На обратном пути, после посещения родных, ко мне пришла неудачная мысль — дорогу, ведущую к ближайшей железнодорожной станции, проехать не на телеге, а пройти пешком. Манила летняя предвечерняя пора, и перспектива прогулки среди полей, отяжелевших от колосившегося зерна, и лугов, дышащих ароматом полевых цветов. Однако уже на полпути я начал об этом жалеть. В воздухе стало как-то душно и парко; тучи, днем расплывшиеся по сторонам, стремительно собрались в грозную серую массу и мрачно зависли в центре неба. Надвигалась гроза.

Ускорил шаг, чтобы добраться к железнодорожному полустанку до извержения стихии, и для сокращения дороги бросился напрямик через лес. Через четверть часа напряженного марша по извилистым тропинкам понял, что труд мой бесполезен и от бури не скрыться.

Тучи внезапно вспорол ослепительный зигзаг молнии, и глухой грохот потревожил лесное затишье. Хлынул проливной дождь.

Я укрылся от первой атаки ливня в каком-то заросшем деревьями закоулке, прячась всем телом в густой куст лещины. Здесь и переждал критическую минуту.

Когда дождь немного ослабел, покинув укрытие, я двинулся дальше. Теперь, по размокшему, скользкому от дождя грунту, идти было трудней; несколько раз я споткнулся и едва не растянулся на какой-то сломанной ветке. Ко всем бедам, еще и стемнело, и я слабо ориентировался среди троп и тропинок. Через полчаса ходьбы, полупромокший от дождя, измученный выслеживанием спасительной дороги, я пришел к печальному выводу, что потерял направление и окончательно заблудился в лесу.

Положение было скверным. Зажег спичку, чтобы при её блеске убедиться, что на карманных часах уже семь часов вечера, так что о поезде не приходилось даже и мечтать, так как время было слишком позднее. Хотя дождь прекратился, однако вероятность того, что придется провести ночь в лесу, на сырой земле, совершенно меня не радовала. Инстинктом тонущего настойчиво «схватился» за какую-то тропинку и, не оглядываясь ни вправо, ни влево, начал опрометью бежать между двумя рядами кривых сосен.

Движение разогрело меня и удвоило силы; по прошествии нескольких минут замаячила лесосека, а минутой позже я выбрался из проклятого леса на чистое, пустое, куда оком не глянь, поле. Стоял на какой-то дорожке, втиснутой глубоко, будто овраг, в гряды поля, которая убегала в темнеющую даль. Решил идти по ней, не меняя направления, в надежде на то, что приведет меня к селу или поселку.

Показавшийся на минуту из облаков, месяц, снова скрылся; я шел во тьме.

Опять начал моросить мелкий, пронизывающий до мозга костей, дождик. Мне было холодно в легком прогулочном костюме, без накидки. Направлялся вперед в абсолютной темноте, время от времени, простирая руки, чтобы нащупать края оврага, с беспокойством, не схожу ли с дороги. Раз наткнулся на какую-то яму и лишь с трудом выбрался из хлюпающей дождевой воды.

Шел дальше. Почва постепенно как бы поднималась, овраг сходил на одинаковый уровень с полями. Почувствовал под ногами заросший травой перекоп, который разделял путь на две колеи.

Через некоторое время, с правой стороны, до меня донесся запах черемухи. Прибавил шаг, с удовольствием вдыхая аромат; теперь он был сильнее и смешивался с запахом акации: несомненно, приближался к какой-то деревне либо усадьбе. Надо мной послышался раскидистый шум деревьев. Сосредоточил зрение в направлении шума, но не увидел ничего: везде царила непроглядная, черная как траурный креп, тьма… Моего лица коснулась мокрая ветвь, обливая каскадом капель. Отер глаза и протянул вверх руку, чтобы подхватить ветку; вместо нее пальцы схватились за твердое дерево штакетника.

Сад — подумал я, с чувством радости — или помещичий парк. В любом случае найду приют на ночь.

Чтобы не потерять контакта, я уже не выпускал из рук изгороди, а, постоянно продвигаясь вперед, скользил пальцами по деревянным пролетам, как по путеводной нити среди ночного мрака. В определенном месте штакетник поддался, отклоняясь вглубь. Была калитка. Вошел и закрыл её за собой; в тишине отчетливо раздался скрип ржавых навесов.

Шел по какой-то аллее, овеянной движением деревьев, которые росли по обеим её сторонам; вокруг слышался шелест листьев и шум ветвей, колышущихся на ветру. Ничего не видел — даже стволы невидимых деревьев совершенно сливались с чернотой ночи; не выделялась ни одна деталь. Так, пройдя несколько сот шагов, неожиданно ушибся головой о что-то твердое; протянув руку в направлении препятствия, убедился, что это был штакетник. Таким образом, сад здесь заканчивался, видимо, тропинка, по которой я шел, не была основной и шла поперек. Следовательно, предполагаемый двор или усадьба находились в конце главной дорожки, которая очевидно где-то пересекалась с дорожкой, выбранной мной случайно. Необходимо было искать узловой пункт пересечения тропинок. Тогда я развернулся и начал осторожно продвигаться в том направлении, откуда пришел. Однако как-то не мог попасть на желанную дорогу, которая по моим предположениям, должна была привести к дому. Поиски окончились ничем; через десяток минут пути вновь оказался у калитки. Отчаявшийся неудачей, промокший до нитки, я возобновил работу сначала, решив теперь идти только правым краем и очень тщательно обследовать эту сторону. Едва прошел пару шагов, как споткнулся о торчащий пень; падая, рефлекторно протянул руку, чтобы схватиться за дерево или куст. Тогда, вместо ствола дерева, рука наткнулась на угол какого-то строения. Остановился, проводя ладонью по его стене. Была деревянной, сбитой из шершавых необрезных досок. Так нащупал и двери, запертые колышком…

Засомневался: войти или искать дальше?

Пожалуй-то, усадьбой эта будка быть не могла?

Сказалась невероятная усталость. Вдруг почувствовал, что дальше идти уже не смогу. Лихорадочный озноб сотрясал меня с минуту. Постучал. Изнутри никто не отвечал. Приложил ухо к стене, прислушиваясь. Абсолютная тишина. Потеряв терпение, вырвал колышек и всем телом навалился на двери. Поддались без сопротивления.

Почувствовал аромат свежего сена и погасших свеч.

Отличная комбинация — подумал я, поспешно закрывая за собой двери.

— Добрый вечер! — громко произнес я.

— Добрый вечер! — ответило эхо. Пространство, в котором я находился, было пустым. Голос гудел как в бочке.

Чиркнул спичкой, одной, другой — увы, не хотели мне служить; промокли вместе со мной. Необходимо было отказаться от света. На ощупь продвигался вдоль стен, обследуя их поверхность. Во второй по очереди нише меня задержал какой-то предмет, который глухо загудел, задетый моей ногой. Хотел его обойти и пройти дальше, но рука попала в пустоту, и я упал внутрь. Очевидно, предмет был долблёным.

— Что за чёрт? — подумал я, хватаясь за выступающий край. — Лохань или корыто?

Наконец выбрался наружу. Вдруг мне стало как-то не по себе.

— Где я? — крикнул во весь голос. Молчание. Стал «ловить» ухом смертельную тишину. Ни малейшее дыхание не возмущало ночной глуши. Слышал только учащенное биение собственного сердца…

Начал бродить по избе. Через минуту ноги запутались в каком-то полотне или одеянии, брошенном на полу. Наклонился, поднял. Это было рваное сырое тряпьё, смрадное от гнили и запаха старых сальных свеч. Отбросил его с отвращением. Изнурённый мозг строил догадки на предмет места. Возможно будка помещичьего садовника или заброшенный стебник[1]? Манящий аромат сена привлёк меня к центру избы.

Может можно будет поспать на нём, хотя бы и на полу?

На уровне груди вдруг почувствовал препятствие: какой-то стол или топчан, застланный слоем свежего сена. Протянув руку, с удовольствием пошарил по ароматному покрову. Топчан был не занят: нашел постель.

Без раздумий сбросил промокшую блузу и, положив её в изголовье, блаженно растянулся на постели.

На дворе всё время шел дождь, по крыше барабанили крупные, тяжелые капли, ветер шелестел в ветвях деревьев. Убаюканный этой монотонностью, изможденный долгим странствием среди дождя и грозы, я вскоре погрузился в состояние сонных грёз. С минуту длилось состояние подвешенности между сном и явью, полное клубистых изображений, фигур, образов — затем опустился плотный, густой туман — наконец, нахлынула первая волна сна и проплыла надо мной, погружая в бездну. Вскоре, охваченный сонным течением, я оказался далеко, в совсем новом, незнакомом окружении, среди чужих, изысканно одетых людей.

Интерьер старосветской усадьбы. На стенах турецкие ковры, контерфекты[2] предков и охотничье оружие. Какой-то большой светлый зал в клубах табачного дыма. В центре, у стола, оббитого зеленым сукном, группа мужчин в вечерних костюмах. Играют в карты: вист. Лица уставшие, помятые. Вероятно после проведенной ночи. Внимание сосредотачивается на трех лицах — двух мужчинах и женщине. Прекрасные люди. Особенно тот блондин с характерным английским профилем. Расовый человек. Играет нервно, будто рассеянный, и постоянно проигрывает. То и дело темнофиалковые глаза поднимаются из-за карт и впиваются в бледную черноволосую женщину в пурпурной шали, сидящую с другим мужчиной, очевидно мужем.

Этих двоих что-то связывает между собой, какая-то крепкая, сердечная тайна. Взгляд женщины не сходит с лица проигрывающего. Лицо мужа сосредоточенное, мраморное; глубокая борозда перечеркнула лоб вблизи пышной каштановой шевелюры. Играет ровно, спокойно — только время от времени склоняется к догорающей свече, расположенной справа, и зажигает от её пламени сигарету. Тогда, на мгновение, его серые стальные глаза ищут глаза противника и смотрят в них холодно, с напряженным вниманием. Игра идет дальше, неотвратимым, фатальным ходом.

Тянутся долгие минуты, четверти, часы… Вдруг женщина незаметно, под покровом шали, протягивает округлую, прекрасно изваянную руку и ищет руку блондина. Их ладони встречаются на мгновение ока, на короткий миг и испуганно возвращаются назад.

Муж беспокойно вздрогнул, немедленно подавил рефлекс уже поднятой руки. Только лицо посерело как пепел, сморщилось в нервную, суровую линию и, благодаря усилию воли, приобрело форму маски равнодушия. Заметил…

Блондин начал раздавать карты. Посыпались короли, валеты, закрутился на сукне, как мельничное колесо, бубновый туз.

Женщина встает и что-то говорит. Извиняется перед гостями, распоряжается подать утреннюю закуску. Проходя мимо блондина, слегка, как будто случайно, коснулась его щек широким рукавом кимоно. Её фигура исчезает за портьерой соседней комнаты. Мужчины провожают, покидающую их, даму поклоном и возвращаются к висту.

Видимо ситуация, сложившаяся в игре, архиинтересная, так как временами лица оживляются и на них можно заметить концентрацию внимания. Выиграл хозяин дома…

Входит служанка и подает на подносе чай и пирожные. Гости вкушают завтрак. Суматохой и движением отодвигаемых стульев пользуется слуга, чтобы ловко втиснуть блондину в руку маленький бумажный свиток. Схватил жадно, бросая вокруг быстрые, испытующие взгляды. Вздохнул: никто не видел…

Отсутствие хозяйки дома привлекает внимание мужа. Он спрашивает о чем-то слугу и выходит. Весьма подходящий момент. Счастливый соперник скрывается в оконном проеме, разворачивает бумагу, читает. Волна крови заливает ему лицо, в глазах играют огоньки. Свернул, спрятал на груди… Докуривает сигарету, отстраняется в глубь и, среди шума, исчезает за дверьми напротив портьеры.

Через некоторое время возвращается муж. В чертах негодование, вспышки гнева. Сценой позже. Его подвергает своему исключительному влиянию какой-то полный господин и приглашает в угол для разговора. Уступил ему, хоть и неохотно. Проходит пятнадцать минут, полчаса.

Разошедшиеся гости медленно возвращаются на свои места у зеленого столика. Замечено отсутствие блондина. На нескольких лицах рассветают улыбки, срываются какие-то обмолвки, догадки. Взгляды незаметно сосредотачиваются на хозяине дома. Поднялся бледный, дрожащий.

— Господа, прошу прощения. Мой долг — найти заблудившегося гостя. Вскоре буду вновь к вашим услугам.

Резко отодвигает портьеру и направляется в глубь дома. Видна длинная, теряющаяся в саду, анфилада комнат, старых покоев, приглушенных дамастом[3] портьер — открываются одна за одной двери, нервно распахивающие створки, отодвигаются тяжелые занавеси… В углы направляются злые, проницательные взгляды, которые «сверлят» альковы, «обшаривают» спальни…

Выскочил на крыльцо, сбежал со ступенек, свернул по площадке влево. Шаги тихие, осторожные. До него донеслись какие-то голоса, страстные перешептывания. Заглянул через решетку беседки, оплетенной диким виноградом. Увидел… Склонила ему голову на грудь, подставила уста. Целовал долго, продолжительно…

Внезапно сцена изменилась. В центре беседки возник муж. На губах холодная, ироническая усмешка, в руках хлыст.

— Excusez![4]

Женщина вскочила со скамейки, хотела что-то сказать. Её прервал тростниковый свист. С коротким окриком схватилась рукой за щеку, на которой расцвела продольная иссиня-алая полоса… Блондин бросился на обезумевшего от гнева, замахнулся кулаком в лицо. Но на пути встретил сопротивление: его остановила сильная, стальная рука…

— Найдем иной способ уладить это дело. Повелительным жестом повернул руку к женщине и указал на дом:

— Прошу оставить нас одних!

Ушла. Немая игра лиц, поединок взглядов. Глаза противников практически одновременно задерживаются на корзинке с трудами, оставленной хозяйкой на столе. Внимание привлекают два клубка на дне: зеленый и голубой. Странная усмешка блуждает на губах мужа. Достал клубки, положил на руку; играет ими, катая по ладони. Смотрит вопросительно на противника. Схватил пальцами голубой шарик:

— Смерть.

Блондин кивнул в знак согласия. Теперь подвигает ладонь с зеленым.

— Жизнь.

— Хорошо.

— Кто будет тянуть жребий?

Диалог прерывает крупная английская борзая. Красивое животное короткими, гибкими прыжками вбегает в беседку и начинает ластиться у ног блондина. Тот гладит пса по лбу, после чего, указывая на него противнику, объясняет:

— Неро.

— Хорошо.

Хозяин кладет обратно в корзину оба клубка, и становиться за фут от неё. В свою очередь их достает соперник и, взяв в правую руку, обращается к собаке:

— Апорт, Неро! Апорт!

Из пальцев выскользнули разноцветные шары и, описав двойную параболу, упали, в нескольких десятках шагов, на тропинку: ближе зеленый, а через несколько метров от него, голубой.

— Апорт, Неро! — повторно понуждал его блондин.

Пес вскочил с места и легкой трусцой приближался к клубкам. Оба мужчины внимательно следили из беседки за его движениями. Неро схватил в пасть ближайший зеленый моток и уже должен был вернуться к хозяину с добычей, как вдруг, заметил за ним второй, под клумбой. Животное засомневалось на мгновение, как поступить; подумав, подбежал к клумбе и поднял. Пес возвращался к беседке с гордостью оттого, что добросовестно разрешил задачу, держа в высоко поднятой пасти оба клубка. Вдруг зацепился ногой за какой-то корень, подскочил и ударился головой о куст: тогда, кажется, один моток у него выскользнул и упал где-то по дороге между кустами. Минутой позже, запыхавшийся, подавал своему хозяину оставшийся клубок. Клубок этот был голубым.

Блондин взял его и погладил пса по блестящей, шелковистой шерсти.

— Спасибо тебе, Неро.

Усмехнулся и, глядя на своего победителя, спокойно добавил:

— Храбрый пес. Да, да. Мой собственный пес. Всё. Ему ответил безмолвный поклон.

Быстрым, нервным шагом покинул беседку, пересек парк и через калитку выбрался на поля. За ним бежал Неро. Молодой человек замедлил шаг и свернул среди ивняка за двором. Шел по берегу реки, заросшей рогозом и аиром. Механически раздвигал их влажные от росы стебли, «утопал» в лесу мокрых ветвей. Среди зелени, озаренной золотом утреннего солнца, черным контуром выделялся его великолепно сшитый фрак.

Пес упорно волочился, следуя по пятам хозяина, который, казалось, его не замечал. Внезапно, выйдя из зарослей на небольшую лужайку, обернулся и заметил верного товарища.

Блеск гнева заиграл в стеклянных от отчаяния глазах. Подбежал и пнул животное со всей силы.

— Прочь, ты — подлое быдло!

Пес заскулил, пошатнулся и посмотрел с укором в глаза. Хозяин отвернулся и пошел дальше. Теперь бродил у самой реки. Тупой взгляд блуждал по волне, волочился по течению. У ног послышалось кроткое скуление пса: Неро просил прощения за неведомый ему проступок, лизал руки, ластился. Тогда человек достал из кармана небольшой, короткий револьвер и выстрелил ему в лоб. Животное издало тихий стон и упало у ног хозяина, сложив разбитую голову на вытянутых лапах.

Фаталист осмотрел оружие и, видимо, заметив отсутствие патронов, отшвырнул его в ивняк как ненужную вещь. Потом, не задумываясь, бросился в реку. Вода под ним взволновалась, забурлила, взбрызнула плеском пены и поглотила жертву.

Проснулся…

Был ясный, светлый день. Лежал навзничь, лицо освещали солнечные лучи, которые искрящимся снопом проникали через маленькое, зарешеченное оконце в стене напротив. Ослепленный их сиянием, я прищурил глаза и внимательно осмотрелся вокруг. Холодный озноб неожиданно сотряс всё мое тело. В углу увидел гроб. Его открытое нутро зияло пустотой смерти.

Отвёл глаза; взгляд упал на выступающий угол топчана, на котором я спал. Он был покрыт каким-то черным покрывалом или куском оборванной материи. Машинально взял в руки; это был ободранный траурный креп, весь в болотной грязи и пыли, окропленный слезами свеч. Вспомнил прошлую ночь и лохмотья, которые я подобрал в темноте. Брр… Столкнул их ногой на землю.

Протер глаза. Остатки сна улетучились. Полностью пришел в себя.

— Где я?

Под левой рукой, скрытой в сене, почувствовал какой-то твердый предмет, который до сих пор бессознательно сжимал пальцами. Лень не позволяла мне подняться и убедиться что это. Повернул только в эту сторону голову, но ничего не увидел; нагроможденная стена сена и соломы закрывала мою руку вместе с предметом, который я удерживал. Начал двигать пальцами вдоль. Интересно! Теперь у меня создавалось впечатление, что я вожу рукой по чему-то мягкому, будто по одежде, будто по чьему-то рукаву. Вдруг понял. Целую ночь в бессознательном объятии моя рука сжимала плечо человека. Рывком я вскочил с топчана и сел. Соломенный вал сполз, открывая передо мной, лежащего тут же рядом, на том же топчане, мужчину. Короткий взгляд, брошенный на лицо товарища, заморозил в моих венах кровь: я узнал блондина, которого видел во сне.

Это было то же аристократическое лицо, те же элегантные черты, только теперь острее подчеркнутые резцом смерти. Он лежал окоченело на подстилке из соломы, в измятом, еще влажном фраке, с прядями водных растений в пышных, светлых волосах, с полосами мула на брюках и рубашке.

Я смотрел как остолбеневший, не веря глазам…

Внезапно, одним прыжком, покинул трупье логово и, не глядя назад, начал натягивать на плечи блузу. Хотел выйти оттуда как можно быстрее, убежать как можно дальше.

Вдруг снаружи послышались многочисленные шаги и шум голосов. Прикрытые двери отворились, и внутрь вошло несколько мужчин: трое мужиков с войтом[5] во главе, жандарм, какой-то тощий индивидуум с видом сельского писаря и двое джентльменов. Общество имело торжественный, официальный вид.

«Следственная комиссия» — подумал я.

— А что пан тут делает? — спросил меня войт грубым, низким басом.

— А что? Ненароком провел ночь в этой избе.

— Нельзя. Ведь это покойницкая — прикрикнул строго.

— Вчера ночью здесь заблудился, скрываясь от ливня. Не знал, куда вхожу.

— Поздравляю с ночлегом — произнес один из интеллигентов, худощавый брюнет с козьей бородкой, видимо врач.

— Действительно, немного странно спалось. Это труп?

— Вчера по полудню здешние мужики вытащили из воды. Река выбросила на берег недалеко от мельницы.

— Господа — обратился я к ним — вероятно, хотят сейчас приступить к вскрытию?

— Собственно да. Комиссия в сборе. Пан судья — обратился он к стоящему рядом господину в чиновничьей фуражке с папкой под боком. — Может быть, подождем прибытия пана Гижицкого?

— А вот и сам многоуважаемый господин помещик — хором ответили мужики, уступая место мужчине, который в тот же миг переступил порог костницы[6]. Прибывший снял широкую белую шляпу-панаму и, охватив коротким, беглым взглядом носилки, побледнел как стена. Я узнал мужа из сна. Воцарилось глубокое молчание. Врач открыл большую ореховую шкатулку и начал доставать из неё принадлежности для проведения вскрытия. В лучах света сверкали холодные острия ланцетов, металлическим отзвуком побрякивали, раскладываемые в строгом порядке, скальпели и пинцеты.

Тогда, молча, поклонившись присутствующим, покинул костницу.

За дверью меня встретило окропленное утренними росами, звенящее жужжанием насекомых и щебетом птиц кладбище. Я шёл по белой песчаной дорожке с рядами могил по обеим её сторонам. Из зеленых чащоб черёмухи торчали кресты в ожерельях из засохших венков. Из-за цветов жасмина выглядывала почерневшая статуэтка Богоматери; надгробные ангелы поднимали кверху искривлённые крылья… На могильных травах переливались жемчугом дождевые слезы, радуясь солнцу. Из земли, пропитанной водой, поднимались теплые, влажные испарения, наливаясь запахами цветов и трав, поднимаясь выше деревьев. На печальной берёзе у калитки сидела какая-то серая, пугливая птица, издавая тихие звуки плача…