Увлекательнейшее дело — статистика. С каким удовольствием читаю в газете, что завод, выпускающий прекрасные холодильники, выдал на днях свой семимиллионный аппарат. А вскоре слышу по радио, что ВАЗ выпустил свой семимиллионный автомобиль. Вот это шаги! Уже не семимильные, а семимиллионные.

А какое радостное удивление охватывает, когда узнаешь, что в Москве нынче живет 25 Пушкиных Александров Сергеевичей. Ну, кто бы мог подумать! А вот Лермонтов Михаил Юрьевич среди здравствующих ныне москвичей пока, к сожалению, один. Интересно, отчего же такая неравномерность?

Да, магическая, завораживающая сила цифры. На днях узнаю, что таджикский совхоз «Хавосхор» отгрузил по железной дороге в адрес Свердловского горплодоовощторга 15 тонн свежих прекрасных помидоров. Пусть масштаб этой цифры не очень велик. Пусть он даже микроскопически мал в сравнении с огромным потоком овощей нового урожая. Но малые цифры имеют свою особую прелесть. Малую цифру я себе легко могу вообразить. Например, могу представить, что из 15 тонн помидоров можно приготовить… ну, скажем, не меньше 30 тысяч салатов для средней семьи. А если к этим помидорам прибавить соответственно капусты, лука, моркови, свеклы и молодой картошечки, то средняя семья поставит на свой стол 200 тысяч тарелок отменного борща.

Вот какая продовольственная статистика получается из одной сравнительно малой цифры. Эту цифру так и тянет взять на язык, раскусить, задумчиво, словно дегустатор, пожевать, ощутить ее свежий аромат и вкус…

В Свердловске так и сделали. Цифру по всем правилам раскусили. Акт, составленный госинспекцией по качеству сельхозпродукции, с неумолимой достоверностью зафиксировал, что «стандарт», или доброкачественный помидор, составляет в прибывших 15 тоннах всего лишь 57,9 процента. «Нестандарт», который неловко предлагать покупателям, — 7,7 процента. Так называемый технический брак — 6,8 процента. И абсолютная гниль — 27,6 процента. Вкус у этих цифр весьма противный, особенно привкус.

Но, может, совхоз «Хавосхор» не виноват? Может, он и впрямь отправил замечательный товар, который в пути претерпел ужасные изменения? К сожалению, нередко бывает и такое. И вопрос об ответственности перевозчика — достаточно серьезный.

Звоню начальнику отдела хранения и переработки сельхозпродуктов Свердловского областного агропромышленного объединения.

— Нет, — говорит он, — в данном случае об этом нет речи. Вагон был исправен, сроки доставки не нарушены, и потому отправителю кивать не на кого.

— Понятно, — говорю. — И часты подобные случаи?

— Весьма, — говорят мне. — Только в июле мы получили около двух тысяч тонн брака и отходов.

И тут во мне с новой силой вспыхивает интерес к статистике.

— Скажите, — спрашиваю, — а сколько для этого понадобилось вагонов? Ну, для того, чтобы завезти это добро?

— Не менее ста.

— М-да… Это при нынешнем-то напряжении с вагонным парком… А сколько рабочих, служащих, инженеров, ученых потребовалось, чтобы «стандарт» отделить от «нестандарта» и гнили?

— Много… Но точно сказать не можем. Кто их считает…

— А может, скажете, сколько грузовиков нужно для вывозки образовавшихся только в июле отходов с ваших овощных баз?

— Около семисот, если считать на грузовики, но кое-где мы вывозим и тракторами.

Хорошо, что в статистике есть такие сравнительно малые цифры. Ведь эти семьсот грузовиков вроде 30 тысяч салатов. Их еще можно себе вообразить. А попробуй вообрази колонну автомашин, вывозящую «нестандарт» и гниль, в масштабах республики или страны… Нет, давайте уж не будем расставаться с малыми цифрами и узнаем, какую сумму штрафов получили свердловчане с поставщиков овощей предыдущего урожая.

Цифра, как всегда, меня увлекает. Нет, конечно, она по-своему печальна, так как свидетельствует о поставках большого количества всяческого «нестандарта». Но ведь она же и вселяет надежды. По крайней мере ясно, что такие дела не остаются безнаказанными.

А если учесть, думаю я, что недоброкачественная продукция согласно существующему порядку будет исключена в отчетности из доброкачественной и что производители и заготовители не только платят штрафы из казенного кармана, но и упускают доплаты и премии из своего собственного, если это учесть, в будущее можно смотреть с неиссякаемым оптимизмом.

С этими настроениями отправляюсь в Государственный арбитраж при Совете Министров РСФСР. Хочется из авторитетных уст услышать подтверждение своих прогнозов.

— Наши арбитры систематически направляют органам статистики данные о поставках недоброкачественных овощей и фруктов, выявившиеся при рассмотрении дел, — говорит главный государственный арбитр РСФСР. — В ряде случаев нам сообщают о принятых мерах. Иногда даже без наших напоминаний.

Мой оптимизм требует конкретного положительного примера, и я прошу главного арбитра по возможности в этом помочь.

— Пожалуйста, — говорит он. И просит сотрудников дать ему дело № 55–15.

Из этого дела узнаю, что совхоз «Белиджинский» Дербентского района Дагестана поставил орсу «Узловскуголь» Тульской области 20 тонн помидорной гнили. Это было вызвано тем, что совхоз отгрузил помидоры нестандартные и разной степени спелости. На сообщение арбитража о необходимости внести изменения в отчетность получен ответ статистического управления Дагестана, из которого следует, что необходимые изменения внесены. 20 тонн помидоров не засчитаны в выполнение плана закупок прошлого года.

Представляете, как горевали в совхозе «Белиджинский», как поливали слезами свою статистическую потерю. Но сквозь эти слезы наверняка был слышен смех: ведь все необходимые свои роли эта цифра уже сыграла. Всех, кого нужно, порадовала. Так стоит ли теперь сокрушаться оттого, что ее откуда-то вычеркнули?

Задумывалось, конечно, все очень хорошо. ЦСУ СССР еще в 1976 году направило всем, кому следует, свое инструктивное письмо, в котором предусматривалось, что исправление отчетных данных производится за тот отчетный период, в котором были допущены искажения. При этом, несомненно, имелось в виду, что выявление и исправление искажений будут делаться достаточно оперативно, чтобы повлиять на оценку результатов хозяйственной деятельности предприятий, колхозов, совхозов… Но оказалось, что оперативность здесь весьма относительная. Пока истекут сроки исковой давности для обращения в Госарбитраж (а по таким делам это полгода, и почему-то истцы используют их полностью); пока пройдет отпущенный арбитражам для рассмотрения месячный срок; пока истечет еще один месяц, в течение которого статистики должны внести свои изменения, урожай, из которого была отгрузка, давно уже становится прошлогодним, за который все, кому положено, уже отчитались. Рапорты сданы, победители определены, премии получены. Теперь в эти данные спокойно можно вносить изменения. Они уже никого не волнуют. Разве что самих статистиков, для которых это только лишняя морока.

Так не потому ли отправитель спокойно посылает нам свой гнилой товар, недрогнувшей рукой резко завышает в отгрузочных документах его качество? Заботы о сохранности овощей для него явно лишние. Для чего беспокоиться, если личные интересы ответственных за качество товарищей задеты никак не будут? А уплату штрафа из государственного кармана они считают делом сугубо государственным.

Короче говоря, дорогой читатель, в совхозе «Хавосхор» вполне свободно могут считать, что упомянутые 15 тонн помидоров свердловчане уже целиком съели. Потому что, когда примерно в мае следующего года прилежные статистики уменьшат эту цифру вдвое, никто этого и не заметит.

Не оттого ли краснеют отдельные помидоры?

Давно меня мучит вопрос: почему обувь некоторых наших фабрик порою хуже иных иностранных образцов? Казалось бы, все у нас есть: и натуральное сырье, и передовые методы труда… Ну каких еще условий нам недостает для выпуска отличной продукции? Может, покупательский спрос слабоват? Ничуть! Сами знаете, какой замечательный у нас спрос. Так в чем же дело? Почему в нашей жизни может иметь место предприятие, выпускающее продукцию, которая не только плохо смотрится, но и еще хуже носится? Должна же тут быть какая-то тайная пружина, технологическая тонкость, психологический нюанс, какой-то секрет производства. И я решил этот секрет разведать.

Сначала ознакомился с некоторыми вопросами технологии обувного производства, получил у знатоков этого дела несколько полезных советов, а затем приклеил бороду, усы, надел темные очки и отправился в одну из наших республик на такое предприятие под видом изобретателя-самоучки, желающего на общественных началах усовершенствовать и содействовать.

Справку об этом мне охотно дали в нашем ЖЭКе, так как у жены начальника были свои счеты с обувной промышленностью.

Итак, хожу по цехам, прислушиваюсь, вникаю. Задача, конечно, передо мной стоит чрезвычайно тяжелая. Я понимаю, что сделать плохую обувь не менее, а может быть, даже более сложно, чем хорошую. Представьте, что перед вами поставили задачу выпускать туфли только с отклеивающимися подошвами. Это же какие трудности надо преодолеть, сколько рационализаторских предложений внести, какие сорта клея разработать!.. А если она вовремя не отклеится? Нет, конечно, удача может свалиться в таком деле и случайно, но чтобы она превратилась в систему, для этого нужен большой талант.

А представляете, сколько смелой мысли, сколько неожиданных технологических находок потребовалось работникам предприятия для совершенствования поточной линии, которая была специально куплена за рубежом для выведения обуви на уровень лучших мировых образцов, а в результате выдала продукцию значительно ниже качеством, чем на прежних потоках.

Я пытался, конечно, выяснить у администрации, в чем тут дело. Но в ответ слышал только типичные отговорки. Мол, для обслуживания линии не были своевременно подготовлены кадры. Мол, фасоны обуви у нас не те. И вообще…

Я, конечно, сочувственно тряс своей фальшивой бородой и шевелил приклеенными усами, но мне было ясно, что основной секрет производства от меня все-таки ускользает.

Стал вникать еще глубже. Подхожу к прессу для приклеивания подошвы. Смотрю на часы. Сопоставляю время выдержки под прессом, предусмотренное технологией, с реальным временем этой операции. Ура! Попались, голубчики. Вдвое короче выдержка!

Так, так… Теперь проверим, как идет сборка заготовок. Наблюдаю. И вижу: то стежок пропустят, то закрепку… То стежок, то закрепку…

Перехожу к участку увлажнения заготовок. Снова удача: параметры увлажнения не соблюдаются…

М-да, думаю, тут Знаком качества дела не исправишь. Тем более торговля уже давно бракует товары, не глядя на знаки, которые делает ей промышленность.

Но неужели же все так просто? Неужели весь секрет в элементарном несоблюдении технологии? И местная обувь хуже завозной только потому, что один небрежно ставит закрепки, а другой недодерживает подошву под прессом?

— Извините, пожалуйста, — обращаюсь к человеку, обслуживающему пресс. — Не могли бы вы мне объяснить, куда вы торопитесь?

— Я? — говорит человек. — Никуда.

— А почему же, — допытываюсь, — вы сокращаете время приклеивания вдвое?

— Сокращаю? — удивляется человек. — А почему вы так решили?

— Да ведь это видно невооруженным глазом на циферблате моих часов.

— А-а… — говорит. — А у нас с контрольно-измерительными приборами туго.

— Но почему же вы на свои часы не посмотрите?

— А зачем? — говорит. — Все равно я не знаю, сколько времени следует эту подошву под прессом держать. Никто мне об этом не говорил.

— Никто? — спрашиваю я.

— Никто, — отвечает он.

Я нервно дергаю себя за бороду, чем едва не нарушаю всю конспирацию, и бегу к генеральному директору, которому представляюсь как уполномоченный нашего ЖЭКа.

— Послушайте! — говорю. — Только что я лично беседовал с вашим рабочим, который не имеет никакого понятия о технологии производимой им операции. Представляете?

— Представляю, — говорит генеральный директор. — Один, что ли, он у нас такой?

— Но почему же? — недоумеваю я. — Неужто трудно объяснить человеку, сколько времени надо держать подошву под прессом?

— А зачем? — спрашивает генеральный директор. — Он и так норму выполняет.

— А как же качество продукции?

— Неважное. За последние два года мы уплатили уйму штрафов.

— И не разорились?

— А нам министерство не позволит. Поможет. У вас есть еще вопросы?

У меня, конечно, вопросы были. Но уже не к нему, а к его министерству.

Расчесал я бороду, нафабрил усы и, была не была, пошел на прием к министру легкой промышленности республики.

— Добрый день, — сказал я. — Вот решил заглянуть к вам по поводу обувного прогресса…

Министр как-то смутился и, мне почудилось, даже покраснел.

— Если вы насчет заимствования передового опыта, — сказал он, — то лучше бы посетили другую республику. Наш опыт далеко не первосортный.

— Но почему же?.. — с глубочайшим сочувствием спросил я. — Почему же вы не велите руководителям объединений дать указание своим инженерам и технологам держать подошву под прессом ровно столько времени, сколько нужно?

— А зачем? — спросил министр. — Зачем, если планы по выпуску обуви мы все равно выполняем и перевыполняем, а эти штрафы чувствительны для наших предприятий не более, чем комариный укус для черепахи.

…Нет, мне так и не удалось разведать, в чем тайна низкого качества обуви некоторых наших фабрик. И министр, и генеральный директор, и тот человек у пресса хранили ее как зеницу ока. И правильно делали. А то, глядишь, конкуренты бы пронюхали, применили секретную пружину и довели бы свою продукцию до уровня худших образцов. Нет, пусть секрет остается секретом.

До чего все-таки еще несовершенная и капризная штука эта современная техника!

Возьмите хотя бы трактор. Красавец красавцем, богатырь богатырем, герой героем. Но вот вышла из строя какая-нибудь мелкая деталь, вроде вентиляторного ремня или, скажем, цилиндра гидросистемы, и этот красавец, богатырь, герой замирает перед этой деталью, как кролик перед удавом.

Нет того, чтобы вентиляторный ремень работал отдельно, а трактор отдельно. Или, опять же, цилиндр гидросистемы — сам по себе, а трактор — сам по себе. Нет, все это взаимоувязано, взаимозависимо, взаимонеобходимо, и одно без другого — ни стоп, ни поехали.

И мечтают сельские механизаторы о том прекрасном времени, когда такой зависимости между отдельными узлами и деталями тракторов, комбайнов и прочих сельхозмашин уже не будет. Когда выйдет из строя какая-нибудь существенная деталь мотора, а трактор знай прет себе дальше без этой существенной детали. Выйдет из строя вторая существенная деталь, а трактор не останавливается, продолжает свое движение без двух существенных деталей. Даже вся ходовая часть выйдет из строя — тракторист только гикнет, свистнет, запоет удалую песню и продолжит движение вперед без ходовой части.

И полетят с наших нив в адрес нерадивых поставщиков запчастей вместе со словами песни гордые и независимые телеграммы: «Пашем зпт несмотря срыв поставки вашей продукции тчк Дальнейшем обойдемся без вас вскл Можете жаловаться тчк».

Но пока техника еще не достигла такого удивительного совершенства, механизаторам нет счастья без запчасти.

И шлют сельские механизаторы производителям запчастей вместо гордых текстов просительные. Дескать, не губите нас, братцы, ибо без ваших деталей наши тракторы не тракторы.

А те отвечают: «Да что вы, братцы, о каких деталях может идти речь, если у нас их производство еще даже и не освоено?».

— Как это не освоено? Для чего же тогда выделялись фонды? Для чего подписывался договор?

— Ну, насчет фондов это вы зря. Фонды, как вы знаете, не мы выделяем! А что касается договора, понимать надо…

Что надо понимать, механизаторы понимают. Им ясно, что, если бы заводчане после того, как их обязали поставлять эти самые детали, вдруг отказались подписывать договор под смехотворным предлогом «неосвоенности производства», им бы объяснили, как и что они недооценивают, и, вполне возможно, сделали бы необходимые оргвыводы.

Но если после подписания договора его элементарно не выполнят или сорвут сроки поставки и пришлют запчасти для уборочной, когда поля покроются снегами, в худшем случае дело обойдется сравнительно небольшим штрафом. Причем, заметьте, материальное благополучие непосредственных виновников задето никак не будет.

Вот в этом смысле современная техника, техника нарушения хозяйственных договоров достигла почти идеального совершенства. И, главное, эта техника прекрасно обходится без запчастей. Для ее бесперебойного функционирования достаточно лишь двух сверхпрочных деталей: личной безответственности ответственного нарушителя и сиамской привязанности получателя к поставщику.

А вы говорите — нет счастья без запчасти…

Международная выставка «Пивоиндустрия-69» была в разгаре. Представители иностранных фирм с удовлетворением отмечали активный интерес советских специалистов. В результате по предложению Министерства пищевой промышленности РСФСР Техпромимпорт закупил ряд экспонатов и среди них — комбайн для стерильного наполнения пивом металлических банок. Правда, его решили использовать не для пива, а для кваса.

Итак, комбайн в числе прочих экспонатов выставки был куплен и доставлен в Останкино, где для его установки была демонтирована устаревшая бутылочная линия мощностью 500 тысяч декалитров в год.

Начался первый период освоения. Специалисты вникали в техническую документацию, восхищались отделкой узлов и деталей, даже поглаживали их, но пришли к единодушному заключению: братцы, да ведь мы гладим крокодила без головы и без хвоста! Ибо линия не имела ни конца, ни начала. Для того чтобы она работала, необходимо было докупить: автомат для выемки банок из коробов, элеватор для подъема их на второй этаж, машину для ополаскивания, установку для приготовления напитка, автомат для бракеража, туннельный пастеризатор, элеватор для спуска банок со второго этажа на первый, автомат для укладки банок в картонные короба, машину для заклейки этих коробов. Стоимость недостающего оборудования превышала стоимость уже приобретенного почти в три раза.

Вышестоящая инстанция Останкинского завода фруктовых вод — Росглавпиво — обратилась по этому поводу в Союзглавпиво. Союзглавпиво вышло на Госплан. Просьба о выделении валюты была рассмотрена и удовлетворена в полном объеме. Совершенно очевидно, что неполный имел бы в этом случае еще меньше смысла, чем покупка четвертушки крокодила в качестве целого.

«Как же так? — глубоко задумался автор. — Неужели специалисты пивоваренной и безалкогольной промышленности, купившие комбайн, все, как один, оказались некомпетентными?»

Один из руководителей Внешторгбанка СССР, обсудивший с автором эту проблему сугубо в теоретическом плане, высказался примерно так: ни за что не поверю, чтобы специалисты не знали, что берут. Просто это был тонкий ход, чтобы потом выпросить побольше валюты…

На втором этапе освоение линии пошло вперед семимильными шагами. Поставщик прислал голову и хвост крокодила точно по расписанию. Следом за оборудованием прибыли шеф-монтеры. Вскоре монтаж линии был закончен. И тут перед дирекцией завода, а также перед руководством Росглавпива и Министерства пищевой промышленности РСФСР во всей своей величавой наготе встал вопрос: а во что будем разливать? Ведь у нас нет ни банок, необходимых для этой линии, ни жести, необходимой для их изготовления, ни лака, необходимого для их покрытия изнутри, ни крышечек с клапанами, необходимых для их закрытия снаружи…

Вопрос этот, несмотря на всю наготу, был далеко не новорожденным. Он возник еще в середине 1969 года, одновременно с вопросом о доукоплектовании. По поручению Минпищепрома РСФСР банками занимался консервный комбинат в станице Крымская. Он изготовил опытную партию из отечественной жести. А Всесоюзный научно-исследовательский институт консервной промышленности разработал лак для их внутреннего покрытия. Насчет крышечки с клапаном решили не беспокоиться. В конце концов консервную банку можно пробить и гвоздем. Было бы чем стукнуть.

Завершение второго этапа было ознаменовано пробным пуском. Он происходил не без известной торжественности. Банки пошли сплошной чередой. Тысяча… Три тысячи… Пять тысяч… В итоге из 7128 разлитых банок были забракованы 7128. Оказалось, что жесть, из которой они сделаны, не выдерживает при пастеризации внутреннего давления газированного кваса, лак плохо покрывает нутро банки, и квас в результате имеет неприятный запах и странный вкус. А тут еще из Краснодарского научно-исследовательского института пищевой промышленности пришло письмо, из которого неумолимо следовало, что ни один из видов выпускаемой у нас жести для банок под «Русский квас» не годится.

Нагота вопроса была поистине оскорбительной.

И тут автора снова вынуждают впасть в состояние глубокой задумчивости. Неужели, рассуждает он, специалисты пивоваренной, а также безалкогольной промышленности, покупая автомат для наполнения банок, не догадались, что без банок наполнять будет нечего? Неужели они, эти специалисты, не знали, что для выработки этих банок у нас пока нет необходимых, выражаясь культурно, ингредиентов и когда будут — неизвестно? Неужели мнение Краснодарского НИИ нельзя было получить до того, как линия была закуплена, а не после того, как она уже была смонтирована?

…Третий этап освоения прошел под знаком борьбы за концентрат. Кому-то пришла в голову спасительная мысль использовать линию для выпуска концентрата кваса в банках. Хотя, конечно, это и полуфабрикат, хотя его просто так хлебать из банки в целях утоления жажды не будешь, но зато он не газирован и не рвет банку, а в своем названии содержит элемент преемственности. Ну, не квас, так концентрат кваса. Но кто после этого посмеет утверждать, что линия была куплена зря?

Лозунг «Даешь концентрат!» стал лозунгом года, вернее, даже двух.

Летом 1973 года на Останкинском заводе фруктовых вод готовились праздновать полную победу над зарубежной техникой. Автоматическая линия, предназначенная для розлива пива, была запущена под концентрат кваса.

— Уф-ф! — с облегчением вздохнули все причастные лица.

Но вскоре чувство облегчения сменилось у них другим, более ярким чувством. Линия вместо 4000 банок в час выдала 4872 банки, но за четыре месяца, после чего вообще остановилась. Оказалось, что соски наполнителей, рассчитанные на жидкий продукт, напрочь забиваются густой липкой массой. Два года борьбы за концентрат оказались прожитыми зря!

— Ничего не попишешь… — сказал в личной беседе с автором министр пищевой промышленности РСФСР. — Концентрат оказался этой зарубежной автоматике не под силу.

Автор не удержался и спросил:

— А ваши товарищи информировали вас о проблемах, которые неизбежно возникнут в связи с покупкой баночной линии?

— Знаете, — ответил министр, — я тогда в эти частности не вникал, решал все мой зам. Я только одобрял. Были общие заверения, что мы все эти вопросы решим. А потом выяснилось, что ничего не выходит. Но теперь мы, наконец, вопрос решили. Недавно подписан контракт с зарубежной фирмой на поставку шестисот тонн жести для этих банок…

Потом прошло еще полтора года. Автор терпеливо ждал. Но баночного кваса не дождался. Закупленная жесть так и не была использована по назначению. Говорят, что для изготовления из нее банок не оказалось необходимого оборудования.

Любознательный читатель может спросить: а как же остальное оборудование, закупленное на выставке «Пивоиндустрия-69»? И тут автор может порадовать читателя и разделить радость руководителей нашей пищевой промышленности. Остальное оборудование установлено на различных предприятиях и работает. Точно так же, как установлены и дают прекрасную продукцию многие другие линии, цехи и целые предприятия, купленные пищевиками за рубежом.

С каждым годом наши внешние экономические связи растут и крепнут. И это очень хорошо. Но чем шире закупки, тем выше должна быть ответственность за их целесообразность, за то, чтобы живая истраченная валюта не превращалась в бездыханных усеченных крокодилов или в сказочных джиннов головотяпства и бесхозяйственности, которые, будучи легкомысленно выпущенными из банки, наотрез отказываются в нее вернуться.

Очевидно, потому, что было холодно.

Но мамонты были хитрые. Они мерзли, не замерзая. Потому что в их организме был могучий генератор, превращавший подножный корм в густую шерсть и спасительное тепло. Лишь испустив свой доисторический дух, животное промерзало до последней косточки, превращаясь в предмет поисков и находок будущих палеонтологов.

Теперь в тех краях, где урчали мамонты, урчат могучие ЗИЛы, МАЗы, КамАЗы, «Колхиды»… Урчат круглые сутки. Работают — урчат. Отдыхают — урчат. Словно под их капотами не обычные двигатели, а генераторы на подножном корму, не дающие им преждевременно испустить дух, промерзнуть до последнего винтика и принести пользу разве что грядущим поколениям археологов.

Но в том-то и дело, что грузовики — не мамонты, и естественные биологические хитрости им недоступны. В их моторах сгорают не мох и кустарник, а весьма ценные в наше время нефтепродукты. Причем сгорают зря в таких количествах, которые даже железную счетную машину привели бы в ужас, умей она не только считать, но и страдать.

Ах, как хорошо живется среди непуганых счетных машин! Ах, как прелестно, что они не оскорбляют наш слух своими горемычными вздохами, не рассылают во все концы письма и телеграммы со страстными электронно-вычислительными призывами что-то наладить, что-то исправить, сэкономить, прекратить, начать или хотя бы ответить. Представляете, сколько лишнего шума было бы. Сколько лишних входящих и исходящих. А их ведь и так девать некуда. Люди-то ведь не машины. Они все пишут. Переживают и пишут. Пишут и переживают…

Получили мы такое письмо насчет работы грузовиков в северных условиях. Написал его Н. И. Першиков, который живет в райцентре Ягодное Магаданской области.

«Грузы в центральные районы нашей области, — пишет Н. И. Першиков, — доставляются из Магадана автотранспортом. Трасса протянулась на тысячу с лишним километров. Порядок работы водителей здесь строгий: отработал за рулем семь часов — ставь машину на стоянку у диспетчерской, а сам отправляйся в комнату отдыха. И это, конечно, хорошо. И вот, пока водитель отдыхает, двигатели машин, чтобы не замерзнуть, работают, не переставая. На трассе восемь диспетчерских пунктов, на каждом из них отдыхают в течение суток 50–60, а то и более машин. В общем, не ошибусь, если скажу, что в сутки на этой трассе не менее 500 машин зря сжигают на стоянках около 25 тонн топлива. И это я еще скромно взял? А в месяц? А за восемь зимних месяцев? Это же тысячи тонн, которые везут сюда танкерами за тысячи километров! Это же миллионы летят на ветер! И никому вроде до этого нет дела. А если так обстоит на всем Севере и на холодном Востоке страны, то, дорогие товарищи, потери здесь пахнут уже не миллионами, а миллиардами! Слыхал я, что налажен у нас выпуск специальных северных машин с пусковыми подогревателями. Но здесь их у нас пока так мало, что на общую заметную мне картину они не влияют. Просто сердце болит, когда обо всем этом думаешь. Надо обязательно что-то сделать!».

Вот что значит человек, а не компьютер! Может, он и ошибся в каких-то цифрах, но в чувствах своих он, безусловно, точен. Разве можно спокойно смотреть на такую урчащую бесхозяйственность? Тут обязательно надо что-то делать!

…Примерно в те же дни, когда наш далекий северный читатель отправлял свое письмо в редакцию, отдел балансов и планов распределения оборудования Госплана СССР разослал всем заинтересованным организациям письма такого содержания:

«Анализ поставок грузовых автомобилей и автобусов в северном исполнении показывает, что значительная часть этой техники поставляется заводами-изготовителями в климатические районы, в которых вполне могут эксплуатироваться автомобили и автобусы в обычном исполнении. В целях наиболее эффективного использования автомобилей и автобусов в северном исполнении и правильного определения потребности в них для организации производства в нужном количестве просим сообщить данные о потребности в автотранспортных средствах в северном исполнении».

Итак, Север должен быть обеспечен специальными экономичными машинами. И чем больше их будет, тем лучше.

Какая простая и ясная мысль! Экономически обоснованная. В производственном отношении реальная. Почему же эта мысль не овладела всеми, кто должен ее осуществить? Почему неизвестна даже потребность в северных автомобилях? Может, в заинтересованных организациях от напряжения сломались компьютеры, а считать на конторских счетах там уже разучились?

— Как ни странно, но у нас сложилось именно такое впечатление, — сказал автору заместитель генерального директора ЗИЛа по сбыту. — Читинский завод нашего объединения специализирован для выпуска машин в северном варианте. Создано новое производство. Подобран хороший коллектив. Завод продолжает расти. Но, представьте себе, наши читинские мощности загружены лишь наполовину! И даже при этом мы весь прошлый год буквально обивали пороги, навязывая северные машины. Союзглававтосельмаш уверял нас, что на них нет спроса. Стоит ли после этого удивляться, если такие машины попадали вместо Севера на Юг?

Ну и ну, растерялся автор, услыхав такие речи. На Севере мечтают о читинской продукции, завод мечтает ее производить, отдел Госплана хотел бы ее распределить, а Союзглававтосельмаш утверждает, что на них нет спроса. Да возможно ли такое?

С этим мгновенно наболевшим вопросом автор обратился к начальнику Союзглававтосельмаша.

Тот проявил полное понимание проблемы.

— Конечно, северные машины просто необходимы. Но, несмотря на это, министерства берут их очень мало…

Удивленный до предела, автор постарался выяснить причину столь странного поведения министерств, и оказалось, что, поскольку в северном исполнении грузовики выпускаются только ЗИЛом, министерства берут их в пределах фондов на эту марку. Но министерствам ЗИЛы нужны не только на Севере. Поэтому, скажем, Министерство автомобильного транспорта РСФСР из 1500 выделенных ему ЗИЛов возьмет только 390 в северном исполнении. Вместе с тем оно же направит в северные и восточные районы более трех с половиной тысяч грузовиков других марок. Ну не смешно ли? Просто до слез…

Вот если бы, говорили автору в десятке заинтересованных организаций, производство и распределение северных автомобилей планировалось отдельной строкой, то есть их заранее распределяли бы между основными потребителями, можно было бы за счет замены марок более гибко обеспечить нужды Севера и Востока. Тем более, если бы удалось организовать на Читинском филиале ЗИЛа выпуск северных самосвалов, если бы предприятия Минстройдормаша монтировали строительные краны и цистерны не на шасси ЗИЛов, а на шасси КамАЗов… Представляете? Поливалка в южном городе — ЗИЛ, а на этом шасси можно было бы выпустить отличный северный грузовик!

«Все ясно, — подумал автор. — Союзглававтосельмаш здесь ни при чем».

…Заместитель начальника отдела балансов и планов распределения оборудования Госплана СССР проявил полное понимание проблемы:

— Вот если бы Союзглававтосельмаш не отказался в прошлом году делать распределение машин в северном исполнении…

— Ну вот… — сказал автор, снова теряя почву под ногами. — А я было подумал, что он ни при чем.

— При чем! — без тени сомнения сказал собеседник. — Но и мы виноваты тоже. Понадеялись друг на друга, а в результате ваш магаданец прав. Но могу его порадовать. В ответ на наше письмо министерства и ведомства прислали заявки на нынешним год. На их основании мы дали распределение двух тысяч восьми сот северных ЗИЛов. Пока это было сделано в рабочем порядке. Но со следующего года мы уже будем планировать это производство отдельной строкой.

Наконец-то! Вот она — та самая «отдельная строка», о которой в связи с проблемой северных машин автор слышал уже и в Союзглававтосельмаше, и в Госплане Федерации, и в Министерстве автомобильного транспорта РСФСР… Теперь-то уж вопрос будет решен!

— На следующий год, — с чувством удовлетворения сказал ответственный госплановец, — мы запланируем дальнейшее увеличение выпуска читинских машин. — И он назвал предполагаемую цифру.

— Это было бы просто чудесно! — воскликнул автор. — Но завод уже сегодня может выпускать их вдвое больше.

— Это правда, — согласился собеседник. — Но министерства больше не просят. Мы их заявки удовлетворили полностью. Вот посмотрите эту таблицу…

Ну, не чудо ли, когда заявки удовлетворяются полностью! Ведь это значит, что в деле их удовлетворения нами достигнута полная хозяйственная победа. И автор стал внимательно изучать таблицу спроса и удовлетворения. Он выбрал из нее наугад министерство энергетики и электрификации ведущее значительный объем своих работ в районах Севера и Востока. Это министерство запросило и получило 50 ЗИЛов в северном исполнении.

Начальник автомобильного отдела Главэнергостроймеханизации этого министерства проявил полное понимание проблемы.

— Конечно, нам ЗИЛы нужны и в других районах страны, но для Севера и Востока мы могли бы, да что могли бы, очень хотели бы взять машин триста. И наши фонды на ЗИЛы это позволяют.

— Так в чем же дело?! — воскликнул автор, почувствовав, что он близок к разгадке северного автофеномена.

— Да ни в чем… Просто наш министерский Главснаб немного ошибся. Он решил, что эти машины предназначены только для Крайнего Севера и потому заказал всего 50 штук. А ведь мы отправим в этом году на наши стройки в Тюмени, Надыме, на БАМ не меньше трехсот машин в обычном исполнении. А о том, кстати, что Чита недогружена, мы даже и не слыхали…

Итак, дорогой читатель, на наших с тобой глазах вырисовалась довольно парадоксальная картина. Автомобильная промышленность может выпускать сегодня автомобилей в северном исполнении значительно меньше, чем их нужно. Но даже и эта возможность полностью не используется. Читинский завод недовыпустит тысячи северных машин ввиду того, что для них «не нашлось» потребителей. В то же время министерства и ведомства пошлют в северные и восточные районы страны, в том числе в Магадан, тысячи обычных автомобилей. И поскольку эти машины не имеют ни пусковых подогревателей эпохи НТР, ни генераторов на подножном корму эпохи мамонтов, они либо будут давать непуганым компьютерам новую пищу для вычислений, либо промерзнут до последнего винтика и принесут пользу разве что грядущим поколениям археологов.

…Нет, с мамонтами все же было проще. Паслись они себе, где природа велела. Пощипывали свой подножный корм. А если и мерзли, то вовсе не потому, что кто-то отнесся к ним с холодным безразличием, а просто потому, что было холодно.

На перекрестках проспекта Вернадского в Москве установлены экспериментальные часы. Стрелки на них показывают не только часы и минуты, но и секунды. Для уличных часов это принципиально новое качество. Что касается автора, ему хочется видеть в этой секундной стрелке суровое напоминание о том, что в наше время следует бережно расходовать не только часы и минуты, но даже и секунды.

И как приятно, когда нам в этом помогают люди, не думающие о чужих мгновениях свысока. В последние годы в наших городах, а особенно в столице, мы видим все больше тому примеров.

Вы едете, скажем, по улице Горького и перед каждым перекрестком видите недавно установленные сине-белые указатели с названием поперечных улиц. Представляете, как это удобно для гостей, прибывших в Москву на автомобилях: не надо останавливаться, расспрашивать, забегать за угол, выясняя, что там за улица и не пора ли уже сворачивать. А указатели направлений у въезда в тоннели и над тоннелями? А прелестное объявление в одной из витрин Калининского проспекта: «Мастерская переехала», снабженное фотографией противоположной стороны улицы со стрелкой, точно указывающей то место, куда переехала мастерская? А возможность набрать «05», назвать кинофильм и узнать адрес кинотеатра и сеансы, на которых он демонстрируется? А городская телефонная справочная о наличии лекарств в аптеках? В общем, все это вещи довольно простые и вроде сами собою разумеющиеся: элементарная информация.

Но как часто нам в наш век бурного взрыва информации не хватает именно таких элементарных сведений.

Жителю г. Куйбышева понадобилась водоэмульсионная краска для побелки кухни. Заглянул он в один хозяйственный магазин, в другой — не нашел. «А вы попробуйте позвонить в хозмебельторг», — надоумил его кто-то. Попробовал. Но эта проба тоже успеха не принесла. «Мы справок о наличии товаров в магазинах не даем, — ответили ему. — Такая служба у нас не предусмотрена».

Целый день потратил покупатель на поиски нужной ему краски. Благо, была суббота, и для этого не потребовалось брать отпуск за свой счет. В конце концов краска была найдена в магазине на соседней улице, куда покупатель почему-то сразу не заглянул.

В данном случае мы с вами имеем дело, что называется, с нулем информации, примерно с тем же нулем, который вы обнаружите на многих загородных остановках автобуса, свято хранящих тайну его расписания, с нулем, который будет сопровождать вас, если вы пожелаете попасть на автомобиле в город, расположенный где-то неподалеку от автомобильной магистрали. Не ищите зря дорожные указатели, которые помогут вам свернуть с большой дороги на малую в нужном месте. Не ищите затем на развилках малой какие-нибудь намеки типа «Поедешь налево… Поедешь направо…» Лучше всего положиться на интуицию, и, не жалея времени на расспросы местного населения, действовать по принципу: язык до Киева доведет.

Кстати, о Киеве. Если в Куйбышевском хозмебельторге полезная информация измеряется цифрой «0», то в киевской фирме «Обувь» она поставлена уже значительно выше. Об этом нам сообщила киевлянка, которая хотела приобрести туфли летние текстильные на резиновом ходу. Желая приобрести туфли и не желая тратить на это лишнее время, киевлянка решила воспользоваться услугами справочной, существующей, как ей это было достоверно известно, при оптово-розничной фирме «Обувь». Не сумев дозвониться в справочную, отправилась туда лично. Служащая бюро информации встретила ее весьма приветливо и сообщила, что искомых туфель в продаже ни в одном из 43 магазинов фирмы нет. Это был уже не нуль информации, это уже было кое-что. Но надо же, чтобы у нашей киевлянки оказался такой недоверчивый характер. Не положившись почему-то на точность полученной справки и пользуясь слухами, она все же обошла ряд магазинов фирмы «Обувь» и обнаружила нужные туфли в магазине № 13. Так что в данном случае вместо нуля информации мы имеем дело с видимостью информации. Кстати сказать, и многие московские торги, учредившие справочные службы, тоже пока не очень радуют покупателей: дозвониться до этих справочных почти невозможно, а оперативность их информации оставляет желать лучшего.

Автор уверен, что читатели при желании могут подсказать ему немало других примеров из разных областей нашей жизни, когда время безнадежно уплывает из-за отсутствия точной и своевременной информации: что, где, когда. И потому ему остается только призвать заинтересованные организации: товарищи, берегите наше время, ибо это такое же национальное богатство, как наши реки, леса, полезные ископаемые. Берегите часы, минуты и мгновения, ибо в конечном счете жизнь из мгновений-то как раз и состоит. Об этом нам убедительно напоминает и песня из известного кинофильма, и новые экспериментальные уличные часы с секундной стрелкой.

Автор долго раздумывал, с чего ему начать этот фельетон. В поисках подходящего к случаю сравнения он обращался к мифам древней Эллады, к легендам и сказкам разных народов, а также к произведениям литературной классики. Но ничего ярче самого факта, изложенного в письме группы партийного контроля Руставского металлургического завода, не нашел. И потому решил по доброму примеру Антея не отрываться от земли и сразу познакомить читателя с этим письмом.

«Наш завод, — говорилось в письме, — использует в производстве металлолом. И свой собственный, и поступающий со стороны. Несмотря на это, нам ежегодно планируют поставку металлолома другим металлургическим предприятиям. Кто-то где-то заготавливает лом и отгружает Вторчермету. Вторчермет теми же вагонами отправляет его нам. А мы тот же лом теми же вагонами переотправляем на другой завод. И при этом все выполняют план сбора и поставки металлолома».

Да, вряд ли до такого сюжета мог бы додуматься какой-нибудь сказочник, не говоря уже о древнегреческих мифотворцах!

«Мы по этому вопросу обращались к руководству нашего завода, — говорилось в письме, — оно, в свою очередь, обращалось в нашу вышестоящую организацию, но все остается по-прежнему. Просим помочь в решении этого довольно несложного, но важного для нас вопроса».

Итак, все ясно, подумал автор. Вопрос действительно довольно простой. Надо только связаться с их вышестоящей организацией и тактично намекнуть, что требовать сдачи металлолома от тех предприятий, которые должны его сами использовать, по меньшей мере, нелепо.

И автор направился на площадь Ногина, в объединение Союзтрубосталь Министерства черной металлургии СССР. Краснея и запинаясь от неловкости (ведь так неловко обращать внимание людей на их явные промахи), он стал рассказывать, в какое нелепое положение попали руставцы. Ведь вы подумайте! Они получают и отправляют один и тот же металлолом!

— Да, нехорошо это получается, — согласился заместитель начальника Союзтрубостали. — Свой металлолом они, конечно, должны использовать сами.

— Вот и хорошо, вот и прекрасно! — воскликнул автор. — Я так и думал, что это недоразумение! Значит, можно им сообщить, что вы снимете с них план поставки металлолома? Поверьте, они будут так рады!

— Охотно вам верю, но сделать этого мы никак не можем. Министерство устанавливает нам такие высокие планы сдачи металлолома, что требовать их выполнения только от заводов, которые в своем производстве лом не используют, иными словами — от неметаллургических, невозможно. Приходится планировать сдачу и металлургическим. В том числе Руставскому. И как мы ни доказываем министерству, что встречные перевозки металлолома недопустимы, картина из года в год остается прежней.

Все ясно, подумал автор. Союзтрубосталь не виновата. Виновато во всем министерство. Надо пойти туда и тактично намекнуть товарищам, что следовало бы прислушаться к доводам трубосталевцев и не толкать их на встречные перевозки металлолома.

Не выходя из огромного здания на площади Ногина, автор перешел с одного уровня вопроса на другой и оказался в кабинете заместителя начальника планово-экономического управления Минчермета СССР. Краснея и запинаясь от неловкости (ведь так неловко неспециалисту уверять математика, что дважды два — четыре), автор стал рассказывать, в какое нелепое положение попали союзтрубосталевцы. Ведь вы подумайте! Они вынуждены планировать своим металлургическим заводам получение и сдачу одного и того же металлолома!

— Вы правы, — согласился его собеседник, — это, конечно, ни в какие ворота не лезет. И терпеть такие факты нельзя.

— Вот и хорошо, вот и прекрасно! — воскликнул автор. — Немедленно бегу к трубосталевцам и скажу, что вы освобождаете их от встречных поставок металлолома. Представляю, как они обрадуются.

— И я представляю, но сделать этого мы сами никак не можем. Ведь планы сдачи металлолома мы получаем от Госплана. И сколько мы ни доказываем при их согласовании, что неточности планирования вызывают встречные перевозки, с нами соглашаются далеко не всегда. Да и не только с нами. Сходите в Союзвторчермет, и вы узнаете, как обстоят дела со встречными перевозками по другим министерствам.

Автор поспешил воспользоваться этим советом и отправился с площади Ногина в Мечников переулок. Привычно покраснев и запинаясь от неловкости, он спросил, много ли известно случаев встречных перевозок однородного металлолома.

— Сколько угодно! — щедро ответили ему и показали толстую папку с копиями писем, направленных Союзвторчерметом в различные министерства. В одном из них говорится, что министерствам и ведомствам запрещено устанавливать предприятиям планы сдачи лома черных металлов по тем видам, по которым им выделяются фонды на получение лома от других предприятий. Несмотря на это указание, министерства продолжают создавать нерациональные встречные перевозки.

Далее в письме перечислялось «для примера» пять объединений и предприятий, которые должны были в нынешнем году получить в целом немногим более 19 тысяч тонн металлолома, а сдать немногим менее… 90 тысяч.

— Конечно, — сказали притихшему автору, — полностью избежать встречных перевозок металлолома нельзя, так как не всякие отходы металла могут быть использованы там, где они образовались. Но, как правило, мы возим по кругу лом одной и той же категории…

— Ну и как министерства и Госплан реагируют на ваши письма? — с надеждой спросил автор.

— Почти никак, — ответили ему.

Странно, подумал автор. Он отправился в Госплан и поднялся на верхний уровень затронутого вопроса.

Краснея и запинаясь от своей ничтожной компетентности (ведь так неловко, когда она является результатом явного отсутствия сообразительности), автор стал рассказывать соответствующему Начальнику, в какое нелепое положение попадают министерства, которые вынуждены планировать своим объединениям, которые в свою очередь вынуждены планировать своим предприятиям встречные перевозки одинакового металлолома.

— Знаю, — сказал Начальник. — Это безобразие. Допускать такое ни в коем случае нельзя.

— Значит, все в порядке? — воскликнул автор. — Значит, можно написать в газете, что ничего подобного впредь не будет, что Госплан будет полностью учитывать потребности министерств и объединений в собственном металлоломе? Воображаю, как обрадуются в министерствах и ведомствах!

— Не торопитесь, от Госплана это зависит далеко не полностью.

— Но от кого же? — с замиранием сердца спросил автор.

— От объединений и министерств, — ответил Начальник.

Из дальнейшей беседы автор уразумел, что если бы министерства при обсуждении планов вовремя указывали, что такая-то часть металлолома будет использована их предприятиями на собственные нужды, Госплан бы это учитывал.

Кроме того, автор с интересом узнал, что есть еще одна замечательная возможность борьбы со встречными перевозками металлолома и состоит она в том, чтобы все министерства планировали своим объединениям — а те предприятиям — сдачу амортизационного лома не «по факту», т. е. по количеству, сданному в прошлом году, а в соответствии с планами замены и реконструкции оборудования. Это наверняка в одних случаях обнаружило бы скрытые резервы, а в других — устранило искусственный дефицит металлолома, который нередко покрывают за счет металлургических предприятий.

Вот теперь все ясно и убедительно до предела. Неясно только, почему эта ясность не овладела еще умами плановиков во многих министерствах и объединениях. Может быть, тут есть какая-то скрытая от автора причина?

И тут, надо сказать, автор глубоко пожалел о том, что ввязался в эту историю с металлоломом. Честно говоря, он рассчитывал встретить на своем пути хотя бы одного-единственного головотяпа, этакого сказочного упрямца, который свято верит в разумность и необходимость встречных перевозок и готов отстаивать их до победного конца. Ах, какой это был бы прекрасный сатирический образ! Какими убийственными могли бы стать его литературно-деловые характеристики! До какого великолепного абсурда можно было бы довести его смехотворную приверженность к заведомо нелепым решениям!

Но, как видите, упрямца нигде не оказалось, никто нигде не попытался отстоять очевидную нелепость. Все были категорически против. И тем не менее нелепость продолжала существовать. Тысячи железнодорожных вагонов, тяжело груженных одинаковым металлоломом, со свистом и колесным перестуком мчались по просторам страны навстречу друг другу. И только красные шапочки дежурных по станции отдаленно роднили эту картину со сказкой.

Как вы думаете, какая профессия самая перспективная в райцентре Новоколдобинске, кому здесь будет принадлежать пальма первенства в 2000 году?

Наладчикам станков-автоматов?

Операторам электронно-вычислительных машин?

Физикам с атомным уклоном?

Химикам на молекулярном уровне?

Нет, пальма первенства в городе Новоколдобинске будет принадлежать в 2000 году… кочегарам. Каждый четвертый работающий будет вынужден гордиться именно этой профессией.

Автор делает такое довольно смелое предположение на основе простейшего анализа статистических данных. Судите сами. Ныне примерно треть Новоколдобинска живет в общественном секторе, который отапливается небольшими котельными. Таких котельных в городе 68. Их обслуживают 550 кочегаров, что составляет 7,3 процента работающего населения. При увеличении общественного сектора в жилищной застройке до 90—100 процентов (а именно таковы планы) и сохранении нынешней системы отопления (а именно таковы перспективы) удельный вес кочегаров в трудовом балансе города приблизится к 25 процентам. Вот вам и каждый четвертый!

Кстати, если вы думаете, что Новоколдобинск является редчайшей энергетической аномалией, вы глубоко заблуждаетесь. Там по крайней мере вокруг одной котельной греется в среднем по 294 человека. А в райцентре Светлое число греющихся снижается уже до 271. Что же касается райцентра Кочки, то оно тут и вовсе достигает 193. А это значит, что к 2000 году в Кочках может оказаться кочегаром уже каждый третий.

А откуда он возьмется, этот третий?

Нет, конечно, если молодежь возьмет шефство над Кочками, выступит с почином и пришлет сюда энтузиастов из других городов и районов области, то дело пойдет. Но если и в других городах и райцентрах положение сложится не лучше кочкинского? Ведь число карликовых котельных здесь неуклонно растет.

Вы думаете, кочегары не понимают, что цифры такого роста на праздничных диаграммах не рисуют и под рубрикой «Наши достижения» не печатают? Наши кочегары читают газеты и прекрасно знают, что такие котельные — это перерасход топлива и энергии и разбазаривание трудовых ресурсов. Кроме того, на личной практике кочегары сумели убедиться в неустойчивой работе этих полукустарных источников тепла. Но что, скажете, что могут предпринять в этом вопросе даже самые сознательные представители кочегаров? Обменяться друг с другом мыслями? Написать письмо в редакцию? Убедить застройщиков возводить свои жилые дома и объекты культурно-бытового назначения, объединяясь для строительства общих котельных?

А застройщики и сами в этом не сомневаются. Но что, скажите, что могут предпринять даже самые сознательные из них, если сроки строительства у всех разные и финансирование им спускается с разрывом в несколько лет? Получается одно из двух: если хочешь скооперироваться с кем-то на предмет общего тепла, то либо жди, либо догоняй. А что значит — жди? Это значит — построй многоквартирный жилой дом, сдай его под ключ и не заселяй по крайней мере года два или три, пока не дадут тепло. Но кто на это пойдет и чьи новоселы это выдержат? Ну, а не хочешь ждать — вложи заранее свои средства в строительство коллективного теплоузла, а потом строй вдогонку свои объекты. Но кто это тебе сегодня позволит?

Так что остается застройщикам лишь обмениваться друг с другом критическими мыслями насчет тепла и горячо просить проектировщиков что-нибудь эдакое придумать.

А проектировщиков и просить не надо. Они давно уже разработали схемы централизации теплоснабжения малых городов на базе строительства крупных источников тепла. Реализация этих схем требует по 5–7 миллионов рублей в каждом городе. Пока таких денег нет.

Есть другие деньги, которые расходуют на строительство в тех же городах мелких ведомственных котельных.

Но их никто не считает, никто не хочет взять в руки хотя бы простой карманный компьютер. То ли слишком это нудная работа — облекать разные мелкие нюансы в колонки крупных цифр. То ли без них результаты получаются настолько лучше, что просто не хочется огорчать себя и других въедливыми подсчетами. Потому что, если подсчитать, то может оказаться, что недостающие по каждому городу деньги на централизацию давно бы уже окупились и, более того, даже принесли значительную экономию, гораздо больше той, которую могут обеспечить нам все кочегары, вместе взятые, от всей души откликающиеся на все наши призывы о рачительном ведении кочегарного хозяйства.

Так возьмем же в руки компьютер, не дожидаясь, пока каждый третий станет кочегаром. Ибо тогда найти человека, владеющего электронно-счетной техникой, будет гораздо труднее, чем сегодня.

И все бы ничего, если бы не роза ветров. Как назло преимущественное движение воздуха происходит не от Корытовского лесопарка в сторону старых свинарников, а наоборот: от свинарников к зоне отдыха. И потому воздух в зоне пахнет не озоном, а навозом. Вот вам и роза. С шипами.

Нет, конечно, псковитяне, отдыхающие зимой и летом в Корытовском лесопарке, знают, что сельское хозяйство пахнет не только розами и что отделить выполнение Продовольственной программы от ароматов кормокухни и хлева просто невозможно. Но в том-то и дело, что наличие в лесопарке свинарников не подкрепляет наращивание мясных ресурсов, а наоборот — тормозит.

Дело в том, что двенадцать лет назад Псковский облисполком принял решение о расширении подсобного хозяйства Псковского горпродторга и о переносе в связи с этим старых корытовских свинарников за городскую черту в район деревни Клишово. Там намечалось строительство свинокомплекса на шесть тысяч голов.

О предстоящем строительстве, а также о предстоящем оздоровлении зоны отдыха псковитяне говорили с немалым энтузиазмом. С высоких трибун не только проектировались вдохновляющие перспективы, но и назывались конкретные сроки. Присутствующие аплодировали.

Все дело должно было быть завершено к 1975 году. Конечно, с порога 1971-го эта дата выглядела не такой уж близкой. Но для тех, кто привык мыслить масштабами пятилеток, она звучала вполне убедительно. И потому гуляющее в лесопарке население, затыкая носы от антисанитарного запаха, тихо считало годы, остающиеся до конца пятилетки. Четыре… Три… Два… Один…

Но до пуска нового свинокомплекса еще было далеко.

Пока малоинформированные энтузиасты считали оставшиеся до конца пятилетки годы, за стенами городских и областных заинтересованных организаций шла упорная и кропотливая работа по воплощению в жизнь вдохновляющих перспектив Корытовского лесопарка.

Не прошло и двух лет, как по просьбе горисполкома и при содействии облисполкома было начато проектирование нового подсобного хозяйства. Облисполком выделил и подрядчика. Дело едва не дошло даже до согласования проекта. Но тут подрядчик обнаружил, что проектируемый объект в плане подрядных работ на 1973–1975 годы не значится, и от строительства отказался.

Кропотливая работа продолжалась. В конце того же 1973 года областная плановая комиссия определила нового подрядчика. Но оказалось, что на практике это решительно ничего не значит. Новый подрядчик сразу сказал «нет!», и облисполком не нашел ни доводов, ни сил, чтобы его урезонить.

Впрочем, проектирование подсобного хозяйства шло своим чередом, и в 1974 году разработка документации была закончена. Нашелся и подрядчик. Вернее, не нашелся, а был с превеликим трудом найден облисполкомом. «Облмежколхозстройобъединение» не стало отказываться от почетного поручения. Оно довольно быстро рассмотрело проектную документацию и… тут же вернуло ее на переработку как безнадежно устаревшую. Прошло еще три года, пока эта переработка была завершена.

Теперь оставался сущий пустяк: добиться выделения капитальных вложений на строительство, быстро их освоить и выполнить, наконец, давнее решение о переносе свинарников с одновременным увеличением производства свинины.

Нельзя сказать, что горисполком, облторготдел и облисполком отмахнулись от этого пустяка. Напротив, им даже удалось добиться согласия Российской конторы Стройбанка на выделение необходимых кредитов. Но при одном условии: сроки строительства не должны превышать нормативных. Это значило, что в первый же год строители свинокомплекса должны освоить до двух миллионов рублей. А возможности «Облмежколхозстройобъединения» по этому объекту не превышали двухсот тысяч. Стоит ли удивляться тому, что Стройбанк отказался финансировать такой заведомый долгострой, а псковские заинтересованные организации не стали настаивать?

Но малоинформированные энтузиасты сверкающих корытовских перспектив тем временем не дремали. Выждав для приличия вместо одной пятилетки две и ничего не зная о незаметной титанической работе в этом вопросе местных организаций, они обратились с письмом в «Известия». Газета напечатала это письмо под заголовком «Беречь лесопарки». Псковский горисполком не замедлил подтвердить правильность выступления газеты. В своем ответе он громогласно заверил общественность в том, что все необходимые работы по благоустройству Корытовского лесопарка вскоре будут осуществлены. С этой целью, мол, горисполком обратился к облисполкому с просьбой «о выделении лимитов подрядных работ для строительства животноводческой фермы в деревне Клишово». Или, говоря иными словами, о конкретном поручении конкретным строителям построить, наконец, Клишовский свинокомплекс.

Облисполком не замедлил подтвердить правильность решения горисполкома, но в своем решении записал: «Исполкому Псковского городского Совета народных депутатов совместно с управлением торговли облисполкома обеспечить перевод подсобного хозяйства горпродторга из Корытовского лесопарка в район д. Клишово».

Обеспечить — и точка! Пусть население радуется. А разговор о выделении лимитов и прочей нашей кропотливой созидательной работе оставим для посвященных, которые отлично знают, что заводить его с нами сейчас по меньшей мере бестактно.

Итак, Корытовская роза ветров исправно продолжала снабжать лесопарк ароматом навоза, а малоинформированные энтузиасты терпеливо ждали, когда горисполком с облторготделом «обеспечат».

Выждав для приличия вместо одного года два, они вновь обратились к редакции с просьбой о помощи. Редакция запросила горисполком. Ответ был оглушающе положительным. Из горисполкома сообщили: «Поднятый вопрос о неправомерности размещения в Корытовском лесопарке вредных в санитарном отношении производств решается. Разработана проектная документация по переносу свинарников подсобного хозяйства продторга в деревню Клишово…»

Придумать что-либо более вдохновляющее и менее информационно насыщенное было просто невозможно. Ура! Вопрос уже решается. А как давно — это не имеет значения. Ур-ра! Разработана уже проектная документация. А то, что она уже дважды устарела и сдана в архив, никого интересовать не должно.

Но редакцию это все-таки заинтересовало. Желая на месте проникнуться духом оптимизма и неиссякаемой бодрости, доносящимся из эпицентра Корытовской розы ветров, а заодно подкрепиться недостающей информацией, автор этих строк решил посетить псковские заинтересованные организации.

Поначалу с ним беседовали как с малоинформированным энтузиастом. Никак не могли припомнить, было ли принято в свое время решение облисполкома о переносе подсобного хозяйства в деревню Клишово. Очень туго прорывались воспоминания о причинах, тормозивших это дело. Путешествуя по местным коридорам власти, автор переходил из кабинета предгорплана в кабинет предгорисполкома, оттуда — в кабинет предоблплана, из кабинета предоблплана в кабинет предоблисполкома. Беседовал он и с главным архитектором города, и с руководителями облуправления лесного хозяйства, и с руководителями облуправления торговли… И постепенно превратился из малоинформированного энтузиаста в Посвященного. И теперь он точно может сказать, что хотя никто от строительства нового свинокомплекса не отказался и оздоровление Корытовского лесопарка по-прежнему считается актуальной задачей, кропотливая созидательная работа в этом деле фактически приостановлена. И никаких изменений в обозримый плановиками период не предвидится. А громогласные оптимистические прогнозы, исходившие от местных организаций, ничем не обоснованы.

Автор считает необходимым немедленно довести это до сведения публики, гуляющей в Корытовском лесопарке и до сих пор наивно полагающей, что вопрос уже решается, а проектная документация вот-вот будет воплощена в жизнь. Пусть публика не питает напрасных надежд. Ибо ничего не может быть хуже для настроения, чем несбывшаяся надежда. Уж лучше совсем до поры до времени ее не иметь, чем трижды разочароваться в том, кто обещал тебе ее осуществить.

Да, громогласностью гласности не заменишь. Быть может, честно информировав граждан о всех встретившихся на пути строительства нового свинокомплекса трудностях, заинтересованные организации нашли бы в себе гораздо больше сил и упорства, чтобы эти трудности преодолеть. А если не вышло бы, стоило бы отказаться публично на какое-то время от своих безусловно прекрасных планов, более точно взвесив свои возможности и наметив реальные рубежи. Можно не сомневаться, что такая откровенность в обращении с энтузиастами привела бы к сочувствию и безусловному пониманию с их стороны.

А понимание — великое дело. Оно может породить веру и надежду в отношении корытовских перспектив гораздо более стойкую, чем самый стойкий аромат невыполненных обещаний, доносимый на территорию местного лесопарка. Но это уже шипы. Без розы.

Жители деревни Юркевичи с большим интересом наблюдают весной и осенью за движением могучих автолесовозов. Им радостно сознавать, что по главной деревенской улице, а затем по дорогам родного района могучим потоком движется необходимая нашему народному хозяйству древесина. Это движение, думают они, наглядное свидетельство трудовых успехов производственно-заготовительного объединения, которое рубит и пилит в недальнем лесу могучие деревья.

Но почему же, спрашивает в своем письме в редакцию председатель исполкома Юркевичского сельского Совета, почему успехи лесорубов должны оборачиваться для жителей нашей деревни сплошными неприятностями, особенно осенью и зимой? И тут выясняется, что интерес местных жителей к лесоперевозкам связан не только с их законной гордостью за нелегкий труд лесорубов. Это, конечно, само собой. Но дело в том, что могучие лесовозы в распутицу разбивают сельские грунтовые дороги до такой плачевной степени, что по ним не могут пройти не только рейсовые автобусы, но даже знаменитый «газик», который, как известно, по праву считается вездеходом.

— Дорогие товарищи, — обращается к лесозаготовителям предсельисполкома, — скатертью вам наша дорога, но не сочтите за труд эту скатерть заштопать, так как терпеть дольше в распутицу нашу полную оторванность от окружающей цивилизации мы не в силах. Даже если бы и очень захотели.

— Уважаемые друзья! — отвечает директор объединения. — За отдельными вывозимыми деревьями вы не видите большого леса, который, как известно, является нашим общим богатством.

— Но наши дороги — тоже богатство. Даже плохие. По крайней мере ни мы, ни вы обойтись без них не можем, отвечает ему от имени и по поручению Советской власти на местах председатель исполкома сельского Совета. — Так что уж, пожалуйста, отремонтируйте то, что вы разрушили.

— Ни в коем случае, — отвечает на это директор. — Ибо это не входит в наши прямые обязанности. И вообще, стоит ли поднимать шум из-за нескольких колдобин?

Поскольку позиции сторон предельно ясны, на этом можно было бы и поставить точку. Но автору кажется целесообразным увидеть за конкретным «деревом», за описанным случаем большой лес, в котором доныне блуждает проблема наших сельских дорог. Ведь за состояние проселка никто персональной ответственности не несет. Это при том, что дорога — условие, без которого удержать людей в селе очень трудно. Но что, скажите, может сделать с разбитой дорогой исполком Совета, у которого для таких работ нет ни механизмов, ни средств? Вот тут-то и возникает вопрос о «прямых обязанностях» и «нескольких колдобинах».

Сперва о колдобинах. Как сообщил в беседе с автором директор районной автобазы, весной и осенью упомянутые дороги становятся благодаря лесовозам совершенно непроходимыми. Автобусное и всякое прочее автомобильное движение, в том числе и карет «скорой», полностью прекращается.

— А как же больные? — спросил автор.

— Терпят, если могут… — ответил ему директор автобазы.

Вот вам и «несколько колдобин».

А теперь об обязанностях. Вот что сказали автору по данному конкретному поводу в Министерстве лесной и деревообрабатывающей промышленности СССР: «Хотя эта обязанность пока нигде не записана, безусловно, дороги, о которых пишет вам председатель исполкома сельского Совета, должны ремонтировать мы».

Вот это и называется, по мнению автора, «видеть за деревьями лес».

Вот вы говорите: борьба за качество. И я говорю: борьба за качество. И не только говорю. Даже на плакатах пишу и в цехах вывешиваю. Ну, не сам, конечно, а с помощью мастеров слова и кисти. Потому что все это должно выглядеть солидно, красиво и, главное, вдохновлять. Тем более, что и продукция у нас вдохновляющая: мы делаем кирпич. Тот самый кирпич, из которого золотые руки строителей возводят стены промышленных, хозяйственных и культурно-бытовых объектов, обеспечивая тем самым грандиозный размах нашего строительства.

А попробуйте построить кирпичное здание без кирпича… Даже если этот кирпич вам и не очень нравится, даже если на других предприятиях он и получше. Не нравится — не берите! — твердо говорим мы. — Все равно вы от продукции нашего завода никуда не денетесь. Фонды на кирпич, сами знаете, распределены, и менять вам по вашему капризу поставщика никто не будет!

Так что, если уж откровенно говорить, получатели к нашей продукции не очень-то и придираются. Берут, что даем, да еще и в ножки порой кланяются. Кирпич в нашем крае пока еще штука дефицитная. Не до качества им, родимым. Удалось бы положенное количество выбрать. Иногда просто смешно видеть, как они готовы тащить эти кирпичи прямо из печи. Какое там ОТК? Какая отбраковка? Давай, давай! — говорят. Нам некогда, мы спешим, на нас будущий новосел смотрит с большой надеждой. Мы не можем нарушать наши планы и сроки!

Но бороться за качество, вы сами понимаете, надо. В конце концов каждый из нас должен помнить, в какое время он живет и какие задачи решает. Я об этом не раз говорил, и меня очень внимательно слушали. У нас с вами, говорю, здесь не сборочное производство, комплектующих узлов и деталей нет, кивать не на кого. Смежник, говорю я в шутку, у нас с вами один — природа-матушка. От нее и песок, и глина. И претензий к ней не предъявишь.

Вообще, надо сказать, шутку я люблю. Один получатель как-то упрекнул меня в откровенной беседе: ваш кирпич, мол, недожжен и впитывает воду, как губка. Ничего, сказал я ему в ответ, на хорошей стройке губки тоже нужны. Например, в душе после смены. Но он почему-то даже не улыбнулся. Наверное, у них на стройке нет душа.

А другой получатель мне говорит: ваш кирпич весь в трещинах, он такой хрупкий, что буквально в руках разваливается. Вот и хорошо, отвечаю, если он кому-нибудь невзначай на голову упадет, треснет не голова, а кирпич. И в смысле техники безопасности на производстве это будет большим успехом.

Да, так о чем это мы? Ах, о качестве… Просто обидно иногда становится, когда об этой теме глубоко задумаешься. Так и хочется одернуть тех, кто перестает понимать шутки и начинает всерьез требовать, чтобы качество обыкновенного кирпича равнялось чуть ли не качеству транзисторного приемника.

Не успели мы эту мысль как следует рассмотреть и обсудить, на завод для проверки качества продукции явились представители прокуратуры. То ли их наши получатели надоумили, то ли они сами нашу слабину почуяли… Ну, все, думаю, теперь держись, теперь только оперативность может нас спасти. Только срочные меры по выправлению создавшегося положения.

Прокурорская проверка еще не закончилась, а я уже собрал командиров нашего кирпичного производства и говорю: так и так, дорогие товарищи, да разве ж можно так работать? Да ведь у нас непосредственно под вдохновляющими плакатами грубо нарушаются технология и трудовая дисциплина, принижена роль отдела технического контроля, потери от брака скрываются, виновные в его выпуске остаются практически безнаказанными… Лично я предлагаю принять самые энергичные и решительные меры, пока дело не дошло до прокурорского представления руководству нашего объединения.

Не успели… Пошло-таки представление в адрес нашего объединения. Подписал его сам прокурор края. Он потребовал принять необходимые меры к строгому соблюдению законов об ответственности за выпуск недоброкачественной продукции на нашем заводе и дал месячный срок для сообщения о принятых мерах. Представляете? Такой момент, кругом все борются за качество, а меня как раз за это самое дело с треском снимают с директорского поста. Это ж надо! Чтобы человеку так не повезло, чтобы злополучный кирпич свалился именно мне на голову.

В общем, наше объединение ответило прокурору точно в срок. Моя судьба была решена ясно и недвусмысленно: за недостаточное внимание к вопросам качества продукции (так сформулировали в приказе) мне было объявлено… как вы думаете, что? За-ме-ча-ние. Я, честно говоря, прочитав этот приказ, поначалу даже глазам своим не поверил. Неужели, думаю, это вроде нашего плаката в цехе? Ведь там, в объединении, такие серьезные люди. Но потом я понял, что просто борьба за качество не зашла еще так далеко, как мне сперва показалось. Так что кирпич нашего производства, свалившийся мне на голову, оказался действительно безопасным.

Ну и ладно… Ну и хорошо… А вопросами улучшения качества мы, конечно, занимаемся и окончательно их решим. Как-нибудь потом… Может, тогда, когда наш кирпич перестанет быть дефицитным. А может, когда собственный технический контроль на предприятиях заменят государственным и вместо наших милых и все понимающих работников ОТК к нам зашлют представителей Госстандарта или еще каких-нибудь вневедомственных контролеров… Слухи об этом ходят довольно упорные, и, глядишь, неровен час, они подтвердятся. Вот уж когда наши кирпичи станут действительно опасными, и лично я свою голову под такой предмет ни за что не подставлю.

— Говорят, будто за границей уже есть мороженое для женщин, желающих сохранить фигуру, — рассказывает мой приятель.

— А для мужчин? — с надеждой спрашиваю я.

— И для мужчин. Разницы тут никакой нет. Главное, что его готовят без сахара.

— А-а… — разочарованно говорю я. — Без сахара ешь сам. А я, знаешь ли, еще с детства привык к сладкому мороженому. Сколько слез, помню, пролил, когда из-за диатеза мне его не давали…

— А между прочим, оно хоть и без сахара, но сладкое. И детям, больным диатезом, его как раз можно. И взрослым, больным диабетом. И людям пожилого возраста. И вообще всем, кому не рекомендуется злоупотреблять сахаром. Там, за границей, говорят, они давно это дело раскусили. А раскусив, облизнулись от удовольствия.

— А это не пропаганда? — говорю. — Они там, знаешь, в рекламных целях как загибают… Родную мать не узнаешь.

— Не-е… — говорит. — Мой сосед недавно был в загранкомандировке, сам лично пробовал. Говорит, что готовят его на натуральных продуктах — сорбите или ксилите, и что по вкусу от обычного мороженого его ни за что не отличишь.

— Ну и ну! — говорю. — Вот это прогресс! Не понимаю, куда наши смотрят.

— А ты разберись, — говорит приятель. — Может, и в газете об этом напишешь.

И стал я разбираться.

Обращаюсь к главному производителю мороженого — в контору Росмясомолторга.

— Скажите, вы слышали, что за границей уже есть диетическое мороженое?

— Слышали. А что?

— Так, может, надо не пожалеть валюты, купить технологию?

— А зачем? Технология у нас есть.

— Тогда, может, оборудование заморское требуется?

— А для чего? Наше отечественное оборудование универсальное. Ему что с сахаром, что без сахара — все едино.

— Вот это техника! — говорю. — Выходит, не только они там где-то что-то могут насчет мороженого… Но чего же у нас тогда нет? Может, ксилита? Или сорбита?

— Да нет… Есть и то, и другое. Хотя, конечно, и перебои бывают.

— А может… Может, у наших граждан не бывает склонности к полноте? Может, у нас уже нет диатеза и диабета?

— Да нет… Все у нас есть: и то, и другое, и третье…

— Так чего же, в конце концов, у нас нет? Чем мы обделены?

— Спроса у нас нет. От торгующих организаций нет заявок!

Вот это — да! Граждане, берегущие свою форму, есть, пожилые люди с ограниченным потреблением сахара тоже есть, больные диатезом есть, диабетики есть, а спроса на диетическое мороженое нет!

Обращаюсь в Автоматторг — главную московскую организацию, торгующую мороженым.

— Любите ли вы мороженое? …А диетическое? … Никогда не пробовали? …А почему не заказываете? …Никто не спрашивает? Понятно. Начнем с рекламы…

Нет, оказалось, что начинать с рекламы Автоматторг не хочет. Пусть Росмясомолторг этим занимается. Его продукция.

А Росмясомолторг тоже не хочет. Рекламировать можно то, что производят. А они не производят потому, что нет заявок. А заявок нет потому, что нет спроса. А спроса нет, потому что нет рекламы. А рекламы нет, потому что не производят…

И вдруг в ходе моих многодневных переговоров с заинтересованными организациями пришла благая весть: произвели! Целых две тонны. Того самого. Диетического. Которое раньше водилось только за рубежом. О котором мы ранее даже и не мечтали. Потому что не знали, что это можно.

По точным данным, полученным в Росмясомолторге, новый замечательный продукт уже отправлен в ряд московских кафе. Вот это, думаю, оперативность! Вот это действенность! Газета еще только заинтересовалась вопросом, еще даже не выступила, а вопрос уже решен.

Поздравляю вас, полнеющие женщины и толстеющие мужчины! Поздравляю вас, граждане пожилого возраста! Поздравляю вас, больные диатезом и диабетики! Сегодня на вашей улице праздник. Ну, если и не непосредственно на вашей, так на соседней. Я снабжу вас адресами кафе, куда завезли диетическое мороженое, и вы сможете посетить их в любое, удобное для вас время.

Но прежде чем я направлю вас по известным мне адресам, объеду-ка их сам и лично «убедюсь», что чудо действительно свершилось.

Кафе «Звездочка» на Пятницкой. Закрыто на ремонт.

Кафе «Морозко» на Люсиновской. Закрыто на капремонт.

Кафе «Березка» в Сокольниках. «Нет, не завозили. А что это такое? Мы про него и слыхом не слыхивали».

Кафе «Северное сияние» на Селезневке. «Первый раз слышим».

Кафе № 55 на площади Восстания. «А разве такое выпускают?!»

Звоню главному товароведу производственного отдела Росмясомолторга:

— В указанных вами кафе диетического мороженого нет, а два кафе и вовсе закрыты.

— Не может быть! — отвечают мне. — Ведь эти сведения нам дал холодильник № 8, а он отправлял по адресам, указанным Автоматторгом.

Звоню заместителю директора Автоматторга.

— Ничего подобного, — слышу в ответ. — Никаких адресов мы не давали, просто сказали, что каждому кафе, заказавшему весовое мороженое, можно дать в ассортименте и это.

— А вы предупредили свои кафе, что к ним поступит не совсем обычный продукт?

— Нет… Мы же не знали, куда он поступит.

— А можете назвать кафе, куда оно уже действительно поступило?

— Могу. Ну хотя бы кафе № 62 на проспекте Мира.

Еду по указанному адресу. Наконец-то мне улыбается удача. Диетическое мороженое есть. Заказываю полновесную порцию. Стою у буфетной стойки в ожидании, пока его взвесят. Пробую. Съедаю. С удовольствием прошу добавку. За мной подходят к стойке две молодые женщины с нескрываемой склонностью к полноте. Слышат, что я беру вторую порцию. Спрашивают, что за мороженое. Буфетчица отвечает:

— Да ну… Что-то там для диабетиков. А вы, я вижу, люди здоровые, вам это ни к чему.

И она с чувством исполненного долга отвешивает толстушкам по двести граммов самого сахарного в мире пломбира.

Да, при такой организации дела и при такой рекламе спроса и вправду не будет.

Как нет его и на торты с пирожными, приготовленными на том же сорбите. Как нет его и на варенья и джемы того же свойства. Нет спроса, потому что нет таких изделий. Хотя могли бы и быть. Ведь у нас для этого все есть. Точно так же, как и для производства диетического мороженого. И технология. И оборудование. И сырье. И потребители. И, безусловно, спрос. Хотя и не выявленный. Одного не хватает — здоровой социалистической предприимчивости. Ею многие наши хозяйственники и вправду обделены. Хотя, конечно, любви к мороженому им, как и нам с вами, не надо ни у кого занимать.

Для начала, дорогой читатель, разрешите пригласить вас на небольшую экскурсию по цехам нового замечательного предприятия. По объему своей продукции оно — самое мощное в мире. Его изделия — от солидного дорожного чемодана до изящного чемоданчика фасона «дипломат» — задуманы на уровне лучших мировых образцов. Технологически безупречный процесс каждые семь секунд завершается выходом с конвейеров на автоматические поточные линии готовых изделий, которые здесь пакуются и подаются на механизированный склад.

Давайте же и мы войдем туда, возьмем в руки большой чемодан, запаянный в полиэтиленовую пленку, с разрешения дирекции нарушим эту упаковку, мягко щелкнем замками и поднимем крышку чемодана.

Что мы увидим?

Мы увидим упакованный в гофрокартон и спрятанный в большем чемодане меньший.

Раскроем и его. Что мы увидим?

Мы увидим упакованный в гофрокартон и спрятанный в меньшем чемодане самый маленький. Тот самый. «Дипломат».

Будем последовательны до конца. Раскроем и его.

Что мы увидим?

Мы увидим, дорогой читатель, как из маленького чемоданчика стремительно выскакивает большая неувязка.

Выглядит неувязка весьма живописно. На ней — длинное бумажное платье со шлейфом, сшитое из многочисленных входящих и исходящих, прекрасно увязанных между собой.

…«Министру химической промышленности СССР. Своевременный ввод в эксплуатацию производства чемоданов находится под угрозой срыва, так как Союзглавтара отказалась выделить объединению гофрокартон… Директор Северодонецкого объединения «Азот».

«Директору Северодонецкого объединения «Азот». Прошу Вас рассмотреть вопрос о возможности использования для упаковки чемоданов других видов упаковочных материалов. Заместитель начальника Управления материально-технического снабжения Минхимпрома».

«Ворошиловградская база Укроптгалантерея категорически возражает против замены гофрокартона на бумагу. Упаковка чемоданов в оберточную бумагу приведет к ухудшению их качества при транспортировке и хранении, а также ухудшит их товарный вид… Окончательное решение по вопросу о замене гофроящиков на оберточную бумагу может вынести Министерство торговли СССР».

«…Главкультбытторг Министерства торговли СССР настаивает на упаковке из гофрированного картона, так как бумага не сможет обеспечить сохранность чемоданов при транспортировке».

Стоит ли после этого объяснять, дорогой читатель, что весь процесс упаковки на автоматических линиях чемоданов и чемоданчиков, который мы с вами наблюдали, — не более чем плод нашего богатого воображения. Великолепное производство оказалось в глухом картонном тупике из-за какой-то долговязой неувязки.

Как и у каких родителей оно родилось, это своевольное дитя, которое всего за год набрало такую силу, что с ним не могут справиться два солидных министерства?

Неужели в нашем плановом хозяйстве, легко поддающемся не только ближнему, но и дальнему научному прогнозированию, в прошлом году еще не было известно, что ресурсы гофрокартона нынешнего будут крайне ограниченными? И неужели наши серьезные научные силы, занятые изысканиями в области тарных проблем, не могли в связи с этим заранее подсказать инициаторам создания фабрики и составителям технических условий на чемоданы, что для упаковки их можно использовать нечто не столь дефицитное в наши дни, как позарез нужный многим отраслям гофрокартон. И, может быть, тогда, год назад, неувязка была бы ликвидирована, что называется, в самом зародыше.

Хотя, впрочем, почему это год назад? Ведь предприятие было решено строить семь лет назад. Не тогда ли в Минхимпроме и должен был возникнуть совершенно естественный вопрос: братцы, а во что будем паковать? Но этот вопрос тогда почему-то ни у кого не возник. Подумаешь, мелочь какая-то — упаковка, последняя пуговица на солидном костюме!

Вот он — тот самый момент, когда наша неувязка появилась в колыбели, издала многообещающий писк и задрыгала ножками. Но в тот момент подкидыша никто даже не заметил.

И вот проектировщики где-то уже чертили изящные и экономичные проекты упаковочных автоматов.

Изготовители оборудования тщательно воплощали их начертания в жизнь, монтажники выстраивали строго логические поточные линии упаковки. И только в одном не было логики: гофрокартон для всего этого технического великолепия даже не предвиделся. «Авось не понадобится…» — утешали себя минхиммашевцы.

Ох уж это «авось»! Сколько разочарований и убытков нам стоили все эти недоучтенные мелочи, отложенные на последний момент второстепенные вопросы, недодуманные до конца серьезные проблемы.

— Мелочь! — отмахнется и на сей раз от наших рассуждений иной масштабный хозяйственник.

Но в плановом хозяйстве мелочей быть не может. И доказательством тому — самая крупная в мире фабрика чемоданов, которая попала в цейтнот из-за того, что на ее производственной спецовке не хватало последней пуговицы.

К нам обратился с письмом начальник отдела Всесоюзной конторы «Строймехзапчасть» Минтрансстроя СССР. Он пишет:

«Предприятия нашего министерства испытывают острую нужду в запасных конусах к дробилкам. 35 комплектов, выделенных нам на нынешний год, обеспечивают нашу потребность лишь на 4,5 процента. Кому нужна техника без запасных частей? Непонятно, для чего выпускать машины, заранее обреченные на бездействие? Кого мы обманываем? Похоже — самих себя…»

Прочитав это тревожное письмо, автор подумал, что обман на самообслуживании — дело отнюдь не самое трудное. И к тому же взаиморадостное: и для того, кто удачно обманул, и для того, кто охотно обманулся. Никто не сумеет изобрести столь убедительные фальшивые доводы и облечь их в столь привлекательную форму, как самообманщик. А кто, как не самообманутый будет до последнего отстаивать свои прекрасные заблуждения, ограждающие его от истинных трудностей и проблем?

«Тьмы низких истин нам дороже нас возвышающий обман…» Вот именно — возвышающий! Тут уж и не грех не только самого себя провести на мякине низких истин, но и другого убедить в том, что черное — это не что иное, как белое, но только в той самой тьме. А уж как жадно иное ухо ловит чужую ложь во спасение. Тем более если это спасение не только для обманщика, но в еще большей мере для обманутого…

Один мой знакомый директор предприятия, производящего автозапчасти, был недавно вызван на межотраслевое оперативное совещание. Надо сказать, что ехал он туда с тяжелым сердцем. План выпуска ряда деталей безнадежно срывался. Перед Мысленным взором нашего директора стояли шеренги застывших в неподвижности грузовиков. Рядом с ними, прикрыв ладонями глаза от яркого весеннего солнца, стояли шоферы. Они напряженно глядели вдаль: не покажутся ли на горизонте долгожданные запчасти.

Но горизонт был чист. И наш директор знал, что это надолго.

Нет, конечно, он с дорогой душой сделал бы все, чтобы оправдать надежды шоферов. Но его подводил подрядчик. Который год уже валялось на заводском дворе оборудование для выпуска дефицитных запчастей. Устанавливать его было негде. Новый цех, вопреки всем срокам и планам, застрял на нулевой отметке. А руководство СМУ только пожимало плечами.

Нет, конечно, оно тоже болело за дело и с дорогой душой сделало бы все, чтобы оправдать надежды завода. Но его подводил поставщик металлоконструкций. Который год он срывал поставку своей продукции, несмотря на то, что фонды на нее своевременно выделялись и распределялись и, казалось, нет такой силы, которая могла бы нарушить хорошо спланированный ритм поставки.

Но такая сила была. Поставщика металлоконструкций подводил поставщик металла, которого в свою очередь подводил поставщик металлолома.

Если бы нашего директора спросили, что же нужно делать, он ответил бы, что нужно, по крайней мере, заинтересовать в сдаче металлолома всех, кто имеет к этому какое-либо отношение. Ведь ресурсы этого добра у нас практически неисчерпаемы. Но директор знал, что на сегодняшнем совещании его об этом не спросят. Его спросят о запчастях. И, должно быть, довольно крепко.

…Председательствующий предоставил слово нашему директору и попросил вкратце доложить о ходе выполнения решения предыдущего оперативного совещания об окончательной ликвидации дефицита самых существенных деталей.

— В силу известных вам объективных причин, — начал было директор, — ход выполнения наталкивается на затруднения. До тех пор, пока подрядчик не выполнит свои обязательства…

Но его перебили:

— А вы нас заверьте.

— Как? — проявил недопонимание директор.

— Понятно как… — сказали ему. — Торжественно.

— А в чем? — спросил директор.

— Как в чем? Понятно, в том, что запчасти будут.

— Но ведь мы…

— Это не важно.

— Но подрядчик…

— Это мы слышали.

— Но его поставщик…

— Это мы в курсе.

— Но поставщик металла…

— Это мы знаем.

— Но поставщик металлолома…

— Не отвлекайтесь. Вы понимаете, что грузовики не должны стоять?

— Понимаю.

— И что мы не можем не реагировать…

— Это ясно.

— И что у нас должна быть уверенность…

— Несомненно.

— А откуда она у нас возьмется, если вы не заверите?

— М-да… — сказал наш директор. — В таком случае мне ничего не остается.

И шумно вздохнул.

— Разрешите считать ваш вздох торжественным заверением?

— Разрешаю! — великодушно сказал директор и сел.

На завод он возвращался с неожиданно легким сердцем. Перед его мысленным взором, говорил он потом, по-прежнему стояли шеренги застывших грузовиков. Но шоферы уже не смотрели напряженно вдаль. Они торжественно заверяли друг друга, что запчасти в их шоферской жизни — далеко не самое главное. Главное — это уверенность в том, что они в конце концов будут.

Производственное объединение «Восход» встретило новую пятилетку повышенными обязательствами. Провели собрания и совещания, наметили ряд конкретных мер, вскрыли причины имевших место недостатков и активизировали работу отдела управления качеством. Отдел, понимая важность поставленной задачи, ввел замечательную новинку: специальный контрольный талон, сопровождавший изделия на всех стадиях производства. Ежемесячный анализ талонов позволял делать выводы о положении с качеством на любом участке.

Эти выводы обнадеживали.

Прошло немного времени, и руководители «Восхода» могли при случае с гордостью отметить результаты своих усилий. В производственном объединении уже насчитывалось 75 отличников качества, 61 мастер «золотые руки», 8 человек пользовались штампом «Рабочая гарантия качества», 5 человек — штампом «Комсомольская гарантия качества», 30 бригад соревновались по известному почину «Обязательствам бригад — экономический расчет и инженерное обеспечение»…

Неподалеку от входа был установлен красочный транспарант: «Качество продукции — зеркало предприятия».

В городе стали поговаривать, что «Восход» находится на верном пути. На родственных предприятиях легкой промышленности соседних городов и областей уже подумывали о заимствовании передового опыта. Среди оптовых покупателей прошел слух, что с будущего года фонды на швейные изделия «Восхода» будут выделяться только в порядке поощрения за перевыполнение плана товарооборота. Вокруг распространился тонкий запах грядущего дефицита.

И тут Госторгинспекция запретила всем торгующим организациям республики принимать женские зимние пальто высшего качества производства объединения «Восход» по причине брака.

— Как же так? — искренне удивился автор, убежденный, что предприятие, насчитывающее в своих рядах 75 отличников качества, 61 мастера «золотые руки», 8 человек со штампом «Рабочая гарантия качества», 5 человек со штампом «Комсомольская гарантия качества» и т. д., не может выпускать плохую продукцию.

— А это не они… — смущаясь, ответили руководители «Восхода». — Это не отличники виноваты и не те, что со штампом… Это другие, малоквалифицированные…

— А может, здесь какая-нибудь ошибка? Может, здесь досадное недоразумение? А как же контрольные талоны качества, сопровождавшие эти изделия на всех этапах производства?

— А вот тут мы вас можем порадовать: талоны в полном порядке! Но, к сожалению, их нельзя носить вместо изделий.

Короче говоря, на «Восходе» был объявлен новый решительный этап борьбы за качество. Получивший взыскание от министра генеральный директор в свою очередь наказал виновных. В коллективе провели собрания и совещания. Наметили ряд конкретных мероприятий. Вскрыли причины имевших место недостатков, активизировали работу отдела управления качеством и на видном месте повесили новый транспарант: «Пятилетке — максимальную производительность труда, эффективность и качество на каждом рабочем месте».

И, представьте, не прошло и месяца, как контролеры Госторгинспекции, снова проверив качество женских зимних пальто, не нашли, к чему придраться, и разрешили возобновить их отправку торгующим организациям.

В городе снова заговорили о «Восходе» с чувством известного восхищения. На родственных предприятиях легкой промышленности соседних городов и областей стали подумывать о заимствовании опыта столь быстрого устранения дефектов производства. Над проходной «Восхода» снова взошла заря грядущего повышенного спроса…

Весть об энергичном и быстром выпрямлении кривых линий в цехах «Восхода» докатилась и до нашей редакции и вызвала, если и не повышенный спрос на женские зимние пальто смоленского производства, то уж во всяком случае повышенный интерес к роли торгового запрета в борьбе за качество продукции. Автор снова выехал в командировку, посетил производственное объединение и встретился с его генеральным директором.

— Скажите, — спросил автор директора, — наверное, случай с этими пальто был единственным?

— Нет, почему же? — ответил директор. — Мы уплатили в минувшем году нашим получателям за поставку недоброкачественной продукции около двухсот тысяч рублей штрафа.

— Но это наверняка значительно меньше, — догадался автор, — чем в предыдущем году, когда вопросы борьбы за качество еще не стояли так остро?

— Ошибаетесь, — вздохнул генеральный директор, — это почти в два раза больше.

— Не понимаю, — развел руками автор. — Ведь ваш собственный опыт показывает, как можно быстро улучшить качество изделия… Достаточно усилить воспитательную работу, провести дополнительные собрания и совещания, повесить новый транспарант…

Генеральный директор искоса глянул на автора, проверяя, не шутит ли он.

— А знаете ли, — спросил директор, — что мы навалились на эти несчастные пальто всем объединением, сняли квалифицированных людей со многих других участков, поставили под угрозу качество ряда других изделий?

— А зачем? — удивился автор. — Неужели пришить воротник без перекоса может только отличник качества, а прямой шов доступен только мастеру «золотые руки»? Что же тогда говорить про обычных рабочих?

— И то правда… — вздохнул генеральный директор. — Конечно, во многом мы сами виноваты… Но, согласитесь, никакая технология не поможет, если сырье поступает не то, что надо, если квалификация многих рабочих низкая…

— Так требуйте от поставщиков надлежащее сырье, — стал давать полезные советы автор. — Повышайте квалификацию ваших рабочих.

— Требовали, — отвечал директор. — В арбитражи не раз обращались, порой штрафы взыскивали, а нередко и слышали, что на нет и суда нет. А что касается повышения квалификации… Вы что-нибудь знаете о текучести кадров? Так вот, на нашем предприятии она такая, что мы едва успеваем обучить человека, а его, глядишь, уже и след простыл. Квартиру мы ему практически дать не можем… Сто восемьдесят метров, которые мы получили в прошлом году на триста семьдесят очередников, — это же слезы. Бытового цеха со столовой, душевыми и прочими помещениями никак не построим… Необходимого до зарезу производственно-технического училища у нас нет. Восемьдесят процентов наших контролеров не имеют даже полного среднего образования! А вы говорите, «Качество — зеркало предприятия».

А может, верно, а может, правильно, подумал автор, глядя в зеркало. Может, дело не только в ошибках и просчетах, допущенных на «Восходе», но и в том, что проблему качества нельзя решать лишь на одном каком-то участке, улучшая, скажем, технологию и откладывая улучшение бытовых условий на предприятии, вручая единицам штамп «рабочей гарантии» и отказывая сотням в возможности получить рабочую квалификацию в ПТУ. Может, стоит поговорить об этом с товарищами, от которых зависит и обеспечение сырьем, и строительство, и подготовка кадров, и прочное закрепление их на предприятии. А может, товарищи и сами об этом знают и уже готовятся принять необходимые меры, вскрыть причины имевших место недостатков и вывесить в своих кабинетах убедительный транспарант: «Пятилетке — максимальную производительность труда, эффективность и качество на каждом рабочем месте».

Именно — на каждом!

В уже известном вам фельетоне, размышляя о неизбежной зависимости между сельхозмашинами и запчастями к ним, автор пришел к философскому выводу, что, хотя счастье — категория не материально-техническая, без запчасти его нет и быть не может. Свой вывод он облек в общедоступную форму и изложил на страницах «Известий» под прямолинейным, как орудийный ствол, заголовком «Нет счастья без запчасти».

С тех пор многое переменилось. Если раньше автору казалось, что далеко не все всё понимают, то теперь он глубоко убежден, что почти все стали понимать едва ли не всё. И это, конечно, отрадный факт.

Так, например, столкнувшись недавно вплотную с проблемой отсутствия чепуховой ремонтной детали, ну, до смешного примитивной штуки — какого-то там поршневого кольца для компрессоров холодильных установок на молочнотоварных фермах, автор заметил, что никто не считает, что без такой чепухи можно прекрасно обойтись. Никому не пришло в голову утверждать, что компрессор может работать и без колец, холодильник — без компрессора, молочнотоварная ферма — без холодильника и что вообще прокисшее молоко значительно лучше непрокисшего.

Напротив. Автору доподлинно известно, что Госкомсельхозтехника СССР обратилась к Министерству химического и нефтяного машиностроения с таким письмом:

«В настоящее время в сельском хозяйстве страны эксплуатируется около 75 тысяч холодильных машин и агрегатов… Из-за отсутствия поршневых колец крайне затруднена эксплуатация указанного парка холодильных машин, что приводит к порче молока и других продуктов. Сложившееся положение требует принятия неотложных мер. Госкомсельхозтехника СССР просит рассмотреть вопрос об изготовлении и поставке в 1981 году поршневых колец на укмергском заводе «Венибе» Минхиммаша в счет имеющихся фондов на запасные части».

Как вы сами понимаете, в Минхиммаше отнеслись к этой просьбе с полным взаимопониманием и целиком поддержали мысль о необходимости принятия неотложных мер. Да разве могло быть иначе? Ведь речь шла о молоке нашем насущном!

Но дело в том, что в холодильных установках, выпускаемых Минхиммашем, десятки лет использовались кольца, сделанные автостроителями. Более того, попытки Минавтопрома избавиться от такой кооперации закончились неудачей. Госплан СССР рассмотрел этот вопрос и предложил кооперацию сохранить. В связи с этим Минхиммаш предложил Сельхозтехнике добиваться принятия неотложных мер именно от автопромышленности.

Предложение «добиваться» было просто прекрасным. По идее оно должно было сверкнуть лучом маяка в бурном море хозяйственных неувязок и навести работников Сельхозтехники на спасительную мысль… Давая столь ценный совет, товарищи из Минхиммаша наверняка испытали чувство исполненного долга и могли теперь со спокойной совестью наблюдать дальнейшее развитие событий вокруг кольца.

Говорят, вся прелесть советов в том, что их можно не выполнять. И даже более того: их можно внимательно выслушать и поступить наоборот.

Но одно дело — частная жизнь, а другое — хозяйственно-бюрократическая. Природа совета здесь несколько иная. Представьте, что Госкомсельхозтехника пропустила этот совет мимо ушей. Пропустила, хорошо зная, что кольца, выпускавшиеся только на Мичуринском заводе моторных деталей, давно сняты с производства ввиду отсутствия производственных мощностей и не поставляются ни Сельхозтехнике, ни Минхиммашу. Представьте, что совета она не послушалась, а колец все равно нигде не добыла. Что могут сказать в этом случае минхиммашевцы на любом узком или даже расширенном совещании? Они могут сказать, что товарищи из Сельхозтехники сами виноваты: не приняли всех необходимых мер, не прислушались к хорошим советам. И пострадавшим придется признавать свои ошибки.

Нет, Госкомсельхозтехника СССР не стала доводить дело до столь драматического поворота. Добиваться — так добиваться! И на имя заместителя министра автомобильной промышленности было отправлено весьма убедительное письмо.

Замминистра реагировал четко и незамедлительно. Да и как могло быть иначе? Ведь речь шла о Большом молоке.

Телеграмма, отправленная из Москвы в Заволжье генеральному директору производственного объединения «Автодвигатель», которому подчинено производственное объединение «Мотордеталь», в которое входит Мичуринский завод им. Ленина, гласила:

«Несмотря неоднократные указания Минавтопрома Мичуринский Мотордеталь отказывается поставить кольца поршневые ремонтно-эксплуатационные нужды тчк Прошу лично разобраться зпт принять незамедлительные меры отгрузке указанных колец зпт виновных привлеките административной ответственности тчк Исполнение доложите».

Какая прекрасная, оперативная телеграмма! Суровая и решительная. Бескомпромиссная и обнадеживающая. Несмотря даже на «неоднократность» предыдущих указаний. Пусть кто-нибудь теперь скажет, что в Минавтопроме прохладно отнеслись к вопросу охлаждения Большого молока.

Дальнейшие события, несмотря даже на то, что Мичуринск по-прежнему упорно колец не давал и молоко на фермах по-прежнему кисло, оказались весьма обнадеживающими. В конце января Госплан СССР подтвердил свою прежнюю позицию относительно колец и сообщил заинтересованным министерствам:

«Учитывая, что организация производства поршневых колец на предприятиях Минхиммаша является экономически нецелесообразной, Госплан СССР настаивает на сохранении производства указанных колец за Минавтопромом СССР».

Минхиммаш мог праздновать победу. А Госкомсельхозтехнике надлежало снова обратиться к Минавтопрому. Поршневое кольцо замкнулось.

Ответ Минавтопрома был краток:

«…Минхиммаш комплектует холодильные установки поршневыми кольцами, изготавливаемыми на предприятиях своей отрасли. Они и должны поставляться в запасные части к холодильным установкам».

Это был уже новый виток спирали. На нем следовало вводить в бой главные резервы. Теперь письмо на имя самого министра химического и нефтяного машиностроения подписал сам председатель Госкомсельхозтехники. Это была приятная новость. Узнав о ней, заинтересованные лица вздохнули с облегчением. Ну теперь уже, надо думать, вопрос решится. Ведь министры зря друг другу не пишут.

И вопрос, действительно, решился. Поняв всю важность проблемы охлаждения молока, особенно в летнее время, Минхиммаш обратился к Минавтопрому с убедительной просьбой отдать часть колец, причитающихся ему для выпуска холодильных установок, непосредственно Сельхозтехнике. Это была вторая приятная новость.

Ну вот наконец животноводы должны были быть довольны. Кольца, которые уже давно не поставляются мичуринцами Минхиммашу, теперь добавятся к тем кольцам, которые давно не поставляются мичуринцами же Сельхозтехнике.

Какой широкий и щедрый жест! Какое понимание текущих задач! Какая забота о Большом молоке проявлена Минхиммашем. Отдать то, что ты сам никак не можешь получить, поделиться тем, чего ты сам не имеешь!

В связи с этим автор может порадовать животноводов еще одной приятной новостью. Союзглававтосельмаш Госснаба СССР выдал наряд на поставку Госкомсельхозтехнике СССР колец, высвободившихся благодаря щедротам Минхиммаша. О чем официально известил начальника производственного управления Минавтопрома и просил дать по этому поводу Мичуринскому заводу все необходимые указания.

Так что, как видите, если все всё понимают и дружно берутся за дело, любой сложный вопрос можно решить. И, наверное, вопрос о кольце здесь не исключение.

При этом одно лишь обстоятельство смущает автора. В беседе с ним начальник производственного управления Минавтопрома откровенно сказал, что поставка колец по-прежнему нереальна. В Мичуринске нет для этого производственных мощностей. И в обозримом будущем не предвидится. И это все знают. В том числе и в Союзглававтосельмаше.

— Так неужели вы не дадите необходимых указаний о поставке? — ужаснулся автор. — Ведь молоко же прокиснет?

— Нет, почему же? Указания мы можем дать. Мы ведь тоже все понимаем…

Хорошо все-таки, когда все всё понимают.

В жизни С. Ивановой возник жилищный вопрос.

Возник, можно сказать, неожиданно, так как Иванова в жилье не нуждалась. Она занимала отдельную однокомнатную квартиру. Правда, в старом доме. Но со всеми удобствами. И об улучшении жилищних условий, не помышляла.

Вопрос возник в связи с тем, что на месте дома, где благополучно жила Иванова, решили построить новый, значительно больший. И горисполком вынес решение о сносе. А обязанность обеспечить Иванову жильем возложил на нефтегазоразведочную экспедицию, заинтересованную в предстоящем строительстве.

Как возникают подобные ситуации, объяснить не трудно. Вопросы, связанные с предоставлением жилья, пока что простыми не назовешь. Но если горисполком не может упростить сам вопрос, он старается упростить, по крайней мере для себя, его решение. И потому, когда нефтегазоразведочная экспедиция вместо отдельной квартиры предоставила Ивановой комнату в коммунальной, исполком городского Совета следом за исполкомом районного Совета признал этот вариант вполне достойным. Хотя по закону ухудшать жилищные условия Ивановой права не имел.

Впрочем, нельзя сказать, что исполком горсовета в принципе не учел законных интересов отселяемой и не пошел им навстречу. Об этом убедительно свидетельствует заботливый совет, содержащийся в письме председателя горисполкома Н. Потапова на имя С. Ивановой. Вернее, это был даже не совет, а настойчивая рекомендация занять предоставленную ей квартиру, а затем обратиться в исполком райсовета с… заявлением о постановке на учет для улучшения жилищных условий на общих основаниях.

— Помилуйте! — воскликнула Иванова, вникнув в смысл этой душераздирающей заботы. — Да зачем мне ваши улучшения? Мне бы без ухудшений — и ладно.

Этот мотив она изложила в повторной жалобе, на которую Потапов, не нарушая установленных сроков, коротенько ответил, что прошлый его ответ был «исчерпывающим». В чем, как говорится, и расписываюсь…

Есть люди, привыкшие давать только исчерпывающие ответы.

Но вообразите, что тот же Потапов сочинил следующее письмо: «Уважаемая Светлана Николаевна! Вы абсолютно правы, закон целиком на Вашей стороне. И потому мы решили Ваш вопрос положительно. Просим считать этот ответ исчерпывающим».

Не правда ли, смешно?

А вот, нарушая закон, отвечая отказом, Потапов заранее предупреждает Иванову, что вопрос исчерпан. Дескать, можете жаловаться, ничего вам не поможет.

А знаете, почему этот товарищ так уверен в исчерпывающем характере своего беззакония?

Конечно, знаете. Это, действительно, потому, что он не боится Ивановой. Да, не боится! А что она ему сделает? Местному прокурору пожалуется? Так она уже жаловалась. А прокурор вместо того, чтобы строго указать Потапову на нарушение жилищных прав граждан, просто переслал ему жалобу с просьбой ответить заявителю. И Потапов, как видите, ответил. Исчерпывающе.

Ах, если бы он знал, что Иванова не поверит в окончательный характер несправедливости горисполкома, не припишет ее в досаде всей Советской власти, а соберет свой скромный чемоданчик и направится за справедливостью в Москву. Если бы Потапов вовремя догадался, что она посетит прокуратуру республики, что там ее внимательно выслушают и согласятся, что закон грубо нарушен. Если бы мог он предвидеть, что после этого в дело вмешается Совет Министров республики и горисполкому придется под его же, Потапова, председательством принять решение, прямо противоположное прежнему, и выделить Ивановой отдельную однокомнатную квартиру… Представляете, как бы он испугался?

Но одновременно представьте, сколько людей берется за перо, чтобы обратиться в республиканские или союзные организации, и сколько народу лично отправляется в далекие и дорогостоящие поездки только потому, что некоторые товарищи дают свои «исчерпывающие» ответы.

Ну, что ж, порадуемся, что в данном случае справедливость восторжествовала, и подумаем, как было бы хорошо, если бы наиболее опытные в житейском отношении бюрократы обменивались со своими коллегами отрицательным опытом. Знаете, как опытные нарушители правил дорожного движения миганием фар предупреждают встречных водителей о «волке за горой». Или, говоря иными словами, об ожидающем их за крутым поворотом автоинспекторе.

Но нет, солидарность бюрократа до этого не доходит. Да и к чему зря мигать фарами, если даже в случае с Ивановой, при грубом нарушении ее жилищных прав, нарушитель, как говорят, отделывается легким испугом. Тут впору делиться опытом положительным. Тем более что заинтересованных в нем немало. И далеко не последний среди них — заместитель председателя другого горисполкома В. Голенищев. Ведь он попал в ситуацию, сходную с вышеописанной, как сестры-близнецы. Правда, стадия, на которой Голенищев пребывает, еще далека от финала. Он пока не боится. Жалобщик, а вернее — жалобщица Н. Вахрамеева кажется ему пока что вполне безопасной…

Для того чтобы читателю все было понятно, сообщим, что семья Вахрамеевой вместе с другими семьями была переселена пять лет тому назад в «маневренный фонд» по причине предстоящего капитального ремонта их дома. Начало ремонта все откладывалось, пока три года спустя горисполком не решил, наконец, что ему делать с этим домом. И назначил его под снос. После чего расселением шести повисших в воздухе семей занялся сам, а судьбу седьмой поручил заботам завода бытовых машин. Дескать, это предприятие солидное, пусть и побеспокоится о своем инженере-конструкторе Вахрамеевой. А у нас и без нее с квартирами сложности.

Итак, не видя возможности упростить сам вопрос, исполком постарался упростить, по крайней мере для себя, его решение. (Похоже на прежний вариант, не правда ли?) Но на заводе были свои сложности. И хоть от включения Вахрамеевой в очередь там не отказались, она с сыном уже шестой год живет без всяких удобств в маневренном фонде. И, естественно, добивается своих прав.

А заместитель председателя исполкома горсовета отвечает, что обеспечение Вахрамеевой жильем возложено на завод.

А Вахрамеева продолжает отстаивать свои законные интересы. А зампредгорисполкома дает ей исчерпывающий ответ. В том смысле, что ничего добавить к предыдущему ответу не может.

Вахрамеева не сдается и обращается в прокуратуру города. Оттуда ее вызывают строгой повесткой с предупреждением о возможных последствиях неявки. И в результате прокурор города П. Летов сообщает ей, что решение ее жилищного вопроса возложено на завод, который от своих обещаний не отказывается.

Но Вахрамеева знает, что такие обещания, при всей своей искренности, далеко не безусловны. Когда дело доходит до распределения, оказывается, что среди претендентов столько первоочередников и внеочередников, что до семьи, подброшенной из горисполкомовского гнезда в заводское, очередь может и не дойти.

Впрочем, и завод в этом случае легко понять. Мало ему, что ли, своих обязательств перед людьми? А тут еще Вахрамеева, которая вообще-то никакая не очередница. Ведь у нее в паспорте даже сохранилась прописка по прежнему адресу. Ее же просто лишили жилья, а теперь предлагают заводу выходить из чужого бюрократического пике.

Не дожидаясь дальнейшего развития событий и желая освободить Вахрамееву от визита в Прокуратуру РСФСР, мы обратились туда сами и узнали, что городской прокурор глубоко неправ. Ведь он проявил недопустимую беспринципность, фактически благословив грубое нарушение жилищных прав Вахрамеевой со стороны исполкома горсовета. Ну, что же, надо полагать, финал этой истории будет не менее благополучным, чем в первом случае. Ведь Вахрамеева из безопасного жалобщика буквально на глазах превратилась в опасного…

Но сколько их еще мается, безопасных?

Несмотря на неуклонный рост обеспеченности жильем, количество жалоб граждан по жилищным делам тоже растет. Только в органах Прокуратуры Российской Федерации он составляет 8–9 процентов в год.

Оптимисты считают это результатом неуклонно растущих правовых знаний населения. Дескать, самих-то нарушений жилищных прав меньше, но знатоков, способных их распознать, больше. Вот и получается мнимый рост.

Но реалисты не считают этот рост мнимым. Они приветствуют внедрение в широкие массы правовых знаний и говорят, что чем больше знатоков своих прав, тем меньше жалоб, если они не обоснованы. А если число жалоб растет — это сигнал при всех обстоятельствах тревожный. Он означает, что рост обеспеченности жильем, к сожалению, не исключает роста бюрократизма. И стоит ли этому удивляться, если одна лишь Вахрамеева была вынуждена обращаться со своим делом в добрый десяток адресов? И ответы получила далеко не от всех. Да и то, ответы сугубо формальные.

А все почему? А все потому, что одни довольно спокойно нарушают закон, а другие довольно спокойно на это смотрят. Притерпелись, что ли?

А я бы повару иному, заметил в свое время баснописец, велел на полке зарубить, чтоб слов не тратил по-пустому, где надо власть употребить.

Хороший совет. Действительно, исчерпывающий. Любого безопасного жалобщика он мигом превращает в опасного.

Пригласили меня как-то в одно солидное Министерство и предложили работу по совместительству — старшим консультантом по нарушениям. У вас в этом деле, говорят, должно быть, накопился немалый опыт. В своих фельетонах вы описали довольно много всяческих нарушений. Так что механика этого дела вам, очевидно, хорошо знакома. Потому и зовем.

— Какой оклад? — без обиняков спрашиваю я.

— От выработки, — говорят. — Скажем, один процент от достигнутых перерасходов вас устроит?

Я немного подумал и согласился.

Выделили мне кабинет с деревянными панелями, двух младших консультантов, секретаря-машинистку и служебный автомобиль. На работу разрешили являться по скользящему графику, то есть в свободное от фельетонов время. В общем, создали все условия. Только работай.

Ну, стал я туда захаживать и посиживать. Первое время работы никакой не было, и в кабинет ко мне никто не заглядывал. То ли побаивались меня по свойственной людям инерции мышления, то ли просто стеснялись насчет нарушений советоваться. Но потом привыкли и осмелели.

Заходит как-то ко мне один солидный министерский товарищ и говорит:

— Есть вопрос. Как сократить не сокращая?

— Очень просто, — говорю. — Надо выделить подведомственной организации завышенные ассигнования на содержание аппарата управления, а затем часть этих средств перечислить в бюджет как достигнутую экономию. Надеюсь, вы меня поняли?

— Понял! — обрадовался он. — Большое спасибо.

Через некоторое время с удовольствием узнаю, что мой совет дал хорошие практические результаты.

Теперь меня в министерстве полностью признали за своего и стали относиться ко мне без лишних предубеждений.

Заходит как-то другой солидный министерский товарищ и говорит:

— Автомобильным обслуживанием довольны? Шофер не капризничает?

— Нет, — отвечаю. — У нас установились хорошие деловые взаимоотношения.

— М-да… — говорит. — У меня тоже. Но, между прочим, это дело очень зыбкое. И здесь, и в местных наших организациях. Как увидят ревизоры в отчетах превышение установленных на легковой автотранспорт предельных ассигнований, так сразу вселенский шум поднимают.

— А зачем это указывать в отчетах? — говорю. — Пусть ревизоры сами докапываются.

— Благодарю за квалифицированную консультацию, — говорит. — Не зря, видно, вас в последнее время руководство хвалит.

Вскоре рекомендованное мною нарушение было широко внедрено в ряде главных управлений, во многих трестах и организациях. Моя слава росла не по дням, а по часам. Попасть на прием ко мне даже солидным министерским товарищам было уже нелегко. Авторитет моей секретарши можно было сравнить только со стройностью ее фигуры и обаятельностью улыбки. Похоже было, что должность секретаря старшего консультанта по нарушениям придавала ее хорошенькому личику какую-то особую вызывающую прелесть. Желающие попасть на консультацию отпускали ей рискованные комплименты, но она была неприступна. Не зря ведь она числилась старшим инженером и получала соответствующую зарплату.

Кстати, когда товарищи пригласили меня на одно узкое совещание и без обиняков спросили, как добиться в обход существующих штатных расписаний, а также различных решений и постановлений увеличения непроизводственного персонала, я, не задумываясь, ответил:

— За счет производственного. Практика показывает, что это самый простой и доступный способ. Если бы вы внимательно читали мою продукцию по основному месту работы, то давно бы уже это поняли.

Узкое совещание ответило бурными аплодисментами. И это были не просто рукоплескания. Это было руководство к действию. Руководство оперативное и результативное. Оно немедленно обернулось на местах десятками и сотнями хорошо продуманных нарушений. В аппарате многих трестов, управлений, предприятий за счет фонда заработной платы рабочих и другого производственного персонала один за другим возникали работники снабжения, диспетчеры, завхозы, бухгалтеры, табельщики, шоферы легковых автомобилей, машинистки, секретари, сторожа. И главное, при этом и волки были сыты, и овцы целы.

Как видите, меня не зря держали в министерстве. Особенно полезными руководство считало мои советы и консультации, когда до него доходили официальные данные о наших любимых нарушениях, обнаруженных на местах ретивыми контролерами.

— Как нужно поступать в таких случаях? — спрашивали меня. — Реагировать или не реагировать?

— Конечно, реагировать! — отвечал я. — И как можно активнее! В этих случаях хорошо смотрится приказ по министерству, а также циркулярное письмо, адресованное всем подведомственным организациям. В них нарушения должны быть самым суровым образом осуждены, меры по их выправлению намечены, ответственные за их выполнение названы, виновные слегка наказаны. В этом случае могу вас заверить, что нарушения ваши будут устойчивыми, как Останкинская телебашня, хотя так же, как и она, видны на большом расстоянии и всем заметны.

Меня слушали со вниманием и пониманием. Я чувствовал, что приношу пользу людям. Мои советы выполнялись с перевыполнением.

Пришла пора получать зарплату. По условиям найма мне должны платить ее раз в год в соответствии с показателями достигнутых перерасходов.

Как показала очередная проверка, организации и предприятия министерства в результате содержания скрытого управленческого персонала, расходования средств сверх выделенных лимитов на легковой автотранспорт и других нарушений финансовой дисциплины перерасходовали в истекшем году около полутора миллионов рублей. Из них, согласно условиям, мне причитается пятнадцать тысяч.

Интересно, как они оформят эту выплату. Нет, лично я знаю, конечно, один верный способ. Иначе какой бы я был старший консультант по нарушениям? Но, знаете, когда речь идет о своих личных интересах, давать такие советы как-то не принято. Это выглядело бы как злоупотребление служебным положением. Да нет, пусть сами выкручиваются. Тем более что, если уж честно говорить, никакой формальной должности я в этом министерстве не занимал и советы свои давал, так сказать, косвенно. Исключительно в форме фельетонов. А за них гонорар я уже получил. Так что бухгалтерия министерства может не беспокоиться.

Прасковья Кирилловна Данилина, вдова погибшего фронтовика, мать и бабушка, не могла пожаловаться на отсутствие внимания к ней со стороны ряда городских организаций.

Когда-то она вместе с семьей дочери получила прекрасную семнадцатиметровую комнату в новом доме. Правда, вторая комната в квартире была занята телефонной подстанцией, но Прасковья Кирилловна все равно была очень рада.

— Ничего, — говорила она, — потерпим… В войну люди не то терпели.

Лет восемь семейство Данилиной мирилось с беспокойным производственным соседством. Соседи и знакомые советовали обратиться куда следует. Мол, Кирилловну нельзя не уважить, тем более виданное ли это дело в наши дни — жить в одной малогабаритной квартире с телефонной станцией. Но Данилина не поддавалась и козырять своим вдовьим положением не хотела. Уже и домоуправление не выдержало, обратилось к телефонному начальству с решительной просьбой освободить комнату, «так как дальнейшее проживание семьи гражданки Данилиной невозможно». Домоуправление даже грозило связистам, что в случае отказа от демонтажа подстанции оно будет вынуждено расторгнуть договор аренды помещения через арбитраж. Но у связистов были свои задачи и трудности, и демонтировать подстанцию они пока не спешили. А угрозу расторгнуть договор расценили, как легкомысленную…

Вот тогда-то Прасковья Кирилловна решила, что пришло время вежливо напомнить о своих нуждах. В горисполкоме ее заявление быстро рассмотрели, приняли решение поставить Данилину на учет и велели ей спокойно ждать. Вскоре и связисты прислали успокоительное письмо. Дескать, подстанция из вашей квартиры будет удалена после расширения местной АТС, каковое намечено на конец следующего года. Ну может ли быть более обнадеживающий ответ? На дворе уже осень. Ждать остается всего какой-нибудь годик.

И зажила семья в радостном ожидании. Уже и на мебель для новой комнаты стали откладывать, и разные планы строить. Правда, порой на безоблачное небо надежды набегали тучки сомнения. Так было, когда связисты прислали новое письмо, из которого следовало, что вопрос о выселении подстанции при расширении местной АТС будет не «решен», как сообщалось ранее, а только «рассмотрен». Кроме того, получалось, что на конец следующего года намечено не само расширение АТС, а лишь «работы по расширению». Семейство заволновалось. Но Прасковья Кирилловна была в своих надеждах тверда, как морской утес.

— Раз рассмотрят — значит, решат, — сказала она. — Раз начнут — значит, сделают.

— Поживем — увидим… — отвечала дочь, женщина более современная.

И оказалась права. Прошел год, намеченный связистами, но дело не дошло даже до «рассмотрения».

— Значит, не было возможности, — не сдавалась Прасковья Кирилловна. — Думаете, так это просто — автоматическую телефонную станцию расширить? Там эвон сколько вопросов нужно решить, сколько одолеть всяких трудностей!

И тоже оказалась права. Вскоре от связистов пришло письмо, в котором они сообщили еще одну уважительную причину, которая делает перенос подстанции «в настоящее время» просто невозможным: «отсутствие на АТС необходимой для переноса подстанции кабельной емкости». Вот получим, мол, все необходимое, сделаем все, что полагается, и помещение в вашей квартире освободим. Но, между прочим, о каком годе теперь Данилиной надлежит мечтать, в письме не указывалось.

Тут даже Прасковью Кирилловну разобрали некоторые сомнения, и она снова обратилась в горисполком. А там словно того и ждали, потому что ответ пришел незамедлительно. Сам заместитель председателя в личном письме сообщил ей, что она уже полтора года состоит на квартирном учете. Мол, если не знали, то информирую. И ваша очередь, дескать, значится под номером таким-то. А насчет неприятного соседства Данилиной в письме — ни слова. Видимо, чтобы не травмировать лишний раз пожилую женщину. За такую душевную тонкость Данилина, конечно, была благодарна, но, несмотря на это, вопрос об освобождении соседней комнаты не шел у нее из головы. И стоит ли винить ее за бестактность, если она снова обратилась к городским связистам, попросила уточнить сроки. А связисты ни в чем ее винить и не стали. Они уточнили, что комната будет освобождена лишь по окончании строительства новой АТС, которое начнется, по всей вероятности, в текущем году. Этот срок вскоре подтвердил и заместитель председателя горисполкома, чем хоть и огорчил Данилину, но зато косвенно признал, что она вправе на эту комнату рассчитывать.

Так что, как видите, П. К. Данилина действительно не может пожаловаться на недостаток внимания со стороны городских организаций. Да она и не жалуется. Она просто спрашивает редакцию: нельзя ли как-нибудь ускорить отселение телефонной подстанции? Все-таки в наше время в одной малогабаритной квартире… И лет ведь ей уже немало, а очередь городская идет не скоро. В этом, конечно, никто не виноват, но доживет ли она до обещанного улучшения?

— Скажите, — спросил автор заведующего отделом по учету и распределению жилья горисполкома, — почему Данилина второй раз ждет очереди на жилье?

— А разве она уже один раз ждала? — удивился заведующий. — Впрочем, я здесь человек сравнительно новый. Спросите лучше у начальника домоуправления. Он, наверное, знает.

— Не знаю, — ответил начальник. — У них вполне достаточная площадь. Кажется, на троих — две комнаты… Сейчас уточню… Вот: семнадцать и шесть и десять и пять… Лицевой счет номер тридцать четыре. Платят за эту площадь.

Автору стало стыдно. Пока он читал письмо Данилиной, пока изучал приложенные к нему документы, куда-то ходил, кому-то звонил, что-то проверял, вопрос, оказывается, был решен.

— А что, подстанцию уже отселили? — осторожно спросил он на всякий случай.

— Нет, почему же? — ответил начальник. — Она там по-прежнему, в третьей комнате…

— Как в третьей? — удивился автор. — Ведь квартира Данилиной двухкомнатная…

— Да нет… Там, видимо, три комнаты… Но я уточню.

Через два часа они разговаривали снова.

— Извините, — сказал начальник, — я только что туда сходил. Квартира двухкомнатная.

— Позвольте, — ответил автор, окончательно теряя представление об этом деле. — А как же телефонная подстанция? Ее, выходит, все-таки переселили?

— Нет, она находится во второй комнате.

— В той, за которую платит теперь семья Данилиной?

— Почему теперь? Они давно платят. Одиннадцать лет. С тех пор, как там живут… А иначе ведь и быть не могло. Комната эта числится по инвентарным книгам жилой. А в квартире, кроме семьи Данилиной, других жильцов нет. С них и берем.

— А связисты не платят?

— И они платят. Как за нежилое помещение.

— Но помещение-то, вы говорите, жилое?

— Жилое и есть. Но в свое время его предоставили телефонной подстанции, не переводя в разряд нежилых. Да это и невозможно, оно ведь в жилой квартире!

Вот так история! С людей одиннадцать лет берут плату за комнату, которой они не пользуются.

— Вы знали, — спросил автор у Данилиной, — что все эти годы с вас берут квартплату за вторую комнату?

— Откровенно говоря, нет. Берут ведь сразу и за отопление, и за газ, и за воду… Так что мы на эту разницу в рубль сорок и не обратили внимания.

Сумма, конечно, невелика, что и говорить. Хотя за одиннадцать лет рублей до двухсот и наберется. И эти деньги, конечно, семье Данилиной нужно вернуть. Но не в деньгах дело. Ведь не случайно же семья эта платила за вторую комнату. С нее брали плату потому, что никто иной пользоваться этим помещением не может. Телефонная подстанция — потому что помещение жилое, а другие жильцы — потому что Данилина имеет на эту комнату преимущественное право.

В свое время Прасковья Кирилловна в составе семьи дочери долго ждала получения жилья. И вот теперь к ней проявляют усиленное внимание, ставят на новую очередь, вежливо объясняют, почему комната пока не может быть освобождена, просят учесть отсутствие кабельной емкости, вникнуть в трудности телефонизации, подождать реконструкции… Снова подождать… И еще. Словно механический голос из телефонной трубки: «Ждите… ждите»…

И человек добросовестно вникает, проявляет полное понимание, всему находит объяснение и ждет, ждет, ждет…

Лично я буквоедов не люблю. Все бы им на основании да в соответствии. И от буквы закона — ни на шаг.

А мне важен дух.

Мне важно быть уверенным, что я действую в интересах общего дела, что лично мне это отступление от буквы ничего не дает. Как сказал один известный поэт, фамилию которого я сейчас не помню: ни славы, ни денег, ни женской любви…

Вам, конечно, любопытно знать, кто я такой. Напрягите немного воображение и представьте, что я — генеральный директор производственного объединения. И мне нужно в интересах производства провести сверхурочные работы.

Как, по-вашему, я должен поступить? Обратиться в фабком, просить у них разрешения, добиваться согласия фабричного юриста? А знаете, что они мне ответят? Вот именно… Не положено, ответят. Положено, скажут, правильно организовать производственный процесс и не лишать людей нормального отдыха.

Ладно, думаю. Шут с ними, с профкомами, с юристами, не для себя стараюсь — народ меня не осудит. У нас на фабрике народ вообще понятливый. Его на любое дело поднять можно: на аврал, на воскресник. Но буквоеду разве угодишь? Воскресник, говорит он, — это одно дело. Тут проявляется высокая сознательность масс. А аврал — это безобразие, и нечего его прикрывать высокими материями.

Ну, да ладно, шут с ним, с авралом. Но вот возьмите другой пример: обеденный перерыв для второй смены. Задумался я как-то и пришел к выводу, что было бы значительно интереснее, если бы рабочие второй смены проводили свой перерыв исключительно на территории предприятия. Время вечернее, глядишь, иному не захочется возвращаться обратно в цех… И подписал приказ: запретить покидать пределы предприятия во время перерыва. А буквоеды опять цепляются. Пожаловали из городского отдела юстиции и говорят: нет, мол, в нашем трудовом законодательстве такого положения. И отменили мой приказ, обвинив меня в нарушении законности. Ну не обидно, я спрашиваю, что человек, который печется об интересах дела, попадает в такое положение? Особенно перед рабочими неудобно: раз меня сверху поправили, значит, я неправ. А раз я неправ в одном — значит, могу быть неправ и в другом. А как при таком подрыве личного авторитета руководить?

Впрочем, вы хмуритесь. Видно, в роли директора я вам уже надоел. А расставаться мне с вами как-то не хочется, хочется объяснить, доказать, что не такой уж я отрицательный персонаж. И что забочусь я не только о всяких там плановых показателях, но о людях, между прочим, тоже. Тут за примерами и ходить далеко не надо. Можно зайти буквально неподалеку. В наш оперно-драматический театр. Напрягите немного воображение и представьте меня в роли заведующего театральной труппой.

Так вот, инспектор хора докладывает мне, что хорист Сидоров отсутствовал на работе целую неделю. Правда, публика этого не заметила, все равно он безголосый. Но коллектив ропщет…

Конечно, формально говоря, этого Сидорова давно пора выгнать. Вернее, его, безголосого, и принимать-то нельзя было. Да ведь он племянник Дениса Петровича… Двоюродный, правда, но, говорят, любимый.

— Ладно, — говорю инспектору, — не поднимайте лишнего шума. Засчитайте ему прогул как отпуск без сохранения содержания. По крайней мере никакой дядя не скажет, что у нас в театре нет заботы о людях.

А буквоеды снова недовольны. Прогул есть прогул, говорят, вне зависимости от родственных связей. А с такой заботой о людях, говорят, мы быстро весь хор развалим.

…А теперь вообразите, что я уже не директор и не заведующий, а автор данного фельетона. Так вот, хочу вам признаться: люблю буквоеда! Не того, конечно, который за буквой человека не видит. А того, который видит, но понимает: из букв складываются слова, из слов — мысли, а из мыслей — дух, без которого человека нет и быть не может.

Задача была проста, как схема синхрофазотрона: узнать, что за объект скрывается под кодовым названием «Подземный склад».

Для этого надо было пройти под видом атлета с веслом или хоккеиста-вратаря на территорию стадиона, обогнув с тыльной стороны северную трибуну спортивной арены, и застыть в скульптурной позе рядом со строящимся «объектом».

Итак, помаячив в роли изваянного хоккеиста достаточно долго, чтобы меня перестали замечать, я расправил затекшие руки и ноги и пошел на сближение с группой строителей, у которых как раз был перекур.

Начал с шутки.

— Здравствуйте, товарищи! — сказал я. — Что это вы дымите, как испорченные автомобили?

Они с подозрением посмотрели в мою сторону. Я снова окаменел.

— Неживая, а треплется! — сказал один из них явно в мой адрес.

— Интересно, — сказал другой, — откуда она пронюхала насчет секрета?

— Кто она? — спросил третий.

— Ну, статуя…

— А пошли-ка от нее подальше! — сказал четвертый. И они удалились в глубь недостроенного кирпичного сооружения довольно внушительной высоты, ширины и длины.

Что же такое в моих словах они восприняли как намек на «секрет»? Я осторожно подошел поближе к «объекту» и заглянул внутрь… Тут меня и осенило.

Через пятнадцать минут я уже входил в кабинет председателя Республиканского совета добровольного спортивного общества.

— Ах, стройка на стадионе! — радостно воскликнул председатель. — Знаю, знаю! Это — подземный склад спортинвентаря.

— Значит, склад? — переспросил я.

— Склад! — с восторгом подтвердил он.

— Подземный? — переспросил я.

— Ну, да… Почти… — немного запнулся он. — Там на крыше будет слой земли с цветочками.

— Понятно, — сказал я. — Недавно в кино я видел один такой подземный небоскреб. У него на уровне шестидесятого этажа тоже был небольшой слой земли, даже с бассейном посередине и ангаром для вертолета.

Председатель с подозрением глянул на меня.

Объект был на мушке, его тайна, словно бутон, готова была раскрыться передо мной во всей своей конспиративной красе.

С такими счастливыми мыслями я отправился в проектный институт. Его директор и главный инженер встретили меня радушно, несмотря даже на то, что я немного опоздал к назначенному времени.

— Извините, — сказал я, — но мне едва удалось поймать такси. Наверное, из-за гололедицы многие машины не выехали сегодня из гаража.

Мне показалось, что при этих словах мои собеседники подозрительно глянули на меня…

— Так вот, — сказали они. — Вы интересовались планом этого объекта? Можете посмотреть.

Я посмотрел. Там было написано: «План подземного склада».

— А это что? — спросил я, указывая на приложенную к плану экспликацию. В ней были перечислены аккумуляторная, монтажная, мойка, компрессорная, ремонтное отделение…

— Это подземный склад.

— А что означает экспликация?

— Абсолютно ничего.

— Значит, ни мойки, ни ремонтных постов, ни аккумуляторной, ни компрессорной, ни вообще ничего такого там не будет?

— Совершенно точно!

— И никаких ассоциаций ни с испорченными автомобилями, ни с ангаром для вертолетов, ни с гаражом для такси это помещение у вас не вызывает?

— То есть даже ничего похожего!

— И то, что я видел своими глазами готовые гаражные боксы с ремонтными ямами, вас не смущает?

— Абсолютно! Мы глубоко убеждены, что это вам показалось.

Неужели у меня галлюцинации? Я снова поехал в район стадиона. Медленно прошелся по улице вдоль забора. Остановил случайного прохожего, попросив у него закурить. Пока тот рылся в карманах, небрежно спросил:

— Что там строят за забором, не знаете?

— Известно что, — сказал прохожий, — гараж строят. Об этом безобразии народ здесь давно говорит, но никто не прислушивается.

Вот те и на! Оказывается, «секрет», раскрытый мной с таким трудом, известен первому встречному.

Останавливаю второго.

— Что строят?

— Гараж… Это же надо было додуматься: рядом с волейбольной и баскетбольной площадками, где спортсмены должны дышать свежим воздухом!

Третьего останавливаю с тем же вопросом.

— Да гараж, будь он неладен! Представляете: народ на футбол и с футбола, поток идет сплошной, а тут, у самой арены стадиона, машины шныряют. Говорят, люди обращались по этому поводу в разные организации, в редакции местных газет, но все почему-то отмалчиваются…

М-да, оказывается, вокруг моего «секретного объекта» уже успело сложиться общественное мнение. Мне не терпится рассказать об этом главному архитектору города.

— Люди правы: гараж на стадионе — это недопустимо, — сказал он мне в тот же вечер. Но вы подумайте, так ловко провести Госплан республики, Стройбанк, горисполком! Ведь согласование титульного списка, финансирование и отвод участка давались только для подземного склада. А наземный гараж… Кто бы это им позволил?

Кому это — «им»? — думаю я, ибо часть «секрета» пока все-таки остается для меня неясной. Какая влиятельная сила сумела преодолеть все формальные препятствия и даже вдохновить руководящих работников проектного института на столь смелое расхождение между официальным названием проекта и его содержанием? Неужели всего лишь республиканский совет спортобщества?

Не успел я выйти от главного архитектора, как мне стало известно, что корреспондента «Известий» разыскивает секретарь республиканского совета профсоюзов. Через несколько минут темно-бордовая «Волга» секретаря мчала меня во Дворец профсоюзов.

И тут, в этом дворце, раскрылась последняя страница волновавшей меня тайны. Секретарь был откровенен.

— Этот гараж, — сказал он (заметьте — не подземный склад, не аптека, не овощехранилище), — предназначен для республиканского совета профсоюзов. Наши машины стоят очень далеко, и нам это очень неудобно. А стадион принадлежит нашему профсоюзному спортивному обществу. Так почему же мы не можем?..

И действительно, почему? Неужели только потому, что обманывать нехорошо? А может, потому, что общественное мнение нельзя обмануть, как Стройбанк или органы архитектурно-строительного контроля? Или потому еще, что профсоюзы у нас борются за высокие образцы морали, единой для всех: и для тех, кто по долгу совести ее придерживается, и для тех, кто по долгу службы ее проповедует?

Чего не знаю, того не знаю. Ибо эта последняя часть «секрета» так и осталась для меня невыясненной.

Для начала автор познакомит вас с любопытным документом. Называется он «Доверенность» и содержит нижеследующий текст:

«Дана настоящая юрисконсульту мясокомбината Королеву В. П. в том, что ему поручено выступить в народном суде на стороне мясокомбината — по делу о взыскании материального ущерба, причиненного мясокомбинату Сидоровым Г. К. и Редькиной А. М.

Директор мясокомбината Г. К. Сидоров».

Очевидно, вы обратили внимание на одну деталь: полное совпадение фамилии и инициалов одного из ответчиков и истца. Оба они почему-то Сидоровы Г. К. Надо же случиться такому оригинальному совпадению. А дело в том, что Сидоров как директор мясокомбината вместе со старшим бухгалтером Редькиной причинил своему предприятию уголовно ненаказуемый материальный ущерб. Он оставил без ответа бесспорную финансовую претензию контрагента, за что мясокомбинат уплатил штраф. Служебный долг толкает директора на предъявление иска самому себе. Но сам-то он признавать этот иск не намерен. Потому что не хочется. Все-таки свои деньги — не казенные. В результате такое вот судебное дело: «Сидоров против Сидорова». Нет, конечно, директор по своей личной воле в суд с этим иском не обратился бы. В конце концов он простил бы самого себя, а заодно амнистировал и Редькину. Но как на грех вмешался прокурор, и в Рославльский городской народный суд поступил прокурорский иск в интересах мясокомбината к его директору и старшему бухгалтеру на сумму 116 рублей 50 копеек.

Не правда ли, смешно? Такая крохотная сумма! И эти предельно трогательные пятьдесят копеек. Да, услыхав о такой сумме, любой наш хозяйственник захлебнется от хохота. А следом за ним волны смеха могут накатить и на стройные ряды читателей, привыкших в нашей огромной стране, при наших колоссальных ресурсах все мерить не то что миллионами — миллиардами. Десятки миллионов тонн металла, сотни миллионов тонн угля, миллиарды — на жилищное строительство и здравоохранение. Да что такое эти 116 руб. 50 коп? Песчинка в золотых песках бюджета, ничтожный атом в финансовом мироздании. Но переведите эту песчинку из казенного измерения в личное, поместите этот атом под микроскоп индивидуальной выгоды, и вы увидите, как наши широчайшие натуры начнут буквально на глазах съеживаться, хиреть, теряя свой миллионерский размах и разудалое великолепие.

Не потому ли, напутствуя своего представителя в суд, истец Г. К. Сидоров посоветовал ему не очень горячиться, а ответчик Сидоров Г. К. тонко намекнул, что отказ от исковых требований был бы наилучшей формулой участия в судебном процессе.

Автор уверен, что юрисконсульт, услыхав такие речи, хотел было встать в позу, гордо вскинув голову, бросить на своего директора взгляд, исполненный непримиримой принципиальности, и сказать: «Дорог ты мне, Сидоров, но служебный долг дороже!» И лишь в последний момент что-то в нем не сработало. Трудно даже сказать что. То ли он позабыл, как становятся в подобные позы. То ли вспомнил, что «долг» — понятие относительное, а «директор» — абсолютное. Так или иначе, юрисконсульт на директорском ковре становиться в позу не стал. Он это сделал в суде. На вопрос судьи, поддерживает ли представитель мясокомбината иск о возмещении убытков, гордо вскинул голову, бросил на судью взгляд, исполненный непримиримой принципиальности, и сказал: «Ни в коем случае!» Если бы ответчикам в судах разрешалось аплодировать и кричать «бис!», то можно не сомневаться, что в данном случае их реакция была бы именно такой. Но поскольку это не принято, директор и старший бухгалтер ласково подмигнули юрисконсульту и тихими, но твердыми голосами отказались признать исковые требования.

Автор уверен, что, услыхав такие беспринципные речи, судьи искренне возмутились. Взоры судей исполнились непримиримой принципиальности, сердца их окаменели, твердая рука председательствующего протянулась к кодексам… Но тут что-то в судьях дрогнуло. Трудно даже сказать что. Просто даже непонятно, какие струны в их бескомпромиссных душах могли задеть руководители мясокомбината. Но струны мягко зазвенели, и под их успокоительный звон было вынесено более чем половинчатое решение: взыскать с ответчиков менее половины исковой суммы, а именно — по двадцать пять рублей с каждого.

Ну стоит ли придираться к добрым и ласковым судьям? Стоит ли подсчитывать какие-то шестьдесят шесть рублей пятьдесят копеек, которые будут списаны мясокомбинатом в убыток, рассматривать под микроскопом эту ничтожную финансовую песчинку?

Стоит. Потому что финансовые прорехи любой отрасли, любого предприятия в основном из песчинок-то и состоят. До крупных убытков дело доходит значительно реже. Кроме того, они — заметнее, и с ними борются построже. И вообще анатомия бесхозяйственности позволяет утверждать, что не только мелкие убытки, но и порождающие их мелкие нарушения служебных обязанностей и трудовой дисциплины являются наиболее опасными, ибо они порождают стиль. А стиль определяет результаты. В год наши хозяйственные организации платят за расхлябанность, нечеткость в работе, неповоротливость своих ответственных сотрудников до миллиарда рублей штрафов. (Вот они — наши масштабы.)

А наказание хозяйственника пусть малым, но чувствительным для него рублем, к сожалению, случается еще редко. Уж больно мы добренькие за казенный счет.

Вышестоящие хозяйственные организации, обязанные взыскивать убытки, причиненные своим предприятиям должностными лицами, как правило, этого не делают. Арбитражи довольно редко напоминают им об этом. А суды, как правило, удовлетворяют предъявленные по инициативе прокуроров иски только наполовину. Примерно так, как это произошло в описанном автором случае. Да, плохо, когда истцы и ответчики, бесхозяйственность и рачительность уживаются за казенный счет, когда происходит раздвоение личности и оказывается, что приросшие намертво друг к другу сиамские близнецы ведут себя так, словно никогда друг о друге и не слыхали. Один бьет себя в грудь и клянется, что интересы дела для него превыше всего. А другой смело попирает эти интересы, заботясь в первую очередь о своем личном благополучии. Так и живут. Под одной шляпой.

На цементном заводе не ладилось с выполнением плана. Руководители завода принимали срочные меры, занимались оборудованием, вопросами социального развития, жали на ремонтников.

И тут у проходной завода нетерпеливо постучали.

— Кто там? — спросила дирекция.

— Это мы — комиссия! — ответили прибывшие на завод гости.

— Какая еще комиссия? — забеспокоилась дирекция, которая в этот момент как раз решала важный производственный вопрос.

— Известно — какая… Проверяющая!

— Ладно, — ответила дирекция, — коли пожаловали, входите.

И выписала пропуска каждому члену комиссии.

Но пропусками дело не обошлось. Проверяющим потребовались рабочие места, служебные документы и справки по самым разным вопросам.

Пришлось дирекции отложить свои неотложные дела и включиться в общественно полезную деятельность проверяющих.

Трещали пишущие машинки. Электросчетная техника дрожала от внутреннего напряжения. Весь аппарат заводоуправления был мобилизован на трудовую вахту в честь прибывшей комиссии.

Наконец все справки были составлены, все вопросы отражены, все ответы получены, дирекция пожала руки членам комиссии, члены комиссии пожали руки дирекции, и жизнь на заводе стала входить в нормальную колею. То есть план по-прежнему трещал, текучесть кадров по-прежнему заедала, ремонтное дело никак не ладилось.

— Ничего, товарищи! — сказал директор, засучив рукава. — Сейчас, когда у нас с вами появилось столько свободного времени, мы непременно соберемся с силами, додумаем недодуманное, доделаем недоделанное и из прорыва выйдем.

Но тут у проходной завода нетерпеливо постучали.

— Кто там? — тревожно спросила дирекция.

— Это мы — комиссия! — донеслось от ворот.

— Но ведь вы уже уехали!

— Напротив, мы только что приехали!

— Ладно, — тяжело вздохнула дирекция, — коли приехали, так входите.

И выписала пропуска каждому члену комиссии.

Но пропусками, как вы сами понимаете, дело не обошлось.

Ладно, думает себе дирекция, ведь худа без добра быть не должно… И стала ставить перед членами комиссии разные волновавшие ее вопросы. И насчет премудростей технологии, и насчет технического перевооружения, и насчет финансирования социального развития.

А члены комиссии в ответ только руками разводят: это, мол, не в нашей компетенции… А на это, мол, у нас нет полномочий… А в это нам и вовсе вникать не велено…

Ну, поработала комиссия, как и положено, получила свои справки с приложениями и с чувством исполненного долга отбыла восвояси.

— За дело, товарищи! — воскликнул директор.

И тут у заводской проходной нетерпеливо постучали…

Короче говоря, дорогой читатель, мы не станем описывать приезды и отъезды тех сорока инспекторских и контролирующих комиссий, которые посетили завод в минувшем году. Мы только хотим обратить ваше внимание на то, в каких сложных условиях дирекция завода все-таки преодолела отставание своего предприятия: додумала недодуманное, доделала недоделанное и из прорыва вышла.

Вот что значит бороться с трудностями, несмотря на дополнительные трудности.

В силу необъяснимой и весьма прихотливой игры человеческого ума наша левая нога, а точнее — пятка стала неким анатомическим эталоном капризного своеволия и самодурства.

Признав вышесказанное за истину объективную, обратимся к истинам субъективным и рассмотрим левую пятку заместителя начальника райотдела милиции Чичкова. Нет, нет, не пугайтесь, дорогой читатель, ваша врожденная воспитанность и присущее вам чувство такта задеты не будут. Ибо мы рассмотрим эту пятку не в ее оскорбительно голом виде, а, так сказать, фигурально, рассмотрим в тот момент, когда она, проследовав за своим любимым хозяином, прибыла в его рабочий кабинет и, мирно урча, расположилась под его рабочим стулом.

На первый взгляд эта тихая и спокойная пятка не могла причинить никому ни малейшего беспокойства. Но вот в кабинет заместителя начальника вошел посетитель.

— На каком основании ваши сотрудники задержали моего сына? — едва переводя дыхание, спросил он.

— На основании того, что ваш сын совершил побег из КПЗ, — ответил Чичков.

— Но ведь он никакого побега не совершал! — еще пуще заволновался посетитель. — Побег совершил какой-то воришка, назвавшийся именем моего сына!

Левая пятка Чичкова беспокойно заерзала…

— Ничего не знаю, — сказал ее хозяин, — и знать не желаю! Мы поймали твоего сына и должны доставить его в КПЗ. У нас была телеграмма.

— Почему «поймали»? Зачем «доставить»? — возмутился посетитель. — Ваша телеграмма давно устарела! Воришка уже снова сидит.

— И знать не желаю!

— Позвоните туда, вам все скажут.

— И не подумаю!

— Тогда давайте я при вас позвоню…

— Не позволю!

Левая пятка Чичкова испытала неожиданный прилив энергии и инициативы. Немедленно связавшись по внутренним каналам с исполнительным органом заместителя начальника, а именно — с его головой, она отдала категорический приказ: запугай посетителя так, чтобы больше не мешал работать!

— Послушай, послушай… — вкрадчиво сказал Чичков посетителю, — а ведь мы с тобой уже знакомы… Не узнаешь? Ты сюда не первый раз приходишь защищать своего хулигана сына.

— Неправда это! Зачем неправду говоришь? — возмутился посетитель. — Мой сын — студент, командир студенческого строительного отряда, член комитета комсомола! Он никогда ничего не нарушал, а я никогда за него не просил!

— Значит, мы не знакомы, говоришь? — сказал Чичков. — Очень жаль, очень… Но ничего, мы сейчас с тобой как следует познакомимся, узнаем, кто чем дышит… Эй, дежурный!

В кабинет заместителя начальника вошел дежурный по райотделу.

— Товарищ дежурный, — попросил Чичков, — возьми, пожалуйста, этого товарища и проверь, чем он дышит, давно ли употреблял спиртные напитки. Только внимательно.

Левая пятка Чичкова испытала чувство большого морального удовлетворения. Вот сейчас этому нахалу покажут… Вот сейчас его проучат… Сейчас он узнает, как надо глубоко уважать самого товарища Чичкова. Если он спиртного даже и в рот не брал, все равно пойдет домой униженный и посрамленный.

Все предвидела левая пятка, все предусмотрела, одного не учла: куда пойдет отец незаконно задержанного студента. Ведь пяточный эффект рассчитан на тихих и смирных людей, которые и пожаловаться как следует не могут, не то что добиться положительных результатов.

Да, обманул ожидания и надежды Чичкова этот посетитель. Он пошел непосредственно к начальнику областного УВД. Тот немедленно во всем разобрался и дал указание райотделу отпустить домой ни в чем не повинного студента.

Не повезло на сей раз левой пятке ретивого начальника, но вместе с тем и нельзя сказать, что она получила хороший урок. Во всяком случае, хирургического вмешательства не последовало, и анатомия ее осталась прежней.

А ведь все дело в анатомии, все в ней. И кому лучше об этом знать, как не врачу, изучавшему эту самую анатомию еще на студенческой скамье? Вот он стоит в коридоре клинической больницы, покачиваясь на своей левой пятке. А перед ним — другой врач, доставивший больного из другой городской больницы на консультацию. А также родственница этого больного.

Консультация между больницами согласована заранее, время ее обусловлено, и консультант назван — заведующий урологическим отделением, кандидат медицинских наук. И вот кандидат наук кричит на весь больничный коридор, что он смотреть больного не будет. Не будет потому, что не хочет. И не хочет потому, что не желает… Хватит с него своих больных, чужие ему ни к чему. Так и знайте. И чихал он на всех. И на больных, и на здоровых.

Ах, как хорошо и вольготно чувствует себя при этом его левая пятка! Как торжествует она, слыша растерянный голос сопровождающего врача: «Коллега, я работаю 20 лет, но впервые слышу такое. Я ушам своим не верю, коллега!»

Ах, как это приятно — видеть растерянность интеллигентного человека, который даже и слов решительных не может подобрать для отпора твоей левой пятке. Как сладко слышать униженную просьбу пожилой родственницы больного: «Доктор, я вас очень прошу, ведь его специально привезли». Как возвышает тебя мысль о том, что этот больной — доктор технических наук, профессор, заведующий кафедрой, председатель научного общества — сейчас уедет отсюда несолоно хлебавши только потому, что ты просто не пожелал его осмотреть. Не захотел — и точка. «Подумаешь! Убирайся, профессорша!» Ведь, начхав на профессора, можно чувствовать себя по меньшей мере академиком.

Левая пятка кандидата просто млеет от наслаждения. Каждой своей анатомической подробностью она торжествует победу самоутверждающейся личности. Не важно, что по указанию руководства больницы больного осмотрит другой консультант — вежливый и внимательный. Этот свое удовольствие уже получил, и можно не сомневаться, что в больнице будут говорить: да, мужик крутой, с ним надо держать ухо востро. Не исключено, что у него рука в министерстве. Хотя у него там, может, не то что руки, но даже и мизинца нет…

Ну, а что если в министерстве не рука, а нога? Нога с той самой левой пяткой, которая… И находится эта пятка под стулом начальника отдела руководящих кадров министерства. А ее хозяин находится на стуле и в ответ на просьбу колхозного специалиста переговорить с ним насчет работы вежливо предлагает ему выйти в коридор и подождать «одну минуточку». Потому, что начальник отдела кадров, по его собственному признанию, человек мягкий и вежливый… Через час посетителю, заглянувшему в щелочку двери, со всей любезностью предлагают подождать «еще минуточку». А потом еще и еще… И в результате колхозный специалист, целый день простоявший под дверью, слышит такую фразу: «Вот вы, товарищ, в течение дня несколько раз заглядывали ко мне в кабинет, проявляли нетерпение. Поэтому вести с вами переговоры о работе не буду!»

Не буду — и точка. Потому, что не хочу. А не хочу потому, что не желаю. Хватит с меня других дел!

Посмотрит на такого шибко занятого чиновника иной гражданин и махнет рукой. А другой нет-нет да и подумает: «А может, ему надо как-нибудь настроение исправить, чем-то его подбодрить, как-то расположить…» И тут уже не имеет никакого значения, кого надо подбадривать — министерского дядю или лифтера, который ни за что не хочет включить вам для подъема мебели грузовой лифт. Не желает — и точка!

Так что эффект левой пятки только на первый взгляд может показаться этакой эмоциональной несдержанностью, внезапной вспышкой первобытных инстинктов, не поддающихся культурному наслоению. На самом деле бурлящей непосредственностью тут и не пахнет. Левая пятка, как правило, себе на уме. Ведь не случайно ее хозяева, попадая в зависимость от кого-либо, стремясь решить в чужом кабинете свои дела, будут до приторности любезны и медоточивы, предельно сдержанны и приветливы, высокогуманны и предупредительны, чтобы их левая пятка, не дай бог, не превратилась в их же ахиллесову пяту.

Приехал как-то фельетонист по делам службы в областной город и прямо с утра направился в дирекцию производственного объединения.

До начала рабочего дня оставались считанные минуты. В двери учреждения торопливо проскакивали служащие.

Разобравшись в дверных табличках, гость вошел в нужную ему комнату.

— Прошу к столу! — приветливо встретила его сотрудница объединения, указывая широким жестом на подготовленный к чаепитию канцелярский стол с электрочайником посередине.

— Извините, — смутился фельетонист, — но я тут по делу, у меня письмо читателя. Есть вопросы.

— С вопросами успеется, дорогой товарищ! Вопросы от нас никуда не денутся. Впрочем, как и мы от них. А сейчас отдохнем, почаевничаем. Надо же людям отдышаться после утренней гонки.

Тем временем подбежали остальные сотрудники. И, как отметил фельетонист, не с пустыми руками. Кто принес конфеты, кто — сухарики, кто — баночку домашнего варенья. Похоже было, что автор письма, побывавший здесь ранее, не лишен наблюдательности.

— Да вы, граждане, не стесняйтесь, — сказал фельетонист, поймав на себе удивленные взгляды. — Если угодно, я и в коридоре подожду.

— Да что вы! — едва ли не хором воскликнули участники чаепития. — Да как же можно! Да разве мы не люди! Чтобы мы здесь гоняли чаи, а человек в коридоре ждал! Нет уж, дорогой товарищ, пожаловали с утра, так уж не обессудьте, примите участие!

Пришлось согласиться.

За чаем разговор, естественно, вертелся вокруг сушек, баранок, повидла и прочих атрибутов чаепития.

— Скажите, — обратилась к фельетонисту моложавая сотрудница средних лет. — Как я поняла, вы — приезжий. Бываете, видимо, в разных городах, в разных дирекциях и конторах… Так вот, хотелось бы знать, насколько распространен данный обычай.

— Вы имеете в виду потребление чая? — уточнил фельетонист.

— Ну, в известной мере… — сказала собеседница.

— Что же, могу сообщить, что я обычно прихлебываю остывший чай, сидя за редакционной машинкой или читая свежую почту. И очень ценю такую возможность. Наверное, другие тоже.

— А вот коллективные чаепития? — продолжала допытываться чаевница. — Меня в данном случае интересуют коллективные…

— О, это сейчас тоже широко распространено, — ответил фельетонист. — Я даже заметил, что в иных местах сумели создать для этого гораздо более благоприятные условия. Время приема посетителей, например, там никогда на утренние часы не назначают. Конторские шкафы заменяют изящными сервантами, а граненые стаканы — чайными сервизами за счет месткома.

— Нет, все-таки за счет месткома это неудобно, — возразила одна из чаевниц в элегантной вязаной кофточке. — Как-никак дело это неофициальное. Да и время рабочее.

— Вот и нехорошо, что рабочее! — подхватил эту мысль фельетонист. — Я давно уже хочу предложить сделать его нерабочим.

— Это как же? — спросили его. — Разве так можно?

— Конечно, можно! — ответил фельетонист. — У меня есть идея. Ведь чай пить — не дрова рубить. Нужно официально начинать рабочий день с чайного перерыва. Потом размяться производственной гимнастикой. Потом пообедать. А уж где-то потом браться за дело. Уверен, что при нынешних наших штатах мы такое расписание выдержим и со своими задачами справимся. Зато порядка будет куда больше, нарушений трудовой дисциплины — куда меньше, а чайные сервизы можно будет приобретать за счет месткома на полном основании.

С этими словами фельетонист опустил палец в свой недопитый стакан чая и полностью растворился. А некоторые очевидцы утверждают, что его там и вовсе не было.

Однажды буква «а» затесалась в чужую компанию. Ее соседи по слову, построившись в ряд и осмотревшись, подняли страшный шум.

— Ш-ш-ш… — сказала буква «ш». Она стояла в ряду первой и потому чувствовала себя чем-то вроде начальницы. — Сначала надо разобраться, а потом уже шуметь. Позвольте узнать, уважаемая, кто вас сюда направил?

Этот вопрос заставил букву «а» густо покраснеть, она даже начала заикаться.

— Прошу ва-ас на меня не шипеть. Я нахожусь здесь на та-аком же основании, как и остальные. — Она гордо задрала вверх свой каллиграфический хвостик. — Меня направил отдел ка-адров!

— Х-х-хи… — не удержалась и прыснула буква «х». — Неужели вы хотите сказать, что в слове «шихтовщик» между нашей уважаемой начальницей и мною должны писаться вы, а не буква «и»? Хи-хи… Сколько лет существую в алфавите, сроду не писалась в слове «шахтовщик?! В «шахте» писалась, в «шахтере» писалась, а «шахтовщик», извините меня за резкость, это уже чьи-то буквальные фокусы.

Галдеж возобновился.

— А ну-ка, потише! — снова прикрикнула на них начальная буква. — Моя бедная соседка, действительно, не виновата. Если бы мы, буквы, могли подсказывать людям, где нас нужно писать… Но теперь, когда сверху над нами указано слово «Справка», а внизу стоят подпись и печать, ничего уже не поделаешь.

В справке говорилось, что гражданин Батурин Иван Николаевич проработал в кирпичном цехе металлургического завода с 9.IX 1925 года по 27.IX 1929 года на удивительной и небывалой должности «шахтовщика»…

Шли годы, Иван Николаевич приближался к пенсионному возрасту. И когда пришло ему время обращаться за пенсией, он собрал все свои бумаги и пошел к райсобес. Там сидели люди грамотные. Ошибка, допущенная тридцать лет назад по вине необразованного кадровика, не смогла укрыться от их просвещенного взора.

— Ничего не выйдет, Иван Николаевич. Буква не та, Иван Николаевич! В наших пенсионных списках профессия «шахтовщика» совершенно не предусмотрена. Выпадает четыре года трудового стажа.

— Так я же ши-и-ихтовщик! Через «и»! — попробовал было оправдаться Батурин. Но райсобесовец ухмыльнулся и говорит:

— Вполне возможно, но лично мне это неизвестно.

Огорчился старый рабочий. Подумать только — одна буква и столько неприятностей. Забрал он свои трудовые бумаги и пошел на завод.

Там его приголубили.

— Извините, Иван Николаевич, за ошибку нашего не шибко грамотного предшественника. Получите новую справку по всем правилам орфографии. Желаем вам заслуженного отдыха.

Но до отдыха было гораздо дальше, чем до райсобеса. Глянули там на новую справку, сравнили со старой.

— Что да, то да, — говорят. — Буква теперь та. Но прежняя буква — тоже буква. А вдруг она была написана в 1929 году совершенно правильно, а сейчас, извините нас, дорогой Иван Николаевич, вкралась грамматическая ошибка? Советуем вам обратиться по этому весьма щекотливому вопросу в облсобес.

Поехал Батурин в областной центр. Встретили его в собесе, как положено:

— Присаживайтесь, Иван Николаевич, не волнуйтесь, Иван Николаевич… — А потом говорят: — А может быть, в далеком одна тысяча девятьсот двадцать пятом году там, в кирпичном цехе, была какая-нибудь небольшая, ну, пусть совсем маленькая, угольная шахточка, где имелась должность шахтовщик. Разве мы знаем? Разве мы специалисты? Вот в министерстве нашем — специалисты! Счастливо вам, Иван Николаевич…

Сошлись в министерстве знатоки металлургии, рассмотрели справки, посмеялись и пришли к заключению: буква «а» написана по ошибке, буква «и» написана правильно.

— Поздравляем, Иван Николаевич! Желаем, Иван Николаевич… Но приказать облсобесу не можем — ведомство другое, Иван Николаевич.

Пришлось писать челобитные в разные высшие инстанции. Там тоже смеху было… Понятно — люди образованные. Но пока смех — смехом, прошло полгода. Наконец, в ноябре получает Батурин письмо из Министерства социального обеспечения. Дескать, так, мол, и так, уважаемый Иван Николаевич. Рассмотрели, мол, и усмотрели недосмотр при первичном рассмотрении. Ваша справочка, мол, от 1929 года вполне доброкачественная, а что в ней грамматическая ошибка, так это любому школьнику видно. Так что трудовой стаж ваш полностью вам засчитывается, без никаких сомнений. Нами, мол, дано необходимое указание. Будьте, мол, здоровы, Иван Николаевич…

Узнав об этом замечательном решении, буквы, составлявшие злополучное слово, пришли в движение.

— О! — удовлетворенно воскликнула буква «о». — Наконец будут наказаны эти бюрократы из райсобеса.

— Х-хи… — коротко выпалила буква «х». Несмотря на свои годы, она сохранила детскую непосредственность.

Надоело быть фельетонистом. Одни говорят — замахиваюсь. Другие — мелко пашу. Третьи — хватит, мол, сколько можно об одном и том же писать. А оно и впрямь об одном и том же, только факты разные…

Да ну его, это странное дело! Всем не угодишь.

В конце концов, пока я самозабвенно бичевал начальников ЖЭКов, завмагов, железнодорожных проводников и администраторов гостиниц, появились десятки профессий, уважаемых куда больше, чем фельетонист. Например, машинистка. Или шофер персональной машины. Или директор базы отдыха.

О, вы даже не представляете себе, какие это замечательные профессии! Впрочем, не надо подробностей. Но почему бы, подумал я, мне не заняться чем-нибудь этаким. На машинке я пишу, машину вожу, в качестве отдыхающего тренирован неплохо, знаю, что человеку в этом случае надо.

Задумано — сделано. Рассуждать я долго не люблю. А то начнешь колебаться, сомневаться, с женой советоваться, спрашивать мнения друзей, да так на месте и забуксуешь. Ничего нет хуже такой нерешительности. В моем приятеле, например, ныне никому не известном талантливейшем конструкторе отечественных мясорубок, эта нерешительность загубила звезду современного джаза. В минуту задушевной откровенности он признался мне, что самое большое счастье испытал в юности, когда основной ударник самодеятельного школьного джаза заболел, а он, запасной, был посажен за барабан на вечере танцев. Если бы не родители и учителя, право же, меня бы сегодня показывали по телевидению крупным планом, с грустью говорил он.

Так вот, не желая повторять чужие ошибки, я отправился наниматься машинисткой.

Прихожу, значит, в Центр научной организации труда и управления производством в пищевой промышленности, где, как мне сказали, требуется машинистка.

— Здравствуйте, — говорю. — Хочу предложить свои услуги в этой прекрасной роли.

На меня посмотрели косо. Пол, видно, мой их смутил. Странные люди, ведь у нас равноправие. Ну ладно, не будем придираться, все-таки люди привыкли, что машинистами работают мужчины, а машинистками — женщины. Главная закавыка оказалась не в этом.

— Ладно, — говорит кадровик, убедившись в серьезности моих намерений, — принять-то мы вас примем, но не машинисткой, а инженером отдела разработки АСУ.

— Чего-чего? — переспросил я, подавленный шикарным звучанием неожиданно предложенной мне должности. — Так ведь я же в этом АСУ ни в зуб ногой. С таким же успехом меня можно назначить главным инженером атомной электростанции.

— Наивный вы человек, — говорит кадровик. — При чем тут атомная электростанция? Вы кем желаете работать? Машинисткой? Вот машинисткой и будете. Только назовем мы вас инженером. Понимаете, — понизил он голос до шепота, — у нас другой возможности по штатному расписанию нет. Надеюсь, не возражаете?

— Возражаю, — говорю. — Я мечтал о победе во всесоюзном конкурсе машинисток. Если, конечно, он будет организован. О телевизионном турнире на глазах у миллионов зрителей, о почетном звании лауреата… А название вашей должности мне все испортит.

— Как хотите, — сказал кадровик, — найдем другую кандидатку. Ушел я от них расстроенный, но с мечтами своими не расстался. Встречаю своего приятеля из Всесоюзного пусконаладочного управления. Делюсь мыслями. А он мне говорит:

— Зря ты на них обижаешься. Теперь во многих местах машинистки бог знает кем оформлены. Инженеры и техники — это еще скромно.

— Так что же это такое? — говорю. — Может, эти инженеры и техники никому не нужны? А потребность в машинистках отражает неуклонно растущую переписку по вопросам всяческих «недо»? Недопоставки, недовыполнения, недоиспользования, недопонимания, недоверия. Может, стоит подумать об упразднении ненужных руководящих должностей и о замене их работящими? Но, знаешь, пока об этом будут думать, подамся-ка я в персональные шоферы.

— Замечательная идея! — говорит приятель. — Во-первых, работа не пыльная. Весь день практически можешь посвящать самообразованию. Кроме того, пока едете, любую просьбу высказать можно. Не надо на прием записываться. И вообще ничего не может быть лучше личных контактов.

— Значит, одобряешь? — говорю.

— Вполне, — отвечает. — По крайней мере с работой фельетониста не сравнишь.

Так вот, отправился я наниматься шофером.

Прихожу в строительное управление, дожидаюсь приема у кадровика и излагаю свои жизненные планы. Ну, он меня, понятно, дотошно расспрашивает, водительские права проверяет, высказывает удивление переменой моей профессии, осторожно интересуется, не собираюсь ли я таким хитрым способом собрать материал для фельетона против их начальника. И только получив от меня честное слово, говорит:

— Ну ладно, так и быть, примем вас заместителем главного бухгалтера.

— Вы меня плохо поняли, — говорю, — я машину хочу водить. Возить управляющего или в крайнем случае его заместителя, заниматься самообразованием, участвовать во всесоюзном ралли водителей персональных машин. Ну, если, конечно, таковое будет организовано.

— Не огорчайтесь, — говорит кадровик, — шофером и будете. Но, так сказать, под вуалью. И времени свободного будет хоть отбавляй. Вот только насчет ралли я не уверен… Все-таки по штатному расписанию вы будете замглавбуха.

— Нет, — говорю, — это меня не устраивает.

— Как хотите, — говорит, — другого найдем.

Поделился с приятелем, а он мне говорит:

— Чудак ты человек! Ведь сейчас это очень принято. В моих командировках я такого по горло насмотрелся.

— Позволь, — говорю, — а для чего им эти ухищрения? Сели бы за руль сами и поехали.

— Ну да, сами! — говорит приятель. — Если он сам за рулем, то какой же он начальник?

В общем, махнул я на это дело рукой, пусть без меня разбираются. Не хочу нервы трепать. В конце концов, для чего я профессию фельетониста бросаю?

Нет, пора на базу отдыха. Пожалуй, для моего нынешнего умонастроения лучшего места и не сыщешь. Свежий воздух, новые знакомства, укрепление старых. Я — им, они — мне.

Вездесущий приятель сообщил мне, что для базы отдыха Челябинского литейно-штамповочного завода требуется заведующий базой отдыха и что природа там вокруг — просто ахнешь. Ну ладно, Челябинск так Челябинск.

Звоню на завод, предлагаю свои услуги. А они, понятно, поначалу удивляются, зачем москвичу, да еще фельетонисту, понадобилось менять профессию. Но потом, видимо, прикидывают, что у меня в столице могут остаться кое-какие полезные связи, и соглашаются.

— Только учтите, — говорят, — что называться вы будете совсем не так, как вы думали.

— А как? — спрашиваю я.

— Вы будете называться слесарем ремонтно-механического цеха.

— Так это же замечательно! — восклицаю я. — Слесарем гораздо лучше, чем заведующим базой. У слесаря блестящие перспективы. Хоть я еще и не обучен этому делу, но способности у меня есть. Я однажды водопроводный кран сам починил. Научусь и остальному. Ведь тут главное — моральное удовлетворение. От фельетона когда еще результата дождешься. А тут: сделал дело — и любуйся плодом рук своих.

— Извините, — говорит мне далекий кадровик в телефонную трубку. — Но без слесаря мы как-нибудь обойдемся. А вот заведующего базой отдыха на его зарплату начальство велело мне подыскать.

— В таком случае прошу на меня не рассчитывать, — сказал я и повесил трубку.

Нет, видно, придется остаться пока фельетонистом. И написать фельетон. Нет, не о нарушениях штатной дисциплины, об этом ревизоры и без фельетониста напишут. А я напишу о том, что все эти машинистки, персональные шоферы и прочие работники под весьма прозрачными вуалями являются посягательством не столько на незыблемость наших штатных расписаний, сколько на нерушимость морально-деловых основ нашей жизни. Если можно держать завбазой отдыха под видом рядового слесаря, то почему бы не выдать рядового слесаря за выдающегося передовика производства, не объявив этого «передовика» зачинателем движения… ну, скажем, за жизнь и работу без правонарушений, не поместить его портрет в местной газете, превратив тем самым норму поведения в гражданский подвиг?

Ох, уж это вранье самим себе! Сколько издержек, моральных и материальных, оно нам стоит. Неужели, если завбазой отдыха действительно нужен, его нельзя по всем правилам внести в штатное расписание, привести в соответствие с трудовым законодательством, чтобы в случае чего уволить за истинные прегрешения завбазой, а не за мнимые проступки слесаря? А если он не нужен, взыскивать за эти игры под вуалью так строго, как только закон позволяет, чтобы другим неповадно было. Ведь иначе и завраться недолго.

Председатель исполкома сельсовета Петраков в связи с болезнью ног стал проситься на пенсию.

Председатель исполкома райсовета Синицын выразил сердечное сочувствие и велел подавать мотивированное заявление. В ближайшие дни, сказал он, соберем сессию сельсовета и вынесем решение по всей форме.

Петраков поблагодарил Синицына за внимание и вздохнул наполовину с облегчением, а на другую половину — с грустью.

Подав свое заявление, Петраков стал готовиться к передаче дел. Но день шел за днем, неделя за неделей, а из района никаких указаний насчет созыва сессии не поступало.

Через месяц председатель сельсовета деликатно напомнил председателю райисполкома о своем заявлении.

— Как? — удивился Синицын. — Неужели вас до сих пор не освободили? Как нехорошо! И ноги небось болят по-прежнему?

— По-прежнему… — махнул рукой Петраков. — И даже пуще того.

— Как нехорошо, — повторил Синицын, тут же пригласил к себе в кабинет секретаря райисполкома Волкова и распорядился решить вопрос немедленно.

— Немедленно не получится, — честно признался секретарь, — но через неделю сессию сельсовета обязательно соберем. И по всей форме все решим.

Петраков поблагодарил за внимание и вздохнул наполовину с надеждой, а на другую половину — с сомнением.

Как показали ближайшие, а также весьма отдаленные события, вторая половина его вздоха оказалась значительно точнее первой.

Прошло семь недель, но из района не только не поступало никаких указаний насчет сессии, но перестала поступать и зарплата. Видно, в какой-то своей части заявление все же сработало, и из ведомости на зарплату председателя сельсовета исключили. Однако ввиду отсутствия решения сессии о его освобождении документы на пенсию в райсобес переданы не были. И потому Петраков застыл, как остановившийся маятник, между зарплатой и пенсией, целиком оторвавшись от первой и не дотянувшись до второй. Положение сложилось в известном смысле драматическое. Именно об этом Петраков тактично сообщил секретарю райисполкома в своем письме.

Через две недели Волков лично прибыл на квартиру к Петракову.

— Письмо ваше я получил, — сказал он, — и заботы ваши вполне разделяю. Сессию сельсовета мы соберем обязательно… дней через десять. А насчет зарплаты можете не беспокоиться: вам ее выплатят по день освобождения от работы.

— Спасибо! — сказал Петраков и вздохнул от полноты охвативших его разных чувств и предчувствий.

И оказался прав. Предчувствия его не обманули. Прошло четыре раза по десять дней. Сессия сельсовета по-прежнему не собиралась, зарплата Петракову упорно не шла. На его вежливое покашливание председатель Синицын отвечал полным взаимопониманием. Но только через шесть месяцев после подачи заявления об отставке Волков провел сессию сельсовета, которая освободила председателя.

Не подумайте, однако, что одновременно решился и вопрос о невыплаченной зарплате. По этому вопросу бывшему председателю пришлось вновь обращаться к Синицыну, который… адресовал его в народный суд, который… за неподведомственностью адресовал Петракова в облисполком, который… через полтора месяца после обращения к нему решил вопрос сугубо положительно. То есть именно так, как его с самого начала собирался решить председатель райисполкома.

Петраков поблагодарил руководство облисполкома за внимание и вздохнул наполовину с облегчением, а наполовину с досадой.

Разделим же с нашим героем эти чувства и поговорим об обязательности.

Как приятно быть отзывчивым человеком!

Как легко и просто не отказывать в тех случаях, когда отказать просто невозможно!

Как беззаботно брать на себя деловые и личные обязательства, если ты не особенно заботишься об их выполнении!

Как вообще легко жить на свете человеку, для которого слово не более чем дрессированный воробей: свистнул — и он снова за пазухой!

Обязательность начинается с пустяков — с точного соблюдения времени делового свидания, телефонного звонка, прихода в гости… Многие из нас уже завели себе внушительные «ежедневники», куда мы с деловитым видом, прилежно сопя, заносим предстоящие нам дела, точно расписывая их по дням недели и времени суток. Можно не сомневаться, что такие же записи делали в своих «ежедневниках» и Синицын с Волковым и что среди других многочисленных и сложных дел они записывали простое «дело» Петракова.

Но жизнь упорно подставляла им ножку. Оказывалось, что сделать запись и сделать дело — это далеко не одно и то же. Точно так же, как обещать и выполнить, распорядиться и проверить исполнение…

Необязательность — как школьник-двоечник. Она всегда находит себе оправдание: «не вышло», «не получилось», «помешали другие дела», «в конце концов, я же хотел…». Но поглядите, сколько мы теряем энергии, времени и сил на этом отсутствии внутренней дисциплины. Заставляем друг друга ждать, задеваем невниманием, подводим самих себя, плодим лишние поводы для жалоб… Но почему, скажите, почему инвалид Отечественной войны, достойный человек, народный избранник Петраков должен был более полугода обивать пороги по бесспорному вопросу? А если бы он даже не был инвалидом и не имел бы других преимуществ? Вопрос-то был все равно бесспорным, и Синицын с Волковым в первую же минуту готовы были решить его немедленно. Готовы были, но не решили. В том-то все и дело, что, обещая решить вопрос и даже занося его на скрижали своих деловых блокнотов, они не испытали чувства ответственности перед Петраковым, не боялись подвести его, не опасались поставить под удар свою деловую репутацию. А почему? А потому, что необязательность не считается еще пока у нас таким уж великим пороком. В лучшем случае ее относят к отрицательным чертам характера.

Один умудренный практикой деятель говорил мне однажды: «Иному откажешь — он на тебя «телегу» в вышестоящие организации. Так я ему вместо отказа — обещание. Пусть потом жалуется на невыполнение… Обещанного три года ждут, поясню я в случае чего. А при неблагоприятно сложившихся условиях, скажу, и все девять!»

А как же быть, спросил я его, с другой народной мудростью, с той, насчет слова, не давши которое нужно крепиться, а давши… и так далее. А это, ответил он, мудрость тоже хорошая. Но в нашем учреждении мы применяем ее в основном при проверке выполнения социалистических обязательств.

А ведь от обязательств, тем более социалистических, до социалистической обязательности, советской деловитости и четкости идти совсем недалеко. Это буквально рядом. И чем скорее мы пройдем этот путь на своих здоровых ногах, тем лучше. Хорошо бы, конечно, пройти его быстрее, чем шел к осуществлению своей цели на больных ногах председатель сельсовета Петраков.

Хозяйственное управление Министерства угольной промышленности СССР искало подходящее место для подмосковной базы отдыха. Работники управления, которым было поручено это дело, внимательно обследовали восточное, северное, западное и южное направления вокруг столицы и определили, что лучшего места, чем старинная усадьба в селе Телятьево Серпуховского района, им не сыскать. До недавнего времени в усадьбе размещалась средняя школа, но теперь помещение освободилось.

Правда, знающие люди сказали, что история данной усадьбы связана с именем писателя Соллогуба и что при перестройке под здравницу это может вызвать определенные трудности.

После этого одному из работников хозяйственного управления, который славился в кругу коллег как знаток отечественной литературы, было поручено разобраться во всем, что касается Соллогуба. Знаток покопался в Краткой литературной энциклопедии и несколько озадачил руководство управления сообщением, что Соллогубов в истории литературы известно три. Один, дескать, звался Федором, был известен как поэт-символист, умер в конце двадцатых годов нашего времени в Ленинграде и вообще писался через одно «л». Другой был тоже Федор, но граф и, хотя писался через два «л», стихами только баловался, отдавая предпочтение живописи. Третий — тоже через два «л» — Федором не был, но графом все же был, звался Владимиром Александровичем, был знаком с Пушкиным, Лермонтовым, Гоголем, а его повесть «Тарантас» положительно оценивалась Белинским.

— Белинский — это очень серьезно, — помрачнел начальник хозяйственного управления. — Чует мое сердце, что Телятьево принадлежало именно этому Соллогубу. Хорошо бы тематически объединить название какого-нибудь его произведения с производственным профилем нашего министерства.

Сердце хозяйственника чуяло святую правду. Усадьба действительно принадлежала известному русскому писателю Владимиру Александровичу Соллогубу. Настораживало и то, что список его произведений, доложенный руководству управления, оказался весьма далек от проблем угледобычи. Ни «Три жениха», ни «Два студента», ни «Лев», ни «Медведь», ни знаменитый «Тарантас» не содержали производственной изюминки, позволявшей провести ощутимую параллель между творчеством прежнего хозяина усадьбы и отдыхом новых.

— Да, это вам не «Жерминаль» Эмиля Золя, — вздыхали работники хозуправления. — Этот «Тарантас» годится в лучшем случае для автомобильного транспорта, да и то не очень.

— А может… — задумчиво сказал знаток литературы. — Может, нам в какой-то мере пригодятся стихи того, другого Сологуба, который через одно «л»? Помните? — вежливо спросил он и продекламировал:

Стихов, правда, никто не помнил. «Но насчет сказки — это хорошо, — подумал начальник хозу, — насчет сказки — это прекрасно!»

Вскоре он направил в производственное бюро по охране и реставрации памятников культуры Московской области официальное письмо, в котором от имени министерства обещал в случае передачи Телятьева под дом отдыха отремонтировать все постройки комплекса и в дальнейшем сохранять их как памятники культуры. Такое же обязательство содержалось и в охранно-арендном договоре, охотно подписанном хозуправлением.

На этих основах и было принято решение исполкома Мособлсовета «О передаче на баланс Министерству угольной промышленности СССР усадебно-паркового комплекса писателя Соллогуба».

— Вот и хорошо! — радовались в министерстве, получив упомянутое решение. — Вот и замечетельно! Теперь мы должны убедить исполком и органы охраны памятников культуры в серьезности наших благих намерений и лишь потом заняться настоящим делом.

Очередное письмо хозуправления в производственное бюро по охране и реставрации памятников культуры было кратким, как приветственный возглас друга, и смирным, как ручной слон:

«Хозяйственное управление Минуглепрома СССР просит дать разрешение на вырубку семи лип, попадающих под строительство спального корпуса в б. усадьбе Соллогуба».

— Этим людям можно доверять! — сказали в бюро по охране и реставрации памятников. — Если уж они не решаются самовольно срубить липы, можно представить себе, как любовно они реставрируют и сохранят главный дом.

А в это время главный дом уже трещал по всем швам. Причем трещал не фигурально, а совершенно реально, так как работники хозуправления, взявшись наконец за настоящее дело, просто его сносили. Зачем, мол, возиться с этим старьем, приспосабливать его под современную здравницу, если снести и построить другой дом гораздо проще. А что касается историко-архитектурной ценности, пусть Министерство культуры об этом беспокоится, а мы постараемся успокоить его солидной бумагой.

— Главное — не дать противнику опомниться, — напутствовало руководство хозуправления своих сотрудников на церемонию подписания акта о том, что главный дом в Телятьеве ввиду полной аварийности своей подлежит немедленному сносу.

А знаток Краткой литературной энциклопедии уже спешил подсказать, что во втором периоде своей литературной деятельности граф В. А. Соллогуб заслужил отрицательную оценку Добролюбова.

— Добролюбов — это очень серьезно! — отметил про себя начхозу. — Это может вообще поставить под сомнение всю идею культурной ценности Телятьева. В общем, пока снесем, а там видно будет…

В общем, пока снесли… Снесли, несмотря на то, что акт о сносе был составлен с нарушением всех правил и никем не утверждался, снесли как безнадежно аварийный, хотя еще недавно, при передаче дома на баланс Минуглепрома, хозуправление документально засвидетельствовало его вполне удовлетворительное состояние, снесли вопреки решению Мособлисполкома.

Впрочем, в истории соллогубовского дома эта была далеко не последняя страница. Узнав о его самовольном сносе, производственное бюро по охране и реставрации памятников потребовало прекращения финансирования строительства дома отдыха. Кроме того, стало известно, что в исполкоме Мособлсовета придают немаловажное значение тому обстоятельству, что в Телятьеве бывали декабристы Шаховской, Якушин, Фонвизин.

— Декабристы — это очень серьезно! — вздохнули в хозуправлении. — Но финансирование — это еще серьезнее… А что говорил по этому поводу поэт Федор Сологуб через одно «л»? Он говорил, что сердце просит сказки. А наше сердце, кроме того, требует подмосковной базы отдыха.

Очередное письмо министерского хозуправления в производственное бюро по охране и реставрации памятников культуры было сладкозвучно, как голос сирены: оно содержало прямую гарантию восстановления в новом материале главного дома усадьбы Телятьево в течение 1975–1976 годов.

Чтобы не интриговать вас, дорогой читатель, и не заставлять мучиться догадками, скажем сразу, что ничего похожего на выполнение этой гарантии хозяйственное управление министерства не предприняло.

Но, как ни странно, оно не спешит загладить вину. Напротив, делает вид, что с памятником, вернее, с его уничтожением все в порядке. И оказывается, что волнует теперь их только одно: «нецелесообразность расходования государственных средств» на восстановление разрушенного ими же соллогубовского дома.

Ничего не скажешь, бережное отношение к государственным средствам — это очень серьезно. Но нельзя противопоставлять это бережному отношению к историческим и культурным ценностям нашего государства.

Люблю праздники. Но еще больше люблю предпраздничные дни. Они наполняют меня приятным ожиданием, предвкушением радости взаимных поздравлений и дружеских застолий.

В такие дни я обычно по горло занят делами. Во-первых, как вы сами понимаете, поздравления… Тончайшее дело! Кому послать, кому не посылать. Кому — в рамках официального текста, отпечатанного по заказу нашего учреждения на дорогих красочных бланках: «Примите по случаю праздника поздравления и пожелания успехов в труде и личной жизни». А кому дописать сверху «Уважаемый имярек!», или «Многоуважаемый имярек!», или «Дорогой имярек!». А потом — как для кого подписаться. Для одних ты, может, «Ваш…», или «Искренне Ваш…», или «Всегда Ваш…», а другие заслуживают «Обнимаю», «Крепко обнимаю», «Сердечно обнимаю» и даже «Целую».

У меня, между прочим, для этого дела целая система отработана. Не стану сейчас подробно посвящать вас в ее тонкости, но отмечу, что она учитывает и принцип взаимности, и степень полезности, и ряд других тонкостей, делающих ее гибкой и практичной. Но, как вы сами понимаете, ее применение требует немалого времени.

А тут еще нужно обдумать, обсудить и решить главный вопрос: где, с кем и когда? Причем мое мнение далеко не всегда совпадает с мыслями моей жены. Ей почему-то обычно хочется не там, не с теми и не тогда…

Она звонит на работу мне. Я звоню на работу ей. Она просит перезвонить, так как нужно посоветоваться с приятельницей. Приятельница бросает все дела, но окончательного ответа не дает и звонит мужу. Муж звонит мне и просит отложить решение до завтра, когда окончательно выяснится, как будет чувствовать себя на праздники старушка мама.

Я уже по опыту знаю, что за этой благородной ширмой скрывается наболевший вопрос, позовут ли их наконец в гости позарез нужные им Никифоровы. Многолетняя практика показала, что эти надежды напрасны, и потому завтра нам будет сказано, что мама в порядке, ее можно на вечер оставить одну, а лучшего места, чем наш дом, для праздника не найти.

Все ясно, придется опять принимать у себя. Не ясно только, не обидятся ли Петровы, если мы позовем к себе Ивановых и Сидоровых, которые обычно бывают у нас вместе с Петровыми, а вместо Петровых, которые в последнее время стали почему-то раздражать мою жену, позовем Петуховых, которые ее почему-то раздражать перестали…

Звоню Петрову. Телефон занят. Перед праздниками все всем звонят. Набираю снова. Опять слышу отрывистые гудки. Остановиться уже не могу. Верчу диск непрерывно. Меня просто бесит безапелляционная форма этого механического отказа. Пока не дозвонюсь, трубку не положу.

Уф-ф! Наконец прорвался.

— Федя? Здравствуй, родной! Как настроение? А самочувствие? Приближение праздника ощущаешь? Где празднуете? Еще не решили? Да мы пока тоже… Тут друзья одни, вы их не знаете, нас приглашали за город, в их пансионат… Жена прямо загорелась, ей, видишь ли, заодно и воздухом подышать хочется. А по мне так атмосфера общения с тобой куда милее… Но, думаю, придется ей уступить. Вы уж на нас не обижайтесь. И обязательно Анюту приветствуй.

Так, прекрасно, Петровых нейтрализовали. Теперь надо Ивановых и Сидоровых предупредить, чтобы не проболтались. Но сделать это тактично, чтобы они в другой раз не подумали, будто их тоже могут отшить.

Звоню Иванову. Как ни странно, телефон свободен.

— Вася? Здравствуй, милый. Значит, все решено — вы у нас. Хотел Петровых позвать, но у них пока нет ясности. Вроде за город собираются в какой-то пансионат. Анюта хочет воздухом подышать. Так я уж, чтобы не вносить разлада в их и так дружную семью, не стал посвящать Федю в наши планы. А то он, бедняга, соблазнится, войдет в конфликт с Анютой, и неизвестно еще, чем все это кончится. Так ты в интересах мужской солидарности меня не продавай. И Лидуше скажи, чтобы Анюте не проболталась. И Сидоровых заодно предупреди, чтобы это не от меня исходило. Ну, привет, старина, до встречи!

Ну вот, все идет прекрасно. Теперь, даже если Петровы и пронюхают, что Ивановы и Сидоровы были у нас, те в интересах укрепления семьи Петровых меня не продадут. Эти интересы в последнее время мы все дружно блюдем. Хотя мою жену поведение Анюты и раздражает.

Остается отработать меню и достать кассеты с последними записями.

Так что я вам честно говорю, товарищи посетители нашего учреждения: в такие дни вы ко мне лучше не обращайтесь, все равно я вас не приму и не пойму. У меня и без вас ни минутки свободной. На такие дела и недели мало. Так что лучше всего заходите после праздников. Но имейте в виду, что я праздную не только Новый год, 23 февраля, 7 ноября, 8 марта, 1 и 9 мая. Я с удовольствием отмечаю и День танкиста, и День артиллериста, и День железнодорожника, и День рыбака, и День работника леса, и день рождения нашего учреждения, и день свадьбы моего начальника. И вообще мне нравится, когда жизнь — сплошной праздник. Это как-то приподнимает, освобождает от нудных повседневных забот, настраивает на торжественный лад. Да для меня каждая суббота и каждое воскресенье тоже праздник — праздник отдыха трудящихся. Поэтому, если вы зайдете ко мне на службу с утра в четверг, считайте, что вы уже опоздали, мои мысли уже не здесь, и ваши серые будничные дела для меня — чистая абстракция.

Вот приходите в понедельник, нет, лучше во вторник, а еще лучше — в среду, когда у меня воскресные впечатления немного улягутся, тогда и поговорим. О чем? Да о чем угодно. Хотя бы об уважении к людям. До конца дня успеем наговориться.

В нашем переулке фонари зажигаю я. Нет, я не хожу к какому-то выключателю, или пульту, или рубильнику. Честно говоря, я даже не имею понятия, где это все находится. То, чем включают и выключают. Один писатель-фантаст даже уверял меня, будто уличные наши фонари загораются в зависимости от движения по небу дневного светила, то есть каким-то там хитрым способом, чуть ли не с помощью оптического глаза. Сперва мне это показалось почти невероятным. А потом наш дворник Виталий, который учится на втором курсе какого-то техвуза, сказал, что ничего невероятного в этом нет, просто фотоэлемент управляет включателем-выключателем в зависимости от силы внешнего освещения.

Объяснение это меня вполне устроило. Вот если бы, подумал я, тот же фотоэлемент еще и менял перегоревшие лампионы или посматривал бы за другим фотоэлементом, который может неожиданно потерять свое зрение или, говоря языком наших дедушек, просто «сломаться». Вот тогда бы я бросил заниматься несвойственным мне делом и вместо того, чтобы зажигать фонари, читал бы книги или лепил из пластилина летающие тарелки.

А сейчас на это времени у меня не хватает. Сейчас я возвращаюсь с работы и вижу: не горит. Один не горит, другой не горит, а третий пока еще горит, но уже нахально подмигивает. Дескать, подожди немного, отдохну и я.

При этом мне становится как-то неуютно. Согласитесь, что темный переулок — это гораздо хуже, чем светлый. И никаких светлых мыслей в зоне темного переулка у человека не возникает. Ну, разве что эта темень ему наруку и он готов благодарить свою судьбу за такое везение. Прихожу домой и сразу к телефону.

— Что с тобой? — спрашивает жена. — Поздоровался хотя бы, шапку снял, пальто…

Но мне не до тонкостей туалета. У меня мысль. Она сверлит мой мозг и заставляет действовать. Ведь если я не позвоню этим диспетчерам, фонари не будут гореть до следующего общегородского субботника. А ведь у нас в переулке люди живут. Как говорится, старики, женщины и дети. А зимой темнеет рано.

Звоню. Слышу знакомый голос диспетчера.

— A-а… это вы… — говорит она. — Ну что, опять не горит? Ох, и надоели же вы мне со своими фонарями. Будто у вас и заботы другой нет.

— Ах, девушка! — говорю я. — Забот у меня полно, да только кто же позаботится о фонарях? И вообще, есть ли в нашем районе такая должность: человек, который зажигает фонари?

— Ну, вы совсем офонарели! — острит девушка. — Такой должности у нас нет и не может быть. У нас техника.

— А кто смотрит за техникой?

— Техники.

— А кто смотрит за техниками?

— Инженеры.

— А кто смотрит за инженерами?

— Их начальники.

— А кто же зажигает фонари?

От дальнейшей игры в слова девушка-диспетчер отказывается. Но я знаю, что монтеров она все-таки пришлет. Она добрая. А могла бы, в конце концов, и не прислать. В конце концов, кто я такой? Какой-то чудак, которому почему-то до всего дело. Почему из жэка не звонят диспетчеру насчет фонарей, почему дворник не сигнализирует, почему именно мне больше всех надо?

Жена давно уже подметила во мне этот недостаток и постоянно надо мной посмеивается.

Прихожу я как-то с овощной базы, где мы пытались спасать в силу сознательности загнивающие овощи. Устал я, конечно, как черт и был зол как собака. И не потому, что мне пришлось там повкалывать. При сидячей работе это полезно. А потому, что работа была дурная. Ну, позвали бы нас спасать это добро, когда оно еще цело было. Ну, посоветовались бы с нами, стоит ли складывать мокрую и гниющую картошку вместе с сухой и здоровой. Мы хоть и не специалисты в этом деле, но думаю, что плохого совета не дали бы. Но приходить только для того, чтобы выбрасывать гнилье? Нет, говорю жене, завтра же пойду куда надо и буду добиваться наведения порядка на этой базе.

— Ну вот, — говорит она. — Снова тебя в фонарщики потянуло. Думаешь, без тебя там не разберутся? Один ты, что ли, такой сознательный?

Но я насмешки ее терплю. Это ведь она не со зла. И не от малой сознательности. Ей просто моих нервов жалко. Она считает, что все болезни от нервов. А если реагировать на каждый погасший фонарь, никакого здоровья не хватит.

Но я знаю, что она сама реагирует.

Возвращаемся мы как-то с приятелями из-за города. Приятель ведет машину, рядом с ним сижу я, а наши жены — на заднем сиденьи.

Вдруг моя жена говорит приятелю:

— Андрей, останови, будь добр, машину. А ты (это она обращается ко мне) пойди и убери с дороги вон тот деревянный ящик. Стемнеет, на него кто-нибудь напорется, вылезут гвозди, проколют шины, будет авария…

Мимо мчатся десятки машин. Они аккуратно объезжают ящик. На меня смотрят с ухмылками. Что за чудак, мол, нашелся, ящик с дороги убирать? Некоторые даже весело крутят пальцем у виска. А двое хорошо улыбнулись и показали мне большой пален.

А может, это заразительно? Ведь жена заразилась от меня этим зудом. Может, он и на посторонних действует? Ведь если каждый будет зажигать фонари, то в каждом переулке, на каждой улице будет светло и празднично. И нервы у людей будут крепче. И люди будут здоровые и веселые.

Автору хотелось бы в начале этого фельетона обратиться к понятию «рыбий глаз», привлечь его на помощь, как некий образ, врезавшийся ему когда-то в сознание при посещении севастопольского морского аквариума.

Во время этого культурного мероприятия автор с огромным интересом и энтузиазмом разглядывал живые экспонаты аквариума. Экспонаты в свою очередь с полным безразличием разглядывали автора. Впрочем, их взоры были не просто безразличны. Какое-то высокомерное презрение, какая-то наплевательская самовлюбленность, какие-то полусонные рыбьи амбиции были в этих взорах.

— Вам это только кажется, — сказал тогда в беседе с автором научный сотрудник аквариума. — Просто зрение у рыб более короткофокусное, чем у наземных позвоночных…

Но отделаться от своего впечатления автор уже не мог. И вот теперь, когда он решил написать о наплевательстве и бездушии во взаимоотношениях между отдельными гражданами, о незаслуженных обидах, которые мы походя и часто, не думая об этом, наносим друг другу, в его сознании всплыл этот самый рыбий глаз, подмигнул в несвойственной рыбам манере и тупо уставился на кончик застывшего пера.

А застыло оно потому, что автор размышлял. Ему, видите ли, хотелось разобраться в причинах упомянутого явления. Но причины упорно прятались за фактами, не желали выставляться напоказ, выглядели подрумяненными случайностями.

И, право, разве не случайность, что молодая дородная мамаша шумно потребовала в переполненном троллейбусе освободить место ее десятилетнему на вид сыну. Объектом атаки была женщина лет сорока. «Вы видите, — кричала мамаша, — здесь написано «Места для детей и инвалидов». А вы, насколько я понимаю, ни то, ни другое, ни третье!» Женщина молча поднялась. А ребенок, который наверняка мог часами гонять шайбу или футбольный мяч на своих юных и крепких ногах, с достоинством занял освободившееся место. И автор может поклясться, что он заметил, как в этот момент веселый и озорной зрачок мальчишки приобрел полупрезрительное рыбье выражение. Взгляд его стал короткофокусным, и стало ясно, что, кроме себя, он никого уже вокруг заметить просто не может.

Конечно, такой факт мог быть и случайностью в гражданской биографии этого подрастающего человека. А если он случайностью не был? Если он был естественным выражением мещанского эгоцентризма некоторых наших граждан, для которых публичное возвышение своих деток — средство личного самоутверждения. Дома такой ребенок может подвергаться всяческим гонениям и придиркам, но достаточно ему переместиться во внешнюю сферу — во двор, на улицу, в общественный транспорт, и, кажется, нет для его родителей существа более воздушного и нежного, организма более ранимого и слабого. Там, где ступила нога этого инфанта, все должно замереть и пасть ниц в восторге перед его персоной. Освободите места, усталые женщины, а также усталые мужчины! Вы можете и постоять… Уберите прочь со двора ваши машины, граждане автомобилисты! От них пахнет бензином. Катитесь ко всем чертям, собачники, кошатники, голубятники! От ваших питомцев — одна зараза. Но уж если мы сами обзаведемся автомобилем, если сами решим ублажить своего инфанта покупкой собаки или голубя, если сами захватим место в переполненном автобусе, держись, окружающая среда! Поедете и в тесноте и в обиде.

Не нужно обладать особым воображением, чтобы представить себе, как современный мальчик, не получивший необходимых уроков в детстве, станет современным молодым человеком, который начнет давать уроки другим. Уроки равнодушия и хамства.

Одетый и причесанный на уровне среднемировых стандартов, оснащенный современной бытовой электроникой, летающий из одного города в другой со скоростью звука, смотрящий хоккей с другого континента, плещущийся в индивидуальной ванне, черпающий полной мерой все блага материально-технического прогресса, этот бывший мальчик ничем не отличается от своих духовных предков, таких же пещерных себялюбцев, как и он. Только те стриглись «под бокс», а этот — «под патлы» или «под битлы», автор точно не знает, как это называется. Те носили сапоги гармошкой, гитару под мышкой и выставляли на окошко примитивный приемник, который своим слабым пятиламповым голосом помогал им самоутвердиться, нарушая тишину в радиусе всего лишь пятидесяти метров. Этот — приобретает сложные стереосистемы на транзисторах, увеличивающие радиус звукохамства во много раз. Вместо сапог в гармошку носит полусапоги на молнии, а гитаре все чаще предпочитает портативный магнитофон. Однако суть от этого не меняется.

Стоит ли удивляться, если этот великовозрастный инфант на транзисторах, налившись соками и ощутив в руках силу, оттолкнет в очереди старика, сидя за рулем, обдаст прохожих фонтаном хамства из-под колес, заняв место рядового служащего, не увидит в упор стоящего перед ним посетителя или в порыве злобной откровенности напишет в редакцию «Известий» следующие строки: «Я ненавижу этих старух и стариков, так прочно сидящих в трамваях, троллейбусах и автобусах… Пора прекратить громогласно учить друг друга культуре и этике». Нет, удивляться этому не стоит.

Удивляться приходится другому. Почему мы, тратя огромные силы на оборудование счастливого детства, неся невиданные расходы по воспитанию, образованию и увеселению подрастающего поколения, так мало нагружаем это поколение обязанностями, которые воспитывают душевную культуру куда эффективнее, чем любые педагогические проповеди и увещевания.

Вспомните «Тимура и его команду». Сколько благородных мальчишеских сердец породило возникшее до войны движение добровольных помощников стариков и больных — пионеров-тимуровцев! Сколько добрых дел сделали эти ребята во время войны, помогая семьям фронтовиков! Как автор ни напрягает свое воображение, он не может представить себе тимуровца в роли инфанта, для которого согнали с места женщину.

К сожалению, эффект рыбьего глаза — болезнь весьма заразительная. Она поражает порой и лиц, казалось бы, с неплохим иммунитетом.

Обратите внимание на очередь, которая образовалась у дверей врачебного кабинета. Очередь уже часа два не двигается. Первый так первым и остался. Но не подумайте, что кабинет все это время не работал. К его открытию явилась независимого вида гражданка и вошла туда, что называется не моргнув своим рыбьим глазом. В ней многие узнали работника сферы обслуживания, человека, в городе весьма влиятельного. На смену ей пришла другая нарушительница, которая также проследовала в кабинет, обдав очередь невидящим взором. Медсестра объяснила очередникам, что внеочередница — школьная подруга докторши… Затем явился еще какой-то гражданин, имевший, видимо, перед врачом особые заслуги.

Когда в плотной череде внеочередников возникла некоторая промоина, в которую очередь могла осторожно сунуть свою голову, с улицы явился новый участник этой маленькой человеческой драмы: пожилой мужчина со щекой, подвязанной теплым шарфом и глазами, перекошенными дикой болью.

— Уважаемые! — обратился он к очередникам. — Погибаю… Просто на стенку лезу… Может, пропустите…

И тут-то очередь взвилась. Терпение ее лопнуло. Глаза у всех моментально стали короткофокусными, слова — грубыми, тон — обидным. И чего только не услыхал в свой адрес бедный больной.

— Да разве вы люди? — сказал он. — До чего же народ бездушным стал!

Откуда ему было знать, этому больному, что, заявись он сюда двумя часами раньше, те же люди пропустили бы его, да еще бы и пожалели, да к тому же и посочувствовали. И надо ли после этого нам удивляться, что многие сейчас говорят об огрублении нравов, о хамстве, которое неизвестно откуда берется, о человечности, которая становится все более ценной? Нет, удивляться этому не стоит. Удивляться приходится другому. Тому, что система блата, знакомства, пресловутая система «Ты — мне, я — тебе», раздражающая людей, дегуманизирующая их отношения, не встречает в ряде случаев должного организованного отпора со стороны нашей общественности, пользуется каким-то полупримиренческим отношением. Вроде мальчика-шалуна, который неизбежно должен перенести болезни своего роста.

Но особенно рыбий глаз нетерпим в мало-мальски заметном кресле. Здесь степень его заразности возрастает во много раз и может стать порой даже причиной небольшой местной эпидемии.

В городе готовились широко отметить встречу ветеранов. Участникам было предложено собраться у военкомата, откуда пешей колонной под духовой оркестр направиться к центру города. Там их должны были приветствовать городские руководители и население.

Большинство ветеранов с удовольствием откликнулось на эту инициативу. Но нашлось и немало таких, для которых пройти в пешем строю довольно большое расстояние, отделявшее военкомат от трибуны, было не под силу. Ничего не поделаешь — старики, инвалиды. Но оставаться дома в торжественный день им, естественно, не хотелось. С этой заботой они и обратились к работникам горисполкома. А те ответили: «Так что же, прикажете на «Волгах» вас мимо трибуны провезти?!» Видимо, они были твердо уверены, что катать инвалидов мимо трибуны на «Волгах» — верх гнилого либерализма. Хотя инвалидов, нуждавшихся в транспорте, было, в общем, не так много, а «Волг» в городе вполне достаточно.

Стоит ли после этого удивляться, если урок равнодушия, преподанный гражданам в исполкоме, не пропадет даром, если, расстроенные и обозленные, они принесут это настроение в свои семьи, а члены их семей передадут эстафету рыбьего глаза продавщице магазина или кому-нибудь еще, кто подвернется им под руку в тесноте или спешке, а тот — еще кому-нибудь. И так далее. Нет, удивляться этому не приходится. Ведь не зря древний мудрец сказал: «Человек родит человека, несправедливость — другую несправедливость». Если бы он знал тему нашего фельетона, то обязательно бы добавил: «А грубость ничего, кроме грубости, родить не может».

Вот вы говорите экономия.

Электроэнергию экономь, металл экономь, горючее экономь… Да на что она мне сдалась, эта экономия? Тем более не дома, а на работе. Дома, конечно, другое дело. Тут у моей жены порядок строгий. Попробуй не погасить в туалете лампочку, крику не оберешься. У тебя что, мол, лишние деньги завелись? Вместо пачки сигарет в день установила мне лимит в десять штук. Так, говорит, полезнее и для здоровья, и для покупки новой мебели. Старую обувь ни за что не выбросит, заставляет меня в утиль ее нести…

Зато на работе… На работе я освобождаюсь от этих надоедливых пут, тут я испытываю гордое чувство хозяина, богатство которого неисчерпаемо, а расход с доходом никак не связаны.

Ну какого лешего я буду гасить какую-то лишнюю лампочку, если мы создали самые мощные в мире источники электроэнергии! Стоило ли, спрашивается, так стараться, чтобы потом выключать отдельные лампочки.

А взять тот же металл. Да вы знаете, сколько у нас одной только стали в год выплавляется? Полтораста миллионов тонн! Так надо ли экономить на пустяках?

Вот я лично на производстве связан с нефтепродуктами. У меня этого добра хоть залейся. Я его даже не учитываю. Почему? Да потому, что у меня приборы и инструменты для этого дела отсутствуют. А для чего они мне, если инвентаризации проводятся редко, да и то по бумагам, а в емкости никто не заглядывает, потому что им это неинтересно. Чего крохоборничать?

Это же прекрасно, у меня просто дух захватывает от гордости за наше богатство! Если бы не оно, разве позволил бы я себе довести свое складское хозяйство до нынешнего состояния? Трубопроводы и краны текут, заправку машин мы производим просто ведрами, не скупясь, поливаем землю никем не считанными литрами и тоннами. А заправочные колонки, между прочим, у меня сами томятся в очереди, ждут не дождутся, когда их наконец установят. Да и стоит ли с ними возиться, если я могу обходиться даже без оборудования для полного слива железнодорожных цистерн! Не верите? Можете проверить. В цистернах остаются после нас не килограммы, а тонны жидкого топлива. Вот доказательство нашего богатства и щедрости.

А сколько лишнего бензина мы выдаем шоферам наших грузовиков. Иной поглядит на этот бурный поток и даже возмутится: какая вопиющая бесхозяйственность! Но бесхозяйственностью, между прочим, этот бензин не пахнет. Тут как раз полный хозяйственный расчет. Автопредприятию для выполнения и перевыполнения плана требуются лишние тонно-километры. Их легко можно приписать, страна наша велика, дороги длинные… Но лишние километры требуют лишнего бензина. Значит, надо от него избавиться любой ценой. Бензин выдают шоферу, тот его продает в виде талонов за бесценок «налево». Зато автохозяйство получает премию за перевыполнение плана. И шофер в том числе. Так что не бесхозяйственность это, а широта натуры.

В общем, как видите, гордиться мне есть чем. Но я — человек скромный, мне чужой славы не надо. Ведь я пока только ученик. И потому мне хочется поблагодарить своих наставников и учителей: руководителей Министерства мелиорации и водного хозяйства СССР.

Ведь это на большинстве их предприятий достоверный учет нефтепродуктов организовать невозможно, для этого там нет ни приборов, ни инструментов. На 274 из 355 проверенных Госснабом СССР предприятий краны и трубы плачут горючими слезами, а машины заправляют ведрами, банками, склянками. Мол, знай наших! Что нам тонны бензина и прочего, которые проливаются при этом на землю-матушку. Пущай их льются! Может, наши потомки на этом месте откроют новое нефтяное месторождение. Вот смеху-то будет!

А еще мне хочется выразить свою чувствительную признательность дирекции Талды-Курганского завода железобетонных изделий. Ведь это там я заимствовал опыт выдачи лишних талонов на горючее. На момент проверки их оказалось у шоферов на 10 тысяч литров.

Не могу не сказать и о колхозных и совхозных нефтескладах Новгородской области. Именно здесь я обнаружил неустановленные бездействующие заправочные колонки и понял, что они никому не нужны. В одном только Демянском районе таких колонок я насчитал семнадцать. И, знаете, как хорошо и быстро распространяется такой опыт? Он докатился даже до Челябинской области. Там, в совхозе «Магнитогорский», автомобили заправляют как попало, а новая заправочная колонка выглядит архитектурным излишеством.

В заключение мне хочется обратить внимание читателей на железнодорожную цистерну № 7370292, прибывшую на промывочно-пропарочную станцию Новокуйбышевская из Ракитнянского районного объединения Госкомсельхозтехники Украины. В ней оказались неслитыми 24 тонны дизельного топлива.

Вот почему я и говорю о нашем неисчерпаемом достатке, вот почему я и горжусь широтой нашей натуры и восклицаю: вот истинное доказательство нашего богатства и щедрости!

Кстати, на днях я собираюсь на собственной машине с друзьями по грибы. Так жена говорит, чтобы стоимость бензина я распределил между всеми поровну. Придется покориться. У меня, знаете, при столкновениях с ней широта, конечно, остается, но натура не выдерживает. Зато уж на работе… Эх, раззудись, плечо, размахнись, рука!

— Послушай, — сказал я за ужином жене. — Как фамилия этого молотобойца, который живет над нами?

— Какого молотобойца? — удивилась жена. Она у меня не очень догадливая.

— Какого, какого… — передразнил я ее. Когда меня недопонимают, я раздражаюсь.

— Ну, того, что по выходным бьет нас молотком по голове.

— А-а… — обрадованная своей догадкой, улыбнулась жена, — Чумаченко это… Но ты раньше называл его народным умельцем.

— Могла бы сразу сообразить, — буркнул я. — Нарушение правил социалистического общежития как ни назови, оно все равно нарушением останется.

— А с чего это ты таким высоким штилем заговорил? — удивилась жена. — Раньше ты называл его воскресные поделки воскресными проделками и относился к ним вполне терпимо.

— Терпимо-терпимо… — снова не удержался я. — Будешь терпимым! Не идти же к человеку и, глядя ему в глаза, требовать, чтобы он отказался от своего хобби.

— А почему? — спросила жена. — Если тебе это так мешает… — Она у меня очень простодушная.

— А потому, — сказал я, — что в ответ он свободно может потребовать, чтобы наша дочь перестала бубнить на пианино свои гаммы. Ты знаешь, что их слышно на всех этажах, а эту музыку не всякий любит… Но не волнуйся, теперь я его уйму. Будет знать, как вести антиобщественный образ жизни.

— А что изменилось? — спросила жена. Она у меня не очень информированная. Всегда все узнает в последнюю очередь.

— Потерпи, узнаешь, — сказал я. — Сперва надо список составить… Значит, так… Под номером первым записываем Чумаченко.

Я заметил, что жена снова хотела о чем-то спросить, но воздержалась. Все-таки уважает она меня как главу семьи и даже по-своему любит. Эту черту я в ней очень ценю.

— Так вот… — задумчиво говорю я. — Помнится, Маша из пятнадцатой заняла у нас в прошлом году пачку соли и до сих пор не вернула… Уж сколько раз хотел напомнить ей об этом при встрече, но все не решался. Еще думаю, не так поймет.

Жена приоткрыла было рот, но, поймав мой взгляд, быстро его захлопнула.

— Ты права, — сказал я, — пачка соли — это, конечно, не пачка денег. Но прощать такие вещи тоже нельзя. Тут важен принцип. Кстати, не помнишь, что у них там прошлым летом было в семье?

— Где — там? — осторожно спросила жена.

— Нигде! — отрезал я. — В пятнадцатой, вот где!

— А что? — сказала жена. — По-моему, ничего.

— Ничего! — возмутился я. — Конечно, ничего, кроме того, что во время отпуска ее благоверного мы встретили Машу в кино с каким-то усатым мужиком.

— Так это же был ее двоюродный брат с периферии. Она же сказала.

— Ну и доверчивая же ты у меня, просто сил нет, — сказал я. — Запомни, милая, усатых двоюродных братьев не бывает. Усатыми бывают только хахали. В общем, мне лично вопрос ясен: в пятнадцатой семья неблагополучная. Заношу их в список под номером два. Будут знать, чем долг красен! Та-ак… Припомним еще, кто чем нас в доме задел или обидел. Может, Грачев, а? Помнишь, он машину свою у нас под окнами ставил. А я ему намекнул, что машины полагается держать в гаражах, а у кого их нет, так пусть и машины не заводят. А он сказал, что с моей психологией нужно жить на хуторе. Психология ему, видишь ли, моя не подходит. На хуторянство мое намекает. А у самого сын-подросток бросил учебу. Как считаешь, припомнить ему этого подростка, внести в список под номером третьим? Или пусть пока так живет, без номера?

— Послушай, — сказала жена жестким тоном, который обычно появляется у нее в дни моей зарплаты. — Что за список, что за номера? Фамилии ему, видишь ли, подавай, грехи соседские регистрируй! Ты думаешь, у тебя у самого фамилии нет?

— В данном случает нет! — с чувством собственного достоинства сказал я. — В данном случае я — бесфамильный. Вот слушай, дуреха, что сказано в официальном обращении совета общественного пункта охраны порядка нашего микрорайона, которое я нашел сегодня в почтовом ящике: «О всех известных вам нарушениях общественного порядка и правил социалистического общежития, о лицах, ведущих антиобщественный образ жизни, не работающих, злоупотребляющих спиртными напитками, неблагополучных семьях, подростках, бросивших учебу, просим, не называя своей фамилии, сообщать в совет общественного пункта охраны порядка микрорайона с 19.00 до 23.00 часов по телефону 72-02-82, в другое время суток — в отдел внутренних дел района по телефону 76-70-21 и 77-31-00».

— Но почему же, не называя? — удивилась жена. — Да еще и специально просят об этом… А потом… Ты уверен, что у тебя у самого семья благополучная?

Я посмотрел на нее с неожиданно вспыхнувшим подозрением. В самом деле, на вид она еще ничего, а как причешется да намажется — так и вовсе… А это если?.. И Маша из пятнадцатой, которая наверняка тоже получила такую открытку, об этом знает? Что если она позвонит по указанному номеру и, не называя своей фамилии, укажет нашу? А это, если этот Грачев, который безусловно не забыл моей атаки против его автомобиля, тоже позвонит куда следует и, назвавшись доброжелателем, квалифицирует мое поведение как антиобщественное? Поди жди, пока эти общественники разберутся, кто из нас прав. Тем более я и сам в этом не очень-то уверен. А может, она не такая уж дуреха, моя жена? И как тонко она это сформулировала: мол, уверен ли ты, что у тебя самого семья благополучная? И как это можно выяснить? Подглядыванием в замочную скважину? Подслушиванием доносящихся из-за стенки супружеских ссор? Из бесед на лавочке? Может, она как раз вовремя сообразила — что к чему? Может, эти общественники и в правду перегнули, изобретя и внедряя в жизнь телефонную анонимку?

Короче говоря, я взял свой неоконченный список и на глазах у жены демонстративно порвал. Не знаю, как оценит мой поступок совет общественного пункта охраны порядка. Может, как антиобщественный. Но жена сказала: «Молодец!» — и велела дочке садиться за пианино.

Вскоре по дому разнеслись нудные гаммы.

Может, обойдется, как вы думаете?..

Отныне я буду писать фельетоны очень осторожно. С поправкой на идеального читателя. Ибо после того, как я познакомился с Харисом Гайнутдиновым, иначе поступать уже невозможно.

Нет, раньше я, конечно, был не прав. Хотя расчет мой был благороден и прост. Скажем, пишу я фельетон о том, что никто не должен быть равнодушным. Мол, увидал, что фонарь в твоем переулке не горит — позвони куда положено, не жди, пока это сделает другой. Заметил на дороге бревно — останови машину, убери препятствие, не жди, пока кто-нибудь об него расшибется.

Я даже не задумывался над тем, что будет, если каждый откликнется на фельетон подобным образом. Если все граждане нашего переулка одновременно бросятся звонить насчет этого несчастного фонаря в компетентную организацию. Или все водители одновременно остановятся на дороге и станут вырывать друг у друга из рук это злополучное бревно, чтобы доказать свою гражданскую активность. Представляете, какая свалка будет?

А теперь позвольте представить вам Хариса Гайнутдинова. Инженер. 35 лет от роду. Работает постоянным представителем чебоксарского приборостроительного завода на казанском авиационном. Женат. Имеет двоих детей. Запись в моем блокноте из разговора с Гайнутдиновым: «Если со всякими безобразиями не бороться, то в каком мире будут жить наши дети?»

Год назад Гайнутдинов написал в книге жалоб продмага нелестное замечание в адрес одного из продавцов — Ямалетдиновой. Через некоторое время к нему на квартиру явился какой-то мрачный тип и в присутствии соседки заявил жене, что коллектив магазина терпеть его жалобы не намерен. Если он не оставит это дело, его семью перережут. Так и сказал: «перережут».

Милиция не сумела обнаружить, кто бы это такой мог быть. А Гайнутдинов продолжал бороться с недостатками. Усмирял хулиганов, безобразничавших в подъезде. Наводил порядок возле пивного ларька. Боролся с обсчетом покупателей в магазине. Короче говоря, не проходил мимо.

— Ох, и активный ты у меня, на мою голову! — сокрушалась жена.

Но Гайнутдинов ей отвечал, что если так будет поступать каждый, то жизнь скоро станет значительно лучше. Об этом, мол, и в газетах пишут. И вообще, безумство храбрых — вот мудрость жизни.

В конце августа прошлого года, несмотря на полученное предупреждение, он снова вступил в поединок с тем же магазином. Возмутившись нарушением порядка очереди, он потребовал книгу жалоб и сделал в ней соответствующую запись.

Коллектив магазина ахнул от такой наглости. Ведь предупрежден же человек! Целый месяц потребовался для того, чтобы собраться с мыслями и назначить вид наказания Гайнутдинову. По истечении этого срока из магазина в райотдел внутренних дел Московского района г. Казани поступило коллективное письмо, в котором Гайнутдинов был обвинен в злостном хулиганстве, завершившемся клеветнической записью в книге жалоб.

Участковый инспектор вызвал Гайнутдинова и потребовал объяснений. Тот объяснил. Но инспектор нашел его объяснение неубедительным и предложил явиться на следующее утро для беседы с заместителем начальника райотдела.

Не подозревая подвоха и надеясь привлечь руководство районной милиции к активной борьбе с нарушениями правил торговли, Гайнутдинов явился в назначенное время. Но беседовать с ним никто уже не стал. Его поместили в камеру для задержанных вместе с настоящими хулиганами, а затем всю компанию повезли под конвоем в народный суд. Никакие протесты со стороны Гайнутдинова и требования разрешить ему хотя бы добраться до суда на общественном транспорте не помогли. Видно, опасность для пассажиров автобуса этого упрямого борца с недостатками не вызвала у работников милиции никакого сомнения.

Народный судья в принципе против активной борьбы с нарушениями правил торговли ничего не имела. Но позиция Гайнутдинова ей не понравилась. «Ты что — ОБХСС или народный контроль? Зачем мешаешь людям работать?» — удивилась она. «Не могу мириться с безобразиями», — откровенно отвечал ей подсудимый. «Что-то ты слишком сознательный, — определила судья. — Пусть в твоем поведении разберется товарищеский суд». И направила дело о хулиганстве Гайнутдинова на его родной завод в город Чебоксары.

Товарищи по работе «хулигана» оправдали. Но радоваться еще было рано. Заместитель директора завода по кадрам, который в принципе непримиримость к недостаткам приветствовал, в частности, решил, что дыма без огня не бывает и что спешить с реабилитацией Гайнутдинова не стоит. Надо, мол, еще разобраться, такой ли уж Гайнутдинов борец с недостатками, каким желает казаться. Ведь из милиции зря материал не направят…

На момент моего приезда в Казань дела у Гайнутдинова обстояли далеко не лучшим образом. Борцом с недостатками он еще оставался, но ударником комтруда уже не был. Лишили его в Чебоксарах этого звания. Вместе с месячной премией. Несмотря на отсутствие каких-либо дополнительных данных по его «делу».

Из прокуратуры Московского района, которая по жалобе Гайнутдинова занялась проверкой всех обстоятельств конфликта, никаких сообщений не было. Клеймо хулигана, едва не стертое товарищеским судом и реставрированное рукой заместителя директора по кадрам, продолжало украшать биографию беспокойного гражданина. Но он, надо отдать ему должное, не унывал.

— Понимаете, — говорил он мне, — если что-то не получается, какая-то вещь не работает, порядок нарушается, у меня так и чешутся руки поправить дело, вмешаться… Как говорится, не пройти мимо…

— Скажите, — говорю, — а что бы вы сделали, если бы увидели, что уличный фонарь у вашего дома не горит?

— До фонаря добраться не так просто, — обстоятельно говорит он. — Тем более в фонарях сейчас не лампочки, а специальные лампионы… Ну, наверное, позвонил бы куда положено… Но вот если бы я увидел, что фонарь горит, а на дворе ясный день, уже тут бы вмешался обязательно. Ведь так можно разбазарить всю электроэнергию!

— Стоп! — сказал я самому себе, подытоживая впечатления от встречи с Гайнутдиновым. — Это он! Идеальный читатель. Надо срочно его спасать. Ведь ни за что страдает человек.

И я пошел в Московский РОВД г. Казани, к его начальнику.

Мне хотелось узнать, как этот товарищ относится к беспокойным гражданам, которые не проходят мимо… Оказалось, что в принципе хорошо. Ведь без активной поддержки населения, сказал начальник РОВД, наша борьба с различными правонарушениями была бы гораздо менее эффективной. А вот в том, что касается Гайнутдинова, мой собеседник высказался куда менее положительно. Понимаете, сказал он, в отношении его хулиганского поступка было коллективное заявление работников магазина. А коллектив мы уважаем.

— А прокуратуру? — спросил я. — Ведь еще в феврале вы получили из районной прокуратуры предписание проверить законность привлечения Гайнутдинова к ответственности за хулиганство. При этом вам было указано на то, что коллективное заявление работников магазина вызывает сомнение в своей объективности и подлежит тщательной и всесторонней проверке. Что вы ответили прокуратуре?

— Пока ничего…

Я пошел в районную прокуратуру. Заместитель районного прокурора сказал:

— Безобразие! Столько времени прошло, а они нам ничего не ответили. А мы не проконтролировали… И в Чебоксарах до сих пор ждут нашего сообщения. Наверняка думают, что, если дело так затянулось, значит, что-то такое есть. Обязательно примем меры!

На следующий день из районной прокуратуры ушло два письма. Первое было адресовано начальнику Московского РОВД г. Казани. В нем говорилось, что работники милиции в течение двух месяцев держали материал без движения и никакого решения по нему не приняли. В связи с этим прокурор потребовал наказать в дисциплинарном порядке лиц, виновных в волоките.

Второе письмо было адресовано дирекции Чебоксарского приборостроительного завода и в копии — прокурору города Чебоксары. В нем прямо и недвусмысленно утверждалось, что инженер Гайнутдинов ни в чем не виноват. А даже наоборот. И потому примененные к нему на заводе административные и общественные меры воздействия следует признать необоснованными и отменить. О чем сообщить Гайнутдинову в письменной форме.

Я уверен, что Харис Гайнутдинов сохранит это сообщение для внуков, как убедительное свидетельство торжества своего правого дела. Более того, я не сомневаюсь, что он завещает им быть такими же непримиримыми к недостаткам и не проходить мимо, как и он сам.

Но я, как человек постарше Хариса и с большим житейским опытом, сделаю из этой истории свои выводы. Я буду писать фельетоны значительно осторожнее. Буду прямо и косвенно намекать читателю, что когда фельетонист призывает немедленно и активно бороться с недостатками, не нужно понимать его буквально. Не следует тут же кидаться зажигать фонари, убирать с дороги бревна, заносить свои критические замечания в книги жалоб и благодарностей.

Свои поступки надо хорошо обдумать. Надо взвесить последствия и застраховать себя от неприятностей. Надо осторожно расспросить жителей переулка, не звонил ли уже кто-нибудь из них куда следует насчет фонаря. Собрать на дороге небольшой слет попутных водителей и голосованием определить ответственного за уборку бревна. А наводить в магазине порядок только при поддержке заранее мобилизованных свидетелей.

Если же мне скажут, что при таком подходе я превращусь из фельетониста в его прямую противоположность, отвечу: вы абсолютно правы! И тут же побегу искать свидетелей моих добрых намерений, в которые входило прямо и недвусмысленно, хотя и с некоторыми оговорками, сообщить, что безумству храбрых поем мы песню.

На днях в троллейбусе под давлением окружающей среды я наступил на ногу солидному гражданину.

— Медведь! — воскликнул солидный.

— Сами вы медведь! — не остался я в долгу.

— Ах, так, — сказал он, — в таком случае я вызываю вас на дуэль.

— Отлично! — сказал я. — Будем драться на шпагах. Куда прикажете прислать моих секундантов?

— В Рижский институт сложных конструкций…

— А как ваша фа…?

Но он уже вырвался из троллейбуса.

В тот же день два моих секунданта вылетели в Ригу с поручением отыскать этого человека.

— Он там, в институте, — сказал я им, — наверняка самый чувствительный в смысле чести. Найти его будет довольно просто.

Вернулись они через сорок восемь часов усталые и злые.

— Ну и работку ты нам задал! — упрекнули они меня. — Не мог придумать чего-нибудь полегче.

— А в чем дело? — спрашиваю.

— А в том, что у них в институте вопрос о чести фундаментально кое-кем запутан.

И тут я узнаю от секундантов довольно любопытные факты, которые постараюсь изложить своими словами.

Так вот, Министерство высшего и среднего специального образования СССР решило проверить работу Киевского и Рижского институтов сложных конструкций. Работники государственной инспекции вузов должны были сперва направиться в Киев, а уж потом в Ригу.

В Рижском институте приняли смелое решение: направить двух доцентов в глубокую разведку. Пусть, мол, съездят в Киев, понаблюдают, как идет проверка в Киевском институте, изучат характеры, привычки и личные особенности членов комиссии, а также выявят содержание всех контрольных вопросов.

Доценты-разведчики, явившиеся под благовидным предлогом в расположение своих коллег-киевлян, энергично взялись за выполнение особого задания.

По нескольку раз в день из Киева в Ригу летели их телефонные донесения о каждом шаге и вздохе проверяющих.

— Улыбнулись…

— Нахмурились…

— Заказали компот на третье…

— Играли в шахматы…

— Обратили внимание на физподготовку…

Содержание контрольных вопросов передавалось с особой тщательностью.

В Рижском институте донесения разведки аккуратно записывались, а затем изучались лицами, ответственными за операцию под кодовым названием «Честь». Задача стояла до предела ясная: любой ценой не посрамить чести родного вуза, доказать министерству, что здешние студенты и преподаватели не лыком шиты. Хотя надо сказать, что учебная работа в этом вузе и так была поставлена неплохо, но, видно, уж очень хотелось блеснуть…

Накануне приезда комиссии (кстати, приехали не те, кто заказывал компот) преподаватели выпускных курсов по указанию своих деканов проводили усиленную подготовку к предстоящей проверке. Студентам заранее указывали на неисправности, которые под взглядами проверяющих нужно будет найти в приборах, готовили спортсменов-разрядников для демонстрации рядовых спортивных достижений, диктовали готовые решения контрольных задач, которые оставалось только на виду у комиссии переписать из конспектов в контрольные…

Даже мастера шпаргалки испытывали чувство неловкости и краснели. А крепкие студенты стали откровенно осуждать предстоящую театрализованную постановку. Тогда духовные наставники им сказали:

— Ваша студенческая гордость не позволит уронить честь нашего института! Поймите, что мы идем на это во славу нашей альма-матер. Разве может быть для нас с вами более благородная цель? Смотрите только, чтобы не было повальных пятерок. Это тоже нехорошо. Могут не поверить.

…Секунданты доставили мне также письма студентов-выпускников Рижского института, в одном из которых, в частности, говорится:

«Администрация и партком превратили проверку в большую фикцию, разыграли тщательно отрепетированный спектакль, стараясь обмануть инспекцию, министерство, а в их лице государство. Эти действия ректор и деканы объясняли как вынужденные. Мол, на это они идут ради высокой цели».

Да, секунданты правы, вопрос запутан. Драться-то надо, но с кем? Кому же я все-таки наступил на ногу в московском троллейбусе, кто в этом институте щепетильнее других в вопросах чести? Может быть, тот профессор, который выступил на ученом совете радиотехнического факультета с вопросом, почему до сих пор очковтирательская акция оказалась ненаказанной и честь института не восстановлена. А может, это был другой профессор, один из активных руководителей операции «Честь»? Или… сам директор института?

Между прочим, друзья советуют мне отказаться от поединка.

— Никто никого давно уже на дуэль не вызывает, — говорят они. — Вызывают на местком, на партком, наконец, на коллегию…

Но я все-таки готов рискнуть. Как-никак дело идет о чести.

Для начала автор хочет поклясться, что он не намерен выступать зачинателем юбочной моды среди своих собратьев. А ведь такая опасность на нас надвигается. Свидетельство тому — тревожное письмо в редакцию В. Петрова из Мичуринска. Обратим внимание на такие его строки:

«В Шотландии мужчины носят юбки… А что, если какая-нибудь сумасбродная модельерша провозгласит это модой и у нас? И я, мужчина, буду везде щеголять в юбке, и в официальных местах тоже?»

Согласитесь, что такие мысли не могут не взволновать. Особенно в жаркий летний день, когда невольно с тихой завистью поглядываешь на женщин в легких юбках. Кстати, В. Петров отнюдь не против юбок. Он пишет, что «вообще-то эта шутка не так уж плоха, женщинам идет». Он просто против того, чтобы мужчины в юбках, а также женщины в брюках посещали различные официальные учреждения. Чтобы они входили в таком легкомысленном виде, скажем, в помещение Госбанка, или «Запчастьснабсбыта», или, например, горисполкома.

Собственно, если говорить откровенно, именно с исполкома горсовета все и началось. «Известия» опубликовали ироническое письмо читателя, в котором было высказано сомнение в целесообразности запрета посещать это весьма уважаемое учреждение города Дубровска женщинам в брюках. Насчет мужчин в юбках в заметке ничего не говорилось. В. Петров этот вариант додумал исключительно сам. Очевидно, для того, чтобы полностью уравнять женщин с мужчинами в Международный год женщины.

Вообще-то редакция получила немало положительных откликов на эту публикацию. Их авторы, представьте, выступили за брюки. Но если быть уж до конца объективными, то нужно со всей прямотой сказать, что не один В. Петров придерживается иного мнения. У него имеется немало единомышленников. Одна читательница пишет: «Хотелось бы выразить большое спасибо Дубровскому горисполкому за то, что они ведут борьбу с разгильдяйством». А ведь благодарность читателя не каждый день выпадает на долю критически помянутого в печати учреждения.

З. Стулов из Волгограда, к сожалению, благодарности борцам против женских брюк не выражает, но зато он сразу привлекает нас в ряды своих сторонников кристальной ясностью и доходчивостью аргументации.

«Поздно вечером, — пишет он, — идя по улице, молодые парни выражали нескромные слова. А впереди них шли две фигуры в штанах и кепках.

— Чего вы при женщинах так вульгарно выражаетесь? Как вам не стыдно! — сказали они.

— А мы вас посчитали за мужчин… — честно ответили парни.

И правильно. Ведь именно одежда является признаком полового опознания даже на расстоянии».

Вот это убедительный довод. Вот тут ничего не скажешь. Хотите, чтобы вам оказывали рыцарские почести и не выражались при вас «нескромными словами», носите четкие признаки, чтобы и на большом расстоянии вас было видно.

Прочитав эти и другие подобные письма, автор не решился просить руководителей Дубровского горисполкома, чтобы они все-таки допускали женщин в брюках в свое помещение. Наоборот, автор решил поддержать их славное начинание и даже разработал подробный перечень костюмов, в которых нельзя посещать то или иное официальное учреждение.

Автор настойчиво предлагает не пускать на порог и не беседовать ни о ремонтах домов, ни об озеленении улиц, ни об очистке дворов от мусора, ни о предоставлении квартир, ни о нарушении правил торговли:

а) с мужчинами в узких брюках (пока местное начальство носит широкие);

б) с мужчинами в широких брюках (пока начальство ходит в узких);

в) с женщинами в длинных юбках (пока ответственные жены носят короткие);

г) с женщинами в коротких юбках (когда жены уже перешли на длинные);

д) а также с мужчинами, наряженными под шотландцев, ежели таковые выищутся.

Автор уверен, что это обеспечит четкую и бесперебойную работу любого учреждения и мудрое решение всех проблем и вопросов.

На тему об ответственности создано немало внушительных трудов: от «Преступления и наказания» до инструкции о штрафе за повреждение трамвая.

Где-то между этими произведениями человеческой мысли разместилась стройная система уголовной, гражданской, административной, моральной и прочей ответственности.

Психологи говорят, что чувство ответственности должно покоиться на гранитном пьедестале сознательности. Ребенок должен знать, что бросать фарфоровые чашки на пол — нехорошо, и воздерживаться от таких поступков. Отец ребенка должен знать, что бросать свою жену с детьми очень плохо, и никогда этого не делать. Начальник отца ребенка должен знать, что увольнять людей без всяких причин — противозаконно, и не поступать так.

Но жизнь, как всегда, вносит свои поправки.

Впервые человек сталкивается с этим в раннем детстве, когда за разбитую чашку его лишают сладкого. Потом встречаются и случаи посложнее, но основной механизм процесса все тот же: если ты виноват в чем-нибудь, надо отвечать. И тут уж можно остаться не только без сладкого…

Как часто мне хочется перейти улицу не там, где надо, купить газету без очереди, опоздать на работу, не сдать в срок статью, бросить все и уехать куда-нибудь на недельку…

Но я себя сдерживаю, беру себя в руки, не даю себе воли… И это очень трудно. Вы сами это хорошо знаете.

А вот если я стану вас уверять, что мое чувство ответственности питается одной только сознательностью, можете мне не поверить. Конечно, сознательность — великое дело, но, кроме того, я знаю, что за нарушение правил уличного движения положен штраф. И недооценивать его воспитательное значение нельзя.

То же самое и у других. Директор завода знает, что за невыполнение плана он может получить выговор. Отца-беглеца заставят платить алименты, хулигана осудят на пятнадцать суток. И это очень хорошо, потому что мы еще не окончательно доросли до того, чтобы руководствоваться одной только высокой сознательностью.

В этом меня убеждает хотя бы пример из жизни директора химического НИИ Федора Васильевича Тонконогова.

Как видите, само название должности — «директор» — наводит на мысль, что Федор Васильевич в своем деле человек не только глубоко сознательный, но и ответственный. Но вот речь зашла не о деле, а о человеке, и тут химия чувств Тонконогова дала отрицательную реакцию. А лакмусовой бумажкой в этой реакции послужила бумажка об увольнении из института механика-инструментальщика Степана Степановича Горшкова. Она была подписана директором вопреки элементарным понятиям о справедливости и нормам трудового права.

За несколько дней до этого Горшкова понизили в должности. Он лично связал это обстоятельство со своим отказом принять участие в ремонте собственной директорской автомашины. Другой бы на месте Федора Васильевича, может, и действовал бы более тонко, стал бы придираться по мелочам, выносить взыскания. А этот не захотел канитель разводить и сразу издал приказ о понижении. Я не сомневаюсь, что сотвори такую штуку с любым из нас, мы бы ни за что с этим не согласились.

Не согласился со своим понижением и Горшков. Он подал заявление в местком, а сам на работу по новой должности не вышел. И правильно сделал. Потому что нечего всякому беззаконию потакать. Тем более, что он имел на это полное право. Согласно трудовому законодательству.

Но директор института то ли не был с этим законодательством лично знаком, то ли признавал его не в полном объеме, то ли престиж начальства не захотел попусту ронять, но он взял да и уволил Степана Степановича из института за… прогул.

Ну что бы мы с вами сделали в подобном случае? Конечно, обратились бы в суд. И суд бы нас восстановил. Потому что нечего всякому беззаконию потакать…

Восстановил суд и Горшкова.

И тут Федор Васильевич взыграл. Свое чувство сознательности он вынул из левого бокового кармана и переложил в несгораемый ящик. Чувство ответственности, которое он носил вместо жилетки, аккуратно разгладил, повесил на плечики и убрал в шкаф.

Освободившись таким образом от стеснявших его движения атрибутов, он размахнулся и подписал приказ о предоставлении Горшкову не прежней должности, а совсем другой, для которой тот заведомо не имел нужной квалификации. С таким же успехом его можно было назначить и машинистом электровоза, и главным врачом стоматологической поликлиники, и космонавтом, и сталеваром, и вообще кем угодно. И поскольку Горшков для новой работы заведомо не годился, его через две недели опять уволили из института «ввиду обнаружившейся непригодности».

Вот что бывает, когда такие люди, как Тонконогов, себя не сдерживают, не берут себя в руки, дают себе волю. А потом гуляют и не мучаются, дышат свежим воздухом и не переживают.

Нет, на одном чувстве сознательности в таких случаях далеко не уедешь! Тем более, если это чувство находится в прочном сейфе.

Я решил развестись с женой и сообщил ей об этом за воскресным завтраком.

— Ну, вот… Надумал! — пренебрежительно говорит она. — Не много же времени тебе для этого понадобилось. Всего тридцать лет и три года.

— Ничего, — говорю, — зато мысль дельная. Сто восемьдесят рублей заработаем!

— Ладно выдумывать! — говорит жена. — На разводе еще никто не заработал.

— Много ты знаешь! — говорю. — Впрочем, чего я тут буду с тобой теорию разводить? Займемся лучше практикой. Ты не заметила, у тебя в паспорте штамп о браке есть?

— Конечно… — говорит. — А у тебя что — нет? Ты уже подготовился?

— Да нет, — говорю. — В том-то и дело. И это обойдется нам в лишнюю десятку.

— А что, — говорит, — теперь за такую цену эти штампики аннулируют?

— Нет, — говорю. — Теряют.

— Как теряют? — удивляется жена.

— А так, — говорю, — вместе с паспортом. А за утерю паспорта берут десять рублей штрафа и выдают новый паспорт.

— Уже без штампика? — догадывается жена.

— Да нет, — говорю, — вообще-то со штампиком. На этот счет у нас строго. Но можно. Если указать в документах, что ты незамужняя, и не вызвать никаких подозрений, можно проскочить и без штампика.

— Понятно, — говорит жена.

— Что тебе понятно? — говорю. — Пока ты могла только понять, как мы избавимся от наших штампиков. Но ты не спросила, как мы заработаем сто восемьдесят рублей.

— А зачем? — говорит. — Не хочу подыгрывать твоим дурацким шуткам.

— Отнюдь не дурацким! — говорю. — И сейчас ты в этом убедишься. Значит, так… Мы теряем паспорта, платим по десятке и получаем новые. Затем идем во Дворец бракосочетания.

— Ты, наверное, имеешь в виду бракоразведения? — все-таки втягивается в игру она.

— Да нет, почему же? Именно бракосочетания. Где и сочетаемся законным браком.

— Но…

— Какие могут быть «но»? Одновременно с заявлениями о нашем желании пожениться мы подаем заявления, в которых просим в связи с первым браком выдать нам по сто рублей компенсации для приобретения обручальных колец.

— А что, при первом браке на это полагается компенсация? — наивно спрашивает она. — Когда мы с тобой женились, этого не было.

— Ну, тогда цветных телевизоров тоже не было, — говорю.

— А сейчас есть.

— А что, на цветные телевизоры тоже дают компенсацию?

— Нет, — говорю, — цветные телевизоры — это предмет роскоши.

— А золотые кольца? — спрашивает она.

— А кольца — это предмет первой необходимости. Это — замечательная традиция, содействующая укреплению семьи. Но не каждый может такое кольцо купить.

— Но какой же смысл нам их покупать? У нас уже есть.

— А зачем покупать? — говорю. — Покупать не нужно. Человеку просто дают компенсацию — и все. Так что вычтем из двухсот рублей компенсации двадцать, израсходованные на штраф, а остальные оприходуем как премию за сообразительность. Но это еще не все.

— А что? — вполне серьезно спрашивает она. — Еще можно клад откопать?

— Вот ты иронизируешь, — говорю, — а тут надо деньги считать. Вот смотри: в нашем городе четыре дворца бракосочетания. Мы можем обратиться в каждый из них по очереди. Соображаешь? Четырежды сто восемьдесят — семьсот двадцать. Но и это еще не все! — вдохновенно говорю я.

Жена смотрит на меня с неподдельным интересом.

— На следующем этапе мы совершаем внутрисемейный обмен! Я переезжаю в квартиру нашего сына, он с семьей — сюда, а ты остаешься здесь.

— Ты сошел с ума! — восклицает она. — Мы с таким трудом тогда разъехались!

— Не волнуйся, — говорю. — Никаких переездов не будет. Просто мы поменяемся адресами и окажемся с тобой в разных районах. Это даст нам возможность еще дважды вступить в брак по первому разу. В твоем райзагсе и в моем… Сто восемьдесят на два — триста шестьдесят. Плюс семьсот двадцать — тысяча восемьдесят! Соображаешь? Такие деньги практически ни за что! За мелкие организационные хлопоты.

— Ну ты, между прочим, фантазируй, да не увлекайся, — говорит жена. Вообще-то она у меня очень рассудительная. Порой даже противно. — А не думаешь ли ты, что нас могут разоблачить при первой же попытке?

— Конечно, могут, — говорю. — В Московском дворце бракосочетаний № 4 проверили пятьсот заявлений о выдаче компенсаций, и оказалось, что шестьдесят из них были поданы гражданами, желавшими получить премию за сообразительность. Вот они, веселые и находчивые женихи и невесты, которые решили украсить таинство своего второго супружества небольшим финансовым фокусом. Подумаешь, государство не обеднеет! Дают — бери, а станут бить — покаешься…

Недавно в один из городских загсов обратился некий жених семидесяти трех лет, имя которого я по соображениям чистой гуманности не назову. Так вот, этот жених просил в связи с первым браком выдать ему компенсацию для приобретения обручального колечка. То, что такая компенсация существует, это хорошо. А вот то, что при проверке жених оказался вдовцом, отцом, дедушкой и прадедушкой одновременно, — это уже нехорошо. Но я надеюсь, у нас все обойдется и мы свою премию заработаем. В конце концов если в одной только Москве выплачивают в год миллионы рублей такой компенсации, то почему бы нам не получить из этих миллионов хотя бы тысячу?

— Ладно, хватит! — говорит жена. — Знаешь, мне надоело служить статистом в твоих фельетонах. Да и себя нечего в роли всяких деляг и проходимцев изображать. Пора стать серьезным человеком.

— Послушай, — говорю, — а ведь я серьезно. Свой паспорт я уже вчера потерял. Так что очередь за тобой.

Не знаю, пользуетесь ли вы блокнотами-ежегодниками, а я лично пользуюсь и очень эту штуку ценю.

Перед Новым годом я обзавожусь новым ежегодником. И перелистываю прежний, чтобы уточнить, что, когда, с кем и почему не состоялось и что необходимо перенести в план будущего года.

Ну вот, не успел я это подумать, как наткнулся на запись: «17 янв. чтв. Зв. Мар. Ив. 11–30». А рядом кружочек с минусом внутри. Это означает, что звонить-то я звонил, но результат был отрицательный, просили позвонить еще раз. А что это за Марья Ивановна и в чем она мне так упорно отказывала, убейте, не помню.

А вот запись: «5 фев. вт. зв. Прилуцк.: билеты для Н. С.».

Ну, кто такой Прилуцкий, вы сами знаете. Прилуцкий есть Прилуцкий. И мне жутко повезло, что я в позапрошлом году отдыхал с ним в одном нервно-соматическом санатории для практически здоровых больных. Он тогда под влиянием мягкого тамошнего климата и расслабляющих водных процедур пообещал мне билет в театр. Можно даже с женой. Или с приятельницей. Я года полтора колебался. Но когда Николай Степанович, большой мастер по части автозапчасти, меня любезно спросил, не силен ли я в этом вопросе, отказать не смог.

Ну вот, с билетами получился порядок. Что значит современный деловой стиль! Записано — значит, сделано. Позвольте, позвольте… А что это у меня за запись такая: «18 февр. пнд. Догов. о встр. с Борей». А рядом — даже пустого кружочка нет. Выходит, я ему и не позвонил. Господи! Боря! Да ведь это мой старинный и душевный друг. Мы уже давно собираемся с ним созвониться, плюнуть на все дела и заботы, встретиться, посидеть, потолковать о жизни. Да как же это я ему даже не позвонил? Что мне могло в тот день помешать? Ну-ка, ну-ка… М-да… Ясно. На тот же день у меня было записано: «18.00, зв. Мар. Ив. — м. крупн. габар. После 14.00 звон. насч. гост. д. Скаковского. 19.00 — рест. «Пр.», свад. п-цы Стан. Ант. Подарок». Ничего себе денек! Во-первых, опять эта неясная Марья Ивановна… Это «м. крупн. габар». ничуть не поясняет дело. Ну, «крупн. габар.» — это еще можно понять. Полные женщины в нашей жизни порой еще встречаются. Но почему в таком случае «м», а не «ж»? И потом, какое значение могут иметь ее габариты при наших с ней, я уверен, абсолютно деловых отношениях? Ну, ладно, не помню — значит, не помню. Но ясно, что время на дозванивание к ней я в тот день, конечно, потерял. А полдня на звонки директору гостиницы насчет моего дальнего киевского родственника, который с радостью остановился бы и у нас и насильно кормил бы меня всю неделю своим обязательным «Киевским» тортом? А свадьба племянницы Станислава Антоновича, которого я очень высоко ценю за его талант руководителя? А как же Боря? Неужели мы с ним потом так и не встретились? Полистаем книгу нашей быстротекущей жизни, полистаем… Кстати, интересная запись: «23 мая. птн. Достать книгу». Помнится, намаялся я с этой книгой. Раз двадцать пришлось звонить, переписывая это дело с пятницы на вторник, со вторника на четверг, с четверга на среду, с мая на июнь, с июня на июль, с июля на август… Это дело, как снежный ком, обрастало другими делами. В ежегоднике одна за другой появлялись записи: «Подписка на ж. «За рул.» для Кошкина А. П. — зв. Иванову Ф. Р.». «Щенок ризеншнауцера для Иванова Ф. Р. — зв. Белоусу Н. В.». «Кактус нижнетагильский для Белоуса Н. В., зв. Геворкянову А. Ш.». Ну, в общем, и так далее. Наконец, 13 окт. в понедельник рядом с записью «Достать книгу» я поставил кружок с крестиком в середине и водрузил книгу на полку. И как только я сбросил с плеч эту гору, в моем деловом блокноте появилась запись: «14 окт. Догов. о встр. с Борей». И опять, смотрю, она осталась безо всякой пометки. Да что же это я за человек такой! Неужели для меня вся эта суета важнее встречи с душевным другом? Неужели я не мог в тот день отказаться от похода в гости к скучному и самовлюбленному Петровки ну, где ожидался в тот вечер не знакомый мне знаменитый хоккеист В.? Неужели не мог плюнуть, наконец, на эту гигантскую кучу мусора у меня под окном и по крайней мере в этот день — 13 октября, понедельник — не беседовать с Марьей Ивановной из конторы механизированной уборки нашего района? Да, да, с той самой. Ибо буква «м» в той записи означала м(усор). Мусор крупногабаритный, вывозку которого она никак не могла обеспечить.

Нет, конечно, единственное, что могло бы оправдать меня в глазах Бори в тот день, — это запись: «Шашлык в дубленке» — фельетон о баранах (бюрокр. методы их разведения). Написать и сдать». Но ведь я его не написал, этот фельетон, и не сдал по сей день. И остроумный заголовок, подаренный мне на день рождения знакомым физиком, так и остался неиспользованным. Ну, да ладно, заголовок я еще как-нибудь пристрою. Хотя бы назову так свой новогодний фельетон. В конце концов он может символизировать наши неосуществленные личные намерения, которые нам еще надо осуществить. Но вот с Борей в уходящем году я уже никак не встречусь. Время истекло.

…Я раскрываю свой новенький «Ежегодник» и в разделе «Важнейшие дела года» записываю:

Вернуться к нашим баранам.

Звонить Мар. Ив.

Прочитать книгу.

Сходить в театр.

Боря — обязательно!

Не знаю, пользуетесь ли вы деловым блокнотом, а я лично пользуюсь. И очень эту штуку ценю.

С новым ежегодником!

Это смотря где. И смотря какие.

Нет, конечно, говоря «где», я не имею в виду сотрясаемые кризисами различные зоны мирового рынка. В данном случае слово «где» применено мною в гораздо более узком смысле: то есть у нас в магазине или у нас же, но на руках.

Но тут же возникает вопрос — какие? Если джинсы наши, или венгерские, или польские, или индийские, вы покупаете их исключительно в магазине по восхитительно доступной цене, и только редкий чудак попытается перепродать их со спекулятивной наценкой. Но если джинсы американские или итальянские и на них пришиты хорошо зарекомендовавшие себя среди ковбоев, миллионеров, кинорежиссеров, докеров и прочих фирменные этикетки «Леви-Страус», «Супер-райфл», «Ли» и т. п., то, извините, надо быть большим чудаком, чтобы искать их в магазинах (даже комиссионных), и еще большим, чтобы надеяться приобрести их с рук по цене, хотя бы отдаленно напоминающей доступную.

Конечно, чего уж там говорить, этот самый «Ли» и скроен как-то особо ловко, и материал у него поплотнее, так что если зацепишься за гвоздь, то скорее выдернешь его с корнем, чем порвешь свои замечательные брюки. Да, кроме того, и протираются они как-то очень артистично: не до дыр, а до второго слоя, который значительно светлее и наряднее первого.

Так что обидно, конечно, что наша промышленность до этих тонкостей еще не дошла.

Правда, говорят, что у нас уже освоен выпуск прекрасной грубой джинсовой ткани «орбита», из которой производственное объединение «Рабочая одежда» шьет уже прекрасные джинсы. Правда, рассказывают, что нами закуплен самый что ни на есть джинсовый импортный материал, из которого вот-вот начнут шить отличные джинсовые костюмы. Но разве в этом дело? Ведь это будут не настоящие джинсы!

Один знакомый доверительно мне рассказывал:

«Человек я молодой, еще не женатый, хотя в смысле должности и зарплаты уже вполне сформировавшийся: работаю инженером и получаю что положено. Задумав жениться, я стал копить на настоящие джинсы. Один мой приятель пытался жениться в индийских и потерпел неудачу.

Поэтому я копил на джинсы с упорством средневекового алхимика. (Очевидно, вы слышали, что джинсы на рынке стоят столько, сколько дубленка в магазине.)

И тут мне подвернулся отрез американского джинсового материала. Того самого, из которого сшиты все «леви-страусы». Стоил он сравнительно недорого, и я его немедленно купил. Мой знакомый портной, у которого каким-то чудом оказалась выкройка джинсов чуть ли не от самого «Ли», сшил мне из «леви-страуса» просто шикарные джинсы на молниях. Нарядившись, я смело ринулся на свидание с предполагаемой невестой. Эта прелестная девушка в скромненьком джинсовом платьице фирмы «Тим-Дресс» (по цене равном отечественному стереофоническому проигрывателю со Знаком качества), увидев меня, сразу же заподозрила неладное.

— А ну повернись-ка спиной, — взволнованно сказала она. — Позволь, а где же твой лейбл?

Даже не зная толком английского языка, я сразу понял, что она имеет в виду фирменный ярлычок настоящих джинсов, который в ее кругу считается визитной карточкой истинного джентльмена, вполне заменяющей знакомство с последними литературными новинками и посещение текущих событий культурной жизни. Лейбла у меня не было.

— Нет, это не настоящий «Леви-Страус», — вздохнула она, — это самостроки.

И это прозвучало как приговор».

Так что дело тут не в практичных свойствах истинных джинсов, о которых один мой приятель с большим уважением говорил: «А что, я в них и сплю, и ем, и работаю, и в гости, и на дачу… А уж если ими разок-другой пол вымыть, то им и вообще цены не будет. А ты говоришь: дорого!». Нет, дело не в этих замечательных свойствах. Мои джинсы тоже стоят, если их на пол поставить, и в джинсах из «орбиты» можно прекрасно выспаться и — на свадьбу, но вот лейбла на них нет, это уж точно. А без лейбла современный сноб не может чувствовать себя вполне укомплектованным.

А потому, леди и лейблмены, покупайте фирменные этикетки!

Это просто и выгодно. Одна этикетка стоит в известных кругах не дороже пары летней обуви. Пришейте ее к заднему карману своих самостроков, и ваши акции в кругу знакомых подскочат точно до ее уровня.

И это, между прочим, касается не только штанов. Я знаю малого, который пользуется любой оказией, чтобы получить наклейку иностранных отелей. Потом он наклеивает эти «лейблы» на свой чемодан импортного производства и ездит в командировку в Саратов. А другой, собравшись в автомобильное путешествие на юг, попросил художника сделать ему за немалую плату красочные надписи на машине: «Orel», «Kursk», «Kharkov», «Simferopol». Прекрасный лейблменский набор.

И потому, возвращаясь к вопросу, почем нынче джинсы, я добавлю еще: смотря для кого. С лейблменов я бы на месте спекулянтов (да простит меня ОБХСС) брал не меньше, чем по тысяче рублей за пару. А то и по две. Или даже больше. Тогда по крайней мере полностью оправдалась бы появившаяся недавно на этот счет народная шутка: продам джинсы — куплю «Запорожец».

В городе Чимкенте троллейбусные и автобусные билеты стоят одинаково. Это очень удобно. Тем более, когда маршруты троллейбуса и автобуса совпадают.

Стоит себе человек на остановке, проветривается, думает о преимуществах прогрессивного бескондукторного и бескассового метода. А тут, глядишь, что-нибудь и подошло. Все равно что — троллейбус или автобус. Какая человеку разница? У человека в кармане абонементная билетная книжица на десять поездок стоимостью пять копеек каждая. Впихнется он себе в свой троллейбус или автобус, погасит компостером пятикопеечный билет и следует в избранном направлении.

Но тут может оказаться, что среди присутствующих уже незаметно затесался контролер. И начинается проверка. И выясняется, что у человека — пятикопеечный билет, предназначенный не для троллейбуса, а для автобуса. А едет он как раз в троллейбусе. Хотя за эти свои пять копеек ему надлежало ехать в автобусе. Ну и что, что проезд и там стоит пять копеек? Ну и что, что билеты одинаковые и их легко перепутать? Контролеру до этого дела нет. И хорошо еще, если дело закончится просто штрафом. А то ведь могут и на работу написать. Или вывесить в троллейбусе позорящую фотографию в назидание детям и внукам.

— Позвольте! — возмущается простодушный сторонний наблюдатель. — Да что же это такое? Да за что же это его? Ведь он свой проезд оплатил в точности по тарифу. Может, в Чимкенте автобусы и троллейбусы принадлежат разным акционерным обществам? Может, городской транспорт ходит здесь сильно недогруженным и между конкурентами идет борьба за каждого пассажира?

Впрочем, сторонний наш наблюдатель не настолько наивен. Он прекрасно знает, что городской транспорт принадлежит у нас государству и деньги за билеты поступают в один карман — государственный. Но ему известно и другое. Он знает, что государство каждым автобусом и троллейбусом не заведует. Для этого у него есть различные министерства и ведомства. Причем трамваями и троллейбусами ведает одно министерство, а автобусами — другое.

Так неужели, недоумевает простодушный, жестокая конкурентная борьба за пассажира развернулась между этими солидными организациями? С чего бы это? Ведь у нас чего-чего, а пассажиров пока хватает. Хватило бы автобусов и трамваев.

С этим своим недоумением простодушный обращается к редакции. А редакция, в лице автора, к заместителю министра коммунального хозяйства Казахстана, ведающему в республике городским электрическим транспортом.

Из беседы с этим товарищем автору сразу становится ясно, что до борьбы за каждого отдельного пассажира дело пока еще не дошло. Хотя и до борьбы против — тоже. Отдельные, правда, довольно частые конфликты контролеров трамвайно-троллейбусной службы с владельцами автобусных билетов (и наоборот) объясняются отнюдь не конкурентными, а чисто ведомственными соображениями, борьбой за выполнение плана. Мы уж тут думали-думали, говорит замминистра, ломали голову, но ничего пока не придумали. Ввести единые абонементные книжечки? А как определишь, кто каких показателей достиг? Какой объем перевозок осуществил, скажем, троллейбус, а какой — автобус? Ведь там живые люди работают. У них тоже обязательства, соревнование, премии.

На глазах автора пятикопеечное дело грозило превратиться в многотонный валун преткновения на пути материального стимулирования соревнующихся коллективов. Но простодушный (видали хитреца!) предусмотрел в своем письме и это. Да какая разница, дорогие товарищи, уверяет он. Ведь если человек, едущий в троллейбусе с автобусным билетом, улучшает показатели автобусного хозяйства, то пассажир с троллейбусным билетом в автобусе несет победу в соревновании коллективу троллейбусного. Получается так на так. Потому что учитываются не погашенные билеты, которые мы, выходя из вагона, бросаем в урну, а количество проданных абонементных книжечек — троллейбусных и автобусных.

Автор даже ужаснулся элементарной простоте этой мысли. Нет, не может быть, чтобы все было так просто. Все-таки солидный человек, заместитель министра, говорил, что он со своими товарищами ломает голову. Кроме того, междуведомственные билетные валуны существуют не только в Чимкенте, не только в Казахстане, но и в других городах нашей страны. Из писем автор знал, что если вы погасите свой пятикопеечный автобусный билет вместо четырехкопеечного троллейбусного в Киеве, дело кончится штрафом и изгнанием из троллейбуса. Если вы, находясь в Куйбышеве и не имея при себе шестикопеечного автобусного билета, попробуете погасить вместо него ДВА пятикопеечных троллейбусных, дело окончится так же печально, как в Чимкенте и Киеве. И чтобы за всеми этими треволнениями и конфликтами не было какого-то высшего финансового смысла?

Автор обратился со своими сомнениями к начальнику управления финансирования местного и коммунального хозяйства автотранспорта и бытового обслуживания Министерства финансов СССР и узнал, что высшего финансового смысла за этим все-таки нет. Человек, погасивший свой пятикопеечный троллейбусный талон в автобусе (и наоборот), никакой не заяц. И заинтересованные министерства легко могут договориться между собой, чтобы его таковым не считать.

Так за что же страдает и мучается несправедливо оштрафованный и опозоренный? И почему его переживания никого не волнуют — ни министерства, ведающие троллейбусами, ни министерства, ведающие автобусами? Мы с вами грешным делом подумали, что он — жертва непреодолимости междуведомственного валуна. Но непреодолимости-то, оказывается, и нет. Хотя валун, конечно, есть. Тот валун, который лежит между интересами человека и бездушно-бюрократическим отношением к этим интересам со стороны заинтересованных, а вернее незаинтересованных организаций.

Приходит в редакцию посетитель и говорит, что их дом поставлен на капитальный ремонт.

Я его, конечно, горячо поздравляю с такой радостью, но он мои поздравления принимать не спешит.

— Дело в том, — говорит, — что на время ремонта нас отселили.

— И это замечательно! — говорю. — Значит, ремонт будет настоящий!

— Хочу надеяться, — говорит. — Но я не насчет ремонта.

— А насчет чего? — удивляюсь я.

— Насчет перевозки домашнего имущества во временное жилье.

— Ну, — говорю, — стоит ли беспокоиться о таких пустяках!

— А по-моему, это не пустяки, — говорит посетитель. — Я уплатил за это существенную для меня сумму.

— А почему, собственно, платили вы? — говорю. — Платить должна ремонтирующая организация. Это предусматривается в смете ее расходов.

— В том-то и дело, — говорит. — Потому я к вам и пришел.

Ох, думаю, опять надо кому-то звонить, что-то проверять… А потом, не ровен час, и фельетон писать придется. А на него, глядишь, еще и опровержение поступит. А ты пиши объяснение, доказывай свою правоту… Бр-р-р!

— Послушайте, — говорю, — а стоит ли связываться из-за этой, по сути не такой уж значительной, суммы? Может, плюнете на это дело, а? Может, простите строителям? Все-таки они для вас большое дело делают — дом капитально ремонтируют, а?

— Ну и что, что ремонтируют? — говорит он. — Это их обязанность. А получить деньги на перевозку домашнего имущества — мое право. И то и другое предусмотрено инструкцией.

— Уважаемый товарищ, — говорю я, твердо нащупав следующий спасительный ход бюрократической мысли. — Все-таки человек должен оставаться человеком. Нельзя же быть таким слепым приверженцем инструкций. Интересно, другие жильцы вашего дома тоже так вот ходят, требуют, добиваются этих перевозочных денег?

— Нет, — говорит, — другие уже плюнули на это дело.

— Прекрасно, — говорю я, — другие, значит, уже плюнули, а вам больше всех надо?

— Да вы просто сговорились с этими бюрократами! — в сердцах восклицает посетитель. — Это же надо такое: одни и те же слова, одни и те же выражения! Правда, до одного еще вы только не додумались. Мне в этом тресте прямо заявили: подавайте на нас в суд, тогда уплатим. Но почему, скажите, я должен ни с того ни с сего превращаться в какого-то сутягу?

— Дорогой товарищ, осторожнее в выражениях! — говорю я, вспоминая лучшие образцы передовой бюрократической технологии. — Слово «сутяга» принадлежит к категории бранных, а браниться в общественном месте никому не позволено!

Ну, думаю, сейчас я его этим замечанием обескуражу, и он отстанет. Подумаешь, в конце концов по смете ему недодали! Себе, что ли, они эти деньги оставили? Подругам своим, что ли, конфеты на них купили? Нет, эти средства остались в государственном учреждении. И, может, на них впоследствии в каком-нибудь детском садике новенький умывальничек установят. Или в доме отдыха плакат «Добро пожаловать» у входа повесят.

Но посетитель оказался крепким орешком. Он пропустил замечание мимо ушей и сказал:

— Нет, вы мне объясните, пожалуйста, почему гражданин, которому положено получить с какого-либо учреждения какую-либо нестандартную денежную выплату, должен выглядеть чуть ли не как антиобщественный элемент, который даже стесняется намекнуть, что его право защищено законом?

Удар, что называется, непосредственно мне под ложечку. После этого все мои увертки от сути дела выглядят не более убедительными, чем табличка «Наш дом борется за звание образцового», вывешенная в замызганном подъезде с неисправным лифтом и перегоревшей лампочкой.

Нет, чувствую, настоящий бюрократ из меня не вышел. И от этого посетителя мне не отвертеться. Придется писать. Писать о неестественном противопоставлении интересов отдельных учреждений интересам отдельных граждан. Вспомнить, как выглядит порой рационализатор, добивающийся законного материального вознаграждения, в какое положение попадает заказчик фирмы бытовых услуг, имеющий полное право на получение неустойки за просрочку своего заказа.

— Идите в суд, если у вас хватит совести, — говорят такому заказчику.

А знаете, что говорит судебная статистика? Она говорит, что граждане с такими исками в суды не обращаются. Хотя поводов у них, как вы сами понимаете, более чем достаточно. Но уж так воспитан наш человек, уж такая у него привычка — не противопоставлять личное общественному, тем более через суд. И злоупотреблять этой привычкой просто грех.

Свадьба шла как по маслу.

Молодые встречали гостей возле ресторанной вешалки и с достоинством принимали конверты.

Завершив этот торжественный обряд, они пригласили людей к столу. Невеста, преисполненная трогательного доверия к будущему спутнику жизни, отдала ему всю полученную сумму. Он охотно взял.

Застольная церемония началась с выступления отца жениха. Краснея от счастья и заикаясь от волнения, он сказал:

— Дорогие дети! В этот торжественный для всех нас день я хочу сделать вам памятный подарок, подарить замечательную книгу…

Он подмигнул собравшимся. Гости насторожились.

— Вернее, даже не книгу, — продолжал счастливый отец, — а книжку…

Гости понимающе заулыбались.

— Книжка эта хоть и небольшая, но содержательная. Читайте, да почитывайте. Считайте да подсчитывайте.

— Горько! — от души закричали гости.

Молодые небрежно поцеловались.

— А теперь, — сказал окончательно развеселившийся отец жениха. — Позвольте зачитать поступившие в адрес молодых приветственные переводы.

За столом воцарилась напряженная тишина. Никто даже не улыбнулся.

Тексты денежных переводов на общую сумму 565 рублей были покрыты бурными аплодисментами. Доходная часть свадебного бюджета уже возвышалась над расходной, как Останкинская башня над уровнем расположенного рядом пруда.

А поступление средств продолжалось. Уже произнесли свой тост, увенчанный солидными суммами, отец и мать невесты.

— Горько! — освятили его собравшиеся.

Уже доверенное лицо со стороны жениха вместе с доверенным лицом со стороны невесты завершили сбор «каравайных», вышли на минутку из зала, произвели необходимые подсчеты и, вернувшись, объявили результат: «800 рублей!»

— Горько! — единогласно утвердили его собравшиеся.

Деньги были тут же переданы жениху, который для пущей сохранности отдал их своей матери.

Ах, зачем невеста легкомысленно на это согласилась! Зачем она доверила своему суженому и остальные поступившие в их адрес суммы — всего четыре тысячи пятьсот рублей. Если бы она могла предположить, как обернутся денежные дела всего лишь на четвертый день после свадьбы, она бы наверняка настояла на том, чтобы ответственной хранительницей была назначена не свекровь, а ее собственная мать.

А обернулись дела так. Когда свадьба и последовавшие за ней трехдневные торжества в доме родителей невесты отгремели, как артиллерийский салют, родители жениха засобирались к себе домой, ибо жили в другом городе. Перед отъездом мать молодого сказала матери молодой:

— Значит, так, свашка, пятьдесят рублей я дала детям на билеты, нехай к нам в гости приедут… Двести рублей они получат с государства на кольца. И хватит с них. Нечего баловать. Остальную сумму я пока для верности у себя подержу.

Ах, зачем мать новобрачной легкомысленно на это согласилась! Могла ли она предположить, что всего через две недели брак, казалось бы, так прочно скрепленный финансовым цементом, развалится, словно был это не цемент, а глина. А от денег, которыми столь щедро были осыпаны брачующиеся, у бывшей невесты останутся лишь грустные воспоминания.

Но знаете, что самое смешное, а вернее трагисмешное во всей этой ситуации? Это то, что мать бывшей невесты, обратившуюся с письмом к нам в редакцию, угнетает не столько скоропалительный развод дочери, сколько постигший ее финансовый крах. Весь свой взволнованный рассказ о несостоявшемся счастье она сводит к элементарному, щемящему ее душу вопросу: «Дорогая редакция, убедительно прошу вас ответить, имеет ли моя дочь законное право на свои каравайные деньги?» При этом она убедительно просит ни дочь, ни ее самою в газете не называть, а так сказать, решить вопрос в принципе. Чтобы всем читателям было ясно.

Что же, уважим просьбу деликатной мамаши. Тем более, она и так уже наказана расторопными сватами. Пусть юристы теперь разбираются, кто кому и сколько там должен. В конце концов, если взять кодексы в руки, это не так уж трудно. А вот что касается вопроса в принципе, подумаем о другом. Как это так случилось, что мы прозевали превращение комсомольско-молодежной свадьбы в купеческо-мещанскую? Не в тот ли момент это произошло, когда мы совершенно справедливо задумались о возрождении торжественных бытовых обрядов и перешли от заляпанного чернилами загсовского стола в сверкающие чертоги Дворцов бракосочетаний или, как их нередко именуют современные жрецы Гименея, — Дворцов счастья.

Но прекрасно задуманное дело вдруг дало неожиданный побочный продукт. Наши свадьбы стали многолюдны, как общегородские митинги, где люди прекрасно знают, для чего их собрали, почему они кричат «ура!», но понятия не имеют, кто стоит с ними рядом. Свадьба стала престижна, как автомобиль или дача. У кого больше, тот и важнее. Люди нередко стараются переплюнуть друг друга. Гостей зовут по принципу: полезный человек молодым в жизни не помеха. Чем больше таких людей на свадьбе — тем лучше. Прекрасная деревенская традиция — гулять на свадьбе всем миром, войдя в городские пределы, обернулась приглашением дальних и сверхдальних родственников, давным-давно оторвавшихся от виновников торжества и даже не представляющих себе, как эти виновники выглядят.

Стоит ли удивляться, что при таком свадебном многолюдье индивидуальные, выбранные с любовью подарки превратились в непрактичный анахронизм? Подумать только, что было бы, если бы каждый приглашенный захотел в этом смысле отличиться! Наверняка дело бы не обошлось без пяти самоваров, шести настенных часов в оригинальном корпусе, восьми электронных будильников, двенадцати скороварок, двадцати четырех добытых по особому блату кофемолок…

Что делать после этого практичным современным молодым? Открывать подпольный хозяйственный магазинчик? Или под разными хитроумными предлогами возвращать полученное добро по себестоимости туда, где гости его покупали? А если не примут? Сдавать всю эту новехонькую товарную массу в комиссионку с потерей семи процентов? Морока и нерентабельно.

Нет уж! Хрустящая ассигнация куда Лучше. Кроме того, с ассигнации цену не сковырнешь и пятирублевый подарок под двадцатирублевый не причешешь. Так что надувательства тут куда меньше. А значит, и доверия и душевной теплоты по отношению к людям больше. Правда, отдельные отсталые родители еще вздыхают, мол, нельзя же все на деньги переводить. А чувства где, бескорыстие где, где романтика? Какая память от ассигнации останется? Разве что пометка в гостевом списке, кто сколько пожертвовал. Как говорится, для дальнейших взаимных расчетов. Фи! До чего эти нынешние докатились.

Но другие довольны. К чему нам эти лишние церемонии? Если стирать грани между городом и деревней, так уж давайте их стирать в обе стороны! И если деревня принесла городу обычай многолюдных свадеб, почему бы городу не внести в это дело свой городской практицизм? Вы знаете, почем нынче свадьба? В Москве, например, по ресторанной калькуляции, обязательной для устроителей, не менее 15 рублей на гостя. А если гостей пятьдесят? А если сто? Подсчитали? А сказать, какая у нас зарплата? То-то! А конверты помогают и расходы покрыть и практичные покупки для молодых сделать. Короче говоря, каждый гость на свадьбе — сам себе хозяин, пьет, гуляет за свой личный счет. А еще молодую семью деньгами ссужает. Именно ссужает, а не одаривает. Ведь эти деньги в конце концов к нему так или иначе вернутся. То ли он сам свадьбу отгрохает, да еще и не одну. То ли на день рождения гостей позовет. Говорят, что и в этом случае всякие цветы и подарки практичные люди скоро отменят и установят продуманные тарифы. С учетом возраста, семейного положения именинника, ассортимента закусок и округлости даты.

Вот будет здорово. И гостям никакой индивидуальной мороки с подарками. И имениннику прямой доход. А романтика? Романтику мы поищем в космосе. Горько!

На днях я стал свидетелем безобразного случая. Один нахал требовал в магазине книгу жалоб. Ему, видите ли, не понравилось, что продавщица отпускала хорошие яблоки вперемешку с гнилыми.

— Ну поймите, гражданин, — резонно говорила продавщица. — Нам такие завезли. Не выбрасывать же их.

Но покупатель уперся, как осел, и знай одно твердит: «Дайте книгу — и дело с концом!»

Публика даже возмущаться стала. Все спешат, а он пристает к продавцу, мешает работать.

Вышел заведующий отделом, стал уговаривать нахала. Дескать, на кой вам портить коллективу показатели, лишать людей прогрессивки… Дескать, если вы такой принципиальный и не хотите входить в наше положение, мы вам яблочко к яблочку подберем, пусть вам перед людьми будет стыдно.

А тот — ни в какую. Давайте книгу — и точка.

Мне просто до слез стало жаль эту продавщицу и ее заведующего. Я вообразил, сколько шума наделает эта жалоба, как контролирующие организации кинутся немедленно ее расследовать, какие жесткие меры будут приняты к этим милым людям.

И я решил прийти к ним на помощь. Дай, думаю, изучу и обобщу положительный опыт борьбы с жалобщиками в сфере торговли и бытового обслуживания и поделюсь им с заинтересованными лицами. Авось им от этого все-таки полегче станет.

Итак, я взялся за дело и довольно быстро обнаружил несколько интересных методов. Метод первый назывался «двойная бухгалтерия». Суть метода состояла в тонком знании психологии жалобщика. Авторы путем ряда наблюдений установили, что для лица, чем-либо недовольного, самое главное — самовыразиться. И если одни при этом ограничиваются устными выражениями, других неудержимо тянет к перу. И тут им уже все равно, на чем писать, куда и кому…

Учитывая эту психологическую тонкость, авторы метода, наряду с официальной книгой жалоб, завели сугубо неофициальный «Журнал активных предложений и пожеланий». Этот журнал беспрепятственно выдавался каждому недовольному, который писал в нем, что хотел и сколько хотел, пока ему это не надоедало и он не ставил точку. На том дело и заканчивалось, так как вышестоящие организации об этом журнале знать не знали и ведать не ведали…

Второй обнаруженный мною метод был обозначен авторами не без фольклорного изящества. Он назывался «на нет и суда нет». В основе метода — прямой и недвусмысленный отказ в выдаче книги жалоб. На вопрос жалобщика: «Почему?» — следует дать ответ: «Потому, что у нас ее нет!» На замечание жалобщика, что он этому не верит, надо ответить: «Не верите — можете проверить». После чего пригласить жалобщика принять участие в совместных поисках книги. Обследование проводить как можно тщательнее и дольше, чтоб жалобщик устал. Как только это станет заметно, следует заставить его залезть на чердак, а также спуститься в подвал. После чего предложить человеку стул. Испытав чувство облегчения, человек наверняка разведет руками и скажет: «Ну что же, на нет и суда нет. По крайней мере я убедился, что вы не врете».

А вы действительно не врете. И в этом сокровенная суть второго метода.

Третий метод я бы назвал «спасибо за внимание». Смысл его состоял в том, что книга жалоб без всякого подвоха предоставлялась любому желающему по первому требованию. Причем, если у желающего нечем было писать, ему бесплатно выделялась во временное пользование вполне исправная авторучка. Допустим, что, злоупотребив любезностью администрации, желающий написал о нехватке в столовой ложек, ввиду чего приходится хлебать щи вилками. Получив такую жалобу, администрация немедленно выносила ее на обсуждение коллектива. А затем, всесторонне обсудив поведение жалобщика, писала в книге буквально следующее:

«Спасибо за внимание. Ваша благодарность объявлена на пятиминутке».

Лично я в восторге от такой находчивости и рекомендую этот опыт всем желающим.

Дальнейшее изучение практики столкнуло меня с интересным методом, суть которого пока оставалась загадкой. Внешне все выглядело очень просто. Стоило в книге жалоб появиться какой-либо неприятной записи, как следом за ней немедленно появлялись две приятные. Причем автор неприятной выглядел после этого придирой и склочником, каковым, видимо, и являлся на самом деле. Сколько я ни допытывался у директоров и заведующих, как им удается такого достичь, они лишь скромно пожимали плечами и говорили, что правда — она всегда себя проявит…

И вдруг неожиданно явилась разгадка. Она пришла в образе раскаявшегося опровергателя, который рассказал мне, как работники книжного магазина обратились к нему с просьбой опровергнуть жалобу, записанную в книгу накануне. И поскольку сердце у него — не камень, он охотно откликнулся на эту просьбу. В своем опровержении, записанном в книге, он осудил неправильное поведение жалобщика и высоко оценил культуру работников магазина.

И надо же было случиться такому совпадению, чтобы через три дня в роли жалобщика оказался он сам. Находясь в другом книжном магазине, он несколько дольше, чем это показалось уместным продавцу, рассматривал приглянувшуюся ему книгу. Продавец в грубой форме его поторопил и отнял книгу. Тогда наш герой попросил другую, а именно — книгу жалоб. И тут стоявшие рядом два покупателя, судя по всему, знакомые продавца, пригрозили бывшему опровергателю такими опровержениями, от которых на службе не поздоровится. Будучи уже в курсе подобных дел, человек предпочел не связываться и покинул магазин с чувством большой обиды. Теперь он пишет в редакцию, что глубоко сожалеет о своей беспринципности.

Нет, конечно, отдельные нестойкие типы среди нас еще встречаются, но, несмотря на это, я свободно могу рекомендовать метод «опровержения» всем заинтересованным директорам и заведующим.

А сам на всякий случай схожу в продуктовый магазин и напишу опровержение на того нахала с яблоками. Представляете, как будет мне благодарна дирекция? И признательна жена, которая является в этом магазине постоянной покупательницей и не любит, когда ей подсовывают гнилые яблоки.

В редакцию пришла посетительница и попросила помочь ей в трудном деле.

— Крыша в моем доме течет, совсем прохудилась… А ремонтники два года тянут.

— Какие ремонтники? — спросил я.

— Наше эрсэу! Договор со мной подписали, деньги получили, а дела не делают. То материалов у них нет, то мастеров…

— Ну и что, — говорю, — тут не жаловаться, а радоваться надо. Ведь каждый день просрочки — ваш прямой денежный выигрыш. Как проценты в сберкассе. Мои коллеги-фельетонисты, говорю, в свое время немало потрудились для решения этой проблемы. И добились-таки своего. Ваши интересы теперь прочно защищены. Какая сумма договора?

— Пятьсот рублей.

— Вот и прекрасно! — говорю. — Мы сейчас вместе с вами позвоним в Министерство жилищно-коммунального хозяйства, которому подчиняются эти эрсэу, и точно узнаем, какую премию вам надлежит получить с ремонтников за два года ожидания. Вы быстренько ее получите, заодно заберете уже уплаченные за ремонт деньги и сможете купить цветной телевизор. А может, даже автомобиль «Запорожец».

— Ремонт мне нужен, ремонт! — напомнила посетительница, но против премии возражать не стала.

Я набрал номер начальника производственного отдела министерства.

— Скажите, — спрашиваю, — ведь это верно, что заказчику положена неустойка с ваших эрсэу за просрочку работ?

— Верно, — слышу в ответ. — Одна десятая процента в день.

Я радостно киваю посетительнице.

— Значит, — говорю в трубку, — за два года это составит семьдесят три процента. А при сумме договора в пятьсот рублей — триста шестьдесят пять рублей ноль-ноль копеек. (Я считаю быстро.)

— Нет, — отвечает мой невидимый собеседник, — при сумме договора в пятьсот рублей это составит тринадцать пятьдесят. (Видимо, он считает еще быстрее, но как-то не по-нашему.)

— Сколько, сколько? — переспрашиваю.

— Тринадцать с полтиной, — повторяет товарищ из министерства. — Видите ли, неустойка начисляется по десятой процента в день только первые семь дней. А затем к этому прибавляется еще два процента — и точка! Так что и за неделю, и за год, и за два — расчет один.

— М-да… — говорю, — это, должно быть, стимулирует усилия строителей.

Звоню в РСУ. Мне отвечают:

— Какая неустойка? Какие штрафы? Никогда не платили и платить не собираемся. Ну и что, что в типовом договоре есть? А в наших договорах нет. И никаких указаний ни из облтреста, ни из министерства мы не получали.

Вот те и на! — думаю. А мы, фельетонисты радовались, что помогли населению дисциплинировать ремонтников. Но, может, данный случай — досадное исключение?

Звоню в несколько областных городов. Управляющие облремстройтрестами отвечают удивительно единодушно:

«Не платим, не платили и платить не собираемся. В договоры не включаем. Указаний не получали».

— Ничего, — говорю я посетительнице, — ничего… Вашу неустойку мы все равно взыщем, дело-то пустяковое… Главное, нам с вами известно, что она все-таки положена. А другие и того не знают… Мы обрушимся на ремонтников со всей силой печатного слова, мы скажем, что планы ремонта надо выполнять ремонтами, а не продажей дефицитных ремонтных материалов, якобы уложенных, наклеенных, установленных. Они уплатят вам ваши тринадцать с полтиной! От этого могучего финансового удара не устоят и товарищи из самого министерства. «А подать-ка сюда всех, кто виноват в нарушениях сроков ремонтов жилых помещений наших уважаемых граждан!» — скажет министр и соберет расширенное совещание. И выступят на этом совещании множество заинтересованных товарищей. И внесут они разные предложения по выправлению сложившегося положения. И станет ясно из этих предложений, как все любят нашего простого, скромного заказчика, как готовы не только открыть ему секрет насчет неустойки и платить ее по первому требованию, но даже и не доводить его до таких крайностей, соблюдая точно и последовательно все предусмотренные договором условия. И уж тогда, можете не сомневаться, — говорю я посетительнице, — в вашу дверь настойчиво постучится кровельщик!

— А может, лучше я сама к нему постучусь и вручу эти самые тринадцать с полтиной пол-литрами, разве ж он устоит? — сказала посетительница и живо засобиралась домой.

Я так и не успел ей объяснить, что она неправильно понимает роль и назначение неустойки.

У меня есть замечательная идея. Слыхал я, что многие поезда опаздывают, что в них нет порядка. Так вот, я предлагаю создать образцовые фирменные поезда и даже дать им красивые названия, что-нибудь вроде «Тихого Дона», «Седого Днепра», «Волги-Волги»… Пусть в этих поездах будут вежливые и приветливые проводники, исправное оборудование, бачки с кипятком… Пусть эти поезда уходят и приходят точно по расписанию, а честь фирмы, то есть нашего славного Министерства путей сообщения, будет гарантией комфорта и точности этих поездов. Неплохая идея, а?

Придумав это прекрасное начинание, я уже не хочу останавливаться и думаю дальше. Я вижу, как эти вдохновляющие примеры обрастают все большим числом последователей. Как число фирменных поездов растет с каждым днем. Как для названий их уже не хватает крупных рек, знаменитых озер, прославленных курортов, а также городов союзного, республиканского и областного значения. Как наши славные железнодорожники, подняв честь своей фирмы на небывалую высоту, не знают, что им делать с нескончаемым потоком благодарностей. Что делать с жалобами — знали, а что с благодарностями — ума не приложат.

Увлеченный плавным течением своей конструктивной мысли, я горячо берусь за новую проблему: что делать с излишком благодарностей. И вот, когда путем сложных логических построений я дохожу до четкого и ясного ответа на этот вопрос, на мой рабочий стол ложится свежая почта. В основном она не имеет никакого отношения к занимающим меня мыслям. Но вот письмо, которое меня настораживает. В письме говорится: «Судьба привела меня в восьмой вагон фирменного скорого поезда «Осетия». (Какая досада! Оказывается, я со своей замечательной идеей уже опоздал и фирменные поезда с красивыми названиями уже созданы.) В вагоне полумрак, лампочки горят вполнакала. Проводница туманно обещает: «Вот если явится электромонтер…» Лестничек, чтобы взобраться на верхние полки, нет. Салфеток на столах — тоже. Полочки над нижними местами поломаны. Сантехника в ужасном состоянии. Мусор из ящика не выносится, и, переполнив ящик, он лежит горой на крышке. На станцию Красный Лиман поезд прибыл по расписанию, но ушел с опозданием, так как мы пропускали пассажирский, нефирменный поезд Москва — Баку. Сравнение расписания этих двух поездов показало, что обычный пассажирский поезд путь от Москвы до Красного Лимана должен пройти быстрее, чем скорый «фирменный».

Да, на благодарность это письмо не похоже. Но что же это? Неужели идея фирменных поездов себя не оправдывает? А может, я вместе с ними настолько отстал от жизни, что не заметил, как эти поезда сперва были окружены всеобщим вниманием, потом стали обыденностью, а потом и вовсе превратились в ничего не значащий фактор? Благосклонное внимание общественности уже отшумело, кто мог, на этом деле уже отличился, где надо, уже отчитались, так чего же теперь зря голову ломать, зря силы тратить?.. Теперь не грех и какую-нибудь новую замечательную фирменную идею придумать: например, вручать каждому пассажиру вместе с билетом красочно оформленное пожелание счастливого пути и своевременного прибытия на станцию назначения. Представляете, как это высоко поднимет дух пассажиров опаздывающего поезда?

Однажды узнаю, что пальтовым тканям под романтичными названиями «Венера» и «Веснянка» присвоен государственный Знак качества. Ну, думаю вот это — фирменное блюдо! Теперь честь и славу этих тканей граждане покупатели буквально на плечах будут разносить в разные уголки нашей страны, а возможно, и за ее пределы. Все, думаю, пришла пора восторженных отзывов и благодарственных телеграмм. И, конечно же, меня стала мучить мысль: а что с ними делать? Впрочем, этот ход моих рассуждений вы уже знаете. Правда, тогда я еще не додумался до столь простого и ясного выхода, как сейчас, но все же кое-что изобрел. Я был уверен, что текстильщики по достоинству оценят мои усилия. Но прежде чем послать им свои соображения, я позвонил в Министерство торговли и спросил, как идет реализация «Венеры» и «Веснянки», большие ли очереди стоят за ними в магазинах, не организована ли предварительная запись на эти ткани. В ответ я услышал интересную новость. Оказалось, что Знак качества на этих прекрасных тканях не продержался и полугода и был снят ввиду ухудшения качества данной продукции и отсутствия на нее покупательского спроса.

Нет, как видно, об излишке благодарностей за те фирменные блюда, которые довольно быстро теряют свои прекрасные свойства, говорить еще рано. И открытый мною метод работы с этими излишками пока в распространении не нуждается. Но если он где-нибудь понадобится, пишите, звоните, всегда буду рад помочь. Ведь этот метод — тоже фирменное блюдо.

Кошка мяукала жалобно и пронзительно. Звуки неслись из зрительного зала. Артисты переглянулись. Самый находчивый из них даже улыбнулся и позвал:

— Кис-кис.

— Халтура! — выкрикнул кто-то.

В публике засмеялись.

Довольный, что хоть чем-то удалось рассмешить аудиторию, конферансье гоголем прошелся по сцене.

Однако мяуканье не прекращалось. Наоборот. Оно теперь неслось из разных концов зала. Концерт явно перерастал в кошачий. Пришлось дать занавес.

За кулисами было созвано эсктренное совещание.

— Братья! — сказал Лахуткин. — Нас здесь не поняли. Но выручка у меня…

Наскоро застегнув чемоданы, артисты покинули город.

— И кто бы мог подумать, что они окажутся жуликами! — сокрушался на другой день директор районного Дворца культуры. — Представились участниками самодеятельности тепловозостроительного завода. Кроме фокусов показывали солидные документы: направление из областного Дома народного творчества, разрешение заведующего городским отделом культуры, утвержденную программу. А ведь нас гастролями не балуют… Вот и принял я их.

А в это время гастролеры пересекли границы соседней области. В плоском кожаном портфеле типа «дипломат» они везли пачки добытых у верных людей и нигде не зарегистрированных «входных билетов».

Концерты обычно начинались при переполненном зале.

— Уважаемая публика! — раскатистым голосом профессионального конферансье обращался к присутствующим некий Свистунов. — Р-р-разрешите пр-р-редставить вам участников нашей железнодо-р-р-рожной самодеятельности!

На сцену, пыхтя и отдуваясь, как паровозы, выходили несколько полубритых типов с унылыми лицами неудачников-профессионалов.

— Уважаемая публика! — продолжал конферансье. — Вы слышали когда-нибудь звуки проходящего экспресса «Красная стрела»? Если нет, то сейчас услышите. С эмитацией этих звуков (слово «эмитация» он произносил с подчеркнутым первым «э», очевидно, это тоже входило в ассортимент шуток) перед вами выступит заслуженный артист… нашего ансамбля товарищ Мясоедов. Маэст-р-р-ро, пр-р-рашу!

На сцену выходил человек с гармошкой и начинал извлекать из нее свистящие, шипящие и сипящие звуки. Это продолжалось долго и выглядело изнурительной работой.

— А теперь, дорогая публика, неоднократный чемпион по акробатике мастер спорта Александр Кустодиев-Мефодиев исполнит отгадывание мыслей на небольшом расстоянии…

После этого исполнялись еще и «украинская народная песня» «Девушка с гитарой», «сатирические куплеты»… и «фокусы с манипуляцией». Обычно на этом месте публика не выдерживала и начинала полегоньку мяукать. Или ерзать. Или рассказывать друг другу анекдоты…

Неизвестно, что в этой программе производило самое неизгладимое впечатление на заведующих районными отделами культуры. То ли «эмитация», то ли «фокусы с манипуляцией», то ли еще что-нибудь… Во всяком случае, когда заведующие садились за составление по просьбе артистов отзыва об их сценической деятельности, руки заведующих не дрожали.

«Программа бригады интересная, разнообразная», — четко хвалил гастролеров один.

«Зрители очень тепло принимали участников художественной самодеятельности. Где бы они не побывали — остается добрая слава», — щедро врал другой.

«Райотдел культуры желает эстрадно-акробатической группе и в дальнейшем повышать свой идейный уровень и мастерство исполнения», — политично оценивал третий.

Конечно, тут бы нам обратить весь свой пыл против «неразборчивых и всеядных» работников местной культуры, которые потворствуют халтурщикам, теряют финансовую и прочую бдительность, проявляют ротозейство и т. д. и т. п.

Ну, что касается финансов — это особая статья. И, скорее всего, уголовная. Нас же в данном случае больше волнует культурный аспект кошачьих концертов, причины, которые заставляют районных культурников распахивать свои сердца навстречу любым заезжим халтурщикам.

Не от хорошей жизни они такие гостеприимные. И не так уж им отказывают вкус и художественная бдительность. Порой они и сами непрочь помяукать вместе с другими, да только должности не позволяют.

Но что, скажите, что вы прикажете им делать, если их «глубинка» до сих пор еще остается чуть ли не пугалом при составлении планов солидных гастролеров. И бесталанные, но не безынициативные халтурщики хорошо знают об этом и умеют использовать «глубинку» в своих интересах.

Короче говоря, на безрыбье — и зяблик соловей.

Говорят, что одним из показателей культуры города является количество воды, потребляемой душой его населения. Если так, то город Черноярск прочно вышел на первое место в мире.

Водопроводная вода льется здесь бурным потоком. Судя по ее расходу, черноярцами открыты новые, не изведанные доселе формы водопользования. Наверняка душ здесь принимают не по субботам, как это водится в отдельных консервативных семьях, и даже не два раза в день, как это делает ныне ряд граждан, не пренебрегающих городскими удобствами, а по шесть, восемь, десять и даже двенадцать раз в сутки.

Совершенно ясно, что ни одно празднество не может обойтись в Черноярске без водной феерии. Особенно хорошо здесь должны удаваться характерные для океанских масштабов водопользования праздники Нептуна. Правда, зимой исполнитель роли морского царя может замерзнуть, а его длинная борода — превратиться в ледовую дорожку для начинающих конькобежцев… Но почему, если есть «моржи», купающиеся в ледяных прорубях, не может быть «нептунов», веселящихся под струями ледяной водопроводной воды?

Впрочем, оставим наши догадки и дадим слово И. Сидорову.

«У нас в городе, — пишет он, — много течей из линий водопровода и уличных колонок. Вот сейчас зима, и от этих течей образуются сплошные ледники до нескольких сотен метров в длину и метра полтора в толщину… Очень больно наблюдать, как разбазаривается наше народное добро — вода и электроэнергия».

Так, понятно. Душам черноярцев не до двенадцати душей в сутки. Их душа болит за разбазаривание воды и электроэнергии. Народ начитанный и технически грамотный, они знают, что система водоснабжения крупного современного города потребляет больше электроэнергии, чем имеющийся в таком городе метрополитен. И хотя пока город Черноярск маленький и метрополитена в нем еще нет, его граждане понимают, как велики потери от бесхозяйственного отношения к воде. Они не хотят нести эти потери и обращаются к редакции всесоюзной газеты с просьбой о помощи.

…Звоню председателю горисполкома. Хочу узнать, не нужны ли дефицитные запчасти и новые колонки. Хочу предложить себя в роли столичного толкача по этим вопросам. Хочу сказать, что заботы черноярцев в борьбе за сохранение воды и электроэнергии не могут оставить равнодушными никого, а фельетониста — тем более.

— Водопроводные течи? — спокойно говорит председатель. — Бывают, бывают, чего в нашей жизни не бывает… А вообще проблемы я здесь никакой не вижу. Мы готовим реконструкцию всего городского водопровода, и не так уж много воды утечет, как мы ее осуществим. Многосотметровые ледники на улицах? Ну, это преувеличение. Есть, знаете ли, у нас любители все преувеличивать. Нет, почему же? Заботу вашего читателя о сохранении народного богатства назвать преувеличенной не могу, не имею права… Кстати, не подскажете, от кого именно у вас информация? Мы бы провели с этим товарищем разъяснительную работу. А трубы и колонки новые нам не нужны. Спасибо, как-нибудь управимся сами.

Я положил трубку с чувством разочарования. Действительно, поспешишь — людей насмешишь. И чего я торопился податься в толкачи? Подумаешь, письмо Сидорова меня взволновало! А вдруг он действительно преувеличивает, и ледники у колонок там не в несколько сот метров длиной, а вдвое короче, и не в полтора метра толщиной, а вдвое тоньше, а я тут к уважаемому товарищу, вдохновленному планами общей реконструкции, лезу с какими-то мелкими текущими вопросами. Ну, подумаешь, течет вода из неисправных колонок. Течет и в других городах и поселках нашей страны. Народное богатство? Ну зачем все преувеличивать? Неужели от этих течей страна обеднеет? Притом, если помнится, мы с вами еще в школе учили по географии о круговороте воды в природе. Никуда эта вода, как известно, из природы не денется, все равно назад, в водопроводы вернется!

Для этого понадобится чей-то труд? Электроэнергия? Химическая очистка? Ну, полно! Кто эти потери измерил? Кто подсчитал, сколько этой воды утекло? И кто знает, с какими метрополитенами это сравнивать? Может, Сидоров, который по службе вообще не обязан об этом беспокоиться, но которого это почему-то волнует? Или председатель, который по службе-то беспокоиться обязан, но которого утечка воды волнует гораздо меньше, чем утечка отрицательной информации о положении дел в подведомственном ему хозяйстве.

Так что пусть себе течет, а если нас с вами вслед за товарищем Сидоровым это беспокоит, так это, как я понял из беседы с председателем, наше личное дело. Вроде как борода у Нептуна.

Сегодня я собираюсь посетить Государственный комитет по делам изобретений и открытий. Есть у меня к ним одно небольшое дело. Так, мелкий изобретательский пустячок…

Видите ли, я совершенно случайно обнаружил, что бензином нынче можно заправляться совершенно бесплатно. Ну, абсолютно за так. Как из собственной нефтяной скважины. И, заметьте, безо всякого убытка для государства.

И поскольку заявка моя уже составлена, надлежащим образом оформлена и через три часа будет подана, волноваться о приоритете мне уже не приходится. Могу осчастливить своим открытием любого желающего.

Нет, конечно, я бы мог сохранить его пока в тайне, так сказать, для сугубо личного потребления. Но меня распирает честолюбие первооткрывателя. Бог с ним, с формальным приоритетом, думаю я. Но вдруг за рубежом пронюхают о моем открытии и внедрят раньше нас? И моим коллегам-автомобилистам придется заимствовать зарубежный технический опыт, вместо того чтобы распространять свой собственный.

Итак, в чем суть метода? Расскажу популярно.

Вы подъезжаете к автозаправочной станции, оборудованной колонками с пятилитровой мерой отсчета. Долго искать такую АЗС не придется, ибо их у нас подавляющее большинство.

Становитесь в сторонке и ждите.

Вот подъехал ваш незнакомый коллега-водитель на «Жигулях» и отдал в окошко заправщице деньги за 30 литров бензина. Если у вас с собой морской бинокль или подзорная труба, вы сумеете разглядеть эту сумму вполне отчетливо, она достаточно крупная.

Теперь следите внимательно за действиями незнакомого коллеги, его словами, а также ответными словами заправщицы.

— Стоп! — кричит коллега-водитель, когда на циферблате колонки стрелка достигает 25.— Больше не лезет! — и отключает замок шланга.

— В расчете! — хрипит в мегафон заправщица. — Вам больше и не положено.

— Так я же уплатил за тридцать! — упрямится коллега-водитель.

Тогда заправщица выходит из своего дворца наружу и уже без мегафона, а нормальным человеческим голосом говорит:

— Инструкцию нужно знать.

— Какую еще инструкцию?

— Какую, какую! О порядке отпуска нефтепродуктов. Пункт двадцать восемь, подпункт бэ. Там прямо сказано, что если стрелка встала на двадцать пять, то я должна получить с вас за тридцать. А если на тридцать — за тридцать пять. В общем, на пять больше.

— Это почему же? — удивляется коллега-автомобилист.

— А потому, — вразумительно разъясняет заправщица, — что стрелка счетчика показывает только по пять литров. И откуда мне знать, насколько больше пяти вы заправили после того, как она встала на свое место. Может, на сто грамм, а может, и на пол-литра. Моя техника этого не показывает. В конце концов не волнуйтесь, дорогой товарищ, недополученное вами получит следующий.

Коллега-водитель безнадежно машет рукой и уезжает. Тут вам самое время подъезжать. Обращаетесь в окошко к заправщице и говорите:

— Пять литров бесплатного за счет отъехавшего товарища.

— Вас поняла, — отвечает колонщица, — вставляйте шланг.

— Большое спасибо, — говорите вы, заправляетесь и отъезжаете.

Если хотите продолжить этот интересный экономический опыт, не заезжайте только на АЗС, оборудованные колонками с литровым счетом и наличным расчетом. Там бесплатным бензином не разживешься. Но, на ваше счастье, таких станций ничтожно мало. В моем открытии это учтено. Ведь я заметил, что даже на АЗС, где такие усовершенствованные колонки есть и где можно легко оплатить каждый литр, бензин продают не за деньги, нет, бензин здесь продают за талоны. А талона меньше пяти литров в окружающей нас природе нет. Поняли, как нам везет?

Например, коллега-автомобилист дал талонов на 25 литров, а колонка отсчитала ему всего 21. Больше не вместилось.

— В расчете! — говорит заправщица.

— В каком расчете? — спрашивает коллега. — Какой может быть расчет, когда с вас еще четыре литра сдачи.

— А чем я, извините, вам их сдам? Своими пальцами, что ли? — И она выразительно складывает свои украшенные бриллиантами трудовые пальцы в этакий аляповатый ювелирный кукиш. И добавляет: — Деньгами, извините, мы не сдаем, а трамвайных билетов у меня нет. Я ими не пользуюсь, на такси езжу.

Опытный автомобилист быстро смиряется и отъезжает. Неопытный смиряется не так быстро, но все равно отъезжает.

И тут снова подъезжаете вы.

— Четыре литра бесплатного!

— Согласно инструкции? — спрашивает заправщица.

— Подпункт бэ пункта двадцать восемь! — словно отзываясь на пароль, говорите вы.

— Можете заправляться! — приветливо улыбается заправщица.

Согласно моим расчетам, на заправку полного бака «Жигулей» таким экономичным способом должно уйти от сорока минут до часа, считая время переезда с одной АЗС на другую. Руководящие товарищи из заинтересованных организаций гарантируют полный успех предприятия. Готовя свою заявку, я беседовал с некоторыми из них и получил полное заверение, что при существующих расчетах на колонках с пятилитровой мерой невыбранная клиентом разница до пяти литров обязательно и безвозмездно попадет к следующему товарищу. Ну, а что касается невозможности дать сдачу талоном менее пяти литров, то совершенно понятно, что следующий в очереди может получить ее натурой совершенно бесплатно.

Господи, думаю, только подольше бы сохранились эти допотопно прогрессивные пятилитровые колонки. Только бы за рубежом не пронюхали и не стали скупать их у нас для обеспечения своего населения бесплатным горючим. Только бы не вздумали печатать у нас талоны достоинством менее пяти литров!

Нет, заверили меня, талоны литрового достоинства пока никто вводить не собирается. А техническое перевооружение АЗС, как я узнал, идет так медленно, что лично мне и последователям моего замечательного метода бесплатного бензина хватит еще надолго.

Короче говоря, вдохновленный этими прогнозами, я решил плавно перейти от теории к практике, ибо, как вы сами понимаете, любое изобретение только тогда начинает по-настоящему плодоносить, когда оно куда-нибудь внедрено.

Попробовал я его внедрить.

Подъезжаю к пятилитровой колонке, обращаюсь к заправщице и говорю:

— Пять литров бесплатного.

— Вы что, в себе? — спрашивает она. — Бесплатного бензина у нас пока еще нет даже для сумасшедших.

— А я не сумасшедший, — говорю, — я просто стоял следующим за тем гражданином, и мне положен недополученный им бензин.

— Ну прямо Райкин! — хохотнула заправщица через свой мегафон на всю прилегающую округу. Даже птицы взлетели.

— А вы не смейтесь, — говорю, — и птиц не пугайте. Я знаю инструкцию и действую в прямом соответствии. Мне вышестоящие товарищи разъяснили.

— Ну тогда идите, вставляйте шланг, нажимайте рычаг, и посмотрим, что вы заправите.

Иду к колонке, вставляю, нажимаю и… и ровным счетом ничего не получаю. Пять литров моего предшественника уже бесследно слились с полноводной рекой благополучия, на берегу которой с бездонным ведром сидит королева бензоколонки. Странно…

Повторяю свой опыт на колонке с однолитровым отсчетом, но с талонным расчетом. Еще более странно… Вместо того чтобы культурно обслужить меня бесплатным бензином, заправщица орет:

— Ишь дармоед какой сыскался! За чужой счет поживиться хочет! Чужая сдача ему потребовалась. А чужая жена тебе не нужна?

Нет, что-то в моем открытии недоработано. Недоучтена психологическая сторона заправочного дела. Ясно, что к моему бесплатному бензину тянут лапу могущественные конкуренты. Мало им, видно, того, что они и так имеют, скупая у шоферов государственных машин лишние талоны и пуская их в новый оборот в своих собственных финансовых интересах. Мало того, что на их личный карман работает могучая система приписок тонно-километров на государственном автотранспорте, порождая эти вихри лишних талонов. Моим конкурентам, видите ли, захотелось еще поставить себе на службу и техническое несовершенство топливо-раздаточного оборудования, и странную щедрость талонного номинала (только пять и не литром меньше!), и одностороннюю широту авторов инструкции о работе АЗС (плати, ребята, с округлением до пяти литров, не обедняете!).

Нет, зря я радовался тому, что новую бензозаправочную технику выпускают медленно, а талоны менее пятилитровых и вовсе выпускать не хотят. Все равно, выходит, лично я и мои коллеги-автомобилисты ничего на этом иметь не будут, а будут иметь на этом жулики и проходимцы, для которых словно созданы и это устаревшее оборудование, и эта еще более устаревшая инструкция, и это абсолютно устаревшее отношение к бензину как к газированной воде, которую и считать-то менее чем по пять литров просто смешно.

Раньше было просто смешно, а теперь смешно до слез.

Не знаю, как другие представители так называемого сильного пола, а я лично чувствую себя неуютно. Нет, это, конечно, хорошо, что у нас с женщинами равные права. Такое равенство позволяет нам чувствовать себя ничуть не хуже их. Но, сдается мне, есть в этом для нас, мужчин, большая опасность.

Сперва нам дают отдохнуть в их праздник. Потом от нас потребуют, чтобы мы после работы бегали в магазины и готовили обед на два дня. Потом заставят штопать, стирать, гладить, воспитывать детей… В общем, один весьма дальновидный представитель нашего пола говорил мне, что дело идет к матриархату.

У него даже есть на сей счет своя теория. Он говорит, что в семье всегда кто-нибудь главный. При домострое, говорит он, главным всегда был мужчина. А теперь все наоборот: какую семью ни возьми, главная там женщина. А почему? Очень просто. Мало того, что она тоже образованная, мало того, что ее тоже при каждом удобном случае куда-нибудь выдвигают, мало того, что она тоже и делегатом, и депутатом, и вообще на самом высоком уровне, так она же еще и домашнее хозяйство свое ведет, как министры финансов, экономики, заготовок и бытового обслуживания, вместе взятые.

Мы что? Какие права у нас? Притащил свою зарплату, поел, что дадут, и — на диван. Или к телевизору. Можете представить, что с нами будет, если женам вдруг покажется, что не оправданы их самые светлые девические грезы, и они решат с нами развестись, или, грубо говоря, бросить. Ведь мы же буквально пропадем. Мы останемся несчастными и беспомощными, как они оставались при проклятом домострое. Кто нам сготовит? Кто постирает? Кто распределит наши расходы, чтобы дотянуть до доходов? Кто… В общем, мой приятель считает, что наше дело швах. Просто, говорит он, окончательное оформление матриархата задержалось благодаря мужскому бюрократизму, но, поверь мне, говорит, нам еще с тобой придется повоевать за нашу эмансипацию!

Но я оптимист. Я не склонен предаваться таким паническим настроениям. По-моему, у наших женщин еще остались кое-какие свои проблемы, которые они не успели решить. И, пока они будут этим заняты, мы, мужчины, можем еще насладиться пережитками патриархата.

Взять хотя бы такой интересный вопрос. Все вы помните, как в целях борьбы с хулиганством было решено, что граждане, получившие бытовую травму, за первые дни болезни не получают по больничному. Задумано было, конечно, правильно. Если ты, гражданин, подрался со своим собутыльником, то государство вовсе не обязано оплачивать из своего кармана твои кулачные забавы. На первый взгляд все казалось хорошо. Но потом врачи пригляделись, кое-что подсчитали и пришли к неожиданному выводу: среди граждан с бытовыми травмами мужчины представляют лишь небольшую часть. А основная масса пострадавших в быту — женщины.

Ах, какой сюрприз! Неужели женщины настолько перегнали мужчин в пьяных драках? Ничего подобного. Все дело в том, что в то время, когда мужчина мирно соображает на троих, или храпит на диване, или благородно читает художественную литературу, или даже играет с сыном в шахматы, женщина стоит у раскаленной плиты, рубит мясо, орудует горячим утюгом, снимает с огня бурлящую кастрюлю. Мудрено ли, что большая часть бытовых травм приходится именно на ее долю? Вот и получается, что бороться мы хотели в основном с хулиганами, а ударили по другому адресу.

Зря, зря волнуется мой дальновидный приятель. Мне стоит только подумать минутку, как я тут же нахожу доводы, чтобы его успокоить.

А знаешь ли ты, говорю, как у них обстоят дела с декретным отпуском? Им, говорю, полагается столько-то дней до родов и столько-то после. Но точно определить заранее, когда роды случатся, ни один врач не может. И почему-то медицина, как правило, ошибается всегда в одном направлении: ребенок появляется на свет раньше, чем предсказывают врачи. И выходит, что женщина своих положенных дней до родов уже не получает. И никто ей потом эту потерю не компенсирует. Ни натурой, ни в деньгах. А почему, говорю, почему они должны страдать из-за ошибок медицины? Ох, и зададут они нам, мужчинам, за эти дела, как только достигнут полного матриархата!

Нет, конечно, уже и сейчас у них прав столько, как никогда не было. И зарабатывают они порой больше нас. И положение у них нередко повыше. И вообще они нас по многим статьям могут заткнуть за пояс. Но до матриархата все-таки далеко. Приятель мой волнуется зря. Сегодня мы еще на коне. Но завтра… О, я не сомневаюсь, что завтра они окончательно получат все мыслимые привилегии, откажутся от выходного дня Восьмого марта, и заставят нас, мужчин, праздновать этот день в одиночку. Со всеми вытекающими отсюда последствиями.

Принесла нам почта письмо. Написала его учительница, классный руководитель. В письме говорится, что все существующие в городе добровольные общества стараются охватить сбором членских взносов буквально всех школьников. А потом работы с ними не ведут. Автор письма считает такой подход к делу неправильным и сугубо формальным.

По-моему, она не права.

Возьмем вопрос о формализме.

Я думаю, что речь о нем гораздо уместнее было бы вести в том случае, если бы, получив с ученика, вернее, с его родителей, бабушек и дедушек взносы по разным обществам, заинтересованные товарищи стали бы настаивать на непосредственном участии уплативших в работе каждого из этих обществ.

Но ведь ничего такого нет. Никто же не настаивает, чтобы сам ребенок был активистом-книголюбом, его бабушка охраняла памятники истории и культуры, дедушка — природу, мама увлекалась общественной деятельностью в Обществе Красного Креста и Красного Полумесяца, а папа в свободное от работы время был юным другом пожарных.

Кстати, если школьник хочет, он может принять участие в работе добровольного общества, которому он через бабушку оказал свою финансовую поддержку. Вот, например, как интересно сложилась судьба одного ученика, пожелавшего на деле стать юным другом пожарных.

Этот ученик сходил раз-другой туда, куда положено было ходить юным друзьям, потом в чем-то там разочаровался, сказал, что ему неинтересно, ходить туда перестал и вместо этого стал взахлеб читать приключенческую литературу.

Прошло довольно много времени. Но о нем вспомнили. Вспомнили и пригласили принять участие в городском слете активистов юношеской противопожарной организации.

Некоторые почему-то в этом увидели проявление все того же формализма. Это — пожар без пламени, ворчали они, дым без огня, симуляция активности, недопустимая вообще, а в деле воспитания наших юных граждан — тем более.

Ну при чем тут симуляция активности, если мальчика хотят сделать положительным примером для других? Ну, пусть он даже еще ничего не успел совершить в благородном деле своей юной дружбы с пожарными. Пусть не разъяснил еще своим соседям и землякам ни одного профилактического правила, не предотвратил ни одного возможного возгорания и вообще был на противопожарных занятиях не более двух раз. А если другие и двух раз не были? Их, что ли, собирать на городской слет активистов? Или оттого, что мальчик не сразу втянулся в интересную общественную работу, закрывать ему доступ в передовики, обижать невниманием? А вдруг и остальные активисты такие же, как и он? Значит, и вообще такого слета не устраивать? В других городах такие слеты будут, а у них — нет? А стоит «активисту», не придираясь к формальностям, покрасоваться вместе с другими ребятами на слете, и все эти вопросы мигом отпадут. Правда, сам «активист» может кое в чем усомниться и испытать разочарование не только в противопожарном деле. Но на то и воспитательная работа в школе, чтобы с такими тенденциями решительно бороться. На то и щука, чтобы карась не дремал.

Вижу, как, дочитав до этого места, бывалый читатель ухмыльнется и воскликнет: «Нас на мякине не проведешь! Ведь ваша защита формализма в работе с детьми — не более чем литературный прием, нужный вам для того, чтобы это явление лишний раз пригвоздить. Хватит прикидываться. Говорите прямо».

Но я все-таки попробую довести свою мысль до конца. И поможет мне в этом письмо ветерана войны из Тернополя. Пишет он о своей внучке, ученице пятого класса. Эту девочку «в безоговорочном порядке» вовлекли в целый ряд добровольных обществ. Среди них — Общество спасания на водах. При этом дедушку смутило, что внучка его пока не умеет плавать. Понятно, пишет дедушка, что такие «спасатели» никого не спасут. Так, может быть, их привлекают к работе общества, чтобы научить плавать и оказывать на воде первую помощь? Но нет. В городе всего один бассейн, куда попасть весьма трудно. И никакой другой работы с иными осводовцами никто не проводит.

Ну вот, видите, дедушка уже недоволен, что его внучка не может попасть в плавательный бассейн, научиться плавать сама и оказывать первую помощь ближнему. А не вовлекли бы ее «безоговорочно» в Освод вместе с такими же, как она, неводоплавающими детишками, может быть, дедушке мысль о бассейне и в голову бы не пришла. Может, он хлопотал бы о летнем катке для танцев на льду или о создании кружка художественной гимнастики. И даже не задумался о том, как мало пользы может принести на воде себе и людям даже чемпион мира по фигурному катанию, который вовремя не научился плавать. Так что и в этом случае ругать формалистов нечего. Они, формалисты, даже пользу приносят.

Да, не ругать их надо, а хвалить. Безудержно хвалить до тех пор, пока они не станут всем и повсюду заметны. А там, глядишь, общественность обратит на них самое пристальное свое внимание. И тогда уж пригвоздит. Без шуточек. Без дыма. Но с огоньком. Которому порадуются и юные пожарные, и юные осводовцы, и юные книголюбы… И все те, кому их доверчивая юность дорога как пора настоящей гражданской активности, а не ее активной симуляции.