Люсинда Ван Хельсинг выглянула в окно. За ней уже идут, идут, она знала это. Девушка нервно расхаживала по ковру, потирая руки и время от времени прикрывая ладонью рот. Она чувствовала, какие острые у нее зубы – как будто уже и не ее. Вчера даже губу прикусила нечаянно.

Прозвонили часы на каминной полке. Скоро уже время послеобеденного кофе. Хельга принесет его, как обычно, и она, Люсинда, будет сидеть и смотреть на кофейник, на маленькие пирожные разных сортов. Есть она больше не могла. Уже три дня ничего не ела.

Так-так… а это что такое – вон там, за липой, у кустов бирючины? Что-то черное мелькнуло. В последние дни Люсинда не раз видела, как они прячутся в засаде. Фрау Мюллер, экономка, говорила, что никого тут нет, но она-то знает – она их чувствует. Да, они идут за ней. Скоро она окажется там, где ее уже никто не отыщет, и никто никогда не узнает, что с ней сталось.

Через пять минут, когда горничная Хельга вошла в комнату, она была пуста. Упавший стул валялся на полу, а в остальном гостиная выглядела как всегда. Только Люсинда исчезла.

В этот раз Мэри уже не обращала внимания на розы. Она торопливо шагала через парк рядом с Шерлоком Холмсом. Подумать только – целое утро на какие-то уши убила.

Следовало бы как-то исхитриться выехать сразу, как только она получила письмо мисс Мюррей, но ведь столько всего нужно было уладить: узнать расписание поездов, найти жилье и, разумеется, решить вопрос, как они будут за него платить. У них до сих пор еще ничего не готово, и раньше будущей недели подготовиться никак не успеть. А теперь еще и Люсинда Ван Хельсинг пропала.

Как и где им теперь искать девушку, которую они никогда не видели, в незнакомом городе, где даже по-английски никто не говорит? И как увезти ее в Будапешт? Их бюджет на это определенно не рассчитан. До двадцатого сентября осталось всего три недели. Это просто невозможно.

– Погодите минутку, мисс Джекилл. – Холмс остановил ее, взяв за руку. – Как бы быстро вы ни бежали через Риджентс-парк, ваше прибытие в Вену это не ускорит. А Ватсон с вашей служанкой не могут за нами угнаться.

Мэри оглянулась. Да, они и правда отстали. Ватсон поддерживал Элис, а та хромала, цепляясь за его руку.

– Извините. Я и сама не знаю, чем мне поможет спешка. Мы потеряли человека, которого должны были спасти. Да и не все ли равно теперь, за сколько дней мы доберемся до Вены? Боюсь, уже все пропало.

– Пока еще ничего не пропало, уверяю вас. Я узнаю это место, мисс Джекилл. Именно здесь в один майский вечер мы оставили труп зверочеловека, напавшего на мисс Франкенштейн. Вот тут, под этим самым деревом. И вы, и мисс Раппаччини, и мисс Моро, и мисс Франкенштейн – да, и даже мисс Хайд, при всем ее несносном характере, – способны на многое, недоступное обычным женщинам, да и мужчинам тоже. Не принижайте себя, не успев еще приступить к делу.

Мэри с любопытством взглянула на Холмса. Не в его духе произносить воодушевляющие речи. Он уже смотрел назад, поджидая Ватсона с Элис. Ей нравился его профиль. Узкий, орлиный – решительный профиль человека, не знающего сомнений и колебаний. С мистером Холмсом всегда все просто и ясно… почти всегда.

– Прошу прощения, – сказал, подходя, Ватсон. – У Элис сильно болит нога, хоть она и говорит, что это пустяки. Должно быть, она подвернула ее, когда бежала к нам.

– Со мной все хорошо, доктор Ватсон, – проговорила Элис, но лицо у нее было бледное и все в капельках пота.

– Дайте-ка… – сказал Холмс. К изумлению Мэри, он поднял Элис на руки (судомойка вскрикнула от неожиданности – коротко, но пронзительно, будто закипающий чайник) и понес. Мэри озадаченно смотрела ему в спину.

– Иногда его можно принять за машину, – сказал Ватсон, – но он способен на глубокие чувства. Вы же видели, как он смотрел на ту фотографию, мисс Джекилл?

– Да. А кто ему эта миссис Нортон? – Не очень-то прилично расспрашивать о таких вещах… но ей хотелось знать.

– О… Кто же может сказать, что творится у Холмса на сердце? Но я полагаю, что это любовь всей его жизни.

Мэри молча шла рядом с доктором Ватсоном. До сих пор она как-то и представить себе не могла… Но, конечно, даже мистер Холмс наверняка когда-нибудь влюблялся. В конце концов, он ведь гораздо старше, и его жизнь не была ограничена такими узкими рамками, как у нее. Мысленно она выбранила себя за неуместное удивление.

– Это было весьма любопытное дело, – проговорил Ватсон, немного помолчав. – Вначале мы думали, что она обычная авантюристка. Король Богемии попросил нас разыскать ее – она была его любовницей, и у нее осталась компрометирующая фотография, где они были сняты вместе. Он собирался жениться на женщине своего круга и строгих моральных устоев. Он боялся, что мисс Адлер, как ее тогда звали, предаст их связь огласке, и просил нас вернуть фотографию. Дело несложное – по крайней мере, мы так думали. Но она оказалась женщиной необычайного ума и порядочности. И она единственная на моей памяти, кому удалось превзойти Холмса.

Вот и Парк-Террейс. Холмс уже ждал на крыльце, все еще держа Элис на руках. Мэри подошла и отперла дверь. Что же за женщина эта миссис Нортон? Бывшая любовница короля Богемии! Подозреваемая в шантаже! Ни дать ни взять героиня романа. Что могло привлечь мистера Холмса в такой женщине? Но ведь мужчины непредсказуемы, как часто говорит миссис Пул. Мэри была заранее готова к тому, что эта миссис Нортон ей очень сильно не понравится.

Джо выглянул на улицу, чтобы удостовериться, что там никого нет. После этого они все вместе вышли через кухонную дверь, прошли через садик за домом, где уже созрели кабачки и дыни. Джо провел их через калитку в белом заборе из штакетника, которым садик был огорожен от кроликов и оленей. За домом бежала тропинка – с одной стороны садовые заборы, а с другой лес: высокие дубы и ясени. Кэтрин с Чарли зашагали по тропинке вслед за Джо.

Сияло послеполуденное солнце. В кои-то веки Кэт казалось, что в Англии довольно тепло.

– Как тебе нравится за городом, Чарли? – спросила она, отмахиваясь от стайки мошкары, налетевшей из зарослей тысячелистника и бутеня на опушке леса.

– Так же шумно, как и в Лондоне, только по-другому, – хладнокровно отозвался Чарли. – Такая трескотня – я бы тут и не заснул ночью.

– Это птицы и сверчки, – с улыбкой сказала она.

– Ну, по мне уж лучше пусть голуби воркуют и кэбы грохочут по булыжнику. И кэбби ругаются! А вся эта зелень хороша на своем месте. В парке то есть. А, чтоб тебя черти съели! Кусается кто-то!

Джо впереди хмыкнул.

– Да что он понимает? Сам бы в Лондоне и дня не протянул, – проворчал Чарли, но негромко. Ему совсем не хотелось злить человека, у которого ручищи как стволы дерева. Жилой квартал уже остался позади – теперь деревья тянулись по обе стороны тропинки. Они шли в тени зеленых ветвей.

– Сейчас выйдем прямо к дому Карфэкса, – сказал Джо. Все это когда-то принадлежало Карфэксам – и до сих пор называется Карфэксовский лес. Но его продали под вырубку, а компания разорилась. Не знаю даже, чей он теперь.

Через несколько минут они вышли к высокой стене из серого камня, поросшей плющом и лишайником.

– Ворота, по-моему, чуть дальше. Я тут давно уже не бывал. – Они двинулись вдоль стены и вскоре нашли ворота: железные, ржавые, со сломанным замком. Когда Джо потянул их, чтобы открыть, они издали скрежещущий звук. За воротами все выглядело примерно так же, как и с обратной стороны: все те же деревья, хотя, когда они прошли чуть дальше по тропинке, подлесок начал редеть. Видны были следы каких-то насаждений в классическом стиле, кое-где попадались покрытые мхом статуи. Кэтрин догадалась, что когда-то здесь был парк.

– А вот и дом, – сказал Джо. За деревьями виднелось здание, сложенное из того же серого камня, что и забор. Вид у него был одновременно внушительный и дряхлый. Одно крыло, похоже, было выстроено еще в Средние века. Другое в причудливом готическом стиле семнадцатого века – можно было подумать, что его проектировал сам Хорас Уолпол. Оба крыла примыкали к пристройке – явно гораздо более современной. Дом выглядел совершенно заброшенным: окна, и средневековые, и псевдосредневековые, и современные, были темными и пустыми. Рядом стояла часовня – пожалуй, древнее самого дома, с каменным крестом на крыше.

– Когда последние Карфэксы умерли, дом продали какому-то знатному иностранцу. Он стал владельцем, и мы все надеялись, что он начнет тут ремонт и для местных жителей появится какая-никакая работа. Но он показался в городке раз-другой, а потом вдруг пропал – говорят, опять к себе за границу уехал, у него там роскошный замок. Должно быть, английское поместье пришлось ему не по вкусу!

Они уже прошли мимо дома, и лес сделался темнее, деревья чаще, подлесок гуще. Свет едва пробивался сквозь ветви, в тени было прохладно.

– Вот, – сказал Джо. – За этой стеной начинается задний двор лечебницы, и камни кое-где вывалились, сами видите. Каменная часть стены принадлежит Карфэксу, а кирпичная – лечебнице. Не знаю, отчего Сьюард не возьмет да сам ее не заделает. Наверняка ведь знатный иностранец не стал бы возражать!

Пролезть через пролом в стене было нетрудно – он был совсем невысоко, неудивительно, что Ренфилду не составило труда сбежать!

– А почему тогда они все отсюда не разбегутся? – спросил Чарли, оценивающе оглядев стену.

– Об этом мало кто знает. А кто знает, те в основном и сами не хотят никуда бежать. В этом мире нет места для душевнобольных. Стена здесь не столько для того, чтобы их удержать, сколько для их же безопасности, – объяснил Джо.

– Ладно, а теперь отвернитесь. – Кэтрин достала из сумки синее платье. Джо и Чарли смотрели на нее в недоумении. – Переодеться мне надо или нет?

– А-а! – сказал Джо, и шея за ушами у него покраснела. Чарли только ухмыльнулся. Кэтрин не так уж и волновало, что ее увидят в нижнем белье, но уж Джо-то непременно засмущался бы. Она быстро скинула с себя мужской костюм и натянула через голову синее платье. Под ним не видно будет, что белье на ней тоже мужское, а не женское. А корсет под такое платье уж точно не нужен! Она подозревала, что стала похожа на синий мешок с картошкой. Зато Беатриче наверняка оценила бы практичность такого наряда.

Мэри неотрывно смотрела на серо-голубые воды канала, проносившиеся мимо парома, хотя, конечно, на самом деле это паром шел по воде, уплывая все дальше и дальше от Англии. На волнах за кормой играли маленькие белые барашки. Наконец-то можно вздохнуть. В последние дни даже дышать было некогда – все они прошли в лихорадочных сборах. Она побывала в банке – чтобы было с чем ехать в Вену и в Будапешт. Изучала курсы валют, чтобы заранее удостовериться, что их не обманут. Франция – франки и сантимы, Австрия и Венгрия – новые кроны и геллеры, хотя и старые флорины и крейцеры тоже, очевидно, еще не изъяты из обращения. Все это казалось ей совершенно лишними сложностями, но в путешествиях вообще лишние сложности на каждом шагу.

Она еще раз встретилась с мистером Холмсом: ему уже случалось путешествовать тем же путем до Вены, и он мог рассказать ей, чего следует ожидать, хотя бы в общих чертах.

– Венгрия – это отдельная территория, мисс Джекилл, – сказал он. – Необычная маленькая страна, очень гордая, а ее язык почти невозможно выучить. Кое-кто утверждает, что это и есть граница цивилизованной Европы! Во всяком случае, у вас будет еще один человек, с которым можно связаться, помимо мисс Мюррей: Ирен Нортон уже ответила, что сделает все от нее зависящее, чтобы помочь вам. Когда прибудете в Вену, отправляйтесь сразу же к ней на квартиру.

Мэри пробормотала слова благодарности, еще не зная, что ей думать о предложении помощи от миссис Нортон.

Наконец, она сделала кое-какие покупки, чтобы мистер Джастин Фрэнк и его сестра Мэри были обеспечены в дороге всем необходимым, и притом по разумной цене. Сейчас на ней была поясная сумка, и это действительно оказалось очень удобным – никакого сравнения с дамскими ридикюльчиками. У Жюстины была большая сумка на ремне, которую можно было носить на плече. Был у них и чемодан – обтянутый кожей, как рекомендовано в «Полном руководстве для путешественниц» миссис Майлз-Моубрей, которая, если верить рекламе, побывала во всех странах Европы и даже пересекла Сахару с верблюжьим караваном. Хорошо хоть, в этой поездке дело обойдется без верблюжьих караванов!

Надо бы взглянуть, как там Жюстина: она ушла вниз, потому что страдала морской болезнью. Какой же огромный этот канал! Берегов нигде не видно. Мэри никогда еще не видела водоема шире Темзы, и теперь, покидая Англию, ощущала в груди одновременно печаль и восторг. Сейчас печаль взяла верх – должно быть, оттого, что она не выспалась ночью, а день до сих был сплошной чередой забот и хлопот. Сначала прощание с миссис Пул, Беатриче, Кэтрин и Элис в гостиной на Парк-Террейс, 11, уже с багажом наготове. Диана отказалась их провожать – она не вышла из своей комнаты, заявив, что, раз ее никто не любит и никуда с собой не берет, она их больше видеть не хочет никогда.

Мэри это не встревожило – ну, может быть, чуть-чуть. Ее только обижало, что сестра не захотела с ней проститься, расставаясь на целый месяц. А что может случиться за этот месяц? Никто из них не знал. Они с Жюстиной уезжают к самой границе цивилизованной Европы, если верить мистеру Холмсу. Что их там ждет? Она не могла даже представить.

Беатриче пожала им руки, не снимая перчаток, а Кэтрин, к удивлению Мэри, коротко обняла обеих. Обычно Кэтрин была не любительницей нежностей. Миссис Пул немного всплакнула, а Элис шмыгнула носом и уткнулась лицом в свой фартук.

– Соринка в глаз попала, – глухо проговорила она.

Мэри окинула гостиную прощальным взглядом, задержавшись на портрете матери над камином. В последний раз она смотрит на этот дом, где прожила столько лет, а теперь расстается с ним… на какой срок? Она не знала точно, как долго продлится их путешествие. Мысленно она попрощалась с портретом и пообещала, что непременно вернется… когда придет конец их приключениям.

Сначала они все втроем забились в купе Мэри и Дианы. Оно было сейчас в своем дневном виде, с одним длинным сиденьем, развернутым по ходу поезда. Жюстина бросила на него сумку с новой Дианиной одеждой.

– А где же мы будем спать? – спросила Диана.

– Видишь доску наверху? – показала Мэри. – Это сиденье – одна полка, а когда доска откидывается, получается вторая.

– Тогда, чур, я сплю на верхней! – Диана уселась на сиденье и попрыгала. – Неплохо. А в маленькой комнатке что? – Она открыла дверь в умывальную. – Ого, это же ватерклозет! В поезде! Интересно, куда же все это дерьмо стекает…

Вдруг раздался свисток. Мэри чуть было не подскочила от неожиданности. Послышался вибрирующий стук, и Восточный экспресс тронулся с места. Путешествие в Вену началось!

– Можно, я возьму… сама знаешь что? – сказала Мэри Жюстине.

– Что такое? – переспросила Диана. – О чем это вы?

Жюстина порылась в сумке, висевшей у нее на плече, и вытащила револьвер Мэри.

– Ого! – сказала Диана. – А эта штука заряжена?

– Нет, конечно, – сказала Мэри. – Я же не идиотка. Но заряжу, когда приедем в Вену. Я решила, что лучше быть готовой ко всему.

Жюстина протянула револьвер Мэри.

– Пули тебе пока не нужны?

– Нужны, хотя не думаю, чтобы нам грозила какая-то опасность в Восточном экспрессе. В конце концов, никто даже не знает, что мы едем в Вену и зачем. Едва ли доктор Сьюард следит за нами – скорее уж наоборот. Он почти и не знает о нашем существовании, только о человеке с разными глазами, сбежавшем от него в Перфлитской лечебнице, и о какой-то никому не известной мисс Дженкс. Вот интересно, кстати, что сейчас поделывает Кэт? Узнала она еще что-нибудь или нет?

– Если узнала, то, наверное, пошлет телеграмму в Вену, – сказала Жюстина.

– Как вы думаете, кто-нибудь еще из тех, кого вы встретили в пути, мог быть членом Société des Alchimistes? – Ирен Нортон налила себе чашку кофе.

Они сидели в уютной столовой, и в окна струился утренний свет.

– Не думаю, – сказала Мэри. – Кто же? Эта милая мадам Корбо, которая угощала нас бисквитами? Мадемуазель Николетта? Не могу представить, чтобы кто-то из них мог быть членом этого общества. Не знаю… разве что герцогиня.

– Она сказала, что она шпионка и работает на румынское правительство, – сказала Диана. Взяла кофейник, налила себе еще чашку кофе, бросила туда пять кусочков сахара и принялась энергично размешивать.

– Значит, можно не сомневаться, что это не так, – сказала Ирен. – Шпионы не рассказывают всем подряд, что они шпионы. Кто-нибудь хочет еще crêpes[37]? Фрау Шмидт испекла их специально для вас.

Диана протянула тарелку, и, к удивлению Мэри, Жюстина тоже.

– Я такие ела в детстве, – сказала она. – Сама не знаю, как это я до сих пор помню, но… да, и сахаром чуть-чуть присыпаны. А потом мы их заворачивали. Это еще в моем настоящем детстве было, в Женеве.

Она нахмурилась, словно стараясь вспомнить.

– Мне только кофе еще немножко, – сказала Мэри. Она и сама уже съела четыре тонких, плоских блинчика. А говорят, континентальные завтраки – легкие!

– С джемом или с шоколадом? – спросила Ирен. – Или и с тем и с другим? Диана хочет и с тем и с другим, не сомневаюсь. А знаете, это имя – Вальдман – мне, кажется, откуда-то знакомо… Но его не было среди тех имен, которые Шерлок упоминал в своем письме.

Она уже показывала им письмо: пять плотно исписанных страниц с описанием их самих, их приключений и роли в раскрытии уайтчепелских убийств, а также Société des Alchimistes. Мэри видела подпись на последней странице: «Всегда ваш Шерлок». И как это прикажете понимать? В каком это смысле он ее?

Вчера ночью, когда они приехали и их проводили в гостиную Ирен, та поднялась им навстречу с кушетки и сказала:

– Наконец-то! Я так рада вас видеть. – Пожала им руки и прибавила: – Надеюсь, мы обойдемся без лишних церемоний. Зовите меня Ирен. Я получила письмо от Шерлока вчера. Хочу, чтобы вы знали: я уже выяснила, где прячут Люсинду Ван Хельсинг. Но сегодня вы ничего не можете для нее сделать, и вы наверняка с ног валитесь от усталости. Хотите чего-нибудь поесть? Нет? Тогда предлагаю вам пойти поспать, а поговорить можно и утром.

Мэри была ошеломлена. Во-первых, Ирен была явно не англичанкой. У нее был сильный, глубокий голос с явственно различимым акцентом. А во-вторых…

– Но как же письмо мистера Холмса успело дойти до вас раньше нашего приезда? Я рассчитывала, что вы получите телеграмму, но письмо по почте так быстро прийти не могло.

– О, у Шерлока есть свои способы, – сказала она с улыбкой. – Вы знали, что его брат работает на британское правительство? Королева и страна, и так далее. Правительственные чиновники могут что-то пересылать быстрее, чем обычные люди. Но ради бога, разденьтесь же! Ханна, – обратилась она к горничной, которая их впустила, – не могли бы вы проследить за тем, чтобы багаж мисс Джекилл, мисс Франкенштейн и мисс Хайд разобрали?

– Конечно, мадам, – отозвалась горничная и сделала книксен. Она собрала и унесла их шляпки и перчатки.

– Она говорит по-английски! – сказала Мэри, когда горничная вышла.

– Да, вся моя прислуга говорит по-английски, по-немецки и по-французски, – сказала Ирен. – Кроме кухарки, фрау Шмидт, но ей это можно простить за ее выпечку. Что ж, если вы не голодны, я велю Ханне принести вам в комнаты горячего молока с медом. Это поможет вам уснуть, если усталость с этим не справится.

– А Люсинда? – спросила Жюстина. – Вы сказали, что знаете, где она?

– Да, но не знаю, как вы сумеете ее освободить или хотя бы поговорить с ней. Видите ли, она в Maria-Theresa Krankenhaus.

– Krankenhaus – это больница, – сказала Жюстина. – Она больна?

– Из больницы ее будет нетрудно вытащить, – сказала Диана.

– Да, но это не обычная больница. Это заведение для душевнобольных. И не просто душевнобольных, а тех, кто признан опасным для других или для себя. Там содержатся осужденные преступники, которых не отправили на виселицу. Проникнуть туда невозможно.

– Дьявол возьми этих кошек! – сказала миссис Пул.

– Что они натворили на этот раз? – Кэтрин подняла взгляд от обеденного стола: она рассматривала карту Лондона.

– Сжевали телеграмму. Я ее на минутку только положила, хотела дверь запереть, и вот – поглядите! – Миссис Пул протянула ей листок бумаги, и впрямь потрепанный и слегка влажный.

– Это от Мэри?

Кэтрин отодвинула от себя карту. Она пыталась разобраться, каким путем лучше всего добраться до Поттерс-лейн по лабиринту улочек Сохо.

– Нет, от той подруги мистера Холмса, миссис Нортон. Вот, сами взгляните.

Кэтрин взяла телеграмму, положила на стол и прочитала:

Первое, что сделала миссис Пул, когда они наконец добрались до Парк-Террейс, 11, – загнала человека-орангутана в ванну.

– От него пахнет бог знает чем, – сказала она. – И одеть его нужно по-человечески. Кажется, где-то лежала старая пижама мистера Джекилла. Она ему будет велика, но хоть рубашку-то надеть можно.

Примерно через час они все уже сидели в гостиной: Кэтрин в ночной рубашке – по-турецки на диване; миссис Пул – в одном кресле, Беатриче – в другом; Элис же сидела на полу и причесывала человека-орангутана, уже облаченного в верхнюю часть пижамы мистера Джекилла. Теперь, отмытый, он мало походил на мужчину – скорее, на мальчика с шелковистыми ярко-рыжими волосами и большими выразительными глазами. Он напомнил Кэтрин Сашу, человека-собаку. Котята, Альфа и Омега, ходили кругами вокруг, словно пытаясь сообразить, кто это и что с ним делать.

– Миссис Пул, – сказала Кэтрин, – а свиньи больше не осталось? То есть, я хочу сказать – окорока?

Она взглянула на остатки ужина, который принесла им миссис Пул: блюдо с ветчиной, гороховая запеканка и бланманже. Запеканку ела одна Элис. Пумы, как напомнила всем Кэтрин, горохом не питаются, хотя бланманже ей скорее понравилось – там ведь, в сущности, почти одно молоко. Беатриче еще допивала свое обычное варево. Человек-орангутан отказывался от всего, что ему предлагали, пока Беатриче не заглянула в «Британскую энциклопедию», что стояла в кабинете мистера Джекилла, в статью об орангутанах.

– Орангутаны едят фрукты, – сообщила она. – Тут сказано: «джекфрут и дуриан, жесткую колючую кожуру которых они разрывают своими сильными пальцами, составляют основу рациона орангутанов, кроме того, они употребляют в пищу сочные мангустины и другие фрукты».

– Что это такое, господи прости, – дурианы эти и все остальное? – спросила миссис Пул. – Не знаю, найдутся ли у меня свежие фрукты, – они ведь и для пищеварения вредны, если их не отварить хорошенько. Но погодите-ка – у меня ведь где-то были груши, я из них компот варить хотела. Сейчас проверим, может, хоть груши ему придутся по вкусу. А компот с вами и так хоть не вари – все равно даром пропадет. Только и готовлю целыми днями, что мясо да траву. Если бы нам с Элис самим есть не надо было, я бы уже вовсе стряпать разучилась!

– Тут еще сказано: «Они строят на деревьях площадки из веток – это их спальные места, где они, по всей видимости, проводят по несколько ночей подряд». Вы знали, что они родом с Борнео и Суматры? «Орангутан» означает «лесной человек».

– Ну, надеюсь, здесь он такого делать не будет, а будет спать в кровати, как добропорядочный англичанин, – сказала миссис Пул.

Груши человеку-орангутану очень понравились. Понравилась и Беатриче – даже немного чересчур. Он все повторял: «Красивая, красивая», когда она проходила мимо, и тянул руку, чтобы пощупать подол ее платья.

– Меня нельзя трогать, – сказала она, наклоняясь к нему, сидящему на ковре. – Я ядовитая, понимаешь?

Очевидно, он не понял, так как вновь, глядя на нее с восхищением, протянул руку, чтобы коснуться ее.

– Ну и ну, даже человек-мартышка, и тот в тебя влюбился, – сказала Кэтрин. – Что же дальше будет?

– Не мартышка, а орангутан, – сказала Беатриче. Она повернулась к человеку-орангутану и сказала: – Прости, – и прижала ладонь к его руке. Он тут же отдернул руку и схватился за нее, точно обжегся. – Теперь понимаешь? – спросила она.

– Да, – сказал человек-орангутан. – Да, ты делаешь больно. Сильно больно.

Он по-прежнему смотрел на нее с восхищением, но трогать больше не решался.

– Нужно дать ему имя, – сказала миссис Пул. – Не будем же мы так и звать его человеком-орангутаном. Слишком длинно.

– Может, Пушистик? – сказала Элис. – У него такие шелковистые волосы.

– А может, Счастливчик? – сказала Кэтрин. – Ему ведь посчастливилось спастись во время пожара на складе – кажется, только ему одному.

– А почему не спросить его самого? – сказала Беатриче. – Я уверена, он сможет нам сказать. – Она повернулась к человеку-орангутану. – Как тебя зовут?

Он прижал ладонь к груди и сказал:

– Я Арчибальд. – И отвесил неуклюжий поклон. Кэтрин едва не рассмеялась и хотела спросить, нельзя ли звать его Арчи, но он произнес свое имя с такой гордостью, что она побоялась его обидеть.

С самым серьезным видом Беатриче присела в книксене.

– Рада познакомиться, Арчибальд. Это имя тебе дали, когда ты жил у лорда Эйвбери?

Арчибальд кивнул с таким довольным лицом, какого Кэтрин у него еще ни разу не видела, хотя это еще мало о чем говорило, учитывая, в каком состоянии она его нашла. У лорда Эйвбери было, вероятнее всего, немногим лучше – наверняка его там держали в клетке, но ее не удивило, что он готов был туда вернуться и вспоминал прошлую жизнь с тоской. Она и сама иногда во сне становилась пумой, как когда-то.

Атлас открыл дверь. В комнате было темно, шторы задернуты. В самом темном углу, на узкой кровати, лежал Удивительный Мартин, гипнотизер из «Волшебного цирка чудес» Лоренцо. Глаза у него были закрыты, лицо белое, как простыня.

– Мартин, – сказала Кэтрин, подходя к кровати, – Лоренцо говорит, у тебя стала еще сильнее болеть голова. Мне очень жаль.

Он открыл глаза и слабо улыбнулся.

– Кэт. Как я рад тебя видеть.

Мартин выглядел в точности так, как и должен выглядеть настоящий гипнотизер: узкое, длинное, одухотворенное лицо, глубоко посаженные глаза, длинные черные волосы, в беспорядке разметавшиеся по подушке. Подойдя ближе, Кэтрин заметила, что у корней они совсем седые. Что же он, выходит, красит их? Ее всегда занимал этот вопрос.

Ну что ж, он ведь, как-никак, артист – она видела, как он припудривает кожу мелом, чтобы она была бледнее и светилась в огнях рампы. Но боль на его лице была, несомненно, настоящей.

– Мартин, у меня к тебе вопрос, на который ты, возможно, не захочешь отвечать.

Он протянул к ней худую бледную руку с длинными пальцами пианиста. Она взяла ее в свою и села на краешек кровати.

– Для тебя – все, что хочешь, девочка-кошка. – Он улыбнулся, отчего его лицо стало еще более изможденным.

– Гипноз существует на самом деле? То, что ты делаешь – это просто обман, вроде фокусов? Или в этом правда что-то есть?

Мартин снова закрыл глаза, и Кэтрин на миг испугалась, не обидела ли она его. Но вот он открыл глаза и взглянул на нее в упор, со всей открытостью и искренностью, на какую только способен цирковой артист, умеющий отвлекать внимание публики от того, что происходит перед ее глазами.

– Отчасти это просто трюки, признаю. Но гипнотические волны? Они вполне реальны. Не всякому дано их чувствовать и управлять ими – некоторые из тех, кто называет себя гипнотизерами, просто жулики и обманщики. Даже великий доктор Месмер, возможно, и не обладал значительными гипнотическими способностями, хоть и сумел убедить себя в обратном. Но я с детства чувствовал их – это было так, словно мы все живем на дне океана, а никто, кроме меня, не замечает, что вокруг вода.

Он заворочался в постели, словно хотел переменить неудобное положение, и Кэтрин сказала:

– Дай-ка я.

Она уложила поудобнее тощую подушку, стараясь не очень тревожить его, расправила сбившееся одеяло. Боже правый, да она становится второй Мэри! Такая судьба хуже… ну, не смерти, но многих других бедствий наверняка.

– Как вы думаете, долго они там еще просидят? – спросила Мэри. Если верить ее часам, Диана провела в кабинете доктора Фрейда уже целый час. Один раз она услышала громкий заливистый смех – Дианин.

– Очень жаль, что вам здесь нечего почитать, – сказала Ханна, поднимая глаза от своей книги немецких стихов, которую нашла здесь, на полке. Приемная оказалась достаточно уютной: обои с узором, диван, обтянутый темно-красной синелью, столик на коротких ножках, на котором были разложены журналы – все на немецком. На полках был большой выбор книг на разных языках: немецком, французском, испанском, итальянском. А вот на английском, к сожалению, только полное собрание сочинений Шекспира и «Антропология: введение в исследование человека и цивилизации» сэра Эдуарда Тайлора. Ни для того, ни для другого у Мэри не было настроения, и она стала листать журналы, разглядывая фотографии австрийских дам в придворных костюмах, рекламу мыла, корсетов и каких-то флакончиков – она решила, что это лекарства. О чем же этот психоаналитик говорит с Дианой так долго?

Она подошла к окну и выглянула во двор, где располагались конюшни. Окно было открыто. До нее донесся слабый запах лошадей и сена. Это напоминало Лондон, но в солнечном свете чувствовалось что-то трудноопределимое – какая-то непривычная яркость, напоминавшая о разнице в климате.

Вдруг она услышала, как дверная ручка повернулась.

– А, фройляйн Джекилл, – сказал Фрейд. – Прошу прощения за то, что заставил вас ждать так долго.

И отчего это здесь, на континенте, все так прекрасно говорят по-английски, а вот она ни одного языка, кроме английского, не знает? Это просто стыд и позор, вот что. Надо бы попросить Жюстину помочь ей подтянуть немецкое произношение.

Зигмунд Фрейд оказался представительным мужчиной с густыми темными волосами и бородкой, едва начинающей седеть. Он курил сигару – мистер Холмс наверняка сразу определил бы марку, – и пепел осыпался на лацкан его шерстяного костюма.

– Если вы будете так любезны пройти в кабинет, я хотел бы немного побеседовать с вами.

– Конечно, – растерянно ответила Мэри. О чем ему с ней говорить?

Она прошла за ним в кабинет и удивленно огляделась. Кабинет оказался гораздо больше, чем она ожидала. Тут тоже были полки, заставленные книгами и разными антикварными вещицами: горшками, вазами, всевозможными фигурками, на вид в большинстве своем старинными. С самой верхней полки смотрели какие-то античные бюсты. В центре комнаты стояла кушетка, а на ней сидела Диана и подскакивала так, что пружины скрипели.

– Прекрати сейчас же, не ломай доктору Фрейду мебель, – сказала Мэри.

– А ты тут не командуй. Не у себя дома, – ответила Диана, но подскакивать перестала. – Ну так что, мы закончили?

– С вами – да, – ответил Фрейд. – Но я хотел бы еще немного побеседовать с вашей сестрой, наедине. Вы позволите?

– Как хотите, – сказала Диана. – Но в ней вы ничего интересного не найдете. Она ни капельки не сумасшедшая. Она нормальная, нормальней не бывает.

Как обычно, не утруждая себя нормами вежливости, она вышла из кабинета. Психоаналитик закрыл за ней дверь.

– Я не согласен с вашей сестрой, фройляйн, – с улыбкой сказал он. – Я думаю, что найду вас не менее интересной, чем она, даже если вы, как она утверждает, нормальны до тоски. Меня ведь интересуют не только душевные болезни. Предмет моего изучения – человеческая психика во всех ее формах и проявлениях. – Его улыбка, прикрытая бородкой, казалась немного пугающей. Не то чтобы недоброй, нет, но в выражении его лица чувствовалось что-то страстное, напряженное, словно он пытается заглянуть человеку прямо в голову, а может, в душу. Мэри это действовало на нервы.

– Понимаю, – сказала Мэри, хотя ничего не поняла. – Но о чем же вы хотите поговорить со мной? Вы согласны нам помочь? Миссис Нортон сказала, что согласны.

– Прежде всего сядьте, пожалуйста. Обсудим для начала практические вопросы. Я уже вижу, что вы весьма практичная юная дама – это восхитительное качество. А затем, если не возражаете, я хотел бы задать вам несколько вопросов.

Мэри села на кушетку, потому что больше было некуда, а сам доктор Фрейд устроился в куда менее удобном кресле на колесиках.

– Ваша сестра – безусловно, интересный случай, – начал он. Мэри показалось, что он нахмурился, и она насторожилась – что такое Диана опять натворила? Это она рассердила его? Но тут же поняла – нет. Он просто морщит лоб в задумчивости, и только густая борода и брови придают ему такой грозный вид. Прежде чем продолжить разговор, он погасил окурок сигары в пепельнице.

– Убедить администрацию лечебницы в том, что она душевнобольная, будет нетрудно. Она импульсивна, иррациональна. Она употребляет совершенно недопустимые выражения. Она показала мне порезы, которые нанесла сама себе. И все же, фройляйн, я не верю, что она действительно сумасшедшая. Нельзя сказать, что она нормальна, – нет, конечно. Но она, по всей видимости, не страдает от своих особенностей. Кошмарные сны не вызывают у нее тревожности – напротив, они ей даже нравятся. Она без колебаний выражает любые свои желания и мысли и ничуть в этом не раскаивается. Она не чувствует потребности соответствовать ожиданиям общества, и это несоответствие ее ни в малейшей степени не беспокоит. Более того – если верить ее же словам, такой образ мышления и поведения даже дает ей определенные преимущества. Разумеется, она лгала мне – это тоже вполне в ее натуре. Но я льщу себя мыслью, что могу отличить правду от намеренного притворства. Из беседы с мисс Хайд у меня сложилось впечатление, что она весьма и весьма уравновешенна, все ее поступки логичны и объяснимы, и, будь наше общество устроено иначе, ее никто не стал бы за них винить. Я бы сказал, что корень проблемы лежит скорее в обществе, нежели в вашей сестре.

– Но мы живем в этом обществе, а не в каком-то другом, – сказала Мэри. – Его правила и обычаи имеют под собой определенную почву. Это основа жизни в цивилизованном мире, основа общественного договора. Благодаря им мы можем взаимодействовать как существа общественные. А Диана – вы меня простите, доктор Фрейд, но она просто заноза в заднице.

По левую руку от Мэри лежал длинный прямоугольник сада – не такого, как Риджентс-парк с его многолетними клумбами, а что-то похожее на турецкий ковер – ровные разноцветные завитки и узоры из цветов, аккуратно высаженных вокруг голубых фонтанов. На ее взгляд, это выглядело слишком искусственно, однако вид все же был изумительный. Сад уходил под гору, вниз, вниз, вниз – и в самом низу заканчивался каменным зданием, над которым можно было разглядеть центр Вены: крыши домов, вздымающиеся вверх, а между ними – зеленые холмы.

А по правую руку – еще одно каменное здание. Целый дворец, огромный и роскошный, как… как дворец. Никаким другим словом его нельзя было назвать. Если бы кто-то попросил ее дать определение слову «дворец», она бы просто показала на это здание – в классическом стиле, изящное, будто морская раковина, сияющая белизной в свете дня, только в этой раковине помещались сотни комнат. Свет, впрочем, был скорее предвечерний – край неба уже слегка тронули оранжевые и розовые краски.

– Какой же он…

– Слишком большой и убийственно старомодный. Кому захочется жить в таком мавзолее? – Ирен окинула дворец критическим взглядом.

– А кто там живет? – спросила Мэри.

– Один мой друг… ну, собственно говоря, при моем роде занятий друг – понятие условное. Скажем так – мы находим наши отношения обоюдно приятными. Когда я сказала Францу, что люблю гулять здесь по вечерам, он дал мне ключ, чтобы я больше не взламывала замок – это, по его словам, подает дурной пример другим. Я сказала, что ему лучше бы поселиться в каком-нибудь другом месте, которое будет ему действительно по душе, а из этой громадины сделать музей, открытый для всех жителей Вены. Можете себе представить, какой это был бы подарок художникам этого города, если бы они могли выставлять свои работы в таком месте? Густав, Коломан, Макс… Ну что ж, придется им вершить свою революцию без государственной поддержки. И они ее совершат так или иначе, можете мне поверить. Но я привела вас сюда не для того, чтобы говорить об искусстве, Мэри.

– А о чем вы хотите поговорить?

Может быть, это прозвучало слишком прямолинейно? Но Ирен и сама прямолинейна – должно быть, дело в том, что она американка. В разговоре с ней прямолинейность не казалась грубостью.

– Пойдемте под деревьями. Я люблю смотреть на закат над Веной, а сам сад не стоит большого внимания. Увы, венцы не захотели перенять английский обычай естественного садоводства.

– Я уже думала об этом. Здесь все какое-то… плоское. Я только что подумала – похоже на ковер.

– Этот сад предназначен для того, чтобы любоваться и восхищаться, а не для прогулок. Как следует рассмотреть его можно только из окон второго этажа – вот оттуда он выглядит впечатляюще, хотя, на мой вкус, слишком уж аккуратно. Давайте пройдемся по аллее. «Пройтись» – самое подходящее слово для такого места. – Ирен взяла Мэри под руку. Они шли молча, пока не оказались в тени деревьев. Это каштаны, подумала Мэри. Да, такие длинные ряды каштанов выглядят довольно изысканно.

Наконец Ирен сказала:

– Как вы здесь себя чувствуете, Мэри? Вот о чем я хотела спросить. Диана отлично освоилась с первого дня приезда – она здесь как рыба в воде, ждет не дождется, когда отправится в сумасшедший дом, и ходит гордая, как павлин. Я только одного боюсь – как бы она не попыталась сама освободить Люсинду Ван Хельсинг, славы ради. Жюстина – та удручена, подавлена, и это совершенно понятно. В первый раз за сто лет она оказалась так близко от родного дома. Она снова говорит на языке своего детства, снова ощущает вкус еды, которую ела в последний раз, когда была Жюстиной Мориц. Конечно, все это вызывает разные чувства и воспоминания. Да еще эта книга, которую она взялась читать, – то, что она ее так расстроила, хоть и огорчительно, но совершенно естественно. А вот вы…

Ирен на минуту смолкла, и дальше они шли в тишине. Наконец они подошли к небольшому каменному домику, окруженному кустарниками и цветами – первые растения в своем естественном виде, какие Мэри увидела в этом саду. Это хотя бы немножко напоминало дом. Ирен улыбнулась.

– Когда-то здесь был зверинец. Тут даже лев жил, можете себе представить? Сам принц Ойген любовался из окон второго этажа этим зверинцем и львом на самом почетном месте. Бедный лев… Я уверена, ему было бы куда веселее бегать по африканской саванне, чем жить в этом роскошном плену. Кстати, я не заметила никаких признаков того, что за вами все еще следит кто-то из Société des Alchimistes. А это может означать одно из двух.

– И что же? – Мэри чувствовала некоторое облегчение от того, что разговор, кажется, ушел в сторону.

– Либо они не очень-то сильны в шпионаже, либо настолько феноменально сильны, что я не могу даже отследить их лазутчиков. По правде сказать, я склоняюсь к первому.

– Почему? – спросила Мэри.

– Потому что Вальдман был явным дилетантом. Сначала следил за вами на пароме, потом сел на тот же поезд в Кале, зная, что вы едва ли сойдете раньше Парижа. Это ведь единственный пункт, где можно пересесть на поезд в восточном направлении. Затем он ухватился за возможность взять билет в одно купе с Жюстиной. Это решение было явно принято под влиянием момента – и опрометчиво. Ему следовало выбрать купе дальше по коридору и сидеть там со своим другом – наблюдать за вами издали, не входя в контакт. Я недоумевала, почему он назвался собственным именем – это же глупо, но в тот момент у него не было другого выхода: пришлось назваться тем именем, что значилось в билете и на багаже. Мне думается, он вообще не должен был контактировать с вами. Кто-то – тот, кто его послал, – будет крайне недоволен. Но вы не ответили на мой вопрос. Как вы себя чувствуете, Мэри?

Как она себя чувствует? Мэри не знала, что сказать. В этом-то и был корень проблемы – она не знала. Она покачала головой, открыла рот, чтобы ответить, но слова не шли с языка.

Ирен ждала. Мэри подумала: если Ирен действительно шпионка, ей полагается быть очень терпеливой – как пауку, сидящему в центре паутины. Она привыкла ждать.

– Доктор Фрейд сказал, что хотел бы повидать меня еще раз, – сказала она наконец.

– Я и не сомневалась! – рассмеялась Ирен. – Он ведь собирает жуков всевозможных видов для своей коллекции, а вы похожи на серого жука, с виду неприметного, а чуть на него упадет свет – начинает переливаться, словно опал, всеми оттенками голубого и зеленого, – это ваши цвета, мне кажется. Знаете, как только вы приехали, вы сразу вызвали у меня восхищение своим самообладанием. Вы отправились в чужую страну спасать девушку, которую даже не знаете, от неизвестной вам опасности, и все только потому, что подруга попросила вас об этом. Долгий путь утомил вас – но вы, невзирая на усталость, уверенно строили планы. Только потом я поняла, что это даже не самообладание – вы просто такой человек. Как Шерлок. Он тоже не может иначе. Есть дело, которое нужно раскрыть, – значит, он садится и раскрывает, деловито и рационально.

Мэри уже открыла рот, чтобы возразить.

– Я не хочу сказать, что вы лишены эмоций, дорогая. Я хочу сказать только, что сами ваши эмоции тоже деловиты и рациональны. Прошу вас, не поймите меня превратно – я от души вами восхищаюсь и была бы рада стать вашим другом. Но вы, как никто другой, напоминаете мне Шерлока.

– Насколько я понимаю, это комплимент? – сказала Мэри. – Дело в том, что иногда он меня ужасно злит…

– Он всех злит! – сказала Ирен. – Но… и именно об этом я пыталась сказать. При всей вашей внешней сдержанности и спокойствии, мне кажется, у вас нехорошо на душе. Я не ошибаюсь?

– По-моему, вы вообще редко ошибаетесь, – сказала Мэри.

– Что ж, с этим не поспоришь, – сказала Ирен с улыбкой, ясно говорившей, что согласие это ироническое. – Так что же вас мучает? Вы сами-то понимаете?

Вот в этом-то и беда – она не понимала, во всяком случае, не до конца.

– Я никогда еще не уезжала так далеко от дома. – Но это было не то. – Наверное, дело в том, что я привыкла к определенному образу жизни, к заведенному порядку. Да, жизнь с Дианой и другими его нарушила – последние три месяца в доме было далеко не так тихо, как когда-то! И я этому рада, правда рада.

– Но другие – Диана, Жюстина и остальные, – они живут в вашем доме, вы у них главная. Не качайте головой, мисс Джекилл! Я знаю, что в вашем клубе нет официального председателя, но неофициальный – именно вы. А тут весь ваш заведенный порядок летит кувырком, все планы приходится менять. Неудивительно, что у вас такое чувство, будто земля уходит из-под ног.

Какое-то время Мэри шла молча. Затем сказала:

– Я думала, мне самой хочется приключений.

– Конечно, хочется. Никто не любит застоя, никто не хочет просидеть всю жизнь за закрытыми шторами из страха, как бы солнце не обожгло… довольно поэтичное сравнение, вы не находите? Вы просто не привыкли к этому ощущению, и оно ударило вам в голову, а теперь у вас похмелье. А вот это уже не слишком поэтично… ну да ладно. И как бы вы ни были сильны, Мэри, у вас есть одна слабость, какой нет ни у Жюстины, ни у меня.

– И какая же? – Мэри было отчасти досадно, отчасти любопытно. Что скажет ей Ирен? И хочет ли она это услышать?

– Вы не можете стукнуть кулаком в стену, или пнуть ногой дверь, или разрыдаться. Для большинства из нас эмоции – отдушина, предохранительный клапан, а вот для вас, насколько я понимаю, нет. Мне кажется, вы не способны дать себе волю, да и никакого удовлетворения это вам все равно бы не принесло. Скорее, только новые мучения. Вам нужна отдушина – возможность дать выход ярости, и притом холодно и рационально. Знаю! Стрельба по мишеням! – Ирен, кажется, была весьма довольна собой. – Вот видите, я могу ставить диагнозы не хуже Зигмунда, и даже денег с вас за свои услуги не возьму.

Мэри рассмеялась. Когда же она смеялась в последний раз? Она даже не могла вспомнить.

– Это напомнило мне одного знакомого джентльмена из Лондона: у него есть такая привычка – палить в стену гостиной!

– Я же говорю, что вы на него похожи! – сказала Ирен. – Только, бога ради, избегайте некоторых его нездоровых привычек – и я имею в виду не порчу обоев и не игру на скрипке в любое время дня и ночи.

– А что же? – спросила Мэри.

– Да так, ничего. Спросите как-нибудь у Джона Ватсона. Глядите, небо в огне!

И правда, небо над Веной так и полыхало оранжевым, розовым, желтым – всеми цветами заката.

– Вы знаете его лучше, чем я, – сказала Мэри. – Вы не думаете когда-нибудь вернуться в Лондон? Он бы, наверное… Доктор Ватсон сказал, что вы любовь всей его жизни.

Ирен взглянула на нее в изумлении, а затем рассмеялась.

– Ох, милая моя! Джон замечательный человек, герой войны – храбрый, преданный, добрый. Но он очень многого не понимает и никогда не поймет. Мы с Шерлоком так хорошо ладим именно потому, что мы с ним полные противоположности друг другу. В своих привычках, темпераментах, в решениях, которые мы принимаем в жизни. Я и Шерлок? Нет, не думаю. Правду сказать, я вообще не думаю, что какая-то женщина могла бы быть с ним счастлива, и уж во всяком случае – не я. Я вышла замуж за Готфрида, потому что хотела того, чего хотят все женщины, – любви, страстной, беззаветной. Я хотела, чтобы меня любили как женщину, а не как загадку, которую нужно разгадать. Я никогда не была бы счастлива с Шерлоком и очень сомневаюсь, что он был бы счастлив со мной. Глядите, первая звезда!

Она показала рукой на небо, край которого уже окрасился в фиолетовый цвет. Да, в нем сияла вечерняя звезда – точно такая же, как в Лондоне.

– Вот разве что… Может быть, вы могли бы быть с ним счастливы, Мэри? – Ирен бросила на нее изучающий взгляд. – Вы ведь не похожи на других женщин, правда?

– Я никогда не осмелилась бы предположить… – смущенно начала Мэри.

– Ох, дружочек, – сказала Ирен и снова взяла ее под руку. – Уж поверьте, я кое-что понимаю в том, о чем думает двадцатидвухлетняя фройляйн. Я ведь сама такой была. Ну, а теперь идемте домой. Если Диана в самое ближайшее время не пообедает, она что-нибудь разобьет, а у меня в доме слишком много хороших вещей, я не могу этого допустить.

– Двадцатиоднолетняя, – сказала Мэри. – Мне двадцать один.

Ирен рассмеялась и вновь увлекла ее за собой ее под каштаны.

– Какая разница.

– Моей матери нужна кровь, – сказала Люсинда Ван Хельсинг.

– То есть как это?

Диана почти не видела женщину, лежавшую на кровати, – лишь тень под тонким покрывалом, какие выдавались пациентам третьего этажа. Но то, что она видела – костлявая рука поверх покрывала, тонкое, будто спичка, запястье, – совсем не радовало. Эта женщина умирает. Диана чувствовала, что в комнате пахнет смертью, – у нее запах гниющих лилий.

– Ей нужна твоя кровь, из твоих жил, – сказала Люсинда. Понятнее не стало. – Выпить, – пояснила Люсинда. – Это вернет ей силы.

Она что, серьезно?

– Из моих жил? Ты хочешь, чтобы я вскрыла вену и дала ей выпить мою кровь?

– Да, – ответила Люсинда.

Собственно, а почему бы и нет? Ей случалось делать кое-что и похуже. Диана достала маленький, но очень острый ножик, припрятанный вместе с отмычками, надрезала руку (другую, не ту, которую резала в приюте святой Магдалины) и поднесла ко рту миссис Ван Хельсинг – насколько можно было угадать, где у нее рот. Тонкие, пересохшие губы чуть шевельнулись под ее пальцами.

Так, надрез как раз напротив губ. И вдруг она почувствовала что-то мягкое, влажное – будто кошка лизнула. Миссис Ван Хельсинг лизала ее руку.

– Все в гостиную, – скомандовала Ирен, когда они уже поднялись наверх и стояли в прихожей. – Жюстина, не могли бы вы унести тело… я хотела сказать – миссис Ван Хельсинг в кабинет внизу? Положите ее, пожалуйста, на стол. Грета, ты устроишь все как полагается? Ну, знаешь… чтобы все было достойно. А раз уж ты все равно пойдешь мимо кухни, попроси фрау Шмидт принести нам кофе с булочками. И захвати свежих бинтов, чтобы заново перевязать рану Люсинде – это не терпит отлагательства. Ханну я послала улаживать последствия этого дела. Я понимаю, вы все устали и голодны, но, думаю, нам нужно все обсудить – и лучше прямо сейчас, не откладывая.

Как же приятно было снова войти в гостиную Ирен! После всего, что произошло за последние дни, она казалось такой… обычной, нормальной. В окна светило солнце, на столик кто-то поставил вазу с тюльпанами. Тюльпаны были полосатые, махровые – как с картины Рембрандта. Все это имело такой цивилизованный вид. Мир психиатрических лечебниц, схваток в темных переулках и внезапных смертей словно отодвинулся на миллион миль. Ах, если бы!

– Еще ничего не закончилось, – сказала Ирен. – Как я уже сказала Грете, вам четверым нужно как можно скорее уезжать из Вены. Из Кранкенхауса пропали сразу три пациентки – будет расследование. Оно приведет к Зигмунду, который, конечно же, будет потрясен и огорчен исчезновением своей больной. Как только мы закончим наш разговор, я позвоню ему и скажу, что Люсинда и Диана с нами. Ему нужно будет подготовить какую-то легенду для администрации лечебницы, и, вероятно, для полиции. Но остается еще один вопрос – те люди, что на нас напали. Кто они? Кто их послал? И почему они не умирают?

Она обернулась к Люсинде, сидевшей рядом с Мэри на диване. Диана заняла одно из кресел.

– Можно? – спросила Ирен и сняла с Люсинды белую шапочку. Ее длинные льняные волосы упали на плечи. Люсинда коснулась волос руками, словно желая убедиться, что они никуда не делись, а затем растрепала их так, что они упали на глаза.

– Милая моя, – сказала Ирен, снова пригладила ей волосы, а затем села рядом с Люсиндой, так, что та оказалась между ней и Мэри, и взяла ее за руку. – Я понимаю, вы перенесли чудовищные испытания и тяжкую потерю. Мне очень жаль. Но вы должны рассказать нам, что случилось с вами и с вашей матерью – это ведь ваша мать, верно? Ваша экономка, фрау Мюллер, сказала мне, что она умерла, но, должно быть, это ваш отец ей так сказал. Верно я догадываюсь? Не могу даже представить, что вам обеим пришлось пережить. Надеюсь, вы расскажете нам, как вы с ней оказались в Кранкенхаусе, – и, если вам это известно, о том, кто эти люди.

Люсинда сжала ладонь Ирен обеими руками.

– Да, – сказала она. – Я расскажу вам мою историю.

Мэри хотелось сказать что-нибудь Люсинде: она ведь знала, каково это – лишиться матери. Но она не представляла, чем тут можно хоть сколько-нибудь утешить. Ирен это умеет лучше.

Тут как раз вернулись Жюстина с Гретой. За ними вошла фрау Шмидт, и – о, райское блаженство! Запах свежих булочек и кофе! Мэри впервые поняла, в чем секрет любви к кофе. Если не спать всю ночь, спасаясь от пожара в лечебнице для душевнобольных или от агрессивных мужчин, которые ни в какую не хотят умирать, даже после выстрела в лоб, или от того и другого сразу, – лучше кофе нет ничего.

– Беатриче!

Беатриче виновато подняла взгляд.

– Знаю, Кэт. Прости, мы уже заканчивали разговор. Мы проговорили не больше часа, клянусь. Я следила за временем, правда.

– Это я виноват, Ушастик, – сказал Кларенс. – Я все расспрашивал ее об Италии. Я-то там никогда не бывал. Представь, каково это – гулять по улицам Рима, где гуляли Сенека и Марк Аврелий… Единственная страна в мире, которую я хотел бы повидать еще сильнее, чем Италию, – это Египет. А чувствую я себя неплохо, правда. Кажется, я начинаю привыкать – как к снегу привык, когда приехал в Бостон, или к дождю в Англии. И гляди – у нас же окно открыто. – Он показал на окно купе, опущенное до конца. За ним проносились мимо австрийские поля и луга. Все было такое… зеленое.

– Яд Беатриче – это не какое-то атмосферное явление, – сказала Кэтрин. – К нему нельзя приспособиться – только если самому стать ядовитым. Ты этого хочешь? – Она сердито взглянула на него, с самым неодобрительным видом, какой только смогла изобразить. Затем повернулась к Беатриче. – Но я не об этом хотела поговорить. Мне кажется, здесь, в этом поезде, есть кто-то из Общества алхимиков.

– О чем ты? – испуганно и удивленно спросила Беатриче. – Ты видела кого-то похожего на члена société?

– Нет, конечно. Да и кто знает, как должен выглядеть член Общества алхимиков, если он не доктор Сьюард? Хотя он тоже выглядит совершенно обыкновенно. Переодетый алхимик может быть похож на кого угодно. Но я не видела никого, кроме наших. После завтрака я задержалась в вагоне-ресторане, разговаривала с полковником Шарпом и мисс Петунией. Потом решила зайти в свое купе – то есть в наше с Зорой, хотя скорее ее, судя по тому, сколько места занимают ее вещи. Удивительно, как это змеи мне там еще не попадались! Ну, в общем, я хотела взять свою записную книжку, чтобы записать свои впечатления от Парижа. Думала – может быть, помещу туда действие какого-нибудь нового рассказа об Астарте. «Астарта у Эйфелевой башни» или что-то в этом роде. Открываю чемодан, а там все вещи перевернуты. Видно, что старались сложить все как было, но я же кошка. Я знаю, когда вещи лежат не так, – с первого взгляда вижу. Тогда я перетряхнула всю свою одежду, наши книги и карты, даже твои туалетные принадлежности – те, что в твой чемоданчик не поместились. Все вытащила, все карманы проверила. И тут поняла – телеграмма Ирен Нортон пропала.

– Пропала? – переспросила Беатриче. – Ты же говорила, что спрятала ее туда, где никто не найдет.

– Ну да – в твою Библию, под обложку. Не хотелось таскать ее все время с собой – я решила, что безопаснее спрятать там, где никто не станет искать. В Библию никто никогда не заглядывает, кроме Жюстины, и к тому же я положила ее на самое дно, под всю свою одежду. Кому придет в голову там искать? Но я открыла Библию, а телеграммы в ней нет. И, как я уже сказала, все было переложено по-другому – обычный человек даже не заметил бы, но я-то не обычный человек. Теперь я жалею, что мы не сложили мою одежду в маленький чемоданчик, а большой не оставили в твоем купе. Правда, тогда все карты пропитались бы ядовитыми испарениями… В общем, телеграмму кто-то украл.

– Ты совершенно уверена? – Беатриче все еще глядела с сомнением. – Я знаю, как ты осторожна, Кэт, но мы пока не видели никаких признаков того, что за нами кто-то следит или хотя бы интересуется нашими передвижениями. Да, мы знаем, что Мэри с Жюстиной столкнулись в пути с агентом Société des Alchimistes, – жаль, конечно, что Ирен Нортон не сообщила нам никаких подробностей! Но это еще не значит, что Обществу известно, где мы – или хотя бы кто мы. И мы не видели никого подозрительного – весь вагон занят артистами Лоренцо. Если бы кто-то чужой сел на станции или зашел из другого вагона, его бы сразу заметили. Или ты подозреваешь своих же товарищей из цирка? Нет, конечно. Не могу представить, чтобы Саша или сестры Джеллико были агентами Société des Alchimistes. Может, ты просто переложила телеграмму куда-нибудь и забыла? Или, может быть, она просто выпала из Библии, когда ты в последний раз открывала чемодан, а ты не заметила.

Может, и правда? Кэтрин совершенно точно никуда не перекладывала телеграмму, но, может быть, она как-то выскользнула из Библии, например, когда она доставала чемодан? Но нет – с той самой минуты, как они сели в поезд, он спокойно стоял под сиденьем, она только выдвигала его и поднимала крышку, когда нужно было взять что-то из одежды… А может, телеграмма выпала сегодня утром, когда она пересматривала вещи в чемодане, заметив, что в нем кто-то рылся? Пожалуй, надо бы сходить и посмотреть еще раз. В отношениях с людьми Беатриче может иногда и сглупить, но в целом она девушка разумная, и ее не грех послушать. Кэтрин попыталась вспомнить… когда же она в последний раз видела эту телеграмму? Да – в первый день в поезде, когда Беатриче попросила достать склянку с румянами – наверняка хотела прихорошиться для кое-кого, кто, видите ли, не боится яда. Кэтрин тогда же все пересмотрела, чтобы убедиться, что ничего не разбилось и не перевернулось, когда носильщики загружали багаж в вагон, и телеграмма была тут как тут, на своем месте, под обложкой. Нет, вывалиться оттуда она никак не могла.

Сегодня на Беатриче было одно из ее «реформаторских» платьев – зеленое, почти средневекового покроя. В первый день в Париже, перед вечерним представлением, она ушла одна, сказав Кэтрин, что ей нужно пройтись. Париж она знала прекрасно – когда-то она прожила здесь несколько месяцев, советовалась с учеными из Сорбонны по поводу своей болезни. Кэтрин все же волновалась за нее, пока она бродила в одиночестве, – а вдруг заблудится или отравит кого-нибудь? Но через несколько часов Беатриче вернулась с каким-то свертком.

– Ты что, за покупками ходила? – спросила Кэтрин. Денег у них было немного: от Лоренцо еще ничего не получили, а Париж – город дорогой.

Вид у Беатриче был одновременно и довольный, и слегка смущенный.

– Следовало бы, конечно, зайти в какой-нибудь музей или галерею – Париж так богат сокровищами искусства и культуры! Но как-то так вышло, что я оказалась в House of Worth, и продавец очень любезно показал мне осеннюю коллекцию, а потом – ты не поверишь – сам мистер Уорт вышел из своего кабинета! Он сказал, что у меня необычная внешность, и хотел нанять меня в модели. Пришлось сказать ему, кто я, – La Belle Toxique. Тогда он сказал, что хотел бы видеть на мне какое-нибудь из своих вечерних платьев, что это будет хорошей рекламой. Там как раз было одно – его шили для другой клиентки, но она от него отказалась, и мистер Уорт сказал – нужно только немножко переделать, и будет сидеть так, будто на меня шито. И швея подогнала и перешила его прямо там, и продавец сделал фото! И вот, гляди! Он сказал, этот фасон называется la fée verte[80].

Она развернула сверток, и из него выпало зеленое шелковое платье. Оно и в самом деле было сшито будто специально для Беатриче. Просто идеальное платье для Ядовитой девицы.

И, конечно, в этом платье она стала еще красивее, и тем труднее стало отделаться от Кларенса! Зато в Париже их ждал триумф. Пять представлений – вечернее в пятницу, утренние и вечерние в субботу и воскресенье, – и каждый раз аншлаг: публика торопилась увидеть, как близнецы Джеллико завязываются узлом, как полковник Шарп метает ножи, как ассистирует ему миловидная, но бородатая мисс Петуния, как Атлас, «первый силач в мире», поднимает все новые и новые тяжести. Королева Лилипутии, самая маленькая женщина в мире, читала стихи, взобравшись на стол, мальчик-собака выл и лаял, а Женщина-пантера демонстрировала свою ловкость, карабкаясь по хитроумной конструкции из веревок и палок. Братья Камински показывали чудеса акробатики. Зулусский принц самозабвенно танцевал туземные танцы. Мадам Зора показывала номер с ядовитыми змеями. И, наконец, на сцене звезда программы… La Belle Toxique! Беатриче сказала Лоренцо, что не станет для представления убивать ничего живого. Вместо этого она вызывала добровольцев из публики, чтобы дохнуть на них или пожать руку. Они платили деньги за удовольствие получить головокружение от ее отравленного дыхания или обжечь пальцы. Публика встречала смехом тех, кто шел обратно в зал на заплетающихся ногах, как пьяный, и подбадривающими криками – тех, кто возвращался с обожженной рукой. Иногда Беатриче соглашалась поцеловать в щеку кого-то из публики – пожилого политика, юную красавицу-герцогиню, бедного моряка, ненадолго сошедшего на берег. Парижские газеты прозвали ее la vrai femme fatale[81].

Это было очень похоже на ее прежнюю программу, но с одним отличием. На пароме из Дувра Кэтрин подошла к Лоренцо и сказала:

– А почему бы каждому из нас не рассказать свою историю? Ну, знаешь, – о том, как Женщина-пантера из Анд родилась от матери-пантеры и человеческого отца, что-нибудь в этом роде. Это же французская публика, куда более искушенная, чем добропорядочные английские джентльмены. Что скажешь?

Лоренцо скептически посмотрел на нее:

– Истории, говоришь? Думаешь, публике будет интересно?

– Ну конечно. Все любят слушать истории. Знаешь что – давай я их запишу и дам тебе почитать по дороге в Париж. И тогда ты скажешь, как тебе эта идея.

Она поговорила с Сашей, Зорой, Кларенсом и другими артистами из цирка Лоренцо, написала свою историю для каждого, используя их идеи и свои писательские таланты. В каких-то случаях история была вымышленной от начала до конца (Кларенс: «Я был младшим сыном самого Шака Зулу. В день моего рождения жрец из моего племени предсказал, что, когда я вырасту, то отправлюсь по большой воде в далекую землю, где живут люди, белые, как призраки»), а в каких-то, как, например, у Беатриче, – почти правдивой. Представление было объявлено в афишах как Une Rencontre Avec des Monstres[82], и публика пришла в восторг. Лоренцо заработал столько, что тут же отбил телеграмму в Вену, чтобы забронировать еще одно представление, в четверг вечером. Сразу же после последнего выступления в Париже они вновь сели в поезд. Это был не экспресс, конечно, но все-таки через четыре дня они должны были прибыть в Вену – как раз к первому представлению. Кроме того, Лоренцо сказал, что у них уже есть приглашение от будапештского театра. Все шло просто прекрасно… до тех пор, пока час назад Кэтрин не обнаружила, что кто-то рылся в ее чемодане и что телеграмма Ирен Нортон, с ее адресом и предупреждением насчет Общества алхимиков, исчезла.

– Кэт, а ты записала ее адрес еще где-нибудь? – спросила Беатриче.

– Нет, мне не хотелось записывать такие вещи – вдруг кто-нибудь найдет. Я заучила наизусть: Принц-Ойген-штрассе, восемнадцать. Но не в этом дело. Я пыталась вспомнить, куда еще могла деваться телеграмма – и выходит, что никуда. Даже если бы она выпала из Библии, то была бы где-то в чемодане. Я там все-все просмотрела, Беа. Вытащила всю одежду, проверила карманы… Телеграммы нет. И знаешь что? Она пропала после того, как я оделась утром, и до того, как вернулась за записной книжкой. Если бы раньше кто-то трогал мои вещи, я бы заметила. Наверняка.

Кто-то рылся в моем чемодане и взял телеграмму миссис Нортон. Не могу представить, кому еще это могло бы понадобиться, кроме Общества алхимиков. Мне кажется, ты права – посторонний человек не мог попасть в этот вагон и остаться незамеченным, а если бы его заметили, кто-нибудь бы непременно об этом упомянул: ты же знаешь, как циркачи любят посплетничать. И да, всех их мы с Кларенсом знаем уже не первый год – кроме Зоры. Она новенькая. Помнишь, как ей хотелось непременно ехать со мной в одном купе? Она сказала, что хочет узнать меня получше. Зачем? Мне и тогда это показалось странным, а теперь кажется… ну… подозрительным. Если в цирке Лоренцо есть агент Общества алхимиков, то это может быть только она.

Кларенс нахмурился. А когда он хмурился, вид у него был довольно устрашающий.

– Кэт, это на тебя не похоже – обвинять человека без доказательств. На чем конкретно основаны твои подозрения, кроме того, что Зора хотела ехать с тобой в одном купе?

Кэтрин подалась вперед. Она чувствовала себя Шерлоком Холмсом, излагающим свои умозаключения. Все сходилось точка в точку.

– Ну смотри – только у Зоры, не считая проводника, есть ключ от нашего купе. Это ведь и ее купе тоже. Любой другой, входя туда, рисковал бы – вдруг я как раз там, а ей беспокоиться не о чем – просто отложит обыск до другого раза. И если бы кто-то увидел, как она входит туда, никто бы ничего не заподозрил – решили бы, что она хочет взять что-нибудь или лечь вздремнуть. Где она была после завтрака? Она сказала, что пойдет кормить змей, а потом? Могла вернуться и обыскать чемодан.

– Ты же сама мне показывала, как легко открыть запертую дверь, – задумчиво сказала Беатриче. – Ты говорила, что Диана научила тебя этому всего за час. А тому, кто рылся в чемодане, так или иначе пришлось вскрыть на нем замок – так почему он не мог вскрыть и замок на двери? Конечно, рискованно, но если сделать это быстро и незаметно…

– Да, но это же я, – сказала Кэтрин. – Я же слышу, как язычок поворачивается. И замок на двери купе не так легко взломать – вот на чемодане проще простого, была бы булавка. В общем, я и не утверждаю, что у меня есть доказательства. Только подозрения, не более. Шерлок Холмс постарался бы подтвердить или опровергнуть эти подозрения, так? Если рассуждать логически, она самая вероятная подозреваемая.

Кэтрин вспомнила тот вечер, когда они стояли на платформе Гар-де-Лест перед посадкой и Лоренцо раздавал им билеты. Она, Кэтрин, должна была ехать в одном купе с мисс Петунией. Они все ехали по двое, только Беатриче одна – из-за ее яда. Но тут Зора схватила ее за руку:

– Я поеду с Кэтрин! Не отказывайся, кошечка, будет весело!

Мисс Петуния согласилась обменяться местами и ехать с миссис Камински – та помогала сыновьям готовиться к выступлениям и следила за тем, чтобы сетки были закреплены надежно. Уже тогда Кэтрин удивилась, что это вдруг Зоре так захотелось ехать непременно с ней. Они с заклинательницей змей вовсе не были подругами.

– Думаю, тебе следует спросить у нее самой, – сказал Кларенс. – Дай ей шанс оправдаться. Это только справедливо.

– Тебе бы судьей быть, а не адвокатом, – сказала Кэтрин.

Он рассмеялся, но в этом смехе слышалась горькая нотка.

– В Массачусетсе я не мог быть ни тем, ни другим, Ушастик. После того, что я сделал.

– А что ты сделал? – спросила Беатриче. – Ты мне никогда не рассказывал.

– И мне тоже, – сказала Кэтрин. Она села рядом с Беатриче, на миг даже позабыв о пропаже телеграммы. Они с Кларенсом были друзьями с тех самых пор, как она пришла в «Волшебный цирк чудес», но он никогда не рассказывал ей, как там оказался, что привело его в цирковые артисты. А она не расспрашивала: как она уже сказала Беатриче, в цирке вопросов не задают. Но теперь, когда Беатриче заговорила об этом, Кэтрин тоже стало любопытно.

Кларенс вздохнул.

– Вы правда хотите знать?

Беатриче кивнула. Кэтрин молча ждала. Если захочет, расскажет. Кларенс не из тех, кто будет ждать, чтобы его упрашивали.

– Ну ладно. Это было в тот год, когда я окончил юридическую школу. Как и всех моих чернокожих соучеников, меня вдохновлял пример судьи Руффина, первого чернокожего, окончившего Гарвардскую школу права и ставшего судьей в Массачусетсе. Я решил, что стану таким же, как он. Я, мальчик из бедной семьи, сын вдовы, которая нанималась мыть полы в чужих домах, чтобы было чем платить за жилье. Я отучился в Говарде – на стипендию, потом в Гарварде – тоже на стипендию, и в первый год после выпуска работал в организации, где оказывали юридическую помощь беднякам: черным, ирландцам, итальянцам – всем подряд. Меня послали в один округ на западе штата, защищать чернокожего, которого обвинили в изнасиловании белой женщины. Тогда в первый раз судья обратился ко мне «парень». Дело я выиграл – сама женщина выступила свидетельницей и заявила, что никакого изнасилования не было. Они хотели пожениться. Законы Массачусетса это разрешали, она была совершеннолетней, но ее отец не хотел, чтобы она выходила за чернокожего, и заявил шерифу, что мой клиент ее изнасиловал. Она была явно беременна.

Мой клиент вышел из зала суда свободным человеком, но за дверью его ждала толпа, и вдруг из этой толпы вышел вперед брат девушки. Он был помощником шерифа. У него был пистолет, и он сказал, что застрелит этого грязного… не стану повторять его выражения. Он действительно готов был убить моего клиента. Не раздумывая, я бросился к нему и стал вырывать пистолет. Пистолет выстрелил… Брат девушки умер от потери крови у меня на руках. Меня обвинили в убийстве, и судил меня тот же судья в том же зале. Невзирая на его наказ присяжным, меня оправдали. У него чуть ли не пена изо рта шла, он готов был волосы на себе рвать от досады в тот день, когда я вышел из зала суда свободным. Все видели, что это был несчастный случай, но кто бы после этого дал мне работу? То, что я был невиновен, дела не меняло. Мое лицо попало на обложку Boston Globe – чернокожий убийца белого полицейского! Моя мать умерла от рака за год до этого, а больше у меня никаких родных не осталось, не считая кузенов в Виргинии. Денег у меня не было, так что я нанялся кочегаром на пароход, идущий в Англию. Когда мы причалили в Лондоне, я немного поработал в доках, в Ист-Энде. Там-то я и встретил людей, которые представляли «зулусскую феерию» – ни один из них не был зулусом, но они говорили, что за такие штуки недурно платят, да и много ли лондонцы знают о зулусах? Я выступал вместе с ними два года, пока труппа не распалась: один из них женился, а другой открыл продуктовый магазинчик, так что выступать стало некому. Мне оставалось только снова идти в доки, но однажды я увидел афишу цирка Лоренцо и спросил, не нужен ли ему профессиональный зулус. С тех пор я здесь.

Какое-то время все молчали. Затем Беатриче сказала:

– А в Англии твой юридический диплом недействителен?

– Да я даже не узнавал, – сказал Кларенс. – Не хочу больше иметь дела с судами, и надеюсь, они больше не захотят иметь дело со мной. А теперь – скоро обед. Кэт, так ты хочешь поговорить с Зорой? Если да, то лучше поторопиться. Через пару часов мы будем в Вене. Лучше тебе сразу с ней все выяснить, чем копить подозрения. Подозрения ведь тоже яд, особенно в такой труппе, как наша.

– Ладно, – сказала Кэтрин. – В конце концов, почему бы и не теперь. А тебе пора убираться из купе Беатриче. Сколько ты уже здесь сидишь? Беатриче говорит, что час, но я ей не верю. У нее ведь и часов нет.

– Я зашел после завтрака, – сказал Кларенс. – Это было… – Он вытащил из кармана часы. – Три часа назад?

– Черт побери, Кларенс, нужно же соображать! А ты, Беа, должна была его выставить. Ты же знаешь, ему вредно сидеть здесь так долго, даже с открытым окном. Ты что, хочешь, чтобы закончилось, как в прошлый раз? Сама знаешь… как с Джованни?

Она была так зла на них – на них обоих. И почему эмоции вечно мешают людям мыслить рационально? Уж кто-кто, а Беатриче должна бы понимать. Джованни, ее первая любовь, сам пропитался ядом из-за того, что слишком много времени проводил с ней. А потом умер. Почему она совсем не думает о последствиях?

– Простите меня, – сказала Беатриче. – Я должна была лучше следить за временем. Но мы так хорошо разговаривали…

Ее явно мучила совесть, казалось, она вот-вот расплачется. Кэтрин едва не раскаялась в том, что говорила так резко. Беатриче ведь и так нелегко из-за того, что она не может ни с кем общаться. Цирк, а в их случае – гастрольная группа, – это прежде всего товарищество. Кто-то рассказывает истории, кто-то показывает новые фокусы. Были тут и карточные игры, и песни хором, такие громкие, что персонал вагона вздрагивал от неожиданности. У Генриетты, королевы Лилипутии, она же миссис Шарп, был очень красивый голос. А Беатриче ни в чем этом участвовать не могла. Купе в поезде – это всегда закрытое помещение, где ее яд стал бы накапливаться. Вот ей и приходилось почти все время сидеть одной. Кэтрин старалась заходить к ней почаще, но даже она не могла все время быть рядом: яд Беатриче действовал и на нее.

– Идем, Кларенс, – сказала она. – Если уж говорить с Зорой, то это нужно сделать сейчас, и я хочу, чтобы ты пошел со мной – на всякий случай. Тебе в любом случае пора отсюда уходить. Если мне придется тебя хоронить, сам будешь виноват.

– Да со мной все в порядке, Кэт, – сказал он. – Я способен позаботиться о себе, помнишь?

Однако, поднявшись на ноги, он пошатнулся, колени у него подогнулись, и ему пришлось схватиться за багажную полку, чтобы не упасть.

Кэтрин только посмотрела на него – она даже говорить не могла от досады.

И что они за люди, эти мужчины? Считают себя такими сильными, такими рациональными – а на деле точно так же подвержены эмоциям, как и женщины. Если не больше! Вот вам Кларенс – рискует здоровьем, даже жизнью, только ради того, чтобы поговорить с Ядовитой девицей… Если бы он не был ее старинным другом, она бы ему показала! Хотя, конечно, если бы он не был ее старинным другом, она бы и не тревожилась так. И Беатриче ей тоже дорога. Ей хотелось, чтобы Беатриче была счастлива, – но не ценой жизни Кларенса!

– Ладно, Кэт. – Он вышел следом за ней в коридор. – Что бы ты ни хотела сказать – считай, что ты это уже сказала. У тебя все на лице написано – так старые девы морщат нос над прокисшим молоком! Обещаю, что буду осторожнее. Ну, а теперь – где Зора?

Зора, как оказалось, сидела в их с Кэтрин купе. Рядом с ней, на сиденье, которое на ночь превращалось в кровать (Кэтрин заняла откидную полку) сидел Саша с какой-то незнакомой пожилой женщиной. Она была похожа на чью-то добрую бабушку – в черном креповом платье и кружевной косынке на плечах. На голове у нее был старомодный черный чепец, и она взглянула на Кэтрин сквозь толстые стекла очков.

– Здравствуй, Кэт! – сказал Саша с сильным русским акцентом. По крайней мере, эта часть его истории была правдивой: он действительно был родом из России, только не из бескрайних степей этой огромной империи, а из петербургских трущоб. Ничего от собаки в нем не было – сейчас он был одет в обычный шерстяной костюм с норфолкской курткой, и единственное, что в нем бросилось бы в глаза стороннему наблюдателю, – это обильная растительность на лице. – Это фрау Крее. Мы с ней старинные друзья: она была нянюшкой в приюте в Моравии, где я рос. На станции в Вельсе вышел на платформу покурить, и вдруг смотрю – какая знакомая женщина газету покупает! Оказалось, это и правда она. Фрау Крее как раз рассказывала нам, что она села на поезд в Мюнхене и тоже едет в Вену, к своей внучке. У нее купе в нескольких вагонах от нас. Правда, удивительное совпадение?

– Да, конечно, – сказала Кэтрин. – Рада познакомиться.

Она пожала протянутую ей маленькую, скрюченную руку в черной вязаной перчатке. Присутствие Саши и его подруги ее не очень-то обрадовало, хотя эта подруга и производила впечатление очень милой старушки. Кэтрин надеялась застать Зору одну, чтобы откровенно высказать заклинательнице змей свои подозрения.

– Всегда рада познакомиться с друзьями моего дорогого Саши, – сказала фрау Крее с немецким акцентом, еще более сильным, чем Сашин русский, если только такое возможно. – Я прекрасно помню, как он пришел к нам – прелестный мальчик, только очень больной! Мы его выходили – черный хлеб и горный воздух сделали свое дело. А теперь он курит эти гадкие папиросы! Ох, Саша, Саша! – Она покачала головой, а затем повернулась к Кэтрин с Кларенсом и вгляделась в них сквозь очки. – А вы тоже из цирка?

Все представились друг другу, но Кэтрин не терпелось, чтобы Саша поскорее ушел вместе со своей подругой и можно было поговорить с Зорой наедине.

– Встретимся в вагоне-ресторане, – сказала она, когда Саша наконец поднялся, досказав историю о том, как его, совсем малышом, отправили в приют в Моравию одного. Его отец, такой же волосатый, как и он, тоже представлял в цирке, но грешил пьянством и потому еле-еле мог прокормить свою семью. Брата и сестер Саши тоже отдали в приюты, и он их с самого детства не видел. Фрау Крее много сделала для него – невозможно даже описать, как много. Он ей всем обязан…

– Я хочу поговорить с Зорой на минутку, – прервала Кэтрин его рассказ.

– Конечно, – сказал Саша. – Я займу вам всем места за обедом, хорошо?

– Что до меня, то мой обед со мной, в корзинке, которую я купила в Вельсе, – сказала фрау Крее. – Это так просто и удобно: девушки приносят корзинки прямо к поезду и продают пассажирам за несколько геллеров. У меня есть чудный пирог с гусем, сыр и виноград. Но я надеюсь еще как-нибудь повидать тебя, милый Саша. Мне столько всего нужно тебе рассказать – и еще кое-что отдать. Может быть, после обеда зайдешь ко мне в купе и мы еще поговорим, nein?

Она медленно встала, держась рукой за спину – очевидно, она страдала ревматизмом.

Саша кивнул и вышел из купе вслед за ней. Когда Мальчик-собака и его подруга удалились, Кэтрин повернулась к Зоре.

– Что? – с вызовом спросила Зора. – Ты на меня так странно смотришь с тех самых пор, как вошла. Давай, выкладывай!

Ах, так? Ну что ж, отлично!

– Это ты рылась в моем чемодане? – спросила Кэтрин. – У меня кое-что пропало, и я думаю, что это твоих рук дело.

– По-твоему, я рылась у тебя в чемодане и… что? Украла что-то? – Зора явно разозлилась. – А Кларенс здесь зачем – чтобы силой вытянуть из меня признание в воровстве?

– Брось, Зора, – сказал Кларенс. – Ты же знаешь, я на такое не способен. – Ему было очевидно неловко. – Я просто хотел, чтобы Кэт с тобой поговорила и все выяснилось.

Зора встала. Руки у нее были сжаты в кулаки. Казалось, она вот-вот ударит кого-нибудь.

– Я не знаю, на что ты способен, а на что не способен, Кларенс. Видишь ли, меня не в первый раз называют воровкой. Я росла в Хакни, ходила с матерью на рынок – и торговцы всегда следили за нами во все глаза, как бы мы чего-нибудь не стащили. Потому что мы индианки, а от этих черномазых же всего можно ожидать, правда? Сколько раз мне говорили, что мне здесь не место, что я не настоящая англичанка, хоть и родилась в Лондоне, как они все. Я-то думала, хоть в цирке будет по-другому. Думала, что ты, – она бросила на Кэтрин обвиняющий взгляд, – не такая. Но знаешь что? Можешь обыскать мои вещи. Давай. Что у тебя там пропало – деньги, драгоценности, – давай, ищи! – Она нагнулась, вытащила из-под сиденья свой плоский чемоданчик, швырнула на сиденье и яростно открыла – так, что платья и шарфы вывалились наружу. Она вытряхнула все содержимое прямо на подушки и разбросала вокруг. – Ну, давай, ты же этого хотела, да? Если найдешь, можешь засадить меня в тюрьму, как она тут, в Австрии, называется? А я пошла кормить змей – им тоже нужно обедать. Пусть они ядовитые, но они никогда не смешивали меня с грязью. Это только люди умеют.

Она захлопнула за собой дверь купе, и Кэтрин услышала ее яростные шаги в коридоре.

– Ушастик, – сказал Кларенс, – я тебя люблю, ты знаешь, но сейчас ты была не на высоте. У тебя нет никаких доказательств, что Зора совершила что-то недостойное. Ты могла хотя бы спросить, а не обвинять вот так сразу. Она полноправный член труппы, такой же, как и ты.

Кэтрин нахмурилась. На чьей он стороне, в конце концов?

– Слушай, – нетерпеливо сказала она. – Она единственная из нас новенькая, единственная, кого не было в цирке, когда мы выступали там с Жюстиной, пока не встали поперек дороги Обществу алхимиков. Беатриче рассказывала тебе про это общество – думаю, ей не стоило этого делать, но теперь ты знаешь. Как по-твоему, у тех людей, что создали меня и Беатриче – или одобряли подобные эксперименты, – есть хоть капля совести? Если она работает на это общество – тогда я не жалею, что оскорбила ее.

Кларенс смотрел на нее из-под сдвинутых бровей. Она никогда не видела у него на лице такого осуждающего выражения.

– У них-то совести нет, а вот у тебя должна быть.

Ну, на такое она даже отвечать не станет! Неужели он не понимает, насколько это серьезно? Иногда цель оправдывает средства.

С вокзала труппа «Волшебного цирка чудес» отправилась прямиком в театр. Все необходимое оборудование Лоренцо отправил туда на повозке, но устанавливать и проверять его предстояло самим артистам. Большую часть тяжестей перенесли Атлас с Кларенсом. Кэтрин проверила веревки, по которым ей предстояло карабкаться, и палки, на которых нужно будет балансировать по-кошачьи. Затем стала помогать братьям Камински, выступавшим с такими же снарядами. Беатриче тем временем помогала Зоре со змеями: нужно было сцедить у них яд. Очень полезно иметь под рукой того, кто и сам ядовит! Беатриче ведь укус змеи повредить не мог. Когда Кэтрин подошла к ним и сказала, что пора пить чай, Зора сделала вид, что не слышала. Ну что ж, не хочет – как хочет! По крайней мере, если Зора и правда агент Общества, – пусть знает, что с Кэтрин шутки плохи.

Ровно в пять часов вечера Лоренцо вышел на сцену и сказал:

– Леди и джентльмены, meine Damen und Herren, добро пожаловать на вечер с монстрами!

И представление началось.

Кэтрин всегда хватало дел за кулисами – она умела проворно и совершенно бесшумно разбирать оборудование. Но вот наконец, когда уже приближался черед ее собственного выступления, она улучила минутку, чтобы взглянуть на публику. Королева Лилипутии рассказывала, как прилетела в Англию на воздушном шаре, который несли два альбатроса (в ее королевстве альбатросов всегда используют для воздушных перевозок). Потом она стала читать стихи знаменитой лилипутской поэтессы. Кэтрин немало позабавилась, когда писала эти лилипутские стихи, хотя, правду сказать, несколько строф она стащила у Вильяма Блейка. Этот театр был меньше парижского, зато тут было электрическое освещение! По ее мнению, лампы горели даже слишком ярко. Но зал был полон и настроен благожелательно. Когда Генриетта изящно, едва заметно поклонилась, все громко захлопали.

– Кто эта женщина в первом ряду?

Кэтрин вздрогнула. За спиной у нее стояла Беатриче и глядела в зал.

– Которая?

– Вон та, в темно-красном вечернем платье, с гранатовой парюрой. Она похожа на особу королевской фамилии, путешествующую инкогнито.

Кэтрин вновь пробежала глазами первый ряд.

– Ах, эта. А что? Она тебе кажется подозрительной? Ты хочешь сказать…

– Нет, конечно! У тебя уже какая-то… как это называется? Паранойя, вот! Тебе всюду мерещатся люди из Société des Alchimistes. Нет, я просто восхитилась, хотя теперь мне кажется, что я ее уже где-то видела. Может быть, она какая-нибудь светская знаменитость, или, может быть, актриса? Вышивка на ее платье просто великолепна.

Кэтрин удивленно уставилась на Беатриче.

– Ты разглядела все детали с такого расстояния? Серьезно? И что это за штука такая – парюра?

Беатриче чуть отодвинулась.

– Конечно, разглядела, и ты должна бы разглядеть – у тебя ведь глаза острее моих. Ты просто не замечаешь таких вещей, потому что они кажутся тебе неважными. Но искусство, даже такое простое, как вышивка, украшает жизнь и придает ей смысл. Если бы у нас не было чувства красоты, вкуса, элегантности и утонченности, мы бы мало чем отличались от животных.

– Или растений! – сказала Кэтрин. – Что ты имеешь против животных, хотелось бы…

– Кэт! Твой выход! – хлопнул ее по плечу Атлас. Он был уже в цирковом костюме – в чем-то вроде греческой туники, открывавшей его руки и ноги почти целиком, и в кожаных сандалиях.

Кэтрин натянула на голову капюшон с кошачьими ушами, подобрала хвост и выскочила на сцену.

– Мэри, – сказала Жюстина, – я не хочу пугать остальных, но что-то тут не так.

– О чем ты? – спросила Мэри. Шел их четвертый день в дороге, а вернее будет сказать – в дорогах, так как каждая из них имела свои особенности, каждая отличалась от других хотя бы количеством торчащих корней и булыжников. Мэри ужасно устала целыми днями, день за днем, трястись, будто мешок с картошкой. Весь зад (да, Мэри, я не стану выражаться деликатнее) онемел от неподвижного сидения, пусть и на мягкой скамье дилижанса. Она мечтала только об одном: добраться до Будапешта, отыскать Мину, принять горячую ванну и выспаться в настоящей постели.

На сиденье напротив дремала Диана, Люсинда рядом тоже спала. Она стала гораздо лучше спать с тех пор как они наконец выяснили, чем же ее кормить.

– Я вот о чем – помнишь домик фермеров, где мы останавливались, чтобы дать лошадям овса? Денеш говорил с ними по-немецки.

Жюстина многозначительно посмотрела на нее.

– Но ведь здесь все говорят по-немецки? – сказала Мэри. – Мы ведь пока еще в Австро-Венгрии.

– Да, но должны-то быть уже в Венгрии, а не в Австрии. Официальный язык тут немецкий, но простые люди говорят по-венгерски. Ты разве не помнишь Бедекера?

– Очевидно, не так хорошо, как ты, – ответила Мэри. – К тому же сомневаюсь, что отличу на слух немецкий от венгерского – какая между ними разница? И что ты хочешь сказать – что мы едем слишком медленно?

– Не знаю, – покачала головой Жюстина. – Но местность вокруг тоже изменилась. Ты заметила?..

– Меньше ферм, больше лесов? Ну да, заметила. – Мэри нахмурилась. До сих пор она об этом как-то не задумывалась. Может быть, Венгрия просто менее цивилизована, чем Австрия, примерно как Шотландия в сравнении с Англией. – Но о чем это говорит? Если только это вообще говорит о чем-нибудь.

– Это еще не все, – сказала Жюстина. – Дорога все время идет в гору. Потихоньку, незаметно, но я ведь жила в горах. Здесь даже воздух другой – значит, мы уже поднялись довольно высоко. А я внимательно изучила карту перед отъездом из Англии. Между Веной и Будапештом никаких гор нет.

– Так где же мы тогда, по-твоему? – спросила Мэри. – Я бы посмотрела в Бедекере, но он, кажется, в чемодане. Может быть, на следующей остановке попросить Денеша достать чемодан – сказать, что мне понадобилась шаль или еще что-нибудь?

– Понятия не имею, где мы, – сказала Жюстина. – Мы ведь изучали только ту дорогу, по которой собирались ехать. А теперь, мне кажется, едем по какой-то другой. Ирен говорила, что мы доберемся до Будапешта дня за три, смотря по состоянию дорог. А сегодня уже четвертый. Я понимаю, это не такой надежный транспорт, как поезд, – дилижансы не ходят по расписанию, но… мне что-то тревожно.

Черт. Черт и еще раз черт. А может быть, Жюстина ошибается? Мэри выглянула в окно. Уже начинало темнеть, поднимался туман. Фонари на дилижансе уже горели. Вокруг был не то чтобы лес, но более дикая и каменистая местность, чем в окрестностях Вены. И деревья были другие – Мэри не знала какие, но они были выше, и стволы темнее. Она и раньше замечала, но как-то не задумывалась над этим. Хватало других забот, и главная из них – как накормить Люсинду.

Первый день после довольно-таки жуткого открытия, что Люсинда питается кровью, прошел без особенных происшествий. Несколько раз они останавливались, чтобы дать отдых лошадям, один раз – на ярмарке, где Жюстина пополнила их запасы провизии персиками и вишнями. Когда солнце уже садилось в лилово-оранжевые облака, они подъехали к придорожной гостинице. Пока герр Ференц с сыном устраивали лошадей в стойле на ночь и уговаривались о свежей паре на завтра, славная полная женщина, видимо, жена хозяина, по-немецки пригласила их в дом. После того как герр Джастин Фрэнк заверил ее, что они все братья и сестры, так что ни о каких непристойностях не может быть и речи, она проводила их в комнату с двумя кроватями, комодом, на котором стоял таз и кувшин для умывания, столом и четырьмя стульями. Над кроватями висели две картины не слишком впечатляющих художественных достоинств: одна изображала императрицу Елизавету, а другая деву Марию. Хозяйка сказала, что принесет ужин через полчаса, и оставила их распаковывать вещи.

– Я с ней спать не буду, – заявила Диана, показывая пальцем на Люсинду.

– Можешь со мной спать, – сказала Мэри. – Жюстина, ты не возражаешь?..

– Нет, конечно, – сказала Жюстина. – Она хотя бы не храпит!

– Зато кровь пьет! – огрызнулась Диана.

– Может, она… то есть… может, это для нее как еда? – сказала Мэри. – Может быть, ей нужно пить кровь так же часто, как нам есть? Но я, кажется, сегодня больше не могу. Мне все еще немножко нехорошо.

– Спросим ее, – сказала Жюстина. Она обернулась к Люсинде, сидевшей на кровати под картиной с девой Марией. – Вам нужно еще поесть? То есть попить крови?

Люсинда подняла на нее затравленные глаза.

– Когда Иисус явился апостолам в Галилее, он дал им кровь из своих жил и сказал: пейте в память мою.

– По-моему, ее спрашивать бесполезно, – сказала Мэри. – Цвет лица у нее сделался получше и сил прибавилось, но вот речь осмысленнее не стала. Пожалуй, даже наоборот.

– Наверное, нужно попробовать дать ей кровь и посмотреть, что будет, – сказала Жюстина. – Теперь, полагаю, моя очередь. Диана, ты не дашь мне свой ножик?

– Что бы вы без меня делали, – сказала Диана. Снова сунула руку под юбку, достала нож и вложила в протянутую руку Жюстины.

Так же, как Мэри, Жюстина надрезала себе левое запястье. Но Люсинда, едва прикоснувшись губами к порезу, выплюнула кровь с такой яростью, что брызги разлетелись по полу. Она отскочила от Жюстины и забилась на кровать, у изголовья, прямо под девой Марией.

– Ты мертвая, – сказала она. – На мертвых лежит проклятие, такое же, как на мне.

– Вот как! Выходит, твоя кровь ей не по вкусу, – хмыкнула Диана.

– Жюстина, я уверена, она ничего дурного не хотела сказать, – проговорила Мэри.

– Но она права, – ответила Жюстина с таким печальным лицом, какого Мэри у нее не видела с того самого дня, когда она читала книгу Мэри Шелли. – Я уже сто лет как мертва. У меня грязная кровь – кровь покойницы.

– Ну что ж, видно, придется снова мне, – сказала Диана и протянула руку за ножом.

Мэри изумленно поглядела на нее.

– Разве не ты без конца жаловалась, как это отвратительно, что Люсинда пьет кровь? А теперь сама вызываешься?

– Я сказала, что это отвратительно, – сказала Диана. – Но не говорила, что не стану этого делать. Давай нож.

– Погоди, – сказала Мэри. – А это непременно должна быть человеческая кровь? Люсинда, вам нужна кровь человека или просто кровь, любая?

Люсинда смотрела на Мэри из-под изображения девы Марии.

– Кровь есть жизнь, – проговорила она. – Кровь – это роза среди терний. Она спала сотню лет, пока принц не пришел и не разбудил ее своим укусом.

– По-моему, она не в состоянии дать тебе вразумительный ответ, – сказала Жюстина.

– Тогда придется выяснить опытным путем, – сказала Мэри. – Рядом с конюшней есть курятник, я видела…

Тут как раз жена хозяина постучала в дверь.

– Abendessen, Herr und Damen[85], – сказала она. Она принесла на подносе сосиски, квашеную капусту и что-то похожее на клецки.

– Кнёдль! – в ужасе воскликнула Диана. – Можете меня пытать, если хотите, но кнёдль я есть не буду.

– Молчи ты! – еле слышно прошептала Мэри и стукнула Диану по плечу. Та немедленно развернулась и стукнула ее в ответ. И как это она упустила из виду, что Диана всегда дает сдачи?

Мэри вздрогнула и проснулась. Ей снилось, что она снова едет в дилижансе по ужасно каменистой дороге и ее швыряет из стороны в сторону.

– Просыпайся!

Над ней нависло веснушчатое лицо – точно бледная луна в коричневых пятнышках. Несносная луна! Диана выпрямилась и снова стала трясти ее за плечи.

– Что. Ты. Делаешь. – Мэри попыталась оттолкнуть сестру – безуспешно. – Убирайся! Да ты что, верхом на мне сидишь?

– Нужно же было тебя разбудить! – сказала Диана. – Слушай.

Это был все тот же крик, который она слышала ночью, только теперь уже не такой слабый. Сейчас он слышался громче и ближе. Похож на… неизвестно на что. Как будто слона мучают. Она однажды слышала, как кричит слон, когда в детстве ходила в зоопарк с няней – миссис Пул, которая тогда была еще просто Гонорией. А может быть, это больше похоже на рев льва – и не просто льва, а льва, у которого болит зуб. В этом крике слышалась нота страдания.

Вдруг дверь резко распахнулась, с грохотом ударив в каменную стену.

– Мне снова нужна кровь мисс Ван Хельсинг. – Это был Хайд. Он стоял в дверях, в белом лабораторном халате, со шприцем в руке.

– Нет! – сказала Жюстина. Мэри приподнялась на локте, чтобы лучше видеть, хотя это было нелегко, потому что Диана все еще сидела на ней верхом. Что происходит? Жюстина, очевидно, тоже только что проснулась: она была еще в ночной рубашке и сидела на полу среди одеял. Она встала на ноги, не успев выпутать их из простыни.

– Вы ничего больше не получите ни от Люсинды, ни от нас, пока не объясните, зачем привезли нас сюда. – Жюстина говорила гневно, с вызовом, немного заплетающимся со сна языком. – Зачем вам Люсиндина кровь? Чего вы хотите добиться?

А где же сама Люсинда?

– Слезай, говорю, – прошипела Мэри Диане, и та, слава богу, убралась. Мэри огляделась вокруг. Люсинда все еще спала рядом. И, кажется, крепко спала – но дыхание ее Мэри не понравилось: слишком короткое и тяжелое.

– Дорогая мисс Франкенштейн, я не обязан ничего объяснять ни вам, ни кому-либо еще. – Хайд вынул из кармана револьвер Мэри (свой) и наставил на Жюстину. – Янош!

Агнессин брат, должно быть, ждавший за дверью, вошел в комнату.

– Igen, Doktor?

На нем был ситцевый халат. Он напомнил Мэри домашнюю одежду Хайда – ту, что он носил, когда выдавал себя за ассистента Джекилла.

– Я хочу, чтобы ты взял кровь у мисс Ван Хельсинг, в точности так, как я тебе показывал. – Хайд протянул Яношу шприц. – Отойдите от кровати, пожалуйста, – сказал он Мэри и Диане.

– Нет! – заявила Диана. – Пускай он (она ткнула пальцем в Яноша, встревоженного и растерянного) только попробует подойти к Люсинде, я ему уши откушу! И глаза выцарапаю!

Хайд ничего не ответил. Молча опустил пистолет. Тут же Жюстина подпрыгнула. Пуля срикошетила от пола прямо у ее босых ног.

– А, так ты думаешь, ты король в этом замке, да? – сказала Диана. – Да ты просто…

– Умолкни, – сказала Мэри. – Ему ничего не стоит выстрелить в Жюстину. Вставай.

Она сдернула Диану с кровати и оттащила в сторону, к Жюстине. Теперь они стояли рядом. Это было не самое безопасное место в комнате, но Мэри считала, что лучше держаться единым фронтом.

Поеживаясь и все еще опасливо поглядывая на них, Янош подошел к кровати. Он поднял рукав Люсинды и снова выкачал из ее руки полный шприц крови. Сколько же еще крови она может потерять без риска для себя? Наверняка немного.

– Вы ее убиваете, – сказала Мэри. – Зачем? Для чего все это?

– Могу тебя уверить, это необходимо для дела чрезвычайной важности – гораздо более важного, чем жизнь одного человека, – сказал Хайд. – Если хочешь знать больше, я объясню. Даже покажу… может быть. Но сейчас меня ждет срочная работа, а вы, наверное, хотите завтракать. Идем, Янош.

Что еще за работа? Но Хайд вместе со своим ассистентом уже вышел за дверь, и она с грохотом захлопнулась.

Жюстина бросилась к кровати. Мэри слышала, как она окликнула Люсинду по-английски, затем по-немецки, затем по-французски. Люсинда не двигалась. Наконец Жюстина потрясла ее за плечо.

– Никакой реакции, – сказала она. – Что же делать?

– А она не умерла? – спросила Диана.

Жюстина приложила руку к шее Люсинды.

– Нет. Дыхание ровное, пульс тоже ровный, только замедленный. – Она приподняла Люсинде веко, но и это не возымело никакого действия. – Она просто очень крепко спит.

Мэри вздохнула.

– Мне совсем не хочется это говорить, но, думаю, нам лучше сделать так, как он… ну, Хайд… сказал. Одеться и идти завтракать. Приглашать нас к завтраку после того, как чуть тебя не подстрелил! Это вполне в его духе. Но нам нужно выяснить, что происходит, а сидя здесь, мы ничего не узнаем, верно?

Никто не пришел зажечь камин и налить в кувшин горячей воды, поэтому Мэри с Жюстиной умылись холодной, оставшейся со вчерашнего вечера, а Диана и вовсе отказалась умываться. Потом они оделись в холодной комнате, став друг к другу спиной, чтобы никого не смущать. Диана что-то ворчала по поводу девчоночьей одежды, но Мэри так привыкла к ее жалобам, что просто не обращала на них внимания. В конце концов, были заботы и поважнее.

Мэри ни за что не нашла бы дорогу – она остановилась в коридоре, озираясь и пытаясь припомнить, откуда они пришли, – но Диана протиснулась вперед и сказала:

– Идите за мной. Я знаю куда. Я всегда знаю дорогу.

К счастью, ориентироваться на местности Диана умела лишь немногим хуже Кэтрин.

Мэри сделала ошибку: поглядела вниз, когда была еще довольно высоко над землей. Все вдруг закружилось – земля и гравий внизу, куда она, кажется, сейчас упадет, Дианино лицо, в ожидании устремленное вверх, веревка, на которой она висела на стене, синее небо над головой… А в окне – встревоженное лицо Жюстины. Мэри решительно перевела взгляд на веревку («Думай только о веревке!») и снова начала спускаться, перебирая руками и крепко сжимая веревку ботинками, хотя юбки то и дело мешали.

Когда она добралась до земли, Диана сказала:

– Вот видишь? Плевое дело.

Мэри вновь подняла голову вверх. Теперь начала спускаться Жюстина. Когда она уже стояла рядом с Мэри, в окне появилась женщина, назвавшаяся Кармиллой. Она втянула веревку обратно и исчезла в комнате. Затем в оконном проеме появился большой узел. Его можно было бы принять за недельную порцию грязного белья, завернутого в льняную простыню и перевязанного сверху веревкой. Вот только одно нарушало сходство: из узла сверху торчала нога… Кармилла стала потихоньку спускать узел вниз. Когда он дошел до земли и опустился на гравий, Диана разрезала его сверху своим ножиком и разорвала простыню. Внутри была Люсинда – свернувшаяся в клубок, все еще в ночной рубашке, по-прежнему без сознания. Жюстина взяла ее на руки, будто ребенка, положив ее голову себе на плечо.

Веревка упала на землю. Но как же сама женщина – Кармилла – будет спускаться без нее?

Мэри с изумлением увидела, как она вылезла из окна и поползла по стене как ящерица, головой вниз, цепляясь пальцами рук и ног за щелочки между камнями. Теперь Мэри поняла, почему женщина была босиком, когда забралась к ним в комнату: должно быть, она и наверх карабкалась точно так же! Еще Мэри заметила, что ее костюм не похож ни на один из тех, какие она видела раньше, – вроде мужского, но скроен по женской фигуре. Он облегал ее, как перчатка. Когда она спускалась по стене, длинная темная коса свесилась вниз. На середине пути женщина на секунду остановилась и взглянула на них, словно хотела убедиться, что они тут, на месте. Как же она держится на стене? Дина тихонько, восхищенно присвистнула.

– Черт возьми. Даже я так не умею.

Когда Кармилла добралась до самого низа, она оперлась ладонями о землю, перевернулась на ноги и провела руками по штанинам, стряхивая пыль.

– Не могли бы вы подать мне мои сапоги? Они у Дианы за спиной. Ты же Диана, правда? Мина очень точно тебя описала.

При всей серьезности ситуации голос у нее был веселый. Негромкий, музыкальный, с легким намеком на акцент – Мэри не могла понять точно какой, но она ведь не очень-то и разбиралась в акцентах. Может быть, Жюстина сумеет определить.

Диана без слов протянула ей пару высоких сапог для верховой езды, стоявших у стены. Кармилла села на землю, достала из сапог чулки, натянула их, а затем сапоги.

– Кто вы и откуда знаете Мину? – спросила Мэри. Пожалуй, следовало задать этот вопрос еще наверху, пока эта неизвестная женщина не влезла в окно. Но ведь нужно было срочно вытащить Люсинду из замка и выбраться самим, и как можно скорее, пока отец (то есть Хайд) не вернулся. Да и теперь опасность еще не миновала. Кто-нибудь из Ференцев, отец или сын, могут заметить (и задержать) их в любую минуту. Но что же это за женщина, которая спускается вниз головой по стене?

– Мой экипаж ждет на дороге, за поворотом – там его не видно из замка. Я все объясню, обещаю, но сейчас нужно уходить, пока ваш отец не заметил, что вас нет. Сейчас у нас численное преимущество, но я всегда считаю, что лучше обойтись без лишнего шума. Давайте, я понесу Люсинду.

Ну что ж, пока что придется довольствоваться таким объяснением! Мэри взглянула на Жюстину. Та передала Люсинду – осторожно, однако Кармилла подняла ее с такой же легкостью, как сама Жюстина. Должно быть, она очень сильная. Люсинда была небольшого роста, однако Мэри бы наверняка ее в одиночку не подняла. Она посмотрела на Жюстину и вскинула руки, словно спрашивала: «Что скажешь?» Жюстина пожала плечами и покачала головой, словно желая показать, что тоже ничего не понимает.

– Идемте, нам пора. – Кармилла развернулась и зашагала через двор с Люсиндой на руках.

– Бог мой! – сказала Диана. – Она лазит совсем как я… даже лучше. И сильная, как Жюстина. А ты заметила, как она похожа на…

– Заметила, – сказала Мэри. Ей было тревожно, очень тревожно. Но эта женщина сказала, что она от Мины… – Идем. Я не знаю, правильно ли мы поступаем, может быть, и нет, но это все-таки что-то. А нам и правда нужно убраться отсюда.

Когда они поравнялись с конюшнями, Кармилла окликнула кого-то:

– Лаура, всё в порядке?

– В полном, – послышался ответ. Дверь в конюшню была открыта, и там, внутри, Мэри увидела еще одну женщину – одетую более традиционно, в костюм для прогулок, державшую в руках ружье с таким видом, словно ей не привыкать с ним управляться. – Они оказались не на высоте, верно, джентльмены? – Она шагнула в сторону, грациозно подобрав юбки одной рукой – в другой было ружье. За спиной у нее сидели на полу герр Ференц и Денеш, со связанными руками, а рты у них были замотаны красными носовыми платками – должно быть, их собственными. Одна из лошадей выглядывала из стойла поверх их голов, словно хотела поинтересоваться, из чего вся эта суета.

– Отлично, – сказала Кармилла. – Тогда, думаю, нужно уходить, пока Хайд нас не заметил. Миклош Ференц скоро расскажет ему, кто увел его пленниц, и тогда он пустится в погоню, что наделает нам хлопот, или откажется платить ренту, что будет весьма невыгодно. Идем.

Все вышли за Кармиллой во двор. Люсинду она все так же несла на руках. Женщина, которую она назвала Лаурой, шагала рядом с Мэри, замыкавшей процессию. На ходу она протянула руку, свободную от ружья:

– Вы ведь Мэри Джекилл, верно? А я Лаура Дженнингс.

Мэри пожала ей руку – неуклюже, поскольку это была левая рука, и к тому же пришлось делать это на ходу.

– Так приятно встретить соотечественницу! Видите ли, я тоже англичанка, хотя в Англии никогда не была. Мой отец был англичанином, но он всю жизнь провел на дипломатической службе, а мать у меня сирийка. Мы с отцом дома всегда говорили по-английски, и я всегда мечтала сама побывать в Англии. Лондон, главный город в мире! Озерный край! Скалы Дувра!

Мэри с любопытством взглянула на нее. Она была постарше своей подруги и одета менее экстравагантно, хотя, пока они шли по дороге, петляющей между холмов, Мэри заметила, что ее костюм для прогулок сшит на редкость хорошо. В Лондоне такой стоил бы несколько гиней! Она и впрямь выглядела настоящей англичанкой: круглое лицо с мягкими чертами, типичная для англичанок розовая кожа, только косы уложены венком вокруг головы – не очень-то по-английски, и Мэри стало любопытно, как делают такую прическу. Вид у женщины был деловитый и дружелюбный, и в ней было что-то от гувернантки. Может быть, она и есть Кармиллина гувернантка? Но разве гувернантки ходят с ружьями?

– Приятно познакомиться, – сказала Мэри. – Не могли бы вы объяснить…

– Объясним, обещаю, – улыбнулась Лаура. – Не знаю, много ли Кармилла успела вам рассказать, хотя, зная ее, можно предположить, что ничего. Это одна из причин, почему с этими аристократами из старинных родов так трудно иметь дело. Они раздают указания и ждут, что их выполнят без вопросов. Граф еще хуже, уверяю вас. А вот и экипаж.

Да, это был экипаж – и прекрасный, выкрашенный черной краской, с гербом на дверце. Герб Мэри сразу же узнала: тот самый дракон, которого она видела на обложке книги!

Кучер… но нет – возницей была женщина, очень высокая, в костюме кучера. Она стояла возле лошадей.

– Магда! – сказала Кармилла. – Mennünk[101] – и поживее!

«Магда, должно быть, и есть ее кучер… или как – кучерша?» – подумала Мэри, потому что женщина тут же кивнула и открыла дверцу. Кармилла забралась в экипаж и уселась на сиденье спиной к вознице, с Люсиндой на коленях.

– Садитесь, – сказала она остальным. – Чем быстрее мы уедем, тем лучше.

Жюстина забралась в экипаж, пригнувшись, чтобы не удариться головой. Диана – следом.

– Куда же мы поедем? – спросила Мэри. Она озабоченно нахмурилась. – К Мине?

– Вначале к нам, – сказала Лаура. Она положила Мэри руку на плечо. – Я понимаю ваше беспокойство, мисс Джекилл. Уверяю вас, мы друзья. Мина послала нас встретить вас, но в одной из гостиниц по пути мы выяснили, что ваш кучер говорил о том, что направляется на юг, – и, когда Кармилла догадалась, что это был не кто иной, как Миклош Ференц, а она знакома и с ним, и с его семьей, – она сразу поняла, где вас искать. Обещаю, мы все объясним при первой возможности.

Мэри кивнула. Она должна была признаться – разговор с человеком такого очевидно английского склада действовал очень успокаивающе. Это немного напоминало Лондон, Парк-Террейс, миссис Пул. Интересно, подумала она, что-то миссис Пул делает сейчас.

– Я родилась в 1680 году, – начала Кармилла, – в знатной семье. Кто же в этих краях не слышал о Карнштейнах? Мой отец, граф Карман Карнштейн, был не слишком богат золотом, зато богат землями и состоял в советниках самого эрцгерцога Леопольда. Это было время бесконечных войн – главным образом с турками, но и с французами тоже. Католики воевали с протестантами, крестьяне с помещиками. Мы с сестрой Милларкой были далеки от этого. Мы были близнецами, родились в один день и в один час, – и в тот же час умерла наша мать. Она была венгеркой из знатного рода Секели, из Трансильвании. Последнее, что она сделала в жизни, – дала нам имена: Милларка и Миркалла – Мила и Мира, как нас часто называли. В те дни существовал обычай давать близнецам имена-анаграммы, чтобы запутать дьявола, если он вдруг задумает украсть кого-то из них, – такие суеверия были широко распространены. Нас растили то и дело сменяющиеся няньки, а потом гувернантки, большей частью без хозяйского надзора: отец вечно был то при дворе в Граце, то на войне с турками. Нам всегда говорили, что мы красавицы, и ожидалось, что мы сделаем блестящие партии, может быть, даже породнимся с самим эрцгерцогом. Милу такая перспектива вполне устраивала – она была старше меня на четверть часа и, следовательно, считалась наследницей Карнштейна. К тому же она была и красивее, и послушнее – ей легче было смириться с тем, что представляла собой в те времена жизнь женщины. Она и вышивала шелками, и пела, как соловей, аккомпанируя себя на лютне, и танцевала, словно березка на ветру. А еще она была добрая, гораздо добрее меня. Именно она взяла на себя обязанности хозяйки замка – раздавала милостыню и лекарства беднякам, которых тогда было множество. А вот готовила эти лекарства я. Я очень рано стала зачитываться книгами из отцовской библиотеки – у него там были и De Materia Medica[104] Диоскорида, и De Humani Corporis Fabrica[105] Андреаса Везалия, и даже De Motu Cordis[106] Гарвея, где описывалась работа кровообращения. Пока Мила музицировала или шила церковные облачения, я скакала на коне по лесам и полям в сопровождении свиты – из соображений безопасности и приличия дочери Карнштейна не подобало ездить одной. С нас писали портреты, чтобы показывать предполагаемым женихам – мой вы видели. Мне он никогда не нравился, а вот портрет Милы висит у меня в кабинете, над письменным столом. Почти двести лет прошло, а я все еще тоскую по ней.

– Выходит, та могила на церковном кладбище – это могила вашей сестры? – спросила Мэри. Теперь стало понятным то, что она приняла за ошибку.

– Увы, да, – ответила Кармилла. – Если бы нам сегодня не пришлось уезжать в такой спешке, я бы принесла ей цветы. – Она опустила взгляд на свои руки и обхватила ими колени. Стала рассказывать дальше, но Мэри видела, что глаза у нее блестят от непролитых слез. – Однажды отец прислал нам свое распоряжение: Мила должна была выйти замуж. Это была блестящая партия – племянник самого эрцгерцога. Посланник отца привез с собой портрет красивого молодого аристократа, барона Стефана Александра Маттиаса Ворденберга. Мила была обрадована, хотя и несколько тревожилась. Вскоре прибыл и сам аристократ. Он действительно оказался красавцем, у него были ярко-голубые глаза. Мне они казались такими искренними!

Восточный экспресс катил сквозь ночь к Будапешту. Кэтрин посмотрела на часы. Еще пара часов, и они будут на месте. Кэтрин вынуждена была признаться себе, что устала: она так ни разу и не сомкнула глаз, и недостаток сна начинал сказываться даже на ней, природной ночной хищнице. Каждый час, точно заведенная, она вставала и шла прогуливаться по коридору поезда. Однажды она кивнула проходящему мимо проводнику, и тот сказал что-то по-французски, – кажется, что-то очень почтительное. Она напомнила себе, что эта почтительность относится не к женщине-пуме, а к сестре Кэтрин в монашеском облачении, с четками в левом кармане. В правом кармане лежал пистолет, подаренный Ирен. Его тяжесть как-то успокаивала, хотя на самом деле Кэтрин и без него прекрасно могла за себя постоять. Она ведь пума, как-никак. Но сейчас как раз подошло время гулять по коридору, чтобы не наглотаться яда Беатриче. Уж она-то не станет повторять ошибку Кларенса!

Беатриче спала в углу у окна, закутавшись в одеяло. Ну, пусть поспит. Через пару часов они будут в Будапеште, и нужно будет искать адрес, указанный в телеграмме Мины Мюррей. Надо думать, в Будапеште тоже есть кэбы, как в Лондоне, Париже и Вене. Это ведь цивилизованный город? Наверное, можно будет просто показать адрес кэбмену, и тот доставит их в нужное место. Даже если он не понимает по-английски, адрес разберет.

Но едва она встала и потянулась, как Беатриче повернула голову и открыла глаза. Пробормотала, словно в полусне, да так оно, наверное, и было:

– М-м-м… все хорошо?

– Да, все в порядке. Я просто хотела немного пройтись. Хотя… – Одна мысль ее все-таки тревожила. – Я немного волнуюсь, как мы разглядим на платформе Сьюарда или Прендика. Надеюсь, экономка Ван Хельсинга не ошиблась насчет билетов? Они ведь могут выйти раньше нас или позже, да и на платформе будет столько народу, что, даже если мы и выйдем одновременно, все равно можем их упустить. Думаю, они едут первым классом – такие люди, как Сьюард и Ван Хельсинг, обычно могут себе это позволить!

– Мы наверняка увидим их на платформе в Будапеште, – сказала Беатриче. Глаза у нее уже снова закрылись. Она поерзала, словно пытаясь поудобнее устроиться на жестком сиденье. – И непременно за ними проследим. И за тем, чтобы они нас не увидели…

Ну что ж, пора в коридор, на воздух. Хорошо бы, раз уж спать нельзя, по крайней мере выпить чашечку кофе, но вагон-ресторан уже не откроется до самого Будапешта. Тогда Кэтрин зашла в маленькую уборную и побрызгала в лицо холодной водой. Она не сразу узнала свое отражение в зеркале уборной. С зачесанными назад волосами, в белой камилавке с черной вуалью она была совсем на себя не похожа. Ну что ж, учитывая обстоятельства, это очень даже хорошо.

Она двинулась по коридору к вагону-ресторану. В поезде было темно – луна уже зашла, света под дверьми купе видно не было. Должно быть, все спали.

Нет, не совсем так – из-под двери одного купе, в самом конце вагона, все же пробивалась полоска света. Она пошла в ту сторону – медленным шагом: ведь стоит дойти до конца вагона, как останется только разворачиваться и идти обратно. Кто-то явно не спит – она уловила сладковатый, тяжелый запах трубочного табака.

Подойдя к полоске света, она услышала голос. Да, еще кто-то, кроме нее, не спит в этом поезде. И даже не один: она услышала, как первому голосу отозвался второй. Весь сон с нее разом слетел – как будто она снова в Андах и где-то поблизости от ее логова бродит горный олень. Да, экономка не ошиблась – Ван Хельсинг едет в этом поезде, в этом самом купе, из-под двери которого виден свет. Во всяком случае, Кэтрин узнала голос Сьюарда: сейчас говорил именно он. Она пыталась разобрать слова, но трудно было расслышать сквозь стук колес, а гудок паровоза и вовсе заглушил их. Когда этот ужасный визг прекратился (она даже потерла свои чуткие кошачьи уши под грубой тканью), Кэтрин сдвинула белую камилавку, освободила одно ухо и приложила его к стене у самой двери. Теперь кое-что можно было расслышать.

– Думаю, лучше всего идти прямо на квартиру профессора Вамбери, – говорил Сьюард. – Можно будет оставить вещи, позавтракать, а затем отправляться в то аббатство, о котором он говорил. Он ведь писал вам, что собрал небольшую армию. Ну так мне хотелось бы самому устроить смотр нашим войскам. Дело не в том, что я не доверяю Вамбери, – этого я не сказал. Но, как вам известно, Ван Хельсинг, я люблю во всем убедиться своими глазами. А затем можно будет условиться о встрече с теми членами общества, которые, по его мнению, с наибольшей вероятностью встанут на нашу сторону. Завтра у нас еще будет время.

– Но нам ведь нужно еще найти Люсинду? – спросил Прендик. – Вы говорили, что те, кто выкрал ее из лечебницы, могут привезти ее в Будапешт. Что, если ее состояние ухудшилось? Вы ведь сами говорили, что отправили ее в лечебницу, чтобы обеспечить ей постоянный уход. Вы ее уже несколько недель не видели. Разве мы не должны хотя бы попытаться выяснить, где она? И как вы убедите свою… свою фракцию без нее?

Так Люсинды с ними нет! Кэтрин еще крепче прижала ухо к стене, напряженно вслушиваясь. Если Люсинда не с ними, тогда, возможно, и Мэри с Жюстиной и Дианой не у них в руках. Но тогда где же они?

– Я знаю, где она, – сказал Ван Хельсинг. – Вернее сказать, почти уверен. Те люди, которых я приставил следить за ней, мало что могли мне рассказать о ее похитителях: из них только трое выжили, а из выживших двое необратимо лишились разума. Только один сохранил способность к речи. Когда я спросил, кто на него напал, он все время повторял одну и ту же фразу: «Frau mit einer Pistole». Женщина с пистолетом.

– Миссис Харкер, без сомнения, – сказал Сьюард. – Всюду ей нужно сунуть свой нос, черт бы ее…

– Вот именно, – сказал Ван Хельсинг. – Если она, как я полагаю, увезла мою дочь в Будапешт, то, без сомнения, обратится за помощью к графу. В своих владениях он слишком влиятелен, мы не можем ему противостоять, во всяком случае, до тех пор, пока за нами не стоит поддержка общества. Вот когда мы ее получим, то не станем больше терпеть его в Будапеште. Пусть возвращается в замок своих предков, в Карпаты. Там он будет для нас безопасен.

– Хотя я вынужден согласиться, что без мисс Ван Хельсинг добиться этого будет труднее, – сказал Сьюард. – Она могла бы служить живым доказательством того, что наш эксперимент, пусть и не завершившийся пока безусловной удачей, по меньшей мере стоит продолжать. Если она у графа, как вы полагаете, возможно, Вамбери сумеет договориться…

– Не думаю, – сказал Ван Хельсинг. – Он знает, что Вамбери работает с нами, а нам он помогать не станет. Нет, здесь нам помощи ждать неоткуда. Дайте огонька, Сьюард? У меня трубка погасла.

Так значит, Люсинды с Ван Хельсингом нет, и он не знает, что Мэри, Жюстина и Диана причастны к ее освобождению. А кто же такая эта миссис Харкер? Тоже член Общества алхимиков? Логично предположить, что так. Если Мэри и остальные пропали по пути в Будапешт, а Ван Хельсинг ничего об этом не знает, наверняка тут замешано Общество алхимиков.

– В таком случае нам придется убедить их, так же, как убедили Рэймонда в Лондоне. – Это был снова Сьюард. Кэтрин уже начинала ненавидеть его голос. Такой самоуверенный, самодовольный, словно доктор Джон Сьюард никогда не сомневался в собственной правоте. – Общество должно дать нам полную свободу действий в том, что касается экспериментов, – никаких больше помех исследованиям со стороны нашей многоуважаемой мадам президента. Важно как можно скорее провести голосование на общем собрании. А если проголосуют против, тогда-то мы и двинем вперед наше подкрепление.

– Я бы предпочел добиваться наших целей по возможности мирным путем, – сказал Ван Хельсинг. – Но, разумеется, если такой возможности не представится…

– Главное – добиться этих целей, – сказал Сьюард. – Важны не методы, а результат.

– Даже если эти методы несут смерть и разрушение? – А, это голос Прендика. Когда-то она обвиняла его в трусости, но сейчас должна была признать, что в его миролюбии есть свои плюсы. Он хотя бы не планирует развязать кровавую бойню! И ему не все равно, что будет с Люсиндой.

– Если собрание проголосует против нас, мы не можем ручаться за последствия, – сказал Сьюард все тем же самодовольным тоном. Кэтрин захотелось выцарапать ему глаза.

– Мистер Прендик, вы ведь не утратили решимости? – спросил Ван Хельсинг. – Наши исследования послужат к великому благу человечества. Рассуждая объективно, за это не жаль заплатить любую цену. Вы должны были чему-то научиться на примере Моро. Когда мы с ним были молоды… ах, какое это было время! До того, как Лига антививисекторов обескровила английскую науку. У него был верный подход: не стоять за ценой, когда речь идет о новых открытиях. Что такое в сравнении с великим открытием жизнь одного человека? Подумайте о том, что было утрачено, когда полчища варваров разграбили Рим. Подумайте, друг мой Эдвард, – как медленно мы теперь восстанавливаем по крупицам утраченное, словно заново, кирпичик за кирпичиком, строим Александрийскую библиотеку. И какой вклад мы с вами можем внести в эту сокровищницу в нашем столетии – и в следующем! Биологическая трансмутация открывает безграничные возможности. И что же стоит у нас на пути? Одна женщина, которая говорит «нет». А кто она такая, джентльмены, чтобы говорить нам «нет»? Пусть когда-то она была королевой Кора, но теперь-то она всего лишь одна из членов Société des Alchimistes. Да, она еще и президент, но, думаю, ненадолго. Полагаю, члены общества уже созрели, и их можно будет убедить.

– Очень надеюсь, что вы правы, – сказал Сьюард. – Но если нет – я хочу, чтобы мы были к этому готовы. Выше голову, Прендик. Когда-то вы не были так щепетильны. Что случилось с тем Эдвардом Прендиком, который работал вместе с Моро?

– Вы путаете меня с Монтгомери, – ответил Прендик. – Говорить, что я работал с Моро, – это превратное толкование… впрочем, не вижу смысла спорить. У вас обоих есть свои идолы, которым вы поклоняетесь. У Ван Хельсинга – стремление к знанию, а у вас, Сьюард – жажда власти. Я не родился со смирением в сердце, но обстоятельства научили меня смирению – и теперь у меня больше нет идолов. Прошу меня простить, джентльмены, я хотел бы немного прогуляться.

Значит, он сейчас…

Кэтрин успела отбежать лишь до середины коридора и поправить камилавку с вуалью, чтобы ее труднее было узнать. Прендик вышел из купе и закрыл за собой дверь. Кэтрин достала из кармана четки, остановилась и сделала вид, что молится. Как люди молятся? Складывают ладони вместе и читают… что-то там. Она попыталась припомнить «Отче наш» – она слышала эту молитву, когда ходила в церковь с сэром Джеффри и леди Тиббетт, но в голову лезла только безумная литания, которую она затвердила на острове Моро: «его рука творит, его рука поражает, его рука исцеляет…» Рука Моро уничтожила ее и создала вновь, в новом облике. «Ему принадлежит молния, ему принадлежит глубокое соленое море…» Будь ты проклят, Моро, гори в аду во веки веков, аминь.

– Доброе утро, сестра. – Прендик стоял рядом. – Рано вы проснулись. – Голос у него был очень усталый, еще более усталый, чем тогда, в Сохо, в бывшей штаб-квартире Общества алхимиков. В нем слышалось какое-то отчаяние и покорность судьбе. Может быть, сделать вид, что она не говорит по-английски? Но никаких других языков она не знала.

– Доброе утро, сын мой, – ответила она. Кажется, так говорят монахини?

Почти тут же она почувствовала, как что-то переменилось. Он не двинулся – напротив, как-то неестественно замер. Вот так олень замирает, почуяв пуму, затаившуюся в кустах. Сразу видно, что он настороже: в его неподвижности чувствуется напряжение. С минуту Прендик молчал. Затем спросил:

– Как вы думаете, сестра, простятся ли нам когда-нибудь наши грехи?

Что она могла ответить на такое?

– Бог прощает всех, кто приходит к нему с раскаянием в сердце.

Она ведь слышала, как Жюстина говорила нечто подобное.

– Но если грех так велик, что оскверняет душу навечно… Да. Я понял, сестра, ад – в сердце человека. Даже если Бог простит меня, даже если та, которой я причинил зло, простит меня, я сам себя не прощу.

Теперь она и вовсе не знала, что ответить. Он догадался? Он узнал ее. Сейчас он пойдет к Сьюарду и Ван Хельсингу и расскажет им? Она сунула правую руку в карман и взялась за револьвер. Если понадобится, она застрелит его… Хотя ей вовсе не хотелось стрелять в Эдварда Прендика. Хоть он и бросил ее умирать на острове Моро, все же она не знала, хватит ли у нее духу наставить на него револьвер и нажать гашетку. Тем более в упор.

– Нет, – продолжал он. – Теперь мне остается только искупить свою вину. Простите меня, сестра, за этот разговор – я ведь вам совсем незнакомый человек, посторонний. Это темнота придает мне храбрости. Да благословит вас Бог… если Он существует – да благословит Он вас и охранит от бед.

На этих словах у него вырвалось что-то похожее на сдавленный всхлип. Прендик развернулся и пошел назад по коридору к своему купе.

Кэтрин глядела в его удаляющуюся спину. Так, значит, он ее все-таки не узнал? Нет, узнал, она была уверена. Но он хочет… искупить свою вину, что бы это ни значило. Сейчас это, кажется, значило, что он не станет поднимать тревогу.

Кэтрин поспешно вернулась к себе в купе. Беатриче все еще спала, закутавшись так, что только половинка лица высовывалась из одеяла, словно половинка луны. Кэтрин хотелось разбудить ее, просто чтобы хоть с кем-то поговорить, но она не стала – пусть Ядовитая девица поспит. Руки у Кэтрин дрожали, голова болела. Она обхватила голову руками, словно это могло как-то помочь. Который час? Почти четыре часа ночи. Можно закрыть глаза, только на минуточку…

Когда она проснулась, в окне сияло солнце. Беатриче трясла ее за плечо.

– Просыпайся, Кэт, – сказала она. – Проводник сказал, через пятнадцать минут будем в Будапеште. Нужно решить, что делать дальше. Как искать Ван Хельсинга? Мы ведь даже не знаем, может, его и в поезде нет. И сколько ты проспала? Как себя чувствуешь? Могла бы меня разбудить – я бы постояла пока в коридоре, а ты бы отдохнула.

– Он в поезде, – сказала Кэтрин и села. Голова кружилась. Начал действовать яд Беатриче, хоть окно и было открыто всю ночь. Сколько же она проспала? Явно дольше, чем намеревалась! «Я не лучше Кларенса, черт возьми, – подумала она. – У него хоть какое-то оправдание есть». А она могла бы быть осторожнее. – И я знаю, куда он поедет. Он намерен остановиться у профессора Арминия Вамбери. Помнишь, Ван Хельсинг писал о нем в письме, которое Диана стащила, когда мы расследовали уайтчепелские убийства. Он тоже член общества.

– А как мы найдем профессора Вамбери? – спросила Беатриче. – Мы ведь не знаем, где он живет.

– Проследим за Ван Хельсингом, – сказала Кэтрин. – Это будет не труднее, чем в Лондоне. Но с ним нет ни Люсинды, ни остальных. Он даже не знает, кто ее освободил. Я ночью слышала, как они со Сьюардом разговаривали.

– Ночью?

К тому времени, как они подъехали к вокзалу Ньюгати, Кэтрин успела рассказать Беатриче обо всем, что произошло ночью. Беатриче смотрела на нее с опаской.

– Как ты думаешь, Прендик им расскажет? – спросила она.

– Понятия не имею, – ответила Кэтрин. – Придется пойти на риск. Хотела бы я знать, можно ли тут где-нибудь оставить багаж. Где-нибудь на вокзале, чтобы потом вернуться за ним. Если мы будем следить за Ван Хельсингом и остальными, я не хочу таскать за собой чемодан.

– Я поговорю с проводником, – сказала Беатриче. – Он немного понимает по-английски, но по-французски лучше. Гляди-ка, уже станция.

– И как это я сама не догадалась? Ты-то уже проснулась, а вот я еще не совсем. – Кэтрин достала из чемоданчика Беатриче бумажник с деньгами. – Вот тебе крона на чаевые. Или это слишком много? Ирен дала мне несколько геллеров – кажется, так эта мелочь называется. Ну да ладно, отдай крону. Вот если бы Мэри была здесь, она бы знала курс валют!

Проводник заверил, что позаботится об их багаже – его можно оставить в отдельной камере хранения, предназначенной для пассажиров Восточного экспресса, – по крайней мере, так Беатриче перевела его слова.

Но когда она протянула ему чаевые, он покачал головой и что-то сказал по-французски. Беатриче перекрестила его и нараспев проговорила что-то на латыни – во всяком случае, по звучанию это походило на латынь. Он поблагодарил, насколько можно было понять по выражению лица, и назвал ее ma Soeur – даже Кэтрин знала, что это «сестра» по-французски.

– Он попросил у меня благословения, – сказала Беатриче. – Я не до конца уверена, что правильно все сказала на латыни – я ведь учила научную латынь, а не разговорную. Но благословение никогда не помешает, мне кажется. Ты видишь Ван Хельсинга или кого-нибудь еще? Я-то их в лицо не знаю.

Кэтрин, конечно, тоже не знала, как выглядит Ван Хельсинг, но Сьюард – вот он! Он шагал в толпе впереди них, направляясь к выходу. Следом за ним шел рослый мужчина с белыми волосами и такой же белой бородой, в сюртуке и цилиндре. Это, должно быть, и есть Ван Хельсинг. А Прендика что-то не видно. А, вон он – идет навстречу Сьюарду и показывает куда-то на улицу. Должно быть, кэб нашел. И им тоже надо найти.

– Идем! – сказала Кэтрин и потянула Беатриче за рукав. – Вон они – я не хочу их упустить.

Когда они вышли с вокзала через большую дверь с аркой, она увидела, что Сьюард с Ван Хельсингом стоят на углу и разговаривают, а Прендик следит за носильщиком, который загружает их чемоданы в наемный четырехколесный экипаж, похожий на знаменитые лондонские. Это была стоянка кэбов, и почти все они были крытыми двухколесными повозками, хотя попадались и открытые рессорные двуколки. Кэтрин подошла к первому попавшемуся. Кэбмен, завидев ее, поклонился и сказал что-то непонятное по-венгерски.

– Вы, должно быть, не говорите по-английски? – спросила она. Он только головой покачал.

– Parli Italiano? – спросила Беатриче. – Parlez-vous Français? Sprechen sie Deutsch?[109]

– Ja, ein Bisschen, – ответил кэбмен. Он глядел на них с любопытством – две монахини, и явно иностранки.

– Gut. Diesem Wagen[110]… Я не знаю. Господи, как же сказать «следом»? Gehe nach. По-моему, я даже на латыни говорю лучше, чем по-немецки, хотя все равно плохо.

Но кэбмен, кажется, понял, или, может, ему помогла понять отчаянная жестикуляция Кэтрин и крона, которую она ему протянула. Через минуту они уже влились в поток других экипажей. Лошадь цокала копытами по мощеной улице, в точности как все лошади в Лондоне. Впереди был виден экипаж, нанятый Прендиком.

Они ехали по широкому проспекту, окруженному великолепными зданиями. По дороге катили и экипажи, и повозки, но не так уж много – стояло тихое летнее утро. Будапешт напомнил Кэтрин Париж, только здания тут были более разноцветные и солнце светило как-то ярче. Ей уже становилось жарко под черной тканью рясы.

Впереди показался мост – они приближались к реке. Кэтрин вспомнила карту, которую показала им Ирен Нортон, и Дунай, разделяющий город на две части. Сейчас они поедут через мост? Нет, экипаж Ван Хельсинга свернул налево, на улицу, идущую вдоль реки.

– Как думаешь, куда мы едем? – спросила Беатриче.

– Ну, мы все еще в Пеште, а не в Буде, – сказала Кэтрин.

– Извини, но ведь это мало о чем говорит, согласись?

– Говорит, – возразила Беатриче. – Мисс Мюррей живет в Пеште – улица Музеум, пять, неподалеку от Национального музея. Я тоже запомнила адрес, на случай, если нам придется разделиться. Кажется, мы замедляем ход?

Да, потому что экипаж перед ними тоже замедлил ход. Вот он остановился у обочины перед многоквартирным домом с видом на реку. Беатриче постучала по заднему стеклу:

– Stoppen hier, bitte![111]

Кэб встал у обочины. Экипаж был от них довольно далеко, и Кэтрин надеялась, что их не заметят.

Пока они выходили и Беатриче расплачивалась с кэбменом, Ван Хельсинг со Сьюардом пересекли улицу и скрылись за дверью. Прендик шел медленнее: в руках у него был и его чемодан, и чей-то еще. Он перешел дорогу прямо перед самым их кэбом, когда тот тронулся. Затем он тоже исчез в темном проеме двери.

Кэтрин с Беатриче остались стоять на обочине дороги. За спиной у них была лестница, ведущая к самому Дунаю. Чуть дальше стояли у речной дамбы лодки и баржи. Выше по реке шла какая-то стройка – еще один мост будет? Казалось бы, мостов тут и так достаточно. Этот, судя по всему, еще только начали строить. На том берегу, в Буде, высился поросший лесом холм, а на нем какой-то дворец. Все это имело довольно помпезный вид. Эта сторона реки была не столь помпезной – по улице катили фургоны, на баржах перекликались грузчики, а напротив соседнего дома сидела на обочине нищенка, положив перед собой шляпу. Все это освещало яркое солнце. Было жарко, солнечно и пыльно.

– А теперь что? – спросила Кэтрин. Дальше она пока не планировала. Сложные планы – это было по части Мэри. Пумы этого не умеют – им свойственно действовать импульсивно. Импульсивно пустившись в погоню за Сьюардом и Ван Хельсингом, они оказались здесь, а что делать дальше, Кэтрин еще не знала.

– Можно пойти прямо к мисс Мюррей, – сказала Беатриче. – По-моему, если дойти до следующего моста и там повернуть налево, мы выйдем прямо к музею. Идти, правда, далеко, но так, наверное, будет проще, чем снова искать кэб. Кажется, в этой части города стоянок нет. Но ты ведь говорила, что Сьюард хотел… как ты выразилась – устроить смотр войскам? Они собрали где-то людей – обученных и готовых сражаться за них. Может быть, подождать, пока они снова выйдут и отправятся туда? Думаю, было бы неплохо выяснить, где размещается их армия. Но тогда нам, возможно, придется подождать, если они решат сначала позавтракать. Что ты скажешь, Кэтрин? Пойдем прямо к мисс Мюррей или подождем и поглядим, не удастся ли собрать еще какие-то сведения?

– Ты говоришь совсем как Мэри, – сказала Кэтрин. – Это она все так по полочкам раскладывает: с одной стороны, с другой стороны… Я бы лучше подождала, не выйдут ли они снова, но не можем же мы торчать на улице в таком виде! – Она дернула за рукав своего монашеского одеяния, которое начинало ей уже решительно не нравиться. – К тому же я бы и сама не отказалась позавтракать.

– Мне кажется, если снять камилавки… вот так, давай, я тебе покажу. – Беатриче отколола от камилавки черную вуаль, а затем сняла саму камилавку и ленту. Рассовала их по карманам, а вуаль повязала на голову как платок. – Видишь? Теперь я похожа на бедную деревенскую вдову.

Кэтрин немедленно проделала то же самое. О, так гораздо лучше! Она подкатала рукава платья. Да, вот теперь ничего – хотя бы руки и шею немножко обдувает!

– И что, так и будем стоять, как две бедные вдовы? Можно было бы милостыню просить, хотя тут место уже занято. – Она показала рукой на нищенку – та сидела, опустив взгляд вниз, на свою шляпу. – Если бы еще было во что собирать! Хоть ведерко какое-нибудь, что ли.

– Мне кажется, когда мы проезжали мимо того моста, что еще строится, я заметила… погоди, я сейчас. – Не успела Кэтрин что-то возразить, как Беатриче уже бежала по улице к строящемуся мосту. Сама Кэтрин к нему не приглядывалась – он был с той стороны кэба, где сидела Беатриче. Она разглядела только какие-то деревянные конструкции, с помощью которых поднимали камни. По строительной площадке ходили рабочие и переговаривались друг с другом. Что такое Беатриче там увидела? Кэтрин хотелось крикнуть вслед: «Не отрави там кого-нибудь!» Но, конечно, Беатриче и так будет осторожна.

Что же ей теперь делать? Остается только ждать и следить за домом – на случай, если оттуда выйдет Ван Хельсинг или Сьюард. А может, удастся разузнать еще что-нибудь, пока Беатриче нет? Если зайти в дом и отыскать квартиру Арминия Вамбери, можно приложить ухо к двери и подслушать, что они затевают, – так же, как в поезде. Беатриче, конечно, сказала бы, что это слишком опасно, но ведь пока Беатриче рядом нет.

Кэтрин подобрала подол платья и перебежала улицу. Мужские брюки все-таки куда удобнее! В тени дома, стараясь, чтобы ее не было видно из окон, она обошла кругом дом, куда вошли Сьюард с Ван Хельсингом. Взялась за дверную ручку, повернула – и дверь открылась! Вот как просто, оказывается. Она вошла в маленькую прихожую. Лестница отсюда вела на второй этаж. На стене висели в ряд почтовые ящики, и на одном стояло имя – Вамбери. Отлично! Теперь еще одна дверь.

Но вторая дверь оказалась заперта. Чем бы таким… Шпилек у нее на этот раз не было – до сих пор ее волосы были прикрыты камилавкой и стянуты лентой, – зато нашлись две булавки, которыми была приколота вуаль. Она быстро согнула одну буквой S. Коротковата, но что поделаешь. Вставила булавку в замок. Но, когда попыталась повернуть, кончик отломился, и обломок булавки остался в руке. Черт и еще раз черт! Кэтрин попыталась повторить тот же трюк с другой булавкой. Она сломалась, так же, как и первая. Очень недовольная собой, Кэтрин снова вышла на солнечную улицу.

Мэри, немного подавленная и смущенная, спускалась по роскошной лестнице. Накануне вечером она так устала, что после того, как Мина пригласила их в дом и угостила легким ужином, сразу же пошла спать. Им, конечно, еще многое нужно было обсудить, но Мина сказала:

– Это мы успеем и завтра. Как раз и граф вернется – его ждут поздно вечером, так поздно, что вам не стоит его дожидаться. Уж лучше обсудим всё, когда все будут в сборе.

Теперь, наутро, она уже чувствовала себя более или менее человеком – причем голодным человеком! Вчера она не особенно приглядывалась к окружающей обстановке. Она легла спать в большой спальне, радуясь, что впервые за все время их путешествия спальня у нее отдельная. Никакой Дианы рядом, и никто не разбудит ее храпом! Только утром она с удивлением огляделась вокруг. Спальня была и правда очень большая, с высоким расписным потолком, где греческие боги и всевозможные нимфы, кажется, самозабвенно предавались языческим игрищам. Точно сказать было трудно: краска уже выцвела, а кое-где и штукатурка пошла трещинами. Кровать была великолепная, хотя полог тоже выцвел: некогда малиновая парча сделалась розовой, обтрепалась по краям и потерлась в нескольких местах, сквозь которые проникал солнечный свет. Но белье было старинное, тонкое, от него пахло лавандой. Раковина у окна вручную расписана розами в стиле прошлого века. Из окон видны были липы в парке вокруг Национального музея – белого здания в неоклассическом стиле, которое можно было разглядеть сквозь густую листву. Из-за окон доносилась какофония птичьих голосов.

Мэри умылась, быстро оделась и вышла на лестницу. Лестница была из серого мрамора, с какими-то причудливыми балясинами. На стенах висели картины, такие огромные, что Мэри стало любопытно, как же их вешали. Тут были батальные сцены, где мужчины вонзали друг в друга мечи или копья, а лошади с диким ржанием таращили глаза, и лесной пейзаж с крошечными охотниками на переднем плане – они шагали вперед с ружьями за плечами, а за ними по пятам, высунув языки, бежали собаки. Очевидно, охота удалась – люди с ружьями несли убитых уток и оленей. С других картин на Мэри глядели мрачного вида мужчины и женщины в гофрированных воротниках. У нее возникло чувство, что она бы им сильно не понравилась.

Из всех домов, в каких ей случалось останавливаться во время путешествия, этот оказался, безусловно, самым роскошным. Квартира Ирен была современной и обставлена с большим художественным вкусом. Замок Кармиллы – просто средневековые руины. Можно ли это вообще считать домом? Замок Лауры был комфортным – словно английский загородный дом, перенесенный в Штирию. А это настоящий дворец. Городской дворец – да это и понятно, если здесь живет граф. Должно быть, все графы устраивают у себя такую обстановку: вместо цветочных горшков тут и там – рыцарские доспехи. Но все же тут было как-то пустовато, и, проходя по коридору второго этажа в надежде найти здесь Жюстину, или Диану, или завтрак, или все вместе, Мэри заметила, какое тут все старое. Расставленные у стен маленькие столики – в стиле прошлого века, зеркала над ними потускнели. Мэри увидела открытую дверь – даже двери тут высотой в два ее роста! В комнате сидели Мина, Жюстина и Диана и завтракали.

– С добрым утром! – сказала Мина. – Надеюсь, вы хорошо выспались. У вас окна выходят в парк, меня там вечно птицы будят на рассвете. Я сама рано встаю, но, надеюсь, вас они не побеспокоили.

Мина была почти такой, какой Мэри запомнила ее: строгое серое платье с белым воротничком и манжетами, темные волосы зачесаны назад и уложены в простой узел. Выглядела она немногим старше, чем тогда, – только несколько морщинок под глазами и манера еще более сдержанная, а больше ничего не изменилось. Было что-то необычайно успокаивающее в том, как она сидела во главе большого прямоугольного стола из темного дерева, украшенного резьбой в стиле барокко, – в точности так же, как когда-то в столовой на Парк-Террейс, 11.

– Очень хорошо, спасибо. Но я бы, наверное, не проснулась и на поле боя – среди пушечной пальбы! – Мэри зевнула и поспешно прикрыла рот рукой. Как ни долго она спала, но, очевидно, все еще не выспалась. – Можно мне к вам присоединиться? Я вижу сервировочные тарелки.

Тарелки стояли на буфете, таком же резном, в стиле барокко, что и стол. В этой комнате тоже чувствовалась атмосфера поблекшего великолепия.

– Тут все есть, – проговорила Диана с набитым ртом. – Яйца, сосиски, блинчики – такие тоненькие-тоненькие, Мина говорит, они называются «паласинта», и джем для них, и сахаром еще можно посыпать, и кофе есть, и шоколад, и чай, и какая-то жареная рыба, очень вкусная, и еще какие-то овощи, только я их не пробовала.

– Граф совсем ничего не ест – может быть, именно поэтому у него в доме всегда столько еды! – сказала Мина. – Проходите, садитесь. Позвольте я налью вам кофе. Или вы предпочитаете чай? А потом я хочу, чтобы вы мне рассказали все о вашем путешествии. Жюстина говорит, что вам пришлось встретиться… с вашим отцом. Должно быть, для вас это было нелегко.

Мэри молча кивнула. Ей не хотелось сейчас говорить о Хайде. В какой досаде он, должно быть, смотрел им вслед! Нет, она не станет думать об этом сегодня. Сегодня чудесный день, она среди друзей, и на длинном буфетном столе стоят блюда с едой. Она взяла тонкую фарфоровую тарелку и положила себе яичницы, тостов и жареных помидоров. Ножи и вилки были тяжелые, серебряные, красиво отполированные.

Мэри села рядом с Жюстиной. Диана развлекала Мину рассказами об их жизни в Лондоне, в том числе о проделках Альфы и Омеги. Судя по виду ее тарелки, она уже успела весьма плотно позавтракать.

– Как ты себя чувствуешь? – тихо спросила Мэри Жюстину. Жюстина ответила неуверенной улыбкой.

– Кажется, лучше. «Сон, распускающий клубок заботы…» Так ведь у Шекспира?

Видимо, из этого можно было заключить, что Жюстина спала хорошо.

– А ты? – спросила Жюстина.

– Я еще не выпуталась из клубка забот, – ответила Мэри. – Может быть, завтрак поможет его распустить.

Она стала намазывать тост маслом.

– Мэри, – сказала Мина, – когда вы с Жюстиной позавтракаете, я бы хотела поговорить с вами обеими, если позволите.

– И со мной! – вставила Диана.

– Разумеется, – сказала Мина. – Если только ты не убежишь в конюшню. Одна из графских собаковолков недавно ощенилась, и в корзинке с соломой сидят пять щенят. Правда, тебе, может быть, и не захочется с ними играть: щенки ведь такие надоедливые. А разговор у нас будет очень интересный: о дальнейших планах и распределении обязанностей.

Мэри улыбнулась. Да, это была та самая мисс Мюррей, которую она помнила. Она была очень хорошей учительницей, превосходной гувернанткой. Интересно, она и с самой Мэри так же хитрила?

– Ну, пожалуй, с этим вы и без меня разберетесь, – сказала Диана. – А я хочу посмотреть щенков. Они похожи на Аида и Персефону?

– Да, только маленькие и пушистенькие, – сказала Мина. – Я попрошу Аттилу, чтобы он тебя проводил.

Она взяла со стола серебряный колокольчик, позвонила, и в двери возник лакей. Эта дверь была совсем не похожа на дверь: она была так ловко замаскирована, что казалась частью стены. Должно быть, лакей ждал в соседней комнате на случай, если его позовут. Он был, кажется, совсем юный, немногим старше Дианы, и одет на удивление нелепо – в бриджи до колен. Это в наше-то время? Мэри хотелось засмеяться, но он держался с таким достоинством, что она поспешно зажала рот ладонью.

Мина заговорила с ним на венгерском – и, как показалось Мэри, на очень беглом венгерском. Он поклонился Диане и сказал:

– Diesen Weg, Fräulein[114].

Диана усмехнулась, запихала в рот последнюю паласинту и вышла из комнаты следом за ним. «Ну, теперь с ней совсем сладу не будет», – подумала Мэри. Только этого Диане не хватало – чтобы лакей обращался с ней как с аристократкой!

– Вы говорите по-венгерски, – сказала она. – Когда же вы выучились?

Мина грустно засмеялась.

– Совсем немножко и не очень хорошо. Я просто объяснила ему, как могла, чтобы он отвел юную леди в конюшню к маленьким собачкам. Не уверена даже, что поставила глагол в повелительное наклонение. Аттила – хороший мальчик, он у нас пока что проходит выучку. Его отец – мажордом графа, у нас бы сказали – дворецкий. Аттила примерно ровесник Дианы, и она, должно быть, немало повеселится, пытаясь объясниться с ним на английском. Думаю, она его быстро втянет в какие-нибудь неприятности, но, по крайней мере, у нас будет время поговорить. Нам есть что обсудить. Не волнуйтесь, Мэри, спешить некуда – не стоит глотать кофе залпом. Допивайте спокойно, и пойдем ко мне в кабинет. Собрание Общества алхимиков состоится через три дня, и нам нужно решить, что мы будем делать.

– Доброе утро! Мина, я вижу, вы с нашими гостьями уже строите планы.

Вздрогнув от неожиданности, Мэри подняла голову. В дверях стоял человек, одетый во все черное. Он был похож на иностранца, но это и понятно – они ведь в чужой стране. Черты лица у него были весьма примечательные: темные глаза, острые скулы и орлиный нос. Черные волосы падали на плечи. Мэри не назвала бы его красивым, но вид у него был, безусловно, внушительный: он был из тех людей, кто, едва войдя в комнату, сразу притягивает к себе внимание. Его акцент напомнил ей акцент Кармиллы, только в его низком голосе он слышался резче, отчетливее. Человек был не слишком высок ростом, но держался очень прямо, по-военному.

– Влад, – сказала Мина, оборачиваясь к нему и протягивая руку. – Мы как раз собирались ко мне в кабинет – побеседовать и обсудить планы. У вас найдется время, чтобы к нам присоединиться?

Он подошел к Мине и взял ее за руку.

– Ну конечно, kedvesem. Я и сам хотел познакомиться с Мэри Джекилл, о которой столько слышал – только хорошее, уверяю вас.

Он поклонился Мэри.

– И знакомство с мисс Франкенштейн – тоже большая честь. Я не знал Виктора близко, когда он был членом Общества алхимиков, но встречался с ним однажды на конференции в Женеве.

– Вы знали моего отца? – спросила Жюстина. Голос у нее был изумленный до крайности. Ее вилка со звоном упала на тарелку.

– Он был блестяще одаренным студентом, – сказал человек в черном – должно быть, это и был граф, потому что вид у него был в точности такой, какой и должен быть у графа, прожившего на свете не одну сотню лет, да к тому же еще вампира. Точнее, зараженного вампиризмом, как предпочитает говорить Кармилла. Почему он держит Мину за руку? И что такое kedvesem? Там, в замке Кармилла так обращалась к Лауре. Может быть, между графом и мисс Мюррей тоже что-то есть?

Граф поклонился и Жюстине.

– Есть те, кто считает, что его эксперименты были слишком безрассудными, что ему не следовало вторгаться в материю жизни. Но тогда время было другое – мы чувствовали, что несем свет миру, лежащему во тьме Средневековья. Мина скажет, что мы заблуждались, но разве можно судить прошлое по меркам современности? Виктор был блестяще одаренным молодым человеком, и я с горечью узнал о его смерти. Он гордился бы такой очаровательной, умной дочерью.

– Благодарю вас, – сказала Жюстина – судя по виду, польщенная и смущенная одновременно.

– Прошу прощения, – сказала Мина. – Я ведь не представила вас как полагается. Мэри, Жюстина, это мой друг, Владимир Арпад Иштван, граф Дракула. Если все уже поели, может быть, продолжим беседу в моем кабинете? Она будет долгой, и, я думаю, там нам будет удобнее.

– Превосходно, – сказал граф. – В таком случае я велю подать… что вы будете пить? Кофе, мисс Франкенштейн? А вы, мисс Джекилл? Ну что ж, велю подать еще кофе в ваш салон.

– Только это не салон, а кабинет, – сказала Мина, когда он вышел – вероятно, распорядиться насчет кофе. – В некоторых отношениях граф очень старомоден. Иногда приходится напоминать ему, чтобы он не обращался со мной как с какой-нибудь аристократкой году этак в тысяча шестисотом! Честное слово, он из меня социалистку сделает. Идемте – кабинет по другую сторону внутреннего двора.

Мэри вышла следом за ней из гостиной в коридор. Окна с одной стороны глядели на внутренний двор, где Кармилла вчера оставила свой автомобиль. С другой стороны были двери, а за ними, должно быть, комнаты вроде той, из которой они только что вышли. Дом, судя по всему, огибал внутренний двор кругом. Мэри шагала по коридору и не знала что и думать. С виду Мина осталась все той же мисс Мюррей, которую она знала в Лондоне, под руководством которой когда-то заучивала таблицу умножения и главные столицы Европы. И вот она здесь, в Будапеште, в этом старом обветшалом дворце, с этим аристократом, с которым у нее явно какие-то отношения. Мэри охватила внезапная тоска по Англии и по миссис Пул.

Солнце светило сквозь высокие окна. Мэри шла за Миной, а Жюстина немного задержалась, разглядывая картины.

– Почти все дома в Будапеште построены таким же образом, – рассказывала Мина. – В центре внутренний двор, куда въезжают экипажи, а позади конюшни. Этот коридор идет вокруг всего внутреннего двора, так что, если вдруг заблудитесь, просто идите по коридору – и в конце концов попадете туда, куда вам нужно. Конечно, вас почти всегда будет сопровождать кто-то из слуг. Правду сказать, я никак не могу привыкнуть к тому, сколько их тут. Три лакея, и еще один проходит выучку! Я спрашивала Влада, зачем ему столько лакеев, и он сказал, что им полагается красиво стоять за стульями во время ужина и напиваться его вином! Думаю, он нарочно меня дразнил, но он всегда говорит с таким невозмутимым видом, что никогда нельзя быть уверенной до конца.

– Да, многое изменилось с тех пор, как мы сидели в гостиной и штопали вместе чулки! – сказала Мэри. Она улыбнулась, отчасти из опасения, что иначе ее слова могут показаться осуждающими. Личная жизнь Мины – не ее дело. И пусть ее, Мэри, это несколько обескураживает – нужно постараться этого не показывать, вот и все.

– О, боже мой, вы что же, думаете, я теперь не штопаю чулки? – У Мины был такой вид, словно она удивлена до крайности. – Это все прекрасно, – она провела рукой, словно указывая на весь дворец сразу, со всеми его мраморными лестницами, кислыми лицами предков на портретах, лакеями, – но у меня самой нет почти ни гроша. Ван Хельсинг так и не заплатил мне за службу компаньонкой у Люсинды, и мне последние кроны пришлось потратить, чтобы поскорее убраться из Вены, когда он дознался, на кого я работаю. Нынешняя служба приносит мне небольшой доход, но его едва хватает на чулки и papier poudré. На мое счастье, граф позволил мне жить в этом доме, но мне здесь ничего не принадлежит. Глядите. – Она остановилась, наклонилась и отогнула подол платья, чтобы показать Мэри изнанку. Было очевидно, что платье перелицовано: распорото и сшито заново изнанкой наружу. С внутренней стороны ткань была совсем выцветшей, а снаружи гораздо новее. Не удивительно, что платье имело такой нарядный и приличный вид!

– А я думала, что вы и граф… – Мэри и сама не знала толком, что она хотела сказать. Может быть, она неверно истолковала их непринужденное обращение друг с другом? Может быть, в Европе это имеет совсем другое значение.

– А, это верно. – Мэри улыбнулась, словно такая сдержанность в выражениях ее забавляла. – Вы совершенно правильно поняли – мы состоим в определенных отношениях. Поэтому я и не беру у него денег. Это, скажем так, дело чести.

О, вот это уже прежняя мисс Мюррей! Это как-то успокаивало.

– Жюстина? – окликнула Мина. – Как вам нравятся картины?

– Очень интересно, благодарю вас, – ответила Жюстина.

Мэри рассмеялась.

– Дорогая моя, уверена, у вас множество достоинств, но умение лгать к ним не относится. Они ужасны, верно? Тут полное собрание Дракул, а они были людьми довольно неприятными по большей части. Впрочем, в те времена почти все аристократы были такими – убивали друг друга, захватывали чужие территории, выдавали дочерей замуж за кого угодно, лишь бы получить деньги и земли.

– Но пейзажи мне нравятся, – сказала Жюстина, словно оправдываясь, и догнала их. – Некоторые напомнили мне Швейцарию. Хотя я, разумеется, предпочла бы пейзажи без сцен охоты. Я не понимаю убийства животных ради забавы.

– Ты и правда лучше нас всех, – тихо сказала Мэри и быстро пожала Жюстине руку. Сейчас, когда вокруг все было чужое, ее радовало знакомое лицо, знакомые рассуждения. На Жюстину всегда можно положиться.

– А, вот мы и пришли, – сказала Мина. – Мой кабинет.

Граф стоял у двери, прислонившись к стене, и читал какое-то письмо. Рядом служанка в форменном платье и накрахмаленном белом чепце держала в руках поднос с кофейником и чашками.

– Вы могли бы войти и без меня, – сказала Мина, открывая дверь.

– Я сказал вам, дражайшая, что это ваша комната, – и не войду туда без вашего позволения, – ответил он, как показалось Мэри, немного суховато.

Мина взяла у служанки поднос, сказала: «Köszönöm, Kati»[115], – и вошла. Граф остался стоять у двери, подождал, пока все войдут, а затем закрыл за собой дверь.

Кабинет Мины был невелик, однако там помещался письменный стол, на котором лежали аккуратные стопки бумаги, и два кресла у камина. Вдоль всех стен тянулись полки с книгами всех сортов – и серьезные научные тома, и путеводители по разным странам, и романы, – а также стопки журналов. В большое окно светило солнце – ярче, чем английское, но не такое ослепительное, как в Вене.

Люсинда сидела на кровати, опираясь на плечо Кармиллы. Графиня одной рукой обнимала девушку, и впрямь уже не спящую. Волосы у нее рассыпались по плечам, и она глядела на всех испуганными глазами.

Спальня была похожа на ту, в которой спала Мэри: старинная кровать с выцветшим балдахином, фрески, должно быть, еще прошлого века, стул у кровати, на который можно было бы сесть в юбке с кринолином, а то и с фижмами. На одной стене висел обтрепавшийся по краям гобелен. Люди в шляпах с перьями охотились на единорога – они уже проткнули его копьями, и его белая шкура была вся в крови. За ними по пятам бежали собаки. Мэри догадалась, что все комнаты графа обставлены одинаково, исключая, конечно, помещения для слуг. Должно быть, такая обстановка во дворцах у всех графов, по крайней мере венгерских! В такой огромной кровати Люсинда казалась совсем маленькой и хрупкой.

Граф подошел к краю кровати, взял руку Люсинды, лежавшую на покрывале, поклонился и поцеловал ее. Должно быть, все графы так приветствуют юных леди, по крайней мере в Венгрии!

– Добро пожаловать в мой дом, мисс Ван Хельсинг, – сказал граф. – Если я могу сделать что-то, чтобы вам было здесь уютнее, пожалуйста, обращайтесь ко мне.

Люсинда подняла на него глаза. Они казались огромными на ее худеньком лице, и под ними лежали тени.

– Приветствую тебя, Принц Тьмы, – проговорила она. – Ты пришел, чтобы спасти меня из ада? Я была среди дьяволов, а ты сам предводитель дьяволов и в то же время ангел. Ты, наверное, архангел Гавриил, который явился Спасительнице с вестью, что у нее родится сын. Ты посланник Бога, но какое послание ты можешь мне принести? Моя мать мертва и больше не воскреснет… нет… никогда. – Она произнесла это таким же спокойным тоном, каким могла бы сказать: «Доброе утро. Что на завтрак?»

– Я сказала, что она проснулась, – сказала Лаура. – Но не говорила, что она пришла в себя.

– Она так разговаривает с тех самых пор, как проснулась, – сказала Кармилла. – Но, по крайней мере, она в сознании. Она еще не ела. Я предлагала, но она отказалась.

– Но мне-то вы не откажете, дитя, не так ли? – спросил граф. Он присел на край кровати и ласково погладил Люсинду по щеке. – Вам нужно поесть. Иначе вы так и не поправитесь.

– Я буду вечно гореть в геенне огненной? – спросила Люсинда, словно интересуясь каким-то исключительно практическим вопросом, вроде счетов за продукты.

– Нет, дитя. Бог, в которого вы верите, всех прощает, всем отпускает грехи. Вы это знаете, вас ведь этому учили с младенчества, не так ли? Кто-то другой, возможно, будет наказан, но вы ни в чем не повинны. Ручаюсь словом – вот вам мое послание от Бога, если угодно. А теперь давайте-ка, попейте. – Он положил ладонь ей под голову и притянул к себе. Она наклонилась ближе, прижалась губами к его шее и…

Бр-р-р, опять! Этот ужасный звук, с каким Люсинда сосет кровь. Мэри зажала рот рукой.

– Какая гадость, – сказала Диана, державшая собаковолка за ошейник. Она потянула собаку за уши. Ховираг, кажется, не возражала.

– К этому можно привыкнуть, – будничным тоном сказала Мина. Мэри казалось, что она никогда не привыкнет! И как только Мина… Да, это еще один щекотливый вопрос, не так ли? Мина и граф. Мина ведь замужем за другим человеком, живущим в Англии. У Мэри это как-то плохо укладывалось в голове.

– Мэри, вы побудете здесь без меня? – спросила Мина. – Мне нужно отправить две телеграммы: одну Ирен Нортон, а другую миссис Пул – известить их о том, что вы прибыли благополучно. Вчера, когда вы приехали, телеграфная контора была уже закрыта, иначе я бы сделала это сразу. Теперь, наверное, уже открылась. Миссис Пул никогда мне не простит, если я оставлю ее в неведении, и миссис Нортон наверняка беспокоится – вы ведь выехали из Вены еще неделю назад. А когда я вернусь, отправимся за покупками. Нам, конечно, многое нужно обдумать, но прежде всего вам всем необходима новая одежда, так что без похода на Вачи-утца, пожалуй, не обойтись.

– Может быть, вы попросите миссис Пул передать мистеру Холмсу, что мы прибыли? Я обещала регулярно извещать его обо всех событиях, но Ирен предупредила, чтобы мы не телеграфировали из Вены, когда мы поняли, что за нами следят люди из Общества алхимиков, а потом нас похитили, и мы уже никак не могли с ним связаться. – Наверное, Мэри следовало бы самой послать ему телеграмму? Нет, слишком многое пришлось бы рассказывать. Сегодня, попозже, она сядет и напишет ему длинное письмо. Миссис Пул передаст ему, что они в Будапеште, а потом она сама расскажет все подробно. Она чувствовала себя немного виноватой за то, что еще ни разу не написала ему, – но ведь было столько других дел, а времени так мало!

Когда Мина ушла, помахав на прощание графу (тот все еще… хм… служил Люсинде завтраком), Мэри оглянулась на Жюстину. Как она себя чувствует после всех сегодняшних откровений? Ведь она тоже была… под наблюдением Королевского общества. Сама Мэри не знала, что и думать. Эта Мина – уже не совсем та, прежняя мисс Мюррей. Да и существовала ли ее мисс Мюррей когда-нибудь?

– Я чувствую то же, что и ты, – сказала Жюстина, качая головой. – Слишком много всего сразу.

– А ты откуда знаешь, что я чувствую? – спросила Мэри.

– Ты уже давно молчишь. И пока Мина рассказывала, ты почти ни слова не проронила.

– Ты тоже.

– А что тут говорить? Что бы мы ни предполагали в этом путешествии – хоть раз что-нибудь оказалось верным? Я думала, что Адам умер, а он не умер. Ты думала, что Мина просто твоя учительница, а она не просто учительница. Не знаю, что и думать об этом подкомитете. Что он сделал для того, чтобы как-то помешать Société des Alchimistes? Если все так, как описывает мисс Мюррей, то все их усилия оказались на редкость бесплодными. Они не сумели ни спасти мисс Вестенра, ни хотя бы остановить профессора Ван Хельсинга. – Жюстина покачала головой. – Даже не знаю…

Да, именно это Мэри и чувствовала сама! Она просто не знала… много чего не знала. Что думать о своем отце, например. Как отразились на ней его эксперименты? Это они сделали ее такой, какая она есть? Это они придали ей такой необычный характер, что даже миссис Пул это заметила, когда она была маленькой?

– Мы должны их предупредить, – сказала Мэри.

– Не представляю как, – сказал граф. – Айша не захочет меня видеть, как и никто из ее сторонников в обществе. Собственно говоря, мы даже не знаем, кто ее сторонник, а кто нет. Кого же предупреждать?

Нахмурившись, он глядел в окно.

Они вновь сидели в столовой и завтракали. Вчера они засиделись допоздна, рассказывая друг другу обо всех приключениях, произошедших с ними после отъезда из Лондона. Столько всего случилось за это время! Мэри казалось, она уже совсем не та Мэри, что так недавно рассталась с уютной и безопасной Парк-Террейс. Но кто же она теперь? Непонятно.

– Так вы, выходит, не получили телеграммы от миссис Пул? – спросила Кэтрин. – Она писала, что мы едем, и добавила еще что-то иносказательное, насчет планов Сьюарда и Ван Хельсинга. Хотя мы ведь и до сих пор не знаем в точности, что они намерены делать на этом собрании?

– Я совершенно точно не получала никакой телеграммы, – ответила Мина, качая головой. – Может быть, миссис Пул перепутала адрес? Хотя, насколько я помню, миссис Пул никогда не допускает небрежности в чем бы то ни было, – она всегда была добросовестнейшей экономкой. А может, телеграмма просто не дошла. Здесь, в Будапеште, телеграфная контора обычно работает надежно, но все же такое случается.

– Кэтрин, а она не Джимми Бакету телеграмму отдала, чтобы он отнес ее в телеграфную контору? – Беатриче сняла камилавку и вуаль. Кэтрин с явным вздохом облегчения последовала ее примеру. – Помнишь, доктор Ватсон выяснил, что он-то и оказался предателем, хотя мне и не хочется так называть мальчика. Мы же не знаем, чем он руководствовался и какие у него могут быть оправдания для такого поступка.

– Мэри, – сказала Кэтрин еще вчера, отведя ее в сторону на лестнице, когда все поднимались на второй этаж. – Я должна тебе сказать – Холмс, кажется, пропал. Вскоре после того, как вы с Жюстиной уехали, он отправился что-то там расследовать. Кажется, по какому-то страшно секретному правительственному заданию. Не сказал доктору Ватсону, куда едет и зачем. Может быть, он уже и вернулся, конечно, – я не хочу, чтобы ты тревожилась. Но подумала, что ты должна знать.

Мэри привели в смятение оба известия – и о предательстве Джимми, и об исчезновении Холмса. Куда он мог подеваться? Конечно, с ним ничего не могло случиться – все же он великий детектив, как-никак. А она-то хотела сесть и написать ему большое письмо. Но теперь это бессмысленно, если его нет на Бейкер-стрит. Уснуть было трудно: она все думала и беспокоилась обо всем, что творится дома.

Теперь она рассеянно ковыряла вилкой свой завтрак, стараясь пробудить в себе хоть какой-то интерес к яичнице с грибами – она ведь и правда была превосходной. Но, кажется, в это утро Мэри совсем лишилась аппетита. Если телеграмма попала в руки Джимми – что он с ней сделал? А главное – где же мистер Холмс?

Нужно перестать думать об этом и сосредоточиться на более насущных вопросах. Утром все снова собрались вместе: Кэтрин и Беатриче – уже в своей обычной одежде, так как их чемоданы еще вчера привезли со станции, Жюстина – в новом платье, доставленном с утра от Ilona Couture. Мэри поглядела на свое платье, тоже привезенное от портнихи, – из мягкого голубого муслина, прекрасно сшитое, – и невольно почувствовала, что у нее стало чуть полегче на душе, несмотря на все заботы и на таинственное исчезновение мистера Холмса. Такую силу имеет новое платье! Диана, одетая мальчиком, так как надеть прехорошенькое платье от мадам Илоны наотрез отказалась, потихоньку скармливала Ховираг кусочки сосиски.

– Но мы должны попытаться, – сказала Жюстина. – Ведь это наш моральный долг – сделать все, чтобы предотвратить кровопролитие.

– И, может быть, если президент общества… если Айша увидит, что мы на ее стороне и хотим помочь, она прекратит эти эксперименты раз и навсегда, – сказала Мэри. – Если мы успеем заранее рассказать ей о планах Ван Хельсинга… но что же это за планы? Мы ведь даже в точности не знаем.

– Он упоминал «сторонников» и «войска». – Беатриче сделала глоток своего отвара чего-то там. В доме, где некоторые обитатели пьют кровь, ее диета уже не казалась такой необычной. – Думаю, эти его сторонники – члены общества, давшие обещание проголосовать по его указке. А что касается войск – доктор Сьюард назвал их «армией». Может быть, это такие же люди, как те, с которыми вы дрались в Вене? Может быть, у него есть еще такие же – здесь, в Будапеште?

– Люди, которым впрыснули кровь вампиров по указанию Ван Хельсинга, – сказал граф. – Если так, он использует старую тактику – я сам же ее когда-то ему и подсказал. Даже если их всего несколько человек, они сровняют Société des Alchimistes с землей. Это общество ученых, а не воинов. Они придут на собрание представлять доклады, обсуждать свои открытия. Если Ван Хельсинг выпустит на таком собрании обезумевших вампиров, это будет бойня.

– А значит, мы обязаны их предупредить, – сказала Мэри. – Если Айша не захочет вас видеть, может быть, вы могли бы передать ей это через кого-то другого?

– Может быть, через мистера Винси? – предложила Мина. – Если вы скажете, что ей угрожает опасность…

Граф покачал головой.

– Дражайшая, Лео презирает меня еще сильнее, чем сама Айша, если только такое возможно. Он презирает меня от обиды за нее, а это еще более сильное чувство.

– Но что-то же нужно сделать! – сказала Мэри. – Может быть, все-таки попробовать обратиться к этому мистеру Винси, хоть я и не знаю, кто он такой? Если не получится, попробуем что-нибудь другое. Нельзя же просто закрыть глаза на то, что, по вашим же словам, может обернуться бойней.

– Если Ван Хельсинг одержит победу, все станет как раньше? – спросила Кэтрин. – Эксперименты по биологической трансмутации сможет проводить кто угодно, без всякого контроля, – оживлять трупы, делать девушек ядовитыми, превращать пум в женщин. Ну нет, мы не позволим ему победить – не позволим, и все.

С яростной решимостью она оторвала зубами кусок курицы в остром красном соусе.

– Может быть и хуже, если он добьется своих целей, – сказала Мина. – Рано или поздно мы столкнемся с людьми необычайной силы, способными жить вечно, они захватят мир и сделают с ним такое, чего мы и вообразить не можем. Влад, я согласна с Мэри. Думаю, мы должны попытаться убедить… если не Лео Винси, то профессора Холли.

– Холли тем более не захочет меня слушать, – сказал граф. – Мы с ним разошлись в некоторых научных воззрениях – а для интеллектуалов, как вам известно, такое расхождение самое непримиримое. Ну хорошо, я пошлю весточку Лео Винси – посмотрим, ответит ли он. Прошу меня простить, леди… – он отвесил общий поклон, и тут же Мэри услышала, как подошвы его сапог защелкали по паркету.

Кэтрин наклонилась к ней и прошептала:

– И где только мисс Мюррей его нашла? Он похож на молодого сэра Генри Ирвинга в какой-нибудь трагической пьесе – вроде «Невесты островов» или «Макбета»!

О, господи! Нашла время заглядываться на графов-вампиров.

– Он пьет кровь, – шепотом ответила Мэри. – Вернее всего, человеческую. Может, и куриную, конечно.

Кэтрин пожала плечами.

– Ну так что же? А я ем мясо. Велика разница. Как ты думаешь, у него волосы сами так лежат?

– Слушай, он тебя по меньшей мере на четыреста лет старше!

Мэри уже и забыла, какими они умеют быть несносными, когда соберутся вместе. Как будто они снова дома, на Парк-Террейс, 11! И все же она была рада, что Кэтрин с Беатриче здесь, в Будапеште. Вместе они сильнее. Нельзя сказать, что дружелюбнее, но сильнее.

Мина положила салфетку на стол и встала.

– А теперь, думаю, нужно проведать Люсинду. Вчера, когда мы с Владом пошли спать, с ней остались Лаура с Кармиллой. Они, должно быть, уже совсем без сил. А потом нужно решить, что мы будем сегодня делать дальше. Нам еще многое нужно успеть до собрания Общества алхимиков.

Мэри тоже встала. Вчерашний день казался какой-то паузой, передышкой. А сегодня события развиваются стремительно – она даже не понимала до конца, что происходит и чем все это кончится. Дома, в Лондоне, было куда спокойнее.

– И сколько же среди них вампиров? – шепотом спросила Жюстина.

– На скамьях – все, – прошептала в ответ Кармилла. – Я их чую. А вон те двое, у алтаря, кажется, нет. Их пока еще не заразили.

Жюстина пересчитала про себя людей, стоявших на коленях на скамьях. Двадцать четыре. И все вампиры, если Кармилла не ошибается, – а Жюстина подозревала, что не ошибается.

Утром мистер Джастин Фрэнк и молодой щеголь граф Карнштейн вышли из дома номер пять по Музеум-утца и отправились в аббатство Святого Игнатия – Сент-Игнац по-венгерски, как сказала Кармилла. Едва они вышли за дверь и двинулись по проспекту к Дунаю, Кармилла сказала:

– Может быть, вам удобнее будет говорить по-французски? Я знаю, что это ваш родной язык. А во времена моего детства это был язык знати.

Жюстина кивнула, и они перешли на французский. Несмотря на всю опасность и сложность их задачи, Жюстина была рада, что можно поговорить на родном языке. В Лондоне редко выпадал такой случай!

Они решили надеть мужскую одежду: если их поймают при попытке пробраться в аббатство, это можно будет объяснить шуткой – подобные выходки свойственны молодым людям, не так ли? Молодые женщины, пытающиеся проникнуть в аббатство, к монахам, вызовут больше подозрений.

Попасть в аббатство оказалось нетрудно. Они подошли к маленьким задним воротам, Жюстина развела в стороны прутья решетки, а затем, когда они прошли, снова выпрямила.

– Нам нужен наблюдательный пункт, чтобы оттуда можно было разглядеть в общих чертах, что здесь происходит, – сказала Кармилла. К счастью, с тыльной стороны штукатурка на колокольне кое-где осыпалась. Цепляясь за выщербленные места, Кармилла сумела взобраться на колокольню и спустить веревку, предусмотрительно намотанную вокруг талии, под сюртуком графа Карнштейна. Времени было чуть за полдень, и вокруг никого не видно. Может быть, у монахов как раз обед? Жюстина взобралась наверх по веревке. Сидя на колокольне, под большим медным колоколом, они стали ждать. Окна тут были со всех четырех сторон. Если кто-то войдет или выйдет, они сразу увидят.

Долго ждать не пришлось. Даже раньше, чем ожидала Жюстина, из дормитория вышел целый строй монахов и направился к церкви. Почему сейчас? Насколько знала Жюстина, сейчас не время молитвы. Она присела так, чтобы над подоконником торчала только голова – она надеялась, что так монахи снизу ее не заметят.

– С ними двое мужчин, – сказала сидевшая рядом Кармилла. – Я имею в виду – не монахов.

Жюстина их не видела, но ведь у нее зрение было не такое острое, как у Кармиллы. Все монахи вошли в церковь. От угла колокольни спускалась вниз узкая каменная лестница. Кармилла подошла к лестнице, на мгновение исчезла, затем появилась снова и жестом подозвала Жюстину. Пролетом ниже в спиральной лестнице была щель, через которую можно было разглядеть, что происходит внизу. Все монахи, кроме двоих, сидели на скамьях. Но в этих людях в коричневых рясах не было ничего свирепого или вампирического, и Жюстина подумала: может, Кармилла все-таки ошиблась? Разве можно, даже с ее превосходным обонянием, отличить вампиров на таком расстоянии?

Те двое стояли по обе стороны алтаря, словно чего-то ждали. Чего?

Открылась боковая дверь, и вошел человек – очевидно, не монах, потому что на нем был обычный сюртук и брюки, только сверху накинута какая-то риза. Жюстина сразу узнала его по описанию Кэтрин, которое слышала в тот вечер, когда они рассказывали друг другу о своих приключениях и открытиях: «Похож на рождественского деда в современной одежде». Так это профессор Ван Хельсинг! У него была белая борода и венчик седых волос вокруг головы. Сверху было видно лысину на макушке.

За ним шел другой мужчина, помоложе и более аккуратного вида. Доктор Сьюард? Он был чисто выбрит, а о профессоре Вамбери Кэтрин говорила, что у него борода и усы. Прендика Жюстина узнала бы, она ведь не так давно видела его в последний раз – это он вводил ей эфир в ту страшную ночь, когда Адам хотел заменить ее мозг мозгом другой женщины, которая любила бы его так, как Жюстина не могла. Она встряхнула головой, словно хотела отогнать непрошеные мысли – сейчас не до них. Нужно внимательно следить за тем, что происходит внизу. Так, значит, второй – по всей видимости, Сьюард. В руках у него была украшенная замысловатыми узорами чаша, какие обычно используют для причастия.

Ван Хельсинг уже стоял у алтаря. Сьюард, если это был он, поставил чашу перед ним, затем отступил к апсиде, прислонился к одной из каменных колонн и скрестил руки на груди. На мгновение Ван Хельсинг опустил взгляд вниз, на чашу. Затем вскинул руки и начал говорить – по-немецки, поэтому Жюстина не все понимала, тем более что смысла в его речи просматривалось немного. «Реки крови… день искупления… пир на крови еретиков и богохульников…» Сильный голос человека, привычного к чтению лекций, эхом отдавался в каменном алтаре. Жюстина взглянула на Кармиллу – может быть, графиня лучше понимает, что происходит? Ведь она-то знает немецкий. Но Кармилла пожала плечами, словно хотела сказать: «И я тоже не знаю».

Ван Хельсинг поднял чашу. Начал что-то говорить нараспев… о, да это же латынь. «Кровь Господа нашего… даровавшего жизнь вечную… берите, пейте». Это не молитва перед причастием! Или все-таки она, но искаженная: ни слов о смирении, ни призыва служить церкви. Все лишь о вечной жизни, которую дает кровь, о блаженстве во веки веков. Жюстина содрогнулась: никогда в жизни у нее не было такого явственного ощущения, что перед ней – воплощение зла. Даже Адам, убийца стольких людей, не вызывал у нее такого ужаса. Неужели кто-то способен ради своих целей осквернить то, что свято для всех?..

Ван Хельсинг закончил свою речь. Один за другим монахи поднялись со скамей, подошли к алтарной ограде и опустились на колени на подушки. Ван Хельсинг обошел всех по очереди, поднося чашу к их губам. Каждому, кто пил, он пристально смотрел прямо в глаза и что-то говорил – так тихо, что Жюстина не могла разобрать.

– Это не вино, – прошептала Кармилла. – Это кровь. Я чувствую запах даже отсюда.

Но Жюстина почему-то и сама уже догадалась об этом. Все это выглядело отвратительным глумлением над обрядом причастия. Кэтрин рассказывала, как Моро извратил религию у себя на острове. А теперь Ван Хельсинг делает то же самое в центре европейской столицы.

– Вам слышно, что он им говорит? – прошептала Жюстина. Кармилла покачала головой.

Двадцать два… двадцать три… двадцать четыре. Все монахи выпили, все вернулись на скамьи, на свои места. Наконец Ван Хельсинг снова заговорил по-немецки:

– Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа в вас, ныне, и присно, и во веки веков. Аминь.

Сьюард все так же стоял, прислонившись к колонне, и бесстрастно наблюдал, словно все это был спектакль, а он – всего лишь зритель.

Затем, один за другим, монахи вышли из церкви – остались только те двое у алтаря. Они так и стояли, спрятав ладони в рукава.

Ван Хельсинг обратился к одному из них:

– Не могли бы вы сказать аббату, что я очень благодарен за его помощь и в ближайшее время сделаю солидное пожертвование? Кажется, все идет по плану.

По крайней мере, именно так поняла его Жюстина, старательно переводившая про себя его слова. Spende – пожертвование или плата. Vorhaben – план, проект. Кажется, все понятно.

Монах поклонился и пробормотал что-то – слишком тихо, не расслышать. В отличие от профессора, чей голос был рассчитан на выступления перед большой аудиторией, он, вероятно, привык проводить свои дни в тишине и раздумьях.

– Так здесь все готово наконец? – спросил Сьюард по-английски – по-немецки он, видимо, не говорил.

– Вы нетерпеливы, друг мой Джон, – сказал Ван Хельсинг. – Важно основательно внушить нашим воинам нужные идеи, чтобы, когда придет время, они повели себя так, как нам нужно. Помните – через два дня им предстоит сражаться за нас, и, возможно, насмерть.

– Да-да, – сказал Сьюард. – Должен, однако, сказать – мне, как человеку науки, эти дикарские фокусы отвратительны. Почему нельзя было просто набрать наемников? Зачем вам понадобилось идти на такие крайние меры?

– Тех, кого наймем мы, могут нанять и другие и склонить к измене. Вы не знаете Айшу так, как я. Она неусыпно бдительна и сочетает женскую хитрость с объективным, рациональным умом мужчины наивысшего типа. Это убийственная комбинация. Если вы хотите, чтобы люди подчинялись вам безоговорочно, они должны верить в то, за что сражаются. Наши сторонники в Société des Alchimistes верят в прогресс науки – в то, что она может принести недоступную воображению власть и пользу человечеству. Мы убедили их в этом. Эти существа, которые вам столь отвратительны, верят в Бога и в вечную жизнь, которую Он им дарует. И теперь, когда их рассудок помутнен болезнью, они продолжают в это верить. За это они будут сражаться – и не предадут. Но не будем спорить. Нам еще нужно подготовиться к открытию конференции. Чем бы ни закончилось общее собрание, после этого конференция продолжится, и вы должны будете сделать свой доклад. Я просмотрю его еще раз и скажу, если сочту необходимым внести еще какие-то изменения.

Ван Хельсинг положил руку на плечо Сьюарда, они вместе двинулись по приделу к выходу из церкви и вышли через большие двойные двери.

Жюстин наблюдала за двумя монахами, вполголоса беседовавшими друг с другом. Затем один взял чашу и вышел в дверь, ведущую, вероятно, к ризнице. Другой сложил престольное покрывало и последовал за ним.

Когда они ушли, Кармилла сказала:

– А с виду такой славный человек! Этакий добрый дедушка, который всегда купит внукам на именины игрушечный паровозик или плюшевого медведя, если у родителей не хватает денег. – Она покачала головой. – Думаю, лучше всего нам сейчас же вернуться и рассказать обо всем. Мина должна знать, с чем нам предстоит бороться. Но как с ними бороться – вот вопрос. Вы сильная, и я тоже, и мой крестный. Но нас таких всего трое. У остальных есть револьверы и ножи, но что они против вампиров? А Ван Хельсинг полностью подчинил их себе – вот так же в точности мой крестный отец подчинял себе своих солдат-вампиров, вкладывал им в головы нужные идеи. Когда дойдет до боя, они сделают по его приказу что угодно.

Они спустились с колокольни так же, как и поднимались: Жюстина по веревке, а Кармилла, когда та добралась до земли, бросила веревку и сползла по стене вниз головой. Но едва они подошли к воротам, как Жюстина услышала крик.

Один из монахов быстро бежал к ним по траве. Должно быть, он работал в саду, потому что в руке у него была садовая лопатка. Жюстина не могла разобрать, что он кричит: это был сплошной поток венгерских слов.

– Hallo! Hallo! Ist das der Biergarten? – сказала Кармилла. Голос у нее был низкий, язык как будто заплетался. Она схватила Жюстину под руку и навалилась ей на плечо. – Wir suchen den Biergarten[121].

Монах оторопело глядел на нее.

– Nein Biergarden. Nein Biergarden hier. Wie kommst du hier?[122]

Очевидно, немецким он владел слабо. И как тут ответишь? Не говорить же, что Жюстина согнула прутья решетки…

Поддерживая очевидно пьяного графа Карнштейна, мистер Джастин Фрэнк проговорил:

– Das Tor ist kaputt. Sehen sie?[123]

Чтобы показать, что ворота действительно сломаны, Жюстина с силой толкнула их ладонью. Она надеялась, монах не услышит, что металлический засов переломился надвое от ее толчка.

– Geh! Geh! – проговорил он и замахал на них руками, словно кур прогонял. – Das it nein Biergarten! Du bist hier nicht![124]

Мистер Джастин Фрэнк и граф Карнштейн поспешно вышли из ворот со сломанным засовом, но прежде граф отвесил разъяренному монаху пьяный поклон.

Наутро, за завтраком, Мэри с изумлением увидела, что Лаура входит в столовую под руку с Люсиндой. Люсинда была одета! И не в постели! Ну что ж, это явный прогресс.

– Как себя чувствует сегодня наша пациентка? – спросил граф, привстав и отвесив поклон. Он был галантен, как всегда, однако Мэри заметила, что он удивлен и встревожен.

Мина встала и подошла к Люсинде.

– С вами все хорошо, дорогая? Я очень рада видеть, что вы сегодня встали с постели. Только глядите, не переутомляйтесь.

– Ей уже намного лучше, – сказала Лаура. – Утром она услышала звон церковных колоколов и сказала, что хочет пойти в церковь. Во всяком случае, я ее так поняла.

– Я хотела бы петь в небесном хоре, – сказала Люсинда, глядя на них серьезными глазами. – Я хочу, чтобы мой голос звучал в хоре ангелов и архангелов.

– Католическая церковь есть на Кечкемети-утца, всего в нескольких кварталах, – сказала Мина. – У нас, боюсь, совсем не религиозный дом, – ни Влад, ни я не ходим к мессе. И едва ли кто-то из вас…

– Я схожу с ней, – сказала Жюстина. – Я сама уже несколько недель не бывала в церкви – с тех пор, как мы уехали из Лондона. Мне тоже хочется пойти.

– И мне, – сказала Беатриче. – Мы с Жюстиной возьмем ее с собой. Если, конечно, она уже достаточно окрепла.

– Если ей станет нехорошо, я всегда могу отнести ее домой на руках, – сказала Жюстина.

– А вот англиканской церкви в Будапеште, наверное, нет, – с улыбкой сказала Мэри. – Я бы тоже хотела сходить в церковь, но едва ли власть епископа Кентерберийского простирается так далеко.

– Может быть, подойдет кальвинистская служба, если вас не беспокоит их раскольничество? – спросила Мина. – Есть церковь на Кальвин-тер, Лаура там иногда бывает. Мы могли бы сводить вас с Дианой на службу. Правда, она будет на венгерском…

Мэри не возражала. Вот Диана – та да, но она бы так же возмущалась, если бы ее попробовали затащить на любую дурацкую церковную службу, как она и заявила Мэри. Все же Мэри настояла, что это для ее же блага. Так как с ними была Мина, Диана вела себя довольно прилично – не корчила рожи и не колотила ногой по скамейке впереди. Лаура, как могла, переводила с венгерского. Она объяснила, что по-венгерски говорит не вполне свободно, так как выросла в австрийской части Австро-Венгерской империи.

– Французский и немецкий я знаю неплохо, – сказала она, – но когда доходит до венгерского, без Кармиллы не обойтись!

Когда они вернулись, Мэри еще на лестнице с удивлением услышала доносящуюся сверху музыку. Что это – клавесин в музыкальной комнате? Мина вдруг схватила ее за руку.

– Ох, слава богу. Это хороший знак. Идемте, я хочу это видеть…

Что видеть? Мина почти взбежала по лестнице. Мэри оглянулась на Лауру – та, кажется, была удивлена не меньше.

– Никогда не слышала, чтобы кто-то играл на этом инструменте, – сказала она. – Даже не знала, что он настроен.

Они и не был настроен как следует – и все же звуки, доносившиеся со второго этажа, были мелодичными, несмотря на проскальзывающие изредка фальшивые ноты. Мэри вошла следом за Миной в музыкальную комнату. Люсинда сидела на скамеечке перед клавесином и играла так, словно от этой игры зависела ее жизнь, – пальцы так и летали по клавишам, кудри растрепались. Беатриче с Жюстиной стояли у клавесина и слушали.

– Как только мы вернулись, она попросила нас зайти сюда, – сказала Беатриче. – Очевидно, она видела этот инструмент, когда проходила мимо по коридору.

– Люсинда, – сказала Мина, опускаясь на колени возле скамеечки, – дорогая моя, как вы себя чувствуете?

Руки Люсинды упали на клавиши. Она развернулась на скамеечке, и Мэри увидела, что по ее лицу текут слезы.

– Mijn Moeder! – сказала она. – Mijn Moeder is dood[125].

Мина села рядом и обняла Люсинду. Девушка разрыдалась у нее на плече – так, словно у нее сердце разрывалось, да так оно, наверное, и было. Но почему сейчас? Люсинда не плакала о смерти матери с того дня, как они вернулись в квартиру Ирен. Безумие тогда уже совершенно овладело ею…

Понемногу рыдания стали тише. Люсинда подняла голову.

– Где я, Вильгельмина? – спросила она. – Что это за дом? Я помню замок в лесу, где меня кололи шипами. Хотя нет, это из сказки. Я все еще в Вене?

– Вы в Будапеште, со мной, – сказала Мина, гладя ее по голове. – Что вы помните из того, что с вами было?

Люсинда покачала головой.

– Сны. Кошмары. За мной пришли призраки. Они утащили меня в подвал, где король держал в плену мою мать. Нет… это тоже сказка. Мама… – По ее лицу все еще текли слезы. – Но я помню… ее. Она дала мне кровь. – Люсинда показала на Мэри. – И ее тоже. – Теперь она показывала на дверь, а в дверях стояла Диана – по пути домой она отстала, как обычно. – Она сожгла замок дотла, чтобы меня освободить.

– Что-то вроде этого, – сказала Диана. – Она что… уже в своем уме?

– Тихо ты! – грозно нахмурилась Мэри.

– Как же это случилось? – спросила Мина, переводя взгляд с Жюстины на Беатриче. – Как же Люсинда снова… пришла в себя, если можно так выразиться?

– Орган заиграл, – сказала Жюстина. – И хор запел – мальчики с ангельскими голосами. И вдруг я почувствовала, как она схватила меня за руку. Она смотрела на меня, и в первый раз я поняла, что она видит меня по-настоящему. Я бы сказала, что это чудо, но, кажется, это музыка.

– Люсинда всегда была одарена музыкально, – сказала Мина. – Она училась у одного знаменитого композитора в Амстердаме, и ее мать думала, что когда-нибудь она станет пианисткой. Должно быть, музыка напомнила ей, кто она, и пробудила от сна. – Она вновь повернулась к Люсинде. – Дорогая, простите меня за такой вопрос, но вы помните что-нибудь о своем отце? О его экспериментах?

Люсинда закрыла глаза руками, и на миг Мэри показалось, что она не станет отвечать. Затем она сказала:

– Он брал у меня кровь. И еще… иголками… не знаю, как сказать по-английски… вводил в меня кровь. Говорил, что она меня изменит, сделает сильнее. Что я буду жить вечно. Но я чувствую, как призраки обступают меня, теснятся вокруг, у меня в голове… Я заблудилась в темном лесу…

Мина положила Люсинде руку на плечо.

– А вы могли бы рассказать об этом… другим людям? Множеству людей? На большом собрании.

Люсинда подняла на нее большие, испуганные глаза.

– Конечно, нет, мы не можем подвергнуть ее такому испытанию, – сказала Мэри. Люсинда казалась такой юной, такой хрупкой. – Она же только что… пришла в себя, как вы говорите. А вдруг, если мы приведем ее на собрание Общества алхимиков, это ей повредит? Вдруг она снова… ну, вы понимаете.

– Чокнется, – сказала Диана.

– Мэри права, – сказала Лаура. – Невозможно требовать, чтобы она выступала перед этими людьми, пока она в таком состоянии. Может быть, можно как-то иначе это сделать?

– Нельзя. – Голос Мины прозвучал неожиданно резко. – Вы для этого ее сюда и привезли. Именно для того, чтобы предъявить ее на общем собрании. Когда Ван Хельсинг убил Люси, он уничтожил все доказательства своего преступления. Он никогда не ответит за ее смерть. Но Люсинда – живое доказательство: следы от инъекций на руках, вампирическое безумие. Нужно, чтобы члены общества – и Айша тоже – не только услышали, но и увидели, что творит Ван Хельсинг. Теперь, когда Люсинда снова… пусть и не совсем в себе, но все-таки ей уже лучше, – она может сама рассказать свою историю. Это произведет более сильное впечатление, чем мой рассказ. Мистер Прендик сообщил нам о том, что он планирует. Если она заговорит сразу, как только Ван Хельсинг поставит свое предложение на голосование, это будет эффектнее всего. Люсинда, вы сможете это сделать? Вы спасете других девушек от такой же судьбы и не позволите своему отцу совершить жестокое злодеяние.

Такую Мину Мэри еще не видела – Мину, ставшую шпионкой Королевского общества ради каких-то своих целей, которые Мэри все еще не понимала до конца. Мину, для которой главное – остановить Ван Хельсинга любой ценой. Как же ей теперь видеть в ней прежнюю мисс Мюррей? Сердце у нее заныло.

Позже, днем, когда они тайком пробрались в здание Венгерской академии наук, вскрыв замок, она все еще чувствовала себя внутренне опустошенной.

Библиотека оказалась на втором этаже. Это была большая комната с полками вдоль каждой стены, от пола до потолка, заставленными научными, судя по виду, книгами и журналами. До самых верхних можно было дотянуться только со специальной лестницы на колесиках.

Жюстина очень удивилась, увидев, что Мэри и остальные уже здесь. Мэри стояла у огромного дубового стола. Беатриче и Лаура сидели за столом, и Люсинда с ними – она тихонько всхлипывала, закрыв лицо ладонями. Лаура обнимала ее одной рукой за плечи. Мина с Дракулой о чем-то негромко беседовали в углу, у лестницы.

– Ох, слава богу, – сказала Мэри. – Мы так волновались!

– Что с вами было? – спросила Жюстина. Кармилла подошла к Лауре и что-то тихонько проговорила – должно быть, спрашивала, как она. Кэтрин села в кресло и стала смотреть на свои руки, все еще перепачканные кровью. Беатриче наклонилась к ней и протянула платок.

– Я даже толком не поняла, – сказала Мэри. – Вокруг разверзся кромешный ад, а потом какая-то женщина – пожилая, в очках, с седыми волосами, – велела нам идти за ней и привела сюда. Вот мы с Миной и Люсиндой все это время и сидим здесь, и ждем. А потом пришли граф Дракула, Беатриче и Лаура с профессором Холли, но Холли сразу же опять ушел, даже не объяснил ничего. Что тут происходит… и где же Диана?!

– Кажется, вы кого-то потеряли?

Это была Айша. Должно быть, она вошла следом за ними. Она держала за ворот Диану. Та вырывалась, извивалась и, очевидно, пыталась лягнуть президента Общества алхимиков каблуком по ноге.

– Диана! Прекрати сейчас же!

Диана скорчила гримасу, но, как только Айша отпустила ее, тут же подбежала к столу, где сидели все остальные. Плюхнулась на стул и начала барабанить ботинками по ножкам.

Айша оглядела их так, словно перед ней были какие-то чрезвычайно любопытные насекомые еще неизвестного ей вида.

За ней вошла еще одна женщина. Пожилая, седая, в очках с толстыми стеклами. Улыбнулась им с видом доброй бабушки – так, будто вот-вот начнет раздавать печенье и мудрые советы. Затем повернулась к Айше и проговорила на чистейшем английском языке с превосходным лондонским выговором:

– Мадам президент, дело улажено. У нас семнадцать раненых и трое погибших, в том числе мистер Прендик. Профессор Ван Хельсинг заперт в одной из подвальных кладовых, а доктору Сьюарду удалось скрыться. Профессор Вамбери утверждает, что ему ничего не было известно о сегодняшних событиях. Он помогал мистеру Винси поймать Ван Хельсинга, а сейчас ему оказывают помощь после серьезного укуса.

– Как это похоже на Арминия. Очень глупо со стороны Ван Хельсинга было рассчитывать на его преданность. – Айша вновь повернулась к ним. – Как ваша рана, графиня?

Кармилла расстегнула ворот рубашки и взглянула на свою грудь.

– Уже затягивается, мадам президент.

– Хорошо. – Айша оглядела их всех – внимательно и бесстрастно. – Сегодня у меня для вас нет времени. Нужно позаботиться о раненых и возобновить работу конференции. Первое заседание начнется через полчаса. Мисс Мюррей… – Она повернулась к Мине. – Очень приятно познакомиться с агентом подкомитета по вопросам формата библиографического цитирования. А также я рада видеть такую интересную компанию молодых леди. Мисс Джекилл, мисс Моро, мисс Раппаччини, мисс Франкенштейн и, разумеется, мисс Хайд – прошу вас ожидать меня завтра, ровно в три часа дня, в доме графа Дракулы, и тогда мы с вами еще поговорим. Вы ведь не будете возражать, граф, если я воспользуюсь вашим гостеприимством? А теперь леди Кроу вас проводит.

Она развернулась со своей не то кошачьей, не то змеиной грацией и вышла из комнаты.

– Но как же так… – начала Мина. Примерно то же самое могли сказать и все остальные. Они глядели друг на друга в изумлении.

– Прошу вас следовать за мной, – сказала леди Кроу. – И позвольте сказать, что мне очень приятно снова увидеть вас, Мэри, Жюстина и Кэтрин. И, конечно же, маленькую Диану.

Они все изумленно уставились на нее. А затем…

– Мадам Корбо! – сказала Мэри, а Кэтрин одновременно с ней воскликнула:

– Фрау Крее!

Мэри узнала добродушную бабушку, с которой они вместе ехали в Париж, а Кэтрин – Сашину няню, которая ехала с ними в Вену. Так значит, перед ними обе эти женщины – и ни одна из них.

– Bien sûr, – сказала леди Кроу, улыбаясь все той же бабушкиной улыбкой. – Natürlich[128]. Однако, как бы мне ни хотелось вновь с вами поболтать, сегодня у нас много дел. Как уже сказала мадам президент, она встретится с вами завтра. А пока я велела приготовить корзинку – там бутерброды от нашего обеда и превосходное вино. Вы, должно быть, устали и проголодались. Парк – чудесное место для пикника, а затем можете прогуляться до замкового холма. Думаю, вы заслужили отдых и, возможно, осмотр достопримечательностей.

Они все продолжали таращить на нее глаза. Они только что дрались с вампирами, у них еще не зажили раны, как телесные, так и душевные. А она предлагает им устроить пикник?

– Идемте, – сказала Мина, глядя на леди Кроу так, словно не знала, что еще сказать. – Идемте отсюда.

Они вышли следом за ней из библиотеки, спустились по лестнице и оказались на улице, залитой ярким солнцем будапештского утра, – усталые, не знающие, что и думать – удалось им чего-то добиться или нет? Но солнце ярко освещало Дунай и парк, и пели птицы.

В этот вечер клуб «Афина» собрался на экстренное заседание в кабинете Мины. На нем присутствовали Мэри Джекилл, Диана Хайд, Кэтрин Моро, Беатриче Раппаччини и Жюстина Франкенштейн – все вместе, совсем как в Лондоне. Мы сидели кто в креслах, кто на полу, не заботясь о церемониях и приличиях, в точности как на Парк-Террейс, 11.

Мэри не стала зажигать газ, но в камине горел огонь, и в его свете нам было хорошо видно друг друга. О чем думали члены клуба в тот вечер, после всех путешествий, приключений, несчастий, которые нам пришлось пережить? Мэри думала о письме, которое получила утром. До сих пор говорить о нем было некогда, но после собрания придется рассказать Жюстине о смерти Адама. Кэтрин старалась не думать об Эдварде Прендике. Она не знала, как относиться к его поступку – к тому, что он пожертвовал жизнью ради нее. Искупил ли он этим свою прежнюю трусость? Она не могла не горевать о его смерти. Он был единственным человеком на свете, который знал ее еще пумой. С его смертью она потеряла какую-то часть себя. Но и злость на него тоже никак до конца не уходила. Это было сложное чувство, а сложные чувства были ей не по душе. Беатриче думала о Кларенсе, который должен был приехать в Будапешт уже через пару дней. Нужно было что-то решать, а она до сих пор не знала, как быть. Однажды она уже поступила эгоистично: она любила Джованни и хотела быть с ним. Она не думала о последствиях, и он умер. Готова ли она пойти на такой же риск теперь, зная, что все может повториться? Диана обдумывала все новые и новые планы – как увезти Ховираг с собой в Англию. А Жюстина тосковала по своему поместью в Корнуолле, где она сто лет прожила в одиночестве. Ей не часто хотелось снова остаться одной – она дорожила обретенной дружбой, хотя иногда членов клуба «Афина» было довольно трудно выносить. Но в тот вечер у нее было тяжело на душе, и она не отказалась бы снова оказаться там, на утесах у вечного беспокойного моря.

– Вопрос первый, – сказала Мэри. – Кто-нибудь хочет высказаться о том, что произошло вчера?

– Я там дала жару! – сказала Диана. – Ты бы видела, как я прыгнула вниз с балкона! Кому-то на голову – не знаю кому, неважно, – в общем, прыгнула и вижу – вампир проталкивается к двери, а я его ножом, а он обернулся и уже хотел меня укусить, но тут Айша его уложила сзади. Как она это делает, интересно? Как будто только руку протянула – и он упал. У него на лице красные пятна остались, как будто она его пальцами обожгла. Вот бы мне так научиться.

– Еще кто-нибудь хочет что-нибудь сказать о вчерашних событиях? – спросила Мэри. Но все молчали. Наконец Жюстина сказала:

– Сражения выглядят очень романтично в стихах, но в реальной жизни это тяжело и гадко. Я только рада, что Люсинда в безопасности, а профессора Ван Хельсинга схватили.

– Да, – сказала Мэри. – Мы остановили Ван Хельсинга, он больше не сможет убить ни одну девушку и ни одну мать во имя прогресса человечества. – Такого саркастического тона мы от Мэри до сих пор не слышали. – Сьюард все еще на свободе, – думаю, о нем мы еще услышим, но пока с этим ничего поделать нельзя. Вопрос второй: Айша отказывается прекращать эксперименты. Что мы можем с этим сделать? Хоть что-нибудь? Кроме того, она предложила нам членство в Обществе алхимиков. Кто-нибудь хочет воспользоваться этим предложением? – О, теперь тон стал еще более саркастическим. До сих пор мы не замечали в Мэри такой склонности к сарказму, но сегодня она проявилась в полной мере. Во всяком случае, Кэтрин это заметила. – Кто-нибудь хочет вступить в Общество алхимиков? Прошу поднять руки.

Очевидно, Мэри не ожидала увидеть поднятых рук, но одна, к ее удивлению, поднялась: это была рука Беатриче.

– Ты серьезно? – спросила Мэри. – Или нет, я выражусь немного иначе, как Диана любит: ты что, очумела?

Беатриче, сидевшая на полу, обхватила руками колени и проговорила своим обычным мягким голосом:

– Мы не можем заставить Айшу сделать по-нашему – она очевидно сильнее и влиятельнее любой из нас. Но мы ведь еще даже не пытались как следует ее убедить. Может быть, наша сегодняшняя встреча с ней не последняя, а ее отказ – не окончательный. Я попробовала подойти к делу как ученый, как отец меня учил, – и у меня возникла одна мысль. Она еще не до конца сложилась, и я не хочу ее высказывать, пока не продумаю все последствия. Может быть, она еще ни к чему и не приведет. Мэри, я понимаю, почему ты и другие не хотите вступать в это общество. Оно причинило немало вреда. Но подумай – клуб «Афина» будет иметь право голоса в Société des Alchimistes.

– Немало вреда! – Мэри глядело ошеломленно, а такое выражение на ее лице не часто увидишь. – Все эти ученые, алхимики – включая наших с тобой отцов – проводили свои эксперименты как члены Общества алхимиков. Они представляли свои идеи на его конференциях, публиковали в его журнале. Даже если они не получали разрешения на свои исследования, как Ван Хельсинг, их идеи изначально зародились в этом обществе. Ты же знаешь, сколько всего на их совести? Помимо всего прочего, это они сделали тебя ядовитой. Даже увидев Люсинду и услышав ее историю, Айша не собирается это прекращать. Ты и правда думаешь, что будешь иметь там какое-то влияние?

– Если ты думаешь, что я вступлю в общество, которое позволило Моро делать зверолюдей… – сказала Кэтрин. – Айша давала разрешение на эти эксперименты. Лично.

Жюстина покачала головой.

– Прости, Беатриче, – я понимаю твою логику. Но я не смогу себя заставить туда вступить.

– Нет, – сказала Мэри. – Нет и нет. Я тоже не смогу себя заставить. Это общество столько лет шпионило за мной – думаешь, теперь оно перестанет шпионить за нами? Диана, а ты что скажешь?

– Черта лысого! – был ответ. – Да и вообще, кому охота таскаться на их дурацкие заседания, помирать от скуки над научными отчетами, да еще чтобы тебя там вампиры кусали?

– Понимаю, – сказала Беатриче. – Тогда я тоже откажусь от ее предложения. Прежде всего я член клуба «Афина», и я подчиняюсь решению большинства.

– Вообще-то тебе, мне кажется, можно бы и вступить, – сказала Кэтрин. – Если мы не хотим, это еще не значит, что и ты не должна. Для меня они все просто подлые убийцы. Но если мы хотим иметь голос в Обществе алхимиков – почему бы тебе и не стать этим голосом. Я тоже не особенно верю, что тебе удастся что-то изменить, – с чего бы вдруг Айша стала тебя слушать? Но ты хотя бы будешь рассказывать нам, что за эксперименты там проводят. Если уж они собираются шпионить за нами, то и мы должны шпионить за ними, а шпионить лучше всего изнутри.

Беатриче вгляделась в их лица в свете камина.

– Что вы думаете о предложении Кэтрин? Вы согласны, чтобы я вступила в общество? Разумеется, я это сделаю ради клуба «Афина».

Мэри, кажется, колебалась, но в конце концов сказала:

– Кэтрин права. Решай сама, Беатриче. У нас ведь нет никаких правил на этот счет. У нас, собственно говоря, и вовсе нет никаких правил, кроме одного: не будить спящую Диану.

Работа с архивами Общества алхимиков оказалась гораздо более скучным и монотонным занятием, чем представлялось Мэри, – впрочем, Беатриче было, кажется, даже интересно, а Жюстина просматривала старые пыльные бумаги с молчаливым упорством. Доктор Джекилл писал много. Это были теоретические работы, написанные таким высоконаучным языком, что Мэри его с трудом понимала, – о добре и зле, о Сведенборге и еще о каком-то Луи Виве. Однажды, когда ей понадобилось подняться наверх, в уборную, она столкнулась на лестнице с Генрихом Вальдманом, шагавшим навстречу.

– Добрый день, мисс Фрэнк! – сказал он. – То есть мисс Джекилл, конечно. – Он с усмешкой поклонился. Поклон вышел немного неуклюжим, так как они стояли на ступеньках. – Я здесь представляю доклад о нервной системе, в частности, о женских нервных заболеваниях. Может быть, потом вы позволите пригласить вас на обед? Поблизости есть превосходное кафе, на Арань Янош-утца.

– Не думаю, – сказала Мэри. – Моя нервная система в полном порядке, благодарю.

И как он мог показаться ей красивым? У него подбородок безвольный. А голубые глаза – какие-то водянистые.