось и решалось de facto на Политбюро. В наиболее важных случаях Политбюро, от имени Центрального Комитета партии, принимало собственные постановления по обороне. Поскольку всё, что касалось обороны, имело гриф „совершенно секретно“ и выше, считалось неприемлемым знакомить с этими решениями Политбюро даже Центральный Комитет, то есть формально высший выборный орган ВКП(б). Этот факт стоит особо подчеркнуть, так как в существующей литературе часто делаются ссылки на открытые, „подчищенные" постановления ЦК ВКП(б) и Совета Народных Комиссаров (СНК) по вопросам обороны. Реальные же решения в полном объёме остаются вне поля зрения историков до сих пор. Дело в том, что эти решения Политбюро доводились до сведения по частям: каждый руководитель знал лишь свои, стоящие непосредственно перед ним задачи и сведения, необходимые для их выполнения. Строгое соблюдение принципа „need to know" (надо знать — англ.)...»

Короче говоря, когда за дело взялись всерьез, то решения принимала все та же команда, а до прочих они доводились, как говорят военные, «в части, их касающейся». (Ну, а поскольку в информировании всего ЦК была заинтересована разве что иностранная разведка, то его и не информировали.) Мозговой центр Советского Союза находился в сталинском кабинете, его решения оформлялись постановлениями различных властных структур, время от времени он выбрасывал протуберанцы в виде комитетов или комиссий, создаваемых под конкретную задачу. Задачи менялись — соответственно менялись и структуры. Какие-то прекращали свое существование буквально через несколько месяцев, какие-то держались годы и годы. Советское правительство искало организационные формы методом проб и ошибок — и кто его осудит? Кто осудит — тот явно никогда не нащупывал дорогу ночью в незнакомом месте, вооружившись лишь карманным фонариком. «Каждый мнит себя стратегом, видя бой со стороны...»

Итак, о бое, то есть о войне. Подлинный противник СССР в грядущей схватке определился в 1933 году — после прихода к власти Гитлера насчет того, с кем придется воевать, никто не обольщался. «Майн кампф» советские лидеры читали.

СССР вышел на финишную прямую в деле подготовки к войне незадолго до окончания «большой чистки» (которую отчасти тоже можно рассматривать как предвоенную меру). Несколько позже началась реформа армии. 2 сентября 1939 года, сразу после начала Второй мировой войны, Совнарком принял постановление, которым увеличивал количество стрелковых дивизий РККА более чем втрое — с 51 до 173. В мае 1940 года постановлением Комитета обороны решено было увеличить численность армии до 3200 тысяч человек, 5 ноября уже до 3750 тысяч. Эту махину требовалось вооружить, а значит, оборонная промышленность должна была работать с опережением, начав проводить мобилизацию уже в мирное время. Собственно, начиная с 1939 года, наиболее важные предприятия становились военизированными, то есть частичная мобилизация промышленности уже началась.

Ведал всеми оборонными делами Комитет обороны при СНК СССР, а вопросами мобилизации промышленности — созданная в мае 1938 года Постоянная мобилизационная комиссия при этом комитете. Таким образом, подготовка к переводу промышленности на военные рельсы началась почти на год раньше, чем армейская реформа.

Что такое мобилизация промышленности? Допустим, нам надо на базе тракторного завода развернуть военное производство. Казалось бы, в чем проблема? Обе машины большие, железные, на гусеницах и вообще похожи.

И снова обратимся за помощью к Кириллу Ромасёву с Военно-исторического форума.

«Я работал на одном из крупнейших тракторных заводов СССР — Павлодарском тракторном. Завод собирал до 55 тыс. тракторов ДТ-75М (90 л. с.), но не смог бы собрать и одного танка — даже Т-26 с двигателем той же мощности. Производство тракторов и танков — это две большие разницы. На тракторном заводе нет:

1. Огромного сварочного (клепального) производства бронекорпусов и башен.

2. Карусельных станков — на них растачивают погон башни, на тракторном заводе они не нужны.

3. Больших горизонтальных расточных станков — они нужны для соосной расточки корпусов под бортовую передачу.

4. Огромного термического производства для термообработки корпусов и башен.

Кроме того, крановое хозяйство тракторного завода слабо для танкового производства.

Поэтому на тракторных заводах можно производить танки лишь в двух случаях:

1. Если завод изначально проектируется как танковый и имеет всё необходимое, но в мирное время производит трактора — это, например, ЧТЗ[156] и СТЗ[157]. Это невыгодно, ибо трактора получаются дорогие — амортизация простаивающих участков налагается на цену трактора, поэтому с самого начала и по конец их истории и ЧТЗ, и СТЗ были, скорее, танковыми заводами.

2. Если завод не профильный, а просто завод тяжёлого машиностроения. Это „Красный Путиловец", который делал трактора, танки, краны, прокатные станы, станки и все на свете.

Собственно тракторные заводы производить танки не могли. Так, ХПЗ[158], хоть и делал множество гусеничных тракторов, танки не производил даже перед и во время войны.

Потом — на базе агрегатов трактора танк не сделаешь. Тракторный двигатель должен иметь наибольший крутящий момент, поэтому тракторные двигатели имеют огромные размеры и ничтожную мощность. Также и трансмиссия — не подходит. Много низких передач — у трактора они рабочие, танку столько не надо...»

Как видим, даже переделка тракторного производства в танковое — дело далеко не легкое. Та же картина — где проще, где сложнее — была и на других гражданских заводах. Их требовалось приспособить под военное производство — найти недостающее оборудование, организовать поставку совсем других материалов и комплектующих. Другим был расход электроэнергии, воды, угля, газа. А преобразовать производство требовалось за считанные недели. По сути, за эти недели предстояло создать другую промышленность — и ведь это произошло в реальности! Представляете, как надо было планировать мобилизацию?

Этим и занималась Военно-промышленная комиссия при комитете обороны (так после 14 июня 1938 года стала называться мобилизационная комиссия). Говорится об этой структуре мало (точнее, почти ничего нигде не говорится). Ну комиссия, ну одна из многих — разве уследишь за всей этой бюрократией?!

Между тем комиссия комиссии рознь. Пресловутая «простыня» эвакоперевозок была лишь малой частью работы ВПК. Кстати, в то время ее возглавлял Каганович (может быть, поэтому он стал председателем Комитета по эвакуации?). Долго ли оставался нарком путей сообщения на этом посту и кто его сменил — неизвестно. Впрочем, есть некоторые догадки...

В сферу ответственности ВПК входило:

- рассмотрение мобилизационных заявок (а то этим воякам только дай волю! У каждого внутри сидит «красный милитарист»);

- проверка расчетов потребностей и нормы потребления по мобзаявкам;

- распределение мобилизационных заданий между наркоматами Союза и союзных республик и проверка правильности распределения заказов между предприятиями;

- составление сводного мобилизационного плана промышленности;

- согласование мобилизационно-промышленного плана с народнохозяйственным планом (совместно с мобсектором Госплана СССР);

- обследование производственных мощностей предприятий, определение их мобилизационного предназначения, разработка мер по наращиванию новых производственных мощностей, ассимиляции гражданских производств и их правильной реализации;

- проверка исполнения мобилизационного плана и программы текущих военных заказов предприятиями и наркоматами;

- разработка планов материально-технического обеспечения, мобилизационных заданий по всем основным видам снабжения (оборудование, сырье, инструменты, полуфабрикаты и т. д.);

- установление системы районирования производства для сокращения перевозок и достижения комплектности производства;

- разработка мероприятий по повышению выпуска продукции основными предприятиями путем их кооперирования с предприятиями-смежниками;

- разработка плана и мероприятий, обеспечивающих в военное время мобилизуемую промышленность рабочей силой и инженерно- техническими кадрами;

- разработка норм накопления промышленных мобзапасов, проверка их наличия и качества, установление правил хранения и освежения мобзапасов;

- проведение, по особому решению комитета обороны, опытных мобилизаций отдельных промышленных предприятий или целых промышленных отраслей;

- разработка вопросов о применении в военной промышленности всяких технических изобретений, в особенности замены остродефицитных материалов в производстве предметов вооружения;

- разработка инструкций о военно-мобилизационной работе в наркоматах, главных управлениях, трестах и предприятиях; контроль за работой военных отделов в вышеперечисленных органах, постановка дела подбора и подготовки кадров моборганов и сохранения военно-промышленной тайны[159].

И ничего себе комиссия! Да это второй Госплан получается!

Если «первый» Госплан был привязан к отраслям народного хозяйства, то «второй» — к видам вооружения. В секретариате ВПК имелись отраслевые сектора, отвечавшие за мобпроизводства: вооружений (стрелкового оружия, матчасти артиллерии, военных приборов), боеприпасов, авиации, автобронетанковый, военно-химический, судостроения, инженерного имущества и связи. Они полностью разрабатывали весь комплекс вопросов, связанный с производством своей продукции в военное время. Оцените объем задач:

- учет и выявление существующих производственных мощностей соответствующей отрасли производства и сопоставление их с объемом мобзаявки по данному виду вооружений;

- дача заключений по мобзаявке на данный вид вооружений (а то как запросят опять 100 тысяч танков в год!)

- изыскание дополнительных производственных мощностей и разработка мероприятий по наращению новых мощностей;

- разработка вопросов производственного кооперирования предприятий;

- размещение мобзаявки и поверка мобготовности предприятий;

- обобщение сводной потребности в оборудовании, сырье, инструментах, рабочей силе и т. п.;

- внедрение в производство новых технических усовершенствований и высокорентабельных технологических процессов, а равно разработка вопросов, связанных с заменой остродефицитных и импортных материалов;

- определение норм мобзапасов и контроль за их созданием и освежением;

- подготовка решений по данной отрасли производства и контроль за своевременностью и качеством их исполнения;

- контроль и обеспечение выполнения программы текущих военных заказов в данной отрасли производства;

- наблюдение за разработкой вопросов разгрузки и эвакуации промышленных предприятий, дислоцированных в угрожаемых зонах[160].

Вот мы и до эвакуации дошли. Великий экспромт, ага...

Конечно, данная работа началась не с момента создания ВПК. 1 декабря 1938 года начальник моботдела завода дорожного машиностроения в Рыбинске написал письмо Молотову. Жалобы были традиционными: на бардак. Дескать, мобилизационная работа не ведется, обращения в главк остаются без ответа. А вот раньше-то...

Как выясняется из дальнейшего, раньше (начиная с 1932 года) наркомат машиностроения, к которому относился завод, имел в каждой области страны мобилизационно-плановые сектора. Под их контролем каждое предприятие, получив мобилизационную программу, самостоятельно проводило все технические расчеты. В результате этой работы директор и начальник моботдела точно знали следующее:

- с каких предприятий им должно поступить недостающее для выполнения мобзадания оборудование;

- куда следует перебросить лишнее оборудование;

- какие недостающие площади и когда следует достроить (заранее, в мирное время или после начала войны);

- кто, когда и как присылает необходимую рабочую силу;

- с каких металлургических заводов поступает металл, количество и сроки поставок;

- откуда брать дополнительную электроэнергию, воду, пар, сжатый воздух;

- план комплектации мобзапасов топлива, материалов, инструментов на первые 1,5-2 месяца войны, пока промышленность не перестроится и не будут налажены поставки[161].

Автор письма жаловался, что когда в 1935-1936 годах сектора были ликвидированы, работа «пошла на самотек», и «нужно ожидать, что в первые дни объявления войны в промышленности может произойти полнейший хаос». Ясно ведь, что нормальный заводчанин в жизни не станет делать того, чего от него не требуют с ножом у горла. Они даже технику безопасности толком не соблюдают, не то что мобилизационные планы.

Но хаоса, как мы знаем, не произошло. А значит, удалось выстроить новую систему. Это была жестко централизованная система военных отделов, принятая в начале 1939 года, — ив самом деле «Госплан в петлицах». Первоначально предполагалось, что система коснется только основных промышленных наркоматов, но реально она затронула практически всю промышленность — даже ленинградская артель «Примус», и та с началом войны переключилась на взрыватели.

Согласно соответствующему Положению, следующий в цепочке после комиссии — военный отдел наркомата был обязан (и это еще неполный список):

- на основе заданий, полученных от ВПК, разрабатывать и выдавать мобзадания главкам и предприятиям, составлять сводный план наркомата;

- разрабатывать план кооперации внутри наркомата и представлять заявки в ВПК в части кооперации между наркоматами;

- разрабатывать и выдавать главкам и предприятиям указания по составлению мобплана;

- выявлять наличные и потребные по мобплану производственные мощности, разрабатывать мероприятия по их увеличению и ассимиляции;

- составлять заявки на материально-техническое снабжение;

- составлять заявки НКПС на транспортные перевозки военного времени;

- разрабатывать план накопления мобзапасов, контролировать их закладку и хранение;

- получив указания правительства о границах угрожаемой зоны, составлять перечень предприятий, подлежащих разгрузке и эвакуации, определять объем и базы эвакуации, контролировать составление планов эвакуации и готовность баз к приему производств;

- разрабатывать планы обеспечения предприятия рабочей силой;

- проверять мобилизационную готовность[162].

Кстати, насчет «угрожаемых зон» — к 1941 году эвакопланы были составлены до Москвы включительно! «Малой кровью на чужой территории», да-да, конечно...

Мобилизационный план являлся секретным документом особой важности. Составлялся он в двух экземплярах: один хранился в наркомате, другой в ВПК. В полном объеме, кроме членов ВПК, с ним были знакомы лишь нарком и начальник военного отдела (с мобпланом предприятия — директор, начальник военного отдела и главный инженер).

М. Г. Первухин в январе 1939 года был назначен наркомом электростанций и электропромышленности, а в мае 1940-го стал заместителем председателя Совнаркома, так что с мобилизационным планом был знаком. Он вспоминал:

«План этот, в частности, включал в себя оперативный перевод промышленности на военные рельсы, если на нас будет совершено вооруженное нападение. Такая работа проводилась в стране уже в 1937-1938 гг„ а затем в 1939 г. и почти до самого начала Великой Отечественной войны...

...На электротехнических заводах было выделено специальное оборудование, часть из которого использовалась в мирной обстановке, а часть находилась в резерве. Предусматривалась продуманная система, как это оборудование переставить с тем, чтобы поточно начать выпускать военную продукцию. Во время войны электротехнические заводы давали фронту снаряды, мины, производили и отдельные детали вооружения...

Все отрасли промышленности в той или иной степени имели план производства продукции, которая будет необходима в случае войны. И, конечно, если бы такого плана у нас не было, то так быстро мы не смогли бы справиться с выпуском в военных условиях столь громадного количества вооружения, боеприпасов, военной техники. Только благодаря мобилизации всей нашей промышленности, заранее продуманной мобилизации, удалось все это так быстро организовать...»

Как видим, мобилизационные планы были продуманы до тонкости во всех пунктах. Особенно досталось железной дороге. Любой, кто ездит по нашей чугунке, нередко удивляется: почему иной раз в крупных городах на вокзалах нет высоких платформ, а в каком-нибудь райцентре они имеются. Оказывается, это все не просто так...

В начале 1939 года начальник Западной железной дороги И. В. Ковалев был назначен начальником Военного отдела НКПС. Впоследствии он оставил довольно подробные воспоминания о своей работе, которые записал и опубликовал московский историк Г. А. Куманев.

«Главной обязанностью Военного отдела наркомата являлась подготовка железнодорожного транспорта к чрезвычайным обстоятельствам, то есть к возможной войне. С этими проблемами мне уже довелось вплотную столкнуться на Западной дороге. Там, когда мы ознакомились с заданиями Генерального штаба на случай массовых воинских перевозок и прикинули свои реальные возможности, то поняли, что с этими перевозками не справимся. Имеющиеся у нас выгрузочные районы не готовы принять такую массу войск.

Проще и понятней эта проблема выглядит так: положим, Генштаб назначил такую-то станцию и такие-то сроки для выгрузки двух стрелковых дивизий. Это примерно 60 воинских эшелонов. А на станции всего два выгрузочных пути, куда можно поставить эшелоны, чтобы не помешать сквозному движению других поездов. Кроме того, нет высоких платформ, необходимых для быстрой выгрузки артиллерии, танков, броневиков, автомашин и прочей тяжелой техники. Да и сами выгрузочные пути слишком короткие, и каждый прибывающий эшелон приходится делить надвое.

...Подобная неподготовленность железных дорог к чрезвычайным обстоятельствам прямо сказывалась на ведении войсками боевых действий. Задержка в выгрузке вынуждала командование вводить войска в бой по частям, чем и пользовался противник, наваливаясь на эти части по очереди.

...Мы на Западной дороге стали в срочном порядке достраивать и развивать выгрузочные районы... К середине 1939 г. положение на западном направлении можно было считать вполне удовлетворительным... Приграничные железнодорожные станции насчитывали уже около 1600 выгрузочных путей с высокими платформами, что позволяло пропускать через выгрузочные районы до 860 пар поездов в сутки. Это, в свою очередь, обеспечивало развертывание первого стратегического эшелона войск».

Но это оказалось только прелюдией к настоящей проблеме. Когда в 1939-1940 годах Советский Союз взял под себя Западную Украину, Бессарабию и Прибалтику, ему достались далеко не те территории, какими они стали, когда отделялись в 1991-м. Даже прибалтийские республики в экономическом отношении были бедны, что уж говорить о депрессивных окраинах Польши и Румынии! Сказывалось это и на качестве железных дорог, а следовательно, на развертывании наших войск, которое, как мы помним, надо было проводить быстро и скрытно.

«Поскольку наша граница значительно выдвинулась на запад, и в ведение НКПС перешли тамошние железные дороги, пришлось и нашему Военному отделу срочно взяться за новую работу. Прежде всего мы, проехав по западным областям Украины и Белоруссии, убедились, что с точки зрения мобилизационной готовности железные дороги в этих местах не отвечают даже минимальным требованиям. Подавляющее большинство паровозов были старыми, вагонный парк также, ремонтная база очень слабая, рельсы повсюду изношенные, шпалы на многих участках пути превратились в труху. А главное заключалось в том, что все это большое железнодорожное хозяйство существовало — в сравнении с нашим — в других технических измерениях, в другом, более низком качестве.

Например, средний вес товарного поезда здесь был втрое меньше, чем у нас. Соответственно короче строились выгрузочно-погрузочные пути и платформы.

Далее. Рельсовая колея тут узкая, европейская — 143,5 см. Наш стандарт колеи несколько шире — 152,4. Разница около 9 см, пользоваться западной колеей наш транспорт не может. Значит, у нас три варианта железнодорожного обеспечения войск Красной Армии на случай их массовой перевозки в этот обширный район.

Первый и наилучший вариант — немедленно, не дожидаясь военно-политических осложнений, проще сказать — войны, перешить западную колею на нашу. Одновременно удлинить выгрузочные пути, строить высокие платформы, улучшать водоснабжение и ремонтную базу — в общем, постараться в наикратчайший срок развить здешние железные дороги до наших стандартов. Это вариант дорогой. По тогдашним ценам он обошелся бы стране примерно в 6 миллиардов рублей.

Второй вариант был много дешевле и заключался в том, чтобы оставить все как есть. А при необходимости развертывания войск Красной Армии в западных районах Украины и Белоруссии перегружать воинские поезда с нашей колеи на западноевропейскую. Эта экономия в денежных средствах повлекла бы за собой громадный перерасход во времени...

Третий вариант развертывания войск также был чреват большими потерями времени. Войска, подвезенные к старой границе на поездах, дальше к новой границе и в районы развертывания должны следовать своим ходом — в основном пешими маршами. Ясно, что вероятный наш противник, войска которого имели более высокую степень механизации, опередил бы нас.

Помимо этих военно-технических препятствий, которые неизбежно и надолго задержали бы развертывание советских армий в случае войны, существовали и многочисленные мелкие препоны... Не говоря уже о том, что и после развертывания — пусть даже благополучного, снабжение этих сил, устройство фронтового тыла натыкалось на те же проблемы железной дороги.

Серьезный предмет для серьезного разговора. Такой разговор — и не один — состоялся у нас, работников Военного отдела НКПС, и с непосредственным нашим начальником — наркомом Кагановичем, и с ответственными работниками Генерального штаба. И мы, и они ратовали за немедленную перешивку западной колеи, за перестройку всей железнодорожной системы по нашим стандартам, за переброску в западные районы с Дальнего Востока мощной военно-строительной организации — Особого железнодорожного корпуса.

Но высшие военно-политические и хозяйственные руководители в лице товарищей Сталина, Ворошилова, Тимошенко, а вслед за ними и Кагановича, не вняли нашим доводам. Но обвинять их в этом было бы нечестно. Где они могли изыскать потребные для дела шесть, а вскоре, после воссоединения Прибалтики, и все девять миллиардов рублей?»

Итак, следовало выбирать из двух вариантов, которые были, по выражению, приписываемому Сталину, «оба хуже». Отобрать девять миллиардов у лихорадочно готовящейся к войне промышленности правительство не решилось. Тем более, перешивка колеи была связана еще и с огромными организационными трудностями, о которых у Ковалева был разговор с Кагановичем.

«Едва он услышал про необходимость перешивки западной колеи на нашу, сразу разгорячился и стал кричать мне:

— Они-то не понимают! Но ты сам железнодорожник, ты понимаешь, что говоришь? Мы получили эти железные дороги с тысячами паровозов, с десятками тысяч вагонов. Колею перешьем, а куда этот подвижной состав? Псу под хвост выбросим! Это же десять процентов вагонного парка всей страны! Чем его восполним? Перебросим подвижной состав с востока? А там чем восполним? А каким образом будем снабжать города и заводы на территориях, где идет перешивка колеи? Может, временно остановим предприятия и попросим население не есть, не пить? Вы понимаете, что такое экономика?»

И опять же слегка лукавит Лазарь Моисеевич. Вагоны довольно легко переделать под новую колею, так что проблема была только в паровозах. Снабжение... да, это серьезно! Автотранспорта в СССР катастрофически не хватало, а лошадками много не навозишь. Другое дело, что, судя по рассказам Ковалева, дороги нуждались не просто в перешивке, а в капитальном ремонте, с заменой шпал, рельсов и прочего хозяйства. При этом колеи на новых территориях относились к числу «смертников» — при любом раскладе они либо попадут к немцам, либо будут уничтожены. Неудивительно, что правительство не стало вкладывать бешеные деньги в обреченное дело ради того, чтобы выиграть несколько дней. И, в общем-то, оказалось право — несмотря на железнодорожные проблемы, приграничные части Красной Армии к началу войны были большей частью развернуты.

Но мы отвлеклись. Рассказ Ковалева приведен как пример — вот какими делами ворочал Военный отдел НКПС. По сути, он подгреб под себя все железнодорожное строительство в приграничных районах.

Тот дурной базар, которым обернулась эвакуация в Первую мировую и в Гражданскую, не убедил советское правительство в невозможности такого мероприятия. Если плохо получилось, значит, плохо планировали, а мы спланируем хорошо, и у нас получится!

Как и большинство «тонких» вопросов государственного управления, тема эта практически не исследована. До «перестройки» она была засекречена, а потом никому не интересна — время диктовало социальный заказ на «преступления режима», а не на то, как «преступный режим» спасал страну. Так что из всей доступной литературы под рукой имеется лишь монография Алексея Мелия «Мобилизационная подготовка народного хозяйства СССР»[163], половина которой посвящена эвакуации — все, что относится к вопросам эвакопланов, приведено по этой работе. Правда, автор доходит только до начала 30-х годов — но, по крайней мере, можно проследить основной принцип составления эвакопланов и вектор их развития. И то хлеб...

Итак, большевистское правительство и не думало ставить крест на столь печально начавшемся мероприятии. Уже 3 августа 1923 года Советом труда и обороны было принято положение «О вывозе из угрожаемых неприятелем районов ценного имущества, учреждений, предприятий и людского контингента». Затем началась долгая и трудная работа по составлению первого плана эвакуации. Большевики были неопытны в планировании (Госплан еще только-только появился, а до тех пор единственным опытом в этой области являлся ГОЭЛРО), и до предвоенных плановых монстров государству было как до облаков. Однако же могучий дуб вырастает из маленького желудя, об этом тоже не надо забывать.

Составлением эвакоплана занимался Центральный мобилизационный отдел НКПС, работал он на основании заявок наркоматов. Уже по составителю видно, что работа заключалась в разборках вокруг того, сколько, чего и куда надо отвезти. Какое-либо критическое отношение к ассортименту, порядку вывоза и местам эвакуации не предполагалось — да и как бы НКПС справился с этой задачей? У наркоматов был груз, у НКПС вагоны, надо запихать одно в другое, и все дела. А поскольку назначенное к вывозу хозяйство запихиваться в имеющееся в наличии количество вагонов категорически отказывалось, можете себе представить, какие вокруг этого дела вспыхивали схватки. Единого же координирующего органа, способного, скажем, умерить аппетиты Наркомзема в пользу ВСНХ (или же наоборот), не существовало.

Что именно везти и что со всем этим потом делать? В задумке предполагалось, что вывезенное оборудование где-то будет работать, но из планов середины 20-х годов это никоим образом не следовало, так что ни одно предприятие не было застраховано от судьбы Петроградского подковного завода.

Первый эвакоплан утвердили 7 мая 1926 года. Он далеко не был документом, способным спасти советскую промышленность, — но он существовал, в этом было главное его достоинство (и как бы не единственное). По этому плану приграничные территории разбивались на три зоны по степени опасности, устанавливался порядок вывоза людей и грузов из каждой зоны. Различали эвакуацию и разгрузку. Первое — это вывоз оборудования или хотя бы жизненно важных его частей, а также квалифицированных рабочих, при прекращении работы предприятий. Второе — с точностью до наоборот: работа продолжается, а вывозится все, что не является для нее необходимым (и что сумеют протолкнуть железные дороги).

Следующий план был утвержден 3 марта 1927 года. В нем была предпринята попытка увязать эвакуацию с воинскими перевозками (до того это нельзя было сделать, поскольку РККА не имела разработанного оперативного плана на начало предполагаемой войны). Впрочем, эвакуацпонные и военные грузы являлись конкурентами — до того, чтобы везти эвакогрузы обратным рейсом после воинских перевозок, додумались значительно позже. Под них предоставлялось 15 783 вагона. Если считать по двадцать вагонов в эшелоне — то чуть больше 500 эшелонов, если по сорок — то около 250. Прямо скажем, небогато.

Тем не менее, заявки наркоматов по Белоруссии и Северо-Западу НКПС обещал удовлетворить полностью, что косвенно говорит о развитии промышленности в этих регионах (проблема Ленинграда рассматривалась отдельно). Зато по Украине заявки жестоко урезали, эвакуация Одессы вообще обеспечивалась на 25 %. Причины, конечно, объективные — плохое развитие транспорта, большие объемы воинских перевозок (армия была маленькая — всего полмиллиона, но и железные дороги тоже дохлые). А ведь проблема-то заключалась именно в Украине! Там был мощный промышленный район, и именно на украинские черноземы в первую очередь нацеливались завоеватели — сперва поляки с румынами, затем немцы.

Все ж таки перевозки кое-как сумели рассчитать. А вот дальше начинался хаос. Грузы направлялись в места, выбранные самими наркоматами, — куда хочу, туда везу. Естественно, все выбирали наиболее «вкусные» районы, в первую очередь Москву. Вопрос приемки грузов и вывоза их со станций не отражался в плане вообще никак. Грузовиков в стране, считай, что и не было, а лошади подлежали мобилизации — так что заторы были обеспечены до небес, но НКПС это уже не волновало, а единого координирующего органа... правильно, не было! Отсутствовала также финансовая смета. Для тех времен это было не смертельно — страна мгновенно вспомнила бы «военный коммунизм» — но неприятно.

План, датируемый 1928 годом, оказался уже вполне приличным, и его приняли за основу дальнейшего эвакуационного планирования. На этот раз зоны эвакуации привязали к административным границам — раньше они обозначались просто линиями на карте (прокомментировать читатель может самостоятельно, правда?). Приграничную полосу разделили на сектора — до тех пор при угрозе нападения, например, Румынии в движение приходила вся западная граница, от Черного моря до Карелии. Причем тут Карелия, если нападает Румыния? А вот такое было планирование. Планы эвакуации надо было привязывать к оперативным и мобилизационным планам РККА, а их более-менее составили лишь к 1927 году.

Сводился эвакоплан образца 1928 года, так же как и первый, в Центральном мобилизационном отделе НКПС на основе заявок наркоматов. НКТорг отвечал за вывоз товарных запасов, НКЗем — племенного скота, НКЗдрав — ценного медицинского оборудования, НКВД отвечал за перемещение людей и состояние эвакуационных баз, Наркомфин — за составление сметы и т. п.

Единого органа, увязывающего потребности разных наркоматов и определяющего степень важности грузов, по-прежнему не существовало. НКПС все заявки удовлетворить не мог, а оборонных приоритетов попросту не знал — не его это дело. Это вело к проценту. К счастью, разбивка по наркоматам была куда менее подробной, чем пятнадцать лет спустя. За эвакуацию предприятий отвечали не десять наркоматов, а один Высший совет народного хозяйства (ВСНХ), который более-менее способен был разобраться с приоритетами — иначе хаос при таком подходе получился бы невообразимый.

Реввоенсовет, правда, предлагал возложить задачу координирования на Штаб РККА, где как раз сидел незабвенный товарищ Тухачевский. К счастью, идея умерла еще до рождения. Но эвакоплан и без вмешательства военной мысли имел еще столько недоработок, что скучно бы в любом случае не было.

...Итак, эвакуацией ведали три структуры. Наркомат давал заявку — сколько, откуда и куда везти — и отвечал за подготовку своих объектов к вывозу, НКПС сводил все воедино и составлял общий план. Кроме них, в деле участвовал еще НКВД, который отвечал за вывоз людей и составлял планы баз эвакуации. У нас принято связывать эту аббревиатуру с массовыми репрессиями, ГУЛАГом и прочими «ужасами сталинизма». Однако до 1934 года «ужасами» ведала совсем другая контора — ОГПУ. НКВД же, появившийся на свет еще в 1917 году, существовал сам по себе и, кроме борьбы с уголовщиной, занимался множеством самых разнообразных дел — большей частью тех, которые не знали, на кого свалить. Так что возня с эвакуацией была ему также «по профилю».

А поскольку координирующий орган по-прежнему отсутствовал, наличие двух стыков в деле наводило на отнюдь не веселые размышления.

Аппетиты наркоматов были невелики, но удовлетворить их НКПС все равно не мог. По плану 1928 года возможности вывоза были следующими:

Заводы вывозились, заводы запускались — но основную, решающую роль в процессе эвакуации играл, конечно, НКПС. Это воистину чудо — как советские железные дороги в условиях войны, под бомбежками сумели протолкнуть такое количество грузов. Одной «не укладывающейся ни в какие рамки аккордной мобилизацией» сей феномен не объяснить. Особенно с учетом того, в каком состоянии была система путей сообщения еще за два года до войны.

Иван Владимирович Ковалев пришел на железную дорогу в 1921 году, будучи двадцати лет от роду. Служил, закончил военно-транспортную академию РККА, работал на разных постах на железной дороге. В общем, дело человек знал. Кроме уже приведенного описания работы Военного одела НКПС, он рассказал Г. Куманеву еще очень много интересного...

1939 год. Халкин-Гол.

«...Конфликт на Халкин-Голе давно уже перерос рамки обычных в те времена пограничных конфликтов. Японцы непрерывно наращивали свою ударную группировку, наше командование также приступило к перевозкам стрелковых дивизий, танковых и броневых бригад к месту сражения.

Однако сразу же возникли проблемы. Железнодорожная ветка от Транссибирской магистрали на юг, до станции Соловьевская на советско-монгольской границе, имела слабую пропускную способность. А ведь помимо войск и боевой техники, надо было перебросить в пустынные и полупустынные районы Восточной Монголии массу всяких других объемных грузов, в том числе пиленый лес и дрова (эта местность безлесная). Вместить все это железнодорожная ветка Чита — Соловьевская физически не могла. А тут еще вмешался и субъективный фактор — неумение планировать крупные перевозки войск...

В полете от Красноярска и далее по всей железной дороге — через Иркутск к Чите, на более чем 2000 км, мы наблюдали сверху печальную картину: воинские и транспортные (с военными грузами) эшелоны стояли, забив большие и малые станции... Причина оказалась примитивной до неправдоподобия. Оказывается, Управление военных сообщений Генерального штаба выдало наряды всем начальникам эшелонов с указанием станции выгрузки: „Соловьевская". Эшелонов сотни, а на Соловьевской всего два выгрузочных пути, да и те без высоких платформ...

Спрашиваю Гундобина[166]:

- Пробовали выгружать на других станциях Оловяннинского отделения?

- Пробовал уговорить начальников эшелонов, — сказал он. — Они нам отвечают, что мы-де не из артели „Пух-перо“. У нас приказ выгрузиться в Соловьевской, и мы его выполним, чего бы нам это ни стоило.

Мы с Макаровым[167] взяли дрезину и проехали по железнодорожной ветке, по Оловяннинскому отделению, на юг, через станции Моготуй, Оловянная, Борзая и до советско-монгольской границы, до конечной станции Соловьевская. Это триста с лишним километров. Все они заставлены воинскими эшелонами. Есть места — десятки километров — безлесные и безводные. Люди в эшелонах томятся. Обед сготовить не на чем. Лошадей напоить нечем.

На первой же станции мы с Макаровым разделились — он пошел к начальнику одного эшелона, я к соседнему. Решили, используя данные нам чрезвычайные полномочия и мандат Совнаркома, заставить старших командиров выгружать войска и следовать к Соловьевской своим ходом — пешим маршем или на авто, у кого что есть. Показал я мандат начальнику эшелона, объяснил ситуацию, он тут же отдал приказ выгружать танки.

Иду к соседнему эшелону, к Макарову, вижу издали что-то неладное. Он петухом наскакивает на плечистого командира. Толкнул или ударил, у того слетела фуражка. Командир фуражку поднял, аккуратно стряхнул с нее пыль, и я уже слышу, как он объясняет Макарову: „У нас бьют иначе, по-военному". Дал Макарову с правой в ухо, тот и покатился. Обмер, даже глаза закрыты. Поднимаю его, он головой мотает, никак не придет в себя. Чистый нокаут. Предъявил я командиру свои полномочия, сказал, что поскольку он ведет часть на войну, и Макаров, как я видел, сам виноват в происшествии, никаких дисциплинарных мер я применять не буду. Но приказываю немедленно выгружать людей и технику и двигать маршем на Соловьевскую. Он отдал честь, я заставил обоих извиниться друг перед другом, и инцидент был исчерпан.

В тот же день мы с Макаровым наметили еще несколько станций для выгрузки, лично и с помощью железнодорожной связи распределяли по этим станциям подходившие или стоявшие на перегонах эшелоны, пробка начала понемногу рассасываться...

Около двух месяцев провели мы в этих местах. Прием и выгрузка эшелонов с войсками и военными грузами вошли в четкий ритм, одну проблему решили, но тотчас же встали другие проблемы. И самая из них важная — отсутствие единого центра и, естественно, единого начальника, который управлял бы всем транспортом. Без этого получался разнобой. За доставку, положим, боеприпасов по железной дороге отвечал один начальник, за доставку автотранспортом от мест выгрузки в воинские части — другой. Подчинялись они тоже разным инстанциям, что порождало несогласованность и неразбериху... У нас, военных железнодорожников, не оказалось нужного подвижного органа для управления крупными войсковыми перевозками на местах...»

Как видим, небольшая ошибка Управления военных сообщений намертво закупорила железную дорогу, и если бы не мандат Совнаркома, могла привести к непредсказуемым последствиям. Военные историки не любят об этом рассказывать — они вообще стараются обходить десятой дорогой случаи, когда советские генералы чудили. А что они выделывали

порой! Следующий рассказ — еще один штрих к причинам поражений 1941 года.

1940 год. Финская война.

«В эти дни, на переломе 1939-1940 гг., я находился на фронте в качестве уполномоченного Совнаркома СССР по транспортному обеспечению боевых операций. Воинские перевозки по железным дорогам происходили ритмично, основные грузы доставлялись к станциям назначения своевременно, но тем не менее и в штабе фронта, и в штабах армий я не раз слышал жалобы на железнодорожников. Как и в чем нехватка — в боеприпасах, продовольствии, прочих предметах вооружения и снабжения, так первым долгом обвиняют нас.

В чем, думаю, дело? Проехал по району выгрузки, зрелище мне предстало поистине устрашающее. Железнодорожные станции буквально опоясаны стенами боеприпасов. Снарядные ящики сложены штабелями в два-три метра высотой, длиной в сотни метров. А ну как налетит финский бомбардировщик? Сбросит пару-другую бомб, рванут снарядные ящики, а дальше все довершит детонация, и от всего живого, что поблизости, останется только черная земля да пороховая гарь.

Почему военные интенданты не вывозят боеприпасы в армейские и дивизионные склады? Проехал к ним. Отвечают: нет людей, нет автотранспорта. Дайте — вывезем. А кто даст? Пожимают плечами. Практически эта масса боеприпасов не имеет хозяина. Железная дорога их перевезла и выгрузила, интенданты не приняли. Никто за них не отвечает. То есть явление, с которым я столкнулся еще на Халкин-Голе, — отсутствие единого управления транспортом, — ударило нас на Карельском перешейке очень больно...

В тот же день командующий войсками Северо-Западного фронта Тимошенко вызвал к себе меня и начальника Октябрьской железной дороги Б. П. Бещева... Тимошенко был в сильном раздражении. Обращаясь ко мне (видимо, принял за начальника дороги), стал резко выговаривать за плохую работу, и что дорога не подвезла того и сего, а главное — не обеспечила снарядами артиллерию в готовящемся наступлении... Я ответил, что его неправильно информировали интенданты, что все претензии к нам насчет боеприпасов ложные. Боеприпасы мы подвезли, и ему как руководителю всего здешнего военного хозяйства надо сперва проверить своих подчиненных.

В общем, разговор пошел на высоких нотах. Он вынул из кармана мандат, в нем было сказано, что товарищ С. К. Тимошенко является уполномоченным Совета Народных Комиссаров СССР на Северо-Западном фронте. В ответ я вынул свой такой же мандат уполномоченного Совнаркома СССР. Он ничего не сказал и вышел из кабинета.

На другой день нарком Л. М. Каганович срочно вызвал меня в Москву. Приехал я рано утром. Спрашиваю в наркомате:

— Нарком в кабинете?

— Он домой не уезжал.

Вхожу, Лазарь Моисеевич прямо раскаленный. И ко мне:

— Как смеешь улыбаться в такой момент?

А чего мне — плакать, что ли? Он прихватил меня за грудки, пуговицы с кителя полетели. Отвел руки, пошел к двери, он дверь загородил и, остывая, сказал:

— У меня авторитет поболе вашего, и то на волосе висит. А вам приговор подписан.

И сует мне в руки телеграмму из Ленинграда. В ней Тимошенко обращается к Сталину, просит отложить наступление на восемь дней, так как железнодорожники не подвезли боеприпасы. На телеграмме аккуратным почерком Сталина резолюция: „вызвать виновных и примерно наказать".

Я объяснил наркому, что снаряды давно подвезены и выгружены, что и Ленинградская узловая станция, и Райвола, и Перкярви забиты снарядными штабелями. Но дороги от станций к дивизионным складам не расчищены, и военные этим не хотят заниматься, ждут, что кто-то расчистит дороги, кто-то даст автотранспорт. Я много раз к ним обращался, интенданты ссылаются на нехватку людей и транспорта.

Вижу, нарком вздохнул с облегчением:

— Это, — говорит, — другое дело. А кто подтвердит?

— Товарищ Жданов. Он тоже это видел...

Словом, все прояснилось, и, закончив разговор с Ленинградом, Каганович тут же позвонил в Кунцево, на дачу Сталина...

...Личное указание Сталина произвело сильное воздействие. Будто и люди стали другими, и обстоятельства. Из Ленинграда на фронт прибыли колонны грузовиков, дороги за один день были расчищены, за два дня все снарядные ящики перекочевали в склады и на артиллерийские позиции. Наступление началось вовремя...»

Как видим, не только маршал Жуков владел искусством валить с больной головы на здоровую.

Июнь 1941 года.

«Сталин выглядел необычно. Вид не просто усталый. Вид человека, перенесшего сильное внутреннее потрясение. До встречи с ним я по всяким косвенным фактам чувствовал, что там, в приграничных сражениях, нам очень тяжко. Возможно, назревает разгром. Увидев вождя, понял, что худшее уже случилось. Хотя внешне он был спокоен, и, как всегда, удерживал в левой, усохшей и полусогнутой руке трубку, правой рукой начиняя ее табаком...

Поздоровавшись со мной, спокойно сказал:

— Нами даны указания перебросить две армии с Украины на угрожаемое направление. Но эшелоны 16-й армии Лукина застряли в этом районе...

Он подошел к большой карте и показал, причем не очень определенно, обширный район к северу от Киева и на Брянск, Смоленск и Оршу. Пояснил, что немецкая авиация систематически бомбит крупные железнодорожные узлы, они не прикрыты истребителями и зенитной артиллерией, поэтому положение тяжелое.

— Вы были начальником Западной дороги, — сказал Сталин. — Поезжайте, мы Вам даем полномочия любой ценой продвинуть эшелоны Лукина на Смоленск-Оршу. Желательно, чтоб выехали сейчас же.

...После данного мне поручения я сразу же поехал в НКПС, чтобы уточнить, где стоят эшелоны. Не имея сведений о составе 16-й армии, я узнал, что для ее перевозки требовалось как минимум 120-150 эшелонов. Однако точными сведениями об этих эшелонах НКПС не располагал. Тогда я собрал небольшую группу из товарищей-железнодорожников, которых хорошо знал. Мы сели в автомотриссу, в этот моторный вагончик, и по Западной железной дороге поехали в Смоленск. В дороге нас не бомбили. Приехали на рассвете. Тихо. Но вокзал разрушен. Повсюду — на путях и меж путей — опрокинутые и сгоревшие вагоны, множество бомбовых воронок. Военный комендант сообщил, что давно ожидает прибытия эшелонов 16-й армии, но их нет. Спросил у него, как и когда бомбят немцы особенно интенсивно. Бомбят и днем, и ночью. Но особенно интенсивно бомбят крупные железнодорожные узлы ночью. Будто знают, что к вечеру в узлах скапливается наибольшее количество поездов.

Поехали навстречу эшелонам — к Брянску. Приехали ночью, в разгар бомбежки. Город и станция пылали пожарами. Мы остановили мотриссу на подходе к станции и до утра пролежали в кювете. Волна за волной шли на Брянск вражеские бомбардировщики. В шесть утра они ушли, появился разведывательный самолет, который за особенную его форму прозвали у нас „рамой“. Видимо, „рама“ фотографировала результаты ночных налетов.

Вошли мы на станцию Брянск... Еще на дороге я спросил встречного товарища, где станционное начальство. „В братской могиле!“ — усмехнулся он. Подивился я меткости русского слова. Действительно, думал ли кто-то, а если думал, то чем, когда распорядился устраивать бомбоубежище под зданиями вокзалов — главными объектами вражеских бомбежек! Спустился в подвал, сидят при свечках первый заместитель наркома путей сообщения Багаев Сергей Иосифович и начальник Калужской дороги Владимир Богданов. Спрашиваю, как и что. Говорят, что вся железнодорожная связь — телеграф и телефон — выведена из строя. Краны водоснабжения локомотивов разрушены. Где эшелоны 16-й армии и сколько их, неизвестно. Багаев находился здесь уже несколько дней. Подтвердил, что ночью немцы жестоко, как сегодня, бомбят крупные узлы. А небольшие станции мало трогают.

В первую очередь я поехал в Брянский обком партии и, пользуясь полномочиями, предоставленными мне Ставкой Главного Командования, обязал товарищей из обкома сформировать совместно с железнодорожниками отряды для восстановления разрушаемых авиацией объектов — путей, локомотивных и вагонных депо, водоснабжения, подъездов к угольным складам.

Отряды начали формироваться в тот же день. Сначала в Брянске и на ближайших станциях, потом в Смоленске и Орше. Вскоре они получили официальный статус в качестве местных отрядов противовоздушной обороны и в продолжении всей войны играли очень большую роль в восстановлении железных дорог.

Из Брянска наша группа выехала обратно в Смоленск и еще западней — в Оршу, где уже чувствовалось близкое дыхание фронта... Надо было, во-первых, растащить „пробку“, а точней, множество пробок, образовавшихся на прифронтовых и примыкающих к ним дорогах. Поток воинских поездов с востока на запад повсюду наталкивался на встречный поток поездов с запада на восток, вывозивших в тыл оборудование заводов и фабрик и согни тысяч людей. Бомбежки усугубляли эти эшелонные пробки, резко снижали пропускную способность дорог.

И еще была одна важная тому причина: в мирное время железнодорожники привыкли, что отчетные сутки у них кончались в шесть вечера. Вот и в начале войны срабатывала старая привычка собирать на крупных узлах к этому часу и сдавать наибольшее число вагонов. Противник, видимо, учел это, еще готовясь к войне. Зная, что узлы ночью забиты поездами, бомбил эти узлы.

Решили мы так: к ночи выводить эшелоны из крупных узлов на промежуточные станции, а если и там места не хватит, оставлять прямо на перегонах до утра. Первая же ночь по такой системе дала хороший результат. Фашисты бомбили смоленский узел, а там было пусто. Ну, разбили стрелки, наделали воронок, сожгли несколько домов. Но ведь восстановить станционные пути много легче, если они не завалены разбитыми паровозами и вагонами, не заставлены горящими цистернами с маслом. Сквозной путь был восстановлен в считанные часы. Об этом же сообщили нам из Брянска и Орши.

3 июля в Брянск стали подходить эшелоны 16-й армии. На ночь рассредоточились. Утром пошли на север, на Смоленск. Потери от бомбежек резко снизились. „Пробки“ рассосались. Движение приняло более или менее ритмичный характер. Разрушения быстро восстанавливались, люди приобретали фронтовой опыт... Таким образом, попытка фашистского командования с помощью авиационных налетов дезорганизовать прифронтовые железные дороги не удалась.

Очень помогли нам в этой оперативной работе меры, принятые Наркоматом путей сообщения СССР вскоре после начала войны. Был введен в действие так называемый «воинский параллельный график». Он был заранее, еще в мирное время подготовлен так, чтобы максимально использовать пропускную способность железных дорог. „Параллельным“ его назвали потому, что все поезда, и пассажирские, и грузовые, шли с одинаковой скоростью, имели одинаковый вес. Это облегчало их формирование, сводило к минимуму простои, исключало обгоны, уменьшало время на маневровые работы на станциях. В конечном итоге эти заранее подготовленные в НКПС меры сэкономили массу времени для перевозки войск, военных и невоенных грузов. А экономия времени была, да и в любой трудной ситуации всегда останется главной задачей».

Итак, с последствиями налетов немецкой авиации более-менее научились справляться. Куда более упорным противником оказался главный враг любого дела — энтропия, а проще говоря, бардак.

Обстановка на железных дорогах в первые дни войны напоминала пожар в борделе. А потом вдруг они заработали с той потрясающей эффективностью, которая и позволила сделать невозможное. И Иван Владимирович имел к этому самое непосредственное отношение.

Едва Ковалев вернулся с фронта, как его снова вызвали к Сталину.

«Он взял со стола толстую папку с телеграммами и сказал:

— Командующие сообщают, что на фронт, в войска не поступают снаряды, продовольствие, вооружение и снаряжение. А управления Наркомата обороны, в том числе управление тыла, утверждают, что эти грузы давно отправлены железной дорогой. Мы проверили через Госконтроль. Вся продукция с заводов и баз отправлена железной дорогой. Где она застряла, неизвестно... Вам надлежит пойти туда, разобраться, навести порядок. Помогать вам будет Андрей Андреевич Андреев.

А. А. Андреев в свое время был наркомом путей сообщения, а теперь курировал и этот наркомат, и Управление военных сообщений Красной Армии как член Политбюро ЦК ВКП(б). Мы... поехали на улицу Фрунзе, в Наркомат обороны.

Пришли в Управление военных сообщений, к генералу Н. И. Трубецкому... Пока шли наверх, я спросил Андреева, как представлюсь Трубецкому. Как работник Наркомата государственного контроля? «Нет! — ответил он. — Скажите, что назначены его заместителем».

...Мы с Андреевым начали разыскивать пропавшие вагоны. Запросили заявки Наркомата обороны на перевозку военных грузов. Обратились в НКПС. Странная выходила картина. Эшелоны с сеном для кавалерии шли на фронт по „зеленой улице“, а патроны и снаряды исчезали в пути. Нигде не числятся — и все! Наконец, после опросов и расспросов выяснили вопиющий факт. Оказалось, что нарком путей сообщения Каганович договорился с начальником Управления военных сообщений Трубецким: «для ускорения» перевозки воинских грузов не составлять из них полные поезда с единым адресом, а включать вагоны с военными грузами в состав попутных «товарняков» с невоенными грузами. Таким образом, необходимейшие фронту грузы продвигались «ступенчатыми» маршрутами, включались то в один поезд, то в другой, простаивали в тупиках, в общем, растворялись в потоках обычных народно-хозяйственных грузов. Наркомат путей сообщения учета им не вел, военные коменданты тоже не ставились в известность. Фронт кричал тылу: «Дай снаряды! Где патроны, мины?» А тыл вроде бы плечами пожимал. Потрясающая бесхозяйственность! И корень ее в том, что еще Суворов назвал «немогузнайством».

Дня через три мы с Андреевым доложили Сталину причину исчезновения грузов. Он спросил:

— Кто виноват?

Равно виноваты были оба начальника: и Каганович, и Трубецкой, ибо вместе составили этот сумбур в маршрутных перевозках. Сталин спросил:

— Как исправить?

— Необходимо учинить всесоюзную перепись всех вагонов на всех станциях. Со вскрытием вагонов. Брать воинские грузы на учет и немедленно на фронт. Дело, товарищ Сталин, хлопотное, но иного пути нет.

— Делайте! — сказал он.

Мы занялись переписью вагонов. Связывались с управлениями дорог и их начальниками, с отдельными станциями. Дело пошло, грузы выявлялись и тут же отправлялись на запад...

Примерно 8-9 июля мне позвонил секретарь Сталина Поскребышев и сказал:

— Ты сиди в кабинете Трубецкого, тебе сейчас принесут пакет.

Пошел я в кабинет генерала Трубецкого. Его нет, один военный китель висит на стуле. Сижу, приносят пакет на мое имя. Вскрыл. Это одобренное Политбюро ЦК решение Государственного Комитета Обороны о моем назначении начальником Управления военных сообщений... Потом я узнал, что наркому Кагановичу был объявлен строгий выговор, а генерала Трубецкого судил военный суд.

А ведь оба они хотели сделать доброе дело для фронта. Там была острая нужда в снарядах, минах, патронах. При отступлении потеряли крупные склады боеприпасов. В воздухе господствовала авиация противника, поэтому подвоз боеприпасов, как, впрочем, и всех видов вооружения и снабжения, часто срывался. А тут еще и громадные наши расстояния, при которых доставка военных грузов из восточных областей страны в действующую армию занимала неделю, а то и больше.

Вот и решили оба руководителя — Каганович и Трубецкой — максимально ускорить движение военных грузов, в первую очередь боеприпасов, из глубокого тыла на фронт. Прикинули: как сэкономить время? Его буквально пожирает само формирование военно-снабженческих поездов. Пока с разных заводов соберут в один поезд вагоны с патронами, минами, снарядами, авиационными бомбами, взрывчаткой и т. д., проходит несколько суток. А что если использовать ступенчатые маршруты, то есть включать вагоны с военными грузами в состав попутных поездов с грузами невоенными? Способ не новый. Известно, что он в 3—4 раза ускоряет доставку военных грузов и удешевляет эту доставку. Но при непременном условии — при четкой организации ступенчатых маршрутов. В этом случае товарищи не позаботились об организационной стороне дела, поэтому десятки вагонов с боеприпасами затерялись в обычных товарных поездах, и значительные участки фронта остались без снарядов, мин и патронов».

При ближайшем рассмотрении выясняется, что в вопросах эвакуации НКПС был чисто тягловой силой. Военные и эвакуационные перевозки организовывала совсем другая структура — Управление военных сообщений, начальником которого как раз и стал Ковалев. Однако неурядицы на этом не прекратились.

«В августе подобный эпизод повторился. И опять его подоплекой стала непрофессиональная оценка ситуации, помноженная на то, что ныне принято называть волевым решением. Инициатором был маршал Г. И. Кулик...

Когда в июле я принял дела Управления военных сообщений Генштаба и стал получать от Главного артиллерийского управления НКО заявки на вагоны, Кулика в этом учреждении не было. Сталин послал его на Западный фронт возглавить окружаемые фашистами армии. Но он ничего не сделал. Едва окружение стало фактом, Кулик бросил войска и вдвоем с адъютантом пробрался через фронт. Прибыл в Москву и с прежним апломбом как замнаркома обороны стал фактически руководить ГАУ (Главное артиллерийское управление. — Е. П.).

На Западном фронте, в августе, образовалась некоторая пауза. Несколько дней подряд и наше управление не беспокоили заявками из ГАУ. В чем дело? Почему им не нужны поезда для перевозки вооружения и боеприпасов? Может, через мою голову связались с Наркоматом путей сообщения? Звоню заместителю наркома Герману Васильевичу Ковалеву:

— К тебе из ГАУ обращались с заявками?

— Обращались, и мы дали вагоны.

— А почему мимо меня?

Герман Васильевич ответил, что нарком Каганович и маршал Кулик договорились об этом между собой, вызвали его и приказали. Я позвонил в ГАУ генералу Николаю Дмитриевичу Яковлеву, с которым у нас был полный контакт. Он сказал, что маршал Кулик вернулся и сам командует заявками.

— Такой, — говорю, — дорогой ценой наладили порядок с военными грузами, пришлось всесоюзную перепись вагонов делать, и все опять насмарку?

Николай Дмитриевич ответил, что сообщит Кулику. И вот примерно час спустя является ко мне командир с петлицами артиллериста, докладывает, что явился по приказанию маршала Кулика. Спрашиваю:

— У Вас поручение маршала?

— Так точно! Товарищ Маршал Советского Союза приказал ждать его телефонный звонок в Вашем кабинете.

— И все?

— Все!

Размышлять о странном поручении не пришлось. Позвонил телефон, начальственный голос спросил:

— Кто?

— Военный инженер 1-го ранга Ковалев.

Кулик, отругав меня непотребными словами, предупредил, чтобы не путался в перевозку артиллерийского вооружения по его заявкам. Выслушав, я сказал, что оскорбил он не только меня, но начальника Управления военных сообщений Генштаба и заместителя наркома госконтроля. И ему придется отвечать за срыв перевозок. И повесил трубку.

Я тут же позвонил Сталину. Сказал, что вмешательство Кулика может опять сорвать военные перевозки. Грузы для фронта пошли не учтенные, мимо военных комендантов станций. Могут легко затеряться, повторится июльская история с переписью вагонов. Сталин потребовал повторить поносные слова Кулика и прибавил:

— Приготовьтесь выступить на совещании в Главном артиллерийском управлении, оно состоится незамедлительно.

Я взял две рабочих карты: одна с графиком движения на сегодняшний день всех 1700 эшелонов с войсками, другая — примерно с 9000 транспортов с вооружением и боеприпасами, тоже на сегодняшний день и на эти часы. Особняк, где размещалось ГАУ, находился рядом со зданием Генерального штаба, и, войдя в зал заседания, я застал там человек 80 военных. В президиуме сидели трое: член Государственного Комитета Обороны Л. П. Берия, первый заместитель Председателя Совнаркома Н. А. Вознесенский и маршал Г. И. Кулик.

Первым выступил Вознесенский. Он резко критиковал наше Управление военных сообщений за то, что мы-де ставим бюрократические препоны в то время, как формируются и срочно отправляются на фронт около 100 дивизий. Принялся было рассказывать, где и какие дивизии формируются. Он был штатский человек и, видимо, не учел, что в пылу полемики в этой очень широкой аудитории обнародовал сведения, за которыми немецкая агентура охотилась. Я попросил слова с места. Сказал, что возражаю против оглашения секретных сведений в этой аудитории. Берия спросил:

— Тебе для дела тут кто-нибудь нужен, кроме нас?

— Никто!

— Уходите все! — сказал он, и зал опустел.

Я попросил пригласить на совещание наркома Кагановича и его заместителей Гусева и моего однофамильца Ковалева. Они в НКПС ведали воинскими перевозками. Берия вызвал их по телефону, а пока ждали, выступил маршал Кулик. Обвинил нас в том, что именно мы, Управление военных сообщений, запутали воинские перевозки.

Пришли Каганович и его заместители, и я попросил слова. Задача моя осложнялась тем, что лица, уполномоченные Сталиным, не были специалистами железнодорожниками, и мне надо было объяснить Берии и Вознесенскому всю нашу специфику наглядно и просто. Я вывесил обе свои карты с маршрутами войсковых эшелонов и военно-снабженческих транспортов. Объяснил, что все эти 11 тыс. значков — маршруты поездов; что на картах зафиксированы все грузы, полученные железной дорогой; что указаны также опоздания в графиках движения или опережения графиков. Что же касается перевозок, которые маршал Кулик, игнорируя органы военных сообщений, передал непосредственно наркому Кагановичу, то они, естественно, на этих картах не отмечены. Поэтому о них может доложить только товарищ Каганович.

Лазарь Моисеевич сказал:

— Товарищ Ковалев хочет сказать, что мы не знаем, где эти грузы? Он не прав. Мы знаем, мы знаем. Сейчас о них доложит нам Герман Васильевич Ковалев.

Но тот, человек прямой и честный, глянул на своего наркома, сказал и ему, и всем:

— ЗР (военный шифр моей должности) прав, товарищ нарком. Эти транспорты у нас на учете не значатся.

— Ты путаник! — крикнул Каганович. — Пусть Гусев доложит.

— Называй человека, а не ЗР! — прибавил Берия.

— Товарищ нарком! — сказал Гусев. — Мы повагонного учета не ведем. Иван Владимирович прав, мы не знаем, где находятся эти вагоны.

На этом, собственно, закончилось совещание. Все начальство уехало в ЦК, к Сталину. Вознесенский перед отъездом подошел ко мне и сказал, что рассудил проблему некомпетентно и просит за то извинить.

Приехал Андрей Андреевич Андреев, и мы вчетвером — он, Гусев, Герман Ковалев и я — разработали план отыскания пропавших транспортов для быстрейшей доставки на фронт.

Вскоре маршал Кулик был снят с поста заместителя наркома обороны и разжалован в генералы».

Это, кстати, к вопросу о том, можно ли было руководство эвакуацией предприятий возложить на Кагановича. Боюсь, наша промышленность досталась бы Гитлеру в полном составе.

Итак, железнодорожные перевозки оказались, опять-таки, на стыке ведомств — причем не просто на стыке, а между армейским командованием и НКПС, как между молотом и наковальней. И если на самом верху вопросы решали лично Сталин или уполномоченные ГКО, то интересно — как такие конфликты разруливались на местности?

А вот это — один из сложнейших вопросов. Поскольку сталинская система управления — то еще ноу-хау. Кадры и вправду решают все — но что делать, если этих кадров катастрофически не хватает для организации дела? Тогда-то и вступала в действие сталинская система двойного и тройного контроля, параллельных систем управления и прочих кадровых находок. Система, надо сказать, совершенно безумная — но работающая. Ведь войну-то мы выиграли!

В сталинском СССР было три системы власти: партийная, государственная и военная. Их связывала сложная система взаимоотношений, но даже в самой жестокой ситуации хотя бы одна из властей, как правило, работала. Кроме них, существовали еще комитеты и комиссии с самым разным объемом обязанностей и полномочий, иной раз колоссальным, как у той же ВПК. На места выезжали представители верховной власти — помните, как Ковалев решал запутанные вопросы с помощью мандата представителя Совнаркома? Но это только видимая часть паутины — а ведь была еще и невидимая. Были структуры, о которых мы знаем очень мало или не знаем почти ничего, были люди и ведомства, игравшие в системе управления не совсем понятную роль, о которой можно догадываться лишь по некоторым разрозненным фактам. Были внезапные выдвиженцы, от которых за версту несло спецслужбами, и чекисты, занимавшиеся совершенно несвойственными им делами. Не говоря уже о том, что новое назначение человека далеко не всегда отменяло предыдущее — тот же Ковалев был одновременно начальником Управления военных сообщений и заместителем наркома госконтроля, то есть проблемы, подведомственные ему, он решал как начальник, а не подведомственные — пользуясь методами госконтроля. Наконец, человек мог выполнять определенную работу вообще без какого бы то ни было назначения.

Вернемся к эвакуации. Чтобы перевезти и запустить заводы, в сложнейших условиях и за считанные недели (если это вообще возможно), процесс должен находиться в одних руках, иначе он будет постоянно ломаться на стыках. Чьи это были руки? То, что это делал не Каганович, — уже понятно. Ковалев? Его задача — проталкивать грузы по дорогам из пункта А в пункт Б, и только.

Впрочем, погрузить и вывезти завод являлось сравнительно легким делом. Запустить его снова — задача уже на порядок труднее. Кто этим занимался? ВПК? Может быть, и ВПК — но кто именно в ней? Кто вообще руководил ВПК в июне 1941 года, если этот орган существовал? А если нет — то какая структура его заменила?

«Ты чувствуешь сквозняк оттого, что это место свободно?»

Как на обычном фронте самое уязвимое место — стык воинских частей, так и на трудовом фронте самое опасное — это стыки между ведомствами, особенно в условиях описанного чуть выше бардака. Разного рода межведомственные бюро и комиссии ситуацию в известной степени облегчали, но не давали гарантии выполнения задачи. А рисковать Сталин не мог, не имел он права рисковать.

Максимальную гарантию давала жестко централизованная система, во главе которой стоял сильный организатор, отвечающий за все, с таким объемом полномочий, чтобы никто не смел сказать ему: «Это не ваша компетенция». Таких людей в Советском Союзе в то время было пятеро, и назывались они ГКО. Это первое.

Второе: эвакуация могла быть проведена успешно только в одном случае — если ею занималась организация, имеющая своих представителей в каждом ведомстве, на каждой станции, на каждом заводе. Таких структур в 1941 году в СССР было три: государство, партия и... нет, не армия. Полномочия военных заканчивались у заводской проходной. А вот НКВД легко ее пересекал. Формально секретный отдел на заводе занимался охраной государственной тайны — но это формально. Фактически же, как мы увидим дальше, НКВД был инструментом, заточенным под любые задачи.

Государственный механизм в Советском Союзе был сырой, плохо отлаженный, пораженный постоянными внутренними разборками. Партия являлась структурой более упорядоченной, но... перебазированием промышленности она не руководила. Откуда мы это знаем? Очень просто: если бы это было так, то одами об этом великом подвиге полнились бы все учебники истории, от рассказов для младшеклассников до докторских диссертаций. О партии бы не молчали. Впрочем, не молчали бы и о роли государства — не оды, так диссертации и книги уж точно бы написали. А у нас в этом вопросе ложь и умолчания громоздятся друг на друга курганами. Остается НКВД — по крайней мере, тут есть мотив врать и молчать.

Точно так же есть мотив врать и молчать, когда заходит речь об организаторе. Который, кстати, в описываемый период руководил тем ведомством, о коем наша история врет и молчит.

Итак, Берия. Один из лучших (если не лучший) менеджеров XX века, член ГКО с неограниченными формальными полномочиями, нарком внутренних дел, что давало ему столь же неограниченные неявные полномочия. Больше власти было только у Сталина. Имел ли этот человек отношение к мобилизации промышленности, и если да — то какое?

Берия уже тогда был выдающимся хозяйственником. Чекистскую работу он знал, понимал, но не любил и, как мог, старался от нее увернуться. Зато там, где он находился, все время появлялись какие-то крупномасштабные экономические инициативы. И сама личность нового наркома внутренних дел означала, что возглавляемая им структура неизбежно приобретет строительно-экономический уклон. ГУЛАГ, «шарашки» — все это существовало и до него, но именно при Берии эти ведомства стали вносить ощутимый вклад в экономику и оборонный потенциал СССР[168]. При Ягоде единственная большая стройка ГУЛАГа была распиарена на всю страну. Несколько лет спустя там ворочали куда более крупными делами, но не шумели, поэтому масштаб изменений не слишком ощутим — однако он был. Разве можно сравнивать Беломорско-Балтийский канал и сотни километров железных дорог, лесоразработки и шахты, золотые прииски Колымы? А еще через несколько лет, при том, что количество заключенных в лагерях уменьшилось почти вдвое, Берия сумел, опираясь на систему ГУЛАГа, поднять атомный проект. Это не говоря о таких «мелочах», как освоение труднодоступных районов страны.

В фильмах о войне для этого человека существует лишь один образ — зловещий персонаж, требующий ареста прославленного военачальника (имя вписывается по выбору сценариста). Как бы ничем иным даже во время войны он не занимался. На самом же деле 21 марта 1941 года Берию назначают заместителем председателя Совнаркома. В этом качестве он не только руководит НКВД, но обязан курировать и другие области. Ему достались наркоматы лесной и угольной промышленности, некоторым образом связанные с НКВД, нефтяной — не связанный с грозным ведомством уже никак, а также наркомат цветной металлургии — один из сложнейших в стране: десятки металлов, сотни сплавов, тысячи позиций. После начала войны прибавляется черная металлургия. Но, судя по воспоминаниям, этими делами круг его обязанностей не ограничивался.

С тем, кто из членов правительства курировал какую оборонную отрасль, разобраться непросто. Например, считается, что за производство вооружений в начале войны отвечал председатель Госплана Вознесенский, а к Берии оно отошло лишь 4 февраля 1942 года. Однако вот какие воспоминания оставил В. Н. Новиков, бывший замнаркома вооружений (наркомом во время войны был Д. Ф. Устинов).

«Помнится, в конце июля 1941 г. Берия проводил совещание. Мы с Д. Ф. Устиновым были приглашены по поводу необходимости резкого увеличения выпуска винтовок. Сидели от Берии сбоку, шагах в семи-восьми. Производил он впечатление человека решительного. Лицо широкое, бритое, холеное с бледным оттенком, очки-пенсне. Волосы темные, лысина. На руках кольца[169]. По виду национальность понять трудно.

Вопрос к нам:

— Товарищ Устинов, когда вы по Ижевску выйдете на выпуск пяти тысяч винтовок в сутки?

Дмитрий Федорович попросил, чтобы по этому вопросу доложил его заместитель — Новиков, который еще недавно был директором этого завода и меньше месяца как переведен в Москву.

Я встал и доложил, что для достижения такого уровня потребуется не менее семи-восьми месяцев, так как сейчас выпускают порядка двух тысяч винтовок в сутки.

Берия нахмурился:

— Что же вы, товарищ Новиков, не знаете, что на фронте одних убивают или ранят, а другие ждут освободившиеся винтовки, а вы — семь месяцев... Это не годится, надо уложиться в три месяца. Вы завод знаете, кто еще может нам помочь?

Я ответил, что при любых условиях уложиться в назначенный срок невозможно...»

Интересно, в каком качестве здесь выступает Берия, если курировал отрасль Вознесенский, председателем Совнаркома был Сталин, а его заместителем по ГКО и бывшим предсовнаркома — Молотов?

Кстати, любопытно и продолжение этой истории:

«...Создали комиссию из двух заместителей председателя Госплана В. В. Кузнецова и П. И. Кирпичникова и меня. Срок — два дня. Дать предложения, как выйти на пять тысяч винтовок в сутки за три месяца.

Сидели мы двое суток, почти не уезжая домой. Говорили с заводами, с главком и так далее, придумать ничего не могли. Кузнецов и Кирпичников склонялись согласиться с трехмесячным сроком. Я отказался подписать бумагу, ссылаясь на нереальность такого решения. Документ ушел с пометкой „т. Новиков от подписи отказался“.

Опять мы на докладе у Берии, опять полный кабинет народа, включая наркомов не только оборонных отраслей, но и других.

Дошла очередь до нашего вопроса. Берия читает бумагу. Обращаясь к Кузнецову, спрашивает, почему нет подписи Новикова?

Василий Васильевич отвечает, что Новиков считает сроки нереальными.

Тогда Берия ко мне довольно сердито:

— Какой срок ставить, товарищ Новиков?

Я еще раз подтвердил, что минимальный срок — это семь с натяжкой месяцев. Берия сплюнул в сторону, выругался и сказал:

—Принять предложение Новикова.

На этом инцидент был исчерпан».

Что интересно, так это полное отсутствие у Новикова страха перед всесильным «наркомом страха». Конец июля 1941 года, нервы у всех на пределе, чуть что — могут обвинить в саботаже со всеми вытекающими, а Новиков упрямо стоит на своем. Создается впечатление, что он прекрасно знает: Берия — компетентный человек, способный разобраться, где саботаж или неумение, а где техническая невозможность. То есть, что значит: «создается впечатление»? Разумеется, он прекрасно это знал, потому и не боялся.

Но самое главное, что следует из этих воспоминаний, — то, что в июле 1941-го Берия курировал работу Новикова. Либо в историю вкралась ошибка, и вооружениями занимался не Вознесенский, а Берия, либо он курировал это производство в каком-то ином качестве. Ответственный за перебазирование предприятий? Или, может быть, председатель ВПК?

А в каком качестве выступает Берия в описанной Ковалевым разборке между ним, Кагановичем и маршалом Куликом? Вот уж транспортом-то он никогда не занимался! Или еще в одной, относящейся уже к 1943 году?

«Донской фронт... 2 февраля 1943 г. закончил ликвидацию окруженной под Сталинградом вражеской группировки... Ставка решила перебросить освободившиеся соединения к Курску для продолжения наступления. Задание срочное. Для его выполнения потребуется около 900 воинских поездов. Товарищи из Наркомата путей сообщения уверили, что порожняк уже на месте, в районе погрузки севернее Сталинграда... Однако оттуда докладывает мне начальник военных сообщений фронта генерал В. И. Дмитриев: ни один эшелон под погрузку войск не подан. Звоню Хрулеву (в описываемое время генерал Хрулев был наркомом путей сообщения. — Е. П.), тот отвечает:

— У тебя такой доклад. А у меня другой. Мне доложили, что эшелоны поданы, а войск на станции погрузки нет.

Странно, не правда ли? Это же не фронт, где иногда не разберешься в обстановке. Это глубокий тыл. Дмитриеву я верю безусловно, знаю его давно как пунктуального и правдивого товарища. Связываюсь с ним: „Поезжай сам, посмотри". Отвечает: „Еду по всем станциям погрузки".

Пока объехал, разыскивая порожняк, все шесть станций, пока убедился, что ничего нет, прошло время. Звоню Хрулеву, и опять пустая трата времени. Я ему: „Нет порожняка". Он мне: „Есть порожняк". Пришлось разыскивать по телефону командующего фронтом К. К. Рокоссовского. Он сказал, что вместе с Дмитриевым они, поделив станции погрузки, буквально обыскали их. Порожняка нет. Стоят кое-где вагоны с военно-снабженческими грузами, не использованными в минувшей операции. Но их мало. Кроме того, нужны платформы для погрузки артиллерии и танков.

Бесплодные разговоры и переговоры на несколько суток задержали перевозку войск Центрального фронта. Я был вынужден доложить Сталину. „Хорошо!“ — сказал он и повесил трубку. Через час позвонил Берия, сказал: „Слушай, приезжай ко мне, будем разбираться". Еду на Лубянку. В кабинете Берии сидит Хрулев, его заместитель по Наркомату путей сообщения Герман Ковалев и еще товарищи. Берия дал слово Хрулеву. Андрей Васильевич стал упрекать нашу службу в неправдивой информации. Тогда я попросил Берию связать нас с командующим фронта Рокоссовским. Он быстро связал, и Рокоссовский, а после него и Дмитриев с другой станции, повторили, что эшелонов нет, а груженые вагоны, на которые ссылается Хрулев, не приспособлены для перевозки войск. На дворе февраль, а печек в вагонах нет. Да и вообще дыра на дыре. Поморозим солдат.

Но Хрулев уперся и ни с места. Это, говорит, неправда. Они, говорит, вполне могут сами выгрузить вагоны и погрузить в них солдат. Тогда Берия сказал: „Слушай, выйдем в ту комнату". Что они там говорили, не знаю, но Андрей Васильевич вышел оттуда бледный и молча нас покинул. Я уехал в НКПС вместе с начальником Главного управления движения Г. В. Ковалевым и не ушел от него, пока не подали порожняк для войск Рокоссовского, и войска начали погрузку»[170].

О чем Берия говорил с Хрулевым в закрытой комнате, достоверно не известно, однако угадать можно. Это был как раз тот случай, когда он впадал в ярость и начинал произносить, по выражению генерала Судоплатова, «слова, которые никак не ожидаешь от члена Политбюро». Проще говоря, так орал матом, что вгонял собеседника в ступор.

Все тот же Новиков вспоминал совершенно дивную историю. Весной 1942 года у них на заводе в Ижевске вдруг появился некий генерал-лейтенант госбезопасности по фамилии Ткаченко. Представившись, он заявил, что послан Берией наблюдать за ходом производства пулемета «максим». Директору завода так и не удалось выяснить, какое у генерала было задание, но «разведка доложила», что «Ткаченко сейчас без должности, до этого был в Литве, там якобы перестарался: постреляли невинных людей. Оттуда его освободили, а нового назначения пока не дали».

Ходил он, ходил по заводу, а потом заявил, что нашел-де вредителей — двух начальников цехов. Никакие возражения директора завода и самого Новикова во внимание он не принимал.

Глубокой ночью в кабинете Новикова в Ижевске раздался звонок по ВЧ. Звонил Берия. Поспрашивал о работе завода, о работниках, в том числе и начальниках цехов. Потом спросил:

«— Слушай, а где Ткаченко?

В этот момент Ткаченко появляется в дверях.

Я отвечаю:

— Он куда-то уходил, а сейчас вот появился в дверях.

— Дай ему трубку.

Ткаченко берет трубку. Дальше слышу через каждые три-четыре слова такой мат, что... Короче, смысл сводился к следующему: „Я зачем тебя, сволочь такая, послал к Новикову — шпионить за ним или помогать ему? За твою телеграмму ты, такая-то б..., подлежишь расстрелу. До тебя доберусь. Не тем делом ты занялся, я тебя помогать послал, а ты чем занимаешься? По привычке кляузы разводишь на хороших работников? Расстреляю".

Ткаченко стоит не бледный, а синий, и только бормочет бесконечно: „Слушаюсь, товарищ нарком“.

Затем Берия бросил трубку. Такого «воспитания» я в жизни не слышал ни раньше, ни позднее. После этого случая Ткаченко ко мне не появлялся примерно дней десять. А вскоре и совсем уехал куда-то»[171].

Страшен был Лаврентий Павлович в гневе, чего уж тут... Если его «меры воздействия» поразили с девятнадцати лет трудившегося в «оборонке» Новикова — воистину страшен. Впрочем, заводчанам, может статься, и нравилось. Отец писателя Алексея Щербакова в своих записках рассказывал: на том заводе, где он работал в войну, был один диспетчер, послушать «художественное слово» которого собиралась едва ли не вся уходящая смена. Как на концерт люди шли...

А что любопытно — так это то, что угрозы страшного наркома так и остались угрозами. Если мы раскроем справочник общества «Мемориал»[172], то и в самом деле найдем там Ивана Максимовича Ткаченко. Правда, все оказалось немножко не так, как в 1991 году поведал товарищ Новиков. Ткаченко не служил в Литве и не болтался без дела в наркомате. Перед войной он был начальником УНКГБ — УНКВД Львовской области и места лишился не потому, что кого-то там «расстрелял», а по вполне естественным причинам: немцы пришли. Кстати, Львов взяли в первые недели войны, а должность свою он оставил лишь в октябре. Почему? Как предписано было сотрудникам госбезопасности, находился в городе до последних отступающих частей Красной Армии, а потом выходил из окружения? Или в Киеве помогал наркому ГБ? В день освобождения от должности начальника львовского управления Ткаченко был назначен начальником 7-го спецотдела НКВД СССР (чекистское обслуживание минометной промышленности) и приехал в Ижевск вполне себе по работе, а не потому, что его не знали, куда приткнуть.

Разнос, учиненный Берией, никак не повлиял на судьбу молодого чекиста (было ему в то время 32 года, стаж работы в органах — четыре года). Уже в июне 1942-го он получил орден Трудового Красного Знамени, в ноябре стал замначальника Экономического управления НКВД, после войны работал в атомном комитете. Кстати, с Новиковым они встречались и после той истории. Это следует из самого рассказа. Дело в том, что весной 1942 года Ткаченко имел звание майора ГБ, которое с генерал- лейтенантским перепутать невозможно. Спутать можно звание комиссара ГБ 3-го ранга — но Ткаченко получил его лишь в июле 1945 года. Служил он и в Литве — однако после этой истории, с 1944 по 1947 год. Видеться же с Новиковым они могли тогда, когда Ткаченко находился в резерве МВД с прикомандированием к насквозь «бериевскому» 1-му главному управлению при Совмине СССР. Вот тогда-то он и генерал-лейтенантом был, и вроде бы как «болтался без дела» (знаем мы этих «прикомандированных» резервистов — один у нас сейчас президентом работает).

Так что вот какая история любопытная. Но интересно: а в чем должна была заключаться помощь майора Ткаченко производителям пулеметов?

После смерти Берию не только постарались вычеркнуть из советской истории, но даже имя его вымарали из энциклопедий. В уже сверстанной Большой советской энциклопедии 1953 года издания, чтобы не переделывать весь том, статью о нем заменили подробнейшей статьей про Берингово море, и так потом и пошло. Не верите — возьмите любую энциклопедию советских времен и проверьте сами: нет там такого человека! Да и сейчас иной раз случаются забавные вещи. Например, в энциклопедии «Великая Отечественная война» образца аж 2010 года Государственный комитет обороны состоит из четырех человек. И в той же книге есть отдельная статья про Берию, где среди его должностей перечисляется и членство в ГКО.

Обо всем хорошем, что сделал Берия для страны, все эти годы напрочь умалчивалось. Его представляли исключительно как жандарма, сталинского палача. Молчали об истинных причинах внезапного стремительного процветания Закавказья, о заводах и нефтяных вышках в войну, об атомном проекте, о московских высотках... Все это вышло как бы само собой, без чьих-либо организаторских усилий, проистекло из сущности социалистического строя.

Точно так же и возглавляемой им структуре после 1953 года было высочайше отказано в праве сделать хоть что-нибудь полезное для страны. В некоторых случаях выполнить эту задачу было невозможно: ну как обойти вниманием разведчиков, как умолчать о диверсионных группах в немецком тылу? Впрочем, выкручивались и тут: вводили некий безликий «Центр», который можно было трактовать как угодно. На какое ведомство, например, работал Штирлиц – полковник Исаев? Согласно другим романам из этой серии, начинал он в ВЧК, стало быть, в этой конторе и должен был оставаться, несмотря на все реорганизации. Однако ВЧК овеяно легендами, а НКВД запятнано кровью, и нет у него права иметь своих героев, а посему и появился «Центр».

Или другой пример: едва ли можно найти хоть одну книгу о войне эпохи «застоя», где не говорилось бы о мужестве пограничников. Но хотя бы раз упоминалось, к какому ведомству относились погранвойска?

Ну, а уж в тех случаях, когда можно было промолчать...

А с другой стороны — ведь точно так же молчали и об эвакуации, она тоже случилась экспромтом, как бы сама собой. Нет ли тут связи?

Связь, конечно же, есть, прямая и непосредственная. Обратимся еще раз к «Наставлению для разработки плана вывоза» образца 1930 года:

Ǥ52.

Подлежащие вывозу из угрожаемых районов ценное имущество, учреждения (предприятия, организации) и людские контингенты направляются в избранные в пределах безопасной зоны пункты — эвакуационные базы...

§53.

Эвакуационные базы должны быть удобны для хранения в них ценного имущества и размещения людей; в случае же эвакуации предприятий и отдельных производств, которые должны быть полностью перемещены для восстановления производства внутри страны, — эвакуационные базы должны удовлетворять, по возможности, всем условиям, обеспечивающим производство в данном районе, как-то: наличие помещений, силовых установок, подсобных производств, снабжение сырьем, материалами, полуфабрикатами и проч...

§54.

В целях наиболее рационального использования безопасной зоны РСФСР, как вероятной базы размещения ценного имущества учреждений (предприятий, организаций) и людских контингентов, вывозимых из угрожаемых районов, составление общесоюзного плана базирования, на основании данных, полученных от наркоматов и НКВД союзных и автономных респ. и по согласовании с последними, возлагается на НКВД РСФСР...

§ 55.

В пределах безопасной зоны РСФСР НКВД РСФСР устанавливает определенный район для каждой союзной (автономной) республики, области, территория коей частично или целиком находится в угрожаемой зоне.

…

§58.

На основании утвержденных заявок ведомств на подвижной состав и данных... полученных от ведомств, Народные Комиссариаты Внутренних Дел союзных республик, на территорию которых вывозятся те или иные объекты из приграничных районов, разрабатывают план размещения вывозимых объектов.

Выписки из означенного плана в виде строго ограниченных сведений о количестве и характере подлежащих вывозу объектов Народные Комиссариаты Внутренних дел сообщают соответствующим исполкомам (через отделы коммунального хозяйства) по месту нахождения избранных баз для составления детального плана размещения вывозимого имущества и людских контингентов.

§59.

При получении НКВД союзной республики сведений, указанных в ст. «58», коммунальные отделы исполкомов разрабатывают план размещения прибывающего имущества и людских контингентов, согласовывая этот план в необходимых случаях с другими отделами исполкомов.

§60.

В плане размещения прибывающего имущества и людских контингентов подробно предусматриваются все мероприятия, связанные:

а) с размещением этих объектов;

б) доставкой их со станции выгрузки к месту размещения;

в) организацией охраны в складочных помещениях в тех случаях, когда это имущество сдается на хранение исполкому.

§62.

Об окончании составления плана размещения отделы коммунального хозяйства сообщают НКВД союзной республики, посылая одновременно таковым копию указанного плана.

§63.

НКВД союзных республик выписки из плана размещения сообщают заинтересованным наркоматам и ведомствам, а эти последние сообщают данные о базировании подведомственным учреждениям для включения в план вывоза...

§64.

По объявлении эвакуации или разгрузки НКВД союзных республик предупреждают исполкомы по месту расположения баз о подготовке помещений для прибывающих эвакуируемых объектов».

Как видим, роль далеко не маленькая. НКВД, в сущности, отвечает за разгрузку, охрану и все вопросы размещения вывезенных людей и грузов. Между тем НКВД образца 20-х годов был маломощным наркоматом не из числа первостепенных.

Правоохранительные органы раннесоветского времени традиционно ассоциируются у нас с ВЧК, ГПУ, ОГПУ. И мало кто знает, что параллельно с этой «великой и ужасной» спецслужбой в СССР существовал еще и наркомат внутренних дел — контора, прямо скажем, малопочитаемая, малоупоминаемая и довольно странная. У советского правительства было весьма прямолинейное представление о «внутренних делах» — это те дела, которые не являются внешними и не охвачены другими наркоматами. Короче говоря, НКВД был свалкой поручений, за которые никто не хотел браться или которые не знали, куда приткнуть.

На 1 января 1929 года, кроме служб, ведавших организацией самой работы наркомата, туда входили Управление милиции и Главное управление местами заключения — это понятно. Кроме того, административный отдел содержал раздел ЗАГС и Иностранную часть — это, в принципе, можно понять. Но при чем тут главное управление коммунального хозяйства? У меня только один ответ: данной драматической областью советского бытия никто не хотел заниматься, а НКВД просто не смог отбиться. (Одно перечисление отделов заставляет содрогнуться даже человека с крепкими нервами: жилищный, благоустройства, предприятий, пожарный и, на закуску, дорожно-мостовая секция.) А в самом конце списка структур наркомата скромненько притулился не приписанный ни к какому управлению, самостоятельный мобилизационный отдел.

Страсть советского правительства к реорганизациям реализовалась на правоохранительных органах в полной мере. До середины 40-х годов власть никак не могла решить, какую службу к какой прислонить. Они сливались, разделялись, занимались чем попало, от строек коммунизма до архивного дела и картографии. В 1930 году наркомат внутренних дел перестал существовать, все службы, имеющие отношение к правоохранительным органам, отошли ОГПУ, административные же и хозяйственные подразделения передали наркоматам и исполкомам. Не такая уж высокая цена за избавление от жилкомхоза! Однако получившийся гибрид отстоял от политического сыска очень далеко, и в 1934 году его снова назвали НКВД, а бывшее ОГПУ стало несколькими управлениями новорожденного гиганта.

А кто стал преемником прежнего НКВД в мобилизационных планах? Любопытно, что в приказе 1930 года о расформировании НКВД моботдел не упомянут. Он просто испарился, однако уже в 1932 году материализовался снова, теперь в структуре ОГПУ.

Вообще по судьбе этого отдела можно изучать историю советского военного планирования. До прихода к власти Гитлера будущая война виделась правительству СССР как одновременная агрессия государств-лимитрофов, за которыми стоит Англия. Угроза была серьезной, в сумме армии этих государств превосходили РККА — и моботдел является самостоятельной структурой центрального подчинения. В 1933 году к власти в Германии пришел Гитлер, у соседей СССР по Европе появились другие заботы, кроме войны с большевиками, — и 10 июля 1934 года отдел упраздняют, а его функции передают в Управление пограничной и внутренней охраны.

Реальные контуры будущей войны стали вырисовываться во второй половине 30-х годов, после аншлюса Австрии и мюнхенской сделки. И 20 апреля 1939 года мобилизационный отдел снова появляется в составе НКВД СССР, просуществовав там до 19 ноября 1941 года, когда был расформирован — по всей видимости, в связи с тем, что выполнил свою задачу. А вот какой была эта задача? Отвечал ли моботдел за всю мобилизационную работу, порученную ведомству, или лишь за мобилизацию самого наркомата? Этого мы не знаем. В других наркоматах мобилизационные или военные отделы отвечали как раз за подготовку ведомства к войне. Но в чем заключалась подготовка к войне структуры, одна из функций которой — курировать здоровенный участок подготовки всего государства?

НКВД образца 1930 года и НКВД, каким он был в 1941-м, — это даже не «две большие разницы», как говорят в Одессе, а просто разные этажи, причем не соседние. Тем наркоматом, который мы знаем, он сделался лишь в 1934 году, а тем, который пытаемся вытащить из небытия, — после 1938-го, с приходом Берии. Перед войной он стал колоссальной структурой, «государством в государстве», и возглавлял его один из первых людей страны, в 1941 году вошедший в ГКО.

Но, может быть, за пятнадцать лет данный пункт мобилизационного плана видоизменился? А почему, собственно? Все равно этой работой кто-то должен был заниматься. И если столь важное дело доверили тому НКВД, то с какой стати забирать его у этого?

А вот объем полномочий измениться мог. Хотя бы потому, что ослик и слон возят разные грузы.

Итак, 22 августа 1938 года в НКВД был назначен новый первый заместитель наркома, Лаврентий Берия. Реально он приступил к работе позднее: сначала ездил в Грузию передавать дела своему преемнику, потом принимал дела в наркомате. Началом его активной работы можно считать 8 сентября, когда он стал начальником Управления госбезопасности. 29 сентября произошла очередная реорганизация структуры. УГБ превратилось в Главное управление государственной безопасности, а его экономические отделы выделились в Главное экономическое управление. В тот же день было образовано и Главное транспортное управление НКВД.

До сих пор экономический и транспортный отделы в структуре Управления госбезопасности занимались вполне конкретной работой — искали «вредителей» в промышленности и на транспорте. Тут все понятно. Но когда эти структуры стали «главными управлениями», наравне с ГУГБ и независимо от него, у них должны были измениться и функции — иначе зачем городить весь этот огород?

В том же сентябре состоялось важнейшее внешнеполитическое событие в истории предвоенной Европы, известное как «мюнхенский сговор». Западные демократии санкционировали раздел Чехословакии, подарив Гитлеру населенные немцами области. Спустя полгода, в марте 1939 года, Гитлер захватил Чехию, а вместе с ней — лучшие оружейные заводы Европы, которые составят около 40 % военно-промышленного потенциала Третьего Рейха. Подготовка к большой войне вышла на финишную прямую. А месяц спустя НКВД настигла очередная реорганизация. 20 апреля 1939 года в системе наркомата был воссоздан мобилизационный отдел. Через девять дней после этого, 29 апреля 1939 года, произошла какая-то малопонятная реорганизация Главного экономического управления. Внешне она заключалась в перераспределении сфер ответственности по отделам, а внутренне — кто его знает? Но эта перетряска, случившаяся практически одновременно с появлением моботдела, заставляет всерьез задуматься. Особенно если вспомнить одну из функций НКВД по мобилизационному плану 1928 года: «объединение и руководство работами комиссий при исполкомах по вывозу объектов местного значения и прочих органов, включенных в планы комиссий», то есть руководство эвакуацией. В 1928 году речь шла об объектах местного значения — но ведь время идет!

Чтобы руководить эвакуацией, надо иметь потребный для этого аппарат. Аппарат был — секретные отделы на предприятиях, но какой структуре внутри НКВД он подчинялся? По логике вещей, именно ГЭУ — больше просто некому. И что же у нас в итоге получается — что в масштабе страны эвакуацией руководил Каганович, а на местах — НКВД? Чекисты, подчиняющиеся Кагановичу, — это даже и не анекдот, это сюрреализм.

Реорганизация только на первый взгляд является всего-навсего списком новых названий и назначений. А на самом деле сказать она может многое.

Берия «брал» новую работу всегда одинаково: ставил своих проверенных людей на ключевые посты. В иерархии бериевской команды номером вторым, после него самого, был Всеволод Меркулов. Он, кстати, тоже имел хорошее представление об экономике, работал в экономическом отделе Грузинской ЧК аж с 1921 года, шел первым заместителем Берии, когда тот «командовал» Закавказьем, а последний год перед переводом в Москву стал еще и заведующим промышленно-транспортным отделом ЦК Грузии. Много лет этот человек был как бы «Молотовым» при Берии, его «вторым я», доверенным из доверенных, надежным из надежных. Но нам интереснее в данном случае «номер третий» — человек, который в команде Берии выполнял ту же роль, что сам Берия в сталинской команде, тот, кому поручались самые важные и значимые дела, — Богдан Кобулов. По его перемещениям сразу видно, какую работу в какой момент нарком считал наиболее важной.

Ну так вот: практически сразу после того, как Берия стал начальником УГБ, Кобулов был назначен на пост начальника секретно-политического отдела, получив в свои руки борьбу с «врагами народа». Именно он разгребал ежовские завалы, разбираясь с тем, что наворотил «железный нарком»[173]. 22 декабря 1938 года была образована Следственная часть НКВД, и ее начальником опять-таки стал Кобулов. Появление такого органа являлось событием чрезвычайным, но оправданным: надо было приводить в порядок следственную работу, доведенную Ежовым и его «братвой» до простоты киношного гестапо, а потом вести следствие по самим «браткам» и разбираться с делами их жертв. 4 сентября 1939 года отдельная Следственная часть прекратила свое существование, разделившись на следственные части ГУГБ и ГЭУ — этот день можно считать окончанием «нормализации» работы наркомата. Кобулов же получил новое назначение — начальником ГЭУ. А где Богдан Захарович, там и «направление главного удара».

Ну, и что бы это могло означать? Неужели же только ловлю диверсантов?

Да, кстати, несколько слов о транспортном управлении. Его начальником стал Соломон Мильштейн, тоже из «основной», грузинской команды наркома, также расстрелянный после хрущевского переворота, хотя и несколько позже (по другим данным, не позже, а одновременно: когда его пришли арестовывать в здание УВД Украины, он отстреливался до предпоследнего патрона, а последний оставил для себя. Хотя, возможно, это и красивая легенда...). А до своего назначения он был заместителем Кобулова в Следственной части НКВД. Чувствуете, как все сплетается?

...А в феврале 1941 года история органов опять делает совершенно неожиданный вираж. 3 февраля 1941 года НКВД вдруг разделяют на два наркомата: собственно НКВД и НКГБ. Зачем?

Мотивировка, конечно, вполне правдоподобная: «в связи с необходимостью максимального улучшения агентурно-оперативной работы органов государственной безопасности и возросшим объемом работы, проводимой Народным комиссариатом внутренних дел СССР...», то есть Берия спихивает с себя нелюбимую чекистскую работу. И все выглядит очень объяснимым, если не знать некоторых моментов.

а) Наркомом госбезопасности становится Меркулов — то есть разделения, можно сказать, как бы и нет.

б) При таком раздвоении должно произойти резкое увеличение штата — хотя бы за счет собственных структур новой конторы. Однако этого не случилось. Всеми делами НКГБ ведал всего-навсего административно-хозяйственно-финансовый отдел (при том что в НКВД существовали административно-хозяйственное управление и центральный планово-финансовый отдел).

в) Через месяц после начала войны, 20 июля 1941 года, НКВД и НКГБ снова, мгновенно и безболезненно, объединены в один наркомат.

г) Решено это объединение было еще раньше, поскольку Особые отделы, 8 февраля переданные из новообразованного НКГБ в наркомат обороны, были возвращены 17 июля уже в состав НКВД. А еще раньше, 26 июня, были образованы органы охраны тыла — в основном с чекистскими функциями, однако также в составе НКВД.

Ну, и зачем было вырисовывать эту сложную организационную загогулину? Какая разница, считается ли Меркулов самостоятельным наркомом под кураторством Берии или является его заместителем?

Разницы, конечно, нет. Да ее и не было, учитывая, с какой необыкновенной легкостью ведомства снова слились в одно. Интересно, их начальники хотя бы кабинеты ради приличия поменяли?

А единственным реальным следствием разделения наркоматов стало упразднение ГЭУ и ГТУ. И не просто упразднение, а ликвидация нарочитая, старательно выделенная, чтобы ни в коем случае не осталась незамеченной...

Из постановления Политбюро ЦК ВКП(б) о разделении наркомата внутренних дел СССР на два наркомата. 3 февраля 1941 г.

«2. Возложить на Народный комиссариат государственной безопасности СССР выполнение задач по обеспечению государственной безопасности СССР...» (дальше идет перечисление задач: разведка, контрразведка, оперативная работа и ликвидация оппозиции и разного рода заговоров, охрана правительства).

«3. Установить, что НКГБ освобождается от проведения всякой другой работы, не связанной непосредственно с задачами, перечисленными в пункте 2 настоящего постановления».

От какой же именно «посторонней» работы так старательно и нарочито освобождают НКГБ?

Об этом сказано в другом документе — «Директиве НКВД СССР и НКГБ СССР...о задачах органов внутренних дел и госбезопасности в связи с разделением НКВД на два наркомата».

У НКВД задач, как всегда, полно тех, которые непонятно кому поручить. Кроме все тех же милиции и ГУЛАГа, тут и охрана границ, и организация ПВО (Берия!), и строительство и ремонт дорог союзного значения (ну Берия же — как тут без стройки?!), и даже борьба с детской беспризорностью. Не совсем понятно, зачем было выделять НКГБ — к этой куче его работа мало что добавляла, и без нее данная куча практически не уменьшилась...

Зато об НКГБ заботятся трепетно, по-видимому, опасаясь, чтобы товарищ Меркулов не перетрудился. Снова перечисляются все те же функции, что и в постановлении, и затем та же строчка:

«От проведения всякой другой работы, не связанной непосредственно с вышеперечисленными задачами по обеспечению государственной безопасности СССР, органы наркомата государственной безопасности освобождаются. Существовавшие в НКВД СССР Главное экономическое управление и Главное транспортное управление ликвидированы».

Оба-на! Перед войной!! Когда только и жди диверсий, в особенности на транспорте!!!

И ведь это еще не все!

«Функции этих управлений в области борьбы со шпионажем, диверсией и вредительством в системе народного хозяйства возложены соответственно на контрразведывательное и секретно-политическое управление наркомата государственной безопасности».

И сразу же вопрос: а куда делись остальные функции этих управлений? Ведь формулировка молчаливо предполагает, что существовали и остальные, «не связанные непосредственно с задачами по обеспечению государственной безопасности»? Что они собой представляли?

(Да, кстати, а как моботдел? Ну, не испарился, как в тридцатом, но... Он все так же неявно существует на задворках, занимаясь неизвестно чем. В перечислении задач НКВД ему может соответствовать только один пункт: учет военнообязанных, но и это еще бабушка надвое сказала. Логичнее было бы вписать эту работу дополнительной строчкой в функции отделов ЗАГС, чем нагружать ею по новой кого-то еще. И если это все же делал моботдел — то почему его расформировали в ноябре 1941 года? Что, военнообязанные в Советском Союзе закончились?)

...Еще в директиве говорится, что вместо дорожно-транспортных отделов ГТУ на крупных железнодорожных станциях создаются отделения и пункты НКГБ, подчиненные наркомату по линии контрразведки. Все очень мило, а куда переходят секретные отделы на предприятиях? А никуда — их нет, точно так же, как нет и пункта об обеспечении эвакуации. Но ведь сами отделы не упразднены? Ну конечно, не упразднены, поскольку вполне успешно присутствуют в документах начала войны, вот только подчиняются они теперь неизвестно кому – то ли какой-то конторе внутри НКВД (возможно, тому же моботделу), то ли прежним начальникам по новой линии.

А куда делись прежние начальники? Кобулов стал заместителем наркома ГБ, а Мильштейн — начальником секретно-политического отдела. Вес та же связка, что и в сентябре тридцать восьмого. Причем со строжайшим (!) запрещением заниматься чем-либо, кроме чекистской работы. Командовал ими Меркулов, тот самый, что полгода спустя приезжал в Ленинград готовить к взрыву ленинградские заводы. А Мешик, руководитель промышленного отдела ГЭУ, стал — кем бы вы думали? Наркомом внутренних дел Украины! Той самой республики, эвакуация промышленного района которой была главной и наиболее трудной задачей первых недель войны.

Стоит ли говорить, что после объединения наркоматов ГЭУ и ГТУ мгновенно материализовались снова? А их деятельность курировал заместитель наркома Богдан Кобулов — кстати, освобожденный от всякой другой работы, в том числе и секретно-политической?

Ну, и что это такое, если не операция прикрытия? Круто, говорите? Знаете, когда речь идет о таких ставках, то и не круто...

Кстати, если это так, то мы имеем косвенное свидетельство, когда была закончена подготовка к эвакуации промышленной базы — к февралю 1941 года. Если бы военные так выполняли предначертанные им планы, едва ли немцы продвинулись бы дальше Днепра...

В 1941 году НКВД был уже совершенно другой организацией, даже по сравнению с годом 1938-м. Берия, опять же, поступил по-сталински. Сталин, заняв в апреле 1922 года невидную и малозначащую должность генерального секретаря ЦК ВКП(б), через какие-то полтора-два года сделал ее основной в партии и, по общеизвестному выражению (приписываемому Ленину, хотя и не факт, что ленинскому), «сосредоточил в своих руках необъятную власть». Берия, заняв в сентябре 1938 года невидную и малозначащую должность наркома внутренних дел, через какие-то два года сделал свою контору сравнимой (если не по властным полномочиям, то по властному потенциалу уж точно) с государством и партией, и... ну конечно же, сосредоточил в своих руках необъятную власть. Что властолюбивого тирана Сталина почему-то совершенно не пугало...

К началу войны НКВД был способен выполнять, в общем-то, любые задачи — в том числе и те, с которыми не справлялись существующие структуры.

Пример первый. Уже 26 июня вышло указание заместителя наркома внутренних дел, генерал-лейтенанта Масленникова об организации охраны тыла действующей армии. Этим распоряжением все войска НКВД, находящиеся в прифронтовых районах, передавались в оперативное подчинение начальнику охраны войскового тыла фронтов (которая, кстати, тоже относилась не к военному ведомству, а к НКВД). И в тот же день директивой Берии были определены их функции: «наведения порядка в войсковом тылу, очищения тыловых дорог от беженцев, ловли дезертиров, очистки путей сообщения, регулирования подвоза и эвакуации, обеспечения бесперебойной работы связи и ликвидации диверсантов». Как видим, наряду с нормальными задачами органов внутренних дел здесь есть функция, примыкающая к сфере ответственности НКПС, — регулирование подвоза и эвакуации. Именно этот стык плодил постоянные заторы на станциях и служил предметом бесконечных разборок между УВОСО, НКПС и грузополучателями. А кроме того, на НКВД ложится еще и обеспечение работы связи. При том, что в СССР существовал целый самостоятельный наркомат связи, а в структуре РККА — еще и Управление связи, в целом состояние этой области напоминало фильм-катастрофу, причем без хэппи-энда в конце. Но какое отношение эти прискорбные обстоятельства имеют к чекистской работе?

Пример второй. В феврале 1941 года особые отделы были переданы в наркомат обороны, став 3-ми отделами в структуре НКО. Вираж странный, чтобы не сказать очень странный. Особые отделы были не только контрразведкой, но и структурой, надзирающей за армией, и передать руководство надзором тем, за кем надзирают... Это как если бы прокуратурой стал руководить начальник милиции. Тем не менее, зачем-то ведь это было сделано. Только не надо говорить, что Сталин не понимал, что он творит! Передача была примерно такой же, как разделение наркомата. Рядовых армейских контрразведчиков не стали даже переаттестовывать — они так и остались со своими гэбэшными званиями до воссоединения наркомата, когда 3 отделы снова стали особыми, и руководил ими все тот же майор ГБ Михеев. Но вот функции у армейских контрразведчиков вырисовываются довольно неожиданные.

Михаил Мельтюхов написал большую статью: «Начальный период войны в документах контрразведки», где приводит подлинные рапорты начальников этих самых 3-х отделов. Все нормально, все путем — особисты рассказывают, что они видели за первые недели войны. И вдруг...

Из спецсообщения 3-го управления НКО № 35303. 26 июня.

«Требуется усиление обороны Киева 2 зенитными артполками, 18 пушками 37-мм, 81 пулеметом крупного калибра, одной авиадивизией и соответствующим количеством снарядов и патронов»[174].

Из сообщения зам. начальника 3-го отдела КОВО. 24 июня.

«Зенитные части обороны не имеют снарядов... 40 000 снарядов находятся на складе Нежин, около Киева. Командование приняло решение перебросить их вагонами, это займет 3 дня. Снаряды необходимо перебросить немедленно самолетами, повторяю, немедленно самолетами»[175].

А интересные функции были у особистов в июне 1941 года, вы не находите?! Но это еще цветочки по сравнению с тем, что содержится в следующих сюжетах.

Из рапортов начальников 3-х отделов. Первая неделя войны.

«Контрудар 12-го мехкорпуса 23 июня с. г. по существу сорван из-за отсутствия связи и контроля со стороны штаба фронта... 3-м отделом фронта для оказания помощи и улучшения связи высланы в армию на длительный период из аппарата 3-го отдела фронта 35 оперативных работников»[176].

« Через Военный Совет фронта нами принимаются меры к доставке боеприпасов в части различными путями»[177].

«В связи с тем, что с 22 в ночь на 23 из Белостока сбежали все работники НКВД и НКГБ, партийного и советского аппаратов, город остался без власти... Мною была сформирована оперативная группа при коменданте города, усиленная пограничниками, в Белостоке был восстановлен порядок с применением всех мер военного времени»[178].

То есть объем полномочий данных товарищей выходит за рамки армейской контрразведки так далеко, что из кабинета контрразведчика его пределов вообще не видно — вплоть до организации власти и снабжения боеприпасами. И тогда возникает закономерный вопрос: а кому именно в руководстве НКО подчинялись 3 отделы, если у них были столь разнообразные функции?

И тут нас ждет еще один сюрприз — впрочем, многое объясняющий. В статье приводится несколько имен. Вот они: начальник 2-го отдела 3-го управления НКО бригадный комиссар Авсеевич, начальник 3-го отдела Северо-Западного фронта дивизионный комиссар Бабич, начальник 3-го отдела 10-й армии полковой комиссар Лось. А начальник 3-го управления НКО майор ГБ Михеев успел-таки переаттестоваться и пребывал в звании дивизионного комиссара. И донесение свое он направил — кому бы вы думали? Начальнику Главного управления политпропаганды РККА товарищу Мехлису.

Теперь отчасти все становится на свои места, и начинает даже улавливаться смысл организационного пируэта. До 21 июня 1941 года незабвенный товарищ Мехлис являлся наркомом государственного контроля, а 21 июня возглавил Главное политуправление РККА. Любопытное назначение, но и многое объясняющее, если знать, что подчиненные Мехлиса образца 1941 года — это не замполиты («рот закрыл — рабочее место убрано»). Это комиссары.

Институт комиссаров в России был введен при Временном правительстве и сохранен большевиками как несомненно полезный в смутное время. В Гражданскую их основной функцией, кроме политработы, являлся контроль за командирами на предмет измены, да и просто всяких вывертов широкой русской души (о «вывертах», кстати, хорошо рассказывается в повести Фурманова «Чапаев»).

Согласно «Положению о военных комиссарах РККА» от 15 августа 1937 года, кроме собственно политической и воспитательной работы:

«...3. Военный комиссар наравне с командиром (начальником) отвечает за политико-моральное состояние части, за выполнение воинского долга и проведение военной дисциплины всем личным составом части снизу доверху, за боевую, оперативную и мобилизационную готовность, за состояние вооружения и войскового хозяйства части (соединения, управления, учреждения и пр.)...

5. На военного комиссара возлагается обязанность строжайше следить за точным исполнением всеми работниками части (соединения, управления, учреждения и пр.) всех приказов, инструкций и положений, относящихся к сохранению военной тайны...

8. Для успешного выполнения своих обязанностей военный комиссар должен непрерывно совершенствовать свои военные знания...

10. Военный комиссар вместе с командиром (начальником) аттестует командный и начальствующий состав части (соединения, управления, учреждения и пр.) и составляет на каждого из них подробную политическую характеристику. Аттестации подписывает командир (начальник) и военком части (соединения, управления, учреждения и пр.).

Назначения и представления к назначению, к награждению и присвоению очередных военных званий, а также смещения командного и начальствующего состава производятся командиром (начальником) и военным комиссаром совместно.

12. Все приказы по части (соединению, управлению, учреждению и пр.) подписываются командиром и комиссаром...»

Обратите внимание: комиссар следит за выполнением воинского долга не просто личным составом части, а сверху донизу. То есть и командиром в том числе.

Командиры, естественно, таким положением дел были недовольны и всю дорогу вели борьбу за единоначалие. Институт комиссаров то отменялся, то появлялся, когда армия становилась ненадежной. Он был введен 10 мая 1937 года в связи с «делом Тухачевского», отменен в 1940-м и снова появился 16 июля 1941 года.

Вводить его заблаговременно было нельзя по нескольким причинам. И чтобы не злить армию — военные встретили бы такую инициативу в штыки — и чтобы не обнаружить слишком явно подготовку к войне. Ввести 21 июня значило открыто выразить недоверие военным, что тоже не есть хорошо. Однако правительство не могло не учитывать возможность разгрома и деморализации армии. И вот вопрос: а кто выполнял комиссарские функции до 16 июля? После этой даты комиссары подчинялись Мехлису, а до нее 3 отделы подчинялись ему же и имели полномочия, далеко выходящие за границы контрразведки. А когда институт комиссаров появился, чекисты (на следующий же день!) сделали под козырек и вернулись на Лубянку.

Кстати, после воссоединения наркомата у особистов все равно оставалось двойное подчинение. Как контрразведчики они подчинялись НКВД, а по линии контроля и осведомления — вышестоящим комиссарам.

Пример третий. Вот выдержка из директивы НКВД об организации работы экономических отделов по оперативно-чекистскому обслуживанию оборонной промышленности. Основная задача, естественно — пресечение вредительства, диверсий, саботажа. Но дальше: «Экономотделы должны своевременно выявлять неполадки в работе предприятий, срывающие выполнение правительственных заданий... и через ЦК компартий союзных республик, крайкомы и обкомы ВКП(б) на месте принимать меры к устранению этих неполадок»[179]. Ну и как вам задачка? Это же надо понимать: за устранение неполадок на предприятии отвечал директор. А там, где проблема выходила за пределы полномочий директора, подключался НКВД. Позднее, на июльском пленуме ЦК КПСС, этот прием вылился в возмущенный вопль: «Берия считал секретарей областных комитетов диспетчерами. За какое дело он возьмется, по такому делу секретарь обкома — диспетчер...»

Интереснейшую историю поведал в своей книге Сергей Кремлев. На заводе «Уралмаш» вышел из строя главный пресс. К ним должен был прибыть еще один пресс, из украинского города Краматорска, но в суматохе эвакуации он потерялся и в точку назначения так и не прибыл. Директор завода Музруков звонит по ВЧ Берии (кстати, пресс сломался по вине последнего, поскольку тот приказал использовать его не по назначению).

«Докладываю, слышу, молчит, сопит в трубку и вдруг спрашивает: „А где второй пресс?" Отвечаю, что не имею понятия, где второй. „Какой же ты, к чертовой матери, директор, — кричит Берия, — если ты не знаешь, где отгруженный в твой адрес пресс!" И бросил трубку. Каково же было мое удивление, когда утром приходят ко мне свердловские чекисты и докладывают, в каких эшелонах находятся части краматорского пресса. Непостижимо, удивительно: как всего за несколько часов, ночью, можно было в великом хаосе и столпотворении эвакуации, среди сотен эшелонов найти то, что надо... Эшелонам с прессом дали зеленую улицу, через неделю они прибыли...»

Воистину непостижимо и удивительно: как, не имея карты эвакоперевозок, подобной той, что вел УВОСО относительно военных грузов, можно было сделать такое? Может быть, УВОСО вел и ее тоже? Однако Ковалев ни словом не обмолвился, что их контора отслеживала какие- либо грузы, кроме военных, направляющихся к фронту.

Впрочем, ведь и в транспортном управлении НКВД вполне могли додуматься до того же, до чего додумался Ковалев. Их представители тоже были на каждой крупной станции и имели доступ ко всем документам.

...Вернемся еще раз к сталинской системе власти. Системе, по правде, сказать, совершенно безумной, но в советских условиях эффективной. А заодно и задумаемся: почему в ГКО вошли именно те люди, которые в него вошли?

Поскольку всеобъемлющий советский бардак регулярно ставил страну на грань полного хаоса, Сталин всегда и в любом деле старался иметь несколько дублирующих друг друга систем, в надежде, что хотя бы одна из них сработает. Не было единого рецепта, для каждой задачи искали свои исполняющие структуры, свою комбинацию ведомств. А главное, все зависело от самого острого дефицита в СССР — от людей. Тех кадров, которые решали все. Есть человек — будет работа, нет человека — будет бардак. А в какой структуре материализуется нужный персонаж, та и станет основной в выполнении задачи.

Единственное объяснение, почему после всех фокусов тридцать седьмого года Сталин оставил у власти партию, было то, что она являлась отлаженным механизмом власти — конечно, «отлаженным» по сравнению с государством. У ВКП(б) были свои «тараканы». Партия по-прежнему строилась по принципу «снизу вверх» — номенклатура была относительно прилично управляема (хотя на местах все равно творилось черт знает что), а чем ниже, тем больше было риска, что раздастся крик: «Нас предали! Враги!» — и партком, несмотря на все руководящие указания, примет свое решение. Партийцы были приличнее, чем госчиновники, по уровню ответственности, зато хуже по уровню управляемости.

Итак, первая власть — государственная, вторая – партийная, третья — военная. Но была еще одна власть, тень которой мелькает почти неуловимо, зато постоянно ощущается. Помните — когда из города сбежали как партийцы, так и государственные чиновники, туда пришли особисты и организовали власть? Они:

а) умели это делать;

б) имели соответствующие полномочия.

А как должны были чекисты «принимать меры к устранению неполадок» в промышленности, если бы они не имели полномочий, причем такого масштаба, что могли командовать обкомами ВКП(б)? По каждому конфликту открывать дело об антисоветском заговоре?

Судя по объему полномочий, то и дело проскальзывающему в документах, бериевский НКВД был не просто службой безопасности, а четвертой системой власти, в дополнение к государственной (основной), партийной (чрезвычайной) и военной. Ее можно назвать кризисной властью, а можно никак не называть. Важно, что она существовала.

Вообще-то это простая и хорошая идея: использовать НКВД для контроля за выполнением решений и для кризисного управления. Это была военизированная структура, свободная от каких бы то ни было демократических заморочек, закрытая, всепроникающая и четко работающая, способная в любой момент взять ситуацию под контроль. Когда первые три ветви власти не справляются, на сцену выходит НКВД, делает, что надо, и уходит в тень.

А теперь задумаемся: почему в ГКО вошли именно те люди, которые в него вошли? Молотов — вроде бы понятно, как «вечный второй» при Сталине. Но он ведь был не только «вторым я» вождя, но и первым заместителем Сталина по Совнаркому, то есть фактическим главой государственной системы власти. Маленков в то время выполнял функции первого секретаря, держал в руках рычаги власти партийной. Ворошилов — понятно, это верхний человек в пирамиде военной власти. И Берия — нарком внутренних дел, командир стальной чекистской сети. Вот теперь персональный состав ГКО не только получает объяснение, но и становится единственно возможным. Это были люди, каждый из которых держал в руках нити одной из четырех властных систем. А то, что они при этом курировали какие-то отрасли военной промышленности — это уже второй вопрос...

Сергеев Николай Емельянович, 47 лет, директор ГЭС

Наталья Семеновна, 40 лет, его жена

Борис, 21 года, их сын, танкист

Шурочка, 19 лет, их дочь

Талькин Павел Петрович, 47 лет, инженер

Пыжик Тарас Никанорович, 45 лет, монтер ГЭС

Нина, 18 лет, его дочь, техник станции

Суровцев Андрей Андреевич, 35 лет, нач. РО НКВД, ст. лейтенант государственной безопасности

Волошин Владимир Михайлович, 30 лет, секретарь парткома ГЭС

Павел, 22 лет, монтер станции

Вера, 25 лет, секретарь директора ГЭС

Рынзин Корней Петрович, 55 лет, председатель колхоза «Красные зори»

Татьяна Васильевна, 40 лет, его жена

Нила, 17 лет, их дочь

Коваль, 35 лет, бухгалтер колхоза

Сойкин Михаил, 30 лет, агроном, хромой

Санька, 15 лет, мальчик в колхозе

Партизан-колхозник дядя Антон, 45 лет

Колхозница

Чекист

Фон Клистенгартен, 55 лет, генерал немецкой армии

Кригер, 28 лет, лейтенант немецкой армии

Гюнтер, 35 лет, капитан немецкой армии

Унтер-офицер немецкой армии

Рабочие, колхозники, красноармейцы, партизаны, немецкие солдаты и офицеры