Толстого нет

fb2
Погодина-Кузмина Леонидовна Ольга

«Как бы я хотела вырваться в Москву, хоть бы на несколько дней! Сейчас сезон концертов в консерватории, а я безумно, упоенно люблю музыку! Признаться, и не только музыку, а и весь этот светский блеск, highlife, красивые наряды, изобилие цветов, учтивые и изысканные манеры…»

Драма в двух действиях, текст в авторской редакции.

Действующие лица:

Софья Андреевна, его жена, 65 лет

Александра Львовна, его дочь, 26 лет

Илья Львович, его сын, 44 года

Лев Львович, его сын, 40 лет

Валентин Федорович Булгаков, его секретарь, 23 года

Доктор Сергей Иванович, его врач, 50 лет

Катюша, горничная в его доме, 18 лет

Барский дом в усадьбе Ясная поляна. Терраса на каменном фундаменте, где в хорошую погоду хозяева и гости завтракают, обедают и пьют чай. Двор окружен молодыми деревцами. Ранняя весна.

На террасе Софья Андреевна, нарядная и еще свежая дама, сидит за швейной машинкой, строчит блузу для мужа.

Во дворе появляется Александра Львовна, у нее в руках пакет с письмами и газетами. За ней идет Булгаков с небольшим чемоданом.

Александра Львовна (Булгакову). Мама будет вас допрашивать, готовьтесь. Она здесь хозяйка. Вы, наверное, знаете, что с тех пор как отец отказался от собственности вся Ясная Поляна – усадьба, лес, земля – формально принадлежат ей одной…

Софья Андреевна. Саша, это ты? Встретила? Что ж так долго? Ну, поднимайтесь же ко мне!

Александра Львовна и Булгаков поднимаются на террасу.

Александра Львовна. Вот, мама – Валентин Федорович Булгаков, новый секретарь.

Софья Андреевна величаво протягивает руку Булгакову, он склоняется в небольшом поклоне.

Софья Андреевна (обращаясь к секретарю). Как вы доехали, Валентин Федорович?

Булгаков. Спасибо, хорошо.

Александра Львовна (матери). Представь, какое варварство у нас повсюду! Там приехали синематографщики с аппаратами. Хотели снимать поезд и вокзал, так жандарм им не позволил. Надо писать тульскому губернатору – без его разрешения, видите ли, никак нельзя!

Софья Андреевна. Что ж, у них свой порядок.

Александра Львовна. Да ведь это же дикость, мама! Это только у нас могут придумать!

Софья Андреевна. Не понимаю, что ты так разволновалась. (Булгакову.) Мужу сегодня нездоровится, он прилег отдохнуть. Я часто забываю, что ему скоро восемьдесят два года, и в таком возрасте неизбежны дряхлость и болезни… А вам сколько лет?

Булгаков. Мне двадцать три года.

Александра Львовна. Мама, господин Булгаков, верно, устал с дороги. Я велю подать чай.

Александра Львовна уходит.

Софья Андреевна. А вот я никак не могу чувствовать себя старой! Все осталось молодо: и моя впечатлительность, и душа, и рвение к труду, и желание веселиться!.. Так вы, Валентин Федорович, прямо из Москвы?

Булгаков. Да.

Софья Андреевна. Как бы я хотела вырваться в Москву, хоть бы на несколько дней! Сейчас сезон концертов в консерватории, а я безумно, упоенно люблю музыку! Признаться, и не только музыку, а и весь этот светский блеск, highlife, красивые наряды, изобилие цветов, учтивые и изысканные манеры… (С горячим интересом.) Расскажите же, что там, в Москве?

Булгаков. Третьего дня на Арбатской площади солдат не отдал чести пьяному офицеру, и офицер шашкой зарубил его до смерти.

Софья Андреевна(вздохнув). Ужасно! И как много стало таких случаев… Наша русская жизнь очень грустна, не правда ли?

Булгаков. Это результат жестокой деятельности правительства, которое останавливает всякое движение жизни в народе!

Софья Андреевна. А сколько было пожаров нынешней зимой! Вот еще сегодня утром приходили из Мясоедова погорелые, и я дала им по семи рублей на двор. Впрочем, что ж вы стоите…

Булгаков садится. Софья Андреевна берет недошитую блузу.

Софья Андреевна. Как видите, Валентин Федорович, мы тут живем простой трудовой жизнью. Встаем на заре, ложимся рано. Утром пьем кофе с оладьями, большой завтрак у нас в два часа, обед в половине седьмого. Лев Николаевич утром работает у себя наверху, и выходит обычно только к завтраку. Все в этом доме делается для его пользы и удобства. Для него и Саши готовят отдельные блюда, а мы, простые смертные, едим мясо, рыбу, яйца и молоко.

Булгаков. Я тоже вегетарианец.

Софья Андреевна. Это, может быть, похвально, и понравится ему, но если бы вы были женщиной, вы бы поняли, как эти привычки усложняют жизнь хозяйки. Вечно придумываешь для них кушанья – то суп с рисом на грибном бульоне, то пюре из спаржи, то артишоки… Ведь одним хлебом с луком нельзя кормить, хоть они и заявляют, что ели бы! Ещё он любит мед, сушеные фрукты. Хорошо, если лето, а зимой как всё это дорого! К тому же такая еда производит брожение в желудке, а питания никакого, и он худеет. Маша, наша вторая дочь, умерла от вегетарианства.

Возвращается Александра Львовна.

Александра Львовна. Что ты говоришь, мама! Маша умерла от тифа!

Софья Андреевна. Тиф – только последствие. Она с детства была слабой и болезненной, я её всячески ограждала. Но когда она вышла замуж, тут уж я ничего не могла сделать. (К Булгакову). Толстовцы всё обращают в фанатизм, Валентин Федорович, и сейчас её возвели в какие-то героини – что она работала до изнеможения, лечила крестьянок, учила грамоте бедных детей. А я вспоминаю, как приезжала к ним в именьеце. Нищая обстановка, отвратительная еда. Ей всего тридцать пять лет, а она сгорбленная, худая, как старуха. И нервная, с всегда готовыми слезами – они не дружно жили с мужем.

Александра Львовна. Мама, ты бы хоть мертвых пожалела!

Входит горничная Катюша, сервирует стол для чаепития. Софья Андреевна поднимается, осматривает чашки.

Софья Андреевна. Это живых надо жалеть, а мертвым уже всё равно. К тому же, я правду говорю. (Катюше.) Катюша, эта салфетка не свежая, надо заменить. И принеси мое лекарство, на рабочем столике в комнате… Впрочем, ты всё напутаешь, прийдется самой идти.

Александра Львовна. Я принесу.

Софья Андреевна. Ну вот, как будто я кого-то утруждаю!

Александра Львовна. Мне не трудно.

Софья Андреевна. Ты из каждого слова делаешь спор.

Александра Львовна(с видимым усилием). Я вовсе не спорю. Ты несправедлива. (Со злостью.) Ты всегда несправедлива ко мне!

Софья Андреевна. И это наша жизнь, Валентин Федорович! У меня страшно разболелась голова, и каждое движение мучительно. Но никто не хочет затрудниться, чтобы принести лекарство, тогда как я не сплю ночей…

Александра Львовна. Господи, когда же это кончится!

Александра Львовна быстро выходит.

Софья Андреевна. Ну вот, теперь она сядет и напишет пять писем в разные стороны, о том, что я семейный тиран, что я никому не даю жить!

По ступеням веранды поднимается доктор Сергей Иванович, кланяется. Софья Андреевна идет к нему навстречу. Катюша приседает.

Доктор. Мир сему дому. А хозяевам – жить да молодеть, добреть да богатеть!

Софья Андреевна. Здравствуйте, доктор!

Доктор. Погода славная, и вы сегодня свежи, достопочтенная Софья Андреевна. И глазки веселые. Позвольте-ка ручку.

Целует руку у Софьи Андреевны, затем считает пульс.

Софья Андреевна. Что вы мне скажете, доктор? Я приму любой приговор.

Доктор. Скажу, что счастливый вы народ, женщины. Наденет новое платье, и сразу помолодела, и пульс недурен.

Софья Андреевна. Один вы мои платья замечаете! Ещё кто-нибудь подумает, что я ради вас наряжаюсь.

Доктор. Отчего же, я бы принял как комплимент.

Софья Андреевна. Да, познакомьтесь – это новый секретарь Льва Николаевича, прямо из Москвы. А это наш доктор, Сергей Иванович.

Булгаков. Булгаков.

Накрыв стол к чаю, Катюша уходит. Возвращается Александра Львовна.

Александра Львовна. Вот твои соли, мама.

Софья Андреевна. Благодарю, уж не нужно – дорога ложка к обеду.

Александра Львовна(отворачивается от матери). Здравствуйте, Сергей Иванович. Папа отдыхает. Вы в Овсянникове были? Как там наши больные?

Доктор. Больные как положено – болеют. Но дела их не плохи, велели вам кланяться. А, у вас чай? Я выпью, еще не завтракал. Как подняли с утра к роженице, так и не пришлось закусить. В Скуратове у богатого однодворца жена родила тройню. Любопытный случай.

Доктор пьет чай. Александра Львовна садится рядом с Булгаковым, ножницами разрезает бечевку на пакете с письмами и газетами, письма отдает Булгакову, сама начинает просматривать газеты. Софья Андреевна берется за недошитую блузу.

Александра Львовна. Знаете, что говорит про вас папа? Вот Сергей Иванович будет так ездить по больным, всё ездить, а потом умрет. И вся жизнь на это ушла…

Доктор. Дорогая моя, Льву Николаевичу вольно рассуждать, он – великий человек. У него Фоканыч украл четыреста рублей, а он этого же Фоканыча в рассказе обрисует, как характерный тип, да и получит свои деньги назад. А нам взять неоткуда.

Софья Андреевна (Булгакову). Валентин Федорович, у нас есть «ремингтон» в особой комнате. Вы владеете машинописной техникой?

Булгаков. Нет, но я быстро учусь.

Доктор. Есть предметы, которым я хотя не раз учился, но раз-учился.

Софья Андреевна. А почерк у вас разборчивый? Льву Николаевичу нужен человек, который мог бы сам отвечать на письма по общественным вопросам. Этих писем к нам приходит до сорока в день, и составление ответов очень утомительно.

Булгаков. Я не боюсь работы.

Александра Львовна (Булгакову.) Мы с вами разделим обязанности. Я ведь тоже переписываю для отца, отвечаю на письма, отбираю публикации по важным вопросам – о земских судах, о собственности, о духовной жизни.

Доктор. Так вы, господин Булгаков, студент? Или окончили?

Булгаков. Студент. Но я не знаю, буду ли продолжать курс. Мои политические взгляды слишком расходятся с варварскими принципами устройства нашего общества…

Доктор (Софье Андреевне). Да, забыл вам сообщить, в Овсянникове я встретил фотографов с аппаратами, которые намереваются вскоре нагрянуть сюда, чтобы «заснять великого старца в кругу семьи».

Александра Львовна. Не понимаю им нужно снимать семью.

Софья Андреевна. Отчего же, Саша? Семья тоже должна быть, я всегда на этом настаиваю.

Александра Львовна. А я не понимаю этой настойчивости, мама.

Софья Андреевна. Да почему же мне не быть всегда с моим мужем? Это Чертков и его шпионы не хотят, чтобы в газетах и на карточках мы были вместе. Потому что это разрушит их клевету перед потомками – будто мой муж совершенно от меня отдалился, и в конце жизни мы стали чужими людьми. Я же хочу всем доказать, что это ложь.

Проходит Илья Львович – с ружьем, в охотничьем костюме. На поясе висит тощий заяц.

Булгаков (глядя на зайца). А я слышал, что Лев Николаевич противник охоты и вообще убийства зверей.

Илья Львович. Разве это охота? Только дразнить себя.

Илья Львович уходит.

Доктор. Хотел спросить вас, Софья Андреевна. Тут в издательстве Маркса вышло объявление, что Толстой готовит новую повесть из жизни духовенства. Пишут, будет вещь посильнее «Отца Сергия».

Софья Андреевна. У нас нет никаких дел с Марксом, я сегодня же напишу его вдове…

Доктор. Я просто подумал… было бы неплохо, если б Лев Николаевич и правда взялся за повесть. Со всем уважением к его газетной публицистике, все же его романы дороже мне, да и многим его почитателям. Их ждут – он всегда умеет удивить новым поворотом.

Булгаков. «Отца Сергия» я считаю вершиной духовной мысли.

Александра Львовна (вырезая заметку). Но отдельные места читать мучительно.

Софья Андреевна (взглянув на Булгакова). Молодым людям просто вредно читать эту вещь, в ней много нечистоты.

Катя пробегает по двору, за ней выходит ещё один сын Софьи Андреевны, Лев Львович. Услышав голоса, тихо поднимается по ступеням террасы.

Доктор (пьет чай, закусывает). Да, тут прочел любопытную книгу. Заметки английского путешественника. Он попал в племя людоедов, живущее в Африке. Интересно, как там расправляются с захваченными в бою военнопленными. Человека, назначенного на съедение, ведут к главному военачальнику, и тот краской отмечает у него на коже тот кусок, который оставляет себе. Затем несчастного поочередно подводят для таких отметок к остальным членам племени – по старшинству, пока всего не исполосуют краской. И жертва спокойно выносит эту процедуру.

Софья Андреевна. Доктор, что за ужасы вы рассказываете!

Лев Львович (входит). Как я понимаю, мама, этой аллегорией доктор хотел нам сказать, что наш отец живет в своем дому, как назначенный на съедение, которого уже поделили на куски.

Софья Андреевна (оборачивается). Лёвушка, ты нас напугал.

Лев Львович. Не справедливее ли пугаться нам, домочадцам великого человека, когда всякий день мы видим в своих комнатах посторонних, часто неприятных нам людей… Любой сапожник имеет больше приватности за своими дверьми, чем наша семья.

Александра Львовна. Лев, познакомься, это новый секретарь отца… Мой брат Лев Львович, тоже писатель. Может быть, вы читали его вещи в журналах.

Лев Львович (Булгакову). Кто вас рекомендовал отцу? Чертков?

Булгаков. Нет, один мой товарищ, давний толстовец…

Лев Львович. Давний толстовец! Словно это запущенная болезнь.

Александра Львовна. Ты не замечаешь, Лев, как глубоко болен ты сам. Ты болен нравственно!

Лев Львович. Я, по крайней мере, не лгу себе и людям, как он. И как ты, дорогая сестрица! (Закуривает сигару.) Впрочем, у всех нас одна болезнь – толстовская порода!

Доктор. А знаете ли, драгоценная Софья Андреевна, чем овёс похож на человека?

Софья Андреевна (испуганно). Овёс?

Доктор. Овёс может быть сеян несколько раз. Человек же может быть сеян лишь однажды. Впрочем, и человек может быть несколько рассеян…(Берет свой саквояж.) Что ж, раз Лев Николаевич отдыхает… Поеду на станцию, мне из Москвы с почтовым хирургический инструмент должны прислать.

Доктор берет шляпу, кланяется. Уходит.

Александра Львовна (обращаясь к брату). Зачем ты вечно говоришь ему бестактности, Лев? Доктор много делает для отца и для всех нас. И не за плату, а из дружественного отношения. Для чего эти намеки?

Лев Львович. Если тебе не нравятся намеки, я могу сказать прямо! Мы все знаем, что именно благодаря таким «друзьям» как этот доктор, могут появиться на свет бумаги, роковые для будущего нашей семьи!.. Не правда ли, господин секретарь? Чертков нарочно приехал в губернию, чтоб поселиться поблизости. Он и Александру завербовал в свои союзники. Она же влюблена в него, как кошка!

Александра Львовна. Боже мой!.. Нет, это не дом, это ад!

Александра Львовна быстро выходит.

Лев Львович (с усмешкой). Толстовская порода! Вы, кажется, в недоумении, господин новый секретарь? Удивлены, что под покровом нашей деревенской идиллии скрываются столь бурные страсти? Что ж, поживёте с месяц, не будете удивляться ничему.

Уходит, насвистывая. Софья Андреевна и Булгаков остаются одни.

Софья Андреевна. Вы видите, Валентин Федорович, в каком напряжении душевных сил мне приходится жить в моем собственном доме! Мой сын слабый человек…Он женился без любви, из одного противоречия отцу. И вот теперь мучается с нищей, нелюбимой женой, делает долги… Еще одно ужасное прозрение – видеть, какими ничтожествами вырастают твои дети!

Булгаков. Но отчего он не живет в своей семье?

Софья Андреевна. Вы всё равно узнаете наши тайны, так что лучше я сама расскажу. Владимир Григорьевич Чертков, когда-то бывший первым соратником и другом моего мужа, с некоторых пор начал плести заговор против меня. Цель одна – получить в свое распоряжение права на посмертное издание рукописей Толстого. Тщеславие – вот главный фактор, а Чертков хочет выступить благодетелем человечества, встать на одну ногу с великим писателем. Он говорит, что будет печатать книги Толстого бесплатно, (Смеется.) но ведь это же неисполнимая глупость! Вы согласны со мной?

Булгаков. Сударыня, мне трудно отвечать, на меня так много сразу свалилось…

Софья Андреевна. Да поймите, самой мне ничего не нужно! Только пока муж решает вопросы мироздания, кто-то должен подавать обед, мыть белье, доставать дрова для печки. Хозяйство обходится очень дорого, кругом воровство, порубки в лесу… У сыновей долги, любовницы. Дочери моей уже… а к ней еще никто не сватался…

Булгаков. Софья Андреевна, это совсем не то! По правде сказать, я устал с дороги. Прошу вас, позвольте мне пройти в мою комнату.

Софья Андреевна (сухо). Понимаю, вас заранее настроили против меня. Не спорьте, я вижу! Но когда вы убедитесь, какая ноша взвалена на мои плечи, вы, может быть, измените свой взгляд… Катюша!

Входит горничная Катюша.

Софья Андреевна. Что это ты разрумянилась?

Катюша. Ничего-с, Софья Андреевна. В кухне от печки угар.

Софья Андреевна. Готова комната для господина секретаря? Ступай, проводи. Валентин Федорович, к обеду будет гонг. Муж тоже спустится, если пройдет его нездоровье. А сейчас простите, мне нужно пойти к нему и дать лекарство. Он принимает лекарства только из моих рук.

Софья Андреевна уходит. Катюша провожает гостя. На лестнице Булгакова поджидает Александра Львовна.

Александра Львовна (тихо, порывисто). Простите нас, Валентин Федорович… Мама стала невыносима, брат Лев – чудовище, я сама не могу сдерживаться! Толстовская порода, он верно сказал. Если вы не сможете ужиться с нами, я пойму.

Булгаков. Меня не страшит эта жизнь, Александра Львовна. Главное для меня – быть полезным Льву Николаевичу.

Александра Львовна. Вы будете, я уверена! Нам еще о многом нужно поговорить… Только не верьте брату – я не влюблена в Черткова! Впрочем, это вовсе не важно. Ступайте, ваша комната в первом этаже.

Булгаков в сопровождении Катюши уходит. Александра Львовна возвращается на террасу. Поджидающий ее Лев Львович курит, облокотившись о перила.

Лев Львович. Что ж, сестра, ты всё бегаешь от меня? Может, сядем и поговорим по душам? Я готов принести извинения, если тебя обидел.

Александра Львовна. Не знаю, о чем нам с тобой говорить, Лев.

Лев Львович. Хотя бы о нашем отце.

Александра Львовна. Что тут говорить? Ты более всех ждешь его смерти, и даже не скрываешь этого при посторонних. Я же хочу одного – чтобы он был здоров и покоен, чтобы мог продолжать свою работу. А это почти невозможно в нынешних условиях.

Лев Львович (после паузы). Скажи мне правду – он подписал завещание?

Александра Львовна. Каким бы ни было решение отца, мы должны принять его с уважением.

Лев Львович. С уважением отдать миллион Черткову и еще неизвестно каким мерзавцам? Нет уж, это дудки! (Подступая к ней.) Отвечай, сейчас же, есть завещание в пользу Черткова или нет?

Александра Львовна. Ты пьян, Лев. Оставь меня!

Александра Львовна хочет уйти, Лев Львович хватает ее за руку.

Лев Львович. Отвечай, дрянь!

Александра Львовна хватает со стола колокольчик и звонит.

Александра Львовна. Василий! Катя! Кто-нибудь!

Вбегает Катюша. Лев Львович отпускает сестру.

Александра Львовна. Катюша, что же ты не уносишь чай!? Уже скоро надо накрывать к обеду.

Катюша. Слушаюсь, барышня.

Александра Львовна. У вас на всё один ответ – слушаюсь, слушаюсь! А кругом пыль, полы не терты, еловые ветки в вазе торчат с Рождества. А скоро уж Пасха!

Катюша. Я хотела убрать, да Софья Андреевна не велела. Ей-богу, барышня!

Лев Львович уходит, насвистывая.

Александра Львовна. Полный дом прислуги, а окна в комнатах черные, одна паутина, не видно ничего!

Катюша (торопливо). Окна в субботу будут мыть, Софья Андреевна сказали, баб с деревни наймут, как прошлый год…

Александра Львовна (со злом). Чем пререкаться, быстрее бы сделала. Как будто я требую чего-то невозможного! Вы же теперь не крепостные, вам деньги платят! Ты же здесь не в гостях, ты должна прислуживать, работать!!

Катюша вдруг принимается плакать. Александра Львовна спохватывается, обнимает ее.

Александра Львовна. Ну что ты, милая? Ну, полно, полно! Я же не виню тебя…

Катюша. Барин, Лев Львович, как приехали, проходу не дают… Стерегут в комнатах, щиплются больно. Теперь грозятся, что барыне доложат, будто я… по ночам в деревню бегаю… А я, барышня, ей богу, у батюшки была в последний раз на святки…

Александра Львовна вытирает Катюше глаза.

Александра Львовна. Ну, глупости какие! Ну, полно плакать… Я с ним поговорю.

Из верхних комнат слышен голос Софьи Андреевны.

Софья Андреевна. Саша, Саша, скорее, сюда! Снова приступ! Пошли Адриана за доктором! Катя, неси горячей воды… Скорее же, у него ноги отнялись! Да что же, никто меня не слышит?!..

Александра Львовна и Катюша торопливо бегут наверх. Услышавший крики Лев Львович проходит через террасу, с любопытством смотрит вверх.

На шум выходит Илья Львович. Братья молча ждут.

Середина мая, свежая и дружная весна. На перилах террасы выложены сушиться подушки и перины. По ступеням поднимаются Доктор и Софья Андреевна, одетая в шелковую юбку и нарядную блузку с букетиком цветов на корсаже. Доктор снимает шляпу, ставит в углу трость.

Софья Андреевна. Вчера на ночь долго растирала ему живот камфарным маслом, потом положила компресс со спиртом. Ел он сегодня рисовую кашу – я не сказала ему, что там коровье молоко, а то бы не стал… Хотела уговорить его съесть яйцо, но не смогла…

Доктор. А как температура?

Софья Андреевна. Кажется, упала. Он рано поднялся утром, я слышала, как он шаркает. Написал уже какое-то обращение к рабочим… Бедный, как посмотришь на него, на эту знаменитость всемирную – худенький, жалкий старичок. Совсем пожелтел от лекарств. И всё идут эти посетители, без конца…

Доктор (отставляя чашку). Ничего, голубушка… Кого Бог любит, тому и крест посылает.

Софья Андреевна. Знаете ли, Сергей Иванович, сегодня я видела сон. Длинная, узкая зала, в глубине фортепиано, и за ним один известный музыкант, наш давний друг, играет свое сочинение. Вглядываюсь: сидит у него на коленях мой умерший сын Ваничка, и я сзади вижу его кудрявую золотистую головку. И мне так радостно и спокойно на душе и от музыки, и от того, что Ваничка здесь… Стукнули ставнями, я проснулась, но мотив музыки ясно помнился мне и наяву. Так всё было реально, так живо, что я невольно заплакала и плакала долго в подушку, чтобы никого не потревожить…

Доктор. Бог с вами, Софья Андреевна, поберегите себя. Как это вы блузку подобрали под пояс, совсем по-французски! позвольте-ка ручку!

Софья Андреевна. Что же, пульс нехорош? Я не удивлена…

Доктор. И пульс хорош, и хозяйка хороша, но констатирую болезнь излишней самоотверженности…

Софья Андреевна. Нет, я не удивлена.

Входят Александра Львовна и Булгаков.

Александра Львовна. Здравствуйте, доктор! А мы со станции!

Булгаков. Льву Николаевичу прислали книги и целый мешок писем!

Александра Львовна. Погода чудесная! Как хорошо на природе! Мама, ты бы тоже погуляла.

Софья Андреевна(кротко). Как же я уйду, когда меня ежеминутно ищут и без меня не могут сделать самое простое? Вас тоже, Валентин Федорович, искали. Вы были нужны.

Булгаков. Лев Николаевич меня звал? Я поднимусь…

Софья Андреевна. Ничего, не беспокойтесь. Он уснул с час назад. Что это у вас?

Булгаков. Граммофонные пластинки. Новые.

Софья Андреевна. Кто же это заказал?

Александра Львовна. Я, мама. Ты же любишь…

Софья Андреевна. Нет, патефонную музыку я не люблю. Но ты, Саша, конечно, слушай. Тебе скучно здесь. Женщина не может жить одним общественным благом или делами родительской семьи.

Александра Львовна. Ты знаешь мои взгляды, мама, мне вовсе не хочется замуж! Мой идеал с детства – не выходить.

Софья Андреевна. Ты, конечно, это для кокетства говоришь, перед доктором…

Доктор (смотрит на часы). А пора бы Льву Николаевичу проснуться. Ну, я поднимусь.

Доктор поднимается по лестнице в верхние комнаты. Булгаков с удовольствием пьет шоколад.

Булгаков. Я шоколад пробовал в гостях у гимназического товарища. Мне с тех пор кажется, что у него какой-то роскошный, запретный вкус, как будто читаешь восточную сказку.

Софья Андреевна. Я помню, вы это рассказывали.

Булгаков. У нас дома никогда не подавали.

Александра Львовна разбирает письма.

Александра Львовна. Мама, тебе тоже письмо! Я отдельно положила.

Софья Андреевна (рассеянно). Это от сестры Лизы из Петербурга. Снова что-нибудь скучное, о крестьянской общине. Ведь придет же в голову женщине заниматься такими вопросами! Моя сестра, Валентин Федорович, ушла душой в финансы России. Постоянно общается с министром Витте. (Смеется.) Подумать только, когда-то Лев Николаевич за ней ухаживал! А женился на мне.

Булгаков. Больше ста писем за неделю! Сейчас сяду разбирать.

Булгаков садится за стол, выбирает несколько писем из стопки. Александра Львовна садится помогать ему. Софья Андреевна берет шитье, тоже садится у стола.

Софья Андреевна. Почитайте мне, Валентин Федорович… Мне всегда было странно, зачем они всё пишут. Наверное, денег просят?

Булгаков. Кажется, нет.

Софья Андреевна. Денежные просьбы – это невозможно что такое… То требуют уплатить их долги, то на обучение детей, то на свадьбу. Один раз инвалид с обрезанными пальцами, в подтверждение просьбы, обвел в письме контур своей руки – ему было нужно десять рублей.

Александра Львовна читает, усмехаясь про себя.

Софья Андреевна. Что там, Саша? Смешное?

Александра Львовна. Я себя вспомнила лет десять назад… От гимназистки письмо.

Софья Андреевна. Ну, прочти.

Александра Львовна. Здравствуйте, уважаемый Лев Николаевич… Пишу вам, чтоб рассказать о том, как я несчастна. Если бы вы знали, что это за гимназия, где я учусь! Начальница старая ханжа, с отжившей душой, встречает и провожает по одежке… Из девочек, насколько я наблюдала, всё такие заурядные личности, что трудно найти в них что-нибудь человеческое в истинном смысле этого слова. Все заботы и разговоры их сводятся к тому, чтобы погулять с реалистами… Приходишь домой – еще тоскливее, безотраднее становится на душе. Прошу вас научить, как жить, как быть полезной…

Софья Андреевна. Ты разве так чувствовала, Саша?

Александра Львовна. Точно так же. (Улыбается.) Только мне не к кому было писать.

Софья Андреевна (задумчиво). А всё же я послала тому инвалиду десять рублей.

Булгаков. А вот есть ругательное письмо …

Софья Андреевна (перебивает его). Знаете ли, Валентин Федорович, я как раз накануне думала: отчего женщины не бывают гениальны? Оттого, что вся страсть, все способности уходят на семью, на любовь, на мужа и на детей.

Александра Львовна. Мама, есть ведь Софья Ковалевская, Жорж Санд.

Софья Андреевна. Это исключения, а в общей массе именно так. Мужчины сделали из женщин своих рабынь, а теперь упражняются в насмешках и оскорблениях над ними… Я знаю, что и мой муж смотрит на женщин с презрением. Это потому, что до тридцати четырех лет он не знал близко ни одной порядочной женщины. Только бывал в заведениях, да распутничал с крестьянками.

Александра Львовна (возмущена). Мама, ты, наверное, забыла, что здесь присутствует твоя дочь!

Софья Андреевна (Булгакову). Я часто думаю, Валентин Федорович, почему судьба не дала мне полюбить простого человека, а назначила в спутники гения, да еще со всем грузом пороков и недостатков гения?!

Булгаков. Я бы только мечтал о такой судьбе, Софья Андреевна. То есть, я хотел сказать…

Софья Андреевна (перебивает). И ведь будет точно, как я и боюсь – для посторонних он останется светочем передовой мысли, а мы, его семья – те, кто положил жизнь на создание условий для рождения этой мысли – мы будем оплеваны и оклеветаны…

Александра Львовна(решительно встает). Что-то доктор не возвращается! Наверное, опять заспорил с папа о внешней политике! Пойду, посмотрю.

Александра Львовна уходит, Софья Андреевна смотрит на Булгакова. Тот перебирает письма.

Булгаков. Вот еще спрашивают о вере. «Скажите, как нужно молиться Богу, нужны ли какие действия или нет? Пожалуйста, разъясните нам эти таинства и пришлите ответ».

Софья Андреевна. Боже мой… разъяснить таинства! И ведь увидите, он возьмется разъяснять, и разъяснит, по полочкам разложит. И убедит себя и других, что для него никаких тайн и нет вовсе, и всю премудрость он постиг…

Булгаков. Разве же Лев Николаевич этого не доказал своим искусством?

Софья Андреевна. Я думаю, Валентин Федорович, он давно уж не пишет ради искусства, его волнует только известность. Он слишком привык проповедовать, и уж не может без этого жить. Поэтому он и шлет без конца письма во все стороны. Как паук в своем гнезде, который ткет усердно паутину своей будущей славы… Эти письма будут составлять огромные тома.

Булгаков. Вы, Софья Андреевна, когда сердитесь, всегда говорите несправедливо.

Софья Андреевна. Ну хорошо, не буду сердиться. Сегодня такой теплый, светлый и радостный день. Давайте говорить о чем-нибудь хорошем. О поэзии, о музыке.

Булгаков. Я, Софья Андреевна, плохо понимаю в музыке. Дома меня не учили. Вечно денег не было.

Софья Андреевна. Бедный мальчик! Хотите, я буду играть вам?

Входит Лев Львович.

Булгаков. Мне надо работать, Софья Андреевна.

Булгаков поднимается, торопливо собирает со стола письма и бумаги. Уходит.

Лев Львович. Этот секретарь – доносчик Черткова. Будьте с ним осторожны.

Софья Андреевна. Вздор! Он еще мальчик, наивный и чистый.

Лев Львович. Таких-то проще использовать в грязных делах.(После паузы.) Надобно потребовать обратно у Черткова рукописи и дневники. Если не доверяют нам, пускай положат в банк, но у чужих это оставаться не должно. Скоро наследие будет стоить немалых денег.

Софья Андреевна. Я говорила ему, да ничего не хочет слушать… И Саша с ними заодно.

Лев Львович. Это самое плохое. Чертков даже издали имеет на неё огромное влияние.

Софья Андреевна. Я думаю, они как-то обмениваются письмами… Но это всё глупости, я твердо знаю, что формального завещания нет.

Лев Львович. Написать не долго. Кто угодно, та же Александра, сунет ему гербовой бумаги и черновик, продиктованный Чертковым, а потом где-нибудь на прогулке, при двух свидетелях он поставит подпись…

Софья Андреевна (растерянно). Разве это можно так? Без меня, без нотариуса и официального заверения?

Лев Львович. Можно, я узнавал. И будет юридическая сила.

Софья Андреевна встает и ходит по террасе.

Софья Андреевна. Нет, они не решатся. И он не сделает. Он же не враг своей семьи…

Лев Львович (нервно перебивает ее). Мы не можем просто сидеть. Нужно что-то предпринимать.

Софья Андреевна. Но что же делать?

Лев Львович. Вы должны поговорить с отцом. Вам он должен ответить – вы для него пожертвовали всем. Потребуйте от него формального завещания в свою пользу, и посмотрим, что он скажет.

Софья Андреевна. Не знаю, Лёвочка… Он так раздражен против меня в последнее время. Как бы не стало хуже.

Лев Львович. (После паузы.) Мама, ответьте мне на один вопрос. Правду ли говорят, что какой-то лейпцигский издатель предлагал вам миллион рублей за права посмертного издания сочинений?

Софья Андреевна (решительно). Как бы ни было, я ничего пока подписывать не намерена. То, что они предлагают сейчас, после вырастет в два раза – так уж обыкновенно бывает.

Входит Катюша.

Софья Андреевна (раздражено). Катюша, разве тебя звали? Что за привычка: кличут – ты нейдешь, а не нужно – вечно на глазах!

Катюша. Мне Александра Львовна сказали…

Софья Андреевна. Разве тебе Александра Львовна жалованье платит, что ты слушаешь её во всем, а мне постоянно противоречишь? Ну, что тебе?

Катюша. Обед, сударыня. Велите подавать-с?

Софья Андреевна. А который час?

Катюша (чуть не со слезами). Половина седьмого-с.

Софья Андреевна. Боже мой, боже мой… (Льву Львовичу.) Да, ты прав. Знаешь ли, я сейчас пойду к нему и выскажу все! Я скажу ему: «Раздай всё – землю, усадьбу, мои платья и башмаки! Я босая пойду вон отсюда – в лес, в монастырь… Лишь бы найти покой, и не страдать за своих близких, и не слышать эту бесконечную фальшивую проповедь, в которую ты сам ни на грош не веришь!»…

Лев Львович. Бросьте психологию, маман, вы его только раздражите!

Софья Андреевна. Но я хочу ему высказать… (Прислуге.) Катя, что же ты стоишь?! Я, наконец, тебя в деревню отправлю, а прислугу из города выпишу, мне все равно, кому жалованье платить!

Катюша убегает.

Софья Андреевна. Все словно сговорились против меня! Даже прислуга.

Лев Львович. Это проблема моральная. Народ утрачивает духовное здоровье.

Софья Андреевна. Ты так думаешь?

Лев Львович. Патриотизм осмеян, у правительства нет авторитета, министры наживают состояния через казну, честного человека с огнем не сыщешь… Весь строй русской жизни рушится, и чем все кончится – непонятно. Но кончиться страшно, помяните мои слова!

Софья Андреевна. Все знают, как обустроить Россию, но никто не знает, как навести порядок в собственной спальне. И нечего так смотреть, я правду говорю.

Лев Львович. Кажется, вы сами этого не знаете, маман.

Софья Андреевна. Не знаю, Левушка… Раньше думала: любовь и терпение, любовь и терпение… Да сколько же можно терпеть? (Возмущена.) Теперь вот решил отдать все права Черткову! Жена и дети будут под конец жизни без куска хлеба, издатели наживутся на рукописях. Пускай! Зато в газетах напишут, что Лев Толстой – благодетель мира… Потомки будут восхищаться, что великий писатель возил в дом воду и делал сапоги, как простой работник! (На глазах у нее появляются слезы.) Но потомки не узнают, что когда я не спала у постелей больных детей, он ребенку своему ни разу не дал воды напиться, и никогда не сменил жену, чтоб дать ей вздохнуть, выспаться, просто опомниться от трудов…

Лев Львович. Мама, что толку вспоминать… Нам нужны деньги. Деньги!

Софья Андреевна. Но как же, Лёвочка? Ведь невозможно рассказать весь трагизм моей жизни! Столько лет любить его, служить ему, не доставлять никакого горя, быть верной женой и матерью его детей, а взамен не видать ни благодарности, ни ласки! Я столько пережила, что сердце мое словно защелкнулось и закрылось для любви….

Лев Львович, махнув рукой, уходит. Софья Андреевна одна. Она складывает руки на груди.

Софья Андреевна. Боже, дай мне сил, ты один знаешь, как я устала! (Вздыхает.) Но отчего же эта мучительная тоска? Да где оно, людское счастье?..

Софья Андреевна уходит.

Теплый июльский вечер. Уютно светит зеленая лампа. Из патефона звучит модный романс «Не уходи». На террасе сидят Илья Львович в охотничьем костюме и Александра Львовна.

Александра Львовна. Это особенное возбуждение, которое бывает от музыки – нехорошо. Я чувствую, что этого не следует. Не могу спать после музыки и какие-то глупые мысли лезут в голову… Хочется пойти к себе, броситься на кровать и реветь, как будто у меня какое-то большое горе. А горя вовсе нет. У меня гадкая натура, Илья…

Илья Львович. Замуж выходи, всё и пройдет. (Подумав.) А впрочем, не выходи. Нет ничего хорошего.

Александра Львовна. Отчего ты сам не едешь домой, Илья? Ты прости, я тебя не тороплю, но всё же там у тебя жена, дети… Служба, наконец.

Илья Львович. Оттого и не еду, что там – жена, дети и служба.

Александра встает за спиной брата, кладет руки ему на плечи.

Александра Львовна. Зачем же ты женился?

Илья берет ее руку, затем другую.

Илья Львович. Знаешь, года два назад, на Рождество, меня позвали в Тулу в судебные заседатели. Совсем как в папашином романе… Судили женщину, крестьянку, которая убила мужа, зарезала его ножом. И вот мы весь день сидели в тесном, дурно пахнущем помещении, все вместе – крестьяне, адвокаты, судьи, солдаты, свидетели. И все говорили, говорили… Я подумал тогда, как счастлив отец, что может находить в этом нелепом устройстве нашей русской жизни интерес и почву для какого-то протеста, для рассуждений о справедливости… Мне же было только скучно и тяжело. Надо было выносить решение, а я уж и не помнил, кто там прав, а кто виноват – только бы скорее разделаться…

Александра Львовна. Это нехорошо, Илья.

Илья Львович. Да, Саша. Жизнь моя нехороша… Как поглядишь в себя, так пусто и нечем жить. Не знаю, отчего это так, но иногда думается, что по-настоящему счастлив я был только в раннем детстве. (Внезапно оживляясь.) Мать и отец тогда совсем не ссорились, разве по пустякам… Мы жили той здоровой патриархальной помещичьей жизнью, которую теперь принято ругать…

Александра Львовна. Мама тоже часто вспоминает то время.

Илья Львович подходит к буфету и наливает себе рюмку настойки.

Александра Львовна. Ты бы не пил, Илья.

Илья Львович (не слушая). Ты не знала того времени, а я так ясно помню… Прислуга, гости, собаки, лошади, охота. И на всё был установленный порядок… Когда приезжают гости, надо к закуске подавать селедку и сыр. За обедом надо есть суп. Надо говорить по-французски. Летом надо варить варенье и мариновать грибы… Зима – со снегом, снегирями и коньками; весна – с первым листом березы и первой прогулкой «без пальто». Господи, как всё это было хорошо – начало мая, мама достала из сундука наши летние полотняные куртки и примеряет. Мы выросли, где-то надо выпустить, заштопать… А потом долгожданное лето с грибами, с купаньем, с рыбной ловлей, сенокосом! Разбежишься со всего маху, и кинешься в копну! Сено трещит и пахнет одуряющее… Тюфяки наши были набиты сеном, они тоже трещали и пахли… (Незаметно вытирая слезы.) Это рай был, Саша!

Входит Катюша.

Катюша. Барыня спрашивает, вы не видали Валентина Федоровича?

Александра Львовна. Он на речку пошел, рыбу удить. (Брату.) Мне трудно поверить в этот рай, Илья. Ты хорошо говоришь. Но я как будто все это уже слышала. Слышала, читала в отцовских книгах…

Катюша уходит.

Илья Львович (усмехается). Может быть… Вы, младшие, росли совсем в другой обстановке. Всё кончилось, когда отец занялся своими духовными изысканиями.

Александра Львовна. Мы должны понимать – он не мог иначе.

Илья Львович. Даже если и так – нельзя простить, что он так переменился к своим детям и жене. Подумай сама, ведь он хотел невозможного! Какой катастрофой было бы для всех нас, если бы мама вдруг разделила его искания, и вместе с ним стала проповедовать христианство, опрощение и платонический брак! Чего он хотел? Чтобы она пошла с детьми побираться у паперти ради Христа?

Александра Львовна (упрямо). Всё же она могла постараться понять его!

Илья Львович. Да как его понять, когда он каждый год занят новой идеей! Одно время завел школы, и всех нас увлек в это дело – мы учили деревенских детей по его методе, писали педагогические статьи. Потом ему наскучило, да и политика вмешалась – почему-то нашли в этих школах рассадник вольнодумства… А в девяностые, когда был голод, он занялся устройством столовых и сбором благотворительных средств. И правда, многих спасли. Но голод и сейчас бывает, а это нужное дело он забросил. Потом увлекся этими духоборами – что в них? Хитрые, сытые мужики, которые не хотят отдавать сыновей в солдаты, чтоб не отрывать от хозяйства… Наконец, решил, что человек должен сам делать для себя всю черную работу – топить печь, возить воду, тачать сапоги…

Александра Львовна. Я помню, Илья, ты сам с ним катал валенки.

Илья Львович. Я и сейчас ношу эти валенки… Видишь ли, за всякое дело он берется с таким пылом и заразительным энтузиазмом, что способен любого зачаровать своими идеями. Ужасно то, что, только начав, он уже идет дальше, и теряет интерес. А сторонники, которых он навербовал, остаются позади, с недоумением и разочарованием.

Пауза. Илья Львович берет в руки графин с настойкой, но, подумав, отставляет в сторону.

Илья Львович. Ведь отчего мы, его сыновья, не преуспели в жизни? Не только же оттого, что над нами вечно висит домоклов меч сравнения с великим отцом… Допустим, у Льва есть на этот счет амбиции, а я вот никогда не стремился. Просто отец наш не научил нас правильной жизни – уменью работать, быть независимыми. Одна мать не может воспитывать сыновей. А его интересы с какого-то момента стали настолько далеки… Не могли же мы вместе с ним сочувствовать сектантам-духоборам или отрицанию искусства? К тому же, нас учили, что мы и так исключительно хороши, что мы богаты и графы, что нам открыто лучшее светское общество… Так и пошло: для меня – ранняя женитьба, долги от неумения вести хозяйство, скучная служба… Для Андрея и Михаила – карты, женщины, вино, тоже долги и ранние дети.

Александра снова подходит к брату, хочет приласкать, но не решается. Он нервно оглаживает лысину.

Илья Львович. Что ты смотришь? Да, облысел. Скоро будет пятьдесят, а там, считай, и жизнь кончена. Свезут на погост, как Машу, поплачут да забудут.

Александра Львовна. Ну что ты, Илья… Ты еще не стар, и здоровьем крепок.

Илья Львович. Наша нянька Агафья Михайловна говорила – не старый умирает, а поспелый.

Александра Львовна. Просто мы, Илья, не так живем, как нужно. Надо меньше спать, меньше есть, а главное, каждую минуту своей жизни стараться делать полезное. А то встанешь утром и спрашиваешь себя: «Как бы теперь провести время до обеда?» Или что веселее – покататься на лодке или поехать в коляске?…

Илья Львович (задумчиво). Из меня могло что-то выйти. Но меня погубило это сознание своей незначительности. Я всегда думал, что я глупее, хуже, вреднее, грешнее всех. И никто мне никогда не сказал: «Илья, ты не глупее и не хуже людей». А теперь уж поздно думать иначе…

Пауза.

Александра Львовна. Какой сегодня ясный, легкий день, и какие тяжелые разговоры! И зачем мы все время говорим? Ведь все уже сто раз было сказано… Все наши слова как будто из книг.

Илья Львович. Может, и правда. Нас не существует, а есть какие-то выдуманные персонажи, за которых уже кто-то написал всю их судьбу.

Быстро входит Лев Львович.

Лев Львович. Отец выжил из ума, с ним невозможно иметь дела. Я его спросил – есть ли бумага? Он сказал, что не будет отвечать. Значит, бумага есть.

Александра Львовна (возмущена). Ты так прямо говорил с ним о завещании?

Лев Львович. А что ж, всё молчать? Иначе ничего не добьемся – старик скрытен и упрям, как мул.

Илья Львович (вяло). Не нужно бы этого, Лев. Все же он наш отец.

Лев Львович. Я помню, что он нам отец, но думаю о нашей матери. Для чего же весь подвиг её жизни – переписывание целых томов по ночам, рожденье и воспитание детей, ведение дел всей семьи? Неужели всё это не должно быть вознаграждено? Отчего лавры и деньги достанутся постороннему человеку, который по какому-то капризу забрал себе власть над стариком?

Александра Львовна. Не твое дело судить об этом!

Лев Львович. Отчего же? Папа пожил! Благодаря дневникам, которые теперь в руках у Черткова, все уже знают, как он кутил в молодости. Как продал за карточный долг старый дом, в котором родился. А когда для увеличения своего состояния он скупил дешевые земли у самарских башкир, и потом продал их с многократной прибылью?.. Под старость ему вольно рассуждать о равенстве и воздержании, когда всю молодость он пил шампанское, шил сюртуки у лучших французских портных, волочился за женщинами и держал охоту с лошадьми, собаками и егерями!

Илья Львович. Оставь, Лев. В тебе желчь говорит, а тут нужно решать покойно…

Лев Львович. Я не могу быть равнодушен, как ты! Мне досадно, что мы снова делаемся заложниками его безмерного тщеславия. Ведь он катастрофически уверен, что облагодетельствует весь мир бесплатной раздачей своих сочинений!

Александра Львовна. Я не могу это слушать, я уйду.

Александра уходит.

Илья Львович (раздраженно). Оставь ты эти рассуждения… И тебе, и мне позарез нужны деньги, поэтому мы и сидим тут. (Усмехается.) Караулим. (После паузы.) Скоро и остальные слетятся.

Вдалеке слышится шум подъезжающей коляски, голоса. Лев Львович выглядывает во двор.

Лев Львович. Доктор приехал. Мама и секретарь его встречают.

Илья Львович. Отчего-то из всех людей женщинам более всего нравятся доктора и музыканты.

Лев Львович. Чего ж бы ты хотел? Чтоб им нравились земские служащие?

Илья Львович. Я думаю, это оттого, что музыканты все холостые, а доктора все вдовцы.

Илья Львович поднимается, чтобы уйти, но не успевает. Входят Софья Андреевна, доктор, Булгаков. Они разгорячены спором.

Софья Андреевна (обращаясь к доктору). Сыновья наши постоянно нуждаются, Сергей Иванович. Но мужу моему любые хозяйственные траты кажутся швырянием денег. Вот для меня непонятно швыряние денег на переезд за границу каких-то духоборов, о которых мы раньше и не слыхивали – просто затем, чтобы все газеты печатали об этом «благодеянии». Мне кажется, гораздо естественнее жалеть своего Власа на деревне, у которого и дети, и корова умирают с голоду.

Доктор. Вы правы, голубушка, что своим женским сердцем жалеете Власа. Но чтобы помочь этому Власу, нужно изменить и сломать всё наше дурное устройство жизни – рабство мысли, воровство, лень и пьянство… А Лев Николаевич борется именно с этим.

Лев Львович (громко, перебивая). Я где-то прочел, что русский народ в год пропивает около миллиарда рублей.

Булгаков (с горячим задором). Лев Николаевич говорит, что всё дело в религиозном сознании. Без него в России настанет царство денег, водки и разврата. Но я не согласен! Вера не может излечить пороков. Я считаю, что вера – это что-то успокоительное, вроде морфия.

Доктор. Вы, студенты, не умеете верить в Бога. А не умеете из упрямства, от обиды: не так создан мир, как вам надо.

Лев Львович. Лично мои убеждения таковы, что русский человек, особенно дворянин, не может не веровать. Знаете ли, как говорилось в старину: дворянин за веру – на костер, за царя – на плаху, за отечество – на штыки…

Илья Львович (негромко). А за двугривенный – под стол, петухом кричать.

Булгаков невольно прыскает со смеху.

Лев Львович (с вызовом). Над чем вы смеетесь, господин студент?

Булгаков (растерянно). Мы с Александрой Львовной вчера нашли ежа… Дети прислуги посадили его в ящик и закрыли досками, а сверху положили камень, чтобы не убежал. Но он ночью сдвинул камень и выбрался.

Софья Андреевна. Ежи необыкновенно сильны.

Доктор. В России теперь два лагеря, как этот еж и эти дети. Одни арестуют, а другие подлежат аресту.

Лев Львович. Тюрьмы необходимы. Без тюрем наши мужики нас же пожгут и перережут!

Илья Львович(желчно). Странно, что они до сих пор этого не сделали… Теперь сухое время, везде лежит хлеб, ничего не стоит бросить спичку.

Софья Андреевна. Бог с тобой, Илья! Как можно этими вещами шутить…

Илья Львович. Я не шучу… Они бьются из последних сил, чтобы прокормить детей, скотину, а мы полотно на рубашки в Голландии заказываем, устриц из Брюсселя. Когда мы в саду обедаем, а мимо проезжают мужики с сеном – что вы, не смотрите в их лица? Там же все их мысли написаны – взять бы вилы да благословить в живот…

Доктор. Вольнодумные речи, Илья Львович.

Лев Львович. Однако, равенство хорошо на словах, но устроить его на практике невозможно. Наш отец первый тому пример. А если все мы пойдем пахать землю и доить коров, то, прости меня, цивилизация со всеми её достижениями полетит к чертям.

Илья Львович. Оставь, Лев! Что тебе цивилизация? И в чем она – в железных дорогах, тюрьмах, газетах, медицине? Так и пускай это всё летит к чертям, я не возражаю.

Доктор (со смехом). Вот и медицина не угодила!

Илья Львович. Простите, доктор, но я вместе с нашим отцом не верю в медицину. Все эти порошки и вещества, бродящие в организме… Мне кажется, это одно из заблуждений нашего времени. Вроде чудотворной Иверской иконы, которая в самом деле может исцелять тех, кто подвержен самовнушению.

Доктор. В таком случае, во что же вы веруете, дорогой мой?

Илья Львович (хмуро, убежденно). В то, что каждый человек свободен умереть когда и как ему вздумается.

Лев Львович (перебивает). А я вот думаю, что равенство и свобода – совершенно неестественное состояние для России… Недавно прочел недурной роман, как где-то, кажется, в Аргентине, чуть не сто лет продолжалась революция. Все жители так измучились, что когда появился, наконец, диктатор, перевешал всех зачинщиков и водворил порядок, так его прямо возвели в боги. Так и у нас явится какой-нибудь новый мессия, наставит на каждом перекрестке виселиц и пулеметов, водворит порядок, и ему ещё, пожалуй, памятник в Кремле воздвигнут.

Софья Андреевна. Доктор, хотите земляничного киселя?

Доктор. Спасибо, голубушка, я бы выпил с удовольствием.

Софья Андреевна. Я сейчас позову Сашу, она вам принесет.

Небольшая пауза.

Доктор. Отчего же? Ей совсем не нужно утруждаться.

Софья Андреевна. А вы напрасно, доктор, не цените Александру. Я сама понимаю, что она уж не очень молода и некрасива, но она добра, умна… У неё и приданое есть – деньгами и землей, хоть она и говорит, что хочет все раздать крестьянам.

Доктор. Бог с вами, голубушка, зачем мне это знать? Пойду наверх, проведаю нашего больного.

Доктор уходит. Илья Львович тоже берет свою шапку.

Лев Львович. К чему эти заигрывания с доктором, мама? В вашем возрасте… Наряжаетесь для него, шоколад покупаете! Пирожные из кондитерской!

Софья Андреевна. Что же мне, замарашкой ходить? Я для себя самой наряжаюсь. А шоколад для Саши, она любит.

Илья Львович. Я чаю пить не буду. Приду к обеду.

Лев Львович. Ты в деревню? Я с тобой, Илья.

Илья Львович и Лев Львович уходят. В гостиной остаются Софья Андреевна и Булгаков.

Софья Андреевна. Как Левушка стал похож на отца! Та же глупость, ревность и упреки. Какие романы, в мои-то годы! Смешно. (Пауза.) Мне сказали, Валентин Федорович, вы все утро рыбу удили?

Булгаков. Нет, ходил пешком на станцию. Сколько у вас тут разных цветов в траве, я и не видал таких.

Софья Андреевна. Раньше Лев Николаевич дарил мне полевые цветы. Идет с прогулки, и всегда наберет букет…

Доктор выходит на верхние ступени лестницы.

Доктор (очень взволнован). Графиня, голубушка, велите срочно послать за Никитиным.

Софья Андреевна. Что, доктор?! Началось?!

Доктор. Крепитесь…

Софья Андреевна (вскрикивает, бежит наверх). Лёвочка, родной мой, единственный… Прости меня прости!

Доктор уходит за ней. Быстро входит Александра Львовна.

Александра Львовна (тихо, Булгакову). Сейчас, немедленно, возьмите на конюшне лошадь и скачите к Черткову… Скажите – началось, он может ещё застать. Вот, возьмите письма… (Достает из кармана письма.) Отдайте ему.

Булгаков уходит. Входит Илья Львович с небольшим чемоданом.

Илья Львович. Матери нет? И хорошо. Попрощайся с ней за меня, Саша, я уезжаю. Мы здесь как пауки в банке – так пускай одним будет меньше.

Александра Львовна. Он умирает, Илья. Ногти, губы посинели – я видела, это невыносимо!

Александра Львовна падает на грудь брату, плачет. Тот утешает ее. Входит Лев Львович.

Александра Львовна (утирая слезы). Если кто управляет делами нашей жизни, то мне хочется упрекнуть его. Это слишком трудно и безжалостно!

Лев Львович (прислушиваясь к звукам наверху). Как всё сразу затихло. Что ж там? Я поднимусь…

Илья Львович. Не надо, Лев. Сами придут и скажут.

Александра Львовна (пауза). Почему мир устроен так, что даже самые близкие люди не умеют понимать и прощать друг друга? Мать любит отца, мы любим их обоих, но почему невозможно выразить эту любовь так же просто и ясно, как мы радуемся хорошему солнечному дню? Господи, если ты есть, прошу тебя, дай покой нашей семье! Сделай так, чтоб все примирились, чтобы отец простил мама, чтоб она была спокойна…

Лев Львович. Этого не будет никогда.

Александра Львовна. У тебя нет сердца.

Лев Львович. Просто я не терплю фальши, которой пронизано все в этом доме. Я честный эгоист и хочу лишь того, что будет приятно и выгодно мне.

Илья Львович. Говорим по-книжному, живем чужим умом…Наш отец умирает, а мы бросаем на воздух красивые фразы. Зачем это, почему?

Лев Львович. Толстовская порода.

Илья Львович (продолжая свою мысль). Может, просто мы не умеем любить? Не всем же это дано.

Лев Львович. Нет никакой любви, все вздор. Есть закон продолжения рода, и больше ничего.

Александра Львовна. Я не могу так, я пойду наверх.

Александра Львовна уходит. Какое-то время сыновья молча ждут известий.

Илья Львович (смотрит на часы). И на поезд я опоздал. Что ж, придется оставаться.

Илья Львович берет чемодан и уходит. Быстро входит Катюша, в руках у нее умывальный кувшин и таз. Лев Львович преграждает ей дорогу.

Лев Львович. Что там?

Катюша. Все то же.

Лев Львович. Александра сказала, ты ей на меня жаловалась. Больше не смей.

Лев Львович берет Катюшу за руку. Прислушивается к звукам, которые доносятся из верхних комнат.

Лев Львович. Слышишь? Что ты чувствуешь, Катюша? Ведь там, может быть, и твой отец умирает.

Катюша. Бог с вами, барин!

Лев Львович. Что ж ты, не знала? Не лги. Зачем тебя наша мать пятилетней девочкой взяла из деревни? Зачем учила грамоте? Она всех лучше знает про отцовские грехи.

Катюша. Пустите меня, Лев Львович…

Лев Львович. Впрочем, я сам не верю. Ты хороша, а в толстовской породе все дурны, особенно женщины.

Лев Львович отпускает Катюшу, она убегает.

Август в разгаре, пахнет свежим сеном, грибами. Катюша перетирает чашки, Булгаков сидит за столом, говорит горячо и пылко.

Булгаков. Понимаешь, Катюша, он великий человек. Да, он ест, пьет, спит как все мы, но он другой! Ему открыты все истины. Когда его слушаешь, становится удивительно, как люди не видят того, что так очевидно ясно? Вот, например, когда он говорит о народе. Ты слушаешь?

Катюша. Слушаю-с.

Булгаков. Нужно признать, да, русский народ вымирает. Пьянство, брошенные дети, нищие старики. И народ так свыкся с этим положением, что сам не видит его ужаса и не жалуется. А потому и мы считаем, что положение это естественно, и таким и должно быть. И знаешь, в чем его мысль? (Катюша звенит чашками.) Да ты не слушаешь!..

Катюша. Простите, Валентин Федорович.

Булгаков. Лев Николаевич открыто говорит, в чем причина наших бедствий. Хлеб, так нужный для пропитания голодных, продается за границу, чтобы сытые люди могли покупать себе дома, английские коляски, бронзу, фарфор и прочее! И это ужасно и никак не может и не должно быть! Ты понимаешь?

Катюша. Понимаю-с.

Булгаков. В ученых обществах, правительственных учреждениях и газетах все толкуют о причинах вымирания народа и средствах его спасения, только никто не хочет говорить о том одном несомненном средстве, которое наверное поднимет народ. А нужно только и всего, что отнять землю у людей, которые неправедно живут ее богатствами. И как только мы откажемся от пользования собственностью…

Катюша (тихо, почти про себя). У кого земля есть, либо дом, либо завод, разве же они откажутся?

Булгаков. Значит, нужно их заставить! Землею не должно владеть тому, кто на ней не работает! Каждый имеет право пользоваться землею. Как ты не понимаешь таких простых вещей?

Катюша. Мы очень хорошо понимаем-с. (Очень тихо.) Мне с вами, Валентин Федорович, поговорить надобно.

Быстро входит Александра Львовна.

Александра Львовна. Валентин Федорович, вы давно приехали? Нам нужно поговорить. Катя, что ты здесь? Поди на кухню.

Катюша приседает, уходит.

Булгаков. Я только что… Вот, привез письма от Черткова. (Достает из кармана письма.) К вам. И для Софьи Андреевны…

Александра Львовна. Я как раз об этом письме. Владимир Григорьевич сейчас прислал мне с мальчиком записку, что его послание к мама, пожалуй, резко. Он так и пишет «пожалуй, резко». Не знаю, зачем нужно подогревать и без того раскаленные отношения?

Булгаков. Но мне он сказал, что письмо примирительное.

Александра Львовна. Валентин Федорович, голубчик, не давайте маме этого письма. Она только стала покойна, и все мы вздохнули свободнее, и отец…

Входит Софья Андреевна.

Софья Андреевна. Александра, тебе, конечно, не семнадцать лет, но все же незамужней девушке нехорошо шептаться по углам с мужчиной. Ты должна бы помнить себя. А вас Валентин Фёдорович искали, вы были нужны..

Александра Львовна. Ах, мама, ты всегда найдешь, как сделать неприятно!

В гостиной. Александра Львовна у патефона рассматривает пластинки. Доктор у стола выписывает рецепт.

Александра Львовна. Года три назад изобретатель Эдисон из Америки прислал отцу усовершенствованный граммофон для записи устной речи. Папа первое время всё записывал в него – статьи, обращения… А после ему прискучило, и теперь мы снова пишем на бумаге под его диктовку… А граммофон стоит на чердаке – он громоздкий, и неудобно пользоваться. (Пауза.) Я чувствую, что и во мне есть это свойство – я жадно увлекаюсь чем-то, но быстро остываю. Мне надоедает однообразие, и становится скучно…

Доктор. Однако этим не следует гордиться. (Пауза.) Да-с… Вы где новую упряжь покупали, в Туле?

Александра Львовна. Нет, в Крапивне. Адриан всегда там берет.

Доктор. Хм…Заеду в Крапивну, как будет оказия.(После паузы.)Что нужно делать с лошадью и не следует делать с рисом?

Александра Львовна качает головой.

Доктор. Лошадь ковать нужно, а рисковать не следует.

Александра Львовна (после паузы). Вы знаете, доктор, мама хочет чтобы я вышла замуж. И вы ее главный кандидат. Она, верно, и вам говорила.

Доктор (кашлянув). Стар я для вас, дорогая Александра Львовна. К тому же, я может и не прочь быть женат, но не хочу быть рогат… Вы ведь другого любите-с?

Александра Львовна. Нет, я никого не люблю. Было бы легче, когда бы любила. А так пустота на душе и скука… (Пауза.) Я вам секрет скажу. Сестра Таня написала письмо. Её идея – на время разлучить мама с отцом. Хочет уговорить его поехать в Крым на лечение. Она держит со мной пари на два фунта тянушек, что она это уладит… Я сказала, что готова ей купить целый пуд тянушек, лишь бы что-то разрешилось!

Доктор (после паузы). Я люблю… вашего отца, Александра Львовна. И всю вашу семью. Но есть во Льве Николаевиче что-то такое, из-за чего я понимаю вашу матушку… Понимаю её нервность и раздражительность.

Александра Львовна (холодно). Это всё от её эгоизма.

Доктор. Не торопитесь судить её. Она прожила с вашим отцом нелегкую трудовую жизнь, при этом не утратив самобытного характера. А как справедливы бывают её наблюдения! Вот она сказала как-то, что Лев Николаевич напоминает ей Святогора-богатыря, которого земля не держит. И в самом деле, его непомерно разросшаяся личность в общественном сознании сегодняшней России – явление чудовищное, почти уродливое.

Александра Львовна. Это люди сделали из него пророка, помимо его воли.

Доктор внимательно смотрит на нее.

Доктор. Вы правда так думаете?

Александра Львовна. А вы разве не видите, как тяжело ему быть возведенным на пьедестал «мирового учителя» и «прорицателя»?

Доктор (снова смотрит на нее). Знаете ли, Александра Львовна, может быть, именно ваша мать, а не ученые мужи, ближе всего подошла к пониманию «загадки Толстого». Недаром она так часто упрекает мужа в равнодушии и нигилизме. В нем и в самом деле есть эта демоническая склонность к «отрицанию всех утверждений». Он ощущает себя настолько выше и мощнее обыкновенных смертных, что должен испытывать поистине отчаянное одиночество… Думаю, все мы кажемся ему мелкими мошками, а суета наша – смешной и жалкой.

Александра Львовна (качая головой). Вы страшные вещи говорите.

Доктор. Простите. Я – всего лишь уездный врач, мне не по чину судить об этих предметах…

Александра Львовна. Нет, продолжайте.

Доктор (понизив голос). Иногда, когда он сидит с нами в комнате, я вижу, что он не с нами, а далеко ушел в некую пустыню. И там, с величайшим напряжением сил своего мощного духа, одиноко всматривается в самое главное, что его волнует и заботит – в смерть. Такой жуткой завороженности смертью, смешения трепета перед ней и влечения я не встречал еще в людях.

Александра Львовна. А знаете, доктор, я ведь в детстве тоже все играла в смерть. Будто я умерла, как наш младший брат Ванечка. Положу на свою подушку белых цветов и кружев, лягу и представляю, что я в гробу. А все они стоят вокруг меня и плачут, и жалеют, что меня обижали… А мама все целует мне лоб и руки… Да только поздно.

Входит Софья Андреевна.

Софья Андреевна. Представь, Саша, сейчас ко мне приходил Нил Суворов, пасечник. Просил денег на свадьбу дочери. Допустим, я ему что-то обещала, когда брала Катюшу в дом, но это было пятнадцать лет назад. А теперь – какова наглость? Я говорю ему – ты у меня просишь, Нил, а мне у кого просить? Когда вы своих хозяев грабите каждый день? Когда вы разбойничаете по усадьбам? Не твоего ли сына задержали с другими мужиками за порубки в нашем лесу? Срубили старые дубы, которые стоят не меньше пятисот рублей…

Александра Львовна. Да, мама, я слышала, как ты кричала на старика. С такой злобой…

Софья Андреевна. Вам-то легко быть добрыми из барских комнат! А я свожу счеты с приказчиком и артельщиками, высчитываю, сколько нужно провизии для ваших гостей, держу в строгости прислугу… Кто-то здесь должен быть злым! Когда у Льва долги, у Ильи и Тани дети больны, Андрей увел чужую жену, а свою бросил… И всем нужно помочь!

Александра Львовна. Мама, разве ты сама не слышишь, как нехорошо ты говоришь!

Софья Андреевна. Что же нехорошо? То, что я люблю своих детей больше, чем деревенских мужиков? Это ведь англизированным баричам вроде твоего Черткова легко рассуждать, как они любят народ – они его видят на картинках в журналах! А я каждый день бьюсь с их воровством и зверством!

Александра Львовна. Я уйду, не хочу слушать!

Доктор. И все же свадьба, Софья Андреевна – дело богоугодное.

Софья Андреевна. Разве я спорю? Я согласилась. И приданое дам, сколько смогу.

Александра Львовна (возвращается). Ты согласилась отдать Катюшу замуж? За кого?

Софья Андреевна. За нашего кучера, Адриана.

Александра Львовна (возмущена). Да как же, мама, разве он ей ровня? Адриан пьяница, ему сорок лет, у него сын женатый, внуки! Да он ее и не любит!

Софья Андреевна. Почем ты знаешь? И что же плохого, если муж старше жены? Так и должно быть. Я шла замуж восемнадцати лет, а твоему отцу было тридцать четыре.

Вбегает Катюша, падает в ноги Софье Андреевне.

Катюша. Не погубите, барыня! Христом Богом прошу!

Софья Андреевна. Кто же тебя губит? Я тебе приданое даю, как обещала. С места тебя никто не сгоняет, будешь при доме вместе с мужем.

Александра Львовна (поднимает Катюшу). Мама, да что же это? Ты же видишь, она не хочет идти за Адриана! Зачем же ты неволишь без любви?

Софья Андреевна. Ты в любви ничего не смыслишь! Я в твоем возрасте родила уже детей, и могла рассуждать, а тебе эти вещи недоступны!

Александра Львовна. То, что ты говоришь – пошлость и гадость!

Софья Андреевна. Пусть, мне уж всё равно – мне не привыкать к вашей неблагодарности. (Доктору.) Видите, Сергей Иванович, как мои домашние всегда умеют сделать меня виноватой! (Дочери.) А ты зла на весь мир, потому что тебе уж двадцать шесть лет, и ты дурна собой, толста, неграциозна, и характер у тебя скверный… И я не люблю тебя – да, не люблю!

Александра Львовна быстро выходит из комнаты.

Софья Андреевна (Катюше.) И ты ступай – нечего плакать! Покорись воле отца!

Всхлипывая, Катюша уходит.

Софья Андреевна. Меня никто не любит в этом доме, так и я не буду никого любить! (С болью.) Жизнь моя кончена, потеряна, растрачена в служении фальшивому, бессердечному человеку… И никому нет дела до того, как я страдаю. Никто не узнает моего одиночества!

Закрывает руками лицо.

Доктор. Полноте, голубушка. Себя терзаете, и других…

Софья Андреевна вздыхает, вытирает глаза.

Софья Андреевна. Ах, вы ничего не знаете, доктор! Я только вам скажу, как другу… Я сама была против этой свадьбы, но скоро уж нельзя будет скрывать.

Доктор. Что скрывать?

Софья Андреевна. Да то, что обыкновенно происходит с горничными в любовных романах.

Доктор. Что ж, это меняет дело. Она сказала, кто отец?

Софья Андреевна. Молчите, доктор, молчите! Она не сознается, а я и не желаю знать! Но каков это Нил… Кроткий да степенный, шапку ломает, а как начал меня шантажировать приданым… Он, видите ли, вечно оскорблен от нашей семьи! Всякий раз смотрю на мужиков и думаю – ведь это кто-то из них убил приказчика княгини Звегинцевой, а дом ее сжег. Мы, доктор, живем в вечном страхе перед своим народом, и в сравнении с этим остальное кажется таким незначительным.

Со двора входит Булгаков, быстро кланяется, хочет идти наверх.

Софья Андреевна. Что это вы от нас бежите, Валентин Федорович, как будто мы заразные?

Булгаков. Я хотел подняться, спросить, не нужно ли чего Льву Николаевичу.

Софья Андреевна. Не нужно, он сейчас отдыхает. Он спрашивал вас час назад, но вы снова были на прогулке.

Булгаков. Я ездил верхом на станцию…

Софья Андреевна. Если б вы были моим секретарем, я б давно уж отказалась от ваших услуг. (Доктору.) Вы останетесь обедать, Сергей Иванович?

Доктор. Нет, драгоценная, надо ехать. Вот, возьмите рецепт, велите послать в аптеку. И больше не позволяйте ему ужинать плотно. Что-нибудь легкое – кашу, суфле, немного сухих фруктов, иначе снова будет несварение.

Софья Андреевна (протягивая руку). Спасибо вам за всё.

Доктор уходит.

Софья Андреевна. (Булгакову.) Валентин Федорович, задержитесь на минуту… Простите, я была груба. Сегодня такой глупый день, мужу снова нездоровиться, и пасечник приходил, и эта свадьба… (Пауза.) Все как будто сговорились мучить меня. Вы чаю не хотите?

Булгаков. Благодарю, я после, на кухне выпью.

Софья Андреевна. Зачем же в кухне? Вы не прислуга, вы почти член семьи. Я уже не представляю дом без вас…

Булгаков. Я тоже полюбил ваш дом, Софья Андреевна.

Софья Андреевна. Вообразите, ведь мы поначалу ютились все в одном флигеле, с детьми. Этот каменный позже построили… Один год развелось множество крыс. И однажды крыса залезла в кроватку к маленькому Илюше и стала лизать ему щеку. Я, помню, схватила её за хвост и ударила об пол. (Пауза.) Я всего лишь женщина, Валентин Федорович. Но если в опасности те, кого я люблю, я буду защищаться самоотверженно.

Булгаков (горячо). Софья Андреевна, вы очень ошибаетесь… Владимир Григорьевич полон к вам глубокого уважения…

Софья Андреевна. Откуда вам это известно?

Булгаков. Я не решался, но теперь… Вот, у меня письмо для вас.

Софья Андреевна быстро вскрывает конверт. Быстро читает, перескакивая со строчки на строчку.

Софья Андреевна. «Человек величайшего ума и сердца, который пожертвовал свою жизнь на служение людям… Я горько скорблю… Увидев, какие страдания Лев Николаевич переносит в своей семье… (Изумленно смотрит на Булгакова.) Вместо того, чтобы на склоне лет быть окруженным любовью и преклонением близких, должен присутствовать при этом унизительном… сумасшествии». (Еще один изумленный взгляд.) Что это? Что он пишет?.. «Мы, друзья Льва Николаевича, неоднократно предлагали ему переехать из Ясной поляны в дом любого из нас… но его решение до последнего часа нести свой крест… и свершать величайший подвиг». Да как он посмел!

Булгаков. Письмо, может быть, написано резко, в запальчивости. Но поверьте мне, Владимир Григорьевич ничего так не хочет, как восстановления мира между вами…

Софья Андреевна (закипая злостью, рвет письмо). Значит, по-вашему, я должна примириться с человеком, который описывает всякое мое слово и движение в искаженном виде? С этим ненавистным мне существом, из-за которого мой муж так внезапно и болезненно ко мне охладел?

Булгаков. Вы не понимаете, Софья Андреевна…

Софья Андреевна. Это вы не понимаете! Да как вы посмели дать мне это мерзкое письмо!? Подите прочь, и передайте вашему Черткову, что я разрушу его козни! А если он осмелится сам здесь появиться… Если я его увижу, то убью! А потом сама выпью опиума! Так и передайте – я не шучу, вы слышите, не шучу!..

Булгаков уходит. Привлеченный криками, на террасе появляется Лев Львович.

Софья Андреевна (бросается к нему). Да что же это, Левушка? У него семья из двадцати восьми душ с детьми и внуками… А он хочет бежать к Черткову! Пишет ему письма, жалуется! Просит, чтобы его забрали от нас!

Лев Львович. Мама, а ведь вы этими сценами и впрямь, пожалуй, добьетесь, что он назло оставит всё чужим людям. Вы обещали поговорить с ним, и ничего не сделали!

Софья Андреевна. Да я как же я поговорю, когда он и слушать меня не хочет…

Лев Львович. Тогда уж лучше не вмешивайтесь! Приедут другие братья, мы сами всё решим.

Софья Андреевна (задумчиво). Чего ж ты хочешь? Чтобы я ушла, покинула его? Изволь. Соберусь и уйду. Поеду, наконец, в Италию: я никогда там не была.

Лев Львович. С кем же, интересно знать? Уж не с доктором ли Сергеем Ивановичем? Оставьте эти глупости, мама. У вас внуки, правнуки, не позорьте себя!

Софья Андреевна. Как ты жесток, Левушка! А я ведь беру на душу твой грех… Думаешь, не жалко? Катюша на моих руках выросла.

Лев Львович. Какой еще грех? Вы, маман, лучше штопайте чулки да готовьте варенье. Хватит с нас одного проповедника.

Лев Львович уходит. Софья Андреевна поднимается в верхние комнаты.

Булгаков торопливо идет через зал, со двора по ступеням поднимается Илья Львович в охотничьем костюме с ружьем. Они сталкиваются у лестницы, Илья Львович преграждает дорогу Булгакову.

Илья Львович. Господин студент… Вам, может, небезынтересно узнать, что горничную Катюшу сегодня просватали за кучера.

Булгаков оглядывается. Он взволнован.

Булгаков (негромко, доверительно). Я только что узнал и был поражен этим известием… Не понимаю, как Софья Андреевна могла согласиться. У меня душа разрывается на части.

Илья Львович. Я вам сочувствую, Валентин…

Булгаков (подсказывает). Федорович.

Илья Львович. Валентин Федорович… Но раз вы полюбили девушку, отчего же не загладить дело браком? Катя добра, неглупа, воспитывалась в нашем доме почти как родная. Да и приданое мама дает, тысячу или две. Вы все повторяете, что очень любите русский народ, вот вам и случай это доказать.

Булгаков. Я писал своей матушке… Но она отвергла мою просьбу, и угрожала даже, что проклянет, если я женюсь.

Илья Львович. Полно, вы взрослый человек. Слушать родителей надобно, но в вашем возрасте и свой ум должен быть. Впрочем, вероятно, ваши чувства не так сильны.

Булгаков. О, если б вы заглянули в мое сердце!.. Я люблю Катюшу, я бы жизнь отдал за нее… Но что ж делать, когда судьба столь немилосердна с нами? (Пауза.) Только прошу вас, Илья Львович, если в доме узнают…

Илья Львович (сухо). Дело ваше. Нет, я не скажу.

Илья Львович уходит.

Булгаков виновато улыбается ему вслед, прислушиваясь к шагам и звукам в комнатах наверху.

Неслышно входит Катюша.

Катюша (тихо). Погубили вы меня, Валентин Федорович…

Булгаков. Не надрывайте мне душу, Екатерина Ниловна! Я и без того страдаю…

Катюша (тихо). Что ж мне теперь? Думала, руки на себя наложить, да Бога страшно.

Булгаков. Да я-то что могу сделать? Все против нас!.. Видно, надо смириться!

Булгаков торопливо уходит.

Катюша смотрит ему вслед.

Терраса в доме Толстых. Один из последних теплых вечеров ранней осени, когда в воздухе разлито сладкое томление. Софья Андреевна стоит у перил, смотрит в темноту. Булгаков взбегает по лестнице.

Софья Андреевна. Вы не пошли на свадьбу, Валентин Федорович? И я не смогла. (Обмахиваясь платком.) Мне почему-то так душно и тяжело сегодня… Наверное, будет гроза. Воздух очень плотный. А я ходила одна по лесу, вспоминала прошлое. Моя душа всегда с теми, кого я любила в жизни, и кого уже нет со мной. Почему-то вспомнился мне сейчас один случай. На прошлое Рождество ездили к Троице, я исповедалась, простояла молебен и пошла бродить одна по Лавре. Много чувствуешь в русских церквях, в тишине, где идет монашеская жизнь… Цыганка нагнала меня на площади: «Полюбит тебя блондин, да не посмеет сказать; ты дама именитая, положение высокое, а он не твоей линии»…

Булгаков. Ах, Софья Андреевна, я страдаю неимоверно!

Софья Андреевна поворачивается к нему.

Софья Андреевна. Вы тоже страдаете?

Булгаков опускается перед ней на колени.

Булгаков. Софья Андреевна, выслушайте меня… Вы были так добры ко мне! Мать не была со мной так ласкова, как вы! Я знаю, перед людьми и Богом я подлец, но ведь я влюблен, именно влюблен, самой чистой любовью, а потом в каком-то безумном чаду… Нет, это слишком мучительно! Я всегда мог гордиться своей порядочностью, а теперь чувствую, что всё это прямо подло… Но что же делать? Я не виноват, что полюбил.

Софья Андреевна. Вы полюбили?.. Вы плачете? Мальчик мой!

Софья Андреевна обнимает его голову, гладит лицо.

Булгаков (плачет). Мне жилось у вас так легко, так беззаботно, я впервые был счастлив! И я сам, сам разрушил все это… Я предал ваше доверие… Вы никогда не простите меня!

Софья Андреевна. Мальчик мой бедный! Ты мучаешься, что я холодна с тобой из-за Черткова? Ах, я давно уж простила… Как хорошо от твоего признания, словно тяжесть упала с души! Я ведь всё знала, я чувствовала!

Булгаков. Отчего я раньше не признался? Вы помогли бы нам, вы написали б моей матери… Но теперь все кончено, мы с Катюшей разлучены навеки!

Софья Андреевна (поражена). Вы с Катюшей? Так вот в чем дело…

Издалека слышны звуки гармоники, веселые пьяные выкрики – дворовые возвращаются со свадьбы Вари и Адриана. Во двор входят Александра Львовна и Илья Львович.

Александра Львовна. Как тяжело это буйное народное веселье!

Илья Львович. На дворе одна тысяча девятьсот десятый год, крепостное право отменено пятьдесят лет назад, а в умах и на деле – всё то же… Барыня велела, имолодую чистую девушку отдают за пожилого мужика со скверным характером! Жалко её.

Александра Львовна. Почему так, Илья? Почему в нашей русской жизни нельзя ничего изменить?

Илья Львович. Я не знаю. Отец, наверное, знает. Он написал книгу «Воскресение», которую тебе, как девице, читать не положено. Написал хорошо, и выводы самые прекрасные – что люди все равны, что надо жить по совести. А тем временем сентиментальные студенты не переводятся, Катюши гибнут, публичные дома полны… И никто в этом не виноват.

Лев Львович идет следом за Ильей и Александрой.

Лев Львович. Доверенность от отца сделана еще в 1881 году, и предполагает распоряжение авторскими правами на всё, изданное ранее этого года… Все поздние свои работы он тогда еще объявил в общественное достояние. Пусть, но у матери в руках самые доходные вещи – «Война и мир», «Казаки», «Анна Каренина»…

Александра Львовна поднимается по ступеням.

Александра Львовна. Ты здесь, мама? Что отец?

Софья Андреевна. Отец? Не знаю… Кажется, обычное несварение, никто ещё от этого не умирал.

Лев Львович. Мама, давно хотел спросить… Вы знаете, кто этот Митенька, которого отец всё зовет?

Софья Андреевна. Это брат его, Дмитрий Николаевич, умерший от чахотки пятьдесят лет назад… Они в детстве сговорились, кто первый умрет, тот придет к другому во сне и расскажет, что будет на том свете.

Лев Львович. C`est admirable! Я всегда подозревал, что вопрос загробной жизни – единственный, который по-настоящему его занимает. Мама, я согласен с братом. Завещание на Черткова есть, или появится в ближайшее время.

Софья Андреевна. Ах, Лёвочка, мне так сейчас невыносимо больно!

Лев Львович. Пока еще не поздно, возьмите с издателей миллион. Не надо ждать – может статься, что мы не получим ничего.

Софья Андреевна смотрит на него с тихой скорбью.

Софья Андреевна. Что же делать, милый мой? Миллиона нет и не будет. Я не могу ничего продать.

Лев Львович. Почему?

Софья Андреевна. У меня нет прав, только доверенность на управление делами…

Лев Львович (неприятно пораженный). Отчего ж вы говорили, что можете, только не хотите?! Я был уверен, что вы устроили все формальности ещё тогда, при разделе имущества!

Софья Андреевна. Что же сейчас жалеть… Если он умрет, мне уж ничего не нужно будет. Я вам всё отдам.

Лев Львович. Да что же вы отдадите, когда у вас ничего нет? (Хватается за голову.) О, дьявол! Как же вы могли всё выпустить из рук? Вы не вытребовали завещания, даже дарственной на один какой-нибудь роман! Вы останетесь нищей в своей разоренной Ясной Поляне, а меня посадят в яму за долги. И туда же пойдут Илья, Андрей и Михаил…

Софья Андреевна (задумчиво). А знаешь, мне не страшно умирать. Может быть, у меня нет воображения? Или это оттого, что я верую в Бога и в другую жизнь?.. К Льву Николаевичу на днях пришел странник, вроде юродивого. Этот мне понравился, хоть я их и не люблю. Я его спросила, как он думает, что будет на том свете? А он говорит: какой тот свет? Свет один…

Женский голос. Убивают! Батюшки, насмерть убивают!..

Другой женский голос. Держи его! Хватай за кафтан!..

Мужской голос. Водой его облить! Давай ведро!

Женский голос (со двора). Барыня! Адриан Катюшу убивает! Оглоблю выдрал!

Другой женский голос. Насмерть девку забьет!

Софья Андреевна (беспомощно). Василий! Отнимите у него оглоблю!

Мужской голос. Да как отнимешь, сударыня, он чистый ирод!

Александра Львовна решительно бежит по лестнице во двор. Слышно, как за ней следуют женщины, продолжая причитать. Уже издалека, из флигеля прислуги слышен рык Адриана, звуки ударов. Затем Адриан глухо кричит:«Уйди, барышня, попадешь под горячую!». Софья Андреевна с тревогой смотрит во двор и зовет дочь.

С лестницы сбегает Илья Львович, в руках у него ружье.

Он стреляет в воздух, сбегает во двор. Слышны крики. Затем вдруг все стихает. Становится слышно, как Адриан пьяно ревет. Появляется Александра. Она ведет Катюшу, у той растрепаны волосы, кровь на лице. Лев Львович уступает им дорогу, Софья Андреевна бросается к Катюше.

Софья Андреевна. Саша, что ж это, господи… И доктор уехал! Как же это?

Катюша (тихо). Грех, барыня, грех… Мой грех, а вам вдвойне.

Софья Андреевна. Да что же, чем я виновата?

Катюша Зачем вы меня из деревни в дом взяли? Зачем наряжали, грамоте учили… Ведь я и по-французски знаю и на фортепьяно умею! Воду подай, постели убери, серебро почисти, и вымети, и образа мелом, и самовар, и за обедом прислуживать, и за больным, и грелки, и простыни менять… Все на мне чужое – платье перешитое, ботинки ношеные. У вас-то руки белые, нежные, а мои… словно быть у скотницы какой… Думала, полюбит он меня, увезет отсюда… Жизнь вы мою сгубили!..

Софья Андреевна. Я от позора тебя спасла!

Александра Львовна (со злым торжеством). Нет, мама, не ее! Сама влюбилась в этого мальчишку секретаря, который младше твоих внуков! Он нам рассказал…

Софья Андреевна. Саша, молчи, молчи!

Александра Львовна. Не буду я молчать! Знай – ты глупа, смешна, стара! Он над тобой сейчас смеялся! И я смеюсь! (Смеется.) Слышишь, я смеюсь!

Со двора входит Илья Львович.

Илья Львович. Как видите, я никого не застрелил. И даже сам не застрелился. Иду спать. И вам того же…

Александра Львовна (Катюше.) Пойдем, умоешься и ляжешь в своей прежней комнате.

Илья Львович уходит. Александра Львовна уводит Катюшу к себе. Софья Андреевна со слезами смотрит на Льва Львовича.

Софья Андреевна. Зачем она смеялась, Лёвочка? Муж мой, что мне делать? Пусть я виновата во всем, пусть я глупа, стара, смешна… Пускай все годы, что я отдала тебе, не существуют, и мои жертвы ничего не стоят… Только ответь мне – почему это вдруг стало так? Я хочу знать. Почему мы стали врагами, родной мой Лёвушка? Неужели лишь потому, что ты разлюбил меня? А в мне… всё ещё столько любви…

Свет гаснет. В темноте мелькают тени. Слышен шепот, голоса. Слышно, как подъезжает повозка. Торопливые шаги. Что-то падает и разбивается в темноте.

Сцена шестая. Станция

Прекрасное утро. Нарядная, свежая, Софья Андреевна входит в гостиную. Замечает на столе в вазе букет последних осенних цветов, любуется цветами.

Входит Александра Львовна.

Софья Андреевна. Что же ты меня не разбудила, Саша? Я и завтрак проспала.

Александра Львовна. Мама, ты прости меня. Я вчера говорила ужасные вещи.

Софья Андреевна обнимает ее.

Софья Андреевна. Саша, и ты меня прости. Мы все должны примириться… И за Катюшу не беспокойся. Адриана я прогоню, жить с ним никто ее не заставит. Зато ребенок ее будет рожден в законном браке…Знаешь, что я решила? Мы соберемся всей семьей, без чужих, сядем и честно, открыто поговорим с ним о наших делах. Он поймет, не разумом, так сердцем. Сердце у него открытое и любящее, уж я это знаю, мы столько пережили вместе…

Александра Львовна. Мама, мне нужно тебе сказать что-то важное.

Софья Андреевна. Я скажу ему – Лёвушка! Я всё сделаю, что хочешь. Всякую роскошь брошу совсем! С друзьями твоими будем вместе дружны, буду лечиться, буду кротка… Мне одно только нужно – чтобы ты был покоен и счастлив…

Александра Львовна. Мама, ты должна иметь мужество принять.

Софья Андреевна. Что принять? Я не понимаю, что ты говоришь… (Пауза.) Что с отцом?

Александра Львовна. Он уехал сегодня ночью.

Софья Андреевна. Куда?

Александра Львовна. Я не знаю. Вот, прочти, он написал тебе…

Александра подает прощальное письмо отца. Софья Андреевна быстро пробегает его глазами.

Письмо падает на пол.

Софья Андреевна. Все кружится перед глазами… Подай мне воды.

Софья Андреевна вырывается и бежит куда-то.

Софья Андреевна. Разлюбил… Лёвочка! Как же мне жить? Как мне жить без тебя?

По ступеням поднимается Доктор, подхватывает ее под руки.

Свет гаснет.

В темноте раздается свисток, слышно, как где-то невдалеке с грохотом проносится скорый поезд – его огни быстро мелькают в окнах комнаты. Так же внезапно грохот обрывается, снова наступают сумерки.

Пустая комната, железная кровать. На кровати очертания чего-то белого – это фигура человека, полностью накрытая белой простыней. У постели сидит Александра Львовна.

Александра Львовна. В конце октября 1910 года петербургские газеты поместили следующее краткое сообщение: «Вчера, 28 октября в 5 часов утра, Лев Николаевич Толстой ушел из Ясной Поляны и вторые сутки неизвестно где находится». Через три дня я поехала за ним.

С другой стороны сцены выходит Булгаков.

Булгаков. Чертков писал: «Не могу высказать вам словами, какою для меня радостью было известие о том, что вы ушли. Продолжение вашей жизни в Ясной Поляне при сложившихся условиях было невозможно. Уверен, что от вашего поступка всем будет лучше, и прежде всего бедной Софье Андреевне, как бы он внешним образом на ней не отразился»…

Снова проносится поезд.

Александра Львовна. Первого ноября слезли в Астапово, у отца сильный жар, забытье. Ехать дальше немыслимо. Второго ноября температура полезла кверху, появился кашель. Воспаление в легких. Приехал Чертков. Отец подробно расспрашивал о маме, о том, знает ли она, где он находится, с ней ли старшие дети? Отец был далек от мысли, что весть о его болезни облетела не только всю Россию, но и весь мир.

Лев Львович. Ночь была тяжелая, отец лежал в жару два дня. Третьего числа приехала сестра Татьяна. В ночь приехал брат Сергей, затем остальные…

Александра Львовна. Шестого ноября отец был особенно ласков со всеми. К вечеру стало много хуже. Дали кислород, впрыснули камфару. Успокоился, позвал брата: «Истина… Я люблю много… Как они…» Он тихо задремал, дыхание стало ровнее… Казалось, непосредственная опасность миновала. Все разошлись спать, кроме дежурных. Около полуночи всех разбудили…

Булгаков. Девятого ноября 1910 года несколько тысяч человек собралось в Ясной Поляне на похороны Льва Толстого. Среди них были местные крестьяне и московские студенты, друзья и поклонники писателя, а также представители государственных органов и местные полицейские. Власти боялись, что церемония прощания с Толстым будет сопровождаться политическими выступлениями. В России это были первые публичные похороны знаменитого человека, которые прошли не по православному обряду, без священников и молитв, без свеч и образов – так пожелал сам Толстой.

Снова поезд, стук колес и огни.

Появляется Софья Андреевна с свечой в руке. Она словно ищет кого-то.

Софья Андреевна. Ночью искала я тебя… Того, кого любит душа моя. Искала и не нашла. Встану же я, пойду по городу, по улицам и площадям, и буду искать того, кого любит душа моя… Встретили меня стражи, обходящие город: не видали ли вы того, кого любит душа моя? Поднимись ветер с севера и принесись с юга, повей на сад мой – и польются ароматы его… Пусть придет возлюбленный мой… Положи меня, как печать, на сердце твое, как перстень, на руку твою… ибо крепка, как смерть любовь… Большие воды не могут потушить любви, и реки не зальют ее. Приди, возлюбленный мой… Приди, возлюбленный мой… Прости меня. Прости…

Снова проносится поезд.

Все уходят.

Внизу, у террасы столик, кресло. Александра Львовна разбирает газеты, вырезает ножницами отдельные статьи. Илья Львович входит.

Илья Львович. Ты все работаешь? Что мама?

Александра Львовна. Теперь мне на всю жизнь хватит работы… (Пауза.) Мама намного лучше. Стала ровней, спокойнее. Всё ближе подходит к его миросозерцанию.

Илья Львович. Ну, дай-то бог!

Илья Львович садится в кресло, достает фляжку, наливает себе травника. Берет газетную вырезку.

Александра Львовна. Я все думаю над тем, что он мне продиктовал за день до своего ухода…

Илья Львович. Да, в газетах уже напечатали. «Человек есть только ограниченное проявление Бога».

Александра Львовна. Сейчас я тебе в точности прочту. (Берет блокнот, читает.) «Бог есть то неограниченное все, чего человек сознает себя ограниченной частью. Истинно существует только Бог. Человек есть проявление Его в веществе, времени и пространстве. Чем больше проявление Бога в человеке (жизнь) соединяется с проявлением (жизнями) других существ, тем больше он существует».

Илья Львович выпивает рюмку.

Илья Львович. Ты бы тоже погуляла, Саша. В лесу хорошо.

Александра Львовна (читает).«Бог не есть любовь, но чем больше любви, тем больше человек проявляет Бога, тем больше истинно существует».

Илья Львович. Значит, я не существую. Я не чувствую в себе решительно никакой любви.

Александра Львовна. Ты все шутишь!

Илья Львович. Отнюдь. Теперь я окончательно осознал, что я – лицо без речей, второстепенный персонаж учебника литературы. Там, где-то, за пределами книжного шкафа, идет настоящая жизнь. Люди там постигают великие истины, принимают решения, мыслят, чувствуют. А я лишь исполняю скучную роль, предначертанную автором. Скоро книгу захлопнут, и я исчезну.

Александра Львовна. Илья, в тот день отец сказал слова, которые заставили меня очнуться и вспомнить, что жизнь для чего-то послана нам, и что мы обязаны продолжать эту жизнь несмотря ни на что…

Илья Львович. И это читал в газетах. «На свете есть много людей, кроме Льва Толстого, а вы смотрите только на одного Льва».

Пауза.

Александра Львовна. Ты должен знать, Илья… Я уже сказала Тане и Сергею. На днях будет известно всем. О завещании отца.

Илья Львович. Завещание есть?

Александра Львовна. Да.

Илья Львович. На Черткова?

Александра Львовна. Нет. Он упомянут… Но главный душеприказчик…

Илья Львович. Кто?

Александра Львовна. Права на все свои рукописи отец доверил мне.

Пауза. Илья Львович поднимается.

Илья Львович. Что ж… Пойду к мама, попрощаюсь.

Александра Львовна. Значит, едешь?

Илья Львович. Еду, пора. А то я как в том куплете:

Его несчастная жена

С ним не видалась много лет

Супруга вечно дома нет.

Александра Львовна (продолжает.) Но вот, благодаренье Богу,

Искусство ей явилось на подмогу.

Илья Львович поднимается на террасу.

На террасе Софья Андреевна сидит за роялем. На коленях у нее мальчик с золотыми кудрями.

Катюша разливает чай.

Февраль 2014