Marko Kloos

TERMS OF ENLISTMENT

– Тебе стоит повидаться с отцом, – говорит мама с кухни.

Я отрываюсь от читалки и смотрю на мать. Та ставит лоток с едой в печь для подогрева и не видит адресованной ей ухмылки. Я возвращаюсь к чтению о гибели «Пекода», которая сейчас интересует меня куда сильнее.

– Ты меня слышишь, Эндрю?

– Я слышу, мам. Просто я тебя игнорирую.

– Не умничай. Ты что, собираешься улететь не попрощавшись?

– А на фига мне прощаться-то? Он все равно будет под лекарствами и ничего не поймет.

Мама достает лоток с едой из печи. Подходит к столу и демонстративно ставит его передо мной.

– Убери эту штуку на время обеда, пожалуйста.

Я вздыхаю – тоже демонстративно – и выключаю читалку.

– Ты будешь проходить подготовку несколько месяцев, Эндрю. Его рак развивается быстро, и ты можешь никогда больше его не увидеть.

– И хорошо, – говорю я.

Мама смотрит на меня, на лице ее смешиваются печаль и ярость, и на секунду кажется, что сейчас она залепит мне пощечину, чего не делала с тех пор, как мне было десять. Потом ее взгляд смягчается, и она выглядывает в окно. Дождь падает широкими лентами на бетонный кротовник нашего Коммунального Кластера. Ненавижу дождливые дни – от сырости запах становится еще хуже. Моча и разлагающийся мусор – вездесущий аромат города на соцобеспечении.

– Все-таки он твой отец, – говорит она. – У вас больше не будет возможности поговорить. Если не сходишь и не увидишься с ним сейчас, когда-нибудь об этом пожалеешь.

– Ты сломала ему нос, когда уходила от него, – напоминаю я. – И как-то не особо расстроилась, когда узнала про рак. Какого черта я должен беспокоиться?

– Это было семь лет назад, – говорит мама. Она выдвигает стул и садится к столу. – Много всего случилось за это время. Знаешь, он был горд за тебя, когда я рассказала, что ты получил письмо о зачислении.

Она смотрит на меня, а я пытаюсь игнорировать это, снимая пленку с лотка. Вкус дня – курица с рисом. Не столь уж многое можно сделать с переработанным белком Стандартного Пищевого Пайка, чтобы он стал аппетитнее. Тыкаю фальшивую куриную котлету вилкой и поднимаю глаза на маму, а та понуро глядит на меня и хочет, чтобы я почувствовал себя виноватым. Пару секунд я держусь, а потом пожимаю плечами.

– Я схожу к нему, – говорю я. – И если по пути меня ограбят и убьют, надеюсь, ты будешь раскаиваться.

В моей комнате как раз хватает места для кровати, письменного стола и шкафа. Мебель сделана из нержавеющей стали и прикручена к полу, чтобы мы не могли сдать ее в металлолом. Шкаф наполовину пуст. У меня не хватает вещей, чтобы его заполнить.

Открываю верхнее отделение, где ютится жалкая стопка одежды, и бросаю сверху читалку. В прошлом году я отдал за нее коробку старых патронов кольцевого воспламенения, и парень, с которым я менялся, подумал, что я полный лопух. Наклейки «Имущество школы» свести невозможно, но домовая полиция прыгает от восторга далеко не при виде школьной техники. Во время рейдов по квартирам ищут только оружие и наркотики. Я мог бы спрятать читалку, если бы захотел, но копы становятся подозрительными, когда не находят совсем ничего недозволенного.

Прохожу через квартиру ко входной двери, и мама высовывает голову из кухонного закутка.

– Эндрю?

– Да, мама.

– Сегодня воскресенье. Зайдешь на пищевую станцию за своим недельным пайком?

– Завтра я уезжаю на подготовку. Я не смогу его съесть.

Мама просто смотрит на меня и выглядит так, будто ей почти стыдно. Тогда я просекаю, в чем дело, и пожимаю плечами.

– Я заберу свой паек, мам.

Она открывает рот, хочет что-то сказать, но я разворачиваюсь и выхожу за порог, так что ее ответ тонет в глухом хлопке закрывшейся двери.

Внашем подъезде снова сломался лифт. Я открываю дверь на лестничную клетку и прислушиваюсь. Лестницы – пристанище многочисленных шаек начинающих отморозков, потому что в узких пространствах удобно окружать людей. Домовая полиция вламывается сюда только в поисках пушек и наркоты. В остальное время они обходят многоквартирки стороной. На каждом этаже есть камеры наблюдения, но бо́льшая их часть сломана. Всем чхать на коммунальных крыс.

Мы живем на двенадцатом этаже тридцатиэтажного дома. Я спускаюсь, проскакивая три-четыре ступеньки за раз, жертвуя тишиной ради скорости. Внизу я еще раз останавливаюсь и прислушиваюсь. Потом открываю дверь в холл и выскальзываю из здания, чтобы забрать свое оружие.

Пушки запрещены в коммунальных домах, но все равно почти у всех они есть. Я не держу свою дома из-за внезапных проверок, и потом, маму удар хватит, если она ее найдет. Прячу ствол в водонепроницаемой трубе, которую засунул в трещину на огромном передвижном мусоросжигателе около дома. Это отличный тайник – никто никогда туда не заглядывает, контейнер всегда на одном и том же месте, – но из-за него меня легко сцапать, пока я не вышел из здания. Убеждаюсь, что никто не смотрит, и подхожу к мусорному баку.

Каждый раз, когда я тянусь к трещине, ожидаю, что она пуста. Моя рука касается прохладного металла магнитной коробки – и я каждый раз вздыхаю с облегчением. Откидываю крышку и достаю свою пушку. Это древний револьвер под унитарный патрон, сделан века полтора назад. В него влезает только шесть зарядов, но зато он работает даже с самыми дрянными боеприпасами, которых куда больше, чем хороших. Бо́льшая часть моего скромного запаса амуниции сделана вручную из старых латунных гильз и выклянченных кусочков свинца. Револьверы популярнее автоматики, потому что осечка их не тормозит.

Засовываю револьвер в штаны, к тазовой кости, где его удержит натяжение пояса. Ходить с нелегальным оружием опасно, но шляться по Коммунальному Кластеру безоружным куда опаснее.

Одно преимущество у дождя. Из-за него люди сидят по домам, даже хищники. Когда снаружи льет, город становится почти мирным. Я натягиваю капюшон куртки и шагаю по улице.

За пять минут вода пробирает до костей. Можно остаться сухим, если прятаться под навесами и козырьками зданий, но я лучше промокну. Двери и прочие темные места возле зданий опасны. Пройдешь там, где околачиваются юные головорезы, – и конец прогулке. В прошлом году меня дважды чуть не ограбили, а я осторожнее многих.

Отец живет почти на другом конце КК. Рядом есть остановка общественного транспорта, но, если я туда сунусь, сработают оружейные сканеры, поэтому топаю пешком.

Я вырос здесь. Никогда не был за пределами Бостонского метроплекса. Завтра я отбываю на Начальную подготовку, и если не засыплюсь на ней, то никогда больше не увижу этого места. Оставлю позади все, что знал, и всех, кто знал меня, и я не могу этого дождаться.

Папа открывает дверь после третьего звонка. Последний раз мы виделись больше года назад, и я потрясен тем, как сильно он изменился с тех пор. У него изможденное лицо. В молодости он был очень красивым мужчиной, но рак съел почти всю его плоть. Зубы отвратительны настолько, что мне хочется отшатнуться, когда он улыбается.

– Надо же, – говорит он. – Пришел попрощаться, да?

– Мама меня послала, – говорю я.

– Еще бы она этого не сделала.

Мы смотрим друг на друга, и мое сердце успевает сделать несколько ударов, прежде чем он поворачивается и уходит внутрь.

– Ты заходи, заходи.

Я шагаю в прихожую и закрываю за собой дверь. Отец проходит в комнату, где со вздохом падает на диван. На столе перед ним огромная груда лекарств. Он ловит мой взгляд и пожимает плечами.

– И все это бесполезно. Коновал в клинике говорит, что через полгода мне кормить червей.

Я хочу съязвить в ответ, но почему-то не могу себя заставить. В комнате пахнет болезнью, а отец выглядит жалким. Рак пожирает его изнутри, и он умрет в этом доме, где лестницы воняют мочой. Что бы я ни сказал, ему от этого не станет хуже, а мне – лучше.

Когда мне было четырнадцать, я отдал бы все что угодно за возможность прикончить своего папашу, отомстить за побои и унижения. Теперь он передо мной, настолько слабый, что мне даже револьвер за поясом не нужен, а у меня не осталось ненависти к нему.

– Я думал, твоя мать мне наврала, – говорит он. – Не верил, что ты пройдешь. С твоими-то вечными книжками.

– Может, я поэтому и прошел, – говорю я. – Люди с мозгами им тоже нужны.

– Будешь жать кнопки где-нибудь. Не пошлют тебя убивать других людей. Ты на это не способен.

«Потому что не давал сдачи, когда ты использовал меня вместо боксерской груши?»

Эти слова – отличный повод, чтобы рявкнуть на отца, но я понимаю, что он провоцирует меня, и не хочу доставлять ему удовольствие.

– Посмотрим, – отвечаю я, и он шлет мне еле заметную улыбку. Я до ужаса похож на него. Если я засыплюсь, то вернусь сюда, в КК, и когда-нибудь кончу точно так же, одинокий и напуганный, запертый на паре десятков квадратных метров посреди коммунального города. Квартиры в КК недолго пустуют после смерти жильца. Твои вещи выбрасывают, проводят химчистку помещения, забивают в дверь новый код доступа и в тот же день передают помещение новому государственному иждивенцу.

– Когда ты отправляешься?

– Завтра вечером, – отвечаю я. – Должен явиться на призывной пункт к восьми.

– Смотри не влипни. Если тебя арестуют, твое место займет следующий по списку.

– Не беспокойся, – говорю я. – Если я в чем-то сомневаюсь, то думаю, как поступил бы ты, – и делаю наоборот.

Отец отвечает хриплым смешком. Когда еще мы жили под одной крышей, за такую агрессию он бы меня отколошматил, но рак выпил весь его гнев.

– Ты вырос маленьким засранцем, – говорит он. – Только о себе и думаешь. Веришь, я был таким же в твоем возрасте.

– Я не такой, как ты, папа. Совсем не такой.

Потешаясь, он смотрит, как я иду к выходу из квартиры.

У двери оборачиваюсь.

– Да иди уже, – говорит он, не дав мне попрощаться. – Увидимся, когда тебя признают негодным.

Я смотрю на него, человека, от которого мне досталась половина генетического кода. Говорю себе, что вижу его в последний раз – и должен сказать что-то, почувствовать, что точка поставлена. Вместо этого я просто разворачиваюсь и ухожу.

Иду к лестнице по обшарпанному коридору. Уже на ступеньках я слышу, как тихо закрывается дверь в квартиру моего отца.

По пути домой я захожу на пищевую станцию, чтобы забрать свою еженедельную баланду. Она выдается в запечатанных одноразовых лотках, двадцать одна штука в коробке. Каждый государственный иждивенец получает по коробке в неделю, четырнадцать тысяч калорий Стандартного Пищевого Пайка.

СПП делают из переработанного белка, обогащенного питательными веществами, витаминами и искусственными ароматизаторами, чтобы сделать еду терпимой. Говорят, его специально готовят так, чтобы вкус был приемлемым и только чтобы не допустить избыточного потребления, но мне кажется, что никакой научный процесс не способен сделать из СПП кулинарный шедевр. Все равно вкус будет таким, словно на протеин пустили копыта и хвосты, что, скорее всего, недалеко от правды. Один мой школьный друг утверждал, что СПП частично готовят из разведенного человеческого дерьма, добытого из водоочистных установок, что, скорее всего, тоже близко к правде. Раз уж питьевая вода делается из очищенной мочи, то и остальное можно вообразить без особой натяжки.

Дождь все еще льет без устали. Под козырьком соседней с нашей многоквартирки толкутся какие-то парни. Когда я прохожу мимо, они замечают коробку у меня под мышкой, но, видимо, никому из них не хочется мокнуть ради нескольких лотков с малоаппетитной соей, так что они не трогаются с места.

Поднимаясь по ступенькам к двери нашего дома, я вспоминаю о пушке у себя за поясом.

Сегодня вечером придется сделать еще кое-что.

Явстречаюсь с Эдди в грязном переулке между двумя жилыми башнями. Эдди покупает и продает практически все что угодно – оружие, лекарства, талоны в магазины за пределами КК, а также поддельные ИД-карты, которые иногда выдерживают проверку.

– Сколько у тебя патронов для этой штуки?

– Восемь фабричных и двадцать семь самодельных, – говорю я.

Эдди открывает барабан и крутит его уже в третий раз за время нашего торга. Мне почти больно видеть свою пушку в чужих руках. Я знаю, что никогда больше не дотронусь до нее, если сделка состоится.

– Они, конечно же, идут в комплекте, – говорит он.

– Естественно. Зачем мне пули без револьвера?

– Тридцать восьмой калибр есть у многих, – говорит Эдди. – Ты можешь продать патроны кому-то еще.

– Завтра я ухожу в армию. Мне некогда искать покупателей. Считай это пакетной сделкой.

– Пакетной сделкой, – повторяет Эдди. – Хорошо.

Он снова осматривает пушку и кивает:

– Два продуктовых талона и две унции сухой канадской. Хватит на неделю или больше, если не станешь делиться с кем попало.

Я качаю головой.

– Без травки. Меня вышвырнут, если тест покажет наркоту. Четыре продуктовых талона.

Эдди медленно трет подбородок большим и указательным пальцами. Я знаю, что он понял, чем ответить на мое предложение, как только я его сделал, но позволяю ему закончить ритуал.

– Три талона и десять таблеток – обычных лекарств, каких захочешь.

Я притворяюсь, что задумался.

– Три талона, пятнадцать таблеток, – говорю я.

– Заметано.

Эдди протягивает ладонь. Мы скрепляем сделку рукопожатием, и мой револьвер исчезает где-то под одеждой Эдди.

– Какие у тебя есть таблетки?

– Посмотрим, – говорит он. – Обезболивающие, антибиотики, от высокого давления, стимуляторы, немножко транков.

– Обезболивающие хорошие?

– Для головы и всякого такого. Если тебя подстрелят, – не пригодятся.

– Нормально, – говорю я. – Давай их.

Эдди копается в пальто, достает баночку с таблетками и отсчитывает пятнадцать штук мне в ладонь.

– Ну смотри, если они будут ненастоящими… – говорю я, ссыпая их себе в карман.

– Конечно, они настоящие, – говорит Эдди с легкой обидой в голосе. – У меня репутация, знаешь ли. Если кто получит подделку – он же больше ничего у меня не купит.

Он снова копается в кармане и эффектно, как выигрышную карточную комбинацию, предъявляет мне три продуктовых талона.

– Рад иметь с тобой дело, – говорит он, пока я убираю талоны.

– Еще увидимся, Эдди, – говорю я, зная без всякого сомнения, что этого никогда не случится.

Когда я вхожу в квартиру, мама отрывается от сетевого шоу.

– Как все прошло?

– Бестолково, – отвечаю я.

Подхожу к столу в общей комнате и высыпаю на него горсть таблеток. Мама осматривает их и поднимает бровь.

– Ничего противозаконного, мам, – говорю я. – Просто немножко болеутоляющих. Тебе должны пригодиться, для зубов.

Она наклоняется и собирает таблетки.

– Где ты достал их, Эндрю?

– Обменял кое-что.

Достаю из кармана продуктовые талоны и кладу перед мамой. Она наклоняется, чтобы их осмотреть, и закрывает рот руками.

– Эндрю! А это ты где взял?

– Я кое-что обменял, мам, – повторяю я.

Она поднимает талоны осторожно, словно боится повредить бумагу. За каждый из них можно получить продуктов на сто новых долларов в магазине за пределами КК. Правительство выпускает эти талоны ежемесячно, их раздают по принципу лотереи в укрепленных бетонных будках возле транспортных станций.

– Используй их или обменяй на что-нибудь, – говорю я. – Только смотри, чтобы у тебя их не выманили.

– Об этом не беспокойся, – говорит мама, собирая талоны и пряча в карман. – Полтора года нам не доставалось талона. Убить готова за кусочек хлеба с сыром.

Я готов уже наплести ей какой-нибудь чепухи о том, что я обменял на эти талоны, но она так обрадована, что не углубляется в подробности.

– Спокойной ночи, – говорю я, отправляясь в свою комнату. Мама улыбается мне, впервые за много дней.

Потом снова поворачивается к плазменной панели на стене, где тихо продолжается какое-то идиотское шоу.

– Эндрю? – говорит она, когда я касаюсь двери. Я оборачиваюсь, и она опять улыбается.

– Завтра с утра я постараюсь дойти до магазина. Может быть, нам удастся прилично пообедать перед твоим отлетом.

– Было бы хорошо, мам.

Япровожу свою последнюю ночь в КК Бостон-7, добивая заключительные пятьдесят страниц «Моби Дика». Завтра мне придется оставить электронную книжку здесь. Я читал «Моби Дика» уже раз десять или больше, но не хочу бросать сейчас, с вечной закладкой на том месте, где «Пекод» исчезает под водой.

«На второй день вдали показался парус, стал расти, приближаться, и наконец меня подобрал чужой корабль. То была неутешная „Рахиль“, которая, блуждая в поисках своих пропавших детей, нашла только еще одного сироту».[1]

– Не делай этого, – говорит женщина.

Я – очевидная цель для протестующих, что собрались перед призывным пунктом. У меня в руке потрепанная сумка, и я обрил голову, чтобы армия не тратилась на мою стрижку.

– Простите, что? – спрашиваю я.

У женщины доброе лицо и длинные волосы, местами седые. Перед военкоматом стоит целая стая недовольных, они держат плакаты и скандируют антивоенные лозунги. Протестующие держатся подальше от дверей, которые охраняют два солдата в боевой броне, они же проверяют повестки у призывников. У солдат есть пистолеты и шокеры для контроля толпы, и хотя они не удостаивают демонстрацию даже взглядом, никто из протестующих не подходит к желтой линии, отделяющей военкомат от тротуара, ближе, чем на пять метров.

– Не делай этого, – повторяет она. – Им наплевать на тебя. Им просто нужно пушечное мясо. Ты погибнешь.

– Все когда-нибудь умрут, – говорю я. Это изречение звучит слишком пафосно даже для меня самого. Мне двадцать один, женщине, кажется, больше шестидесяти, и она наверняка знает о жизни и смерти куда больше меня.

– Не в твоем возрасте, – говорит она. – Они будут трясти перед твоим носом вкусной морковкой, но все, что ты от них получишь, – гроб, накрытый флагом. Не делай этого. Ничто не стоит твоей жизни.

– Я уже зачислен.

– Но ты же знаешь, что имеешь право отказаться в любой момент? Если ты развернешься и уйдешь прямо сейчас, они ничего не смогут с этим поделать.

И тут я понимаю, что она никогда не подходила к коммунальному жилью ближе, чем на десять миль. Уйти сейчас и вернуться в эту дыру?

– Я не хочу, мэм. Я сделал свой выбор.

Она смотрит на меня грустными глазами, улыбается, и я чувствую легкий укол стыда.

– Подумай, – говорит женщина. – Не разменивай свою жизнь на банковский счет.

Она протягивает руку и нежно кладет ее мне на плечо.

Секундой позже пожилая дама оказывается на земле, на нее наваливаются солдаты, охранявшие вход. Я даже не заметил, как они покинули пост. Женщина кричит от удивления и боли. Ее товарищи бросают скандировать лозунги и разражаются протестующими криками, но солдаты игнорируют их присутствие.

– Физическое препятствование доступу в призывной пункт является преступлением класса D, – говорит один из солдат, доставая гибкие наручники. Женщину поднимают с асфальта и ставят на ноги. Один солдат заводит ее внутрь, а второй снова занимает пост на входе. Тот, что грубо тащит даму за руку, тяжелее ее раза в два в своей массивной броне, и женщина выглядит рядом с ним очень хрупкой. Она оглядывается на меня через плечо и вновь печально улыбается, и я отворачиваюсь.

^– Здание построено из стали и бетона, – говорит сержант. – Оно абсолютно устойчиво. Необязательно подпирать его плечом.

Парень сбоку от меня отходит от стены, к которой прислонялся, и ухмыляется сержанту. Но та уже ушла, явно не желая тратить время на дальнейшее общение.

Мы ждем в очереди в коридоре военкомата. В конце коридора установлен раскладной столик, за которым сканируют ИД-карты новобранцев. Очередь движется медленно. Когда наконец-то наступает мой черед, дело идет к ночи. Я пришел сюда за час до назначенных мне восьми вечера, а сейчас почти десять.

Сержант за столиком протягивает руку, и я отдаю ему ИД-карту и письмо о зачислении.

– Грейсон, Эндрю, – говорит он сидящему рядом солдату, который просматривает старомодную распечатку, а после делает пометку возле моего имени.

Сержант вставляет мою карту в сканер.

– Закончил общественный колледж, а? – говорит он со смесью удивления и ехидства в голосе. – Гигант мысли. Может, тебя когда-нибудь и офицером назначат.

Он усмехается. Потом вытаскивает карту из сканера и бросает в ведро у стола, на груду других ИД-карт. Принтер его терминала гудит и выплевывает скромную полоску бумаги, которую мне и вручают.

– Вот твое назначение, профессор. Не потеряй. Иди в эту дверь и ищи шлюз, указанный на бумажке. Рапортуешь местному сержанту, он посадит тебя в нужный шаттл. Следующий!

Мой шаттл на базу Начальной подготовки забит до отказа. Кресла просижены, ремни безопасности изношены, ковровая дорожка в проходе превратилась в путаницу волокон, давно утративших какие-либо порядок и узор. Видимо, они используют самое старое оборудование, какое могут найти, чтобы не тратить на рекрутов ни на доллар больше необходимого.

Двигатель шаттла заставляет корпус вибрировать, и через несколько минут нас поднимают в грязное вечернее небо. Некоторые новобранцы вытягивают шеи, чтобы выглянуть в исцарапанные окна, но я этим не заморачиваюсь. Если там что и видно, то только то, что хочется оставить в прошлом: одинаковые высотки, они складываются в огромную бетонную массу, и та похожа на жилище грызунов, вот только пахнет в пять раз хуже и выглядит куда грязнее.

Я провел всю свою жизнь в КК, который мы покидаем, и если бы прямо сейчас Сино-Русский Альянс сбросил на него ядерку и в ночном небе позади шаттла вспыхнул взрыв, я ничего бы не почувствовал.

Мы прибываем на базу в четыре утра.

Шаттл провел в воздухе четыре часа. Мы можем находиться где угодно в Североамериканском Содружестве, от севера Канады до Панамского канала. Мне в общем-то наплевать. Главное – что мы в четырех часах полета от КК Бостон-7.

На выходе из шаттла нас запихивают в ожидающий гидроавтобус. Пока он выруливает со станции, я замечаю, что мы в городской черте, но поблизости нет никаких высоток, а на горизонте за домами – заснеженные горные вершины. Здесь царит чистота, уют, порядок – полная противоположность КК. Все настолько непривычно, что кажется, будто я попал в другой мир.

Поездка на автобусе занимает еще два часа. Мы оставляем позади чистенькие улицы незнакомого города, и пейзаж за его пределами выглядит чуждым в своей неосвоенности, как поверхность странной и далекой планеты-колонии. Я вижу невысокие каменистые холмы, и кустарники кое-где покрывают их склоны.

Потом мы достигаем цели.

Въезд на военную базу шокирует внезапностью. Вот мы смотрим на непривычно пустынный ландшафт, а в следующий миг попадаем в охранный шлюз, появившийся словно из ниоткуда. Перед въездом в шлюз я успеваю заметить мили и мили ограждения, уходящего вдаль.

Еще пятнадцать минут мы едем мимо одинаковых строений и искусственных газонов. Наконец, несколько раз свернув на все менее и менее оживленные дорожки, мы подъезжаем к невысокому, невзрачному одноэтажному зданию, похожему на огромный склад.

Двери автобуса открываются, и, прежде чем мы успеваем понять, оставаться нам на местах или проявить инициативу и выйти, в переднюю дверь входит военный. Его рукава аккуратно закатаны, сгибы выделяются ровными линиями, а манжета прикрывает складки так, что камуфляжный рисунок прячет более светлую подкладку форменной куртки. На воротничке – эмблема ранга, и на ней куда больше шевронов и дуг, чем у сержанта, принявшего мои документы в военкомате. На лице его читается легкое раздражение, будто наш приезд оторвал его от какого-то более приятного занятия.

– Так, – говорит он. – Сейчас вы по одному выходите из автобуса. Снаружи на бетоне нарисованы желтые следы. Каждый из вас занимает два следа. Не говорить, не дергаться, не чесаться. Если у вас во рту что-то есть, достать и оставить в мусороприемнике на сиденье. Выполнять, – заканчивает он категоричным тоном и уходит не оглядываясь, будто не сомневается, что мы сделаем в точности, как приказано.

Мы выбираемся из кресел и оказываемся на бетонной площадке. Она покрыта рядами желтых следов, и каждый находит себе место. Когда мы все выстраиваемся неровными шеренгами, все тот же военный встает перед нашей разношерстной группой, резким движением оправляет свою форму, убирает руки за спину и ставит ноги на ширину плеч.

– Я – мастер-сержант Гау. Я не один из ваших инструкторов, так что можете не привыкать к моему лицу. Я здесь, только чтобы провести вас через первые два дня, пока мы вас оформляем и готовим к встрече с взводными инструкторами.

– Так, – снова говорит он, и в акценте, который он делает на этом слове, слышится, что он не просто привлекает наше внимание, а словно хочет утвердить наше пребывание здесь и сейчас.

– Вы – среди десяти процентов претендентов, принятых в ряды Вооруженных сил Североамериканского Содружества. Вам может показаться, что это делает вас какими-то особенными. Это не так. Вам может показаться, что раз вы прошли первоначальный отбор, мы будем изо всех сил стараться сделать из вас солдат, помогать в преодолении ваших личных слабостей. Это не так. Вы можете подумать, что учебный лагерь – это что-то вроде того, что вам показывают в сериалах. Это не так. Мы не будем вас бить и унижать. Вы можете прекратить следовать приказам и инструкциям в любой момент. Если вы не выполните приказ – вас отчислят. Если вы провалитесь на проверке или испытании – вас отчислят. Если вы ударите сослуживца или старшего по званию – вас отчислят. Если вы будете красть, уклоняться или дерзить – вас отчислят. У каждого из ваших инструкторов есть полное право отчислить вас по любому поводу. С отчисленными ничего не случится. Их просто посадят на шаттл и отправят домой. Они не будут должны нам денег и не понесут наказания. Мы разорвем их контракт, и они снова станут гражданскими. На Начальной подготовке мы отчисляем пятьдесят процентов новобранцев, и еще четверть из вас будут убиты или искалечены во время службы, так и не получив свидетельства о выслуге. Сейчас здесь стоит сорок человек, но не больше двадцати из вас завершат Начальную подготовку. Только пятнадцать будут демобилизованы через пять лет. Если этот расклад вас не устраивает, вы можете развернуться и снова сесть в автобус. Он отвезет вас к шаттлу, на котором вы вернетесь в пункт призыва. Если моя речь изменила ваше желание служить в армии, пощадите себя и своих инструкторов и возвращайтесь в автобус.

Сержант Гау останавливается и выжидающе смотрит на нас. В шеренгах слышится шуршание и движение, из рядов выходят трое и скрываются в автобусе. После первой троицы более робкие решаются сделать то же самое, и еще четверо бывших новобранцев с поникшими плечами покидают строй и забираются внутрь. Я замечаю, что никто из них не оглядывается.

– Спасибо, ребята, – кричит им вслед сержант Гау. – И я это серьезно. Приятно видеть, что у некоторых людей осталась еще соображалка, чтобы понять, когда им предлагают тухлую сделку.

Затем он поворачивается к нам спиной.

– А у всех остальных мозгов меньше, чем у бледной поганки, и это я тоже серьезно. А теперь по одному проходим в комнату за этой дверью, садимся на стулья и ждем дальнейших команд. Выполнять.

Комната пуста, за исключением нескольких рядов скрипучих стульев с откидными столиками. Мы рассаживаемся. Когда все уселись, я пересчитываю пустые стулья: мест в комнате ровно столько, сколько людей выстроилось на площадке перед речью сержанта Гау. На столиках нет ничего, кроме черных маркеров. Кое-кто из новобранцев снимает с них колпачки, что раздражает вошедшего сержанта Гау.

– Я не говорил вам брать маркеры. Я приказал сесть на стулья и ждать.

Отчитанные рекруты спешно кладут маркеры на столики. Некоторые из них смотрят на сержанта Гау, словно ожидая, что за это нарушение их немедленно отчислят.

– Вот теперь возьмите маркеры и откройте их.

Мы выполняем команду.

– Теперь пишите на тыльной стороне левой ладони этот номер: один-ноль-шесть-шесть.

Я вывожу цифры 1066 на своей руке.

– Это номер вашего взвода. Вы – взвод Начальной подготовки номер 1066. Запомните это.

В тысяча шестьдесят шестом году состоялась битва при Гастингсе. Я заношу номер взвода себе в память. «Интересно, последовательно ли назначают эти номера и когда они начали считать. Мы – тысяча шестьдесят шестая группа новобранцев за декаду, за год или за месяц? Если пятьдесят процентов набора отсеивается, сколько взводов должно пройти через учебку за год, чтобы в войсках САС не было недобора?»

Сержант Гау достает стопку бумаг и бросает ее на столик ближайшего к себе новобранца.

– Возьмите верхнюю форму и передайте стопку следующему. Положите форму перед собой и не открывайте, пока я не прикажу.

Бумаги перемещаются по комнате. Когда они прибывают ко мне на столик, я снимаю верхнюю форму и передаю стопку вправо. Подчинение приказам приносит удивительное спокойствие. Пока я делаю все, как сказано, сержант будет доволен. Я решаю даже носа не чесать, пока мне не позволит кто-нибудь с шевронами на воротничке.

– Возьмите маркеры и заполните свою анкету. Когда закончите, закройте маркер колпачком и положите на форму. Выполнять.

Вопросы в форме стандартные, что кажется ненужным повторением. Подав заявление в вербовочный пункт, я провел в военкомате немало часов, заполняя бездну форм кучей информации. Когда живешь в Коммунальном Кластере, правительство знает о тебе все, включая ДНК-профиль, через месяц после рождения, но гражданские и военные бюрократы, видимо, нечасто общаются между собой.

Поэтому я в тысячный раз заношу в анкету подробности своего существования.

На последней странице – контракт: пять абзацев концентрированного юридического языка, и я по-быстрому просматриваю его. Все та же информация, которую давали на вербовочном пункте. Когда-то давно вербовщики соблазняли потенциальных рекрутов, раздувая преимущества службы и сглаживая недостатки, но теперь все не так. Теперь о преимуществах почти не говорят. Каждый и так знает, что его будут кормить и что по окончании службы его ждут счет в банке и свидетельство о выслуге лет. Теперь они пытаются отбить у большинства людей охоту стать солдатом, расписывая трудности армейской жизни. Не сомневаюсь, что есть ежемесячное число людей, которых нужно отсеять, не дав им подписать контракт.

После пяти лет службы мой счет будет активирован, и я получу доступ к накопившимся на нем шестидесяти двум выплатам. Если я погибну до окончания срока, государство заберет все деньги обратно как возмещение затрат на мое обучение и экипировку.

Я подписываю контракт. В конце концов, я хотел именно этого – выбраться из КК и получить шанс заработать настоящий банковский счет. Не важно, что случится с деньгами, если я умру. Пока меня не демобилизуют, они все равно будут абстракцией, всего лишь кучей циферок в базе данных.

Когда все заканчивают, сержант Гау приказывает одному из нас собрать формы и сложить их на кафедру в конце комнаты.

– Поздравляю, – говорит сержант Гау. – С этого момента вы официально приняты в ряды Вооруженных сил Североамериканского Содружества. Помните, что этот статус – временный, пока вы не завершите Начальную подготовку.

Ни церемонии, ни принесения клятвы, никаких торжеств и ритуалов. Подписал контракт – значит, ты солдат. Немного разочаровывает, но хотя бы в этом армия постоянна.

Бо́льшую часть первого дня мы стоим без дела и ждем, пока что-нибудь случится. Проходим очередной медосмотр, на котором весь взвод осматривают два доктора, так что он заканчивается лишь через три часа. Нас по-быстрому сканируют и берут кровь, чтобы проверить, не накачались ли мы напоследок какой-нибудь веселой химией. Потом делают серию прививок, шесть уколов подряд. Наверное, мне должно быть интересно, что за вещества впрыскивают в мой организм, но я чувствую лишь безразличие. Все равно отказаться от уколов не позволят.

После медосмотра сержант Гау ведет нас к другому зданию, возле которого мы выстраиваемся и смотрим, как в дверь один за другим проходят остальные взводы. Рекруты одеты в камуфляж – мешковатые униформы, покрытые узором из сине-зеленых пятен, который, кажется, будет бросаться в глаза на любом фоне.

– Обед, – объявляет сержант Гау, и эти слова пробуждают у моих собратьев первые улыбки с тех пор, как мы прибыли сюда ранним утром. – Заходим в столовую по одному. Каждый берет по подносу из стопки в начале очереди. Можете накладывать себе что угодно, не спрашивая разрешения. Когда закончите нагружать поднос, садитесь за свободный стол. Усевшись, приступайте к еде. Общение с другими новобранцами во время обеда разрешено. Как только я объявлю номер вашего взвода, прекращайте питание, возвращайте подносы на стойки у двери и выстраивайтесь у входа в столовую.

Большинство из нас не ели ничего с тех пор, как ушли из дома на призывной пункт. Я голоден, и по неожиданному оживлению во взводе понимаю, что не я один.

– Добрый совет, – говорит сержант, прежде чем вести нас в столовую. – Не привыкайте объедаться. Иначе будете выблевывать кишки, когда начнется физподготовка. Рекомендую держать аппетит в узде.

Обеденный зал уже полнится приглушенными разговорами новобранцев, которые заняли столы перед приходом взвода 1066, но мы сохраняем тишину, пока стоим в очереди за едой. Тем не менее мы можем оглядываться и делать удивленные и неверящие лица, чем и занимаемся. За стеклянной перегородкой между столовой и кухней стоят огромные металлические подносы с едой, и я никогда в своей жизни не видел и не обонял ничего вкуснее.

Еда на подносах перед нами – настоящая. Я вижу пюре, куски мяса в подливе, макароны и рис. Мне приходится сдерживать себя, чтобы не рвануть мимо всей очереди туда, где видны пончики, куски запеканки и что-то вроде фруктового пирога. Наверное, это всего лишь внезапная перегрузка запахами, но мне кажется, что я могу учуять шоколадную глазурь на пончиках со своего конца столовой.

Мы заваливаем подносы едой. Я беру салат, миску супа, в котором плавают овощи и курица, гору пюре и два куска мяса. Под конец очереди мне приходится сдвинуть еду на подносе, чтобы уместить пару пончиков и кусок яблочного пирога. Оглянувшись на стоящих позади, я вижу, что лишь некоторые подносы нагружены меньше моего.

Я нахожу себе место за одним из длинных столов в обеденном зале и набрасываюсь на еду, едва коснувшись стула ягодицами. Нам разрешено разговаривать, но первые несколько минут мы слишком заняты, набивая рты.

– Я ведь к такому и привыкнуть могу, – наконец заявляет один из новобранцев. Он худой как соломинка, с рубцами от угрей и клочковатой бороденкой.

– Тебя заставят ее сбрить, – говорю я, показывая на свой подбородок, но он пожимает плечами.

– Если меня каждый день будут так кормить, пусть хоть все волосы с тела посбривают.

Рядом с нами сидят еще четверо рекрутов, и каждый пытается выяснить, сколько еды может затолкать себе в рот, не вывихнув челюсть. За столом царит равенство полов – трое парней и три девушки, – и, оглядевшись, я вижу, что такое соотношение сохраняется в каждом взводе.

– Это настоящее мясо, – говорит сидящая с нами высокая девушка с короткими темными волосами. – Волокна и все такое. Я не ела настоящего мяса с тех пор, как съехала от родителей.

– Говядина, – говорит ее соседка, показывая вилкой. – У тебя на тарелке стодолларовый кусок говядины.

Девушка отрезает приличный кусок мяса и отправляет себе в рот.

– И я только что съела десятку, – отвечает она с набитым ртом.

Я уверен, что позже нас заставят отработать каждую крошку, но сейчас решаю просто насладиться обедом и запихивать в себя калории до тех пор, пока не затошнит. Записаться в армию стоило ради одного только питания, и, если все обеды здесь будут такими, я радостно прыгну через любой обруч, который передо мной поставят.

После обеда сержант Гау ведет нас на склад, доверху полный обмундированием и снаряжением. Распределение экипировки работает так же, как и очередь в столовой. Мы проходим мимо окошек выдачи колонной по одному.

Угрюмый служака в первом окошке достает огромный рюкзак и еще более гигантский вещмешок и кидает на стойку передо мной. На плотном брезенте видны царапины, болотный окрас местами выцвел, и на внешнем клапане рюкзака виднеется прямоугольный след отпоротой полоски с именем предыдущего владельца.

Остальные вещи тоже бывали в употреблении, среди них есть лишь чуть поношенные, а есть почти убитые. В одном из окошек мне выдают складную лопату и универсальный нож. На лезвии ножа видны следы сотен заточек. Штык лопаты когда-то был выкрашен в болотный цвет, но бо́льшая часть краски отвалилась, а края штыка зазубрились. Похоже, нам выдают в основном вещи, годные лишь на последнее использование перед выбросом.

Нас обмеряют и выдают несколько комплектов одежды каждому. Одежда тоже поношена, и я рад видеть, что хотя бы трусы и носки выглядят ненадеванными. Наверное, даже у государственной бережливости есть свои пределы.

– Они твои насовсем, – говорит сержант Гау, увидев, как я осматриваю серые гольфы, отмечаю их в списке полученной экипировки и запихиваю в вещмешок. – Когда тебя отчислят, ты заберешь носки и трусы с собой. Все равно никто не станет носить их после тебя. Считай их сувенирами на память о недолгой армейской службе.

Мы проводим послеобеденное время, наполняя рюкзаки и вещмешки: униформа, дождевики, патронные сумки, шлемы, армейские ботинки, химзащита, кроссовки для бега, сандалии для душа, швейные наборы и еще куча вещей неизвестного назначения. Когда мы наконец отходим от последнего окошка, дело идет к вечеру, и каждый из нас навьючен рюкзаком и мешком, весящими, наверное, килограммов пятьдесят. Самые худые члены взвода раскачиваются под их тяжестью, когда мы выстраиваемся перед складом. Казалось бы, отличный повод для первой тренировки на выносливость – прогнать нас пешком до казарм с полусотней килограммов на горбу, однако сержант Гау приготовил для нас автобус.

Нас размещают в большом здании с плоской крышей, одном из целого ряда одинаковых построек. Единственный способ различить их – посмотреть на щиты над входом, где на экране высвечиваются списки расквартированных взводов. Мы делим кров еще с пятью взводами. Центральная лестница разбивает здание пополам, сбоку от лестницы на каждом этаже – большое спальное помещение. Когда сержант Гау заводит нас в нашу спальню, мы видим два ряда двухъярусных коек, протянувшихся вдоль стен. Перед каждой койкой стоит пара шкафчиков, развернутых в проход.

– На койках – таблички с именами, – говорит сержант Гау, пока мы заполняем спальню. – Найдите свою и сбросьте вещи на матрас. Выполнять.

Начинается легкая неразбериха, пока тридцать три новобранца ищут свои койки, но скоро мы обнаруживаем, что они идут в алфавитном порядке. На каждом матрасе обнаруживается стопка простыней, одеяло и подушка.

Моей соседкой оказывается темноволосая девушка, с которой мы сидели за одним столом. Закидывая вещи на койку, мы обмениваемся воодушевленными улыбками. По велению алфавита ей достается верхний ярус – ее зовут ХАЛЛИ Д., а меня – ГРЕЙСОН Э.

Еще час мы тратим на распаковку вещей и распихивание их в шкафчики под руководством сержанта Гау. Он стоит в середине спальни, высыпав себе под ноги содержимое чьего-то мешка. Сержант поочередно достает вещи из кучи, произносит их названия и ждет, пока мы откопаем такие же в груде собственного барахла. Убедившись, что все мы держим в руках тот же самый предмет, он показывает нам его место на полке.

Когда все вещи оказываются убраны, сержант приказывает нам снова открыть шкафчики и достать тренировочные костюмы и кроссовки. Мы переодеваемся, и взвод впервые приобретает однородный вид.

– Возьмите свою гражданскую одежду и уберите в правый нижний ящик шкафчика. Большинству из вас она скоро понадобится.

Разобравшись с одеждой, мы снова отправляемся в столовую. Ужин потрясает не меньше обеда, и мы снова обжираемся до ступора: горячие бутерброды с сыром, говяжье жаркое, три вида фруктов.

После ужина мы возвращаемся в казарму и обнаруживаем на койках персональные планшеты. Над экраном каждого – наклейка с именем нового владельца. Таких ПП я раньше не видел. Они большие и громоздкие, с черно-белым экраном, похожие на реликт ушедших веков. Они упакованы в прозрачные полимерные чехлы, прикрывающие экран в полевых условиях, и как раз умещаются в боковой карман выданной униформы.

– Да уж, не последнее слово техники, – тихо бормочет моя соседка, разглядывая свой ПП. – У меня в первом классе и то лучше был.

– Это ваши новые помощники, – объявляет сержант Гау из прохода между койками. – Выглядят не очень, зато крепкие и надежные. Ознакомьтесь со своими ПП и включите урок 1.001, «Звания военнослужащих и офицеров».

Мы сидим двумя рядами вдоль прохода, изучая названный урок, а сержант Гау заставляет нас повторять систему воинских званий от начала и до конца. После нескольких десятков повторений сержант приказывает отключить планшеты и повторить все по памяти еще раз двадцать. Удовлетворившись нашим знакомством с армейской структурой, он приказывает убрать ПП.

– А теперь, – говорит он, – посмотрим, кто из вас прислушался к моему доброму совету. Строимся в три колонны у выхода. Выполнять.

Мы смотрим друг на друга с нарождающимся ужасом. И за обедом, и за ужином мы наелись до отказа – за ужином даже сильнее, потому что за весь день никаких тренировок не было, – и в моем животе все еще ощущается тяжесть. Одна мысль о беге или отжиманиях вызывает тошноту.

– Выполнять приказ немедленно, – кричит сержант Гау, и мы поспешно высыпаем из спальни.

Мы собираемся в три неровных колонны, и сержант Гау ведет нас по дороге. Сначала мы идем медленно, но через несколько шагов сержант начинает ускоряться.

– Постарайтесь не отставать, – говорит он. По его тону ясно, что это не рекомендация.

Сержант Гау бежит не особенно быстро, но через десять минут в боках у меня колет, а живот скачет вверх-вниз, как плохо закрепленный противовес. Мы стонем и кашляем, пытаясь не отстать от сержанта. Он бежит в форме и армейских ботинках и даже не сбивается с дыхания.

Через полчаса первые люди из нашего взвода отбегают к краю дороги и извергают горячие остатки своего ужина. Мой желудок стремится сделать то же самое, я чувствую привкус желчи в горле, но пока что ухитряюсь сдерживаться.

Потом сержант Гау замедляется. Он жестом приказывает развернуться и собирает нас вокруг троих новобранцев, согнувшихся над бордюром, забрызганным блевотиной. Запах свежей рвоты вызывает во мне новую волну тошноты, и я отбегаю, чтобы изрыгнуть в канаву содержимое желудка.

Закончив блевать, я замечаю, что был не единственным, кто не смог вынести запаха. Половина взвода занята тем, что вносит свою долю в вонючий суп, заполняющий теперь придорожную канаву.

– Я думаю, урок усвоен, – произносит сержант Гау, и в голосе его нет ни глумления, ни угрозы.

Вспальне сержант Гау снова выстраивает нас перед шкафчиками. Сложно выглядеть достойно с засохшей рвотой на одежде.

– На сегодня хватит, – говорит он. – Если вы удивляетесь, почему никого из вас еще не вышвырнули, ответ прост. Вы еще не приступили к подготовке, поэтому особой возможности засыпаться мы вам не предоставили. Это изменится завтра утром, ровно в четыре тридцать. Сейчас у вас есть десять минут, чтобы привести себя в порядок в сортире в конце спального помещения. Ровно в двадцать один ноль-ноль построиться возле коек в выданных вам пижамах. Выполнять.

Сортир оказывается большой комнатой с унитазами с одной стороны, душевыми с другой и стоящими кругом раковинами из нержавейки посередине. Уединиться здесь негде. И в туалете, и в душе нет ни дверей, ни перегородок.

Согласно приказу, мы умываемся и переодеваемся в пижамы. И женский, и мужской комплект выглядят одинаково: бесформенное синее нечто совсем не военного вида. Когда все собираются в спальне перед сержантом Гау, мы выглядим как стайка детдомовцев-переростков, выстроившихся в очередь за супом.

– Отбой, – провозглашает сержант, бегло оглядев взвод. – Забирайтесь в койки. Никаких разговоров после выключения света. В случае особой необходимости стучаться в комнату старшего инструктора, где мне придется ночевать вместо того, чтобы быть в постели с женой. Беспокоить меня разрешается, только если у кого-то кровь из глаз пойдет.

Когда мы укладываемся в койки, обернувшись колючими армейскими одеялами, светодиодные лампы на потолке начинают гаснуть. В комнате темно, и мне слышно только дыхание сослуживцев и гудение кондиционера, который поддерживает в комнате температуру в двадцать градусов и убирает из воздуха всякую дрянь. Мы достаточно далеко от любого из метроплексов, но, поскольку и в Чикаголенде, и в Лос-Анджелесе-Сан-Диего-Тихуане, и в Большом Нью-Йорке сейчас живет больше пятидесяти миллионов человек, не так много осталось мест в стране, где не нужно очищать воздух.

Моя соседка свешивается с края постели, и я едва-едва различаю контур ее головы в наступившей темноте.

– Не так все и плохо, – шепчет она.

– За исключением блевотины, – отвечаю я, и она тихо хихикает.

Еда была самой вкусной, какую я пробовал, но вот условия для сна тут не лучше, чем в маминой квартире в КК. По ощущениям этот матрас и тот, что был в моей старой спальне, вышли с одной государственной фабрики.

Пытаясь уснуть, я вдруг понимаю, что тоскую по дому. Как бы сильно я ни жаждал выбраться из КК, часть меня не хочет быть здесь и спать в одной комнате с совершенно незнакомыми людьми, прислушиваясь к их дыханию и время от времени доносящемуся кашлю. По крайней мере дома я мог оставаться в одиночестве, когда хотел. Часть меня хочет вернуться в старую предсказуемую жизнь. Когда я просыпался дома, я знал, что будет дальше. Здесь я не представляю, что произойдет завтра утром. Я чувствую себя свободным, но еще мне чертовски страшно.

Оборачиваю тощую поролоновую подушку вокруг головы, чтобы закрыть уши. В обретенной тишине мой мозг наконец подчиняется утомленному телу, и я засыпаю.

Ровно в четыре тридцать ярко вспыхивают потолочные лампы, и сержант Гау широкими шагами входит в спальню.

– Подъем! – вопит он безо всяких вступлений. – Оправиться, умыться, одеться в сине-зеленое. Это такая одежда с пятнами. Если нужна помощь – обратитесь к ПП, раздел «УНИФОРМА, ПОЛЕВАЯ, ИНДИВИДУАЛЬНАЯ». Утренняя поверка в четыре пятьдесят пять, так что поживее.

Через двадцать минут мы уже одеты и стоим перед шкафчиками. Если сержант Гау и доволен тем, что мы готовы за пять минут до назначенного времени, он этого не показывает. В стене комнаты старшего инструктора есть окно, и я вижу – он прекрасно знает, что взвод построен и ожидает поверки, но все же не выходит к нам до тех пор, пока часы над входом не показывают ровно 4:55.

Маршируем на завтрак. Это всего лишь третий наш поход в столовую, но компании, случайно собравшиеся за столиками в первый день, уже закрепились. Шестерка за нашим столиком пока что не поменялась. Я и моя соседка Халли, Риччи, тощий парень с рубцами и нелепой бороденкой, и Гамильтон, спортивного вида девица с длинными светлыми волосами. Еще есть Каннингем, покрытая татуировками и носившая стрижку под ноль задолго до того, как решила пойти в армию. И, наконец, Гарсия, темноглазый парень, никогда не заговаривающий первым. Халли родом из СиТакВана, Риччи – из метроплекса Даллас/Форт-Уэрт, а Гамильтон – из Юты. Каннингем записалась на службу в каком-то фермерском городишке в Теннесси, а Гарсия попросту качает головой, когда его спрашивают о родном городе.

– В какие войска вы пошли бы, если б могли выбирать? – спрашивает Риччи, поглощая яичницу с тостом.

– Блин, – Халли смеется, – да я рада буду, если не вылечу из учебки. Потом пусть посылают куда хотят.

– Ну же, – настаивает Риччи. – У каждого есть предпочтения.

Халли отправляет в рот еще один кусок яичницы и пожимает плечами, прежде чем ответить.

– Я не знаю, честно. Они решат, на что мы годимся, в конце подготовки. Я была бы не против посидеть за рулем или штурвалом. Пилот десантного корабля, может быть, или танкист.

– Как насчет тебя? – спрашиваю я у Риччи.

– Я хочу во флот, – отвечает он. – Рассекать на звездолете. Не бегать куда попало под огнем. Чем угодно бы занялся там, серьезно. Драить палубы, чистить толчки – не важно.

– А попадешь в десантуру, – говорит ему Халли. – Или хуже – в пехоту.

Наши знания о видах вооруженных сил ограничены информацией из противоречащих самим себе сетевых шоу да пропагандистских роликов, которые нам крутили в вербовочных пунктах, когда поняли, что не смогут отпугнуть нас от службы.

У флота в распоряжении тяжелое вооружение – звездолеты, что прыгают между колониями и обеспечивают огневое преимущество в борьбе за территорию, – а морская пехота воюет на поверхности колоний. На флот отбирают лучших из лучших, и кандидаты отправляются во Флотскую школу на Луне сразу после тренировочного лагеря. Космическому десанту требуется больше всего народа для обеспечения защитных гарнизонов почти на полутысяче миров, так что, скорее всего, большинство из нас туда и попадет.

Территориальная армия – для тех, кто не прошел ни туда, ни туда. Это бойцы, поддерживающие порядок на самой Земле, схватываясь с любой из сотни земных наций. Пехотинцы не летают на космических кораблях и не защищают колонии, они – мусорщики вооруженных сил. ТА приходится разбираться со всеми земными агрессорами, включая тех, кто слишком беден или неразвит для космической экспансии. Еще ТА – основной инструмент государства для разборок с бунтовщиками внутри САС. Спускаться на незнакомую планету или защищать новую колонию от вторжения Сино-Русского десанта опасно, но слово «опасность» приобретает новое значение, когда тебя сбрасывают в середине бунтующего Коммунального Кластера, а вокруг пять миллионов людей на разных стадиях возбуждения и недовольства.

– Пусть только попробуют засунуть меня в пехоту, я сразу порву контракт, – говорит Риччи.

– Ты серьезно? – спрашивает Каннингем. – Пройдя Начальную подготовку?

– А то, блин, – отвечает он. – Не для того я сюда записался, чтобы мне башку прострелили. Флот или ничего. В конце концов, три месяца нормальной еды – это тоже неплохо, правда?

– А ты как? – спрашивает меня Халли после завтрака, пока мы несем подносы к стойке. – Кем ты хочешь стать после подготовки?

Я пожимаю плечами, так же, как и она в разговоре с Риччи.

– Да без разницы, – говорю я. – Что угодно лучше, чем возвращаться домой.

Я представляю, что будет, если меня отчислят, и каким мерзким и самодовольным будет лицо моего отца, когда я приползу в КК, не пройдя даже Начальной подготовки. Он будет счастлив узнать, что его сын продержался меньше, чем он сам, уволенный за недостойное поведение. Он умрет, зная, что был не самым главным позорищем семьи, а я не хочу дарить ему даже этой маленькой победы.

Я замолкаю на мгновение, пока она ставит свой поднос на решетку.

– Но я хочу попасть в космос, – добавляю я, в свою очередь избавляясь от подноса. – Убраться с этой дерьмовой каменюки, может быть, подышать нефильтрованным воздухом какой-нибудь колонии.

Сержант Гау злобно сверлит нас взглядом издали – разговаривать дозволено только за столом, – и мы торопливо присоединяемся к остальному взводу, ожидающему снаружи.

После завтрака мы получаем оружие.

Арсенал находится на цокольном этаже казармы. Окон здесь нет, и внушительная стальная дверь отделяет оружейную комнату от остального подвала. Сержант Гау выстраивает нас в коридоре перед оружейкой и берет у дежурного винтовку. Мы смотрим на оружие в его руках, зловещее сочетание металла и полимеров, которое выглядит одновременно массивным и изящным.

– Это винтовка системы М-66Т, и она будет вашим лучшим другом на протяжении всей подготовки. «Т» значит, что это тренировочный вариант оружия, которое вы получите на месте службы. Она идентична вашей будущей винтовке в весе, балансировке и принципе работы, с одним только исключением.

Дежурный передает ему квадратную полимерную коробку, и он, перевернув, вставляет ее в гнездо на нижней части оружия.

– Отличие в том, что эта винтовка не стреляет боевыми патронами. Она использует одноразовые автономные магазины, как и настоящая, но в тренировочных магазинах нет ничего, кроме электрических цепей, груза и батареи. Выстрелы симулируются и оцениваются электроникой.

Сержант Гау извлекает магазин, передергивает затвор и прижимает винтовку к себе, шагая мимо шеренги новобранцев.

– М-66 – это многоцелевое персональное оружие, предназначенное для ликвидации разнообразных боевых целей. Его основной компонент – автоматическая импульсная винтовка, использующая безгильзовые трехмиллиметровые флешетты из одноразовых магазинов на двести пятьдесят патронов. Винтовка работает в полуавтоматическом, полностью автоматическом и произвольном режимах и способна производить как одиночные выстрелы, так и очереди любой длины. В режиме огня очередями скорость зависит от степени угрозы и колеблется от двухсот до шестисот выстрелов в минуту. Дополнительный компонент – встроенный сорокамиллиметровый гранатомет, использующий широкий ассортимент гранат низкого давления. Разновидности зарядов для гранатомета включают бризантные, бронебойные, осколочные, дробовые, зажигательные, термобарические, химические и нелетальные боеприпасы. Мы называем эту пушку «Боль-на-заказ». Просто сменив гранату, можно перейти от сбивания бунтовщиков с ног к разрушению укрепленных одноэтажных зданий. Каждый из вас получит под роспись одну винтовку системы М-66Т. Ее серийный номер будет привязан к вашему личному номеру и ДНК-профилю. И запомните накрепко: если вы нацелите оружие на другого человека без команды или позволения, вылетите с Начальной подготовки сразу же. Брать оружие в руки только по приказу. Полученные винтовки нести в казармы за плечом. Там вы уберете их в шкафчики, и если только попробуете тронуть их до начала стрелковой подготовки – хана вашему статусу рекрута.

Он смотрит на новобранцев, оценивая, достаточный ли эффект имели его слова.

– Сейчас вы по одному подойдете к дежурному сержанту и распишетесь в получении оружия. Получив винтовку, займите место в конце строя. Выполнять.

Я наблюдаю, как стоящие передо мной рекруты один за другим получают винтовки. В первый раз чувствую, что мы действительно в армии. Мы одеты в камуфляж и теперь получаем оружие, пусть и неспособное стрелять по-настоящему. Я рассматриваю винтовки за плечами сослуживцев, шагающих мимо меня в конец строя. У винтовок плоские корпуса из черного полимера с кучей изгибов и по большей части без углов. Они выглядят почти живыми.

Потом наступает мой черед расписываться в получении. Винтовка тяжелая, несмотря на свой компактный размер, и я поправляю ее на плече, прежде чем встать в конец строя.

Когда все мы вооружены, сержант Гау строит нас перед зданием, а затем ведет в казарму.

– Откройте дверцы и поместите винтовки в фиксаторы в правой части шкафчиков. Убрав оружие, не трогайте его, не смотрите на него и не думайте о нем до тех пор, пока не прикажет инструктор.

На задней стенке каждого шкафчика обнаруживаются обитые тканью зажимы, а в полу – пластиковая опора, по форме идеально повторяющая приклад винтовки. Я фиксирую пушку, закрываю дверцу и присоединяюсь к остальным в центральном проходе спальни. Сержант Гау бесстрастно ожидает в стойке «вольно» с руками за спиной, пока весь взвод не выстроится перед ним.

– Теперь вы полностью экипированы. Пора приступать к военной подготовке. Я передаю вас вашим инструкторам. Следуйте их приказам, делайте все, как сказано, и, может быть, через двенадцать недель я увижу парочку из вас на выпуске.

Он поворачивается к двери, и трое сержантов входят в комнату, шагая в ногу. Они явно ожидали у входа, пока сержант Гау закончит речь. Мы опасливо разглядываем их, пока они маршируют по проходу, чтобы остановиться перед сержантом Гау. Все трое бесстрастны и подтянуты, без единой унции жира. У сержанта, стоящего впереди, под тремя шевронами видна дуга, что делает его штаб-сержантом. У двух других – только шевроны, значит, они просто сержанты. Старший инструктор – самый низкий из трех. Двое других выше, но выглядят не так злобно. Один – гигантский чернокожий мужчина с наголо стриженой головой, второй – рыжеволосая женщина. У нее уставная стрижка с выбритыми затылком и висками, медные волосы длиной меньше половины сантиметра.

Старший инструктор отдает честь сержанту Гау, который резким движением салютует в ответ. Потом сержант Гау разворачивается на каблуках, обходит строй новобранцев по левой стороне спальни и покидает комнату, не сказав ни слова. Низенький старший инструктор осматривает нас так, будто мы экспонаты в унылом маленьком зверинце.

– Меня зовут штаб-сержант Берк. Это сержанты Райли и Харрис. Наша работа – спровадить большинство из вас домой и выяснить, на что годятся остальные.

Сержанты Райли и Харрис выходят из-за спины старшего инструктора и встают по обе стороны от него, ровно на шаг позади.

– Переодеться в спортивную форму и кроссовки. Выполнять, – рявкает сержант Берк.

Мы разбегаемся к шкафчикам. Пока мы сбрасываем камуфляж и переодеваемся в синие спортивные костюмы, Райли и Харрис расходятся в разные концы прохода, а сержант Берк остается в середине комнаты. Вся троица инструкторов начинает одновременный обратный отсчет:

– Двадцать. Девятнадцать. Восемнадцать. Семнадцать. Шестнадцать…

Понятия не имею, что случится, если на мне не будет тренировочного костюма, когда они дойдут до нуля, и особо не хочу выяснять. На цифре «семь» я заканчиваю завязывать шнурки и возвращаюсь на свое место в центральном проходе на счет «четыре». Все мы успеваем вовремя, хотя двое или трое отставших встают в строй за секунду до окончания отсчета.

– Большинство из вас никуда не годны, – объявляет сержант Берк. – Вы сидели на жопе по домам, пялились в Сеть и жрали мусор. Не знаю, как можно растолстеть на том дерьме, которым вас кормят, но в этой комнате слишком много жира.

Сержант Берк говорит в такой же манере, что и сержант Гау. Если бы не легкий южный акцент, он звучал бы в точности как мастер-сержант. Интересно, проходили ли они курс особого инструкторского голоса.

– Сейчас мы устроим вам небольшую зарядку. Надо выяснить, кто из вас в состоянии хотя бы начать входить в форму.

Он отступает на шаг назад, и его место занимает сержант с рыжими волосами. Она кидает на нас взгляд острый, как кремень.

– Взво-од! – лает она. – Построение на улице в две шеренги, живо!

Мы со всех ног несемся мимо инструкторов, но, подозреваю, на этом этапе любая скорость будет признана ими недостаточной, даже если мы умудримся мгновенно телепортироваться вниз.

– Я сказала живо, мальчики и девочки! – кричит она. – Время – деньги!

Мы ссыпаемся по ступенькам, как стадо перепуганных горных козлов. Снаружи взвод собирается в две шеренги, как приказано.

Инструкторы выходят из здания шагом. Сержант Берк снова встает перед нами, рыжеволосая сержант – слева от двух наших шеренг. Бритый чернокожий сержант занимает зеркальную ей позицию с правой стороны.

– Мы с вами сыграем в игру под названием «Следуй за лидером». Сержант Райли будет лидером.

Он кивает на рыжую женщину слева от нас.

– Сержант Райли поведет взвод на небольшую пробежку. Ваша задача – держаться рядом с ней. Сержант Харрис будет замыкать строй. В ваших интересах бежать строго перед сержантом Харрисом и позади сержанта Райли.

Сержант Райли выглядит так, словно готова пробежать марафон, но я вполне уверен в своей способности не отставать от нее. Она одета в камуфляж и армейские ботинки, мы – в спортивные костюмы и кроссовки, к тому же последние три месяца в Коммунальном Кластере я бегал по лестницам, готовясь к армейским тренировкам.

По приказу мы поворачиваем налево, образуя колонны, сержант Райли начинает бежать, а взвод следует за ней.

Час спустя я уже не так уверен в своей выносливости.

Я в середине взвода, сержант Райли в двадцати метрах от меня. Насколько мне видно, она даже не запыхалась. Мы бежим в одну и ту же сторону со времени старта, а конца базе все еще не видать. Мимо нас в обоих направлениях пробегают другие взводы, и рекруты в них двигаются идеально слаженно. Взвод же 1066 представляет собой аморфную массу кашляющих, отдувающихся и пыхтящих салаг разной степени убогости. Сержант Райли не замедляется. До сих пор никто не осмелился оказаться позади сержанта Харриса.

Наконец сержант Райли отклоняется от прямой линии, по которой бежала весь прошедший час. Сбоку от дороги – огромный парк техники, и она сворачивает к нему, до омерзения легко перескочив через бордюр. Взвод направляется следом, некоторые лишь чудом не споткнулись. Сержант Райли замедляется до быстрого шага и останавливается, когда бо́льшая часть взвода оказывается на площадке.

– В два ряда, девочки и мальчики. Тут вам армия, а не школьная переменка. Становись!

Мы копошимся, выстраиваясь согласно приказу.

– Оставьте побольше места между собой и теми, кто впереди, – инструктирует она задний ряд, и я понимаю, что будет дальше.

– Отжимания, – объявляет сержант. – Я считаю, вы делаете. Не пытайтесь меня обогнать, а не то начнем сначала.

Она опирается на руки и смотрит, как мы делаем то же самое.

– Раз.

Она опускается, почти дотронувшись до земли подбородком. Я бросаю взгляд по сторонам и вижу, что сержанты Харрис и Берк тоже отжимаются, и оба наблюдают за взводом, следуя командам сержанта Райли.

– Я хочу видеть усердие, – кричит сержант Райли. – Касаемся носами земли на каждый счет.

– Раз, – начинает она заново. – Два. Три. Четыре. Пять.

Мы добираемся до третьего десятка, когда первые новобранцы начинают замедляться. Как только становится понятно, что кое-кто из нас не справляется, сержанты по бокам от взвода бросают отжимания и приближаются к отстающим.

– Если ты не можешь сделать тридцать отжиманий, смысла оставаться до конца подготовки нет! – кричит сержант Берк одному из рекрутов, который пытается угнаться за сержантом Райли на дрожащих руках. – Пожалей себя и падай уже на свое брюхо.

Рекрут выдерживает еще одно отжимание на трясущихся руках и опускается на землю со стоном. Сержант Берк с отвращением хрюкает и идет дальше.

Чуть погодя лишь некоторые из нас еще держатся наравне с сержантом Райли. Я добираюсь до сорока девяти, прежде чем мои руки одолевает слабость и приходится сдаться. Мне немножко стыдно, но к этому времени бо́льшая часть сослуживцев уже упала на живот, так что моя гордость пострадала лишь слегка. Сержант Райли продолжает отжиматься и наблюдает, как активная часть взвода съеживается до четверых, потом троих и двоих. Последней, кто еще способен отжиматься, оказывается Гамильтон, сухая и мускулистая девушка из-за нашего обеденного стола.

– Ну что ж, – говорит сержант Райли, бросая отжимание на середине и вспрыгивая на ноги. – Придется над этим поработать. Только одна из вас в приличном состоянии.

Она смотрит на Гамильтон, оставшуюся в упоре лежа.

– Встать, – командует она, и Гамильтон подчиняется.

– Взвод 1066, познакомьтесь со своим новым взводным, – говорит сержант Берк. – Курсант Гамильтон возглавит наш обратный бег к казармам.

Улыбка, едва появившаяся на губах Гамильтон, снова исчезает.

Днем мы учимся ходить по-военному. Это называется строевым обучением и заключается в попытках всех трех сержантов заставить нас двигаться в ногу и моментально реагировать на команды. Более продвинутые взводы владеют этим в совершенстве, но наша первая попытка выглядит не слишком впечатляюще.

– Звучит хреново, – заключает сержант Харрис, пока мы маршируем перед казармой, пытаясь двигаться в унисон. – Вы, ребята, двигаетесь, как стадо припадочных козлов. Я хочу слышать, как все левые каблуки ударяют в землю одновременно.

После двух часов громких и однообразных приказов я обнаруживаю, что строевая удается лучше всего, когда полностью отключаешь мозг и действуешь как робот на голосовом управлении. Кажется, весь взвод пришел к тому же заключению. Мы все еще выглядим позорно, но не так, как поначалу.

Странное это ощущение – идти в ногу с кучей одинаково одетых людей. Я чувствую себя шестеренкой в механизме, но я не против этой части армейской жизни. Когда делаешь все по приказу и не оказываешься ни лучшим, ни худшим в любом деле, ты сливаешься с толпой и так хоть ненадолго можешь скрыться. Выпуск кажется сейчас недостижимо далекой целью, и я пока что назначаю себе более актуальную. Я хочу пережить эту тренировку, не попав под горячую руку инструктора и не заработав дополнительных отжиманий. Потом я смогу отработать следующее занятие, а там, глядишь, и день закончится.

Остаток дня мы проводим, сидя вдоль шкафчиков в спальне и слушая инструкторские лекции на темы вроде «Свод военных законов», «Виды вооруженных сил» и «Субординация». Большинство из нас утомлены утренней тренировкой и послеобеденной строевой подготовкой, но, когда первый новобранец отключается, нам показывают, что необходимо всегда быть начеку. Сержант Берк внезапно прекращает излагать историю и задачи Территориальной армии, выпрямляется и убирает руки за спину.

– Рядовой Олафссон! – гавкает он.

Олафссон, сидящий прямо напротив меня, вскидывается, проснувшись, и панически оглядывается.

– Кажется, у вас проблемы с концентрацией внимания, – дружелюбно говорит сержант Берк. – Подозреваю, что дело в нехватке кислорода. Встать на ноги, сейчас же!

Рядовой Олафссон подчиняется, явно напуганный тем, что стал центром внимания.

– Присоединитесь к сержанту Райли на взлетке, – говорит Берк, указывая на переднюю часть комнаты взвода, где между первым рядом коек и инструкторским закутком остается свободное пространство. Сержант Райли уже стоит посреди взлетки, сложив руки за спиной.

Может быть, упражнения под командованием сержанта Райли и призваны восполнить недостаток кислорода в организме Олафссона, но эффект они имеют прямо противоположный. Пятнадцать минут спустя сержант Берк заканчивает лекцию о Территориальной армии, а лицо рядового Олафссона, выполняющего шестой цикл отжиманий и приседаний, делается багровым.

– Все внимание на меня, – рявкает сержант Берк, заметив, что некоторые смотрят в сторону взлетки. – Я обещаю, что в последующие двенадцать недель каждому из вас будет предоставлена такая же возможность провести время на взлетке.

Он переходит к истории и задачам флота, а рядовой Олафссон продолжает трудиться, и бесстрастная сержант Райли стоит над ним, пока он пытается одолеть очередной десяток отжиманий.

Еще одиннадцать недель и пять дней, говорю я себе. Восемьдесят два дня беготни, командных воплей и наказаний на взлетке.

Ненадолго меня охватывает желание подойти к сержанту Берку и объявить, что я ухожу, а не рвать неделями задницу, прежде чем бесславно вылететь отсюда. Потом я вспоминаю КК – запах мочи и блевотины в коридорах и на лестницах, горы мусора, отморозков, нападающих на людей просто со злобы и от скуки, – и прогоняю эту мысль. Как бы отвратительны мне ни были тренировки и помыкания, вернуться туда – все равно хуже. Я буду, как мать и отец, не жить, а существовать.

Какого черта, думаю я, пока сержант Берк бубнит об организационной структуре Флота Содружества. В конце концов, я буду в отличной форме, когда выберусь отсюда.

Моя боевая броня ободрана и вусмерть разбита, но все равно я ее обожаю. И винтовку в руках я тоже обожаю куда сильнее, чем нормальный человек должен обожать обычную вещь. Вместе винтовка и броня делают меня чем-то иным, чем-то более продвинутым, нежели просто сочетание тела и обрамляющей его техники.

Идет седьмая неделя подготовки, и командные тренировки превратились в армейскую рутину, которой я не против заниматься каждый день. Мы провели последние недели, привыкая к оружию и снаряжению, изучая основы пехотного боя: передвижение отрядами и огневыми группами, нападение, оборона – вот основные движения танца, которым стала современная наземная война.

Когда мы в первый раз практиковали отрядное передвижение с помощью комплексной тактической сети, я чувствовал себя так, словно всю жизнь был близоруким, не зная этого, и вот кто-то наконец нацепил на меня корректирующие очки. Вычислительная сила шлема сильнее, чем у всех компьютеров в моем колледже, вместе взятых. На внутренней стороне щитка есть что-то вроде монокля для левого глаза, и это поистине волшебная штука. Это голографический проектор, связанный с тактическим компьютером костюма. Компьютер анализирует то, на что я смотрю, зажигает условные знаки над всеми врагами и союзниками в поле моего зрения, а затем передает информацию остальному отряду. Все, что вижу я, могут увидеть мои соратники, считав поток данных. Когда один из нас замечает новую угрозу, его компьютер автоматически отсылает данные через шифрованную беспроводную сеть, и весь отряд узнает об опасности за тысячные доли секунды. Всего две недели, как нас научили пользоваться системой, а я уже настолько привык к информационной поддержке, что без брони чувствую себя слепым и глухим.

Винтовка тоже привязана к компьютеру. Она не может наводиться и прицеливаться самостоятельно, но все остальное делает автоматически. Когда в прицеле появляется мишень, компьютер выбирает идеальную длину очереди и скорость огня для ликвидации. Моя винтовка не стреляет настоящими флешеттами, но в ее приклад встроена гидравлическая система обратной связи, симулирующая реальную отдачу. К тому же для полноты иллюзии имитируется звук выстрела.

Двигаться в команде и схватываться с другими отрядами в притворных боях на тренировочных площадках на удивление захватывающе. Мы готовимся воевать, и я знаю, что настоящий враг будет пользоваться пулями высокой плотности и взрывчаткой, а не безобидными лучами, но пока что все выглядит как безумно увлекательное соревнование. Отряды меряются силами в учебных схватках, мы выигрываем или проигрываем матчи, прямо как в школе. Есть даже обязательное хвастовство в раздевалках и душевых после матча, с ликующими победителями и дующимися проигравшими. Никто не гибнет и не получает ран, пара-другая ссадин не в счет. Боевая броня слегка бьется током, когда попадаешь под вражеский огонь, но это не больно, а скорее неприятно, словно ты провел рукой по оголенному проводу с невысоким напряжением.

Мы только-только перевалили за середину подготовки, и нас осталось двадцать семь. Тринадцать рекрутов отправились домой в первые шесть с половиной недель. В первую неделю отвалился лишь бывший полузащитник, решивший смотать удочки в середине нашей первой пробежки, но с тех пор частота отчислений возросла. Девять ушли по своей воле, еще четырех вышвырнули инструкторы за неподчинение приказам и несоответствие требованиям. За нашим обеденным столиком опустело одно место – там сидела Каннингем, девушка с татуировками и короткой стрижкой. Она дошла до третьей недели, а потом ей осточертело, что сержант Райли постоянно назначает ей дополнительные упражнения на взлетке. Как-то вечером она просто швырнула свой ПП на койку и вышла из спальни. Мы сходили на лекцию о химической войне, а когда вернулись переодеваться на ужин, ее постель и шкафчик были пусты. Шкафчик рекрута никогда не опустошают в присутствии взвода, но всегда делают это при первом же удобном случае.

Мы в учебном городке для отработки боя в городских условиях, который имитирует типичный восточноазиатский квартал. Он построен на окраине базы, на заросшем кустарником пустыре, и добраться досюда – само по себе испытание. Идет третий день обучения городскому бою, и каждое утро мы поднимаемся и нацепляем броню к пяти тридцати. Каждый день мы проходим двадцать миль пустыря по пути к городку, отягощенные броней, винтовками, полностью упакованными рюкзаками и двенадцатью литрами воды в гидропакетах. Дорога до городка занимает два с половиной часа в темпе сержанта Райли, который напоминает что-то среднее между быстрым шагом и медленной трусцой.

Наш взвод сократился до трех отрядов по девять человек. Каждый раз, когда мы теряем кого-то, отряды формируют заново, чтобы в них было примерно одинаковое количество человек, и теперь нас слишком мало, чтобы собрать четыре группы. В этом упражнении я руковожу огневой группой из четырех человек, а мой командир – Риччи. Мы – один из двух атакующих отрядов, а обороняющийся рассредоточен по укрытиям в «городе». Лидер обороняющегося отряда – Халли, моя соседка по спальне.

Риччи – никакущий командир. Уже дважды наш отряд был разгромлен защитниками, и дважды инструкторы отводили нас на стартовую позицию и приказывали начать заново. Риччи не отклоняется от своего плана, который включает перебежки от двери к двери на центральной улице. Он не хочет играть в пехоту, и это заметно. Он агрессивен, когда надо быть благоразумным, и осторожен там, где нужно ломиться вперед. Мы потратили два часа на продумывание и выполнение его плана, только чтобы дважды пасть под пулями ребят Халли, и я не понимаю, почему инструкторы для разнообразия не посадят за руль кого-то еще.

– Тебе нужно быстрее вести команду через дорогу, – говорит Риччи, когда мы в третий раз проходим тот же самый переулок, занимая позиции прикрытия на перекрестке с главной улицей. Иллюзия почти безупречна: повсюду мусор, стены исписаны иноземным граффити и запятнаны разнообразными выделениями, а из магазинчиков вдоль дороги льется китайская попса. Я никогда не был на Дальнем Востоке, но тренировочный город выглядит в точности как места, которые я видел в новостях и кино про войну. Не хватает только мирного населения.

– Да не важно, как быстро мы двигаемся, – отвечаю я Риччи. В конце улицы, метров через сто, стоит высокое здание, с которого просматривается перекресток, и у защищающегося отряда там как минимум огневая команда. – Ты приказываешь нам атаковать обороняемую позицию, а они знают, что мы нападем. Флешетту ни хрена не обгонишь.

– Ну тогда, Генерал Всезнайка, каков ваш план?

Я включаю тактический дисплей на своем монокле и изучаю карту квартала.

– Предлагаю разделить отряд на две части и пройти по этим переулкам. Когда доберемся до перекрестка, ставим дымовую завесу и нападаем с двух сторон. Нельзя обходить здание, нам сверху жопы отстрелят, если попытаемся.

– Пускать дым – все равно что кричать «А вот и мы!», – говорит Риччи.

– Если не замаскируемся – нас снова расстреляют. Тебе решать, босс, – я добавляю немножко яда в последнее слово, и Риччи показывает мне средний палец.

– Значит, две команды, – говорит он. – Моя идет направо, твоя – налево. Можешь пустить дым, если хочешь. Я проскочу, пока вас разносят в хлам.

– Посмотрим. В конце концов, нас всех хотя бы не положат посреди перекрестка, как два раза до этого.

Ходить в атаку – дерьмовое дело. Защитники ждут нападения, а тебе приходится выходить на открытую местность, чтобы добраться до них. Однако на твоей стороне инициатива.

Мы бежим от дома к дому, прячась под навесами магазинов и в дверных проемах, чтобы скрыть свое продвижение к перекрестку. На дисплее я вижу, как другая команда пробирается по правому переулку.

Мы доходим до перекрестка необнаруженными. Я осматриваю верхний этаж здания напротив, пытаюсь заметить движение, но обороняющийся отряд свое дело знает. Я уверен, что в здании как минимум огневая команда – здесь идеальное «бутылочное горло», и мы не можем обойти его, не выдав себя, а они отлично умеют играть в прятки.

Я выхожу на частоту отряда:

– Команда Браво, позиция занята. Жду приказаний.

– Выступаем на счет три, – отвечает Риччи, и я достаю дымовую гранату из разгрузочного жилета на броне.

– Дождись дыма, – говорю я, но Риччи уже считает:

– Раз… Два…

Я матерюсь, срываю защитный колпачок и швыряю гранату на перекресток.

– …три!

Тактический дисплей показывает, что вся команда Риччи покинула укрытие. Потом я слышу грохот винтовок, когда они начинают палить на бегу.

– Упрямый засранец, – бормочу я и даю своей команде сигнал выступать. Граната взрывается с глухим хлопком, и тротуар перекрестка мгновенно заволакивает густым химическим дымом.

– Вперед!

Мы бежим к зданию сквозь дым. До него около пятидесяти метров, но это невероятно огромное расстояние для того, кто знает, что люди с винтовками и гранатометами не хотят, чтобы бегущий достиг цели.

При выстреле из тренировочной винтовки не видно дульного пламени, но я слышу стаккато очередей, лупящих из здания по обе стороны от нас. Похоже, Халли оставила здесь бо́льшую часть отряда ожидать третью попытку наступления от нашего командира идиота. Тактические компьютеры подсчитывают каждого убитого, и на нашем счету пока что круглый жирный ноль.

Справа от нас, там, где команда Риччи несется через перекресток, слышится ругань, когда первых солдат ранит виртуальный огонь отряда Халли. Я несусь через облако искусственного дыма, прислушиваясь к шуму как минимум двух винтовок прямо перед собой, и мой желудок сводит в ожидании легкого удара током, означающего попадание. Когда тебя настигает воображаемая пуля, тактический компьютер оценивает место попадания и отключает функции, основываясь на опасности ранения. Если ты убит, он отключает передатчик и тактический интерфейс, чтобы ты не мог общаться и обмениваться данными с отрядом. Еще он выключает винтовку, чтобы мертвые не мухлевали и не стреляли в ответ.

К счастью, атакующие мою команду просто вслепую расстреливают дым, надеясь на случайное попадание. Мы без потерь преодолеваем дымовую завесу и перекресток.

Когда вся команда прижимается к торцу здания, я ищу на дисплее ту половину отряда, которой командовал Риччи. Их символы мерцают красным, значит, с их передатчиков информации не поступает. Я снова выхожу на частоту отряда, хоть и знаю, что толку не будет.

– Говорит лидер отряда «Браво». Ребята, вы где?

Ответа нет – всех скосили защитные команды Халли, и компьютеры отключили ребят от сети.

– Похоже, остались только мы, – сообщаю я своим подчиненным.

– Плевать, все лучше, чем снова труп изображать, – отвечает один из них, и остальные согласно кивают.

– Игра еще не закончена, – говорю я.

На боковой части здания обнаруживается дверь. Я сигналю ребятам, чтобы они расположились по обе стороны от нее. Халли свое дело знает, и мне не хочется просто вламываться в здание. Я достаю гранату из жилета и движением большого пальца срываю колпачок.

– Готовы? – спрашиваю я и получаю три кивка в ответ.

Я активирую таймер гранаты, прижав кнопку запала к твердому панцирю нагрудника.

– Осколочная!

Я швыряю гранату в стену за дверным проемом, чтобы она отскочила и попала в изгибающийся коридор. Граната бьется о бетон и катится по полу, скрываясь с глаз.

– Твою мать! – доносится до меня, затем слышится быстрый топот – кто-то несется по коридору, подальше от маленькой черной сферы с ребристой поверхностью.

Затем с приглушенным хлопком срабатывает звуковой модуль гранаты. Тренировочный вариант испускает сноп имитационных осколков – лучей, направленных во все стороны, рикошетящих от твердых поверхностей и ведущих себя в точности как их смертоносные прототипы.

– Вперед!

Мы вбегаем в коридор парами, как положено. Впереди никого нет, но справа, в трех метрах от нас, есть еще одна дверь. Я замечаю движение и бегу к ней, подняв винтовку. Сразу за дверью поднимается на ноги один из бойцов Халли, и я дважды стреляю ему в спину, прежде чем он успевает подобрать оружие. В комнате, у окна, стоит еще один противник, уже нацеливший на меня пушку. Я знаю, что он меня опередит, и морщусь в ожидании удара током, но, когда он нажимает на спусковой крючок, винтовка не срабатывает. Рекрут, в паре с которым мы вошли в здание, проходит в дверь, прицеливается, и мы оба всаживаем по пуле во второго защитника.

– Чисто, – говорю я в микрофон, и еще двое из моей команды входят в комнату с винтовками наготове.

– Какого хрена? – спрашивает второй из солдат Халли, ошарашенно оглядывая свою пушку.

– Гранатой задело, – предполагаю я.

– Да брехня. Я уже за дверью был, когда она в коридоре рванула.

– Компьютер сказал, что ты умер, значит, ты умер, – говорит мой напарник. – Без толку спорить.

– Не болтать, – говорю я. – На этаже есть еще комнаты. Работаем.

Нападение, как правило, это лучшая защита. Мы зачищаем этаж парами, проходя комнату за комнатой, перед входом зашвыриваем в помещение гранату и стреляем во все, что одето в броню. Мы теряем одного из своих, которого снимает «раненый» противник, притворившийся мертвым, но в конце концов выкуриваем всех людей Халли, потеряв лишь половину атакующего отряда. В комнатах нечем забаррикадироваться от воображаемых осколков наших гранат, а ребята Халли не могут достаточно быстро отреагировать на то, как мы выносим их одного за другим.

– Отлично, – говорит сержант Берк по общей связи, когда мы очищаем последнюю комнату. – Собрать все свое барахло и построиться перед зданием. Взвод, выполнять.

^– Что мы узнали сегодня утром? – спрашивает сержант Берк, когда мы все собрались перед зданием для разбора полетов.

«Что рекрут Риччи – отстойный тактик», – думаю я, но сержант Берк отвечает на собственный вопрос прежде, чем я успеваю озвучить эту мысль.

– Хорошая позиция – лучший друг обороняющегося, но она также может быть обращена против вас, – говорит он. – Обороняющийся отряд чрезмерно расслабился на третьей попытке. Они были пойманы на боевых позициях, потому что не сторожили заднюю дверь и не обеспечили себе отход. Атакующий отряд удержал инициативу и использовал обособленность противника, чтобы уничтожить его превосходящие силы. Это значит, курсант Халли, что у вас было больше людей, но это не помогло, потому что они были слишком рассредоточены. Нападающие изолировали и нейтрализовали их маленькими группами, как это и должно делаться. У вас было преимущество в шесть человек, но команда курсанта Грейсона каждый раз сражалась с преимуществом в два человека. Это называется «разгромить противника по частям». Вы поняли?

– Да, сэр, – говорит Халли.

– Молодцы, – говорит нам сержант Берк, и моя команда выпрямляется. – Если бы курсант Риччи отрастил себе мозг и не загубил команду в третий раз, это была бы безоговорочная победа. Похоже, не все из вас полные дебилы.

Риччи смотрит на Берка с каменным лицом, но я знаю, что сегодня за ужином он выскажет все, что думает.

– Халли, на этот раз нападает ваш отряд. Стройтесь и выдвигайтесь на стартовую позицию, – приказывает сержант. – Риччи, ваш отряд защищается. Посмотрим, как вы организуете оборону.

Мы проводим день, бескровно убивая друг друга.

Обороняться одновременно и проще, и сложнее. Мы можем подготовить огневые позиции, использовать маскировку и укрытия, но еще нам приходится ждать, когда другие начнут атаку на своих условиях. Один раз нас вычищают, дважды мы побеждаем, отомстив отряду Халли за прежние поражения. День заканчивается ничьей. Один из командных лидеров Халли занимает первое место в индивидуальном зачете, застрелив четырнадцать противников. К своему удивлению, я оказываюсь вторым, несмотря на отсутствие результатов в первых двух заходах. На моем счету – двенадцать людей Халли.

– Ну что, Грейсон, хоть что-то ты можешь делать не через задницу, – замечает сержант Берк, просматривая список убитых. – Только не думай, что ты теперь прирожденная машина для убийства. Эта фигня – не настоящая война, запомни.

^– Ты слишком любишь эти занятия, – говорит мне в душе Халли, пока мы смываем с себя дневной пот. – Тебе было весело.

– Может быть, – я пожимаю плечами, стараясь не слишком откровенно изучать изгибы ее ягодиц, когда она отворачивается, чтобы смыть с волос шампунь.

– Поосторожнее, а то тебя загребут в Территориальную армию, – заявляет Риччи с другого конца сортира.

– Это ты поэтому сегодня так лажал? – спрашивает Халли, и кое-кто из курсантов смеется.

– А то, – отвечает Риччи с ухмылкой. – Думаешь, мне хочется, чтобы в моем досье значилось: «Хорошо обращается с винтовкой»? Это прямая дорога в ТА.

– Ага, только на прошлой неделе ты завалил еще и ориентировку на местности, – говорю я. – И, помнится, был одним из последних на боевом управлении. Ждешь, когда главнокомандующий лично прикажет показать, на что ты способен, да?

– Очень смешно, – говорит Риччи и швыряет в меня флаконом жидкого мыла. Я отбиваю его обратно, и флакон падает на пол между двумя рядами душевых. Риччи кисло смотрит на меня и отправляется подбирать его. Когда он наклоняется, Халли глумливо присвистывает. Не глядя на нее, он поднимает средний палец.

– Ну и говнюк, – говорит Халли еле слышно.

Следующая фаза подготовки дается мне нелегко.

Наша «Воздушно-космическая неделя», как называет ее сержант Берк, начинается с дня лекций по аэронавтике, устройству кабины и основам пилотирования в воздухе и в космосе. Теорию я понимаю неплохо и получаю приличную оценку на тестировании в конце обучения, но почему-то мой мозг не может применить эти знания на практике. После лекций начинаются тренировки на симуляторе, которые проходят в помещении размером с нашу взводную спальню. Каждому достается своя звукоизолированная капсула симулятора. Снаружи она выглядит как сплющенное яйцо, из которого торчат пучки кабелей, но, когда в нее залезешь, стенки превращаются в гигантский экран, кресло и пульт управления в точности повторяют оборудование стандартного боевого десантного корабля класса «Оса». Залезаешь внутрь, нацепляешь шлем, подключаешься к ТакЛинк – и компьютер, управляющий симуляцией, делает все возможное, чтобы ты поверил, что на самом деле летишь. Эта штука установлена на гидравлический механизм, который может поворачивать ее на все триста шестьдесят градусов. Во время первого тренировочного десанта с орбиты в атмосферу вид планеты внизу и движения капсулы вызывают у меня тревогу и головокружение.

В теории все просто. Джойстик справа управляет рулевой поверхностью крыльев и хвоста корабля. Рычаг слева регулирует тягу двигателя, а кнопка на боку включает маневровые двигатели для полета вне атмосферы. Джойстик на себя – нос поднимается, от себя – опускается. Наклоняешь джойстик влево-вправо – корабль наклоняется в том же направлении. Педали под ногами контролируют вертикальное вращение. Каждый канал управления смещает корабль по одной из осей координат, и все, что требуется от пилота, чтобы направить корабль куда нужно, – правильно сочетать движения рычага и джойстика.

– Хороший пилот может провести «Осу» через игольное ушко. Отличный пилот может сделать это с полной нагрузкой, под огнем, с одним двигателем и подбитым крылом, – говорит сержант Берк, знакомя нас с симулятором.

Похоже, я не отличный пилот. И даже не хороший. На третий день я согласен считаться посредственностью, но пока что у меня получается быть лишь полным ничтожеством. Моя пространственная ориентация летит к чертям из-за непривычного ощущения невесомости, и мозг отказывается синхронизировать контроль всех трех осей управления. Упражнение состоит из полета по заданной траектории к зоне высадки; тактический дисплей на шлеме услужливо показывает необходимое направление и навигационную информацию, пока я выбрасываюсь из виртуального авианосца и кувыркаюсь к поверхности планеты.

Без автопилота я едва могу лететь в нужную сторону. Рычаг управления ускоряет корабль, но он все-таки двигается согласно законам физики, а это значит, что, наклонив нос, я лишь сдвигаю его от оси полета, а не меняю направление. Вскоре я улетаю в сторону или назад и не могу сообразить, как мне скоординировать управление, чтобы вернуться на правильный курс. Полет на десантном корабле требует постоянных корректировок в трех измерениях, словно ты бежишь, пытаясь удержать металлический шарик на обеденной тарелке, которую держишь на кончиках пальцев. У меня не хватает мозгов, чтобы с этим справиться, и я сгораю в атмосфере на каждом заходе.

– Курсант Грейсон уже уничтожил имущества на девятьсот миллионов долларов Содружества, – сообщает сержант Берк на традиционном разборе под конец третьего дня. Я чувствую, как краснеют мои щеки, когда другие курсанты смеются над этой ремаркой.

– Нечего стыдиться, Грейсон, – говорит он, заметив мое смущение. – У других дела обстоят не лучше. На самом деле мы не ждем, что кто-то посадит корабль. Просто пытаемся выяснить, у кого есть талант, чтобы хотя бы приступить к летной подготовке.

Ну что ж, по крайней мере об этом мне не придется беспокоиться.

^– А у тебя как прошло? – спрашиваю я у Халли, пока мы сидим на моей койке после вечернего душа. У нас есть немножко времени, чтобы зависнуть и покопаться в планшетах перед отбоем, и мы с Халли обычно соприкасаемся головами, чтобы шептаться. Она не похожа на девушек, с которыми я общался раньше. Халли обычно не говорит о своем доме, но я совершенно уверен, что она и на сто километров не приближалась к КК. Все в ней выдает представительницу среднего класса – ровные ухоженные зубы, то, как она следит за внешностью, даже несмотря на мешковатую униформу, то, как держит столовые приборы.

– Я дважды приземлила корабль, – шепчет она и гордо улыбается.

– Что, правда? А Берк что сказал?

– Сказал, что у меня, наверное, дар.

– Похоже на то, – говорю я. – Я-то сегодня весь день делал из корабля комету.

– Хорошо, что я хоть что-то могу.

Я думаю, что наши непохожие таланты, скорее всего, приведут нас в разные войска, если мы пройдем Начальную подготовку, и мысль о расставании с Халли внезапно вызывает у меня тоску. Я знаю, что мысль нелогична – десантных полков и флотских эскадр такое множество, что мы почти наверняка будем служить в разных местах, даже если окажемся в одних и тех же войсках, – но я не могу стряхнуть с себя это чувство. Сначала мне хочется уравнять наши результаты, завалив пехотную подготовку, чтобы не опережать Халли, но у меня никогда не получится так же управляться с симулятором, и я никогда не попрошу ее лажать ради меня. К тому же, зная армию, никакой логики от распределения ожидать не приходится, и, может быть, мы все же будем служить где-то рядом.

Халли вспоминает свое первое успешное приземление, и я слушаю ее рассказ, глядя на маленькие ямочки, возникающие на ее щеках при улыбке.

Последние несколько недель в учебке – это смесь ФП (физической подготовки, хотя мы ее зовем «физической пыткой»), лекций, занятий на симуляторе, обедов и маленьких личных междусобойчиков с Халли, случающихся вопреки нашему беспощадно забитому расписанию и почти постоянному надзору. Дежурные инструкторы ночуют в комнате старшего инструктора, и мы уже выяснили, кто из сержантов чутко спит. Райли, можно сказать, спит с открытыми глазами, Берк бодрствует до утра, копаясь в бумагах и прислушиваясь к системе аудиомониторинга спальни, зато Харрис обычно дрыхнет от отбоя до подъема. Это значит, что каждая третья ночь – «ночь свиданий», и мы с Халли пробираемся в душевую, чтобы урвать немножко совместного времени подальше от глаз и ушей наших сослуживцев.

Наша близость – в общем-то, не секрет. Хватило парочке людей наткнуться на нас в сортире в два часа ночи, чтобы все об этом узнали, и я подозреваю, что до инструкторов слухи тоже дошли. Но почему-то они не предприняли никаких карательных мер, чтобы не дать нам уединяться в душевой два-три раза в неделю, а с другими курсантами у нас появилось что-то вроде неписаного соглашения. Нас осталось немного. Перед выпускной неделей наш взвод уменьшился до двенадцати человек. Наш обеденный столик все еще полон, мы потеряли только Каннингем. Все остальные продержались до конца: Халли, Гамильтон, Гарсия, Риччи и я. Гамильтон до сих пор наш взводный, и она будет нести флажок изрядно уменьшившегося взвода 1066 на выпуске.

Когда мы маршируем в столовую на наш последний совместный ужин, мы выглядим в точности как положено выпускникам: худые и мускулистые, с отполированными до зеркального блеска ботинками, шагаем быстро и синхронно. Мы проходим мимо свежеприбывших рекрутов, ошалелых стаек длинноволосых ребят в гражданской одежде, и они смотрят на нас так же, как мы пялились на взводы выпускников почти три месяца назад.

Внашу последнюю ночь дежурит сержант Райли. Мы с Халли уже почти смирились с тем, что нам не удастся напоследок побаловаться в душе, но Райли забирает свой ПП из комнаты старшего инструктора и выключает там свет.

– Это ваша последняя ночь, – говорит она собравшемуся у шкафчиков взводу, ожидающему отбоя. – Вы добрались до конца. Я думаю, никто из вас не настолько туп, чтобы влипнуть в какое-нибудь дерьмо и вылететь в день выпуска, – она слегка улыбается. Больше похоже на ухмылку, но это первый раз, когда мы увидели что-то кроме привычного сурового выражения на ее лице.

– Устройте небольшую вечеринку, если хотите, – говорит сержант Райли, пока мы неверяще смотрим друг на друга. – Только не шумите и постарайтесь быть на месте ко времени подъема.

Она разворачивается, убирает ПП в боковой карман штанов и выходит из комнаты:

– Спокойной ночи, взвод.

Она закрывает дверь, и мы начинаем лыбиться.

– Кто бы мог подумать, – хихикает Гамильтон. – Ну что, начинаем пирушку?

Мы и раньше таскали еду из столовой, несмотря на запреты инструкторов. Постоянные ФП и занятия на взлетке сделали нас худыми и бесконечно голодными, а перерывы на еду слишком разнесены по времени, чтобы наш метаболизм работал нормально. Каждый раз, когда в столовой подают десерт, который легко вынести, многие курсанты берут добавку, заворачивают контрабандные пончики или кексы в салфетки и прячут их в карманах штанов. Инструкторы, конечно, не слепые, но делают вид, что не замечают.

Мы вываливаем наши неприкосновенные запасы на пустующую койку. Перед нами образцы всех десертов, которые подавали в столовой за последнюю неделю. Широкий выбор пончиков и печенья, куча свежих фруктов, шоколадных кексов и даже несколько слегка помятых кусков яблочного пирога. Напитков, конечно, нет, но вода из питьевого фонтанчика холодная и чистая, а мы в таком восторге от ночи без надзора и приближающегося выпуска, что она с успехом заменяет пиво.

Мы съедаем все запасы, даже черствые пончики недельной давности, и чокаемся друг с другом стаканчиками для зубных щеток, наполненными холодной водой. Раз запреты на эту ночь сняты, мы болтаем и шутим, как в столовой, только более развязно. У нас никогда не было возможности поболтать друг с другом без инструктора над душой, и общение после двенадцати недель вынужденной сдержанности кажется странным.

Чуть позже мы с Халли уходим на одну из пустых коек в дальней части спальни. Нам приходится вытерпеть несколько добродушных подколок от остальных ребят, пока мы возводим защитные барьеры из грубых армейских одеял, повешенных на раму верхней койки. Достроив свое укрытие, мы забираемся в постель, теперь закрытую от взглядов с трех сторон. Наши уродские форменные пижамы оказываются на полу, и мы наконец-то можем насладиться друг другом на нормальном матрасе, а не торопливо спариваться в углу душевой, прислушиваясь к шагам в спальне. Наши товарищи по взводу свистят и комментируют, но мы слишком заняты, чтобы обращать внимание, и вскоре они возвращаются к своим делам, предоставив нам заниматься нашими.

^– Мы же будем на связи, правда? – спрашивает Халли позже, когда мы лежим на тощем матрасе. Я вспоминаю прежнего хозяина этой койки, парня, отчисленного после трех недель за «несоответствие требованиям».

– Конечно, – отвечаю я. – Будем переписываться через АрмНет.

– Жалко, что подготовка не продлится еще месяц-два, – говорит она, и я смеюсь:

– Я думал, ты мечтала отсюда выбраться.

– Ну да. Но я была бы не против провести еще немного времени с тобой, дурья башка. И даже смирилась бы с еще парой недель беготни и отжиманий на взлетке.

– О, как это мило, – отвечаю я, и мы смеемся.

– Серьезно, – говорит Халли, – я хотела бы, чтобы так и было, но я не верю, что нам повезет оказаться в одном и том же месте. Я хочу, чтобы ты писал мне каждую неделю, понял? Я хочу знать, что тебе не оторвало голову на какой-нибудь занюханной колонии в заднице известной галактики.

– Меня, может, и в десантники-то не зачислят. Буду каптером на транспортном корабле. Проведу пять лет, выдавая полотенца и канцелярские скрепки.

– Ладно тебе, – говорит она. – На флоте пятьсот флагманов, и все настолько автоматизированы, что ими может управлять десяток человек. Колонизированных миров сотни, и каждому нужен гарнизон численностью не меньше роты. Мы все попадем в десант.

– Я не против. Куда угодно, лишь бы подальше от Земли.

– Эй, не так уж здесь и плохо. Все-таки дом. Пусть даже со смогом и преступностью.

– Серьезно? – говорю я. – Ты действительно не променяешь Землю на шанс вдохнуть свежего воздуха какой-нибудь колонии? Я слышал, среди них есть настолько маленькие, что там на всю планету только тысяча человек. Можешь себе такое представить?

– Могу, – она смотрит на меня сверху вниз и улыбается. – Семья моего дяди попала на колониальный корабль несколько лет назад. Выиграли места в лотерее десяти штатов. Теперь у них пятьсот акров земли на Лаконии. Присылают фотки время от времени.

– Может, сложим наши деньги, когда выйдет срок службы?

– И что? – она смеется. – Купим билет в колонию и будем копаться в грязи на другом конце Вселенной?

– Ну да. Почему нет? Что ты собираешься делать после армии? Вернуться домой, накупить всякой фигни, пялиться в экран, пока мозги не протухнут, и надевать маску в дни, когда с воздухом совсем беда?

– Ну… – Халли хихикает. – Я именно об этом и мечтала, но раз ты против…

Она опять смотрит на меня, глаза в глаза, и снова становится серьезной.

– Еще пятьдесят семь месяцев, Грейсон. Это долгое время. А на нашей работе оно еще дольше, – она кладет ладонь мне на щеку и ненадолго оставляет ее там. – Постарайся продержаться эти пять лет, а там посмотрим, хорошо?

Я знаю, что мы проведем эти пять лет в разных уголках галактики. Мы оба знаем, что армия – не то место, куда нужно идти, если хочешь найти или сохранить свою половинку. Возможно, она сойдется с каким-нибудь офицером с квадратной челюстью, может, даже не с одним, и у меня тоже будут свои увлечения. Когда истечет время контракта, мы, скорее всего, будем друг для друга лишь далекими и добрыми воспоминаниями. Но мечтать приятно, и события последних недель еще свежи в нашей памяти, поэтому я воспринимаю ее слова в том смысле, в котором они сказаны.

– Увидимся после дембеля, – говорю я. – Не забудь свои деньги, а я захвачу свои.

Наступает день выпуска, и на небе ни облачка.

Мы просыпаемся задолго до побудки, приводим спальню в уставной вид и опять начищаем ботинки и пряжки до блеска.

Идем в столовую для последнего завтрака на Начальной подготовке. Потом возвращаемся в спальню, чтобы сбросить сине-зеленое и переодеться в торжественную форму, выданную всего несколько дней назад. Сержант Берк объяснил, что униформы класса А не выдаются по приезде, как все остальное, потому что они слишком дороги, чтобы тратить их на тех, кто может вылететь, к тому же курсанты за время подготовки теряют столько килограммов и накачивают такие мускулы, что поначалу идеально сидевшая форма к выпуску будет болтаться как на вешалке.

Несколько недель перед выпуском мы разучивали церемонию. Наш взвод – то, что от него осталось, – войдет на парадный плац, следуя за флажком, и займет назначенное место в рядах других взводов-выпускников. Потом командир базы толкнет короткую речь, мы принесем присягу, а для особо отличившихся будут поощрения и продвижения по службе. В общем, мы час простоим на солнце, слушая, как треплется офицерьё, а потом в последний раз вернемся во взводную секцию, чтобы собрать вещи и получить назначения на службу. Все, конечно, хотят узнать, в какие войска попали и что им придется делать, так что весь этот официоз, по сути, бессмысленная пытка, но мы научились молча выполнять приказы, что и делаем.

Несмотря на репетиции, мы не подготовлены к виду торжественного плаца, на который ступаем, следуя за сержантом Берком и несущей флажок Гамильтон, нашим взводным.

Плац оказывается почти километр в длину и ширину, он покрыт рядами взводов-выпускников. Под утренним ветром трепещут сотни флажков, заставляя плац выглядеть как разноцветный тряпочный лес. Мы не сбавляем шаг и держим головы прямо, но вид такого количества людей в одном месте шокирует после двенадцати недель принудительной изоляции от прочих рекрутов.

Мы находим свое место в ряду, где уже ждут другие инструкторы – сержанты Харрис и Райли. Мы вливаемся в строй из сотен взводов. Когда последние выпускники заходят на плац и занимают свои позиции, перед центральным подиумом построены тысячи курсантов. Все мы одеты в униформы класса А, которые придется сдать после церемонии, и выглядим бравыми и подтянутыми.

Сначала, конечно же, нам читают речь. Командующий тренировочной базой выступает перед нами с милосердно кратким обращением, говоря о долге и ответственности, о трудностях, которые ожидают нас там, среди звезд. Все это просто припудренная чушь, и все это знают, но мы уже приучены стоять по стойке смирно и слушать.

Потом мы приносим присягу. Есть что-то мистическое в нескольких тысячах голосов, произносящих одни и те же слова в унисон: «Я торжественно клянусь преданно служить Североамериканскому Содружеству и отважно защищать его законы и свободу его граждан».

И теперь мы – действующие солдаты Вооруженных сил Североамериканского Содружества, выпускники Начальной подготовки, десять процентов, пережившие двенадцать недель бесконечных ФП, лекций, физических и умственных испытаний и проверок на стрессоустойчивость. Мы готовы брать Вселенную за горло, сражаться и умирать за Содружество. Осталось только одно: выяснить, где же, как считает командование, мы пригодимся лучше всего.

Мы снова в спальне, наши шкафчики уже опустошены, вещмешки и рюкзаки набиты доверху. Инструкторы стоят в центре комнаты, мы привычно собираемся выстроиться перед ними в ряд, но сержант Берк машет нам рукой:

– Вольно, ребята. Начальная подготовка кончилась полчаса назад. Идите сюда, пора получать назначения.

Сержант Харрис подает ему стопку распечаток, и он просматривает ее сверху донизу. Мы толпимся вокруг в предвкушении. Наши места службы определены, и сейчас мы узнаем, где проведем следующие пятьдесят семь месяцев своих армейских карьер.

– Гарсиа – десант. Второй батальон, пятая рота. Отправишься в танковую школу по прибытии на службу.

Гарсиа принимает документы, широко улыбаясь, и сержант Берк пожимает ему руку.

– Молодчина. Кеннеди – десант. Первый батальон, седьмая рота. Пехотная школа.

Кеннеди забирает предписание, пожимает руку сержанта и выбирается из толпы остальных курсантов, чтобы забрать свое барахло.

– Халли – флот.

Мы приветствуем ее криками. Флот – это успех, туда втайне мечтает попасть каждый. Я лыблюсь, пока она получает свои бумаги. Сержант Берк достает еще одну распечатку и кладет ее поверх предписания Халли.

– Будешь летать на десантном корабле. К тому же ты получаешь звание рядового. У тебя лучшая средняя оценка. Изрядное достижение. Мои выпускники не зачислялись во флот уже три учебных периода.

– Спасибо, сэр, – говорит Халли, лицо ее светится от восторга. Я чувствую укол зависти – она сразу отправится в летную школу и, наверное, увидит Землю из космоса еще до конца недели.

– Риччи – десант. Третий батальон, третья рота. Легкая полевая артиллерия. Будешь пушки обихаживать.

Я ожидаю, что, узнав о направлении в десант, он выполнит свое обещание и разорвет контракт на месте, но Риччи просто берет документы у сержанта Берка и браво салютует, прежде чем выйти из толпы.

– Грейсон, – говорит сержант Берк, и у меня начинает крутить желудок от осознания, что решается моя судьба.

– Территориальная армия. Поздравляю – ты остаешься на Земле.

Во взводе 1066 осталось двенадцать рекрутов, и одиннадцать из них отправляются в космос. Я – единственный, кто остается служить на Земле, делая самую дрянную работу в вооруженных силах: зачищая все дерьмо в САС.

Я ничего не делаю, услышав слова сержанта Берка, но первое мое желание – двинуть ему в морду. «Поздравляю»? Не думаю, что дал ему какие-то поводы невзлюбить меня, не больше, по крайней мере, чем другие курсанты, но его слова звучат так, словно он издевается надо мной.

Я собираю вещи без энтузиазма, моя голова все еще кружится от осознания, что я не лечу в космос. Но все же я справился с Начальной подготовкой, мне нужен счет в банке и я не хочу обессмысливать весь уже пролитый на этой службе пот, так что я подавляю жажду швырнуть распечатку приказа под ноги Берку. Альтернатива – возвращение в Коммунальный Кластер, и что бы ни уготовила мне ТА, это вряд ли будет хуже.

– Грейсон, – говорит сержант Берк, когда я закидываю вещмешок на плечо.

– Да, сэр? – я сбрасываю мешок, чтобы встать по стойке смирно, но он отмахивается.

– Вольно. Ты, кажется, не слишком рад своему назначению.

– Нет, сэр, – отвечаю я, стараясь не показывать уныния.

– В Территориальной армии нет ничего плохого. Я сам служил там до того, как получил назначение в инструкторы.

– Я хотел отправиться в космос, сэр. ТА достается только разгребать дерьмо.

Сержант Берк смотрит на меня и фыркает, качая головой:

– ТА – это настоящая армия, – говорит он. – Позволь, я расскажу тебе кое-что о космических карьерах. Ребята на флоте проводят время, драя палубы в железных гробах без окон. Десантура занимается боевой клоунадой на пару с солдатами СРА, один цирк против другого, еще и по правилам, как на какой-то уродской олимпиаде. Это не служба, это дрочево. Они там считают себя крутейшей элитой, но знаешь что? Каждая пехотная рота, в которой я служил, могла вытереть пол любой десантной ротой. Знаешь, почему Территориальной армии достается разгребать дерьмо? Потому что никто другой с этим не справится, вот почему. А теперь иди и забирайся в автобус, – он кивает в сторону двери. – Не верь этим будущим космическим дальнобойщикам и гарнизонным сидельцам, когда они скажут, что им обосраться как повезло. Они ни хрена еще не знают ни о чем, и ты тоже. А теперь выметайся отсюда и забудь, что ты куда-то там «хотел отправиться». Это армия, и всем плевать, чего мы хотим. Мы жрем, что дают, и просим добавки, и так будет всегда.

Мы забираемся в автобус и отправляемся в аэропорт. Когда мы ехали на базу три месяца назад, каждый сидел сам по себе. Напуганные и беспокойные рекруты друг с другом не разговаривали. Сейчас же все болтают, пользуясь последней возможностью потрепаться с друзьями по взводу.

– С тобой все будет нормально? – спрашивает Халли, наблюдая, как я читаю распечатку своего приказа. Я должен прибыть в воинскую часть в Форте Шугхарт, штат Огайо. Она будет зачислена во флот в Великих озерах.

– Ага, – отвечаю я. – Справлюсь. Я и не ожидал, что меня пять лет будут поить молоком с печеньками.

– Только не высовывайся, понял? Я хочу, чтобы ты писал мне каждую неделю.

– Ты будешь на звездолете, – говорю я. – Неделями можешь летать вне зоны доступа.

– Все равно пиши, – говорит Халли. – Я буду проверять время прихода писем. И если умудришься погибнуть, я тебе голову отгрызу.

– Понял, – я ухмыляюсь. – А я – тебе.

В аэропорту мы прощаемся друг с другом. Будущие десантники отправляются на одном шаттле в Кэмп-Пуллер, где тренируют всех новичков с востока от Миссисипи. У нас с Халли разные рейсы.

– Береги себя, – говорит она.

– Ты тоже.

Напоследок мы целуемся, в этот раз скорее как брат и сестра. Я смотрю, как она идет на посадку, забросив вещмешок за плечо.

И опять чувствую то же самое, что ощущал, садясь в шаттл на призывном пункте двенадцать недель назад: одиночество, неуверенность и тревогу, – я не знаю ничего о том, что ждет меня в ближайшем будущем.

Мое новое подразделение – рота B Триста шестьдесят пятого автономного пехотного батальона Третьей пехотной дивизии. Батальон размещается в форте Шугхарт, огромной базе на окраине Дейтонского метроплекса. ТА действует без промедления – я ожидаю той же административной волокиты, из которой состоял первый день моей военной карьеры, но меня направляют в казарму, приписывают к отряду и обеспечивают койкой и шкафчиком меньше чем через полчаса после прибытия на армейском автобусе из Дейтонского аэропорта.

В учебке весь взвод спал в одном помещении. В роте B солдаты распределены по комнатам. Офицеры и сержанты ночуют в личных спальнях, а рядовым приходится делить одну комнату на четверых. В каждой есть две двухэтажные койки, четыре шкафчика и стол с четырьмя стульями. Здание старое, но в хорошем состоянии – краска выцвела и линолеум на полу истерт, зато вокруг чистота. На каждом этаже есть общая ванная комната, где вокруг душей и унитазов сооружены нормальные кабинки.

Когда я вхожу в назначенную комнату, мои сослуживцы сидят за столом и играют в карты. Все они оборачиваются ко мне, и я приветственно машу рукой. Среди моих соседей двое парней и одна очень милая девушка.

– Грейсон, – говорю я. – Только что с Начальной подготовки. Видимо, я ваш новый товарищ по отряду.

– Заходи, – говорит один из них.

Они с любопытством изучают меня, явно составляя впечатление.

– Твой шкафчик там, – один из парней показывает налево, где у стены выстроился ряд шкафчиков. – Тот, что у окна.

– Спасибо.

Я подхожу к шкафчику и открываю дверцу. На вешалке уже висит униформа, внутри порядок, как в учебке, на нижней полке аккуратно выстроены пары новеньких ботинок.

– Он уже занят, – говорю я, и мои новые сослуживцы дружно хохочут.

– Это все твое. Данные поступили на склад, как только тебя приписали к батальону. Шкафчик забивают заранее.

– Надо же, как удобно.

Шкафчик устроен так же, как на тренировочной базе. Я умещаю скромную стопку своего личного барахла в единственный пустой ящик. Внутри есть запирающаяся ячейка для ценных вещей, и в ней лежит персональный планшет, поменьше и поудобнее, чем выданный мне в учебке. Я беру его, включаю и обнаруживаю, что на главном экране уже введен мой логин. В меню имеются опции, которых я раньше не видел, – ПП стандартного образца поддерживает работу в сети, не то что кастрированные модели на Начальной подготовке, через которые можно было общаться только с инструкторами и товарищами по взводу.

– У нас уже внеслужебное время, – говорит один из моих новых соседей. – Можешь не торопиться с разбором вещей. Столовая будет открыта еще сорок пять минут, если хочешь перекусить.

– Спасибо.

Мои сослуживцы одеты в пехотную разновидность индивидуальной полевой униформы. Цвет камуфляжа свой для каждого вида войск: у десантуры – полихроматический узор, меняющийся в зависимости от окружения, а флот предпочитает сине-серые узоры, которые выглядят как абстрактное полотно. В Территориальной армии выдают цифровой камуфляж, пятна на нем черные, серые и блекло-зеленые – безжизненных цветов охваченного войной города. Из всех униформ стандартного образца эта – самого зловещего и рабочего вида. Я переодеваюсь в ИПУ, чтобы слиться с остальным отрядом. Ботинки мне подходят, жаль только, противно скрипят, как любая новая обувь. В учебке я чуть ли не все двенадцать недель разнашивал выданные мне ботинки, а теперь придется все начинать заново.

– Ты где проходил подготовку? – спрашивает кто-то, показывая мне на свободный стул. Я подхожу к столу и присоединяюсь к компании своих соседей.

– Знаете что? Я понятия не имею. Нам никогда не говорили, а я не спрашивал.

– Болота, пустыня с кустами или сплошные кукурузные поля?

– Пустыня с кустами, – отвечаю я.

– Тренировочная база САС «Орем», – говорит другой солдат. – Я тоже оттуда. Не так плохо. Не приходится страдать от жары и москитов, как беднягам на базе в Чарльстоне.

У всех моих соседей на воротничках знаки отличия. Девушка – рядовой, у нее один шеврон. Первый парень – рядовой первого класса, с шевроном и дугой. Звание рядового обычно не присваивается сразу после учебки, только если человек был на голову впереди всего батальона, как Халли, а рядовым первого класса вообще нельзя стать, не отслужив хотя бы год. Третий солдат в комнате – капрал.

– Других новичков в отряде, кроме меня, нет? – спрашиваю я.

– Угу, – подтверждает один из них. – За этот период в наш взвод попало, кажется, четверо вместе с тобой. Новичков вводят постепенно, чтобы они учились по ходу дела. Грейсон, да?

– Ага.

Солдат, сидящий напротив меня, протягивает руку, и я пожимаю ее.

– Я – Бейкер. Вот этот шулер, пытающийся заглянуть в мои карты, – Прист, а Хансен – это которая с хвостиком.

Я по очереди киваю каждому.

– Тебе повезло, Грейсон. Ты попал в отряд с лучшим командиром во всем батальоне.

– Во всей бригаде, – поправляет Хансен. У нее миндалевидные глаза и очень ровные белые зубы – показатель стоматологического обслуживания, какого в окрестностях Коммунального Кластера не получишь.

– Да? Как его зовут?

– Ее, – Прист оставляет попытки заглянуть в карты Бейкера и откидывается на спинку стула. – Штаб-сержант Фэллон. Раньше была первым сержантом, но ее понизили за то, что она набила рожу офицеру.

– Я думал, за нападение на старшего по званию должны вышвыривать из армии, – говорю я, подозревая, что мне рассказывают байку.

– Ну да, – говорит Хансен. – Но это если у тебя нет Медали Почета. Дипломированных героев не сливают в утиль. Это был бы фиговый пиар.

– Медаль Почета? – переспрашиваю я, и удивление на моем лице заставляет соседей расплыться в довольных улыбках. – Вы ведь гоните, да?

Медаль Почета – это высшая военная награда за отвагу, всегда присуждаемая лично главой Содружества. Если верить сержанту Берку, в девяноста процентах случаев президент кладет ее на завернутый во флаг гроб.

– Ни слова лжи. Она ее получила, когда войска САС провели ту высадку в сердце материкового Китая несколько лет назад, в битве за Далянь. Когда дают медаль, можно попроситься на любое место службы, вообще любое, а она вернулась в свою старую часть, как только выбралась из госпиталя.

– Вот это да. Полнейший тиран, наверное?

– Не-а, наоборот. Она не любит лентяев, но, если ты справляешься с делом и не выглядишь так, будто вчера родился, все будет нормально.

– Звучит неплохо, – говорю я. – Я ожидал… черт, да я не знаю, чего я ожидал, на самом деле.

– Ты ожидал что-то вроде тюряги, – дружелюбно говорит Бейкер. – Ты думал, что вытянул худшую карту в колоде, когда узнал, что пойдешь в ТА, так?

Смысла отпираться нет, и я киваю.

– Сначала все так думают. И мы тоже. Но это хорошее место. Сержанты свое дело знают, офицеры нас обычно не трогают. Мы делаем свою работу и приглядываем друг за другом. Я уже почти два года в ТА и не пошел бы в колониальный гарнизон, даже если бы мне двойную оплату пообещали.

Остальные согласно кивают.

Я все еще разочарован, что не попал в космос, и не уверен, что буду так же относиться к ТА через два года. Но к добру или к худу, а это место будет моим домом до конца службы, так что я решаю смириться с неизбежным.

– В карты играешь, Грейсон? – спрашивает Хансен.

– Конечно, – говорю я и придвигаюсь к столу.

Утренний подъем оказывается очень спокойным. Сигнал к побудке доносится из динамиков на потолке и персональных планшетов в пять сорок пять, почти на час позже, чем на Начальной подготовке. При первом же звуке я вылетаю из койки и хватаю умывальные принадлежности, чтобы нестись к раковине, но мои соседи явно не торопятся.

– Не спеши, – говорит Бейкер, выбираясь из постели. – Никакой проверки не будет. Столовая открывается в шесть, построение в семь. Никто не стоит у тебя над душой и не торопит, как в учебке.

– ТА предполагает, что ты сам можешь привести себя в порядок поутру, – говорит Прист с койки над моей. – Только не опоздай к семи часам на построение перед зданием, иначе влипнешь.

– Понял, – говорю я.

Так непривычно, когда тебя не трогают с утра. Дома я никогда не выползал из кровати до девяти-десяти утра, но двенадцать недель тренировочного лагеря сделали из меня раннюю пташку. На тренировочной базе свободы не было – когда рекрутов в два раза больше, чем раковин, унитазов и душевых леек, ни у кого нет времени на ленивое утро, – но зато было ощущение предопределенности. Можно было просто отключить мозг и следовать за остальными, и предсказуемость рутины приносила покой. Теперь мне придется следить за временем и снова самому соблюдать расписание, и как бы мне ни нравилось проводить перед раковиной или в туалете столько времени, сколько хочется, я обнаруживаю, что немного скучаю по жесткому распорядку учебки.

Поэтому я делаю то, что делал с самого прибытия на базу САС «Орем», – иду за толпой.

Мои сослуживцы, кажется, не возражают, когда я увязываюсь за ними в столовую. На входе я нарочно чуть отстаю, чтобы оказаться позади остальных в очереди, – так мне не придется самому выбирать столик, а потом торчать за ним в одиночестве. Одним глазом я слежу за соседями, а нагрузив поднос, присоединяюсь к ним.

За столиком сидят и другие солдаты, еще мне незнакомые, и на секунду мне хочется все-таки отойти и занять другой столик. Потом Хансен замечает меня и жестом приглашает присоединиться:

– Давай, не робей. Садись, я представлю тебя остальному отряду.

Она выдвигает стул, я ставлю поднос на стол и присаживаюсь.

– Мальчики и девочки, это рекрут Грейсон. Он наш новенький в этом квартале. Грейсон, перед тобой весь отряд. Эти четыре клоуна живут в соседней комнате.

Остальные члены отряда так же оценивают меня взглядом, как соседи по комнате – вчера, и я киваю им.

– Слава тебе, господи, – говорит один из них. – Наконец-то я официально больше не Чертов Салага. Спасибо, Грейсон.

– Не стоит благодарности, – отвечаю я. – Только инструкцию мне передай, хорошо?

– Да все просто. Нужно всегда держать холодильник полным и чистить остальным ботинки каждое утро.

– Не слушай Филипса, – говорит Хансен. – Если бы ему поручили хоть что-то, требующее навыков, он вылетел бы на второй день.

Хансен одного за другим представляет мне оставшихся членов отряда. Филипс – высокий веснушчатый парень с волосами, как медный провод, и маленькими круглыми очками. Джексон – тоже высокая темнокожая девушка. У нее под глазами любопытные татуировки, какой-то племенной узор. Стрэттон – готовый образец для агитплаката, с волевой челюстью, он выглядел бы ужасно внушительно в своей идеальности, если б не был на голову ниже остальных. Наконец, Патерсон, чья уставная стрижка не может скрыть уже начавшегося облысения. Джексон – капрал, Стрэттон и Патерсон – рядовые первого класса, а Филипс – рядовой с одним шевроном. Я единственный во всем отряде без знака различия на воротнике.

– Это не тренировочный отряд, – говорю я. – Я, честно говоря, ожидал продолжения подготовки. Остальные рекруты из моего взвода отправились по всяким училищам.

– Нет, это полевой батальон, – отвечает Джексон. – Пехоте ТА не требуется дополнительное обучение. Ты получил навык в учебке, а в пехоте все то же самое, только с боевыми патронами. Доучишься вместе с нами, в поле.

– Мы довольно активный батальон, – говорит Стрэттон. – Один-два вызова в месяц. Ты, скорее всего, увидишь войну прежде, чем твои новые ботинки жать перестанут.

Я усмехаюсь в ответ, но никто из сидящих за столиком не думает, что Стрэттон шутит, и смешок умирает у меня в горле, когда я понимаю, что это он серьезно.

^– Значит, это ты новичок, – говорит штаб-сержант Фэллон, входя в нашу комнату. Она невысокая, забирает свои темные волосы в хвост и выглядит вполне способной в одиночку раскидать половину отряда. Она закатывает рукава формы, как инструкторы в учебке, и мышцы на ее руках похожи на стальные кабели.

– Да, мэм, – говорю я и встаю по стойке смирно, но она тут же жестом приказывает мне расслабиться.

– Вольно, – говорит сержант Фэллон. – Боже, эти инструктора, что, не выдергивают у вас из задниц кукурузные початки перед отправкой на нормальную службу?

– Не припомню, чтобы мне выдавали какие-то овощи, штаб-сержант, – отвечаю я, и она усмехается:

– Остряк. Как будто у нас таких и без тебя не хватало. Думаю, ты отлично впишешься.

Расписание дня у полевого подразделения легкой пехоты очень простое, по крайней мере, у тех бойцов, чье дело – жать на курок. Когда твоя работа – убивать людей и взрывать все подряд, ты либо учишься делать ее лучше, либо практикуешь уже изученные навыки. Мы тратим на тренировку в поле столько же времени, сколько на учебники и инструктаж. В Форте Шугхарт, разумеется, есть свой тренировочный городок, и каждый взвод еженедельно проводит там время, отрабатывая атаку и защиту, прямо как в учебке. Есть здесь и стрельбище, и в первую же неделю сержант Фэллон проверяет мое умение обращаться с М-66.

По ощущениям боевая винтовка почему-то не похожа на тренировочную, хотя весит столько же и работает так же. Может быть, дело в осознании, что эта пушка стреляет настоящими боевыми иглами, флешеттами, способными пробить броню и плоть, а не безобидными лучами, запускающими компьютерный протокол, но к этому оружию я отношусь с бо́льшим уважением. Мы не практикуемся с боевой амуницией в тренировочном городке – используем холостые патроны, а тренировочные адаптеры на дуле обеспечивают симуляцию попаданий, – но на стрельбище ствол моей М-66 покидают самые настоящие флешетты.

Тренировочный курс по стрельбе для пехотинца состоит из сотни мишеней, появляющихся на случайном расстоянии со случайной периодичностью. Я поочередно отстреливаю их, наводя прицел М-66 и позволяя компьютеру определить скорость огня. Винтовка выплевывает короткие потоки флешетт в каждую мишень, и чаще всего они попадают. Поначалу движущиеся цели доставляют мне неудобства, особенно те, что перемещаются вбок, но после нескольких промахов я вычисляю нужное упреждение, и мой результат улучшается.

– Неплохо для парня прямиком с подготовки, – говорит сержант Фэллон, когда я заканчиваю стрельбу и разряжаю винтовку для безопасности. – Семьдесят девять. Это результат класса «Стрелок». Еще одно попадание – и был бы «Меткий стрелок». Можешь остановиться или попробовать заработать «Меткого стрелка» или «Эксперта».

– Я попробую еще, – говорю я, и она одобрительно кивает.

– «Стрелок» – хороший результат для повара или бумажной крысы, а на пехотинце класса А лучше смотрится значок «Эксперта», – говорит она. – Только помни, что это не самое важное. Главное – как ты будешь целиться, когда мишени начнут стрелять в ответ.

Спустя две недели после моего прибытия нас отправляют в бой. Мои ботинки и не думают прекращать жать.

– Запасные носки можно не паковать, – говорит сержант Фэллон, пока мы собираем вещи. – Отправляемся налегке. Берем только самое необходимое. Скорее всего, вернемся домой к ужину.

– Куда летим, сержант? – спрашивает Стрэттон.

– Прогуляемся на Балканы. Кто-то там опять объявил независимость и заключил союз с СРА. Мы метнемся на десантных кораблях, чтобы эвакуировать посольство.

– И вернемся к ужину, – говорит Стрэттон. – Не возражаю против легкой прогулки для разнообразия.

– Вылетаем через сорок пять минут, – говорит сержант Фэллон. – Надевайте праздничный прикид, хватайте пушки из оружейки и бегом в автобус. Все как обычно, так что поживее.

Мы помогаем друг другу залезть в броню и проверяем застежки и защелки. Потом спускаемся в арсенал, где оружейник и его помощники уже подготовили для нас винтовки. Перед дверью успели выстроиться другие отряды, но оружейка работает умело, и никто не тратит больше десяти секунд, обменивая номерки на личные пушки. Вооружившись, мы выбегаем из здания в автобус, который отвозит нас к кораблям.

У нашего батальона в распоряжении эскадрилья боевых десантных кораблей «Шершень». Некосмические «Шершни», на которых летает десант, – наши двигаются только в атмосфере, зато у них толще броня и больше оружия, потому что им не нужно таскать с собой всякую тяжелую и громоздкую хрень для полетов в космосе. Каждый корабль может поднять целый взвод или один танк. На это задание мы отправляемся без танков – командование решило, что нам не понадобится тяжелая техника, так что мы берем только четыре из двенадцати кораблей, в которые умещается одна из легких пехотных рот батальона – рота Браво.

Четыре взвода пехотинцев ТА – это серьезная огневая мощь, даже без танков и артиллерии. «Шершни» не только отвозят нас в гущу битвы, они еще обеспечивают поддержку с воздуха и служат центрами командования и управления. Когда мы прибываем на аэродром, четыре корабля уже готовы, двигатели работают, навигационные огни мигают, а трапы пассажирского отсека откинуты. «Шершни» приземисты и выглядят устрашающе: сплошные углы и грани, короткие толстые крылья, в которые умещается куча топлива и орудий.

– Прокатимся, – говорит сержант Фэллон, выбираясь из сиденья, и весь автобус разражается гиканьем и воплями, как будто мы отправляемся на стадион смотреть игру Футбольной лиги Содружества.

Полет выдается тряским. Военные корабли делаются без расчета на удобство. Вдоль стенок корпуса в пассажирском отсеке повешены сиденья, и это всего лишь тканевые сетки с ремнями безопасности, которые выглядят, как будто их сделали на отвяжись.

Где-то над восточным Средиземным морем взводный сержант встает с сиденья и начинает выдавать командирам отрядов контейнеры с боеприпасами. Сержант Фэллон хватает два и приносит к нам. Она срывает упаковочную пленку, крышки ящиков распахиваются, открывая взгляду аккуратно уложенные ряды магазинов и гранат для М-66.

– Пять магазинов на человека, – говорит она, без сомнения, специально для меня. – Четыре в карманы, пятый в винтовку. Не заряжать, пока не приземлимся и я не дам команду.

Двое из моего отряда также получают ракетницы. Я помню их по НП – они стреляют бронебойными ракетами «Сарисса». Все по очереди залезают в ящик, распихивают магазины по карманам и вешают гранаты на ремни на броне, я поступаю так же.

– Наденьте шлемы, проверим ТакЛинк. Брифинг через пять минут.

– А если мы попадем в заварушку и потребуется больше патронов? – спрашиваю я.

Сержант Фэллон показывает в конец отсека:

– На корабле есть дополнительный запас амуниции. Если мы где-нибудь застрянем, у нас достаточно боеприпасов, чтобы продержаться несколько дней.

Мы надеваем шлемы и опускаем щитки. Активируется тактический канал связи, и я вижу знакомые значки-ромбики, отмечающие каждого члена отряда и взвода в поле моего зрения.

– Проверка связи, – говорит сержант Фэллон на частоте отряда. Мы поочередно отзываемся. Сегодня я – Альфа-4, четвертый член огневой команды Альфа. Каждый отряд делится на две команды по четыре человека. Лидер отряда имеет доступ к частоте взвода, а лидеры взводов – к частоте роты. Это для того, чтобы не засорять частоты командиров болтовней каждого отдельного солдата.

– Ситуация такова, – говорит взводный, и наши компьютеры выдают маленькие карты района действий. – Мы эвакуируем штат посольства САС. Они сегодня утром получили извещение о выселении в виде реактивных гранат. Местная охранная группа пока держится, но им бы очень пригодилась помощь парочки матерых бойцов.

Одна из карт превращается в трехмерное изображение посольского комплекса, и взводный показывает на нем места высадки:

– Как только корабли приземлятся, первый и второй взводы обеспечат защиту по периметру, чтобы усилить охрану посольства. Первому взводу достаются главный вход и восточная стена. Ребята из второго охраняют западную и заднюю стены. Нам предстоит вывезти двести работников посольства и беженцев, так что кораблям придется сделать две ходки. Третий и четвертый взводы пасут штатских. Корабли возвращаются, мы загружаем вторую партию людей, чинно эвакуируемся, а затем встречаемся со второй половиной роты Браво в пункте назначения. Дожидаемся, пока за гражданскими не прибудет транспорт, потом прыгаем в корабли и летим домой. Пара пустяков.

– Ага, как обычно, – бормочет мой сосед.

– Вы все слышали, – вступает сержант Фэллон. – Мы охраняем главные ворота вместе со вторым отрядом. Третий и четвертый держат восточную стену. Если местные взбухнут, каша, скорее всего, заварится у парадного входа, так что мы будем растяжкой для всего взвода.

– Условия открытия огня? – спрашивает капрал Джексон. Она выглядит жутковато в своей серой броне и шлеме, закрывающем все, кроме татуировки вокруг ее глаз.

– Каждый, кто направит на нас оружие или попробует вторгнуться на территорию посольства, – законная цель. Огонь на поражение разрешен. Остальное, как всегда, на ваше усмотрение.

– Принято, – говорит Джексон.

– Помните, по международному закону посольство – суверенная территория САС. Если кто-то снаружи будет стрелять – валите их. А теперь давайте взглянем на карту и проясним позиции огневых команд.

^– Соберитесь, ребята, – слышим мы по корабельной связи через полчаса. – Подлетаем к цели, расчетное время прибытия – десять минут. Садиться будем по-боевому, так что не расплещите завтрак, детишки.

Весь взвод в ответ стонет, а я вопросительно гляжу на сидящего справа Стрэттона.

– Боевое приземление. Спуск штопором на высокой скорости, чтобы сбить системы прицеливания. Они дадут полный ход и ударят по тормозам секунд за пять до посадки.

Он застегивает и утягивает ремень безопасности, ставит винтовку в крепление возле сиденья. Я поспешно делаю то же самое.

Двигатели разгоняются, а потом корабль резко кренится влево и начинает спускаться с устрашающей скоростью. Я сижу с левой стороны, поэтому резкий поворот прижимает меня спиной к бронированному корпусу. С другой стороны отсека третий и четвертый отряды съезжают с сидений, и только ремни удерживают их на месте. Я задумываюсь, что случится, если ремни солдата напротив не выдержат и сто двадцать пять килограммов бронированного пехотинца обрушатся на меня сверху.

Спуск бьет по нервам, но, к счастью, быстро заканчивается. Когда корабль выравнивается, чтобы приземлиться в заданной точке, меня лишь немного подташнивает. В пассажирском отсеке окон нет, и мы не видим, куда попали, пока полозья не коснулись земли и не открылся люк. Корабль нежно садится на поверхность, а командиры отрядов покидают сиденья, когда трап не опустился еще и на четверть.

– Оружие к бою, – кричит сержант Фэллон.

Мы вскакиваем и заряжаем винтовки. Затвор моей пушки щелкает, отправляя в патронник настоящую флешетту. Я не в первый раз заряжаю боевые патроны, но впервые мне, может быть, придется стрелять в живых людей, а не в наполненные гелем пластиковые фигуры.

Трап касается земли. Снаружи виден подстриженный газон, а за ним несколько низких строений. По эту сторону Атлантического океана царит ночь, и камера на шлеме автоматически включает ночное видение.

– Поехали!

Мы выбегаем из корабля с оружием наготове. Тактические дисплеи показывают направление к боевой позиции для каждого отряда, так что нам не нужно выяснять дорогу. Стрэттон бежит впереди, и я следую за ним через газон к главным воротам комплекса. За мной двигаются первый и второй отряды, шестнадцать маленьких синих ромбов на тактической карте моего шлема.

– Команда Альфа, укрываемся за вазами слева от ворот, – командует капрал Бейкер.

Два охранника посольства затаились за сторожевой будкой, что на островке безопасности у ворот. Ворота – чугунное кружево и служат больше для красоты, чем для реальной защиты. Я усмехаюсь, когда вижу, что охрана еще и опустила красно-белые шлагбаумы дорожного заграждения, как будто эти символические куски полосатого пластика могут обеспечить дополнительное препятствие тому, кто решит прорваться через главный вход.

Мы занимаем позицию за тяжелыми бетонными вазонами в пятидесяти метрах от будки, и охранники подбегают к нам, втянув головы, как парочка черепах. На них бронежилеты, но они совсем не похожи на наши доспехи, всего лишь пластины на груди и спине, соединенные липучками. Охрана вооружена короткоствольным оружием персональной обороны, маленькими пистолетами-пулеметами, которые полезнее простого пистолета, но куда хуже винтовки.

– Рады вас видеть, ребята, – говорит один из охранников. – Мы готовы убраться отсюда.

– Проблемы с местными есть? – спрашивает капрал Бейкер.

– Что-то вроде. С утра центральное здание атаковали гранатами и с тех пор периодически применяют стрелковое оружие. Оружейную лавку, наверное, разграбили, или что-то вроде того. Постоянно палят по нам из машин. Слава богу, целиться не умеют. Просто подкатывают и расстреливают магазин куда-то в нашу сторону.

– Ладно, теперь в игру вступаем мы, – говорит Бейкер. – Держитесь где-нибудь сзади.

– Не возражаем, – говорит второй охранник, и оба убегают куда-то в поисках укрытия.

– Браво-один-один, первая команда заняла позицию, – говорит Бейкер в микрофон.

– Я знаю, придурок. Мы в тридцати метрах от вас. Тебя видно, – приходит ответ от сержанта Фэллон, и все хохочут.

– Прислушайтесь-ка, – говорит Хансен. В городе за воротами посольства слышится непрестанное щелканье выстрелов. Я вижу пустые улицы, освещенные желтыми фонарями. Вокруг посольства, кажется, торговый район – видны закрытые магазины и неработающие палатки.

– Интересно, есть ли приличные бары поблизости, – говорю я.

– Хочешь поискать? У меня с собой универсальная кредитка, – Стрэттон приподнимает винтовку.

Я открываю рот, чтобы съязвить в ответ, но из-за угла улицы, ведущей к воротам, доносится шум мотора, и мы снова возвращаемся за укрытия. Издали шум похож на звук старого двигателя внутреннего сгорания, вроде тех, что ставили на тяжелую технику. Я чувствую, как асфальт вибрирует в такт работе невидимой машины.

– Не нравится мне это, – сообщает Хансен.

– Гражданских сейчас загружают на корабли, – говорит сержант Фэллон. – Если из-за угла вывернет что-то, что выглядит опаснее уличной поливалки, – расстрелять к чертовой матери.

На дальнем конце улицы видно движение. Появляется тупой нос бронемашины, и мы наблюдаем, как она поворачивает за угол, сминая по пути урну и палатку. Это боевой танк старого гусеничного типа. Он выше современных моделей, и вместо установки с модульным оружием у него наверху бронированная башня, похожая на перевернутую сковородку, и дуло длиной с сам танк. Это передвижной антиквариат, но если у них найдутся заряды для этой здоровой пушечки, он может обеспечить нам целое море боли.

– Чтоб я сдох, – говорит Бейкер. – Народ, убираемся из прямой видимости.

Приказывать нам не надо. Вазы отлично защитят от пули, но не от танкового залпа.

– Прист, тащи бронебойные ракеты.

С улицы доносится еще шум. Второй танк выворачивает из-за угла в облаке выхлопных газов. Потом третий, а за ним – солдаты в униформах и броне. Танки выстраиваются в линию поперек улицы, потом из-за угла выкатывается четвертый и занимает свое место в строю.

– Отлично, целый гребаный танковый взвод. Сержант, нам нужно больше людей с противотанковым.

– Сейчас пришлю, – говорит сержант Фэллон.

Прист берет ракетницу вместо винтовки и снимает с нее предохранительные колпаки.

– Грейсон, прикрой Приста. Разнесите их в металлолом.

Прист бросается к передней стене, и я бегу следом с автоматом в руках. Он скрывается за стеной, пока не достигает ворот, а потом выглядывает, чтобы оценить продвижение вражеского бронированного взвода. Его компьютер обрабатывает информацию, и мы видим на наших картах четыре красных значка там, где Прист заметил танки противника.

Прист большим пальцем откидывает крышку с пусковой кнопки и подмигивает мне. Потом отходит от стены и нацеливает ракетницу в небо. Снаряд выбрасывается из трубы с приглушенным хлопком и сразу же включает свой собственный мотор с невыразительным шипением, словно Прист запустил очень большой фейерверк. Ракета устремляется в ночное небо.

– Раз Миссисипи, два Миссисипи, – считает Прист, а потом с другой стороны стены раздается сотрясающий землю взрыв. Один из красных символов-танков на моем экране гаснет. Прист снова выглядывает за угол и сразу же отдергивается назад:

– Ой! Кажется, это их разозлило.

Танки начинают с пулеметного огня. Пули ударяют в угол, из-за которого Прист запустил ракету, в воздух взлетает бетонная крошка, и мы отступаем вдоль стены, подальше от входа.

Мы в двадцати метрах от ворот, когда стена вокруг посольства сотрясается и часть ее обваливается внутрь в облаке цементной пыли. Наушники в моем шлеме автоматически делают звук тише, но даже с электронным шумовым фильтром грохот взрыва почти оглушает. Оглянувшись назад, я вижу в стене дыру размером чуть меньше гаражной двери.

– Ну, конечно же, мы прилетели сюда именно тогда, когда говно начало бурлить, – кричу я Присту, который в ответ смеется, заряжая вторую бронебойную ракету.

– Это наша работа, чувак. Мы же «пожарный корпус».

Потом он выпускает в небо вторую ракету, и через несколько мгновений слышен еще один взрыв, уже ближе, чем первый. Следующий красный танковый символ мигает и исчезает с тактической карты. В нескольких сотнях метров справа от нас, где укрылись сержант Фэллон и команда Браво, кто-то тоже запускает ракету. Я смотрю, как она, длиной чуть больше моей руки, быстро поднимается в небо на тонкой струе ярко горящего топлива.

Третий танк с грохотом взлетает на воздух. Взрыв слышен уже практически у самой стены. Четвертый танк разгоняет двигатель, и я вижу, как его фары освещают асфальт на нашей стороне ворот.

– Один прорывается через ворота! – кричу я по ТакЛинк. На периферии зрения мне видны неяркие вспышки еще двух ракетниц с той стороны, где заняли позицию третий и четвертый отряды.

Пятьдесят тонн брони врезаются в ворота, с треском снося их с петель. Красно-белый шлагбаум, кувыркаясь, летит над землей. Ревущий танк врывается на территорию посольства, паля из пулеметов во все подряд. Прист хватает меня за жилет и затаскивает назад в укрытие.

– Осторожно, – говорит он.

Танк сворачивает чуть вправо, чтобы не врезаться в будку охраны и не застрять. Башня начинает поворачиваться в нашу сторону.

И тут в ночном небе в нескольких сотнях метров над танком мелькает вспышка, и я вижу, как сверху молниями обрушиваются «Сариссы». Они вгрызаются в крышу танка, сразу за башней, и он разлетается на куски.

Взрыв выбивает землю у меня из-под ног, и я падаю назад, на Приста. Осколки брони впиваются в бетонное заграждение, за которым мы прячемся. Мне слышно, как на площадку у ворот проливается дождь из деталей. Танковая пушка ударяется в стену ближайшего здания и с громким металлическим лязгом выкатывается обратно на улицу.

Когда стальной ливень прекращается, я выглядываю из-за укрытия. От вражеского танка осталось не так много – низ ходовой части, несколько колес и сломанная гусеница. Удивительно, но взрыв, разнесший в клочья танк, даже не опалил дорогу под ним.

– Пехота приближается! – кричит сержант Фэллон на частоте отряда. – К стене, ищите местечко поуютнее.

Моя команда бежит к дыре, проделанной в ограде единственным снарядом, который сумела выпустить колонна вражеской техники. Я ложусь на живот за невысоким куском стены и выглядываю за край. ТакЛинк немедленно выдает как минимум двадцать красных символов, отмечая пехоту противника. Ближайшая группа подбегает к воротам, и они меньше чем в двадцати метрах от меня. Я поднимаю винтовку и беру на прицел последнего солдата в колонне:

– Открываю огонь.

Я нажимаю на спусковой крючок, и моя винтовка выплевывает полдесятка бронебойных флешетт. Очередь попадает замыкающему солдату в живот, и он сразу же падает. Я вижу маленькие клочки материи, когда мои флешетты проходят сквозь его устаревшую броню. Мне случалось попадать в переделки в КК, и я пару раз серьезно ранил людей, но это первый случай, когда я точно знаю, что убил человека. Но времени на рефлексию у меня нет, потому что десятки солдат все еще приближаются, и они здесь не для того, чтобы вести с нами переговоры. Перевожу прицел на следующего солдата, но прежде, чем я успеваю выстрелить, лежащие рядом Прист и Хансен открывают огонь, и вражеский пехотинец валится наземь.

Первая группа атакующих оказывается в мертвой зоне справа от меня, где стена мешает следить за их продвижением к воротам. Я ныряю в укрытие за рухнувшей стеной, и огонь противника бросает бетонную крошку мне в лицо.

Хансен и Прист тоже прячутся, но две пули успевают попасть в броню Приста и сбить его с ног. Он падает на землю, перекатывается на спину и задом отползает от пробоины в ограде.

– Сукины дети умеют целиться, – говорит он. Я вижу два серых следа на его броне, там, где пули противника расплющились о твердый панцирь.

Бейкер снимает гранату с ремня на броне, срывает защитный колпачок и швыряет ее через дыру в стене.

– Светошумовая! – кричит он.

Светошумовые гранаты не слишком эффективны против солдат в современной боевой броне. Шум взрыва фильтруется наушниками в шлеме, а щитки автоматически защищают нас от вспышки. Однако для бойцов, лишенных новомодной экипировки, попасть под светошумовую – словно посмотреть в сердце ядерного взрыва, одновременно получая по шилу в каждое ухо.

Упавшая по ту сторону стены граната срабатывает с грохотом, по сравнению с которым недавний выстрел танковой пушки кажется хлопком отсыревшей петарды. Вспышка на мгновение превращает окрестности посольства в поверхность солнца, свет силой в миллионы кандел выжигает все незащищенные сетчатки на сто метров вокруг. Огонь со стороны противника прекращается моментально.

– Поднимаемся – и в бой, – говорит Бейкер. Он возвращается к пробоине в стене, поднимает винтовку и начинает выбирать цель.

Мы присоединяемся к нему.

Возле ворот тем же самым занимается второй отряд. К посольству направлялся целый взвод пехотинцев, но все они теперь оглохли и ослепли, а с нашей стороны – восемнадцать бойцов, получающих через сеть данные о целях и направлении их движения. Улица перед посольством становится седьмым кругом ада, когда тысячи флешетт из контролируемых компьютерами винтовок вычищают с нее все живое. Некоторые из вражеских солдат находят хорошее убежище за машинами и мусорными контейнерами, но несколько выстрелов из подствольника превращают и укрытия, и укрывшихся в дымящиеся останки.

Это не схватка – это бойня. Противник настолько слабее, что кажется, будто мы – толпа профессиональных боксеров, напавших на детскую площадку, полную первоклашек-астматиков. За нашими спинами два десантных корабля с двигателями на полной мощности взлетают в ночное небо. Пару секунд спустя поднимаются оставшиеся два.

– Корабли отбыли, – кричит сержант Фэллон. – Время пошло. Пятнадцать минут в оба конца.

– Попробуем продержаться, сержант, – отвечает Стрэттон.

Несколько минут спустя стрелять уже не в кого. Улица завалена телами и обломками машин. Там, где взрывались гранаты, горят маленькие костерки. Воняет кислятиной – сгоревшим порохом из тысяч безгильзовых патронов.

– Прекратите огонь, перезарядите оружие и будьте настороже.

Я вытаскиваю частично опустошенный магазин из винтовки и шарю по карманам в поисках нового. На моем разгрузочном жилете четыре кармана, и, когда я выходил из корабля, в каждом был магазин на двести пятьдесят патронов. Я не помню, перезаряжал ли оружие во время боя, но два кармана теперь пусты. Я растратил больше половины своих боеприпасов, семьсот с лишним патронов, всего за пять минут лихорадочной стрельбы. Цевье винтовки горячее на ощупь.

– Как в чертовом тире, – говорит Прист, потирая броню в том месте, где оставили отметины вражеские пули. – Сказочные тупицы, шагали по улице, как на каком-то дебильном параде.

– Я только за тупиц, – пожимает плечами Хансен, перезаряжая винтовку легким отточенным движением.

Я знаю, что у солдат, которых мы только что убили, тоже было приличное оружие, что любой их выстрел мог оказаться удачным и обеспечить мне раннее погребение. Но все равно кажется, что бой не сильно отличался от стрелковой подготовки с подвижными мишенями, которые охотно падают, как только ты всадишь в них очередь.

Звук выстрела из винтовки прокатывается по улице, низкий рокот, совсем не похожий на хриплый кашель нашего оружия. Рядом с воротами, где занял позицию второй отряд, валится боец ТА. Мы снова ныряем в укрытия.

– Снайпер! – кричит кто-то из второго отряда. – Окно магазина в конце улицы.

Новый символ появляется на моем экране. Я вижу отмеченное красным ромбом местонахождение снайпера, хотя нас разделяет стена. Снова рокочет вражеская винтовка, и пуля пробивает дыру в стене охранной будки, в которой прячется солдат второго отряда.

– Серьезный калибр, – замечает Прист. Рядом с ним Хансен заряжает свой подствольник, и я решаю сделать то же самое. Открываю казенник гранатомета, достаю гранату из разгрузки и запихиваю ее в ствол.

Мы одновременно отходим от стены, чтобы не задеть ее выстрелами, и наводим прицелы на отмеченную красным позицию снайпера.

– Поберегись! – кричит Хансен, и мы оба стреляем.

У подствольника мощная отдача, и мне приходится чуть отступить, чтобы удержать равновесие. Звук выстрелов глухой, словно ударили деревянной битой по подушке. Наши гранаты описывают дугу над стеной и летят к укрытию снайпера.

Граната Хансена срабатывает первой. Бризантный заряд взрывается, подняв в воздух пыль и обломки. За ней следует моя, влетев точно в разбитое окно магазина.

Взрыв моей гранаты лишь чуть тише, чем недавняя детонация светошумовой. Вся витрина магазина вылетает на улицу, а в следующее мгновение с грохотом обрушивается фасад здания.

Ненадолго повисшее изумленное молчание прерывается радостными возгласами ребят из второго отряда. Стоящий рядом Стрэттон смеется:

– Ну, можно и так, наверное. Снайпер устранен.

– Термобарические заряды вообще-то положено беречь для особых случаев, – говорит мне Бейкер на частоте команды. – Они дорогие.

– Беречь для чего? Я пару недель как из учебки, – отвечаю я. – Для меня попасть под снайперский огонь – нехилый такой особый случай.

И только когда весь отряд взрывается хохотом, я понимаю, что ответил по общему каналу связи.

Миссия завершается без всякого драматизма. Возвращаются пустые корабли, и второй взвод загружает гражданских, пока первый стоит на страже. Туземные революционеры, видимо, не решаются на второе нападение после побоища у ворот, и до конца нашего недолгого визита мы не видим на улице ни одной живой души.

Наконец десантные корабли готовы к отлету, и первый взвод отходит в сад у посольства двумя группами, которые поочередно прикрывают друг другу задницы. Это самая опасная часть миссии, и любой приличный тактик именно сейчас ввел бы тяжелую технику, чтобы расстрелять нагруженный транспорт, но у местных, похоже, уже не хватает духу, и мы поднимаемся на борт и отбываем целыми и невредимыми.

Вскоре после взлета корабли разворачиваются и возвращаются назад. Я чувствую вибрацию оружейных залпов, и несколько секунд спустя нас сотрясают несколько взрывных волн.

– Мы что, только что разнесли свое же посольство? – спрашиваю я сержанта Фэллон, сидящую через два места от меня.

– Ага, – подтверждает она. – Если уж мы все равно потеряем несколько миллионов, так лучше сжечь их самим, верно?

– Верно, – говорю я. – Но все равно это бессмысленная трата, нет?

Она смотрит на меня так, как будто я сказал что-то смешное:

– Война – это бессмысленная трата. Мы только что поломали хренову кучу чьей-то собственности. Не говоря уже о бедолагах, полегших зазря. Ты только помни, что они заварили эту кашу. Я-то с удовольствием осталась бы сегодня дома и выпила пивка в сержантском клубе.

Вроте Браво погибших нет. Одного из бойцов второго отряда, Гаррисона, сбил с ног первый выстрел снайпера, но его броня остановила пулю пятидесятого калибра. Такая штука вполне способна пробить щитки наших шлемов, и если бы стрелявший прицелился сантиметров на двадцать повыше, Гаррисон был бы мертв в ту же секунду. А так он отделался только синяком на груди, а снайпера разнесло на молекулы.

На современной войне гадать о результатах не приходится, и ни у кого нет шанса раздуть свои достижения и приписать себе придуманные подвиги. Компьютеры ТакЛинк записали битву с точки зрения каждого солдата роты, подсчитали количество убитых и проанализировали наши действия. Сержант Фэллон просматривает список убитых, который говорит, что я застрелил трех солдат противника из винтовки, это помимо снайпера, уничтоженного термобарической гранатой из моего подствольника. Честь устранения снайпера я делю с Хансен, но расчеты компьютера склоняются в мою пользу с вероятностью семьдесят пять процентов. Смерти настоящих людей, как на подготовке, сводятся к распечатанной табличке, только убитые не отряхнутся и не займут оборонительную позицию в следующем раунде. Сегодня я прервал жизни четырех человек, поставил точку в их биографиях, нажав на спусковой крючок.

Наверное, я должен бы серьезно поразмышлять об этом, задуматься, что эти солдаты так же, как я, хотели отслужить свой срок и получить за это деньги, но у меня не получается. Они пришли убить нас, а мы вместо этого убили их, и я не чувствую никакой вины. В чем-то это было похоже на коммерческую операцию – ничего личного, просто две группы наемных работников делали свое дело. Я не чувствую злости, или ненависти, или скорби по этим солдатам. Я ощущаю только радость успеха. Мы сразились с командой другого колледжа и задали им трепку. Я все еще дышу, мой дембель стал на день ближе, и это совсем неплохо.

Форт Шугхарт – как маленький городок. Все необходимое нам можно найти прямо на базе. Здесь есть кинотеатры, клубы, спортзалы и бассейны. В тихом уголке у границы базы есть даже парк, с утками в прудике, прогулочными тропинками и скамейками.

Когда мы в гарнизоне, рабочий день длится до пяти вечера. По будням мы тренируемся в поле, ходим на стрельбище, сидим в аудиториях и слушаем лекции или чистим оружие и экипировку, но ровно в пять работа официально заканчивается, и мы свободны до семи утра. Обычно мы ужинаем в столовой, а потом тусуемся в солдатском клубе, смотрим кино или играем в софтбол на накрытых куполом и отлично ухоженных стадионах за парком техники. Женатые и замужние возвращаются к семье в домики в жилом секторе базы, который выглядит как любой пригородный квартал за пределами КК, но большинство из нас, недавно завербовавшихся, холосты и живут в казарменных комнатах. Это немного похоже на колледж, только с пушками и униформами, и вместо тригонометрии и истории Северной Америки мы изучаем способы убийства людей и уничтожения их собственности.

Мне нравятся мои сослуживцы. Первый отряд больше старается, лучше работает вместе и проводит время веселее, чем все остальные. Видимо, блеск Медали Почета сержанта Фэллон переходит и на ее подчиненных, создавая негласную договоренность следовать высокому примеру. Почти все ребята в отряде забавные и общительные, с такими я хотел бы подружиться и дома. Здесь тебя не пытаются облапошить из-за СПП или таблеток с черного рынка. Только капрал Джексон, лидер команды Браво, чаще держится в стороне. Она редко ходит с нами в клуб выпить и поиграть в бильярд, нечасто смеется над чужими шутками или острит сама. Есть в ней что-то пугающее, и не только суровое выражение лица и татуировки вокруг глаз. Кажется, поддерживать себя в форме для нее даже важнее, чем для всех остальных, и почти все свободное время она бегает, отрабатывает приемы или изучает боевой устав на своем ПП.

Остальные члены моего отряда более дружелюбны. Стрэттон – главный шутник группы, Бэйкер задумчив и непринужден, Прист – фанат покера и бабник, а Патерсон – большой, глуповатый, добродушный качок. Филипс любит порой полизать нашивки – так говорят о тех, кто пытается задружиться с сержантами, – но он компетентен и всегда готов помочь с грязной работой, так что никто не обращает на это особого внимания. Хансен – самая красивая девушка в роте, и почти все парни – и кое-кто из девчонок – по уши в нее влюблены. Еще она мастер рукопашного боя, и поэтому ее обожатели предпочитают смотреть, а не трогать. Я не отрицаю, что на Хансен приятно взглянуть, но в моей голове все еще свежи воспоминания о Халли.

Халли.

Мы постоянно на связи через АрмНет и пишем друг другу почти каждый день. Ее учебное расписание во флотской школе забито до отказа, но она все равно находит время и пишет по ответу на каждые три моих сообщения. Она ненавидит зазубривать астрофизику и высшую математику и любит тренировки в невесомости, на которых флотские новички впервые познают особенности службы в космосе. Конечно, на всех звездолетах есть искусственная гравитация, но стажеры все равно должны научиться работать при отсутствии силы тяжести, как моряки старого, водного флота должны были уметь плавать. После флотской школы она на три месяца отправится на курсы пилотов десантных кораблей, а потом получит должность второго пилота в одной из множества боевых эскадрилий и год пролетает в левом кресле «Осы», прежде чем получит в распоряжение свою собственную. Я серьезно завидую ее карьере, лучшей, какую может получить контрактник с пятилетним договором. Халли проведет почти весь первый год службы за обучением, зато к его концу она уже станет младшим офицером и будет сбрасывать десантников и летать в атаку на военной машине весом в три сотни тонн. Я буду перестреливаться с агрессорами на старушке-Терре, а под командованием у меня спустя год будет только пара башмаков да винтовка на груди. Службу она закончит младшим лейтенантом флота – соответствует званию первого лейтенанта ТА, – а я в лучшем случае капралом, на восемь тарифных разрядов и целую кучу социальных слоев ниже нее.

Странно, но Халли признается, что завидует моей службе. Когда я присылаю ей долгое и подробное сообщение с рассказом об эвакуации посольства – моем первом боевом задании, – она отвечает почти сразу: «Это офигенно. Хотела бы я там быть».

«Ты серьезно? – отвечаю я. – Настоящие пули и прочая дрянь. Нас пытались убить два десятка человек».

«Серьезно, ага. Я весь месяц провела в аудитории или в общаге за учебниками. Комната не больше кладовки, а моя соседка храпит, как портовый грузчик».

Я ощущаю совершенно нелогичное облегчение оттого, что она делит комнату с девушкой, а не с парнем.

«Подожди немножко, скоро тебе придется уклоняться от зенитного огня, высаживая десант на какой-нибудь еле терраформированный кусок грязи на Внешних рубежах».

«Да какого черта. Может, мне и суждено сгореть, зато из меня получится симпатичная комета, да?»

Я смеюсь над ее ответом, но часть меня отлично знает, что многих пилотов «Ос» ожидала именно такая судьба. Они не только доставляют десант; они еще служат поддержкой с воздуха, а у десантников СРА есть свои корабли и современные противовоздушные ракеты. Нет неуязвимых военных кораблей, даже громадные новые авианосцы, у которых на борту множество истребителей и достаточно ядерок, чтобы превратить немаленького размера планету в шар из тлеющего шлака, не могут этим похвастаться. «Оса» – машина крепкая, но даже скромная граната из подствольника может попасть в уязвимое место и обрушить ее на землю пылающим метеоритом.

«Надо бежать, занятие через пять минут. Позже спишемся».

Я выключаю ПП и какое-то время смотрю на погасший экран, пытаясь представить Халли на Луне, слушающую лекции и парящую в невесомости. Она там, где хотел быть я, и мне стыдно, что я завидую ей, но еще больнее сознавать, что, скорее всего, мы больше не увидимся.

По сути, армия состоит из племен. Форт Шугхарт – большая база, и Триста шестьдесят пятый автономный пехотный батальон – лишь одно из размещенных здесь подразделений. Мы делим его со смешанным авиакрылом, транспортной группой, батальоном военной полиции, группой войск спецназа и еще с пятью батальонами разной специализации. Формально здесь есть даже полк командования стратегическими ядерными силами, но ракетные шахты и все вооружение в сотне миль отсюда, в Индиане, и единственная часть полка, действительно расположенная в форте Шугхарт, – казарма.

Каждый род войск, конечно же, считает себя лучше, чем все остальные в ТА, так что подразделения постоянно соперничают – в открытую и неофициально. На базе случаются всеобщие спортивные соревнования, ежегодные стрелковые состязания, а также регулярные потасовки в солдатских и сержантских клубах. Пехота называет саперов тупоголовыми землекопами, а саперы считают, что пехотинцы слишком уж торопятся пасть смертью храбрых. На племена делятся и сами батальоны, где роты конкурируют друг с другом, и роты, где каждый взвод – это маленький клан. Внутри взвода беззлобное соперничество простирается до уровня отрядов и даже до составляющих отряды команд. Твой батальон или полк – это твой клан, рота – дальние родственники, взвод – ближние родственники, а отряд – твоя семья. Как и в каждой семье, у нас случаются внутренние споры, но стоит какому-то чужаку связаться с одним из нас, остальные встанут на защиту.

^– Вы только посмотрите!

Мы сидим в столовой, поглощая ужин, когда Джексон кивает на дверь:

– Похоже, к нам на огонек заглянули гости.

Я оборачиваюсь к двери. В столовую входит группа солдат в незнакомых униформах, и мне требуется немного времени, чтобы опознать узор.

– Обалдеть, это же десантура. Космические макаки. Какого черта они сюда приперлись?

Десантники не похожи на суперсолдат. На самом деле, они выглядят как любой боец из пехотных батальонов ТА: уставная стрижка, никакого жира, из-под закатанных рукавов ИПУ видны накачанные руки. Униформа десантников отличается не только цветом – они подворачивают рукава так, что видна более светлая подкладка, а солдаты ТА прячут ее под последними десятью сантиметрами внешнего камуфляжного узора.

Десантники шагают по столовой немножко нахально, прекрасно понимая, какую шумиху они поднимают среди пехотинцев своим появлением. Мы редко видим солдат из других видов вооруженных сил. Иногда звено флотских боевых кораблей или транспортов останавливается здесь, когда летит на перевооружение, но космическую технику пилотируют офицеры, а они не ходят в столовую для младшего состава.

Мы наблюдаем, как десантники подходят к линии раздачи. Они берут по подносу из стопки слева от прилавка и вклиниваются в очередь перед уже стоявшими там солдатами ТА. Те негромко ворчат, но их в очереди всего десять или двенадцать, а у десантников как минимум два отряда преимущества.

– Не знаю как вам, ребята, – говорит Джексон, – а мне вдруг захотелось немножко десерта.

Мы усмехаемся друг другу.

– Мы с тобой, – говорит Стрэттон. – Возьмем каких-нибудь пирожков.

Мы дружно отодвигаем стулья и встаем.

По всей столовой бойцы ТА просекают, в чем дело, и тоже поднимаются с мест. Джексон идет в начало очереди с подносом в руках. Когда она проходит мимо десантников, некоторые из них смеряют ее взглядом. Джексон высокая и мускулистая и выглядит скорее как футбольный тренер, а не пехотинец. Она встает перед вожаком пришедших, как раз когда он берет тарелку с десертом, и выхватывает ее из его рук. Десантник остолбенело смотрит, как она ставит десерт на собственный поднос.

– ТА еще не поужинала, – сообщает ему Джексон. – Салагам пищи не положено, пока настоящие солдаты не закончат есть.

Вожак ошарашенно хрюкает и оборачивается, чтобы обменяться скептическими взглядами с остальными. Джексон берет вилку и отламывает кусочек десерта, вроде бы не замечая, что блокирует очередь перед двадцатью десантниками.

На вожака смотрят десятки солдат из двух видов войск, и ему остается только принять вызов. Он поворачивается обратно к Джексон и ухмыляется. Она высокая девушка, но он почти на голову ее выше и наверняка в полтора раза тяжелее. Он тянется и кладет руку ей на ключицу, чтобы оттолкнуть от стойки.

Джексон бросает вилку, хватает десантника правой рукой за запястье и вгоняет левый локоть ему под ребро. Тот сгибается от боли, а она подсекает его ударом по лодыжкам. Десантник рушится на пол с постыдной неуклюжестью.

Столовая тут же превращается в зал для тренировок по рукопашному бою. Мы торопимся туда, где ближайшие к Джексон десантники жаждут показать результаты получше, чем их товарищ, и вскоре каждый из нас схватывается с одним-двумя противниками. Они больше чем вдвое превосходят нас количеством, но бойцы других взводов ТА присоединяются к веселью. Я хватаю десантника за грудки и впечатываю в стойку, он отлетает от защитного экрана над кастрюлей с пюре. Один из его дружков достает меня кулаком в скулу, но рядом сразу же оказывается Стрэттон и награждает его хрестоматийным ударом в нижнюю челюсть. Слева от меня двое бойцов пытаются одолеть Хансен, чей хвостик подпрыгивает, когда она изящно обходит одного из них, прежде чем садануть другого коленом в пах. Пока я наблюдаю за ней, еще один десантник набрасывается на меня сзади, и мы оба валимся на пол.

Следующие несколько минут – это мешанина ударов, пинков и толчков, десантных и пехотных камуфляжей, сливающихся в суматохе схватки. Десантники не сдаются и дерутся очень хорошо, но нас больше и наш опыт рукопашного боя не хуже, чем у них.

Потом двери столовой распахиваются, и внутрь вваливается целая куча военных полицейских, увешанных снарягой для борьбы с беспорядками. У каждого в руках электродубинки для контроля толпы.

– Разойтись! Разойтись! – кричит кто-то через микрофон в шлеме. Вэпэшники не тратят время, ожидая, пока кто-то подчинится приказу. Они применяют шокеры на ближайших дебоширах. Я слышу крики боли, десантники и пехотинцы валятся на пол, обездвиженные разрядом в пятьдесят тысяч вольт. Драка вокруг меня утихает.

Десантник, прижавший меня к земле, отпускает мой воротник. Потом он встает и протягивает мне руку.

– Кайфоломы, – говорит он, помогая мне подняться, и мы обмениваемся ухмылками. У меня болят обе челюсти, из носа сильно хлещет кровь, и я знаю, что вечером моя башка будет раскалываться, но это был самый веселый ужин за несколько месяцев.

Когда на следующее утро мы выходим из казармы на построение, нас ожидает сюрприз: команд-сержант-майор Грасиано, старший из сержантского состава батальона, стоит рядом с нашим ротным. Я отлично знаю причину его появления, и многие ребята из моего взвода, судя по лицам, тоже.

– Сержантам выйти из строя и найти себе дело, – начинает КСМ Грасиано. – У меня разговор только к рядовому составу.

Командиры отрядов и взводные сержанты выходят из дальних рядов строя и возвращаются в казарму. У них своя столовая, и никто из них не присутствовал при том, как мы вчера на пару с десантниками устроили небольшую перестановку инвентаря в своей.

– Смешная штука вчера случилась, – говорит КСМ, когда последний из сержантов скрывается в казарме. – Мне позвонил начальник караула и задвинул какую-то сказочку про то, что толпа моих солдат приставала за ужином к кучке десантников.

Он проходится вдоль первого ряда, сложив руки за спиной и останавливаясь, чтобы взглянуть на тех из нас, у кого на лице особенно заметны следы вчерашней разборки в столовой.

– Я сказал ему, что он, наверное, обознался, потому что я знаю, что никто из вас, болванов, не начнет драку с уважаемыми служащими из другого вида войск.

Он возвращается к центру строя. КСМ невысок, сложен как барный вышибала, и хотя его уставная стрижка бела как снег, он выглядит так, будто способен положить большинство из нас на лопатки. На его рубашке класса А множество нашивок и разноцветных лент. Когда он приказывает прыгать, весь батальон отрывается от земли прежде, чем уточнить требуемую высоту.

– А сейчас, – говорит он, – я хочу увидеть ваши руки. Мы с мастер-сержантом Роджерсом проверим, у кого из вас недавно обнаружились необъяснимые травмы.

Мы вытягиваем кулаки перед собой, как толпа детсадовцев, показывающих, что мыли руки перед обедом. КСМ Грасиано и мастер-сержант Роджерс обходят ряды и награждают любого со ссадинами на кулаках или царапинами на лице строгим взглядом и рычащим «Ты!».

Когда проверка роты закончена, КСМ снова встает перед строем:

– Всем, на кого мы указали, выйти из строя и построиться в шеренгу вон там, – он показывает на тротуар у себя за спиной.

У меня ссадины на кулаках и распухшая губа, поэтому я выполняю приказ. Весь мой отряд выстраивается позади команд-сержант-майора. К нам присоединяется бо́льшая часть второго отряда и приличные части третьего и четвертого.

– Всем, кто не был тогда в столовой, разойтись по местам службы. Вы свободны.

Примерно половина оставшихся в строю солдат роты Браво возвращается в казарму с облегчением на лицах.

– Значит, остальные были там, но не участвовали в предполагаемой стычке, – говорит КСМ. Потом поворачивается к нам. – А вы, раздолбаи, решили сразиться с половиной десантного взвода, да?

Мы ничего не отвечаем. Говорить без приказа во время построения – тяжкий проступок. Мы просто стоим и ожидаем своей участи.

– Итак, я сказал командирам десантников и батальона, что проведу расследование и назначу заслуженное наказание. Поэтому увольнение на выходные отменяется. Вас ожидают сверхурочные занятия и в субботу, и в воскресенье.

Он ждет, пока мы усвоим эту новость, а потом по его лицу расплывается мрачная улыбка:

– Мы займемся дополнительным обучением ближнему бою в спортзале. Вы отвратительно себя показали. А должны были размазать это стадо космических макак еще до того, как они вообще подошли к столовой.

Затем он оборачивается к другой части роты:

– И вы, ребята, тоже можете помахать своему увольнению на прощание. Нужно отдраить парк техники, и все вы только что вызвались помочь мастер-сержанту Блаузеру с этой работой.

На лицах оставшихся солдат самодовольство и спокойствие сменяются отчаянием.

– В следующий раз, когда ваши товарищи ввязываются в драку, вы мигом должны встать рядом и помочь, ясно? Если они не могут на вас положиться, когда их задирает кучка дуболомов, – не смогут и под вражеским огнем.

КСМ Грасиано разворачивается на каблуках, снова убирает руки за спину и качает головой:

– Все свободны. И не дай бог мне скоро придется сюда вернуться, поняли?

– Это было отпадно, – говорит Стрэттон, когда мы входим в здание. – Лучший разнос в моей жизни. У старого вояки котелок до сих пор варит.

– Это точно, – соглашаюсь я. – Я-то думал, нам совсем хана.

– Вы не слишком-то радуйтесь, – подключается Хансен, догоняя нас сзади. – Вы же знаете КСМ. Он притащит этих же десантников на сверхурочные занятия и заставит нас драться с ними один против двух.

– У нас лучшая работа во всем долбаном мире, – лыбится Стрэттон. – Баловаться с пушками, взрывать все подряд, драться с кем попало и получать за это деньги. Не нужна мне служба в космосе. Не могу поверить, что я хотел попасть на сраный флот.

К этому моменту слова «флот» и «Халли» уже слились у меня в голове. Прошлой ночью, когда я залечивал разбитую губу в спальне, мой планшет чирикнул, оповещая о новом сообщении, – пришла фотка, на которой она стоит в новеньком боевом нуль-«же» – комбинезоне, готовая приступать к летной подготовке. Комментария к картинке не было, да он был и не нужен. Она выглядела так, будто вот-вот лопнет от гордости, и от одного взгляда на экран мое сердце заболело сильнее, чем чертова губа. Если бы кто-то подошел ко мне в тот момент и предложил место во флотской школе, я согласился бы, не раздумывая.

Но никто этого не сделает, и я знаю, что буду бойцом ТА до конца срока. Мне нравятся мои приятели, и я постараюсь быть таким боевым товарищем, рядом с которым не страшно оказаться в переделке. Я даже готов встревать в драки, чтобы защитить честь своей новой семьи.

Но все же я сбежал бы на флот, не оглядываясь.

^– Дело дрянь, друзья-приятели.

Сержант Фэллон входит в спальню уже в боевой броне, пока мы торопливо одеваемся. В коридоре все еще заливается боевая тревога, и красный свет потолочных ламп придает нашему командиру зловещий вид.

– Что стряслось, шеф? – спрашивает Хансен, и мы прекращаем свою шумную деятельность, чтобы услышать сержанта Фэллон.

– Иждивенцы бунтуют, – говорит она. – Один из кластеров в Детройте.

Царящее в комнате возбуждение резко сменяется тревогой. Как будто через открытую сержантом Фэллон дверь подул полярный ветер.

– Ну охренеть, – бормочет Хансен. Остальные негромко соглашаются.

Я уже видел бунт в кластере – точнее, не сам бунт, а его последствия. Когда мне было десять или одиннадцать, такое случилось в нашем КК – дьявольская рать оборванцев, отморозков, фанатиков и повстанцев-неудачников попыталась сжечь все государственные учреждения в округе. Правительство сделало то же, что и всегда, когда полиции не удается удержать народ в узде. Оно прислало армию – два полных батальона ТА с техникой и воздушной поддержкой. Даже с ошеломляющим техническим преимуществом пехоты бои продлились два дня. Мама не пускала меня в школу целую неделю, и это было классно, и все это время не давала мне выйти на улицу, что подпортило мою радость. Когда я наконец вышел из квартиры – всё уже три дня как закончилось – на каждом углу торчали бойцы ТА, а улицы еще не очистили от завалов и сгоревших машин.

– Собирайтесь, ребятки. Легкая экипировка. Палатки и зубные щетки не брать, лететь недалеко.

Из всех метроплексов страны Детройт – самый худший. Центр города окружают целых двадцать четыре Коммунальных Кластера, и больше восьмидесяти процентов горожан живут на соцобеспечении. Тринадцать миллионов человек живут в Большом Детройте, и десять миллионов из них ютятся в стоэтажных бетонных коробках. По сравнению с этой дырой мой родной город кажется тропическим курортом.

Мы собираем вещи и помогаем друг другу нацепить броню. В этот раз никто не шутит. Все выглядят напряженно и неуверенно.

– Бывал раньше в КК, Грейсон? – спрашивает Прист, пока я проверяю защелки для мгновенного сброса на его броне.

– Я вырос в таком, – говорю я. – И совсем не хочу опять попасть в один из кластеров.

– Ну, на этот раз у тебя будет винтовка и боевой корабль над головой. Хотя работа все равно говенная.

– Наиговеннейшая, – соглашается Хансен.

– По крайней мере, там не будет танков, – говорю я.

– Ага, только людей будет целая толпа, и все злющие. Если придется стрелять, молись, чтобы запал у них кончился раньше, чем наши патроны.

Корабли прогревают двигатели, когда мы выбираемся из автобуса.

– Не забываем предъявлять билетики, – говорит старший по погрузке, пока мы поднимаемся по трапу.

– Да ты великий комик, Аткинс, – отвечает сержант Фэллон из хвоста нашей маленькой колонны. – Не забудь, мне двойной сахар и двойные сливки.

Мы пристегиваемся, фиксируем оружие и смотрим, как остальной взвод делает то же самое. Стоит жаркая и влажная летняя ночь, воздух пахнет топливом.

– Внимание, первый взвод, – слышим мы по взводному каналу. – Мы будем в воздухе только полчаса, так что придется обойтись без формальностей и подробного брифинга. Наша цель – административный центр КК Детройт-7. Мы высаживаемся вместе со вторым взводом.

Активируются тактические дисплеи на щитках наших шлемов, и лейтенант Уивинг бегло знакомит нас со спецификой миссии. Целевое здание выглядит в точности как остальные административные центры, которые я видел, – приземистое пятиэтажное строение с маленькими окошками и железобетонными стенами.

– Второй взвод приземлится на крыше и прочешет здание сверху донизу, чтобы закрепиться внутри. Наша задача – высадиться снаружи и обеспечить круговую оборону. Каждому отряду достанется один из углов дома. У остальных ребят другие задачи, так что здесь только наш взвод и второй. Мы охраняем здание и всю собственность правительства внутри. Если кто-то попытается подойти, вы отбиваете у них желание.

– А если на нас попрут толпой, лейтенант? – спрашивает командир одного из отрядов.

– Принимайте любые меры самообороны, какие сочтете нужными, – говорит лейтенант Уивинг. – Корабли будут держаться над вами, и командирам отрядов разрешено требовать поддержку с воздуха. Только не расстреливайте толпы детишек с щеночками, а то мы будем плохо выглядеть в вечерних новостях.

– Не бывает в зоне бунта ни детей, ни щеночков, – говорит капрал Джексон. При этом она поглаживает свой боевой нож. Все носят ножи в полимерных ножнах на левой ноге, но Джексон вешает свой на разгрузку поверх брони, рукоятью вниз. Я много раз видел, как капрал затачивает его до бритвенной остроты, и не сомневаюсь, что она знает, как им пользоваться.

Джексон замечает, что я гляжу на нее через пассажирский отсек, и внезапно подмигивает мне.

Корабль спускается в Детройт без выкрутасов – вместо щекочущей нервы боевой посадки почти небрежное приземление, как будто мы возвращаемся домой, на базу. Полозья касаются земли, двери отсека раскрываются, и мы поднимаемся с кресел и разбираем винтовки.

Сцена снаружи как будто взята из фильма-катастрофы. Мы выходим на большую площадь перед административным центром и немедленно опускаем щитки, чтобы под шлемы не проник едкий дым десятков костров. Бунт, наверное, был в самом разгаре, когда мы подлетели к городу. Вдали видны удирающие люди, разумно предоставившие площадь ощетинившемуся пушками десантному кораблю. После себя они оставляют разоренную улицу, заваленную горящим мусором и сожженными гидромашинами. На фасаде здания администрации видны подпалины, половина окон на первом этаже выбита. Я замечаю, что повсюду валяются латунные гильзы от устаревших патронов.

– Занять позицию, – говорит сержант Фэллон на частоте отряда. – За нами – северо-западный угол. Найдите укрытие и следите за своими секторами.

Взвод разбивается согласно приказу. Первый отряд бежит к левому переднему углу здания. Наверху корабль второго взвода шумно приземляется на крышу администрации, и даже с улицы я слышу визг гидравлики трапа, все благодаря увеличенной чувствительности динамиков шлема. Позади наш корабль извергает последних членов третьего и четвертого отрядов. Я оглядываюсь и вижу, как закрывается люк и пилот немедленно стартует вверх. Десантный корабль уязвимее всего на поверхности, когда он неподвижная мишень для вражеского огня. Летчики не любят тратить ни секунды больше необходимого, касаясь полозьями земли.

– Здесь хрен где укроешься, сержант, – говорит Бейкер по каналу отряда.

– Прячьтесь за теми колоннами, – приказывает сержант Фэллон, и на дисплеях наших шлемов ненадолго вспыхивает маркер цели. Второй этаж администрации слегка выступает над первым. Этот выступ поддерживают бетонные столбы, установленные на равном расстоянии друг от друга. Мы прячемся за колоннами рядом с назначенным нам углом и сканируем окружение в поисках угроз.

Квартал вокруг административного центра – обычно самый чистый и безопасный район КК. Если в Детройте-7 так же, значит, остальной кластер – полнейшая помойка, потому что улица перед нами выглядит страшнее, чем худшие трущобы в месте, где я родился. Все дома разваливаются, большая часть окон забита досками, а в рядах зданий видны провалы там, где старые строения были снесены или частично разобраны на стройматериалы. Горящих фонарей почти нет, и если бы не инфракрасные сенсоры на шлеме, я почти ничего не мог бы разглядеть в ночной темноте.

– Ну и где все? – спрашиваю я.

– Ждут, пока корабли из виду скроются, – коротко отвечает Хансен.

Над нами поднимается корабль и с ревом исчезает в грязном ночном небе. Слышен хлопок пробивного заряда – это второй взвод взрывает дверь на крыше. Пока что все работает как часы.

– Опаньки, – говорит кто-то из отряда.

Мой тактический дисплей отображает сотни красных ромбов, когда бунтовщики выбираются из убежищ и снова окружают здание администрации. Не представляю себе, как в этих переулках и темных углах могло укрыться от взгляда столько народу, но все они теперь высыпали обратно на улицу, сначала парами, потом десятками и, наконец, сотнями. Я проверяю карту и вижу, что слева от нас, на стоянке, которую сторожит четвертый взвод, творится то же самое.

– Внимание, нас окружают, – говорит лейтенант Уивинг всему взводу. Он спокоен, как будто сообщает, что сегодня на ужин будет пюре с мясным рулетом.

– Да ладно? – отвечает сержант Фэллон. – Заряжайте подствольники газовыми, – приказывает она отряду.

У меня на ремне дюжина гранат для подствольника. Четыре резиновые, две дробовые, а оставшиеся шесть – химические заряды для контроля толпы, которые в армии зовут «нелетальными», что формально является правдой. Но если соблюдать правдивость в рекламе, их следовало бы назвать «чуточку менее летальными». Они полны крайне неприятной химии, которая просачивается через любой фильтр или маску, кроме законопаченной боевой брони. В учебке, во время занятий по химзащите, нам пришлось на десять секунд подвергнуться обработке таким газом, и я знаю, что дрянь из этих гранат любого заставит пожалеть, что в него сразу не всадили пулю.

Я снимаю с разгрузки гранату и заряжаю в подствольник. Справа от меня весь отряд делает то же самое. Я высматриваю у подступающей оравы оружие и с беспокойством понимаю, что практически каждый держит что-то, чем можно бить, резать или стрелять. Год назад я был бы частью этой стаи, использовал бы смуту как отличный повод крушить и красть все подряд, но теперь я на другой стороне и не чувствую вины, наводя прицел на приближающуюся толпу.

– НЕ ПРИБЛИЖАЙТЕСЬ, – ревет на бунтовщиков сержант Фэллон. В наших коммуникаторах есть функция громкоговорителя, но мы ее обычно не используем, разве что порой пугаем приятелей. – НЕМЕДЛЕННО РАЗОЙДИТЕСЬ, ИЛИ МЫ ОТКРОЕМ ОГОНЬ.

Толпа отвечает криками ярости, а первые ряды восставших уже достаточно близко к нам, чтобы бросаться камнями, что они с энтузиазмом и делают.

– Задайте им, – говорит сержант Фэллон. – Стреляем из подствольников, заряды только газовые. Боевые – лишь для самозащиты.

Девять солдат ТА против толпы из сотен человек. Их раз в пятьдесят больше, и если они захлестнут нашу позицию, то изобьют или изрежут нас до смерти. Как мне кажется, это по определению уже самозащита, но я подчиняюсь и убираю палец со спускового крючка винтовки. Ребята рядом со мной уже наводят свои подствольники, и я присоединяюсь, целясь в середину подступающей стаи.

Винтовка дергается у меня в руках, влепляя гранату в первый ряд бунтовщиков. Она взрывается с глухим треском, и от места детонации стремительно расползается облако газа для сдерживания толпы. Девять гранат накрывают улицу перед нами одеялом белого дыма. Газовая атака немедленно останавливает движение набегающей толпы, и я смотрю, как сотни людей задыхаются, стоя на четвереньках.

– Давайте еще один залп, теперь дальше, – говорит Бейкер.

Я заряжаю вторую гранату и направляю ее поверх голов первого ряда бунтовщиков, в толпу, которая уже разбегается от ползущего облака удушливого белого газа. Слева от нас, на стоянке у администрации, которую удерживает четвертый отряд, слышна стрельба. Выстрелы не похожи на высокий сиплый лай нашего оружия. Спустя несколько секунд четвертый отряд идет в контратаку: сначала одна винтовка, потом вторая выплевывают короткие ответные залпы флешетт. Кажется, дела стремительно идут под откос.

– Следите за своими секторами, – говорит сержант Фэллон. – Если начнут палить боевыми, немедленно стреляйте в ответ.

– На этом нелетальная часть нашего концерта заканчивается, – изображает Стрэттон ведущего сетешоу, и Хансен издает смешок.

Бо́льшая часть толпы пребывает в смятении, но кое-кто из них, кажется, все еще готов драться. Сбоку раздается очередь – резкое стаккато автоматического оружия. Стоящий справа Бейкер вопит, когда пули ударяют в его броню. Он шатается, удерживает равновесие и торопливо заскакивает в укрытие, как человек, застигнутый внезапным градом. Первый выстрел со стороны толпы означает, что перчатки сброшены, и я указательным пальцем снимаю спусковой крючок винтовки с предохранителя. Когда стрелок выпускает следующую очередь, выброс тепла из дула его оружия вспыхивает на монокле моего шлема как сигнальный огонь. Я навожу винтовку на бунтовщика и стреляю. Стрелок падает в облаке бетонной пыли.

Теперь выстрелы гремят по всей улице. Некоторые из восставших отбегают с линии огня, другие набираются храбрости и бросаются на нас, кидая мусор и выкрикивая явно недружелюбные слова. Те, кто с пушками, используют толпу как прикрытие, что разумно, ведь мы не сможем расстрелять всех, даже если захотим. Я прячусь за колонну, пули атакующих врезаются в стену позади нас. Выступ второго этажа – единственное убежище возле администрации, но это еще и ловушка, закрытая с трех сторон бетонная коробка – не то место, где стоит сейчас находиться. Ободренная тем, что мы прячемся от пуль, толпа снова надвигается на здание. Я выглядываю из-за угла своего укрытия, и страх стискивает мой желудок, когда я замечаю, что первый ряд бунтарей уже в нескольких десятках метров от нашей позиции.

Я нашариваю одну из дробовых гранат на своем ремне и непослушными пальцами запихиваю ее в подствольник. Мы пока не получали разрешения использовать летальные заряды, но еще секунд десять – и будет поздно. Справа от меня Хансен и Бейкер все еще надеются усмирить толпу предупредительным огнем, всаживая короткие очереди в землю перед наступающими, но щелчки их винтовок заглушаются ревом толпы и выстрелами вооруженных бунтовщиков. Прямо напротив меня один из атакующих поднимает старенькое ружье и целится в мою сторону. С десяти метров дуло дробовика походит на ствол гаубицы, и мне вовсе не хочется выяснять, выдержит ли щиток моего шлема удар того, что сейчас вылетит из этого жерла. Я поднимаю винтовку и стреляю от бедра, выпуская на волю собственный заряд дроби.

Рявканье подствольника на секунду заглушает толпу. Под бетонным козырьком здания оно звучит достаточно громко, чтобы активировался звуковой фильтр в моем шлеме и ненадолго оглушил меня, сохраняя слух. В толпе передо мной образуется неожиданный провал. В тридцати метрах от дула гранатомета стоящих людей не осталось.

Я открываю подствольник и заряжаю второй дробной гранатой, руки выполняют движения будто на автопилоте. Толпа разбегается в стороны от меня, убираясь с линии огня, и сильнее напирает на моих товарищей по отряду.

Хансен и Стрэттон следом за мной стреляют дробными, и улица перед нами превращается в бедлам. Толпа уже достаточно близко, чтобы ближайшие нападающие могли схватить наши винтовки, и некоторые пытаются это сделать. Кто-то пытается вырвать у Бейкера его М-66 и получает за это очередь из пяти флешетт. Я с болезненным интересом наблюдаю, как бронебойные иглы проходят сквозь невезучего повстанца и впиваются в человека позади него. Оба падают, но наступающих куда больше, и человеческая масса перед нами попросту ошеломляет.

Группа вопящих бунтарей обходит колонну, за которой я прячусь, слева. У одного из них в руках громоздкий пистолет. Он замечает меня и поднимает пушку одновременно с тем, как я вскидываю к плечу свою и нажимаю на спусковой крючок.

В это время меня с силой толкают справа, и я падаю на спину и качусь по асфальту. Поднимаю винтовку и оборачиваюсь к атакующим. Один из них хватает мою М-66 за дуло. Почувствовав, что оружие выскальзывает у меня из рук, я стреляю гранатой из подствольника. Нападавший выпускает винтовку, поймав весь заряд гранаты, четыре тысячи сферических дробин, на таком расстоянии образующих комок размером с кулак. Его живот взрывается багровым месивом, забрызгав щиток моего шлема кровью и ошметками.

Вокруг стрекочут в автоматическом режиме М-66. Рядом со мной трое или четверо людей наваливаются на капрала Бейкера. Один из них отобрал у него пушку и разворачивает ее в сторону Стрэттона, который сражается немного дальше с другой группой нападающих. Не раздумывая, я прицеливаюсь и стреляю в спину бунтовщику с винтовкой. Остальные противники Бейкера заняты тем, что пытаются пригвоздить капрала к земле, и я сбрасываю их, одного за другим, с его спины одиночными выстрелами. Бейкер поднимается на ноги, оглядывается и подбирает оружие.

– Кто стреляет боевыми? Кто стреляет боевыми?

Кричат на частоте взвода. Кажется это наш взводный, который держит один из менее оживленных углов с другой стороны здания с третьим или четвертым отрядом.

– Браво-один, нам нужно подкрепление, – кричит в ответ сержант Фэллон. – Нам тут задницы рвут, если вы не заметили.

Тактический дисплей весь покрыт красными значками. Мы окружены несколькими сотнями крайне разъяренных повстанцев. У меня кончились гранаты с дробью, а магазин винтовки почти пуст. Я выбрасываю отработанный рожок и трясущимися пальцами достаю новый из кармана разгрузки. Мне требуется три попытки, чтобы попасть им в гнездо в нижней части винтовки. На занятиях я всегда перезаряжаюсь с легкостью, но сейчас будто пытаюсь вдеть нитку в иголку руками, одетыми в варежки. Я вгоняю магазин на место и бью ладонью по досылателю. Затвор устремляется вперед, загоняет в патронник новую флешетту, и маленький индикатор в нижнем углу моего тактического дисплея показывает «249» вместо «31». Компьютер контролирует количество патронов в винтовке и может сообщить мне, что пора перезаряжаться, а командиру отряда – что у меня заканчивается амуниция. Что он не отслеживает – так это как я боюсь, сколько пуль ударилось в мою броню, насколько меня тошнит и как мне невероятно хочется прямо сейчас вернуться на базу.

Я выбираю новую мишень, прицеливаюсь и стреляю. Потом еще раз, и еще. Недостатка в целях нет. Я уже не думаю о них как о людях. Сейчас это лишь силуэты в моем прицеле, по одному выстрелу на каждый. Отряд сбился в кучу, каждый стреляет перед собой, как на тренировках. Какое-то время я слышу только неумолкающий стрекот наших винтовок, совершающих по нескольку сотен смертельных плевков в минуту. Мы стреляем методично, непрерывно, будто упражняемся в тире форта Шугхарт.

А потом местные отступают.

Уцелевшие бунтовщики, видимо, поменяли мнение о собственных возможностях, потому что прущая вперед толпа внезапно рассеивается, а вместе с ней и энергия злобы, которая заставляла передние ряды бросаться на солдат в новейшей броне с одними только древними пистолетами и самодельными ручными гранатами. Аморфная человеческая масса обращается сотнями отдельных людей, разбегающихся во все стороны – куда угодно, только не на стволы наших винтовок.

Я делаю судорожный вдох. Кажется, я не наполнял свои легкие как следует с тех пор, как началась стрельба. Я оглядываюсь и вижу, что весь мой отряд до сих пор жив, стоит с оружием наготове, а вокруг лежат десятки тел. Землю перед нами устилает слой чего-то белого, как будто ее припорошило снегом, и я не сразу понимаю, что это пластиковые поддоны флешетт, сорвавшиеся с наших вольфрамовых дротиков во время выстрелов.

В десяти метрах справа от нас из-за угла выбегают бойцы третьего отряда с взводным во главе. Лейтенант Уивинг быстро оглядывается и поднимает щиток шлема:

– Вашу мать, ребята. Вы представляете, как это будет смотреться в новостях?

Сержант Фэллон начинает отвечать по каналу отряда, потом осознает это и подходит к лейтенанту Уивингу. Встав прямо перед ним, она тоже откидывает свой щиток:

– Лейтенант, у вас ТакЛинк не сломался?

– Никак нет, – отвечает он.

– Вы все-таки проверьте его, когда вернемся на базу, потому что он не показал вам, как нас пытается затоптать пятьсот человек.

Лейтенант Уивинг напружинивается, но тут раздается звук, как будто градина ударила по жестяной крыше, и он, покачнувшись, падает на бок. По улице прокатывается резкий щелчок выстрела из мощной винтовки.

– Снайпер! – кричат в микрофоны сразу трое или четверо из нас, и все бросаются в убежище. Сержант Фэллон наклоняется и хватает лейтенанта Уивинга за руку, чтобы затащить его в укрытие.

– Помощь бы не помешала, – говорит она.

Я покидаю относительную безопасность своей бетонной колонны, подбегаю к ней и беру лейтенанта за вторую руку. Вдвоем мы тащим его обмякшее массивное тело к другой колонне.

– Лейтенант ранен, – сержант Фэллон переключается на канал взвода. – Валькирия-Шесть-Один, это Браво-Один-Один. Опуститесь перед зданием для эвакуации раненого, скорее.

– Валькирия-Шесть-Один, вас поняла. РВП – две минуты, – слышу я в ответ. «Валькирия» – это позывной нашей эскадрильи десантных кораблей, а «Шесть-Один» закреплен за нашим взводом.

– Сделайте мне завесу и найдите этого снайпера, – приказывает сержант Фэллон. Прист и Патерсон снимают с разгрузок по гранате и швыряют их на улицу перед нашей позицией.

Вдалеке снова щелкает винтовка. Пуля попадает в колонну перед нами, выбив облачко пыли.

– Да отстреливайтесь уже, тормоза, – говорит сержант Фэллон.

Гранаты взрываются с негромким хлопком, заволакивая пространство перед нами плотным белым дымом. Снайпера это не сбивает. Он вновь стреляет, и пуля с треском ударяется в окно позади нас. Наконец кто-то заставляет компьютер показать наиболее вероятную траекторию полета пуль. ТакЛинк обновляет все наши дисплеи, разместив полупрозрачный значок цели над предполагаемой позицией снайпера в нескольких сотнях метров вниз по улице, и оба отряда вокруг меня открывают огонь из винтовок.

– Грейсон, со мной. Сержант Эллис, останьтесь пока на хозяйстве. Мы с Грейсоном оттащим лейтенанта обратно на площадь и загрузим его в птичку. Остальные, прикройте нас.

– Есть, – отвечает сержант Эллис. Он лидер третьего отряда и формально сейчас равен по званию сержанту Фэллон, но она занимает такое место в неофициальной иерархии, что любой сержант рангом ниже ротного обычно подчиняется ей.

Лейтенант в полной отключке. Пуля оторвала приподнятый щиток с его шлема, а потом ударила его в голову под углом. Его лицо покрыто кровью, а лоб выглядит так, будто кто-то зацепил его топором, но он все еще дышит, и выстрел, кажется, не пробил кость. Сержант Фэллон снимает с него шлем, бросает на землю рядом с собой и протягивает ко мне руку:

– Дай мне травмпакет, Грейсон.

Я залезаю в боковой карман штанов своей ИПУ и достаю пакет с бинтами. Разрываю пластик упаковки, вытряхиваю бинт и отдаю сержанту Фэллон. Она кладет его на лоб лейтенанта. Термобинт немедленно пристает к ране, запечатав борозду на его голове.

– Доживет до вручения Пурпурного сердца, – объявляет сержант. – Помоги мне довести его до корабля.

Мы берем лейтенанта Уивинга под руки и поднимаем его тело, хотя это непросто. Он высокий здоровяк и весит килограммов сто, не меньше, и броня добавляет к этому еще пятнадцать кило.

– Винтовку его тоже захвати, – говорит сержант. Я нагибаюсь и подбираю М-66 лейтенанта. Я замечаю, что четыре его кармана с магазинами все еще полны, а компьютер извещает меня, что в винтовке до сих пор двести пятьдесят патронов.

– Валькирия-Шесть-Один, РВП одна минута, – сообщают по каналу взвода. – Не высовывайтесь там.

Нелепо семеня, мы подбегаем к главному входу здания, между нами вяло болтается туша лейтенанта Уивинга. Вокруг до сих пор полно бунтовщиков, но они в основном избегают нас после того, как мы показали, что готовы стрелять на поражение.

Я слышу двигатели снижающегося корабля над головой. Он на полном ходу совершает боевую посадку. Мы выворачиваем на главную площадь, и я вздрагиваю, увидев множество тел на земле, раза в два больше, чем перед позицией первого отряда. Второй отряд себя не сдерживал.

– Браво-Один-Один, это Браво-Один-Два. У нас трое раненых, надо погрузить их на ваш корабль.

– Вас поняла, Браво-Один-Два. Ведите их сюда, только быстрее, – отвечает сержант Фэллон.

Появление корабля выходит эффектным. Он вырывается из низких облаков, делая последний резкий поворот. На мгновение меня охватывает первобытный ужас при виде этой огромной, смертоносной военной машины. Кто бы ни проектировал «Шершня», он ни на секунду не задумывался об эстетике. Сплошные углы и скошенные поверхности, торчащие во все стороны многоствольные пушки и пусковые установки. Он выглядит как привидевшийся кому-то в бреду гибрид осы и стрекозы, увеличенный до гигантских размеров и закованный в пластинчатую броню.

Пока я наблюдаю за кораблем, выдвигается посадочное устройство, и он замедляется для вертикального спуска. В последний момент пилот разворачивает «Шершень», чтобы хвост и посадочный трап смотрели на здание администрации, а многочисленные орудия – в сторону угрозы. Мне видно, как пушка носовой турели мечется из стороны в сторону, пока система прицеливания автоматически ищет мишени. Потом основная опора касается площади, и «Шершень» замирает, припав к асфальту. Трап пассажирского отсека откидывается с гидравлическим визгом.

– Такси подано, – говорит сержант Фэллон лейтенанту Уивингу, пусть тот и не слышит.

Мы несем лейтенанта на площадь. Хвост корабля в нескольких десятках метров от здания. На трап – нижнюю створку грузового люка – выходит механик и машет нам рукой.

Мы в десяти метрах от трапа, когда по площади прокатывается грохот пулемета. Я думаю, что это носовая турель корабля атакует цель, и оглядываюсь в поисках угрозы. Потом замечаю, что трассы пуль идут к «Шершню», а не от него.

– Ложись! – кричит сержант Фэллон, и мы падаем, роняя вместе с собой лейтенанта Уивинга.

Пули начинают ударяться в корабль, и слышен звон, словно град лупит по металлической крыше.

– Откуда эти твари стреляют? – кричит кто-то на частоте взвода.

– С крыши, – отвечает кто-то другой. – У них пулеметы на крышах, по центру и справа.

Пилот корабля врубает двигатель и отрывает «Шершень» от земли. Механик удерживает равновесие на трапе, а потом отступает обратно вглубь корабля. Я гадаю, почему носовая турель не стреляет в ответ. Трассирующие потоки несутся с крыш двух многоквартирок, одна стоит справа от площади, другая далеко впереди, напротив здания администрации. Оба здания – стандартные коммунальные коробки, тридцать этажей в высоту, и я понимаю, что турель десантного корабля не может целиться так высоко.

Пулеметы на крышах стреляют очередями, пуль по двадцать за раз. Мы с сержантом Фэллон на виду, между относительной безопасностью здания и бронированного корабля. Люк корабля куда ближе, чем бетонный козырек администрации, но «Шершень» уже в метре от земли, и не похоже, что его экипаж собирается поджидать нас, пока их поливают пулеметным огнем.

– Откуда люди достали сраные пулеметы? – спрашивает сержант Фэллон. Она снимает дымовую гранату с разгрузки и жестом приказывает мне сделать так же. Мы бросаем гранаты на площадь, и через несколько секунд нас скрывает густой дым.

– Давай-ка уберемся отсюда, – предлагает сержант Фэллон. Мы подхватываем все еще бесчувственного лейтенанта под руки и бежим обратно к зданию. Позади нас пулеметные пули продолжают выбивать из брони корабля непрерывное стаккато.

Неожиданно звук двигателей меняется, и я сразу понимаю: только что сломалось что-то важное. Ровный гул турбин превращается в измученный визг. Я оглядываюсь и вижу дым, струящийся из двигателя по правому борту. Еще один трассирующий поток обрушивается на корабль, который успел подняться от площади на пятнадцать метров. Попадая в обшивку, он высекает красные и желтые искры – верный признак бронебойных пуль, ударяющихся о твердую поверхность.

– Некогда пялиться, дебил! – вопит сержант Фэллон. Мы заскакиваем под защиту выступа над входом в здание.

Кое-кто из бойцов второго отряда припал к земле под самым краем козырька. Они целятся вверх, стреляя очередями в источник трассирующих пуль, поливающих наш корабль. Тот, кто размещал эти пулеметы, знает возможности «Шершня». Корабль уязвимее всего на земле, а стрелки стоят на крышах, вне досягаемости его носовой турели и скорострельной пушки. Расположение пулеметов – либо невероятно счастливая случайность, либо точный расчет. Я опускаю лейтенанта на землю, вешаю себе на грудь его винтовку, потом проверяю, сколько патронов осталось в моей. Все гранаты у меня на ремне нелетальные и могут только обозлить пулеметчиков. И в любом случае, у меня нет никаких боеприпасов, способных достать до крыши тридцатиэтажного дома.

– Ублюдки знают, что делают, – говорит сержант Фэллон почти уважительным тоном. Мы смотрим, как корабль виляет в сторону, крутит хвостом, как пилот делает все, на что способна, чтобы не подставить кабину и единственный работающий двигатель под пули. Она пытается увести свое судно из бетонной ловушки, но с поврежденным мотором «Шершень» стал тяжел на подъем. Пулеметы продолжают стучать, потоки пуль следуют за кораблем. Оба потока пересекаются на кабине.

«Шершень» висит в тридцати метрах над площадью, когда его с пугающей резкостью бросает в сторону. Потом пилот выправляет корабль, разворачивает хвост и наклоняет нос, чтобы набрать скорость. Она решила отказаться от вертикального взлета и выбраться из зоны поражения на бреющем полете. Ее путь пролегает совсем рядом с одним из пулеметных гнезд, и стрелок прекращает огонь, пока корабль проносится мимо, много ниже уровня крыши. Второй пулемет не останавливает бесконечного потока очередей, и трассы его пуль следуют за «Шершнем», пока тот покидает площадь.

Над нами один или два отряда из второго взвода заняли позицию на крыше администрации. Я слышу треск винтовок, стреляющих по пулеметным гнездам на верхушках домов. В здании администрации всего пять этажей, так что у противника все еще есть преимущество. После нескольких секунд стрельбы солдат ТА пулеметчики решают воспользоваться положением и отплатить тем же. Один из них, тот, что на другой стороне площади, снова открывает огонь, и на этот раз трассирующий поток достигает нашего здания.

– Браво-Один, это Валькирия-Шесть-Один.

Пилот корабля вызывает лейтенанта по взводному каналу. Судя по голосу, она говорит сквозь зубы.

– Валькирия-Шесть-Один, это Браво-Один-Один. Лейтенант ранен. Что с кораблем? – отвечает сержант Фэллон.

– С кораблем беда, – говорит летчица. – Второй пилот убит, и я не могу связаться с механиком. Правый двигатель расстрелян, половине техники в кабине хана. Направляюсь к… подождите.

Отдаленный звук работающего двигателя «Шершня» внезапно становится громче, а потом обрывается со зловещей бесповоротностью.

– Валькирия-Шесть-Один, падаю, – буднично объявляет пилот по частоте взвода. Она звучит спокойно и отстраненно, будто зачитывает прогноз погоды на следующую неделю.

Мы в километре от нее слышим, как падает корабль. Взрыва нет, только чудовищный грохот, словно кто-то уронил на палубу мешок болтов и гаек. Через несколько секунд шум останавливается.

Какое-то время на частотах отряда и взвода царит тишина. Даже пулеметы и винтовки над нами прекращают стрельбу.

– Охренеть, – произносит сержант Фэллон. Потом объявляет по каналу взвода:

– У нас сбит десантный корабль, народ. Валькирия-Шесть-Один упала в Коммунальном Кластере.

Очереди из тяжелого пулемета молотят по крыше, где обосновались бойцы второго отряда. У нас нет с ними связи, но по крикам и воплям, доносящимся сверху, мне ясно, что дела у них идут не совсем гладко.

Сержант Фэллон выглядывает из-под козырька и смотрит в ночное небо, по которому, похожие на рой очень сердитых светлячков, несутся к нашему зданию трассирующие пули.

– Нам надирает задницы кучка коммунальных крыс, – бормочет она. Потом включает коммуникатор и говорит в микрофон шлема. По каналам взвода и отряда ее не слышно, значит, она вышла на частоту роты.

– Валькирия-Шесть-Четыре, это Браво-Один-Один. Валькирия-Шесть-Один потерпела крушение в трех четвертях километра к востоку от нашей позиции. Перед нами на крышах тяжелые пулеметы, и они разносят второй отряд в хлам. Предлагаю зачистить эти крыши, а потом посмотреть, что творится на месте падения, прием.

Она выслушивает ответ Валькирии-Шесть-Четыре и переключается обратно на канал взвода:

– Птичка второго отряда будет атаковать. Не высовывайтесь.

Валькирия-Шесть-Четыре времени не тратит. О начале ее атаки оповещает прочертившая небо полоса огня и далекий рев многоствольных пушек «Шершня». Снаряды обрушиваются на пулеметное гнездо, высекая из крыши дома напротив фонтаны искр. Пулемет замолкает, и в следующую секунду становится виден десантный корабль, который проносится над площадью почти на уровне крыш, выходя из бреющего полета. Часть выстрелов прошла мимо крыши и зацепила квартиры сразу под ней. Несколько окон на тридцатом этаже разбито, некоторые снаряды пробили огромные дыры в бетонных панелях внешней стены дома. Куски оконного пластика и бетона сыплются вниз, на площадь.

– Браво-Один-Один, говорит Валькирия-Шесть- Один, – пилот на частоте взвода. На заднем плане слышно, как вопит тревожная сирена в кабине корабля.

– Слышу тебя, Шесть-Один. Твое состояние? – отвечает сержант Фэллон.

– Кораблю хана. Я лежу на левом боку посередине сраной улицы. У бортовой электроники и коммуникатора питание есть, но носовая турель сдохла. Механик и второй пилот, кажется, мертвы. Помощь бы не помешала.

– Шесть-Один, держись. Мы придем и вытащим тебя. Люки не открывай. Соседство у тебя говенное.

– Есть. Я никуда и не собираюсь.

– ТакЛинк тебя видит, – говорит сержант Фэллон. – Мы скоро придем.

Я пялюсь на сержанта Фэллон, пока она отключает связь. Она что, собирается идти туда пешком?

– Оставим лейтенанта с третьим отрядом, – говорит она мне. – Возьми его патроны. Нам предстоит небольшая прогулка. Первый отряд, ко мне, – приказывает она в микрофон. Я достаю магазины лейтенанта Уивинга из его жилета, кладу один в пустой карман на своей разгрузке и распихиваю остальные по боковым карманам брони на ногах.

– Никто еще не жаловался на избыток патронов во время перестрелки, – говорит мне сержант Фэллон.

– Да, наверное, – отвечаю я и закрываю клапан кармана нетвердой рукой. Последнее, что мне сейчас хочется делать, – выходить на улицы КК, прочь от своего взвода.

Первый отряд подбегает к нам – сначала Стрэттон и Хансен, потом Джексон, Прист, Бейкер и наконец Патерсон и Филипс.

– Каков план, сержант? – спрашивает Бейкер, когда отряд собирается вокруг нас.

– Наша птичка вон там, меньше чем в километре, – говорит сержант Фэллон, отмечая маршрут на дисплеях ТакЛинк. – В живых по крайней мере пилот, так что мы идем туда, вытаскиваем экипаж и включаем самоуничтожение корабля. Местным оставлять оружие нельзя.

– Веселая ночка, – говорит Стрэттон. – Видишь, Грейсон? А ты жаловался, что нас с базы не выпускают.

– Забудь, я порол такую чушь, – ухмыляюсь я в ответ. Кажется, ничто не может пошатнуть веселого настроения Стрэттона, но я обнаруживаю, что его легкомысленность меня успокаивает.

– Давайте, за дело, – говорит сержант Фэллон. Она проверяет количество патронов в своей винтовке и выходит на площадь. – Рассредоточиваемся, идем в шахматном порядке, следим за своими секторами. В любой непонятной ситуации сначала стреляйте, потом извиняйтесь. И выбросьте резиновые гранаты. После этого фейерверка у нас друзей не осталось.

Мы выходим на улицы КК. Правительство наконец-то отключило подачу энергии во взбунтовавшиеся кластеры, поэтому фонари не горят. Зато вокруг полно пылающих машин и мусорных контейнеров. Зрительные сенсоры наших шлемов автоматически оптимизируют картинку – увеличение при низком свете, тепловидение и еще десятка три разных фильтров. У наших противников нет такой роскоши, как сенсоры военного образца, но почему-то они неплохо представляют, где мы находимся. Мы видим, как маленькие группки бунтовщиков пробегают по улицам и скрываются в переулках перед нами. Они держатся подальше от нас, и никто не поднимает оружия, но отчего-то я чувствую, будто вернулся в учебный городок тренировочной базы и мы идем к инсценированной засаде.

КК Детройт – невообразимая дыра. Район вокруг здания администрации был в образцовом состоянии по сравнению с прочими зданиями. Дома в Бостоне были безобразными, но в основном целыми. Здесь, в Детройте, коммунальные многоэтажки в два раза уродливее, и половина из них в той или иной степени разрушена. От одного-двух зданий в каждом квартале остались только фундаменты или нижние этажи с обрушенными стенами – они похожи на сломанные зубы. Мы проходим мимо с оружием наготове, и в этих развалинах никого нет, но подожженные мусорные баки и разбросанные пищевые лотки доказывают, что обитатели руин где-то неподалеку.

– Браво-Один-Один, это Валькирия-Шесть-Четыре. Мы кружим наверху и видим вас на тактической карте. Будьте начеку, за вами тащатся местные, по параллельной улице на четыре часа от вас.

На дисплеях ТакЛинка возникают десятки красных значков, собравшихся на улице справа и двигающихся наравне с нашим отрядом.

– Поняла вас, – отвечает сержант Фэллон. – Как дела на месте крушения, Шесть-Четыре?

– Пока все чисто, но, судя по всему, вокруг собирается местная шушера. Лучше бы вам поспешить.

– В этом не сомневайся, Шесть-Четыре.

– Какого черта они делают? – спрашивает Патерсон. – Сначала прут прямо на винтовки, чтобы нас достать, а теперь поджимают хвост.

– Они не поджимают хвост, балда, – говорит капрал Джексон. – Ждут, пока мы сами залезем в мешок. Они знают, куда мы идем.

– Отставить болтовню и держать порядок, – говорит сержант Фэллон. – Осталось полкилометра. Давайте-ка бегом. Поднажмем, пока коммунальные крысы не добрались до арсенала в корабле.

Корабль лежит прямо посередине широкого перекрестка, и это плохо, потому что он открыт и уязвим со всех сторон. Правый двигатель все еще дымится, гондола «Шершня» покрыта дырами от бронебойных патронов. Левый двигатель работает вхолостую с низким гулом. Нас опередило полдюжины местных, они ломятся в бортовой люк и прыгают туда-сюда по крыше кабины, не замечая в темноте нашего появления.

Сержант Фэллон сообщает о нашем прибытии, прицелившись и сделав один-единственный выстрел прямо на ходу. Бунтовщик на крыше корабля падает с верхушки кабины и ударяется об асфальт, не попытавшись удержаться от падения. Остальные слышат выстрел и разбегаются, как тараканы при щелчке выключателя. Мы позволяем им скрыться, а потом бежим к покалеченному кораблю.

– Шесть-Один, мы снаружи. Открой бортовой люк, если можешь.

– Подождите, – говорит пилот. – У меня тут пара переломов.

Я подхожу к кабине справа и заглядываю внутрь. Второй пилот сгорбился в своем бронированном кресле, и неаккуратная дыра в боку его шлема не оставляет сомнений в его состоянии. Правой части кабины досталось от крупнокалиберных пулеметных пуль, и одна из них в конце концов ослабила поликарбонат настолько, чтобы один-два выстрела проникли внутрь. Второму пилоту Валькирии-Шесть-Один не повезло сидеть на их траектории.

Я наблюдаю, как пилот отстегивает ремни и пытается выбраться из сиденья. Последовавший крик достаточно громок, чтобы достичь моих ушей сквозь бронированный фонарь кабины.

– Сержант, у нее ноги сломаны. Подождите, – я стучусь в окно кабины. – Шесть-Один, ты можешь отстрелить фонарь?

Пилот отвечает дрожащим кивком и еще более дрожащим поднятым большим пальцем, и тянется к желто-красной ручке в своей части кабины.

– Вам, ребята, лучше отойти, – говорит она. – Серьезно так отойти.

Мы отступаем к краю улицы, подальше от панелей фонаря.

– Давай, Шесть-Одни. Мы готовы.

Панели отделяются от корабля с глухим треском. Мы несемся к кабине, Джексон оставляет свою винтовку Патерсону и забирается по борту в открытую теперь кабину пилота.

– Кто-нибудь, залезьте сюда и помогите мне, – говорит Джексон. Я отдаю винтовку кому-то сзади и забираюсь наверх.

Дела пилота плохи. Обе ее ноги сломаны, правый рукав разодран в клочья, рука окровавлена. В кабине воняет кровью, сгоревшей электроникой и химическим топливом. Летчица смотрит на нас сквозь прозрачный щиток шлема. Я улыбаюсь ей, пытаясь найти приемлемое положение, чтобы на пару с Джексон вытащить ее из кресла:

– Держись. Мы тебя отсюда мигом вытащим.

– Берегись! – кричит кто-то снаружи, и с другой стороны перекрестка внезапно начинается пальба.

– Первый отряд, к вам приближается множество противников, – сообщает Валькирия-Шесть-Четыре с неожиданной тревогой.

– Офигеть, правда, что ли? – слышится в ответ.

– Джексон и Грейсон, затащите пилота в отсек и откройте для нас этот сраный люк, – приказывает сержант Фэллон. Отряд начинает отстреливаться, грохот оружия бунтовщиков смешивается с сиплым треском винтовок ТА.

Мы с Джексон спешно извлекаем пилота из кресла. Она кричит, когда мы тащим ее к двери кабины, маленькому бронированному люку в двух метрах за креслами летчиков. Здесь слишком мало места для троих людей и трупа, и любой выстрел в незащищенную теперь кабину заденет кого-то из нас. Мы с Джексон полностью упакованы в броню, но у пилота поверх комбинезона лишь нагрудник, и мы как можем прикрываем ее телами, пока Джексон возится с замком. Дверь уезжает в стену, и мы, спотыкаясь, вытаскиваем зажатую между нами летчицу через узкий люк. Выстрелы снаружи становятся громче. Протискивая свою бронированную тушу в коридор за дверью кабины, я слышу, как пули ударяются в переборку справа от меня. Инстинкты убеждают меня пригнуться и бежать, укрыться в грузовом отсеке, но я останавливаюсь и поворачиваюсь, чтобы закрыть дверь изнутри. Люк снова выезжает, и проход закрывает преграда из многослойной брони в три сантиметра толщиной.

Мы протискиваемся через узкий проход, ведущий из кабины корабля в грузовой отсек. Джексон тянет пилота на себя, я подталкиваю. Наконец мы добираемся до грузового помещения и кладем ее на резиновый пол, подальше от бортового люка. Механик неподвижно распластался лицом вниз на полу у хвостового трапа.

Джексон бросается к бортовому люку и дергает ручку экстренного открытия. В отличие от двери кабины, бортовой люк повешен на петли, открывающиеся внутрь корабля. Как только дверь в отсек начинает распахиваться, бойцы первого отряда скапливаются у входа. Снаружи не утихает какофония выстрелов. Корпус корабля усыпают пулями из ручного оружия. Они стучат как камушки о поликарбонатное стекло.

Отряд вваливается внутрь корабля. Последней заходит сержант Фэллон. Одной рукой она стреляет сквозь открытый люк, второй дергает за рычаг двери и снимает палец со спускового крючка, лишь когда дверь почти защемила ствол винтовки. Люк встает на место, сержант Фэллон отшатывается назад и подключается к ротному каналу:

– Браво-Один-Один Валькирии-Шесть-Четыре. Наше местоположение окружено противником. Мы забаррикадировались в корабле. Может, сбросите рядом с нами пару бомбочек?

– Браво-Один-Один, это Валькирия-Шесть-Четыре. Нам нельзя бомбардировать жилые районы, можем помочь пушками.

– Постарайся стрелять мимо корабля, Шесть-Четыре. Мы отсиживаемся в грузовом отсеке.

– Вас поняла, Один-Один. Будьте готовы.

Мой дисплей показывает, что корабль окружен морем красных значков. Окон в грузовом отсеке нет, но стук со всех сторон корпуса «Шершня» подсказывает, что местные загнали нас в угол. Корабельная обшивка достаточно толста, чтобы отфильтровать бо́льшую часть криков, но стрельба с той стороны бронированных пластин слышна очень хорошо.

– Где моя винтовка? – спрашиваю я, и Стрэттон пожимает плечами:

– Я расстрелял весь магазин и бросил ее снаружи. Извини.

– Зашибись. Из чего ты мне предлагаешь стрелять?

– Возьми другую из арсенала в коридоре, – говорит сержант Фэллон. – И боеприпасами заодно запасись. Бейкер и Джексон, идите с ним и захватите патроны для своих команд. Берите все, что можете унести. Думаю, ночь предстоит долгая.

Арсенал расположен за кабиной, рядом с биотуалетом и кладовой с припасами. Он похож на маленький чуланчик, по самую крышу забитый резервным оружием и амуницией. Ручное оружие выстроено рядами вдоль задней стены, а боеприпасы хранятся в запечатанных ящиках под оружейными стойками. Я вытаскиваю пару ящиков с маркировкой «МАГАЗИНЫ ВИНТОВОЧНЫЕ, М-66, 45 ШТ.» и передаю Бейкеру и Джексон, стоящим в проходе позади меня.

– Достань еще гранаты к подствольникам, – говорит Бейкер.

Я снова забираюсь в стеллаж и извлекаю несколько коробок из жесткого пластика с сорокамиллиметровыми гранатами внутри. Джексон и Бейкер принимают их и перебрасывают назад, где остальной отряд перезаряжает винтовки и заполняет карманы патронами.

На стойке в основном винтовки М-66, привычное для большинства из нас оружие. Справа от винтовок стоят несколько «Сарисс», которые нам сейчас не слишком пригодятся, и полдюжины ракетниц МАРС, которые нам как раз нужны. Многоцелевая атакующая ракетная система – это коротенькая маленькая трубка, которая стреляет разнообразными коротенькими маленькими ракетами. Она делает ту же работу, что и наши подствольники, только калибр и дальность у нее в два раза больше, а взрыв получается в четыре раза громче. Я беру со стойки М-66, втыкаю в нее свежий магазин и вешаю за плечо. Повинуясь порыву, хватаю еще и пистолет и втыкаю в пустую ременную петлю для гранаты. Наконец достаю из креплений МАРС. Боеприпасы для ракетницы аккуратно сложены на полке внизу, их разноцветные защитные колпачки предлагают разрушения на любой вкус. Половина цветов мне незнакома, хотя в учебке я внимательно слушал, когда нас знакомили с МАРС. Но я узнаю маркировку бризантных кумулятивно-осколочных ракет (красная) и термобарических (желтая с черным). Беру по одной, первую заряжаю в ракетницу, а вторую забрасываю за плечо, где она стукается о винтовку.

– У тебя никак большие планы на эту ночь, Грейсон? – спрашивает сержант Фэллон, когда я возвращаюсь в грузовой отсек с МАРС на руках.

– Просто хочу, чтобы у нас было достаточно взрывной силы, сержант.

Пальба снаружи прекращается. Потом мы слышим стремительную последовательность взрывов, как будто кто-то поджег самую большую на свете связку фейерверков. Мгновение спустя Валькирия-Шесть-Четыре ревет над нашими головами.

– Браво-Один-Один, они разбегаются по укрытиям. Мы делаем еще один заход.

– Слышу вас, Шесть-Четыре, спасибо огромное, – отвечает сержант Фэллон. Потом обращается к нам на частоте отряда.

– Хватайте оружие и готовьтесь валить. Бежим вот к этому переулку, – она отмечает нужное место на наших дисплеях. – Главное – держитесь подальше от этого корабля. Он рванет, как самая гигантская в мире ручная граната.

– Кто-нибудь, проверьте моего механика, – просит пилот. Она растягивает слова – Патерсон, наш медик, вколол ей стандартный обезболивающий коктейль из аптечки, а эта штука достаточно сильна, чтобы ты на время забыл даже о паре сломанных костей. Она несколько часов не будет ничего чувствовать ниже пояса, но у нее все равно не получилось бы бегать на переломанных ногах.

– Он жив, просто вырубился, – говорит Патерсон. – Неплохо так саданулся.

– Патерсон и Бейкер, поднимайте механика, – приказывает сержант Фэллон. – Филипс и Прист, вы несете пилота. Давайте удирать, пока толпа снова не осмелела.

– Браво-Один-Один, это Валькирия-Шесть-Четыре. Нам приказано эвакуировать раненых из второго взвода. Вы пока что сами по себе. Шесть-Два и Шесть-Пять летят из Шугхарта, РВП девятнадцать минут.

– Отлично, – говорит сержант Фэллон. – Лучшего времени и подобрать нельзя было, Шесть-Четыре.

– Разбирайтесь с ротным, – отвечает пилот Шесть-Четыре. – Мы делаем, что приказано.

– Да не беспокойся, Шесть-Четыре. Вы, в конце концов, корабль второго взвода.

– Что теперь будем делать, сержант? – спрашивает Джексон.

– Я свяжусь с ротным, – отвечает сержант Фэллон и переключается на канал роты. После небольшого обмена репликами она качает головой и возвращается на частоту отряда:

– Батальон высылает роту Альфа и танковый взвод. Во втором взводе куча раненых. Мы бежим назад в здание администрации и запираемся там с остатками первого и второго взводов, пока не прибудет кавалерия.

– Вроде приличный план, – отвечает Бейкер. – Жалко, что танки сразу не послали.

– Они почти никогда не тащат танки на домашние миссии, Бейкер. Будет слишком похоже на войну, или что-то типа того.

«По мне, так это война и есть, – думаю я. – В нас стреляют, мы стреляем в ответ, и те, в кого попали, больше не поднимаются. Это граждане САС, люди, чьи права мы клялись защищать, когда приносили присягу, но гражданские права – не совсем то, о чем ты думаешь, когда кто-то наводит на тебя оружие. Прямо сейчас есть наше маленькое племя испуганных и усталых солдат, укрывшихся в разбитом десантном корабле, и есть все остальные, и каждый боец в нашем отряде готов расстрелять сколько угодно Их, чтобы спасти одного из Нас».

– Пора валить, – говорит сержант Фэллон. – К заднему люку, ребята. Держитесь подальше от этого корабля. Осколки полетят во все стороны. Стрэттон, останешься со мной, пока я поджигаю запал. Остальные – выметайтесь прямо сейчас.

Мы подхватываем свое барахло и собираемся в хвосте корабля. Две пары бойцов поддерживают пилота и вырубившегося механика. Хорошо, что на мне из лишнего груза только МАРС, – у тех четверых, что тащат раненых, со стрельбой будут проблемы. Джексон приказывает нам с Хансен прикрыть тылы.

– Я пойду впереди, – говорит она. – Вы двое будете замыкающими.

Она опускает рычаг механизма трапа, грузовой люк открывается и внутренний свет в отсеке гаснет. Дисплей в моем шлеме моргает, подстраиваясь к новому освещению. Трап еще не коснулся земли, а Джексон уже выпрыгивает из люка и несется к переулку.

– Давай, давай, давай!

Быть замыкающим – значит быть пугающе уязвимым. Я не могу обогнать тех четверых, которые тащат экипаж корабля, потому что должен их охранять. Приходится примеряться к их скорости. Мы подбегаем к указанному сержантом Фэллон переулку, почти все с каким-то грузом.

Переулок в сотне метров от упавшего корабля. Наше стадо бронированных пехотинцев справляется с этим расстоянием за тридцать секунд. Добравшись до входа в переулок, я оглядываюсь. Сержант Фэллон и Стрэттон выскакивают из заднего люка, я опускаюсь на одно колено и беру винтовку вместо МАРС, чтобы прикрыть их путь. Рядом со мной приседает Хансен, смотрит в прицел М-66. За кораблем, на другой стороне перекрестка, видно движение – тени под козырьками зданий. Толпа снова подступает к судну, осторожнее, чем прежде. Поддержки с воздуха у нас больше нет, она улетела играть в доктора с ранеными из второго взвода, но есть еще немножко времени, прежде чем местные сообразят, что мы остались одни. Я вижу в отдалении силуэт продвигающегося по улице, и мои сенсоры ночного видения отчетливо показывают очертания винтовки. Я прицеливаюсь и выдаю три выстрела. Силуэт шныряет обратно в укрытие.

Сержант Фэллон и Стрэттон проносятся мимо, их винтовки стучат о броню.

– Прячьте жопы в укрытие, быстро! – орет сержант, не озаботившись включить связь. Мы торопливо отступаем по переулку с поднятыми винтовками, до последнего готовые открыть огонь, пока не заходим за угол. Теперь мы разворачиваемся и бежим подальше от опасной зоны. Наш отряд спешно занял круговую оборону у пары огромных мусорных баков. Мы присоединяемся к остальным и переводим дыхание.

Ненадолго воцаряется зловещая тишина – ни выстрелов, ни криков, ни шума двигателей в небе, лишь тяжелое дыхание девяти бойцов ТА, только что пробежавших стометровку с двадцатью килограммами брони и оружия на горбу.

– А где бабах? – нарушает молчание Стрэттон. – На Земле должно было здорово бабахнуть.

Сержант Фэллон начинает отвечать, но тут в отдалении слышится странный шум, словно кто-то открыл гигантскую банку газировки, и встроенные в мой шлем фильтры полностью отрубают подачу звука.

Даже при том, что электроника изо всех сил пытается сохранить мне слух, взрыв десантного корабля терзает мои барабанные перепонки. Ударная волна проходит сквозь тело, удаляясь от эпицентра на скорости звука, и ощущение такое, будто кто-то бросил меня на землю и попрыгал на моей груди. На секунду закрадывается мысль, что на одном из пилонов корабля могли быть маломощные ядерные боеголовки, и я решаю, что сержант Фэллон только что разнесла в пыль половину КК и нас вместе с ней. Я смутно ощущаю, что внезапно повалился на землю, сбитый с ног импульсом ударной волны.

Какое-то время я ничего не вижу и не слышу. Поляризованный щиток очень медленно возвращает обзор, а подача звука все еще не работает. Броневой кокон ослепил и оглушил меня, чтобы спасти слух и зрение.

Когда мир обретает четкость, я вижу, что мои сослуживцы разбросаны по земле и так же дезориентированы. Поднимаюсь на колени, подбираю винтовку и проверяю ее статус на дисплее шлема. Я так привык видеть данные в поле своего зрения, что меня сбивает с толку их отсутствие – нет ни символов и цифр, обозначающих активные каналы ТакЛинка и количество патронов в оружии, ни маршрутных ориентиров, ни даже цветных значков, отмечающих врагов и союзников. Все, что я вижу, – окрашенную зеленым картинку с визуальных сенсоров, лишенную интерпретации тактическим компьютером в моей броне. Кроме ночного видения, у меня нет технологических преимуществ перед стреляющими в нас людьми.

Потом мой компьютер перезагружается, восстанавливаясь после чудовищного удара, нарушившего его цифровое равновесие. По экрану шлема пробегает знакомый код системной инициализации, и спустя пять секунд я снова могу видеть и слышать как следует.

Я настраиваю ТакЛинк на канал отряда и прочищаю горло:

– Первый отряд, проверка связи. Слышите меня?

– Ага, мы на связи, – отвечает Бейкер. – Хорошо тряхануло, да?

– Да уж, – говорит Хансен. – Не слышала ничего настолько громкого со времен одной вечеринки на последнем курсе.

– Круговая оборона, народ, – напоминает сержант Фэллон. – Поднимайтесь и следите за своими секторами.

Ее приказ кажется сейчас немного излишним – если взрыв застал кого-то без боевой брони и встроенных в шлем фильтров, он будет слеп и глух еще долго. Но все же я снова проверяю винтовку, подбираю МАРС и занимаю позицию у мусорного бака, чтобы видеть выход из переулка.

Его покрывают завалы, которых раньше не было. Повсюду валяются осколки поликарбоната, и, оглядывая здания с одной стороны переулка, я понимаю, что все окна выбиты взрывной волной, расколовшей десятки поликарбонатных панелей толщиной в дюйм, как тоненький лед на лужице. Вдали, на улице, виднеются пылающие обломки.

– Грейсон и Хансен, пройдите по переулку и загляните за угол, – приказывает сержант Фэллон.

Мы отряхиваемся и быстрым шагом возвращаемся туда, где стояли совсем недавно.

– Охренеть, – говорит Хансен, когда мы сворачиваем за угол.

Перед нами совсем не та улица, по которой мы бежали к кораблю несколько минут назад. Перекресток, куда рухнул сбитый «Шершень», перестал быть ровной частью карты города. Дорога обрывается в семидесяти пяти метрах от нас, дымящийся кратер отмечает место взрыва корабля. Зданий, стоявших по бокам перекрестка, попросту больше нет. От угла, на котором мы стоим, до разрушенных домов на том конце радиуса взрыва не осталось ни одного целого окна. Повсюду обломки – куски стройматериалов, осколки поликарбонатных панелей, пласты асфальта. Десантный корабль полностью исчез, я не могу заметить в округе ни одной его опознаваемой части.

– Какой же дрянью начиняют устройства самоуничтожения? – спрашиваю я.

– Топливно-воздушная смесь, – отвечает Хансен. – Баки устроены так, что распыляют оставшееся топливо внутрь корабля. Заодно они поджигают все имеющиеся боеприпасы.

– Двинуться можно. Кранты этому району.

– Не то чтобы здесь раньше был курорт, – хихикает Хансен.

Я осматриваю местность сквозь прибор ночного видения. На глаза мне попадаются сотни маленьких костерков, светящихся ярко-зеленым на дисплее шлема. Я задумываюсь, сколько людей погибло при взрыве или было завалено домами. Остался ли кто-нибудь в округе после крушения и перестрелки? Я прикидываю, что сделал бы сам в своем родном КК, и решаю, что любой, кто решил задержаться поблизости от рухнувшего рядом с его домом десантного корабля, заслуживает взлететь на воздух.

– Будьте начеку, – говорит сержант Фэллон. – Мы выдвигаемся. Давайте топать отсюда, пока тараканы оглушены.

Сержант Фэллон выбрала прямой путь к зданию администрации. Мы уходим отсюда так же, как и пришли, – по главной дороге, обратно к площади. В переулках и боковых улочках легче укрыться, но противникам это выгоднее, чем нам.

Я снова иду замыкающим. Две пары пехотинцев тащат пилота и механика, их охраняют две пары не обремененных грузом бойцов спереди и сзади. Мы с Хансен следим за дорогой позади нас, но улица вновь пугающе пуста. Время от времени я замечаю движение в дверях или переулках, но никто в нас не стреляет. Лично я с радостью бы сегодня больше не воевал, и, двигаясь перебежками в направлении площади, надеюсь, что противная сторона разделяет это желание.

Над нами с грязного ночного неба снова спускается на площадь корабль второго взвода. Я задерживаю дыхание, когда он пролетает мимо высотки, с которой один из пулеметов недавно поливал Валькирию-Шесть-Один бронебойными очередями, но корабль минует крышу без всяких проблем.

– Треть километра, ребята, – говорит сержант Фэллон. – Почти добрались. Не знаю, как вы, а я вполне готова залезть в душ и спустить пар с кем-нибудь в постели.

– Аминь, – хохочет Стрэттон.

– Слишком уж тихо стало, – говорит идущая впереди Джексон. – Они все баиньки пошли, что ли?

Я собирался было заметить, насколько шаблонна ее реплика, но что-то впереди отвлекает мое внимание. В окне отдаленного здания видны вспышки, и я опознаю их источник как раз перед тем, как грохот пулеметного огня достигает звуковых сенсоров моего шлема.

– В укрытие! – ору я и ныряю влево, в дверной проем, обеспечивающий хоть какую-то защиту. Дисплей шлема мигает, когда компьютер обновляет вектор угрозы и позицию врагов на тактической карте.

– Высотка на двенадцать часов, третий или четвертый этаж сверху!

Несущиеся от здания трассы в темноте похожи на лазерные лучи – такие красные, из старой кинофантастики, а не невидимые высокоэнергетические импульсы реального лазерного оружия. Первая очередь ударяет прямо перед нашим отрядом, и раскаленные пули отпрыгивают от асфальта.

Прямо передо мной отряд разбегается в поисках укрытий, но в этом квартале их почти нет, и ни одно не может остановить пулеметную очередь. Стрелок, должно быть, какое-то время следил за нами и открыл огонь, только когда рядом не было переулков и лишь стены домов обрамляли дорогу с обеих сторон. Ближайший поворот в нескольких десятках метров впереди, но с таким же успехом он мог бы быть за километр от нас.

Сержант Фэллон падает на одно колено, прицеливается и стреляет в источник очередей. До высотки примерно полкилометра, это почти предел возможности наших винтовок. Ее М-66 звучит слабо, как игрушка, по сравнению с громовыми раскатами отдаленного пулемета. Стрэттон и Джексон следуют примеру сержанта и тоже открывают огонь.

Пулемет на мгновение умолкает, а потом возобновляет стрельбу. В этот раз очередь попадает в цель. Я с ужасом наблюдаю, как поток бронебойных пуль протягивается к Стрэттону и касается его, опрокидывая на спину.

Краем глаза я замечаю движение и, обернувшись, вижу ствол винтовки из-за края крыши позади нас. Там, наверху, передвигаются, занимая позиции, люди, и у меня сводит кишки от осознания, что местные вовсе не сдались. Засада была нехитрой, но мы зашли прямо в ловушку.

Вдалеке снова выстрелы. У пулеметчика неплохая огневая дисциплина. Он стреляет короткими очередями. Кто бы это ни был, он совсем не новичок. Хансен толкает меня влево, к дверному проему, а сама ныряет следом, и новая очередь проходится по асфальту у наших ног. Я врезаюсь в дверь подъезда. Поликарбонатные панели дрожат от тяжести моей упакованной в броню туши. МАРС соскальзывает у меня со спины, и я приземляюсь сверху. Мы на карачках убираемся с крыльца, бронебойные пули свистят всего лишь в паре метров справа. Одна из них ударяет в угол дверного проема и отбивает кусок бетона, который сыпется на нас мелкой крошкой.

На тактическом экране я вижу, что иконки еще двух членов отряда ярко вспыхивают, крича «Требуется медик!». Один из них – Патерсон, врач нашего отряда. Остальные двигаются вперед, к ближайшему переулку, но пулеметчик с нами еще не закончил. Следующая очередь роняет еще одного из моих сослуживцев, но я не могу разобрать которого.

Хансен поднялась на ноги и отстреливается от кого-то, прячущегося на крыше.

– Грейсон, открой эту сраную дверь, – непринужденно говорит она, кивая на подъезд слева от меня.

У меня не осталось дробовых гранат, а для выстрела бризантной придется выйти на дорогу, чтобы нас не зацепило взрывом. Резиновые гранаты просто отскочат от дюймовой толщины поликарбонатных дверных панелей. Я переключаю винтовку в произвольный режим, выбираю вариант «Длинная очередь» и начинаю стрелять в центр двери. Вспышка дульного пламени освещает проход, и винтовка начинает изрыгать содержимое магазина на скорости двести выстрелов в минуту, тридцать три игольно-острых высокоплотных вольфрамовых флешетт в секунду. Их поток с легкостью прогрызает поликарбонат, и пару-тройку секунд спустя вся верхняя часть двери осыпается водопадом осколков пластика.

Оконной панели больше нет, и теперь я могу протянуть руку сквозь дыру и активировать аварийное отпирание. Я распахиваю дверь плечом, оборачиваюсь и вижу, что Хансен упала на спину и каблуками заталкивает себя в проход. Ее винтовка валяется на земле. Я нагибаюсь, хватаю Хансен за шлем и тащу внутрь, прочь от линии огня. В полной экипировке она весит килограммов девяносто, но у меня в крови столько адреналина, что я заволакиваю ее в темный подъезд, даже не выпустив винтовку из второй руки.

– Ты в порядке? – спрашиваю я, в ответ она стонет. В ее броне дыра, как раз там, где грудная пластина соединяется с наплечником.

– Дай мне пушку, – говорит она. – Я могу стрелять другой рукой.

– Сиди спокойно, – говорю я. Магазин моей винтовки снова почти пуст, я вытаскиваю его и заменяю новым, из кармашка на левой ноге. Потом отдаю оружие Хансен.

– Возьми пока эту.

Я возвращаюсь в дверной проход и подбираю МАРС. На улице снова слышен стук пулемета. Мой тактический экран показывает только символы, поочередно мерцающие синим и красным, – тяжелые ранения. С крыши на той стороне улицы выглядывают несколько голов. Я перекладываю ракетницу в левую руку и достаю пистолет, который затолкал в разгрузку на корабле. Ощущать его в руке странно и непривычно – я пользовался таким только в учебке, знакомясь с легким стрелковым оружием, – но компьютер в броне немедленно распознает его, меняет режим прицеливания и отображает количество патронов внизу дисплея.

В пистолет помещается лишь двадцать пять пуль, одна десятая винтовочного магазина, но на небольшом расстоянии он полезнее, чем пустые руки. Я беру на мушку одну из голов на крыше и стреляю. Пистолет коротко рявкает, и голова резко пропадает из моего прицела. С крыши доносятся крики, показывается еще одна голова, на этот раз скрытая стволом винтовки. Я отмечаю, что нацеленное на меня оружие очень похоже на армейскую М-66. Быстро выпускаю еще три пули, и стрелок исчезает. Его оружие падает с крыши вниз и с клацаньем ударяется о землю. Пока что с головами на крыше покончено.

Я запихиваю пистолет обратно в разгрузку и вскидываю МАРС на плечо. В отдалении пулеметчик переходит на совсем короткие очереди, два-три выстрела за раз, явно чтобы поберечь патроны, но и не дать нам высунуться. Дисплей ТакЛинка показывает, что Хансен уходит вглубь коридора слева от меня, а остальной отряд сгрудился в переулке в тридцати метрах отсюда. Согласно экрану, больше половины из них воевать не способны.

Стрелять из МАРС чертовски просто. Мы отрабатывали ее применение раз десять, и по какой-то странной причине я слышу голос сержанта Берка с его незабвенными инструкторскими интонациями, пока мои пальцы выполняют необходимые для подготовки ракетницы действия.

Я навожу центр прицела на вспышки далекого пулемета – чуть ниже верхнего этажа высотки в трети километра от меня – и нажимаю на спуск.

Ракета выскакивает из пускового контейнера с потрясающей скоростью. Хвост ее светится от жара внутреннего ускорителя, и летит она лишь чуть медленнее трассирующей пули. Я ожидал, что ракета будет лениво подниматься вверх, как «Сариссы», которыми мы пользовались несколько недель назад, защищая посольство, но МАРС моментально устремляется к цели, покрывая расстояние за несколько секунд.

Я немножко промахнулся. Ракета ударяется в здание на два этажа ниже пулемета, все еще плюющегося очередями в нашу сторону. Яркая вспышка прорезает пасмурное ночное небо, а затем по КК прокатывается гром взрыва.

Вооружившись ракетницей, я захватил бризантную и термобарическую ракеты и для удобства зарядил МАРС одной из них – термобарической.

МАРС стреляет девяностомиллиметровыми ракетами. Она создана для уничтожения вражеских укреплений и армированных конструкций. Многоквартирная высотка – очень хрупкое здание. Стальной скелет с тонкими бетонными плитами вместо стен.

Ракета ударила на шесть метров ниже окна с пулеметом, но боезаряд, способный уничтожить бункер, прощает ошибки прицеливания. Стены вокруг точки попадания рушатся, окна и переборки разлетаются миллионами кусков и осколков от избыточного давления. Взрыв куда эффектнее того, что я устроил, выстрелив термобарической гранатой в снайпера во время эвакуации посольства. Давление взрывной волны расходится от эпицентра, и небо над высоткой заполняется пылающими обломками. Затем весь фасад здания над точкой попадания обваливается под измученный стон усталых металла и бетона. Я в ужасе наблюдаю, как четыре или пять этажей над местом взрыва сминают друг друга. Фасад продолжает рушиться, но теперь большими кусками. Когда грохот стихает, над многоквартиркой клубится пылевое облако высотой в десятки метров. В верхней части здания теперь виднеется огромная дыра – дымящаяся рана высотой в пять этажей и длиной в три четверти стены.

Часть меня осознает, что я только что взорвал двадцать квартир вместе со всем, что находилось внутри. Может, я и покончил с пулеметчиками, но заодно оборвал жизни множества людей. Мужчин, женщин, может быть, детей. Подступает тошнота, голова кружится, и ракетница чуть не вываливается из рук.

Неподалеку возобновляется перестрелка. Я опускаюсь на одно колено и извлекаю опустевшую гильзу из ракетницы. Когда я отбрасываю ее и беру второй заряд, кто-то опять начинает стрелять с крыши дома напротив. Что-то ударяется в мою броню, чуть ниже руки. Удар достаточно силен, чтобы я выронил ракетницу от неожиданности. Винтовка Хансен лежит всего в полуметре, я подхватываю ее и дергаю затвор. Подствольник пуст, но магазин все еще наполовину полон.

С крыши стреляет женщина. На ней бесформенная мешковатая одежда, но из-под козырька бейсболки отчетливо видны длинные волосы и женственные черты лица. Она припала на одно колено у самого края и держит винтовку с деревянным прикладом. Пока я смотрю, она щелкает рычажком внизу, перезаряжая оружие. Она делает это, не снимая винтовки с плеча и не отводя глаза от прицела.

Я смотрю на нее, женщину, похожую на десятки моих знакомых, простую трущобную крысу в одежде, которая ей велика, и мне хочется помахать ей, предупредить криком – сделать что угодно, чтобы она не стреляла в меня и мне не пришлось отвечать тем же. Потом она жмет на спуск.

Пуля ударяет меня прямо над бровью, в выступ над верхней частью лицевого щитка. Кажется, будто мне в лицо залепили бейсбольным мячом. Я отшатываюсь и плюхаюсь на задницу. Дисплей шлема на мгновение гаснет от удара.

Это был смертельный выстрел, лишь чудом прошедший мимо. Она выстрелила в броню, чтобы привлечь мое внимание, и направила вторую пулю в щиток, наименее прочную часть моего панциря. Сенсоры восстанавливают ночное видение как раз вовремя, и я успеваю увидеть, как женщина на крыше еще раз дергает рычаг на своей древней винтовке. Я все еще стискиваю пушку Хансен в правой руке, и, в отличие от моей противницы, мне не нужно поднимать оружие, чтобы прицелиться.

Мы стреляем одновременно. Ее пуля врезается мне в забрало, прямо в шов между прозрачным щитком и пуленепробиваемой скорлупой шлема. Еще один промах, но не такой серьезный. Я чувствую короткий укол боли под левым глазом, отдающей в ухо, как будто кто-то полоснул мне по лицу острым ножом.

В ответ моя винтовка делает не один, а полдюжины выстрелов. Они попадают женщине ровно в центр груди – компьютер целится идеально. Она не вскрикивает и не дергается. Просто валится вперед, и между ней и улицей нет ничего, что могло бы остановить падение.

В полете ее конечности болтаются безвольно и бесконтрольно. Я знаю, что она умерла до того, как ударилась о землю. И все же, поддавшись импульсу, пробегаю двадцать метров до ее неподвижного тела, распластанного на асфальте.

Я хватаю ее за воротник куртки и переворачиваю, чтобы взглянуть в лицо. Ее глаза открыты, но смерть расфокусировала взгляд. На лице нет ни боли, ни удивления, ни отчаяния. Ей лет тридцать или немного меньше. Бейсболка свалилась с ее головы при падении с крыши, волосы небрежно забраны в хвост. Из-за ночного видения я не могу различить их цвет точно, но он темный, может быть, каштановый или рыжий. Если бы я встретил ее на улице своего КК, убийство было бы последним, о чем я подумал. Даже мертвая, она выглядит куда более живой и настоящей, чем большинство людей, которых я знал дома. И пусть она пыталась убить меня, я хотел бы не делать этого выстрела, если бы мог.

– Грейсон, если ты еще на ногах, тащи сюда свою задницу, – слышу я на частоте отряда, впервые с тех пор, как пулеметчик открыл огонь. Идентификатор на моем экране сообщает, что говорит капрал Джексон, но звучит она странно, словно цедит слова через стиснутые зубы.

– Так точно, – отвечаю я и нахожу ее на карте. Пуля, пробившая мой щиток сбоку, прошла мимо компьютерного монокля, и данные все еще накладываются на то, что я вижу. Мою левую щеку словно битым стеклом натерли. Я чувствую, как по ней стекает теплая кровь.

Отряд скучился в переулке впереди и слева от меня. Я заряжаю свежий магазин в винтовку Хансен.

– Хансен, ты меня слышишь? – спрашиваю я.

– Да, я здесь, – отвечает она. – В конце холла, рядом с поворотом. Не спеши жать на курок, когда войдешь.

– Как здоровьице?

– Правая рука отправилась на перекур, – говорит она. В ее голосе усталость. – Все будет нормально. Дай мне только секундочку дыхание перевести.

– В доме кто-нибудь есть?

– Если и есть, они достаточно умны, чтобы сидеть по квартирам. Я сейчас не настроена на дружескую болтовню.

Я улыбаюсь, левую часть лица прошивает боль. Наша броня выложена изнутри термобинтами, автоматически закрывающими раны и останавливающими потерю крови, но в шлемах такой подкладки нет, и кровь свободно стекает по моей щеке. Я иду к переулку, где окопался остальной отряд. Не свожу прицела с крыши здания, готовый отправить флешетту в любую голову, попавшую в поле зрения, но, если там, наверху, кто-то и остался, у него хватает мозгов, чтобы не высовываться.

– Грейсон, у тебя травмпакеты остались? – спрашивает кто-то, когда я сворачиваю в переулок. Отряд укрылся за очередным мусорным контейнером, некоторые из них растянулись на земле.

– Да, две штуки, – отвечаю я.

– Давай сюда.

Двое ребят ухаживают за привалившейся к стене сержантом Фэллон. Под ней скопилась лужа крови, и, подойдя ближе, я вижу, что ее правая нога серьезно изуродована. Я приседаю рядом, достаю травмпакеты из кармана на правой ноге и передаю парням, хлопочущим над командиром.

– Она оттаскивала Стрэттона с дороги и схлопотала пулю в ногу, – говорит стоящая рядом Джексон. Я перевожу взгляд на два неподвижных тела рядом с мусоркой и вопросительно смотрю на Джексон.

– Стрэттон убит. Патерсон тоже. У обоих броня прошита насквозь.

– Суки, – говорю я, Джексон согласно кивает.

– Это не просто бунт в коммуналке, – говорит она. – Тяжелые ленточные пулеметы? Откуда они их выкопали? Это военная техника.

– Я застрелил парня с М-66, – говорю я. – А у того говнюка с пулеметом стопроцентно был прибор ночного видения. Он бил без промаха с первого выстрела.

– Кто бы это ни был, они серьезно нас отделали, – говорит сержант Фэллон. Разобрать ее слова трудно, явно из-за лошадиной дозы обезболивающего. Я стараюсь не смотреть на то, во что превратилась ее правая нога, но не могу не коситься. В ее икру словно небольшую гранату всадили. Я вижу раскуроченную броню, фарш вместо плоти и осколки костей.

– И что нам теперь делать, сержант? – спрашивает Бейкер.

На крыше над нами слышно движение, и в следующее мгновение сверху падает бутылка с горящей тряпкой в горлышке. Она ударяется о край мусорки и отскакивает на асфальт, не разбившись. Откатываясь от контейнера в сточный желоб, она оставляет за собой струйку пылающей жидкости. Джексон бросается к ней, подбирает упакованной в перчатку рукой и вышвыривает на улицу, где бутылка наконец раскалывается и вспыхивает. Мы с Бейкером поднимаемся и несемся к другому концу переулка, чтобы высмотреть нападающих. Никого не видно, но спустя секунду еще две бутылки перелетают через край крыши. Одна из них падает чересчур далеко и разбивается в середине переулка, зато вторая попадает точно в цель. Она чуть не задевает крышу, а потом летит прямо на группу, укрывшуюся за мусорным контейнером.

– Убирайтесь оттуда! – вопит Джексон. Ребятам за мусоркой приказывать не нужно – бутылка разлетается на осколки, разбрызгивает вокруг горящую жидкость, и они сматываются прочь. Кто-то оттаскивает от контейнера неподвижные тела Стрэттона и Патерсона. Позади меня Бейкер стреляет в козырек крыши.

– Надо выметаться из этого переулка, – выходит на связь сержант Фэллон. Ее голос звучит отрешенно, что скорее всего связано с химией в крови, а не с состоянием рассудка.

– В здании чисто, – говорю я. – Хансен уже внутри. Давайте переждем дождик там.

Мы возвращаемся из переулка к подъезду, где несколько минут назад я оставил Хансен. Те, кто еще способен идти, тащат тех, кто не может. Мы с Джексон волочем Стрэттона, в грудной пластине которого аккуратно пробиты два сантиметровых отверстия – одно на животе, другое прямо посередине грудины.

– Хансен, мы заходим к тебе, – говорю я. – Не хватайся за пушку.

– Поняла, – отвечает она. – Не поскользнитесь на крови.

Дом невысокий, на каждом этаже с десяток квартир. Пустых жилищ в КК не бывает. Даже на такие дерьмовые коробки из бетона толщиной в бумажный лист очередь гигантская. Жильцы, без сомнения, прижимаются ушами к дверям, когда наш отряд ТА вламывается в коридор первого этажа, и я знаю, что хотя бы часть из них сейчас ломанется в сеть поднимать тревогу.

«Они здесь, валите их».

Мы складываем мертвых в угол, а раненых в центральный коридор, подальше от входа. Сержант Фэллон серьезно покалечена и накачана лекарствами. Стрэттон и Патерсон мертвы, у всех остальных – по меньшей мере легкие ранения. Я наконец-то нахожу время, чтобы снять шлем, и морщусь, отдирая подкладку, приклеившуюся к левой стороне лица из-за запекшейся крови.

– Да ты красавчик, Грейсон, – сообщает Бейкер. – Шрам, наверное, останется.

– Да плевать, мне сейчас не до этого, – отвечаю я.

– Он будет уродливее тебя, только если ему башку оторвать, – вяло говорит Хансен.

– А ее и оторвут, если дела так дальше пойдут.

– Браво-С2, это Браво-Один-Один, – говорит в микрофон сержант Фэллон. С2 – это командование и управление, те ребята, что принимают решения и передают приказы комроты командирам взводов и отрядов. – Первый отряд залег в укрытие в полукилометре от здания администрации. Мы эвакуировали пилота и механика с Валькирии-Шесть-Один, но у нас двое убитых, остальные почти все ранены. Можете кого-нибудь к нам прислать?

Сержант Фэллон слушает ответ С2, а все остальные подслушивают, стараясь делать это не слишком очевидно.

– Никак нет, С2. Мы не можем пройти такое расстояние, когда нам в жопу вцепилось полгорода. Двое моих парней мертвы, трое из нас не могут стоять. Нам едва хватает народа, чтобы всех тащить.

Снова воцаряется молчание, а потом сержант Фэллон издает смешок, звучащий так, будто ей действительно весело:

– Слушай, парниша, я бы и рада подчиниться приказу, серьезно. Но мой отряд небоеспособен. Заставите нас переться через индейскую территорию – будете собирать ошметки поутру. Пришлите нам корабль, как только прибудет подкрепление, и мы уберемся отсюда. Он сможет приземлиться перед домом и прикрыть наш отход.

Ответ С2 заставляет сержанта Фэллон закатить глаза:

– Пулеметчиков больше нет. Шесть-Четыре достала одного из них на бреющем полете, а второго разнес на кусочки из ракетницы один из моих бойцов. Этим кораблям пули не так страшны, как нам, шеф.

Она ожидает ответа, и к этому моменту мы уже перестали притворяться, что не подслушиваем.

– Так точно, лейтенант. Если по пути я потеряю еще кого-нибудь, будь уверен, я нанесу тебе визит, как только меня подлатают. Конец связи.

Она с силой ударяет по кнопке коммуникатора на своем запястье:

– Нам приказано возвращаться на площадь для эвакуации. Пешком. Они не хотят рисковать еще одной птичкой. РВП корабля – десять минут.

Я рассматриваю остатки нашего отряда. У нас на руках два трупа, сержант и пилот, которые не могут ходить, и потерявший сознание механик. Хансен не может никого нести. Пятерым оставшимся придется тащить по человеку. Мы больше не сможем драться.

– Тогда пойдем, – говорит капрал Джексон. Она вешает винтовку на плечо и нагибается к механику. – Грейсон, возьми сержанта. Пора двигаться. Если мы упустим эту тачку, тогда нам точно хана.

Я не хочу возвращаться на улицу, но и здесь оставаться у меня желания нет. Когда КК оживет на рассвете и люди выйдут за телами погибших друзей, они любого попавшегося солдата пустят на шашлык.

– Десять минут, – говорит сержант Фэллон, когда я закидываю ее руку себе на плечо. – Не вздумай любоваться цветочками по дороге.

– Об этом можете не беспокоиться, – отвечаю я.

Под весом бронированного тела сержанта Фэллон я выдыхаюсь к концу первого квартала. Мы бежим по улице, ведущей прямо к административной площади, и останавливаемся на каждом перекрестке, чтобы дружно перевести дыхание и осмотреть поперечные улицы в поисках противника.

Стрельба возобновляется через полтора квартала от места последнего привала. Впереди, на ближайшем перекрестке, кто-то выглядывает из-за угла и начинает палить по нашей маленькой измученной колонне. Мы с сержантом Фэллон идем впереди, из-за ее веса на моем правом плече я не могу отстреливаться на бегу. Я сворачиваю в сторону и опускаю сержанта на землю, в безопасном проходе, но, когда наконец винтовка оказывается у меня в руках, нападающий уже исчез за углом. Затем я слышу выстрелы позади, на перекрестке, который мы прошли совсем недавно.

– Следите за углами! – кричит капрал Джексон.

Я прицеливаюсь и открываю ответный огонь. Флешетты выбивают бетонную пыль, но стрелок нырнул за угол, как только я поднял пушку. Если нас будут так донимать всю дорогу до площади, мы доползем туда в лучшем случае через несколько часов. Они знают, где мы и куда идем, и достаточно умны, чтобы не показываться в полный рост.

– Стреляйте на бегу, – говорит капрал Джексон. – Переключитесь на полный автомат и поливайте углы, как только они высунут головы. Следите за патронами и перезаряжайтесь во время передышек.

Мы продвигаемся мучительно медленно. Сержант Фэллон накачана лекарствами, но не теряет сознания и помогает мне, стреляя свободной правой рукой. Остальные тащат мертвый груз. Мы несемся от квартала к кварталу, проскакивая перекрестки так быстро, как только возможно, и останавливаемся после каждого броска, чтобы перезарядить оружие и отдохнуть несколько секунд. Я раздаю ребятам запасные магазины, взятые у лейтенанта Уивинга. Стрельба короткими очередями не дает врагу высовываться, но наш запас патронов быстро иссякает.

Чем ближе мы к площади, тем напряженнее перестрелки. Если раньше в нас постреливали одиночки, то теперь нападают группы по три-четыре человека, совсем как пехотные огневые команды. Похоже, каждый, у кого был рабочий ствол, вышел сегодня на улицу, и все они знают, куда мы идем.

На этот раз я иду впереди, сержант Фэллон хромает рядом. Мы слились в единый организм, медленно ползущую тварь с тремя здоровыми ногами и двумя винтовками. На перекрестках она прикрывает правую сторону, а я – левую. Если бы не маркеры на дисплее шлема, я бы ни в кого не попадал. А так, пусть я и не слишком меток, но этого достаточно, чтобы противник прятался за углами. Я стреляю очередями по три патрона, в винтовке осталась еще сотня плюс еще два магазина в карманах разгрузки.

– Еще четверть километра, – говорит сержант Фэллон на частоте отряда, когда мы приседаем отдохнуть после очередного рывка. Каждый раз, когда мы подходим к перекрестку, в нас стреляют из переулков и из-за углов, а когда мы пересекаем широкие улицы, огонь слева и справа становится в два раза мощнее, ведь со всех четырех сторон нас ничто не загораживает. Обычно в таких случаях пехота использует дымовые гранаты, но последняя из наших уже отработала свое. Теперь мы полагаемся лишь на прочность брони да на то, что большинство купленных на черном рынке пушек не может сразу прострелить наши панцири.

В кроссовках я могу пробежать двести пятьдесят метров меньше чем за минуту. Сейчас это с таким же успехом могли бы быть двести пятьдесят километров. Нас обстреливают из каждой подворотни. Кто-то выпускает в нас две пули из-за угла впереди, и я отвечаю очередью. Стрелок отдергивается назад, как только видит движение моего ствола, и флешеттам достается только грязный бетон. Все же я снова и снова жму на спусковой крючок, отправляя еще две очереди туда, где еще секунду назад была его голова.

– Грейсон, у тебя гранаты остались? – спрашивает сержант Фэллон. Ее голос слаб.

– Только пара резиновых, – отвечаю я.

– Зашибись. У меня тоже пусто.

Сказав это, она прицеливается в переулок справа от нас и стреляет. Я даже не заметил, что там кто-то есть, но как только ее пули прорезают темноту, слышен вскрик боли и громкое ругательство. Потом в винтовке сержанта кончаются патроны.

– Возьмите это, – говорю я и достаю пистолет. Она выпускает винтовку, которая повисает дулом вниз на ее плече, и берет его:

– Ты где его взял? – спрашивает она.

– В оружейке на корабле, – отвечаю я. – Я перезаряжу вашу винтовку, когда пройдем перекресток.

– Умничка, – она взвешивает пистолет в руке. – Как раз для стрельбы одной рукой.

Следующий перекресток огромен, это пересечение двух главных дорог. Я останавливаюсь перед крайним зданием и левой рукой завожу винтовку за угол. У М-66 есть прямой канал связи с компьютером ТакЛинк, и мы можем использовать наши пушки как камеры, чтобы разведывать обстановку, не подставляясь под огонь. Как только дуло винтовки исчезает за углом, я вижу на тактической карте кучу красных символов, приближающихся к перекрестку слева. По улице идет не меньше сотни людей, и ближайший из них метрах в пятидесяти от нас.

– Стоять! – кричу я в микрофон.

– Я их вижу, – говорит позади меня Джексон. – Даже если пушки есть только у половины, нам здесь не пройти.

– Я останусь на углу с сержантом и прикрою вас. Бегите на ту сторону, потом прикрывайте нас.

– У тебя патроны еще есть?

– Два магазина, – говорю я. – Не тормозите, ладно?

Я опускаю сержанта Фэллон на землю и заменяю полупустой магазин на полный. Сержант протягивает руку, и я передаю ей второй магазин. Приседаю на одно колено, заглядываю за угол и начинаю стрелять.

Ближайшая стайка людей идет в двадцати метрах от меня, и я укладываю их одиночными выстрелами, по одному на каждого. Идущая за ними толпа разбегается. Одни ищут убежища в ближайшем переулке, другие разворачиваются и удирают туда, откуда пришли. Кое-кто отстреливается, и они гибнут следующими. У меня есть прибор ночного видения, управляемое компьютером оружие и пуленепробиваемая броня. У них – устаревшее оружие и фонарики на батарейках. В кои-то веки это они пойманы вне укрытия, и я мщу им без жалости.

Позади меня остаток отряда бежит через перекресток. Джексон волочит механика, у Филипса на плече мертвый Патерсон, Прист несет пилота, а Бейкер и Хансен вместе тащат тело Стрэттона. Мы – пехотное отделение боевого батальона, вооруженное по последнему слову техники, – превратились в горстку хромающих инвалидов с двумя трупами на руках всего лишь за несколько секунд боя со своими согражданами в середине одного из наших же городов.

На таком расстоянии промахнуться сложно. Я навожу сетку прицела на силуэты перед собой и методично жму на спусковой крючок. Костлявый парень со снайперской винтовкой ломится к переулку, я целюсь чуть перед ним и сбиваю одним выстрелом, от которого он катится по бетону. Мимо пробегает девица, наклоняется за винтовкой, и как только ее пальцы касаются приклада, я всаживаю два выстрела в середину ее согнувшегося тела. Сержант Фэллон стреляет, лежа на животе, внося в бойню и свою лепту.

Как только отряд минует перекресток, слева слышатся хлопки. Я оборачиваюсь, чтобы увидеть их источник, и тут что-то бьет меня в бок. Толчок не слишком серьезный, его едва хватает, чтобы качнуть меня, но я чувствую резкую боль и понимаю, что выстрел пробил броню. Еще одно попадание, на этот раз ниже. Как будто кто-то воткнул мне в бок раскаленную иглу и забивает ее молотком. Я оказываюсь на земле, рядом с сержантом Фэллон. Ощущение такое, будто из моих легких внезапно откачали весь воздух. Я хочу выкрикнуть предупреждение, но не могу выдавить из себя ничего, кроме стона.

На углу недавно пройденного нами перекрестка – маленькая группа бунтовщиков. Один из них стоит на колене и целится в меня из очень знакомой винтовки. Я узнаю М-66 с ее двумя дулами и стандартным армейским прицелом. Моя собственная пушка валяется прямо передо мной. Я тянусь к ней, но чертова штука стала, кажется, раза в три тяжелее. Стрелок с М-66 снова прицеливается, и я понимаю, что не успею поднять свое оружие прежде, чем он согнет указательный палец и приложит на спусковой крючок давление, необходимое, чтобы отправить в полет следующую флешетту.

Потом сзади раздается очередь. Стрелок падает на задницу с почти комическим изумлением на лице. Еще секунду он сидит на земле с вытянутыми вперед ногами, все еще сжимая винтовку, но уже никуда не целясь. Затем слышится еще одна очередь, и стрелок ловит все три выстрела лицом. Он падает на спину, так и не выпустив оружия. Два его дружка убираются с линии огня и исчезают за углом.

Я поворачиваюсь направо и вижу припавшую на колено капрала Джексон, которая целится мне за спину. Опираюсь на руки, потом на колени и подбираю винтовку. Счетчик на экране показывает, что в ней осталось сто пятьдесят девять патронов. Я нажал на спусковой крючок почти сотню раз за последние две минуты.

– Грейсон, ты как? – спрашивает Джексон через коммуникатор.

Кажется, что в моем левом боку торчит парочка ножей. Боль настолько сильна, что мешает дышать. Приходится заставлять себя наполнять легкие, и от каждого вдоха боль в боку вспыхивает до почти невыносимого уровня. Я пытаюсь набрать достаточно воздуха для ответа, но в итоге просто качаю головой.

– Бейкер, со мной, – говорит Джексон. – Остальные прикрывают.

Бейкер и Джексон бегом возвращаются на нашу сторону перекрестка. Позади них Прист и Хансен высовываются из-за угла и начинают стрелять. Мне хочется добавить и свои флешетты к прикрывающему огню, но сил, чтобы поднять винтовку, больше нет. Кто-то хватает меня за разгрузочный жилет и тащит через улицу. Я вижу, как Джексон поднимает на ноги сержанта Фэллон и ведет за собой, отстреливаясь одной рукой. Компьютер сообщает, что у меня в магазине осталась еще куча патронов, и предупреждает об угрозе, о людях, все еще палящих в нас с другого конца улицы, но сейчас я – лишь пассажир, неспособный использовать всю эту замечательную технологию.

В конце концов мое непростое путешествие через перекресток завершается. Не помню, когда я закрыл глаза, но теперь открываю их и вижу склонившегося надо мной Бейкера с поднятым щитком.

– Насколько плохо? – спрашивает он. Хансен и Прист все еще стреляют у него за спиной, обмениваясь пулями с осмелевшими в очередной раз бунтовщиками, которые решили остаться и добить нас. Наши потери замечены, кровь разошлась в воде, и акулы уже кружат. Скоро к ним придет подкрепление, а боеприпасы на исходе.

Я с трудом приподнимаю винтовку и хлопаю рукой по магазину, показывая Бейкеру, что там еще остались патроны. Он кивает и забирает у меня М-66.

– Прист, здесь еще полмагазина, – говорит он через плечо.

– Это кстати, мой как раз опустел, – Прист берет мою винтовку и возвращается на угол улицы.

Бейкер осматривает повреждения в моей броне. Жар в левом боку сменился ледяным холодом. Почти вся моя энергия продолжает уходить на дыхание, и я чувствую себя так, словно внутри сломалось что-то важное. Впервые в жизни я думаю, что умираю. Наверное, я должен испытывать ужас или панику от того, что могу в любой момент потерять сознание и никогда больше не очнуться, но из-за усталости и головокружения мне просто наплевать.

– Тебе анальгетиков всадить?

У Бейкера в руках шприц, и он делает перед моим лицом движение, будто щелкает ручкой. Я мотаю головой – не хочу потерять контроль, а то не смогу всасывать воздух в легкие.

– С2, это Браво-Один-Один, – слышу я голос сержанта Фэллон. – У нас ЧП. Раненых больше, чем мы можем тащить. Противник окружает нас, патроны почти закончились. Пришлите корабль или готовьте мешки для трупов. Вам решать.

Ей отвечают, но я не могу разобрать, потому что начинаю отключаться. Чувствую себя, как будто серьезно заболел гриппом: такое же ощущение легкости в голове, от которого тошнит и ноги дрожат, пока ползешь в ванную за лекарством.

Я закрываю глаза и слушаю, как вокруг разворачивается бой. Армейские винтовки стреляют нерегулярно, одиночными патронами и лишь изредка – короткой очередью. Хлопки оружия гражданских слышатся все чаще и, кажется, доносятся теперь отовсюду.

– Я ранен! – кричит кто-то в наушниках. Мне слишком плохо, чтобы разобрать, кто это – Бейкер? Прист? – но я все равно не могу ничего сделать. У меня едва хватает сил, чтобы дышать.

А потом появляется новый звук, громогласный рев над головой. Я чую вонь сжигаемого топлива, порыв горячего ветра прокатывается по лицу. Слышу звук, похожий на расстегивание гигантской ширинки, поднимаю глаза и вижу над собой долгожданный силуэт десантного корабля класса «Шершень», медленно и грациозно спускающегося и палящего из турели.

Снова ненадолго вырубаюсь. Чувствую, что отрываюсь от земли. Совсем рядом со мной разговаривают люди, но звук доносится как будто из-за кирпичной стены, и я даже не пытаюсь разобрать слов. Меня снова кладут на твердую поверхность, в боку вспыхивает боль. Я корчусь, но меня удерживают сильные руки, а потом в шею втыкается шприц.

И все вокруг стихает.

В детстве мне часто снилось, что я падаю с большой высоты. Самым страшным во сне было ощущение невесомости после шага в бездну – секунда, в которую я осознавал, что сейчас упаду, и желудок пытался взлететь у меня внутри. Сон всегда был таким правдоподобным, что каждый раз я принимал его за чистую монету и был перепуган до смерти, приближаясь к земле, потому что верил, что моя жизнь подходит к концу.

Я всегда просыпался перед ударом о землю, но в каком-то смысле мой разум сотни раз проживал эти последние моменты. Я помню, что каждый раз чувствовал сожаление – о том, что сделал или не сделал, и обо всем том, что так и не испытал. Иногда я думал о матери и о том, что ее безрадостную жизнь отяготит еще и скорбь о ребенке, которого она пережила.

На этот раз сон изменился. Я ступаю через край, одетый в боевую броню, с винтовкой в руках, и прекрасно понимаю, что сплю. Но ощущение невесомости остается, как и ужас, охватывающий меня, пока мое тело несется во тьму.

В этот раз я не просыпаюсь перед ударом о землю. Теперь я врезаюсь в нее после невозможно долгого падения. Моя жизнь не заканчивается, хотя, сорвавшись с такой высоты, тело должно было разлететься вдребезги за долю секунды, и мозг успел бы лишь зарегистрировать последний шок, прежде чем обратиться в лепешку. Вместо этого я ощущаю удар, волну, прошедшую по телу, и то, как каждая молекула во мне, кажется, смещается из-за столкновения. Никто не может пережить такого падения, но надо же – я лежу на спине и все еще дышу. Похоже, ничего не сломано – даже боли нет – и, когда я пытаюсь сесть, тело мгновенно подчиняется. На броне ни царапинки, и винтовка все еще надежно прижата к груди.

Потом в лицо мне ударяет яркий свет, заставляя зажмуриться. Я чувствую у себя на плечах руки, удерживающие меня на месте, и мой мозг решает наконец прервать сон и вернуться в реальность.

Свет исходит от медицинского фонарика, висящего в сантиметре от моего глаза. Я лежу на спине, а когда пытаюсь повторить то, что сделал во сне, и подняться, отрываюсь лишь на пару миллиметров, прежде чем пара рук мягко, но настойчиво толкает меня обратно в горизонтальное положение.

– Не двигайся, боец. Пока еще рано, если не хочешь, чтобы швы разошлись.

Голос веселый, но профессиональный, это говорит кто-то, привыкший давать советы и также привыкший, что им следуют. Надо мной стоит женщина в униформе ТА класса В, но я не могу разобрать ни эмблему ранга, ни нашивок на воротничке. Пытаюсь заговорить, но в горле пересохло, и получается только хриплый бубнеж, совсем не похожий на человеческую речь. Но женщина, кажется, смогла перевести мою реплику, потому что она выключает фонарик, тянется в сторону, и в поле моего зрения возникает пластиковый стаканчик.

– Вода, холодная, три унции, – объявляет она, пародируя жаргон армейских снабженцев. – Не пей слишком много за раз. У тебя еще швы на животе не зажили.

Она подносит стаканчик к моим губам. Я делаю осторожный глоток, потом второй, побольше. Вода во рту кажется не жидкостью, а просто прохладным ощущением, окутывающим язык и омывающим нёбо.

– Лучше? – спрашивает она. Я киваю. – Хорошо. Не начинай пока говорить, ладно? Я примерно представляю, что ты хочешь спросить, так что быстренько тебе все расскажу. Если после этого еще останутся вопросы, сможешь их задать. Договорились?

Я киваю.

– Ты в Региональном медицинском центре Великих озер. Ты был ранен в бою, и наши доктора тебя заштопали. О подробностях можно спросить у дежурного медицинского офицера, но, насколько мне известно, у тебя был коллапс легкого, и еще твой тонкий кишечник теперь на метр короче прежнего. Тебе придется еще полежать у нас, прежде чем вернешься на службу.

Она ненадолго замолкает, а потом скупо улыбается:

– Будешь о чем-нибудь спрашивать?

– Где мой отряд? – говорю я.

– Понятия не имею. Тебя привезли из другой больницы на корабле медслужбы. В ту ночь к нам поступило еще несколько пациентов, но я не знаю, кто они и где. Тебе придется спросить дежурного врача. Я просто медсестра.

– Как давно я здесь?

– Три дня, – отвечает она. – То есть два с половиной. Тебя привезли рано утром в субботу, сейчас середина понедельника.

– Блин, – говорю я. – Утреннее построение проспал. Теперь ротный меня выпорет.

Медсестра мягко смеется. Она снова тянется мимо меня и включает свет у себя за спиной. В мягком сиянии лампы я вижу ее имя и эмблему ранга. У нее капральские шевроны, а нашивка над правым карманом сообщает, что ее зовут МИЛЛЕР К. Все мы – лишь ранг, фамилия и инициал. Я спросил бы, как ее зовут, но она выше меня на три звания, а я не хочу обижать человека, который будет заведовать моими лекарствами в ближайшие дни.

– У тебя в тумбочке лежат какие-то вещи, – говорит она. – В основном то, что было у тебя с собой. Посмотри, если есть что-то ненужное, я выброшу.

– Мой ПП жив?

– Ага, – говорит капрал Миллер. – Эти штуки и захочешь – не сломаешь, сам знаешь.

Она поднимается со стула, на котором сидела, и поправляет свою форменную рубашку:

– Оставлю тебя ненадолго. Если что-то понадобится – у тебя над головой кнопка вызова. Скоро вернусь, принесу ужин.

Она снова еле заметно улыбается мне и уходит.

В комнате нет никакой мебели, кроме кровати, в которой я лежу, маленькой белой тумбочки рядом с ней и экрана, висящего на стене в углу комнаты. Самая спартанская обстановка, какую я видел за пределами Коммунального Кластера.

Я перекатываюсь на бок и осматриваю тумбочку. В ней два ящика, я протягиваю руку и открываю верхний. Внутри лежит мой жетон на цепочке из шариков, ПП, колода игральных карт, которые мы таскаем с собой в пустых прорезиненных травмпакетах, и полупустая пачка освежающих мятных леденцов – я и забыл, что запихнул их в карман на правой ноге перед вылетом. Я касаюсь лица и нащупываю свежий шрам, уходящий от левой брови за ухо.

ПП включается с первого нажатия кнопки. Всю последнюю миссию он пролежал у меня в кармане, и кажется невозможным, что электроника могла пережить всю эту беготню, падения и стрельбу, но на планшете ни царапинки. Даже батарея не села.

Я пытаюсь получить доступ к АрмНет, беспроводной сети, соединяющей все армейские системы коммуникаций. Каждый военный ПП может подключиться к ней из какого угодно места на Земле и на Луне. Узлы АрмНет есть и на флотских кораблях, и в десантных гарнизонах, но они синхронизируются с остальной сетью лишь раз в несколько дней. На двух населенных шариках нашей Солнечной системы, однако, она всегда доступна, стоит только щелкнуть по экрану планшета.

Сеть в наличии, но почему-то мой ПП не может к ней подключиться. Я могу пользоваться всем, что не имеет к ней отношения, – календарем, технической документацией, баллистическим калькулятором, читалкой, – но каждый раз, когда я пытаюсь воспользоваться чем-то, что требует доступа к АрмНет, выскакивает сообщение об ошибке, хоть ПП и показывает присутствие сигнала.

Я хочу отправить сообщение своему отряду и еще одно – Халли, но меня отрезали от остального мира, и это редкий случай. Сетевые терминалы в КК сдыхают, стоит только комарику пукнуть рядом с узлом ретрансляции, но связь с АрмНет была такой надежной, что ее отсутствие кажется абсурдом.

На тумбочке лежит пульт управления экраном, но у меня нет никакого желания доводить себя до зевоты каким-нибудь дебильным сетешоу или той фигней, которую выдают за новостные выпуски.

Раз уж не получилось ни с кем связаться, я решаю воспользоваться случаем и выспаться. Бросаю ПП обратно в ящик и укладываюсь поудобнее. Матрас мягче, чем на моей казарменной койке, в комнате тихо, и какой бы химией меня ни накачали, от нее мне хочется спать.

Я просыпаюсь от того, что дверь снова открывается. За окном комнаты видно усыпанное звездами ночное небо, значит, это проекция – не так много осталось на континенте мест, где ночью можно увидеть звезды, и я уверен, что Великие озера – не одно из них, с Детройтом-то и Чикаго поблизости.

– Как у нас дела? – спрашивает капрал Миллер.

– Не знаю, как у вас, а меня будто автобус переехал, – отвечаю я. – Что на обед?

– У тебя – жидкая питательная смесь номер семнадцать. Есть ванильный и яблочный варианты. Но должна тебя предупредить. Вкус может не совпадать с тем, что написано на упаковке.

– К этому я привык, – говорю я, осматривая безликие белые стаканы на подносе. – Пробовали когда-нибудь СПП?

– Да, – говорит она. – Я из КК Хьюстон-23. Поверь мне, эта штука – деликатес по сравнению с коммунальной баландой. Просто представь, что это молочный коктейль. Жидкая диета продлится еще несколько дней, кстати. Доктор прописал.

– Я попробую ванильный. Не знаете, почему мой ПП к сети не подключается?

Капрал Миллер пожимает плечами:

– Понятия не имею. Я же не техник. Твоим доступом заведует группа Информационной поддержки в твоем батальоне. Тебе, наверное, придется с ними поговорить, когда выпишешься. Может, твоя игрушка все-таки сломалась.

Я знаю, что дело не в планшете, но в ответ тоже пожимаю плечами. Если капрал Миллер и знает, почему мне обрубили связь, она не скажет, но кое-какие догадки у меня есть.

– Ешь, и зови, если нужна будет помощь.

– Мне скоро надо будет по-маленькому сходить, – говорю я. – Думаю, вы не хотите, чтобы я бегал и искал сортир?

– Нет, не хочу, – улыбается она. – На правой стороне кровати есть мочеприемник. Пользуйся на здоровье. Кишечник у тебя пуст, так что об остальном не беспокойся. Это тебе еще не скоро понадобится.

– Ну и хорошо. Спасибо, мэм.

Она уходит, а я делаю глоток из стакана. Вкус у жидкой питательной смеси номер семнадцать такой же пустой, как у рисовых колобков без приправы, но он оставляет еле заметное ванильное послевкусие, так что я следую совету капрала Миллер и притворяюсь, что потягиваю молочный коктейль.

«Мочеприемники, жидкая еда, пустая комната и никакого доступа к сети, – думаю я. – Неделька будет долгой».

На третье утро в больницу приходит гость. Как только я приканчиваю завтрак – мне разрешили размокшие кукурузные хлопья, – открывается дверь и входит майор Территориальной армии в полной униформе класса А.

– Вольно, – жизнерадостно говорит он, как будто я собирался отбросить одеяло и вытянуться у кровати от одного только вида золотых листьев на его погонах.

– Доброе утро, майор, – говорю я. Сначала мне кажется, что он из Медицинской службы, но потом я замечаю знак различия на его униформе. Скрещенные мушкеты – это пехота. На автомате я сканирую взглядом орденские планки над его левым нагрудным карманом и вижу, что у майора немного боевых наград. Есть значок за боевые высадки, степень мастера, но любой боец ТА зарабатывает такой за пару лет в линейном батальоне. Есть значок по стрельбе из винтовки и пистолета, оба – низшей степени. Большинство ребят в нашем батальоне даже не надевают такой, если не достигли высшего ранга – «Эксперт». Ленты и знаки на униформе класса А – визитная карточка солдата, и на визитке этого майора написано «тыловая крыса».

– Доброе утро, рекрут, – отвечает он. Оглядывается в поисках стула. Не найдя его, подходит к моей кровати и принимает странную позу, которая выглядит так, словно он не знает, вести себя формально или расслабиться. – Я – майор Унверт. Батальонный S2.

– Ясно, сэр. – S2 – это начальник разведки. Я раньше ни с кем из обитателей Пантеона не общался. Мы так между собой называем штаб-квартиру батальона.

– Если не возражаете, рекрут, я задам вам несколько вопросов.

– Конечно, не возражаю, сэр.

– Вы помните, что случилось в прошлую субботу?

– Конечно. Нас отправили в КК в Детройте, и там мой отряд расстреляли к чертовой матери. Сэр, – добавляю я.

Майор не то чтобы потерял форму, но в нем нет ни одной прямой линии. Он выглядит мягким, и я чувствую к нему неожиданную неприязнь. Может, это из-за того, что он смотрит на меня свысока, будто я – представитель другой, низшей, расы или вообще сломавшийся прибор.

– Ну да, в целом верно, – говорит майор. – Позвольте спросить поточнее. Помните ли вы, как выстрелили термобарической боеголовкой из ракетницы МАРС во время той миссии?

– Да, сэр, помню, – внезапно я понимаю, почему майор здесь и почему мой ПП не подключается к АрмНет.

– А можете ли вы сказать мне, кто приказал или дозволил вам сделать этот выстрел?

– Я не получил прямого приказа воспользоваться ракетницей, – говорю я. – По пути на задание взводный сказал нам, что для самозащиты мы можем открывать огонь на поражение. В мой отряд стреляли, несколько людей было убито, и я защищал себя, сэр.

– Да, и весьма рьяно, – майор Унверт ненадолго поджимает губы. – Проблема в масштабах, рядовой Грейсон. Вы выстрелили из оружия большой разрушительной силы, предназначенного для уничтожения укреплений, по гражданской цели, да еще и по собственности государства. В том здании погибло множество невинных из-за вашей самозащиты.

Последнее слово он произносит с едва заметным глумливым акцентом. Я заключаю, что он мне совсем не нравится.

– Предполагается, что мы защищаем граждан САС, рядовой. Разнося в хлам коммунальные высотки, мы никого не убедим, что хорошо справляемся с этой работой.

Я чувствую, как к лицу приливает жар.

– И какого черта, по-вашему, я должен был делать, майор? У вас же есть телеметрия с наших компьютеров, да? Может, мне надо было вежливо попросить, чтобы в нас перестали оттуда стрелять?

– Я думаю, что вы могли отреагировать соразмерно, – говорит майор. – У вас было и другое оружие, помимо термобарических ракет.

– Ну, я вроде как торопился, и у меня не было времени, чтобы читать надписи на ярлыках, сэр.

– Очень жаль, – говорит майор Унверт. – Теперь мне приходится выкручиваться перед начальством и журналистами, и уж поверьте мне, я этим совсем не доволен.

«Да насрать-то мне, чем ты там недоволен», – думаю я. Мне хочется сказать это вслух, но я решаю промолчать. Его место – на верхушке батальонной пищевой цепочки, мое – в самом низу. Как бы они ни решили со мной поступить, я не хочу это отягощать еще и оскорблением офицера.

– Я делал свою работу, майор. Мой отряд попал в передрягу, и я уничтожил угрозу. Вот и все, что я могу сказать.

Внутри меня все горит от ярости. Этот засранец в своей отутюженной униформе класса А, с ленточками диванного героя, был, наверное, в С2 в Шугхарте, когда нас расстреливали жители Детройта, и если и видел сражение, то только с корабельных камер да через телеметрию отрядных командиров. Его не было с нами, когда нас косили из внезапно появившихся пулеметов, и ни одна из тысяч выпущенных той ночью пуль не была нацелена в него. Ему не пришлось никого тащить через полукилометровую боевую зону, кишащую озлобленными бунтарями. Внезапно мне хочется схватить его за лацканы безупречной униформы и вломить ему лбом прямо в лицо.

Майор, видимо, чует резкий перепад моего настроения, потому что он чуть отступает от кровати.

– Что ж, время для подробного разбора еще будет, – говорит он. – Мы поговорим с вашим командиром и остальными членами отряда, когда вы вернетесь в Шугхарт.

– Жду с нетерпением, – говорю я. – Тогда мы, наконец, выясним, что за гений заставил нас пилить к площади пешком, когда половина отряда была убита или ранена. Прикольно было, когда нас расстреливали.

Майор Унверт прищуривает глаза. Мой ответ, кажется, запустил в нем какие-то начальственные рефлексы, он выпрямляется и заводит руки за спину, локтями наружу, как будто стоит на плацу.

– Судя по тому, что я читал в вашем личном файле, мистер Грейсон, вы – рядовой-рекрут первого отряда первого батальона роты Браво. Не припомню, чтобы вы присутствовали на офицерских совещаниях, так что это, видимо, до сих пор так.

Я не отвечаю и просто сверлю его взглядом.

– Вы служите в Территориальной армии и обязаны безоговорочно следовать приказам вышестоящих офицеров, как бы сильно вы не расходились во мнениях. Если это для вас слишком сложно, дайте мне знать, и я сообщу в отдел личного состава, что вы изменили свое решение о службе в рядах армии.

Я знаю, что он гонит пургу – ТА не разрывает контракты ни с кем из прошедших Начальную подготовку, разве что солдата покромсают так, что лечение выйдет слишком дорогим. Если кто-то серьезно облажается, его просто отдадут под трибунал и запрут в карцере. Но у меня нет никакого желания обсуждать свод военных законов с этим тыловым говнюком, так что я молчу. Майор Унверт воспринимает тишину как знак покорности:

– Итак, когда вас выпишут отсюда, вы прибудете обратно в Шугхарт и явитесь к ротному сразу же, как только очутитесь на базе. Если вернетесь после отбоя, доложитесь в казарме. Ясно?

– Так точно, сэр, – отвечаю я.

– Хорошо, – он оглядывается с явным недовольством на лице. Не знаю, раздражает ли его относительный комфорт моей одиночной палаты или то, что он опустился до спора с солдатом, у которого даже знака отличия на воротничке еще нет.

– Пока что это все, – говорит он и поворачивается к выходу. – Я вернусь позже, чтобы получить от вас подробный доклад. Вольно, рядовой.

«Отличный мотивирующий визит», – думаю я, когда за ним закрывается дверь.

Следующие два дня – только еда, медосмотры и долгие периоды скуки. Я уже не так сильно накачан лекарствами и не нахожусь в состоянии непрерывной приятной сонливости, поэтому нехватка развлечений в конце концов заставляет меня посмотреть новости.

Я включаю голоэкран на дальней стене, и на пустой белой поверхности возникает интерфейс Сети. Выбираю новостной канал из тех, что не были доступны в маминой квартире в КК. Там рекламируют штуки, каких я никогда не видел и уж тем более не смог бы себе позволить: куртки из всепогодного волокна, подстраивающие цвет и узор под настроение хозяина, персональные коммуникаторы, выглядящие как техника будущего по сравнению с нашими монохромными ПП, и закуски, похожие на съедобные драгоценности. Я всегда знал, что существуют два мира: убогое обиталище коммунальных крыс и чистенький мир среднего класса и богачей; этот второй стал куда заметнее с тех пор, как я попал в армию.

Я запрашиваю новости из Детройта за последнюю неделю. Компьютер выдает подборку движущихся картинок. Я выбираю ту, что начинается с ночной съемки с воздуха, откидываюсь и смотрю видео.

«…Демонстрации против недавних изменений в составе Стандартного Пищевого Пайка. Власти полагают, что причиной взрыва послужило незаконное изготовление запрещенных стимуляторов. Трое граждан погибли, еще семнадцать получили ранения, в том числе тяжелые. Из-за продолжающихся народных волнений спасатели смогли добраться до места лишь спустя сорок восемь часов. Власти напоминают жильцам кластеров, что работа коммунальных и аварийно-спасательных служб приостанавливается на время волнений, угрожающих здоровью сотрудников».

Новостной сегмент кончается, и я запускаю второй, потом третий. Во всех, в принципе, одно и то же. Сначала некие волнения во время народного собрания, а потом взрыв жилой высотки в КК, убивший и покалечивший несколько людей. Причина неизвестна, есть подозрения в незаконной наркоторговле.

Я снова сажусь и убираю звук, потом выключаю и сам экран. Стена напротив снова обретает унылый и стерильный белый цвет.

Почему они не говорят ничего о погибших солдатах? Только в нашем отряде погибло двое, и я знаю, что третий отряд потерял еще больше. Они даже не упомянули о бунтовщиках, которых мы убили. Я не вел им счет, но я помню, как много мы стреляли. Я знаю точно, что мы убили сотни гражданских – да, вооруженных повстанцев, которые пытались нас прикончить, но все же обитателей КК и граждан САС. Похоже, в новостях упоминают лишь минимально правдоподобное количество жертв, которое могло быть в обвалившемся здании, и дают этому самое примитивное объяснение, какое возможно. Я не питаю теплых чувств к вооруженным ублюдкам, которые стреляли в нас и вынуждали к ответному огню из превосходящего оружия, но вот высотка впивалась отравленным шипом в мою совесть с тех пор, как я увидел рушащиеся друг на друга этажи. Не все люди внутри были бунтовщиками, но я убил их. Случайно, разумеется, но все же они мертвы, и я был тем, кто нажал на кнопку пуска. Они не подорвались в нелегальной химлаборатории. Я знаю, что армии это известно – черт, да камеры наших шлемов записали все в высоком разрешении и в 3D!

Так почему они притворяются, что не знают? Почему уверяют, что взрыв высотки был случайностью?

Я вспоминаю все новости, что смотрел, пока жил с мамой в КК. Если все дурные вести так смягчают, чтобы у народа резьбу не сорвало, значит, дела наши куда хуже, чем я думал.

Чуть позже мне удается покинуть палату, и настроение становится получше. Капрал Миллер достает для меня кресло-коляску с электроприводом и после небольшой лекции о принципах вождения и больничных ПДД выводит меня на первую прогулку.

– Куда хочешь пойти? – спрашивает она, пока мы катимся по коридору. Во всем госпитале такая же минималистическая обстановка, как в моей комнате, – мебель из нержавейки, белые стены без украшений и ковровое покрытие унылого асфальтового цвета.

– Не знаю. Есть здесь место, куда стоит сходить? Желательно, чтобы там были цвета поразнообразнее.

– На верхнем этаже есть комната отдыха, на нижнем – кафетерий. Можешь попробовать твердую пищу, если хочешь. Доктор говорит, твой кишечник уже должен с ней справляться.

– Заманчивое предложение, – говорю я. – Кормежка приличная?

– О да. Традиционный армейский набор выпечки и три варианта кофе, – отвечает она с легкой улыбкой. – Мы не экономим на питании наших гостей.

– Тогда пойдем. Умираю как хочу чего-нибудь наконец пожевать.

Кафетерий выглядит повеселее, чем остальной госпиталь. На подоконниках окон-проекций – горшки с пластиковыми цветами. За окнами – тихий пляж, что, скорее всего, ни капли не похоже на реальный пейзаж снаружи. Я знаю, что на берегах Великих озер немного осталось незасоренных мест, и если что и сохранилось, то в богатых пригородах, а не рядом с военным объектом.

Вдоль одной из стен кафетерия – стойка с едой. Комната выглядит как уменьшенная, более уютная версия столовки в Шугхарте. Она уставлена столиками на двоих. За некоторыми жуют пациенты, все в таких же зеленых больничных пижамах, как и я.

Когда мы с капралом Миллер направляемся к стойке, от одного из столиков доносится знакомый голос:

– А Грейсон, как всегда, сразу бежит жрать.

Я оборачиваюсь и вижу неподалеку сержанта Фэллон. Она сидит в таком же кресле, перед ней стоят чашка с кофе и пустая тарелка.

– Привет, сержант!

Я изменяю курс и подкатываюсь к ней. Она устало улыбается мне:

– Я думала, Грейсон, что тебе хана. Когда ты лежал на носилках, видок у тебя был не самый лучший.

– Я тоже думал, что отброшу копыта, – киваю я. – Док говорит, через броню прошло две флешетты. Одна пробила легкое, вторая прошла через кишки.

– Хреново, – говорит она. – Зато «Пурпурное сердце» тебе обеспечено.

– Сомневаюсь, – говорю я. – Батальонный начальник разведки только что взгрел меня за то, что я выстрелил из ракетницы в ту высотку. Не думаю, что мне в ближайшее время светят какие-то медали.

– Майор Унверт? Бесполезный жиробас. Я однажды вмазала ему по его тупой роже, когда еще была взводным, а он – капитаном. До сих пор не верю, что эту бестолковую кучу сала повысили.

Она смотрит на капрала Миллер, подошедшую со мной к столику:

– Можете оставить его со мной ненадолго, капрал. Сходите развейтесь где-нибудь, ладно?

– Я не против, – дружелюбно отвечает капрал Миллер. – Вернусь минут через двадцать. Только отжиматься не вздумайте, пока меня не будет, хорошо?

– Не беспокойтесь, – говорю я. – Если пойдете к стойке, принесете мне чего-нибудь перекусить?

– Пожелания есть?

– Да нет, берите на свой вкус, – говорю я.

– Без проблем.

Капрал Миллер уходит, сержант Фэллон провожает ее усталым взглядом. Мой командир выглядит маленькой, как будто оставила часть себя на улицах Детройта. Я перевожу взгляд на ее голень, покалеченную пулеметным огнем, и вздрагиваю, увидев, что ее больше нет. Правая нога сержанта Фэллон заканчивается сразу под коленом, и пустая штанина ее пижамы аккуратно сложена и приколота к бедру.

– Ага, ее отрезали, – говорит она, заметив мое лицо. – Пуля сделала из костей шрапнель. Осколков было недостаточно, чтобы собрать все заново. Меня уже вписали в очередь на протез. Я слышала, титановый сплав будет покруче мяса и костей.

– Я думал, с таким ранением сразу увольняют, – говорю я.

– Только если у тебя нет громадной медали на синенькой ленточке, – отвечает она. – С ней тебе и не такое спустят. Я могу шлёпнуть по паре офицеров в год без всяких последствий.

Я смеюсь и качаю головой:

– У меня как раз есть один на примете, если вы еще не набрали квоту.

– Когда этот говнюк придет в следующий раз, требуй военного адвоката и ни слова не говори, пока его не приведут, понял?

«Я должен был сам догадаться», – думаю я.

– Так и сделаю. Он не говорит мне, что случилось с остальным отрядом, и я не могу подключиться к АрмНет, чтобы отправить сообщение.

– Что, серьезно? – сержант Фэллон наклоняется вперед. – Они заблокировали твой ПП?

Я киваю, и она с отвращением качает головой:

– Не открывай рта, пока рядом не будет юриста, Грейсон. На тебя хотят что-то спихнуть. Ты все делал правильно, находясь в этой жопе, так что не дай им себя утопить.

– Не думаю, что это в моих силах, сержант.

– Ну, это мы еще посмотрим. Куда тебя здесь поселили?

– Палата три тысячи шесть, – говорю я. Небольшая тревога, которую я ощущал после визита майора Унверта, внезапно возрастает.

– Стрэттон и Патерсон мертвы, – говорит сержант Фэллон неожиданно бесцветным тоном. – Хансен в больнице с новым плечевым суставом. Остальные уже вернулись в батальон, но, насколько я знаю, их держат под домашним арестом, как будто мы какой-то штрафбат.

– Видимо, это все из-за меня, – говорю я. – Не надо было стрелять той ракетой. Блин, да я даже не знал, что у меня заряжена термобарическая. Просто прицелился и выстрелил.

– И знаешь, что, Грейсон? Я бы сделала точно так же, и любой из нашего отряда тоже. Даже не сомневайся в этом. Просто отдел по связям с общественностью перепугался из-за того, что в Сети чем-то недовольны. Все уляжется.

– Не знаю, сержант. Майор, кажется, серьезно решил свалить все на меня.

– Это мы еще посмотрим, – повторяет она. – Может, я перекинусь с ним парой словечек. Мы с майором Унвертом старые приятели.

– Если меня посадят, скажете ребятам, что это не я обосрался, хорошо?

– Не беспокойся, – говорит она. – Если тебя сольют, об этом узнает весь батальон, поверь мне. Мы не бросаем своих на съедение гражданским трусам-чинушам.

От ее слов мне становится чуть легче, но я все равно чувствую себя так, словно над моей головой занесен меч. У сержанта Фэллон серьезное влияние в батальоне – не так много в войсках живых людей с Медалью Почета, поэтому ее очень ценят как важный батальонный трофей – но все же она только штаб-сержант.

– А правда, что вы сами выбрали назначение, когда вам дали медаль? – спрашиваю я.

– Угу, – говорит сержант Фэллон. – Это часть комплекта. Ты получаешь ежегодное пособие до конца жизни. Тебе дарят красивый синий флаг в симпатичном деревянном футляре, и даже офицеры должны отдавать тебе честь. А если ты захочешь перевестись на новое место службы, тебе обязаны его предоставить. Место капитана звездолета не получить, конечно, но если бы я захотела водить танк или летать на десантном корабле, им пришлось бы отправить меня в танковое или авиационное училище.

– И почему вы не перевелись?

– Не хотела бросать своих ребят, – говорит она и пожимает плечами. – Новая служба значит всего лишь, что придется разгребать новое дерьмо. Предпочитаю заниматься привычным дерьмом. Наверное, мне просто не хотелось снова чувствовать себя новобранцем. Черт, да ты можешь себе представить штаб-сержанта в летной школе? За партой вместе со всеми этими салагами только из учебки?

Я пытаюсь вообразить, как бывалая вояка сержант Фэллон сидит на лекции по межзвездным полетам или корабельной технике безопасности, а остальные студенты пялятся на ленточку ее Медали Почета, и с улыбкой качаю головой.

– А почему вы не выбрали увольнение? Забрали бы выплату и вернулись домой.

Сержант Фэллон смотрит на меня так, будто я только что предложил ей раздеться и сплясать нагишом на столе.

– Куда вернуться? Ты думаешь, кто-то демобилизуется после пяти лет? Ты знаешь процент остающихся в армии?

Я качаю головой.

– Девяносто один процент, Грейсон. Девяносто один из ста дотянувших до шестидесятого месяца в конечном итоге продолжают службу. Ты думал, что заберешь деньги и свалишь после пяти лет?

– Да, – сказал я. – Разве остальные не так думают?

– С деньгами, которые тебе выплатят? Хрен ты что на них купишь в реальности. Ты пойдешь на дембель рядовым первого класса, может, капралом, это полмиллиона баксов за пять лет. С такими деньгами не получить муниципального жилья и не купить чего-то больше чулана в пригороде. И уж тем более этого ни фига не хватит на место в колониальном корабле. И даже если ты вернешься в КК – что, думаешь, там бывшего пехотинца примут с распростертыми объятиями?

– Не знаю, – говорю я. – Мой отец служил в ТА, но его почти сразу вышвырнули. Других ветеранов я не встречал.

– Потому что на это есть причины, Грейсон. Черт, да мы только в прошлую пятницу положили несколько сотен коммунальных крыс. Как, по-твоему, они сейчас относятся к армии? Каждый раз, когда города иждивенцев выходят из-под контроля, туда отправляют ТА. Как думаешь, что с тобой случится, когда ты вернешься домой с барахлом в вещмешке и миллионом долларов Содружества на госбанковской карточке?

Я прикусываю губу. Все, что она говорит, очень логично, и я чувствую себя болваном, потому что не думал об этом. В нашем КК нет недавних отставников – люди, ушедшие на Начальную подготовку, никогда не возвращаются. Мне всегда казалось, это потому, что они не хотят возвращаться, а не потому, что не могут.

– Нет, мы все попались в тот момент, когда подписали документы в учебке. Ты не можешь вернуться домой после пяти лет, у тебя нет денег, чтобы сделать что-то еще. Ты заключаешь контракт еще на шестьдесят месяцев, а потом еще. Не успеешь оглянуться – а ты уже бессрочник. Зарабатываешь плату за десять лет, за пятнадцать, а потом думаешь, что теперь уже можно и до двадцати дотянуть.

Она смотрит на меня и водит пальцем по ободку чашки.

– Они знают, что большинство из нас запишется снова. И серьезно, на что мы сгодимся в нормальной жизни? Последние одиннадцать лет я воевала. Я разбираюсь в тактике мелких подразделений. Я знаю, как взрывать все к чертям и убивать людей. Можешь меня представить продавцом в магазине?

– Нет, не могу, – говорю я. – Распугаете всех покупателей.

– Это больше не наш мир, Грейсон.

Я в любом случае не собирался возвращаться в КК. Там ничего для меня не осталось, он перестал быть моим миром, как только я взошел на борт летевшего в учебку шаттла. Но у меня в голове царила туманно-прекрасная мечта об увольнении из армии лет через десять и покупке дома в пригороде для среднего класса, где не придется бояться, что тебя пырнут ножом из-за паршивого еженедельного пайка. Теперь я осознаю, что понятия не имел, насколько серьезным окажется разрыв с прежней жизнью.

– Я облажался, да, сержант? – спрашиваю я ее. – Подписался на всю жизнь?

Она отвечает не сразу, еле заметно усмехается.

– Это должно считаться преступлением, – наконец ворчит она. – Детишки твоего возраста еще ни хрена ни о чем не знают. Стоит только столовским стейком у вас перед носом потрясти, и вы уже все бумажки подмахнули.

– И что мне теперь делать?

– Что ты хочешь сделать, чтобы убраться из пехоты? Что бы ты попросил, если бы завтра президент повесил тебе на шею такую же медаль? – спрашивает сержант Фэллон. Она изучает меня с легкой улыбкой, как будто знает, что я отвечу.

– Серьезно?

Она кивает в ответ:

– Серьезно, рядовой Грейсон. Медаль Почета. Все дороги открыты. Что бы ты сделал с такой возможностью?

Мне не хочется отвечать, чтобы не показалось, что я не верен своему отряду, но трудно не ответить сержанту Фэллон честно. И я говорю правду:

– Я попросился бы служить в космосе. Флот, десант – неважно, главное – отправиться к звездам.

Если я хочу порвать со старой жизнью, надо бежать от нее всерьез, так далеко, как только возможно. И я знаю, что на планетах-колониях хотя бы есть свежий воздух и на один квадратный километр не приходится четверть миллиона соседей.

– Уверен? – поднимает бровь сержант Фэллон.

– Уверен.

– Что ж, это единственный путь, которым люди вроде нас могут убраться с этой поганой каменюки. Надо бы закатить тебе лекцию о том, какое говно эти флот и десант, но, если честно, я тебя ни в чем не виню.

Мой ПП все еще не пускает меня в АрмНет, но читалка на нем работает. Большинство солдат моего взвода используют ее только для устава и военных справочников, но я уже давно выяснил, что она работает с любым электронным текстом. Бесплатных сайтов с книгами полно, и всего за два часа я закачиваю на ПП столько классики, что хватило бы на маленькую библиотеку.

Я осилил уже треть «Сердца тьмы» и полтора пончика, когда открывается дверь и в мою палату входит майор Унверт.

– Вольно, рекрут, – говорит он, пока я вытираю рот и откладываю пончик, салфетку и планшет на тумбочку. Меня бесит, что он в униформе класса А, а я – в дурацкой больничной пижаме. Из-за разницы в одежде я чувствую себя уязвимым, и то, что я лежу в постели, добавляет мне слабости. Хуже могло бы быть, только если бы он вошел в сортир, пока я сидел на толчке.

– Майор, – говорю я, – неужели вы успели с утра слетать в Шугхарт и обратно?

– Да, – отвечает он. – За обедом я встретился с командиром батальона. Я смотрю, вас тут прилично кормят.

– Да, сэр. Прямо как дома.

– Замечательно. Как насчет подробного доклада? Мне нужно сделать официальную запись вашей версии событий.

– Мне кажется, сэр, у меня есть право потребовать, чтобы при этом присутствовал военный адвокат.

Майор Унверт делает такое лицо, будто унюхал что-то крайне неприятное. Вся его дружелюбная манера в тот же миг испаряется.

– У вас нет никаких прав, рядовой. Вы примерно в трех нанометрах от трибунала и должны быть счастливы, что я не притащил с собой пару военных полицейских, которые дежурили бы у вашей двери и водили вас мочиться под конвоем. На вашем месте я бы не возникал. А сейчас либо вы поведаете мне свою версию событий, либо я запишу, что вы отказались предоставить доклад. И вообще-то, я был бы только счастлив, если б вы так и сделали, тогда мне не придется возиться с бумажками. Ваше поведение начинает меня утомлять.

Вот теперь я все-таки готов напасть на офицера. Я протягиваю руки, чтобы схватить его за лацканы мундира класса А, но прежде, чем дотягиваюсь, кто-то с силой отдергивает майора назад. Я вижу, как выражение жестокого довольства на его лице сменяется удивлением.

Майор оставил дверь открытой, и мы оба не заметили, как появилась сержант Фэллон. Она встала с кресла-каталки, и даже с одной ногой у нее хватает силы и равновесия, чтобы оттащить майора Унверта от моей кровати, будто полупустой армейский рюкзак. Он весьма неграциозно падает на задницу, и сержант Фэллон тут же оказывается сверху. Одной рукой она берет его за воротник и придавливает к полу. Другой выхватывает одну из ручек, торчавших из нагрудного кармана его формы. Она скидывает колпачок пальцем и прижимает острый стержень прямо к горлу майора. Потом приближает свое лицо к лицу Унверта, пока их носы едва не соприкасаются.

– Слушай сюда, гнида, – говорит она. В ее голосе столько ярости, что он похож на хриплый рык. – Вот этот парень – один из моих людей. Он полкилометра тащил меня по вражеской территории. Если я еще раз услышу, что ты говоришь с ним, будто с зеленым салагой, который поздно пришел из увольнения, я тебе трахею вырву и в глотку нассу. Понял меня?

Мне видно, как дергается под острой ручкой кадык майора Унверта, когда он сглатывает. В глазах у него неприкрытый страх, и, заметив это, я испытываю невероятное удовольствие. Часть меня жаждет, чтобы сержант Фэллон вогнала ручку прямо ему в горло.

Наконец он едва заметно кивает. Сержант Фэллон выпускает его и бросает перед ним ручку. Ее лицо искажено омерзением, будто ей пришлось чистить сортир голыми руками.

– Вы потеряли над собой контроль, сержант, – говорит майор Унверт. Он пытается держаться уверенно, но голос его дрожит. – Нападение на старшего по званию, опять. Вас выгонят с позором, и медаль вас не спасет.

– Можешь вернуться и настучать на меня, – говорит сержант Фэллон. – Может, у них даже получится запереть меня до того, как я снова до тебя доберусь. Тебе остается только надеяться, что так и будет. Но запомни вот что: все до одного бойцы в батальоне узнают, что ты хочешь провернуть с Грейсоном, и тогда твоя жизнь не будет стоить и ведра подогретой мочи. Наслаждайся поиском осколочных гранат в сральнике.

– Да вы ненормальная, Фэллон, – говорит майор Унверт. Он встает и поправляет галстук и воротник куртки. – Вы не смеете мне угрожать. Командир закроет вас в карцере и выбросит коды доступа.

– Ага, – отвечает сержант Фэллон. – Он может. И только подумай, какой классный из этого получится заголовок для гребаной «Арми таймс»: «Сержант, награжденная Медалью Почета, пытается убить офицера». Моральный дух поднимется только так. И гражданская пресса с удовольствием на эту историю набросится.

Она снова встает перед майором, и тот отшатывается.

– Мне ведь насрать, майор. Хочешь меня сдать? Пожалуйста. Посмотрим, готов ли командир разбираться со скандалом в прессе. Но если ты спихнешь на Грейсона вину за Детройт, я сделаю так, что твоя задница окажется в мешке для трупов прежде, чем месяц кончится.

Майор приглаживает галстук и куртку. Он бросает на меня злобный взгляд, потом снова смотрит в глаза сержанту Фэллон. Я почти носом чую его страх, но он старается не показывать его перед каким-то рекрутом и его командиром.

– У дивизионных генералов истерика из-за Детройта, сержант. Гражданские на нас ополчились. Там еще не все пожары потушены, слышали? Та ракета уничтожила государственной собственности примерно на двенадцать миллионов и убила тридцать семь человек. Вы с ума сошли, если думаете, что батальон сможет это замять.

– А ты замни, – говорит сержант Фэллон. – Мне плевать, как. Если Грейсон окажется за решеткой даже на пару дней, лучше сам себе мозги вышиби.

– И как вы мне предлагаете это сделать?

– Избавьтесь от меня, – говорю я.

И майор Унверт, и сержант Фэллон в изумлении смотрят на меня. Я лихорадочно соображаю, вспоминая недавний разговор с сержантом о том, куда бы я хотел быть назначен, если бы мог выбирать. Медаль Почета я не заработал, но, может быть, я могу предложить Унверту способ сплавить меня, и сам я получу то, чего хочу.

– Каким образом? – спрашивает майор.

– Переведите меня, – говорю я. – Отправьте на другую службу. Тогда вы сможете доложить начальству, что вышвырнули меня, и им будет что сказать гражданской прессе.

– Это невозможно, – говорит майор Унверт. – Из ТА перевестись нельзя.

– Можно, – говорит сержант Фэллон. – Такие переводы случаются постоянно. Свяжись со своими дружками в S1 и добейся этого.

– Мы делаем это, только когда возникают срочные вакансии. На дерьмовые работы. Такие, на которые нет добровольцев, – он смотрит на меня, и по его лицу я понимаю, что эта идея неожиданно показалась ему неплохой.

– Сделай это, – говорит сержант Фэллон. – Сделай, а то весь батальон узнает, почему я вмазала тебе в первый раз, до разжалования.

Майор Унверт молча пялится на нее. Понятия не имею, что у сержанта за компромат на него, но это явно прекрасный материал для шантажа, потому что он нагибается, поднимает с пола свою фуражку и выходит из комнаты, не глядя на нас и не говоря ни слова. Дверь он закрывает с хлопком.

– Он вернется с десятком полицейских и нас обоих закроют на гауптвахте, – говорю я.

– Он этого не сделает, – отвечает сержант Фэллон. – Уж поверь мне. Он свяжется со своими корешами и стрясет с них пару должков. Вот увидишь, ты получишь свой перевод.

– Что-то очень серьезное вы про него знаете, – говорю я.

– Ты себе даже не представляешь.

Подробностями она не делится, но ее явно не беспокоит, что она только что атаковала и шантажировала начальника разведки.

– Скажем так, у меня была одноразовая карточка «Освобождение из тюрьмы», и я только что отдала ее тебе. А теперь заканчивай обед и ложись спать. Майор Унверт тебя больше не тронет. В следующий раз он будет вести себя прилично.

На следующее утро я обнаруживаю, что мой ПП снова может выходить в сеть. Я занят завтраком – яйца всмятку, тост, миска рисовых хлопьев, – когда слышу негромкий щебет, означающий, что в почту упало сообщение. Я достаю ПП из тумбочки и, посмотрев на экран, обнаруживаю, что меня дожидаются восемьдесят девять писем. Больше половины – официальные объявления по роте или взводу, изменения расписаний и сводки, но остальные сообщения – личные, это ребята из взвода справляются о моем здоровье. Я просматриваю папку «Входящие», пока не нахожу то, что хотел увидеть, – письмо от ХАЛЛИ Д/ВКЛШ/ЛУНА/ФЛОТ. Тема письма – «Полпути пройдено».

Я открываю его с нетерпением наркомана, отворачивающего крышку с флакончика купленных на черном рынке болеутоляющих.

«Все нормально? Не получала писем уже несколько дней. Ты что, загремел на дежурство туда, где связи нет? Короче, напиши мне. Мы официально прошли половину обучения в летной школе. Если думаешь, что с сержантом Райли было жестко, тебе надо познакомиться с моим инструктором. У меня завтра первый полет в правом кресле, пока без управления. Пришлю фотки, если разрешат их делать. Ответь мне, хорошо? Это приказ, рядовой. (Я теперь старше тебя по званию. ХА!) – Д.»

Я перечитываю ее письмо несколько раз, чтобы выучить наизусть на случай, если меня почему-то снова отрежут от АрмНет.

Включаю клавиатуру, чтобы написать ответ. Я хочу рассказать ей обо всем: о пятничной миссии на нашей территории, об обстреле, о смерти Стрэттона и Патерсона, о своих ранениях, об угрозе трибунала. Но, уже приготовившись печатать, я понимаю, что описать это у меня не получится. Как бы я ни крутил слова и предложения у себя в голове, они не способны передать и доли моих чувств. АрмНет – неподходящее место для подобных рассказов, и потом, я не хочу расстраивать Халли дурными новостями.

Я начинаю писать ответ, самый расплывчатый и неконкретный из возможных, хотя у меня в голове бурлит столько мыслей, что кажется, будто они разнесут мне череп, если я не стравлю давление и не поделюсь ими с кем-то, кто на моей стороне. Я говорю Халли, что попал на несколько дней в лазарет, но скоро вернусь в батальон, и что она – маленькая подлиза, раз ухитрилась получить повышение раньше меня, но это не имеет никакого значения, потому что я стану генералом с двадцатью звездами на погонах прежде, чем у флотских крыша съедет настолько, чтобы сделать ее офицером. Конечно, они именно так и поступят – по выпуску из летной школы она получит звание энсина и первое служебное назначение. Когда это случится, меня, может, и в ТА уже не будет, и я никогда об этом не узнаю, потому что лишусь доступа к АрмНет. Если меня выкинут из армии, Халли никогда не сможет со мной связаться, даже если захочет продолжать общение с неудачником, у которого до конца жизни на шее будет болтаться увольнение за недостойное поведение.

Я представляю себе возвращение в КК, вечные сожаления о потерянных возможностях и об утрате единственных друзей, которые появились у меня со времен колледжа, и это бьет меня сильнее, чем все, что я пережил за последнюю неделю. Даже ожидание собственной смерти на улицах Детройта-7 было не настолько тягостным. Даже весть о гибели Стрэттона, лучшего моего приятеля в отряде, потрясла меня не так, как мысль о том, что придется вернуться туда, откуда я сбежал, и остаться там навсегда, едва прикоснувшись к другой жизни. Все в КК серо, уныло и безнадежно, но я и не представлял, насколько такое существование бессмысленно, пока не получил возможность немного побыть живым. Половина того, что мы делаем в армии, скучно, утомительно или опасно, но мы хотя бы можем ощущать скуку или страх. В КК ярких эмоций нет. Ты просто просыпаешься каждый день, чувствуя себя такой же вещью, как кровать, в которой лежишь, государственной собственностью, которую разберут и отправят на переработку, как только она сломается.

Я отправляю сообщение в сеть, к спутнику, а потом – через четверть миллиона километров пустоты, отделяющих мою больничную палату от Военно-космической летной школы на Луне. Потом вырубаю ПП и убираю его в тумбочку.

Впервые за много лет мне хочется плакать, и, раз в комнате нет никого, кто бы это увидел, я поддаюсь желанию, и слезы льются рекой.

После полудня я спускаюсь в кафетерий проверить, нет ли там сержанта Фэллон. Она сидит в углу, рядом с окном-проекцией, качает правой ногой и рассматривает ее. Заметив меня, сержант ухмыляется и барабанит пальцами по своей новой голени из тускло поблескивающего анодированного металла.

– Титановый сплав, – говорит она, когда я сажусь на стул напротив нее. – Ощущения странные, зато она сильнее старой. Может, стоит и вторую ногу заменить.

– Быстро они. Я думал, вас только вчера в список поставили.

– Позавчера. Меня впихнули в самое начало очереди за запчастями. За это мне придется немножко повыступать перед людьми из «Арми таймс». И провести несколько недель в реабилитации, прежде чем вернуться. Как будто я ходить вдруг разучилась.

– Спасибо за то, что вы сделали, сержант. Вы не обязаны были рисковать из-за меня своей шкурой. Блин, да я просто рекрут, в батальоне всего три месяца. Вам, в отличие от меня, есть что терять.

– Не гони фигню, Грейсон, – она смотрит на меня жестким взглядом. – В отряде нет никого, кто стоил бы меньше остальных. Ты берешь винтовку и выполняешь свой долг, и не важно, сколько у тебя лычек на рукаве. Черт, да посмотри на Унверта – он майор, а любой из вас, рядовых, стоит десятка таких.

– Угу, только вот он завтракает с командиром батальона, а мы – нет.

Сержант Фэллон громко хохочет:

– Дай-ка я тебе расскажу кое-что о боссе, – говорит она. – Он вышел из пехоты. Был сержантом, потом пошел в офицерскую школу. И его просто воротит от майора Унверта. Он его считает чинодралом и, конечно, прав.

– Чинодралом?

– Это такие ребята, которые карабкаются по карьерной лестнице и копят аттестационные баллы. Когда они становятся полевыми командирами, то руководят из тыла. И переводятся сразу же, как только набирают достаточно боевого времени для очередного повышения. Когда я попала в батальон, майор Унверт был первым лейтенантом Унвертом и моим взводным. В Даляне у СРА лучшего офицера не было, это уж точно.

– Это тогда вы ему вмазали? – ухмыляюсь я. Эта история стала в батальоне легендой и, конечно, как любая армейская байка, существует в сотне разных вариантов, и каждый явно преувеличен. В самых мягких версиях сержант Фэллон врывается в штаб роты и огревает взводного прикладом на глазах у ротного и заместителя командира батальона.

– Вообще-то, – говорит сержант Фэллон, – босс приказал мне никому не рассказывать эту историю, особенно младшему составу. Скажем так, он принял несколько очень плохих решений и должен быть счастлив, что до сих пор дышит.

Сержант Фэллон натягивает штанину пижамы обратно на металл своей новой ноги. Ни одного лишнего движения. Она всегда действует расторопно и эффективно. Я наблюдаю, как она складывает низ штанины ровно три раза и один раз одергивает получившийся сгиб, чтобы убрать морщинки.

«Как долго может человек искушать судьбу?» – думаю я. Она пережила тонну опасных миссий, получив по ходу дела Медаль Почета, и даже не подумала уходить из армии, хоть ей и предложили полную пенсию на блюдечке с голубой каемочкой. Ей отрезают половину ноги, а она пожимает плечами и через несколько недель возвращается в строй. Это ее работа, и она будет ее выполнять, пока ей не отстрелят что-нибудь такое, что медики не смогут заменить. Я знаю, что мы с майором Унвертом сделаны из разного теста, но и сержанта Фэллон делали из чего-то совсем другого.

– Мне не хочется бросать отряд, – говорю я.

Сержант Фэллон поднимает глаза и улыбается. Ее улыбки так редки, что на мгновение она кажется совсем другим человеком.

– Да ты не беспокойся, Грейсон, – говорит она. – Нам пришлют новых ребят из учебки. Если можешь взять армию за яйца и заставить дать то, что ты хочешь, не упускай возможность, потому что такое случается раз в сто лет. Обычно за яйца берут как раз тебя.

– Я просто не хочу, чтобы в отряде думали, будто я удрал, поджав хвост.

– Они так не подумают, – говорит сержант. – Я им расскажу, как все было.

Мы смотрим друг на друга через стол. Что-то странное случилось после пятницы. Она все еще мой сержант, а я – ее подчиненный, но наши отношения изменились. По званию и положению мы так же далеки, как это было до высадки в Детройте, но на каком-то уровне мы стали равными. В чем-то она кажется мне ближе, чем все остальные, даже Халли.

– Я буду скучать по ним, – говорю я. – И по Стрэттону. С ним было весело.

– Это верно, – сержант Фэллон снова улыбается. – Вечно трепал своим языком, потешался над всем и над всеми. Мне будет не хватать этого маленького засранца. Хороший был парень.

Какое-то время мы сидим в тишине. Сержант Фэллон изучает нетронутую чашку кофе, а я пялюсь на ровную пластиковую поверхность стола, где стоял бы мой кофе, если бы я его заказал.

Кконцу недели я вою от скуки. Мой мозг готов терпеть сетешоу лишь ограниченное время, прежде чем мне захочется воткнуть себе в ухо вилку. От безумия меня спасают только ежедневные разговоры с сержантом Фэллон да сообщения, которыми я обмениваюсь с Халли и друзьями по отряду. Я узнаю, что Халли блестяще справилась со своим первым полетом в правом кресле. Это место, где сидит командир экипажа, хотя на кораблях других классов расположение зеркальное. Видимо, она прирожденный пилот «Осы».

Еще я узнаю, что Стрэттона и Патерсона в эти выходные хоронят в их родных городах. Стрэттон был из СиТакВана, Сиэтла-Такомы-Ванкувера, а Патерсон вырос в каком-то городишке на Верхнем полуострове Мичигана. По традиции ТА почетный караул составляют сослуживцы погибшего солдата, а руководит похоронной группой командир отряда, но сержант Фэллон все еще на реабилитации, так что батальон пришлет взводного, лейтенанта Уивинга, чьи ранения были достаточно легки, чтобы с ними справился лазарет в Шугхарте. Бо́льшая часть отряда все еще на больничном, но все равно они решили лететь. Стрэттон был среди них моим лучшим другом, и я с радостью рассказал бы его родителям, как быстро мы сошлись с самого начала и как он помог мне не чувствовать себя чужим в отряде. Мне кажется, что-то такое я хотел бы узнать, если бы мой сын ушел служить в армию и два года спустя вернулся домой в гробу.

В пятницу, как раз перед обедом, дверь в мою палату снова распахивается и входит майор Унверт, одетый в безукоризненно выглаженную форму класса А.

– Вольно, – говорит он, войдя в комнату. Я достаточно поправился, чтобы отжиматься, но вытягивать перед ним руки по швам все равно не стал бы. Впрочем, он сказал это на автопилоте, и потому мы оба были избавлены от неловких мгновений.

Он подходит к моей кровати, держа фуражку под мышкой. Я смотрю на него и демонстративно выключаю ПП. Я как раз сочинял письмо Халли, и вторжение меня слегка раздражает, но моя судьба все еще в руках майора, так что к раздражению примешивается еще и беспокойство. Тем не менее я не собираюсь снова показывать этому козлу свою слабость, поэтому просто встречаю его неодобрительный взгляд с нейтральным (я надеюсь) выражением лица.

– Значит, так, – говорит он. – Я выбил для тебя перевод во флот.

У меня внутри все замирает от восторга, и очевидно, что я не могу спрятать внезапное облегчение, потому что майор Унверт мрачно усмехается:

– Однако есть условия, которые тебе не понравятся. Во-первых, обнулится счетчик времени твоей службы. Это значит, что ты придешь на флот как будто бы из учебки. Время твоей службы в Триста шестьдесят пятом не будет частью пятидесяти семи месяцев твоего контракта и не повлияет на продвижение в званиях.

Майор прав – это условие мне совсем не нравится, – но правила устанавливает он, и есть у меня ощущение, что здесь торговаться бессмысленно, если я хочу убраться из ТА в космос.

– К тому же ты будешь работать с нейронными сетями. Эта должность обозначена как срочная вакансия, так что, отучившись на техника, ты останешься на ней на весь первый период службы.

Я отыскиваю в памяти ребят, занимавшихся нейросетями в ТА, но все, что я помню, – это то, что работать придется в кресле перед административной консолью НС. Работа не самая увлекательная и сложная, но я уже знаю, что это мой единственный путь во флот, так что просто киваю.

– И наконец, – говорит майор Унверт, – ты отбываешь, как только тебя выпишут, прямо отсюда. Отправишься за назначением на флотскую подготовку в Великие озера, как рекрут, закончивший учебку. Пять недель подготовки, потом техшкола. Как только подпишешь бумаги, возврата в Шугхарт не будет.

Это условие проглотить куда сложнее, чем предыдущие два. Плевать, что я потеряю несколько месяцев службы, проведенных в батальоне, и я не против научиться сидеть в кресле перед компьютером до конца службы, но такое спешное и окончательное изгнание из отряда походит на еще один выстрел в живот. Видимо, скрыть огорчение мне тоже не удается, потому что майор Унверт хмурит брови:

– Уже поздно менять решение. Мне ради тебя пришлось дернуть за кучу ниточек. Не надейся, что я теперь пойду и переделаю все бумаги.

– Я подпишу все, что надо.

Майор Унверт кладет фуражку и кейс на мою постель, к дальней спинке, и извлекает из кейса опрятную пачку документов.

– А сейчас я могу стоять здесь и зачитывать тебе все, что написано мелким шрифтом, или ты просто поставишь подпись, и мы разойдемся в стороны. Никаких скрытых подвохов там нет, обещаю, дробить руду на заводском корабле тебе не придется.

Из того, что я пока знаю о майоре, следует, что доверять ему – такая же славная идея, как пытаться вести корабль класса «Шершень» при помощи зубов, но я помню, что он боится сержанта Фэллон и что сержант свернет ему шею, если он нарушит обещание. Я тянусь за документами, и Унверт отдает их мне. Я быстро пролистываю бумаги – густой юридический диалект, прямо как в формах, что мы заполняли в Ореме, – и открываю последнюю страницу. На зажиме, скрепляющем документы, висит ручка.

В третий раз за свою недолгую армейскую карьеру я заполняю кучу форм и росчерком пера меняю свой статус.

– С этого момента, Грейсон, ты больше не служишь в Территориальной армии.

Я медленно киваю и передаю бумаги обратно майору. Он убирает их в кейс и выжидающе смотрит на меня:

– Планшет – собственность ТА, – говорит он, и я пожимаю плечами. – Ты должен его сдать. На флоте тебе выдадут новый.

Я беру свой ПП, на экране которого все еще висит незавершенное письмо Халли, и неловкой рукой отдаю его майору. ПП никому не выдаст моих личных файлов, все данные хранятся в самой АрмНет. Как только я включу новый ПП, он откроет недописанное сообщение как раз на том месте, где меня прервали, но все равно я будто отдаю свой дневник шантажисту. Майор Унверт берет планшет и бросает в кейс, даже не взглянув на него. Потом достает из бокового кармана сложенные вдвое бумаги и бросает их на кровать.

– Вот приказ о вашем переводе, и на этом наши дела закончены. Прощайте, мистер Грейсон, – говорит он и поворачивается к выходу.

– Подождите, – говорю я. – Мои личные вещи остались в Шугхарте.

– Я прикажу их переслать, – говорит он, не замедлив шага. Выходит, не обернувшись. Даже не закрывает за собой дверь, будто на меня не стоит больше тратить ни малейших сил. Я смотрю, как он стремительно идет по коридору к лифтам.

Без ПП у меня не остается ни малейшего развлечения и никакой связи с отрядом или Халли. Я снова ложусь на тощую подушку и смотрю на проекционное окно, убеждающее меня, что снаружи осенний озерный берег.

Я получил то, чего хотел с тех пор, как отправился в офис вербовщиков – место в космических войсках. Когда доктор признает меня годным к службе, я отправлюсь на шаттле в Великие озера, где все флотские новобранцы проходят начальную тренировку, а через шесть недель полечу в техшколу на Луне. Наконец-то попаду в космос, увижу планету с расстояния в несколько сотен тысяч километров. А после обучения отправлюсь на военном звездолете за десятки световых лет отсюда.

Так почему мне кажется, что меня только что выкинули на обочину и бросили в одиночестве?

Мои вещи прибывают на следующий день. Батальон не потрудился даже отправить мои небогатые пожитки с посыльным. Вместо этого они прибывают в стандартном армейском почтовом контейнере, маленьком пластиковом корытце чуть больше пищевого лотка. Внутри – два комплекта одежды, которые я взял с собой на Начальную подготовку и надевал после этого лишь для поездки в Шугхарт.

Так странно снова видеть свои гражданские шмотки. Это моя последняя ощутимая связь с прежней жизнью. В одном из этих комплектов я ходил повидаться с отцом – рубашка с коротким рукавом, джинсы из синтетического хлопка и тонкая куртка с капюшоном неброского серого цвета. Все это – убогое барахло, которое стоит пару долларов, тряпки для нищих. Когда я примеряю свою старую одежду, то внезапно чувствую себя ущербным, недостойным, не на своем месте. По сути, я снова стал никем: уже не солдат ТА, еще не служу на флоте.

Я переодеваюсь обратно в больничную пижаму. Как бы она ни была уныла и проста, все же это своего рода униформа, и она снова делает меня человеком, который имеет право находиться в палате военного госпиталя. Я больше не чувствую себя трущобной крысой, которая ухитрилась пробраться туда, где ей не место.

Когда я спускаюсь в кафетерий для уже традиционного дневного распивания кофе с сержантом Фэллон, место за поясом, где я носил ПП, ощущается неестественно пустым. Я до конца не понимал, насколько зависел от планшета, пока его не отобрали.

– Привет, сержант, – говорю я сержанту Фэллон и сажусь напротив. Сегодня она распустила свои темные волосы, и я впервые вижу ее без обычной прически, удобной для шлема. Так она выглядит более женственной, и обрамляющие лицо пряди волос смягчают ее точеные черты. Она привлекательная женщина, и в очках показалась бы библиотекарем, а не солдатом, если бы носила свободную одежду, скрывающую твердые, как камень, мышцы бойца.

– Здоро́во, отрыжка флотская.

Я усмехаюсь в ответ на ее приветствие:

– Еще не совсем. Придется подождать, пока док не скажет, что со мной все в порядке, а потом я отправлюсь отсюда прямиком в Великие озера на ближайший учебный цикл.

– Рада за тебя, – говорит она. – Получается, что с завтрашнего дня мы больше не увидимся.

– А что будет завтра?

– Меня отправляют в другой госпиталь на реабилитацию. Несколько недель какой-то терапевтишка будет учить меня ходить. К возвращению в батальон я окончательно потеряю форму.

Я готов поставить половину своего выходного пособия, что сержант Фэллон уже ежедневно подтягивается и отжимается в своей палате. Она не из тех, кто будет месяц просиживать штаны, смотреть сетешоу и лопать булочки. Мне уже жаль бедолагу-терапевта, которому почти наверняка будет не угнаться за новой пациенткой.

– Майор забрал мой ПП, когда я подписал бумаги о переводе, – говорю я. – Я не могу больше ни с кем связаться. Если вы вернетесь в отряд прежде, чем мне выдадут на флоте работающий ПП…

Я не знаю, попросить ее передать ребятам, что мне жаль, или что я скучаю по ним, или что мне стыдно бросать их, не попрощавшись, и не заканчиваю фразу, но сержант Фэллон просто кивает.

Потом она протягивает мне руку:

– Ты больше не в моем отряде. В общем-то, ты уже и не в ТА, так что можем звать друг друга по имени. Я – Бриана.

Я пожимаю ее ладонь:

– Эндрю, но вы и так это знали.

Немного странно думать о ней как о «Бриане», а не «сержанте Фэллон». Неделю назад такое обращение к ней было бы неподобающе компанейским, почти нарушением субординации. Теперь мы – просто два человека, не скованных больше сложными правилами военной традиции и устава.

Все же часть меня никогда не перестанет думать о ней как о моем сержанте. Она – самый несгибаемый, компетентный и справедливый солдат из тех, кого я встречал, и своих подчиненных оценивает строго по способностям. Если бы хоть десятая часть вооруженных сил состояла из людей вроде сержанта Фэллон, мы бы уже пятьдесят лет как выбили СРА со всех обитаемых небесных тел от Земли до Дзеты Сетки. Но вместо этого на нас висят люди вроде майора Унверта, которые поднимаются до верхов, едва превосходя ожидаемый порог усилий. Если армия – отражение общества, которому она служит, то удивительно, что Содружество все еще держится на вершине земной пищевой цепочки. Даже со всем этим мертвым грузом в наших рядах мы можем держать оборону против СРА и десятков региональных сил на Среднем Востоке и в Тихоокеанском кольце, у которых маловато ресурсов и многовато недовольства соседями.

– Надеюсь, мы еще увидимся, – говорю я. – Можно я буду писать через АрмНет?

– Конечно, – говорит она. – И когда пойдешь в увольнение и окажешься на Земле на недельку-другую, загляни в Шугхарт и навести отряд, хорошо?

– Обязательно, – отвечаю я, хоть и знаю, что если окажусь в увольнении на Терре, то буду огибать свое прежнее место службы по очень широкой дуге.

– Космос, – говорит она тоном, из которого следует, что это самая идиотская мысль, которую она слышала за последние месяцы. – Ни за какие деньги не согласилась бы стать флотской отрыжкой.

– Вы никогда не хотели убраться с Земли?

– С ума сошел? – она берет свою пластиковую чашку и отпивает глоток кофе. – Месяцами жиреть на флотской кормежке в здоровенном титановом цилиндре без окон, где единственные бойцы – гребаная десантура? Ну уж нет. Спасибо, но я останусь на нашем перенаселенном навозном шарике и буду бодаться с китайцами и индусами. На Земле есть еще приличные места, знаешь ли.

– Знаю, – говорю я, вспоминая безупречный городок среднего класса рядом с базой «Орем», его подстриженные газоны и деревья, чистые снежные вершины на горизонте. – Но не думаю, что мне доведется жить в таком месте, только не на этой планете.

– И ты выбираешь двадцать лет и место на колониальном корабле?

Я пожимаю плечами.

– В колониях жить тяжело, Эндрю. Думаешь, злые, подлые и жестокие люди водятся только в коммунальных кластерах? Возьми тысячу самых лучших наших граждан, посади на колониальный корабль, отправь за тридцать световых лет и оставь на только что терраформированном камушке – и увидишь, как быстро повылезают самые говенные черты землян. Будут и ленивцы, и самодовольные, и манипуляторы, и жаждущие власти, и религиозные фанатики, и спустя три месяца мирной жизни люди снова разобьются на племена и начнут бить друг другу морды. Думаешь, типы вроде Унверта делают карьеру только в армии? Я видела десятки таких среди гражданских. Представь, что такой же говнюк управляет твоей колонией, а соседний обитаемый мир – в нескольких световых годах. Иные колонии на внешних рубежах флот навещает один-два раза в год, да и то это раздолбанный линкор, который сбросит припасы, проверит спутники и свалит из системы, как только у него трюм опустеет. Ты получишь свой кусок земли, но останешься сам по себе, в самой жопе освоенной галактики.

Она замолкает и делает еще глоток, а потом снова качает головой:

– Такая изоляция может свернуть мозги, когда знаешь, что ты так далеко от остального человечества, что твое солнце может схлопнуться в сверхновую, и целое поколение успеет вырасти прежде, чем кто-то на Терре заметит это в телескоп. А ведь есть еще и климат. Ты можешь оказаться там, где минус двадцать пять – это аномальная жара. А кое-где три четверти года проходят без рассвета или заката.

Я даже не знаю, как ответить. Все, что она говорит, похоже на правду. Колонии – это совсем не курорты, хотя правительству и приходится разыгрывать места на кораблях в лотерее. Точно как в армии, желающих в сто раз больше, чем мест. И все же колонии, где количество человек превысило хотя бы миллион, можно пересчитать по пальцам, и мне сложно уместить в голове мысль о том, что можно жить на планете с населением в десять раз меньше, чем в Большом Бостоне. Не знаю, смогу ли вынести такое обилие свободного пространства и чистого воздуха, но мне хотелось бы попробовать.

– Если мне до конца жизни не придется носить респиратор, несколько месяцев в темноте – не проблема, – отвечаю я наконец.

Сержант Фэллон улыбается так, как улыбалась моя мать, когда в детстве я говорил что-то очаровательно невинное и совершенно нелепое.

– Идеальных мест не бывает. В общем, ты всегда обмениваешь одно говно на другое. Я лучше смирюсь со знакомым.

– А я, – отвечаю, – устал от знакомого говна и хочу для разнообразия попробовать свеженькое.

Мы оба смеемся. Я не хочу думать, что это наша последняя встреча. В предыдущие два месяца я смеялся чаще, чем за последние пару лет перед армией. Мои сослуживцы стали мне как братья и сестры, и единственное, что мне жаль оставлять, уходя из пехоты, – новых друзей. Я уверен, что на флоте у меня появятся другие, но там я снова буду новичком, которому придется доказывать, что он чего-то стоит.

– Ну, надеюсь, у тебя все получится, – говорит она. – В армии редко удается получить то, что хочешь, особенно при наших званиях. Воспользуйся этим по полной.

– Обязательно, – говорю я. – А если я услышу, как какой-то десантник гонит волну на ТА, обещаю ему вломить.

Сержант Фэллон одобрительно усмехается.

– Не подведи, – говорит она. – А чтобы ты точно не забыл, откуда ушел, я обеспечу, чтобы тебе выдали значок за боевую высадку. Такой значок на флотской униформе – как татуха на лбу: «Я бывший пехотинец из ТА».

Значок за боевую высадку присуждается бойцам строевых войск за первое десантирование в условиях вражеского огня. Что конкретно считать вражеским огнем, решает командир батальона. Кое-кто из офицеров устанавливает планку достаточно низко и учитывает высадки, где в один из кораблей пару раз попали из ручного оружия, но у командира триста шестьдесят пятого АПБ стандарты повыше. Я не сомневаюсь, что сержант, способный вить веревки из батальонного начальника разведки, сдержит свое обещание и заставит начальство присудить значок рядовому с двумя боевыми высадками.

– Думаю, вы и так достаточно для меня сделали, сержант, – говорю я. Хоть и было бы здорово прицепить значок над левым нагрудным карманом, мне не хочется, чтобы сержант Фэллон связывалась с начальством. Пусть у нее и Медаль Почета, но рано или поздно командир может решить, что она больше пригодится ТА в качестве вербовщика в каком-нибудь задрипанном офисе в северной Манитобе.

– Заткнись, и когда тебе пришлют значок, надень его на форму и покажи этим мастерам швабры и ковбоям клавиатуры, что ты – пехотинец.

– Есть, мэм! – отвечаю я.

Быть флотским курсантом – это как снова вернуться в школу. Никаких суровых строевых инструкторов вроде сержанта Берка, никто никогда не повышает голос. Наши преподаватели – флотские офицеры в безукоризненно накрахмаленных рубашках и брюках.

Мы живем в общежитиях, у каждого – отдельное помещение, и первая ночь флотской подготовки еще и первая со времен КК Бостон-7, которую я провел в одиночестве. Мебель в комнате выглядит так, будто ею до меня никто не пользовался. На столе лежит новенький ПП, полки на стенах уставлены справочниками, напечатанными на настоящей бумаге, и у меня даже есть собственный туалет и душевая кабинка.

Флотская подготовка длится пять недель и почти все это время проходит в аудиториях с кондиционерами. Каждый день проводятся занятия по физподготовке, но по большей части это игры с мячом, и ни одно из них не включает в себя беготню туда-сюда по дорогам базы. Инструкторы объясняют нам, что пробежки снаружи запрещены из-за чудовищного качества воздуха рядом с чикагским метроплексом, так что мы просто пинаем и швыряем друг другу мячики в спортзале нашего «корабля».

В первую неделю я испытываю небольшой культурный шок от перехода. В учебке я старался всегда следовать за толпой и не выделяться. Здесь, на флотской подготовке, я выделяюсь, что бы ни делал. Слишком громко отвечаю на приказы инструкторов, слишком резко отдаю честь, набираю слишком высокие результаты на ФП. Складки у меня на форме чересчур ровные, ботинки чересчур начищенные, а ответы на занятиях – чересчур быстрые. Не проходит и недели, как вся учебная рота знает, что я перевелся из ТА.

Оставаться в одиночестве на подготовке несложно. Рабочий день нормирован, как и в ТА, и по вечерам и воскресеньям у нас свободное время. Я его провожу в спортзале или в комнате за чтением справочников. У наших ПП работают все функции, не то что в учебке, и я трачу кучу времени на переписку с Халли и бывшими сослуживцами. Ребята из отряда дразнят меня флотской отрыжкой, а Халли просто потрясена тем, что я умудрился перескочить в другой вид войск. Когда я посылаю ей первое письмо с нового адреса ГРЕЙСОН.А/ФП/УЦП/ТЕРРА/ФЛОТ, она обвиняет меня в невероятном розыгрыше. Приходится обменяться еще парой сообщений, чтобы она осознала, что я действительно теперь служу на флоте.

«Не представляю, как ты это провернул, но поздравляю!» – пишет она.

Я очень далеко от триста шестьдесят пятого АПБ, и майор Унверт до меня не дотянется, но почему-то мне не хочется рассказывать Халли о Детройте через АрмНет. Не только из-за того, что не знаю, кто еще может читать нашу переписку, но и потому, что обнаруживаю свою неспособность переложить события в текст. Три раза я пытаюсь сочинить сообщение, но все черновики оказываются в электронной мусорной корзине моего нового флотского ПП. Я хочу рассказать ей лично. Не хочу полагаться на электронное письмо, в котором она не сможет увидеть мое лицо и услышать голос, чтобы объяснить, почему я взорвал здание, в котором была, может быть, сотня людей, просто чтобы спасти свою жизнь. Я до сих пор не уверен, что могу оправдаться перед самим собой. Вместо этого я раскрываю ей кусочек правды: сержант потянула за несколько ниточек из симпатии ко мне.

«Через несколько недель ты отправишься в техшколу на Луне. Волнуешься?»

«А то, – отвечаю я. – Буду первой коммунальной крысой из нашего квартала, полетевшей в космос. Из твоего окна Землю видно, или как?»

«Нет. У нас в комнатах окон нет. В столовой есть панорамное окно, но оно смотрит в другую сторону. Видно только кучу звезд».

«Ладно, переживу. Может, получится встретиться там, наверху?»

«Сомневаюсь. Техшкола и летная школа в разных комплексах. Да и свободного времени у нас немного. Но зато мы будем на одном камушке. Может, нас даже к одному кораблю припишут».

«Было бы классно, – пишу я, – но, думаю, я использовал все свое везение на прошлой неделе, так что надеяться не стану».

На четвертой неделе нам удается отдохнуть от аудиторий. Курс корабельной техники безопасности проходит в другом здании базы. Там умещается полноразмерный симулятор эскадренного миноносца класса «Улан». Это полная и чертовски правдоподобная копия – корпус длиной в сто пятьдесят метров с навигационными огнями, антенными системами, ракетными пусковыми шахтами и бронированной обшивкой. Эта штука выглядит так, будто ее хоть сейчас можно закинуть в космос и присоединить к флоту, если будет надо.

Курс техники безопасности похож на космический детсад. Мы учимся правильно двигаться в узких коридорах и проходах военного корабля. Каким бы большим его корпус ни выглядел снаружи, места внутри очень мало.

Самая увлекательная часть курса – отработка действий при пожаре и эвакуации. Мы все упаковываемся в вакуумные скафандры с кислородными баллонами, и корабельные системы устраивают убедительную симуляцию большого пожара на борту. Мы по очереди присоединяем гибкие шланги к стенным клапанам и таскаем друг друга в безопасные места по задымленным коридорам. За исключением спортзала это единственный раз за время подготовки, когда мне доводится серьезно вспотеть, и я с удовольствием прилагаю физические силы хоть куда-то. Есть у меня ощущение, что учебная эвакуация – это такая успокоительная мера, чтобы служащие чувствовали, будто у них есть какой-то контроль над своей судьбой, когда их корабль будет гореть, затерянный в глубоком космосе. Хотя, думаю, это лучше, чем сидеть и ждать, пока ты сгоришь или задохнешься. Поэтому я обучаюсь направлять огнетушитель, пользоваться термовизором, встроенным в скафандр, и искать пострадавших в дыму.

Мы проводим весь день, отрабатывая действия в аварийных обстановках, и заканчиваем полной эвакуацией капсул при тревоге низкого уровня. На военных кораблях спасательные системы распределены по всему корпусу, так что в случае беды никому из членов экипажа не потребуется пробежать больше пары отсеков перед тем, как достичь капсулы. Когда корабль ломается, нужно найти капсулу, запустить ее и надеяться, что выталкиватель не зашвырнет тебя в гравитационное поле газового гиганта.

Капсулы имитационного миноносца, конечно, не отстреливаются от обшивки. Мы бежим к ближайшим спасательным шлюзам, залезаем в капсулы и активируем створки люка. Капсулу чуть трясет для имитации успешного запуска – и упражнение закончено. Я замечаю, что всем удалось вылететь с корабля в космос, и задумываюсь, как часто эвакуация заканчивается стопроцентным спасением. По пути от симулятора я задаю этот вопрос командовавшему упражнением инструктору и, когда он лишь улыбается в ответ, делаю собственные выводы.

К концу пятой недели обучения мы проходим череду квалификационных проверок и письменных экзаменов, чтобы доказать, что не продрыхли всю подготовку, и большинство из нас объявлено годными к службе на флоте. В день выпуска мы одеваемся в новенькие униформы и проходим торжественным маршем перед командиром учебной базы. Потом нам выдают бейсболки и объявляют, что рады приветствовать нас на флоте.

На церемонии мне досрочно присваивается новое звание. Флот переводит меня из рекрутов в младшие матросы, потому что из всей учебной роты у меня самая высокая средняя оценка за тесты. Я должен бы радоваться тому, что наконец получил повышение и мой пустой воротничок украсился знаком отличия, но я не могу перестать думать, что в ТА к этому времени я тоже был бы уже рядовым. Я пожимаю руку командиру и улыбаюсь, когда он прикрепляет к моему воротнику шеврон. Когда мы выходим из зала, я несу флажок взвода, но чувствую, будто за последние пять недель не достиг вообще ничего.

«Тебя флотская подготовка после начальной не разочаровала?» – спрашиваю я у Халли по АрмНет тем вечером.

«Что-то вроде того, – отвечает она. – Скукотища, верно?»

«Я просто не ощущаю, что заслужил эти шевроны. Слишком уж просто. Не то что в учебке».

«Да уж. Не беспокойся, в техшколе все пойдет по-другому. Если она хоть чуть-чуть похожа на мою, свободного времени на неделе у тебя почти не будет».

Я сильно сомневаюсь, что школа администраторов нейронных сетей требует таких же усилий, как пилотская, но не думаю, что там будет так же легко, как на флотской подготовке. Меньше усилий и формальности от курсантов может потребовать только валяние в постели и поедание обеда с ложечки.

На следующее утро я затаскиваю свой новый вещмешок на шаттл до Луны.

Я никогда не был религиозным человеком. Моя мать выросла католичкой, как две трети людей, живущих в нашем уголке Большого Бостонского метроплекса, и она пыталась воспитать меня верующим, но после первого причастия я в церковь больше не возвращался. Однако вид планеты с орбиты – откровение, больше всего похожее на религиозное из тех, что я испытывал. Шаттл стартует, преодолевает сотню километров постоянно редеющей атмосферы за десять минут, а потом переворачивается на спину, открывая пассажирам безупречный вид на планету через окна в верхней части фюзеляжа. У маленьких шаттлов вроде этого нет систем искусственной гравитации, и мы прикованы к креслам шестью ремнями каждый. Когда я чувствую, как ослабевает притяжение, мне приходится бороться с желанием попросту отстегнуть ремни и оттолкнуться от пола, чтобы полетать по салону шаттла.

С такой высоты Земля выглядит приятным местечком. Я впитываю в себя необъятную широту планеты, завихренные облака, которые, кажется, плывут по мерцающим водам, и изящную дугу горизонта. Мне виден тонкий и яркий слой атмосферы, отделяющий блеск планеты от черноты космоса, незначительную, по сути, воздушную пленку, которая удерживает холодную тьму. Впервые после подписания документов о переводе я понимаю, что это, возможно, последний раз, когда я вижу свой родной мир. Если меня убьют где-то на просторах обитаемой галактики, мой первый взгляд на Землю с орбиты окажется и последним. Но все равно никто из живших по соседству со мной никогда не увидит того, что я вижу сейчас, так что даже если я умру на следующей же неделе, все равно мне чертовски повезло.

Я видел фотографии Земли, сделанные из космоса, но простая картинка даже приблизительно не способна передать невероятные размеры и величественность планеты. Сквозь окна шаттла я вбираю в себя горные хребты, озера и огромные пятна океанов и осознаю, что всю жизнь провел, прикованный к нескольким квадратным километрам той необозримо широкой земли, что расстилается внизу. На Терре я никогда не взбирался на гору, не пересекал океан и, если на флоте у меня все сложится, никогда этого не сделаю.

Я говорю себе, что колоний с горами, океанами и чистым воздухом полно и что все эти знакомые континенты подо мной – всего лишь беспорядочные скопления углерода, но, пока шаттл продолжает свой путь вокруг земного шара, я впервые признаюсь себе, что буду немного скучать по этому месту – не по вонючей бетонной помойке города, где я вырос, но по Земле вообще, по всем местам, которые, возможно, удержали бы меня от желания сбежать в космос, если бы только мне выпал шанс увидеть их собственными глазами.

Школа администраторов нейронных сетей – мое четвертое место службы за восемь месяцев. Опять я привыкаю к новому зданию, новому расписанию и новой группе инструкторов и однокурсников.

В учебной программе нет ничего, что не было бы связано с сетевыми технологиями. Ни ФП, ни стрелковой или строевой подготовки, никакого зазубривания системы званий или военной истории. Вместо этого мы по восемь часов в день изучаем функции типичной корабельной сети и как ее обслуживать и контролировать с помощью наших админских дек. Каждый понедельник мы начинаем новый предмет, каждый выходной сдаем тест по материалу прошедшей недели. Я с колледжа не проводил столько времени в аудитории. Гравитация искусственная, окон нет, и легко позабыть, что мы на самом деле на Луне; когда мне порой хочется пробежаться вечерком на свежем воздухе, приходится напоминать себе, что снаружи вакуум.

За неделю до выпуска я получаю посылку.

Я проверяю код на ярлычке запечатанного контейнера и вижу, что он прибыл из Триста шестьдесят пятого АПБ Территориальной армии – моего старого подразделения. Вспоминаю обещание сержанта Фэллон прислать мне значок за боевую высадку и вскрываю печать.

Внутри лежит не один футляр с наградой, а три. Я открываю один из них и обнаруживаю новенький блестящий значок за боевую высадку начальной степени. Во втором футляре – Пурпурное сердце, а в третьем – Бронзовая звезда.

Под коробками с медалями лежит аккуратно сложенный бланк для сообщений. Я разворачиваю его и обнаруживаю записку, которую сержант Фэллон написала четкими печатными буквами:

Я дважды перечитываю ее подпись, прежде чем замечаю три буквы после имени – СПК, сержант первого класса. Похоже, после Детройта ей вернули старое звание.

Я достаю награды из выложенных бархатом футляров и взвешиваю их на ладони. У Бронзовой звезды красно-синяя лента с маленькой, бронзового цвета буквой «О», означающей медаль за отвагу. Пурпурное сердце – военная награда за ранение в бою. Поощрение за простреленное легкое и три скучнейших недели в военном госпитале.

Вместе с двумя медалями в футлярах лежат маленькие ленточки, чтобы носить награды на куртке или рубашке от парадной униформы. Я достаю их и иду к своему шкафчику. Прикалываю ленточки к куртке униформы класса А над верхним краем левого нагрудного кармана. Над ними прикрепляю значок за высадку – маленький серебристый десантный корабль, вид спереди, обрамленный изогнутыми крыльями. Когда все награды занимают свое место, я разглаживаю рукой ткань своей куртки класса А и несколько минут рассматриваю их: две ленточки за начальную и флотскую подготовку, рядом с ними – Пурпурное сердце, а сверху – лента Бронзовой звезды и крылышки боевой высадки. Ленты – это просто полоски меди, покрытые кусочком цветной ткани, а значок – лишь кусок хромированного сплава. Никакой чести или достижения в них самих нет.

Приятно иметь официальное, физическое подтверждение того, что мы хорошо сделали свою работу в Детройте, но я бы обменял целый склад значков и лент на возможность еще раз сходить в столовку со Стрэттоном и часок поболтать о всякой чепухе за сэндвичами с кофе. Мои товарищи по отряду были первыми людьми моего возраста, которым я, кажется, нравился не потому, что мог что-то для них добыть или сделать, как это было с ровесниками дома. В КК каждый сам за себя. На улицах Детройта я и мой отряд присматривали друг за другом.

Халли заканчивает летную школу за три дня до моего последнего экзамена по нейросетям. Наутро после моего выпуска приходит письмо: она сдала тесты и теперь носит новенькие пилотские крылышки.

«Девяносто один процент на последнем летном экзамене, – пишет она. – Я чертова Повелительница Ос».

«Поздравляю, – отвечаю я. – Когда приступаешь к службе?»

«Завтра. Мы получили назначения вчера вечером. Я буду на „Версале“».

Через ПП я нахожу информацию о корабле ВКС САС «Версаль»: похоже, это фрегат старого класса. Его ввели в строй почти тридцать лет назад, а это значит, он в нескольких годах от свалки.

«Я и не знал, что на таких маленьких фрегатах есть десантники».

«Всего один взвод. Один действующий корабль, один резервный. Вместе со мной на этом корыте четверо пилотов».

«Ну что, поздравляю. Увольнение перед отбытием будет?»

«У меня было пять дней, но почему-то мое увольнение отменили. Мне разрешат им воспользоваться после следующего задания. Кстати, может, и у тебя тогда будет свободное время!»

«Было бы неплохо», – отвечаю я, хотя не представляю, что мне делать с одной или двумя свободными неделями.

«Можем отправиться на какой-нибудь армейский курорт и пару недель только обжираться и трахаться, как тебе?»

Ответ Халли выглядит так, будто она прочитала мои мысли, и я усмехаюсь, глядя на экран.

«Звучит сносно, – отвечаю я. – Я за».

Наш последний экзамен – изнурительный восьмичасовой марафон компьютерных тестов и практических заданий. Мы используем свои админские деки, выполняя требования несуществующих офицеров и разбираясь в последовательности постоянно усложняющихся сетевых сбоев. Последний тест – ликвидация полного отказа системы кондиционирования за пятнадцать минут, – прежде чем экипаж задохнется. Большинство из нас обнаруживает причину – вирусный саботаж, но несколько курсантов не находят решения вовремя и заваливают экзамен, отправляясь на пересдачу.

В конце дня проводится неизбежная церемония выпуска, и я с радостью узнаю, что она не требует торжественного марша в парадной униформе перед командующим офицером. Вместо этого командир нашей секции прикалывает значки администраторов нейронных сетей на наши рубашки, пожимает руки и отсылает в столовку на выпускную вечеринку.

Мы собираемся в пищеблоке, смешиваемся с преподавателями и глотаем дрянное безалкогольное пиво. Все жаждут узнать, куда они приписаны, и инструктора недолго держат нас в неведении. Один из старшин приносит большой пластиковый таз, и, столпившись вокруг, мы видим на дне кучку маленьких белых цилиндров.

– В каждом из них – название корабля, – объясняет наш командир. – Мы будем называть имена, каждый выйдет и вытащит назначение. Мы делаем так, чтобы у каждого были равные шансы попасть на один из тех шикарных круизных лайнеров, о службе на которых вы все так мечтаете.

Среди кораблей, которым нужны новые администраторы нейросетей, есть и малые патрульные корабли, и гигантские авианосцы, и всё, что между ними: фрегаты, миноносцы, корабли снабжения, космические крейсера и разведчики глубокого космоса. Когда подходит моя очередь вытягивать корабль, я прячу волнение, быстро засовываю руку в таз и срываю крышку с цилиндра, не давая себе времени задуматься о том, что делаю. Вытряхиваю бумажку и громко зачитываю название своего нового корабля собравшейся толпе:

– Корабль ВКС САС «Полярис».

Как только я произношу имя корабля, комнату заполняют свистки и крики.

– Грейсон, зараза, – говорит с ухмылкой заведующий тазом старшина. – Вытянул джекпот.

Я поднимаю бровь и тянусь за ПП, но курсант справа от меня охотно делится информацией:

– Это только что введенный в строй авианосец. Новейший и самый большой во флоте, из нового класса «Навигатор». Это самый передовой корабль флота, Грейсон.

Я убираю бумажку в карман рубашки и делаю еще один глоток пива, а к лотерейному тазу вызывается следующий курсант и достает свое назначение.

Лотерея почти завершилась, когда одна из курсанток вскрывает свой цилиндр и объявляет остальным свое назначение, и, когда я слышу название корабля, то вздрагиваю от удивления.

– Корабль ВКС САС «Версаль».

Повсюду слышатся стоны: наши сокурсники сверяются со своими ПП и выясняют, что «Версаль» – маленький усталый фрегат отмирающего класса, который уже давно превзошли более эффективные разработки.

– Вот это калоша, – хохочет кто-то, но мне совсем не хочется смеяться. Вместо этого я подхожу к ней, когда она с удрученным лицом отступает от стола.

– Обменяемся? – предлагаю я ей. Она удивленно вытаращивается на меня.

– Ты шутишь? – спрашивает она. – Ты же «Полярис» вытянул?

Я достаю бумажку из кармана и показываю ей.

– Да. Ну так что? Я готов обменяться назначениями.

– Серьезно? Зачем тебе менять такой корабль на фрегат?

– У меня друг на «Версале», – отвечаю я.

– О, – она смотрит на ближайшего инструктора, на ее лице смешиваются недоверие и внезапное воодушевление. – А мы можем просто так поменяться назначениями?

– Почему бы и нет, не вижу ничего такого. Приказы не будут оформлены до завтра. Спроси у какого-нибудь старшины.

Она подходит к одному из наших преподавателей и обменивается с ним парой тихих фраз. Когда она возвращается ко мне, ответ инструктора читается в восторге на ее лице.

– Он говорит, что это не проблема, если мы оба согласны.

– Ну, я согласен. Как насчет тебя?

– Смеешься? Конечно, блин, я согласна.

Я протягиваю руку, и она отдает мне свою бумажку. Я расстаюсь со своей, билетом на самый передовой военный корабль во флоте. Она робко берет бумагу, как будто ожидает, что в последний момент я признаюсь в розыгрыше. Потом уходит, оглядываясь через плечо, с выражением, явно намекающим, что у меня в башке шариков не хватает. Может, и так, но я представляю, что снова буду с Халли, буду чувствовать ее запах и слушать ее смех, и это наполняет меня радостью, которую я не хочу менять на смутное обещание кресел помягче и столовых почище.

На следующее утро я снова укладываю вещи и запихиваю их в вещмешок. Штаб уже приготовил приказы о нашем назначении, и мы по очереди забираем документы. Все одеты в униформы класса А, потому что на новое место службы положено являться в них, и я замечаю, что несколько моих сокурсников украдкой бросают взгляды на маленький набор ленточек над моим левым нагрудным карманом.

Мы все приписаны к кораблям флота, поэтому грузимся на шаттлы до станции «Врата».

«Версаль» стоит в доке в дальнем углу корабельной верфи «Врат». Мне приходится преодолеть, кажется, километры все более и более узких и грязных коридоров, прежде чем достичь стыковочного кольца, над которым написано «Корабль ВКС САС „Версаль“ FF-472». Шлюз охраняют два бойца в десантной версии ИПУ с оружием в кобурах.

– Я новый член экипажа, – говорю я и протягиваю одному из них свои документы. – Где найти старпома?

Десантник осматривает бумаги и мой нагрудный карман.

– Попробуй заглянуть в информационный центр. Ты новый админ?

– Да, сэр.

– Пройди через шлюз, потом в центральный продольный коридор и сверни направо. Увидишь лифты. Спускайся на пятую палубу. БИЦ будет прямо перед тобой, когда выйдешь из лифта.

– Спасибо, сэр.

Я забираю бумаги, поднимаю вещмешок, который поставил себе на ногу, и резко салютую в классическом духе ТА. Капрал-десантник салютует в ответ, и я прохожу мимо него в шлюз, чтобы впервые подняться на свой корабль.

Срок службы «Версаля» заметен. Повсюду следы износа. Полы в проходах отшлифованы за десятки лет непрерывной ходьбы, а по указателям на стенах и переборках видно, что их подновляли и перекрашивали множество раз. Внутри корабль теснее и потрепаннее, чем симулятор-миноносец в Великих озерах. Но как бы он ни был стар, все палубы и проходы чисты и не загромождены. Полы стерлись, но на них не валяются ящики с припасами и сломанные приборы, как на станции.

Я спускаюсь в лифте на пятую палубу. БИЦ, боевой информационный центр, пропустить сложно. Большое круглое помещение занимает солидную часть палубы. Люки и окна бронированы, и я замечаю по краям входной двери синтетическое уплотнение, выдающее автономную систему кондиционирования. Это боевой пост капитана корабля и старших офицеров, одна из самых защищенных частей корабля.

Я вручаю документы десантнику, охраняющему вход в БИЦ. Он быстро просматривает их и показывает мне на проход.

– Шмотки оставь здесь, – говорит он, кивая на вещмешок. – Шкипер ненавидит, когда в БИЦ таскают баулы только для того, чтобы доложиться о прибытии.

– Хорошо, – я снимаю мешок с плеча и прислоняю его к стене напротив люка.

По всей комнате за консолями сидят члены экипажа. В середине пола – широкое углубление с большим голостолом в центре. С одной стороны стола – три офицера, они что-то негромко обсуждают. Один из них поднимает взгляд, когда я подхожу к центру БИЦ. Это высокий мужчина с резкими угловатыми чертами лица вояки-пехотинца, только что окончившего какую-нибудь изматывающую подготовку. На воротничке его рубашки цвета хаки – золотые листочки капитан-лейтенанта, что делает его старшим офицером во всей группе. Я подхожу ближе и лихо салютую:

– NN2 Эндрю Грейсон на службу прибыл, сэр.

Капитан-лейтенант салютует в ответ, слегка хмурясь. На его именном жетоне написано «КЭМПБЕЛЛ Т.», а на рубашке нет наград, кроме золотого значка за космические сражения.

– Мистер Грейсон, – говорит он, когда я опускаю руку. – Вы, видимо, наш новый сетевой администратор?

– Да, сэр. Только вчера выпустился из школы.

Капитан-лейтенант Кэмбелл быстро переглядывается с лейтенантом, стоящим рядом.

– Что ж, мистер Грейсон. Я вроде как приветствую вас на борту. Я ваш новый старпом. Отойдем на секунду?

– Конечно, сэр.

Я следую за капитан-лейтенантом в коридор. Когда мы отошли настолько, чтобы нас не слышали в БИЦ, он останавливается и поворачивается ко мне.

– Перед каждым отправлением мне попадаются несколько членов экипажа, которые решают украсить свою форму, чтобы впечатлить мальчиков и девочек на «Вратах». Итак, чтобы между нами не было непонимания, может быть, вы объясните мне, откуда у вас, только что закончившего техшколу, награда за отвагу, значок за высадку и чертово Пурпурное сердце? И если вы не предоставите мне достойного объяснения, я дам вам пять секунд, чтобы снять эти штуки с куртки, прежде чем мичман увидит их и прикажет старшине корабельной полиции упрятать вас на гауптвахту за ношение незаслуженных наград.

Мое лицо вспыхивает от стыда, но секунду спустя я упрекаю себя в том, что обвинение старпома меня смутило:

– Никак нет, сэр. Это настоящие награды. Я переведен из Территориальной армии. Пусть старшина проверит мое личное дело.

Капитан-лейтенант Кэмпбелл смотрит на меня с поднятой бровью:

– Да ладно?

Он достает ПП и начинает барабанить по экрану:

– Не будем беспокоить старшину. Я могу заглянуть в ваше дело здесь и сейчас.

Я жду, пока он преодолевает несколько слоев меню. Несколько мгновений он изучает экран, а потом издает низкий смешок:

– Да чтоб меня дерьмом облили!

Он выключает и убирает ПП. Потом протягивает мне руку:

– Приношу извинения, мистер Грейсон. Я был старпомом этого корабля два года и никогда не встречал переведенных из ТА.

– Ничего страшного, сэр, – говорю я. – Не стоит извинений.

Я пожимаю его руку, и неловкость – я поставил на место своего нового старшину – смешивается во мне с чувством восстановленной справедливости.

– Хватай свои вещи, я отопру твой новый офис.

Центр нейронных сетей – охраняемая комната в хвостовой части корабля. Он расположен на палубе Фокстрот, рядом с инженерной секцией, вдалеке от БИЦ и жилых отсеков. Капитан-лейтенант Кэмпбелл отпирает бронированный люк ЦНС, и я вхожу следом за ним. У входа стоит админская консоль и пара стульев, а в остальном комната занята нейроморфными процессорами и модулями памяти.

– Теперь это все твое, – говорит капитан-лейтенант. – Нам положено иметь трех сетевых админов… в идеале. Ты должен был быть вторым, но в нашем последнем полете мой старшина-сетевик подцепил какую-то дрянь. У нас уже несколько недель нет админа нейросетей.

– То есть мной не будет руководить старшина? Перед кем же я буду отчитываться?

– Будешь докладывать сразу мне, – говорит капитан-лейтенант Кэмпбелл. – Я мог бы подчинить тебя начальнику инженерной службы, но он о нейросетях знает не больше моего, так что можно и сократить цепочку. Теперь ты глава собственной корабельной службы. Только не слишком задирай нос – если что-нибудь сломается, отвечать тебе.

– Я справлюсь, сэр.

– Хорошие новости такие: твоя работа – прямой билет в офицеры. Произведи на меня впечатление, и у тебя будет неплохой шанс получить шевроны старшины, как только отслужишь нужное время.

– Понял, сэр, – отвечаю я.

– Очень хорошо. Тогда сейчас я обеспечу тебе право доступа, а потом мы с мичманом найдем тебе койку для ночлега.

Каюта для одного, предоставленная мне, далеко не так просторна и хорошо обставлена, как комната в техшколе, но она куда лучше тех кают на троих, которые приходится делить прочему рядовому составу. У меня есть откидная койка, ванный закуток с унитазом, а также стол и стул, прикрученные к полу, – в точности как мебель в моей комнате в КК, на Земле. Здесь, конечно, причина другая – флот не боится воровства, он хочет снизить ущерб, который причиняют незакрепленные тяжести, если корабль сильно трясет. Я заполняю новый шкафчик своими пожитками и переодеваюсь из парадной формы класса А в куда более удобную черно-синюю рабочую униформу, которую экипаж надевает для ежедневных трудов. Потом сажусь за стол и делаю то, что жаждал сделать с тех пор, как капитан-лейтенант дал мне доступ к сети, – ищу в списке членов экипажа энсина ХАЛЛИ Д.

Халли приписана к службе боевой авиации «Версаля» – громкое название для пары боевых корабликов, один из которых запасной. Корабельная система отслеживания персонала присматривает за всеми, кто на борту, через маломощные радиочастотные чипы в армейских жетонах, и компьютер говорит мне, что Халли сейчас в комнате для инструктажа на палубе Фокстрот.

Пока я мотаюсь по кораблю в поисках нужного коридора, брифинг в F5103 заканчивается. Я прохожу мимо открытой двери комнаты, пытаясь хранить непринужденный вид, заглядываю внутрь и вижу только ряды пустых стульев. Продолжаю идти, не желая останавливаться, чтобы достать админскую деку и найти новое местоположение Халли.

Свернув за угол коридора, я едва не сталкиваюсь со стоящей у доски объявлений группой пилотов в темно-зеленых летных комбинезонах.

– Ох. Извините, – говорю я, резко остановившись, а через миллисекунду замечаю Халли в этой маленькой компании. Она обрывает разговор с пилотом по соседству и смотрит на меня с внезапным изумлением в широко раскрытых глазах. Не совсем так я хотел раскрыть ей свое присутствие на «Версале», но теперь она всего в метре от меня, и свернуть за угол и начать заново уже не выйдет.

Секунду я думаю, что она просто кивнет мне и поздоровается, чтобы ее друзья-офицеры не узнали, что она общается с кем-то из младшего состава, но Халли быстро опровергает мое предположение.

– Ого, – говорит она, как будто нашла давно потерянный и забытый пищевой талон у себя в кармане.

Потом одним шагом преодолевает расстояние между нами, хватает меня за рубашку, вминает в стену коридора и целует в губы. Остальные пилоты у нее за спиной пялятся и хохочут.

– Срань господня, Эндрю, ты как здесь оказался? – спрашивает она, наконец отпуская меня. Мои губы приятно покалывает от неожиданного соприкосновения.

– Меня сюда назначили, – говорю я. – Я ваш новый сетевой админ.

– Ого, – повторяет она и притягивает меня для второго поцелуя.

Я не сопротивляюсь.

– Моя вахта кончается через пятнадцать минут, – говорит она. – Ты свободен?

– Я буду обустраиваться в ЦНС, – отвечаю я. – Знаешь, где это?

Она качает головой.

– На этой палубе, Фокстрот 7700.

– Пятнадцать минут, – говорит она. – Надеюсь, силы у тебя есть.

– Так точно, мэм, – отвечаю я.

Наш корабль отбывает со станции «Врата» спустя два дня после моего зачисления в экипаж. К тому времени, как мы снимаемся с якоря, я достаточно разобрался в системах «Версаля», чтобы не спрашивать, куда мы отправляемся и что будем там делать. «Версалю» поручено доставить припасы и почту в колонию САС на планете Уиллоуби. Это недавно терраформированный мир у одной из звезд созвездия Возничий. Астрономы называют ее Капелла Ac. Десантники – «куском грязюки в жопе освоенной галактики». Халли, получившая в летной школе высшие баллы по астрономии и астрофизике, утверждает, что это не совсем так, потому что система Капелла всего в сорока двух световых годах от Земли – это дальше отметки в тридцать световых лет, отделяющей внутренние колонии от внешних, но и не рядом с границей заселения, до которой шестьдесят один световой год. Капелла Ас – Уиллоуби – вовсе не в жопе известной галактики, но находится явно ниже шеи.

Для меня, конечно, большой разницы нет. Я впервые покидаю Солнечную систему, и, хотя в корпусе «Версаля» нет окон, я наслаждаюсь видами через сенсоры и камеры корабля. Как бы он ни был стар, его сетевое оборудование в отличном состоянии, и мне почти нечем заняться – только контролем бортовых систем да запуском проверок время от времени. Путешествие на звездолете не похоже на то, что я себе представлял. Вида из окон нет, гравитация искусственная, так что движение корабля незаметно, и если бы я не знал, что нахожусь на межзвездном судне, ощущения были бы такие же, как от сидения в аудитории на Земле или Луне. Первые несколько дней пути я наблюдаю за видом с внешних камер, но после отбытия со станции «Врата» снаружи смотреть не на что, кроме черноты да возникающей иногда далекой звезды.

Халли проводит вахты за инструктажами, тренировками на симуляторе и прочими пилотскими делами. Я провожу свое рабочее время в ЦНС, принимая жалобы и разбираясь с проблемами: вдруг пищевой автомат не сообщит корабельному каптеру, что в нем закончились продукты. После этого у меня остается еще семь часов и сорок пять минут от восьмичасовой смены, чтобы полазать по базе данных корабля или попробовать найти свою девушку на видео с камер системы наблюдения.

Когда я рассказываю Халли, что слежу за ней через корабельную систему безопасности, это кажется ей приятным, а не отвратительным.

– Тебе, наверное, адски скучно в этом офисе, бедняга, – говорит она. – Жалко, что в офицерском душе на третьей палубе камер нет, там я выгляжу получше, чем когда таскаюсь по коридорам в зеленом комбинезоне, в котором у меня страшная задница.

– Нормальная у тебя задница в комбинезоне, – говорю я. Мы сидим в ЦНС, где Халли стала прятаться, когда ей нужно спокойно разобраться с документами или поговорить о чем-то кроме десантных кораблей, векторов приближения и стыковочных процедур.

– Ты так думаешь? Кажется, лейтенант Фостер с тобой согласен. Так и норовит цапнуть в последнее время.

– Кто-нибудь из твоих дружков-офицеров говорит что-нибудь о том, что ты путаешься с младшим составом?

– А то, – отвечает она. – Только у них и самих рыльце в пушку. Фостер и Рикман оба тем же занимаются. Фостер трахает кого-то из младших офицеров-энергетиков, а Рикман обжимается с кем-то из фиолетовых с взлетной палубы.

– Фиолетовые – это кто, служба заправки?

– Ага, топливники. У пушкарей красные рубашки, у гаечников – желтые.

– Какой элитизм. А как вы, крутые пилоты, зовете админов нейросетей?

– Не знаю, как остальных, а вот тебя лейтенант Рикман зовет «удачливым засранцем».

– Ну, рад слышать, что хоть в чем-то я лучше него, – говорю я.

Планшет Халли вибрирует на столе, и она со вздохом подбирает его и читает сообщение:

– Легок на помине. Меня зовут в комнату инструктажа пилотов. Встретимся вечером после твоей вахты?

– Конечно, – говорю я. Мы не можем ужинать вместе, потому что едим в разных местах – на нее косо посматривали бы в столовой для младшего состава, а меня вышвырнули бы из офицерской, – зато у меня есть личная каюта, редкая роскошь на военном корабле, и мы проводим там кучу свободного времени.

– До скорого, компьютерный ас, – говорит она и легко целует меня.

– До скорого, крошка-пилот, – отвечаю я.

Я наблюдаю, как она проходит в коридор через люк. В комбинезоне ее задница смотрится правда неплохо.

Янаправляюсь в столовую для младшего состава, когда слышу свою должность в объявлении по громкой связи:

– Старший помощник вызывает администратора нейронных сетей в БИЦ. Старший помощник вызывает администратора нейронных сетей в БИЦ.

Я изменяю курс и направляюсь к лестнице на пятую палубу.

В БИЦ больше народу, чем в мой первый визит. Старпом снова стоит у голостола, просматривая стопку распечаток. Я подхожу к столу и отдаю честь.

– NN2 Грейсон явился согласно приказу, сэр.

Капитан-лейтенант отрывается от распечаток:

– А, мистер Грейсон.

Он откладывает бумаги в сторону и жестом приглашает меня подойти ближе.

– Вольно. Мистер Грейсон, как далеко сейчас находится наш корабль от ближайшего узла связи?

– Три с половиной световых минуты, сэр. Узел на орбите Марса.

– Отлично, – говорит он. Я уверен, что он и так знал ответ на свой вопрос и просто хотел проверить, насколько новый админ в курсе дела. – Мы скоро входим в канал Алькубьерре до Капеллы. Убедитесь, что провели все положенные процедуры перед превышением скорости света и что все базы данных полностью синхронизированы с главной сетью, прежде чем мы пойдем на БСС.

– Есть, сэр, – говорю я. – Немедленно приступаю.

– Хорошо. Пожалуйста, доложите о готовности сети лично мне к восемнадцати ноль-ноль.

– Слушаюсь, сэр.

Яне слишком хорошо знаком с нашими двигателями для межзвездных путешествий. Я знаю, что они называются «двигатели Алькубьерре» и что корабль, путешествующий в пузыре Алькубьерре, не может отправлять и принимать никаких сообщений, потому что обгоняет даже близкие к скорости света потоки данных. Перед таким переходом каждый корабль флота синхронизирует все данные на борту с общей сетью. Я изучал этот процесс в техшколе, и от меня требуется только отдать команду компьютеру, но устав флота все равно требует, чтобы результаты синхронизации дважды были перепроверены дежурным админом и подтверждены следующим по старшинству начальником службы. Я обнаружил, что бо́льшая часть моих ежедневных задач сводится к тому, чтобы присматривать за автоматизированными процессами и быть готовым поплатиться головой, если я упущу в них какие-то сбои.

Вернувшись в ЦНС, я открываю админскую деку, подключаюсь к системе и запускаю автоматический протокол подготовки к входу в пузырь Алькубьерре. Пока базы данных синхронизируются с ближайшим флотским узлом связи – это гарантирует, что мы случайно не привезем почту за прошлый месяц, – я пробегаю глазами руководство, убеждаясь, что все идет как надо. Наверное, я должен быть испуган или ошеломлен тем, что заведую службой, которая должна быть укомплектована двумя админами из младшего состава и старшиной, но на деле все настолько автоматизировано, что любой человек, способный прочитать пару инструкций, может управлять ЦНС, не вставая с койки. Однако мне не хочется давать старпому повод невзлюбить меня, так что я делаю все по уставу и, когда компьютер сигналит, что процесс завершен, вручную проверяю каждую временну́ю отметку о копировании базы данных. Потом я жму на кнопку коммуникатора на консоли рядом со столом:

– БИЦ, это ЦНС.

– ЦНС, это БИЦ. Слушаю, – отвечают мне.

– ЦНС закончил подготовку к входу в пузырь Алькубьерре. Синхронизация баз данных закончена и подтверждена.

– Вас понял, ЦНС, подготовка завершена.

Учитывая уровень компьютеризации корабля, я не сомневаюсь, что в БИЦ узнали о состоянии сети в ту же секунду, как завершилось обновление, но это армия, где для всего есть своя процедура и ритуал – похоже на театр Кабуки с униформами. Необходимо совершать положенные жесты и движения, произносить нужные реплики, и это делают все, потому что так уж повелось.

Я приказываю админской консоли найти радиочастотный сигнал жетона ХАЛЛИ Д. Система находит ее РЧ-чип в офицерской столовой, и на видео с камеры я вижу, как она сидит за столиком с друзьями-офицерами, поедая сэндвичи и о чем-то болтая. Я достаю ПП и быстро набираю текст:

«Можешь пересесть на другой конец стола, чтобы задницу было лучше видно? У камеры ракурс фиговый».

Я отправляю сообщение и с ухмылкой смотрю на монитор. Халли слегка приподнимается и достает свой ПП из кармана на штанине комбинезона, не прерывая разговора с сидящим по соседству лейтенантом. Я наблюдаю, как она читает текст на экране. Потом Халли поднимает голову, находит на потолке линзу камеры и почесывает нос средним пальцем.

Я улыбаюсь и отправляю еще одно сообщение:

«Боюсь, тебе придется подождать, пока моя вахта не кончится».

Переход на БСС мне не нравится. Когда корабль входит в канал и включает двигатель Алькубьерре, в каждой кости и каждом мускуле внезапно появляется небольшое неприятное ощущение – не то чтобы боль, но растяжение, словно какая-то мягкая, но неодолимая сила пытается тащить каждую молекулу моего тела во все стороны сразу. Мои суставы и зубы как будто расшатываются, а кожа приобретает болезненную чувствительность. Наверное, несколько часов неудобства вытерпеть проще, чем годы скуки космического путешествия, но я уже осознаю, что полеты в пузыре станут для меня самой нелюбимой частью пребывания на звездолете.

В начале и конце перехода по каналу Алькубьерре корабли находятся в боевой готовности, потому что положение точек входа и выхода неизменно. Их координаты, конечно, засекречены, чтобы СРА не устраивал на выходе засаду для наших звездолетов, но у каждой армии есть разведка, так что шанс наткнуться на приветственный комитет русско-китайских миноносцев при выходе в нормальное пространство есть всегда. За тридцать минут до конца перехода Алькубьерре на «Версале» снова объявляют боевую готовность.

– Приготовиться к выходу, – приказывает БИЦ всему экипажу. – Выход через десять… девять… восемь… семь…

Мы снова оказываемся в нормальном пространстве, всего в двадцати световых минутах от Капеллы А и в сорока двух световых годах от Терры. Приветственного комитета кораблей СРА, жаждущих разнести нас на кусочки, не обнаружено. Я чувствую, когда отключаются двигателя Алькубьерре, потому что неожиданно исчезает то неудобство, которое я испытывал все эти двенадцать часов. Монитор админской деки передо мной показывает, что нейросеть корабля уже запустила постпереходные проверки целостности. Я пользуюсь небольшим кусочком системного времени, чтобы взглянуть на видео с оптических систем снаружи корабля, но там почти не на что смотреть. Капелла А очень похожа на наше Солнце – маленький, бледно-желтый шарик в отдалении, – а других небесных тел я вообще разглядеть не могу. Система не сильно отличается от нашей родной системы – широко раскинувшаяся пустота, испещренная искорками далеких звезд.

Из интереса я проверяю навигационную карту. Точка выхода из канала Алькубьерре гораздо ближе к месту назначения, чем точка входа к Земле. Мы всего в пятнадцати световых минутах от Капеллы А – Уиллоуби – и выйдем на орбиту через несколько часов. Корабельные сенсоры дальнего контроля говорят, что между нами и Уиллоуби – целое море ничего. Похоже, мы единственный в округе корабль САС – да и вообще, единственный корабль.

– Всей команде – отбой боевой готовности. Возобновить вахтенное расписание, – объявляет по громкой связи старпом. – Добро пожаловать в систему Капеллы.

Мы подходим к орбите Уиллоуби как раз в конце моей вахты. Я устал и проголодался, но решаю задержаться в ЦНС еще на несколько минут, чтобы увидеть подлет к первой моей планете вне Солнечной системы.

Я смотрю видео с верхнефюзеляжных камер, когда в дверь звонят. Я подхожу к ней, заглядываю в смотровое окно и вижу там лицо Халли.

– Привет, – говорит она, когда я отпираю для нее дверь. – Не возражаешь, если я забегу на пару минут? Хочу заполнить бортжурнал где-нибудь, где лейтенант Рикман не будет стоять у меня над душой.

– Конечно, – говорю я и впускаю ее. Она перешагивает порог и роняет себя на один из стульев перед админской консолью.

– Разве у тебя вахта не закончилась? – спрашивает она. – Уже половина одиннадцатого.

– Да, я свободен. Просто решил еще здесь поболтаться, посмотреть, как мы выходим на орбиту. Вот, зацени.

Я показываю на экран своей деки. Она наклоняется, чтобы взглянуть на него, и откладывает бортжурнал в сторону:

– Ух ты. Это Уиллоуби? Я и не думала, что мы уже так близко.

– Скоро выйдем на орбиту. Вы разве не будете играть в такси на своих кораблях?

– Будем, но только с шести утра. Они там, внизу, видимо, не готовы к ночным доставкам.

Мы смотрим на лазурный с коричневым шар, медленно движущийся под кораблем. Он очень похож на Землю, но в Уиллоуби есть и какое-то решительное отличие. Я видел фотографии Терры с орбиты достаточно часто, чтобы взгляд на планету с совершенно другими очертаниями материков сбивал меня с толку.

– Только посмотри, – говорит Халли. – Континенты и океаны, и все остальное. Очень похоже на Землю, да? Как думаешь, там животные есть?

– Понятия не имею, – отвечаю я. – Я не знаю, как проходит терраформирование. Они привозят живность с Земли, когда основывают колонию?

– Может, в пробирке, как генетические образцы или эмбрионы. Не думаю, что они стали бы тратить место в грузовых отсеках колониального корабля на стадо скота. Представляешь, сколько будет стоить транспортировка живой коровы на сорок два световых года сквозь галактику?

Корабль бросает вбок с такой силой, что меня сбивает с ног и швыряет на одну из серверных стоек. Халли испуганно вскрикивает.

– А это еще что за хрень? – спрашиваю я, восстановив равновесие.

Огни над головой моргают и переключаются на красно-оранжевую гамму боевого освещения. Динамики начинают объявлять тревогу, но говорящий добирается только до середины слова «боевая», прежде чем звук тонет в помехах. Потом с палубы под нами слышится звук взрывной разгерметизации. Корабль опять дергается, еще сильнее, чем прежде, и толчок опять швыряет меня на оборудование. Я ударяюсь головой о твердый угол стойки, а потом растягиваюсь на резиновом полу, теряя сознание. Я слышу крик Халли, замечаю стук аварийных замков на двери ЦНС, а потом мой мозг выключает свет.

Я просыпаюсь оттого, что мне на лицо дует холодный воздух. Правая сторона моей головы кажется влажной и липкой, и, коснувшись пальцами лба, я нащупываю глубокую кровоточащую рану над правой бровью. Вокруг темно и пугающе тихо. Все, что я слышу, – знакомое мягкое гудение серверов базы данных. Я поднимаю взгляд и вижу над собой Халли.

– Поднимайся, матрос. Мы в глубокой жопе.

Она осматривает рану на моей голове и сочувственно морщится:

– Жутко выглядит. Ты как, нормально?

– Угу, – говорю я. – Жить буду.

Моя админская дека валяется на полу у дальней переборки. Я подхожу к ней, подбираю и обнаруживаю, что она все еще работает, несмотря ни на что. Я кладу ее обратно на стол перед консолью. Потом наклоняюсь и нажимаю кнопку приоритетной связи с БИЦ.

– БИЦ, это ЦНС.

Ответа нет, и Халли качает головой:

– Уже пробовала. Цепь закоротило. По громкой связи тоже ничего не слышно. Тихо, как в могиле.

Я подключаюсь к системе с админской деки, и мне не требуется много времени, чтобы понять, что «Версаль» серьезно поврежден. Почти каждая жизненно важная подсистема выдает длинную цепочку аварийных сигналов и сообщений об ошибках.

– Охренеть, – говорю я. Халли подходит ко мне и смотрит на экран консоли:

– Что такое?

– Энергия вырубилась – вся, включая третичный источник. Такого вообще никогда быть не должно. Мы работаем на резервных источниках.

– А что с реактором? – спрашивает она. Я проверяю инженерную секцию, и непрошеное чувство ужаса слегка скручивает мой живот:

– Не работает. Мы болтаемся мертвым грузом в космосе. Это плохо.

– Ага, я так и поняла, что мы в глубокой жопе.

Я проматываю список приоритетных системных сообщений, и чувство ужаса дорастает почти до паники:

– Приказ покинуть корабль был отдан двадцать минут назад.

– Охренеть, – повторяет Халли. – Сколько же мы были в отключке?

– Похоже, что почти час.

Халли подходит к двери и стучит кулаком по пульту управления.

– Красный огонек горит, – говорит она. – С той стороны недостаточно воздуха. Дверь нас не выпустит.

– И как нам теперь выбираться из этого говнища? Я предпочел бы не задыхаться в этой жестянке, представь?

– Остынь, Эндрю. Проверь свою игрушку, и давай выясним, как убраться из комнаты до того, как кончится воздух.

Я запрашиваю положение ближайшей к нам спасательной капсулы и выуживаю еще больше дурных вестей:

– Вот дерьмо. Они все пропали.

– Кто пропал?

– Капсулы. Они все запущены. На корабле не осталось ни одной спасательной капсулы. Последняя ушла семь минут назад.

Халли вскидывает руки вверх в раздраженном жесте, который выглядит до комичного сдержанным, учитывая наше положение.

– Ну совсем зашибись.

– Я думаю, что могу вскрыть замок на двери при помощи деки, но тогда у нас не будет воздуха.

– И выхода с чертова корабля, – она на секунду затихает, а потом щелкает пальцами. – Ты можешь узнать, стоит ли еще «Оса» на взлетной палубе?

– Ага, подожди минутку.

Я пролистываю с дюжину страниц журнала и подменю и нахожу видео с камеры на взлетной палубе. Экран показывает пустые стыковочные захваты рядом с закрытым люком. На палубе пусто и темно.

– Его нет. Похоже, твои приятели улетели без тебя.

– Ну что ж, – говорит Халли. – Этот вариант тоже отпал.

– Разве у вас не было еще одного корабля на этой посудине?

Я вижу на ее лице возбуждение, что гораздо лучше страха, бывшего там еще мгновение назад.

– Да, запаска. Он в дальнем углу взлетной палубы, на стапеле. Ты видишь его на экране?

Я просматриваю все ракурсы полетной палубы. Наконец одна из потолочных камер предоставляет мне прекрасный диагональный вид на десантный корабль класса «Оса».

– Вот он. Похоже, они не стали тратить время, чтобы его запустить.

Халли перегибается через мое плечо и изучает экран:

– Эта птичка голая и сухая – ни топлива, ни снарядов. Если даже мы сможем загнать ее в захваты и выбросить из люка, то рухнем как камень. Мы слишком близко к планете.

– Ну, – говорю я, – а разве заправщик не автоматический?

– Да. Заряжающему персоналу приходится таскать боеприпасы вручную, но заправкой занимается компьютер. Только я не представляю, как с ним работать. Обычно корабль уже заправлен и готов к бою, когда мне вручают ключи, понимаешь?

– Ну, я тоже не знаю, как это делается, но готов поспорить, что компьютер знает.

Пару минут я отыскиваю системы, еще готовые общаться с нейросетью; я ожидаю, что автоматизированные модули на взлетной палубе будут вне доступа или система ответит на мое любопытство блокировкой доступа. К счастью, ни то, ни другое. Заправщик на взлетке жив и готов к работе, ожидая человеческого приказа. Я получаю удаленный доступ к его консоли и показываю на экран, привлекая внимание Халли к меню.

– Кажется, это то, что нам нужно, – говорит она, постучав по экрану рядом с пунктом «ЭКСТРЕННАЯ ПОДГОТОВКА К ЗАПУСКУ».

– Хорошо, что все обозначения понятные, – отвечаю я и запускаю процесс. Статус меню изменяется на «ЗАПУЩЕНО/ВЫПОЛНЯЕТСЯ», и я переключаюсь обратно на вид с камеры, чтобы убедиться, что на взлетной палубе действительно что-то происходит. Рядом с кораблем начинает предупреждающе мигать сигнальная лампа. На наших глазах механическая рука заправочного модуля оборачивается вокруг «Осы» и стыкуется с заправочным портом в верхней части корпуса.

– О топливе позаботились, – говорю я. – Сколько нужно времени, чтобы заполнить баки?

– Десять минут, – отвечает Халли. – Еще пять, чтобы запустить бортовое оборудование и сделать предполетную проверку, и еще пара, чтобы передвинуть эту штуку к люку.

По корпусу «Версаля» проходит низкий рокот, пол под нашими ногами слегка трясется. Что-то начинает пищать рядом с серверными стойками, и все огни в комнате ненадолго гаснут. Когда они зажигаются, все банки памяти в ЦНС одновременно затихают. В этой комнате всегда гудели кулеры, и отсутствие фонового шума пугает.

– Кажется, твои железки только что сломались, – сухо говорит Халли.

– Ага, похоже на то, – соглашаюсь я.

Моя админская дека все еще работает, и местная телеметрия до сих пор отображается, но связь с системами ангара оборвалась. Нейронная сеть корабля ужасно живуча, одни резервные линии в ней громоздятся на другие, но теперь я не могу видеть ничего, кроме местной телеметрии – полпалубы в любую сторону. Только что сломалось что-то важное, и «Версаль» умирает. Если бы линия оборвалась секунд на двадцать раньше, я не смог бы обнаружить корабль на взлетной палубе, и уж тем более запустить его заправку.

– Давай-ка выбираться отсюда, пока еще можем, – говорю я.

– Возражений не имею, – коротко отвечает Халли. – Давай.

Сквозь смотровое окно двери ЦНС ничего толком не видно. В коридоре темно, и я не могу понять, снаружи дым или глубокий вакуум. Система знает только, что открывать дверь опасно, поэтому аварийная блокировка не дает этого сделать.

– Можешь открыть ее своей игрушкой? – спрашивает Халли, показывая на мою админскую деку.

– Да, я могу обойти блокировку. Только с другой стороны нет воздуха. Если его высосет из этой комнаты, мы задохнемся.

– А что насчет ФИТов? Их тонна на каждой палубе.

– Ну конечно! – я ухмыляюсь и едва не шлепаю себя по лбу за то, что забыл очевидное. ФИТы – флотские инфракрасные тепловизоры – хранятся в аварийных шкафчиках на всех палубах корабля. Это маленькие маски с инфракрасными очками и небольшим запасом кислорода, сделанные для того, чтобы члены экипажа могли видеть и дышать в случае большого пожара на корабле. Я открываю деку и ищу на аварийном плане ближайший шкафчик с ФИТами.

– Три штуки есть на переборке рядом с хвостовой лестницей, – говорю я. – В двадцати метрах слева от нас. Сможешь не дышать все это время?

– Вот и выясним. Если я свалюсь, придется тебе меня тащить, о свирепый пехотинец.

– Как будто у меня есть выбор, – говорю я. – Кораблем-то управлять я не умею.

Мы оба смеемся, хотя и боимся до отключки.

– Куда пойдем, когда добудем ФИТы?

Я снова сверяюсь с декой.

– Вниз по лестнице на седьмую палубу. Если верить этой штуке, огня там нет. С инфракрасными очками все должно пойти нормально. Только под ноги смотри.

– Будем надеяться, что твоя игрушка права, – говорит Халли, застегивая воротник своего комбинезона. – Не хотелось бы открыть дверь и немедленно зажариться.

– Проверяй двери рукой перед тем, как открыть, – говорю я, вспоминая уроки противопожарной защиты на флотской подготовке.

– Точно. Давай выметаться отсюда.

Мне не сильно хочется выбираться из относительно безопасного ЦНС с автономным запасом кислорода в лишенные воздуха коридоры по ту сторону двери, но невозможно сказать, сколько еще продержится «Версаль». Я открываю админскую деку и отыскиваю аварийный обход огнеупорной двери перед нами. В очередной раз я жду, что система откажет мне, но красный огонек на дверной панели покорно сменяется зеленым. Я закрываю крышку деки и убираю устройство в специальную сумку.

– Готов? – спрашивает Халли, кладя руку на дверную панель.

– Налево, двадцать метров. Готов, – говорю я. – Побежали.

Халли ударяет ладонью по кнопке, и запорные болты втягиваются с громким клацаньем. Потом она дергает дверь на себя, и комната немедленно начинает заполняться дымом. Мы перескакиваем порог и несемся по коридору.

Снаружи воняет чем-то ядовитым и кислым, вроде горящей изоляции. Глаза начинает жечь, как только мы оказываемся в темном коридоре. Свет не горит, даже аварийные лампы, которые должны работать, пока не иссякнут батарейные блоки корабля. Я вытягиваю правую руку и нащупываю стены прохода, чтобы не сбиться с пути. Халли впереди разражается хриплым кашлем, и несколько секунд спустя я присоединяюсь к ней. Этот воздух обжигает мои легкие, и я уверен, что мы вскоре погибнем, если не найдем шкафчики с ФИТами.

От двери ЦНС до ближайшего ряда всего двадцать метров, но в наполненной дымом темноте расстояние кажется куда больше. Я задерживаю дыхание, чтобы ядовитая гарь не проникала в мои легкие, и когда мы находим шкафчики, мой организм умоляет о глотке свежего воздуха. Халли распахивает дверцы и копошится в темноте, прежде чем вручить мне один из ФИТов. Я спешно надеваю маску и прикусываю загубник, чтобы активировать ее. Спустя мгновение в мои легкие струится чистый, насыщенный кислородом воздух. Вкус у него как у старых носков, но это в тысячу раз лучше, чем удушающая смесь газов, которой сейчас наполнена эта секция «Версаля». Очки ФИТа включаются автоматически, и я снова могу видеть окружающий мир, хоть и в чуждом красноватом оттенке тепловизора.

Мы спускаемся к нижним палубам, Халли идет впереди. Достигнув седьмой палубы, она кладет ладонь на дверь в коридор, но я протягиваю руку и стучу по ее плечу. Она поворачивается, и я показываю на админскую деку, а потом на дверь. Халли кивает, и я снимаю сумку, достаю деку и включаю, чтобы проверить, что ждет нас с той стороны.

В коридоре огня нет, но нет и воздуха. Я подзываю Халли ближе и текстом сообщаю об этом. Она смотрит на экран и кивает, для пущего эффекта показав мне большой палец. Потом открывает запор и распахивает дверь.

В этой части корабля лежит несколько тел. Кто-то в синей рабочей форме скорчился у переборки, под головой растекается темная лужа крови. Халли переворачивает его на спину, но даже сквозь мутные красные очки ФИТа сразу видно, что этому матросу уже не помочь. Его лицо покрыто кровью, широкие струи ее запекаются под ноздрями и вокруг рта, глаза полуоткрыты. Халли опускает его тело обратно на палубу.

В следующей секции корабля есть аварийная энергия. Горят красные потолочные огни, оранжевые маркеры на полу, отмечающие проходы к спасательным капсулам, мигают в тревожном ритме. Каждый раз, когда мы минуем такой проход, я проверяю его, просто чтобы убедиться, что компьютер ни в чем не солгал мне, но все капсулы на палубе уже ушли, и ведущие к ним люки заблокированы.

Взлетка находится в центре седьмой палубы. Как раз между главными носовым и хвостовым коридорами. Халли подходит к панели управления дверью и вводит свои данные. Огонек на панели меняет цвет с янтарного на зеленый, запорные болты послушно задвигаются внутрь, и дверь открывается, со вздохом выпуская воздух.

Внутри, в темноте, корабль все еще стоит на стапеле у стены, и шланг заправщика до сих пор заливает топливо в баки. Свет идет только от мигающей сигнальной лампы на потолке, которая окрашивает внутренности ангара в тусклый оранжевый цвет. Халли закрывает за нами дверь, и маленький индикатор безопасности воздуха в нижнем углу моего тепловизора становится из красного оранжевым, потом зеленым. В ангаре все еще есть подходящий для дыхания воздух. Я стягиваю с головы ФИТ и делаю очень маленький вдох, проверяя оценку компьютера. Воздух пахнет топливом, но в остальном он нормальный. Я показываю Халли большой палец, и она тоже снимает маску.

– Хотелось бы мне, чтобы в эти штуки встраивали коммуникаторы, – говорит она, стаскивая с головы ФИТ.

– Да, мне тоже. Разве птичка не должна уже быть заправлена? – я киваю на корабль, все еще закрепленный на стапеле.

– Должна, – говорит Халли. – Иди и возьми летный шлем из вон того шкафчика. Я проверю корабль.

Как только я достаю шлем из указанного места, включаются все потолочные огни, омывая взлетную палубу ярким светом, от которого после десяти минут блужданий в рассеянной ФИТом темноте у меня болят глаза. Я открываю рот, чтобы обратиться к Халли, но тут огни снова вырубаются, и на этот раз оранжевая сигнальная лампа гаснет вместе с ними, погружая ангар в абсолютную тьму. Низкое гудение заправщика тоже смолкает.

– Зараза, – говорит в темноте Халли. – Батареи сдохли.

Я опять натягиваю ФИТ, чтобы включить инфракрасный визор. Халли открывает входной люк корабля. Она подзывает меня торопящим жестом и забирается в «Осу». Когда я следую за ней внутрь корабля, включается внутреннее освещение, и я снова могу видеть без инфракрасных очков.

– У корабля свое электричество, – говорит Халли. – Но подкатиться к люку оно нам не поможет.

– И что теперь?

– Открой свою замечательную игрушку и посмотри, сможешь ли подогнать на взлетную палубу немножко лишней энергии, иначе мы здесь застрянем. Я не представляю, достаточно ли мы замедлились, чтобы нормально выйти на орбиту. Не хотела бы сгореть в атмосфере с этим помойным ведром.

Я сажусь на нескользящий пол и открываю админскую деку. Местная сеть полностью мертва – я не могу даже соединиться с беспроводным облаком. Я сканирую все местные узлы, и ни один из них не передает и не принимает.

– Глухо, – кричу я в кабину, где Халли устраивается в правом кресле. – Сеть упала. Я ни хрена не вижу.

Внезапно огни в ангаре вспыхивают снова. Слышно мягкое жужжание заправщика, возобновившего свою работу. Я смотрю на экран деки и вижу, что локальная сеть снова возвращается к жизни.

– Что ты сделал? – кричит Халли.

– Вообще ничего. Оно само заработало.

– Можешь залезть в подсистему заправки?

– Подожди, уже пытаюсь, – отвечаю я.

Я по памяти нахожу в меню системы ангара. На счастье доступ открывается быстро, ведь я уже нахожусь в нужном узле, а не добираюсь до него через четверть километра поврежденных нейронных линий. Активный пункт меню – все еще «ЭКСТРЕННАЯ ПОДГОТОВКА К ЗАПУСКУ», шкала прогресса под ним заполнена лишь на три четверти.

– Система говорит, нужно ждать еще пять минут, – сообщаю я Халли.

– Прерывай ее, – говорит она. – Если питание вырубится до того, как мы окажемся в захвате и будем готовы к запуску, нам хана.

– Попробую.

К счастью, обозначения в системе заправки очень простые, видимо, для того, чтобы персонал быстро в них разбирался. Я удаляю процесс заправки из очереди задач и приказываю системе перевести «Осу» в статус «ГОТОВНОСТЬ/ЗАПУСК». Спустя секунду жужжание заправщика смолкает, его шланг отползает от корабля. Потом начинает вопить предупреждающая сирена, и сверху слышится негромкий гул стыковочного захвата, занимающего позицию над «Осой».

– Отлично, – с облегчением говорит Халли. – Теперь запихивай свою задницу в соседнее кресло и пристегивайся.

На левом сиденье десантного корабля я чувствую себя не на своем месте. Автоматический захват опускается к «Осе», фиксируется на опорах и отрывает полозья корабля от пола. Рядом со мной Халли запускает бортовые системы и быстро, сосредоточенно выполняет проверки, ее пальцы совершают стремительный танец на многочисленных экранах. Я пристегиваюсь трясущимися руками и смотрю, как возмутительно медленно движется сквозь ангар стыковочный захват.

– Шлем подключи, – говорит Халли. – Если в корпусе будет пробоина, желательно иметь подачу кислорода.

Я надеваю на голову летный шлем и подсоединяю идущий от маски шланг к отверстию в боковой стене кабины. Шлем был сделан для кого-то с головой поменьше моей, и подкладка неприятно сдавливает череп. Я подключаю речевой канал и включаю интерком.

– Если снаружи китайский миноносец, полет будет коротким, – говорю я.

– Если бы снаружи был китайский миноносец, они бы уже взошли на борт или разнесли нас на мелкие-мелкие кусочки, – отвечает Халли, не отрывая взгляда от экрана. – К тому же мы примерно ни хренашечки не можем с этим сделать, разве что ты хочешь подождать спасательного корабля на этой посудине.

– Спасибо, нет, – говорю я. – Я не большой фанат смерти от удушения.

Боковое движение стыковочного захвата прекращается, а потом корабль плавно идет вниз, к пусковому люку. Мы всего в нескольких секундах от спасения с корабля, и я задерживаю дыхание и молю весь пантеон терранских богов, чтобы энергия корабля продержалась до тех пор, пока захват не освободит нас.

– Включаю первый, – говорит Халли, вытягивая руку над собой и щелкая несколькими выключателями. Позади нас с громким и непрерывным свистом пробуждается один из двигателей корабля. Когда он разогревается достаточно, чтобы удовлетворить Халли, она переводит руку к другому набору выключателей:

– Включаю второй.

Запускается второй двигатель, и шум снаружи удваивается. Я чувствую, как по корпусу проходит низкая вибрация.

– Я будто родительский гидрокар без спроса взяла покататься, – говорит Халли. – Никогда еще одна не вылетала.

– У нас достаточно горючки, чтобы спуститься?

Она несколько раз тыкает в экран затянутым в перчатку пальцем и пожимает плечами:

– Полбака. Можем спуститься на планету и еще там полетать.

Пол под нами проваливается. Пусковой люк – это огромный шлюз в днище корабля. Обычно он должен быть направлен на планету, но мне видна только пустота космоса. Вопреки словам Халли, я воображаю по соседству с «Версалем» китайский крейсер, оборонные системы которого готовы уничтожить любых беглецов, сумевших ускользнуть с корабля.

Движение вниз и наружу по пусковому шлюзу заканчивается, и от космоса нас отделяет только три метра падения сквозь отверстие в корабельной броне.

– Поехали, – говорит Халли. – Запуск через три. Два. Один. Пуск.

Она нажимает кнопку на рычаге тяги, и «Оса» вываливается из брюха корабля – шестьдесят тонн звездолета в свободном падении. Я чувствую, как мой желудок резко бросает вверх. Потом мы удаляемся от поля искусственной гравитации «Версаля», и ощущение падения с огромной высоты сменяется внезапной невесомостью, которая поднимает меня из кресла и натягивает ремни безопасности. Чувство полета длится недолго. Халли врубает движки и бросает «Осу» в резкий поворот, как только мы выбираемся из гравиполя. Она поворачивает влево, потом вправо, и постановщики помех выстреливают из-под двигателей очередь картриджей-обманок.

– Кажется, все в порядке, – объявляет Халли после нескольких резких поворотов и переходит в менее тошнотворный режим полета. Она разворачивает «Осу», чтобы взглянуть на «Версаль».

– Охренеть, – говорю я, а Халли просто резко выдыхает в микрофон.

«Версаль» выглядит так, будто кто-то прострелил его бок из гигантского дробовика. Серый дым выползает из сотен отверстий в его наружном корпусе. Планета, кажется, гораздо ближе, чем должна быть для выхода на орбиту, и измочаленный фрегат двигается без всякой тяги, нацелившись носом на коричнево-зеленую поверхность Уиллоуби.

– Надеюсь, мы были последними на борту, – говорит Халли. – Эта штука собирается обрушиться миллионом пылающих кусочков.

Мы медленно проходим вдоль корабля. Гладкий и обтекаемый сигарообразный корпус его испещрен дырами от носа до кормы. Каждая дыра не шире полуметра.

– Это не противокорабельное оружие, – говорит Халли. – Что за дрянь делает такие дырки?

– Что бы это ни было, свою работу оно сделало, – отвечаю я. – Готов поспорить, по этому борту ни одного герметичного отсека не осталось.

За «Версалем» на его бесцельном пути тащится мусор. Куски брони, замерзшие пузырьки вытекших жидкостей и случайный хлам из отсеков, вылетевший в космос. Халли приходится уклоняться и вилять, чтобы не влететь в самые большие куски мусора. Мы замечаем несколько тел – члены экипажа, задохнувшиеся и замерзшие, кувыркаются прочь от корабля. Есть и части тел – руки, ноги и головы, оторванные то ли ударом того, что разворотило корпус, то ли внезапной декомпрессией, за долю секунды выбросившей все, что было в отсеке, в космос. Я вспоминаю, что каюты инженеров располагались ближе к правому борту корабля, и задумываюсь, не болтались бы здесь и мы с Халли, если бы я, как положено, ушел из ЦНС в конце вахты. Задыхаться без воздуха в вакууме кажется мне одним из самых неприятных способов умереть.

– Посмотрим, кто еще спасся с этой развалины, – говорит Халли. Она переключает коммуникатор на аварийную частоту флота.

– Экипаж «Версаля», это Жало-Шесть-Два, – говорит она в микрофон своего шлема. – Если меня кто-то слышит на корабле или спасательных капсулах, пожалуйста, подтвердите.

В ответ – только статика. Халли дважды повторяет сообщение, но никто не отзывается, не слышно даже щелчка нажатой кнопки ответа.

– Я отведу нас от корабля поближе к планете, – говорит она и делает «бочку». Я смотрю на «Версаль» через боковое окно, пока уничтоженный фрегат не скрывается из вида.

– Экипаж «Версаля», это Жало-Шесть-Два, – повторяет Халли, когда мы удаляемся от туши корабля. – Кто-нибудь слышит меня там, внизу?

На этот раз по аварийной частоте приходит неразборчивый ответ. Халли смотрит на меня и шумно выдыхает.

– Слава богу. Я начинала думать, что мы остались одни, – говорит она мне. – Экипаж «Версаля», будьте на приеме. Я перейду на нижнюю орбиту, чтобы улучшить прием. Следующая передача через пять минут.

Мы движемся от «Версаля» к планете под ним. В других обстоятельствах полет превратился бы в обзорную экскурсию. Между нами и сине-зеленой планетой нет ничего, кроме приборных панелей и дюйма бронированного стекла. Перед нами расстилается первозданный мир чистых океанов, заснеженных горных вершин и диких, пустых континентов. Колония САС – единственное человеческое поселение на Уиллоуби: тысяча двести человек на планете размером с две трети Земли.

Пока мы выходим на нижнюю орбиту, Халли поворачивает корабль вокруг вертикальной оси, чтобы получше рассмотреть планету. Она с легкостью управляет кораблем, и «Оса» следует ее приказам, как мощное, хорошо выдрессированное животное. Я помню, как сложно мне было в учебке хотя бы направить в нужную сторону нос виртуального корабля, а ведь Халли говорит, что на настоящем летать раз в пять труднее, чем на симуляторе.

– Красивая, правда? – говорит она мне, и я согласно киваю. – Посмотри, сколько здесь земли, и вся незаселенная. Мы могли бы сесть в середине одного из этих континентов и годами жить на запасах, хранящихся в «Осе». Твоя мечта о куске земли на планете-колонии сбылась бы раньше времени.

Я смеюсь в ответ, но фантазия о робинзонаде на далекой планете вместе с Халли на секунду кажется до неприличия манящей.

– Флот бы за нами прилетел, – говорю я. – Потребовали бы вернуть «Осу», и я не думаю, что нас отпустили бы до истечения контракта.

– Да фиг бы они прилетели. «Версаль» разрушится в атмосфере. Флот бы счел, что мы сгорели вместе с ним и второй десантный корабль никогда не выбрался с взлетной палубы.

На мгновение я не понимаю, шутит она или нет, и возможность повисает в воздухе между нами как что-то почти осязаемое. Потом аварийная частота разражается очередным неразборчивым сообщением, и впивающийся в уши звук искаженной передачи выкидывает нас обоих в реальность.

– Кажется, не надо было сообщать, что мы тут, наверху, на работающей «Осе», – говорит она. – После этого сложно свалить незамеченными.

– Жало-Шесть-Два, вы слышите меня, прием?

Голос в динамиках неожиданно становится различимым, словно передача ведется прямо из нашего грузового отсека.

– Так точно, – отвечает Халли. – Это Жало-Шесть-Два, слышу вас хорошо. Пожалуйста, назовитесь.

– Жало-Шесть-Два, говорит старший помощник. Каков ваш статус и положение?

– Жало-Шесть-Два на орбите. Мы выбрались с корабля и собираемся приземляться, сэр.

– Шесть-Два, есть ли у вас боезапас?

Мы с Халли обмениваемся взглядами.

– Э… Никак нет, сэр. Это запасной корабль. Мы его только заправили, но боеприпасов не загрузили.

– Понял вас, Шесть-Два. Очень жаль.

Халли нажимает несколько кнопок на тактической консоли, прежде чем продолжить разговор:

– Сэр, ТакЛинк показывает, что ваша капсула в четырех сотнях километров к северу от моей позиции. Я могу достичь вас через двадцать минут.

– Чем быстрее, тем лучше. Шесть-Два, у вас на борту хоть какое-то оружие есть?

– Так точно, сэр. У нас полный арсенал стандартного тактического вооружения.

– Отлично, – говорит старпом, и облегчение в его голосе пугает. – Спускайтесь быстрее, но будьте осторожны. Не повредите корабль, это единственная техника, которая у нас осталась в этой системе.

– Что он несет? – спрашивает у меня Халли. – А как же вторая «Оса»? Та, которая полностью загружена боеприпасами «воздух – земля»?

В ответ я могу только пожать плечами.

– Сэр, разве Шесть-Один не спустилась с вами на поверхность?

– Если и спустилась, с нами она не связывается. Можете попробовать их вызвать по пути вниз. А теперь поторопитесь – вы нужны нам еще вчера.

– Так точно, сэр. Направляемся к вам.

Халли отключает связь и снова начинает барабанить по кнопкам тактической консоли.

– Судя по профилю полета, спуск займет двадцать две минуты, – говорит она. – Я буду нестись на всех парах, так что проверь ремни. Дорога будет ухабистой.

– Что там внизу вообще творится? Судя по голосу, он боится до усрачки. Может, СРА пытается захватить планету?

– Понятия не имею, – отвечает Халли, корректируя траекторию и направляя нос «Осы» ниже отдаленного горизонта. – Минут через двадцать узнаем. А теперь держись покрепче и заткнись.

Если боевые приземления в ТА были словно экстренный спуск в скоростном лифте, то вход в атмосферу Уиллоуби с орбиты похож на падение в шахту в обнимку с ракетой. Когда мы входим в верхние слои атмосферы, Халли задирает нос корабля, чтобы подставить керамическую броню на днище «Осы» трению, создающемуся нашим стремительным движением. Минут десять я не вижу за окном кабины ничего, кроме перегретых паров, пролетающих мимо в ярких вспышках. Халли корректирует угол и траекторию полета джойстиком и рычагом тяги, но результаты ее работы слишком незаметны, чтобы я их почувствовал. По моим ощущениям, мы просто падаем в атмосферу брюхом вниз, и только спокойное и сосредоточенное поведение Халли удерживает меня от слепой паники. Когда фейерверк снаружи кабины наконец утих, чернота космоса сменилась яркой, светлой голубизной чистого неба.

– Высота тридцать километров, – объявляет Халли, скорее чтобы успокоить себя, чем меня.

– Ты это когда-нибудь в одиночку делала? – спрашиваю я.

– Только с лейтенантом Рикманом в левом сиденье. Расслабься, Эндрю. Я знаю, что делаю.

– Никогда в этом не сомневался, – говорю я и впиваюсь в подлокотники сиденья, когда она увеличивает тягу и бросает «Осу» в разворот с креном.

^– Хреновая погода у них внизу, – говорит Халли, когда мы опускаемся ниже шести тысяч метров. – Все, что я вижу, – грозовые тучи. Я думала, эту планету терраформировали.

Я смотрю на облачный покров, колышущуюся черно-серую массу от одного конца горизонта до другого.

– То, что ее терраформировали, не значит, что тут постоянно будет царить земная весна, – говорю я, вспоминая слова сержанта Фэллон в госпитале.

– В общем, если после десяти лет работы атмокорректоров тут такая погода, я не хочу даже знать, что здесь творилось, когда прилетел корабль-разведчик. Держись, сейчас нас немножко потрясет.

У Халли талант к преуменьшениям. Когда мы ныряем в облачный покров над поверхностью Уиллоуби, корабль швыряет, как целлофановый пакет на продуваемой ветром улице. Спустя несколько секунд после входа в тучи по толстому стеклу кабины начинает барабанить дождь, огромные капли бьют с таким звуком, будто по окнам лупят крупнокалиберными пулями. Я бросаю на Халли обеспокоенный взгляд, но она сосредоточена на приборах и управлении полетом. Мягкой посадки точно не будет, поэтому я делаю все возможное, чтобы слиться с тонкой обивкой своего кресла.

– Погода совсем долбанутая, – говорит Халли какое-то время спустя. – Полтора километра до земли, а за бортом двадцать пять по Цельсию. Как в сраной Флориде поздней весной.

– Слишком жарко?

– Для этой каменюки? Именно что. На погодном инструктаже вчера говорили, что колонисты едва не замерзают в это время года.

Наконец мы пробиваем облачный покров над грязно-коричневой, опасно близкой землей. Халли выравнивает корабль и наклоняет чуть вправо, чтобы как следует рассмотреть рельеф местности.

– Ого, эта хрень чуть не до земли тянулась, – говорит она. – Пять сотен метров до поверхности.

Она нажимает кнопку связи на своем джойстике.

– Экипаж «Версаля», это Жало-Шесть-Два, – говорит Халли. – Я в ста десяти километрах от вашей позиции. РВП – пять минут. Можете найти мне симпатичное ровное местечко и отметить ИК-дымами?

– Слышу вас, Шесть-Два, – отвечают ей. – С дымами не получится. У нас противник по соседству. Просто подлетайте к капсуле и опуститесь так близко, как сможете. И откиньте трап, потому что нам нужна срочная эвакуация.

– Это Шесть-Два, вас поняла, – отвечает Халли, а потом ошарашенно смотрит на меня. – Противник? О чем он вообще? Экран никакой угрозы не показывает.

– Местное зверье? – предполагаю я, но Халли трясет головой.

– Ничего живого здесь нет, кроме того, что привезли на кораблях, да каких-то водорослей.

– Китайцы или русские? Может, у них солдаты на поверхности?

– Ни хрена я не знаю, Эндрю, – отвечает Халли. – Могу сказать только, что хотелось бы мне иметь хоть какое-то вооружение на этих крыльях, потому что, если мы наткнемся на кого-то, в кого нужно стрелять, только средний палец им показать и сможем.

Спасательная капсула выглядит как снаряд для гигантской пушки. Она лежит на боку на небольшом склоне, и стропы тормозящего парашюта оплетают ее, словно оранжевые лианы. Халли совершает низкий пролет над местом приземления, и я вижу у капсулы нескольких людей, которые взволнованно машут нам руками.

– Вроде бы место достаточно ровное, – говорит она. – Держись, я буду приземляться.

Мы спускаемся под малым углом и касаемся земли меньше чем в ста метрах от одинокой капсулы. Как только «Оса» опирается на все три полоза, Халли вырубает тягу и бьет по кнопке на консоли. Я слышу позади нас знакомый гул открывающегося люка. Секунды спустя несколько пар ботинок взбегают по трапу в грузовой отсек.

– Даже не думай отстегиваться, пилот, – говорит на аварийной частоте запыхавшийся голос. – Поднимайся в воздух и закрывай люк, как только я скажу, ясно?

– Так точно, – отвечает Халли.

Снова топот – это еще несколько членов экипажа взбегают по трапу.

– Эвакуируемся! – кричит задыхающийся голос в наушниках. – Убираемся с земли, живо!

Халли ударяет ладонью по кнопке закрытия люка, снова хватается за джойстик и рычаг тяги и врубает двигатели. «Держитесь там за что-нибудь!» – кричит она в интерком, и «Оса» начинает вертикальный набор высоты. Халли разворачивает хвост корабля и направляет нос туда, откуда мы прилетели. Потом мы снова набираем скорость и возвращаемся в облака. Не прошло и тридцати секунд, как наши полозья коснулись поверхности планеты.

В грузовом отсеке старпом занимает место механика и подключается к линии внутренней связи корабля. Люк между кабиной и отсеком открыт, и мне видно, как члены экипажа открывают арсенал и разбирают ручное оружие несмотря на то, что турбулентность снова взяла корабль в оборот.

– Расскажите мне, сэр, – говорит Халли, – что там, на земле, творится?

– У нас там инопланетные существа, вот что, – отвечает старпом.

Мы с Халли обмениваемся недоверчивыми взглядами. Космические державы Земли колонизировали несколько сотен планет и лун до самой Дзеты Сетки, и никто никогда не встречал на них жизни, которую можно было разглядеть без микроскопа.

– Инопланетные существа? – повторяет Халли. – Это типа сраные Чужие?

– Ага, типа сраные Чужие, – отвечает старпом. – Ну или колонисты притащили с собой зверушек ростом в двадцать пять чертовых метров. А теперь отыщи нам место с погодой получше и держись подальше от земли, поняла?

Халли поднимает корабль вверх, выше облаков. Подъем не настолько зубодробителен, как недавний спуск, но я все же вздыхаю с облегчением, когда мы выныриваем из туч и небо снова становится синим.

– Мы выбрались из зоны турбулентности, – сообщает Халли старпому. – Куда мне лететь? Топлива осталось на сорок пять минут.

Капитан-лейтенант Кэмпбелл отстегивает ремни, встает с кресла механика и проходит в кабину, где приседает между нашими высокими креслами.

– Энсин, как далеко до ближайшего поселения колонистов от нашего нынешнего местоположения? – спрашивает он у Халли. Та сверяется с навигационным экраном и пожимает плечами:

– Не представляю, сэр. Это же запасная птичка, помните? База данных пуста. Мы не успели обновить навигатор перед отлетом. Я могу связаться со спутником и сказать вам наши координаты, но больше у меня на карте ничего нет.

– Возможно, я смогу вытянуть данные из админской деки, – говорю я. Старпом смотрит на меня, и я поднимаю щиток шлема, чтобы показать свое лицо.

– Мистер Грейсон, – говорит он. – Рад видеть, что вы выбрались с корабля. Пожалуйста, пройдите назад и запустите свою игрушку.

– Есть, сэр, – я отстегиваю ремни и перелезаю через бронированный подлокотник своего кресла.

Я все еще слишком изумлен и не слишком верю. С самого изобретения двигателя Алькубьерре мы осваивали другие звездные системы, но никто и никогда не поймал даже случайного радиосигнала чужой цивилизации. Я помню, как в школе смотрел бесконечные дебаты на научных каналах: редкоземельцы утверждали, что мы, скорее всего, единственный разумный вид в галактике, а саганиты и коперниканцы заявляли, что во Вселенной должно быть полным-полно вышедших в космос рас вроде нашей. До сих пор этот спор не был разрешен. Мы всего в сорока двух световых годах от дома, а по астрономическим меркам это значит, что мы еще играем в собственном дворе. Если мы уже натолкнулись на другой вид, способный путешествовать в космосе, значит, галактика ими просто кишит.

– Как они выглядят? – спрашиваю я у старпома. – Они враждебны?

– Враждебны? Черт, я надеюсь, что нет. Та хрень, которую мы видели, была здоровенной. Прошла мимо капсулы под дождем, в нескольких сотнях метров от нас. От нее земля тряслась.

– Я принимаю сигналы с маячков еще двух капсул, – говорит Халли из правого сиденья. – Обе внизу, под тучами. Вас раскидало по всей каменюке.

– Можем добраться до них на оставшемся топливе? – спрашивает старпом. Халли быстро обдумывает его вопрос и пожимает плечами:

– Да, но больше мы тогда никуда не полетим. До одной триста пятьдесят километров на восток, до другой – триста на северо-запад. Плюс я ни хрена не буду видеть до самой земли.

– Тогда забудь, – говорит старпом. – Давайте сначала взглянем на карту, а потом уже попробуем с ними связаться.

– Есть, сэр, – отвечает Халли.

В грузовом отсеке сидят три офицера с «Версаля», все трое – младшие вахтенные из БИЦ, и четыре взволнованных десантника в полевой форме.

– А где шкипер, сэр? Он разве не был с вами в БИЦ, когда нас атаковали?

– Шкипер сел в другую капсулу, – отвечает капитан-лейтенант Кэмпбелл. – Так положено по уставу. Чтобы оба старших офицера не погибли, если капсула сгорит или разобьется. А теперь врубай свою штуковину, попытаемся разобраться, куда нас занесло.

В моей деке скрывается вторая половина головоломки. Я могу найти все данные о Уиллоуби, включая положение каждой структуры на планете и траектории всех спутников на орбите, но не могу сказать, где мы находимся.

– Халли, подскажешь наше положение?

– Конечно. Секунду.

Она сверяется с экраном и выпаливает цепочку координат. Я вбиваю их в спутниковую карту Уиллоуби, и моя дека обозначает нашу позицию аккуратненьким крестиком, подозрительно похожим на символ прицела.

– Мы здесь, – говорю я старпому и поворачиваю к нему экран. Он несколько мгновений изучает дисплей, потом хмурится:

– Ну разумеется. Мы вообще не там, где надо. Основное поселение – в другом полушарии.

Он отдает мне деку и потирает свою переносицу большим и указательным пальцами:

– Просто потрясающе. У нас нет вооружения, почти кончилось топливо, мы в трех тысячах километров от единственной заправки на всей каменюке, а у нее еще и хозяева, судя по всему, поменялись.

Я перемещаю и приближаю спутниковую карту, чтобы осмотреть радиус, который Халли обозначила чуть раньше как максимальный для корабля с оставшимся топливом. Мы над полуостровом длиной и шириной в сотни километров, и большая его часть совершенно пуста, но к югу от нас имеется значок базы. Я проверяю расстояние и обнаруживаю, что он меньше чем в двухстах километрах от нас.

– Я что-то нашел, но не знаю, что значит этот символ на карте.

Я складываю деку дисплеем вверх и отдаю командиру. Он бросает взгляд на карту и тычет пальцем в символ:

– Это один из пунктов терраформирования. Здоровенный атмосферный корректор, а под ним – термоядерный реактор.

– Могут там быть еда и вода?

– Да, – говорит он. – Там есть обслуживающая бригада. Еда, горячая вода, душ и койки для сна. Черт, да у них и топливо может найтись. Отличная находка, мистер Грейсон.

Он возвращает мне деку и хлопает в ладоши:

– Мы нашли место для отдыха, ребята. Давайте проверим, есть ли кто дома.

Станция терраформирования – огромное кубическое здание, похожее на фабричную упаковку для военного фрегата. Оно построено из некрашеного бетона, изрядно потрепанного погодой за те десять лет, что работает сеть терраформирования. Вдоль длинных стен главного здания тянутся ряды построек поменьше, и каждую из них венчает гигантская квадратная выхлопная труба, выглядящая так, будто в нее можно посадить десантный корабль и еще место останется.

– Уродливая штука, да? – говорит за нашими спинами командир Кэмпбелл, озвучивая мои мысли. – Атмокорректор третьего класса. На каменюке таких еще шестьдесят три. Куча денег нужна, чтобы так терраформировать планету.

Пока Халли облетает комплекс на низкой высоте, я осматриваю уродливую бетонную громадину под нами и пытаюсь представить шесть десятков таких же, выстроенных бок о бок. Стоимость одних стройматериалов, пошедших на сеть, должна быть заоблачной, но это ничто по сравнению с количеством денег, потраченных, чтобы перевезти технику для этих атмокорректоров за сорок два световых года. Внезапно я понимаю, почему у Содружества постоянно не хватает денег и почему в коммунальных городах питаются только протеиновыми котлетами и переработанным дерьмом.

– Эй, внизу, пригните головы, если не спите. Флотский корабль Жало-Шесть-Два заходит на посадку, – передает Халли.

С одной стороны гигантской центральной структуры имеется группка блочных строений и усыпанная гравием посадочная площадка, кое-как отмеченная белой краской. Мы спускаемся на нее, и Халли сажает семидесятитонную боевую машину на гравий с такой нежностью, что я даже не чувствую, как полозья касаются поверхности. Здания на станции не повреждены, внутри них виден свет. Халли выключает тягу и ударяет кулаком по кнопке хвостового трапа. Потом протягивает руку вверх и щелкает несколькими важного вида выключателями, после чего двигатели затихают с протяжным стоном.

– Посмотрим, есть ли кто дома, – говорит она.

За нашими спинами десантники выбегают из грузового отсека с оружием наготове. За ними следуют офицеры, которые выглядят совсем не так воинственно в своих рабочих униформах.

– Ну что, можем к ним присоединиться, – говорит мне Халли. – Если они не припасли где-нибудь несколько тонн горючки для десантных кораблей, эта птичка никуда не полетит.

Мы отстегиваем ремни и снимаем летные шлемы. Халли оставляет свой на сиденье, я делаю так же. На выходе из кабины она ненадолго останавливается и гладит переборку, словно благодаря верного скакуна за то, что доставил ее в безопасное место.

Я открываю люк арсенала и достаю со стойки винтовку. Халли встает рядом и берет такую же. Проверяет патронник, открывает ящик с амуницией и начинает подавать мне магазины.

– Ты хоть помнишь, как из нее стрелять? – спрашиваю я, и Халли показывает мне средний палец, не прекращая работать. Я запихиваю по магазину в каждый карман на штанинах и заряжаю еще одним винтовку. Получив нормальное боевое оружие, я чувствую себя чуть спокойнее.

Халли заряжает свою винтовку рядом со мной, и на меня внезапно накатывает дежавю, воспоминание о занятиях по бою в городских условиях, когда мы готовились к учебным схваткам друг с другом, похожим на игру в догонялки с броней и невсамделишными винтовками. Вся экипировка в этом арсенале сделана для того, чтобы люди в боевой броне сражались с другими людьми в боевой броне, и я осознаю, что мы не готовы ступить своей коллективной ногой в галактику за пределами нашей захолустной звездной системы.

– Двадцать пять метров, – бормочет Халли, натягивая жилет-разгрузку поверх своего летного комбинезона. – Как бы хотелось, чтобы в МАРСы можно было заряжать ядерные боеголовки, да?

Когда мы выходим из корабля и присоединяемся к остальным, снаружи уже ожидает теплая встреча. Целый отряд десантников вышел поприветствовать нас из одного из строений. Они напялили на себя ножную и грудную броню, но не надели шлемы и разгрузки – наше прибытие явно застало их врасплох. Пока мы с Халли присоединяемся к группе, командир десантников опускает винтовку и отдает честь нашему старпому:

– Сержант Бэккер, сэр. Мы – гарнизонный отряд. Рады видеть, что флот наконец-то прибыл.

– Капитан-лейтенант Кэмпбелл, корабль ВКС САС «Версаль». Не объясните, что здесь творится, сержант?

Сержант обменивается со своими людьми неуверенными взглядами:

– Мы надеялись, что это вы нам объясните, сэр. Мы почти месяц как потеряли связь с Уиллоуби-Сити.

Станция терраформирования укомплектована отрядом десанта и двадцатью гражданскими техниками из колонии. Даже с прибытием пяти офицеров и четырех бойцов с «Версаля» в местной столовой еще остаются пустые места. Старпом Кэмпбелл намного опережает всех остальных по рангу и поэтому быстро принимает на себя функцию командира.

– У вас не было связи с основным поселением больше трех недель? – переспрашивает он.

– Да, сэр. Однажды утром мы разговаривали с ними, обменивались отчетами – и вдруг связь просто оборвалась. Мы продиагностировали все оборудование вплоть до спутникового канала. Все работает так, как должно.

– Сержант Бэккер, – говорит старпом.

– Сэр?

– Возьмите своих и моих десантников и обеспечьте периметр вокруг этого места. Капрал Харрисон объяснит вам, что нужно высматривать. Если увидите, что сюда что-то направляется, – поднимайте тревогу.

– Есть, сэр, – говорит сержант Бэккер. – Вы слышали командира. Вперед, десантура.

Десантники подбирают оружие и покидают комнату.

– Что происходит, капитан? – спрашивает старпома один из гражданских. – На нас напал СРА?

– Ну, – отвечает тот, – хорошие новости в том, что, насколько нам известно, в пяти световых годах отсюда нет ни одной боевой единицы СРА.

– Но, видимо, есть и плохие новости, – говорит гражданский. – Иначе бы вы не послали всех десантников сторожить нас.

– О, – отвечает капитан-лейтенант Кэмпбелл, – вы себе даже не представляете.

Известие, что человечество только что впервые столкнулось с внеземной жизнью, конечно, потрясает техников, но куда больше их тревожит то, что мы не прибыли эвакуировать их на поджидающий корабль флота, и что останки судна, на котором мы прилетели, скорее всего, уже разбросаны по всему континенту.

– Подходящее завершение паршивого месяца, – говорит начальник станции, когда старший помощник заканчивает рассказ о том, что произошло в течение нескольких часов после нашего выхода из канала Алькубьерре.

– И не говорите, – усмехается старпом.

– Когда мы потеряли связь с Уиллоуби-Сити, погода словно взбесилась. Мы собирали данные об атмосферных явлениях с тех пор, как организовали здесь лавочку, и я никогда подобного не видел.

– Мы заметили, что у вас слишком жарко, – говорит Халли. – Я думала, тут сейчас должна быть холодрыга.

– С тех пор как терраформировщики отдали нам ключи, здесь в это время года было плюс пять по Цельсию, – отвечает начальник. – Прямо сейчас температура на двадцать градусов выше нормы, и уже три недели она поднимается на пять градусов за каждые семь дней.

– В паре сотен километров отсюда сумасшедшие шторма, – говорит Халли. – Скорость ветра – восемьдесят узлов, и тучи с трех тысяч километров до самой земли.

– У нас за одну последнюю неделю выпало больше осадков, чем за три месяца до этого. Постоянные грозы. Но давайте-ка я покажу вам кое-что еще более пугающее.

Он открывает портативный терминал, который держал в руке, и присаживается за один из обеденных столиков. Старпом и младшие офицеры собираются за его спиной, чтобы взглянуть на экран.

– Все станции терраформирования на планете объединены в общую сеть, чтобы мы могли делиться данными и синхронизировать работу. Вскоре после потери контакта с Уиллоуби-Сити станции начали пропадать из сети. Мы синхронизируем данные через спутники каждое утро и вечер, и сейчас у нас осталось только сорок девять рабочих узлов. Каждый день отключаются одна или две станции. Но и это не самые плохие новости.

Он что-то быстро набирает на клавиатуре и показывает на дисплей:

– Когда планету отдали под колонизацию, атмосфера была очень близка к земной. Восемьдесят и три десятых процента азота, восемнадцать процентов кислорода, восемь десятых процента аргона и одна сотая процента углекислого газа.

Он выводит на экран еще одну таблицу с данными и показывает на нее.

– С тех пор как мы потеряли контакт с Центром, содержание кислорода в атмосфере стало снижаться, а содержание углекислого газа – расти. Сейчас у нас пятнадцать процентов кислорода, семьдесят три – азота и три процента двуокиси углерода. Каждую неделю уровень кислорода падает на несколько процентов, а уровень углекислого газа возрастает. Еще немного – и мы не сможем дышать. Если учесть рост температуры, получается, что десять лет терраформирования обратились вспять за месяц. Пусть даже атмокорректоры вырубаются один за другим, атмосфера не может измениться так резко. Все эти станции работают в режиме поддержки, а терраформирование почти закончено. Было почти закончено, – поправляется он.

– Сэр, вы думаете, это они сделали? – спрашивает старпома один из лейтенантов с «Версаля». Тот недоуменно смотрит на подчиненного, а потом издает лающий смешок, от которого я вздрагиваю.

– Нет, лейтенант Беннинг, я думаю, кто-то случайно толкнул термостат на центральном атмокорректоре.

Он осматривает наблюдающую за ним смешанную группу гражданских и флотских офицеров и пожимает плечами:

– Ну, ребята, кажется, кто-то другой застолбил за собой это местечко, и нам только что прислали извещение о выселении.

Старпом разбивает нас на команды, чтобы проверить запасы. Даже с учетом прибывших людей еды и воды хватит на несколько месяцев. Местные склады и наш арсенал позволят вооружить всех в нашей группе до зубов и продержаться в сытости и безопасности до прибытия спасательного корабля. Чего мы, однако, с собой не привезли – так это достаточно кислорода, чтобы было чем дышать, когда воздух испортится окончательно.

– Что у нас с транспортом? – спрашивает старпом, когда мы снова собираемся в столовой, чтобы подытожить осмотр запасов.

– Пять самоходных кранов в гараже снаружи и два сверхлегких самолета, – докладывает Халли.

– Как вы добирались до главной базы и обратно? – спрашивает старший помощник Кэмпбелл у администратора, долговязого седого мужчины по фамилии Хейвард, – он выглядит так, будто бо́льшую часть работы выполняет на улице и своими руками.

– На «консервной банке», – отвечает тот. – Атмосферный шаттл из Уиллоуби-Сити. Прилетал дважды в месяц или по вызову, если появлялась болячка, с которой наш док не мог справиться.

– Это долгий перелет, – говорит Халли. – Сколько дотуда, три тысячи километров?

– Две восемьсот. Шесть часов в одну сторону, если погода приличная.

– На этих кранах мы будем тащиться две недели, даже если сможем захватить достаточно топлива для переезда, – говорит старпом.

Мистер Хейвард качает головой:

– Вам туда не добраться. Между нами и городом горная цепь и океанский пролив.

– Вот зараза, – говорит старпом. – Что ж, похоже, придется дожидаться подмоги прямо здесь.

– У вас есть хоть какие-то запасы топлива? – спрашивает Халли у мистера Хейварда. – Я имею в виду, кроме горючки для кранов и тех самолетиков?

– У посадочной площадки вкопана цистерна. Она полна JP-101AA. Это для «консервных банок». Они обычно берут достаточно топлива для полета в оба конца, но мы все равно держим запас на всякий случай. Пять тысяч галлонов.

– JP-101AA, – повторяет Халли.

– Да. Для полетов в атмосфере. Подойдет для вашей тачки?

– У нее многотопливные двигатели, – отвечает она. – Тяга будет меньше, и придется не выходить из атмосферы, но да, сто один они примут.

– У нас нет заправщика, – сообщает мистер Хейвард. – Только переносной ручной насос. Заправка этого монстра займет вечность, – он выглядывает из окна на виднеющийся вдали десантный корабль. – Сколько вообще в такой влезает топлива?

– Двадцать одна тысяча восемьсот сорок четыре фунта, – без запинки отвечает Халли.

Один из техников присвистывает:

– Это почти семнадцать тысяч литров, – говорит он мистеру Хейварду. – У нас хватит только на одну заправку.

– Да это не беда, – говорит мистер Хейвард и выключает свой портативный терминал. – Что-то мне подсказывает, что к концу месяца эта горючка здесь больше никому не понадобится.

Заправка занимает четыре часа, хотя в ней участвует десяток человек. Пытаться заправить десантный корабль класса «Оса» с помощью ручного насоса и шлангов с нестандартным соединением – все равно что наполнять ванну, выжимая в нее мокрые полотенца. Мы посменно открываем топливоприемники «Осы» вручную и засовываем маленькие, толщиной с руку, шланги аварийного насоса прямо в баки. Когда заправка заканчивается, от всех нас несет авиационным горючим, даже от старпома.

– Итак, птичка полна, – объявляет капитан-лейтенант Кэмпбелл, когда мы возвращаемся в столовую. – Мы отправляемся проверить, что творится в Уиллоуби-Сити. Я предпочел бы не брать с собой всех на случай, если мы попадем в неприятности.

– Не возражаю, – говорит мистер Хейвард. – Мы не военные. Были бы для вас лишним грузом.

– Предлагаю отправиться налегке, – говорит Халли. – Я никогда не летала на атмосферном топливе и не представляю, сколько вообще народу сможет поднять корабль.

– Что, если на вас нападут, сэр? – спрашивает капрал Шейфер. – Вам могут понадобиться бойцы, когда доберетесь до места.

Старший помощник Кэмпбелл качает головой:

– Вряд ли, капрал. Будем реалистами – если колония уничтожена, значит, силы противника таковы, что нам с ними не справиться, и вы четверо ничего не измените. Я бы предпочел по-быстрому смотаться и не беспокоиться при этом о безопасности ваших людей.

– Понял вас, сэр, – говорит капрал.

– Лейтенант Адамс, остаетесь за главного, пока я не вернусь. Если связь пропадет и мы не вернемся через двенадцать часов, отсиживайтесь здесь и ждите спасательного корабля. Ясно?

– Так точно, сэр, – отвечает лейтенант. – Не высовываться и ждать подмоги.

– Капрал Шейфер, вы с вашими людьми выгрузите все оружие и припасы с корабля, пока энсин Халли занимается предполетной проверкой. Оставьте нам три винтовки и ракетницу на случай, если придется сесть в поле. Я не хочу, чтобы все это добро пропало зря, если нас собьют.

– Вас понял, сэр. Приступаем немедленно.

– Хорошо, – старпом снова хлопает в ладоши. – Давайте двигаться, ребята.

^– Ни минуты покоя, – говорит Халли, пока мы снова пристегиваем ремни безопасности. Двигатели прогреваются, но их гудение звучит по-другому, ниже и грубее, чем прежде.

– Убедись, что ремни закреплены прочно, – советует она. – Если придется выбрасываться, ты не захочешь вывалиться из кресла при катапультировании.

– Да, это не особо хочется, – соглашаюсь я. – А теперь будь так любезна, не говори больше про катапультирование. Я не слишком жажду добавить еще и спуск на парашюте к списку того, что испытал сегодня впервые.

– Да ну, катапультироваться весело, – говорит Халли. – До ужаса и белых костяшек.

Я наблюдаю, как она совершает предполетную проверку – более расслабленно, чем несколько часов назад в ангаре «Версаля».

– Отлично, приборы в норме. Кажется, все хорошо. Командир, вы там пристегнулись?

– Подтверждаю, – отвечает старпом по интеркому. – Поднимай нас, как только будешь готова.

Халли берется за рычаг тяги и джойстик, и несколько секунд спустя мы зависаем над посадочной площадкой. Она осторожно виляет хвостом корабля влево и вправо, проверяя плоскости управления. В который раз я поражен, насколько подвижной может быть такая большая и громоздкая машина.

– Поехали, – говорит Халли и увеличивает тягу. – Жало-Шесть-Два снова в деле.

Вскоре мы снова летим в шести километрах над каменистой почвой полуострова.

– Напомни мне направление на город, – говорит Халли. Я проверяю спутниковую карту на деке:

– Уиллоуби-Сити находится по направлению один-семь-девять от станции, расстояние – двести восемьдесят морских миль.

– Назови координаты, пожалуйста.

Я зачитываю спутниковые координаты, и она забивает их в свою навигационную консоль.

– Готово. Теперь птичкин компьютер знает, куда мы летим. Так мне чуть проще будет возвращаться туда.

Она показывает на стекло и огромный грозовой очаг, накрывающий континент перед нами.

Без возможности выхода в космос десантный корабль – всего лишь большой и малоэффективный самолет. Халли недовольна тем, как он ведет себя с низкопробным топливом в баках.

– Такое ощущение, что кто-то поставил на него ограничитель, – говорит она, когда мы пролетаем над горным хребтом, о котором говорил мистер Хейвард. – Я с трудом поднялась на шесть километров и выжимаю только четыреста узлов скорости. Мы должны быть раза в два быстрее.

– Все же лучше, чем тащиться пешком, – говорю я.

– Ненамного. Мне кажется, что трюм полон камней.

По пути к центральному поселению Халли засекает еще несколько аварийных маячков на приземлившихся спасательных капсулах. К этому моменту мы снова поднялись над разбуянившейся погодой, и хотя Халли каждые несколько минут сообщает о нашем присутствии на аварийной частоте, с земли никто не отзывается. Она зачитывает координаты упавших капсул, как только они всплывают на экране ее ТакЛинка, и я ввожу их в спутниковую карту админской деки. Все капсулы больше чем в сотне километров от траектории нашего полета, и старпом приказывает Халли не менять маршрута, когда она связывается с ним по интеркому.

– У них есть припасы и средства связи, – говорит он. – Я не хочу забить птичку автостопщиками и погибнуть вместе с ними. Они продержатся до прибытия спасательного корабля.

– Есть, сэр, – отвечает Халли.

Грозовые тучи покрывают планету как погребальный саван, и мы не можем разглядеть, кто бродит по ее поверхности. Какие-то существа захватывают мир, изменяют его под свои потребности, а мы не можем узнать, с чем имеем дело, пока не погрузимся в этот темный омут и не окажемся среди них, хрупкие и беззащитные. Я чувствую себя как ребенок, которого родители только что заставили спуститься в набитый чудовищами подвал по какому-то мелкому делу.

Не знаю, сколько времени мы уже провели в воздухе, когда Халли наконец направляет нос корабля вниз, на гневного вида облака.

– Готовьтесь к тряске, – говорит она нам. – Осталось пятьдесят километров. Я спущусь и попробую отыскать луч САП.

– Луч САП?

– Системы автоматизированной посадки, – отвечает она. – С ней я могу посадить птичку при нулевой видимости, даже управления не касаясь.

Я с тревогой смотрю, как мы приближаемся к тучам, то и дело освещающим темное небо вспышками молний. Как только мы входим в облака, корабль снова начинает трясти, но эта турбулентность кажется не такой жестокой, как те буйные ветры, напавшие на нас во время первого спуска в грозу.

– Диспетчерская Уиллоуби, говорит флотский корабль Жало-Шесть-Два, – сообщает Халли. – Я в сорока девяти километрах к северу от вас, запрашиваю посадку по САП.

В ответ слышна только статика, и Халли дважды повторяет передачу, а потом сдается и пожимает плечами:

– Местное навигационное оборудование работает. Я вижу радиомаяк и луч САП. Что бы там ни случилось, энергия у них еще есть.

Мы пробиваем облачный покров, и земля не так близка, как в тот раз, когда мы подбирали старпома. Ливень превратился в морось. Когда Халли выравнивает корабль, до поверхности еще шестьсот метров, и окружение просматривается на полкилометра вперед.

– Погода выправляется, – говорит Халли. – Может, САП нам и не понадобится.

Я изгибаю шею и смотрю на землю под нами, пытаясь заметить инопланетян, которые должны быть видны даже с такой высоты, но внизу ничего не двигается. Пейзаж выглядит таким же унылым и монотонным, как каменистые холмы и плато возле станции.

– Осталось тридцать километров, – объявляет Халли. – Внизу пусто. Радар и ИК-сенсоры ничего не видят.

Все, что я вижу впереди, – радиомаяк.

– Не расслабляйся, – говорит в наушниках старпом. – При первом же намеке на неприятности поднимай нас над тучами.

– А то, блин, я без тебя не догадаюсь, – бормочет Халли себе под нос, не зажимая кнопку связи на своем джойстике.

Город, вынырнувший из тумана в полукилометре от нас, выглядит нетронутым. Когда мы подлетаем ближе, становятся видны ряды блочных строений, квадратных модулей из стали и бетона с толстыми поликарбонатными окнами. Дома расположены в ячейках аккуратной сетки бетонных дорог. Администратор станции терраформирования называл это поселение Уиллоуби-Сити, но это чересчур претенциозное имя. Почва здесь бледно-охристого оттенка. Видны участки, где колонисты высадили растения, чтобы они приспособились к местным условиям, но, судя по виду сверху, Уиллоуби не слишком дружелюбна к земной траве.

Халли пролетает высоко над поселком, вводит «Осу» в крутой спиральный вираж, чтобы взглянуть на землю. Я выглядываю в толстое бронированное окно с ее стороны кабины, но не замечаю ничего необычного. Дома и дороги, кажется, не повреждены. Во многих окнах горит свет.

– Вроде все нормально, – говорит Халли. – Давай-ка спустимся и взглянем поближе.

Мы делаем еще один променад над Уиллоуби-Сити, на этот раз куда ниже и медленнее. И теперь я замечаю внизу кое-что еще, чего нельзя было разглядеть с высоты шестисот метров. Внизу все-таки есть люди, но они не реагируют на десантный корабль, пролетающий прямо над поселком. Они лежат на бетонном кружеве дорожной сетки, у стен зданий, и лицом вниз в охряной пыли на земле между домами. Лежат поодиночке или в парах, на спине или на животе, как будто вся колония решила вздремнуть. У меня во рту немедленно пересыхает, и сердце начинает колотиться в груди. Когда я смотрю на Халли, то замечаю, что она прикусила нижнюю губу, разглядывая картину внизу.

– Командир, надо бы вам сюда подойти и взглянуть на это, – говорит она в микрофон.

Вскоре из люка за нашими спинами появляется капитан-лейтенант Кэмпбелл. Он хватается за наши кресла, чтобы не упасть, и наклоняется к окну с моей стороны кабины. Без единого слова Халли мягко наклоняет корабль влево, чтобы он лучше разглядел кладбище, в которое превратилась колония.

– Господи боже, – деревянным голосом произносит старпом.

– Здания нетронуты, – говорю я. – Я вообще не вижу никаких повреждений. Что за чертовщина с ними стряслась?

– Да чтоб я знала, – отвечает Халли. – Но, командир, если вы не возражаете, я предпочла бы не садиться и не рисковать заражением.

Я и не задумывался, что это может быть химическая атака, но теперь, когда Халли озвучила свое беспокойство, меня очень тревожит небольшая высота нашего полета. Я знаю, что это просто игра моего гиперактивного и напуганного воображения, но мне представляется, как двигатели корабля обратной тягой всасывают облако отравляющего вещества. На занятиях по химзащите нам показывали видео химических и биологических атак, снятое во время последней большой стычки с китайцами и корейцами, и крупные планы неудачливых бойцов САС, захлебнувшихся кровавой рвотой, навсегда отпечатались в моей памяти.

– Не будем, конечно, – соглашается старпом. – Не хочется мне сегодня выблевывать свои легкие. Поднимайся выше, и давай включим радио, посмотрим, не выбрался ли кто отсюда. Может, местные десантники успели надеть защитные костюмы.

Некоторое время мы кружим над поселком на большой высоте, пытаясь связаться с десантниками, которые могли покинуть город. Халли двадцать минут передает сообщения на полевой частоте десанта, не переставая нарезать круги, но снова не получает ответа.

– Если они в пределах пятидесяти километров, то должны нас слышать, – говорит она. – Я недолго еще смогу продолжать, если мы хотим вернуться к станции на том, что осталось в баках.

– Понял, – говорит старпом. – Сверни еще раз на юг, а потом полетим обратно.

– Как-то многовато бестолкового кружения, – тихо говорю я Халли, держа пальцы как можно дальше от кнопки интеркома. Она пожимает плечами.

– Все лучше, чем сидеть на жопе и ждать, когда нас подберет следующий корабль.

Консоль ТакЛинк мягко чирикает, и Халли отвлекается на нее. Она тыкает пальцем в экран, вглядывается в дисплей, а потом резко выпрямляется.

– Что такое? – спрашиваю я, опасаясь новых дурных новостей.

– Аварийный маячок, – говорит она. – Это второй десантный корабль с «Версаля», Жало-Шесть-Один.

Ее пальцы выбивают чечетку на консоли коммуникатора, и она переходит на другую частоту:

– Жало-Шесть-Один, это Халли в Жало-Шесть-Два. Я засекла ваш маячок в двадцати девяти километрах к югу. Если кто-то меня слышит, пожалуйста, ответьте.

И снова нам никто не отвечает. Халли дважды повторяет передачу, а потом утомленно фыркает:

– Это просто Планета Сломанных Радио какая-то. Мне уже поднадоело разговаривать с собой.

Она включает интерком:

– Командир, я засекла аварийный маячок нашей второй «Осы». Я подлечу и взгляну на нее, проверю, уцелел ли кто-нибудь.

– Разрешаю, – говорит старпом.

Когда мы возвращаемся в облака, Халли сканирует поверхность перед нами. Я смотрю на ее сенсорный экран, на котором отображается клиновидный сегмент планеты под нами и впереди нас: его через короткие интервалы прочесывает сфокусированным лучом корабельный радар.

– Обычно мы непрерывное сканирование не делаем, – говорит Халли, заметив, что я смотрю на экран. – От этого радара системы оповещения вспыхивают, как рождественские елки. Если бы внизу были солдаты СРА, мы с тем же успехом могли повесить на себя мишень с надписью «СБЕЙ МЕНЯ».

– Знаешь, что? Я уже мечтаю, чтобы внизу были попросту солдаты СРА, – говорю я, и она улыбается.

– Да уж. Кто бы мог подумать, что мы будем об этом мечтать, да?

Внезапно облачный покров заканчивается без всякого предупреждения. Только что мы летели среди дрейфующих дождевых туч при нулевой видимости – и сразу же оказались под чистым небом. Я удивленно выглядываю в боковое окно и вижу за кораблем удаляющуюся облачную стену. В нескольких километрах под нами земля. Похоже, мы только что попали в глаз бури. Вокруг нас огромная чаша спокойной погоды шириной километров двадцать, если не больше.

– Да чтоб мне сдохнуть, – говорит Халли голосом, полным изумления и трепета.

Перед кораблем, в самом центре безоблачного участка, в небо устремляется грандиозных размеров башня. Она цвета грязного снега и так высока, что я не могу разглядеть вершины, даже задрав голову и выглянув в верхнюю оконную панель кабины. Башня выглядит невероятно тонкой для подобной высоты, но даже с этого расстояния очевидно, что диаметр ее – несколько сотен метров. У земли она расширяется, словно древесный ствол.

– Что это еще за хрень?

– Сэр, вам нужно на это взглянуть, – сообщает Халли старпому, который немедленно выбирается из кресла и снова возвращается в кабину.

– Иисусе, – говорит он, увидев перед нами уходящую в темные облака башню.

– На радаре ничего нет, – говорит ошеломленная Халли.

– Что-что?

– Радар ее не видит, – отвечает она и перебирает режимы отображения на экране. – Ни наземный радар, ни «воздух-воздух», даже в миллиметровом диапазоне пусто. Если бы облака вдруг не разошлись, мы впаялись бы прямо в эту штуку, не заметив ее.

– А они времени зря не теряли, – говорит старпом. – Построить такую громадину меньше чем за месяц?

По мне так поднимающаяся с поверхности планеты структура вовсе не выглядит построенной. Ни опор, ни выступов, ни швов. Поверхность башни выглядит ровной и гладкой. Она похожа на дерево, с которого сняли кору.

– Аварийный маячок в четырех километрах от нас, на пять градусов правее, – говорит Халли. – У самого основания этого.

– Пока просто облети ее, – приказывает старпом. – Держись подальше. Не хочу, чтобы рядом с ней появился и второй маячок.

Безоблачное пятно выглядит идеально круглым, и высокая белая структура стоит в самом его центре. Халли поворачивает «Осу» влево, ложась на курс, параллельный стенам этого странного глаза бури.

– ИК-сенсоры ее видят, – говорит она. – Она не раскаленная, конечно, но какое-то тепло выделяет.

– Да, но что это?

Я снова выглядываю через верхнюю оконную панель. Тучи над нами светлее, чем мрачная стена по левую руку, и, поднимая глаза, я улавливаю быстрое движение, словно штормовые облака гонит по небу стремительный ветер. Поток свинцово-серых туч рождается в самом центре глаза бури и несется к его границе.

– Это терраформировщик, – говорю я. – Или атмокорректор, не знаю уж, как они его называют. Взгляните-ка.

Халли следует за моим взглядом, а старпому приходится изогнуться над центральной консолью, чтобы понять, на что мы смотрим.

– Думаю, мистер Грейсон, вы правы, – говорит он. – И если это так, то нам на этой планете делать больше нечего.

Он выпрямляется и приседает между нашими сиденьями.

– Мы потратили пятнадцать сраных лет, чтобы построить сеть терраформирования на этом булыжнике и сделать его пригодным для людей. Если эти твари могут заявиться сюда и установить свою систему за три недели…

Он не заканчивает фразу, но я улавливаю суть. Если это рабочий атмокорректор, значит, инопланетяне настолько развиты, что пытаться с ними конкурировать – все равно что заявиться на конкурс архитекторов с детским конструктором и парой рулонов полимерных тканей.

– Давай подлетим к маячку, только осторожнее.

– Есть, сэр, – отвечает Халли. – Лучше снова пристегнитесь, а то мало ли что.

Мы медленно поворачиваем направо, пока громадина белой башни не оказывается по центру лобового стекла «Осы». Халли быстро измеряет ее с помощью системы оптического прицеливания и объявляет, что высота структуры от основания до того места, где ствол теряется в облаках, составляет восемьсот пятьдесят метров.

– Радар начинает что-то улавливать, – говорит она. – Перестану-ка я прощупывать ее лучом. Не хватало еще хозяев разозлить.

Маячок посылает свои непрерывные бездумные электронные стенания с противоположной стороны башни. Халли снижается, одновременно совершая левый разворот, и мне открывается прекрасный вид на эту «постройку». Теперь до нее меньше четверти километра, и я замечаю на поверхности маленькие неровности, которых не видел раньше, нерегулярные наросты и выступы, из-за которых башня еще больше походит на растение.

– Сто пятьдесят метров, – говорит Халли. – Ниже я опуститься не решусь.

Место, где второй десантный корабль рухнул на поверхность планеты, заметить легко. На земле виден след удара, всего в нескольких десятках метров от башни, и выжженная борозда, уходящая от точки падения. В конце почерневшего шрама на каменистой почве находится искалеченный остов того, что было Жалом-Шесть-Один. Останки корабля искорежены так сильно, что я не понял бы, что это, если бы не видел «Осу» в неповрежденном состоянии. Халли пролетает над местом крушения, и я вижу, что некоторые обломки все еще пылают.

– Парашютов не видно? – спрашивает Халли.

– Не знаю. Как они выглядят?

– Снаружи купол маскировочного цвета, внутри – оранжевый. Его можно использовать как сигнальный маркер для поисковых птичек.

Мы облетаем место катастрофы, и я осматриваю его, но не вижу ничего, кроме сломанных и искореженных обломков корабля. Бросив взгляд на основание башни, я замечаю еще кое-что – подпалины и выбоины от пуль, пятнающие поверхность ствола.

– Похоже, твои приятели пытались отстрелить от нее кусочек, – сообщаю я Халли и показываю на повреждения. Она смотрит на стебель и быстро распознает следы выстрелов.

– Ну конечно. Кто бы сомневался. Рикман, тупица, думает исключительно яйцами. Естественно, он попытался атаковать эту штуку.

– Интересно, как они сбили корабль. Думаешь, у них есть оружие?

– Я не слишком хочу в этом убеждаться, – говорит Халли. – Давай-ка убираться отсюда, пока мы не узнали точно.

– Внимание всему экипажу «Версаля». Говорит старший помощник. Оставайтесь на местах приземления и не пытайтесь достичь поселений колонистов. На планете агрессивный противник, и я приказываю вам затаиться и избегать контакта до прибытия спасательного корабля. Повторяю, не пытайтесь достичь поселений колонистов и не ввязывайтесь в бой, если вас не атакуют.

Мы поднялись высоко, намного выше туч, и старпом передает одно и то же сообщение каждые несколько минут. Мы получили несколько ответов от наших людей, приземлившихся на планету, но, к моему облегчению, старший помощник отказал им всем в просьбе подняться на корабль. Мне не нравится, что мы их бросаем, конечно, но грузовой отсек «Осы» для них не безопаснее лежащей на земле капсулы, а я не хочу снова спускаться в царящий внизу кошмар и находить новые дурные известия. В любом случае, оставшегося топлива едва хватит, чтобы без проблем вернуться на станцию терраформирования, где ждет нас остальной экипаж.

– Задницы нам надрали, как беспомощным детям, – говорит мне Халли, пока старпом занимает корабельное радио, сидя в кресле механика. – Корабль сбит, колония уничтожена, и теперь они просто здесь обустраиваются.

– Не думаю даже, что нам пытались надрать задницы, – отвечаю я и содрогаюсь от свежих еще воспоминаний о сотнях поселенцев, лежащих мертвыми на улицах города, без видимых ран или следов на зданиях. – Колонию ведь не уничтожили. Просто обработали. Как будто выкурили муравьев из кухонного шкафа, представляешь? Бросили туда палочку от паразитов, потом вернутся, чтобы вымести тела.

– Веселенькая мысль, – говорит она. – Как будто настоящее оружие на нас пожалели.

Слева от нас местное светило, Капелла А, готовится коснуться горизонта. Оно выглядит больше и бледнее, чем наше земное Солнце, но зрелище все равно захватывающее, словно вдалеке взрывается водородная бомба. Небо на горизонте сочных оттенков оранжевого, красного и темно-фиолетового. Я долго смотрю на свой первый внеземной закат, а потом понимаю, что не могу вспомнить, наблюдал ли хоть раз за закатом на Земле.

– Ну, – говорит Халли, – я надеюсь, что флот пришлет что-то побольше фрегата, чтобы проверить, куда мы делись, а то скоро с неба посыплются еще спасательные капсулы.

Ночь на Капелле А черна как деготь. У планеты нет спутника, чтобы послужить ночным светилом. Как только гаснет последний луч местного солнца, мир снаружи исчезает. Я не могу даже различить изломанную линию горизонта перед нами, и отсутствие визуальных ориентиров сбивает меня с толку.

– Опусти щиток и щелкни выключателем над бровью, – говорит мне Халли, когда я озвучиваю свое беспокойство. – У этого ведерка для мозгов есть ИК-визор и ночное видение.

Пока мы медленно преодолеваем горный хребет, и двигатели изо всех сил пытаются удержать нас в паре тысяч метров над высочайшими из вершин, Халли пытается связаться со станцией терраформирования, до которой остается еще несколько сот километров.

– Терраформировщик Уиллоуби-Четыре-Семь, это Жало-Шесть-Два. Как слышите меня, прием?

Я ожидаю, что в моих наушниках снова не будет ничего, кроме тишины, но станция отвечает почти немедленно:

– Слышу вас, Жало-Шесть-Два. Рад, что вы вернулись.

– Четыре-Семь, мы в двухстах девяноста километрах от вас, готовимся приземляться. Как у вас погодка?

– Паршивая, – сообщают ей. – Сильный ливень, видимость меньше четверти километра, ветер в тридцать узлов в направлении сто восемьдесят. Уверены, что хотите садиться в таком бардаке?

– А нам больше некуда деться, – отвечает Халли. – У меня топлива еще на полчаса. Так что придется садиться или у вас, или в поле. Просто зажгите для меня все огни. Я найду комплекс по радару, а остальное сделаю на глаз.

– Вас понял, Шесть-Два. Включим все огни. Удачи, будьте осторожны.

Халли смотрит на меня и хохочет:

– «Будьте осторожны»? Мы в безоружном корабле, почти без топлива, на планете, полной недружелюбных гигантских тварей, собираемся садиться в непогоду без САП, а он говорит, чтобы я была осторожной.

– Я передумал насчет карьеры во флоте, – говорю я Халли. – Если выберемся с этого булыжника, займусь перекладыванием бумажек или буду белье в прачечной гладить. Найду спокойную работенку на какой-нибудь космической станции.

– Не выйдет, сынок, – говорит из-за спины старпом. Я так устал, что даже не слышал, как он вошел в кабину. – Жаль тебя разочаровывать, но мы тут только что наткнулись на первую инопланетную расу, встреченную человечеством. Если выберемся с этого булыжника, ты будешь одним из самых известных людей на всем флоте. Как только с нами разведка разберется, конечно.

К тому времени как мы снова зависаем над станцией терраформирования, я окончательно готов продолжить карьеру в службе обеспечения, подальше от десантных кораблей и спасательных капсул. Мы спускаемся в тучи, и корабль, кажется, толкают со всех сторон сразу, но Халли хладнокровно справляется с управлением, и я снова затыкаюсь и пытаюсь слиться с креслом. Даже с включенным инфракрасным режимом я не вижу огней на зданиях станции, пока мы не оказываемся в паре сотен метров над посадочной площадкой. А потом мы приземляемся, прежде чем я успеваю испугаться скорости спуска. Как только полозья корабля опираются на гравий площадки, Халли вырубает тягу и резко выдыхает.

– Напомни мне записать этот полет в бортжурнал, – говорит она. – Я его занесу в «полеты при говенной погоде». Ни хрена это были не тридцать узлов.

От посадочной площадки до ближайшего здания бежать меньше сотни метров, но все равно мы успеваем промокнуть до нитки.

– Все, хватит с меня, – говорит мне Халли в здании администрации, выжимая воду из волос и оставляя лужи на резиновом полу. – Летать-то мне нравится, но держаться за джойстик десять часов подряд – это немножко перебор.

– Ты когда в последний раз спала? – спрашивает ее старпом.

Халли пожимает плечами:

– Не знаю, сэр. Моя вахта только-только закончилась, когда на корабль напали. Сутки назад, наверное.

– Найди где-нибудь сухую одежду, – приказывает старпом. – Уверен, что у десантуры где-то хранится запасная форма. Отыщи себе еду и койку и выспись. И вас это тоже касается, мистер Грейсон, – добавляет он.

На станции есть комнаты для техников и гарнизонных десантников, но нам с Халли не хочется занимать чужую постель, поэтому мы устанавливаем пару раскладушек в одной из кладовок. С тех пор как «Версаль» подбили, я держался на адреналине и страхе, и спать мне не хотелось, но в относительной безопасности теплой кладовой я внезапно осознаю, насколько устал. Мы прислоняем винтовки к ближайшей стене и переодеваемся из промокшей флотской формы в десантные ИПУ, а потом растягиваемся на скрипучих раскладушках.

– Мне страшно до смерти, – говорит Халли. Мы прислушиваемся к низкому гудению кондиционеров. Раскладушки короткие и совсем не такие удобные, как наши койки на корабле. Одеяла колются и пахнут так, будто последние пять лет пролежали в пыльном шкафу.

– Даже не представляю, почему, – отвечаю я. – Шикарная природа, дружелюбные аборигены…

– Эндрю, ты хоть когда-нибудь перестаешь умничать?

– Нет. Это у меня, видишь ли, такой защитный механизм, которым я прикрываю то, что мне тоже страшно до смерти.

– Ясно, – улыбается она. – Хорошо, что я не одна такая. Мы так и притягиваем к себе всякое дерьмо, правда?

– Ты себе даже не представляешь, – говорю я.

Мы лежим на сдвинутых раскладушках, достаточно близко, чтобы наши тела почти соприкасались. Я тянусь, чтобы обнять ее за плечо, а она придвигается поближе и уютно прижимается ко мне, будто только и ждала, когда я подниму руку.

– Спасибо, что вытащила нас сегодня, – тихо говорю я. Халли поднимает голову и целует меня.

– Спасибо, что не умер сегодня, – шепчет она.

Спустя какое-то время кто-то пробегает мимо двери в кладовку, и я вздрагиваю и просыпаюсь. Кажется, будто я только-только закрыл глаза, но часы говорят, что мы продрыхли больше шести часов.

Слышен гул, настолько низкий, что я скорее чувствую его, чем слышу. Пол под нашими раскладушками едва заметно вибрирует. Потом дрожь уходит – и возвращается несколько секунд спустя, более ощутимая, чем прежде. Это похоже на едва заметное землетрясение или на звук артиллерийских снарядов, взрывающихся где-то вдали. Почему-то эти низкие и равномерные вибрации вызывают у меня большой прилив тревоги.

Халли ворочается на своей раскладушке, и я наклоняюсь и расталкиваю ее:

– Просыпайся и натягивай ботинки. Давай.

Низкочастотные колебания под ногами возвращаются каждые несколько секунд, с каждым разом становясь сильнее. Каждый толчок сопровождается низким гулом, медленным и ритмичным, как биение огромного сердца.

– А это еще что? – спрашивает Халли голосом, спросонья сиплым.

– Кажется, мы серьезно влипли, – отвечаю я.

Над нашими головами начинает выть сирена.

Мы надеваем ботинки и хватаем винтовки. Админская дека в противоударном чехле прислонена к стене рядом с моей раскладушкой. Я поднимаю ее и вешаю на плечо. Потом мы мчимся к столовой, где наша немногочисленная команда уже заряжает оружие и натягивает разгрузки.

– Всем надеть коммуникаторы, – приказывает старпом, когда мы входим в комнату.

– Что стряслось, сэр? – спрашиваю я.

– Десантники на крыше говорят, что к нам что-то приближается. Они пока не видят, что это, но оно идет с севера через тучи. Осмелюсь предположить, что оно охренеть какое большое.

Пол станции снова трясется под нашими ногами, словно подтверждая его слова.

– Десант! – кричит капрал Харрисон. – Разбирайте ракетницы и бегом на крышу!

Бойцы с «Версаля» надели боевые шлемы, нагрудную и ножную броню, явно позаимствованную из запасов гарнизона. Каждый из них хватает МАРС со стола, где свалено оружие из корабельного арсенала, и скрывается за дверью. Мы остаемся в столовой вместе с корабельными нажимателями кнопок и небольшой группкой обеспокоенных техников.

– Если кто-то знает, как держать винтовку, лучше вооружитесь, – советует гражданским старпом.

У меня винтовка еще с корабля, но я все равно подхожу к столу взглянуть, что нам оставили десантники. МАРСов и ракет к ним не осталось, но зато полно зарядов для подствольника. Я натягиваю разгрузку поверх своей чистенькой десантной ИПУ и заполняю ремни и карманы магазинами и сорокамиллиметровыми гранатами. Халли поступает так же. Гражданские беспокойно топчутся неподалеку, пялясь на нас и изучая оставшиеся на столе винтовки как чем-то интересные, но страшные диковины.

– Куда нам отправиться, сэр? – спрашивает командира Халли, как только мы заканчиваем вооружаться.

– Черт, да я не знаю, – отвечает тот. – Ну, найдите удобное местечко, чтобы стрелять из этих винтовок. Вся десантура на крыше главного здания. Кто-то должен остаться здесь и поддерживать связь.

– У нас есть защитный бункер, – говорит администратор станции. – Он в подвале главного здания. Там есть запас воздуха и связь.

– Отлично, – говорит командир. – Тогда все гражданские укроются там. Лейтенант Бэннинг, идите с ними, чтобы было кому снять трубку, если объявится флот и начнет звонить. Остальные со мной на крышу, добавим отряду еще несколько винтовок. Быстрее, ребята, пока наши гости еще не здесь.

Стех пор как мы приземлились, дождь поутих. Крыша станции атмосферной коррекции – плоская, залитая резиной площадь размером с городской квартал. Мокрая резина скрипит под ногами, пока мы бежим от двери к краю крыши, где десантники уже заняли боевые позиции. Даже те стены, что поменьше, тянутся метров сто, и между тремя огневыми группами, занявшими крышу, полно свободного пространства. Команда в правом углу устанавливает автоматическую пушку: крупнокалиберный пулемет возвышается на треноге и принимает боеприпасы из больших, полупрозрачных ящиков с патронами.

– Свои! – кричит старпом, когда мы подходим со спины к десантникам в середине крыши. – Привел вам еще немножко стрелков, сержант.

– Это кстати, сэр, – отвечает сержант Бэккер. – Чем больше, тем веселее.

– Куда поставишь нас, сынок? Командовать здесь тебе, потому что как пехотинец я ни черта не стою. Просто скажи мне, где стоять и когда стрелять.

– Есть, сэр, – отвечает сержант. – Если не возражаете, то разбейте своих людей и пополните три моих команды.

– Без проблем, – говорит старпом. – Энсин Халли и мистер Грейсон, вы пойдете к капралу Гаррисону. Лейтенант Дэвис и лейтенант Грацио, отправляйтесь к капралу Шейферу и делайте все, как он скажет. Я останусь с сержантом и буду делать так же.

К тому времени как мы с Халли добираемся до угла крыши, где обустроилась команда капрала Гаррисона, дрожь от толчков усилилась настолько, что дребезжат блоки в стене административного здания пятнадцатиметровой высоты. Что-то очень большое движется в дождливой мгле рядом со станцией терраформирования. Я замечаю, что Халли смотрит на посадочную площадку, где устроился десантный корабль, похожий на присевшего отдохнуть жука. В целом я бы сейчас предпочел быть в шести километрах над землей, и по лицу Халли видно, что она хотела бы того же.

– Вот оно! – кричит десантник из другой команды. – Направление один час, сто двадцать метров!

Мы смотрим в указанную точку и видим контуры грандиозной фигуры во мгле. Она все еще укрыта моросью и туманом, но очертания и размер ее пугающе огромны, словно на нас сквозь грозу надвигается эскадренный миноносец. А потом наш гость выходит из окутывающей его дымки медленными, широкими шагами, отдающимися под нашими ногами, словно толчки землетрясения.

– Срань господня, – говорит капрал Гаррисон. Я слышу пораженные крики десантников по всей нашей реденькой линии обороны.

Нет никаких сомнений в инопланетном происхождении существа, приближающегося к нам по каменистой равнине. Мой мозг пытается отыскать в земной биологии хоть что-то похожее, но остается ни с чем. Каким-то образом оно напоминает птицу, рептилию и млекопитающее одновременно. У него огромная безглазая голова, мотающаяся из стороны в сторону, и, кажется, многие километры скользкой от дождя кожи цвета яичной скорлупы. Передние конечности намного длиннее задних и соединяются в центре туловища каким-то конструктивно невозможным образом. Существо движется, опираясь на эти гигантские лапы, как летучая мышь, идущая с помощью крыльев. Даже в этой сутулой позе оно высотой метров пятнадцать-двадцать и может, кажется, стать в два раза больше, если выпрямится на задних конечностях. Весь вид его кажется знакомым и в то же время до жути чужеродным.

– Автопушка! – кричит сержант Бэккер. – Огонь на поражение!

Орудийный расчет в противоположном углу крыши начинает стрельбу. Автопушка звучит как громадный отбойный молоток. Она выплевывает три сотни зарядов в минуту медленным непреклонным стаккато. Пули роем устремляются к возвышающейся в тумане туше – и отскакивают с маленькими яркими вспышками, рассыпая искры во все стороны.

Инопланетная тварь издает пронзительный крик, бьющий по ушам даже на таком расстоянии. Ничего подобного я раньше не слышал – высокий, переливчатый вой, от которого по спине идет дрожь и хочется отыскать себе нору поглубже и забиться в нее. В четверти километра от нас существо спотыкается и наклоняется вбок. Потом оно восстанавливает равновесие и продолжает свой путь. Из-за невероятного размера кажется, что продвигается чудовище тяжело и медленно, но расстояние между границей тумана и станцией оно покрывает с угрожающей быстротой.

– Да вы издеваетесь на хрен, – говорит рядом с нами капрал Гаррисон.

– Ракетницы! – кричит с центральной позиции сержант Бэккер. – Зарядить, нацелить, стрелять по моей команде.

Автопушка все еще выдает потоки бронебойных длинными непрерывными очередями. Чужой идет прямо на заградительный огонь, и пули отскакивают от его шкуры – существо словно одето в броню из керамических композитов. Стрелки поливают его туловище, стараясь нащупать слабые места, но их, кажется, не существует. Стандартные боеприпасы для автопушки – пули двойного назначения, бронебойный наконечник с бризантным осколочным зарядом внутри, и они достаточно мощны, чтобы остановить танк с расстояния в километр. Но о твердую шкуру существа пули разбиваются в потоке искр, словно гигантские петарды. Явно раздраженная тварь сотрясает землю воем, но продолжает идти на нас.

По всей крыше десантники вскидывают на плечо коротенькие трубки МАРСов и наводят прицел на приближающееся чудовище. У меня есть только винтовка со слабеньким подствольником, который едва осилит такое расстояние, но я все равно открываю казенник и заряжаю в него осколочную гранату.

– Три, два, один. Огонь!

Полдесятка ракетниц грохочут одновременно, и полдесятка ракет выбрасываются из стволов. Они несутся к инопланетной твари, сверкая выхлопами, словно рой очень крупных и сердитых светлячков. Одна из ракет не долетает, ударяется в землю перед существом и поднимает фонтан камней и грязи. Еще одна проносится мимо инопланетянина, в нескольких метров от его левого бока. Остальные три боеголовки взрываются о его туловище огромными огненными шарами, рассеивающими ночь вокруг.

Одновременный удар трех ракет делает то, что не вышло у автопушки. Инопланетная тварь сбита с ног. Она рушится на землю с тем же выматывающим душу воем. Десантники начинают триумфально вопить и стрелять.

Автопушка прекращает непрерывный огонь. Я смотрю в оптический прицел винтовки и включаю максимальное приближение. Существо бьется на земле всего в сотне метров от нас. В тех местах, куда врезались ракеты, шкура дымится. Лапы чудовища дергаются и поднимают в воздух грязь и камни. Потом ему удается найти опору и медленно подняться. Оно делает шаг, словно убеждаясь, что его ноги все еще работают, а потом продолжает надвигаться на терраформировщик, пусть и не так уверенно, как раньше.

– Чтоб я сдохла, – потрясенно говорит Халли. У меня получается только согласно качнуть головой. В тварь только что всадили достаточно взрывчатки, чтобы разнести в мелкую шрапнель десантный корабль, а она поднялась на ноги, хоть и выглядит чуть потрепанной.

– Перезарядить ракетницы! – кричит по связи сержант Бэккер. – Заряжайте бронебойными! Живо!

Бойцы запихивают в ракетницы новые заряды, снова вскидывают трубки на плечо и прицеливаются. Я и сам бы схватил одну, но у нашего расширенного отряда их только пять, по три ракеты на каждую, и все они в руках десантников. А у меня есть только винтовка, чей подствольник похож на подмоченную хлопушку в сравнении с МАРСами, но все-таки я поднимаю ее и навожу прицел гранатомета на существо, возобновившее свои громоподобные шаги.

– Три, два, один, огонь!

И снова заряды вырываются из пяти ракетниц с приглушенным грохотом. Этот залп чуть точнее предыдущего. Только одна из ракет уходит в сторону, а остальные попадают в туловище чужого. Одна из ракет врезается в похожий на щит нарост на его затылке, и я вижу, как разлетаются куски, когда наконечник бронебойной ракеты на полном ходу врезается в него. Остальные три ракеты попадают в центр торса с меньшими пиротехническими эффектами, чем прежде.

На этот раз тварь со стоном падает вперед, увлекаемая инерцией собственного движения. Я осознаю, насколько близко она подошла к нашей позиции, только когда вижу, как ее голова пропахивает борозду всего в пятнадцати метрах от посадочной площадки, где утомленным жуком присел наш корабль. Крыша под ногами сотрясается от тяжелого падения существа. Оно снова воет и начинает биться, но не так исступленно, как раньше. Чем-то оно напоминает мне птицу со сломанным крылом, дергающуюся на земле в паническом, буйном, бездумном отчаянии.

– Беглый огонь! – вопит сержант, и одновременная стрельба десятка десантников превращает пространство перед зданием администрации в седьмой круг ада.

Справа от нас снова пробуждается автопушка. По всему краю крыши начинают хрипло стрекотать винтовки. Я целюсь в упавшее существо и начинаю стрелять гранатами. Рядом со мной то же самое делает Халли. Наш маленький расширенный отряд стреляет из каждого имеющегося на крыше оружия в лежащего инопланетянина, и грохот стоит оглушительный. Я одну за другой расходую гранаты на своей разгрузке, стреляя сразу же, как успеваю зарядить ими подствольник, а когда гранаты кончаются, перехожу к содержимому магазина. С такого расстояния в огромную фигуру промахнуться невозможно. Я растрачиваю один магазин за другим трехсекундными очередями, стреляя заостренными вольфрамовыми дротиками так быстро, как позволяет технология.

Потом существо внизу перестает двигаться, и все, что мы делаем, – расстреливаем мертвое тело. Все равно я не убираю палец со спускового крючка, а прицел – с мишени, пока магазин в моей винтовке не пустеет.

– Прекратить огонь, прекратить огонь! – кричит кто-то по общей связи, и стрельба постепенно стихает. Несколько секунд не слышно ничего, только дождь стучит по крыше, на которой мы стоим. Тварь лежит внизу, неподвижная, растянувшаяся в грязи в паре десятков метров от здания. Я вытаскиваю магазин из винтовки и пытаюсь нашарить новый в карманах жилета, но обнаруживаю, что расстрелял весь свой запас патронов и гранат.

Десантники разражаются радостным улюлюканьем.

– Прибили поганца! – кричит капрал Гаррисон, и похожие возгласы слышатся со всех сторон. Пока десантники отмечают победу, хлопая друг друга по броне и потрясая кулаками в воздухе, мы с Халли обмениваемся настороженными взглядами. Я смотрю на инопланетное существо, без движения распростершееся в грязи. Его невероятно прочная кожа все еще дымится в тех местах, где в нее врезались гранаты и заряды автопушки. Мы одолели тварь, но нам пришлось истратить почти всю амуницию из арсенала, и чудовище остановилось в тридцати метрах от нашей позиции.

Халли прищурившись смотрит на существо, а потом бросает на меня еще один усталый взгляд:

– Слишком уж близко, – говорит она, озвучивая мои мысли.

Крыша станции терраформирования едва заметно дрожит под нашими ногами, и слышится знакомый гул, от которого у меня снова скручивает живот. Я поднимаю взгляд и по выражению лица Халли понимаю, что она тоже это услышала. Смех и радостные крики вокруг нас стихают, как только десантники тоже замечают новые толчки. На этот раз вибрации непривычно разрозненные и нестройные, а не ритмичные и размеренные, как раньше.

– Вот дерьмо, – говорит Халли.

– Перезарядить оружие! – командует сержант Бэккер в пятидесяти метрах от нас. – Ракетницы на изготовку, немедленно!

На каждой позиции есть небольшой запас амуниции. Я открываю ящик с патронами для винтовки и обнаруживаю, что он полупуст, двадцать из сорока магазинов уже израсходованы. Я достаю один, забиваю в свою пушку и кладу еще два в карманы на разгрузке. Один из десантников кладет МАРС рядом со мной и берет ракету из крохотной кучки.

– Это все, что у нас есть? – спрашиваю я.

– Было по три штуки на ракетницу, – отвечает он. – Две я только что истратил, а бронебойных не осталось вообще.

Я слышу тревожные выкрики, оборачиваюсь и вижу не одну, а четыре огромных инопланетных твари, неторопливо выходящих из тумана в нескольких сотнях метров от нас.

– Вот же дерьмо, – снова говорит Халли.

Наши новые гости не идут дорогой, проложенной предыдущей тварью. Вместо этого они замирают на самой границе тумана, а потом выстраиваются в линию с большими промежутками, словно знают о судьбе своего товарища и о пределах возможностей нашего ручного оружия. Когда они наконец начинают двигаться по каменистой почве к станции, то расходятся еще сильнее, пока между каждыми из них не оказывается несколько сотен метров. Теперь шеренга занимает полкилометра, и они продвигаются стремительнее первого. Я немедленно понимаю, что четырнадцать человек, разбитых на три группы и потративших три четверти боезапаса, не имеют и малейшего шанса остановить новую атаку.

На правой стороне крыши снова открывает огонь автопушка. Большой ящик с патронами, укрепленный на ней, сделан из прозрачного полимера, и даже с расстояния в сотню метров я вижу, что пуль в нем осталось немного.

– Левый фланг! – кричит капрал Гаррисон. – Стреляйте в крайнего левого. Беглый огонь!

Новоприбывшие рассредоточились, и команды вынуждены разделить огонь. Наша группа, собравшаяся вокруг капрала Гаррисона, поливает пулями существо с левого края надвигающейся шеренги. Как и раньше, я переключаю винтовку в полностью автоматический режим и начинаю отправлять магазин за магазином в приближающуюся тварь.

– Только попробуй промазать этой ракетой, – говорит капрал Гаррсион стрелку с МАРСом. – Жди, когда он подойдет ближе. Коэн, бери последнюю ракету и помоги перезарядить, как только он выстрелит. Не потратьте их зря.

Справа слышен радостный крик команды при автопушке. Мы оглядываемся и видим, что они целятся в ноги и ступни своей мишени, а не пытаются ранить туловище, как прежде. Кажется, это работает. Уверенная и ровная походка существа сбивается, когда трассирующие пули начинают бить по его нижним конечностям. Некоторые из них рикошетят и уносятся во тьму, как поднятые ветром угольки, но часть явно пробивает шкуру. Тварь издает чудовищный, рвущий барабанные перепонки вопль и спотыкается. Потом она падает на землю со всей грацией рушащегося здания.

– Стреляйте по ногам! – проносится по общей связи. – Цельтесь ниже и стреляйте по ногам!

Мы переносим огонь на нижние лапы чужого, бредущего по равнине к нашему углу здания. Через оптический прицел мне видно, как наши гранаты и флешетты взрывают землю возле гигантских трехпалых лап твари. То, что удалось высокоскоростным артиллерийским пулям, не выходит у нашего жалкого мелкокалиберного оружия. Я знаю, что почти все мои очереди попадают в цель, но чужой движется вперед, не сбиваясь с шага. Потом наш боец с МАРСом запускает первую из двух оставшихся ракет. Я слышу знакомый хлопок воспламенителя и отрываю взгляд от прицела винтовки, чтобы проследить за траекторией ракеты. Она задевает внешнюю сторону бедра чудовища, а потом отскакивает и взрывается в грязи за спиной чужого.

– Сука! – кричит стрелок. Второй десантник поднимает последнюю ракету и засовывает ее в задний конец трубки, выполняя самую быструю перезарядку МАРСа, какую я видел. Он закрепляет защелки и хлопает стрелка по плечу:

– Давай!

Стрелок снова прицеливается. Тварь подошла уже так близко, что я смог бы докинуть до нее камнем. МАРС снова грохочет, и ракета выскакивает из трубы. Спустя долю секунды боеголовка попадает в левую ногу существа, ровно посередине между тем, что выглядит как коленный и бедренный суставы. На таком расстоянии давления взрыва достаточно, чтобы я отшатнулся на пару шагов. Инопланетянин замирает и с визгом опускается на раненую конечность. Падая, он задевает угол здания плечом, и меня сбивает с ног. Крыша залита милосердно мягкой резиной, но я все равно ударяюсь головой так, что искры сыплются из глаз. Обретя чувства мгновение спустя, я не обнаруживаю в руках винтовки.

– Назад, быстро! – кричит один из десантников. – Он поднимается!

Бойцы торопливо убираются с края крыши. Чьи-то руки хватают меня за воротник заемной десантной формы, и, обернувшись, я вижу, что надо мной склонилась Халли.

– Пойдем-ка, мистер! – кричит она.

Другие группы не смогли повторить даже наш скромный и временный успех. Две твари в центре шеренги добрались до здания. Похожие на щиты верхушки их голов едва возвышаются над крышей, но длинные передние лапы могут потянуться куда дальше. Я вижу, как трехпалая рука поднимается над карнизом и впивается в резиновое покрытие, сминающееся под чудовищными пальцами, словно металлическая фольга на пищевом лотке. Вторая тварь даже не заморачивается подобными осторожностями. Она просто ударяет по крыше огромной ладонью с грохотом, как от взорвавшегося артиллерийского снаряда. На этот раз падают все, кто стоял на крыше. Между нами и позицией команды сержанта Бэккера и старпома Кэмпбелла внезапно образуется трещина.

Я вскакиваю на ноги и поднимаю Халли. Крыша теперь идет под откос к тому месту, где инопланетянин проделал в ней дыру. Моя винтовка лежит в нескольких метрах от нас, но, как только я бросаюсь к ней, тварь, которую мы уронили несколько секунд назад, вытягивает руку и впивается пальцами в резину передо мной, нашаривая опору.

– В жопу пушку! – кричит Халли и тянет меня прочь. – Надо валить, срочно!

Я не вижу, живы ли старпом и сержант Бэккер, но не хочу дожидаться приказа, пока инопланетные исполины крушат здание под нашими ногами.

Бег к выходу с крыши кажется куда длиннее, чем от двери к краю, хотя я несусь раза в два быстрее. Судя по звукам, за нашей спиной кто-то сбрасывает фрегаты с орбиты на землю.

Когда мы добираемся до двери, за секунду возникает пробка из десяти людей, одновременно пытающихся пролезть в проем.

– Где этот долбаный бункер? – вопит Халли, перекрывая шум.

– Вниз по лестнице до подвала, – кричит в ответ один из десантников, пока мы пролетаем через дверь и ссыпаемся по первому лестничному пролету. – Как спустишься, направо.

Мы топочем по ступеням, как стадо перепуганных животных. В моей памяти проносятся спешные построения в учебке, и я обнаруживаю, что смертельная угроза – мотивация поубедительнее обозленного старшего инструктора.

Как раз когда я добираюсь до площадки верхнего этажа, мощный удар сотрясает здание, опрокидывая почти всех. Мне удается ухватиться обеими руками за перила и не разбить череп о металлическую решетку лестницы на крышу. Лампы на потолке мигают, а потом гаснут совсем.

– Какого хрена? – недовольно кричит кто-то. – Как они умудрились свет вырубить? Это же сраная термоядерная электростанция!

– Шевели ногами, дебил, – отвечает другой десантник. – Какая в жопу разница сейчас?

Мы добегаем до подвала. Здание над нами сотрясается от новых ударов. Без электричества подвал освещают только красные аварийные лампы, придающие окружению потусторонний вид. На одном из верхних этажей падает на пол что-то большое, и от грохота трясутся стены. Я чувствую себя как поросенок из сказки, убегающий от большого злого волка, который пришел сдуть его домик.

Проход в бункер закрыт маленькой бронированной дверью в укромном уголке коридора. Недавняя пробка повторяется в полутьме маленького закутка, в который пытается набиться дюжина людей. Десантники впереди начинают колотить в дверь кулаками и прикладами винтовок.

– Лейтенант Беннинг, откройте сраную дверь! – кричит Халли в коммуникатор.

– Вас понял, – слышится в наушниках приглушенный ответ лейтенанта. – Отойдите – дверь открывается наружу.

Десантники освобождают место, и кто-то внутри отпирает и распахивает ее. Толщиной она сантиметров тридцать, а бетонные стены убежища вдвое толще, если не больше, но после того, что я видел на крыше, я сомневаюсь, что хочу залезать туда и позволить нашим гостям топтаться сверху. Часть меня хочет сбежать, найти выход и рвануть в холмы. Потом стоящие сзади десантники напирают на меня, и мы протискиваемся сквозь узкий проход внутрь укрытия.

Спасательный бункер оказывается маленькой комнаткой, уже забитой техниками станции. Внезапное молниеносное вторжение еще дюжины человек в громоздкой броне превращает ее в тесную коммуналку, достойную звания спальни младшего состава на военном корабле. За моей спиной кто-то запирает дверь, и ужасные гул и грохот, идущие сверху, становятся чуть тише.

– Все целы? – спрашивает голос, в котором я узнаю резкий баритон капитан-лейтенанта Кэмпбелла.

– Перекличка! – кричит лейтенант Бэккер.

– Риверс и Окуда все еще наверху, – отвечает кто-то. – Они были у автопушки. Не могу связаться с ними.

– Вот черт, – лейтенант Бэккер проверяет количество патронов в своей винтовке и проталкивается через толпу. – Со мной пойдут двое. МакМертри, Гонзалес, вам водить.

– Отставить, – говорит капитан-лейтенант Кэмпбелл. – Дверь не открывать.

Сержант Бэккер разворачивается и устремляет гневный взгляд на старпома в другом конце комнаты.

– Десант своих не бросает, сэр. Если снаружи остались мои люди, я должен пойти и спасти их.

– И превратитесь в лепешку зазря. Того угла крыши уже нет. Я видел, как его оторвали вместе с пушкой и всем остальным. Ваши люди убиты в бою, сержант. Смиритесь.

Среди гарнизонных десантников слышно недовольное ворчание, но старпом намного опережает всех остальных по званию, а МакМертри и Гонзалес, кажется, с облегчением приняли его приказ. Мы с Халли проталкиваемся через группу бронированных десантников у двери и присоединяемся к командиру и лейтенанту Бэннингу у дальней стены.

Вокруг неожиданно вспыхивают разговоры, потому что гражданские хотят знать, что случилось на крыше, а бойцы более чем готовы поделиться впечатлениями. Командир обрисовывает картину недолгой битвы лейтенанту Бэннингу, который смог уловить только некоторые детали из наших обрывочных реплик по радио.

Внезапный мощный толчок, намного сильнее предыдущих, заставляет аварийные огни замерцать. Я слышу жуткий стонущий звук и понимаю, что солидный кусок здания над нами сейчас рухнет. За первым толчком следует второй, еще более зубодробительный, звук такой, словно китайцы только что взорвали термобарический снаряд в коридоре за дверью убежища. Большинство десантников бросается на пол, крича и изрыгая ругательства. Мы с Халли приседаем и смотрим на потолок.

Убежище – это квадратная комната, примерно тридцать на тридцать метров, практически лишенная мебели. У дальней стены имеется стол с радиоконсолью, а вдоль стен стоят металлические скамьи, привинченные к бетонному полу. Рядом с радио есть еще одна дверь, на этот раз обычная, а не стальная. Я подхожу к ней, заглядываю внутрь и обнаруживаю комнату поменьше с биотуалетом и стеллажом, забитым припасами. В убежище нет ничего достаточно прочного, чтобы спрятаться под ним, если нашим гостям удастся пробить потолок.

Звуки истязаемого, стонущего металла наверху идут на устрашающее крещендо. Пол бункера трясется с каждым ударом и толчком. Дверь закрыта, мы словно крысы в коробке, и некуда будет бежать или прятаться, если крыша бункера, из чего бы она ни была сделана, не выдержит веса двадцатипятиметрового монстра. Я ненадолго задумываюсь, каков вес этих тварей, но решаю не заниматься подобными прикидками, пока они разносят станцию терраформирования у меня над головой.

– Что будет, если они доберутся до термоядерного реактора? – спрашиваю я, не обращаясь ни к кому конкретно.

– Пропадет поле магнитной ловушки, и реактор откажет, – говорит одна из техников. На ее грязном комбинезоне висит бейдж с фамилией «БАРМОР».

– И тогда он прикончит этих громадных тварей?

– Нет, – отвечает Бармор. – Если неожиданно отключить питание магнитов, они могут рвануть. Но при таком размере этим чудищам ничего толком не сделается.

Очередной толчок сотрясает комнату. На этот раз с потолка сыплется бетонная пыль.

– Дерьмо, – говорит Халли. Я следую за ее взглядом и замечаю трещину на стене бункера толщиной всего несколько миллиметров, но идущую от пола до потолка. Свет снова мигает, потом гаснет. На этот раз он не включается снова.

– Аварийный генератор сдох, – говорит один из техников.

– Да ладно? – бормочет какой-то десантник.

На каждой броне зажигаются тактические фонарики, окрашивая комнату в зловещий красный цвет. Вентиляторы кондиционера останавливаются с равнодушным треском.

– И что теперь? – спрашивает Халли.

– Здесь есть резервная батарея, – говорит техник по фамилии Бармор. Она подходит к маленькой кладовке с туалетом. – Посветит мне кто-нибудь?

Один из десантников подходит ближе. Бармор снимает крышку с настенной панели и открывает ряд устаревших механических выключателей под защитными крышками. Она щелкает некоторыми из них, и лампы на потолке бесшумно загораются. Несколько секунд спустя оживают вентиляторы системы кондиционирования, выкашляв в процессе немного бетонной крошки.

– Сколько она продержится? – спрашивает старпом Кэмпбелл.

– Час, может, два, – говорит Бармор. – Чуть дольше, если мы будем по очереди задерживать дыхание.

– Проверить патроны и экипировку, – приказывает сержант Бэккер своим десантникам. – Когда кончится воздух, мы эвакуируемся. И неважно, будут снаружи здоровенные монстры или нет.

Судя по виду десантников, эта идея их не вдохновляет. У нас есть несколько М-66 и пистолетов, но никому не удалось сохранить в этом столпотворении ракетницу, и я понимаю, что у нас нет огневой мощи, чтобы остановить даже одну из этих тварей. Но смерть от удушья не входит в список способов, какими мне хотелось бы умереть, поэтому я решаю покинуть бункер вместе со всеми.

Неожиданно совсем рядом со мной начинает кудахтать радиоконсоль. Тот, кто использовал ее последним, вывернул звук на полную мощность, и я дергаюсь от внезапного шума за спиной.

– Служащие САС, служащие САС. Говорит корабль ВКС САС «Манитоба» на аварийной частоте. Если кто-то из служащих САС слышит это сообщение, пожалуйста, ответьте.

Разговоры в бункере немедленно стихают, и три десятка глаз обращаются к столу с радио. На секунду в комнате воцаряется абсолютная тишина. Потом капитан-лейтенант Кэмпбелл подбегает к консоли и садится перед ней:

– «Манитоба», это старпом корабля «Версаль». Как слышите?

Ответа нет, лишь слабое шипение статики. Потом сообщение «Манитобы» повторяется:

– Служащие САС, служащие САС. Говорит корабль ВКС САС «Манитоба»…

Старший помощник снова пытается ответить, но «Манитоба» не реагирует. Он рассерженно бьет кулаком по краю консоли:

– Кто-нибудь, проверьте чертово радио, пожалуйста. Если мы не сможем вызвать помощь, нам хана.

– Аварийный буй, видимо, смог уйти в канал Алькубьерре, – говорит Халли. – И флот прислал подмогу. Кроме «Версаля», в этом месяце никто не должен был везти запасы сюда.

– И огромная нам от этого будет польза, если радио отбросило коньки, – говорит капитан-лейтенант Кэмпбелл. За нашими спинами возбужденно перешептываются десантники и техники. Гости наверху продолжают разносить станцию, но шум и грохот ушли чуть в сторону, к другой части комплекса.

– Оборудование в порядке, – говорит один из техников, проверив консоль. – На прием, естественно, работает. Насколько я могу понять, сообщения мы тоже отправляем, но, возможно, скопытилась связь с тарелкой наверху.

– Может, кому-то из нас сбегать наверх и связаться через комм на броне? – спрашивает Халли. Сержант Бэккер качает головой:

– Сбегать-то можно, но у этих коммов силенок не хватит, чтобы достать до орбиты. «Оса» в паре сотен километров их может услышать. Но до космоса они не дотянутся, даже если корабль будет прямо над нами.

– Как насчет твоей «Осы»? – спрашиваю я Халли. – Если ее не растоптали, конечно.

Халли и старпом Кэмпбелл удивленно смотрят на меня.

– «Оса» может, – говорит она. – Если удастся подняться в воздух. Только подготовка к взлету в темноте и холоде занимает десять минут. Пять, если послать к чертям устав и инструкции. Не думаю, Эндрю, что у нас есть столько времени.

Она смотрит на закрытую дверь. По ее лицу понятно, что она не слишком жаждет прорываться к «Осе» мимо того, что бродит наверху. Я обнаруживаю, что тоже не в восторге от этой идеи. На самом деле, мне почти хочется отмотать время назад и ничего не говорить, только бы тревога ушла с ее лица.

– Но тебе же не нужно лезть в птичку для предполетной подготовки, – говорю я. – Как мы заправляли «Осу» на «Версале»? Мы тогда вообще на другой палубе были.

– Забыл, что ли? Ты сделал это через нейросеть. Но здесь-то у нас нет корабельной сетки.

Внезапно я отчетливо чувствую небольшой вес админской деки, свисающей с моего плеча в своем противоударном чехле.

– Корабельной нет, – говорю я, и поток адреналина затопляет мой мозг. – Но есть неплохая портативная замена.

Я хлопаю по чехлу у себя на боку. Сначала Халли непонимающе смотрит на него. Потом широко открывает глаза.

– Эндрю, – говорит она. – Только за это я бы снова забралась в твою койку в учебке.

– Все, что мне нужно, – корабль в пределах прямой видимости. У беспроводного техобслуживания диапазон сорок пять метров, – я смотрю на Халли. – Пожалуйста, скажи, что знаешь код доступа к сетевому интерфейсу птички.

После секундного колебания она достает из-под комбинезона свой армейский жетон. Переворачивает его. Снизу к нему приклеена полимерная полоска с написанными от руки цифрами.

– Код такой длиннющий, что я не смогла его запомнить, и механик мне его записал.

– Мы можем передавать с земли, из укрытия? – спрашиваю я.

– У коммуникаторов мощность пять мегаватт, – говорит Халли. – Но в окружении гор, да при такой погоде? Нас могут не услышать до тех пор, пока не окажутся прямо над нами. Если мы хотим быть уверенными, надо взлететь над тучами и убраться от гор. С высоты шесть километров меня будет слышно по всему полушарию.

– Возьмите своих бойцов и прикройте энсина и мистера Грейсона, – говорит старпом Кэмпбелл. – Если одна из тварей вернется сюда, придется вам отвлекать ее столько времени, сколько потребуется энсину Халли для взлета.

Сержант Бэккер осматривает свою невеликую группу усталых десантников. Потом кивает и снова поднимает винтовку:

– Подъем, десантура. Будем полузащитниками для энсина.

Подъем на поверхность по заваленному обломками пандусу занимает солидных десять минут потного, грязного карабканья и протискивания сквозь баррикады из рухнувшего бетона и стали. Когда мы наконец добираемся до двери наружу, нам с Халли приходится присесть и перевести дух. Мое сердце колотится, беспокойство тисками сжимает грудь.

Потом сержант Бэккер медленно открывает одну из двойных дверей и осторожно выскальзывает наружу, чтобы разведать обстановку.

– Можно выходить, – говорит он несколько секунд спустя. Вдалеке слышны треск и грохот, но не такие яростные и безумные, как раньше.

Мы выходим из подвальной двери вслед за сержантом Бэккером. Он приказывает десантникам занять прикрывающие позиции, и они разбегаются с винтовками наготове. Вне укрытия и без оружия я чувствую себя совершенно беззащитным.

Масштаб разрушений на поверхности шокирует. На вершине лестницы я оборачиваюсь, чтобы посмотреть на здание, и обнаруживаю, что с этой стороны построек не осталось вообще. Стальные балки и куски бетона покрывают все обозримое пространство. То, что когда-то было передней третью станции терраформирования Уиллоуби-Четыре-Семь, превратилось в груду обломков. В сотне метров от нас обрушилась часть уцелевшего здания, этажи придавили друг друга, как слои в неаккуратном сэндвиче. Через дыру в здании можно взглянуть в сторону площадки, где стоит «Оса» Халли, но мне едва видны верхушки вертикальных стабилизаторов на ее хвосте.

Дождь падает холодной, серо-стальной пеленой. За несколько секунд под открытым небом моя форма промокает до нитки. Жизненно важная дека, висящая у меня на боку на ремнях из броневого нейлона, укрыта в водонепроницаемом и пуленепробиваемом чехле и находится в большей безопасности, чем ее хозяин. Халли прижимается к стене слева от меня и бежит к углу здания, до которого от подвальных дверей добрых семьдесят метров. У нее не будет времени добежать до укрытия, если одна из гигантских тварей сейчас выйдет из-за угла. Секунду спустя я собираюсь с духом и устремляюсь следом.

По пути к углу здания нам приходится перелезать через завалы и огибать искореженные балки и груды железобетона. Звуки разрушения переместились к центру и задней части комплекса. Под таким ливнем без удобной оптики боевого шлема не разглядеть ничего дальше двадцати метров.

Халли достигает цели, приседает и заглядывает за угол. Потом оборачивается ко мне с широченной улыбкой:

– Он все еще там. Делай свое дело, Эндрю. Скорее.

Подгонять меня не надо. Я опускаюсь на колени в грязь рядом с ней и расстегиваю чехол деки. «Оса» Халли стоит метрах в ста от обвалившегося фасада здания, и это предел диапазона встроенного в корабль сетевого интерфейса. Я включаю деку и ищу ближайшие точки входа для виртуального обслуживания.

– Зараза, – говорю я, когда экран остается пустым.

– Что не так? – спрашивает Халли. Вдали раздается громоподобный треск, и она, вытаращив глаза, смотрит через плечо, а потом опять на меня.

– Не могу найти вход. Слишком далеко, наверное. Или дело в дожде. Или и в том и в другом. Надо подойти ближе.

Я снова осматриваюсь и бегу по открытой местности к холодному, темному кораблю Халли. В пятидесяти метрах от него на земле валяется скомканный кусок настила с крыши, похожий на раздавленную палатку, и я забираюсь в это «укрытие». Спустя пару секунд за спиной слышен плеск шагов, и Халли присоединяется ко мне.

– Скажи мне, что сигнал есть.

Я проверяю экран деки и снова запускаю поиск сетевых портов. На этот раз свободный узел обнаружен.

– Есть сигнал. Код доступа, пожалуйста.

Халли снимает цепочку с жетоном и бросает мне. Я вытираю его о промокшую форму и считываю код, забивая его в деку.

– Я вошел. Иди сюда и помоги мне с предполетной фигней.

Халли подползает ближе, и теперь мы лежим бок о бок.

– Некритичное пропускаем. Мне нужно бортовое оборудование, система управления и разогрев двигателей. Остальное я могу запустить уже в полете.

Я пробегаюсь по контрольной панели и одну за другой запускаю указанные системы.

– Электросистема включена.

Загорается свет в кабине «Осы». На кончиках крыльев начинают мигать навигационные огни, красный и зеленый.

– Главная шина данных включена. Оборудование включено.

– Двигатели запускай по одному, – говорит Халли. – Без вспомогательных источников ты работаешь только на аккумуляторах. У них не хватит мощности запустить оба движка одновременно.

– Понял, – я даю ей взглянуть на управление топливной системой, и она указывает на экран:

– Вот эти. Включи кольцевание и насос основного бака. Двигатели оставь напоследок. Они наделают шума.

– Сколько им нужно времени, чтобы ты смогла взлететь?

– Минута, может, полторы.

Ни на одном тесте в техшколе даже и близко не было того давления, которое я чувствую сейчас, подготавливая «Осу» Халли к срочному взлету с враждебной планеты. Я не оставляю себе времени думать о том, что будет, если я облажаюсь, и мы упустим единственный шанс поднять этот корабль с земли.

– Запущу, как только скомандуешь, – говорю я Халли. Она делает неуверенный вдох и выглядывает туда, где навигационные огоньки ее «Осы» раскрашивают дождливую ночь красными и зелеными полосами.

– Давай, – говорит она.

Я нажимаю на забрызганный дождем экран в том месте, где написано «ЗАПУСК ДВИГАТЕЛЯ #1 НАЧАТЬ/ОТМЕНИТЬ».

Правый двигатель «Осы» оживает с легким свистом, который становится громче с каждым мгновением. Десять секунд спустя свист перерастает в гортанный рев.

– Двадцать процентов. Двадцать пять. Тридцать.

– Запускай второй, когда первый дойдет до сорока.

– Понял, – я заношу палец над строкой «ЗАПУСК ДВИГАТЕЛЯ #2 НАЧАТЬ/ОТМЕНИТЬ».

Далеко позади нас прекращаются звуки беспорядочного разрушения.

– Ой, – говорит Халли.

Несколько секунд спустя слышится знакомая вибрация, от которой подрагивает земля под нашими телами.

– Валите оттуда, морячки, – говорит в наушниках голос сержанта Бэккера. – У нас тут сейчас контакт будет. Один из них выходит из-за южной стены.

Вскоре с южной части уничтоженного комплекса слышится стрельба, резкий стрекот винтовок, выплевывающих флешетты с максимальной частотой. Я смотрю на экран.

Сорок процентов.

Я тычу в экран с такой силой, что на полипластовой пленке остается след. Перед нашим сомнительным укрытием включается второй движок, но его негромкий стартовый свист тонет в грохоте первого двигателя.

– Открой боковой люк, – кричит Халли. – И сразу беги.

Пока она поднимается на ноги, я выполняю ее приказ. Чтобы найти меню управления люком, требуется несколько секунд, и, когда я наконец его активирую, Халли уже на полпути к своей птичке. Я поднимаюсь и бегу за ней.

Позади нас творится полный бедлам. У некоторых десантников еще остались заряды к подствольникам, и я слышу уханье гранатометов и негромкие, но внушительные взрывы. Потом раздается режущий уши вой. Я оборачиваюсь и немедленно жалею об этом. Один из огромных инопланетян выходит из дождя, возвышаясь над останками юго-восточного угла станции терраформирования. Он все еще частично скрыт темнотой и ливнем, но вспышки от выстрелов и взрывов гранат дают достаточно света, чтобы понять – он движется быстро. Я оказался между зданием и «Осой», и, учитывая скорость этой твари, путь у меня только один. Мне никогда не добраться до дверей в подвал, где заняли блокирующую позицию десантники.

– Валите оттуда, – снова кричит поверх грохота сержант Бэккер. – Через десять секунд мы уходим в укрытие.

Я снова поворачиваюсь к кораблю Халли и пробегаю самую быструю пятидесятиметровку в своей жизни. Люк на другой стороне корабля, и я проскальзываю под брюхом «Осы», чтобы не попасть в выхлоп двигателей, поднимаюсь на ноги и бросаюсь в открытый проход.

Халли уже заняла свое место в кабине. Позади нас, в слепой зоне за хвостом корабля, снова слышен визгливый вой, такой громкий, что заглушает двигатели «Осы».

– Сядь и держись! – кричит Халли. Она хватается за рычаги управления, как только я падаю в бронированное кресло второго пилота. Не дав мне времени даже пристегнуться, «Оса» бросается вперед и вверх. Снаружи, за толстыми поликарбонатными панелями лобового стекла, дорогу нам преграждает тело убитого чужого. Халли с руганью задирает нос корабля вверх и лишь чудом не врезается в тушу мертвой твари. Все вокруг окутано тьмой и дождем, и мы несемся сквозь ночь на полной тяге. Халли жертвует высотой ради скорости. Я бросаю взгляд вбок и вижу, что на ней нет шлема – она глуха и слепа без ИК-визора и ночного видения. Я вспоминаю, сколько высоких холмов и гор окружает станцию, и открываю рот, чтобы что-то крикнуть Халли, но один взгляд на ее лицо дает мне понять, что она вполне в курсе проблемы. «Оса» резко бросается вправо и поднимает нос для набора высоты.

Когда на протяжении целой минуты из темноты не выскакивает и не врезается в нас ни одна гора, я снова позволяю себе вдохнуть. Халли прерывает восходящую спираль, направляет «Осу» по прямой и включает что-то на своей панели. Наш крен становится менее крутым, и корабль выравнивается. Потом она отпускает рычаги и пристегивается. Я следую ее примеру и надеваю шлем, в спешке сброшенный с сиденья.

– Так-то лучше, – говорит она, надев свой шлем и опустив визор. Когда я делаю то же самое, мир снаружи снова становится видимым, хоть и окрашенным в разнообразные оттенки зеленого. Мы выбрались из холмов вокруг терраформировщика и мягко поднимаемся в облака.

– Наш план чуть не улетел в сральник, – говорит Халли. – Думаю, ни одна «Оса» еще так быстро не взлетала.

Она включает еще несколько систем, пока корабль летит на автопилоте. Я трачу несколько секунд на то, чтобы убедиться, чистые ли у меня штаны, – к счастью, нужды в переодевании нет.

– Что теперь? – спрашиваю я.

– Теперь мы включаем радио, выходим из туч и звоним нашим друзьям на орбите, – отвечает Халли. – А потом я приземлюсь в каком-нибудь безопасном местечке и сдохну от разрыва сердца.

^– «Манитоба», это Жало-Шесть-Два, десантный корабль с «Версаля». Как слышите меня, прием?

– Жало-Шесть-Два, слышу вас хорошо. Каков ваш статус и положение, прием?

Ответ с орбиты чист и ясен. Мы кружим над Уиллоуби-Четыре-Семь, в шести километрах над землей и, может быть, в трех сотнях метров над облаками, которые, насколько нам видно, накрыли уже почти весь континент.

– «Манитоба», нужна срочная эвакуация и поддержка с воздуха на станции терраформирования Уиллоуби-Четыре-Семь. Станцию атакует враждебная форма жизни. Количество людей – тридцать восемь, все укрыты в спасательном бункере.

– Вас понял, Шесть-Два. Ждите ответа.

У корабельного связиста на удивление деловая интонация для человека, только что оповещенного, что на планете есть Чужие.

Спустя несколько минут «Манитоба» снова выходит на связь:

– Шесть-Два, это «Манитоба». К вам направляется звено «Сорокопутов» и два десантных корабля. РВП поддержки с воздуха – семь минут. Их позывной – «Аид», они свяжутся с вами для подтверждения целей, когда подлетят ближе. Корабли для эвакуации прибудут, как только «Сорокопуты» произведут зачистку.

– Вас поняла, «Манитоба», – говорит Халли, ухмыляясь мне. – Я спускаюсь под облака, чтобы вас подстраховать. Видимость внизу говенная. Я отмечу плохих парней маркером. Но вы и так не промахнетесь – они двадцать пять метров ростом.

– Э… Вас понял, Шесть-Два.

Халли снова спускает «Осу» под облака. Это не так страшно, как наш слепой взлет, но я все равно стискиваю кулаки до белых костяшек, когда ветра швыряют шестьдесят тонн корабля как пробку в раздутом дождем ручейке.

Когда облака кончаются, до земли остается меньше полутора сотен метров. Халли возвращается к станции терраформирования, теперь полностью темной. Даже за километр я вижу громадных тварей вокруг уничтоженного здания. Они продолжают медленно и методично крушить станцию. Я приближаю изображение и поражаюсь полной неестественности их тел. Словно кто-то взял самые мерзкие черты ящериц, летучих мышей, птиц и гуманоидов и слепил из них невероятно высокую и тощую тварь.

Халли переводит корабль в режим неустойчивого парения и запускает систему прицеливания.

– Господи, как мне хочется иметь хоть пару ракет. Или сотню зарядов для автопушки, – она наводит перекрестья прицелов на всех четырех тварей и с мрачным выражением лица поглаживает кнопку «БОЕВЫЕ/ОГОНЬ» на своем джойстике.

– Жало-Шесть-Два, это Аид-Три-Ноль, поддержка с воздуха. Скажи мне, кто есть кто внизу.

– Аид-Три-Ноль, хорошие ребята укрыты в подземном бункере под станцией, – отвечает Халли. – Я зависла в километре к юго-востоку от нее и отмечаю для вас противника. Повторяю, все наши в укрытии. Атакуйте отмеченные цели, как только будете в пределах дальности.

– Понял, Шесть-Два. Оставайтесь на месте, а те, кто внизу, пусть уши заткнут.

О прибытии атакующих кораблей не сообщает ни сирена, ни шум двигателей. Первый сигнал – низкий, грохочущий рык автопушки, выплевывающей патроны с невероятной скоростью. В километре от нас один из инопланетян исчезает в облаке взрывов крупнокалиберных гранат. Спустя мгновение мимо нас на всех парах проносится истребитель типа «Сорокопут», и наш корабль трясется. Еще секунду пилот «Сорокопута» поливает чужого огнем, а потом отклоняется вправо и снова скрывается в облаках. Когда пыль оседает, тварь бьется на земле.

С другой стороны облака пробивают четыре быстро приближающиеся струи ракетного выхлопа. Они сходятся над станцией, каждая следует за прицельным лучом Халли и направляется к одному из гигантских чудовищ. Взрыв оказывается таким ярким, что включаются фильтры моего шлема и ненадолго затемняют визор. Когда ко мне возвращается зрение, никто из чужих уже не на ногах.

Халли судорожно выдыхает.

– Оказывается, для радости всегда найдутся силы, – говорит она.

«Оса» приземляется на чистом участке земли вдали от терраформировщика. Халли выключает двигатели и поглаживает приборную панель. Над нами на низкой высоте кружат «Сорокопуты», на случай если появятся еще гости.

– Топлива осталось на восемь минут, – говорит она. – Спасибо, что продержался, Шесть-Два.

Мы выходим из корабля в тот момент, когда двигатели содрогаются в последний раз и умолкают. Я подхожу к огромному куску бетона, сажусь на него и внезапно чувствую желание улечься прямо в мокрую грязь. Халли со стоном плюхается на землю рядом со мной, не заморачиваясь даже поиском чего-то похожего на сиденье. В нескольких сотнях метров перед нами от станции осталась только груда искореженного металла и бетонных обломков.

– Хватит с меня на сегодня долбаных околосмертных переживаний, – говорит она.

– Надеюсь, это считается поражением, – отзываюсь я. – Потому что, если это победа, не хотел бы я видеть, что будет, когда нам надерут задницы.

На этот раз флот прибыл подготовленным. Следующее звено десантных кораблей, вынырнувшее из туч, до кончиков крыльев увешано оружием типа «воздух-земля». «Сорокопуты» продолжают кружить в небесах, пока корабли садятся перед руинами Уиллоуби-Четыре-Семь. Когда их грузовые трапы касаются грязной земли, из каждого выплескивается по отряду десантников в полной боевой броне.

– Рад вас видеть, ребята, – говорит капитан-лейтенант Кэмпбелл командиру десантников, когда они добираются до разнородной и утомленной группы уцелевших. – Нам тут были немножко не рады.

– Да, я слышал, – говорит десантник. Поскольку его броня герметична, голос доносится из динамика в шлеме и кажется из-за этого пугающе искусственным. – Поцапались с новыми соседями, да?

Мы устремляемся к ожидающим десантным кораблям, пока новоприбывшие солдаты прикрывают нас с тыла. Когда я поднимаюсь по трапу ближайшей «Осы», то замечаю, что дверь в кабину закрыта, а управляющий трапом механик запечатан в костюм химзащиты.

Пилоты не тратят время на осмотр окрестностей. Как только наша разношерстная компания гражданских, десантников и потерявших судно матросов забивается в две «Осы», летчики врубают движки и поднимают корабли прежде, чем грузовые люки успевают закрыться.

– Вы больше никого из моих людей не подобрали? – спрашивает старпом у командира десантников на скамье напротив. Тот качает головой:

– Мы – нет, сэр. Но эвакуационные корабли шерстят всю планету. Кажется, сюда послали всю ударную группу.

– А кто у нас на орбите?

– Авианосная ударная группа Шестьдесят три, сэр. «Манитоба», два крейсера, два миноносца и фрегат.

– Вот это да, – говорит старпом. – Серьезный такой тоннаж за нами отправили.

– Да мы просто ближе всех оказались. У нас были учебные стрельбы возле Деймоса. Только мы собрались отрабатывать нападение при нулевой гравитации, как ваш буй выскочил из канала Алькубьерре и начал вопить.

– Уж извините, что испортили вам учения, – говорит старпом, и десантник хохочет.

– Ничего страшного, сэр. Боевая высадка лучше учений. Еще три таких, и у меня будет значок мастера.

Теперь хохочет уже старпом.

– Если дела и дальше так пойдут, сынок, то десантуре скоро осточертеют боевые высадки.

В грузовом отсеке «Осы» окон нет, но я понимаю, что мы покинули атмосферу Уиллоуби, когда мое тело начинает натягивать ремни безопасности. Шум двигателей меняется, когда корабль переходит в режим космического полета и поднимается на орбиту.

Ощущения веса и движения вперед возвращаются, когда мы входим в поле искусственной гравитации авианосца. Я никогда не был на корабле, стыкующемся в космосе, и ожидаю чего-то похожего на ввод шаттла в док, как это было при полете на Луну, но полозья «Осы» попросту касаются твердой поверхности. А потом мы снова движемся, на этот раз вместе с платформой большого лифта.

Когда опускается трап, снаружи нас ждет приветственный комитет. Взлетная палуба авианосца огромна в сравнении с рассчитанной на два корабля площадкой «Версаля». Я вижу ряды десантных кораблей и «Сорокопутов», а вокруг бурлит деятельность: рабочие в цветных рубашках заправляют и вооружают стоящие суда. Секция, где сел наш корабль, отгорожена от остальной палубы прозрачным барьером из гибкого полимера, а неподалеку установлен тент для обеззараживания.

– Я, конечно, мечтала принять душ, – сухо говорит Халли, разглядев команду химобработки, упакованную в защитные скафандры и призывающую нас к тенту. – Но не в середине же чертовой взлетки на глазах у половины авианосца!

Нас моют, опрыскивают, поливают, кажется, дюжиной разных реактивов, прежде чем команда химзащиты позволяет нам натянуть чистые униформы. Даже после обеззараживания вооруженные десантники с «Манитобы» не подпускают нас к остальному экипажу. В большой комнате, которая выглядит как спешно очищенное складское помещение, на нас набрасывается десяток врачей и медсестер, обрабатывая каждый жалкий синяк или царапинку. Когда они наконец убеждаются, что никто не собирается отрастить щупальца и сожрать остальной экипаж, мы попадаем в зал для инструктажей, достаточно большой, чтобы без труда вместить целый взвод. Рядом с кафедрой стоят столики на колесах, уставленные подносами с сэндвичами и кувшинами с напитками.

Пока мы атакуем столы, заглатывая бутерброды и заливая их флотской бурдой, в комнату входят офицеры. Они разбивают нас на группы и уводят в комнатки поменьше для допроса. Расставаться с Халли после того, что мы пережили вместе, невыносимо, и мне приходится подавить желание врезать энсину, уводящему ее из комнаты и от меня. В итоге я оказываюсь за столиком в углу одной из секций техобслуживания в ангаре, а напротив меня сидит пара офицеров. Один из них – капитан-лейтенант со значком за бои в космосе, второй – лейтенант военной разведки. Именно он, хоть и ниже по званию, руководит беседой.

Я знаю, с какой неприязнью армия относится к поломкам и потере техники, и, учитывая, что мы только что угробили корабль стоимостью больше миллиарда долларов Содружества вместе со всем оборудованием на борту, ожидаю враждебного отношения от разведчика. Но допрос проходит почти дружелюбно, без единого обвинения. Офицеры выслушивают мою версию событий, начиная с выхода из канала Алькубьерре и заканчивая прибытием кораблей эвакуации меньше часа назад.

– Я могу сказать, что нас сбили на орбите, но понятия не имею, как это случилось. Когда мы выбрались на запасной «Осе», кроме «Версаля», кораблей вокруг не было.

– Это был не корабль, – говорит капитан-лейтенант. – Мы прилетели с настороженными вибриссами. Наши новые друзья немножко переоборудовали это место, и больше я вам сейчас ничего не могу рассказать.

– То есть мы во что-то врезались? Вроде минного поля на орбите?

Флотский офицер смотрит на своего соратника из разведки.

– Да, – говорит лейтенант. – Такие штуки, похожие на стручки. Подходишь к ним, они открываются и разбрасывают вокруг бронебойные снаряды. Мы их сначала не заметили, потому что на радарах было чисто, но крейсеры прикрытия об этом позаботились.

В нормальных обстоятельствах оба офицера и секунды бы мне не уделили, и уж тем более не стали бы рассказывать о вражеских уловках, но они явно в восторге от того, что находятся в самом эпицентре событий в такой важный момент человеческой истории, и этот восторг заставляет их ненадолго забыть о разнице между старшим и младшим составом. Я их возбуждения не разделяю. Я устал и напуган и хочу просто найти себе койку и поспать. Я отвечаю на вопросы, вспоминаю интересующие их детали и несколько раз повторяю порядок событий. Наконец офицеров удовлетворяет выжатое из моего мозга количество информации, и мне позволяют присоединиться к остальным.

Вернувшись в зал для инструктажа, мы продолжаем есть и обмениваться информацией, составляя картину событий. Авианосная ударная группа Шестьдесят три вышла из канала Алькубьерре примерно четыре часа назад и подошла к последнему известному месту нашего пребывания, Уиллоуби, в боевой готовности, ожидая схватки с СРА. Вместо этого они обнаружили орбитальное поле неконтактных мин, которых не видно на радаре и которые не включены в инструкции по распознаванию космического вооружения. Корабли с «Манитобы» все еще поднимают с поверхности уцелевший экипаж «Версаля», и поговаривают, что «Сорокопуты» расстреляли свой боезапас в инопланетные терраформировщики, только чтобы вернуться на орбиту за боеголовками побольше.

– И что будет теперь? – спрашиваю я старпома, пока мы приканчиваем остатки еды и ждем, когда прибудут последние выжившие нашего разбросанного экипажа.

– Ну, они разберутся с тем, что творится внизу. Подозреваю, очень скоро рядом с каменюкой зависнет половина флота. А потом, думаю, нас отправят обратно на «Врата». Мы все влетим в список незанятого состава, пока флот не поймет, куда нас приспособить. Может, мистер Грейсон, ваша мечта о работе в прачечной еще сбудется, – добавляет он.

– Как думаете, шанс сходить в увольнение есть? – спрашиваю я, и он отвечает лающим смешком.

– Мы только что схватились с разумной инопланетной жизнью, – говорит он. – Если думаешь, что нам дадут вернуться на Землю, придется тебя разочаровать. Они будут держать все в тайне, пока не сообразят, как рассказать об этом людям на родине.

Старпом запихивает в рот остаток сэндвича и запивает соком с донышка кружки.

– В чем-то это до странного забавно, – продолжает он. – В школе офицерского состава тебя бросают во всяческие военные игры и сценарии, чтобы проверить, как ты справляешься с давлением ответственности. Сценарии с нападением инопланетян мы назвали «жучиными уровнями».

Он ставит пластиковую посуду на пол рядом со стулом и, вздохнув, откидывается на спинку:

– И вот началась первая война с жуками, а жуки в ней – мы.

Вернувшись с допроса, Халли замечает меня у дальней стены и призывно машет. Я подхожу к ней, и мы подыскиваем место в тихом уголке зала. К этому времени все спасенные уже заняли стульчик-другой, чтобы вздремнуть или поболтать.

– На истребители грузят долбаные ядерки, – говорит она, когда мы усаживаемся на стулья. – Мы срезали путь по взлетной палубе, когда возвращались с допроса, и я хорошенько их разглядела. Управляемые снаряды шестьдесят пятой модели, пятнадцать килотонн.

– Охренеть, – говорю я. – В последний раз армия использовала в бою ядерное вооружение сорок лет назад, во время последней крупной грызни с СРА, убив полмиллиона человек, после чего мы заключили Шпицбергенское соглашение, положившее конец прямым земным конфликтам между двумя блоками. – Похоже, обычные пушки с тем, что внизу, не справляются.

– Это серьезно подпортит недвижимость на планете, – говорит Халли. – Если у этих тварей хотя бы вполовину столько же атмокорректоров, сколько у нас, очень скоро там рванет где-то сотня ядерок. И еще несколько десятков лет никто не сможет оборудовать ферму на Уиллоуби.

Идея сделать планету непригодной для жизни только для того, чтобы выгнать конкурирующий вид, кажется мне смехотворной, но после пережитого в Детройте я знаю, что армия именно так и поступит.

Для отдыха нам выделяют несколько пустых жилых отсеков вдалеке от взлетной палубы. Из последних тридцати шести часов я спал только шесть, и у меня уже начинаются слуховые галлюцинации. На входе в спальное помещение парочка медиков раздает всем желающим снотворное, обычно предназначенное пилотам, но мы с Халли отказываемся от помощи таблеток – мы так устали, что в случае чего готовы уснуть стоя.

«Манитоба» – судно поновее «Версаля», и оборудование на нем посовременнее, но вот койки такие же маленькие. Мы с Халли пытаемся уместиться на постели вдвоем, но понимаем, что места едва хватает для одного человека. Я оставляю койку ей, а сам занимаю верхнюю. Задергиваю занавеску и забираюсь под тонкое одеяло, не снимая одежды. По всему корпусу слышится типичный для корабля на задании шум – объявления, грохот ботинок по металлическим трапам, гул оборудования, – но за свою недолгую карьеру на флоте я привык засыпать под такое сопровождение.

Дня и ночи на корабле нет, есть только вахты. Всемогущее командование разрешает нам проспать полторы из них, прежде чем прислать нескольких старшин, чтобы те вытащили нас из коек. Выкарабкиваясь из похожей на гроб постели, я не могу сообразить, первая сейчас вахта, вторая или третья, потому что мои внутренние часы потеряли точную настройку, которой я добился к тому времени, как «Версаль» вошел в канал Алькубьерре до Капеллы А.

Пока мы спали, десантные корабли «Манитобы» подняли с планеты еще несколько десятков человек нашего экипажа, переживших крушение. Когда мы возвращаемся в тот же зал для инструктажа, несколько рядов стульев уже заняты другими матросами и офицерами с «Версаля». Народ с шумом разбегается приветствовать друзей и соседей по койкам. Я не успел толком завести знакомых среди экипажа, поэтому остаюсь с Халли. Она оглядывается в поисках друзей-пилотов, не находит никого и печально хмурится.

– Похоже, из летной секции осталась только я, – говорит она. – Рикман и остальные в списках убитых в бою.

Я бегло пересчитываю людей – получается около шестидесяти, меньше трети укомплектованного экипажа «Версаля». Даже если учесть кучу раненых в лазарете, наша команда потерпела чудовищную трепку.

– Всей команде внимание, – объявляет собравшимся старпом, когда первый всплеск возбужденной болтовни немного стихает. Все замолкают и поворачиваются к капитан-лейтенанту.

– Наше дело сделано, – продолжает он. – «Манитоба» останется на орбите и продолжит боевые операции на поверхности. Некоторые из вас отправятся домой на «Банкер-Хилле». Лейтенант скоро зачитает вам список.

Он останавливается и осматривает собравшиеся остатки экипажа «Версаля».

– Вас ожидают новые допросы и назначения бог знает куда. Это решать командованию. Хотел бы я, чтобы нам дали новый фрегат, на котором мы написали бы «FF-472» и вернулись в дело, но этому не бывать.

Некоторые из матросов усмехаются и одобрительно бормочут.

– Для тех, кто отправляется на «Врата» за новым назначением: пока вы не доложили о прибытии новому старпому или командующему офицеру, вы все еще члены экипажа корабля ВКС САС «Версаль», и если я услышу, что вы ведете себя недостойно этого звания, то лично приду и устрою вам перекалибровку черепа. Ясно?

– Так точно, сэр! – кричим мы в ответ так громко, что старпом чуть отступает назад.

– Отлично, – говорит он. – Рад, что с этим разобрались.

– Сэр, – спрашивает кто-то из старшин. – О шкипере что-нибудь слышно?

– Капсула капитана Хилла была обнаружена прошлой ночью, – спокойно говорит капитан-лейтенант. – Их парашют либо не раскрылся, либо почему-то оторвался при спуске.

В комнате воцаряется мертвое молчание.

– Выживших нет, – продолжает старпом. – Вместе с капитаном в капсуле были капитан-лейтенант Шиллер, лейтенант Мено, главный старшина Эллис и лейтенант десанта Коннели.

В тишине можно услышать, как оседает пыль.

– Вспомните о старике и прочих ребятах из БИЦ, когда отправитесь на «Врата». В канале Алькубьерре у вас будет для этого время. Шкипер был хорошим человеком и прекрасным командиром.

Он смотрит на стоящего рядом лейтенанта, держащего доску-планшет с кучей распечаток в зажиме.

– А сейчас мистер Беннинг зачитает список членов экипажа, через час улетающих на «Банкер-Хилле». Если вашего имени там нет, вы остаетесь со мной. Если оно там, удачи вам и счастливого пути. Я горжусь, что служил с каждым из вас, и с радостью сделал бы это снова.

Мое имя есть в списке, имени Халли – нет.

Я надеялся провести с ней еще немного времени, не включающего в себя смертельного риска и полетов над захваченной планетой в безоружном корабле. Но, увы, все, что мне достается, – недолгий поцелуй в людном коридоре рядом со взлетной палубой.

– Ну разве это не охренительно? – говорит мне Халли, когда мы обнимаемся после третьей попытки выпустить друг друга. – Ты столько всего провернул, чтобы перевестись на мою посудину, а ее тут же взорвали.

– Наверное, Вселенная меня ненавидит, – говорю я.

– Не уверена в этом, Эндрю, – говорит она и целует меня в уголок рта. – В конце концов, ты же попал на нужный корабль. И мы не разбились и не вылетели в открытый космос. Я уверена, что от меня осталось бы только горелое пятно на земле, если бы я не свалила от Рикмана и не пошла поболтать с тобой.

– Тоже верно, – соглашаюсь я.

– Мы просто снова побудем вдалеке друг от друга. И вообще, кто знает? Флот не такой большой. Постарайся перевестись на какой-нибудь большой авианосец, где много-много десантных кораблей, хорошо?

– Постараюсь.

Мы обнимаемся в последний раз, игнорируя взгляды проходящих матросов. Халли целует меня, а потом нежно толкает ладонью в грудь.

– Иди, пока кого-нибудь из нас не посадили на гауптвахту за самовольную отлучку.

– Будь осторожнее, – говорю я, и она смеется радостным, сочным смехом.

– Ты же там был, Эндрю. В левом сиденье «Осы» нельзя быть осторожной.

– До скорого, крошка-пилот, – говорю я.

– До скорого, компьютерный ас.

^– Опаздываешь, – говорит мне механик транспортной «Осы», когда я без всякого энтузиазма поднимаюсь по трапу. – Пристегивайся, мы уже задерживаем отлет.

– Есть, сэр, – отвечаю я и занимаю место у хвостового люка. Механик возвращается в корабль и нажимает кнопку на панели управления трапом. Я нашариваю потрепанные ремни и пристегиваюсь.

– Жаль, что так вышло с вашим кораблем, – говорит механик поверх шума задвигающегося трапа. В ответ я просто киваю. – Ну ничего, через недельку вернетесь на «Врата». Для вас, ребята, все кончилось.

Корабельные двигатели оживают, и я прижимаюсь к стене и закрываю глаза, вынуждая себя не смотреть сквозь сужающуюся щель туда, где несколько секунд назад скрылась в коридоре Халли.

«Что-то я в этом сомневаюсь, – думаю я. – Все еще только начинается».

Когда несколько лет работаешь над романом, у тебя накапливается огромный список людей, которых нужно поблагодарить в случае успеха. Если ты годами пишешь книгу, а такого списка у тебя нет, ты либо сверхчеловек, либо ДЕЛАЕШЬ ВСЕ НЕПРАВИЛЬНО.

Этот роман зародился как вступительная работа на семинар авторов НФ и фэнтези «Мыслимый рай». Поэтому я должен поблагодарить всех моих друзей с «МР-XII» за их критику, предложения и поощрения, в особенности Тиффани Ангус, Клэр Хэмфри, Катрину Арчер, Сару Брэндел, Мадж Миллер, Джеффа Макфри, Чана Терхьюна, Стива Копку и Кертиса Чена, моих нынешних друзей по Твиттеру и периодических партнеров по критике. Я также многим обязан моим преподавателям: Патрику Нильсену Хэйдену, Стивену Голду, Лоре Миксон, дядюшке Джиму и доктору Дойлу, Элизабет Бир и Джону Скальци, который был так добр, что уместил в свое рабочее расписание внеплановую личную беседу со мной. Все вы внесли ключевой вклад в успех той маленькой книжки про взрывы в космосе, которую разбирали на семинаре «МР – XII».

Спасибо моим друзьям и семье за то, что не закатывали глаза каждый раз, когда слышали, что я все еще «упражняюсь в письме».

Спасибо моему агенту, Эвану Грегори, из Литературного агентства Итана Элленберга, который принимает все меры, чтобы я не продал права за блестящую финтифлюшку и мешочек офигенных волшебных бобов.

И, наконец, спасибо моим читателям – тем, кто только что обо мне узнал, и особенно тем, кто годами следил за моими стараниями. Я выпустил в свет маленькую книжку про взрывы в космосе, вы купили ее, она понравилась вам, а дальше стали происходить настоящие чудеса. Спасибо вам всем за поддержку и добрые слова.