Авторы пишут, но не в полном вакууме.

В первую очередь я хочу поблагодарить членов местного писательского семинара, которым пришлось продраться через преисподнюю вычитывания черновой рукописи, и которые указали мне на многочисленные неувязки, требовавшие исправления. Пол Фрэзер из «Spectrum SF» вложил в редактуру куда больше сил, чем я имел право ожидать, когда готовил роман к журнальной публикации. Также благодарю Марти Хэлперна из «Golden Gryphon Press», который помог появиться на свет книжному изданию. Ну и наконец: я стою на плечах великанов. Три автора позволили мне задумать эту книгу – мой поклон Г. Ф. Лавкрафту, Нилу Стивенсону и Лену Дейтону.

Ночью небо зеленеет – хакер сразу веселеет.

Я прячусь в кустах за каким-то промышленным агрегатом, вооруженный планшетом, пейджером и парой выпуклых очков ночного видения, которые окрашивают все вокруг в изумрудные тона. Я в них выгляжу как ботан в противогазе, а еще от них болит голова. Воздух плотный и вязкий, моросит мелкий дождь, влажность такая, что ветровка и перчатки неприятно липнут к телу. Я сижу тут, в кустах, уже три часа, жду, пока последний трудоголик выключит наконец свет и пойдет домой, чтобы я смог забраться внутрь через окно. И зачем я только согласился на предложение Энди? Кража со взломом с разрешения правительства – на деле куда менее романтическое занятие, чем можно вообразить, особенно если за час тебе заплатят всего в полтора раза больше обычного.

(Сволочь ты, Энди. «Кстати, по поводу твоей прошлогодней заявки на переход на действительную службу. Так вышло, что на сегодня есть одно дело, а рук не хватает. Не хочешь помочь?»)

Переминаюсь с ноги на ногу, дышу на ладони. В приземистом бетонном корпусе передо мной никаких признаков жизни. Уже одиннадцать вечера, а в офисном зале до сих пор горит свет: он там ночевать собрался, что ли? Сдвигаю очки на лоб, и все погружается в темноту, только эти проклятые окна мерцают, словно светлячки в глазницах черепа.

Внезапное ощущение: будто рой пчел вдруг загудел рядом с моим мочевым пузырем. Беззвучно выругавшись, лезу под ветровку за пейджером. Экран без подсветки, поэтому мне приходится рискнуть и на секунду включить фонарик, чтобы прочесть сообщение: «МНДЖР УЙДТ ЧРЗ 5 МИН». Даже не спрашиваю, как они это узнали, – просто радуюсь, что мне придется всего пять минут простоять здесь, среди подтопленных деревьев, стараясь не слишком громко притопывать замерзшими ногами и раздумывая, что говорить, если охрана вдруг заглянет на огонек. Еще пять минут прятаться на заднем дворе отдела обеспечения качества «Memetix (UK) Ltd.» – дочерней компании международного концерна, штаб-квартира которого находится в городе Менло-Парк, Калифорния, – а потом можно будет наконец сделать свое дело и поехать домой. Еще пять минут прятаться в кустах посреди промзоны, где белый жар технологии до глубокой ночи не дает погаснуть свету, где безымянный ужас не высасывает тебе мозги, чтобы бросить потом на поживу кадровому отделу, – если только у тебя не всплывет недостача по данным отчета за третий квартал или не выяснится, что ты позабыл принести кровавую жертву на алтаре Эффективного Управления.

Где-то внутри здания последний засидевшийся менеджер зевает и тянется за ключом от своего BMW. Уборщицы уже разошлись по домам; крупные сервера тихонько мурлыкают в своей прохладной берлоге, расположенной рядом с инженерным стояком офисного корпуса. Осталось только не попасться охраннику – и можно возвращаться домой.

Вдалеке закашлялся разбуженный мотор, завелся и выкатился, взвизгнув мокрыми шинами, с корпоративной парковки BMW. Как только он скрывается в темноте, у меня снова гудит пейджер: «ПОШЕЛ!» Я начинаю осторожно пробираться вперед.

И никакой детектор движения меня не засекает, никакие сторожевые ротвейлеры меня не ловят, никакие охранники в глухих шлемах не выскакивают из-за угла: это другое кино, а я – не Арнольд Шварценеггер. (Энди мне так сказал: «Если тебя засекут, улыбнись, встань и покажи им удостоверение – и звони мне. Я разберусь. За то, что вытащишь старика из постели посреди ночи, чтобы он за тобой прибрал, тебе положена черная метка, но лучше черная метка, чем дырка в черепе. Главное, помни: промзона в Кроксли – это тебе не Новая Земля, так что пробитой головой ты не спасешь мир от империи зла».)

Прохлюпав по мокрой траве, нахожу нужное окно. В полном соответствии с ориентировкой оно закрыто, но не заперто. Потянул – и вот створка распахивается мне навстречу. Высоковато – фута четыре от бетонного стока под стеной. Я подтягиваюсь, перебираюсь через подоконник и сшибаю груду дисков, которые маленькой лавиной сыплются на пол. Вся комната окрашена в призрачную зелень, если не считать ярких пятен отключенных мониторов и кулеров, выдувающих горячий воздух из компьютерных корпусов. Я неуклюже перелезаю через захламленный стол и гадаю: как же, интересно, хозяин не заметит четкий отпечаток моего ботинка между стопкой явно секретных документов и кружкой ледяного кофе. А потом спрыгиваю на пол в отделе обеспечения качества; а часики-то тикают.

Снова жужжит пейджер. «ОТЧЕТ». Вытаскиваю из нагрудного кармана мобильник и набираю три цифры, а потом возвращаю его в карман. Докладываю, что я внутри и все идет хорошо. Это Прачечная в чистом виде – они же счет за телефон подошьют к протоколу, чтобы доказать, что я позвонил в расчетное время, а потом засекретят по самые уши. Эх, миновали дни экспромтов и внезапных обысков…

«Memetix (UK) Ltd.» представляет собой типичный офисный адок: безликие бежевые перегородки разделяют клетки корпоративной жизни. Ксерокс, точно алтарь, высится у стены, на которой вывешены листы священного писания – Кодекс корпоративной этики, список обязательных для всех сотрудников курсов самореализации и тому подобное. Я оглядываюсь по сторонам, ищу кабинку D14. С его стороны к перегородке приколото множество картинок с Дилбертом – признак умеренно бунтарского характера; наверняка менеджеры среднего звена бегают по этому лабиринту перед каждым посещением высокого начальства и срывают эти мятежные листки. Меня охватывает сочувственная дрожь: вот бедолага, каково ему сидеть тут, в тесной кабинке, в самом сердце новой промышленной революции и не знать, откуда грянет гром?

На столе три монитора: два больших, но вполне обычных и один очень странный – ему на вид минимум лет десять; почетный ветеран зари компьютерной революции, выдранный, наверное, из старой лисп-машины «Symbolics». Во мне просыпается любитель древностей, но глазеть нет времени: до следующего обхода охранника шестнадцать минут. Рядом опасно кренятся башни из книг: Кнут, Дейкстра, Альхазред, другие, менее знакомые имена. Отодвигаю его кресло и сажусь, а потом морщусь: в одном из ящиков его стола кто-то умер и отправился к своему Создателю.

Клавиатура – есть. Учетная запись администратора: я достаю краденую смарткарту S/Key, которую Прачечная добыла у одного из подрядчиков «Memetix», и ввожу ответ на запрос системы. (Одноразовые пароли взламывать вообще несладко, так что возблагодарим же вновь маленьких помощников Прачечной.) И вот я вошел, получил права: пора попытаться понять, куда я, собственно, вошел-то.

Малькольм – я сижу за его столом и пачкаю его клавиатуру – устроил тут настоящий муравейник: под столом свалены мертвые компьютеры с выдранными платами, а подозрительный сервер Франкенштейна – тоже кишками наружу – гудит едва ли не громче генератора рядом. Некоторое время я панически обыскиваю все вокруг, ищу серебристые пентакли и мерцающие руны под столешницей, но все чисто. Авторизовавшись, я оказываюсь в лабиринте из нескольких автомонтированных файловых систем, похожих друг на друга как две капли воды. «Блин, дерьмо, зараза», – шепчу я; в фильме «Бросив смертельный взгляд» такого не было! Вытаскиваю телефон и набираю номер.

– Столичная прачечная и химчистка, чем я могу вам помочь?

– Дайте имя хоста и каталога, я вошел и заблудился.

– Секундочку… попробуйте набрать «auto/share/fs/scooby/netapp/user/home/Malcolm/R/catbert/world-underscore-domination/manifesto».

Я печатаю так быстро, что пальцы чуть не завязываются узлом. Сервер под столом с тихим щелчком монтирует гигантский массив дисков этого Скуби-Ду и почесывает головки считывания-записи, разыскивая, наверное, самое идиотское имя файла во всей корпоративной сети.

– Погодите… да, есть.

Я заглядываю внутрь и вижу обычный незашифрованный текст: «Заметки к доказательству полиномиальной полноты гамильтоновых сетей». Быстро проматываю текст, просматриваю – нет времени как следует в нем разобраться, но выглядит он солидно.

– Бинго, – говорю я, чувствуя на пояснице неприятный липкий пот. – Есть файл. Пока-пока.

– Дома покакаешь.

Я кладу трубку и смотрю на документ. На миг меня охватывает сомнение… Это ведь нечестно – то, что я собираюсь сделать. И бес противоречия берет верх: быстро настучать команду, отправить запретный файл на не такой уж и мертвый личный мейл. (Потом почитаю.) Теперь пора грохнуть сервер. Я демонтирую сетевой накопитель и бросаю его в пламя низкоуровневого форматирования. Если Малькольму захочется восстановить свою работу, ему потребуются помощь из Центра правительственной связи и сканирующий туннельный микроскоп, чтобы отыскать ее среди 0xDEADBEEF, раскиданных между пластинами жесткого диска.

Опять жужжит пейджер. «ОТЧЕТ». Я нажимаю еще три цифры на телефоне. А потом выскальзываю из кабинки и перебираюсь через захламленный стол обратно в холодную весеннюю ночь, где могу наконец-то стащить эти треклятые латексные перчатки и размять пальцы в лунном свете.

Я так окрылен успехом, что вспоминаю о стопке дисков, которую опрокинул на пол, только когда выхожу из ночного автобуса на остановку у дома. И тогда уже бес противоречия просто тихонько хихикает.

К середине второго дня курса, на который отправил меня Энди, я уже превысил все лимиты по скуке. За кафедрой тесной аудитории наш лектор повествует о том, как вызывать и связывать силы из бездонных глубин. Такой нудятины можно воспринять за раз только ограниченное количество, и мыслями я уже унесся за миллион километров отсюда.

– Запомните: все великие круги следует разрывать. Оборванные каналы порождают сильные шумы в контуре, поэтому к каждому нужно присоединять конденсатор, чтобы погасить эхо; примерно, как на компьютерной шине SCSI или в локальной сети. В случае великого контура Альхазреда терминатором изначально служил черный козел: его приносили в жертву в полночь серебряным ножом, которого касались лишь целомудренные, но в наши дни мы просто ставим конденсатор на пятьдесят микрофарад. Эй, Боб! Ты там уснул? Послушай совета: не спи. Проспишь важное, напутаешь с терминаторами и смеяться будешь внутренней стороной лица, потому что лицо у тебя окажется на другой стороне головы. Если голова уцелеет, конечно.

Чертовы теоретики…

– Да, конечно, – говорю я вслух.

Мы с Брейном это уже проходили: электрические великие круги – паршивая штука, лучше держаться от них подальше, если у тебя есть доступ к приличным лазерам и стабилизированной платформе. Электричество, которое веками оставалось главным оружием экспериментаторов-виталистов, давно устарело, но вот такие умники из башен из слоновой кости по-прежнему предпочитают пользоваться им для своих исследований (ведь оно так известно и понятно!); нет бы попробовать работать с современными геометрическими движками – они ведь используют свет, у которого нет таких гнусных побочных эффектов, как у электрических кругов. Британская школа во всей красе. А вот в Штатах, когда не нужно устраивать идиотские обманки с «дистанционным наблюдением» для пресс-службы, Черная комната уже вовсю экспериментирует с большим лазером «Nova» в Лос-Аламосе, а все думают, что они там занимаются бомбами. А нам тут дают поиграть с безопасным оптоизолированными геометрическими движками и призывными кластерами? Дудки! С нами старенький доктор Вольт и его отмороженный напарник, мистер Ампер, и не дай бог попасть под шлейф заземления, когда работает оккультный сердечник.

– Ладно, сейчас устроим перерыв, а когда вы вернетесь примерно через пятнадцать минут, пойдем дальше: пора продемонстрировать вам азы связывающих заклятий. Вечером мы будем говорить о последствиях бесконтрольного призыва.

(Бесконтрольные призывы – это ПЛОХО. В лучшем случае кто-то умрет, а в его мозгах поселится чуждая сущность, в худшем – получишь физический портал в иной мир. Так что не делайте так, ладно?)

Лектор хлопает в ладоши, смахивает с них невидимую меловую крошку, а я встаю и потягиваюсь – а потом вспоминаю, что нужно закрыть папку. Существенная разница между этим курсом и нудным предметом в университете заключается в том, что весь материал здесь засекречен по третьей статье, и кара за то, что ты позволил кому-то заглянуть в свои записи, будет очень суровой.

На полпути между двумя аудиториями расположена комната ожидания, выкрашенная казенной капустно-зеленой краской и уставленная безвкусными модульными скамьями такого вырвиглазного буро-оранжевого цвета, что я невольно думаю о семидесятых. Кофейному автомату прямая дорога в антикварный магазин: не удивлюсь, если он заводной и на шестеренках. Мы покорно выстраиваемся в очередь и возимся, чтобы отыскать обязательные монетки по двадцать пенсов. Потрепанный и пожелтевший плакат на стене напоминает нам, что «БОЛТУН – НАХОДКА ДЛЯ ШПИОНА». Может даже, это своего рода ирония или сардонический профессиональный юмор, но я бы на это не рассчитывал. (Берик-апон-Туид до 1992 года продолжал воевать с царской Россией, и я ничуть не удивлюсь, если узнаю, что какой-нибудь смутный департамент Уайтхолла – например, отдел шиномонтажа службы технического контроля электроподъемников в министерстве транспорта – до сего дня не на жизнь, а на смерть бьется с Третьим Рейхом.)

Когда работаешь в Прачечной, поневоле узнаешь самые своеобразные несуразности нашего дипломатического наследия – видишь призраки минувших войн, которые, если потребуется, будут разбужены одним щелчком. Никогда не жившее спит мертвым сном, пока не пробудится, и не только мы, обитатели старомодного пространства-времени по Эйнштейну, умеем заключать договора, верно?

Один из курсантов подходит ко мне и улыбается трупной улыбкой. Я смотрю на него и с трудом сдерживаю желание отодвинуться подальше: это Фред из бухгалтерии, тот самый, что все время ломает свой компьютер и потом хочет, чтобы я его починил. Ему слегка за пятьдесят, у него сухая пергаментная кожа (кажется, что гигантский паук высосал из него все соки), и он надел костюм и галстук на второй день пятидневного курса – словно явился из другого десятилетия. И костюм выглядит так, будто он в нем спит, если не живет – в смысле, так, будто он его уже второй раз заложил и третий год ремонтирует.

– Невзлюбил вас доктор Фольман, да?

Мне остается только сопеть и все-таки отодвинуться.

– Метафорически или эротически?

На лице Фреда возникает озадаченное выражение:

– Как-как? Метаформически? Нет, я о том, что характер у него паршивый, вот и все. – Он заговорщицки наклоняется ко мне: – Я тут ничегошеньки не понимаю. Сам не знаю, зачем я тут, но у нас учебный бюджет недорасходуется. Нужно было потратить курсовые кредиты, иначе в будущем году не дадут. Ирен пошла изучать евнухическую тропологию, что бы это ни значило, а меня направили сюда. По жеребьевке. Но мне это как свинье апельсины. А вот вы вроде как интеллектуал. Вы, наверное, понимаете, что тут происходит, и можете мне пояснить…

– М-м?

Я пытаюсь спрятаться за стаканчиком с кофе и умудряюсь обжечь пальцы. Пока я ругаюсь, Фред каким-то образом оказывается у меня за левым плечом.

– Понимаете, Торсун из отдела кадров мне сказал, мол, отправляем тебя, чтоб ты потом стал в отделе сисадмином, а то эти умники из техподдержки нам очки втирают. Но Его Фольмичество только шутки шутит про дьявола, и черных козочек, и ножи. Он что, один из этих, как их, сатанистов, про которых нам четыре года назад рассказывали?

Я стараюсь дематериализоваться как можно незаметнее.

– Я не уверен, что этот курс вам подходит, Фред. Он быстро переходит к практической части, и это опасно, если вы не знакомы с лабораторной техникой безопасности. Вы уверены, что хотите тут остаться?

– Уверен? Ну да! Конечно, уверен! Просто курс мне не нравится. Во-первых, где же сроки соглашения и условия поддержки? Это же самое главное. Хоть с дьяволом, но договор есть договор: нужно сначала узнать, кому звонить, чтобы получить настоящую техническую поддержку. И разве ГБЭК допустила использование всего этого оборудования в правительственных сетях?

Вздыхаю.

– Поговорите с доктором Фольманом, – советую я и не очень вежливо отворачиваюсь.

Хотя бы один человек, который ошибся курсом, находится всегда, но мы уже второй день учимся, а он до сих пор ничего не понял – это же рекорд, наверное?

Все допивают кофе, курильщики магическим образом выныривают из своего тайного подпространства, и мы маршируем обратно в аудиторию. Лектор – доктор Фольман – прикатил дряхлую испытательную установку; выглядит она так, будто пара катушек Теслы занимаются любовью с мостом сопротивления рядом с распределительной коробкой, которую, мамой клянусь, выковыряли из «Моррис-Майнора» 1948 года. Жила на пентакле – из настоящего, хотя и потемневшего от старости, серебра.

– Итак, кофе в сторону: сейчас мы применим кое-что из того, о чем говорили до перерыва, на практике.

Фольман очень деловой – мчится по учебному плану с ретивостью прирожденного школьного учителя:

– Мы попробуем провести малый призыв – заклятье третьего типа – по координатам, которые я написал на доске. В итоге мы должны получить первичную материализацию безымянного ужаса, но это будет вполне управляемый безымянный ужас – до тех пор, пока мы соблюдаем разумные меры предосторожности. Следует ожидать неприятных визуальных искажений и проторазумной болтовни, но ужас, по сути, ничуть не разумней репортера «Мировых новостей» и серьезной угрозы не представляет. Тем не менее не следует считать его безопасным: вы вполне можете погибнуть, если будете пренебрежительно обращаться с оборудованием. На случай, если вы забыли: по контуру пойдет ток в пятнадцать ампер с напряжением в шестьсот вольт, а основная плата изолирована и точно ориентирована по магнитной оси север – юг. В этом призыве мы используем геометрию модифицированного пространства Минковского – она выводится, если приравнять число Пи к четырем; фрактальных измерений нет, но все немного усложняется, поскольку пространство, в котором мы расчерчиваем эту диаграмму, заполнено люминофорным эфиром. Пожалуйста, подходите ближе, вы все должны стоять внутри защитного кордона, когда я подам напряжение на контур. Манеш, будьте добры, включите знак «ВХОД СТРОГО ВОСПРЕЩЕН»…

Мы собираемся вокруг установки. Я держусь в задних рядах. Я уже видел подобные эксперименты – да что там, даже проводил в подвале Шато-Ктулху куда более экстравагантные. По сравнению с умопомрачительно сложными призывами, которые Брейн сооружает на своей лазерной панели, это все азбука для начинающих, просто официальная галочка в моем личном деле. (Я вам рассказывал о своем друге, которого не взяли на должность младшего научного сотрудника из-за квалификации? И докторская степень ему не помогла – в требованиях вакансии значилось «три зачета в аттестате о получении среднего образования», а он все свои школьные сертификаты потерял давно. Вот так устроена госслужба.)

Но вот за другими понаблюдать и правда интересно, ничего не скажешь. Бэбс, блондинка с химзавивкой и большими тяжелыми очками на носу, смотрит на установку, как на неразорвавшуюся бомбу; ей это все, похоже, в новинку, а еще она слишком сильно впечатлена «Экзорцистом», так что ждет, что в любой момент головы начнут вертеться на шеях и польется зеленая слизь. (Фольману бы сказать всем, что для этого у нас есть эктоплазмеры. На начальство это производит неизгладимое впечатление. Но это другой курс.) Джон, Манеш, Дипак и Майк ведут себя как заскучавшие технари на очередном тренинге, который позволит неделю не появляться на рабочем месте, почти отпуск. Фред из бухгалтерии явно ничего не понимает, будто мозги дома забыл, а Келли испытала неотложную нужду припудрить носик. Не могу ее винить; это такой прикольный эксперимент – ну, как показывать в лаборатории термитную реакцию: она может и в лицо выстрелить. На всякий случай становлюсь так, чтобы огнетушитель оказался ровно в двух шагах сзади и одном шаге вправо от меня.

– Хорошо. Теперь прошу внимания. Ни в коем случае не касайтесь контура. Ни при каких обстоятельствах не издавайте ни звука после того, как я начну заклинание. Под страхом смерти не выходите за пределы красного круга на полу – здесь мы стоим на заземленной коробке, но если выйдем из нее…

Топология – это главное. Призыв – штука довольно простая: создаешь узел-аттрактор в точке А. Антиузел располагаешь в точке В. Становишься в одной из них, даешь напряжение на контур – и что-то появляется на другой. Главный финт в том, что нужен человек-наблюдатель – это нельзя сделать на дистанционном управлении. (Тут нужно вставить кусок про квантового котика, «коллапс волновой функции» и противостояние «Друга Вигнера» и «Фронта освобождения животных».) И лучше надеяться, что ты встал в правильный круг, иначе рискуешь узнать о прикладной топологии куда больше, чем мечтал, – например, как выглядит Вселенная, когда тебя вывернуло наизнанку.

Но все не так плохо, как может показаться. Для пущей безопасности можно поставить в суперпозицию узел-аттрактор и защитную клетку, чтобы запереть там призванную силу – тогда они не смогут добраться до нас на антиузле. Вот почему герр доктор Старые-Шрамы-С-Дерьмовым-Характером Фольман вывез установку точно в центр красной пентаграммы, нарисованной на полу аудитории, и предписал нам стоять в ней.

Конечно, чтобы добраться до огнетушителя, мне придется выйти из круга…

– А это всё точно одобрено комиссией по охране труда и жизнедеятельности? – спрашивает Фред.

– Тишину, пожалуйста, – веско произносит Фольман и прикрывает глаза, явно готовясь начать активацию. – Напряжение. – Он поднимает рубильник, и зажигается свет. – Контур два. – Он нажимает кнопку. – Есть там кто-нибудь?

Я фокусирую взгляд на серебряной пентаграмме. Под ней горят лампочки, выставленные на плате из древесины виселицы (б/у); главное – правильная настройка. По краям поля зрения будто клубится зеленый туман.

– Три.

Фольман нажимает другую кнопку, а затем вынимает из кармана бумажный пакетик. Разорвав его, показывает стерильный ланцет, который без колебаний вонзает в подушечку большого пальца левой руки. Волоски у меня на шее встают дыбом, когда он стряхивает капельки крови на аттрактор и они отскакивают от воздуха над одним из проводов, катятся шариками обратно к центру и зависают в футе над ним, вибрируют, как жидкие рубины во флуоресцентном освещении.

– «Есть там кто-нибудь?» – передразнивает Фред. У него на лице вдруг возникает ухмылка. – Отличная шутка! Я даже почти поверил! – Он протягивает руку вперед, к капельке крови, и я чувствую звенящее напряжение в воздухе вокруг нас – и вдруг ощущаю приближение головной боли, словно перед магнитной бурей.

– Нет! – взвизгивает Бэбс, но уже слишком поздно, и она сама это понимает.

Я вижу лицо Фольмана. На нем застыла маска первобытного ужаса: он и пальцем не смеет шевельнуть, чтобы остановить Фреда, поскольку, прикоснувшись к нему, только увеличит зону заражения. Фреду уже конец, и последнее, что следует делать с человеком, который схватился за проводник под высоким напряжением, – это хватать его и оттаскивать. Сделать это, конечно, можно, но это будет последнее действие в вашей жизни.

Фред стоит неподвижно, рукава его пиджака дрожат, словно под ними сокращаются одновременно все мускулы. Его рука замерла над аттрактором, и капелька крови начинает смещаться к кончикам его пальцев. Он по-прежнему улыбается, как человек, который поставил ногу на контактный рельс в подземке, прежде чем брызнут искры и повалит дым. Он открывает рот.

– Да, – говорит он высоким, чистым, чужим голосом. – Мы здесь.

В глазах у него извиваются мерцающие червячки.

Три месяца спустя – с точностью до минуты – я сижу за столиком в американском баре и работаю над своим первым полевым заданием. Можно было бы ждать, что это будет чрезвычайно волнительный момент моей карьеры, да только это совершенно тривиальная, почти учебная операция, поскольку Санта-Круз – одно из самых приятных мест в Калифорнии, а мне было бы легче вытерпеть иголки под ногти от испанской инквизиции, чем еще десять минут в одной комнате с Мэйри. Так что я наслаждаюсь жизнью, сидя в дешевом баре у волнореза со стаканом пшеничного пива от пивоваренного завода Санта-Круза, и смотрю, как пеликаны тренируют посадку и взлет на ограде за окном.

Лето только началось, температура градусов двадцать пять, на пляже полно прекрасных девушек, дауншифтеров и фанатичных серфингистов. Поскольку это Санта-Круз, я надел обрезанные джинсы, психоделическую футболку и бейсболку задом наперед, но все равно, конечно, за местного меня никто не примет. Цвет лица у меня как у классического гика – за такой готы убить готовы, – а в Санта-Крузе даже гики время от времени оказываются на солнце. Да и сережек у них обычно больше одной.

Имя моего контакта здесь – Мо. И почему-то мне кажется, что это псевдоним. Никто толком ничего не знает об этом загадочном Мо, кроме того, что это бывший британский ученый, у которого возникли проблемы с возвращением на родину. И тут мне становится непонятно, при чем тут вообще Прачечная: с такими вопросами вполне способно справиться наше консульство в Сан-Франциско.

Тут нужно немного осветить историю вопроса – ведь Великобритания и США союзники, правда? Если честно, и да и нет. Не существует двух государств, у которых идеально совпадали бы интересы: в итоге они оказываются в серой зоне, где эгоизм подталкивает прежних союзников вести себя друг с другом совсем не по-дружески. Моссад, например, шпионит за ЦРУ, а в семидесятые Румыния и Болгария шпионили за Советским Союзом. Лидеры этих государств могут даже целоваться в десна, однако…

В 1945-м Великобритания и США подписали договор об обмене разведданными: в то время наши спецслужбы вели отчаянную войну против общего врага. Немногие из тех, кто не связан с разведкой, понимают, как близко к пропасти мы стояли – даже тогда, в апреле 1945-го: ничто так не помогает укрепить союз на самом высоком уровне, как безумный враг, решивший вас полностью истребить… И в первые послевоенные годы этот договор позволял Британии и США петь одни и те же псалмы.

Но в последующие десятилетия отношения между странами начали портиться. Частично виной тому Хельсинкский протокол: даже Молотов тогда согласился, что оккультные вооружения, которые измыслили приспешники Гитлера из Общества Туле, слишком опасны и не должны применяться, и союзники вздохнули с облегчением. А когда стало ясно, что в британской разведке полно русских шпионов, ЦРУ быстро отошло подальше; так сформировался сложный комплекс политического взаимодействия сверхдержав, в котором поеденному молью британскому льву пришлось занять то место в жизни, на которое указал ему новый дрессировщик – дядя Сэм. Думаю, можно в этом винить Суэцкий кризис и провал с Тьюрингом или паранойю Никсона, но в 1958-м, когда Великобритания предложила распространить договор сорок пятого года на оккультные спецслужбы, правительство США ответило отказом.

Мои коллеги из Центра правительственной связи прослушивают звонки в США, сводят данные и передают через стол коллегам из АНБ, которым устав не позволяет шпионить за людьми на территории США. Взамен посты перехвата и прослушивания АНБ дают ЦПУ вполне добротный и незаметный способ следить за всеми телефонными разговорами в Западной Европе – в конце концов, они ведь ничего не прослушивают, а только читают расшифровки, подготовленные коллегами, не так ли? Но в сумеречной зоне оккультных спецопераций нам не разрешается открыто сотрудничать. Здесь у меня нет местного связного, как не было бы в Кабуле или в Белграде: формально я тут вообще нелегал, поскольку въехал по туристической визе. Так что какое бы ни произошло искажение реальности, это лично моя проблема.

С другой стороны, ушли в прошлое те времена, когда приходилось среди ночи прыгать из отсека бомбардировщика и пытаться не зацепиться парашютом за Железный занавес. Позабыты и показательные процессы пойманных шпионов: если попадусь, худшее, что меня ждет, – допрос и срочная высылка домой. Да и с парашютом прыгать мне не пришлось. Все было куда прозаичнее: я прилетел на пассажирском MD-11 компании «Американ Эйрлайнс», заполнил визовую анкету («род занятий: госслужащий; цель визита: командировка», и нет, я не был членом НСДАП с 1933 по 1945-й) и вышел в зал ожидания аэропорта Сан-Франциско.

– Вы не помните, что было дальше?

– Нет. Я вам об этом уже час твержу.

Нет смысла на них злиться, ребята просто делают свою работу. Я подавляю желание потереть голову: под повязкой зудит здоровая ссадина за правым ухом.

– Потом я очнулся в больнице на следующий день.

– М-мнда-а-а.

Я озадаченно моргаю. Неужели мне не послышалось, как кто-то сказал «м-мнда-а-а»? Так вообще кто-нибудь говорит?.. Кажется, это парень, похожий на старый носок кладбищенского сторожа, Дерек как-его-там. Он тоже моргает слезящимися глазами.

– Согласно шестому абзацу четвертой страницы медицинского заключения…

Я смотрю, как все остальные послушно листают бумаги. Никто и не подумал дать мне экземпляр, разумеется, хоть это и мои бумаги.

– Ушиб и микротрещина в правой затылочной кости; гематома и повреждения кожного покрова указывают на удар тяжелым тупым предметом.

Я поворачиваю голову, морщась от боли в шее, и показываю на повязку. Прошла почти неделя. Чего не говорят в полицейских детективах, так это того, как же больно получить по голове тяжелой дубинкой. Нет-нет, не дубинкой, конечно: предметом, тяжелым, тупым, предназначенным для использования сотрудниками Черной комнаты на оперативных заданиях в соответствии с US-MIL-STD-534–5801.

– Я полагаю, это совпадает с показаниями, – заявляет ходячий труп. – Пожалуйста, продолжайте.

Я вздыхаю:

– Я очнулся в больничной палате с иголкой в вене и каким-то парнем из спецслужб рядом. Примерно через час явился некто, он утверждал, что это он управлял Клетчатым, а потом начал задавать неудобные вопросы. Похоже, они уже обложили дом. Когда я в третий раз объяснил, что произошло в мотеле, он согласился, что это не я попортил их имущество, и захотел узнать, как и зачем я оказался рядом с домом. Я ему сказал, что мне позвонила Мо и попросила о срочной помощи. Когда я повторил это еще десяток раз, он ушел. На следующее утро они отвезли меня в аэропорт и посадили на самолет.

Мачо из бухгалтерии, который сидит рядом с Дереком, смотрит на меня с ненавистью.

– Бизнес-классом! – шипит он. – Я полагаю, это была ваша идея?

Оп-па!

– Я тут ни при чем! – возмущаюсь я. – Они что, выставили счет?..

– Да, – кивает Энди. Он бездумно вертит в пальцах ручку, а об энергосберегающую лампу на потолке так же бездумно бьется муха.

– Ой.

Не то, чтобы непредвиденные расходы считались в Прачечной расстрельной статьей, но по тяжести они идут сразу после нарушения прямых приказов и измены Родине. Во времена Маргарет Тэтчер проводились даже проверки использования скрепок, но потом кто-то заметил, что падение боевого духа в этой организации может обойтись дороже, чем, например, в министерстве сельского и рыбного хозяйства.

– Вины не признаю, – автоматически говорю я, прежде чем успеваю прикусить язык. – Я их об этом не просил, это произошло после того, как операция пошла не по плану, и вообще я был без сознания.

– Никто не обвиняет тебя в том, что ты растратил служебные средства без необходимости, – ласково говорит Энди и бросает предупреждающий взгляд на Дерека из бухгалтерии, а потом добавляет: – Я бы хотел узнать, почему ты вообще за ней увязался. Стандартная методика работы предполагает, что ты должен был немедленно покинуть территорию страны, как только тебя вскрыли. Зачем ты туда полез?

– Кхм. – Губы у меня пересохли, потому что этого вопроса я ждал. – Я собирался уехать. Покинув место убийства, я сразу же сел в машину и поехал из города в аэропорт. И улетел бы, но мне позвонила Мо.

Я снова облизываю губы:

– Мое задание предполагало, что я смогу организовать выезд источника. Я сделал вывод, что кто-то считает Мо достаточно ценным источником, чтобы ради нее стараться. Приношу извинения, если дело не в этом, но по звонку я заключил, что Мо похитили, и после встречи со стрелком решил, что это худший результат, чем провал задания и отступление. Поэтому пришлось импровизировать на ходу: я поехал к ней домой и применил локатор. Я много об этом думал. О том, что нужно было делать. Например, я мог бы выяснить, где ее держат, а потом вернуться в мотель, чтобы узнать, кто руководил тем шпионом. Или поехать в аэропорт и позвонить из зала ожидания. Но я увяз слишком крепко. Какой-то ублюдок только что попытался меня убить; получается, РУ ВМС прослушивало Мо. Они перехватили мой звонок, и я смог им сказать, где искать. Но они, скорее всего, уже знали. Когда Мо позвонила мне с мобильного, они уже должны были получить сигнал.

Я залпом выпиваю стакан воды и ставлю его обратно на стол.

– В общем, я думаю, РУ ВМС или какая-то другая тайная служба из трех букв – например, агенты Черной комнаты под видом РУ ВМС – следила за Мо и вычислила меня, как только мы с ней встретились. Разыграли меня втемную. А вот тот, кто попытался меня пристрелить, застал их врасплох. Это было не по сценарию. Я знаю, что должен был вернуться, но в тот момент, думаю, все потеряли хладнокровие. Да кто они вообще, эти психи? Затеять старший призыв у всех на виду…

– Вам знать не положено, – шипит Дерек. – Хватит!

– О’кей. – Я откидываюсь на спинку стула, так что он встает на дыбы; у меня адски болит голова. – Ситуацию понял.

Моя третья мучительница вкрадчиво спрашивает:

– Это ведь не всё, не так ли, Роберт?

Я раздраженно перевожу взгляд на нее:

– Да, наверное, не всё.

Бриджет – блондинка, эффективный менеджер и карьерист. Она не сводит взгляда с сияющих высот секретариата кабинета министров, будто не замечает пуленепробиваемого стеклянного потолка, нависшего над всеми сотрудниками Прачечной. Есть подозрение, что ее основная должностная обязанность – портить жизнь всем, кто расположен ниже ее по карьерной лестнице, преимущественно руками своей прислужницы, Хэрриет. Она продолжает, строго для протокола:

– Мне не нравится, как была организована эта операция. По плану, это должен был быть самый обычный контакт с отчетом, едва ли на ступеньку выше разговора с нашим консулом. При всем уважении Роберт – не самый опытный наш представитель, его не следовало отправлять на такое задание без соответствующей подготовки…

– Да это же дружественная территория! – перебивает Энди.

– Дружественная настолько, насколько это возможно без двустороннего договора, то есть страна, с которой у нас нет активного обмена разведданными, совместного комитета и местных рабочих контактов. Иными словами, это зарубежная страна. Роберта бросили туда без надлежащего присмотра и поддержки со стороны руководства, и, когда операция слетела с рельсов, он, разумеется, сделал всё возможное, но этого оказалось недостаточно, – цедит она и ослепительно улыбается Энди. – Хочу отметить, что ему нужна дополнительная подготовка, прежде чем отправлять его на одиночные задания. Также хочу отметить, что нам, кажется, следует внимательно рассмотреть и критически оценить обстоятельства, которые привели к такому назначению, на случай если они указывают на слабость в нашем планировании и отчетности.

Ну обалденно. Энди, судя по виду, чувствует такое же отвращение, как и я. Вместо маленькой ложечки Бриджет вылила на нас – да и не только на нас, вообще на всех – целую цистерну дегтя. Я, мол, «сделал всё возможное», и мне нужен надзор, прежде чем выпустить меня из детской в туалет одного. И теперь Бриджет начнет совать свой длинный любопытный нос в отчетность Дерека, Энди и всех остальных, чтобы проверить, соблюдались ли все инструкции. И если она найдет что-то отдаленно похожее на халатность, то непременно блеснет перед высоким начальством и наведет порядок, а все, кто будет возражать, проявят «прискорбный непрофессионализм». Офисная политика, редакция Прачечной.

– У меня голова болит, – бормочу я. – И тело подсказывает, что уже два часа ночи. У вас есть еще вопросы? Если вы не против, я поеду домой и полежу денек-другой.

– Лежи до конца недели, – отмахивается Энди. – Мы всё утрясем к твоему возвращению.

Я быстро встаю; в текущем состоянии я даже не думаю уточнить, в каком извращенном и диковинном смысле он употребил слово «утрясем».

– И я бы хотела увидеть ваш письменный рапорт об операции, – добавляет Бриджет, прежде чем я успеваю закрыть за собой дверь. – Оформленный в соответствии со служебной инструкций четвертой редакции, глава одиннадцатая, параграф С. Спешить не нужно, но я хочу видеть его у себя на столе к концу следующей недели.

Рапорт письменный, для зловредного применения, см. «Бюрократы».

И я еду домой, предвкушая встречу с горячей ванной, а потом – восемнадцать часов в постели.

Я прихожу в себя и обнаруживаю, что спина у меня болит так, будто на ней вся Африка сплясала танец победы, лодыжка явно побывала в токарном станке, а левая рука повстречалась с молотком для мяса. Я открываю глаза; я лежу на полу, раскинув ноги, а надо мной склонилась Мо.

– Ты в порядке? – хрипло спрашивает она.

– У мертвых всё так болеть не должно, – ворчу я.

Я мучительно моргаю и пытаюсь понять, что случилось с ее рубашкой – выглядит так, будто в ней гнездилась семья хорьков.

– Тебя тварь дольше держала…

– Когда ты начал ее резать, – начинает она и замолкает, чтобы откашляться, – она меня отпустила. Встать сможешь? Ты включил свою штуковину, и тварь просто исчезла. Уползла под половицы и поблекла. Потом стала прозрачной – и пропала.

Я оглядываюсь. Я лежу в липкой черной луже, к счастью, не крови – точнее, не человеческой крови. Освещение нормальное для холла с одной энергосберегающей лампочкой, на стенах никаких щупалец.

– Телефон. – Опираюсь спиной на стену. – Я его выбросил…

Мо с трудом поднимается, хромает к входной двери и, нагнувшись, осторожно что-то поднимает.

– Ты об этом?

Она кладет телефон рядом со мной – точнее, обломки, которые когда-то им были.

– Черт. Я-то надеялся, что удастся вызвать сантехников.

– Когда поднимемся ко мне, ты мне всё объяснишь, – говорит Мо и замолкает. – Это безопасно?

Я пытаюсь рассмеяться, но меня останавливает острая боль в ребрах.

– Не думаю, что эта тварь скоро вернется: я ей собственный вектор от души попутал.

Мо отпирает внутреннюю дверь, и мы с трудом ковыляем на третий этаж. Там она открывает следующую дверь, и вот я уже валюсь на очередной пухлый диван с планеты Домовладельцев и кряхчу от боли. Мо запирает дверь на два оборота, задвигает засов, а потом падает в кресло напротив.

– Что это было? – спрашивает она, потирая горло.

– На профессиональном языке это называется «внеплановый прорыв реальности», если коротко – «Твою мать!»

– Да, но…

– Помнишь, о чем я говорил? Мы живем в космологической модели Эверетта-Уилера, где все возможные параллельные вселенные сосуществуют. Эта тварь – существо, которое кто-то призвал оттуда, чтобы… хм…

– Радикально приглушить нам метаболическую активность, – предполагает Мо.

– Ага, именно.

Я замолкаю и провожу инвентаризацию своих ребер, лодыжек и общего состояния сознания. Руки немного трясутся, из-за выброса адреналина меня знобит, но в целом я неплохо держу лицо. Хорошо.

– Ты вроде бы обещала мне кофе. – Я сажусь на диване. – Если скажешь, где…

– Кухня там.

Только теперь я замечаю позади себя столик-стойку и тесную кухонную нишу. Я шаркаю туда, кое-как включаю свет, проверяю, что в чайнике есть вода, и сыплю растворимый кофе из первой попавшейся банки.

– У меня шея болит, – жалуется Мо. – А много у вас происходит таких прорывов реальности?

– Это первый, который пришел за мной на дом, – честно отвечаю я (потому что Фред из бухгалтерии не считается).

– Ну, приятно хоть это.

Мо встает и куда-то уходит – видимо, в ванную; мне настолько нужна доза кофеина, что я даже не заметил. Пока чайник закипает, я нахожу пару кружек и молоко, а когда оборачиваюсь, она уже снова в кресле – и чистой футболке. Я наливаю в кружки кипяток.

– Молоко, сахара не надо. Ванная позади тебя, слева, – ненавязчиво сообщает она.

Плеснув в лицо водой, я снова сижу на диване, но уже с кружкой кофе, и все больше чувствую себя человеком разумным – ну как минимум неандертальцем.

– Как эта тварь оказалась здесь? – спрашивает Мо.

– Не знаю, и не уверен, что хочу знать.

– Правда? – хмурится она. – Беда ходит за тобой по пятам. Мы встретились в первый раз – и через час какие-то ближневосточные ублюдки запихивают меня в багажник, увозят на другой конец Санта-Круза, запирают в стенном шкафу и готовятся принести в жертву. Мы встретились во второй раз – и через час какой-то ночной кошмар с лишними щупальцами хватает меня в холле. – Она на минуту замолкает. – Не спорю, ты появляешься как раз вовремя, чтобы их остановить, но, учитывая прежнюю статистику, можно вывести корреляцию между твоими появлениями в моей жизни и жуткими происшествиями. Что ты на это скажешь?

– Что тут скажешь? – Я пожимаю плечами. – Можно вывести положительную корреляцию между ситуациями, когда мне поручают с тобой поговорить, и печальными для меня последствиями. Нет у меня дурной привычки приглашать на свидание третьим какой-то кошмар с лишними щупальцами, веришь? Это между прочим, – поспешно добавляю я.

– Ага. Ладно. Может, объяснишь мне тогда, что вообще происходит, мистер Шпион?

– Я не шпион! – обиженно возражаю я. – И ответ…

…находится прямо у меня под носом: меня настигает внезапное осознание.

– И? – не отступает Мо, заметив, что я вдруг замолчал.

– Парни, которые по официальной версии тебя не похищали, – морщусь, отпивая глоток кофе (я не привык к такой растворимой бурде), – и которые по официальной версии не обсуждали, как бы принести тебя в жертву. Расскажи мне все, что ты по официальной версии не рассказывала тем, кто тебя опрашивал. Всю правду, например.

– С чего ты взял, что я сказала не всю… – Она вдруг замолкает.

– С того, что ты боялась, что тебе никто не поверит. Боялась, что тебя примут за сумасшедшую. С того, что не было ни одного свидетеля, и вообще никто не хотел верить, что с тобой что-то случилось, потому что иначе им пришлось бы заполнять тучу бланков в трех экземплярах, а это было бы ужасно. С того, что ты этим уродам ничего не должна за то, что они тебе жизнь испоганили. – Я указываю рукой в сторону двери. – Я тебе верю. Я знаю, что дело нечисто. Если я смогу выяснить, в чем дело, то попробую их остановить. Этого тебе достаточно?

Мо кривится, лицо у нее при этом становится поразительно уродливым.

– Что тут скажешь?

– Много чего. Сама выбирай: если ты ничего мне не расскажешь, я не смогу разобраться в том, что происходит.

– После нашей встречи, – говорит она, отпив остывший кофе, – я пошла домой, решив, что все улажено. Что ты, или МИД, или кто-то еще устроит все так, чтобы я могла вернуться. Это ведь просто какая-то ошибка, правда? Мне выправят визу и разрешат поехать домой, и на этом проблемы закончатся.

Она снова отпивает кофе.

– Я пошла домой пешком. Мне нравилось в Санта-Крузе: там пешком можно дойти куда угодно. Можно не садиться за руль вообще, если принять, что выбраться в Сан-Франциско будет нелегкой задачей. Обдумывала проблему, которую хочу решить: как встроить мою метрику вероятностей в логику Демпстера-Шафера. В общем, я зашла в магазин, чтобы кое-что купить, и кого же я там вижу? Дэвида. То есть, мне показалось, что Дэвида. – Мо хмурится. – Я думала, что он осел где-то в восточных штатах, и видеться с ним мне не хотелось – в смысле, между нами и правда все было кончено.

– Что заставило тебя заподозрить, что это не твой бывший?

– Сначала ничего. Он просто повернулся ко мне от прилавка, улыбнулся и сказал: «Хочешь, подброшу тебя домой?» И я… ну…

– Итак, оно предложило подбросить тебя домой, – повторяю я.

– Что значит «оно»?

Я прикрываю глаза.

– Ты вляпалась в очень неприятное дерьмо. Предположим, что какой-то сукин сын хочет кого-то похитить. Нужно получить на жертву наводку, взять образцы – это не так-то просто, найти волосы или ногти в качестве образца ДНК недостаточно, но предположим, ему удалось и это. А потом он заклинает… кхм, генерирует векторное поле, ориентированное на параметры жертвы…

– Ладно-ладно, поверю на слово.

– Хорошо. Я тебе завтра пришлю ссылки на материалы об этом. Если коротко, то раньше такую штуку называли инкубом – демоническим любовником. Образ, которому жертва не будет сопротивляться, потому что не захочет сопротивляться. Это не настоящий демон, просто галлюцинация – что-то вроде сайта, сгенерированного адским ПО для работы с клиентами.

– Приманка?

– Совершенно верно. Приманка.

Я ставлю кружку с недопитым кофе на пол между ног. Мо встревоженно вздрагивает.

– Кажется, все было не так кончено, как я хотела бы думать.

– Я знаю, как это бывает, – вздыхаю я, вспоминая Мэйри.

– Ладно, – вскидывается она. – В общем, через минуту я уже сидела на заднем сидении «Линкольна», а какой-то бородатый мужик в индийском пиджаке тыкал мне в бок пистолетом. И сказал что-то вроде: «Великая честь выпала тебе, американская сучка». А я ему сказала: «Я не американка». Но он только фыркнул.

У нее дрожат руки: кофе проливается на пол.

– Он просто…

– Это не важно, что было дальше? – говорю я, чтобы отвести ее от болезненного воспоминания. Там, на материке, долго помнят обиды: какие-нибудь пуштуны до сих пор, наверное, готовятся отомстить за экспедицию лорда Эльфинстона.

– Вскоре мы выезжаем из города на трассу 1, а потом машина тормозит, и они вытаскивают меня и волокут к задней двери того дома. На водителе такая длинная мешковатая рубаха и штаны, как показывают по телевизору, чалма на голове и бородища. Они тащат меня через кухню, заталкивают в стенной шкаф с лампочкой и закрывают. Потом я слышу, как они сматывают ручки цепью. Потом приходит кто-то другой, и они разговаривают, а потом я слышу, как хлопает дверь. Тогда я вытащила мобильник и позвонила тебе.

– Ты слышала их разговор. О чем?

– Я… не слишком прислушивалась, – отвечает она и ставит чашку на пол; в ее блюдечке уже полно кофе. – По правде сказать, я боялась, что они меня изнасилуют. Очень боялась. Это ведь похищение, чего еще ждать? А когда этого не произошло, когда они стали разговаривать, мне стало даже хуже. Понимаешь? Просто сидишь и ждешь. Но у него – того, которого я не видела, – у него был низкий голос и акцент – мне показалось, что немецкий. Грубый, суровый, много шипящих. Ему приходилось по два раза повторять остальным, этим ближневосточным типам. Он им твердил: «Открывающему Пути нужна мудрость. Ему нужна информация». Кажется, один из восточных типов возражал, потому что через некоторое время послышался звук, как… – Она замолкает и сглатывает. – Как внизу. И больше я его не слышала.

– Пока не складывается… – качаю головой я, а потом поспешно добавляю: – Нет-нет, я не говорю, что ты ошиблась, просто не могу все увязать вместе. Моя проблема, не твоя.

Я допиваю кофе и морщусь, когда он врывается в желудок и укладывается там, как раскаленный слиток свинца.

– Похоже, они говорили о человеческой жертве. Это ритуал Жертвоприношения Знания. Ближневосточные типы. Инкуб. Немецкий акцент. Ты уверена, что немецкий?

– Да, – мрачно говорит Мо. – По крайней мере, мне кажется, что немецкий. Точно – среднеевропейский.

– Вот это очень странно.

Это меня отвлекает и запускает ход мысли прямиком в terra incognita, потому что в Германии нет подозреваемых в оккультной сфере; члены абверовской Розенберг-Группе и Общества Туле были «застрелены при попытке к бегству» в конце июня 1945-го. Охранники лагерей либо казнены, либо отсидели долгие сроки, их начальников из Аненербе тоже казнили: вся страна превратилась в оккультно-демилитаризованную зону. После того как ответ Третьего Рейха на Манхэттенский проект чуть не достиг цели, это оказалось практически единственное решение, которое Трумен, Сталин и Черчилль приняли единогласно – и теперешнее немецкое правительство не выказывает никакого желания снова вернуться на этот путь крови и безумия.

– Он потом еще говорил, – внезапно добавляет Мо.

– Да? О чем?

– Хотел вернуться домой, привести туда помощь, что-то вроде этого. Кажется.

Я резко поднимаюсь и морщусь, когда ребра напоминают, что быстро мне лучше не двигаться.

– Помощь. Он не уточнял какую?

Мо снова хмурится. Густые брови почти сливаются в одну полосу, как штормовой фронт.

– Он еще некоторое время говорил про Открывающего Пути. И странно говорил, будто имел в виду меня. Говорил, что помощь в борьбе против Дар аль-харба придет после обряда… м-м, «Распутывания корней Иг-Драсля»? А потом он «откроет Мост и приведет назад ледяных великанов». Он очень прочувствованно говорил о мосте, мосте в жизненное пространство. Он так это называл – «жизненное пространство». Это для тебя что-то значит?

– Приблизительно «твою ж мать».

Я смотрю, как она поднимает кружку с кофе и катает ее в ладонях.

– Это все?

– Все? Да. Я ждала, потом услышала, что они вышли, и позвонила тебе. Но я явно ошиблась, потому что в следующую минуту двери распахнулись, а тот, с пистолетом, вырвал у меня телефон и растоптал. Он был в ярости, но другой – тот, с акцентом…

Мо вдруг замолкает.

– Можешь его описать?

Она сглатывает.

– Это самое дикое. По голосу я вообразила кого-то вроде Шварценеггера в «Терминаторе», но ничего подобного. Просто четыре ближневосточных типа, и у одного из них… нет, лица вспомнить не могу. Только глаза. Они вроде как светились. Зеленым. Как стеклянные шарики. Будто у него там внутри извивались какие-то светящиеся червяки. Он… тот, с немецким акцентом и глазами… он страшно злился и орал на меня, и я очень испугалась, но они просто растоптали мой телефон, а потом снова меня заперли. Замотали дверцы цепью, да еще и придвинули стол или что-то другое. И я… черт. – Она допивает кофе. – Это был худший час в моей жизни. – Пауза. – Могло быть и хуже. – Пауза. – Они могли бы… – Пауза. – Ты мог бы не снять трубку. – Пауза. – Они могли бы меня не найти.

– Работа у нас такая, – говорю я с деланной легкостью, хотя чувствую себя совершенно иначе. – Когда полицейские тебя выводили, ты что-нибудь видела?

– Я не слишком осматривалась. – Голос у Мо дрожит. – Но слышала выстрелы. А потом будто целый взвод спецназа вломился в дом, высадил двери шкафа и направил на меня свои игрушки. Тебе когда-нибудь направляли в голову две штурмовые винтовки? Так близко, что можно заглянуть внутрь дула? И ты лежишь очень неподвижно и очень стараешься не выглядеть опасной. – Снова пауза. – Но потом один из главных понял – всего за три секунды – что я заложник, и они меня вывели через главную дверь. Всюду была кровь. И два тела, но среди них не было того парня со страшными глазами. Я бы его узнала. На стене были какие-то странные символы; она была беленая, а рисовали на ней какой-то густой черной краской или кровью, не знаю. Под ней стоял низкий столик с разбитым ноутбуком и еще какой-то техникой. Свечи. И сварочный генератор. Дико, ты сам, наверное, понимаешь, как дико это выглядело. А потом они меня увезли.

Дурное предчувствие становится сильнее. Точнее, у меня в голове уже не просто мигают красные лампочки – там по громкоговорителю объявляют трехминутное предупреждение.

– Можно позвонить с твоего телефона? – с тщательно вымеренной непринужденностью говорю я. – Думаю, нам все-таки понадобятся сантехники.

Три дня проскальзывают, как слайды в приемник «Мемекса». Мо поселилась в свободной комнате на втором этаже нашего дома как давнишний обитатель; она ведь защитилась всего несколько лет назад, так что, наверное, годы провела на таких общих квартирах. Я занимаюсь рутинной работой: чиню сломанные сервера, проверяю безопасность ПО отдела техобслуживания (две нелегальные установки «Сапера» и один MP3-плеер нужно удалить), а после обеда торчу в экранированном кабинете и зазубриваю библию оперативно-полевой работы. И стараюсь не думать, во что я втравил Мо. Я даже стараюсь вовсе с ней не видеться, тратя долгие вечерние часы на изучение эзотерических ограничений и мелких заклятий для координации совместных действий с местными спецслужбами. Я чувствую себя ужасно виноватым, хотя только исполняю приказы, а в итоге мне очень паршиво.

Ну, хотя бы Мэйри не пытается выйти на связь.

В воскресенье перед отъездом мне приходится остаться дома, чтобы упаковать вещи. Я в смятении стою над стопкой футболок и электрической зубной щеткой, когда кто-то стучит в дверь моей комнаты.

– Боб?

Я открываю.

– Мо?

Она нерешительно входит, быстро оглядывая спальню. Моя комната часто производит на людей особенное впечатление. И не обычным для холостяка бардаком и кучками одежды, которых в сборах стало только больше, а набитым до предела большим книжным шкафом и барахлом на стенах. Не у всех на стене висит анатомически правильный пластиковый скелет в масштабе 1: 1. И еще у меня стоит стол, собранный из кирпичиков «Лего», на котором тихонько переговариваются три полураспотрошенных компьютера.

– Собираешься? – спрашивает она и широко улыбается.

Она нарядилась явно для свидания с каким-то везучим ублюдком, а я тут стою, пытаясь вспомнить, когда в последний раз менял футболку, и готовлюсь к дружеской встрече с засохшим тостом и банкой консервированной фасоли. Но мое смущение длится недолго: ровно до того момента, как ее взгляд находит книжный шкаф. А потом…

– Это у тебя Кнут? – спрашивает Мо и тянется к верхней полке. – Погоди-ка… Том четвертый? Но он же только три тома опубликовал! Четвертый том ждут уже двадцать лет!

– Ага, – самодовольно киваю я: к кому бы она ни собралась на свидание, у него-то такого на полке точно не будет. – Мы – точнее, Черная комната – заключили с ним небольшой договор: он не публикует четвертый том «Искусства программирования», а они ему не устраивают острую метаболическую недостаточность. По крайней мере, открыто не публикует, потому что в нем есть теорема Тьюринга. Грамматика фазового сопряжения для экстрамерных призывов. Это очень ограниченный тираж – все экземпляры пронумерованы и засекречены.

– Вот это да… – она хмурится. – Можно я возьму? Почитать?

– Ты же теперь внутри – бери. Только не забудь где-нибудь в автобусе.

Она вытаскивает книгу, отодвигает в сторону гнездо мятых джинсов и садится на краешек кровати. В режиме «принарядиться» Мо выглядит как взрослый, дизайнерский вариант хиппи напополам с готом: черная бархатная юбка, серебряные браслеты, расшитый топ. Еще не осознанный закос под прерафаэлитов, но уже почти. Но в данный момент она полностью разрушает этот эффект, поскольку на сто процентов сосредоточилась на книге.

– Ух ты! – Глаза у нее горят. – Я просто хотела узнать, может, ты уже собрался? Но теперь я уже никуда не хочу ехать, я же ночь спать не буду!

– Только учти, что нам надо выйти не позже семи, – напоминаю я. – Заложим два часа на то, чтобы добраться до Лутона и зарегистрироваться…

– В самолете посплю, – говорит она, закрывает книгу и кладет рядом, но руку с обложки не убирает. – Я тебя давно не видела, Боб. Много дел?

– Ты себе даже не представляешь, – отвечаю я (настроить сканеры, которые будут проверять новостные ленты «Рейтер» и «Юнайдтед Пресс» и посылать мне извещение на пейджер, если во время моего отсутствия всплывет что-нибудь интересное; зубрить руководство по оперативно-полевой работе; мучиться нечистой совестью). – А у тебя?

– Столько всего свалено в архивах – поверить невозможно, – кривится она. – Я только читаю, читаю, читаю – до несварения желудка. Такая жалость, столько всего под спудом из-за Закона о государственной тайне!

– Ну да, – тут уже моя очередь скривиться. – В принципе я с тобой скорее согласен. На практике… как бы сказать. Это все может иметь последствия. Многоугольные твари живут на дне множества Мандельброта. Если с ним играть слишком долго, с тобой может случиться нечто очень неприятное. А ты же знаешь, на что способны студенты.

– Ну да. – Она встает и расправляет юбку одной рукой, не выпуская из другой книгу. – У тебя, наверное, больше опыта, чем у меня. Но ладно. – Она замолкает и смотрит на меня с легкой полуулыбкой. – Хотела спросить: ты уже поужинал?

Ой. Вдруг до меня дошло: какой же я тупой.

– Дай мне полчаса, – прошу я. Да где же я бросил ту рубашку? – Может, какое-нибудь место запало тебе в душу?

– Тут, на проспекте, есть кафешка, в которую я хотела заглянуть. Через полчаса?

– Внизу, – твердо обещаю я. – Через полчаса.

Она выскальзывает из моей комнаты, и я полминуты тупо смотрю на дверь, прежде чем опомниться и броситься на поиски какой-нибудь еще не окончательно потерявшей товарный вид одежды. Внезапно оказывается, что Мо со мной интересно, – и лучшего антидепрессанта ни один доктор не выпишет.

В течение следующих трех часов операция разворачивается все быстрее.

Выглянув через главный вход, я вижу посреди улицы перед отелем пожарную машину – большой грузовик, в кузове которого расположился пункт управления, – и проблески синих мигалок в темноте; с обеих сторон поставили насосы, а за углом расположилась стайка полицейских машин. Вокруг деловито снуют полицейские, эвакуируют всех жителей квартала и постояльцев гостиницы. Легенда такая: произошла утечка газа. Насосы настоящие, но машина с пожарной службой никак не связана: Энглтон отправил ее в Голландию на всякий случай – еще до того, как прилетели мы с Мо. Эта машина принадлежит ОККУЛУСу – Оперативному командованию по контролю, урегулированию и ликвидации ультраоккультных ситуаций: это такой эзотерический аналог Команды по ликвидации происшествий на ядерных объектах, действующий при НАТО. Но сотрудников КЛПЯО учат только искать ядерные бомбы, агенты же ОККУЛУСа должны быть готовы предотвратить самые разные формы возможного Армагеддона. Я только что узнал про машину ОККУЛУСа и еще даже не решил, хочу я врезать Энглтону или, наоборот, поблагодарить за предусмотрительность.

В кузове грузовика установлены стойки со специальным оборудованием, а рядом расположились самые страшные спецназовцы, каких я только видел вне кинематографа. Сейчас они зачищают отель – посылают вперед роботов с камерами и устанавливают сенсоры по всей лестнице, – готовя фундамент для дальнейшей операции.

Алан ведет меня в бар, где нас ждет Энглтон. У Энглтона под глазами темные круги, узел галстука ослаблен, верхняя пуговица на рубашке расстегнута. Он быстро царапает заметки в желтом блокноте, когда не шипит приказы в мобильник, который у него практически приклеен к уху.

– Садитесь, – приказывает он, указывая рукой на стулья и продолжая при этом слушать кого-то в трубке.

– Нужно отойти в желтую зону, – говорит Алан. – Есть повреждения несущих конструкций.

– Позже, – отмахивается Энглтон и снова говорит в телефон: – Необходимости выходить на четвертый уровень пока нет, но группу быстрого реагирования держите в полной готовности круглосуточно. Нужно, чтобы сантехники были везде. И фасовщики тоже, но прежде всего – сантехники. Бриджет шлите в задницу. – Он косится на меня. – Возьмите себе выпить в баре и готовьтесь мне все рассказать. – Снова в телефон: – Отчитываться мне. Каждый час. – Энглтон откладывает телефон и поворачивается ко мне. – Теперь рассказывайте точно, что произошло.

– Я не знаю, что произошло, – говорю я. – Я пошел спать. А потом услышал крики и проснулся…

Я сжимаю кулаки, чтобы скрыть дрожь.

– Это проматываем. Что у нее в комнате? – Энглтон подается вперед.

– Откуда вы… Черт. Я поднялся наверх, услышал что-то, похожее на свист ветра. Попробовал выбить дверь. Потом появилась администраторша, открыла дверь, и ее чуть не засосало внутрь; я ее оттащил и отправил вниз. Внутри врата как минимум четвертого класса, два с лишним метра в диаметре, прошили стену, установлены стабильно. Мебель разбросана так, будто там была драка, дует сильный ветер. С другой стороны атмосферы почти нет.

– Нет атмосферы, – кивает Энглтон и делает запись в блокноте, а двое пожарников – я думаю, что это пожарники, – входят в бар и начинают выставлять посреди зала что-то вроде строительных лесов. – Отсюда ветер?

– Думаю, да. Там было очень холодно, что говорит о выходе в вакуум.

Я ежусь и поднимаю глаза. Наверху продолжает тихонько свистеть ветер.

– Ее там не было, – добавляю я. – Думаю, они ее забрали.

Губы Энглтона кривятся в усмешке.

– Это небезосновательное предположение. – Он снова мрачнеет. – Опишите, что вы видели по ту сторону врат.

– Сумерки, ровная долина. Землю не смог хорошо рассмотреть, но видел вдалеке пологий склон к чему-то вроде озера. Звезды очень ясные, не мерцали вообще, и я не узнал расположений. Огромная галактика укрывала где-то, ну, треть неба.

Алан вкладывает мне в пальцы стакан: я делаю пробный глоток. Апельсиновый сок с чем-то покрепче. Я продолжаю:

– На той стороне воздуха нет. Чужое небо. Но там есть звезды и по крайней мере одна планета; значит, вселенная очень близка к нам, не из тех, где соотношение сильного ядерного взаимодействия с электромагнитным не допускает синтез. – Я вздрагиваю. – В общем, они ее забрали и открыли массопереносящие врата. Что будем делать?

Алан бесшумно выходит. Энглтон странно косится на меня.

– Это очень хороший вопрос. У вас есть предложения?

– Есть одна идея, – сглотнув, говорю я. – Это же Аненербе, так? Есть связь. Тот восточный парень, у которого, по ее словам, светились глаза, – это одержание. Что-то со времен войны, какой-то восставший мертвец из Аненербе, который взял начальника ударной ячейки Мухабарата в Калифорнии. А теперь они захватили Мо.

– Ваше вчерашнее письмо, – говорит Энглтон, прикрыв глаза. – Вы абсолютно уверены, что она точно опознала ту схему? Именно ее видела в Калифорнии? Жизнь на это поставите?

– Вполне уверен, – киваю я. – А это…

– Тот же контур мы обнаружили в Роттердаме, – вздыхает он и снова открывает глаза. – Абсолютно тот же. Примите мои поздравления по выбору критерия поиска. Было что-то подобное в ее комнате?

– Не могу сказать наверняка: было темно, меня трепал ветер, а врата открылись посреди комнаты. Не думаю, но, если получится сделать фото оттуда, я скажу точно…

– Этим мы уже занимаемся.

Возвращается Алан – он облачился в ярко-оранжевый комбинезон и несет большую коробку, видимо какой-то сенсор.

– Вам нужно уходить, – сообщает он Энглтону. – Верхний этаж может обвалиться. Забирайтесь в фургон и не путайтесь под ногами; нужно проверить квартал на предмет вервольфов.

– Вер…

Лицо у меня, кажется, удивленное, потому что Алан коротко хохочет.

– Остаточные следы авторов этого прорыва, сынок, а не оборотни с шерстяными лапищами и аллергией на серебро. Давай шевелись.

– Шевелись?..

Я вдруг оказываюсь на ногах, Энглтон держит меня за локоть железной хваткой.

– Пойдемте, мистер Говард. Не время сейчас терять самообладание.

Он выводит меня на улицу (босиком, так что асфальт больно колется), а потом подталкивает по лесенке в машину ОККУЛУСа. Похожий на насекомое в своем респираторе охранник пропускает нас внутрь.

– Запасной комбинезон для мистера Говарда, – приказывает Энглтон, и через минуту на меня вываливают столько спецснаряжения, что хватило бы на целую полярную экспедицию.

– Вы собираетесь отправить людей на ту сторону, чтобы попробовать закрыть врата, – говорю я в затылок Энглтону, который как раз набирает телефонный номер. – Я хочу пойти с ними.

– Не глупите, юноша. Чего вы, позвольте узнать, собираетесь этим добиться?

– Я могу попробовать ее спасти.

В дальнем углу фургона динамик взрывается помехами, а потом один из людей в черном (черная водолазка, черная форма, черная краска на лице и МП-10 на спинке стула) оборачивается и кричит:

– Сообщение для капитана!

Алан ругается сквозь зубы и протискивается мимо меня. Я натягиваю носок. По боку фургона идут прозрачные с нашей стороны окошки, и я вижу, как мимо нас пытается проехать неповоротливый грузовик.

– Я серьезно, – говорю я Энглтону. – Я понимаю, что тут происходит, – по большей части. Или могу догадаться. Он сказал «вервольфы». Пережитки Рейха, да? И связь с Мухабаратом. Эти врата ведут не в темноантропную зону; они там, где люди могут существовать. Очень злые люди: выжившие после проигранной войны члены Аненербе СС. – Я пытаюсь втиснуться в нижнюю часть своего спецкомбинезона. – Я видел лист 45075 из Биркенау. Если они там использовали его же, я смогу его безопасно погасить – без мощного разряда при заземлении контура.

Энглтон уже снова говорит по телефону:

– Отлично. Выжившие? То есть двое и три жертвы? Великолепно. Вы опознали…

Я постукиваю его по плечу:

– Мо рассказала мне, чем занималась по контракту в Черной комнате. Вы точно не хотите, чтобы они наложили на это лапу.

Энглтон резко поворачивает голову:

– Минутку, юноша, – и снова в телефон: – Разговорите их. Мне все равно, как; к утру я хочу знать, кого они, по их мнению, вызывали.

Он откладывает телефон и хмурится:

– Говорите.

– Управление вероятностями.

– Верно, но лишь отчасти, – холодно отзывается Энглтон и встает так, что кресло начинает вертеться, – не очень хорошая идея в тесном фургоне. – Кое-что вы поняли правильно, остальное – нет. И с чего вы взяли, что я могу себе позволить рисковать вами? Теперь это работа ОККУЛУСа: войти, узнать, что там, заложить взрывчатку, выйти.

– Взрывчатку…

Я смотрю ему через плечо. Открывается дверь, и появляется знакомое лицо. Странно, я и представить себе не мог, как выглядит в боевом обмундировании Дерек из бухгалтерии. (В целом он выглядит встревоженным.)

– Командир будет через полчаса, – сообщает он вместо приветствия. – А живец что тут делает?

– Хватит.

Энглтон жестом приказывает мне идти следом и направляется к двери. Я натягиваю сапоги-луноходы и спешу за ним, не затягивая ремешки. Спрыгиваю в мигающий сине-красный ад; голландские полицейские уводят заспанных постояльцев отеля и жителей квартала в безопасную зону, пожарники на проезжей части надевают дыхательные аппараты. Энглтон оттаскивает меня в сторону.

– Скажите мне, если заметите капитана Барнса…

– Кого?

– Алана Барнса, – нетерпеливо говорит он, а затем смотрит на меня немигающим взглядом. – Слушайте. Это не игра. Вполне вероятно, что доктор О’Брайен уже погибла – если вы не заметили, на другой стороне врат нет воздуха, и вряд ли кто-нибудь вежливо предложил ей респиратор – если, конечно, она не нужна им живой. Отсутствие атмосферы – одна из причин закрыть врата как можно скорее. Вторая – не позволить их создателям воспользоваться порталом для отступления.

– Вы сказали «создателям», – бормочу я. – Кому? Аненербе СС?

– Надеюсь, что так, – Энглтон мрачен. – Любой другой вариант несравненно хуже. В конце войны Гиммлер приказал нескольким так называемым отрядам «Вервольф» продолжать борьбу. Мы так и не смогли отыскать последний оплот Аненербе, но мы давным-давно подозревали, что он находится по ту сторону врат, – вы читали «ОГР РЕАЛИТИ» и можете себе представить, почему Мухабарат хочет связаться с ними.

– Значит, по ту сторону врат – оплот Третьего Рейха, колония, которая хранила темное пламя и должна принести отмщение врагам нацизма в должный час… И она росла и загнивала в ином мире полвека… Но они потеряли координаты для возвращения, да? Что-то пошло не так, они оказались там в ловушке, пока… – Я замолкаю и смотрю на Энглтона. – И вы надеетесь, что они по ту сторону?

– Альтернатива намного хуже, – кивает он.

Подумав, я вынужден согласиться: колония заскорузлых нацистов и их охранников из СС – малая угроза по сравнению с созданиями вроде того, что захватило Фреда из бухгалтерии. И даже они – мелочь по меркам океана вселенных, где зловещие разумы только и ждут приглашения, чтобы прорваться через дырочку в платоновском пространстве и отравить наши умы.

– И как вы собираетесь с ними разобраться?

Энглтон обходит фургон; теперь я могу как следует рассмотреть грузовик, который протиснулся мимо нас: в кузове стоит какая-то гусеничная тележка. И подъемный кран. Я вглядываюсь, но полицейское оцепление закрывает обзор.

– Да как же она пролезет через окно на третьем этаже?

– Не сомневаюсь, что владельцы отеля получат страховое возмещение, – пожимает плечами Энглтон и переводит взгляд на меня. – Люди Алана – профессионалы, Роберт. Они не привыкли сбавлять шаг, чтобы не отстали гражданские вроде вас или меня. Что вы можете сделать, чего не могут они?

– Могут они открыть временные врата обратно, если дверь вдруг закроется у них за спиной? – облизнув губы, спрашиваю я. – Могут они безопасно разрядить живой геометрический узел?

– Это «Искусные стрелки», – сухо сообщает Энглтон. – Особая воздушная служба, двадцать первый батальон Территориальной армии. А вы что думали? Охотничий клуб? Кому еще мы бы доверили водородную бомбу с автоматическим взрывателем?

Я продолжаю рассматривать грузовик и понимаю, что все полицейские вооружены автоматами HK-4 и стоят спиной к крану.

– Я могу обеспечить вам дополнительную страховку. Дайте мне схему, и я сделаю так, что они вернутся живыми – и с Мо, только дайте отмашку. Неужели вам не любопытно, чем занимались ребята из Аненербе с Z-2 и его потомками целых пятьдесят лет?

– Мне его сейчас придушить или подождать, пока он закончит вам надоедать? – спрашивает Алан, который подкрался сзади так тихо, что я его даже не заметил: и, понятное дело, чуть до неба не подпрыгнул.

– Оставьте, – почти улыбается Энглтон. – Он еще так молод, что воображает себя бессмертным, – и зачислен на действительную службу. Все подписки даны, родственники перечислены в личном деле, есть карта донора, все такое. Он вам пригодится?

Мне приходится повернуть голову, чтобы видеть их обоих: Энглтон, старый, сухой призрак шпиона былых времен, и Алан – капитан Барнс, – строгий школьный учитель.

– Как получится, – отвечает Алан, а потом переводит взгляд на меня. – Боб, ты можешь пойти с нами при одном условии: если ты погубишь кого-то из моих людей своими выходками, я тебя лично пристрелю. Ты понял и согласен?

Во рту у меня резко пересохло, но мне все же удается кивнуть.

– Ага, понял. Никаких выходок.

– Ну и хорошо! – Алан хлопает в ладоши, затем слегка смягчается: – Пока будешь делать, что скажут, ты сгодишься. Я отдам тебя Блевинсу и Пайку, они за тобой присмотрят. Я знаю, в чем ты разбираешься – в диковинных рунах, старых нацистских компьютерах, аэрокосмической эзотерике и всяком таком. Ну прямо яйцеголовый. Если найдем что-то подобное, я тебя позову. Есть у тебя допуск по оружию?

– Уровень два, необычные виды вооружения, – хмуро отвечаю я. – Что вам еще нужно?

– С аквалангом нырял когда-нибудь?

– Ну да, – отвечаю я, забывая добавить, что это было в отпуске, после пары часов обучения: поплавали с инструктором вокруг кораллового рифа.

– Хорошо, тогда Пайк тебя проинструктирует по дыхательному аппарату. Оружие выдадим, но тебе запрещено, повторяю, запрещено его использовать без прямого приказа, пока хотя бы один солдат остался в живых. Ясно?

– Найти Пайка. Научиться пользоваться дыхательным аппаратом. Не использовать оружие без приказа.

– Сойдет, – кивает Алан и косится на Энглтона. – Неплохой из него выйдет норвежский голубой, а?

– Да он уже через час почувствует, что ему не хватает фьордов, – приподнимает бровь Энглтон.

– Ха! Ха!

Алан смеется, но как-то рвано – будто у него в глотке надрывается сломанный глушитель. Через несколько мгновений к нему возвращается самоконтроль. Он худой, жилистый, напряженный, а выглядит как школьный учитель, который годами резал глотки в далеких краях, а за преподавание взялся, чтобы передать накопленный опыт. Редкий вид, встречается в британских частных школах, которые принимают на вторпереработку собственное пушечное мясо, чтобы воспитать следующее поколение в духе военной службы. И их манерам подражают все остальные обитатели академической карьерной лестницы. «Искусные стрелки» в чистом виде!

«Искусные стрелки» штурмуют тайную цитадель Аненербе с решительностью и быстротой, ограниченными лишь тактическими предосторожностями и замешательством, вызванным тем обстоятельством, что замок, по сути, пуст.

Первым внутрь проникает разведывательный робот, которого волоком перетащили на нужное место и выпустили двое сосредоточенных солдат, расположившихся в полукилометре от остального отряда. Когда он въезжает на открытую площадку вокруг редута, команда «Браво» незаметно подбирается к замку с другой стороны через окаменевший лес. Все напряжены: никто не переговаривается по радио, пока замок находится в пределах прямой видимости, и никто не хочет оказаться на виду – в ИК-спектре на фоне ледяной земли человек будет гореть, как магниевый факел.

Робот оставляет позади простреливаемую площадку перед замком, выбрасывая назад комочки снега. На этом этапе, если у замка есть охрана, уже должен начаться фейерверк, но ничего не происходит: ни света, ни стрельбы – никого. Я пригибаюсь, заглядывая через плечо Хаттер, и рассматриваю картинку, передаваемую тепловизором по оптоволоконному кабелю. Весь замок темен, за исключением центрального здания; оно выглядит раскаленным докрасна: на двести пятьдесят градусов теплее окружающей среды. На его фоне отлично просматриваются бойницы, башни и обтекатели.

Алан дважды делает круговое движение рукой у себя над головой, и вдалеке просыпается спящий дракон. Точка света пролетает над замерзшим ландшафтом на струе пламени и врезается во внешние ворота; в вакуум над ними бесшумно взлетают обломки камня и металла. Дальше все происходит очень быстро – «Альфа» обстреливает ворота, а «Браво» бежит по льду между лесом и высокими стенами. Из земли перед ними вырываются языки пламени, охватывают бойницы впереди, а потом…

Ничего. Только тишина и короткие перебежки людей Алана. Они добираются до стены и взбираются наверх так, будто и нет у них за плечами тяжелых ранцев, а второй дракон всаживает ракету в переднюю часть замка. Кто-то – кажется, сержант Хау – поливает двор из пулемета, выбивая маленькие грибы белого пара из земли. И по-прежнему никакого ответного огня.

– «Альфа» на месте, – хрипит кто-то в наушниках.

– «Браво» на месте. Прекратить огонь, прекратить огонь. Тут все чисто.

– Чисто? Повторите. – Голос Алана звучит спокойно, но…

– Говорит «Альфа»: тут чисто, никого нет, – настаивает первый. – Все ушли.

– «Браво» подтверждает, говорит Майк. Во дворе грузовик, но в нем – никаких признаков жизни. Не знаю про центральный корпус, но если они туда отступили, то вряд ли выйдут. Они ведь нас, конечно, не услышали, – нервно и с одышкой говорит другой.

– Майк, не выходите из укрытия и будьте начеку. Хаммер, быстро вперед, занять ворота. Хайтин, прицел на блокгауз, но не стрелять без моей команды. Команда «Чарли», заходим.

Алан поднимается и бежит вперед, пригибаясь к земле; другие тоже устремились к воротам – короткими перебежками, то и дело падая на землю в полной готовности открыть огонь.

По-прежнему ничего. «Да что происходит?» – думаю я. Есть только один способ это выяснить: я поднимаюсь и тяжелой трусцой бегу вперед, чувствуя, как вес ранца вбивает мои ноги в промерзшую землю. Огневой мешок перед замком примерно сто метров в ширину, и я чувствую себя почти голым, когда выхожу из окаменевшего леса. Но замок не подает признаков жизни. Ничего страшного не происходит, пока я перебегаю пустую площадку и, задыхаясь, ныряю в тень ворот.

Надвратная башня темнеет вверху – серая громада из бетона или камня, одно узкое черное окно над входом. Створки сделаны из толстых досок, окованных металлом, но возле того места, где ракета пробила в них огромную дыру, они покосились, как пьяные. Я останавливаюсь, и кто-то бьет меня по спине:

– Говард, ложись!

Я падаю и чувствую ледяной холод через толстый слой утеплителя на коленях и локтях. По радио переговариваются бойцы:

– Хайтин, прикрывай блокгауз. Хаттер, признаки жизни?

– Хаттер: ничего, командир. Блокгауз теплый, но снаружи ничего. Хм, поправка: температура во дворе на пару градусов выше, чем снаружи. Возможно, это тепло из блокгауза.

В ИК-спектре ярко горит блокгауз, самый надежный признак жизни, который мы видели здесь до сих пор. Я прохожу по тоннелю под стенами – сбитая земля над головой замерзла до крепости цемента – и выглядываю из-за угла, чтобы посмотреть на блокгауз. Да какой блокгауз? Это центральное здание комплекса, выстроенное как маленький замок. Высокие окна, купольная крыша, маленькая дверь плотно заперта. Какое-то странное транспортное средство – что-то среднее между танком и мотоциклом, – припаркованное у стены, покрыто блестящими кристалликами, но это не снег.

– Круто! Всегда хотел себе «Кеттенкрад», – замечает кто-то в общем канале.

– Моррис, заткнись. Все равно цилиндры, наверное, заварены. Хайтин, проверь двери. Скери Спайс, прикрывай с M40.

Некто совсем не похожий на певицу из «Спайс герлз» проходит мимо меня и направляет на блокгауз нечто среднее между автоматом и канализационной трубой. Кто-то другой, неузнаваемый в камуфлированном спецкостюме, быстро бежит к двери. Человек с базукой бьет меня по плечу, чтобы привлечь внимание:

– Назад! – шипит он.

– Ладно-ладно, – отвечаю я, но мне почему-то совсем не страшно. – Слушайте, а это точно не замок Вольфенштейн?

– Твою дивизию, не говори такого, если не готов к последствиям, – ворчит кто-то мне в ухо.

Солдат № 1 поднимает что-то похожее на пистолет для силикона и наносит белую пасту на дверной проем блокгауза. И до сих пор нас никто не встречает. Я поднимаю глаза к зловещим красным звездам над стенами и задумываюсь, почему их так мало. Мысль приходит мне в голову ровно в тот момент, когда солдат втыкает в пасту таймер, а потом отпрыгивает к нам и пригибается: «В укрытие!» Земля вздрагивает, и по краям двери начинает валить пар и дым: этот гель оказывается высокобризантным взрывчатым веществом, которое плавит стальную дверь, как паяльная лампа – масло. Я вижу, как дверь выгибается, сплющивается сверху, а затем вылетает наружу, а следом – поток воздуха, который чуть не валит меня на промороженную землю.

– Господи боже, – говорит кто-то, и я оборачиваюсь, чтобы посмотреть, куда упала дверь; мои нервы на пределе: тут что-то не так. Где же Аненербе? Тут должны быть люди, вот что не так!

Скери Спайс направляет гранатомет на комнату за дверью, но поток воздуха прекратился, и когда Хайтин бросает внутрь факел, тот освещает голую комнату размером с гараж и запертую дверь на другой стороне.

– Жутковато, – замечаю я. – И пусто. Есть кто дома?

Спецназовцы не теряют времени: вся команда «Браво» набивается в пустой холл, и вперед выходит Хайтин.

– Это тамбур-шлюз. Ловушка – заманивают внутрь и…

– Замок Вольфенштейн, да? – замечает Алан, и, судя по нагрудной панели, он говорит в личном канале; я тоже подключаюсь.

– Почему здесь никого нет? – спрашиваю я.

– Хрен их знает. Нужно быстро проникнуть внутрь. У тебя есть идеи?

– Да. Если вы разгерметизируете это здание, а Мо внутри, то вы погубите нашего лучшего свидетеля.

– А если я его не разгерметизирую и какие-то обледеневшие зомби-нацисты прикончат кого-то из моих людей, я потеряю больше, чем лучшего свидетеля.

Кто-то похлопывает меня по плечу, я вздрагиваю и, обернувшись, узнаю Алана.

– Запомни это, – говорит он.

– Мы здесь в первую очередь, чтобы получить инфор… – начинаю я, но Алан уже переключился на другой канал, так что я даже не знаю, слышит ли он меня.

Как бы там ни было, он хлопает меня по плечу и жестом приказывает входить. В холле команда «Браво» открыла дверь, раскрутив запорное колесо, и вошла внутрь, а теперь колесо крутится само позади них. Видимо, шлюзовая дверь.

– «Браво», говорит Майк, тут есть атмосфера – полкилопаскаля на минус двадцать градусов. Давление растет: замок закрылся. Здесь все вроде бы в рабочем состоянии, но покрыто пылью. Мы готовы входить по первой команде.

Я захожу в холл следом за Аланом и «Альфой». Скери Спайс выкладывает полоски густой взрывчатки под двери шлюза, а другой солдат направляет на нее легкий пулемет. Я переключаюсь в общий канал и слушаю переговоры; видимо, что-то не так с рацией, потому что голоса едва слышно за помехами. Помехи…

– Говорит Говард, у вас тоже помехи на линии?

– Говорит Хаттер, кто это был? Повтори, сигнал на уровне три и продолжает падать.

– Хаттер, Боб, хватит болтать, включите шумоподавление. У нас есть работа.

Голос Алана звучит озабоченно; я решаю, что перебивать его – плохая идея, и занимаюсь своей рацией на случай, если это она пришла в негодность. Через минуту я уже знаю, что с ней все в порядке. Это отличный приемник-передатчик, способный быстро переключаться между примерно фиглиардом ультравысоких частот, – аналоговый, а не цифровой, лучший в своем роде. Если эта штука ловит помехи, значит, помехи идут по всему фронту.

Я возвращаюсь ко входу, выглядываю и смотрю на небо. Звезды очень яркие; дымно-красный водоворот галактики смотрит на меня злобным красным глазом, поразительно четкий на фоне ночи. Я высматриваю луну, но она скрылась из виду, хотя ее свет отбрасывает острые, как нож, черные тени на бледно-голубой снег. Я моргаю и подавляю желание протереть глаза. Голубой? Чудится, наверное. Или оптические фильтры на шлеме сбили мне цветочувствительность – уже бывало такое с компьютерными мониторами.

Я снова поворачиваюсь, и кто-то жестом зовет меня за собой; дверь в шлюзовую камеру открыта.

– Говард, Хаттер, Скери, ваш выход.

Я осторожно иду вперед. Бетонный пол потрескался, на нем видны старые жирные пятна. Я оглядываюсь: что-то большое катится ко входу – Пайк и тележка с бомбой.

– Я пойду за вами вместе с зарядом, – добавляет Алан.

Я вхожу в шлюз и встревоженно кошусь на путаницу труб на стене – будто попал в старый фильм о войне или внутрь подводной лодки: сплошные вентили и круглые циферблаты. Хаттер толчком закрывает за нами дверь и начинает крутить ручку. Шлюз узкий, света в нем нет, если не считать наших фонарей на шлемах. Я вздрагиваю и стараюсь не думать о том, что будет, если дверь заклинит. Рядом со мной Скери Спайс дергает рычаг на противоположной двери, и с тихим шипением из вентиляционных отверстий у пола в комнату льется туман. Стрелка на моей нагрудной панели дрожит и приходит в движение – давление воздуха. Еще через несколько секунд я чувствую, как костюм обвисает, и слышу отчетливый щелчок, когда прекращается шипение.

– Заходим, – говорит Скери Спайс, откручивает запорное колесо на внутренней двери и толчком открывает ее.

Я и сам не знаю, что ожидаю увидеть: может, конечно, и замок Вольфенштейн, да и в детстве я насмотрелся второсортных фильмов о войне, но загон с замороженными ротвейлерами точно оказался бы в моем списке последним пунктом. Кто-то включил лампочку под потолком, и она теперь отчаянно качается на проводе, отбрасывая диковинные тени на усохшие трупы дюжины крупных псов. Рядом со шлюзом стоит стол, а за ним – металлические шкафчики во всю стену; перед нами – деревянная дверь в коридор. Свет не слишком хорошо рассеивает тени. Хаттер подталкивает меня в спину, и я вхожу. Что-то хрустит у меня под каблуком, и на полу остается коричневатое пятно.

– Фу! – говорю я и оглядываюсь.

– Можешь выключить рацию, – замечает Хаттер, нажимая кнопки на своей нагрудной панели, – тут есть воздух. Вроде бы даже дышать им можно, но тут без уверенности.

– Тихо, – командует Скери Спайс. – Майк?

– Майк здесь. – Моя рация трещит заметно меньше, чем снаружи. – Пока никого живого – пыльные кабинеты, мертвые собаки. Мы обыскали первый этаж, тут никого.

Судя по голосу, он озадачен не меньше моего. Куда же подевались злодеи?

– Принято, Хаттер и тот умник со мной в караулке. Ждем подкрепления.

Я слышу металлический скрежет и оборачиваюсь: Хаттер снова закрывает дверь шлюза, и скрипит она так, будто петли не смазывали полвека.

– Ого, тут трупы.

Я подпрыгиваю. Это другой голос, тревожный и неуверенный. Хайтин?

– Третья дверь по коридору В, левое крыло, и картина тут неприятная.

– Говорит Барнс. Хайтин – рапорт, – по-деловому включается Алан.

– Они тут… это у них вроде кают-компания, командир. Сказать сложно, температура ниже нуля, так что все замерзло, но много крови. И трупов. На них… да, форма СС, подразделение не скажу, но это точно они. Похоже, что перестреляли друг друга. О боже. Простите, сэр, я сейчас. Минуту.

– Хоть десять, Грег. Что там такое?

– Их тут… человек двадцать, сэр. Заморожены, как и собаки: мумифицировались. И это не вчера произошло. Лежат кучей под стеной и еще несколько вокруг стола, и – один из них держит пистолет. Все мертвые. На столе бумаги.

– Бумаги. Что можешь о них сказать?

– Не много, сэр, я немецкого не знаю, а тут все, кажется, по-немецки.

Кто-то начинает изобретательно ругаться. Я даже не сразу понимаю, что это Хайтин.

– Что там, Хайтин?

– Я наступил в… – Снова поток ругательств. – Простите, сэр. – Глубокий выдох. – Тут чисто, но… но сюда лучше слабонервным не заходить. Похоже, какая-то черная магия…

Хаттер похлопывает меня по плечу и указывает вперед:

– Говард на подходе. Ничего не трогай.

Все здание – это сумрачный лабиринт узких коридоров, пыли и мусора; здесь так тесно, что с баллонами за плечами толком не развернешься. Скери Спайс ведет меня через несколько комнат и столовую: низкие скамьи по обе стороны деревянного стола перед стойкой, на которой стоят потемневшие от времени кастрюли. Потом мы оказываемся в большом центральном холле, откуда лестница уходит вверх и вниз, и входим в другой коридор, двери в котором распахнуты. Возле третьей нас ждет Хайтин.

Внутри все примерно так, как он и описал: стол, картотечные шкафы, груда высушенных мумий в черно-серой форме, черно-коричневые пятна на половине из них. Но вот стена за дверью…

– Говорит Говард: я такое уже видел, – передаю я. – Алгемантическая индуктивная схема Аненербе. Тут должен быть… ой.

Ряды закупоренных стеклянных бутылей поблескивают из-под устройства, похожего на стеклянный печатный станок с хромированными стальными зубцами. Внутри заключен сморщенный безглазый ужас: рот разинут в бесконечном беззвучном вопле, туго натянулись цепи на обезвоженных мышцах. Я прилагаю все усилия, чтобы на него не смотреть: сблевать внутрь скафандра было бы очень глупо. Большие зажимы и батареи, стойка шириной в девятнадцать дюймов – где же лоток? Ответ: под кровестоками.

– Судя по всему, это было их последнее заклятье перед гибелью. Или перед самоубийством.

Я провожу пальцем над крайним каналом колдовской машины, но так, чтобы его ни в коем случае не коснуться: они туда, скорее всего, заливали ртуть – проводник, – но она уже с тех пор наверняка испарилась. Одержание, которое распространяется прикосновением или по электропроводящим каналам. (По визуальным тоже можно, хотя для этого обычно нужно подогнать очень серьезную компьютерную графику.) Я отворачиваюсь от несчастного, заключенного в пыточной машине, и смотрю на стол. Бумаги на нем стали хрупкими от старости: я переворачиваю одну страницу и чувствую, как хрустит переплет, а потом вижу гипнотическую геометрию преобразования Птата.

– Они кого-то вызывали, – говорю я. – Не уверен, кого именно, но это определенно было заклятье одержания.

Меня не покидает чувство того, что во всем этом есть что-то неправильное. Что-то не сходится. Что же я упустил?

Мумия с пистолетом в руке будто ухмыляется мне.

Я отключаю рацию и полагаюсь на старомодные слова, чтобы меня услышали только здесь:

– Хайтин, – медленно говорю я, – посмотри на этот труп. С пистолетом. Это он перестрелял всех остальных, или это мог сделать кто-то другой? Может быть, он защищался?

Здоровяк выглядит озадаченным.

– Не понимаю…

Затем он замолкает и подходит к столу так, чтобы оказаться как можно ближе к трупу.

– Нет, – заявляет Хайтин. – Может, здесь и был кто-то еще, но выглядит так, будто он сам застрелился. И это странно…

Его слова заглушает рация:

– Барнс всем: мы нашли профессора О’Брайен. Говард, пулей лети в подвал на втором уровне, нам понадобится твоя специализация, чтобы ее вытащить. Все остальные – будьте начеку: у нас остался еще как минимум один злодей.

По коже у меня бегут мурашки: что же случилось с Мо, что им нужна моя помощь, чтобы ее освободить? А потом замечаю, что на меня смотрит Хайтин.

– Будь осторожен, – ворчит он. – Пользоваться этой штукой умеешь?

– Этой? – Я неуклюже похлопываю по глазу василиска, который висит рядом с моей нагрудной панелью. – Конечно. Слушай, не трогай эту машину. Серьезно, не прикасайся. Я думаю, что она скисла, но сам знаешь, что говорят о невзорвавшихся бомбах.

– Ты иди-иди, – он указывает на дверь, и я выхожу, а в коридоре вижу Скери Спайса на корточках – и глаза у него бегают туда-сюда, как у хамелеона под кокаином.

– Идем.

Мы направляемся к лестнице, а я не могу избавиться от чувства, что упустил что-то чрезвычайно важное: что мы все плотней запутываемся в громадной паутине тьмы и холодной лжи и делаем именно то, чего хочет засевший в ее центре монстр, – и все потому, что я неправильно понял один из знаков вокруг.

Когда я выхожу из камеры со своей жуткой добычей, оказывается, что Мо и Хаттер ушли. В комнате околачивается только Хайтин, переминаясь с ноги на ногу в ожидании меня.

– Пошли, – говорит он.

Я показываю ему сумку.

– Есть.

Мы возвращаемся по коридору с зелеными трубками, и я только один раз оборачиваюсь через плечо, выдыхая клубы пара в студеный воздух. Потом я опускаю забрало шлема, проверяю регулятор и прислушиваюсь к шуму прохладного воздуха в шлеме.

– Где все?

– Командир наверху готовит заряд, а твоя зазноба ушла к воротам.

– Отлично. – Я совершенно искренен: от этого места у меня мурашки по коже, и хочется сплясать радостный танец от одной мысли о том, чтобы взорвать его к чертовой матери. – Документы какие-нибудь нашли?

– Документы? Целую кучу. Это же немцы, парень. Если ты хоть раз работал с Вермахтом, сам сможешь роман написать о документах.

– Ага.

Мы подходим к лестнице. Там нас ждет Скери Спайс.

– Иди наверх, – говорит он Хайтину, а меня останавливает: – Ты жди. – Он поворачивает переключатель у меня на груди. – Слышишь меня?

– Да, четко и ясно. Кто-нибудь видел урода, который похитил Мо?

– Цель? – переспрашивает Скери и поднимает свой автомат, так что на миг я радуюсь тому, что не вижу его лицо под маской. – Нет, но сейчас ты идешь наверх, я за тобой, и, если увидишь кого-то у меня за спиной, ори во все горло.

– Так и поступлю, – решительно киваю я.

Тени удлиняются: химические фонари уже догорают. В канале, на который переключил меня Скери, коротко переговариваются остальные; кажется, три команды возвращаются на заранее подготовленные позиции, высматривая цель. Какой-то злобный демон был здесь несколько часов назад в украденном теле: мы можем двигаться быстрее? Видимо, нет.

– Таймер выставлен на семь тысяч секунд, – включается Алан. – Это через сто десять минут, ребята. Я выдернул предохранитель, и взрыватель теперь в рабочем состоянии. Если кто-нибудь планирует тут задержаться, через два часа вам потребуется крем от загара с фактором не меньше миллиона. Поименная перекличка.

Все на месте, кроме троих снаружи.

– Хорошо. Отходим в обратном порядке. Скери, Хайтин, проследите, чтобы Говард не потерялся.

– Так точно, командир, – откликается Хайтин. – Эй, ты, пошли.

– О’кей.

Я жду, пока Хайтин пройдет через шлюз в гараж, затем открываю дверь и втискиваюсь в тесную комнатку.

– Я на первом баллоне, все работает.

– Это хорошо. Давай выходи.

Я напряженно жду две минуты, пока воздух выходит через тоненькую трубку, и чувствую, как меня охватывает гермокостюм. Как ни странно, в частичном вакууме мне становится не так холодно: ледяной воздух внутри блокгауза вытягивал тепло из тела. В этот момент открывается внешняя дверь.

– Пошел, пошел!

Я выхожу в гараж, открываю двери навстречу чернильно-черному небу и оказываюсь во дворе перед блокгаузом. Там меня ждет Хайтин. Кто-то поставил у стены тележку, но гусеничный мотоцикл пропал.

– Кто-то решил набрать сувениров? – спрашиваю я.

Послуживший мне ответом взрыв помех подсказывает, что со связью дела стали хуже, чем раньше; я поднимаю глаза и вижу красные звезды, багровый водоворот галактики… и откровенно розовый оттенок луны. Я показываю на то место, где стоял «Кеттенкрад»:

– Смотри, его нет. Кто его забрал?

Хайтин пожимает плечами. Я оглядываюсь.

– Иди туда, – он показывает на главные ворота.

Я иду в указанном направлении. Лунный свет – смутный и розовый: то ли я теряю сознание, то ли… что? До того места, где наш враг открыл врата в Амстердам, идти около километра, и поскольку его нигде не видно, у меня есть время немного подумать. Над головой я вижу только черноту; видимые звезды растянулись широким поясом над горизонтом, злобный лик луны смотрит на нас с неба. Ужасная сила – высосать всю жизнь и тепло из планеты. Ритуальное убийство позволяет поболтать с демоном, который может тебя одержать или открыть окно во вселенную, настолько чуждую, что тебе не понять ее физических законов, нужно очень много энергии, чтобы открыть физический портал на альтернативную Землю. Тени Земли интерферируют друг с другом, и очень сложно добиться конгруэнтности. Но что бы здесь ни произошло…

Я пытаюсь себе представить, что произошло. В голову приходят только два сценария.

Первый. Подразделение Аненербе в Германии, где-то в апреле 1945-го. Они понимают, что проигрывают войну, но поражение не рассматривается. Они быстро собирают все, что могут: сухпайки, станки, семена, горючее. Они используют группу военнопленных, чтобы открыть портал в холодный и безвоздушный мир, где они смогут переждать бурю, а потом вернуться домой.

Нет, это чушь. Как бы они выстроили эту крепость? Или испохабили луну?

Сценарий второй. Альтернативная история: другая версия нашей вселенной, настолько близкая, что энергия, необходимая для того, чтобы открыть полный мост между ними, примерно равна массе-энергии самой этой вселенной. Точка расхождения, развилка в реке времени – заклятье, которое Аненербе попробовали сотворить в самом конце войны. Некромантический обряд настолько кровавый, что жрецы Шипе-Тотека отшатнулись бы в ужасе, настолько изуверский, что Гиммлер бы протестовал. Они открыли портал. Мы думали, что это только тактический шаг, способ перемещать людей и припасы незаметно для Союзников – сбрасывать их в другой мир, перевозить по нему без риска, а затем открывать портал обратно в наш континуум. Но что, если они задумали нечто куда более грандиозное? Что, если они пытались открыть канал в одно из тех безымянных пространств, где обитают инфоядные – создания почти бесконечно холодные, живущие в густых тенях расширившихся вселенных, которые покорились древним силам испарения черных дыр и протонного распада? Призвать такую почти божественную силу, чтобы сдержать врагов, отбросить Красную Армию и западных Союзников…

Что произошло дальше?

Шагая по окаменевшему лесу, я вижу все, словно в кинохронике. Ветер боли и погибели взвивается в самом сердце Европы, сбивает бомбардировщики с неба, как семена одуванчика. На западе поднимается тьма, буря, поглощающая дивизии Жукова, как ураган – щепки треснувшей мачты. Некроманты СС в восторге: их демоны шагают по земле в краденых телах, пожирая души унтерменшей и выплевывая косточки. Ранний снегопад предваряет Фимбульветр, ибо легендарные ледяные великаны вернулись, чтобы исполнить волю Тысячелетнего Рейха и воплотить в жизнь всякое желание Фюрера. Бледное холодное солнце смотрит на пустошь огня и льда, разоренную триумфом воли.

Как ужасно они просчитались, некроманты понимают только через несколько месяцев, когда дни становятся все короче и короче – проходит равноденствие, а температура все падает. Солнце меркнет. Великаны перестают подчиняться.

«Сумерки богов» опускаются на Третий Рейх…

На пологом склоне холма, за которым расположены врата, я оборачиваюсь и смотрю на замок, последний островок тепла в холодном, высосанном досуха мире. С минуту я размышляю об этом.

– У меня есть мысль, – говорю я вслух, но в ответ получаю только помехи.

Я оглядываюсь. Хайтин стоит чуть дальше по склону и машет мне рукой. Снова помехи.

– Прием? – говорю я, пытаясь подстроить рацию. – Как слышно?

Он подходит ближе, выставив что-то вперед. Я вижу моток провода со штепселем на конце, но, когда он подходит ближе, помехи угасают. Он тянется проводом к моей груди, но я отталкиваю его руку.

– Говори, – хрипит он.

Я глубоко вздыхаю:

– Мне нужно провести замеры. Вся эта картинка неправильная, очень неправильная. Почему так холодно? Почему рации выходят из строя? Что погубило всех в бункере? Думаю, Алану нужно это знать. Черт! Мне нужно это знать. Это важно.

Под шлемом выражение лица Хайтина прочесть невозможно.

– Объясни.

От внезапного понимания меня пробирает дрожь.

– Послушай, они вызвали создание, которое высосало всю энергию из этой вселенной. Как ты думаешь, что произойдет, если Алан взорвет водородную бомбу?

– Продолжай, – говорит Хайтин и снова протягивает мне провод.

Я показываю на разбитую нагрудную панель, а потом тыкаю пальцем в небо:

– Смотри, все звезды красноватые и слишком далеко друг от друга. Это раз. Красное смещение означает, что они летят друг от друга с бешеной скоростью! Либо так, либо из их света что-то вытягивает энергию. Думаю, в этом же причина неполадок с рациями: в этой вселенной меняется постоянная Планка. Два: солнце – оно погасло. Потухло несколько десятков лет назад, поэтому температура около сорока градусов по Кельвину и продолжает падать; от фоновой температуры космоса Землю удерживает только то, что внутри полно горячих камней, а также достаточно тория и урана, чтобы их полураспад подогревал ее еще миллионы лет. Но и планета теряет тепло быстрее положенного, потому что что-то искажает законы физики. Три: насколько мы можем судить, все другие звезды тоже погасли, видимый свет – это реликтовое излучение, оно сюда летело годами и столетиями.

Я глубоко вздыхаю и переминаюсь с ноги на ногу. Хайтин молчит, только оглядывается по сторонам, высматривая знаки в земле и на небе.

– Что-то тут пожирает энергию и информацию, – говорю я. – Наша главная цель – выяснить, что тут происходит, и доложить. Мы пока ее не выполнили, и то, чего не знает капитан, может нам всем серьезно навредить.

Хайтин оборачивается ко мне.

– Теперь стало понятно, да? – спрашивает он. – Все сходится?

Он подносит фонарь к шлему, чтобы осветить лицо под забралом. Ухмыляется мне – и я понимаю, что никогда прежде не видел этого лица.

– Sehr gut[2], — говорит он, а затем бросает фонарь и снимает шлем.

Под его веками беззвучно вьются светящиеся черви, извиваются в пустом пространстве черепа, точно как у той твари, что захватила Фреда из бухгалтерии. Вырвавшийся из костюма воздух одел его в облако пара, а он тянется ко мне, пытается схватить, установить телесный контакт, поскольку его гамбит с коммуникационным проводом провалился. Всего один миг электропроводимости…

Тварь, захватившая тело Хайтина, не слишком умна: она забыла, что я тоже в спецкостюме и что они сделаны на совесть. Но все равно жутковато. Я роняю сумку, отпрыгиваю назад и чуть не лечу вверх тормашками, когда гравитация дергает меня за ранец. Одержимое тело тянется следом, и я очень отчетливо вижу, как из его носа течет струйка крови, пока неуклюже пытаюсь нащупать на поясе коробку василиска. Наконец-то мне это удается. Я хватаю ее обеими руками и нажимаю большими пальцами красную кнопку. Бесконечную секунду я с ужасом думаю, что ничего не вышло, что батареи разрядились на холоде, а потом…

Примерно каждый тысячный атом углерода в теле, принадлежавшем Хайтину, внезапно приобретает восемь лишних протонов и семь или восемь нейтронов. И мало одного дефицита массы (тут из ниоткуда взялось столько энергии, что хватило бы на небольшую ядерную бомбу) – эту проблему я оставлю космологам. Хуже то, что каждому такому атому не хватает восьми электронов, так что он формирует чрезвычайно нестабильные карбоно-силикатные промежуточные соединения, которые тут же захватывают бешеный заряд, выдергивая электроны из окружающих молекул. Потом они разваливаются, но в процессе запускают каскад кислотно-основных реакций в окружающем химическом бульоне, бывшем прежде человеком. Тело Хайтина краснеет, как электронагревательный элемент, а потом исходит паром, части костюма плавятся, кожа чернеет и лопается. Он кренится в мою сторону, я ору и отпрыгиваю. Ударившись о землю, тело разбивается, как статуя из горячего стекла.

Потом я оказываюсь на коленях на промерзшей земле, хватаю ртом воздух и отчаянно пытаюсь заставить желудок успокоиться. Если меня стошнит в шлем, я умру и не смогу рассказать Алану, какую ошибку он совершит, если взорвет здесь бомбу.

Весь этот мир превратился в мышеловку: демон-телокрад терпеливо ждал, когда мы, серые зверьки с блестящими глазками, сунем сюда свой любопытный нос.

Я встаю, глядя на пар, который поднимается из двух углублений в земле, которые проплавили в вечной мерзлоте мои наколенники, и с трудом делаю глубокий вдох. Помехи трещат у меня в ушах, как бекон на сковородке, искаженные куски сигнала, передающего обратный отсчет до искусственного рассвета. Я стараюсь не смотреть на то, что осталось от Хайтина.

Они призвали инфоядного демона: тварь, которая пожирает энергию и умы. Какое-то создание из мертвого космоса, в котором звезды давно погасли, испарились на холодном ветру распадающихся протонов, а черные дыры сжались в клубки суперструн в излучении Хокинга. Огромный, древний, неторопливый разум, который хотел получить доступ к горячему ядру молодой – всего несколько миллиардов лет от Большого Взрыва – вселенной, которой оставалось еще сотня триллионов лет расточительного звездного огня до неизбежного погружения в бездну.

Поднявшись, я проверяю запас воздуха: осталось еще на два с четвертью часа. Должно хватить – до взрыва около часа. Я оглядываюсь, пытаюсь понять, куда идти. В голове наперегонки летят мысли, одна другой важнее…

Эта тварь была голодна. Сперва она сделала то, зачем ее позвали: высосала сознание и жизнь из врагов Аненербе, заняла их тела, научилась притворяться человеком. А потом протащила через врата больше себя, чем они ожидали. Она большая, слишком большая, чтобы пройти через врата человеческого размера, но у нее был доступ к бесконечному запасу энергии и все умы мира на тарелке – более чем достаточно, чтобы открыть портал и протиснуться в этот новый, богатый космос.

Призванное чудовище дало некромантам из Аненербе больше, чем они просили. Выедая феникса ядерного синтеза из всех звезд, оно начало тянуть энергию непосредственно из пространства-времени, чем изменило постоянную Планка, питаясь ложным вакуумом самого пространства. Свет растянулся и покраснел; гравитационная постоянная стала переменной, упала, как барометр перед бурей. Процессы термоядерного синтеза в сердце солнца угасли, нейтроны и протоны упрямо оставались моногамными. Первым прекратился поток солнечных нейтрино, хотя самому солнцу оставались еще века до того, как проявились бы первые признаки охлаждения и возобновился бы сдерживаемый радиацией гравитационный коллапс в ядро белого карлика. Тем временем вселенная снова начала расширяться, постарев за считанные годы на целые эоны.

Но вернемся к здесь-и-сейчас. Вот я, вот труп. И вот оружие. И по трупу видно, что его убили оккультным устройством, которое я держу в руках. Вот дерьмо. Я пытаюсь подкрутить рацию, но ничего громче шипения и помех не слышу. Черт, что говорить Алану? «Слушай, я понимаю, что все выглядит так, будто я убил твоего человека, но нужно прекратить выполнение твоей боевой задачи»?

Я смотрю в небо. Ночь, но, возможно, я бы нашел солнце, если бы знал, где искать. Темное, сжавшееся, дальше от Земли, чем в моем родном мире, потому что, когда эта тварь высосала энергию из пространства-времени, самого пространства стало больше, больше пустоты. И я теряю энергию. Найти Алана. Предотвратить взрыв. Быстро вывести всех отсюда. У этой твари ушло много энергии на то, чтобы открыть врата в свой родной мир и пробраться на эту разбитую Землю; энергии, которой больше нет в этом сморщенном трупе вселенной, энергии, которая ей нужна, чтобы перебраться на новые, тучные пастбища. До недавнего времени она могла только прислушиваться и ждать приглашения (на сцене появляется террористическая ячейка из Санта-Круза) – и ответить на зов. Что она сделает, если мы дадим ей больше энергии? Откроет врата в свой родной мир? Или расширит портал на нашу Землю? Это худший из возможных сценариев, о котором я даже думать не хочу – мне он будет в ночных кошмарах сниться еще много лет, если у меня еще будут эти много лет, чтобы видеть кошмары.

Протащив свою огромную, холодную сущность в эту вселенную, демон разлегся в развалинах победоносного Рейха и принялся ждать – терпеливо, ведь он прождал уже бесконечно много вечностей; ждать, пока какой-нибудь горячий, быстрый разум откроет врата в новую вселенную. Теперь он сосредоточен в одном месте, сможет двигаться быстрее – не потребуются миллионы человеческих жертв, чтобы привлечь его внимание. Стоит лишь пригласить его – например, глупой хитростью террористической ячейки, – и он сможет завладеть телом, а потом воспользоваться тем, что узнал о природе человека от Аненербе СС, и умело направить действия окружающих. Одержимый, его агент по другую сторону первых врат, должен организовать открытый канал, а потом найти источник энергии, чтобы распахнуть его настежь, чтобы пролез весь пожиратель. Открыть врата по мерке человеческого тела так, чтобы агенты оказались с обеих сторон, дорого, на это уйдет практически вся оставшаяся у него энергия – жизни последних офицеров Аненербе в этом мире, сохраненных именно на такой, крайний, случай. Но открыть врата так, чтобы прошел ледяной великан, гигант, способный вырезать портреты на поверхности луны и высасывать вселенную досуха, – тут потребуется куда больше энергии, которую можно получить либо масштабным некромантическим обрядом, либо из одного чрезвычайно мощного локального источника.

Я осматриваюсь. Я стою у подножия холма; на другом его склоне стена, пара жалких трупов и половина взвода спецназовцев. Позади меня – окаменевший лес и сумрачный замок, населенный кошмарами. (И кстати, водородная бомба, которая взорвется примерно через семьдесят минут.) Где же все? Растянулись между замком и вратами, вот где.

Нужно сказать Алану, чтобы он не взрывал бомбу. Я подбираю сумку с отрубленными руками и ковыляю вниз по склону в сторону окостеневших деревьев, сжимая в одной руке глаз василиска. Ноги у меня напряглись так, будто я иду по стеклу и боюсь, что подо мной нет ничего, кроме черного льда. Ветви тянутся ко мне из сумрака, так что я отдергиваю голову внутри шлема; они ломаются, постукивают по забралу – хрупкие веточки, из которых ушло все тепло. Если здесь больше одного телокрада…

Я поскальзываюсь и тяжело падаю на бедро. Что-то хрустит под ногами, будто ломаются сучья. Я поднимаюсь, потираю ногу и морщусь, тяжело дыша. Внизу я вижу замороженную бурую кочку: то ли мелкого кролика, то ли крупную крысу – какое-то животное, которое погибло много лет назад. Погибло. Я нагибаюсь и подбираю сумку с отрубленными для опознания руками. Наверное, сейчас самое время подумать о предосторожностях? На случай, если тут бродят и другие демоны в краденых телах?

Пожалуй, да. Я смотрю в сторону замка, воскрешая в памяти полузабытую лекцию об оккультных технологиях маскировки.

Три дня спустя я уже в Лондоне. Большую часть этого времени я провел в допросных комнатах, отчитываясь об операции и рассказывая все до самых мелких деталей. Когда я не говорю до хрипоты, то ем казенные пайки и сплю в спартанской казенной кровати. Офицерская столовая – все дела. Перелет в Лондон проходит без происшествий, и сразу из аэропорта я еду в больницу к Алану.

Он лежит в закрытой палате в отделении редких тропических болезней одной из крупных лондонских клиник. На входе меня встречает дежурный санитар, а перед дверью стоит женщина в полицейской форме.

– Здравствуйте, – говорю я. – Я пришел к Алану Барнсу.

Санитар едва удостаивает меня взглядом.

– К мистеру Барнсу нельзя, – бросает он и возвращается к разглядыванию чьей-то медицинской карты.

– Слушайте, – говорю я, перегнувшись через стойку. – Я близкий друг и коллега. Сейчас приемные часы. Пожалуйста.

Теперь санитар соизволил на меня посмотреть.

– Не нужно вам к нему, правда, – говорит он, а офицер полиции расправляет плечи и впервые обращает на меня внимание.

Я достаю удостоверение и спрашиваю:

– Как он?

– Сейчас стабильно, – тихонько присвистнув, отвечает санитар, – но скоро, наверное, его придется перевести в интенсивную терапию: состояние стабильно тяжелое. – Он косится на дежурную. – Мы можем вам перезвонить, если будут изменения.

Я тоже смотрю на служительницу закона, которая разглядывает мое удостоверение так, будто оно стало уликой в деле о каком-то особо жестоком убийстве.

– Вы меня впустите или нет?

– Входите, мистер Говард, – бросает она, пронзив меня взглядом, открывает дверь и входит внутрь первой, так и не вернув мне удостоверение.

– Не больше пяти минут! – добавляет санитар.

Моему взору предстают маленькая палата без окон, лампы дневного света и кровать-каталка в окружении машин, на которых слишком много циферблатов, индикаторов и переключателей. Прозрачная жидкость по капле переливается из бутыли на стойке в руку пациента через здоровенный катетер. Пациент лежит на горе подушек; когда я вхожу, он приподнимает веки. И улыбается.

– Боб.

– Приехал, как только отпустили, – говорю я и лезу во внутренний карман за открыткой, толком не заметив, как напряглась служительница закона у меня за спиной; увидев конверт, она снова успокаивается. – Как самочувствие?

– Дерьмово, – мертвенно улыбается он. – Похоже на худший в мире случай мести Монтесумы. Ты сам-то в порядке, парень?

– Не могу жаловаться. Они не дали мне поговорить с Мо, а весь первый день меня штудировали эскулапы: наверное, им цвет моей желчи понравился. – Что я несу? Соберись, тряпка. – Думаю, между нами оказался хороший слой бетона. Они разрешили тебе поговорить с Хилари? Кормят нормально?

– Кормят… – Алан поворачивает голову, чтобы взглянуть на катетер в руке; кожа у него бурая, покрыта язвами и белыми чешуйками над покрасневшими пятнами воспаления. – Пока что питаюсь через шланг, Боб. – Он прикрывает глаза. – Не видел Хилари. Черт, как я устал. И лихорадит иногда. – Снова смотрит на меня. – Ты ей скажешь?

– Что ей сказать, Алан?

– Просто скажи ей.

За спиной я слышу покашливание.

– Хорошо, скажу.

Алан никак не показывает, что услышал меня; просто задремал, как восьмидесятилетний старик под валиумом. Я открываю конверт и ставлю открытку на прикроватный столик, где он ее увидит, когда проснется. Если проснется. Он всегда знал, что умрет в своей постели. «Скажи Хилари»?

Я поворачиваюсь и выхожу из палаты, ничего толком не видя. За мной выходит охранница, осторожно закрыв за собой дверь.

– Вы знаете, кто с ним такое сотворил, мистер Говард? – тихо спрашивает она.

Я замираю. И сжимаю кулаки за спиной.

– В некотором роде знаю, – тихо отвечаю я. – И больше он ни с кем этого не сделает, если речь об этом. Отдайте, пожалуйста, мое удостоверение, мне нужно поехать на работу и сделать так, чтобы кто-то сказал его жене, где он. Вы ведь ее впустите?

Она косится на санитара.

– Как он скажет. – Она кивает мне, а потом на автопилоте выдает стандартную реплику с курса контактов с общественностью для сотрудников полиции: – Приятного дня.