Потрясенные небывалой еще открытостью разговора на XIX Всесоюзной конференции КПСС, все мы с жадностью впитывали оздоровительный озон демократизма, гласности, раскованности. С глубоким пристрастием изучая, соизмеряя со своей жизнью и делами полные новизны и радикальности резолюции конференции, мы намного трезвее, взвешеннее, объективнее оценивали то, что нами достигнуто и что предстоит достичь.

Конференция откровенно сказала, что процесс перестройки идет противоречиво, трудно, в противоборстве старого и нового. Хотя и удалось приостановить сползание страны к экономическому и социально-политическому кризису, коренного перелома в развитии общества не произошло, начатый партией процесс революционных преобразований еще не стал необратимым. Механизм торможения перестройки пока не сломан. Но ведь он находится в руках вполне конкретных людей — руководителей разных уровней, в том числе, партийных органов. А многие из них носят на себе «родимые пятна» застойного периода. Не всем под силу (а некоторые и не хотят) отказываться от психологии и практики командно-административных, нажимных методов управления. Отсюда — и сопротивление, вольное или невольное, ускорению перестройки.

Пожалуй, впервые психология сопротивления перестройке открыто проявилась при освещении в печати областных, краевых партийных конференций накануне XXVII съезда КПСС. Центральные газеты, в том числе и «Советская Россия», рассказывали о конференциях, в основном, в аналитически-критическом ключе, в отличие от прошлых лет стараясь не повторять звучавшие с трибун славословия, фиксируя внимание на пороках в стиле и методах партийных органов с тем, чтобы вновь избранные комитеты извлекли уроки. Отвечавшие духу перестройки откровенные, нелицеприятные публикации вызывали у некоторых местных руководителей обиду, а порой и возмущение, протест.

Приведу разговор с бывшим первым секретарем обкома, на встречу с которым мы с членом редколлегии «Советской России» пришли накануне областной партконференции. Секретарь обкома, демонстрируя явное недовольство, задал вопрос: «Почему корреспондентам центральных газет дано право в своих материалах о конференциях оценивать деятельность обкомов партии?» Мы ответили, что оценку работы, как известно, дают сами делегаты, корреспонденты же, информируя общественность, анализируют, комментируют определяющие направления в деятельности партийного органа. «Но на то есть Центральный Комитет», — категорично заявил секретарь. При столь неожиданном утверждении можно было, как говорится, только руками развести. Но ведь газета является органом ЦК, пытались объяснить очевидное, ей и поручено освещать работу конференции. Не станет же представитель Центрального Комитета писать отчет в газету. Секретарь обкома партии остался при своем мнении.

Уже из этой беседы нетрудно было уловить его плохо скрытое раздражение раскрепощаемой гласностью, которую вскоре XXVII съезд КПСС определит как «исходный пункт психологической перестройки наших кадров»[1]. К такой психологической перестройке наш собеседник явно был не готов. Какие еще там комментарии корреспондентов, какое еще информирование общественного мнения, если для него существует лишь одно мнение — вышестоящая инстанция! Что касается оценки делегатами работы возглавляемого им обкома, так она заранее заложена в проект резолюции; читая ее, председательствующий после слов: «признать работу обкома…» сделает краткую паузу, а голоса из зала привычно прокричат: «удовлетворительной!»

Возможно, и несколько иначе мыслил партийный секретарь, однако у нашего с ним диалога вскоре последовало продолжение (о чем расскажу особо), которое не оставляло сомнений в намерении приручить, приструнить средства информации, «заткнуть фонтан» публичной критики, которая развернулась особенно после апрельского (1985 г.) Пленума Центрального Комитета партии.

Действительно, исходным пунктом, оселком, на котором проверяется психологическая готовность наших кадров к перестройке, оказалась гласность. Некоторых руководящих работников и сегодня еще не отпускает ностальгия по авторитарной системе правления с ее ограничениями и запретами, зонами и должностями, закрытыми для гласности, публичной критики. Отсюда и негодование «партийных администраторов» по поводу непослушания, излишнего свободомыслия и плюрализма, которые «позволяют себе» многие газеты, журналы, радио и телевидение.

XIX Всесоюзная конференция КПСС подчеркнула, что «в условиях исторически сложившейся в нашей стране однопартийной системы наличие постоянно действующего механизма свободного диалога, критики и самокритики, самоконтроля и самооценки в партии и обществе — вопрос жизненного значения». При этом средства массовой информации рассматриваются как одна из могучих реальных сил, на которых развивается перестройка. А партийный секретарь из Магнитки с трибуны пленума обкома уверяет, что якобы в результате безответственных выступлений, подбора отдельных фактов печатью «формируется общественное мнение, противоположное стратегической линии партийных и советских органов» (?!), вызываются «нездоровый резонанс и кривотолки». И приводит целый список изданий, совершающих эти «прегрешения», — от местных «Магнитогорского рабочего» и «Челябинского рабочего» до «Социалистической индустрии», «Литературной газеты», «Аргументов и фактов», «Человека и закона» и, наконец, «Глобуса».

Вначале многим казалось, что развитие перестройки пойдет бесконфликтным путем, в спокойном, привычном течении совещаний, речей, лозунгов. И отношение к ней складывалось довольно легковесное, упрощенное, шапкозакидательское. Помнится, как при утверждении кадров или отчетах партийных работников на бюро обкома первый секретарь задавал, мягко говоря, не совсем серьезный вопрос: «Ну, вы как — перестроились?» Словно бы можно лечь спать консерватором, а проснуться уже революционером-новатором. Время, однако, показало: перестройка носит характер социальной революции, то есть предполагает не косметическое подновление, а коренные преобразования, радикальный способ изменения общественно-экономических отношений, перераспределение власти. А с этим связана передача большей части доходов, прав, социальных льгот, подчас незаслуженных, от верхних этажей общественной пирамиды нижним. Это глубоко демократическая акция, но понятно, что провести ее можно только за счет ущемления интересов тех групп, которые сегодня занимают привилегированное положение, и в первую очередь, аппарата управления — партийного, советского, хозяйственного. Поэтому процесс перестройки идет противоречиво, преодолевая сопротивление консерватизма, бюрократического стиля, через ломку устаревших, глубоко укоренившихся в мышлении, в психологии стереотипов.

И катализатором всех этих процессов стала гласность. Откровенно обнажая ранее скрываемые, замалчиваемые проблемы, провалы в экономике, злоупотребления, нравственные деформации, она вызвала шоковое состояние у немалого числа людей. А поскольку рупором гласности по своему назначению выступили средства массовой информации, им в первую очередь пришлось испытать давление со стороны тех, кто не привык к публичной критике с открытыми дверями, не говоря уже о махровых бюрократах, перерожденцах, мелких и крупных паразитах, расплодившихся во времена застоя.

При всем при этом, однако, не будем забывать, что потребность в перестройке мышления, психологии касается в полной мере и журналистского «цеха», работников средств массовой информации. Гласность налагает на них обязанности ответственные и серьезнейшие, поскольку каждое слово, особенно критическое, приобретает сегодня огромный удельный вес, вызывает широкий резонанс в народе. И, будем откровенны, этот процесс перестройки в нашем ведущем «управлении гласности» также пока не обрел нужного размаха. Многие газетчики проявляют еще большую пассивность, робость, а то и элементарную трусость в анализе, оценке негативных явлений, их носителей и покровителей, и прежде всего, это представители средств информации районного, городского, областного масштабов, хотя упрекать их в том вроде неудобно: пока еще не выработаны надежные пути освобождения их от жесткой регламентации со стороны местных партийных руководителей, а то и прямого давления, пока иные редакторы вынуждены еще носить для согласования с секретарями парткома мало-мальски острые материалы.

Но мне кажется, все же основную «болезнь» некоторых журналистов подметил М. С. Горбачев на встрече в Центральном Комитете КПСС с руководителями средств массовой информации, идеологических учреждений и творческих союзов 7 мая 1988 года. Он, в частности, сказал:

Но есть и такая категория журналистов, к сожалению, не только молодых, начинающих, но и достаточно опытных, которым свойствен фотографический, объективистски высокомерный взгляд на то, о чем они берутся писать. Мое дело, мол, вскрыть факты, отразить, просигнализировать, а вмешиваться, искать конструктивные выходы… Нет, уж увольте! Есть другие люди и организации, специально к тому приставленные.

Возможно, в чем-то они и правы; и все-таки убежден — это взгляд со стороны, с обочины. А происходит он от неразвитости активной гражданской позиции, от равнодушного отношения, нерожденной в сознании заинтересованности в главном — насколько полезны для общественных интересов их публикации. Короче, не произошло глубокого осмысления, ради чего они работают, кому и чему служит журналистский труд. Столь же высокомерный, пренебрежительный взгляд у них и на своих коллег, тех, кто, волнуясь и переживая за общественные несовершенства и пороки, берут на себя значительно больший труд, чем чисто журналистский, — становятся организаторами добрых инициативных дел, пытаясь «вживлять» их повсеместно с помощью публикаций.

Вспоминается одно из занятий университета рабкоров города Горького, где я был собкором «Советской России». Меня попросили рассказать, как на крупнейшем в стране автомобильном гиганте с помощью газеты зародился почин группы передовых рабочих под девизом: «Ни одного отстающего — рядом!», который вскоре был подхвачен многими трудовыми коллективами страны. О появлении, становлении почина я еще расскажу, а тогда, на встрече с местными журналистами, состоялась заинтересованная беседа о том, как надежнее обеспечить его развитие на других предприятиях.

И вдруг берет слово молодой сотрудник областной газеты и безапелляционно заявляет: «Все это высосано из пальца. И вообще считаю, что почины придумывают журналисты, которые не умеют писать, а поэтому делают работу партийных или хозяйственных руководителей». Конечно, слушатели дали дружный отпор скорому на столь категорические оценки «судье». Но невольно занозой застрял вопрос-размышление: молодой человек, не успевший еще одарить читателя ни одной заметной мыслью, не сумевший, а скорее, не хотевший провести ни одной сколько-нибудь полезной для газеты акции, — и вдруг поза этакого литератора-сверхчеловека, изрекателя истины, неуважительное отношение к трудной черновой организаторской работе своих старших коллег! Откуда это? От зависти? От пижонства?

Похоже, скорее всего, что он ровным счетом ничего не понял в существе избранной профессии. Окончивший факультет журналистики, он наверняка не только читал, но и конспектировал статьи В. И. Ленина «Партийная организация и партийная литература», «С чего начать?» с их никогда не стареющими стержневыми положениями. Такими, например, что «Литературное дело должно стать частью общепролетарского дела… составной частью организованной, планомерной, объединенной… партийной работы»[2]. Или — завещанием журналистам, ставшим хрестоматийным: «газета — не только коллективный пропагандист и коллективный агитатор, но также и коллективный организатор»[3]. Это означает, что всякий журналист любого печатного издания не может не носить в себе государственной озабоченности всем, что сегодня еще не получается у социалистического общества.

Очевидно, допустив именно такой просчет, оппонент не в состоянии был понять и активной позиции журналистов, вынося свою оценку якобы надуманному почину. Жизнь начисто опровергла его мнение. Вовремя разглядеть созревание почина, искусно исполнить роль повивальной бабки, чтобы помочь появлению на свет, — в этом проявляется социальная позиция истинно партийного журналиста, а главной наградой ему служит успех общего дела, в которое вложил свои усилия и творческие способности.

Но для этого он должен быть не человеком со стороны, не бесстрастным созерцателем или сборщиком фактов, а самым заинтересованным участником событий, которыми живет область, край, республика, все наше общество. Сегодня как никогда наиболее естественным состоянием его души должно быть то, что выразил еще Владимир Маяковский: «Я с теми, кто вышел строить и месть в сплошной лихорадке буден». И даже не просто — «с теми», а несколько впереди, чтобы вовремя замечать все, что мешает «строить и месть», помогать убирать тормоза с пути революционной перестройки. Журналист-боец, журналист-новатор сегодня должен быть мыслителем, аналитиком, способным заглянуть в глубь назревших, скорее, даже назревающих проблем, пока еще скрытых для других тенденций, чтобы предупреждать, будоражить общественное мнение. В этой своей роли журналист выступает как бы разведчиком будущего, пытаясь прогнозировать последствия тех или иных тенденций, а то и моделировать решение некоторых проблем.

Не слишком ли претенциозно? Давайте вспомним, как оценил Генеральный секретарь ЦК КПСС М. С. Горбачев роль нашей литературы, публицистики (имелась в виду, разумеется, и периодическая печать) в подготовке нынешней перестройки.

Вместе со всей партией подвергая с позиций перестройки самокритичному анализу свои взгляды, оценки фактов и явлений, определяя свое место в общей борьбе за возрождение ленинского облика социализма, вырабатывая новые подходы к освещению небывалого многообразия сложнейших и острейших проблем, вставших перед обществом, журналисты также не могут не обращаться к недавнему прошлому нашей истории. Не только для того, чтобы найти в нем истоки, первопричины застойных явлений и деформаций, но и чтобы взять на вооружение все лучшее, эффективное из опыта совместной работы средств массовой информации и партийных, комсомольских организаций, идеологических кадров, развить дальше, использовать во благо идущей перестройки общества.

В тот октябрьский вечер у секретаря парткома Александра Андреевича Низовцева[4] собралась большая группа специалистов, мастеров, начальников служб. Собрались в связи с тревожившим всех вопросом: как преодолеть затянувшееся отставание? Заместитель директора нарисовал нерадостную картину. Вот уже девять месяцев Уральский компрессорный завод плетется в обозе, отставая от других промышленных предприятий региона и отрасли. С начала года его коллектив задолжал народному хозяйству полторы с лишним сотни компрессоров, которые ждут на стройках, в добычных карьерах, на шахтах. Недопустимо высока себестоимость продукции, в результате — у предприятия более двух миллионов рублей убытков. В чем же причина резкого спада? Всем хорошо известно, что главный двигатель производства — постоянный рост производительности труда. А вот тут-то как раз — топтание на месте, более того, попятное движение. С начала года задание по этому важнейшему показателю не выполняется.

— Откуда же быть росту, если в цехах простаивают новейшие станки, — сказал заместитель секретаря комитета ВЛКСМ, руководитель штаба «комсомольского прожектора» Лев Погребняков. — На двух новеньких автоматах в механическом цехе вышли из строя электромагнитные зажимы. Все видят, и никому до этого дела нет. Уверен, если бы оборудование работало на полную мощность, можно было дать продукции в полтора раза больше.

— Да, коэффициент сменности оборудования очень низок, — подтвердил заместитель директора. — В целом он составляет всего 1,15. То есть, станки загружены чуть больше одной смены.

— Не хватает людей, текучесть большая, — подал реплику начальник одного из цехов.

Ему ответил контрольный мастер, член комитета ВЛКСМ Геннадий Камышев:

— Говорите, не хватает? Давайте лучше откровенно скажем, как транжирится у нас рабочее время. Зашел вчера в механический цех. Ровно восемь — тишина, ни один станок не запущен. Зато за четверть часа до конца смены в проходной толкучка. И начальников цехов это не волнует.

— Что-то нас сегодня комсомол взялся поучать, — как бы про себя, но так, чтобы все слышали, проворчал начальник цеха, что жаловался на нехватку кадров.

По лицу секретаря парткома скользнула веселая улыбка, а когда закончили обмен мнениями, А. А. Низовцев сказал:

— Наш завод сегодня похож на корабль с опущенными парусами. А паруса эти — неиспользованные резервы. Кое-кто тут жаловался: мол, дали завышенный план, людей не хватает и прочее. Все это — поиски так называемых объективных причин или, попросту говоря, спокойной жизни. А вот у наших комсомольцев другая точка зрения. Они предлагают совершенно конкретные меры, чтобы вывести завод из отстающих в передовые. Читали их письмо в «Комсомольской правде»?

…Над разгадкой причин отставания одних предприятий от других, работающих в одинаковых условиях, вместе с партийными организациями, штабами управлений во все времена ломали головы и газетчики. И пытались вмешаться, повлиять, помочь. Только какими способами? Развенчивать, публично критиковать? Привлекая специалистов, давать на страницах газет экономический анализ негодной системы управления? Сопоставлять, сравнивать деятельность отстающих и передовых предприятий? Все это — хорошо ли, плохо ли — пресса делала всегда. А не поискать ли другие, более эффективные методы воздействия? К примеру, наладить сотрудничество газеты с отстающими предприятиями, договориться о совместных действиях, предложить нестандартные формы и методы влияния на обстановку внутри коллектива?

В Свердловске, где мне довелось работать собственным корреспондентом «Комсомольской правды», такую совместную акцию решено было провести на компрессорном заводе, сравнительно небольшом по размерам предприятии, оказавшемся в числе отстающих. В то время газета проводила всесоюзный рейд отрядов «комсомольского прожектора», нацелив его на внедрение в народное хозяйство важнейших научно-технических достижений. А мы на компрессорном собрали членов и активистов «комсомольского прожектора» и предложили им провести нечто вроде эксперимента, чтобы достичь ближайшей цели: помочь коллективу завода преодолеть отставание, успешно выполнить план.

Долго и горячо спорили, пока наконец согласились, что численность отряда «комсомольского прожектора» следует увеличить с 15 до 40—50 человек. Все они в течение двух недель пройдут специальную подготовку. Заводские экономисты, бухгалтеры, технологи, нормировщики, статистики, технические контролеры научат, как определить и подсчитать коэффициент сменности оборудования, уровень производительности труда, научат проводить хронометраж, определять внутрисменные простои, выполнение норм выработки, качество продукции. Затем молодежь, разбившись на отряды, под руководством специалистов начнет разведку резервов, которая будет продолжаться в течение месяца.

Экономическую разведку предполагалось завершить постоянно действующим производственным совещанием, на котором отряды «комсомольского прожектора» доложат о вскрытых резервах роста производительности труда, выдвинут конкретные предложения, как их использовать. Затем эти же отряды возьмутся за внедрение всего прогрессивного, что будет одобрено производственным совещанием.

«Комсомольская правда» опубликовала письмо группы комсомольских «прожектористов» с подробным рассказом о программе экономической разведки и призывом к молодежи отстающих предприятий последовать их примеру. Тем самым, как говорится, мосты к отступлению были сожжены. Выход на страницы центральной газеты вызвал у юношей и девушек завода большую ответственность за исход задуманного. И хотя скептики и консерваторы не заставили себя долго ждать, но партком и дирекция, «обеими руками» подхватив инициативу комсомольцев, тут же расставили все по своим местам. Более того, доброе начинание, рожденное с помощью газеты, не осталось не замеченным горкомом и обкомом партии. Спустя три недели после старта экономической разведки комсомольцев компрессорного «Советская Россия» напечатала рассказ о первых ее шагах с комментарием секретаря горкома КПСС, в котором говорилось, что почин получает «прописку» на других, причем не только отстающих предприятиях. (Дело в том, что как раз в этот период я пришел работать в «Советскую Россию» и «прихватил» инициативу с собой…)

На самом компрессорном «прожектористы» в составе созданных отрядов повели по-настоящему активную разведку боем, о чем «Советская Россия» и рассказала в корреспонденции «Кто там шагает правой?»

Отряд «Крылья прогресса» возглавил молодой, творчески мыслящий конструктор Геннадий Мотавкин. В него вошли двенадцать инженеров, техников, механиков, перед которыми была поставлена цель: изучить состояние механизации и автоматизации производства, проверить, насколько быстро воплощаются в металл рационализаторские предложения, как выполняется план внедрения новой техники. Молодые специалисты, однако, решили не терять времени на составление докладных в штаб «прожектора». Там, где можно было немедленно применить средства механизации, они разработали чертежи, составили техническое обоснование и, получив одобрение главного инженера, тут же с помощью службы механика начали изготовлять эти средства, монтировать в цехах. Металл находили прямо на заводе — детали списанного оборудования, часто выброшенные в металлолом. Различные кран-балки, конвейеры, толкатели, рольганги сразу заметно облегчили рабочим условия труда, сказались на производительности. Почувствовав это, иные рабочие сами, добровольно включались в помощь отряду.

В те годы на передовых заводах начали активно внедрять универсальные сборные приспособления (УСП), которые позволяли, не меняя оснастки, обрабатывать детали различных типоразмеров или номенклатуры. Были они и на компрессорном. Однако многие предпочитали работать по старинке: для каждой новой партии деталей изготовлялась своя оснастка, а это потери времени, лишний расход металла, рост трудоемкости, значит, и себестоимости. Г. Мотавкин предложил своим товарищам — молодым специалистам:

— Давайте на деле покажем рабочим преимущества универсальных приспособлений!

Разошлись по цехам, встали к станкам, проделали несколько циклов операций с различными деталями. Наглядный урок убедил многих рабочих сильнее всяких приказов. А технологи механического цеха Людмила Щеголихина и Валентина Курбатова подобрали однотипные детали к станку с программным управлением, чтобы использовать его наиболее эффективно.

Не меньший «урожай» собрали за время разведки и «прожектористы» отряда «Мускулы производства», руководить которым поручили молодому инженеру Арнольду Шастину. По замыслу этому отряду надлежало изучить состояние оборудования и его использование, по ходу разведки организовать обучение станочников смежным профессиям. Словом, цель в том, чтобы станки и механизмы были максимально загружены, как можно меньше простаивали.

Первым делом навели ревизию на заводских складах и обнаружили, можно сказать, настоящие клады. Почти год прошел, как заготовительный цех получил гидравлический пресс. Завод потратил на него немалые деньги. А поместили на хранение в сырое подвальное помещение, которое по весне подтопляется талыми водами. Детали же тем временем прессуют дедовским способом — молотом да кувалдой. Начальник цеха вполуха выслушал комсомольцев и, поморщившись, махнул рукой: «Не до того сейчас, ребята, — план горит». Но ребята не собирались уходить в оборону.

Штаб «комсомольского прожектора» создал еще один отряд — «Трубачей», обязав его в специальных выпусках-плакатах регулярно рассказывать о ходе экономической разведки — о найденных резервах, сигнализировать о низкой организации производства, критиковать консерваторов и бюрократов. (У завода не было своей многотиражки.) И вот очередной плакат изображал начальника заготовительного цеха, лежащего на гидравлическом прессе, который вот-вот уйдет под воду. Сатирическая подпись гласила:

Ухахатывался весь завод (плакаты вывешивались у проходной на стенде «комсомольского прожектора»), а разгневанный начальник побежал в партком: «Уймете вы этих распоясавшихся критиканов? На весь завод срамят!..» — «Мы вам еще на парткоме добавим, когда будем обсуждать итоги экономической разведки, — «успокоил» его А. А. Низовцев. — А потом поставим ваш отчет на рабочем собрании. Так что лучше поторопитесь, пока время не потеряно». Обескураженному начальнику ничего не оставалось, как срочно выволакивать пресс из подвала и устанавливать в цехе. Пресс был запущен в работу.

На новых автоматах, где сломались магнитные зажимные устройства (о чем говорил Лев Погребняков на совещании в парткоме), спроектировали пневмоцилиндрические зажимы, механики изготовили их — автоматическим станкам вернули жизнь. Внедрили десятки других рационализаторских предложений.

Члены отряда «Минутная стрелка» во главе с инженером-нормировщиком Тамарой Строгановой провели фотографию-хронометраж запуска оборудования почти тремястами рабочими в первой и второй сменах. Оказалось, только здесь потери рабочего времени составляли больше одной трети. Главные причины — многочисленные перекуры, опоздания, неподготовленность рабочих мест к началу смены (нет нужных заготовок, необходимого инструмента, оснастки), перебои в материально-техническом обеспечении. Основательно удалось отряду потрясти тех, кто не слишком спешил на работу, опаздывал. «Прожектористы» несколько дней стояли возле вахтера в проходной, проверяя пропуска, брали на заметку всех опаздывающих. А «трубачи» выпускали острые сатирические плакаты, где поименно назывались все опоздавшие, указывалось, сколько завод недополучил из-за них продукции.

Буквально день ото дня поток опаздывавших начал резко таять и меньше чем через неделю почти совсем иссяк. Опоздания практически прекратились!

Немало удалось сделать за месяц и еще двум другим отрядам «прожектористов». «Луч маяка» почти во всех цехах проверил, как внедряются прогрессивные научно обоснованные нормы выработки, выявил причины невыполнения норм большинством отстающих рабочих, создал несколько школ маяков у станка, с помощью ветеранов организовал помощь новичкам в овладении передовыми приемами труда. Отряд «Наша марка» начал поход за высокое качество продукции. Члены его, в основном инженеры и технологи, дотошно разбирались в причинах брака, в рекламациях потребителей, комплектовали школы качества на производственных участках под руководством признанных рабочих умельцев, с консультациями специалистов.

Все эти рейды, хронометражи, замеры, проверки да и непосредственную практическую работу по обновлению обстановки на заводе (проектирование и изготовление средств механизации, монтаж оборудования, школы у станка и прочее) комсомольцы проводили, конечно, в нерабочее время, оставаясь после смены. Нити экономической разведки сходились в штабе «комсомольского прожектора» у его руководителя Льва Погребнякова. Здесь ежедневно рассматривался ход выполнения графика работы всех шести отрядов, часто принимались оперативные, не в пример иным управленцам, меры, разбирались и конфликтные ситуации.

Оскорбилась группа прогульщиков одного из цехов за то, что отряд «Трубачи» выставил напоказ всему заводу их фамилии с указанием причиненного ущерба. Подали официальную жалобу в профком и дирекцию, в которой ссылались то на плохую работу транспорта, то на низкую организацию труда, пытались выставить себя этакими жертвами обстоятельств и требовали опровержения, извинения за якобы нанесенное публичное оскорбление. «Прожектористы» пошли советоваться в партком.

— Ну, что ж, — сказал А. А. Низовцев. — Раз сами напрашиваются на публичный разговор, пусть коллектив обсудит их жалобу. Поможем провести собрание.

На публичный разговор прогульщики, однако, меньше всего рассчитывали, полагая, что где-нибудь в руководящем кабинете «прожектористов» поприжмут «за оскорбление личности». Из пяти авторов жалобы на собрание пришли только двое. И тут им пришлось принять головомойку, которую устроили рабочие. Правда, досталось и руководителям цеха за то, что плохо беспокоятся о своевременной подаче заготовок, об оснащении станочников прогрессивным быстрорежущим инструментом, за то, что в цехе нет комнаты, где можно отдохнуть в обеденный перерыв.

Словом, для довольно значительной части молодежи компрессорного завода предложенная нами попытка преодолеть отставание стала живым конкретным делом. Об этом говорили на расширенном заседании парткома, которое провели, не дожидаясь окончательных результатов экономической разведки. Собственно, жизнь скорректировала наши первоначальные замыслы: по своему ходу разведка резервов органически переросла в практические дела по устранению всего отсталого, консервативного, по внедрению в производство научно-технических достижений, высокой организации и дисциплины труда. Благодаря активной поддержке партийного комитета, сразу оценившего серьезный потенциал комсомольской инициативы, почин стал по существу делом общезаводским. Прекратились разговоры скептиков, что заводу вместо выделения дополнительных финансовых и материально-технических ресурсов предложена «пионерская игра в отряды». Для оказания помощи за «комсомольским прожектором» был закреплен член парткома, и это придало почину весомый характер, усилило оперативное воздействие. Директор завода по результатам экономической разведки «прожектористов» оперативно издавал приказы.

«Советская Россия» постоянно держала в поле зрения то, как меняются дела на предприятии, информируя о них читателей. Для меня как собственного корреспондента, затеявшего всю эту «заварушку», было делом чести морально поддержать коллектив завода в его стремлении преодолеть отставание, и на протяжении нескольких месяцев мой рабочий день нередко начинался с поездки на компрессорный, а то и заканчивался там. Внимание газеты, конечно, воодушевляло комсомольцев да и руководителей завода, дополнительно стимулировало их усилия, — ведь они были по существу на виду у всей России.

Спустя примерно десять месяцев с того дня, когда был дан старт экономической разведке, наконец представилась возможность рассказать о первых весомых результатах проведенной работы. «Советская Россия» писала:

Да, это была серьезная коллективная победа. Прежде всего, над собственной психологией расхлябанности, иждивенчества, неверия в свои силы, победа действенного энтузиазма над равнодушием и формализмом. Комсомольцы, «прожектористы» — те, кто задавали всей производственной жизни новые, крутые обороты, чувствовали себя на коне. Лев Погребняков не уставал при любом случае повторять на заводских совещаниях и собраниях:

— Мы показали, что комсомол — ударная сила и может сдвинуть горы консерватизма!

Ему горячо аплодировали, а секретарь парткома А. А. Низовцев однажды, по-отечески улыбаясь, сказал:

— Лева, только давай не будем заноситься, словно мы бога за бороду ухватили. Успехи наши пока довольно скромные. Мы, конечно, сдвинули, но пока еще… маленькую горку, а не горы. Главное дело — устойчивый прогресс предприятия — впереди…

Парторг был прав: важно не потерять чувства меры, чтобы не зазнаться, не превратить кропотливую и трудную работу в лихую кавалерийскую атаку.

Не хочу представить дело так, что, дескать, решающую роль в переломе, наступившем на компрессорном, сыграла инициатива газеты, ее собственного корреспондента. Разумеется, и без нас тут шли интенсивные поиски внутренних резервов. Тем не менее заинтересованное и действенное участие центральной газеты в тяжелых заботах отстававшего предприятия придало его работникам дополнительные моральные силы.

Трудная, беспокойная, увлеченная журналистская работа год от года убеждала на практике поистине в неисчерпаемых возможностях с помощью газеты влиять на многие стороны жизни. При этом не раз приходилось спорить с коллегами о средствах и методах. Некоторые, подобно тому горьковскому журналисту, обвиняли меня в неверном, чуть ли не прямолинейном истолковании ленинской формулы о том, что газета — это «также и коллективный организатор». Ленин, мол, имел в виду ее организаторскую функцию с помощью публицистического слова, а вовсе не непосредственное вмешательство корреспондентов в те или иные дела и события. Даже ставили мне в вину попытку подмены партийных и комсомольских органов.

Думаю, все это — схоластика, не более. Журналист имеет право на любой метод, лишь бы он был творческим и шел на пользу общему делу. Кто способен яростным напором гражданской публицистики растревожить дремотное состояние самодовольства, разжечь пожар всеобщей нетерпимости к консерватизму и застою, — честь тому и хвала. Хотя, говоря откровенно, такое, считаю, дано далеко не всем, разве что писателям особого склада, вроде Ивана Васильева. Но не меньшую, а порой, возможно, и большую пользу приносят и те журналисты, которые, впрягаясь в общую упряжку с партийными, советскими или комсомольскими работниками, помогают рождению какого-то доброго дела, а потом пропагандируют его печатным словом. В такой «методе», безусловно, есть свои преимущества. Журналист на время включается в «чисто» партийную или комсомольскую работу, старается отойти от шаблона и уже тем самым как бы преподносит урок творческого подхода. При этом ему приходится глубоко вживаться в проблему, решить которую он берется помочь, всесторонне изучить, обогащаясь новыми конкретными знаниями жизни. (В свое время в некоторых газетах существовала даже рубрика: «Журналист меняет профессию…») Наконец, не последнюю роль играет повышение авторитета своей газеты: при удаче люди неизбежно с благодарностью отметят, что им в этом помогла газета.

Так было и на Уральском компрессорном, так еще в большой мере произошло и с почином рабочих Горьковского автозавода «Ни одного отстающего — рядом!», рассказать о котором подробнее считаю поучительным и для коллег-журналистов, и для партийных, профсоюзных, комсомольских работников.

О том, что почин не был «высосан из пальца не умеющими писать журналистами», говорит, в частности, такое важное обстоятельство. Именно к середине 60-х годов в обществе произошли весьма заметные демографические сдвиги. Остро стал сказываться процесс старения и начался массовый выход на пенсию ветеранов рабочего класса довоенного и военного формирования. В то же время, в результате реорганизации системы народного образования, в 1966 году общеобразовательные школы произвели одновременный выпуск десятых и одиннадцатых классов. Естественно, народное хозяйство крайне нуждалось в привлечении на производство многих юношей и девушек. Между тем их неопытность, отсутствие профессиональных навыков несли потенциальную опасность резкого снижения производительности труда, темпов производства. Кто должен был помочь сформировать у молодежи сознание принадлежности к ведущей силе социалистического общества — рабочему классу?

Размышляя над этим, мы, журналисты, предложили партийным организациям более предметно и целенаправленно опереться на признанных лидеров в рабочей среде — ударников коммунистического труда. Зародившись в конце 50-х годов, движение за присвоение этого звания, к сожалению, как бывало и с другими починами, постепенно начало заформализовываться усилиями чиновников различных общественных «департаментов». Само звание, вначале воспринимавшееся как одна из высочайших моральных оценок и признаний коллектива, стало подвергаться изрядной девальвации. Не случайно в газетах появилась тревожная рубрика: «Звание присвоили… Что же дальше?» А если движению придать «второе дыхание»? Разве не дело чести людей, умеющих трудиться по-коммунистически, облегчить производственную адаптацию юной смены, помочь ей дотянуться до высшего мастерства и тем самым поднять уровень производительности труда на новую ступень?

Конечно же, они с готовностью отозвались на предложение газетчиков положить зачин доброму перспективному делу. Тем более, что у них самих душа болела за тех, кто вольно или невольно тормозил усилия всего коллектива. А многие ударники-ветераны давно уже сделали нормой своей рабочей жизни вести за собой, наставлять словом, а главное, примером молодых напарников, сменщиков, опекать и приучать к добросовестному труду вчерашних школьников, выпускников профтехучилищ.

И вот в «Советской России» появилось письмо девяти лучших рабочих Горьковского автозавода — ударников коммунистического труда: «Ни одного отстающего — рядом!» Его перепечатали все местные газеты. Это было обращение к более чем миллиону ударников коммунистического труда, живущих в России: каждому взять добровольное, заинтересованное шефство хотя бы над одним отстающим рабочим и помочь ему стать передовиком. В то же время в самом названии письма содержалось весомое и твердое обещание его авторов показать личный пример, возглавить движение на своем заводе. В том, что эти люди выполнят данное слово, сомнений не было: среди девяти лучших находились выдающиеся мастера своего дела, рабочие «самой высокой пробы». Такие, как Герои Социалистического Труда — бригадир слесарей-наладчиков крупных штампов Александр Иванович Косицын, стерженщица литейного цеха Софья Николаевна Кузнецова, наладчик колесного цеха Иван Сергеевич Пермяков. У каждого — большая трудовая жизнь, своя профессиональная школа, которую прошли десятки людей, сами ставшие крупными мастерами, специалистами индустрии.

Итак, старт доброму почину дан. И вскоре мы, газетчики, почувствовали, сколь нелегкую ношу взвалили на свои плечи. Конечно, поддержка партийных органов была обеспечена. Совпало так, что на следующий день после опубликования письма состоялся пленум Горьковского обкома партии. Бывший тогда первым секретарем обкома К. Ф. Катушев огласил только что принятое постановление бюро обкома о поддержании инициативы. Партийным, профсоюзным, комсомольским организациям, а также хозяйственным руководителям предписывалось разъяснить трудящимся смысл и значение почина, развернуть на предприятиях движение под девизом «Ни одного отстающего — рядом!». «Правда» в передовой статье высоко оценила почин горьковчан как проявление повышенной ответственности за дела в своем трудовом коллективе.

Политическую поддержку следовало воплотить в практические дела. Стало быть, нам, журналистам, с чьей легкой руки родилась инициатива, предстояло помогать вырабатывать четкую программу ее развития, предлагать конкретные пути и меры. Главное же — собирать по крупицам передовой опыт, рассказывать о нем в печати ярко и поучительно, чтобы из отдельных удач и успехов формировать систему, создавать своего рода университеты по освоению почина.

Надежными союзниками и помощниками для меня стали многотиражная газета «Автозаводец», ее редактор Евгений Николаевич Лукин, с которым нас связала многолетняя деловая дружба. Согласились, что прежде всего надо раскрыть на страницах своих газет трудовую школу рабочих-ударников, подписавших письмо. К тому времени только на автозаводе, насчитывались тысячи ударников и членов бригад коммунистического труда; важно, чтобы возможно больше переняло опыт лучших наставников молодежи. Для начала договорились с Е. Н. Лукиным подготовить и провести два-три своего рода «показательных урока» — встреч с инициаторами, на которые пригласить и молодых рабочих-новичков, и ударников коммунистического труда. А затем, если все получится «по уму», расписать об этом в газетах. Партком поддержал идею и предложил первым провести «урок» А. И. Косицыну.

Желающих встретиться с одним из самых знатных людей завода, делегатом партийного съезда оказалось так много, что в довольно просторный красный уголок инструментального производства пришлось принести стулья чуть ли не из всех кабинетов. Судя по первым фразам, произнесенным довольно прозаическим тоном, Александр Иванович вроде бы даже стал… отговаривать молодежь от своего производства:

— Работа наша внешне невидная, неэффектная — не то что у сталевара или кузнеца. Возможно, поэтому и молодежь у нас не очень-то задерживается. Да и то сказать: слесарь на сборочном конвейере осваивает операцию за два-три месяца, а чтобы стать настоящим наладчиком штампов, годы нужны. Потому как иной штамп приходится изготовлять не один месяц, выделывать его, точно скульптору свое произведение, с микронной точностью. Ведь потом этот штамп поставят на пресс и по нему начнут штамповать тысячи деталей. Оставил хотя бы одну, не заметную для глаза занозу, — она на прессе с зеркальной точностью «впечатается» трещинкой или щербинкой в каждую из этих тысяч деталей. А ведь в нашем автомобиле буквально все в движении, — снизил он голос почти до шепота. — Кто знает, на каком километре эта заноза обернется аварией?

Выдержал паузу, оглядел притихший зал — слушают с напряженным вниманием.

— Вот недавно из испытательных пробегов вернулись наши опытные образцы — грузовики, что экзаменовались на высокую проходимость. Вы представляете, — вдруг по-особенному зазвенел голос Косицына, — впервые в истории автомобильного транспорта машины прошли своим ходом весь путь от Горького до Владивостока — одиннадцать с лишним тысяч километров! А больше двух тысяч по бездорожью и болотам…

— Ого-о! Вот это — да! — раздались восхищенные голоса.

Александр Иванович переждал, пока успокоятся слушатели, и сказал с тяжелым вздохом, словно сам только что проехал эти одиннадцать тысяч:

— Это сейчас мы все говорим «ого!». А когда машины были в пути, каждый, кто их делал, — ну, конечно, у кого совесть на дно души не погрузилась, — не раз ворочался по ночам, мысленно прокручивая каждую операцию при изготовлении узлов и деталей. А тревожнее всех, думаю, было нам, наладчикам штампов: не поднесли ли какого «подарочка» новым грузовикам? Вдруг где-то не зачистили до блеска какую канавку или ручеек на штампе, недоглядели, проявили халатность. И начнут лететь в дороге коленвалы или там шатуны какие.

Косицын вдруг засветился своей открытой доброй улыбкой и подвел итог:

— Так что работа наша, как видите, беспокойная и очень, скажу по секрету, ответственная. Советую семь раз отмерить тем, кто собрался стать наладчиком штампов. — И добавил по-простецки: — А вообще, давайте спрашивайте, отвечу, кого что интересует…

После короткой паузы встал паренек, по всему видать, из новичков:

— Александр Иванович, скажите, сколько времени вы учились на наладчика штампов?

— Всю жизнь, — не раздумывая, ответил ветеран. — Вот пошла новая модель машины — надо новые штампы осваивать. А освоение — всегда учеба, всегда творчество. Скажу только одно: учиться сегодня любой специальности много легче, чем в мои молодые годы, всегда рядом найдется учитель, который поможет. Я в инструментальный пришел в тридцать четвертом. Тогда наладкой крупных штампов занимались иностранные специалисты высокой квалификации, государство за валюту их приглашало, чтобы мы учились у них. А учились-то как? Вприглядку! У нас на участке работали американцы — братья Рейтеры. Слесари первоклассные, но на нас, советских рабочих, смотрели как на стеклянную дверь. Однажды я по наивности попросил Уолтера Рейтера показать, как надо протачивать канавку в одном штампе, чтобы соблюсти параллельность по всей ее длине. Он на секунду оторвался от своего дела, посмотрел на меня удивленно и сердито: «Тут вам не школа. Не мешайте мне делать деньги!» Такие вот у нас были «учителя». Да и вообще, если откровенно сказать, наш советский рабочий как раз и отличается своим бескорыстием, готовностью поделиться с товарищем и опытом, и душевным теплом. Вот у нас ударники коммунистического труда решили помочь отстающим, новичкам стать настоящими рабочими. А я вам перескажу такой случай. Недавно один товарищ с нашего завода побывал в Соединенных Штатах, в командировку ездил, посмотрел, как там делают автомобили. И что его особенно поразило? На одном заводе увидел станочника, который от всего участка был отгорожен металлической перегородкой. На удивленный вопрос инженер, который сопровождал его, ответил: «Этот рабочий — рационализатор. Он придумал важное приспособление для роста производительности и, чтобы извлечь из него наибольшую выгоду, пока другие не додумались, попросил администрацию изолировать его от остальных…»

Когда утихли возгласы изумления, возмущения, насмешки, с места поднялась молодая женщина — ударник коммунистического труда Надежда Баталова:

— Александр Иванович, известно, что вы обучили очень много людей своей специальности, как говорят, вывели в люди. А все-таки чем вы их привязываете к себе? Какими методами влияете на них, особенно на молодых? Ведь нам, ударникам, кто взялся шефствовать над новичками и отстающими, это очень-очень важно знать…

Косицын улыбался своей лучезарной улыбкой, склонив голову, раздумывая над заданным вопросом:

— Как влияю на молодых? У меня два метода — требовательность и добросердечность. В каждом молодом рабочем надо видеть прежде всего человека, который понесет нашу эстафету дальше…

И развел свои широкие ладони, словно извиняясь, что ну нет у него никаких особых секретов влияния на молодежь.

— Разрешите мне сказать, — потянул руку один из рабочих.

Это был член бригады А. Косицына наладчик штампов Александр Первушкин — он и пришел на помощь своему старшему товарищу. Скажу «по секрету», эту помощь предусмотрели мы с Евгением Николаевичем Лукиным. Знали, что по своей скромности не станет Александр Иванович расписывать примеры своей душевной щедрости, и договорились с Первушкиным, что он расскажет о своем учителе.

— Я хочу рассказать о золотом сердце Александра Ивановича, — без долгих вступлений сказал Первушкин. — Когда мне дали направление в бригаду Косицына и я пришел на участок, мастер спросил: «Ты хоть знаешь, к кому идешь?» — «К Косицыну», — отвечаю. «А что он за человек?» Я пожал плечами. «Так вот слушай, расскажу тебе. Я к Александру Ивановичу после войны на выучку пришел. Мальчишкой был, тебя моложе. Ты, конечно, этого не помнишь, а тогда в стране карточная система была. И, представь себе, потерял я однажды карточки, видать, в трамвае вытащили. Весь месяц прожить без хлеба — это ж голодная смерть. Дознался Косицын о моей беде и говорит всей бригаде — нас было семеро вместе с ним: «Неволить не имею права, а кто добровольно хочет помочь товарищу, давайте каждый отрезать ему по кусочку от пайка…» И первым сделал это — протянул мне ломоть хлеба. Уж до того мне было неудобно, стыдно, а Александр Иванович подбадривал: «Ничего, с каждым может случиться такое». А иной раз после работы затащит к себе домой, жена чугунок картошки сварит, и меня со своей семьей за стол усадит…»

Пришел Первушкин на завод после армии. До того в деревне жил, работы никакой не чурался. Бригадир сразу подметил трудолюбие парня, стал давать ему сложную работу. Только вот с жильем у Саши получалась незадача. Снял комнатенку на окраине города. Пустили на три месяца, времени прошло уже больше года, а УЖКХ завода только потчует обещаниями места в общежитии. Ехать обратно в деревню? Уж больно не хотелось уходить с завода, тем более от такого человека, как Александр Иванович. А он все видит, все замечает: «Что хмурый ходишь, тезка? Гложет что-то, а? Выкладывай, не стесняйся, никому не расскажу!» — «Александр Иванович, — вздохнул Первушкин, — с жильем туго, уезжать придется». И рассказал все, как есть. Бригадир задумался, положил руку на плечо парня: «Знаешь, Саша, не спеши — уговори свою хозяйку подождать недельку-другую. Будешь порхать с места на место, растеряешь все, что приобрел». Дней через десять отозвал парня в сторону — глаза лукавые: «Ну как, собрал вещи?» — «Так вы же сами говорили, чтобы подождал немного», — с недоумением сказал Первушкин. «Ну, и правильно сделал! Место в общежитии освободилось, так что завтра можешь переезжать…» — Я уже спустя много времени узнал, сколько порогов пришлось обить ему, чтобы вот так просто сказать: «Место в общежитии освободилось», — продолжал на встрече свой рассказ Первушкин. — Да и узнал-то от других — не от него самого. Теперь скажите, кто я ему такой, Александру Ивановичу, чтобы проявлять столь активное участие в моей судьбе? А дело в том, что в молодом рабочем, как он сам сказал, видит человека. И, конечно, каждый в нашей бригаде старается работать с такой отдачей, чтобы оплатить щедрость косицынской души…

Первушкин собрался еще что-то сказать, но тут красный уголок взорвался аплодисментами. Все хлопали и смотрели на Александра Ивановича, который, склонив голову, временами покачивал ею, словно воротник рубашки жал ему шею… Молодец, Саша! Мы с Лукиным аплодировали не только Косицыну, но еще и ему за такое весомое добавление к выступлению своего бригадира — Героя…

Подобные «показательные уроки»-встречи провели и другие инициаторы почина. О них мы рассказали каждый в своей газете. И все же так решались, в основном, лишь пропагандистские задачи. Надо было искать более эффективные способы влияния на молодую смену. Ведь только в течение одного года завод принял около трех тысяч выпускников школ да еще столько же подростков! Судьба последних особенно волновала, а в некоторых подразделениях просто растерялись от такого «детсадовского», по выражению их руководителей, пополнения.

И вот в который раз собираемся в комитете комсомола с активистами, спорим, рассуждаем, строим планы. Для того, чтобы подросток хорошо представил не только сегодняшний день завода, но и его историю, договорились буквально каждого из них провести через заводской музей истории трудовой славы. А экскурсоводами будут ветераны-первопроходцы. Ведь они не просто живые свидетели, но и активные участники той незабываемой героической поры. И встречи с музейными экспонатами волновали, прежде всего, их самих, память возрождала давние события, детали, обстановку, образы близких товарищей и друзей. И это волнение, эти эмоции передавались подросткам, которых ветераны не просто знакомили с музеем, а как бы уводили в свою молодость, приобщали к неповторимым свершениям своего поколения.

Что, к примеру, можно было рассказать о разложенных на витрине лаптях, плетеном бауле, столярном инструменте, деревянных ложках и миске, кроме того, что это личные вещи одного из первостроителей?

А Василий Алексеевич Лапшин поведал ребятам, что почти точно с таким же снаряжением он и сам пятнадцатилетним деревенским парнишкой пришел на стройку автозавода. И вскоре оказался в самой первой ударной бригаде Виктора Сорокина. «Коммуной» называли себя ее рабочие. Работали воистину по-коммунистически, не считаясь ни с нормами, ни со временем. И было-то многим из них по столько же лет, что и этим подросткам, пришедшим в музей, а дела творили, прямо сказать, героические.

Зимой бригадам Сорокина и Переходникова поручили соорудить до наступления паводка важнейший объект — водозабор на Оке. Но однажды случилась беда: в переходную галерею просочилась вода, сперва в одном, потом в другом, третьем месте, наконец, хлынул поток, угрожая затопить котлован. На месте аварии оказался один лишь комсомолец Леонид Бронников. Бежать, звать на помощь — далеко и бесполезно. Вода прибывает, секунды на размышления. Бронников, определив, откуда бьет водяной поток, что есть сил вцепился в стропила и закрыл брешь своим телом… Сколько времени прошло, пока подоспели рабочие, он, конечно, не считал. Унесли его на руках чуть живого — прямо в больницу.

Ребята напряженно всматриваются в старую фотографию, на которой запечатлена большая группа молодых парней, одетых кто во что: телогрейки, тулупчики, зипуны. Кто-то спрашивает с тревогой:

— Погиб?

Василий Алексеевич переводит задумчивый взгляд с фотографии на ребят:

— Тогда жив остался. Потом был плавильщиком. Поста своего у горячей печи не оставлял даже при жестоких бомбежках фашистской авиации. Так и погиб на посту как солдат…

Новые стенды — новые страницы заводской биографии. Разговор идет о другом знатном земляке Александре Харитоновиче Бусыгине, зачинателе стахановского движения в машиностроении. В 1935 году Горьковский автозавод готовился перейти на выпуск отечественной модели легкового автомобиля. Но ахиллесовой пятой оказалась кузница — она не поспевала выдавать заготовки. И вот кузнецы во главе с Бусыгиным, овладев новой техникой, превзошли по производительности труда, казалось, недосягаемый уровень американского производства. Кузнецы в США ковали за час 100 коленвалов для автомобилей, а бригада Бусыгина такой же численности — 129!

— Узнав о рекордной выработке советских кузнецов, автомобильный король Америки Форд прислал в Горький специалистов — проверить, не большевистская ли это пропаганда, — рассказывал В. А. Лапшин. — Заокеанские посланцы разыскали Александра Харитоновича на берегу Черного моря, где он впервые в жизни проводил отпуск в санатории. Зачем, думаете, он им понадобился? Давай сманивать нашего кузнеца: «От имени мистера Форда приглашаем к себе на автомобильный завод в Детройт. Вам будут созданы лучшие в мире условия работы, мистер Форд осыплет золотом…» И знаете, что ответил Бусыгин? «Передайте, говорит, вашему мистеру Форду, что условия у советского рабочего скоро будут не хуже, чем в Америке. А в подачках он не нуждается, себя не продает…»

— А вот и фотография первой советской легковой автомашины «М-1». «Эмочка» — ласково называли ее рабочие, — глаза ветерана теплеют, лицо озаряет приветливая улыбка, словно при встрече со старым другом. — Между прочим, накануне строительства автозавода делегация советских инженеров посетила Соединенные Штаты. Их принял Вальтер Крейслер, еще один автомобильный король. Он сказал им: «Я сочувствую вашему стремлению построить автомобильный завод. Но, поверьте мне, если вы будете пытаться у себя на голой земле создать новую промышленность снизу доверху, не выйдет ничего…» А теперь обратите внимание на этот стенд. На Всемирной выставке в Брюсселе горьковские автомобили «Волга», «Чайка» и грузовая «ГАЗ-52» получили высшую награду «Гран-при». И вот что было записано в книге отзывов советского павильона: «Ваши автомобили современны, они радуют глаз своими формами». И подпись: «Главный конструктор завода «Форд».

Завершая экскурсию в историю завода, В. А. Лапшин подвел итог:

— Наш с вами великий земляк Максим Горький назвал стахановское движение «огненным взрывом массовой энергии», рожденным свободным социалистическим трудом. Так что чувствуете, ребята, в ряды какого класса вы вступаете? Будьте же достойны его героической славы! — закончил он с отеческим назиданием.

Так постепенно всех новичков «проводили» через историю завода, на который они пришли трудиться, давали в музее первые уроки патриотизма. И все-таки настоящее обучение и воспитание рабочей смены проходило в цехах, на участках, в бригадах. Уже через год после рождения почина на автозаводе около двух тысяч ударников коммунистического труда помогали почти двум тысячам пятистам молодым рабочим в освоении специальности, а также отстающим. Отдел производственно-технического обучения значительно расширил сеть различных курсов во всех производствах, увеличилось число технических кабинетов, новым современным оборудованием оснастили мастерские учебно-курсового комбината.

Однако все больше у инициаторов почина, их последователей вызывала чувство беспокойства неподготовленность многих из них к роли воспитателей молодежи. Откровенно признавались и руководителям завода, и нам, журналистам: «Чтобы обучить, воспитать, надо не только знать свою специальность, но и уметь объяснить, найти правильный подход к новичку. А педагогике или методике обучения нас никто не учил». Словом, почин «Ни одного отстающего — рядом!» вызвал потребность в науке — «заводской педагогике». И, конечно, не только на автозаводе. За «круглыми столами», на практических конференциях, которые мы проводили совместно с горкомом, обкомом партии, ставилась та же проблема.

Кто ее должен создать, «заводскую педагогику»? Научных учреждений подобной специализации в стране не существует. И литературы практически не выпускается. Оставалось одно: самим разрабатывать основы «заводской педагогики». По инициативе парткома и дирекции при отделе технического обучения были организованы ежегодные курсы рабочих-инструкторов с отрывом от производства по специально разработанной программе. Вели занятия ведущие преподаватели вузов города, а также системы профтехобразования. Немало талантливых педагогов обнаружилось и среди инженерно-технических работников завода. Программой курсов были предусмотрены, например, такие темы: «Вопросы психологии в обучении», «Методы индивидуального производственного обучения», «Принципы обучения от простого к сложному», «Закрепление полученных знаний упражнениями», «Учет особенностей подросткового возраста в условиях производства» и другие. Редакция же «Автозаводца» стала фактическим организатором открытых уроков лучших рабочих-инструкторов с последующим рассказом о них на страницах газеты. Многие делали из таких подшивок этих материалов своеобразные учебники по рабочей педагогике.

Итак, почин, рожденный с помощью газеты, продолжал развиваться. Поддержанный партийной, профсоюзной, комсомольской организациями, он и на многих других предприятиях Горьковской области превратился в главный лозунг социалистического соревнования. Более ста тысяч передовиков в различных отраслях стали добровольными наставниками юных представителей рабочего класса. ЦК ВЛКСМ присвоил инициаторам почина «Ни одного отстающего — рядом!» звание лауреатов премии Ленинского комсомола.

Но суть не только в цифрах или званиях. В один из дней в завкоме профсоюза автозавода состоялась волнующая встреча ударников — инициаторов почина. Председатель завкома, обращаясь к ним, сказал, что развитие почина помогло огромной массе молодежи почти безболезненно пройти процесс вживания в рабочие коллективы, адаптироваться в производственной жизни. И поэтому не только не произошло заторможения производительности труда, чего опасались, но и значительно она повысилась. «За все это, за ваш благородный бескорыстный труд — сердечное вам спасибо», — добавил председатель завкома.

Так было на самом автозаводе. Но не только там. Общественный институт молодежных проблем при Горьковском обкоме ВЛКСМ провел опрос большой группы участников этого движения на предприятиях области. Почти все шефы сообщили, что движение «Ни одного отстающего — рядом!» помогло молодым рабочим добиться выполнения норм выработки. Больше половины признали, что оно способствовало повышению качества продукции. У 37 процентов подопечные стали организованнее, дисциплинированнее, а у 31 — повысили свои разряды.

Вот ответы молодых рабочих. Почти половина указала, что «появилось стремление учиться». Столько же «увереннее почувствовали себя в коллективе». Добросовестнее стали относиться к поручениям мастера, бригадира, более требовательно подходить к своему поведению и активнее участвовать в общественной работе. Из этого с полным основанием сделан вывод: возникшее, в основном, как средство борьбы за рост производительности труда, за интенсификацию производства движение «Ни одного отстающего — рядом!» вышло за рамки чисто производственных задач, стало перерастать в эффективный метод нравственного воспитания молодежи, осмысленного отношения ее к труду, к коллективу, к жизни.

«Советская Россия» немало сделала для пропаганды почина горьковчан. Несколько лет на ее страницах, а также местных, многотиражных газет шел разговор о развитии в республике движения — печатались письма рабочих, рассказы о передовом опыте, «круглых столах», раздумья о том, как вооружить ветеранов методикой обучения и воспитания. На многих предприятиях России появились тогда кумачовые полотнища с призывными словами: «Ни одного отстающего — рядом!» Лозунг, предложенный газетчиками, пришелся по душе рабочему классу.

Движению «Ни одного отстающего — рядом!» еще относительно «повезло». Оно шло на высокой волне, по крайней мере, лет семь-восемь, и в Горьковской области сыграло заметную стимулирующую роль, принесло ощутимые результаты. Но со временем и оно «утихло», «улеглось». Финиш — во многом типичный. К великому сожалению, не одно полезное начинание, обещающее подчас далеко идущие народнохозяйственные последствия, вспыхнув ярким факелом, «прозвенев бубенцами», вскорости начинало тормозиться, выдыхаться, расползалось как туман и в конце концов угасало.

В чем тут дело? Может быть, иные почины не отражают в достаточной мере назревшие потребности общества? Ну с движением «Ни одного отстающего — рядом!» мы разобрались, что это не так. Проанализируем вкратце другую акцию.

Довелось однажды познакомиться с бригадиром каменщиков из крупного треста Героем Социалистического Труда Николаем Васильевичем Сысоевым. (Что это был за человек, достаточно одной характеристики, которую дал его ученик, впоследствии тоже бригадир Владимир Туманов: «Все, кто прошли школу Сысоева, никогда не станут халтурщиками».) Он и поделился со мной беспокоившими его мыслями:

— Наблюдаешь, как вселяются люди в построенный тобой дом, а самому стыдно, будто обманул их надежды. Знаешь ведь наверняка: пройдет два-три месяца, и на стыках посыплется штукатурка, по стенам и потолку пойдут трещины, между половыми досками появятся щели. В стране, пожалуй, мало найдется другой массовой продукции более низкого качества, чем та, которую сплошь и рядом «выпускаем» мы, строители…

Правда, в адрес бригады Н. В. Сысоева, да и других строителей этого треста грех было бы бросать камень: за качество боролись тут всерьез. Бригадный хозрасчет, инициатором которого, кстати, выступил коллектив Н. В. Сысоева, научил рабочих бережному отношению к стройматериалам. А к бригадному хозрасчету добавили еще и сквозной рабочий контроль. К примеру, закончили каменщики кладку — без комиссии по качеству плотники не примут у них работу.

— Но если бы все зависело только от нас! — продолжал свои размышления Николай Васильевич. — Наши поставщики — предприятия стройиндустрии из года в год выдают изделия и материалы низкого качества. Деревообрабатывающий завод отгружает сырую половую доску, непросушенную столярку. Растворный цех цементного завода гонит не известковое молоко, а чуть забеленную воду, которая, конечно, не придает вязкости раствору. Завод крупнопанельного домостроения взял за правило поставлять некомплектные детали в нарушение наших заявок. Как разорвать этот порочный круг?

Низким качеством жилья газеты возмущались давно, но опять же обвиняли, в основном, самих строителей. А проблема оказывалась многослойнее. Договорились, что Н. В. Сысоев вместе с бригадирами других специальностей выступит с письмом в «Советской России», помогли им подготовить его. Оно было опубликовано под названием «Каждый дом — радость новоселам». Предлагалось всем, кто связан со строительством жилья, установить жесткий рабочий контроль — от заводов стройиндустрии до строительных объектов. А всю эту цепочку взять в руки местным Советам, которые выполняют функции и заказчика, и приемщика жилья.

Заранее решили с председателем райсовета, на территории которого работал этот трест, провести на одном из предприятий строительной индустрии заседание исполкома с обсуждением письма. Группа депутатов в течение двух недель проверяла качество выпускаемых изделий и материалов. Больше всего брака поступало с деревообрабатывающего завода, там и решили собраться, причем непременно с участием авторов письма. Пригласили руководителей и других предприятий стройиндустрии, а также строительного главка. В красном уголке устроили выставку бракованной продукции, которую «прокомментировали» председатель постоянной комиссии райсовета по строительству, бригадиры строителей.

Руководители завода пытались все сваливать на пресловутые объективные причины. Но депутаты без труда доказали, что брак, главным образом, — результат низкой требовательности и ответственности. Производимую продукцию даже не разделяли по сортам, полная уравниловка процветала и в оплате труда. Исполком предложил внедрить сквозной рабочий контроль, установить моральные и материальные поощрения за высокое качество. Досталось и представителям главка. Разговор получился конструктивный и решение принято конкретное. Об этом заседании исполкома «Советская Россия» рассказала во всех подробностях.

Начало было обнадеживающим. И если бы инициативу бригадиров треста энергично поддержали хотя бы в областном масштабе, могло развиться эффективное соревнование трудовых коллективов-смежников за высокое качество жилищного строительства. Но, увы! Прошло более полугода, и мы проверили, как выполняется решение. Результаты оказались чрезвычайно скромными. Представители главка, наобещав всего «с короб», вскоре забыли обо всем. Реконструкция завода застопорилась, поставщиков за предприятием не закрепили, договорных взаимоотношений установить не удалось. Охладел к собственному решению и райисполком. Штаб по качеству, созданный на выездном заседании, фактически так и не начал работать.

Столь пассивное отношение к нужной людям инициативе строителей мы подвергли критическому разбору в газетной публикации. Но и это не вывело из состояния равнодушия руководителей райисполкома, строительного главка, не побудило к практическим действиям, кроме разве что издания еще одной бумаги о признании критики в печати справедливой… «Вы знаете, запарка! Не успеваем уделить внимания всем проблемам одновременно», — с откровенным простодушием объяснил председатель исполкома.

Примерно тот же аргумент в оправдание неосуществленных замыслов, невыполненных решений приведет и сегодня не один советский или партийный работник. Что это: неумение ухватиться за центральное звено в цепи многообразных дел и забот, собственная неорганизованность, фатальная вера в чудодейственную силу постановлений?

Что бы там ни было, но, по-моему, многие кадры, в том числе и журналистские, до сих пор не пропустили сквозь сознание и сердце одно из принципиальнейших ленинских положений о значении передового опыта или, как он говорил, образчиков для успешного строительства нового общества[5]. Владимир Ильич не уставал повторять, что «уход за этими ростками наша общая и первейшая обязанность»[6]. Что уже в первоначальном варианте статьи «Очередные задачи Советской власти» (а это был март 1918 года) он настаивал, «чтобы сила примера стала в первую голову моральным, а затем — и принудительно вводимым образцом устройства труда в новой Советской России»[7]. Спустя три года В. И. Ленин вновь призывает к необходимости «неуклонно вести упорную и неослабную войну за расширение области применения хорошего образца»[8]. В «Великом почине» (1919 год) вождь ссылается на то, как в буржуазном обществе в миллионах экземпляров газет расхваливаются «образцовые», в глазах капиталистов, предприятия и учреждения, как из них создается предмет национальной гордости. И упрекает наши организации, нашу прессу в беззаботности относительно пропаганды и распространения на все общество, на всех трудящихся образцовой коммунистической работы[9].

Признаем эти упреки во многом справедливыми и сегодня. Конечно, представителям прессы следует принять на себя значительную долю вины за то, что многие полезные инициативы, даже рожденные с их участием, не получили широкого распространения, захлебнувшись в волнах газетной текучки. В частности, ни редакция, ни я как собственный корреспондент не были предельно настойчивы и последовательны в поддержке и распространении того же почина строителей бригады Н. В. Сысоева, не сумели поднять его выше районного уровня. А райисполком, особенно в тех условиях застойных явлений в обществе, оказался просто не в силах справиться с вышестоящими звеньями хозяйственного управления.

И все же, хоть и рискую быть обвиненным в субъективизме, осмелюсь утверждать, что многие средства массовой информации, особенно в последние годы, занимают куда более решительные позиции в войне «за расширение области применения хорошего образца», нежели некоторые местные партийные, советские и другие органы. Многие годы доводилось присутствовать на заседаниях бюро обкомов партии в нескольких крупных областях. Рассматривался на них, хотя и не часто, передовой опыт, поддерживались различные инициативы, почины. Все это — в зале заседаний, по докладам комиссий, готовивших вопрос. Но не припомню заседаний, которые проводились бы с выездом в коллектив, к инициаторам почина, с приглашением секретарей парткомов, директоров отстающих соседних предприятий. Для того, чтобы и самим членам бюро глубоко вникнуть в суть передового опыта, и преподать урок партийным, хозяйственным работникам.

Не доводилось встречаться и с такой практикой, чтобы бюро обкома с пристрастием обсуждало поучительный опыт других областей и краев, описанный, к примеру, в «Правде» или других центральных газетах. Не принято: «Это же не про нас…» А ведь средства массовой информации преподносят такое обилие образцов, что внедрение только их помогло бы придать заметное ускорение в тех или иных отраслях и сферах. В подтверждение сказанного остановлюсь на одном примере.

Гласности, демократизму люди начали учиться давно. Только до последнего времени мало что менялось в структуре и содержании фактического самоуправления трудовых коллективов, они по-прежнему оставались жить под административно-командной пятой министерских инструкций, приказов и ограничений. И потому в Челябинске многих, кто близко знакомился с широко известным трубопрокатным заводом, еще пятнадцать — двадцать лет назад не переставал поражать широкий размах рабочей демократии на этом предприятии. И следует отдать должное памяти возглавлявшего долгие годы этот коллектив Якова Павловича Осадчего, имя которого высечено на Доске почетных граждан Челябинска при входе в исполком городского Совета народных депутатов. В сущности, он был главным, хотя, конечно, и не единственным инициатором одной из первых в стране попыток сконструировать модель рабочего самоуправления. Причем, как раз в тот застойный период, когда слова вроде «дальнейшего совершенствования методов хозяйствования и управления» мало что значили на деле, оставались лишь лозунгами.

Руководители трубопрокатного завода раньше многих других поняли, что, создавая условия для реального, а не декларированного влияния рабочего человека на производственную и социальную сферы, они тем самым раскрепощают его творческую энергию, постепенно преобразующую сам труд из процесса необходимого в первую жизненную потребность. А для этого, опять-таки раньше многих других предприятий того же возраста, здесь начали реконструкцию, обновление стареющих производственных фондов, внедрение научно-технических достижений, резко улучшая условия для высокопроизводительного и качественного труда. Результатом такой стратегии явилось заметное увеличение фондов предприятия, и это позволило трубопрокатчикам развернуть широкую программу улучшения социальных условий жизни трудящихся.

Еще в конце 60-х годов завод одним из первых в отрасли разработал пятилетний план социального развития коллектива. Конечно, в первую очередь строили жилье. И хотя не полностью удовлетворена нужда в благоустроенных квартирах, шаг вперед сделан огромный. А вот с вводом в строй пятнадцатого по счету детского комбината очередь в дошкольные учреждения удалось ликвидировать. Построили поликлинику, стационар, оснастив их новейшим медицинским оборудованием. А заводскому профилакторию «Изумруд» в лесопарковой зоне и по сию пору завидуют на многих предприятиях города и области. Еще бы: ведь здесь без отрыва от производства может подлечиться и отдохнуть в течение 24 дней каждый работник. В очередной же отпуск можно поехать на озеро Увильды, где создана крупная база отдыха, в том числе и для семейных, или на Черное море — в заводской санаторий «Голубая горка». Теплично-парниковый комбинат, начинающий с февраля поставлять свежие овощи в заводские столовые, свинооткормочный пункт, овощефруктохранилище, магазин полуфабрикатов со столом заказов на территории завода — и все это появилось за счет средств, заработанных трудящимися.

Столь ощутимое нарастание социальных благ неизбежно отразилось на морально-психологической обстановке. Рабочие стали понимать, что относиться к делу халтурно, спустя рукава просто невыгодно, накладно для самих же себя, так как это может обернуться потерей многих социальных преимуществ. Трудовые коллективы начали сами наводить порядок и дисциплину на производстве. Катализаторами этого процесса были коммунисты, партийная организация завода, умело владевшие и управлявшие обстановкой.

По предложению передовиков в условиях соревнования был включен особый показатель, который влияет на общую оценку деятельности бригад или смен. Если совершено нарушение трудовой или общественной дисциплины (прогул, опоздание, попадание в медвытрезвитель, не говоря уже о появлении на работе в нетрезвом виде), коллектив даже с высокими производственными показателями не может претендовать на призовое место. Все пятьдесят трубоэлектросварщиков смены Ф. Ф. Андросенко (ныне он уже более полутора десятков лет возглавляет партийную организацию этого цеха № 6 — самого крупного на заводе), разделавшись своей властью с прогульщиками, договорились на собрании трудиться без единого нарушения дисциплины. Каждый подписал протокол собрания с этим обязательством. Примеру смены Андросенко последовали многие другие коллективы.

И тогда руководство завода решило пойти на расширение демократических начал в рабочем самоуправлении. Поскольку смены и бригады, взявшие на себя коллективную ответственность за состояние трудовой дисциплины и порядка, тем самым демонстрировали свою социальную зрелость, высокий уровень сознательности, они наделялись и большими правами. Такими, например, как право выносить на общем собрании решение о приеме на работу, об увольнении за нарушение трудовой дисциплины, представлять к поощрениям, а также к наказаниям. При этом мнение коллектива квалифицировалось как определяющее. Заработанные премии (а они здесь бывают довольно весомые) распределять доверили самим рабочим, согласно личному вкладу каждого. Когда в одной из таких образцовых смен руководителя выдвинули на повышение, предложили самим рабочим высказать на собрании, кого бы хотели видеть во главе коллектива. Мнение трудящихся оказалось глубоко взвешенным и объективным. С тех пор стали чаще прибегать к такой практике — при назначении мастера или начальника смены советоваться с трудовым коллективом, учитывать его мнение.

Нетрудно представить, как приходилось творить подобные «оазисы» в период надвигавшегося застоя в экономике с его лакировкой и рапортоманией, когда не редкостью были необоснованные изъятия в бюджет собственных средств заводов и фабрик, заработанных их коллективами, то и дело колебались нормативы отчислений в фонды предприятий, не говоря уже о всей системе планирования «от достигнутого» с постоянными рывками, неритмичностью материально-технического обеспечения. И если тем не менее развивались и крепли подобные трудовые коллективы, из этого следует, по крайней мере, два вывода. Во-первых, при наличии многих факторов торможения в развитии общества были инициативные, беспокойные лидеры, которые смело ломали барьеры бюрократизма. Во-вторых, появление авангардов уже само по себе говорило о неудержимом нарастании в обществе острой потребности в коренных изменениях, начало которым и было положено в апреле 1985 года.

Мы, журналисты, общаясь с различными представителями хозяйственной и общественной сфер, конечно, не могли не видеть, не чувствовать этих кричащих потребностей и в меру своих способностей и возможностей старались поддержать нарождавшиеся новые тенденции, поиски неугомонных, не согласных на выжидание работников. Прежде всего, публикациями в прессе создавали возможность повторения передового опыта, того же, к примеру, трубопрокатного завода, который расписывали, «разжевывали» на все лады и в центральных, и в местных газетах. «Советская Россия» на протяжении нескольких лет практически ежегодно выступала с рассказами о различных сторонах бесценного опыта трубопрокатчиков.

Но порой приводила в уныние, если не сказать в отчаяние, дремучая инертная невосприимчивость иными работниками, казалось бы, явно поучительных уроков эффективных по своим результатам поисков, происходящих к тому же совсем рядом, у ближайших соседей. Трубопрокатчики сами жаловались на равнодушие многих руководителей предприятий к их начинаниям, хотя и месяца не проходило, чтобы на заводе не побывала очередная делегация. «Ездят, изучают, а у себя не спешат внедрять, — говорил мне в личной беседе Ф. Ф. Андросенко. — Возьмите ту же проблему борьбы с нарушителями трудовой дисциплины. Наши рабочие говорят: решением коллектива мы уволим злостного прогульщика, а он придет на соседний завод, и там его примут, даже не спросив, почему уволен. Какой смысл бесконечно переталкивать людей дефектного поведения с одного предприятия на другое? Ведь проще внедрить повсюду такую же систему коллективной ответственности. Тогда прогульщику ничего не останется, как подчиниться нашим рабочим законам».

И вот, возвращаясь к исходной мысли о распространении передового опыта, хотелось бы порассуждать, а скорее всего, поспорить (наверняка найдутся оппоненты) о проявлениях ничем не оправданной пассивности иных партийных организаций к той самой войне «за расширение области применения хорошего образца»[10], которую Ленин призывал вести упорно и неослабно. Конечно, руководителей того же трубопрокатного многие знали как традиционных ораторов на пленумах, собраниях актива, различных семинарах и научно-практических конференциях. И все же вряд ли, положа руку на сердце, можно рассматривать трибуну как одну из активных форм обучения передовому опыту, перенятия лучших образцов. Да, о многом ли расскажешь за отведенные семь-десять минут, а главное, рассказ — это все-таки не показ. Другое дело, если бы горком или обком партии собрали на трубопрокатном не раз и не два партийных активистов отстающих предприятий, чтобы они походили по цехам, пообщались хотя бы с бригадирами, партгрупоргами. Да вынести обязывающее решение о внедрении изученного опыта, конечно, с неоднократной проверкой его выполнения, — наверняка таких заводов было бы куда больше в городе и области, чем имеем на сегодняшний день.

По-моему, здесь к месту выдержка из материалов февральского (1988 г.) Пленума ЦК КПСС:

Правда, в практике партийных, советских, хозяйственных органов используется метод поездок в другие области и края с целью изучения передового опыта. Только вот практические результаты далеко не всегда ощутимы. К примеру, в Челябинской области резко затормозилось развитие животноводческой отрасли, на что указал в своем постановлении ЦК КПСС («Правда», 1987, 4 декабря). На пленуме обкома партии, обсуждавшем это постановление, было заявлено, что члены бюро, секретари ряда горкомов партии, руководители крупных предприятий посетили Белгородскую область, чтобы познакомиться с опытом шефства города над селом. (Промышленный потенциал Белгородской области почти в пять раз меньше челябинского, а объем шефской работы в полтора раза больше.) Дело доброе, хотя, думается, адрес передового опыта можно было бы найти и значительно ближе. Но в конце концов важно, чтобы такая поездка принесла максимальную эффективность. Ведь и раньше наносились подобные визиты специалистов сельского хозяйства, скажем, в ту же Омскую область с ее стабильным развитием животноводства. Результаты этих визитов, однако, пока крайне незначительны.

Дело, видимо, не только в посещениях адресов передового опыта. Нужен и строгий партийный спрос с тех, кто отвечает за его внедрение в практику. И не в последнюю очередь — за тот самый опыт, который, по существу, ежедневно преподносят газеты, радио, телевидение. Вряд ли можно понять и принять индифферентную, безразличную позицию партийных комитетов, советских органов к публикациям изданий о положительном и, главное, поучительном опыте, который следовало бы как можно быстрее распространять, развивать вширь и вглубь. Не так часто, но все же случается, когда на бюро обкома или горкома КПСС рассмотрят и поддержат острое критическое выступление своей газеты. А вот чтобы сказать похвальное слово, одобрить глубокий, содержательный показ на ее страницах новаторства, перспективного поиска, подлинно образцовой работы да сказать всем заинтересованным лицам: «Прочитайте, изучите и делайте так же!» — иной партийный комитет не то стесняется, не то не желает снизойти…

Думается, здесь в значительной мере дают о себе знать стереотипы бюрократического стиля с его предпочтением командных форм, абсолютизацией принимаемых решений и в то же время недооценкой огромного потенциала, заложенного в средствах массовой информации, с помощью которых можно несравненно ускорить продвижение общества во многих социально-экономических, культурных, нравственных сферах его развития, равняясь на лучшие образцы, отражаемые на страницах той же печати.

На XIX Всесоюзной конференции КПСС в выступлении одного из партийных секретарей прозвучало такое нравоучение в адрес прессы: «Не следует забывать и о том, что наши газеты должны быть организаторами. И не только тогда, когда требуется кого-то сообща раскритиковать, но и когда нужно говорить о ростках нового, организовать его распространение. Чего в наших газетах вообще-то маловато». Несомненно, в условиях перестройки надо все усиливать воздействие прессы на жизнь показом положительного примера, яростной борьбой за его распространение.

Только вот почему-то никто из партийных работников не пожелал на конференции вспомнить примеры огромной организаторской работы, за которую «хватались» в первую очередь газетчики, как только в обществе появлялись признаки перспективных начинаний, прогрессивных изменений. От движения за звание ударников коммунистического труда, стопроцентного выполнения предприятиями своих договорных обязательств (напомним хотя бы вклад журналистов центральных и в особенности местных газет в развитие почина южноуральских сталеваров М. Ильина и П. Сатанина под девизом: «Каждую плавку — строго по заказам!») до активной, наступательной поддержки трудовых коллективов, начавших работать на один наряд, арендного, семейного, бригадного подрядов и многого, многого другого.

Что же получается: раз газета не директивный, а всего лишь пропагандистский орган, так и публикуемые ею материалы о передовом опыте, ее организаторские акции партийному комитету не обязательно и замечать, тем более — поддерживать?

Оттого, наверное, и долог, труден путь «от пера до топора», то есть от описанного, распропагандированного средствами массовой информации передового опыта до его широкого распространения, что не привыкли, не научились многие партийные работники воспринимать эти средства как эффективное орудие воздействия на различные стороны жизни. В каждом обкоме, крайкоме при отделах пропаганды долгое время существовали секторы печати; там в шкафах лежали подшивки всех газет, издающихся в области, крае. Казалось бы, кому, как не идеологическим работникам, «выуживать» из газет рассказы о ценном опыте в различных отраслях народного хозяйства, социального развития городов, районов, обобщать его. Но что-то не припоминается ни одного случая, чтобы по предложению сектора печати бюро обкома рассмотрело ценный опыт, описанный в печати, поддержало его, рекомендовало распространить.

Хочется убедить в одном: распространение на все общество «хорошего образца» — самый дешевый вид приложения наших усилий; тут не требуется никаких капиталовложений, нужны просто искренняя заинтересованность, деловая — не формальная! — поддержка, упорная и неослабная организаторская работа. Сегодня, в условиях перестройки, особенно важны новые поиски эффективных, творческих форм совместных усилий партийных организаций и журналистов по внедрению передового опыта, лучших образцов, поучительного примера. И не в последнюю очередь — в идеологическом обеспечении перестройки, в идейно-нравственном воспитании людей. Разговор об этом — в следующих главах.

В женском общежитии радиозавода вот уже который вечер бушевали страсти. Началось с агрессивных выпадов монтажницы Вари Болошевской в адрес тех бригадиров, что отказались от доплаты за бригадирство.

— Пижонство и желание покрасоваться, — отрезала она. — Вот, мол, смотрите, какие мы герои. А все остальные — так себе, малосознательные, не доросли до нас…

— Ну, ты, конечно, загнула, — возразила ей подруга. — Я вот лично знаю бригадира Эдуарда Шурко. Никакой не пижон, нормальный парень и другим всегда готов помочь.

— А семья у него есть? — строго спросила третья участница спора.

— Есть. Кажется, двое детей…

— Ну, так и дурак твой Шурко! Жинка уж навряд ли обрадовалась его выходке. Просто жить, как все, не умеет.

— А как это «как все»? — атмосфера спора накалялась. — Грести только под себя, тащить, что плохо лежит, как многие делают? Этак до коммунизма и нашим внукам не дожить.

— Девочки, девочки! — пыталась притормозить распалявшихся девчат групкомсорг Ира Поливайко. — Бригада Шурко известная на заводе. Видно, у них так все отлажено, что не надо стоять над душой каждого.

— Значит, по-твоему, и вовсе бригадир не нужен?

— Я этого не говорю. Кто-то должен организовывать труд людей. Да и новички приходят — их надо воспитывать, учить.

— Ага! Значит, у бригадира есть дополнительные обязанности? Вот за них он и получает надбавку.

Болошевская сидела притихшая, только переводила взгляд исподлобья с одной спорщицы на другую. Потом, глубоко вздохнув, проговорила:

— Не знаю, не знаю. Что-то я недопонимаю, что ли. Может, так и надо жить, как эти бригадиры. Только — к чему? Ведь государство оплачивает их труд, а они отказываются…

— Да брось ты, Варька, тужить! — успокоила ее одна их девчат. — Мы-то свои гроши все равно получим. А о тех бригадирах наша-то какая забота?

— Тебе все просто, как горшок! — проворчала Болошевская. — А я хочу разобраться.

О споре в общежитии Ира Поливайко рассказала редактору областной молодежной газеты «Молодой ленинец» Жоре Николенко. И когда мы втроем у секретаря Днепропетровского горкома комсомола Володи Десятерика обсуждали задуманное, он воскликнул:

— Так это же как раз и может «поджечь» нашу дискуссию! Надо опубликовать письмо Вари в газете со всеми ее сомнениями.

Поскольку Жоре Николенко в тот вечер надо было выпускать номер газеты, пошли мы в общежитие к Болошевской вдвоем с Володей. С этим комсомольским секретарем, ведавшим в горкоме идеологическим участком, мы сошлись как-то сразу и естественно. Володя Десятерик был из тех увлеченных новаторов в работе с молодежью, кто не любил «толочь воду в ступе» на аппаратных заседаниях, длинных и пустых мероприятиях в кабинетах, отгороженных толстыми стенами от самой жизни. Его сферой деятельности были, в основном, те места, где собирается молодежь, трудится, отдыхает, спорит, конфликтует. И сам он вступал в эти споры, всегда на равных, никогда не подчеркивая «руководящего положения», не давил своим авторитетом. Словом, был своим в молодежной среде, и за это его там любили. И я сразу почувствовал, что при осуществлении своих замыслов в этом ищущем, беспокойном комсомольском вожаке встречу своего союзника. А замыслы были такие…

Проработав десять лет собкором «Комсомольской правды» по Челябинской области, я был переведен в той же должности в юго-восточный регион Украины с дислокацией корреспондентского пункта в Днепропетровске. Здесь и пришлось впервые столкнуться с явлением, у которого не было глубоких корней на Урале…

Прошло немного лет после окончания войны, а Советская страна сумела практически залечить глубокие раны, нанесенные ей кровавой разрушительной бойней (кроме, разумеется, душевных ран, кровоточащих и поныне…) Конечно, «не катались как сыр в масле», но любой честно работающий человек и его семья давно не испытывали недоедания. Многие уже могли позволить себе иметь в гардеробе по два, а то и по три костюма, обзаводились холодильниками, телевизорами, пылесосами и прочими предметами, без которых сегодня и не представляем своего быта. Больше того, заметно росло число владельцев «Москвичей» и даже «Побед», а кое-кому по карману была и «Волга»…

Но хотя в докладах и лекциях повторялось известное положение марксизма о двуедином условии формирования общества будущего — создании его материально-технической базы и воспитании гармонично развитой, активно общественной личности, — все же упор делался на первое условие. В общем-то, это было понятно: слишком многого еще не хватало для удовлетворения материальных потребностей как всего общества в целом, так и отдельных его членов. Довольно широко ходило представление о том, что весь уклад, образ жизни при социализме с его коллективистскими целями и организационной структурой как бы сами собой, автоматически формируют в человеке социально активное, коммунистическое мировоззрение. Это вело к постепенно растущей недооценке идейно-нравственного воспитания людей, к распространению упрощенческого взгляда на связь между увеличением материальных благ и ростом сознания: будет, мол, всего полно — исчезнут и сами негативные явления, такие, как спекуляция, взяточничество, протекционизм, злоупотребление служебным положением и другие. Между тем как раз эти негативные явления довольно резко бросались в глаза на фоне относительно зажиточной (в сравнении хотя бы с тем же Уралом) жизни на юге страны.

Мелкие и крупные хищения, особенно в торговой сети; предприимчивость тунеядствующих элементов, спекулирующих дефицитом; «протеже» при поступлении в институты, питаемое тайными и явными взятками; открытые подношения дорогих подарков школьным учителям состоятельными родителями недорослей — все это и многое другое из разлагающего арсенала обывательщины, оправдываемое установкой — «надо уметь жить», не могло не рождать протеста, возмущения, вызывало потоки писем, жалоб в местные органы власти, редакции газет. Разумеется, и в корреспондентские пункты, в том числе, «Комсомольской правды».

Созрела идея совместного с горкомом комсомола, редакцией газеты «Молодой ленинец» провести общегородскую дискуссию молодежи на тему: «Что значит уметь жить?» «Комсомолка» тогда вела заочный дискуссионный клуб «Я и время», в его рамках и решили готовить эту публичную акцию.

До полуночи засиживались в горкоме комсомола у Володи Десятерика, обмозговывая детали предстоящей операции. Для начала выработали вопросник, решили опубликовать его в «Молодом ленинце», а также отпечатать в типографии в виде листовок, афиш и размножить на предприятиях, в учреждениях, молодежных общежитиях, расклеить в оживленных местах города. Вопросник выглядел так:

Возможно, с высоты нынешнего времени многое в вопроснике кажется наивным и даже небезупречным с точки зрения той же научной социологии. Но опыта проведения подобных публичных дискуссий не было, в том числе и у нас, ее организаторов. Хотелось в самих вопросах заложить побольше полемического духа, может быть, в какой-то мере нарочитого противопоставления понятий и норм нравственности, чтобы на самой дискуссии разжечь страсти. Удастся ли это, не пойдет ли разговор по привычно накатанной дорожке морализирования, проповедей известных истин, заученных речей? Это нас волновало больше всего.

Задумались, где проводить? Летом, в южную жару — только не в стенах пусть даже самого шикарного Дворца культуры! Остановились на «зеленом театре» городского парка культуры. Представлял он собой огромную асфальтированную площадку под открытым небом, увитую зеленью на живописном острове посреди озера, куда проходили по широкому мостику. На площадке стояли ряды скамеек. Здесь могли разместиться не менее тысячи человек, а если потесниться, то и больше. В парке по вечерам много народу, а вход в «зеленый театр» открыт любому, но соберем ли столько народу. Десятерик вполне логично заметил, что все будет зависеть от нас — как подготовимся. Разговорятся ли слушатели, сумеют ли раззадорить участников первые ораторы. И вот тут спору в женском общежитии радиозавода, начатому Варей Болошевской, предстояло сыграть «поджигательную роль». Варя после недолгих колебаний согласилась выступить со своими сомнениями в «Молодом ленинце». И вскоре после опубликования вопросника появилось ее письмо:

С нетерпением ждали первых откликов на письмо и нашу программу. А тем временем рождались новые тревоги, появлялись новые сомнения: а вдруг обывательски настроенная часть населения навяжет нам свою позицию, посмеется над нашим наивно «провокационным» вопросником? Конечно, достойный отпор есть кому дать — из «Комсомолки» обещали прислать члена редколлегии, гарантировали поддержку партийные идеологи. Но ведь вся суть в том, чтобы сами участники — юноши и девушки — сумели развенчать мещанскую сущность формулы «надо уметь жить». Наберется ли достаточное количество неравнодушных и убежденных бойцов-единомышленников, которые смогут аргументированно разоблачить обывательские выпады, если таковые будут?

Но вот в «Молодой ленинец» пришли первые отклики. Многие читатели с ходу поняли смысл затеваемого разговора, полностью разделяли тревогу по поводу мещанско-обывательских извращений в сознании некоторых граждан. Почти каждый вечер мы с Володей Десятериком отправлялись в какое-нибудь молодежное общежитие и затевали мини-диспуты. Молодежь с большим интересом готовилась участвовать в необычной дискуссии, а у нас день ото дня крепла уверенность, что преобладание сторонников нашей, коммунистической, морали будет обеспечено. И тогда появилось новое беспокойство: если соберутся сплошь единомышленники, будет ли о чем им спорить, не сведется ли все к подтверждению мнений одних другими? Но ведь каждый мыслит по-своему, убеждали мы друг друга, у разных людей различные точки зрения и на борьбу с мещанской психологией.

И вот наступил день, вернее, вечер дискуссии. Диктор радиоузла парка культуры зазывал посетителей в «зеленый театр», подбрасывая различные спорные точки зрения, взятые из писем-откликов в «Молодой ленинец», а также из наших мини-диспутов в общежитиях. Такие, например: «Девчата из строительного треста № 17 утверждают: «Все, кто имеет свои машины, живут только для себя. Они наживаются с помощью личных машин». Можете ли вы согласиться с их мнением? А один молодой специалист выразился так: «Трудно быть честным человеком, имея низкий заработок…» Какова ваша точка зрения?»

Как уже говорилось, основная цель дискуссии — в открытом публичном споре дать бой мещанской мелкобуржуазной философии паразитизма и приспособленчества, разоблачить принародно эгоистическое истолкование житейской формулы «надо уметь жить». Дискуссия по тем временам была, по существу, одной из первых попыток ввести в практику работы с молодежью, да и не только с ней, такую демократичную форму, как открытые публичные споры, в которых любой мог бы безбоязненно высказать свою точку зрения, «скрестить шпаги» с оппонентом, попытаться опровергнуть то, с чем не согласен, предложить свои конструктивные пути решения проблем, назревших в коллективе, в обществе.

Сегодня, когда партия, начав революционную перестройку общества, широко открыла двери всенародной школы гласности, демократизации, еще раз убеждаешься, что журналисты тоже положили первые кирпичи в ее фундамент. Но как же труден путь к усвоению такой, казалось бы, простой истины, что возможность откровенного выражения людьми своих мыслей и взглядов дает гигантские преимущества всей нашей идеологической работе! Суть не только в том, что мы из первых рук получаем информацию о положении дел и настроениях. Главное, в ходе тех же открытых дискуссий меняется роль, фактический статус самого человека: вместо пассивного слушателя нравоучений, каковыми его чаще всего кормили на лекциях, политзанятиях, на собраниях (да и сейчас еще продолжается), он сам становится активным участником поиска истины, оттачивает свои убеждения в борьбе мнений, осмысливает свою роль как человека-творца. Особенно этот процесс важен для молодежи.

Под какие горячие аплодисменты делегатов XX съезда ВЛКСМ М. С. Горбачев в своем выступлении перед ними говорил:

Так почему же столь эффективная демократичная форма идейно-нравственного воспитания до сих пор с неохотой берется на вооружение многими партийными и комсомольскими организациями? Ведь, скажем прямо, главными инициаторами да и организаторами открытых дискуссий и диспутов, откровенной полемики длительное время выступали, в основном, представители различных средств массовой информации — от газет и журналов до телевидения и радио. И практически ни разу не приходилось видеть «встречного движения» или предложения со стороны партийных и комсомольских идеологов, ни разу не доводилось в планах этих комитетов прочитать, к примеру, такой пункт: «Подготовить и провести молодежный диспут на тему…» Более того, иные партийные работники смотрели на такие акции, как на досадное отвлечение от серьезных дел, бесполезную трату времени, и старались под разными предлогами уклониться от участия в предлагаемой журналистами идеологической полемике. Однажды на одном из заводов Свердловска «Советская Россия» организовала диспут трудящихся о проблемах воспитания гражданина, отвечающего коммунистическим идеалам. Разговор шел крайне злободневный и острый. И неприятно удивило, что на встречу не нашел возможности прийти секретарь парткома. Оказывается, в это время он ездил в другую область к смежникам в качестве «толкача» — «выколачивал» комплектующие изделия. Вот что считал «своим» делом заводской «комиссар».

Анализ подобных явлений, их корней был сделан на XXVII съезде КПСС, февральском (1988 г.) Пленуме ЦК, на XIX Всесоюзной партконференции. В течение многих десятилетий происходило нарушение ленинских принципов четкого разграничения функций партии государства. Положение о партии как о политическом авангарде общества на практике трансформировалось в откровенную подмену советских и хозяйственных органов. Партийные комитеты превратились по существу в надстройку административно-государственного механизма, фактически взяв в свои руки управление всеми сферами хозяйственной, социальной, культурной жизни, присваивая даже снабженчески-распорядительные, а нередко и диспетчерские функции. Эта подмена, с одной стороны, породила систему безответственности, иждивенчества, перестраховки тех, кому по долгу следовало решать государственные дела. С другой стороны, в условиях монополизации партийными органами не свойственных им управленческих функций политические методы воздействия вытеснялись командно-административным стилем, указаниями и директивами по всем вопросам, порой недостаточно компетентными, волюнтаристскими решениями.

На февральском (1988 г.) Пленуме ЦК КПСС об этом говорилось с тревогой:

В такой обстановке главная сфера деятельности партийных органов — идейно-политическая, организаторская работа в массах, воспитание, выращивание кадров в значительной мере обрастали формально-бюрократическими стереотипами, чиновничьей заорганизованностью, шаблонными, нетворческими подходами. Многие партийные вожаки разучились или вовсе не учились искусству воспитания, умению проникать в душу человека, вести откровенный диалог с людьми, убеждать их и переубеждать.

Все это мешает многим идеологическим кадрам круто совершить перестройку своих методов и стиля, покинуть уютные кабинеты и идти в трудовые коллективы, в рабочие и студенческие общежития, в населенные кварталы и там реализовать свое главное предназначение — формировать в людях стойкие коммунистические убеждения, внедрять в сознание высокие нравственные нормы! Опять же — не с помощью односторонних монологов-проповедей, а путем создания условий для откровенного обмена мнениями, для стимулирования открытых честных споров и столкновения позиций.

Известно, что в своих резолюциях XIX Всесоюзная партийная конференция определила как имеющее ключевое значение разграничение функций партийных и государственных органов, высказалась за то, чтобы не только по содержанию, но и по методам деятельности КПСС в полной мере соответствовала ленинской концепции роли партии как политического авангарда общества. Партийным органам нужно немедленно и бесповоротно отказаться от командно-приказных методов в своей практике. Посвятить себя организаторской деятельности в массах, обновлению всей системы идеологической работы, освобождению ее от рутины, пустословия и шаблонов, овладевать искусством вести честный, прямой разговор с людьми по всем волнующим их вопросам, глубоко, вдумчиво заниматься воспитанием кадров, или, как говорил на конференции академик С. Н. Федоров, выращиванием лидеров — основы общества, рациональной их расстановкой через демократические механизмы преобразованной политической системы — вот главное содержание, которым сегодня необходимо наполнять работу каждой первичной организации, каждого партийного комитета.

…Было бы, однако, несправедливо ставить на одну доску всех партийных, комсомольских идеологов, с кем приходилось общаться, в том числе, и в тот период, когда махровый формализм, догматизм, чинопочитание, нарушения социальной справедливости оказывали деформирующее влияние на воспитательную работу в массах, порождая у людей скептицизм и пассивность. Нет, и в те времена было немало подлинных партийных и комсомольских комиссаров, словом и примером мобилизовавших духовные силы людей на борьбу за торжество наших высоких идеалов. Благодарен судьбе, которая в разные периоды собкоровской работы сводила меня с самоотверженными и убежденными борцами за идеалы Коммунистической партии Г. В. Колбиным, Я. П. Рябовым, К. Ф. Катушевым, К. И. Варламовым, П. Н. Решетовым, Е. М. Тяжельниковым и многими другими. Без глубокого взаимопонимания, единомыслия с такими людьми, без их активной поддержки нам, журналистам, было бы просто не по силам осуществлять свои замыслы и эксперименты по развитию демократических форм идеологического влияния на читателей, различные группы населения. Откровенно анализируя серьезные промахи, ошибки периода застоя, допущенные во многих сферах жизни общества, в том числе в идеологической работе, мы в то же время не «открещиваемся» ни от единого дня героической истории Советского государства, ибо «и самые тяжелые дни не были прожиты напрасно», как говорил М. С. Горбачев в беседе с выдающимся латиноамериканским писателем Габриэлем Гарсиа Маркесом. Искренне и откровенно, с долей горечи он произнес тогда: «Как много мы проиграли от того, что на каком-то этапе замедлился процесс развития демократии!» Но тут же добавил: «Хотя, разумеется, и в этой сфере мы достигли высокого уровня».

К началу 80-х годов явно чувствовалось нарастание обеспокоенности явлениями застоя в обществе, деформации, обесценивания многих святых для советского народа ленинских заветов, норм и принципов, на которых строился социализм. Все чаще люди задавались вопросами: насколько же соответствует наше общество тому идеалу, который конструировал гений Ленина? Многое ли, в каких масштабах удалось воплотить из завещанного им? В конечном счете, насколько мы сами отвечаем идеалу людей, каким его видел Ленин?

Разве это — не тема для большого коллективного размышления, хотя бы, а может быть, прежде всего, среди молодежи!… Итак, «застолбили»! Будем готовить молодежный диспут на тему: «Какими нас видел Ленин?» Адрес: уральский гигант — производственное объединение «Челябинский тракторный завод имени В. И. Ленина». Кстати, и повод прямой: комсомол готовился отметить 60-летие своего Шестого съезда, на котором РКСМ принял имя Ленинского. А еще: ЧТЗ — один из первых гигантов индустрии — шел к выпуску миллионного трактора, на пятьдесят первом году своего существования.

Конечно же, партком, комитет комсомола горячо поддержали идею. Заместитель секретаря парткома по идеологии Александр Георгиевич Киреев, секретарь комитета ВЛКСМ Владимир Фурс с воодушевлением включились в совместную с нами подготовку диспута. Но больше всех, пожалуй, приложила усилий многотиражка «За трудовую доблесть» — старый друг «Советской России». Неутомимый в творческих поисках, ее корреспондент Анатолий Лобашев, организовав на страницах газеты выступление группы рабочих с тем же вопросом «Какими нас видел Ленин?», повел подготовительную дискуссию, опираясь на рабкоровский актив. С ходу окунулся в организацию диспута и только что назначенный новый редактор Геннадий Лубнин. В одном из ведущих производств — прессово-сварочном газета провела «День открытого письма», своего рода разведку общественного мнения. Сам диспут проходил менее чем за год до апрельского (1985 г.) Пленума ЦК КПСС, и по выступлениям его участников явно чувствовались нетерпеливое ожидание перемен, желание выйти в первый эшелон, на ударную позицию в предстоящем всенародном деле, имя которому вскоре будет дано — перестройка. Все больше пробивались ростки позитивных явлений и форм, хотя бы тот же бригадный метод организации труда.

Он вошел в больничную палату, молодой и симпатичный, представился с бодрой улыбкой, словно здесь его ждали с нетерпением. Анатолий В., двадцать восемь лет, замзав столовой одного из крупных челябинских заводов. Откровенный в суждениях, заметно бравируя своей удачливой жизнью, он довольно быстро раскрывался, вызывая все более неприятные ощущения у остальных трех обитателей палаты. На следующий день Анатолию принесли из дома модный тренировочный шерстяной костюм какой-то зарубежной фирмы, ставший предметом конфликтов с медицинским персоналом. По требованиям гигиены всем положено было ходить в больничных пижамах, а ему цвет и форма их пришлись не по вкусу. На пальце, отливая благородным блеском, появился массивный перстень. Ему явно доставляло удовольствие в этакой небрежной манере похваляться благами, которыми располагал: рижским гарнитуром и голубым заграничным унитазом, импортной краской на стенах квартиры, индийским линолеумом на полу, золотыми кольцами и кулонами на жене: «Люблю жить красиво…»

Каждый из нас вынужденное пребывание в больнице использовал как возможность интенсивно почитать литературу, порассуждать над острыми проблемными публикациями. В эти «интеллектуальные часы» Анатолий оказывался «не в своей тарелке», скучал, как рыбак при плохом клеве. Вытащив из-под матраца свой шерстяной костюм (все-таки отстоял себе право ходить в нем хотя бы во дворе больницы), молча уходил к «другу» в соседнее отделение, а возвращался порозовевшим, особенно веселым и разговорчивым. Встречая наши неодобрительные взгляды, с наигранным сожалением оправдывался, что, мол, на работе привык чуть ли не каждый день «опрокидывать стопарь»: такая должность — снабжением занимается, приходится выставлять и коньяк… «На какие деньги?» — спрашивали мы, зная с его же слов, что зарплата — всего сто пятьдесят рублей, жена не работает, в семье двое детей. В ответ Анатолий рассуждал о списаниях, всегда возможных при «умелом» ведении хозяйства, об использованной таре, подлежащей сдаче во вторсырье, но которую с дружками пускал «налево», деньги, разумеется, не оприходовались…

Протягивали ему газету с острой статьей по нравственным проблемам. Пробежав «по диагонали», равнодушно откладывал: «Я об этом уже где-то читал». Читал, но к себе, разумеется, не относил. Попытались зайти с другого конца, как-то спросив в полушутливой форме: «Тебе никогда не снится, что ты в кабинете следователя?» От неожиданного вопроса самодовольная улыбка застыла на лице: «Ну-у, зачем же так шутить?..» Однако надолго задумался, а потом резко сказал: «Да, надо завязывать с этим общепитом! Сколько раз собирался».

Однако общепит был ни при чем. «Завязывать» следовало с потребительским отношением к жизни, которое неуклонно и закономерно развивалось у Анатолия в психологию стяжателя, мелкого хищника. Сам рассказывал: окончил машиностроительный техникум, за пять-шесть лет сменил несколько заводов. На одном согласился с нечестным мастером выписать дважды наряд на работу, сделанную участком, деньги поделили между собой. На другом — закрывал глаза на мелких воришек, таскавших запчасти под полой, и сам попользовался этим. Но все же на производстве и самодисциплина рабочих, и контроль не давали развернуться меркантильной душе, Анатолия. А тут дружок — заведующий столовой предложил переходить к нему в замы по снабжению. Высокой зарплаты не обещал, зато «навар, если не лениться, шевелить мозгами, такой, что и без зарплаты будешь сыт, пьян и нос в табаке». Анатолий, не слишком долго колеблясь, согласился.

Ослепленный мечтой о комфорте, измерял красоту жизни количеством модных вещей в квартире и числом «коньячных» встреч. Анатолий был не слишком разборчив в средствах удовлетворения своих потребностей. Накопительство любым путем, пусть даже безнравственным, становилось для него самоцелью. Возможно, к тому времени он еще не вступил, во всяком случае явно, в конфликт с уголовным кодексом, но такая тенденция просматривалась в его жизненной позиции. Однажды он рассказал, как его мать, работник сберкассы, приняла от гражданки облигацию трехпроцентного займа. Но, прежде чем оплатить ее номинальную стоимость, решила, как привыкла это делать, перепроверить по двум последним тиражам и несказанно обрадовала клиентку. Оказалось, в предпоследнем тираже на облигацию выпал выигрыш в пять тысяч рублей. «Я говорю: что же ты, мать, наделала! — заново переживая, стукнул Анатолий кулаком. — Не могла смолчать?» — «Со-о-весть, говорит, не позволила», — с пренебрежительной гримасой передразнил он мать.

У соседей по палате все заметнее нарастали раздражение и неприязнь к циничной философии приспособленца и ловчилы. Начинали стыдить его за нечестные приемы, за поиски лазеек в государственный карман. Анатолий искренне удивлялся: «А что тут особенного? Все так делают…» — «Далеко не все! Так поступают только паразиты, которые жиреют и обогащаются за счет общества». — «Ну, это вы зря, — обижался Анатолий. — Я же все-таки работаю, не тунеядец какой-нибудь…» — «Работа для тебя лишь прикрытие. Если бы у нас можно было хапать у общества, официально не работая, ты бы вполне обошелся без нее». Но все наши откровения мало действовали на него. Он просто меньше старался находиться в палате, чтобы не выслушивать «нравоучений», все чаще удалялся к «другу» в соседнее отделение, оставляя нам возможность возмущаться и негодовать между собой. Нет, так его не проймешь.

Очень хотелось нащупать какую-то тропку, чтобы пробиться к его разуму, — ведь человек же! — найти такие слова, которые вызвали у него хотя бы потребность подумать, поразмыслить над аморальностью своего существования, в конце концов, просто внести в душу сомнения. Не может быть, чтобы нельзя было вывести Анатолия из его блаженно самонадеянного состояния, этакого туповатого самолюбования.

Однажды пришедшего от «друга» Анатолия снова потянуло на философствования о том, как надо жить «красиво». С некоторым ехидством он заметил: «Вот вы все тут меня осуждаете за то, что стремлюсь к шикарной жизни. А между прочим, как-то «Голос Америки» передавал, что там у них чуть ли не у каждого по два автомобиля имеется. А я себе еще и на гараж не могу наскрести…» В палате нависла гнетущая тишина. Постаравшись удержать товарищей от взрыва негодования, я насколько возможно спокойным тоном спросил Анатолия, читал ли он роман Всеволода Кочетова «Чего же ты хочешь?». Пропагандистских статей об идеологической борьбе он, конечно, не читал, а это все-таки — художественная литература. Увы, даже и не слышал. И я стал ему излагать, как один из организаторов миссии «недоброй воли» наставлял засылаемого в СССР агента. Наша задача, говорил он, воздействовать на мораль, нравственность советских людей. Каким образом? Наводняя их страну иллюстрированными журналами, фильмами с картинами великосветской жизни, мы побуждаем в них тягу к комфорту, к приобретательству, всячески насаждаем культ вещей, накопительства. Так они быстрее отойдут от общественных проблем и интересов, утратят дух коллективизма. Выдержав паузу после пересказа, я добавил: «По-моему, эта программа наших идейных врагов рассчитана как раз на таких, как ты…»

Увы, наше совместное пребывание в больнице скоро кончилось, и я с беспокойством думал, кто и как продолжит с Анатолием эти уроки мышления о нравственности. Скорее всего, никто. Судя по всему, ни в завкоме, ни даже в партийном комитете никогда ни у кого не возникало вопроса о том, какими мыслями, нравственными (точнее, безнравственными) установками «напичкана» голова их работника, каково его моральное кредо.

Возможно, мне «повезло» близко познакомиться с представителем столь откровенной, неприкрытой в своем цинизме обывательской мещанской философии потребительства. (В иных условиях он вряд ли бы так раскрылся в присутствии корреспондента.) Правда, Анатолий — начинающий хапуга, как я назвал его про себя, только еще подошедший к рубежу, за которым уже противозаконные действия. Хапуга, не успевший сформироваться в хищника. И окажись рядом человек с «комиссарской» натурой, с активным стремлением повернуть жизненный путь Анатолия в новый фарватер, его бы еще можно было спасти от дальнейшей деградации.

Тревогу и возмущение вызывал, конечно, не сам по себе Анатолий. Увы, если бы он был из числа уродливых одиночек. В 70-х — начале 80-х годов общественность все больше стали беспокоить нараставшие проявления мещанской, мелкобуржуазной психологии у части людей, однобокие, искаженные представления о так называемой «красивой жизни». Быстрый рост материального благосостояния вызывал у духовно неразвитых людей безудержный зуд к приобретательству любой ценой, в первую очередь, дефицита, превращая их, по сути дела, в рабов модных вещей: «Лишь бы у меня было то, что есть у Петра Ивановича…». Обладание модным спальным или столовым гарнитуром, набором золотых украшений или пыжиковой шапкой, наличие загородной дачи с мансардой и прочего воспринималось такими людьми в качестве показателя их престижности в глазах окружающих, особого веса в обществе. Если не удавалось стать обладателем дефицитной вещи законным путем, иные соблазнялись и противозаконными махинациями, не останавливаясь перед взяткой, запутывались в сетях протекционизма. Тревожило, что у подобных граждан, создававших себе «красивую жизнь» неправедным путем, начисто были размыты понятия о подлинных ценностях — честном, самоотверженном труде, коллективизме, бескорыстном служении обществу, стремлении к нравственному самосовершенствованию.

В значительной мере расцвету потребительской, стяжательской психологии способствовали нарушения, ставшие практически системой главного принципа социализма, который составляет основу его жизнеспособности: «От каждого — по способностям, каждому — по труду». Во многих сферах народного хозяйства, управления «обосновались» уравнительные подходы к оплате труда, нивелируя, смывая разницу между талантом и посредственностью, творчеством и халтурой; а некоторые вообще получали зарплату фактически только за выход «на службу», занимая должность без учета реального трудового вклада. Уравниловка по своей сути оказывала разрушительное воздействие не только на экономику, но и на мораль, весь образ мыслей и действий, снижала престиж добросовестного, творческого труда, его общественное признание, гасила интерес к профессиональному росту, подрывала соревновательность, трудовой энтузиазм. С другой стороны, это порождало рвачество, толкало нравственно неустойчивых людей к нетрудовым доходам, к получению материальных благ окольными, незаконными путями. Не случайно же стала ходячей сперва вроде бы насмешливо-анекдотическая, а постепенно и с весьма определенным подтекстом фраза: «Чтоб ты жил на одну зарплату!»

На январском (1987 г.) Пленуме ЦК КПСС обо всем этом сказано:

Эту тревогу общественности, естественно, не могли не отражать средства массовой информации, в том числе и «Советская Россия». С яркими публицистическими статьями вступали в бой с психологией потребительства наши ведущие журналисты Иван Юрченко (к сожалению, ныне покойный), Марина Чередниченко, Светлана Степунина и другие. Рискнул выступить и я с корреспонденцией «Люблю жить красиво», в основу которой легла описанная выше конфликтная ситуация с Анатолием, а также размышления в связи с типичностью данного явления. Вскоре подтвердилось, что тема затронута животрепещущая, проблема наболевшая — стали приходить читательские отклики. Правда, отношение и к теме, и к тому, как она освещена, оказалось неоднозначным, порой с крайне противоположными оценками.

В большинстве писем выражалось резкое неприятие «анатольиных» установок на «красивую жизнь» и особенно способов, какими они реализовывались. Приводились примеры и похлеще. Читатели критиковали и нас, газетчиков, за отсутствие последовательности, остроты в разоблачении потребительской психологии, в слабой мобилизации общественного мнения. Однако были и такие, кто не только оправдывал людей типа Анатолия, но и обвинял автора в том, что он «звонит не в те колокола». Объединяла их, по существу, одна точка зрения: любые злоупотребления объяснялись ничем иным, как все тем же дефицитом. Судя по письмам, у многих существовало немало путаницы в таких понятиях, как «потребности», «потребление», «потребительство». Поэтому, на мой взгляд, газете следовало, прежде всего, в очень живой, популярной форме раскрыть читателям научные представления о соотношении между разумными потребностями человека в условиях социализма и способами их удовлетворения; культуру потребления нравственно воспитанного гражданина аргументированно противопоставить психологии паразитирующего потребительства взбесившегося мелкого собственника. Хорошо было бы для такого научного (и нескучного!) изложения найти умного собеседника, — в то время в «Советской России» как раз появилась рубрика «Наш собеседник», быстро завоевавшая читательские симпатии.

Поддержав мой замысел, бывший в то время главный редактор газеты М. Ф. Ненашев подсказал и самого собеседника (работавший многие годы секретарем Челябинского обкома партии по идеологии, он, разумеется, отлично знал эти кадры) — тогдашнего проректора Челябинского государственного педагогического института Н. Н. Михайлова. Он вскоре был приглашен работать в «Советскую Россию», где возглавил сперва отдел пропаганды, а затем молодежный, созданный в редакции впервые в практике центральной партийной прессы… Итак, с Н. Н. Михайловым и состоялась беседа на тему «Потребности и потребительство».

Разговор зашел прежде всего об отражении средствами массовой информации распространенной своеобразной нравственной болезни, которой современники дали название «вещизм».

— А может быть, не столько «современники», сколько тот же — уж извините за откровенность! — ваш брат-газетчик? — многозначительно улыбнулся Н. Н. Михайлов. — Я это к чему говорю? Когда в сотый раз читаешь набившую оскомину фразу об «испытании сытостью», хочется спросить: «Вы что же, предлагаете уничтожить дорогие вещи или вернуться к карточной системе?»

Пришлось от имени «нашего брата-газетчика» признать левацкие заскоки в иных публикациях, где порой буквально навязывается мысль: вот, дескать, раньше недоедали, терпели лишения и трудности, ходили в телогрейках и кирзовых сапогах, — зато никаких тебе рецидивов мещанской психологии, по первому зову брали лопаты в руки и шли на субботник. А стоило лишь повыситься уровню благосостояния — и началось!..

Нелепо, рассуждал мой собеседник, противопоставлять сегодня растущие потребности некоему «нравственному аскетизму». Да и основоположники марксизма утверждали, что свойственное коммунистическому обществу полное и свободное развитие всех способностей, творческих возможностей человека предполагает и создание благоприятных материальных условий.

— Известно ли вам, сколько времени расходуется ежегодно в нашей стране на ведение домашнего хозяйства? — неожиданно спросил Н. Н. Михайлов и, чтобы не ставить меня в неловкое положение (к сожалению, мне это было неизвестно), тут же ответил: — Сто восемьдесят миллиардов человеко-часов. Это же расточительство, особенно женского труда!

Действительно, такие предметы, как холодильник, стиральная машина, пылесос, лет двадцать — тридцать назад относили еще к дефициту, многие без них обходились, потому что их либо не хватало, либо вовсе не существовало. Сегодня же обладание набором удобных экономичных предметов бытовой механизации стало не только потребностью каждой семьи, но, можно сказать, и общественной необходимостью. Оказывается, уже теперь электробытовые машины сокращают затраты времени на мытье посуды в три-четыре раза, на стирку белья — в пять раз. Каждый киловатт-час электроэнергии, израсходованный на механизацию работ в домашнем хозяйстве, экономит нам примерно четыре с половиной часа. А завтра наверняка появятся новые механизмы, еще более высвобождающие наше время. И, разумеется, появятся новые потребности.

Так что не в вещах, не в росте благосостояния надо видеть истоки «вещной» болезни, мещанских рецидивов. Ведь именно социализм впервые в истории провозгласил своей целью полное и всестороннее удовлетворение потребностей каждого человека. Весь вопрос в том, заметил ученый, какие потребности удовлетворять, как и с какой целью?

— Итак, во-первых, какие? — спросил я его.

— Я бы все же начал с третьей части вопроса: с какой целью? — продолжал проректор. — Согласитесь, что удовлетворение потребностей есть в то же время их формирование. Удовлетворяя потребности, мы воспитываем привычки, вкусы, жизненные цели, идеалы. Словом, воспитываем человека.

В этом смысле мы, наверное, вправе сказать: каковы потребности — такова и личность. Какими мы хотели бы видеть, скажем, наших детей? Потребителями или созидателями, творцами? Людьми с активной общественной позицией или предприимчивыми обывателями, «гребущими под себя»? В этом и состоит коренное различие во взглядах на рост потребностей, их целевую направленность у марксистов и буржуазных идеологов. Последние прекрасно понимают, что потребитель никогда не станет революционером. Находясь в плену вещей, будучи рабом искусственно созданных желаний, человек легко превращается в объект социального и политического манипулирования, он становится, как остроумно подметил Н. Н. Михайлов, похожим на ишака Ходжи Насреддина, которому он подвешивал перед носом морковку, чтобы ишак бежал за ней без понуканий…

Политика Коммунистической партии в области повышения уровня жизни народа — рост материального благосостояния, удовлетворение потребностей. Но это не самоцель, а средство решения важнейших социальных проблем, главная из которых — всестороннее, гармоничное развитие личности. Ибо, говоря словами Карла Маркса, «чем иным является богатство, как не абсолютным выявлением творческих дарований человека…»[12] Отсюда сам собой вытекает ответ на вопрос о том, какие потребности нужно удовлетворять. Было бы, разумеется, нелепо противопоставлять материальные потребности духовным, бытовые — эстетическим и т. п. Человек нуждается во всей их совокупности; чем богаче структура, набор человеческих потребностей, тем богаче и свободнее личность. Социалистическое общество решительно выступает лишь против неразумных прихотей, надуманных эгоистических притязаний, которые не только не способствуют, а, напротив, мешают гармоничному развитию личности.

— Ну, а как бы вы, кстати, ответили на такой вопрос наших читателей, — спросил я Николая Николаевича. — Некоторые из них считают неразумными потребности в приобретении сверхдорогих вещей, предметов роскоши. Не делаем ли мы ошибки, поощряя через торговлю подобные желания?

— Я бы таким читателям ответил однозначно: сами понятия «предметы роскоши», «предметы первой необходимости» довольно условны, — сказал Н. Н. Михайлов. — Два-три десятилетия назад никто не относился, скажем, к телевизору как к предмету первой необходимости. А попробуйте сегодня представить наши квартиры без голубых экранов! Точно также меняется наше представление о личном автомобиле, о мебельных гарнитурах и т. п.

Что касается разумности или неразумности потребностей в дорогостоящих или модных вещах, он напомнил одну дискуссию, которая была популярна в двадцатые годы у части молодежи. В пьесе Маяковского «Клоп» молодежь в рабочем общежитии спорит о том, носить или не носить галстук, является он буржуазным пережитком или нет? Маяковский разрешил эту проблему одной фразой: дело не в том, носить или не носить, главное, кто к чему привязан — человек к галстуку или галстук к человеку.

Пусть наши модницы покупают дорогие и красивые шубки, размышлял собеседник, пусть наши квартиры украшают импортные гарнитуры, пусть мужья дарят женам кулоны и кольца — не в этом суть. В конце концов, это дело вкуса и материальных возможностей. Важно лишь, чтобы все эти дорогие вещи не стали единственным «светом в окошке», смыслом жизни, идолом для поклонения, как это происходит с вашим знакомым Анатолием. Чтобы та же модница знала: ценность ее как человека измеряется не ценой ее туалета, а тем, что она реально собой представляет как личность, специалист, член общества.

Мне показалось важным порассуждать на такую тему. Общество награждает человека за его труд. В этом смысле гордость большим заработком, приобретенными вещами может рассматриваться как косвенное свидетельство общественной значимости. Почему бы тогда не «похвастаться» в кругу знакомых дорогим приобретением, если оно сделано на честно заработанные деньги? (Оставим пока в стороне то обстоятельство, что кое-кто эти приобретения делает нетрудовым путем, получает блага незаслуженно или «по блату»…)

— На здоровье! Пусть хвастается, — ответил Н. Н. Михайлов. — Высокий заработок и высокий материальный достаток — это вознаграждение за труд, этим можно и нужно гордиться. Но глупо и смешно превращать в символ гордости только «Жигули» или только гарнитур какой-то зарубежной фирмы. Да это и большое заблуждение — полагать, будто хорошо воспитанному человеку нужны лишь материальные стимулы его труда. Нет, ему многое нужно — сознание своей причастности к большому делу, стремление выразить себя в творчестве, гордость своим мастерством, уважение своих товарищей, почет. Но все эти нравственные потребности, конечно, надо воспитывать.

И тут Н. Н. Михайлов прибегнул к одной, очень мне понравившейся аллегории. Вся совокупность потребностей человека представляется ему многоэтажным домом. На первом этаже расположены материальные запросы — в одежде, жилище, транспорте и т. п. А на верхних духовные — познавательные, эстетические, нравственные. Венчает здание потребность в труде, в творческом созидании. Причем она — не только для заработка (тогда труд выступает лишь как средство удовлетворения других потребностей). Нет, имеется в виду бесплатный труд на пользу общества, который В. И. Ленин назвал добровольным, вне нормы, без расчета на вознаграждение, потребностью здорового организма[13].

Так вот, в этом здании, как во всяком многоэтажном доме, есть лифт. На каком этаже остановится он? Поднимется на верхние — и человек увидит возможность самоутверждения в труде, творчестве, духовной и нравственной связи с другими людьми. Ведь это именно и имеется в виду, когда говорим о возвышении потребностей. Но случается и так, к сожалению, что лифт застрянет внизу и выше первого, «материального», этажа не поднимется.

Мещанин ведь тоже стремится к престижу, влиянию, авторитету. Но как этого достичь? К самоотверженной отдаче в общественно полезном труде он не способен: в нем живет больше эгоист, чем коллективист. Глубокие творческие интересы, способные увлечь до самозабвения, ему не ведомы. Он ищет чисто внешние, поверхностные признаки, которые делали бы его похожим на людей престижных, уважаемых в обществе. Одним из наиболее подходящих для себя выбирает путь приобретательства модных, малодоступных пока для остальных вещей и предметов. Доступ к дефициту — пожалуй, самая «высокая» мечта потребителя.

Обладающий утилитарными, примитивными представлениями о жизни, привыкший подходить к подлинным ценностям мира со своей узкой «вещной» меркой, движимый стремлением казаться, а не быть, потребитель в своем поведении уподобляется «голому королю». Он только в собственных глазах да в глазах подобных себе кажется значительной, престижной личностью. В среде же нравственно воспитанных людей с него легко срывается личина «интеллектуала», обнажаются крайняя бедность натуры, поверхностный образ мышления, отсутствие высоких нравственных критериев, подлинных эстетических вкусов. Словом, бездуховность — вот главная почва, на которой произрастает потребительская психология.

Кстати, продолжали мы «анатомировать» психологию мещанина, для него объектом потребительского отношения становятся отнюдь не только материальные блага, но, что самое пошлое, — и духовные ценности, продукты интеллектуального труда, человеческие взаимоотношения. Я вспомнил читательское письмо, в котором рассказывается о таком человеке. Он вступил в общество книголюбов, чтобы иметь возможность приобрести редкую, «престижную» книгу. Готов переплатить за нее втридорога, зато обладание ею дает ему право в кругу таких же, как он, «интеллектуалов» воскликнуть: «Как! Вы не имеете такой книги?!» И он уже возвысил себя в глазах других. Спросишь, сообщает читатель, о чем она, — толком не может и объяснить, потому что в лучшем случае «пробежал» оглавление да предисловие. А уровень грамотности его таков, что он говорит: «значить», «кажный», «ширше» и так далее…

— В общем, что угодно «достать» — лишь бы дефицит, лишь бы крик моды, лишь бы подчеркнуть свою исключительность, — подхватил Н. Н. Михайлов. — Мещанина, как говорится, «хлебом не корми» (впрочем, все же это выражение в данном случае следует взять в кавычки), только дай возможность этак небрежно обронить фразу о близком знакомстве с театральной или спортивной знаменитостью, то есть похвалиться тем, что доступно не каждому… Да, именно такая психология характерна для потребительской натуры мещанина, поведение которого диктуется не разумностью, а слепым подражательством. И все же я бы не стал «бросать камни» в человека только за то, что он «отхватил» книгу и, не читая, поставил в шкаф. Ведь он купил КНИГУ! Не прочитал сегодня — прочитает завтра. Не прочитал сам — прочитают его дети. Важно уже то, что он проникается убеждением: книга — ценность, читающий человек — уважаем.

Наряду с читательскими письмами, осуждающими потребительскую психологию, в редакцию пришло одно любопытное в том отношении, что автор, правда, анонимный (подписано: «молодой рабочий из Челябинска»), пытается не только объяснить, но и оправдать существование в нашем обществе потребительства. Я процитировал отрывок: «Во многих газетах печатаются фельетоны и другие сатирические материалы на людей, которые хотят жить лучше, иметь много разных вещей. Во-первых, не вижу в этом ничего плохого. Во-вторых, разве вам не известно, что прийти в магазин и сразу купить нужную вещь далеко не всегда удается? А это надо позарез. Вот и приходится заводить всякие связи с теми, кто имеет доступ к дефициту. За это вы называете таких людей «хапугами», «приспособленцами» и другими нехорошими словами. А по-моему, всякий блат объясняется просто нехваткой. Появится полно всяких товаров, и к нему прибегать не надо будет. Ведь и государство ставит цель: удовлетворить как можно лучше потребности людей…» Точка зрения весьма распространенная, и я попросил Николая Николаевича прокомментировать письмо. Немного подумав, он ответил:

— Я не случайно поставил рядом с вопросами, какие потребности следует удовлетворять и с какой целью, еще один: к а к  это делать, какие способы удовлетворения потребностей являются разумными, юридически и нравственно оправданными? Ответ сформулирован в Конституции СССР: в соответствии с принципом социализма «От каждого — по способностям, каждому — по труду» государство осуществляет контроль за мерой труда и потребления. Попытки обойти принятый в обществе принцип потребления уголовно наказуем, потому что получение благ не за счет своего труда, а нетрудовыми путями — спекуляция, хищения и т. п. — есть не что иное как стремление удовлетворить свои потребности за счет других людей, за счет общества.

— Но автор письма может сказать на это, что дефицит приобретает за свои, «кровные», что «блат» — это еще не преступление, а безобидная сделка, — пытался я встать на позицию «молодого рабочего из Челябинска».

— Пусть даже так, — возразил Н. Н. Михайлов, — хотя убежден, что любой блат — если не прямое правонарушение, то преддверие к нему. Нарушение правил торговли, переплата за дефицитные товары (иначе говоря, спекуляция — с одной стороны и взятка — с другой), иные формы сомнительной «благодарности» (я тебе — иностранный гарнитур, а ты мне — место в жилищном кооперативе) — все это, как ни крути, на юридическом языке именуется «противоправным действием». Но, допустим, под уголовный кодекс действия иного «доставалы» не подпадают. А под кодекс нравственный?

Рассуждаем над доводом автора письма о том, что в магазине не купишь «нужную позарез» вещь. Нелепо было бы оправдывать дефицит вообще. Вещь вещи — рознь. Когда с прилавков вдруг (вот именно — вдруг!) исчезают электрические лампочки или зубной порошок, то это головотяпство планирующих органов, на которое журналисты обязаны немедленно откликаться острыми критическими выступлениями. Но ведь есть другой дефицит, который «надо позарез» только потому, что сосед уже «достал» его. Подлинно нравственный человек не может не считаться с возможностями общества, требовать того, что оно пока не в состоянии дать всем. И уж тем более нельзя поощрять анархическую разнузданность потребительских страстей мещанина, заявляющего с этакой купеческой прихотью: «желаем иметь и всё тут!» А. С. Макаренко говорил, что «мы не имеем права считать потребностью каждую группу свободно возникающих желаний. Это значило бы создать простор для каких угодно индивидуальных припадков… Капризы потребностей — это капризы насильников».

— Значит, — задаю вопрос, — мы можем говорить не только о неразумных потребностях (прихотях, эгоистических запросах), но и неразумных способах их удовлетворения, о неразумном потреблении?

— Конечно, — подтверждает проректор. — Неразумные потребности часто ведут к безнравственному потреблению. При этом деградация личности — вот главная трагедия. Расскажу случай, который произошел у нас в институте. Одна из студенток попала в больницу со всеми признаками острого истощения организма. Выяснилось, что она систематически недоедала. Почему? Стипендию получала, общежитием обеспечена, родители регулярно высылали деньги. Оказалось, несколько месяцев подряд девушка откладывала деньги, чтобы покупать дефицитные наряды, дорогие украшения… К сожалению, известны и более взрослые люди, отцы семейств, которые держат своих домочадцев чуть ли не на «хлебе и воде», чтобы скопить деньги на столь желанный автомобиль. Уголовным кодексом опять же ненаказуемо. Но разве это не безнравственно?

А вот другая крайность, подмеченная нашими читателями. Восьмиклассница приходит в школу с золотым кольцом, японским магнитофоном, в сверхэлегантной (сверхдорогой!) шубке. Ее родители не жулики, не спекулянты, все блага заработаны честным трудом. Но нужно ли доказывать, как развращающе действуют эти «дармовые» блага на юную неокрепшую личность, как пагубно влияет на нее достигнутое с помощью не ею заработанных благ возвышение над сверстниками? Кстати, не потому ли морила себя голодом студентка, что рядом с ней сидели подруги, чьи потребности удовлетворялись отнюдь не на студенческом уровне? Потребительство и зависть неотделимы друг от друга. Если человек не научится сознательно управлять своими потребностями, не воспитает в себе высокую культуру потребления, — вещи могут превратить его в матерого мещанина, у которого эгоистические интересы затмят все другие, истинно человеческие стимулы, отбросив его на грань животного существования.

Подробно разобрав и «диагноз» мещанской болезни «вещизма», потребительства, и формы ее проявления, естественно было бы завершить разговор о способах лечения этой болезни, а главное, ее профилактики. Конечно, в двух словах об этом не скажешь, но все же прошу Н. Н. Михайлова хотя бы кратко изложить для читателей позицию социологов о том, какими воспитательными мерами можем мы сориентировать человека на достижение подлинно нравственных, высокоидеиных, возвышенных целей, достойных человеческой жизни. Видимо, без воспитующего воздействия труда здесь никак не обойтись.

— Именно — воспитующего! — делает акцент Н. Н. Михайлов. — Мы уже говорили о такой ценности социалистического образа жизни, как потребность в творческом труде, который приносит ни с чем не сравнимую радость, даже наслаждение и одновременно искреннее уважение людей, признание общества. Но у нас, к сожалению, еще слишком много элементарной, скажем так, безграмотности в подходе к труду как к процессу воспитания человека. Хорошо известна истина, высказанная А. С. Макаренко о том, что сам по себе труд, если он не сопровождается политическим и нравственным воспитанием, будет просто нейтральным процессом, не даст положительных результатов в формировании личности. Это — в лучшем случае.

Действительно, ведь иной труд может дать и отрицательные результаты; трудом можно воспитать и безнравственность, рваческие замашки, если превратить его только в источник накопительства. Кто из нас не возмущался (правда, большей частью в душе) тем, что на некоторых предприятиях в конце отчетного периода царят аврал, штурмовщина, в ход широко идут системы оплаты за сверхурочные, рабочих превращают в «шабашников», перед которыми хозяйственник «за ценой не постоит», выкладывает «деньги на бочку». Воспитывает ли такой, с позволения сказать, «труд» отношения товарищества, взаимопомощи, гражданское отношение к долгу? Вряд ли. Скорее, возрождает дух стяжательства, делячества, поощряет потребительское отношение к обществу.

Некоторые хозяйственники слишком уповают на силу рубля, полагая, что с его помощью можно заставить человека выручить производство — спасти горящий план. Но воспитать в человеке отношение к труду как к первой жизненной потребности нельзя, не развивая в нем нравственных побудительных мотивов. «Советская Россия» не однажды писала о необходимости поднимать престижность такой формы морального поощрения, как благодарность. Говорить людям «спасибо» за их самоотверженный труд надо не только по большим праздникам или к их юбилею, а повседневно, громко, во всеуслышание, поднимая их авторитет среди окружающих.

В связи с темой нашей беседы к месту вспомнились слова выдающегося индийского писателя Рабиндраната Тагора. Посетив Советскую страну, он писал в 1930 году в «Письмах из России»:

Как бы хотелось довести эти слова до сознания каждого современника! Чувство человеческого достоинства, завоеванное и заработанное многими поколениями советских людей, — одна из самых дорогих ценностей социалистического общества. Надо его не растерять.

Публикация беседы о потребностях и потребительстве вызвала новую волну читательских писем, опять-таки неоднозначных, противоречивых, порой резких, даже раздражительных. «С чувством стыда и тревоги читала я о студентке — будущем педагоге, которая морит себя голодом ради покупки украшений и модных вещей, — писала инженер-конструктор из Кемерова Н. Толмачева. — Не хотела бы, чтобы моя дочь попала в класс к такой учительнице». А вот другая позиция С. Манаенко из Краснодара: «Бросьте плести словесные кружева насчет потребительства! Вам, журналистам, прекрасно известно, что промтоварные магазины забиты одеждой таких фасонов, которую никто не покупает. Обувь выпускают с такой колодкой, в которую средневековые инквизиторы заковывали людей для пыток. А вы все продолжаете твердить о «вещизме». Да еще осуждаете молодого рабочего за то, что он оправдывает обходные пути к дефициту. А что, у вас есть рецепт, как обойтись без этих обходных путей? Может, поделитесь?» И еще один ракурс читательских мнений, безапелляционно выраженных в письме анонима из Новороссийска: «Вы рассуждаете о разумных и неразумных потребностях. Но у одного человека потребности — дважды в год купаться в Черном море, летать на охоту на персональном вертолете, есть икру всех цветов радуги и т. п. У другого потребность отправить детей на лето к бабушке — значит сэкономить 40—50 рублей на зимнее пальто для них. Так вот, пока эти ножницы существуют, все разговоры о воспитании культуры потребления останутся пустой болтовней».

Да, читательские письма-отклики с их крайними позициями явно требовали продолжения разговора начистоту. Как это сделать с максимальной откровенностью (не забудем, что это был еще конец 70-х годов!), в то же время тактично и аргументированно проанализировав различные перекосы, обнажив субъективистские оценки и выводы, не совсем правомерные обобщения, сделанные на основе отдельных фактов и поступков людей? В газетной практике используется такая, к примеру, форма, когда к анализу читательских откликов на ту или иную тему привлекаются люди заинтересованные, компетентные. Правда, эти комментарии носят заочный, односторонний характер, — читатели лишены возможности по ходу беседы задать вопросы, вступить в спор тут же, немедленно. Нет непосредственного диалога, разговора на равных. (В этом, кстати, любое печатное издание уступает телевидению, которое в последние годы широко использует форму телемостов, диспутов, диалогов, тут же по телефону принимая вопросы, возражения, мнения телезрителей). А если попробовать провести такой комментарий публично, с участием определенной группы читателей, предоставив им возможность высказать свое мнение и о пришедших в редакцию письмах-откликах, поспорить с точкой зрения и журналистов газеты, и авторов некоторых писем?

Основными комментаторами согласились быть хорошо известные в Челябинске люди, постоянные авторы и нашей, и местных газет — токарь-карусельщик Челябинского тракторного завода, Герой Социалистического Труда, депутат Верховного Совета РСФСР, почетный гражданин города Юрий Захарович Черезов (к глубокому сожалению, ныне покойный) и заслуженная учительница школы РСФСР, лектор общества «Знание» Евгения Сергеевна Рудольская. Своеобразный «круглый стол» по разбору читательской почты договорились провести в многолюдном общежитии одного из крупных предприятий. Пришлось взять на себя довольно изнурительный труд — размножить газетные публикации, посвященные проблеме потребностей и потребительства, а также наиболее острые и спорные письма читателей. Все эти материалы через воспитателей, совет общежития попросили раздать молодежи, пригласить для разговора всех желающих. Не говорю уже о том, насколько внимательно и скрупулезно — раздельно и совместно — прочитали и проанализировали письма с обоими комментаторами, порассуждали (не обошлось и без споров), вспомнили характерные примеры, жизненные ситуации из своей практики, подтверждавшие или опровергавшие те или иные утверждения читателей. Правда, рассчитывали человек на 20—25, однако народу собралось значительно больше, причем не только обитатели общежития, но и жители микрорайона. Для того, чтобы создать обстановку абсолютной откровенности, договорились, что любой из выступающих, если не пожелает, может не называть своей фамилии.

Итак, усевшись по трем сторонам обычного стола (такого, как, например, в телевизионной передаче «9-я студия», конечно, взять было неоткуда…), мы открыли наш публичный «круглый стол». Напомнив тему встречи «Потребности и потребительство», содержание некоторых читательских писем, я предложил Юрию Захаровичу начать разговор.

На одном из уральских заводов довелось однажды разбираться с непростым делом, связанным с приемом в партию человека, недостойного высокого звания коммуниста. Обратились ко мне три женщины: редактор многотиражной газеты, известная в области поэтесса, руководившая заводским литобъединением, и бывшая редактор этой многотиражки, только что перешедшая в областную газету. Всех их я знал как людей преданных своему делу, честных, принципиальных коммунистов, не способных покривить душой, пойти против совести. Года за полтора до этого «Советская Россия» проводила на заводе диспут о нравственном облике современника, и все трое принимали самое горячее, заинтересованное участие в его подготовке. И вот теперь просили меня вмешаться вплоть до выступления в газете, чтобы не допустить приема в партию литсотрудника многотиражки. Первичная парторганизация приняла его кандидатом в члены КПСС, не посчитавшись с категорическим возражением трех коммунистов, знавших его «вдоль и поперек», и каждая из них написала о своем особом мнении в райком партии.

Признаться, вопрос вначале показался довольно частным, так сказать, мелкотемным для центральной газеты. Подумалось, вполне достаточно позвонить в райком партии, попросить более внимательно подойти к рассмотрению дела. И все же какое-то внутреннее сомнение сдерживало поступить именно так. В самом деле, такой ли это мелкий вопрос: кто придет в ряды твоей партии — искренний единомышленник-боец за ее идеалы или попутчик, приспособленец? Ведь сколько раз приходилось слышать укор, осуждение по адресу того или иного товарища по партии: «А еще — коммунист!..»

Что же писалось в рекомендациях? Ставшие, к сожалению, обычными стандартные, ничем не аргументированные эпитеты: «трудолюбивый, общительный, принципиальный, умеет ладить с людьми, хороший семьянин…» Ну, а в чем конкретно проявляются перечисленные достоинства, каков внутренний мир, помыслы, какими нравственными ценностями дорожит — ничего о том не говорилось. Да и не могло быть сказано: рекомендующие, хотя и уважаемые на заводе люди (двое — передовые рабочие, один — технолог), знали рекомендуемого весьма поверхностно, судили о его достоинствах (кстати, о недостатках — ни слова) по внешним признакам.

Письма трех коммунистов носили иной характер, рисовали совершенно конкретный облик человека — лентяя и бездельника, беспринципного и нечестного. После знакомства с фактами, что приводились в письмах, естественно возникал вопрос: зачем же так домогался принадлежности к партии, если в душе, в сознании абсолютно не разделял ее законов, жил вопреки коммунистическим нормам и принципам? И на это отвечали трое коммунистов в своих письмах. Он не раз с циничной откровенностью высказывал коллегам: «Кого выдвигают на руководящие должности? Членов партии. Без партбилета дудки попадешь на руководящий пост!» — «А зачем он тебе?» — спрашивали его. «Я тут уже пересидел нескольких редакторов. Сколько же могу ходить в рядовых, тянуть лямку, бегать по цехам?» — «Но ты не слишком-то перетрудился — плечи от лямки не натерты». И напомнили ему слова Ленина, который не только звал в партию для трудной, тяжелой работы, но и требовал очищать ее от тех, кто «хочет только «попользоваться» выгодами от положения членов правительственной партии»[14]. В ответ литсотрудник пренебрежительно морщился и говорил, что все это — громкие слова для трибун на митингах и собраниях. Словом, партия ему нужна была как подставка для карьеры. Такой следовал вывод из писем коммунистов.

Сопоставляя две позиции, две точки зрения без предвзятости, легко было, как говорится, невооруженным глазом разглядеть, с одной стороны, мягко говоря, легковесное отношение к рекомендации, отсутствие ответственного подхода к отбору в партию кандидата, с другой — принципиальное и обоснованное возражение против приема человека, идейно несозревшего, чуждого духовно законам жизни партии. Естественно, неизбежной была встреча с теми, кто рекомендует партии принять в ее ряды такого человека. По моей просьбе их пригласили в райком для беседы. Возможно, тут я допустил тактически неверный шаг, сразу насторожив их проявлением недоверия к рекомендациям да еще «вызовом» в райком. Может быть, следовало повстречаться с каждым в отдельности на месте их работы, а возможно, и дома. Но документы все находились в райкоме. Да и важно было, чтобы при разговоре присутствовали заведующий отделом оргпартработы и председатель нештатной комиссии по предварительному рассмотрению заявлений о приеме в партию: они откровенно разделяли позицию рекомендующих. Разговор был поэтому не просто трудный — тяжелый.

Правда, из трех рекомендующих явную обиду и даже раздражение демонстрировал один — технолог, который утверждал, что достаточно знает вступающего, а если не дал характеристику его моральных качеств, то может хоть сейчас дописать: «морально устойчив…» Двое остальных смущенно слушали, слабо пытаясь найти малоубедительные аргументы. Технолога активно поддерживали райкомовские товарищи, утверждая, что особое мнение трех коммунистов появилось из чувства личной неприязни к литсотруднику, складывавшейся годами. Надо сказать, что мое незваное вмешательство в подготовленное уже к рассмотрению на бюро дело вызвало явное неудовольствие у заведующего отделом и председателя комиссии. Скорее всего потому, что непривычным было, чтобы кто-то (тем более корреспондент) ставил под сомнение работу по приему в партию. «Для нас главный документ — решение первичной организации», — твердили они. При этом их не насторожило, что никто из коммунистов первичной организации, принявшей литсотрудника кандидатом в члены партии, не дал ему рекомендации, хотя он просил ее у многих. Рекомендации не дали, а проголосовали «за». Факт, над которым следовало задуматься райкому партии.

Итак, сопоставление двух позиций, двух мнений было явно не в пользу рекомендующих и решения первичной организации. Но что из этого следовало? Согласиться с характеристикой трех коммунистов? Значит, райкому партии надо отменять решение первичной партийной организации. Но ведь это означало ущемить и свое самолюбие, уронить престиж. При этом интересы партии сами собой отодвигались на второстепенное место.

Видя, что наша беседа зашла в тупик, я предложил встретиться рекомендующим и трем коммунистам, написавшим свой протест, — возможно, это поможет прояснить для всех истину. Райкомовцы никакой встречи устраивать не собирались. Вопрос уже был подготовлен на очередное бюро. И в результате партия получила одним приспособленцем и карьеристом больше.

Теперь представим, что работники райкома оказались выше личной обиды. Скажем, выслушав внимательно обе стороны, сопоставили их точки зрения, разобравшись беспристрастно, согласились с тем, что рекомендованный не отвечает ни по своим убеждениям, ни по нравственному облику высоким требованиям, предъявляемым коммунисту. Вернули дело в первичную организацию, да еще провели бы там собрание, на котором откровенно и нелицеприятно объяснили членам партии их далеко не принципиальную позицию при голосовании. Какой огромной воспитательной силы было бы такое собрание! Но — нет, амбиции оказались сильнее разума.

Оставалось одно: преподнести урок на страницах газеты, тем более, что тут был явный повод для публичного разговора — случаи легковесного, а порой и безответственного отношения к партийной рекомендации встречались не так уж редко.

«Советская Россия» опубликовала корреспонденцию «Разговор с товарищем по партии», название которой затем на длительный период превратилось в газетную рубрику. Корреспонденция адресовалась, в основном, трем конкретным коммунистам, давшим рекомендации недостойному человеку, анализировала две диаметрально противоположные характеристики его идейной и нравственной сущности, сопоставляя убедительность одних с формальным дилетантством других.

И хотя само выступление получило у читателей заметный резонанс (в газете началась дискуссия о повышении ответственности за партийную рекомендацию), не переставала тревожить мысль о таком психологически непростом явлении, несущем в себе глубокие изъяны, а то и опасность, как нетерпимость к чужому мнению, заранее предопределенное неприятие иной точки зрения только потому, что она иная, отличная от твоей, не совпадает с выработанным в твоем сознании привычным представлением, стереотипом. Казалось бы, что может быть естественнее, чем принять истину, согласиться с ней, если она доказана и высказана ясно? Ведь любой может ошибиться, не зная каких-то деталей, подробностей, которые знает оппонент. Значит, надо спокойно сопоставить, взвесить, проанализировать разные точки зрения и, убедившись в ошибочности своей, изменить ее. Но нет, вместо разума, логики, свидетельствующих как раз о силе человека, начинают в нем бушевать страсти, которые толкают к одному: любой ценой, в том числе и ценой истины, во что бы то ни стало утвердить свою точку зрения, пусть и заведомо ложную. Не о том ли говорит индийская пословица: истина — это свет лампы, при которой один читает священную книгу, а другой подделывает подпись.

Как-то в самый канун учебного года в корреспондентский пункт обратилась группа взволнованных учителей старейшей и авторитетной в городе школы с преподаванием на французском языке. Их директора Максима Максимовича Клайна вызвал секретарь райкома партии по идеологии и заявил, что школа «топчется на месте, идет не в ногу с реформой», методы директора устарели, его работа не устраивает райком. Заметим: не родителей, не учащихся, а именно райком. Надо уходить на пенсию. (Директору было уже за шестьдесят.) На следующий день позвонил заведующий районо, стал торопить с заявлением: кандидатура уже подобрана. Такой демарш, по меньшей мере, показался странным. По готовности к учебному году школа одна из немногих в районе получила высокую оценку. 65 процентов учащихся здесь учатся без троек, за десять лет ни одного второгодника. Знамена, грамоты, дипломы, призы за различные виды деятельности, какие только существуют, — все есть у школы. И вдруг — «топчется на месте, идет не в ногу с реформой…»

Не одну неделю изучаю жизнь школы. И день ото дня нарастает сожаление о том, что раньше не удалось глубоко познакомиться с этим удивительным учебным заведением, его директором — неординарной личностью, талантливым, изобретательным педагогом. Увы, многое в своей жизни мы опаздываем сделать вовремя. За десять лет до школьной реформы по замыслу Максима Максимовича началось здесь становление ученического самоуправления. Причем в его организационной структуре удалось воплотить принципы разновозрастного объединения, которое блестяще зарекомендовало себя в практике А. С. Макаренко и создает основу для преемственности, непрерывности коллективного воспитания, шаг за шагом готовит школьников к жизни в будущем трудовом коллективе. Четырнадцать различных штабов, избираемых самими ребятами, управляют всеми школьными делами, предоставляя каждому широкий диапазон самодеятельного участия в разнообразных сферах жизни.

Вот штаб «Знание». С помощью сильных учеников-консультантов он организует дополнительные занятия со слабыми или отставшими в результате болезни; проводит анкетные обследования, изучает режим учебы и отдыха с последующим обсуждением на конференциях учащихся — помогает ли им рекомендованный режим дня. Организует систему самооценок учащимися своего поведения, прилежания («Какую бы ты сам себе выставил оценку? Что надо в себе переделать: слабость характера, нехватку терпения, настойчивости, выдержки, вспыльчивость, несдержанность?..») По итогам самооценок на собраниях комсомольцев, пионерских сборах разгораются настоящие дискуссии. А в конце четверти оценка по поведению каждого учащегося предварительно обсуждается на классных собраниях. И все это время — от самооценки до оценки классным руководителем — самый легкомысленный и неорганизованный ученик волей-неволей подтягивается, приучается к самоконтролю. А на родительских собраниях об отношении ребят к учебе, к школьным делам рассказывают не учителя, а отчитываются члены штаба.

Преподавание на иностранном языке в школе органически связано с широкомасштабной системой интернационального, патриотического воспитания, пропаганды советского образа жизни. За успехи в интернациональном воспитании школа — коллективный член общества дружбы СССР — Франция, СССР — ГДР, СССР — ЧССР. А вот благодарность ученых Челябинского медицинского института учащимся за квалифицированный перевод с французского языка 25 научных статей, «что явилось существенным вкладом в изучение проблемы, разрабатываемой сотрудниками института». Один из штабов называется КИД — клуб интернациональной дружбы имени Мориса Тореза, почетными членами которого являются видные деятели антифашистского сопротивления, бывшие узники концлагерей из разных стран Европы. КИД — организатор увлекательных школьных вечеров, спектаклей на французском языке, ежегодных праздников в День Парижской коммуны. Однажды на такую встречу пригласили французских специалистов, участвовавших в монтаже оборудования их фирмы на Челябинском металлургическом комбинате. И вот какие записи оставили они: «За 6000 километров от Франции мы услышали «Марсельезу»! Советские дети были удивительны! Эта встреча нас глубоко тронула. Мы поздравляем преподавателей и учащихся с высоким качеством преподавания французского языка». Кстати, гости откровенно признались: «Мы здесь впервые узнали, что в Советском Союзе отмечается День Парижской коммуны».

А вот еще один штаб, который организует работу школьного историко-краеведческого музея имени Н. Островского, удостоенного звания «народного». Неоценимы заслуги ребят в поисках ветеранов, ушедших на фронт из стен их школы: разыскали уже около 500 человек, многих дважды удавалось собрать вместе. Это были необыкновенные праздники и в то же время уроки патриотизма. В поисках следопытам помогают их сверстники и даже взрослые из ГДР. Многочисленные стенды сделали сами ребята, они же «работают» и экскурсоводами в музее, причем некоторые экскурсии проводятся на французском языке.

Много лет школьные мастерские по заказу одного из заводов изготовляли детали к силосоуборочным комбайнам. Работа в мастерских увязана с заводским потоком, ребята учатся читать чертежи, осваивают контрольные операции. Ведь среди изготовляемых ими деталей есть такие, что идут прямо на сборку. Короче, труд не показной, не для отчетов и комиссий, а самый настоящий, производительный.

Школа радости, школа жизни — не о такой ли мечтают, спорят, дискутируют представители науки и практики, средства массовой информации, общественность? А она — вот, в натуре, живет и действует! И создал ее за пятнадцать лет своего директорства не кто иной, как Максим Максимыч Клайн, конечно, опираясь на такой же творческий, увлеченный своим делом коллектив учителей. Для факультета повышения квалификации Челябинского педагогического института школа стала базой по изучению и пропаганде практики ученического самоуправления. По нескольку раз в году приезжают директора не только из своей области, но из соседних. У всех — огромный интерес, восхищение, добрая зависть. Наконец, многочисленные комиссии просвещенческих органов различных уровней неизменно давали высокую оценку деятельности коллектива и директора.

Но такая работа, оказывается, не устраивает райком партии. Многократно встречаемся с его секретарями, пытаюсь уяснить, проанализировать, понять логику их мышления, основания для такого вывода. Первый секретарь начинает с упреков в адрес М. М. Клайна, вроде нежелания того отремонтировать металлический забор расположенного рядом со школой сквера, «иждивенческого отношения» к летнему лагерю труда и отдыха школьников района. Вскоре, однако, выясняется, что и забор обязано ремонтировать ЖКУ завода, и с подготовкой лагеря в подшефном совхозе к приезду ребят из года в год запаздывают хозяйственные руководители. Но при чем тут директор школы?

У секретаря по идеологии, правда, свои аргументы в пользу «отставки» М. М. Клайна. Под формулой «школа идет не в ногу с реформой» он подразумевает другое, более «современное», чем ученическое самоуправление. В этой и еще в двух других школах района должны быть открыты классы по изучению основ информатики и вычислительной техники. Пока ни в одной таких классов нет. Так что же, во всех трех менять директоров?! Компьютерный всеобуч делает первые шаги, и никто толком не знает, как его осуществить практически, — нет ни техники, ни учителей.

Но райкомовские руководители с каким-то «железобетонным» упрямством продолжают громоздить одно за другим обвинения в адрес директора и педколлектива, не стесняясь и явно нелепых. Школа якобы ориентирует учащихся на вуз, не заботится о пополнении трудовых ресурсов района. Не однажды при самых компетентных проверках признавалось, что школа дает учащимся глубокие и прочные знания. Что ж, при таких знаниях, которые, кстати, подтверждаются и при поступлении в институты, отказывать выпускникам в высшем образовании? Но по какому праву? Что касается пополнения трудовых ресурсов района, то 62 процента выпускников школы последнего десятилетия трудятся именно в данном районе. Да и что это за местнический взгляд на общегосударственную школу!

Наконец, мои оппоненты прибегают к приемам, просто недостойным партийных работников.

— Он создает ажиотаж вокруг себя! — бросает упрек в адрес М. М. Клайна первый секретарь. — После беседы с ним в райком побежали люди: «Вы что делаете?» Ветераны написали в обком партии письмо. Даже старшеклассники начали звонить: «Зачем вы убираете от нас Максима Максимовича?»

Секретарю и в голову не приходит, что эти люди просто искренне ценят и уважают М. М. Клайна, ребята души в нем не чают — для них он не только Учитель с большой буквы, но и старший мудрый друг. Потому и возмущаются, негодуют по поводу несправедливого, необоснованного решения партийного органа.

Пока встречаюсь и беседую с десятками людей и в школе, и с теми, кто хорошо знает ее, пока бьюсь в поисках обоснования райкомовской позиции, проходит не менее месяца. И все это время обстановка в школе напоминает натянутую струну, коллектив выбит из колеи. Наконец задаю секретарям райкома обнаженно откровенный вопрос в отчаянной попытке получить столь же откровенный ответ:

— Вам во что бы то ни стало надо убрать Клайна с должности директора. Скажите честно: почему? И если убеждены, что надо, — почему не идете в школу, чтобы узнать мнение хотя бы коммунистов, объяснить свою позицию, убедить в правильности ее?

— А зачем? — искренне удивляется первый секретарь. — Мы этого не обязаны делать.

Ничего себе — «позиция»! А ведь дело происходило уже после того, когда подули свежие апрельские ветры восемьдесят пятого, на повестку дня встали проблемы широкой демократизации всей нашей жизни, развития гласности, утверждения социальной справедливости.

Подлинных мотивов, по которым М. М. Клайн попал «в немилость», в райкоме мне так и не назвали. Узнал о них от директоров других школ, работников народного образования. Слишком прямо и откровенно говорит Максим Максимович все, что думает о стиле районных органов, в том числе райкома партии. На одном совещании резко, нелицеприятно высказался в адрес руководителей, не способных вовремя подготовить лагерь труда и отдыха к приему школьников. (Именно за это первый секретарь и обвинил директора в «иждивенчестве».) На другом — в присутствии секретаря по идеологии заявил, что райком превращен в место, куда вызывают «на ковер». И так — всюду: другие молчат (не к их чести!), а Клайн не хочет и не может мириться с командным стилем партийного органа, с попыткой подменить отсутствие компетентности в руководстве школьным делом силовыми приемами, администрированием.

Министерство просвещения СССР за большие заслуги в народном образовании наградило М. М. Клайна значком «Отличник просвещения СССР». Все ждали, что он будет вручен на августовском совещании учителей. Но вот названы фамилии награжденных, а про Клайна забыли. В ответ на возмущение учителей школы заведующий районо придумывал нелепые причины: значок, мол, прислали, а удостоверение придет позже. Чтобы прервать всю эту непристойную историю, Максим Максимович подал заявление с просьбой оставить его учителем. И на следующий день в школе появился заведующий районо. Собрал учителей, вручил Максиму Максимовичу награду и быстренько удалился…

По выступлению «Советской России» бюро горкома партии вынесло надлежащую оценку организаторам преследования бывшего директора, наложило на них взыскания. Правда, как говорится, восторжествовала, хотя, как у нас еще нередко бывает, с солидным запозданием. А у соратников Максима Максимовича (не говоря уже о семье) осталась небезосновательная тревога за состояние его здоровья: не проходят бесследно рубцы, оставленные в сердце оскорблением человеческого достоинства. Они куда опаснее тех рубцов, что давно затянулись на теле ветерана Великой Отечественной М. М. Клайна, который еще в сороковом году девятнадцатилетним юношей, покинув отчий дом в Румынии, захваченной фашистами, перешел границу Советского Союза, чтобы готовиться воевать против гитлеровского рейха.

…Однажды прочитал размышления писателя Владимира Яворивского «Судьбы личностей», и вот какие слова особенно растревожили душу:

Сегодня мы являемся свидетелями того, как по инициативе Центрального Комитета партии бескомпромиссно вскрываются тяжелые ошибки прошлого, в том числе и с трагическими последствиями, восстанавливаются попранные справедливость и законность, а именам незаслуженно, по произволу осужденных людей возвращается их светлое гражданское достоинство. В этих условиях исповеди публицистов, подобные «Судьбам личностей», по-моему, звучат как предостережение современникам, как призыв к предельной честности и объективности тех, на кого возлагается чрезвычайно высокая ответственность — доверяется решать человеческие судьбы. И если иной партийный руководитель в самостоятельно мыслящих людях видит строптивцев, подрывающих «установленный порядок», открытую честную критику в свой адрес истолковывает как подрыв авторитета партийного органа, а то и «очернительство» всей организации — такой руководитель не просто тормозит перестройку, но и несет опасность для возрождаемой в обществе социальной справедливости.

Восстановление истины, справедливости фактически всегда связано с признанием и анализом допущенных ошибок. В «Детской болезни «левизны» в коммунизме» В. И. Ленин писал:

Несомненно, партийные работники любого масштаба не только изучали, но не раз, наверное, и цитировали с трибун эти ленинские строки. Только некоторые из них почему-то относят их лишь ко всей партии в целом. А ведь они адресованы каждому партийному органу и организации, работнику любого уровня, каждому коммунисту. Здесь-то, на путях открытого признания ошибок, публично вскрываемых средствами массовой информации, нередко и натыкаются на «камень преткновения» взаимоотношения между журналистами и некоторыми партийными, советскими, другими руководящими работниками.

Что происходит нередко с отношением к публичной критике в печати или других средств информации? Большинство кадров, конечно, понимает, что в современных условиях перестройки партийная работа без широкой гласности просто немыслима. Против того, что критика и самокритика являются испытанным инструментом социалистической демократии, исправления допущенных ошибок открыто, конечно, никто не возражает. Однако не всем партийным работникам легко и просто перешагнуть в мир подлинной гласности. Некоторые никак не могут принять ленинскую истину о том, что партия подотчетна народу, что массы все должны знать, обо всем судить сознательно, а стало быть, вправе спросить с тех, у кого слова расходятся с делами. На словах повторяя новые требования и лозунги, такие работники внутренне все еще убеждены, что массам и не полагается знать всего, что только они, руководители, в силу занимаемого положения являются единственным средоточием мудрости и знаний, обладают правом на истину в последней инстанции.

Отсюда и установка на способы критики, так сказать, «с полуоткрытой дверью»: мы, мол, сами себя в своей среде покритикуем (тут для критики и самокритики можно избрать и более «щадящий режим»…), а выносить свои недостатки на всеобщее обозрение вовсе необязательно. Психологическая основа такой позиции, по-моему, вскрыта одной фразой на январском (1987 г.) Пленуме ЦК КПСС:

Это чувство уязвленного самолюбия, раздражительности, амбициозность проявляются с тем большей остротой, если критика высказывается в печати. Вот почему долгое время (да нередко и теперь еще) не удавалось окончательно переломить то отношение к публикации откровенных критических выступлений, которое давно квалифицируется как «встреча в штыки». Потому и приходится еще сталкиваться не только с неприятием публичной критики, отписками, но и фактами преследований за нее, попытками прямого давления и зажима. Генеральный секретарь Центрального Комитета партии вынужден был даже на январском (1987 г.) Пленуме заявить:

Конечно, в практике последних лет вряд ли встречалась другая подобная попытка разнузданной расправы за критику, как это произошло с заведующим корреспондентским пунктом журнала «Советский шахтер» В. Берхиным, которого по сфабрикованному нелепому обвинению арестовали и двенадцать суток держали под стражей правоохранительные органы Ворошиловградской области. И все это — по указанию партийных органов! Об этом рассказывала «Правда» 4 января 1987 года в корреспонденции «За последней чертой». Тем не менее, нетерпимые к критическому слову в печати иные партийные работники на местах нет-нет, да и теряют мудрость, принципиальность, а порой и элементарную выдержку, пытаясь одергивать окриком даже представителей центральных газет. Так, как случилось, например, с бывшим первым секретарем обкома партии, диалог с которым приведен в самом начале книжки. История поучительная, расскажу о ней подробнее.

«Не по нраву» пришлись секретарю опубликованные в «Советской России» наши критические заметки с областной партконференции — они опирались на выступления делегатов, да и на сам отчетный доклад. Но опять-таки, одно дело — речи в замкнутом пространстве зала заседаний, другое — рассказ для широкой публики. И вот обидевшийся партийный лидер, собрав секретариат, пригласил на него некоторых собкоров центральных газет и попытался устроить выволочку — сперва мне, как одному из авторов заметок с конференции, а заодно и недавно приехавшему в область собкору «Социалистической индустрии» — журналисту с аналитическим умом и острым пером.

Особенно первого секретаря возмутил заголовок нашего материала: «Будут ли сполна оплачены авансы». Речь шла о комплексных программах ускорения технического перевооружения ведущих предприятий области, составленных при участии обкома партии. За пятилетку намечался необычно высокий рост производительности труда — в полтора-два раза! Используя критические замечания делегатов о том, что сам обком со временем стал охладевать к этим программам, анализируя судьбу некоторых важных починов трудовых коллективов, усохших в результате лишь словесной поддержки, мы вправе были усомниться в реальности явно фантастических рубежей роста производительности. Кстати, жизнь подтвердила обоснованность этих сомнений.

Но первый секретарь считал, что мы не имели права сомневаться, поскольку линия обкома полностью соответствует политике Центрального Комитета. Выходило, по его словам, мы берем под сомнение политику партии в ускорении научно-технического прогресса (?!). Знакомый демагогический прием зажимщиков критики — толковать ее как якобы покушение на авторитет партии, подрыв партийной линии.

И все же убежден, не эти размышления в заметках с конференции вывели из равновесия партийного лидера области. Они были лишь поводом для обвинений в односторонней, субъективной позиции корреспондентов. До конца он, разумеется, не осмелился снять маску, но было ясно: разгневался секретарь за то, что мы уличили его в заигрывании с лозунгом самокритики. Конкретно, речь шла о методах подмены партийными руководителями советских и хозяйственных органов. Признав, что из желания быстрее поднять производство сельхозпродукции нередко сам шел на такую подмену, давая районам, колхозам и совхозам рекомендации по агротехнике и зоотехнике, он тут же сделал оправдательный «реверанс» в свой адрес. Мол, «объективности ради» следует сказать, что делал это «вынужденно», поскольку руководители агрокомитета по своей инициативе не пришли в обком со своими предложениями об увеличении производства продукции (?!). Расчет на наивных: первый секретарь обкома «не догадался» вызвать их, а потому сам начал раздавать рекомендации. Все это мы высказали в своих заметках, как говорится, открытым текстом, чем и вызвали бурный приступ гнева у секретаря обкома.

Несомненно, «инцидент» показал, прежде всего, дефицит элементарной внутренней культуры у партийного руководителя, который, то и дело срываясь на крик, обрушил на «собеседников» поток чуть ли не бранных слов, обвинений в тенденциозности, очернительстве, в поисках «жареных фактов» и прочих грехах. Но вряд ли выпад первого секретаря заслуживал столько внимания, если бы речь шла только об уровне его культуры. Сама форма «выяснения отношений» с собкорами центральных газет путем вызова (ну, пусть даже и приглашения) на секретариат обкома была настолько беспрецедентным силовым давлением, что стало совершенно ясно: перед нами — деятель, всем существом не приемлющий решающих принципов перестройки — демократизацию и гласность. Ясно, что это попытка любыми средствами отстоять, сохранить за собой ту особую зону вне критики, в которой бесконтрольно вершили дела во времена культа личности и застоя партийные администраторы, привыкшие все держать в кулаке.

Дело, конечно, не только в бывшем секретаре обкома, и пишу об этом отнюдь не от обиды и оскорбления, надолго оставшихся в сердце. От того, что не проходит тревога — вот в чем суть! В конечном счете, наш обидчик сам — всего лишь продукт, порождение определенной системы взаимоотношений в партии и обществе, которую начала ломать перестройка. Долгие годы авторитарного управления, когда власть авторитета подменялась авторитетом власти, неизбежно формировали и сам облик партийного руководителя, психологию этаких, как их назвал Иван Васильев, «бонапартиков», людей с необузданной потребностью «володеть» в своем «воеводстве», привыкших «смотреть на себя и оценивать свои действия не как уполномоченного коллектива, а как представителя вышестоящего органа в коллективе». (Правда, 1988, 11 июня.) Для них привычным становились чувства непогрешимости, абсолютного личного превосходства над всеми остальными, барственно-пренебрежительное отношение к нижестоящим по чину, переоценка своих способностей и возможностей, стремление всем диктовать, за всех решать. И, как ни парадоксально звучит для взаимоотношений партийного товарищества, в обиход аппаратных работников вошли такие холуйски угодливые поименования своих руководителей, как «Сам», «Хозяин».

В такой атмосфере вопиющего неравенства и сложилось столь же противоестественное для ленинской партии негласное правило, по которому, скажем, первые секретари обкомов, крайкомов, ЦК компартий республик фактически были выведены из зоны критики, тем более со стороны средств информации составляли как бы касту неприкасаемых. Взамен культа личности постепенно стал внедряться культ должности. К чему это привело, хорошо известно на драматических примерах Узбекистана, Казахстана, Туркмении, Краснодарского края и некоторых других регионов.

И, конечно, трудно представить, чтобы абсолютно все кадры, особенно из числа тех, чье мышление и привычки формировались в обстановке бесконтрольных со стороны народа авторитарных методов руководства, вот так сразу, без внутреннего сопротивления, сознанием и сердцем приняли прозвучавшие на XXVII съезде КПСС слова о том, что в партии не может быть лиц, стоящих вне критики, равно как и лиц, не имеющих право критиковать.

Вот это и не может не тревожить… Вернусь еще раз к бывшему первому секретарю, проявившему диктаторские замашки отнюдь не только по отношению к собственным корреспондентам центральных газет. Один из моих коллег еще тогда, после «схватки», пытался оправдать его «воеводскую» натуру тем, что это «сильная личность», а значит, многое ему по плечу в роли «первого лица». Действительно, не лишен острого ума, кипучей энергии, с размахом задумал перестройку многих социально-экономических сфер в области. Но, увы, говоря словами Ленина, «чрезмерно хватающий самоуверенностью и чрезмерным увлечением чисто административной стороной дела»[16].

Видимо, очарование сильной личности, десятилетия державшее общество в летаргическом сне, и помогло вскоре партийному лидеру области выйти на довольно высокую орбиту государственного управления. Не прошло и полутора лет, как Центральный Комитет КПСС вынужден был принять тревожное решение о серьезных недостатках в работе областных органов по интенсификации животноводства. А ведь это с его санкции в области подрубали основы развития личных подсобных хозяйств колхозников и рабочих совхозов. Когда становилась реальной угроза невыполнения государственного плана заготовок мяса в общественном секторе, колхозы и совхозы получали указание произвести в личных хозяйствах массовый закуп скота, в том числе и маловесного, и сдать его в счет государственного плана. А чтобы владельцы скота были сговорчивее, «рекомендовать» ветеринарной службе не выдавать проходных свидетельств, без которых мясо продавать на рынке или в потребкооперацию невозможно. Так достигли заветной цифры в победном рапорте и… оголили зимой прилавки магазинов и потребкооперации. Практика залповых закупок скота у населения вместо активной помощи подворьям кормами и молодняком привела к тому, что 28 процентов усадеб перестали держать какой-либо скот.

По поводу этой операции мы также выступили в «Советской России», в связи с чем у меня снова произошла стычка с первым, на этот раз уже, так сказать, персональная, типа словесной дуэли. «Ты думаешь, я буду отвечать на эту галиматью? — сказал он в своей манере воеводы. — Не ждите!» С тем вскоре и уехал принимать высокий государственный пост, передав своим преемникам «право» отвечать и за свои ошибки. К сожалению, у нас принято спрашивать только с сегодняшних руководителей, пусть они и без году неделя на посту, а не со вчерашних, хотя они и поднялись на ступеньку выше по служебной лестнице. Впрочем, может, потому, что поднялись выше?

В печати нередко дискутируется вопрос: будет ли нарастать сопротивление политике перестройки? Некоторые «трибуны», как их называет Иван Васильев, уверяют, что тезис о нарастающем сегодня сопротивлении ложен и опасен, он может завести нас бог знает куда. «Но средства массовой информации говорят о другом — о нарастании», — не без оснований подмечает писатель. Это же мнение разделяет известный драматург, секретарь Союза кинематографистов СССР Александр Гельман, высказавший его за «круглым столом» в Институте марксизма-ленинизма при ЦК КПСС: «Сделано немало, но тормозящие силы велики, и они нарастают, и, думаю, еще будут нарастать». Сломить это сопротивление возможно лишь одним путем: надо, чтобы буквально все слои народа быстрее и смелее осваивали науку жизни в демократических условиях, привыкали к положению подлинных хозяев общества.

Обучение демократизму идет. Стоит вспомнить беспрецедентное волеизъявление трудящихся в Южно-Сахалинске и Ярославле, которые добились в первом случае смены руководителя областной партийной организации, во втором — отзыва делегатского мандата Всесоюзной партийной конференции, выданного бывшему первому секретарю обкома КПСС, который оставил в области немало «темных пятен» в застойный период.

Так что и народ стал преподавать уроки демократии партийным органам, которые им приходится усваивать. Вспомним хотя бы широкий размах прошедших в конце 1987 — начале 1988 годов отчетов руководящих партийных органов всех уровней на собраниях и пленумах о работе по руководству перестройкой. Из газетных публикаций хорошо было видно, что в принципе получился первый деловой экзамен на соответствие времени и требованиям перестройки каждого входящего в выборный орган коммуниста. В большинстве своем критика и самокритика в адрес бюро, парткомов, секретарей носили конкретный персональный характер, а в ряде случаев коммунисты использовали свои права и на «оргвыводы», заменив не воспринимавших идей перестройки руководителей молодыми, принципиальными, творчески мыслящими.

Но все же и при этом нет-нет, да и прорезались рецидивы келейного отношения к критике, стремление не предавать широкой огласке недостатки и просчеты партийных кадров. На некоторых пленумах, в том числе даже областных комитетов, как только речь заходила об откровенной, острой направленности выступлений местной прессы, раздавались категорические требования: дескать, не пора ли газетам поуменьшить свой критический пыл, перестать «обижать» наши кадры и приступить к повышению их авторитета? (Словно бы авторитет того или иного руководителя может создать кто-то другой, а не он сам.) При этом такие выступления встречались нередко одобрительными аплодисментами. Никто из членов комитетов в этих случаях не вступился за газеты, которые являются их печатными органами, важнейшим инструментом перестройки, не напомнил положения из доклада на январском (1987 г.) Пленуме ЦК КПСС о том, что в советском обществе не должно быть зон, закрытых для критики.

Впрочем, что там собрания и пленумы обкомов, если даже на Всесоюзной партконференции кое-кто, похоже, решил отправить на скамью подсудимых гласность в лице средств массовой информации, а часть делегатов шумом и аплодисментами пыталась устроить обструкцию некоторым редакторам журналов и газет, деятелям культуры, выступавшим в защиту прессы. Даже Генеральному секретарю приходилось по ходу конференции не раз призывать соблюдать дух демократизма, культуру полемики, проявлять терпимость к чужому мнению.

Кто же вознамерился устроить «разнос» прессе? Главным образом, партийные секретари, которые упрекали журналистов в «некомпетентности» и «необъективности», в «подрыве авторитета местных партийных органов» (?!), в том, что осмеливаются «давать оценку выборному органу». Эти обвинения высказывались вообще, всем средствам массовой информации в целом, без ссылки на конкретные издания.

Вот вам и гласность, и демократия! И это после того, как в докладе Генерального секретаря было сказано:

Немало ораторов на конференции пыталось втолковать своим оппонентам их одностороннюю, более того, опасную для общества позицию в отношении средств массовой информации.

Академик Г. А. Арбатов призвал не забывать уроков Рашидова, Медунова, Кунаева, Щелокова, Гришина, множество неправосудных дел. «Ведь все это стало возможным, — резюмировал Г. А. Арбатов, — в том числе и потому, что жили мы в условиях благостности и послушания прессы». Что касается нынешних нападок на прессу, академик, по-моему убедительно выразил точку зрения широкой общественности: «…нельзя на том основании, что те или иные органы печати допускают ошибки и нарушения, пытаться зажать гласность, выплескивать из ванны вместе с водой и ребенка».

Казалось, в полемике вокруг средств массовой информации, занявшей — и это очень хорошо! — весьма значительное место на конференции, так и не удастся преодолеть различных подходов, сблизить точки зрения. Во всяком случае, выступавший одним из последних главный редактор «Правды» В. Г. Афанасьев, хотя и под протестующий шум делегатов, выразил обеспокоенность тем, что в зале витает какая-то заметная неприязнь к печати, к работникам прессы. В то же время довольно весомо напомнил, что в условиях нашего общества, где нет почвы для существования политической оппозиции, именно печать призвана и будет впредь выполнять роль этой социалистической оппозиции: «Она будет критиковать партийных и других работников. Она будет показывать, как они работают, что они делают, какие ошибки, недостатки допускают, каков положительный опыт в их работе». А тем, кто берет под сомнение право журналистов судить о работе партийных органов, резонно задал вопрос, в котором одновременно содержался и ответ: «С каких это пор работники партийной печати перестали быть партийными работниками?»

Резолюция «О гласности» выработала вполне взвешенную формулу:

Кажется, все точки над «и» расставлены. Партийным организациям и средствам массовой информации осталось одно — продолжать более активный поиск тесного сотрудничества по вовлечению все более широких масс в демократическое обновление общества. Жизнь постоянно подсказывает нестандартные формы работы. Одна из городских газет Челябинской области, например, решила «откомандировать» литсотрудника на несколько месяцев в горком партии для стажировки в качестве инструктора, чтобы он глубже, предметнее изучил партийную работу. Интересный эксперимент, не правда ли? А почему бы не продолжить его, так сказать, во встречном направлении — не перейти тоже на какое-то время, скажем, инструктору отдела пропаганды и агитации в редакцию, чтобы самому отведать кусочек нелегкого журналистского хлеба? А возможно, найдутся смельчаки на областном или краевом уровнях. Ведь проводимые кое-где пресс-конференции и еще более редкие посещения редакций своих газет партийными руководителями вряд ли дают последним глубокие знания того, чем живут и дышат журналисты их печатного органа.

Тут, видимо, к месту будет сказать, что партийным органам следует более активно и творчески учиться у Центрального Комитета, который, как только началась перестройка, систематически собирает руководителей средств массовой информации, где нередко на уровне Генерального секретаря ЦК ведутся откровенные беседы о все возрастающей роли этих средств в революционном преобразовании общества. «Такие встречи в ЦК стали прекрасным уроком откровенности, доверия и ответственности. Они оказывают огромное воздействие на характер и содержание нашей работы». — Под этими словами председателя Госкомитета СССР по телевидению и радиовещанию М. Ф. Ненашева, безусловно, готов подписаться каждый журналист.

Известно, что В. И. Ленин создавал нашу партию, опираясь на общерусскую политическую газету; он сравнивал ее с «лесами, которые строятся вокруг возводимого здания, намечают контуры постройки…»[17] После победы Октября вождь постоянно подчеркивал, что «печать должна служить орудием социалистического строительства…»[18] И вот сегодня у партии — тот же ленинский дух, та же ленинская надежда и расчет. В книге «Перестройка и новое мышление для нашей страны и для всего мира» М. С. Горбачев отмечает, что, начиная перестройку, ЦК КПСС «опирался на две могучие реальные силы — партийные комитеты и средства массовой информации. Я бы даже сказал, — подчеркивает он, — что партии, может быть, не удалось бы выйти на сегодняшний уровень обсуждения всей проблематики перестройки, — а она обширна, неоднозначна, противоречива, — если бы сразу после апрельского Пленума ЦК в этот процесс активно, по-настоящему не включились средства массовой информации».

Такой оценкой может гордиться весь наш журналистский цех. Но она и обязывает ко многому, и, прежде всего, наверное, к тому, чтобы всячески консолидировать «две могучие реальные силы — партийные комитеты и средства массовой информации» для решительного и последовательного возрождения ленинского облика всего нашего социалистического строя.

Публицистическая книжка — не газета. Пока она готовится к печати, успевают произойти события, порой весьма значительные, которые неизбежно «старят» книжный материал. Особенно в перестроечное время. Таким главным событием перестройки безусловно стали выборы народных депутатов СССР. Каждый почувствовал, как в нашу жизнь буквально ворвалась — другого слова не подберешь — демократия, главным проявлением которой явилась гласность, открытость, широкий плюрализм мнений. Мы стали свидетелями того, как хлынул народ в распахнутый створ — к осознанному коренному переустройству общества.

Мы еще многократно будем возвращаться к изучению первых, необычных для нас действительно свободных выборов, глубоко анализировать, оценивать их сильные и слабые стороны, извлекать уроки на основе новых критериев, выработанных перестройкой. Но на один из уроков нельзя не обратить внимания, тем более, что он органически вытекает из предшествующих в книжке размышлений. Смысл урока — взаимоотношения некоторых партийных органов с набирающей силу социалистической демократией, то есть полновластием народа.

Встревожило то, что в период предвыборной кампании средства массовой информации нет-нет, да и обнаруживали работающие в ряде мест жесткие фильтрующие устройства, приемы силового давления при выдвижении кандидатов в народные депутаты СССР. И это — в обстановке свободных выборов?! Ведь, как подчеркнул М. С. Горбачев на встрече с руководителями средств массовой информации 29 марта 1989 года, «мы же хотели и все делали для того, чтобы была соревновательность и в ходе предвыборной кампании, и на самих выборах».

Но с чьей же стороны, в таком случае, шло это давление? Да со стороны все тех же руководителей партийных комитетов! В одном случае подвергли недостойной психологической обработке кандидата-рабочего, понуждая отказаться от предвыборной борьбы в пользу представителя партийного органа. В другом — пытались помешать комсомольским организациям выдвинуть своего кандидата, дабы опять же не подвергать ненужному риску «первое лицо» области, давшее согласие баллотироваться по данному избирательному округу. В третьем случае райком партии, незаконно подменив избирательную комиссию, начал проверять правомочность собраний трудовых коллективов исключительно потому, что выдвинутый ими кандидат не был предложен… на пленуме райкома.

Все это — вместо убедительной полемики, смелого и откровенного диалога с представителями различных групп населения, агитации с помощью убедительных аргументов. Зачем убеждать и аргументировать, если проще указать, спустить директиву нижестоящим на служебной лестнице?

Апрельский (1989 г.) Пленум ЦК КПСС однозначно оценил попытки некоторых партийных лидеров подменить диалог с трудящимися привычными авторитарными методами. И касается это отнюдь не только избирательной кампании. Правда, и на самом Пленуме кое-кто из выступавших выражал тревогу, не превращает ли гласность «партию действия в партию дискуссионных клубов». Такая точка зрения, отражающая непонимание, неприятие политических методов в работе партии, естественно, не получила поддержки. Диалог партии с трудящимися — это не слабость и не превращение КПСС в дискуссионный клуб, как было заявлено на Пленуме ЦК КПСС.

Немалое число партийных лидеров причины своего поражения на первых демократических выборах склонны были искать в критической «разнузданности» журналистов, «подрывающих авторитет» руководителей, в нагнетании страстей экстремистскими элементами, в крайне неблагоприятной экономической, финансовой, продовольственной обстановке, сложившейся в их регионах. Но такая обстановка практически всюду одинакова, однако в большинстве областей, краев и республик первых секретарей избрали народными депутатами, в других же они не получили вотума доверия.

Нападки на средства информации в последнее время стали настолько тривиальными, так набили оскомину, что уже вызывают общественное возмущение. Конечно же, были и есть промахи, перегибы и в работе журналистов, чему, кстати, в немалой степени способствует далеко еще не всеобъемлющая гласность, наличие немалого числа закрытых, потаенных от постороннего глаза зон в деятельности управленческой иерархии. Но главный парадокс — в живучести стойкого убеждения, будто во множестве открывшихся в пору гласности зол и бед повинны печать, радио, телевидение. Молчали обо всех этих безобразиях, не трезвонили — и никаких проблем не было. А начали вскрывать сейфы с запретными темами — и началось!.. Но ведь дальше уже невозможно вести себя подобно страусу, при виде опасности зарывая голову в песок, невозможно делать вид, что «ничего такого» не происходит!

Что касается «подрывной деятельности» экстремистских элементов, вспомним размышления, с которыми выступил на апрельском Пленуме член ЦК КПСС, рабочий из Кузбасса А. П. Мясников. Он подметил, что в политических методах работы среди масс пока, к сожалению, преуспевают неформалы и другие инициативные группировки, а не партийные вожаки. Конечно, есть среди них и такие, которые, пользуясь трудностями в продовольственном снабжении, здравоохранении, экологической обстановке, сбивают людей с толку, сеют смуту, разжигают нездоровые националистические, а то и антисоциалистические настроения. А что противопоставляют им партийные вожаки, пропагандисты? В основном, требования запретительных мер. То есть силу закона, силу власти, а не силу разума и убеждений. Да и значительная часть неформалов стоит на вполне социалистических, перестроечных позициях, хотя, возможно, в чем-то и заблуждается, в чем-то перегибает. Но их слушают люди, за ними идут. Отчего бы? Не оттого ли, что лидеры их часто обладают более высоким интеллектуальным уровнем, используют подлинно широкий плюрализм и умеют спорить куда более доказательно, чем многие штатные пропагандисты и агитаторы? Да и вообще хотят ли спорить последние со своими оппонентами?

«Каждая первичная партийная организация, каждый коммунист обязаны в период избирательной кампании защищать перестройку от демагогов, авантюристов», — пытаясь извлечь уроки из прошедших выборов, сказал на пленуме одного из уральских обкомов КПСС его первый секретарь. (Кстати, непонятно, почему это надо делать  т о л ь к о  в период избирательной кампании?!). И если говорить об авторе этих слов, с треском провалившемся на выборах, то какие «демагоги» и «авантюристы» мешали ему в предвыборной борьбе? Газеты освещали его предвыборные встречи, пожалуй, как ни одного другого кандидата. Телевидение предоставило ему по самой высшей мерке возможность познакомить людей со своей предвыборной платформой.

Но не сумел партийный лидер убедить избирателей в своей способности внести весомый вклад в перестройку. Слишком уж директивно руководящими стереотипами отдавали его проповеди о том, что «мы должны» и «обязаны»… А иные ответы на вопросы избирателей демонстрировали весьма посредственный уровень политической культуры кандидата.

«Правда» опубликовала острый сигнал собственного корреспондента, в котором защищались журналисты областной газеты, подвергнутые не только судебному преследованию (суд, кстати, отказал в иске за его необоснованностью), но и всяческим поношениям со стороны секретаря одного из горкомов партии за то, что осмелились критиковать горком. При этом он использовал и трибуну областной партконференции для сведения счетов с газетой, доведя до делегатов «единодушное мнение» членов горкома о неспособности редактора «руководить газетой в новых условиях…»

Что ж, высказывать мнение да еще коллективное никому не заказано. Странно другое. Секретарь горкома был не единственным, кто с трибуны конференции пытался подвергнуть «остракизму» прессу. Однако никому из ее представителей, в том числе и редактору газеты, кандидату в члены бюро обкома, несмотря на неоднократные просьбы, слова предоставлено не было. «Игра, как говорится, шла в одни ворота, — констатировал корреспондент «Правды». — Односторонний получился плюрализм». В статье приводились и другие факты игнорирования обкомом партии критических выступлений местной и центральной печати.

Естественно, в ходе предвыборных встреч избиратели интересовались отношением первого секретаря обкома к выступлению «Правды». Ответы звучали более чем странно: «Корреспондент высказал свой взгляд на происходящие события, а у меня есть свой. В этом и заключается плюрализм мнений». «Корреспондент «Правды» высказал свое мнение, а не мнение редакции» (?!).

«Оригинальный» взгляд на происходящие события, на плюрализм! Да, конечно, мнения, суждения могут и не совпадать, но принципы, цели, главные ориентиры у коммунистов одни. Ведь в данном случае речь шла не о том, «Автомобилист» или «Трактор» победит в хоккейных баталиях, а о попытке ряда партийных работников, как говорится, «перекрыть кислород» журналистам с критическим уклоном. И, наконец, как можно всерьез противопоставлять мнение корреспондента мнению редакции! Неужели не ясно, что если редакция не согласна с позицией своего корреспондента, она просто его не публикует? Подобные незрелые мысли партийного секретаря, кстати, тоже не могли не сыграть определенной роли в отрицательной оценке, выставленной ему как кандидату в народные депутаты.

На апрельском (1989 г.) Пленуме ЦК КПСС многие партийные работники продемонстрировали, прямо скажем, растерянность перед сложившейся в стране сложной ситуацией. Сетовали на отсутствие навыков политической борьбы, на трудности освоения новых форм и методов работы, на то, что к жизни в новых условиях оказался не готов практически весь кадровый корпус. В этом, очевидно, печальная и тревожная реальность переживаемого времени. И вряд ли за это стоит безапелляционно упрекать нынешние кадры.

Неумение вести открытый диалог с массами, привычка к администрированию, командному стилю, неспособность понять существо политической работы среди различных слоев населения. Все это, столь чуждое самому ленинскому духу партии, получившее название запретительного синдрома, появилось не сегодня и не вчера. Это результат долговременного, начиная с 30-х годов, деформирования кадровой политики, когда при выдвижении партийных работников происходил неоправданно большой крен в сторону специалистов промышленности и сельского хозяйства. Такая практика гипертрофированного технократизма вела к вымыванию интеллектуального потенциала из кадрового корпуса партии, к его некомпетентности в вопросах социальной и духовной жизни общества, к забвению ленинской науки идейно-политического воздействия на массы. Партийными организациями стали руководить командиры производства, а не комиссары человеческих душ.

Но сегодня другого выхода нет, как только заново переучиваться, а кому это уже не под силу — честно признаться себе и оставить сложную и ответственную работу политического деятеля. Ведь сейчас самое важное — понять, что для партийных организаций наступило время передавать всю полноту власти Советам, избранным народом демократическим путем, а самим научиться влиять на социально-экономическую обстановку, на психологическое настроение людей, на управление государством исключительно политическими методами. И тем самым возвратить ленинской партии ее роль политического авангарда народа.

Мы говорим, что каждый из нас проходит школу демократии. Пример всем остальным в этой школе должны показывать, конечно, партийные вожаки, политические лидеры; они просто обязаны быть «отличниками». А иначе… С каждым годом все труднее «оставаться на второй год» в этой школе, — ведь экзамены стал принимать весь народ. Так что самим руководителям следует задуматься, каждый ли способен творчески, а не догматически усваивать уроки демократии, а главное, использовать их в жизни. Задуматься над тем, как сказал М. С. Горбачев, почему иные из них все еще из окопа не выберутся, когда все войско пошло в наступление.

ГЕОРГИЙ ДМИТРИЕВИЧ АЛЕКСЕЕВ — ЖУРНАЛИСТ, ЗАСЛУЖЕННЫЙ РАБОТНИК КУЛЬТУРЫ РСФСР, ДОЛГИЕ ГОДЫ БЫЛ СОБСТВЕННЫМ КОРРЕСПОНДЕНТОМ «КОМСОМОЛЬСКОЙ ПРАВДЫ» И «СОВЕТСКОЙ РОССИИ» ПО ЧЕЛЯБИНСКОЙ, СВЕРДЛОВСКОЙ, ГОРЬКОВСКОЙ И ДРУГИМ ОБЛАСТЯМ. ЕГО КНИГА — ПУБЛИЦИСТИЧЕСКИЙ РАССКАЗ О ПОИСКАХ ЖУРНАЛИСТАМИ ТВОРЧЕСКИХ ФОРМ И МЕТОДОВ В СОВМЕСТНОЙ РАБОТЕ С ПАРТИЙНЫМИ, СОВЕТСКИМИ, КОМСОМОЛЬСКИМИ ОРГАНИЗАЦИЯМИ.