— Приготовиться к высадке, — все оживлённо зашевелились, так как за три часа езды из Свердловска на электричке всем осточертело пялиться в окна вагона, за которыми ни черта не было видно от вечерней темноты. Наша, разношёрстная команда насчитывала двести человек, собранных с двух областей и как нам стало известно, предназначена для учебного батальона связи. Электричка на Еланском разъезде по расписанию стояла три минуты, вот и за них мы должны были организованно высадиться. Оделись, построились в проходах и замерли, а за окном тормозившей электрички замелькали тусклые, пристанционные огни освещения и всё те же ёлки, сосны, как и дома, откуда ушёл в армию.

— Ёлки-палки, — с горечью скаламбурил про себя, — в тайге до армии жил и служить придётся опять в лесу.

Все стояли спокойно, ожидая, когда остановится электричка, но как всегда среди спокойных и умных находятся беспокойные и дураки. Компания из нескольких призывников, державшиеся несколько особняком от других, вдруг взбаламутилась, то ли от отходняка, то ли от деревенской несостоятельности и с дикими воплями:

— Сейчас нас будут переодевать, — начали перочинными ножиками наносить удары друг другу по одежде, кромсая на лоскуты неплохие курточки, фуфайки и пальто. Разорвав до дыр верхнюю одежду, они начали остервенело рвать на ленточки штанины, разрывая их от самого низа до пояса. Остальные, со спокойным любопытством наблюдали за этим непосредственным дебилизмом. Покончив со своей одеждой, великовозрастные болваны стали с ножиками приставать к другим, но получили дружный отпор, после которого успокоившись, сели на сиденья, выставив голые и худые коленки на всеобщее обозрение.

На улице было морозно, градусов 15–20, а когда электричка отъехала, нашим разочарованным взорам представился обычный, унылый железнодорожный разъезд, окружённый заснеженными ёлками и огромными сугробами. Ну, может быть, путей было больше чем на обычном разъезде.

— Чёрт, — с ещё большей досадой подумал я и наверно не только я, — неужели всё-таки в лесу придётся служить? А где же тогда сама часть?

Пока нас проверяли, считали и строили в колонну, вокруг которой бегал толстый майор, как оказалось встречающий представитель нашего учебного батальона связи, мы изрядно продрогли и с радостью восприняли команду на начало движения. Пройдя метров двести, согрелись и теперь с немалой долей злорадной ехидности наблюдали за безмозглыми ухарями, которые страдали от холода всё больше и больше. Они изо всех сил кутались в свою изорванную одежонку, а ленты штанин связали узлами внизу. Но это совсем им не помогло и теперь голые, сизые от холода ноги с каждым шагом выглядывали среди длинных и рваных лент.

Я шёл недалеко от них и слышал, как толстый майор, преодолевая одышку, сказал им:

— Ну что, дурачьё, теперь крепитесь. Вам повезло, что батальон находится недалеко от КПП…

Перевалив железнодорожные пути, наша колонна по снежной, наезженной дороге углубилась в лес из высоких, заснеженных ёлок и редких сосен, прошла метров триста и неожиданно вышла на чистое огромное пространство, на котором нашему изумлённому взору предстал большой, залитый огнями город.

— Ничего себе — ПОВЕЗЛО! Всё-таки будем служить в городе, — такая шалая мысль наверно мелькнула у многих, но уже через минуту впечатление от большого города пропало. Слева от дороги, на краю ровного пространства лежало большое село, как мы потом узнали — Калиновка. Ещё левее, уже на дальнем краю большого поля помаргивали редкие и неяркие огоньки крохотной деревни Порошино, нашего почтового адреса на последующие полгода. А прямо перед нами переливался огнями учебный центр Елань, а по военному — 44-я учебная танковая Лисичанская, Краснознаменная дивизия.

Дивизия, как мы узнаем в последующие несколько дней, насчитывала переменного и постоянного состава около 15 тысяч человек. В переменный состав входили мы — новобранцы, из которых в течение шести месяцев готовили младших командиров и специалистов всех родов войск. И каждый полгода, отсюда, эшелонами уходили в основном в Группу советских войск в Германии около 13 тысяч готовых сержантов. В постоянный состав входили сержанты и офицеры, которые и готовили, обучали, превращая молодых, безусых людей в младших командиров. Казармы пяти учебных полков, линейной ракетной бригады и десятка отдельных учебных батальонов, жилого офицерского городка, склады различных видов — всё это раскинулось на огромной площади и создавали в вечерней темноте панораму большого города.

Через десять минут движения прогрохотали по железному мосту и втянулись в каменную арку ворот. Ещё десять минут и впереди замаячили первые казармы. Толстый майор пытался вести нас в ногу, но у него это не получалось и колонна, шаркая ногами по замерзшему асфальту, брела по дороге с настороженным любопытством оглядывая окрестности, понимая, что на ближайшие месяцы это будет нашим домом. С особым любопытством мы оглядывали попадавшихся нам военнослужащих, которые делились как бы на две категории, разительно отличавшиеся друг от друга. Первая часть, в подавляющем большинстве, передвигалась строем и строевым шагом, в длиннющих новеньких, ещё не совсем обмятых, в туго перетянутых ремнями шинелях. Это были молодые солдаты, которые кто неделю назад, а кто и больше прибыл в учебку — то есть переменный состав. Старослужащие солдаты и сержанты — постоянный состав, наоборот свободно перемещались по территории учебного центра в одиночку и группами. Хорошо подогнанная форма, щеголевато и ладно сидела на них, выдавая уже опытных военнослужащих, знающих себе цену. В основном они то и стояли вдоль дороги, спокойно покуривая и поглядывая на будущих своих подчинённых.

Я уже внутренне смирился с тем, что служить буду связистом и мне было здорово любопытно, куда за границу попаду после учебки.

Приблизились к казарме — Батальон связи — прошелестело по шеренгам и тут, стоявший на обочине сверхсрочник с погонами старшины, вдруг крикнул в нашу колонну:

— Парни, кто хочет служить в артиллерии и у кого документы на руках… Нам надо десять человек — Ко мне! И за мной…

— Вот оно…, к чёрту связь…, если что, мне ничего не будет, а это шанс, может быть единственный послужить в нормальных войсках, — горячо толкнуло сердце в груди. Ещё в Перми, на сборном пункте, у нас собрали все документы и они хранились у нашего старшего команды высокого старшего лейтенанта. Но в электричке, он все документы почему-то выдал на руки.

Не раздумывая над последствиями, я выскочил из строя, за мной выбежало ещё несколько человек и сгрудились вокруг старшины, тот мгновенно пересчитал нас, радостно вскрикнул:

— Десять… За мной…, — и побежал по расчищенной дорожке за казарму, а следом за ним ринулись мы. Сзади слышались задышливые крики кинувшегося за нами в погоню толстого майора, требующего немедленно остановиться, вернуться, но он сразу же безнадёжно отстал.

Дальше всё слилось в одну стремительную ленту состоявших из мелких, быстро меняющихся событий — штаб полка через пятнадцать минут бега, полковая санчасть и такой же стремительно-беглый мед. осмотр дежурным врачом, рывок на вещевой склад, где хорошо поддатый прапорщик выдал нам новенькое обмундирование. В кочегарке, в душе, мы помылись, переоделись в форму, а гражданку сложили в выданные на складе наволочки, которые тут же утащили на склад. А в одиннадцать часов, в полутёмной казарме, хмурый сержант с красной повязкой дежурного по батарее хлопнул рукой по кровати второго яруса и буркнул:

— Вот твоя кровать, товарищ курсант. Отбой…

Забравшись под чистые простыни и прислушиваясь к звукам ночной казармы, я попытался пройтись по впечатлениям прошедшего дня, но тут же стремительно провалился в глубокий и здоровый сон.

— …Батарея…, Подъём!!! — Громкая команда пробилась в затуманенное сном сознание и вопреки утверждениям отца, что в армии не буду вылезать из нарядов на работу из-за того, что я соня, мгновенно проснулся и через минуту, застёгивая рукава гимнастёрки, вместе со всеми стоял в строю взвода. Перед строем с деловым видом метался высокий, худощавый младший сержант, активно делая замечания по форме некоторым из солдат. Точно также суетясь, строились вокруг нас на центральном проходе остальные подразделения и многолюдство ошеломило меня.

— Взвод…, Равняйсь. Смирно! Равнение На Лево! — Громко печатая сапогами, младший сержант повернулся и, приложив руку к головному убору, направился к крепкому, невысокого роста, невозмутимому старшему сержанту, появившемуся из глубины казармы. — Товарищ старший сержант, четвёртый взвод для проведения утренней физической зарядке построен. Командир отделения младший сержант Тетенов.

— Вольно. — Поставив задачу Тетенову на проведение зарядки, старший сержант вывел меня из строя и завёл в Ленинскую комнату. Достав из кармана разлинованный лист ватмана, сложенный в виде гармошки размером с военный билет и обстоятельно опросив, не спеша записал полученные мои личные данные в список взвода. Аккуратно, скупыми, но чёткими движениями сложил лист и положил его во внутренний карман гимнастёрки. После вновь внимательно осмотрел меня, стоявшего перед столом по стойке «Смирно» с головы до ног.

— Товарищ курсант, вы зачислены для прохождения службы в состав четвёртой учебной батареи, в четвёртый взвод, в третье отделение. Там, где вы спали ночью и есть ваш взвод и ваше отделение. Я — заместитель командира взвода и одновременно командир первого отделения. Во втором отделении сержанта нет, а командир вашего отделения младший сержант Тетенов. Ну… на построении вы его видели. Командира взвода лейтенанта Князева вы увидите на полковом построении после завтрака. Как взвод вернётся с утренней зарядки, вы начинаете жить жизнью подразделения. Вопросы есть? Нет, ну и отлично.

Я вышел за сержантом из Ленинской комнаты и впервые внимательно оглядел казарменное помещение. Наша четвёртая батарея располагалась на втором этаже казармы и занимала половину этажа. Вторую часть этажа занимала пятая батарея и соединялась с нашей большим, широким проёмом, делая широкий центральный проход, который проходил через весь этаж, общим на две батареи. Прошёл и встал на границу между нашей батареей и пятой. Посмотрел направо, потом налево и весело присвистнул, от того что в обоих батареях всё до мельчайшей детали было одинаково:

— Ну, надо ж. Если ночью проснусь поссать, то спросонья можно и попутать где твоя батарея, а где соседей… А у меня ведь кровать как раз на границе батарей.

Внимательно посчитал, тесно стоявшие кровати в два яруса нашего взвода — тридцать одна. В одной паре второго яруса нет. И таких кроватей пять во всём расположении. Ага, это наверно кровати замкомвзводов. А пятая? В батарее четыре взвода — значит, всего 125 человек. Да в пятой батарее столько же — значит, на этаже проживало 250 человек.

Прошёлся по расположению и остановился напротив неподвижно стоящего дневального по батарее со штык-ножом на ремне, который подмигнул и добродушно спросил:

— Ну, как первая ночь в армии?

Весело подмигнул ему в ответ:

— Да также, как и у тебя была. Меня Борис зовут. Давно сюда прибыл?

— Юрка, Комиссаров. Я с третьего взвода и только неделю назад прибыл. — Дневальный протянул руку и я с удовольствием пожал её, так как он мне понравился, а Юрка добавил, — давай, Боря, наслаждайся последними минутами свободы. Скоро ты будешь принадлежать только армии…

Экскурсия моя закончилась довольно быстро — туалет на шесть кабинок, столько же писсуаров. Большой и светлый умывальник на двадцать кранов, тут же за стенкой небольшая и чистая курилка с каменным мозаичным полом. Напротив туалета, умывальника и курилки дверь в небольшую, хорошо оборудованную бытовую комнату, где присутствовало одно большое зеркало и ряд уже поясных зеркал на одной из стен, три доски для глаженья, три утюга, уголок сапожника с сапожными причиндалами с синим фартуком и железной пятой для прибивания каблуков. Ещё под большим зеркалом лежали инструменты для подстригания. В общем, всё присутствовало и было уютно. В комнате были ещё две двери. Слева — сушилка, жаркий и сухой воздух, но запахан от сушившихся там валенок, бушлатов был довольно специфичный, но к удивлению не неприятный. Правая дверь вела в батарейную каптёрку. В расположение были ещё два помещения, куда я смог зайти: небольшой учебный класс на шесть классных столов, где ещё стоял в углу хорошо выполненный макет местности с окопами, колючей проволокой и другими элементами переднего края. За стеной была душевая, но судя по тому, что она была набита лыжами — душ тут не принимали. В Ленинской комнате уже был, а в канцелярию батареи меня ещё пока никто не приглашал.

Я успел ещё посидеть пару минут в одиночестве, как распахнулись двери и в расположение с шумом и гамом ввалились толпа разгорячённых зарядкой курсантов.

После построения, меня представили взводу и теперь, наблюдая за сослуживцами, заправлял кровать, в точности повторяя их движения. Но у меня получалось плохо и медленно. Я отошёл на середину центрального прохода и критически посмотрел на свою кровать, которая по качеству заправки резко отличалась от остальных в худшую сторону. Не успел огорчиться, как меня кто-то сзади сильно хлопнул по плечу.

Обернувшись, застыл в изумлении, увидев перед собой одноклассника Володю Дуняшина.

— Володя, ты это или не ты? Или мне всё это кажется? — Радостно воскликнул я, обрадовавшись, что тут не один.

Дуняшин жизнерадостно рассмеялся:

— Не… Боря, это не я. Это физическая оболочка, а душа моя дома — на Бубыле.

Я тут же засыпал товарища вопросами, но он, критически осмотрев мою кровать, сказал:

— Давай сначала заправлю правильно твою кровать, а потом пообщаемся. А то тебе влетит от сержанта.

Володя расправил кровать, а потом стал её заправлять, комментируя каждую операцию. Заправив, достал ровную дощечку, приложил её к краю матраца и стал на верхний край начёсывать ворс одеяла. Через три минуты матрац, обёрнутый одеялом, превратился в параллелограмм с чёткими и ровными краями. Сверху Володя уложил такой же кирпичик подушки.

— Ничего, через пару дней сам также будешь отбивать кровать, — увидев моё удивление, покровительственно произнёс Дуняшин, — а пока у нас есть пять минут, я тебя введу в курс дела.

— Я тоже в четвёртом взводе, только в первом отделении и прибыл сюда неделю назад. Замкомвзвод, старший сержант Бушмелев, нормальный мужик — хоть и дедушка. На дембель весной уходит. Спокойный, справедливый, бестолку не гоняет. В батарее рулят он и старшина батареи старший сержант Николаев. Ну, ты его ещё увидишь. А так, он мастер спорта по боксу, правда шубутной и любит, чтобы все вокруг него носились, как ужаленные в жопу. Остальные сержанты, даже старослужащие на вторых ролях. Младший сержант Тетенов — ещё та сука. Вот его опасайся. Он прослужил всего полгода и только две недели назад прибыл сюда из Рижской учебки, а ставит себя перед нами как-будто он дедушка. Сам месяц назад такой же как мы был, а сейчас перед нами выёживается. Смотри, будь с ним осторожней, а то из нарядов не вылезешь. Командир взвода, лейтенант Князев, тоже молодой офицер, но нормальный. В принципе, как я успел заметить, офицеры занимаются своими делами, а нами сержанты. И сержанты здесь самые главные по нашей курсантской жизни. Пацаны во взводе ничего, но тут есть свои особенности. Сам потом разберёшься… Да, готовить нас будут на командиров орудий Д-30. Что это такое я ещё сам не знаю. А потом в Германию…

А так — ничего, жить можно. Только свободного времени совсем нету. Вот ни минуты, — закончил свой рассказ товарищ.

… На полковом разводе, я увидел остальных офицеров батареи и своего командира взвода. Высокий, с открытым, русским лицом, улыбчивый лейтенант понравился мне. После развода нас завели в расположение, всему взводу выдали погоны, петлицы, шевроны и до обеда, исколов себе все пальцы, мы усердно пришивали, отпарывали и вновь пришивали все эти причиндалы, пока всё не было пришито правильно. Было много смеха так и ругани сержантов, особенно со стороны Тетенова. Погоны надо было пришивать так, чтобы они на один сантиметр заходили за шов на плече, но не все, в том числе и я, сразу сообразили про это, хотя сержанты и подсказывали нам. Вот у многих и получалось, что когда одеваешь шинель, то погоны у них «сползали» на спину. Такая же ерунда получалось у некоторых с петлицами: после долгого пыхтения и тихих матюков они их пришивали на обратных сторонах отворот шинели. Во время этого занятия сумел перезнакомиться практически со всеми курсантами взвода. Я оказался последним, кто пришёл в батарею и взвод, и как бы моё прибытие окончательно завершило комплектование батареи. Вызвали меня и в канцелярию к командиру батареи капитану Климович, который оглядев меня, шутливо спросил.

— Земляки мы с тобой наверно, Цеханович?

Я нерешительно пожал плечами:

— Да я не знаю, товарищ капитан. А вы что тоже с Ныроба? А то во взводе ещё курсант Дуняшин оттуда…

— А причём тут Дуняшин…? Я Климович, ты Цеханович. Вот и получается, что мы оба белоруса.

— Да нет, товарищ капитан, я русский. Хотя отец, дед, брат и много родственников по отцовской линии белорусы. Да и лет восемь я жил в Белоруссии — в Минске, Молодечно и в Орше.

— Хорошо, хорошо… Вижу, что парень ты бойкий.

Комбат мне тоже понравился, записавшись в штатную книгу батареи, я вновь присоединился ко взводу.

После обеда на середину центрального прохода вытащили койку и на ней провели ещё раз, как выразился младший сержант — «Для бестолковых и вновь прибывших» — занятие по правильной заправке койки. Было довольно нудно стоять и смотреть, как курсанты по очереди выходили из строя и под бдительным оком Тетенова расправляли и заправляли кровать. Отбивали её, превращая в кирпичик. Многие, стоя в строю, дремали и шатались из стороны в сторону, а иногда под общий смех присутствующих выпадали из шеренги. После чего младший сержант заставлял провинившихся отжиматься или приседать. Взбодрившись, курсант занимал своё место в строю, но через несколько минут следующий курсант, потеряв в дрёме равновесие, вылетал из строя на несколько шагов. А очнувшись, ошалело, под смех товарищей, крутил головой и оправдывался перед Тетеновым. Закончив занятие по заправке, младший сержант остервенело стал нас тренировать в выполнение команд — «Отбой» и «Подъём». Тут мне в отличие от многих повезло в том, что моя кровать стояла самой крайней у центрального прохода. И мне только и оставалось быстро раздеться и заскочить на второй ярус прямо с центрального прохода. Также легко было и другим, кто имел свои койки неглубоко в нашем взводном отсеке. А вот Дуняшину и остальным, у которых кровати были в глубине тесного расположения, приходилось в толчее мчаться по узкому проходу, при этом ещё и раздеваться. Тоже самое получалось и при команде «Подъём». Тетенов злился, оттого что взвод не укладывался в норматив — 45 секунд. Он пытался регулировать этот процесс: сначала забегали в проход дальние и на ходу расстёгивали пуговицы. В это время ближние раздевались в центральном проходе, а потом схватив в охапку обмундирование, очумело мчались к своим кроватям. Если по команде «Отбой» мы после этого стали укладываться в норматив, то при команде «Подъём», вот этого уже не получалось. Было много и другой суеты и мелких каких-то дел. Потом… потом, было столько всего и так много, что вечером после команды «Отбой!», я уснул практически мгновенно.

До Германии осталось 171 дней.

— … Я, гражданин Союза Советских Социалистических Республик, вступая в ряды Вооружённых сил, принимаю присягу и торжественно клянусь быть честным, храбрым и дисциплинированным, бдительным воином… — Слова Военной Присяги лились из меня торжественно и чётко и я был гордый от того, что сейчас в этот момент становлюсь частью мощной организации — Советской Армии. Сегодня, 5го декабря, был праздник — День Конституции и день принятия Военной Присяги. На улице было около тридцати градусов мороза и все подразделения принимали Присягу в тёплых помещениях. Наш взвод был выстроен в учебном классе, где и стояла 122 мм гаубица Д-30. Правда, изучать её мы будем, после занятий по боевой готовности. А сейчас взвод был выстроен на освобождённом от столов и стульев пространстве и мы по очереди выходили на середину строя, брали в руку красную папку с текстом Присяги, поворачивались к строю и торжественно произносили слова Присяги. В текст я не смотрел, а знал его наизусть, как и каждый из нас. Произнеся последние слова, повернулся к столу, наклонился и расписался под текстом Присяги.

Всё — Я Солдат. Солдат Советской Армии. Пусть хоть и пока и молодой, и не обученный, но уже Полноправный её член. Встал в строй и теперь ревниво смотрел на своих товарищей, которые тоже принимали присягу — Как выходили из строя, как произносили текст Присяги, следил за накалом их эмоций. Пытаясь понять — Так ли они переживают, как и я этот торжественный момент жизни? Но нет, я успокоился, мои товарищи были также наполнены тем же праздничным подъёмом что и я.

После приёма Присяги все вновь построились на плацу и командиры подразделений доложили командиру полка полковнику Львову о принятии Присяги. Короткий митинг и по команде командира, подразделения полка прошли торжественным маршем перед трибуной. Было очень холодно, но никто из-за праздничного, приподнятого настроения не замечал мороза.

Сегодня был праздничный день и впервые за две недели моего пребывания в армии у нас появилось свободное время. Даже было как-то необычно, что не надо никуда мчаться сломя голову, ежеминутно что-то делать, ожидая следующей команды сержантов…

Я сел на табуретку у своей кровати и закрыл глаза.

Прошло больше десяти дней. Дней, насыщенной до предела жизни. Завтра начало учебного процесса и эти две недели помогли мне влиться в коллектив взвода, да и батареи. Разобрался во взаимоотношениях внутри взвода и они мне не понравились. Так уж получилось, что во взводе из двадцати восьми человек переменного состава тринадцать были призванными из Удмуртии и все они оказались друг для друга родственниками: братья, двоюродные братья, дяди и племянники. Лидером у них был нагловатый курсант Фокин с золотой фиксой во рту, чем он очень гордился, считая себя несколько приблатнённым. Естественно, они то теперь и держали фишку во взводе. Остальные держались поодиночке или мелкими группами и не могли эффективно противостоять удмуртам. Обрадовавшись Дуняшину, думал что при каких-то трудностях смогу положиться на него. Но Володя в этом вопросе ушёл в сторону, посчитав, что так для него будет проще. Поэтому я сошёлся с двумя воркутинскими парнями. Оба они были старше меня: оба имели незаконченное высшее образование и за некие свои проделки в институте были отправлены в армию с автоматическим восстановлением после дембеля. Парни решительные и смелые, поэтому удмуртские особо к нам не лезли. Впрочем, отношения внутри взвода были обычными, как и в любом чисто мужском коллективе в экстремальных условиях, где из масс выдвигаются лидеры, формируются группки и группы, между которыми идёт борьба за главенство над остальными. Такие же отношения формировались и в других взводах батареи. В третьем взводе лидером был первый мой знакомый Юрка Комиссаров. Может быть, эти отношения внутри взводных коллективах и могли перерасти в более острое противостояние, но тут решающую роль играли сержанты, которые твёрдой рукой, круглосуточно руководили нашей жизнью, держа всё под неусыпным контролем и не давая нам особо конфликтовать друг с другом.

На уборке территории, занятиях по строевой и физической подготовке, различных передвижениях по территорию городка, немного разобрался и в том, где я служил. Наш учебный артиллерийский полк был самым крайним по расположению в учебном центре и служило здесь около полутора тысяч человек. Рядом с нами были ещё две казармы: двухэтажная, крашенная ярко-жёлтой охрой, где располагался отдельный, учебный мотострелковый батальон. А за ней, чуть дальше, казарма учебного тяжёлого, танкового полка «Даурия». Ещё две тысячи человек. Все три казармы объединены одним общим, большим строевым плацем, где проходит построение дивизии: всех пятнадцати тысяч человек. Один раз, уже при мне, было построение дивизии и оно впечатлило меня своим многолюдством, а когда я подпрыгивал на месте, пытаясь охватить взглядом весь плац, то видел лишь сплошной пар в виде густого тумана над людским скопищем. Наша казарма, и казармы мотострелков и танкистов стояли на высокой, с крутыми склонами возвышенности, высотой от пятидесяти до шестидесяти метров. Эти склоны романтически назывались «Турецким валом». А внизу располагались учебные поля в основном для занятий мотострелков, которые носили гордое и зловещее название — «Долина смерти».

И самое основное — питание. Столовая была на три казармы одна, то есть на четыре тысячи человек. Большая, сумрачная в несколько больших и таких же полутёмных залов и питаться приходилось в две смены. Кормили нас сытно, но однообразно. Да и качество пищи было далеким от домашней. Нас приводили в столовую строем, первыми заходили сержанты — старшие столов, потом забегали мы и рассаживались по десять человек за столом. Старшим за нашим столом был младший сержант Тетенов. Старослужащие сержанты садились за отдельный стол, который был накрыт гораздо лучше, чем у нас. Усевшись, по команде — «Внимание», мы хватали в правую руку ложку и замирали, а по команде «К бою» раздатчики пищи вскакивали и начинался приём пищи. Сержанты, старшие столов, имели приоритет. То есть: Тетенов пододвигал к себе тарелку с мясом и щедро накладывал в свою тарелку лучшие куски мяса, а остальное делилось между нами. Если это было на завтраке, то на прямоугольный кусок масла ложился кусок хлеба младшего сержанта и по контору он обрезал себе масло, остальное, вместо двадцати грамм по пять-семь, доставалось нам. То же самое происходило с рыбой на ужине и с другими солдатскими деликатесами. Процесс принятия пищи длился недолго, как раз столько, сколько нужно было старослужащим сержантам нехотя поковыряться в надоевшей за полтора года солдатской еде и выпить чаю или компота. И как всегда команда «Отбой» звучала в самый разгар приёма пищи. Не сказать, чтобы мы были голодными, но молодые организмы требовали своего, а интенсивность курсантской жизни, активность и свежий воздух только усиливали зверский аппетит — Кушать хотелось всегда. И спать. Вот уж не думал, что заснуть и спать можно в любом положении и в любом месте. Даже тогда, когда мы строем шли на занятия или работы.

Из занятий в это время были в основном строевая подготовка, где нас усиленно обучали строевым приёмам, так чтобы во время торжественных мероприятий по случаю принятия Военной Присяги мы могли хоть чем-нибудь блеснуть. Были занятия по изучению общевоинских уставов — это обязанности солдата, дневального по батарее и других особенностей службы. Сержанты требовали, чтобы многие положения и статьи уставов мы знали наизусть. А вот это моим сослуживцам в большинстве давалось с трудом. Особенно удмуртам и их Тетенов частенько за это гонял. Хотя сам он знанием Уставов не особо блистал. А мне повезло. Был я в школе твёрдым троечником, ленился и поэтому нелюбимые предметы, а их было много, брал зубрёжкой. И богатый опыт в этом деле здесь очень мне пригодился: на удивление легко запоминал целые разделы и главы Уставов и потом запросто их цитировал, вводя в глухую тоску своих товарищей. Были занятия по политической подготовке. Но особой моей тревогой и болью были занятия по физ. подготовке. Я просто не ожидал, что окажусь в такой заднице. Крепкий парень — бегал, прыгал. Мог запросто подраться. И оказалось, что в армии могу выполнить только один норматив — подтягивание на перекладине. Двенадцать раз. А вот «Выход силой», «Подъём переворотом», «Прыжок через коня», а самое, интересное бег на любую дистанцию — я просто не мог выполнять. На перекладине болтался, как сосиска. Прыгая через коня, чуть ли не сносил его. Вроде бы бегал дома нормально, а здесь рвану и через двести, триста метров «сдыхал», а бежать ещё ой-ёё-ёй… И таких по физо во взводе оказалось лишь трое: я, курсант Паничкин и Сорокин. Остальные хоть что-то, но делали или бегали как лоси. Но, а судя по тому, как нас гоняли на физ. подготовке, думаю, что месяца через три я плавненько, но выйду на общий уровень. А пока очень сильно болит брюшной пресс.

Ну… а самое яркое впечатление — это показ всей боевой техники, что есть в дивизии. И не просто показ, а показ в действие. За несколько дней до Присяги, нас построили и повели всем полком на правое стрельбище, где и были выставлены образцы вооружения. Сюда же привели и другие полки. Погода была мягкая и нас не спеша сначала провели по всем учебным точкам и познакомили с тактико-техническими данными основных единиц техники учебной дивизии.

Через полтора часа все части выстроили вдоль дороги, лицом в поле. Я оказался в первой шеренге и с возрастающим интересом ожидал действа. На поле, в одиноком орудийном окопе, вокруг гаубицы Д-30, копошился расчёт, где командиром орудия был наш замкомвзвод старший сержант Бушмелев. Через некоторое время в воздух взлетела красная ракета и в полутора километрах от нас на поле появились три танка. Конечно, это были не танки, а мишени, которые двигались на тележках по рельсам. Но всё равно. Я представлял, что это три фашистских танка надвигаются на позиции артиллеристов и с замиранием сердца наблюдал за действиями наших. Танки приближались, а артиллеристы замерли у гаубицы, наблюдая за грозной техникой. Вот послышалась команда Бушмелева и все зашевелились, послышался стук отрываемых крышек ящиков со снарядами. Полусогнувшись к орудию побежали два сержанта — один со снарядом, другой с гильзой. А Бушмелев от прицела вёл команду — По центральному Тааанкууу… Осколочно-фугасныыыым, взрыватель фугасныыый…

Сверкнуло бледное пламя выстрела и через полторы секунды на месте центрального танка вздыбилась земля, смешанная с обломками мишени.

— УРАААААА! — Завопила в азарте курсантская масса.

Ещё один выстрел, ещё… и остальные танки, под яростный рёв курсантов, исчезли в багровых вспышках разрывов. Только когда опала земля на месте разрывов снарядов, мы услышали нарастающий гул и рёв двигателей и из-за кустарника вынырнула колонна из трёх БМП и трёх танков. С оглушительным рёвом подлетев к нам, машины одновременно развернулись вправо и уже цепью — танки впереди, БМП между ними на небольшой скорости пошли вперёд. Вдалеке поднялись ещё мишени танков и наши танки, не останавливаясь, открыли огонь. Полторы минуты и мишеней как не бывало. Теперь вперёд выдвинулись БМП, а из открывшихся задних дверей вдруг посыпалась пехота, которая мигом рассыпалась в цепь. А впереди уже поднялось несколько десятков целей — ростовые, грудные, групповые. Одни просто стояли на месте, другие поднимались и опускались, третьи были в движение и смещались в сторону. Ещё пару групп целей просто приближались. За этой группой целей, но дальше вдруг поднялись большие цели имитирующие БТР и помчались вбок. В довершение всего откуда-то из середины поля в небо взмыли большие разноцветные шары.

И тут атакующая пехота открыла огонь. Кино — это кино, но я впервые, да и все остальные, увидели бой своими глазами. Вот так — наяву. Тринадцать тысяч молодых глоток азартно заревели и этот рёв подстегнул бегущую цепь. Сотни и сотни светлячков трассирующих пуль и трасс потянулись к фанерным целям, пронзая их. А ещё, из замаскированного окопа, по шарам открыла огонь автоматическая зенитная установка и теперь на небе творилась огненная свистопляска, в которой бесследно исчезли все шары.

Бой длился пять минут, пехота быстро и послушно заскочила во внутрь машин и ещё через пару минут только сизые дымки солярки напоминали о грозных машинах и людях, которые всё это разнесли. Вот это да!!! Вот это сила!!! Адреналин гордости и радости распирал всех нас и сержантам пришлось повысить тональность голоса до грозного рыка, чтобы построить нас в колонны. Мы до самого вечера обменивались впечатлениями от увиденного. А я воочию увидел, что такое Д-30 и мне ещё больше захотелось стать настоящим артиллеристом.

До Германии осталось 156 дней.

— Курсант Цеханович, выйти из строя, — я сделал два шага вперёд и чётко повернулся.

— На время приёма пищи остаётесь для охраны оружия. Пересчитать и принять, — младший сержант Тетенов отправил вниз взвод и принял от меня доклад о принятие оружия под охрану, после чего важно удалился из расположения.

Автоматы лежали на полу центрального прохода казармы двумя ровными рядами, а я со своим в положении «На Плечо», прохаживался вдоль рядов ни на секунду не выпуская оружие из виду.

Прошло три дня после принятия Военной Присяги и сегодня был последний день занятий по Боевой готовности. Наш взвод, согласно боевого расчёта, по «Тревоге» занимался установкой палаток пунктов приёма военнообязанных в случае объявления мобилизации. В первый день по сигналу «Тревога» мы экипировались и побежали в парк, где из дальнего бокса с трудом выкатили огромный прицеп и на специальной площадке начали расставлять на металлических каркасах семь малых и больших палаток, после чего потащили вовнутрь бесчисленную начинку: столы, табуретки, ящики с учётными картами, тюки с вещевым имуществом и много с чем другим. Развешивали всевозможные бирки, разных размеров. И на всё это отводилось три часа. Конечно, в три часа мы не уложились. Было много бестолковой суеты, ругани несмотря на то что нами руководил командир взвода и младший сержант Тетенов. Младший сержант в свою очередь назначил себе в помощники чересчур активного Фокина и теперь этот тандем добросовестно пытался разобраться в куче имущества и ящиков, сгруженных с прицепа. Фока, «оценив» доверие и проникнувшись ощущением хоть и маленькой, но всё-таки власти, решительно и особенно не задумываясь, активно внёс свою лепту в этот бедлам. Да и лейтенант Князев сам первый раз расставлял пункт приёма, поэтому всё ставилось долго и нудно, потом всё это бестолково переделывалось и снова ставилось и опять неправильно. Через два часа, такой бестолковщины, появился старший сержант Бушмелев, который по «Тревоге» в учебном корпусе разворачивал отделение выдачи и подгонки химического имущества. Развернув свой объект, Бушмелев прибежал в парк помочь командиру взвода. Он раньше отвечал за разворачивание пункта приёма, поэтому с прибытием опытного сержанта, дело сразу наладилось и хоть с опозданием, но мы выполнили поставленную задачу. Честно говоря, мне совсем не понравилось участие в этом мероприятии. Пока суетились, бегали, расставляли, вешали бирки, все вспотели. Растопили железные печки-буржуйки, которые жадно глотали дрова и пока горели и рдели малиновым жаром раскалённые бока — было жарко и горячо сидеть вокруг них. Но только огонь убывал, холодный воздух предательски заползал в палатки, заставляя зябко поёживаться, ощущая влажное от пота нательное бельё. И вроде бы вся суматоха прекратилась, в ожидание проверки командиром полка, но мелочная суета бесконечно долго продолжалась, не давая расслабиться ни на секунду. Поэтому, когда замкомвзвод Бушмелев забрал меня в свою команду в учебный корпус, я обрадовался. Сухо, тепло, светло, всё разложено и расставлено в широком коридоре учебного корпуса. Семь курсантов, в том числе и мои новые друзья-воркутинцы Сергей и Николай, спокойно дремали на ящиках с хим. имуществом и Бушмелев не препятствовал этому кайфу. Раздевшись, я присоединился к кайфующим, и с удовольствием окунулся в приятную дрёму. Через два часа, после обхода комиссии и устранения мелких недостатков, мы быстро и споро собрали разложенное имущество в ящики и через час были в батарее. Я спокойно сидел на табуретке у своей кровати, довольный прошедшим мероприятием, когда заявился остальной взвод. Им, после проверки, пришлось всё сворачивать и грузить на прицеп. С первого раза не получилось сложить как положено, поэтому пришлось опять всё разгружать и заново укладывать. Все были, в отличие от нашей команды, страшно уставшие, раздражённые и злые. Они толпились и переругивались у вешалки, заправляя шинели в общий ряд, кидая отнюдь не дружелюбные взгляды в мою сторону. В принципе, неудовольствие в основном проявляли братья Крохины, а также остальные удмурты и Фокин, который стоял рядом с Тетеновым и слушал его, хмуря жидкие, рыжие брови. То, что Тетенов настраивал Фокина и остальных против меня, сомнений не вызывало. Он, как только узнал, что я собираюсь из армии поступать в военное училище, открыто невзлюбил меня.

— Цеханович, я сделаю так, что ты при слове военное училище блевать будешь… Я тебе устрою такую службу и жизнь в эти полгода…

После такого громкого заявления перед строем взвода, Тетенов, прикрываясь своим положением командира отделения, Уставом стал мне пакостить при каждой возможности, назначая на самые неприятные и трудные работы, мелочно придираясь к упущениям, которые я допускал по своей неопытности. Но он не на того попал. Я был Тельцом, а Тельцы были упрямые в достижение своих целей. И был не просто упрямым Тельцом — я был Упёртым Тельцом. И такое противостояние только раззадорило меня:

— Товарищ младший сержант, я всё равно буду поступать…

Вот и сейчас Тетенов удовлетворённо ухмыльнулся, увидев, как Фокин и братья Крохины с угрожающим видом направились в мою сторону. За ними потянулись и остальные удмурты, а оставшиеся у вешалки сделали вид, что ничего не замечают. Я внутренне сжался, хотя понимал, что морду здесь, на виду у всех, мне бить не будут, но… чёрт его знает.

— Цех, ты чего тут балдеешь? Мы там трахаемся с этими палатками, а ты тут в тепле задницу греешь… Чего не пришёл нам помогать? — Сжав кулаки и пытаясь сразу своей агрессивностью сломить меня, надвинулся Фокин.

Я резко вскочил с табуретки и руками с силой оттолкнул сослуживца на стоявших за ним братьев:

— Спокуха…, спокуха…, Фока. Ты чё? Приказали бы — пошёл. А так я что дурак что ли? На хрен мне это нужно… Ты сам, что побежал бы?

— Да ты оборзел, Цех… Ты что по морде давно не получал?

— Да пошёл ты, Фока…, — дальше я смело послал Фокина и остальных, куда и удмуртов посылают тоже, так как увидел подходящих к расположению взвода друзей-воркутинцев и остальных из нашей команды.

Фока сначала опешил от моей наглости, а когда решил перейти к более решительным действиям, послышался спокойный голос Николая Сычёва:

— Фока, погоди… Ты чего на него наезжаешь? Сейчас остальные подойдут — вот тогда нам всем и предъявляй предъяву… А? А если хотите подраться — пошли в умывальник и там стенка на стенку. Пошли?

Сержантов, кроме Тетенова, который маячил около тумбочки дневального, в расположение больше не было, а разрастающийся конфликт начал собирать вокруг нас курсантов с других взводов. Из расположения третьего взвода вынырнул Юрка Комиссаров с друзьями и они сразу же приняли нашу сторону. С пятой батарее подтянулись до десятка человек, которые стали подзуживать наоборот удмуртскую команду на драку.

— Что, зассали…? Давай… вас как раз поровну…

Наверно, групповая драка произошла бы прямо в расположение, слишком был высоким накал страстей, но в этот критический момент появился старший сержант Бушмелев, мгновенно оценивший ситуацию.

— Смирно!!! — Замкомвзвод обошёл замерших курсантов, в том числе и с пятой батарее и, погрозив кулаком, грозно предупредил, — пока я не скажу «Вольно», чтобы ни одна сволочь не пошевелилась… Тетенов — Ко мне!

Судя по тому, как с «убитым видом» оправдывался Тетенов, но Бушмелеву он не посмел соврать, а сказал правду о причине разборки, до минимума приуменьшив свою роль.

Смерив уничижительным взглядом младшего сержанта, Бушмелев направился к нам — «Вольно». Строиться… Всем строиться…

Бушмелев был немногословен. Вывел из строя Фокина, молча осмотрел его с ног до головы и слегка постучал ему по голове кулаком:

— Товарищи курсанты, сейчас я до вас доведу два основных армейских закона. И если вы их будете выполнять, то служба и жизнь в армии у вас пройдёт спокойно и легко.

Первый — Сам не напрашивайся, а если прикажут выполняй.

Второй — Инициатива в армии трахает инициатора. Вам понятно — Балбесы?

— Так точно, товарищ старший сержант. — Слитно и громко выдохнул строй.

На этом конфликт был исчерпан. Бушмелев завёл Тетенова в учебный класс и дневальный, стоявший на тумбочке, слышал как старший сержант орал, ругая Тетенова:

— Ты что салабон творишь? От тебя самого ещё кирзухой несёт, а ты вздумал в моём взводе курсантов стравливать? Если тебе скучно, то я тебе такую жизнь устрою…

На следующий день, учитывая вчерашний опыт, команда командира взвода вовремя развернула пункт приёма личного состава, чем заслужила похвалу начальника штаба полка. Вечером Тетенов и Фокин ходили гордые от успеха, а Фока, торжествующе сверкнув золотой фиксой, даже снизошёл до меня, снисходительно похлопав по плечу:

— Ну что, пионеры, как вы там сопли в учебном корпусе вытирали, когда нормальные парни нормальным делом занимались?

— Да лучше сопли в тепле вытирать, чем с тобой на морозе…

Фока не обиделся, лишь осуждающе протянул:

— Ну что ты, Цех, нарываешься? Мы же в одном взводе служим…

— Вот именно, Фока, в одном… Задумайся…

Сегодня расставлять ничего не надо, а сразу после завтрака идём на проверку подгонки противогазов. Судя по ехидным репликам старослужащих сержантов и многозначительным ухмылкам, данное мероприятие нас насторожило. Подговорив Фоку, правую руку Тетенова, мы его подослали к младшему сержанту, но тот загадочно улыбнулся — Сами увидите…

Я уже пять минут важно расхаживал вдоль рядов с автоматами, как входная дверь, взвизгнув пружинами, широко распахнулась и в расположение батареи ввалились командиры взводов — лейтенант Князев, старший лейтенант Метелёв и лейтенант Гусев. Вместо того чтобы зайти в канцелярию, они прошли в само расположение и удобно расположились на табуретках, молча стали наблюдать за моими действиями.

Помолчав, лейтенант Гусев повернулся к офицерам:

— Вот сразу видно, что это молодой, необученный солдат. Князь, чего твои сержанты бойцов не обучают? У тебя один только Бушмелев, чего стоит…

Я ещё больше приосанился и напыжился, считая, что это придаёт мне большей воинственности. Ну и чтобы не подвести своего командира взвода. Лейтенант Князев молча сверкнул на меня глазами, но промолчал.

Не дождавшись реакции Князева, Гусев переключился на меня:

— Товарищ курсант…

Остановившись, повернулся лицом к офицерам и принял строевую стойку.

— Товарищ курсант, вы сейчас находитесь на боевом посту по охране оружия. И почему вы так держите автомат?

Мы ещё не изучали положение Устава Гарнизонной и Караульной службы, поэтому я помолчал и лишь нерешительно пожал плечами.

— Всё понятно. Слушай меня, курсант. Снимай автомат с плеча и наполовину отпусти ремень, — я вопросительно посмотрел на командира взвода, но тот с непроницаемым лицом смотрел на меня. Отпустил ремень автомата и посмотрел на Гусева, а тот удовлетворённо кивнув головой, продолжил, — а теперь автомат вешай на шею и берись за него обеими руками. Ну, ты же в кино видел, как немцы автоматы носили!?

Я снова кивнул головой, накинул ремень автомата на шею и взялся правой рукой за рукоять автомата, а левой за магазин.

— Ну что, удобно? — Мне только и оставалось кивнуть головой, — вот так и ходи.

Опять посмотрев на Князева и не увидев какой-либо реакции, я начал мерно, как фашист, прохаживаться вдоль автоматов, лежащих на полу.

Через минуту молчания старший лейтенант Метелёв, авторитетно заявил, одновременно обращаясь к Гусеву и Князеву:

— Нееее парни — так уже нельзя охранять. Это было в старом Уставе, а сейчас идёт обсуждение новых Уставов и неделю назад, я в штабе полка читал новые изменения. Теперь охранять будут по-другому.

— Товарищ курсант, — я опять повернулся к офицерам и, чувствуя себя совершенно глупо, принял строевую стойку, выпятив живот вперёд, чем вызвал весёлый смех командиров взводов. А Метелёв оживлённо хлопнул ладонями и энергично потёр их друг об друга.

— Делай следующим образом. Ремень автомата укороти, как он был у тебя раньше… Так укоротил? Молодец. Ноги ставь на ширину плеч. Так… Так… Ещё чуть по шире. Теперь прямым хватом берёшь автомат. Да не так. Правой рукой вот тут…, за цевьё, — Метелёв сорвался с табуретки и теперь показывал, как надо брать автомат, — во…, вот так. Теперь опускай руки с автоматом вниз. Оооо… Жалко каски нету. Там, в новом положении, говорится, что у часового каска должна быть. Так челюсть чуть-чуть вперёд. Вот теперь смотри: ты стоишь — автоматы все перед тобой. Ты не мотаешься взад-вперёд и всё видишь сразу. Вот это и есть новая стойка часового.

Метелёв довольный уселся на табуретку, а я, ощущая себя американским солдатом, чувствовал себя довольно глупо. Но командир взвода молчал и Метелёв был старшим лейтенантом — наверно знает больше чем мой взводник?

Выдержав долгую паузу, командир взвода наконец-то проявил себя. Встал и подошёл ко мне:

— Цеханович, отставить. Слушай командира взвода.

Князев повернулся к своим товарищам:

— Давайте не будем забивать всем этим голову курсанту. Тем более, что через неделю мы сдаём на склад автоматы, а взамен получаем карабины СКС. А там стойка часового совершенно другая. Цеханович, в Москве был? Был. Видел, как у мавзолея Ленина почётный караул меняется?

Я кивнул головой.

Вот. Давай, приклад автомата ставишь в правую ладонь, а сам автомат прислоняешь к плечу. Вот так. И теперь строевым шагом, ну не надо так как у мавзолея, лишь лёгким строевым шагом прохаживаешься. Вот так…, вот так…

Я начал неуклюже вышагивать по центральному проходу, чувствуя себя нелепо и ещё оттого, что никак не мог приноровить к шагу отмашку левой руки, потому что автомат в неустойчивом положение активно шатался и мне приходилось принимать много усилий чтобы не уронить его. А лейтенант Князев вернулся к табуретке и тут выдержка изменила офицерам и они захохотали во весь голос. Я было остановился, поняв, что надо мной просто шутят, но Князев вытирая слёзы махнул мне рукой, — давай продолжай курсант, в том же духе. У тебя хорошо получается, — и офицеры вновь залились смехом, увидев, как я начал шагать, причём отмашка левой рукой пошла под другую ногу.

— Батарея — Смирно! — Прозвучала громкая команда дневального от входа и в расположении появился командир батареи капитан Климович. Был он явно не в духе и от дверей сразу же направился к командирам взводов, которые встали с табуреток.

— Вольно! — Комбат с тяжёлым вздохом опустился на табуретку и, метнув огненный взгляд на командиров взводов, начал раздражённо выговаривать им:

— Чего вы тут хернёй занимаетесь? Курсант и так ничего не знает… Ты чего, Цеханович, как идиот ходишь? Князев, вместо того чтобы нормально научить курсанта, ты издеваешься над ним. А вы чего, старший лейтенант, лыбитесь?

— Цеханович, иди сюда.

Я приблизился к командиру батареи, не ожидая ничего хорошего.

— Кто тебе сказал так охранять оружие? — Я пожал плечами и промолчал.

— Понятно. Так. Возьми автомат так, как будто ты хочешь уколоть штыком. Ну? Правильно. Теперь сделай укол… Да сильнее, сильнее… Чего ты только руками машешь? Дай автомат сюда.

Комбат взял у меня автомат, встал и сделал быстрый и красивый штыковой приём:

— Понял? Не руками колоть, а всем телом… вот так… — комбат опять сделал в воздухе несколько уколов и это у него получилось красиво и даже изящно.

— На, — Климович отдал мне автомат, — повтори… Ещё раз…, ещё. Ну, потянет на первый раз. Теперь бери автомат на изготовку, как-будто перед уколом штыком и… Самое главное, Цеханович, при этом передвигаешься, шагами чуть шире, чем обычно. Пошёл, пошёл. Нормально…

Я неуклюже зашагал в таком положение по центральному проходу и офицеры так и грохнули от смеха, в том числе и Климович. А отсмеявшись, комбат махнул рукой:

— Ладно, Цеханович…, посмеялись, пошутили, повеселились. Давай, продолжай охранять.

Офицеры пересмеиваясь, удалились в канцелярию на совещание, а я сам засмеялся, представляя, как выглядел в каждом из положений. Так посмеиваясь и дождался прихода батареи.

Караульный городок, рядом с которым была расставлена палатка для проверки противогазов, был пустынным и наша батарея согласно графика начинала первой, а так как Тетенов с несколькими курсантами расставлял палатку и помогал в этом мероприятию полковому химику, то наш взвод пропускался в первую очередь. Мы построились и начальник химической службы полка провёл краткий инструктаж и сразу же отсчитал первые десять человек.

— Тетенов, ну что готов ты там? — Нетерпеливо и раздражённо прокричал капитан, — Ты там заснул что ли?

Полы палатки распахнулись и оттуда высунулся младший сержант в противогазе и глухим голосом проорал в ответ — Готово! И нырнул в палатку.

Капитан удовлетворённо вытащил из кармана блестящий секундомер и, щёлкнув кнопкой, воодушевлённо заорал — ГАЗЫ!!!

Мы были готовы, поэтому команда была выполнена быстро, но всё равно не уложились в норматив, чем явно разозлили химика, сразу кинувшегося в крик:

— Бушмелев, это что за выполнение норматива? — Капитан разъярённо сунул секундомер под нос побагровевшему сержанту.

— Товарищ старший сержант, впредь попрошу вас обратить серьёзное внимание на отработку всех нормативов. А то следующий раз вместе с ними в палатку полезешь.

— Направо! В палатку бегом марш. Бушмелев на вход и не выпускать. — Уже интригующе весело скомандовал полковой химик.

Толкаясь на входе, подталкивая друг-друга, заскочили в палатку и живо построились вокруг раскалённой жаровни, рядом с которой стоял Тетенов с коричневой пузатой склянкой в руке. Оглядев нас через стёкла противогаза, он плеснул немного жидкости на жаровню, где она мгновенно вскипев, запарила. И тут до нас дошло, почему так противно и ехидно ухмылялись старослужащие и так весело командовал капитан. Через секунду, как младший сержант плеснул, дыхание резко перехватило и на меня накатил судорожный кашель. Из носа мгновенно потекли сопли, а из глаз слёзы. Мигом сообразив, что раскалённые пары поднимаются вверх, а внизу чистый воздух, я рухнул на землю и тут же, откатившись в угол, смог видеть, что происходило в палатке. А там, потеряв от слёз, соплей и кашля ориентацию в ограниченном пространстве, металось в поисках выхода из палатки безумное стадо курсантов, завалив на землю жаровню и заодно Тетенова. Четверо из них нащупали выход и пытались вырваться в наружу, но Бушмелев не давал им выскочить и закидывал их обратно, а они вновь и вновь безуспешно атаковали выход. Мой манёвр оказался правильным и своевременным и я буквально за пятнадцать-двадцать секунд пришёл в себя — прокашлялся, проперделся и проморгал глаза от слёз. А ещё через двадцать секунд, сообразив, что через выход на улицу не прорваться, толпа курсантов дружно ломанулась на стенку палатки, заново завалив на землю Тетенова и палатку от мощного рывка сорвало с кольев на начхима. Капитан потерял равновесие и упал на снег, а через него и по нему, на карачках, к свежему воздуху ползли кашляющие, ничего не видящие курсанты. Все, в том числе и я, сорвали противогазы, радостно дышали часто-часто, вдыхая в себя чистый и морозный воздух. Весь помятый и истоптанный капитан химической службы, наконец-то выбрался из-под палатки и сразу же накинулся с руганью на замкомзвода. Но ругался недолго, так как палатка вдруг зашевелилась, вздыбилась и оттуда вылез растерзанный Тетенов с хорошей ссадиной на лбу. Помимо ссадины в правой руке он держал горлышко от разбитой склянки с учебным отравляющим веществом хлорпикрин, остатки которого прочно пропитали шинельное сукно сержанта. Капитан с Бушмелевым смеялись во всё горло, над Тетеновым, мы же вынуждены были лишь хихикать, чтобы своим смехом не обидеть младшего сержанта. Но тому было не до нас: от пропитанной химическим веществом шинели так несло, что через две минуты он согнулся и стал бурно блевать на снег. Химик с Бушмелевым подскочили к командиру отделения, сорвали с него шинель и стали умывать того снегом и через две минуты Тетенова увели в санчасть, а мы начали устанавливать поваленную палатку. И к приходу остальной батарее всё было в норме. Нас опять построили и проверили противогазы. Всё оказалось просто: нас уже пару раз гоняли в противогазах на марш-бросках и чтобы нормально дышалось, мы повыдёргивали клапана и на этом погорели. Бушмелев за это одел на нас противогазы и мы ХОРОШО побегали. Под конец марш-броска старший сержант специально загнал нас на караульный городок, где по кругу плотно стояли большие металлические плакаты с выдержками из Устава Гарнизонной и Караульной службы. Стёкла в противогазах к этому времени замёрзли напрочь и мы ничего не видели. Метались по площадке, пытаясь найти выход, но постоянно натыкались на препятствие и отовсюду неслись вскрики и звонкие удары о металл. В конце-концов Бушмелев сжалился над нами и мы сняли противогазы. Из запасов начхима поставили в клапанные коробки клапана и снова, но уже благополучно прошли обкуривание хлорпикрином.

До Группы Советских войск в Германии осталось 153 дня.

Наконец-то начались настоящие занятия. Нет…, конечно, строевые и политические занятия и занятия по Физо и Уставам, которые были основными до принятия Присяги, продолжались, но теперь появились и другие — техническая под-ка, специальная, тактическая, занятия по оружию массового поражения, разведывательная, медицинская, военная топография, инженерно-сапёрная и другие.

А на улице в это время установилась настоящая Уральская зима. Блин…, — 40 градусов. Да ещё как рассказывали наши старослужащие сержанты — Елань с перевода с челдонского (местного языка) обозначала — Впадина. Вот и получалось, если в окрестностях температура была минус 30–35 градусов, то весь холод сползал в нашу огромную впадину и здесь уже было минус 40 градусов. И ещё из-за этого не было ветров, поэтому и стоял стойко у нас мороз — 40. Чёрт побери, ни градусом меньше, ни градусом больше. Минус 40 и всё.

За нашей батареей было закреплено в учебном корпусе, на первом этаже два класса и чтобы совсем не заморозить курсантов, занятия чередовались. Два взвода с утра и до обеда, несмотря на морозную погоду, уходили на тактические занятия в поля, на прямую наводку. А остальные два взвода в это время занимались в тёплых классах в учебном корпусе. После обеда, те кто занимался в поле, уходили на занятия в тёплые классы, а остальные шли на территорию и убирали её, что порой, особенно во время снегопада или метелей, затягивалось до отбоя. И со следующего утра, они же уходили на занятия в поля. А это было ещё то испытание. Не сказать, что мы были одеты плохо. Двойное нательное бельё, одно из которых было простые кальсоны и нательная рубаха, а второе тёплое, фланелевое бельё. Так и портянки в кирзовых сапогах были тоже двойные — обычные фланелевые и тёплые из шинельного сукна. Плюс хлопчатобумажное обмундирование, шинель, шапка и двухпалые рукавицы. Вот рукавицы были самым слабым местом, где руки промерзали мигом, как только ты выходил на мороз. А так мы одевались достаточно тепло, но конечно не для сороковника. Тут нужен был хороший бушлат, тёплые ватные штаны и валенки. Вместо рукавиц — шубенки. Но…, нам почему-то это не выдавали. И на занятия разрешали укутывать нижнюю часть лица простым вафельным полотенцем и вместо кирзовых сапог одевали валенки.

Перед выходом на занятия мы строились внутри расположения и получали материально— учебную базу: оптические прицелы, панорамы, учебные плакаты по теме занятия, большие металлические ящики ЗИПов (Запасные Инструменты и Принадлежности). А это четыре ящика: одиночный ЗИП на каждое орудие и групповой на батарею из трёх ящиков. Три ящика были довольно лёгкие, а вот четвёртый ящик из группового ЗИПа, где находился воздушно-гидравлический насос, был тяжеленный. Всё это надо было тащить на прямую наводку за полтора километра и при распределение ЗИПов зачастую происходили быстрые жаркие схватки, на потеху сержантов. Никто не хотел тащить четвёртый ящик ни туда, ни обратно. Но тут была своя фишка, которую мы с одноклассником Володей Дуняшиным мигом просекли. Те, кто тащил этот ящик, двигались самостоятельно, без строя, отставали, таща тяжеленую железяку, и на занятия приходили с опозданием на 20–30 минут. И уже со второго занятия мы не лезли в нешуточную борьбу за лёгкие ЗИПы и с фальшивой кислой миной брались за металлические ручки четвёртого ящика, с видимым усилием и пыхтеньем выходили вместе со взводом на мороз и шли к месту занятия, постепенно отставая, демонстративно через каждые десять-пятнадцать метров меняясь местами. Тоже происходило, когда мы возвращались обратно с занятий, только наоборот — нас отпускали пораньше.

На нашу нездоровую добросовестность быстро обратили внимание удмурты и по первому времени часто после обеда подходили к нам, выказывая претензии:

— Чё ты, Цех, с Дуняшиным выслуживаетесь что ли? Чё вы хотите доказать и кому?

Я принимал смирённый вид, но подпусти некую долю возмущения, гневливо отвечал:

— Ты чё, Фока…!? Попутная физическая тренировка… Я ж подъём переворотом ни хрена сделать не могу, вот и тренируюсь, и качаю мышцу.

Что-то подобное бухтел в ответ Володя и с недовольным ворчанием, типа: другую мышцу надо качать, те уходили. А потом они совсем перестали обращать на это внимание — раз, долб…бы, ну пусть таскают… Нам меньше достанется. И невдомёк им было, что как только взвод скрывался за углом столовой, так мы с Дуняшеным тут же меняли направление и мчались к солдатскому чипку (магазину). Бросали там ЗИП (кому он на хрен нужен такой тяжёлый), стучались в дверь и нам быстро открывала Евдокия Дмитриевна, заведующая и одновременно продавец чипка, которая к этому времени приходила на работу. На плитке уже пыхтел чайник, испуская из носика струйки белого пара, на столе стояла тарелка с свежеиспечёнными пирожками, либо печеньем. Мы только скидывали шапку и рукавицы и садились за стол пить крепко заваренный, сладкий чай. А Евдокия Дмитриевна сидела напротив нас и со слезинками в уголках глаз смотрела, как мы торопливо, обжигаясь пили чай и глотали испечённые ей пирожки. У неё сын тоже служил, но очень-очень далеко — на Камчатке и свою материнскую любовь, хотя бы таким способом она изливала на нас. Эти благостные пятнадцать-двадцать минут в тепле пролетали мигом, мы хватали шапки, рукавицы, бурей вылетали на улицу, хватали не украденный ЗИП и мчались в сторону прямой наводки. Только перед тем как мчаться, мы у крыльца чипка доставали из кармана крепкую верёвку, привязывали к металлической ручке и с гиканьем мчались по мёрзлой дороге, легко волоча ящик. Иной раз на него прыгал я или Володя и как на санках мчались на занятия. За сто пятьдесят метров, за бугром, останавливались, отвязывали верёвку и выходили к месту занятия, где все уже замёрзли и приняли зимнюю стойку, розовощёкие, разогретые, сытые, но артистически изображающие из себя убитыми таким тяжким трудом.

А когда мы вдоволь наморозимся на занятиях, нас с Дуняшиным отпускали в казарму за двадцать минут до конца занятия. Типа — пока они дотащатся с грузом, то взвод их догонит и все одновременно придут в казарму. С тяжёлым и показным громким оханьем, под подколки замёрзших сослуживцев, мы с Дуняшиным тащимся вверх по дороге, изо всех сил изображая как нам тяжело. Но как только перевалим за бугор, из кармана мигом появлялась верёвка и мы с азартом неслись все полтора километра, гремя промёрзшим ящиком по обледенелой дороге. За углом столовой, хватали ящик за металлические ручки и трудолюбиво, лёгким галопом, бежали через плац в подъезд родной казармы. И теперь у нас есть пару десятков ценных минут свободы и балдежа до прихода взвода.

А после обеда балдёж в тёплом классе учебного корпуса. Мы всегда занимались в классе, где стояла в боевом положении наша красавица 122 мм гаубица Д-30. На трёх станинах, с поднятыми в боевом положение колёсами, она смотрелась хищно и красиво именно той военной красотой, где ничего не убавить и не прибавить.

Разрабатывалась она больше десяти лет тому назад для десантников, чтобы была она лёгкая, быстро, за полторы минуты, приводилась в боевое положение, удобная в обращение и в тоже время мощная. Но получилась до того удачная, что она пошла во все войска. Дальность стрельбы 15 300 метров, весом 3200 кг, колёса, которым не страшны ни пули, ни осколки, с наполнением каучуком. Можно стрелять хоть прямой наводкой по танкам, хоть с закрытой огневой позиции или как миномёты, мортирной. И вот в классе мы изучали все её технические достоинства, в том числе и как применять вот этот тяжёлый воздушно-гидравлический насос, который мы таскали. Занятия по технической подготовке обычно проводил замкомвзвод Бушмелев и когда мы более-менее усвоили материал, то дальше нами занимался уже Тетенов, который должен был закреплять в наших головах полученный материал. Но его хватало только на первый час занятий и, разморившись в тепле, он утыкался лицом в лежащую на столе шапку и засыпал. А уж мы, глядя на сержанта, засыпали ровно через десять секунд после него. Пару раз неожиданно приходил с проверкой Бушмелев и, застав сонное царство, выводил в коридор Тетенова и драл его там как «сидорову козу». После чего, вздрюченный сержант начинал гонять уже нас. И вроде бы нам в этом случае было не до сна, но всё равно то один, то другой, сидя за столом уходил в глубокую дрёму. И тогда Тетенов становился в охотничью стойку и тихо командовал — «Кто спиииит…», а потом громко — «Встать! Смирно!». И все кто дремал, слыша последнюю команду, под дружный смех остальных, дико вскакивали и вытягивались в струнку, пуча ещё не проснувшиеся глаза, а иной раз и заваливаясь в сторону от потери равновесия. Вот уж смеха было.

— Так…, выходи сюда, — торжествовал сержант и провинившиеся выходили к его столу, разбирали со стенда учебные осколочно-фугасные снаряды и по команде начинали с ними приседать. 50 раз, при этом они должны рассказывать тактико-технические данные снаряда:

— Осколочно-фугасный снаряд, вес 21,76 килограмм, начальная скорость полёта на полном заряде 690 метров в секунду, вес взрывчатого вещества внутри снаряда 4 килограмма… И так далее и тому подобное.

Присев таким образом 50 раз, раскрасневшиеся нарушители садились за свои столы и через десять минут смеялись над другими уснувшими и теперь точно также приседающие перед всем взводом. Но как бы от этого не взбадривался, но через какое-то время тебя вновь тянуло в сон и ты снова влетал. Но теперь ты уже должен не приседать, а произвести пятьдесят заряжаний снаряда на учебном тренажёре. Вот тут ты взбадривался гораздо больше. Потому что надо было хватануть из ящика осколочно-фугасный снаряд и с рёвом:

— Осколочно-фугасный…, — пробежать через весь класс, положить снаряд в зарядную камору станка, схватить досыльник и с силой дослать снаряд в нарезы ствола, после чего снаряд на учебном станке выпадал в специальный приёмник, ты его оттуда хватаешь и галопом, через класс несёшь его обратно в ящик. Теперь хватаешь гильзу и с новым рёвом:

— Заряд четвёртый…, — бежишь снова к станку, кладёшь его в зарядную камору и уже ладонью, сильным тычком досылаешь его, клин затвора подымается, закрывая канал ствола. После чего кричишь «Готово!» и с большим усилием, с одного рывка рукояткой опускаешь клин затвора. Выхватываешь гильзу и бежишь обратно к ящику, кладёшь её туда и снова хватаешь снаряд и бежишь его заряжать. После такой гонки, на ближайший час ты хрен заснёшь, но зато получаешь дополнительные физические нагрузки и совершенствуешь навыки в обращение со снарядом. Но учили и готовили нас хорошо. Хотя иной раз делали это варварски. Но опять же как на это смотреть.

Уж чего там говорить, но приходили мы армию ещё детьми. Да, нам было по 18 лет и наши сержанты, старше нас всего на два года, но которые уже прошли все тяготы и лишения военной службы, смотрелись в наших глазах взрослыми парнями. А мы имели всё ещё детскую конституцию тела, худенькие, тощие шейки, детские, ещё не оформившиеся голоса. Физическими нагрузками, правильным и калорийным питанием армия лепила из наших детских тел взрослую стать. А вот именно в учебках, в линейных подразделениях этого не было, помимо наших тел, нам ломали голоса. Варварски, но быстро и эффективно. На всех передвижениях строем, на строевых занятиях на заставляли не петь песни, а орать их, перенапрягая голосовые связки. Что называлось — отработкой или постановкой командирского голоса.

— Вы должны орать команду так, — поучали сержанты, — чтобы вас во время боя даже противник слышал, тем более когда кругом рвутся снаряды… вы должны во время команды рот открывать на ширину приклада, — требовали они. И мы орали песни, мы орали на занятиях по строевой подготовке. А потом страдали от боли в горле, от застуженных глоток, хрипели в разговорах. Ночью проснёшься, идёшь в туалет и из 250 курсантов спящих на всём этаже, как минимум 150 сильно и надсадно кашляли. Кто тяжело заходился в кашле, кто легче… Меня бог миловал и этот период для меня прошёл легко, но зато через два месяца любой из нас мог рявкнуть команду так, что она могла докатиться до штаба дивизии, заставив там вздрогнуть всех, а ты сам зачарованно вслушиваешься в свой новый, мужской голос… И опять с удовольствием рявкнешь, чтобы снова получить удовольствие.

Сегодня идём первый раз в караул. Не весь взвод, а только пятнадцать человек из самых подготовленных. 15 караульных, пять постов по три человека. Тетенов разводящим, Бушмелев помощник начальника караула и командир взвода начальником караула. Поэтому после политзанятий нас посадили в класс подготовки к караулу и целый час Тетенов терзал заступающих на предмет знания положений Устава Караульной и Гарнизонной службы. Все какие положено было знать статьи Устава наизусть я знал, а остальное хорошо помнил. Поэтому этот час я просто балдел в тепле и Тетенов сосредоточил свои усилия в основном на удмуртах, на которых он ругался и обещал не давать спать в отдыхающей смене, пока они не заучат нужные статьи, что для деревенских парней было тяжело переносимой мукой. Потом минут тридцать уделили Табелю постам и практической части, когда старший сержант Бушмелев провёл нас по всем постам. А это были: пост у знамени полка в штабе полка, пост в парке с боевой и учебной техникой, пост по охране складов продовольствия и вещевого имущества, пост на прямой наводке, где у нас проходили занятия и где в окопах стояли гаубицы в боевом положение, и пост посередине поля, склад с хим. имуществом, где Бушмелев махнув в нашу сторону рукой оповестил.

— Пост № 5. Курсанты Цеханович, Дуняшин и Панков, это ваш пост. Вопросы какие-то есть? — Мы огляделись. Голое поле. С одной стороны болотистая местность полигона, это сейчас она скрыта ровной пеленой снега, искрящейся на солнце миллионами разноцветных искорок, но если пойти по снегу в глубь полигона, то уже через метров двести промочишь насквозь валенки, потому что, болото прикрытое слоем снега ещё местами не промёрзло и следы быстро темнели от болотной влаги. В полутора километрах справа виднелась куцая улица из четырёх домов деревни Порошино, почтовый адрес нашей дивизии, а в трёх километрах впереди, за Долиной Смерти, большая деревня Калиновка. Ну и слева, в пятистах метрах, на высоком пригорке парк ракетного дивизиона, столовая и дальше уже наш арт. полк с казармой танкового полка Даурия.

— Да нет, товарищ старший сержант…, — вразнобой ответили мы, а Бушмелев усмехнулся.

— А надо, хотя бы спросить — А чего этот пост Мандавошкой называется?

Мы более внимательно посмотрели на одиночное здание склада, стоявшего в голом поле, на худую ограду из ржавой колючей проволоки, на часового, бредущего в тяжёлом тулупе, с автоматом в обнимку по снежной тропе вдоль колючки и в недоумение пожали плечами.

Бушмелев рассмеялся и кивнул на часового:

— Вот так и вы будете, как мандавошка бегать вокруг склада, — и все засмеялись, представив на мгновение такую яркую картинку.

Потом были практические занятия на караульном городке. После обеда снова занятия и к разводу, все уже были задёрганы. Но на укороченном из-за сильного мороза разводе отвечали на все вопросы чётко и с радостью отправились в тёплую караулку, которая находилась буквально в двухстах метрах от плаца, между кочегаркой и столовой.

Фууу…, наконец-то мы в тепле. Быстро приняли караульное помещение, Тетенов отвёл первую смену и принял посты. Ужин, моя смена третья…, то есть через четыре часа, которые пролетели в какой-то мелочной суете. Я надеялся, будучи в отдыхающей смене, хоть немного поспать, но не получилось и в одиннадцать часов выходил из караульного помещения на смену постов.

Чёрт побери, на разводе температура была около сорока градусов, а сейчас не меньше сорока пяти. Лица у нас были закрыты до глаз полотенцами, на ногах валенки, а на постах на голову, под шапку, должны одеть утеплённые маски с прорезью для глаз, одевали тулуп и на солдатские двух палые рукавицы меховые шубенки. Быстро пробежались по всем постам, сменили и Тетенов, который был одет в шинелку и уже замёрз, чуть ли не бегом погнал нас на мой пост. Дуняшин уже ждал, переминаясь с ноги на ногу у хлипких ворот, опять же из колючей проволоки. Я метнулся к единственным воротам, в ярком свете полной луны отчётливо рассмотрел заиндевевшую целую печать и быстро, насколько это было возможно снял с Володи тулуп, он помог мне его одеть и я чуть не упал от тяжести тёплого одеяния, натянул на лицо маску и надел на руки шубенки.

— Товарищ младший сержант, курсант Дуняшин пост сдал. Товарищ младший сержант, курсант Цеханович, пост принял…, — глухо доложил из-под полотенца и маски.

И Тетенов, еле дождавшись нашего доклада, галопом, во главе короткой цепочки караульных, помчался в караульное помещение, а я впервые за месяц остался один. Даже было странно. Как так…!? То всегда, вокруг меня было суетившиеся куча людей, где я сам активно суетился, гоношился, что-то делал, куда-то бежал… И вдруг я один… И никуда не надо бежать и быть в готовности выполнить любой приказ или услышать грозный рык сержанта. Какое это оказывается благо — быть одному. Даже, чёрт с ним с постом… Ты один. И я блаженно вздохнул и побрёл по тропе вокруг деревянного склада. В таком одеяние быстро согрелся и наслаждался покоем. Единственно, что было неудобно — это держать автомат. Из-за многочисленных слоёв громоздкой одежды я был вынужден держать автомат в охапке и другой раздражающий, но смешной момент, с чем неожиданно столкнулся. Согрелся и меня стало морить сонливость и одолела зевота. И по первости не стеснялся и зевал во весь рот, из-за чего струйка пара из-под полотенца на лице, пробивались сначала под маску, а оттуда в прорезь для глаз. Влажный пар попадал на ресницы закрытых глаз в сладостном зевке и тут же замерзал, плотно склеивая льдинками ресницы.

Ёкарный бабай. Усиленное моргание, глубокое морщенье мышц лица не приносили успеха и ресницы оставались смёрзшими. Тогда приходилось доставать руку из солдатской рукавицы, из обширной шубенки и голой рукой раздирать склеенные морозом ресницы, а потом ещё оттаивать остатки ледышек на кончиках, оставшихся на глазах ресниц, а зверски выдранные ресницы убирать, чтобы они не попадали в глаза. Рука за это время успевала здорово замёрзнуть и быстро ныряла в шубенки, чтобы через пару минут всё повторилось, когда я вновь зевал. Сонливость в этой борьбе быстро пропала и теперь если хотел зевать, то приходилось большим усилием лицевых мышц задавливать зевок, но уже теперь рискуя вывихнуть челюсть… И смех и грех…

Я уже больше часа бодренько выхаживал вокруг склада, как вдруг услышал невнятные голоса и хруст снега под приближающими шагами.

Не понял??? Я быстро обежал вокруг склада и удивлённо посмотрел на единственную дорогу идущую сюда. Там никого не было, а шаги были — Хрусть…, хрусть… Хрусть…, хрусть… Что за чёрт? Окинув ещё раз внимательным взглядом дорогу, вплоть до ракетного дивизиона на горке, чистое поле — никого. И метнулся за склад и там тоже оглядел чистое поле полигона — Никого…!!! Но обратил внимание, что звук шагов стал глуше и доносился всё-таки с той стороны. Опять выскочил… Да…, что за чёрт? Шаги есть, а никого не видно… Причём, шаги явно по укатанной дороге, но на дороге никого нет. Я скинул с рук шубенки и щёлкнул предохранителем автомата, весь обратившись в слух и вдруг услышал голос:

— Маша, завтра пойдём в кино в Калиновку? — Стукнула калитка, именно звук закрывающейся калитки, и голос невидимой Маши прощебетал.

— Посмотрим… Если завтра такая холодрыга будет, какой смысл переться туда?

— Хорошо, спокойной ночи…, — и снова хрусть-хрусть…, хрусть-хрусть. А я с облегчающим матерком, вернул предохранитель на место и стал натягивать шубенки на рукавицы. Как я мог повестись на такую банальщину? Ну… понимаю там городские, но я то не городской и прекрасно знаю, как в сильные морозы звуки распространяются далеко и чётко. Вот и сейчас слышал шаги и разговор парочки с деревни Порошино. Я вновь мерно зашагал по тропе, а ещё через тридцать минут прискакал галопом Тетенов со сменой. Быстро была произведена смена часовых и мы бегом помчались в караулку, до которой было около километра.

Оказавшись в тёплом караульном помещение, разделись и Бушмелев произвёл боевой расчёт, после чего заглянул в комнату начкара и сказал туда:

— Всё, товарищ лейтенант…

Лейтенант Князев оглядел коротенький строй и качнулся на ногах с пятки на носки и обратно:

— Товарищи курсанты, согласно Устава, при таком морозе, мы должны менять вас каждый час. А смена занимает около сорока пяти минут. То есть, в данном случае младший сержант Тетенов, как разводящий за эти сутки проведёт на морозе 18 часов. И придя в караулку, через 15 минут он должен снова идти на мороз. А вы на посту простоите за сутки всего 8 часов. Вот я сейчас хочу спросить вас — не трудно вам стоять по два часа на морозе?

Общий ответ был бодрым и успокаивающим:

— Никак нет, товарищ лейтенант…

— То есть, мы так и оставляем несение службы на постах по два часа!? — Испытующе спросил Князев.

— Хорошо…, — услышав положительный ответ, начкар распорядился, — Бушмелев, на сегодня тогда закроем вопрос со знанием Устава отдыхающей смены. Пусть спят. А бодрствующая, в твоём распоряжение.

В три часа ночи заступил на пост и снова два часа блаженствовал в одиночестве, когда можно было помечтать или спокойно подумать о чём-нибудь приятном. А в пять часов при разряжание оружия произошёл смешной казус. Я то менялся последним и в принципе не успевал замёрзнуть за время бега до караулки. А вот остальные, особенно те, кто менялся с постов 2, 3, 4 и Тетенов, пока менялись в течение сорока минут, промерзали так, что уже плохо соображали и мысль в голове была только одна — скорей бы тепло. В этой смене на 2ом посту стоял курсант Паничкин, из глубоко интеллигентской семьи и такого же воспитания. Хороший парень, но вот это всё наложило на него определённый отпечаток — был он несколько мешковатый и лоховатый во всём. Вот он наверно замёрз больше всех и когда шагнул к месту разряжания оружия, то вместо того чтобы сначала отстегнуть магазин, потом снять с предохранителя, передёрнуть затвор, произвести контрольный спуск, он ошибся и, замороженный, снял автомат с предохранителя, передёрнул затвор и нажал на спусковой крючок. Тетенов тоже был замороженный и тупыми, воловьими глазами смотрел на неправильные действия курсанта. Естественно, грянул громкий выстрел и пуля ушла в пуле улавливатель. Все вздрогнули от неожиданности, а Паничкин в испуге отскочил назад. Тетенов тоже очнулся от своих далёких мыслей о тёплой караулке и тут же заорал:

— Паничкин, ДУРАККККккк! Ты чего делаешь? Блядььььь!!! Теперь передёргивай затвор и выкидывай патрон из ствола…

Паничкин сделал шаг вперёд, передёрнул затвор и зелёный патрон вылетел на мёрзлый асфальт, а Тетенов и все мы остальные продолжали тупить. Младший сержант продолжал менторским тоном дальше учить:

— А теперь делаешь контрольный спуск…, — Паничкин нажимает на курок и вновь гремит неожиданный выстрел, на который из караульного помещения выскакивают сонные Бушмелев и Князев.

— Тетенов…, — возмущённо закричал лейтенант Князев, — Чему ты учишь курсантов?

А курсанты были сами в ступоре, Паничкин больше всех.

— Паничкин, вот теперь отстёгивай магазин и укладывай его в подсумок, — Паничкин заторможено сделал, что ему велели и замер у автомата, а Князев продолжал, — чего стоишь? Делай теперь контрольный спуск и ставь на предохранитель.

Тупанули все и Бушмелев тоже, забыв, что при выстреле в стволе опять был патрон, поэтому для всех присутствующих при разряжании, новый, громкий выстрел был встречен в изрядном изумлении, а через несколько секунд досадным матом и таким же смехом старших начальников.

— Бушмелев, а ты что стоял и молчал? Видел ведь, что я вразнос пошёл… — Сквозь смех возмутился Князев.

— Да я в таком же разносе был…, — засмеялся Бушмелев, а ещё через несколько мгновений новый взрыв смеха, когда смеялись все. Князев сказал Паничкину, чтобы тот забирал автомат, а тот в ответ тихо сказал.

— А я боюсь — вдруг снова выстрелит…

На выстрелы прибежал дежурный по полку, которым стоял наш командир батареи и отругал всех, но сам через пять минут смеялся в комнате начальника караула и оттуда весело доносилось:

— Ну, Князь… Всякое видал и стрельбу в карауле при разряжание… Но вот так, чтобы три раза подряд… Никогда… Паничкин…, — дверь открылась и оттуда показалась голова комбата, глазами нашёл Паничкина и весело прокричала, — Паничкин, не горюй. Больше ты в караул не пойдёшь, будешь у меня писарем. Почерк у тебя красивый.

Так что первый караул прошёл под знаком весёлого приключения…

А на занятиях… На строевой подготовке нас гоняли и муштровали, заставляя отрабатывать все элементы до автоматизма, так что мы забывали о морозе в минус 40 и шагали, шагали и шагали… Оттачивая каждое движение в одиночной подготовке, в строю, в совместном прохождении в составе отделения, взвода и батареи.

— Раз-два… раз-два…, раз-дваааа, — младший сержант Тетенов стоит посередине квадрата на плацу и мерным, медленным голосом подаёт команду, а мы шагаем по разлинованным квадратикам по кругу и также медленно подымаем ноги, отрабатывая строевой шаг, — ножку…, ножку выше… Носочек оттянут… Раз-два…, раз-два… Фока не сачкуй! Раз-два…, раз-два…

И мы идём, чётко поворачиваясь на углу большого квадрата. Ножку тянем и подымаем на 35 сантиметров, фиксируя её на верхней точке на одну секунду — Раз-два…, раз-два… И когда ноги от таких замедленных движений и фиксаций устают, слышится новая команда — Взвод ко мне! В колонну по три становись! И теперь мы отрабатываем движение строевым шагом в составе взвода. Сначала минут пять опять в медленном темпе, а потом мы переходим на нормальный шаг. И начинаются упражнение на внимательность, когда тридцать человек должны в едином движение выполнять любые команды. В быстром темпе начинают сыпаться команды — Взводдддд На-право! Взвод На-лево! Взводдддд Кругом Марш! Тут самое главное сержанту подать команду под верную ногу и нам остаётся только выполнить её. Первые десять-пятнадцать команд мы выполняем, как правило, отлично. Потом внимание притупляется и идут ошибки. Кто-то не услышал, или услышал, но опоздал с манёвром, или повернулся не в ту сторону, попутав Право-Лево от бесчисленных команд. В ходе выполнения команд солдаты сталкиваются друг с другом, кто-то падает, кого-то толкают, мешанина, а Тетенов заливается в смехе. Но и этот этап занятия проходит и мы переходим к следующему — Прохождение Торжественным маршем.

Мы идёт, стараемся, ноги подымаем высоко, носочки тянем, а Тетенов огорчённо орёт:

— Горох…, горох…, — что обозначает — ноги опускаются на асфальт не одновременно и идёт не слитный, единый удар, а короткая дробь. Новый заход, сержант бежит рядом со строем прислушиваясь, и довольный кричит:

— Сейчас, нормально, нормально…, — потом стремительный рывок вперёд и сержант падает на асфальт, плотно к нему примыкает и голос снова огорчённый.

— Ногу…, ногу…, выше, выше… Низко идёте. По новой на исходную — Бегомммм Марш!

А мы уже в поту, но снова идём и с досадой слышим опять горох. Тетенов, со своим ещё маленьким опытом исчерпал все свои приёмы и злится, не зная, как быть дальше. И в это время, как всегда в трудный момент, появляется замкомвзвод.

— Так…, на исходную…

И теперь он смотрит своим опытным взглядом. Взвод Стой! Звучит команда.

— Парни, горох…, херня, а всё из-за того что у вас, когда идёте строевым шагом, нет поступательного движения. Вы топчетесь на месте, отсюда и все беды.

Но видя, что мы не понимаем — Как это мы топчемся на месте? Мы же идём…

— Да…, вы идёте, а не стоите на месте. Но…, вы подымаете высоко ноги и тут же их опускаете и вместо шага в 60–70 сантиметров, у вас шаг 40–50 сантиметров. Вот смотрите…

Он выводит из строя одно отделение и запускает его вдоль строя взвода, толково показывая наши ошибки. И снова тренировка и дело идёт — гороха меньше и идём уже гораздо лучше. И последнее, завершающее занятие — прохождение с песней. Тут мы уже не орём, а поём как положено. И наконец-то желанный перекур, когда все закуривают и можно опытному и уважаемому сержанту задать интересующий всех или тебя вопрос, но как правило он общий.

— Товарищ старший сержант, зачем нам многократное выполнение таких команд, как «Разойдись», «Ложись», «Направо», «Налево», «Кругом марш»? Ведь вы же сами говорите, что мы уже на достаточно высоком уровне всё это выполняем. Зачем нам это?

Сержант, который прослужил уже два года, мудро усмехается:

— Товарищи курсанты, этими командами вам в голову и в ваши мозги вбивается безусловный рефлекс на бездумное выполнения приказа командира. Почему мы требуем, чтобы по команде «Разойдись» вы через две секунды должны находиться как можно дальше от того места, где вас застала команда. Или команда «Ложись», мгновенно должны лечь, даже не раздумывая в грязь, в воду. Услышал команду командира — Лёг. А вдруг снаряд летит!? И командир вовремя подал команду — Ложись или Разойдись! И тут думать нечего — падаешь и всё. Приказал стрелять — Стреляй, не думай, что перед тобой человек. Перед тобой враг и ты должен убить его. Не думая. Занятие по строевой подготовке, это лишь кусочек той армейской системы, которая закрепляет и усиливает этот рефлекс. И вам на всех занятиях, ежечасно и ежеминутно будут его усиливать и развивать.

Занятия по строевой подготовке, как бы предваряли занятия в тепле и до обеда мы занимались в тёплых классах, где занятия проходили в борьбе со сном. А после обеда, уборка территории. Хорошо если день бесснежный, то тогда все уборочные мероприятия проходят в щадящем режиме и в ленивом выравнивание окружающих сугробов. А вот если идёт снег, вот тогда начинаются «пляски с волками…». Только закончишь убирать снег на одном конце плаца, а уже вычищенный прикрыт слоем снега. И не важно, что слой тоненький, но когда ты начинаешь убирать его с площади в почти в пять тысяч квадратных метров, снега получается ну очень много… Мы один раз убирали его непрерывно с обеда и до полуночи. Снег уже не умещался на окружающих плац сугробах и его мы таскали на плащ-палатках за двести метров и увлечённо скидывали с Турецкого вала в Долину смерти, пытаясь её засыпать. Работа под руководством сержантов шла азартно, весело и мы были в поту, несмотря на морозяку. В самый пиковый момент засыпать Долину смерти нам не дали, пришёл дежурный по полку и прекратил работу. Пока раздевались, пока отбивались было уже без двадцати час ночи. А ведь на утреннем осмотре курсант должен быть подшит свежим подворотничком, бляха на поясном ремне должна блестеть как у кота яйца, сапоги начищены… А ведь утром времени этим заниматься совершенно нет и алгоритм у курсантов в этом плане был следующий: завязываешь на дужке полотенце и уже дневальный по батарее, оценивает, когда тебя ночью поднять, чтобы не было толкучки в расположение. Все дела по подготовке себя к утреннему осмотру занимают около сорока минут и ты снова ложишься спать, предварительно развязывая и снимая полотенце с дужки, чтобы не путать дневальных. Также ночью пишешь и письма домой или любимой девушке. По идее после этих ночных шараханьях по расположению организм должен приходить в боевую готовность, но как только ты сделал свои дела и забрался в койку, тебя вновь вырубает практически сразу, даже не успев донести голову до подушки.

— ……Раз-два…, раз-два… Левой…, левой…, — командует сержант и строй батареи рубит асфальт чётким строевым шагом, подымаясь в небольшую, но длинную горочку напротив плаца дивизии, за которым располагался штаб и Дом Офицеров, а ещё дальше улицы жилого офицерского городка.

Мы возвращаемся из бани, помытые, чистые и упаренные от ходьбы строевым шагом. Баня располагалась на другом конце учебного центра, в километрах трёх и дорога в ту сторону шла всё время под уклон, поэтому дорога туда проходила довольно буднично, легко и развлекательно, хотя бы от смены армейской декорации и мы вместо своего плаца, трёх казарм и столовой, могли посмотреть и на другие казармы, и других, таких же как и мы бедолаг. Обычно, туда и обратно, мы шли походным шагом, периодически переходя на строевой. А сегодня сержанты были отчего-то не в духе и решили на обратном пути, когда дорога всё время ведёт в небольшом подъёме, прогнать нас строевым шагом, отчего, пройдя полтора километра от бани, мы уже упарились, несмотря на сильный мороз.

Тот кто не служил в армии, наверно удивился бы — Ну подумаешь, полтора километра прошли строевым шагом!? И я бы несколько месяцев назад тоже удивился, но сейчас тихо матерился про себя, напряжённые ноги устали при постоянном движение вверх, да с каждым шагом ты ещё должен тянуть носочек, да так чтобы нога подымалась на 35 сантиметров над землёй, да ещё чтоб был единый удар, когда твоя нога опускается одновременно со всеми, да ещё надо держать равнение в шеренге, чтоб не получить наряд на работу за ненадлежащее усердие…

Вообще-то движение строевым шагом рассчитаны на короткие дистанции — это прохождение торжественным маршем, с целью тренировки и другие перемещения, а тут гонят уже хрен знает сколько… Вот и не выдержал кто-то в середине строя и на грозный вопль сержанта оттуда отчётливо и сочно донеслось:

— Да пошёл ты на Х…, — и строй сломался, все перешли на походный шаг. Молодые сержанты, которые и вели нас из бани, заметались вдоль строя, пытаясь восстановить дисциплину, но всё было бестолку. Если сержант подбегал к строю, то в этом месте все переходили на строевой шаг. Только он удалялся к другому месту, как все переходили на обычный шаг и ничего сержанты с этим поделать не могли до самой казармы, где они остановили нас перед подъездом, не разрешая заходить, а сами побежали жаловаться старшине и другим старослужащим сержантам.

Мы понимали, что возмездие со стороны старослужащих последует. Вот только в каком виде? Половина батареи, кто находился рядом с кричавшим, знали виновника и так однозначно нельзя было сказать — Сдадут его или нет?

Возмездие наступило быстро. Вышли сержанты со старшиной и тот сразу задал вопрос:

— Кто кричал? Выходи…, — в ответ тишина.

— Хорошо, ставлю по-другому вопрос — Если не выйдешь, то пострадает вся батарея…, — вновь тишина и отсутствие даже малейшего шевеления.

— Что ж…, батарея выбрала себе наказание. Батарея…, На-лево! За казарму, Беееегом Марш! — И мы побежали, ещё не понимая, что задумал старшина. Впрочем, бежали недалеко, всего на край высокого и крутого Турецкого вала.

Сержанты помоложе за пять минут, цепляясь за ветки кустарника, за выступающие корни сосен, цеплявшихся за склон, спустились вниз и закричали оттуда — Готовы!!!

— А сейчас, — буднично начал старшина, — все бегом спускаются вниз. Не пять минут, как ваши командиры, а одна минута. Бегом марш!

И мы полетели вниз по крутому склону. Кто-то полетел кувырком вниз сразу, кто-то чуть позже… Мчались на заднице… Бились об стволы сосен, не успевая при спуске затормозить или уклониться от столкновения. Я закувыркался в самом низу и влетел с головой в здоровенный сугроб. Не успел вылезти, как сержанты пинками стали нас выстраивать у подножья Турецкого вала и, не дав передохнув или отряхнуться, мигом разбили на тройки, где двоих назначили в санитары, а одного раненым:

— Переноска раненых…, — заорали сержанты и мы схватив своих раненых, полезли вверх по крутому склону… Чёрт побери, вот это Даааааа… Цеплялись за ветви, стволы, использовали любую зацепку, но поднявшись метров на пятнадцать-двадцать соскальзывали и летели вниз вместе с раненым. Заново его хватали и снова тащили вверх. Те немногочисленные санитары, которые без приключений всё-таки затаскивали своего раненого на верх и с облегчением считали, что на этом для них заканчивалось занятие или они получат временный передых, пока все залезут, глубоко ошибались. Их старослужащие сержанты ногами скидывали обратно и те летели вниз, сшибая, тех кто уже хоть на какую-то высоту сумел подняться. А внизу, другие сержанты, снова гнали наверх…

Блин…, такая чехарда длилась недолго и загнанные, уставшие, мокрые от пота и снега, злые мы в конце концов залегли на середине вала и совсем не реагировали на рёв сержантов как снизу, так и сверху. Попытались сержанты снизу забраться к нам и расшевелить, но неожиданно для них получили отпор и сами полетели вниз. Те, кто был наверху, прекрасно это рассмотрели и до них тоже дошло — батарея ощетинилась и если они ещё сунутся к нам, то точно также улетят вниз и сержантский авторитет будет подорван.

— Все на верх, — прозвучала команда старшины Николаева, батарея зашевелилась и толпой полезла вверх, — в расположение Бегом марш! Строиться в центральном проходе. — И мы без строя затрусили в казарму.

Строй стоял, напротив группки сержантов и угрюмо, источая угрозу, молчал. На границе между пятой и нашей батареей начали скапливать курсанты соседей, прослышавшие о нашем маленьком бунте и сказавшие — Если что, мы поддержим…

Сержанты пятой разогнали их с границы, но в глубине расположения пятой батарее, курсанты продолжали клубиться, готовые поддержать нас. Все прекрасно понимали, конфликт надо тушить, пока он не пыханул по горячему, потому что за первый месяц службы накопилась определённая доля злобы как раз к молодым сержантам, пришедшими только-только с учебок, почувствовавших волю и власть над бесправным, как они считали, курсантским стадом. К чести дедушек нашей батареи и пятой, имевших опыт и переросшие свои амбиции, те рулили в основном справедливо и если наказывали, то за дело.

Тишину нарушил старшина, просчитав всё по-умному:

— Считаю, что на первый раз вы получили достаточный урок. Кто зачинщики или зачинщик — выяснять не будем, но не забывайте, хоть нас и мало — мы власть и сила. И за нами полтора года службы, а это ещё и опыт. Так что, как заломать вас всех одновременно — опыта хватит. А теперь всем приготовиться к ужину. Разойдись!

До ГСВГ осталось 140 дней.

В батарее наконец-то стало тихо. Взвода разошлись на занятия: первый и второй, одевшись потеплее, ушли на учебные точки на прямую наводку в поле, а третий и четвёртый в учебные классы, где до обеда будут заниматься в тепле. Завтра всё будет наоборот — мы пойдём на занятия в поля до обеда, а первый и второй взвода будут заниматься до обеда в тепле.

Мне повезло — наступила моя очередь стоять на тумбочке следующие два часа и я с удовольствием занял место дневального у входа в расположение. Можно было немного расслабиться, а вот остальным двум дневальным придётся эти два часа побегать и попотеть, наводя порядок в помещение. Мне, после смены с тумбочки, придётся лишь натереть мастику центрального прохода до блеска и до обеда можно будет слегка побалдеть.

Через час мне уже надоело стоять на тумбочке и я с лёгкой завистью поглядывал на остальных дневальных, которые оперативно закончив наводить порядок, сидели на табуретках и «точили лясы». Тяжело вздохнув, сменил положение ног, расслабив теперь правую ногу в стойке «Вольно», и уставился на часы, висевшие над входом. Под моим взглядом минутная стрелка дёрнулась и перескочила на следующее деление.

— Медленно, медленно, чёрт побери, — тоскливо перевёл взгляд на дверь бытовой комнаты, из-за которой внезапно послышался шум. Дверь резко распахнулась и из неё заполошно выскочил старшина батареи старший сержант Николаев с пустым цинковым ведром в руке.

— Дневальный ко мне! — Громко заорал Николаев, как будто я находился на далёком расстояние.

— Я, товарищ старший сержант, — мигом подскочил к старшине и схватил протянутое мне ведро.

— Цеханович, пулей летишь в столовую и ведро пару сюда. Пулей…, Беееггоммм!!!

Бегом, так бегом. Грохнув входной дверью казармы, метнулся через плац и через минуту залетел в столовую, где тут же уткнулся в дежурного по столовой.

— Товарищ сержант, старший сержант Николаев приказал принести ведро пару. Кто мне его даст?

Сержант, с замызганной красной повязкой на рукаве — «Дежурный по столовой», загадочно ухмыльнулся:

— Что, Николаев, опять зачудил?

— Так точно. Зачудил. Только старший сержант сказал — Мигом! Так, где мне взять?

Сержант, пряча весёлые искорки смеха в глазах, сдвинул шапку на лоб и задумчиво почесал затылок:

— Слушай, курсант, я паром не распоряжаюсь, поэтому иди-ка ты к заведующему столовой прапорщику Елатунцеву и у него спроси.

Прапорщика Елатунцева только что отодрал зам по тылу и расстроенный начальник столовой, накатив стакан водки, нервно курил в своём захламленном кабинете, когда я постучал в дверь.

Зашёл, принял бравую строевую стойку и, не задумываясь над содержанием, отбарабанил:

— Товарищ прапорщик, старший сержант Николаев приказал принести ведро пару. Где мне его взять?

— Чего? Чего? — Старый, худой, потрёпанный жизнью и службой прапорщик, медленно выбрался из-за стола и встал передо мной. То что он был разъярён было видно даже невооружённым взглядом, но невыполнение приказа Николаева меня страшило больше, чем заведующий столовой, который в юности был партизаном и мочил фашистов.

— Товарищ курсант, — зловещим тоном прошипел прапорщик, — КРууугоМММ!

Я чётко выполнил строевой приём и не видел, как старый партизан замахнулся ногой и со всего размаху дал мне под зад хорошего пендаля.

Гремя ведром, я вылетел в зал и с яростью потёр ушибленную задницу, слушая, как прапорщик орал за дверью грозные клятвы разобраться с моим старшиной.

— Так…, здесь не получилось…, пойду к варочным. С ними быстрее договорюсь, — примерно так размышляя, направился в варочное отделение. Подозвав к себе такого же курсанта, как и я, который сегодня был в наряде по столовой, но в варочном отделение, попросил его:

— Слушай, братан, набери мне ведро пару, — и протянул ему посудину.

— Не понял! Тебе чего сюда наполнить? — Удивлённо протянул варочный.

— Да вы чего тут? Вёдро пару. Понимаешь па…… блядь…, — я замолк, наконец-то поняв, за чем меня послал Николаев.

— Тьфу, ёкарный бабай…, — я с досады выматерился и уныло побрёл из столовой.

— Ну что, курсант, пару то набрал Николаеву, — встретили меня гоготом дежурный по столовой и его помощник.

— Набрал, да ещё по заднице получил, — пробурчал я и вышел из столовой.

А на подоконнике открытого окна сушилки, высунувшись в наружу чуть ли не до пояса, лежали старшина, Бушмелев и дежурный по батарее сержант Крамаренко, которые тоже встретили меня хохотом и подколками.

Долго они смеялись и потом, когда отдав ведро Николаеву, я в подробностях рассказал о своих метаньях в поисках пара, особенно над тем, как получил пендаля от заведующего по столовой. Подкалывали меня и дневальные, особенно Курбанбеков:

— Боря, а чего ты не врубился сразу, что тебя за паром посылают? Я вот никак не могу понять вот этого.

Он всё приставал и приставал ко мне с этим идиотским вопросом, пока я его не послал подальше:

— Вот когда попадёшь в такую же ситуацию — тогда и поймёшь.

Впрочем, ждать долго не пришлось. Следующим влетел Курбанбеков. И влетел капитально. Было двенадцать часов дня. Старшина и дежурный по батарее засели в каптёрке, а Бушмелев ушёл в класс ко взводу. На тумбочке стоял Курбанбеков и повернувшись спиной ко входу, изо всех сил жал пальцем на очередную канцелярскую кнопку, пытаясь вогнать её в полированную доску с документацией наряда по батарее. Поверхность полировки была твёрдой и жало кнопки или ломалось, или же загибалось, но упорно не хотело входить в полировку. Дневальный злился, доставал из картонной коробочки следующую кнопку и всё повторялось заново. Входная дверь не спеша открылась и в расположение появился генерал и не просто генерал, а генерал-лейтенант. Я уже прослужил больше месяца, а так как по характеру был любознательным в отличие от сына глубоких степей Курбанбекова, который первых военных в своей жизни увидел здесь, поэтому уже знал — что это генерал-лейтенант Морозов, член Военного совета Уральского округа. Генерал был очень суровым и чересчур требовательным начальником и одно только его появление в любой части, приводило офицеров и командиров в трепет. Каким образом грозный начальник незамеченным проехал в дивизию и оказался без свиты и сопровождающих в арт. полку и в нашей батарее — я не знаю. А сейчас он стоял у тумбочки и медленно наливался малиновой яростью. Курбанбеков лишь мельком глянул на вошедшего через плечо и вновь погрузился в увлекательнейшую борьбу с кнопками.

— Товарищ курсант, а почему вы мне команду «Смирно» не подали? — Спросил генерал спину дневального.

У Курбанбекова сломалась очередная кнопка и он, шуруя пальцами в коробке, даже не глядя на генерал-лейтенанта, с досадой произнёс:

— А мы прапорщикам команду «Смирно» не подаём, — вытащив кнопку, дневальный вновь попытался её вогнать в доску.

Генерал озадаченно молчал, переваривая то, что он услышал. Но учитывая, что перед ним стоит молодой солдат, он сдержал свой начальственный гнев, который отдалённо прорывался в интонациях.

— Товарищ курсант, хоть я и прапорщик, но старше вас по воинскому званию, да и по возрасту, чёрт побери. Так повернитесь ко мне.

Дневальный медленно повернулся и сверху вниз посмотрел на невысокого генерала с немым вопросом:

— Чего тебе надо?

— Товарищ курсант, вас инструктировали на разводе?

— Так точно, товарищ прапорщик — дежурный по полку.

— Вызовите его сюда.

Курбанбеков покрутил ручку телефона и, дождавшись ответа, стал докладывать:

— Товарищ капитан, дневальный четвёртой батареи, курсант Курбанбеков. Товарищ капитан, вас сюда какой-то прапорщик вызывает.

— Курсант, ты дурак что ли? Это я могу прапора к себе вызвать, а не он меня… Кто он такой…?

— А кто вы, товарищ прапорщик? — Почуяв недоброе, почтительно спросил Курбанбеков, а генерал зловеще засмеялся.

— Скажи — прапорщик Морозов…

— Алло, товарищ капитан…, прапорщик Морозов, говорит…

— Не знаю такого, поэтому если ему надо — то пусть сам ко мне идёт… А так пошёл он на х…

Слышимость была хорошей и всё сказанное было отлично слышно не только дневальному, но и генералу и нам остальным. Генерал Морозов побагровел, развернулся и выскочил как ужаленный из расположения батареи.

Я подошёл к озадаченному товарищу:

— Бек ну ты и дураккк! Какой прапорщик — это ж генерал-лейтенант был. Ну, ты и даёшь, заладил — прапорщик…, прапорщик… Ты хоть генерала когда-нибудь видел?

— Да ты чего, Боря, гонишь? Чего я генералов не видел? Да хотя бы командира дивизии, — Курбанбеков на секунду задумался и потом всё-таки нерешительно протянул, — видел, правда издалека, на трибуне и то только по пояс… Да ну, Боря, ерунда — прапорщик это. У него и погоны прапорщика и две звёздочки, правда шинель странная, наверно парадная…, да ну ерунда…

— Бек, да у него на погонах звёздочки — во…, с кулак…

Кончился наряд плохо. Генерал Морозов бурей спустился на первый этаж, где была дежурка и устроил там «пляски святого Витта», потом вызвал туда командира полка, поставил заслуженного полковника по стойке «Смирно» и отчитал его, как простого лейтенанта. Дальнейшее действо происходило в кабинете командира дивизии. Но об этом мы узнали позднее. А пока, мы стояли всем нарядом перед разъярённым дежурным по полку, но мы его не интересовали. Он стоял перед Курбанбековым и бессвязно, от сильного волнения, бормотал:

— Ну…, нууууу…… курсааант, ну тебе конец… Курсант, ты понимаешь — Какая у тебя сейчас жизнь начнётся? Нуууу…, — и так на протяжение пятнадцати минут, пока не пришёл наш командир батареи менять дежурного, которого генерал приказал отстранить от службы. Комбат сразу же отправил нас в расположение. Драли наряд целый день, а вечером пришёл командир батарее и приказал отцепиться от нас:

— Чего вы хотите от молодняка? Учите молодёжь, чтобы впредь в глупые положения не попадать.

До малого дембеля осталось 135 дней.

Сегодня мы заступили первый раз в наряд по столовой. Ладно бы…, хоть и в первый, но мы попали в наряд с 31 декабря на 1 января 74 года. Вот так выстрелило! Из 80 с чем-то взводов, что питались в столовой, именно нам привалило такое «счастье». А с другой стороны — какая разница где встречать свой первый Новый год в армии!? Тем более, когда ты ещё молодой, да в учебке.

Я и Володя Дуняшин попали варочными, это значит мы будем работать на самой кухне. И когда зашли туда и нас проинструктировали, мы в задумчивости зачесали затылки. Хотя везде есть свои плюсы и минусы и в ходе дежурства по столовой мы все эти плюсы и минусы осознали. Но в нашей суточной должности плюсы очень хорошо перевешивали минусы. Особенно когда мы дежурили с русской сменой поваров. Тогда дежурство проходило нормально и в спокойном режиме. И работали нормально, а покушать мяса и других вкусностей нам повара давали вдоволь. А вот когда на дежурство выходила смена поваров из азербайджанцев… Суки…, дикие… Пинки, щипки, матерные оскорбления, где «русские свиньи» звучало просто музыкой в наших ушах. Частенько распускали руки, слава богу, боялись бить по лицу, чтобы не было видно синяков… Но и удары по корпусу тоже были довольно болезненны и обидны. Главное — ни за что или по мелочи. И дать им сдачи нельзя было, они были постоянным составом и старослужащими, да и если дать отпор или сдачи, так мигом слетится вся азербутовская диаспора полка и кучей налетят. Этого у них не отнять. Но об этом всём я узнаю и хлебну позднее, а сейчас с Володей смотрели на то хозяйство, где мы должны поддерживать порядок. А это четыре здоровых котла в мой рост и куча поменьше. И ещё несколько куч поварского инструмента и инвентаря, разделочные столы, противни и много чего другого, что должно быть помыто. Я уж не говорю про огромную кухню площадью в 150м2, покрытую кафелем, который должен быть всегда чистый и не дай бог жирным, чтоб повара не поскользнулись. Но зато всегда светло и тепло. В наряд по столовой заступил весь взвод за исключением Паничкина, который стал батарейным писарем и теперь постоянно сидел за своим столом в канцелярии и что-то писал. Наряд разбивался на несколько групп: варочные — 2 человека, посудомойка — 6 человек, картофелечистка — 4 человека и зальные 15 человек. Бушмелев дежурный по столовой, Тетенов помощник. Самое трудное это посудомойка, где нужно трудиться ударно, чтобы перемыть вручную всю посуду. Самое халявное — зальные, по два-три человека в зависимости от размера залов. Там меньше суеты и больше свободы, но с другой стороны их, когда они наведут порядок в залах, чаще привлекали к побочным работам в столовой. Например, кидали в картофелечистку помогать чистить картошку и другие овощи.

Мы заранее скинулись, чтобы закупить сладостей, лимонада и в 12 часов ночи тоже встретить Новый Год в столовой. А пока, как только закончился ужин, принялись наводить порядок на вверенных территориях. На кухне я отвечал за котлы и другую мелочь, Володя за общий порядок в варочной и за свою часть поварского инвентаря.

Я вымыл и привёл сначала в порядок мелочь, чтобы на неё не отвлекаться, а через час занялся котлами. Повара сидели в своём углу, пили крепкий чай, о чём-то разговаривали и наблюдали за нами. Один из них поманил меня пальцем.

— Первый раз что ли заступил?

— Так точно…

— Ну, оно сразу видно. Если ты так будешь мыть котлы, ты во-первых и до утра не вымоешь, а во-вторых хреново вымоешь.

Действительно, я уже запарился с этим делом и сам видел всю убогость своих потуг, но не знал что предпринять, чтобы ускорить этот процесс. Я лишь сумел вымыть верхние внутренние части огромных котлов, но сколько не перегибался, даже до половины котла не мог достать рукой с тряпкой.

— У тебя ноги здоровые? Без мозолей…? Без там прыщей…?

— Здоровые, нормальные…

— Ну вот и хорошо. Снимай сапоги, вон туда ставь… Мой хорошо ноги с мылом, вон тазик стоит и залазь в котёл. А твой напарник будет подавать туда к тебе чистую воду, вот и будешь мыть котлы.

Я посмотрел на котлы, перевёл взгляд на сапоги, потом посмотрел на повара — не подкалывает ли он меня? Но нет, даже смешинок в глазах нет, но всё-таки выразил сомнение, на что повар спокойно отмахнулся.

— Не ссы, курсант, все так делают. По-другому не получается.

Ну… а мне то что!? Сказали — сделал и через десять минут, скрывшись с головой в котле, я с энтузиазмом мыл стенки котла, а Володя периодически подавал мне туда тазики с чистой горячей водой. Я мыл последний огромный котёл, когда подавая очередной тазик, Володя предупредил:

— Боря, уже без двадцати двенадцать, давай заканчивай и подтягивайся в зал. Там наши уже столы накрывают.

— Хорошо, я ещё минут десять и прибегу…

Настроение отличное, сейчас домою котёл и после встречи Нового года, в принципе, можно идти в казарму и лечь поспать до пяти утра. Я увлёкся и от работы меня вновь оторвал стук по краю котла и удивлённо-весёлый голос Володи Дуняшина:

— Боря, чёрт тебя подери… Ты уснул там?

— Сейчас…, сейчас…, Володя, иду…

— Да уже можешь не идти… Уже пять минут, как Новый год наступил…

Я аж вздёрнулся над краем котла и уже по смеющимся глазам Друга понял, он не шутил. Ну надо ж — первый свой Новый год в армии встретил в солдатском котле. Ведь теперь, каждый год, подымая бокал шампанского, буду тут же вспоминать про Новый 1974 год.

Шустро выскочил из котла, прямо без портянок сунул ноги в сапоги и прибежал за Володей к нашим столам. Хоть и прошло всего несколько минут, но лимонад был уже выпит, конфеты расхватаны, дешёвенькая колбаса сожрана, но на столе ещё оставалось до черта всего вкусного. А жаренную картошку с мясом уже никто не ел. Все сидели за столом сытые, удовлетворённые и сонно глядели, как я с удовольствием выбирал из противня аппетитные куски мяса, прожаренную до хруста картошку и ел. Бушмелева не было, он праздновал Новый год в батарее в компании старшины и других старослужащих сержантов. Туда мы тоже отослали картошку и жаренное мясо. За старшего в столовой остался Тетенов, но в новогоднюю ночь ему эта роль совершенно не нравилась и он, оглядев нас безразличным взглядом, скомандовал:

— Все в казарму и до пяти утра можете спать, — и пошёл в сторону варочного отделения, чтобы присоединиться к поварам, сидевшими за своим столиком.

Все, выполнившие свои задачи, потянулись на выход, а я продолжал сидеть над противнем, уже не торопясь таская оттуда мясо.

— Пошли, помогу тебе котлы домыть и спать пошли, — предложил товарищ и мы пошли в варочную. Повара были уже хорошо поддавшие, сидели за хорошо накрытым столом, но почти и не закусывали, Тетенов тоже клюкнул и сидел, распустив мокрые губы и о чём-то жалуясь старшему повару.

На нас внимание никто не обращал и мы с Володей минут за пятнадцать домыли котёл и умчались в казарму.

В пять мы вместе со всеми пришли в столовую. Все обратно уселись за столы и стали доедать всё, что оставалось на столах от нашего угощения, в том числе и заледеневшую картошку с мясом. А мы с Володей схитрили и ушли в свою варочную и не прогадали. После нас повара видать совсем немного посидели ещё и тоже ушли, оставив закуску почти и не тронутую. Быстро сунули на горячую плиту мясо, ту же картошечку, только приготовленную гораздо качественней и вкуснее чем у нас, а пока она разогревалась, мы наяривали салатики. И тут Володя, в самом углу увидел ополовиненную трёхлитровую банку самогона:

— Боря, давай по чуть-чуть…

Переглянулись, огляделись кругом. Можно. И накатили, весьма недурственный самогон…, грамм по сто пятьдесят. Мигом захмелели… Японский городовой и здорово испугались, когда к нам выбрел Тетенов, но с похмелюги ему видать было не до нас. Залез в угол и достал оттуда банку, щедро плеснул оттуда и тут же выдул. А когда свежий алкоголь, да на старые дрожжи и организм молодой и не стойкий… Тетенова через несколько минут вообще развезло и он, шатаясь из стороны в сторону, вышел из варочной. Мы ещё успели поесть со стола, когда появились полупьяные повара, но дело своё знали, с шутками, прибаутками приступили к приготовлению завтрака. А тут нарисовался начальник столовой прапорщик Елатунцев, прочно засев за стол поваров. Туда же сели и сами повара и новогоднее застолье потекло дальше. Вернее у прапорщика, повара всё-таки чувствовали ответственность и завтрак был приготовлен вовремя. После чего они умотали со столовой часика на два, оставив нас наводить порядок.

Вообще, наряд прошёл хорошо и спокойно. Мы особо не напрягались, наелись до отвала. После ужина быстро сдали наряд, а мы между делом с Володей ещё с разрешения поваров хорошо помылись в их душе.

С каким удовольствием мы ложились после вечерней поверки в койки, предвкушая сон до семи часов утра, даже не подозревая, какая тяжелая ночь нам предстоит через полтора часа.

— Батарея подъём! — Несмотря на крепкий сон, после нелёгкого наряда по столовой, я послушно вскинулся на постели и с высоты второго яруса мутным взглядом осмотрел расположение, где все суетливо копошились, одевая форму и готовясь к построению. Так то, конечно, можно было подумать, что это утренний подъём. Но вот пятая батарея продолжала спокойно спать, в отличие от нас, а по центральному проходу прохаживались все командиры взводов, недалеко от них крутились пятеро курсантов-стажёров со Свердловского политического училища. Около дверей канцелярии стоял командир батареи и что-то втолковывал старшине, на что тот кивал головой.

Поняв, что своим тупым сидением на постели я могу заработать замечание или же наряд на работу, орлом соскочил вниз и стал быстро одеваться.

— Что случилось? — Спросил пробегавшего мимо Паничкина. Тот остановился и быстро прошептал.

— Сейчас батарея пойдёт разгружать какой-то груз…

— Аааа…, нашего взвода это не касается. Мы ж только что с дежурства. Нас оставят…, — махнул облегчённо я рукой и спокойно встал в строй взвода, предвкушая, как через минут десять заберусь обратно в койку и дам храпака. Ещё полминуты шевеления, послышалась команда старшего лейтенанта Метелёва, строй замер, а тот пошёл докладывать командиру батареи.

— Вольно! Товарищи сержанты и курсанты. Сегодня наша батарея дежурное подразделение по гарнизону. На станцию Еланская прибыл состав с углём, который мы должны разгрузить. В течение 30 минут, заправляем койки, получаем тёплое обмундирование и выходим на станцию. Обращаю внимание, утеплиться по максимум. На улице минус 45 градусов. Командиры взводов, подразделения в вашем распоряжении.

Это был облом всем нашим мечтам после наряда спокойно поспать. Мы, оказывается, тоже шли на разгрузку угля и тоже активно подключились к получению тёплого обмундирования — ватных штанов, телогрейки под бушлаты и валенки. Получили быстро, оделись и пока батарея не экипировалась, мы употели, поэтому с удовольствием вывалили на улицу, в мороз. Быстро построились и пошли на станцию, до которой было почти 6 километров. Шли довольно бодро, не замечая холода, от ходьбы нам было тепло, а вот на курсантов-стажёров, которые были одеты в тоненькие шинелки и хромовые сапоги, смотрели с любопытством. У них тоже клапана шапок были опущены и завязаны под подбородками, на руках фасонистые кожаные перчатки и на этом всё их утепление заканчивалось. А чтоб совсем не замёрзнуть, они чуть ли не бегали вдоль строя, подбадривая нас. Наши сержанты тоже были одеты тепло и снисходительно посматривали в сторону стажёров.

Через час мы прибыли на станцию, пятнадцать минут перекура, пока офицеры с сержантами ходили к дежурному по станции, а тот водил их и показывал состав с углём. А вскоре прибежали сержанты и мы двинулись на дальние железнодорожные задворки станции, где на отдельной ветке стояло 12 вагонов с углём, как раз предназначенные для перевозки угля, чему здорово обрадовались мои друзья воркутинцы.

— Нормально, парни, эти вагоны мы быстро разгрузим. Гораздо хуже если бы были обычные грузовые вагоны, вот тогда бы потрахались…, — и Сергей Панков начал объяснять разницу, но я особо и не слушал, понимая, что через несколько секунд и сами поймём в чём тут фишка. А пока я старался как можно больше двигаться, потому что холод во время вот этих стояний начал постепенно заползать даже под такую тёплую одёжку. Так то ничего, пока двигаешься тепло, а вот руки в солдатских рукавицах капитально мёрзли.

Послышалась команда на разгрузку и все засуетились. На каждый вагон распределили по десять человек и пока нам не принесли железные лопаты, ломы и кувалды, мы начали открывать люки, внизу вагонов. У нашего вагона всем руководил Серёга Панков, он показал за что надо дёргать, чтобы люк открылся и уголь стал высыпаться и куда надо отскакивать чтоб не завалило углём. Загремели люки, посыпался уголь и всё было бы нормально, если бы эта ветка предназначалась для разгрузки сыпучих грузов. То есть стояла бы, как минимум на высокой насыпи и тогда бы уголь высыпался весь из вагона и скатывался под насыпь. А так, наш состав стоял на обычном пути, на ровной площадке и уголь наполовину высыпавшись из вагона завалил всё кругом, в том числе и рельсы под вагонами и теперь надо было уголь отгребать от вагонов и рельсов, чтобы следующая часть ссыпалась на землю. Вот в этом то и заключалась вся трудность. Если от вагонов ещё худо-бедно можно было откидывать уголь, то вот под вагонами, приходилось работать почти лёжа и в неудобном положении. Но все понимали — пока мы не разгрузим состав, никто нас в казармы не уведёт. Да и сильный мороз не предполагал бездельничать. Как только ты останавливался хотя бы на пару минут, так сразу начинал мёрзнуть. И как бы ты не устал, но сам лезешь к груде угля и безостановочно махаешь железной лопатой, пока не перестаёшь чувствовать свои пальцы в рукавицах, сразу передаёшь лопату другому и начинаешь реанимировать пальцы. И если мы оказались в таком положение, то курсанты-стажёры были ещё в худшем. Никто не уходил от состава — офицеры, сержанты, стажёры бегали вокруг вагонов и зорко следили за нами, чтобы не дай бог кто-то не отлучился в сторону и, прикорнув, как ему могло показаться на несколько минут в снегу, не замёрз. Такая эпопея шла всю ночь и усталость и сильный холод стали постепенно сказываться. Особенно у нашего взвода, который толком и не отдохнул после наряда. Если сначала работа шла весело, с шуточками, с неумелым матерком, то постепенно всё это звучало всё реже и реже. Темп работы замедлился и наши командиры не сколько нас ругали, а упрашивали, уговаривали потерпеть ещё немного и выполнить до конца свою работу. Да и конец этот был уже практически виден, но чем ближе он был, тем труднее было шевелиться и мороз начинал брать вверх над нами. К нашим командирам присоединились теперь и женщины из состава ночной смены. Они тоже бегали вдоль вагонов и чуть не плача уговаривали:

— Ребятушки… сыночки…, ну давайте ещё немного, ну потерпите. Только уберите уголь с рельс…, — и махали в сторону подъехавшего тепловоза, к практически пустым вагонам. И мы угрюмо лезли под вагон и выкидывали оттуда остатки угля, а тот вновь скатывался на рельсы… А ведь и уголь нужно было откинуть ещё и от рельс на пятьдесят сантиметров. И такая ситуация была не только у нас, а по всему составу. Обнадеживающе захлопали крышки люков, символизирующие, что тут уголь убран и эта команда, от своего принятого железнодорожниками вагона, в синих сумерках утра тянется мимо тебя в сторону небольшой будки, из трубы которого летят обильные искры. Вот и мы сдали свой вагон и тоже потянулись туда же.

Перед армией смотрел советско-итальянский фильм «Подсолнухи», где был эпизод. Итальянский солдат бредёт по снежной и морозной равнине в ходе разгрома под Сталинградом и видит такую же избушку с дымом над трубой. Открывает дверь, а там изба полностью забита стоявшими вплотную солдатами и спящими в тепле.

Теперь я такую картину увидел сам. Открыл дверь… Мне ещё повезло, я сумел ввинтить в толпу и проникнуть в её тёплую середину и там замереть, закрыв глаза, даже не боясь что упаду. Падать было некуда и даже если бы захотел — не получилось. Сквозь дремоту слышал, как периодически открывалась дверь и в неё кричали сержанты — Такой-то вагон выходи… Кто-то протискивался мимо и выходил, до сдавать свой вагон. Такая чехарда длилась ещё минут сорок, пока не послышалась команда — Строиться! И все потянулись на выход. Построились, посчитались и потянулись в сторону городка. Все взбодрились и я в том числе, радостно считая про себя минуты, через которые мы будем в тёплой казарме и не заметил, как перестал чувствовать пальцы левой руки. Вроде бы шёл, шевелил ими, стучал ладонями друг о дружку и всё было нормально. А тут БАЦ!!! И не чувствую. Мгновенно испугался, выхватил руки из рукавиц и давай гнуть пальцы в разные стороны, давить их, стучать друг о дружку, совать в пальцы в рот… И слава богу, через десять минут у меня сильно закололо пальцы и они стали отходить. Никто нас не заставлял идти строевым шагом, петь песню, как шли походным, так и зашли прямо в столовую. Без очереди. Наш старшина Николаев встал на крыльце, все остальные подразделения отогнал в сторону и мы зашли гордые за старшину, который встал поперёк нашего полка, танкового полка «Даурия». Горды были собой, пережившие эту ночь. Гордились даже своей угольной грязью, которой были покрыты с ног до головы. И столы, Спасибо Старшина, были накрыты не в пример обильно столам других подразделений.

Сытые и довольные, мы прибрели в казарму, разделись, сложили аккуратно обмундирование каждый на своей табуретке. Помню, как лез на свой второй ярус, помню, как усталым взглядом обвёл казарму, но вот как голова упала на подушку — я не помнил. Спал. Спали мы до обеда и снова спасибо старшине, который организовал нам снова обильный обед, после которого нас повели в баню, где мы смыли с себя грязь, пот, получили чистое бельё и шли в казарму и с удовольствием пели строевые песни.

До ГДР осталось 129 дней.

Мы уже изрядно промёрзли на плацу дивизии и только и мечтали, чтоб дивизионный развод скорее закончился и мы пошли в караул по охране дивизионных складов ГСМ, находящихся около станции Еланская.

Всё когда-то кончается, закончился и развод, мы с показным энтузиазмом прошли маршем мимо дежурного по караулам и прямиком направились на выход из военного городка. Через пятнадцать минут миновали каменную арку КПП, прогремели сапогами по напрочь промёрзшему металлическому мосту, через метров семьсот свернули вправо, ещё километр по обледенелой дороге вдоль окраины Калиновки, теперь поворот влево и через двести метров заходили в караульный дворик. Нас ждали. От проклятого мороза, который как всегда стоял на отметке -40 градусов, мы уже ничего не соображали и действовали чисто на автомате. Выстроились напротив старого караула и сержант, начальник сменяемого караула доложил новому начальнику караула Бушмелеву:

— Товарищ старший сержант караул к сдаче готов…

Бушмелев в свою очередь отрапортовал:

— Товарищ сержант, караул к приёму готов…, — и оба караула по команде своих начкаров отправились в караульное помещение.

— Ооооооо…, ооооо…, — нам показалось что мы попали в Африку, как тут тепло…, как тут хорошо… Но, Бушмелев не дал нам расслабиться и мы тут же зашуршали, принимая караульное помещение, а Тетенов, который был одновременно помощником начальника караула и разводящим, чуть согревшись, повёл первую смену принимать посты и к его возвращению через двадцать минут, мы приняли караулку и готовы были отпустить старый караул. Они мигом испарились, а мы остались нести службу. Склады ГСМ охраняли два поста и нас было вместе с начкаром и Тетеновым всего восемь человек. У каждого были свои предпочтения и у меня тоже. Я заступал в караул всегда в свою любимую третью смену и когда всё в караулке успокоилось был в бодрствующей смене. И вот тут то и вылезла своя особенность этого караула. Отопление караульного небольшого здания было водяным. То есть, стояли чугунные батареи, в сушилке стояла кирпичная печь, где на её верху располагался большой чан с водой, которая нагревалась от печи, сбоку пристроен ручной насос с длинной металлической ручкой, с помощью которого горячая вода гонялась по трубам и батареям и по идее должна эффективно обогревать караульное помещение. И здесь ключевое слово «по Идеи». Да, наверно если температура воздуха на улице -10, –15 то и внутри караулки, она будет приличная, но вот в минус 40… Да ещё когда печь, как выяснилась довольно скоро имела минимальное КПД… И тут начиналась банальная борьба за выживание. И вот нашей бодрствующей смене выпало первыми испытать все прелести этой борьбы. Как оказалось, в караулке совсем не Африка, когда мы ввалились туда с мороза, а всего 11 градусов тепла. Да… Сначала посчитали, что караулку при приёме-сдаче выхолодили и начали усиленно топить, что подняло температуру всего на один градус. А тут ещё стало понятно, что наколотых дров мало и их надо для следующей смены напилить и наколоть. Блядь!!! С курсантом Шляпниковым, который был со мной в смене, мигом оделись и выскочили на улицу. В предбаннике взяли двуручную пилу, оказавшееся тупой, взгромоздили на козлы сосновое бревно и начали быстро пилить. Медленно не получалось, потому сразу замерзали да и пилилось мёрзлое бревно было легко, несмотря на тупость пилы и через сорок минут мы по очереди махали топором, коля чурбаки, а второй также быстро всё это утаскивал в караулку. Как прошли два часа нашей смены, мы даже не заметили. И теперь, мы плавно перетекли в отдыхающую смену, а та что пришла с постов стала бодрствующей и ей караулка тоже казалась Африкой, на что мы с Шляпниковым мудро усмехались. Быстро сдали начкару знание статей Устава Караульной и Гарнизонной службы, после чего Бушмелев отпустил нас спать. Взяли с сушилки тулуп, укрылись им с Шляпниковым, прислушиваясь как бодрствующая смена материться, пытаясь раскочегарить печь, а когда засыпали с улицы доносились звуки пилки очередного бревна. Проснулись мы от ругани уже сержантов, скинули с себя тулуп и поняли из-за чего ругань и кого ругали. Было холодно и бодрствующая смена не справилась со своей задачей. Окрашенный красным спирт в термометре опустился до плюс семи градусов. Быстро оделись, замотали лица полотенцами и вышли на улицу. Глянули на уличный термометр и дружно матернулись знакомым цифрам — 45. Маршрут моего поста проходил по двум сторонам периметра забора одной частью по лесу, где в темноте из снега торчали какие-то кривые палки, а вторая часть тоже по лесу, но в пятидесяти метрах от железнодорожного полотна, что здорово разнообразило мою службу, часто проходящими пассажирскими и грузовыми поездами. У Шляпникова другая часть периметра и более скучная. Одел постовой тулуп, тёплую маску и пошёл гулять по протоптанной тропе вдоль забора из колючей проволоки. Два часа пролетели довольно быстро и, имея уже определённый опыт, мы с Шляпниковым сначала в первый час накололи дров, а второй час кочегарили, снова подняв температуру внутри помещения до 13 градусов и те, кто нас через два часа сменили и имели горький опыт, тоже не подкачали и мы спали под тёплым тулупом с Шляпниковым как сурки. Также спокойно прошла смена с 5 до 7 часов утра. А вот когда вышел на пост в 11 часов, был неприятно удивлён. Оказывается, мой маршрут движения часового ночью проходил по кладбищу и это не палки торчали из глубокого снега, а кресты. Днём надо было стоять на вышках, поэтому я особо и не переживал из-за близости кладбища.

День в карауле пролетел незаметно и вроде бы днём температура на улице поднялась до минус 35 градусов. И вроде бы для такого мороза что минус 35, что минус 45 перепад то незаметный, но вот эти 10 градусов разницы, очень здорово ощущалось именно как потепление. Тем более что и день был ярко-солнечным. В чём прелесть стояния в карауле в третьей смене — это не надо участвовать в сдаче караулки. Приходит новый караул, все суетятся, стараясь сдать караул без замечаний, а ты в это время на посту и тебя меняют в течение 5-10 минут, приходишь в караулку, которая уже сдана и через несколько минут все бодренько, строем выдвигаются в казарму.

Так и здесь произошло. Зашли в караулку на пять минут. Пока начкары подписывали постовые ведомости, мы грелись в готовности выйти на улицу. Вышел Бушмелев и дал команду всем на выход. Построились в колонну по два и двинулись в путь. Мороз вновь прижал, градусник на выходе показывал минус 42 и идти по такому холоду надо около часа. Это если через КПП и дальше по центральной дороге — километров шесть. Но был и короткий путь — долина Смерти. Вот деревня Калиновка, чуть ниже караульного помещения и склада ГСМ, потом ещё ниже сама долина Смерти и вот он наш Турецкий вал и наш армейский дом на самом верху, сверкающий всеми окнами и манящим теплом. И всего-то напрямую — километра два, два с половиной.

— Ну что, парни, круголя дадим и сопли поморозим в течение часа или ломанёмся напрямую, да скорым шагом и через полчаса будем дома?

— Конечно…, товарищ старший сержант… Напрямую… Ломанёмся…, — нестройным хором, но весело встретили предложение замкомвзвода. В течение десяти минут сначала по дороге, потом по улице деревни, свернули в переулок и вышли к натоптанной в снегу дорожке, маняще тянувшиеся прямо на казарму соседнего танкового полка «Даурия». Тут, по ходу движения, вытянулись в колонну по одному: впереди Бушмелев, потом мы, замыкающим Тетенов. Хоть и было темно, но звёздное небо, белоснежный снег, половинка морозной луны и всё было отлично видно на несколько километров округи и мы побежали. Не так чтоб быстро, но и не тихо… А бег с оружием, сам по себе непростой, а в такой мороз, когда в воздухе и кислорода мало… Через полкилометра мы сильно растянулись, скорость снизилась. И вроде бы сами не замёрзли, но холод стал кусать лицо, нос, руки в солдатских рукавицах заледенели и ноги в кирзачах мы уже не чувствовали, а до казармы было ещё полтора километра. Сначала упал Шляпников и остался лежать, надсадно дыша сквозь полотенце, а мы сгрудились вокруг него, с трудом переводя дыхание и пытаясь поднять и поставить на ноги, но тот вяло сопротивлялся и просил дать ему полежать хотя бы пять минут. Бушмелев, не замечая происшедшего, легко бежал, удаляясь от нас всё дальше и дальше. Тетенов отстал и подошёл к нам минуты через две и тоже в растерянности остановился и застуженным голосом просипел:

— Шляпников, вставай!

— Не…, товарищ младший сержант…, я ещё полежу немного, я уж согреваться начал…, — голос его слабел.

— Вставай сука! — Взревел испуганно Тетенов, да и мы загалдели и стали выдёргивать курсанта из снега, но сами были замёрзшие и готовые лечь рядом с товарищем.

— Вы что, блядь…, — закричал сержант, видя наши вялые шевеления в снегу, сдёрнул автомат с плеча, передёрнул затвор и дал вверх длинную очередь из автомата, глядя в сторону удалявшейся фигуры замкомвзвода, — Гера…, Гера…

Услышав трескучую очередь, Бушмелев развернулся и помчался в нашу сторону, а дальше была дикая взбучка — мат, затрещины, пинки в задницу мигом взбодрили нас и уже через полминуты, даже замерзавший Шляпников бежал по тропинке. Тетенов впереди, мы за ним, а сзади страшный в гневе Бушмелев, который беспощадно лупил самого последнего бегущего и тот, чтобы избежать побоев, рвался вперёд, по целине рысью обгонял впереди бегущего и теперь тот получал удары и старался вырваться вперёд. Получили все, кроме Тетенова, который так дал стрекача… Десять минут безумного бега, града ударов и мы штурманули Турецкий вал, как будто его и не было. Ещё две минуты и лестница подъезда загудела от наших ног.

Грозный рык:

— Заворачивайте, суки, прямо в сушилку…, — и мы влетели в настоящую Африку. Только солдатскую Африку, пронизанную крепким духом сушившихся портянок, валенок и сапог. Как бы мы не бежали, но на самом деле мы бежали из последних сил, не чувствуя ни ног, ни рук, ни лица.

— На месте шагом Марш! Торжественным Маршеееемммм! — Прозвучала новая команда и мы неуклюже зашагали, — Ногу…, ногу… Выше…, выше…, ещё выше…

Бушмелев шагал вместе с нами, высоко задирая ноги. В сушилку на крики вбежал старшина, мгновенно понял всё и тоже включился в маршировку:

— Руки…, руки…, отмашка рук… Левой…, левой…, левой…

Через две минуты сушилка заполнилась старослужащими сержантами. Мы, выпучив в испуге глаза, маршировали на месте, а сержанты снимали с нас заиндевевшие в тепле автоматы, на ходу расстёгивали шинели и стягивали, а мы неистово маршировали. И наконец-то стали согреваться и чувствовать, как больно закололи иголками ноги, руки, запылали лица и потёк пот.

— Фу… Стой! — Мы остановились и замерли по стойке Смирно, не ожидая от сержанта ничего хорошего для себя, за ту слабину, которую проявили в долине Смерти.

А Бушмелев улыбнулся доброй и открытой улыбкой и облегчённо произнёс:

— Ну и напугали вы меня, парни…

До окончания учебки — «малого Дембеля» — осталось 115 дней.

Большой зал Гарнизонного Дома Офицеров был забит до отказа курсантами. Сегодня здесь должно было пройти открытое заседание военного трибунала и на заседание, с профилактической целью, пригласили активистов из числа курсантов нашей учебной дивизии, чтобы послушали, посмотрели и рассказали в цветах и красках своим товарищам — Что вот так делать нельзя! А то будет потом очень обидно… Присутствовал и я, как агитатор взвода. Судить будут курсанта, за побег из караула с автоматом. А это считалось тяжёлым воинским преступлением.

Зал затих и на ярко освещённой сцене, за столом, стали рассаживаться члены военного трибунала. Слева от стола за отдельным столом, накрытым красной тканью, сел военный прокурор, а справа, тоже за отдельный стол и тоже под красной тканью, села защитник преступившего закон, молоденькая, симпатичная адвокат и все взгляды «голодных» курсантов тут же сосредоточились на ней, вводя её в немалое смущение. А что она хотела: молодые, здоровые парни, кровь с молоком, переполненные сперматозоидами, не видевшие женщин целых два месяца, мы прямо на сцене раздевали её глазами и она нам нравилась всем без исключения. Хотя…, если бы там вместо неё сидела какая-нибудь женщина, чуть красивее бабы-яги, она бы нам всё равно понравилась. А тут адвокатша была ещё и симпатичненькой.

Потом вывели самого курсанта, героя этого действа, понурого и смирившегося со своей судьбой. Суть дела была в следующем, как зачитал прокурор. Такого-то числа, такой-то курсант, находясь в карауле на таком-то посту, самовольно его покинул, при этом похитив автомат АКМ и два магазина с патронами. В течение дня дошёл до города Сухой лог и спрятался на чердаке двухэтажного дома по такому-то адресу. Там находился в течение суток, за это время похитил гражданскую одежду, отпилил от автомата приклад, чем нанёс ущерб Вооружённым Силам, а на следующую ночь покинул своё убежище. Через двое суток оказался на вокзале города Свердловск, где был замечен патрульными со Свердловского танко-артиллерийского политического училища, но сумел сбежать, а через два часа был задержан милицией. Военная прокуратура требует 8 лет лишения свободы с отбыванием срока на общем режиме.

Зал заинтересованно слушал и наверняка, каждый прикидывал всё это на себя, потому что всё о чём тут говорили, нам было знакомо и мы проходили сами через это.

Заслушали самого обвиняемого. Дело было летом. Заступил на пост под утро, устал, тепло, разморило и заснул. Заснул на чуть-чуть, но в это время пришёл со сменой разводящий сержант такой-то и застал его спящим. Разводящий, даже не стал его ругать и пошёл менять дальний пост, а обвиняемый остался один, подумал, понял, что его накажут и решил сбежать. Просто сбежать, без всякого умысла и каких-то дальнейших криминальных мыслей. Что и сделал. Да украл одежду, украл еду, кушать хотелось. А на вокзале в Свердловске был опознан курсантами училища, те хотели его задержать, но он сумел от них сбежать. Через два часа он стоял на какой-то улице, под фонарным столбом, рядом остановилась милицейская машина, к нему подошли два милиционера и он им сдался.

Вообще, дебильная история. Ну…, наказали бы. Может…, настучали по роже, но сдавать бы его под суд никто бы не стал. А он испугался и сбежал, тем самым предопределив свою судьбу практически на всю жизнь. Всё заседание трибунала шло часа три. Перекрёстный допрос, который выявил, что в подразделение нормальная ситуация, никто ни над кем не издевался, всё было в нормальных рамках, причин побега не было. Сам обвиняемый ни к кому претензий из сержантов не имел. В деле были хорошие, положительные характеристики, дома всё нормально и родители у него тоже нормальные. А парень, своим побегом ломал себе судьбу.

Когда выступала защитница, зал прямо замирал и как чарующую музыку слушал девичий голос. Девушка выступала, выступала с напором, обращалась к положительным характеристикам, но было понятно. Преступление серьёзное и парень получит сполна.

Но помимо обвиняемого сполна получат и другие. На суде присутствовали свидетелями курсанты из училища, которые находились тогда в патруле. И уж тут на них прокурор отыгрался по полной программе. Вот интересно — уволят после этого курсантов из училища или нет?

А интрига здесь была в следующем. Как только была обнаружена пропажа с поста обвиняемого с оружием, так сразу были организованы поиски по всей области и не только силами армии, но и милиции. Были разосланы ориентировки и по описанию его и опознали курсанты училища, патрулирующие дальний перрон вокзала. Два высоких и здоровых курсанта четвёртого курса, подошли к нему и потребовали пройти с ними. Обвиняемый просто распахнул на себе куртку, под которой курсанты увидели автомат и сразу же ломанулись от него бежать. А обвиняемый спокойно удалился с вокзала. И только через пятнадцать минут патрульные доложили своему начальнику патруля о произошедшем. Тот сразу сообщил в комендатуру, что разыскиваемый в городе, а из комендатуры в милицию и милиционеры, увидев его на улице, не побоялись подойти к вооружённому преступнику.

Военный прокурор ехидным голосом задаёт вопрос курсантам:

— ну, он распахнул куртку и вы увидели под ней автомат. Магазин к автомату был пристёгнут?

— Нет…, — звучит тихо ответ.

— А почему вы тогда убежали?

— Мы испугались…

— Сколько времени, в том положение, нужно чтобы достать магазин, присоединить к автомату, передёрнуть затвор…?

Курсанты переглянулись и неуверенно пожали плечами, а прокурор продолжал давить:

— В ходе следственного эксперимента, нам на это понадобилось двадцать секунд. Да вы за эти двадцать секунд могли его запросто обезоружить. Вы посмотрите на него и друг на друга. Он же щуплый и совершенно вам не противник. А вы сбежали. Вы, будущие замполиты, политруки и комиссары, вас готовят чтобы вы своими телом защитили тех гражданских, женщин и детей, которые находились в это время на вокзале от преступника, вооружённого автоматом. А вы сбежали, как последние трусы. Военная прокуратура будет ходатайствовать перед командованием училища о даче жёсткой оценки ваших действий.

На курсантов было жалко смотреть, они сгорали от стыда под взглядами сидящих в зале и готовы были провалиться сквозь землю, но только не ощущать спинами презрительных взглядов, вполне возможных своих подчинённых через полгода, когда они может быть выпустятся из училища лейтенантами.

Как бы не выпячивала и не прикрывала своего подзащитного адвокатша положительными характеристиками и тем, что тяжких последствия побега не произошло, парню дали шесть лет общего режима.

До Германии осталось 110 дней.

Мелкая, колючая позёмка, хорошо мела по верхушкам сугробов, добавляя к морозу и неприятные уколы крупинками снега в лицо. Уткнувшись лбом в чёрный и холодный налобник прицела, я крутил механизм горизонтальной наводки, разыскивая в снежной круговерти характерные очертания вражеского танка. Это в моём воображении мишень была вражеским танком, а на самом деле на расстояние в 1000 метров стоял деревянный каркас, с характерными очертаниями, обтянутый зелёным материалом. Вот и он. Загнав силуэт танка в дальномерную шкалу прицела, уже привычно определил дальность до цели в 890 метров. На стволе в качестве стреляющего ствола, была закреплена винтовка, поэтому бросив взгляд на самодельную таблицу прицелов для пули винтовки, стал командовать:

— По танку, кумулятивным, не вращающимся, заряд специальный, шкала БК, прицел 15, наводить в середину… Зарядить!

Марку прицела навёл в середину танка, но тут же изменил точку прицеливания и поднял её до верхнего среза, но в команду изменение вводить не стал. Быстро поднялся над орудийным щитом и, одновременно слушая как мою команду дублировал расчёт — Кумулятивным…, заряд специальный…, — прикинул скорость ветра, дующего справа.

— Ага, правее 0-03 нормально будет, — и тут же голосом продублировал внесение поправки в боковую шкалу, краем глаза увидев, как Володя Дуняшин рукояткой безуспешно пытается открыть клин-затвора. Братья Крохины подскочили к гаубице и несмотря на то, что Дуняшин так и не сумел опустить клин, с имитировали учебным снарядом и зарядом заряжание орудия и убежали обратно к ящикам. От ствола послышалось лязганье затвора винтовки и доклад Фокина — Готово!

Бросив ещё один мимолётный взгляд в прицел, я стал отдалять лицо от прицела, одновременно стараясь в светлом пятнышке оптики удерживать танк на острие марки прицела — ОГОНЬ!

Фокин нажал на спусковой крючок, выстрел и красный светлячок трассера промчавшись над сугробами вонзился в центр цели — ЕСТЬ!

— Расчёт строиться! Равняйсь! Смирно! Равнение на середину!

— Товарищ лейтенант, расчёт выполнял учебную задачу номер один по уничтожению танка. Цель уничтожена, расход снарядов один. Командир расчёта, курсант Цеханович.

— Вольно! — Лейтенант Князев довольно улыбался, — молодец Цеханович. Один вопрос только. Объясни, почему ты поправку на ветер внёс — правее 0-03? Какие расчёты производил?

— Честно говоря, товарищ лейтенант, по наитию. Как на охоте по глухарю стрелял и делал упреждение…

— Ну, в принципе потянет, но на следующем занятие, доложишь мне какие формулы необходимы и как рассчитывается поправка. А пока иди в батарею, за тобой дневальный прибегал, пока ты стрелял…

В батарее было тепло и спокойно. Дневальные сонно сидели на табуретках, а дежурный по батарее младший сержант Венедиктов с третьего взвода, размазавшись по столу в классе, крепко спал, пустив небольшую лужу слюней по столу. Я на цыпочках вышел из класса, куда положил шинель и остановился перед дневальным.

— Слушай, а чего меня комбат вызывает?

Дневальный оглянулся и, понизив голос, стал рассказывать:

— Пришёл к комбату командир дивизиона подполковник Гамов. Сначала тихо было, а потом всё громче и громче комдив стал ругаться, но из-за чего — не знаю. Потом Гамов выскочил из канцелярии злой как тигр и ушёл к себе. Следом за ним вышел комбат красный как рак и приказал тебя вызвать. Ты где так залетел?

Я в недоумение покривился лицом и, не ответив дневальному, с гулко бьющимся сердцем направился в канцелярию. Перед дверью остановился, расправил китель под ремнём и, не понимая, в чём меня сейчас могут обвинить, постучал в дверь.

— Да…, — послышался голос комбата из-за двери. Я толкнул дверь, зашёл и доложил о прибытии.

— Хорошо, хорошо, — капитан Климович встал из-за стола и медленно обошёл меня, осматривая с ног до головы, — Что сейчас изучали? Какие вопросы отрабатывали?

— Стрельба прямой наводкой по неподвижной цели.

— Стрелял?

— Так точно. Упражнение № 1. Оценка отлично.

— Отлично говоришь… Молодец. То есть ты опять в отличниках. А ты, Цеханович, не хочешь мне о чём-нибудь доложить?

Я стоял, добросовестно пытаясь вспомнить, что такое мог сотворить за два месяца службы и что могло сейчас всплыть? Моя куцая курсантская жизнь была как открытая книга и я сдался.

— Не знаю, товарищ капитан, вроде бы не о чём докладывать. — И чтобы усилить эффект от своих слов, преданно выкатил глаза на комбата.

Последнее делать не стоило и капитан Климович взорвался в крике:

— Ты чего глаза выпучил, идиот. Меня тут за тебя полчаса драл командир дивизиона, а ты говоришь докладывать нечего… А то что ты вчера занял первое место в дивизионе, почему молчишь?

Я впал в ступор, не зная что отвечать. Действительно, вчера был выходной и в дивизионах полка проводились соревнование по технической, специальной подготовке и «Оружию массового поражения». Одного человека нужно было выделить и от нашего взвода.

Младший сержант Тетенов, которому лейтенант Князев поставил задачу выбрать достойную кандидатуру, как всегда подошёл к этому вопросу по-своему. Никому, в том числе и мне, не хотелось жертвовать редкими минутами отдыха в выходной день, поэтому Тетенов, окружённый подлизами, ехидно посмеиваясь, благословил меня:

— Иди, Цеханович, попытайся доказать что ты достоин стать офицером. Но смотри там, если займёшь последнее место — звиздец тебе.

Мне было досадно, неохота, но пришлось. Вопросы и нормативы попались лёгкие, как мне показалось. Впрочем, учился я с охотой и всё мне давалось легко. Поэтому сборка и разборка клин-затвора Д-30, рассказ о всех его шести механизмах и шести предназначений прошли «без сучка и задоринки». Определение давления в противооткатных устройствах сделал играючи, а одевание ОЗКа и выполнение других нормативов выполнил, даже слегка перекрыв время. Но всё равно был удивлён, когда меня объявили победителем соревнования.

— Что? Первое место? — Тетенов с язвительно-дьявольским смехом отверг даже само предположение о факте, что я мог быть первым, — не звизди, Цеханович, а по правде докладывай.

Лицо моё опахнуло холодом и я еле сдержался, чтобы не ударить возомнившего о себе младшего сержанта в самодовольную, прыщавую морду, а лишь сжал кулаки и с вызовом сказал:

— ну да, предпоследнее, как вы и приказали.

Даже тупой Тетенов и тот почуял в моём голосе вызов:

— Ты чё, курсант дёргаешься? Смирно! Вольно. Тебя пока ещё по серьёзному никто не трогал, хотя наверно надо бы. Поэтому стой и свои эмоции засунь в жопу. Ты понял меня? Так, всё-таки, какое место ты занял? Не последнее?

— Ни как нет, товарищ младший сержант, — Глядя поверх головы Тетенова, проорал я голосом деревянного солдата Урфина Джюсса.

Командир отделения досадливо поморщился и махнул рукой:

— Иди, курсант, и помни мою доброту.

… — Да я доложил, товарищ капитан, младшему сержанту Тетенову, — командир батареи секунд тридцать молча смотрел на меня, потом не оборачиваясь приказал писарю, — Паничкин, пусть дневальный пулей дует на прямую наводку и младшего сержанта Тетенова, командира взвода — Ко мне.

— А ты, Цеханович, стой здесь. Сейчас разбираться будем.

За двадцать минут, прошедшие в тоскливом ожидании своих командиров, я досконально изучил большую канцелярию батареи. Комбат сидел за столом и что-то нервно строчил в толстую тетрадь. Иногда он подымал голову и задумчиво смотрел в одну, только ему видимую точку, и опять быстро писал, унизывая бисерными буквами бесконечные строчки. О командире батареи мы мало что знали: поговаривали, что он учился в каком-то секретном училище, но то ли за пьянку, то ли за наркоту был оттуда выгнан и переведён в арт. училище. Хотя, честно говоря, я никогда его не видел даже поддатым, не говоря о том, что также ни разу не видел живых наркоманов. А так комбат был хорошим командиром, правда на него иной раз накатывало и он начинал чудить.

Справа от него, за отдельным столом, сидел курсант Паничкин. Он, так же как и я, не мог делать «подъём-переворотом», но в отличие от меня был абсолютным нулём по физо. Был он с нашего взвода, имел хороший, каллиграфический почерк, а также покладистый и спокойный характер. И сейчас Паничкин, высунув кончик языка, усердно чертил сложную и большую таблицу. Ещё правее, вдоль стены, стояли два манекена одетых в ОЗКа: один в виде комбинезона, второй — Плащ в рукава. Шкаф двухстворчатый, казённый. Стол с учебными документами и литературой. Стены были увешаны цветными учебными плакатами и пособиями.

Прибыли лейтенант Князев и Тетенов, доложились. Командир взвода сразу прошёл к столу и сел, а Тетенов и я подошли поближе.

— Князев, ты знаешь, что твой Цеханович вчера занял первое место в дивизионе?

— Насчёт первого места не знаю, а мне доложили, что он занял предпоследнее место, — командир взвода спокойно и невозмутимо смотрел на командира батареи.

Комбат откинулся на спинку стула и нервно забарабанил пальцами по столу:

— Кто тебе об этом доложил?

Лейтенант Князев всё также невозмутимо повернулся к нам и кивнул на Тетенова:

— Вот, командир отделения и доложил.

На Тетенова было жалко смотреть. Он по всей видимости вспомнил вчерашний наш разговор и теперь был в растерянности и в замешательстве.

— Мне вчера так доложил курсант Цеханович, а я сегодня доложил командиру взвода.

Теперь все, даже Паничкин, молча и с интересом смотрели на меня. Молчание прервал комбат:

— Цеханович, а с чего ты сам сказал про предпоследнее место? Ты же не дебил…, — помолчав, констатировал Климович.

— Товарищ капитан, как мне поставил задачу младший сержант Тетенов — так я её и выполнил, — Князев с Климовичем недоумённо переглянулись, а лицо младшего сержанта пошло пятнами. Я продолжил, — да, я знаю, что занял первое место, но когда об этом доложил младшему сержанту Тетенову, он мне не поверил. Даже с ехидцей отверг саму возможность, что я мог занять первое место. А у меня, кроме физо одни отличные отметки…, вот я и сказал, что предпоследнее место занял, чтоб он успокоился. Как он мне поставил задачу — не ниже предпоследнего. А я…

— Молчать, курсант…, — Климович громко хлопнул по столу ладонью и уже более мягким тоном продолжил, — молчать, а то сейчас ты много лишнего наговоришь… Мне всё понятно. Ну, что Тетенов скажешь? А вообще-то нет, сначала я расскажу, что здесь происходило и чего я так возбудился. А…, вот потом, сержант, ты уже расскажешь…

Климович повернулся к Князеву и стал рассказывать:

— Приходит командир дивизиона и задаёт мне вопрос — Как я думаю отметить курсанта, занявшего первое место в дивизионе? А я даже о соревновании не знаю. Ну, ладно это моё упущение. За это я получил и по полной программе. Но здесь, оказывается, совершенно по другому интрига закручивается… Так что, товарищ Тетенов мне вот интересно… Ладно, я командир батареи — не знаю… У меня вас 125 душ — своих делов полно до крыши. Командир взвода поверил вашему докладу… Не стал он уточнять… Понятно. Но вот как вы, Тетенов, который круглые сутки со своим подчинённым живёшь и спишь и так обосраться? А?

Тетенов молчал, так как ему просто нечего было отвечать и молчание нарушил командир взвода:

— Тетенов, ещё на один вопрос ответь. До меня доходит информация, что ты неровно дышишь к Цехановичу, из-за того что он собрался поступать в военное училище. Это так?

— Ладно, Князев, — комбат с болезненной гримасой остановил командира взвода, — сейчас мы во всём разберёмся, а пока Паничкин, Цеханович — из канцелярии шагом марш.

Мы вышли из канцелярии и уселись на табуретки в своём расположение:

— Ну ты, Боря, и влетел… Тебе Тетенов этого не простит…

Я и сам это прекрасно понимал, но честно говоря, особо от этого не расстроился. Ну что он мне сможет сделать? Что? Нарядами на работы меня не напугаешь. Морду набить мне — ну, не принято у нас так. Да и Бушмелев не позволит ему — он во взводе хозяин. И характер у Тетенова мелковат — так, исподтишка, пользуясь властью лычек, подговнить сможет, а подраться — кишка тонка… Если борзеть не буду и буду вести себя правильно, то всё обойдётся. Даже старослужащие сержанты ничего мне не скажут.

Через пятнадцать минут из канцелярии, с красным лицом, вышел Тетенов и сразу же направился в расположение. Паничкин вскочил с табуретки и сразу же испарился, а младший сержант сел на табуретку напротив и молча стал сверлить меня взглядом, но встретил мой прямой и открытый взгляд.

— Цеханович, я тебе эту подставу не прощу… Так и знай…

Следующие десять минут прошли в молчание, когда каждый из нас думал о своём. Пришёл командир взвода и также молча уселся напротив нас, а мы в свою очередь поднялись. Но лейтенант махнул рукой и мы тоже сели. Посидев пару минут, Князев распорядился:

— Тетенов, двигай на прямую наводку. Остаёшься старшим, а замкомвзвода сюда.

Последующие двадцать минут Князев расспрашивал меня о службе, настроении, об учёбе, но я как оловянный солдатик бодро отвечал — Так точно…, всё хорошо…, кормят хорошо…, настроение бодрое…, Всё отлично.

— Гера, ты знал, что Цеханович занял первое место? — Спросил Князев Бушмелева, как только тот прибыл в расположение и сел на табуретку.

— Так точно, но только не знал, что он доложил Тетенову.

— А ты знаешь, что Тетенов, за то что Цеханович хочет стать офицером, чересчур гоняет его?

— Знаю…, — Бушмелев спокойно смотрел на командира взвода.

— Хм…, не понял? Вот я сейчас понимаю ситуацию следующим образом. Во взводе назревает конфликт между командиром отделения и курсантом. Командир отделения по отношению к курсанту, надо сказать нормальному курсанту, предъявляет повышенные требования. А на самом деле, пользуясь своим служебным положением, младший сержант Тетенов, сам вчерашний курсант и бестолковый сержант — я не боюсь это при нём говорить, — командир взвода кивнул на меня, — так вот Тетенов бессовестно и бездумно пытается сломать курсанта. И что твориться у этого курсанта сейчас в голове по этому поводу — никто не знает. То ли он возьмёт автомат и стрельнет Тетенова, а заодно и Фокина, и Крохиных, которых приблизил к себе младший сержант. Или же сбежит, как недавно в Даурии курсант сбежал с автоматом. А опытный старший сержант, вместо того чтобы сделать замечание или поучить Тетенова, сидит и спокойно созерцает, как развивается ситуация. И не понятно мне — то ли старший сержант обленился перед дембелем и его надо встряхнуть хорошо, то ли он непонятно по какой причине хочет подставить командира взвода и тогда мне не только надо встряхнуть, а вытряхнуть из него душу.

Князев говорил это спокойным и насмешливым тоном, но оба мы прекрасно понимали, что если ЧТО — то лейтенант сотрёт в порошок не только меня курсанта, но и Бушмелева, пользующегося большим уважением и авторитетом не только среди сержантов, но и у офицеров, а также и у командования полка.

Если я слегка побледнел, поняв в какие жернова попал, благодаря своему первому месту, то Бушмелев не испугался, а невозмутимо выслушал своего командира взвода.

— Не то и не другое, — решительно заявил старший сержант, а потом называя себя в третьем лице, продолжил, — старший сержант Бушмелев не только полностью владеет обстановкой и информацией по взводу, но и влияет на эту обстановку. Да он знает об этих обычно-ненормальных взаимоотношениях между Тетеновым и Цехановичем и не вмешивается по следующим причинам. Первое: Младший сержант Тетенов, в силу своей неопытности как сержанта, в связи с отсутствием авторитета среди остального сержантского состава батареи и полка, а также из-за своей трусоватости не способен кроме как на мелкие пакости, типа: наряд на работу или на службу. И второе: старший сержант достаточно изучил и курсанта Цеханович и понимает, что этими своими пакостями его Тетенов не сломает, потому что у курсанта характера гораздо больше, чем у его командира отделения. А данные трудности воинской службы должны только закалить будущего офицера.

В третьих: у вашего заместителя командира взвода есть встречное предложение, которое касается как курсанта Цеханович, так и младшего сержанта Тетенова. Но об этом я бы хотел доложить отдельно.

Лейтенант подумал, поднялся с табуретки и глянул на часы:

— Так, Цеханович, тебе повезло. До окончания занятия можешь остаться в батарее. Всё равно занятия заканчиваются. Ну… а мы с Бушмелевым пойдём в Ленинскую комнату, там и поговорим…

Первым после занятий, как это было не странно, ко мне подошёл Фокин и отвёл в сторону. Настороженно оглянувшись, зашептал:

— Ну, ты и влетел, Цех. Хоть мы и не друганы, но всё-таки хочу предупредить — Тетенов рвёт и мечет. Поэтому будь настороже и в бутылку зря с ним не лезь…

Следующим был Володя Дуняшин:

— Боря, сейчас на прямой наводке Тетенов орал, что до конца выпуска он сгноит тебя по нарядам и все самые грязные и трудные работы со взвода только ты будешь выполнять…

Хоть я и беспечно махал рукой на предупреждение товарищей, но всё-таки был обеспокоен. Нарядов и работ не боялся, но у Тетенова в пятой батарее были два товарища — Комаров и Сорокин, точно также выпущенные из Рижской учебки несколько месяцев назад. Из-за своей гнусной и подлой сущности эти сержанты не пользовались авторитетом у старослужащих сержантов и от этого всеми способами отрывались на своих подчинённых. И как бы Тетенов не поделился с ними своими неприятностями…

Так оно и получилось. Вечернюю поверку сегодня в батарее проводил старшина Николаев и строй курсантов стоял не шелохнувшись. В пятой батарее, только на своей половине, тоже была вечерняя поверка, но проводил её дежурный по батарее. Поэтому сержанты Комаров и Сорокин прямиком направились к нашему взводу, где я стоял крайним в ряду. Остановились около меня и стали угрожающе махать кулаками перед лицом, пытаясь испугать и вывести меня из строевой стойки, за чем строго следил Тетенов. Но я, собрав всю свою куцую волю в кулак, стоял дуб дубом, не моргнув глазом и смотря вперёд перед собой. Изменив тактику, Комаров стал мастерски зудеть, изображая полёт комара и пальцами всё ближе и ближе приближаясь к моему лицу. А Сорокин стал плотоядно облизывать губы. У него была гнусная привычка кусать курсантов за ухо.

Я похолодел, решившись на крайность:

— Только пусть попробует укусить меня — обоим в рожу заеду, а там как пойдёт…

Но в последний момент, когда уже было собрался заехать кулаком по слюнявым губам Сорокина, послышался недовольный голос Николаева.

— Бушмелев, что это у тебя во взводе за бардак?

У Сорокина сразу же испуганно заюлили глаза, а Комаров окаменел, мгновенно перестав зудеть, увидев, как к нам вразвалку угрожающе приближается замкомвзвод.

Не вступая в разговоры, Бушмелев схватил младшего сержанта за поясной ремень, с силой наступил правой ногой на обе стопы сержанта и тут же резким толчком толкнул Комарова назад. Не ожидавший такого приёма, сержант потерял равновесие и полетел спиной на пол, оставив в руках Бушмелева ремень со сломанной пряжкой. Резко повернулся к Сорокину и рявкнул:

— После вечерней поверки — Оба ко мне! Понятно?

— Да, да, Гера…, будем, будем…, — залепетали испуганные сержанты.

Бушмелев под одобрительными взглядами курсантов вернулся на своё место, а Николаев сожалеющее проорал в пятую батарею:

— Эх, пожалел вас дедушка. Я бы вам хук слева в челюсть, а правой по печени, по печени… Иэххх!

Николаев в азарте изобразил несколько ударов и батарея залюбовалась своим старшиной. Во втором взводе батареи был младший сержант Печёнкин, небольшого роста, шустрый, но как оказалось мастер спорта по самбо. Хоть он был тоже молодой сержант, но в отличие от Тетенова, имел твёрдый характер, но по неопытности влетал часто в смешные ситуации. А от того, что у него под носом вечно было намазано зелёнкой так он и получил прозвище — Зелёнка.

Два мастера в одном подразделение не могли ужиться и вечно спорили — Что выше самбо или бокс? И вот наступил момент, когда в очередной раз сцепившись в словесном споре они договорились устроить матч-реванш. Единственно, что обоих смущало это разные весовые категории: Николаев весил под девяносто килограмм, а Зелёнка всего — пятьдесят пять. Долго судили, долго рядили, но всё-таки решили. И вот матч-реванш состоялся. Решили сойтись в Ленинской комнате, а так как капитан Кручок прямо трясся над ней, то решили бой провести после отбоя. Вытащили из Ленинской комнаты все столы. Вдоль двух стенок расставили стулья для старослужащих сержантов полка. Зелёнка в окружение молодых сержантов, с серьёзным видом разминался на центральном проходе, а Николаев, весело работая руками, скакал около ружейной комнаты. И вот они сошлись. Здоровяк Николаев внушительно двигался по кругу, а Зелёнка азартным воробьём вился вокруг противника. Пару раз, пользуясь своей шустростью и нахальством, он резко брал Николаева на приём, но силёнок закрутить до конца тяжёлого противника не хватало и он отскакивал в сторону, одновременно пригибаясь под пролетавшим, как тяжеленный молот, кулаком. Николаев избрал другую тактику, понимая, что за шустрым Печёнкиным ему не угнаться, а запросто можно выдохнуться и лопухнуться. Поэтому работал кулаками спокойно и скупо, по уворачивающемуся Зелёнке, но рано или поздно самбист должен был попасться под увесистый кулак боксёра. И этот момент наступил. Кулак Николаева внезапно пошёл снизу и Зелёнка, не успев увернуться, взлетел вверх и с силой впечатался спиной в плакаты как раз по середине стены. На мгновение прилип спиной к стене и рухнул на пол, а сверху посыпались, так любимые замполитом, красочные плакаты, полностью накрыв потерявшего сознание Печёнкина. Бой им был проигран. Сержанты вскочили со стульев, ногами, не щадя красивые планшеты, разгребли кучу и достали оттуда Зелёнку, мигом перетащив его на кровать. Тут же появилась ватка с нашатырём и самбист, захлебнувшись едким запахом, пришёл в себя.

Утром, капитан Кручок был шокирован разгромом Ленинской комнаты и налетел на старшину:

— Николаев, это что за ерунда? Кто посмел? Я всех тут урою и тебя в первую очередь…

Николаев, сделав наивное лицо, с дебильным видом произнёс:

— Может быть землетрясение было, товарищ капитан? Вот и упало всё…

— Николаев, ты что издеваешься надо мной? Я обязательно доложу командиру батареи, чтобы он тебя встряхнул хорошенько, а то ты переходишь всякие границы…

Паничкин потом рассказывал: когда разъярённый замполит доложил о неподобающем поведение старшины и о разгромленной Ленинской комнате, то Климович, сам не любивший Кручка, заявил:

— Николаева не сметь трогать — он работает больше чем вы и толку от него больше чем от вас. А так я вам советую больше с личным составом работать и быть ближе к нему…

В Ленинской комнате, куда после отбоя привёл меня Бушмелев, сидел взбудораженный голый по пояс Николаев. Тут же стоял с поникшей головой Тетенов, с которым работа уже была проведена и довольно жёстко.

— Бля…, если с Тетеновым не церемонились, то меня сейчас просто отметелят…, — со страхом подумал я, но попытался его скрыть, что впрочем мне не удалось. Но Николаев доброжелательно похлопал меня по плечу.

— Не дрейф, курсант…

В дверь постучались и робко зашли Комаров и Сорокин, остановившись у порога.

— Ближе, ближе засушенные Гераклы, — Николаев плотоядно потёр руки и встал в боксёрскую стойку.

— Погоди Николаев, дай мне сначала поработать, — остановил старшину Бушмелев и показал на меня пальцем, — видите его?

Те послушно кивнули головой.

— Увидели и забыли его. Для вас курсант Цеханович не существует… Понятно?

— Да… да… Гера. Мы всё поняли…

Бушмелев поморщился:

— Какой я тебе, Гера? Сынок… От тебя ещё портянками пахнет. А я дедушка, Понял? Дедушка, а ты салабон. Это я имею право набить курсанту рожу. Это я могу сгнобить его по нарядам и работам. Это мой подчинённый и его судьбу буду я решать, а не такое чмо как вы. Ну ещё Тетенов — если только я ему это разрешу…

— Гера, Гера чего ты с ними разговариваешь? Дай я с ними поговорю, — Николаеву не стоялось на месте и он прямо подпрыгивал от нетерпения, — так, Цеханович, иди отсюда. Всё…, для тебя всё закончилось.

Я посмотрел на замкомвзвода и тот кивнул головой. Козырнув, я чётко повернулся и направился к двери, услышав, как за спиной не утерпевший Николаев влепил сочный удар кому-то из провинившихся сержантов. Тут же последовал второй. Третьего я не слышал, так как пулей вылетел из Ленинской комнаты. А через пять минут, дробной рысцой, мимо моей койки, промчались в своё расположение Комаров и Сорокин. Ещё через пять минут пришёл Тетенов и долго в темноте сидел на своей кровати, не раздеваясь.

Я тоже затаился на кровати, не зная то ли мне радоваться такому исходу, когда старослужащие сержанты встали на мою защиту, то ли нет?

Утром всё было как всегда, как будто ничего и не произошло, хотя весь взвод, да и батарея наверно знали о разборках, произошедших после отбоя и кидали на меня и Тетенова любопытные взгляды.

Пару дней всё шло как обычно, Тетенов ни чем не выделял меня, но сегодня перед отбоем вдруг придрался, прямо на голом месте ко мне и объявил наряд на работу. И после вечерней поверки подвёл к дежурному по батарее сержанту Крамаренко:

— Серёга, вот тебе нарядчик, но только у меня просьба, как сержант сержанту — дай ему такую работу, чтобы он за пятнадцать минут до подъёма закончил.…

Крамаренко спокойный, рассудительный, пользующейся среди курсантов уважением за справедливость, завёл меня в умывальник:

— Цеханович, вот тебе поле битвы — туалет, умывальник и курилка. Выдраить так, чтобы блестело как у кота яйца. Задача понятна? Ну и хорошо…

Я, уже один, не торопясь обошёл помещения и весело рассмеялся:

— Подумаешь работа. Да тут часа на четыре — вот в два и лягу спать…

Первым делом взял аседол, тряпочку и натёр до бронзового блеска краны в умывальнике и краны на писсуарах. Потом тщательно вытер везде пыль. Отдраил толчёным кирпичом кафель писсуаров от желтизны и очки от потёков ржавчины, а потом тщательно вымыл с мылом мозаичный пол. Даже сам залюбовался результатом своей работы. Было как раз два часа и сержант Крамаренко уже спал, но я его смело разбудил и доложил о выполнение поставленной задачи. Крамаренко вкусно зевнул во весь рот.

— Ладно, Цеханович, пошли посмотрим, что ты там наработал?

Молча прошли по всем помещениям и дежурный одобрительно произнёс:

— Молодец, молодец… Ничего не скажешь…

Крамаренко почесал затылок и задумчиво посмотрел на меня:

— Честно говоря, я тебя бы сейчас отправил спать, но ты сам слышал и всё должен понимать. Увы, но спать тебе не придётся. Пошли, новую задачу поставлю.

Мы обошли все помещения, но везде было чисто и Крамаренко, остановившись около тумбочки дневального, где в этот момент стоял мой друг Юрка Комиссаров, был озадачен. Он вновь задумчиво почесал затылок и через несколько секунд радостно воскликнул:

— Во…, есть. Цеханович, ты в этом году первым будешь.

Дежурный запустил руку в карман и выудил оттуда коробок спичек, достал спичку и торжественно вручил её мне:

— Измерь мне, товарищ курсант, спичкой коридор от нашей ружейной комнаты до ружейной комнаты пятой батарее. Измеришь точно, с ошибкой плюс-минус десять спичек — идёшь спать. Будет неправильно — будешь мерить дальше. Я точное число спичек знаю и чтобы всё было «по чесноку», записываю число на бумажку, ложу её в тумбочку и опечатываю её. И без пятнадцати шесть, если ты не справишься с задачей, я тебе эту бумажку показываю.

Крамаренко быстро записал на клочке бумаги несколько цифр, положил её в тумбочку и опечатал печатью. Дежурный ушёл спать, а я с дурацким энтузиазмом приступил к заданию. Уже через пять минут, поравнялся с тумбочкой и остановился, услышав голос Комиссарова:

— Боря, стой! Хорош хернёй заниматься.

— Ты чего, Юра? Мерить надо…

— На хера? Тебя Тетенов несправедливо наказал и ты чего тогда корячишься? Давай сейчас тумбочку вынесем на лестничную площадку. Пластилин замёрзнет, я лезвием аккуратно срезаю понизу. Глядим бумажку, и в тепле осторожно приделываем печать обратно. Ты ложишься спать, через час я тебя толкаю, ты докладываешь Крамаренко и спокойно спишь до утра. Пошли они на хрен…

— Не… Юра, я так не привык. Да и самому, как это не парадоксально — интересно.

— Ну и дурак ты, Боря.

Через полтора часа закончил первый проход и разбудил Крамаренко:

— Товарищ сержант, одна тысяча восемьсот пятнадцать спичек.

Сержант помолчал с полминуты, потом веско изрёк:

— Неправильно. Меряй дальше, — и снова упал на кровать.

— Так, ладно, — я взял карандаш и начал заново считать: прикладывал спичку, карандашом проводил черту, прикладывал спичку и опять чиркал черту. Через два часа я снова толкнул сержанта — Одна тысяча семьсот семьдесят семь спичек.

— Неееак, меряй — и кувыркнулся на подушку.

— Ну…, уж нет, — мерить не стал, а без пятнадцати шесть Крамаренко, отлепив печать, достал бумажку и сунул мне.

— На, читай, чтобы не думал что я тебя наё…ал.

На бумажке было выведено — 1766.

Перед занятиями меня в сторону отвёл Бушмелев.

— Ты ночью не спал?

— Так точно.

— Тетенов?

— Так точно.

— За что?

— Товарищ старший сержант, разрешите не докладывать, а то опять крайним окажусь.

Бушмелев усмехнулся:

— И не надо, сам узнаю. А ты, Цеханович, крепись. Недельки две осталось.

Я резко вскинул голову:

— Не понял? Вы что меня в другое подразделение собрались переводить? Так я не согласен.

Замкомвзвод многозначительно рассмеялся:

— Да никто тебя никуда не собирается переводить, но через две недели тебя ждёт приятный сюрприз. Да и Тетенова тоже — только уже неприятный. А пока крепись.

До Германии осталось 90 дней.

Праздник 23 февраля вчера прошёл нормально. Даже можно сказать отлично. Впервые за всё время нас не дёргали ни на какие работы, поэтому я успел посмотреть днём в коридоре учебного центра художественный фильм про гражданскую жизнь. За эти три месяца до того втянулся в военную жизнь в учебке, что было даже странно наблюдать на экране свободную жизнь молодёжи, когда можно запросто поваляться на диване, а после спокойно встать и пойти в одиночку, без песни, вольным шагом на дискотеку или свидание с девушкой. Самое странное, что я даже не завидовал киношным героям, а с некоторым злорадством, примеривая армейскую жизнь к положительным героям фильма, констатируя, что многие из них просто не потянут её и будут здесь вечными лохами. Своя, собственная гражданская жизнь давно забылась и была спрятана в непознанных глубинах мозга. Так, иной раз прорывалась яркими картинками воспоминаний и также без сожаления там же и пропадала. Я уже был солдатом и жизнь свою твёрдо решил посвятить тому же — нелёгкому, порой неблагодарному военному труду.

Праздничное настроение не покидало и сегодня. Как же, сегодня меня в числе нескольких курсантов с других батарей, на праздничном построение полка вывели из строя и зачитали приказ о присвоении нам воинского звания «Ефрейтор». А потом вообще удивили, зачитав ещё один приказ — меня назначили на должность командира второго отделения в нашем взводе. Правда, о том что буду командиром отделения и ефрейтором я знал уже несколько дней, но верилось с трудом. Ну, хорошо… Поставили меня на должностью И тогда на каком положение я буду? Понятно, Тетенов и Бушмелев, они сержанты и пользовались всеми привилегиями, как постоянного состава. А я?

Десять дней тому назад в полку началось соревнование лучших отделений батарей на приз Героя Советского Союза майора Плетнёва. В свою очередь такие соревнования прошли в батареях и в ходе трудного противостояния в четвёртой батарее отделение, в котором я служил, заняло первое место. А за неделю до праздников соревнование вступило в свою заключительную фазу. Десять отделений дралось за первое место по всем дисциплинам и мы сразу же выдвинулись на лидирующие позиции. Помимо всего и внутри отделения шла борьба за первое место. Тут уже боролись за десятидневный отпуск на Родину. По статусу первого места на приз Героя майора Плетнёва на отделение, занявшее первое место выделялось — отпуск один человек, звание «Ефрейтор» один человек, ценные подарки два человека, грамоты два человека и остальные благодарности. И так получалось, что в отделении могли претендовать на отпуск только двое: я и воркутинец Сергей Панков. На каждом контрольном занятии я уверенно набирал очки, также уверенно шёл, дыша мне в затылок, и Сергей. Он особо не расстраивался, что шёл вторым, так как прекрасно знал о моём слабом месте, где он спокойно и без суеты обойдёт меня. Так и случилось. На сдаче физо я позорно провалился: подъём-переворот — 2, бег на сто метров — 3, подтягивание — 5, кросс на 3 км — 2. Общая — Два. Сергей же все нормативы выполнил на четыре и пять, легко обойдя меня по очкам. Надежда отыграться была только на последнем контрольном занятие по Оружию массового поражения. И тут уж я выложился, сделав рывок на выполнение нормативов, и вырвал проигранные очки. Но обойти не смог, лишь уровняв их.

— Цеханович, — я и Сергей Панков стояли перед столом командира взвода, а перед ним лежал список нашего отделения с расписанными поощрениями за первое место в полку. Лишь против наших фамилий было пусто, — у тебя с курсантом Панковым поровну очков. Если бы ты опередил его хотя бы на одно очко, я закрыл глаза на твою физическую немощь и отправил тебя в отпуск. Но раз очков поровну то моё решение следующее. Тебе звание «Ефрейтор», а курсант Панков едет в отпуск. Думаю, что так будет справедливо. Верно, Цеханович?

Конечно, в отпуск хотелось и мне. Хотелось в военной форме пройтись по городку, хотелось чтобы мать и отец гордились мною перед соседями и знакомыми — вот мол, три месяца отслужил, а уже отпуск заработал и лучший солдат полка. Хотелось щегольнуть и перед Сергеем Бабаскиным. Но где-то, в глубине души, у меня было и неприятие несвоевременного отпуска. Да приехал бы первым солдатом полка, да честно заработал отпуск, да молодец. Но, понимал и другое, что в глазах своих знакомых парней, которые недавно пришли из армии и с которыми буду тоже встречаться, я буду выглядеть обыкновенной салагой, счастливчиком, получившим отпуск на халяву. Салабоном, не умеющим ещё с армейским шиком носить форму, откуда жалко будет торчать худая шея. Не готов я был к такому отпуску, поэтому с готовностью ответил.

— Так точно, товарищ лейтенант. Я ещё себе заработаю.

— Ну и хорошо. Чтоб было всё без обид. — Лейтенант Князев напротив фамилии Панкова написал — Отпуск, а напротив моей — «Ефрейтор», — Всё, Панков, иди и позови сюда старшего сержанта Бушмелева, а ты Цеханович останься с тобой ещё не всё.

Когда в канцелярию батареи зашёл Бушмелев и уселся за стол рядом с командиром взвода, Князев выгнал писаря и мы остались одни.

— Товарищ курсант, отпуск ты действительно себе ещё заслужишь, а мы с замкомвзводом немного подумали и у нас есть к тебе встречное предложение. Как ты смотришь, если тебя поставить командиром второго отделения? А? Потянешь? Или нет?

Предложение было неожиданным и я несколько растерялся, но быстро справился с собой и стал прикидывать — А действительно… Потяну или нет? Смущало многое. Как отнесутся мои товарищи, которыми придётся командовать, приказывать, требовать? Как посмотрят на моё назначение сержантский состав батареи? И какую линию поведения выстраивать между товарищами и сержантами? А Тетенов? С другой стороны — в линейное подразделение приду уже с опытом командования и мне там будет гораздо легче входить. Всё равно ведь через три месяца командиром расчёта буду. Так что месяцем позже, месяцем раньше — какая разница…? Все эти мысли вихрем проносились в голове и с ответом я затягивал.

Поняв мои колебания, командир взвода успокоительно произнёс:

— Да ты, Цеханович, не переживай. Понятно — какой с тебя спрос, как с командира отделения? Но тем не менее по стажируешься. Бушмелев тебе поможет, подскажет в каких-то особо трудных ситуациях. Да и от Тетенова ты будешь своей должностью прикрыт. А? И в училище сразу на сержантскую должность пойдёшь. А чтобы ты ситуацию для себя полностью просёк, то я хочу после окончания учебки оставить тебя и Панкова сержантами во взводе. Будем вместе курсантов учить. Так что думай…

— Готов, товарищ лейтенант.

— Хорошо, только уговор. Никому о нашем разговоре пока не говори. Понял? Ну, тогда иди, занимайся.

Строй взвода, да и батареи встретил меня, когда становился в строй, разношёрстным гулом, в котором можно было услышать богатую палитру оттенков, начиная от откровенной зависти и кончая одобрением. Вся удмуртская родня неприязненно ворчала мне в спину — «Пере траханный солдат, не до траханный сержант» или «Лучше иметь дочь проститутку, чем сына ефрейтора». Но я на это не обращал внимание, так как это было от зависти. И взгляд Фокина тоже прямо источал зависть и неприкрытую обиду — Почему не его поставили на должность? Справедливости ради надо сказать, что Фока при своём хреновом характере был хорошим курсантом и вполне нормально успевал в учёбе. Были у него и хорошие лидерские задатки и в будущем он мог стать отличным командиром орудия. И вот поставили не его, а недруга. Остальные моё назначение встретили одобрительно, хотя прозвучали и вполне риторические вопросы — А на хрена тебе это, Боря, нужно?

Но больше всех был ошарашен Тетенов. Уже несколько недель младший сержант окучивал Бушмелева, а иной раз задавал вопрос командиру взвода насчёт командира второго отделения, мол — Товарищ лейтенант, мне довольно тяжело ходить каждый раз, когда наступала очередь взвода, дежурным по батарее, по столовой. Бушмелеву не положено ходить, вот я и тяну на себе все наряды и работы.

Бушмелеву он пел по-другому:

— Гера, ты дедушка, замкомвзвод и все занятия, которые раскладываются на нас двоих приходится мне тянуть одному. В других взводах все сержанты на местах, а я как лошадь пашу… Давай ты тоже к командиру взвода подъезжай насчёт ещё одного сержанта.

Князев каждый раз отмахивался от Тетенова и обещал подыскать командира отделения, а Бушмелев откровенно посылал его:

— Тетенов, ты ещё черпак и причём бестолковый черпак… Вот и паши, нарабатывай опыт. Станешь дедушкой тогда и отдохнёшь. А насчёт ещё одного такого же бестолкового как и ты, сам с командиром взвода договаривайся.

И вот несколько дней тому назад командир взвода так солидно, по-отечески и слегка посмеиваясь сказал Тетенову:

— Товарищ младший сержант, нашли тебе помощника. Правда, опыта у него не особо, но вдвоём вы справитесь. После праздника будет тебе второй командир отделения.

Вот и ходил Тетенов эти дни донельзя весёлый и довольный от этого известия, представляя, как он, старожил взвода, будет помыкать новеньким, да ещё неопытным помощником, чувствуя себя старослужащим сержантом.

И такой жёсткий облом. Мне даже стало жалко младшего сержанта, увидев его растерянное лицо, когда он дёргал Бушмелева за рукав:

— Гера, Гера, а чего Цехановича то, поставили? Почему не сержанта?

Бушмелев мстительно рассмеялся и, не стесняясь курсантов, брякнул:

— Тетенов, ну и дурак ты. Где тебе взять среди учебного процесса лишнего сержанта? Ты просил — вот и получил. Работай…

После развода лейтенант Князев уже официально представил меня взводу в качестве командира отделения.

— Все требования ефрейтора Цеханович требую выполнять неукоснительно точно также, как если бы этого требовал любой сержант. Точно также и я с него буду требовать за отделение, как с сержанта. Ну, а по человечески, скажу так — если вы по каким либо причинам будете саботировать распоряжение и приказы командира отделения, то вы будете подводить своего товарища, который точно такой же курсант как и вы. Да…, среди вас вполне можно было выбрать и другую кандидатуру, но я и замкомвзвод остановили свой выбор именно на нём и обсуждению это не подлежит.

Закончив построение, Князев завёл нас — Бушмелева, Тетенова и меня, в канцелярию батареи и мне было довольно непривычно сидеть за одним столом в присутствие командира взвода и сержантов. Обычно я всегда, как и любой курсант, стоял по стойке «Смирно» или «Вольно».

Лейтенант сначала обратился к младшему сержанту:

— Тетенов, тебе всё понятно? Или тебе что-то надо разъяснять? Вижу, вижу по глазам, что у тебя куча вопросов…, но мне их задавать не надо. Командир отделения ефрейтор Цеханович имеет права и обязанности точно такие же как и у тебя и чтоб я больше не слыхал ни про спички, ни про «золотые наряды» и такие наказания, как наряд на работу или на службу, которые ты ему раздаёшь направо и налево. И я знаю, почему ты это делаешь. Теперь дисциплинарно его наказывать могу только я или же в исключительных случаях замкомвзвод. Он хоть и курсант, но командир отделения.

Князев повернулся ко мне и я вскочил со стула:

— Сядь, Цеханович. Товарищ ефрейтор ты теперь командир отделения и исходя из того что тут услышал — не борзей. Ты курсант и должен выполнять все требования, какие к тебе будут предъявлять сержанты, в том числе и младший сержант Тетенов. Как бы ты к нему не относился, но у него опыта гораздо больше чем у тебя. Тебе понятно?

— Так точно.

— Хорошо, Бушмелев, ты сегодня старший, а я пошёл. Мне тут надо один вопрос решить.

Лейтенант поднялся из-за стола и тут Тетенов, не удержавшись, с обидой в голосе выпалил вопрос:

— Товарищ лейтенант, но почему всё-таки Цеханович? Можно было поставить курсанта Фокина, который посильней его…

Командир взвода с раздражением хлопнул перчатками об стол и сел обратно:

— Тетенов, тебя в строю при всех Бушмелев дураком обозвал. Мне что — это повторить? Кто такой Фокин? Он с какого отделения? И с какого отделения Цеханович? А Цеханович с отделения, занявшего первое место в полку и сейчас он по статусу второй солдат полка. Это твоё отделение заняло первое место, но твоей заслуги в этом нет. А если она всё-таки и есть — то она мизерная… вот столько, — Князев на мизинце показал, какая часть заслуг была у командира отделения, — а заняли первое место курсанты — именно курсанты. Своим трудом и терпением. Ты гордись этим, что они не плюнули, а дрались за это место. Гордись тем, что с твоего отделения Панкова и Цехановича хотят оставить по выпуску в батарее учить новое пополнение. Можешь всем говорить, что это ты их вырастил, но когда мне предложили поощрить и тебя за первое место, то я отказался — рано. И кто такой Фокин после этого? Тетенов — не зли меня…

Князев вышел из канцелярии, а Бушмелев с осуждением произнёс:

— Заколебал ты своей удмуртской мафией.

До ГСВГ осталось 75 дней.

Благодать! В казарме никого нету, кроме как суточного наряда и меня — дежурного по батареи. Да ещё и старшины Николаева, который периодически выходил из каптёрки, занимаясь своими старшинскими делами. А остальная батарея была на занятиях в поле. А я балдел, на улице минус 35, а я в тепле буду целый день. Повезло. Я уже третий раз заступал дежурным по батареи и быстро раскусил, какая это лафа. В дежурстве был только один негативный момент — это приём пищи. Завтрак, обед и ужин. Уж не знаю как в остальных солдатских столовых нашей славной Советской армии, но в нашей столовой процесс заготовки пищи на подразделение был организован как «Битва в пути». Перед выходом в столовую дежурный по столовой набирает команду из крепких курсантов, человек десять. Стойких бойцов, готовых грудью и животом отстоять пищу. И не только закрыть означенными местами пищу, но и если понадобиться и подраться с противником, который эту пищу хочет у тебя отобрать. И это происходило не из-за того, что командование полков, нашего и танкового, бросило всё это на самотёк, не из-за того что нас очень плохо кормили или недодавали пищу. Нет. Нас кормили пусть и однообразной и не совсем вкусной пищей, по отношению к домашней, но сытной и калорийной. Просто, молодые, растущие организмы, оказавшись в такой экстремальной обстановке, с возросшими физическими и психологическими нагрузками, работал более эффективно, перерабатывая своим солдатскими желудками пищу в течение двух часов, а в остальное время, до следующего приёма пищи, требовательно и возмущённо бурчали, толкая курсантов на «подвиги». Вот и прокатывались, в ходе заготовки пищи, в полутёмной, огромной столовой скоротечные схватки, набеги и бои местного значения. И вроде бы попадание в такую команду заготовщиков пищи не должно было быть привлекательным, но добровольцев здесь всегда хватало и даже с избытком. Ведь не только ты защищаешь полученную пищу, но и сам совершаешь набег на других и имеешь точно такую же возможность, как и у твоего противника, завладеть лишним куском мяса, хлеба, сахара и масла и СОЖРАТЬ это. Не лишним было в этом и проявление молодечества в кулачном бою или рукопашной схватке, после которой ты получишь лишние плюсики в личный рейтинг и хоть и на чуть-чуть но подымишь свой авторитет. Так что заготовка пищи происходила следующим образом. Ты набираешь команду заготовщиков и выдвигаешься за полчаса в столовую. И с ходу, клином или как это раньше у немецких рыцарей называлось «свиньёй», врезался в толпу таких же заготовщиков от других подразделений, собравшихся у раздаточного окна. Тут же начиналась рукопашная схватка с другими. И тут не важно было, что я курсант, а остальные дежурные старослужащие сержанты. Важно, что я был тоже дежурный и тоже заготавливал пищу на свою батарею. В этот момент я был с ними на равных и мог наглеть. Сумев пробиться к раздаточному окну, я как бы столбил своё место и начиналось право победителя — пока не получу всю пищу из окна, никто не имел право перебить меня. Все ждали, когда получу и уйду и тогда жаркая схватка вновь закипала у раздаточного окна. А я же стоял у окна и считал бачки с первым и вторым, тарелки с мясом или рыбой. Первая пятёрка, которая уносила бачки, группировала их на дальнем столу и занимала оборону вокруг него и если возникала необходимость, вступала в сватку с противником, который решил покуситься на нашу пищу. Но и наши тоже не дремали и зорко глядели по сторонам и как только ближайший противник допускал оплошность в своей обороне, мгновенно следовал набег уже с нашей стороны, который точно также мог окончиться удачей или хорошими тумаками. В случае удачи, отбитая пища мгновенно поедалась. А проигравшая сторона со злостью смотрела на удачную и начинала кручиниться от предстоящих разборок с товарищами, которым пищи достанется гораздо меньше. И тут был только один выход, дождаться, когда у стола сосредоточатся все заготовщики и совершить блиц-набег всеми силами на соседей. Тут было только два святых правил, которые никогда не нарушались. На курсанта, который бежал с бачком пищи по маршруту: раздаточное окно — столы подразделения, никто не имел право нападать. И драться должны без крови и синяков на видимых частях тела. Это были наши дела и офицерам в них соваться нечего.

За пять минут до прихода подразделений, всё что было сосредоточенно на одном столу, разносилось по всем, а ещё через пару минут заходило подразделение и для тебя это негативно-увлекательное действие заканчивалось.

А в остальном дежурство по батарее было лёгким. Дневальные трудолюбиво пахали, подгонять их не надо было, так как они сами понимали, чем им будет чревато, если в батарее будет непорядок. Дежурному, главное с утра встретить всех офицеров и командира батареи, доложить ему и дальше работать по своему плану.

Так что, было уже одиннадцать часов утра. Порядок мы навели и сейчас тихо балдели по своим углам, периодически изображая деловую суету, когда в расположение выходил старшина или командир батареи капитан Климович.

Сегодня командир батареи был под шафе. Как бы это внешне не просматривалось, но когда я утром докладывал комбату, мне очень не понравились его глаза. Были они мутные и нехорошие и я понял, что сегодня батарею ждёт опять хорошая встряска. Так-то комбат был нормальным и спокойным, но вот периодически, раз в две-три недели, он устраивал жёсткие «тараканьи гонки…» и каждый раз они были другие. Курсанты уже не раз обсуждали — С чем были связаны причины таких настроений командира батареи и что делать? Но как всегда всё сводилось к одной причине — жена комбата. То ли они буйно накануне вечером разругались, или же она «не дала» комбату, вот он и беситься. Ну…, а что делать? Тут мнения разделялись, даже один раз уже стали составлять список курсантской делегации, которая пойдёт к жене комбата и попросит чаще ему «Давать». Так что вопрос — Что он устроит сегодня, был совершенно не праздный?

— Дежурный…! — Послышался зов комбата из открытой двери канцелярии.

— Товарищ капитан, дежурный по батареи ефрейтор Цеханович, по вашему приказанию прибыл. — И застыл по стойке «Смирно».

Комбат сидел за своим столом и смотрел в упор на меня жёлтыми, тигриными глазами и молчал. Сбоку и у окна размещался стол батарейного писаря, из-за которого заинтересовано поглядывал курсант Паничкин, тоже с нашего взвода и с моего отделения. Паничкин как и я во взводе были два «трупа» по физподготовке. С Паничкиным всё было понятно и ясно; из городской семьи, глубоко интеллигентной, с соответствующим воспитанием, где во главу угла ставилось умственное развитие, а не физическое. Что и отпечаталось на его внешности: полный, вялый и слабый. И я — пацан, которого воспитал лес, тайга, ежедневная колка дров, таскание воды из речки для бытовых домашних нужд, активные игры и жизнь на природе, здоровая еда, бегал, прыгал, не хиляк, мог запросто подраться… И вдруг мы оба, такие разные, не можем сделать подъём переворотом и в беге просто «Нули». Ну…, Паничкин то был просто круглым «Нулём», даже подтянуться ни разу не мог. Я хоть подтягивался 12 раз, а подъём переворотом к этому времени научился делать один раз. И то с разбегу… Как Бушмелев сказал:

— Пока потянет. Как первый раз сделаешь без разбегу, всё само пойдёт… Там только технику нарабатывай…

А вот с бегом были проблемы, как рвану со старта — так и сдыхаю через метров четыреста, а бежать ещё километры. Это уже потом я пойму, что эти километры надо не рвать, а бежать своим темпом, лишь перед финишем, метров за двести-триста можно и рвануть. А пока мы оба «трупы» и наши потуги на перекладине вызывали здоровый смех у сослуживцев.

Молчание затягивалось и наконец-то оно прервалось:

— Принеси мне, дежурный, сюда 10 штык-ножей.

— Есть! — И метнулся выполнять приказ, ломая голову — Для чего это ему нужно? Проверять что ли чистоту их будет? Вскрыл ружкомнату, хватанул штык-ножи своего отделения и через минуту заходил в канцелярию.

— Вот сюда и вот так разложи…, — комбат властно постучал пальцем по крышке стола, куда надо было положить штык-ножи, вытащенные из ножен. Я быстро выложил на столе все десять штык-ножей в ровный ряд и лезвиями к комбату. Замер сбоку от стола в ожидание дальнейших приказаний.

— Паничкин, стань в дверях, — приказал комбат и Паничкин неуклюже выбрался из-за стола, протрусил вперёд и встал в дверях, напротив стола комбата — мешок-мешком. От комбата до него было метров девять.

— Теперь, Паничкин, подними руки в стороны и на уровень плеч… И так и стой.

— Цеханович, ты знаешь, что я учился в закрытой спецшколе? — Повернул голову ко мне комбат.

— Что-то такое слыхал, товарищ капитан…

— А ты знаешь, чему нас там учили?

Недоумённой гримасой изобразил полное незнание данного момента, чем видимо удовлетворил командира батареи.

Капитан встал с кресла, повернулся к Паничкину, оценивающе посмотрел в его сторону и произнёс:

— Паничкин…, ты только не шевелись, — и, не давая времени осмыслить нам, что он этим хотел сказать, хватанул первый штык-нож и метнул в Паничкина. Тот ещё не успел долететь, как в воздухе оказался второй штык-нож. Остальные полетели в сторону двери в следующие несколько секунд и я, остолбеневший от произошедшего, даже не успел что-то предпринять, чтобы остановить офицера. Сильная и громкая очередь, вонзившихся штык-ножей в двери по контуру тела Паничкина, затихла, а комбат спокойно сел обратно.

— Вот так, Цеханович, нас и учили. Я много чего ещё могу, например: одним пальцем убить человека, — я сделал на всякий пожарный чёткий шаг назад, а капитан рассмеялся.

— Не бойся, на тебе это показывать не буду. Ты иди лучше Паничкину помоги. Сомлел он…

Паничкин медленно и тупо осмотрел рукоятки штык-ножей вокруг себя и до него только сейчас дошло — Что могло случиться, если бы у комбата дрогнула рука!? И писарь, побледнев и обильно покрывшись потом, грузно осел на пол прямо около двери. Пока я его подымал с пола и уводил писаря из канцелярии, Климович вызвал к себе свободного дневального и отдал приказ — Всех сержантов и ефрейторов, за исключением сержантов-дембелей — «Срочно! По тревоге! Со средствами хим защиты — Прибыть в канцелярию!».

Последующие десять минут я приводил Паничкина в чувство в умывальной комнате, успокаивал его, а потом вместе с ним и одновременно с дробным топотом тревожных сержантов снова появился в канцелярии. Бледный Паничкин сел за свой писарский стол, я вытащил из дверей штык-ножи, на что опасливо косились сержанты и тоже замер ожидая дальнейших указаний.

— Дежурный, ты иди… Занимайся своими делами.

Последующие двадцать минут из канцелярии доносились интересные звуки, живо и ярко рассказывающие об интенсивном занятии по Оружию массового поражения. После чего дверь неожиданно резко распахнулась и оттуда с криками боли вывалилась толпа сержантов и, держась руками за лица, помчались в умывальную комнату, где стали что-то лихорадочно смывать с себя.

— Дежурный! Пожарная Тревога! — Донеслась из канцелярии следующая вводная командира батареи. Я хватанул огнетушитель со стены и метнулся в канцелярию. Но там никакого огня не было и я остановился с огнетушителем в руках, не зная что делать дальше.

— Стой, дежурный, сейчас будет. — Придержал меня комбат.

От былого порядка ничего не осталось. На полу безобразными кучами валялись голубоватые ОЗКа, противогазы и сумки из-под них, пол был усеян раскрытыми и раздербаненными упаковками ИПП-8 (индивидуальный противохимический пакет) и многочисленными использованными марлевыми тампонами. Как я сразу обратил внимание, ИПП были не учебные, а боевые. Теперь понятно, отчего сержанты с болезненным воем выскочили из канцелярии и ринулись смывать противохимические растворы. Мы на занятиях применяли учебные ИПП, где в ампулах были безвредные растворы или же обыкновенная вода, а вот кожа человека, поражённая боевыми жидко-капельными отравляющими веществами, протиралась боевыми растворами, которые входили в реакцию с отравляющими веществами и обезвреживали их и сами теряли свои агрессивные свойства. А если их применять на чистую кожу, то человек получает болезненные химические ожоги.

Комбат тем временем присел, и выбрал из кучек распотрошённых ИПП капсулы с противодымной смесью и спрятал их в карман. Тоже ещё та дрянь, со своими хитрыми свойствами. Выпрямился и носком сапога стал сдвигать марлевые и бумажные тампоны в одну небольшую кучку, посередине паркетного пола канцелярии. Соорудив эту кучку, неторопливо достал из кармана зажигалку, щёлкнул и поднёс красненький язычок огня к кучке и та тоже неторопливо занялась огнём.

Я глянул н комбата, одновременно намекающе поднимая огнетушитель, но капитан отрицательно мотанул рукой, типа — рано. Поднял с пола неиспользованную полиэтиленовую колбочку боевого раствора ИПП, наколол её на шип коробки и пустил тонкую струю на разгоревшийся на паркете костёр. Ну…, я узнал по ходу обучения многие хитрые моменты ИПП — что ампулы с противодымными смесями в костре взрываются, что боевые растворы едучи, но чтоб они ещё и горели хорошо — вот этого не знал.

Кончик полиэтиленовой колбочки мерцал небольшим огнём и теперь комбат нажал пальцами на колбочку и из дырки вырвалась тонкая струя боевого раствора, сразу же вспыхнувшая огнём. И огненная струя направилась на чучело, в рост человека, стоявшее в углу и одетое в ОЗКа в виде комбинезона, и пылающий раствор потёк по нему на пол. Следующая струя попала на канцелярский шкаф и он немедленно занялся огнём, а комбат уже поливал стол командиров взводов и бумаги, лежащие там, пшикнул на дверь и когда колбочка сморщилась от отсутствия жидкости, громко объявил:

— А вот теперь дежурный — Пожарная тревога!

Как пользоваться огнетушителем я знал, мигом его перевернул, сильно дёрнул чёрным рычагом, разбивая внутри ампулу и огнетушитель жизнерадостно выпустил тугую струю и… Тут же сдох. Следующий огнетушитель, который я сорвал со стены казармы, лишь громко пёрднул на все мои правильные действия, а потом тоненько-тоненько и долго засипел. Больше огнетушителей в батарее не было, да и не нужны они были, потому что в канцелярию с боевыми видом ворвались дневальные и тут же залили всю канцелярию, даже комбата четырьмя вёдрами ледяной воды. Огонь тоже.

Последующие пять минут мы трудолюбиво собирали с мокрого пола тлеющие остатки пожарища и складывали в ведро, где огонь быстро возродился. Комбат махнул рукой Паничкину и тот, схватив горящее ведро, помчался с ним в туалет, даже не увидев, как командир батареи, сделав пару скользящих шагов, что-то сыпанул в ведро.

Улыбнувшись своим мыслям, капитан Климович отдал мне приказ:

— Иди, посмотри, чтоб там с Паничкиным всё в порядке было…

Я уже догадался, что он сыпанул в ведро, но чуть-чуть не успел. Паничкин, с горящим ведром заскочил в курилку, расположенную за умывальной комнатой, где в это время успокаивали куревом свои нервы сержанты. Поставил между ними на мозаичный пол ведро и сунул туда свою рожу посмотреть — А что там горит? Мне только и осталось наблюдать, как в ведре долбанули ампулы с противодымной смесью, а Паничкин так в испуге скаканул от ведра, завалив при этом двоих сержантов, что я думал он сейчас вылетит в окно. Сержанты от совершенно неожиданного, пусть даже и небольшого взрыва, тоже шарахнулись в разные стороны. Кто-то сильно ударился об стену, кто-то поскользнулся на полу и упал… Да и остальные пострадали и сейчас в пол голоса матерились, приводя себя в порядок. Пока я возился с нашим батарейным писарем, который за небольшие пятнадцать минут дважды получил сильное душевное потрясение, приводил его в чувство, успокаивал и аккуратно вёл обратно на его рабочее место в канцелярию, дневальные навели там порядок и о том, что тут было свидетельствовало только чёрное пятно на паркете, подпаленный шкаф, жалкие остатки чучела, полу обгорелый стол взводников и изрешечённая штык-ножами дверь. Сам комбат безмятежно сидел за столом и курил.

— Дежурный, вечером тут порядок, какой и был раньше… Да…, и дверь заменишь…

— Есть!

Я вышел в расположение, усиленно размышляя — Где достать дверь? А если перевести вопрос на солдатский язык — Где её украсть? В свою очередь я завёл в канцелярию двоих из троих дневальных и, обведя пальцем помещение, сказал, копируя голос комбата:

— Вечером тут порядок, какой и был раньше… Как вы это будете делать — меня не интересует…

— Боря, да ты что, офигел что ли? Да тут работы…, — возмутились товарищи по несчастью.

— Хорошо, — быстро согласился я, — я тогда навожу тут порядок. Меня это не пугает, а вы ищите дверь и ставите её…

— Не…, не…, не…, — сразу пошли в обратку дневальные, даже выставив руки вперёд, — мы тут порядок наведём. Дверью ты занимайся.

Оставив их в канцелярии в обсуждение, как они будут тут работать, я вышел в коридор и услышал, как капитан Климович в каптёрке дерёт старшину Николаева за незаряженные огнетушители. Ну и как всегда, срок на исправление и этого недостатка тоже был вечер.

К обеду половина работы по канцелярии была выполнена. У меня к этому времени в голове сложился нахальный план похищения хорошей двери с полкового медпункта. Затраханный комбатом опытный и мудрый старшина тоже не дремал и прекрасно понимал, что помимо заряженных огнетушителей он должен комбату представить что-то более весомое и после обеда все усилия сержантов дембелей были направлены именно в этом направление.

Ну…, а я после обеда, особо не задумываясь, направился за казарму, где стояло одноэтажное деревянное здание полкового медпункта. Там как раз, на входной группе неделю назад установили новенькую дверь. Подошёл, осторожно открыл и поглядел на вторую дверь тамбура — закрыта. Воровато огляделся, пробормотав про себя — «Смелость города берёт» и тут же вторую народную присказку — «Наглость — второе счастье», присел, взялся правой рукой за низ двери у косяка, левой придерживал другой край, где-то в районе дверного замка, поднатужился и резко потянул дверь вверх, снимая её с петель. Дверь поддалась с недовольным скрипом, а у меня банально не хватило силёнок с первого раза снять её с петель и она уже с вызывающим грохотом снова опустилась на своё место. Тут же открылась вторая дверь в небольшое фойе медпункта и оттуда появилась голова дневального, которая с подозрением уставилась на меня. Наряд по медпункту выставлялся из ходячих больных, предназначенных к скорой выписке и вот этот дневальный, после секундного недоумённого молчания, задал вполне закономерный вопрос:

— Ты кто такой и чё тут делаешь?

— Чё…, чё…!? Не видишь дверь снимаю, давай помогай…

Дневальный несколько секунд переваривал услышанное, после чего задал ещё один вопрос:

— А на хера?

— Блин…, — вызверился я на бойца и сунул ему левую руку с красовавшейся там красной повязкой «Дежурный по батарее» почти под нос и с экспрессией в голосе прикрикнул, — видишь? Дежурный по штабу и командир полка сказал снять дверь и отнести её на ремонт…

Дневальный по медпункту где-то подсознательно понимал, что его нагло «обувают», но его сбивал с толку мой решительный настрой, а в довершение всего он никак не мог связать вместе очевидные вещи, на которые по очереди переводил свой взгляд — повязка на рукаве «Дежурный по батарее», но он заявляет что «Дежурный по штабу» и что командир полка приказал совершенно новую дверь отнести на ремонт.

Я в свою очередь прекрасно понимал, что ещё через несколько секунд он умножит «дважды— два» и получит правильный ответ и дверь так и останется висеть на медпункте. Поэтому, не давая болящему курсанту произвести в уме умножение, грозно заорал:

— Чё стоишь как бревно, там командир полка ждёт, а ты как баран. Видишь, я один не могу…

Буркнув в ответ:

— Чё орёшь!? Спокойно, что ли нельзя сказать…!? — Он послушно нагнулся и через пару секунд, дверь со скрипом слетела с петель.

— Ты тут постой… Я счас всё-таки спрошу…, — и тут же исчез за второй дверью.

— Конечно, спроси…, — крикнул ему в спину, чуть присел, подцепил дверь за бока и рванул с нею, как на стометровке. Я уже успел пробежать метров пятьдесят и должен был скрыться за углом казармы, как из медпункта вывалила толпа отожратых санитаров из постоянного состава, с кучей выздоравливающих и с криком:

— Вон он…, — ринулась за мной. В мозгу вспыхнула яркая, живописная картинка, как это стадо догоняет меня, отбирают дверь и этой же дверью начинают меня лупить, вбивая по пояс в мёрзлую землю. Это мне придало дополнительные силы и я ломанулся с удвоенной скоростью за угол казармы. Как не свалился на землю при крутом повороте, как с разгону не выбил входные двери казармы, никого не сбил и не покалечил, стремительно поднимаясь по узкому лестничному пролёту — я этого не помнил. Очнулся, только увидев в дверях родной батареи старшину Николаева и услышав топот погони уже на лестнице. А Николаев, принимая боксёрскую позу, жизнерадостно орал:

— Цеханович, заскакивай и сразу в сторону…, в сторону…

Что я и сделал, с первого раза попал в дверной проём входа батареи и не сбив старшину. А Николаев за моей спиной азартно ревел и первый же появившийся в дверях, получил «хорошую дыню в пятак». Упал назад на погоню, но та его по инерции занесла обратно и он получил второй апперкот и на этом для него погоня закончилась. Впрочем, остальные продержались совсем недолго, гораздо дольше они шебуршились за дверью на лестничной площадке и на всём пролёте, охая и ахая. Потом приводили в чувство самого первого и пытались вступить в переговоры со старшиной. На что Николаев, открыв дверь на лестницу, злорадно хохотал, глядя туда и голосом Мефистофеля с гордостью кричал:

— Ну что, олени…! Вас один курсант, как салабонов сделал! Это вам не ваша сраная санчасть — а четвёртая батарея…

Закрыл дверь и хлопнул меня по плечу:

— Молодец, Цеханович. Уважуха… А этих не бойся. Я к ним завтра схожу и предупрежу, чтоб к тебе претензий не имели. А так Благодарность тебе, что честь четвёртой батареи не опозорил.

Я принял строевую стойку и молодецки гаркнул:

— Служу Советскому Союзу…

Оказывается, старшина наблюдал из окна умывальной комнаты, как я воровал дверь и как за мной помчалась погоня.

Но благодарность благодарностью, но надо было ставить дверь, а опыта у меня в таком деле не было, тем более что оказалось, петли на косяках на эту дверь-то нужно было не только перевешивать на другую сторону, но чуть ли не весь косяк переделывать. И вот с этим я промучился практически до самого отбоя. Поставить-то поставил, но где-то чуть-чуть перекосил и дверь была… ну буквально на несколько миллиметров шире, отчего она стала очень туго открываться. Аааа…, ничего…, разработается…

Сержанты-дембеля в это время провели почти войсковую операцию, результатом которой стало похищение упитанного барана из сарая прапорщика Елатунцева. Быстро разделали на шашлыки. Шустрому курсанту со второго взвода дали три трёх литровые банки и послали в деревню Порошино за самогонкой. Короче суеты вечером было до фига, что очень здорово мешало мне работать с дверью, потому что сержанты постоянно шастали туда сюда из канцелярии и обратно в канцелярию, где накрывали приличный стол для комбата и командиров взводов.

Офицеры сидели в ожидании приглашения в каптёрке и непринуждённо общались, сержанты уединились в классе подготовки с макетом местности и тоже общались, потягивая в разумных рамках самогонку. Две банки они оставили для офицеров, а одну себе. Но они не знали, что шустрый курсант, бегавший в Порошино за самогонкой, принёс ещё двухлитровую банку самодельного алкоголя уже для себя.

За двадцать минут до вечерней поверки он подошёл ко мне и, воровато оглядевшись, предложил:

— Боря, пошли по чуть-чуть дерябнем…

В душевой, забитой батарейными лыжами, собралась своя компания курсантов со всех взводов. Так сказать курсантских лидеров. С нашего взвода был ещё и Фока, радостно блистая своей фиксой. Слушая гомон поддатых сержантов из-за стены, мы втихушку приняли свои порции, закусили пряниками, шёпотом обменялись впечатлениями прошедшего дня и разбежались. Меня немного развезло и, воспользовавшись якобы подгонкой двери, не встал в строй, а наблюдал за поверкой со стороны.

— Ну что, Цеханович, готово? — Подошёл ко мне старшина.

— Так точно, товарищ старший сержант, только туго открывается…, — счёл нужным предупредить.

Старшина махнул рукой и повернулся к Бушмелеву и Долгушину, стоявшим недалеко:

— Сейчас отобьётся батарея и приглашаем, а пока пошли…, — и сержанты удалились в класс подготовки, чтобы принять на грудь ещё немного, а я побрёл к своей кровати, где моментально вырубился, как только голова коснулась подушки.

Проснулся от бесцеремонного тормошения:

— Вставай…, вставай…, тебя старшина зовёт…

Я соскочил в кровати и, ещё не совсем проснувшись, мутными глазами осмотрелся по сторонам, а так как — что в нашей батарее, что в соседней пятой всё было одинаково, то со сна попутал направления и помчался в сторону каптёрки пятой батареи.

— Боря…, ты чё опупел что ли? — Меня догнал тормошивший дневальный и чуть ли не силой завернул меня в правильное направление. Да я и сам уже с ориентировался, окончательно проснулся и помчался туда, куда нужно. В шевелящую темноту у входа в канцелярию батареи, но опоздал. Послышался неясный шум, потом смягчённый грохот, мат, смех…

Потом, я не спал почти пол ночи, потому что как только вспоминал произошедшее, так меня разбирал дикий смех, который приходилось душить в себе, чтобы не разбудить спящих товарищей. Да и пьяный был. А произошло следующее. Спустя пятнадцать минут после поверки, батарея спала крепким солдатским сном, а старшина, построив в одну шеренгу перед входом в канцелярию старослужащих сержантов, отправился приглашать офицеров на небольшую пирушку. Пригласил, офицеры чинной группой вышли из каптёрки. Рядом с комбатом шёл старшина и, подходя к строю сержантов, подал команду — Смирно! Пропустил комбата вперёд и тот, подойдя ко входу в канцелярию, дёрнул ручку, чтобы открыть дверь. Дверь не открылась. Комбат дёрнул сильнее — результат нулевой. Старшина забежал со стороны и, доложив комбату, что дверь открывается туго, попытался сам её открыть. Дверь не поддалась.

— Дневальный топор…, — зло прокричал старшина и топор буквально через секунду материализовался в руках дневального около старшины. И тот особо не думая, вернее думая и желая быстрей открыть дверь, вставил лезвие топора в щель между дверью и косяком и с силой нажал на топор. Дверь стояла, как влитая.

— Но он же её открывал, — удивлённо пробормотал старшина и тут же выдал новую команду, — Цехановича сюда…

Но сам ждать не стал, а повторил попытку уже с дурной силой. Но фишка тут была в том, что дверной проём почти вплотную примыкал к высокому и узкому самодельному шкафу, где внизу висели аккуратно заправленные шинели, а в верху, в отдельных ячейках лежали укомплектованные вещмешки. Вот и получилось, что первый раз от бездумного дёргания топором косяка, весь этот шкаф до самого потолка лишь зашатался, а во второй раз сначала опасно наклонился, внезапно вывалив на строй сержантов гору вещмешков, а потом просто рухнул на них, завалив тех под грудой вещмешков и тяжёлой деревянной конструкции. В этот момент я и подошёл, уставившись на шевелящуюся громоздкую кучу и доносившейся из-под неё придушенный мат. Старшину и офицеров эта катастрофа не задела, а я поняв в чём дело, сначала испуганно прошептал, а потом продемонстрировал:

— так она теперь в другую сторону открывается…, — и, преодолевая сопротивление ещё не разработавшейся двери, толкнул её и открыл. Офицеры расхохотались, увидев, как просто «открывается ларчик», поглядели на шевелящуюся кучу имущества, из-под которой выползали растрёпанные сержанты, а следом за ними рассмеялся и старшина. Короче получилось весьма забавное приключение. Офицеры зашли в канцелярию, старшина махнул мне рукой и я пошёл спать. Но уже через десять минут меня снова вызвали, но уже в канцелярию, к комбату. Оказывается, старшина рассказал капитану Климович, как среди бела дня я совершил набег на полковой медпункт и нагло украл там дверь. При этом он, конечно, приукрасил и мои действия, где я лихо отбивался от погони дверью, а старшина уже здесь прикрывал меня своим телом и кулаками. Офицеры ржали над рассказом, а потом комбат позвал меня. Я стоял перед столом командира батареи, держал в руках кружку с самогоном и слушал одобрительные слова комбата, после чего на законном основании выпил щедро налитый самогон.

До окончания учебки осталось 65 дней.

Сегодня была суббота — Парко-Хозяйственный День или как по-военному — ПХД. И с самого утра было ясно, чем будем заниматься. Старшина решил ободрать от старой мастики и впитавшуюся грязь с половых досок во всём расположение, пройти морилкой очищенные доски и заново покрыть свежей мастикой. Доски были широкие, толстенные и служили полом видать с самого начала, так как они уже вытерлись и на месте твёрдых и плотных сучков образовались возвышенности.

Половину батареи угнали на работы в парке и на прямой наводке, кто-то ушёл на уборку снега на закреплённой территории, а остальные два взвода оставили в расположение, как раз на обдирание пола. Мы сначала обрадовались, на улице было холодно и по земле ветром гнало позёмку. Да и сержанты вместо того чтобы сразу нас озадачить, собрались в каптёрке и о чём-то совещались, и впервые за долгое время мы были предоставлены сами себе и бесцельно слонялись по расположению в течение часа. Но потом всё внезапно закончилось, старшина с замкомвзводами построили нас и быстро распределили на работы. Каждому досталось по две доски, которые к вечеру надо было выскрести. Мне и нескольким другим курсантам повезло, доски достались в центральном проходе и нам не надо было сдвигать кровати, тумбочки в кучу, чтобы делать часть своей работы. Дневальные вытащили из сушилки несколько больших кусков стекла, заранее приготовленные старшиной. Их разбили, мы расхватали острые осколки и стали с энтузиазмом скрести. Я думал — «Фу…, какая фигня!? Да до обеда только так свои пару досок отскребу…», тем более что сначала было занятно и острые края стекла, оставляли после себя широкие и чистые от грязи полосы. Но уже через полчаса озадаченно хмыкнул. Два метра сумел очистить, а дальше стёкла затупились и просто скользили по дереву. Теперь чтобы убрать грязь, надо было по одному и тому же месту провести куском стекла раз десять, вместо одного-двух раз. Поднялся и пошёл в курилку, где было стекло, но меня опередили и всё было разобрано, потому что с такой проблемой столкнулись все. Теперь-то стала понятна ехидная улыбка сержантов, на наши оптимистические заявления об окончание работы к обеду. Быстро накинул шинель и выскочил на улицу и в первой же мусорке «Даурии» нашёл оконное стекло приличного размера. Тут же его расколотил на небольшие кусочки и довольный своей находчивостью направился в казарму.

— Боря, дай… Боря, где ты нашёл стекло? — Меня засыпали вопросами, но быстро прикинув мою шинель к здоровому румянцу во всё лицо, сами поскакали на улицу.

Мне этого стекла хватило только до половины расположения и снова быстро одел шинель и выскочил на улицу. Да…, я обшарил все мусорки вокруг наших казарм, все места, где могло быть стекло, но видать остальные парни сами догадались о всех этих местах и я нашёл лишь несколько жалких кусочков, которых мне хватит минут на двадцать. Чёрт, придётся идти в самоволку в офицерский городок, хотя мог влететь патрулю, а потом на гауптвахту. Но риск благородное дело и я не пожалел. Уже на первой же мусорке нашёл стекло, тут же его перепрятал. Кинулся ко второй — голяк, но третья не подкачала и оттуда я убегал от патруля, крепко зажав в широко расставленных руках здоровенное стекло. Был бы наверно на первом месяце службы, меня точно словили. Но спустя четыре месяца хорошей такой службы я был РЕКСОМ и хер меня словишь так просто. Поэтому, благополучно уйдя от погони, через полчаса пробрался к первому куску стекла и утащил его к далёким гаражам, где уже спокойно расколотил на кусочки нужного размера. Завернул в какие-то тряпки, как партизан пробрался через занятую противником территорию на свою территорию.

А в казарме царила уныние. Курсанты уныло и без успеха шаркали тупыми кусками стекла, сержанты из молодых, которые были старшими над нами, в том числе и Тетенов, бесились и кроме ругани ничего не могли предложить. Но сержант Зелёнка потом что-то смекнул и исчез на полчаса и гордо притащил большой кусок стекла. Тут же грохнул его об пол и на разлетевшиеся куски жадно налетели курсанты, чуть ли не дерясь на потеху сержантов между собой. В этот пиковый момент появился и я и тут же отхватил звиздюлин от Тетенова.

— А чё…, товарищ младший сержант? Я ж не балдел, а искал стекло и вот притащил на всё своё отделение…, — Тетенова аж перекосило и от моего слегка независимого тона и от того, что я вот сумел достать стекло, а он не додумался. Проворчав, что потом со мной разберётся и «Давайте, работайте шустрей…», удалился с Зелёнкой в солдатский магазин, а я поделился стеклом со всем нашим взводом. Впрочем, его хватило лишь до обеда, и то пола было выскреблено процентов 70 %.

После обеда во весь рост снова стала проблема отсутствия стекла и замаячила хорошая перспектива звиздюлин уже со стороны старшины и не только нам, но и сержантам. А по плану у старшины было к ужину всё скрябание закончить, после ужина, все ложатся по кроватям и спят, а чистый пол наряд по батарее обильно моют морилкой. К 12 часам ночи морилка высыхает и опять же нарядом на пол наносится слой мастики, которая до пяти часов впитывается в доски, а с пяти до подъёма наряд натирает здоровенным и тяжёлым полотёром «Машкой» пол. И к приходу комбата он блестит как «яйца у кота».

Парни уже знали, где я достал последний раз стекло и пристали ко мне:

— Иди к Тетенову, ты ж командир отделения, и предложи ему, чтоб он нас возглавил и сводил в офицерский городок за стеклом…

Но Тетенову не понравилась наша идея, а по простому говоря — он зассал. А вдруг попадёмся патрулю и что тогда говорить? Что-то залепетал в ответ и пришлось нам делиться с такими планами с курсантами с другого взвода, а те ринулись к своему младшему сержанту Зелёнке и тот вполне нормально воспринял наше предложение. Даже загорелся нашей идеей и Тетенову волей-неволей пришлось присоединиться к нашему походу, правда старшим в этом деле уже был Зелёнка. Всё прошло отлично, патрулей мы даже не видели, затарились стеклом и через час вернулись в казарму и к ужину все доски были тщательно отшорканы и выскреблены. А после ужина все с удовольствием завалились спать аж на целых десять часов подряд. Правда, ночью бдительные дневальные беспрестанно орали в темноте:

— Куда…? Лежать…? Терпеть…? — И некоторая часть курсантов, проснувшись от этих криков, молча тряслась от смеха, а другая, виновная в этих криках зажимала член и терпела изо всех сил, а когда было уже невтерпёж, спрыгивала с кровати и бежала изо всех сил в туалет, скользя по мастике. Мне было гораздо легче других, так как моя кровать стояла прямо на границе с пятой батареей и я мог спокойно слезть на их пол и идти в их туалет. Результатом такой ночи явилась одна разбитая голова. Курсант, в отчаянном беге к туалету, поскользнулся и шарабахнулся лбом об табуретку. Но не сильно, перевязали, он поссал и снова лёг спать здоровым солдатским сном.

Зато утром, было приятно посмотреть на плоды нашего труда. Пол красиво и свежо блестел в свете восходящего утреннего солнца.

До малого дембеля осталось 57 дней.

Ничего не предвещало неприятности, дежурство по батарее шло как всегда нормально, но за два часа до смены я обнаружил пропажу металлической печати на связке ключей дежурного по батарее. Там, вместе с ключами от оружейной комнаты, висела и небольшая, круглая печать для опечатывания хранилищ под номером 187, с надписью по кругу — войсковая часть 35016. И вот её на связке нет. Вот это Да, вот это влёт! Сначала запаниковал, но быстро сумел себя взять в руки и стал мучительно вспоминать — Когда последний раз точно видел печать?

Была у всех дежурных по батареям, и не только в нашей, но во всём полку, херовая мода: к связке ключей с печатью прикреплялся кожаный шнур от пистолета ПМ, чтоб в свою очередь тот лямкой цеплялся за поясной ремень. Типа, чтобы не потерять. Так вот никто его не цеплял за ремень, а наоборот — идёт такой бестолковый дежурный и с шиком крутит за ремешок связку в воздухе и вокруг себя. Вот я сначала и подумал — Может быть, когда шёл по плацу и небрежно крутил связкой как дурак, вот тогда и слетела печать!? Поднатужился и облегчённо вспомнил — нет, потом, когда открывал после обеда ружейку, она была. Тогда может там? Я открыл решетчатый вход в оружейную комнату и в течение получаса всё там прошарил и с горечью констатировал — печати там нет. Но на мои странные манёвры обратил внимание старшина:

— Ты что там, Цеханович, шебуршишься уже чёрт знает сколько времени?

— Да вот, товарищ старший сержант, порядок перед сдачей навожу… Пыль протираю…

— Аааа…, ну молодец…, — старшина ушёл в каптёрку, а я закручинился.

— Ой… что мне будет…!?

Ну, и после развода, когда я всё передал новому дежурному по батарее сержанту Крамаренко, тяжело вздохнул и сообщил сержанту — что печать…, того…, проё…на…

— Кхм…, — удивлённо протянул сержант, — старшина знает?

— Никак нет! Сейчас и доложу…, — обречённо ответил и снова тяжело вздохнул.

— Может ещё поищешь…!? Даю полчаса…, — Крамаренко среди курсантов считался нормальным и справедливым командиром и сейчас, в очередной раз, продемонстрировал свою человечность, но от его сочувствия уже ничего не зависело — печати не было.

При докладе старшине о сдаче дежурства, пришлось озвучить и эту печальную новость. Я думал, что от такого известия старшина сейчас не хило возбудится, на меня обрушиться ругань, угрозы… Может быть, и в рожу получу.

Но старшина на удивление воспринял доклад о пропаже печати довольно спокойно. В недоумении вскинул высоко брови, как будто он ослышался, а потом тихо спросил:

— А ты, Цеханович, понимаешь последствия этого происшествия?

Я пожал плечами, действительно не понимая — что мне за это будет. Дисбат что ли? Хотя…, вряд ли… На губу тогда посадят? Да и хрен с ней — отсижу. Но старшина меня разочаровал.

— Самое хреновое, что тебе ничего не будет? Печать эта — херня. Это ж не полковая печать… За которую могут начальника штаба полка снять с должности и командиру не хило прилететь. А ты зря, Цеханович, облегчённо дыхание перевёл. Печать эта записана за командиром батареи. Тебе, как курсанту, ничего не будет, а вот капитану Климович влупят выговор от командира полка. А ему светит скорое повышение. А из-за выговора может не получиться с повышением. Смекаешь?

Да что там не понимать!? Конечно, понимаю. Из-за моего халатного отношения пострадает комбат. Ой как херово…

А старшина уже ставил задачу новому дежурному:

— Крамаренко, дуй сейчас на заготовку ужина, а после ужина строишь батарею. Будем искать печать в расположение, раз Цеханович говорит, что только тут мог её похерить. А пока я не буду делать запись в книге Сдачи и Приёма дежурства.

Так оно и получилось. После ужина начался всеобщий шмон. Более сотни курсантов добросовестно искали маленькую, латунную печать на ограниченном пространстве. Трудолюбиво отодвигалось всё от стен, в том числе и громоздкие шкафы с шинелями и вещмешками, заодно из всех этих мест выметался мусор и там всё тщательно промывалось, заглядывали в каждую щель, просвечивали все тёмные места, куда невозможно было залезть. И все дружно меня за такой генеральный шухер материли, а старшина весело подначивал, мол — «Надо было раньше печать потерять, чтобы выгрести весь мусор из этих мест…». Блядь, ему подколочки, а печати то нету. Всё время до вечерней поверки прошли в безуспешной суете. И после поверки, старшина вызвал меня в каптёрку.

— Что будем делать, товарищ ефрейтор?

Я посмотрел на явно сочувствующего мне старшину и пожал плечами:

— Не знаю, товарищ старший сержант…

— Зато я знаю. Подписывать рапорт о сдачи и приёме дежурства я не буду. Идёшь сейчас домой к командиру батареи, докладываешь о потере печати и пусть комбат сам подписывает рапорт о смене дежурных.

Под сочувственными взглядами дневальных медленно одел шинель, постоял пару мгновений около тумбочки дневального, взял в руки Книгу Сдачи и Приёма дежурства и вышел из расположения. Время было позднее, все курсанты должны спать, а я в это время спокойно и открыто двигался по территории городка. Да и чёрт с ним, что повяжет патруль. Пусть сажают на гауптвахту. Отсижусь там несколько дней, пока вся шумиха с печатью уляжется. Поэтому смело пошёл мимо гарнизонного Дома Офицеров, где вечерняя жизнь только набирала обороты. Из периодически открывавшихся дверей доносились ритмичные и зажигательные звуки танцевальной музыки. Там была дискотека, народ веселился, а я шуровал мимо. И всё по фиг! А вот он и патруль, который обрадованно принял меня в свои объятья.

— Ну что, курсант!? Куда шуруем, да после отбоя? С какой целью? — От меня даже не ждали ответов и оправданий, а дружески похлопывали по плечу и успокаивали, — ничего…, ничего… Вот сейчас выйдет начальник патруля из ГДО и пойдём к коменданту…

И действительно, из дверей Гарнизонного Дома Офицеров вышел начальник патруля, дружески общаясь с другим офицером, который к моему великому удивлению оказался командиром взвода.

— Оо…!? Цеханович, а ты тут чего делаешь?

— Иду к командиру батареи…, — и рассказал лейтенанту Князеву почему иду и зачем.

— И из-за этой херни тебя Николаев погнал в ночь? — Возмутился Князев.

— Ну почему из-за херни? — Попытался встать на защиту старшины, — печать потерял. Комбата подвёл…

— Понял…, понял… Заворачивай обратно и дуй в казарму. Завтра с этой печатью разберёмся, — распорядился взводный.

— Не… товарищ лейтенант, разрешите я всё таки выполню приказ старшины и доложу комбату. А то некрасиво получиться, мол, вами прикрылся…

Лейтенант досадливо крякнул и поменял своё решение:

— Ладно, иди. Хотя уже поздновато…, — повернулся к начальнику патруля, — Серёга, пойдёт обратно, не трогайте его.

— Да ты что, Князь. Да даже если пьяный будет идти — не тронем, — начальник патруля повернулся ко мне, — а ты что тут, курсант, стоишь? Шуруй куда шёл. А мы с тобой, Князь, сейчас завернём в одно местечко. Там нас ждут. Особенно тебя…

Это я уже услышал издалека, а через пять минут звонил в дверь квартиры командира батареи. Видать, там спали, но через секунд тридцать из-за двери послышались шаги явно босых ног и дверь открыл сонный комбат и удивлённо уставился на меня.

— Ты чего пришёл?

— Товарищ капитан, во время дежурства потерял печать…, — дальше в двух словах описал, зачем пришёл и протянул Книгу Сдачи и Приёма дежурства.

— Чёрт побери, этого старшину…, — чертыхнулся беззлобно комбат и расписался в книге, разрешая смену дежурства. — Иди, Цеханович, завтра разберёмся.

— Есть! — Радостно отрапортовал уже закрытой двери. Судя, по совершенно равнодушной реакции комбата, его совсем не озаботила пропажа печати. И через двадцать минут заходил в казарму.

— Иди, тебя там старшина ждёт, — мотнул головой на каптёрку дневальный.

Зашёл, доложился. Старшина был один и пил крепко заваренный чай. Молча выслушал доклад, с непроницаемым лицом пролистал Книгу Сдачи и Приёма дежурства, посмотрел на подпись комбата, после чего распорядился:

— Иди, шинель снимай и сюда.

Когда зашёл во второй раз, перед столом стояла вторая табуретка и кружка с горячим чаем:

— Садись, вон сахар греби, пряники, чай будем пить и учить тебя буду.

Когда я щедро нагрёб сахара и сделал первый глоток сладкого чая, старшина сунул руку в карман и выложил на стол передо мной потерянную печать. Я чуть не подавился и поднял глаза на старшину.

— Около входа в оружейную комнату валялась. Видать, когда открывал, она у тебя и отцепилась. А весь шухер сделал — это тебе урок и учёба на будущее. Заодно и мусор из разных мест по выгребли, а так давно хотел, да руки не доходили. Так что экзамен на стойкость прошёл. Не зассал, не впал в панику, пошёл к комбату… Молодец. И печать эта «левая», так что если и потерял — ничего бы не было… Ну…, мудаком обозвали…

Долго мы тогда с ним сидели, я кружки четыре чая на халяву выпил, а старшина рассказывал про свою службу салаги, давал дельные советы и действительно учил…

До малого дембеля осталось 53 дня.

Сегодня мы впервые участвуем в боевых стрельбах штатным снарядом из своих гаубиц Д-30. Раньше мы тоже стреляли и много, тренируясь на занятиях. Но сначала на ствол гаубицы цеплялась обыкновенная винтовка калибра 7.62 мм и если погода была безветренная, то пуля с трассером в цель шла хорошо. Но если был хоть какой-то ветер, то её мотыляло по траектории и уносило в сторону. Зато была хорошая практика в учёте ветра при взятие упреждения во время прицеливания и стрельбы. Потом стреляли уже более солидным снарядиком. Брали авиационную пушку ШВАК, вставляли её во внутрь ствола гаубицы и стреляли уже 23 миллиметровыми снарядами, что делало стрельбу более интересной. Стреляли с 57 миллиметровой пушки, которая так громко и звонко тявкала при выстреле, что было очень больно ушам. И высоко прыгала во время выстрела, даже если сошники были надёжно закреплены. Сержанты даже заставляли нас разворачивать её с ходу и открывать огонь прямой наводкой по движущимся мишеням изображавшие танки, при этом мы должны были ложиться при выстреле на круглые станины, чтобы удерживать пушку на месте. Было очень больно, но мы терпели и гордились этим, так как сержанты говорили — «Во время войны не было времени крепить пушки и члены расчёта ложились на станины, чтобы облегчить прицеливание наводчику». Многому нас тогда научили. Научили, как надо во время выстрела скользящим движением нажимать на спуск орудия и одновременно с выстрелом убирать её, чтобы она от вибрации не сотряслась и потом не распухла… Как убирать лицо от оптического прицела, чтоб его не разбило при выстреле и при этом удерживать марку прицела на цели… Как одной рукой и одним движением, рычагом открывать клин-затвора…

А сегодня проходили индивидуальные офицерские стрельбы и мы стреляли боевыми снарядами, а стрельбу обслуживала наша батарея. Огневая позиция батареи располагалась в метрах пятистах за деревней Порошино и левее казарм и парка боевой техники нашего полка, которые возвышались на Турецком валу в полутора километрах от нас. Я был наводчиком шестого орудия и днём стрелять приходилось мало. В основном участвовали в залпах, а вся работа происходила на третьем, основном орудие. Но всё равно, мы наконец-то почувствовали, что такое боевой снаряд, как звучит выстрел на четвёртом заряде и даже видели как чёрная точка снаряда, весом в 21.76 кг, стремительно уносится в небо. И сами были довольны самим процессом стрельбы и что более важное — это осознанием, что мы умеем это делать. Под вечер, нам дали время подготовиться к ночной работе, в которой наше орудие будет стрелять осветительными снарядами и освещать местность. Тоже довольно интересная работа и стрельба. Закрепили на прицеле комплект освещения, определились с ночными точками наводки — основной и запасной, посчитали переход от одной к другой, если что-то случиться с основной точкой наводки и стали ждать начала ночных стрельб, поглядывая на ярко освещённые окна нашей казармы. Где-то в девять часов вечера послышалась команда для нашего расчёта на освещение местности, лежащей впереди нас в пяти километрах и куда будут стрелять офицеры. Расчёт нашего орудия зашевелился, стали готовить снаряды и вот пошла команда:

— Шестому…, осветительным снарядом…, заряд четвёртый, трубка такая-то, прицел такой-то… Доворот от основного направления правее 0-34, Уровень 30–02. Один снаряд — Зарядить!

Только что закончился обед и в столовой наступила тишина. Наступило время, когда в течении тридцати минут можно было спокойно перекусить мяска и других солдатских деликатесов заныканные нарядом и немного побездельничать, а потом всё по новой закрутится до ужина. Я как всегда стоял варочным, а вместе с нами на смене были повара — азербайджанцы с четвёртого дивизиона. Не любил я с ними ходить в наряд по столовой: наглые, оборзевшие солдаты, которые так себя ведут не оттого что они бывалые солдаты, а из — за того что держатся стаей и в этом их сила. Я уж не говорю, что к нам, простым курсантам, они относились с презрением и не скрывали этого.

Около нашего стола, где мы нарядом расслаблено перекусывали, остановился один из них и ткнул пальцем в меня: — Ти, пошли…, пагаварить нада…

Я с неохотой поднялся и пошёл за поваром с сизой рожей, считая что надо что то делать в варочном помещении. Там, за отдельным столом, вальяжно развалившись на скамейках сидело ещё трое таких же уродов с крючковатыми носами и с такими же сизыми рожами, как и у первого.

— Пакажи часы, — сразу же перешёл к делу старший повар.

Делать было нечего и, задрав рукав, показал часы купленные моей матерью, приезжавшей ко мне неделю назад. Азера восхищённо зацокали языками, разглядывая позолоченные часы, с симпатичным белым циферблатом.

— Ээээ, дарагой, давай мэняться…

— Нет, — категорично ответил я, а через секунду пояснил, — это подарок матери и обмену не подлежит.

Развернулся и собрался уйти, но сидевший рядом толстый азербайджанец, схватил меня за руку.

— Эээ, пагади… Ти пачему такая гарячий? Даваай пагаварим… Ти чиво бижишь?

— Ну…, — у меня совершенно не было желание общаться, тем более что я чувствовал исходящую от них угрозу.

— Ти пагади, — азер оттянул у меня на животе клеенчатый фартук и огромным, разделочным ножом стал демонстративно протыкать тонкую ткань, останавливая лезвие в нескольких миллиметров от живота. При этом он по змеиному шипя, цедил слова сквозь зубы, — ти пагади, давай ми тибе часы пакажим и ти себе вибиришь лубой часы, а эти ми забэрэм…

— Нет, я сказал что меняться не буду, — попытался вырваться, но меня уже держали за руки. Заглянул на мгновение в варочное Тетенов, но то ли он не видел, что тут происходит, то ли зассал и младший сержант быстро испарился.

— Пайдём, пайдём дарагой, ми тибе чичас часы пакажем, — крепко держа под руки азера толпой вывели меня из столовой и повели в казарму четвёртого дивизиона, стоявшую рядом с нашей.

В каптёрке ослабили хватку на руках и на стол передо мной вывалили кучу часов разных марок. Их было штук сорок, наверняка отобранные у таких же курсантов. Я для вида расшевелил пальцем кучу, как будто выбираю, а через минуту решительно заявил: — Нет. Тут нет нормальных часов, поэтому обмена не будет.

Азера переглянулись и внезапно кучей навалились на меня, завалив спиной на стол, одновременно сдирая часы с руки. Содрав их и схватив меня руками за челюсть, они с силой открыли рот, а подскочивший главарь тут же стал мне лить из чайника в рот мутную жидкость. Ничего не оставалось делать, как глотать и глотать, чтобы не захлебнуться льющуюся жидкостью, которая оказалась крепкой брагой.

Посчитав, что достаточно, они как по команде отпустили мои руки и отскочили от стола.

— Всё, ти пьияный. Ти напилься на дижурстве и тибе можно судить и в дисбат, — Старший азеров с превосходством смотрел на меня, считая что я был напуган и сломлен. Мне действительно брага ударила в голову, но в тоже время я был злой донельзя и всё уже было до лампочки.

— Ладно, скоты. В драку не полезу вас больше, но мне всё по фиг. Сейчас пойду к командиру полка и всё доложу, — я слез со стола и пошатнулся, а азера быстро нацепили на мою руку какие то посредственные часы.

— Иди, гавари, ти сам напилься, ти сам с нами поминялься часами… вот они сивидетели, они всиё скажут, — старший азер открыл дверь каптёрки, — иди…

Я вышел из казармы четвёртого дивизиона и сразу же направился в свою казарму, где в расположении взвода, на кровати лежал старший сержант Бушмелев, читая затрёпанную книжку.

— Товарищ старший сержант…, — дальше я рассказал замкомвзводу, что произошло со мной в каптёрке азеров. Гера задумался на минуту, потом поднялся с кровати.

— Мда…, пойдём, покажешь.

В четвёртом дивизионе показал на знакомую каптёрку и Бушмелев решительно распахнул дверь, кинув через плечо: — Останься здесь и не заходи…

Сначала за дверью было тихо, доносилось лишь неразборчивое бубнение, потом что то громко и продолжительно загрохотало, послышались неистовые крики, а через секунд сорок всё затихло.

— Цеханович, заходи, — послышалась команда замкомвзода из — за двери.

Открывшиеся картина порадовала меня. Посередине каптёрки в боксёрской стойке стоял взбудораженный Бушмелев и со злобой смотрел на валяющихся в разных позах на полу азеров. Главарь, наверно, получил в челюсть первым и сейчас лежал в углу в глубоком нокдауне. Двое слепо ползали по полу в другом углу, постоянно натыкаясь друг на друга, оставляя на половицах ручейки крови, обильно вытекающую изо рта и носа. Ещё один сжавшись в комок валялся в стороне и стонал, сильно держась обеими руками за яйца. Последний, с сизой рожей, также был в отрубе. Бушмелеву тоже досталось: по подбородку стекала тонкая струйка крови из разбитой губы, а левое, распухшее ухо, странно оттопырилось в сторону.

— Иди, забирай свои часы, — я прошёл в угол, нагнулся над приходящим в себя азером и расстегнул ремешок часов на руке главаря, а вспомнив как эта сволочь издевательски разговаривала со мной и была уверена, что никто за меня не вступиться — коротко размахнулся и ударил его в глаз.

В расположении взвода старший сержант секунд тридцать задумчиво и с серьёзным видом разглядывал себя в зеркало, а потом вдруг весело рассмеялся: — А ничего я подрался. Пойду по ржу с Николаевым, а ты Цеханович иди и ложись спать. Для тебя дежурство закончилось.

На следующий день меня вызвал к себе командир батареи.

— Цеханович, покажи часы, — я молча расстегнул ремешок и положил часы на стол комбата.

— Да, знатные часики. Даже у меня, у командира батареи, таких нет, — Климович с удовольствием крутил часы, разглядывая их с разных сторон.

— Экспериментальный выпуск, товарищ капитан, — счёл нужным уточнить я.

— Красивый, красивые… Короче, Цеханович, чтобы у тебя и впредь не было проблем с часами я у тебя их забираю на хранение, а когда ты выпустишься я их возвращаю, а то тебе покоя не дадут…

— Нет, товарищ капитан, я теперь научен… Сам разберусь.

Комбат долгим взглядом посмотрел на меня и вернул часы: — Что ж, это мужское решение. Но всё таки смотри — прижмёт. Неси…

Вечерняя поверка шла своим ходом и подходила концу, когда хлопнула входная дверь и в расположение зашёл сержант с восьмой батареи. Высокий, крепкого телосложения. Форма всегда на нём сидела как влитая и он привлекал взгляды тем армейским щегольством и шиком, с каким её умело носили старослужащие военнослужащие. Но одновременно в нём было и что то неприятное, заставляющее сторониться его. Сержант остановился около дневального, держа руки в карманах, и долгим взглядом оглядел строй.

У меня непонятно с чего ёкнуло сердце: — За часами, точно…, — и незаметно стал снимать часы с руки.

Сержант задал какой то вопрос дневальному и тот подбородком мотнул в сторону нашего взвода: — Точно, ко мне.

Старшина Николаев отдал последние распоряжения и, распустив строй, с улыбкой направился к высокому сержанту и поздоровавшись за руку, они скрылись в каптёрке.

Я немного успокоился, но остатки тревоги всё равно плескались на дне души, а когда в расположении взвода появился дневальный и сказал — Иди, тебя в сушилку старшина зовёт, — она поднялась с новой силой.

— Чёрта с два они у меня часы заберут…

Сушилка встретила ярким светом, сухим жаром и специфическими запахами. Старшина и сержант сидели на табуретках около стола, где стоял чайник, открытая пачка чая, кулёк с пряниками, сахар и кружки. Обстановка была спокойная, даже доброжелательная.

Доложился о прибытии и сержант тут же встал с табуретки и подошёл ко мне: — Курсант, покажи часы.

— Товарищ сержант, это мои часы, подарок матери и я не собираюсь их никому показывать, — твёрдо ответил сержанту, глядя ему прямо в глаза.

Глаза сержанта вздрогнули в мимолётном удивлении, сузились и он, не говоря ни слова, коротко размахнувшись, сильно ударил меня в челюсть и я кубарем полетел в дальний угол сушилки.

Обида, злость, ненависть, мгновенно всколыхнувшись, подняла мутную волну жажды мщения, которая захлестнула меня и смыла все тормоза. Бешено взревев, вскочил на ноги, схватил стоявший в углу металлический лом и, высоко подняв его над головой, ринулся на обидчика.

— Убью, обоих сволочи… Пойду и сдамся. Мне теперь всё по х…

Я летел на замершего в изумлении сержанта, который совершенно не ожидал такой ответной реакции, а Николаев, открыв рот в растерянности, неподвижно сидел на табуретке и с ужасом смотрел, как лом опускался на голову моего противника. Но тому повезло: в пылу жажды расправы я не учёл размеры сушилки и лом, описав половину смертоносной дуги, противоположным концом зацепил за конструкцию для сушки валенок и сила инерции вырвала орудие мщения из моих рук. Громкий, металлический стук упавшего на бетон лома, отрезвил всех и я остановился. Сержант, поняв что он только что избежал смерти, внезапно тонким от испуга голосом заорал: — Да, ты что охерел что ли, курсант? — И угрожающе стал надвигаться на меня.

— Да, охерел… Сейчас пойду к дежурному по полку и напишу на вас рапорт командиру полка о грабеже. Пусть с вами военная прокуратура разбирается… Задолбали, скоты, — сержант тут же остановился и, опустив кулаки, растерянно повернулся к старшине и уже другим тоном протянул.

— Николаев, да он у тебя совсем оборзел…

Сержант да и я думали, что старшина сейчас тоже наедет на меня, поддерживая своего товарища, но к моему великому удивлению Николаев резво вскочил с табуретки и коротким, хлёстким боксёрским ударом завалил сержанта на пол, разбив в кровь губы. Потом схватил его за грудки, поднял и затряс того, как тряпичную куклу.

— Это ты, Андрюха, охерел. На хрен мне из — за этих часов нужно по прокуратурам перед дембелем мотаться… Пошёл вон отсюда и чтобы ты про эти часы забыл…

Сержант как ошпаренный выскочил из сушилки, а Николаев обессилено сел обратно на табуретку и в помещении повисла напряжённая тишина. Я всё ещё взбудораженный и возбуждённый стоял молча, лихорадочно щупая пальцами челюсть и, слегка ею двигая, пытался понять — Не сломал ли он мне её? Но вроде бы ничего, хотя удар был сильный.

— Ладно, иди Цеханович спать, — нарушил наконец молчание старший сержант, — больше к тебе и к твоим часам приставать никто не будет. Я тебе это обещаю…

Выйдя из сушилки, я остановился, сжимая и разжимая кулаки, около тумбочки дневального, где в удивлении сгрудился весь суточный наряд.

— Боря, это ты что ли сержанту вмочил? — Со священным ужасом задали мне вопрос товарищи. Но меня всё ещё колотило и я боялся вообще что то говорить, опасаясь дрожи в голосе, поэтому махнул рукой и пошёл к своей койки.

Не знаю, что там рассказал наряд остальным, но утром о происшедшем знали все курсанты в батарее. И я ловил на себе любопытно — уважительные взгляды.

После завтрака Бушмелев отвёл меня в сторону и задал один единственный вопрос: — Ну и что?

Подоплёку вопроса понял и хотел было ответить дерзко, но я всё — таки уважал своего замкомвзвода поэтому спокойно ответил.

— Если, товарищ старший сержант, ещё кто то ко мне полезет — мало тому не покажется и в зависимости от обстоятельств или грохну того или сдам в прокуратуру. Всему есть предел.

— Хорошо и это правильное решение.

После обеда, постучавшись в дверь, я зашёл в канцелярию к командиру батареи.

— Товарищ капитан, возьмите на хранение. — И положил часы на стол перед комбатом.

Комбат откинулся на спинку стула и, помолчав, задумчиво произнёс: — Всё — таки доколупливаются до тебя. Ну, ладно, ладно… Есть над чем поработать.

До малого дембеля осталось 53 дня.

Весна как то сразу и обвалом вступила в свои права и от суровой зимы остались лишь воспоминания. Нет, конечно, весной пахло и в марте, но как то робко: немного таяло, было теплее, солнце светило ярче, воробьи чирикали веселее и громче. Но всё это было не то. А тут с начала апреля всё рухнуло: зазвенели ручьи, как то внезапно появился асфальт, он и раньше был, но был мёрзлым, заледенелым. А тут отогрелся и в обед над плацем, если присмотреться, можно было увидеть и зыбкое марево. Снег сошёл в несколько дней и теперь лишь грязные остатки сугробов чернели в затенённых местах, да ещё в лесу. Отогрелись и мы — курсанты. И как только с утра пригреет солнышко, с удовольствием ходили на улице без порядком надоевших бушлатов и шинелей.

Неделю назад полк уволил на дембель первого увольняемого и это оказался наш замкомвзвод старший сержант Бушмелев. Грустно было расставаться с сержантом и мы надеялись, что он с нами прослужит до нашего убытия, но командование полка решило в качестве поощрения уволить его раньше срока. Теперь во взводе полностью рулил Тетенов, но с уходом Бушмелева он как то сник и уже особо не выделывался и тому было несколько причин.

Мы уже были не теми молодыми и сопливыми. Даже если сравнивать нас какие мы были месяц назад и сегодня — то и то был виден качественный рывок вперёд. Мы были «рексами»: всё знали, всё умели — насколько это можно применить к нам.

Если Бушмелев держал взвод в кулаке, имел огромный и непрерикаемый авторитет среди курсантов. Держал и командовал справедливо, то теперь когда он ушёл не стало твёрдой руки. Мы, почувствовав близость выпуска, стали борзеть, огрызаться и Тетенов, не ощущая поддержки сзади, сдулся. Кинулся он за помощью к старшине Николаеву, но тот жёстко ему дал отповедь.

— Тетенов, я могу прийти во взвод и навести там порядок, но это будет неправильно. Ты сержант — ты и должен сам заломать этот взвод под себя. Иди и работай…

Мы борзели, но меру знали. Знали, что если перегнём в этом палку — придут старослужащие сержанты и мало нам не покажется.

Сдулся и ещё и оттого, что после нашего выпуска лейтенант Князев уже не будет заниматься подготовкой командиров орудий, а будет готовить специалистов на экипаж КШМ командиров батарей. Что такое КШМ и с чем её едят, мы не знали и ещё не видели её, но очень много про неё ходило восторженных слухов в среде курсантов. Поэтому Князев и подбирал к себе во взвод новых сержантов, в число которых входил Панков и я. Тетенова он отказался брать наотрез. Как то, выбрав момент, когда Тетенов попытался наехать на меня, я оглянулся кругом и, убедившись что нас никто не слышит, сказал ему: — Товарищ младший сержант, через месяц я буду таким же младшим сержантом, что и вы. В равном положении. Я ведь подойду и вспомню многое и задам вам кучу дурацких вопросов, после которых нам придётся просто подраться. И ведь то что вы делаете шесть раз подъём — переворотом, а я только один раз и то с разбегу не даст вам преимущества передо мной. Я просто начищу вам рожу — только уже на равных условиях. И буду чистить каждый раз, как буду вспоминать о разных неприятных моментах прошлой службы. Но такой скотиной каким вы были по отношению к нам, я не буду. У меня другой пример перед глазами был — старший сержант Бушмелев, сержант Крамаренко, старший сержант Николаев и другие нормальные сержанты… Но вы только обратите внимание на то что я пока к вам обращаюсь на «Вы» — цените это и у вас есть ещё время задуматься, может быть подкорректировать своё поведение…

У младшего сержанта в глазах плеснулось возмущение, но тут же угасло. Тетенов помолчал, а потом с угрозой протянул: — Цеханович, не борзей… Ты забываешь, что до сержантского звания тебе ещё далеко, а за это время может многое случиться… Ты не боишься этого?

— Руки коротки… В отличии от вас, прежде чем вот так выступить, я просчитал ситуацию. Вы — никто и ничто. Да…, по мелочи можете напакостить, но не советую. А на крупное чего то у вас авторитета не хватит и духа. Так что предлагаю вам заключить вооружённый нейтралитет — вы меня не трогаете, а я сохраняю по отношению к вам лояльность. Естественно все требования по службе буду выполнять как положено…

На этом мы расстались и Тетенов больше ко мне не лез. Была правда опасность, что он подговорит своих дебильных друзей — сержантов с пятой батареи. Но пока всё было нормально.

После разборки, которую учинил Бушмелев с азерами, те ко мне не лезли, лишь резали издалека огненными взглядами, когда сталкивался с ними в столовой и тут же отводили глаза в сторону. А тут три дня тому назад послали меня старшим с группой курсантов нашего взвода к столовой обкалывать лёд с отмостки вокруг здания. Организовав работу, я и Володя Дуняшин, пошли в солдатскую чайную купить пряников и сгущёнки. Отоварившись, довольные от предстоящего удовольствия, мы расположились на пригретой солнцем полосе препятствий, за свинарником. Но вот получить удовольствие не успели. Из — за свинарника вывалили азера в том же составе и ещё один, который мелькал уже несколько дней в ихней компании и целенаправленно направились в нашу сторону.

— Володя, по моему нас сейчас будут бить, бить больно и возможно ногами по животу, а может и по морде, — горько констатировал я ситуацию.

— Боря, не ссы…, я сейчас вокруг кочегарки метнусь за нашими… Ты только время протяни и продержись, — Володя мигом соскочил и, прикрываясь препятствиями, умчался. А я остался сидеть на месте, спокойно потягивая из дырки в банке густое и сладкое сгущённое молоко. Но только вместо сладости в животе, ощущал холод и пустоту. Вокруг не было никого, кто мог бы прийти мне на помощь.

— Блиннн, если начнут бить сразу, то пока прибегут наши, меня просто изуродуют, — тоскливо подумал я, глядя как неторопливо приближаются враги. В этом то и был весь страх: в их уверенности в неотвратимость своей мести, сладкой мести, когда толпой можно было унижать… Бить сначала слегка, приводя своего обидчика всё в больший ужас от предстоящего и превращая его в амёбу, у которой нет уже никакого человеческого достоинства, гордости, а лишь одно — избежать наказания любым путём.

Я вполне натурально изобразил испуг и, суетливо вскочив с банкой сгущёнки в руке на ноги, прижался спиной к макету двухэтажного дома, чтобы не дать им окружить.

Азербайджанцы полукругом, молча окружили меня и незнакомый азер на хорошем русском языке, ядовито произнёс: — Ну что, сосунок попался… Долго мы ждали такого момента…

— Сразу бить не будут…, — мелькнула мысль и дрожащим голосом стал оправдываться, только бы протянуть время, пока не подскочат товарищи.

— Ребята…, парни… Да я ведь ни причём… Я ведь только Бушмелеву доложил, но не думал что он пойдёт разбираться… Да я сам… только не бейте меня… я всё сделаю для вас…

На гражданке мне никогда не приходилось сталкиваться с другими национальностями. Вокруг меня всегда в подавляющем большинстве были русские, или те кого считал русскими и был воспитан на принципах нерушимой дружбы народов. Но в армии впервые столкнулся с таким явлением как землячества, которые были особенно сильны среди кавказцев. Самое интересное, когда их было в коллективе один, два, то это были вполне нормальные, адекватные парни, с которыми можно общаться и даже дружить. Но когда их становилось в подразделении 5 и более человек они превращались в спаянную национальную стаю и непонятно из каких глубин ихнего национального самосознания вдруг подымалась мутная волна самых поганых, низменных, ублюдочных черт. Чувствуя силу в стае, они начинали ставить в коллективе себя выше других, при этом относясь к окружающим с глубоким презрением. Ладно бы лишь только презрение, но они не упускали возможности и унизить любого, кто не принадлежал к их стае или не с подобрастием относился к ним. Так как мы русские никогда не тяготели к такой стадности и жили, служили сами по себе, были, если так это можно было выразиться — одиночками, то с особым рвениям они старались унизить нас. Учебные подразделения практически все были укомплектованы русскими и русскоязычными национальностями, проживающими на территории Российской Федерации, но выходцев из Северного Кавказа и из кавказских республик не было ни одного. Лишь в четвёртом дивизионе, который обслуживал учебный процесс нашего полка было много рядовых азербайджанцев. Такое впечатление что их вылавливали в диких горах, где отсутствует элементарные понятия человеческого общежития, нормальных взаимоотношений, какой — либо культуры и воспитания. Как человеческий материал это были малокультурные и малообразованные солдаты, как правило пять — шесть классов, а мы курсанты, все поголовно, имели за плечами десятилетку, что было одной из неосознанных ими причин ненавидеть нас — курсантов. Азера в солдатской иерархии занимали особое место: они лежали на «тёплых местечках», были различными складчиками, каптёрами, поварами, хлеборезами и по сути настоящей солдатской жизни и не видели, но жили гораздо вольнее чем курсантское сообщество и нахождение на «тёплых местах» подымало их самооценку в своих собственных глазах на очень высокую планку. И при любом малейшем случаи, мы курсанты, получали от них пинки, толчки, щипки, а иной раз нас сильно били — ни за что, а так просто для поднятия своего скотского настроения, когда мы попадали в их распоряжение. Из — за этого все курсанты полка люто ненавидели азеров и просто ждали момента, чтобы выплеснуть эту ненависть.

И азера сейчас стояли и наслаждались моим нешуточным испугом. Я тянул время, а моих товарищей всё не было и не было. Насладившись первым испугом, эти ублюдки решили ещё больше меня испугать. Толстый азер размахнулся и сильным ударом выбил у меня из рук банку со сгущёнкой, а другой ударом ноги распылил кулёк с пряниками по полосе препятствий. Толстяк схватил пальцами меня за щёку и стал больно тянуть её, злобно шипя в лицо: — Ти миня ударил тогда… мине билё очень больно и я чичас буду тоже бить тибя долго и больно…

Кто то пнул под жопу, а потом они выстроившись в круг стали толкать меня друг на друга. Я мотался от одного к другому, ощущая как сила ударов постепенно увеличивалась, но били пока по корпусу, так — забавляясь. Дикий, торжествующий хохот, азартные, гортанные крики, удары ссыпающие со всех сторон и мысль: — Только бы не упасть…, только бы удержаться на ногах…, а то тогда запинают ногами…

Вдруг удары прекратились и, отлетев к деревянной стене макета здания, я смог перевести дух. Азера вновь обступили полукругом, готовясь к следующему этапу издевательств.

Хорошо говорящий азер, хищно оскалился: — Ты, салага, ещё не обоссался? Ничего сейчас обоссышься… Где часы? Давай их сюда…

— Слушай…, слушай… не бей меня, я часы комбату отдал…

— А сучонок, ну тогда мы сейчас пи…сить тебя будем…

Я похолодел от охватившего меня ужаса. Пока я особо не сопротивлялся, лишь закрывался от ударов руками, то теперь решил драться насмерть за свою честь.

— Парни не надо, — я скинул маску испуга с лица, поднял кулаки на уровень груди и ощетинился, — парни не делайте этого… я вас потом убивать по одиночке буду…

Толстый азер осклабился в плотоядной улыбке: — Ээээ, дарагой, Нада Фэде…, нада Фэде…, нада…, Иды сюда, — и потянулся руками ко мне.

Я сжался и отбил его руки, вызвав смех со стороны противника. Они пока смеялись, а я отбил ещё пару рук. Азера озлились, закричали и одновременно кинулись на меня, схватив за руки. Но я боролся, так как в последний момент увидел, как из — за угла столовой вывалила толпа товарищей и ринулась в нашу сторону. Азера, возбуждённые предстоящим поганым действием, даже не обратили внимание, что ситуация изменилась.

…Их били долго и остервенело, завалили в грязь и там пинали ногами и мне пришлось приложить достаточное усилие, чтобы оттолкнуть товарищей от этих уродов.

— Парни стой… Стой, я говорю…, — наконец — то оттащив последнего от лежащих в грязи азербайджанцев, я присел около хорошо говорящего.

— Значит, хотел меня отпи…сить?

Азер поднял окровавленное лицо и с непримиримой ненавистью посмотрел на меня.

— Так, понятно… значит ты ничего не понял. — Я замолчал, слыша как надо мной тяжело дышали товарищи, — ты же меня хотел обесчестить, сучара. Понимаешь? Так…, походя… Сука ты после этого.

Я внезапно озлобился: Дело надо доводить до конца — на половине пути останавливаться нельзя.

Поднялся с корточек, размахнулся и, совершенно не жалея, со всей силой дал азербайджанцу по яйцам. Тот утробно охнул и быстро — быстро засучил ногами, после чего ухватился руками за промежность и свернулся в форму эмбриона.

А я нагнулся к толстому азеру, который шустро стал отодвигаться от меня и испуганно залепетал: — Не нада… не нада…, — и тихо заплакал.

— Испугался…, а ведь ты меня не пожалел, когда я просил, — размахнулся и тоже без всякого сожаления и жалости врезал врагу в челюсть — только брызги и сопли в разные стороны полетели и тут же стал об его форму брезгливо вытирать окровавленный кулак. — Ладно, бить по яйцам тебе не буду. Но запомни и передай своим друганам. Русские долго запрягают, но быстро ездят. Не лезьте больше к нам, а то ведь убьём. Ты понял меня? Нас просто больше…

Толстяк быстро, быстро закивал головой, а я не удержался и снова ударил его по лицу, но уже без злобы, а так для порядка. Двое человек лежали без сознания, остальные лежали на земле, боясь пошевелиться, лишь хорошо говорящий периодически стонал, перекатываясь с боку на бок.

На следующий день меня вызвал к себе капитан Климович. Долго рассматривал и молчал, потом нарушил молчание: — Цеханович, ты знаешь, что с четвёртого дивизиона, по твоей милости, двое человек лежат в санчасти?

— Это, товарищ капитан, не люди, а скоты. Они хотели меня оттрахать в задницу, за то что я им не отдал часы. Как я ещё должен был поступить? Хорошо товарищи подоспели, честно говоря, если бы это произошло в первый же караул я бы их всех расстрелял… Вам, полку нужно такое ЧП?

Комбат возмущённо крякнул и завертелся в кресле: — Хорошо… хорошо… Там замполиты в штабе бучу подымают, типа — драка на межнациональной почве произошла. Ну, теперь, конечно дело повернём в другую сторону. А так, между нами — правильно поступили, задолбали они своим нацменством… В принципе, я по другому вопросу тебя вызвал.

— Лейтенант Князев, ещё месяца полтора назад, доложил мне что тебя и Панкова он хочет оставить у себя во взводе после выпуска. Как ты на это смотришь?

В принципе, я на это смотрел нормально. Ещё в феврале месяце подал рапорт на поступление в Коломенское высшее артиллерийское командное училище и оформлением моих документов занимался капитан Кручок. Поэтому когда Князев изложил мне и Панкову своё виденье насчёт нас, я был не против, считая, что уже в июле месяце поступлю в училище. Но две недели назад узнал, что меня прокатили и завернули документы на поступление в училище и на мой закономерный вопрос — Почему? — Капитан Кручок ответил, что то невразумительное. Поэтому решил ехать после выпуска служить в Германию и оттуда, на следующий, 1975 год, поступать в военное училище.

— Нет, товарищ капитан, хочу служить в ГСВГ… поэтому не хочу оставаться в учебке. — Своим отказом я поверг командира батареи в изумление.

— Почему? Объясни? Мне ведь Князев доложил, что ты согласен. И я хочу, чтобы ты служил у меня в батарее. Я с самого начала наблюдал за тобой и считаю, что из тебя получится толковый сержант.

Собравшись с мыслями, я честно объяснил причины своего не желания служить в учебке, а комбат озадаченно похмыкал, покрутил головой.

— Если честно говорить, то идея завернуть твои документы по училищу принадлежит мне. — Я в удивлении выкатил глаза, — хочу пояснить, чтоб тебе было всё понятно. Вот тебе оформили документы. Ты выпускаешься и остаёшься до июля в батарее. Поступаешь в училище и уходишь в Коломну, а у меня в штате батареи появляется дырка. Не хватает одного сержанта. И какой смысл мне тебя оставлять, спрашивается? А я нормальный командир батареи, думающий вперёд. Ты остаёшься после выпуска, работаешь сержантом у меня год, становишься старшим сержантом и поступаешь в училище, но уже опытным, обкатанным командиром. Вот такое моё виденье.

Теперь следующие аргументы хочу привести, чтобы ты подумал и остался в учебке. Ты остаёшься. Для молодёжи, которая сейчас придёт — Ты сержант, Ты авторитет. Это им придётся к тебе притираться, а не наоборот. Через полгода, если ты себя покажешь, а я уверен что ты покажешь, я тебя ставлю замкомвзводом. А в конце лета, в крайнем случаи осенью на ноябрьские праздники ты поедешь в отпуск. И до училища, вполне возможно, пару раз в отпуск съездишь. Вот какие у тебя вполне нормальные перспективы?

А теперь с другой стороны. Ты едешь в Германию и попадаешь в линейное подразделение, где все в куче — дембеля, черпаки, салаги, русские и нерусские. У тебя в расчёте такая же чехарда и ты должен вливаться в коллектив. Ставить себя сержантом в этом коллективе — то есть бороться за своё место под солнцем. И ты там как все. Ещё не ясно, что за дембеля попадутся к тебе в расчёт. Вполне возможно и твои любимые азербайджанцы. И на фиг тебе все эти проблемы? Про отпуск я вообще тебе не говорю. Здесь ты его получаешь, а там придётся зарабатывать. Вникни…

Я молчал, подбирая в уме слова, чтобы опять ответить отказом, но комбат моё молчание воспринял как колебание и предложил.

— Давай, поступим следующим образом. Через неделю выпускные экзамены. Ты думаешь на тем что я тебе сказал. Там подъедет твой командир взвода ещё с тобой пообщается и после экзаменов мы возвращаемся к этой теме. Понятно? Ну и хорошо… Иди.

До Группы Советских войск в Германии осталось 30 дней.

Экзамены, на удивление, сдал легко. Больше было переживаний. Единственно, где я не смог блеснуть, конечно, было Физо. Правда, пришлось выложиться и все забеги сдал на тройку. Силовые упражнения тоже на три, но вот подъём переворотом сделал только один раз. Хорошо хоть без разбега. Несколько раз со мной беседовал командир взвода, настаивая чтобы я остался в учебке, с разговорами подкатывал Панков, но я твёрдо стоял на своём — хочу служить в Германии. Были опасения, что меня просто оставят в приказном порядке, но и это лихо миновало и в конце концов все отстали от меня.

После экзаменов занятия прекратились: в основном занимались уборкой территории и впервые у нас появилось свободное время. Немного, но всё таки появилось. В какой — то степени мы уже были предоставлены сами себе. Старшина батареи Николаев несколько дней тому назад тоже ушёл на дембель, а вместо него старшиной стал сержант со второго взвода казах Иткулов. Конечно, это был не Николаев, который мог закрутить, завертеть батарею. Да и для самого Иткулова ещё было в новинку, командовать такой ордой. А мы сразу же воспользовались мягкотелостью нового старшины и могли себе позволить вести себя более вольно. Но всё равно внешне воинский коллектив батареи, как подразделение выглядело, как и прежде, но внутри котёл клокотал, и пар ещё сдерживался, хотя был готовый сорвать крышку в любой момент. И было непонятно — знают об этом, чувствуют ли эту ситуацию наши офицеры? Старослужащие сержанты, кто имел влияние на курсантов ушли на дембель, а оставшиеся вдруг поняли, что скоро грядёт час расплаты за все неправедные мытарства, которые они устраивали над курсантами. Но с другой стороны, надо было отдать должное и курсантской массе, которая справедливо рассудило: Есть справедливые сержанты, которые если и гоняли, наказывали курсантов то наказывали за дело. А есть скоты и чмыри, которые могли поиздеваться над курсантами, показывая кто в доме хозяин, хотя хозяинами по определению они не могли считаться. И в течении нескольких дней главной темой перекуров как раз и было обсуждение — с кем нужно разбираться по уезду из учебки, а кого в этот список не включать. Такая же обстановка была не только в нашей батарее, но и в других подразделениях и наверно и во всех частях нашей учебной дивизии.

После бурных обсуждений был вынесен курсантский вердикт. Не трогать — сержанта Иткулова, сержанта Крамаренко и ещё несколько сержантов нашей батареи. Это были справедливые сержанты и претензий к ним от курсантов не было. Ну, а наш Тетенов и другие, не попавшие в число справедливых, затосковали. Тетенов стал покладистым, даже вежливым и в минуты перекура первым доставал сигареты, угощая всех, даже тех кто не курил. Со мной стал советываться по разным вопросам, а когда я слегка выразил не желание идти дежурным по батареи, то младший сержант с напускным пониманием отнёсся к моей просьбе и пошёл сам дежурным. Я был не злопамятным и в какой то степени мне было даже жалко этого бестолкового сержанта и ни как не мог решить про себя то ли набить ему рожу в последний день перед уездом, то ли нет. Но до этого дня, дня присвоения звания младший сержант нам оставалось ещё чуть больше двух недель. Уже была известна и дата отправки нас эшелоном в Германию — 10 мая. А восьмого праздничным приказом нам и должны были присвоить сержантские звания.

Если раньше курсантская масса в целом была однородна и безлика и если и были авторитетные курсанты то они вынуждены были находиться в тени. Но в последние дни, как то вдруг, в среде курсантов появились лидеры, которые готовы были взять в свои руки выпавшую из рук сержантов власть. Наш взвод из — за удмуртов был разбит на несколько групп и лидеров во взводе было несколько, но до серьёзных конфликтов между ними не доходило. И явного лидера тоже не было. А вот в других взводах, где коллективы были более однородны, вдруг появились вожди, вождецы, вожаки, которые и решали внутри взводные проблемы. Но в батарее самым авторитетным курсантом был Юрка Комиссаров, без согласия которого теперь в подразделении не происходило ничего. Всё это кипело, бурлило внутри и ждало своего часа — восьмого мая, дня присвоения звания. Но неожиданно для всех, даже для офицеров, день этот наступил гораздо раньше.

…Наряд по столовой сегодня тянулся нудно, долго и после окончания обеда мы бесцельно слонялись по залам и никак не могли приступить к работе. Дежурным был Тетенов и он весь изнылся, пытаясь заставить нас работать. Но мы открыли окна и хорошо прогретый весенний воздух свободно вливался во влажную атмосферу полутёмных помещений, будоража наши молодые организмы. В самый пиковый момент всеобщего безделья в столовую ворвался взбудораженный Паничкин.

— Ребята Ура…, Поздравляю вас и себя в том числе. Только что командиру батареи принесли выписку из приказа командира полка о присвоении всем нам звания «Младший сержант». Приказ Љ 143 от 22 апреля 1974 года.

Громовое «Ура» потрясло застоявшийся, вонючий воздух столовой, а на наш радостный, воинственный вопль из своего кабинета встревожено выскочил пьяный вдрызг начальник столовой прапорщик Елатунцев.

— Что… что… Что произошло? Чего орёте? — Щуплый прапорщик испуганно бегал вокруг нас, считая что случился пожар, а потом внезапно сорвал со стены огнетушитель и дико стал оглядываться в поисках огня…

Со смехом отобрав у него огнетушитель, водрузили его обратно на своё законное место, а Фока, прямо в ухо прапора проорал: — Товарищ прапорщик, мы звание младший сержант получили, вот и орём от радости.

— Сынки…, сынки…, — Елатунцев растроганно пустил пьяную слезу и всё беспрестанно повторял, — сынки…, да я за вас… да я… Да я сейчас пойду и выпью за ваше первое звание…

Опасно кренясь из стороны в сторону начальник столовой побрёл куда то в сторону, но только не в свой кабинет.

Фока, вместе со своими друганами — удмуртами, совсем раздухарился: — Парни, а ведь сержантам не положено работать… Так чего мы здесь делаем?

И наряд по столовой, особо не задумываясь над последствиями, рванул на улицу. Около солдатского магазина, куда мы примчались за лычками, уже была изрядная толпа курсантов с других батарей, берущих штурмом и так хлипкие двери торгового заведения. Мы сначала озадаченно остановились, но потом с азартом включились в общую свалку, пустив вперёд тараном сплочённых удмуртов. Но я туда не полез, вовремя вспомнив о своём запасе ефрейторских лычек в тумбочке.

…Приподняв китель, я любовался аккуратно пришитыми жёлтыми лычками, когда в расположение взвода прибежал встрёпанный Тетенов.

— Цеханович, ты чего сидишь тут? Давай немедленно в столовую, мы ужин заваливаем, — Заполошно проорал командир отделения.

Я неторопливо надел китель и повертелся перед, усевшимся на табуретку, младшим сержантом: — Ну, как смотрится?

— Смотрится, смотрится… Только давай в столовую иди… Бегом…

— Утухни, Тетенов, ты что не видишь что перед тобой стоит младший сержант. Ты ведь сам полгода нам гудел — сержанты не работают… И чего ты ко мне прибежал? У тебя помощником Фока, вот и иди с ним совещайся насчёт ужина. Он сейчас около магазина трётся…, — я разговаривал с Тетеновым как равный и мой спокойным голос наверняка больше его убедил, что власть таких сержантов как он закончилась навсегда, чем если бы я это орал ему в лицо.

Тетенов убежал, а я прошёлся по расположению. Все, кто сумел достать или купить лычки, как у нас в батарее, так и в соседней пятой, возбуждённые сидели в своих расположениях и пришивали жёлтые галуны на погоны.

Входная дверь хлопнула и в расположение с гомоном ввалился весь наряд по столовой. Не было только Фокина и нескольких удмуртов. Они как вкопанные остановились перед расположением, увидев меня с сержантскими лычками.

— Боря, — изумлённо загомонила толпа, — ты то как вперёд нас успел купить…?

— Балбесы, — я крутанулся перед товарищами на каблуках, — это ж у меня ефрейторские лычки. Чего мне в очереди стоять?

Все с любопытством обступили меня и стали с завистью разглядывать погоны: — Смотрите, из- за того что ефрейторские лычки шире чем сержантские, так и смотрится ведь гораздо красивее. Боря, дай нам своих лычек…, — стали упрашивать сослуживцы, но к их разочарованию выдал атрибуты сержантской власти только нескольким товарищам.

Идти и готовить столовую к ужину всё таки пришлось. Пришёл Фока, быстро тоже пришил лычки и стал упрашивать вернуться в столовую. Хотя мы и сами понимали, что сорвать ужин и перенести на более позднее время, нам никто не позволит.

В варочный цех, куда я зашёл с Володей Дуняшиным, на свою беду забрёл толстый азер. Надо сказать, что после того как мы здорово их избили, азера притихли и старались избегать не только наш взвод, но вообще наезжать на курсантов. Но зная их подлую натуру, мы предполагали что они просто выжидали удобного момента. А когда мы уйдём в Германию и останется зелёная молодёжь, то они оторвутся уже на них по полной программе. Сегодня была не азербайджанская смена поваров, но толстый азер видать потерял бдительность и неосторожно появился в варочном цеху.

— Товарищ солдат Ко МНЕ! — Властно скомандовал я.

Азер мимолётно глянув на вошедших сержантов, даже не мог сначала врубиться, что это зашли вчерашние курсанты и его враги. Он снова рассеянно оглянулся на нас и продолжил что то бубнить старшему повару из русских.

— Солдат, ты оборзел что ли? — Вновь проорал я, но уже добавив в голос изрядной толики металла и угрозы.

Толстяк оглянулся и, поняв, что обращаются всё таки к нему, хотел агрессивно ответить, но узнав меня рот у него так и остался открытым. Самоуверенное выражение медленно сползло с лица, он побледнел и рванулся на выход. Убежать ему не удалось: там уже стоял младший сержант Дуняшин и многозначительно вертел в руках огромный половник.

— Ну, куда ты солдат побежал, когда к себе зовёт сержант? — Володя сильно ткнул половником азера в грудь и погнал его ко мне.

Русский повар, тоже из старослужащих, попытался вступиться за своего коллегу, но на его беду в варочное ввалились удмурты и Фока, которые мгновенно воткнувшись в ситуацию: ткнули в морду кулаком и осадили его обратно в угол.

Толстый азер стоял перед нами и усиленно потел.

— Что страшно? — Начал я ласковым голосом, — А ведь роли поменялись… Я тогда стоял вот здесь… Один против вас, а ты — такой смелый и отважный мне ножиком фартук протыкивал. Помнишь? Вижу… Помнишь. И я помню. Выбирай теперь, что с тобой делать: отпустить или ножиком потыкать…? Тоже большим.

— Отпусты миня, камандыр…, — умоляюще проблеял под общий смех азер. Но мой смех был злорадным.

— Хорошо, отпущу… Я не такая скотина, как ты… Но с одним условием, — я обвёл рукой грязные, огромные котлы и ткнул пальцем азера в грудь, — вот ты, вместо меня — сержанта вымоешь все котлы. Мне ведь теперь, братан, не положено работать…

Я даже приобнял его слегка за плечи, но азер было вспыхнул и выказал слабую попытку отказаться, типа это женская работа и ему кавказскому мужчине не положено, но Володя слегка, «чуть — чуть» стукнул его половником в лоб, отчего тот зашатался и через пару минут стал шустро и ловко мыть котлы. Нам только и оставалось следить, чтобы он неожиданно не выскочил в дверь или в окно. В залах происходило примерно тоже самое. Фока привёл с соседнего полка, недавно прибывшую молодёжь и те шуршали как суслики в траве, принимая Фоку за старослужащего сержанта. Лишь посудомойка не сумела никого выловить и теперь злобно гремела в своём помещении алюминевыми тарелками и кастрюлями. Приём пищи для полка мы всё таки не сорвали, но сдавать дежурство не остались и сразу же после ужина появились в расположении. Сержантов видно не было, все куда то попрятались. Лишь в пятой батарее бродили хорошо побитые друзья Тетенова. Досталось им хорошо: особенно сержанту Сорокину — ему выбили передние зубы за гнусную привычку кусать курсантов за ухо. Комаров красовался с синяком во всю правую сторону лица, а губы были как подушки. Теперь он тоже долго не сможет мастерски изображать полёт комара.

В третьем взводе вокруг Юрки Комиссарова сгрудилось человек десять и они о чём то вполголоса совещались.

— Боря, иди сюда, — позвал Юрка.

— От вашего взвода никого нету, вот ты и будешь делегатом.

— Ну…

— Принимаем решение насчёт своих сержантов. Составили список кого будем бить, а кого нет. На ознакомься.

Я пробежал глазами по коротенькому списку и в принципе был с ним согласен, помимо наших сержантов скотов, туда были включены и сержанты с пятой батареи.

— Я согласен со списком, но у меня есть два предложения. Первое: каждый взвод разбирается со своими сержантами сам. Есть в списке наш Тетенов, вот мы его и погнобим, а вы гнобите своих. И второе: предлагаю сержантов пятой батареи из нашего списка исключить. А то Комарова и Сорокина в конце — концов прибьём, а это уголовка. Пусть ими пятая батарея сама разбирается: им сегодня и так хорошо попало и думаю, попадёт ещё не раз.

Немного помитинговали по поводу моих предложений, в части касающихся Комарова и Сорокина, но не много и выработали окончательное предложение.

Сержантов Крамаренко, Иткулова и ещё несколько мы не трогаем, требования их по службе выполняем. Это справедливые сержанты. Сержантов Тетенова, Печёнкина и остальных, кто запятнал себя скотским и несправедливым отношением к курсантам отлупить сегодня ночью. Но каждый взвод своих. В последующем, до нашего отъезда несправедливые сержанты имеют право находиться с нами вместе и их никто трогать не будет при следующих обстоятельствах: все приёмы пищи, утренние полковые разводы и общие построения и время от отбоя до после утреннего построения. Всё остальное время мы их не должны видеть. Где они будут прятаться и скрываться от нас — это их проблемы. Если в означенное время они попадаются нам — то получают по мордасам.

— Боря, ты всё таки официально командир отделения, поэтому сходи к старшине и попроси его собрать всех сержантов через пятнадцать минут в Ленинской комнате.

Старший сержант Иткулов молча, с непроницаемо восточным выражением на круглом лице, выслушал меня. Помолчал и сказал одно единственное слово: — Хорошо.

В Ленинской комнате, куда мы, делегаты от взводов, зашли были не только сержанты с нашей батареи, но и с пятой. Сидел здесь и мой давешний обидчик, сержант с восьмой батареи в окружении дружков. Были и другие. Видать в остальных батареях тоже была не простая обстановка, а мы по активности и организованности опережали всех.

Дверь в Ленинскую комнату оставили открытой и там сразу же собралась толпа остальных курсантов, настроенных довольно решительно.

Юрка бойко довёл наше решение и причины, по которым они родились и в Ленинской комнате повисла напряжённая тишина. Сержанты переглядывались друг с другом, осмысливая изложенное. За дальним столом, вокруг сержанта — обидчика собрались старослужащие сержанты и тихо перекидывались короткими репликами. Мы спокойно стояли и ждали какой — либо реакции или ответного слова. Вроде бы стояли спокойно, но в душе было тревожно.

То что мы затевали пахло дурно, причём очень дурно и это могло для нас закончится совсем хреново. Несмотря ни на какие причины, мы подняли руку и бучу на командиров, пусть даже и командиров — сержантов. Поэтому, если кто то настучит или об этом окольными путями узнает командование — мало нам не покажется. Дело пахло тюрьмой, а в лучшем случаи дисбатом.

Но с другой стороны, мы тоже знали, что каждые полгода, при выпусках проходили подобные разборки между переменным и постоянным составом. И к чести сержантов они никогда и никого не сдавали, даже если разборки проходили довольно круто. Поэтому и на этот раз мы надеялись, что всё это останется между нами — это были наши разборки и офицерам тут просто делать нечего.

— Хорошо, — старший сержант Иткулов на правах хозяина нарушил молчание и с едва уловимой угрозой продолжил, — идите. Мы сейчас посовещаемся и тоже примем решение.

Совещались они в Ленинской комнате довольно долго, потом собрались и все ушли из расположения батареи. Лишь на вечерней поверке появился Иткулов. Как обычно, спокойно провёл вечернюю поверку, довёл указание на завтра и дал команду на отбой. Вроде бы всё как всегда, но мы уже знали, что сержанты полка, сговорившись с четвёртым дивизионом, решили сегодня ночью под любым предлогом выманить курсантских лидеров из расположения. Отлупить, изолировать их, а потом ворваться в расположение четвёртой и пятой батарей и покарать там всех остальных. Данной устрашающей акцией они хотели сломать сопротивление курсантов не только наших батарей, но и всего полка и силой вернуть былое влияние.

Мы тоже были готовы к такому развитию событий и сговорились: если ночью кого то будут подымать и выводить то тот даёт команду «Батарея подъём! Тревога!» — мы вскакиваем и вступаемся за своего.

Ночь вступила в свои права и несмотря на то что мы были взбудоражены, в ожидании развязки, здоровый и молодой сон сморил всех довольно быстро. Наряд по батарее стоял из проверенных курсантов и они обещали в случаи чего вовремя подать сигнал тревоги, но мы не учли опыта и военной хитрости старослужащих сержантов, которые добыли каким то образом офицерскую форму, одели в неё сержанта и использовали его как отвлекающий фактор.

В четыре часа утра в расположение батареи зашёл лейтенант с повязкой «Начальник патруля» на рукаве кителя. Дневальный привычно представился и спросил цель прибытия.

— Где остальной наряд? — Хмуро спросил подставной офицер.

— Дежурный спит, а второй дневальный в туалете порядок наводит.

— Давай его сюда…

Дневальный сошёл с тумбочки и направился в туалет, не видя как за его спиной тихо открылась дверь и в неё бесшумно проникло несколько человек.

— Николай, иди сюда… Тут начальник патруля чего то вызывает? — Окликнул товарища дневальный, войдя в туалет и тут же был схвачен сзади. Ладонью ему плотно закрыли рот, а проскользнувшие в туалет нападающие накинулись на второго, растерявшегося курсанта, не дав ему даже пикнуть. Связав обоих и заткнув кляпом рты, точно таким же манером сняли и связали наряд по пятой батарее.

Нейтрализовав наряд, на пятачке перед оружейными комнатами пятой и четвёртой батареи сосредоточились до шестидесяти сержантов и солдат с четвёртого дивизиона. Здесь же были и азербайджанцы, жаждущие над нами реванша. Расчёт у старослужащих был на то, что они, изолировав лидеров, ворвутся в расположение, жестоко отлупят остальных активистов, а основная масса курсантов, напуганная расправой, зассыт вступится за товарищей.

…Я проснулся от громкого вопля «Батарея… Подъём! Тревога!» и тут же скатился со второго яруса кровати. Недаром нас учили и гоняли сержанты — практически вся батарея, да и соседи по этажу тоже, в несколько секунд вскочили с кроватей и были готовы к бою. Благо мы легли спать на этот случай одетыми. В третьем взводе виднелась около Комиссарова растерянная фигура младшего сержанта Печёнкина, которого послали вызвать к старшине Юрку и там его нейтрализовать, а у оружейной комнаты колыхалась толпа старослужащих. Большинство курсантов выскочило на центральный проход и нерешительно замялись, не слыша дальнейшей команды. Старослужащие тоже на мгновение растерялись, не ожидая такого поворота событий. Заминка с обеих сторон длилась не долго и две толпы курсантов и старослужащих, молча ринулись друг на друга. Пространства для драки было мало и если бы силы были равными, то старослужащие нас бы заломали. На их стороне был опыт, они были старше нас, а год — полтора совместной службы сплотили их и им было за что драться. С нашей стороны был только молодой напор, желание выпустить пар, так как по большому счёту настоящей злобы к сержантам у нас не было. И численность. Ею мы и взяли вверх над своим противником, да ещё безбашеностью. По настоящему дрались лишь первые шеренги, а остальные орали, подбадривая своих, и ожидали своей очереди прорваться в первые ряды. Такая же свалка царила и в пятой батарее. Через минуту схватки в ход пошли подручные метательные средства и несколько десятков тяжёлых, армейских табуреток полетели в тылы старослужащих, что и предопределило исход схватки. Крики, вопли поражённых «метательными снарядами» деморализовали дерущихся в первых шеренгах и толпа старослужащих, осыпаемая ударами и пинками, развернулась и понеслась на выход из батареи. Если сержантов и старослужащих солдат просто били и били довольно аккуратно, без особой злости, а так для порядка. То азеров, которых сумели отрезать от выхода, били с остервенением и ни у кого не было жалости, так как практически у каждого курсанта накопилось много обиды и ненависти к этим далеко не лучшим представителям азербайджанского народа. Хорошо поколотив плачущих, размазывающих сопли, слёзы и кровь по небритым рожам, азеров ставили на подоконники и заставляли прыгать со второго этажа на спортивный городок. Если кто то из них отказывался, то его просто сталкивали вниз. Им ещё повезло, что наша батарея располагалась не на третьем или четвёртых этажах.

Не знаю, где был во время драки дежурный по полку, дежурка которого располагалась на первом этаже под нами, но он прибежал лишь через пять минут, как последнего азера вытолкали в окно. На месте драки был бардак, кровь, разорванное обмундирование, шапки, ремни…, но в расположении взводов на табуретках аккуратно разложенное обмундирование, шеренгами стояли кирзовые сапоги, обмотанные портянками и «глубоко» спящие курсанты. Дежурный бурей промчался через наше расположение в пятую батарею и застал там такую же мирную картину.

— Четвёртая, пятая батареи … Подъём! — Неистово заорал дежурный — Строиться на центральном проходе…

Через минуту строй курсантов замер, являя собой образец дисциплины и армейского порядка.

Старший лейтенант прошёлся вдоль строя и стал оттуда выдёргивать курсантов со следами драки на лице и на обмундировании, которых набралось только в нашей батарее около тридцати человек.

— Откуда синяк? — Ткнул пальцем в грудь курсанта.

— Поскользнулся, товарищ старший лейтенант…

— А у тебя почему разбита губа?

— На меня напали и я подрался с неизвестными мне солдатами не нашего полка…

— При каких обстоятельствах порвал китель?

— Зацепился за кровать…

Диапазон ответов был широкий и лаконичный, но когда дежурному по полку дежурный по батарее доложил, что в туалете лежат связанные дневальные, он как то сразу сник и растерялся, поняв что ему тоже придётся отвечать за такую херовую организацию службы. Он ещё больше растерялся, когда развязанные дневальные заявили о нападении неизвестных лиц, переодетые в офицерскую форму, на наряд.

Мы продолжали стоять, пока не прибежали, вызванные по тревоге комбат и командиры взводов. К этому времени появились и сержанты. Лишь один Иткулов был без следов побоев, так как вовремя закрылся в каптёрке. Остальные блистали синяками, ссадинами, разбитыми мордами и разорванным обмундированием.

Капитан Климович молча прошёлся вдоль строя, вышел на середину и несколько раз качнулся с носка на пятку и веско изрёк: — Через пятнадцать минут лычек на погонах не вижу. Разрешаю их пришить только в ночь отправки…

Увидев как мы беспрекословно и быстро выполнили приказ командира батареи, сержанты взбодрились, считая что конфликт исчерпан и они вновь на коне. Но утром, на завтраке произошёл неприятный инцидент, поставивший над всем окончательную точку и заставивший сержантов смириться с ситуацией.

На завтрак мы шли как обычно: старшина зычно подвал команды и ревниво следил за их выполнением. А мы шлифовали асфальт чётким строевым шагом, рисуясь своей слаженностью перед новобранцами, с завистью смотревшими на нас. За десять шагов до входа в столовую Иткулов остановил строй и привычно скомандовал: — Сержанты зайти в столовую.

Обычно, сержанты идущие в первой шеренги, степенно заходили в помещении, а потом — по команде — «Справа, в колонну по одному, в столовую — Бегом Марш» — трусцой забегали мы, курсанты.

Но тут по команде «Сержанты зайти в столовую» курсанты батареи, грубо оттолкнув сержантов в сторону, толпой ввалились в столовую.

Всегда спокойному Иткулову изменила выдержка и разъярённый старшина ворвался в столовую, за ним жалкой кучкой теснились сержанты, а мы не обращая внимания на них спокойно рассаживались за столами. Старшина сразу же подлетел к Юрке Комисарову и заорал на него.

— Вы чего себе позволяете, товарищ курсант?

Юрка спокойно посмотрел на Иткулова и, ни капли не смущаясь, ответил: — Старшина, ну ты же подал команду — «Сержанты зайти в столовую» — вот мы и зашли.

Комиссаров обвёл рукой столы батареи, откуда со спокойной решимостью наблюдали за развитием событий остальные: — Старшина, это не важно что у нас нет лычек на погонах, но я и остальные — сержанты и вам придётся с этим смириться.

Иткулов от услышанного впал в ступор, а Юрка ободряюще похлопал его по плечу и дружелюбно предложил: — Давай, подавай команду на приём пищи…

Батарея дружно застучала ложками, загремели черпаки раздатчиков пищи и сержанты, которые раньше имели право на самые лучшие порции и куски, теперь робко сидели на своих местах старших столов.

Как по закону подлости, на нашем столе оказалось лишь девять комплектов посуды и естественно Тетенову ни ложки, ни чашки не досталось, который через минуту тихо спросил: — Ребята, а что чашки и ложки больше нету?

Честно говоря, мне в этот момент стало жалко сержанта, но вспомнив как он «справедливо», делил масло, забирал себе почти половину мяса, рыбы и сахара, жалость пропала и я грубовато предложил: — Ну…, раз нету, сходи и достань.

Через пять минут с чашкой и ложкой он нарисовался у стола, но ему ничего не досталось…

До ГДР осталось 17 дней.

… ВСЁ… ВСЁ… Прощай учебка! Прощай родной артиллерийский полк! Радостные и счастливые, торжественным маршем, под звуки бессмертного марша «Прощания Славян» полностью экипированные, мы проходили мимо трибуны перед штабом дивизии и в великом возбуждении кричали «УРАаааа!!!!» командиру дивизии, у которого блестели слёзы на глазах, офицерам толпившимся вокруг трибуны, молодёжи, с завистью глядевшими на наше шествие от казарм и видевшие себя, как они через полгода также будут проходить мимо трибуны, городку, плацу, казармам, учебным полям, Турецкому валу, Долине Смерти, деревне Порошино с оставшимися тремя избами… ВСЕМ, ВСЕМ, УРАААААА!

Пройдя мимо трибуны колонны уходили в сторону станции, где нас уже ждал воинский эшелон из двадцати двух пассажирских вагонов и одного товарного, где располагалась полевая кухня.

Перед вагонами, нас ещё раз проинструктировали по правилам поведения при следовании в воинском эшелоне, представили администрацию эшелона, они же наши «покупатели», распределили сержантов старшими вагонов, которые прибыли с «покупателями» с Германии, назвали номер эшелона и объявили об посадке.

Наш взвод, кроме Сергея Панкова, который остался в учебке, разместился в восьмом вагоне вместе с третьим взводом. Произвели посадку и поехали, мелькнули в последний раз второй караул и Калиновка. Всё…, учебка позади впереди неизвестное будущее и как оно сложится для каждого из нас — неизвестно. Учили нас добросовестно и как специалистов — командиров орудий Д–30 подготовили хорошо. Психологически и теоретически как сержантов — младших командиров обучили, натаскали, подготовили, заложили необходимый фундамент знаний, но одновременно и запугали. Особенно в этом усердствовали сержанты ни дня не служившие в линейных подразделениях.

— …Тут вы все в одинаковых условиях, все одного призыва, делить вам нечего и отвечаете только за себя, а вот приедете туда, дадут вам расчёт, где куча разных призывов, деды, черпаки, салаги и ты помимо того, что должен рулить этой бандой, должен ещё полностью за них отвечать и отвечать по полной программе. Здесь вы все русские, а там чурки, кавказцы и масса разных национальностей, каждая из которых хочет взять верх над другими. — Примерно так они рассуждали, стращая будущей службой.

Не знаю как других, но меня эти байки не пугали. Я нормальный пацан и всегда, в любом коллективе у меня не будет проблем с окружающими людьми. Ну а если что, то и подраться не побоюсь. Меня почему то больше волновал вопрос поддержки моего сержантского реноме. Служба в учебки приучила нас к уважительному отношению к званию «Сержант» и вбило мне, чисто на психологическом уровне, что сержант, тем более толковый сержант, при любом раскладе выше любого солдата. Не важно молодой он или увольняемый. Выше и всё. И меня больше волновал вопрос — А как мне реагировать если мой подчинённый, опять не важно молодой он или старослужащий, обратится на «Ты»? Что делать? Я ведь сержант! Я ведь его КОМАНДИР!

Впрочем, недолго поразмыслив, решил на время пути отбросить эти грустные размышления и отдаться созерцанию меняющегося пейзажа за окном и ничегонеделанью. Тем более, что до нас довели порядок движения в Германию: четыре дня едем по Союзу, в Бресте пересаживаемся в товарные вагоны и в четыре дня проезжаем Польшу. К началу восьмого дня мы прибываем в немецкий город Франкфурт на Одере, на пересыльный пункт ГСВГ. Оттуда нас поездами развезут по пересыльным пунктам армий, а оттуда конкретно по частям. Так что впереди около двух недель, когда можно просто ехать, ни о чём не переживая.

Впрочем, приятное путешествие через половину страны особо и не запомнилось. Мы спали, ели, опять спали, смотрели в окно и отдыхали, наслаждаясь каждой минутой безделья. Погода была отличная, отчего окна во всём вагоне, как и во всём эшелоне, были опущены и мы гроздьями торчали и висели в них, весело перекидываясь озорными словами с девушками, когда поезд медленно проезжал вдоль станций.

Как то глубокой ночью, на крупной узловой станции, на соседнем с нашим эшелоном пути, остановился эшелон с призывниками, ехавшими к месту службы. Открытое окно нашего купе оказалось напротив такого же открытого окна призывников, откуда сразу же высунулось несколько подстриженных под ноль голов.

— Парни, куда вас гонят?

— Да вот говорят, что в какую то учебку на Урале…

— Оооо, а мы вот только что с учебки и тоже с Урала… Сержанты и едем служить в Германию, — тут же похвастались мы.

— Ну, как там? Говорят концлагерь…

— Да ничего. Тяжело, конечно по первости, но жить можно. Главное слушайтесь сержантов и сами башкой думайте. Если на гражданке нормальными парнями были, то в учебке не пропадёте. Не вы первые, не вы и последние… Не сссыте ребята. Лучше скажите как у вас с домашней жратвой.

— Спасибо за совет, а жратвы у нас навалом. Родичи…, тут насовали. Держите.

И в наши руки сначала попал целиком жареный гусь, с аппетитно прожаренной корочкой, потом полетела колбаса, курицы, яйца целые и мятые, опять несколько куриц, конфеты, даже пару плиток шоколада, сигареты. Соседний вагон суетился и к нам в окно летели всё новые и новые порции жратвы. К сожалению, свистнул наш тепловоз и провожаемые благодарным криками мы двинулись дальше.

К вечеру четвёртого дня, подъехали к Бресту. Эшелон медленно и тягуче, слегка постукивая на стыках, тянулся вдоль редких домишек окраины города. Притихшие от понимания, что через несколько часов пересечём границу чужого государства, где всё будет чужое, где на тебя ложится персональная ответственность за защиту своего государства, за поддержку в твоём лице авторитета Советской страны, Советского человека, заставила нас по другому смотреть на окрестности, медленно проплывающие за окном.

Но молодость и безбашенность берёт своё. Недолго мы были в таком серьёзном раздумье. Наш, медленно ползущий вагон, поравнялся с пожилым мужиком, с муравьиным упорством и старанием тащившим вдоль железнодорожной насыпи три длинные доски. Мужик их наверняка где то украл, а по тому взмыленному виду и состоянию в котором был, украл он их достаточно далеко. Но мужик упорно тащил добычу, не собираясь останавливаться на перекур, лишь косясь глазами на наш состав и на сержантов молча глядевших на него из открытых окон.

— А на хрена нам в Германии советские деньги? — Вдруг прозвучал чей то голос и первая зелёная трёшка полетела из окна под ноги мужчины, потом туда упало пару синих пятёрок, дождём посыпались бумажные желто — коричневые рублёвики, среди которых иной раз мелькали краснотой десятки и железная мелочь. Потрясённый денежным дождём мужик, с грохотом отбросил доски и стал судорожно, с пылью, с мелкой щебёнкой, горстями загребать с земли деньги и рассовывать всё это по карманам. Наш дурной почин продолжил следующий вагон и на совсем обалдевшего от такой удачи мужика вновь обрушился денежный дождь. Эшелон медленно проплывал мимо аборигена, ползующего по земле, начисто забывшего о досках и взвывающего к каждому вагону — Ещё…, Ещё…, Давай ещё…

Стемнело, когда мы прибыли на границу, где должны перегрузиться в товарные вагоны. Здесь кончалась наша советская колея и начиналась более узкая европейская. Маленькие, кажущиеся игрушечными товарные вагоны, в которые мы загружались по взводно, позабавили нас. Место перегрузки ещё не было оцеплено пограничниками, поэтому тут наш эшелон в большом количестве уже ожидали лоточницы с продуктовыми товарами.

— Сынки, налетай…, покупай… По Польше будете ехать, там ничего не купить…, сплошная нищета…

Как оказалось не все выкинули деньги и у многих из нас остались довольно солидные, по советским меркам, суммы. С лотков сметалось всё: конфеты, пряники, печенье, шоколад, сгущёнка, банки с консервированными фруктами и компотами. И с каждой минутой процесс торгового оборота только нарастал.

Парни выгребали из карманов всё, складывались уже вагонами и брали сразу весь товар, вместе с лотком, платя за всё сто рублей. Хотя там товару было, по моей прикидке, всего рублей на сорок.

— Берите, сынки. Берите… Да оставьте себе лоток… Мне он не нужен, — Засунув деньги в карман, лоточница мигом исчезала, чтобы появиться через пять минут с новым лотком товаров. Место было бойкое и лоточницы зашибали здесь хорошую деньгу и наверняка делились с погранцами. Потому что как только товар перестали брать, прозвучала протяжная команда — Эшелонннн, Строитьсяяяя!

Процедура проверки списочного состава пересекающего государственную границу и посадка в товарные вагоны, заняла полтора часа. Ещё минут двадцать вдоль состава бегали железнодорожники, вальяжно выхаживали пограничники и состав медленно двинулся вперёд, а через 800 метров и сама граница. Прощай Союз — здравствуй Польша, а по большому счёту — Здравствуй Германия.

— Слезай, — послышалась команда старшего машины от кабины. Мы удивлённо выглянули из кузова и, увидев что она остановилась на автомобильном мосту как раз на его середине, не стали выполнять непонятную команду. С чего было вылезать из машины — непонятно.

Послышались сильные удары кулаком по кузову и снова зычная команда: — Слезай…, вы чего там заснули?

Ничего не поделаешь. Мы начали выпрыгивать на дорожное полотно и с любопытством стали оглядываться. Широкая и мутная река внизу, автомобильный мост, с мощными железными фермами, противоположным концом уходящий в город, который тут же сразу и начинался. И красивенный замок. Не тот классический, с мощными, высокими, зубчатыми стенами и башнями. Нет. Одно огромное, величественное, средневековое здание, стены которого, с узкими забранными решётками окнами, сами являлись оборонительными рубежами.

— Ко мне, товарищи сержанты. — Позвал к себе прапорщик, стоявший у перил моста, а когда мы собрались вокруг него, стал рассказывать. Оказывается, под нами протекала река Эльба, а город на том берегу Торгау. Дальше бы он мог и не рассказывать. В моей памяти название реки Эльба и город Торгау, сразу вытащили дальнейшее — Встреча американских и советских войск в мае 1945 года. Именно здесь и я с ещё большим интересом стал слушать рассказ пожилого прапорщика, — …вон, смотрите. На берегу стоит памятник в честь этого события.

Действительно, на набережной, в метрах пятидесяти стоял серый гранитный обелиск изображающий четыре флага союзных стран.

Постояв ещё минут десять на мосту и перекурив, мы тронулись дальше, а я погрузился в размышления. Заканчивался мой путь в линейное подразделение и уже через два часа увижу своих подчинённых и новый коллектив, который на полтора года станет моей семьёй и домом. Как оно сложится и как будет проходить служба — всё это было крыто мраком будущего. Глядя на задумчивых товарищей, я видел отражение таких же самых мыслей и на их лицах. Сегодня мы переночевали в штабе дивизии, который располагался в городе Витенберг. Дивизия была танковой. Часть сержантов оставили для дальнейшей службы здесь, а нас, остальных двадцать человек, принял прапорщик Янковский и он должен отвезти за девяносто километров в какой то город Ошац, где мы и будем служить в артиллерийском полку. С Володей Дуняшиным расстался на сборном пункте первой танковой армии в Кениксбрюке, а сейчас со мной в кузове ехало только двое знакомых мне курсантов. Это Саша Шушкевич, он был с третьего взвода с нашей батареи. Я немного его знал: парень неплохой, но чересчур мягкий. Даже не представляю, как он будет командовать. И как по закону подлости младший сержант Фокин. Остальных не знал — они были с других батарей.

Через сорок минут езды заскочили в небольшой, красивый и уютный как на картинке, немецкий городок, на окраине которого мелькнуло название Dallen. Ещё через пятнадцать минут потянулись окраинные улицы более крупного города. Сначала пошли новостройки, но постепенно они сменялись домами старой постройки. Улица пошла вверх и с её верхней точки, мы увидели почти весь город с высокой, красивой кирхой в центре старой части.

— Вот бы в таком городе остаться служить? — Мелькнула у меня мысль.

Грузовик бодро преодолел верхнюю часть улицы, свернул на развилке влево и покатил вдоль высокого, выкрашенного зелёной охрой забора. Проехав метров двести, свернул влево и, въехав через открытые ворота на территорию военного городка, тут же остановился.

— Слезай! — Опять послышался голос прапорщика и мы, похватав свои вещмешки, стали выпрыгивать из кузова.

— В одну шеренгу Становись! — Через несколько секунд строй замер, а прапорщик продолжал командовать, — Равняйсь! Смирно! Равнение На Средину!

И чётким, строевым шагом двинулся к невысокому крыльцу штаба полка, где толпилось несколько офицеров. А впереди них высокий, крепкий, но с огромным животом подполковник.

— Товарищ подполковник, группа сержантов в количестве двадцати человек доставлена из штаба дивизии. Старший группы прапорщик Янковский.

— Вольно, — я думал, что подполковник с таким животом, кряхтя от усилия, начнёт спускаться к строю, но офицер на удивление резво скатился к нам и ткнул Шушкевича пальцем в грудь: — Когда, младший сержант, ты принимал горячую пищу?

— Неделю назад, товарищ подполковник. А так кушали сухпай…

Подполковник гневливо обернулся к остальным офицерам и выглядывающему из окна дежурному по полку.

— Вот чего с ними разговаривать… Я не хочу разговаривать со своими голодными подчинёнными. Демьянов… Демьянов… Начпрод…

— Я, товарищ подполковник, — из окна второго этажа высунулась кудлатая голова офицера.

— У тебя всё готово?

— Так точно, товарищ подполковник, давно ждём.

— Хорошо. Янковский веди сержантов в столовую. Покорми их. И сюда. — Подполковник повернулся к штабу, — Дежурный, всех командиров подразделений через двадцать минут тоже сюда.

В чистой и светлой столовой, час тому назад прошёл обед, но для нас держали два накрытых стола. И как только мы расселись, туда выставили кастрюли с горячим первым и вторым. К нашему изумлению качество приготовленной пищи было неизмеримо выше того, чем мы питались в учебке. Не сказать, чтобы нас там кормили хреново, но то что подали здесь по указанию начальника столовой было практически домашней пищей.

— Кушайте, кушайте сынки. Оголодали наверно в эшелоне? Ну, ничего теперь отъедитесь и через пару месяцев будете такие же слоны как и эти, — пожилой прапорщик мотнул головой на откормленных, здоровенных солдат с кухонного наряда.

Отобедав и наевшись от пуза, общее мнение у всех было таково — наверняка, такой вкусный обед был приготовлен специально к нашему приезду. А вечером опять будет обычная армейская шняга. Пока шли обратно к штабу, мы немного огляделись и военный городок нам понравился. Большой плац, за ним хорошо оборудованный спортивный городок. А сразу за городком виднелся большой серый корпус спортзала. Слева от плаца располагались три трёхэтажные казармы жёлтого цвета нашего арт. полка, наполовину скрытые большими, старыми деревьями. Таких я ещё не видел, но как объяснил прапорщик Янковский это были каштаны и грецкий орех, из-за чего мы ещё с большим любопытством оглядывали территорию полка. Пока мы кушали словоохотливый прапорщик рассказал немного и историю городка. Это старый немецкий городок и при фашистах здесь располагался тоже артполк, только на конной тяге. А после войны разместился наш полк. На другом конце плаца были ещё две казармы. Но там размещались отдельный сапёрный батальон и автобат. При въезде в городок симметрично стояли два трёхэтажных здания: штаб нашего артполка и штабы автобата и сапёрного батальона. Перед крыльцом штаба перекуривала большая группа офицеров и прапорщиков, ожидающих нашего прихода. Янковский вновь выстроил нас лицом к штабу, а напротив нас выстроились пришедшие командиры подразделений и командир полка начал наше распределение.

— Вчера специалистов первыми разбирали БУиАР, а сегодня, товарищи офицеры, начнём с первого дивизиона. Чумаков…, капитан Чумаков… Где Чумаков? Понятно… Чумаков как всегда опаздывает. Вторая батарея, старший лейтенант Булатов.

Из строя вышел длинный-длинный старший лейтенант с открытым, улыбчивым лицом. За ним двигался здоровенный прапорщик с мрачным выражением лица и с жуткими глазами, взгляд которых приводил любого солдата в ужас.

— Не хотел бы к ним попасть, — я сжался, а потом с облегчением перевёл дух, когда они прошли мимо, скользнув по мне равнодушным взглядом. Дошли до конца и, вернувшись, остановились напротив меня. Тут то я и рассмотрел, почему у прапорщика такой жуткий взгляд. Зрачки обоих глаз имели не круглую форму, а были рваными и неправильной формы. Это я потом узнал, что старшина второй батареи прапорщик Гайдуков в прошлом был хорошим боксёром, но в одном из поединков получил такую вот травму глаз. Зрение не нарушилось, но зрачки на всю жизнь остались рваными.

— Ну что, старшина, берём вот этого, — палец комбата поднялся и у меня сжалось сердце, но он ткнул в грудь рядом стоящего Шушкевича.

— Берём, — буркнул старшина, а Булатов ткнул пальцем ещё одного, — и этого… Всё, товарищ подполковник, мне нужно только двое.

Командир полка повернулся к строю офицеров: — капитан Мишкин, прошу.

В отличии от весёлого и лёгкого Булатова, капитан Мишкин был угрюмым по жизни мужчиной, и старшина, невысокого роста кавказец, был ему подстать: хмурый и неулыбчивый.

Мишкина и его старшину моя персона также не заинтересовала и они выбрали тоже двоих рослых сержантов.

Распределение продолжалось, командиры батарей выбирали себе по два-три человека и уходили. Строй наш таял и ни один из командиров батарей не остановил своего заинтересованного взгляда на мне. Чем я им не глянулся — не понимаю, но меня все дружно игнорировали. К концу распределения я остался один, никому не нужный. И тут из-за угла вывернул ещё один офицер.

— О, и капитан Чумаков наконец то появился, — язвительно протянул командир полка и тут же деловито спросил, — тебе сколько сержантов надо?.

Невысокого роста, чумурдоновского вида офицер подошёл к нам и козырнул.

— Одного, товарищ подполковник.

— Вот, как раз один тебе и остался. Забирай.

Я шёл рядом уже со своим командиром батареи и искоса поглядывал на него. Худощавый, быстрый в движениях, большой нос на худом, слегка перекошенном лице. Ну, не глянулся он мне. Не добавляло мне энтузиазма и то, что в батарею я попал один. Фока попал в седьмую батарею и с ним туда ушли ещё двое. То есть было на кого опереться. А мне вечно достаётся всё самое трудное. И в батарее буду один.

Первая батарея располагалась на третьем этаже, на этом же этаже как мне сказал комбат, располагалась ещё вторая батарея, что мне сразу же подняло настроение. Хоть к Шушкевичу можно было сходить и пообщаться.

— Смирно! — Рявкнул дневальный.

— Вольно! — Комбат махнул рукой и тут же приказал, — батарея Строиться.

В канцелярии капитан быстро записал мои данные в штатную книгу и надолго задумался над чем то своим, глядя отсутствующим взглядом на меня. Потом встрепенулся: — Ладно, сержант, не дрейф. Ты у меня будешь командиром второго орудия. Сейчас представлю тебя батарее, ну и твоих подчинённых. Парни неплохие, но ты будешь в расчёте самый молодой. Персонально это: наводчик Камалетдинов, 8 классов образования, увольняемый. Грамотный, подготовленный, специалист первого класса. Замковый Дмитриев, 5 классов образования, увольняемый, хороший специалист, запросто может работать наводчиком. Заряжающий Руфулаев, девять классов образования, азербайджанец, но плохо знает русский язык. Прослужил год. Есть у тебя в расчёте ещё водитель, но это молодой солдат и сейчас проходит службу на сборах водителей. Расчёт спаянный. Там был командиром орудия сержант Широв, но его три дня тому назад перевели во взвод управления дивизиона. Так что тебе повезло.

Как мне «повезло», я узнал через пять минут. Мы вышли в коридор, где уже стоял весь личный состав, с живым интересом уставившись на меня. Я тоже, в свою очередь, быстро пробежался взглядом по строю и сразу же отметил разительную разницу между курсантским строем в учебке и строем линейного подразделения. Там мы были все на одну колодку, практически одной национальности и стояли по ранжиру. Достаточно выдернуть одного курсанта из строя и почти безошибочно, по нему, можно судить в целом по подразделению.

Здесь всё было по другому. Во-первых: в строю много было нерусских лиц — узбеки, туркмены, азербайджанцы, казахи, армяне, грузины, якуты, пару человек явно с Северного Кавказа. Во-вторых: это взгляды и манера поведения в строю. Сразу выделялись дембеля. Они точно так же как и остальные стояли в строю по стойке «Вольно», но от них веяло независимостью, опытом, силой и уверенностью, что в батарее на предстоящие полгода они полноправные хозяева и авторитеты во всех вопросах. И их взгляды снисходительно оглядывали меня, типа: ну что ж посмотрим…, посмотрим…, что ты за птица? Другая группа это прослужившие год. От них не веяло той силой и хозяйской уверенностью, но это были люди, которые все своей службой сумели подтвердить свой нынешний статус в подразделении, своё право на голос и власть в батарее после старослужащих. И молодёжь, то есть те кто прослужил так же как и я полгода. Те смотрели настороженно, готовые к любой напасти с любой стороны. Но они ещё не переступили той грани, когда с них снимался статус молодняка. Когда можно будет слегка расслабиться. Молодые солдаты всё ещё находились на сборах молодых солдат и придут в подразделения лишь через две недели.

Особняком смотрелась группа солдат, выглядевших явно старше, даже старослужащих. Те смотрели спокойно и уверенно.

— Батарея, Равняйсь! Смирно! — Строй замер, а комбат, обежав взглядом батарею, скомандовал, — Вольно!

— Товарищи сержанты и солдаты, представляю вам младшего сержанта Цеханович, командира второго орудия. Все его требования и приказы выполнять точно и беспрекословно. Прошу ему оказать всемерную помощь, чтобы он как можно быстрее влился в коллектив и стал его полнокровным членом. Первый взвод шаг Вперёд. — Человек пятнадцать шагнуло вперёд, — Это твой первый взвод. Замкомвзвод сержант Фёдоров.

Круглолицый, среднего роста, плотный сержант шагнул вперёд и невозмутимо уставился на меня.

— После построения, определить его на место и ввести в курс дела. — Фёдоров кивнул головой и ответил «Есть!».

— Всем разойтись и заниматься дальше согласно плана. Второй расчёт на месте.

Строй батареи рассыпался и солдаты пошли к ружейной комнате получать оружие для его чистки.

— Ну, вот твои подчинённые — Камалетдинов, Дмитриев и Руфулаев. Ты с ними знакомься, а я пошёл заниматься своими делами.

Я остался стоять напротив маленького строя, сбоку молча стоял Фёдоров, с интересом ожидая дальнейшего действа с моей стороны.

Камалетдинов, высокий татарин, на полголовы выше меня и наверняка сильнее чем я, смотрел на меня оценивающе. Дмитриев, русский, ростом с меня, крепыш, тоже физически сильнее. Смотрел снисходительно: дали, мол, нам пацана. Руфулаев, азер: ну, этого я загну под себя на раз-два. Слабак. Тут даже и сомневаться не приходится. Взгляд неуверенный, бегающий.

Что я могу сейчас им сказать? И как? Поэтому подал нейтральную команду — «Разойдись». Камалетдинов неопределённо хмыкнул, но ничего не сказал и все трое пошли в ружейную комнату.

Последующие три часа прошли в обустройстве на месте. Замкомвзвод, которого звали Николай, определил мне койку, ознакомил с расположением батареи и дивизиона. Понравилось то, что каждый взвод имел свою комнату. Провёл по территории полка. После за меня взялся старшина, который принял привезённое мною имущество. Появился командир взвода плотненький, кругленький старший лейтенант Смуровский. Он записал меня к себе во взводный список и подробном расспросил о службе в учебке, чем занимался на гражданке, кто родители, увлечения, а также задал ряд контрольных вопросов по технической и специальной подготовке, на которые я легко ответил. Единственно, что ему не понравилось это мои низкие результаты по физ. подготовке.

— Ладно, будем с тобой работать.

Остальное время знакомился со своими будущими сослуживцами. Ко мне подходили, знакомились и в основном спрашивали, откуда призвался и теряли сразу интерес, как только выяснялось, что я не земляк. Во взводе третьим, командиром основного орудия был увольняемый сержант Рублёв. Крепкий, открытый парень. Познакомились и он со священным ужасом произнёс: — Боря, тебе ещё служить целых полтора года. Как тебе с этим жить? Мне полгода осталось, и я не знаю как их прослужить, а тебе ЦЕЛЫХ полтора…

— Да, нормально Сергей, я даже этим не заморачиваюсь.

В принципе сержантский коллектив мне понравился. Командир отделения разведки сержант Ермолаев, несколько косолапый, прослужил как и Фёдоров год имеет в батарее авторитет, правда слегка заносчивый, общался со мной несколько свысока. Как я успел заметить вспыльчивый, явный холерик. Командир отделения связи сержант Рубцов, увольняемый. Осмотрел меня с ног до головы и кратко изрёк: — Тяжело тебе будет после Широва командовать расчётом…

Командир отделения тяги сержант Кузнецов. Обломанные, заскорузлые ногти, побитые и в ссадинах руки выдавали в нём типичного технаря.

— Костя, — назвал мне своё имя, — машина у тебя в расчёте нормальная. Только надо за молодым водителем глядеть и глядеть. Но это я на себя возьму.

Те, кто выглядели старше всех по возрасту, оказались солдаты с высшим образованием. Их было в батарее десять человек и действительно, возраст у них колебался от 23 до 26 лет. Служили они, согласно закона один год. Были старше, опытнее, и в общеобразовательном смысле слова они были выше всех.

В принципе, коллектив батареи принял меня нейтрально. Это обнадёживало и теперь, для того чтобы занять достойное место в батарее я должен был показать себя.

Ужин тоже порадовал почти домашним качеством пищи и мои сослуживцы рассказали, что так они и питаются. Оказывается, командир полка подполковник Шляпин Юрий Иосифович, в детстве провёл всю блокаду в Ленинграде. Наголодался и с тех пор трепетно относился к пище. А когда стал начальником, влияющим на солдатское питание стал жёстко требовать с начпродов отменного качества пищи в солдатских и офицерских столовых.

Следующим днём была суббота, парко-хозяйственный день, и до обеда мы работали в парке, где мне показали мою технику. ЗИЛ-131, загруженный ЗИПом и боеприпасами и гаубицу Д-30. День до обеда в парке прошёл без проблем. Камалетдинов, Дмитриев и Руфулаев нормально работали при обслуживании гаубицы, подсказывая мне если чего не знал в практическом обслуживании орудия, и я психологически несколько успокоился. Тем более, что уже успел заметить все, кроме молодёжи, обращались к сержантам по именам или фамилии и никто из-за этого не комплексовал.

На построении после обеда старшина прапорщик Афанасьев стал распределять расчёты по уборке расположения и тут я насторожился, почувствовав опасность.

— Цеханович, твой расчёт идёт на уборку туалета.

— Блин, вот оно…, - сердце болезненно сжалось, а Камалетдинов и Дмитриев зловеще хмыкнули, но я не подал вида и повёл расчёт в туалет.

Плотно закрыв дверь, обозначил рукой место построения у окна и приказал — Строиться!

Удивлённо посмотрев на меня, тем не менее мои подчинённые молча выстроились спиной к окну и выжидающе уставились на меня.

— Так, — понимая щекотливость момента, я хрипло прокашлялся и как бы ни в чём не сомневаясь стал ставить задачу, — Руфулаев ты моешь очки, Камалетдинов ответственный за писсуары, Я мою окна и подоконники, ты Дмитриев после нас моешь весь пол в туалете.

Реакция на моё виденье распределения работ была бурной и однозначная. Камалетдинов и Дмитриев озадаченно переглянулись и почти одновременно воскликнули: — Чего…? Чего…? Ты, Цеханович, что сейчас сказал? У тебя мозги на месте или их немного подправить? — В туалете повисла мёртвая тишина.

Но мне уже нельзя было отступать и с замиранием сердца, повторил прежнее распределение. И тут взорвался Дмитриев: — Ты чё салабон? Ты кому такую задачу ставишь? Ты в своей учебке случаем не перегрелся? Вот сам всё и делай, тебе вливаться в коллектив нужно, а ты пытаешься дедушек на работу салаг поставить…, - Камалетдинов одобрительно мотнул головой, лишь добавив.

— Ну, вы тут работайте, а мы пошли, — наводчик и замковый развернулись и вальяжно пошли на выход из туалета, но я рванулся вперёд, забежал наперерез им и закрыл собой выход.

— Ты чего? Ну-ка, пропусти, — Камалетдинов попытался оттолкнуть меня в сторону, но я упёрся.

— Не выпущу, пока мы все вместе не выполним работу.

Дмитриев и Камалетдинов набросились на меня с кулаками, пытаясь ударами в грудь и пинками под задницу, оттолкнуть от двери. Все трое, мы прекрасно понимали все плюсы и минусы данной схватки. Камалетдинов и Дмитриев знали, что если на моём лице, лице молодого сержанта, кто то из офицеров увидит синяк, то дело для них будет пахнуть очень дурно. Минимум, очень жестоко будут биты в канцелярии офицерами, максимум полгода дисбата им будет обеспечено. Поэтому били меня щадящее, вполсилы и только по корпусу. Я же махался по настоящему, не разбирая куда бью. Мне, молодому сержанту, в отличии от них ничего не будет. Но силы всё равно были неравные и после короткой и ожесточённой схватки у дверей, они прорвались в коридор. Ладно, я вытер с лица пот и резко повернулся к Руфулаеву.

— Руфулаев, ты моешь всё, а я мою окна и подоконники.

Заряжающий в схватке участие не принимал, но когда услышал моё приказание, энергично замотал головой: — Нэт…, нэт…, я нэ буду это дэлать… Это не мужской работ…

— А мне по хер — мужской это работ или не мужской. Срать ходишь сюда — вот и убирай за собой. Делай или прибью. — Стукнув кулаком для наглядности Руфулаева в лоб, я выжидающе уставился на подчинённого и, видя его колебания, добавил, — Ты что по роже по серьёзному захотел? Так получишь…

Туалет мы убрали и старшина, загадочно похмыкивая, сказал: — Хорошо…

Через полчаса ко мне подвалили мои старослужащие: — Пойдём, выйдем — надо побазарить.

Мы вышли из расположении, обошли бугор старого бомбоубежища и вышли на спортгородок. Там Камалетдинов резко повернул меня к себе: — Слушай салабон, мы хотим тебе кое что объяснить, а то ты по моему не понял, что ты не в учебке. Так вот объясняю. В отличии от учебки, где перцы сержанты, а остальные куча бестолковых курсантов, здесь есть ещё — Дедушки. И есть традиции и девиз — «Дедушки не потеют». Если ты такой борзый и военный в жопу, то в батарее есть ещё такие же салаги как и ты, есть черпаки, с которыми тебе придётся служить с кем год, а с кем и все полтора — вот их строй и нагибай под себя. Что надо по службе, мы выполнять будем, а во всём остальном крутись сам. Тебе понятно?

Наводчик и замковый с угрозой смотрели на меня, но я молчал, тогда Камалетдинов продолжил: — Если не понял и дальше будешь гнуть свою линию, то ты об этом пожалеешь. Есть много способов испортить спокойную жизнь. А можно просто начистить рожу. Чего молчишь? Ты понял, что тебе тут толкуют?

— Молчу, потому что слушаю, — огрызнулся я.

— Во-во, слушай, что тебе тут старшие говорят, — смягчил тон Камалетдинов, — и напоследок, чтобы ты до конца всё понял. В батарее есть коллектив и мы в нём имеем не последнее место. Есть коллектив увольняемых полка, где мы тоже не последние. А ты один — ты новичок. Если будешь дёргаться — ты противопоставишь себя коллективу. А одному служить очень тяжело, когда все против тебя. У нас просто разные весовые категории…

Вечером в расположение взвода ввалился здоровенный сержант и сразу сунулся к моей койке, где я читал затрёпанный журнал.

— Ты что ли командир второго орудия? — Я поднялся с кровати и кивнул головой, настороженно глядя на незнакомца.

— О… тогда давай знакомится. Я сержант Широв — Андрей, до тебя этим расчётом командовал.

Я в свою очередь тоже назвался, но держался сдержанно, не зная чего от него ожидать. Может быть мои деды ходили к нему и попросили его тоже со мной потолковать? Но Широв, заметив мою напряжённость и оглядев остальных со взвода, кто находился в расположении, предложил: — Пошли, выйдем и потолкуем.

По уже знакомому маршруту, разговаривая, мы опять вышли на спортгородок. Где Широв сел на скамейку для качания брюшного пресса, хлопнул ладонью по ней, предлагая присесть рядом.

— Борис, сразу хочу «взять быка за рога». Не буду ходить вокруг и около. Я полтора года тому назад пришёл сюда сопливым солдатом с Камалетдиновым, Дмитриевым и другими увольняемыми. Командир второго орудия через полгода уволился, но хорошо нас подготовил, а вместо него пришёл с учебки сержант, но из-за того что он был слабаком его сняли и перевели на солдатскую должность в другой дивизион. А на его место поставили меня. Так что кто такие наводчик и замковый, я прекрасно знаю. Парни они нормальные, но им зазорно подчинятся тебе — Молодому. А я ни какое то там чмо и мне совсем не безразлично кто пришёл вместо меня и как он будет вливаться в коллектив, поэтому хочу предложить тебе свою помощь. Если что…, если на тебя кто то будет из увольняемых дёргаться, ты скажи мне, а я сам с ними разберусь. Как тебе это?

Я уже был наслышан о Широве от других и знал, что он был у увольняемых нашего дивизиона лидером или старшим. И это положительное лидерство признавали даже офицеры, поэтому его и перевели с батареи во взвод управления дивизиона командиром хозяйственного отделения.

— Андрей, тебе кто-нибудь помогал в первый год?

— Нет, но ты не ровняй меня и себя. У нас разные весовые категории и ты физически слабее как Камалетдинова, так и Дмитриева.

Оценивающе поглядел на своего собеседника и неожиданного союзника. Да, хоть он и не мастер спорта по боксу, но он был таким же крепким как и наш старшина в учебке старший сержант Николаев, а уверенный и решительный вид мог запросто в зародыше задавить любую агрессию со стороны противника.

— Нет, мне надо самому вливаться в коллектив и становиться как сержант. Так что спасибо, но я сам как-нибудь…

— Ладно, не дрейф. Парень ты вроде бы нормальный. Прорвёшься.

Я смахнул со лба пот и продолжил мерно долбить в беге грунтовую дорогу, по краям которой ровно колосилась пшеница. Мы уже пробежали в марш-броске три километра и впереди показалась, быстро приближающая окраина города. Справа, слева, кругом меня бежали сослуживцы, а впереди маячили спины командира взвода старшего лейтенанта Смуровского и сержанта Фёдорова. Самое поразительное, что пробежав эти километры, я не сдох, как это бывало в учебке и теперь то понял, почему раньше показывал такую немощь в беге. Я бежал не своим темпом: то есть, дистанцию на километр я рвал как на стометровке. Поэтому и сдыхал на первых триста метрах. В начале марш-броска Смуровский предупредил: — Все бегут в одном темпе — как я. Никто не рвёт, тем более что норматив марш-броска предусматривает: дистанция между первым солдатом в подразделении и последним не должна превышать пятьдесят метров.

И вот этот-то темп я спокойно выдерживал и бежал свободно и легко, как большинство остальных старослужащих солдат и сержантов.

Прошёл месяц службы на новом месте. Без особых трудностей влился в коллектив и он меня тоже принял. Не было проблем со старослужащими, как в батарее, так и в дивизионе. Я особенно не высовывался, понимая что меня приняли пока авансом и только осенью окончательно определится мой статус. Или стану полноправным членом коллектива и авторитетным сержантом, либо… Но об этом даже думать не хотелось: думаю что этого «либо» не будет. А вот у младшего сержанта Шушкевича, который попал во вторую батарею, служба не пошла. Нормальный парень, не дурак, но был он из семьи интеллигентов, дружил с такими же парнями из-за этого был мягкотелым и вялым — естественно служба у него не пошла, он даже молодёжь заломать не сумел. Не знаю как бы у него сложилась служба дальше, но Шушкевич имел прекрасный почерк, поэтому командир батареи старший лейтенант Булатов поставил его писарем и теперь он заведовал канцелярией батареи.

Неделю назад со сборов молодых водителей ко мне в расчёт пришёл молодой солдат Хамурзов, уроженец Чечни. Парнишка ничего, смышленый и теперь в расчёте мне беспрекословно подчинялись двое. Но вот с Камалетдиновым и Дмитриевым у меня сложились довольно напряжённые отношения. Они позволяли мне командовать внутри расчёта и собой, если дело касалось службы и во время занятий, но как только я замахивался, как они считали, на их дедовские привилегия дело кончалось очередной рукопашной схваткой, где как правило перевес имели они. Но я упорно долбил в одну и ту же точку. Раз за разом. А остальные старослужащие батареи, с интересом наблюдая за развивающимся сюжетом, не вмешивались ни на чей стороне в ситуацию, а я чувствовал: пусть понемногу, но в ходе этого противостояния рос мой сержантский авторитет в батарее.

Пошли хорошо мои дела и по физической подготовке. И здесь сыграло свою роль интенсивные занятия по физо в учебке, которые как бы сформировали определённый фундамент и начальные технические навыки в выполнении приёмов. Занятия по спортивной подготовке поощрялись в полку, да и были любимым времяпровождением в свободное от службы время, когда личный состав вываливал на спортгородки, заполнял спортивный зал, где старались друг перед другом показать что то новое. Соревновались в таких упражнения как «Выход силой», «подъём переворотом», крутили «солнышко», показывали «склёпку», я уже не говорю про банальные прыжки через коня.

И тут у меня попёрло. Я стал спокойно делать «подъём переворотом», причём каждую неделю прибавлял по одному-два разу и теперь мог свободно выполнять это упражнение раз семь. А вчера впервые выполнил «выход силой». Всё это только дополняло мою уверенность, что всё будет нормально. После занятий по «боевой готовности» стало известно, что полк на осенней проверке будет сдавать физическую подготовку московской комиссии. Что конкретно — неизвестно. Поэтому командир полка определил: занятия по физо каждый день по четыре часа. Один час утром, два часа перед обедом и час с 18ти по 19 часов вечера. Вот он и устроил сегодня в воскресенье проверочный марш-бросок. Нас вывезли за три километра от полка и стали запускать по взводно, через каждые пять минут…

… Миновав пшеничное поле, взвод чуть убыстрив бег на склоне, спустился в узкую ложбину и через двести метров полого подъёма выскочил на окраину города, где на каждом повороте стояли штабные офицеры, поворачивая нас в нужную сторону. Оказавшись на улицах города, взвод сплотился и даже молодые солдаты, которым было тяжелее всех, приободрились и, громко стуча сапогами, тянулись за старослужащими. Грохот сапог русских солдат заполнил улочки старого, немецкого городка. И не только улочки, но и душу и сердце каждого солдата и офицера бегущих с оружием в руках по немецкому городу. Да, грохотали немецкие сапоги по русским городам и весям, но они грохотали максимум три года. Но потом они грохотали только в одном направлении — на запад. И уже почти тридцать лет русский солдат твёрдо и уверенно топчет эту землю русским сапогом. А надо, а если скажут — то мы и до Атлантики дойдём и этот — грязный, русский сапог вымоем в водах Атлантического океана.

Пробежав минут пять по узким улицам окраины, мы вырвались на Дрезденерштрассе, где начинался длинный и довольно крутой подъём, но и до финиша оставалось около километра. Здесь вдоль улицы толпились группами немцы, с любопытством наблюдая за бегущими подразделениями русских. Несмотря на усталость, мы прибавили ходу и, запалено дыша, вырвались к концу подъёма. Последние пятьсот метров я чуть прибавил и спины, впереди бегущих взводного и замкомвзвода приблизились вплотную. Свернули в открытые ворота полка, ещё раз налево и по дороге вдоль плаца рванули к финишу, до которого осталось метров двести. Прибавили ходу и взводный с Фёдоровым, сразу вырвав у меня несколько метров, а сзади настигал топот старослужащих.

Выкрикнув мысленно — Хрен вам, не обгоните…, - вложил последние силы в рывок и уже почти догнал впереди бегущих, но финиш прервал наше соревнование. И всё таки я победил, прибежав третьим во взводе.

Взвод уложился в норматив…

…Всё, завтра конец дивизионным учениям, и послезавтра марш с полигона Либеррозен в пункт постоянной дислокации. Полк идёт, как говорят офицеры, на оценку «отлично» и все от этого в приподнятом настроении. Я впервые участвовал в таких масштабных учениях и был под сильным впечатлением от мощи и силы Советской Армии. Дивизионные учения проводились раз в год и сводились в основном к передвижениям частей и подразделений по территории Германии. Целую неделю наша бая танковая дивизия, перемалывая танковыми гусеницами песчаный грунт, стремительно двигаясь по асфальту на автомобильной технике, переходила с полигона на полигон, где отрабатывали разные задачи: то прорыв обороны «синих», то отражение контрнаступления противника или переправа через реку Эльба сходу, занятие плацдарма и наступления с него в глубь обороны противника. Всё это было в непрерывной динамике и очень интересно. Мой расчёт был не хуже других и все на учениях крутились, выкладываясь на каждом этапе. В том числе и Камалетдинов с Дмитриевым. Справедливости надо сказать, всё что касалось занятий, учений, боевой полготовки старослужащие солдаты выполняли все мои приказы беспрекословно. Тем более, что как командир орудия я сумел зарекомендовать себя только с лучшей стороны. Мог многим в батарее дать фору в части технической и специальной подготовки, что здорово подняло мой авторитет среди сослуживцев. Но как только дело касалось работ, которые ставились расчёту и где, как они считали «западло» им участвовать тут я начинал «скучать» — Опять придётся драться в попытке заставить их работать. И дрался, проигрывал и снова дрался. Так как учения для них были последними, то по традиции они вдвоём должны были выкопать дембельский окоп и это произошло на Ютерборгском полигоне. Я с Руфулаевым и водителем спали, а они за ночь отрыли полностью окоп со всеми элементами.

Сегодня на большом песчаном поле полигона прошло управление огнём артиллерии дивизии и единственно, что мне не понравилось — каждая батарея за несколько часов управления стрельнула лишь раза по три. Я думал, каааак… начнём бабахать, а тут всего три снаряда на батарею. Полк после окончания учения отвели в район сосредоточения и сказали, что с вечера наша батарея, по сигналу выскочит на поле и снова займёт огневые позиции. За ночь окопается, а утром, стреляя холостыми выстрелами, будут изображать отражение танковой атаки. Всё это будет сниматься кинооператорами для учебного фильма.

В восемь часов вечера мы стали выдвигаться на центральное, песчаное поле и, выехав туда, по сигналу флажками старшего офицера батареи красиво развернулись во взводные колонны, а потом в линию машин с интервалом в сто метров между орудиями. Наше развёртывание понравилось киношникам и они попросили под объективами кинокамер развернуться ещё раз.

Потом киношники снимали, как мы отцепляли орудия, разгружались. Причём, всё это мы должны были делать правильно, как в наставлении. Было много суматохи, ругани и споров, но к наступлению темноты кинооператоры всё что хотели сняли и уехали в лагерь, а мы остались окапываться.

К этому времени старшина подвёз пищу, а после ужина старший лейтенант Смуровский выстроив огневиков, произнёс суровую речугу, смысл которой свёлся к следующему — Я иду спать и проверять оборудование окопов буду в середине ночи. Кто не справится — я не виноват…

Расчёт сгрудился около приведённого к бою орудия. Под взглядами подчинённых, я растопорил верхний станок гаубицы, опустил шворневую балку вниз к песку и, толкая ствол по кругу, прочертил балкой на песке идеальный круг, обозначив контуры будущего орудийного окопа.

— Ну, вы копайтесь здесь, а мы с Дмитриевым спать пойдём, — Сладко зевнув во весь рот, заявил Камалетдинов. Он считал это справедливым и не ожидал какого либо возмущения со стороны молодёжи. Да и я был такого же мнения, так как сам собирался это предложить, но наводчик совершил ошибку, опередив меня и замахнувшись на мои командирские права.

Меня перемкнуло и, понимая, что опять придётся драться, всё равно заявил: — Не волнует, копать, а не копаться, будут все.

— Цеханович, ты чего? Мы свой дембельский окоп выкопали. Заметь, выкопали сами и вам дали поспать. Всё по справедливости… Теперь ваша очередь копать окопы. Вам ещё до дембеля «как до луны раком», вот и ебаш…те.

Но меня понесло, как Остапа Бендера: — Всё правильно. Когда вы копали дембельский окоп, все знали — это вообще последний окоп на этих учениях. Никто не знал про этот чёртов учебный фильм. Поэтому этот окоп будем копать все вместе или никто. Это я так решил.

— Цех, если ты захотел проблем, то они у тебя будут, причём прямо сейчас. Кстати, у тебя есть два салабона и если сам не хочешь копать, то пусть они пашут. Им положено, — Камалетдинов поманил к себе Руфулаева и Хамурзова, а Дмитриев молча поднял с песка лопаты и с серьёзно-торжественным видом вручил их молодым солдатам.

— Идите, сержант вам очертил окоп… идите и копайте. Чтоб к утру всё готово было. Не забудьте и боковые ячейки отрыть тоже…

Водитель и заряжающей вопросительно поглядели на моё окаменевшее лицо и обречённо стали копать у прочерченной линии, откидывая песок в сторону. Мои деды, удовлетворившись хотя бы таким половинчатым решением вопроса, достали сигареты и закурили, задумчиво поглядывая на меня.

— Руфулаев, Хамурзов — Ко мне! — Властно скомандовал я. Бойцы разогнулись и недоумённо уставились на меня.

— Ко мне, я сказал. — Потом пнул ногой по ящику с шанцевым инструментов и командирским тоном сказал, — вот сюда садиться…

— Цех, ну ты ведь нарываешься сам. Чего тебе надо? — Сделал последнюю попытку разрешить возникшую проблему мирным путём Камалетдинов. Всегда немногословный Дмитриев поддержал товарища, — Цеханович, ну ведь всё нормально было на учениях. Мы ведь не дёргались… Неужели тебе так хочется снова поссориться? Давай разъезжаться мирно. Вы тогда поспали, теперь наша очередь спокойно спать, тем более что свой дембельский окоп мы вырыли.

Мне давался последний шанс красиво выйти из создавшегося щекотливого положения, но я был «упёртым Тельцом» и уже «закусил удила». Тем более, что где то на психологическом уровне понимал, что или я сейчас настою на своём или такое противостояние будет у меня до самого их дембеля.

Руфулаев и Хамурзов подошли ко мне, но Камалетдинов рявкнул: — Чего бросили копать, иди те и пашите… Мы тут сами разберёмся.

Бойцы повернули было назад, но тут вмешался я: — Не понял? Хамурзов, Руфулаев — тут я командую. Понятно? Садись на ящик, — и снова пнул по камуфлированному ящику.

Бойцы сели, не выпуская из рук лопат и готовые выполнить любую последнюю команду, от кого-либо она не исходила: они не хотели влазить в эти распри.

— Тееааак…, - неопределённо протянул Камалетдинов, а Дмитриев озадаченно добавил, — Дааа…, Делаааа. Как разъезжаться будем?

— Да ни как, — Камалетдинов вдруг озлился, — Мы всё равно копать не будем, но тебе, Цеханович, как командиру достанется больше всех, — угрожающе закончил наводчик.

Мы сидели друг против друга: я, Хамурзов и Руфулаев на ящике, а мои «деды» на станине гаубицы и нервно курили. Все молчали и прикидывали про себя, чем каждому грозило не выполнение приказа старшего лейтенанта Смуровского. Старший лейтенант был человеком спокойным, никогда не ставил невыполнимых задач и к своим подчинённым относился нормально. Но в гневе или в сильном раздражении, это ещё надо было умудриться вывести его из равновесия, он мог задать хорошую трёпку провинившемуся. Мне, как сержанту, он ничего не сделает, ну…… может отругает. А вот Камалетдинов и Дмитриев руганью вряд ли отделаются. Смуровский, под горячую руку, не только мог заехать обоим в пятачину, но и после учений поизголяться, прежде чем те уволятся. Особенно насчёт дембельского аккорда. Те же примерно мысли, наверняка, бродили в голове дембелей, лишь молодёжь ни о чём не думала, а просто сидела, ожидая с той или иной стороны команды.

Так в молчании прошло минут двадцать, как внезапно Дмитриев вскочил на ноги и, схватив лопату, заорал на меня: — Сержант, да ты заколебал нас. На смотри, на… на… Я дедушка ГСВГ копаю окоп, смотри, смотри… копаю и кидаю, копаю и кидаю…, - замковый с остервенением вонзал в песок лопату и швырял песок метра на три вперёд. Он перестал орать, но продолжал со злобой терзать мелкий и сыпучий песок. Докурив сигарету, молча поднялся со станины Камалетдинов, спокойно взял лопату в руки и, встав рядом с товарищем, с силой вонзил лопату в песчаный грунт. Хамурзов с Руфулаевым было дёрнулись с ящика, но я угрожающе скомандовал — Сидеть! — И они послушно застыли рядом со мной. Это была ПОБЕДА. Наконец то я их сломал. Конечно, сломал их не сержантскими лычками, не своей командирской должностью, а упорством, характером и теми знаниями, которые вложили в меня в учебке.

Подождав минут пять, я молча толкнул сидящих подчинённых и кивнул на окоп — Вперёд! А ещё через пять минут присоединился и сам.

Впятером, к проверке Смуровского, мы успели вырыть и оборудовать орудийный окоп и ячейки справа и слева от него. Командир взвода осмотрел нашу позицию и, удовлетворённо хмыкнув, осветил фонариком по очереди наши лица: — А чего вы тут вечером орали?

— Да нет, нормально всё, товарищ старший лейтенант.

— Нормально? Ну, тогда хорошо… Можете отдыхать, только охрану выстави.

Утром пробудились мы от рёва и крика сержанта Фёдорова, который прибежал будить нас. Откинув край чехла общего покрытия, которым укрывались, прижавшись для теплоты друг к другу, мы полезли в серую утреннюю муть тумана и сумрака. Утренняя, сырая прохлада сразу же залезла отовсюду под шинель, заставив каждого из нас съёжиться и засунуть руки «по локоть» в карманы волгих от сырости шинелей. Но наполненный до отказа мочевой пузырь, подавал настойчивые сигналы и заставлял шевелиться и бежать в туман, чтобы сладостно стеная облегчится.

Постепенно все расходились, а тут старшина привёз вполне приличный завтрак с горячим чаем. Поднялось солнце, разогнав своими лучами утренний туман. Стало быстро жарко и все теперь с нетерпением ждали самого действа. Перед самым приездом киношников мы массетями замаскировали позиции и получилось даже красиво, как на плакате. Киношники поснимали всё что им было нужно и мы даже устали, принимая по их желанию разные позы и имитируя ведения огня. В это время группа офицеров размечала красными флагами проходы между орудиями, куда будут уходить танки и БМП, атакующие наши позиции. Но и эта суета вскоре закончилась. Всё затихло и мы только ждали когда начнётся атака. Смуровский ещё раз прошёлся по всем позициям и проверил холостые выстрелы и вообще ещё раз посмотрел на нас. Где то в одиннадцать часов в ячейке старшего офицера на батарее, где скучилось несколько офицеров штаба полка, поднялась суета.

— Всем приготовиться, — прогремела из электроматюгальника жестяной голос Смуровского. Мы стояли посередине огромного песчаного поля — Сахара, так обычно оно называлось у нас, пейзаж которого лишь слегка оживляли немногочисленные низкие кустики ежевики. Впереди, в полутора километрах Сахара пересекалась асфальтированной дорогой с оживлённым автомобильным движением. Сейчас её перекрыли оцеплением и она была пустынной, а за дорогой начиналась директриса прямой наводки, танковые директрисы и стрельбища, но здесь поле в отличии от нашего было покрыто травой и многочисленным кустарником, который ежегодно вырубался, но за лето он вырастал вновь. Поле, с директрисами тянулось вдаль от нас километра четыре, лишь на горизонте ограничивалась несколькими невысокими холмами с одинокими деревьями. Вот за ними и сосредотачивались танки и БМП нашей дивизии, для атаки на позицию батареи. Оттуда наплывал глухой и грозный гул множества двигателей, а над холмами копилось и разрасталось вширь и в высоту чёрное, солярное облако выхлопов боевых машин.

Глядя на это облако, в шести километров от нас, я в который раз за учения погордился за нашу армию, за ту мощь и силу, которую она представляла. На политзанятиях нам доводили, что в случаи войны наша первая танковая армия взламывала оборону противника и через две недели Советская Армия выходила на берег Атлантического океана. И вот сейчас я воочию увижу танковую атаку, танковой дивизии. Как нам офицеры говорили — 300 танков.

Киношники бегали с камерами и снимали это солярное облако в разных ракусах, после чего один из кинооператоров с камерой расположился рядом с моим окопом.

И как только они закончили снимать, над далёкими жёлтыми холмами в небо взлетели три зелёные ракеты. Начиналось основное действо.

Равномерный гул двигателей, доносившийся до этого на одной ноте, вдруг возвысился и на глазах весь горизонт, откуда должны были появиться танки, за несколько минут совсем затянуло чёрными выхлопами и пылью. На вершины дальних холмов одновременно выползло несколько десятков боевых машин и потекли по склонам вниз, а на их место выползали всё новые и новые волны танков.

Все со священным ужасом наблюдали как лавина танков, спустившись со склонов холмов, увеличила скорость и рванулась в нашу сторону. А наша батарея по команде Смуровского открыла огонь холостыми зарядами, имитируя постановку заградительного огня.

Расчёт мой работал, как хорошо отлаженная машина и у меня было время, помимо контроля работы расчёта и смотреть, что происходило впереди. Первая линия танков за это время приблизилась на полтора километра и за пеленой сплошной, густой светло-жёлтой пыли ничего не было видно и у меня впервые шевельнулся червячок тревоги. По сценарию атаки все танки и БМП должны проскочить огневую позицию нашей батареи по широким проходам, обозначенные красными флажками, между орудиями и уйти за железную дорогу. Но, бросив взгляд на тучу пыли, в глубине которой мчалось несколько сотен ослепших танков и БМП, я забеспокоился ещё больше.

— Блядь, нас сейчас ведь раздавят же…, - мелькнула горячая мысль и если бы орудие стояло недалеко от леса, наверно не выдержал и рванул туда — в спасительную глубину. Но ближайшая опушка хилого немецкого леса была в километре. Не успею добежать и вот тогда то меня с большей вероятностью размажут в песке. Трое суток назад, группа из двадцати танков пошла в учебную атаку на мотострелковую роту. И по сценарию, когда танки подойдут близко к окопам, все мотострелки должны были лечь на дно окопа и пропустить через себя бронированные машины. Так и сделали и всё было бы нормально, но один из пехотинцев вдруг вскочил со дна окопа и решил посмотреть, как танки стреляют холостыми выстрелами. В этот момент танк и жахнул холостым: бойца выкинуло выстрелом из окопа и по нему промчалось пару танков. Только через три километра танки остановили и начались поиски останков тела. Сам я этого момента не видел, но офицеры потом нам рассказали, что нашли месиво и более-менее целую руку солдата, которая попала между катками. Вот это и вспомнилось. Я заворожено смотрел на лавину боевой техники, которая за это время приблизилась к нашим позициям.

— Руфулаев тащи сюда холостые выстрелы…, - за своими переживаниями я не заметил, как в окопе появился старший лейтенант Смуровский с буханкой чёрного хлеба подмышкой и банкой сгущёнки в правой руке. Удивлённый зарядный подхватив две гильзы с зарядами мигом подскочил к пустому снарядному ящику и выставил их туда. Командир взвода озорно блеснул глазами и весело прокричал: — Сейчас мы танкистам устроим танковую атаку…

Смуровский оборвал голубую бумажную этикетку и положил банку во внутрь гильзы: — Руфулаев, буханку во вторую гильзу сувай…

Солдат сноровисто забил буханку черняги в гильзу и схватил её в руки, а старший лейтенант гильзу со сгущёнкой осторожно вставил в ствол и легко толкнул её во внутрь. Смачно клацнул затвор, запирая канал ствола, а Смуровский уже приник к оптическому прицелу. Мы, в том числе и кинооператор, не прекращающий съёмки, смотрели за непонятными действиями своего командира. Танки уже были в восьмистах метрах от нашей позиции и остальные орудия батареи стреляли навстречу мчавшейся лавине железа и стали. Вперёд, метров на сто пятьдесят, вырвался танк и летел на наше орудие и командир взвода вёл за ним стволом.

Гаубица рявкнула и мы вскинулись над бруствером окопа. Блестящая банка сгущёнки вылетела из ствола и весело сверкая белой жестью помчалась навстречу танку.

Бахххх…, от сильнейшего удара банка лопнула и мгновенно обтекла лобовую броню, залепив сладкой, белой массой при этом тримплексы и остальные наблюдательные приборы башни. Танк мгновенно остановился и через пару секунд откинулись люки башни, откуда высунулись обалдевшие танкисты, которые с тупым изумлением воззрились на непонятно откуда взявшуюся белую краску.

Правда размышляли они недолго, оглянувшись и увидев приближающуюся лавину танков, они провалились во внутрь башни и танк снова рванул вперёд, сумев в течении нескольких секунд снова вырваться вперёд.

— Руфулаев, Заряжай…, - рявкнул СОБ и Руфулаев мигом зарядил гильзу с буханкой в гаубицу. Снова выстрел и Смуровский опять не промахнулся — твёрдая буханка ржаного хлеба врезалась в башню, распылив себя от удара на мельчайшие кусочки. И танк встал, и встал окончательно: люки вновь откинулись и из них вновь высунулись ничего не понимающие танкисты, которых тут же догнали и обошли остальные танки, закрыв их пылью и гарью.

Радостные вопли и смех как то сразу оборвался от понимания, что батарее наступал Звиздец с большой буквы. Первые танки за двести метров до наших позиций стали сходиться в несколько клиньев, нацеленных на проходы с красными флажками, но в пылевых промежутках между клиньями продолжали мчаться на нас тяжёлые машины. Я ещё успел заметить, как на соседних позициях орудий расчёты сбились в кучи за орудиями и тут нас накрыла волна рёва десятков двигателей. Мелькнули первые танки и всё: ничего не стало видно. Только искажённые в крике лица сослуживцев, в куче за гаубицей. Крепко, крепко зажмуренные глаза кинооператора и что то шепчущие бледные губы. Широко раскрытый на ширину приклада раззяваный в рёве рот Смуровского. Впрочем слышно ничего не было — рёв машин, смутные тени которых мелькали в пыли то в двух метрах от станин, то в метре, а то где то за пределами видимости. Что кричал я — не помню: может кричал Ма-Маааа и звал её, может вспомнил все молитвы, которых не знал. Не знаю. Но впервые в жизни был так сильно напугал, что забыл обоссаться.

Сколько продолжался этот ужас — не понятно. Временами мне казалось, что он никогда не закончится. А когда мимо нас промелькнула корма последней БМП и гул сотен машин стал стремительно удаляться в сторону разъезда Таурн, мы смотрели друг на друга и не верили тому что выжили в этой мясорубки. Пыль медленно опадала, давая возможность с каждой секундой, видеть дальше и больше. Кинооператор рухнул на станину, уронив камеру в песок, а мы стали отплёвываться и отхаркиваться от густой пыли, осевшей на наши лица и одежду. Сколько её было внутри нас, когда мы в ужасе орали распяленными ртами — одному богу известно. Мгновенно захотелось пить и Смуровский стал с облегчением ругаться из-за отсутствия воды в окопе, что показалось нам райской музыкой и мы глупо улыбались на его ругань, понимая что старший лейтенант таким образом скидывал с себя стресс.

Смуровский убежал, во всё ещё не осевшую пыль, узнать все ли выжили, а мы обессилено свалились на песок.

Через пять минут пыль окончательно осела и мы увидели, как у своих уцелевших орудий, копошились обалдевшие и счастливые от того что выжили расчёты. Чудо произошло. Как там видели и что видели в этой пылюке механики-водители танков и БМП было неизвестно? Но все эти грозные машины промчались через размеченные проходы между орудиями. Конечно, ни одного флажка не осталось и все проходы, бруствера орудийных окопов всё было истерзано танковыми гусеницами и сглажено толстым слоем тончайшей пыли, которая мгновенно подымалась от малейшего ветерка. К позициям батареи со всех сторон неслись начальственные УАЗики, санитарки. Из ближайшего леса мчалось до десятка грузовых машин. Из УАЗиков выскочило армейское и дивизионное начальство, руководившее учениями и в радостном изумлении констатировали невероятную удачу выжившей батареи.

А впереди наших позиций стоял наш, подбитый сгущёнкой и буханкой хлеба, танк, откуда в нашу сторону брёл танкист, оказавшийся командиром танка.

— Здорово мазута. Чего там застряли? — Встретили мы подколками танкиста.

— Парни, вода у вас есть? Да и закурить бы неплохо, а то у нас закончились…

— Сами вот хотели бы попить. А чего вы там застряли? — С затаённой усмешкой спросили танкиста, окружив со всех сторон, а Дмитриев протянул открытую пачку сигарет.

Танкист с удовольствием закурил и, выпустив синий дымок изо рта, с недоумением стал рассказывать: — Мчимся впереди всех. Вы стреляете холостыми. И тут такой удар хлёсткий и звонкий в башню и сразу ничего не стало видно. Механик по тормозам, выскакиваем в люк и ничего понять не можем: вся башня, тримплексы, всё спереди залеплено белой краской. Откуда она взялась, ни хрена не пойму.

— Механу кричу: — Ты видишь? Он отвечает — Вижу. Мы сваливаемся в люки и помчались дальше. А тут новый удар, да ещё гораздо сильнее. У нас уж всё сотряслось. Хрен его знает… А вдруг движок полетел? Ну, мы и остановились. А сейчас на краску пыль села и хотим водой всё промыть…

Мы показали на старшего лейтенанта Смуровского, который обежав всю батарею возвращался к своей уцелевшей ячейке управления: — Вон, иди к тому старлею. Расскажешь, что у вас произошло и он даст вам воды.

Танкист ушёл, а мы помогли кинооператору собрать все его причиндалы по сумкам: у него сильно дрожали руки и он никак не мог отойти от сильнейшего потрясения.

На этом учения закончилось и на следующий день мы двинулись в пункт постоянной дислокации.

Чёрт побери, но мне было приятно возвратиться обратно в нашу трёхэтажную казарму, которая как это не странно стала ассоциироваться с домом. Мне всё больше и больше нравилось служить в арт. полку, в первой батарее, коллектив которой стал моей семьёй.

Мы, чересчур громко топая ногами, поднялись по гулкой лестнице на свой этаж. Широко распахнули двери и гурьбой ввалились в батарею, навстречу радостно улыбающемуся наряду по батарее. Они целую неделю несли службу и теперь были рады, что наконец то их сменят. А мы добродушно и одновременно свысока покрикивали на них, на что они не обижались. Сдали оружие в ружейные комнаты, имущество в каптёрку, через час помылись, ужин и с честно выполненным долгом легли спать в чистые постели.

Следующий день было воскресенье и на утреннем построении командир полка, довёл до всего личного состава, что за учение полк получил высокую оценку — «Отлично».

— А раз так, то вам, ребята, обещаю, что за отличную оценку полку я что-нибудь для вас сделаю приятное. Слово командира.

После построения командир батареи выдал нам денежное довольствие и я прямиком направился в солдатскую чайную «качнуться», которая встретила меня гулом длинной очереди. Почесав в досаде затылок и понимая, что когда весь полк получит получку тут будет не протолкнуться с неделю, решил постоять в очереди.

— Командир, а ты что тут стоишь? — Рядом со мной остановились мои увольняемые, только что зашедшие в чайную.

— Как, что… не видите очередь…

— Это для других, а мы увольняемые. Пошли с нами без очереди…

— Ну…, я ж не увольняемый…

— Ладно, что тебе купить? А ты пока займи какой-нибудь столик, побазарим.

Сунул пять марок, заказал что мне надо и тут же забил стол. Предложение побазарить насторожило и ничего хорошего от этого базара не ждал.

Дмитриев и Камалетдинов, свято веря в своё право увольняемых, без всякого сомнения отодвинули в сторону очередь и стали спокойно заказывать продавщице. И очередь не возмущалась и потому что они были увольняемыми и потому что среди увольняемых полка были не последними.

Затарившись бутылками «Vita-Cola», искусственным мёдом, про который поговаривали, что его гонят из нефти, булочками и другими сладостями, мы вольготно расположились за столиком. Первые две минуты сосредоточенно поглощали кондитерские изделия, запивая «Vita-Cola», а прикончив по две булочке, уже спокойно стали общаться. Вернее, общались Дмитриев и Камалетдинов со мной и услышанное поразило меня.

— Командир, давай заканчивать бодаться. Ты доказал, что можешь быть командиром расчёта, можешь командовать и загибать остальных. Всё, давай мир…

Я скептически хмыкнул: — Давайте…, только как бы это сказать… От вас это больше зависит чем от меня. Мне задачи ставят и я со своими подчинёнными должен их выполнять. Мне, блин, как комбат со старшиной задачу хитрожопую поставят, так я сразу же скучать начинаю — Опять с этими уродами бодаться придётся, — я намеренно обозвал их уродами, чтобы обострить ситуацию, чтобы окончательно поставить все точки над «i» и был удивлён их смеху.

— Ну ты, командир, и даёшь. Мы то думали что ты толстолобый, — Дмитриев в весёлом азарте постучал себя по лбу, — а ты оказывается тоже переживал. Мы вон сразу с Ренатом скучать начинали, пока ты получал задачу — Опять, мол, придётся с сержантом драться и ведь обязательно кто то из нас по харе успеет получить, пока мы с тобой бодаемся. Рука то у тебя не слабая…

Мы вместе посмеялись и это разрядило обстановку в наших отношениях. С этого момента у меня вообще всё пошло нормально. Не знаю, как они это объяснили в своём коллективе увольняемых, но теперь они выполняли практически все мои приказы. Как по мановению волшебной палочки мне перестали ставить хитрые задачи, что вызывало раньше конфликтные ситуации. Уже потом, совершенно случайно, узнал что таким образом меня закалял капитан Чумаков, проверяя — Сломаюсь я или нет? Само собой, если и получал, по очереди, хитрые задач, то самые чёрные работы выполняла молодёжь — Руфулаев и водитель Хамурзов. Поднялся и мой авторитет как сержанта не только в батарее, но и в дивизионе. Справедливости ради, нужно отметить, что из двадцати сержантов, которые прибыли из нашей учебки в мае месяце, все кроме Шушкевича со второй батареи, зарекомендовали себя крайне положительно. И сержант Фокин тоже.

… Работа по обслуживанию техники и вооружения шла полным ходом. Машины выкатили из боксов вперёд метров на двадцать, затем выкатили гаубицы и привели их в боевое положение. Вытащили из кузовов всё имущество, кроме ящиков со снарядами и всё это разложили около орудий. Водители готовили машины к помывке, подметали и убирали мелкий мусор из кузовов, накопившийся за время учений. Ну, а мы всем расчётом дружно чистили и приводили в порядок орудийное имущество: прицелы, треноги, орудийный ЗИП, шанцевый инструмент и ожидали когда принесут со склада орудийную смазку ГОИ-54.

Командир батареи, командир взвода управления лейтенант Винницкий и наш Смуровский стояли в центре пустого бокса и что то весело обсуждали. Отсмеявшись, Смуровский обернулся и уткнулся глазами в меня: — Цеханович, иди сюда.

— Берёшь человека и идёшь с ним на склад РАВ. Заберёшь оттуда две банки ГОИ… А то пока их принесут. Да, и потом опять возвращаешься на склад и катишь оттуда колесо для своей гаубицы. Прапорщик, начальник склада, всё знает. Вперёд.

Склад имущества Ракетно-артиллерийского вооружения находился недалеко, но за пределами парка, поэтому мы с Руфулаевым обернулись быстро, а за колесом я пошёл один. Руфулаев захотел тоже идти, но я самонадеянно заявил, что справлюсь один. Но когда выкатил тяжеленное колесо из склада и осознал, что впервые в жизни вообще качу колесо и не имею в этом абсолютно никакого опыта. Я стоял в трёх метрах от входа в склад и держал колесо, не давая тому упасть на землю и усиленно размышляя — Как мне доставить колесо к боксу?

Из дверей выглянул начальник склада и, поняв мою проблему, предложил, ни в чём не сомневаясь: — Ты чего тут стоишь? Кати колесо. Чем быстрее его катишь, тем легче им управлять.

Сказано — сделано. Я катнул колесо вперёд и оно, опасно вихляясь из стороны в сторону, тяжело покатилось в сторону зелёных ворот парка, которые виднелись в метрах ста пятидесяти впереди. Толкнул ещё сильнее и, колесо уменьшив амплитуду колебаний по брусчатой мостовой, покатилось более уверенней.

— Ого…, во как надо. Счас я его разгоню, — я вошёл в нездоровый азарт и стал всё сильнее и сильнее толкать колесо вперёд и действительно оно выровняло свою траекторию движения и целеустремлённо покатилось в сторону парка, тем более что булыжная мостовая шла слегка под уклон в сторону парка. Я уже во весь опор мчался за колесом и временами еле успевал догнать его, а когда догонял ещё сильнее толкал его вперёд. Лишь в пятидесяти метрах от железных ворот парка до меня дошло, что сто килограммовое колесо, превратившись в грозный снаряд, мчалось на закрытые ворота.

— Открываййййй…, скотинааааа…… - в отчаянии закричал я сонному дневальному по парку, маячавшему в проходе на КТП, одновременно понимая, что дневальный даже если бы захотел, всё равно не успел бы их открыть.

Перед самыми воротами, колесо весело наскочило на обломок кирпича, отчего высоко взвилось в воздух и с дурной силой ударилось в закрытые створки въезда в парк. Мощнейший удар, слившийся с испуганными криками дневальных, потряс не только ворота, но по моему затрещала даже кирпичная будка контрольно-технического пункта. Звон разбитого стекла окон КТП, ужасный грохот упавших железных ворот, облако пыли поднявшихся чуть ли не до небес от падения железа, тишина и немая сцена, многоговорящая пауза и вдруг прорезавшийся неожиданно визгливо тонкий крик полного и высокого прапорщика Бургард дежурного по парку — Убью…… Всех убью… — Всё это обрушилось на меня.

Конечно, никто меня не убил, даже под жопу я не получил. Но вокруг меня закружил хоровод разъярённых и ругающихся лиц, среди которых мелькало лицо с выпученными в гневе глазами толстого начальника автомобильной службы майора Сушинского, обиженное в досаде лицо дежурного по парку, которому всё это придётся восстанавливать, смеющиеся и негодующие лица прапоров технической части. Сосредоточённые лица капитана Чумакова и командира взвода Смуровского, отлаивающихся от Сушинского и его банды. Короче, этот звиздец, длился минут тридцать, пока комбат чуть ли не послав майора Сушинского на «три буквы», но сдержался и решительно заявил: — Ничего делать не буду. Ваш дежурный не службу нёс, а «лясы точил в дежурке», вместо того чтобы бдить её. Вот он пусть и ставит на место ворота, и варит их. Пошли отсюда.

Под горестные вопли дежурного по парку, понявшему что пока он не восстановит ворота он не сменится с дежурства, мы ушли в боксы батареи, где комбат поставил меня по стойке «Смирно» и только и произнёс: — Ну и дебил же ты, Цеханович…

На этом и закончилось это происшествие, но в конце дня меня ожидал очередной неприятный конфуз. Как то так получилось, что с этими разборками батарея так и не пробила стволы и решили это сделать на следующий день. Раз я принёс банки со смазкой то и невольно теперь отвечал за них и за день непрестанно перетаскивал их с места на место. После обеда вымыв из пожарного гидранта бетонный пол бокса, мы сначала закатили гаубицы, а потом начали загонять автомобили. В это время в боксе появился командир второго взвода лейтенант Барабанчук. Высокий, статный лейтенант был одет в новенькую только что пошитую в ателье дивизии повседневную форму и смотрелся в ней очень шикарно.

— Ну…, Барабан… ну ты даёшь. Классная форма… — послышались восхищённые возгласы офицеров обступивших Барабанчука. А тот довольный произведённым эффектом, крутился как на подиуме, давая возможность товарищам разглядеть его со всех сторон.

В это время я загонял свой автомобиль в бокс и ничего нам не мешало, и только в последний момент успел заметить, что задние колёса ЗИЛ-131го уже наезжали на запаянную, железную банку со смазкой ГОИ-54. Банка из последних сил тужилась и не сдавалась, наваливающейся на неё тяжести и в конце концов не выдержала. Лопнула по паянному шву, мгновенно раскрыв своё наполненное желтой массой нутро и как в замедленной съёмке из дыры, нехотя, выплюнулся килограммовый жирный сгусток смазки. Вопреки всем законам физики комок смазки вызывающе медленно пролетел пять метров над бетоном и смачно приземлился на груди новенькой формы Барабанчука, застывшего в изумлении. Хорошо прилипнув к повседневке, сгусток смазки стал тихо и спокойно сползать по форме вниз, а когда Барабан инстиктивно попытался обоими руками судорожно скинуть вязкую массу с формы, он только замазал смазкой себе руки, а оставшаяся часть, обидно свалилась на новенькие бриджи, мгновенно пропитав материю.

— Ааааа…, - полный обиды и возмущения голос взводника взвился под высокие своды бокса и заметался длинным эхом по большому боксу, — Ааааааааа…, блиннннн…

Когда у него закончился воздух в груди, он ещё раз глубоко вздохнул и выдал на гора полный набор непечатных словосочетаний разной конфигурации и этажности, а в конце этого матерного монолога прозвучал вполне законный вопрос: — Какая блядь эту банку здесь бросила?

— Ктоооо? — Прозвучал снова грозно вопрос и командир батареи, трясясь от едва сдерживаемого смеха, ткнул пальцем в мою сторону. А потом, всё таки фыркнув смехом утробным голосом, произнёс.

— Сегодня он Герой нашего дня.

Офицеры откровенно ржали, наблюдая за Барабанчуком, а тот остановился передо мной и, махая кулаками у моего лица, не знал что делать. Все в батарее, да и в дивизионе знали, что Барабан специально ездил в штаб дивизии в Виттенберг, при котором было пошивочное ателье и заказал там форму. Шили её месяца три и Барабан регулярно мотался туда на примерки. И вот он одел её первый раз и такой облом… Конечно, удар по морде я заработал честно и готов был его вынести, но у нас это не практиковалось, поэтому лейтенант и был в затруднении.

— Цеханович, вот что мне с тобой делать? Заехать тебе в рожу — Нельзя. Да и не педагогично. Отдать тебе форму, чтобы ты её выстирал, так я знаю — ты её в бензине постираешь. Вот что делать?

— Барабан, ты ворота разбитые видел на въезде в парк? — Давясь от смеха спросил Смуровский.

— Ну, знатно кто то въехал, даже КТП по моему перекосило.

Офицеры так и грохнули от смеха, а отсмеявшись комбат ткнул в меня пальцем: — Это он сегодня одним колесом от гаубицы снёс.

— Как? — Теперь, невольно отвлёкшись от своего огорчения, Барабанчук с интересом разглядывал меня, — Это как ты сумел их расхерачить? Это ж уметь надо…

— Барабан, да ты что? Наши бойцы самые «дурные» бойцы в мире… Что им какие то ворота…, даже чугунные…, - дальше в утрированных подробностях и красках было рассказано моё приключения и Барабанчук отсмеявшись и отойдя от гнева сказал.

— Ладно, живи сержант, теперь у тебя появились свои, личные враги майор Сушинский и прапорщик Бургард — эти тебе ворота долго припоминать будут.

Повседневку жена Барабанчука постирала и отутюжила, но она уже не выглядела такой новенькой и парадной. С сожалением повздыхав, Барабан пошёл к начальнику вещевого склада, договорился с ним и, подобрав по своему размеру, через несколько дней щеголял в новенькой форме.

Прошло несколько дней, полк закончил обслуживать технику и командир полка решил провести строевой смотр полка и смотр казарм. Накануне я заступил дежурным по батарее и тем самым с радостью избегал нудное стояние на плацу. Уходя вечером домой, меня в каптёрку вызвал старшина прапорщик Афанасьев.

— Цеханович, на тебе две банки с краской, кисточки и после отбоя нарядом выкрасишь стены, чтобы к утру они высохли. Понятно?

— Так точно, товарищ прапорщик.

После вечерней поверки молодёжь завалилась сразу спать, а дембеля ещё часа полтора слонялись по расположению. Мои дневальные Руфулаев и Хамурзов настругали в ведро стружку из хозяйственного мыла и теперь только ждали когда все разбредутся спать, чтобы в течении часа вымыть с обильной мыльной пеной коридор, выложенный светло-матовой кафельной плиткой. В половине двенадцатого дембеля наконец-то ушли спать, а я засел в Ленинской комнате смотреть увлекательный вестерн по западному каналу. В половине первого отпустил Хамурзова спать, а сам стал слоняться по расположению. Дежурный по батарее ночью не спал и я всеми способами убивал ночное время и боролся со сном: почитал немного — не читается, опять включил телевизор, но там показывали фигню. Снова побродил по расположению, с завистью поглядывая на дежурного по второй батарее сержанта Норкина, который, плюнув на всё, поставил табуретку около тумбочки дневального и безмятежно заснул, вытянув ноги на середину коридора и облокотившись спиной на стену. Дневальный, глянув на спящего дежурного, ушёл спать в Ленинскую комнату. Устав бродить по коридору и бороться с дремотой, я присел на батарею в конце коридора. Позиция была очень удачная: этот конец коридора тонул в полутьме и что там происходит с первого взгляда не разглядеть, да и дремал чутко. Поэтому тихий скрип входной двери услышал вовремя. Мгновенно оторвав задницу, затёкшую от сидения на ребристой и холодной батарее, я бодренько вышел из полутьмы на свет и увидел, входящего на цыпочках дежурного по полку.

Увидев, что мы бодрствуем, капитан быстро приложил палец к губам и, тихо прошипев: — Тссссс…, - оглянулся на спящего дежурного по второй батарее.

— Тихо, сержант… Тихо… Сейчас мы позабавимся. Воды давай сюда. — Руфулаев тихо исчез в умывальной комнате и через полминуты принёс наполненную водой до верху солдатскую кружку. Взяв кружку в руку, капитан на цыпочках, а мы с Руфулаевым сзади неслышно направились к тумбочке дневального. Сержант спал крепко и сладко, размякнув телом весьма в неудобной позе. Из уголков губ тонкой струйкой тянулась слюна и тягуче-липко капала на грудь сержанта. Капитан остановился около дежурного, обернулся и заговорчески подмигнул нам, затем осторожно кончиками пальцев вытащил из кармана дежурного связку ключей от ружейной комнаты и металлическую печать. Положив всё это к себе в карман, дежурный по полку стал тонкой струйкой осторожно поливать форму спящего, стараясь чтобы вода не попала на открытые участки кожи и не разбудила его. Один раз сержант дёрнулся было во сне, но не проснувшись принял более удобную позу и провалился ещё глубже в объятия Морфея.

Офицер махнул нам рукой и мы также неслышно вернулись на нашу половину: — Тихо, сержант, и молчать, — дежурный, ещё раз погрозив пальцем, скрылся на лестнице, а мы с Руфулаевым приготовились к продолжению действа.

Оно не замедлило начаться. Дежурный спустился на второй этаж и оттуда послышались крики, ругань, вопли офицера и громкий топот ног в роте материального обеспечения, от которого тут же проснулся дежурный по второй батареи. Он стремительно вскочил с табуретки и тут же к своему великому удивлению упал на пол. Сделал ещё одну неудачную попытку встать и вновь завалился. От долгого спанья в неудобной позе у него затекли ноги и он теперь беспомощно барахтался у тумбочки дневального, хватаясь то за тумбочку, то за гладкую и скользкую поверхность стены. Собрав все свои силы и волю в кулак, сержант ухватился руками за крышку тумбочки и, используя её как опору, поднялся на ноги. Постояв секунд пятнадцать и удостоверившись, что ноги уже действуют он попытался метнуться через коридор в Ленинскую комнату, но всё ещё плохо действующие ноги не поспевали за ним и дежурный снова упал. Теперь он упал вперёд и, сильно ударившись лбом об дверь Ленинской комнаты, открыл её и исчез в глубине помещения. Видать, он там сумел своим необычным появлением разбудить дневального и уже через тридцать секунд выскочил обратно в коридор. Держался на ногах он уже более уверенно и твёрдо. Подскочил к тумбочке, схватил табурет и, не глядя, метнул её в дверь Ленинской комнаты, на пороге которой уже возник всё ещё сонный дневальный, усиленно теревший обеими руками лицо, хранящие следы сна. Тут то они и встретились — табуретка и лицо дневального. Последнего от серьёзной травмы спасли ладони и табуретка ударила не в лицо, а по рукам, что смягчило удар. Но всё равно с утробным воем дневальный от удара улетел обратно в помещение, а дежурный замер в растерянности глядя на закрытую дверь Ленинской комнаты.

Когда входная дверь открылась и в коридоре появился дежурный по полку, мы с Руфулаевым уже не могли смеяться. Давясь от смеха, я строевым шагом подошёл к дежурному и доложил: — Товарищ капитан, во время моего дежурства происшествий не случилось. Дежурный по первой батарее младший сержант Цеханович!

Капитан с серьёзным лицом и озорными глазами, искрящимися от веселья, принял доклад.

— Молодец, младший сержант. Хорошо службу несёшь. Ну, пошли за мной…, - мы направились в расположение второй батареи и только миновали общую на весь этаж бытовую комнату, как дежурный по второй батарее браво подошёл к нам и отрапортовал дежурному по полку, что в батарее всё в порядке.

— Молодцы… молодцы…, - капитан излучал само добродушие, — сейчас прошёл по полку, все спят. Хоть кол на башке чеши — спят и всё. Только вот вы не спите. Молодцы, обязательно сообщу о вас командирам батарей, чтобы они поощрили вас. Вон смотрите… и там сволочи спят. Чапаева проспали и тут спят, — мы прошли весь коридор и стояли в его торце у окна, которое выходило на торец второй казармы и через освещённое окно было хорошо видно безмятежно спящего у тумбочки дневального дежурного 5ой батареи.

Мы весело фыркнули, а дежурный по второй батареи авторитетно заявил: — Я, товарищ капитан, на дежурстве никогда не сплю. Если уж захочется, то нахожу себе дело и не сплю…

Я чуть не засмеялся, слушая беззастенчивое враньё сержанта, а капитан улыбнувшись сказал: — Молодец… Слушай, а чего ты такой мокрый?

Сержант только сейчас обратил внимание на промокшую форму и теперь с недоумением смотрел на низ кителя, пытаясь с ходу придумать объяснение.

— А…, это…, товарищ капитан…, а это я помогал дневальному в умывальнике порядок наводить, вот и обрызгался, — нашёлся сержант и «преданными» глазами стал «есть» дежурного по полку.

— Ладно, вы тут службу несите также добросовестно и дальше, а я пошёл во второй дивизион — сотрясу их.

Уже на выходе, открыв дверь, офицер повернулся к дежурному по второй батареи: — Да, товарищ сержант, ты на утренний доклад пораньше приходи, у меня к тебе есть разговор.

— Хорошо, хорошо, товарищ капитан, обязательно приду, — потом спохватился и высунулся в дверь, — товарищ капитан, а чего ждать? Давайте сейчас переговорим…

— Не…, не…, давай утром, сейчас некогда.

Сержант закрыл дверь и, глядя на меня, задумчиво протянул: — Чего он хочет со мной переговорить — не пойму. Вроде бы я с ним нигде не пересекался.

Потом оттопырил мокрую часть обмундирования и удивлённо посмотрел на неё: — Блин, когда это я успел так облиться? Вот в упор не помню…

И тут выдержка изменила мне и я захохотал во всё горло: — Ну ты, Норкин, и харю мочишь… — дальше, давясь от смеха, рассказал дежурному всё что с ним проделывал дежурный по полку и про печать тоже.

Сержант огорчённо хлопнул себя по карманам и, убедившись в правдивости моего рассказа и в отсутствии ключей с печатью, открыл дверь Ленинской комнаты, откуда вышел дневальный по батарее, зажимая нос пальцами, пытаясь остановить кровотечение. Мы захлопотали вокруг солдата и потащили его в умывальник и когда промыли лицо и нос, оказалось что кровь уже перестала течь и с носом всё в порядке. Но дневальный продолжал всё ныть, как ему больно и ещё больнее от того, что ему обидно. Я оставил их выяснять свои отношения между собой и ушёл к себе. Через десять минут, уладив конфликтную ситуацию, дежурный пришёл ко мне и с горестным вздохом, сел рядом со мной на батарею.

— Боря, если комбат со старшиной узнают о моём проколе — меня «убьют»… В половине пятого пойду к капитану и попробую его уговорить не говорить Булатову и Гайдукову. Не сумею, ох и тяжёлая у меня служба будет…, - Норкин пригорюнившись сидел рядом со мной и на все лады обсасывал своё незавидное положение, а я не заметил как под его нытьё задремал и от неловкого движения соскользнул на кафельный пол, больно ударившись задницей. Вскочил и с шипеньем сквозь зубы, стал яростно тереть ушибленное место, чем немало позабавил Норкина и своего дневального. Норкин не выдержал и уже через полчаса умчался к дежурному и в половине пятого довольный появился в расположении.

— Всё, Боря, еле уломал его не говорить нашим офицерам и старшине. Главное, чтоб слово своё сдержал. И ключи обратно вернул…

Ночь из-за этих приключений прошла незаметно, но подспудно меня мучила какая то тревога. В очередной раз остановившись напротив дневального, я посмотрел на Хамурзова: — Хамурзов, у меня такое впечатление, что мы что то не сделали, а вот что ни как не пойму…

— Товарищ младший сержант, так старшина вам поставил задачу стены покрасить, а вы всё ходите и ходите… Другими делами занимаетесь…

— Ааааа…, Чёрт…, чёрт! Точно ёб тв… м…ть, звиздец, — я кинул взгляд на часы. Без пятнадцати пять. — Хамурзооовввв, немедленно… по тревоге поднять всю молодёжь. Через три минуты все в коридоре стоят.

Очумело поставив задачу дневальному, я сам метнулся в расположение взвода управления, где спал каптёрщик и, несмотря на то, что он был дембель, причём довольно высокомерный и гниловатый, стал его бесцеремонно тормошить.

— Толя…, Толя…, Толя, чёрт тебя подери… Вставай…

Каптёрщик сонно заворочался в кровати и тяжело поднял голову: — Аааа, Цеханович, что тебе надо?

— Толя, у тебя кисточки красить есть в каптёрке? — Громким шёпотом задал ему вопрос.

— Цеханович, ты что из-за этой херни меня разбудил? Сколько времени…? — Возмутился дембель.

— Без пятнадцати пять. У тебя всё таки есть в каптерке кисточки? — Я уже едва сдерживал себя, чтобы не схватить этого засраного дембеля и волоком не потащить в каптёрку.

— Есть, да не про твою честь. Старшины это. Всё отвянь от дедушки. — Толик рухнул обратно в кровать, но я вошёл уже в раж и мне было на всё наплевать, поэтому снова схватил каптёрщика за плечо и сдёрнул его с кровати на пол.

— Да мне по хер, что ты дедушка. Вставай, сука, давай сюда кисточки, а со старшиной я сам разберусь, — не стесняясь, заорал я на всё помещение и всё таки не сдержавшись пнул под жопу Толика.

Послышался отчаянный скрип пружин кроватей. Надо сказать, что в расположении проживал не только взвод управления батареи, но ещё и отделение тяги. В темноте раздались возмущённые голоса проснувшихся дембелей, а мимо моей головы пролетел, запущенных кем то тапок и громким шлепком ударился о стену.

— Всем лежать и молчать. А то сейчас хлебало каждому начищу и не посмотрю что дембеля. Заеб…ли уже вконец своим дебилизмом… — всё это в ярости проорал в темноту и темнота мне ответила удивлённым молчанием, а я вновь наклонился над совсем растерявшимся от такой наглости черпака каптёрщиком и прошипел ему, — если сейчас не встанешь, то вскочишь и побежишь, только со штык-ножом в жопе. БегоММММмммм СУКАаааа…

Толик как ошпаренный выскочил в коридор, где уже стояли молодые солдаты и с удивлением наблюдали бурно развивающиеся события. Каптёрщик резво открыл каптёрку, тут же хмуро сунул мне в руки десять кисточек, только тихо буркнул: — Со старшиной сам разбирайся.

Но разборки со старшиной будут позднее, а пока я мигом раздал кисточки, расторопный Хамурзов уже приготовил какие то баночки, посудинки, куда тут же разлили краску и к подъёму, когда в расположении появились все офицеры и старшина, стены в батарее были покрашены. Всё ничего, приказ выполнил, но краска естественно не высохла и когда личный состав после подъёма стала сонно бродить в коридоре и строиться, то половина солдат и сержантов спросонья перепачкала новенькую форму краской. Уже послышалась первая часть ругани старшины, который звал этого разэтакого-претакого дежурного к себе и к довершении всего я с ужасом увидел, как командир второго взвода лейтенант Барабанчук непринуждённо прислонился спиной в новенькой форме к только что выкрашенной стене.

— Хамурзов, Руфулаев, я в столовую на заготовку, — принял мгновенно единственно верное решение и мигом скрылся за дверью, а вслед мне нёсся хор возмущённых голосов комбата, старшины и взводников… В этом хоре, почему то громче всех звучал голос Барабанчука.

По случаю проведение строевого смотра, физзарядку отменили и вместо неё назначили завтрак. Заготавливать, как это было в учебке, в принципе было нечего и до прихода батареи, я бесцельно слонялся по второму этажу столовой, нарезая круги вокруг наших накрытых столов. С шумом и гамом ввалилась батарея и своими шуточками и подколками ввергла меня в ещё большее уныние. Внешним видом, впрочем, тоже — половина батареи была перепачкана краской. Дембеля кидали на меня изучающе-любопытные взгляды, но молчали, а после завтрака, отведя в сторону, на меня с руганью накинулся замкомвзвод: — Боря, ты чего охерел, что ли? Ты что себе позволяешь? Тебе напомнить кто ты такой? Ты — черпак, понимаешь — ЧЕРПАК, а ты рот разеваешь… На кого? Подумаешь своих дембелей под себя поджал, только ты чего то забыл, что их у нас в батарее помимо Дмитриева и Камалетдинова ещё тринадцать человек. Тебе пока повезло, если бы физзарядку не отменили, так тебя бы и отметелили, но всё равно разборок тебе не миновать… Даже ума не могу приложить, как тебе помочь, — Фёдоров с досадой почесал лоб и выжидающе уставился на меня.

Я и сам понимал, что разборок мне не избежать и скорее всего они будут после отбоя. И второй час как ломал голову над насущным вопросом — Что мне делать? Тяжело вздохнул: — Ладно, Николай, не заморачивайся. Чему быть — того не миновать. Сам разберусь с дембелями, меня вот больше Барабан беспокоит — вторую испорченную форму он мне не простит…

Фёдоров рассмеялся: — Да, Барабан, орал как сумасшедший и хорошо, что ты вовремя слинял.

— Во, во… А насчёт черпака: так помимо того что я черпак, я ещё и сержант. И если на месте каптёрщика был бы другой дембель, может быть и по другому с ним разговаривал, а так сидя в каптёрке жопу отрастил, на занятия не ходит и ещё пургу тут гонит. Да у меня Руфулаев, как солдат больше значит и умеет, чем этот дембель…

— Тихо, тихо… Чего ты раздухарился? Думать надо как из этой ситуации выходить, сам то не дёргайся.

В батарее появился, когда все ушли на строевой смотр. В течении часа с нарядом навели порядок, я немного подкрасил смазанную краску на стенах и стал терпеливо ждать посещения командира полка. Командир полка держал полк в кулаке и полк в его руках был как игрушка, в хорошем смысле слова. Его помимо того что все уважали, но и побаивались. Подполковник Шляпин драл офицеров за недочёты, упущения по службе, правда по справедливости, но к солдатам всегда относился по отечески. И если командир посещал казармы, что он делал раз в месяц, то это походило на посещении казарм самим министром обороны. Поэтому и сейчас командиры батарей, командир дивизиона метались по этажу чересчур озабоченные. Лишь комбат нашей батареи, зайдя в расположении, молча поднёс к моему носу кулак и также молча потряс им перед моим лицом, что означало — Ему некогда и он разберётся со мной позже.

Осмотр нашего этажа, где проживала вторая батарея, наша и взвод управления дивизиона, командир начал со второй батареи и завертелось: старший лейтенант Булатов то и дело принимал стойку «Смирно» и что то озабоченно чиркал в своей рабочей тетради ручкой, когда командир распекал за очередной недостаток. Во взводе управления дивизиона из стены вызывающе торчали два здоровенных и ржавых загнутых гвоздя, а петля одной из тумбочек была пробита гвоздём «соткой», который естественно насквозь пробил тонкую стенку тумбочки и банально был загнут. Теперь командир драл командира дивизиона подполковника Никиткина и грозный, командирский рык явственно долетал до нас. Комбат ёжился и нервно поправлял на себе форму. Но наконец то подполковник Шляпин вышел из расположения взвода управления и направился в нашу сторону. Комбат встретил его, доложился и пошёл вместе с ним по коридору в мою сторону. Согласно Устава, я должен только представляться, что и сделал: — Товарищ подполковник, дежурный по первой батареи младший сержант Цеханович.

Выслушав меня, лицо командира смягчилось и он повернулся к командиру батареи: — Кстати, Чумаков, мне сегодня на утреннем докладе дежурный по полку доложил, что только твой дежурный ночью правильно организовал службу наряда. Так что поощри его. А так, товарищ капитан, я доволен порядком в вашем подразделении. Работайте так и дальше.

Командир развернулся и сопровождаемый командиром дивизиона вышел на лестничную клетку. Через полминуты подполковник Никиткин вернулся обратно и он вместе с Чумаковым замерли, прислушиваясь к доносящимся снизу звукам. А там опять бушевал командир, потом он ушёл на первый этаж в батарею управления и арт. разведки и его ругань стала слышна глуше.

Никиткин посмотрел на меня, потом перевёл взгляд на комбата: — Чумаков, поощри Цехановича, это он своей правильной службой сегодня спас тебя от разноса. Командир даже никуда не заглянул.

Чумаков довольно рассмеялся, стукнул кулаком о ладонь и с непонятной для комдива интонацией протянул: — Конечно, поощрю. Ещё как поощрю…

Никитник удивлённо взглянул на командира батареи, но ничего не сказал, лишь махнув рукой, типа: разбирайся сам и ушёл к себе.

— Цеханович, иди отдыхай. Потом поощрения раздавать буду.

Впрочем, спал недолго. Политзанятия, проходящие в клубе в масштабе полка, закончились и подразделения вернулись в свои расположения заниматься дальше согласно расписания. Батарея стала переодеваться и готовиться к занятиям по специальной подготовке, ну а меня подняли и вызвали в канцелярию командира батареи, где сидели все офицеры батареи и старшина.

— Товарищ капитан, младший сержант Цеханович по вашему приказанию прибыл. — Опустил руку и застыл в стойке. Барабанчук был в полевой форме, смотрел на меня нейтрально, что было обнадёживающим фактором.

С минуту меня все молча рассматривали, потом комбат откинулся на спинку кресла.

— Жалко, товарищ младший сержант, что вас сегодня не было на строевом смотре. Жалко…, вот бы позабавились…, - комбат замолчал, а Смуровский с командиром взвода управления весело фыркнули, — во…, во…, и тебе бы весело было. Только мне, старшине, да лейтенанту Барабанчук не до смеха было. Меня и старшину командир полка прилюдно, в антисанитарных условиях, прямо на плацу, никого не стесняясь поимел во все дыры за твою грёбаную краску. Про лейтенанта Барабанчук, я вообще не говорю: весь полк смеялся над его испачканной формой. Вот что с тобой делать? Ума не приложу…

Чумаков замолчал, лишь старшина недовольно проворчал: — И у меня, моё имущество, без моего разрешения использовал… Я эти кисточки на свои деньги купил, на всякий пожарный… Цеханович, я ведь мог пива попить, а ты кисточки использовал и бросил…

Комбат оживился: — Да, кстати, что там за история с твоим каптёрщиком ночью произошла?

— Вот, — старшина кивнул на меня головой, — вот этот орёл, стащил с кровати каптёрщика, когда тот отказался давать кисточки, напинал ему под жопу и чуть ли не за волосы утащил того в каптёрку.

— Вот это смена растёт, — восхитился командир и тут же спросил, — А как же дембеля, он же на них руку поднял? Вернее ногу…

Прапорщик Афанасьев пожал плечами: — Самое интересное, товарищ капитан, что зассали отпор дать…

Офицеры с удивлением воззрились на меня, лишь Смуровский иронично спросил: — Ну-ка, Цеханович, колись — чем ты их напугал?

— Да ничем. Пообещал всем рожу набить, а каптёрщику штык-нож в жопу воткнуть, вот он как миленький в каптёрку и побежал. — Пробурчал я, отвернув лицо в сторону.

Комбат удивлённо крякнул: — Да, товарищи офицеры, представляю что тут ночью было бы если каптёрщик оказался сильнее духом. Бежит солдат по коридору, а из трусов торчит штык-нож… Вот повеселился бы командир полка, вытирая об меня ноги. Спасибо, Цеханович, спасибо. А что воткнул бы?

— Нет, товарищ капитан, чмо он, а не дембель. Пуганул его только… да и штык-ножи у нас тупые…

Офицеры дружно рассмеялись, а комбат обратившись к Барабанчук, заявил: — Вот тебе, лейтенант, и готовый замкомвзвод. Если он сейчас так с дембелями разговаривает, то осенью твой взвод в бараний рог согнёт.

— У меня столько формы нет, чтобы его замком ставить, а так я подумаю, — под новый взрыв смеха пробурчал командир второго взвода.

— Ладно, Цеханович, иди. Повезло тебе, если б не командир полка, за краску и испачканную форму спросил бы с тебя сполна. Иди, сейчас будем с другой проблемой разбираться, которую ты принёс нам…

Остаток дня прошёл нормально, только тревожила меня приближающаяся ночь. Дембеля со мной общались как обычно, но я чувствовал готовящуюся пакость. Так оно и получилось. В половине двенадцатого ночи меня разбудил дневальный: — Иди…, там тебя в канцелярию вызывают.

Я включил на десять секунд свет и, убедившись, что в расположении отсутствуют все дембеля взвода, выключил его обратно. С тяжёлым сердцем собрался и вышел в коридор. Дежурным по батарее стоял сержант Ермолаев, который тут же подошёл ко мне и стал сочувственно шептать: — Иди, там все дембеля собрались… Держись.

Ещё раз глубоко вздохнув перед дверью, посмотрел на с сочувствием смотревших дневальных, открыл и зашёл в битком набитое помещение. Дембеля сидели, стояли по всей канцелярии, оставив мне лишь небольшое пространство около дверей, где я и остановился. На месте комбата сидел сержант Рубцов, лидер наших дембелей. С ним у меня сразу же, как пришёл в батарею, сложились хорошие отношения и это обнадёживало. Но он не сможет мне ничем помочь, если общее настроение дембелей будет против меня.

Камалетдинов и Дмитриев старались не смотреть на меня, уводя взгляд в сторону. Им было неуютно на этом сборище.

Наглядевшись на меня и посчитав, что достаточно нагнали на меня страха, первым начал наводчик Кременчуков со второго взвода. Был он из хитрожопых, неприятных типов. Как специалист был классный, но как человек — говно. Правда, без дела не выделывался.

— Ну, что, Цеханович, допрыгался? Ты чего это пасть на увольняемых разеваешь? Нюх что ли потерял? Так мы его быстро сейчас почистим, чтобы чётко держал свой нюх по ветру и знал откуда он дует. Ты ещё тут никто. Так чего ты борзеешь?

— Всё равно бить будут, так что и оправдываться и лебезить не с чего. Убить не убьют, так что поборзеть в меру можно, — такие мысли вихрем пронеслись и я внутренне собрался.

— А ты кто такой сам, чтобы мне эти вопросы задавать?

Вопрос был поставлен чересчур резко и прямолинейно и я сразу же понял, что перегнул палку и меня начнут бить прямо сейчас. Но с другой стороны, своим дерзким вопросом и поведением я поставил всех в тупик, чем выиграл во времени. Хотя, что оно мне это время. Все возбуждённо зашевелились, кто то засмеялся и стал обидно подначивать задавшего вопрос, но в большинстве дембелей поставленный так прямо вопрос возмутил. Кременчуков аж взвился, вскочил с места и. подскочив ко мне, схватил меня за грудки и затряс: — Кто я такой, ты сейчас узнаешь…

Тряс то он меня сильно, совершенно не контролируя себя, поэтому я довольно легко оттолкнул его от себя. Вроде бы толкнул не сильно, но Кременчуков отлетел на сидящих у края стола дембелей, завалив их на пол вместе со стульями.

— Ну, сейчас мне будет звиздец, — молнией мелькнула мысль и я отскочил в угол, чтобы прикрыть спину и поднял кулаки, — драться буду до конца.

Дембеля вскочили со своих мест, но бить меня не торопились, хохоча во всё горло и разглядывая нелепо копошащуюся кучу своих товарищей на полу. Первым вскочил Кременчуков и, зло сверкнув глазами на смеяющихся сослуживцев, подняв кулаки, медленно двинулся на меня.

В это время дверь канцелярии широко распахнулась и в помещении ввалился сержант Широв, который сильным тычком тут же толкнул Кременчукова в грудь. От неожиданного сильного толчка дембель полетел обратно к столу, вновь завалив, только что поднявшихся на пол. Громовой хохот потряс канцелярию, к которому через некоторое время присоединился и сам Кременчуков с упавшими.

Отсмеявшись, Кременчуков задал вполне закономерный вопрос: — Широв, ты то чего? Ты чё лезешь в наши дела? Молодняк пасть начинает разевать на дедушек, руки распускать. Вот мы, в своей батарее, и собрались слегка поучить…, чтобы в следующий раз не повадно было. Так что, если хочешь по присутствовать, то сиди и молчи…

Широв хищно оскалился и сам перешёл в наступление: — А я не понял — ты чего Серёга решаешь за меня, что мне делать? И вообще, не пойму — чего ты дёргаешься? Насколько знаю не тебя под жопу напинали и не тебе обещали рожу набить. Ты чего здесь прокурором выступаешь? Толик получил — пусть он предъяву и делает… Ты то чего лезешь…?

Кремчуков оглянулся на остальных дембелей, с интересом наблюдающих эту пикировку, потом посмотрел на каптёрщика, у которого растерянно бегали глаза, с досадой плюнул, но ещё по инерции продолжал сопротивляться Широву: — Коля, мы все прекрасно знаем что ты шефствуешь над Цехановичем, но сегодня он замахнулся не на тех. Пусть подождёт три месяца и тогда дёргается с другими… А пока он тут никто.

— Ни фига себе никто…, - Широв держался уверенно и пока он здесь, я мог чувствовать себя спокойно. Старослужащий сержант был не только лидером в дивизионе, но и физически сильнее всех и знал, что никто не захочет оспаривать его лидерство и его решения. А пока Широв продолжал напирать, переламывая обстановку в мою сторону, — да, я предлагал ему поддержку, только он сам от неё отказался. Так что Серёга ты не прав. Только меня лично задевает следующее: Цеханович не зассал наехать на дембеля, в присутствии четверых дембелей. А чего они его сразу же на место не поставили? Зассали? А теперь тринадцать дембелей наезжают на одного черпака. Ни фига себе… Вы чего — охерели? Толян, а ты чего сидишь и молчишь? Тебе же напинали, так напинай ему. Один на один — по честному. Как ты, Боря?

Я критически глянул на каптёрщика, который медленно поднялся из-за стола, отодвинув стул в сторону. Был он выше, крепче и наглее меня. И как бы это правильно сказать, более откормленный: разница в весе килограмм пятнадцать не в мою пользу. В обычных условиях я вряд ли выстоял бы против него. Но я был психологически крепче и мне отступать было уже нельзя, впрочем ему — тоже. А сейчас он был растерян, что было мне на руку. Во-первых: самим фактом, что его нагнул черпак. Во-вторых: неожиданной поддержкой меня Шировым, который недолюбливал каптёрщика ещё по прежней службе в батарее. Поэтому я утвердительно кивнул головой и тогда все остальные возбуждённо заревели: — Давай… в бытовой комнате… Толик, уделай его… Толик…

Мы толпой вывалили в коридор и, не глядя по сторонам, сразу же свернули вправо к бытовой комнате, на границу первой и второй батарей. Широв и Рубцов отодвинули в сторону большой стол, освобождая пространство для поединка, а я и Толик в это время засучивали рукава. На середину вышел сержант Широв и поднял руку.

— Готовы? — Мы оба кивнули головами, сосредотачиваясь на предстоящем бое, а Широв продолжил, обращаясь к присутствующим, — объявляю правила боя. По яйцам не бить. Драться пока кто то не попросит пощады или до нокдауна. Проигравшая сторона никому не жалуется. В случаи равных сил, считаем победу по ударам — у кого больше будет. Рубцов, ты считаешь удары Толяна, я — Цехановича. Все согласны?

— Да, — заревела толпа дембелей, но тут же из толпы вылетел ещё один выкрик, — лежачего не бить…

— Принято, — Широв поглядел на меня, потом на Толика и резко опустил руку, — Бокс…

Я уже успел вспомнить боксёрские позы старшины Николаева с учебки и на слегка согнутых ногах пошёл по кругу. Толик тоже напрягся, согнул руки в локтях, сразу прикрыв солнечное сплетение и челюсть.

— Блин…, - с досадой подумал я и перешёл в наступление, лёгкими, короткими шажками стремительно кинулся вперёд и чуть присев…

— Смирно! — Внезапно прозвучавшая громовая команда голосом командира батареи, ошеломила не только нас с Толиком, но и всех присутствующих.

— Таааак…, - голос, так неожиданно прозвучавший из-за спин стоявших, действительно принадлежал комбату, который стоял в коридоре сзади повернувшихся дембелей. Рядом с капитаном Чумаковым стояли командиры взводов и старшина, — а мы чуть не опоздали к самому главному. Или опоздали? Ну-ка, всем построится.

Все быстро, без суеты выстроились в одну шеренгу и Чумаков сначала молча прошёлся вдоль строя, остановившись на полминуты напротив меня, сделал пару шагов в сторону и поднёс кулак к носу сержанта Рубцова, которого он откровенно не любил, непонятно по какой причине. Но надо отдать должное командиру, своё личное негативное отношение к сержанту он на службу не переносил.

— Ну, что коллега…, - Рубцов изобразил на лице недоумённую гримасу, — не делай вид, что не понимаешь. Я командую днём, ты получается — ночью. Ночной комбат. Неймётся тебе, а ведь до дембеля я могу тебя затрахать насмерть… Понимаешь мой посыл?

Рубцов понимающе и молча кивнул головой, а комбат немного поразмыслив, продолжил: — Поступаем следующим образом. Сейчас всем отбой, а все разборки: подчёркиваю мои разборки — завтра. Если кому то что то не понятно — Рубцов и Широв я завтра с вас и спрошу.

— Товарищ капитан, всё будет нормально — это я говорю, сержант Широв.

На этом всё закончилось, мы разошлись по кубрикам. В течении дня комбат провёл своё собственное расследование и разобрался во всём досконально. Результат был следующий: каптёрщик был снят со своей должности и впервые в службе, наравне стал со всеми привлекаться на занятия. А на занятиях ему доставалось по полной. Здесь никто не считался: дембель ты или нет. Здесь были другие критерии — знание и умение. Чего у Толика не было и он быстро потерял былой авторитет. Конечно, до молодёжи он не скатился, но уже не котировался среди личного состава.

Понятно, что из-за этого он затаил злобу на меня, которую умело поддерживал и разжигал сержант Воробьёв со взвода управления дивизиона. Здесь тоже была своеобразные конкуренция и столкновения характеров. Воробьёв служил в ВУДе с самого начала и как увольняемый претендовал, на последние полгода, на лидерство во взводе управления. Но вдруг во взвод с первой батареи перевели сержанта Широва, которого командир дивизиона и определил старшим. Воробьёв был крепким и сильным парнем, но вступить в открытое противостояние с более сильным соперником не решался. А зная, о покровительственном отношении Широва ко мне, стал каждый день подзуживать Толика на драку. Я знал об этом и был настороже, в принципе об этом знали все в батарее. И дембеля решили ускорить выяснение отношений и сделали это так, чтобы оно произошло один на один.

…Занятия по специальной подготовке проходили на огневом городке, за парком. Подошло время обеда и Смуровский закончил занятия, решив орудия перетащить в парк после обеда.

— Фёдоров, оставишь охрану, а как батарея пообедает, перекатите орудия в парк. Потом по плану.

Старший офицер на батарее отдав указание, закурил и теперь ждал Барабанчука, который ставил свои задачи взводу на послеобеденное время. После чего они спокойным шагом удалились в сторону офицерского городка.

Огневики ещё минут семь собирались, а затем также не спеша построились. Прекратив базар в строю, замкомвзвод распорядился: — На охране орудий остаются рядовой Крицкий…

Бывший каптёрщик возмутился на весь строй: — Я не понял? Что у нас молодёжи нет?

Но сержант Фёдоров невозмутимо продолжил: — Рядовой Крицкий и младший сержант Цеханович. Их после обеда меняют рядовой Хамурзов и Руфулаев. Цеханович, ты старший…

Крицкий перематерился и злобно посмотрел на меня: — Зря ты, Фёдоров, это делаешь… Зря…

Через пять минут батарея ушла и мы остались на огневом городке одни. Крицкий несколько минут бесцельно побродил по окопам и я думал, что на этом он и успокоится. Но тот решительно направился в мою сторону.

— Ну что, Цеханович, побазарим без свидетелей…

— Если тебе так хочется, давай…, - внезапный и хлёсткий удар кулаком по лицу, отбросил меня на стенку орудийного окопа. А Толик, не теряя времени и чтобы закрепить успех, прыгнул на меня и, не давая подняться, сильно врезал ещё пару раз по лицу кулаком, разбив губу и пустив из носа кровь. Я лежал на спине в неудобной позе, в довершении всего был ошарашен нападением и сильными ударами. Ещё пару таких ударов и он бы вырубил меня. Но Толик, выпустив пар, поднялся и сильно, ещё раз пнув ногой по рёбрам, зашипел: — Ну что, сучара, получил? И так каждый день получать будешь…

Крицкий сел на ящик с учебными выстрелами и дрожащими руками достал сигарету: — Вытри кровь, а то за тебя ещё пи…ды получу от офицеров…

Сломав пару спичек, дембель закурил, а я стал молча вытирать кровь, постепенно приходя в себя.

Сделав несколько судорожных затяжек и справившись с собой, Толик нервно и рвано заговорил: — Вот, что тебе надо, Цеханович? Вечно ты лезешь на рожон… Ушли бы мы на дембель…, спокойно — командуй себе сколько влезет. Сумел подчинить себе Камалетдинова с Дмитриевым — тоже ладно. Это их проблемы. Кстати, с ними тоже неплохо бы разобраться, за то что они Широву накапали насчёт разборок с тобой…

Толик помолчал, а докурив сигарету, щёлчком отправил её за бруствер окопа. Спросил: — Ну что, успокоился?

Хоть я и молчал, вытирая кровь с лица и не возражал своему противнику, в моей душе кипела здоровая и спортивная злость. Всегда придерживался правила — «После драки кулаками не машут», но тут была совсем нечестная драка.

— Нет, Толик, не успокоился. Давай драться, — я последний раз провёл рукой под носом и, убедившись, что кровь перестала сочиться, встал с земли, — давай, по-новой. А то как то не по правилам — взял и напал на меня. Я с тобой разговаривать собирался, а ты меня ударил: подло и нечестно… Чего глаза вылупил? Вставай, махаться будем…

Крицкий в удивлении даже рот открыл, а потом завопил: — Да ты оху…л…, - но в голосе у него уже не было того напора и злости, который должен быть — Толик банально «перегорел».

Я мелкими шажками надвигался на орущего солдата, потом быстро оглянулся и, убедившись что сзади места достаточно, азартно заорал: — Давай, нападай… Фору даю…

В принципе, опыта драк я имел мало. Ну, не драчун был… И во втором этапе драки, тоже мог потерпеть поражение. Хоть и у Толика и не было прежнего напора, он был всё таки здоровей меня и сильней. Но тут я поставил всё на один приёмчик, нам его на занятиях по физо, показывал лейтенант Князев в учебке: очень эффектный бросок через себя. Я кувыркаюсь вместе с ним и сажусь на него. После чего чищу ему харю, по полной программе. По настоящему чищу…

Крицкий подскочил, оря в лицо брызгая слюнями, схватив меня за грудки: — Тебе, что мало…? Ну счас ещё получишь…

Я сделал мелкий шажок вперёд, поставив свои ноги вплотную. Схватил Толика за грудки и потянул его на себя, выводя того из равновесия и заваливая на себя. В падении мгновенно согнул правую толчковую ногу и, когда упал на спину, упёршись ногой в живот противника, сильно толкнул Толика через себя. Крицкий с утробным рёвом перелетел через меня и с силой хлопнулся на землю. А я, перекувыркнувшись через голову, удачно уселся сверху поверженного и полуоглушённого Толика. И пошёл его молотить кулаками: справа-слева, слева-справа: у того только голова моталась по земле, а я вошёл в раж и не знаю чем бы всё это закончилось. Но меня внезапно схватили со спины и с силой оторвали от Крицкого, хотя я и продолжал ещё молотить воздух руками. Весь окоп стремительно наполнился дембелями и остальными старослужащими: одни подняли Толика с земли и, выказывая дружеское сочувствие, приводили его в чувство. Другие толпились около меня, одобрительно похлопывая по плечу и спине.

Драка с бывшим каптёрщиком стала вершиной моего конфликта с дембелями и поставила на нём жирную точку. Толик, несмотря на поражение, сумел восстановить своё реноме в батарее, я же набрал дополнительных очков в глазах практически всех военнослужащих дивизиона. И окончательно стал своим для всего коллектива батареи. Теперь, когда меня ставили старшим команды, все мои приказы и указания выполнялись всеми, в том числе и старослужащими.

Не лишне добавить, что мне пришлось служить в благословенные времена, когда современное понятие «дедовщина» нам было незнакомо. Дедушкой у нас назывался не тот, кто прослужил полтора года или гарцевал в столовой, отбирая сахар, масло, мясо у молодёжи, или качал права молодняку, таких ставили на место сразу же, а тот кто мог показать свои знания, умение на занятиях по боевой подготовке или на спортгородке. Кто свои знания и навыки в боевой работе передавал молодым солдатам. Вот они то и с достоинством и несли звание — «Дедушка».

Машина резко затормозила, заставив нас качнуться в сторону кабины, где уже хлопнула дверь и дробные шаги нашего старшего затихли сбоку заднего борта.

— Чья очередь?

Очередь была моя и, схватив свой вещмешок в одну руку, в другую автомат, шустро выскочил из кузова на асфальт.

— Цеханович, — старший команды регулировщиков критически осмотрел меня, поправил воротничок на моей гимнастёрке и остался доволен моим видом, — Цеханович, вот твой перекрёсток, машины будешь заворачивать в ту сторону. Вопросы есть?

— Никак нет, товарищ капитан. Всё понятно.

— Ну и хорошо. Смотри, чтоб всё было нормально, а то ты хоть и добросовестный сержант, но залётчик… Всё, мы поехали.

Проводив взглядом машину, я стал по-хозяйски обустраиваться на перекрёстке. Хотя чего обустраиваться? Кинул вещмешок с сухпаем и с притороченной к нему шинелью на сочную, зелёную траву под понравившийся мне объёмный и густой куст на обочине и осмотрелся.

Чистенький, уютненький Т-образный перекрёсток был окружён типичным немецким сосновым лесом, где каждая взрослая сосна на высоту в полтора метра зачищена аккуратными бороздками под углом друг к другу, а между ними к корневищу шла глубокая и длинная канавка, по которой сосновая смола стекала в стеклянную чашку. Вот и у ближайшей сосны одна чашечка была наполовину наполнена, а остальные три аккуратной стопочкой стояли тут же. И так у каждой сосны.

Вдалеке послышался гул приближающейся колонны и я выскочил на середину перекрёстка, доставая из кожаного чехла красный и жёлтый флажок. Потом вытянул углом руки: в правой руке красный флажок, в левой жёлтый, показывающий направление движения и добросовестно замер.

Колонна была небольшая: штук десять БТРов и пять ЗИЛ-131. Завернув, куда положено машины и подождав, когда они скроются за поворотом, я аккуратно скрутил флажки и сунул их в чехол. Послонялся минут десять по перекрёстку и отошёл к кусту, где лежал вещмешок с небогатым солдатским хозяйством.

Учения соседней дивизии шли уже третьи сутки и наша команда обеспечивала регулирование движения колонн дивизии. Этот перекрёсток был девятым, где я выставлялся. Команда была разбита на парные и одиночные посты и я как сержант выставлялся всегда один. Все наши перемещения проходили в динамике и было достаточно интересно и познавательно наблюдать учения со стороны. Не обходилось и без курьёзов. В первый день учений выставили на один такой же лесной перекрёсток пару регулировщиков. Они добросовестно в течении полутора часов регулировали движение непрерывно идущих колонн, а когда в движении определился перерыв в полчаса, они прилегли на обочине и хорошо заснули. Голова колонны арт дивизиона появилась неожиданно и регулировщики проснулись, когда машины уже ревели совсем рядом. Бойцы заполошено выскочили из кустов и заняли свои места на перекрёстке, но спросонья попутали направление и голову колонны из трёх машин, где был командир дивизиона направили в другую сторону. А когда сообразили что ошиблись, завернули остальную, отставшую часть колонны от командира, в правильном направлении. Только через три часа командир дивизиона сумел найти своё подразделение. В эту же ночь другое смешное происшествие произошло. Уже влетел наш старший. Заснул и проскочил перекрёсток, где должен был выставить регулировщиков. И командир, который вёл первую колонну, тоже сгоряча проскочил перекрёсток. Но быстро сообразил, что ошибся и в трёхстах метрах за перекрёстком резко свернул в поле и через него наискосок обратно выскочил на нужную дорогу. Он то в темноте думал, что это чистое поле, а там оказался обширный участок приусадебного хозяйства. Пока немецкий хозяин одевался и бежал к месту, где сворачивали русские машины, первая колонна проехала, полностью и основательно утоптав эту часть огорода. Немец даже номеров машин не успел рассмотреть. Погоревав несколько минут над погибшеи участком, хозяин уныло побрёл в сторону дома. А издалека приближался гул моторов другой колонны. Немец думал, что русские свернут уже правильно, но эта колонна повторила тот же манёвр, что и первая, но уже уничтожив и укатав землю до твёрдости асфальта другую часть огорода. Так и метался немец всю ночь, пытаясь остановить русские колонны. Но всё было бесполезно: к утру огород превратился в хорошо укатанную автостоянку. Крику и воплей начальства было до фига. А сегодня отличился другой регулировщик. Его поставили на перекрёстке в центре небольшого городка Hercberg. Он правильно отрегулировал колонны и пока ждал нашей машины для снятия его с поста, решил порегулировать уличным движением на перекрёстке, но так как он не соображал в Правилах дорожного движения, то уже через пять минут собрал в кучу несколько немецких машин.

Мы как раз в этот момент подъехали и открывшиеся картина позабавила. Несколько машин: два Вартбурга, Лада, Москвич и Трабант врезались друг в друга и парили разбитыми радиаторами, щеголяя смятыми в гармошку капотами и разбитыми фарами. Больше всех пострадал старый Трабанд, гнилой корпус которого был выполнен из прескартона. И сейчас посередине кучи обломков корпуса сидел, судорожно сжимая руль, водитель. Гудки других автомобилей, гвалт остальных уцелевших и побитых водителей, которые хватаясь за голову бегали среди разбитых машин. Вопли, крики, знакомые слова Schaise…, Dumkopf…, Teifel…, летали над разворошенным перекрёстком. А среди этого стоял озадаченно-удивлённый регулировщик, всем своим видом показывающий: — Чё за фигня??? Чё происходит…? Я ведь рулил, как положено… Чего они в кучу съехались????

Хороший подзатыльник и пендаль под жопу от капитана, вывел его из задумчивого состояния. Солдат шустро побежал за старшим, вскочил в кузов и мы умчались по своим военным делам, оставив водителей разбираться друг с другом, в ожидании дорожной полиции…

Из небольшого своего регулировочного опыта я знал, что следующая колонна будет где то через сорок минут, поэтому решил слегка перекусить. Пододвинул к себе вещмешок и достал картонную упаковку сухпая.

— Так…, что там у нас есть? — Открыв коробку, стал перебирать банки, — Каша рисовая… Не потянет…, пока. Каша гречневая с мясом… Сейчас пожалуй тяжеловата будет. Может галеты зажевать или сухари? Так, фарш колбасный. Вот это уже интересней, тем более что во фляжке плескался хорошо заваренный сладкий чай. Ничего что он холодный. А если отрезать шмат сала и с черняшкой? Да, пожалуй это более лучший вариант.

Я отложил в сторону коробку с консервами и стал примериваться, как от приличного куска сала, аппетитно покрытого крупными крупинками соли отрезать тупым штык-ножом аккуратный кусочек сала. Мда, наверно не получится — только искромсаю.

Мой взгляд остановился на банке с колбасным фаршем и я решил провести эксперимент: Бушмелев в учебке рассказывал, что если сильно потереть донышком банки об асфальт то её можно аккуратно открыть и без ножа.

Подхватив автомат в одну руку, во вторую банку, я вышел на асфальт и, выбрав ровный и чистый кусок дорожного покрытия, присел на корточки и с азартом стал тереть банкой об асфальт. Через сорок секунд интенсивной тёрки кромки банки срезались и теперь оставалось только поддеть штык-ножом кругляшок жести, чтобы добраться до колбасного фарша. Я до того увлёкся этим процессом, что не заметил как ко мне тихо подкатила низкая, хищной формы, защитного цвета западная машина, из которой за мной с интересом наблюдали два английских офицера английской миссии связи.

— Оп па-на…, - я даже вздрогнул от такой неожиданности и с досадой сплюнул на землю от потери бдительности. Решительно встряхнув автоматом, поднялся и направился к кусту, где уселся рядом с вещмешком.

Ситуация складывалась неприятная. Особенно после того как я из-за этих миссий связи чуть пару недель назад не влетел в дисбат, открыв по ним огонь из автомата.

После Потсдамской конференции в 1945 году, когда союзники-победители договорились о разделе Европы, в том числе и о разделе Германии, было принято решение: для контроля за пребыванием вооружённых сил в обоих Германиях создать четырёхстороннюю военную миссию связи из представителей США, Франции, Англии и СССР. Данная миссия будет следить за тем, чтобы на территории Германии не увеличивалась численность воинских контингентов союзников, чтобы на её территорию не ввозились ударные комплексы вооружений, не разворачивались подразделения десантников и многое другое за чем они должны были следить. По сути дела эти миссии занимались банальной разведкой. Не знаю как на территории ФРГ, но в ГДР были многочисленные зоны, куда миссии связи Франции, Англии и США не имели право заезжать. На границах этих зон стояли информационные щиты, где на четырёх языках было написано — «Проезд военных миссий связи запрещён». Такие зоны были, как правило, в местах дислокаций советских войск и немецкой национальной армии, а также в районах занятий и учений. Но зачастую они нарушали эти запреты, проезжали к нашим гарнизонам, фотографировали их и собирали другую развед. информацию. И если их застукали там, то должны были задерживать. Вот две недели назад мне и «повезло». Я, будучи разводящим, и попытался их задержать в районе ВАПа, применив оружие. Что было потом, вспоминать достаточно неприятно. Меня за эту стрельбу чуть в дисбат не сплавили. Оказывается, их нужно было задерживать без стрельбы. А я откуда знал?

Поэтому сейчас довольно недружелюбно смотрел на англичан, вальяжно развалившихся в салоне красивой машины. Здесь они имели право находится, поэтому и чувствовали себя спокойно.

— Товарищ… товарищ…, - на русском языке, но с сильным акцентом обратился один из них, — как служба идёт?

— Чего надо? — Агрессивно спросил я.

— Товарищ…, иди сюда мы тебе журнальчиков дадим… ещё какую-нибудь литературу… Почитаешь…, полистаешь…

— Да, знаем что вы там даёте. Порнуху небось?

— Неее… товарищ, есть хорошие книги ваших писателей. Иди к нам…

— Не…, не пойду. Не положено.

— Хорошо, товарищ, я вижу вы кушать собрались. Так возьмите тогда. — Дверца с моей стороны приоткрылась и рука английского офицера аккуратно поставила на асфальт большой, прозрачный полиэтиленовой пакет, в котором виднелся приличный кусок колбасы, с аппетитным вкраплением кусочков белого сала, несколько яблок, с десяток конфет в ярких обёртках, пару бутербродов и несколько небольших книжек в бумажных переплётах.

При виде колбасы я непроизвольно сглотнул, внезапно появившуюся густую слюну, что не прошло мимо наблюдательных англичан. Тот же офицер поощрительно улыбнулся и поставил на асфальт ещё один пакет с едой и литературой.

— Ты хороший солдат, а хороший солдат должен хорошо кушать. Приятного вам аппетита, — дверца захлопнулась, двигатель машины тихонько, но мощно заурчал и автомобиль, быстро набрав скорость, скрылся за поворотом.

Выждав минут пять, я поднялся со своего места и осторожно вышел на дорогу. Из рассказов старослужащих солдат и офицеров знал, что практически всегда к регулировщикам подъезжали западные машины с целью всучить советскому солдату антисоветскую литературу и запудрить ему мозги. Как бы такое общение официально не запрещалось, а подрузумевало само собой отказ от такого общения. Но солдатам всегда было интересно и они принимали от западников всё, что ими давалось. Здесь больше делалось ставку на сознательность самого бойца. Нам рассказывали про такой случай. В 1968 году, соседняя 27 мотострелковая дивизия входила в Чехословакию и тоже выставляла регулировщиков. И немцы тоже вместе с советскими войсками входили. Так немецкий регулировщик как становился на перекрёсток, так сразу же мелом обводил границу своего поста и если кто то её нарушал — он стрелял. А русского солдата с флажками, с автоматом без патронов выставят и к нему все лезли. Так вот выставили русского регулировщика в центре чешской деревни, которая агрессивно была настроена против СССР и вторжения советских войск на территорию Чехословакии. Его окружила толпа и перед тем как растерзать, решили пообщаться с ним. Так, когда за ним приехали, не чая застать его в живых, солдат грамотно и чётко распропагандировал жителей деревни в свою сторону. И жители ни за что не могли поверить, что с ними разговаривал простой солдат, а не офицер-политработник.

Месяца два назад тоже вскрылась история, которая началась ещё год назад. Точно также к одному из регулировщиков подъехали западники — пообщались, жрачки дали, литературы и большую бобину магнитофонной плёнки. Объяснив, что на ней классная современная музыка и песни. Действительно, когда в части её поставили на магнитофон, там оказались песни на английском языке и ритмичная, энергичная музыка, под которую хорошо танцевалось. Комсомолец полка капитан Гранкин быстренько её реквизировал и целый год на полковых вечерах офицеры хорошо под неё оттягивались в танцах со своими жёнами и не только с ними.

А на последнем вечере, где присутствовал подполковник с политотдела дивизии, вдруг выяснилось и содержание песен. Подполковник, неплохо знающий английский язык, невольно прислушался к песне и тут же приказал выключить магнитофон. Оказывается содержание всего песенного репертуара было антисоветским, типа: — …Долой колхозы, долой совхозы… Долой советскую власть…

Были потом неприятные разборки внутри политорганов «за допущенную политическую близорукость…, за потерю бдительности…». Слава богу, что сейчас не тридцать седьмой год и Гранкин с замполитом полка отделались легко.

Поэтому я сейчас прохаживался по краю дороги, косясь на полиэтиленовые пакеты с такой соблазнительной колбасой и бутербродами, не решаясь к ним прикоснуться. А вдруг, эти гады англичане сидят за поворотом и сфотографируют меня? А потом, где-нибудь на Западе разместят мою фотку, как я жру западную подачку…

Вдалеке послышался гул очередной колонны и я, воспользовавшись поводом, переставил пакеты на обочину, при этом уговаривая себя: — Ну, это же ничего не значит… Я только переставил пакеты в сторону, чтобы их не раздавили машины…, чтобы не было мусора на чистом немецком асфальте… Да на фиг мне эти подачки…, - так уговаривал себя, в глубине души прекрасно понимая проигрыш сознательности комсомольца желудку.

Колонна проехала мимо, обдав сухой пылью, выхлопами, прогремев прицепами. За стёклами машин мелькали усталые лица офицеров, спавшие эти трое суток лишь урывками. Иной раз из кузова высовывалась голова бойца, но как правило расчёты в кузовах спали «без задних ног». Колонна промчалась и исчезла, оставив в воздухе сизый дымок выхлопных газов, а я продолжал вышагивать, стараясь не глядеть на пакеты в канаве. Но в какой то момент махнул рукой: — А, чёрт с ним, ну съем колбасу, бутерброды — Что от этого я стану меньшим комсомольцем?

Решительно подобрав пакеты с обочины, я уселся под облюбованным кустом орешника с таким расчётом — Если что, сразу же выкину в кусты. Открыв первый пакет, чуть ли не засунул голову во внутрь: — Да…, пахло колбаской восхитительно…, - Её оставлю на потом, а пока укушу бутерброд. — Умууу мууу… умууу… мууу… — Да, хорошоооо…, - запив бутерброд холодным чаем, я с удовольствием принялся за колбасу, которая тоже не разочаровала меня.

Солдатский желудок как бездонная яма, что ни кинешь туда — всё мало. С первым пакетом разделался быстро и за второй принялся уже не торопясь, обстоятельно — сочетая приятное с полезным. Достал из пакета книжку: — Эге, вот тебе и советский писатель… Солженицын… «Один день Ивана Денисовича». А вторая — «Архипелаг ГУЛАГ». Ладно, посмотрим чего там наврал Солженицын…?

Я поудобнее уселся, осмотрелся по сторонам и, убедившись, что по кустам не ползут проклятые англичане, чтобы сфотографировать меня, а на дороге нет политических органов и особистов с укоризной смотревших на меня, успокоился и стал листать книжонку. Мелькнуло знакомое слово «Ныроблаг», заставившее меня встрепенуться: — Ух ты…, дак это мои места… Ну-ка, ну-ка, интересно…

Я увлёкся чтивом и с удовольствием прочитал весь кусок книги, рассказывающей о моей местности. Распропагандировать текст меня не сумел, но заинтересовал, поэтому обе книжки сунул в противогазную сумку, а остаток дармовой трапезы положил в вещмешок. Пакеты отнёс в глубину леса там и выкинул. Проделал всё это вовремя. Из-за поворота показался ГАЗ-69 и подкатил ко мне. Хлопнули дверцы и на асфальт вылезли наш особист старший лейтенант Никитин и ещё два незнакомых офицера — капитан и старший лейтенант. Тоже, наверно, особисты.

Лицо обдало внутренним холодом, но зажав себя в кулак, подскочил к офицерам и бодро доложил, что у меня всё в порядке.

Никитин доброжелательно улыбнувшись на мой доклад, поздоровался со мной за руку и представил остальным офицером: — Вот, тот сержант, который безбашенно стрелял по американцам. А сейчас здесь проезжали кто-нибудь из них?

— Так точно, английская миссия, номер 344, зелёный Форд. Выехали оттуда и проехали туда, — взмахами руки я показал направление, в котором исчезли англичане.

— А чего тогда не стрелял? — Офицеры добродушно рассмеялись.

— Здесь им можно ехать… Лишь в двух километрах отсюда стоит щит, запрещающий проезд.

— Ну, что ж, молодец. А так скажу повезло тебе. Американцы не заявили протеста, видать сами зассали обнародовать свой прокол. Так что служи дальше.

Никитин испытующе посмотрел на меня: — Так точно они здесь не останавливались? А то от тебя копчёной колбасой пахануло.

С трудом выдержав взгляд полкового особиста, я преданно рявкнул: — Ни как нет, товарищ старший лейтенант. Проскочили за колонной.

— Ну, ну… Ну что, перекурили? Тогда поехали. — Офицеры попрощались со мной за руку, сели в машину и уехали. Как только они скрылись, я понюхал свои ладони — они пахли колбасой.

— Влип, вот это влип…, - я расстроенный сел на траву. Впрочем, переживал недолго. Ну и что, что у меня пахли руки колбасой. Всё это ерунда. Пусть попробуют меня зажать — пойду в отказ. И если меня действительно никто не фотографировал — всё остальное ерунда.

В полку царила суматоха и не только в полку, а в каждом подразделении. Особенно доставалось писарям всех уровней, которые срочно строчили красивым почерком многочисленные списки личного состава подразделений. Старшины рвали заныканные простыни первой категории на равные куски, а верные каптёрщики со своими помощниками усердно прострачивали их на машинках и наносили чёрные номера для сдачи физической подготовки. То что ждал весь полк и усиленно готовился три месяца — случилось. Приехала московская комиссия и наш полк, единственный в армии, за всех, сдавал физическую подготовку. Как сдадим так и «подарки» командование будет раздавать. Московская комиссия — это, конечно, сказано громко, потому что в полк приехал лишь один офицер. Майор, он и будет принимать физ. подготовку. А комиссия осталась работать в армии и в дивизии. И вроде бы все шансы командиру полка в руки: ничто не мешает ему обработать какого то одного майора. Но не тут то было.

Прибыв, майор сразу же представился командиру полка. Вручил предписание на проведение проверки и попросил собрать в кабинет командира первых лиц полка.

— Товарищи офицеры, — вдоль стен на стульях чинно сидели замы командира полка, нервный и потный начальник физической подготовки полка, спокойные командиры дивизионов и командиры отдельных подразделений. За столом командира, рядом с ним, сидел начальник штаба подполковник Корвегин. Проверяющий строгим взглядом оглядел присутствующих, значительно посмотрел на часы, как будто там — на циферблате было что то написано и продолжил, — Товарищи офицеры, через три дня, 10 октября, полк сдаёт военизированный кросс, 3 километра. Сейчас я уезжаю в соседний гарнизон Ляйсниг, а через три дня приезжаю в 10:55 на место старта, принимаю доклад о готовности, а в 11:00 запускаю секундомер. Бегут все. Сто процентов личного состава. Офицеры, прапорщики в том числе. За исключением — командир полка и начальник штаба.

— Товарищ подполковник, — майор повернулся к командиру полка, — полк в вашем распоряжении, а я убываю.

Худощавый майор щёлкнул каблуками, пожал руку командиру и при полном изумлении присутствующих вышел из кабинета.

— Мда…, - командир озадаченно и сильно потёр ладонью шею, снова глянув на закрытую дверь, и задумчиво ещё раз протянул, — Мдаааа… Вот так, товарищи офицеры, в Москве служат. Не то, что мы в деревне. Я, пока вы собирались, попытался решить вопрос, но он заявил буквально следующее — товарищ подполковник, не пройдёт… Водку не пью, в бане только моюсь. И меня интересует чистый результат.

— Так что, готовьтесь выдавать чистый результат.

Сказать по большему, полк в момент приезда проверяющего майора лишь всколыхнулся. А старый и мудрый командир полка тут же собрал у себя в кабинете опытных прапорщиков и через час, получив каждый по грузовику, прапора разлетелись в разных направлениях. Ещё через час зам по тылу полка создал полковую команду сапожников из пятидесяти человек, где старшими были остальные старшины не претендовавших на звание опытных и старых прапоров. К вечеру разъехавшиеся автомобили стали съезжаться и из кузовов сапожная команда шустро выгружала рулоны дермантина, непонятно откуда привезённые и тут же закипела работа. Смысл её был в следующем: за три дня пошить на весь полк из дермантина облегчённый вариант сапог, чтобы улучшить показатель на военизированном кроссе. Но об этих тонкостях я узнал позже, а пока на следующий день был устроен контрольный забег и полк, даже в юфтевых сапогах, легко уложился в твёрдую оценку «Хорошо».

В десять сорок пять полк с оружием и в полной выкладке застыл в строю на плацу, тут же за трибуной и был организован старт. В 10:55 на плацу появился хмурый проверяющий, который с каменным лицом выслушал доклад командира полка о готовности к сдаче проверки.

Только прозвучала команда «Вольно», как командир полка скомандовал: — Первая батарея на старт…

Капитан Чумаков, за ним взвод управления с командиром взвода, огневые взвода, тихо позвякивая оружием и остальными солдатскими причиндалами, белея новенькими номерами, слегка пыля, выкатились на старт за трибуной и ровно в 11:00 щёлкнул блестящий, никелированный секундомер в руках майор — МАааааРШ!!!! И батарея понеслась: не вскачь, а своим темпом, надёжно обеспечивающим оценку «Отлично». Всё как обычно и я уже давно не волновался по поводу своих физических возможностей. За эти месяцы ещё больше окреп. Теперь спокойно мог делать восемь раз подъём-переворотом, укладывался в оценку «отлично» на любом кроссе. Вот только стометровка у меня хромала — лишь «удовлетворительно». Но военизированный кросс стометровку и не предполагал. Помимо того, что мы бежали три километра, а в новых, облегчённых сапогах из дермантина бежалось на удивление легко, нужно было отстреляться, пробежать полосу препятствий, метнуть гранату и сдать ещё ряд физических упражнений.

Мы пробежали вдоль казармы второго и первого дивизионов, свернули влево, мимо кочегарки, за клубом свернули вправо и через огневой городок выскочили на дорогу идущую полем, вдоль парков автобата и сапёрного батальона, за парком сапёров свернули вправо и через триста метров выскочили на территорию винтовочно-артиллерийского полигона, где на организованной точке быстро отстрелялись. Уже по немецкой улице помчались в сторону нашего КПП, ворота которого были распахнуты настежь. Пробежали мимо трибуны и места старта, где готовилась стартануть четвёртая батарея, повернули вправо и по кругу ушли на полосу препятствий, которую прошли также легко, как и маршрут кросса. Было опасение, что сапоги из дермантина развалятся на первом же километре, но они выдержали испытание и батарея в полном составе, под радостный крик командира полка — Молодцы, первая батарея, оценка «Отлично» — не останавливаясь, убежала в казарму.

Полк сдал физо на «Отлично». Майор, конечно, заметил, что все бежали в облегчённой обуви и накинул согласно норматива лишнее время, но всё равно оценка вышла «Отлично». Недаром командир полка гонял нас несколько месяцев по 4–5 часов в день.

Прошла неделя после сдачи физо. Полк больше ничего осенью не сдавал, а так как мы сдали на «Отлично», нас вообще никто не беспокоил. Все немного расслабились, дембеля можно сказать сидели на «чемоданах». У них всё было готово, ждали только «зелёного свистка». Полк готовил на базе РМО и третьей батареи карантин для молодых водителей и остальных молодых солдат. И к моему удовольствию меня назначили туда командиром взвода, где буду около полутора месяцев обучать молодёжь.

И вот во время такой расслабухи прозвучал сигнал Тревоги. Подразделения заклубились и через пятнадцать минут полк стоял на плацу. Дождавшись доклада последнего командира подразделения к строю полка вышел командир полка подполковник Шляпин.

— Товарищи солдаты, товарищи офицеры, я обещал вам: если сдадим физическую подготовку на хорошую отметку то я, командир полка, сделаю для вас что-нибудь приятное. Я своё обещание держу. В соседний немецкий полк связи приезжает известная концертная бригада из Чехословакии. Я договорился с их командиром полка и через два часа на концерт должно прийти 150 наших солдат и сержантов. Офицеры и прапорщики с жёнами без ограничений. Сейчас вы сами, в своих коллективах, определите, кто в вашем подразделении достоин посещения концерта из расчёта 10 человек с батареи. Через полтора часа все кто будет выбран, в парадной форме, строятся на плацу. Командиры подразделений, подразделения в вашем распоряжении.

Строй полка возбуждённо загудел. Комбат, вызвал из строя сержантов: — Тааак, влазить в ваши дела не буду, сами определяйтесь, но через полтора часа чистенькие и наглаженные десять человек стоят здесь. Сам лично проверю внешний вид.

Долго не рассусоливали. В Ленинской комнате собрался актив батареи и после бурного и непродолжительного обсуждения были отобраны счастливчики культурно отдохнуть. И здесь главным критерием было личные достижения каждого, а не то кто дольше прослужил. С каждого призыва было определено по три человека. Не забыли и молодых солдат: включили троих самых толковых солдат. Неожиданно для себя и я попал в число выбранных. Причём, моя кандидатура практически не обсуждалась: только сказали — Достоин. Всего получилось двенадцать человек, решив — А протащим… Но предупредили — если не получится, то двое из молодёжи будут отсеяны. Так будет по справедливости.

Через полтора часа, комбат в парадной форме одежды и наши офицеры, жёны стояли в сторонке — осмотрели нас и остались довольны. Правда, капитан Чумаков в задумчивости почесал затылок, но потом махнул рукой: — Раз, двенадцать — пусть будет двенадцать. Сам лично к командиру полка подойду если что…

Но такими хитрыми, как мы оказались все и на плацу построилось вместо ста пятидесяти солдат и сержантов сто девяносто четыре человека. Командир полка озадаченно крякнул, а потом азартно заявил: — Да и чёрт с ними с немцами… Идём все.

На КПП немецкого полка нас ждали и сразу же провели в зал. Конечно, возникла неувязка с местами, но немцы быстро и оперативно занесли ещё несколько десятков стульев, после чего мы благополучно всех разместили. Зал был разделён центральным проходом пополам: справа от прохода сидели все советские, слева немцы.

Несколько немецких солдат на открытой сцене бестолково пытались сдвинуть тяжёлые конструкции, загромождающие часть сцены, но у них ничего не получалось. Они раз за разом пробовали сдвинуть сооружение под ревнивыми взглядами своего командира и левой половины зала, но непонятная конструкция стояла насмерть. Наш командир полка чуть приподнялся и, оглянувшись в зал, солидно кивнул головой на сцену и пять человек, в том числе и я, сорвались с места. Топая сапогами, взлетели на сцену и тяжёлая конструкция, под дружным натиском и одобряющие аплодисменты всего зала послушно поползла за кулисы.

Выйдя из-за кулис, обратно на сцену, я бросил взгляд в зал и невольно обратил внимание на внешнюю разницу между нами. Немецкие солдаты и офицеры, как бы не было обидно нам, были гораздо крупнее и выглядели здоровее нас. Мы на их фоне смотрелись мельче. Как объясняли наши офицеры это была разница в питании немцев, которые в своей пищи использовали многочисленные овощные салаты. Но даже если их одеть в нашу военную форму и рассадить между русскими ребятами, они всё равно будут чем то неуловимо выделяться. Они просто были другими. У них, несмотря на прошедшие тридцать лет, была другая историческая память и другая история. Все сидевшие в зале офицеры от капитана и до их командира полка полковника своё детство провели при Гитлере, участвовали в движении гитлерюгенд и служили в Вермахте. А может в их составах и принимали участие в боевых действиях против Красной Армии. Вообще, недавняя история третьего рейха окружала нас и не только в людях, но и в материальном воплощении. Наш артиллерийский полк размещался в бывших казармах немецкого артиллерийского полка на конной тяге. И как рассказывал командир батареи капитан Чумаков, отслуживший здесь пять лет и готовившийся к замене, все здания военного городка, все деревья по периметру были оборудованы коновязью. В стены и в толстые стволы были вмонтированы металлические пластины с кольцами для привязывания коней. На пластинах обязательно был выгравирован немецкий орёл, держащий в когтях лавровый венок со свастикой. И была традиция — каждый уезжающий на дембель или по замене офицер и солдат на память откручивал по пластине. Вот комбат в числе последних и скрутил на память о службе в Группе Советских Войск в Германии такую пластину. Уже в первый день мне показали следующий фокус: завели в бытовую комнату и выкрутили две из четырёх лампочек по диагонали. И в наступившем полумраке на потолке явственно выступил орёл с зажатой в лапах свастикой. Сколько его не замазывали и штукатурили потолок, но он проявлялся под таким освещением. А через пару месяцев, точно такие же знаки, но гораздо меньших размеров были обнаружены над каждой дверью, когда старшина расковырял растрескавшиеся участки штукатурки для их последующего ремонта. Я уж не говорю про легенды, ходящие в солдатской массе. Говорят, что в здании штаба нашей дивизии в городе Виттенберг-Лютерштадт Гитлеру в первую мировую войну вручали звание «ефрейтор». Или все наши дембеля жутко завидовали сержанту Воронову. У него в дембельском альбоме есть фотография, где он сфотографирован на фоне кирпичной стены с красовавшейся на ней метровой высоты надписью «Heil Hitler». Это тоже легенда и где тут правда, а где красивый вымысел — неизвестно. Но надпись существовала и это было одним из зданий штаба дивизии. Рассказывают, что когда только наши вошли в город Виттенберг то в одну из ночей бывшие нацисты химической краской нанесли эту надпись на стену. В сухую погоду она практически невидна, но как только пойдёт дождь от влаги она ярко проявляется на стене. И что только наши не делали, но в дождь она вновь и вновь проявлялась на стене. Вот и повезло Воронову, застать этот момент и запечатлеться на её фоне.

Но самое интересное — это встречи с немцами. Особенно запомнилась недавняя. Старший лейтенант Смуровский заступил начальником патруля, а патрульными взял меня и замкомвзвода Фёдорова. Послонявшись по городу, мы вышли к центральному ресторану нашего города «Tomas Munzer», где через большие витрины Смуровский углядел, сидящих за столиком офицеров второй батареи с комбатом Булатовым и старшего лейтенанта Лазукова со второго дивизиона.

— Так парни. Покурите здесь, посидите, а я с товарищами потолкую…, - командир взвода быстро снял с рукава красную повязку и нырнул в дверь ресторана. Мы скромно сели на каменную скамью недалеко и с любопытством стали наблюдать вечернюю жизнь немецких обывателей. Через пять минут из ресторана вышел старый, но ещё крепкий немец, пустой левый рукав которого был аккуратно заправлен за брючной ремень. Поглядел на нас и тут же нырнул обратно, а через минуту он вновь появился на улице, но уже в сопровождении нашего командира взвода. Ткнув пальцем правой руки в нашу сторону, он что то в течении двух минут горячо толковал Смуровскому. Тот лениво выслушав немца, крикнул нам: — Фёдоров, Цеханович, камрад хочет с вами пообщаться и угостить пивом. Разрешаю, но только по бокальчику, не больше. Фёдоров, с тебя спрос будет если что…

Смуровский с немцем исчезли в глубине ресторана, а спустя пять минут вышел старый, безрукий немец, за ним шёл официант с подносом в руках. Он аккуратно расставил на скамейке бокалы с пивом, на бумажную тарелку высыпал орешки и длинные, тонкие сухарики, покрытые крупинками соли.

Немец прилично говорил по-русски и, сделав несколько крупных глотков из бокала с пивом, начал с нами общаться. Мы же скромно пригубили пиво и с интересом слушали его рассказ.

Камрад родился в 1910 году в семье рабочего и в детстве хлебанул лиха, голода и нищей жизни. Всемирный кризис не добавил оптимизма и, как он сказал: — Не знаю, как бы у меня сложилась дальнейшая жизнь, но к власти пришёл Гитлер.

Парень он был здоровый, сообразительный и его забрали в армию, где он попал в авиацию. Там его быстро заметили, предложили пойти учится в офицерскую школу на лётчика, о чём он даже и мечтать не мог. Закончил и стал летать. Быстро набрал опыта и уже довольно опытным лётчиком вступил в войну с Польшей, потом была Франция. А когда началась война с Советским Союзом, он уже считался уважаемым асом. Удачно провоевав на восточном фронте два года, в 1943 году оказался на юге…

— А где сейчас, ваш Покрышкин? — Внезапно сменив тему рассказа, спросил немец.

— Маршал Советского Союза Покрышкин, сейчас командует организацией ДОСААФ. Там из гражданской молодёжи готовят специалистов для армии. А что такое? — В свою очередь задал я вопрос.

Немец показал на пустой рукав и с гордостью произнёс: — Это мне сделал ваш ас Покрышкин.

— Ну-ка, ну-ка, расскажи… Интересно…

Наш собеседник отпил солидную порцию пива и продолжил рассказ: — Я тогда воевал на южном участке фронта и летал на новейшем самолёте-разведчике. Опытный образец. Весь самолёт был обтянут резиной и если пули попадали и пробивали бак, то резина затягивала дырку. Очень живучий самолёт был. А против нас и воевал там Покрышкин. Действительно, его все боялись и предупреждали всех лётчиков, когда его засекали в воздухе. Никто не хотел с ним встречаться в бою. И я тоже. Однажды мне поставили задачу на разведку глубоких тылов советских войск. Я слетал удачно, выполнил задание и когда возвращался обратно, то столкнулся в воздухе с Покрышкиным. Завязался бой. Он ас и я ас. Мы долго крутились вокруг друг друга и никто из нас не мог одержать победу. Не знаю, чем бы поединок кончился, но пуля из его пулемёта попала мне в левую руку и перебила кость. Естественно, я стал хуже управлять самолётом и он быстро подбил меня. Самолёт загорелся, а я вывалился из него и сразу же дёрнул за кольцо. Покрышкин на самолёте долго кружился вокруг меня, сопровождая в воздухе, и только когда убедился, что я спустился на землю и меня взяли в плен русские солдаты улетел. Русские лётчики всегда были гуманными и никогда не расстреливали наших в воздухе. А русский, когда его подбивали, выпрыгивал из самолёта и падал, раскрывая парашют почти у земли, чтобы было больше шансов не быть расстрелянным в воздухе. Попал в плен, кость была раздроблена и мне ампутировали руку. После войны в 1947 году меня отпустили домой и вот я живу здесь. Жизнью доволен. Пообщавшись в плену с русскими, я с уважением отношусь ко всему русскому. Да ещё и выучил русский язык, чем очень горжусь.

Немец посидел с нами ещё десять минут, допил пиво, мы тоже допили своё и ушёл. Хотелось бы с ним ещё пообщаться, но не получилось. Офицеры рассказывают, что немцы которые побывали у нас в плену, как правило к русским относятся хорошо и знают русский язык. А те, кто в плен попал к американцам, смотрят на нас довольно холодно и отчуждённо. Рассказывают такое, что в нашем небольшом городе на учёте в полиции состоят 300 бывших эсесовцев. А в городе Виттенберг 3000 человек и они должны раз в неделю отмечаться в полиции. То есть, триста здоровых, прошедших войну опытных пятидесятилетних мужиков находились под боком нашего полка. По некому сигналу они могли откопать или получить в руки оружие и дать просраться нашему гарнизону.

Мы с Фёдоровым на скамейке сидели уже больше часа и нам это стало надоедать, но тут из ресторана вывалили хорошо поддатые, разгорячённые спором комбат второй батареи и старший лейтенант Лазуков. Не переставая спорить, они быстро пересекли улицу и зашли на автомобильную стоянку перед рестораном.

— …А я тебе говорю, что большинство «Трабантов» перешли на пластмассовый корпус. И этот тоже из пластмассы, — офицеры остановились около серого автомобиля «Трабант» и Лазуков постучал костяшками пальцев по капоту.

Немец, хозяин автомобиля, вылез из кабины и, широко улыбаясь, любезно спросил: — Was wollen sie?

Лазуков досадливо отмахнулся от немца и обратился к комбату-2: — Ну, что я убедил тебя?

— Не-ак, — Булатов тоже постучал по капоту и засмеялся, — Дима, ну прескартон… Ты чего, не чувствуешь?

Лазуков загорячился: — Булатов, не хера ты не разбираешься. Вот я сейчас кулаком стукну. Сильно стукну и ничего капоту не будет. И с тебя тогда бутылка… Идёт?

— А давай…, - Булатов с азартом протянул Лазукову руку и тот, схватив её, позвал хозяина автомобиля, с интересом наблюдавшим за двумя советскими офицерами, — камрад иди сюда, разбивать будешь… Ну, чего стоишь? Иди, разбивай…

Немец нерешительно улыбаясь, подошёл к спорящим и под их руководством «разбил» руки.

— Смотри, Булатов, и учись как проигрывают споры…, - Лазуков коротко размахнувшись, с силой ударил по капоту и к его великому удивлению кулак, мгновенно провалившись сквозь капот и образовав огромную дыру, больно ударился внутри двигательного отсека об двигатель. Офицер, под громкий хохот Булатов и горестные вопли немца, затряс ушибленным кулаком в воздухе.

— Чёрт, действительно прескартоновый. Блин, как больно стукнулся… Чего смеётесь? — Это он уже нам и у нас сразу же пропали улыбки с лица, — офицер чуть руку не сломал, а вам смешно. И ты не вопи. Чего орёшь? Надо было нормальную машину покупать, а не старьё…

Немец от удивления заткнулся и быстренько отошёл в сторону от агрессивно настроенного русского.

— Во, во, иди отсюда. Пошли Булатов пить, — нянча разбитый в кровь кулак Лазуков и Булатов удалились обратно в ресторан, а немец скорым шагом направился в сторону полицейского участка.

Вечер закончился удачно. К приезду полицейских наши офицеры удалились, а Смуровский с важным видом заявил, что он тех офицеров совсем не знает. Наверно с другого гарнизона приехали. Полицейских такой ответ полностью удовлетворил, так как им совсем не светило разбираться с пьяными советскими офицерами, которые запросто могли засветить и в глаз…

Концерт был очень интересным и его давала чешская концертная бригада. Особенно мне понравился электронный аккордеон. Аккордеонист, показывая его возможности, сыграл на музыкальном инструменте как на гитаре, потом изобразил звуки играющей скрипки, что было поразительно. Потом сыграл несколько вещей, в том числе и мою любимую «Полёт шмеля» Хачатуряна, «Полонез Огинского». Было много аплодисментов и восторга.

Первое отделение закончилось, небольшой антракт и началось второе отделение.

Свет в зале погас и на сцену вышла обнажённая по пояс девушка с горящей свечой в руке. Она очень грациозно прошлась по сцене, соблазнительно покачивая грудями, и исчезла за кулисами. Левая, немецкая сторона, встретила данный пассаж громкими аплодисментами, восторженным свистом немецких солдат и офицеров. Наша, советская сторона хранила гробовое молчание. Потом вышла другая девушка в средневековом платье и при бесшабашном улюлюканье левой половины зала и упорном молчанья правой медленно и красиво разделась. Потом были ещё, ещё и ещё девушки, которые легко и завораживающе раздевались и под конец ревели уже обе половины зала. Концерт удался, взбудоражив не только солдатскую массу, но и офицеров.

Командир полка и замполит получили хороший нагоняй от политотдела, но командир не расстраивался: главное он выполнил своё обещание данное перед полком.

Взвод послушно замер по команде «Смирно» и теперь только глаза тридцати подчинённых сопровождали меня. Я прошёлся вдоль строя, внимательно оглядывая бойцов: одному поправил ремень, второму расправил складки на гимнастёрке, третьему сделал замечание по чистоте сапог и в целом остался доволен бравым видом, насколько можно было это применить к молодым солдатам, своего взвода. В карантине, или как официально это называлось «сборы молодого пополнения полка», я уже был три недели и командовал третьим взводом.

Не прошло и года, а уже командовал взводом, пусть даже и временно. И не только командовал, но и обучал, воочию почувствовав, каково мне было если бы я остался в учебке. Мне нравилось. Я наконец-то ощутил себя в полной мере настоящим сержантом. К этому времени, окончательно завоевал авторитет в батарее, но там ещё могли поспорить или обсудить моё распоряжение. Я, конечно, настою на своём, но… А здесь другое дело: я упивался властью — правда всё это происходило в разумных пределах. Я не требовал от своих подчинённых невозможного, но и не давал им слабину. Старался быть к ним справедливым и хотел как можно полнее подготовить их к вливанию в свои воинские коллективы.

Из тридцати человек пятеро были русские, остальные двадцать пять узбеки, туркмены, киргизы, пару таджиков. Из них только пятнадцать более-менее говорили по-русски, ещё семеро говорили плохо, но хоть понимали, что им говоришь. Трое были ни бум-бум. Но если двое подавали надежду на прогресс, то третий Назаров, маленький, худенький узбек, с огромными глазами, призванный с далёкого, горного аула был ни о чём. По документам окончил лишь начальную школу, но как говорят его земляки даже по-узбекски ни писать, ни читать не мог.

Он прибыл последним в мой взвод и в первую же ночь с ним, да и со мной случился довольно забавный казус, но наводящий на печальные размышления. Дав команду на отбой, зашёл в расположение взвода через пятнадцать минут. Новобранцы спали после нелёгкого дня, а я прошёлся по расположению, придирчиво разглядывая, как уложена форма, как на сапоги накручены портянки, чтобы за ночь они высохли и уже в дальнем углу обнаружил пустую кровать. Как раз предназначенную для Назарова.

— Не понял, а где он тогда? — Вышел из комнаты и быстро проверил туалет, умывальник, бытовую комнату. Назарова нигде не было. Наряд по сборам доложил, что никто не выходил из расположения и никто не шатался после отбоя.

— Взвод, Подъём! Строиться в коридоре! — Рявкнул я команду, включил свет и выскочил в коридор. Через минуту, проверив взвод, убедился — все стояли в строю, в том числе и Назаров.

— Где ты был, солдат? — Спросил Назарова и солдат говорящий по-русски и закреплённый за ним, забормотал, переводя мой вопрос. Назаров удивлённо выкатил глаза и ответил.

— Спал он, товарищ сержант.

— Пусть покажет где.

Назаров с порога двери показал на свою кровать и я долгим взглядом посмотрел на солдата. В душе шевельнулось сомнение — Может я что то напутал?

— Хорошо, взводу отбой.

Но через пятнадцать минут всё повторилось вновь. Назарова не было. Подняв и построив взвод, я вновь обнаружил его в строю.

— Назаров, иди и покажи, где ты спал, — приказал через переводчика. Солдат послушно вошёл в расположение, провёл меня к своей кровати и, нагнувшись, похлопал ладонью по паркету под кроватью, чем ввёл меня в лёгкий ступор.

— Спроси его — Почему он спит на полу, а не на кровати? — Переводчик забормотал и ответ меня только обескуражил.

— Он говорит, что никогда в жизни не спал на кроватях, поэтому боится упасть. Товарищ сержант, в аулах, тем более таких бедных как у него кроватей нет. Они спят всей семьёй вместе на общем матраце и укрываются общим одеялом. Кровати — это город.

Я озадаченно почесал затылок и буркнул: — Скажи ему, пусть не боится и спит в кровати. Ничего ему не будет.

Через пятнадцать минут я вновь зашёл в расположении и с удовлетворением увидел спящего Назарова на кровати, но спал он на голом матраце и подушка была без наволочки, которые были аккуратно сложены и лежали тут же на тумбочке.

Тяжело вздохнув, разбудил переводчика и Назарова.

— Спроси, почему он не спит на простынях и наволочке?

Короткий вопрос и удивлённый ответ по-узбекски.

Переводчик заулыбался: — Он удивляется, товарищ сержант, что на такой белоснежной простыни нужно спать. Я же говорил, они в аулах ничего такого не видели…

Заставив расстелить простыни, одеть на подушку наволочку и убедившись, что солдат на это лёг и заснул, я сам спокойно отправился на покой. Утром лично сам проследил, чтобы после умывания Назаров вытерся своим новым белым полотенцем.

Я сам был из семьи военнослужащего и все вокруг меня были с достаточно высоким уровнем образования. Начиная от техникума и кончая высшим образованием у отца и его сослуживцев. В стране было всеобщее восьмилетнее образование, когда для того чтобы учится в девятом классе нужно было писать заявление в школу. Сам окончил десять классов, желая и дальше поступать в военное училище и только в армии, в линейных подразделениях я столкнулся с тем, что очень много молодёжи было с образованием 5–7 классов. Естественно, что при большем практическом жизненном опыте по отношению к нам, десятиклассникам, общеобразовательный уровень у них был довольно низок. И они с большим удовольствием слушали нас, когда мы рассуждали или рассказывали о тех вещах, которые они в своё время не доучили. Точно также мы отставали от солдат с высшим образованием, которые были старше нас по возрасту на 5–6 лет и успели поработать на гражданке после институтов. А многие из них были и женаты. Так рядовой Матыев, казах по национальности, был перед армией директором средней школы. Мы всё подшучивали над ним — Мол, какая средняя школа в ауле? А два месяца назад с родины ему пришёл большой пакет, в котором лежала фотография всей его школы и надпись — «Любимому директору. Школа с нетерпением ждёт, когда вы вернётесь». Мы тогда посчитали всех школьников и учителей на фотографии и получилось — тысяча пятьсот тридцать два человека. Вот тебе и средняя школа. Мы с ещё большим уважением стали относиться к Матыеву. Про офицеров я вообще не говорю. Они были для нас непрерикаемым авторитетом. Не только то, что они офицеры и наши командиры, но и от их высокого образовательного уровня. Им можно было задать любой вопрос и они всё обстоятельно и грамотно разъяснят.

В принципе, и я предполагал такой же уровень образования и у ребят с Средней Азии. Но он оказался ещё ниже, что меня здорово удивляло и возмущало. Ну что им мешало учиться и быть на уровне русских парней. А послужив с ними бок о бок полгода и узнав из их рассказов как они жили, мне стало даже их жалко. Хотя, слушая их рассказы, порой выказывал здоровый скептицизм, но с другой стороны не верить им оснований не было.

Мы тоже в начале учебного периода выезжали всей школой на уборку картофеля, но это у нас длилось неделю. Ну, максимум десять дней. Знал, что и институты посылали первокурсников в сентябре на уборочные работы в колхозы и совхозы. Их посылали уже на месяц.

А вот в среднеазиатских республиках, которые выращивали «белое золото» — хлопок, выгоняли для того чтобы выполнить и перевыполнить план сдачи хлопка всех — и студентов и школьников. Причём они работали уже до декабря и оценки и выставляли по результатам работы на хлопковых плантациях. Точно также и ранней весной их заставляли работать в ущерб учёбы. Вообще, всё что связано с выращиванием хлопка были для них как предметом гордости, так и нескончаемой нищеты и других бед. Даже если с громадным трудом хлопок и сдан согласно плана, то среди колхозников всё равно распределялся план, кто и сколько должен сдать дополнительно хлопка, чтобы рапортовать на верх о перевыполнении плана. И начальство не волнует, откуда ты принесёшь это дополнительное количество — Хоть иди и покупай его, но сдай. И шли, и покупали на свои деньги, в противном случаи к тебе будут применены санкции, что ещё хуже. Ну, а если колхоз не мог сделать план, то это становилась для колхозников кошмаром…

Поэтому учились там в школах и институтах в лучшем случаи три месяца в году. Поэтому и неудивительно, что появляются такие Назаровы. Правда, те солдаты кто были призваны из города, те были гораздо шустрее, общительней и неплохо знали русский язык. Так что не всё, оказывается, в нашем Отечестве хорошо…

…Полуторамесячные сборы молодых солдат пролетели быстро и я с грустью расставался со своими временными подчинёнными, в которых вложил всё своё старание, знание и тот ещё минимальный опыт, который имел сам. Надеюсь, что мои старания не пропали даром и молодёжь гораздо легче вольётся в свои коллективы подразделений.

Из сборов мне особо запомнились несколько эпизодов.

Некоторые занятия с молодыми солдатами возлагались на нас сержантов — это строевая, физо, изучение уставов, техническая, где изучали стрелковое оружие и общее устройство гаубицы Д-30, защита от оружия массового поражения и другие. Политические занятия проводили офицеры.

Как то раз проводил занятие по Уставу внутренней службы, где изучали обязанности дневального по батарее. Я зачитывал положение обязанностей и потом подробно растолковывал их своим слушателям. После интенсивных занятий по физо и строевой, сидение в Ленинской комнате, где проходило занятие, разморило солдат и то один, то второй впадали в дрёму. Я их подымал, стыдил, чем вносил временное оживление, но через пару минут уже следующие впадали в сон, что сводило результаты занятия к минимуму.

Выбрав очередной момент повальной дрёмы, я тихим, медленным низким голосом протянул, а потом резко скомандовал: — Кто СпииииТ… Встать!

Это был старый сержантский приём, как правило те кто дремали первую часть команды не слышали и очумело, под общий смех бодрствующих, вскакивали услышав только последнюю. Отсмеявшись вместе со всеми, я назидательно произнёс: — Вот так и стойте, балбесы. Если бы вы были в учебке, то сейчас схватили бы учебный осколочно-фугасный снаряд и раз сто присели бы с ним. Сон как рукой снимается…

— Да ну, товарищ сержант, тут раз сто без снаряда бы присесть, а со снарядом… Ну, сомневаюсь, — закончил рядовой Никитин, который довольно часто с недоверием воспринимал мои рассказы о службе в учебке.

— Никитин, не сомневайся. Я тоже вот так иной раз дремал на занятиях и приседал. При этом ещё сто раз выкрикивал — Вес осколочно-фугасного снаряда 21,76 килограмм… Вес осколочно-фугасного… Так что я не с небес это беру.

— Да ну…, - вновь неверяще протянул Никитин.

— Хорошо, давай эксперимент устроим. Выходи вот сюда, на середину, и присядь сто раз. А мы посмотрим.

Под общий смех крепенький Никитин вышел к столу руководителя занятий и без подготовки стал приседать, громко считая приседания. На шестьдесят шестом разе он сдулся и весь потный и раскрасневшийся, проговорил: — ну вот видите, товарищ сержант, я только шестьдесят шесть раз сумел присесть. Даже если вы и покрепче нас, то всё равно сто раз со снарядом не присядете.

Это был вызов и вызов моему сержантскому самолюбию.

— Хорошо, Никитин. Всё проверяется на практике. Я спорю со всем взводом, что прямо сейчас, при вас, присяду пятьсот раз. Пари принимаете?

Взвод и Никитин недоверчиво молчали.

— Что зассали, салаги? Давайте спорим: через неделю у нас получка. Если я проигрываю — то весь взвод веду в чайную. Если вы проигрываете — взвод ведёт меня в чайную… Ну и кое кого из своих товарищей приглашу. Никитин, ты чего молчишь? Ты ж не веришь — так давай поспорим.

Взвод возбуждённо загудел в предвкушении развлечения, даже вечно «немой» Назаров, которому перевели происходящее, заворочал огромными глазами и что то прочирикал по-узбекски с упоминанием фамилии Никитина.

— А ладно, сержант, давайте спорим, — и мы ударили по рукам.

Сразу же прервал занятие и со взводом выкатил из казармы на спортгородок, куда тут же прибежали и остальные взвода, услышав про пари. Поднялся азартный гвалт, а я уже мысленно пожалел о пари и о впопыхав названной цифре — пятьсот приседаний. Но отступать было нельзя — мог пострадать мой сержантский авторитет.

Поднял руку, требуя тишины и, оглядев заинтересованные лица солдат, стал приседать и мерно считать.

Рубеж в шестьдесят шесть приседаний я прошёл легко, лишь слегка запыхавшись. На сто тридцатом проявилась усталость ног…, на сто восьмидесятом разе вспотел. Хорошо так вспотел. На двести пятидесятом вдруг понял, что пятьсот раз мне никогда не присесть. Но надо драться и с маниакальным упорством продолжал приседать на уже деревянных ногах. На трёхсотом появилась одышка и я уже не мог сам считать и теперь со священным ужасом в голосе считал Никитин. На трёхсот пятидесятом появилось второе дыхание, ног уже не чувствовал и мне уже было всё равно — отвалятся от жопы у меня ноги или нет. Я продолжал чисто волевым усилием механически приседать и когда Никитин торжественно прокричал — Пятьсот, я присел для форы ещё десять раз и выпрямился.

— Ну что, салабоны? Сержант сказал — сержант сделал…, - я был мокрый от пота, ноги противно дрожали и были как будто сделаны из ваты и продолжали дрыгаться, соблюдая темп приседаний. С опаской сделал шаг вперёд, ожидая что вполне возможно сейчас и свалюсь с ног, но ничего — идти мог. В окружении восхищённой толпы солдат я ушёл обратно в расположение, где продолжил занятие.

Думал, что отсижусь и в обед войду в норму. Но если на обед я сходил, в принципе, нормально, то на ужин еле дошёл до столовой в позе циркуля, когда ноги совсем не сгибались в коленках. К казарме свой взвод ещё привёл, но на второй этаж меня бойцы заносили на руках — идти уже не мог. Отказали ноги. На следующее утро даже с кровати слезть не мог и мне два дня бойцы таскали пищу из столовой в котелках.

Зато через неделю, я сидел во главе стола с коллегами-сержантами и мы «качались» на честно выигранные деньги. Надо сказать, что об этом случаи стало известно всему полку и если раньше меня знали только в первом дивизионе, то теперь я приобрёл общеполковую известность, что добавило плюсов в мою сержантскую копилку.

Как-то незаметно подкралась дата моей службы в один год и в карантине таких как я оказались почти все сержанты, за исключением одного — Николая, который вместе с нами переходил, но уже в категорию — увольняемых.

От него то и поступило предложение отметить этот день. Надо сказать, что в нашем полку солдаты и сержанты не ходили в самоволку. Может в других гарнизонах и бегали бойцы за забор, но у нас это считалось дурным тоном, вследствии чего мы не знали куда идти и где брать. Поэтому слово «отметить» живо ассоциировалось со словами водка и закуска. И мы смущённо потупили глаза в немом вопросе — Где её проклятую взять?

— Эх вы…, - с лёгким осуждением и одновременно с превосходством протянул Николай, — ладно, дедушка вас немного поучит. А вы слушайте и мотайте на ус.

— Никуда бежать не надо, всё у нас есть. Закуску принесём из столовой, а пить будем одеколон. Вон у молодняка… В каждой тумбочке по два флакона «Шипра»… Сольём всё в чайник. Синяки вон пьют, ну и мы отметим свои даты. Ничего страшного не будет.

В принципе, выход был найден и мы стали с заправским видом обсуждать сколько флаконов «Шипра» надо будет изъять из тумбочек.

Вечером, после ужина незаметно для старшины вынесли из столовой несколько тарелок с жареной рыбой, картошки-пюре, хлеба, сахара, чайник горячего чая, чего то там ещё и после отбоя собрались в сушилке, где и был накрыт импровизированный стол, куда торжественно выставили массивный, трёх литровый чайник, наполовину наполненный одеколоном. Мы были возбуждены и не только от самой возможности отметить дату срока службы, когда переходим на более высшую ступень солдатской иерархии, но и от самого запретного мероприятия. Этим возбуждением мы скрывали друг от друга неуверенность и страх от предстоящего употребления одеколона. Чего греха таить, но практически все собравшиеся были из нормальных семей и после школы до армии у всех нас были иные интересы, кроме употребления алкоголя. Даже Николай слегка смутился от количества одеколона, а особенно от того духана, который шибанул ему в нос, когда он открыл крышку чайника и с видом опытного питюха заглянул вовнутрь. И вот сейчас надо пить. Не желая терять марку, Николай поднял чайник и вопросительно оглядел нас: — Не понял, а где кружки?

Все с готовностью протянули кружки и Николай стал разливать, приговаривая: — Для начала по немного, а потом разойдёмся.

Плеснув грамм по пятьдесят, он поставил чайник на стол и торжественно произнёс: — Ну, что товарищи сержанты, поздравляю вас с годом службы, а себя с переходом в статус «Дедушки». Давайте за Удачу и за будущий дембель.

Мы с металлическим лязгом сдвинули кружки и я, зажмурив глаза, сразу сделал крупный глоток, чтобы вот так одним глотком проглотить резко пахнувшую жидкость. Проглотил и сморщился: — Ну и гадость… Как её только пьют????

Но виду особо никто не подал, лихо поставив кружку на стол. Это я так думал, что лихо выпил и лихо поставил. Глянув на своих товарищей, на их лица, гримасы отвращения и наивные попытки выглядеть записными пропойцами, понял. Моя показная лихость была по детски наивной. Даже Николай не смог сохранить невозмутимый вид старослужащего сержанта, лишь в последний момент сумевший задавить попытку организма всё это выметнуть обратно.

Быстро закусив и запив чаем неприятный вкус, мы ударились в разговоры и воспоминания о службе в учебке. И все дружно так сделали вид, что якобы за разговорами и забыли про продолжение банкета. И ещё больше обрадовались, правда внутренне, не показывая вида, когда Николай, сделав вид что вспомнил про выпивку огорчённо произнёс: — Чёрт побери, просидели-проболтали, выпить забыли, а теперь и поздно. Ладно, надо с мероприятием заканчивать, чтобы не влететь, а то скоро дежурный по полку придёт с проверкой.

Под всеобщее облегчение, Николай вывал дневальных и приказал навести порядок в сушилке, а сам лично пошёл и вылил одеколон в очко унитаза.

С лёгким сердцем я ушёл в своё расположение, быстро разделся и завалился спать.

— Сержант…, сержант…, - я проснулся от того, что меня сильно трясли за плечо. Разлепив сонные глаза, в полумраке ночного синего освещения сумел лишь разглядеть фигуру склонившегося надо мной офицера с красной повязкой дежурного на рукаве.

— Сержант, ну что проснулся? Ну и ладненько. Одевайся и живо выходи в коридор, там остальная ваша пьянь стоит. — Офицер убедился, что я понял приказ, развернулся и вышел из расположения, оставив меня в горестных рассуждениях.

— Блин, и на фига мы устроили это обмытие? Вот теперь влетели. С таким трудом я завоёвывал свой авторитет в лице командования. И вот надо же так влететь… Всё коту под хвост.

Тяжело вздохнув, я быстро оделся и, продолжая сонно щурить глаза, вышел из тёмного помещения в ярко освещённый коридор. Тут же у дверей стояла шеренга, перед которой важно прохаживался дежурный по полку. Я мельком бросил на него взгляд и с виновато опущенной головой встал на левый фланг небольшой шеренги.

В коридоре наступила гробовая тишина, а хромовые сапоги дежурного переместились ко мне и встали напротив меня. Потом каблуки сапог оторвались от кафельной плитки и приподнялись на носках вверх, резко опустились, перекатывая центр тяжести тела дежурного на каблуки, уже приподняв носки сапог. И замерли, а через несколько секунд в коридоре грянул громовой хохот. Озадаченной неоднозначной реакцией присутствующих, я вскинул голову, огляделся и с досадой понял причину веселья. Николай, это он был облачён в офицерскую форму, как потом выяснилось он нашёл форму капитана Мишкина в канцелярии, на рукаве у него была повязка дежурного по батарее, а шеренга куда я пристроился, считая что там стоят участники пиршества, была шеренгой наряда по сборам.

Николая и сержанты, правильно просчитав, что я спросонья сразу не воткнусь в ситуацию и решили разыграть меня. И сейчас от души смеялись, радуясь удачному розыгрышу. Смеялся и я, тоже радуясь такому благополучному исходу…

… — Раз…, два… Ещё раз рааааз — дваааа. Не сачковать. Ещё разочек — Рааааазззз и дваааааа. Вот, теперь немножко передохнули и повторим. — Взвод только что закончил очередное упражнение по качанию брюшного пресса и раскрасневшиеся и потные сидели на длинной и низкой скамейке на спортивном городке. Это было довольно противное упражнение и его можно было выполнять индивидуально в положении — Руки на затылке, ноги под трубой и на счёт руководителя занятия откидываться назад, а потом используя мышцы брюшного пресса подымать туловище в исходное положение. Но, как правило, это упражнение специально усложняли: взвод усаживался на скамейки, сидящие обхватывали друг друга за плечи руками и под счёт сержанта все вместе, одновременно откидывали туловище назад и потом возвращали его обратно. Так как уровень физической подготовки у всех был разный то уже на пятом-шестом качке проявлялись слабые и отстающие от более сильных и чтобы всё получалось одновременно и чётко, сильным приходилось тянуть более слабых, а тем самим, самостоятельно, тянуться за более сильными.

Вот сейчас мы и закончили первый подход этого упражнения. Взбудораженные упражнением солдаты пока ещё беззлобно переругивались, обвиняя друг друга в слабости и в сачковании. И более других здесь опять возмущался крепенький Никитин.

— Товарищ сержант, это не правильно — посадить слабаков с сильными. Они сачкуют, а мы за них отдуваемся. Надо сильных с сильными, а слабых со слабыми. Вот тогда они поотдуваются… А так, только мы сильные крепче становимся.

Никитин замолк, выжидающе уставился на меня. Вообще, Никитин довольно быстро оперился и, будучи более сильный характером, уже покрикивал, командовал остальными и был неформальным лидером среди молодёжи на сборах. Этот не пропадёт. Но его постоянно надо было контролировать и осаживать. Что я с удовольствием и тут же сделал.

— Так, товарищи солдаты, раз у нас товарищ Никитин такой умный то приготовились к выполнению упражнения, дабы и другим неповадно было в задницу сержанту заглядывать и бестолковые советы давать.

— А я чё, я ведь только спросил, — Никитин стал отругиваться и отпихиваться от сослуживцев, недовольных коротким перекуром и дружно налетевших на умника.

Я быстро прекратил свару и, дождавшись, когда все были готовы, скомандовал: — Делай раз… Опустились и держимся в этом положении. А для вас Никитин, хочу сказать, что артиллерия это коллективное оружие и все всё должны делать вместе. Теперь делай дваааа…

— Делай разззз…, и опять держимся внизу. Никитин — вес гаубицы в походном положении?

— Три тонны двести килограмм, — задышливо и с усилием просипел снизу рядовой.

— Неправильно. Делай дваааа… Вес гаубицы в походном положении три тонны двести девяносто килограмм.

— Делай разззз… Никитин, сколько нужно человек, чтобы перекатить гаубицу в походном положении на другое место?

— Человек десять, товарищ сержант, — опять просипел Никитин.

— Неправильно. Делай два… Если все физически крепкие и подготовленные то всего три человека.

— Аааа, если вы на каток поставите, то конечно три человека надо, — Никитин продолжал сопротивляться мне.

— Делай раззззз…, ну что ты всё упрощаешь, товарищ солдат. Я подымаю гаубицу и двое на колёса.

Никитин чуть не из под лавки с усилием засмеялся: — Хоть вы и опытный сержант и утёрли мне нос с приседанием, но здесь вы перегибаете…

— Делай два, — не успел я возразить, как с усилием выпрямившись и таща за собой двух худеньких узбеков, которые «сдохли», Никитин непокорно резюмировал.

— Особенно, где вы говорите, что один подымете гаубицу.

— Передохнули. Ну что, Никитин, спорим снова? Я говорю, что один подыму гаубицу, а два человека работая без ломов, только руками, перекатят гаубицу и я ещё при этом буду ею рулить. Спорим?

— Ну что вы сразу спорим…, спорим. А давайте без спора. На интерес. — Пошёл на попятную подчинённый, почувствовав какой то подвох с моей стороны.

— Не, Никитин, ты не уходи в сторону. Всё будет по честному. Я подхожу к гаубице, руками её подымаю и двое человек из вас на колёсах и катим гаубицу. Ладно, без спора. Как раз после занятия по физо техническая подготовка в парке. Вот там я это и сделаю.

— А теперь, чтобы в дальнейшем вы не сомневались в том, что вам говорит сержант десять кругов вокруг плаца — Бегом Марш!

Всё остальное время занятия по физо взвод был взбудоражен. В краткие мгновения смены снарядов они возбуждённо перекидывались репликами и больше всех здесь опять выделялся зачинщик-Никитин.

— Товарищ сержант, ну скажите что форсанули… Ну как вы подымете гаубицу один весом в три тонны? Ну, вот как? Это что розыгрыш старослужащих?

Я на все вопросы Никитина лишь загадочно улыбался и говорил ему: — Солдат, есть анекдот, в котором в конце герой говорит — Учите матчасть, товарищи, ох и больно бьют в плену…

Наконец то занятия по физо закончились и через двадцать минут мы стояли перед открытыми воротами боксов третьей батареи. Тут же в сторонке стоял и разговаривал с другими комбатами капитан Мишкин, наш начальник сборов. Из ворот остальные два взвода, облепив как муравьи гаубицу, бестолково и суетливо выкатывали орудия на площадку перед боксом.

— Вот посмотрите, товарищи солдаты, как толпой, мешая друг другу, выкатывают орудия. — Я построил взвод в две шеренги и, комментировал допущенные ошибки, — смотрите как двадцать человек, выкатывают одно орудие. А теперь, товарищ Никитин, вы командир орудия. Можете себе выбрать любых десять человек и выкатите из бокса гаубицу и заруливаете вот сюда. А потом, я с двумя солдатами закатываю орудие обратно. Всё по чесноку. Всё Никитин, командуйте.

Солдат с самодовольным видом вышел из строя и прокашлявшись стал командовать. Вывел из строя десять человек, копируя меня провёл в двух словах инструктаж по мерам безопасности, который свёлся к указанию не совать ноги под станины и они зашли в бокс. Самых здоровых шесть человек он поставил на станины: четверо ухватились за скобы на шворневой балке и на станинах, а двое всё метались не зная за что уцепиться, но потом они с ориентировались и схватились за сошники. Такая же короткая суета и толкотня произошла и у колёс, но и здесь быстро разбились по парам.

По резкой команде Никитина, здоровяки поднатужились и с задушенными возгласами оторвали станины со стволом от бетонного пола и с усилием выпрямились, держа на опущенных руках всю тяжесть.

— Давай, покатили прямо, — снова подал команду Никитин. Здоровяки продолжали держать, а остальные четверо навалились на колёса и гаубица медленно стронулась с места. Вроде бы всё нормально, но пара на правом колесе была сильнее, чем на левом и дружнее, поэтому гаубица, стронувшись с места, стала вдруг заворачивать влево и потянула за собой в сторону не ожидавших этого манёвра здоровяков.

— Вы чё…? Вы куда…? — Заполошно завопил Никитин и, подбежав к станинам, неловко ухватился за гаубицу, но бойцы на колесе выпучив глаза добросовестно усилили нажим и гаубицу с державшими потащило ещё больше в сторону и в конце-концов они с грохотом поставили станины на бетон.

— Чё за ерунда? А вы чего не крутили, а гладили резину? — С руганью налетел Никитин на вторую пару и те бестолково залопотали оправданье.

— Так мы… Да чё ты орёшь…? Ну, не получилось сразу с места тронуться, иди да сам попробуй с этой стороны, — но Никитин уже переключился на здоровяков.

А вы чего кинули станины? Блин, вшестером же держите…

Короче, воплей и ругани было полно и после двух неудачных попыток они всё таки сумели выкатить гаубицу и поставить её в то место, куда им приказал.

— Ну вот, товарищ сержант, мы вдесятером еле выкатили и вы после этого ещё будете утверждать, что справитесь втроём? Товарищ сержант, вес в походном положении гаубицы, то есть сейчас — три тонны двести девяносто килограмм…, - Никитин и остальной личный состав, окружив меня, с едва скрываемым злорадством смотрели на своего, облажавшего как они думали, командира.

— Да, через две минуты гаубица будет стоять в боксе на прежнем месте. А потом ты, Никитин, да любой из вас попробуйте повторить этот фокус. Так на колёса пойдут рядовой Григорьев, Манков и начинаете катить после того как я подыму гаубицу над головой, — я выбрал одинаковых по силе и по характеру бойцов, а на площадке повисла мёртвая тишина после моих слов «подыму гаубицу над головой».

Фокус был старый и все старослужащие солдаты и сержанты полка, имеющие более менее нормальную физическую подготовку, выполняли его, вгоняя в священный ужас молодых солдат. Когда я сам увидел это в первый раз то был до того поражён, что в удивлении раскрыл рот и первые минуты ничего не мог сказать, но быстро вспомнил соответствующие строчки из Технического описания гаубицы Д-30. А когда сам попробовал, да после толковой подсказки то со второго раза у меня тоже это получилось.

Под любопытными взглядами подчинённых я медленно снял с себя шинель и аккуратно положил её на бордюр. Расстегнул ворот гимнастёрки, слегка ослабил поясной ремень и медленно обошёл гаубицу по кругу, не забыв с делано-озабоченным видом постучать по обоим колёсам. Потом подошёл к шворневой балке на конце ствола и скомандовал Григорьеву и Манкову: — Приготовиться…

Ухватился за ручки по обе стороны шворневой балки, немного поёрзал ногами по земле, устраивая их поудобнее, натужился и медленно потянул ствол гаубицы со станинами вверх. Как всегда сначала бывает очень тяжело и фишка была в том, что надо было тянуть именно спиной. Когда я проходил медицинскую комиссию и тянул спиной динамометр то он показывал силу в сто девяносто килограмм. В этом есть своя своеобразная техника, если тянуть просто руками то оторвать станины и ствол от площадки невозможно. А я ещё немного схитрил, заставив Никитина поставить гаубицу на бетон, где был небольшой уклон, чем существенно облегчил отрывания этого железа от бетона. Но всё равно было тяжеленько. Но главное было оторвать всё это от бетона и фокус заключался в следующем — чем выше ты подымаешь станины и ствол, тем легче это делать. Колёса в этот момент были точкой опоры, а тяжёлые верхний и нижний станок гаубицы с противоположной стороны служили противовесом и помогали поднять станины и ствол над моей головой. Тут главное уловить тот момент и не переборщить, когда противоположная часть гаубицы могла перевесить и утянуть меня вверх. Но я справился с этой задачей и, держа над головой станины, рявкнул: — Давай, покатили.

Бойцы дружно налегли на колёса, а мне в моём положении было легко рулить и направлять движение гаубицы на своё место, куда она и была водворена через минуту. Теперь главное было опустить станины. Здесь всё шло наоборот: чем ниже ты опускаешь станины, тем становилось тяжелей и тяжелей. Но и тут я чётко справился и плавно, с негромким стуком опустил станины на пол бокса.

Когда я выпрямился и оглянулся, то увидел изумлённые глаза солдат не только моего взвода, но и других молодых солдат. Гробовую тишину нарушил Никитин.

— Понял, я всё понял, товарищ сержант. Я сейчас это же самое сделаю сам. Разрешите?

— Да, валяй. Только для того чтобы это сделать нужно досконально изучить гаубицу и так с годик Хорошо позаниматься Физо.

Но Никитин, нездорово возбуждённый проигрышем, жаждал реванша, тем более увидев, с как я с без особых усилий проделал это.

Солдат подскочил к дульному тормозу со шворневой балкой, раскорячился над ней, поднатужился, лицо от натуги побагровело и у него ничего не получилось, в довершении кто то из окруживших солдат издал губами звуки пердения и все грохнули от смеха, а Никитин сконфуженно выпрямился.

— Блин, как это вы сделали, товарищ сержант?

— Кто ещё хочет попробовать?

Желающих оказалось много и все начали безрезультатно дёргать гаубицу за шворневую балку. Сначала по одиночке, потом парами и лишь когда четверо солдат с кряхтеньем оторвали станины от бетона они успокоились. Но теперь все стали приставать, чтобы я вновь поднял гаубицу и к удивлению окруживших солдат, я вновь, хоть и с трудом, но сумел снова поднять станины над головой.

Никитин уязъвлённый до глубины души всё приставал ко мне и приставал: — Не…, товарищ сержант, вы только не говорите что вы сильнее каждого из нас в четыре или в шесть раз… Тут явно как-то фокус… ну скажите… Чё вам жалко?

Я же только усмехался в ответ: — Никитин, ну какой фокус? Ты же видел — я подошёл и поднял…

— Нееее, товарищ сержант, — продолжал ныть солдат и наконец он меня достал.

— Хорошо, — я построил взвод и вручил 10 книжек Технического описания гаубицы, — вот здесь, начиная с пятой страницы по пятнадцатую находится разгадка фокуса. Кто найдёт, того веду сегодня качаться в чайную. Вперёд.

Через час капитан Мишкин заглянул в бокс и увидел благостную картину: солдаты, усевшись рядком на скамейки, с энтузиазмом штудировали Техническое описание.

— Хорошо, хорошо, товарищ сержант, — похвалил меня офицер и вышел из бокса.

Через два часа все десять страниц были изучены и почти выучены, так бойцам хотелось сходить в чайную на шармачка, но разгадки секрета так и не нашли.

— Хорошо, но взвод меня сегодня ведёт в чайную. Согласны? — Солдаты запереглядывались, естественно, ни кому не хотелось тратить марки, но любопытство победило и половина взвода, в основном русскоязычного, согласно закивали головами.

— Тогда, Никитин, подводи свой давешний расчёт к гаубице — будем проводить разбор полётов. Давайте, подымайте гаубицу.

После небольшой толкучки и пыхтенья шесть человек оторвали от бетона станины и теперь выпучив глаза смотрели на меня.

— Тяжело? — Задал я первый вопрос.

Никитин поднимавший вместе со всеми придушенным тоном от усилия произнёс: — Подымали было тяжело, а держать не особо.

— Во, балбесы. А теперь подымайте гаубицу до головы и как теперь…? Легче?

Бойцы, после небольшого замешательства, подняли станины ещё выше и Никитин удивлённо произнёс: — Гораздо легче…, ни фига себе…

— А теперь ещё выше подымайте. Ну и как? Так теперь остаются держать гаубицу три человека Никитин, Григорьев и Манков… Остальные отходят. Только вы не кидайте гаубицу, а держите изо всех сил. Всё отходим…

— Товарищ сержант, не надо… Уроним ведь… — Наперебой испуганными голосами завопили, оставшиеся.

— Держать, — рявкнул я строгим голосом и бойцы замерли, держа на вытянутых руках станины и на их лицах резво проскочила целая гамма чувств — от страха до удивления.

— Вот, теперь спокойно, плавно сделайте два шага вправо… Во…, вот. Видите, что не только можно держать, но и рулить движением гаубицы. Теперь три шага влево… Тоже легко… Так, а теперь медленно опускайте, но помните — чем ниже опускаете, тем тяжелее. Начали…

Покрасневшие от уже волнения солдаты, стали опускать станины и вначале всё шло нормально. Но по мере нарастания тяжести они стали впадать в панику и с грохотом почти уронили станины на бетон. Слава богу, я успел им крикнуть — «Ноги!» и они успели убрать ступни ног несколько в сторону.

— Ну, балбесы, всё ведь нормально шло. И втроём бы спокойно опустили. Ну, ладно. Становитесь в строй, сейчас будем проводить разбор…

За окном караульного помещения шумел под сильным ветром ночной дождь. Мокрые ветки колотились в окно, как будто они просились вовнутрь к нам в тепло, свет и уют. В коридоре гомонила очередная смена, готовая к заступлению на посты, ждали только меня. Мне же совсем не климатило идти и разводить их и я, всё ещё не отошедший ото сна, вяло и сонно копошился в сушилке как «мышь в газете». Вечер и первая половина ночи прошли в какой то мелочной суете и в разговорах с сослуживцами и я прилёг на нары в комнате отдыхающей смены лишь за сорок минут до смены. Вот и сейчас бы и заснул в сушилке так и не одев стоящий колом высушенный брезентовый плащ, но недовольный голос начальника караула лейтенанта Барабанчук встряхнул меня и я выпал в коридор.

— Ну и рожа у тебя, сержант. Иди, глянь на себя в зеркало и чтоб через минуту был в порядке. — Бурча, отдал приказ лейтенант и под громкие смешки и подколки товарищей я поплёлся в умывальник.

Даааа, рожа была ещё та… Из зеркала на меня глядело перекошенное и опухшее от недосыпа лицо, где во всю правую щеку багровым шрамом чётко отпечаталась кокарда. Даже были видны изображение серпа и молота со звёздочки. Быстро плеснув на лицо ледяной воды, я за неимением в этот момент полотенца, вытерся рукавом шинели и вышел в коридор. Там Барабанчук уже заканчивал инструктаж и мне только и оставалось проверить уходящую смену на наличие курева и спичек в карманах.

— Товарищ лейтенант, смена к выходу на посты готова, — доложил начкару и под его одобрительный кивок вывел караульных на улицу к месту для заряжания автоматов.

На улице было даже ещё хуже, чем представлялось из такого уютного, светлого караульного помещения. Дождь лил как из ведра и ветер сразу распахнул полы, мигом намокшего от дождевых капель, брезентового плаща, выдув из под шинели остатки тепла.

— Чёрт побери, — я почувствовал, как к телу плотно прильнуло ставшее влажным нательное бельё и от этого на душе стало совсем хреново.

Зарядив автоматы, вывел смену через калитку, тут же свернул влево и вдоль стены штаба повёл караульных в сторону парка. У крыльца штаба столкнулся с химиком полка майором Нигматовым, который в эту ночь был назначен для проверки караула. Майор был мужиком спокойным и адекватным и у меня с ним были нормальные отношения.

— Цеханович, что в карауле — всё нормально? — На ходу спросил меня Нигматов.

— Так точно, товарищ майор, — майор промелькнул в струях дождя мимо меня и исчез в черноте ночи.

— Блин, это я сейчас после развода постов вернусь и мне опять придётся с проверяющим тащиться в парк. Чёрт побери, снова не высплюсь, — зло чертыхнувшись, поплотнее запахнул полы мокрого, ставшего от дождя ещё тяжелее плаща, и мерно зашагал к парку боевых машин. Теперь к звукам ночной и дождливой бури добавились чавкающие звуки наших шагов по глубоким лужам. Пригибаясь под ветром и струями дождя, прошли вдоль казарм, мимолётно позавидовав мирно спящим в своих кроватях личному составу, свернули влево на булыжную мостовую и через две минуты вышли к воротам парка. Прошли через освещённую проходную КТП, где за стеклом, в тепле и сухости, разъехавшись в кресле, клевал носом дневальный. От шума он проснулся и испуганно вскочил из-за стола, отдав через стекло воинское приветствие.

— Во сбрендил солдат от безделья, — только и мелькнула у меня мысль и мы вышли в парк. В парке было три поста. Два на территории самого парка и один на территории склада машин с боеприпасами. По уставу и по табелю постам часовые должны были находится на маршруте патрулирования, но к смене они обычно подходили к ближайшей границе поста и с нетерпением ожидали, когда появится разводящий со сменой. Вот и сейчас часовой второго поста стоял в пятидесяти метрах от КТП.

— Стой! Кто идёт? — Истошно заорал часовой и направил в нашу сторону автомат. Чем сразу привёл меня в ярость.

— Что ослеп что ли? Разводящий со сменой.

Часовой действовал правильно, согласно устава. И согласно устава, я должен был принять от него доклад, назначить временного часового и со старым часовым и новым пройти вдоль ворот боксов и осмотреть целостность печатей, ворот, окон и запоров. Потом принять доклад о сдаче и приёма поста. Проинструктировать уже нового часового, напомнить ему об особенностях несения службы на этом посту и многое чего другое. После этого снять временного часового и двигаться на другой пост и там должно было повториться всё сначала. Всё это я знал и мог назубок ответить, процитировать положенные статьи устава, табель постам и инструкций любому проверяющему. Знал, но никогда этого не делал, так как этого не делал ни один разводящий в полку. Если действовать по правилам, то смена постов первого разводящего затягивалась минимум на сорок минут. А пока разводящий не придёт в караульное помещение, отдыхающая смена не имела права отдыхать. То есть на сон ей оставалось, если действовать по уставу, час — час десять минут. Вот и никто по правилам и не действовал. Максимум что делали: это вечером проверяли печати на боксах и уже на выходе из парка нас ждал дежурный по парку и записывал, что не опечатано. После чего сам обзванивал, вызывал ответственных лиц для опечатывания и сдачи боксов, складов под охрану. Поэтому всё ограничивалось лишь вопросом к часовому: — Всё нормально? — Тот кивал головой и становился спиной к объекту и тарабанил доклад — Что объект сдал. Новый также бездумно докладывал — Объект принял. На этом смена поста кончалась. Конечно, мы были не такими тупыми, чтобы не понимать — что так можно элементарно влететь и влететь в тюрьму. Но продолжали играть в эту «русскую рулетку», надеясь что влетевшим будет не он. Я, например, меняя так посты и, вернувшись в караульное помещение, испытывал определённый психологически-моральный дискомфорт от того, что не проверил и не выполнил в должной мере свои обязанности — А вдруг там не всё в порядке?

Офицеры, начальники караулов, боролись с этой порочной практикой, но боролись как то вяло и когда в караул приходил проверяющий офицер штаба полка и проверял как организована служба, как идёт смены часовых, то тогда всё делалось по правилам и по окончанию проверки в постовой ведомости появлялась очередная запись: — Караульная служба в карауле организована правильно. Отдыхающая и бодрствующие смены на местах и по вводным действуют быстро и умело. В караульном помещении порядок. Смена часовых проводится правильно, согласно устава. Разводящий и часовые свои обязанности знают, по вводным действую уверенно. Средства связи в исправном состоянии.

Поэтому я и озлился на окрик часового. Чего орать попусту и так видно что свои…

Часовой неуверенно опустил автомат и когда со сменой подошёл к нему, он собрался докладывать, но я его оборвал: — Всё нормально?

— Так точно…, - часовой удивлённо и выжидающе посмотрел на меня, а я не оборачиваясь крикнул назад.

— Сергеев, давай на пост.

— Товарищ сержант, давайте печати посмотрим, — послышался голос Сергеева, а часовой усиленно заморгал глазами.

Я миновал часового и двигался со сменой дальше в сторону следующего поста, поэтому буркнул в дождливую полутьму: — Вот иди и проверяй сам. А ты становись в строй.

Сменяемый что то недоумённо хмыкнул и мы молча продолжили путь. На территории следующего поста всё снова повторилось: строгий окрик часового, требование осветить лицо…

— Вы что все охренели все? Своих что ли не узнаёте?

Третий часовой стоял у ворот склада, за которыми виднелись машины загруженные доверху боеприпасами. Тот тоже попытался действовать по уставу, но я его оборвал.

— Вы что сегодня опупели от дождя? Своих уже не узнаёте…? Ахматкулов иди быстрее за ворота, я весь мокрый уже. А ты становись в строй.

В дверях КТП стоял дневальный и когда мы зашли в проход он принял строевую стойку и приложил в приветствии руку к головному убору.

Метнув на него озадаченный взгляд, с мыслью — что все сегодня ночью от такой погоды рехнулись, шагнул под струи дождя на булыжную мостовую.

Только лишь, когда открыл калитку караулки, я понял причину непонятного поведения своих подчинённых и дневального. В конце смены в офицерской плащ-накидке, из под которой выглядывала фуражка, топал майор Нигматов. Когда мы попались ему навстречу, он не пошёл как я думал в караулку, а завернул и пристроился сзади смены.

— Епонский городовой, так ведь он видел весь тот бардак, который я устроил, — несмотря на то что я замёрз, меня кинуло в горячий пот. Майор не стал присутствовать на разряжании оружия и сразу же скрылся за дверьми караульного помещения, а я с руганью накинулся на товарищей.

— А вы чего меня не предупредили? Ладно я не заметил, вы то чего?

— Так мы думали, что ты видел его и действовали согласно устава, а ты нас обрывал. Вот мы и подумали что он твой друган, раз ты так при нём ведешь себя.

Я даже застонал от обиды на дурацкую ситуацию и от этого объяснения: — Блин, долбо…бы… Он майор, а я сержант… Какой друган…?

Как приговорённый к казне зашёл в караульное помещение, где меня сразу же сочувственно обступили сослуживцы. Общее настроение выражалось одним мнением: — Ну ты, Боря, и влетел…

А сержант Ермолаев, помощник начальника караула добавил, добивая меня: — Нигматов, сейчас сидит и в цветах и красках рассказывает как ты менял посты.

Да, влетел и влетел крепенько. Обидно было терять, с трудом заработанный авторитет в глазах офицерского состава полка, обидно и то что подвёл батарею: ведь завтра об этом происшествии будет знать весь полк. А значит влетит от подполковника Корвегина, начальника штаба полка, как Барабанчуку, так и новому командиру батареи старшему лейтенанту Белову. Короче злопыханий со стороны командования полка будет дополна.

Уже когда я заканчивал инструктаж по действиям смен согласно боевого расчёта, из комнаты начальника караула вышел майор Нигматов, прощаясь, кивнул нам головой и сопровождаемый Барабанчуком, вышел из караульного помещения.

Отдыхающая смена ушла спать, а остальные разбрелись по комнатам: кто сел и стал читать журналы, кто то завалился в сушилку и сейчас сидел на горячих трубах грея задницу. Ермолаев, открыв дверь, чтобы был виден через коридор пульт начальника караула, зазвал меня в столовую и поставил на плитку чайник.

— Ладно, особо не переживай. Включишь дурака… Комбату скажешь, что промок до нитки — вот так и получилось. Не убьют же…

Его сочувственный тон не успокоил меня, а лишь озлобил: — Да ладно тебе… Чего успокаиваешь? Все так делают, а попался я. Своей башкой надо было думать, а теперь хрен вам всем по роже… Со следующей смены посты буду менять как положено… И плевать мне что все хотят спать… Я тоже, может быть, хочу спать спокойно…

Ермолаев не обиделся, лишь махнул рукой: — Ну и меняй, как положено… Всем спокойнее будет, — и стал разливать горячий чай по кружкам.

Через десять минут вернулся Барабанчук, встал в дверях и мотнул головой: — Цеханович, давай заходи — разбираться будем.

Лейтенант прошёл за стол и сел, облокотившись на пульт, я же с виновато поникшей головой остался стоять рядом со столом, ожидая ругани и упрёков.

Барабан с минуту молча рассматривал меня, потом протянул постовую ведомость: — На, читай…

Тяжело вздохнув, я взял в руку бумагу и повернул к себе обратной стороной, где пишутся результаты проверки проверяющими и начал читать. В принципе, после такого залёта там должна быть разгромная запись, типа: «В караульном помещении порядок. Отдыхающая и бодрствующие смены на месте. Обязанности свои знают. Связь с постами устойчивая. По боевому расчёту действую уверенно. 1ый разводящий сержант Цеханович, обязанностей разводящего не знает. Посты разводит с грубейшими нарушениями Устава Караульной и Гарнизонной службы. Целостность печатей, дверей, окон и решёток не проверяет. Выставляемых часовых не инструктирует об особенностях несения службы на данном посту. Связь не проверяет…»

Я пробежался по записи и сразу не вник в её содержание. Слегка удивился и уже более внимательно прочитал то, что написал майор Нигматов. Потом покрутил постовую ведомость в руках и поискал другую запись, но кроме той, что он оставил — я не обнаружил. Но и она меня всё больше и больше удивляла.

— Давай сюда, — Барабанчук забрал у меня из рук постовую ведомость, но подержав её в руках несколько секунд, сунул её мне обратно, — чего это я её забрал? На, неси командиру батареи, он тебя ждёт. И не удивляйся, просто майор Нигматов оказался нормальным мужиком.

Командир батареи стоял дежурным по полку, поэтому не прошло и минуты как я стучался в дверь дежурки.

— Да, заходи, — в уютном полумраке за пультом сидел старший лейтенант Белов. Нашим комбатом он стал месяц назад, а капитан Чумаков уехал по замене в Союз. Белов был, в отличии от прежнего комбата, человеком спокойным и рассудительным. Чумаков хоть и был шубутным, но в общении был лёгким. Часто ругался на нас, но ругался опять же не со зла, а так — по необходимости. Да и ругался с юмором и веселью. Он ругает, а ты еле сдерживаешься, чтобы не засмеяться. Уважали мы его. А новый комбат взял нас своим спокойствием и обстоятельностью. И в батарее всё делалось без прежнего шума и гама — также спокойно и деловито.

Я доложился о прибытии и протянул через пульт постовую ведомость. Комбат поудобнее расположился в кресле и с чувством, с расстановкой прочитал.

— Караульная служба в карауле организована правильно. Отдыхающая и бодрствующие смены на местах и по вводным действуют быстро и умело. В караульном помещении порядок. Смена часовых проводится правильно, согласно устава. Разводящий и часовые свои обязанности знают, по вводным действую уверенно.

Беляев сложил постовую ведомость и бросил её на пульт: — Ну что, сержант, скажешь?

Я набрал воздух в лёгкие и брякнул: — Спасибо, товарищ майор…, - отчего брови комбата в удивлении полезли вверх.

— А ты то тут причём? Это я уже майору спасибо сказал и так дня через три ещё раз скажу, но уже в гаштете за бутылкой водки. А ты, сержант, наверно что то другое должен сказать. Я так думаю.

Я виновато повесил голову и уже другим тоном сказал: — Товарищ старший лейтенант, поверьте… Честное слово, но больше такого не повторится.

— Ну, вот уже другой разговор… Цеханович, ты же нормальный парень. Ты же не младший сержант Кузиванов, предел мечтаний которого работа официанта в ресторане на теплоходе. У тебя и планы на будущее правильные — поступление в военное училище. Поэтому орать и строить тебя — просто не с руки. Мне вот кажется, что с тобой достаточно нормально поговорить, — комбат удовлетворённо заёрзал в кресле, поудобнее устраиваясь, и потёк дальше у нас разговор. Комбат вытянул из меня всё: о чём думаю, о чём мечтаю… Кто родители? И так далее и тому подобное, умело сыграв на моих индивидуальных особенностях характера. И после такой полуторачасовой беседы я вернулся в караульное помещение заведённым до последнего витка — как раз к выходу для смены часовых.

Я мрачным взглядом осмотрел замерших караульных, готовых на выход и веско сказал: — Всё, парни. Лафа закончилась. Теперь буду менять, как положено — не обессудьте.

Но никто не воспротивился и не вякнул в ответ, прекрасно понимая моё положение и надеясь, что меня хватит только на этот караул.

Смена часовых, по правилам, затянулась на час пятнадцать и отдыхающая смена недовольно заворчала, но я показал кулак и твёрдо заявил: — А мне по хер. Теперь так будет всегда.

Полковые писаря сержант Зеленский и рядовой Калитеня, понизив голоса до минимума, хотя это было излишне, в строевой части они были одни, обсуждали предстоящее мероприятие. У Зеленского сегодня было день рожденье и как положено все его поздравили. Пожали руку, пожелав быстрого дембеля, и лишь потом как водится здоровья и удачи. Командир полка тоже вывел из строя и также поздравил его, а так как в полку Зеленский сегодня был только один именинник, то командир приказал накрыть стол именинника в чайной. В полку была традиция, которой командир твёрдо придерживался. Каждый день, на полковом разводе, командир полка выводил всех именинников из строя солдат и офицеров и перед строем поздравлял их. Кто заслуживал, получали небольшие ценные подарки, кому то давали грамоты. Нарушители получали отеческое напутствие и всё это проходило в доброжелательной обстановке. Если было сразу несколько именинников, то каждый из них мог пригласить за праздничный стол 3–4 товарища и сделать заказ блюд. Тогда командир кричал в сторону строя коробки штаба полка.

— Демьянов…, Демьянов.

— Я. — Слышался горестный вопль начальника продовольственной службы полка.

— Демьянов, накрываешь на двадцать человек. Готовишь суп куриный, пельменей четыреста штук. Да чтоб мясо туда не жалел. Ты понял? Знаю я вас. Котлетки тоже, да чтоб компот был сладкий.

И накрывал Демьянов, хотя конечно эта нагрузка очень не нравилась начпроду. Но зато именинники со своими гостями гордо сидели за столами на втором этаже солдатской столовой, на виду у всего полка и в нормальной обстановке, под доброжелательными взглядами остального личного состава неторопливо и обстоятельно отмечали день рожденья. И каждый солдат и сержант, даже самый последний солдат полка, знал, придёт время и его точно также вызовут из строя, поздравят и он в обед будет с товарищами сидеть за столом на зависть остальным.

Если же именинник был один, то командир разрешал накрыть стол ему в солдатской чайной, где за ним будет прислуживать продавщица чайной.

Всё это было и у Зеленского, но он был увольняемым и хотел этот день отметить как то по другому: вот они и шептались.

Зеленский предлагал своему товарищу Калитене сходить в самоволку и посетить один из гаштеттов. Заказать что-нибудь, выпить…

Но вот при исполнении данного подвига и возникли трудности. Не знаю как в других частях, но в нашем полку в самоволку не ходили. Не принято это было у нас, не было такой традиции и всё…

И вот теперь возник вполне закономерный вопрос — Куда идти? Сколько нужно денег? Это то и обсуждалось в этот момент.

Калитеня тоже был увольняемым, поэтому обсуждение не затянулось: всё решили быстро и по военному.

Как правило штаб пустел в седьмом часу и писаря сходили со своими подразделениями на ужин, а потом сославшись на срочную работу ушли якобы в строевую часть. Но сами через огневой городок улизнули за пределы городка. Пройдя полем вниз, вдоль забора парка, мимо свинарника, немецких теплиц, они вышли на окраинную улицу, свернули влево и двинули прогулочным шагом по тротуару, считая, что здесь на окраине города они имели минимальные шансы столкнуться с офицерами или прапорщиками полка.

С солидным видом и под любопытными взглядами встречных немцев два солдата таким образом прошлись вдоль всей улицы, особо не задумываясь над своими пространственными перемещениями, свернули ещё раз. Поднялись вверх по другой улице и наконец то увидели вожделённое здание немецкого гаштетта, куда безбоязненно и вошли. Даже не подозревая, что совершили роковую для себя ошибку. Хоть и были они старослужащими солдатами, причём толковыми писарями, но в отличии от других всю службу прослужили в штабе полка. Поэтому и не поняли, что обколесив по окраинным улицам, они обошли по кругу городок и вышли практически опять к полку, но только к офицерскому городку и попали в наиболее посещаемый нашими офицерами и прапорщиками гаштетт, который из-за жадности своего владельца, старого немца, среди офицеров прозывался «Плюшкин». Когда его так прозвали никто не знал, но хозяин охотно и готовно отзывался на эту кличку, хотя сам не понимал того язвительного смысла, заложенного в прозвище. В конце войны он попал в плен к американцам и так как был простым солдатом, то быстро был выпущен на свободу. Открыл небольшой, уютный гаштетт около нашего полка и быстро на гарнизонных офицерах и сверхсрочнослужащих, которые в то время служили в Германии без семей, сделал свой первый миллион. Когда разрешили офицерам привозить семьи, то приток марок сильно уменьшился и остальные два миллиона он сумел заработать лишь к семидесятым годам, отчего люто ненавидел русских женщин, которые забирали у своих мужей львиную долю зарплаты. Но к советским военным, приносящим основной доход, относился с почтением. Плюшкин был безмерно удивлён появлением в гаштетте солдат без сопровождения офицера, но тактично не проявил его, а встретил Зеленского и Калитеню с радушием и почтением. Усадил за стол, с удовольствием принял хороший заказ и уже через несколько минут на столе стояла бутылка водки «Lunikov» объёмом в 0.75 литра, несколько бутылок «Vita Cola» и пива, лёгкая закуска. Именинник и его товарищ с независимым видом сидели за столиком, тихо переговаривались и небрежно пуская в потолок синие струйки сигаретного дыма, ожидая появления на столе жаркого. И лишь когда всё это оказалось на столе, Зеленский решительно взял в руку бутылку водки, с хрустом скрутил пробку и разлил по большим рюмкам спиртное.

— Ну что, братан? Давай, за моё двадцатилетие… За наш дембель и за всё остальное хорошее.

Но как это бывает в плохих анекдотах, открылась дверь и в уютный полумрак зала шагнули начальник штаба подполковник Корвегин и командир полка и сразу же от дверей увидели своих подчинённых, которые соляными столбами, с некрасиво разинутыми ртами застыли за столиком.

— Добрый вечер, ребята, — Корвегин и командир, отодвинув стулья, удобно расположились за столиком, а Зеленский и Калитеня, очнувшись от столбняка вскочили со стульев и чуть не гаркнули на весь гаштетт — «Здравия желаю», но были вовремя остановлены взмахом руки и рокочущим голосом подполковника Шляпина.

— Да чего вы ребята? Да садитесь… Чего хоть празднуем?

Бледнея и одновременно краснея, Зеленский блеющим голосом протянул: — Да вот мы… Да это… Вот решил отпраздновать день рожденья с товарищем.

— Что ж хорошее дело. — Отеческим голосом одобрил мероприятие командир, — молодцы, что и нас подождали.

Подполковник Шляпин подтянул к себе бутылку водки, а так и не выпитые рюмки одну пододвинул к начальнику штаба, а другую к себе: — Так, ребята, сейчас мы тоже себе закажем закусь и приступим.

Через пять минут перед офицерами стояли тарелки жаркого, лёгкая закуска, после чего командир поднял рюмку водки.

— А вы чего себе не наливаете?

Под строгими, но доброжелательными взглядами офицеров Зеленский и Калитеня налили в большие бокалы газировки «Vita Cola», после чего командир встал и торжественно поздравил именинника с днём рожденья, с определённой долей ехидства пожелал ему с честью преодолевать будущие тяготы военной службы.

Далее всё покатилось, как это обычно бывает на застолье. Потом поздравил, начальник штаба, затем пошли тосты за полк и его личный состав, за офицеров и за многое другое. Через сорок минут офицеры прикончили бутылку. Честно рассчитались за заказанные закуски, в том числе и за бутылку водки Зеленского, которую они выпили.

— Зеленский, ты как именинник, старший. Через тридцать минут в полку вечерняя поверка, можете ещё несколько минут посидеть, но чтоб всё было вовремя и не опаздывать. Да, кстати. У вас денег хватит, чтоб рассчитаться? А… ну тогда всё нормально. Ещё раз с днём рожденья и доброго вечера…

Утром самовольщики были выведены из строя полка и командир в цветах и красках рассказал о бестолковой самоволке. Потом помолчал и продолжил.

— Ругать их в общем то не буду. Парни взрослые, не дураки и сами понимают, что они совершили проступок. Но наказать я их накажу. И накажу по трём причинам.

Первая: за бестолковость. Ну как так. Прослужить полтора года, обойти пол города и зайти в самый близкий к городку гаштетт.

Вторая: за то что пошли в самоволку и попались. Я бы понял что попались молодые солдаты, но это ж волки…, штабные волки.

Третья: за самоуверенность. Молодые, нормальные парни взяли на двоих бутылку водки в семьсот пятьдесят грамм и думали, что после этого употребления никто не заметит их опьянения.

Да, кстати, а кто может сейчас выйти из строя, из солдат и сержантов, и рассказать историю о водке «Lunikov». А? Вот ты Зеленский и Калитеня знаете её? Ни хера не знаете… Тогда для общего развития расскажу.

Командир оглядел строй полка, прошёлся несколько шагов вперёд-назад под заинтересованными взглядами личного состава и продолжил: — В прошлом веке, в Москве, жил русский купец Луников, который и изобрёл данную водку. Надо сказать и офицеры подтвердят — водка дрянь. Пьётся тяжело…, делаешь глоток, а как будто напильник проглотил или кусок наждачной бумаги. Поэтому её нужно чем то запивать. Не то что наша водка «Столичная», «Пшеничная», «Московская», которые как бархат катятся в горло. Так вот, непонятно почему, но немцы выбрали данный алкогольный напиток для того чтобы производить её здесь в Германии. И купили патент на производство водки у купца Луникова на сто лет. И ещё одно условие выдвинул купец: чтобы каждая бутылка водки была в форме кремлёвской башни. Поэтому верхняя часть бутылки в виде шатрового покрытия башни и через десять лет выпуск данной водки должен прекратиться.

Ну, это уже лирика. Полк, Равняйсь! Смирно! Слушай приказ! За самовольную отлучку, за попытку употребления спиртных напитков Приказываю. С подъёма и до отбоя сержант Зеленский и сержант Калитеня, в полной выкладке, без оружия, копают траншею длиной 200 метров в течении семи дней. Полк, Вольно!

И вот прошло пять дней. Зеленский и Калитеня на подъёме одевались по полной форме, одевали каску, через плечо противогаз. На ремне подсумки под магазины, но туда был насыпан песок по весу соответствующий четырём магазинам с патронами. И вещмешок, с всё тем же песком, но только весом в шестнадцать килограмм. Брали в туалете лопаты и шли копать траншею до завтрака. На завтрак они приходили без строя, чуть раньше остального полка и получали отдельно пищу в котелки. Выходили из столовой и садились кушать на декоративные брёвна на зелёном газоне перед столовой. А мимо шёл весь полк и смотрел на наказанных, которые не имели право даже при приёме пищи снимать с себя амуницую. Опять копали с завтрака и до обеда, с обеда и до ужина, а потом до отбоя. И никто их не ходил и не контролировал — копают они или шлангуют. Мы были воспитаны так, что даже в голову не приходило: раз никто не проверяет — то можно и побездельничать. А жили по принципу: раз приказано — значит обязан в точности выполнить.

… Я вёл батарею на обед и мне нравилось как батарея, чётко печатая шаг, весело шла к столовой.

— Батареяяяя…, Смирно! Равнение Наааа-Право! — Движение рук прекратилось и сжатые ладони замерли на середине бедра, а головы одновременно повернулись направо — на командира полка. Командир остановился, приложил руку к козырьку фуражки и добрым отеческим взглядом оглядел проходящую батарею.

— Здравствуйте товариЩИ!

— Здрам… Желам… товар… полковник! — Рявкнула дружно батарея.

— Хорошо идёте, первая батарея! — Похвалили довольный командир.

— Служ… Совет… Союзу!!! — Также слаженно прозвучал ответ подразделения.

— Вольно!

— Вольно! — Продублировал я команду и батарея перешла на свободный шаг. Мы в это время подходили к столовой и шли мимо зелёного газона, где Зеленский и Калитеня держа в обоих руках котелок с борщом, крышку с картофельным пюре сдобренным доброй порцией гуляша и кружкой сладкого компота, шли к брёвнам. Выглядели парни усталыми и осунувшимися. Да и что говорить, за пять дней наказания они отрыли 150 метров траншеи. И даже сейчас они не имели право снять с себя вещевые мешки с песком. По характеру парни были крепкими, но уже два дня по полку гуляли разговоры, что хоть они и держатся, но держатся уже из последних сил.

Провинившиеся сержанты остановились перед брёвнами, где они принимали пищу и Зеленский повернувшись задом, прицелившись, в раскоряку стал садиться на бревно. Осторожно сел, но сел по всей видимости не совсем удачно и тяжёлый вещмешок потянул его назад. Зеленский, стараясь не разлить борщ и компот, попытался плавным движением туловища поправить шаткое положение. Но было поздно, вещмешок перетянул и Зеленский грянул спиной на траву, вылив на себя горячий борщ, гуляш и компот.

По всей логике старослужащий сержант должен был вскочить, отряхнуться и превратить всё в шутку перед проходящими мимо них подразделениями. Ну, ещё может быть весело перематериться: типа — Еба…ое бревно…

Но этого не произошло. Зеленский не встал, не отряхнулся и не перематерился даже зло, а просто тихо заплакал. Калитеня застыл, глядя сверху на товарища, потом осторожно сел на бревно, также осторожно поставил посуду с пищей на траву и неожиданно для всех, уперев локти в колени и спрятав лицо в ладонях, тоже заплакал.

А мимо шли подразделения, чётким строевым шагом и во все глаза смотрели на происходящее. Наверняка, не в одной голове тогда сверкнула мысль: — Ни за что и никогда не пойду в самоволку, чтобы не оказаться в таком дрянном положении…

ХОРОШИЙ ВОСПИТАТЕЛЬНЫЙ УРОК преподал командир полка всему личному составу части.

— … Батареяяяяя Подъём! Тревога, Тревога, Тревога. — И тут же в коридоре зазвенел звонок на открываемой двери ружейной комнаты.

Сигнал тревоги прозвучал в пять часов утра совершенно неожиданно не только для нас, но и для всей дивизии. Из Москвы неожиданно прибыла комиссия и тут же с ходу подняла нашу шестую танковую дивизию по тревоге и кинула её на внеплановые дивизионные учения. Чего греха таить, но обо всех «Тревогах» все знали за три дня и всегда к ним были готовы. Но такое произошло впервые.

— Взвод Подъём! Тревога! — Даже ещё не совсем проснувшись, но на автомате я продублировал тревожную команду, прозвучавшую из коридора и откинул на спинку кровати одеяло с простынью. Наш второй взвод получал оружие во вторую очередь, поэтому мы не особо суетились. А вот взвод управления, под громогласные вопли сержанта Ермолаева, как оглашённые вылетели из своей комнаты и, прыгая на одной ноге обувая сапоги и натягивая на ходу гимнастёрки, помчались получать оружие. Одновременно с ними из каптёрки получали вещмешки и другое имущество первый взвод и громкий голос старшего сержанта Фёдорова подгонял подчинённых. Кое кто из моих подчинённых попытался выскочить из расположения, но я отслеживая обстановку цыкнул на ретивых — Куда? Рано… Мешаться только там будете…

Вопрос подъёма батареи по тревоге был отработан до автоматизма и был разбит, чтобы не создавать толкучку, по этапам и я теперь ждал своей очереди. И как только из ружейной комнаты вывалился последний солдат взвода управления, рявкнул команду: — Второй взвод получить оружие, — и первым ломанулся из расположения. Взвод управления в это время стал получать вещмешки из каптёрки, а первый взвод теперь приводил себя в порядок, ожидая когда мы получим оружие. Из ружкомнаты мы метнулись к каптёрке, а через семь минут, доложив старшему сержанту Фёдорову, который в отсутствие офицеров и прапорщиков был старшим, уже бежали в парк. По нормативам через тридцать пять минут последняя машина полка должна была пересечь границы городка. И полк уложился. Лишь потом, при разборе, проверяющий отметил, что при покидании парка ремонтная рота оставила в боксе один аккумулятор, который два солдата бегом тащили из парка за уходящей колонной полка.

— Догнали колонну? — Хмуро спросил председатель московской комиссии.

— Так точно, через двести метров догнали хвост колонны, закинули аккумулятор и сами сели, товарищ генерал-майор.

Все заулыбались, улыбнулся и хмурый генерал, на мгновение представив картину, как два бойца мчались по пыльной дороге, подымая шлейф пыли с тяжеленной аккумуляторной батареей в руках.

— Если догнали и уехали, значит недостатков по этому этапу нет, — резюмировал генерал.

Полк не останавливаясь проскочил город и через десять километров скрылся по кронами деревьев в районе аккуратной, немецкой деревушки Луппа.

Первые несколько часов в полумраке леса царила суета, что то довозили, проверяли, дополучали. Офицеры, особенно командиры батарей и выше пропадали на различных совещаниях. А взводные, в их отсутствие сбивались в кучки, и весело точили лясы, иной раз оглашая окрестности беззаботным смехом. Мы тоже расползлись по кузовам и тихонько кемарили. После обеда, в преддверии ночного марша, всех водителей уложили спать. А как стемнело, полк натужно гудя двигателями стал вылезать из леса. Я, как зам комвзвод ехал в кабине своего ЗИЛ-131 и первые несколько часов с удовольствием глядел в лобовое стекло, а когда проезжали деревни или небольшие городки, пытался подглядеть через ярко освещённые окна домов картинки домашней жизни немцев. А так как у немцев не принято было вешать на окнах шторы, то моё любопытство удовлетворялось полностью. Хоть я был, так сказать, уже и старослужащим и должен был бы ко многому привыкнуть, но когда наша колонна медленно тянулась по сонным европейским деревушкам и городкам, мою юную, безбашенную душу заполняла гордость от чувства принадлежности к такой могучей, военной машине под названием — СОВЕТСКАЯ АРМИЯ. От того, что нас восемнадцати-двадцати летних парней боялась вся цивилизованная и вылизанная Европа. И если что то случиться то через две недели мы будем мыть сапоги на берегу Атлантического океана и плевать, что у америкосов и НАТО больше противотанковых средств. Прошибём. Наша первая танковая армия по оценкам западных экспертов считалась самой сильной и мощной армией мира и состояла из 4х танковых дивизий, где было около тысячи двухсот танков. Так что если командование поставит задачу, мы бронированным кулаком прошибём брешь в обороне противника, куда хлынут многочисленные общевойсковые армии.

В основном полигоны, на которых дивизия на учениях могла отработать боевые вопросы, находились на восточном крае ГДР и лишь один, Магдебурский полигон, располагался в пятидесяти километрах от границы ФРГ, куда под видом учений внезапным рывком могли рвануть советские дивизии. И всегда, когда на территории ГДР проводились дивизионные учения, на территории ФРГ также по тревоге подымалась дивизия либо американцев, англичан или бундесфера и французов и они шли вдоль своей границы для того чтобы перехватить внезапный удар русских.

Вот, наверно, у НАТОвцев поднялась суматоха, когда нашу дивизию внезапно подняли по тревоге. Как нам офицеры рассказывали по сложившейся практике в Группе Советских Войск в Германии каждую неделю должны проводиться дивизионные учения, то есть как минимум одна дивизия была в «Полной боевой готовности» выполнить любой приказ. А тут сразу две дивизии…

В довершении всего все эти учения старались приблизить по реальности к боевым и во всех боевых распоряжениях и приказах указывали название реальных населённых пунктов и местности, находящихся на территории ФРГ. Правда, всё это кодировалось, но всё равно ощущение остроты момента от этого только усиливалось.

По этому поводу офицеры рассказывали такой случай, происшедший три года назад. Подняли по тревоге какую то дивизию и на учении отрабатывали вопрос прорыва границы ФРГ, причём местность, по учению, на той стороне по картам была напротив Магдебурского полигона, хотя вся практическая сторона прорыва отрабатывалась на самом полигоне. Так вот: в ночь перед «прорывом границы», командир дивизии вручил командирам полков боевой приказ, вручил его и командиру артиллерийского полка подполковника Сенькину, который прибыл для службы в ГСВГ буквально неделю назад из глухого гарнизона ЗабВо и ещё не знал всех реалий службы в ГДР. Сенькин приезжает после командира дивизии к себе в полк и по радиостанции, в открытом режиме начинает передавать командирам дивизионов боевой приказ на завтрашний прорыв, типа: — Наш артиллерийский полк поддерживает действие такого то мотострелкового полка, который наступает через государственную границу в таком то направлении, на такие то населённые пункты…, - и тут же диктует реальные названия этих западно-германских деревень. Продолжает дальше, — задача полка: в первом огневом налёте…

Дальше пошли координаты, условные обозначения и опять территория западной Германии. Надо сказать, что весь радиоэфир над ГДР прослушивался западниками, а тут ТАКОЕ… Срочно доложили на верх. Там мигом выдают приказ — Дивизия, которая шла с ихней стороны должна развернуться на тех рубежах, которые указаны в перехваченном приказе. Наши слухачи тоже не только контролировали радиоэфир ФРГ, но и следили за передвижением противной дивизии и, обнаружив возросший радиообмен и начало развёртывания дивизии в боевые порядки, срочно передали информацию в штаб группы. Здесь не сплоховали и дают команду — Дивизии выдвигаться с района Магдебурского полигона в направлении границы и в дополнении подымают авиацию.

С той стороны от этого просто офигели и тут же по тревоге подымают близлежащие части, подразделения, вертолёты и авиацию. Слава богу, на той стороне хватило здравого ума рано утром заявить советскому послу в Бонне резкий протест по поводу действий Советских войск.

Наши в недоумении развели руками и выразили справедливо-гневный упрёк: — … Как так? Это ж вы первые стали дивизию подтягивать к границе ГДР.

Тогда НАТОвцы хлопнули на стол радиоперехват полковника Сенькина и наши быстро заткнулись. Авиацию тут же посадили, дивизию отвели обратно на Магдебурский полигон, а полковника Сенькина в 24 часа отправили в Союз, в его горячо любимый, глухой и отдалённый гарнизон в ЗабВо.

Это было три года назад, а сейчас я мчался в кабине своего ЗИЛа, сзади погромыхивала гаубица, что совершенно не мешало спать моему расчёту в кузове. А меня прямо пёрло от сознания того, что вот немцы спят спокойно в своих кукольных деревнях и городках от того, что Советская армия нерушимо стоит на боевом посту.

В конце концов монотонная езда в колонне сделала своё дело и меня всё чаще и чаще стала кидать в сон, с которым я с переменным успехом проборолся всю ночь, стараясь не показать своей слабости перед водителем.

К утру дивизия сосредоточилась в лесу в нескольких километрах от какой то реки. По учению, в двенадцать часов начиналась арт. подготовка и мотострелки с ходу форсировали реку, которая в этом месте была шириной 200 метров. Форсировали, прорывали оборону противника и, не задерживаясь, двигались вперёд на Либеррозский полигон, где игрался последний этап учения.

Наша батарея была назначена для поддержки огнём прямой наводки мотострелкового батальона, который первым форсировал водную преграду.

Все суетилась вокруг машин и орудий, проверяя технику и готовясь к предстоящим действиям с нетерпением ожидая, начала боя. Каждый знал, что делать. Многие имели опыт в форсировании рек или же получили необходимые знания в ходе соответствующих занятий. Конечно, за исключением молодых солдат, которые впервые участвовали в таких масштабных учениях. Я тоже был спокоен как за себя, так и за свой расчёт. Наводчиком у меня был невысокий и щуплый азербайджанец Исмаилов, прослуживший уже год. Хороший, исполнительный и добросовестный солдат, хорошо знает русский язык от чего и был назначен наводчиком. Водителем так и остался чеченец Хамурзов, который к этому времени не только заматерел, но и набрался опыта. Как положительного так и отрицательного. Кто то научил его во время езды раскачивать ЗИЛ-131 и теперь он довольно часто проделывал этот фокус, раскачивая на скорости с бока на бок автомобиль на марше. Из за чего приходилось его одёргивать. Заряжающий, рядовой Каракулев, но как его прозвали в батарее Юрочка Каракулев. Парень из интеллигентной семьи, с хорошим воспитанием, что в какой то мере отрицательно сказывалось на его имидже и авторитете в батарее. Был он по службе лоховатым, инфантильным и безинициативным, из-за чего находился под моим постоянным контролем. И ещё было у меня пара молодых и шустрых узбеков. Добросовестных и исполнительных до невозможности. Зимой поехали в лагеря и так получилось, что стали на старое место, где стояли в летних лагерях. Моему взводу была поставлена задача отрыть солдатский туалет на дивизион и я назначил их для рытья туалета.

— Идите в лес и в метрах в ста отсюда, выберите нормальное место и отройте туалет, — поставил им задачу и занялся другими делами.

Через час из леса потянулся сначала лёгкий запашёк гавнеца, который с каждой минутой усиливался и превращался в невыносимую вонь. Вот уже в недоумении закрутили головой офицеры, принюхиваясь и морща носы. Ещё через минуту меня подозвал к себе комбат.

— Цеханович, ну-ка сходи и разберись, что за херня? Откуда это несёт?

Щёлкнув каблуками и приложив руку к головному убору, я отправился выполнять приказ, но сам уже почти догадался в чём дело. Так оно и было. Мои узбеки добросовестно отошли от места расположения лагеря сто метров и стали копать траншею под туалет на дивизион. Всё ничего, но они копали прямо на месте старого солдатского туалета. Вонища в месте раскопок стояла страшенная, но мои узбеки с воодушевлением гавёнными лопатами ковырялись в застарелых и вонючих какашках…

В десять тридцать, наполнив лес перегоревшей соляркой, к расположению нашей батареи подкатили шесть огромных, корытообразных ПТС (плавающие транспортные средства). Выстроились на неширокой лесной дороге, откинули задние аппарели и мы начали грузить гаубицы во внутрь плавающих машин. Подкатывали орудия, цепляли тросом за шворневую балку и лебёдкой затягивали гаубицу в глубину кузова. Там уже расчёт ПТС быстро и сноровисто крепил орудие на растяжках, а мы в это время, туда же, грузили ящики с холостыми выстрелами. В остальные три ПТСа загрузились наши автомобили. Через тридцать минут всё было загружено и закреплено, а весь личный состав разместился вместе со своими орудиями. Взревев двигателями, колонна ПТС, двинулась по лесной дороге к мотострелкам, которые ждали только нас и как только мы подъехали, до нас донеслись гул глухих звуков разрывов со стороны реки. Это началась арт. подготовка. Пехота стояла, когда мы подъехали уже в колонне на БТРах и они сразу же начали движение к реке, а мы не останавливаясь помчались за ними. Через километр езды выскочили в поле и, проехав через него, грузно вывалили на высокую насыпь разбитой грунтовой дороги, поблёскивающей зеркалами луж. В сторону реки, на небольшой высоте хищно промчались до десятка раскрашенных вертолётов и скрылись за очередным лесом, куда мы добрались через семь минут и, не сбавляя скорости, пронзили светлый, с высокими соснами лес. Противоположный край следующего поля, куда мы выскочили за мотострелками, уже упирался в берег. Впереди идущие, БТР мотострелкового батальона развернулись в цепь и также не сбавляя скорости ринулись к реке, где противоположный берег на всём его протяжении кипел разрывами от атакующих вертолётов. Для меня это было третье дивизионное учение и вроде бы я видел уже огневое поражение позиций, хоть и учебного, но всё таки врага, но открывшиеся картина поразила меня, не говоря уже о молодёжи. Река в этом месте была шириной метров сто пятьдесят и просматривалась вправо и влево на километр. Противоположный берег полого подымался открытым пространством метров четыреста и заканчивался высокой дамбой, идущей параллельно берегу. Вдоль неё то и кипели разрывы неуправляемых ракет, которые пускали пачками кружащие над рекой вертолёты. Наш берег тянулся невысоким обрывом и только что развернувшиеся БТР стали опять сходиться в ротные колонны, чтобы по трём пробитым дорогам в обрыве спуститься к воде. К правому проходу потянулись и три ПТС с нашими гаубицами. ПТСы с автомобилями остались далеко сзади. Они будут переправляться позже, когда пехота сумеет захватить берег и пойдёт вперёд. А к центральному, левее нас метров триста, уже подкатывал первый взвод, но своим ходом. Они должны были сходу развернуться на берегу и огнём прямой наводки поддерживать переправу мотострелков и нашего взвода. Первый ПТС опустив нос к воде и высоко задрав корму, отчего угрожающе зашевелилась гаубица в металлическом кузове, а ящики с выстрелами со скрежетом поползли по металлу вперёд и, уткнувшись в гаубицу сгрудились в кучу, стал спускаться к воде. Не останавливаясь, смело въехал в небольшие волны от множества БТР заполнивших пространство реки. Хоть и назывался ПТС плавающим и мы уже на нём плавали на учебных занятиях, но всегда казалось что он не поплывёт, а сразу же пойдёт ко дну под грузом свое тяжести. И сейчас я, да и не только я, с затаённым дыханием ожидали того момента, когда ПТС всё таки заколыхается на воде и неторопливо поплывёт к противоположному берегу. Тяжело погрузившись, чуть ли не под борта плавающий, транспортёр свободно закачался и, погнав небольшую волну перед собой, пошёл вперёд. Мы с облегчением перевели дух и теперь, пока пересекаем реку немного смещаясь течением влево, можно было и осмотреться. Первые БТРы, в струях грязной воды стекаемых с бортов и днища, уже вылазили на пологий берег и приостановившись на пару десятков секунд, стали исторгать из всех люков пехоту, которая шустро развернулась в цепь и устремились в атаку на дамбу, где находились первая линия окопов противника. Чуть сзади цепи мотострелков суетились фигурки офицеров с белыми повязками посредников, наблюдающих и оценивающих действия подразделений. Отстав от атакующей цепи метров на пятьдесят-сто, катили БТР, стреляя через головы солдат из башенных пулемётов. Вертолёты, закончив обстрел противника, отвалили в сторону и теперь дамбу накрыл огонь артиллерии. Конечно, в этот момент на дамбе рвались не настоящие снаряды, а заранее заложенные имитационные заряды. Но я прекрасно представлял себе как наш арт. полк и артиллерия мотострелкового полка, развернувшись на огневых позициях в пяти километрах от реки, вела огонь, полностью имитируя весь процесс ведения огня: от получения команд и выставления прицелов на прицельных приспособлениях до заряжания холостыми выстрелами гаубиц с дикими воплями зарядных и снарядных — «Осколочно-фугасный…», «Заряд четвёртый…», «Огонь…».

БТР, ещё плывущие по воде, тоже вели огонь из пулемётов холостыми патронами, а с берега открыл беглый огонь тоже холостыми выстрелами первый взвод, сразу закрыв белым дымом половину берега. Грохот выстрелов сотен автоматов и пулемётов, разрывов имитации на дамбе и хлёсткие холостые выстрелы гаубиц, оглушающим гулом накрыл всё пространство в пойме реки. А высокие, ослепительно белые султаны разрывов, внезапно поднявшиеся в воде недалеко от нашего ПТС, имитирующие разрывы снарядов вражеской артиллерии, добавил реалистичности в баталию и на какое то мгновение я почувствовал себя на Великой Отечественной войне во время переправы через Днепр…

Сильный толчок, это гусеницы ткнулись в дно берега, и через пару секунд ПТС выполз из воды, проехал метров пятьдесят вперёд и по моей команде остановился. Медленно открылась задняя аппарель и мы шустро стали раскреплять гаубицу. Также быстро скатили её на землю и, выгрузив двадцать ящиков с холостыми выстрелами, освободили ПТС, который по дуге обойдя нашу позицию отправился обратно в реку за гаубицами первого взвода. Теперь мы должны были вести огонь прямой наводкой и поддерживать атаку мотострелков. Около нас с секундомером в руке бегал старший лейтенант-посредник и, останавливаясь на несколько секунд, что то быстро писал карандашом на белом куске пластика.

— К бою! — взревел я команду и расчёт накинулся на гаубицу. Я лично сам встал на рукоятки домкрата и стал так яростно крутить правую ручку, что худенького Исмайлова стало мотылять на левой рукоятке. Но зато колёса гаубицы в несколько секунд приподнялись над землёй.

— Исмайлов держи…, - и только наводчик упёрся в свою рукоять, не давая ручкам домкрата прокрутится в обратную сторону, я уже подскочил к рукоятке механизма подъёма колёс, где у колёс наготове стояли два моих узбека.

Выдернув из стопора массивную рукоятку, с азартом подал новую команду: — Колёса… Поднятьььь! — Последнее слово команды уже подал в падении назад. Этот момент перевода гаубицы в походное положение мне всегда нравилось выполнять лично. Я прямо организмом, всем телом интуитивно чувствовал тот момент, когда надо было толчком тела послать зубчатый венец механизма подъёма колёс в шестерню. И снова с удовлетворением, чётко и чисто выполнил эту часть норматива. Только успел вновь застопорить рукоять в гнезде, как зарядный и снарядный уже развели станины до упора. Теперь можно опускать на домкрате гаубицу. Это был один из самых ответственных моментов. По правилам опускать гаубицу на домкрате нужно тоже вдвоём. Но тогда, при выполнении норматива, теряются драгоценные секунды. Гораздо быстрее всё этот происходит, когда опускает один номер расчёта, но здесь существует опасность, что он не сможет удержать рукоять и выдержать темп, навязанный тяжестью опускающейся гаубицы. И тогда рукоять может вырваться из ладони орудийного номера, прокрутиться и ударом сзади перебить руку. И такие случаи ломанья рук были довольно часты.

Ухватившись поудобнее за рукоять, отпустил её и дал возможность крутиться со всё большей и большей скоростью и, используя массу своего тела я теперь только придерживал ручку, не давай ей уйти в бесконтрольное вращение, при котором домкрат имеет все возможности выйти из строя.

Через полторы минуты гаубица была приведена в боевое положение. Юрочка Каракулев с зарядным и снарядным к этому времени открыли ящики с выстрелами, а Исмагилов закрепил оптический прицел и панораму в гнёздах. Посредник удовлетворённо щёлкнул секундомером и что то в очередной раз черканул на пластике, а я схватившись за бинокль, вскинул его к глазам и сразу же уткнулся в залёгшую на поле цепь пехоты. Из цепи поднялось пара гранатомётчиков и стоя на коленях, вскинули на плечо гранатомёты. Красноватый блеск выстрела и красная трасса гранаты пролетев над полем уткнулась в дамбу, где на самом верху стояла мишень изображающая ДОТ.

— Наводчик от прицела, — я подскочил к прицельным приспособлением и быстрыми, но скупыми поворотами механизмов горизонтальной и вертикальной наводки навёл гаубицу на цель.

— Наводчик цель под маркой, — рявкнул новую команду и в секунду определившись с ветром отскочил в подветренную сторону, чтобы дым и пыль от выстрела не закрыли цель, — По ДОТу, осколочно-фугасным…, Заряд полный… Шкала БП, прицел 6, наводить в верхний край цели. Зарядить…, Готовность доложить!!!

Сзади дружно заголосили с нерусским акцентом голоса моих подчинённых, повторяя за мной команду, но каждый только ту часть команды, какая касалась только его.

— Готово… — крикнул наводчик, а от ящиков с выстрелами в это время приближался дуплетом рёв узбеков, — Осколочно- фугасныйййй…, Заряд Полныйййй…

Зарядный и снарядный с гильзой холостого заряда подбежали к гаубице и здесь случился конфуз. Хиловатый Юрочка Каракулев, выполняющий впервые роль заряжающего, не сумел одним рывком опустить клин-затвора в нижнее положение и теперь двумя руками, скользя подошвами сапог по мокрой траве бился чуть не с истерикой над непокорной рукоятью. У щуплого солдата физически не хватало ни сил, ни сноровки.

— Каракулев в сторону, — подскочив к казённику, я одним сильным рывком открыл тёмное отверстие зарядной камеры ствола, куда тут же и всунулась гильза. Юрочке, лишь только лёгким толчком досыльника осталось дослать гильзу вперёд и клин, сочно чавкнув, поднялся вверх. Гаубица была заряжена.

Отскочил на своё место и громко скомандовал: — Огонь!

Исмагилов дёрнул ручку спуска и гаубица, выкинув белый клуб дыма, глухо бабахнула. Если бы это был выстрел настоящим, боевым снарядом, то произошёл бы откат ствола и клин-затвора автоматически опустился и выбросил стрелянную гильзу, но при холостом выстреле этого не происходит и Юрочка, ухватившись за рукоять вновь попытался опустить клин, также лихо как и я. Резко и сильно дёрнул её вверх, но потная ладонь сорвалась с рукояти и Каракулев со всего размаха врезался локтём в массивный регулировочный болт уравновешивающего механизма. От резкой и сильной боли он волчком закрутился на корточках около правой станины, а посредник радостно закричал: — Сержант, у тебя заряжающий «ранен» и вышел из строя…

— Исмагилов, окажи помощь Каракулеву, — наводчик оторвался от прицельных приспособлений, подбежал к заряжающему и помог ему отойти к ящикам с боеприпасами, где стал снимать с него бушлат, а я прильнув к прицелу, вёл ствол по дамбе пока не уткнулся в характерные очертания башни танка, выглядывающей из-за дамбы.

— По танку…, Кумулятивным, Невращающимся…, Прицел восемь, шкала БП, Заряд полный… Зарядить…, - центральную марку оптического прицела навёл в верхний край башни и услышал чавкающий звук закрывшегося клина. Молодцы узбеки — справились без заряжающего.

Выстрел и новая команда самому себе. Выстрел! Поворачиваю ствол дальше — ещё цель. Выстрел! Ещё Выстрел!

На десятом выстреле, подскочил Исмагилов: — Товарищ сержант, у Каракулева всё нормально…, ничего не сломано… Лишь сильно ударился… Я ему сейчас локоть бинтом сильно затяну…

— Давай…

Выстрел! Пехота поднялась и пошла вперёд. Ещё Выстрел! Всё дальше стрелять уже нельзя: в реальной боевой обстановке можно и своих зацепить осколками. Замолчали остальные гаубицы взвода. Посредник переместился к пятому орудию, где о чём то разговаривал с командиром взвода Барабанчуком.

Ещё через пару минут за дамбой скрылись последний БТР, а к реке на той стороне, тяжело и натужно гудя, подъезжали мощные КРАЗы, таща на себе огромные понтоны. Сдав задом практически в воду, они скидывали понтоны с себя и те, оказавшись на поверхности реки, сами раскладывались превращаясь в большие железные плоты. Тут же суетились выкрашенные защитной краской небольшие и юркие катера, ловко подхватывали раскрывшиеся понтоны и стягивали их к одному месту, стыковали между собой и прямо на наших глазах быстро формировался наплавной мост.

К тому времени как ПТС переправили всю батарею: гаубицы и автомобили на наш берег, мост был готов и по нему пошли подразделения второго эшелона, для того чтобы поддержать успех мотострелков. А сверху нас, пролетая невысоко над водой кружились самолёты, прикрывая переправу войск.

Меня к себе подозвал командир батареи: — Цеханович, что у тебя с Каракулевым?

— Нормально, товарищ старший лейтенант, лишь сильно ударился локтём, но ничего не сломал. Санинструктор Самонов сказал, что всё обошлось.

— Ну что ж, это хорошо, что всё хорошо, — скаламбурил комбат, — тебя посредник тоже очень хорошо расхваливал. Если так и дальше пойдёт — готовься к отпуску.

К вечеру наш артиллерийский полк сосредоточился в глубине леса в километре от небольшого городка. Воевали на ученьях мы уже трое суток, все устали. Особенно офицеры и сержанты, которые были старшими машин. Все марши совершались ночью и вроде бы можно было выспаться днём, но мелочная суета, постоянные проверяющие и непрерывно поступающие вводные не давали возможности для отдыха. Так, где то прикорнёшь немного, минут на тридцать-сорок, и опять тебя подымают. А сегодня ночью решили войскам дать отдых на целую ночь. Пока становились в колоннах на лесных дорогах, пока заканчивали маскировку — стемнело. В предвкушении отдыха, я весело суетился вокруг машин взвода, проверяя у подчинённых оружие и снаряжение, как около меня внезапно возникли тёмные силуэты командира батареи и командира взвода.

— Ну, как Цеханович, дела, настроение? — Спросил комбат.

— Нормально, товарищ старший лейтенант. — Бодро отчеканил я, но слегка насторожился.

— Что ж, это радует. Ну-ка отойдём сержант в сторону.

Мы отошли в сторонку и комбат с сожалением в голосе сказал: — Цеханович, понимаю — ты как и все остальные старшие машины не спал на марше. Да и днём отдохнуть не получалось, а сейчас ждёшь отбой, чтобы завалиться на боковую. Но у тебя это не получится.

Старший лейтенант Белов замолчал и хорошо, что было темно и офицеры не видели моего огорчённого вида. Помолчав, комбат продолжил.

— Хочу тебя сегодня на ночь поставить дежурным по батарее. Как ты сам смотришь — Справишься? Я ведь могу просто приказать тебе и всё, но в тоже время понимаю, что ты тоже устал не меньше других. Вот и спрашиваю.

— Справлюсь, товарищ старший лейтенант. Не беспокойтесь.

— Вот и я думаю, также. Чего то наши увольняемые сержанты сдулись, а ты ничего… Молодец. Завтра день будет сложный и тяжёлый и мне надо, чтобы все офицеры отдохнули и были со свежей головой. А ты на марше ляжешь в кузов и поспишь до Либеррозы.

Согласиться то я согласился, но ночь прошла достаточно тяжело. Чтобы ненароком не заснуть, всю ночь находился на ногах и практически каждые пять минут обходил район расположения батареи, теребя охранение, которое так и норовило покемарить. В тоже время сам понимал, если я присяду хоть на минуту — засну мгновенно и до утра. А что бывает, когда засыпают часовые, мы наглядно знали по фильму «Чапаев».

Наконец то наступило серое и пасмурное утро. В шесть часов произвёл подъём батареи и до завтрака вместе со всеми шарахался по колонне — спать как то не хотелось. Но как только отошёл от полевой кухни с котелком каши с гуляшом, я мгновенно вырубился и как потом мне рассказали товарищи: — Боря, ты только отошёл от кухни, так и грянул со всего размаха во весь рост на землю и захрапел.

Отсмеявшись, меня подняли с земли и сунули в кузов моей машины, где я благополучно проспал остаток марша до полигона.

Пехота отработала на полигоне свои задачи, а мы артиллеристы в течении четырёх часов участвовали в управлении артиллерийским огнём с боевой стрельбой в масштабе дивизии. Выпустили по три-четыре снаряда на батарею и на этом учения закончились. Все войска стали стягивать на взлётную полосу за железную дорогу и выстраивать их там в колонны, чтобы оттуда завтра совершить марш в пункты постоянной дислокации. Ничто не предвещало каких либо изменений, но вечером нашего комбата срочно вызвали к командиру полка. И по его возвращению батарея по тревоге была построена вдоль батарейной колонны.

— Товарищи офицеры, сержанты и солдаты. Мною получен приказ. Совершаем марш на директрису прямой наводки. Там разворачиваемся, в течении ночи закапываемся и готовимся к стрельбе прямой наводки. Завтра в девять часов утра Командующий нашей первой танковой армии привозит военную иностранную делегацию и показывает ей стрельбу по движущимся и неподвижным целям. Нас выбрали как лучших, поэтому задача — не подвести наш артиллерийский полк. Оборудовать огневые позиции по полной программе и отстреляться с оценкой «Отлично».

Ночь, занятая оборудованием и маскировкой огневых позиций, промелькнула быстро и в половине девятого все затаились на своих местах. Утро было сырое и хмурое. Над директрисой клубился серый туман, отчего дальность прямой видимости составляла километра полтора, а дальше всё сливалось в одну сплошную серую стену.

Непонятно из каких соображений, но комбат все расчёты перемешал, распределив их по огневой позиции следующим образом. Первое орудие младшего сержанта Кузиванова, вторым орудием — моё. Третье сержанта Чайкина, четвёртое старшего сержанта Фёдорова, пятое…, шестое. Короче непонятно. Если он считал, что Командующий начнёт с правого фланга, то Кузивановский расчёт никогда не считался самым сильным или лучшим. Логично туда поставить Фёдорова с его расчётом, тем более что он и был командиром первого орудия и заместителем командира первого взвода, потом я со своим расчётом, Витька Чайкин, а Кузиванова, на месте комбата, поставил бы шестым расчётом. Вдруг до него очередь не дойдёт. Но как поставил — значит так и будет. Он комбат и ему лучше знать.

Без пяти девять на дороге остановился большой и красивый автобус, откуда вывалила куча иностранного, военного люда, среди которого суетилось несколько гражданских журналистов, фотографирующих и непрерывно щёлкающих всё вокруг. Потусовавшись на асфальте, толпа приезжих, среди которой виднелась фигура Командующего первой танковой армии генерал-лейтенанта Снеткова, сошла с дороги и направилась к нашей огневой позиции. Тут их встретил с докладом командир батареи. Сначала иностранцы с Командующим и с комбатом прошли по всей огневой позиции. Генерал давал по ходу движения обстоятельные разъяснения, а журналисты непрерывно щёлкали фотоаппаратами орудия, солдат застывших на своих местах, красиво накрытые массетью окопы…

Пройдя по огневой позиции, все вернулись к окопу СОБа и остановились. Командующий взмахом руки подозвал к себе младшего сержанта Кузиванова и показал ему цель. Вася молча козырнул, развернулся и побежал к окопу. Также молча навёл орудие на цель, с биноклем в руке отскочил в сторону и лишь тогда начал командовать.

Как то энтузиазма у него в голосе не было, бойцы шевелились вяло и в довершении всего, заряжающий загнав снаряд в ствол, вылез за правую станину и немного вперёд, чтобы без помех посмотреть, как полетит снаряд. Грохнул выстрел, красный трассер снаряда пронзил лёгкий сизый туман и проткнул мишень, изображавшую танк в окопе на дальности в 900 метров. Снаряд был с хвостовым опереньем и сзади мишени, красиво пробороздив по земле и вырыв длинную узкую канавку. Хорошо все смотрели в поле на мишень, поэтому не видели, как пороховые газы, стремительно вырвавшись из дульного тормоза, охватили заряжающего и его с силой откинуло к задней стенке орудийного окопа.

Командующий удовлетворённо кивнул головой и теперь призывно махнул рукой мне. Я выскочил из окопа и, подлетев к генерал-лейтенанту, доложил о прибытии и замер.

Снетков повернулся к начальнику Либеррозского полигона: — Товарищ майор, сколько мы сейчас можем одновременно пустить по дорожкам танков?

— Пять, товарищ Командующий.

— Хорошо. А у тебя, сержант, сколько снарядов в окопе?

— Десять, товарищ генерал-лейтенант. — Иностранцы с любопытством прислушивались, через тараторивших переводчиков, к нашему разговору, а журналисты только на землю не ложились, чтобы щёлкнуть нас с удобного ракуса.

— Сейчас на тебя, сержант, выйдут пять танков и ты их должен уничтожить. Не подкачай сынок…

— Есть, — я козырнул, лихо крутанулся на каблуках и полетел к окопу, сразу же командуя на ходу.

— Расчёт, снять маскировку…

Бойцы вскочили с мест и в момент откинули назад маскировочную сеть. Я сунул бинокль в руки наводчика.

— Исмайлов, наблюдаешь и корректируешь мою стрельбу. Сейчас вон из того района пойдут пять танков. Засечь их.

Согласно наставления и порядка выполнения стрельб по подвижным целям, командир орудия сам ведёт огонь, а наводчик наблюдает результат огня и если есть необходимость корректирует его.

Исмайлов бинокль то взял в руки, но судя по его испуганному и растерянному виду, ничего не понял и я, метнув в его сторону злой взгляд, яростно прошипел: — Исмайлов, не тупи…

Крутанул несколько раз маховик горизонтальной наводки и, наведя ствол в район цели, застыл, глядя поверх щитового прикрытия. Над огневой позицией повисла напряжённая тишина, лишь фоторепортёры торопливо фотографировали расчёт, меня, опасливо поглядывая в поле.

И вот из клубящегося тумана сначала выползли тёмные силуэты танков. Конечно, это были фанерные мишени размером с танк, но сейчас видел немецкие танки, медленно и неотвратимо наползающие на наши позиции и я их должен уничтожить.

— Танкиииии…, - вдруг громко и испуганно заорал на высокой ноте Исмайлов и ткнул рукой в поле.

Танки были на расстоянии в полутора километра, но это меня не смутило и я не стал ждать, когда танки подойдут поближе. Всегда стрелял на прямой наводке на «отлично» и прямо чувствовал снаряд. Поэтому стал командовать.

— По головному танку. Кумулятивным. Заряд Полный. Шкала БК, Прицел 14. Навожу выше верхнего среза танка, — последние слова можно было не произносить вслух. Сзади заголосили снарядный и зарядный, бегом неся снаряд и гильзу к орудию.

— Кумулятивный…, Заряд Полный…, - клин-затвора предварительно был опущен и Юрочка Каракулев, нервно крутя в руках досыльник, ждал когда снарядный сунет в тёмное отверстие казённика снаряд. После чего Юрочка, наконец то проявил сноровку и с глухим звоном сильно вогнал снаряд в нарезы ствола. Зарядный сунул в ствол гильзу и Юрочка изящным движением досыльника продвинул гильзу вперёд и клин затвора быстро и плавно поднялся вверх.

— Готово! — Рявкнул неожиданно зычным голосом Юрочка.

С замиранием сердца, на свой страх и риск, ощущая связь танк — орудие, я чуть-чуть приподнял марку прицела ещё выше над верхним срезом башни и стал отодвигаться от прицела, стараясь в пятнышке окуляра держать марку и танк, одновременно плавно потянув круглый шар рукоятки спуска и вдруг осипшим, долгим выкриком скомандовал — ВЫЫыыысссСТРЕЛЛЛЛ!!!!!

Гаубица оглушительно грохнула и одновременно с выстрелом я тоже подпрыгнул вверх и немного назад. Обычно, когда стреляли с закрытых огневых позиций, то применяли как правило Заряд Четвёртый и угол возвышения всегда был приличный. Поэтому звук выстрела был глухой и энергия отдачи, откатывающихся частей ствола шла вниз и дальше через станины на немецкий, песчаный грунт. Здесь же был Заряд Полный и вся энергия выстрела шла параллельно земле. Эффект от такого выстрела был ошеломляющий: гаубица вместе со мной, несмотря на вбитые в песчаный грунт сошники до второй дырки, подпрыгнула на полметра и также на полметра переместилась назад. Взрывная волна от дульного тормоза сразу же снесла весь бруствер. Меня и Каракулева от взрывной волны прикрыла гаубица со щитовым прикрытием, но она выкинула из орудийного окопа лёгкий металлический ящик от панорамы и деревянный ящик от оптического прицела.

— Ни фига себе, как же тогда бойцу Кузиванова досталось, — мелькнула у меня мысль и я сразу ткнулся глазом в окуляр прицела и успел, сквозь пыль и дым, увидеть как трассер снаряда пронзил башню танка.

— Есть цель! — Радостно заорал расчёту и продолжил команду, — По правому танку, Кумулятивным, Заряд Полный… Прицел… Зарядить!!!! Огонь!

Вновь выстрел оглушил меня и Исмайлов испуганным зайцем выскочил из полуразрушенного взрывной волной окопчика и оказался рядом со мной, а я в это время яростно отплёвывался. Я опять разъявил рот на ширину приклада во время выстрела и вся пыль и грязь в окопе, которая не пролетела мимо попала в рот. А гаубица вновь отъехала ещё на полметра. Правого танка не было видно и я застыл в удивлении. То ли попал, то ли не попал? Юрочка Каракулев также отплевавшись, заглянул в ствол и проорал мне в лицо: — Ствол чистый, откат нормальный… Товарищ сержант, в середину мишени попали и она развалилась… Я видел…

— Принял! По левому танку…

Через полторы минуты все оставшиеся танки были подбиты и я, в азарте выстроив очумевший от оглушительной стрельбы расчёт сзади орудия и скомандовав ему «Смирно», помчался докладывать Командующему.

— Товарищ генерал-лейтенант, расчёт выполнял задачу по уничтожению пяти движущихся танков. Танки уничтожены, расход снарядов 5. Командир орудия сержант Цеханович.

Командующий был доволен и, приняв доклад, благосклонно похлопал меня по плечу: — Молодец, молодец, товарищ сержант. Хорошо, хорошо стреляешь. Но рискованно — далековато ведь… А?

— Так точно. Далеко. Но можно долбить, — твёрдо заявил я, косясь на иностранцев и фоторепортёров, непрерывно щёлкающих фотоаппаратами.

— Молодец, — вновь проговорил улыбающийся Командующий, — а вот теперь тебе новую цель дам. Видишь полигонный знак. Видишь…

Командующий поднял бинокль: — Право двадцать, что видишь?

Я вскинул бинокль и, отсчитав двадцать делений угломера по сетке окуляра, увидел бугор: — Дот, товарищ Командующий.

— Уничтожить.

— Наводчик от прицела, Осколочно-фугасным…, - запел я команду и, подскочив к прицелу, быстро подвёл марку прицела под бугорок, — цель под маркой.

По неподвижной цели прямой наводкой должен стрелять наводчик, но тот испуганно попятился в сторону.

— Товарищ сержант, товарищ сержант…, - испуганно забормотал Исмаилов, — стреляйте сами… я боюсь.

Метнув взгляд в сторону делегации и Командующего, я вынужден снова стать к прицельным приспособлениям и через полминуты бугра не стало.

Вновь построил расчёт и помчался с докладом к Командующему, тот с добродушной улыбкой принял доклад, а потом приобнял меня за плечи и отвёл чуть в сторону.

— Молодец, но только, товарищ сержант, я ведь тебе другую цель показал.

Я непонимающе взглянул на генерала и, вскинув бинокль, тут же понял свою ошибку. Мне сказали «Правее двадцать», а я по запарке долбанул «Левее двадцать». Блинннн…

— Товарищ генерал-лейтенант, — заволновался я, — давайте и эту цель я сейчас уничтожу…

— Погоди, сержант, у тебя же четыре снаряда осталось. — Увидев мой утвердительный кивок, Командующий продолжил, — тогда эту цель уничтожить, потом вот ту и ту. А в полигонный знак попадёшь?

— Так точно, товарищ генерал-лейтенант.

— Только на осколочное действие поставь и в треугольник. Чтоб красиво было.

— Товарищ генерал-лейтенант, а ведь…… - Командующий понял мой не заданный вопрос о запрещении стрелять на полигонах осколочно-фугасными снарядами на осколочном действии.

— А разрешаю, только чтоб красиво было.

Все три цели были уничтожены мною в самое короткое время, но вот с полигонным знаком я поволновался. Долго наводил, выбирая все мёртвые ходы, а потом по какому то наитию марку прицела сместил чуть в сторону и выстрелил. Разрыв был на верхушке полигонного знака, получился красивым и по окончании стрельбы Командующий в сопровождении иностранцев направился к орудию. Гаубица от десяти выстрелов почти выползла из окопа, да и самого окопа уже в том понимании не существовало — всё было заровнено пороховыми газами от выстрелов.

Приняв доклад, генерал-лейтенант Снетков, поставил меня в строй расчёта и за отличную стрельбу неожиданно объявил мне отпуск на десять суток с выездом на Родину, а всему расчёту благодарность.

— Служим Советскому Союзу, — дружно и хрипло рявкнул расчёт.

Справедливости ради, надо сказать, что остальные расчёты стреляли не хуже меня, но Командующий больше никому не объявлял благодарности.

Когда делегация уехала, ушёл разъярённый из-за разбитого полигонного знака начальник учебного центра, все мы ринулись к первому орудию, где в крайнем окопчике лежал обожжённый и контуженный заряжающий Кузиванова. Приложило его хорошо. Кожа лица пошла большими водяными волдырями. Пороховыми газами на лице сожгло ресницы, брови и часть чёрного чуба, выглядывающего из под каски, но глаза остались целыми. Его быстро погрузили в ГАЗ-66 и отправили в полковую санчасть, а командиру расчёта досталось по первое число.

… - Юрочка, я не понял! А ты чего не подстригся? Я ведь вчера тебе замечание сделал. — Утренний осмотр внешнего вида сегодня проводил Витька Чайкин, поэтому я только сейчас в парке увидел, что мой подчинённый не устранил замечания.

— Товарищ старший сержант, да я подходил к Юрлову, а тому было неохота и он пообещал сегодня меня подстричь. — Виноватым голосом протянул Юрочка.

— Эх, Каракулев, Каракулев, пользуешься ты моей добротой. — Достал из сержантской сумки блестящие и острые ножницы и с удовольствием защёлкал ими в воздухе. Нашёл я их пару дней тому назад на спортивном городке и теперь решил использовать по назначению. Сам никогда даже не пытался кого-нибудь постричь, но наблюдая со стороны, думал что это дело плёвое. Главное приноровиться. — Садись, товарищ солдат, сам тебя подстригу. Конечно, ни как у Юрлова получится, но зато будет аккуратная и короткая причёска.

Юрочка тяжело вздохнул, пододвинул ящик и безропотно опустился на него, подставляя свою бестолковую башку под ножницы. На мгновение у меня в душе шевельнулась жалость к этому воспитанному и послушному мальчику. Шевельнулась и исчезла. Каждый должен сам бороться за место под солнцем, а он не боролся, а лишь тихо и терпеливо, снося тяготы солдатской службы, ждал дембеля, до которого ему осталось тянуть чуть меньше года. Хотя, честно говоря, какие тяготы? Служба в нашем артиллерийском полку можно было смело сравнить с жизнью в пионерском лагере. Да — не дома, да жёсткие рамки дисциплины, да иной раз в наряде или в карауле не доспишь. Но зато дружный и крепкий воинский коллектив, где даже будучи молодым солдатом, ты чувствуешь себя полноправным членом этого коллектива. Нормальные офицеры и командиры, нормальные дембеля, которые наравне с тобой тянут солдатскую лямку. Есть деды, но нет дедовщины. Не спорю, что грязную и мелкую работу выполняла молодёжь, но это было нормально. Дембеля в своё время тоже варились в этой каше. Вот если бы Юрочка попал бы в учебку, вот это было — Дааааа… Там бы он или погиб, или стал нормальным мужиком. А так, ему грешно жаловаться.

Примерно с такими мыслями я с энтузиазмом приступил к стрижке. Через две минуты понял, что парикмахером мне никогда не быть. Ещё через две пожалел, что связался с этим делом. А через пять минут, откинувшись немного назад и критически осмотрев дело своих рук, стало ясно — неприятностей мне не избежать. Голова Каракулева выглядела грубо обтёсанной чуркой, побывавшей в руках неумелого ученика столяра. Попытался подправить напрочь испорченную причёску, но только сделал хуже.

— Да…, Каракулев, — с сожалением протянул я, — а причесон у тебя… — не тово… Вообще никакой… Придётся тебе налысо стричься вечером.

Рядовой поднялся с ящика и недовольно зашурудил рукой по голове, стряхивая остатки волос, на бетонный пол. Потом поднял голову и тихо сказал: — А я, товарищ старший сержант, письмо Брежневу написал.

— Как это так написал? Ты чего городишь, Юрочка?

— А вот так… Как прапорщик Прокофьев написал Леониду Ильичу и получил ответ. Так и я написал. Семь дней как письмо ушло.

Осенью прошлого года прапорщик Прокофьев, непонятно с какой части, написал письмо патриотического характера генеральному секретарю Коммунистической партии Советского Союза Леониду Ильичу Брежневу. Брежнев, точно в таком же духе, ответным письмом ответил прапорщику и оба этих письма вся армия не только конспектировала, но и обсуждала на политических занятиях.

— Ну и о чём ты написал? — Иронически спросил я.

Юрочка, слегка смущённо поводил головой из стороны в сторону: — О себе, о своей службе в нашей батарее…

— Каракулев, ты дурак, — безапелляционно и решительно заявил я, — ну ты сам подумай — Кто ты, а кто и где сидит Брежнев?

— Но он же получил письмо прапорщика и тот ему ответил, — продолжал упорствовать в своём Каракулев.

Конечно, я свято верил в победу Коммунизма, в то что наш Советский строй самый лучший строй в мире. Я был политически подкован и как говорили — Предан делу Коммунизма. Я знал, что пройдёт ещё сколько то времени и мы водрузим знамя социализма над всем земным шаром. Меня, чуть ли не раз в неделю отлавливал парторг полка и задавал один единственный вопрос — Когда ты напишешь заявление о вступлении в партию? Да я и готов был писать это заявление, но чувствовал — не дорос ещё. Но вот как раз в истории с этим письмом где то подспудно ощущал некую фальшивость, с этаким пропагандистским душком. Я не мог открыто и внятно высказать ему свои сомнения по поводу письма, поэтому привёл очередной, с моей точки зрения, аргумент.

— Ладно, ты его отослал, но военная цензура всё равно его не пропустит.

— Но ведь, товарищ старший сержант, прошло семь дней и ничего…

Ответить я ничего не успел, так как в бокс ворвался, запалено дыша, дневальный по батарее.

— Товарищ старший сержант, вас и Каракулева срочно вызывают в штаб полка. Комбат уже умчался туда.

Мы с Юрочкой удивлённо переглянулись и я спросил, хотя уже понял из-за чего нас туда вызывали: — А чего стряслось?

— Не знаю, но в полк приехало начальство и замполит полка обматерил комбата по телефону. Сам слышал…

— Ну, Юрочка, только не думай, что сам Брежнев к нам приехал. Что ж ты такое там написал, что комбата обматерили?

Перед штабом полка нас уже ждал старший лейтенант Белов. Молча поставил перед собой и также молча оглядел. Наш внешний вид его вполне удовлетворил, но увидев причёску Каракулева, болезненно поморщился.

— Кто это тебя так?

— Старший сержант Цеханович, — Юрочка виновато покосился на меня.

— Да…, - задумчиво протянул комбат, — и за это сейчас наверно отдерут тоже.

— Цеханович, ну-ка доложи — Ты знал про письмо Брежневу? — Комбат кивнул на Каракулева и теперь требовательно смотрел на меня.

— Десять минут назад об этом узнал, товарищ старший лейтенант. — Помолчал и добавил, также мотнув головой на рядового, — он сам мне сказал. Говорит, что писал про себя и свою службу в батарее.

— И я узнал об письме, только пятнадцать минут назад от замполита полка. Хорошо так узнал, так душевненько… Ну, и что ты там, солдат, такое написал, что начальство так всполошилось?

— Да ничего такого особенного, товарищ старший лейтенант, — Каракулев замолчал и отвернул морду в сторону.

— Понятно, — опять задумчиво протянул комбат, теребя портупею, — значит, Каракулев, капитана мне не видать. Ну что ж, пошли… Ответ держать.

В кабинете у командира, помимо него самого сидели за столом замполит полка, секретарь комсомольской организации капитан Гранкин, секретарь партийной организации и незнакомый генерал-майор со значительным и суровым видом, что страшно беспокоило замполита и он сильно нервничал.

Доложились о прибытии: сначала командир батареи, потом я, а за мной рядовой Каракулев.

— Ага, вот и герои сегодняшнего письма, — генерал легко поднялся из-за стола и подошёл к нам. Многозначительно осмотрел нас и повернулся к замполиту, — товарищ майор, охарактеризуйте каждого.

Генерал был с полит. управления штаба Группы Советских войск в Германии и как все уже знали приехал по поводу письма Каракулева Брежневу. Все присутствующие знали, со слов генерала о самом письме. Но каково содержание письма — вот в этом и была сейчас главная интрига. То ли там ничего такого не написано. Или же наоборот такое написано — что с полит. управления целого генерала для разборок прислали… И генерал приехал с полномочиями снимать всех подряд или наоборот делать орг. выводы по полку, опять же с последующими снятиями с должностей целого ряда офицеров? И генерал сейчас интриговал и интриговал с интересом и с нездоровым любопытством. Своей просьбой он сразу же поставил замполита в незавидное положение. Вот какую характеристику давать?

Честно сказать в самой выигрышной позиции в кабинете находился я и генерал. Генерал, с ним всё и так понятно — он гарцует и он заказывает музыку. А мне боятся нечего и терять тоже. В отношении солдат, в том числе и Каракулева, вёл себя ровно. Невозможного не требовал. Физическую силу по отношению к ним, то есть морду — не бил. Так что про меня он ничего такого не мог написать. Если, конечно, не нафантазировал чего-нибудь. Ну, тогда если начальство не разберётся или не захочет разбираться, меня просто снимут с должности и разжалуют до рядового. А от этого мой авторитет среди рядового и сержантского состава полка не пострадает. Да и чёрт с ним. До дембеля осталось четыре с половиной месяца — спокойно прослужу.

А вот замполит… Сейчас он стоял перед трудным выбором и он, и все находящиеся в кабинете понимали — один неверный шаг в сторону и он может слететь с должности. Особенно не зная содержания письма. И сейчас у него два варианта развития событий: первый — дать негативную характеристику или положительную.

Дать каждому негативную… А если в письме ничего такого нет и приезд генерала… Просто дежурный… Так сказать отреагировать на письмо и звонки сверху. Главное неизвестно до куда дошло письмо. А ВДРУГ… Это очередная пропагандистская кампания сверху? И давая негативную характеристику можно показать свою некомпетентность с последующими выводами верхнележащего начальства.

Охарактеризовать положительно — А если боец в своём письме изложил негатив? Тогда получится что он не владеет информацией снизу и не влияет на жизнь полка по своей линии. А отмолчаться не получится.

Майор нервно облизнул пересохшие губы и оглянулся за помощью на парторга и комсомольца полка, но те сидели с непроницаемыми лицами. Каждый должен был умирать в одиночку. Вспотевшего от таких мыслей замполита было жалко. В принципе, как замполит и офицер он был безвредный и за надёжной спиной командира полка жил припеваючи. Ну, а теперь нужно было делать выбор и терять замполиту, в отличии от меня было что.

Замполит что то растерянно замемекал…, забебекал нейтральное и генерал через полминуты с досадой махнул рукой: — Всё с вами понятно, товарищ майор. Правильно про нашу политическую кафедру говорят… Эх, сказал бы, да ладно, при личном составе говорить не буду. Ну а что командир полка скажет?

— Товарищ генерал-майор, — подполковник Шляпин, ни капли не сомневаясь, выдал положительную характеристику как командиру батарее и батарее в целом, так и мне, отдельно уперев на то, как мне Командующий армии лично объявил отпуск с выездом на Родину, откуда я вернулся неделю назад без замечаний.

— Оооо…, учитесь, товарищ майор, — поддел генерал замполита и, не удержавшись всё таки, продолжил свою мысль, — а то как медали и должности получать так рядом с командиром становимся, а как что произошло — шаг назад и за спину командира.

— Ну а как тебе, сынок, служится в батарее и кто это тебя так оболванил? — Генерал вывел из нашего маленького строя Каракулева и поставил его поближе перед столом.

— Нормально, товарищ генерал-майор. А подстриг так неудачно старший сержант Цеханович, — Юрочка помолчал с секунду и добавил, — он не умеет и сегодня первый раз попробовал подстричь.

— Таааак…, Понятно. А как вы, товарищ старший сержант, охарактеризуете своего подчинённого?

Я оценивающе посмотрел на Юрочку и выдал на гора: — Рядовой Каракулев характеризуется положительно. Свою военную специальность знает, уверенно выполняет свои обязанности. Но мягковат и иной раз пасует в нестандартных ситуациях. В настоящее время замковый, но при случаи вполне уверенно может действовать за наводчика. Всё, товарищ генерал-майор. Да, как секретарь комсомольской организации батареи могу добавить — в общественной жизни подразделения участия не принимает… И желания участвовать не проявляет.

— Хорошо, только то что он неактивный в общественной жизни это твоя вина как секретаря комсомольской организации. Дай ему комсомольское поручение и пусть работает.

— А что вы скажете, товарищ старший лейтенант?

— Хороший, дисциплинированный солдат, обязанности по своей специальности знает. По технической, специальной и другим предметам обучения имеет твёрдые положительные оценки. Навыки и знания по данным предметам в ходе занятий и учений применяет правильно. Политически подкован. Тихий, вяловатый, инициативу проявляет редко. Приказы командиров и начальников выполняет точно и в срок, но без должной смекалки и разумной инициативы.

Генерал недовольно поморщился: — Товарищ старший лейтенант, что это за выражение — Политически подкован. Он что лошадь что ли? Рядовой Каракулев советский солдат. А раз вяловат, как вы тут оба говорите, возьмите да расшевелите. А то он такое письмо написал Леониду Ильичу, что про вялость там чего то ни слова не написано.

Генерал внезапно повернулся ко мне и в упор спросил: — Вот ты, товарищ старший сержант, в отпуске был. А рядовой Каракулев достоин отпуска? Вы же оба с командиром батареи в целом положительно его характеризуете.

— Ни как нет. Если его в отпуск отправить, то в батарее есть много других военнослужащих, которые лучше его службу несут. Не справедливо это.

— Хм…, а у вас какое мнение, товарищ командир батареи?

Старший лейтенант Белов несколько помедлил с ответом, задумавшись, но потом твёрдо ответил: — Если всем давать отпуска, то рядовой Каракулев будет где то тринадцатым — пятнадцатым по очереди.

— Что ж, мне всё ясно. А теперь можно и вас ознакомить с письмом рядового. — Генерал достал из красивой кожаной папки листок бумаги с приколотым к ним конвертом. Нацепил на нос очки явно с золотой оправой и, прокашлявшись, солидным голосом стал читать.

— Уважаемый Леонид Ильич! Пишет Вам рядовой Каракулев из войсковой части 60380. Я был призван из…, - Юрочка в своём письме последовательно и вполне логично описал из какой он семьи, как и куда был призван. С каким положительным настроем он шёл служить. Служба ему нравится, нравится и коллектив батареи. Хорошие офицеры и сержанты. Что самое интересное в письме были только две фамилии — комбата и моя, как командира расчёта и замкомвзвода. Криминала там никакого не было, но вот в конце был почти детский и наивный крик души. Дословно довольно сложно передать, но в общих чертах содержание этого крика было в следующем, — …Служу я, Леонид Ильич, хорошо. Все приказы и приказания старшего сержанта Цеханович выполняю точно и срок, но командир батареи старший лейтенант Белов не даёт мне отпуска… А так хочется съездить домой, показаться в форме родителям и друзьям… Рассказать о службе в Советской армии…

После окончания читки письма в кабинете повисла гробовая тишина. Офицеры переглядывались друг с другом и предусмотрительно молчали. Оставался один единственный вопрос — Как далеко ушло это письмо? Хотя наличие его в руках генерала подсказывало — не дальше Группы.

— Товарищ старший сержант и вы, рядовой, выйдите из кабинета и подождите там командира батареи.

В длинном коридоре было пустынно и я сразу повернулся к Каракулеву: — Юрочка, ну и дурак же ты. На что ты там надеялся — не пойму? Сейчас за твоё дурацкое письмо комбата будут трахать. А не дай бог и комиссию какую-нибудь пришлют и тогда всему полку придётся расхлёбывать кашу, которую ты заварил из-за отпуска. Ты что, дебил, и вправду думаешь, что тебя сейчас в отпуск отправят?

Но Юрочку не смутил мой напор и возмущение и вполне миролюбиво он ответил на моё обвинение: — А чего тогда генерал приехал? Сейчас возьмёт и прикажет отправить меня в отпуск. И комиссии ни какой не будет — я же ничего такого не написал…

Досадливо отмахнулся от такого наивняка и прильнул ухом к дермантиновым дверям кабинета командира, но слышно было плохо, только смутное бубнение, которое иной раз возвышалось и становилось громче, а потом опять стихало. Через пятнадцать минут из кабинета вышел командир батареи и я ожидал его увидеть встрёпанным и разгорячённым, но комбат был как всегда спокоен и невозмутим.

— Идите в парк, — распорядился комбат, а когда мы козырнули и повернулись, сказал нам в спину, — ну а насчёт тебе, Каракулев, будем ещё принимать решение.

Юрочка последующие три дня ходил в ожидании отпуска, но в отпуск его так и не отпустили. Я же несколько раз подкатывался к командиру батареи и ко взводнику с вполне естественным здоровым желанием узнать подробности, но комбат и командир взвода лишь отмахивались от меня. Уже потом, через год, когда я был командиром взвода и перехлестнулся в гаштетте с капитаном Беловым, узнал подробности.

Письмо сумели задержать лишь почтовики штаба группы в Вюнсдорфе и отдали его в политическое управление. Там его вскрыли, прочитали и снарядили генерала для разборок. Генерал выслушав все стороны, в том числе и нас — принял следующее решение.

— Если солдат достоин отпуска — то пусть едет. А если нет — так на ваше усмотрение.

Командир полка, основываясь на заявлении командира батареи, тоже принял решение: — Пусть ещё послужит, а там посмотрим. Заслужит — поедет, нет — ну что ж…

В этой ситуации больше всех пострадал замполит полка. Генерал- майор задал ему несколько вопросов. В том числе и такие — Сколько вообще с начала года солдат и сержантов ездило в отпуск? И попросил дать ему замполитовскую статистику — сколько в отпуск уехало по поощрению от командования полка, а сколько по поощрению командиров подразделений? И так далее…

Замполит не смог ответить ни на один вопрос, зато старый, опытный и мудрый командир полка чётко и компетентно ответил на все вопросы генерала. Впоследствии все ждали, что замполита снимут с должности, но командир полка, надавив на свои хорошие и надёжные связи, сумел отвести от майора Дамоклов меч.

— Боря, всё готово, — в Ленинскую комнату, где сержантский состав смотрел телевизор, зашёл дежурный по батарее сержант Чайкин и доложил мне о готовности к очередной солдатской хохмы. В первом взводе служил рядовой Савченко. Служил он год, был неплохим солдатом и в целом к нему по службе претензий не было. Но был один досадный ньюанс, который в спокойную жизнь взвода вносил негативный аспект. Савченко, крупный детинушка, по ночам храпел так могуче, что личному составу стоило больших усилий каждую ночь, чтобы заснуть. Что только они не делали: начиная от самого простого — мазания морды лица сапожным кремом и зубной пастой, до того что к яйцам спящего Савченко привязывали тапочек на длинной верёвке, ложили тапочек на лицо и будили. Савченко вскидывался, со сна хватал тапочек и с силой швырял его в темноту спальни, после чего долго и злобно матерился, почёсывая ноющие яйца, а взвод втихомолку посмеивался. В результате различного рода экспериментов выяснили, что когда он храпит лежа на спине, его надо переворачивать на бок. Но сон на спине, был любимой его позой, поэтому затихнув на пять минут, он снова возвращался в первоначальное положение и могучий храп вновь будил только что заснувших сослуживцев. Второй способ — это вечный дневальный по батарее. Его ставят дневальным, в свою очередь он ложится спать во вторую половину ночи и что самое интересное — практически не храпел. Но всё равно такое положение дел никого с первого взвода не устраивало. И мы решили его напугать и напугать сильно. Вот к этому сегодня и всё приготовили.

Витька Чайкин с дневальными в туалете плотно завесил окно и входную дверь одеялами, так чтобы через них не проник ни единый лучик света. Тщательно заткнул все очки и писсуары и открыл все краны, пустив воду на кафельный пол туалета. Мы тихонько зашли в спальное расположение и бережно, не раскачивая, подняли кровать с безмятежно спящим солдатом. Также медленно вынесли из расположения, бесшумно пронесли через коридор, с выключенным освещением и занесли в туалет. Аккуратно и без стука поставили кровать на пол и вышли из сан узла, тихо закрыв за собой дверь. Когда мы занесли кровать в туалет, то на полу воды было сантиметров пять. Порог туалета был высотой в двенадцать сантиметров и теперь осталось только дождаться, когда вода начнёт переливаться через порог.

Минут через десять снизу прибежал встрёпанный дежурный по РМО: — Боря, у тебя трубу в туалете прорвало и меня заливает…

— Тихо…, тихо…, да хрен с ним с твоим туалетом. У нас тут розыгрыш, — в двух словах объяснив в чём суть розыгрыша, мы успокоили дежурного и тот со словами, — а, старшина всё равно собирался там ремонт делать, — тоже приник ухом к дверям.

Дождавшись, когда вода тонким, прозрачным слоем стала литься через порог из-за двери, я набрал воздух в грудь и завопил истошным голосом: — Батарея… Подъём… Тревога! Тревога! Тревога, — и мы все усиленно затопали ногами, изображая тревожную суету, а потом мгновенно прекратив шум, прямо прилипли ушами к дверям и были полностью вознаграждены донёсшимися оттуда звуками.

Сначала послышался отчаянный скрип кровати, громкий всплеск воды, громкий и удивлённый вскрик, несколько секунд тишины. Потом звучные и смачные звуки от шагов в воде, гулкий удар — Вскрик боли и недоумённый вопль: — Где Я? Снова быстрые шаги по воде — приглушённый удар и снова вскрик от боли. Дальше послышались звуки беспорядочного метанья человека по помещению, такие же многочисленные удары и громкий всплеск упавшего тела в воду.

Наступила томительная и тревожная тишина. Мы, несколько испугавшись, переглянулись, и уже хотели открыть дверь как услышали новый вопль, полный страха: — Есть тут кто-нибудь живой и где я?

Мы дружно рассмеялись и открыли дверь туалета, напустив воды в коридор, а через порог на карачках на кафельный пол, в прямом смысле слова, выпал весь мокрый и почти обезумевший Савченко. Мы думали, что он полезет в драку за такой жестокий розыгрыш, но сослуживец сев на полу, счастливо щурился на нас и облегчённо матерился. А мы к нему сразу же пристали с расспросами: — Ну, чё, как ты там? Чё в первую очередь подумал, что во вторую?

— Долбоёбы, я чуть не усрался от страха там… Вам бы самим с кровати в воду свалиться и ничего не видеть…

В кратком пересказе его рассказ выглядел следующим образом:

— По команде «Тревога» откинул, как положено, одеяло на спинку кровати и соскочил на пол, сразу оказавшись по щиколотку в воде. Темно и я почему то не на полу стою, а воде… В темноте отовсюду журчит вода. Ну…, я вытянул руки и ломанулся сначала с лёгким испугом вперёд и сразу же больно врезался в какую то деревяшку. Сейчас то я понимаю, что это перегородка очков, а тогда здорово испугался. Кинулся в другую сторону и уже врезался в стену и давай метаться по помещению. Страшно…, я один. Главное никак не могу понять — Где я? Почему один? И где здесь выход? Ведь ложился спать в спальном расположении взвода, а проснулся чёрт знает где… Вот тут то я и испугался — Замуровалииии… Скоты вы все…, сволочи… Ну, погодите я вам тоже что-нибудь устрою…, - плотоядно пообещал Савченко.

Мы ещё долго веселились, вспоминая как и кого разыгрывали. Долго ржали и над молодым солдатом Свиридовым, который стоял в это время дневальным. Когда он пришёл с карантина в батарею его в первую ночь разыграл я. Смысл розыгрыша был в следующем. Берёшь белые нитки, как можно толще, разбираешь постель солдата, и под самую нижнюю простынь, по всей длине, выкладываешь кругами нитки. Потом аккуратно снова заправляешь постель, но обязательно часть нитки выводишь с постели к себе. И когда он ложится, начинаешь тянуть нитку — получается такое ощущение, как будто под тобой ползают мураши или ещё какая то божья тварь.

Перед отбоем, подготовив таким образом кровать, я нарезал Свиридову после вечерней поверки небольшую задачу. Так минут на двадцать. Взвод, зная о розыгрыше, сразу лёг в постели и затаился в темноте спального расположения. Через двадцать минут в расположение зашёл Свиридов, разделся в темноте, аккуратно разложив форму на табуретке. Разобрал постель и со вздохом облегчения завалился на кровать. Подождав примерно с минуту, я начал потихоньку тянуть свой конец крепкой белой нити и через тридцать секунд солдат заворочался в постели. Я сразу прекратил тянуть нить и затаился. Поворочавшись немного, Свиридов вновь успокоился, а я начал тянуть опять. Послышалось лёгкое чертыханье, Свиридов встал с постели и, пройдя к выключателю, включил свет. Но отойти от него не успел, так как с разных концов спального расположения послышались вопли: — Ты, чего солдат, оборзел что ли? Выключай свет — спать охота? Какого чёрта свет включили…?

— Да я…, да у меня в постели муравьи что ли…? Хочу посмотреть, — но дружный вопль взвода заставил молодого солдата выключить свет.

В темноте, постояв над своей постелью в глубоком раздумье с минуту, Свиридов лёг, поёрзав, и затих.

Вновь потянул нитку и Свиридов тут же заворочался. Встал и, тихо бормоча ругательства, стал резкими движениями рук стряхивать с простыни мифических муравьёв. После чего вновь лёг, а через минуту с придушенным воплем соскочил с кровати, схватил в охапку простынь и пулей выскочил из спального расположения в коридор, откуда послышалось хлопанье простыни, которую он яростно тряс в коридоре. Как только за ним захлопнулась дверь, в расположении послышались придушенные смешки веселящегося личного состава. Скрипнула дверь, смешки мгновенно пропали и вошедшего молодого солдата встретили обычные звуки спящих солдат. Аккуратно расстелив простынь и довольно урча, Свиридов лёг в постель, а я начал тянуть нитку. Солдат через тридцать секунд яростно и тихо, матернулся и постарался всё таки заснуть, но я продолжал упорно тянуть нитку и Свиридов взорвался.

— Блядь…, да что за херня? — Вскочил, подбежал к выключателю и включил свет. Несмотря на делано-возмущённые голоса стал тщательно осматривать простынь и, глядя на него, все засмеялись. Не воспринимая смех в свой адрес, Свиридов тщательно осмотрел простынь и ничего на ней не обнаружил. Непонимающим взглядом осмотрел спальное расположение, смеющиеся лица и перевёл взгляд на меня, катающегося от смеха по кровати.

— Товарищ старший сержант, так это надо мной хохма? — Переждав очередной приступ смеха, он задал новый вопрос, — А в чём прикол?

Новый приступ смеха огласил расположение.

— Ну, ты и тупой, товарищ солдат… Ладно ложись спать.

И всё повторилось вновь и вновь и только через тридцать минут Свиридов нашёл нитку и понял, что за мураши не давали ему спать…

Мы ещё долго веселились, но я напомнил что завтра заступать в караул и быстро всех разогнал спать. Завтра мы заступали в караул и я шёл разводящим. Последние три месяца ходил в караул помощником начальника караула, поэтому очень удивился назначению разводящим. Но моё удивление командир батареи развеял в момент.

— Завтра с проверкой службы войск приезжает генерал со штаба ГСВГ и начальник штаба полка попросил именно тебя поставит разводящим. Ну, ты единственный в полку такой упёртый. В смысле смены часовых…

Вечер и ночь в карауле прошли в напряжённом ожидании проверяющего, но он так и не появился. Не проверял он и несение службы внутренним нарядом, поэтому все решили что это будет дневная проверка в облегчённом варианте. Но всё равно все были раздражены и уставшие от бесконечного ожидания, от более тщательного и мелочного поддержания порядка в караульном помещении, вместо того чтобы во время бодрствующей смены расслабиться. Я зверствовал ещё и при смене часовых. В довершении всего, каждую смену приходили полковые проверяющие и мне приходилось бегать с ними на посты. Короче все были задёрганы и невыспанные. Перед сменой в пять часов я прилёг вздремнуть и уже через пятнадцать минут подымался сам и подымал отдыхающую смену. Я был зол, злы были солдаты — я рычал на копошащихся караульных, те откусывались, типа — Сам себя затрахал, нас затрахал и ещё своё раздражение на нас срываешь, товарищ старший сержант… Не прибавлял оптимизма и вид безмятежно спящего сержанта Иващенко, который в этот раз пошёл помначкара вместо меня. Это я должен был сейчас спать, а он бегать по постам…

Проверил караульных, зарядили оружие и пошли на посты. Из окна дежурки высунулся комбат, который был дежурным по полку и вслед мне крикнул последние указания, что вывело меня из себя ещё больше.

— Грёбанный генерал, со своей грёбанной проверкой…, не приехал бы, так и спал бы я сейчас спокойно…, Да пошло оно всё на хрен — поменяю сейчас по быстрой схеме, как раньше менял. Лучше посплю подольше… — решил и тут же успокоился от принятого решения.

Летнее утро в отличии от моего настроения было прекрасным, а мерное движение во главе смены быстро привели меня в рабочее состояние и когда мы подошли к воротам парка я уже пересмотрел прежнее решение и за ту слабину, которую допустил даже в мыслях, решил сам себя наказать. Если при предыдущих сменах я лишь зверствовал, то теперь к этому добавилось излишняя дотошность, придирчивость и беспричинная требовательность. Я не только заставлял обоих, сдающего пост и принимающего, проверять целостность слепков с печатями, тросов, ворот, но заставлял их лезть к окнам и решёткам в стенах боксов и дёргать их, проверяя надёжность крепления. Не обошёл вниманием и целостность забора и колючей проволоки по верху. Ну а вводные «Пожар на посту», «Нападение на пост с той стороны…» и другие сыпались как из рога изобилия. В этот раз даже перебил свой рекорд и смена постов заняла у меня один час тридцать минут. Конечно, по возвращению в караульное помещения я услышал от сослуживцев по этому поводу много нытья и злого шипенья в спину, но мне было «до лампочки». Настроение поднялось и следующую смену часовых провёл уже в нормальном, спокойном режиме за один час. Тем более что парк, дежурным по парку был вскрыт, и половина боксов были открыты.

Ну а в девять часов, смена часовых прошла вообще за тридцать минут: боксы были вскрыты все и проверять ничего не надо. Лишь развести часовых по вышкам, проверить связь, да напомнить каждому особенности несения службы.

Только провёли боевой расчёт и распустили караульных, как в караул заявилась целая делегация. Тут был так горячо ожидаемый генерал, озабоченный командир полка, неулыбчивый начальник штаба полка. Из-за их спин выглядывал дежурный по полку старший лейтенант Белов. Проверяющий генерал был в приподнято-весёлом настроении, ну а остальные за его спиной выражали недоумение таким игривым настроением проверяющего.

— Постройте мне караул, — приказал генерал после того как представился начальник караула и его помощник. Мы быстро и без суеты построились и начальник караула лейтенант Барабанчук доложил о выполнении приказа.

— Разводящий выйти из строя, — скомандовал генерал и из строя вышел я и сержант Чайкин.

— У вас, что два разводящих? — Спросил генерал начальника штаба.

— Так точно, товарищ генерал-майор. Первый разводящий разводит пост Љ1 у Боевого Знамени части, парк и склад с техникой и боеприпасами длительного хранения. Второй разводящий разводит часовых на винтовочно-артиллерийский полигон и офицерский магазин.

— Понятно. Второй разводящий встать в строй. — Витька Чайкин чётким шагом вернулся обратно на своё место, а генерал обратил своё внимание на меня.

— Сколько сынок служишь? — Ласковым и отеческим тоном спросил проверяющий и тут же поправил себя, — хотя чего я спрашиваю? Раз старший сержант значит увольняемый…

— Так точно, товарищ генерал-майор.

— Товарищ подполковник, как служит старший сержант? — Генерал повернулся к командиру полка.

Командир чётко перечислил все мои заслуги, отдельно подчеркнув, что я был лично поощрён отпуском Командующим первой танковой армии и пару недель тому назад вернулся из отпуска. Генерал с досадой крякнул.

— Чёрт побери, если бы не это я бы ходатайствовал об отпуске этому сержанту.

Я стоял перед строем и ничего не понимал — За что отпуск и где я так прогнулся? Я его первый раз в жизни вижу…

Точно также непонимающе, переводя взгляды с меня на генерала и обратно, смотрели и остальные присутствующие. А генерал довольный произведённым эффектом, выдержав паузу, стал говорить.

— Сразу и честно хочу сказать. Отвечая за службу войск, объездил немало гарнизонов и видел столько караулов и как там организована служба, и до того всё это надоело и обрыдло, что мне сегодня даже не хотелось проверять ваш караул. Да и вообще организацию службы. Поэтому ночь проспал спокойно, а без пятнадцати пять проснулся. Вышел в коридор, закурил и стал глядеть в окно, откуда прекрасно видна половина вашего парка, а также как происходила смена часовых. Меня трудно чем-нибудь по службе войск удивить, но то как провёл смену часовых старший сержант… Как твоя фамилия? Ага. Цеханович. Так вот я был просто шокирован увиденным…

От недоумённых и многообещающих взглядов командиров и начальников, обращённых на меня, на моём лице выступил крупными горошинами холодный пот ужаса от сознания того, как я мог подставить батарею, комбата, да и командование полка, если бы поддался слабости и поменял посты как меняют все остальные. Вот это был бы скандал. Но с другой стороны — Что ж он такого мог увидеть, что так был шокирован? Вроде бы я всё делал, как положено. А генерал продолжал увлечённо рассказывать.

— Я ведь прекрасно понимаю, что неожиданностью мой приезд для вас не был. Понимаю, что также вы поставили в наряд лучших и подготовленных. Ну, пошёл бы я ночью проверять посты… И чтобы я там увидел? Ведь этот старший сержант Цеханович, да любой другой разводящий в моём присутствии, или в присутствии даже полкового проверяющего, действовал бы согласно устава. А мне ведь хочется посмотреть со стороны. Когда сержант не ощущает контроля и где им руководит только чувство личной его ответственности. А по его действиям можно смело судить, как поставлена служба в целом в части. И что я увидел в данном случае. Сержант, не зная что за ним наблюдают, провёл смену согласно устава: обнюхал все печати, проверил все ворота, окна, решётки, заборы. Дал кучу вводных, по которым солдаты действовали, а не имитировали. И смена всех постов заняла чуть не полтора часа. Молодец, товарищ старший сержант. Дай руку… Хочу её пожать. Есть ещё у нас сознательные сержанты.

Генерал с чувством пожал мне руку, потом также долго тряс руку начальнику штаба полка подполковнику Корвегину и командиру батареи, а командиру полка чуть ли не приказал: — Товарищ подполковник, я надеюсь что старший сержант Цеханович будет соответствующим образом поощрён.

Генерал сделал хвалебную запись в постовой ведомости и величественно удалился, вместе со всеми сопровождающими, оставив нас, особенно меня, в «лёгкой» растерянности. Меня все похлопывали по плечам и дружески бодали кулаками, а я продолжал стоять соляным столбом, переживая несостоявшийся позор. Дааа…, было бы дело, если бы я поддался слабости…

Через двадцать минут в караулку возвратился командир батареи и позвал в комнату начальника караула.

— Цеханович, ну что я могу сказать — Молодец! Молодец! Генерал всё таки с начальником штаба пошли по подразделениям, а мне командир сказал чтобы я подумал как тебя поощрить. А тут и думать нечего. Даём тебе отпуск в начале октября, ты едешь домой, там застаёшь приказ министра обороны об «Увольнении — призыве…». А так как ты в отпуске то по положению в часть уже не возвращаешься. Вот тебе и поощрение — раньше всех в полку на дембель уйдёшь. Но…, Молодец, Молодец, Цеханович… Ты чего какой то не радостный стоишь? Радуйся…

Я тяжело и долго вздохнул: — Да, как то не радуется. Я ведь мог вас, да не только вас подвести…, - дальше как на духу рассказал комбату и Барабанчуку как на самом деле я мог поменять посты и почему всё таки поменял, как положено.

Барабанчук, выведя носом и губами сложную руладу, что то протяжно и возмущённо просвистел, а комбат озадаченно чертыхнулся.

— Ни фига себе? Вот бы на всю Группу войск в приказе Главнокомандующего прогремели… Да, добавил ты, Цеханович, в бочку «ложку дёгтя». Одного не пойму, а какого чёрта ты об этом нам рассказал? Зачем? Вот этого не пойму. Ты же поменял, как положено, и ходи — пожинай лавры. Молчи, чёрт побери… в конце концов…

Я переминался с ноги на ногу, а потом бухнул, даже неожиданно для себя: — Наверно — промолчать, было бы неправильно…

Комбат с Барабанчуком недоумённо переглянулись, после чего Белов махнул мне рукой: — Иди, иди, Цеханович, отсюда, а то ещё несколько «правильных» слов с твоей стороны и мы с Барабанчуком пойдём к особисту в чём-нибудь признаваться… Иди отсюда.

— Цеханович, тебя на беседу командир дивизиона вызывает. — Козырнув командиру батареи, который вернулся от комдива, я направился в кабинет командира дивизиона. Подполковника Никиткина я уважал. Был он спокойный, деловой и грамотный командир. К нам, срочникам, относился по отечески. Меня особо не выделял и вот так, никогда не вызывал на какую то там беседу. Поэтому шёл к нему и ломал голову над причиной неожиданного вызова. Тем более на беседу. По моему причин к этому не давал.

— Товарищ подполковник, старший сержант Цеханович по вашему приказу прибыл.

— Заходи, Цеханович, проходи сюда и садись, — Никиткин приподнялся со стула и радушным взмахом руки показал куда садится, а дождавшись когда я уселся, сел сам.

— Как дела, товарищ старший сержант? Как служится? Какие планы на будущее? — После минутного разглядывания сразу задал несколько вопросов в лоб командир дивизиона.

— Нормально, товарищ подполковник. Жду дембеля. — Чётко доложил я.

Комдив поморщился с досадой: — Цеханович, ты же не строевом смотре. Ещё скажи — что жалоб и заявлений не имеешь… Я ж тебе нормальные вопросы задал, а ты глаза выпучил и ещё немного и вскочил бы со стула.

— Да, всё нормально, товарищ подполковник. Вы всё про мою службу знаете, — уже по нормальному ответил командиру дивизиона.

— Всё то да не всё. Что после дембеля делать будешь?

— Отдохну, товарищ подполковник, месяца два, а потом поеду в Пермь в милицию устраиваться. Как бы других планов не имею. Раз с армией и училищем не получилось, то придётся в милицию идти. Там в офицеры выйду.

— Да с училищем совсем нехорошо получилось, — комдив задумчиво посмотрел на меня и после минутного молчания спросил, — А правду, почему не поступил в училище хочешь узнать?

— Да я сам знаю.

— А ты откуда знаешь? — Удивился Никиткин.

— Как откуда? — Теперь я удивился, — я с самого начала знал. Воспаление левой придаточной пазухи носоглотки. Так по моему в медицинском заключении сказано было. Честно сказать, так я и понятия не имел об этой носоглотки. В армии и в артиллерии служить с ней могу, а офицером нет. Фигня какая то…, товарищ подполковник.

Подполковник Никиткин откинулся на спинку стула и коротко рассмеялся: — Ну и наивный ты, Цеханович… А всё гораздо проще и банальней. В план ты не попал… Вот и всё… Командир полка когда узнал о том что ты не прошёл, полчаса трепал у себя в кабинете офицера со второго дивизиона, который вас возил в Дрезден, в госпиталь на мед. комиссию. Насчёт тебя там был особый инструктаж. А старший лейтенант вместо того чтобы курировать тебя ушёл в Дрезденскую галерею на целый день, а когда вернулся и обо всё узнал — было поздно. Всё протоколом оформили. Командир до сих пор спокойно на старшего лейтенанта смотреть не может…

— Да как так, товарищ подполковник? Я же в училище хотел. В учебке посчитали, что мне рано, а здесь… Что хоть за план такой?

— Ладно, ладно не расстраивайся. Всё ещё поправимо. Суть в том, что кандидаты для поступления в военные училища в течении месяца должны сдавать вступительные экзамены при штабе армии в Дрездене. Две недели на подготовку и две недели на сдачу экзаменов. Короче, месяц балдежа. Поэтому со штаба Группы спустили указание в госпиталь, провести отсеивание по медицинским показателям. Вот и получилось, что с полка одного тебя отсеяли — причём, желающего поступить, а четверых балдёжников пропустили. Дальше ты знаешь сам: их через две недели выгнали с этих сборов. Ни хрена не занимались, бездельничали и водку попивали. — Подполковник замолчал и нервно передвинул бумаги, лежащие на столе на другой край, а я с затаённой надеждой спросил.

— Товарищ подполковник, а что вы подрузумевали под словом «всё ещё поправимо»?

— Вот поэтому я тебя сюда и вызвал. Ты в армии служить хочешь?

— Так точно, Хочу? — Даже не задумываясь ответил я и тут же вспомнил как несколько дней тому назад мы торжественным маршем проходили мимо трибуны, когда вдруг острой жалостью резанула мою душу сама мысль, что через несколько месяцев я уйду на дембель и не будет в моей жизни той армейской жизни, к которой успел привыкнуть, да и наверно полюбить. Не будет музыки полкового оркестра, под игру которого я в составе батареи, крепкого воинского коллектива, шагаю сейчас мимо трибуны, где стоят уважаемые мною офицеры. Не будет того чувства причастности к могучей Советской Армии и не будет много, много, много чего другого…, о чём обычно мужики вспоминают и гордятся…

— Да, хочу, товарищ подполковник.

— Вот и отлично. — Обрадовался командир дивизиона, — Цеханович, есть возможность. Хочу тебя послать в школу прапорщиков, тут же в Германии. Отучишься на начальника связи и через полгода придёшь к нам в дивизион. Будешь у меня командиром взвода управления тире начальником связи дивизиона. Откровенно сказать, как Широв уволился, так мой взвод залихорадило. Офицера не дают, а сержанты бестолковые попадаются. Ну, ты сам видишь…, на одном этаже живёте. А ты взвод возьмёшь в свои руки и я с начальником штаба дивизиона спокойно спать буду. Отъезд в школу прапорщиков через неделю. Так что готовься.

Только что возродившиеся надежда попасть в военное училище тут же и умерла. В связи с нехваткой офицерского состава, год назад Министерство обороны разрешила на офицерские должности командиров взводов ставить подготовленных прапорщиков. На части спускался план, как правило три-четыре человека на полгода и кандидатов отправляли в школы прапорщиков. Кого в Союз, а кого в Фортцину, здесь же в Германии. После окончания новоиспечённые прапорщики возвращались к себе в части, где и продолжали служить. Если прапорщик холостякует, то в Германии он служит три года. Если женится, то тогда пять лет. Надо сказать, что данную военную категорию срочники не уважали. Да подчинялись, вынуждены были подчиняться, но не любили. «Хомут», «Кусок» и другие презрительные названия шлейфом тянулись за прапорщиками. Но тут тоже была градация. В основном нелюбовь относилась к молодым прапорщикам. Раньше в армии были сверхсрочники, уважаемая категория военнослужащих и когда три года назад ввели прапорщиков то почти все сверхсрочники, кому это было положено по должности, автоматически, без обучения в школе, стали прапорщиками. И к ним срочники продолжали относиться с уважением, а вот к остальным… Тут уж как себя поставишь сам…

Я усмехнулся, вспомнив весёлую историю появления у нас в Ныробе, на зонах, первых прапорщиков. Старых, умудрённых сверхсрочников вызвали в Пермь, где в торжественной обстановке, в областном управлении ведающим зонами, вручили им погоны прапорщиков. Естественно, что новоиспечённые прапорщики решили это дело обмыть и начали данное мероприятие в Перми, а закончилось оно в столовой, в районном центре Чердынь грандиозным мордобоем между собой. Вечером, райвоенком, полковник Кайзер, спокойненько сидит у себя в кабинете и тут неожиданный звонок от начальника милиции.

— Товарищ полковник, у нас ЧП. В столовой сейчас дерутся десять генерал-лейтенантов. Не знаю откуда они взялись, может быть они в Ныроб проездом едут проверку проводить. Час тому назад приехали из Соликамска на автобусе, а сейчас дерутся. Крутить я их не имею право. Ты военком, генералы по твоей линии — вот и иди разбираться с ними.

— Какие генерал-лейтенанты? Ты что там Виктор Петрович с ума сошёл?

— Да вот такие, Сергей Николаевич… Чистые генеральские погоны, без просветов и по две звезды вдоль погон. Давай, быстрей, а то они или друг друга поубивают или столовую разгромят…

От военкомата до столовой минута хода. От милиции до столовой тоже минута. Столовая была уже оцеплена милиционерами, и оттуда доносились пьяные крики, вопли, удары, хрястанье мебели… Короче, звуки качественной и добротной драки. У входа маялся начальник милиции, который с облегчением встретил военкома.

— Сергей Николаевич, иди и утихомирь их…

Военком приосанился перед дверями, критически оглядел себя, расправил мифические складки на форме, кашлянул в кулак и, приоткрыв дверь, засунул голову в приоткрывшуюся щель.

Секунд тридцать он разглядывал открывшуюся картину побоища, потом высунул голову из щели и закрыл дверь. Приосанился и почти в приказном тоне заявил обалдевшему начальнику милиции: — Забирайте, товарищ майор их в каталажку. Это новоиспечённые прапорщики с Ныробского Учреждения Ш320/16 МВД СССР…

— Ну что, Цеханович, молчишь? Согласен? — Командир дивизиона был полностью уверен, что я соглашусь. А отъезжать от такого сомнительного предложения надо было и так чтобы не обидеть командира.

— Товарищ подполковник, спасибо за доверие, но я ведь артиллерист и командир. А тут начальник связи. Я ведь связь терпеть не могу… Не…, товарищ подполковник, — и чтобы совсем отъехать от такого хода, предложил, — вот если бы командиром огневого взвода, я бы согласился, а так…

Подполковник Никиткин сделал ещё одну попытку сломать меня, описав в радужных красках мою службу во взводе управления, но увидев моё упёртость, с досадой плюнул: — Ладно, иди думай. Я от тебя так просто не отстану. Каждый день тебя буду долбать. Ты ещё мне потом спасибо скажешь…

Последующие за этим семь дней были для меня тягостными. Каждые два часа меня вызывал к себе либо командир дивизиона, либо начальник штаба дивизиона, и с двух сторон долбали, расписывая все плюсы службы в Германии. Работали со мной и офицеры батареи, во главе с комбатом. А сержанты и солдаты, узнав о таком давлении на меня, с азартом включились в это противостояние и теперь с этой стороны на меня сыпались, как из рога изобилия, уже минусы службы прапором. Хотя, честно говоря, минусы то были в их устах довольно хлипкими и неубедительными, типа: — Товарищ старший сержант, станете прапорщиком. Только на бабу залезете, а тут тревога или в дверь посыльный стучит. Чё… за жизнь такая? Вечно по нарядам, да по полигонам и сам себе не принадлежишь. То ли дело на гражданке — утром пришёл на завод включил станок, а ровно через восемь часов выключил его и гуляй рванина. Что хочешь до следующей смены делай…

Но главное, на что я опирался в этом противостоянии — это мой гавённый характер. Меня нужно всегда переубеждать, а раз давят — то наоборот упирался, даже если прекрасно понимал что это мне во вред. Так и здесь — упёрся рогом и в никакую. А через неделю от меня отстали, так как набор в школу прапорщиков закончился.

Прошло ещё две недели. Комбат получил звание «капитан», а старшим офицером на батарее стал Барабанчук, так как Смуровский по замене убыл служить в Союз, а вместо Барабанчука из школы прапорщиков пришёл молодой командир взвода прапорщик Беломоин. Я с интересом наблюдал за ним проэцируя всё это на себя — как я бы командовал после школы прапорщиков взводом управления дивизиона, если бы согласился на предложение комдива. Ничего мужик оказался и меня как то не тянуло, даже в своём сержантском коллективе, назвать его «Куском или Хомутом».

В середине августа полк вышел в лагеря на Либеррозский полигон, в двадцатых числах сентября должны были вернуться в полк, а там до обещанного отпуска в октябре всего пару недель. Дембель был не за горами.

… После ужина меня к себе в палатку вызвал командир дивизиона. Дождавшись, когда я отрапортую о прибытии, Никиткин торжественным тоном сообщил мне «приятную» новость. Это он так думал что она — Приятная.

— Цеханович, как ты хотел так и получается. Пришла разнарядка на командиров огневых взводов. От полка надо выставить двух человек. Ну, что рад?

— Да…, Рад… Как же… Тут до дембеля осталось чуть-чуть…, - Такой примерно ряд мыслей мелькнул в голове, но надо было как то отвечать. Тяжело вздохнув, стал исповедываться и по мере того как я говорил лицо командира дивизиона всё более и более вытягивалось и на нём одновременно можно было прочитать как удивление, так и гнев. Выслушав меня до конца, подполковник Никиткин взорвался гневной тирадой.

— Что? Что??? Так ты меня за нос водил? Смирно, товарищ старший сержант… Ничего не знаю, молокосос… Я только что доложил командиру полка, что ты согласен и ему осталось с других дивизионов ещё одного сагитировать. Если ты, молодой человек, так просто своими словами разбрасываешься, то я в отличии от тебя ответственно отношусь к тому что говорю. Значит так, я ничего не знаю, ничего от тебя не слышал. Завтра тебя командир полка вызовет вот ему так и доложишь. Я не собираюсь перед ним извинятся за то, меня сержант обманул, а я его… Всё, пошёл вон отсюда… Очень ты меня, Цеханович, разочаровал.

В палатке меня уже ждали товарищи, которые тут же обступили меня: — Ну, что Боря? Пойдёшь в школу прапорщиков?

— А вы откуда знаете? — Удивился я.

— Так комдив так орал, что наверно весь лагерь слышал…

— Не парни, не пойду. Но с другой стороны перед командиром дивизиона неудобно… Подвёл я его. Надо было сразу, ещё тогда, твёрдо отказаться, а так хреновато что то получается…

Утром, в конце полкового развода, подполковник Лясковский, который оставался за командира полка, вывел из строя всех увольняемых.

— Товарищи сержанты и солдаты. В полк пришла разнарядка на двух человек в школу прапорщиков. На командиров огневых взводов. Одна кандидатура есть, нужно ещё одного человека. Если кто согласен, то можно прямо сейчас заявить о своём желании. А так есть время до вечера. Подумайте, прикиньте… Так что жду…

Пока подполковник Лясковский в таком ключе выступал, со всех сторон в мою сторону летел ехидный и шипящий шёпот от друзей увольняемых: — Боря, ты же в жопу военный… Давай выходи… Боря, ты же больной армией — давай вперёд…, - я только отрыкивался от них. Но всё равно не удержавшись, оглянулся на командира дивизиона, который мрачным взглядом сверлил меня.

— Блин, вот влип…

С таким мрачным настроением повёл батарею в полевой класс, где первые два часа была политическая подготовка. Только рассадил личный состав и сел сам, в ожидании руководителя занятия, как прибежал запыхавшийся посыльный по штабу: — Товарищ старший сержант, вас вызывает подполковник Лясковский.

Сердце ёкнуло и я обречённо встал из-за стола, а в мою сторону полетели подколки и весёлые выкрики: — Товарищ старший сержант…, Боря…, ну ты и влетел? Вот сейчас тебя нагибать будут… Капец тебе… Лучше сразу соглашайся — а то дембель в опасности…

— Не дождётесь…, - я решительно двинулся в сторону штаба, а отойдя на десять шагов от полевого класса обернулся в сторону, веселящихся сослуживцев и как испанский коммунист вскинул кулак вверх и прокричал, — ДЕМБЕЛЬ ДАВАЙ…

Я шёл, наполненный решимость сразу отказать, как только мне предложат школу прапорщиков, но по мере приближения к штабной палатке шаг мой замедлялся и всё больше и больше стал задумываться над плюсами и минусами службы прапорщиком.

— Так, Боря, погоди…, погоди… Ну, дембельнусь через полтора месяца — Что меня там ждёт? Был в отпуске и что то мне не понравилась обстановка в Союзе. Ну, поступлю в милицию. Максимум буду старшина милиции. Поступлю на следующий год в высшую школу МВД и буду учится заочно четыре года. То есть через четыре года стану вполне возможно лейтенантом милиции. С квартирами в стране напряг, жить буду в общаге. Сколько там милицейским платят? Что то и магазины обилием меня в отпуске не порадовали. Никто меня в Союзе, кроме родителей, не ждёт. Девушка есть, но не понятно — ждёт меня она или нет? Ну, ждёт… Женюсь, а куда её вести… По чужим углам с ней скитаться придётся… То есть, как бы так не особо радужные перспективы.

Я остановился в задумчивости и продолжал размышлять: — А если я соглашусь? Отучусь в школе прапорщиков и в феврале будущего года буду командиром взвода. Пять лет в Германии. Ни где то, а в Европе… Оденусь, обуюсь, погляжу Германию. Деньгу заработаю хорошую, не то что в Союзе… Отпуск по два месяца. Буду на положении офицера. Ну…, подумаешь несколько раз по тревоге дёрнут и в не урочное время вызовут. Ничего страшного. Жалко, конечно, расставаться с мыслью о дембеле. Но в то же время приеду на дембель домой и буду клянчить у родителей деньги на танцульки и другие моменты… И на фиг мне такой дембель… А…, чёрт с ним… Не понравится, так через пять лет и контракт подписывать не буду и уйду опять же в милицию. Пойду в прапора…

— Товарищ подполковник — согласен…, - выпалил я, вытянувшись перед подполковником Лясковским.

Зам командира рассмеялся: — А я ведь тебе ещё ничего и не предлагал.

— А я всё равно согласен, товарищ подполковник…

— Ну и молодец. Готовься, завтра со своим командиром взвода едешь в полк, рассчитываешься и прапорщик Беломоин везёт тебя в Потсдам, там говорят артиллеристов готовят. С богом, Цеханович и ждём тебя уже командиром взвода.

Так оно и получилось, через три дня, рано утром мы с командиром взвода стояли перед расписанием поездов на железнодорожном вокзале нашего города. Прапорщик Беломоин, задумчиво сдвинув брови в кучу, выглядывал в расписании подходящий поезд, а я с любопытством стрелял глазами по сторонам, полностью положившись на командира взвода. Как потом оказалось зря. На поезд мы сели через полчаса и помчались в сторону Потсдама. Я прикидывал, что мы туда прибудем часа через два, но поезд всё шёл и шёл и через три часа за его окном мелькнула станция со знакомым названием, заставившая меня всполошиться.

— Товарищ прапорщик, товарищ прапорщик, — затормошил спящего Беломоина, — чего то мы не туда едем. Сейчас станцию Pasefalk проскочили, а это насколько я знаю Германию гораздо севернее Берлина. И что то мы не проезжали Потсдам.

Командир взвода выглянул в окно и с минуту разглядывал поле засеянное пшеницей, мимо которого проезжали, а потом повернувшись ко мне неожиданно признался.

— Цеханович, наверно это я что то напутал. Я ведь в школе французский изучал и в немецком ни бум-бум… Ты точно знаешь, что эта станция севернее Берлина?

— Так точно, товарищ прапорщик, ещё час и мы на Балтийском море окажемся.

— Чёрт побери, — с досадой в голосе чертыхнулся прапорщик. — Что будем делать?

— Пока вы спали, я видел как по вагону проходил старший лейтенант. Я сейчас пойду, найду его и спрошу — Как возвращаться?

— Давай…

По совету старлея, мы вышли на следующей станции и уже через сорок минут мчались обратно на Берлин. Беломоин от произошедшего конфуза уже отошёл, поэтому высадившись на Берлинском вокзале и благополучно избежав встречи с патрулём, вновь инициативу взял на себя.

Лучше бы он её не брал, а послушал меня: в течении остатка дня мы колесили по всем окрестностям Берлина, пересаживаясь из электрички в электричку. Чудом не заехали в Западный Берлин, сумели сбежать от нашего патруля, который собирался забрать нас в комендатуру, так как советским военнослужащим в форме нахождение в Берлине запрещалось. Несколько раз пересекли бестолково саму столицу, пережив массу различных глупых и весёлых приключений, но в двенадцать часов ночи мы наконец то высадились на платформу невзрачного Потсдамского вокзала. Были оба вымотанные и уставшие, но в отличии от мрачного командира взвода, я был доволен таким познавательным и богатым на впечатление днём.

— Блин…, вот куда теперь идти? — Пустынная и унылая платформа, безлюдный и неуютный вокзал. Двенадцать часов ночи это у немцев глубочайшая ночь и узнать, куда нам двигать и где искать эту школу прапорщиков было не у кого. Конечно, можно было расположиться в зале ожидания и дождаться утра, но немецкие вокзалы это не наши и поэтому ночевать в пустом зале Потсдамского вокзала, где не было ни одной скамейки, а только широкие мраморные и холодные подоконники, что то не клематило.

— Ладно, Цеханович, пошли. Может найдём какую-нибудь нашу воинскую часть, договоримся и переночуем.

Действительно, уже через пятьсот метров мы радостно углядели такой знакомый высокий забор, выкрашенный ядовито-зелёной охрой, за которым могла размещаться только советская часть. Так оно и было. Заглянув в узкую щель между досок, мы узрели парк боевых машин и слоняющегося под яркими фонарями часового.

— Пошли, сейчас обойдём и найдём КТП или КПП там и переночуем, — обрадовался Беломоин.

Но то ли мы где то пропустили или были не внимательны, но обойдя по периметру забора, сильно удивились не найдя ни ворот ни КПП или КТП. Командир взвода психанул и кивнул головой на ряд высоких кустов за асфальтной дорогой: — Всё, хватит бродить. Пошли вон туда, сейчас разложим шинель, покушаем и завалимся спать. Ночь ведь тёплая.

Была середина августа и ночи действительно стояли тёплые. Устроившись под разлапистым кустом, за который падал отсвет недалеко стоящего уличного фонаря, расстелили шинелку и я вывалил на неё сухпай. Тут же вскрыли пару банок с кашей и колбасным фаршем, а командир взвода из своей сумки вытащил бутылку водки, купленную ещё днём.

— Пей, — я думал он сам будет пить, но прапорщик решительно сунул мне в руку бутылку водки. Я начал было отказываться, но командир взвода безаппелиционо повторил, — пей, не стесняйся. И для аппетита, да и спать лучше будет.

Из горла я никогда не пил, поэтому критически посмотрел на бутылку и осторожно сделал несколько глотков. Командир взвода наоборот, лихо запрокинув бутылку, сделал несколько крупных глотков, потом прислушался к себе и через полминуты отхлебнул ещё, после чего мы приступили к еде. От водки мне стало жарко и проснулся зверский аппетит, то же самое произошло и с командиром и мы незаметно съели весь сухпай. Я больше не пил, а прапорщик прикладывался к бутылке ещё несколько раз. Немного прибравшись, мы улеглись на шипели спина к спине и как то быстро и разом провалились в глубокий, здоровый, солдатский сон.

Проснулся оттого, что зверски хотелось ссать и было отчего то промозгло и холодно. Стараясь согреться и ещё немного поспать, я свернулся в позу эмбриона, сильнее прижался к широкой спине командира взвода и добросовестно попытался снова уснуть. Но уже не мог: мочевой пузырь настойчиво посылал сигналы, как бы говоря — Боря, ещё немного и я лопну и тогда городу Потсдам мало не покажется…

Помимо судорожных попыток обуздать мочёвой пузырь, заснуть мешал и непонятно откуда взявшийся городской шум улицы. Совсем рядом рычали автомобильные двигатели, громко тренькая чуть ли не по нам проехал трамвай, шаркающий шум множества ног проходящих мимо людей и громкие голоса прохожих и детей, наверняка спешащих в школу.

Всё ещё прибывая в сонной одури, я вяло размышлял над природой этих звуков, не понимая откуда они могли взяться — мы же легли в кустах и улица, даже в ночи, выглядела вполне обычной тупиковой улицей в конце которой могла быть только советская часть. Наверно это снится — сделал этот устраивающий меня вывод и стал проваливаться в глубины сна, несмотря на уже отчаянные позывы мочевого пузыря.

Но провалится не удалось, кто то несильно, хотя и вполне настойчиво, постучал меня палкой по ноге. А спустя несколько секунд постучали ещё раз и уже гораздо сильнее.

— Чёрт, что за ерунда? — Я вскинулся с шинели и, разлепив от сонной одури глаза, моментом окинув единым взглядом окружающую местность, освещённую серым светом разгорающегося утра… И как то сразу врубился в ситуацию — оказывается мы с командиром взвода расположились под кустами городского бульвара и вокруг нас кипела обычная городская жизнь. Стучали мне по ноге двое полицейских, которые настороженно разглядывали наш живописный привал с разбросанными вокруг пустыми консервными банками, корками хлеба, бутылкой из под водки и лежащего, покрытого обильной росой командира взвода. Такой же сырой от росы был и я.

— Айн момент, камрады, — поняв, что мы можем влететь в неприятную историю, я с деланной улыбкой на лице стал трясти прапорщика. — Товарищ прапорщик, товарищ прапорщик… Вставайте…

— Цеханович…, отвянь… Чего тебе не спиться? Спи ещё, — прапорщик Беломоин свернувшись в комок, попытался на себя натянуть край шинели, но я настойчиво продолжал его трясти, опасливо косясь на служителей порядка.

— Товарищ прапорщик вставайте, полиция…

— Какая к чёрту полиция?

— Городская, товарищ прапорщик… Вставайте, а то нас повяжут.

Командир взвода открыл сначала один глаз, потом разлепил второй. Приподнялся и мутным взглядом посмотрел на полицейских.

— Что им надо, Цеханович?

— Товарищ прапорщик, мы чуть ли не на центральной площади валяемся…, - и как бы в подтверждении моих слов, прямо за кустами прогрохотало мимо два вагона трамвая.

Беломоин сел и на его лице появилось более осмысленное выражение: — А как мы в центре оказались? Мы вообще хрен знает, где ночью ложились…

Но я его почти не слушал, так как шустро наводил порядок вокруг нашего ночлега и с травы мигом исчез весь мусор, который перекочевал в мой вещмешок.

— Ну, вот видите, камрады… Орднунг…, орднунг — порядок то есть.

Полицейские стояли с непроницаемыми лицами, наблюдая за моими метаньями и за тем как советский прапорщик прямо на глазах реанимировался, вдруг тоже поняв, что вот так запросто можно на свою задницу заиметь неприятности. Он вскочил на ноги и с силой стал растирать своё заилевшее от сна лицо, одновременно разглаживая складки и рубцы кожи, образовавшиеся от скомканной шинели. Я же встряхнул шинель и через минуту она аккуратно скаткой была приторочена к вещмешку.

— Цеханович, спроси у них — Где тут наша комендатура? — Командир взвода уже пришёл в себя и оглядывался по сторонам, ожидая окончания моих переговоров с полицейскими. Собрав в кучу куцые школьные познания немецкого языка, хоть и коряво но сумел донести суть вопроса до них. Они оба одновременно и с готовностью зачирикали, обрадовшись, что им не надо связываться с русскими военными и также с трудом, но понял — комендатура находится отсюда метров в восьмистах, но вот где нужно повернуть направо, а где налево не понял. Главное теперь было понятно в каком направлении двигаться. Поблагодарив немцев, мы под их пристальным взглядом удалились в ту сторону и скрылись за углом. Через тридцать минут блуканий по улицам, мы всё таки нашли комендатуру Потсдамского гарнизона. Недовольный и усталый дежурный помощник военного коменданта мотострелковый капитан хмуро оглядел нас и равнодушно буркнул — Что он впервые слышит о нахождении какой то там школы прапорщиков в Потсдаме…

— А во сколько комендант приезжает? Может быть он знает?

Капитан злорадно ухмыльнулся: — Прапорщик, если ты в таком виде к коменданту попадёшь то тут и останешься со своим сержантом, — потом смягчился и уже сочувственно предложил, — идите на улицу и там поспрашивайте у офицеров. Идите, а то действительно загребут…

Мы шатались по улицам уже два часа и всё было бестолку. Задали вопрос о школе прапорщиков примерно двадцати офицерам и прапорщикам, спешащих на службу и получили довольно широкий спектр удивлённых, участливых и злорадных ответов, начиная от — «Какая школа прапорщиков? Вы чего — очумели?». Или — «Ни фига себе? Да вам же в Фортцину…, в Ютербог надо ехать… Там же школа прапорщиков…». А то — «Прапорщик, ты чего меня грузишь? Я в Потсдаме три года служу — нет тут никакой школы». Пару офицеров выразились сочувственно — «Да, парни, езжайте ка вы обратно… Чего то строевики ваши попутали…».

От этих бесплодных попыток мы оба устали и были злы. Я чувствовал, что ещё несколько минут и Беломоин сорвётся в крике — «Да, пошло оно всё это на хрен… Поехали обратно».

Примерно в таком же настроении был и я, но чтобы испробовать все шансы и со спокойной совестью уехать обратно в полк, предложил командиру взвода условие: — Товарищ прапорщик, давайте так. Ещё троих офицеров встречаем и спрашиваем. Если они не знают — разворачиваемся и уезжаем.

Первые двое встреченные капитан и майор однозначно и уверенно ответили — В городе школы прапорщиков нет…

С нездоровым интересом и даже с некоторой долей азарта мы ожидали встречи с третьим, контрольным офицером, и он не заставил нас ожидать. Из-за угла улицы вывернул странный капитан: всё в нём было странное — подпрыгивающая походка несоответствующая вообще офицерскому знанию, скособоченная и несуразная фигура, облачённая в форму, висевшая на нём мешковато и даже нелепо. На маленьком лице находились огромные очки в золочённой оправе и своими формами и размерами явно не вписывающиеся в лицо.

А когда он подошёл поближе, на его петлице блеснули медицинские эмблемы, отчего я засмеялся и вполголоса произнёс: — Эээ, товарищ прапорщик, ну этот точно не знает…

Но условие есть условие, поэтому командир взвода учтиво спросил у капитана о школе прапорщиков. Медик указательным пальцем значительно поправил золочённую оправу и так спокойно ответил: — Школа прапорщиков, да вы в правильном направлении двигаетесь. По этой улице идите и дальше и как увидите казарму, а на ней во всю стену фашисткий орёл… Естественно без свастики в когтях, вот в этом здании, на первом этаже и есть школа прапорщиков…, - сказал и поскакал своей прыгающей походкой дальше.

Мы только в удивлении и переглянулись. Идти пришлось километра три и когда мы уже отчаялись увидеть конечную цель нашего путешествия, то почти на окраине города радостно узрели означенную казарму с орлом на всю стену. Дневальный по КПП артиллерийской бригады, на территории которой располагалась школа прапорщиков, отвёл нас к расположению и тут, в канцелярии, я предстал по ясные очи командира учебной батареи старшего лейтенанта Скляр.

Командир взвода представился и объяснил цель прибытия, а сидевший за столом старший лейтенант, повёл слегка плечами и брякнул: — Долго ехали, мы набор давно уже закончили…

И так это было равнодушно сказано, что мне вдруг стало обидно и я не сдержался.

— Ну что за чёрт побери…, что за невезуха… В военное училище четвёртый раз попасть не могу… А в армии служить хочу, так ещё и в школу прапорщиков не берут… Что за ёб тв… мать и как с этим бороться… ни хрена не могу понять.

Командир батареи приосанился и я подумал, что меня сейчас грозным рыком выгонят из канцелярии, но он невозмутимо продолжил: — Товарищ старший сержант, если бы вы меня не перебили, то услышали продолжение. Хоть мы набор и прекратили, но вчера один из курсантов написал рапорт с просьбой отчислить его, поэтому вы приехали вовремя. А за не сдержанность я вам, товарищ старший сержант, на первое время объявляю замечание.

— Есть замечание, товарищ старший лейтенант, — уже повеселевшим голосом ответил я, понимая, что шансы ещё не упущены.

— Идите там в курилке посидите, а я с вашим старшим пообщаюсь.

— В расположении кроме наряда по батарее никого не было. Я вышел на улицу и с удовольствием опустился на скамейку в курилке. Туда же через несколько минут вышли любопытствующие дневальные и, живо познакомившись со мной, ввели в курс дела.

Наша учебная батарея, мне уже можно было и так выразится, действительно готовила командиров огневых взводов. Организационно она подчинялась школе прапорщиков располагавшийся в Фортцине, но там готовили будущих прапорщиков по другим военным специальностям и все они там были в куче. Лишь наша батарея из трёх учебных взводов располагалась в Потсдаме и на базе артиллерийской бригады большой мощности готовила артиллерийских командиров взводов. Дисциплина в батарее была суровой, почти такой же как и учебке, поэтому для многих увольняемых из рядового состава, вкусив прелести дембельской вольноватой жизни, это было неприятным сюрпризом. Им вновь со скрипом пришлось вбивать себя в рамки молодого солдата. Как раз этого и не выдержал тот, кого я сейчас заменяю. Оба дневальных были из сержантов, оба полтора года назад прошли учебку, только Чебаркульскую, поэтому им было гораздо проще. Да и мне тоже будет проще вновь ощутить себя молодым курсантом.

— Да, Боря, хоть ты сейчас и старший сержант, но лычки оставишь только на парадке. У нас тут лычки носят только сверхсрочники и сержанты, которых комбат поставил на должности командиров расчётов. Так что привыкай не отдавать приказы, а выполнять…

Из дверей батареи показался командир взвода, увидев меня, прошёл в курилку и сел рядом со мной. Дневальные, отдав воинское приветствие, деликатно удалились в батарею. Мы помолчали, взводный закурил и когда, докурив сигарету, выкинул её, стал прощаться.

— Ну, давай Цеханович… Смотри, чтоб тут всё было у тебя в порядке… полк не подкачай. Характеристику я тебе дал хорошую… Так что учись. А через полгода мы тебя ждём обратно.

Беломоин крепко пожал мне руку и ушёл, а я остался один в курилке с вещмешком у ног, в ожидании следующей команды. Она не замедлила: на крыльцо вышел дежурный по батарее и махнул мне рукой: — Иди, тебя командир батареи вызывает.

Решительно вскинув вещмешок на плечо я также решительно шагнул в новую жизнь. В жизнь, которая открывала передо мной другие возможности и другие, более широкие горизонты. И я шагнул в неё свободно и с желанием…