551. Mishin D. The Saqaliba Slaves in the Aghlabid State. — AMS CEU, 1996–1997. 1998. C. 236–244.

552. Mishin D. Information on the Vlachs in Medieval Islamic Literature (Arabic and Persian). — RC. 6 (2), 1997. C. 37—56.

553. Mishin D. Nouvelles donnees sur l'etablissement des Slaves en Asie Mineure en haul Moyen Age. — Byzantinoslavica, Praha. 58 (2), 1997. C. 225—232.

554. Mоdelski T. Krol «Gebalim» w liscie Chasdaja. Lwow, 1910.

555. MоImenti P. La Storia di Venezia nella vita privata dalle origint alia caduta della repubblica. Parte I. La grandezza. Bergamo, 1905.

556. Montgomery Watt W. A History of Islamic Spain. Edinburgh, 1965.

557. Moravcsik G. Byzantinoturcica. II. Sprachreste der Turkvolker in den byzantinischen Quellen. Berlin, 1958.

558. Moszynski K. Kultura ludowa slowian. Warszawa, 1967.

559. Mtiller H. Sklaven. — Wirtschaftsgeschichte des vorderen Orients in islamischer Zeit. Teil 1. Leiden, Koln, 1977. C. 53–83.

560. Navascues у Palасiо, J. de, Una escuela deeboraria en Cordoba de fines del siglo IV de la Hegira (XI de J.C.) о Las inscripciones de la arqueta hispano-musulmana Uamada de Leyre. — Al-Andalus, Madrid —Granada. 29,1964. C. 199—208.

561. Nicol D. M. Byzantium and Venice. Cambridge, 1988.

562. Niederle L. Rukovet’ slovanskych staroJitnosti. Praha, 1953.

563. Norwich J. J. A History of Venice. New York, 1982.

564. Obolensky D. The Byzantine Commonwealth. Eastern Europe, 500–1453. London, 1974.

565. O’Callaghan J. F. A History of Medieval Spain. Ythaca, London, 1975.

566. Oikonomides N. Silk Trade and Production in Byzantium from the Sixth to the Ninth Century: the Seals of Kommerkiarioi, — DOP. 40, 1986. C. 33–53.

567. O’Leary D. D. A Short History of the Fatimid Caliphate. London, New York, 1923.

568. Osterreichische Geschichte. Hrsg. H. Wolfram. Brunner K. Herzogtiimer und Marken. Vom Ungamsturm bis ins 12. Jahrhundert, Wien, 1994,

569. Osterreichische Geschichte. Hrsg. H. Wolfram. Wolfram H. Grenzen und Raurne. Geschichte Osterreichs von seiner Entstehung. Wien, 1995.

570. Ostrogorsky G. Zum Reisebericht des Harun-ibn-Jahja. — SK. 5, 1932. C. 251–257.

571.Ostrogorsky G. Histoire de l'Etat byzantin. Paris, 1956.

572. Peres H. Les elements ethniques de l’Espagne musulmane et la langue arabe au V/XI-e siecle. — Etudes d’orientalisme dediees a la memoire de Levi-Provenfal. T. II. Paris, 1962. C. 717–731.

573. Phillips W. D. Jr. Slavery from Roman Times to the Early Transatlantic Trade. Manchester, 1985.

574. Pirchegger H. Geschichte der Steiermark. Graz, 1949.

575. Pirenne H. Mahomet et Charlemagne. Paris, 1961.

576. Pitz E. Wirtschafts- und Sozialgeschichte Deutschlands im Mittelalter. Wiesbaden, 1979.

577. Prinz F. Grundlagen und AnfSnge. Deutschland bis 1056. MOnchen, 1985.

578. Pritsak O. The Origin of Rus. Harvard, 1981.

579. Rabinowitz L. Jewish Merchant Adventurers. A Study of the Radanites. London, 1949.

580. Radojcic G. Sp. La date de la conversion des Serbes. — Byzantion, Bruxelles. 22, 1952. C. 253–256.

581. Ramsay W. M. The Historical Geography of Asia Minor, London, 1890.

582. Rasmussen M. Essai historique et geograph ique sur le commerce et les relations des Arabes et des Persans avec la Russie et la Scandinavie durant le Moyen Age. — JA. 5, juillet—decembre 1824. C. 207—225.

583. Remiro M. G. Murcia musulmana. Zaragoza, 1905.

584. Rоmanin S. Storia documentata di Venezia. Venezia, 1853.

585. Rorig F. Magdeburgs Entstehung und die alters Handelsgeschichte, Berlin, 1952.

586. Roth N. Jews, Visigoths and Muslims in Medieval Spain. Cooperation and Conflict. Leiden, New York, Koln, 1994.

587. Rubiera Mata M. J. La taifa de Denia. Alicante, 1985.

588. Sanders P. Ritual, Politics and the City in Fatimid Cairo. Albany, 1994.

589. Scales Р. The Fall of the Caliphate of Cordoba. Berbers and Andalusis in Conflict. Leiden, New York, Koln, 1994.

590. Schaube A. Handelsgeschichte der Romanischen Volker des Mittelmeeres bis zum Ende der Kreuzztige. Miinchen, Berlin, 1906.

591. Seibt W. Neue Aspekte der Slawenpolitik Justinians II. Zur Person des Neboulos und der Problematik der Andrapoda-Siegel. — BB. 55 (2), 1998. C. 126–132.

592. Shbоul A. M. H. Al-Mascudi and his World. A Muslim Humanist and his Interest in Non-Muslims. London, 1979.

593. Spuler B. Trade in the Eastern Islamic Countries in the Early Centuries. — Islam and the Trade of Asia. Oxford, 1962. С. 11–21.

594. Stein A. Die Geschichte der Juden in Bohmen. Brtinn, 1904.

595. Stratos A. N. Byzantium in the Seventh Century. Amsterdam, 1968 (т. 1), 1972 (t. 2), 1975 (t. 3), 1978 (r. 4), 1980 (t. 5).

596. Strzelczyk J. Slowianie i Germanie w Niemczech srodkowych we wczesnym iredniowieczu. Poznan, 1976.

597. Stiiwe F. Die Handelszugeder Araberunterden Abbasidendurch Afrika, Asien und Osteuropa. Berlin, 1836.

598. Szelagowski A. Najstarsze drogi z Polski na wschod. Krakdw, 1907.

599. Sanjek F. KrScanstvo na hrvatskom prostoru. Zagreb, 1991.

600. Stdpkova J. The Islamic Silver Coin-Hoard from Wischendorf (Wismar). — ANM. 1, 1962. C. 131–158.

601. Stepkova J. Islamske stfibro z nalezu z Reetzowa na Usedomu (NDR). — NS. 7, 1962. C. 71–81.

602. Stepkova J. The Structure of the Finds of the Islamic Silver Coins in the Territory of Czechoslovakia. — ANM. 3, 1964. С. 113–128.

603. Talbi M. L’emirat aghlabide (189–296, 800–909). Histoire politique. Paris, 1966,

604. Tapia Garrido J. A. Historia general de Almeria у su provincia. Tomo III, Almenta musulmana. I (711–1172). Almeria, 1986.

605. Terrasse H. Islam d’Espagne. Une rencontre de l‘Orient et de I’Occident. Paris, 1958.

606. The Oxford Dictionary of Byzantium. New-York, Oxford, 1991.

607. Treadgold W. Remarks on the work of al-Jarmi on Byzantium.— Byzantinoslavica, Praha. 49, 1983. C. 205–212.

608. Treadgold W. The Byzantine Revival. Stanford, 1988.

609. Treadgold W. Byzantium and Its Army. 284–1081. Stanford, 1995.

610. Vallve J. Libertad у esclavitud en el califato de Cordoba. — Actas de las II jomadas de cultura arabe e islamica. 1980. Madrid, 1985. C. 565—578.

Писать о монографии Д. Е. Мишина непросто — столь большое количество тем в ней затронуто и столь богат и разнообразен фактический материал, заключенный в работе. Разумеется, в рецензии все аспекты многоплановой проблематики книги в полном объеме охватить невозможно. Для нас, однако, бесспорно следующее — помимо своей научной самоценности, данная монография для исследователей-неориенталистов, в первую очередь славистов, надолго станет существеннейшим подспорьем, а отчасти и источником, при использовании в их трудах сведений средневековых восточных авторов, в которых упоминаются сакалиба. 

Работа Д. Е. Мишина представляет собой едва ли не исчерпывающий свод содержащихся в исламской литературе данных относительно сакалиба в раннем средневековье на основной территории их обитания и, таким образом, важна для изучающих историю и культуру славян и Центральной, и Юго-Восточной, и Восточной Европы, а также их соседей. 

Кроме того, в ней собран и проанализирован огромный объем информации о сакалиба в мусульманской Испании (Андалусия), в Северной Африке (страны Магриба и Египет), в мусульманских землях Азии (Машрик). Для большинства славяноведов, думаем, этот аспект раннего славянского рассеяния является terraincognita и во многом просто неожидан. Конечно, то, что невольниками — выходцами из Славии — торговали как сами славянские верхи и в догосударственный, и в государственный периоды, равно как и воинственные соседи славян, было известно давно. Но вопрос о судьбах славян-рабов, оказавшихся вне европейско-христианского цивилизационного круга, оставался «за скобками» внимания славистов (во многом по вполне объективным причинам). Работа Д. Е. Мишина существенным образом заполняет этот очевидный пробел. При этом в книге речь идет о выходцах из всего ареала Славии, т. е. и этот ее тематический аспект имеет отношение к истории всех ветвей славянства. 

Издание выпущено на должном для научной монографии уровне: оно снабжено списком принятых сокращений источников и литературы; библиографией (644 позиции). 

Единственным, но серьезным недочетом научного аппарата монографии, по нашему мнению, является то, что в книге отсутствуют карты, совершенно необходимые для пространственной ориентации в обильно представленной в ней географической номенклатуре, особенно мусульманского мира. Этот недочет отчасти мог бы быть компенсирован соответствующими пояснениями в тексте относительно месторасположения того или иного упоминаемого селения, города, области, государства и т. п., однако зачастую читатель этого не находит. Вот лишь один, наугад взятый, пример: «По словам Йакута, 1 декабря 913 г. умер Абу-л-Хасан ‘Али Ибн Ахмад ар-Расиди, бывший наместником ряда земель на востоке Халифата (от границы Васита до границы Шахризора, а также Сус и Гундешапур)» (С. 292). Таких «географических шарад» в издании немало. 

Д. Е. Мишин как ориенталист-профессионал не учел в полной мере того, что его монографию будут заинтересованно читать специалисты и иных профилей исторического и иного гуманитарного знания. Да и востоковеды, занимающиеся, скажем, Средней Азией, не обязательно должны детально знать географическую номенклатуру иных рассматриваемых автором мусульманских и немусульманских регионов. Полезно, с нашей точки зрения, было бы также дать отдельный глоссарий для наиболее часто встречающихся в работе специфических восточных социальных, политических и иных терминов. Вместе с тем следует весьма положительно оценить то, что автор в основном тексте книги рядом с годами по принятому в мире ислама календарю хиджры последовательно указывает их даты по григорианскому календарю (календарь хиджры — лунный, и, соответственно, продолжительность года в нем не совпадает с продолжительностью солнечного года). Это значительно облегчает чтение монографии и работу со сведениями мусульманских источников. 

Во Введении Д. Е. Мишин сосредоточивается на вопросе о том, что скрывается за арабским термином сакалиба (мн. ч.). Арабская лексема саклаби (ед. ч.) представляет собой заимствование из греческого σκλάβοζ ‘славянин’, потому уже в XVIII ст. первые исследователи однозначно толковали араб. сакалиба как ‘славяне’. Однако, во-первых, с середины XIX в. и позднее рядом авторитетнейших ориенталистов обосновывалась базирующаяся на некоторых источниках точка зрения, согласно которой под сакалиба мусульманские писатели подразумевали в некоторых случаях вообще всех светлокожих выходцев из северных по отношению к миру ислама регионов, в том числе и неславян. Помимо того, во-вторых, предполагалось, что если слово сакалиба первоначально и означало именно «славяне», то постепенно оно утратило свой этнический характер, став категорией социальной и применяясь в мусульманской Испании к невольникам-евнухам вообще («андалусские сакалиба — практически исключительно евнухи; мы не видим в Испании ни одного неоскопленного слуги-саклаби… и ни одной невольницы-саклабиййу» [C. 227]). 

По мнению Д. Е. Мишина, которое он затем подробно аргументирует в книге, последний из указанных семантических сдвигов имел место только после 1030-х годов, когда «число упоминаний о сакалиба резко сокращается. Логично поставить вопрос, не произошло ли изменение значения понятия сакалиба тогда, когда самих сакалиба в мусульманском мире уже почти не стало. В это время слово сакалиба, чтобы продолжать оставаться в употреблении, должно было изменить свое значение, что и произошло: в эту категорию стали включать всех, в том числе и чернокожих, евнухов. Вместе с тем нет впечатления, что происшедшая перемена действительно приобрела всеобщий характер… В толковых словарях арабского языка слово саклаби по-прежнему интерпретировалось как "выходец из народа сакалиба", а не как "евнух"; так же оно толкуется и в справочниках по нисбам. Изменение коснулось, по всей вероятности, разговорного языка, … причем … прежде всего на западе мусульманского мира» (С. 20, см. также: С. 309–310). «Таким образом, — резюмирует исследователь, — сакалиба в исламском мире предстают как люди, принадлежащие к "народу сакалиба". Это наблюдение ставит перед нами задачу выяснить, что подразумевали восточные авторы под "народом сакалиба"» (С. 21). 

Данной проблеме посвящена первая часть монографии («Название сакалиба в средневековой исламской литературе»). При этом исследователь оговаривает, что «анализироваться… будут не все упоминания о сакалиба, а только те, из которых ясно, к кому восточные авторы применяли это название» (С. 27). Впрочем, на некоторых «туманных упоминаниях о сакалиба " Д. Е. Мишин в примечаниях останавливается довольно подробно (С. 42–44, прим. 1), в том числе на давно дебатируемом в специальной литературе вопросе о загадочных сакалиба, с которыми столкнулся к северу от Кавказа совершавший в 737 г. поход против хазар арабский полководец Марван ибн Мухаммад. 

Сочинения с упоминаниями о сакалиба сгруппированы в первой части по трем главам: «Авторы, лично посетившие Восточную и Центральную Европу»; «Авторы, не посещавшие Восточную и Центральную Европу, но опиравшиеся на оригинальные источники»; «Поздние компиляторы». Данная организация материала представляется удачной и функциональной, определенно отделяя источники первичные от вторичных и «третичных», что особо ценно для неориенталистов, давая им четкую ориентацию в сложном восточном материале. Д. Е. Мишин по каждому разбираемому источнику указывает, какую информацию о сакалиба он содержит, зачастую пространно приводя ее, а по второй и третьей группам — откуда сведения были почерпнуты. 

В первой главе рассматриваются: рассказ Харуна ибн Йахйи, в последнее десятилетие IX в. или на рубеже IX–Х вв. побывавшего в балканских землях славян; сведения Ибрахима ибн Йа‘куба, около 965 г. путешествовавшего по славянским землям Центральной Европы (сведения этих авторов дошли до нас через позднейшие сочинения); труды Абу Хамида ал-Гарнати (1080–1169), содержащие информацию о Киевской Руси; данные неизвестного башкирского информатора Йакута (XIII в.). 

Особую важность для темы монографии представляет анализ Д. Е. Мишиным «Записки» («Рисале») Ибн Фадлана, в качестве секретаря посетившего в 921–922 гг. Волжскую Болгарию в составе посольства багдадского халифа к местному правителю Алмушу. Поэтому остановимся на данном сегменте первой главы подробно. 

Уже давно было отмечено, что сакалиба у Ибн Фадлана — не славяне, а волжские булгары, согласно некоторым трактовкам — светловолосые северяне в целом, вне зависимости от культурно-лингвистической принадлежности (С. 29). Добавим, что в историографии можно встретить утверждения, согласно которым «Рисале» является аутентичным свидетельством присутствия в начале Х ст. на территории Волжской Болгарии славянского населения (этого мнения придерживался еще в XIX в. А. Я. Гаркави), жившего здесь еще до появления тюркоязычных булгарских племен (потомков носителей именьковской археологической культуры, датируемой концом IV–V в. — концом VII в.) (см., например, [1. С. 193–197; 2. С. 248–255]). 

Ученый в собственном переводе цитирует десять фрагментов из «Записки», в которых употребляется термин сакалиба (в текст книги, к сожалению, вкрались досадные неточности: на с. 31 вместо «фрагмент 9» следует читать «фрагмент 10»; на с. 33 речь идет о фрагменте 7, а не о фрагменте 6). Их анализ показывает, что «название сакалиба употребляется у Ибн Фадлана двояко. В подавляющем большинстве случаев (11 из 14) оно предстает как часть титула правителя волжских булгар (малик ас-сакалиба). Всего лишь в трех фрагментах название сакалиба употребляется самостоятельно и обозначает подданных Алмуша. При столь очевидной диспропорции напрашивается вопрос: называет ли Ибн Фадлан волжских булгар сакалиба потому, что их правитель именовался малик ас-сакалиба, или наоборот, Алмуш именовался правителем сакалиба потому, что его подданные назывались сакалиба?» (С. 30) Автор книги далее обосновывает первое предположение. Один или даже два (первый и десятый) из трех фрагментов, где подданные правителя Волжской Болгарии названы сакалиба, вероятнее всего, не принадлежат Ибн Фадлану. Появление же бесспорного фрагмента, в котором говориться: «Если из страны хазар в страну сакалиба прибудет корабль…», а также титул Алмуша малик ас-сакалиба объясняются Д. Е. Мишиным следующим образом. 

Приезд в Волжскую Болгарию посольства из Багдада был вызван тем, что Алмуш направил халифу ал-Муктадиру специальное послание со своими просьбами. Содержание письма излагается в начале трактата Ибн Фадлана. «В этом изложении Алмуш называется "правителем сакалиба", и можно предполагать, что так было и в оригинале… Предположение, что именование Алмуша "правителем сакалиба" исходило от него самого, объясняет ту легкость, с какой арабы (включая самого Ибн Фадлана) приняли на веру этот титулатуру. В Багдаде почти наверняка располагали текстом описания северных народов неизвестного автора (речь идет об Анонимной записке, о ней см. далее. — М.В.)… в котором Алмуш характеризуется как правитель Булгара. Нужны были веские основания, чтобы считать его правителем сакалиба». В таком случае представления Ибн Фадлана о Булгаре вполне объяснимы. «Зная об Алмуше как о "правителе сакалиба" из такого заслуживающего доверия источника, как дипломатическая переписка, Ибн Фадлан последовательно называет его так на всем протяжении своего повествования. Но как называть жителей Булгара, Ибн Фадлану неизвестно… В результате Ибн Фадлан вообще никак не называет волжских булгар, ограничиваясь упоминаниями о "жителях страны" или об отдельных племенах». Однако будучи вынужден все же как-то определять подданных Алмуша, арабский писатель применяет к ним название сакалиба, руководствуясь при этом «кажется, именно титулом Алмуша» (С. 32–33). 

По мнению Д. Е. Мишина, Алмуш взял титул малик ас-сакалиба в видах создания совместно с Халифатом антихазарской коалиции. «В этих условиях для правителя волжских булгар… было бы вполне естественно показывать себя мощным правителем, которому повинуются многие народы и с которым, следовательно, выгодно поддерживать союзнические отношения» (С. 33). Это соображение можно развить в том отношении, что в халифате ‘Аббасидов в начале Х в. хорошо знали, что славяне — это многочисленный и сильный «народ», а значит, их правитель — властелин могущественный. Возможно, именно данное обстоятельство стало главным побудительным мотивом для булгарского владетеля выбрать из всех «народов Севера» именно славян. 

Таким образом, применение Ибн Фадланом названия сакалиба к волжским булгарам «правомернее считать не свидетельством его отношения ко всем северным народам без разбора, а результатом следования автора неверному указателю», которым стало послание Алмуша к халифу (С. 33). Под влиянием титулатуры письма булгарского правителя Ибн Фадлан еще до поездки совершил мысленную ошибку, решив, что сакалиба — это адекватное наименование подданных Алмуша, волжских булгар, и в дальнейшем следовал ей. «Применение названия сакалиба к волжским булгарам встречается только у Ибн Фадлана и авторов, механически копирующих его рассказ» (С. 29). 

Но когда Ибн Фадлан имел дело с настоящим саклаби (фигурирующий в «Записке» Барис ас-Саклаби), то нет веских оснований полагать, что перед нами не славянин, а представитель какого-либо иного «северного народа»(см.: С. 295). В целом же «нетрудно заметить, что практически во всех разобранных случаях — за исключением разве что разобранной ошибки Ибн Фадлана — название сакалиба применяется к славянам» (С. 42). 

Во второй главе отдельно рассматриваются сведения о сакалиба ал-Джарми (середина IX в.), Ибн Хордадбеха (его «Книга путей и стран», как полагают, имела две редакции — 846/47 г. и 885/86 г.), ат-Табари (сведения относятся к середине 890-х годов), неизвестного андалусского географа Х в., ал-Мас‘уди (умер в 956/57 г.), ал-Истахри (умер после 951 г.), Ибн Хаукала (писал в 988 г.), Ибн Хаййана (987/88–1076), ал-Кайравани (умер после 1027 г.), ал-Идриси (1100–1165), последнего «из восточных географов, использовавшего оригинальные сведения, почерпнутые непосредственно из первоисточников» (С. 82). У этих авторов имеется богатая, но и нередко противоречивая информация о сакалиба и их соседях в Европе, подробно анализируемая Д. Е. Мишиным. 

В этой главе выделим разбор ученым описание северных народов неизвестного автора (Анонимная записка). Записка, как и некоторые другие труды упомянутых выше восточных писателей, до сего дня не сохранилась, однако ее содержание в общем достаточно подробно восстанавливается на основе сведений тех мусульманских авторов, которые так или иначе черпали из нее «щедрой рукой» (Ибн Ростэ [писал в начале Х в.; более традиционно для отечественной историографии написание Ибн Русте], ал-Макдиси [около 966 г.], неизвестный автор сочинения конца Х в. «Худум ал-‘Алам», данным которого о Восточной Европе Д.Е. Мишин посвятил отдельную содержательную статью [3], Гардизи [писал между 1050–1053 гг.], ал-Бакри [умер в 1094 г.], ал-Марвази [вторая половина XI — первая половина XII в.], Шукруллах ал-Фариси [1456 г.] и др.). Исходный текст Анонимной записки содержал в себе материалы о печенегах, хазарах, буртасах, волжских булгарах, венграх, сакалиба, русах, Сарире (царство на территории современного Северного Дагестана), аланах. 

Описание, по мнению Д. Е. Мишина, наиболее вероятно, относится ко времени между 889 и 892 гг. (С. 51, 57–58), было составлено на востоке мусульманского мира и «взято из какого-то административного пособия; последнее, скорее всего, использовалось как справочник» (С. 51). Записку, видимо, следует рассматривать как в целом достаточно аутентичный источник о ситуации в Восточной Европе на исходе IX в., что, конечно, не снимает проблему критической интерпретации ее сведений. Этому Д. Е. Мишин уделяет существенное место, делая ряд интересных заключений, например о пресловутой реке Дуна/Рута; о верховном правителе сакалиба С.вит.м.л.к., в котором, вслед за Д. А. Хвольсоном, видит великоморавского князя Святополка I, однако предлагает оригинальное тому обоснование; о городе Ва._._.т (Вантит, Вабнит) и др. 

Вместе с тем определенные сомнения вызывает у нас следующее суждение исследователя: «Учитывая предложенную выше локализацию венгров в Этелькузу, между Днепром и Сиретом, логичнее всего было бы отождествить землю сакалиба, подвергавшуюся [их] набега, с землей киевских полян» (С. 58). Из данного предположения им выстраивается следующий «этаж» гипотетичной конструкции: «…в описании северных народов неизвестного автора название сакалиба применяется: 1) к киевским полянам; 2) к белым хорватам, жившим к востоку от Карпат» (С. 60). 

Однако в конце IX ст. венгры из южнорусских степей теоретически, да и практически могли совершать набеги не только на восточноевропейских полян, им могли подвергаться также древляне, волыняне, те же белые хорваты, даже северяне, не говоря об уличах, в это время с юга «прикрывавших» места проживания полян от степняков (тиверцы вообще размещались в Этелькузу). На с. 55 ученый пишет: «…нетрудно отметить, что в своем описании автор движется с востока на запад (хотя из приводимых Д. Е. Мишиным на с. 52–53 последовательностей фрагментов у указанных выше мусульманских писателей это «движение с востока на запад» не столь уж очевидно: например, у Ибн Русте и Гардизи за пассажем о русах следуют сообщения о Сарире и аланах. — М.В.)..: печенеги — хазары — буртасы — волжские булгары (примем во внимание этом «северный зигзаг» записки: хазары, к северу от них, что хорошо прослеживается в источниках, жили буртасы, еще севернее — волжские булгары. — М.В.) — венгры — сакалиба — русы». Если считать, что в описании имеется еще один «зигзаг»: венгры в Этелькузу (юг) — сакалиба (севернее венгров) — русы (севернее сакалиба), то обрисованная нами ситуация на мадьяро-славянском пограничье в конце IX ст. непротиворечиво соответствует имеющимся восточным данным. 

Помимо «логики», веским аргументом в пользу тождества в записке полян и части сакалиба могла бы случить интерпретация Д. Е. Мишиным названия города Вантита (Вабнита), находившегося возле пределов сакалиба, как Витичев. Действительно, древнерусский Витичев (ныне село Витачев на Киевщине) располагался в 40 км южнее Киева вниз по Днепру, на правом его берегу, т. е. в на южном пограничье бывшей земли полян. 

Однако при трактовке полисонима Ва._._.т (Вантит, Вабнит) как Витичев необходимо, полагаем, учитывать следующее. Во-первых, опираясь на соответствующий комментарий к сочинению Константина Багрянородного (см.: [4. С. 318, прим. 25]), из всех имеющихся в летописании форм наименования города Д.Е. Мишин выбрал, с нашей точки зрения, наименее адекватную, самую испорченную — Вятичев: «Мне представляется вполне вероятным, что именно название «Вятичев» дало в восточных источниках написание Вантит " (С. 58). Обратимся непосредственно к данным письменных памятников. 

Витичев в форме Βιτετζέβη [4. С. 46] (др. — русск. Витечев) впервые упоминается в составленном в 948–952 гг. трактате византийского императора Константина VII Багрянородного «Об управлении империей» в качестве «крепости-панктиота росов» (греч. панктиот могло означать здесь и «союзник», и «данник» [4. С. 316, прим. 18]) и являлся последним местом сбора их кораблей перед дальнейшим плаванием в Константинополь [4. С. 47]. 

Старейшие дошедшие списки «Повести временных лет» (ПВЛ), содержащиеся в Лаврентьевской (ЛЛ) и Ипатьевской (ИЛ) летописях, дают форму Оувѣтичи («въ Оуѣhтичихъ») [5. Стб. 273; 6. Стб. 249] (варианты: «въ Оувѣтичехъ» [6. Приложение. С. 19]; в Радзивиловской летописи и рукописи бывшей Московской Духовной Академии «Уветичехъ» [5. Cтб. 273, прим. 12], причем предлог «въ» в них отсутствует [5. Cтб. 273, прим. 10], что открывает возможность для прочтения «оу Вѣтичехъ», см. подобные примеры далее). В статье ПВЛ под 1095 г. говорится, что князь Святополк Изяславич «повелѣ рубити городъ на Вытечевѣ холму, в свое имя нарекъ Святополчь городъ» [5. Стб. 229] (варианты: «на Витчевѣ холмѣ», «на Витчевѣ холму» [5. Стб. 229, прим. 10], «на Вытечевьскомь холъмѣ» [6. Стб. 219], «на Вѣтеческомъ холмѣ» [6. Приложение. С. 17]). В ЛЛ в статье под 1151 г. упоминается «Витечевьский бродъ» [5. Стб. 331] и читается: «Изяславъ идяше по онои сторонѣ Днепра по горе, а лодьѣ его по Днѣпру же пришедшимъ имъ к Витечеву» [5. Стб. 331]; «переѣха Гюрги в лодьяхъ у Витечева» [5. Стб. 334]. В ИИ в статье под 1151 г. также говорится о «Витечевьском броде» [6. Стб. 424] и о том, что войска из Киева шли по правой стороне Днепра, а «лодьѣ» «по Днѣпроу же пришедше же и сташа на Витечевѣ» [6. Стб. 424] (вариант: «Вытечевѣ» [6. Стб. 424, прим. 62]). В той же летописи в статье под 1149 г. читается: «Изяславъ же ста пришедъ оу Витечева» [6. Стб. 378] (вариант: «оу Вѣтачева» [6. Приложение. С. 30]). В статье ИИ под 1177 г. говорится: «Приѣхав же Святославъ с полкы своими ста оу Витечева» [6. Стб. 604] (варианты: «Витичева» [6. Стб. 604, прим. 43], «оу Вѣтичева» [6. Приложение. С. 48]). 

Здесь не место вдаваться в детальный анализ всех тонкостей «витичевской топонимии», требующих отдельного рассмотрения. Однако даже из приведенных летописных фрагментов вполне очевидно, что исходной являлась никак не форма Вятичев, а, вероятнее всего, *Вѣhти(е)чевъ. Дело в том, что древнерусская фонема h «представляла собой (если не во всех позициях, то во многих) протяженный гласный недостаточно выявленного качества. Она была близка к е и и и, по-видимому, произносилась как звук, средний между ними, т. е. как е закрытый, однако не смешивалась ни с и, ни с е [7. С. 30]. В последующем h во многих говорах русского и белорусского языков постепенно превратился в е; в некоторых русских говорах и в украинском языке совпал с и; в ряде украинских, белорусских и севернорусских говоров звучит или как дифтонг ие, или как напряженный (закрытый) ê, т. е. близко к первоначальному древнерусскому звучанию [7. С. 80]. 

Помимо того, нельзя исключать (в рамках предлагаемого в книге Д. Е. Мишина), что разбираемый полисоним стал известен анонимному автору записки через мадьярское языковое посредство; эту возможность следует принимать во внимание при лингвистических выкладках. 

Во-вторых, у Константина Багрянородного Витичев упоминается применительно к ситуации середины Х в., в связи с тем, что город являлся пунктом сбора росов и крепостью на пути «из варяг в греки». Однако в IX ст. эта торговая артерия, как неоднократно отмечалось в историографии, еще не существовала на всем ее протяжении. Главные торговые связи между «северными народами» и югом осуществлялись в первую очередь по Волге и ее притокам (С. 177–179). Таким образом, функционирование Витичева в указанном византийским императором качестве на исходе IX в. остается под вопросом. 

Наконец, в-третьих, время возникновения Витичева нам достоверно не известно, т. е. мы не знаем, существовал ли он в конце IX ст. Но результаты проводившихся в 1961–1962 гг. под руководством Б. А. Рыбакова археологических раскопок делают такую возможность не исключенной. На территории села Витачева в эти годы проводилось рекогносцировочное изучение так называемого Северного городища. Согласно Б. А. Рыбакову, внутри Северного городища стратиграфически выделяются два слоя: слабо выраженный нижний, датируемый первой половиной — серединой Х в., и верхний, относящийся к концу Х — началу XI в., который можно сопоставить со временем строительства оборонительных линий от печенегов на юге Руси при Владимире Святославиче [8. С. 34; 9. С. С. 128]. Поскольку археологи далеко не всегда имеют возможность дать абсолютную хронологию того или иного памятника, то нижнюю границу упомянутого нижнего слоя в принципе можно распространить на конец IX в. 

Раскопками выявлено, что в X — начале XI в. Витичев действительно являлся мощной крепостью [8. С. 34–35; 9. 128–129], что косвенно подразумевается в тексте трактата Константина Багрянородного. Но если в конце IХ в. эта крепость еще не являлась важным укреплением и речным портом (последнее, кажется, выявляется археологически [9. С. 128]) на пути из «варяг в греки», то какой могла быть ее роль тогда? 

Во-первых, Витичев мог оборонять от степняков южные рубежи Полянской земли и Руси. Стугна, около впадения которой в Днепр располагался Витичев, являлась последним речным рубежом перед Киевом: на север от Стугны лежал «бор велик», окружавший Киев, на юг — огромная степная «поляна» площадью в 5 тыс. кв. км., тянущаяся почти до реки Рось [9. С. 126]. Во-вторых, крепость контролировала позднее стратегически важный брод через Днепр (Витичевский брод) (см.: [8. С. 34]). В этом качестве Витичев мог выступать как один из пунктов на сухопутном торговом пути, соединявшем Азию и Европу. В-третьих, Витичев мог являться одним из центров торговли «леса и степи». В-четвертых, Витичев мог выступать как крепость на днепро-волжском речном пути (вниз по Днепру, затем по морю до устья Дона, вверх по этой реке, далее волоком в Волгу и по ней в Хазарию); по мнению Д.Е. Мишина, в IX ст. «купцы-русы часто использовали именно такой путь» (С. 57). Конечно, все сказанное о потенциальных функциях Витичева в конце IX в. — только умозрительные предположения, которые, однако, могут быть использованы при обосновании гипотезы о его тождестве Ва._._.т (Вантит, Вабнит) мусульманских писателей. 

Вместе с тем, по нашему мнению, предлагаемую Д. Е. Мишиным трактовку полисонима Ва._._.т (Вантит, Вабнит) как Витичев категорически элиминировать не следует. Но оригинальная гипотеза ученого еще нуждается во всестороннем обсуждении и дополнительном обосновании. Поэтому, а также принимая во внимание высказанные нами выше соображения, положение автора монографии, согласно которому под частью сакалиба Анонимной записки дóлжно разуметь исключительно полян, требует дальнейшей серьезной разработки. 

Суммируя наблюдения по всем трем главам первой части монографии, Д. Е. Мишин приходит к следующему выводу относительно одного из важнейших вопросов ее проблематики — «что подразумевали восточные авторы под "народом сакалиба"». «…В исламской литературе слово сакалиба применялось, как правило, к славянам. Это особенно характерно для тех авторов, которые сами побывали в землях сакалиба (исключение составляет только Ибн Фадлан…). Однако по мере того, как данные о сакалиба отдалялись от оригинальных источников, переходя из произведения в произведение, они подвергались все большим искажениям», которые были связаны «с недобросовестностью при копировании… стремлением объединить сведения обо всем, называемом с.к.л. б, вне зависимости от того, к кому они относятся… или попытками компиляторов приспособить данные о сакалиба к собственным представлениям… Между тем эти дефекты относятся скорее к погрешностям поздних авторов при работе с источниками, чем к сознательному употреблению слова сакалиба в расширенном значении» (С. 99, см. также: С. 308). «В то же время анализ источников показывает, что возможность ошибки, то есть зачисления в сакалиба не-славян, существует». Поэтому только условно можно считать, что «встречающиеся нам слуги-сакалиба — славяне. Но так как вероятность ошибки все-таки нельзя исключить, прямо говорить о славянах, как это делают многие специалисты, неправомерно» (С. 99). 

Вторая часть исследования Д. Е. Мишина носит название «Славянские поселенцы на Ближнем Востоке». Славяне могли появиться в Малой Азии уже к середине VII ст. в результате политики, проводившейся Византийской империей, стремившейся путем массовых переселений, и не одних только славян, решать свои проблемы: «…с одной стороны, ослаблялась реальная или потенциальная угроза, которую том или иной народ представлял для Византии, с другой — империя приобретала новых подданных, из которых впоследствии можно было набирать войска…» (С. 101). С появлением воинов ислама у малоазийских границ Империи начинается вооруженное противоборство, в котором на византийской стороне участвовали расселенные в регионе славянские подданные Византии. Некоторые из них оказывались на территории Халифата в качестве военнопленных. Во второй половине VII — начале VIII в. имелись случаи, когда славяне большими группами переходили на службу к мусульманам, их расселяли в приграничных крепостях, где они образовывали общины и в основном занимались обороной рубежей. Однако с середины VIII в. ситуация существенно меняется: «С одной стороны, в результате войн славянские переселенцы в Халифате несут большие потери… с другой — пограничные крепости заселяются выходцами из восточных областей Халифата…» (С. 124). С этого времени славянские общины начали растворяться в исламской среде. После 876/77 г. «у нас нет более никаких сведений о славянских поселенцах в Арабском халифате» (С. 122). 

Судьбы славянских поселенцев и особенно их потомков в Машрике определяло прежде всего то, что они постепенно ассимилировались в мусульманском обществе. Однако заслуживают существенного внимания с исторической и этнологической точек зрения следующие наблюдения Д. Е. Мишина: «Славяне довольно долго сохраняли собственные имена… Нескоро, насколько можно судить, укоренялся в среде славян ислам…» Во многих эпизодах византийско-исламского вооруженного противостояния славяне не следовали безоглядно за «ромеями» или за мусульманами, а лавировали между ними. «Полагаю, что славяне не отождествляли себя ни с одной из воюющих сторон и действовали сообразно с собственными интересами. Это тоже указывает на некоторые черты самосознания переселенцев: они считали себя особым народом, не византийцами и не мусульманами, что, в свою очередь, свидетельствует о сохранении ими в течение долгого времени своей этнической и культурной самобытности» (С. 124–125). 

Данная проблематика получила развитие в небольшой по объему пятой главе («Культура и духовный мир слуг-сакалиба») третьей части монографии Д. Е. Мишина. «…Рабы-сакалиба, — пишет он, — совершенно особое явление, и сведения об их культуре и духовном мире заслуживают отдельного исследования» (С. 300), впрочем, весьма непростого из-за скудной информативности источниковой базы. 

Оказавшись в неволе, сакалиба активно усваивали арабский язык. Однако мусульманские авторы в ряде случаев указывают на то, что они говорили и на родном языке. По мнению Д. Е. Мишина, этот «язык сакалиба» мог представлять собой, с одной стороны, смесь различных славянских диалектов в тех случаях, когда сакалиба являлись выходцами из разных «племен» и местностей Славии. С другой стороны, «язык сакалиба», вероятно, вобрал в себя немало слов, обозначавших специфические восточные реалии, из арабского (можно думать, что в некоторых регионах — и из других языков, в Машрике, например, из персидского). 

Одновременно с овладением арабским языком происходила исламизация рабов-сакалиба. Это обстоятельство объясняется тем, что бóльшую часть невольников-сакалиба составляли язычники, христиан среди них было сравнительно немного (С. 300–301). А язычников, согласно установлениям Корана, правоверные мусульмане должны были либо уничтожать (что по меньшей мере глупо по отношению к собственным рабам), либо обращать в ислам. Принимать другую религию могли и сакалиба — христиане (С. 301), чего от них как «людей договора» (о содержании термина см. далее) в принципе жестко не требовалось. 

Несмотря на глубокие изменения в духовной сфере, слуги-сакалиба продолжали сохранять элементы своей культуры, и не только язык. Например, ал-Джахиз (около 767–864/65 или 868/69) в «Книге о животных» писал, что многие рабы-сакалиба «рассказывали ему, что в их стране змеи забираются на коров и сосут их молоко, отчего коровы слабеют или даже околевают. Этот мотив довольно популярен в славянских поверьях и сказаниях». В другом фрагменте своего сочинения ал-Джахиз отмечал, что «рабы-сакалиба хорошо играют на струнных инструментах, и это, естественно, наводит на мысль о славянских гуслях» (С. 303–304). 

При всех различиях сакалиба — выходцев из разных частей Славии — имеются выразительные примеры того, что они все же осознавали себя единой общностью. Так, слуга-саклаби по имени Хабиб написал не дошедшую до нас «Книгу побед и успешного противоборства с теми, кто отрицает достоинства сакалиба». Имеется свидетельство о том, что в ней излагались редкие истории из жизни сакалиба и приводились сочиненные ими стихи. Согласно другому известию, в своей книге Хабиб «резко и бескомпромиссно защищал своих» от нападок. 

«Сделанные наблюдения приводят к следующему пониманию культуры и духовного мира слуг-сакалиба. Попав в мусульманское общество и живя в нем, они, естественно, стали его частью и усвоили арабский язык, ислам и что-то из мусульманской культуры. В то же время они не растворились в этом обществе, сохраняли свой язык и некоторые элементы родной культуры. Выделяясь среди мусульман, они сознавали себя особой общностью… Все это заставляет нас видеть в сакалиба отдельную группу населения исламского мира, которая своим своеобразием заслуживает самого внимательного изучения» (С. 306). 

Уже упомянутая третья, и наибольшая по объему, часть монографии посвящена слугам-сакалиба. Ее открывает глава, в которой рассматриваются вопросы о том, откуда и какими путями невольники-сакалиба попадали в исламские страны. Таких путей имелось несколько. Один из них пролегал через Германию и Францию в мусульманскую Испанию. 

Столкновения франков и славян происходили уже в VIII ст., но с 805 г. они сменяются крупномасштабной экспансией с запада, направленной против славян Центральной Европы: чехов, сорбов, лютичей и других. К середине IX в. слуги-сакалиба регулярно появляются в источниках по Андалусии, а немногим позже и по Северной Африке. «Попытки восстановления начальных этапов истории поставки невольников-сакалиба в исламский мир неизбежно приводят… к хронологическому рубежу начала IX в.»: с этого времени германо-славянские войны «начали давать первых пленников, и невольников-сакалиба стали отправлять на продажу в Андалусию» (С. 139). Д.Е. Мишин выделяет следующие источники поступления рабов-славян из центральноевропейского региона: плен как результат походов и набегов германцев и внутриславянских вооруженных столкновений (этот путь попадания в рабство он считает особенно важным); скупка работорговцами зависимых славян-крестьян у немецких феодалов; похищение славянских детей и их продажа собственными родителями. К указанным автором следует добавить еще один источник: продажа в рабство преступников (см.: С. 171; применительно к раннесредневековой Болгарии см.: [10. С. 164]). 

На центральноевропейско-испанском пути работорговли, которым славянские рабы (в том числе привозимые из Руси) попадали в мусульманские страны, она велась преимущественно иудейскими купцами-рахданитами. Господствующее положение рахданитов в работорговле явилось следствием их общего преобладания в торговле исламского мира с Европой в IX–XI вв. Это доминирование объясняется двумя основными причинами. Во-первых, «в результате арабских завоеваний из международной торговли ушли многие греческие и сирийские купцы, бывшие дотоле главными конкурентами рахданитов». Во-вторых, общая враждебность в VIII–XI вв. двух миров, христианского и исламского, во многом обусловленная религиозной нетерпимостью, вела к тому, что западноевропейские купцы из соображений безопасности редко посещали страны Востока, и наоборот. «Иудеи… в этом отношении были в лучшем положении: в мусульманских странах они пользовались статусом «людей договора» (к ним относились христиане и иудеи, они не подлежали насильственному обращению в ислам и должны были либо воевать с мусульманами, либо добровольно принять ислам, либо, проживая на территории мира ислама и сохраняя свою веру, платить специальный налог — джизйю. — М.В.) и, следовательно, некоторой правовой защитой; в Европе, несмотря на спорадические преследования, они также могли жить и торговать». При этом иудей-купец из мусульманских стран мог рассчитывать на поддержку иудейских общин, разбросанных по европейским городам, а иудеев-купцов из Европы принимали их единоверцы на Востоке (С. 143). 

Определенные трудности для деятельности рахданитов создавала позиция западноевропейской, подчинявшейся Риму, церкви, специальными решениями неоднократно запрещавшей продавать иноверцам невольников-христиан (С. 143–146) (то же отношение к продаже рабов-христиан еврейским купцам прослеживается во взглядах и действиях чешского святого — Войтеха (около 962–997) [11. C. 213 и след.]). Однако эта позиция церкви не распространялась на невольников-язычников, в том числе славянских. 

Автор скрупулезно прослеживает маршруты работорговли рахданитов, начинавшиеся на границе между германскими и славянскими землями и далее в Андалусию (в мусульманскую Испанию они попадали либо морем, через Марсель и Нарбонну, либо дорогами сухопутными, через Пиренеи, и здесь преимущественно продавались), Магриб, Египет и Машрик. 

Другой путь торговли невольниками-сакалиба пролегал через Италию. Главным контрагентом в этом случае являлась Венецианская республика. В Венецию рабы-сакалиба поступали как из Центральной Европы, так и из южнославянских областей (Далмация и Истрия) и направлялись большей частью в Северную Африку. 

Несколько маршрутов работорговли шли на Восток из русских земель: через Среднее Подунавье указанные германо-андалусский и венецианский; южностепной (поставщиками невольников были кочевники — венгры, печенеги, половцы и другие, сбывавшие свой «живой товар» иноземным, в том числе мусульманским, купцам), ведший в Машрик. Восточный путь до середины Х в. пролегал через Волжскую Болгарию, Хазарию (торговыми партнерами приходивших сюда русов выступали и мусульманские, особенно из Хорезма, купцы) и далее в Машрик. 

Но во второй половине Х в. ситуация меняется: «…мы видим в волжском регионе новых работорговцев, которые ранее в источниках не упоминались. Ибн Хордадбех сообщает о хорасанских (Хорасан — историческая область на северо-востоке Ирана и примыкающей территории Средней Азии. — М.В.) гази, которые приходят в Булгар и оттуда совершают набеги на сакалиба. Своих пленников они обращают в рабство и привозят в мусульманский мир» (С. 179, см. также: С. 76). Отряды гази представляли собой добровольческие независимые дружины, во главе которых стоял избираемый ими самими предводитель. Гази, вероятно, двигались по маршрутам купцов, в первую очередь из Булгара в Киев, и нападали на местные угро-финские племена и на славян (С. 79, 181–182). 

В историографии неоднократно поднимался вопрос о результатах для Руси, Восточной Европы вообще разгрома при князе Святославе Хазарского каганата в 960-е годы; отмечались как положительные, так и отрицательные последствия данной акции. Анализ Д. Е. Мишиным ситуации с нападениями гази на сакалиба с целью захвата невольников вскрывает один из негативных эффектов этого военного предприятия Святослава, по мнению ученого, нанесшего удар не только по хазарам, но и по волжским булгарам (что в историографии не общепризнанно, см., например: [12. C. 225]). «…Мне представляется вполне естественным, что русы на какое-то время перестали приезжать в Булгар и Хазарию: они сами уничтожили те рынки, на которые когда-то приходили. …объем торговли русов по Волге сильно сократился, причем поток товаров, по-видимому, направлялся теперь только в Булгар». Именно сюда устремились купцы из Ирана и особенно Хорезма, с одной стороны, и шайки разбойников-работорговцев гази — с другой (С. 180–181). 

Общие выводы по данной главе, а также по некоторым аспектам проблематики второй части монографии и второй — четвертой глав части третьей Д. Е. Мишин суммирует следующим образом. Ввоз невольников-сакалиба из Германии и через нее в Андалусию начался в первые десятилетия IX в., достиг пика в конце Х ст., но с первой четверти XI в. заметно сократился в условиях кризиса, вызванного политической смутой в мусульманских землях на Пиренеях. Из Венеции невольники в небольших масштабах поступали и в последующем. Ввоз рабов-сакалиба из Руси по волжскому пути прослеживается на всем протяжении Х в., но к его исходу сильно сокращается вследствие противодействия Древнерусского государства набегам охотников за рабами и общего упадка транзитной торговли по Волге. «Набеги кочевников на Русь не прекращались никогда (заметим, что реальная историческая ситуация была сложнее, и для разных периодов ее не следует оценивать столь категорически однозначно. — М.В.), но в основном невольники направлялись в греческие анклавы Причерноморья, не попадая в руки мусульманских купцов. Сакалиба — военнопленные были более или менее многочисленны в VII — первой половине IX в., когда в византийской Малой Азии сохранялись… славянские поселения; в последующее время их было меньше (этом проблеме в первой главе третьей части книги уделено отдельное внимание. — М.В.)». В результате в Андалусии и в Северной Африке присутствие слуг-сакалиба наблюдается на всем протяжении IX–X вв., особенно многочисленными они становятся в конце X — начале XI в. В Машрике некоторое количество невольников-сакалиба появилось еще в середине VII ст., в конце Х в. их стало больше. «Однако после первой четверти XI в. ситуация изменилась, поскольку ввоз невольников из Германии и Руси (по волжскому пути) заметно сократился, а рабов-сакалиба, поступавших по иным каналам, было немного. В результате для всех регионов исламского мира можно констатировать заметное уменьшение числа и постепенное исчезновение упоминаний о слугах-сакалиба» (С. 309, см. также: С. 227, 275–276, 298–299). 

Вторая — четвертая главы третьей части монографии посвящены слугам-сакалиба в мусульманской Испании; в Северной Африке; в Машрике. В связи с данными разделами книги выскажем следующее соображение. Для читателей-неориенталистов было бы крайне полезно дать в их начале небольшие очерки, даже энциклопедического характера, политической истории рассматриваемых автором регионов, что много упростило бы понимание ими ее хода в этих частях мира ислама. 

Ограниченный объем рецензии побуждает и нас ограничиться лишь суммарными ключевыми выводами, сделанными Д. Е. Мишиным на основе скрупулезного критического анализа источникового материала. 

Итак, как следует из указанных глав, а также предыдущих разделов книги, из Германии в Андалусию доставляли почти исключительно скопцов-сакалиба, они же составляли большинство слуг-сакалиба в Северной Африке. Из Венеции привозили не только кастратов, но и неоскопленных рабов (потому некоторые североафриканские сакалиба — не евнухи), а также невольниц. Среди пленных, которых арабы брали в ходе войн с Византией, были и мужчины, и женщины, и дети. Русь давала миру ислама рабынь и неоскопленных рабов. Поэтому в Машрике источники знают и евнухов, и не кастрированных слуг-сакалиба, и рабынь-сакалиба, и детей (С. 310). 

В мусульманском мире слуги-сакалиба находились преимущественно при дворах правителей, где их могло быть довольно много, до нескольких сотен человек. Роль сакалиба в политической жизни каждого из государств указанных мусульманских областей зависела от особенностей их развития. 

В Испании сакалиба, служа при дворе, принимали участие в борьбе за власть, однако постоянно терпели поражения, так как им противостояли намного более могущественные противники; надежных же и сильных политических союзников андалусские сакалиба приобрести не сумели (С. 227–228, 310). 

В Северной Африке слуги-сакалиба особенно широко использовались в Фатимидском государстве (и до перемещения его центра в Египет (969 г.), и после), в том числе для выполнения разнообразных ответственных поручений фатимидских халифов; они занимали важные государственные посты, становясь лицами влиятельными и приобретая богатства; составляли отряд дворцовой гвардии. Однако в политической борьбе, в отличие от испанских собратьев, слуги-сакалиба при Фатимидах практически участия не принимали (С. 276–278, 310). 

Рабы-сакалиба в Машрике были наименее многочисленной группой из указанных; при дворах правителей из династии Аббасидов они выступали только в качестве дворцовых слуг и почти не участвовали в государственных делах (С. 298–299, 310). 

Поскольку общую высокую оценку основательной монографии Д. Е. Мишина «сакалиба (славяне) в исламском мире в раннее средневековье» автор этих строк уже дал в начале рецензии, остается только пожелать, чтобы книга была переиздана (хотя она и вышла тиражом в 1 тыс. экз., что сегодня считается вполне «пристойным» для научного издания), с учетом сделанных нами замечаний (быть может, они будут и у других рецензентов и заинтересованных ее читателей) и, по возможности, соображений. 

Михаил Васильев

2003 г.

1. Седов В. В. Славяне в раннем средневековье. М., 1995. 

2. Седов В. В. Славяне: Историко-археологическое исследование. М., 2002. 

3. Мишин Д. Е. Географический свод «Худуд ал-‘Алам» и его сведения о Восточной Европе // Славяноведение. 2002. № 2. 

4. Константин Багрянородный. Об управлении империей. М., 1989. 

5. Полное собрание русских летописей. М., 1962. Т. 1: Лаврентьевская летопись и Суздальская летопись по Академическому списку. 

6. Полное собрание русских летописей. М., 1962. Т. 2: Ипатьевская летопись. 

7. Русинов Н. Д. Древнерусский язык. 3-е изд., стереотипное. М., 1999. 

8. Рыбаков Б. А. Любеч и Витичев — ворота «Внутренней Руси» // Тезисы докладов советской делегации на I международном конгрессе славянской археологии в Варшаве (сентябрь 1965 г.). М., 1965. 

9. Рыбаков Б. А. Владимировы крепости на Стугне // Краткие сообщения о докладах и полевых исследованиях Института археологии. М., 1965. Вып. 100. 

10. Литаврин Г. Г. Христианство в Болгарии в 927–1018 гг. // Христианство в странах Восточной, Юго-Восточной и Центральной Европы на пороге второго тысячелетия. М., 2002. 

11. Флоря Б. Н. Христианство в Древнепольском и Древнечешском государстве во 2-й половине Х — 1-й половине XI в. // Христианство в странах Восточной, Юго-Восточной и Центральной Европы на пороге второго тысячелетия. М., 2002. 

12. Новосельцев А. П. Хазарское государство и его роль в истории Восточной Европы и Кавказа. М., 1990.