Печальные звёзды, счастливые звёзды
Мы говорим за новогодним столом: «С Новым годом, с Новым счастьем!». Говорим так, будто старое счастье нас уже не устраивает, будто износилось оно, истаскалось, потемнело от прожитых дней. И всё бы ничего, да иногда только это самое «старое» счастье человеку и нужно. И тогда загораются звёзды. Счастливые или печальные — решать вам. Главное, чтобы они загорались.
- Сальвадора_в_дали Сейчас дочитала рассказ Яланского "Дом там, где звезды". Вот, вот оно! Отличный, великолепный рассказ! И у Смолиной тоже приятственный весьма... Ладо - ну хз. Я такое нечто не понимаю. \_(°-°) _/
- ЕльКолючая Есть пара рассказов весьма так ничего, остальное слишком сладко, слишком сиропно Но для любителей такого весьма зайдет
От составителя
В ваших руках четвёртый сборник рассказов в жанре современной прозы. На этот раз тематический, посвящённый наступающим праздникам.
Это волшебное время. Время ожиданий, надежд, время подведения итогов. С боем курантов наша жизнь делится на заветное «до» и «после». Мы зажигаем бенгальские огни, обжигаемся обрывками опалённых салфеток, загадываем себе счастье, здоровье, побольше денег, славы, загадываем перемены или, наоборот, стабильность. В новогоднюю ночь мы все становимся немного детьми, в тайне ото всех ожидая прихода Деда Мороза и исполнения самого-самого желания.
Авторы сборника — не волшебники. У нас нет билета в страну магов и драконов. Мы не доставим вас на звездолёте в другую галактику, подальше от проблем и забот. Зато мы можем подарить вам несколько часов сказки. Вам стоит лишь протянуть руку, открыть дверь и отправиться в путешествие. Снежными тропами, по следам таинственных незнакомцев, в поисках счастья и исполнения мечты.
Внимание, экспресс до Счастливых звёзд отправляется сию минуту. Не забудьте горячий чай, тарелочку с ароматными мандаринами и шоколад, а хорошее настроение припасено на этих страницах.
Алексей Ладо, Тим Яланский
Как Фёдор за ёлкой ходил
— Нет проблем, — сначала сказал Фёдор, лишь потом подумал, что спрашивать у любимой девушки, какого подарка она ждет на Новый год, не просто не разумно, а в высшей степени глупо. Влип, что называется.
— Ты всё можешь, Феденька? — спросила Снежанна, выходя из капсулопузыря.
Фёдор всегда провожал возлюбленную до входной мембраны её квартиры на сто двадцатом уровне высоток, хотя и не любил этот район мегасити. Здесь селились офисные крысы, к коим Фёдор — виртоинженер — не принадлежал. Здесь, несмотря на дорогие вентиляционные системы, пахло зубным вибропорошком, грифельной смазкой и пылью. То ли дело его квартал — «200 towers», где жили, в основном, виртуальщики, а потому он казался безлюдным — жители выбирались в коридоры лишь по необходимости. По личным делам, так сказать. Он до сих пор недоумевал, как угораздило влюбиться в офисную леди.
— Мне мама рассказывала, а ей бабушка…
— …а той прабабушка, — пробормотал Фёдор, но Снежанна не расслышала.
— В древности люди ставили в домах живую ёлку и украшали её. Представляешь? Говорят, что ёлочный природный запах не сравнить с искусственным, а еще говорят, что настоящая ёлка приносила счастье тому, кто её раздобывал. Я тоже хочу счастья! — Снежанне, видимо, казалось, что старинная профессия Фёдора даёт ему возможности почти божественные.
«Разве у нас его нет — счастья?» — Фёдор смотрел на Снежанну, любуясь совершенным овалом лица, короткими волосами, имитирующими каракуль, большими серыми глазами и маленькой, недавно появившейся над левой бровью, сверкающей тату «Ф + С = Л».
— Ну, звезду с неба не достану, но ёлку — без проблем, — по-идиотски пообещал Фёдор.
Сейчас он сидел в своей квартире и думал о том, как же выполнить обещание. Не выполнить — сам себя перестанешь уважать, а уж что говорить о девушке?
До Нового года оставалась неделя…
День первый
И чего любимой не нравится обычная ёлка?
Фёдор покачал головой и щелкнул пальцами. Вживленные сенсоры отключили стандартную ёлку-голограмму, пульверизатор втянул трубки, и — новогодний, как считал Федор — запах начал рассеиваться, уносимый в вентиляционные щели под потолком.
Ладно, поищем настоящую. Федор надеялся, что реликтовая ёлка не сделает большой бреши в его финансах.
Сёрфинг в Сети выдал развесистые гирлянды предложений, рекламные гаджеты высыпали на Фёдора три литра снега разной консистенции, полстакана блёсток и одарили гелиевым голошариком на присоске — с маркет-логотипом «Доширак-Оливье».
Торговые сети предлагали искусственные ёлки — гигантские и крохотные, ёлки-костюмы и ёлки для слепых, транс-ёлки и временное шрамирование «под ёлку», однако настоящих деревьев не продавал никто.
Тогда-то у Фёдора и появились опасения, что квест окажется сложнее, чем он предполагал.
Где же берут настоящие ели? Он притушил экран, стряхнул с шевелюры блёстки, отклеил ото лба присоску с мерцающим шариком на нитке и полез под разложенное спальное место. Там, в уютной тени пряталась пластиковая коробка с вещами, которые жаль выбрасывать даже в условиях, когда на человека полагается восемь квадратных метров жилища.
Вот она! В руках Фёдора зашуршало ломкими страницами настоящее целлюлозное чудо, возможно, созданное из тех самых ёлок, в которых нуждался сейчас владелец книги.
Задвигались, замерцали яркие картинки с зайцами, медведями, снеговиками…
Всё верно, ёлки росли в лесу, и настоящему герою полагалось самостоятельно зайти в этот самый лес и вынести оттуда дерево.
Единственный знакомый Фёдору лес находился чёрт те где, в физрайонах ниже пятидесятого уровня, но в пределах досягаемости — оранжерея, опоясывающая сталелитейный завод.
В детстве интернат-класс водили туда на экскурсию. Он хорошо запомнил непривычно светящийся купол, за ним находилось огромное голубое пространство и неприятное солнце, помнил запах — сырой и терпкий, от которого сжималось горло, звуки стрекотания непонятных насекомых. И деревья, конечно, — месиво листвы и палок, в которое соваться не хотелось.
Были там ёлки или нет, Фёдор не помнил…
Смотритель с недоумением смотрел на рыжего веснушчатого парня с сенсорами везде, где только можно — даже на ушных мочках, который всерьёз требовал показать живую ёлку. Сторож перевел взгляд на свою вотчину, где в данную секунду роботы распыляли питательный раствор: ананасы, черешня, апельсины… маслогруши, опунция и арктурианские цеплеклюи…
— У нас фруктовый сад, молодой человек, живых ёлок не существует, — смотритель почесал затылок: — Хотите саженец граната? Только сомневаюсь, что у вас хватит фигкоинов его купить. Великий Альмонд Тин, ну, вы знаете, владелец издательского концерна «Синий взгляд», половину бизнеса продал, чтобы только заказать черенок…
Смотритель говорил что-то ещё, но Федор не слушал. Он запрыгнул в капсулопузырь и унесся по трубе № 25 в родной квартал «200 towers».
День второй
Может, он ошибся и не досмотрел рекламу? Может быть, глупая машина не поняла, что именно искал в Сети Фёдор, и потому не показала нужный запрос, а в гипермаркетах именно сейчас дожидаются покупателей чёртовы живые ели?
А что если?!.. Догадка шарахнула Фёдора, как яблоко древнего Ньютона. Кроме глобальных торговых сетей остались еще «питекантропы» — частные лавочки. Чистое хобби владельцев, увлекающихся раритетами и экзотикой.
Тамбур кубрика сиял матовой светло-серой унифицированностью, тонкие цветные полосы вдоль стен тянулись в стороны, указывая направление.
«Частный магазин с ёлками», — сказал Фёдор и коснулся зелёной полоски. Он собрался за живым деревом, и выбранный цвет показался логичным, правильным.
Вздохнули дверцы лифта, и светлый пузырь капсулы помчал пассажира по изогнутым трубопроводам, что, подобно кровеносным сосудам пронизывали исполинское «тело» Восточноевропейского мегасити.
«Миллиард мелочей» — так назывался магазинчик, зажатый между семидесятым и семьдесят вторым жилыми кварталами. Семьдесят первый пояс только для покупателей.
Магазинчик действительно был лавочкой — навскидку, около тысячи квадратных метров, не больше, украшенный старинными мигающими голограммами десятилетней давности.
Фёдор ступил на автоплатформу и въехал в приветливо распахнувшиеся двери.
— Ёлки? У нас есть всё! — торжественно завопил робот-распорядитель. То есть Федор уверил себя, что в бездушном голосе прозвучало торжество. — Наш девиз: «Миллиард мелочей» — не уйдешь без харчей! — заявила железяка.
Робот залихватски раскрутил центральный сегмент корпуса, из манипуляторов повалил цветной дым, запахло жареной курицей и клубникой.
— Вообще-то я не собираюсь есть ёлку, — пробормотал Фёдор.
После блужданий, которые Фёдору показались бесконечными, они добрались до секции с новогодними украшениями. Посреди полок и гирлянд, опутанный монорельсом игрушечной воздушной дороги, возвышался силикоидный Дед Мороз. Он проникновенно смотрел на посетителя, из носа выметались радужные снежинки. Фёдор поспешил отвести взгляд. В глазах тут же зарябило от разноцветных — старинных! — стеклянных шариков, бус, пластиковых флажков и… пластиковых же ёлок.
— Рекомендую эту, — робот выстрелил манипулятором в кучу сверкающего барахла и вытащил приятно пискнувшую упаковку, — надувная, со встроенным амортизатором, суточным эффектом снега, огоньками, мокрым будильником и…
— Где настоящая, я спрашиваю?! — проорал Фёдор, перекрикивая звон колокольчиков.
— Сейчас прибудет хозяин, — испуганный робот втянул суставчатые манипуляторы в корпус и смылся.
«Ох, Снежанна, не скоро ты меня дождёшься», — печалился Фёдор, с опаской наблюдая, как упаковка с надувной ёлкой ползёт в родную кучу товаров.
Хозяин частного магазинчика оказался таким старым, что ему уже, вероятно, отказывали все реабилитационные центры: усохшим, сморщенным, как венерианский сфинксовый дятел, с дребезжащим каркающим голосом и серьгой в нижней губе. Колпак Деда Мороза, воздвигнутый на лысину в честь наступающего праздника, смотрелся бы хорошо, скорее, на Хэллоуин, чем на Новый год.
— Живые ёлки, — клацнул неожиданно белыми зубами дед, — ох, блин, я их помню! Они такие, пипец, как трава… зелёные. И пахли, да. Мне, мелкому говнюку, тогда было года четыре…
Федору недосуг было слушать историю жизни «питекантропа».
— Вы не знаете, можно ли их где-то найти? — перебил он.
— Сомневаюсь, что они остались, хотя… — старик поднял седые брови, почесал макушку. Новогодняя шапка сползла, под ней оказалась татуировка скалящегося черепа, — чувак, а попробуй пошарить на лыжных курортах — в лесу, в Сибирском мегасити.
Опять этот странный лес!
День третий
Сибирский мегасити мало чем отличался от Восточноевропейского. Камень, металл, стекло, переплетающиеся трубы капсульных шоссе, чёткие линии поясов-уровней. Разве что воздух холоднее, пронзительнее — по ощущениям, не по физико-химическому составу.
Фёдор сидел в офисе — помещении, которое терпеть не мог, — туркомпании «Пегас» и нервничал: слишком долго дама-представитель искала в Сети свободное место на курорте. Он бы сделал это молниеносно, но Фёдор не заехал домой, отправился сюда прямо из магазинчика.
Дама углядела нетерпение, извинилась:
— Места раскупают за год вперёд, я смотрю, нет ли отказников. Вот, нашла! Если вы готовы лететь прямо сейчас, вас ждут на курорте «Алтайский лёд». Бронировать?
— Я готов! — Фёдор шумно выдохнул. Он и не подозревал, что курорты настолько востребованы, надо свозить туда как-нибудь Снежанну.
Фёдор соскучился, он не связывался с любимой третий день. Поклялся же, что пока не раздобудет ёлку — ни-ни!
Курорт оказался в горах, вылизанных искусственным снежным покрытием, расчерченных линиями скоростных трасс, по которым скользили лыжные капсулы. Свет от стратосферных щитов мерцал в подъёмниках. Сквозь экраны шлемов Фёдор наблюдал за счастливыми лицами людей, которые никогда не видели настоящего снега. Впрочем, Фёдор его тоже никогда не видел.
В новом малиновом костюме с магнитными лыжами на ботинках Фёдор попытался обследовать окрестность.
На первой трассе он удачно увернулся от гикающих курортников, стремительно несущихся по склону. На второй — чуть не попал под робота: формирующий трассу танк тревожно засипел и замер. От столкновения спасла ограда с флажками, в которой новоявленный лыжник запутался и покатился под откос, унося с собой добрый десяток метров ограждения.
Фёдор выбрался из искусственного сугроба, слизнул с исцарапанной губы кровь, отстегнул лыжи и, тяжело дыша, залез в подъёмник, что понёс его на самую макушку горы. Возможно, оттуда он увидит, наконец, эти таинственные леса.
И другие мысли занимали Фёдора, пока он ехал: вряд ли здесь понравится Снежанне, разве что распитие кофе на открытых верандах горных шале и… мускулистые инструкторы. Потомственный виртуальщик в восьмом поколении, накачанными мышцами Фёдор не обладал, хотя и не стеснялся своей, вполне пропорциональной, фигуры.
Как он ни озирался, взобравшись на самую верхушку, пресловутого «леса» не обнаружил. Как ни расспрашивал гордых собой курортников и чопорных инструкторов — никто не понимал, о чём он толкует.
Фёдор плюнул и зайцем посетил еще парочку подобных мест. Зря.
В Японосити, кроме планктонных ферм, он нашёл лишь беломедвежий инкубатор, а из Нью-Кюрасао еле унёс ноги, случайно ввязавшись в непонятную игру, в которой полуголые участники валили друг друга в бассейны с мороженым.
Ёлочный след потерялся.
День четвертый
Голова раскалывалась от впечатлений, болела. В глазах рябило от бесконечного мельтешения разноцветных стенок скоростных туннелей. Под мышками чесалось. В коротких снах являлась душевая кабина и новёхонькая одежда.
Четвёртый день Фёдор встретил у терминала капсульной станции Индиополиса. Здесь, по словам минутного знакомца из Нью-Кюрасао, как будто бы использовали ёлки для ритуалов кустофариане.
Ему мучительно хотелось сконтачиться со Снежанной — даже пальцы подрагивали, а датчики в ушах светились. Однако Фёдор сдерживался, что-то подсказывало, что, кроме слов любви, он выпалит жадной до раритетов девушке несколько выражений без особого значения, зато эмоционально окрашенных.
Фёдор вздохнул, потёр коммуникатор на запястье, словно тот обжигал кожу, втянул носом воздух, почувствовал, что страшно хочет домой. Он и представить себе раньше не мог, что мир такой громадный, и, пока пузырь скользит над континентами, внизу проносятся мириады ситиузлов, кварталов, башен и гиперсекций — настоящих, а не из симулятора. Дом далеко-далеко, один лишь пиксель огромного города, которым стала Земля.
И сам Фёдор — маленький-маленький. И миллиарды людей, таких же, как он сам, живут себе: едят, разговаривают, смотрят друг другу в глаза, переживают неприятности, хлопоты, ищут работу и чистят зубы… Голова шла кругом. В таком океане душ очень легко затеряться и никогда не вернуться к Снежанне.
Федор нашёл на карте центр Индиополиса и покинул станцию.
Центр пах… Новым годом.
Вокруг площади на сотом поясе мегасити сверкали климат-мембраны, путешественника обдавало сухим ветром и светом. После бассейна с мороженым Нью-Кюрасао здесь было жарковато. Белые и голубые арки, фонтаны и завесы иллюминаций делали площадь нереальной. Преломляемое куполом солнце рождало радуги в водяных струях. Но Фёдор не смотрел на водяную феерию. Взгляд примагничивала тёмная, мохнатая на вид конструкция, торчащая в полукилометре впереди — зелёное коническое дерево.
Ёлка вовсе не походила на нарисованную в целлюлозной книжке — слишком высокая, а уж с нормальной пластиковой разнилась, как виндоуз с андроидом. Однако это была именно она.
Фёдор сунул руки в карманы и, небрежно посвистывая, изображая из себя зеваку, направился к вожделенному дереву. Он и сам не заметил, как шаг приобрёл хищную пружинистость, а недавно теребившие сенсоры пальцы скрючились первобытными когтями.
Ёлка пряталась за мономолекулярной сеткой, которой можно остановить поймавший глюка орбитальный шаттл. У прохода стояла девушка с голобэйджем «Снегурочка». Да, именно «Снегурочка», а не «Снежанночка», как сначала показалось Фёдору.
Её волосы были спутаны в жгут, как три оптоволокна, и свисали до пояса. Синяя шапочка, длинная рубашка в серебряных звёздах и почему-то респиратор — над ним сияли сиреневые глаза в обрамлении пушистых ресниц.
— Сюда нельзя, — сказала Снегурочка, — демонтируем, не видите?
Около ёлки крутились роботы, волокли катушки с моносетью, тросы и упаковочные коконы, позади дерева поднимал манипуляторы промышленный кран.
— Зачем? — только и смог произнести Фёдор, уставился на девушку, но ответила ему не она.
— Активные вещества, выделяемые данным организмом, являются сильным аллергеном, — раздался бесполый голос. Блестящий пингвинобразный агрегат в колпаке Деда Мороза уставился единственным голубым окуляром. — Не рекомендуется находиться рядом с организмом дольше трёх минут, — с нажимом произнёс робот, покрутился возле входного терминала и убежал к крану.
— Возьмите респиратор, — Снегурочка протянула маску, — вы подвергаете себя опасности! — Она вздохнула: — Хотели людей порадовать, а в результате получили панику, иски от одиннадцати пострадавших с отеком Квинке и девяносто пять заявлений на возмещение морального ущерба. Кустофарианцы и зелёные в знак протеста устроили пупочный флешмоб, а синие и грамматисты получили двенадцать мест в правительстве и шесть минут эфирного времени ежедневно. Акции «Доширака» рухнули, магнат Альмонд Тин купил контрольный пакет, и теперь здесь будет гранатовое дерево.
Несколько обалдевший от новостей Фёдор взял респиратор, надел и склонился к ушку девушки:
— Можно я ближе подойду? Пожалуйста! Понимаете, я никогда не видел такой ёлки! У неё же — как это? — хвоя. И запах. А ещё очень хочу поселфиться, я невесте обещал — хоть одну голограмму, пожалуйста!
Снегурочка посмотрела в честные глаза Фёдора, на рыжие волосы и милые веснушки, улыбнулась:
— Ну, если для невесты… Разве что на минутку.
Фёдор замер, его лицо почти касалось сизо-зелёных игл. Он втянул носом запах и закрыл глаза. Странно. Так непохоже на то, что он знал всю жизнь. Живую ёлку нашел, надо же!
Фёдор ухватился за ближайшую ветку, дёрнул — ладонь обожгло, но пушистая веточка оказалась в руке.
— Внимание! Административное правонарушение! — заорал робот, красный колпак Деда Мороза съехал на металлический затылок. На пути робота попался рулон моносетки — ячейки зацепились за стабилизаторы, и полотно потянулось за вёрткой машиной, которая пыталась схватить преступника.
Фёдор побежал вокруг ёлки, натыкаясь на тросы и распорки, вопя те самые выражения, которые давеча мысленно адресовал Снежанне. Робот катился позади и, несмотря на разматывающуюся моносеть, не отставал.
Замаячил перед носом выход. Фёдор рванул туда, поскользнулся, полетел кувырком, за спиной завопили сигналки — робот барахтался в натянувшейся моносети и вызывал подмогу. Мохнатый конус ёлки мотался от толчков и зловеще потрескивал.
Длиннокосая девушка уперла кулачки в бока, сиреневые глаза метали молнии. Под сапожками валялись респираторы. Девица шагнула к валяющемуся Фёдору.
«Всё кончено!» — подумал он, заелозил, чувствуя, как брюки на заду цепляются за бетон, поднял руку, словно зелёная живая веточка могла защитить от разъярённой фурии.
Снегурка хмыкнула, протянула Фёдору худую ладошку:
— Бежим!
День пятый
Фёдор нащупал край простыни, натянул на живот и почувствовал, что краснеет. Он и сам не мог понять, как же быстро всё получилось: вчера эта ненормальная чуть руку ему не оторвала, таща за собой по технологическим улицам и задворкам Индиополиса, а сегодня они проснулись в одной квартирной капсуле и даже в одной кровати. Фёдор зажмурился: нет-нет, ничего между ними не было, просто одно стандартное спальное место — больше ведь и не нужно одиночкам. Разве что у Вероники — так звали Снегурочку — есть возлюбленный на стороне. Да и как не быть у такой красавицы?
— Привет, — Вероника распахнула сиреневые глаза, перепрыгнула через Фёдора и закружилась по комнате в смешной пижаме с зайчиками. Чёрные короткие кудряшки завихрились вокруг головы — коса оказалась бутафорским приложением к шапочке. И хорошо, сочетание тёмных волос и сиреневого взгляда нравилось Фёдору. Запахло булочками и кофе. — Вставай, горе глюковое!
Помятая, но бодрая зелёная веточка стояла в прозрачном стакане рядом с новостным экраном.
— У тебя не будет из-за меня неприятностей? — Фёдору сегодня — до красноты ушей — было чудовищно стыдно за кражу. А ещё он, кажется, отбил коленки и потерял копчиковый сенсор.
— Ах, — махнула рукой девушка, — ерунда! Ёлку уже демонтировали и увезли в Сахарасити, домой, она признана опасной для города. Теперь там новогоднее гранатовое дерево! А нас никто не ищет, наказание за нарушение — тридцать семь минут дегустации экспериментальных видов «Доширака» — прошли, и срок ответственности миновал.
— Спасибо, Ника, — Федор понял, что Снегурочка спасла его от тяжёлой участи, задумался: — Выходит, теперь мне нужно лететь в Сахарасити. Ветке Снежанна не обрадуется. Помчусь за целой ёлкой.
— Вот как? Значит, её зовут Снежанной… красивое имя, — Вероника застыла на месте, сжимая в руках кофейный реактор. Фёдор невольно залюбовался тонкой как прутик фигуркой.
— Федя, ты только не огорчайся, ладно? — кажется, Снегурочка готова была вот-вот всхлипнуть. — Вчерашняя ёлка — она тоже не совсем такая, что ты искал.
— А какая же?
— Она… лабораторная: селекционная камера, искусственная питательная среда, актиноритмы… Это дендроид! Генетически сконструированная симуляция нужной формы и фактуры.
— Откуда ты знаешь? — не поверил Фёдор. Глаза защипало в предчувствии страшной несправедливости и бесполезности беготни за живой ёлкой.
— Так я там работаю, Федя, — Вероника присела рядом, положила тёплую ладонь на плечо, заглянула в глаза. — Не расстраивайся, пожалуйста. Твоя Снежанна не заметит подмены. Дендроиды почти как настоящие деревья.
— Вот именно, почти! Вероничка, — Фёдор не заметил, что назвал девушку ласково, так, как называет, вероятно, её парень, — блин, не в Снежанне дело, я же сам буду знать, а это ужасно.
— Что такое «блин»?
— У одного питекантропа научился, — Федор вспомнил отзывчивого лавочника, — означает высшую степень огорчения, разочарования, негодования — да чего угодно!
Вероника молча встала, прошла к экрану, остановилась:
— Эх, дедушка сейчас спит. Но… я буду не я, если не помогу тебе, Федя. Только — блин! — трудно нам придётся.
Она его понимала! Фёдор заулыбался.
День шестой
Сначала Фёдор решил, что задумка Вероники вполне осуществима.
Снегурочка оказалась родом из лабораторного наноселения при Полярной резервации, где проживало не более ста человек и куда посторонний в здравом уме и памяти ни то что носа, мизинчика не сунет.
Позади капсулопузыря остались мерцающие пояса Антарксити, они неслись у самой земли по единственной трубе, ведущей к провинциальному оазису.
Здесь, по словам девушки, жил её дед, и работал он оператором комплекса дикой природы. Егерь! — Фёдор посмаковал новое слово. Воображение разрывалось между образами звероподобного нелюдимого здоровяка и аскетичного профессора-фанатика с комплекцией наследственного виртуала.
Над Антарксити Фёдор ещё сомневался, что Вероника не нуждается в помощи психиатров, но когда пузырь вынесло в центр микроскопического городка на нулевом поясе, уставленного кубиками одноэтажных домов и окруженного защитным периметром, поверил ей окончательно и бесповоротно.
— Самое сложное, Федя, — говорила Вероника, — переправить ёлку из резервации в Антарксити. Таможенный карантин не пропустит…
Фёдор неловко топтался у порога, глядя, как Вероника обнимается с высоким поджарым мужчиной с такими же сиреневыми глазами, как у неё. Панда на его розовой футболке обнимала девушку тоже.
— Ро! Солнцестояние приехала встречать, да ещё не одна, — мужчина ревниво скосился на Фёдора, перекинул дымящуюся палочку из одного края бороды в другой. Его волосы торчали вверх блестящей тёмной волной, запястья увивали гирлянды зелёных шевелящихся треугольников.
— Я останусь, дедушка, а вот Феде… — и Вероника, недолго думая, посвятила деда в их авантюру…
— Для гёрлфренды, значит… — дед Николай забарабанил пальцами по столу и выпустил облачко пряного дыма, панда на футболке моргнула, — годно, сам был молод, горяч и многослоен, как Шрек. Оки, в резервацию пущу, ну и чекну вам ёлку на плане — давно апгрейдить молодняк пора, чёртова прокрастинация. И контрабас протащим! Закутаем в голококон, как реагенты для новогоднего аромата — раньше тебя, Федя, прибудет посылка. Никто и не унюхает, что там реально ёлка. Вот только потом, френд, рассчитывай на себя, на меня никаких референсов, плиз. Ёлки аллергенны, попадешься властям — и будешь Солнцестояние встречать в штраф-руме, и травлей новыми сортами хрючева не отделаешься.
Чем-то, неуловимо, Вероникин дед напоминал Фёдору лавочника «питекантропа» — если не из одного поколения старики, то где-то близко.
В резервацию собирались долго. На Фёдора и Веронику надели «винтажные», как выразился дед, комбинезоны со встроенным подогревом, аптечкой и системой связи, шлемы с респираторами, трубочками для питья. За пояс Фёдору засунули древнюю электроножовку, прицепили моток верёвки.
У стенки защитного купола дед Николай еще минут пять давал инструкции «городским» и делал селфи с внучкой, только после этого выпустил ребят наружу, в резервацию.
За спиной зашипел и захлопнулся люк шлюза, Фёдор ухватил за ладошку Веронику и опасливо сделал первый шаг.
Над головой разверзлось непривычно огромное голубое небо, не отгороженное ни потолками, ни куполом, ни даже климатическими щитами. В ярком свете комбинезоны заискрились алыми блёстками. Ноги провалились в белую субстанцию-кашу — холодную и мокрую. «Это же настоящий снег!» — догадался Фёдор.
Вокруг ветками без листьев тянулись вверх деревья — не ёлки.
Вероника стянула респиратор, счастливо взвизгнула:
— Здравствуй, лес! — и по неровным складкам снега рванула навстречу ощетинившимся голым веткам.
Фёдор последовал её примеру и тоже снял маску. Легкие обожгло непривычно холодным воздухом, в горле запершило. Он постоял немного, глядя на белые облака пара из собственного рта, а потом поспешил вслед за девушкой.
Они вышли на большую поляну, зеленеющую с другого края. Ёлки! — понял Фёдор, обогнал Веронику и внезапно провалился в снежную яму, завалился вперёд, пытаясь ухватиться хоть за что-нибудь. Руки напрасно искали опору, вязли в сыпучем снегу, он набивался в рот и царапал щёки. По спине побежал холодный пот ужаса.
— Верёвку! Кинь мне верёвку! — крикнула Вероника с тропинки. — Горе глюковое, тут же натоптано, а кругом сугробы!
Фёдор забарахтался сильнее, скрючился, ощупывая пояс. Сообразил, что глубже не проваливается и, осторожно опёршись коленями в зыбкую твердь, выкинул конец верёвки на тропу.
— Тихонько иди! А теперь, блин, залезай! — командовала девушка.
Вскоре Фёдор, облепленный белым крошевом, как снеговик в книжке, выкарабкался на утоптанный снег. Тело дрожало от напряжения, и Фёдор с тоской вспомнил уютное кресло с массажем и подогревом… дома. Вероника хлопнула по плечу, начала отряхивать, а он позабыл о кресле — сам бил себя по животу и коленям, подымая облака сверкающих снежинок, и улыбался — так приятны были её хлопоты и искреннее переживание.
— Ты меня спасла, — тихо сказал Фёдор, а в голове мелькнуло: стала бы спасать его Снежанна? Скорее, она бы и не вышла из-под купола в этот страшный лес вместе с ним.
— Меня дедушка в детстве учил ходить по зимнему лесу, а ты первый раз тут, — Вероника надвинула респиратор, пряча недавний испуг. — Пойдём, ёлки близко.
Федор неловко убрал респиратор с её лица:
— Ты за меня так испугалась, Вероничка? — Белый парок дыхания повис между ними.
— Нет… За ёлку, блин! — фыркнула девушка прямо в его губы…
— Представляешь, дедушка, он не стал её резать! — возмущалась Вероника.
Дед Николай лишь ухмылялся, пускал из самокрутки пряный дымок и разводил руками. Он смотрел на парня, щурился и, кажется, что-то понимал. Панда на его футболке делала непроницаемую морду.
А Федор, и правда, не стал.
Тогда в лесу, когда они подобрались, наконец, к ёлочкам, и Федор увидел их нежную красоту с макушек до пяточек: крохотные шишки, острые иголочки хвои, капельки смолы на тонких стволах, он вытащил ножовку и… Правильно говорит Вероника — резать, всё равно что убить. И принести убиенную Снежанне. Нет уж, обойдётся веточкой!
День седьмой. Новый год
Капсулопузырь мчался по трубе — по одной, второй, десятой…
Фёдор развалился на сиденье, не обращая внимания на цветные пятна дорог, не выходя на празднично украшенных станциях. Автомат, настроенный на адрес «Восточноевропейский мегасити, &nan, пояс 120», справлялся сам.
Фёдор смотрел на живую еловую веточку и грустил. Ему казалось, что прошла не неделя, а гораздо больше, он не только соскучился по дому, но и расскучился, а потом соскучился снова. В памяти лицо Снежанны размывалось и иногда заменялось другим — с сиреневыми глазами.
— Какое у тебя желание на Новый год? — спросил он у Вероники, прощаясь с девушкой в Антарксити.
Она пожала плечами:
— Что толку — желать? Останусь с дедушкой, испеку пирог и сделаю «Доширак-Оливье». Блин, отправляйся, Федя, а то я расплачусь. Тебя ждут.
Фёдор кивнул, залез в капсулопузырь. Тысячи слов вертелись на языке. Но он так и не решился произнести ни одно из них.
— Я бы хотела праздновать Новый год с тобой! — услышал он, прежде чем унёсся по трассе в прошлое.
Квартал офисных крыс пах праздником, который случится через пару часов, но сквозь искусственный аромат голографических ёлок пробивался другой — работы, зубного порошка и грифеля.
Фёдор нажал сенсор на входной мембране.
Снежанна тотчас появилась на пороге, уже одетая в роскошное переливающееся платье. Новые платиновые волосы возвышались над головой в сложной причёске-зонте. Татушка на лбу другая: наполовину съеденное яблоко.
— Фёдор! Я жду и жду, — щебетала Снежанна, увлекая парня в квартиру-капсулу и косясь на ветку в его руке.
— Подарок… — смутился Фёдор. — Твоё желание.
— Из-за неё ты пропадал так долго? — девушка поглядела на веточку с недоумением. Она пальчиками зажала нос, коснулась хвои, брезгливо отдернула руку, спохватилась: — Спасибо, ты молодец. Пусть тут полежит, — она быстро кинула ветку на кресло.
— Ей вода нужна, — пробормотал Фёдор.
Девушка не расслышала. В капсулу хлынула хохочущая толпа наряженных Снежанниных сослуживцев. Веточку кто-то смахнул, она оказалась под ногами.
— Снежка, поспеши! — забасил мужик в облегающем супергеройском костюме человека-банана, схватил её за плечи. Зонтик платиновых волос заплясал.
— Ты с нами? — перекрикивая шум, спросила Снежанна, как будто, по каким-то причинам, Фёдор мог быть не с нею.
Толпа вывались в коридор, увлекая растерянную пару.
— Я сейчас, — тихо сказал Фёдор, выпустил руку девушки.
— Догоняй! — басил мужик-герой, тесня компанию к трассовым трубам.
Фёдор поднял растоптанную веточку, положил в карман.
В капсулопузыре он заложил в автомат обратный маршрут — Антарксити.
В пути Фёдор набрал код связи и заулыбался, когда на дисплее появилось удивлённое лицо Вероники:
— Вероничка, а пирог с чем будет? — сказал он.
— Вегетарианский, с цеплеклюями, — тряхнула она чёрными кудряшками.
— Да? Если так, то моё желание совпало с твоим… И я уже не про пирог! — поспешил добавить Фёдор, совсем смутился: — Я к тебе, можно?
— Блин, Федя! — ответило чудо с сиреневыми глазами. — Конечно, можно!
Евгения Кретова
Новые приключения Сне Гурки
Зелено-голубой шарик в тонкой искрящейся плёнке атмосферы неказист и неприметен. Его здесь точно искать не будут. Кому он нужен, на краю Галактики?
Прозрачная капсула ловко метнулась от подслеповатого спутника, чиркнув по геостационарной орбите, просочилась сквозь пелену облаков, нырнула под грозовой фронт.
Дет Моесс удовлетворённо хмыкнул, не поймав пеленга патрульной службы.
Капсула зависла над ночной стороной планеты, и, выбрав место посадки, юркнула в полутьму.
— Три ноль, три ноль, — сонно доносилось из ретранслятора, — примите экстренное сообщение.
Капитан патрульной службы Сне Гурка, дёрнул чёрными пушистыми кисточками на острых ушках, потянулся к кнопке приема.
— Три ноль у аппарата, — широко зевнул.
— Три ноль, в ваш сектор прибыл несанкционированный катер, необходимо предотвратить посадку, чтобы избежать контакта с аборигенами и, в случае необходимости, произвести зачистку. Как поняли? Приём.
Сне Гурка удивлённо изогнул бровь: какого квартозианского окуня сюда припёрло нелегала?
— Вас понял. Сообщите код нелегала.
— Семёрка.
Капитан поморщился: семёрка — это глюк. А глюк — это волдырь на заднице, чёрт бы побрал эти приграничные секторы.
Сне потянулся к динамику, надо «обрадовать» команду:
— Внимание, общий сбор в рубке. Код «семь». Миссия — вытащить глюка с Земли до того, как Земля станет глюком. Всем ясно?
Моесс просканировал поверхность. Ментальная активность на планетке очаговая, логическое мышление аборигенов ассоциативное, высокая склонность к иррациональному мышлению. Ментограмма яркая, аж глаз режет. «Что там у них происходит, интересно?», — равнодушно спросил сам себя. Он пролетел чуть дальше, нашёл местечко поспокойнее. Прямо норка тихая — ни тебе местных, ни тебе патруля, ни матушки с её вечными кулинарными экспериментами, от одной мысли о которых сводило желудок, а в горле сворачивалась колючим комом едкая слюна.
Моесс потянулся, стряхивая воспоминания, и сладко зевнул.
— Искин, режим сна, — тихо скомандовал он. Тут же почувствовал, как навигаторское кресло принимает горизонтальное положение, из бортиков выдвигаются мягкие полигласовые пластины, принимая эргономичную форму и укутывая тело пассажира в прочный изотермический кокон.
«Спать, сорок часов спать», — сладко подумалось перед погружением в приятную дремоту.
Сне распределил исследование секторов между членами команды:
— Зои, Трыш, вам достаётся сектор один, — он очертил большую полусферу в районе северного полюса. — Ксю, забирай экватор от сюда до сюда, — он провёл указкой, выделив нужные широты. — Себе забираю вот эту обширную область, — он указал на тёмный континент. — В помощь ко мне поступают старпом Зуяба и Зырк, вы прочешите территорию от океана вглубь континента. Встретимся вот в этой точке, — капитан выделил горную цепь поперёк континента и отметил красным флажком точку, удобную для посадки.
— Какие указания в случае поимки глюка? — Зои, высокий сверианец, с квадратной головой и наголо бритой челюстью, хмурился: холод он не любил, от местного покрова, именуемого аборигенами снегом, у него слезились глаза, а на коже проступали сине-зелёные пигментные пятна, делающие его похожим на рептилоида.
— Нейтрализовать. Учитывая проворность товарища, нейтрализовать немедленно, попытки к бегству пресекать жёстко, — капитан задумался. — И это, ребят, не следите там. Чтобы зачистку не пришлось проводить.
Зуяба изучал выгрузку данных по сектору поиска.
— Капитан, в нашем секторе в ближайшие дни неспокойно. Аборигены отмечают большой всепланетный праздник. Здесь — особенно активно. Взрывами окрашенных пороховых снарядов, лентами, ряжеными, традиционной трапезой с употреблением в пищу ядовитой смеси и горючих жидкостей.
— Как называется праздник-то? — капитан нахмурился: это существенно ухудшает дело, глюк может мимикрировать, может притворяться кем угодно, чем больше объектов, тем сложнее его будет найти. А в толпе вообще не выловишь.
— Новый год. Действующие лица: старик с бородой в красной шубе, девочка с белыми косами, зайцы, фольклорные элементы типа злодеек-женщин по имени… Йа-га, — Зуяба с трудом выговорил сложное слово, — говорящие зайцы, коты, ну и мелочь всякая типа супераборигенов, аборигенов-кошек, аборигенов-пауков… Брр. Сразу вспомнил арахнопода Кселуса, которого конвоировали прошлым секстебрём. Местным, видимо, голову сносит, раз они в таких наряжаются. — Его передёрнуло.
Капитан задумался.
— Надо вывести нашего нелегала за пределы населённых пунктов и там изловить. Другого выхода не вижу. Если он, конечно, окажется в этом секторе.
Зуяба подвигал челюстями, недовольно шмыгнул носом:
— Готов поклясться, что подлец окажется именно в нём. Окологуманоидные развлечения — его стихия.
— Я не хочу к бабушке, не хочу, не хочу, не хочу! — Инга верещала на всю проезжую часть. От хорошо поставленного сопрано не спасали ни задраенные стёкла автомобиля, ни окрики мамы, ни удивлённые взгляды водителей и пассажиров соседних машин, застрявших, к несчастью, в предновогодней пробке на выезде из столицы.
— Инга, ты ведешь себя некрасиво. Минус один подарок от нас с папой, — Рита старалась быть спокойной. Покосилась на Андрея, тот хмуро изображал, что дочкина истерика его не касается, что он даже не слышит её. — Ты-то что молчишь? — Рита наклонилась к нему, чтобы быть уверенной, что он её расслышал. Муж плотнее сжал губы, промолчал. — Понятно, — Ритка откинулась на спинку, — снова мне разгребать.
— Не хочу в эту дурацкую деревню! — скандалила дочь. По её миловидному лицу, туго заплетённым тёмным косичкам с ярко-малиновыми бантами и общему виду прилежной отличницы и не скажешь, что этот ребёнок способен на такую отчаянную истерику.
Не поворачиваясь к дочери, тихо, но отчётливо Рита проговорила:
— Ещё один звук, и на вокальный конкурс ты не поедешь, — сказала, положила руку себе на колено и выставила указательный палец. В следующую секунду добавила к нему средний, потом безымянный и, наконец, мизинец.
Четыре секунды.
Истерика прекратилась. На заднем сидении воцарилась тишина. Рита победно покосилась на мужа, тот впечатлённо изогнул бровь и скривил губы.
— Так нечестно, — дочь надула губы, уставилась в окно. — Вы мне не оставляете выбора. А выбор делает человека, то есть меня, человеком.
— Скажите пожалуйста, мы уже философскую базу под свои истерики и выкручивание рук родителям подвели, — Рита деловито поправила полушубок. — Но выбора в данном случае у тебя, действительно, нет.
— Вот я и говорю — нечестно.
— Это жизнь, детка, — мать вздохнула. — А она вообще несправедлива.
Ехать к свекрови на Новый год Рита тоже не хотела.
Что она там забыла? Деревня. Наряженная блестящим мусором ёлка во дворе, квашеная капуста «по фирменному рецепту», вечные пирожки с зелёным луком и яйцом, от одного запаха которых воротило. Да, вкусный холодец. Это плюс. И свежий воздух. Но даже платье не наденешь. Фотки новогодние в Инстаграм не выставишь. Потому что — позориться. Но Андрея корёжило от осознания сыновьего долга.
Первого ехать он отказался наотрез. Новый год, чтоб его, семейный праздник. Дарья Ивановна ввиду возраста прибыть к ним не может, значит, они едут к ней. Точка.
Вот примерно так.
И это «Ты мне не оставляешь выбора. А выбор делает человека человеком», — это её, Риткин, финальный аргумент, подвешенный в кухне, словно ружье. Дочь со своим музыкальным слухом услышала их вчерашний спор.
И сейчас, по дороге к свекрови, дочь закатила истерику: она собралась в кино на каникулах, она хочет на ёлку — папа обещал, она хочет гулять и есть мороженое в торговом центре, с поездкой на все каникулы к бабушке это никак не совмещалось.
— Ну почему-у? — канючила Инга самым противным голосом из всех возможных.
— А, в самом деле, почему? — Рита решила, что и мужу пора включиться и отстаивать свою же собственную инициативу.
Андрей снисходительно покосился на супругу:
— Чтобы когда ты станешь старой и немощной, твоя дочь так же схватила семью в охапку и приехала к тебе встречать Новый год. Потому что Новый год — семейный праздник, и встречать его в одиночестве — преступление. Для этой самой семьи. Всем всё понятно? Или есть ещё вопросы?
Андрей — бывший военный. Хотя военные бывшими не бывают.
Ритка закусила губу, повернулась к дочери и выразительно щелкнула языком.
— Верно папка говорит. Я тоже хочу, чтоб ты с семьёй к нам приехала, когда-нибудь, когда я стану старой и немощной.
Инга надулась:
— Только если вы не будете кормить меня квашеной капустой.
Они свернули с МКАД на шоссе. Мелкий снежок сыпал под колеса, скрашивая накопившуюся грязь и пыль. Обочину украшала праздничная иллюминация, у торговых центров красовались гигантские ёлки.
— А ёлка у нас хоть будет? Иначе куда Дед Мороз подарки положит? — переживала Инга.
Андрей усмехнулся:
— Будет, куда ж она денется… Только в прошлом году ты, вроде бы, утверждала, что в Деда Мороза не веришь.
Инга промолчала. Веришь-не веришь — вопрос десятый. Но по старой привычке она спрятала в морозилке бумажку с желанием.
Контрабандист и галактический нелегал Дет Моесс проснулся от толчка — его небольшую капсулу, подхватив воздушным потоком, едва не перевернуло, сработала аварийная система стабилизации, под куполом рубки мелькнул и погас ярко-красный огонек оповещения. Глюк неторопливо просмотрел записи внешних визиров: столько шума наделала промчавшаяся мимо колымага кого-то из местных: чёрный грохочущий монстр, дышащий токсичной смесью газов, канцерогенов, альдегидов и сажи. Моесс поморщился:
— Что за планета, подери вас всех грызанский хрым, — пробормотал недовольно. — Поспать и то не дают.
Красные проблесковые огоньки манили за собой. Глюк заворожённо направил капсулу за пыхтящим оксидом серы, азотом и бензопиреном устройством.
Вечерний лес, шелест гравия под колёсами — глюк с интересом наблюдал за новой для него планеткой. Последние десять лет он преимущественно обитал на космических станциях. Хлоя — с её огромной полигласовой крышей, Стримм — в лучах оранжевой Глаугели. Та же Тамту, хотя ему на главном форпосте креонидян пришлось весь день просидеть в техотсеке, ремонтируя потрёпанный двигатель. Ну и основное его обиталище — Калипсо, тюрьма для особо опасных преступников. Разорви скварр этого Клиффа, который сдал его патрулю. Вот эта забытая всеми галактическими богами планетка на краю обитаемого мира — крохотная, аккуратная, словно выточенная умельцем из камня, — его внезапная удача.
Тем временем колымага, пыхнув водяными парами с примесью оксида углерода на повороте, свернула с дороги в пролесок и, проехав несколько сот метров, вынырнула к поселению. Полсотни занесённых белой пылью лачуг, в половине из которых не светились даже окна.
Странно, Моесс не помнил, чтобы ментограмма выдала ему присутствие аборигенов в близости от точки приземления. Хотя что там фиксировать? Аппаратура фиксирует лишь скученные импульсы. Эта деревенька — словно иголка в стоге сена. Потому и не найдёшь её по ментограмме. Одна улица, прямая как креонидянский тракт, да покосившийся колодец в центре, похлеще его конуры на Калипсо. Глюк поёжился и торопливо рванул за мигнувшим проблесковыми огнями аппаратом: тот как раз остановился у неприметного с виду дома, от которого, Моесс почувствовал это даже из своей капсулы, тянуло теплом, уютом… и ещё чем-то. Остро. Пряно до головокружения. Глюк шумно сглотнул.
— Режим маскировки. Код Один. Пароль 20-21-12, — он защёлкнул на запястье браслет-коммуникатор. — Сканирование радиуса в постоянном режиме.
— Сообщаю о необходимости подзарядки, — мелодично напомнил искин.
— Подзарядка в стандартном режиме, используем энергию местного светила.
— Есть, капитан, использовать энергию местного светила 2-Я-ЗЭ-glis для подзарядки. Кстати, в местных инфокаталогах, оно значится как Солнце. Расчётное время начало подзарядки: семь часов тридцать восемь минут согласно местной системе.
Глюк хмыкнул: Солнце — смешное название. На его родном языке оно означает «лохматое блюдце». Совпадение странное, конечно, его предки вряд ли когда-либо оказывались в этой части галактики. Если только пару сотен лет назад. Но местные, учитывая примитивную систему счисления и хранения данных, вряд ли это могли зафиксировать. Моесс пожал узкими плечами, взлохматив отросшие за время отсидки на Калипсо кудри цвета местной вездесущей пыли, нажал кнопку открытия шлюза и направился к выходу наружу.
В нос ударил аромат озона и местной флоры.
Глюк чихнул.
— Удачного дня, капитан, — пропел в наушниках искин и отключился.
Инга недовольно морщила нос, прятала его в мягкий ворс: в деревне пахло растопленными печами, их дым белыми, мерцающими в чернильной синеве неба столбами поднимался над заснеженными крышами.
— Звёзды-то какие яркие, — восхищённо выдохнула Рита, запрокидывая голову. — И низкие, будто над головой висят!
— Оптическая иллюзия, — пробормотала Инга, — вызванная низкими температурами и дефицитом освещения.
Рита и Андрей переглянулись:
— Дочь, а ведь ещё в прошлом году ты верила в Деда Мороза, — снова напомнил отец.
Игна шумно шмыгнула носом:
— Я маленькая была, мне десять лет всего было. Деда Мороза не существует. И чудеса не случаются.
На крыльце мелькнула низенькая тень в светлом полушубке.
— Родные мои приехали! — всплеснула руками пожилая женщина, бросаясь навстречу по нечищенной дорожке, забирая в валенки пушистую снежную крошку. Инга нацепила счастливую улыбку, направилась к ней.
— Куда катится мир? — вздохнул Андрей, глядя вслед.
— Мы сами делаем наших детей невыносимыми прагматиками, не жалуйся, — проворчала Рита и добавила: — Ты в возрасте Инги снеговиков лепил и «Мишкиной кашей» зачитывался. А им сейчас подавай гаджеты, попкорн и смузи.
Рита подхватила сумку и направилась к дому.
Андрей постоял ещё полминутки, наблюдая, как его дамы шумно обнимаются, подцепил пакеты с продуктами и, мигнув сигнализацией на авто, пошёл к ним.
Глюк наблюдал за аборигенами и чувствовал, как внутри черепной коробки вскипает мозг, словно брионил в кваркглюонном поле.
«Дед Мороз?!» — повторял про себя. Не могли же они о нём знать! Или перехватили инфосигнал? Учитывая допотопные средства связи, конечно, легко предположить, что вместо благородного Моесс, они услышали «Мороз». Идиотская ситуация.
Он собрался возвращаться на корабль, когда через коммуникатор раздался сигнал искина корабля:
— Капитан, в моих настройках значится требование о немедленном уведомлении в случае приближения галактического патруля. Сообщаю, что патруль вошёл в верхние слои атмосферы. Расчётное время прибытия: пятнадцать светиюд.
Глюк ругнулся:
— Разорви скварр этих ищеек, — и отключил связь.
Сощурившись, посмотрел вверх, на нависшие над головой звёзды. Одна из них заметно увеличивалась в размерах и смещалась к линии горизонта. Моесс пожевал нижнюю губу, сосредоточился. Мгновения хватило, чтобы принять решение, глюк, приглядевшись к зарослям ароматных колючих растений, нахохлился и глубоко вздохнул.
Капитан Сне Гурка раздавал последние указания и ориентировки команде:
— Реагируем на изменение импульсной активности не только объекта, но и его окружения. Обращаем особое внимание на небольшие предметы, которые соответствуют росту и весу нашего глюка Дета Моесса. Данные параметры он изменить не сможет, так что это чуть ли не единственный ориентир в поисках…
— То есть отметаем только крупные объекты? — не разделил капитанского оптимизма старпом Зуяба и подытожил печально: — Эх, текило-хреновато…
— В панику не впадать, — строго отозвался капитан, покосившись на старпома. — Зои, что нам известно о способах маскировки глюков?
Громила с квадратной челюстью перебросил на персональные коммуникаторы сводку. Крохотная, размером с мизинец самого Зои, голограмма превращалась из низкорослого приземистого мужичка с серебристыми волосами то в лопоухого паренька, то в лохматую собаку.
— Возможна трансформация по альфа-типу, то есть внутри гуманоидной ветки, а может — по бета-типу. Тогда нам придётся мириться с сюрпризами в виде собак, крупных кошек, птиц и даже рыб. Но последнее вряд ли — Дет Моесс категорически не любит сырость.
— А предметы? Их-то можно отсеивать? — пробасил Зуяба и сморщил нос, будто страдая от зубной боли.
Зои неопределённо кивнул:
— Можно, но не нужно. Службисты Калипсо утверждают, что смыться из-под их бдительного надзора нашему глюку удалось именно благодаря трансформации в короб с креодисками.
Зуяба красноречиво покосился на капитана, задраивая за собой шлюз посадочного модуля.
Капитан строго посмотрел на остальных сослуживцев, скомандовал:
— Время посадки — тринадцать светиюд. Прошу занять посадочные модули.
Шесть прозрачных капсул-шаров отделились от патрульного катера и по заданной искином траектории один за другим нырнули в атмосферу крохотной планеты.
— Капитан, у нас всё чисто, — рапортовали вслед за Кнышем и Зои напарники по поискам на континенте.
Сне Гурка мрачно вздохнул, принял сигнал оповещения:
— Спасибо за службу. Значит, наш нелегал в моём секторе.
— Прикажете переброситься к вам? — просипел в коммуникатор Зои.
— Нет, возвращайтесь на катер, — отрезал капитан, — Зуяба и Зырк, как далеко от моего местонахождения? Не вижу вас на дисплее.
— Это оттого что вы над водной поверхностью, — Зуяба говорил размеренно, — видим вас. Будем через шесть минут.
Сне Гурка, действительно, миновал широкий залив. Он начал исследования с севера континента, методично передвигаясь к экватору. На пути — крупные города сектора. Он сверился с картой: на этом крохотном куске суши аборигены обитали скученно. Плохо, если глюк все-таки приземлился здесь.
Датчики пока молчали, не фиксируя топливный след капсулы мерзавца. Но сердце капитана галактического патруля сжималось в тревожном ожидании: то, что, по его мнению, было самым худшим, с ним последнее время непременно случалось. Сюда можно отнести и направление в этот богами забытый сектор Млечного пути. Здесь можно сгнить, а так и не добиться повышения.
Нынешний нелегал — это не способ проявить себя. Это ежедневная рутина, которая в центральном аппарате даже за работу не считается и не отразится в его личном деле. А вот если он проворонит глюка, и тот перебаламутит всю планету, то, считай, можно уходить на пенсию. Этого ему не простят.
Датчик мелодично пискнул, отрывая от невесёлых мыслей: приближались посадочные модули Зуябы и Зырка. И почти одновременно с ними мигнул красным фиксатор галогенового излучения, фтористая сетка безошибочно подсказала, что капсула глюка была здесь не более трёх часов назад.
— Есть след, — Зырк опередил его. — Разрешите продолжить преследование?
Сне Гурка не возражал.
— Фиксирую импульсы семь-класса, — сообщил в коммуникатор осипший голос Зои, уже вернувшейся на катер и подключившейся к искину. — Пересылаю координаты местонахождения.
Капитан покосился на выгрузку карты с отмеченной красным точкой. Крохотный населённый пункт.
— Дюймовка, — едва прочитал он транскрипцию странного местного названия. — Зуяба, Зырк, принимайте координаты, заходим с трёх сторон. Этот кадр не должен от нас ускользнуть.
Странно, но глюк не пытался бежать.
Его капсулу нашли почти сразу. Она оказалась в режиме сна, в ожидании подзарядки. Сканер показывал, что энергии на взлёт вполне хватило бы, а вот на транзакцию уже вряд ли. Если только коротенькую, в соседний сектор. Но там патрулей больше, чем тараканов на Калипсо.
Сне Гурка вышел из посадочного модуля, обошёл замаскированную капсулу глюка кругом.
— Может, он внутри? — предположил Зырк.
Сне Гурка осмотрел рыхлую белую пыль под ногами, в ней чётко отпечатались следы.
— Нет, он вышел из капсулы и направился в сторону поселения, — сделал вывод капитан: от капсулы отделялась единственная дорожка следов.
«Ну, что ж, поиграем, глюк», — Сне Гурка прищурился.
— Активировать фотонные визиры. Ментосканер настроить на код семь, — скомандовал он команде. — Начинаем веерное прочёсывание сектора по протоколу, прошу занести в бортовой журнал информацию о времени начала операции.
Искин в коммуникаторе послушно повторил задание. Капитан уже не слушал. Чутьё подсказывало ему маршрут, можно и на следы не смотреть. Глюк кого-то увидел. Он шёл целенаправленно. Куда?
Крохотная деревенька: Сне Гурка насчитал на сканере двадцать восемь обитаемых жилищ. Чуть больше сотни аборигенов. Зачем глюк направился сюда? В паре светоюдов лета — огромный по меркам планеты мегаполис, залитый огнями, прячься — не хочу. Ясно одно — подлец что-то задумал.
— Папа, ты ёлку обещал, — кольнула взглядом Инга, стоило Андрею переступить порог жарко натопленного дома, и побежала наверх, к матери.
Андрей сел на лавку около двери, устало вытянул ноги.
В доме было всё так же, как десять лет назад, когда он уезжал в город. Как при жизни отца. Вычищенные половики поверх жёлтых плах. Выбеленная печь. Добротный стол — сердце дома. Винтовая лестница на второй этаж с ажурными, отцовской работы, пилястрами. По стенам — деревянные панно: отец оставлял из каждой коллекции одно, дарил матери на память.
Андрей устало приземлился на лавку, поймав внимательный материнский взгляд:
— Все нормально, мам, — успокоил торопливо. — Соскучился.
Мать благодарно сжала плечо, поправила съехавшую с плеч шаль.
— Ёлка во дворе, у поленницы, — подсказала мать. — Иван привёз сегодня.
Андрей криво усмехнулся:
— Иван тебя прямо обхаживает. Ещё замуж не зовёт?
Мать легонько треснула его по загривку, направилась в закуток за печку. Наверху приглушённо шумели Ритка и Инга. На верхней ступени, наконец, показалась дочкина тёмная головка:
— Ба, а можно игрушки взять из красной коробки?
Сердце Андрея сжалось: это была коробка с игрушками, которые вырезал отец. Семейная реликвия, считай. Мать никогда не дозволяла их трогать, а сейчас прислонилась к горячему боку печки, посмотрела с тоской:
— Бери… Чего уж им в пыли лежать. Пусть и Серёжа с нами на сегодняшнем празднике побудет.
Андрей кивнул: и то верно.
Вышел во двор. Морозный воздух пробирал до костей, распирал лёгкие, туго хватал обручем виски, прочищая мысли.
У поленницы притулились две ели. Андрей пожал плечами, выбрал ту, что повыше, да попушистей, стукнул гулко по земле, расправляя ветки, сбивая с них иней.
Сквозь приоткрытую дверь в сени зазвучал тонкий Ингин голосок: дочь затянула свою любимую песню Сольвейг. Улыбнулся, представляя, как расплывается в блаженной улыбке материнское лицо.
Сне Гурка вышел на окраину деревни. Вот здесь, судя по натоптанным следам, мялся глюк, а потом направился к жилищу. Большой, по меркам местного поселения, дом в два этажа, был залит нарядным жёлтым светом. Белый дым поднимается к ранним звёздам. От него веяло уютом, теплом и ещё чем-то острым, пряным. Капитан принюхался, стараясь запомнить волшебный аромат.
— Капитан, следы ведут к дому. Он спрятался среди местных, — прошептал рядом Зуяба.
Сне Гурка кивнул. Сканер подтверждал мигающим зелёным: глюк там, в доме.
— Дождаться, пока местные уснут? — предположил Зырк, присаживаясь на корточки. Капитан отрицательно мотнул головой: слишком долго. Рискованно. Тихо скомандовал:
— Настроить ментосканер на глубокое сканирование.
Он вычислит его. И выманит из дома. В крайнем случае — применят дельта-сон для аборигенов, чтобы минимизировать риски.
Зырк выставил вперёд тонкую пластинку считывающего устройства. Капитан взглянул на дисплей: сине-оранжевый след присутствия глюка тянулся от входа в центр помещения, путался между местными обитателями, светился пылью на руках единственного в компании мужчины, искрился на одежде пожилой женщины. Ярче всех сияла сине-оранжевым девочка.
— Это что? — Зырк и Зуяба едва лбами не стукнулись, рассматривая следы. — Почему следов так много?
— Это глюк, — капитан почесал нос, шмыгнул носом. — Он нас ждал.
Пискнул сигнал коммуникатора:
— Капитан, предлагаю применить ментальное сканирование и наблюдать: глюк, если он трансформировался в кого-то из присутствующих или во что-то, себя выдаст неадекватным поведением, он не исследовал традиции местных. Ему сложно быстро социализироваться и смешаться с толпой.
Капитан с сомнением выдохнул.
— Приступайте. Зырк, Зуяба, за вами периметр: смотрите, чтобы ни одна искорка не проскочила. Особенно если она размером с глюка.
— Бабуль, так вкусно пахнет, что это? — Инга ластилась к бабушке, обнимала за талию.
— Пирожки. Только сегодня не с луком и яйцом, знаю, не любишь, а с вареньем. Смородиновым, твоим любимым, — пожилая женщина обхватила внучку за плечи. — Давай на стол собирать, пока твои родители отдыхают с дороги. Новый год скоро.
Инга подхватилась, обвила тонкими ручонками бабушку, притянула к себе, звонко чмокнула в щёку.
Женщина только ахнуть успела, а внучку будто ветром сдуло, и в комнате, около большого стола, уже раздавался её мелодичный голосок с песенкой про трёх белых коней. Хозяйка дома исподтишка присматривалась к девочке, улыбалась.
— Ну, что тут за распевание новогодних гимнов без нас?! — Андрей и Рита спустились с верхнего этажа, услышав звон посуды.
— А мы праздновать собираемся с бабушкой, — Инга замерла у стола, будто забыла, что делала, прислушалась. Подхватилась и выскочила в бабушкину спальню. С шумом захлопнула за собой дверь.
Родители переглянулись, пожали плечами.
— Мам, у нас смена караула, Инга слиняла, теперь мы на вахте, — Андрей широко улыбнулся, обнял жену за талию.
Ритка высвободилась, подхватила с лавки пакет:
— А ты чего ж шампанское в холодильник не убрал! Теперь тёплое.
Андрей деловито забрал пузатую бутылку, взвесил в руке.
— Ничего, сейчас мигом охладим, — и вышел в сени.
Рита пожала плечами, принялась за нарезку. Сервелат, ветчина, несколько сортов сыра. Тонкими полупрозрачными ломтиками. Сформировала аккуратные розочки в центре сервировочной тарелки. В спальне свекрови раздался грохот, звук разбивающегося стекла. А в следующее мгновение из комнаты выскочила Инга.
— Я уже бегу помогать.
— Что ты там делала? Такой грохот, — Рита пожала плечами.
Дочь настороженно насупилась, покосилась на бабушку:
— Я хотела сделать вам подарки, но не уверена, что угадала.
Руки Риты замерли, она обернулась к дочери, посмотрела удивлённо:
— А грохот-то от чего?
В дом вернулся Андрей, по-детски счастливая улыбка расплывалась на его загорелом лице:
— Там такая красота во дворе…
Сне Гурка вскарабкался по скользкой водосточной трубе на второй этаж, ловко вскрыл замок магнитными ключами, проник внутрь. Протокол обязывал действовать быстро и скрытно. Он притаился за занавеской: в комнате кто-то был, он слышал тихие голоса.
— Как бы Инга не обидела маму своим ворчанием, — сокрушался мужской голос.
Тихий вздох, женский.
— Она умненькая девочка, уверена, ей хватит такта держать свои настроения при себе, — послышалось чмоканье. Сне Гурка поморщился.
— От окна дует, неужели мама Марина проветривает дом в такой мороз?! — шелест и торопливые шаги у занавески. Сне Гурка вжался в стену, соскользнул с подоконника и укрылся плотной тканью, свисающей с потолка.
Женский профиль, тонкий, изящный. Тёмные волосы собраны небрежно на затылке, локоны рассыпались по плечам. Эта женщина красива даже по меркам его мира. Здесь же, наверно, слывёт редкой красавицей. Сне Гурка подавил в себе вздох и… чихнул. «Разорви скварр эти тряпки!»
— Будь здоров!
— Будь здорова!
Аборигены одновременно пожелали друг другу здоровья и рассмеялись.
— Вот видишь, ты уже и простыл! — тихо проговорила женщина и отошла от окна. Капитан облегчённо выдохнул.
Послышался звон посуды внизу:
— О, мама уже на стол собирает, пойдём, поможем, неудобно, — мужской голос с нотками грусти.
Тихие шаги по лестнице.
Капитан прислушался, коммуникатор безмолвно подсказал — помещение чисто.
Следов глюка здесь нет.
Значит, разбойник спрятался на первом этаже.
Сне Гурка осторожно направился вниз, бесшумно спустился по винтовой лестнице, вжимаясь в стену и скользя неслышно. Маскировочный костюм успешно мимикрировал под примитивную обшивку жилища. Капитан просочился в приоткрытую дверь. У стены притаилась лежанка с ворохом мягких подголовников, яркие половики скрадывали шум шагов, хотя першение в горле угрожало рассекретить присутствие начальника галактического патруля. Он тихо откашлялся.
— Ну, что тут за распевание новогодних гимнов без нас?! — услышал грубоватый голос в соседнем помещении.
На дисплее сине-оранжевым пятном цвели следы глюка. Сне Гурка понял — беглец здесь, в этой самой комнате. Он пригляделся: галогеновый отсвет из шкафа, отпечаток пятипалой крохотной лапы на дверце. Неужели всё так просто?
Сгруппировавшись, он метнулся к противоположной стене, рывком распахнул дверцу. Там, сгорбившись и спрятав бледное лицо между острых коленок, сидела полусонная аборигенская девочка. Капитан деактивировал функцию маскировки костюма, выставил вперёд парализатор. Увидев капитана, она широко распахнула глаза, а из округлившегося рта был готов вырваться крик, но застрял в тонком тщедушном горле. Сне Гурка направил на девочку пластинку-сканер. Тот пискнул, мгновенно сообщив капитану: перед ним нелегал, глюк Дет Моесс собственной персоной, хотя и в режиме трансформации.
— Ни с места, — прошептал капитан, — именем галактической полиции вы арестованы и будете препровождены для отбывания наказания.
— А мы праздновать собираемся с бабушкой, — приглушенный детский голос из соседней комнаты.
Рот глюка скривился, глаза стали ещё больше, словно подлец собирался трансформироваться прямо здесь, на глазах у капитана Сне Гурки. Тот предостерегающе выставил вперёд руку, вооружённую парализатором.
Торопливые шаги за полуприкрытой дверью. Капитан понял — медлить нельзя, иначе они могут быть рассекречены, значит, придётся делать зачистку и потратить на неё остаток ночи. И это ляжет пятном на его безупречный послужной список.
Выплеснув на глюка парализующее поле, он подхватил остолбеневшее создание и рванул к ближайшему выходу — им оказалось окно. Бросок, переворот, и вот прозрачные осколки оседают за спиной, формируясь в управляемое облако. Зырк и Зуяба уже подоспели на помощь, организовывая прикрытие. Ещё одна струя мимикрида — и стекольное облако, покружив у стены, мягко втянулось внутрь дома и встало в пазы деревянной рамы, будто и не разбивалось никогда.
— Быстрее! — скомандовал капитан, бросаясь к посадочным модулям. Зуяба торопливо заметал следы, смахивая дорожку в белой, искрящейся в лунном свете пыли.
К окну дома прильнуло узкое лицо, ладонь легла на только что спаянное стекло в поисках хоть одной трещины или следа, и, не найдя их, удивлённо выглянуло во двор, вслед удаляющимся серебристым теням.
На крыльце, попыхивая сигареткой, замер мужчина. Его взгляд случайно упал на пролесок за домом. Там, между тёмных провалов заснеженных ёлок, мелькали неясные образы, а потом что-то вспыхнуло голубым, и в небо поднялись три серебристые, словно ёлочные шары, капсулы. Мелодично тренькнув, они взмыли вверх, оставив после себя радужные брызги.
— С Новым годом, с Новым годом! — подвизгивала Инга под бой курантов. — Мамочка, папочка, с Новым годом, — подбежала, обхватила родителей, притянула к себе, чмокнула горячими губами одного, потом другого. — Бабулечка, с Новым годом тебя, здоровья!
Андрей и Рита переглядывались. Вначале они решили, что дочь усердно изображает веселье и, помня о недавней истерике в машине, были ей благодарны. Да и бабушка ничего не замечала, а всё больше таяла от внучкиного внимания. Но хоровод в стиле благовоспитанной княжны с заламыванием рук и восторженными воплями вообще был не в духе их ребёнка.
В дверь постучали:
— Здоровья вам, — в дом, неловко потоптавшись в сенях и сметая с валенок пушистые комья снега, заглянул мужичок в модном тулупе, который он, впрочем, совершенно по-деревенски подпоясал широким армейским ремнём. — С Новым годом, Марина-свет-Николавна, счастья, здоровья, благоденствия…
Бабушка смущённо улыбнулась:
— Проходите, Иван Иванович, гостем будете, всегда вам рада.
Мужичок обежал цепким взглядом присутствующих, остановился на украшенной деревянными игрушками ёлочке, вздохнул:
— Ёлочку-то какую знатную сообразили. Небось, из города везли, — Андрею показалось, в голосе старичка слышались удивление и разочарование. — А то я иду мимо, смотрю — ёлочка-то моя не наряженная на морозе притулилась, не нужна, видать, оказалась.
Бабушка всплеснула руками:
— Да что ж вы такое говорите, вот она, ваша ёлочка стоит, — она обернулась к сыну. — Верно ведь, Андрюша?
Тот пожал плечами:
— У поленницы две ёлки стояли, я взял одну, вторую оставил.
Иван Иванович расстроено вздохнул, присаживаясь за стол, примирительно прошептал:
— Да и не суть важно, из одной две стало или нет… Как хорошо, что к вам семейство ваше пожаловало, Марина Николавна. Семьёй-то оно всегда хорошо. А мои-то так и не выбрались, — старик сокрушённо покачал головой, вздохнул.
Инга погладила старика по морщинистой щеке:
— Не расстраивайтесь, они обязательно приедут. Завтра приедут.
Андрей и Рита переглянулись, брови изогнулись в недоумении.
— Инга, доченька, а ну-ка, пойдём со мной, — Андрей встал из-за стола, направился в спальню матери, тихонько поманил дочь пальцем. Рита выскользнула из комнаты вслед за ними, бесшумно притворив за собой дверь.
Сне Гурка расслабленно полулежал в навигаторском кресле, поглядывая за пойманным глюком: сразу после стыковки Зои посадил нелегала в камеру с галогеновыми излучателями. Но подлец ни в какую не сдавался и из образа темноволосой девочки-аборигенки выбираться не хотел. Только громко икал и лупал глазами-блюдцами.
— Кодировка стабильная, принудительной трансформации на малом излучении не поддаётся, — сообщил Зои.
— Так увеличь излучение, что нам с ним, до границы сектора возиться? — устало прошелестел капитан, переключая скорость патрульного крейсера. Сине-голубой диск временного пристанища беглого глюка быстро уменьшался на обзорном экране.
Дет Моесс нервно сглотнул и икнул, глядя на удаляющуюся планету.
— Вы кто? — наконец, спросил он, оглядываясь. Бедолага, кажется, только сейчас стал понимать, что оказался пойман галактической полицией.
Зои недовольно пробасил:
— Экипаж галактического патруля «Приожа». А ты кто, помнишь?
— Инга, Савельева, — глюк опять сглотнул и испуганно уставился на квадратноголового Зои: — Правда, галактический? Вы существуете?
Тот замер, уставившись на данные дисплея, который держал перед собой, недовольно хмыкнул, нахмурился:
— Капитан, слышали? Глюк идёт в отказ. Прикажете активировать гриоскоп и внедриться в структуру полей?
Глюк забеспокоился, подскочил к прозрачной стенке капсулы, прильнул узкими ладошками.
— Не надо никуда внедряться! — глюк в панике отскочил к дальней стене камеры, выставил вперёд тонкие ручки. «Хорошо играет, подлец», — невольно восхитился капитан. Крохотная капелька сомнения закралась в сердце, шевелилась в груди, царапалась, словно когти новорождённого скварра. — Приступайте, — капитан подошёл ближе, присмотрелся.
Страшная догадка заставила похолодеть. Глюк при задержании не оказал никакого сопротивления. Действовал, словно во сне.
«Что, если…»
Капитан взял из рук квадратноголового Зои планшет, набрал кодировку глюка и активировал программу принудительной трансформации.
Серебристая решётка над головой задержанного окрасилась синим, по ней пробежала волна электрических микроразрядов.
Глаза глюка распахнулись ещё больше, став словно два больших блюдца.
— Не надо, — повторили потрескавшиеся губы. — Мама!
Контрабандист прижал руки к груди и заплакал. Тонкие ручки прижались ко рту, в глазах застыла мольба.
Капитан затаил дыхание.
Синее искрящееся облако опустилось из распахнутых сопел в верхней части капсулы, окутало фигурку глюка, уплотнилось.
— Кодировка нестабильная, — констатировал Зои, — семёрка не доминирует. Странно.
Капитан приблизился к прозрачной стенке капсулы, прижал вспотевший лоб к прохладной поверхности. Внутри матового кокона проскакивали электрические разряды. Магнитное поле неровно выхватывало отблески тонких рук с растопыренными от удивления пальцами, вставшие дыбом косички.
Глюк не проявлялся. Капитан Сне Гурка тоскливо скривился, вглядываясь в рассеивающиеся синеватые клубы, в которых, будто взъерошенный птенец, замерла человеческая девочка. Посмотрев по сторонам и не увидев новой порции синего вещества, она выдохнула и тут же зашлась сухим надсадным кашлем.
— У меня, между прочим, астма, мне вот это всё вредно, — хрипела девочка. — Я маме скажу.
Она опустилась на пол капсулы, вытянула тощие ноги в ажурных колготках и малиновых туфельках, прикрыла глаза.
Зои озадаченно просматривал данные на планшете.
— Капитан, гриоскоп очистил структуру полей, кодировка семь не установлена, — тихо констатировал он. — Я не знаю, как такое возможно, но это — не глюк.
Капитан с жалостью смотрел на испуганную аборигенскую девочку: тёмные косички торчали в стороны, аккуратная юбочка измялась, ажурные колготки сморщились. Бледное личико в потёках слёз.
— И без тебя вижу, — он схватился за голову. — Все двигатели полный назад.
— А ну, признавайся, ты чего задумала? — Андрей внимательно вглядывался в лицо дочери, с каждой минутой все отчётливее понимая, что перед ним — не Инга: цвет волос слишком тёмный, глаза серые, но другого оттенка, овал лица похож, но не тот. И пахнет от неё иначе. И говорит иначе. И смотрит, двигается не так! В груди стало холодно и колко: если эта девочка так похожа на его дочь, то где его ребёнок? Замеченные в лесу тени подсказывали страшное. Он тряхнул фальшивую Ингу за плечи: — Говори, где моя дочь!
Крик возымел странное, буквально магическое действие: «Инга» будто бы поплыла, оплавилась, как восковая свеча. Косички, клетчатое платьице, распахнутые от удивления глазищи растаяли как морок, оставив вместо себя низкорослого толстого человечка с белыми волосами ниже плеч, в карминно-красном обтягивающем комбинезоне и здоровых ботинках на толстой серебристой подошве.
Рита вцепилась в плечо мужа, жалобно пискнула.
— Вы кто? — прохрипел Андрей, преграждая путь бросившемуся было к окну человечку.
— Дет Моесс! — гордо бросил тот. — Я не понимаю, как вы меня рассекретили. Я копировал все шаблоны поведения, доступные в вашей информационной сети. Я пел нелогичные песни, я изображал радость при виде лохматого растения, увешанного блестками и огнями, я…
Он поперхнулся, закашлялся в кулак. Рита и Андрей переглянулись:
— Дед Мороз?! — недоверчиво повторили они.
Человечек оскорбился, поджал тонкие губы:
— Не знаю, с чего вы решили, что можно коверкать имя честного крызианского глюка! — он воровато огляделся. — Впрочем, у меня нет ни малейшего желания выяснять отношения. У меня, знаете ли, дела.
Андрей понимающе кивнул:
— Ага, подарки детям разносить и под ёлочкой оставлять?
Назвавшийся глюком, недовольно нахмурился, прислушался.
— Можно и так сказать, — отстранённо отозвался он и испуганно присел на корточки: в окно, рассыпая стекло в мелкую крошку, лезло существо, смотреть на которое без содрогания не удавалось. Огромный детина с квадратной, наголо бритой головой, необъятными, размером с футбольный мяч, кулаками. Серебристая трубочка, которую он направил на присутствующих, смотрелась детской погремушкой. Однако больше Андрея и Риту поразило не это, а то, что за громилой, изумлённо ощупывая пустую раму, лезла их дочь. Вернее, существо, как две капли воды на неё похожее.
— Инга, — прошептала Рита и схватилась за сердце.
— Ещё одна, — прошептал Андрей и прислонился к стене.
— Прошу всех сохранять спокойствие, — в окно влез ещё один мужчина средних лет в серебристом комбинезоне с чёрным овальным шевроном на рукаве. — Капитан Сне Гурка, галактическая полиция, — тихо представился он.
Толстенький человечек у стены жалобно пискнул, втянул голову в шею.
Рита и Андрей переглянулись:
— Сне Гурка… Это что, шутка? — не выдержал Андрей. — Нас снимает скрытая камера? Это программа «Розыгрыш»? Кто заказчик? Иван Дмитрич из бухгалтерии? — сыпал он вопросами.
Капитан пожал плечами в недоумении:
— Не понимаю, о чём вы говорите. На вашей территории обнаружен беглый преступник, контрабандист по имени Дет Моесс, который отбывал наказание в тюрьме Калипсо, но сумел бежать. — Человечек в красном хотел возразить, но капитан посмотрел на него с такой строгостью, что тот сразу сник, потускнел. — В результате ошибки, вызванной действиями глюка Моесса, патруль, направленный на задержание преступника, схватил вашу дочь…
— Ах! — Ритка вцепилась в пуговицу на блузке.
— Мам, все нормально, у них на корабле так прикольно. И я смотрела, как удаляется наша Земля, она, оказывается, на большой кривой булыжник похожа. Вот в школе расскажу. Никто ж не поверит! — затараторила Инга, дёрнула за рукав капитана: — Я уже могу к маме с папой идти? А то у нас праздник, Новый год.
Капитан кивнул. Инга бросилась к Андрею.
— А вас, глюк Дет Моесс, я задерживаю для препровождения на Калипсо. Вам надлежит последовать за мной.
Красный человечек неохотно поднялся с пола, отряхнул колени.
— А с ним всё будет нормально? — запереживала Инга. — Попасть на Новый год в тюрьму, это же совсем скучно и неинтересно.
Сне Гурка сердито посмотрел на неё:
— Ничего, он уже привык, — капитан обратился к Андрею и Рите: — Есть ли у вас претензии к галактическому патрулю?
Андрей растерялся, потом качнул головой. Капитан удовлетворённо выдохнул:
— Хорошо. Согласно протоколу, я должен произвести зачистку территории…
— Я возражаю! — сообразил Андрей. — Зачистка территории вызовет с моей стороны недовольство действиями галактического патруля и претензии.
Капитан задумался. Острые уши с чёрными кисточками на концах дёрнулись. Андрей выпрямился, прижимая к себе жену и дочь. Из комнаты доносилось пение мамы и Ивана Ивановича. Хоть кому-то удалось отпраздновать этот Новый год как положено.
— Хорошо. Во избежание разрастания галактического конфликта принимаю ваши возражения относительно зачистки территории. Всего вам доброго, — капитан Сне Гурка решительно направился к глюку, на руках контрабандиста мелькнули наручники.
— Стойте! — Инга метнулась к нему. — А сколько тебе ещё отбывать осталось?
— В твоём летоисчислении три года, — прищурился глюк. — Если за побег больше не впаяют.
Он вздохнул и жалобно посмотрел на капитана.
— А как освободишься, прилетай к нам, а? В Новый год. Прилетишь? Нам ведь столько всего надо выяснить, — девочка растерянно оглянулась на родителей: — например, отчего ваши имена нам так знакомы, но произносим мы их неверно. И почему ваши капсулы похожи на ёлочные шары, или наши ёлочные шары — на ваши капсулы. В этом же точно есть какая-то загадка!
Глаза девочки горели.
Дет Моесс с сомнением пожал плечами. Инга не унималась.
— И вы, товарищ капитан, и ты, Зуяба, прилетайте к нам, а? Вы ведь всё равно патрулируете нашу Солнечную систему и скучаете там, на орбите.
Капитан усмехнулся уголком рта: это аборигенская девочка определённо напрашивается выведать галактические тайны. А, может, даже уговорить его махнуть на Юпитер или сунуть нос в соседний сектор. Хватит уже того, что после очистки воздействием гриоскопа эта землянка или искриться станет как лампочка, или летать. Изменение структуры полей на примитивных расах исследовано плохо, и осложнения могут быть всякими. Хвала галактике, когда это выяснится, они уже будут далеко, и взрослые аборигены не смогут на них пожаловаться.
Капитан вздохнул, давя в груди нехорошее предчувствие.
— Прилечу, а что? — неожиданно согласился нелегал. — И научу тебя делать пузыри из гало-массы. И правильно произносить моё имя.
Серебристые, словно ёлочные игрушки, шары стремительно поднимались ввысь, выше дыма печных труб, выше облаков, к меркнущим на рассвете звёздам. Инга знала: там, на геостационарной орбите, замер в ожидании экипажа патрульный катер, ворчун-Зырк следит за передвижениями команды, заносит в бортовой журнал данные о перемещении. А металлический голос искина сообщает ему данные внешних визиров.
На борту патрульного катера продолжается жизнь, о которой она, Инга, никогда бы не узнала, не наступи эта новогодняя ночь.
Девочка подняла лицо к мигающим звёздам, вздохнула.
— Они же обещали вернуться, — постарался утешить её отец.
— Знаю. Но это так невероятно. Никто-никто не поверит. Даже бабушка, — она посмотрела на родителей. — Там, на их космическом корабле, капитан Сне Гурка пытался заставить меня стать глюком. Внутри синего облака было душно, пахло лесом и дождём.
— Напугалась? — Рита привлекла дочь к себе, обняла.
Инга кивнула:
— Зато я теперь умею вот так, — девочка протянула руку ладонью вверх и выдохнула.
Белёсый парок вихрем закрутился вокруг запястья и замер, медленно кристаллизуясь и превращаясь в снежинку размером с теннисный мячик.
Андрей и Рита остолбенели. А снежинка налилась лилово-красным, разгораясь в ладонях дочери ярким огнём. Инга подбросила её вверх, позволив обернуться стайкой быстрокрылых бабочек, в мгновение ока подхваченных ветром и улетевших к облакам.
Инга мечтательно улыбнулась, выискивая среди звёзд ту единственную, которая сейчас скроется в галактическом переходе.
— Чудеса, правда? — мечтательно проговорила она. — Я теперь немного волшебница. Хотя я не знаю, куда это применить.
Наталья и Алексей Ладо
Ах, мой милый Августин
1
«Он мне пуговицу оторвал, сволочь!» — орала Марта ветру, пыталась возмущением загнать глубже другой крик, да не крик — вой. Если ж вырвется — до ливня из глаз, до полного затопления Мартиной жизни, до захлебнуться — навсегда.
Пальто намокло, пахло поцелуями и духами, тянуло к земле. Сквозило там, где оторванная пуговица оставила пробоину и короткую нитку, — у сердца. Вот бы упасть как эта стекляшка — крек! — и больше ничего не чувствовать.
Марта брела по городу. Петербург оставлял седые следы снега на черном бархате пальто, губил неуличные туфельки, лез за пазуху мёртвыми пальцами ветра. Она думала о чём угодно, но только не о катастрофе, что наступила внезапно, как и положено порядочным и очень обязательным катастрофам. Как вот в период денежного благоденствия купила сразу три чёрных пальто, надеялась, что их футлярность, тёмная стильность никогда не выйдут из моды. Не ошиблась. Не вышли. И ничего не вышло…
«Зачем я вышла? — вновь и вновь твердила себе Марта. — Не вышла, ничего бы и не было. Нет!»
И снова с болью летела, катилась по заснеженному асфальту пуля-пуговка — от неё, в неё. Болталась крепкая раньше нитка — теперь кургузая, неживая, а оборвать не было сил…
Угораздило же родиться тридцатого декабря!
Друзья с удовольствием отвлекались от хлопот, традиционно считая Мартин день рождения началом новогодних гуляний. Сегодня праздновали сорокалетие. Есть примета — не отмечать эту дату, не к добру. Марта в приметы не верила, а потому заказала ужин в кафе на всю небольшую труппу маленького театра, где она была примой долгое-долгое время. И, что бы там ни говорили злые языки, хорошей примой, а не просто любовницей режиссёра. В театре — Мишель, а в жизни — Миша Вознесенский носил приму на руках, все в театре знали, что это любовь и что будет когда-нибудь ещё один праздник — свадьба.
В полумраке кафе блестели разноцветные шарики, мигали гирлянды на ёлке, колыхались завесы серебряного «дождика».
В маленьком фойе, куда Марта вышла подышать свежим воздухом, Мишель целовался с Наташей Шевельковой, у которой опыта театральной жизни — разве что дипломный спектакль после училища.
Какие-то дурацкие мысли понеслись в голове: надо же, целуются! Весь Петербург гриппует, чихает и кашляет, а они…
Нет, Марта не устроила скандала, молча натянула чёрное пальто, шагнула в вертушку двери и замерла, почувствовав на плече тяжёлую мужскую руку. Она ждала чего угодно: слов о прощении, негодования, даже мата и брани, но только не того, что прозвучало.
— Ты же знаешь, что твой срок вышел, — говорил Мишель, не подбирая выражений, — ты старая уже, морщины замазываешь, а мне нужны молодые кадры. Роль венской проститутки — это для тебя нормально, дальше придется уступить.
Марта слушала брызгающего слюной Мишеля и не понимала — при чём тут это? Новая постановка об Августине — певце-пьянчуге, который умудрился выжить во время страшной чумы в средневековой Вене. В пьесе не было прекрасных дам — главных героинь, а она… она рада сыграть кого угодно, хотя бы и проститутку.
— Я тебе больше не нужна? — только и спросила Марта, кутаясь в чёрное пальто.
— Да погоди ты, ну чего? — Мишель вцепился в пуговицу, крутанул. — Думаешь, я тебя оставлю? Мне Наташка до фонаря, лишь бы сыграла хорошо в новом спектакле. Я тут задумал…
— Что-то я не помню, чтобы ты меня в свое время так мотивировал — поцелуями, — прервала Марта, вырвалась, оставляя пуговицу в жёстких руках.
Он не остановил.
Снег умело маскировал слёзы, которые катились и катились. Марта знала, что Миша прав, что в сорок лет не сыграть блестяще ни Джульетты, ни Офелии, но разве при этом обязательна смена любви?!
И теперь она брела по ночному городу, перебирая, как бусинки, былые сигналы. Догадывалась же обо всём! Закрывала глаза, надеялась на то, что мимолетные увлечения Мишеля испарятся, пропустила самое главное — любовь кончилась.
Марта свернула в арку, как всегда, ощутив страх нескольких метров пути и вечный холод, что царил здесь даже в жаркую погоду. Вынырнула в тёмный квадрат дворика, побрела мимо качелей, мимо стоянки машин, мимо помойки.
Стон донёсся неожиданно — тихий, протяжный. Марта и не поняла поначалу — что это? То ли ветер в кронах деревьев, то ли дребезжит проволока для сушки белья на чьём-то окне.
Марта сделала ещё шаг и поняла, что стон со стороны бетонного квадрата, на котором в ряд стояли железные контейнеры для мусора. Она включила фонарик на телефоне, посветила.
Бомж у контейнера слабо шевелился, пьяно мычал и пытался встать на коленки. Значит, соображает, значит, не обморозится, уйдёт.
Марта выключила телефон, прошмыгнула мимо контейнеров. Остановилась. Что-то было не так. Неправильно. Она обернулась — вот что! Шею бомжа окутывал широкий шарф, такой белый, что белизною затмевал снег. У пьянчуги-то?
Марта подошла ближе, склонилась:
— Что с вами? Вам плохо?
Молодой совсем парень, пальто как у неё — чёрное, только мужское. Шапки нет, длинные, до плеч, волосы намокли под снегом, облепили голову. Алкоголем от бомжа не пахло. Он промычал что-то, застыл, словно подошедший человек гарантировал помощь.
Марта дотронулась ладонью до его лба, отдёрнула — парень пылал, жаркие волны температуры обожгли пальцы. Она схватилась за телефон — Скорую вызвать, задумалась: грипп в городе, врачи с ног сбиваются, пока приедут…
Мужчина лежал в коридоре Мартиной однушки и не шевелился. Не такой уж и юный, кстати, лет тридцати, а то и с небольшим. Она перевела дыхание, растёрла онемевшее плечо. С трудом дотащила, тяжёлый. Не потому что сам такой, кашемировое пальто мокрое. Хорошо, сосед помог и, слава богу, не спросил — кто это.
Снять бы с него пальто чёртово! Марта справилась, ахнула — рубашку и джинсы помоечного найдёныша тоже хоть выжимай. Долой! Благо, раздевать неподвижных она научилась ещё студенткой. Мама работала, а Марта выхаживала парализованного после инсульта отца. Парень что-то промычал, но глаз не открыл.
Марта подхватила его под мышки, заволокла в комнату. Плавки оставили мокрый след на паркете. Он, что, в Неве купался? Она опрокинула парня спиной на не сложенный с утра диван, решительно стянула с него носки и трусы, перетащила головой на подушку, укрыла простынёй.
«Ну вот, прилично выглядит, — оглядела Марта находку, — теперь можно и Скорую помощь вызвать». Она потянулась к телефону и чуть не выронила его. «Доченька, с днём рождения! Ты где? Дозвониться не могу. У тебя всё в порядке?» — проорало голосовое сообщение. «Всё хорошо, я позвоню позже», — быстро ответила Марта и, вместо того чтобы набрать Скорую, опустила руку с телефоном.
Парень наконец-то открыл глаза.
Симпатичная находка, усмехнулась Марта. Чёрные волосы подсохли, заволнились, глаза зёленые, как молодой крыжовник, кожа смуглая от природы — эдакий испанский гранд. Правда, не в её вкусе, слишком уж по-детски пухлые губы с трещинкой на верхней, и подбородок слабо очерчен, безвольный. Фигура красивая, это да — высокий, стройный, бёдра такие… и между ними не фитюлька. Марта, хоть и стягивала с него трусы впопыхах, разглядеть успела.
«Гранд» прошептал что-то и снова отключился.
Так… звонить в Скорую… Марта положила телефон на журнальный столик. А нужно ли? Ну, что, она сама не справится?
Себе самой врала Марта. Справится, конечно, но врачей вызывать не хотелось совсем по другой причине. Она поймала себя на мысли, что уже почти час не думает о Мишеле, кобеле проклятом, сама виновата — закрывала глаза на его шашни с другими актрисами, не слушала сплетен. Да ведь и в ней что-то надломилось, прошло, словно долго-долго ждала автобуса на остановке, а он так и не пришёл. Новогодняя мишура Петербурга, снег, ветер, оторванная пуговица — все это лишь мизансцена с главной героиней — Мартой. Привыкла играть. Ох, неужели с театром придется распрощаться? Доигрывать старые спектакли и понимать, что в новых мало что светит? Сейчас уже, в «Августине…», второстепенная роль. Правда, и Наташе там ничего не досталось. Потом, всё потом… Переключиться… Парня лечить нужно!
Марта перевела взгляд: симпатяга в горячечном сне разметался, скинул простыню до пояса, на груди крестик на тонкой цепочке поднимался и опускался от неровного дыхания. Представилось ей, что это… пусть будет муж, Августин — а что? Вот достали его из ямы, куда складывали умерших от чумы, привели пьяного домой, плохо ему, а она расселась в кресле думы думать!
Марта вскочила, развела в воде нужную таблетку, с трудом напоила больного, укутала пледом поверх простыни. С минуту смотрела, как он спит, потом спохватилась, пошла в коридор, где на полу всё ещё валялось мокрое пальто. Жалко, пропадёт. Кашемир — ткань капризная.
Марта стянула деньрожденные тряпки, смыла косметику. Рыжие волосы, завитые к празднику, распрямились от снега и ветра, внешние уголки больших серых глаз прочертились лучиками морщинок, а вот губы ещё хороши — сочные, яркие без помады. И всё же Михаил прав. Ну год ещё, два… всё равно придётся перейти в другую категорию, играть другие роли — вечно молодой не останешься. Она вздохнула, накинула халатик на голое тело и принялась за работу.
Вскоре вычищенное пальто с тщательно расправленными воротником, рукавами сушилось на вешалке. Марта вытащила из кармана размокшую пачку сигарет, странно — ни бумажника с документами, ни ключей. Разбитый дорогой мобильник оказался в кармане джинсов, там же скомканные деньги — пятитысячные вперемешку с долларами. Новый телефон придётся покупать — вошла Марта в роль ворчливой экономной жены, бросила одежду в стиралку, подтёрла пол в коридоре и только после этого заглянула в комнату.
Температура у «мужа» не снизилась — ладонь снова обожгло. Мужчина сбросил и плед, и простыню, его било в ознобе. Плохо. Не пневмония ли? Марта присела на диван, наклонилась, прижала ухо к его груди. Хрипов не слышно, что ж с ним такое?
Она не сразу поняла, что её обнимают так, что не вырваться, да и не хотелось почему-то — вырываться. Марта подтянула ноги, легла рядом, повернулась, чтобы видеть его лицо. Где-то она читала, что можно вот так — своим телом — снять озноб, забрать боль.
Крыжовниковый взгляд серьёзен, брови сошлись в беспокойном недоумении, между ними пролегла глубокая складка, — парень смотрел так, словно старался свести воедино, в знакомую картину, чужую квартиру, диван, наряженную ёлку в углу, собственную обнажённость. Он зашептал что-то, но голос сорвался в хрип.
Марта догадалась, неловко повернулась в его руках:
— Тише, молчи. Ты болен, но ты дома, всё хорошо.
Халатик некстати распахнулся. Парень закрыл глаза, как будто перестал бороться с непониманием, и кошмарный сон отступил, прогнанный ласковым нежным голосом. Губы изогнулись в счастливой улыбке, он прижал её крепче, уткнулся в изгиб шеи, и Марта почувствовала, что температура ничему не помеха.
«Ну ты даёшь, мать!» — сказала себе самой Марта, прежде чем погрузиться в удовольствие, противоречащее всем нормам приличия. И наслаждение.
Да какое наслаждение! Не то, ожидаемое — нормированное, короткое, а воздающее, возвышенное, мгновенно освободившее от внешних обстоятельств, обязательств, привычных привязанностей и действий. Когда естественное желание, подавленное чем-то или управляемое кем-то, вспыхнуло по собственной воле, вернуло Марте ощущение себя, и ничего нет на свете нормальнее.
Конечно, обо всём этом Марта подумала позже.
Они очнулись одновременно. К неожиданному любовнику вернулась беспокойство, но теперь другого рода, словно он чего-то боялся.
«Н-не уходи», — попытался сказать парень, приподнялся на локте, чёрные волосы закрыли лоб.
Марта снова не расслышала — угадала, остановила:
— Не надо. У тебя горло болит. При такой ангине просто так температуру не собьёшь, да и отек нужно снять. — Она вскочила с дивана, понеслась по комнате, полы халата захлопали крыльями, ноги не касались паркета. — Пить хочешь?
Он кивнул.
— Лежи, не вставай. — Марта на лету оделась, вытащила из шкафа чёрное пальто — второе из трёх — с целыми пуговицами. — Я в аптеку сбегаю, здесь на углу есть ночная. Я быстро. А ты лежи!
Марта обернулась, увидела в его восторженным взгляде себя вот такой — птицей — лёгкой, свободной, счастливой. Это в сердце, а в голове вихрились пузырьки новогоднего шампанского, которое Марта терпеть не могла, пьянили.
В тёмноте парадной пришло отрезвление. «Ничего себе приключение, — подумала Марта, пожала плечами: — Ну и к чёрту. Пусть».
Она натянула перчатки, полетела вниз, нарушая ночную тишину цоканьем каблучков. Одна за другой вспыхивали лампочки с датчиками движения. В тусклом свете промелькнула тень.
— Крыса! — взвизгнула Марта. В старом доме чего только не водилось. По горячей ещё спине побежали цепкие холодные лапки страха. Она метнулась к входной двери, нашарила кнопку и на секунду ослепла, вывалившись в белый от снега мир.
В колодце двора кружились снежные хлопья, заливая всё молочным светом. Ни одно окошко не горело, только далеко, у самого выхода на проспект скрипел на ветру фонарь с толстой свечой внутри. Откуда он здесь?
Марта огляделась: это был не её город, вообще не Петербург.
Высотки потеряли этажи, на крышах появились остроконечные башенки с окнами— розетками. Другие окна в резных рамах вытянулись, будто язычками пламени, в узоры забился снег, некоторые же, наоборот, сплющились у самой земли.
Вместо железной домофонной двери парадной была теперь утонувшая в стрельчатой арке деревянная, с массивной ручкой-кольцом. Из-под двери несло почему-то кровью и нужником. Во дворике на месте контейнеров стояла перекошенная телега с огромными колёсами, чернели в снегу кучи какого-то хлама.
Дежавю! Давным-давно Марта ездила в Вену, сейчас Вена пришла сама, но не современная, средневековая, — догадалась она, почему-то не удивляясь переменам.
Свеча в фонаре у выхода трепетала от ветра, но не гасла. Марта пересекла двор и вышла на проспект. Да не на проспект. Это же Грабен, подсказала память, улица, больше похожая на вытянутую площадь. Вот и в центре знакомая колонна, только не та, богато украшенная ангелами, которую когда-то видела Марта, а деревянная и, кажется, ещё недостроенная. Какой же сейчас год и… век?
Марта охнула, прижала ладони к пылающим щекам. Это же чумная колонна, значит… кого она нашла? Человека, заражённого бубонной чумой? Певца Августина, пьянчугу, который чудом выжил? Откуда-то она знала, что ее найденыш именно отсюда — из средневековой Вены, а не из Петербурга двадцать первого века. Но ведь у него ангина, а не чума, а вдруг…
Вынырнули из-за угла дроги, заскользили по снегу мимо неё.
— Приблуда… шляется по ночам… — просипел голос возницы. Резко пахнуло пряными травами.
Марта слышала чужой язык, но понимала его, смотрела завороженно на лицо в маске с огромным клювом, на свисающие с настила, синие в ночи руки и ноги, на головы с растрёпанными волосами в сосульках, с искажёнными до нечеловечности чертами. Очнулась только тогда, когда возница и его страшный мёртвый груз скрылись за поворотом.
Как же это? Чума! Смерть…
Она опомнилась, обогнула площадь, нашла то место, где в Петербурге была ночная аптека.
В незамысловатом витраже окна приземистого дома светился огонёк. Здесь не спали! Здесь она найдёт нужное лекарство, в каком бы веке всё ни происходило! Рядом трактир — поняла Марта по кованой решетке над дверью, изображающей толстяка с кружкой. Оттуда слышались крики и всхлипы пополам со смехом.
Доктор, видимо, только что пришёл от больного. Он всё ещё был в длинном тёмном одеянии с фартуком поверх в жёлтых пятнах, забрызганном кровью. На голове шляпа с широкими полями, на груди на серебряной цепочке болтался медальон-шкатулка от которого, как и от «клюва» возницы, исходил острый запах травы. Поммандер — откуда-то Марта знала, как медальон называется. Точно — врач!
— Не носишь маску? Смелая девочка, — проворчал доктор, — да толку с неё, ничего уже нам не поможет, я вот сегодня двадцати двум глаза закрыл, и такие, как ты, среди них тоже были — молодые, красивые… — он медленно стянул перчатки, — и молитвы не помогают. Зачем пришла?! — каркнул сердито, насупив седые брови.
— Мне… мне лекарство нужно. Не чума, у… мужа… температура, но это не чума, — пролепетала Марта.
— Как же, не чума, под глазами чёрные пятна есть? Кашель с кровью?
— Нет!
— Ну так будут, и не надейся, — буркнул доктор. — Муж, говоришь? Он оглядел её с ног до головы, покачал головой.
— Мне бы лекарства, — повторила Марта. Голос дрожал, из глаз вот-вот готовы были пролиться слёзы. — Но мне заплатить нечем. Вот! — Она сняла золотые серёжки с маленькими бриллиантами, давным-давно, в другой жизни, подаренные Мишелем. — Возьмёте?
— Что я тебе могу дать, девочка? Разве что… — он снял с полки пузатый флакончик синего стекла, сунул в руки, — иди с богом и молись, дочка.
Марта вышла под снег, который всё не унимался, напротив, сыпал сильнее, заволакивая ночь молочной пеленой.
У двери трактира копошились трое пьянчуг, двое поднимали совершенно не стоящего на ногах приятеля.
— О, красотка, — обернулся один из них. — Пойдём с нами, шлюха!
Второй тоже уставился на Марту, растянул мокрые губы в ухмылке, между щербатыми зубами как будто скользнул ветер:
— Не пожалеешь, рыжая, полный карман монет. Нынче ничего не жалко! — он сделал шаг, поскользнулся и упал.
Марта не стала дожидаться, пока пьянчужка поднимется, побежала к далёкому проулку в свой дворик-колодец, нырнула в темноту проема, пролетела к дому, совсем запыхавшись, потянула двери за тяжёлое железное кольцо и оказалась… в родной парадной.
Она стала медленно подниматься по лестнице, лампы откликнулись на движение, засияли. Марта сунул руку в карман, вытащила вместо флакончика две коробки и пластину с таблетками — современными, фыркнула.
Надо же, как сыграла! Лучше, чем на сцене. Сама чуть не поверила, что на улице средневековая чумная Вена, и за персонажей отработала: сонный провизор до сих пор, наверное, удивляется её жалобныму тону, а сердце до сих пор колотится от встречи с подвыпившие питерскими парнями, которые, видимо, начали праздновать Новый год задолго до его наступления. Марта дотронулась до мочек — серёжки исчезли. Правильно, она их и не надевала.
Она махнула рукой, пошла быстрее. Как там её Августин с изумрудными глазами? Как там её странная новогодняя сказка?
Незапертая дверь отворилась бесшумно. Растяпа какая, забыла закрыть! Марта тихонечко стянула сапожки, пальто. Пуговица крекнула и упала на коврик. Марта усмехнулась, прошла на цыпочках через широкий коридор, заглянула в комнату.
Его там не было — Августина.
Куда он делся? И в кухне нет, и в ванной комнате. На стиралке лежал разбитый телефон, а деньги пропали, и джинсы с рубашкой, и пальто с вешалки.
Марта вернулась в комнату, бездумно села в кресло. Воздушное волшебное ощущение бытия исчезло, как будто никогда и не появлялось, не было пока и отчаяния.
Существовал ли вообще этот парень? Ну вот же — аккуратно застеленный пледом диван, смятая подушка, стакан с водой на столике. Сбежал, значит.
И тут она расплакалась, всхлипывая и повторяя «сбежал, сбежал», и почему-то это бегство казалось ей страшнее предательства Мишеля, которого она любила много лет.
Щёки горели от стыда за себя — сумасшедшая, дура какая! — от того, как с нею поступили: жестоко, некрасиво. Нельзя так! «Нельзя же так с живым человеком», — причитала Марта, раскачиваясь в кресле, до синяков сжимая плечи скрещенными руками. Горше и жальче всего было чувство невыносимой потери не «Августина», нет, а собственной лёгкости, крылатости, подаренной незнакомцем, спасшей её в эту предновогоднюю ночь, в её сорокалетие.
Слёзы не кончались, текли, горячие — жгли глаза, размывали мир до акварельных разноцветных пятен. Голова наливалась тяжёлый болью, в затылке гудело, словно по нему с размаху ударили кулаком. Марта машинально взяла градусник, сунула под мышку и вздрогнула, когда он запищал, взглянула равнодушно: температура за сорок. Хорошо, таблетки купила.
Громко, пронзительно заверещал мобильник.
«Мама! — крикнула Марта. — Не приезжай, мама, у меня грипп!» — и она выронила телефон из рук.
2
Гримёрка больше обычного завалена цветами. Ну два, три букета, а тут столько! Зрители откуда-то узнали, что у актрисы день рождения, и расстарались.
Голова кружилась от ароматов, но Марта с удовольствием разглядывала зимние розы — бордовые, кремовые, белые.
Как хорошо, что она не ушла из театра. Мишель неожиданно уехал, бросил труппу. Новому режиссеру не нравилась постановка «Августина…». Он хотел закрыть спектакль, Марта отговорила: как-то сразу нашла с ним общий язык, убедила, что главная история тут — как раз судьба женщины. Да, пусть проститутки, которая спасает своего возлюбленного. А что Августин? Весь спектакль его переносят с места на место — пьяного.
Марта наконец оставила цветы в покое, села за столик перед зеркалом, намочила эмульсией тампон и принялась снимать грим.
В гримёрку заглянула Наташа — та самая, её Мишель тоже бросил, а они без него нежданно подружились.
— Смотри, Марточка, ещё целая корзина! Особенная, с подарками. Эх, жалко, что ты не хочешь праздновать день рождения, — прямая, открытая Наташа тактичностью не отличалась, — напились бы сейчас! — она потянулась всем телом так, что хрустнули косточки. — Слушай, год прошел, а как всё изменилась, — во взгляде отразилось радостное ожидание. — Я побегу?!
— Да, — кивнула Марта, она знала, что у Наташи появился поклонник, и, кажется, всё серьёзно.
В корзине три роскошных, дорогих зимой, да еще и перед Новым годом, букета: к одному приложена коробка конфет, к другому — шампанское, в третий просто воткнута визитка. Какой-то А. Майер, писатель. Не читала, не слышала даже.
Марта развернула записку из конфетного букета: «Мартышка, с днём рождения! Приезжай, соскучились, любим, Тим и Лада». Старые школьные друзья, надо же, дотянулись до неё, умницы!
А шампанское кто изволил прислать?
«С днём рождения», — и затейливый росчерк Миши Вознесенского.
Дверь гримерки скрипнула.
Марта подняла голову — вот и он собственной персоной, как всегда, франтом: модная стрижка подчёркивает благородную раннюю седину висков, стройная фигура затянута в стильную куртку, на шее нарочито небрежно болтается шёлковый шарф.
— Ты прекрасно выглядишь даже без грима! — всплеснул руками Мишель. — Весь спектакль любовался исключительно тобой. Отличная интерпретация, поздравляю!
Марта могла бы сыграть неприступную равнодушную леди, но, нет, теперь она играла только на сцене.
— Уходи, Миша, нам разговаривать не о чем, — Марта отвернулась к зеркалу.
— Да погоди ты, не гони, — он сдулся мгновенно, как проколотый воздушный шарик. В голосе прозвучали жалобные ноты. — Я чего пришёл… ребёнок, мальчик, он мой? Прости, я недавно совсем узнал, прилетел тотчас.
— Не твой, Миша, не беспокойся, — она затянула длинные рыжие волосы в хвост.
— А я и не беспокоюсь, наоборот, рад. Помнишь, мы с тобой мечтали…
— Мечтали с тобой, а ребёнок не от тебя, — спокойно сказала Марта. — Доказательства нужны? Так вспомни, ты два месяца до моего дня рождения Наташу окучивал, ночи проводил с другой, а мне врал, что у тебя творческое вдохновение. Сыну, — она усмехнулась, — три месяца будет через неделю, так что…
— Быстро ты, и как успела? — процедил Мишель сквозь зубы, пожевал губами, будто собирался сказать что-то гадкое, мерзкое, сдержался.
— Это уже не твое дело, — Марта протянула букет: — Я не люблю шампанское, ты никогда этого не помнил. Иди, Миша, с богом, — и только тогда, когда за ним с силой захлопнулась дверь, она поняла, что переплетает волосы в третий раз.
Марта шла через запорошённый снегом садик, окружающий театр. Она не стала вызывать такси, после встречи с Мишелем захотелось прогуляться, вдохнуть свежего воздуха. Хорошо, что мама дома.
Марта думала не о нём — бывшем любимом человеке, а о его словах.
Когда успела… Только сейчас, через год, в свой день рождения, она удивилась тому, что, действительно, много чего успела.
Мама долго не соглашалась расстаться с городком у моря, где похоронен отец, приехала только тогда, когда у Марты начался поздний токсикоз — опасный, отнявший у неё возможность кормить сына грудью.
После родов она ни дня не сидела дома — не могла. Марта окунулась в театральную предновогоднюю жизнь, в которой уже не было Мишеля, с головой. Старые спектакли, новые задумки, роли любимые и не очень. Премьерный, с иголочки, старый-новый «Августин…».
Удивительно, как быстро вернулись поклонники её таланта. Конечно, были среди них очень настойчивые, но Марта, обжёгшись на молоке, дула на воду.
— Подождите, пожалуйста! — мужской, низкий с хрипотцой голос оборвал воспоминания.
Марта обернулась и, даже если бы захотела сделать шаг, не смогла бы. Ноги стали ватными, сердце задрожало, забилось о ребра. В свете фонарей и снега блестели чёрные волнистые волосы до плеч, крыжовниковые глаза…
Утраченная сбежавшая «сказка» стояла перед ней, пугала до слабости в коленях, как пугали её в детстве сказки Гауфа, особенно «Карлик Нос». Как будто и Марта очнулась сейчас, прожив в ведьминском замке долгий-долгий год ничего не помня, выпала из волшебного сна в страшную реальность, где нынешнего нет. Просто не может быть!
— Наконец-то я вас… тебя… нашел, — пухлый рот скривился в робкой осторожной улыбке.
Марта нашла в себе силы сдвинуться с места. Мужчина пошёл рядом, почти касаясь её локтем. Две тени на снегу под фонарями слились воедино, куда более обрадованные встрече.
«Рада за вас», — хотела съязвить Марта, но вырвались совсем другие слова:
— Разве после того как сбегают, ищут?
— Кто сбежал? Я?! — он забежал вперед, заглянул в лицо: — Вы с ума сошли, Марта! Как вы… ты… могла подумать такое? После всего…
— После чего? Секса? — она почему-то рассердилась. — Я и, правда, с ума сошла, тогда — не сейчас.
— После того как вы меня спасли, — знакомый незнакомец пятился до самого проспекта, а Марта наступала, желая, чтобы он упал. — Я же тогда болел, не забыли?
Сияющие огнями витрины, протянутые всюду гирлянды, огромные надувные Деды Морозы и Снегурки, гомонящие гуляющие люди, декабрьский пронизывающий ветер вернули Марте ощущение реальности, сердце перестало дрожать.
— Вы ушли, я помню, в аптеку, а я, — мужчина поднял воротник кашемирового пальто, сунул руки в карманы, заговорил тихо, так, что Марта еле слышала, — взял деньги и пошел за цветами. Хотел цветов — для вас… для тебя. Ты была птицей, и я летал вместе с тобой. — Он вытащил пачку, попытался закурить, но ветер выбил сигарету из пальцев. — Не поверишь, заблудился. Я же только-только приехал в Петербург, не знал города совершенно, а ваши дворы-колодцы такие одинаковые! Я искал… всю ночь искал, к утру свалился где-то на лавочку, и меня забрала сначала полиция, потом Скорая помощь.
— Почему ты был такой мокрый? — с чего-то спросила Марта.
— Ерунда, — он улыбнулся, — сидел в кафе с приятелями, почувствовал себя плохо, домой пошел, провалился куда-то в воду, даже не знаю куда, очнулся у тебя на диване.
Парень рассказывал что-то ещё: о том, как бродил по городу, заглядывая во все похожие дворы, как увидел Мартино лицо на афише, как смотрел спектакль и удивлялся совпадениям, — она почти не слышала. Мир вокруг неё словно собирался в витраж венского стрельчатого окна из разноцветных кусочков, рассыпанных в сознании, невыносимо колющих в минуты, когда она не занимала себя малышом, работой. Мир обретал полноту, цельность, ту законченность, какая бывает у радуги в летнем небе или вот в начавшемся непременном предновогоднем снегопаде.
Марта поймала на варежку снежинку, удивляясь её одинокому неповторимому совершенству, — оттягивала понимание, потому что оно было невыносимо простым и не совпадало с тем, с чем она жила весь этот год.
Они молча свернули в подворотню, прошли мимо машин, которые, недавно очищенные, покрывались белыми шапками, мимо контейнеров… В крыжовниковом взгляде замелькало узнавание.
— Нашёл, и ладно. Банально, но всё хорошо, что хорошо кончается. Сказки — тоже. Что же тебе теперь надо? — Марта остановилась у двери парадной.
— Летать, — сказал он снова так тихо, что она не расслышала, угадала. — Я сейчас лягу там, — парень серьезно кивнул в сторону мусорной площадки, — и буду ждать, когда ты меня опять спасёшь.
— Что же делать?
— Взять с собой. Единственное: ты можешь меня не тащить, я сам дойду до твоей квартиры…
В широкий коридор однушки вышла мама с сыном на руках.
— Не спит, чертёнок, тебя ждёт, — сказала она и осеклась, увидев чужака.
— Мы чаю попьем в кухне, недолго. Укачаешь? — Марта стянула пальто.
— Погодите, — парень вдруг сел на пятую точку, словно у него не осталось сил, расставил ноги, свесил руки с колен, подняв голову, разглядывал Мартиного сына.
Маленький хохолок будущих буйных чёрных волос, младенческая голубизна глаз уже отливала зелёным…
Мама, в свою очередь, переводила взгляд с малыша на незнакомого мужчину удивлённо и испуганно одновременно.
Марта схватила парня за воротник, подняла и поволокла в кухню.
— Сиди здесь, я сейчас приду.
В комнате она бросилась к колыбельке, к малышу. Мама отстранила:
— Холодная же, с мороза!
— Ну хоть за пяточку подержать, соскучилась же.
— Я-то думала, Мишкин, — мама покачала головой, поджав губы то ли в осуждении, то ли в недоумении. — Где ты его нашла, дочка?
— Не поверишь, на помойке! — рассмеялась Марта. Она птицей пронеслась к шкафу, сняла платье, накинула халат. На мгновение ощущение полёта вызвало краску на щеках и воспоминания о словах «дура» и «шлюха», которыми Марта ругала себя в минуты отрешения от реальности. А теперь — она знала — это чувство никуда не денется, не исчезнет, даже если его виновник снова испарится, сбежит.
Куда там…
«Сказка» стояла у окна, сложив на груди руки. На лице до идиотизма счастливая улыбка.
«Он всё понял», — подумала Марта, и это казалось ей не странным, а правильным — волшебным, словно сложились, нет, не половинки, а три части одного целого.
— Кто же ты такой? — спохватилась она.
— Тебе не передали визитку?
— А. Майер, писатель — это ты?
— Да. Тридцать семь. Не женат.
— И как же тебя зовут, А. Майер?
Он почему-то покраснел, буркнул:
— Только не смейся. Я Август.
Марта секунду смотрела серьёзно на его насупленные брови, не выдержала, расхохоталась, зажимая рот обеими ладонями.
«Ну вот», — говорил крыжовниковый взгляд, только в нём же — глубоко — резвились бесенята.
— Август! Надо же! — хохотала Марта.
— Чего?
— Чудовищно! Наш сын — Глеб Августович, кошмар какой!
Он — Августин, Август, такой невыразимо нереальный петербургской зимой, такой солнечно-зеленоглазый, как летняя трава, — ринулся к ней, обнял. Марта смеялась, но от его горячих губ пробуждалось в ней чувство необъяснимого восторга — нового, как наступающий год.
За окном вспыхивали и осыпались золотыми звёздами первые новогодние фейерверки.
Алексей Ладо
Я подарю тебе звезду…
— «Любимая, я поведу тебя к самому краю Вселенной, я подарю тебе эту звезду!»
Где-то я уже слышала эти слова. Неоднократно. Однако отжать клапан кармана, достать фонай и задействовать космопоиск прямо под пылающим вдохновением взглядом — было бы в крайней степени неприлично. Да и зачем? Парень мне нравился, а то, что он произносил чужие слова, нисколько не умаляло его обаяния и искренности. И голос, которым он повторял банальщину, был томным, низким, сексуальным — сердце замирало. К тому же мне вовсе не хотелось лезть в карман, а хотелось дотронуться до его щеки, до гладкой, с легким пушком, словно у ибистого фиглика, кожи — и не пальцами! Лизнуть язычком, провести влажным кончиком до губ и…
— «Любимая, я поведу тебя к самому краю Вселенной!» — отчаянно взывал мой красавец, силясь привлечь внимание к тому, о чем он, собственно, вещал.
Мы стояли на аэрокрыше одной из высоток, крепко вцепившись в поручни.
Внизу разливалось море огней, смутно рисовались линии проводов; колышущимися темными пятнами то там, то тут проступали верхушки пальмовых парков. В небе вокруг вспыхивали точки лётотаксов и гасли, садясь на крыши.
Один из таких и примчал нас сюда после того, как мы провели междувременье в загородном доме красавчика, о чем я, например, нисколечко не жалела. Он, судя по восхищенным речам, тоже.
Влюбилась я, что ли? О! Наступать снова и снова на одни и те же крюкабли я не собиралась. Но вот развлечься, тем более что его карманы набиты пойнтами — почему нет?
Я подцепила богатика — кстати, его зовут Морлисом — на вечеринке по случаю рождения моей подружки Лю. Как Морлис попал в компанию отвязных девиц-храпперов — понятия не имею, но подружка уже таяла, словно спелый пальмовый брюктель. И не она одна.
С детства обожаю конкуренцию. Мне нужно всегда быть во главе, пусть и зарабатываю на жизнь мытьем тарелок, и все же я — прирожденный лидер — не важно, о чем идет речь: о том, чтобы первой нанюхаться храппасиков или же уложить мужика в межвремёнку — ну, сами понимаете, зачем. Возможно, потому крюкабли то и дело возникали на моем пути.
На сей раз все было по-другому. Красавец и богач (два в одном!) Морлис понравился мне настолько, что я растерялась и, даже не попытавшись отодвинуть подругу, просто отошла в сторону, спокойно себе храппилась в одиночку, не обращая ни на кого внимания. Оказалось, что это было лучшей тактикой.
Вскоре Морлис обратил внимание на одинокую девушку — то есть меня — и, бросив «брюктели» разной спелости, подсел за мой столик. Начал он традиционно:
— Я вижу, вы скучаете? Не могу ли я украсть вашу скуку?
Если бы я тогда знала, что его слова не просто дань традициям, а истина! Разве бы качнула головой? Разве бы сделала жест приглашения?
— А вас зовут?.. — спросил он, наполняя бокалы храппером.
— Айша, — пискнула я, мы прикоснулись щеками, проглотили по бокальчику, и Морлис принялся «красть мою скуку».
Вот дальше я мало что помню. Помню, что бокалов с храппером было много. Помню, как вдруг оказались в шикарном доме, как кувыркались в межвремёнке, задействовав все чувства: я впитывала запах Морлиса, видела его сияющие глаза, слышала воркующий голос, ощущала гладкость кожи, и на вкус он был как холодногорячий, хорошо приготовленный шаурмак — брызжущий сочными пузырьками, взрывающимися на языке.
Как мы очутились на аэрокрыше — осталось где-то на задворках сознания.
И вот теперь Морлис говорил стихами, простирая руки к ночному небу:
«Светом нетленным будет она озарять нам путь в бесконечность!..»
Над нами во тьме мерцали далекие звезды. До меня не сразу дошло, что и на этот раз он говорит правду.
— Морлис, ты же не в самом деле… — начала я, но он деловито посмотрел на циферблат, висящий на шее:
— Я уже вызвал корабль, сейчас он прикрышнится.
— Ты сумасшедший, — засмеялась я, все еще не веря, что у него действительно столько пойнтов в кармане, чтобы заказать личный корабль и отвезти меня к звездам.
— Надеюсь, ты не против?
Я? Против? О, нет, я не была против ни его сумасшествия, ни полета к звездам — такой шанс выпадает один за всю жизнь! Что-то теплое шевельнулось прямо под сердцем: я посмотрела на Морлиса другими глазами, — так сильно влюбился в меня, что ли, парень?
— Почему? — только и могла сказать я.
— Потому что мне нравится удивлять тебя, Айша, — ответил Морлис, ни слова не сказав о любви.
«Полет прошел нормально», — так обычно говорят в старинных романах.
Эту фразу, прозвучавшую трижды, мы еле расслышали.
Оказавшись на корабле, мы, не раздумывая, ткнули наугад в астрокарту, посмеялись над названием выпавшей звезды, вернее, планеты и включили автонавигатор. Сами же увалились в межвремёнку и принялись за более интересные дела, чем разглядывание на экранах космической тьмы. Даже не сразу осознали, что корабль уже перестал дрожать от посадки, а на экранах появилось голубое небо и заснеженная равнина планеты, на которой вообще редко кто из наших бывал.
Снег я знала только по вкусовым ощущениям, но разве это беда? Настроить нужную температуру тела — не проблема.
Поискав в фонае ориентиры, Морлис установил, что невдалеке расположен огромный город, но, взглянув друг на друга и облизнувшись, мы решили не торопиться, так что выбрались наружу, когда уже совсем стемнело.
Морлис активировал двухколесный мобиль и, быстренько подняв температуру тел до нужного градуса, мы понеслись навстречу приключениям…
Город нас ошеломил.
Он не был высотным, ну двадцати-, тридцатиэтажные здания, не более, но он не был пустым, в отличие от наших городов, жители которых «переселились» ближе к небу. Тут были проспекты! По ним сновали чудесные четырехколесные местные мобильчики, по обочинам шли, бежали, сталкивались инопланетяне, чем-то похожие на нас. По крайней мере, они имели голову, две руки и две ноги.
Мы быстренько включили лингвоштуцеры, чтобы не только видеть, но и понимать происходящее.
Все общались друг с другом просто так, не на спецвечеринках! Вот торговец, очевидно, зазывал зевак в освещенную огнями лавку. Рядом женская особь протягивала всем цветы и улыбалась. Какой-то «юноша» остановился и взял целую охапку. Лица у них были плоскими, белыми, с маленькими точками глаз, носов и ртов. По дороге двигался большой мобиль, заросший сверху густой зеленой флорой, в «машине» сидели особи мужского пола и горланили «песни».
Новые слова, новые картины, запахи сыпались на нас звездопадом.
Оставив мобиль возле лавки и запомнив место, мы с Морлисом бродили по городу и впитывали в себя необычное чувство всеобщей радости, дружелюбия и смеха, наслаждались незатейливыми огоньками-лампочками, развешанными над улицами, хрустящим снежком под ногами и ароматами — чужими, но очень приятными для наших носов.
— Пить хочу! — наконец закапризничала я, вспомнив о том, что это не я в Морлиса влюблена, а он в меня.
Морлис не подкачал:
— Пойдем! Вот там, кажется, можно и попить, и поесть.
— Вы бесподобны! Проходите! — такими словами нас встретил абориген у входа симпатичного здания. Если это традиционное приветствие — мне нравится.
Огромный зал освещался откуда-то с потолка, потоки света заливали столики, часть из которых была занята.
Еще один мужчина, смахивающий на пальмовую крысу огромными ушами и вытянутым носом с розовой пипкой на конце, подскочил к нам и провел к одному из столиков в самом конце зала.
Почему-то извинился за это:
— Я впечатлен, но вы занимаете слишком много места, — он хихикнул и скрылся.
Наконец-то я огляделась. Столики были расположены вокруг огромного зеленого пахучего растения. Только вот почему его лишили корней — оставалось загадкой. Неужели на этой планете — это не преступление? Судя по всему, так оно и есть. «Елка» стояла в центре, увешанная серебряными шарами, бантиками, то и дело по ней пробегали разноцветные искорки.
Вокруг веселились жители, звучал громкий смех, писклявый говорок местных девиц и мощный — мужчин.
— Айша, кажется, мы попали на галактический праздник, — заметил Морлис и взял меня за руку.
Точно! Кого тут только не было! Обычные люди перемешались с робопирами из скопления Переней, медведеобразные фандорцы сидели за соседним столиком, рядом — снегокенгурки, читаки, вольтерьянцы и, тут я вздрогнула, наши извечные враги — заеведы с длинными торчащими вверх ушами и виднеющимися из-под губ резцами — были тут, клянусь, век мне хаппера не видать! Веселились бы они так у нас — давно бы вспыхнула хорошая драчка, но на чужой планете они не решились задеть, только изредка поглядывали в нашу сторону и почему-то показывали вверх отстоящий палец левой руки.
— Шампанское? — промурлыкал над ухом вкрадчивый голос, и я вздрогнула. Официант подкрался незаметно. Поставив на столик бокалы с чем-то шипучим, он поклонился Морлису, спросил:
— Что изволит ваша дама?
Морлис растерялся. Ну как он мог знать, какие желания бродят сейчас в моей голове, однако официант протянул красную книжечку, и все встало на свои места: всего-то навсего требовалось выбрать пищу. Но почему только для меня? Нет уж, есть будем вместе.
Наугад Морлис ткнул в несколько наименований. Наверное, выбор показался официанту удачным — он расплылся в улыбке и улетучился.
В ожидании мы соприкоснулись щеками и проглотили бокалы.
Не скажу, что мне они понравились. Их льдинки были жесткими и не таяли, но напиток приятно пузырился на языке.
Вскоре наш стол был уставлен тарелками с разнообразной едой. Официант поискал глазами бокалы, понял, что мы их уже употребили, и принес новые, наполненные чем-то красным, как первая кровь.
Еда вызывала одновременно и смех, и отвращение: какой-то «лангуст», похожий на пальмового несъедобного паука, брюктели, мелкие и склизкие, накрошенные порциями для дохлых хапперов, растения, спрессованные в белые квадратики, перетертые в желе грибные споры — все это и я, и Морлис, конечно, попробовали, но по чуть-чуть — любопытно же все-таки.
Больше мы смотрели в зал, где разворачивались удивительные события. На небольшой площадке начались танцы, абсолютно непохожие на наши. Пары двигались под музыку, тесно прижавшись друг к другу. Что они делают? Не совокупляются же?!
— Пойдем тоже потанцуем, Айша? — Морлис протянул мне руку и подмигнул.
— А вдруг нас арестуют? — засомневалась я.
— Вряд ли, их же не арестовывают, — заметил красавчик.
Чувство вседозволенности пьянило и переполняло восторгом. Мы танцевали, практически сплетясь всеми частями тел, публично! И это было потрясающее ощущение, настоящий экстаз! Мысли мои потекли в определенном направлении. Морлис, видимо, их угадал, прошептал прямо в ушко:
— Как я хочу оказаться в нашей межвремёнке!
Взявшись за руки, мы выскользнули в просторный холл и направились к выходу.
Сзади возник тот самый крысоподобный распорядитель, осторожно дотронулся до Морлиса.
— Вы уже уходите? Жалко! С вас десять тысяч… — проверещал он, вложив в интонацию одновременно и сожаление, и радость.
Мы переглянулись — и здесь, оказывается, нужно платить.
Морлис отжал клапан кармана, вытащил кучу пойнтов.
Распорядитель подпрыгнул на месте, голос его стал звонким и резким:
— Ты чего мне фантики суешь, урод? Деньги гони!
— Морлис, он нам угрожает? — забеспокоилась я.
— Нет, просит какие-то деньги, пойнты не устраивают.
— Мы сейчас принесем, — заверил Морлис беснующегося распорядителя.
— Э, нет! Куда?! — крысюк вцепился в мою руку. — Ты иди, а твоя подружка здесь подождет.
— Подождешь? — спросил красавчик, я кивнула.
За Морлисом захлопнулась дверь, и только тут я подумала: где же он будет искать — деньги эти?
Крысомордый провел меня в комнату, уставленную металлическими ящиками, забитыми грязными тарелками, и ушел. Я услышала, как в дверной щели что-то скрежетнуло, значит, он меня закрыл.
Говорила же я Морлису, что нас арестуют! Возможно, деньги — это лишь предлог.
Делать было нечего, я понизила температуру тела и впала в транс забвения.
Спросонья звук открывающейся двери показался грохотом. В проеме стоял все тот же крыс-распорядитель.
— Ну что, красотка, мужик-то твой тю-тю! Пять часов прошло… Эх, зря я его отпустил.
«Тю-тю»? Что это значит? Что-то произошло с Морлисом? Почему его так долго нет? Он меня бросил? Одну… на этой совершенно неприспособленной для нормальной жизни планете… — Лингвоштуцер безжалостно перевел выражение «тю-тю», и я охнула. Убить?! Убили Морлиса? Слезы закапали из моих глаз.
Распорядитель уже не был таким энергичным, как раньше, усталость словно сочилась из него, даже голос был тихим и слабым.
— Придется тебе поработать, красотка, у нас посудомоечная машина сломалась, а новую привезут только завтра. Так что твоя помощь во как нужна, — он провел ребром ладони по горлу, — заодно и денежку отработаешь. Приступай, — и он снова вышел.
Что я должна делать? Мыть вот эти тарелки? Не проблема, конечно, просто обидно, что и дома, и тут меня преследует грязная посуда.
С трудом разобравшись, откуда льется вода, я взялась за дело.
Через некоторое время заглянул крысюк, одобрительно кивнул:
— Вот и умница, соображаешь. Ты бы только костюм-то сняла, красотка? Новогодний маскарад уже закончился.
Костюм? Он ткань имеет в виду, что ли? С чего бы мне снимать ее — надежно прикрывающую мой тыл? Или он хочет… нет, нет, я отогнала от себя эту нелепую мысль.
Распорядитель потянулся с хрустом, взялся пальцами за нос и вдруг стянул свое лицо!
Я охнула, тарелка выпала из рук и полетела в ящик. Под крысиной мордой оказалось еще одно лицо, я такие видела ранее в городе, — плоское, бледное, с вдавленными глазками, маленьким носиком и тонкими губами, сверху — черная нашлепка из перьев. Сдается мне, что и другие инопланетяне лишь прикидывались чужаками… И заеведы?! Но зачем?!
— Ох, как я утомился, — снова потянулся он, широко открыл рот и показал зубы.
В этот момент в комнату влетел Морлис, молча протянул распорядителю какие-то бумажки, схватил меня за руку, и мы помчались к выходу.
Из вредности, наверное, я молчала до самого мобиля и до корабля тоже. Лишь оказавшись в родной обстановке, спросила с обидой:
— И чего ты так долго?
Морлис почесал гребень, вздохнул:
— Айша, деньги, оказывается, не так-то просто было добыть.
— И что же ты сделал? Тоже тарелки мыл? — съехидничала я.
— Нет… — он помолчал, — я продал свой циферблат, а еще шкатулку для пойнтов и лингвоштуцер.
Мое сердце забилось. Вот тут-то я и почувствовала, что влюблена в красавчика не на шутку.
— Ради… меня? — неужели это происходит со мной, и сейчас он скажет…
Он сказал:
— Айша, я понял, что хочу быть твоим и только твоим, ты возьмешь меня? — Морлис распахнул глаза и уставился на мой четвертый сосок, его рожки возбужденно дрожали.
Ну еще бы не взять! Заиметь в постоянное пользование мужчину, набитого пойнтами, да еще такого красавчика! Вот подружка Лю обзавидуется!
Я подошла к Морлису и, обняв, погладила между рожками, вздохнула, теперь можно и не укладываться в межвремёнку, удерживая яйцеклад в статисе.
— Только обещай мне…
— Что? — вскинулся Морлис. — Я готов!
— Обещай мне, что в нашем гнезде я никогда не буду мыть посуду, а ты никогда больше не будешь дарить мне звезды!
— Любимая, я не поведу тебя к самому краю Вселенной, нафиг эти звезды! Светом нетленным будут они озарять нам путь в бесконечность… Издалека!..
И мы покинули не очень-то гостеприимную Землю.
Елена Радковская
Разноцветный мир
Рождественских праздников с самым большим нетерпением ждали, конечно, эми́кшеры-первогранники. И не потому, что устали от занятий и предвкушали каникулярное безделье. К Рождеству, отдавая дань символизму, приурочивался первый «выход в свет» юных эмикшеров, прошедших первую из шести граней обучающего кубоида.
Взволнованные первогранники, похожие на маленькие почти прозрачные кирпичики, со всех сторон покрытые короткими волосками-антеннками, с двумя воздушными щелями по бокам, звуковой щелью впереди и двумя блестящими глазами над ней, покидали последний урок. Даже, скорее, не урок, а напутствие. Или финальный инструктаж.
Тай, самый маленький и непоседливый из них, первым выскочил из кубоида и, нетер-пеливо подпрыгивая, поджидал своего единственного друга Синса. Ну, по крайней мере, Таю было приятно думать, что Синс — его друг. Почти все остальные эмикшеры относилось к Таю, скажем прямо, прохладно. Он действительно отличался от большинства. На фоне сте-пенных и серьёзных, если не сказать угрюмых, эмикшеров Тай выглядел слишком импуль-сивным и, наверное, легкомысленным, постоянно улыбался и старался развеселить окружа-ющих — просто от радости бытия. «Добрый до наивности», вздыхала мама, глядя на Тая. Окружающие не понимали таких порывов и считали, что он несколько «не от мира сего».
Синс, наконец, неторопливо выполз из кубоида в окружении таких же обстоятельных одногранников. Тай ухмыльнулся и устремился вперёд — скорей домой, обрадовать близ-ких! Синс, прощаясь с товарищами, встопорщил на спине волоски, пока ещё больше похо-жие на пух, и двинулся вслед за Таем — они жили по соседству.
Попадавшиеся навстречу взрослые эмикшеры, которых в преддверии Рождества в по-сёлке было гораздо больше обычного — все хотели посетить праздник «первого выхода», неодобрительно косились на то и дело порывающегося взлететь Тая. Получалось у него пло-хо — как все эмикшеры, ещё не испытавшие опыта реального полёта, Тай мог лишь на не-сколько сантиметров взмывать над поверхностью. Но переполнявшая его нервная энергия требовала выхода, и после нескольких торопливых шагов он вновь напрягал все свои волос-ки, посылая тело в прыжок.
Многие ехидно усмехались, глядя на неуклюжее порхание Тая, но он не обижался, только с завистью вздыхал при виде их свободного, лёгкого, пусть и неторопливого, полёта. Ничего, скоро — буквально завтра! — он тоже выйдет за купол, и огромный человеческий мир подарит ему и радость полёта, и смысл существования, и осознание собственной необ-ходимости. И ещё ощущение голода — которого не знали те, кто ни разу не выходил за ку-пол посёлка — и возможность его удовлетворить. И, кстати, цвет. Взрослые эмикшеры, в отличие от маленьких, не были совсем прозрачными — взаимодействие с человеческим ми-ром оставляло на их просвечивающих кирпичеобразных телах лёгкий цветной след. И семьи эмикшеров сбивались, в основном, по цветовому признаку: бледно-зелёные, блёкло-индиговые, тускло-карминовые. Семья Тая отсвечивала фиолетовым. Интересно, каким цве-том нальётся он сам после первого выхода?
Тай возбуждённо вздохнул. Мир людей — прародитель эмикшеров — удивительный, влекущий, загадочный, ждал новых волонтёров. Ждал его.
— Скорей бы завтра! — Тай, сияя, повернулся к другу.
— А-а… да, — вяло согласился Синс.
— Ты чего? — Тай удивлённо уставился на него. — Ты что, не хочешь за купол?
— Хочу, конечно, — неубедительно отозвался Синс и, потупившись, добавил: — просто, знаешь, я так странно себя чувствую… даже не знаю, как объяснить. Вроде хочу, и даже очень, и в то же время — совсем не хочу. Как будто что-то внутри предупреждает: «не надо», — Синс кивнул на единственный тёмный сгусток в теле размером с горошину. Эмик-шеры называли его сердцем.
Похоже, Синс просто слегка трусит, подумал Тай. В общем-то, это понятно, всех пер-вогранников бьёт мандраж перед первым выходом, как бы ни успокаивал учитель. Хотя, по-жалуй, всё-таки не всех: вот сам он нисколько не боится. Наоборот, предвкушает, как попа-дёт в мир людей, увидит их жизнь, ощутит их эмоции и — Тай всхлипнул от избытка чувств — начнёт людей счастливыми! Ведь в этом и состоит предназначение эмикшеров.
— Всё будет хорошо, вот увидишь, — ободрил друга Тай. — И учитель с нами будет.
Синс лишь грустно посмотрел на него.
Они ступили в длинный и глухой, как будто обитый ватой, коридор — звуки в нём стихали до еле слышного шёпота, но у первогранников и не возникало желания галдеть. Притихшие и робеющие, они тесной группкой семенили за учителем. Плетущегося рядом с Таем Синса сотрясала крупная дрожь.
Коридор закончился небольшой круглой комнатой. Учитель остановился. Ученики сгрудились вокруг него.
— Все всё помнят?
Ученики вразнобой покивали.
— Я буду поддерживать свой купол радиусом в сто человеческих метров. Если по-чувствуете, что упёрлись в него, не пытайтесь преодолеть, просто поверните назад. По исте-чении отведённого времени я начну сворачивать купол. Когда ощутите, что он подталкивает вас, возвращайтесь ко мне, — учитель серьёзно оглядел нервничающих подопечных и вдруг тепло улыбнулся. — Всё будет хорошо. Пошли.
Он коснулся матовой стены, и она растаяла, открывая проход в человеческий мир.
Плоская крыша маленького круглого кафе давала прекрасный обзор на небольшую площадь под ними. Множество разноцветных огней освещало покрытую снегом улицу, вы-сокую мохнатую ель с игрушками и гирляндами, изогнутые скамейки, торговые павильончики и снующих между ними людей.
В первые мгновения Тай был оглушён ярким перемигиванием лампочек и громкой музыкой. И не он один — все восемь первогранников растерянно застыли на середине кры-ши, уставившись на мигающую, беспрестанно изменяющуюся панораму. Учитель с понима-ющей улыбкой тоже остановился, давая юным эмикшерам прийти в себя.
— А теперь закройте глаза.
Тай, переполненный новыми впечатлениями, и забыл об этой инструкции, хотя им втолковывали её всю последнюю неделю. Он поспешно зажмурился, стараясь сосредото-читься на своих ощущениях. И буквально через минуту почувствовал, как кожу начинает пощипывать сотнями маленьких острых иголок, от которых становилось щекотно и тепло — даже горячо. Иголки словно бы проходили сквозь кожу и кололись уже не только снаружи, но и изнутри. Тело наполнила изумительная лёгкость. Всё происходило именно так, как рас-сказывали учителя и братья. Тай радостно вздохнул — у него всё получается!
— Откройте глаза.
Тай распахнул веки. Беспокойство улетучилось, его переполняло смешанное с лико-ванием возбуждение. Он ощущал себя лёгким как облако, и даже, наверное, ещё легче. Страх не суметь взлететь показался сейчас смехотворным. Судя по взбудораженному гомону остальных, они тоже окунулись в атмосферу человеческого мира.
— Вперёд!
Тай скользнул к краю крыши и, охваченный единственным стремлением, спорхнул вниз — к людям, их голосам, смеху, мыслям, эмоциям. Чуть отстав от него, летел Синс. Кра-ем глаза Тай видел разлетевшиеся веером прозрачные пятнышки товарищей.
Разноцветные людские ауры светились — у кого ярко, у кого тускло, светлее или темнее в зависимости от настроения. Светлых было больше: приближался праздник.
Тая неудержимо влекло к их радости, теплу и свету. Он подлетел к молодой женщине, держащей за руку маленькую девочку, и завис над ними невидимым пятнышком. Аура девчушки переливалась особенно ярко и весело. Из-за большой городской ёлки, улыбаясь, выглянул мужчина.
— Папа! — завизжала девочка.
— Увидела, моя глазастая, — засмеялся мужчина, подбежал к девочке, поднял её на руки и закружил.
Дочка звонко захохотала.
— А маму?
— Что? Покружить?
— Да! Можешь?
— Я? Я всё могу!
Мужчина аккуратно спустил дочь, повернулся к жене и взял её за талию. Глаза у неё смеялись, но она воскликнула притворно-возмущённо:
— Серж, прекрати!
— Ни за что.
Он крепко обхватил её и, приподняв, закружил. Девочка счастливо захлопала в ладо-ши, аура её вспыхнула искрами, и Тай почувствовал, что его как магнитом тянет к этой дев-чушке. Не в силах сопротивляться, он подплыл к ней и тихонько коснулся искрящегося ним-ба. Тёплая волна ласкового света обняла его. Радость бурлящим потоком хлынула внутрь, и фонтан эйфории вознёс Тая на недосягаемую высоту. Таким счастливым он ещё никогда не был.
Девочка прекратила хлопать. Мужчина отпустил жену, и они вместе склонились над дочкой.
— Покружить тебя ещё?
— Нет, — без улыбки ответила девочка.
— Ты что? — в ласковом голосе матери проскользнула нотка тревоги. — Замёрзла?
— А… наверное.
— Ну, пойдём домой.
Родители взяли девочку за руки, и маленькая семья покинула площадь.
Тай с сожалением смотрел им вслед.
Однако очагов радости на площади было много. Девушка с лучисто-розовой аурой улыбалась юноше, который заботливо оборачивал её шею огромным разноцветным шарфом. Тай подлетел поближе, окунувшись в ауры обоих. Глубокая розовая нежность словно бы по-гладила его. Девушка отвела взгляд от своего избранника, и её улыбка стала напряжённой. Издалека за ними пристально наблюдал долговязый юнец. Его ауру простреливали серо-коричневые стрелы, а взгляд, направленный на соперника, сочился неприязненной горечью. Тай увидел, как к юнцу стремительно подлетел один из эмикшеров — кажется, Келс — и замер, напоминая присосавшегося комара. Парень фыркнул и с кривой усмешкой отвернулся от парочки. Эмикшер тяжело отвалился.
На краю площади Тай заметил небольшой каток и устремился к нему, на ходу подхватив кусочек голубого колкого веселья от компании хохочущих и толкающихся подростков и глоток шершавой сиреневой сентиментальности от тихого одинокого пьянчужки, бережно прижимающего к груди бутылку.
Для того, кто ищет радостных эмоций, на катке царило раздолье. Тай удивился, что надо льдом не вьются его однокашники — крики и громкий смех должны были привлечь сюда всех. Тай крутанулся вокруг своей оси, собираясь взмыть над толпой. Что-то привлекло его внимание. Он помедлил, всматриваясь.
На одной из скамеек, под рассеянным светом фонаря сидел старичок. Слабая розова-то-сиреневая аура ровно светилась. Едва заметная, чуть грустная улыбка выражала безгра-ничное терпение. Ждёт свою подругу, моментально понял Тай, даже не удивившись этому. Такую же пожилую, очень давнюю и близкую.
А возле изогнутой скамеечной ножки парил эмикшер. Нет, не парил, а как будто мед-ленно падал, изо всех сил стараясь удержаться в воздухе. Свет эмикшера, не видимый, что естественно, старичку, почти не был виден и Таю — настолько он был тусклым. Эмикшер явно обессилел. Но этого не должно было случиться! Такого просто не могло произойти — их привели сюда как раз для того, чтобы напитаться энергией. Тай встревоженно подался к эмикшеру и тут, наконец, опознал его: Синс!
Ни секунды не раздумывая, Тай сорвался с места. Если бы люди могли видеть эмик-шеров, они заметили бы в воздухе яркий след, оставленный бешено мчащейся золотой ис-крой. Тай резко затормозил и поднырнул под почти уже упавшего Синса. В отсутствие рук Тай не смог бы поднять Синса, опустись тот на землю. Всё, что ему оставалось — попытать-ся удержать Синса на весу. Хотя нет, надо же ещё каким-то образом доставить его обратно на крышу.
Синс вовсе не был тяжеловесным великаном, но Тай измучился, продвигая обмякшее тело друга в нужном направлении. Синс ничем не помогал ему. Больше всего это напомина-ло толкотню двух воздушных шариков — когда твоё движение с равной силой отбрасывает и тебя самого.
Тай в отчаянии всхлипнул, чувствуя, как стремительно убывают силы. И вдруг что-то упругое подхватило его вместе с его ношей и мягко потащило вверх. Учитель, понял Тай. Учитель заметил, что творится что-то неладное, и стал сворачивать купол, не дожидаясь по-ложенного времени. Невидимая сеть стянула к кафе всех эмикшеров с площади. Несмотря на усталость, Тай поразился удивительно невыразительной расцветке вернувшихся одногранников. Себя он ощущал наполненным интенсивным золотым светом, но все остальные светились тёмными тонами, хотя и различных оттенков, отражавших разные эмоции: тёмно-синий гнев, тёмно-зелёная досада, коричневая обида, чёрная злоба. Где они этого набрались — на праздничной площади, полной света и радости? На их фоне Синс выглядел почти бесцветным и явно больным.
Учитель, бросив беглый взгляд на всех подопечных, склонился над лежащим без движения Синсом. Взбудораженные первым опытом ученики, ожидавшие поздравлений и радостно-заинтересованных обсуждений, а вместо этого увидевшие еле живого товарища, переглядывались с недоумением и страхом. Обеспокоенный Тай протиснулся между ними. Однокашники почему-то шарахались и от него.
Учитель осторожно ощупывал Синса своими волосками и беспрестанно хмурился. Наконец он отодвинулся от по-прежнему бездвижного Синса и поднял глаза на остальных учеников. Взгляд его задержался на Тае и отчего-то стал тревожным.
— Туф, Риго, помогите мне, — бросил учитель.
Двое наиболее наполненных энергией учеников торопливо приблизились.
— Я приподниму Синса, — сказал учитель, — а вы поддерживайте его снизу и направляйте к проходу. Его надо поскорее доставить домой. Поняли?
Туф и Риго кивнули, слегка дрожа. Учитель вплотную подошёл к Синсу и как-то странно, с явным напряжением, заколыхался. Словно поток ветра родился на крыше и, уме-ло направляемый, начал медленно поднимать маленького эмикшера. Когда щель между те-лом и полом достаточно расширилась, учитель кивнул Туфу и Риго, и они поднырнули под Синса. Две тёмно-фиолетовые спины коснулись тела Синса, и он вдруг забился, издав пол-ный боли стон. Туф дёрнулся от неожиданности, и тело Синса накренилось на одну сторону, рискуя снова упасть. Тай бросился к нему. Сползающее тело друга как-то слишком тяжело придавило его сверху, и Тай вдруг почувствовал, что волоски Синса как будто обшаривают его, сцепляются с его собственными. Рядом взвизгнул Риго и отпрыгнул с явным страхом. Тай удивился: ощущение было странным, но не болезненным, с чего Риго так перепугался? Волоски завибрировали, словно по ним потёк слабый ток. Стало щекотно.
— Двигайся к проходу! — раздался голос учителя.
И Тай поплыл к дальнему краю, удерживая на спине Синса. Сейчас это было гораздо легче, чем когда он пытался поднять его на крышу — вероятно, помогал стягивающийся ку-пол учителя, который плавно толкал Тая в спину, подвигая в нужном направлении.
Как только эмикшеры прошли через вновь открытый учителем проход, Синс зашеве-лился. Тай осторожно опустил друга на мягкий пол, и тот заёрзал, испуганно тараща непо-нимающие глаза.
— Я пока не знаю, что произошло, — произнес учитель, предупреждая вопросы. — Мы всё выясним, когда вернемся в посёлок, потерпи. Как ты себя чувствуешь?
— Но… нормально, — пролепетал Синс.
Действительно было видно, что в привычном мире эмикшеру стало лучше.
— Тогда пойдём.
И они тронулись вдоль мягкого коридора. Синс двигался сам.
Напряжение понемногу спадало, первогранники оживились, загомонили, некоторые заулыбались. В конце коридора учитель остановил торопящихся домой учеников.
— Я поздравляю вас с первым выходом. Очень скоро вас ожидает торжественная встреча и приветствия всего посёлка, но прежде, — учитель указал на боковой проход, — чистилище. Мы не несём накопленные эмоции в дом. В нейтрализаторе вы сбросите их, но понимание и умение останутся с вами навсегда. И не волнуйтесь, — добавил он, — по ощу-щениям это что-то вроде горячего воздушного душа.
Он подтолкнул ближайшего к нему Туфа, и вся толпа гуськом двинулась в нейтрали-затор. Тай пристроился было следом за однокашниками, но учитель остановил его.
— Тай, Синс, подойдите ко мне, — негромко сказал он.
Сердце Тая ёкнуло в нехорошем предчувствии. Ну, ладно — учитель отделил Синса, с ним действительно случилось что-то неладное. Но почему остановили Тая?
Учитель смотрел на обоих эмикшеров очень серьёзно.
— На моей памяти это первый случай, — тихо произнёс он, — когда в одном выходе выявилось сразу две аномалии. Да ещё такие… своеобразные.
Синс подавленно молчал, опустив голову. Тай решился спросить:
— Что случилось, учитель? И что… с нами будет?
— Это мы и должны выяснить. И решить.
Он направил двух учеников к выходу, возле которого сейчас было пусто. Почти весь посёлок собрался у дверей чистилища. Краем глаза Тай увидел, как вдалеке из распахнув-шейся створки нейтрализатора выпархивают его однокашники — Риго, Туф и все остальные. Они уже выглядели как обычно — как серовато-прозрачные комочки. Цвет вместе с подо-бранными у людей эмоциями вымылся. Только сияющие глаза выдавали возбуждение про-шедших первое посвящение эмикшеров. Учитель быстро провёл Тая с Синсом к стоящему невдалеке медблоку, и захлопнувшаяся дверь отрезала приветственные выкрики толпы у чи-стилища.
Не успел Тай толком оглядеться, как в домик влетело несколько старших эмикшеров — из самых уважаемых и влиятельных. Учитель немедленно удалился с ними к окну, по-дальше от учеников, и тихо и взволнованно стал что-то объяснять. Эмикшеры внимательно слушали, то и дело бросая на Тая с Синсом испытующие взгляды.
Сердце Тая колотилось как бешеное. Да что же такое происходит? В чём он прови-нился? Первогранники должны были всего лишь увидеть, почувствовать новый мир и впер-вые напитаться эмоциями его обитателей. А это происходит само собой, просто по природе эмикшеров! Что же он сделал не так?
С самого детства, с тех пор, как он начал себя осознавать, Тай мечтал о том, как понесёт людям радость, как будет дарить им свет и счастье. Слушая бесчисленные рассказы взрослых, он думал, что если даже они, обычно хмурые и неприветливые, умудряются улуч-шать человеческий мир — а в этом сомнений не было, — то уж он, добрый и весёлый, при-несёт людям столько радости, что сделает лучше жизнь очень многих.
И действительно, там, в мире людей, ему было так хорошо, как может быть только в месте, которое предназначено именно для тебя. И это окончательно убедило Тая в том, что он угадал своё предназначение. Он был так счастлив! А тут…
Взрослые закончили совещаться.
— Подожди тут, — бросил Таю учитель, и старшие эмикшеры, подхватив Синса, уда-лились в соседнюю комнату. Минуту спустя в медблок ворвался встревоженный медик и скрылся там же.
Что же произошло? Что не так с Синсом? И, если уж на то пошло, что не так с ним самим? А вдруг ему запретят появляться в человеческом мире? Или вообще изолируют? Или…
Дрожь била Тая уже не переставая. Скрип двери показался оглушительным грохотом. Тай с выпрыгивающим сердцем уставился на возвращающихся эмикшеров. Старшие, за ис-ключением медика, неспешно вплыли в комнату и окружили ученика. От их пристальных взглядов Таю стало совсем неуютно. Они разглядывали его, словно заморское чудо, хмури-лись, переглядывались и странно-сочувственно морщились. Молчание затягивалось.
— Что с Синсом? — наконец решился спросить Тай, не в силах больше ждать. Голос прозвучал жалобно.
После быстрого обмена взглядами эмикшеры молчаливо поручили говорить учителю. Тот прокашлялся и ответил:
— Точно не известно. Случай Синса — первый за всю историю. Конечно, и раньше встречались эмикшеры, которые плохо реагировали на несовместимые с собственным строем эмоции, но так остро… и на все, — учитель прикрыл глаза. — Синса будут тщательно обследовать. Возможно, станут понятны причины непереносимости им человеческого пространства. Тогда можно будет попытаться их скорректировать.
— А если нет? — похолодев, спросил Тай.
— Ох-хо, — вздохнул учитель. — Да, я понимаю, он твой друг, ты, конечно, беспоко-ишься. Скажем так, если мы не сможем найти возможности устранить непереносимость, то для Синса будет подыскана другая функция, не связанная с пребыванием в мире людей. Например, диспетчерская, — заметив непонимающий взгляд Тая, учитель ещё раз вздохнул и пояснил: — Вообще-то, это всё проходится на второй грани обучения. Ну ладно, вкратце. Диспетчеры координируют поток эмикшеров, направляемых в разные районы. Например, если где-то повышается уровень агрессии, туда выдвигаются эмикшеры, лучше всего при-способленные для впитывания воинственных настроений. А если в каком-то месте группа людей подвергается гонениям, там появляются эмикшеры, способные впитывать обиду. Ты же видел цвета своих одноклассников?
Тай кивнул.
— До своего первого выхода ни один эмикшер не знает, какие эмоции ему созвучны — то есть какие он сможет наиболее успешно воспринимать. В первом выходе эмикшера тянет к тем людям, аура которых ему внутренне близка. Именно эти эмоции людей он сможет впоследствии вбирать наиболее успешно. Хотя, конечно, взрослые эмикшеры могут работать с гораздо бо́льшим спектром. Вот ты, например, — учитель устремил пристальный взгляд в самые зрачки Тая. — Что привлекло тебя там, на площади?
Тай заметил, что остальные старшие насторожились и как будто даже подались впе-рёд.
— На площади… там было много света. Люди радовались. И они светились. Вернее, не люди, а их ауры, — сбивчиво ответил Тай и замолк в смущении.
— И эта радость тебя притягивала, да? — пришёл на помощь учитель.
— Да. Как будто… как будто магнитом.
— Только радость? Вспомни хорошенько.
Учитель, не отрываясь, смотрел в глаза Таю, во взгляде была доброта и понимание, и это немного приободрило Тая, помогло отвлечься от остальных. Глядя только на учителя, Тай попытался вспомнить свои ощущения.
— Радость. И веселье, — медленно проговорил он. — И забота. И ожидание. И ещё другое… Они все притягивали, только по-разному. Вот веселье — оно голубое, а забота — жёлтая и такая… шершавая. А веселье было гладким, почти скользким.
Эмикшеры внимательно слушали, и Тай смутился, сообразив, что несёт какой-то дет-ский лепет.
— Но все эти эмоции были светлыми? — не давая Таю замкнуться, спросил учитель.
— Да.
— А ты видел там тёмные эмоции?
Тай сосредоточенно кивнул, припомнив долговязого парня, который с неприязнью наблюдал за девушкой и укутывавшим её шарфом избранником.
— И тебе не хотелось подлететь к ним? Собрать их?
— Нет! — Тая передёрнуло.
Старшие эмикшеры вокруг снова переглянулись.
— М-да, — неопределённо хмыкнул самый пожилой из них.
Тая вдруг поразила страшная догадка.
— Учитель, — пролепетал он. — Когда Келс подлетел к тому коричневому парню, он… он забрал его обиду?
Учитель промолчал, и это стало для Тая исчерпывающим ответом. Расширившимися от ужаса глазами он обвёл присутствующих и сдавленно прошептал:
— А я, получается, забираю у людей радость?
Домой его не отпустили, да он и сам не стремился. Отводя глаза, учитель сказал, что некоторое время Таю придётся пожить в этом домике, в отдельной, вполне благоустроенной комнате. Таю было всё равно. Оглушающая правда тяжёлым грузом придавила его, а от того, что окружающие тоже её знают, становилось только хуже.
Он — паразит в мире людей! Хмурые, угрюмые эмикшеры — вот кто настоящие бла-годетели человечества. А он паразитирует на доброте и радости людей, можно сказать, по-жирает их счастье.
В первые дни отчаяние переполняло его, и Тай, как заведённый, кружил по комнате, слепо тыкаясь в стены и не замечая этого. Горькие мысли, набирая остроту, мчались по кру-гу: он — вампир, он — изгой.
А Синс? Беспокойство за друга снедало не меньше, чем тревога за себя. Синс не мог тоже оказаться вампиром — он вообще не пил людских эмоций, Тай видел это собствен-ными глазами. Тем не менее, его тоже изолировали. К тому же, Синс очень плохо себя чувствовал. Где он сейчас?
В хоровод мысленных кошмаров вплетались и страхи по поводу того, что будет дальше. Какое будущее может быть у того, кто потерял смысл существования? Кто был уве-рен, что рождён дарить счастье, а на самом деле несёт горечь и ужас? Эта мысль вырывала из горла скулящий горестный вой. Былое необъятное разноцветье мира скукожилось до гнетущей серо-чёрной полосы, которая душила его, словно резиновая удавка.
Гремучая смесь безнадёжности, крушения надежд и жгучей безадресной обиды, не находя выхода и перекипев в котле страстей, выродилась в глухую апатию. Тай часами ва-лялся на лежанке, глядя невидящими глазами в пространство и не понимая, как ему жить дальше. Впрочем, это за него, похоже, будут решать другие.
Эти другие появились в его комнате вдвоём — Тай не знал, на какие сутки затворни-чества. Он безразлично мазнул по ним взглядом и устремил его обратно в потолок. Двое мо-лодых, но уже вполне взрослых эмикшеров восприняли его поведение совершенно спокойно. Невозмутимо установили ящик, который толкали перед собой, у стены и с самым деловым видом приблизились к лежанке.
Сердце Тая против воли замерло, а потом припустило вскачь. Они пришли к нему или… за ним?
— Не проголодался? — нейтральным тоном осведомился один из пришедших. Тело его отливало синим.
Тай моргнул. Вопрос его удивил. За время, проведённое в медблоке, у него ни разу не возникла мысль о еде. Между прочим, подумал он апатично, а как же голод, о котором рас-сказывали все выходившие за купол? Он же должен был появиться после первого опыта насыщения?
Второй эмикшер, зелёного оттенка, хмыкнул:
— С чего бы ему проголодаться? Он же не сбросил накопленное в запасник.
— В какой запасник? — вяло удивился Тай, ему было почти всё равно. Голос с не-привычки прозвучал хрипло.
— Нейтрализатор, в просторечии чистилище, не просто смывает подобранные у лю-дей эмоции, но и аккумулирует их в специальном устройстве, называемом запасником, — прежним нейтральным тоном пояснил синий. — Механику этого процесса вы будете изу-чать на четвёртой грани. Точнее, твои бывшие однокашники будут изучать.
Сердце Тая упало. Значит, он изучать не будет. Всё ясно. Этого он и ожидал.
— Энергии, полученной эмикшером в выходе, хватает обычно на несколько дней, — как ни в чём не бывало произнёс синий.
— А затем приходит голод, — зловещим тоном подхватил зелёный.
Синий бросил на товарища досадливый взгляд и продолжил:
— Тот, кто не собирается за купол, может получить подпитку в запаснике: тот посто-янно пополняется… Только вот твои эмоции нейтрализатор складировать не в состоянии. Не тот спектр. Поэтому учитель и не пустил тебя в чистилище.
Тай почти не слушал. В голове крутилось только одно: «ты этого изучать уже не бу-дешь».
— Но даже если не сливать эмоции, энергия всё равно постепенно рассеивается. Тебе её хватит примерно на месяц. Может, чуть дольше.
Безразличие чуть-чуть отступило.
— А… что потом?
— А потом голод схватит тебя за горло костлявой рукой, — округлив глаза, страш-ным голосом провозгласил зелёный. — И тебе захочется есть, просто ужасно захочется. И с каждым днём голод будет всё сильнее.
— Прекрати! — оборвал его синий. — Что ты его пугаешь? Ему и без того плохо.
Зелёный усмехнулся, но замолчал.
— Проблема в том, — голос синего зазвучал спокойно, но твёрдо, — что ты не мо-жешь питаться из запасника. Твой организм просто не примет тех эмоций, что копятся в хранилище. Ты же видел подбираемые твоими товарищами цвета?
Тай кивнул.
— А свой видел?
Тай промолчал.
— Ярко-золотой, почти слепящий. На тебя и сейчас больно смотреть.
Таю стало тошно. Зачем синий это говорит? Он и сам знает, что собрал лучшие, са-мые яркие и добрые чувства людей. И, если он правильно понял, к чему клонят посетители, для того чтобы продолжать жить, ему нужно и дальше отбирать счастье у людей… Ну, нет! Этому не бывать.
Решение пришло мгновенно. Тай выпрямился.
— Нет!
— Что «нет»? — удивился зелёный.
— Я не выйду больше в мир людей. Я не хочу отбирать у них радость. И не буду, — твёрдо заявил Тай. Широкая улыбка озарила его лицо. Тошнота отступала.
Зелёный уважительно присвистнул. А Тай вдруг представил, как в оставшийся ему месяц будет медленно умирать от голода, слабея день ото дня. Он сделал глубокий вдох и добавил, торопясь сказать прежде, чем утеряет решимость:
— И этот месяц… я тоже не хочу, — как он ни старался, голос всё равно поплыл, и закончил Тай уже почти шёпотом, — я за месяц сойду с ума. Можно?..
— Э, нет, — весело возразил зелёный. — Ты кое о чём не подумал. Или, точнее, кое о ком.
Тай дёрнулся. И правда! Занятый мыслями о своём несчастье, он совершенно забыл о родителях. О маме, папе, о братьях. О Синсе. Стыд горячей волной окатил его.
— Я смогу попрощаться? — тихо спросил он, опустив глаза.
— И опять же нет, — снова весело ответил зелёный.
Поражённый Тай уставился на него. С чего он веселится? Издевается? Он перевёл взгляд на синего и с удивлением обнаружил, что тот тоже улыбается. Правда, его улыбка была, скорее, сочувственно-понимающей.
Резко распахнулась дверь. Тай подпрыгнул и обернулся. К нему на всех парусах нёсся сияющий Синс, на вид совершенно здоровый! Тай радостно вскрикнул и бросился ему навстречу.
— Как ты?
— Ты как? — их возгласы почти слились.
Раздался негромкий смешок — в дверном проёме стоял учитель. Тай смутился, но учитель лишь улыбнулся, вплывая в комнату.
— Вы уже ввели Тая в курс дела? — обратился он к молодым эмикшерам.
— Как раз приступили, — бодро отрапортовал зелёный.
Синс легонько потёрся о бок Тая и застенчиво улыбнулся. Сейчас он совсем не напо-минал того больного, полуобморочного первогранника, с которым Тай расстался несколько дней назад. Тай колыхнул антеннками, приветствуя друга. Учитель жестом предложил Таю с Синсом присесть на лежанку и расположился напротив. Двое молодых эмикшеров отодвинулись к стене.
— Извини, что оставили тебя в неведении так надолго, — сказал учитель. — Но в первую очередь мы должны были решить наиболее срочную проблему, — учитель указал на Синса.
— Если бы ты меня не вытащил, я бы, наверное, умер, — шепнул Синс.
— Да, — подтвердил учитель. — Ты выручил Синса в критической ситуации и, тем самым, дал нам возможность разобраться в том, что произошло.
— Разобраться? — растерянно повторил Тай.
— Да! Пришлось привлечь лучшие умы, — беглый, чуть ироничный взгляд учителя в сторону зелёного и синего дал понять, кого он имеет в виду. — Технически изощрённые, если можно так выразиться.
Тай недоверчиво хмыкнул, но Синс глядел на молодых эмикшеров с восторгом.
— Они мне очень помогли.
Зелёный подмигнул Синсу и объяснил:
— Как выяснилось, главная проблема Синса не в том, что он не может синхронизиро-ваться с отдельными эмоциями людей. Собственно, даже не с отдельными, а со всеми…
— То есть не может напитаться ими, — вставил синий.
— А в том, что Синс оказался донором, — торжественно заключил зелёный.
На лице Тая отразилось недоумение.
— Все эмикшеры — реципиенты. По определению, по своей натуре. Мы только бе-рём. А Синс, наоборот, отдаёт.
— То есть, — в голове Тая забрезжило понимание, — там, на площади, люди, э-э, вы-сасывали из Синса силы, да?
— Ну, примерно, — кивнул синий.
— А он не мог пополнить их и поэтому едва не погиб?
— Верно.
— Значит, — Тай пристально уставился на друга, — Синс просто умрёт от голода? Но ведь…
Синс вовсе не выглядел особо истощённым.
— Ты же и подсказал нам, как сохранить жизнь Синсу.
— Я?!
— Когда ты тащил друга к проходу в посёлок, что ты чувствовал?
— Усталость, — буркнул Тай.
Зелёный хихикнул.
— А вот Синс, умница, когда пришёл в себя, лучше описал свои ощущения от твоего прикосновения. Тебе не было больно, или щекотно, или неприятно в тот момент?
— Пожалуй, щекотно, — согласился Тай, подумав.
— Но не больно?
— Нет.
— А вот Риго испытал боль, когда антенны Синса соединились — заметим, абсолют-но инстинктивно — с его волосками. Организм Синса подсознательно искал источник энер-гии. Но тёмные эмоции, которыми напитался Риго, плохо подошли Синсу. А процесс пере-качки, в который невольно оказался втянут Риго, стал болезненным и для него.
— А когда меня подхватил ты, — Синс сияющими глазами посмотрел на Тая, — мне сразу стало легче. И нисколько не больно.
Учитель подплыл к Синсу и ласково коснулся его.
— Погодите, — Тай зажмурился, пытаясь понять. — Получается, Синс может питать-ся только светлыми эмоциями, как и я? Но… не от людей? А… от меня?
— Мы провели серию экспериментов, — сказал синий. — Разбавленные запасы из чистилища Синсу тоже подходят. Только они для него, как бы это сказать, невкусные.
Синс смущённо кивнул.
— Но силы поддержать могут, — вставил зелёный.
— А я, выходит, могу поделиться с ним добрыми эмоциями? — ликуя, воскликнул Тай.
Апатию как рукой сняло. Значит, он всё же не бесполезный паразит! В комнату как будто проник луч света. Мир снова начал наполняться красками.
— Твой спектр для Синса настоящий деликатес, — подтвердил учитель. — Впрочем, надо это ещё проверить.
— Мы и так уверены, — начал зелёный напористо, но замолк под взглядом учителя. — Собственно, это очень просто, — он вынул из принесённого ящика небольшой прибор с экраном, зачем-то дунул на него и установил рядом с лежанкой.
¬— Придвинься как можно ближе к Синсу.
Тай прижался к боку друга и почти сразу ощутил, как его волоски словно бы наэлек-тризовались, соединяясь с антеннками Синса; микроскопическими иголочками побежало слабое тепло. Стало щекотно. Синс прикрыл глаза и тихо, радостно всхлипнул. Тай прижал-ся ещё теснее.
— Достаточно, — распорядился учитель.
Синс открыл глаза, легко вздохнул и отодвинулся. Выглядел он почти счастливым, хотя никаких изменений в цвете друга Тай не уловил. Но ведь они должны были про-явиться?
Зелёный опять дунул на прибор и, уставившись в экран, торжественно констатиро-вал:
— Есть переток! Правда скорость… очень низкая. Такими темпами Синсу непрерыв-но надо питаться, чтобы поддерживать хотя бы минимальную жизнедеятельность.
Тай не до конца понял, что хотел этим сказать зелёный, но в данный момент его вол-новало другое.
— Значит, я тоже донор, раз могу поделиться?
— Э-э, боюсь, что нет, — протянул синий.
— Видишь ли, в чём дело, Тай, — пояснил учитель. — Эмикшеры могут передавать друг другу часть собственной энергии. Если спектры их восприятия близки. Говоря же о до-норстве, мы подразумеваем способность передавать эмоции людям. Ты в этом смысле — стопроцентный реципиент. А вот Синс как раз донор. Если бы он сейчас оказался в челове-ческом мире, то мог бы отдать людям полученные от тебя эмоции.
— Фактически, — радостно заключил зелёный, — это вторая ипостась предназначе-ния эмикшеров. Никогда прежде не проявлявшаяся. Не только забирать у людей негатив, но и дарить позитив!
— Эмикшеры — очень молодая раса, — задумчиво проговорил учитель. — Возмож-но, это первый звоночек, первый шаг к расширению наших возможностей.
Однако что-то смущало Тая. Он в волнении закружил по комнате, пытаясь уловить неясную мысль.
— Значит, — медленно выговорил он, — Синс может передавать людям добро и ра-дость, так?
— Так, — подтвердил учитель.
— Но эти светлые эмоции могу перенаправить ему только я?
— Пока что да, — учитель вновь кивнул.
— Но, учитель! — воскликнул Тай, остановившись. Голос его зазвенел. — Ведь я эту радость отбираю у людей же! Получается замкнутый круг — чтобы передать одним, надо отобрать у других! В чём же смысл?
— А он не дурак, — заметил зелёный.
— Да, Тай, ты задаёшь очень правильные вопросы, — вздохнул учитель.
Тай поник. Значит, всё бессмысленно. Мир опять посерел.
— Но! — триумфальные нотки в голосе учителя заставили Тая поднять голову. — За эти несколько дней была проделана огромная работа. Разведчики проверили множество мест, а аналитики спорили до хрипоты, пытаясь наметить перспективы вашей будущей деятельности. Вашей с Синсом. Они нашли выход. Смотри.
Учитель кивнул синему, и тот очень бережно вынул из ящика еще один аппарат.
— Позаимствовали у диспетчеров. Специально чтоб тебе продемонстрировать.
Тай с любопытством уставился на плоскую поверхность, рядом возбуждённо дышал Синс. Синий провёл по верхней грани, и матовый экран засветился. Тай несколько минут вглядывался в изображение, недоумевая всё больше. Какие-то пятна ползали по экрану, то расходясь, то сталкиваясь, почти сливаясь. Смысл их передвижений от Тая ускользал.
— Это площадь? Сейчас? — вдруг спросил Синс, слегка задыхаясь. Тай удивлённо посмотрел на него.
— Та самая, на которую вы выходили, — удовлетворённо кивнул синий.
До Тая начало доходить.
— Это что… ауры людей?
— Точно.
Тай впился глазами в экран. Разноцветные пятна — красные, жёлтые, голубые, сереб-ристые, золотые. И серые, мутно-болотные, тёмно-бордовые. Да, конечно, как же он сразу не догадался!
— Сейчас немного переместимся, — сказал зеленый, сосредоточенно водя антеннка-ми по краю экрана.
Масштаб резко уменьшился, площадь отодвинулась, и изображение круто уехало вправо. На экране возникло множество точек, скучившихся на некоем овальном простран-стве. Они были разных цветов, но преобладал красный — цвет возбуждения, хотя встреча-лись и радостно-жёлтые и угрюмо-коричневые. Внезапно всё скопление синхронно мигнуло, озарив экран на миг яркой вспышкой, после чего точки быстро и хаотично замерцали. При этом около половины окрасилось в светлые тона, остальные — в тёмные.
— Предрождественский матч по хоккею, — прокомментировал синий. — Только что кто-то забил гол.
— Ага, — выдохнул Синс. — Здорово!
Тай тоже не мог оторвать глаз от сверкающего многоцветия, постепенно успокаива-ющегося, но по-прежнему яркого и чрезмерно возбуждённого.
— Тай, — голос учителя вернул его к действительности. — Вспомни, пожалуйста, как ты реагировал на возбуждение людей на площади. Ты ведь встречал красные ауры? Мог ли ты впитать такую эмоцию?
Тай вызвал в памяти картину своего единственного похода.
— Я не пробовал, — виновато ответил он. — Мне гораздо больше нравились другие цвета, светлее. Но, кажется, мне не было… противно, когда я пролетал рядом с красными, — не очень уверенно добавил он.
Учитель покивал.
— Ты ведь понимаешь, почему я тебя об этом спрашиваю? — Он пристально посмот-рел на ученика.
Синс опередил друга:
— Потому что эта эмоция из разряда радостных. А когда её слишком много — это тоже плохо, правильно?
— Я же говорю, умница, — удовлетворённо крякнул зелёный.
— Да, и излишнее возбуждение, даже радостное, надо снимать. Особенно когда оно так сконцентрировано, — учитель тоже был доволен. — Но, конечно, пока что вы оба ещё не готовы к работе ни с таким количеством народа, ни с расширенным спектром. И процесс передачи тоже требуется усовершенствовать.
Синий энергично кивнул, давая понять, что они с товарищем готовы этим заняться немедленно.
— Помимо спортивных матчей, есть множество ситуаций, где можно, и даже нужно, снимать накал страстей. Да и не только страстей.
— В городе живёт мальчик, — несколько угрюмо вставил зелёный. — Хороший, доб-рый мальчик, но время от времени у него случаются приступы истерического веселья. Во время припадков он иногда совершает невообразимые и даже опасные поступки. А после приступа ему физически плохо… И он такой не один.
— А уж куда перекинуть снятую радость, всегда найдётся.
Синс усиленно закивал. Тай поднял голову. Жизнь снова обрела смысл.
— Вам надо многому научиться, — сказал учитель.
— Физиология, социология, психология, география, техническое оснащение, — с не-сколько садистским удовольствием начал перечислять зелёный.
Учитель остановил его.
— За оставшийся месяц вы должны овладеть хотя бы основами. Поэтому кубоид — это не ваш путь. Вас будут учить старшие эмикшеры, обладающие нужными знаниями и умениями. Кое-что в вашем случае абсолютно уникально, поэтому вас параллельно тоже будут изучать, будьте к этому готовы. Ну, а ваши первые учителя — перед вами.
Синий с зелёным широко улыбались. Улыбка синего была торжествующей, а зелёного — несколько зловещей. Но Тай больше не боялся. Теперь он твёрдо знал: мир всё-таки разноцветный.
Поэтому в ответ на распоряжение новых учителей: «Начинаем прямо сейчас!» Тай с Синсом только радостно рассмеялись.
Старый учитель спрятал лёгкую грусть за светлой прощальной улыбкой:
— С Рождеством!
Наталия Смолина
Шарик желаний
За две недели до Нового года Вова с семьёй принялись украшать ёлку.
Поставили её в зале на письменный стол, в уголок, на низеньком поскрипывающем диване разложили гирлянду и дождики. Папа, большой и добродушный, как плюшевый мишка, нахлобучил на верхушку звезду, мама, объемная и легкая, как сладкая вата на палочке, развесила конфеты, Ленка, старшая сестра, худая, с острыми локтями и коленками, сфотографировала полуголую искусственную красавицу и выложила фото в Инстаграмм. Вова копался в коробке с шарами. Зелёные, красные, жёлтые, с рисунками и без, большие и маленькие — блестели, переливались, гулко ударялись пластиковыми боками друг о друга. Вова щурился, смотрел на ёлку, прикидывал, куда повесить. Вот этот, синий, с нарисованным красноносым оленем, в серединку, к окну. Розовый — к звезде. А рыжий…
Рыжий шарик Вова видел впервые. Поднёс к глазам, повертел, поправил очки и сурово нахмурился. Точно, впервые. Вова сжал его в ладонях и улыбнулся. Пальцы легко закололо, они окрасились в малиновый, а сам шарик казался маленьким солнышком: тёплым, светящимся — живым.
— Проснись, Сыч, — фыркнула над ним Ленка и отвесила подзатыльник. — Наряжай давай. Послезавтра Серёжа твой придёт, его заставишь за тебя всё делать?
Схватила синий шар и повесила на одну из верхних ветвей. Колючки впились в круглые бока оленя, залезли в глаза. Ещё немного — и съедят! Вова подскочил.
— Его в серединку надо! — Влез на стул, встал на цыпочки — всё равно не дотянулся. — Перевесь. Некрасиво.
— Дизайнер великий, — закатила глаза Ленка. — Мелочь пузатая.
Вова надулся: и ничего он не мелочь! И не пузатая. Вырастет ещё, и так самый высокий среди третьеклашек. Да и классная руководительница говорила, что у него хороший художественный вкус, и разрешала полностью оформлять стенгазету. Может, он правда станет дизайнером. Или архитектором. А Ленка ничего не понимает, плевать ей на беднягу-оленя.
— Ладно, взрослый, — вдруг проговорила Ленка и удивлённо моргнула. Медленно, словно сопротивляясь, встала на цыпочки, сняла синий шар и перевесила точь-в-точь на то место, которое уготовил ему Вова.
— Видишь, так намного лу…
— Мелочь, ты что сделал?
Лена посмотрела на свои руки, словно они были чужие, вздрогнула всем телом и попыталась сорвать шарик. Задеревенела и тихо испуганно всхлипнула. Вова удивлённо икнул. С нарастающим ужасом они посмотрели друг на друга.
— Если ты сейчас же всё не исправишь, я тебе уши надеру, — прошептала Лена.
— Я не хотел! — Вова изо всех сил замотал головой. — Я не знаю! Просто ему там лучше. А жёлтому — у звезды.
Тело Лены вздрогнуло, и она медленно потянулась к следующему шарику.
— А гирлянду повесь пониже, — не удержался и хихикнул Вова.
Взгляд Лены обещал самую мучительную смерть, которую только способны придумать любящие родственники.
— Я собрал трёхмачтовый, представляешь! Кара… каравеллу, — на всю квартиру возвестил Серёжа и улыбнулся. — У неё даже Андреевский есть.
Вова робко кивнул и подул на чай. Тот всколыхнулся, словно самое настоящее море, чаинки всплыли и грустно опустились на дно. Щебет мам, нависающих над ними, напомнил гортанные выкрики чаек на побережье. Серёжа хмыкнул.
С Серёжей Вова дружил с садика и до первого класса: в школе они попали под разные буквы, да и кружки выбрали по противоположным интересам. Нет, какое-то время они ещё цеплялись друг за друга, но круг друзей расширялся, расширялся, и из Серёжиного Вову однажды просто выкинуло. Не уместился. По-прежнему ходили друг к другу в гости, по-прежнему рассказывали об интересных событиях, но больше никогда не делились мечтами.
— А в субботу с Мишкой будем бригантину шкурить.
Вова шумно отхлебнул из чашки. С Мишкой, значит, крупным пятиклашкой с самодовольной рожей: все рядом с ним чувствовали себя лилипутами. А ещё присоединятся Лена, Котя и Чижик, примутся наперебой хвастаться новыми моделями, а потом, если родители отпустят, пойдут в кино или торговый центр. А Вова посмотрит им вслед и побредёт домой. Один.
— А почему бы вам не взять с собой Вову? — Просто удивительно, как иногда мамы не замечают очевидных вещей!
— Ой, я… — неуверенно начал Серёжа, и Вова тут же перебил:
— Не, я в субботу уже договорился. Спасибо. — Выскользнул из-за стола и кинулся к ёлке. — Посмотрите, как красиво мы её нарядили.
Вова взгромоздился на стол под недовольное ворчание мамы. Ёлка сверкала. Все шарики покачивались на своих законных местах. А Ленка с ним не разговаривала. Совсем. И Серёжа молчал, только благодарно косился в окно. Вова задумчиво крутанул оранжевый шарик, осторожно сжал в ладони. Его он повесил сам, в самый низ. Частенько брал в руки, представлял себя смелым космонавтом, который привёз с Солнца его осколок.
— Ты же на пятницу договорился. С Колей, да? — нахмурилась мама. Вова с Серёжей дружно вздрогнули. — Или ты не хочешь?
— Хочу, — под нос, чтобы никто-никто не услышал, выдохнул Вова.
На этот раз ладонь ожгло сильнее. Шарик на миг вспыхнул ярче, Вова пискнул, дёрнул рукой.
— А зови всех, с кем договаривался, — вдруг улыбнулся Серёжа. — Поместимся. Знаешь, как интересно будет?!
Вова заозирался по сторонам. Он снова что-то сделал неправильно! Голова тут же разболелась от кома мыслей. Серёжа никогда бы так не сказал, даже из вежливости, придумал бы что-нибудь. А тогда… Ведь и Лена тоже не по своей воле шарики перевесила! Вова, правда, всё ещё думал, что она просто ему за что-то так мстит, но… Что тогда на самом деле произошло? Вова же ничего не делал, просто сжал шарик. Шарик! Вова вздрогнул. Ему же руку уже обжигало — и именно после этого Лена всё делала не так! Вова отшатнулся от ёлки.
— Я, я не знаю, — забормотал он.
— Ой, не глупи, давно уже никуда не ходили, — покровительственно фыркнула мама. — То со слезами еле по домам вас растаскивали, то вообще друг о друге забыли.
— Ага, ты чего. Весело будет, — закивал Серёжа.
Вова внимательно посмотрел на него. Он выглядел как обычно: беззаботно улыбался, чуть покачивал ногой. Словно каждый день приглашал к себе в компанию. Ленка злилась, Вова точно помнил. Вдохнул и решился:
— Да, наверное.
— Вот и замечательно, — улыбнулась Серёжина мама.
Вова выдохнул, осторожно снял шарик с ёлки.
— Я на секундочку. — Выскользнул из зала. — Лен, я быстро!
Серёжа не выглядел расстроенным, а Ленка любила обижаться. Возраст такой, говорила мама. Значит, ничего плохого не случится, правда ведь?
К пятнице зима наконец вступила в законные права, и детвора вовсю лепила снеговиков, ломала ледянки и запихивала друг другу за шиворот ледышки. Во дворе перед Вовиным домом, большом, с пластиковым лабиринтом горок и площадкой для футбола, всегда строили крепости. Мальчишки мирились с девчонками и под дружное сопение возводили крепкие холодные стены.
— Правую укрепляй! Завалится же сейчас! — завопил Гена, и Вова с Колей навалились, подогнали кособокий ком, удерживая стену. — Красота.
Вова улыбнулся, вытер рукой потный лоб. Очки съехали, шарф развязался и тянулся хвостиком — хорошо! Крепость возвышалась над ним на полметра. Даже башенки сделали по обеим сторонам, круглые, крепкие. Вместо флагов воткнули веточки с драными рукавицами. В общем, не налюбуешься. Вова задрал голову и с удовольствием плюхнулся на спину, раскинул руки и ноги.
Коля подкатил ещё один снежный ком, встал на него и щербато улыбнулся:
— Я Король! — Тёмные глаза сверкнули из-под наполовину сползшей шапки, мокрая чёлка прилипла ко лбу.
— Нет, я! — тут же подключились другие мальчишки. И дружно взревели: — Победит самый быстрый!
Вова тихо вздохнул. Он тоже хотел хоть раз оказаться Королём, но куда ему тягаться: и на ровном месте падает. Ноги заплетаются, руки машут невпопад, и земля с небом меняются местами. А мальчишки уже почти у угла Вовиного дома, сейчас оббегут, и кто первый запрыгнет на ком, будет ходить нос задирать. И пусть пользы от этого никакой, всё равно обидно.
Вова встал, отряхнулся. Шарф промок и прижимал неподъёмным весом к земле. Вова нахохлился, тяжело вздохнул и сунул мокрые руки в карман, прикоснулся осторожно к шарику. Сразу стало тепло и спокойно. И чего он так разволновался? Шарик может всё: уговорить маму отпустить погулять, упросить папу купить мозаику, помочь хорошо ответить у доски и даже помириться с сестрой! Уж Королём-то Вова, если захочет, станет в два счёта!
— Держи. — Дёрнула его за куртку Маша и протянула мятный леденец.
— Спасибо.
Взял и осторожно положил во внутренний кармашек: маме отдаст. Папа всегда покупал их ей, а на этот раз — Вова нахмурился — купил мозаику. Но мама не расстроилась, помогла собрать! Не принесли конфет, беда какая. Вова решительно разжал ладонь и вытащил руки из карманов.
Из-за угла вылетел Коля. Глаза горят, распахнутая куртка сползла с плеч, но он рвался к победе, опережая остальных на два-три прыжка. Вова вздрогнул. Рука сама метнулась обратно, схватилась за шарик как за спасательный круг. Губы сами произнесли:
— Я Король!
И медленно, с трудом двигая телом, словно промёрз, взобрался на ком. Коля молчал, но смотрел обиженно-удивлённо. Вова с трудом разжал пальцы, шмыгнул носом и подтянул шарф. Конфетка перевернулась и упёрлась в рёбра напротив сердца.
В классе пахло стружкой, время от времени мигала лампочка. Батареи едва грели, Вова мёрз в курточке и с завистью смотрел на раскрасневшихся остальных. Словно марафон бежали, а не сидели, согнувшись в три погибели, над партой, не стыковали детали. Или шкурили. А шкурил Мишка мастерски, Вова даже не верил, что такой увалень способен строить, а не ломать. Он же как сожмёт лапищу, так только щепки лететь должны — а они не летели, наоборот, рождалась тонкая, изящная бригантина. Мишка аккуратно разглаживал паруса, осторожно вешал, натягивал тросы, проверял миниатюрные пушки. Вова забывал, как дышать, а потом яростно прокашивался, пытаясь вернуться в реальный мир.
— А давайте весной все наши корабли по ручью пустим! — радостно хлопнул по столу Серёжа. — Они же все в реку текут, а реки — в моря. Представляете, танкеры, пароходы — и наши!
— А Вова об этом напишет, — величественно кивнул Миша. — И нарисует. Станем знаменитыми.
Вова мысленно представил, как нарисует на ватмане длинные синие и голубые полосы, небольшой пароходик — и обязательно фотографию! Вздрогнул от неожиданности и насупился. Ничего он не будет делать! И не доплывут никуда их корабли, либо разломаются, либо унесёт кто. Мишка этот просто глупый мечтатель, даром что взрослый! Вова привычно сжал шарик и уставился на Серёжу.
— А если не доплывут? — погрустнел тот.
— Другие отправим, — удивился Мишка и добродушно хлопнул его по плечу. Шарик в Вовином кармане затрещал. — Будем делать до тех пор, пока не получится.
Серёжа улыбнулся, у Вова запылали уши. Просто идти до конца. Просто не бояться препятствий. Вова поднялся.
— Я сейчас.
Выскользнул из класса, осмотрелся и со всех ног побежал по коридору. Смазался в длинную змею зелёный дождик, отклеился серый цилиндр снеговика на двери. Вова выскочил на крыльцо, перемахнул сразу через пять ступеней и помчался по улице, словно пятки жгло. Мимо длинной тёти в шапке с размером с её голову, мимо толстого дяди в распахнутой куртке — мимо тысяч лиц, фигур и улыбок. Без какой-либо цели, просто чтобы убежать. В голове формулировалось желание, подбирались точные слова, чтобы разом — и всё!
— Осторожно!
Нога попала в ямку, Вова неловко взмахнул руками и ткнулся носом в грязно-коричневый снег. В кармане хрустнуло. Тонкие руки схватили его за плечи, подняли. Сквозь запотевшие и залепленные снегом стёкла Вова увидел голубую шубку и длинную русую косу.
— Не ушибся? — ласково спросила Снегурочка.
Вова заторможенно качнул головой. Сунул руку в карман и вытащил горсть осколков. Чёрных, с пятнами ржавчины. На острие одного вспыхнула искорка, кольнула на прощание в нос и исчезла. Вова заревел.
— Мальчик, мальчик, что с тобой?! — испуганно зачастило сверху.
Вова уткнулся Снегурочке в коленки и захныкал уже тише, но по-прежнему безудержно. В ответ она прижала его покрепче и ласково провела рукой по шапке.
— Я плохой, — кое-как выдавил Вова. — Я не хотел, правда! А теперь никак не исправить…
— Ох, — Снегурочка на миг задумалась. Вытащила платок, осторожно вытерла ему лицо. — Значит, надо прямо сказать, что виноват, и извиниться.
— Извиниться? — Вова ещё раз шмыгнул носом и задумчиво посмотрел на Снегурочку.
— Слово «прости» — одно из самых сильных заклинаний. И самых сложных. Но если ты действительно хочешь всё исправить, то найдёшь смелость произнести его.
— Найду.
И Вова крепко обнял Снегурочку. На этот раз в благодарность.
За две недели до Нового года Вова с семьёй принялись украшать ёлку.
Красный шарик — на нижние ветви, синий, с оленем, — в серединку, жёлтый — к звезде. А можно и наоборот, какая разница, главное, чтобы всем было весело и потом никто не отворачивался. Вова вздохнул, решительно тряхнул головой и вытащил коробку с дождиками из-под дивана. Зарылся в шуршащую массу, схватил в охапку и пошёл в комнату к Лене.
— Вали нахрен, — радостно поприветствовала его она.
Вова перешагнул через валяющуюся на полу подушку и зашёл. Лена скривилась. В комнате царил хаос: полуоторванные плакаты свисали со стен, журналы и учебники гнездились на подоконнике, вещи рассыпались по ковру. Такой же бардак явно творился и у сестры в голове. Вова нахмурился, чтобы казаться старше и суровее, и протянул дождики.
— Давай вместе украсим ёлку. Ты очень красиво умеешь.
Лена открыла рот, закрыла, махнула рукой и отвернулась. Тело подрагивало от напряжения, она никак не могла подобрать нужных слов и зло пыхтела. Вова ждал. Руки ныли и норовили опуститься, но он упрямо закусил губу и терпел. Наконец Лена не выдержала.
— Знаешь что, мистер Всезнайка?! Иди и наряжай сам, ты же всегда лучше всех знаешь, как надо! Плюёшь на мнение остальных, ведь есть только ты. Ты — и больше никого!
Вова зажмурился. Ленка то хрипела, то срывалась на визг, выплёскивая всё, что накопилось не за неделю — за очень долгое время. Видимо, польза от шарика всё же была: он содрал корочки с ранок, и все вырвалось наружу. Вова действительно заслужил все эти нехорошие слова: эгоизмом, мелочностью и обидами. Дождался, когда Ленка выдохнется и, опустив голову, произнёс:
— Прости. — В ответ обрушилась оглушающая тишина. Вова открыл глаза и посмотрел на сестру. — Прости. Я был не прав. Я правда хотел вместе с тобой украсить ёлку, но не смог нормально объяснить. Не хотел, чтобы оно всё так получилось. — Вова сглотнул. — Это шари… Это я виноват, я не думал о тебе. Прости. Прости…
В конце голос всё же дрогнул. На душе стало чуточку легче. Лена удивлённо моргнула, криво улыбнулась. Вова неуверенно опустил руки, несколько дождиков дотянулись до пола и зазмеились по нему. В ярком свете люстры они переливались всеми цветами радуги, пытались добавить волшебства. Вова вздохнул: хватит с него чудес, ему сначала надо поумнеть и научиться ответственности. Ленка вдруг сорвалась с места и обняла его, прижала крепко.
— И ты меня, — глухо проговорила она. — На самом деле и сейчас красиво.
— Но как-то не так, — слабо улыбнулся Вова. Лена задумалась.
— Не так, — кивнула она и отпустила его.
Несколько мгновений они смотрели друг на друга, а потом рассмеялись: искренне, громко — как не смеялись уже давно. Вова наигранно вытер пот со лба и тут же ойкнул из-за подзатыльника. Ему ещё много чего надо исправить: купить на накопленные карманные деньги маме конфет, извиниться перед Колькой и пробежать хоть раз вместе со всеми вокруг дома, рассказать в стенгазете о Мишке и Серёже — как бы ничего не забыть. Но первый шаг уже сделан, и Вова чувствовал невероятный прилив сил. Он сможет.
— Пойдём мудрить, — улыбнулась Ленка.
— Вместе.
Где-то далеко, на Северном полюсе, улыбнулась Снегурочка и добавила ещё одно имя в список хороших детей.
Тим Яланский
И больше ни-ни
Цыплята василисков внутри медного чана скребли когтями и скрипели. Их писк терялся во мраке. Итен зажмурился и полоснул себя скальпелем по руке. Густая кровь хлюпнула, прочертила дорожки на коже, закапала в мерный стакан. Надо было всё же использовать иглу.
Итен подумал о том, как втыкает в вену толстую заострённую трубку, и его замутило. Нет уж, лучше так. Он пошевелил пальцами, чтобы поскорее всё закончилось.
Огонь под чаном с молодыми петушками потрескивал, лизал закопченную медь, цыплята верещали — сквозь щели выстреливали змеистые кончики хвостов — но выбраться из-под тяжёлой крышки не могли.
Совсем скоро.
Уровень крови в стакане достиг отметки в десять унций, Итен с облегчением обтёр рану влажной губкой и прижал пластырь. Тот сразу похолодел — заживляющая магия принялась за дело.
Через отверстия в крышке чана полыхнуло сиреневое пламя, визг оборвался на инфернально-высокой ноте. Итен метнулся и стянул посудину на край, стараясь игнорировать боль в руке, приподнял крышку и заглянул внутрь.
Отличные контрабандные василиски из Несветлоземелья превратились в мягкий серо-зелёный пепел. Итен взял ещё тёплый стакан собственной крови и вылил в горячую пыль с торчащими головками цыплячьих косточек. Зашипело, взметнулся пар. Смесь задрожала, теряя цвет, и Итен подвинул чан обратно на печку. Его кровь — кровь рыжего человека — оказалась подходящей.
В венах Итена, кроме человеческой, струилась и кровь старших народов — похоже, она делу не помешала. Пусть философский камень окажется менее долговечным, чем даже нелегальные, но Итену много не надо. Даже одной ночи хватит для осуществления желания. Ведь философский камень может улучшать тело, активизируя латентные способности, лечить и дарить бессмертие.
Итен пошаркал в угол комнаты. Дальше от печки нежилое помещение дышало бетонным холодом, ветер из тёмных окон посвистывал и кусал за пальцы. Снаружи что-то неслось во тьме небес — огромное и сверхъестественное, выпущенное из неведомых пространств в Новогоднюю ночь. Совсем низко над остовом его заброшки.
Пакет с медной стружкой был тяжёлым. Когда Итен подволок его к импровизированной печке, футболка под паркой взмокла: человек не сильно-то крепок для таких дел. А Итен вообще худоват, росту выше среднечеловеческого — сказались бабкины эльфийские гены. И рыжий, огненно-рыжий, как феаноринг — так с умилением говаривала бабуля Синдарель. Кроме рыжины, способностей старших народов Итену не досталось — даже завалящего умения очаровать девушку, а уж от итеновского пения водопроводные ундины начинали выть в резонанс и биться головами о трубы. Сейчас это даже хорошо — философский камень получится лишь из человеческой крови.
Итен крякнул и бухнул пакет на край печи. Рука отозвалась раздирающей болью. Ну ничего, как только артефакт получится, можно будет исправить всё! Повреждения мигом заживут.
Итен безжалостно вылил в смесь полбутылки брюта, предварительно хлебнув из горла и закашлявшись, и снова прихлопнул крышкой. Теперь отмерить двадцать шесть унций меди.
Плотный край лопнул под ножом, пакет накренился, и металлическая стружка посыпалась на печь. Порыв ветра из окна взметнул облако медной пыли. Итен в долю секунды успел удивиться, когда тонкая взвесь сдетонировала, и его отшвырнуло от печи. Размётанный первым взрывом пакет исходил клубами медной пыли, огненный смерч взревел и выплюнул Итена через проём в ночь.
Снег хрустнул под затылком, Итена на мгновение оглушило. Клубы огня с гудением вырывались из окон заброшки, рядом с головой в наст врезалась дымящаяся дверца от цыплячьей клетки. Раздался жуткий вой, и что-то, объятое пламенем, упало с небес, сотрясая землю. Пустой панельный дом зашатался, охнул и развалился, звёзды заволокло тучей цементной пыли.
Вставать было тяжко — ломило спину и болели кости, включая ту, что между ушами.
«Нифига себе бабахнуло, — бормотал Итен. — Наверное, из-за той штуки в кастрюле. Или брют оказался порошковым».
Он понимал, что задумка провалилась, и чтобы получить философский камень, придётся ждать следующего Нового года, но уйти и не поглядеть на итоги трудов — не мог.
А это что?
Огромная обгоревшая конструкция, похожая на сани, постреливала угольками. Итен попинал её ногой, и на покрытый сажей лёд выкатился обгорелый череп, похожий на человеческий, но почему-то серебряного цвета.
— Ох ты! — сделал шаг назад Итен, по спине разбежались ледяные мурашки. Неужели он кого-то нечаянно убил? Он слышал, как над крышами что-то безмолвно носилось… Страшно захотелось бросить всё и бежать. Сейчас сюда заявятся копы и обнаружат эту красоту.
Итен всхлипнул и начал пробираться к эпицентру взрыва между бетонных блоков и узловатых прутьев арматуры.
Конечно, крышку сорвало и унесло, и чан развернулся грязными медными лепестками, являя миру тускло-фиолетовый камень, покрытый узорной сетью трещин. Сердце Итена бухнуло, и он прижал руки к груди, чтобы угомонить его. Камень получился!
Он был тёплым, похожим на яйцо размером с два кулака, и прекрасно поместился под паркой. Итен поковырял ботинком остатки печки и плюнул: мало ли несчастных случаев устраивают бездомные на вот таких заброшках? Пора убираться.
Он спрыгнул с бетонного блока бывшей стены и снова содрогнулся. Серебряный череп с укоризной смотрел на него тёмными провалами глаз.
Его можно спрятать, и никто разбираться в произошедшем не станет.
Итен поднял погнутую металлическую арматурину и потыкал в упавшую с неба конструкцию, потом вздохнул и полез туда руками. Поиски принесли добычу — отчего-то не сгоревший алый мешок из плотного шёлка и набор похожих на человеческие серебряных костей. Остро воняло гарью, в голове мутилось, но Итен механически собрал всё, что нашёл. Измазанными в саже руками Итен сложил странно лёгкие кости в красный мешок, потом подошёл к черепу. Даже рёбра было не так страшно трогать — они походили на произведения искусства, а вот череп казался живым.
Вдали послышался ленивый вой полицейских сирен. Итен наклонился, схватил череп и быстро затолкал его в мешок, потом, оскальзываясь, подворачивая ноги и придерживая тёплый камень на животе, дал дёру.
Новогодняя ночь изумлённо таращилась на него звёздами-пуговицами.
«В связи с исчезновением Деда Мороза новогодняя ночь продлится ещё сорок восемь часов, — вещала хорошенькая ведущая с экрана палантрона. — Министерство соцмагии выделило тринадцать миллионов на проведение торжеств…»
Итен выключил палик и поплёлся в ванную. В тёмном коридоре шелковисто поблёскивал мешок со зловещим содержимым — теперь ясно, что останками Деда Мороза. По полу растеклась лужа, и он вступил в неё, поскользнулся, стукнулся о стену. В слабом свете бра проявилось тёмное нутро мешка и оплывающие косточки. Мелкие растаяли совсем, а крупные ещё сохраняли форму.
«Вот же дерьмо», — покачал головой Итен и сморщился. Поставил сочащийся мешок в раковину, на груду грязных тарелок, и скрылся в ванной.
«Мои последние минуты в образе неудачника», — думал Итен, намыливая шевелюру. Струйки грязной пены бежали по животу, склеивали волоски вокруг пупка и щекотали рёбра. Итен как следует потёр за ушами, прошёлся мочалкой по шее и с наслаждением смыл остатки копоти с подбородка.
«В зеркале трансмутаций я хочу выглядеть собой», — отметил он, зачёсывая влажные рыжие волосы наискосок. Он изменится, вытянет наружу гены бабушки-эльфийки или прадеда-ведьмака, получит магические способности, станет тем, кем мог бы быть, а не жалким человечком-неудачником.
Итен замешкался перед зеркалом, разглядывая собственные острые плечи и веснушки: в эльфа или ведьмака? Ну какой из него грозный колдун — с веснушками-то? Хотя если ведьмачий хвостик на заднице отрастёт, то, наверное, и рыжие пятнышки на морде пропадут?
А если в эльфа — то бабуля станет гордиться внезапно проявившимися способностями внука и устроит ему протекцию в Светлый Круг. И Итен, наконец, предложит милой Иликке выйти за него — даже она не сможет отказать красавцу-эльфу, каким он станет. А ведьмачий хвост Иликке, наверное, не понравится — хотя кто их, девчонок, разберёт? Всё-таки, ведьмак — это круто!
Скорчив злобную надменную рожу и разлохматив только что зачёсанные волосы, Итен влез в тёплые домашние штаны и походкой мачо потопал на кухню.
Он не включал свет, и потому проблесковые маячки выруливших во двор полицейских заметил сразу. Не раздумывая, метнулся в коридор, впрыгнул в ботинки и парку, сунул философский камень в красный мешок с костями и вылетел в подъезд.
Внизу хлопнула дверь, послышались голоса — хобгоблинши-консьержки и незнакомые, мужские. Итен бесшумно прикрыл дверь и помчался вверх. Ужас плеснул тёмной волной и рассеялся, перетравился в желание жить. Это за ним!
Ночной ветер резнул влажный затылок морозом, Итен натянул капюшон, вытолкал мешок наружу и вылез сам. Куда бежать с крыши, он себе не представлял, потому просто запер за собой на щеколду люк и огляделся.
На плоской крыше многоэтажки возвышались две подъездные будки, в одной из которых находился Итен, и ракушки вентиляций. Угловые горгульи спали, очевидно, хорошо накормленные в районным бестиологическом центре. Слетаются в окрестности как проклятые. Нет чтобы эпидемку с дудочками вызвать и вывести тварей из города — их ещё и прививают!
Итен постарался ступать тихо, подобрался к краю крыши, лёг на живот и глянул вниз. Вряд ли полицейские во дворе заметят на фоне ночного неба его силуэт.
Как они его нашли? Итен с сомнением поглядел на мешок. Могли ли серебряные кости фонить? Ох он и дурак! Ну конечно же, останки могущественного и великого существа, которым являлся убиенный Дед Мороз, должны излучать столько магии, что мешок для детекторов, небось, светил фонарём.
Возникло желание швырнуть мешок вниз. Страшно подумать, что с Итеном сделают за убийство специалиста с
Нельзя швырять, в нём камень.
Итен подался назад и пополз прочь от края, оскальзываясь на ледяных корочках черепицы.
Надо было, конечно, выкинуть опасный трофей ещё раньше, не нести его в дом.
Порыв ветра скользнул царапучей лапой под парку, над шпилями города заплясали рваные тени.
Нога во что-то упёрлась, Итен обернулся и судорожно перевернулся на спину.
Над ним нависала туша горгульи: жёлтые любопытные глаза разглядывали добычу между когтистых лап, а огромный клюв-топор нацелился Итену в пупок.
— Курлык! — сказал монстр.
— Хорошая птичка, — голос охрип и сломался. — Ты же не голодная, птичка?
Рука нырнула в жёсткий от замёрзшей жидкости мешок и нащупала берцовую кость:
— Не ешь меня, — сказал Итен. — На вот, угощайся.
Он ткнул костью в наглую морду и взвизгнул:
— Хорошая птичка!
Кость рассеялась голубым искристым дымом, туша горгульи схлопнулась, и на живот Итена с душераздирающим квохтаньем упала пёстрая курица.
— Ничего себе! — выдохнул он, таращась на бывшую горгулью, стряхнул её. Та скатилась и погуляла прочь, поклёвывая трещины черепицы. Итен с ошеломлением разглядывал собственную ладонь. От серебряной кости не осталось и следа.
Итен знал, что Синдикат человеческой магии специализируется на трансмутациях, но не представлял, что кости дедов морозов могут превращать горгулий в кур, как волшебные палочки.
Он сел, распутал горловину мешка, достал ещё одну оплывшую кость и провозгласил:
— Пусть полицейские убираются прочь и забудут обо мне навсегда! — он помахал «волшебной косточкой», потыкал ею в звёздное небо и, на всякий случай, в сторону края крыши. Ничего не произошло.
— Пусть катастрофы не случалось, и нет причин меня искать, — сказал Итен, с сожалением прощаясь с философским камнем в мешке. Он понял, что готов отказаться от внезапно свалившихся исполнений желаний ради того, чтоб всё стало как раньше.
Снова ничего не вышло. Со стороны подъездной будки застучал отодвигаемый засов. Они здесь.
— Ладно, раз можно только превращать одно существо в другое… — Итен огорчённо вздохнул. Сейчас бы превратиться в ведьмака и зачаровать их всех. Но ведь всё равно повяжут за убийство. И контрафакцию. И контрабанду. И… Он с тоской поглядел на звёздное небо, отмечая пару стремительных силуэтов, дёргающихся с грацией рваных зонтов. — Мне срочно нужны крылья!
Голубые искры ссыпались с ладони, завернулись в спираль и растаяли. Под паркой распёрло и зашевелилось, плечи вывернуло, словно под руками профессионального массажиста, дыхание сорвалось — Итен успел только натужно крякнуть. Слёзы брызнули, пахнуло холодом — кожистые тонкие крылья оказались чертовски нежными. Итен прижал к себе мешок, и его сорвало с крыши обжигающим ветром.
Ветер гудел, переворачивал, крутил волчком, звёзды размазывались в бесконечные запятые.
Итен обезумел. Он метался пьяным вампиром, проваливался в ямы, выворачивал крылья, стремясь подняться. Он чуть не врезался в конус башенки городской ратуши — вцепился в кованый флюгер и сложил дрожащие крылья. Фонари просвечивали сквозь их кожу, делали пергаментно-жёлтыми, пронизанными тёмной сетью вен.
Осторожно цепляясь скрюченными пальцами за завитки, Итен переместился к служебному люку. Замок оказался слабым, и дверь, скрипнув под ударами ноги, вдавилась, жалобно клацнула и повисла на одной петле. Итен ввалился внутрь в полуобмороке.
«Надо вернуть всё обратно, — думал он. — Найти способ, доказать… Стоп!»
Чувствовать себя идиотом, похоже, становится привычкой. Он может воскресить Деда Мороза при помощи философского камня. Лечение, улучшение, бессмертие… и оживление!
Он может использовать артефакт, чтобы исправить хоть что-то, затереть свою самую большую ошибку.
Камень и ему нужен, чтобы осуществить мечту. Эти нелепые крылья… Что скажет Иликка? А бабушка Синдарель? Она же его проклянёт — шутка ли, у внука крылья, как у вампира. Кстати, ранка на руке-то зажила… Но Иликка, конечно, не захочет за него замуж — она необыкновенная, экзотичная, впечатлительная, а он — уродливый человек. Серебряные кости превратили его во что-то, чего не было в его генах… А ведь могли и в курицу, кудахтал бы теперь желания в полицейском участке.
Итен завозился в полутёмной каморке, задел подошвой жестяной отражатель фонаря, тот задребезжал.
Ну, ничего, до следующего Нового года можно походить и так, с крыльями. Придётся Иликке всё рассказать, а к бабуле пока не ездить. Итен хотел, чтобы его любили сильнее, потому что стал бы другим, но стал бы он лучше?
Череп загрохотал по полу, когда Итен вытряхнул мешок. Зазвенели оплывающие кусочки серебряных костей, отчего-то покрасневший философский камень и немного золотого песка. Итен вздохнул и принялся собирать установку для воскрешения Деда Мороза. Почти то же самое, что зеркало трансмутаций дома. Почти.
Жестяные отражатели маяковых фонарей, открученные от стойки, образовали рефлектор. Центр композиции заняли череп с кучкой костей и философский камень. Итен не изучал трактаты по оживлению, но вскользь запомнил, что это очень похоже на изменение живого организма плюс сильная эмоция.
Какую эмоцию он мог отдать? В памяти вспыхнули раскосые глаза Иликки, изящное ушко и лукавая улыбка. Нет, любовь — нет. Итен понял, что смертельно устал и замёрз — на душе не осталось ни страха, ни радости, и, кроме светлой нежности любви, в ней теплилось лишь заветное желание.
Крылья сморщились и сжались, стараясь сохранить тепло. В мире не осталось ни капли жара. Итен нажал на выключатель, и магичество побежало по волокнам рефлектора.
Итен вытолкнул из себя заветное желание, выдирая его из сознания с корешками, без остатка. Он его жертвовал, отрекался от него навсегда. Слёзы текли по щекам, и магический круг наполнялся красным и серебряным светом. По стеклянным окнам побежали малиновые сполохи.
Пространство раздвинулось, исказилось, витражные стёкла башенки, в которой сидел Итен, вытянулись, чтобы стены могли вместить огромное могущественное существо. Воскрешение завершилось.
— Ты помешал Синдикату исполнить условия новогоднего договора, — мягким низким голосом сказал Дед Мороз, его белая борода растеклась по щеголеватому алому пальто. — Ты уничтожил материальные ценности. Занимался незаконным изготовлением артефактов.
Итен кивнул. Он не мог сказать ни слова. Ветер задувал в прорехи парки на спине и животе, мир пошатывался, и в душе зияла непривычная пустота, словно Итен лишился чего-то важного.
— Я могу что-нибудь для тебя сделать? — спросил Дед Мороз. — Решай скорее, по твоей милости нужно уладить кучу формальностей с полицией и начальством.
— У меня больше нет заветного желания. Я хочу домой, — сказал Итен и обхватил себя руками. — Просто домой.
Над головой зазвенели бубенчики, и Итен понял, что сани Деда Мороза прибыли.
Квадраты окон бросали золотой отсвет на расчищенную от снега площадку. Консьержка приникла к стеклу с той стороны, помирая от любопытства, но всё же побаиваясь попасться на глаза величественному представителю Синдиката челмагии.
— Счастливого Нового года, хо-хо-хо, — Дед Мороз хитро улыбнулся и подмигнул всё ещё ошеломлённому Итену. — И нового счастья!
Он взглянул на любопытную консьержку и приветливо махнул ей ладонью.
— Счастье без мечты? — вздохнул Итен, встряхнул согревшимися крыльями и приободрился: — Спасибо, за всё спасибо. И счастливого года! А мешок я вернул!
По крайней мере, теперь можно не бояться копов и он больше не убийца. С души свалился груз.
— Когда исчезает одна мечта, на её месте возникает новая, — хмыкнул Дед Мороз в бороду. — Это я тебе как бессмертный говорю. И ты привыкай.
Итен нахмурился и некоторое время глядел вслед инверсионному следу от саней в небе, затем повернулся и пошёл домой. Лёд похрустывал под ботинками, метнулась рябая курица, а консьержка никак не могла отлипнуть от стекла. Её нос примёрз к окошку. Как освободится, станет смотреть круглыми жёлтыми глазами, масляными от распирающего любопытства. Как бы просочиться мимо и ничего не объяснять?
Итен осторожно прислушался к себе и понял, что былой пустоты нет. Новое желание не заставило себя ждать. Итен страстно хотел поскорее избавиться от вампирских крыльев и стать прежним собой, как раньше. Ну их, эти Светлые Круги и Ковены — он сумеет доказать всем, что человек не хуже Старших. Он снова раздобудет парочку василисков и учебник по технике безопасности. Он не будет сильно нарушать закон — только превратится обратно — и больше ни-ни.
Стало легко и радостно, светлые окошки смазались в дуги, и Итен, не напрягаясь, описал сальто.
— Итен! — ахнул знакомый голосок. Он обернулся, рассредоточился и быстро собрался возле спешащей к нему Иликки. Заглянул в её прекрасные раскосые глазищи, поймал робкую улыбку, обнял за узкие плечики в голубенькой шубейке. А что? Новогодняя ночь — прекрасное время для предложения руки и сердца, остались сущие мелочи.
— Мне надо многое тебе рассказать, — сказал он и поцеловал её в милую бородавчатую гоблинскую лысинку.
Дом там, где звёзды
1
— Туман ещё не ушёл, — качнула ушастой головой Миу-А и пододвинула пиалу с молоком. — Будь осторожнее, Толвен. Особенно в Троеночие.
— А что с туманом? — я отпил густой сладкий напиток. На бархатном боку пиалы коричневые разводы переплелись с красными.
— Сейчас, когда наступает тёмная часть года, в тумане можно встретить людей холмов или даже Плачущую Деву, — терпеливо пояснила Миу-А мне — непонятливому пришельцу.
Ух ты, здорово! Обожаю старинные легенды! Я специально прибыл на эту пасторальную планету, чтобы собрать материал для диссертации о мифологии неантропоидных рас. Выбрал остров возле материка — заселённый аборигенами, самобытный и, как я предполагал, хранящий удивительные истории веков.
Мне повезло, я прибыл накануне осеннего праздника Смерти и Рождения, рубежа, от которого местные отсчитывали года. Троеночие только наступало, и моя миниконсоль полнилась волшебными и страшными легендами, подробными чертежами и эскизами. Работа увлекала, мне в ней нравилось всё. Именно здесь, на скалах, разрезающих океан горбатыми чешуйчатыми спинами, я нашёл не только рассказчиков — остров странным образом повлиял на меня, даровав успокоение.
Мохнатые аборигены, серьёзные, как их древний остров, не привыкли к двуногим прямоходящим без хвостов, кутающимся от холода в кожу и тряпки. Посещения планет с эндемичными цивилизациями запрещены — вот местные никогда и не видели жителей других звёзд, хотя и знали о нас. Я получил разрешение только для сбора научного материала.
Жители поселения были готовы к моему визиту, чопорные взрослые старались вести себя невозмутимо, и нет-нет — да и стреляли искоса жёлтыми и зелёными глазами на необычайного гостя, покупающего рыбные завитки в пекарне. Избавиться от откровенного любопытства пискучей детворы не получалось. Впрочем, мне особо не надоедали.
Дородная аляповато-двухцветная Миу-А приютила в низковатых для такого дылды, как я, хоромах. Сидеть на войлочном коврике у низкого деревянного стола оказалось удобно, а вот передвигаться приходилось пригнувшись.
Чистые темноватые комнаты, дерево и холст. Вязанки хвои под потолком, полог цветных нитей на окне. Постель пахла травой, а серебристый свет утра не давал расстаться с волшебными снами, продолжая связь с нереальностью. Я лежал, не чувствуя времени, и слушал, как вечный океан бьётся о скалы острова.
Домик, сложенный из природного камня, с аккуратно побеленными рамами и поросшей рыжим мхом крышей, органично вписывался в пейзаж городка на краю земли. Я выходил, погладив кончиками пальцев синюю резную ручку в виде рыбки. Соседние дома жались стена к стене, стараясь сохранять тепло, противостоять вечному сырому ветру, образовывали извилистый ряд, глазели умытыми стёклами через узкую улочку на ряд таких же маленьких домиков с распахнутыми глазами окошек. Я шёл и вдыхал запахи горячего угля, эля и распаренного зерна, свежей рыбы и водорослей. Водостоки крытых керамической плиткой крыш отделяли городок от безвременья серых облаков точно на уровне моих глаз.
Если идти за чайками, свернуть за каменные столбы у дороги, отмечающие конец города, то за зарослями желтоцвета открывается душа этого мира.
Чернь и золото режут глаза, серые зубы валунов, склонённые от ветра, протыкают травяной ковёр у обрыва. Кажется, разойдутся пряди туч — ослепнешь от яркости. Синее небо просвечивает, рвёт марево, намекая, что всё может быть.
Море — переменчиво-серое, с тусклой синевой — лежит под толщей тумана, словно туча ночью зацепилась за каменные гребни острова. Волны кипят под обрывом, лижут коричневую чешую камней. Жёлтый лишайник и белые звёзды диких цветов заглядывают вниз, в головокружительную воронку моря.
Я увидел её не сразу.
Чёрные волосы изгибались вверх, извивались как живые. Мне сначала показалось, что какой-то земляной змей заплутал в обрывках тумана, трепещет лентой на ветру. Я преодолел гряду зубов-камней и увидел…
Тонкая девушка в белой одежде сидела на краю обрыва, свесив ноги, и смотрела в исходящее паром море. Ветер слизывал слои тумана, обнимающие фигурку, делал её бесплотной.
Почувствовав моё присутствие, девушка обернулась и обожгла взглядом чёрных глаз. Я видел море сквозь худые плечи и понимал, что она нереальна. В душе вздулась и опала ледяная волна.
— Ты… человек? — она близоруко прищурилась и повернулась всем телом. — Ты настоящий?
У неё был забавный говор, один из архаичных, которые я учил, чтобы читать легенды. Она проглатывала окончания слов. Почти непонятно.
— Настоящий, — я попытался говорить как она, шагнул ближе. Туман лизал штанины, проступал каплями на ботинках, напитывал коричневую пыль между камней. Не ожидал увидеть здесь непушистого ушастого аборигена.
— Люди вернулись? — чёрный взгляд не верил и молил одновременно.
— Я вообще-то… не отсюда, — признался я и ткнул пальцем вверх.
— А-а-ах… — она вздохнула шипящей волной, эхом заложило уши.
— А ты? — я протянул руку, она вздрогнула, чёрные волосы взметнулись парусом.
— Не трогай!.. Меня нет, — девушка обхватила прозрачными руками голову, согнулась, как от невыносимой боли, и упала вперёд, в бездну.
Я вцепился в неровный гребень края. Ветер закружил соскользнувший шарф, и тот нелепой полосатой чайкой полетел вниз, в водоворот моря.
— Это было настоящее привидение! — сын Миу-А серенький Котик вцепился пальчиками в столешницу.
Праздничное угощение Троеночия оттопырило его пушистый живот, Котик облизывал измазанные патокой усы, а зелёные глаза горели от возбуждения.
— А ну-ка допивай и спать, — зашипела на полосатого непоседу Миу-А.
Она перекатывалась по кухне, и кончик хвоста из-под синей юбки дёргался в раздражении. Котик прижал ушки, однако перечить матери не стал — выскользнул за порог.
Все знали, что в Троеночие холмы открываются, и волшебные существа выходят к людям. Днём аборигены жгли высокие праздничные костры, ночью же остерегались забредать на пустоши, устраивая пирушки по домам. В тёмную половину года они не ходили в одиночестве в туман, не называли детей на улице по имени и не свистели, чтобы не привлечь внимание духов. За пиршественным столом, наевшись рагу, пирогов с потрохами и ореховой пастилы, взрослые рассказывали, что видели в тумане прекрасных дев и слышали звуки подземной музыки, но никто похвастать беседой с призраком не мог. Это же просто поверья плюс причудливая природа с туманами и ветром. Ну, может быть, ещё немного эля и воображения.
— Говорила я, нельзя ходить в туман! — ворчала Миу-А. Белые брови на чёрной мордочке хмурились.
— Ничего же не случилось, — запротестовал я. — А кто это был? Почему она похожа на меня, а не на вас? — утренняя встреча породила россыпь вопросов.
— Это колдовство, — наморщила короткий нос Миу-А. — Плачущая Дева заманивала тебя внутрь холма, казалась такой, как ты хотел. Слава всем святым, не смогла. Думаешь, раз ты чужак, эльд, колдовство над тобой не властно? Народ холмов очень могущественный. Если попадёшь на пустошь ночью или в туман, то пропадёшь, кем бы ни был. Жители холмов заберут тебя в своё царство, не успеешь оглянуться — триста лет пройдёт, как один час.
Она остановилась, уперев руки в толстые бока, и покачала головой. Зрачки-щёлочки в жёлтых глазах распахнулись темнотой.
Ночью я несколько раз просыпался, крутился на горько пахнущем жёстком матрасе, слушал позвякивание стеклянных бусин на концах оконных нитей. Где-то хлопнула дверь, и движением воздуха поколебало завесу, потерявшую в сумерках цвет. Это чужое место, я здесь один, вдали от дома. Далёкого, как сон.
Я встал, завязал полог шнуром и снова лёг. Одеяло укутало плечи, и видимые теперь звёзды пели неслышную песню с нагого бездонного неба. Где-то среди них — мой дом. Я его вижу, а значит, он есть.
— Толвен, привет! — Котик проскользнул в комнату и замер.
Малолетний непоседа прекрасно знал, что я уже не сплю. Зелёные глаза горели в полумраке утра. Полотняная безрукавка перехвачена на животике кожаным ремнём, через плечо перекинута сумка.
— Привет, Котик, — кивнул я. Теперь не удастся выбраться незаметно. — Не спишь? Секретные дела?
Я надеялся, что он что-то разузнает и ускользнёт. Любопытный парнишка наслаждался подарком судьбы в виде меня, разнообразившего размеренную жизнь городка и его, Котика, в особенности. Бесконечные «почему», «как» и «для чего» стали привычным фоном всегда, когда Котик не спал и не носился с другими мальчишками по улице.
— Я с тобой! — он важно кивнул головой. — Смотреть на Деву.
— Миу-А утопит меня под скалой, если я уведу её сына. Я не согласен бояться, что с тобой что-то случится.
— Я думал, мы друзья, — опустил хвост Котик.
— Друзья, — покладисто согласился я. — И даже если Миу-А отрежет мне уши, всё равно будем друзьями. Но ты же не хочешь, чтобы я жил всю жизнь без ушей?
Котик задумался. Он демонстративно повздыхал, наблюдая, как я собираю рюкзак: камеру, миниконсоль, обыкновенный блокнот и пару механических карандашей. Немного подумав, я закинул в чехол ламлас, при помощи которого полностью усвоил десять минут назад дополнение к языку — архаичное наречие призраков. Парнишка душераздирающе поглядел исподлобья, когда я почесал его за серым ушком, и остался на пороге опустевшей комнаты.
Острый запах холодного моря обрушился, заполнил мир до небес.
Я был чайкой, одинокой осенней чайкой, зависшей между мирами. Утренний свет серебрил валуны, осыпал пеплом истерзанный непогодой желтоцвет. Туман цеплялся за кусты щупальцами, клочьями сползал к морю.
Она была там. Обернулась, чёрные глаза на белом лице глянули удивлённо.
— Хорошая погодка, — сказал я и присел на камень. Он был жёстким и влажным. Призрачная незнакомка молчала.
— Толвен, — я хотел было подать руку, но тут же спрятал её. Девушка же бесплотная.
Приезжая сюда за легендами, я и подумать не мог, что увижу настоящего призрака. Вообще в мистику не верил, хотя сказки о привидениях любил, но всю жизнь считал их… ну… сказками. Теперь же самое настоящее сверхъестественное существо сидит и напряжённо сверлит меня глазами. Тонкий силуэт, белая одежда, овальное лицо с округлым подбородком. С другой стороны, появилась возможность узнать что-то невероятное из первых уст, так сказать. Нужно быть аккуратнее, не выплёскивать по-котиковски миллион вопросов сразу.
— Мне кажется, даже привидению иногда нужно побеседовать, — сказал я. — Тогда моё исчезновение придаст твоему одиночеству особую прелесть.
— Я Лита, — мне показалось, или уголок её рта дрогнул в усмешке? — Я отвыкла беседовать. Не помню…
— Если надоем, сразу говори, хорошо? — мне стало её жалко. — Чтобы я успел сбежать до наложения проклятия.
Вот теперь девушка точно улыбнулась.
— Я не… — она наморщила лоб, чёрные волосы затрепетали языками пламени. — Не проклинаю. Просто жду.
Вспомнилась тоска в чёрных глазах, когда увидел её в первый раз.
— Ждёшь кого-то с моря? — спросил я.
— Людей, — прошептала призрак, голос окутывал со всех сторон. — Все ушли, остались только кошки.
Как интересно! Кажется, я услышал начало легенды! Нужно всё хорошенечко запоминать, детали могут быть важными. Я расчехлил миниконсоль и приготовился спрашивать и записывать:
— Куда ушли? — очевидно, кошками Лита называла ушастый народец этой планеты.
— К звёздам, — девушка закрыла глаза и обхватила себя руками. — Большие корабли улетели навсегда. И Лео тоже.
Похоже, это призрак представительницы расы, покинувшей планету… или вымершей? Маленькая трагичная нота в симфонии сгинувшего народа.
— Корабли взлетали и взлетали, — подтвердила догадки Лита. — Я ждала Лео, а он не вернулся. Забыл меня. Пустые улицы, машины, почти никого. А потом кошки стали умными. Я жила в лаборатории и ждала Лео, ждала…
— Ты была создана в лаборатории? — мировоззрение отчаянно хотело вернуться к логичным образам. Её нынешний облик мог быть продуктом технологий.
— Я… живу там, — девушка посмотрела на меня.
Солнце прорвало пелену туч, косые лучи упали в море, и вода расплавилась оловянными лужицами. Лита стала ещё более прозрачной, пальцы истончились в контуры.
— Приходи… пожалуйста, — голос истаял до неразличимости, и призрак исчез.
Я, наверное, дурак.
Аборигены и так считают меня и прочих эльдов слишком любопытными и неосторожными, но сейчас даже я понимал, что делаю страшно опасную вещь.
Из-под ботинок посыпались, поскакали вниз мелкие камешки. Главное, не думать, что там, за краем. Ведь у меня нет снаряжения. Поскользнётся нога на сыром склоне — и упаду вниз, вслед за шарфиком, в мясорубку водоворота. К горлу подкатил ужас, и я его затолкал обратно. Жёсткая трава резала пальцы, камни подставляли слюдяные бока под подошвы. Вот он, выступ — неширокий балкон над кипящим морем.
Я прижался к неровной чешуйчатой стене, натянул капюшон. Белые звёздочки и гибкий желтоцвет топорщились под ногами, дрожали на ветру и кивали на расщелину в скале. Я отряхнул вымазанные в глине ладони и заглянул внутрь. Разве можно вернуться сейчас и всё оставить? Конечно, нет!
И я двинулся в темноту.
Дорогу преградила дверь. Не деревянная, созданная трудолюбивыми мягкими лапками, а металлическая, с полосами облупившейся серой краски. Не знаю, что за металл противостоял эрозии тысячу лет, но запорный механизм посыпался бурой струйкой ржавчины, когда я потянул створку.
Она была там. Я сразу понял, что это Лита. Проектор замерцал знакомым лицом в чёрном ореоле волос, осветил пыльную крышку похожего на автоклав сосуда. Под полупрозрачным пластиком пульсировал артериями живой древний мозг.
— Это я, — сказала Лита. — Хочу, чтобы ты убил меня.
— Нет! — обмотанный зелёной безрукавкой меховой клубок — Котик — выкатился из-за спины. Парнишка яростно топорщил усы. — Тебе всё равно, — кричал он, — а Толвену жить дальше! Я согласен дружить с Толвеном, даже если мама отрежет ему уши, но если он убьёт…
— Котик? — удивился я. — Ты шёл за мной?
— Я сам по себе! — он выпятил живот и сложил лапки на груди, продолжая свирепо зыркать на Литу.
— Я же не настоящая, — сказала она. — Всего лишь память, дух. Я умерла тысячу тридцать семь лет назад, когда не вернулся из командировки мой любимый человек. Мы даже не поженились. Я ждала и ждала, словно выполняла программу, но теперь проснулась и не хочу больше ждать. Лео давно умер, он не вернётся. И я к нему попасть не смогу…
Я поёжился.
Тысячу лет в тёмной забытой норе, среди металлических стен, пыли и стекла. Здесь всё сохранилось в целости и сохранности, словно время потеряло власть над материей. У столов притаились кресла, на полках поблёскивали экранами и металлом приборы. И в то же время помещение казалось нежилым, зыбким. Обивка потускнела, впитала в себя холод, в углах мерцала пыль, топорщились жгуты кабелей. Пахло запустением и электричеством.
— Я могу забрать тебя в другой мир, — сказал я Лите. — Это трудноосуществимо, но возможно. Не обещаю, но, думаю, можно надеяться на новое тело. Я могу увезти тебя.
— Спасибо, Толвен, — она улыбнулась и стала почти осязаемо-живой, — за то, что хочешь спасти. А ещё за то, что пришёл, словно из сказки, когда я уже тысячу лет не верила в волшебство, эльфов и Деда Мороза. Ты доказал мне, что легенды существуют на самом деле, а ещё сделал кое-что очень важное. Но я устала и хочу исчезнуть.
Я разрывался между желанием спасать насильно, жалостью понимания и ужасом перспективы стать убийцей.
Парадоксально — поверив в собственные детские сказки, Лита одновременно отказалась от надежды и веры в чудо.
— Что это за место? — Котик деловито покрутился на продавленном сиденье. — Царство под холмами должно быть не таким! Толвен, а когда мы вернёмся, дома уже пройдёт триста лет?
— Хотела попросить… Спасти не меня, а машину времени, — продолжила Лита. — Я потратила на неё жизнь. Машина несовершенна — это экспериментальный образец. Я не успела сделать её настраивающейся, потому точка привязки — в минус тысяча тридцать седьмом году — задана в конструкции. Принципы работы машины изменят мир. Это моё детище, хочется, чтобы она пригодилась. Это важно. — Лита кивнула, неясный свет вспыхнул над установкой за стеклянной перегородкой.
Машина времени? Она бывает?
Дыхание перехватило. Машина времени была изобретена вот этой девчонкой тысячу лет назад? Что-то на дне души перевернулось. Принцип перемещений во времени — ещё более ужасная вещь, чем убийство. Я гуманитарий, но даже я понимаю, что, хотя машина ограничена в функциях, открытие принципа встряхнёт Вселенную.
Котик, однако, не заморачивался.
— Это всё-таки царство под холмами! — он принял всё своим невзрослым умишком, как само собой разумеющееся, и метнулся к тусклой увитой кабелями конструкции.
Я почти на автомате стал набрасывать в блокноте детали истории, так похожей на легенду. Лита продолжала щебетать об ограниченности, которую не смогла побороть, находясь в бесплотности, о сверхтонких взаимодействиях и принципе проекции во времени, о задаче множественного присутствия, когда на меня обрушилось чувство безысходности. Я услышал тихий треск, как от статического электричества. Не отдавая себе отчёта, кинулся к светящейся машине времени, к удивлённо растопырившему ушки Котику — успел ухватить его за зелёное сукно жилетки. Жидкое ледяное сияние лизнуло душу, тело на мгновение вывернуло наизнанку, и я упал, прижимая Котика к себе.
Созданная тысячу лет назад машина времени потащила нас к точке привязки.
2
— Эй, тебе плохо?
Я открыл глаза. Снег, наметённый ветром в угол каменного парапета, испачкал край капюшона, в нос тыкались пробившиеся между плитами бурые стебли. Жёстко и чертовски холодно.
Я сел. Какой-то парень нависал, протягивая ладонь в перчатке с обрезанными пальцами, светлые глаза смотрели участливо-тревожно. А ведь мне действительно плохо.
— Да уже прошло, — улыбнулся я через силу, изо рта вырвался клубок пара. — Спасибо.
Приподнялся и присел на гладкий гранит ограждения. Этот прохожий… Если не ошибаюсь, живёт за тысячу лет до меня. Выглядит странно, но вполне реально. Небольшие глаза, коротенькая рыжая шерсть на плавно округлом подбородке. Тут я понял, что слишком пристально всматриваюсь в чужое лицо.
— Давай, может, позвоню куда? — предложил светлоглазый незнакомец.
— Просто поскользнулся, — махнул я ладонью. — Нужно быть осторожнее.
— Это да, — прикусил губу парень, пожал плечами и пошёл прочь.
Чёртова машина времени. Она всё-таки работает. Этот тип, который предлагал помощь, был без хвоста и ушек. Странный, но обыкновенный. Гад Котик умудрился активировать машину для переноса на тысячу и ещё тридцать семь лет назад. Где, кстати, он?
Я взволновался. Мало того, что влип, так ещё и ребёнка втянул!
Отчётливо помню, как прижимал Котика, когда мы проваливались в Литино прошлое.
Поднялся, огляделся, натянул посильнее капюшон. Замёрз ужасно, челюсти свело судорогой. Тело не гнулось и заледенело до костей. Мощёная плиткой площадка с одной стороны терялась между колоннами белого застеклённого здания, явно нежилого, производственного толка. С другой стороны тянулся гранитный парапет над морским обрывом. Голова закружилась.
Туман стелился над кипящими тяжёлыми волнами, лизал мёрзлую скалу. Море за тысячу лет ничуть не изменилось. Сухие пучки травы отмечали припорошённые снегом уступы, и, глядя на них, я понимал, на какой страшной, смертельной высоте нахожусь.
— Что это за место? — Котик явился внезапно, вскочил на ограждение и вытянул шею. Его мелко, но ощутимо потряхивало. Живой.
— Лезь ко мне, — я раскрыл куртку и принял продрогшее меховое тельце. Нужно найти, где согреться. Застегнулся, оставив небольшое отверстие, чтоб он дышал, и пошёл вдоль берега.
— Куда мы попали? — завозился Котик, утаптывая себе местечко.
— Это прошлое, — вздохнул я. — Очень-очень далёкое прошлое.
Магазин я узнал сразу. Они похожи во всех мирах, где изобрели деньги. Большие и маленькие, лавочки и торговые центры. Народ с возками и тележками суетился, окутанный жёлтым тёплым светом, играла музыка, бормотал чужой механический голос. Пушистый зелёный декор, украшенный блестящими цветными шариками, звёздами и огоньками, топорщился из каждого угла и гирляндами свисал с потолка. Нужно быть очень осторожным, не попасть впросак в незнакомой культуре. Несмотря на то, что местные жители похожи на нас, эльдов, они — чужие. Заболели, почуяв тепло, пальцы и щёки.
— Не оставляй меня, — прошептал Котик, посвёркивая из-за пазухи шальными зелёными глазами.
— Не оставлю, — кивнул я. Заметив девчонку с похожим на миниконсоль устройством, расслабился, опёрся о никелированный столик и достал из рюкзака свою. Если хочу вернуться и вернуть Котика домой, нужно составить план.
На экране высветилась карта острова. Она, конечно, изображала местность, каковой та станет через тысячу лет, но острова меняются гораздо медленнее эльдов… Этого хватит.
Поскольку я в прошлом, существует возможность изменить ход истории. Нечаянно. Не хотелось бы стать первым хронопреступником. Нужно поскорее отсюда выбираться, ничего не трогать и ни во что не вмешиваться.
Для того чтобы вернуться, нужно найти Литу, ведь она создала машину, чтобы повлиять на свою жизнь. Значит, она и её ошибка где-то здесь. Судя по карте, древняя лаборатория находилась в районе подвала белого застеклённого здания на берегу. Я перепроверил всё и убедился, что прикидки верны. Пойду и выясню на месте.
Бирюзовые огоньки двери мигнули, когда я подёргал ручку. Сразу вспомнилась синяя рыбка-ручка дома Миу-А.
Холодный монолит чужой двери — равнодушно-стальной, просто так не зайти.
Я обернулся. Ступеньки из шероховатого тёмного камня спускались во внутренний двор с колоннами и видом на море. Бесшумно сверкнуло — из приоткрывшейся двери вышел мужчина и, заметив меня, буркнул:
— Вам сюда нельзя.
— Я просто жду, — не хватало ещё привлечь внимание охраны. — Замёрз немного, думал, вдруг можно зайти погреться.
— Нельзя, — мужчина вставил в рот палочку и поджёг её. — Кого ждёшь?
Подозрительный какой.
— Литу, — сморозил я и заметил ухмылку в уголке губ.
— Лаборатории уже закончили, скоро выйдет твоя Лита, — сказал он и выпустил изо рта клуб едкого дыма.
— И вовсе она не моя, — пробормотал я в удаляющуюся спину и спрятал руки глубже в рукава. Ну повезло же попасть в такой холод! Похоже, в прошлом климат был суровее.
Постоял ещё некоторое время, а когда начали выходить люди, спустился к промёрзшим кованым лавочкам. Народу было немного, закутанные в шапки и пальто люди исчезали в густеющих сумерках.
Лёгкая фигурка спорхнула со ступенек. Подбитая мехом тёмная куртка, чёрные локоны из-под вязаной белой шапочки. Я её почти не узнал.
— Лита! — закричал я, голос сорвался. Замёрз, кажется, даже затылок.
Она остановилась, нахмурила брови и озадаченно поджала губки. Чёрные тревожные глаза, вздёрнутый носик — сомнений не оставалось.
Похоже, я растерял остатки такта, потому что подбежал к ней и выпалил:
— Лита, здравствуй, ты меня не знаешь, но мне нужна твоя машина времени!
— Ч-ч-что? — она округлила глаза и отступила на шаг.
— Что тебе нужно? — высокий плотный парень с широкими бровями подошёл, приобнял Литу и зыркнул на меня, как убийца.
— Вернуть меня домой, — простодушно ответил я. — Я из будущего.
Было бы странно, если б они поверили.
— Я его не знаю, — девушка прижалась к своему защитнику.
— А ты, наверное, Лео? — мозги ощутимо покрылись корочкой льда. Я переминался с ноги на ногу, зубы предательски цокали. — Я о тебе знаю, потому что, правда, из будущего.
— Бред какой-то, — фыркнул парень, дёрнул подбородком и угрожающе навис надо мной. — Иди отсюда и больше к ней не подходи. Если что-то случится, найду.
— Только пальцем его тронь! — высунулся из моей куртки дремавший там до сих пор Котик. — Такая дылда, как ты, кашлять кровью будет долго!
Он кричал на своём языке, ни слова не поняв из разговора, — но мигом отреагировал на угрозу со всей искренностью храброго сердца. Я начал заталкивать Котика обратно, но боевитый пушистик протянул лапы и обнажил кровожадные когтишки.
— Ой, мамочки! — Лита закрыла рот пальцами в перчатках. Чёрные глаза стали просто огромными. — Говорящий кот!
— Вот спасибо! — я обнял ладонями горячую чашку с чаем. — А то у меня совсем нет ваших денег.
Радовало, что парочка дала высказаться не на свирепом ночном ветру, а в премилом кафе. Блестящие столики, яркие салфетки, на стенах изображения старинных карт и кораблей и тут же — уже знакомый мотив зелёных щетинистых веток с шариками. Всё-таки здесь это что-то значит. Я передёрнул плечами, ощутимо знобило. Понимая, что нужно впустить тепло, расстегнул и хотел снять куртку, но Лита ахнула и быстро натянула на меня капюшон обратно.
— Лео, он, кажется, правда из будущего.
— Дурацкий розыгрыш! — потёр ворсистый подбородок Лео. Его коротко стриженая курчавая шевелюра отливала каштаном. — Честное слово, убью сволочь, которая устроила новогодний цирк с эльфами и говорящими котами.
Котик благоразумно не стал вылезать из рюкзака.
— Это не розыгрыш, — покачал я головой. — Невероятно, конечно — для меня так же, как и для вас. Мы с Котиком случайно попали сюда. Не планировали и не были готовы к этому. Чтобы ничего не испортить здесь, в прошлом, нужно как можно скорее вернуться домой. Известная мне машина времени есть только у Литы. Отправьте нас обратно и, обещаю, никогда больше не увидите.
— Нет, — пожала плечами девушка. — У меня нет машины времени, её вообще создать невозможно. Даже не знаю, как вам помочь.
— Мы не можем оставить их на улице, — послышался напряжённый шёпот в коридоре. — Вдруг всё правда, и они из будущего? Даже если инопланетяне какие-нибудь? Я должна что-то сделать! В конце концов, получается, я виновата в том, что они здесь.
— Ты уверена, что это безопасно? Подумай.
Мы как-то внезапно оказались в незнакомом доме. Помню, как поскрипывал под подошвами снег, как режущий свет фонарей покачивал дорогу, как хотелось свернуться клубочком, уплыть во тьму и никуда не идти.
Сейчас я сидел на кухне, на деревянном стуле на четырёх ножках. Тепло накатывало волной, горели щёки и уши. Свет лампы давил на голову, а красные горошины на оконной ширме дрожали и ползали ядовитыми жуками. Котик, совсем освоившись, хлебал суп маленькой металлической ложкой, скрёб по разрисованному донышку тарелки, делал вид, что поглощён вылавливанием кусочков овощей из бульона, но его уши чутко повернулись в сторону шёпота.
«Это правда, — думал я. Глаза слипались, в горле першило. — Я сказал правду. Можно показать мою консоль. Нет, у них консоли есть. Тогда карандаши…»
Шумело море, ударяясь о скалы, свинцовые бездонные водовороты втягивали в себя нити неба. Я чайка, белая чайка, — раскинув переломанные крылья, падал в неотвратимую серую воронку вечности.
Через неделю наступили праздники начала года — те, кто жил до Котикового народа, праздновали их зимой. Это было по-своему разумно, потому что с местными зимами устраивать всеобщее веселье казалось прекрасным способом пережить тьму и холод. У этого народа, в отличие от Котикового, Новый год был полон ожиданий чудес не мрачных, а добрых. Я к тому времени уже вставал, хотя и был ужасно слаб. Лита, получившая выходные дни, заботилась о нас. Она перепугалась, когда не смогла разбудить меня, уснувшего на кухонном столе. Тревога не отпускала её, потому что девушка не знала, какой должна быть температура у эльда, чем лечить и что нужно делать вообще.
Слава небесам, не стала пичкать меня никакими лекарствами. Умная девушка! Повезло Лео. Парочка беззаветно обожала друг друга и собиралась весной пожениться. Я знал, что этому не суждено было сбыться, тревога и чувство вины снедали сердце. Ребята не бросили меня погибать на улице. А я боюсь изменить будущее. В котором Котика ждёт мама.
Котик, кстати, вовсе не пострадал. Он быстро освоился на новом месте и уже выучил немного человеческих слов — достаточно, чтобы общаться простыми фразами. От новых друзей он не отлипал, плавился в их общей любви, вызывая бурю умиления и радости детскими выходками. Да и сам я глядел, как Котик охотится за ногами Лео, когда тот идёт из ванной, и потешался.
— Что нам дальше делать? — спрашивала серьёзная Лита. — У Толвена нет документов. И быть не может. Он же чистый эльф!
Ну да, по их меркам у меня необычное лицо и длинные уши, но разве?..
— Нет-нет! — махала руками Лита. — У нас нет других рас на Земле. Ты же — живой миф. Никто не верит в мистику и сказочных эльфов, даже под Новый год. Тебя разрежут на кусочки и распихают по пробиркам! Сказок не бывает.
Она рассказала, что, хотя космос осваивается и даже пошла мода на специалистов-переселенцев, иных разумных человечество пока не встретило.
— Лео тоже после праздников полетит на Араи, — похвасталась Лита. Её глаза сияли. — Мы решили перевестись на внешние планеты, присоединиться к весенней волне переселенцев и строить чудесный новый мир!
«Не будете», — угрюмо прижал уши я и поглядел на украшенную фонариками ель. Этот чудак Лео притащил в дом целое спиленное дерево, и мы весь вечер занимались самым странным на свете делом — вешали на него нарядные сувениры и украшения. Котик радостно помогал, шебуршал в ветках и даже чуть было не завалил всю инсталляцию. У нас появилось собственное новогоднее дерево.
Потом всё было увито фонариками, и я старательно записал наблюдения, как все хлопали в ладоши, скандировали «ёлочка, зажгись», а потом прямо под деревом устроили пикник. Несмотря на благодушную атмосферу и подаренный новый шарф, мне ужасно хотелось домой. С каждым событием дом оказывался всё дальше, терялся в пространстве и времени.
Праздник Нового года приносил людям веру в чудо. Чем ближе к ночи волшебства, тем больше мои новые друзья становились похожими на Котика. Тот был уверен, что все приключения закончатся хорошо, и он вернётся домой, где ждёт его мама с кружкой сладкого молока. Лита и Лео были зачарованы грядущим приключением, ничуть не сомневаясь в том, что всё сбудется чудесно и навсегда. Я торчал посреди всеобщей радостной наивной круговерти, как тёмный камешек в ручье. Я знал, что нужно выбрать, кем пожертвовать — и не мог этого сделать. Понимание, что опускать руки нельзя, даже когда надежды нет — казалось ненастоящей сказочной ерундой.
Что делать, я не знал. Привёл в порядок записи, упорядочил услышанные от Миу-А и её подруг легенды, внёс в память консоли, а потом перевёл их для Литы. У людей были собственные компьютеры, никак не сопрягающиеся с моим, и потому начитывать пришлось вслух. При помощи ламласа удалось изучить основы письменности, и я кропотливо оформил перевод в традиционном эльдском стиле. Увидев мои рисунки, Лита пришла в восторг, а в один прекрасный день, как раз перед отлётом Лео, принесла договор на издание иллюстрированной книги «Легенды и мифы Дальнего Космоса».
Лео и Лита прощались. Им предстояло пережить двухнедельную разлуку, и они, ничуть не стесняясь, обнимались, переплетались пальцами, касались губами, ласкали друг друга взглядами — словно расставались навсегда. Я знал, что не имею права изменять будущее, и слёзы текли словно из сердца — невыносимо больно так выбирать…
Именно сейчас Лео исчезнет, и жизнь Литы потеряет смысл.
Котик должен вернуться к маме. Лита должна изобрести машину. Она должна захотеть изобрести то, чего не может быть, больше всего на свете. Если она не потеряет Лео, то не изобретёт машину времени, и мы останемся здесь до конца жизни. И уже Миу-А будет, как призрак Литы, скитаться по пустоши старого будущего и слепнуть от слёз.
А если всё случится, как должно, круг замкнётся.
Ночью я проснулся, мучимый мыслями, покрутился на упругом гладком матрасе. Пахло хвоей и фиалками, серебрились снежинки потолочной гирлянды, за прозрачным пологом занавески покалывали небо звёзды. Вдруг стало страшно, что всё это и есть реальность, а мой дом — лишь плод воображения. Я встал, перевязал ткань липкой лентой скотча, чтобы видеть звёзды, и снова попытался заснуть. Одеяло уютно обнимало плечи, а ведь когда я вернусь домой, оно останется только в воспоминаниях, утратит реальность.
Выбор сделан — тяжёлый и мучительный. Всё должно быть, как должно. Я корил себя и чувствовал убийцей. От тяжёлых дум отвлекла пропажа Котика.
Лео улетел, а мы с Литой с ног сбились в поисках серого непоседы. Малолетний сорванец мог сойти за крупного кота, и потому на улице его подстерегала смертельная опасность. Он слишком любопытен и идеалистично смел, чтобы не влипнуть. Например, попасть на зуб одичавшим собакам, да и домашние бывают те ещё звери. Он мог стать жертвой хулиганов или оказаться похищенным любвеобильной старушкой. В конце концов, заблудиться и замёрзнуть в подворотне или упасть в море. Мы бегали по улицам, звали его и искали один день, второй. До боли в сердце. На третий день пришло известие… с космического челнока.
Наш Котик зайцем пробрался в багаж Лео, потому что ещё с первых дней знакомства со мной мечтал отправиться в космическое путешествие.
Я взвыл. Это не мальчишка, а катализатор случайностей! Одним махом спутал планы. Смысла в том, что я не предупредил друзей об опасности и обрёк Лео на смерть — не было. Теперь возник риск гибели и Котика тоже.
— Лита, тебе нужно убедить их вернуться. Нужно, — уговаривал я девушку. — Должно случиться нечто непоправимое.
Она бледнела, заглядывала в глаза и пыталась выведать то, о чём я не знал — что же именно случится.
— Что я скажу, Толвен? — Лита кусала губы, в лице не было ни кровинки. — Предчувствие? Один эльф из будущего знает, что должно что-то произойти? Так, что ли? Бред со сказочным привкусом.
— Скажи, что без Котика жить не можешь, — попробовал я придумать причину. Она права, даже в Новогодние праздники в такое не поверит никто.
Она скептически подняла бровь, но в глазах метался страх.
— Многие переселенцы с домашними любимцами, из-за Котика корабль не повернут.
— Попроси тогда, чтобы любое, даже самое маленькое происшествие воспринимали серьёзно, хорошо? Мелочей быть не может. Даже настороженность может спасти жизнь. — Я дотронулся до плеча Литы, и она, расплакавшись, уткнулась в меня мокрым носом. Она поняла, что я знал точно: случится беда.
Я гладил шёлковый затылок и думал, что нужно спасти её хотя бы в будущем…
— Лита, — сказал я. — А ты никогда не хотела создать машину времени?
Подробности из блокнота давным-давно перекочевали в миниконсоль, и когда я ознакомил девушку, о чём говорил с нею — призраком, Лита некоторое время молчала, уставившись невидящим взором в окно. Лоб перечеркнула тонкая морщинка.
— Проекция… — пробормотала она… — индукция поля времени… конвертор… — она вскочила, потом взглянула на меня, в глазах появилось недоверчиво-растерянное выражение: — Я бы не стала рассматривать это всерьёз, но ведь знаю, что в будущем сделала это! Машина времени возможна.
— Пожалуйста, она очень нужна, — мягко сказал я. — Котик — потерявшийся ребёнок, и когда они с Лео вернутся, его нужно отправить к маме на тысячу тридцать семь лет вперёд. Подумай, он же на самом деле не животное.
Легче делать открытие, когда уверен, что оно точно осуществимо. И когда есть воодушевляющая цель.
Они вернулись точно в срок — и Лео, и «капитан» Котик.
За это время мы издёргались от волнения, и только оббивая порог Центра Координации Поселенцев, чтобы запросить связь раз в два дня — чаще нельзя было технически, — Лита становилась спокойнее.
— Получите, распишитесь, — протянул за шкирку сорванца вернувшийся из командировки Лео. Другой рукой он прижимал к себе полуобморочную от счастья Литу. — В целости и сохранности! Ещё лучше, чем был!
— Я всех спас! — гордо заявил полосатый путешественник и выпятил животик. На зелёной безрукавке светился красивый значок с серебряной звездой. — Настоящий космический орден!
— Капитан пожаловал свой значок, — пояснил Лео чуть позже. — Этот юркий бесстрашный котопарень…
— Я сразу услыхал, где они прячутся! — воскликнул Котик.
— …услыхал, где находятся крысы, которые сбежали из клетки кока. Тварючки попортили проводку, но, слава богу, до кабелей пульта или управления генераторами не добрались.
— Я хорошо охочусь, — встопорщил усишки Котик.
— Как настоящий взрослый кот, — улыбнулся Лео, — бесстрашно полезший между переборками.
— Да! — согласился пушистый.
— А мы бегали по дворам и кустам, искали тебя, — вспомнила, что нужно его и поругать, Лита. — Думали, что тебя народ холмов уже унёс навсегда…
— Только на триста лет, — погрустнел полосатый. — А там — мама. Она увидит звезду и будет гордиться мной!
Для него и народ холмов, и космический корабль, и ёлка с блестящими шариками — были одним сказочным полотном реальности.
Вот так Котик, который не умел выбирать меньшее из зол, спас и Лео, и Литу, и ещё кучу народа. Я хватался за голову и понимал, что, даже если бы хотел, не мог бы вмешаться в прошлое сильнее, чем это сделал Котик.
— Вообще-то нужно её испытать, — нахмурилась Лита. — Это пока что экспериментальный образец, без настройки, потому что вас нужно поскорее отправить домой, в плюс тысяча тридцать семь. Предлагаю сначала послать камеру и сделать запись, но тогда нужно доделать автоматическое возвращение.
Эта установка не была плодом работы дизайнера. Собственно, рама, увитая кольцами катушек, пронизывающих одна другую, прозрачные изогнутые трубки, аккуратно увязанные пучки кабелей. Словно скелет электронного монстра требухой наружу. Конструкция поблёскивала стойками и немножко светилась. Меловые отметки украшали пол под машиной.
— Такая же самая! — воскликнул Котик. — Это она! Я её сразу узнал!
— Тс-с-с, тише! — я оттянул Котика от машины времени. — А то снова запустишь нечайненько.
В этот раз я был осторожен и крепко удерживал хвостатый «генератор происшествий».
— Толвен, скажи, — Лита замялась, потёрла ладонями усталые глаза. — Почему же ты, зная, что лететь опасно, ничего нам не сказал?
— На самом деле я не был уверен, — пожал плечами я. — Неизвестна дата, когда Лео не вернулся. Пришлось поверить твоим собственным установкам.
— Да… Я теперь боюсь его отпускать, — Лита обхватила плечи ладонями, словно замёрзла. — Но всё же? Пока не узнал, что с Лео Котик, ты молчал. Знал, что Лео, скорее всего, погибнет, и не сказал? Как же так?
— В любом полёте есть риск, — вздохнул я, стараясь оправдаться перед нею. Потому что не мог оправдаться перед собой. Это было моё решение. Только моё. — И ты, и Лео знали, что риск не вернуться есть всегда.
Она зажмурилась, по щекам покатились слёзы:
— Ты мог бы дать ему умереть?
Вопрос повис в воздухе, потому что я сграбастал Котика и шагнул внутрь машины времени, радостно лизнувшей нас языком небытия.
3
Чернь и золото режут глаза, серые зубы валунов, словно склонённых под ветром, рассыпаны по жухлому травяному ковру. Небо светит заплаканной просинью, беспокоит отблесками ушедших снов.
Где-то здесь вслушиваются в живые голоса духи, оживают каменные глыбы, а в тумане бродит белое животное с рогом, растущим изо лба. Раньше здесь жили люди. Они покинули дом, рассеялись по Вселенной, оставив этот мир кошкам.
Я — чайка, белая чайка. Переменчиво-серые, синие и чёрные волны кипят под обрывом, лижут коричневую чешую камней. Жёлтый лишайник и белые звёзды диких цветов бесстрашно заглядывают вниз, в головокружительную воронку моря.
Я снова здесь и сейчас. Мы с Котиком вернулись благополучно, и Миу-А, которая к вечеру изошла беспокойством, качала головой, вздыхала и неодобрительно гремела горшками, пока мы ужинали остатками «вчерашнего» праздничного пира. Расчувствовалась, а я, видя её слёзы, обещал, что больше не причиню хлопот, и сдержал обещание. Праздники закончились, и всё случившееся казалось сказкой — от которой не осталось даже призрака над обрывом.
Последняя неделя пребывания на острове пролетела незаметно, я всё время ожидал, что, наконец, проявится жуткое вмешательство в прошлое. Несоответствие всё не проявлялось, но легче почему-то не становилось.
Завтра полечу домой. Миу-А приготовила гостинцы; она, конечно, будет махать лапкой и снова вытирать слезинки с аляповатой чёрной мордочки с белыми бровями. Гордый «капитан» Котик станет махать флагом с построенного на крыше космического корабля из покрывал и веток. Я улечу, оставив милый сердцу суровый край серого моря и синего неба, потеряв кусочек сердца на гребнях чешуйчатых островов. И унося с собой уверенность, тёплый огонёк знания, что сказки бывают, особенно если речь идёт о Новом годе.
Несколько туманных рассветов я приходил на берег и никого не встретил. Печального призрака больше не существовало. Значит ли это, что ребятам удалось не разлучиться? Я почему-то думал, что Лита и Лео были счастливы и, конечно, вместе улетели к звёздам строить прекрасный новый мир.
Прохода в скале я тоже не нашёл, и потому думаю, что если и осталась где-то там, в подземной каморке, машина времени, то её найдут не раньше, чем через ещё тысячу лет.
Внимательно вглядываюсь в мир и ищу — что же изменилось? Что изменилось безвозвратно, что было утеряно? Замечу ли я? Машина времени больше не грозит катаклизмом, но ведь я изменил прошлое. Мой ли это мир? Я боюсь лететь домой. Вдруг моего мира, каким я его знаю, больше нет?
Наталья Шемет
Страница автора на Фейсбуке:
Группа автора во ВКонтакте:
Профиль на Синем сайте:
Пожелай мне снега
Тихое «ква» ВКонтакта заставило встрепенуться. Сердце подпрыгнуло, забилось птичкой в клетке из рёбер. Наружу, к нему! Будь у сердца ножки и ручки, выпрыгнуло бы и побежало, уцепилось, держало и никогда не оставило…
«Ну что, опять вот так, да?» — отметила Даша, мысленно обращаясь к сердцу, как к живому, не слушающемуся, неподвластному существу. Каждый раз, когда Даша находилась за компьютером или держала телефон в руке, сердце дёргалось в надежде, что сообщение
— Привет.
Спокойное, безразличное, сердитое, усталое — «привет». Ну какое же, Господи? Она в подобных случаях боялась отвечать — вдруг попадёт не в настроение. Лучше минутку выждать, посмотреть, как да что.
А
— Привет.
Написала, пальцы замерли над клавиатурой. Ни дать ни взять птицы, распластавшие крылья над пропастью. Клавиши — острые камни, написать — рухнуть-разбиться. Что писать? Подушечками пальцев тронула чёрные кубики. Что писать…
Молчит.
Она помешкала и добавила скобочку. И ещё. Одной, вроде, мало, целую строчку — наивно и стыдно, две — в самый раз. Решилась заговорить снова:
— Привет, как ты?
Вот, самое оно. Нейтрально и видно, что волнуется, переживает. Спрашивает, как он. И намерена продолжить разговор.
— А… так. Нормально.
— Хорошо…
— У тебя?
— Тоже хорошо.
Пауза.
— Что делаешь? — и добавила две скобочки.
— Ничего.
Ничего…
Разговор не клеился.
Она замерла, глядя в экран. Стиснула ладони. Опять не получится, наверное.
— Вот, пришёл недавно.
— Где был?
— Да так.
— Так, — и три скобочки, развернутые в обратном направлении — грусть, то есть, в её, Дашином, случае — печаль. «Улыбка вниз» скобочками на экране, такая же — уголками губ — в реальности.
Даша замолчала. Он тоже.
Тут или ушёл? Ушёл… зелёненький кружок в уголке аватарки исчез.
— Ушёл? — и зачем очевидности уточнять, а?..
Нет, на удивление моментально появился:
— Не, тут. Отвлекают.
— Потом поговорим?
— Не, ну… занят, да. Немного. Потом напишу, ок?
— Хорошо, конечно.
Она, всхлипывая — хорошо, что не слышит! — поставила кучу нормально «улыбающихся» скобочек — от души, не жалея. Вместо слов. Лучше, чем ничего. Лучше, чем правда. И, не думая ни секунды, вышла из ВКонтакта. Не напишет уже.
Завтра тяжёлый день. Отчёт надо — но нет сил никаких. Даже смотреть не хочется, тошно. То-о-ошно! Лучше спать — может, если рано встать, получится поработать.
Даша побродила по квартире, потыкалась туда-сюда без толку. На кухне открыла холодильник, но есть не стала. Не хочется. В спальне мелькнула мысль достать на завтра что-нибудь красивое — открыла шкаф, посмотрела и закрыла. Утром найдёт. Нет настроения. Какая разница, в чём идти.
Легла спать с тяжёлым сердцем, порываясь проверить интернет с телефона. Удержалась — зачем себя мучить. Ну, увидит, что не написал, или увидит, что написал что-то такое… стандартно-никакое.
Уткнулась носом в подушку и дала волю слезам.
Уснула, на удивление, быстро.
Утром первым делом Даша потянулась к телефону. Ничего. Ни-че-го-шень-ки! Нет, ну… сообщения во ВКонтакте, фейсбуке-и-так-далее есть, но не от
Сегодня ей снова снилась большая белая птица. У птицы была голова с небольшим плотным клювом, чёрные глазки так и зыркают туда-сюда. Недлинная шея, приличная тушка и невероятно-непропорционально-огромные крылья. Птица летала над городом, кружила, парила, а из крыльев сыпался, сыпался, сыпался снег…
Даша захлюпала носом. Нет. Не плачет же, чёрт, а… Снова платок в кровящей жидкости. И так каждый раз, стоит понервничать — голова болит и кровь носом идёт. Что за дела?
Собираясь, Даша положила телефон на полочку в прихожей. Потом, перед выходом, в сумку бросит, а на работе разберется со входящими. Там большей частью по делу.
Снова мелькнула и погасла мысль выудить из шкафа что-нибудь этакое. Зачем, спрашивается? Даша пожала плечами, достала чёрную водолазку и тёмные брючки с пиджачком. Удобно и думать не надо. Максимум стиля, минимум сил.
Волосы стянула в хвост, вгляделась в отражение в зеркале. Как всегда, бледная, осунувшаяся, обыкновенная — ни красавица, ни уродина. Половина города таких. Да что города — земного шара. Приодеть, накрасить, ещё если блеск в глазах — то очень даже ничего. Нет блеска только, в этом всё дело. Даша ярко накрасила губы. Так-то лучше, отвлекает. И даже неплохо, интересно вышло… Нормально. Пойдёт.
Вот и вся нехитрая подготовка на работу. Никаких побрякушек, ничего. Вот если кулончик на шею. А то совсем тоска… такая тоска.
Ничего не хочется.
У Даши был его номер телефона — на крайний случай. У него был её телефон. Обменялись они и адресами когда-то, но общение заладилось именно во ВКонтакте. Так удобнее — мобильный всегда под рукой. Милые картинки, шуточки и смайлики, поцелуйчики и рожицы… всё там. Говорить не всегда можно — с работы попробуй, помилуйся или поори в кабинете, а ВК маякнуло — можно тихонько глянуть и ответить.
Так и общались.
— Опять в своём компе сидишь? — интересовалась мама, когда Даша приезжала в гости. — Сколько можно, с кем общаешься, хоть знаешь?.. Там маньяки, может, а?
Ну, конечно. Толпой по её душу.
— Чем ты там занимаешься? Вот зачем это надо?
— Ма, ну, работа у меня такая. Что я могу сделать?
И это была правда. Ни мать, ни отец не понимали, как так можно жить, что за необходимость постоянно отправлять в инстаграм фотографии, писать в соцсетях и выдумывать вдохновляющие посты для сообществ — а у Даши это часть работы. Никуда не деться. Пиар есть пиар, пропади на пару дней — интерес падает. А мама с папой по старинке телевизор смотрят. Новости… говорят — видела, мол, слышала? Да в курсе, в курсе. Раньше них. Новости в интернете читать проще, вон паблики городские — галдят, друг друга перебивают. Ленту с утра открой, там всё, что в городе произошло, да и в мире. Телевидение дублирует свои каналы, а то и обсуждает, что в интернете происходит. Утром, под кофе, новостную ленту полистать — просто работа! У родителей это называется «сидеть в телефоне».
А Даше надо быть в курсе.
Про внерабочее общение Даша старалась родителям не распространяться.
Слава Богу, интернет давно уже воспринимается как средство коммуникации, СМИ, что обеспечивает возможности карьерного роста. Сколько курсов, методик, семинаров и вебинаров, важного, необходимого, ценнейшей информации и возможностей для реальных поездок и обучения! Золотое дно при умелом использовании. Интернет — как жизнь. Есть энциклопедии, есть журналы для женщин. Есть Дом-2, а есть артхаусное кино. И так далее… А идиотов и в реальной жизни валом.
Дашины родители старались «сохранять верность традициям», с учетом, что общались с родственниками по скайпу. Смешно и мило. И так прогрессивные — ходят на выставки-концерты, дома не сидят. Но в том и проблема, что ма и па были такими активными. Всюду пытались найти Даше подходящего мужа — шутка ли, скоро тридцать дочке, а она не замужем. И не встречается ни с кем. Времена, конечно, другие — но для родителей они остались прежними. Ну, сколько можно, а?
Интернет полон правилами-заметками как отшивать тех, кто лезет с вопросами — «отчего такая, как ты, не замужем», «есть ли кто у тебя», «встречаешься ли с кем», «что себе думаешь — детей пора». И «когда найдёшь себе кого-нибудь?»
Можно подумать, ждёт на перекрёстке её половина, стоит с табличкой «Даша, это я!» Нет, конечно. Но маму с папой же не отошьёшь. Пристающие чужие тоже с вопросами на-до-е-ли, нету сил. До такой степени, что Даша периодически черпала вдохновение в недостатейках о том, как правильно отвечать и не чувствовать себя ущербной. Обалдеть, сколько таких, как она — тридцатилетних да не замужем. Неужели все мучаются? Не может быть, время нынче другое!
Все считали, что у неё нет никого. Но это половина беды.
Проблема в том, что
Не сложилось у Даши с поклонниками. На работе неженатых мужчин рвут на части — как они, бедные, выживают? Все, от молодых до леди в возрасте, даже глубоко замужние, с ними заигрывают. Нет — так голову дурят, придираются или занудствуют, покоя не дают. Тут Даше ловить нечего. Скандалов она не любила, характер не тот. Бороться — не умела. Казалось, если человек нужен другому, то бороться не надо. Не с любимым же за него самого! Бороться — это если внешние силы против.
А у них преград-то и нет. Как виделось Даше, вполне могли переехать — или она к нему, или он к ней. Только не получалось.
Даша думала. Столько думала, что с ума сойти можно было.
Познакомились они в сети случайно. Перекинулись парой слов незадолго перед Новым годом. Даша тогда с корпоратива пришла, весёлая. Написала что-то на странице у себя — игриво-радостное, ей ответил незнакомец — зацепило его брызжущее искристое заявление мол, люди, Love is all around и счастье рядом, надо быть добрее друг к другу и любить, и All you need is Love & She loves you, yeah, yeah, yeah, любовь, мол, она есть, надо только позволить сердцу любить…
Никого у Даши на тот момент не было, никакой конкретной любви, просто настроение такое — бери ладошками и плескай, чтоб хмурым никто не остался ни в коем случае! Хороший вечер был. Посидели, натанцевались, надурачились, оторвались от души. Пили не много — а вот песни горланили, да и плясали так, что в конце концов с подружкой туфли поскидывали и босиком фигуры выделывали, народ диву давался…
Он, новый знакомый, другим был. Заду-у-умчиво-созерцательным. Наблюдал, как она носится по страничкам в соцсетях и сыпет вдохновляющими цитатами, музыкой, постами-восторгами. И снег кругом, и новогоднее настроение, ну и что, что снег — виртуальный… Прямо Золотая девушка, что перину госпожи Метелицы вытряхивает — и кругом новогодье, радость, веселье, снег… Так и говорил ей, что пришёл на снег. Даша смеялась. Подписался на неё везде, а она удивлялась, глядя, как он появляется в заявках в друзья на фейсбуке, в инстаграме, твиттере, ну, добавила… в конце концов, в личку перебрались.
Она, весёлая, смешливая, с удовольствием болтала, даже заигрывала. Ну, а что? Баловство, вообще ничего. Как на улице незнакомцу улыбнуться, пока транспорт ждёшь, и разъехаться в разные стороны. Не более.
Назавтра и забыла бы, но он ей написал. Ласково так: «C добрым утром, котёнок-игрулька. Ты на самом деле такая, или это аттракцион неслыханной котёнковости? Скажи, что такая!»
В вопрос был заложен ответ, да разве она об этом думала? Ответила. Побегала по дому, на работу собираясь, ещё ответила. Он появился на пару минут, когда в пути была. На работе парой фраз перекинулись.
А потом пропал. А она ждала. Чёрт, ждала же! Так хотелось поговорить! Просто поговорить — и всё! Посмеяться, поиграться, позадираться. Начальник наорал, она расстроилась. Обидно до слёз, по-детски, и так захотелось
Когда отчаялась, устала ждать и стала забывать, явился. Тихий, печальный. Даша предполагала повыпендриваться — глупо права качать в интернете с малознакомым человеком, но… Он на её сарказм не повёлся, зато извинился, сказал, что проблемы на работе. Не сказал, какие. Сказал, что было тяжело и устал ужасно. Она пожалела. Посочувствовала. Плохо же человеку. Совпало — проблемы на работе и у неё, и у него… ну а подробности — лишнее.
Что умудрилась соскучиться — не сказала, он же ничего не обещал. Оттаял потом — говорил, что отогрела, «тёплая снежная девушка». Так говорил, словно они друзья давние и сердечные — а ей было легко! И тогда играться, и сейчас — сочувствовать. Бывает, появляется кто-то, незнакомый прежде, и ты понимаешь, что вы на одной волне. И спокойно, и доверчиво, и хорошо, и темы общие находятся. Не боишься показаться ни смешной, ни глупой, ни малообразованной. Какая есть — внутри, которую показать страшно, вдруг не поймут? Обидят. Посмеются. А тут не страшно! Тут — свой!
Даша жила одна. Квартирка маленькая, однушка, зато в центре, в месте красивом — в сторону от проспекта, а за рядом домов деревья высокие и дворики уютные, так хорошо… На месте не сидела, приходила поздно, а тут стала домой спешить. К нему.
Когда он был, конечно.
Как же странно, чудно и ново! Дашка никогда не общалась так в сети. Воспринимала интернет как возможности, кусок жизни, но все эти вирты-флирты… это не для неё. Она девушка серьёзная! А тут… Он говорил — словами как пёрышками касался. И незаметно, и ненавязчиво, и ласково, и щекотно. На языке, на кончиках пальцев отзывалось, покалывало, внутри сладко трепыхалось — Даша посмеивалась поначалу, бабочек в животе интернетовских вспоминала. Он опять пропал, и она думала, как он, что он…
Даже фамилии его не знала. Не появится в сети — и всё, попробуй, отыщи.
А проще — забудь.
Ничего, конечно, перемелется — мука будет…
Белая, как снег.
С учётом того, что жили они друг от друга далеко, на просторах одной, но необъятной страны, всё могло бы и закончиться. Но он снова появился, а Даша в тот момент собиралась перейти из отдела в отдел, на повышение, и рассказывала обо всём, что происходило. В красках и подробностях. О том, как на неё косо смотрят. О том, что на новую должность — страшно, хотя и хочется. Советовалась. А когда первый рабочий день на новом месте прошёл, домой летела — встретиться, рассказать!..
А он не пришёл.
Тогда она впервые из-за него плакала. Всерьёз — от обиды, разочарования, бессмысленного ожидания и от того, что придумала столько фраз, которые обязательно — обязательно! — надо сказать. А некому.
Как взяли и кусок от неё, от Дашки, отрезали — причем тот, без которого жить-функционировать можно, а радоваться — никак. И, кажется, радость никогда уже не вернется. Ничего не сделаешь. Просто жить, но такая тоска-печаль от невозможности что-то изменить и повлиять, хоть волком вой. Воздух, дым, эфемерно всё… развеялся, растаял, как… как снег. И нету, всё.
А потом понеслось.
«Открывался» он медленно, со скрипом. После каждого откровения пропадал на несколько дней — словно сомневался, стоило ли?
Возвращался. Вот это было дороже всего. Значит, не раскаивался — и Даше становилось хорошо, словно на морозе взяла в руки котёнка и за пазуху посадила — и ему тепло, и ей — урчит, меховое мягкое чудо, и мурчанье прямиком в душу направляется.
Понемногу о себе рассказывал, по крошечке. Так картинка и сложилась — ровесник, директор сети маркетов цифровой техники. Страшно занятой человек и именно поэтому — не под своим именем в сети:
— Пойми, Дашик, хочется немного свободы. Cобой быть, без оглядки.
Дашка гордилась маленькой тайной — он — тут — её, больше ничей! Никому не хотела о нем рассказывать. А позже поняла, какая это тоска.
Он много знал, разбирался в литературе, цитировал Рабле и Кафку. Последнего сильно уважал. Когда говорил: «…я завидую молодым. Чем старше человек становится, тем больше расширяется его кругозор. А жизненные возможности становятся меньше. К концу остаётся один лишь взгляд, один лишь выдох. В этот момент человек, наверное, оглядывает всю свою жизнь. В первый и последний раз», — ей казалось, что он старше, чем говорит. Но это не имело значения. Скорее, Даша боялась, чтобы он не оказался совсем мальчишкой.
Они обменивались фото. Правда, детскими с большей охотой. Нет, Дашкины любые он смотрел с удовольствием, а вот свои взрослые показывать не спешил — прислал пару невразумительных. На детских он был таким трогательным! А на взрослых толком не разглядеть.
А ещё они говорили о том, что у него нет снега. Часто снега на Новый год не бывает. И на Рождество не будет.
Увы.
У Даши зимы всегда были снежными.
«Желаю тебе снега» стало мантрой, тайным знаком, интимным прощанием и словами, произносимыми друг другу в праздники. Она желала ему снега даже летом! Мягкого и нежного — чтобы уснуть. Неожиданного — чтобы проснуться.
— Доброй ночи, желаю тебе… Окунуться с головой в снег! Вот тебе! Да! Внезапно! Проснулся и с кровати в снег — бух! По уши!
— Ах ты, вредина! А вот я тебя…
Он делал вид, что сердится, и делал вид, что подбирается и засовывает ей за ворот пригоршню виртуального снега. И на самом деле было холодно, и леденящие щекотные струйки текли по спине… как будто. То, что происходило в Дашиной голове, было ярче реальности и ощущалось физически. Поначалу это казалось странным, неправильным, страшным. Но бороться с тем, с кем тебе хорошо — вопиющая глупость…
А снега у него всё равно не было.
— И тебе снега, Дашушик-игрушик, — говорил он, и у неё снег был. На душе становилось теплее и тоскливее — словно весь снег он отдал ей, настолько снежными выпадали последние зимы.
На тот Новый год она загадывала, чтобы у него выпал снег.
И чтобы он остался с ней. Он, Тёмка, конечно — не снег. Тёмка…
Она и так жила с широко открытыми глазами, а теперь виртуальность впечаталась в сознание, и он всегда был рядом. Словно на самом деле видела, не видя. Не знала, чего хочет — страшно, когда счёт пошел на годы, мечтать о том, чтобы, наконец, встретиться. Он может оказаться совсем не таким, каким привыкла его рисовать мысленно. А что, если образ внутри собственной головы не верен, и на самом деле он — другой?
Не строен, а упитан, не шатен, а блондин, или вовсе — лысый. Может, он не красив — но это ерунда, сущая ерунда, она-то привыкла к такому, какой он в душе. Дашка, между прочим, тоже не Мисс мира.
А может… он старик или у него не в порядке со здоровьем… Только не это. Что угодно, пусть будет каким угодно, только здоровым!
И ещё, желательно, не женатым.
С этой мыслью Даша ложилась спать. Засыпала, представляя, как обнимает его, устраивается рядом. Он тихонько целует её.
Было не одиноко.
Последнее время он стал сдержанным и сухим. Отстраненным ужасно. Чем-то делиться перестал, и, если она раньше ждала его «добрых утр» и «добрых ночей», спешила с работы домой, к нему, он спешил к ней, обсуждали всё, что происходило за день, сейчас уже — нет. Всё реже, реже…
Отмахивался — мол, извини, некогда, надо бежать. Куда — не говорил. К сожалению, у них не было ни общего дела, ни какого-нибудь совместного проекта. Просто общение. Дашка знала, что сближает или общее дело, или дети — или дом. Ни того, ни другого, ни третьего у них не было.
И в таком варианте быть не могло.
Жизнь катилась по накатанной — работа, которая занимала почти все время, встречи с друзьями-подругами, в гости к родителям — вот и всё, пожалуй. А что ещё нужно? — у Даши был
Только теперь он появлялся буквально на минутку.
Так люди тоже живут.
Даша ломала голову — следовало ожидать, что отношения сойдут на нет, но не думала, что будет так болезненно. Нашёл кого-то в реальности? Нашёл другую… в сети? А… это вообще как — с новым человеком в сети начинать отношения? Даша не согласилась бы ни в жизнь. Это же сущий ад — пускать в душу чужого, а вдруг он там «натопчет грязными сапогами»? Cнова проходить «взгляды», «намёки», «игры»…
В реальности ещё утомительнее. Зачем, когда есть человек, который — твой, и понимает тебя, и с которым хорошо рядом — пусть и так… черезэкраннорядом. В их виртуальном доме Даша продумала, как расположены комнаты, и, конечно, там была большая терраса с видом на море. Туда было здорово прийти после длинного и сложного рабочего дня. Наблюдая, как он прощается, едва «переступив порог», она, сжав зубы, говорила: «хорошо, до завтра».
Хорошо, что вообще пришёл.
Он пропал в начале декабря. Надолго.
Дашка с тихой грустью думала, а может, у него двое или трое маленьких детей, может же быть такое, а? Пора сейчас горячая, новогодняя. Подарки, ёлки… вот он и занят. А у неё нет детей. Если так дело пойдет, и не будет. Ерунда какая. Но часики-то тикают… И не притикивают никуда.
Сердце щемило — пока общались активно и каждый день, о таком не думала. Он мог оказаться женат и тогда, пару лет назад. Всё проклюнулось внезапно. Особенно горько. Мутно в голове, мысли тяжёлые, словно камнями голову набила, повернуть трудно.
К врачу пойти, что ли, таблеток попить? Часто стала голова болеть. А если устать-переработаться или понервничать — в глазах двоится.
Он вернулся перед Новым годом — они долго говорили и не могли наговориться.
У него проблемы. Он хотел бы к ней приехать, но не может. У Дашки от сердца отлегло и тут же сильно сжало. Нехорошо стало, словно что-то изнутри просится наружу — живое, хорошее, улететь пытается. Душа, что ли? Как птица мается в клетке. Всё-таки, он тут, рядом, с ней… И, может, когда-нибудь они встретятся. Вот бы кинуть всё и к нему рвануть. Не телом — так душой…
Это было её заветным желанием.
— А снег у тебя пошёл?..
— Эх, Дашка… у меня опять не будет на Новый год снега, — печально прозвучали его слова-буквы.
Она заявила, что приедет к нему и снег захватит, смайликов наставила, а он сказал: «нет». Резко так, аж жутко. Ну почему? Она же пошутила! Хотя в шутке был большой кусок правды.
Даша подумала, что на самом деле мало знает о нём — у него могут быть серьёзные проблемы дома, на работе, он, чёрт возьми, может и правда банально женат! Она поначалу всерьёз его не воспринимала. Интернет — средство коммуникации, СМИ и развлечение. Но проблемка в том, что для неё Тёмка перестал быть развлечением.
Или вовсе не был?
В любом случае, никому она о нём не сказала. Слишком хорошо помнила, как знакомую подняли на смех — мол, виртуальный жених, виртуальный секс, ты еще ребёнка виртуального заведи…
На её памяти четыре женщины нашли счастье в сети. Две на сайте знакомств, и две — случайно. И ничего, всё сложилось. Уже много лет вместе.
У них не складывалось.
Говорят, если не складывается — вычти. Ей давно бросить бы всё, но чертовски прочное ощущение подруги-жены не покидало. Хотя он, как и прежде, ничего ей не обещал. И даже ни разу не сказал, что любит.
Новый год прошел как-то мимо. Долго готовились все, включая Дашу — и вдруг очнулись, а вокруг первое января.
Праздновала она у друзей. Пресекая весь декабрь попытки привести на новогоднюю вечеринку дюжину холостых парней, к тридцать первому устала так, что плюнула на всё и расслабилась. Был там, само собой, парень, которого пригласили специально для неё. На удивление, он оказался мил и приятен, и Даша веселилась вовсю.
Новый год… Новый год — странный праздник, его ждут, любят, терпеть не могут, но именно его стараются провести семьёй или с теми, кто дорог.
На Новый год они всегда расходились по разные стороны.
Первого она проснулась, потянулась к телефону — разрядился, чёрт побери! А зарядное осталось дома по той простой причине, что провод перетёрся от носки в сумке, нужно новый купить. Она пошла по спящему дому — нигде зарядки не видно, не рыскать же по чужим сумкам и ящикам. Все спали, Даша сделала кофе. Понимая, что «задание выполнено» — Новый год встретили, дальше без неё разберутся, тихонько собралась уходить.
В дверях её окликнула сонная хозяйка.
— Дашка, ты куда? Рано ж ещё!
— Ага, рано. Но я домой пойду, к родителям собиралась.
Даша шла по заснеженному безлюдному городу и думала о том, что у
Она пришла домой, когда разрывался стационарный телефон. Не успела! Пока разувалась-раздевалась, зазвонил снова. Даша зависла на полчаса, параллельно поставив на зарядку мобильник. Как только он ожил, тут же, не отрываясь от разговора, зашла во ВКонтакт, обратила внимание, что на стене куча фотографий. «Поздравляторы, надо же», — подумала и с грустью отметила, что от него ни слова.
А он в сети был недавно.
Пока добралась до компьютера, был уже день деньской.
Открыла свою страницу и похолодела.
Тогда только и увидела, что друзья опубликовали фотки с празднования.
У неё на стене. Зачем?!
Несколько минут Даша тупо пялилась в экран. На фотографиях всё выглядело совсем не так, как было на самом деле. Она, извивающаяся в танце — и поймали же момент: чьи-то руки на её талии, рядом кто-то вытанцовывает, а она эротичненько изгибается. Глаза прикрыты, губы приоткрыты призывно. На другой хохочет во весь рот. А вот танцует в паре с кем-то. Это ж Кирилл, Машки, подруги, муж. Вот чёрт! Объятия, почти поцелуи. Да блин! Что за!.. Это так, оказывается, выглядит со стороны? Да на месте Машки… но чёрт, чёрт, чёрт — они просто танцевали, и это не поцелуй, музыка орала, он что-то говорил на ухо. Даже Машка не ревновала!..
А
Дашка в истерике кинулась писать, но вовремя спохватилась.
«Это не то, что ты думаешь!» — глупо. Звучит как оправдание, оправдываться — значит, признаться. Он, может, ничего не думает. Он, может, и не видел! А как узнать, видел или нет? Не пишет же… и в сети нет. Может, она зря переживает… Дашка схватилась за голову и мысленно повторяла: «Только не это, только не это».
Что «не это» — сама толком не понимала.
А если… поэтому и не написал… господи, как страшно-то. Только бы не начался год
Насколько легче общаться в реальности — можно прийти и закатить скандал, можно вытребовать признание, можно поластиться — любая ситуация проще решается по эту сторону экрана.
Можно посмотреть человеку в глаза.
Тут в глаза не посмотришь.
Даже если она напишет, даже если он ответит, что можно прочитать между строк? Разве именно то, что он думает? Как понять, что у него на душе?
Может, она всё придумала. Может, мысли бродят и не складываются из-за суеты предновогодней, самого праздника, послепраздничного отходняка… теперь переживает, что он не пишет — отсюда всё…
Наконец-то она поняла, чего боялась. Даша боялась того, что Тёмка решит, что ей без него
Даша решила успокоиться и подождать.
Он пришёл поздно вечером, когда она уже извелась. Сотню раз проверяла телефон, подбегала к компу на каждое «ква». Звук сделала на всю громкость, чтобы не пропустить. У родителей сидела как на иголках, ушла рано.
— Ну, как отпраздновала Новый год? — cпросил. Ни привета, ничего.
— Хорошо, а ты?
— Нормально.
— И я нормально.
— Ага, судя по фото.
«Видел», — Даша похолодела.
— Это не то, что ты думаешь, — все-таки не выдержала она.
— Да я не думаю ничего.
— Нет, ну, правда… не ревнуй, — сквозь слёзы написала Дашка, надеясь перевести в шутку. — Я же тебя не ревную, вот правда-правда, ни капельки не ревную… наверное… ты ж тоже, наверное, веселился… как встретил?
— Даша, мы свободные люди и ничего друг другу не должны.
— Не должны, — эхом повторила Даша. — Тёмка…
— Что?
Холодное, пустое «что».
— Я люблю тебя.
Никогда не говорила, а тут не выдержала.
— Не надо, Даш, а? — и, помолчав, добавил: — Ты очень хорошая.
Значит, все слова…
«Тогда что это было — разговоры, признания, рассказы друг другу обо всём, любовь, ласки?» — хотелось кричать. Вовремя спохватилась.
— Слова.
И поставила кучу скобочек.
— Именно. Просто слова.
Она практически видела, как он пожимает плечами.
Зажала рот руками, чтобы не закричать. Зажмурилась. Открыла глаза, несколько раз вздохнула-выдохнула. Спокойно… Ради бога, спокойно…
— Чего ты хочешь на Рождество? Загадал желание?
На этот Новый год она загадала желание увидеть его. И, хоть не сильно верила…
— Я хочу снег.
Даша снова закрыла глаза и мысленно взвыла:
«Я хочу, чтобы у него пошёл снег! Пусть у него пойдёт этот чёртов снег, и больше ни-че-го!»
И вышла из сети.
Нет, невозможно, невыносимо. Как тесно! Лететь хочется, к нему, укрыть крыльями от холода в душе, вылечить, беды отвести, а крыльев-то и нет, ну почему же у неё нет крыльев — она бы понеслась, полетела к нему. Или просто — куда-нибудь. Тут невозможно, душно, всё давит, всё…
Даша набросила шарф на голову, сунула руки в рукава шубки и выскользнула за дверь.
Возле подъезда подняла лицо вверх.
Холодно. Даша, поёживаясь, прошла через дворы, вышла на проспект.
Ведь ещё можно загадывать? До Крещения, говорят, можно загадывать… Желание свелось к мягким хлопьям, щедро сыплющимся с небес над Дашей. Ей не надо!
«Пусть снег пойдёт у него, ну сколько ж можно… Если есть в мире то, что даёт чудесам свершаться, если на что-то способна душа, ну пусть исполнится! Пусть у него будет снег», — сглатывая слёзы, думала она.
В голове что-то щёлкнуло, и фонарь, который находился в двух шагах от Даши возле остановки, стал двоиться.
…Даша выбивала перину.
Смеясь, лупила, взбивала, как тесто. Ай, весело, хорошо! Пеной вылетали не перья, а хлопья снега и сыпались на землю внизу, на город… на Дашин город.
Старая женщина с добрым лицом медленно-медленно мела пол. Недалеко с клубочком игрался чернющий котёнок. Иногда он махал кожистыми крыльями и поднимался на метр над полом, выпускал добычу и тут же с урчанием кидался за ней.
Старушка выпрямилась, поглядела на смеющуюся Дашу.
— И дался тебе этот снег, а? — спросила. А в глазах понимание, свет и чуточку грусти. — Конечно, ты можешь остаться, если хочешь. Тут спокойно.
Тут, и правда, было хорошо. Светло и спокойно, а внизу — как на ладони! — вся Земля поворачивается, словно кто-то вращает её, или это они летят — высоко-высоко, красиво! В старушкину подзорную трубу видно, чем люди занимаются, а в другую трубочку — которую к уху приставляют — слышны разговоры и желания.
— Ой, я бы осталась, правда! — засмеялась Даша. — Так хорошо у тебя!
— Ну, давай, решай. Пора тебе оставаться или ещё рано?
Даша задумалась. Что-то оставалось незаконченным. Чьё-то невыполненное желание… Девушка нахмурилась.
Знакомый голос… она его слышала всего пару раз и почти забыла, как звучит, но это точно
— Матушка, мне пора! — взмолилась Даша. — Я не могу у тебя остаться.
— И то верно, — улыбнулась старушка. — Не время. Я никого раньше положенного не забираю, удивилась, когда ты тут оказалась. Молодец, что решила. Ну, лети. Лети!
Она летит.
Летит над полями, над лесами, над городами — как на картинах Шагала, только никто не держит её за руку. Не боялась, знала — прилетит — а там
«Держи меня за руку, как за нитку воздушный шарик», — Дашка вспомнила чьи-то хорошие стихи и заулыбалась. Легко и хорошо.
А вот и его дом. Никогда не видела, но узнала. Тёмка там! Сердце забилось в клетке из рёбер, как птица… впрочем, она сама — большая белая птица.
Опустилась на ветку. Почему-то захотелось быть совой, и Дашка представила, что она — большая белая сова. Устроилась, уцепилась когтистыми лапами, повела головой — засмеялась, заухала. С ветки посыпался снег. Взмыла вверх — закружилась, замахала руками-крыльями — снег падал с крыльев. Взлетела выше — снегом окутало крыши домов, улицы, кварталы — весь город! Она смеялась, смеялась, снег падал, и летел, и сыпал, и вот его уже столько, что в невысокие сапожки набрать можно. Мягкий, пушистый — искрит, алмазами переливается. Снег, снег! Больше снега! И солнце светит одновременно, слепит. Потому что не облака, не тучи над городом — огромная птица-снéга, белая сова смеётся и рассыпает хрустящие холодные звёздочки из бездонных крыльев своих.
«А вот и он! Наконец-то! Сейчас, сейчас… он увидит, узнает… Я узнаю его! Конечно, узнаю, сердцем чувствую, разве можно не узнать… поймёт, что это я принесла снег. Обрадуется…»
Тёмка показался на крыльце. В простой тёмной куртке, джинсах, отросшие волосы выбились из-под шапки. Обыкновенный — и не понять, почему при виде него у Даши чуть слёзы не потекли? Разве совы плачут? Вот и Даша не должна бы, а как увидела — узнала, чуть с ветки не свалилась, даром что птица. Чуть сознание от счастья не потеряла. Крылом попыталась слезинку смахнуть, вспомнила, что птица, заухала, заохала, засмеялась, снова снегом сыпанула. Тёмка… он старше на добрый десяток лет, если не больше, ну и что…
Мужчина остановился. Засмеялся, повернулся, подставил лицо снегу. Ещё!
«Но что это, Господи… нет…»
Из подъезда вышли двое детишек, мальчик и девочка. Мальчик постарше, суровый и сосредоточенный, девочка помладше, лет четырёх. Смешная, в яркой курточке и в шапочке с огромным помпоном. Споткнулась, чуть не растянулась на крыльце, Тёмка подхватил. Следом из подъезда показалась очень худая женщина. И в куртке видно, насколько худая. Тёмка смотрел на неё внимательно и с такой любовью!..
Дети устроили возню — снег-то уже по колено!..
— Мама, мам! — закричала девочка. — Смотри, как я!
И бухнулась ручками вперед, носиком ткнулась в искрящийся холод. Женщина улыбнулась. Тёмка — её Тёмка! — стоял в стороне и смотрел то на женщину, то на детишек.
А на дереве плакала огромная белая птица. Из глаз текли настоящие слёзы. Она нахохлилась, совсем по-человечьи закрыла голову крыльями. Вздрогнула и стала уменьшаться в размерах. Вот она уже совсем маленькая, дрожит пичужка, холодно…
— Папа, папа! — закричал мальчик, птица на ветке распластала крылья, хотела взлететь и… исчезла.
Далеко-далеко в другом городе, где тоже шёл снег, в больнице очнулась Даша. Ей снился странный сон — снова. Только… Она на самом деле принесла ему снег, и она видела… видела…
Она не видела, что из-за угла дома показался мужчина. Мальчик кинулся к нему, обхватил колено и застыл, рыдая, а девочка поковыляла следом, упала в снег и тоже заревела. Тёмка подхватил её, поднял, отряхнул курточку, что-то прошептал на ухо и подтолкнул к застывшим мужчине и ребёнку.
Метнулся к женщине:
— Ну иди же, иди.
— Не пойду, — прошептала и помотала головой женщина. — Что я ему скажу, что он скажет… не хочу, не надо…
— Надо, — твёрдо сказал Тема. — Всё можно изменить, пока люди живы. Непоправима только смерть.
Он смотрел, как женщина медленно, неуверенно идёт к мужчине. Тот не мог двинуться навстречу — держали дети. Когда она подошла, сгрёб в объятия, держал крепко и всё что-то говорил, говорил, и дети вцепились обоим в одежду. Она обняла его, и все четверо замерли под снегопадом.
Тёмка вытащил телефон и отстучал, едва попадая по буквам:
«Дашка, Дашулькин-игрулькин! У меня снег пошел! Радость кругом!»
Подумал, что за последние полгода слёз, истерик и скандалов он, может быть, наконец, сможет выдохнуть. И с Дашкой поговорит. А может, бросить всё и поехать к ней? Чем чёрт не шутит? Хотя лучше она к нему — у него теперь тоже снег.
Спрятав телефон в карман, стоял и смотрел, как возятся в снегу детишки, как, смеясь, обсыпает их снегом отец, валит в сугроб, и как украдкой вытирает слёзы мать — его, Тёмкина, родная сестра.
Далеко-далеко, в белоснежной палате, Даше сняли капельницу. Повернувшись на бок, она закрыла глаза. Черно. Открыла. Бело. Нет, черно лучше. «Не могу видеть белое», — подумала Даша. Но сначала…
— Мам, подай телефон, пожалуйста.
Дежурящая рядом мать протянула Даше телефон.
Батарея была почти разряжена.
Даша увидела сообщение, открыла, прочитала, и телефон отключился. Новый провод она так и не купила. В любом случае, не собиралась отвечать.
…У него пошёл снег. Она рада. Правда. Но радость какая-то… мёртвая. Чувства словно вырезали из сознания. Радоваться — это как? Пусть у него всё будет хорошо. У неё тоже все… будет.
Всё так просто. Словно и не ссорились. Как ничего и не было. А и не ссорились же.
И ничего не было.
«Надо Дашке написать», — подумал Артём.
Скоро Рождество. Он видел, что Даша заходила в сеть и не ответила. Ну… и ладно. После Нового года закрутило так, что ужас просто, день за месяц! Да и не ладилось у них. Но всё-таки… Надо спросить, как она и что, нехорошо они поговорили в последний раз. Он был зол, и не очень трезв, и… У него есть повод! Снег лежит и не тает с самого Нового года!
В дверях комнаты показалась красивая высокая девушка. Она подняла холёную руку, коснулась шеи, второй уперлась в бок и повела плечом. С круглого плечика соскользнула ткань халатика.
— Тё-ё-ём, я тебя жду! — капризно протянула и пальчиком поманила.
— Сейчас, минутку.
— Кому ты опять пишешь?
— Никому, — ответил Тёмка и вышел из сети.
— Идём, я кое-что… хочу… ты знаешь, я люблю твою сестру, и племяшек твоих, но теперь, когда мы только вдвоём…
Утром сонный Артём с удивлением обнаружил, что Соня собирает вещи. Яростно швыряет всё как попало, зубную щётку — прямо в развёрстую пропасть сумки, туда же бельё, платья, косметику… Ничего не понимая, Тёмка подошёл и попытался отодвинуть сумку в сторону.
Соня взвилась до потолка:
— Ты свинья, Артём!
— Ну… я говорил, что не создан для семейной жизнь, но на этот раз что?
— Всю. Ночь. Ты. Называл. Меня. Дашей!
Когда за Соней захлопнулась дверь, Тёма сел и написал Даше.
Но она не ответила.
Прошёл год. Даша стала встречаться с мужчиной — во многом стараниями мамы. Человек хороший, надёжный. Она к нему и переехала. Правда же, ничего не потеряно, пока человек жив. Теперь всё одинаково — с закрытыми глазами и с открытыми. Так… в серых тонах.
Всё, конечно, складывалось нормально. Только вот снега ещё не было.
Хотя Новый год на носу.
И работать нужно.
Тихое «ква» ВКонтакта заставило встрепенуться.
— Привет.
Сердце подпрыгнуло, забилось птичкой в клетке из рёбер.
Тёмка.
Даша отшатнулась, как от огня, отшвырнула полочку с клавиатурой. Та с грохотом влетела до упора, компьютерная мышь соскользнула и свалилась на пол. Даша медленно полезла под стол, дрожащими руками вернула мышку на место. Поднялась, села. Руки взметнулись испуганно, замерли над клавиатурой. Ни дать ни взять птицы, распластавшие крылья над пропастью. Клавиши — острые камни, написать — рухнуть-разбиться. Что писать? Подушечками пальцев тронула чёрные кубики. Что писать…
Непослушными пальцами набрала:
— Привет.
В небе, высоко-высоко, кружила огромная птица-снéга и из бездонных крыльев своих сыпала, сыпала, сыпала, сыпала снег…
Алёна Коновалова
Проблемы фей
Этелька летела между низким зимним небом и крышами спящих домов. Уличные фонари провожали фею тёплым светом. Под арочными мостиками приветливо журчала речка Гнэшка. Этелька искоркой мелькала в проулках, заглядывала в окна, подсматривала, подслушивала. Такая работа.
Фея мечтательно улыбалась.
Двенадцатилетний Анджей вместе со щенком, о котором мечтал пару лет и которого вечером подобрал отец, получил ещё и порцию ответственности. Теперь за жизнь бездомного Шустрика, что ночевал с позднего лета в канализационной трубе, не стоило беспокоиться. Желание оранжевого уровня — Этелька могла собой гордиться.
Дальше — интереснее.
В обеденный перерыв пани Маришка встретила пана Алекса, и место в её сердце отозвалось песней соловья. Вмешательством Этельки запах свежей выпечки заманил в уютное кафе молодых людей, чьи желания удивительным образом оказались равноценными. Алекс, скромный юноша с яркими, как зарницы, желаниями, едва ли рассчитывал увидеть пани Маришку за соседним столиком. Любовь, не любовь, а в двух одиноких сердцах определённо поселилась надежда.
Этелька любила такие желания: заветные, те, что меняют судьбы, переворачивают жизни. В Книге желаний они отмечались цветом маковых лепестков — ярким, решительным.
Под горбатым мостом фея попрощалась с речкой и устремилась к небу, низкому и седому. Узкие улочки провожали её мишурой и рождественскими огнями. Днём на площади у ратуши поставили ель. Пышущее жизнью дерево ждало своей очереди, чтобы принарядиться — и подарить горожанам настоящий праздник. Этелька покружила вокруг, потрогала колкие ветки, словно прощалась.
Часы на башне ратуши приглушённо пробили час ночи. И тут окошечко в светящемся циферблате, ровно над цифрой шесть, распахнулось. Угрюмый и неказистый, похожий на медведя, часовщик кряхтя выбрался на узкий балкончик и принялся протирать узорчатый витраж.
Этелька замерла в полёте. Часовщик казался ей лишним в предрождественском мире. Пятно сажи на золоте. И, признаться, пугал одним видом: мохнатыми бровями, серыми, как гранит, глазами и страшным взглядом. Такого взгляда Этелька никогда не видела у людей. В нём не светились знакомыми огоньками озорство, теплота, доброта или забота. От взгляда часовщика замирали мысли, казалось, раз — и обратишься в ледышку или невзрачный камешек. Бр-р-р!
Этелька встряхнула головой, показала язык спине часовщика и метнулась к серому небу.
В пышных кудряшках цвета вечернего солнца растаяли снежинки. Этелька стряхнула капельки с плеч и приосанилась. В конце-то концов, не она ли тут самая знающая и опытная фея?
В просторном холле звенел смех молоденьких стажёрок из провинции. Новички толпились у доски, которая занимала всю стену Большого зала. Обычно на ней горели разноцветные, от бирюзового до алого, огоньки — желания людей. Одинокая запись с пометкой зелёного цвета погасла на глазах. Феи дружно зааплодировали. Спустя мгновение за Этелькой появилась припозднившаяся Иоланта, встряхнула копной светлых волос, жалуясь на усилившийся снег, что помешал полёту.
— Ты славно поработала, — поздравила подругу Этелька. Иоланта улыбнулась.
Всё. День закончился, все желания исполнились, пусть об исполнении некоторых люди сразу и не узнают.
Этелька устроилась на краешке дивана в приёмной Юстины — старшей над всеми феями. В узком коридоре меж белых стен она чувствовала себя неуютно, как в плену снежной бури — коварной, непредсказуемой, однако отступать не собиралась. Двигаться вперёд необходимо! Фея не будет феей, если не мечтает исполнять больше желаний. А для таких дел в городках типа Кулеша маловато простора. Четыре года назад Этелька подала прошение о переводе в большой город и только сегодня утром получила ответ.
— Пани Юстина, пусть будет день ваш долог, а дела приносят радость.
Этелька тряхнула головой, чтобы прогнать слова, которые как овцы толкались, собирались в нелепые фразы и терялись в памяти. Приветственная речь никак не хотела складываться. Фея похлопала себя по щекам и, не отнимая рук, крепко зажмурилась, но тут же вскинулась. В дверях появилась Юстина и, склонив голову на бок, приветливо улыбнулась.
— П-пани Ю-устина… — начала Этелька, запинаясь. — Я…
— Милая, — улыбнулась старшая фея, — не волнуйтесь. И оставьте человеческие обращения. Мы же с вами выше этого, — и подмигнула: — Прошу, входите.
Кабинет мало чем отличался от коридора: белый стол, кресла, стены. Сама Юстина тоже в белом. Рыжие волосы стекали по плечам, закрывая спину курчавым плащом. Старшая фея указала подопечной на кресло. Этелька села, сложила ладошки на коленях и напряжённо выпрямила спину. На мгновение в светлом кабинете повисла тишина — потом Юстина заговорила:
— Милая, вы наверняка знаете, для чего я вас пригласила.
Этелька кивнула, раскрыла рот, чтобы поблагодарить, но Юстина взмахнула рукой и произнесла:
— Прошение, что вы подавали, рассмотрел Совет старших фей. Моя дорогая, вы замечательно потрудились в городке Кулеш — это отметили все члены Совета.
— О-о-о… — не сдержавшись, протянула Этелька.
— Однако…
— Однако?
— Да, однако, — степенно повторила Юстина, давая понять, что не стоит перебивать. — Есть небольшая проблема.
Она замолчала, с немым вопросом посмотрела на Этельку, которая обратилась в слух и не думала вставлять слово.
— Проблема, моя дорогая. Вы хорошо знаете Кулеш, его жителей? Конечно, вы же так давно здесь работаете и осуществили так много желаний. Но, моя дорогая, все ли желания исполнены?
— Все! — неосторожно выпалила Этелька громче, чем следовало, и покраснела. — Простите.
— М-м-м, вы уверены, но что же нам делать тогда с этим? — Юстина пододвинула папку для бумаг, в которых обычно хранились списки желаний, что исполнял феи.
Этелька приподнялась, взяла папку в руки и раскрыла — внутри оказался один-единственный листок.
— Яцек Иллеш, — прочитала Этелька. — Не понимаю…
Она опустила взгляд на портрет — и обмерла. Нарисованный мастеровитой кистью, на неё смотрел часовщик. Вот — седые брови под копной волос, серые странные и страшные глаза. Он смотрел прямо, угрюмо, хмурясь.
— Не понимаю… — повторила Этелька и перечитала скудную информацию.
— Ну, милая, этот человек — пан Яцек — житель Кулеша. Вы не можете его не знать.
— Да-да, мадам, но…
— Пан Яцек перебрался в город двенадцать лет назад.
— Так давно? — задумчиво произнесла Этелька. — Местечко Червинька. Никогда не слышала. — Она посмотрела на старшую фею, но та покачала головой.
Вновь и вновь Этелька бегло скользила взглядом по строчкам, которых в досье пана Яцека было всего четыре: имя, год и место рождения и нынешнее место жительства — город Кулеш. Часовщик — пан Яцек, пугающий человек, кажется, так и остался чужаком.
Юстина молчала. Младшая фея поняла, что та ждёт умозаключений, выводов… слов. Но что сказать? Если подумать, раньше Этелька не видела его желаний.
Стоп! Желания!
— Вижу, что вы поняли, дорогая, — тут же произнесла Юстина.
— Записи о желаниях. Их нет. — Этелька перевернула лист — проверить.
Юстина кивнула.
— Теперь вы понимаете, милая, что у нас с вами проблема. Совет расстроен не меньше вашего. Прошение одобрят, но после устранения этой неприятности.
— Простите, мадам, при всём уважении, — Этелька закрыла папку и вернула на стол, — часовщик, то есть — пан Яцек, совсем не похож на человека, у которого могли бы появиться желания.
— Ах, милочка, вы так юны! Конечно, этот человек пугает, я понимаю, но пусть вас не обманывает внешность. Желания рождаются в душе, в сердце.
— Конечно. Да, — Этелька стиснула ладони и смиренно опустила глаза.
— И теперь, когда вы поняли важность этого нерядового случая, приложи́те все силы и исправьте ситуацию, чтобы здесь, — Юстина постучала пальцем по белой папке, — появился новый листок. Чистая страница располагает к свободе действий, не так ли?
Этелька с запозданием кивнула.
— Светлой ночи, моя дорогая! — попрощалась с ней Юстина. — Пусть снег не помешает полёту.
— Не верю! Не верю! Не верю!
Этелька обошла круглый стол, замерла и покосилась на заветную папку — досье с портретом старика-часовщика. Тот ответил неподвижным хмурым взглядом, не намереваясь давать подсказку.
В Большом зале жужжали стажёрки: две дежурные феи наколдовали уютные кресла-качалки и тихо беседовали, изредка посмеиваясь. Этелька взмахнула рукой, отсекая звенящий смех. Наступила благословенная тишина, в которой можно подумать о том, какие слова сказать Юстине, чтобы смягчить наказание за недогляд, или о том, как исполнить желание часовщика.
Бр-р-р!
Этелька передёрнула плечами, словно скидывая пуд снега. Старик — пан Яцек Иллеш, поправила она себя, — пугал сильнее гнева старшей феи. Что же прячется за таким страшным и холодным взглядом? Юстина права — желания должны быть у каждого человека. Хотя бы крошечные, те, что отмечались зелёным цветом: наивные, как весенняя трава, или банальные, вроде сна или пирожных. У каждого! Человек не может ничего не хотеть! А если в своей жизни он хоть раз захотел вкусного чая или вспомнить прошлый день рождения, то и записи должны быть. Ни одна мысль, сформированная человеческим разумом, не оставалась незамеченной. Феи чувствуют эманации мыслей, как ветер или солнечный свет. И, что важнее, знает о них Большая Книга Желаний!
Этелька вздохнула: ну где же ещё искать потерянные желания, как не в древней, как свет, книге? В Большой Книге писались желания — все-все! Человеку стоило подумать, а на странице уже выводились золотыми чернилами буквы, аккуратным почерком, строка к строке…
Подойдя к Книге, Этелька благоговейно задержала дыхание. Не часто она к ней подходила и ещё реже обращалась к шуршащим страницам и убористым строчкам.
Этелька простёрла руки над массивным талмудом и позвала. Образ часовщика возник перед глазами — и по спине пробежал холодок.
Страницы не шелохнулись. Этелька в растерянности уставилась на Книгу. В последней строке значился пан Алекс, желавший прийти в кафе раньше пани Маришки, чтобы подготовить сюрприз. По привычке фея представила, как на мгновение отвлечёт случайного прохожего, что мог бы налететь на Алекса; как подтолкнёт с прилавка цветочницы букет, который упадёт прямо ему в руки; как спрячет столик в кафе, чтобы только пан Алекс его занял…
Этелька встряхнулась — похлопала в ладоши, произнесла призыв и имя часовщика, но не получила ответа.
— Как же так?!
Книга никогда не отказывала феям в помощи. Неужели и правда, желаний в жизни часовщика не случалось? Желал ли он хоть что-нибудь? А мечты?.. Мечта есть у каждого! Не каждый может её сформулировать и понять, а некоторые принимают за мечту желание. У пана Яцека не было ни того, ни другого…
Первый снег принакрыл город и продолжал валить рыхлыми хлопьями. Свет, словно акварельный, расплывался в черноте поздней ночи, золотился в снежинках. Город спал. Спала река под тонкой корочкой льда. Часы на ратуше коротко пробили половину пятого.
Этелька устроилась на широкой лапе рождественской ели напротив часов и всматривалась в жёлтое стекло циферблата, которое светилось изнутри. Если прислушаться, то через пуховую тишину доносились урчание часового механизма, стрёкот шестерней и гул пружин. Этелька гипнотизировала стрелку, которая заслоняла оконце — медленнее, медленнее…
Когда минутная стрелка отползла на цифру девять, Этелька вспорхнула с насиженной ветки, светлячком скользнула в щёлочку. И едва не попала в зубцы шестерней. Этелька метнулась к стене, перевела дыхание и прислушалась. Если снаружи эфир дрожал от человеческих мыслей, мечтаний и желаний, то здесь, за жёлтым стеклом главных часов Кулеша, царила тишина, какая бывает в сильный снегопад. От этой тишины звенело в ушах и хотелось плакать — страшно!
Размеренно грохотал часовой механизм. Стучал маятник, скрипели цепи. Узкий мостик покачивался на старых цепях и по спирали спускался вдоль стен к основанию башни. Сгорбившись за механизмом, ворчал часовщик. Вокруг него сосредоточилась
Этелька опустилась на шаткий помост и с неохотой добавила себе роста. Редко-редко ей доводилось лицом к лицу беседовать с людьми. Сердце колотилось в горле, мешая словам.
— Чего явилась? — тут же прозвучал вопрос. Голос часовщика пощёлкивал, как старая шестерня.
— Я… — Этелька прокашлялась. — Пан Яцек…
— Я знаю, кто я, — резко перебил её часовщик. — А что ты, милочка, здесь делаешь? Кажется, я задал простой вопрос. Кто ты такая и зачем явилась?
— Этелька, — неохотно ответила фея и приосанилась. — Воплощаю мечты и желания жителей Кулеша.
— Фея, значит. Милое имечко. Чего ко мне-то припёрлась?
Часовщик упёр руки в поясницу и, крякнув, разогнулся. Теперь он смотрел прямо в глаза, и Этелька почувствовала, что падает — в серый холод, в пустоту без дна. От страха закружилась голова, и фея схватилась за тугую цепь.
— Чтобы исполнить желание, — твёрдо ответила она, совладав с голосом.
— Желание? Пустое сотрясание воздуха. — Старик переложил в руках увесистый гаечный ключ. — Что толку с него?
Этелька оторопело замерла — в горле словно жаба раздулась. Слова никак не желали строиться в страстную речь. В голове стучало от разочарования, страха. И злости.
— У каждого должны быть мечты! — возмутилась Этелька. Слова часовщика зазвенели в ушах — да как он может так говорить?!
— Проще, милочка, не испрашивать у Неба падающих звёзд или фей, а ручками-ручками. — Пан Яцек вновь согнулся, приладил ключ и надавил на рычаг. — Все эти желания, мечты — глупость, — продолжил он, не отрываясь от дела. — Не исполняются.
— Неправда! — на глаза феи готовы были навернуться слёзы.
— Да ну? Знаю я вашу братию. Летаете тут и там. Видел — падающие звёзды, да. Горожане треплются о высших силах, волшебстве… — Часовщик глубоко вздохнул, — но весь этот звон — пустота.
— Нет… — сквозь злые слёзы прошептала Этелька. — Неправда! Желания всегда исполняются! Все знают об этом. Все! Поймите, мне
— Успокойся, милочка. Не трещи тут о высших сферах. Если хочешь помочь, то пусть эта пружина больше не расслабляется. А то каждый вечер приходится её подкручивать. На ней все шестерёнки держатся. Если тебе нужно желание — то вот оно.
«Что за глупости?!» — хотела воскликнуть Этелька, но вместо этого хлопнула в ладоши, одновременно исполняя желание и превращаясь в искорку.
— Сделано! — воскликнула она и вылетела прочь.
«Как глупо. Как глупо».
Этелька не спешила возвращаться. Она бесцельно металась между домами, заглядывала в окна. Прислушивалась к снам и шёпоту мыслей — привычный перезвон успокаивал.
Шустрик дремал в кровати мальчика. Поднял голову, когда фея заглянула в окно, и, сонно тяфкнув, вновь заснул. Пани Маришка улыбалась во сне. Ей снился милейший пан Алекс. А самому Алексу снились бледно-лиловые розы, которые он, смущаясь, вручит пани Маришке — Этелька об этом позаботится. Завтра… нет, сегодня.
Выпотрошенные тучи стремительно таяли. Под глухим покрывалом ночи ворочался, пробуждаясь, Кулеш. Гнэшка журчала в промоине, запиналась об опоры горбатого моста. Этелька спустилась к ленивой воде и зачерпнула ледяной черноты. Она с горечью понимала, что провалила задание Юстины. Что за ужасный человек — пан Яцек! Его слова, его взгляд окунули во мрак. Этелька чувствовала себя опустошённой. Что за сила была у часовщика? Или наоборот — чего у него не было?
Ледяная вода давно вытекла между пальцами, оставив на ладонях запах тины и холод. Этелька поднялась и неспешно полетела вверх. Небо на юго-востоке порозовело, протянулись через скудные облака первые лучи.
— Вот ты где! — Иоланта буквально обрушилась на задумчивую подругу, поймала за руку. — Быстрее!
— Что случилось? — с тревогой спросила Этелька.
— Юстина всех собирает, а тебя нет и нет.
Этелька беспокойно посмотрела в светящееся лицо подруги, потом — вниз, на утренний Кулеш. Возле мохнатой ели высилась часовая башня ратуши. Фее на мгновение показалось, что часовщик вылез наружу и смотрит вслед. Но то были стрелки, которые, сойдясь вместе, одурачили зрение.
Этелька влетела вслед за Иолантой.
Главный зал, преисполненный магии, светился от множества взбудораженных фей.
— Я привела её! — возвестила Иоланта.
Этелька не успела шмыгнуть за спину подруги. Десятки рук подхватили её, потащили и вытолкнули вперёд, где у доски стояла Юстина. Перед ней на постаменте устроилась Большая Книга Желаний. Обескураженная Этелька увидела улыбку на лице Юстины, но не смогла прочитать настроение старшей феи и потому проглотила — в очередной раз — бессмысленный вопрос.
— Милая Этелька, — заговорила Юстина, — отчего же ты пряталась? Такое событие, а виновницы не сыскать.
Феи одобрительно зашумели. Этелька спиной чувствовала исходящее от них тепло. Иоланта участливо сжала плечо.
— Я и представить не могла, — продолжила Юстина, — что наша с вами беседа обернётся знаменательным событием! Вы действительно хорошо потрудились, дорогая. А труды должны вознаграждаться. Большой Совет я уже оповестила.
— Но… мадам, — произнесла наконец Этелька. Она беспокойно оглянулась на соратниц, — мадам, часовщик, пан Яцек… я же ничего…
— Не скромничай! — воскликнула Иоланта и ткнула подругу локтем в бок. За спиной волной жара прокатился восторг младших фей.
— Я же ничего не сделала! — выпалила Этелька. Зал на мгновение опрокинулся в тишину — и тут же взорвался бурей. Даже Юстина хлопнула в ладоши.
— Скромность — украшение, — кивнула она и обошла постамент с Книгой. — Вы все знаете, что желания и мечты записываются на этих страницах. Книга — наша помощница, наша гордость, что сохранит деяния каждой феи. И сегодня случилось одно из тех событий, что способны менять судьбы людей. Исполнилась
— Мечта?.. — шёпотом повторила Этелька. Если бы Иоланта не поддержала за локоть, то она бы рухнула, поскольку колени ослабели и задрожали.
— Мечта, что скрывалась так глубоко и так долго, — говорила Юстина, — что хозяин о ней позабыл. И случилось это по нашей вине. Страшная ошибка в нашей работе.
Феи дружно охнули. Зал наполнился зябкой грустью. Этелька прижала ладони к груди. Что же чувствовал маленький Яцек? Он же видел падающие звёзды, знал, что феи исполняют желания — желания других людей, но не его.
— Пан Яцек Иллеш, часовщик, которого, наверняка, боится каждая из вас, перестал верить в чудо, — с болью продолжила говорить Юстина. — Бросил он и мечтать. Но мечта — та, что появилась на заре его жизни, — никуда не делась. И наша милая Этелька, которую вы все знаете и которая по праву заслужила наше уважение, эту потерянную мечту исполнила!
Юстина сделала шаг в сторону и рукой взмахнула над раскрытой Книгой Желаний. Этелька подалась вперёд и прочитала…
— Пан Яцек мечтал увидеть фею, — тихо произнесла Юстина.
Этелька вынырнула из моря света и растерянно огляделась. Зал стремительно пустел, феи спешили навстречу новому дню и новым желаниям. На большой доске зажигались огоньки: жёлтые, зелёные, оранжевые. Большая Книга Желаний вздохнула страницами, и под строкой мечты часовщика потянулись свежие записи.
— Юстина сказала, как будешь готова… — начала Иоланта и замолчала на полуслове.
Этелька кивком поблагодарила. Она понимала, что путь открыт, но делать шаг ещё рано. Есть подопечные, что нуждаются во внимании. Этелька посмотрела на разноцветное поле и отыскала нужные записи. Пан Алекс и пани Маришка, их желания звучали в унисон: «Вот бы встретить Рождество вместе».
Многие хотели примерно того же. А ещё — повеселиться на празднике у ратуши. Что ж, может быть, и пан Яцек присоединится. С этой мыслью Этелька выпорхнула в морозное утро.
Ирина Ваганова
Худший из праздников
Едва в супермаркетах выстраивались первые ёлочки, а мишура и гирлянды опутывали офисы, Влад мрачнел и на обращённые к нему вопросы не отвечал. Были причины ненавидеть Новый год. Каждый раз в середине декабря, как только сотрудники принимались обсуждать предстоящий корпоратив, подарки, которые ждут или собираются дарить, он брал отпуск.
Вопреки общему мнению, Влад не улетал в экзотические страны или на горнолыжные курорты, где не скроешься от бездумно веселящихся людей. Он покупал плацкартный билет и ехал к малознакомому деду Лазарю. Тот числился лесником — коротал дни вдали от людского жилья.
Влад бывал в этих местах только в снежную пору. Не видел он ни цветущей земляники, ни усыпанных крупными терпкими ягодами голубичников, ни свободной ото льда глади Уржинского озера с красными заплатками кленовых листьев. Сосновые лапы в мягких белых варежках, морозный прозрачный воздух, снежная ткань, тронутая стежками звериных следов — та картина, которую путешественник ежегодно наблюдал и которая его вполне устраивала.
Лазарь догадывался, зачем редкий гость приезжает к нему, поэтому новолетие не отмечал, проводил дни как обычно, ничем не выдавая своего знания. Они ходили по лесу на широких лыжах. С ружьём и так. Занимались подлёдным ловом. Что-то чинили, кормили живность — дед держал козу Милку, четырёх кур с красавцем-петухом, пса Колчедана и котяру с гордой кличкой Васильич.
Долгими вечерами Лазарь потчевал гостя байками, как правило, весёлыми. Влад заразительно хохотал, сам шутил, будто забывая о горе, которое гнало его в глушь, прочь от праздника, погубившего жену и новорожденную дочку.
…Они прожили в браке семь лет. Любаша мечтала о ребёнке, мысль о беременности переросла в манию. Влад, в отличие от жены, смирился — с её сердцем рожать было рискованно. Он предлагал усыновить ребёнка, но Любаша так хотела подарить мужу родного, что не желала печься о себе.
К несчастью, срок она не доходила. Схватки начались в полночь, в тот самый миг, когда бьют куранты и тысячи радостных людей звенят бокалами с шампанским, желают друг другу счастья и верят в исполнение самых неисполнимых желаний.
Машина стояла во дворе, запорошённая, с заиндевевшими стёклами и примёрзшими «дворниками». Влад, так и не пригубивший в тот день спиртного, наспех отчистил окошко в лобовом стекле и вёл сам. Любаша постанывала на заднем сиденье.
Долбились в запертые двери роддома и жали кнопку бесполезного звонка минут пять. Наконец рама окна на третьем этаже распахнулась. Послышались музыка, смех и нетрезвые возгласы.
— Зачем пожаловали? — перегнулась через подоконник девушка в медицинской форме.
— Рожать! — крикнул Влад.
— И кто рожает? — в голосе медички сквозило недоверие.
— Не я! — крикнул Влад, стервенея. — Жена моя рожает!
Девушка убралась, прикрыв окно, звуки музыки стали глуше. Влад с ненавистью давил кнопку звонка, другой рукой поддерживая жену, которая, согнувшись, стонала:
— Не надо, Владик, сейчас придут…
Вскоре дверь отворилась. Та же девушка, что разговаривала с ними, завела Любашу в каморку, где ютились весы, ростомер, кушетка и гинекологическое кресло. Завалившегося следом Влада медичка бесцеремонно выставила за порог и через три-четыре минуты вынесла Любашину одежду.
Живой он видел жену в последний раз. Любу поместили в одноместный бокс, вколов приостанавливающее родовую деятельность лекарство, и оставили одну. Ей стало хуже, не было сил позвать на помощь. Пытаясь найти хоть кого-то, она добрела до коридора, но упала там и лежала, пока на неё случайно не наткнулись. На поиски дежурных врачей ушли драгоценные минуты, и хотя медики «сделали всё, что могли», спасти мать и ребёнка не сумели.
Суды, попытки наказать виновных прошли впустую. Эскулапы грамотно оформили медицинские документы: диагноз беременной, её расписка в том, что предупреждена о возможных осложнениях, удобные заключения комиссий.
Если бы не Новый год!
У Влада были причины ненавидеть этот праздник. Не получалось отделаться от чувства, что люди танцуют на поминках, пускают фейерверки в память о погибших — Любаше и Вареньке, так он называл нерождённую дочку…
Автобусы ждали московский поезд. Влад попрощался с проводницей, подмигнул в ответ на заинтересованную улыбку и побежал к знакомому «пазику», задрав плечо с лямкой тяжёлого рюкзака и чиркая по утоптанному снегу концами новых лыж, которые купил деду Лазарю в подарок. Собственные его лыжи целый год ждали в крайней сараюшке деревни, откуда до места — десять километров лесом. По договорённости с хозяевами сарая Влад оставлял лыжи, чтобы не возить каждый раз, а без них к хутору Лазаря не пробраться, особенно в такую снежную зиму, как эта.
Широкая просека упиралась в овраг, за ним превращалась в едва заметную тропу. Влад сделал крюк по дну оврага и, преодолев небольшой подъём, зашёл к хутору со стороны хозяйственного дворика.
Гладкость снега, занесённые двери, которые давно никто не открывал, вызвали тревожные предчувствия. Влад машинально прикинул, успеет ли он до темноты вернуться в деревню, если Лазаря нет в избушке.
Обогнул дом, от сердца отлегло — Колчедан радостно залаял, вылетел из будки и чуть не опрокинул гостя в нетронутый человеческими следами снег.
— Где хозяин-то? Ладно-ладно, погоди, потом повозимся.
В сенях Влада встретил ещё один знакомец, медленно скользнул полосатой шубкой по заиндевевшей штанине и прошествовал в избу.
— Здравствуй, Васильич, — вслед ему сказал Влад, разделся и шагнул в тепло.
Из дальнего угла послышался хриплый кашель и голос Лазаря:
— Думал, не приедешь, телеграмму-то я тебе не отбил.
— Как же! Размечтался! Не приеду, видишь ли! — весело откликнулся Влад. — Чего разлёгся?
— Да так, знаешь, ногу подвернул в трёх километрах отсюда. Пока тащился, застыл. Теперь хвораю, уж скоро месяц, — с досадой на свою неловкость сообщил старик, но через секунду сердитое выражение лица сменилось беспомощным, начался новый приступ кашля.
В груди у Влада заскреблось: знать бы! Мог и раньше вырваться, помочь одинокому леснику.
— А животины твои где? Вижу, из дому не выходишь.
— Кума в деревню забрала. Дай бог ей здоровья. Сам сычом сижу тут, только Колчедану миску с кашей выношу на крыльцо.
— Давай-ка поправляйся, надо подарок испробовать.
— Поправлюсь, куда деваться.
Лазарь с трудом поднялся, шатаясь добрёл до лавки, сел и закашлялся. Влад искоса наблюдал за зеленоватым, обросшим седой щетиной лицом деда и механично доставал из рюкзака гостинцы.
— О! Дело, — одобрил Лазарь продуктовый набор, — а то мне заварная лапша и каша из пакетика уже поперёк горла стоят, а путное что приготовить ни сил, ни желания.
— Нога как, не беспокоит?
Дед кивнул, снова закашлялся. Когда приступ отпустил, оба они — старик и гость — встрепенулись, услышав звук мотора. Урчание приближалось. Заливисто и весело лаял Колчедан.
— Варенька, — тепло взглянул на Влада хозяин. — Вот ведь упрямица! Говорил, не приезжай, нет — примчала.
Со двора, где умолк снегоход, раздался девичий голосок:
— Хороший, хороший, Колчедаша! Ладно-ладно, вот смотри, что для тебя захватила, погрызи. Холодец тётушка варила, я косточек тебе сберегла.
Через минуту скрипнула входная дверь, в избу вместе с морозным воздухом заглянула запорошённая снегом розовощёкая девушка.
— Здрасте! — сказала она Владу, смутившись, и подбежала к Лазарю: — Целовать не буду, я холодная. Ну как ты, дедуль? За пенсией не приехал, я доставила.
— Зачем? Разве просили тебя?
— Сам знаешь. — Варя скинула пуховичок, села на лавку, поставила рядом с собой почтальонскую сумку, — неполученную я должна вернуть, потом раньше чем через месяц, не привезут.
Влад раскладывал вещи и продукты по местам, поглядывая на девушку: как она отсчитывает деньги, подсовывает Лазарю ведомость, где тот, откинувшись дальше от листа, ставит простенькую закорючку со словами «вот тебе мой крест». Потом на столе всё из той же сумки появилась упаковка шприцов, коробочка с лекарствами и пакет спиртовых салфеток.
— Уколы умеете делать? — обернулась почтальонша к Владу.
Он замер, глядя прямо в её смеющиеся, зеленоватые с синими искорками, глаза, и промолчал. Влад чувствовал себя беспомощным ребёнком, который не выучил стихотворение и вдруг оказался на ярко освещённой сцене под взглядами сверстников, их родителей и воспитателей.
— Ладно, сама приеду, — сказала Варя, — дедуль, ложись-ка.
Она выверенными движениями достала салфетку — пахнуло алкоголем. Протёрла руки, принялась подпиливать шершавой пластиной горлышко ампулы.
— Чего придумала? — возмутился Лазарь и зашёлся гулким кашлем.
— Потапыч сказал, если кашляешь — колоть, а то как бы пневмонии не дождаться.
— Нашла кого слушать! Потапыча! Не согласен я на уколы! — спорил старик.
— Никто тебя не спрашивает, — в голосе Вари звенели строгие нотки, — скрутим и вколем. Не сомневайся. Или в больницу захотел?
Лазарь на удивление быстро смирился. Сдерживая очередной приступ кашля, он поплёлся к лежанке, на ходу расстёгивая брюки. Варя кивком головы велела Владу идти за ней.
— Посмотрите. Вдруг я не смогу проехать завтра, а надо обязательно три укола сделать. Потапыч сказал: хорошее лекарство, из гроба поднимет.
— Уж и в гроб уложили, — бурчал старик, отвернувшись к стене.
Влад наблюдал за действиями девушки. Кто она? Почтальон? Медсестра? Внучка Лазаря? Дед, помнится, одинок… Симпатичная. Что она делает в этой глуши, почему в город не подалась?
— Уяснили? — голос Вари заставил очнуться.
Влад машинально кивнул.
Девушка быстро собралась, в дверях обернулась:
— До завтра!
— Не мотайся сюда больше, — сердито сказал старик, — он сделает, не хитра наука.
Влад набросил на плечи куртку, вышел вслед за девушкой. Во дворе ждал красный снегоход.
— Откуда такое чудо? — спросил Влад.
— Жених подарил, — ответила Варя, усаживаясь, — чтобы я в сугробах не тонула зимой.
Она не торопилась заводить мотор, смотрела, щурясь от белизны, на ветви елей, хлопала длиннющими ресницами.
— Скоро свадьба? — зачем-то спросил Влад.
Варя обернулась:
— А вы совсем меня не помните?
— Должен?
— Первый раз, когда приехали, не на тот автобус сели, я вас на подводе до Кузьминок подвозила.
Влад чему-то обрадовался:
— Пять лет назад? Да как же тебя узнаешь? Пацанка совсем была.
— Чего вдруг — пацанка! Семнадцать мне как раз тогда стукнуло, — девушка наклонилась к резвящемуся около её ноги псу: — Ну-ну, отойди, дружок, поеду.
Взревел мотор, вскоре замелькали между стволов красные всполохи — снегоход умчался. Через минуту вернулся Колчедан, мельком взглянул на Влада, исчез в будке.
Незаметно подкрался вечер, позёмку сменила метель. Всю ночь за окнами выло, гудело и вздыхало. Влад почти не спал, изредка задрёмывал, проваливаясь в снежную мглу, но тут же возвращался обратно к нездоровому сопению деда Лазаря и шороху сверчков за давно нетопленной печью. Думалось о Варе. Чем-то она занозила сердце — острым взглядом или нарочитым пренебрежением? Владом всегда интересовались женщины, он был с ними неизменно любезен, шутил всегда удачно, но оставался верен своей Любушке даже после того, как она оставила его. Первые годы после смерти жены дамы раздражали своей живостью и попытками напроситься в утешительницы. Теперь раздражение сменилось равнодушием. Влад, представляя рядом с собой кого-либо, невольно сравнивал с Любашей, и сравнение всегда было не в пользу живых. Новая знакомая стояла обособленно, точно картина, на которую наткнулся, уже покинув галерею. Её не хотелось анализировать, а только любоваться. Быть может, потому, что девушка вовсе не претендовала на сердце Влада?
Он сделал усилие, отогнал назойливые мысли: «Что же это такое! У девчонки жених, и вообще, слишком молода для меня». Наконец уснул, да так крепко, что дрых до полудня.
Хозяину полегчало, он даже наварил картошки. Её аромат и услышал Влад, когда открыл глаза. Позавтракали. Круговерть за окном не унималась. Лазарь, перехватив взгляд гостя, буркнул:
— Надеюсь, хватит у неё ума не ехать в такую непогоду.
— О Варе?
— О ней. Упряма, как… — Дед махнул рукой, поднялся из-за стола. — Сходил бы за дровишками, я печь растоплю. Скучаю по живому теплу.
Влад снова посмотрел в окно и задумчиво произнёс:
— Родители не пустят, так что можно не беспокоиться.
Лазарь покряхтел, вздохнул и, не оборачиваясь, сказал:
— Одна она. Тётка только. Да тётка Варюхе не указ.
— Как? Почему одна?
— Угорели два года назад в конце декабря.
— В смысле? Что значит, угорели? — удивился Влад.
— С газом перебои тогда были. А тут морозы! Народ печи топил, — дед провёл ладонью по щеке, пряча одинокую слезу, потом зажал рот, сдерживая кашель. — Кхх-кх-кх. Варюхин батя тоже топил. Заслонку закрыли раньше времени. Кххх-кх-кх… утром не проснулись. Девчонка, слава богу, в городе была, сессию сдавала. Вот, осталась от всей семьи представителем на этом свете.
Влад не решился спросить, были в семье ещё дети, или Варя единственная, слишком больно было бы услышать, что вместе с мамой и папой погибли малыши. Молча обулся и вышел. Новость поразила его подлой стрелой, пущенной в спину. Представилась Варя: серьёзная, даже строгая, с хитро прищуренными глазами. Одна. Учёбу бросила, теперь почтальоном работает в деревне. Понятное дело, на стипендию без помощи родных не прожить.
Вернулся он быстро, громыхнул полешками об пол.
— Лазарь! Там пёс мечется чего-то, будто в лес зовёт, я посмотрю, — схватил куртку, мохнатую шапку и, одеваясь на ходу, выскочил за дверь.
Колчедан скачками вздымал снежные фонтаны, опережая Влада, время от времени останавливался, проверял, бежит ли за ним человек. Влад пожалел, что не догадался надеть лыжи, но возвращаться не стал, спешил, проваливаясь почти по колено. Пот струился по лбу и по спине. В овраге увидел красное пятно — знакомый снегоход. Пёс уже был там, утыкался носом во что-то тёмное радом с машиной, припорошённое снегом, и скулил, будто плакал.
— Ва-а-а-ря!
Девушка лежала без сознания. Влад осторожно усадил Варю, сдул снежинки с её лица, потрогал холодные щёки.
— Варенька, очнись…
Она нахмурилась, веки пошли мелкими складочками, брови съехались к переносице.
— Варенька, цела?
— М-м-м-м. Что? Что случилось? — девушка открыла глаза. Близко-близко оказались зеленоватые радужки с синими искрами. — Вла-а-дик… Колчедаша…
Пёс прыгал вокруг, выражая полнейший восторг.
— Ему спасибо, позвал меня. Ты бы здесь совсем замёрзла. Подняться сможешь?
Они встали. Варя потёрла ногу, которую ушибла.
— Здесь мягко, ничего не повредила. Застыла только.
— Сейчас согреешься, Лазарь печь топит.
Старик оказался докой в отогревании замёрзших девушек. Вскоре Варя, укутанная в старый тулуп и напоенная чаем с малиновым листом, заснула на печи под ровное мурчание Васильича, который улёгся с ней рядом. Мужчины сидели за столом, разговаривали шёпотом.
— Сказочная история случилась. Не считаешь? — улыбался Лазарь. — Теперь, как настоящий герой, ты обязан жениться. Не сомневайся, девушка золотая, послушай старика.
— Так ведь жених у неё!
— Какой-такой жених?
— Тот, что снегоход подарил.
— А… этот, — дед хмыкнул и наклонился ближе к уху Влада, — увивался за ней с самой школы. Турнула. Не любила его. И снегоход не брала. Оставил и уехал. Варюшка поначалу характер показывала, не садилась на этого зверя, тетка уговорила. А кавалер-то уж год как семьёй обзавёлся. Свободна девушка.
Влад улыбнулся в ответ на дедову улыбку, кивнул и поднёс кружку с чаем к губам — прятал охватившее его предчувствие счастья. Детское. Забытое. Прав Лазарь. Сам хозяин лесной избушки на Деда Мороза смахивает, на печи Снегурочка пригрелась. Разве не чудо? Самое настоящее — новогоднее.
Вероника Князева
Среди облаков
Система разноцветных удлинителей протянулась через всю комнату, словно распутанная радуга, и вышла через приоткрытую дверь на террасу. Въедливый жужжащий шум фена терялся на фоне звуков улицы: бесконечного гула машин, треньканья велосипедных звонков, шуршания крыльев и, конечно, сотен и сотен шагов прохожих.
«Тео, это бесполезно», — в стеклянной перегородке отражался невысокий щуплый мальчик лет шести-семи, который старательно водил феном над тонкой коркой льда, покрывающей перила: «Перестань заниматься ерундой».
— Я не сдамся. У него нет шансов, Лео, — Тео вздрогнул и выпрямил спину, но не обернулся на замечание, продолжая своё занятие. — Ненавижу лёд.
«Интересно, что ты будешь делать, когда придёт зима?» — мальчик, один в один как Тео, только с приглаженными, точно пёрышки голубей, прядями, сложил руки на груди: «Иди в дом, пожалуйста. Ты можешь простудиться».
Просьба, похожая на приспущенный гелиевый шар, который старательно тянет к земле, повисла в воздухе.
Фен растапливал лёд, вода растекалась по шершавому бетону юркими змейками, маленькие лужицы блестели под тёплым светом из комнаты.
«Тео… я прошу…»
Резко и как-то сердито щёлкнула кнопка, и шум исчез. Тео хмуро глянул на брата, буркнул под нос «не честно», сделал пару шагов и толкнул стеклянную перегородку в комнату. На прозрачной поверхности и ручке остались влажные отпечатки ладоней. Из-под козырька вспорхнул бело-серый голубь, планируя куда-то вниз, в бесконечный поток людей и машин. Шнур потихоньку начал заползать обратно — следы преступлений всегда нужно скрывать тщательно: некоторые вещи родителям лучше не знать.
Тучные облака над городом вот-вот опустятся на крыши и укроют всё, словно снежное покрывало. Потухнет блеск гирлянд, ярких ёлочных шаров и нарядных витрин, а вместе с тем уйдёт и хорошее настроение. Новый год — пора волшебных чудес, предвкушение праздника и щемящего тепла, и разве может быть иначе?
На широком подоконнике удобно сидеть хоть целой компанией. Тео утыкается носом в горячую кружку с лимонно-имбирным чаем, всё ещё хмурится, но уже не старается отодвинуться от Лео как можно дальше. Напротив, свободная ладонь лежит совсем рядом с ладонью брата и кажется, что между ними тепла больше, чем даже в солнце.
Где-то в коридоре туда и обратно звонко цокают каблуки мамы: вовсю идут сборы на ежегодный торжественный праздник в ресторане на первом этаже дома. Толпа наряженных взрослых, много поздравлений, высокая ёлка до потолка в центре и ощущение смертной скуки.
«Погоди, мама сейчас ещё про уроки спросит…»
— Я всё сделал, — задумчиво протянул Тео, перебирая в уме задания. — А проект можно сдать один на двоих, с нас всё равно никто больше не спрашивает.
«Взрослые вечно витают в облаках»
— Это не страшно?
Лео улыбнулся, забавно поморщился, словно подавляя желание чихнуть, поёжился и ответил: «Думаю, им немножко страшно. Ты взлетаешь медленно, почти незаметно, и всё думаешь… Если я упаду сейчас, то не страшно, это как со стула спрыгнуть. А если сейчас, то уже чуть-чуть не по себе, и ноги начинают болеть от призрачного удара о землю. Но если ещё выше, то там уже можно умереть или хуже — сломать ногу».
— Ой! — Тео поморщился, потерев коленку. — Кошмар!
«Да. И чем выше взлетаешь, тем вокруг больше облаков. Когда их становится очень-очень много — всё, ты потерялся…».
— Витать в облаках вовсе не весело. Кто это придумал? — Тео прислонился лбом к стеклу.
«Не знаю», — Лео зевнул и пожал плечами: «Кто-то смелый. Ты бы хотел так?».
— Нет! Ни за что так не буду!
«Как хочешь, не волнуйся», — Лео подвигается к брату как можно ближе: «Конечно, не будешь, и я всегда буду рядом».
Щёлкнул замок входной двери, прихожая погрузилась в полумрак. В высоком зеркале шкафа отражался целый незнакомый мир — Тео постарался проскользнуть мимо него побыстрее. Аромат розовых духов таял в воздухе, из ящика выглядывали язычки разноцветных галстуков — папа всегда долго выбирал между ними, — а две пары одинаковых башмачков аккуратно стояли возле полки.
«Что ты ищешь?» — Лео настороженно огляделся по сторонам, пытаясь заглянуть за плечо брату.
— Карточку. Ну, синюю, которая открывает дверь…
«Зачем? Что ты опять придумал?»
— Лео! Ну как ты не понимаешь? — мальчик топнул ногой и развернулся: — Они сейчас будут сидеть внизу и снова витать в облаках и грустить! Разве это праздник?
«На улице облачно… Но что тут можно сделать?»
— Да, облаков становится больше, а папа с мамой становятся более несчастными. Куда уж сильнее? А когда так происходит, что нужно делать? — Тео решительно ударил кулаком по ладошке: — Бороться.
«Есть идеи?»
— Что делает людей счастливыми?
Вопросы, прозвучав одновременно, словно столкнулись между собой и разбились на тысячу осколков. В тишине и полумраке можно было услышать, как они падают на тёмный кафель. Или это просто звон в ушах, от которого спасение — неодиночество.
«Игрушки. Собаки. Хлопушки. Огоньки. Мороженое», — Лео развёл руками, вспоминая, что делало его счастливым когда-либо.
— Хм. Мои игрушки подойдут? А собак можно найти…
Кроссовки скользили по мокрому снегу, приходилось лавировать между прохожими и при этом не падать. Первая часть плана с игрушками прошла блестяще: туго набитый рюкзачок стоял под одним из столов в ресторане и ждал своего часа. Хлопушек нашлось не много, всего две, однако это лучше, чем ничего. А вот собаки — проблема…
— Почему именно собаки? — Тео шипел и пытался согреть дыханием кончики пальцев. — Почему не еноты или игуаны?
«Думаешь, стало бы проще?»
— Теплее хотя бы.
«Я же просил одеться лучше!» — в голосе брата гнев переплетался с беспокойством.
— Я думал, мы быстро… О! Хорошенькая… — на другой стороне улицы возле мусорных баков крутилась чёрная дворняжка.
«Тео, стой!» — Лео попытался ухватить брата за рукав, но не успел — тот сломя голову ринулся к собаке. Гул машин разбавился резкими сигналами гудков, визгом шин и руганью водителей: «Да что за наказание!».
Тео осторожно подкрался к собаке, вынимая из кармана сосиску в пакете:
— Хорошая девочка… — Собака глухо рычала, настороженно следя за каждым движением. Резкий бросок вперед — и сосиска исчезла в пасти. Тео запоздало дёрнулся прочь. — Хо-хочешь ещё?
«Тише-тише», — Лео беспокойно вышагивал рядом: «Иди назад».
Шаг, другой… собака кинулась навстречу, сбивая Тео с ног и нависая сверху. Он пискнул и сжался в комок, сильно зажмурившись. Она тщательно его обнюхала, холодный мокрый нос заскользил по руке, ткнулся в карман — острые зубы впились в пакет и вытянули его наружу, разрывая в клочья и добираясь до еды.
— Мне кажется, нам лучше поискать другую собаку…
Коридоры между квартирами блестели чистотой и радовали уютом. Ничего лишнего, однако приятный глазу молочно-бежевый цвет стен, бордовый мягкий ковёр, высокие растения в напольных горшках и редкие картины смотрелись вместе правильно и гармонично.
— Да, конечно, всё будет хорошо, мы отлично погуляем! — Тео с обворожительной улыбкой схватил поводок, потрепал собаку по длинной пушистой шерсти и направился к лифтам. Там, по весьма скромным подсчётам, ожидал ещё десяток таких же ухоженных красивых соседских собак. — Все в сборе?
Чёрная дворняжка с повязанным на шее розовым папиным галстуком звонко тявкнула, кружась возле створок лифта.
— Да-да, ты главная, мы помним, — Тео для удобства разделил поводки в две связки.
«И почему мы сразу об этом не подумали?» — Лео чуть улыбнулся и покачал головой: «Как всё просто».
— Ну, тогда бы мы не нашли её… — от лифта раздалась мелодичная трель, и створки бесшумно разъехались в стороны: — Итак, вперёд.
Было дело в вибрации лифта или в волнении, но Тео слегка дрожал и переступал с ноги на ногу. Как всё пройдёт? Понравится ли это взрослым? Нет, конечно, не понравится, но… Может, это поможет им хоть чуть-чуть спуститься с облаков? И стать капельку счастливее?
В отражении зеркального покрытия кабины он встретил серьёзный взгляд брата: «Тео, ты молодец, правда».
Игрушки, сваленные в большую разноцветную кучу возле ёлки, оказались моментально растасканы собаками по залу, и то тут, то там раздавались сдавленные возгласы, когда кто-то случайно на них наступал. Ладно, если это плюшевая обезьяна, но металлических солдатиков со штыками — ой, почему они об этом не подумали? — нужно было оставить дома. Четвероногие друзья носились по помещению, запрыгивали на столы и звонко лаяли, музыка поддерживала хаос собачьим вальсом, гирлянды перемигивались и отражались в круглых боках ёлочных шаров.
— Что за безобразие?! Вы только посмотрите…
— Тоффи, душечка, откуда ты тут взялась?
— Мадам, прошу вас, сейчас всё исправим…
— Какой кошмар…
— Нет, вы только подумайте…
Тео выглянул из-за шторы, оглядывая царивший в зале беспорядок:
— Мне кажется, мы перестарались.
«Ну не знаю», — Лео фыркнул и вскинул голову: «Зато они разговаривают друг с другом, а не сидят, уткнувшись взглядом в тарелки».
— Посмотрим, как там мама с папой?
Тео пробрался к ёлке, подлезая под пушистые ветви и тихо хихикая от колючей мишуры, которая щекотно царапала шею. Рядом трусила чёрная дворняжка. В такой суете никто и не обратил внимания на ребёнка. Родители сидели за дальним столиком и, судя по весёлому разговору с соседями, чувствовали себя прекрасно и… счастливо.
«Тео, стой…»
Но мальчик уже и сам замер, наткнувшись взглядом на ледяную скульптуру. Она сверкала и переливалась в свете сотен огоньков. Красивая, точёная и… ужасная.
Тео сглотнул горький ком в горле, не в силах смотреть на неё и не в силах отвести взгляд. В ушах стоял безжалостный хруст, а в память врезались такие же, как у него, зелёные глаза за толстым слоем мутно-белого льда.
«Тео, давай уйдём…»
Он сжал кулаки, подбежал к столу и толкнул это чудовище, мечтая никогда не знать этого беспомощного ужаса. Скульптура с грохотом упала и раскололась, собака оттащила Тео подальше за край одежды, а зал моментально погрузился в тишину.
Даже под двумя одеялами Тео дрожал и не мог согреться. Обеспокоенные родители бегали туда и обратно, носили горячий чай, поили таблетками, укутывали плотнее, пытались читать сказки. Но какие сказки с дрожащим голосом и страхом во взгляде? Даже злой дракон не смог бы напугать их сильнее, чем напугал он.
— Всё хорошо, я хочу поспать.
Тео прикрыл глаза, сжимая в руке край одеяла и утыкаясь в подушку. В ногах умными глазами сверкала дворняжка: то ли родители забыли её выгнать, то ли решили оставить как бы между делом. Её тепло успокаивало.
«Как ты?» — в зеркале напротив кровати отражался невысокий щуплый мальчик, один в один как Тео.
— Миссия провалена, — он криво улыбнулся: — Хорошо.
«Тео…»
— Плохо, — он часто-часто заморгал, потерев глаза. — Я не справился. Расстроил маму с папой… всё испортил.
«Ты не должен справляться. Кто тебе вообще это сказал? Ты можешь чувствовать себя плохо. Это нормально», — он протянул руку, словно хотел погладить брата по голове, но она замерла где-то на полпути.
— Я хотел, чтобы ты вернулся. Больше всего на свете хотел, чтобы ты вернулся и остался со мной навсегда, — Тео поднялся, кутаясь в одеяло, и прислонил ладонь к зеркалу.
«Мёртвые не возвращаются»
— Ты вернулся.
«Иногда я думаю, что это тебе только кажется»
Тео придвинулся как можно ближе, тепло улыбнулся, оглядывая брата с ног до головы. Прошло так мало времени, всего год, в котором каждый день ощущается, как вечность. Хочется зажмурить глаза и никогда не открывать, даже если он просто кажется — не важно. Мир, в котором нет брата — это не настоящий мир.
— Лео, с Новым годом… не оставляй меня, пожалуйста, я очень тебя люблю.
«С Новым годом. Ложись спать. Я тебя тоже»
Заячьи следы
— Нет, Пух, нет! Нельзя! — Мось-нэ2 подхватила неугомонного щенка под тёплый розовый живот и понесла к приоткрытой двери в дом. — Вот научишься летать, потом прыгай вниз, сколько захочется. А пока не умеешь — не берись.
Домик Мось-нэ стоял на самом краешке бледно-золотистой земли. Куда ни глянь, вокруг распахивало объятия тёмно-синее глубокое небо с огоньками близких и далёких звёзд. Время от времени их застилали тучные снежные облака; пушистые снежинки летели сплошной стеной, и тогда только и оставалось, что пить горячий чай у окна да вязать варежки, шарф или плед, ожидая, когда погода сменит направление.
В хорошие ясные дни Мось-нэ завязывала на себе платок крест-накрест, укладывала в него сотворённые вещи, усаживала Пуха и спускалась по бесконечно длинной лесенке к верхушкам растрёпанных изумрудных елей и ещё ниже, в чащу леса, из которой добиралась до поселений, чтобы обменять накопленный товар у местных жителей на мясо, шкуры или молоко.
Сильно ли удивлялись ей, маленькой девочке, вышедшей из чащи? Кто знает… Мало ли таких, как она, бродит по миру, если приглядеться?
Пух резво спрыгнул с рук, отряхнулся, сбрасывая уличный холод, точно надоевшую шубу, и свернулся у очага. Он — вечный щенок — не задавался такими сложными вопросами, как «можно» или «нельзя». Чуткий нос улавливал в потоках ветра другие запахи — это значило, что пришёл новый сезон, и совсем скоро пора будет отправляться ко второй сестре. Жёсткий хвост ритмично стучал по полу в нетерпении.
Так уж случилось, что целых полвечности назад Мось-нэ и Пор-нэ сильно повздорили, и уютный домик опустел ровно наполовину. Больше не булькала в кастрюле вкусная похлёбка, не шкворчало мясо, брызгаясь ароматными каплями сока, не варился густой сладко-кислый кисель… Прекратились шумные игры и растаяли добрые сказки по ночам. И хотя Мось-нэ постоянно что-то напевала под нос, да стук спиц друг о друга разгонял тишину, — это не шло ни в какое сравнение с теми днями, когда всё было хорошо.
Снаружи резко хлопнули ставни, заскрипел снег в монотонном свисте ветра.
— Ветер волком набрасывается! — Мось-нэ заскочила обратно в дом и, упёршись ногами в порог, потянула на себя дверь. Та норовисто дёргалась, но в конце концов сдалась. — Фух, — девочка съехала по стенке на пол, отряхивая мягкую шубку. — Варежку у меня утащил, — она растопырила пухленькие пальцы, показывая их щенку. — И на что она ему?
Над холмами выплывал серп луны. Пор-нэ слегка хмурилась, оглядываясь на него. Когда девочка уходила из общего с сестрой домика, то надеялась поселиться как можно дальше. На деле даже холмы не в силах были отгородить потускневший осколок небесного светила: если приглядеться, на краешке бледно-золотистой земли так и мелькал красным росчерком домик, а память нет-нет да играла злую шутку, и в тонких ветвях кустарников чудился конец покачивающейся длинной лестницы.
— Могла бы не подниматься так высоко, — Пор-нэ медленно пробиралась к своей землянке по высоким сугробам, помогая себе внушительной узловатой палкой с золотистым шариком на верхушке. — Что ей, места мало?
Где-то в глубине души Пор-нэ понимала, почему луна поднимается выше по небосклону: та всего лишь пыталась лучше осветить землю под собой — тем более, с тех пор, как девочка забрала её половинку. Тогда мысль показалась удачной. В отличие от сестры, Пор-нэ редко бывала внизу, ограничиваясь хорошим воображением и рассказами Мось-нэ, но всегда считала, что там ужасно темно и холодно. Каково будет животным и людям без половинки луны, она думать не хотела… В конце концов, они жили здесь так давно, что к суровым условиям должны быть привычны.
— Свети-свети! — Шарик послушно вспыхнул ярче, на краткий миг осветив дорожку шагов на десять вперёд. — Всё же по-честному… у неё половинка, и у меня. И Пух скоро прибежит… всё честно.
Отвлекаясь от грустных мыслей, темноволосая и кареглазая Пор-нэ, в которой так и бурлило творческое начало, стала выдумывать, что приготовит сегодня. Дальше задумок дело теперь редко продвигалось, готовить на двоих — это было удовольствием и счастьем, самой же Пор-нэ хватало вяленого мяса с пряными сухарями, ягод и травяного чая. Но она собиралась до круглых боков откормить щенка, стоит ему только появиться в землянке.
— Ещё немного…
Коварный ветер запорошил снегом все тропинки, овраги и поваленные деревья, идти становилось сложнее с каждым шагом. Полы шубки обледенели и путались в ногах. Пор-нэ хотела срезать путь, но зацепилась одеждой за колючие ветви кустарника и, продираясь сквозь них, только быстрее выбилась из сил:
— Ужасный день, ясно?!
Девочка сердилась и топала ногами, отряхивая с унт налипший снег, когда наконец добралась до дома. Тогда же она обнаружила, что шубка порвалась в паре мест, не выдержав натиска суровых колючек кустарника. Это значит, что на следующий день снова придётся отправляться по сугробам через лес — в ближайшее поселение за обновкой. В отличие от сестры, чинить одежду Пор-нэ не умела.
— Вот тебе и праздник!
С верхней полки с грохотом упала коробка. Пух подпрыгнул, выпустил из пасти яркую бумажную гирлянду, чей кончик так заманчиво свешивался с полки, прижал уши и спрятался за подушкой на лежанке. Вот надо было ей упасть… Почти сразу он выглянул из своего укрытия и пополз к коробке, быстро перебирая маленькими лапами; по полу в нетерпении скребли отросшие коготки.
Когда-то Новый год отмечался в этом доме с размахом. Сёстры приглашали друзей, можно было встретить на празднике не только животных, но и — виданное ли дело! — людей. Маленьких и взъерошенных, словно птицы по весне, или, напротив, сухоньких и сморщенных, как прутики. Стол ломился от еды, фантазия Пор-нэ привечала следующий год щедрыми дарами, а Мось-нэ украшала ели вокруг дома вязаными шарфами и узорчатыми снежинками, расшитыми бисером маленькими солнцами и лунами. Каждый гость забирал на память подарок в конце чудной ночи. Но…
Из коробки, сияя всё ещё яркими красками, хоть и немного поцарапанный с боков, выкатился жёлтый стеклянный шар.
Пух, жалобно скуля, ткнул его мокрым носом…
Главным гостем на празднике всегда был старый, невероятно огромный и мудрый олень — Лопаш. Он прожил в лесу долго, очень долго, видел, как на небосклоне когда-то сияло всего три звезды, а растущие ели тогда едва доходили до могучей груди. К его словам прислушивались все, хотя он редко говорил прямо, что нужно делать. Сила мудрости заключается в том, чтобы помочь понять это самому, верно?
Пух помнил жёсткий тёплый мех — щенок любил свернуться клубком у него под боком, — раскидистые рога, короной венчавшие голову, мягкие уши и большие глаза, в которых можно было увидеть своё отражение. Помнил мощь и упоительное ощущение безопасности. И помнил, как в один момент это всё исчезло…
Снова наступал Новый год, и Пух сильно-сильно желал, чтобы он вернул всё, как было прежде.
Ранним утром сугробы окрасились в розово-персиковые цвета под лучами солнца, а серп луны опустился к горизонту и был похож на прозрачный кусочек льда.
— Нет тропинок — проложим новые тропинки! — Пор-нэ упорно пыталась заставить себя ко всему относиться жизнеутверждающе. — В самом деле, сколько можно сидеть дома? Раз-два, раз-два… Скоро праздник, люди наверняка устроили что-то интересное… Починим шубку, поможем приготовить что-то вкусное, поиграем…
Вот игр Пор-нэ не хватало больше всего. Она любила сидеть дома, но при этом всегда находила, чем занять себя и сестру. Игры, сказки, готовка. Может, ей оттого и хотелось постоянно быть дома, что она любила это время, проведённое вместе?
— Это ещё что такое? — В сугробе темнело что-то маленькое и пушистое. — Неужели кто-то замёрз? — Девочка подбежала ближе, стряхнула верхний слой снега: — Варежка!
Серого цвета, с белыми оленями и ярким красным узором. Пор-нэ потёрлась об неё щекой — на диво мягкая! Интересно, кто потерял её в лесу? Необычная варежка, надо отдать людям, чтобы нашли хозяина или хозяйку, вещь не должна оставаться без присмотра.
— А ты что тут делаешь?! — окрик получился громким и каким-то сердитым.
Пор-нэ быстро спрятала варежку в карман и обернулась. В ноги ей тут же врезался маленький пушистый комок, а вот сестра, похоже, была не особо рада её видеть — стояла, насупившись, поодаль, и даже руки на груди скрестила.
— Что хочу, то и делаю! — огрызнулась Пор-нэ. Она наклонилась, потрепала Пуха по лохматой голове: — Хороший мальчик, хороший.
— Луну возвращать не надумала? — Мось-нэ сурово покосилась на палку с шаром, словно та сама была виновата, что её забрали.
По утрам и вообще в светлое время суток шар не светился, он словно покрывался изнутри толстым слоем жёлтого воска: луне тоже нужен отдых. Особенно её осколку.
— Тебе своей мало, что ли?
— Пор-нэ! Ты поступила нехорошо! Света по ночам не хватает — не только животным, но и людям, хотя у них есть огонь.
— Разведи на луне костёр! И отстань от меня!
Пор-нэ быстро и решительно продолжила путь, не оглядываясь. Всего пять минут с Мось-нэ — и она уже горит, как сухая кора от пары искр!
Почему она — Пор-нэ — должна думать о ком-то?! Никто из прежних друзей не навещал её в землянке, не помог освоиться в новом мире. У неё осталась лишь половинка луны, это же немного!
Наконец девочка вышла на хорошо протоптанные дорожки. Пух семенил рядом, иногда срывался с места и оббегал сугробы, принюхивался, пытаясь учуять других собак или лесных животных. Высоко на ветвях, словно слипшиеся комки снега, белели куропатки.
Пор-нэ сжимала в руке варежку, поглядывая на тусклый шар с кусочком луны: признаться, она и сама задумывалась о том, что он не нужен ей больше… Внизу оказалось не так страшно и темно, как представлялось когда-то. А совсем скоро на целый сезон с ней останется Пух. Может, она и отдала бы его сестре — по доброй воле, да только при каждой встрече первое, что они успевали, это как можно глубже задеть друг друга. Как они раньше жили вместе и не ссорились?
— Спорим, ты не победишь меня в заячьих следах? — Мось-нэ запыхалась, но догнала сестру, дёрнула за рукав. — Кто победит, тот и забирает шар!
Сразу две пары глаз смерили пухленькую девочку внимательным и, пожалуй, слегка недоверчивым взглядом.
— И что я получу, если выиграю?
— Я починю твою шубку… — Мось-нэ ответила насмешливым взглядом в сторону дыр.
— Идёт!
Игра была не сложной, однако требовала сноровки и выносливости. Пух запрыгал по нетронутому снегу, подражая зайцам и оставляя путаные следы. Мось-нэ положила свёрток с товарами для людей на тропинку, Пор-нэ там же воткнула в сугроб палку с шаром. Когда две цепочки следов были готовы, Пух подбежал к началу и звонко тявкнул: «Ну, вперёд!».
Девочки встали в первый след зайца и — понеслись! Нужно было оттолкнуться двумя ногами, а в следующий след приземлиться на одну, затем оттолкнуться одной ногой, а в следующий приземлиться на две… И так до тех пор, пока один из участников не упадёт или не сдастся! А цепочки следов закручивались и петляли, оборачивались вокруг елей и спускались к сверкающей глади замёрзшего озера, чтобы там резко вильнуть в сторону.
Лёгкая, гибкая Пор-нэ порхала по снегу, как ветер, едва ли задевая верхний слой снежинок. Она смеялась и старалась прыгать быстрее, её захватил азарт — было важно не победить сестру, а нестись вперёд, ловить новые впечатления. Лицо Мось-нэ покраснело, девочка тяжело дышала и утирала пот со лба, но упорно прыгала дальше, стараясь догнать сестру. Ей нравился искренний смех Пор-нэ, он придавал сил… Главное теперь — не запутаться.
— Ой! — зацепившись ногой за поваленный ствол дерева, скрытый под снегом, Мось-нэ всё же не удержалась на ногах и упала.
— Я выиграла, я выиграла! — Пор-нэ носилась по сугробам, не в силах остановиться — так хорошо и радостно ей было.
— Ладно… фух… твоя взяла, — Мось-нэ досадливо поморщилась: она всегда была сильнее сестры и думала, что справится с такой игрой лучше. — Но ты должна всем нам за Лопаша, так что могла бы и вернуть шар.
Вся радость от этих слов мигом покрылась коркой льда. Пор-нэ хотела что-то сказать в ответ, но только растерянно оглянулась, чувствуя, как не хватает воздуха. Ком встал в горле, а на глазах навернулись жгучие слёзы, стоило только вспомнить бедного Лопаша… Девочка осела в сугроб и горько заплакала.
— Эй! — Мось-нэ сердито дёрнула себя за пушистую челку. — Ну перестань, я не хотела!
В ту ночь, когда они поссорились, Пор-нэ убежала в лес, где уже потихоньку разыгрывалась метель. Никто на это не обратил внимания — ну, остынет немножко и вернётся. А вот Лопаш заволновался. Его чуткие уши ловили малейший шорох, свист от каждого порыва ветра за окном, ледяной перестук снежинок по стеклу. В конце концов, он сорвался с места вслед за девочкой. Следы уже начало заметать снегом, только ему и не было нужды что-то высматривать, он чувствовал всё сердцем. Наверное, в какой-то момент это большое сердце и не выдержало… Он успел найти Пор-нэ и довести её до порога, а потом просто тяжело опустился в снег и больше не встал.
С той поры девочки ссорились по каждому пустяку, пока однажды Мось-нэ не сказала, что это сестра виновата… И вот сейчас повторила свою ошибку! Она же прекрасно знала, что Пор-нэ молча корит себя за случившееся и переживает это в душе, как маленький конец света. Но язык, словно рассерженную змею, так сложно удержать!
— Это не так, слышишь? Я сказала сгоряча! — Она обхватила сестру руками, прижимая к себе. Сколько раз корила себя за эти слова, и надо же снова напороться на ту же корягу!
— Нет, я виновата… — Пор-нэ давно это чувствовала, но когда сестра проговорила вслух, то просто сильно испугалась: одно дело трусливо замалчивать свою вину, другое дело, видеть, что о ней все знают. — Он из-за меня пошёл в лес, там было так холодно, ветер кусал щеки, а варежки покрылись льдом. Я лежала в сугробе и думала, что у меня больше нет сил двигаться. Я смотрела на снежинки, на их танец — взглядом давно заблудилась… Меня больше нигде не было. Если бы не Лопаш… В той темноте я уже не знала, кто я и зачем куда-то идти.
— Пошёл из-за тебя, — Мось-нэ натянула ей капюшон глубже на голову: после подвижной игры легко застудиться. — Но ушёл к звёздам потому, что был очень стар. И сам душой стремился в небо. Так что отпусти это…
Пух маленьким тёплым языком облизывал лицо Пор-нэ, весь лес вокруг замер и затаился, боясь спугнуть момент. Да или нет? Кто сделает шаг навстречу… и сделает ли? Копить обиды можно долго, прятаться можно долго, но разве от этого станет легче?
Мось-нэ глубоко вдохнула, чувствуя, как отпускает напряжение и боль, потянула сестру за руку:
— Пойдём домой. Нужно уже ели наряжать. Праздник на дворе… Пойдём домой.
Ночью на небе взошла полная луна — сильная, яркая, как никогда. Ели щеголяли новыми нарядами, сверкал бисер в молочных лучах. То там, то здесь можно было разглядеть следы зайцев, лис, волков… Лес словно ожил, стряхнул оцепенение и холод. Из домика сестёр на краешке бледно-золотистой земли доносились восхитительные ароматы мяса и трав, чая и сладких пирогов. В этот праздник они решили никого не звать, им нужно было побыть вместе, отпустить все обиды и оставить прошлое в прошлом. В конце концов теперь уж точно никто не потеряется в темноте.
— А где ты нашла мою варежку?
— Ты не поверишь, дело было так…
Ольга Любимая
Бабушке жить по-своему (не) разрешается
— Плывём, пожалуйста, — на английском произнесла Степанида и показала движение.
Ученики бегали и «гребли», наталкиваясь руками друг на друга.
— Стоп, пожалуйста, — педагог наблюдала, как все, кроме Дениски остановились. Он рассекал вприпрыжку, не обращая внимания на её слова и застывших одноклассников.
— Дэнис, финиш! — Степанида рассмеялась и помахала перед внуком рукой. Ученики, стоявшие к нему ближе всего, хихикнули.
Дениска тряхнул головой и показал крупные желтоватые зубы:
— Я чемпион!
— Неправда, — на русском закричал Афоня и растолкал одноклассников, — я добежал, тьфу, доплыл первым!
Педагог перестала улыбаться, подправила седые локоны и присела на краешек стола:
— На английском, пожалуйста, Квилачёв.
Она с первого урока говорила исключительно на изучаемом языке. Ученики волей — неволей запоминали слова и, краснея и запинаясь, включались в диалог. Афанасий бормотал: «правый, впервые, плыть». Степанида поморщилась: с утра ныл правый бок. Она старалась не придавать этому значения, но к последнему уроку боль усилилась. Школьный звонок прервал мучения. Педагог напугала школьников итоговой контрольной — как раз перед каникулами, — и отпустила класс на перемену.
Переждав, пока поток учеников схлынет, в дверь вошла молодая женщина с пуховиком в руках.
— Стэси! — педагог услышала шаги и пошла навстречу дочери, аккуратно приставляя правую ногу.
Настя обняла мать и присела за первую парту. Огляделась. На окнах красовались бумажные снежинки, а над доской висела мишура.
— Красиво у вас.
— Дети делают вид, что жутко взрослые, а на самом деле верят в Деда Мороза и чудеса. Видела бы ты, как они класс украшали, — Степанида вернулась к столу, пролистнула журнал и вытащила сложенный листок бумаги в клеточку. — Дениска письмо написал. Монстра какого-то с трубками просит. Ищи, Дед Мороз.
Настя пробежала глазами текст, улыбнулась и убрала в сумочку. Подошла к доске и, не глядя на мать, стёрла мел:
— Иногда мне кажется, что и я до сих пор верю в чудеса. Мне повышение предложили. Перевод к иностранным партнерам. Зарплата, командировки, бонусы. Здорово?
Настя отложила тряпку и повернулась. Степанида просматривала рабочие тетради, часть из них складывая в портфель.
— Ты заслужила, — улыбнулась мать.
— Мне помощь твоя нужна, — дочь запнулась. Речь проговаривалась сотни раз, но в действительности слова звучали наиграно. Настя вздохнула. — Раз в квартал стажировка по две недели. В Праге.
— Поистине величественный город, — кивнула головой Степанида. Она открыла шкаф и посмотрела в зеркало: лёгкими движениями постучала по морщинкам вокруг серых глаз и пригладила бровь.
Насте тяжело давалось дыхание, она сжала руки:
— За Дениской присмотришь?
— Бо́рис уходит в море, — понимающе кивнула Степанида. Настя подошла к матери и смотрела на её отражение.
— Только в этот раз! Дальше решим. С этой работой мы в два счета загасим ипотеку, — голос дочери сорвался на шёпот. — Да и тебе будет о ком заботиться.
— Степанида Евгеньевна, отвлеку вас? — с порога донесся елейный голос. В дверях стояла Нина Григорьевна, замдиректора по учебной работе.
— Троянский конь, — пробормотала Степанида. Она достала из шкафа белое пальто с рыжим лисьим воротником и кивнула Насте: — Убегаю на конференцию, позже решим.
— А кино? — Настя на ходу накидывала пуховик. — Дениска ждет тебя! Сегодня последний сеанс.
— Час от часу не легче, — Степанида закатила глаза и выбежала из класса.
Настя отправилась искать сына, а Нина Григорьевна отмеряла большие шаги, чтобы поспевать за летящей Степанидой:
— У меня маленькая просьба. Сразу после праздников начинается проверка. Можете это время вести уроки в соответствии с учебным планом?
Степанида улыбнулась, директор сама не решилась на разговор, подослала атташе. Педагог вальяжно размахивала портфелем, не слушая атташе: краска со стен облупилась, стенд криво висит, слишком много рекламных буклетов.
— Разногласия с органами могут привести к осложнениям, — Нина Григорьевна исчерпала последний плаксивый аргумент и перешла в атаку.
Степанида замедлила ход. Она повернулась и взглянула на Нину Григорьевну, как на заядлого двоечника, цитирующего Байрона в оригинале.
— Милочка, ни для кого не секрет, что я хоть сегодня без излишних затруднений готова оставить этот светлый дом, — нос Степаниды задрался высоко вверх и мелко дрожал, поддерживая хозяйку. — Меня приглашали в Посольство!
Замдиректора скривила рот. Во-первых, в центр, который открыл служащий посольства. Помнила она и то, что Степанида и Бусманов ещё в прошлом учебном году разругались без возможности взаимного прощения.
И в памяти заслуженного педагога мелькнуло это пренеприятное событие, но она не собиралась отступать.
— В конечном счёте, я уже год пенсионер, — Степанида подняла указательный палец и пошатнулась: висящий на другой руке тяжёлый портфель норовил прижать её к полу, — мне пора заниматься внуком!
Степанида тряхнула головой, ставя точку, и выпорхнула на улицу.
Степанида блистала. Она не могла устоять на месте и во время выступления двигалась возле проектора.
«В игровой форме дети не только быстрее усваивают иностранный язык, но и сами проявляют инициативу и легко преодолевают языковой барьер, — шаг влево. — Возможность интеграции в действующие школьные программы представлена на слайде», — плавный поворот на сорок пять градусов и тягучее движение указкой в сторону экрана. Выступление в стиле танго.
Она привела статистику побед на олимпиадах её учеников, и зал взорвался аплодисментами, а в перерыве её окружили представители частных языковых школ.
Степанида улыбалась недавнему успеху и потягивала минеральную воду. Поставив стакан, она ощутила резь, прижала бок. Степанида приподняла рукав пиджака и взглянула на часы: если сейчас незаметно ускользнуть, успеет в кино с Дениской. Она сгорбилась и встала, потихоньку пробираясь через кресла.
— У вас вопрос, Степанида Евгеньевна? — молоденький диктор неуверенно вещал о новом программном обеспечении для изучения языков.
Степанида выпрямилась, поморгала несколько мгновений и строгим голосом спросила:
— Младшие школьники смогут использовать ваше приложение? Будущее за ними, и любой разработчик должен это учитывать.
Вынужденная слушать скучный ответ, Степанида с грустью поглядывала на дверь, которая манила глянцем стекла.
Педагог выбегала из зала, когда её окликнули. Двое мужчин шли в её сторону.
— Степанида Евгеньевна! — Бусманов приближался торопливым шагом, тряся пухлыми руками.
— Мосты горят, нам их не потушить, — Степанида крепко сжала портфель и свернула к гардеробу.
Игорь Степанович нагнал её, одаривая добродушной улыбкой. Его голос звучал пискляво:
— Забудем прошлое!
Степанида протянула номерок гардеробщице, схватила одежду, и, отклоняясь от объятий Бусманова, пошла к выходу.
Спутник Игоря Степановича, статный пожилой мужчина в тёмно-синем костюме, оказался рядом. Он кивнул головой Степаниде, взялся за массивные золотистые ручки и распахнул дверь. Она скользнула улыбкой по лицу незнакомца: тёплые глаза, густые усы. Выбежала на улицу.
Степанида прижалась к белой колонне, вдыхая холодный вечерний воздух и находя в темноте успокоение. Мысли разбегались: боль, Бусманов, усы. Звук клаксона помог ей сфокусироваться на дороге. Степанида помассировала голову за ушами, распрямилась и пошла к такси. Время не оставляло возможности сдержать обещание, и Степанида назвала домашний адрес.
Светило субботнее полуденное солнце. Казалось, зима в последний день года уступила весне права, даря радость встречающим год новый. Степанида не чувствовала боли почти сутки и наслаждалась прогулкой с внуком. Они покатались на колесе обозрения, покормили голубей. Денис доедал пирожок с картошкой, оставался только каток — такое наказание назначил внук за пропущенный мультик.
— Я вижу! — заголосил Дениска, схватил бабушку за руку, и, подпрыгивая, потащил её к замёрзшему пруду.
— Стой, Дэнис, не так быстро! — Степанида болталась сбоку, как сломанная люлька мотоцикла.
— На английском, пожалуйста, Степанида Евгеньевна, — хохотал внук.
Дениска увидел приятеля, отпустил бабушку и побежал ему навстречу.
К катку приближались Бусманов с девочкой лет пяти, замотанной в шарф так, что торчали одни глаза. С ними шёл статный «гусар», как окрестила его Степанида. Расстёгнутая светлая куртка, лёгкий шарф, шерстяные брюки и серый свитер. Сегодня он походил на капитана дальнего плавания, не хватало только трубки, торчащий из-под усов.
Степанида перевела взгляд на товарища Дениски и узнала Афоню. Квилачёв подбежал и поздоровался на любимом языке Степаниды. При этом махнул в сторону гусар-капитана и перешёл на русский:
— А это мой дедушка.
— Пётр Васильевич, — представился дедушка Квилачёва и чуть поклонился: — рад знакомству.
— Айда за коньками, — потянул бабушку Дениска, предотвращая скучные разговоры взрослых.
Степанида посмотрела на людей на катке, выписывающих немыслимые пируэты. Кто-то падал и со стонами потирал ушибленные места. Она вздрогнула, во рту пересохло.
— Зачем элегантной женщине такие простые развлечения? — Бусманов заметил смятение Степаниды. — Отведём мою очаровательную внучку к маме, а сами отдохнём.
Квилачев-старший кивнул:
— Я присмотрю за мальчиками. Не волнуйтесь.
— Присядем? — Бусманов указал на скамейку с коваными поручнями. — Я два дня пытаюсь до вас дозвониться!
— Чёрный список, — хмыкнула Степанида и осмотрелась.
Лысые плакучие ивы склонились к скамейке, а за ними раскинули лапы могучие ели. Гомон птиц довершался криками людей, долетающих с катка. В воздухе чувствовался запах петард, перемешанный с хвоей. По парку ходил Дед Мороз с пышной бородой, в шикарном тёмно-синем костюме и мешком с подарками.
Степанида слушала Игоря Степановича, но слова улетали по ветру, не оставляя смысла.
— Вы согласны, моя дорогая? — Бусманов придвинулся ближе к Степаниде. Его пальцы в кожаных перчатках отбивали туш по скамейке, и он с нетерпением ожидал ответа.
Степанида тряхнула головой и попыталась понять, о чём её просят.
— Достойная оплата, прекрасный офис, — повторял главные бонусы Бусманов, — и вы сможете продолжить работу в школе.
Степанида удивлённо посмотрела на Игоря Степановича:
— Мне хватает и школьных часов.
Бусманов вскочил, сжимая руки:
— Раскроюсь перед вами. Мой языковой центр теряет рейтинг. Только вы способны растормошить этих вялых предметников!
Игорь Степанович привёл перечень запланированных лекций и семинаров для начинающих педагогов. Он убеждал, что Степанида станет поводырём учителей. Она совершит прорыв в обучении. Степанида с Бусмановым ходили по небольшой тропинке вдоль ряда скамеек: от катка до колеса обозрения и обратно, не обращая внимания на прохожих.
— Мы введём дополнительную аттестацию для педагогов! — глаза Степаниды искрились энергией. Она шевелила пальцами, мысленно записывая идеи в блокнот.
— Ба-бу-шка! Кру-уто! — Дениска налетел на беседующих. Из-под шапки, съехавшей на затылок, стекали струйки пота, куртка была распахнута, а на груди блестел значок «Я чемпион!».
Он схватил бабушку за руки и прыгал, как мячик для пинг-понга, когда подошли Квилачёвы. Пётр Васильевич раскраснелся, белёсые волосы растрепались. Бусманов поморщился. Степанида смутилась, высвободила руку и попыталась поправить причёску.
Дениска выпустил бабушку и подскочил к Афоне.
— Дай пять! — он поднял растопыренную руку и поймал хлопок одноклассника. Вернулся к бабушке и обнял её. — Спасибо!
Степанида прижалась к внуку и посмотрела на Петра Васильевича с признательностью. Тот кивнул:
— Много лет увлекаюсь фигурными коньками, могу и вас научить.
— Бабушка даже без коньков на лёд ступать боится! — Дениска расхохотался.
— По асфальту ходить полезнее, — парировала Степанида. — Так домой и пойдём!
— Степанида Евгеньевна, — Бусманов подошёл вплотную к педагогу и прошептал: — Наш с вами разговор. Дело решённое?
Степанида посмотрела с неодобрением и отступила на шаг:
— Сегодня праздник, работать не полагается. Вышлите документы, а там посмотрим.
Кивнула мужчинам, взяла под руку внука и отправилась к воротам.
— Стэси, — Степанида прокричала, едва войдя на порог, — он сделал мне предложение!
Настя с испугом посмотрела на мать. Степанида пританцовывала, снимая пальто. Шальные глаза предупреждали: покоя не жди. Настя перевела взгляд на сына. Он мысленно разучивал «фонарик», приседал, скользил носками и поднимался.
Дениска весь ужин смаковал прогулку. Он пересказал в малейших подробностях, как они надевали коньки и защиту, как им рассказывали о фигурах, и как Дениска думал, что это легко, а оказалось сложно. Какой Афоня на самом деле прикольный, и как они вдвоём устроили соревнование с восьмиклассниками — кто быстрее доберётся до другого края катка. И что, в итоге, всех обогнал дедушка Афони, который оказался крутым конькобежцем. Рассказал он и про толстого дядьку, который не отходил от бабушки. Дениске он не понравился, хотя тот и пообещал пригласить их на закрытый каток.
Настя разрешила Дениске хрустеть чипсами перед телевизором до начала застолья. С мамой зашла на кухню. Стол был заставлен салатницами, а из духовки шёл дурманящий запах печёного мяса. Закрыла дверь, разлила по чашкам чай и спросила:
— Который из них?
— Бусманов, — улыбка Степаниды осветила лицо, разглаживая морщины и пригоняя кровь к щекам.
Настя скривилась, она и раньше не симпатизировала Бусманову.
Отец погиб восемь лет назад в аварии, мать горевала, а потом понеслась вихрем по жизни. Она работала, пока охрана не закрывала школу, участвовала в образовательных проектах, её приглашали на свободный график в самые известные центры. Знакомые и знакомые знакомых упрашивали стать репетитором их детей. В итоге учеников стало столько, что Степанида отказала всем. Но убедила директора дать ей внеклассные часы для дополнительных занятий.
Степанида обязательно приезжала на выходные, но в рабочие дни они виделись редко. Настя спрашивала, не устаёт ли она. Мать отшучивалась, что жизнь оканчивается отдыхом. Дочь обрадовалась, что мать прикрепится к кому-то, остановится.
— Рада за тебя, — Настя обняла мать и смахнула слезу.
— Как ты сентиментальна, — Степанида с удивлением смотрела на дочь. — Я ещё не просматривала документы.
Настя с непониманием уставилась на мать:
— Брачный договор составляешь?
Рот Степаниды приоткрылся, глаза округлились. Она вскочила со стула:
— Я? С Бусмановым?
— Ты же сама сказала, — Настя нахмурилась и попыталась вспомнить точные слова матери.
Степанида зашлась безудержным смехом. Она терла глаза и постукивала по столу. Только вернувшаяся боль погасила радость и заставила сжаться. Степанида отдышалась и выдохнула:
— Я буду у него работать.
Брови Насти взлетели, она пыталась осознать, что это значит для неё. Сердце стучало, она отхлебнула остывший чай в надежде успокоиться:
— Уходишь из школы?
Степанида увлеченно описывала плюсы предложения Бусманова, перескакивая на свои идеи и планы. Правую руку она прижимала к себе, а левой рисовала в воздухе картины будущих занятий.
Настя спрыгнула со стула и отчеканила:
— А как же я? Моя работа? Мои планы?
Степанида махнула рукой:
— Решим вопрос. Дениска может и дома посидеть, не маленький.
Настя подошла к окну, отодвинула занавесь и ловила струйки ветра из форточки.
— Нет, мама, — Настя покачала головой и оперлась на подоконник, — он ещё маленький. Им нужно заниматься, за уроки загонять, про ужин напоминать. Да смотреть, чтобы он провода в розетку не засунул в качестве эксперимента.
— На работу возьму, — у Степаниды зашумела голова, она прижала ладонь к виску: — Там много людей, не заскучает.
— В этом всё дело, — Настя горько смотрела на мать, — не заскучает. Тебе нужна толпа, гул, шум. Только бы не быть одной, не быть дома.
Степанида прошептала, тяжело дыша:
— А что мне дома делать?
— А что делают все бабушки? — голос Насти сорвался. — Вяжут, цветы растят, к внукам в гости ездят. Мы всегда тебе рады.
— Особенно, когда в командировку нужно, — едва слышно отозвалась Степанида.
— Вот в чём дело! — выкрикнула Настя. — Да мы и без тебя справимся. Я надеялась, тебе понравиться сидеть с Дениской и ты угомонишься!
Степанида откинулась на стуле, прищуривая глаза. Настя механическими движениями убирала со стола: чашки позвякивали о блюдца, ложка упала на пол, но осталась незамеченной.
— А Бусманов? — дочь швырнула посуду в раковину. — Я в новостях читала, его школа разваливается. Никто не идёт к нему.
Настя хлопнула по крану, выключая воду. Повернулась к матери: Степанида лежала на руках, перекрещенных на столе.
— Да выслушай меня! — Настя взвизгнула и потрясла мать за плечо.
Степанида завалилась вправо и рухнула на пол. Ноги запутались, стул упал сверху, издавая протяжный металлический звон. Ему в тон дзинькнули салатницы на столе.
— Мама! — Настя отбросила стул и пыталась поднять Степаниду. — Мама! Мама!
Настя кричала в исступлении, прижимая к себе мать. К ней присоединился тоненький голосок Дениски, застывшего на пороге.
— Скорую, надо вызвать скорую. — Настя смотрела по сторонам, боясь отпустить мать.
Дениска вылетел из кухни. Настя дотянулась до полотенца, сдёрнула его с крючка. Она соорудила подушку и подсунула под голову Степаниде. Опираясь на стены, Настя вышла в зал. Она смахнула подушки с дивана, перерыла сумочку.
— Да где этот грёбаный телефон! — Настя принялась скидывать вещи с полок. Статуэтки, фотографии, свечки падали. Фарфор и стекло стонали. За спину потянули, но Настя в ярости добралась до книжной полки.
— Мама, да возьми же! — побледневший Дениска отпустил футболку Насти и протянул свой телефон.
Настя размазала слёзы. Поймала прыгающие на экране цифры. Гудки тупой болью отстукивали в голове.
Операция шла третий час. Дениска спал на потёртом кресле, поджав ноги. Настя вглядывалась в окно в надежде увидеть звезду. Любую, хоть самую крохотную. Небо плотно укуталось облаками и не выдавало своих жителей.
Разрыв аппендицита. Доктора убеждали, что у пожилых людей боль становится незаметной. Настя перевела взгляд на фонарь, смотрела, пока перед глазами не пошли белые пятна. Видения не уходили: мать хмурится, мать прижимает бок, мать сидит сжавшись.
За спиной закашляли. Настя обернулась и скривилась. Посреди помещения стоял Дед Мороз. В тоненьком затёртом пальтишке, не с такой уж и длинной бородой и маленьким голубым мешочком.
— С наступающим, — прошептал он, чтобы не разбудить Дениску, — счастливого Нового года!
Из глаз Насти побежали слёзы, и она лишь кивнула.
— Подарок загадывали? — казалось, мужчина совсем не обращал внимания на её состояние.
Настя помотала головой.
— Тогда самое время, — приятный низкий голос успокаивал.
— А вы мне дадите карамельку? — прохрипела Настя, кивая на маленький мешок. — Или пообещаете, что подарок будет под ёлкой?
Дед Мороз улыбнулся и подмигнул. Настя улыбнулась в ответ и зашептала заветное пожелание.
Задорная мелодия телефона разлилась по фойе приёмного отделения. Насте обещали позвонить, как операция закончится. Она сглотнула ком, руки не слушались, голос осип: «Да?»
Дениска взлетел по ступенькам хирургического отделения и открыл дверь, пропуская Настю. Она остановилась, сжимая пакет новогодних подарков. Эти две недели она отвечала на звонки друзей и знакомых матери: рассказывала, что случилось, выслушивала многочисленные советы, как больной быстрее восстановиться, стоны родителей из школы, которые надеялись, что педагог скоро вернется к урокам. Степаниду давно перевели из реанимации в обычную палату, но навестить её разрешили впервые.
Настя подошла к охраннику. Замялась и, запинаясь, шепнула:
— А можно узнать фамилию вашего Деда Мороза?
Мужчина в форме почесал затылок, с недоумением уставившись на посетительницу.
— Того, кто дежурил в новогоднюю ночь, — Настя оглянулась на сына, но он рассматривал пожарный щит.
— Гражданочка, — с осуждением изрёк охранник, — у нас тут хирургическое отделение! Мы абы кого не пропускаем. — Он выпрямил плечи и задрал нос: — Не бывает у нас этих проходимцев.
— Зачем вы так? — расстроилась Настя. — Он совсем не такой.
Дениска отыскал, куда им идти, и вернулся за Настей.
Они зашли в палату. Две койки оказались свободными и без постельного белья, на третьей — у окна — лежала Степанида с вязанием в руках. Она облокотилась о подушки, видимо, собранные чьей-то заботливой рукой с пустых коек. На тумбочке стоял огромный букет кремовых роз, поставленных в трёхлитровую банку.
Степанида подняла голову и отложила спицы:
— Дениска, Настенька! — прошептала она и протянула руки.
Внук подбежал к бабушке и заметил, что из-под одеяла торчит трубка:
— Круто! Ты как монстр! Так всегда будет?
Степанида закашлялась и обняла Дениску. Внук поставил открытку, в которой весь класс написал пожелания. Он рассказал, что сегодня был первый урок английского после каникул. Ведёт его теперь Нина Григорьевна — такая скука! Афоня улюлюкал уже в середине урока. Тогда пришла замдиректора и включила музыку! И мяч достала! Но! Музыка — песенка про трёх поросят, а принимать подачу она совсем не умеет.
Настя сидела на стуле рядом с кроватью, улыбаясь и кивая невпопад. Дениска заметил кварцевую лампу и улизнул исследовать аппарат.
— А я вот шарфик Дениске вяжу, — Степанида нарушила робкую тишину. Она показала перекошенное полотно голубого цвета, на котором плясали петли разной величины.
Настины глаза увлажнились:
— Не знала, что ты вяжешь.
— Лидия Прохоровна — выписалась с утра — милейший человек, подарила шерсть и спицы, — мать подняла будущий шарфик к свету, любуясь нестройными рядами. — Обещала завтра навестить, принести красных ниток.
Степанида махнула рукой, призывая Настю подвинуться ближе. Дочь осторожно пересела на кровать и наклонилась к матери.
— Хочу коньки вывязать, — шепнула Степанида и приложила палец к губам, — только Дениске не говори.
Слёзы стекали по Настиным щекам, капая на халат. Она дотронулась до маминой руки, погладила и сжала её:
— Мама, я…
Степанида покачала головой и потянулась к дочери. Она прислонилась к плечу, а Настя обняла её свободной рукой. Они сидели, прижавшись друг к другу, и делились слезами.
— Мам, я беременна, — икнула Настя, когда глаза высохли. — Вчера узнала.
Степанида мечтательно прищурилась:
— Теперь не до сверхурочных будет.
Настя улыбнулась и поставила пакет с подарками к банке с розами:
— Цветы от Бусманова?
Степанида мотнула головой и скривилась:
— Отправила его в чёрный список обратно.
— Крутой дедушка? — гадала Настя.
Степанида просияла:
— Пожалуй, можно и на коньках погонять.
Шурша бахилами, вернулся Дениска и присел на соседнюю койку:
— Ну что, дамочки, разобрались?
— Только один вопрос, — Настя задумчиво посмотрела на мать. — Чем тебя так обидел Бусманов?
Дениска зажал уши руками, не слишком плотно. Степанида раскраснелась и отвернулась к окну:
— Он назвал меня пенсионеркой!
У Насти приподнялись брови, на лбу заплясала морщинка:
— Но ты же и есть пенсионерка?
Степанида прикусила губу, её лицо задрожало. Она рассмеялась, прижимая шов:
— Но тогда до пенсии оставалась целая неделя!
Елена Румянцева
Пальмовая ёлка
Когда понеслась побудка, Иван отжимался на балконе.
В их заведении побудка выглядела так — настежь распахивается дверь, громкий хлопок ладонью по выключателю верхнего света и зычный крик: «Подъём!». Со следующей комнатой повторяется всё то же самое, и так двадцать раз — десять по одной стороне коридора и десять по другой. Проще через громкую связь на весь этаж сыграть горном «Зарю», но, возможно, персоналу нравился сам процесс.
В тёмной духоте комнат заворочалось, заперхало, закряхтело. Гулко стукнуло в стену неловким локтем. В ванной грянул водопад спускаемой соседом воды. По коридору зашаркало многоножно в сторону процедурной. Загремели увозимые из комнат капельницы. Свистнул линолеум под колесами сидячей каталки. Грохнули двери лифта, и потянуло запахом какао и каши — на «ходячий платный» этаж привезли завтрак. Иван пошел в душ.
Отгремело в процедурной лихое гусарское: «Эх, Леночка, кабы не мои лишние пятьдесят!». Отшипело свистящее: «Извиняюсь, конечно, Лия Изральевна, но я на всех девочек занимала! Сейчас наша палата на кровь идёт…»
Анализы благополучно сданы, и вся богадельня потянулась на завтрак в столовку. Место общей кормёжки персонал дипломатично называл «кафе», но местные обитатели упорствовали в привычном. В «третьей половине жизни» переучивать значение слов уже не имеет смысла, знаете ли.
Иван Сергеевич намазал булочку маслом и зачерпнул из банки яблочный джем. В кружку с какао свалилось из окна холодное зимнее солнце.
— Доброе утро, друзья! — звонко раздалось от двери. Рука Ивана дрогнула, джем сорвался с ножа и плюхнулся на скатерть в красно-белую клетку. Все вздрогнули, разом замолчали и повернули головы — как птенцы в гнезде. Один Михалыч, как обычно, ничего не слышал и продолжал возить ложкой кашу по тарелке. Впрочем, он не среагировал бы, взорви рядом гранату. Роль такой гранаты пару лет назад сыграло то, что сын Михалыча выселил его из дома и сдал в дом престарелых.
Тишина случилась такая, что зачесались уши.
Она была в платье. Не в тренировочных штанах с начёсом, не в байковом халате с оттянутым карманом, из которого торчит несвежий носовой платок. А в платье такого насыщенного тёмно-синего цвета, что захотелось его потрогать — казалось, что ткань на ощупь окажется прохладной и шероховатой. И ещё — она улыбалась! Давненько не видал Иван Сергеевич женщин старше шестидесяти без уныло опущенных уголков губ и депрессивных надломов от носа ко рту.
В гробовой тишине он встал, и стул мерзко скрипнул по кафельной плитке.
— Идите сюда, — громко позвал Иван. — Здесь свободное место.
И отодвинул для неё стул.
О соседе по столу, приятеле Мишке-Творожке, у которого «расшалились» колени, и тот остался завтракать в палате, Иван даже не вспомнил.
Она шла к нему, провожаемая напряжённым вниманием, как светом прожекторов. Это напоминало проход ледокола — льды, конечно, расступались, но царапались ощутимо.
Завтракающие очнулись и деятельно заговорили о ерунде. В помещении загудело, как на вокзальном перроне.
— Должно быть, я сделала что-то не так? — тихо спросила новенькая, присев и наклонившись через стол. Седой волнистый локон выбился из высокой причёски и упруго качнулся, оттеняя висок. К платью на её груди было пристёгнуто дамское украшение, каких теперь не носят — оправленный в золото чёрный овал с нежным женским профилем. Солнце отрикошетило от золотого ободка, и Иван невольно зажмурился. — Здесь не принято желать друг другу доброго утра?
Её глаза сияли, как полупрозрачные голубые льдинки в проточной воде, и морщинки разбегались лучиками к вискам от осторожной и внимательной улыбки.
— Вам просто завидуют, — важно поведал Иван Сергеевич. — Во-первых, я завидный жених. Во-вторых, у меня единственного столик у окна, а из окна вид на парк. И, в-третьих, вы тут, как синичка среди воробьёв. Не удивительно…
Изрекши это, он почувствовал себя идиотом. Она коснулась его руки кончиками пальцев и захохотала, запрокинув голову. Иван открыл рот и остолбенел — сам не зная от чего больше — от её прикосновения или от безудержного легкомысленного смеха на всю столовку.
Новенькую звали Мария. Маша. Машенька.
Иван ловил себя на том, что знает эту женщину давно. Может быть, всю жизнь. И сейчас только вспоминал, узнавая заново. Походкой она напоминала первую жену, не дождавшуюся его докторской и уехавшую из страны ещё до перестройки. Опускала взгляд, раздумывая или подбирая слова, как вторая жена, Дашенька, которую он пережил вот уже на двенадцать лет. Наклоняла голову к плечу точно, как та светленькая аспирантка… как же её… ещё носила такие штуки с высоким воротом без рукавов, и тонкая чёрная ткань туго обтягивала грудь. Кстати, о фигуре… У Маши она была, и даже возраст не смог с этим ничего поделать.
Неповторимым, особенным, только Машиным, был её смех.
Мишка-Творожок был в комнате один, когда они зашли его проведать. Соседи уже ушли на лечебную физкультуру и процедуры. При виде гостей он вскочил с постели, забыв про капельницу, пижаму и больные колени. Схватил Машину руку в свои лапки, наклонился и поцеловал с ухватками бывалого ловеласа. Лёгкая прядка, призванная прикрывать обширную лысину, слетела пёрышком ему на ухо. Мишка втягивал живот, распрямлял плечи, взмахом головы отбрасывал прядку и нёс околесицу. Новенькая смеялась, отпихивала его проворные руки и стреляла глазами.
— Ты с коленями-то осторожнее, — мрачно посоветовал Иван Сергеевич, у которого испортилось настроение. — Вроде бы лежать должен, а не скакать козлом с капельницей наперевес.
Творожок глянул орлом, подтянул полосатые штаны и сдул с носа падающие остатки волос. Ивану надоело.
— Идём, пока этот клоун себе воздух в вену не загнал, — он вытолкнул Машу в коридор, не обращая внимания на гримасы приятеля за её спиной. — Дон Жуан пижамный.
На пороге его комнаты Маша остановилась, оглядываясь с интересом.
— Ого, как ты здесь всё устроил! Не верится, что такое возможно в… — она не договорила и пошла вдоль полок, ведя пальцем по корешкам книг. — Кем ты был в той жизни? До пенсии? Океанологом?
— Адвокатом, — неохотно признался Иван Сергеевич. — Довольно успешным. До сих пор приезжают коллеги посоветоваться, если случай интересный. Бывает, зовут читать лекции. Соглашаюсь, это вносит разнообразие. Платное пребывание в нашем заведении даёт некоторые льготы. Одноместных палат мало, и одна из них моя. Притащил свою мебель и часть книг. Основная библиотека осталась в квартире. Книги про океаны, тайны и затонувшие корабли — это не случившаяся любовь. В молодости мечтал найти сокровище, даже приглядел парочку мест. Но всё не до того было, бизнес, работа, семья. А потом… Мечта осталась, а желания уже нет.
— У тебя бы получилось. Есть в тебе что-то от авантюриста и пирата, — Маша вскинула голову и внимательно посмотрела ему в лицо снизу вверх. — Вот скулы высокие и чёрные глаза. Смуглый брюнет. Волосы как солью присыпанные. Тебе бы пошла бандана и косичка с чёрным бантом.
— Греческие корни, — от пристального разглядывания ему стало неловко и жарко. — Или цыганские. Какие-то очень глубокие и цепкие корни… Чёрт знает, почему меня назвали Иваном. Чаю будешь? Мне знакомые привозят хороший.
— Чай буду, — новенькая важно, по-королевски, опустилась в его любимое кресло под торшером с жёлтым тканевым абажуром и аккуратно расправила на коленях подол платья. Замерла, соображая. — Подожди. Адвокат, платная палата… Почему ты оставил практику? Не живешь дома? Или… не знаю, на Лазурном берегу. Где нынче принято жить успешным адвокатам?
Щёлкнул, закипев, электрический чайник. Иван Сергеевич аккуратно насыпал ложечкой заварку в пузатый чайник с маками, достал с полки синие чашки с золотым ободком. Расставил блюдца. Она ждала, приоткрыв рот и округлив глаза. Как ребёнок в предвкушении сказки. Не будет сказки. Иван криво усмехнулся:
— Где только не живут успешные адвокаты. Я бросил практику после того, как оправдал убийцу. Мы всё проверили, каждого свидетеля, протоколы допросов, все детали. Сомнений в невиновности моего клиента не было. И тем не менее я ошибся. Не помог сорокалетний опыт и хвалёное профессиональное чутьё. Через полгода его взяли на втором убийстве, и на этот раз доказательная база была неопровержимой. Жертвой оказалась женщина, мама двухлетней девочки. Вот так-то.
Иван Сергеевич потёр онемевшее лицо. Почему он не соврал на Машин вопрос, не ушёл мастерски от ответа? Ему ли не уметь… Поспешно отвернулся к столу. Смотреть на неё сейчас он не мог.
— А здесь я потому, что вокруг меня люди. Сын с семьей живёт отдельно, жена умерла. Не мог больше быть в квартире один. Паркет скрипит, кто-то шаркает по коридору. На кухне смеётся. Не разберёшь, соседи за стеной или призраки по углам мерещатся. Я подумал, что самое время, от греха подальше… Опять же — никаких бытовых проблем. На полном пансионе. Медицина вполне приличная, пациенты под приглядом. Витаминчики, процедуры, прогулки. Могу свободно уходить и приходить, главное — соблюдать правила и режим. Я соблюдаю.
Помолчал, и спросил через силу:
— Ну? Ты всё ещё хочешь выпить со мной чаю?
— Бедный мой, — она вдруг прижалась к его спине, обнимая. Иван вздрогнул. Оказывается, Маша подошла сзади вплотную, а он всё это время слышал только себя. Осторожно пошевелил лопатками, где стало как-то мокро и знобко. Нос она об него там вытерла, что ли?
— Бедный Ваня. Конечно же, я буду чай.
Иван Сергеевич опустил взгляд на её руки на своей груди. Что там первым выдает возраст женщины? Кому вообще это интересно…
Он перехватил её запястья, развернулся и притянул к себе.
Дом престарелых, как большой восьмиэтажный корабль, вытянулся вдоль проспекта старого спального района. С одного бока к нему тесно примыкал парк, по-зимнему голый и неуютный. Снега в этом году было мало, и в ранних сумерках аллеи бурыми тонами напоминали декорации к готическим фильмам.
По дорожкам гуляли мамочки с яркими разноцветными колясками, собачники и неутомимые пенсионеры. «Ходячие» постояльцы дома-корабля, свободные от процедур, неспешно бродили в предписанном врачами моционе или обсаживали группами редкие скамейки. Тёмными пальто и куртками они напоминали ворон, которых в парке было великое множество.
Иван Сергеевич гордо показывал Маше парк, как собственные владения. На «шашлычной» поляне, где круглый год собирались компании на пикники, ветер в одиночестве рвал сухую жёлтую траву и голые кусты. Пришлось сбежать под укрытие деревьев. С бетонного мостика покидали шишки в незамерзающую речку-вонючку. Пролетающие недалеко электрички заглушали слова. Они замолкали и смотрели друг на друга в ожидании, когда можно будет продолжить разговор. Ивану казалось, что говорить они могут вечно. Ему давно не было так легко с другим человеком.
Стемнело, и на центральной аллее зажглись фонари. Маша начала прихрамывать, но не жаловалась, только тяжелее опиралась на подставленную руку. Иван Сергеевич повернул в сторону их общего дома.
В холле первого этажа уже неделю как поставили ёлку. Разноцветные огоньки гирлянды отражались в застеклённой перегородке приёмного покоя и в больших окнах вестибюля. У входных дверей топталась небольшая толпа в ожидании автобуса — постояльцев богадельни возили под Новый год на благотворительные концерты и спектакли с дешёвыми билетами.
У старости своя территория и свои правила. Было время, когда, возвращаясь с прогулки, Иван бодро поднимался на свой седьмой этаж пешком. Но бодрости становилось всё меньше, а усилий, чтобы заставить себя пойти по лестнице, всё больше. Встать с постели, сделать нехитрую гимнастику, выйти на прогулку… иногда через слабость, через боль в коленях и пояснице, через одышку, через «не хочу» и «больше не могу». Иван слишком хорошо понимал, что ждёт пожилого человека, если этого не делать. Сейчас, щадя спутницу и свой «мужественный образ» в её глазах, он всё-таки решил воспользовался лифтом.
— Знаешь, я как-то по-другому представляла себе это место, — её лицо горело с мороза, глаза блестели и устало закрывались сами собой. — Вроде бы здесь совсем не страшно. Но сколько же всё-таки одиноких стариков…
— Не обманывай себя, — Иван Сергеевич качнул головой. — Ты видишь часть айсберга. Верхние этажи занимают «платные» постояльцы, те, кто могут себе позволить комфорт на долгие годы. Серьёзные деньги. Хорошо, если помогают дети, а если нет? Если можешь рассчитывать только на свою нищенскую пенсию? «Бесплатные» постояльцы селятся двумя этажами ниже. Это совсем другая история. Пока здоровье позволяет самостоятельно передвигаться и обслуживать себя, существование сносное. Если вообще можно так сказать про одинокую старость в казённом заведении. В том крыле «психдом» — больные с последствиями инсультов, Паркинсон, Альцгеймер, слабоумие… Большое отделение. Рано или поздно все оказываются на нижних этажах. Здесь доживают «лежачие» и «тяжёлые». Движение сверху вниз. Символично.
Маша молчала. Чёрт… Идиот. С досадой на себя он подпихнул Машу к открывшимся дверям приехавшего наконец лифта:
— Забудь, что я тебе наговорил. Тебя это не касается, у тебя платная одноместная палата и всё хорошо.
— Я в доме престарелых, Ваня, — тихо и грустно напомнила она. — Так уж получилось, но я не задержусь. Скоро поеду к дочке.
Иван Сергеевич угрюмо кивнул. Откуда ей знать, что в этом восьмиэтажном огромном доме, как в тюрьме, большинство считали, что оказались тут случайно и ненадолго, и ждали, что их вот-вот заберут дети.
— Здорово, Сергеич! Случилось что или с вопросом? — дружески улыбнулся пожилой и добродушный заведующий отделением. — Смотрел на днях карту, ЭКГ и ЭЭГ для твоего возраста приличные. Холестерин бы пониже. Сосудоукрепляющее назначу, покапаем.
— Определяющее в твоих словах — для твоего возраста, — Иван Сергеевич усмехнулся. — Я не затем, Аркадий Соломонович. Не про здоровье. Новенькая у нас на отделении…
— С которой под ручку не первый день гуляешь? Знаем, рассказывали. А что ты думал, у нас как на селе, — заведующий перестал улыбаться и добродушным больше не выглядел. — Гулять гуляй, но учти — у меня тут богадельня, а не дом свиданий. Страстей нам не надобно. Я за ваше здоровье и спокойствие поставлен отвечать. И отвечаю. Чтобы народ не нервничал и не напрягался лишний раз. Это понятно?
Иван молчал.
— Вот и хорошо, что понятно, — Аркадий Соломонович наклонил седую голову к плечу и посмотрел на него, как большая откормленная птица. — Дамочка интересная, да. Выглядит так, что я б ей лет на пятнадцать меньше дал. Вроде дочь её должна во Францию к себе забрать. Да обычно не очень-то забирают. Обещают больше. В Израиль вот только дети своих стариков везут. Чёрт знает, воспитывают их, что ли, иначе, чем прочих. А ты чего хотел-то?
— Покажи её дело, Соломоныч, — тихо попросил Иван Сергеевич.
Заведующий даже качаться в кресле перестал:
— Охренел на старости лет?! Альцгеймер подкрался? Это закрытая информация.
— Дела пациентов у тебя, я знаю. Покажи, — упрямо повторил Иван. — Я здесь почитаю. Мне очень надо.
— Так. Марш отсюда. Надо ему… — Аркадий Соломонович подтащил к себе гору историй болезней и решительно открыл верхнюю. — Свои каналы задействуй. Раз тебе так приспичило.
— Соломоныч…
— Вон. Дверь закрой плотнее, мне с окна дует.
Некоторое время Иван задумчиво постоял в коридоре у кабинета заведующего. «Ладно, пойдём длинным путем. Привези ты мне, батюшка, цветочек аленький…». Он хмыкнул и достал телефон.
Белоснежностью лепестки лилий вызывали воспоминание о первом снеге и нетронутых сугробах. Только в самой сердцевине цветков притаились мелкие ярко-алые пятнышки, будто туда брызнули свежей артериальной кровью. Пахли лилии одуряюще.
— Держи свой заказ, Иван Сергеевич, — Сашка раздражённо сунул корзину с цветами на письменный стол. — Кабы ты мне не друг был, чёрта с два я носился бы по городу и эту фигню искал. Чуть не сдох с ними в одной машине. Не понимаю, что в этих вениках бабам нравится. А стоят, между прочим, прилично.
— Не ворчи. Спасибо тебе. Вот деньги, — Иван примирительно пихнул его в нависающий над брючным ремнём бок. — Никто тебя не видел?
— Нет, я по чёрной лестнице поднялся, как ты велел. Аки ниндзя крался. До третьего этажа крался, а выше полз. Не привык я, офисная крыса, к такой физкультуре, — краснота медленно сходила с потного лица партнёра по бизнесу. — А ты чего удумал-то? Бес в ребро? Медсестричка-нянечка? Познакомь, у нас в конторе же одни юристы, а они, почитай, без половых признаков. Коллеги и сотрудники в одном лице.
— Иди уже, — Иван, посмеиваясь, вытолкал его за дверь. — Тебе дома Светка всё расскажет про половые признаки коллег. А у нас через час отбой, посетителям на этаже не место.
Большой дом-корабль засыпал. Гасли окна. Со стороны парка наплывала тьма. В коридоре притушили свет, и дежурная медсестра ушла в ординаторскую смотреть сериал про любовь. Кто-то надсадно перхал в дальней палате и, наконец, затих.
Иван Сергеевич отложил книгу на стойку торшера и потянулся в кресле. Пора.
Двигаясь быстро и уверенно, он надел тёплую короткую куртку, ботинки на «нескользкой» подошве и тёмную вязаную шапочку. В отличие от одышливого Сашки, высокий сухощавый Иван на ниндзя как раз походил. Сунул в карман фонарик, связку ключей, проверил на поясе нож в кожаных удобных ножнах и попрыгал на месте. Не звенело, не бряцало, не скрипело. Открыл дверь на балкон. В лицо дохнуло морозом. Постоял минуту, пока глаза привыкали к темноте, а легкие к холодному воздуху, взял корзину лилий и чёрной бесшумной тенью скользнул по длинному балкону.
Балкон тянулся по этажу вдоль всего здания. Возможно, предполагалось, что постояльцы будут совершать по нему неспешные прогулки в дождливую погоду, общаясь с соседями. Балкон стал бы мечтой грабителей или пожарных, если бы не фигурные железные решётки на окнах и балконных дверях. Сложно сказать, чем руководствовалась администрация, когда устанавливала решетки на седьмом этаже. Случись, не дай бог, пожар, спастись этим путём не смог бы никто.
Добытые сложными многоходовыми манипуляциями ключи от решёток у Ивана были. Он пользовался заброшенным балконом единолично и тайно. Считалось, что никто об этом не знает. Если Аркадий Соломонович и подозревал об излишней самостоятельности своего давнего пациента, то никак этого не проявлял.
Иван Сергеевич отсчитал окна, нашёл нужную дверь и подобрал ключ. Решётка заскрипела, открываясь. Пот прошиб Ивана, несмотря на мороз. Он замер. Со стороны проспекта шуршали редкие автомобили. Свет в окнах не зажигался, никто не метался и истошно не кричал. Всё было спокойно. Пальцы начинали подмерзать. Иван вынул нож, аккуратно отжал створку окна-стеклопакета, как научил его когда-то подзащитный-домушник, и перекинул ноги через подоконник. Чтобы не своротить что-нибудь случайно в темноте, посветил в пол маленьким фонариком.
В комнате плыл слабый запах какого-то парфюма или крема и сердечных лекарств. Иван поставил корзину с цветами рядом с кроватью и не выдержал, посмотрел. Маша спала на боку, откинув в сторону белеющую в темноте руку. Её профиль напоминал изображение на чёрной с золотом брошке, которую она так любила носить. Волосы, заплетённые в две косички, отливали серебром в свете фонарика. Двумя пальцами, не дыша, Иван Сергеевич натянул задравшийся рукав пижамы пониже. Маша вдруг громко всхрапнула, перевернулась на другой бок и нахлобучила одеяло на ухо. Иван бесшумно отступил к окну, вылез на балкон и плотно захлопнул створку. Он стоял, смотрел на подсвеченное ночным городом небо и улыбался как дурак: пижама Маши была в весёлых гномах.
Стоять долго не позволил мороз и стремительно утекающее время. Ближе к торцу здания располагались пустые по ночному времени процедурные и смотровые, и действовать можно было смелее. В кабинет заведующего Иван проник ловко и быстро. Сдвинул на затылок шапочку, открыл дверь шкафа и вытянул ящик картотеки. Подсвечивал себе фонариком, держа его в зубах, чтобы руки оставались свободными. Нашёл нужную папку.
Серова Мария Александровна, 65 лет. Образование высшее, институт Культуры, библиотекарь, стаж… Три языка свободно, кто бы сомневался. Разведена, давно. Одна воспитывала дочь. Внучка 8 лет. Местожительство — Марсель, Франция. Контактные телефоны. Заявление аккуратным округлым почерком — прошу сообщить дочери в случае смерти… Других родственников не имеется. Прописана… Нет, выписана в связи с продажей квартиры. А деньги дочка забрала, надо думать, на обустройство в Марселе. Квитанция об оплате проживания, всего-то до конца месяца. Болячки? Обычный набор человека в этом возрасте — сердце, сосуды, суставы, давление… В пределах возрастных изменений, как любят говорить врачи. И на том спасибо.
В свою комнату Иван вернулся без происшествий. Сон не шёл. В голове стоял невнятный гул. Представилась Серова Мария Александровна в тёплой гномьей пижаме. И вдруг, совершенно неожиданно — без. Он разозлился сам на себя и сделал то, чего обычно не делал — выпил таблетку снотворного. Заснул, не дойдя до второй страницы наугад открытой книги.
Завтрак Иван Сергеевич, конечно, проспал. В пустой столовке нянечка терпеливо докармливала кашей Михалыча, подтирая ему губы салфеткой. Тот громко вздыхал на каждую ложку, но слушался, кушал.
— Что это вы припозднились сегодня? Могут же себе позволить некоторые, — Фаина Потаповна из четвёртой палаты полагала, что именно таким тоном ведутся утренние светские беседы. Узкий раздвоенный язычок мелькнул и стремительно облизнул бледные старческие губы. Иван сморгнул. Придумал, конечно. Хотя от Фаины Потаповны всего можно было ожидать. — Мне бы ваш спокойный сон, Ванечка. Новенькой же плохо стало под утро, устроила веселье. Персонал на уши подняла, перебудила всех, королевна-то наша. Что это вы… Ой, да вы не знали, что ли?
Иван так рванул из-за стола, что подошвы ботинок свистнули по плитке пола. Старушенция отшатнулась, заполошно взмахнула вытертыми рукавами цветастого халата и осела на ближайший стул.
— Куда это ты разогнался? — притормозил Ивана выходивший из Машиной палаты Аркадий Соломонович и солидным брюшком оттеснил его обратно в коридор. — Зелёный весь. Ну-ка, дай пульс проверю. Мало мне с утра приключений.
— К чёрту пульс! Что с Маш… с Марией Александровной? — Иван Сергеевич вытянул шею, норовя поверх его головы заглянуть в комнату.
— У Марии, значит, Александровны аллергия приключилась на лилии. Какой-то умник вчера презентовал, медсестры и не заметили. Ладно бы один цветок, так он корзину приволок! Помещение небольшое, окна по морозу закрыты, проветривания никакого. Тут и здоровому дурно станет, — заведующий прикрыл за собой дверь и взялся за запястье Ивана холодными, как поручень троллейбуса, твёрдыми пальцами. — Повезло, сообразила до кнопки вызова медсестры дотянуться. Астматический приступ, отёк слизистой, всё по полной программе. Едва откачали. Думали в реанимацию перевозить, да обошлось. Антигистаминные внутривенно дали положительный эффект…
Иван Сергеевич прислонился плечом к стене и прикрыл глаза. Он чуть не убил Машу. Своими руками.
— Минуту, — сказал заведующим таким тоном, что Иван распахнул глаза. Показалось, что в упор на него смотрит двуствольное ружье. Если бы его расстреляли прямо здесь, у этой бежевой коридорной стены, он бы не возражал. — Не ты ли тот умник?
Иван Сергеевич молчал. Челюсти он сжимал так, что на зубах скрипело.
— Я тебе что… Я тебе велел Шекспира не разыгрывать! Ты мне пациентку угробить собрался? Это же сильнейший аллерген. А если бы мы не вытащили её? Головой думать надо, а не другим местом, старый идиот! — свирепо шипел Аркадий Соломонович. — Выставлю в два счёта. Не посмотрю, что ты платный пациент, понял? Ещё только раз…
— Я понял, — бесцветным голосом произнёс Иван. — Зайду к ней?
— Нечего заходить, — заведующий покрутил головой, постепенно успокаиваясь. — Лекарствами накачали, спит она. Вечером приходи. Ваня, я серьезно тебе говорю…
— Не надо, Соломоныч, и так тошно, — попросил Иван Сергеевич и с усилием отлепил себя от стены. — Дочери звонили?
— Звонили, — заведующий пожевал губами, словно проглотил ругательство. — Телефоны выключены.
— Представляешь, лежу, воздуху не хватает, задыхаюсь, и одна мысль крутится — обидно-то как! Я же сейчас помру, и… всё. Ничего толком не успела, — она, не отрываясь, смотрела в тёмное окно. Снег плотной пеленой летел почти горизонтально. Ветер грохотал чем-то железным на крыше. Лицо Маша упрямо отворачивала. Отёк не сошёл полностью. Припухшие щёки и круги под глазами делали её похожей на измученную панду.
Иван Сергеевич сидел у её постели уже час, но так и не смог признаться, что лилии тайком принёс он. От неловкости и стыда он даже дышал с трудом, как будто и у него открылась аллергия. Взял Машину руку и поцеловал в ладонь.
— Ну, как не успела, — хрипло возразил он. Откашлялся. Продолжил через силу: — Дочку вырастила, вон уже внучка у тебя. Книг, наверное, перечитала море, точно больше меня. Я-то всё больше по профессии…
— Я не о том, — Маша погладила его по колючей от щетины щеке и улыбнулась. — Я родилась с душой тридцатилетней, понимаешь? У всех же душа свой возраст имеет. Так странно было. Казалось, что я уже всё видела и знаю. А в тридцать поняла — вот оно! То самое, моё время. Мужа встретила, дочку родила, работа любимая, друзья. Каждый день понимала — живу. И чувство такое, что в груди как струна дрожит. Только время будто кто-то скручивал. Понедельник, понедельник, понедельник… С мужем развелась — то ли прошла любовь, то ли придумала её себе. Дочка выросла, у неё своя семья. Друзья — кто умер, кто уехал. Пенсия мизерная, очереди в поликлинике, старухи детей ругают, мужей и правительство. А я не хочу никого ругать! Не хочу так жить…
Она смахнула тыльной стороной ладони побежавшую слезинку и посмотрела на Ивана в упор.
— Страшнее всего, когда душа не поспевает стареть за телом. Ведь ей теперь не больше сорока. Она пытается продолжать жить как ни в чём не бывало, но тело говорит — врё-ё-ёшь… Притормози-ка. Куда это ты собралась с больными коленками? С головной болью, от которой тошнит и подкашиваются ноги… Душа всё ещё помнит, о чём мечтала… Только время почти вышло. Иногда, Ванечка, я думаю, что ничего больше уже не будет.
Иван Сергеевич наклонился и взял в ладони её лицо:
— Не важно, что мы думаем в минуту отчаяния. Но если ты в это поверишь, то действительно всё закончится, поняла? Не смей! Не ты!
Свет ночника преломлялся в её глазах, и казалось, что голубоватая льдистая радужка подсвечена изнутри тёплой свечой. Иван подхватил Машин затылок и притянул её к себе.
— С ума сошёл, я зубы не чистила! — пискнула она, едва отдышавшись от поцелуя и бурно вырываясь из его рук. — Выключи свет, я старая и вообще… страшная!
— Дура ты страшная, — с чувством прошептал Иван, наотмашь, не глядя, хлопая по выключателю.
Всё было, как надо. Только полуторная кровать оказалась узкой для двоих. То Иван едва не срывался с края, то Маша прислонялась спиной к горячей батарее. Они прижимались друг к другу так, будто, расцепившись, умерли бы тут же.
После они лежали тихонько рядом. Маша, как кошка, поблёскивала глазами в темноте, которую растапливало через окно зарево ночного города. Ладонь Ивана скользила по её боку — вниз по рёбрам, в выемку талии, и снова вверх, на бедро. И обратно. Стоит убрать руку от теплого родного тела, и Маша закончится. Останется только богадельня, каша на завтрак, тяжёлые воспоминания и вся эта сволочная одинокая жизнь.
Ну не мог он так! Иван Сергеевич вздохнул поглубже и как всем телом о стенку ударился:
— Маш, это я лилии тебе в комнату поставил. Из-за меня ты…
Ничего не случилось. Ни слёз, ни истерики, ни обвинений. Она нашарила его руку и пристроила обратно на свой бок:
— Это были волшебные цветы! Успела увидеть, прежде чем их унесли. Удивительные. Самые лучшие. У меня таких никогда в жизни не было. Спасибо тебе, Ванечка!
Ивану показалось, что он вынырнул из тёмной глубины на поверхность океана. Некоторое время он приходил в себя, дышал и гладил её. Гладил и дышал. Вспомнил вдруг засевшие в мозгу слова и спросил, притормаживая бег ладони:
— О чём мечтала твоя душа, Машка? О принце, наверное? На белом мустанге?
— Всю жизнь хотела встретить Новый год под пальмами на берегу океана, — Иван не видел, но по голосу догадался, что она улыбается. — Терпеть не могу холод, а у нас зима по полгода. День часа по четыре, да и то сплошные сумерки. Идёшь на работу — ещё темно, идёшь с работы — уже темно. Такая тоска. И холодно, холодно всё время. А я же… теплолюбивая, как кактус, не могу без солнца.
— В чём же дело? — искренне удивился Иван Сергеевич и даже сел. — Ну, поехала бы… во Вьетнам, что ли.
— Ты зарплату библиотекаря хорошо себе представляешь, господин адвокат? А у меня дочка на руках, и ни одной бабушки. Мне её и пристроить-то было некуда, да и не оставила бы я её, — Маша вздохнула. — А на пенсии уж точно не до Бали и Мальдив. Мечтала я, Ваня, о маленьком домике на берегу тёплого моря и о вечном лете. Такая смешная была, вспомнить стыдно… А мустанг — это дикий конь или марка машины?
— По желанию, возможны варианты, — серьёзно ответил Иван и решился мгновенно. Наклонился к ней ближе, чтобы видеть лицо. — Как насчёт Нового года под пальмами? Мы как раз успеем. Поедешь к тёплому морю? Домик выберем вместе. Большой не обещаю, но…
— Да ну тебя, дурацкие шутки… — обиделась Маша и пихнула его в грудь весьма ощутимо. Помолчала, внимательно вглядываясь в его глаза. Спросила шёпотом, недоверчиво: — Или… ты не шутишь?
Иван молчал. Ждал. Мозг бешено просчитывал варианты. Он хочет? Да! Он сможет? Вполне. Только бы согласилась.
— Но как же… — спросила растеряно и жалобно. — Как это возможно? Бросить всё? Совсем уехать? Но тут же…
— Что у тебя тут, Машка? Дочка выросла, она во Франции, помнишь? Ты на пенсии. Даже срок оплаты комнаты истекает через неделю. Ничто тебя не держит, кроме привычек и страха. Ты ведь свободна, Маш. Не трусь, я буду рядом.
— Да что мы там будем делать? В чужой стране? Ты какую-то ерунду придумал… — она не сдавалась, но голос её дрожал.
— Лично я планирую искать сокровища. У меня даже карта есть, — солидно ответил Иван Сергеевич. — Но если серьезно… Да хоть экскурсии водить для туристов. У тебя три языка, Машка! Я тоже ещё что-то помню на двух, кроме родного. Доперестроечное высшее образование — это не кот накакал, как теперь говорят. Неужто мы не справимся? Или… что бы ты хотела делать? Лилии выращивать на продажу, видимо, не стоит.
— Книжку хотела написать, детскую, добрую, про приключения, чтобы было смешно и интересно, — тихо призналась Маша. — Когда в библиотеке работала, к нам приходили детишки. Стоит такой, смотрит снизу вверх и говорит: «Тётенька, а что ещё интересненького есть почитать?». Вдруг у меня получилось бы?
Вместо ответа Иван поцеловал её в висок. Потом в ухо. Потом в уголок губ.
— Погоди! — Маша легонько отпихнула его. — Если ты мог себе позволить… Мог уехать… Почему только сейчас?
— Куда бы мы ни подались, мы везём с собой себя. Дело не в декорациях, дело в компании, — Иван вздохнул. — Твоя компания мне нравится. С тобой я готов рискнуть. Почему-то я уверен, что мы сможем. Кстати, если замучает ностальгия, можно совместить тёплое море и новогоднюю ёлку. Я знаю, где живут пальмовые ёлочки.
— Какие ёлочки?! — захохотала Маша, хватая его за шею и опрокидывая на себя.
— На пальму надевают пластиковые кольца, в них вставляют искусственные лапы ели. Гирлянды, шарики, все дела. Дед Мороз в красной «шубе» на потное тело, на ногах — шлёпанцы-вьетнамки. Народ радуется. Самые любопытные и трезвые поднимают головы, а там — высоко-высоко — пальмовые листья на ветру шуршат, — Иван Сергеевич почувствовал, что теряет мысль и начинает проглатывать слова. Руки помимо его воли жили отдельной насыщенной жизнью.
— Где же ты был всё это время, принц? Почему так долго… — он чувствовал движение её губ у своего пылающего уха.
— Были проблемы. То конь хромал, то дракон под ногами путался, — выдохнул Иван, и некоторое время они не разговаривали.
Выслушав просьбу, Сашка в трубке молчал пару минут. Иван терпеливо ждал, пока партнёр переварит новость.
— Не горячился бы ты, Иван Сергеевич, — проворчал тот недовольно. — Что ты… как мальчик, ей-богу. Любовь нечаянно нагрянет… Подумал бы, а? Квартира на Мойке — это большие деньги. Да и мне по делу, бывает, ты тут нужен, а не чёрт те где.
— Подумал. Эта моя квартира, и мне нужны деньги, — терпеливо ответил Иван. — Я же не в казино их отнесу, Сань. Считай, инвестиции в недвижимость за рубежом. И потом, не последнее продаю. Если придётся вернуться, плацдарм есть. Мою двушку на Стачек ты продолжай сдавать, деньги перекинешь, реквизиты пришлю. Я же расчётливый хомяк, помнишь? По делу ничего не меняется. Давно изобрели скайп.
Сашка опять молчал, вздыхал, шуршал по привычке бумажками на рабочем столе. Иван так ясно представлял его себе — невысокого, с ёжиком седых волос, с физиономией французского бульдога — как будто сидел рядом в кабинете. Кабинет они делили на двоих почти десять лет, пока бизнес не набрал серьёзные обороты. Тогда только разъехались в собственные.
Сашку Иван Сергеевич знал как себя. Но и Сашка его знал.
— Не хомяк ты, а ишак, — безнадёжно ответил партнёр. — Как вобьёшь себе чего в голову… Хорошо. Сделаю всё, но сам понимаешь, это не за три дня.
Тяжёлая артиллерия подтянулась сразу после тихого часа.
Сын Ивана приехал один, здраво рассудив, что при разговоре с отцом жена и внуки только помешают. «Вот же зараза», — усмехнулся Иван Сергеевич. Сашка не был бы сам собой, если бы сдался так просто, не попытавшись использовать все возможные средства.
— Это правда? Дядя Саша позвонил, я подумал, он шутит, — Артём раздражённо бросил в кресло куртку. — Куда ты собрался? Почему вдруг?
— Устал от зимы, потянуло к морю. Съезжу, осмотрюсь. Может, потом осяду. Чаю будешь? — Иван оглянулся на сына.
— Да не буду я чаю! У меня в офисе дел по горло, а я тут… Сначала ты сюда переехал… мне стыдно друзьям в глаза смотреть, когда они меня спрашивают, почему отец в богадельне живет. А потому что он так решил! Теперь новая беда. Поезжай куда хочешь, но зачем нашу старую квартиру продавать?
— Ты мою квартиру на Мойке имеешь в виду, сына? Так мне такая большая всё равно ни к чему, — Иван Сергеевич сел в кресло, закинул ногу на ногу и недобро прищурился. — А тебе что за беда? Чего ты так запыхался-то? Или тебе жить негде? Под мостами с семьёй бомжуешь?
— Да, нам есть, где жить! Да, ты купил нам квартиру! Я прекрасно об этом помню, благодетель ты наш и спаситель. Только не надо делать вид, что ты не понимаешь в чём дело, — лицо Артёма стремительно краснело, на висках выступил пот. — Есть же разница между квартирой на Мойке и квартирой в Озерках, пусть даже и хорошей! Ну, приспичило тебе, так отдай нам ту, что на Мойке! В конце концов, наплевать тебе на меня, но мальчишек же ты вроде любишь — о них подумай!
— Мои внуки не сироты. У них есть отец и мать, оба вполне дееспособные, — проскрежетал Иван.
— На этом основании ты продаешь шикарную квартиру, чтобы рвануть с какой-то бабой на юга?! — не помня себя выкрикнул Тёма, стоя посреди комнаты со сжатыми кулаками.
— Артём!
Резкий окрик заставил Тёму замереть с перекошенным лицом и приоткрытым ртом.
Иван Сергеевич жёстко смотрел на сына. Мужику четвёртый десяток, вон брюхо висит и залысины появились. Весь какой-то рыхлый, вялый. Не только телом, но и душой. Словно усталый с детства. Что же он, Иван, сделал не так? Работал. Уходил, сын ещё спал, приходил — уже спал. Тогда казалось — как можно иначе? Всё же, в конечном счёте, для них, для Тёмки и Дашеньки, для семьи. Сын вырос как-то… мимо Ивана. Рядом.
Дашка с Артёма пылинки сдувала. Болезненный ребёнок. Послушный. Удобный. Правильный.
Когда же Иван упустил сына? Когда не настоял на секции карате и махнул рукой на бальные танцы? «Прекрасная осанка, мальчик будет замечательно двигаться…». Или когда звонком в деканат решил вопрос с недостающими для поступления на юрфак баллами? Когда отмазал от армии? «Это же потерянные годы! Зачем нашему сыну это вообще надо? А если куда-нибудь зашлют?». Может быть, когда устроил работать к себе в контору? Никто бы сразу после института не взял мальчишку без опыта на такие деньги. Дал всё — образование, жильё, работу. Только вот… мальчик не вырос.
— Конечно! Это ты у нас можешь делать, что захочется, — тихо и зло процедил Артём. — Жить, где нравится, продавать, что в голову взбредёт. А я должен вести себя правильно. Работать круглыми сутками, семью содержать… Дерево сажать, твою мать!
Иван молчал. Артём постоял, глядя на него почти с ненавистью, сгрёб с кресла и обнял обеими руками свою куртку.
— Да что с тобой разговаривать! Ты же железный. Железобетонный. А я… Сказано — заканчиваем английскую школу, закончил. Сказано — учимся на юриста… а как же! Папа известный адвокат, сам Бог велел на юриста учиться в престижном вузе города. Получил диплом…
Иван молчал.
— Я, может быть, хотел пожарным стать! — отчаянно крикнул Артём. — Понимаешь? Огонь, он же живой, как опасный зверь, или как… не знаю… У него свой язык, движения, повадки. Если их знать, с огнём можно договориться. Спасать людей! Я бы смог!
Тёма задохнулся и пару минут только шевелил губами.
— Представляешь, как бы расстроилась мама? Она так хотела, чтобы я «пошёл по стопам», — он безнадежно махнул рукой и, шаркая как старик, побрёл к двери.
— Лучше бы ты стал пожарным, сын, — тихо сказал Иван Сергеевич ему в спину.
Артём замер на мгновение, потом, не оглядываясь, вышел и аккуратно прикрыл за собой дверь.
— Что это ты сидишь тут один, загадочный, как лорд Байрон? — Мишка-Творожок просочился в комнату Ивана Сергеевича на манер кота — сначала впихивается нос, потом голова, следом вползает туловище. И вот уже кот целиком перед вами. — Всё отделение гудит. Бабки наши раскололись на два лагеря. Одни шипят, словно клубок рептилий. Этих, надо сказать, больше. Вторые рыдают от умиления и сюсюкают про великую любовь и судьбу. Рождаются легенды, как вспыхнула неземная любовь в одноместной платной палате и… Короче, схватил, прыжком на коня и в закат! Ничего, если я зайду?
— Да уже зашёл вроде! — засмеялся Иван. — Ну а мужики что?
— Не стану я тебе, Ваня, про мужиков рассказывать. Не ровен час, наладишься им морды бить. Соломонычу это не понравится. Одно могу сказать, Михалыч остался равнодушен, — Мишка-Творожок поелозил в кресле, пристраиваясь поудобнее. — Мимо меня сейчас Тёма пробежал, весь красный и злой. Даже не заметил. Поцапались?
Иван Сергеевич неопределённо дёрнул плечом и отвернулся.
— Поцапались, — констатировал приятель. — Зря ты так, сын же. Понятно, что переживает. Ты же квартиру продаёшь, а он, верно, сам на неё рассчитывал…
— Переживёт, — глухо буркнул Иван. — Пора своей головой жить. Нормальным мужиком становиться, чёрт возьми.
Они помолчали. Творожок сочувственно вздыхал, Иван смотрел в окно на низкое зимнее солнце. «А парка-то там не будет, — подумал вдруг Иван Сергеевич. — Как же я без него…».
— Ну, ничего, — преувеличенно бодро начал Мишка. — Слетаете на море, развеетесь. Новый год встретите, фруктов наедитесь. Ананасы там всякие, папайя… Наш серпентарий поутихнет. Потом вернётесь с Машкой, и будет всё хорошо. Без тебя-то как? Кто же мне будет на полднике свои творожки отдавать?
Иван молчал, и Мишка замолчал тоже. Несколько долгих секунд они смотрели друг другу в глаза.
— Мы не вернёмся, Миша, — тихо и твёрдо сказал Иван Сергеевич.
В дверь энергично постучали, и заглянула Маша. От прошедшего приступа аллергии остались только припухшие веки и губы. Сама она сияла, как маленькое радостное солнышко.
— Вот вы где! А я вас ищу. Давайте чай пить? Мне презентовали замечательный чай.
Иван Сергеевич удивлённо рассматривал тёмно-зеленую коробку в её руках. Определённо, она была ему знакома. Лысый засранец подкатывал к его женщине с коробкой дорогущего чая, которую Иван ему же как-то и выдал из собственных запасов!
Иван наклонил голову к плечу и медленно перевёл внимательный взгляд на приятеля. Тот округлил глаза, приподнял брови, плечи и развёл руки. Весь вид его говорил — нет, ну а что?!
После Дубая лёту оставалось ещё шесть часов. Подуставшая от дороги, волнения и впечатлений Маша пристроила голову на плечо Ивана Сергеевича. За иллюминатором под праздничным, словно лакированным, голубым небом простиралась бескрайняя снежно-облачная равнина. Казалось, самолёт завис на месте, и мимо него вот-вот промчится, обгоняя, в санях Дед Мороз. «Интересно, олени в облака проваливаются?» — подумал Иван на полном серьёзе.
— Знаешь, мы ведь с тобой как пальмовые ёлочки, — сказала вдруг тихо Маша. — Внутри пальма, а снаружи…
— Только в отличие от них, мы свободны. Будем кочевать вслед за солнцем. Сколько Бог даст, всё — наше, — Иван Сергеевич поцеловал её в макушку и натянул повыше на Машины плечи сползающий красный плед «Эмирейтс».
Жанна Бочманова
Шампанское от Деда Мороза
За две недели до Нового года Надю Швецову бросил муж, собрал вещи и ушёл как-то так легко и быстро, что она и опомниться не успела. Он бы и раньше, наверное, ушёл, но в доме, который семья Швецовых строила последние пятнадцать лет и который вот уже почти достроила, электрики всё никак не могли подключить какие-то последние провода. Подключили, наконец, думала Надя, застыв в недоумении.
Она, как неопытная ныряльщица, со всей дури шмякнувшаяся плашмя о воду, потеряла на время способность видеть, слышать и даже дышать. Отбитая кожа кололась тонкими иглами боли. Глаза невидяще смотрели на обшарпанные стены квартирки, на тёртую мебель. В голове всплывали какие-то фразы, словно память прокручивала плёнку, то назад в прошлое, то снова вперёд. «Зачем покупать сюда мебель и клеить обои? Мы же строим дом. Свой дом». «Мы не поедем на юг, мы поедем на дачу, будем копать, красить, пилить и строгать, чтобы наша мечта скорее сбылась». «Надюша, зачем нам ребёнок? Вот встанем на ноги, дом построим, тогда и о детях подумаем».
Звяканье бокалов выдернуло её из морока. Вера протирала полотенцем посуду и расставляла на столе.
— Надь, ты бы в душ, что ли, залезла. Нельзя уж совсем себя запускать. Давай, время ещё есть, — Вера кивнула на часы.
Надя пожала плечами. А смысл? Какая разница, грязная, чистая… всё равно уродина. Бесплодная старуха. Так муж сказал. Ты, мол, родить не способна, а мне наследник нужен. В новый дом.
— Надька! Перестань! — прикрикнула Вера, словно угадав её мысли. — Эх, жаль я твоего благоверного не застала. Ну, даст бог, свидимся. Он ещё пожалеет, что на свет родился. Это ж он тебя заставил аборт тогда сделать!
Надя покачала головой.
— Если бы я хотела, то родила. Наверное, не очень хотела. Ты-то не побоялась без мужа. И ничего. Как Юля, кстати?
— Ой, — Вера, обрадовавшись, что подружка впервые проявила интерес хоть к чему-то, кроме своего горя, махнула рукой: — Не знаю, Надь. Рамиз уехал ведь домой и так и нет до сих пор. Все сердце изболелось, — она прижала руку к объёмной груди. — Я ведь чего боюсь — поматросит он мою девочку и бросит. Мальчик-то он вроде неплохой, вежливый. Днем учится, вечером где-то подрабатывает. Меня тётей Верой называет. И Юлька-то изменилась. Раньше до обеда спала, а ныне и завтрак приготовит, и обед, и посуду помоет, и уборку сделает. Все хорошо, только вот боюсь, что в один прекрасный день скажет он, прости, мне там невесту нашли, поеду жениться на своей соплеменнице.
— А Юля что говорит?
— Да что она говорит… Смотрит на него влюблёнными глазами и всё. Они ведь как заявились тогда ко мне — мама, мы любим друг друга и хотим жить вместе — я чуть в обморок не упала. Ну куда им? Дети ж ещё. А потом смотрю на её лицо и вижу, что не поймет. Не выгонять же их. Одна надежда на чудо. Вот ей-богу! К тебе ехала, возле метро тётка в костюме Снегурочки шампанское продавала — не удержалась, купила. Уж больно цена смешная и этикетка красивая. Вот смотри!
Надя равнодушно глянула на бутылку с яркой картинкой.
— Снегурочка-то зычно так кричала: «Шампанское от Деда Мороза! Загадай желание, и всё исполнится!» Давай загадаем? Вот уже и пора! Точно. Смотри! — Вера нашарила пульт от телевизора и сделала звук громче. В комнату ворвался бой курантов.
Вера торопливо содрала фольгу с горлышка, открутила проволочку, с натугой провернула пробку, раздалось оглушительное «ба-бах!». Пробка выстрелила в потолок, срикошетила в стену, из горла бутылки фонтаном вырвалась пенная струя, заливая всё вокруг шипящей сладкой жидкостью.
— Мама родная! — прошептала потрясенная Вера, всё ещё держа бутылку в руках и смотря на залитый шампанским стол, на размытую сельдь под шубой и на Надю со свисающими тусклыми мокрыми волосами.
Та подняла глаза и засмеялась.
— Вот так желание. Посмотри на себя.
Вера фыркнула и поставила бутылку на стол.
— Ну и ну! Просрочку, наверное, реализовывали. Этикетку яркую наклеили, думали, прокатит.
— Сколько раз говорила, не ведись на дешевизну. Ты, Верунчик, со школы такая растяпа доверчивая.
— Кстати, о школе. Мне Ребикова весь телефон оборвала, — обрадовалась Вера, тому что смогла вывести подругу из ступора. — Снова приглашала Новый год вместе отмечать.
Надя нахмурилась. Светка Ребикова каждый год созывала одноклассников на праздник. Но Надя ни разу так и не собралась: у них с мужем все деньги уходили на дом. На этот чертов дом!
— Не лень же ей всех собирать. Уж столько лет прошло, у всех своя жизнь давно. Да и Новый год всё же — праздник семейный.
— Это ты зря. Ребикова всех нас любит. Может, мы ей семью заменяем. Ты же помнишь, что она без родителей рано осталась, и их с братом тетка воспитывала, злая такая, как Баба Яга? А брат у нее на пять лет старше, школу с медалью окончил, сейчас крутым учёным заделался. Помнишь, он на выпускной приходил?
Надя пожала плечами, безуспешно пытаясь оттереть липкую плёнку с лица. И волосы склеились. Придётся всё-таки в душ залезть. Не помнит она ничего, да и выпускной рада бы забыть как страшный сон. Родители скинулись для них на теплоход и весь вечер они катались по Неве, орали песни и танцевали. Там же она застала Толика с Ленкой в обнимку и безобразно напилась с горя. Помнится, её тошнило на палубе, и какой-то парень помог добраться до туалета. По дороге она испачкала его красивую белую рубашку, но он даже не рассердился и потом отпаивал кофе в баре теплохода. На следующий день было так стыдно, что она до сих пор помнит это колючее мучительное чувство.
Надя вышла из душа в махровом халате и увидела оценивающий взгляд подруги.
— Н-да, — Вера склонила голову набок, — исхудала ты, мать, как в Бухенвальде. Ты, пожалуй, и в то платье теперь влезешь. Проверим?
Вера раскрыла шкаф, решительно отодвинула пустые вешалки, где ещё недавно висели мужнины костюмы и рубашки, покопалась в недрах и вытащила на свет чехол, через который просвечивала зелёная ткань. Платье было куплено давно — по случаю корпоратива на работе у мужа, от которого отвертеться было уж совсем нельзя. Муж ворчал по поводу напрасно истраченных денег, но прийти без супруги не посмел, раз уж велено явиться со своими половинками. С тех пор платье так и висело невостребованное.
— Надюшка, ты супер! — восторженно ахнула Вера. — Наяда. Как тебе идет зелёный цвет! Так. Давай ещё колготки. И туфли. Чтобы всё было как положено. Ещё и прическу я тебе сейчас забабахаю.
Надя слабо сопротивлялась, но всё же позволила подруге сделать всё, что та хотела.
Вера критично посмотрела на плоды рук своих и осталась довольна. Вот ведь и фигура у Надюхи что надо, и волосы пепельные слегка вьются, красиво обрамляя узковатое лицо. Она в классе первой красавицей считалась. Как её угораздило выйти замуж за негодяя — непонятно. И вед как сердцем чуяла, что не принесет подруге счастья этот человек.
— Нет! — Вера решительно встала напротив. — Я не позволю, чтобы такая красота сидела в четырёх стенах. Сейчас позвоню Ребиковой, скажу, что мы приедем. Они тут недалеко в ресторане гуляют. На такси быстро доберемся.
Надя пыталась протестовать, уверяя, что в Новогоднюю ночь заказать такси — дело безумное, но Вера лишь отмахнулась, и когда через пять минут в домофон позвонили, торжествующе выставила вверх большой палец. Но это оказалось не такси.
Вера, побледнев, повесила трубку домофона.
— Это Юля. Что-то случилось, не иначе. Я ей говорила, что к тебе пойду встречать. А она к подруге собиралась. Ой, мама!
Вдвоем они вылезли на лестничную клетку, с тревогой слушая гудение лифтовой кабины. Лифт клацнул, чмокнул створками, из него вывалилась сияющая румяная Юлька с огромным букетом в руках, а следом за ней молодой человек в распахнутой куртке и тоже с букетом. Молодой человек был красив: тёмные волосы каракульчовой шапочкой покрывали голову, блестящие карие глаза весело смотрели из-под чётких широких бровей.
— Тетя Вера! Мама! — в одни голос воскликнули новоприбывшие. — С Новым годом!
— Это вам, — протянул Вере букет молодой человек. — А это вам…
— Надежда Николаевна, — тихо подсказала ему Юлька.
— Ну, проходите, — опомнилась Надя, сжимая в руках цветы. — Проходите.
Они с Верой посторонились, пропуская гостей в квартиру, и переглянулись.
— Что тут у вас произошло? — удивилась Юлька, оглядывая разгромленный стол. — А вы такая красивая, тёть Надь! Прямо как с обложки! А мы еле до вас доехали. Такси не вызвать, все компании обзвонили.
— Подожди, Юля, — молодой человек решительно отодвинул её в сторону и вышел вперед. — Тетя Вера, извините, что я опоздал на праздник. Самолет в Минводах задержали. У нас там буран. Я так хотел вместе с вами, и я… — он перевел дух.
Надя увидела, как бисеринки пота выступили на его лбу. Молодой человек сглотнул горлом и шумно выдохнул.
— Рамиз, ничего страшного, — Вера улыбнулась и прижала руки к груди. — Как там дома дела?
— Хорошо, — Рамиз справился с волнением. — Все здоровы. Бабушка тоже. Ей уже восемьдесят. Тетя Вера… я прошу руки вашей дочери. Я люблю Юлю. Я сказал отцу, что нашел себе невесту и женюсь только на ней.
— А он? — Вера не глядя опустилась на стул.
— Он сначала покричал, — Рамиз слабо улыбнулся, вспоминая, как долго и громко кричал отец, проклиная его и призывая одуматься. — А потом вышла бабушка. Ей восемьдесят. Ну да, я говорил. Нет, это отцу она бабушка, а мне прабабушка, конечно. И отец смирился. Бабушка сказала, что раз я так сильно люблю эту девушку, что готов пойти против отца, значит, это воля Аллаха и нельзя ей противиться. И сказала, чтобы я немедля летел обратно, потому что так надо. И вот я два дня уже добираюсь.
Рамиз повернулся, отыскал глазами Юльку, взял её за руку, подтянул к себе и полез в карман. Юлька громко вскрикнула, увидев на ладони бархатную коробочку, и закрыла лицо руками.
— Юля, — Рамиз открыл коробочку, — это не то кольцо, которое я хотел бы подарить тебе. Но я обещаю, что, как только я закончу учебу и найду настоящую работу, я куплю тебе такое кольцо, с таким бриллиантом…
— Вау! — Юлька взяла кольцо и поднесла к глазам. — Вот глупый! Разве в этом дело? Это самое лучшее кольцо в мире, и другого мне не надо.
— Тётя Вера… — Рамиз снова повернулся к женщинам. — Спасибо, что вы меня приняли, не прогнали. Я вам как сын буду, обещаю. Вы для меня как вторая мама.
Вера протянула к нему руки и обняла, по её щекам текли слезы. Надя всхлипнула. Среди всеобщего хлюпанья носами раздался телефонный звонок.
— Такси! — всплеснула руками Вера, взглянув на дисплей. — А ты говорила, что до утра прождем.
— Не поеду я никуда! С ума сошла!
— Я тебе дам «не поеду»! Мы с Рамизом тебя сейчас в ковёр завернем и вынесем. Так ведь, сыночка? — Вера подмигнула парню.
— Да мне и ехать-то не в чем! — слабо отбивалась Надя. — Что я, свой столетний пуховик надену, что ли? Курам на смех!
— Тётя Надя, возьмите мою шубу. Это экомех, на вид совсем как настоящий. Вся Европа в таком ходит. Это сейчас модно. Вам как раз будет.
— А на ноги?
— В туфлях поедешь, не растаешь. Снега всё равно нет.
Они буквально выперли её из квартиры, довели до такси, усадили, сказали таксисту адрес, сунули ему деньги, и машина плавно тронулась с места. Надя только обречённо посмотрела на их удаляющиеся фигуры. Надо же, из собственного дома выгнали.
Минут через пятнадцать такси остановилось у ярко освещённого входа в ресторан. Даже отсюда слышна была музыка и смех множества людей. Надя медленно шла к дверям. Швейцар распахнул их, и она оказалась в просторном вестибюле. Пока соображала, что сказать, с неё уже почтительно сняли шубу и провели в банкетный зал.
Столы ломились от закусок, стены переливались огнями гирлянд и украшений. Спиной к ней стояла полненькая дама в длинном платье с ладной шапочкой рыжих волос. Дама разговаривала с высоким блондином в очках и с небольшой бородкой. Тот вдруг замолчал и посмотрел через плечо собеседницы в Надину сторону. Глаза их встретились. Дама резко обернулась.
— Надюха! — раздался её ликующий вопль, и она вприпрыжку понеслась к Наде.
— Света, — улыбнулась Надя, — ты всё такая же неугомонная. И шумная.
— Да, я такая, — смеялась Света, хлопая её по спине и вертя во все стороны. — И ты такая же. Красивая, умереть не встать! Саша, помнишь Надю? — она подтащила за руку высокого блондина.
Тот кивнул, слегка улыбнувшись. Надя смотрела во все глаза, пытаясь вспомнить, где же она могла видеть эти глаза за дымчатыми стёклами очков и смущенную полуулыбку. Он явно старше. Муж Ребиковой? Тут подлетела толпа бывших одноклассников, последовали объятия, поцелуи и прочая суета людей, давно не видевшихся и взволнованных радостью узнавания. Блондин в суете куда-то делся, и Надя с разочарованием вздохнула. Света вклинилась в галдящую толпу, выдернула из неё Надю и со смехом оттащила в сторону.
— Как я рада, что ты приехала! — она с чувством обняла её. — Все на моих светских раутах побывали уже. Кроме тебя. Я ж таперича светская львица, — дурашливо пропела она. — Мой муж — владелец заводов, газет, пароходов… приходится соответствовать.
— Рада за тебя, — сухо ответила Надя и тут же прикусила язык. Негоже завидовать. Света, судя по всему, всё та же добрая душа. — А мой меня бросил, — вырвалось у неё внезапно.
— Ой, — глаза у Светы стали огромные, — как жалко. Вот дурак! Ты такая красивая! Ты самая классная у нас была. В этом году вообще сплошные разводы. Братан мой тоже развёлся, представляешь?
Тут Свету окликнули, она махнула кому-то рукой, извинилась и умчалась.
— Надежда, — раздался голос за спиной, — вы позволите?
Блондин протягивал ей бокал с золотистым напитком. Она приняла его и посмотрела на бегущие к свету пузырьки.
— Спасибо, — улыбнулась Надя, — может, в этот раз мне повезёт с шампанским.
Блондин вопросительно поднял бровь, и она со смехом рассказала про шампанское от Деда Мороза. Блондин улыбнулся. Надя смутилась. Что за чушь она несёт? Этот холёный мужчина наверняка ни разу не покупал палёное спиртное у метро. И наверняка не загадывал под брызги шампанского глупых желаний.
— И как, ваше желание после этого исполнилось? — блондин внимательно посмотрел ей в глаза. Надя неопределённо пожала плечами. — Вы совсем меня не помните? — догадался он. — Нет, конечно. Двадцать лет прошло. Я был на выпускном у сестры…
— Ой, нет, — Надя прижала руки к горящим щекам. — Вы… Мне до сих пор стыдно. Я так напилась. Но меня тогда бросил парень, и я совсем слетела с катушек.
— Да, я помню. Вы очень переживали.
— Я что, вам про это рассказала? — она в ужасе отпрянула.
— Ну, да, — пожал плечами блондин, — а что такого? Мне кажется, я должен вызывать доверие у женщин.
— Вас Александром зовут? — Надя тряхнула головой. — Налейте мне ещё шампанского. У меня снова есть повод напиться. Меня муж бросил, так что…
— Сам бог велел, — закончил за неё Александр. — Вы можете напиться в моём обществе совершенно в зюзю. Я долго вас вспоминал. Из всех одноклассниц моей сестры вы казались мне самой… — он замялся, — умной.
В этот момент Надя как раз глотнула шампанского и тут же поперхнулась от столь неожиданного признания. Пузырьки газа ударили в нос, она фыркнула, окропив серый костюм Александра мелкими брызгами.
— Простите, простите! — Надя в ужасе принялась промокать его салфеткой.
— Ну ничего не изменилось, — засмеялся Александр и отнял у нее салфетку. — Пойдемте лучше танцевать. Согласно вашей истории, раз уж меня облили шампанским, моё желание должно исполниться.
— Уверены?
— Конечно. В Новый год и не такое возможно. Особенно если вмешался сам Дед Мороз.
Надя улыбнулась и вложила ладонь в его протянутую руку.
Наталья Шемет
Страница автора на Фейсбуке:
Группа автора во ВКонтакте:
Профиль на Синем сайте:
Единственная вероятность
— Здравствуй.
— Здравствуй! Как же я рада тебя слышать! Ничего не поменялось? После работы, как и договаривались? Я отпросилась немножко пораньше, так что буду вовремя, успею ещё забежать в магазин и купить что-нибудь. Как же я хочу тебя видеть, так рада тебя слышать, ой, я это говорила, извини, просто соскучилась, уже бегу…
Девушка тараторила в трубку и не давала возможности позвонившему произнести хоть что-нибудь в ответ. Почти смеясь от счастья, не обращала внимания на то, что говорит слишком громко, что прохожие оборачиваются, что её улыбка совсем лишняя в хмуром городе. Ну что поделать — даже если с силой сжать губы, сохранить строгое выражение лица не получится — радость наружу просится!
Боже мой, как же она безумно счастлива его слышать! По прошествии стольких лет — всё время одно и то же. «Люблю-люблю-люблю» — и неважно, что знакомы так давно. «Здравствуй» — и готова лететь на другой конец города, бросив всё на свете, отложить дела и встречи, поломать планы, отказаться от всего.
На него у неё всегда было время.
Что значит было? Есть! У неё времени невозможно много. Вся жизнь.
— Маш, погоди, я перезвоню.
— Хорошо, конечно!
Девушка засмеялась, сунула мобильник в карман, поправила разметавшиеся светлые волосы. И не холодно без шапки. Ни капли не холодно! Даже жарко! Потеплело к вечеру? Ну куда ж ещё теплее — и так декабрь побил все рекорды, как говорили в прогнозах, по средней температуре или что там. И снега нет.
Декабрь выдался дождливым и пасмурным. Ёлка на центральной площади сверкала, её товарки по всему городу искрились и переливались, лишь немногим уступая главной красавице, праздничные убранства должны были радовать и веселить, но… Нового года не чувствовалось.
Не хватало снега и ощущения волшебства.
С Данькиной же вечной занятостью Маша последний месяц чувствовала себя совсем покинутой. Хотя сегодня чудо произойдёт. Нет, уже произошло! Он позвонил! Она знала, знала, что ну хоть к Новому году всё должно измениться! Тем более, они собирались отметить вместе Рождество. Всегда отмечали оба праздника. И тот, который двадцать пятого декабря, и седьмого января. Вот, сегодня день особенный… чудесный, светлый.
В кои веки его планы не поменялись.
Главная улица была ужасно многолюдной этим вечером. Люди лились потоками в одну и другую стороны, задевая друг друга локтями, сумками, пакетами…
Раздался звонок, Маша вдохнула побольше пропитанного сыростью воздуха и приготовилась снова сказать, как счастлива, и произнести ещё много-много добрых ласковостей.
— Мышонок, извини, я не смогу.
— Что?..
Слова обрушились снежной лавиной, накрыли с головой. Дышать стало нечем.
Девушка резко остановилась, на неё налетел мужчина, чертыхнулся. Маша не обратила внимания. Маленький огонёчек, горевший в сердце с самого утра, — радость от возможной встречи, надежда на то, что вечер они проведут только вдвоём, а не на вечеринке, не на презентации, не на множестве других мероприятий, которые он был обязан посещать, — погас.
Снега не было. Было просто сыро и мерзко. Холод заползал в сердце.
— Ну вот, ты снова надулась, — по-своему отреагировал мужчина на молчание. — Как всегда. Ну знаешь же, что я занят. И что мне стоит больших трудов находить время…
— На меня, — перебила, не сдержалась. — Знаю.
— Так, только обид мне сегодня не хватает. Я позвоню завтра, Маша.
— Хорошо, Дань, — убитым голосом ответила девушка.
Впрочем, знала — знала же, что Даниил слишком нужен всем. Почти привыкла. Но не под Новый год же, боже мой!..
Новый год всегда для неё был особенным праздником. Большая семья — мать и отец, тети, дяди, их дети и друзья детей — шумные, общительные. Долгое время в Машиной жизни несколько дней до и после первого января были весёлыми и счастливыми. Маленькая, а после и повзрослевшая Машенька верила, что именно в Новый год происходят чудеса.
Чудо произошло, когда она несколько лет назад, как раз в конце декабря, познакомилась с Даниилом. Маша только-только пережила расставание и не собиралась начинать новых отношений. Судьба распорядилась иначе — подарила Даньку, который вихрем ворвался в её жизнь и затмил собой всё. Он был самым лучшим, самым-самым… и остался таким. Молодой сотрудник быстро набирающей обороты фирмы, внимательный, умный и ответственный. И ещё честный. Это последнее ошарашивало и подкупало. Вот несмотря на его честность, а может именно благодаря ей, Даниилу прочили ведущее место в фирме. И правда, за пять лет он значительно продвинулся по карьерной лестнице, никого не подсидев и не столкнув вниз. Холодный с виду, не склонный к спешке, методичный и рассудительный, он успевал везде. А ещё для него оказались очень важны семейные связи: сколько раз Маша видела, как он помогал родным, близким и дальним… Последнее всё решило окончательно. Впрочем, нет, неправда. Маша не могла сказать, что именно нравится ей в нём больше всего. Но с самого начала поняла, что это её человек, и сейчас, пускай прошло пять лет, только рядом с ним чувствовала себя дома. Родная душа — так это, наверное, называется.
Время летело. В конце концов стало казаться, что она знала его всегда и он всегда находился рядом, даже если его рядом и не было. Привыкла к такому раскладу — скучать по нему, а потом при встрече говорить, говорить, говорить… и слушать.
Благодаря Даниилу, а вернее, его частым отъездам, у Маши было много свободного времени, которое она тратила с пользой: сменила работу на более высокооплачиваемую и, главное, которая была как раз по душе, пошла на танцы, научилась танцевать фламенко, даже выступала пару раз. Не профессионально, конечно, но было интересно. Данька ею гордился.
Жаль только, что времени у него на неё становилось всё меньше и меньше. Чувство дома в душе порастало тоской, как камни у реки мхом. Медленно, но верно.
А ещё Даня не был романтиком. Но разве это главное в жизни?
Все говорили — что же вы тянете, отношения не оформите? А то, мол, время уйдет. Она, смеясь, отмахивалась: что значит печать в паспорте?! Ровным счетом ничего. А вот и вправду время ушло. Их время вышло. Закончилось. Давным-давно, а она и не заметила. И всё ещё держится за эти приносящие мало радости отношения. Кем она была для него? Удобная вещь — как стол, стул, то, что есть рядом всегда. А когда нет, можно сесть и за другой стол, и на другой стул. Нет, Маша не подозревала Даньку в изменах и не ревновала к другим женщинам, но ревновала. Ко всему миру. И к тому времени, которое он уделяет другим.
Кажется, в этот Новый год произойдет анти-чудо. C последним телефонным звонком в Маше что-то сломалось. Надежда, державшаяся на тоненькой ниточке, оторвалась и улетела воздушным шариком в серое декабрьское небо.
Если быть честной, она никак не могла представить их вместе, в будущем. Не получалось. Даня всегда виделся в окружении интересных, порой важных и солидных людей, а она в это общество не вписывалась. Маленькая. Светленькая. Улыбчивая. Как есть — мышонок. Так он её и называл.
Все эти пять лет.
Такие отношения многих бы устроили. Полусвобода, ну, чего ещё желать? Только если немножко больше — вместе. Она и просила. Усиленно, отчаянно, настойчиво. Просила чуда на Новый год — Даньку. И больше времени для них двоих…
Смотря под ноги, сталкиваясь с прохожими и не утруждая себя словом «извините», Маша шла домой, понимая, что сказка закончилась. Аккурат к Новому году, к тому времени, как и началась когда-то. Видимо, кто-то на небе, в ответ на её надоедливые просьбы, в сердцах вывел в их с Даником истории жирное слово «конец», чтобы Маша не докучала больше.
Ведь правда, человек всегда находит время на то, что ему нужно. А если не находит — значит, не сильно-то и хочется.
— Ну что, всё ещё обижаешься? — его голос звучал как обычно.
— Нет, — тихо ответила Маша. Она и правда не обижалась. Просто ждала. Как всегда.
— Сегодня мы тоже не сможем встретиться. Не сердись, Мышонок. А завтра я уезжаю в командировку и вернусь как раз тридцать первого декабря.
Маше показалось, что ещё мгновенье — и у неё попросту остановится сердце. Только не на Новый год. Только не это… хотя ещё вчера она была уверена, что именно так и будет, реальность ударила сильнее, чем домыслы.
— Тебе правда очень-очень нужно ехать?
— Ну, конечно, нужно. Послушай же, Мышонок! Я возвращаюсь утром тридцать первого. Отсыпаюсь, и приходи встречать Новый год.
Произнес это так просто, так буднично — словно покупал хлеб в магазине. Даже с клиентами Данька ласковее!
С ними он и вправду был более милым, чем с ней. Ну конечно, они важны — и на каждого он готов потратить любое количество времени. Нет, он не был карьеристом, как думали многие — ему на самом деле очень нравилось общаться с людьми. Столько контактов, знакомых, столько возможностей… постоянные разъезды-встречи-командировки, друзья-знакомые, меценатство-благотворительность — как так можно жить, она не понимала. Как можно находить для всех нужные и важные слова, а с ней вот так… никак? Наверное, она просто привычка. Но он же для неё — нет?..
Надо же, так просто — приходи. Вот так можно оставить её до самого Нового года одну, когда все ходят друг к другу в гости, загодя празднуют, провожают Старый, а она…
Будет ждать.
Разве может поступить иначе?
Время пролетело быстрее, чем можно было представить.
Маша устроила грандиозную уборку, навела в квартире сумасшедше-идеальную чистоту, помогла с парой-тройкой утренников для подруг с детишками… на работе были заранее взяты отгулы — не стала переигрывать ситуацию. С блеском отыграла роль Снегурочки — внезапно нарисовавшийся знакомый искал помощницу, и они каждый день ездили и поздравляли друзей, знакомых и родственников. Было здорово. И очень помогало убить время. Быть занятой — значит, не думать. Тогда времени нет на грустные мысли. Вернее — ни на какие мысли нет времени. То, что она помнила о Данииле постоянно, было само собой разумеющимся. Думает ли он о ней вполовину столько, сколько она? Впрочем, это не её случай — Маша всегда жила ощущением причастности непричастной. Вроде и вместе, вроде и порознь. Вроде пара, вроде она и одна.
…Вскоре выпал снег и столбик термометра за окном соизволил опуститься ниже нуля. Белые-белые хлопья принесли с собой ощущение чистоты, новизны и радости. Новогоднее настроение быстро захватило город в добрый волшебный плен, на лицах людей чаще появлялись улыбки. Само время несло в себе ощущение чуда. По вечерам, в свете огней и фонарей, город преображался и выглядел ожившей сказкой. Хрупкие снежиночки на шапках и варежках детворы сверкали бриллиантовой крошкой, каждая девушка казалась если не принцессой, то вот-вот готовой превратиться в неё Золушкой, а женщины все, как на подбор, выглядели феями.
Маша хотела одного — чтобы время пролетело скорее и эта неделя наконец-то закончилась! И больше ничего не загадывала, не просила и не мечтала ни о чём. Просто работала Снегурочкой и исполняла чужие желания.
Когда она, улыбающаяся, раскрасневшаяся с улицы, входила в квартиры, и они с Егором-Морозом начинали отыгрывать программу, дети пищали от восторга, мамы чуть с опаской поглядывали на мужей. А им было чем заинтересоваться! Маша на самом деле была миленькой. Аккуратные черты лица, тонкая кожа, светлые, почти прозрачные серые глаза и чуть великоватый рот, губы слегка тронуты блеском — помадой Маша не пользовалась, любой цвет смотрелся на её полных губах вульгарно. Длинная светлая коса толщиной в руку была настоящей.
Прелесть, а не Снегурочка.
Машина грусть таяла в насыщенной весёлой программе. А ещё великоватая снегуркина шапочка, надвинутая по самые брови, падала на глаза и позволяла незаметно смахнуть не вовремя выступавшие слёзы.
Радость и смех ребятишек были самой настоящей наградой. И счастьем.
Наконец-то наступил долгожданный день, половину которого Маша провела в нетерпении. Делать было ничего не возможно, всё валилось из рук. Говорить ни с кем не хотелось, идти куда-нибудь — тем более. Не выдержав, Маша сама набрала заветный номер и замерла в ожидании ответа.
— Я ещё сплю. Ну что ты звонишь? Блин. Разбудила.
Его голос на самом деле звучал сонно. А ещё — недовольно.
— Прости…
Сердце лениво отстукивало в груди удары. Тук, тук. Тик, так. Как старые, уставшие часы.
— Нет, всё нормально. Приходи, как договаривались.
«А как мы договаривались?» — готово было сорваться с губ, но Маша произнесла:
— Да, хорошо. Конечно. До встречи.
Маша ждала вечера в состоянии лёгкого отупения. Бродила по дому, вытирала несуществующую пыль, одним глазом поглядывала в экран телевизора, машинально отвечала на телефонные звонки и поздравления по Интернету. Есть не хотелось. Готовить тоже. Даже гирлянду на небольшой ёлочке в углу комнаты включать не стала.
А потом легла спать.
Сон ей приснился странный. В нём был один Дед Мороз, одна она, Маша-Снегурка, и три Даниила. Она металась между Даньками, заглядывала в глаза, прикасалась к каждому со страхом и надеждой, осмелев, с силой ощупывала плечи, руки. И не могла выбрать одного из трёх. Они были разными, хотя — одним и тем же человеком.
Проснувшись, Маша долго массировала виски, пытаясь избавиться от тяжести в голове. Выпила чашку крепкого кофе, влезла в любимое, очень красивое и в то же время удобное вязаное серое платье. В прихожей надела курточку, в полузабытьи забыв про шарфик и перчатки, и вышла на улицу.
В высоких замшевых сапожках, в платье, оставлявшем открытыми коленки, светлой курточке с капюшоном она сама казалась Снегуркой. Или, скорее, маленьким потерявшимся рождественским эльфом, который исполнил все новогодние желания, а его собственное так и осталось всего лишь загаданным.
Сапожник без сапог. Эльф без сказки. Снегурка без Деда Мороза.
Даниил открыл сразу. Красивый, родной. Наклонился поцеловать — словно расстались вчера. Еле сдерживая желание повиснуть на шее, Маша легонько обняла его, чуточку ткнулась губами в губы и отпустила. Больше всего хотелось остаться стоять вот так, сердце к сердцу, тут, в прихожей, и не отпускать его до самого Нового года. Наверное, это отразилось у неё на лице, потому что Данька…
— Мой ты бедный романтичный Мышонок, — произнес он, обнимая её и целуя в волосы. Улыбку она ощущала почти физически. — Ну, хватит, хватит. Ещё мокроты не хватает. Ладно, давай, пошли, сейчас закажем еду, чего бы ты хотела? Не дело же сидеть просто так. У меня только шампанское. Про него я не забыл!
Маша прижалась к нему крепче.
Данька положил ладони ей на плечи и чуток отодвинул от себя, заглянул в глаза.
— У меня для тебя сюрприз. Специально ждал до Нового года. Думаю, ты оценишь. Но сначала пускай наступит полночь. Как там — должны пробить куранты!
Маша не хотела сюрпризов, мало того — она их боялась. Последнее время было столько ссор и недомолвок, недосказанностей и недопонимания… Каждый из сюрпризов чаще всего заключался в том, что Даня говорил, мол, Маш, сегодня не смогу, давай завтра. Или вот ещё лучше: уезжаю, вернусь, позвоню.
И сейчас настроение у Маши не улучшалось категорически. Ей бы сесть рядышком, близко-близенько, рассказать, как она ждала и как скучала, как работала Снегурочкой, но у него то звонил телефон, то звонили в дверь, а чуть позже неожиданно явились гости — два парня и девушка, Маша видела их впервые.
Ближе к полуночи их еле-еле удалось выпроводить.
— Что же мы творим, Маш, — смеялся он. — Выгнали людей под Новый год на мороз!
Настроение у него было на удивление хорошим. Маша не могла взять в толк, что происходит. Почему-то отчаянно ждала подвоха.
Пробило полночь.
— С Новым годом, Мышонок, — произнес Даня. — Загадывай желание.
Странно это было слышать от него.
— А ты? Чего ты хочешь? — спросила девушка.
— Хочу, чтобы в следующем году наконец-то осуществился проект, над которым я работал весь год, — серьёзно произнес он. — А ещё…
Даниил опустил руку в карман пиджака, висящего на спинке стула.
Маша поставила бокал шампанского на стол, в глазах блеснули слёзы:
— А я бы хотела, чтобы у тебя было время на меня.
— Ну ты чего? — улыбнулся он.
— Ничего, — ответила Маша с такой горечью в голосе, что, наверное, могла ею отравить не одно Рождество и не один Новый год. — Ничего. Как всегда.
— Ну сейчас же я тут. Понимаю, ну, да, меня часто нет, но… — он выглядел удивленным и слегка настороженным.
— Именно. А я есть. Я всегда есть, просто есть, как стол, как стул, как… как… что я для тебя? Ну что?
— Мышонок…
— Ответь, что?..
Она не договорила, чувствуя, что слёзы сейчас хлынут потоком, неожиданно злые слёзы. Выскочила из-за стола — посуда задребезжала. Хотелось кричать и бить тарелки. Так некрасиво.
— Знаешь что… — краем сознания Маша понимала, что завтра ужасно пожалеет о сказанном, и что очередная ссора может оказаться последней, но остановиться не могла. — Знаешь что… Хватит, Данька, хватит. Не могу больше. Я на тебя убила столько времени! Все эти годы… хорошо, что не больше… не могу больше… я ухожу, все, хватит, хватит!..
— Убила? — усмехнулся Даниил, чуть приподняв брови. Кажется, это было единственное, что он уловил. На лице застыло непроницаемое выражение.
— Именно. Дань, ты сам, ты-то знаешь, что такое — ждать? Можешь себе представить, каково это? И ещё… что может быть хуже, чем ждать? Это не дождаться, Дань, понимаешь? Я так устала ждать тебя, так устала ждать — и не дожидаться. Так нельзя. Это ненормально. Так люди не живут! Я… ухожу.
— Ну, если ты так хочешь, — взгляд его стал равнодушно-колким, отстранённым. Как она всегда боялась именно такого его взгляда! Чаще всего это означало, что он обижен, и, будь Маша чуть-чуть адекватнее в данный момент, могла бы предположить, что не стоит перегибать палку, слово не воробей… куда там.
— Тебе всё равно? — выкрикнула она. — Ах так… Ну и… к чёрту всё! Не ищи меня. Не звони мне! Всё кончено, Дань. Ты мне… жизнь испортил! Столько лет… Я на тебя убила всё это время, пять лет света белого не видела, никого кругом не замечала, а ты… бессовестный, бессердечный… эгоист! Ненавижу! Ну что ты молчишь?! Да тебе вообще в этой жизни кто-нибудь нужен, кроме самого себя?
Она замолчала, готовясь выдать ещё пару подобных фраз, но слова комом застряли в горле. Какой вообще смысл?
Маша неслась как оглашенная, не разбирая дороги. Снег застилал глаза, девушка плакала и вытирала ладошками лицо, но это помогало мало — густой красивый снег валил огромными хлопьями и вкупе со слезами мешал смотреть. Маша бежала, пока не налетела на кого-то. Этот некто не оттолкнул, а подхватил одной рукой, прижал к себе, как родную, бережно и крепко.
— Ну что ты, девочка? — произнес густой бас над ухом. — Натворила дел, да?
У поймавшего её мужчины были очень добрые глаза. А лицо — старое, морщинистое, в обрамлении седых волос… усы, борода. Взгляд скользнул вниз — шуба красная, во второй руке — посох, искрит, переливается в неверном свете фонарей льдинистыми серебринками.
— Дед Мороз? — пробормотала она и вдруг вцепилась в его плечи намертво, бледные замершие пальцы побелели ещё больше — Cделай чудо для меня, пожалуйста! Соверши! Новогоднее! Прошу, умоляю!
— Ну что же… ты была хорошей девочкой. Исполнила столько чужих желаний. Пожалуй, я могу исполнить твое. Что ты хочешь, Снегурочка? — ласково произнес Дед Мороз, и Маша сбивчиво стала объяснять, мол, много ссорились последнее время, да, по её вине, и вот сейчас, в Новый год, тоже виновата, наговорила глупостей, и неправды наговорила, и не думает так, и стыдно, так стыдно, и терять его, Даньку, не хочет. Ни за что! Свой, родной, любимый. Но что делать теперь? Слов-то сказанных не вернуть.
— Чего же ты хочешь?
— Я хочу, чтобы у него было больше свободного времени! И всё, больше ничего, ничего!
— Но ничего не бывает просто так, понимаешь?
— Понимаю.
— А если тебе не понравится то, что получится?
— Понравится! Хуже быть не может!
— Это же не сделка, просто закон такой, если где-то прибыло — где-то убыло, тут ничего не поделаешь. Мало ли…
— Я согласна! — выкрикнула Маша. И добавила тихо, умоляюще: — Согласна…
— Ну хорошо. Но многое от тебя зависит.
Дед Мороз взмахнул посохом, и вокруг потемнело, словно разом убрали весь снег. Звуки исчезли тоже. У Маши заложило уши, как в самолете, когда тот идет на взлет или посадку, и в объявшей её давящей тишине отчетливо послышалось тиканье часов. Тик-так… Громче, зазвучало прямо в голове, до боли пробивая сознание, и вдруг остановилось. Вновь стало светлее, снег вернулся на место, где и был — на дома, на землю, на деревья, на красную шубу Деда Мороза. Маша с удивлением увидела, что над ней образовался прозрачный колпак, пространство вне его завибрировало, надавливая на барьер, и тот вот-вот прорвется. Началась вьюга. Мир со снегопадом завертелись в дикой карусели, дома заплясали за краем колпака, по краю бури. И снова звук, медленно, громко — так… тик… и быстрее — так-тик…
Время шло обратно.
…И вот Маша стоит перед дверью в квартиру Даниила.
Она пришла встречать Новый год.
Время до полуночи пронеслось быстро. Постоянно звонили то в дверь, то не давал покоя телефон. Данька, смеясь, реально разрывался на части, получая от этого несказанное удовольствие.
Перед тем как часы начали отсчитывать двенадцать ударов, он достал из холодильника бутылку шампанского и, собираясь открыть, спросил:
— Мышонок, что бы ты хотела пожелать на Новый год?
— А ты?
Даниил замер с бутылкой в руках.
— Я бы хотел, чтобы наша фирма стала ведущей в отрасли, чтобы меня назначили… наконец-то! Да, мне нужна эта должность! И…
Маша, видимо, изменилась в лице, Даниил спохватился:
— Маш? Что-то не так? Ну тогда давай, скажи, чего бы хотела ты. Сначала скажи ты.
— Я… хочу. Чтобы у тебя… Наконец! Было! Время! На меня! — под конец Маша выкрикнула фразу раздельно, по словам, чувствуя, как душу захлестывает истерика.
— Нет, ну Мышонок, ты чего, а? — удивился Даниил. — Все же хорошо!
— Что хорошо, ну что? Дань, ну сколько можно? Я жду тебя, постоянно, а этот год — это вообще кошмар, ты больше не был, чем был, а ты думаешь о чем угодно, кроме меня, даже в новогоднюю ночь! Ну можем мы хотя бы сегодня говорить не о делах! И не о других! О нас!
— И это вот всё ты мне решила высказать именно сейчас? Когда часы двенадцать бьют? Хороший подарок, ничего не скажешь, — с сарказмом произнес Данька, вернув неоткрытую бутылку на стол. Часы пробили полночь.
Зачем-то встал, отвернулся от Маши, надел пиджак, что висел на спинке стула. Опустил руку в карман.
— Даня? Я что, буду разговаривать с твоей спиной?
Даниил молчал.
— Всё бесполезно, всё! Я так больше не могу! Я тебе нужна вообще — хоть немного?
Не дожидаясь ответа, Маша выскочила в прихожую, сунула ножки в сапоги, накинула куртку и выбежала.
Через секунду в дверях показался Данька.
— Маша? Вот дурёха! — в сердцах выругался он.
Девушка бежала, неслась, не разбирая дороги. Белые хлопья застилали глаза, Маша плакала и вытирала ладошками лицо, но это помогало мало — колкий снег падал с неба, кружил и заметал всё вокруг, и вкупе со слезами мешал смотреть.
Маша перебежала дорогу на красный свет и не заметила этого. Ей казалось, что кто-то кричит вслед, но какая разница? Взрывались салюты, вверх со свистом летели горящие свечи фейерверков и рассыпались букетами искр.
Она не хотела оборачиваться.
Внезапно девушке показалось, что разноцветные огни зависли, замерли на фоне вязкой глубины неба. Воздух стал тягучим, плотным, послышался визг тормозов автомобиля, глухой удар и…
Маша чувствовала, что внутри всё леденеет. Время и пространство остановились, замёрзли. Холод тонкими пальцами забирался под курточку, сковывал плечи, руки, проникая до самого сердца. Маша медленно обернулась.
На дороге, совсем недалеко, в нелепой позе лежал Даня. Снег кружился и опускался на лицо, на тёмные волосы, плечи, на неестественно вывернутые руки и ноги, а рядом водитель что-то беззвучно орал в мобильник.
Недалеко валялась маленькая бархатная коробочка, выпавшая из кармана пиджака Даниила. Снег заметал раскрывшийся кубик, а колечка с камушком, утонувшего в грязном месиве, было вообще не разглядеть.
«Скорая» приехала на удивление быстро.
— Это я, я во всем виновата, только я, — бормотала Маша, захлёбываясь рыданиями. У неё было чувство, нет, твёрдая уверенность, что в случившемся виновата именно она.
— Жив, всё в порядке, не убивайтесь так, — кто-то тронул девушку за плечо. — Надо же, куда так несло, раздетого — вот торопыга…
Пожилой доктор старался говорить мягче.
— В общем, отделался парень легко — сотрясение, перелом голени и ключицы… куда ж без этого. И то — чудо. Никаких внутренних повреждений. Теперь некоторое время проведет у нас. Ничего, полежит, отдохнёт, вы можете приходить к нему, когда захотите. Новый год же. Не дело одному оставаться в такое время.
Маша дёрнулась, последнее слово ударило в голову сильнее шампанского в новогоднюю ночь, и нечто смутное пронеслось в памяти. Время…
В конце коридора показалась фигура в красном.
— Дед Мороз? — пробормотала Маша.
— А, да, поздравлял наших больных.
— Дедушка, дедушка!.. — её голос сорвался.
— Вот чокнутая, — покачал головой доктор. — И что их тянет в Новый год отношения выяснять? Сидели бы дома, пили да праздновали. Нет же… собирай потом по частям. Этот ещё хорошо отделался…
Девушка догнала Деда Мороза и повисла на нем.
— Выполнимоёжеланиевыполнивыполни! — выпалила на одном дыхании. — Отмотай время назад! Чтобы не было этой ужасной аварии, чтобы ему не пришлось проводить время в больнице! Пожалуйста! Это несправедливо, он не заслужил! Он же потеряет столько времени! А оно ему так нужно! Особенно сейчас, когда его фирма, новая должность… он не может сейчас лежать в больнице! Пускай у него будет всё время, всё!
Дед Мороз посмотрел на неё, как на знакомую, и, ничего не уточняя, сказал:
— Но тогда где-то в другом месте время отнимется, понимаешь?
— Понимаю! Пускай!..
— Уверена?
Девушка кивнула.
У Даниила не было ёлки, ничто в его идеальной квартире не указывало на то, что скоро наступит Новый год. Зато у него было хорошее настроение. А это важнее всего.
Данька достал из холодильника бутылку шампанского. Открыл мастерски, с хлопком. Как выстрелило.
— Что ж так рано-то открыли?
— Ну… а вдруг потом будет не до этого, — неожиданно игриво произнес он.
Маша не ответила.
— Загадывай желание, Мышонок, — произнес Даниил, когда часы начали бить полночь.
— А ты? Что ты хочешь?
Данька собрался ответить, но зазвонил мобильник.
— Прости, сейчас, — кивнул он Маше. Девушка так и замерла с бокалом в руке.
Последний удар часов ознаменовал явление Нового года.
Желание загадать не удалось.
— Представляешь, Мышонок, — произнёс Даниил, положив телефон на стол. — У Володьки жена родила, богатыря, четыре килограмма, еле-еле сама справилась — вот молодец, ну ты представляешь? Вот совсем недавно, а этот шалопай на радостях напился, ну, подрался слегка и в полицию попал… под Новый год! Надо идти вытаскивать. Вот же! Папаша новоявленный… чего от счастья с человеком не случается!..
Он так воодушевился, словно ребёнок был его собственный. А ведь их сыну могло бы быть уже года три. Или даже четыре.
Данька взял со спинки стула пиджак. Маша не выдержала. В неё словно чёрт вселился.
— Дань, стой! Ты что… прямо сейчас?..
— Ну да… поехали?..
— Я… не хочу… никуда… ехать! Я! Хочу! Чтобы у тебя! Было время! На меня!
— Мышонок, ну чего ты? — Даниил изумился. — Там же человек родился, а Володька…
— В полиции, ага. Я поняла. — Маша неимоверным усилием воли подавила истерику. Нет. Не сейчас, не в новогоднюю ночь. — Езжай, конечно. Ты там нужен.
И не выдержала, выскочила из-за стола, метнулась в прихожую, засобиралась.
— Маш… ты куда? Давай не будем портить Новый год друг другу! Володьке поможем, и тогда…
Эмоции взяли верх.
— И что тогда? Ничего же не изменится, ничего! У тебя на всё и на всех есть время — но не на меня! Всё, теперь у тебя точно будет много, очень много времени — я больше не буду его тратить! Никогда! Я тебе это клятвенно обещаю!
Она снова засуетилась, не попадая в рукава, роняя куртку на пол.
— Ну и куда ты? Ты нужна мне. Ты же знаешь!
— Знаю, — она замерла с курточкой в руках. — Но я не могу соперничать со всем миром. И со временем. Тем более, которого у тебя для меня нет.
Данька стоял молча. На лице у него отражалась целая гамма чувств — но непонимания было больше всего.
— Прощай. И не звони мне больше! Никогда, слышишь?
Она выскочила из квартиры. Слёзы застилали глаза, почти ничего не видела, главное было — бежать, подальше, ведь пообещала больше не тратить его время. Пускай у него и правда будет всё время, которое ему нужно. Без неё.
Через минуту Данька выскочил следом — как был, в пиджаке. Холод пронизывал насквозь, ветер выл дико и засыпал глаза колкой белой крошкой, ничего не видать. Было на удивление темно — тяжёлые тучи закрывали звёзды, фонари мертвенно мерцали в снежном мареве.
— Маша! Маша! Вот же чёрт! Ма-а-аш!..
Куда она побежала, Даниил не видел. Теоретически куда угодно — на все четыре стороны… и где искать? Вот же взбалмошная какая! И что на неё нашло именно сейчас? Он сунул руку в карман в поисках мобильника — того не было. На столе остался. Данька снова выругался. Пальцы наткнулись на маленькую коробочку, он вытащил её, крутанул, в сердцах запустил бархатный кубик в снегопад. Упав на тротуар, она раскрылась, и маленькое колечко с камушком покатилось в снег.
В неверном свете фонарей впереди мелькнула светлая курточка.
— Ма-а-аша! — заорал Данька и кинулся за ней. — Ма-а-аш, стой!
Ветер дул в лицо и уносил голос прочь. Не услышала. Или не захотела?
Даньке хотелось думать, что не слышала. Когда расстояние между ними сократилось, он снова закричал:
— Ма-а-ашка-а-а!
Девушка остановилась. Очень медленно обернулась.
Медленно, как в кино, сделала несколько шагов обратно, ступила на проезжую часть дороги.
На его глазах вынырнувшая из снегопада на полной скорости машина светом фар ослепила обоих, и Данька заорал, почти физически, на себе, ощутив через мгновенье последовавший удар.
Бесконечно долго длился момент, когда машина врезáлась в Машу, и девушка, странно выгнувшись, крутанувшись, отлетала в сторону, падала… и осталась лежать в неестественной, изломанной позе, а на разметавшиеся по грязи светлые волосы падал белый-белый снег.
В безмолвии и безвременьи, в которые провалился мир, всё остановилось.
Доктор появился в дверях и отрицательно покачал головой.
Даниил смотрел на доктора во все глаза, не отрываясь, надеясь, что тот сейчас улыбнется и скажет, что всё в порядке, но тот устало потер лоб и повернулся, чтобы уйти.
Данька уронил голову на руки.
«Маша, Мышонок мой… как же так… Я дурак… Ну почему… чёрт, Машка… Машенька, родная…»
Внезапно вспомнилось, что она пообещала больше не тратить его время. Выполнила…
Хотелось выть.
Время. Казалось, впереди целая жизнь, и завтра… Завтра, все завтра. Потом. На следующей неделе…
Если бы он только мог предположить, что времени у них так мало! Если бы он только мог предположить, то что? Уделял бы ей внимания побольше? Наверное… Если бы можно было всё вернуть назад.
Постороннему человеку могло показаться, что парень задремал или кого-то ждёт.
А у него просто закончился мир. Наступил личный, Данькин, конец света.
Было поздно, и ничего уже не изменить. У него теперь много времени. Очень. Не нужно пытаться что-то совмещать, спешить, разрываться… Можно делать всё, что угодно. А Маши… её больше нет.
Дед Мороз не мог оставить Снегурочку с её желаниями один на один. Но и не мог предположить, что всё обернется так. Сидя недалеко от входа в больницу на лавочке, он качал головой и бормотал себе в усы:
— Старый я сентиментальный дурак… Эх, люди… Если каша в голове — нечего желать что попало…
Он достал из кармана потрепанную записную книжку, открыл, перевернул пару страниц. Медленно водя пальцем по строкам сверху вниз, читал, и лицо его мрачнело. «Мария» (в скобках: Снегурочка), далее следовали отчество, фамилия, год рождения, некоторые моменты биографии. И последняя фраза на странице: «лимит исчерпан». Оказывается, Маша слишком много просила чудес за свою недолгую жизнь, мелких и крупных, для себя и для других. Да она и не смогла бы больше ничего пожелать — в этой вероятности.
Мёртвые ничего не хотят.
Зато на страничке у Даниила оказалось куча неисполненных желаний. Этот мужчина словно родился взрослым и в чудеса почти не верил. «Всего добивается сам», — так и было написано рядом с именем.
«Если бы можно было вернуть время назад, я бы всё изменил. Машка, мой Мышонок…», — подумал в этот момент Даниил, и Дед Мороз улыбнулся.
— Надо же — люди, — снова забормотал он. — Столько всего могут. А не могут порой выбрать единственно для них нужное. Знали бы, на что способны… На чудеса же почти! Вот даже время повернуть вспять… теоретически. Хотя это к лучшему. Умели бы сами, без волшебства — небось, пробовали бы до бесконечности, перебирая вероятности в поисках подходящей.
Дед Мороз никак не мог понять, почему бы не писать жизнь набело с первого раза? Не всем дается шанс что-то изменить. Не всем. И не всегда.
А порой — ничего уже и не исправить.
— Маш, ну не романтик я, ты же знаешь, — улыбнулся Даниил, в глазах озорно заблестели огоньки. Стало светло и радостно, словно в комнате гирлянду новогоднюю включили.
— Знаю, — ответила она. — Знаю. Обойдемся без ёлочки.
Они сидели на диване, Данька обнимал Машу, и ей не хотелось шевелиться. Ничего не хотелось. Она крепко держала его за руку, словно боялась, что тот убежит. Или исчезнет. Данька — о, чудо! — отключил мобильник, и никто не заявился в гости.
— Я никому не сказал, что вернулся сегодня, — объяснил он девушке. — А то житья бы не дали.
Маша большую часть вечера слушала и слушала, почти ничего не говоря, лишь смотрела на любимого, дорогого и такого родного, внимала каждому слову и таяла от тепла его взгляда. Ради этого стоило ждать. А потом, когда Данька стал расспрашивать, как она провела последние дни года, рассказала всё. О работе, о том, что хочет взять отпуск за свой счёт, именно посреди зимы, о том, как была Снегурочкой, о том, как приятно радовать детей, как иногда легко сбываются желания — ну, что стоит поинтересоваться у ребенка, чего бы ему хотелось, а потом тихонько отдать подарок Деду Морозу или Снегурочке. Не обман же — чудо… О том, как она устала, просто устала, и как ждала его, Даньку, и как рада, что он приехал и сейчас — тут.
Только о том, что тосковала ужасно, промолчала. Не надо его расстраивать.
— Знаешь, Маш, в следующем году, думаю, многое изменится. Правда, мне какое-то время придется провести в командировках… в январе.
— Ну так остановись? Прекрати эту гонку, Дань… пожалуйста. Так невозможно. Совсем… невыносимо.
— Не могу. От меня слишком многое и многие зависят.
— А я?
— Но ты же есть.
— Я есть…
«Просто есть, — хотела сказать Маша, — как стол, как стул…»
Но Данька успел произнести:
— Бедный мой Мышонок.
И поцеловал — нежно, тихонько. Девушке показалось, что она растворяется в ласке. Было тепло и счастливо. Желание говорить колкости исчезло. Вместо этого через несколько минут, прижимаясь к нему так сильно, как только могла, произнесла:
— Что ты хочешь на Новый год? Что будешь загадывать?
— Чтобы всё разрешилось, стало полегче, правда. Чёрт, Маш, я и сам устал. Ты не представляешь, как. А ещё кажется, если остановлюсь, то это буду не я. Но… Переживём январь, а там… будет видно. Мой ты Мышонок…
Он обнял её крепче и продолжил:
— Как ты меня терпишь, я не знаю. Но вот что, Маш…
— Что?
— Я тебя люблю.
— И я тебя, — прошептала она и уткнулась носом в плечо. — Ты лучше всех.
Последние слова Маша произнесла, обращаясь к Данькиной рубашке, прижимаясь ухом к груди и слушая, как мерно бьется его сердце. Тук-тук… тук-тук… почти как часы. Его сердце. Её сердце.
Почему-то казалось, что у них впереди очень-очень много времени. Общего. На двоих.
Даниил думал о том, что Машин отпуск за свой счёт как нельзя кстати. Если всё пойдет как надо, то на весь февраль они укатят отсюда куда-нибудь. Всё равно куда, лишь бы подальше от суеты, от всего и всех… побудут вдвоем. Работа подождет. Никуда не денется. В конце концов, он много сделал, закончит в январе — имеет право отдохнуть.
И в этой вероятности у Даньки было кольцо в кармане в бархатной коробочке. И снова он не сделал то, что хотел. Зато новогоднее чудо всё-таки произошло — в этой, последней и единственной реальной вероятности Данька думал о том, что он на самом деле любит Машу — ужасно любит. И он никому её не отдаст. Правда, вроде никто и не собирался отбирать… но у него было чувство, что он терял Машу за последние несколько часов трижды.
И больше не собирался.
Где-то в городе по одной из улиц шествовал высокий старый человек в красной шубе до пят. У него была длинная белая борода и седые волосы, выбивающиеся из-под залихватски заломленной на бок шапки.
Он знал, что тут, неподалеку, живут ещё несколько человек, которым никак нельзя без новогоднего чуда. Сегодня можно и со временем пошалить, и вероятности перебрать… сегодня всё можно. Только люди… они всегда решают сами. Просто покажешь им парочку вероятностей, глядишь, и выберут единственную.
Мужчина шёл по завьюженным улицам, отмеряя каждую пару широких шагов взмахом серебряного посоха. Его удары о замёрзшую землю были почти не слышны — терялись в мягком глубоком снегу. Снег валил с неба, снег был вокруг, везде — на деревьях, на крышах домов, на капотах машин и на плечах Деда Мороза. Самого настоящего.
Улыбаясь в белоснежные усы, по городу шёл Дед Мороз.
А вьюга заметала его следы.
Елена Есакова
Достоин ли ты чуда?
Зимний лес выглядел волшебной сказкой. Луна разгоняла тьму ночи, добавляя серебра к чистоте нетронутого снега. Всё вокруг казалось произведением искусного мастера.
Наслаждаться красотой пейзажа Ивану мешали крики молодой напарницы:
— Вы магистр или не магистр?! Сделайте хоть что-нибудь! Замёрзнем насмерть, — возгласы Наины сопровождались яростными попытками освободиться. — Не хочу в Новогоднюю ночь стать ледяной скульптурой!
В результате её активных действий шапка снега сорвалась с верхушки дерева и укутала Ивана Ветрова с головы до ног покрывалом снежинок. Вода тут же начала возвращаться в своё мокрое состояние и потекла за шиворот.
Иван попытался не обращать на ледяной душ внимания:
— Я магистр. Но что, чёрт побери, можно сделать, если мы привязаны к этой дурацкой ёлке в глухом лесу! Без гемма-накопителя3 я, как и любой маг, бессилен. Без проводника энергия не отвечает на зов.
— Мне и с ним не хочет отзываться, — чуть слышно произнесла девушка, открывая свой страшный секрет.
— Тогда какого чёрта ты делаешь в исследовательской экспедиции?! — Иван собрал волю в кулак, стараясь не показать степень возмущения выражениями покрепче.
Наина горестно вздохнула, но старалась оправдаться:
— Самостоятельно использовать потоки энергии не могу, но у меня были самые высокие баллы по теории! По всем дисциплинам академии! Я не виновата, что мой альмандин4 в момент слияния покрылся микротрещинами.
— Занятно, — вставил замечание Иван. — Он бесполезен?
— Ещё и блокирует способности. Вы же видели — его даже бандиты не отобрали. И вообще, в должностных обязанностях секретаря не оговаривается степень владения магией! — Девушка еле удержалась от того, чтобы показать язык оппоненту.
От незрелого поступка её удержало целых три соображения. Во-первых, ссориться с магистром магии страшновато, во-вторых, он — чертовски привлекательный мужчина. Наина была готова вечно любоваться его удивительными серыми глазами. Они временами меняли цвет на практически белый — казалось, вьюга затягивает радужку снегом, если начальник экспедиции гневался.
Ну и, в-третьих, из-за ёлки разглядеть её жест всё равно невозможно.
Иван, и не подозревавший о размышлениях девушки, саркастически ответил:
— Сотрудники Научно-исследовательского бюро по надзору за магическими существами должны уметь управлять энергиями. Хотя твоя история вызывает желание исследовать ваше слияние. Ты — феномен! Декан не предлагал выступить объектом научных экспериментов?
— Я не белая мышь для опытов! — Наина топнула ножкой от возмущения. — Сами-то хороши — а ещё магистр. Раскидали бы бандитов, и дело с концом!
Ветров осознавал, что разглагольствовать о магическом потенциале, когда ты привязан к ёлке, глупо, но старался быть терпеливым:
— Эти люди точно знали, что делали. Оглушили меня и отобрали гемма-накопитель.
— Ма-а-аленький он у вас какой-то, — протянула Наина.
— Зато алмаз! — фраза девушки не задела Ивана. Юношеские комплексы по поводу размера и вида кристаллического проводника магии он давно перерос. — Видел я страдания тех, кто связан энергией с крупными минералами. Никогда не забуду мучения старенького доктора, надёжно укутывающего друзу горного хрусталя. Очень уж хрупкая. Жаль, что только один камень за всю жизнь может отозваться человеку.
— А уж мне как обидно, — согласилась с ним притихшая девушка и вновь принялась умолять магистра действовать: — Ну, придумайте что-нибудь, Иван Константинович… Вы ведь практикующий волшебник…
— Нытьё не поможет. Что я могу предпринять? Сказать: раз, два, три, верёвочка, гори?
— Точно! Это выход! Попробую поджечь верёвку, иногда у меня выходило вызвать крошечный огонёк, — девушка решила сама справиться с трудностями и спасти магистра. — А потом пойдём искать вашу ледяную птицу, а то к начальнику новому привыкать…
Ветров с ужасом представил последствия плохо контролируемых попыток магичить:
— Наина, не делай глупостей! Попробуй себя спасти… А снежной птицы всё равно не существует. Декан мог сам выдумать легенду о новогоднем чуде. Он семьдесят лет гоняет добровольцев по этим лесам в Новый год. Не откладывают птахи яиц в двенадцать часов ночи, не выполняют желаний!
— Но вы же согласились искать.
— Если бы Олег Святославович не был моим другом, то плюнул бы на его затею! Даже если птица существует, стать хранителем чудес сможет только «чистый душой». Я уж — с моим боевым прошлым — точно не подхожу. Уволиться из бюро, что ли? — устало произнес Иван.
— А я думала, вы хотите у птицы попросить вернуть вашу невесту. Мы с девчонками ещё в академии читали историю ваших поисков — и романтика, и детектив! — Наина очень хотела узнать побольше о прошлом магистра.
— Опять сплетни…
— Не сплетни, а Величайшее исчезновение колдуньи! «Загадка Агаты» до сих пор мучает теоретиков магии!
— Лучше бы практикой занимались, чем чужие несчастья обсуждать! Старые хрычи ещё и многотомные труды пишут. Что эти стервятники могли знать об Агате?.. Лучше бы!.. — Иван одёрнул себя, закончив монолог почти шёпотом: — Все старания прахом…
Настроение магистра напугало Наину. Чувство вины наполнило сердце до краёв. Эмоции потоком рванули к мозгу, превращая слова в мучительное признание:
— Это я экспедицию провалила: отправила обе группы оперативников по ложным координатам, завела в ловушку! Мне платили за сбор информации и подрывную деятельность. Не увольняйтесь! Без вас бюро приберут к рукам предприимчивые людишки — они за сведения о магических животных душу продадут с почкой в нагрузку… Предала и ваше доверие, и Олега Святославовича, а он меня — неумеху — поддерживал всегда. Говорил, что настоящая магия не в камне, а в сердце живёт!
Иван слышал, что девушка плачет, но решил уточнить:
— Это ты им рассказала, где спрятан геммо-накопитель? Неожиданный поворот сюжета… Прав был великий Сунь Цзы5: «Будь как невинная девушка — и противник откроет дверь».
— Зато я их уговорила к ёлке вас привязать, а не убивать, — Наина попыталась скрасить ситуацию.
Иван хмыкнул:
— Думаешь, превратиться в ледышку лучше, чем умереть от пули? А тебя, шпионка, чего же оставили?
Наина лихорадочно обдумывала слова начальника и не находила ответа.
— Молчишь? Они оставили и тебя здесь умирать. — Иван говорил тихо, но каждая фраза набатом гремела в голове девушки. — Надо отдать должное их юмору — украсить ёлочку замороженными магистром и ненужным шпионом. Ребята озорные, с огоньком работают!
Слова Ветрова заставили Наину поверить, что ситуация безвыходная. Сквозь слёзы она стала рассказывать начальнику о планах нанимателей:
— Простите меня, Иван Константинович. Я кругом виновата. Им нужен был ваш гемма-накопитель, чтобы пройти в контору и вскрыть картотеку. Магических животных изловят и продадут на чёрном рынке. Эти мерзавцы даже аукционные лоты на каждое существо разместили в Даркнете6. Цены взлетели до небес, покупатели изнывают от нетерпения. Какой миллионер не захочет порадовать жёнушку экзотическим подарком на Новый год?!
— Значит, делят шкуру неубитого медведя, — вставил Иван ехидное замечание. — Может, и мне стоило поучаствовать? Получил бы гору наличности за единорога или мантикору.
— Иван Константинович, у вас уже мозг замёрз?! — воскликнула девушка. — Или я ошибалась в вашей честности? Думала, что умрёте, но не отдадите информацию.
Магистр сделал вид, что не слышит бывшую помощницу:
— Интересно, почём нынче единороги?
От возмущения девушка даже плакать перестала, затараторив:
— Единороги? Они действительно существуют?! Вы их видели? Можно их трогать?
— Можно, если девственница, — спокойно ответил Ветров на последний вопрос.
— Тогда мы обязаны освободиться и спасти их! — девушка стала активно вырываться, но задеревеневшее тело не слушалось её. — Сделайте же что-нибудь! Вы магистр или не магистр?
— Этот вопрос начинает серьёзно меня раздражать! — заявил, теряя спокойствие, Иван. — Я точно магистр, если только магистры умеют привязывать свой гемма-накопитель кровью. И не мёрзну, потому что свой алмаз не могу потерять. И уж точно никто не может его отобрать. Как в сказке, он тут же возвращается ко мне.
— Вы знали всё?! И заставили нас стоять на морозе целый час?! Изверг!
— Только догадывался. Теперь все факты в моих руках, а ребята из оперативных групп встретят бандитов при взломе конторы бюро.
Наина решила, что для одного вечера слишком много неожиданностей, и смиренно произнесла:
— Давайте быстрей покончим с формальностями, и я пойду отмечать Новый год в тюрьме.
— Какие у тебя желания экзотичны-ы-ы-е, — протянул Ветров. — Мы ещё должны снежную птицу найти — очень уж Олег Святославович просил. Так что — раз, два, три! Ёлочка, гори!
Как только Иван произнёс последнюю фразу, сотни маленьких огоньков вспыхнули на новогоднем дереве. Они перемещались по веткам, выстраиваясь в длинную гирлянду, толкаясь и спеша угодить волшебнику. Цепочка пламенных светлячков, словно пилой, разрезала кольца верёвки, связывающей магистра и девушку. Крохотные дети огня, выполнив первое задание, устремились к Наине, укутывая её в шубку из пламени.
— Ай, не жгите меня! Я же всё рассказала! — испуг помешал бывшей шпионке заметить, что огонь только греет.
Освободившийся Иван успокоил девушку:
— Идея с ритуальным костром интересна, но, пожалуй, подождём до Масленицы. Сейчас ты согреешься, перестанешь орать, и мы всё же попробуем увидеть настоящее чудо.
Огоньки по одному пропадали с одежды Наины, оставляя уютное тепло.
— Неужели вы простили меня? — Было заметно, что согревшаяся девушка пребывала в недоумении. — Почему?
— Все мы в молодости совершаем ошибки. Мне показалось, что ты искренне раскаялась, а не только из-за угрозы замерзания.
Ветров взял девушку за руку и быстро зашагал в сторону поляны, виднеющейся из-за деревьев. Иван не очень верил в рассказы декана — только из его уст он слышал легенду о Птице-вьюге, откладывающей яйца при рождении нового года, даря миру новые чудеса. Волшебное существо высиживало не живых птенцов, а исполнение мечты, но только для тех, кто достоин счастливой сказки.
Всю дорогу к предполагаемому обиталищу птицы Иван не прекращал размышлять, получится ли её отвлечь и забрать яйца. Легенда молчала о том, как выглядит это диковинное существо и понимает ли человеческую речь.
Добравшись до места, магистр не смог скрыть разочарования — заповедная поляна была девственно чиста. Только огромные сугробы барханами сверкали в тишине.
— А где же чудо? Уже почти полночь! — слова Наины были созвучны мыслям Ивана.
— Самое логичное сейчас — проводить Старый год, — предложил Ветров, стараясь не выглядеть расстроенным.
Он достал заветную фляжку с коньяком:
— Шампанского нет, но есть орешки в сахаре на закуску.
В одном из многочисленных карманов магистра прятались крошечные стаканчики-напёрстки и пакетик со сладостями и сушёными фруктами.
— Угощайся, — Иван насыпал девушке на ладонь угощение и подал рюмку с коньяком. — Пусть работодатели в новом году не оставляют тебя умирать в обнимку с ёлкой!
Наина хмыкнула и поддержала тост:
— Согласна! А вам от всего сердцем желаю счастья и исполнительных шпионов, то есть работников! Спасибо, что спасли и согрели, несмотря на мои грехи. Я искуплю!
Они чокнулись и залпом опустошили стаканчики.
— До Нового года всего минута. Сейчас бы к праздничному столу, — помечтала Наина, отлично зная, что придётся всю ночь пешком добираться до снятого домика на окраине леса.
— Тут и магия не поможет, — вставил Иван. — Эх, как же хочется чудес!
Не успел он произнести это, как чудо произошло! Вначале магистр подумал, что началось землетрясение — сугробы на поляне пришли в движение, снег взметнулся. Вьюга поднялась такая, что устоять на ногах было почти невозможно. Наина отчаянно цеплялась за дерево — худенькое тело с трудом сопротивлялось силе метели. Сквозь порывы ветра, кидающего хлопья холодного крошева в глаза, Иван заметил очертания чего-то огромного, возвышающегося над ним.
— А вот и наше чудо! — прокричал Иван, продвигаясь крохотными шагами к птице. В руке он зажал орехи с фруктами: — Хочешь сладенького, Вьюга?
Неожиданно метель стихла, снег начал оседать, создавая новые сугробы.
Ивана ошеломили размеры птицы — её крылья могли покрыть половину поляны. Она казалась живым воплощением снега и льда, блестящим в лунном свете миллионами граней. Когда-то Ветров считал, что жар-птица — самое прекрасное творение природы, но величавая красота увиденного существа заставила магистра поклониться Матери чудес.
Залюбовавшись, он забыл о своём сладком подношении, но птица напомнила, тихонько ткнув в руку огромным клювом.
— Извини, тут на один зуб, — сказал Иван, высыпая всё угощение на лёд.
— Какие зубы у птиц? — прошипела Наина, прячась за спиной магистра.
Птица-вьюга спокойно склевала предложенное и направилась к гнезду, ранее скрытое под телом матери Исследователи осторожно последовали за ней. Дюжина яиц лежала аккуратной горкой на подушке из серебристого пуха. Их скорлупа походила на тонкий голубой хрусталь, поверх которого нанесли морозный рисунок. Изящное произведение искусства, внутри которого чувствовалась жизнь. А мать спокойно наблюдала, словно готовясь оценивать людей. Мысль о том, что декан ошибся, и яйца могут быть настоящими — с живыми птенцами, испугала Ивана. Не мог он отобрать их у матери, даже зная, что выполнит просьбу Олега, заменившего ему отца, и заслужит благодарности и премию от бюро.
Из задумчивости Ветрова вывел голос Наины:
— Это же целое состояние! За каждое не жаль и миллиона долларов!
Птица-вьюга угрожающе расправила крылья, приблизив огромный ледяной клюв к потревожившим её людям. Магистр с ужасом представил, что мать сделает с корыстной девчонкой. Сам он, прожив девяносто четыре года, давно понял, что многие вещи дороже денег.
Пронзительный свист, вырвавшийся из горла птицы, остановил попытку защитить Наину, оглушив Ивана. Он почувствовал, что тело престаёт слушаться, голова пустеет, а сердце замедляется. Полная уязвимость и невозможность сберечь ту, за кого отвечаешь.
Птица лишь коснулась магистра ледяным крылом. На короткий момент он ощутил обжигающий холод в груди, а затем в голове начали сменяться сцены из прошлого. Мечты и желания: наивные детские, глупые инфантильные, разочаровавшие в силу полученных знаний и опыта, сбывшиеся и утерянные — все они пролетели перед глазами, вызывая ушедшие эмоции и чувства.
Дольше всего кружили сцены военного времени — хотелось выжить, спасти, перестать чувствовать боль, выспаться и наесться. А ещё сохранить что-то светлое в сердце, не захлебнуться в крови сражений, выбраться из омута смертей. Жарче этих желаний была только надежда вернуться домой — к Агате.
Иван очнулся, почувствовав горячие слёзы на щеках. Девушка испуганно смотрела на него:
— Слава магии! Вы не отзывались минут пять!
Иван поморщился от громких звуков:
— Всё хорошо, только не кричи на весь лес.
Птица же наклонила голову к яйцам и нежно потёрлась о ближайшее, будто успокаивая маленького жильца внутри. Тут Наина громко всхлипнула, и Иван ощутил неустойчивое плетение магии. Он был готов остановить девушку, но понял, что доверяет ей. Доверяет, как и Птица-вьюга.
Через пару секунд вокруг яиц переливался гранями защитный купол, словно огромный призрачный кристалл красного альмандина. Птице он не мешал, но даже ветер не мог преодолеть преграду.
— Теперь их никто не тронет! Пойдёмте, Иван Константинович, — потянула Наина магистра с поляны. — Пусть чудеса рождаются без свидетелей. Их нельзя красть!
Маг не успел и шага сделать, как птица-вьюга согласно ухнула и резко толкнула одно из яиц по направлению к девушке, а другое — Ветрову. Барьер Наины не сдержал их.
Испугавшись, что драгоценная жизнь прервётся от удара, магистр рефлекторно поймал дар птицы. Тонкая ледяная скорлупа начала таять в горячих ладонях Ивана. Он успел лишь с горечью подумать: «А ещё себя учёным называешь… Хватать артефакт голыми руками… Тоже мне, ловец чудес».
В голове прозвучал голос: «Каждый получит желаемое, если снег в его мыслях чист, а лёд в сердце горяч». Яйцо за несколько мгновений истаяло совсем, оставив серебристую пыльцу на руках.
Ветров не успел даже прикинуть, что же он хочет получить в дар — его отвлекли радостные вопли Наины:
— Иван Константинович, он цел — мой альмандин цел! Я — волшебница! — девушка одновременно и плакала, и смеялась, и целовалась с… белым дракончиком длиной в две ладони.
Через пару секунд остолбеневший магистр смог произнести:
— Откуда это чудо?
— Из яйца, конечно! Я больше всего хотела двух вещей: полностью овладеть магией и увидеть дракона. Мои желания сбылись! Мечты о муже-миллионере Вьюга не одобрила. Сказала: «Снег души превратится в грязь», — бодро ответила девушка, борясь с попытками питомца «свить гнёздышко» в капюшоне куртки. Он смешно морщил нос и пытался улечься удобней.
— Я бы тоже от дракончика не отказался, — произнёс Иван с досадой.
Тут же пришёл мысленный ответ от Птицы-вьюги: «У каждой снежинки свой узор. Одни могут вдохнуть жизнь в фантазии. Ты не создатель — ты защитник! Сила велика и путь уже найден, а мои дары поселят в сердце весну. Взамен помоги детям родиться. Мир давно не видел новых чудес!».
Пока Иван размышлял над словами мудрой птицы, Наина развернула бурную деятельность по погрузке яиц. Невзирая на мороз, она сняла куртку и соорудила из неё мешок для перевозки ценного груза. Хорошо, что каждое весило не больше килограмма.
— Подумать только, как долго Вьюга ждала — более семидесяти лет никто не мог разбудить её. А чудеса таяли с рассветом… — возмущалась девушка, следя за тем, как дракончик закатывает хрустальные яйца в переносное гнёздышко. Прикасаться к драгоценной ноше было страшновато, а помощник с ней лихо справлялся.
— Это тебе наша пернатая мама рассказала? А почему сама их не доставляла по адресам? — спросил Иван.
— По её словам, только хранитель может вынести их из леса, передать из рук в руки, вкладывая огонь жизни. Нам готовы помочь с транспортом! Летали когда-нибудь на волшебных птицах?
Ветров был уверен, что запомнит каждый миг этой новогодней ночи на всю жизнь. Как можно описать фантастические ощущения от полёта на крыльях Вьюги, восторг от игры в догонялки с ветром? Там, где парила Мать чудес, шёл снег — большие хлопья медленно ложились на поля, леса, города и деревеньки праздничным убранством.
Птица-вьюга безошибочно находила дома тех, кто мог стать творцом. Иван передавал указанное матерью яйцо в руки избранному. Хотя оказывались и такие, кто не был готов поверить в сбывшуюся сказку. Магистру пришлось быть очень убедительным, чтобы вручить все дары. Наблюдая, как тепло и чистота душ рождают новое чудо, он понимал, что старается не зря.
Перед глазами Ивана долго стояли маленькая девочка с фермы — силы её воображения хватило на создание единорога — и очень серьёзный мужчина, бросившийся обнимать мага с криком: «Дочка будет здорова!». С помощью дара птицы он понял, как изготовить лекарство от неизлечимой ранее болезни. Каждое ледяное яйцо, нашедшее владельца, делало мир светлее и радостнее.
Утро только входило в свои права, когда Ветров высадил Наину около её дома:
— Увидимся в офисе после праздников? — спросил он.
Девушка от радости бросилась обнимать начальника:
— Иван Константинович, вы святой! Я вам крылья подарю и нимб к Рождеству! Спасибо, что простили шпионскую деятельность. Работать буду в десять раз лучше — за ту же зарплату!
Дракончик согласно закивал и, подлетев к магистру, лизнул щеку в знак благодарности. Маленький белый проказник был на стороне своей создательницы. От его прикосновения по телу пробежал ледяной бодрящий ветерок, снявший накопленную усталость.
Смущённый объятиями и поцелуями, Ветров поспешил удалиться, ответив Наине:
— Примем твоего питомца на должность «крылатого помощника для помощника» в новом году!
К рассвету Иван добрался и до своей квартиры — голодный, замёрзший, но довольный выполненной миссией. Прощаясь с Птицей-вьюгой, он дал обещание каждый год приходить в заповедный лес — чудеса должны вернуться в мир.
Войдя в квартиру, Ветров замер от удивления. На столе был накрыт праздничный ужин, в камине горело жаркое пламя, а в углу подмигивала огоньками красавица-сосна. В полумраке он не сразу заметил молодую женщину. Та сладко спала, свернувшись котёнком в огромном кресле у камина. Тяжёлые русые косы служили подушкой.
Магистр выдохнул:
— Агата? Не может быть… — маг протёр глаза и даже ущипнул себя.
— Ванечка! — всхлипывая, гостья кинулась в объятья мага. — Наконец-то я нашла путь домой!
Прижимая к себе любимую, Иван понял, что птица всё же исполнила его заветное желание. Хотя он и без этого возвращался бы каждый Новый год в заповедный лес. А может быть, именно поэтому желание и сбылось?..
Дора Штрамм
Точка возврата
Этот Новый год мог стать последним. Днём, когда московские улицы заливали жаркие солнечные лучи и люди спешили по своим предпраздничным делам, верилось в это меньше. И всё-таки Сашке было страшно. Идя в толпе среди ни о чем не подозревающих прохожих, он то и дело проверял, надёжно ли застёгнут костюм теплозащиты, хорошо ли закреплены носовые фильтры. И озирался, ожидая, что вот-вот случится то, о чём отец говорил ночью маме.
На самом деле, Сашка вовсе не собирался подслушивать, он просто дожидался, когда родители закончат возиться в спальне, и можно будет спокойно почитать под одеялом, а потом вдруг мама заплакала. Он поднялся и подкрался к двери. Сашка знал, что его накажут, если застукают, но, услышав, о чём говорят родители, уже не мог уйти. Его ведь это тоже касалось, ещё как.
Отец говорил тихо, но кое-что Сашка всё же расслышал, и это «кое-что» ему совершенно не понравилось. В свои двенадцать он уже неплохо разбирался в экологических проблемах, и в будущем собирался пойти по стопам отца, работающего в Международном научно-исследовательском центре по контролю над климатом… Вот только будущего у них могло и не быть.
Дойдя до Охотного ряда, Сашка остановился передохнуть. Дошагать сюда от Цветного бульвара в лёгком новеньком костюме с отличными носовыми фильтрами было плёвым делом — всего-то двадцать минут ходу, но сегодня дорога далась с трудом. Он уже жалел, что не взял самокат или не пошел по старым тоннелям метро. Поезда по ним давно не ездили, но сами тоннели поддерживали в рабочем состоянии, чтобы люди могли прятаться во время песчаных бурь и смерчей.
«Хорошо, что на ближайшие дни прогноз погоды благоприятный, не ожидается ни ураганов, ни суховеев», — подумал Сашка и тут же усмехнулся с горечью: не ожидается, как же! Очень даже ожидается, только кое-что похуже.
А люди спешили по своим делам, не обращая внимания на щуплого мальчишку в новеньком ярком костюме, застывшего в тени одного из домов. Никому и в голову не пришло поинтересоваться, всё ли с ним в порядке. Может, кого-то ждёт, а может, просто глазеет на рабочих в оранжевых комбинезонах городского муниципалитета, украшающих белоснежными гирляндами арки прозрачных куполов пешеходных переходов, накрывающих улицу. К празднику переходы снаружи очистили от толстого слоя пыли, и теперь гирлянды красиво искрились в солнечных лучах. В самом деле, есть на что посмотреть.
Мимо прошли мужчина и женщина с ребенком лет четырёх. Мальчик это или девочка — под костюмом не разобрать. Ребенок восторженно показывал пальчиком:
— Смотрите, смотрите!
— Верно, очень красиво! — подтвердила женщина. — Сегодня ведь Новый год.
Голоса из-под масок звучали приглушённо, но зато хорошо видны лица, сияющие радостью и предвкушением праздника.
«Они не знают. Им никто не сказал».
Постояв ещё немного, Сашка поплелся дальше. Выбежать бы на середину улицы, сорвать с лица маску, заорать так, чтобы все услышали, да что толку? Не успеет он ничего сказать: подбегут, схватят, наденут маску и отправят в больницу. Купола защищают от пыли, но не от опаляющего жара и вредных веществ, надышаться которыми можно очень быстро. Но даже если он успеет рассказать, разве кто-то ему поверит? А если поверит…
«Паника», — всплыло в голове слово, сказанное отцом ночью. Если люди узнают, кинутся вон из города, хотя толку от этого не будет никакого. От того, что должно случиться, не спастись ни за городом, ни на Урале, ни в Сибири, ни под землей, нигде. Вот так-то.
Сашка дошёл до Манежной площади и замер в растерянности. Возле входа в купол, накрывающий площадь, собралась толпа. Сашка прижался маской к прозрачному пластику, чтобы рассмотреть происходящее внутри.
В куполе по всему периметру площади были установлены огромные панели солнечных батарей и энергонакопители, от которых тянулись под землю толстые провода. Да что же там происходит?
Сашка начал пробираться сквозь толпу и остановился, только когда уперся грудью в заграждение, за которым трудились рабочие, сгружавшие с грави-платформ многочисленные контейнеры. На глазах у Сашки с одной из них сняли какой-то длинный и округлый предмет, заострённый на концах, закутанный в теплозащитную материю.
Обычно на Новый год здесь устанавливали огромную искусственную ёлку, а вокруг неё скульптуры — медведей, зайцев, волков, лисиц и других зверушек, которых теперь можно было увидеть разве что в книжке. В подземном комплексе под площадью, в полночь, после того как пробьют часы, начинался праздник. Представления длились до самого утра, Дед Мороз и Снегурочка раздавали детям подарки, мороженое и ледяные напитки.
Сашка поймал за рукав комбинезона рабочего, проходившего мимо.
— Что здесь происходит? Что это за длинная штука?
Тот обернулся и с улыбкой, от которой вокруг глаз собралось множество морщинок, ответил:
— Это настоящая ёлка, малой, живая! Говорят, с самого Северного полюса её привезли, там они ещё растут. — Он рассмеялся и заговорщицким тоном добавил, обращаясь не только к Сашке, но и тем, кто стоял рядом: — Власти расщедрилась в этом году. Будет и настоящая ёлка, и искусственный снег, здесь, под куполом, прямо как раньше, до потепления.
Тут его кто-то окликнул, и он хлопнул Сашку по плечу:
— Ну, бывай, малой, надо мне работать. Приходи вечером с друзьями.
— Да, конечно, приду, — соврал Сашка и начал пробираться обратно — вон из толпы.
В пять лет он оступился на улице, скатился с лестницы под проезжающую мимо машину. Несколько дней пролежал в коме, а когда очнулся, рядом сидела мама, осунувшаяся и заплаканная. Подоконники, тумбочка и кровать были завалены игрушками и открытками с пожеланиями выздоровления от родственников, друзей и одноклассников. Отец тогда взял отпуск и провел с ними целый месяц, пока Сашку не выписали из больницы. А бабушка, которая ещё была жива, просиживала целые ночи у его постели и читала сказки — старые зимние сказки: про Снежную королеву, Двенадцать месяцев, Снегурочку и Морозко. Ни до, ни после того случая с ним не возились так и не дарили столько подарков, как в тот раз, когда боялись, что он умрёт…
— Эй, привет!
Прямо перед ним стояла Иринка — соседка по двору, одноклассница, подружка. У неё были огромные синие глаза, белая кожа, длиннющие золотистые ресницы и такая улыбка, что у Сашки всякий раз ёкало сердце, когда он её видел. Вот и сегодня ёкнуло, только совсем по другой причине. Костюм у Иринки устаревшей модели, с изношенными фильтрами, доставшийся ей от старшей сестры. И, хотя умом Сашка понимал, что в случае новой катастрофы никакой костюм не спасёт, смотреть на Иринку всё равно было страшно.
— Ты чего так уставился? — удивлённо спросила она.
— Ты… э-э-э… — Сашка заметил коротенький ёжик золотистых волос, выглядывающих из-под края её капюшона, и показал на них пальцем, радуясь, что нашлось, чем объяснить свой странный взгляд: — Ты отрастила волосы?
— Я к празднику, — извиняющимся тоном произнесла Иринка. — Потом сбрею. И, вообще, не будь занудой, я уже дома наслушалась…
— Ладно, — покладисто согласился Сашка. Он вовсе и не собирался её укорять или ругать, ещё чего! Её волосы ему очень даже понравились. Было бы здорово, если бы девчонки могли отращивать волосы, как когда-то давно. Сейчас женщины носили парики, но чаще — по праздникам. А так не очень-то удобно в них, да и жарко.
— А что там? Почему все толпятся? — спросила Иринка.
— Там перекрыто, никого не пускают. Готовят к вечеру что-то этакое. Давай, пошли отсюда, — заявил Сашка, схватил её за локоть и решительно потащил прочь.
— Эй, ну ты чего, мне же посмотреть охота! — запротестовала она, пытаясь высвободить руку и оглядываясь назад, но Сашка был непреклонен.
— Вечером придёшь и всё увидишь. А если узнаешь всё заранее, будет неинтересно, — сказал он, и Иринка сдалась.
— Хочешь, пойдем вместе? — предложила она, не пытаясь больше высвободиться.
Сашка искоса взглянул на неё, прикидывая, как отказаться так, чтобы она ни о чём не догадалась.
— Я не пойду, — наконец, честно сказал он. — В этом году мы будем дома. Знаешь, отец вчера вернулся. Хочу провести праздник с ним.
— А, ну если отец… Кстати, а почему ты не зовешь его папой, как все?
Сашка пожал плечами.
— В лицо не зову. Только за глаза. Читал в какой-то книге, понравилось. Как-то солидно звучит, по-моему.
Он отпустил иринкин локоть и взял её за руку.
— Что это на тебя такое нашло? — строго спросила она. — Разве ты мой парень, чтобы мы ходили за ручку?
— Да, — ответил Сашка. В другой день он бы прикрикнул на неё, чтобы прекратила свои девчачьи штучки, но не сегодня. Главное сейчас — увести Иринку с улицы, и ради этого он готов был на всё, даже назваться её парнем.
— И ты не боишься, что нас будут дразнить женихом и невестой? — недоверчиво продолжала выпытывать она.
— Нет.
Сашка остановился, наклонился к ней, вплотную приблизив маску к её маске.
— Ты моя девушка. Всё. Точка. Я веду тебя домой. У тебя перед праздником наверняка куча дел.
— Вообще-то, конечно, да. Мама дала мне талоны на воду, а я ещё не сходила в водазин, — призналась Иринка, а Сашка вздрогнул.
Отец раньше говорил, что, может, Сашкины дети или внуки доживут до тех дней, когда питьевой воды снова будет хватать всем и не придётся больше получать её по талонам. А теперь выходило, такое время вряд ли когда-нибудь настанет…
«Нет, прекрати об этом думать!» — велел он себе, а вслух сказал:
— Значит, зайдём. Как раз помогу её дотащить, — пообещал Сашка. В голове у него появилась одна, пока смутная идея, которую нужно было обдумать.
К счастью, Иринка не стала больше болтать. Она шла рядом, гордо вскинув голову и загадочно улыбаясь чему-то, судя по всему, чрезвычайно довольная. Чему, интересно? Ох уж эти девчонки, не поймёшь их…
Они свернули на Неглинную, дошли до Бульварного кольца, а там и до Цветного было рукой подать.
В водазин стояла длинная очередь, но сегодня на выдаче дежурило вдвое больше работников чем обычно, так что всего через час они снова вышли на улицу. Сашка взялся нести обе пятилитровые бутыли и ни в какую не соглашался отдать одну Иринке: подумаешь, идти-то недалеко!
Семья Иринки жила в древнем-предревнем трёхэтажном доме, который находился возле самого выхода из метро. Сашкина — чуть дальше, на горке, в построенной лет на сто позже многоэтажке.
— Ну вот, — пропыхтел он, плюхнув на пол в кухне обе бутыли. Подъем на второй этаж по лестнице дался ему тяжело, и теперь по вискам и шее струился пот.
Расстегнув застежку костюма, Сашка снял капюшон и маску. Сразу стало легче. Кондиционеры в Иринкиной квартире хоть и были старые, но работали неплохо.
— Хочешь глоточек? — войдя вслед за ним на кухню, предложила Иринка, постучав пальцем по прозрачному пластиковому боку бутыли. Она уже успела раздеться, оставшись в прилегающем к телу комбинезоне.
— Да нет, спасибо, дома попью, — отказался Сашка. — Твоих никого нет?
— Мама с папой на работе, а сестра в институте.
Иринка подошла к нему близко-близко, посмотрела в упор ярко-синими глазищами. Свет из окна бил ей в спину, и голова с отросшим ёжиком светлых волос походила на одуванчик с коротенькими лепестками. Сашка не знал, как она отнесётся к такому сравнению, и решил промолчать.
— Слушай… — начал он, смущённый её пристальным взглядом. — Я тут подумал… Раз уж теперь я твой парень, я сделаю тебе подарок к Новому году.
— И?.. — подбодрила она.
— Я хочу одолжить тебе на праздник свой костюм, — выпалил он. — Я же всё равно останусь дома, а ты пойдёшь в центр и будешь там самая красивая!
Иринка отпрянула, глядя на него, как на ненормального, и даже пальцем у виска покрутила.
— Спятил, да? Родители тебе устроят!
— Не устроят, — заверил Сашка. — Они и не узнают, по крайней мере, сегодня. Мы одного роста, тебе мой подойдет, а мне — твой. В случае чего скажу, что дал тебе костюм на праздники, вот и всё.
— Ну, если только на праздники, — уже менее уверенно произнесла она, протянула руку, нерешительно коснулась блестящей материи.
Сашка по её лицу понял, что победил. Ещё бы нет, все-таки она девчонка, а костюм у него замечательный — яркий, нарядный. Он начал торопливо раздеваться.
— А взамен, что? — спросила она.
— Ничего, — радостно ответил он, присев на корточки, чтобы расстегнуть липучки ботинок. — То есть ты же согласилась быть моей девушкой? Ну и всё, считай, подарила себя.
Иринка небольно пнула его босой ногой в бок.
— Я тебе себя не дарила, не выдумывай! Это разные вещи, понял?
— Да ладно, как скажешь, — согласился Сашка, хотя на самом деле не понял ровным счётом, чем она недовольна.
Разувшись, он поднялся, снял костюм и протянул Иринке.
— Держи.
— Ладно уж, — ответила она и взяла его с таким видом, словно делала огромное одолжение. А потом вдруг неловко обхватила Сашку за шею и, зажмурившись, чмокнула прямо в губы. И оттолкнула, словно это он полез к ней целоваться.
— Вот, — покраснев, сказала она. — Это за костюм и потому что Новый год. В общем, тоже в подарок. А просто так и не думай, понял?
— Ага, — проглотив вертевшееся на языке «больно надо», согласился Сашка. — Все, давай свой, мне пора. У меня тоже ещё куча дел.
— Эй, я дома! — крикнул Сашка, войдя квартиру.
Ему никто не ответил. Маминых ботинок не было в коридоре, а вот отцовские — стояли. Может, работает или спит?
Сашка проскользнул к себе, снял Иринкин костюм, скомкав, сунул в угол шкафа. И только после этого пошёл в родительскую комнату.
Отец стоял на балконе, привалившись плечом к косяку, смотрел на город.
— Пап…
— Разве тебе не надо делать уроки, Александр?
Он всегда звал его полным именем. Наверное, тоже думал, что так звучит солиднее.
Сашка протиснулся на балкон, подтянувшись, запрыгнул на подоконник, сел лицом к отцу, внимательно посмотрел на него.
— Так ведь каникулы, пап.
Отец выглядел каким-то серым и будто постаревшим или больным. Плечи его были ссутулены, на лице появились глубокие морщины.
— Неужели ничего нельзя сделать? — тоскливо спросил Сашка. — Вы же учёные, вы всё знаете, вы можете, ты сам говорил: экология не прошла точку невозврата, получится всё исправить!
Отец покачал головой, по-прежнему глядя мимо сына на город. Он даже не спросил, откуда Сашка знает. Просто сказал сухо и отстраненно:
— Мы ошиблись. В новостях об этом не передают, но вчера произошли мощные извержения в Индонезии, Мексике и Новой Зеландии, вот-вот Йеллоустоун рванёт, а там и наши — на Камчатке….
— Будет вулканическая зима? Я знаю, ты рассказывал, я даже доклад писал об этом! — выпалил Сашка. — Пепел поднимется в атмосферу, закроет солнце и…
— Если бы речь шла только об одном вулкане, я бы сказал, что ты прав. Но они просыпаются по всему миру. И подводные тоже. Скоро планета превратится в раскалённый ад. Нас всех ждет судьба Помпеи.
— Значит, мы просто вымрем, как динозавры — и всё? — спросил Сашка. — Людей больше не будет? Никакой надежды?
Отец в ответ только рукой махнул, ушёл в комнату и лёг на кровать — лицом к стене.
Наступила новогодняя ночь, отгремел праздничный салют, съедено было угощение. Невесёлый в этом году вышел праздник. Отец старался шутить, но выходило не смешно и невпопад. А мама то и дело посматривала на Сашку так, что хотелось накричать на неё, а может быть, сдёрнуть со стола белоснежную скатерть, разбить вдребезги сияющий бабушкин хрусталь. Или швырнуть в стену новенькое считывающее устройство — дорогущее, самой последней модели, которое он давно просил.
Но делать ничего такого Сашка не стал. Поблагодарил родителей за подарки, похвалил мамино новое платье и парик с длинной, как у сказочной царевны косой. А папа, который к вечеру поднялся с постели и даже вроде бы повеселел, выпив водки, назвал маму красавицей. И не стал ворчать, что она наверняка потратила на покупки все их сбережения.
Сашка покорно отсидел за столом, сколько нужно, съел три огромных порции мороженого, выпил два стакана воды со льдом. Но как только родители включили радио, улизнул на балкон. Делать вид, что всё в порядке, больше не было сил.
К вечеру погода испортилась, небо потемнело. Сашка рассеянно думал: может, вот-вот грянет пыльная буря, а может, это принесло вулканический пепел, который на долгие годы окутает Землю. И, если они даже не умрут сразу, то уже не увидят больше ни неба, ни солнца, ни луны, ни звезд.
«Но ведь мы всё поняли, — в отчаянии думал Сашка, вглядываясь в темноту за окном так, что было больно глазам. — Мы же постарались всё исправить. Мы просто не успели. Нам не хватило времени. Вот если бы я вырос, стал экологом и обязательно что-нибудь придумал бы, что-то очень важное! Или, может, не я, а кто-то другой, но мы бы придумали!».
Он не знал, к кому обращается. К высшим силам? К вселенной? К Богу, в которого верила бабушка? Конечно, чудеса случаются только в сказках, нет на свете добрых волшебников, магов и фей, но кто-то ведь управляет всем миром? Может, сама планета и управляет? Она ведь живая! Была бы неживая, ей было бы всё равно, что творят с ней люди.
— Подари нам ещё один шанс, — прошептал Сашка в темноту. — Сегодня же такая ночь, желания должны сбываться, ну, пожалуйста!
Темнота безмолвствовала. И всё же это было лучше ослепительной вспышки, которая разольётся по небу, лучше гула, рвущегося из-под земли, лучше рушащихся в бездну домов или накатившей гигантской волны. Пускай мир погрузится в темноту и безмолвие, только бы все были живы. Они как-нибудь приспособятся, адаптируются. Они с Иринкой вырастут и поженятся, у них родятся дети… Иринка ведь и правда нравится ему, наверное, очень сильно нравится, раз ему захотелось её спасти.
Где-то там, под прозрачным куполом, накрывающим двор, светились окна иринкиной квартиры. И почему он не отговорил её идти ночью на площадь, почему не позвал её к ним? У них кондиционеры лучше, в конце-то концов…
Сашку колотил озноб, ноги стыли на полу. Хотелось жить — до ужаса, до отчаяния. Или хотя бы знать, что кто-то уцелеет, кто-то останется. Тогда он бы даже согласился умереть сам. Во имя чего-то, а не как таракан, которого вот-вот прихлопнут тапком или газетой. Кстати, тараканы, может, и выживут. Они, говорят, даже при ядерном взрыве ухитряются… Ох, как же холодно, как не хочется умирать! Если бы он мог, будто в сказке, выдохнуть весь тот холод, что скопился внутри, подуть на раскалившуюся планету и остудить её!
Сашка набрал в грудь побольше воздуха и с силой выдохнул. На стекле перед ним появился запотевший круг. Удивившись, Сашка прочертил по нему снизу вверх полоску, потом вторую, поперек. Испугался чего-то и поспешно дорисовал еще две — иксом. Подышал на стекло и добавил к рисунку несколько маленьких штришков. Получилась снежинка. Очень по-новогоднему.
— Сашенька, иди, посиди с нами! — позвала, подойдя к балкону, мама.
— Иду, — ответил он, не трогаясь с места.
Откуда-то из темноты появилась крошечная белая точка, подлетела к окну, прилипла к стеклу. За ней ещё одна. И ещё. Искусственный снег, вспомнил он. Должно быть, принесло ветром из центра или его по всему городу решили разбросать в честь праздника…
Белых точек становилось всё больше. А может, это не снег, а вулканический пепел? Сашка дернул вверх запор на раме, открыл створку, высунул наружу руку. Тьма дохнула в лицо холодом, словно решила вернуть то, что он пытался отдать ей.
— Александр, закрой окно немедленно! — рявкнул из комнаты отец и, судя по грохоту, вскочил, опрокинув стул.
Сашка не ответил.
На ладони таяли, превращаясь в капельки воды, крохотные снежинки.
Татьяна Виноградова
Снежные птицы
Снег лёг враз, словно тот, кто ведал погодой, решил не пробовать, удались ли в этом году снежинки, не надо ли добавить белизны и пышности, а просто вывалил всё, что успел запасти осенью. Толстое, глушащее звуки одеяло скрыло камни и тропинки, пригнуло ветви деревьев. Однако хозяин зимы на этом не успокоился. В своей мастерской он без устали чеканил одну снежинку за другой, и уже к следующему утру снега хватило на новую метель.
Пышные хлопья падали день за днём, неделю за неделей. Таррин смотрела в высокое окно своей комнаты и думала, что ещё немного — и жители замка окажутся запертыми до самой весны. А пока они каждое утро освобождали от наносов двери и ворота, и дозорные, кутаясь в плащи, уходили, чтобы сменить товарищей, к кромке леса. Там из наста и снега были возведены укрытия, потому что летние шалаши оказались погребены под невиданным по толщине покровом.
Таррин была невысокой по эльфийским меркам. Каштановые волосы достались ей от матери, упрямство — от отца, а другом она обзавелась сама.
Аррых, приятель Таррин и напарник по множеству приключений, ещё в начале зимы наведался в замок, да так и остался. Аррых был варгом, гигантским разумным волком. Сейчас он хотел бы вернуться к родичам, но стая Аррыха с началом снегопада откочевала на восточное плоскогорье, где сильный ветер не давал снегу собираться. Аррыха отрезало от соплеменников. Пройти, по его словам, было можно: снег слёживался, его пласты перемежались пластами наста. Однако пурга заметала следы, и даже мелкая живность, которую обычно удавалось вынюхать под сугробами, теперь была надёжно укрыта. «Плохая охота, плохое время для путешествия», — повторял Аррых, сначала терпеливо, потом с досадой.
Замок Дарондила, короля горных эльфов и отца Таррин, был возведён на высокой горе. Ниже, за окном, лес бугрился белыми макушками, спускаясь к долине далёкого Ароса, и небо над ним было тоже белым — укрытым ровной пеленой облаков. Солнечный свет пробивался сквозь них, словно через перламутровую раковину.
— Никогда такого не видела, — сказала эльфийка, отворачиваясь от окна. Варг лежал, вытянувшись во всю длину у камина, и его глаза янтарно светились.
«Я тоже, — ответил он, пользуясь не звуками, а мысленной речью, как делал всегда, когда надо было говорить на языке эльфов. И, подумав, честно прибавил: — Правда, я видел меньше зим, чем ты».
— Я засиделась, — Таррин потянулась, разгоняя кровь. — Смотри, облака сегодня высокие. Может, снег больше не будет идти? Хочется выбраться хотя бы на несколько дней.
«Скоро зима повернёт к весне, — отозвался варг. — Старики говорят, в это время снежные птицы танцуют свой брачный танец, и тот, кому посчастливится его увидеть, будет удачлив весь год».
— Снежные птицы? Я никогда не слышала о них!
«Глупая эльфийка! — проворчал варг. Это давно уже было всего лишь дружеским поддразниванием, и Тар улыбнулась. — Снежные птицы танцуют на изломе зимы, на грани жизни и смерти, — мысленная речь варга не грохотала, как бывало, когда он сердился, а рокотала тихо, почти напевно. — Их перья кружатся в воздухе, и тот, кого они коснулись, испытывает счастье. Увидеть снежную птицу непросто, это случается лишь с теми, кто готов отдать что-то очень важное для себя».
— И это действительно приносит удачу?
«Так говорят».
Таррин опустилась в кресло, но смогла оставаться в покое лишь на то короткое время, что требуется для глубокого вдоха и выдоха.
— Если снегопад не возобновится, мы отправимся их искать, — решительно произнесла она.
«Тебе так срочно понадобилась удача?»
— Нет, но если она понадобится срочно — нам некогда будет отправляться на поиски снежных птиц!
Аррых поднял голову. Уголки его губ оттянулись в стороны, пасть приоткрылась, позволяя увидеть розовый язык и устрашающие зубы: варг смеялся.
«Очень убедительно. Но мы, и правда, засиделись. Найдём мы их или нет — а небольшая прогулка нам не помешает».
После нескольких дней тепла снова подморозило. Таррин собрала заплечный мешок, не забыв ни кокон из лёгкой тёплой ткани, позволявший ночевать на снегу, ни запас еды, отдав предпочтение орехам и тонким хлебцам, способным насытить уставшего путника, ни котелок. Хотя она тщательно отбирала, что взять с собой, поклажа получилась увесистой. К тому же к ней прибавлялись лук и колчан.
Заклятие надёжно защищало тетиву от намокания, запасная тетива, а также всё необходимое для добычи огня и мелкого ремонта, лежали на своих местах в кармашках широкого пояса. Случись что непредвиденное, мешок можно и потерять, и тогда то, что осталось при тебе, спасёт жизнь.
— Ты уверена, что не хочешь взять с собой воинов? — спросил Дарондил, выходя во двор замка, чтобы проводить дочь. Спрашивал он не в первый раз, и не в первый раз Таррин отвечала:
— Не беспокойся, отец, мы с Аррыхом сумеем защитить себя и не попадём в беду. Уже к Повороту я буду дома.
Дарондил обнял дочь, и ворота перед ней медленно распахнулись.
Начало пути было лёгким. Эльфийка даже по рыхлому снегу могла пройти, не проваливаясь. Варги так не умели, поэтому Аррых радовался прочному насту и бежал впереди упругой рысью, ходко, без напряжения. Вскоре им попался заячий след. Аррых прыгнул в сторону, скрылся за деревьями. Вернулся он довольный. К его носу пристал клок белой шерсти, и варг стряхнул его, потёршись мордой о снег.
Ниже, там, где хвойные деревья стали высокими, друзья свернули. Их путь лежал на юг: так они решили накануне. Пройдя Долгий Лес, они рассчитывали дойти до Столовых гор. Их вершины, плоские и невысокие, были покрыты лишь низкорослыми кустами. Таррин и Аррых хотели увидеть как можно больше разных, не похожих друг на друга мест. Кто знает, какие из них лучше подходят снежным птицам?
Деревья, усыпанные мерцающим снегом, стояли тихо и торжественно, но в кронах слышался то шорох птичьих коготков, то писк поползней и синиц. Снег покрывали цепочки следов — горностаи искали добычу, а в одном месте Таррин увидела отпечаток крыльев взлетевшей сойки. Эта мелочь не интересовала Аррыха, но более крупного зверья до вечера они так и не встретили.
Через два дня Долгий лес кончился. Путники вышли к Делинтанару, притоку Ароса, широкая долина которого должна была вывести к Столовым горам.
— Должно быть, для танца снежным птицам нужны ровные площадки, — воодушевлённо говорила Таррин тем же вечером. — Ветер и звёзды, и ни единой души вокруг. Вот почему мы не встретили их до сих пор. А там — там, может, нам повезёт!
Невысокий костёр лизал рыжими языками бока закипающего котелка, искры взлетали и гасли в тёмном небе, заслон из ветвей не давал теплу улетать.
«Ты и раньше, бывало, путешествовала зимой, — проворчал варг, умиротворённо вытягивая лапы и щурясь. — И ни разу не встречала снежных птиц — ни в лесах, ни на плоскогорьях. Ты думаешь, они вылетят тебе навстречу лишь потому, что на этот раз ты ищешь именно их?»
— И правда, — Таррин рассмеялась. — В любом случае, попытаться стоит. Но я обещала быть дома к Повороту, так что пусть поторопятся.
«Я помню. Вы, эльфы, празднуете его как-то по-особенному?»
— Недели перед Поворотом — время тёмных ночей и тёмных сил, — девушка задумчиво поворошила прутиком угли. — Самую длинную ночь в году принято проводить с друзьями, в тесном кругу. Мы поём песни-воспоминания или просто молчим вместе. А вот следующий день — день веселья, радости и смеха. Замок украшают огоньками, живыми цветами, в общем зале накрывают длинный стол, и лучшие музыканты показывают своё мастерство. Мы танцуем, дарим подарки, состязаемся в различных умениях. В этот день не принято строить планы на будущее и печалиться о прошлом. Так мы показываем, что рады приходящему году, что бы он ни принёс. А вы?
«Длинную ночь мы тоже проводим вместе. А следующий день стая должна встретить в пути: даже если весна окажется поздней — всегда можно задержаться где на день, а где и на луну. Волчья жизнь — это дорога. И новый год — начало нового пути и продолжение старого».
— Начало и продолжение?
«Да, одновременно».
Достигнув Столовых гор, Таррин и Аррых переждали короткую непогоду в балке, укрытой от ветра и поросшей кривыми деревцами, а на следующее утро двинулись дальше. Целый день ушёл на то, чтобы подняться на одну из вершин. Отсюда, насколько хватало глаз, видны были горы — старые, выглаженные ветрами, они поднимались плоскими уступами, и узкие долины прорезали их, словно перед Таррин лежали ломти праздничного пирога.
— Мир кажется таким огромным! — Таррин глубоко вдохнула морозный воздух, раскинула руки и закружилась, а варг толкнул её и отпрыгнул, приглашая побегать. — Ах, вот ты как! Ну, держись!
Шкура варга пахла снегом и чуть-чуть дымом. Они догоняли друг друга и уворачивались, и оба извалялись в снегу, а после отогревались у костра. Веточки горных кустов вспыхивали жарко, но быстро сгорали, оставляя ломкие угольки.
Друзья передвигались иногда днём, иногда ночью, — темнота обоим была нипочём, да она и не бывала полной. Никогда раньше Таррин не видела такого звёздного неба. Словно на рисунок созвездий, знакомый с раннего детства, кто-то насыпал мельчайшую сверкающую пыль.
Время от времени Аррыху везло, и он добывал кролика или куропатку.
— Может, куропатки — это и есть снежные птицы? — то ли с досадой, то ли подсмеиваясь, спрашивала Тар. И варг каждый раз отвечал: «Конечно, нет, и ты сама это знаешь!»
Поворот зимы приближался, и, хотя никакого следа снежных птиц они так и не нашли, Таррин признала, что пора поворачивать к дому. На карте их путь выглядел бы как огромная подкова, и они решили спрямить дорогу.
Спустя несколько дней они стояли перед длинным карнизом, проходящим по крутому боку горы.
Путь вниз был отрезан обрывом. Трещина в теле скал не была глубокой, на дне её скопился снег, и всё же спуск казался невозможным.
«Мы можем вернуться и попробовать в другом месте».
Иногда горы словно не пускают куда-то: если бежать волчьей рысью по прямой — до дома оставалось куда меньше дневного перехода, но пока друзья раз за разом натыкались на непроходимый участок, возвращались по своим следам, забирались выше и пробовали снова. Оба устали, а Таррин, к тому же, подгоняло нетерпение. Ведь она обещала вернуться к Повороту зимы!
— Я думаю, снег выдержит, — сказала она. — Пройду первая: я легче, а если путь окажется ненадёжным, я это пойму.
Варг ответил согласным ворчанием. Он был терпеливее и неутомимее Тар, но и ему надоели безуспешные блуждания на одном месте.
Таррин сняла плащ, чтобы тот не стеснял движений, и приторочила к полегчавшему мешку. Снег, лежащий на карнизе, был зализан солнцем и ветром и блестел ледяной корочкой, однако, прижимаясь к стене, можно было двигаться вперёд. Таррин ступала легко, прислушиваясь к ощущениям. Дважды ей показалось, что уступ под снегом сужается, и она чертила линию мыском сапога, отмечая опасность. Она благополучно добралась до конца карниза, остановилась на неширокой площадке и облегчённо перевела дух: впереди виднелся пологий ровный подъём.
Аррых двинулся следом. Первое отмеченное Тар место он преодолел прыжком, не желая доверяться слежавшемуся снегу. У второй метки он прыгнул снова. Лапы Аррыха вспороли корку наста, и вдруг под нею сверкнула наледь. Варга занесло, опрокинуло, впечатало спиной в каменную стену. Таррин вскрикнула. Аррых съезжал вниз — сперва боком, затем его ударило о выступ, перевернуло. А дальше Таррин видела лишь снежный вал, стремительно растущий, увлекающий за собой всё, что находилось по дороге.
Дрожа, Таррин вцепилась в выступ скалы. Лавина достигла дна, поднятый в воздух снег оседал, и только взрыхлённая поверхность выдавала место, где оказался погребён друг.
Спуститься с того места, где находилась эльфийка, было возможно, хотя и рискованно. На середине склона она сорвалась и покатилась, каждый миг ожидая удара о камни. Внезапный рывок чуть не выдернул руку из сустава. И через миг Таррин почувствовала, что лежит неподвижно.
Она выбралась из снега и огляделась. Заплечный мешок висел, зацепившись за обломанный сосновый стволик. Именно он и задержал падение. Пола плаща, притороченного к мешку, трепетала на ветру высоко над головой. Там же, в мешке, остались и топорик, и спальный кокон, и еда. Добраться до всего этого было сложно.
Место падения варга удалось найти без труда. Неровная поверхность сошедшей лавины оказалась намертво схвачена морозом. Хорошо, что нож остался при Таррин. Она копала торопливо то лезвием, то руками, кляла своё нетерпение и отчаянно надеялась, что Аррых цел. Внезапно пальцы, уже замёрзшие, несмотря на перчатки, наткнулись на что-то. Лапа! Серебристо-серая, с мощными чёрными когтями. От облегчения Тар чуть не расплакалась: лапа была тёплой, даже сквозь перчатку Таррин чувствовала ток крови по сосудам зверя.
Наконец удалось откопать всего варга. Дыхание его было поверхностным, задняя лапа — вывернута. Слава Звёздам, переломов не было.
Первым делом следовало вправить вывих. Таррин нащупала сустав, потянула лапу, поворачивая. То, что варг был без сознания, сейчас помогало, а не мешало: он не чувствовал боли, мышцы оставались расслабленными. И всё же Таррин поняла, что простых — не магических — сил не хватает.
Она сосредоточилась и потянула снова, присоединяя к силам рук магический заряд. Медленно, очень медленно лапа поворачивалась, пока не раздался щелчок. Таррин поспешно укрепила связки и сухожилия, закрыла повреждённые сосуды под кожей. Затем занялась головой.
Острый камень был почти утоплен в снегу. Должно быть, летом он торчал в ущелье, как большой обломанный зуб. Удар рассёк шкуру на голове варга, но кровь уже остановилась сама. Таррин поняла, что больше сделать не может, и обессилено привалилась боком к тому самому обломку скалы, который стал причиной несчастья.
Глаза варга были по-прежнему закрыты. Солнце ушло за гребень горы, тени на снегу стали длиннее и синее.
Пояс Таррин, в кармашке которого находились трутница и огниво, оставался при ней, но здесь, в узкой щели между двумя обрывами, не росло ни единого кустика. Или, может, они были засыпаны снегом? Всё равно. Ей надо было озаботиться топливом, прежде чем начать вправлять вывих. Магическое лечение вытягивает много сил, она ведь знала это. Её ошибка.
Но главная ошибка — нетерпение.
Ошибка её, а расплачиваются оба.
Надо передохнуть. Надо передохнуть, встать и найти место, где можно подняться. Выше по склону она видела деревья, низкорослые, перекрученные ветром. Топорик остался в мешке, но можно наломать ветвей, принести… огонь — это спасение.
Таррин чувствовала, как мысли, словно замороженные, движутся всё медленнее. Сколько времени уйдёт на поиск топлива? Варг, когда он здоров и силён, может спать на снегу без вреда для себя. А сейчас… Что, если Аррых замёрзнет, пока она ходит?
Нет, уходить нельзя. Таррин шевельнулась. Медленно распрямилась, хотя холод побуждал сжаться в комок. Легла, вжимаясь всем телом в густой мех и стараясь прикрыть Аррыха настолько, насколько могла. Сердце варга билось медленно, тихо, размеренно. Снизу от шерсти шло едва заметное тепло, но спина и плечи девушки заледенели.
От дыхания Таррин шерсть варга рядом с её лицом заиндевела. Повернув голову, Таррин смотрела на тени, а те удлинялись, тянулись к ней. Ночь наступала неумолимо, ей не было дела до двух неудачников, решивших, что Поворот — самое время для того, чтобы шутить с зимой.
Щёки Таррин так застыли, что она почти не почувствовала порыва ветра. Только отметила, что по насту пронеслась позёмка. А потом снежные струи приподнялись, свились в две длинные грациозные шеи.
Ветер усилился. От наста отделились фигуры. Тысячами ледяных искр засеребрились крылья, соткались тела из закатного света и снега. Две птицы на тонких ногах сделали шаг навстречу друг другу.
Это было прекрасно. Таррин забыла дышать.
Взмах белых крыльев, ещё шаг, вместе, одновременно, так точно, будто танцем руководит невидимый балетмейстер. Шеи откидываются назад так, что головы касаются спин. Птицы распрямляются, приседают в низком реверансе. И новый шаг.
«Опять переусердствовала?»
Мысленный голос варга был совсем слабым.
— Смотри! — едва слышно шепнула эльфийка. — Это они.
«Уоу! — варг собрался с силами и добавил: — Так вот что означало „между жизнью и смертью“. Я думал, это просто красивый оборот».
— Смотри!
Птицы танцевали. Грациозно изгибаясь, сплетались шеи, белые крылья — длинные, с призрачной бахромой маховых перьев — разворачивались и поднимались. Птицы расходились, тянулись друг к другу, словно стремились заключить в объятия, и вновь сходились. Закат догорел, но контуры птиц светились серебром.
Таррин потеряла счёт времени. Небо над гребнем скалы посветлело: там, за каменной грядой, вставала не видимая пока луна.
Ветер вновь поднялся и стих. Птицы закружились, их фигуры взметнулись в последнем вихре — и исчезли.
Таррин осторожно перевела дух. Ей казалось, что она полна изумлением и восторгом до краёв: пошевелись — и расплещешь. Она прикрыла глаза.
«Вставай! Вставай!»
Мысленный голос варга лишь слегка потеснил картину, которая всё ещё заполняла сознание.
«Вставай!»
Таррин попробовала шевельнуться и поняла, что не чувствует ни рук, ни ног. Лишь спустя какое-то время ей удалось согнуть окоченевшие пальцы, а затем и выпрямиться. Варг возился рядом.
«Помоги мне!»
Таррин перекатилась. После нескольких попыток ей удалось встать на колени. Она толкала варга, понимая, насколько невесомы её усилия, а тот скрёб лапами, силясь подняться. Сперва каждое движение причиняло боль. Постепенно тело разогрелось. Мышцы дрожали от напряжения, и всё же сокращались раз за разом.
И наконец удалось. Варг стоял на трёх лапах, покачиваясь, и Таррин стояла рядом. Затем варг шагнул вперёд. Ещё и ещё.
Так, медленно, с остановками, Таррин и Аррых преодолели невеликое расстояние, отделявшее их от склона.
Там варг опустился на снег и начал рыть. Таррин, поняв, что надо делать, отгребала снег в сторону, пока не получилась пещерка, которая могла вместить двоих. Когда Аррых втиснулся под её своды, Таррин принялась забрасывать вход, чтобы заделать его снаружи, оставив лишь отверстие, в которое могла проскользнуть сама. Потом, уже изнутри, постаралась закрыть и его.
Вскоре воздух в убежище нагрелся от их дыхания, и девушка уснула.
Проснулась она от ощущения чьего-то присутствия. Тишину нарушало только едва слышное дыхание варга, и всё же рядом был кто-то ещё. Кто-то недобрый, с сознанием холодным и тёмным, как омут.
Таррин пробила отверстие в стенке убежища и выглянула.
Прямо напротив неё на валуне, столь огромном, что он возвышался над поверхностью снега, сидела химера.
Таррин вылезла из норы и выпрямилась. Морозный воздух обжёг щёки. Аррых, обрушивая плечами пласты снега, высунулся следом и замер, настороженный.
Химера по-птичьи наклонила голову, переступила лапами и с шумом выдохнула. Перья на её крыльях отливали тёмной бронзой, антрацитовые глаза смотрели не мигая, короткая сланцево-рыжая шерсть на боках и крупе позволяла видеть рельефные мышцы.
— Ты узнаёшь меня? — спросила эльфийка после недолгого молчания, заполненного взаимным разглядыванием.
Потому что она-то узнала! Именно этот хищно загнутый клюв на звериной морде, эти львиные лапы и длинный тонкий хвост, хлещущий по бокам, она видела совсем близко — у каменного изваяния, оказавшегося до дрожи живым. Жители Бадварда много веков гордились своими статуями химер, а те много веков служили невольными стражами города. И только прошлым летом Таррин и Аррыху удалось снять заклятие, которым связал тварей маг Элмарт, почему-то почитавшийся людьми за святого.
— Узнаю, — голос химеры оказался скрипучим и шёл не из клюва, а из груди создания, как у чревовещателей. — Вот и ты оказалась в беде, да? И как оно тебе? Нравится быть в чьей-то власти?
Звероптица снова переступила лапами, придвигаясь ближе, и брюзгливо добавила:
— Ты не попросишь пощады, дочь Дарондила? Ну или помощи, на худой конец?
— Зачем мне просить пощады? — Таррин чувствовала опустошение. Взгляд химеры был безжалостным и холодным.
— Ты доставила бы мне этим удовольствие, — равнодушно пояснила та. Чёрные глаза на миг подёрнулись плёнкой третьего века. — Впрочем, я и без удовольствия сделаю то, что должна.
И, помедлив, закончила: — У тебя есть верёвка?
— Верёвка?
— Верёвка, — терпеливо повторила химера. — Такая тонкая гибкая штука. Есть или нет?
— Зачем?
— Глупая эльфийка, — буркнула химера, и Аррых фыркнул. — А как ещё поднять твоего варга?
Таррин расстегнула пояс. Облегчение было таким внезапным, что она чуть не охнула.
— Значит, молва всё-таки лжёт. Химеры умеют быть благодарными, — сказала она, разматывая длинную лёгкую верёвку, закреплённую на талии.
— Химеры не умеют быть благодарными, — назидательно проскрипела птица-зверь. — Не быть неблагодарным куда важнее.
— А в чём разница?
Аррых вылез из убежища полностью. На заднюю лапу он пока не наступал.
— Разница в понимании последствий, — каркнула химера, внимательно наблюдая за тем, как эльфийка обвязывает варга. — Вот посмотри на этого. Один только раз он проявил неблагодарность — и теперь вынужден терпеть тебя рядом. Я много знаю о тебе, эльфийка Таррин.
— Аррых приходит и уходит, когда хочет! — возмутилась девушка, а варг согласно рыкнул.
Химера разразилась кудахтающим клёкотом, затем резко оборвала его.
— Это была шутка, — мрачно пояснила она. Подёргала за обвязку, покачала головой и, выпустив верёвку, прыгнула вверх. Она поднималась и пикировала, кружилась, набирая высоту, и снова падала. Её крик — яростный, сиплый, требовательный — начинался низкими нотами и взлетал до тонкого, на грани слышимости, вопля. Таррин захотелось закрыть уши: казалось, голос твари ввинчивается в череп, заставляя кости дрожать, вселяя безотчётный ужас. Небо перечеркнули две новые тени. Они снижались, и вот уже все три звероптицы опустились на наст, тормозя крыльями и подняв вихрь колючих снежинок.
Химеры обступили Аррыха и некоторое время совещались, а, может, спорили о чём-то. Придя к какому-то решению, они подхватили Аррыха, отчаянно заработали крыльями и поднялись в воздух. Варг сдавленно рыкнул. Хотя эльфийская верёвка не врезалась в тело, всё равно приятного было мало.
«Задушат!»
— Жаловаться нам не приходится, — пробормотала Таррин. Она не надеялась, что варг услышит её, но тот откликнулся:
«Это точно».
Медленно, неровно, словно они не летели, а ковыляли, химеры со своим грузом поднялись вдоль склона и скрылись за гребнем. Таррин осталась ждать, сперва спокойно, потом с нетерпением.
Наконец звероптицы вернулись. Одна из них бросила перед Таррин верёвку:
— Теперь ты.
Чтобы унести гораздо более лёгкую эльфийку, достаточно было одной химеры, но за верёвку ухватились две. Взлёт был таким стремительным, что у девушки закружилась голова. Заснеженный склон словно проваливался куда-то, а куда именно — Таррин предпочла не видеть.
Теперь стало ясно, почему химеры не возвращались так долго: они не оставили Таррин на вершине горы, а перевалили через неё. Отсюда добраться до замка уже не составляло труда.
Таррин приземлилась и ухватилась за стволик сосны: у неё подгибались ноги. Варг был здесь — лежал на снегу, взгляд его был живым, уши стояли торчком, и Таррин успокоилась.
Химеры не стали прощаться: не успела Таррин обернуться, чтобы поблагодарить, как они уже взмыли в воздух.
— Ох! — вспомнила Таррин. — Мешок!
«Ничего, к вечеру будем на месте», — Аррых наклонил голову и лизнул снег.
— Да, но…
«Слышишь?»
Таррин прислушалась. Свистели крылья! Звук был знакомым. Что…
Химера — та самая, первая — зависла в воздухе и выпустила из когтей поклажу.
— Держи, раззява, — скрипнула она и с торжествующим то ли клёкотом, то ли смехом рванула вверх.
— Долг зачтён, — тихо сказала Таррин, провожая её взглядом. Конечно, химера не слышала, но это было неважно.
Первым делом Таррин набрала сучьев. Она приносила по две-три ветки за раз, больше не могли захватить всё ещё непослушные пальцы. Впрочем, кажется, она ничего не отморозила. Должно быть, это было первым везением, которое принесла встреча со снежными птицами. А вторым стали химеры.
Когда костёр разгорелся, Таррин поставила на него котелок со снегом и едва дождалась, пока закипела похлёбка. Девушка высыпала в воду все остатки припасов: им с Аррыхом было необходимо подкрепиться.
А потом они двинулись вперёд.
Таррин предлагала Аррыху задержаться, но тот воспротивился. «Мы встретили Поворот как надо — вместе. Первый день года мы проведём тоже как надо — в дороге, — сказал он. — Уж я-то точно тебя не задержу, посмотрим, как ты за мной угонишься». И действительно, шла Таррин медленно. Мышцы отзывались болью на каждое движение. Впрочем, и варг ступал тяжело, совсем не так, как обычно. Оба без слов понимали, что уже опоздали к назначенному сроку, и двигались вперёд упорно, шаг за шагом.
Днём они остановились, чтобы выпить горячего варева. Припасов больше не оставалось, и Таррин бросила в кипяток древесные почки и хвою, собранные по дороге.
Уже смеркалось, когда они обогнули гору, по боку которой ползли весь вечер.
Внизу лежала узкая полоса леса. Тёмная хвоя проглядывала из-под снежных шапок, серые стволы стояли прямо, как колонны. А по другую сторону, как раз напротив того места, где остановились путники, высился замок. Каждая башенка, каждый зубец сияли сотнями цветных огней, витражи окон яркими мазками расцвечивали строгие стены. Таррин даже показалось, что она слышит пение, но, конечно, этого не могло быть.
Она представила, как отец сидит в зале и делает вид, что веселится вместе с другими, и расправила плечи.
— Ну уж нет, — сказала она, словно варг с ней спорил. — Даже не думай, что мы разобьём лагерь прямо тут и будем весь вечер любоваться на то, как празднуют другие. Пойдём, осталось немного.
«Глупая эльфийка», — проворчал Аррых и шагнул вперёд, проламывая грудью сугроб.