Эта страница зеленого цвета,

Значит, на ней постоянное лето.

Если бы здесь уместиться я мог,

Я бы на этой странице прилег.

(С. Маршак)

Никита

Говорят, что у любой истории есть своё начало и конец. Какое-то определённое событие, за которым следует череда перипетий, составляющих эту историю, а за ними финал.

Но я считаю, что это всё ерунда. Нет никакого определённого начала.

История сбитого на перекрёстке пешехода может тянуться с самого его рождения и рассказывать о том, что привело его на эту дорогу, а может начаться за пару минут до появления всех участников столкновения.

То же самое с финалом: ничто и никогда не заканчивается полностью. Пешеход погибает, но жизнь-то продолжается.

Начало и конец — всего лишь две точки на бесконечной прямой, между которыми находится единственная и самая главная точка. Точка невозврата.

Нашей точкой невозврата стал разрушенный корпус. Он связал всех. И тех, кто был рядом в момент его обрушения, и тех, кто даже не догадывался о его существовании и не подозревал, как сильно изменится их ближайшее будущее из-за всего, что случилось у нас.

По правде говоря, то, что произошло с корпусом, стало весьма поучительным итогом наших общих косяков. Ничего особенного, но от свободы, возраста, любви и жары мы все понемногу сходили с ума.

Глупо, конечно, и никто бы в этом не признался, но каждый из нас чего-то ждал. Чего-то особенного и необъяснимого. Какого-то неведомого волшебства, в которое, разумеется, уже никто не верил, и тем не менее, не мог не поддаться атмосфере волнительного ожидания. Томительное предвкушение бродило по венам, затуманивало голову, лихорадило и накатывало со всех сторон радужными надеждами, чувственными снами и необъятными возможностями.

Никто ни о чём не говорил и не смог бы объяснить словами, это просто было и всё. Как сияние зелёного летнего утра или вечерний запах костра.

Всё случилось именно поэтому. Потому что каждый из нас пытался ухватить это несуществующее волшебство, присвоить себе и никогда не отпускать.

Реконструкцию старого детского лагеря проводили поэтапно. Вот уже несколько сезонов подряд. Одну его половину успели перестроить, привести в порядок и даже заселить туда детей, а на второй всё ещё велись строительные работы, и мы должны были просто разгребать строительный мусор, остававшийся после сноса старых кирпичных корпусов. Обычная летняя подработка для студентов или гастарбайтеров. И мы с ребятами: Тифоном, Максом, Артёмом и моим сводным братом Дятлом вполне неплохо с ней справлялись. Не без напрягов, разумеется, но хорошего всё же было больше.

Трифонов, а для своих — Тифон, мой бывший одноклассник с репутацией «плохого парня» и «дурной компании», гроза местной гопоты и головная боль школы, поехал в лагерь, чтобы заработать, а я — ради общения и тусовки. Я считал его самым сильным, надёжным и справедливым человеком в мире и отправился бы с ним куда угодно.

Артём с Максом были старше нас, самостоятельнее и взрослее. Они жили в собственной квартире, имели свои деньги, и никто из родителей над ними не стоял.

Оба сироты. Только Артём — богатенький наследник, а Макс успел побывать в детдоме. Но дружили они с самого детства и понимали друг друга с полуслова.

Я слышал, что Артём якобы вундеркинд и ребёнком его даже показывали по телеку, в каких-то передачах про классическую музыку, где он играл на виолончели. Не знаю, как с виолончелью, но с внешностью и понтами у него точно всё было в порядке. На предплечье две татухи в виде чёрных, огибающих всю руку параллельных полос, в ушах тоннели, в нижней губе шарик пирсинга. И в одежде явный закос под неформалов, но всегда подчёркнуто дорого.

Тифон уважал его за смелость и энтузиазм, а мне в нём нравились дерзкий, немного циничный эпатаж и весёлое самодурство. Я искренне мечтал походить на Тифона, но Артём был из тех людей, которые помимо воли вызывают лёгкую зависть.

И всё же с Максом мы сошлись быстрее и лучше. Макс ни на что не претендовал, а держался скромно и молчаливо. С первого взгляда он производил впечатление милого, безобидного, немного закомплексованного паренька, но на деле был ещё той оторвой. Именно с ним мы совершили набег на кукурузное поле, забрались к страшным местным фермерам, ввязались в драку на овощном рынке и были добровольно совращены женщинами лёгкого поведения из шашлычной.

Дятел же увязался с нами в лагерь в последнюю минуту, воспользовавшись тем, что Лёха поехать не смог. Иначе я бы никогда не стал его брать с собой. Мой сводный брат совершенно не подходил для той компании, что подобралась.

Ванечка, которому исполнилось восемнадцать ещё в мае, оставался полнейшим наивом, не смеющим без бабушкиного одобрения и шагу ступить. И то, что она впервые отпустила его куда-то без присмотра, стало настоящим прорывом на пути Дятловского взросления.

Однако Ваня хоть и был ребёнком, но он был очень деятельным ребёнком, часто даже чересчур. И мне очень не хотелось, чтобы освоение Дятлом «большого мира» протекало рядом со мной и моими друзьями. Но выбирать не приходилось.

Разрушить подготовленное к сносу здание мы собирались давно. Экскаваторщик никак не приезжал, и работа у нас встала. Макс раздобыл у сторожа ключ от экскаватора, и мы планировали собственноручно разгромить кирпичный корпус.

Каждый мечтал поорудовать ковшом. Вот только Дятел сделал это в одиночку, втихаря, никого не предупредив. Рано утром, пока многие ещё спали, он забрался в кабину экскаватора, с прекрасным и самым чистым намерением — доказать всем, что он «молодец».

Только сбыться этому было не суждено.

Артём со своей девушкой Витой приехали в лагерь в ночи. Бушевала страшная гроза и по пути к нашему домику их накрыло ливнем. Забежав в первое попавшееся здание, они заночевали в нём. А на утро Артём, благополучно оставив Виту спать, отправился за кофе. Когда же он вернулся, Дятел уже вовсю громил корпус.

Не долго думая, Артём кинулся спасать подругу, влетел на первый этаж, и в ту же минуту кирпичная стена дома обрушилась прямо на него.

Уже потом я долго думал, смог ли бы я вот так рискнуть из-за девчонки? Пожертвовал ли собой, если бы очень сильно кого-то любил? Бросился ли спасать? Но так ничего и не надумал.

Самый трэш заключался в том, что на самом деле Виты в корпусе не было.

Потому что прежде, чем начать разносить всё к чертовой матери, беспечный, но сердобольный Дятел прошёлся по всем этажам, выгоняя обитавших там кошек, и обнаружил её.

Умирать, наверное, в любом возрасте страшно, но когда ты ещё не задумывался по-настоящему о смерти и не готовился к ней, когда всё ещё надеешься, что она приходит к тебе в образе глумливого праттчетовского жнеца с косой, всё не так драматично и жутко.

К тому же, если бы Артёма завалило насмерть, то он и испугаться бы не успел. Но в том-то и дело, что его не завалило, даже не прибило. С ним вообще ничего не произошло.

Когда межэтажное перекрытие начало падать, его откинуло к толстой декоративной стене из разноцветных стеклянных блоков. Её конструкция оказалась настолько прочной, что рухнувшая сверху плита одним концом удержалась на ней, создав над Артёмом некое подобие крыши.

Треугольник жизни — как потом назвал это Дятел. Он ещё много чего возбуждённо и нервно рассказывал об этом явлении, но я ничего не запомнил. Как чудо не назови, оно и в Африке чудо, и никакие научные теории этого не изменят.

Как только всё случилось, мы с Трифоновым, находясь в каком-то потрясённом, беспамятном состоянии, кинулись разбирать завал.

Дятел тоже пытался помогать, но его трясло, и я, испугавшись эпилептического припадка на нервной почве, отвёл его в сторону и приказал сидеть тихо.

Тогда же прибежала Саша — дочка врачихи из действующего лагеря, с которой у нас намечалась любовь, и сказала, что девушка Артёма на крыше спорткомплекса свалилась в обморок. Я послал Сашу за мамой, а сам поднялся на крышу и с перепугу не заметил, как снял Виту и перенёс на траву.

Но только уложил, примчался ошалевший от известия Макс и, не раздумывая, набросился с кулаками на Дятла.

Трифонов вступился за него и у них с Максом вышла грозящая перейти в драку потасовка.

Истерику Макса можно было понять, если бы моего лучшего друга вот так засыпало, я бы психовал не меньше. Но Тифон тоже был на взводе, а избиение Дятла не могло уже ничего изменить. Сгоряча Макс начал махаться с Тифоном по-серьёзке и, если бы не вмешалась Зоя, точно схлопотал бы как следует.

Зоя, ещё не разобравшись в чём дело, накричала на Тифона, он сорвался на неё, Дятел расплакался, Макс всех обматерил, я просто стоял и фигел.

До тех пор пока не подоспела Сашина мама, на площадке царили невообразимый ор и неразбериха. Она наехала на всех сразу и отправила «разгребать руины», а сама вызвала скорую.

Если бы год назад мне рассказали, что приключится со мной в самое ближайшее время, я бы ни за что не поверил. Ведь я совсем не тот человек, который повсюду ищет приключения на свою голову. Я довольно спокойный и ровный. Меня вполне устраивает понятность и предсказуемость завтрашнего дня.

Я люблю встречать по утрам по дороге в школу нашу почтальоншу, люблю, что ужин ровно в восемь, что по пятницам Аллочка покупает на всех пирожные, что Дятел чистит зубы после завтрака, а я сразу, как только встал.

Я люблю ходить в один и тот же магазин и сидеть в проверенных группах ВК. Часто пересматриваю понравившиеся фильмы и заказываю в кафе привычную еду. Каждая моя новая вещь обязательно чем-то похожа на старую, я всегда выбираю проверенные маршруты и терпеть не могу каверы. А ещё я сильно привязываюсь к людям и жду от них того же.

Саша пришла ко мне в домик, когда я запихивал грязные вещи в рюкзак.

Мы возвращались в Москву. Что, в общем-то, было не удивительно.

Перепугавшись ответственности, обычно тихий и ненавязчивый сторож Борис в ультимативной форме велел нам немедленно выкатываться из лагеря. Тифон пытался с ним спорить, но безрезультатно. Борис по-честному расплатился с нами за отработанные недели и твёрдо потребовал, чтобы все свалили.

— Там Артём с Витой уезжают, — сказала Саша, неслышно подкравшись сзади. — Пойдёшь провожать?

Я обернулся, и она со смешной непосредственностью тут же чмокнула меня в губы.

Саша приглянулась мне сразу, но отчего-то я считал, что ей нравится Тифон и не рассчитывал на взаимность. Скорей всего так получилось из-за Зои.

Зоя любила Тифона, а я любил Зою. Не хотел любить, мучился, но всё равно никак не мог избавиться от навязчивых мыслей о ней. А как встретил Сашу, вдруг подумал, что должен уже полюбить кого-то другого. Кого-то реального и доступного, с кем у меня будет всё хорошо. Просто, понятно и благополучно. И Саша вполне подходила на эту роль.

Ей было пятнадцать, мы казались ей взрослыми и крутыми, поэтому держалась она сдержанно, но вместе с тем дерзко и заинтересовано. Приходила к нам на стройплощадку и смущала всех своим присутствием. Меня, во всяком случае, точно.

Из всех девчонок, с которыми мы познакомились в этом лагере, она единственная понравилась мне. А из-за бродящего «ожидания волшебства» я был весь взвинчен гормонами и скопившимися чувствами.

Так вот, я не сомневался, что Саша положила на Тифона глаз, и сильно разозлился. Конечно, никакой вины Трифонова в этом не было, но в какой-то момент эпичность его фигуры в моей личной жизни стала зашкаливать, так что я не выдержал и сорвался на них обоих. Тогда-то Саша и раскрылась, что ходит не к нему, а ко мне, но получилось довольно не вовремя. К нам как раз приехала Зоя и все мои старые загоны болезненно всколыхнулись, отодвинув Сашу на второй план.

— Я просила маму уговорить Бориса оставить вас, но она не захотела. Сказала, что если я желаю вам добра, то лучше отпустить, пока все ещё живы.

— Спасибо.

— Но я не хочу, чтобы ты уезжал, — она прижалась ко мне и убранные в высокий хвост волосы защекотали нос. — А давай, ты ещё пару денечков тут побудешь? Тайком. Здесь столько мест, где можно спрятаться.

— Извини. Не могу. Никак. Нам с Ваней нужно вместе домой вернуться, а то мне потом несдобровать. Бабушка отпустила его под мою ответственность. Идём, проводим Артёма, — взял её за руку и вывел из домика.

На уличном деревянном столике сидела Зоя, перед ней с суровым видом стоял Тифон. Увидев нас, оба замолчали и замерли. Вероятности, что они перешли на стадию примирения было пятьдесят на пятьдесят.

Между ними и так было всё непросто, а после конфликта, в котором Зоя встала на защиту Макса, ещё больше усложнилось.

Это и многое другое они выясняли на улице, а я под видом сборов прятался в домике.

Ругались Тифон с Зоей редко, но бурно, с последующим столь же бурным примирением. Так что, чем меньше было зрителей, тем больше вероятности, что они быстрее помирятся.

Мы с Сашей молча прошли мимо них и двинулись по аллее.

— Значит, вы просто так уедете и всё?

— Ну да, — я сначала не понял к чему она клонит.

— Но мы же будем с тобой общаться?

— А, да, конечно, — спохватился я. — Запиши мой телефон.

— Мне сейчас не на чем. Но я могу запомнить, у меня память хорошая.

— Тогда просто найди меня в ВК. Никита Горелов. На аве Питер Паркер. Уже последние года два.

— Хорошо. Теперь главное, чтобы мне телефон новый купили. А ещё, знаешь, что? — она таинственно помолчала. — Я, может, в Москву на следующей неделе приеду. Бабушку в больницу планово кладут и ей нужен будет кто-то за лекарствами съездить и кота кормить.

— Здорово, — я представил, как она приедет ко мне, и обрадовался. После всех утренних переживаний я ещё был как-то не в себе и о том, что мы с ней можем больше никогда не увидеться, совсем не подумал. — Приедешь — звони. Погулять сходим. Я тебе наш район покажу. А можно в центр. Или в Парк Горького.

— Тогда я очень постараюсь приехать. До этого не хотела. Я же в Москве никого не знаю. Так что если родители ещё с моей двоюродной сестрой не договорились, то это наверняка.

Глаза у неё были красивые, янтарные и улыбка приятная.

Я крепко обнял её и поцеловал, так в обнимку мы дошли до ворот.

Макс стоял, облокотившись о раскрытое окно заведенного чёрного Форда восьмидесятых годов по имени Пандора, с рюкзаком на плече и, чуть наклонившись, переговаривался с готовыми уехать ребятами.

— Ну, ты чего? — спросил я. — С ними или с нами?

Обычно Макс с Артёмом везде были вместе, но то ли Макс напрягался, что место бессменного спутника Артёма теперь заняла Вита, то ли хотел остаться из-за Зои.

Похоже, она ему сильно приглянулась, и со вчерашнего дня, как только он её впервые увидел, не переставал бессовестно пялиться.

Артём с Витой ехали куда-то в другой город, подробностей я не знал. Поговорить мы ещё не успели. Вита около четырех часов провела в изоляторе лагеря, приходя в себя от потрясения, Артём старательно делал вид, что ничего особенного не произошло, и попадать под обрушение — это чуть ли не каждодневная его забава.

— Прикинь, Никитос, — он поймал мой взгляд. — Пока мы там развлекались, машину обули.

— Как обули? — удивился я. — Здесь? В лесу?

— Она же вся открытая стояла, — пояснил Макс. — Двери нараспашку.

— Короче, медали ваши тю-тю. Вместе с нашими шмотками.

— Коробку с пончиками даже взяли, — сказала Вита.

— Фигово, — я расстроился, но не сильно.

То что найденные в развалинах лагеря медали, которые мы должны были отвезти в полицию в обмен на заявление фермеров, обвиняющих нас в проникновении на частную собственность, пропали — было плохо. Однако теперь, когда мы уезжали в Москву, казалось, это уже не имеет никакого значения. Да и не до того было.

— Вот тебе компенсация, — Артём, перегнулся через Виту и протянул мне большой хороший смартфон. — Под сидением в Пандоре валялся. Без понятия чей. Прикол, да? Пончики забрали, а Айфон не нашли.

— Да ну, не нужно, — попытался отказаться я. — Зачем?

— Тифу отдай. Он всё равно свой посеял. Симку поменяет и зашибись.

— А вдруг хозяева объявятся?

— Не объявятся, — заверил Артём. — Я кроме вас уже полгода никого к себе не сажал, а раз за полгода не объявились, значит, он нафиг никому не сдался.

Я нехотя сунул телефон в карман шорт. Просто, чтобы не препираться.

— Счастливого пути, — также через Виту я пожал ему руку, помахал ей, Максу на всякий случай тоже пожал. — Пойду Ваньку искать. У него угрызения совести. По кустам прячется.

— Да ну, фигня, — отмахнулся Артём. — Скажи, пусть не расстраивается, я не в обиде.

— Спасибо! До свидания, — крикнула Вита Саше, и они помахали друг другу.

Вита оставалась для меня тёмной лошадкой. Видел я её всего пару раз, но общаться не приходилось. Лицо у неё было хорошее: нежное, с широко распахнутыми светло-голубыми глазами, тонкой кожей, аккуратным носиком и немного по-детски пухлым ртом. Тёмные, немного вьющиеся волосы чуть ниже плеч, тонкая шея и слишком худенькая по моим эталонам красоты фигурка. Вполне себе нормальная девушка, вот только рядом с ярким, самоуверенным Артёмом она казалась чересчур робкой и всё время как будто растерянной. Артём мог выбрать себе любую красавицу, но почему-то упрямо уцепился за обычную среднестатистическую и маленькую девочку, ради которой готов был похоронить себя под падающей стеной. Вот этого я не понимал.

Мы с Сашей вернулись в лагерь и едва успели немного отойти от ворот, как нам на встречу вылетела Зоя.

Длинные рыжие волосы гневно развивались, нос распух от слёз, шла она быстро, гордо запрокинув голову, поспешно вытирая то одной ладонью, то другой мокрые щёки.

— Зой, ты чего? — я бросился к ней.

Хотел остановить, успокоить, поговорить, но она со злостью отпихнула меня, обернулась, проверяя не догоняет ли Тифон и, убедившись, что на дороге никого нет, быстрым шагом почесала дальше. Я побежал за ней.

— Погоди, куда ты собралась? Зой! Не обижайся, пожалуйста. Тиф дурак, я дурак, мы все на взводе. Ты же видишь, что творится. Нужно просто успокоиться. Всё, что он наговорил обидного — ерунда. Это точно. Он мне утром сегодня втирал, как любит тебя.

— Отвали, пожалуйста, — кинула на ходу она.

— Не отвалю. Пока вы не помиритесь, не отвалю.

Зоя резко остановилась.

— Вы меня просто достали, понимаешь, Горелов. До-ста-ли! Я твои утешения вчера слушала, а сегодня просто хочу, чтобы произошло уже что-то хорошее. Я имею право хотеть хорошее?

— Конечно, имеешь.

— Я хочу радости, танцев и веселья! Ясно?

— Да.

— Вот и не ходи за мной.

— Подожди немного. Вместе в Москву поедем, — крикнул я ей в спину.

Но Зоя, ничего не ответив, добежала до ворот и сквозь их прутья я проследил, как она тормознула отъезжающую Пандору. Саша поджидала на дороге там, где я её оставил.

Кажется, со мной всё было ясно.

К вечеру мы вернемся в Москву, и я смогу увидеть Зою в любой другой день, потому что знаю, где она живёт, и всегда могу зайти, поговорить, но её отъезда я отчего-то испугался сильнее, чем Сашиных слов о том, что мы можем никогда больше не встретиться.

Не стоило Зое приезжать. Увидел и снова расклеился.

— Ты идёшь? — окликнула меня Саша.

Ещё немного помедлив, я посмотрел, как Зоя разговаривает с Максом и, силой заставив себя отвернуться, поспешил к Саше.

Для полного трэша ещё Макса только не хватало. Хорошо, Тифон не видел, как он на неё смотрит. За время работы в лагере я немного успел узнать Макса, и романтики в его подходе к девушкам было ещё меньше, чем у Лёхи. Любые отношения Криворотова напоминали азартную романтическую игру, в которой сам процесс завоевания симпатий доставлял ему особое удовольствие. Макс же в этом вопросе был очень конкретным, прямолинейным и практичным.

И меньше всего мне бы хотелось, чтобы он со своими озабоченными намерениями прицепился к Зое. От одной мысли об этом мне стало нехорошо.

Просто удивительно, что, не имея никакого шанса, я всё равно ревновал её ко всем подряд.

Саша обхватила мою руку и прижалась щекой к плечу. Мы медленно двинулись назад. Она болтала, а я шел и надеялся, что Зоя нас вот-вот догонит и скажет, что передумала. Но она не вернулась.

— Они такие милые. Артём и Вита. Там в изоляторе мы с мамой чуть не расплакались, когда они встретились. Как в кино, серьёзно. Но всё равно странно. Артём такой красивый, а она совсем обычная. Не лучше меня. Нет, ты ничего не подумай, просто вот Зоя, например, ему бы подошла. Они бы здорово смотрелись вместе.

— Что? Артём и Зоя? — я с трудом сфокусировался на этой мысли.

Моему воспаленному воображению только этого не хватало.

— Да ладно, — Саша засмеялась. — Я люблю всех подряд шипперить. Всё-таки хорошо, что никто не умер. У Бориса были бы огромные неприятности, и у мамы моей тоже. Хотя она и не имеет к вам никакого отношения. Но на неё постоянно всё сваливают.

— Погоди, — я сбавил шаг, заметив среди густых кустов снежноягодника за одним из пустых домиков белое пятно футболки. — Вон он.

Дятел сидел прямо на земле, горестно уткнув лицо в колени.

— Давай заканчивай кукситься, — строго сказал я, когда мы пролезли к нему. — Иди собирайся.

— Пусть Артём сделает со мной всё, что захочет, — трагически пробубнил он в колени.

— Артём на тебя не злится.

— Он сам туда забежал, — подключилась Саша. — По собственному желанию.

— Или глупости, — добавил я.

— На твоём месте мог оказаться кто угодно, — Саша присела на корточки рядом с ним.

— Не мог. Со мной постоянно происходят неприятности. Я же думал, что могу стать, как все. Что я посмотрю и научусь, но ничего не вышло. Знаешь, со мной ведь в школе никто особо не дружил, потому что я ботаник и чудак, — пожаловался он ей. — И ещё немного из-за бабушки, потому что она слишком заботится обо мне. И все смеялись над этим. А потом появился Никита и мне показалось, что я смогу исправиться. А я всё равно не могу… Эпилептик и неудачник. Вот какой я.

— Знаешь, что? — я терпеть не мог эти его трагические речи.

Большую часть времени Дятел находился на позитиве, но когда вдруг косячил или болел, тут же принимался усиленно страдать и обильно посыпать голову пеплом.

— Сегодня домой не пойдём. Переночуем у Тифа. Бабушка переполох поднимет, если поздно вернёмся.

— В гости к Трифонову? Серьёзно? — Дятел мгновенно ожил. — Он нас позвал?

— Не звал, но позовёт.

— Точно?

— Я договорюсь.

Глаза его заинтересованно заблестели.

— А что ещё сказал Артём?

— Телефон вот тебе велел передать, — вспомнил я.

Достал смартфон и, чтобы хоть как-то отвлечь от загруза, сунул ему в руки.

— Ух ты! — обрадовался он. — Это же Айфон. А что с ним? Сломался, да? Из-за меня?

— Нет. Это ничейный телефон. Кто-то его выронил у Артёма в машине. Хозяина нет, а Артёму он не нужен. Сказал тебе подарить, чтобы ты не грустил.

— Правда? — Дятел доверчиво заморгал.

— Я тоже слышала, — усиленно подмигивая подтвердила Саша, но Дятел — он на то и Дятел, что ничего не понял.

— Но у нас нет зарядки, — спохватился он. — У Айфонов свои кабели.

— Вот это уже не моя забота, — я подал ему руку и поднял. — Приедешь в Москву — разберёшься.

Звук появился постепенно. Отдалённым, ненавязчивым гулом. Неразборчивая речь, невнятные выкрики, сбивчивые голоса снаружи.

Я же была внутри. Где-то глубоко в себе. Достаточно глубоко, чтобы не испытывать дискомфорта. Подъём на поверхность требовал усилий, а я и не знала, хочу ли возвращаться.

Однако, как это обычно и бывает, в начале было Слово.

Громкое, резкое, запустившее в один момент тысячу разрозненных образов. Крохотных осколков сознания, хаотично рассыпанных в непостижимой темноте Вселенной.

— Артём! Его зовут Артём.

Прямо над ухом раздался громкий девичий голос.

Артём… К горлу подступила тошнота, будто я снова плыву на теплоходе и меня укачивает. Артём… Артёма на теплоходе не было.

— Ой, мам, она открыла глаза! — снова закричала девушка. — Иди сюда!

Я медленно поднесла свободную руку к лицу и осторожно потрогала веки.

Девушка сказала, что я открыла глаза, но вокруг по-прежнему царила космическая темнота с миллиардами звёздных осколков. И всё же ресницы мягко щекотали подушечки пальцев, а это означало, что я моргаю.

Судя по всему, она держала мою голову у себя на коленях. Я попробовала приподняться.

— Сейчас светло?

— Ещё как светло. Уже не знаешь, куда от этого солнца деться.

— А у меня перед глазами ночь.

— Черные круги, да? Это, наверное, из-за жары.

— Нет. Просто чернота.

— Ну, что? Отошла? — послышался сверху немолодой, чуть запыхавшийся женский голос. — Нашатырь ещё нужен?

— У неё что-то странное. Говорит, что не видит.

За подбородок ухватили горячие сухие пальцы.

— Посмотри на меня.

Я послушно подняла голову, но куда смотреть, было не совсем понятно.

— Голова кружится?

— Уже нет.

— Нигде не болит?

— Нет.

— Когда падала, ни обо что не стукнулась?

— Я не помню.

— Саша, дай ей воды.

Придерживая за спину, девушка сунула мне в руки пластиковую бутылку.

Я сделала глоток и, прислонив ладонь к горлышку бутылки, набрала в неё немного воды. Быстро плеснула её себе в глаза и хорошенько потёрла их. Прохлада приятно освежила, густая чернота, казалось, отступила, но всё по-прежнему было тёмным и мутным.

— Расскажи ещё раз, как она упала.

— Да как-как? Обычно, — ответила Саша. — Просто пошатнулась. Но мы же на крыше стояли, и я испугалась, что сброситься хочет, поэтому сразу схватила. Она просто мешком на мне повисла, ну, я её и положила. Аккуратно. Честное слово.

— Головой ни обо что не билась?

— Не билась.

— Точно?

— Почему ты мне никогда не веришь?

— У меня иногда бывают обмороки, — призналась я. — Когда переживаю сильно. Но такого не было никогда.

Я почувствовала на щеках лёгкое дыхание, должно быть, женщина заглядывала мне в глаза.

— Надо же было амавроз словить. Я только слышала, что такое бывает. Так, Саш, веди её в изолятор. Там свежо. Пусть полежит. Успокоится. Приду — укол сделаю.

— Может, ты её сама отведешь?

— Нужно неотложку дождаться. Представляю, что будет, когда достанут из-под завала этого смертника. Сплошное мясо.

— Мама! — шикнула на неё Саша, помогая мне подняться. — Его зовут Артём.

Мы немного прошли по мягкой земле и выбрались на жаркий асфальт. Странные, неестественные ощущения, как будто играем в какую-то детскую игру. Ещё пара шагов и можно будет открывать глаза.

Скрипнула калитка. Одной рукой Саша обнимала меня за плечо, другой, направляя, придерживала за локоть.

Слева от нас очень громко играла музыка.

We found love…^[1]

Такая жизнерадостная, танцевальная песня из беспечных детских времен.

Мама была против МТV. Но ей нравилось, как я дурачусь перед телевизором. Она хлопала и смеялась. А я весело прыгала, размахивая руками и ногами. Во мне бурлило столько энергии, что ещё немного и выплеснется через край. Особенно по утрам.

Я была ещё только в первом классе, но уже знала, что такое love и чувствовала, что тоже очень-очень люблю всех и всё вокруг.

Теперь же я понимала английский намного лучше, и в «We found love in a hopeless place»^[2] обнаружился совсем другой смысл.

— Это в Пандоре, — заметив, что я прислушиваюсь, пояснила Саша. — Никто не выключил и дверь нараспашку.

Пандорой звали машину Артёма.

— Как же так произошло? Зачем он в корпус побежал? — Саша взволнованно выдохнула.

— Мы там от грозы спрятались, — с памятью, похоже, у меня проблем не было. — Дверь от сквозняка захлопнулась и выйти не получалось. Решили ждать, когда рассветёт.

Я замолчала, вспоминая прошлую ночь. Как жутко сверкали молнии в заброшенном кирпичном корпусе старого лагеря, как лило напропалую, как гулял по этажам завывающий ветер, и как потом, оказавшись запертыми в малюсенькой коморке чемоданной, мы заночевали на деревянных полках стеллажей для багажа.

— Утром пришёл мальчик Ваня, открыл меня и отвёл к тебе на крышу смотреть, как он будет ломать корпус экскаватором.

— Но почему тогда Артём был не с тобой?

Я пожала плечами. Я и сама толком ещё ничего не знала.

В изоляторе оказалось тихо и прохладно. Эхо от наших шагов гулко взлетело к потолку. Внутри никого не было. Пахло мокрыми полами и лекарствами.

Саша проводила меня до кровати, помогла снять туфли, уложила на большую хрустящую подушку.

— Когда-то давно, ещё в началке, у меня постоянно случались приступы лунатизма, — торопливо заговорила она, стоя надо мной. — Я вставала посреди ночи и делала странные вещи. Разрисовала маминой помадой обои в коридоре, выкинула все вещи из шкафа, звонила с городского телефона на рандомные номера, искала ёлочные игрушки под родительской кроватью, чуть не устроила пожар. Развешивала на бельевые верёвки сосиски.

Она засмеялась.

— Да много чего вытворяла, пока мама не вычитала, что нужно класть рядом с кроватью мокрое полотенце, тогда лунатик, вставая на пол, чувствует его холод и просыпается. И это действительно сработало. Погоди, я сейчас загуглю. Как там мама сказала? Анавроз? Амавроз?

Саша замолчала, но буквально через минуту громко воскликнула: «Нашла».

— Если человек обладает чрезмерной возбудимостью, на фоне тяжелых психических травм возникает состояние, именуемое «истерической слепотой». Иногда это длится несколько минут или же может растянуться на месяцы. При возникновении истерической слепоты пациент не нуждается в срочной госпитализации, и в качестве неотложной помощи применяют седативные препараты, транквилизаторы… Вот видишь, так бывает. Сейчас мама придёт, тебе укол успокоительный сделает. Она, кстати, хорошо делает. Не больно. У тебя мурашки. Ты мёрзнешь? — Саша потёрла моё плечо.

— Немного.

— Мне тоже ужасно жалко Артёма. Он был классный. Такой веселый и красивый. Девочки из лагеря с ума по нему сходили. Представляю, сколько слёз будет, когда узнают.

Её слова — как сторонняя информация из телевизора. Будто речь шла о ком-то другом, где-то не здесь.

— Я всегда думала, что если с ним произойдет что-то плохое, то я умру, — сказала я. — Но почему-то не умерла. И конец света не случился. Я даже не плачу. Почему так? Не понимаю.

Я снова протёрла глаза.

— Ну… — задумчиво протянула Саша. — В какой-то мере он для тебя случился. Конец света. Ты же сама сказала, что кругом темнота…

Саша помахала перед моим лицом.

— Слушай, ты же можешь побыть здесь одна? Я быстренько сбегаю туда, просто гляну, что происходит, и вернусь. Хорошо?

В этот момент из соседнего помещения донесся звук распахнувшейся двери и поспешные шаги.

— Девочки, вы не поверите! Это что-то невероятное! — разлетелся повсюду голос её мамы. — Эй, Сашка, ты где?

— Здесь. Что случилось?

— Представляешь, живой засранец! И мало того, что живой — ни одной царапины на нем. Мальчишки только что его вытащили. Говорят, плита так на стену упала, что он под ней, как под крышей, оказался. Поразительно! Вот и не верь после этого в чудеса.

— Ничего себе, — ахнула Саша. — Круто!

— Сейчас буду звонить в неотложку. Отменять. Хорошо бы, конечно, они его осмотрели. Но Боря очень боится огласки. Что его обвинят в халатности. Так что, раз все живы, то и слава богу.

Женщина прошла в палату, где я лежала, и застыла в дверях. Она была высокая, статная с широким гладким лицом. Её белый халат был немного запачкан, а из его кармана торчал карандаш, который, как и всё остальное, я прекрасно видела.

— Это правда? — я резко поднялась и свесила ноги. — Артём жив?

— Живее всех живых, — лукаво ухмыльнулась она. — А ты что, красавица, вскочила? Прозрела, что ли?

— Кажется, да.

— Нет, Саш, а они мне ещё не верят, когда говорю, что в цирке работаю, — с тяжелым вздохом женщина покачала головой. — А ну ложись! Поспишь немного. Проснёшься — как новенькая.

— А можно я схожу, увижу его и сразу вернусь? Мне просто чтобы точно знать, что всё в порядке.

— Пока нельзя. Опять в обморок шлёпнешься, переживательная ты наша. Сашка, тащи димедрол! — она подошла и встала надо мной, скрестив руки. — Я уже двадцать лет с детьми работаю. Всякого насмотрелась. С маленькими, конечно, беспокойно. Глаз да глаз нужен. Зато аспирин, зеленка, бинт и клизма решают почти все проблемы. Но как вот эта ваша вся любовь начинается, тут уже перекисью не обойдёшься. Только успокоительные и помогают. Ну и ремень ещё. Поворачивайся-ка на живот.

Я перевернулась и она, задрав мне подол, легонько кольнула чуть выше бедра. Однако само лекарство оказалось болезненным и, пока она его вводила, на меня вдруг нахлынула детская, беспомощная горечь, жгучее отчаяние и жалость к себе. Слёзы закапали непроизвольно, я сделала вдох, чтобы их сдержать, но вместо него из груди вырвался короткий, сдавленный всхлип. Плечи затряслись, дыхание перехватило и, уткнувшись лицом в подушку, я наконец заплакала.

— Ну, вот и хорошо, — женщина погладила меня по голове. — Значит, отпускает.

Тоня

Мы ехали в обнимку, но молча. Просто слушая музыку. Амелин думал о своём, а я о нём. Встреча с мальчиком подействовала на него плохо.

Он никогда не рассказывал о своём прошлом полную правду. Все его байки всегда были переплетением книжных сюжетов, собственной фантазии и искажённой реальности.

Мила родила Костика в семнадцать, и лет до пяти, а может и дольше, он жил с бабушкой в деревне и считал бабушку мамой, а Милу — сестрой. Но потом Мила уехала в Москву — устраивать личную жизнь и забрала ребенка, который ей был совсем не нужен, с собой. Она надеялась, что бабушка выкупит мальчика, но у той возникли проблемы и деньги взять было неоткуда.

Амелин остался с Милой. Она работала танцовщицей в стриптиз-клубе, и в их доме вечно ошивались чужие мужчины и женщины: Милины подруги, любовники, любовники подруг и просто случайные людей, которым не с кем было провести время. Костик же кочевал из школы в школу и пытался как-то во всём этом выжить.

Наверное, если бы он ушел из дома или связался с дурной компанией, ему светило будущее наркомана или воришки, но Амелин был одиночкой, скептиком и интеллектуалом. Ему просто нужен был нормальный дом и немного человеческого тепла.

Он отчаянно и до последнего искал любви у своей матери, не в силах понять, отчего она не может любить его так, как об этом пишут в книгах, и почему каждый раз вместо него выбирает какого-то чужого человека, почему прощает побои и никогда не может вступиться за собственного сына, тогда как сам он был готов умереть, защищая её.

Из-за ожога сзади голые плечи Амелина напоминали лягушачью кожу, спину покрывали шрамы, а руки от запястий до локтя порезы. Он слишком близко принимал всё к сердцу и слишком много думал. А два года назад, защищая мать, убил избивавшего Милу ухажера. Ударил его по голове бутылкой и не рассчитал.

Был суд. Костика не могли не оправдать, он сам тогда еле выжил. Но с учётом прошлых попыток свести счёты с жизнью его всё равно отправили в психиатрическую лечебницу на профилактику, а Милу лишили родительских прав.

Но что толку, когда Амелину в это время было уже шестнадцать, и почти всё самое плохое, что могло случиться, случилось?

— Я тебя сейчас укушу, — сказала я ему на эскалаторе.

— Что я сделал?

— Просто хочу тебя укусить.

— Кусай. Мне не жалко, — он подставил руку. — Если тебе от этого будет приятно, то и мне тоже.

— Это плохо, когда смотришь на кого-то и очень-очень хочешь укусить, просто так, без всякого повода? Взять и сильно-сильно укусить, а может, даже не один раз.

— Можно хотеть укусить со зла, а можно из любви.

— Вот как это — хотеть укусить из любви? Это странно, да? Это какие-то отклонения? Скажи мне как специалист по патологиям.

— Есть такое слово — гиджил. Оно означает непреодолимое желание причинить боль от любви.

— Но почему?

— Потому что всё, что мы очень сильно любим, хотим присвоить себе. Сделать частью себя. Но это невозможно. Тогда человеку ничего не остаётся, как попытаться уничтожить то, что приносит ему страдания.

— Почему у тебя всегда всё сводится к страданиям?

— Потому что жизнь — всегда боль.

— Амелин!

— Ладно-ладно. Шучу. Я не знаю, почему тебе хочется меня укусить. Просто кусай уже и всё. Я приготовился.

— Своими страданиями ты меня сбил.

— Ты перехотела меня кусать? Тогда я тебя укушу.

Он подул в шею. Было щекотно, смешно и приятно.

Центр — есть центр. Всё невысокое и компактное. Расстояния крохотные. Архитектура — дореволюционные особнячки и советские монументальные строения. Летом — рай для любознательных туристов.

Миновали несколько улиц, перешли через пару светофоров.

Дорога от метро заняла не дольше пяти минут. Остановились в небольшом узком переулке среди старых домов с маленькими магазинчиками и кафе.

Амелин выпустил мою руку.

— Постой, пожалуйста, здесь. Я быстро.

Не дожидаясь вопросов, он быстро перебежал улицу и исчез под полукруглым козырьком с плохо различимой вывеской.

Постояв немного, я перешла дорогу и присмотрелась.

Под козырьком была металлическая коричневая дверь с небольшим окошком, а с двух сторон от неё — полуобнажённые неоновые девушки, зажигающиеся в темноте над надписью «Strip Club».

Я осторожно потянула за ручку и дверь мягко приоткрылась. С правой стороны в нише находилась стойка охранника, но его самого там не было. Сделав ещё шаг, я отодвинула штору.

За ней обнаружился небольшой, тускло освещённый зал с чёрно-белой шахматной плиткой на полу и огромным дутым кожаным диваном у дальней стены. Слева и справа располагались массивные распашные двери. Над одними горела надпись DANCE ZONE, а над другими VIP.

Створки в Дэнс Зону остались приоткрытыми, и не трудно было догадаться, что совсем недавно через них кто-то проходил.

Я увидела достаточно, чтобы сообразить, куда мы пришли.

Амелин старался как можно меньше говорить об этой стороне своей жизни, так что стоило вернуться и терпеливо дождаться его на улице, однако соблазн заглянуть за двери оказался настолько велик, что прежде, чем я решилась всё-таки уйти, несколько долгих секунд боролась с собой.

Но тут шторы раздвинулись и из-за них появилась высокая фигуристая женщина. Быстро окинула меня взглядом и поморщилась.

— Ты не подходишь.

На ней был светлый обтягивающий большую полную грудь топик и широкие, сидящие на самых бёдрах бриджи. В пупке плоского загорелого живота блестело колечко пирсинга.

Громко цокая острыми каблучками плетёных босоножек, она прошла мимо меня, встряхнула длинными чёрными волосами и распахнула двери Дэнс Зоны.

— Ладно. Давай, заходи. Поговорим. Но сразу предупреждаю: с таким ростом почти без шансов.

Я растерялась.

— Заходи давай. У меня нет времени с вами возиться.

Мне ничего не стоило сказать, что я не собираюсь устраиваться на работу и что просто жду друга. Или просто развернуться и уйти, потому что так было бы правильно. И мне вовсе необязательно было знать, как устроены стриптиз клубы, и что там находится внутри, но её уверенный голос и приказной тон буквально втолкнули меня за дверь.

Там оказался обычный ресторанный зал со столиками и круглой сценой. Горели лампы дневного света, уборщица мыла полы.

Амелин стоял возле барной стойки и разговаривал с двумя женщинами.

— Да ладно?! — на весь зал воскликнула сопровождавшая меня брюнетка. — Глазам своим не верю! Малыш, это правда ты?

Они все втроём обернулись.

— Какой же он малыш? — отозвалась одна из женщин, ощупывая Амелину мышцы. — Иди поближе посмотри.

Быстрым шагом черноволосая ринулась вперед. Амелин сквозь неё смотрел на меня.

Я остановилась.

Она налетела на него, обхватила ладонями лицо, чмокнула прямо в губы и стала тискать, как маленького.

— Какой же ты пупсик. Какой хорошенький. На мамочку ещё больше похож стал… Только оброс опять, как леший.

Амелин смущённо закрывался от её поцелуев и уворачивался от щипков. Теперь было понятно, почему он не хотел, чтобы я шла с ним. Моё присутствие его явно тяготило.

Ужасно глупая, неловкая ситуация. Я просто ненавидела, когда родительские друзья устраивали нечто подобное. «Ой, как ты повзрослела, вытянулась», «Смотри-ка: глазки мамины, а носик в точности папин».

Он фактически вырос со всеми этими Милиными подружками, которые частенько жили у них в квартире. И до тех пор, пока кто-то из посетителей не нажаловался, что в клубе находится ребенок, Мила брала его на работу. Эти женщины приносили ему вещи, подарки и даже стригли.

Попятившись, я тихо направилась к двери, но в ту же секунду он окликнул.

— Тоня! — разнеслось эхом по залу. — Иди сюда.

Теперь все смотрели на меня. Пришлось подойти.

— Это Тоня. Моя девушка, — объявил он им.

И стало ещё хуже. Женщины уставились так, словно я была голая.

— А это: Диана, Илона и Катерина. Мои, мои…

— Феи-крёстные, — подсказала Катерина.

Её пережаренное в солярии лицо в обрамлении золотых кудрей было покрыто толстенным слоем тональника. А огроменная грудь того и гляди норовила выскочить из декольте и покатиться по барной стойке, как шар в боулинге.

— Назовём это так, — Илона напоминала потасканную кантри-Барби. Узкую, длинную, отливающую силиконовым блеском.

Амелин ехидно заулыбался, и я поняла, что это его месть за моё непослушание.

— Я решила, ты на работу к нам устраиваться собралась, — сказала Диана.

— С такими данными? — Катерина округлила глаза.

— Ну, может, на кухню подошла бы, — силиконовые губы Илоны растянулись в подобии улыбки.

— С какими такими данными? — сдержаться я никак не могла.

— Рост, грудь, ноги, — Диана поморщилась. — Извини, но стриптиз — это не твоё.

— А что у меня не так с ногами?

— Тебя за шестом никто не увидит, — попытался отшутиться Амелин, затем повернулся к Диане. — Вообще-то я за деньгами.

— Ах да, — спохватилась та. — Ты знаешь, куда идти.

Поманив его пальцем, она направилась к красной двери в глубине зала. Амелин посмотрел на меня, но, ничего не сказав, пошёл за ней.

— Мила рассказывала про тебя, — многозначительно произнесла Илона, и они обе снова уставились.

Я никогда не притворялась, что мне нравятся люди, если они мне не нравились. Ничего хорошего сказать про меня Мила не могла, так что и разговаривать нам с ними было не о чем.

— Ну, и как тебе? — Катерина с любопытством подалась вперед, отчего её грудь вжалась в поверхность стойки с такой силой, что могла взорваться в любой момент.

— Что как? — я с трудом перевела взгляд на её шоколадно-молочное лицо.

— Да всё. Любопытно просто. Я малыша с семи лет помню. Такой он… Впечатлительный.

— И доверчивый, — подхватила Илона. — Очень ласковый и ранимый мальчик. Я думала, ты прям порно звезда, раз так настроила его против матери, а оказывается, просто мелкая школьница-неформалка.

— Неужели ты не понимаешь, что влезла к людям в жизнь и всё испортила? — с неприкрытой агрессией подхватила Катерина. — Как подумаю об этом, сердце кровью обливается.

— Где же было ваше сердце, когда все эти люди издевались над ним?

— Кто это над ним издевался? — ахнула Илона.

— Вы вообще в курсе, что тот мужик, которого он убил, сломал ему три ребра? А ожоги на спине видели? А рубцы? А шрамы? С семи лет знаете? И? Вы что, не понимали, что происходит?

В глазах обеих вспыхнула ненависть.

— А ты типа спасительница?

— Типа — да! Человек из-за всех этих издевательств пытался покончить с собой! А всем пофиг.

— Это он тебе наговорил или ты сама придумала? — ядовито прошипела Илона.

— Это же из-за Дианки он тогда вскрылся? — Катерина вопросительно посмотрела на неё.

Илона кивнула.

— Любовь, ревность, шестнадцать лет, страсть, гормоны, все дела, — Илона мерзко разулыбалась. — Ты же видела Диану? Ходячий секс.

— Она же для него старая, — я была так ошарашена, что не знала, что ещё сказать.

— Она прекрасная. Он всегда её любил, — томным голосом заверила Катерина.

— Не думаю, что что-то изменилось, — Илона подмигнула ей.

— Идите к чёрту!

На улице немного посвежело, однако дышать легче не стало.

Конечно, наивно и чересчур самонадеянно было считать, что Амелин мог любить только меня, но я никогда не задумывалась ни о чём подобном, и представить, что раньше в его сердце был кто-то другой, тем более эта ужасная Диана, никак не получалось.

Перед глазами пёстрым калейдоскопом закрутились воображаемые картинки из его прошлого.

Я дошла до перекрёстка и остановилась на светофоре.

Кеды сильно запылились. Когда Амелин догнал меня, я продолжала их рассматривать.

— Не нужно было туда ходить, — он попытался взять за руку, но зажёгся зеленый, и мы перешли на другую сторону. — Ты на меня за что-то обижаешься?

— Просто устала и еду домой.

— Давай поговорим.

Такой взгляд, голос и тон, будто ничего не произошло.

— Ты правда из-за неё кончал с собой?

На секунду лицо его сделалось каменным, затем жизнерадостно расцвело.

— Это невероятно! Я, конечно, надеялся, но, зная тебя, почти не рассчитывал, — резко обхватил меня и, прижавшись к щеке, крепко стиснул. — Ты представить себе не можешь, как я счастлив!

— Я думала, тебе так невыносимо жилось, а оказывается, просто любовно-истерический идиотизм. И вообще, как ты мог? Она же такая… У меня нет слов, Амелин.

Я попробовала высвободиться, но он удержал.

— Прости, но я всё равно рад, что ты ревнуешь. У меня даже на сердце как-то легче стало. Так может быть? Вроде происходит что-то нехорошее, и я понимаю, что тебе неприятно, но ничего не могу с собой поделать.

— Значит, не будешь отвечать?

— Это было один раз. Просто как-то всё наложилось в один момент.

Мы стояли посреди дороги и людям приходилось обходить нас.

— Вообще-то ей всегда нравилось, что я любил её. Смеялась и поощряла. Иногда сама провоцировала. Это очень сложно объяснить. Только не думай, что я не понимал, что я малолетний пацан, а она — взрослая и красивая женщина. Ясное дело, понимал. Вот и бесился. Над этим тоже все смеялись. И она, и Мила, и остальные. И над стихами смеялись, и над подарками. Я ей даже песню на радио заказал. «Бель».

— Бель? Серьёзно?

— В общем, глупо всё было, и я знал, какой я глупый.

Возле нас остановился дед с палкой и принялся бухтеть, что мы «перегородили дорогу».

Пока он стоял и нудил, мы молчали, но с места не сдвинулись, а когда ушёл, Амелин продолжил.

— Однажды перед тем случаем она пришла ко мне в школу, я уже не помню, зачем, и, когда расспрашивала, где меня найти, сказала, что она моя девушка. Полшколы вывалило на неё посмотреть. Наверное, тогда я и обнадёжился.

Диана в то время несколько месяцев жила у нас, и мы много времени проводили вместе. А потом она привела какого-то левого мужика. Я знал, что у неё их много. Она и раньше так делала, но в тот раз не выдержал. Завалился к ним и устроил скандал. Мужик тот неплохой оказался, пальцем меня не тронул, хотя оснований было предостаточно. Просто оделся и ушёл. А Дианка высказала мне много чего обидного. Очень много. Разного. Я пытался объяснить ей, что люблю её и сделаю ради неё всё, что захочет, тогда она выпалила на эмоциях: «Чтоб ты сдох». Ну, а я на эмоциях попытался исполнить её пожелание.

Амелин замолчал, выжидающе глядя на меня.

Конечно, у меня не было причин и прав обижаться на его прошлое. Наверное, это действительно была ревность, но я ещё никогда не чувствовала ничего подобного по отношению к нему.

Он любил меня, и это было разумеющимся явлением, существующим, не подлежащим сомнению фактом. Как всходящее по утрам солнце или смена времен года. Так было, есть и будет.

Но как он вообще мог любить кого-то до меня?

— Знаешь, Амелин, я думала у нас с тобой всё серьёзно, а ты, оказывается, уже умирал из-за кого-то. Значит, всё это ерунда. И твоя любовь ничего не стоит.

— Да ты что, глупенькая? — он отстранился, взволнованно потряс меня за плечи, затем снова прижал. — Я же из-за тебя жить хочу, а не умереть, а это, если хочешь знать, гораздо сложнее.

После поездки в клуб остался неприятный осадок, и мы всё-таки решили разойтись по домам, но остановились, прощаясь в сквере возле моего дома, и зависли на два часа, пытаясь избавиться от проскользнувшей отчужденности.

Он сидел на лавочке, а я в полудрёме лежала у него на коленях, вытянувшись во всю её длину. Наши рюкзаки валялись рядом.

— Ты раньше ездила на поездах?

— Конечно. Раз сто. Ладно. Не сто. Три раза.

— В детстве я садился на диван и представлял как еду на поезде куда-нибудь очень-очень далеко. В самое счастливое место на земле, — он взял мою руку и поцеловал ладонь. — Вот и сейчас такое чувство, будто, сидя здесь, я туда еду… Мы вместе едем. Если ты не против. Ты же хочешь в самое счастливое место на земле?

— Очень. И желательно навсегда.

Он поводил по ладони пальцем.

— У тебя есть линия счастья.

Я раскрыла его испещрённую кучей бледных хаотичных черточек руку.

— А у тебя она есть?

— У меня нет. Только шрам из подвала.

— Зато линия жизни до самого запястья.

— Я всё равно в это не верю.

— Я тоже.

— А в поезд верю.

— И я.

На лавочку напротив уселась полная, пожилая женщина в платке и беспардонно вперилась в нас пристальным взглядом.

— Чего она так смотрит? — поёжилась я.

— Хочешь, чтобы я её прогнал?

— Можно. Иначе я ей нагрублю.

— Есть один способ.

— Только умоляю — не стихи.

— Тогда другой — не самый действенный, но может сработать.

Он наклонился и поцеловал меня. Сообразив, что он решил её смутить, я поддержала план. Мы целовались долго, с картинной страстностью, как в кино, но способ не сработал. Тётка продолжала смотреть. Так что, в конце концов, смутилась я и повернулась к ней спиной.

— Кстати… меня в универ взяли, — сказал он ни с того ни с сего. — Позавчера узнал. Времени как-то не было рассказать…

— Да ладно?! А чего таким тоном? Не рад, что ли?

— Не знаю.

— С ума сошёл? Ты же столько занимался!

— Я не думал, что поступлю. А теперь с этим нужно что-то делать.

— Как что-то делать? Я тебя не понимаю, Амелин!

Растрепавшаяся чёлка занавешивала ему глаза, но я догадалась.

— Серьёзно? Ты боишься? Боишься, да? Я угадала?

— Нет, — неуверенно ответил он.

— Да!

— Нет.

— Ладно, пусть «нет», но меня не обманешь, — я приподнялась, заглядывая ему в лицо. — В мире столько всего интересного, а ты просто хочешь забиться в нору и никогда оттуда не вылезать.

— Мир злой и несправедливый. Ничего хорошего от него ждать не стоит. Я думал, ты это знаешь.

— Прекрасно. Будем прятаться в норе, — изображая укрытие, я натянула на голову подол его футболки и подула в голый живот.

Амелин со смехом выпрямился и я, не удержавшись, кубарем скатилась с лавочки.

Упала на тёплый, пыльный асфальт дорожки и от нелепости случившегося расхохоталась. Костик вскочил, стал поднимать, но он тоже смеялся, поэтому возился долго. Наконец, поставил на ноги и отряхнул.

Тётка продолжала пристально смотреть.

— Что? — не выдержала я. — Что вы на нас так смотрите?

Первые секунды женщина словно зависла, затем очнулась и взглянула на меня.

— У меня сын умер, — сказала она. — Утром. Там, в Саратове. Лёг спать и не проснулся.

Мы в растерянности помолчали. Потом я извинилась и, забрав рюкзаки, мы пошли домой.

Поезд в счастье отправился дальше без нас.

Никита

В Москву мы тащились в ночи. Злые и вымотанные.

Трифонов злился из-за разрушенного корпуса, того, что нас выперли из лагеря, но больше всего из-за Зои. Она всё-таки уехала с Артёмом, а потом, сколько он ни звонил — не отвечала.

Свой мобильник Тифон потерял пару дней назад и всю дорогу запросто пользовался моим, названивая ей по сто раз в час, до тех пор, пока она не заблокировала мой номер.

Тогда он набрал Артёму, но до него не дозвонился, зато Макс ответил сразу.

— Какого чёрта вы Зойку с собой прихватили? — выкатил сразу с наездом. — Сама она может придумать, что угодно, но у вас-то голова есть? Я серьёзно. Дело принципа. Слышь, Макс, я не хочу с тобой ссориться, но ты реально рискуешь. Чё ржешь, придурок? Дай ей трубку! Быстро!

Вся электричка, в которой мы ехали, с интересом прислушивалась к его громкому и чересчур эмоциональному разговору.

— Зой, привет! Давай нормально поговорим. Да, свободный, свободный ты человек. Успокойся. Просто возвращайся, пожалуйста. Я сейчас пойду домой и буду тебя ждать, — Тифон вытер вспотевшую руку о штанины, но затем непроизвольно сжал её в кулак так сильно, что костяшки побелели. — Ладно. Я понял. Уматывай куда хочешь. Это не угроза. Просто включи мозг. Я тебя очень прошу, прямо сейчас подумай — стоит ехать тебе или нет. Вот, очень хорошо подумай…

В начале разговора с Зоей голос его звучал дружелюбно, но по мере того, как она отвечала, становился всё жёстче и, наконец, процедив сквозь зубы: «Психичка», вернул мне трубку.

— Ну и пусть катится.

Я тоже злился. Потому что перенервничал и устал.

Дятел не злился, но впал в трагическое уныние и, понуро свесив голову, всю дорогу молча грыз ногти и шмыгал носом, явно ожидая утешений. Но их у меня не было.

Вита

Артём был яркий, красивый, богатый, избалованный вниманием и возможностями. Для окружающих он носил глумливую и дерзкую маску Дэдпула, а моя мама называла его Трубадуром за любовь к театральному эпатажу и ночные песни над моим окном. Именно «над», потому что их с Максом квартира располагалась прямо над нашей.

Отец Артёма был известным гастролирующим по всему миру композитором, мать — бывшая фотомодель, всецело посвятившая себя мужу. И они с пелёнок растили из Артёма гениального виолончелиста. До двенадцати лет в его жизни существовали только репетиции, концерты и приходящие учителя. Другого он не знал и не понимал, что может быть как-то иначе, пока в их частном загородном доме не появился Макс — сын домработницы, почти его ровесник.

Выросший без отца, кочующий вместе с матерью из семьи в семью, Макс в свои одиннадцать уже успел пережить и повидать всякое. Он не был отбившимся от рук или хулиганом. Напротив, Макс всегда любил свою маму, помогал ей и был её «маленьким котиком». Встреча с оторванным от реальности мальчиком-звездой наполнила его существование новым смыслом: он решил, что обязан «открыть ему глаза». Показать, как на самом деле всё устроено в этом мире.

Рано или поздно это наверняка произошло бы и без Макса, но их встреча пришлась как раз на тот возраст, когда ощутить всю полноту жизни и осознать в ней себя становится для человека жизненно необходимым.

Артём прямо сказал родителям, что устал от музыки и хотел бы сделать перерыв. После чего разразился такой дикий скандал, что он поклялся больше никогда не брать в руки виолончель.

Его держали по несколько дней взаперти, запрещали видеться с Максом, приглашали различных методистов и психологов. Но чем больше принуждали, тем сильнее разгорался огонь сопротивления. Артём сбегал из дома, ввязывался в неприятности и творил всякие глупости с одной лишь целью — заставить родителей признать его право на свободу.

Возможно, такое и сработало бы, если бы они любили сына больше, чем собственные амбиции. Мать с отцом упорно требовали возвращения «звёздного мальчика», а к его бунту относились исключительно как к личному оскорблению.

Через три года стало ясно, что изменить уже ничего нельзя — они стеснялись и ненавидели собственного сына за разрушенные ожидания. Артём же платил им полным отказом подчиняться и отвязным поведением.

Родители Артёма погибли, когда ему было шестнадцать. Страшная трагическая история, в один день превратившая их обоих с Максом в сирот.

Артём был передан на попечительство близкого друга семьи, а Макса отправили в детский дом, откуда спустя время он благополучно сбежал. С тех пор они стали окончательно неразлучны и пустились во все тяжкие: искали азартные и рисковые приключения, ввязывались в потасовки, напивались, снимали провокационные ролики для Ютуба, неоднократно попадали в полицию и засветились на всех безбашенных вечеринках «золотых деток».

И всё же, продолжая играть роль высокомерного циника, Артём не смог смириться ни с чёрствостью родителей, ни с их гибелью, ни с тем, что «противостоять» стало больше некому, ни с наследством, которого он не заслужил. Внутри него по-прежнему жил взбунтовавшийся ребенок-вундеркинд с чистой душой и творческим томлением в сердце.

Тоня

Я уговорила Амелина пойти ко мне, чтобы отметить его поступление. Он, разумеется, долго отказывался и придумывал различные отговорки, но потом сдался.

Заказали суши и салаты. Мама у меня совсем ничего не готовила, но зато она достала бутылку красного сухого вина, банку оливок, чесночный хлеб и сыр. И пока ждали суши, накрыла стол.

Заглянув на кухню и увидев вино, папа обрадовался, откупорил бутылку и тут же подсел к нам, заметив, в своё оправдание, что вино мы не пьем, а это значит, что без помощи нам не обойтись.

Папа у меня был молодой и компанейский, он обожал всякого рода спонтанные посиделки и разговоры.

— Ну, и как там в деревне? — спросила мама. — Чем занимались?

— Да ничем, — ответила я. — Купались, загорали и бездельничали.

— Красота… — с мечтательным вздохом протянул папа. — Где мои семнадцать лет?

— А что-то интересное было? — принялась любопытничать мама. — Приключения какие-нибудь?

— Мам, — я строго посмотрела на неё. — Вы когда меня к Косте отпускали, ты сама сказала: «чтобы без приключений». Помнишь?

Мне не нравилось, что они так оживились и набросились с расспросами.

— Да, конечно, — мама сделала вид, что не замечает этого. — Но я же не те приключения имею в виду. А какие-нибудь интересные. Весёлые. Что-то необычное же было? Может, воровали яблоки у соседей или ходили на рыбалку?

— Воровали яблоки? — папа подозрительно покосился на неё.

— Ну, а что? Я когда была маленькая, у нас в деревне это было лучшим развлечением.

— Мы не маленькие, — отрезала я. — И яблок у нас самих был полон двор. Мы разбирали Костин хлам в доме и спали в одной комнате. Но ничего такого не было.

Мамино лицо вытянулось, она перестала жевать.

— Нам обязательно об этом знать?

— Ты спросила о необычном.

— Так, Костя! — нарочито громко воскликнул папа и поднял бокал. — Я слышал, тебя можно поздравить с поступлением?

Амелин смущённо кивнул.

— Туда, куда хотел? — спросила мама, показывая, что в теме. — На перевод? Английский?

— Вот я не понимаю, — тут же подключился папа, не давая Костику и рта раскрыть. — Кому сейчас нужны переводчики? Ну, допустим, если это китайский или фарси, то ладно, но английский каждый ребёнок знает.

— Дим, ты меня опять перебил, — обиделась мама. — Что за дурацкая манера?

— Дурацкая манера — делать замечание при гостях, — с улыбкой привычно парировал папа.

— Всё ясно, — мама встала, подошла к вытяжке над плитой и, включив её, закурила.

Кухню заполнил сигаретный дым и низкий гул вытяжки. Я сделала бутерброд с сыром и сунула Амелину в руки, которые он старался держать под столом, опасаясь засветить шрамы.

— Я хочу книжки переводить, — сказал он. — Довольно тяжело точно передать идею автора на другом языке.

— Почему? — удивился папа. — Просто берёшь и заменяешь слова. Не вижу проблем. К тому же английский язык очень простой. У нас: зеленая зелень зеленит зеленую зелень. А у них: green green green green green, — папа был настроен шутливо и вникать не хотел.

Амелин же почему-то волновался, хотя я сто раз его предупреждала, что мне не важно, понравится он им или нет. Но ему всё равно хотелось понравится.

— Про зелень немного иначе переводится.

— Да не важно, — отмахнулся папа. — Зелёное и есть зелёное.

— Это только поначалу кажется, что стоит лишь заменить слова. На самом деле, люди на других языках видят мир совсем иначе. К примеру, слово «окно». В русском языке произошло от «ока». Древние люди представляли окно, как глаз дома. А в английском, если вслушаться, «window» — это то место, куда дует ветер, в арабском языке окно — дыра.

Костик так увлёкся, что я вовремя успела заметить, как он по привычке собирается подтянуть рукав, и перехватила его руку.

— Там, в деревне, я хотела вывести из яйца цыплёнка. Костя даже инкубатор сделал, но, к сожалению, ничего не вышло. Яйцо разбилось.

— Только цыплёнка нам не хватало, — рассмеялась мама. — И чего вас в Москву потянуло? Не понимаю. Свежий воздух, солнце, природа. Вас же оттуда никто не гнал? И мы с папой не возражали.

— Ну, вы-то понятно, — сказала я. — Вам лишь бы меня сбагрить.

— Тоня! — мама укоризненно посмотрела исподлобья. — Тебе не стыдно?

Стыдно мне не было, потому что я сказала правду. Это вовсе не означало, что родители плохо относились ко мне, но они чувствовали себя намного спокойнее, когда я была пристроена. Что, на самом деле, было не так-то просто. Три раза они пытались отправить меня в детский лагерь и каждый раз с одинаковым результатом — папа приезжал за мной через неделю и забирал домой.

По правде говоря, моя социальная приспособленность не сильно отличалась от Амелинской, с разницей лишь в том, что его люди сторонились, а ко мне постоянно липли, пытаясь набиться в друзья. Но если Костик откликался на хорошее отношение с благодарностью, то я терпеть не могла тех, кто беззастенчиво вторгался в моё личное пространство, наивно полагая, будто ему там рады.

После того, как с лагерями у нас не сложилось, в дни летних каникул мама стала отправлять меня к бабушке — папиной маме под Тверь. Месяца на два, а то и больше, потому что у бабушки со мной проблем не было. Я всегда умела занять себя, не требовала особого внимания, не привередничала в еде и не пропадала на улице с местными детьми.

Но в этом году я туда не поехала. Из-за Амелина, разумеется. И пока не отправилась к нему в деревню, родителям приходилось мириться с моим присутствием.

— Тоня, ты где? — папа пощёлкал пальцами перед моим носом. — Костя рассказал нам про дом.

— Какой дом? В деревне?

— Ну, ты чего?! — мама покачала головой. — Та усадьба, куда вы зимой укатили.

— Капищено? А что с ним?

— Я сказал, что Герасимов его продает, — Амелин долгим, многозначительным взглядом посмотрел мне в глаза, но я никак не могла сообразить, что он хочет этим сказать, ведь он сам предлагал мне не говорить об этом родителям, когда Герасимов попросил помочь с продажей.

Мама с папой были риелторами и разбирались в подобных вопросах.

— Объект очень интересный, — сказал папа. — Но хлопотный. Такой особняк можно продавать годами. К тому же непонятно, в каком он состоянии. Может, там только полуразрушенные стены и крыша.

— Не только стены и крыша, — сказала я. — Несколько лет назад, когда в доме жил старый хозяин, там знаешь, какая красота была? Под потолком огромные хрустальные люстры, картины везде, камин, пианино.

— А ещё подземные ходы подвалов, — подхватил Амелин. — С семнадцатого века. Или даже раньше. Чтобы от поляков прятаться. Дом уже над ними строили. До Великой Отечественной войны это больница была. Герасимовский дядька его в девяностые почти задаром получил и отреставрировал. Просто потом уехал в Италию и не жил.

— Сейчас Герасимов с Петровым там косметический ремонт делают, — добавила я. — Так что это не какие-нибудь развалины, как ты думаешь. Это очень крутой дом.

— Ну, не знаю, — папа покачал головой. — Нужно на месте смотреть. Оценивать.

— А такой дом дороже, чем квартира в Москве? — осторожно спросил Костик.

Папа расхохотался.

— Разумеется. Если он такой, как вы рассказываете, выйдет очень дорого. Не так много людей, кто вообще способен приобрести его.

Амелин сник. В глубине души он лелеял мечту когда-нибудь купить Капищено. Или чтобы кто-то из знакомых купил, лишь бы оно не досталось чужим людям и туда можно было ездить хотя бы в гости. Ему даже Артёма удалось уговорить посмотреть этот дом в надежде, что он захочет стать обладателем «самого лучшего места на земле».

— А что, если вашему Герасимову его не продавать, а сдавать в аренду? — неожиданно предложил папа. — Лето, правда, уже заканчивается, но шансов сдать намного больше. Никому не охота возиться с содержанием дома, но иметь возможность уехать подальше от города и жить в особняке хотят многие. Хозяева сохраняют за собой право на дом и получают не только средства на его содержание, но и зарабатывают на нём.

В черноте глаз Амелина вспыхнула детская радость, он вопросительно посмотрел на меня, а потом вдруг с подкупающей непосредственностью спросил:

— А вы отпустите Тоню, если мы вместе туда поедем? Ребята давно звали. Там свежий воздух, солнце и природа.

Я изо всех сил пнула его ногу под столом.

Родители переглянулись.

— Почему бы и нет? — сказала мама. — Ещё две недели каникул.

— Я могу вам билеты на поезд по корпоративному тарифу купить, — папа всегда подходил ко всем вопросам по-деловому.

— Я никуда не поеду, — отрезала я.

— Почему? — искренне удивился он.

Ехать до Капищено было далеко, шестнадцать часов на поезде или около девяти на машине. Герасимов с Петровым жаловались на полчища комаров, отсутствие поблизости водоёма, жутко орущих по ночам сов и летучих мышей, залетающих в окна, которые держать закрытыми было невозможно из-за духоты и жуткой вони от краски.

Время от времени Герасимов звал нас к себе, но всякий раз я находила предлог, чтобы отказаться. И даже зная о том, что Настя с Якушиным собираются со дня на день отправиться туда на машине, я не стала говорить об этом Амелину. Потому что он обязательно стал бы уговаривать поехать с ними.

Костик отчего-то помнил только светлую сторону нашего пребывания в Капищено. Уютную мансарду, куда его отселили, потому что он простыл и сильно кашлял по ночам. Тёплое молоко, что я ему носила, огонь в камине, наши общие игры в карты, фанты, то, как мы с ним спали на бильярдном столе в подвале, успокаивая и согревая друг друга. Покой, которого раньше у него никогда не было.

И хотя Амелин прекрасно понимал, что ничего невозможно повторить, порой увлекался и принимался сочинять о том, как однажды это место станет нашим собственным раем. Самым счастливым местом на земле.

То была его любимая фантазия, наполненная солнечными комнатами, развивающимися на тёплом ветру шторами, цветами, запахами леса и музыкой. В ней я ходила по дому босиком в полупрозрачной тунике и танцевала с ним сальсу в жёлтом каминном зале. Там не было часов и вообще времени. Просто жаркий, бесконечный летний день, сменяющийся ясной тёплой ночью с тысячью звёздами и полной белой луной.

Во мне же воспоминания о Капищено в большинстве своём вызывали неприятные чувства: тревогу, беспокойство и страх.

Всё то время, пока мы там были, меня не покидало ощущение ненормальности сложившейся ситуации: мы сбежали из Москвы и поселились в чужом, заброшенном и странном доме, без денег, еды и каких-либо планов. Мрачные коридоры, холодные спальни, жуткие лабиринты темного подвала и призраки.

— Делать там нечего, — после затянувшегося молчания сказала я.

И мама, заметив моё недовольство, перевела тему.

Амелин жил в просторной гостиной. Кроватью ему служил раскладной диван, а вещи, которых у него почти не было, умещались на одной полке невысокого шкафа.

Напротив дивана висела огромная плазменная панель, по углам комнаты расставлены напольные колонки, между ними стоял барный шкаф с подсветкой.

Каждые три дня к ним приходила работница и тщательно везде убиралась. После убогой комнаты в его старой квартире — хоромы.

В дальней маленькой комнате обитал Макс, с которым я почти не была знакома, а сам Артём занимал большую спальню с балконом.

Оставшись одна, я побродила немного по квартире, заглянула в спальню Артёма, где на шёлковом голубом покрывале кровати лежала та самая белая картина, и отправилась изучать содержимое холодильника, потому что позавтракать дома не успела.

Однако кроме большой коробки шоколадных конфет в виде сердечка ничего интересного там не нашла. Вероятно, конфеты предназначались в подарок, но по назначению не дошли и нескольких штук в коробке уже не хватало.

Достав коробку, я раскрыла её и принялась изучать.

Шарики, залитые глазурью, карамелью, обсыпанные кокосовой крошкой, орехами, трюфели. Всё очень красивое и жутко соблазнительное. Хотелось попробовать каждый. Но это было бы слишком нагло.

Увлекшись выбором, я так задумалась, что, когда рядом со мной раздался хриплый мужской голос, резко вздрогнула и выронила коробку из рук. Конфетные шарики раскатились по полу.

В дверях стоял Тифон — приятель Амелина и Артёма по больнице и лучший друг Лёхи. Крепкий, суровый парень в камуфляжных штанах, чёрной футболке с открытыми плечами и татуировкой дракона на полшеи.

Я много слышала о нём, но общаться не приходилось.

— Суицидник сказал, что ты можешь спать, — прохрипел Тифон, оправдываясь. — Ключи дал.

— Амелин — дебил! — только и смогла произнести я.

— Он тебе написал, но ты не отвечала.

— Телефон в коридоре оставила.

— Извини, если напугал.

Тифон опустился на корточки и принялся собирать конфеты обратно в коробку.

— Они же с пола! — одёрнула я его, всё ещё пытаясь унять сердцебиение.

— И чего? — он удивленно поднял голову.

Глаза у него были серые, колючие, а взгляд злой, но не на меня, а вообще.

— Чего-чего? Грязные, вот чего. Как теперь их есть?

Он покрутил шоколадный шарик в пальцах, пожал плечами и закинул себе в рот.

— Берешь и ешь. Делов-то.

— Всего лишь микробы.

— Я похож на того, кто боится микробов? — он демонстративно съел ещё одну конфету. — Я в школе одиннадцать лет в столовке питался, мой организм знаком со всеми видами микробов.

— Твой организм — дело твоё, но это чужие конфеты и я ни одной не попробовала.

— Так попробуй, — он протянул шарик.

— Нет уж, спасибо. Травись в одиночку. Амелин вернётся, кто ему дверь откроет? — я полезла под стол доставать закатившиеся шарики.

— А что, если их помыть? — предложил он. — Накидаем просто в тазик с водой, а потом обсушим.

Предложение прозвучало здраво. В посудном ящике я нашла большую пластиковую миску, и мы стали собирать конфеты туда. После чего залили водой из-под крана, и я перемешала ложкой. Вода тут же окрасилась в сероватый цвет.

— Видишь, сколько грязи на них было, — сказала я поучительно.

— Это шоколад тает, — спохватился он. — Нужно срочно выложить куда-то. Давай салфетку.

Я нашла рулон бумажных полотенец и расстелила их на обеденном столе. Тифон аккуратно ложкой вылавливал конфеты и выкладывал ровными рядами на полотенца, а когда закончил, удовлетворённо всё оглядел и сказал:

— Красота.

Меня разобрал смех. Красотой оплавленные шарики, конечно, сложно было назвать, но, по крайней мере, они стали съедобными.

— Ты чего? — он недоверчиво прищурился.

— Они теперь похожи на козьи какашки.

— Да нет, козьи какашки маленькие, а эти почти как у лося.

— Что? Серьёзно? Ты такой крутой специалист по какашкам?

— Не то, чтобы очень крутой, — он тоже засмеялся. — Но кое в чём разбираюсь.

Следующие минуты две мы просто ржали над жалким видом этих несчастных конфет.

— Можешь в инстаграм выложить и подписать, что это хэндмейд, — наконец, прохрипел он.

— Какашки хэндмейд? Прикольно. Вот подписчики обрадуются.

— Лёха бы точно запостил.

— Ну уж нет. Я таким не занимаюсь.

— Хэндмейдом?

— Инстаграмом. У меня там только грустный город.

— Это что?

— Просто фотки домов и улиц. Хочешь покажу?

Тифон кивнул.

Я направилась в коридор, где оставила свой телефон, но не успела выйти из кухни, как он вдруг окликнул: «Эй, погоди. Не двигайся».

Я замерла.

— Левую ногу подними.

— Зачем?

— Подними, говорю.

Я слегка приподняла ногу, но он нетерпеливо нагнулся, схватил за лодыжку и задрал пяткой кверху. Оказалось, по моей голой ступне размазалось сладкое шоколадное пятно, а сзади по всей кухне были натоптаны коричневые следы.

— Ты наступила в какашку, — констатировал Тифон.

Смеяться больше не было сил, я попрыгала на одной ноге в ванную, а когда вышла, он, сидя на корточках, старательно оттирал бумажными полотенцами отпечатки моих ног.

Я никогда не видела подобных типов вблизи. И если бы мне ещё вчера кто-то сказал, что я окажусь с таким одна в квартире, то перепугалась бы не на шутку.

Лёха, его друг, был вполне адекватным, дружелюбным парнем, хотя и с замашками оффника. Однако Лёха и выглядел симпатягой, а этот Тифон был из тех, кого лучше сразу обходить стороной. Уличный пацан. Такой зажмёт — пикнуть не успеешь.

Но подумала я об этом, когда бояться было уже поздно, да и Амелин дал ему ключи, значит, доверял.

— Может, чаю? — предложила я.

— Да не, жара такая, какой чай? Я уже воды хлебнул.

Он выпрямился, закинул в раковину скомканную бумагу. Подтянул штаны и уставился на меня.

— Вообще-то я хотел поговорить с тобой. По одному важному вопросу.

— Неожиданно.

— Ну, да. Я тоже не был готов, — сказал он и замолчал.

— Так о чём будем говорить? — прервала я затянувшуюся паузу.

— Ты же знаешь Зою?

— Пару раз в больнице видела.

— Мы с ней с детства дружим. С первого класса, — он неловко замялся.

— Она твоя девушка. Ты её любишь. Но сейчас вы поссорились, — с ходу предположила я.

— Лёха рассказал?

— Сама догадалась.

— Как?

— Не знаю, все важные разговоры с каких-то таких историй начинаются.

— В общем, мы поссорились. Она уехала. Звонки сбрасывает. А я хочу поговорить с ней. Помириться. Пока не поздно. Понимаешь? Просто Зоя она такая. Она с обиды может фигню какую-нибудь натворить.

— Какую фигню?

Он скривился:

— Разную. Глупую. Не важно.

— А я тут причём?

— Давай ты сядешь?

— Это что-то такое, от чего я могу упасть?

— Суицидник сказал, что ты из-за этого нервничаешь.

— Тогда выкладывай прямо, — на всякий случай я всё же уселась на стул.

— То место, куда они уехали. Капищено. Вы там были. Там ваши друзья живут.

— Всё ясно, — я начала догадываться, к чему он клонит. — Амелин отправил тебя ко мне уговорить его туда отпустить. Пусть едет. Мне-то что?

— Не совсем так, — оставшись стоять, Тифон сунул руки в карманы и смотрел очень пристально и серьёзно. — Он сказал, что без тебя не поедет.

— Замечательно, — я взяла мокрый шоколадный шарик и съела. — Это называется подстава.

— Слушай, я тебя очень прошу… Просто смотаемся туда-обратно. Дня три займёт, не больше. Ты просто скажи, что тебя напрягает и мы всё решим.

— На чём смотаемся?

— На машине.

— У тебя есть машина?

— Будет.

— Туда ехать девять часов, а то и больше.

— Обещаю, ты и глазом не успеешь моргнуть.

Я судорожно придумывала отмазки, но ничего разумного и внятного, кроме как сказать, что родители не пустят, в голову не приходило, но Амелин мог уже разболтать, что они не против.

— Ну что? По рукам? — Тифон протянул здоровый мозолистый кулак, чтобы я отбила в знак согласия.

Мне ужасно не хотелось выглядеть в глазах этого парня глупой, капризной стервой, которая держит Амелина на коротком поводке и не даёт шагу ступить. Я зависла с ответом, а потом вдруг меня озарила идея, которую сложно было назвать здравой или умной, но мне она очень понравилась.

— Ладно, — я тюкнула своим кулачком по его набитым костяшкам. — Но у меня есть условие.

Он осторожно кивнул:

— Ну?

— Научишь меня драться? Лёха говорил, что ты можешь сделать из меня Лару Крофт.

Тифон удивленно округлил глаза.

— А тебе зачем?

— От парней отбиваться.

— Пристают?

— Не то слово, — я показала ему красный след, оставшийся на носу после потасовки с двенадцатилетним мальчишкой у Амелина в деревне.

Тифон задумчиво пожал плечами.

— Ну-ка встань.

Я поднялась, он придирчиво оглядел меня, покрутил, пощупал мышцы. Рука у него была тяжёлая, пальцы сильные, я поморщилась, и он рассмеялся:

— Мышечная масса, как у котёнка.

Поднял правую ладонь вверх.

— Ударь.

Я легонько стукнула кулаком и почувствовала себя глупо.

— Давай потом?

— Да бей, чего стесняешься?

Стукнула ещё раз.

— Всё ясно, — едва сдерживая улыбку, он покачал головой.

— Что тебе ясно? — Подобная реакция зацепила.

— Так бывает… Извини, я вряд ли могу помочь. Ты, похоже, из тех людей, которые психологически не могут ударить другого человека.

— Вовсе нет. Я могу ударить!

Он насмешливо выставил вперёд подбородок.

— Тогда ударь меня.

— По лицу? — опешила я

— В лицо, — поправил он.

— Ага, сначала я ударю, а потом ты меня, и я улечу в окно.

— Разумно. Это, кстати, первое правило любой драки: «Всегда помни, что можешь получить в ответ». Поэтому нужно бить так, чтобы сразу и наверняка. В общем, либо ты меня сейчас бьёшь, либо даже начинать не будем.

Дракон у него на шее колыхался.

— Может, всё-таки потом?

— Ты права. Лучше после того, как вернёмся. Иначе ты передумаешь, и мы никуда не уедем.

— С чего бы это?

— Я должен быть честным с тобой, а я не могу быть честным, думая, что ты можешь не поехать.

— Я поеду. Обещаю. Говори сейчас.

— Честно? — выдержать его неуютный взгляд было сложно, но я упрямо уставилась в ответ. — Ты маленькая, слабая и лёгкая. Но даже если я покажу тебе, как и куда бить, ты никогда никого не ударишь. Нет в тебе ни смелости, ни воли к победе. С женщинами всегда так: очень много понтов, а как дело до дела — сразу: спасите-помогите. Просто заведи себе баллончик или шокер и успокойся.

— Я не слабая.

В ту же секунду вспомнился тот деревенский пацан, с которым я дралась, и дикая злость на него всколыхнулась с прежней силой.

Я ударила резко, без предупреждения, метилась в подбородок, куда Тифон показывал, но не попала, он тут же поймал мой кулак, обхватив ладонью.

— Ну вот, а то я уж было подумал, что всё действительно безнадёжно, — он с силой сжал мою руку.

— Больно.

— Неужели?

Пихнула его в плечо, хоть бы что.

— Хочешь самый проверенный способ, чтобы парни на тебя не кидались?

— Ну?

— Не надевай такие короткие шорты.

— Ты специально меня злишь, да?

— Угу. Но что-то плохо получается, — он огляделся, после чего внезапно поднял меня и плюхнул задом прямо на стол, где обсыхали шарики. Тут же отступил на пару шагов назад и с довольной физиономией достал сигареты.

Но прикурить не успел, потому что это действительно было уже слишком, и хотя я понимала, что он нарочно меня доводит, разозлилась не на шутку. Шорты были мои любимые, шоколад мог не отстираться, а под задом стало омерзительно мягко и липко.

Захватив горсть шариков, я пульнула их в него и ринулась в наступление. Пусть это было не по правилам, но я всё же успела огреть его подвернувшейся под руку миской. Правда всего один раз, потому что он тут же отнял её и встал в закрытую боксёрскую стойку.

— Вот теперь бей!

Каждый мой удар он отбивал или отводил в сторону ладонью. Так что, теперь моей задачей было не просто ударить, а изловчиться и попасть.

Когда же стало ясно, что у меня ничего не выйдет, я раздосадовано задрала ему майку и в пылу азарта смачно растерла оставшуюся порцию шариков по животу.

Лицо его удивлённо вытянулось.

— Ты измазала меня в какашках.

— Ты первый начал.

— У нас такое делают с проигравшим. А ты меня ещё не победила. Сейчас заставлю слизывать.

— А ты будешь стирать мои шорты? — Я развернулась к нему задом.

Он неопределенно хмыкнул.

— Ладно, извини. Глупо вышло, — я опустила глаза. Весь пол был в шоколаде. — Давай убираться.

Вита

Хозяина дома звали Влад. Он долго водил нас по дому и показывал огроменные залы и многочисленные спальни, все стены которых совсем недавно были выкрашены в одинаковый сочно-зелёный цвет. Чему Артём, да и все мы, очень удивились, а Влад пояснил, что для продажи главное — чистота, а новые хозяева пусть красят, во что угодно, потому что краску в таком количестве им удалось достать почти даром, прямо с производства, при условии, что они возьмут именно этот цвет. Продали её им в «левых» бочках и, очевидно, незаконно, но его это совершенно не волновало, так как в их семье лишних денег нет.

Из-за ремонта большая часть мебели была кое-как втиснута в две комнаты, но несколько массивных кроватей и шкафов остались на своих прежних местах. Больше всего меня поразила кровать с балдахином: деревянным каркасом с резными украшениями на столбах и толстыми складчатыми золотистыми шторами, ниспадающие полы которых были подвязаны в углах белыми шёлковыми лентами с кистями, и одна из ванных комнат со старинной ванной на медных ножках под квадратным распашным окном.

В остальном я почти ничего не видела. Помещения, лица, голоса — всё расплывалось в тумане. Я чувствовала, что сильно устала, но глядя на жизнерадостную, энергичную Зою, признаться в этом никак не могла. Поэтому тенью таскалась за всеми по этажам, а когда Артём спрашивал, нравится ли мне, отвечала, что "очень". Однако на третий этаж не пошла. Оттуда сильно тянуло запахом краски и меня снова затошнило.

Села на декоративную кушетку и бездумно выпала из времени, а очнулась с абсурдным ощущением того, что все уехали и бросили меня одну в этом чужом и непонятном доме. Как будто теперь я его пленница и больше никогда отсюда не выберусь.

Запаниковав, я выбежала в коридор и стала звать Артёма. Как если бы снова попала в тот полуразрушенный корпус и слышала зловещее хлопанье дверей.

Посреди гостиной залы с колоннами и камином друг напротив друга стояли здоровые дутые диваны и кресла. Балконная дверь была распахнута настежь и через неё в комнату проникал сухой нагретый воздух.

Сам балкон оказался просторным, каменным, тянущимся вдоль всего внешнего фасада дома с полукруглой площадкой над крыльцом. Отсюда была видна значительная часть сада, подъездная аллея, фонтан со скульптурой античной девушки и ворота. В воздухе витал насыщенный аромат цветов. В отдалении плотной стеной повсюду возвышался лес.

Возле въезда в гараж я увидела Пандору. Это означало, что меня никто не бросал, и я устыдилась своей растерянности.

Отчего Зоя, которая была старше меня всего на год, чувствовала себя совершенно свободно и самостоятельно, а я, оставаясь без Артёма, металась в ужасе, как потерянный в торговом центре ребёнок?

— Нашлась! — крикнул кто-то за спиной.

Я обернулась и увидела Макса.

— Ты чего спряталась?

— Просто вышла подышать. От краски голова идёт кругом.

— Чернецкий всех переполошил: «Караул! Дитё потерялось», — он ехидно усмехнулся.

— Максим, зачем ты настраиваешь его против меня? Я думала, мы друзья. После Артёма ты мой самый лучший друг. Извини, я слышала ваш разговор в больнице.

Я определенно была не в себе, раз высказала ему это так прямо, но он ничуть не смутился.

— Если слышала, то и ответ знаешь. Я тебя тоже нежно люблю, но Артём увлекающийся и азартный, ты — чувствительная и впечатлительная, и вы постоянно подогреваете друг друга. Чернецкий мне не чужой, а случай с корпусом — это не просто тревожный звоночек. Это набат. Продолжите в том же духе — кто-то обязательно пострадает. Можешь обижаться на меня, но я сказал честно.

— Я не обижаюсь. Просто это какая-то ловушка. Я никогда не думала, что так бывает. Ведь, когда люди любят друг друга, всё должно быть прекрасно.

— С этим не ко мне. Я не знаю, что нужно делать в таких случаях, но градус определённо стоит снизить. Только не спрашивай как. Попробуй поговорить с Зоей. Кажется, она разбирается в таком.

Никита

Бабушка встретила нас сурово. Она пребывала не в духе и ничуть не удивилась тому, что мы вернулись, не предупредив. С утра они с Аллочкой, дятловской мамой, успели поругаться из-за ремонта, который, пока нас не было, затеяли в нашей комнате.

Потом Аллочка с папой уехали в Леруа Мерлен выбирать обои, а бабушка осталась «заведённая».

Кровати в нашей комнате поставили в угол торцом и накрыли прозрачной плёнкой, письменный стол был сдвинут на середину. Пол застелили газетами, и я, наконец, понял, для чего они в наше время нужны.

— Где же мы будем спать? — ахнул Дятел, когда всё это увидел.

— Откуда я знаю? — фыркнула бабушка. — Мы вас не ждали.

Если она злилась, под горячую руку попадали все.

— Нормальные же были обои, — я оглядел ободранные стены.

— Нормальные? — бабушка воинственно вытаращилась на меня. — Ещё один! Это в моей молодости они были нормальные. А сейчас превратились в труху и рассадник тараканов.

— Я ни одного не видел, — сообщил Дятел. — Не думаю, что тараканы могут жить за обоями.

— Не думает он! Весь в мать! — накинулась на него бабушка. — А я одного прямо у тебя над кроватью прибила.

— А…а…а, — словно догадавшись о чём-то протянул Дятел. — Это он, наверное, к моей тумбочке подбирался. За Сникерсами охотился.

— За какими Сникерсами? — бабушка нахмурилась.

Дятел растерянно огляделся.

— Твоя тумбочка в моей комнате, — настороженно подсказала бабушка, и мы с ней вслед за ним отправились в её комнату.

Тумбочки стояли в ряд под окном.

Дятел с горделивым видом выдвинул ящик своей и продемонстрировал нам три недоеденных Сникерса.

— Вот. Стратегические запасы на чёрный день.

— Ну всё, — сказал я. — Теперь тараканы переселятся в эту комнату.

Бабушка всплеснула руками и, невзирая на слёзные мольбы Дятла, отнесла шоколадки на кухню и выбросила в мусорное ведро. После чего сразу завела дежурную нотацию.

— Ну, что же это за наказание такое! Стараешься для вас, стараешься и никакой благодарности. Дай вам волю, вы и в свинарнике будете жить.

— Между прочим, — попытался сопротивляться Дятел, — свиньи — самые чистоплотные животные. Они валяются в грязи, чтобы охладиться в жару и защититься от насекомых. А ещё они никогда не какают, где едят. Ты знала?

— Ваня! — бабушка угрожающе наставила на него палец. — Предупреждаю. Ещё одно слово, и ты меня доведёшь. Скажи, Никита, как вы провели время?

— Хорошо провели. Работали.

— Отрадно слышать, что работать вам понравилось. Ещё Цицерон говорил, что тела юношей закаляются трудом. Так что с этого дня закаляться вы начнёте вот в этих стенах. Поработали на «дядю» и хватит. Бегом переодеваться. Готовьтесь обои клеить.

— Теперь будем работать на «бабушку», — хихикнул Дятел.

После лагеря он определённо осмелел. Но с бабушкой такое не прокатывало. Она тут же отвесила ему лёгкий подзатыльник, от которого его кудряшки весело подпрыгнули, и мы послушно отправились в ванную.

Горячей воды не оказалось. Пришлось мыться под ледяной, но мне это даже пошло на пользу — взбодрился и посвежел. Зато Дятел верещал, как поросёнок, и бабушка всё же вломилась к нему с подогретым тазиком и ковшиком.

Все эти недели, пока мы были в лагере, я частенько мечтал о возвращении в нормальные бытовые условия. Так, чтобы и вода из-под крана текла, а не ведром из бочки, и чтобы на завтрак горячие ароматные бутерброды, а не заветренная колбаса, и своя мягкая, приятно пахнущая чистым бельём кровать, и пара часов покоя за ноутом, а не отбой и подъём по команде Трифонова.

Но не тут-то было.

Папа с Аллочкой нам тоже не обрадовались. Аллочка выглядела заплаканной и обиженной, папа взмокший от пота, красный и злой. Как только они вошли, сразу погнал нас носить из машины рулоны, клей и валики. Аллочка с бабушкой напряжённо не разговаривали, папа переругивался с обеими, и мы, перетаскав всё по-тихому и стараясь не привлекать внимание, засели в ремонтируемой комнате в ожидании новых указаний.

С дороги доносился гул машин, наверху тявкала соседская собака, по ту сторону стены шумел холодильник. Мы снова были дома.

Я устроился на полу, где у меня раньше стояла кровать. Дятел уселся на подоконнике, упёрся лбом в стекло и, глядя на улицу, трагичным голосом произнес:

— Ты был прав, когда не хотел брать меня с собой. Всё-всё самое плохое, что случилось за это время, сделал я. Глупо, наверное, просить прощения. Если что-то сломано и уже не исправишь, никакое прощение не поможет. Вчера я решил, что просто уйду и домой больше не вернусь. Пусть со мной что-то случится, пусть я погибну в пути. От голода или бандитов — не важно, в любом случае, это будет справедливо и заслужено. Наказание, которого я стою. Но потом вспомнил про маму. Как она убивалась, когда погиб папа, и получалось, что если я уйду, то сделаю плохо ещё и ей, и бабушке, и папе. Снова сделаю плохо. Но, к счастью, всё обошлось. Это удивительно и немного даже волшебно.

Казалось, ещё немного и из его встревоженных голубых девичьих глаз потекут слёзы, но я отлично знал, как Дятел умеет строить жалостливые лица.

— Ладно, хватит причитать, — одернул его я. — Проехали уже.

— Знаешь, Никит, я вот ещё что подумал… А что, если бы там в экскаваторе сидел ты или пусть даже Трифонов? Ведь такое могло бы быть? Каждый хотел разрушить этот корпус. Так вот, если бы там сидел ты… То это не значит, что Артём не бросился бы внутрь. Он бы всё равно побежал туда, не зная, что Вита жива. Нет-нет, не подумай, я себя не оправдываю. Я просто размышляю. Пытаюсь установить причинно-следственные связи.

— Это точно. На твоем месте мог бы оказаться кто угодно, но оказался именно ты.

Внезапно Дятел оживился.

— Как ты думаешь, а я бы мог исправиться? Перестать делать глупые вещи, всем мешать и портить всё? Я бы мог хоть чуточку стать лучше? Чтобы, если я хотел сделать хорошо, получалось хорошо? Чтобы помогать кому-то, а не только всё портить?

— Наверное, мог бы, — я вполне искренне так считал. — Каждый может исправиться и изменить себя. Наверное. Если знать, как менять, конечно. Только думаю, что это очень сложно.

— Мама говорит, что нельзя верить людям, которые говорят, что они изменятся, потому что так не бывает. Никто никогда не меняется по собственному желанию. Человека меняют обстоятельства или другие люди, но он сам по себе не может. Я тоже думаю, что не может. Человек же — система, чётко функционирующая внутри самой себя до тех пор, пока в неё не вторгается нечто стороннее и не заставляет внести изменения в основные процессы.

Дверь с грохотом распахнулась. Мы оба подскочили.

— Чего сидим? — требовательно поинтересовался папа. — Давайте-ка быстренько за работу, пока бабушка не приговорила всех к расстрелу.

Тоня

Машина, на которой мы отправились в Капищено оказалась здоровенным дутым семиместным внедорожником красного цвета. У дяди Алика, папиного друга с работы, была точно такая же, только черная. С телевизором и мини-баром.

И стоило нам отъехать, как в руках у Лёхи тут же появилась банка пива. Вторую он сунул мне.

— Отказываться не имеешь права.

— Почему это?

— Потому что пить мне больше не с кем, — он поднял банку вверх и подмигнул Амелину. — Ты же не против?

Белые цифры 88 на его футболке в полумраке салона едва заметно светились. Мы втроём по-царски развалились на заднем сиденье.

— Если бы я мог Тоне что-то запрещать, я бы уже давно запретил ей носить эти шорты, — философским тоном отозвался Костик. — Но она не спрашивает.

Я щелчком открыла холодную банку и пена из неё закапала на голые ноги.

— Зачем ты её трясла? — Лёха быстро наклонился и шумно отхлебнул вытекающее пиво.

— Зальете мне машину — убью, — пригрозил Ярослав.

Он был черноволосый, с аккуратной стрижкой и тяжелым карим взглядом. Лицо красивое, но холодное, и одет во всё белое. Белая рубашка поло, белые полукеды, даже джинсы белые. На запястье правой руки у него красовались большие золотистые часы, а за ворот рубашки были зацеплены тёмные очки, запах его туалетной воды пробивался через обильный Лёхин парфюм сладковатой густотой.

Держался Ярослав на пафосе, словно мы какие-то бедные родственники, которым приходится помогать, а разговаривал размерено и очень уверенно.

Тифон обернулся, смерил нас насмешливым взглядом, достал сигареты и закурил.

— Я предупреждал, чтобы не курить? — недовольно сказал Ярослав.

— Ага, — хитро улыбаясь, Тифон кивнул. — Но это было вчера.

Пиво оказалось темное, густое, чуть сладковатое. Не то, чтобы очень вкусное, но освежающее и приятное.

— Пацаны, — Лёха выдвинулся вперед, расставив локти на оба передних кресла. — Хотите прикол? Мать вчера в магазине Ларису встретила. Прикиньте. Географа замуж за трудовика вышла.

— Да ладно?! — с улыбкой в голосе откликнулся Тифон. — Она же вроде тебя любила.

— Вот! И я про то! Два года подкатывала, и я ведь чуть не повелся.

— Тогда на ней сейчас бы ты женился, — хмыкнул Ярослав.

— Ага, сто раз, — фыркнул Лёха. — Просто, реально, я возмущен и разочарован до глубины души. Вот так потом бабам верь? Сегодня она тебя любит, а завтра замуж выходит. Что за нафиг? Я же для неё и экономическую карту мира, и этнический состав Африки выучил. Она меня на допы оставляла и всё выспрашивала, правда ли что меня девки в туалете зажали. Я думал, раз ей это интересно, значит не всё равно.

— И что ты сказал? — спросил Тифон.

— Честно сказал. Что это ты был. Зачем ей про меня плохое думать?

— Козлина, — буркнул Тифон.

— Брось, эту историю вся школа знает.

— Я не знаю, — сказал Ярослав.

— Не может быть?! Ты, наверное, просто забыл. Это в десятом было. Под Новый год.

— Значит забыл.

— Ну, короче… — начал было Лёха, потом вдруг прервался, покосился на меня, и осторожно продолжил. — Девки из Нинкиного класса пытались Тифчику на день рождения подарок сделать. Да, признаюсь честно, я им помогал. Заманил его в туалет и дверь держал, чтоб не вырвался. Потому что если бы мне кто в школе такой подарок устроил, я бы от счастья умер. А он, вместо благодарности, мне чуть печень не отбил и три дня не разговаривал.

— Какие девки? — спросил Ярослав.

— Сидорова и Румянцева.

Отвернувшись, Тифон курил в окно, будто разговор шёл не о нём.

— Всё ясно, — Ярослав кивнул. — Сидорова ещё та проститутка. Убил бы гадину. Это она Нинке всю голову задурила. И насчет Трифонова тоже. Что в итоге было?

— Ну… по слухам в итоге всё хорошо. Но Сидорова — источник ненадёжный.

Лёха сиял и, судя по всему, нарочно дразнил Тифона. Тот резко обернулся, Лёха молниеносно отпрянул назад.

— Тоня, — Тифон в упор уставился на меня. — Помнишь наш вчерашний разговор? Можешь вот прям сейчас ему вломить?

Лёха сделал испуганное лицо и вжался в дверь.

Я отпила ещё пива.

— Не могу. Мне он ничего плохого не сделал.

— Спасибо! Ты богиня добра и справедливости, — Лёха потянулся ко мне и обнял, однако Амелин как-то чересчур грубо его отпихнул и, вернув меня к себе, накрыл рукой.

–Ой, да ладно, — отмахнулся Лёха. — Я же по-дружески… Честно. Без задней мысли.

— У Криворотова все мысли передние, — усмехнулся Ярослав.

— Не слушай его, — Лёха посмотрел на меня. — Просто ты очень это… Ну как это… Я не знаю, как правильно это назвать. Тискательная что ли.

Трифонов громко заржал.

— Да блин! Это не у меня такие мысли, а у вас, — громко возмутился Лёха. — Вот, кошка моя тоже тискательная. Идешь мимо неё, а она такая пушистая, мягенькая лежит: мур да мур. Ну невозможно мимо пройти. Схватишь, прижмешь её посильнее и кайфуешь. Это же не значит, что я до неё домогаюсь, просто приятная кошка вот и всё.

— Тискательная, — смеясь повторил Тифон и снова обернулся. — Теперь я понял зачем тебе от парней отбиваться.

— Тискательная Тоня, — дразня, подхватил Лёха.

— Кстати, обрез, — выразительно произнес Амелин. — Я его взял.

— Что за обрез? — Заинтересовался Тифон.

— Просто обрез. Дедов.

— У меня тоже кое-что имеется, — он похлопал себя по чёрной футболке на животе. — Можно будет остановиться где-нибудь в лесу. Пострелять.

— С ума сошли? — вспыхнул Ярослав. — У вас на них разрешение есть? А если нас остановят? Если машину проверять будут? Незаконное ношение оружия — это статья.

— У тебя папа — полковник, — мрачно сказал Тифон. — Он всех отмажет.

Ярослав отвлекся от дороги и посмотрел на него.

— Это последний человек, которого я о чём-либо попрошу.

В этот момент в соседней машине Лёха углядел двух девушек, открыл окошко и принялся им махать. Девушки хихикали и какое-то время мы ехали, наблюдая Лёхины кривляния: воздушные поцелуи, сердечки и прочие выразительные жесты любви.

Потом машины поравнялись и девушки тоже открыли окно. Воодушевившись, Лёха стал сочинять, что мы за ними полчаса ехали, еле догнали и теперь, если они не дадут ему свой номер телефона, то он потеряет покой и сон. Девушки продолжали кокетливо посмеиваться, но телефон не давали. Поэтому, когда Ярослав прибавил скорости, и мы оторвались от них, Лёха ни капли не расстроившись, сказал, что они дуры и открыл новую банку.

Машина ехала плавно, Амелин, уставившись в окно, приятно поглаживал мою руку, музыка усыпляла, болтовня ребят отошла на второй план.

Мне снова снилось, что я пришла в школу без одежды. На мне одни только шорты, а сверху ничего нет, и поэтому всё время, пока я, как дура, бегаю по коридорам в поисках выхода, приходится держать руки на груди, прикрываясь. Наконец, вижу Петрова с камерой. Кричу ему, чтобы не вздумал снимать, а он ничего не отвечает, только показывает рукой на дверь. Я забегаю в неё и оказываюсь в школьном туалете. Там на подоконнике сидит Тифон и курит.

Отчего-то это меня очень пугает, и я пытаюсь выскочить обратно, но дверь оказывается кто-то держит с той стороны. Тифон спрыгивает с подоконника и медленно приближается ко мне. Оттого, что руки прижаты к груди, я чувствую себя совершенно беспомощной. Мне кажется, что если он сейчас подойдет, то обязательно набросится на меня. Чёрный дракон на его шее извивается.

Тифон поднимает руку, и я думаю, что он вот-вот схватит меня, но вместо этого он бьёт изо всех сил кулаком в дверь и прошибает её насквозь. Получается огромная дыра, через которую видно, что это Амелин закрыл нас там. Костик смотрит на меня и, смеясь, говорит: «Какая же ты глупенькая, Тоня».

Я проснулась, за окном было темно. Музыка играла громко, они всё также громко разговаривали. Веселье шло полным ходом. На месте Тифона почему-то сидел Ярослав, а сам Тифон вел машину. На коврике у Лёхиных ног в закатанных по щиколотку джинсах валялось уже банок пять. Ярослав тоже пил пиво, поставив банку в стакан из-под колы. В салоне было дымно и пахло не только табаком, но и грейпфрутовым вейпом Ярослава.

Амелин сидел неподвижно и, склонив голову, смотрел на меня. Я заснула прямо у него на руках.

— Мне приснилось, что ты запер меня в туалете с Тифоном, — сказала я шепотом.

— И зачем я это сделал?

— Лучше ты мне объясни, — я поднялась, чтобы его поцеловать, но Лёха, заметив, что мы разговариваем, сунул мне в руки очередную банку и громко запел под радио:

«Или спешат часы, или отстали мы. Это мои мечты. Брось меня уходи…».

От пива я отказалась. На часах было одиннадцать. Я проспала два часа.

— Знаешь, что я сделаю сразу, как только приедем? — сказал Амелин, вытирая полосатым рукавом запотевшее стекло. — Поднимусь в мансарду, раскрою окно, лягу на кровать и пролежу так, глядя в небо, несколько дней. Даже, если будет дождь или тучи. Ночью тоже буду смотреть. Просто, когда я там болел и смотрел в окно, думал только о том, что для полного счастья мне не хватает лета и тебя рядом.

— Ты обещал, что не будешь упрашивать остаться.

— А ты обещала, что не будешь надевать эти шорты.

— Я три недели у тебя в них проходила. И ничего.

— Сейчас другая обстановка, — он недоверчиво покосился на парней. — Мне не нравится, что кто-то ещё узнал о том, что ты тискательная.

— Вон, вон, смотрите, двадцать четыре на семь, — внезапно закричал Лёха, тыкая пальцем в окно.

Чуть поодаль у дороги светились белые огоньки неоновых гирлянд и вывеска: Бар-ресторан 24/7.

На парковочной площадке, где мы остановились, машин было довольно много. Несколько грузовых, остальные легковушки.

Из Хайлендера выползали со стонами, разминая затёкшие конечности.

Тифон поднял руки, потянулся, футболка на животе задралась, выставив на обозрение идеальный пресс и засунутый за пояс камуфляжных штанов пистолет. Заметив это, Амелин забрал с заднего сидения свой рюкзак.

— Тебе зачем? — спросила я.

— Пусть будет.

Лёха полез вытаскивать банки. Все они в руках не умещались, то и дело громко падая на асфальт. Лёха чертыхался, но упорно продолжал собирать их в подол футболки. Все смеялись. Потом помогли ему. Донесли до мусорки возле входа и с грохотом выбросили.

Ярослав пикнул сигнализацией и вслед за Тифоном один за другим мы просочились в бар.

Зал был большой, полутемный. Широкая барная стойка, столики, невысокая деревянная сцена со здоровой колонкой, из которой громко играла музыка. Посетители, человек семь-восемь, сидели тихо, по одному или двое, в дальних углах. Вялое, полусонное царство. Как бывает в залах ожидания отложенных рейсов. И если бы не музыка, наверное, точно уснули.

Мы прошли в самый центр и шумно завалились на стулья.

— Тухляк какой-то, — разочаровано сказал Лёха, озираясь. — Даже в школе веселее.

— А что ты хотел в тысяче километров от Москвы? — хмыкнул Ярослав.

— Добрый вечер, — возле нас нарисовался высокий азиат в черно-белой форме официанта и выдал каждому по меню, что для заведения, расположенного на трассе, было довольно круто.

Тифон подозрительно раскрыл меню. Заметив выражение его лица, Лёха закатился и тут же сам пояснил:

— Вспомнил Горелова с его котятами.

— Какими котятами? — спросила я.

— Короче, — Лёха наклонился на стол прямо ко мне. — Идет пьяный котёнок, а ему навстречу корова: «Ты чё, котёнок, такой маленький, и уже пьяный?» А котёнок ей: «А ты такая большая, и без лифчика».

Все заржали, но не над самой шуткой, а над тем, что Лёха считал её смешной.

— Всё, Криворотов, больше не пей, — сказал Тифон. — А то будет, как на выпускном.

— Блин, на выпускном они специально так подстроили. Всю Москву в одно место согнали. А я виноват, что у меня много знакомых и со всеми нужно встретиться и пообщаться?

— Разве на выпускной можно алкоголь приносить? — удивилась я.

— Нельзя, — с серьёзным лицом ответил Ярослав.

— Ни в коем случае, — Лёха строго помахал пальцем. — В Парке Горького менты всех обыскивают. Даже воду с собой нельзя.

— Как же вы там пили?

— Ой, да девчонкам вообще проще простого, — Лёха откинулся на стуле. — Берешь капельницу, наливаешь в неё водку, ну или чего ты там пьёшь, пакет скотчем на бедро приматываешь, под юбку же никто не полезет, трубочку под одежду и ходишь себе, пьёшь, друзей угощаешь. Или некоторые пакеты в пушап прячут. Тоже прокатывает.

Разложив локти на столе и занавесившись чёлкой, Амелин внимательно их слушал.

— Почему вечно из-за пары идиотов должны страдать все? — пожаловался ему Ярослав, — Могли бы в школе нормально выпускной провести, но из-за них директриса всех в этот дурацкий Парк отправила. Чтобы не устроили ничего.

— Это гон! — воскликнул Лёха. — Директриса спецом на нас стрелки перевела. Чтобы с себя ответственность снять. Мы ничего не устраивали.

Ярослав повернулся к нам.

Вита

Меня разбудили громкие голоса и топот ног по лестнице. Дверь с грохотом распахнулась и, шумно переговариваясь, в комнату ввалились Егор и Зоя. У обоих на поясе были закреплены полотенца, наподобие того, как это делают официанты, а в руках они несли по подносу.

— Доброе утро, госпожа, — Егор поклонился вместе с подносом, на котором я разглядела тарелку с нарезанными фруктами, стакан сока и блюдце с творогом.

— Ваш завтрак подан, — рассмеялась Зоя, озираясь. — Куда поставить?

От её подноса пахло овсяной кашей и какао.

— Не нужно, ребят, спасибо, — им удалось меня смутить. — Мне уже гораздо лучше. Я спущусь завтракать со всеми.

— Все поели три часа назад, — Егор передал мне апельсиновый сок, а остальное не очень устойчиво пристроил на большом загадочном сундуке.

Чуть поодаль, у противоположной стены стояли ещё два таких же, только поменьше.

Зоя опустила поднос на подоконник.

— Артём не разрешил тебе вставать.

— Почему это?

— Во-первых, здесь единственное место во всем доме, где не воняет краской, — сказал Егор. — А во-вторых, у нас зимой тут Амелин жил. Тоже болел, кстати. Вон, даже его книжки остались. Он считает, что это очень живительное место. Исцеляющее.

Возле сундука на тёмном, обгорелом куске пола подпирая друг друга стояли две стопки книг.

Я отпила немного сока.

— А где Артём?

Зоя недоуменно пожала плечами.

— Сказал, что ночью купить торт не получилось, и уехал. У кого-то день рождения?

— Нет. Просто Артём ими питается, — пояснила я.

— В этом доме никогда не было такого количества еды, — сказал Егор. — Мы теперь можем тут хоть на осень, хоть на зиму оставаться.

— Разве дом не продают? — спросила Зоя.

— Герасимов говорит, сначала нужно ремонт закончить. Но вообще вряд ли с этим что-то получится, — в солнечном свете на задорном лице Егора обнаружились симпатичные родинки. — Он же дорогущий. Где таких покупателей найдешь?

В мансарду заглянул Влад.

— Блин, Петров, ты сорок минут назад ушел и с концами. Я что, один всё должен красить?

— Мы с Зоей завтрак для Виты готовили, — тут же нашёлся Егор.

— Ты что-то готовил? — скривившись, Влад посмотрел на меня. — Надеюсь, ты не успела это съесть? Ничего, к чему прикасается рука Петрова съедобным быть не может.

— Не волнуйся, — успокоила Зоя. — К этой еде прикасались только мои руки.

Но Егору всё же пришлось уйти, а она, задумчиво глядя в окно, задержалась.

— Такая здесь странная атмосфера. Тихая.

— Ты жалеешь, что поехала?

— Ни капли. Мне не важно было куда ехать, главное, чтобы подальше от них. Я, как дура, вся такая на позитиве потащилась в этот лагерь. Думаю, приеду, Тиф удивится. Обрадуется. А его оказывается там не было, и всю ночь не было. И где был неизвестно. Но утром появился. Горелов всё из себя дурачка строил, заставил меня поверить, что Тифон до Москвы не доехал. А тот увидел меня — только рукой издалека помахал. Я, конечно, понимаю, что это из-за Артёма, но у Тифа постоянно так. Всегда какие-то траблы и всё, что касается пацанов на первом месте, — Зоя встряхнула волосами, будто отгоняя мысли, и повернулась ко мне. — Артём правда такой богатый, что может купить этот дом?

— Точно не знаю. Но кажется, да.

— Сколько ему?

— Двадцать.

— Офигеть, — Зоя тяжело вздохнула. — Как так?

— У него родители были известными и богатыми людьми. Но они рано умерли.

— Круто, когда есть деньги и не нужно вечно думать откуда их брать. Повезло тебе. Моя сестра спит и видит такого жениха найти. Локти кусает, что с Ярославом рассталась. Его папа, наверное, тоже мог бы такой дом купить. Страшно подумать сколько это миллионов. Хотя… Кому нужна такая громадина посреди леса? Ни людей, ни магазинов, даже врача нужно привозить. А вдруг залезет кто? Грабители или маньяки? Сто раз тебя убить успеют, прежде, чем полиция доедет. А как убираться в нём? Мы в своей однушке с сестрой постоянно ругаемся кому полы мыть. А здесь только и драить всё с утра до вечера.

Никита

Я не спал почти всю ночь. Кажущееся облегчение сменилось новым приступом, меня бесконечно рвало, и я уже начал желать себе скорейшей смерти. Рядом с матрасом поставили пластиковый тазик. Это было удобно и отвратительно одновременно. Дятел перетащил свой матрас в бабушкину комнату и остался там на ночь.

Невыносимо воняло клеем, новыми обоями и газетами. Жара стояла адская. Окно не откроешь.

В два часа ночи я принял ледяной душ, и когда проморозился до костей стало чуть-чуть легче. Но всё равно заснул только около шести, измученный, обессиленный, с чувством детского беспомощного одиночества и обреченности.

В принципе, я уже тогда понимал к чему всё идёт, но боялся себе в этом признаться. До конца надеялся, что ещё немного и отойду.

Но на следующий день, хотя тошнота и прекратилась, а в голову вернулись мысли, температура не снизилась, и бабушка отправила Дятла с огромным списком лекарств в аптеку.

После его ухода с Лёхиного номера позвонил Тифон.

— Ну чё, как ты там? Соломин говорит, совсем помираешь.

— Слушай его больше. Уже нормально. Почти здоров, — ослабленным голосом пролепетал я.

— Ну да, так я и поверил. Просто скажи, когда сможешь. Хотя бы примерно. А то народ в непонятках. Сегодня-завтра-послезавтра. Яров уже развонялся, что от нас другого не ожидал.

Я задумался. Получалось, конечно, позорно. Все ждали меня из-за какого-то дурацкого живота. Но ведь я так хотел поехать! Сам же эту кашу заварил, и всё думал потом: что, да как.

— Ладно, Тиф, — еле выдавил из себя я. — Езжайте без меня. Фиг знает, что это такое. Аллочка говорит — может быть кишечный грипп, и тогда я вас всех в машине перезаражаю.

— Да? — Тифон задумался. — Тогда ладно. Грипп нам нафиг не нужен. Но ты, это… Лечись давай. Мы скоро приедем. День туда, день обратно. Делов-то.

— Хорошо, — я держался изо всех сил, стараясь не дать предательскому трагизму в голосе испортить героическую минуту самопожертвования. — Зое от меня привет передавай. Ну и остальным тоже.

Тифон попрощался. Я положил трубку и, уставившись в потолок, вероятно, лежал вечность, когда он неожиданно перезвонил.

— Слушай, Никитос, просьба к тебе есть. Если вдруг полегчает до того, как мы вернемся, можешь сгонять в одно место, забрать кое-что для меня?

— Могу, а что за вещь?

— Да картина какая-то дурацкая. Долгая история. В общем, мать просила съездить за ней на днях, а я со всеми этими раскладами забыл. Её нужно взять, а потом отвезти антиквару и продать.

Я вспомнил его утренний разговор с матерью. Не удивительно, что он решил перекинуть это на меня. Но отпираться не стал, мне хотелось ему помочь. Хотя бы так.

— Заберу. Не проблема.

— Спасибо. Адрес и телефон эсэмэской сейчас пришлю. Скажи, что ты — это я. Ладно? Чтобы ничего не объяснять. Всё равно никто в глаза меня не видел.

— Хорошо.

— Ну давай, счастливо. Не болей. И следи за Лёхиной инстой. Там всё будет.

Тоня

Сначала поднялся полный дурдом. Парни втроем бегали по парковке и орали, обвиняя в случившемся друг друга. Но в основном почему-то Лёху. Затем все по очереди выдвигали различные малоправдоподобные версии исчезновения машины: типа эвакуатора или того, что Ярослав сам спьяну перегнал её в другое место. Тогда-то и выяснилось, что ключей от машины у него нет. Это означало, что: либо их украли, либо он выронил их во время танцев, и кто-то этим воспользовался. Я была уверена, что это дело рук тех местных проституток, но остальным мои подозрения очевидными не казались, они сказали, что вокруг много кто крутился и теперь восстановить детали уже невозможно.

Ярослав с Тифоном отправились выяснять насчет камер слежения, но вернулись ни с чем: камеры висели для вида и ничего не фиксировали.

Собрались уже вызывать полицию, но Ярослав вдруг вспомнил, что в Хайлендере стоит GPS-трекер, с помощью которого можно отследить местонахождение машины, включил приложение и сразу её обнаружил.

Парни склонились над картой в телефоне Ярослава.

— Не движется вроде, — сказал Лёха.

— Стоит, — подтвердил Тифон.

— Где-то рядом совсем, — с болью в голосе произнес Ярослав.

— Километров пять-шесть отсюда, — уточнил Тифон.

— Так пойдемте и просто заберем её, — предложил Лёха. — Какой смысл вызывать ментов, если ждать их дольше будем?

Они помолчали.

— Лёха прав, мы можем сами её забрать, — сказал Тифон. — Пять километров — в хорошем темпе меньше часа. А так сколько здесь просидим? Прикинь: менты, разборки, оформления. Я вообще-то за Зойкой еду.

— А чего ты меня-то уговариваешь? — Ярослав был сплошным комком нервов. — Я сейчас реально готов убить того, кто это сделал.

— Ясное дело шпана местная, — Лёха беспечно махнул рукой.

— А если старшак? — предположил Ярослав.

Тифон со знанием дела покачал головой:

— Если бы кто-то грамотный, твою GPS уже давно свинтили.

— На край, дойдем, убедимся, что он там и полицию вызовем, — сказал Ярослав. — Менты приедут, всех накроют.

— На край, у нас вот чего есть, — Лёха задрал Тифону футболку и выхватил из-за пояса пистолет.

— Сдурел? — Тифон заломил ему руку и забрал пистолет обратно.

— Всё правильно, — поддержал Лёху Ярослав. — Отличный аргумент.

— У нас же ещё обрез есть, — вспомнила я.

Они дружно обернулись.

— Во! Наш человек, — Тифон одобрительно шлёпнул меня по спине, так что я невольно ойкнула.

— Извини, — спохватился он и принялся старательно потирать мне спину. Отчего казалось, что позвоночник вот-вот хрустнет и переломится.

Всё это время остававшийся чуть в стороне Амелин недоуменно вытаращился на меня.

— Ты правда собираешься пойти с ними?

— Конечно. В машине мой рюкзак.

После танцев, вспыхнувший во мне огонь возбужденного энтузиазма определенно требовал выхода.

— Лучше тебе остаться здесь, — с тревожным беспокойством сказал Амелин.

— С чего это? — я шутливо упёрла руки в бока.

— С того, что воевать — не женское дело, — в отличие от меня он был совершенно серьёзен.

— Ты, Амелин, в какое время живешь? Никаких женских или мужских дел не существует. Сейчас все равны. Понял?!

— О, феминистки подъехали, — обрадовался Лёха.

— Ты тоже против меня?

— Я? Да ты что?! — Лёха дружески опустил руку мне на плечо. — Я против феминисток ничего не имею. Лишь бы готовили, убирали и слушались.

— Просто это может быть опасно, — оправдываясь, пояснил Тифон. — Мы не знаем, кто эти люди. Сходим, заберем машину и приедем за тобой.

— А сидеть здесь одной не опасно? — было обидно, что они относились ко мне, как к беспомощному ребенку. — В баре у трассы. Прикинь, вы такие возвращаетесь, а меня нет.

— Мы остаемся, — твёрдо сказал Амелин.

— С какой стати ты тут командуешь? — его единоличное решение показалось мне возмутительным. — Хочешь, можешь оставаться, а я иду со всеми.

Резко схватив за локоть, Амелин оттащил меня в сторону.

— Тоня, пожалуйста, не нужно ввязываться в подобные авантюры.

— А зачем ты меня дурой перед всеми выставляешь?

— Я не выставлял. Просто прошу тебя остаться.

— Ты не просишь, а приказываешь.

— Совсем нет. Давай вернемся в бар и ещё потанцуем или поиграем, или я тебе что-нибудь интересное расскажу. Историю или какой-нибудь секрет.

— Какой секрет?

— Какой-нибудь.

— Нет у тебя никакого секрета, — я отлично изучила все его хитрости. — Я не собираюсь отсиживаться, как плесень в стороне, я хочу участвовать в общем деле. Как ты не понимаешь? Это же касается нас всех. А ты выставляешь меня слабой и беспомощной.

— Ты сильная, Тоня, очень. Просто немного маленькая и немного переоцениваешь свои возможности.

— Вы меня старше всего на год.

— Я имел в виду рост и физические данные.

— Это ты своих силиконовых подруг наслушался?

— Не обижайся, но ты сейчас, правда, капризничаешь.

— Эй! — Лёха свистнул и помахал нам рукой.

Они уже успели сходить в бар и вернуться.

— Амелин, пожалуйста, давай пойдем с ребятами, — сделала я попытку примирения.

— Нет.

И эта его неожиданная однобокая упёртость разозлила меня окончательно.

— Ты боишься?

— Боюсь.

— Я так и знала, что ты — вечно отсиживающийся в своём болоте трус.

Меня немного несло, но с этим сложно уже было что-то поделать. Огонь бушевал, а неожиданное упрямство Амелина лишь раздувало пламя.

Он обескураженно застыл.

— Ты правда именно это хотела сказать?

— Сказала то, что сказала.

Стоило признать, что с «трусом» я переборщила, и в общем-то совсем не хотела ссориться, но признание ошибок никогда не было моей сильной стороной.

Он замолчал. Просто застыл с обидой и таким осуждением, словно я немедленно должна была раскаяться и броситься на колени. А потом ещё целых пять минут после моего ухода так же демонстративно стоял на парковке, наивно полагая, что я передумаю. Но я не передумала, и ему пришлось догонять нас.

Обогнули бар с задней стороны, прошли немного по грунтовке и в том месте, где она начинала сворачивать в поле, углубились в лес. Официант сказал, что если срезать по лесу, то выгадаем пару километров. Дорога эта вела к дому отдыха, садовому товариществу и кладбищу, а через них к железнодорожной станции и куда-то там ещё. Но, судя по карте Ярослава, искать нужно было на дачах.

Пока шли по грунтовке в свете белого месяца, все были взбудоражены и агрессивно возбуждены. Громко переговаривались, топали, ругались и сыпали угрозами в адрес угонщиков. Попадись нам в тот момент случайный прохожий, ему бы точно стало не по себе от встречи с такой компанией. А как только вошли в лес, все вдруг одновременно притихли. Насторожились. Лунный свет сюда не проникал и тропинка, на которую мы свернули, различалась уже не так отчетливо.

Впереди ярким белым пятном шагал Ярослав, за ним Лёха, после мы с Амелиным, а позади всех Тифон, чтобы "никого не потерять"

Амелин надулся. Один раз я попыталась взять его за руку, но он сделал вид, что у него развязался шнурок и больше попыток я не предпринимала.

— Сейчас, по идее, снова на дорогу должны выйти, — сказал, поравнявшись со мной, Тифон. — А там ещё километра два.

— Да хоть двадцать два. Я не устала.

Это было правдой, хотя идти по ночному лесу в шортах и майке было не очень-то приятно.

Тифон насмешливо хмыкнул.

— После таких-то танцев?

— Лёха, вон, нормально, а я чем хуже?

— Ну, этому вообще ничего не сделается. Он в любом состоянии ходит, и что хуже всего — разговаривает.

Я вдруг вспомнила как в больнице Тифон постоянно угрожал Амелину из-за стихов, которые тот постоянно читал, обещая, что до выписки тот не доживет.

Тогда он казался мне грубым, неприятным парнем, с которым лучше даже глазами не встречаться. Взгляд у него был неуютный и колючий, а ухмылка, с которой он теперь смотрел на меня — опасной.

— Хуже всего будет, если машина в гараже, — сказал он.

— Почему?

— Потому что вряд ли он будет открыт.

— Некоторые умеют проволокой замки открывать. Или… У нас же есть пистолет и обрез. Можно отстрелить замок. Так в кино всегда делают.

Амелин недоверчиво покосился в мою сторону, потом на Тифона. Тот отвернулся.

— Чего вы смеетесь? Что я такого сказала?

— Даже если мы откроем гараж, хоть проволокой, хоть пистолетом. То это взлом. А взлом — уголовка.

— Но машина же наша. Почему мы не имеем права её забрать?

— Без полиции не имеем. А если ещё и номера скрутили, то придется доказывать, что она наша. Это недолго, но в ближайшее время на ней мы точно никуда не уедем.

Ярослав с Лёхой притормозили.

— Чего стоим? — Тифон обогнал их.

— Связь сдохла, — пожаловался Ярослав. — Не могу понять куда теперь.

— Просто иди по тропинке и всё.

— В том-то и дело, что тропинки кажется нет, — Ярослав огляделся.

Мы дружно посмотрели под ноги. Посветили телефонами.

Тропинки действительно не было. Только темная земля и трава.

Немного посовещавшись, решили просто продолжать двигаться вперед.

Нелепость и неожиданность создавшегося положения никак не давали отнестись к происходящему всерьёз. Все снова оживились и даже начали шутить, так что у меня не было сомнений, что вот-вот мы выйдем, заберем машину и преспокойно поедем дальше.

Однако спустя полтора часа тщетных блужданий, смешно уже никому не было. Даже Лёхе.

После непродолжительных препираний с Ярославом, наш партизанский отряд возглавил Тифон и повел за собой, то и дело повторяя: «Спокойно, спокойно, сейчас выйдем».

Амелин молча шёл сзади. С тех пор, как выяснилось, что мы забрели не туда, он надел наушники и ни в каких обсуждениях не участвовал.

— Мы вообще-то заблудились, — я выдернула наушник из его уха.

— Я знаю.

— Тебе всё равно?

— Нет. Мне уже надоело, но ты сама выбрала «идти со всеми».

— И долго ты будешь обижаться?

Из наушников громко разносилось:

Touch me

How can it be

Believe me

The sun always shines on TV...

В последнее время Амелин очень увлекся этим шазамным старьём с кассет.

— Пока не рассветет у нас никаких шансов. Если бы мы сразу остались там, где заблудились, и дождались утра, то сэкономили бы силы и время.

— Откуда нам было знать?

— Никто не ходит ночью по лесу.

— Что же ты молчал?

— Ты, наверное, забыла, что я не герой.

— Знаешь, такие, как ты всегда сидят, отмалчиваются, а потом высказывают, что те люди, которые хоть что-то делали, были неправы и завели их не туда.

— Я ничего не высказываю. Я всего лишь иду и слушаю музыку.

— Всего лишь идёшь?

— Что ты хочешь, чтобы я сделал?

— Просто бесишь иногда!

— Это я понял.

— Ну и слушай дальше свою музыку.

— Дать наушник?

Вита

По части смеха Зоя с Егором были однозначными лидерами. Они оба умели смеяться просто так, почти на ровном месте. Из-за любой пустяшной ситуации: развязавшегося шнурка, полезшей из стакана с Колой пены, комично растрепавшихся волос, забавной тени на стене, глупой оговорки или неправильно произнесенного слова. Их легко мог накрыть истерический приступ хохота лишь от того, что кто-то чихнул или споткнулся.

Иногда Влад недовольно одергивал их, но в ответ каждый раз звучала отговорка: «Это мы Виту лечим». Против такого аргумента возразить было нечего.

Но я не сомневалась, что дело не во мне. Дело было в Зое и её смехе. Он был искрящийся, добродушный и очень заразительный. Каждому хотелось слышать его снова и снова. Ведь это означало, что всё хорошо. Не что «когда-нибудь будет хорошо», а что хорошо прямо сейчас. Именно здесь, в этот самый момент. Просто хорошо и всё.

Макс конечно из кожи лез вон, чтобы ей понравиться. Я уже немного успела его изучить. С большинством девушек он держался очень просто и прямо, а если чувствовал внимание с их стороны, то отвечал на него только в случае вероятности легких, необязывающих отношений. Но если кто-то нравился ему по-настоящему, он замыкался и будто впадал в ступор. Прежде при мне такое случилось лишь однажды и, хотя в тот раз на взаимность ему рассчитывать не приходилось, он сделался совершенно неуправляемым.

Теперь с ним происходило нечто похожее: то, глядя на Зою, он подвисал и мог даже не слышать, что ему говорят, то вдруг, стараясь подхватить её тон и настрой, тут же бросался на подвиги.

Однако Артём был очень недоволен сложившейся ситуацией. Не потому что ему не нравилась Зоя. Она ему нравилась. Он даже сказал, что в общении она самая лёгкая девушка из всех, что он когда-либо встречал. Но Зоя была права. В первую очередь для всех она оставалась подругой Тифона. Не просто сама по себе, а с обязательной оглядкой на него. На его авторитет, силу, на его мнение и чувства.

Зоя могла быть сколько угодно привлекательной и веселой, но даже гордившийся своей независимостью Артём, не мог пренебрегать её общественным статусом.

Кроме того, он полагал, что отбивать девушку друга, пусть даже не самого близкого — подло. В этом я была с ним согласна, хотя при такой постановке вопроса получалось, что Зоины чувства в расчет не берутся. Да и если кто-то кого-то любит по-настоящему, его нельзя «отбить», а если можно, то значит это была не любовь.

Какое-то время я даже хотела, чтобы Ярослав «отбил» меня у Артёма, но при всех его достоинствах это оказалось невозможно. В моей голове и сердце больше одного человека никак не помещалось.

Никита

Магазин, в котором работала Настя находился между нашей станцией метро и следующей. Быстрым шагом — минут пятнадцать. Он там один был такой: большие стеклянные витрины и рядом Суши Wok.

Мы подошли и остановились перед ним, вглядываясь сквозь свои отражения в глубину витрины.

— Мороженое! — хлопнул Дятел себя по лбу. — Она просила мороженое, а мы забыли.

— Это ты забыл. Она же тебя просила, — хитро отмазался я.

— Ладно, — согласился он. — Я сбегаю быстро. Тебе взять?

Я кивнул, а после того, как он умчался, почти сразу вошёл в магазин.

Я был весь вспотевший и от прохлады кондиционера побежали мурашки.

Единственная девушка в зале оказалась Настей.

Среднего роста, худенькая, с длинными прямыми блондинистыми волосами и светлыми глазами. На ней была короткая расклешённая юбка и чёрные туфли на толстой платформе. Ноги стройные, но на мой вкус чересчур худые, в области груди тоже явный недобор, но белая блузка сидела идеально. И когда она, улыбаясь, пошла мне навстречу, то показалась необычайно хорошенькой.

— Добрый день! Что я могу вам предложить?

Я не ожидал, что она окажется такой симпатичной. Просто не думал об этом, она же "предназначалась" Дятлу. Я и не причесался толком, и футболку надел ту, в которой обои клеили.

— Да нет. Ничего.

Она посмотрела мне на ноги.

— У нас нет Конверсов. Но есть Вансы. Правда укороченные. Но мне нравятся. Особенно олдскульные. Расцветки шикарные. Показать?

— Давай…те, — приторможенно протянул я.

— Садитесь. Я принесу.

Такая неловкая официальность после вчерашнего непринуждённого разговора. Нужно было сразу признаться и выложить, что да как, но я растерялся и пока соображал, она уже притащила коробки и поставила на пол.

— Вот эти чёрные с белым или в шашечку зеленые. Очень крутые. Какие?

Я ткнул пальцем в зелёные, опасаясь, что она узнает меня по голосу. Наклонился, чтобы расшнуровать кеды, но она оказалась быстрее меня. Опустилась на коленки и принялась стаскивать с меня кеду.

Такого смущения я не испытывал, наверное, никогда.

— Не нужно, — предпринял ещё одну попытку. — Я сам.

— Не переживайте. Мне двигаться полезно. Целый день без дела стою.

Я заставил себя расслабиться и уже намеревался покориться, как вдруг, подобно молнии, меня пронзило ужасающее осознание того, что на большом пальце именно этой ноги у меня на носке дырка.

Я её заметил, когда уходили, но как-то не придал значения, теперь же отдёрнул ногу так резко, что Настя чуть не опрокинулась назад.

— Извини, — я вскочил и протянул ей руку, помогая подняться. — Я вообще-то с Ваней.

Она захлопала накрашенными ресницами.

— Каким Ваней?

— Вы с ним вчера договаривались, что он к тебе на работу зайдёт.

Она снова поморгала, потом рассмеялась.

— Это ты извини. Я всегда такая приставучая. Мне все говорят, что я насильно мерить заставляю. Но я же не насильно? Просто люди совсем не ходят, а наша зарплата зависит от продаж. Вот и приходится быть приставучей.

Со смущенной торопливостью Настя принялась засовывать кеду обратно, но делала это так усердно, что коробка вывалилась у неё из рук и тонкие обувные бумажки разлетались по полу.

— Нужно было сразу сказать, — я присел и стал ей помогать. — Но я ступил.

— А где сам Ваня? — она резко вскинула голову, и тут… и тут наши глаза встретились.

Эта фраза дебильная фраза вспыхнула в голове, потому что именно такое показывают в самых примитивных девчачьих фильмах. Я понял это одновременно с тем, как в зал влетел взмыленный Дятел. В двух руках он держал мороженое.

— Еле нашёл фисташковое. Привет. Я Ваня.

Настя встала ему навстречу.

— Давай, подержу. Тебе же неудобно.

— Удобно, удобно, — закивал Дятел. — Вы уже познакомились с моим братом?

— Только что, — Настя забрала у него мороженое. — Спасибо. Вообще-то я на диете. Но здесь только им и питаюсь. Тебе деньги отдать?

— Нет, что ты. Я с недавнего времени богач.

— Правда? На тебя свалилось наследство?

— Не…е…ет, — засмеялся Дятел. — Это мы на стройке заработали.

— Ничего себе! На настоящей стройке?

— Ну, почти.

— Экскаватор был вполне настоящий, — вставил я.

— Это да…

— А вы родные братья?

— Разве мы похожи? — удивился я.

— Ни чуточки.

— Вот и мне так кажется, а Никита уверяет, что похожи.

Это была его новая шутка и к ней я готов не был.

— Значит, ты Никита? — Настя лукаво улыбнулась. — Я ведь с тобой вчера разговаривала?

Я кивнул.

— Но зачем вы поменялись?

— Просто я стеснялся, — признался Дятел.

— Кого? Меня что ли? — она засмеялась. — Вы чего? Меня стесняться. Вообще-то это я всех стесняюсь.

— Ты не кажешься стеснительной, — сказал Дятел.

— Это потому что я на работе. Здесь нельзя стесняться. Мне в первый же день объяснили.

— Я тоже часто стесняюсь. Но теперь в случае чего, у меня есть Никита. Он стесняется гораздо реже.

— Вчера он не стеснялся, — Настя улыбалась.

Из глубины зала выглянула ещё одна девушка, оглядела нас и скрылась.

— Вы, если хотите, можете сесть, — Настя махнула рукой в сторону банкеток. — Это мне нельзя. Ты собирался что-то передать друзьям в Капищено.

Она посмотрела на меня, потом на Дятла.

— Кто-то из вас собирался.

— Это был повод встретиться и объяснить, что нам очень нужен тот адрес, — прямо сказал я. — Даже если ты плохо помнишь его, то друзья-то твои должны знать. От этого возможно зависят наши жизни.

Пришлось немного сгустить краски, хотя возможно так оно и было.

Настя понимающе покачала головой и позвонила своему другу Саше, на чьей машине они ездили в Капищено, и который знал дорогу лучше остальных, а потом передала трубку мне. Саша спросил, как мы собираемся туда добираться, и когда узнал, что на такси, долго смеялся, а потом пояснил, что если мы не миллионеры, то лучше оставить эту затею, потому что искать это место нам придётся долго, даже если он хорошо объяснит. И что счётчик в такси накрутит дикую сумму. А может случиться и такое, что таксист, устав кружить, высадит нас где-нибудь среди леса.

Закончив стращать, Саша неожиданно предложил нам отправиться с ним в понедельник. Но сразу предупредил, что ехать придется в грузовом кузове Газели без сидений. Я ответил, что мы были бы рады хоть товарному вагону, хоть упряжке собак, но понедельник — это поздно. Саша ответил, что других вариантов нет, и принялся очень долго и путано объяснять дорогу. Пока я слушал, чуть не заснул, и когда разговор закончился, понял, что вспомнить ничего не смогу.

Я посмотрел на Дятла, он ждал чего-то от меня.

— Может, просто свалим и всё? — вдруг сказал я.

— Как свалим? — не понял Дятел.

— Просто уедем в Капищено с Сашей в понедельник.

Сказав это, я почувствовал облегчение.

— Те чуваки нас не найдут, и никому ничего они не сделают. Они знают только наш подъезд и то, лишь потому, что мы из него выходили. А так уедем, и они смогут караулить там сколько угодно.

— Но мы же не навсегда уедем?

— Конечно нет. Но, во-первых, мы встретимся с Артёмом. Это его напряг и только он знает, что с ним делать. Если напряг разрулится, то вряд ли им понадобимся мы. Во-вторых, там будет Тифон, который умеет такое улаживать. В-третьих, просто тусанёмся вместе со всеми, как я и хотел.

— Мне нравится, — согласился Дятел.

— Мне тоже очень нравится, — сказала Настя. — Не знаю, о чём вы говорите, но если вы поедете с нами, будет здорово.

— А пойдем завтра гулять? — на внезапном подъеме от принятого решения, выпалил я. — Завтра суббота и ты не работаешь.

— Классная идея, — поддержал Дятел.

— Я бы с радостью, — Настя вздохнула. — Но я уже договорилась с одним другом. Он сидит в Москве один и скучает. Неудобно отказываться.

Из-за друга я немного напрягся, можно было предположить, что у неё кто-то есть. Однако Дятел со всей своей искренней непосредственностью тут же выдал:

— Так бери друга с собой! Веселее будет.

— А что? Хорошая идея.

Мне показалось, что Настя и в самом деле обрадовалась, а Дятел горделиво задрал нос.

— По идеям я мастер.

Чем больше я думал о том, чтобы свалить из Москвы, тем сильнее убеждался в верности этого решения.

Случись такое год назад, я бы, наверное, окопался и на пару месяцев: засел в квартире, в надежде, что всё как-нибудь решится само, но теперь уже прятаться было как-то несолидно. В конце концов я не впервые вляпывался в неприятности и не в первый раз нарывался на прессинг.

Бей или беги — вполне себе доходчивое руководство к действию.

Равноценный отпор дать мы не могли, восстановить справедливость тоже.

Макс же говорил: «Чувствуешь, что не вывозишь — беги».

А ещё всё это внезапно стало каким-то мелким и незначительным. Толком и не понял как так случилось. Стоял перед витриной обувного магазина с пухнущей от проблем головой, а вышел — пустота и туман. Даже о Зое перестал думать, и Тифоне тоже. В один момент, как отрезало. Будто заколдовали.

Может эта Настя подсыпала мне что-то в стакан воды? Или загипнотизировала, когда собирали бумажки из коробки?

И, хотя влюбляться с первого взгляда было совершенно в моём стиле, с ней этого произойти никак не могло.

Во-первых, она была не в моём вкусе — худенькая, с маленькой грудью и острыми коленками, во-вторых, я любил Зою. Или Сашу. С этим предстояло ещё определиться точнее, потому что Зою мне любить было нельзя, но очень хотелось, а Сашу можно, хоть и бесперспективно: ей было пятнадцать и жила она чёрте где. В-третьих, Настя понравилась Дятлу, и я совершенно искренне хотел, чтобы он завёл себе подружку.

Однако, несмотря на все разумные доводы, эта девушка из обувного засела мне в голову, как привязчивый мотив песни, который сам ни напеть, ни повторить не можешь, поэтому только и ждёшь, как бы услышать его снова.

Когда вернулись домой, пока Дятел болтал с бабушкой на кухне, я тайком полез к ней на страницу ВК в поисках фоток. Но не нашёл. Зато наткнулся на странный видео ролик «Как мы были Детьми Шини» и залип, прокручивая его на репите, разглядывая её и пытаясь объяснить себе, что меня в ней так привлекло. Но так ничего и не понял, только разозлился, в итоге списав всё на жару, кишечный грипп и слабость.

Потом ещё и Нина позвонила. Только я успел сказать «Привет», как она выкатила претензию.

— Слышь, Горелов, ты вообще в курсе, что так дела не делаются? Ты понимаешь, что вы меня с Криворотовым кинули? Кто мне обещал, что я помирюсь с Яровым?

— Конечно помиришься, — заверил я. — Но чуть позже. Когда они вернутся.

— Это они за Зойкой поехали, да?

— Да.

— А почему ты не с ними?

— Дела были.

— А что это за место такое, что туда все так рвутся? Это отель? Частный дом? Закрытая вписка? А бассейн там есть? И что, Яров тоже там? И почему, если там так круто, то нет связи?

— Нин, я не знаю. Я там не был. Съезжу, расскажу, — я ответил невзначай, машинально, но она тут же вцепилась мёртвой хваткой:

— Значит, ты всё-таки туда едешь? А с кем? А когда? Это за деньги?

— Нет, бесплатно. С друзьями. Возможно в понедельник.

— Так, Никитос, я тоже с вами хочу. Вот Зоя удивится.

— Извини, но это не получится. Никак. Там машина без удобств. И ехать почти сутки.

Я нарочно преувеличил в надежде, что она отстанет, но если Нине что-то понадобилось, проще было застрелиться.

— Короче, отмазки не принимаются. Ты мой должник. Как только узнаешь подробности — звони.

Этого ещё не хватало. Путешествие с Ниной могло привидится только в кошмарном сне. Не знаю как Яров с ней справлялся, но меня её манера общения просто убивала. И послать – не пошлёшь, и подстраиваться тошно.

Тоня

Не спрашивая никого, Амелин позвонил в экстренную службу спасения. Мы уже порядком намаялись от бестолковых хождений, а происшествие на болоте перепугало даже Тифона. Однако гробовая тишина в трубке означала, что ту зону, где мы находились, не покрывал ни один оператор связи, и больше помощи ждать было неоткуда.

Мы обошли болото, но никуда не вышли. Пить хотелось всё сильнее, голова гудела, перед глазами всплывали тёмные пятна.

Амелин отыскал в рюкзаке то самое яблоко из электрички и отдал мне. К тому времени мы почти помирились, однако яблоко, как и положено яблоку, стало причиной очередного довольно неприятного разговора.

Я считала, что нужно поделиться со всеми, а Амелин, что в таком случае, не наестся никто, и если я свалюсь без сил, то тащить меня придется ему. Я сказала, что не буду есть в одиночку, потому что это нечестно, тогда он, размахнувшись, запульнул яблоко в малину. Потом сразу пожалел и побежал его искать, но из-за этого его психа есть вообще расхотелось.

План был один единственный. Шли тупо по солнцу, держа курс на север.

Руки и ноги у всех покрылись царапинами и укусами, а у нас троих ещё и засохшей болотной грязью. Разговаривали мало, в основном ругались.

В пять часов остановились передохнуть.

Просто рухнули, обессилев на землю, как мешки с костями, ничего не подстилая и уже совершенно не задумываясь об удобствах. Но только пристроились между толстых, выпирающих из земли корней, как довольно близко раздался громкий возмущенный автомобильный сигнал, как обычно сигналят обгоняющим по встречке.

— Спасибо тебе, господи! — Лёха упал на колени. — Я обещаю, что исправлюсь.

— Спокойно, — Тифон встал. — Главное без резких движений. Теперь осталось только определить, где это.

Мы застыли, прислушиваясь, но больше никаких звуков не было.

Ярослав сказал, что дорога, самое большее, в километре от нас — от силы минут десять, и можно либо всем разделиться и пойти в разные стороны, а через десять минут вернуться назад, либо всем вместе проверить каждую сторону.

В первом случае мы затратим тридцать-сорок минут, во втором при самом неудачном раскладе чуть больше часа, а при удачном — десять минут.

Посовещавшись, решили всё же не разделяться и чётко помечать маршрут, оставив в том месте, где сидели и слышали сигнал, воткнутую в землю палку с пустой сигаретной пачкой на конце, к которой возвращались потом два раза, пока, наконец, не вышли на узкую, изгибающуюся между деревьев асфальтированную дорогу.

Мы провели в лесу меньше суток, а, казалось, будто прожили в нем лет десять, и если не думать об усталости, голоде и грязной одежде, то идти по пустой дороге, наслаждаясь радостью спасения, было здорово.

Мимо нас проехало несколько машин, но ни одна не остановилась. Что, в общем-то, не удивительно. Вид у нас был дикий и страшный.

Одна машина так шарахнулась в сторону, когда Лёха, яростно жестикулируя, кинулся к ней, что чуть не улетела в лес.

На попутку мы не рассчитывали, хотели просто узнать, где находимся и как попасть в ближайший населенный пункт.

Ярослав вспомнил про Хайлендер, Тифон про Зою, Лёха заговорил о еде.

— Ладно, давай своё яблоко, — сказала я Амелину, ощутимо подобрев. — Теперь мне не стыдно.

Он растянул завязки рюкзака и протянул его мне, чтобы я достала сама. Переворошив вещи, только отыскала яблоко, как под руку попалась кроличья маска. Быстро нацепив её, я осторожно подкралась сзади к Тифону и схватила за плечи: «Бу!».

Конечно же он шарахнулся, проморгался, заржал. Затем, сняв её с меня, надел сам и побежал догонять ушедшего вперед и ничего не подозревающего Ярослава.

Я дождалась Амелина, забрала один наушник, взяла за руку и пока шли, кормила его злосчастным яблоком.

Смотреть под Tears Into Wine, как после многочасовых блужданий по лесу парни резвятся, отвешивая друг другу пинки и подзатыльники, было очень забавно.

— Такое чувство, что мы всесильные и бессмертные. А, Амелин? — я дёрнула его за руку. — Ты чувствуешь себя всесильным и бессмертным?

— Бессмертным — однозначно.

— Я хочу пить, есть, у меня отваливаются ноги, но всё равно кажется, что ещё немного и взлечу над этой дорогой.

— Это чудо голодания, Тоня.

— Это просто чудо, Амелин. Всё это, — я распростёрла вперед руку. — Всё-всё чудо.

Он улыбался, кивая в такт песни.

— Я веду себя глупо?

— Ты ведешь себя непривычно.

— Что со мной не так? — потянув за рукав, я остановила его.

Мы уставились друг на друга. Я ждала, что он поцелует, и мы окончательно помиримся. Но вместо этого он сказал:

— У тебя сейчас очень-очень зелёные глаза.

— Зелёные, как вон та ёлка? Как трава? Как папоротник?

— Зеленее всего зелёного, — мне показалось или в его голосе прозвучала скрытая грусть. — Они такие сияющие и счастливые, как будто ты влюбилась.

— Тогда не смотри, — я зажмурилась и подставила губы для поцелуя, но он поцеловал в щёку.

— Ты всё ещё обижаешься на что-то непонятное?

— Нет, конечно. На что мне обижаться?

— Вот и я не понимаю. Но чувствую. Ты мне сам говорил, что нужно открыто рассказывать о том, что тебя тревожит. Так, что тебя беспокоит? Только честно.

Он занавесился волосами.

— Просто устал.

— Ну это ерунда, сейчас дойдем куда-нибудь и отдохнем.

— Нет. По-другому устал. Как будто несу, несу что-то тяжелое и вот-вот надорвусь.

— Что ты имеешь в виду?

— Сам не знаю. Просто чувствую, что устал.

— Костя… — я потрясла его за руку. — А ну быстро развеселись. У меня такое отличное настроение, как ты не понимаешь?!

Он широко покачал нашими руками.

— Так нормально?

— Нет! Давай, танцуй!

Приближения автобуса никто не слышал, он вырулил из-за поворота, как призрак.

Высокий, серебристо-серый, туристический, с огромным нижним отсеком для багажа.

Заметив его первым, Амелин отдёрнул меня на обочину. Я помахала автобусу рукой.

Лёха с Тифоном выскочили прямо перед ним, яростно жестикулируя.

Автобус медленно притормозил и, пока отодвигалась улиточная дверь, мы все, кроме Ярослава, успели слететься к нему.

Держась за поручень, к нам по лестнице спустился низенький лопоухий и круглоглазый мужичок в тонкой белой рубашке с коротким рукавом. На голове у него была плетёная шляпа с лентой.

— Вам куда, детвора?

Тифон только снявший маску, весь красный и взмыленный, утерся широкой ладонью.

— Возьмите, пожалуйста, мы заплатим. До любого цивилизованного места, где можно поесть и позвонить.

— Мы в лесу заблудились, — крикнул из-за его спины Лёха. — Ещё вчера. Дайте глоток воды, умоляю!

— У нас девушка уже еле идёт, — Тифон кивнул на меня.

— Я это заметил, — мужичок лукаво хихикнул.

Конечно, ведь, когда автобус подъехал, мы с Амелиным плясали прямо посреди дороги.

— Мы домой едем. Это не город. Но еда и связь там есть.

— Без разницы куда, — заверил Тифон.

— Едем, едем, — заторопил его Лёха, подталкивая в спину.

— Тогда проходите, — мужчина посторонился. — Мест полно.

В салоне автобуса находилось человек пятнадцать. Немолодые мужчины и женщины туристического вида. Мы поздоровались и прошли в самый конец, где никто не сидел.

Пока шли через салон, пассажиры заметно оживились и засыпали нас вопросами: Сколько нам лет? Откуда идём? Автостоперы ли? И всё в таком духе.

Кресло показалось мне самым мягким автобусным креслом в мире. Я забралась к окошку, Амелин за мной. В ту же минуту неизвестно откуда в руках у меня появилась бутылка воды. Кондиционер дул в лицо, у водителя играла музыка, кто-то на первых рядах негромко подпевал:

«Издалека долго

Течет река Волга,

Течет река Волга,

Конца и края нет.

Среди хлебов спелых,

Среди снегов белых

Течет моя Волга

А мне семнадцать лет…».

Амелин взял мою руку в свою и мы тут же уснули.

Вита

Всю ночь я просидела в кровати с карандашом и блокнотом, мучительно сочиняя сюжет для клипа. В раскрытое окно светила растущая луна, из густой темноты леса вместе с редкими выкриками птиц время от времени доносились звуки, о происхождении которых фантазировать не хотелось. Атмосферы хватало и без того.

Одни зловещие образы сменялись другими. От банальных призраков старого дома и замысловатых подкроватных монстров до вполне себе реалистичной кровавой семейной драмы. Сюжеты теснились, но все казались пустыми, скучными и надоевшими штампами.

Три раза я спускалась на первый этаж, чтобы выпить кофе, и каждый поход занимал минут двадцать — мне удалось запугать себя достаточно, чтобы жаться по стенам и шарахаться от собственных шагов.

И всё же к утру, когда луна уже ушла за дом, а над лесом поднялась ясная, предрассветная полоса, когда весь выпитый кофе давно перестал действовать и глаза неумолимо слипались, когда кругом спало абсолютно всё и мой перегруженный мозг в том числе, вместе с мурашками от свежего ветерка на меня вдруг снизошло вдохновение.

Я лежала на животе на пушистом овечьем коврике и писала, писала, до тех пор, пока пальцы, сжимающие карандаш, не одеревенели от напряжения, а первые солнечные лучи радостно не заблестели, отражаясь в оконном стекле. Поставив финальную точку, я просто переползла на кровать и, не успев насладиться счастьем момента, мгновенно уснула.

Спала беспокойно, но долго. Мозг всё ещё прокручивал варианты страшных историй. А проснулась вся взмокнув от жары со сбившейся простынкой и мучительным чувством жажды.

В комнате пахло апельсинами. Кто-то принес мне их порезанными на дольки и вместе с очищенным гранатом и чашкой зеленого чая, оставил на подоконнике.

Но как бы не хотелось пить, первым делом схватив исписанные корявым почерком листки, я с трепетом перечитала своё творение.

Начиналось с того, что парень — им будет Артём, привозит девушку к огромным решетчатым воротам, через которые в глубине сада виден прекрасный белый дом. Этот дом, как образ их будущей совместной жизни, издалека выглядит прекрасным. Однако, прежде чем войти в ворота, парень и девушка повязывают на запястье друг другу по красной нити, символизирующей любовь.

Затем они идут по прекрасному саду и входят в дом. Вначале вся обстановка вокруг кажется светлой и жизнерадостной. Держась за руки, влюбленные проходят из комнаты в комнату, но с каждой последующей комнатой свет становится всё менее ярким, радость постепенно отступает, и в какой-то момент, девушка внезапно обнаруживает, что она осталась одна. Артём задерживается в комнате, где видит лежащую на столе виолончель. Девушка возвращается за ним, но не находит ни его, ни виолончели. И тут она слышит музыку. Бросается на звук, забегает в комнату, но внутри никого нет. Мелодия же, будто маня её, продолжает звучать, где-то совсем рядом.

В ту же минуту в глубине коридора появляется странная мрачная фигура и медленно приближается. Девушке приходится бежать.

Напуганная и взволнованная она перебегает из комнаты в комнату. Несколько раз даже видит вдалеке своего парня, играющего на виолончели, но каждый раз, добежав до того места, обнаруживает, что он исчез, а музыка уже доносится из другого места.

Цвета постепенно блёкнут, оставляя лишь черно-белый монохром и кроваво-красную нить на её руке. С разных сторон к ней выходят мрачные, демонические личности — участники БТ. Девушка пытается спастись, но те всё равно ловят её и начинают мучить.

Освободившись, каким-то чудесным образом, она бежит прочь из дома. Выскакивает в сад, добегает до ворот, но они заперты. Выхода нет.

Доведенная до отчаяния, девушка решается разорвать красную нитку и тут же оказывается за воротами. Оглядывается назад и видит, что её парень стоит на крыльце. В его глазах мольба и упрек: как ты могла бросить меня здесь одного?

К нему приближаются демоны… Девушке становится его жалко, она хочет вернуться, но ворота захлопываются. Конец.

Я удовлетворенно вскочила, схватила с подоконника чашку и выпила почти залпом.

Не шедевр, конечно, но можно было сделать одновременно очень волнительно, страшно и красиво.

Кроме того, я была очень горда ещё и тем, что смогла написать хоть что-то. В последние полгода я и думать забыла про своё творчество. И внезапно осознав, как сильно мне его не хватало, почувствовала удивительное, счастливое облегчение.

Наспех натянув постиранный, но неглаженный сарафан и схватив ночные записи, я бросилась вниз, чтобы поделиться с Артёмом своими успехами. Но на третьем этаже наткнулась на Егора, красящего стену в одиночестве. Выглядел он расстроенным, а увидев меня, в знак приветствия лишь помахал валиком.

— Ты чего один? — удивилась я.

Поперек лба у него была повязана бандана и волосы смешно топорщились вверх.

— Меня прогнали, — с горьким вздохом пожаловался он. — А я, между прочим, режиссер. Самый главный человек в этом проекте!

Я подошла ближе.

Он был очень живой и забавный в своей искренней непосредственности. Меня так и подмывало рассказать ему про сценарий.

— Кто же тебя прогнал и за что?

— Да эти, — он неопределенно кивнул. — Твой сказал: Давай потом, а Гера наехал, что ему второй холодильник подключить нужно, и чтобы я шёл вкалывать один.

Я оглядела стену. Судя по свежевыкрашенной площади «вкалывал» он недолго или не слишком старательно.

— А у меня вот что, — я показала листы.

— Сценарий? — сунув валик в полное ведро краски, заинтересовался он. — Дай посмотреть.

Но отдавать свои записи я не хотела, там было много ненужного и зачеркнутого, вместо этого мы уселись на прямо на газеты возле ещё нетронутой стены, и я сама прочитала всё вслух.

Егор слушал внимательно, не мигая уставившись в противоположную стену, а когда я закончила, ещё какое-то время сидел в задумчивости.

— Ну, как? Подойдет такое? — заволновалась я.

— Я сейчас каждую сцену увидел, как на экране, — широким жестом он взмахнул перед собой. — Как на хромакее… Жених и невеста. Черное-белое. Красная нить на руке… Демоны, — он почесал подбородок и на нём осталась зеленая полоса. — Дом, лес, девушка и… море кровищи. Вот! Точно. Нужно в твой сценарий крови добавить. Сама подумай, что скажут парни из Бездушной твари, если мы им девчачью меланхолию подсунем?

— Это не меланхолия.

— Всё равно. Должно быть мрачно и жёстко. Пусть демоны в финале её сожрут.

— Но тогда весь смысл теряется.

— Ничего не теряется. Просто твоя история с хорошим концом, а в этой будет реализм. Его демоны её сожрут. Как в жизни.

— Какой реализм, если клип про демонов?

— Не придирайся к словам. Главное — суть. Или может сделаем так, что это её демоны его сожрут? Так ещё более правдоподобно.

Мне стало неприятно, что он хочет всё перевернуть.

— Идея же в освобождении.

— Ладно, хорошо, — Егор порывисто поднялся и размял ноги. — Пусть это будет её освобождение. Просто, когда она разорвет ту нитку, то не сбежит, а ей на помощь придут её собственные, гораздо более мощные и жуткие демоны. Некое абстрактное архетипичное зло. Оттуда из леса. Волки. Да, да. Волки. В данном случае это не штамп, а самый что ни наесть архетип. Её демоны будут представлены в образе волков, а его… ну, допустим, свиней. И они…

— Егор! — я тоже встала. — Если тебе не понравилось, мог бы прямо сказать. Это же история любви, а не о том, кто кого сожрет.

— Неправда! Мне очень понравилось. Отличная история, — его карие глаза весело блестели. — Но кто кого сожрет всегда интереснее.

Никита

Друг Насти, которого она привела с собой, производил впечатление противного ботана. Нет, Дятел тоже производил впечатление ботана. Но то ли я к нему привык, то ли он не казался противным. В любом случае, Дятел был простым, открытым и понятным, как пять копеек. А этот при нашем появлении скорчил такую кислую мину, что мне сразу захотелось треснуть его по очкам, хотя прежде за собой я ничего подобного не замечал.

Впрочем, год, проведенный в компании Трифонова и Криворотова, вероятно, не мог пройти бесследно.

Одет ботан был чистенько, возможно даже дорого, но до отвращения скучно. Аккуратно приглаженные волнистые волосы, на носу очки. Маменькин сынок — не иначе. Это всегда заметно. По Дятлу, например, тоже было заметно, что он «бабушкин сынок». Но его стиль при желании можно было назвать даже винтажным, а этот «друг» смахивал на миссионерский каталог моды.

Настя представила нас друг другу:

— Это Даня, а это Никита и Ваня.

— Не называй меня Даня, — сделал он ей замечание, потом представился сам:

— Я — Марков.

Тоня

Утром после завтрака все, кроме Ярослава, отправились на поле.

Ярослав не пошёл из принципа, и даже не потому что, что накануне поспорил с дядей Петей, а из-за Тифона, с которым сцепился сразу же, как только проснулись.

Тифон фамильярно и, пожалуй, чересчур грубо пнул спящего Ярослава в бок и потребовал идти с нами. Ярослав ответил, что никуда не пойдет.

Тифон настаивал. Ну, и они сцепились. Однако драться на узком настиле второго этажа было тесно, поэтому парни тут же скатились в стог.

Упали, утонули в нем, а когда выбрались, разошлись в разные стороны, словно ничего и не было.

Вита

К съемкам приступили к обеду следующего дня.

Чистенькие, свежевыкрашенные комнаты первого и второго этажей трудно было назвать зловещими или хотя бы устрашающими, а через объектив камеры они смотрелись особенно жизнерадостно.

Так что сосредоточиться решили на третьем этаже, где большая часть комнат оставалась тусклой и обшарпанной. Бочку с краской, валики и вёдра перетащили на балкон. Газеты собрали.

Ребята из БТ были уверены, что арендовали этот дом специально для съемок, поэтому чувствовали себя совершенно по-хозяйски, время от времени возмущаясь отсутствию «нормальных условий» и обслуги.

Они привезли с собой кучу всякой аппаратуры от микрофонов и пультов до широкого плазменного экрана и больших напольных колонок.

С самого утра, подключая всю эту технику, они с Артёмом и Егором выпили на семерых бутылку виски и пребывали, как выразился Егор, в «креативном настроении».

Одну большую колонку установили в коридоре третьего этажа, и заунывно-мрачные, с надрывным экстрим-вокалом Нильса и депрессивным речитативом Рона «Демоны» наполнили весь дом. А вместо прежнего жизнерадостного Зоиного смеха, теперь были слышны только истерические повизгивания Касторки и непрерывный мат Рона. Впрочем, без мата никто из них почти не разговаривал.

Парни, конечно, немного повозмущались насчет свиней, но Егор их быстро убедил, что это хайпово и круто. А главное — дорого! Ведь для перевоплощения их в демонов в клип придется добавить много компьютерной графики.

С Артёмом мы почти не пересекались, он был всё время занят с БТ. Лишь один раз подошел и спросил: "Как дела?" Больше ничего.

Макс с Зоей будто отделились. Постоянно уходили куда-то вместе, ни с кем особо не разговаривали, а встреч с музыкантами избегали.

Владу пришлось смириться с тем, что в ближайшие дни никто ничего красить не будет, поэтому он милостиво согласился помогать Егору с оборудованием.

Мне очень хотелось посмотреть, как проходят съемки, но общество БТ, а особенно Касторки выносить было сложно. Она так развязно себя вела и так откровенно лезла к Артёму, что от этого зрелища становилось неловко и противно. Тот, конечно, в основном отшучивался и просил Даяну "оградить его от общества гормонально неуравновешенных девиц", но сниматься им по-любому предстояло вместе. С учетом сетевой популярности Касторки, это должно было повысить общественный интерес к клипу и сделать ему хорошую бесплатную рекламу.

За все эти дни маме я не звонила, хотя возможностей было полно. Артём постоянно уезжал, чтобы купить что-нибудь для съемок, а в последний раз они ездили с Зоей — брать в аренду свадебное платье для клипа. Но я всё равно с ними не поехала.

Это было неправильно, но отчего-то мне казалось, что даже один звонок домой может всё испортить. Поэтому я просила звонить Артёма. Он был не против, хотя каждый раз возвращаясь, сообщал, что мама разговаривает с подозрением, а моих фотографий ей уже недостаточно, и она хочет услышать голос. Но полицию и службу спасения пока не вызывает, так что версия о том, что меня укачивает в машине, могла ещё какое-то время поработать.

Вита

К вечеру они успели наснимать кучу видеоматериала, и все, набившись в гостиную, на большом экране, подвешенном над камином, просматривали его.

Хохот стоял на весь дом. Многие ещё и выпили хорошенько.

Даже Егор, который с восхищением кружил возле Касторки, то и дело подливая ей мартини, давая прикурить, хихикая над каждой её идиотской выходкой и снимая на камеру, отчего она ещё сильнее распалялась.

Весь коридор второго этажа был заполнен сигаретным дымом. Ели прямо там, наставив тарелки и стаканы на журнальный стол, а когда закончили смотреть, БТ стали включать другие свои клипы, записи концертных выступлений и гастрольных пьянок. Всё это они видели уже тысячу раз, комментируя каждое следующее слово и действие: «О, а сейчас Рон уронит бутылку», «А здесь Нильс забыл слова и вместо этого проорал: фак», «Вот, вот, а тут в автобусе мы застукали Эдика с девочкой из фангруппы». Одновременно с этим, Даяна снимала на телефон то, как мы это смотрим. Складывалось ощущение, будто вся их жизнь состоит из того, чтобы снимать самих себя и потом это смотреть.

Пару раз Макс предлагал переместиться в беседку, но отлипнуть от экрана никто не мог.

Отстраненность Артёма усилилась. И это касалось не только меня.

Он постоянно что-то рассказывал, подкалывал Касторку и парней из БТ, но в его словах проскальзывало всё больше злости и высокомерия. Он запросто, как бы в шутку, кинул горсть чипсов Эдику прямо в лицо. Отпихнул ногой столик, и всё посыпалось на пол, а когда все кинулись поднимать бутылки, чтобы они не успели пролиться, просто сидел и угарал. Силой отнял у Рона очки, надел их, и сколько тот не просил вернуть, только показывал ему средний палец. Он называл Нильса мумией, а Касторке говорил всякие грубые пошлости и унижал. Та, правда, воспринимала это как игру, но в подобном настроении я видела Артёма впервые, и была поражена, что он может быть таким. Единственный, кто совершенно не напрягался из-за происходящего — это Макс. Он сидел себе на подлокотнике кресла рядом с Зоей и время от времени шептал ей что-то на ухо.

Наконец, когда Артём велел мне «сгонять» на кухню и притащить тортик, а услышав отказ, предложил заплатить, я окончательно разозлилась и ушла в мансарду.

Однако минут через двадцать прибежала растрёпанная и взволнованная Зоя и сказала, что мне нужно срочно спуститься вниз, потому что там разгорелся ужасный скандал.

Что случилось она толком не знает, но Артём как-то сильно обидел Касторку, и та теперь безудержно рыдает, и все её успокаивают. Даяна же закрылась с Артёмом в комнате и пытается их помирить. Но Макс решил, что будет лучше, если с ним поговорю я.

Закинув руки за голову, Артём лежал на кровати с балдахином прямо в кедах, но без майки, а увидев меня, радостно воскликнул: «О, Витя! Ты тоже в этой очереди?».

Даяна стояла посреди комнаты, сурово скрестив руки на груди. Перед тем, как я вошла, она что-то раздраженно высказывала ему.

— Хорошо, что ты пришла, — сказала она по-деловому. — Ситуация сложная. Артём напился и пытается испортить нам рекламную кампанию.

— Правда? Это теперь так называется? — удивленно вскинув бровь, он привстал на локте, а потом расхохотавшись снова упал на подушку. — Рекламная кампания!

— Представь себе — да! — Даяна поджала губы, сдерживаясь. — Есть работа, а есть личная жизнь. И это совершенно разные вещи! Ты, Чернецкий, публичный человек. Ну или потенциально публичный. А это значит, что каждое свое движение, каждый чих или вздох, ты должен оценивать, отчётливо понимая, какой на это будет общественная реакция. Ты обязан извиниться перед Дашей! Один её пост и семьсот тысяч человек будут ненавидеть тебя раньше, чем выйдет этот клип. А если они будут ненавидеть тебя, значит их негатив перекинется и на БТ.

— Слушай, идите к чёрту со своим клипом и Дашей. Я не хотел, чтобы вы сюда приезжали, потому что знал, как всё будет заранее. Видишь, Вита, а ты мне не верила.

— А что случилось? — наконец спросила я.

— Вот, вот, давай объясни ей теперь, — Артём снова привстал и показал на меня пальцем.

— Ты же слышала, что я сейчас про раскрутку говорила? — сказала Даяна медленно. — Так вот, для раскрутки клипа или фильма, или чего бы там не снимали, всегда лучше всего работает эмоциональный фактор. Зрители должны верить и сопереживать. Они должны почувствовать естественность и собственную вовлеченность.

— Хватит по ушам ездить! — Артём резко сел. — Скажи ей прямо, что вы меня просите сделать!

— Мы просим просто сделать вид… Подыграть, — уклончиво принялась пояснять Даяна. — Я немного поснимаю и всё. Сегодня, завтра, послезавтра. А потом мы уедем, и делайте, что хотите.

— Им надо, чтобы я переспал с Касторкой.

— Почему ты всё преувеличиваешь?

— Когда она на меня здесь набросилась тебя не было. И сейчас она знаешь, почему истерит? Просто, потому что обломалась. Я ей мог об этом сказать ещё там, при всех, но пожалел.

— Короче ты должен извиниться! — нетерпеливо заявила Даяна. — Пожалуйста, повлияй на него. Ты выглядишь спокойной и разумной. Поговорите тут между собой… И давайте всё уладим по-взрослому.

Не дожидаясь ответа, она обошла меня и вышла, плотно закрыв за собой дверь.

Артём смотрел на меня.

— Давай, я их всех прямо сейчас отсюда выгоню?

— Ты слишком много выпил и вёл себя ужасно, — произнесла я, силясь понять, что произошло на самом деле. Артёму было свойственно со зла сгущать краски, а сегодня он просто превзошёл себя. — И Дашу тоже цеплял. Я же видела.

— Ты вообще слышала, что я сказал? Или тебе в подробностях рассказать, что она говорила и делала? И как мы оказались в этой комнате?

— Нет. Не нужно. Просто извинись перед ней. Даяна права. Будет плохо, если Даша напишет про тебя гадости.

— Что? Извиниться? Может, ты ещё хочешь, чтобы я согласился на их предложение?

— Зачем ты так говоришь? Мне просто не нравится, что вышел такой конфликт. Мы решили это организовать, чтобы сделать тебе лучше, а в итоге, если сейчас всё не исправить, то будет только хуже. Просто извинись. В этом нет ничего зазорного.

— Извиниться за то, что я не захотел мутить с ней, потому что люблю тебя? — в небесных глазах пылало негодование. — Ты сама слышишь, что ты говоришь? Я извиняюсь, только если я поступил плохо, а сейчас я ничего плохого не сделал. Я поступил правильно и хорошо.

— Но иногда в жизни бывают такие моменты, когда извинение – это проявление великодушия и благородства, чтобы не было ссор и конфликтов.

— Значит, ты всё-таки хочешь, чтобы я согласился?

— Я просто хочу, чтобы ты всё исправил.

— Исправил? Да не вопрос… Сейчас пойду и всё исправлю. Делов-то. Но учти, ты сама меня об этом попросила!

Артём вскочил, схватил со стула майку и вылетел в коридор. Я бросилась за ним, но догнать не успела.

Быстрым шагом он вошёл в гостиную и громко выкрикнул:

— Так, народ, давайте-ка собирайтесь. Выдвигаемся бухать и тусить.

— Куда поедем? — Рон отставил в сторону стакан.

— А чёрт его знает? Найдем. Где-то же должны быть места, — Артём подошел к Касторке и, небрежно отодвинув Нильса, подсел рядом. Обнял за плечи и миролюбиво спросил:

— Ну, что? Оторвемся?

Она подняла на него заплаканные глаза, шмыгнула носом и уголки её губ медленно растянулись.

— Оторвёмся.

— Вы же все пили, — поразилась Зоя.

— Тут до города довольно далеко, — сказал Влад.

— И чего? — Артём с вызовом посмотрел на него.

— Давай, рыжик, собирайся, — Рон смачно шлёпнул Зою по попе, и она с разворота двинула кулаком ему в плечо. — Ещё раз так сделаешь, нос сломаю.

Макс одобрительно хохотнул.

— Всё отлично, — Даяна подняла вверх большой палец. — Я не пила. В моей машине легко умещается семеро. Не легко, но впихнем. Проверено. Давайте-ка посчитаем сколько нас…

Они стали считать. Всего одиннадцать человек. Четверым нужно было остаться.

Первой отказалась Зоя, за ней сразу же и Макс. Услышав, что Макс собирается остаться, Артём стал его уговаривать, но тот ни в какую.

— Я с ними, — сказала я.

— Эй, Витя, ты чего? — лицо Артёма вытянулось.

— Всё нормально. Я же болела недавно. Мне не нужно такое.

Он как-то странно посмотрел и недовольно покачал головой.

— Ну, хорошо…

— Я тоже не еду, — вдруг объявил Нильс.

Все переглянулись, но отговаривать его почему-то никто не стал.

Они ещё какое-то время шумно собирались. Вышли на улицу, постояли возле машины, наконец, хлопнули дверцы, и в один момент наступила необычайная тишина.

— Счастье-то какое, — выдохнула Зоя, затем повернулась к Максу и Нильсу. — А сейчас мы дружно уберемся здесь и будем отдыхать.

Нильс хотел что-то возразить, но она уже нагрузила его стаканами и отправила на кухню.

Никита

Вечером с Дятлом вышел довольно неприятный разговор, но я не злился и не раздражался, мне даже наушники не потребовались, чтобы отгородиться от него. Я добросовестно выслушал все упреки и покорно признал, что я «увёл» у него девушку. Такого расслабленного и добродушного настроя у меня уже сто лет не было. Слушал его и улыбался. Просто сидел на матрасе, облокотившись спиной о новые обои, кивал и улыбался. Наконец-то можно было открыть окно и пыльный вечерний воздух казался просто упоительным. По голым плечам и ногам бегали приятные мурашки, и я совершенно не был готов к чему-то отрицательному.

Не преминув в очередной раз пожаловаться, что он неудачник, Дятел сказал, что я, конечно, не обязан, но всё же мог бы поступить «по-братски» и не влезать между ними с Настей.

Я ответил, что не влезал, а лишь развлекал её, пока у них с Марковым шли научные диспуты. Он упрекнул меня, что мы сбежали от них, и я, не отпираясь, признал свою вину, добавив, правда, что придумала это она.

Дятел немного остыл, и тогда я заверил его, что в скором времени у него обязательно появится девушка и не одна, пообещал купить коробку Сникерсов, включил Бумажный дом и позвал смотреть.

Тоня

Ярослав с Тифоном вернулись поздно, и если бы Амелин не договорился насчет номера, нам бы пришлось всё это время сидеть на улице.

А так, до начала той самой дискотеки мы успели успокоиться, обсохнуть и переодеть Амелина в Лёхины джинсовые шорты чуть выше колен и голубую клетчатую рубашку с длинными рукавами. Смотрелось непривычно и свежо. Превратившись в один момент из депрессивного неформала в милого, уютного мальчика Костик выглядел очень умилительно.

После ужина в ресторане мы завалились на диваны в холле главного корпуса.

Тащиться к себе было лень, к тому же Лёха выслеживал тех пепельных блондинок и просил не бросать его. Блондинки, правда, так и не появились, но зато мы познакомились с аниматорами Гошей и Каролиной. У него была козлиная борода и хвостик на макушке, а у неё разноцветные косички и брекеты. Оба в ярко-красных футболках и с плетёными фенечками на запястьях.

Они сами подсели к нам и стали навязчиво зазывать на мероприятия: Дискобар, Караоке, Русское лото, Интеллектуальная игра «МАФИЯ», Турнир по бильярду, Лирические песни под баян…

Вялые и разморенные после еды мы, как морские котики, полулежали друг на друге и вполуха слушали их радостную агитацию. Но баян заставил Лёху оживиться.

— А хотите лирические песни под аккордеон? Могу устроить.

— У нас только баян, — сказала Каролина.

— Жаль, — Лёха снова отвалился на моё плечо. — А так бы я спел.

— А вот спеть вы можете в караоке! — воодушевленно подхватил Гоша. — В девять часов, то есть ровно через десять минут, к вашим услугам в здании главного корпуса откроются двери нашего караоке-клуба.

— Да ну, — отмахнулся Лёха. — Чего у вас там петь? А белый лебедь на пруду качает павшую звезду? Даже с аккордеоном и то веселее.

— Репертуар нашего караоке-клуба весьма широк, — заученным текстом отозвался Гоша. — Вы можете ознакомиться с каталогом произведений у ведущего непосредственно в клубе.

— Не, — Лёха поморщился. — Во-первых, у вас там всё равно никого нет. Перед кем мне там петь? А во-вторых, бесплатно я пою только для друзей.

— А вы кто? — приняв его слова за чистую монету, заинтересовалась Каролина.

— Да так… — с неопределенной многозначительностью протянул Лёха, не успев придумать ничего лучшего.

— Исполнитель? — высказал предположение Гоша.

— Ещё какой, — заверил Лёха.

— Восходящая звезда поп сцены, — подсказал Амелин.

— Чего это поп? И я уже «взошёл». Ещё одно неуважительное высказывание — уволю, — и заметив, что я смеюсь, Лёха добавил: — Обоих.

Гоша с Каролиной никак не понимали, что мы шутим и доверчивое любопытство в их глазах понесло его дальше:

— Это моя подтанцовка, — Лёха небрежно похлопал Амелина по спине. — Я им разрешил тут на дискотеке подработать. У нас перерыв в гастрольном графике.

— А где тебя можно посмотреть? — спросила Каролина. — Или послушать.

— Ну вот он я, — Лёха широко распростер руки. — Смотрите. Слушайте. Наслаждайтесь. Пока танцы не начались.

— Я имела в виду музыку…

— Вы что, не понимаете? — Лёха нахмурился. — Мы вообще-то тут инкогнито. Я вам сейчас скажу, а вы побежите всем направо и налево трепать. Я сюда, между прочим, отдыхать приехал и не хочу под дверьми номера находить бездыханные женские тела. Мне всего этого в Москве хватает.

— У нас здесь не очень молодой контингент, — сообщил Гоша, теребя бородёнку.

— Знаю я ваших немолодых, — Лёха вальяжно откинулся. — Озабоченные тридцати-сорокалетние стервы с пятым размером, накаченными задницами и захватом десантника. Нет уж, спасибо. Я в отпуске.

После этих слов интерес в Гошиных глазах усилился в разы.

— Мы не расскажем, — пообещал он.

— Тоня, объясни им, — с показной утомленностью Лёха положил голову мне на плечо.

— Его фамилия Криворотов, — сказала я. — Только это вам ничего не даст. Потому что с такой фамилией ему пришлось взять сценический псевдоним.

— С какой такой? — Лёха тут же вскинулся. — Всё. Ты уволена.

Амелин громко расхохотался.

— Чё ты ржешь? — фыркнул Лёха.

— Извини, — Костик всхлипнул. — Я не знал, какая у тебя фамилия.

— Ты, наверное, в школе и над словом «многочлен» ржал? — проворчал Лёха.

— А ты не ржал? — утирая слёзы рукавом отозвался Амелин.

— Ржал, — признался Лёха. — И над эбонитовой палочкой тоже.

И они оба, как если бы им было одиннадцать, зашлись в дурацком истерическом гоготе. И вроде немного успокаивались, но потом смотрели друг на друга и всё начиналось по-новой.

Я сказала аниматорам, что это надолго, и они ещё немного посидев, ушли, а мы до самых танцев так и смеялись над разными детскими глупостями и Лёхиными школьными анекдотами, отчего проходившие мимо постояльцы косились на нас с нескрываемым осуждением, полагая, что мы находимся под действием каких-нибудь запрещенных веществ.

В конце концов, к нам подошла милая девушка администратор и очень любезно попросила: или вести себя «прилично», или уйти. Тогда Лёха поднял на неё свои наглые васильковые глаза и с совершенно серьёзным лицом сказал:

— Уходя с урока, мальчик Федя так сильно хлопнул дверью, что с урока ушел и Вася, сидевший на подоконнике.

Девушка недоуменно заморгала густо накрашенными ресницами, а мы забились в очередном припадке хохота.

Подсветка в диско-баре была неоново-голубая. Едва заметные столики мерцали белыми скатертями. Под потолком медленно крутился зеркальный шар, в центре круглой танцевальной площадки лунными улитками ползали его блики.

Мы пришли самыми первыми. Вошли и остановились, привыкая к освещению.

Играла The sun always shine on TV — песня из шазамов, которые слушал Амелин, только с женским вокалом и в танцевальной обработке.

— Тач ми, — как всегда нарочно коверкая произношение подпел будущий лингвист. — Хау кен ит би… Билив ми. Ве сан олвейс шайн он тиви. Этот ванильный кавер совсем не звучит.

— Тебе, между прочим, под эту ваниль всю ночь зажигать.

— Зажигать я могу под любое.

— Если есть топливо, я тоже могу под любое, — Лёха уже приметил барную стойку и прямиком направился туда.

Бармен, парень молодой, но уже почему-то лысый, оказался тем самым Митей, который должен был с нами расплатиться. Увидев, что нас трое Митя озадачился, но Лёха сказал, что он группа поддержки и заказал себе виски с колой.

Музыка играла едва лучше Дискотеки 80-х. Не удивительно, что они с таким трудом раскачивали людей. Митя пояснил, что в выборе плейлистов администрация ориентируется на основной контингент дома отдыха, а тем в основном за сорок.

Народ стал подтягиваться только через час.

Мы с Амелиным без энтузиазма переминались с ноги на ногу под зеркальным шаром, а Лёха допивал третью порцию виски, когда в зал заглянули Лёхины пепельные блондинки.

Заметив, что девушки в нерешительности замешкались в дверях, Лёха тут же выскочил на танцплощадку и, яростно размахивая руками, запрыгал, выкрикивая во всё горло: «Кислотный диджей. Хей! Кислотный мьюзик. Хей! Кислотный пипл…».

Нам, конечно, очень повезло, что он пошёл с нами, потому что одно дело просто уметь «зажигать» и совсем другое — зажигать собой других.

В этом смысле сравниться с Лёхой не мог никто. Это было у него в крови. В его теле и духе, в чувствах и мыслях, в жизненной философии и во всём его раздолбайском естестве. И пускай его танцевальные способности были далеки от Амелинских, энергетический заряд срубал наповал.

Девушки, разумеется, заинтересованно задержались, а те, кто уже пришёл за столики, отвлеклись от своих разговоров. Но самое главное было то, что Лёхе удалось зажечь не только их, но и нас с Амелиным. Ещё через одну песню к нам присоединились две подвыпившие дамы лет пятидесяти, после них семейная пара типа моих родителей, за ними пухлый пивной мужик с угловатой дочкой, года на четыре младше нас, стеснительная одинокая женщина, загорелый до черноты дед, а вскоре и Лёхины девушки.

«Свет… Далеких планет нас не манит по ночам, он может нам только сниться….».

— Летим высоко! — кричал Лёха громче самой Дискотеки Авария, призывно протягивая руки девушкам. — Любить друг друга в небе! Меж звезд и облаков…

Мы скакали под эту ритмичную, жизнеутверждающую музыку и что-то изнутри настойчиво рвалось наружу. Что-то огромное, светлое и мощное, как Лёхин энергетический заряд, что-то абсолютно первородное и бесконечно волнующее, как безупречные движения Амелина, что-то великое, лёгкое и абсолютно космическое, как сама жизнь.

— Впервые во вселенной только мы — улетаем с тобой! — Амелин схватил меня за руку, и остаток песни мы допрыгали в обнимку, а потом, не разлипляясь, перешли на медляк.

Я не видела куда подевался Лёха, и что вообще происходило вокруг, но в какой-то момент к нам подошёл бармен и сказал, что нехорошо постоянно танцевать друг с другом. Нужно приглашать и веселить гостей. Я ответила, что для веселья у них есть аниматоры, но мы всё равно были вынуждены разойтись в разные стороны площадки.

Одной получалось хуже. Скучнее и проще, и если бы в природе существовала должность «антианиматор» я бы справлялась с ней круче всех. Я не умела веселить и навязывать себя другим тоже.

Но танцы были далеко не самым неприятным занятием, которое люди делают за деньги, так что пришлось взять себя в руки и нацепить приветливую улыбку, по ходу вспоминая, что я дочь своих родителей и капелька их тусовочного драйва во мне всё-таки должна присутствовать.

Я бодро приплясывала среди уже довольно плотного скопившегося народа, когда за одним из столиков неподалёку заметила одну из тех девушек, что танцевали с нами в баре 24/7. Ту скуластую брюнетку в шотландке.

Она сидела со скучающего вида мужчиной и, крепко сжимая его руку, с унизительной подобострастностью смотрела ему в глаза. Они молчали.

Я насторожилась. Очень странное, подозрительное стечение обстоятельств. И наша машина, и эта курица в одном месте. Слишком уж явное совпадение. Марков бы сказал, что очевидные вещи всегда составляют основу любой логической взаимосвязи. А с логикой у меня никогда проблем не возникало. Белов, конечно, тоже находился в том баре, но если бы это он оставил Хайлендер на парковке, охранник бы точно об этом знал, даже если был пьян.

Торопливо протиснувшись через танцующих, я отыскала Амелина. С довольным лицом он кружил на вытянутой руке маленькую седовласую бабульку и меня в упор не замечал. Лёха как сквозь землю провалился. А оставить всё как есть я уже не могла.

Парней поселили в этом же корпусе, только на четвертом этаже. Я знала в каком номере, но нашла бы и без этого. В коридоре так сильно тянуло грейпфрутовым дымом, что отыскать из-под какой двери он шёл, не составляло труда.

Я постучала. Открыл Тифон. Резко и быстро, словно ждал. Он был босиком, в трусах и с полотенцем на шее. В мокрых волосах и на переносице ещё поблёскивали капельки воды. Я сделала вид, что ничуть не смутилась.

— С ума сошли? В номерах нельзя курить. Вас оштрафуют.

— Я уже сказал им, — он оглянулся назад.

В приоткрытую дверь я увидела валяющегося на кровати одетого Лёху и Ярослава тоже в трусах, дымящего возле распахнутого настежь балкона.

— Можно тебя на два слова? — я почему-то решила, что рассказать о девушке нужно именно Тифону.

— Ну, — он как был, вышел в коридор и прикрыл за собой дверь.

— Получилось что-то с машиной?

— Получилась полная фигня. Нас развели, как малолетних детей. Ну то есть мы понимали, что разводят, но сделать ничего не смогли.

— Это как?

— Ярославу пришлось накатать заявление об угоне. Завтра они типа проведут «следственные мероприятия»: поедут к тому бару на трассе, опросят свидетелей, сделают фотки и прочую хрень. А потом вернутся сюда, зафиксируют местоположение Хайлендера и запилят отчет, о том, что оперативно нашли машину.

— Всё равно мы бы сегодня уже никуда не уехали.

— Дело не в этом, — Тифон стянул полотенце с шеи и вытер лицо. Дракон замахал крыльями, — Фишка в том, что теперь её нужно снять с угона. А сколько это займет дней, никто не знает.

— Ничего себе! Значит, нам придётся сидеть здесь?

— Пока да. Если, конечно, Ярослав не позвонит отцу. А он не позвонит.

— А они собираются искать того, кто угнал машину?

— Зачем? Им это не нужно. Машина-то найдена.

— Там, на танцах, — я неопределенно махнула рукой. — Я видела одну девушку из бара. И мне показалось странным, что она здесь.

Тифон задумчиво вперился в меня взглядом, отчего создалось ощущение, что это я раздета, а не он.

— Бар тут поблизости и, если бы мы не заблудились в лесу, то добрались сюда очень быстро. Ничего удивительного, что там могли быть люди из пансионата.

— Тогда мне показалось, что она проститутка.

— И что с того?

Я почувствовала себя глупо.

— Ну, ладно. Фиг с ней. Вы уже, наверное, спать ложитесь.

— Собираемся.

— А нам танцевать всю ночь.

— Лёха рассказал.

Тифон замолчал и между нами повисло странное, волнительное напряжение от которого захотелось бежать со всех ног.

— Спокойной ночи, — я развернулась и быстрым шагом почесала по коридору.

— Хочешь, чтобы я с ней поговорил? — крикнул он мне вслед.

Я остановилась. Подумала и вернулась.

— Просто мне она вряд ли сознается.

— А почему ты думаешь, что мне сознается? — он рассмеялся. — Я такой страшный?

— Ты убедительный.

— На самом деле я очень плохо нахожу общий язык с женщинами. Лучше Криворотова попросить.

— Нет. Нужен ты. Лёха сразу начнет флиртовать, а с тобой она сразу поймет, что, в случае чего, у неё могут быть неприятности.

— Предлагаешь запугать её?

— Ну да. Скажи, что мы всё знаем. Что машину нашли и завтра вызовем полицию.

Тифон иронично ухмыльнулся.

— И она сразу всё выложит?

— Ну, не хочешь, как хочешь, — я помялась. — Извини. Думала тебе это интересно. Ради справедливости.

Он тяжело вздохнул и сказал:

— Ладно. Сейчас оденусь.

Нас встретил встревоженный Амелин. Он звонил мне, а я не отвечала. На телефоне почему-то был выключен звук.

Однако ни «шотландки», ни мужика за столиком уже не оказалось. На танцполе тоже. Тифон постоял немного, осмотрелся, затем пожелал нам спокойной ночи и ушёл. Я предлагала ему остаться, но он ответил, что устал и не танцует в принципе.

Тоня

После завтрака Тифон с Ярославом уехали к бару 24/7, чтобы встретиться с полицейскими. И мы снова остались втроём. Спать хотелось невыносимо, тело болело, нога тоже. Однако Лёха, в отличие от нас, выспался и, пребывая в необычайно бодром настроении, жаждал активностей.

Тренажерный зал, теннисный корт, детская площадка, бани, сауна, бассейн, рыбалка, пейнтбол, эмоциональная и психофизическая релаксация.

Я предпочитала психофизическую релаксацию, но Лёха, загоревшись идеей отправить Тифона с Ярославом на пейнтбол, ответил, что это неспортивно.

Амелин выбрал эко-ферму. Поначалу Лёха зафыркал, что это «для детей», но когда услышал, что там можно будет потискать кроликов, обрадованно согласился.

Однако из-за растяжения идти куда-то дальше корпуса я не могла, поэтому в качестве «активностей» предложила им донести меня до фермы на руках. Отчего интерес к кроликам у обоих заметно ослаб. Амелин сказал, что может донести меня до медпункта, а Лёха посоветовал дождаться Тифона, который каким-то волшебным способом умеет снимать боль в мышцах.

Так мы сидели на деревянных качелях, качались и всё шло к тому, что ближайшей нашей активностью станет поход на обед.

Но тут на аллее в сопровождении Гоши и Каролины нарисовались Лёхины блондинки. Аниматоры шли по обе стороны от них и что-то жизнерадостно втирали.

Лёха помахал им рукой. Одна из девушек ответила. Гоша с Каролиной обернулись, заметили нас и с таинственным видом стали перешептываться.

Догадаться о чём, особого труда не составляло. Стало смешно. Девушки определенно заинтересовались. Лёха пригладил волосы.

— Слушайте, — сказал он, настраиваясь на то, что они к нам подойдут. — Можете нормально подыграть? Без подколок и издёвок. Ну, пожалуйста. Вам всё равно, а мне, может, чего обломится.

— Я могу, — охотно согласился Костик. — Хочешь скажу, что ты порнозвезда?

— А я не могу, — сказала я. — Потому что мне смешно, и вот так вешать лапшу на уши ни в чем неповинным людям — некрасиво.

— Ну это же просто розыгрыш, — сказал Лёха. — Баловство. Пранк.

— Обман, он всегда обман, как ты его не назови.

— Господи, как ты с ней общаешься? — Лёха негодующе посмотрел на Амелина. — Строгая, как полицай. Того и гляди резиновую дубинку достанет.

Амелин умилительно расцвёл:

— Зато красивая и тискательная. Сначала бьёт, потом целует.

— Звучит эротично, — Лёха подмигнул мне.

Забыв про ногу, я спрыгнула с качелей. От резкой боли выступили слёзы, но я всё равно сказала, что пойду поищу психофизическую релаксацию, потому что если немедленно не релаксирую, то без дубинки точно не обойдется. Амелин намеревался идти со мной, но я велела ему остаться и поддержать Лёху.

На самом деле, мне было плевать на этих девушек. Если они поверят в чушь про восходящую звезду, значит дуры, а если дуры, то это их проблема. Но присутствовать на этом представлении не хотелось. Я знала, что не удержусь от сарказма и запорю Лёхе весь его пранк.

Тоня

Посетителей в караоке клубе было полно. Именно здесь они пили, пели и уже потом ползли на танцы. Красные бархатные диваны, красная ковровая дорожка между столиками, красная с золотом драпировка стены на сцене. Ведущий в красном двубортном пиджаке.

При всей моей любви к красному — на редкость безвкусное, допотопное и душное место. Если бы не Лёха, я бы и минуты там не задержалась. Но он очень настойчиво просил прийти и, что бы не происходило, делать вид, что всё очень круто и так задумывалось.

Марина с Лилей были уже на месте. Лёха познакомил меня с ними. Амелин просто кивнул. Он был не в настроении и идти не хотел. Я тоже не хотела, но Лёха сам зашёл к нам и слёзно умолял «не бросать», потому что Тифон с Ярославом умотали в тренажёрку.

Больше всего при этом Лёху возмущало то, что Трифонов, с которым он так и не помирился, столько времени проводил с Ярославом, считавшимся долгие годы их заклятым врагом. Раньше Тифон приходил в бешенство при одном только упоминании его имени, теперь же они спокойно обсуждали машины, боевых чемпионов, футбол и даже смеялись. Лёха дулся на них с детской капризной ревностью и, якобы не желая оставаться с ними в одном номере, надеялся, что Марина с Лилей оставят его ночевать у себя. О чём так прямо им и заявил минут через пять после того, как мы пришли.

Девушки посмеялись и спросили кто такие Тифон с Ярославом, Лёха ответил, что это тупоголовые, раскаченные пацаны, у которых проблема с гормонами и самооценкой. Марина поинтересовалась, почему ему приходится жить в одном номере с подобными ребятами, и Лёха не нашёл ничего лучшего, чем сказать, что они его телохранители.

Блондинки поверили, а я пожалела, что парни его не слышат.

— Как-то раз, — подключился Амелин. — Когда Лёха выступал в Сургуте, к нему в номер заползла змея. И ему пришлось забраться на шкаф и сидеть там до тех пор, пока не пришёл Тифон и не разорвал её голыми руками.

— Да ладно? — ахнула Лиля. — Прямо живую змею разорвал?

Мы втроём сидели на одном диване. Девушки через столик напротив.

— Ага. Питона.

— Странно, — захлопала ресницами Марина. — Откуда в Сургуте питоны?

— Питоны везде могут быть, если живешь на одном этаже с гастролирующим цирком, — не моргнув и глазом ответил Амелин.

Его умение задуривать голову неправдоподобными историями стоило занести в Книгу рекордов Гиннеса.

— Но питон огромный. Толстый и сильный. Разве его можно разорвать? — ещё немного сомневалась Лиля.

— Тифон может. Он очень крутой, — Амелин убедительно закивал и повернулся ко мне. — Да, Тоня?

— Странное имя – Тифон, — сказала Марина. — Старославянское?

— Почти, — с таинственным видом, будто собирается сказать нечто важное, Амелин наклонился к ней:

— Младшего между детьми, Тифоея, Земля-великанша

На свет родила, отдавшись объятиям Тартара страстным.

Силою были и жаждой деяний исполнены руки

Мощного бога, не знал он усталости ног; над плечами.

Лица обеих девушек сделались растерянными и одновременно заинтересованными.

— Над плечами сотня голов поднималась ужасного змея-дракона.

Влагу несущие ветры пошли от того Тифоея,

Все, кроме Нота, Борея и белого ветра Зефира.

И хотя я знала, что для Амелина подобные публичные чтения сродни детской шалости и, не смотря на внешнюю патетику, это лишь глум и прикол, всё равно каждый раз сама попадалась на крючок его тёмного магнетического обаяния.

Почувствовав, что ему удалось захватить наше общее внимание, он повеселел и продолжил ещё с большей страстностью:

— Ветры же прочие все — пустовеи, и без толку дуют.

Сверху они упадают на мглисто-туманное море,

Вихрями злыми крутясь, на великую пагубу людям;

Дуют туда и сюда, корабли во все стороны гонят

И мореходчиков губят. И нет от несчастья защиты

Людям, которых те ветры ужасные в море застигнут.

Дуют другие из них на цветущей земле беспредельной

И разоряют прелестные нивы людей земнородных,

Пылью обильною их заполняя и тяжким смятеньем.

— Ну, хватит уже про Тифона, — первым очнулся Лёха, сообразив, что интерес к его персоне внезапно отошел на второй, даже на третий план.

Девушки продолжали зачарованно смотреть на Амелина. Заметив это, тот довольно просиял и щёлкнул в воздухе пальцами, будто снимая гипноз.

— Ну, хватит, так хватит.

В эту же минуту в зал с громким смехом и возгласами ввалились те самые парни из столовой. Тимур и компания. Лилия с Мариной, как по команде, съехали под столик.

— Спрячьте нас, — прошипела одна из них.

Амелин пересел на их сторону, закрывая собой.

— Они ужасные, — пожаловалась Лиля, принимая прежнее положение, когда вся компания прошла мимо нас в глубь зала. — И настырные.

— Я из-за них вообще не хотела никуда идти, — призналась Марина. — Давайте уйдём?

— Отличный план, — обрадовался Лёха. — Сейчас спою и уйдём.

Никита

Возвращался я в чудесном настроении. Слушал Lighters, и когда выходил из метро, вдруг поймал себя на том, что подпеваю в голос. Смешно и глупо.

Вечер был ещё тёплый, но уже глубоко августовский, с холодным ветерком и едва ощутимыми запахами приближающейся осени.

После антикварного магазина мы с Настей и Сашей ещё долго гуляли по Москве, просто ходили по улицам, сидели в кафе, фотографировались и болтали обо всём подряд. Неожиданно неловкая, обременительная ситуация превратилась в удачное и даже приятное стечение обстоятельств. Во-первых, я не только смог окончательно определиться в своих симпатиях, но и сравнить их, а во-вторых, мы просто отлично провели время, и я был освобожден от терзаний совести, предпочти прогулку с одной из них.

К тому же Саша с Настей сошлись на удивление быстро и мне совершенно не пришлось напрягаться, развлекая их, они повели себя так, словно знали друг друга тысячу лет и сами развлекали меня. Саша оказалась значительно бойчее и разговорчивее, чем я привык видеть её в лагере. В ней было что-то немного мальчишеское и авантюрное. Настя же в своём тян-образе продолжала оставаться милейшим созданием на земле.

Сначала мы с Настей завезли Сашу к бабушке, чтобы она не потерялась, и прощаясь, Настя ни с того ни с сего вдруг позвала её поехать в Капищено с нами. Наверное, просто так сказала, из вежливости, однако Саша немедленно согласилась, сказав, что раз ей не придётся ездить в больницу, то она лучше поедет с нами, чем ей придётся оставшиеся каникулы «тухлить» дома.

От неожиданности такого поворота растерялся, а Настя охотно объяснила ей, где мы встречаемся утром.

Потом я проводил её саму. Мы немного постояли у подъезда, и я нечаянно признался ей, что в лагере, испытывал к Саше определенную симпатию. Настя сказала, что сразу так и подумала. Я удивился, отчего в таком случае, она сама настояла забрать Сашу с вокзала, но спрашивать не стал, давно смирившись с тем, что женские поступки находятся вне зоны моего понимания; и нужно их просто принимать или не принимать.

Мы довольно сдержанно попрощались, хотя меня просто распирало от скопившихся за день положительных эмоций. Но назавтра нам предстояла дальняя поездка и ещё несколько дней вместе, так что самое волнительное я решил отложить на потом. Чтобы хорошенько настроиться и поддержать это приятное волнение предчувствия внутри себя, с замиранием сердца фантазируя о том, как сделаю первый шаг.

В том, что Настя откликнется на него сомнений не было. Но вовсе не из-за излишней самоуверенности, просто то, что уже витало между нами ни с чем другим спутать было невозможно.

Так я и шёл до самого подъезда, плавая где-то в ночной синеве августовского неба и напевая вслух, когда вдруг возле самого подъезда чуть не врезался в припаркованный у тротуара большой чёрный внедорожник.

Поднял голову и похолодел.

У лупоглазого было такое лицо, словно он предпочел бы не просто убить меня на месте, а скорее сожрать — медленно и со смаком.

Несколько секунд мы смотрели друг на друга, потом я дернулся назад, но он быстрой подсечкой тут же сбил меня с ног. Я упал на четвереньки, рюкзак свалился на асфальт. С другой стороны подскочил носатый.

— Где Артём? — спросил лупоглазый.

— Я уже сказал, его нет в Москве, — жалкая попытка изобразить партизана не увенчалась успехом.

Носатый пнул в бок. Затем забрал рюкзак, обшарил карманы, вытащил телефон и, схватив за шиворот, поднял на ноги. Очень резко поднял, да ещё и встряхнул так, что желудок отозвался спазмом.

У него был не только длинный шнобель, но и на редкость мерзкая, гадливая улыбка.

— Вы сказали три дня, — прохрипел я.

— Три дня прошло, — рявкнул лупоглазый.

— Вы были в четверг, а сегодня только воскресенье.

— Пятница, суббота, воскресенье, — загнул он перед моим носом пальцы. — Считать не умеешь?

Спорить не имело смысла.

— Я честно ничего про Артёма не знаю, — снова завёл я. — Клянусь. Всё, что говорил — правда. Но к сентябрю он вернется. Это точно.

Мои доводы их не убедили, и они легко справившись с моим коротким, но яростным сопротивлением, запихнули меня в машину.

За рулём сидел третий парень, который, обернувшись, сразу предупредил, что если я буду орать, то он отрежет мне язык и запихнет в глотку.

Я притих. Негромко играла музыка. Было темно, горели фонари и от нервов я совершенно не узнавал где мы едем. Такого очумелого, панического страха я не испытывал никогда.

— У меня нет денег, честно. И у моих родителей нет. И достать неоткуда, — спустя пару минут предпринял я новую попытку договориться. — Если я не вернусь сегодня, меня будут искать.

Прикинув вероятность того, что искать начнут прямо сегодня, я понял, что меня успеют сто раз убить и там, где закопают, вырастет трава. Это показалось дико несправедливым и ужаснуло настолько, что во мне снова включился Тифон и я перешел в наступление.

— Вы в курсе, что это вообще не по понятиям? Это называется беспредел. Вы кто? Беспредельщики? Отморозки? Я не должен отвечать за то, на что не подписывался. У меня есть друзья, которые за меня впрягутся.

На самом деле, варианты были так себе. Тиф со своими клубными приятелями, Яров с отцом фсбшником, Артём, у которого есть личный адвокат.

Сидевший рядом со мной носатый сунул мне в руку мой телефон.

— Один звонок домой. Скажешь, что остался у друга. Вякнешь про нас — будет плохо.

Трясущимися руками я набрал Дятлу.

— Я сегодня не приду, — сказал загробным голосом. — У друзей останусь.

— Каких друзей? — он насторожился.

— Ты не знаешь, — ответил я после небольшой паузы.

— Ты там с Настей, да? — протянул тупоголовый Дятел обиженным тоном. — Всё ясно.

И отключился.

Ехали мы от силы минут двадцать, но мне это время показалось вечностью. Стадии паники и агрессии миновали, и когда, наконец, остановились, я пребывал в апатично-индифферентном состоянии вот-вот грозящим перейти в истерику.

К счастью, меня привезли не в лес, не на склад и даже не на цементный завод, а в обычный московский двор. На улице ещё было полно прохожих.

Парни вышли и велели вылезать. Я вылез. За время поездки, единственно полезной информацией, которую мне удалось узнать, было то, что лупоглазого называли Гашишем, а носатого — Харей.

Вошли в единственный подъезд высокого дома и поднялись на одиннадцатый этаж.

Дверь нам открыл тридцатилетний мужик с неприятным обветренным лицом.

— Это ещё кто? — он оглядел меня.

— Хакер, — ответил Гашиш.

— Если угробит мне комп, я ему руки переломаю, — пригрозил мужик, ткнув кулаком мне в живот.

Я понятия не имел о чем речь, но главное, что убивать меня они вроде бы не собирались, во всяком случае прямо сейчас, и это слегка успокаивало.

В квартире были ещё люди. Грубые мужские подвыпившие голоса доносились со стороны кухни.

— Короче, — сказал Гашиш, затолкав меня в маленькую захламлённую комнату, где на узком столике под окном стоял ноутбук. — Нужно с Ютуба удалить видео. Сделаешь — свободен. Не сделаешь, будешь сидеть пока Артём не вернется. Всё ясно?

— Я не хакер. И вообще в этом не разбираюсь, — честно признался я.

— Мне пофиг, — ответил Гашиш. — Будешь сидеть, пока не разберешься.

— Удалить видео на Ютубе может только тот, кто его разместил.

— А для нас удалишь его ты, — Гашиш возвышался надо мной, как скала.

— Не думаю, что у меня получится. Я же просто пользователь. И уж точно не хакер.

— Слышь, это не обсуждается, — по выражению его лица я понял, что объяснять бесполезно.

— А можно мне телефон позвонить и посоветоваться?

— Нет. Сделаешь всё — получишь телефон. Считай, что ты на ЕГЭ, — он заржал и, отодвинув стул, силой усадил меня на него.

— Вперед.

Я пошевелил мышкой и экран ожил. На заставке — пальмы. Ткнулся в Хром. Гашиш стоял за спиной. Ютуб загрузился.

— Видео называется «Картошки возьмем», — сказал он тихо, будто доверяя тайну. — Смотреть не обязательно. Работай. И не чуди. Вон, Хрыч за тобой присмотрит.

Он кивнул куда-то в угол. Я пригляделся и с трудом различил среди вороха тряпья на небольшой застеленной кушетке бледное лицо.

Первым делом, когда Гашиш вышел, я посмотрел видео, которое требовалось удалить и посмеялся от души. На нём были Гашиш, Харя и водитель. Точно также, как меня, они пытались затащить в машину Артёма, а тот активно сопротивлялся, но вдруг, появилась какая-то женщина, по всей вероятности мать Гашиша, и отхлестав его по лицу шарфом, приказала: «Марш в магазин. Картошки возьмём!».

Аккаунт, с которого было залито это видео, очевидно, принадлежал Максу, он же, судя по всему, его и снимал.

Хрыч громко сопел и возился в своём гнезде. На кухне то и дело раздавались неприятные выкрики. Комната напоминала пещеру. В темноте окна отражалось голубоватое мерцание монитора.

Я добросовестно забил в поисковик браузера запрос: «Как удалить чужое видео с Ютуба?» и, потратив около пятнадцати минут, выяснил, что это действительно можно сделать, но быстро точно не получится. А с одного аккаунта и подавно. Суть способа состояла в том, чтобы неугодный ролик получил как можно больше жалоб в техподдержку, тогда при большом количестве страйков — это так там называлось, техподдержка бралась за рассмотрение претензии.

Ещё можно было запустить палевную, очевидную накрутку лайков, тогда ролик попал бы в категорию «накрутка» и был бы забанен. Но для всего этого нужны были люди, время и деньги.

В ВК я вошел, вспомнив пароль лишь с пятой попытки. Просто понятия не имел, что ещё делать и куда писать. Но чуваки были действительно совсем тупоголовые. Какой смысл отнимать телефон, если есть доступ в сеть?

Не долго думая, я быстро настрочил Дятлу сообщение — SOS и только потом заметил, что его нет в сети. Обычно с утра до вечера сидит, а в кое-то веки понадобился по-настоящему — пропал.

Было бы здорово попросить кого-нибудь ему позвонить, чтобы вошел в сеть. Но разумеется, на память его телефон я не знал. Даже свой городской не знал, потому что переехал к папе всего год назад и никогда по нему не звонил.

Я снова занервничал. Мне срочно нужна была хоть какая-то помощь или хотя бы совет.

Немного подумав и решив, что за спрос денег не берут, я написал Маркову, который был вполне себе онлайн.

Тот, конечно, сразу начал выпендриваться и набивать себе цену, но когда я со всей серьёзностью объяснил, что это вопрос жизни и смерти, немного смягчился и ответил, что должен подумать.

Но тут как раз объявился Дятел, прочёл моё сообщение, и вместо того, чтобы ответить что-то вразумительное, прислал стикер, изображающий ужас.

Разозлившись, я написал, что уже обратился к Маркову и он может отдыхать.

Дятел оскорбился, но ответить я ему ничего не успел, потому что в комнату с бутылкой пива вошел Гашиш.

— Ну, чё как?

— Разбираюсь, — я быстро свернул окно с ВК. — Это можно сделать, только не быстро и нужны деньги.

— Ну понятно, — он покивал.

— Я за сегодня не успею, — для большей доходчивости пояснил я. — Давайте сделаем так: вы меня сегодня отпустите, а я прямо завтра поеду к Артёму, и мы спокойно удалим это видео.

— Ты же клялся, что не знаешь, где он.

— Я правда не знаю, но меня отвезут.

Гашиш задумался.

— Не. Давай работай. Знаю я вас: свинтишь и с концами.

— Не свинчу. Честно.

— Пусть твой брат едет, а ты у нас в заложниках побудешь.

Хрыч в углу закряхтел. Гашиш вышел.

А когда я вернулся в ВК, оказалось, что Дятел уже успел создать беседу для нас троих: его, Маркова и меня, и к моменту моего появления, у них уже шла бурная дискуссия, сводящаяся к тому, что за одну ночь сделать ничего не получится.

— Тебе нужно оттуда сбежать, — посоветовал гениальный Дятел.

— Это квартира, одиннадцатый этаж и тут толпа народа.

— То, что толпа народа – это хорошо. Можно скрыться незаметно, — написал Марков.

— Нельзя. Тут сидит какой-то хрен и пасёт меня.

— Отпросись в туалет и разведай обстановку. Я так всегда делаю, когда мне что-то нужно, — предложил Дятел.

Дятел может и фигню предлагал, но мысль насчет туалета не покидала меня с того самого момента, как оказался в машине Гашиша. Я свернул ВК и поднялся.

Хрыч посмотрел на меня одним глазом и проскрипел:

— Куда?

— В туалет.

Он закрыл глаз и я вышел. Мужики сидели на кухне и бухали. Их было довольно много.

— Куда? — подсёк меня Харя.

— В сортир.

Он вышел с кухни и, пока я был в туалете, ждал, а потом проследил, чтобы я вернулся в комнату.

Хрыч, неопределенного возраста, странный, сухой человечек, выбравшись из вороха тряпок, сидел на кровати и держал в руках «Всё зелёное», возле его ног валялся мой выпотрошенный рюкзак.

— Не трогай, — я бросился к нему и резко вырвал картину.

Поднял рюкзак, запихнул её туда и повесил к себе на грудь.

— Красивенькая такая, — елейным голоском хрипловато проговорил Хрыч. — Такие чудесные глазки и носик. И зелёные туфельки… Те самые.

— Угу, — я ждал, когда он снова заберется в свой угол, и можно будет вернуться к переписке.

— Продай, — вдруг попросил он. — Сколько хочешь за неё?

— Она не продается.

— А хочешь на велосипед обменяю?

— Нет.

— Ну, пожалуйста.

— Нет.

— Я скажу Гашишу, что ты ничего не делаешь и собираешься сбежать.

— Я не собираюсь сбегать.

Хрыч грустно вздохнул.

— А хочешь… — он хитро прищурился. — Я тебя выведу отсюда? Вот прям так, что никто не заметит.

— За картину? — я задумался.

— Ага.

Предложение было очень соблазнительное. Я мог её отдать, а Тифону просто вернуть деньгами, как он и хотел. Но при этом я чувствовал, что это будет какой-то неправильный, нечестный расклад. Будто пожертвовав ей за своё освобождение, я предавал Тифона.

Глупость несусветная, но ощущение было именно такое.

— Нет. Не могу, — ответил я. — Она не моя.

— Как жалко… — протянул Хрыч и снова исчез в углу кровати. Глаза прикрылись.

Я сел за комп.

Пока я ходил, эти два умника успели накатать двести семьдесят два сообщения. Читать всё времени не было.

— Мы придумали. Мы сейчас туда к вам девчонок вызовем, — написал Марков, когда я сообщил, что вернулся.

— Каких ещё девчонок? — я обалдел. — Зачем?

— Ну как каких? Понятно каких. Стриптизерш, — пояснил он. — Чтобы отвлечь хозяев.

— Я же теперь миллионер, — приписал Дятел с улыбочкой.

Я ещё больше обалдел. Чего угодно мог от них ожидать, кроме такого.

— Пока они веселятся, ты просто уйдешь и всё, — разъяснил Дятел.

— Отличный план. Просто шикарный. Есть только одна проблема. Я понятия не имею где нахожусь и адреса, естественно, не знаю.

— Может спросить у кого-то там? Сказать, что для удаления ролика нужно.

— Ага. Ещё и дверь попросить отпереть.

— По идее, если у тебя есть интернет, то если попасть в админку провайдера, можно было бы вычислить и адрес, — предложил Марков.

— Ну ты что? Это всё равно, что в Белый дом проникнуть, — запротестовал Дятел.

И они снова заспорили, а я начал прикидывать, что если Дятел поедет в Капищено без меня и расскажет обо всём Артёму и Максу, то возможно во вторник меня отпустят. Если, конечно, ненароком ничего не произойдет непредвиденного и меня тут реально не прибьют.

Потом внезапно Дятла осенило:

— Я придумал! Ты можешь узнать адрес через платёжные квитанции. Я, когда бабушке комуналку оплачиваю через Мосгоруслуги, там всегда сохраняется вход в личный кабинет. Попробуй зайди. А вдруг повезет? На край проверь почту. Туда тоже квитанции приходят.

Ещё одна бредовая идея. Но компьютер принадлежал хозяину. Он сам об этом сказал, так что чисто теоретически вариант Дятла мог оказаться рабочим.

Я вбил в поисковик Мосгоруслуги и действительно без труда вошел в личный кабинет. Отыскал в разделе ЖКХ адрес, записал его и отправил в беседу, после чего, оплатив картой Маркова, «умники» вызвали стриптизёрш и велели ждать. Оставалось надеяться, что это адрес именно этой квартиры.

— А дай ещё одним глазком на свою картинку взглянуть, — неожиданно подал голос Хрыч, заметив, что я смотрю в окно.

— Она называется «Всё зеленое», — сказал я и, решив, что перед побегом, нужно его немного задобрить, достал картину.

Дрожащими пальцами Хрыч взял её у меня из рук, зажёг над собой лампу-прищепку и долго всматривался в зелень, затем тихим голосом произнёс:

— Какая же она миленькая.

— Кто?

— Сестренка моя покойная.

— Ты видишь здесь свою сестру?

Несмотря на возраст, язык не поворачивался обратиться к нему на «вы».

— Славненькая, милая крошка. Мамочкина любимица.

Наклонившись над картиной, он принялся раскачиваться и смотрел так, и будто действительно кого-то видел там. На глазах появились слёзы.

В тот же момент раздался пронзительный звонок, за ним звук отпираемой двери и удивлённые возгласы. Мужские, женские, общий смех.

Я подождал немного, Хрыч так и сидел раскачиваясь, даже когда я встал, приоткрыл дверь и выглянул в коридор, не взглянул на меня. Кто-то включил громко музыку, выстрелила бутылка шампанского. Путь к побегу был открыт. Оставалось только забрать картину и телефон.

Телефон лежал в коридоре на полке с ключами, там их много было навалено. Это я заметил, когда в туалет ходил, а вот с картиной дело обстояло сложнее.

Я потянул за край, но Хрыч вцепился в неё, как полоумный. Затрясся весь, как Дятел в эпилептическом припадке.

Я вернулся за компьютер и какое-то время сидел, изображая, что очень занят, затем позвал:

— Эй. Мне нужна твоя помощь.

— Что такое? — вскинулся Хрыч.

— Подойди. Это важно.

Отложив картину, он сполз с кровати, и прихрамывая подошёл.

— Левой рукой жми на букву Ё, а правой на плюсик и держи так. Только ни в коем случае не отпускай, иначе ничего не удалится. Я сейчас отойду, а ты держи.

— Куда это?

— Нужно. С Гашишем поговорить.

— Картину только оставь, — закричал он, заметив, что я забираю «Всё зелёное».

— Не могу. Ты отвлекаешься, а если отпустишь пальцы, всё слетит.

Он издал странный звук, похожий на хнык.

Я сунул картину в рюкзак, закинул на плечо и снова выглянул в коридор. Радостные повизгивания на кухне и смех свидетельствовали о том, что путь открыт.

Забрал телефон, отпер замок и, выскочив на площадку, помчался вниз по лестнице.

Вылетел на улицу и бежал, бежал, бежал просто через дворы и дороги, куда глаза глядят.

Стояла глубокая ночь, не было ни людей, ни машин, светили фонари, а я бежал и бежал в радостном адреналиновом запале, пока внезапно не остановился посреди пустой проезжей части.

Это был обычный автомобильный перекресток, на котором неожиданно все светофоры загорелись зеленым. Такое иногда бывает: сбой в электронике, маленькое городское чудо. Иди куда хочешь, делай, что хочешь — везде зелёный.

— Я свободен, — закричал я Дятлу в трубку. — Смотался!

— Круто! — еле слышно прошептал он.

— Я домой уже не пойду. Встретимся возле кинотеатра. Собери, пожалуйста, мои вещи. Только, если будешь выходить из дома, смотри, чтобы этих уродов не было.

— Где же ты будешь всю ночь?

— Да какое ночь? Уже два тридцать восемь. Пока до дома дойду утро наступит.

— Пешком?

— Конечно. Всё равно метро не работает.

Вита

Приятная тяжесть руки на плече — самое лучшее из всех пробуждений. Это означало, что всё спокойно, хорошо и мирно. Артём мог спать очень долго и будить его не хотелось, поэтому я снова попыталась заснуть, но голова неприятно гудела и дико хотелось пить.

Можно было попытаться аккуратно выбраться, но оторвись я от его плеча, и он сразу проснется. Так было всегда. Тут же откроет глаза и спросит: «Куда пошла?». Будто я могла уйти куда-то далеко. Поэтому стоило немного потерпеть, в конце концов, от утренней жажды никто не умирал. Дыхание под щекой было ровным и тихим. Уютным и усыпляющим.

Я прислушалась к стуку его сердца и одновременно, мгновенной вспышкой озарения перед глазами промелькнул опрокинутый столик, рыдающая Касторка, их отъезд в клуб, но прежде, чем память окончательно выстроила всю цепочку событий, и я обнаружила в ней тёмные пятна, до меня вдруг с ужасом дошло, что это не Артём. От него пахло совсем иначе и сердце билось совсем по-другому.

Подскочив, я открыла глаза и то, что предстало передо мной повергло в несказанный шок. Такой сильный, что я сидела оцепенев несколько секунд, по крупицам собирая своё расколотое сознание. Я ли вообще это?

От моего резкого толчка Макс тоже проснулся и с тем же недоумением уставился на меня.

С другой стороны от него, разметав рыжие волосы по подушке и его плечу, спала прекрасная, но совершенно обнаженная Зоя. Макс тоже был полностью раздет. И только после осознания этого факта, схватив свою простыню, я прикрыла себя.

— Доброе утро, — сказала я, просто потому что нужно было что-то сказать.

В первой половине дня солнца с этой стороны не было и Зоина рыжина очень гармонировала с тёмным оттенком свежевыкрашенных зелёных стен.

Что думать я совершенно не знала. Растерянность и недоумение в тот момент были сильнее стыда.

Макс медленно повернул голову и посмотрел на Зою. Затем ровным, совершенно невозмутимым голосом, словно это в порядке вещей, спросил:

— Что было?

— Я не помню, — потрясенно прошептала я. — Вообще. Напрочь.

— Очень обидно. Потому что я тоже. Может она нам расскажет? — он кивнул на Зою.

— Этого не может быть, — сказала я.

— Чего не может?

— Ну чтобы мы с тобой… И вообще…

— А как теперь узнаешь?

— Это какая-то безумная ситуация, — я увидела на полу свои вещи. — Отвернись, пожалуйста.

Макс перевернулся на бок и улёгся, разглядывая съехавшую с его плеча Зою.

Сам он одеваться особо не торопился.

— Макс! — прикрикнула я на него. — Ты совсем?!

— Извини, я ещё не проснулся, — он накинул на Зою простынку. — У тебя голова не болит?

— Ещё как болит.

— Что мы пили вчера?

— Последнее, что я помню, это как все уехали, а мы вчетвером остались…

— Вчетвером, — повторил Макс. — С нами был ещё этот… Белый червь.

Он сел на кровати и огляделся.

— Где моя одежда?

Я подобрала с пола вещи Макса и кинула ему.

— Вспомнил! Малиновый дайкири, мать его. Шуруповертом взбивали.

Настала очередь отвернуться мне.

— А они вернулись?

— Если вернулись, то случится что-то ужасное! Артём нас точно убьёт. Он уже говорил про такое. Он злился даже на ровном месте.

— Можешь не рассказывать. Я что, Чернецких не знаю? Но это если только он в курсе, что мы здесь. А раз мы ещё живы, то он не в курсе.

— Но, Максим, я ведь не могла так поступить. Это точно. Честное слово не могла.

— Да что ты передо мной-то оправдываешься? Я тоже не мог.

— Просто ты тогда говорил, что… «тоже имеешь право» и всё такое.

— Прекрати, пожалуйста, — одёрнул он. — И успокойся.

Макс резко замолчал, и я повернулась к нему.

Он стоял замерев с футболкой в руках и смотрел на свой валяющийся на полу мобильник.

— Мы точно не сами раздевались. Я всегда кладу телефон под подушку. Всегда. Стоп, — он поднял телефон. — Я вспомнил. Этот Нильс… Малиновый Дайкири. Идём.

Мы вышли в коридор и сразу услышали негромкое, но звучное пение. Голос Егора:

«И то, что было, набело, откроется потом

Мой рок-н-ролл — это не цель и даже не средство

Не новое, а заново, один и об одном

Дорога в мой дом и для любви это не место».

— Они приехали, — ноги тут же подкосились.

— Прекрати вести себя, как нашкодивший щенок! — Макс схватил меня за руку и потащил за собой.

Егор нашёлся на третьем этаже. Он стоял перед вёдрами с краской, задумчиво глядя на стену, и просто пел.

— Вы давно приехали? — требовательно спросил Макс.

— Час назад где-то. Народ сразу по кроватям. А у меня ни в одном глазу. Наоборот, тонус такой и бодрость. Даже покрасить захотелось. Герасимова порадовать, — он и в самом деле выглядел удивительно свежим. — А народ наверняка только к вечеру оживет. Весь съемочный день запорот.

— А где Артём? — осторожно спросила я.

Егор как-то неопределённо замялся.

— Разве его здесь нет?

— Он же с вами уехал.

— Ну, там небольшая проблема получилась, — взгляд у него всегда был хитрый. — Дело в том, что Артём с нами не приехал.

— Как так? — Макс нахмурился.

— Мы доехали до пригорода и зашли в одно заведение. Нормальный, кстати, клуб оказался. Для меня нормальный. Я же особо и не был, если честно, нигде…

— И? — нетерпеливо перебил его Макс.

— Я не знаю, мы веселились, веселились, а потом кто-то сказал, что Артём ушёл.

— Куда ушел? — не поняла я.

— Никто не знает. Ему звонили — не отвечает. Пошли искать. Всё кругом облазили — нет нигде. Уже рассвело. Решили, что он вызвал такси и сюда вернулся. Он что? Не вернулся?

— Вот же дерьмо! — выпалил Макс. — Что за утро такое?!

Макс рванул на второй этаж, в комнату, которую со дня приезда они формально занимали вместе. Мы с Егором за ним.

Первым делом Макс нашел в ящике тумбочки документы и ключи от Пандоры. Затем достал из шкафа виолончель.

— Его не было, — резюмировал он, снова выскочив в коридор.

— Это дедуктивный метод? — весело поинтересовался Егор.

— Он самый, — Макс шел так быстро, что мы еле бежали за ним. — Если бы Тёма вернулся, то либо поднял на уши весь дом, либо отправился музицировать — он такое любит. Либо, если бы его что-то сильно расстроило, — Макс многозначительно посмотрел на меня. — Уехал бы. Но Пандора на месте, виолончель тоже. Значит его не было.

— А ты куда сейчас? — спросила я.

— Поеду искать. Ты со мной, — сказал он Егору. — Покажешь где были.

— Я очень плохо помню.

Перспектива искать Артёма Егора не очень прельщала.

— Этим ты никого не удивил. Сейчас память у всех в дефиците, — жёстко ответил Макс.

— Темно было.

— Да плевать, — Макс разошелся не на шутку.

— Может, лучше такси? — предложила я.

— Как ты его вызовешь? У нас что, связь появилась?

И тут, именно в этот момен,т я вспомнила. Всё-всё, что было накануне вечером. И про Дайкири, и про Нильса, и про его поведение на кухне и после.

— Ты мне вчера про наркотики говорил, — сказала я Максу. — Которые на афтерпати БТ используют.

— С этим потом, — отмахнулся он. — Этот дурень может в любую историю вляпаться.

Они уехали без меня, хотя я очень просилась. Ждать всегда намного волнительнее, чем действовать. Но Макс упёрся, что я им буду только мешать.

Немного постояв на улице, разглядывая место наших вчерашних посиделок: столик, опрокинутый стул, свою зелёную коктейльную трубочку на брусчатке, я отправилась в мансарду. Исчезновение Артёма на какое-то время отвлекло от утреннего инцидента, но стоило остаться одной, как утренняя картинка вновь возникла перед глазами.

Нужно было поговорить с Зоей, а главное понять, как рассказать обо всём Артёму, когда он вернётся. И стоит ли вообще рассказывать. В том, что он воспримет происшедшее негативно, сомнений не было. Он и так перенес всё недовольство от приезда БТ на нас с Максом за то, что мы уговорили его их позвать.

Но теперь, после всего, что вчера случилось, я особенно хорошо поняла, почему он так противился их приезду. Люди, сосредоточенные только на себе, на собственных прихотях и удовольствиях, без морали и принципов. Не тупые и необразованные, как мои одноклассники, а вполне себе умные и даже талантливые, как Нильс, но смотрящие тебе в глаза и одновременно подливающие в твой Дайкири наркотик. Или наподобие Касторки, требующие получить любовь, как понравившуюся безделушку, слезами, капризами и шантажом. Рассудочные и расчетливые, как Даяна.

Возможно Артём и принадлежал к их социальному кругу и у них была общая сфера деятельности, но им всем до него было, как до луны.

БТ находились в Капищено лишь три дня, а меня уже тошнило от них.

Я поднялась по лесенке, ведущей в мансарду, открыла дверь и застыла.

На моей кровати, обхватив подушку, лицом вниз лежал Артём. Кожаная куртка валялась на полу.

Первым порывом было кинуться останавливать Макса, но я сама открывала им ворота, и машину теперь было не догнать.

Подождав немного, я решила уйти, чтобы не будить Артёма, но стоило сделать шаг, как он тут же подал голос:

— Куда пошла?

— Ты не спишь?

— А как я по-твоему должен заснуть, если тебя нет? — он медленно развернулся. — Где ты была?

Вопрос застал врасплох.

— У Зои.

Повисла пауза.

— Я так и подумал, — он смотрел, подперев голову.

— Макс с Егором поехали тебя искать.

— На чем поехали? — Артём сел.

— На Пандоре.

— Блин, — растрепав чёлку, он потёр лоб. — Макс хреновый водитель.

— Почему ты вернулся один?

— Если хочешь знать не расстроилась ли Касторка, то можешь не беспокоиться, я сделал всё, как ты просила.

— Я не хочу знать.

— Не могу поверить… Тебе это безразлично?

— Нет, просто я не стала бы спрашивать тебя о таком. Иначе получилось бы, что я ревную.

— А ты не ревнуешь? Совсем? .

В голубых глазах вспыхнуло негодование.

— Ревность унижает обоих, — я пыталась говорить как можно спокойнее. – И того, кто ревнует, ведь это значит, что он не ценит себя, и того, кого ревнуют, потому что это заведомое недоверие. А тебе я доверяю.

— Погоди, вот сейчас я не понял. Тогда что ты имела в виду, когда посылала меня извиняться перед Касторкой?

— Только то, что ты должен извиниться.

Быстро вскочив, Артём пробежал через всю комнату, схватил меня за плечи и потряс:

— Ну-ка посмотри на меня! Хватит уже придуриваться! Всё ты понимаешь. Почему ты ведешь себя так, словно у тебя нет никакой гордости и самолюбия? Чувства собственности, в конце концов. Почему ты не сказала им, что они офигели? То, что говорила Даяна и то, что делает Касторка — это неуважение к тебе! Унижение.

— Я не могу впустить в себя подобные мысли. Если я разрешу себе думать о том, что ты можешь разлюбить меня, это будет значить, что я тебе не доверяю, а в любви так не должно быть.

— Причем тут разлюбить? Витя! Ты опять витаешь где-то? Обычный секс. Ради всеобщей пользы. Как ты просила. Никакой любви, разумеется. Это ведь не повод для ревности, да? Во всяком случае твоей. Ты же выше этого? Ты же ангел, а ангелы не ревнуют и не сомневаются.

— Пожалуйста, хватит, — я закрыла уши руками. — Ты хотел, чтобы тебя любили не за внешность и не за деньги. Я люблю тебя таким, какой ты человек.

— Либо ты бессовестно врешь, либо грош цена твоим словам о любви, — продолжая сжимать меня за плечи, он так требовательно смотрел в глаза, что пришлось ещё и зажмуриться. — Кстати, Касторка, когда целуется, глаза не закрывает. А потом рычит и царапается, как взбесившаяся кошка. Ненормальная.

Всё это я прекрасно слышала и через ладони. Не хотела слышать, но слышала. Как вой пожарных сирен, как грохот разрывающихся снарядов, как стук тысячи молотков, забивающих гвозди в моё сердце.

— Ну вот, что ты рыдаешь? — Артём вытер ладонью мне слёзы. — Ты же этого хотела. Тебе же всё равно. Мы с тобой женимся, а тебе всё равно.

Потом он вдруг обхватил моё лицо ладонями, притянул к себе и поцеловал в губы:

— Знаешь, за что я больше всего тебя люблю? За то, что ты мне веришь. Всегда. Чего бы я не говорил. Даже, когда несу всю эту чушь, чтобы услышать от тебя, как я тебе нужен, и что ты не отдашь меня никакой Касторке и никому на свете.

— Значит, это неправда? Всё, что ты сейчас сказал? Это обман?

— Самое ужасное, что я могу в жизни сделать — это обмануть тебя. А это… Это просто злые слова.

Он снова с горячим порывом поцеловал меня.

— А как же стимул?

— К чёрту стимул. К чёрту всё. И всех к чёрту. Я так люблю тебя, Витя.

Макс с Егором вернулись через четыре часа, расстроенные и усталые. Узнав, что всё это время Артём был здесь, Макс страшно разозлился и ушёл к себе, а Егор отправился спать. Съемочный день был потерян.

К этому времени встала Зоя. Она пребывала в непривычном напряжении и задумчивости, не смеялась и не болтала, а пришла на кухню, когда мы с Артёмом пили кофе и, перепутав пакет молока с кефиром, всё не могла понять, почему кофе кислит, даже не заметив свернувшихся белых комочков на поверхности. Я примерно догадывалась, о чем она думает.

Тогда как настроение Артёма сделалось прекрасным, таким же лёгким и расслабленным, как до приезда БТ. Он постоянно шутил и дурачился, в конце концов, рассмешив и Зою.

А когда она спросила про клуб, ответил, что было здорово, и «если бы не Вита, он остался там до утра». Зоя удивилась, и Артём пояснил: «Ты просто Виту не знаешь, она жуть, какая ревнивая. Взбесилась и сказала, что больше мне шагу не даст ступить. Будет держать на привязи и водить за собой».

Говорил он это с такой глубокой убежденностью и таким выражением лица, что я лишь смеялась, не в силах ничего возразить. После чего, выдернул выглядывающую из кухонного ящика красную шёлковую ленту, и туго перемотав наши руки, попросил Зою завязать узлом.

Так, с перевязанными руками, дурачась, мы проходили вместе полдня, пока не встал хмурый Влад, и увидев нас, не сказал: Петров вас убьёт. Это Настины ленты, и это реквизит.

Сам развязал их и унёс.

Однако чуть раньше, пока ещё связанные ходили гулять, я осторожно спросила Артёма, как продвигается его музыка. К счастью, он был настроен очень благодушно и с непривычной откровенностью рассказал, что продвигается она плохо. Ему удалось сделать хороший кусок из того, что он тогда «поймал» в поле, тот самый, который я слышала в подвале, но всё равно это не то, и гармонии он не чувствует. Потому что всякое творчество требует полной отдачи, и чтобы оно было настоящим и чего-то стоило, нужно вкладывать в него всю свою душу и жизнь. Нельзя просто так взять, и нацарапать что-то на коленке. Это будет плохо, а то, что плохо – ничего не стоит.

— Секрет в том, что выдумывать ничего не обязательно, всё уже давно существует и хранится, где-то в нематериальных слоях Вселенной. Нужно только уметь правильно настраиваться на волну мира. Подключиться каждой частичкой себя к этому трансцендентному стрим-каналу и внимательно слушать, чтобы ничего не пропустить. Но, как я могу быть там, если больше всего хочу быть здесь, с тобой?

Закончив это странное, немного сумбурное объяснение, он вдруг смутился и в своей привычной насмешливой манере стал оправдываться, что несет чушь. Но я его прекрасно поняла. Сидя под раскрытым окном мансарды, в освещенной луной комнате, я тоже испытала нечто подобное, настроившись на «волну мира».

Возвращаясь с улицы, мы столкнулись с Нильсом, при виде которого первым моим порывом было рвануть в другую сторону. Но о вчерашнем вечере Артём ничего не знал и довольно приветливо поздоровался, а когда прошли мимо, и я оглянулась, Нильс так и стоял неподвижно, глядя нам вслед.

Я мечтала, чтобы мне никогда больше не пришлось с ним разговаривать и надеялась, что Макс разберется с этим, но ошиблась.

Нильс поджидал меня в коридоре, дождавшись, пока останусь одна.

— Ну, привет. Что-то ты на меня совсем внимания не обращаешь. Не стыдно тебе?

— Это тебе должно быть стыдно! — негодование переполняло. — Твой поступок низкий и безнравственный. Ты — отвратительный, подлый человек.

Он смотрел на меня, как на говорящую стену.

— Ты подмешал нам наркотики.

— Это ты себе такую отмазку придумала, в случае, если Чернецкий тебе предъяву выкатит? Свалить всё на меня? Удобно.

— Ты затащил меня к себе и собирался воспользоваться тем, что я ничего не соображаю.

— Тебе это привиделось, девочка. В твоих пошлых, как твой сценарий, фантазиях.

— Что? — от такой наглости я опешила.

Он неприятно засмеялся.

— А как ты докажешь это? Своей морализаторской болтовней?

— Макс докажет. Он там был, он всё видел.

— Разве? А мне казалось у него были дела поинтереснее, — Нильс достал телефон, потыкал в экран и повернул его ко мне.

На записи были мы втроём этим утром, мирно спящие в одной постели.

Где-то в глубине души я предчувствовала, что будет нечто подобное, но верить не хотелось. Нильс обезопасил себя. Теперь ни я, ни Макс, не могли ничего рассказать о нём Артёму.

— Сейчас попробую объяснить тебе всё по-взрослому, — закончив наблюдать за моей реакцией, сказал он. — Не уверен, что получится. Такое чувство, что тебе ещё десять, но я постараюсь. Короче, делай вид, что всё хорошо. Мы запишем клип, чтобы не было никаких срывов, а потом вы расстанетесь, и к Чернецкому ты больше никогда не приблизишься. Отвалишь сама — получишь деньги. Для школьницы вполне себе неплохие. А если проигнорируешь мою рекомендацию, и нам придется воспользоваться записью, просто вылетишь вон. Макс уже в курсе и он, как ты понимаешь, на нашей стороне.

— Что я вам сделала? — такой поворот окончательно сбил с толку.

— Да ничего, — он безразлично пожал плечами. — Ничего личного. Но Кострову очень не нравится эта тема со свадьбой…

— Никакой свадьбы не будет. Артём шутит!

— Конечно не будет. Твоя мама сказала, что она не даст разрешение. Но в последнее время тебя и без того слишком много.

— Они говорили с моей мамой?

— Ага. Самое время успокоить её.

На этаж поднялся Влад, и Нильс, не договорив, ушел.

Тоня

Наутро кровать Амелина оказалась пуста. Когда он встал и спал ли вообще — оставалось загадкой, однако рюкзак мирно лежал на стуле.

Было десять. Он вполне мог отправиться на завтрак. Быстро умывшись, и стараясь не обращать внимания на ноющую ногу, я выползла на улицу с мыслью о том, что сегодня нам предстоит уехать.

Шла не спеша, прихрамывая, и со стороны наверняка напоминала старого покалеченного пирата, но заметив в глубине парка, на ступенях ремонтируемой сцены яркое голубое пятно, ускорилась. В том, что это была Лёхина клетчатая рубашка, сомнений не было.

Я подошла. Лёха сидел свесив голову, широко расставив ноги и опершись локтями о колени, а когда посмотрел на меня, я ахнула. Оба его прекрасных синих глаза светились на фоне огромных лилово-фиолетовых кругов. Таких ровных и аккуратненьких, словно над ними поработал профессиональный гример. На переносице красовалась ссадина. На подбородке тоже. Футболка на груди была закапана кровью. Карман рубашки порван. Кулаки разбиты.

— Лёш, ты как? — сказала я первое, что пришло в голову.

— Лучше всех, — промычал он, сплевывая кровавую слюну.

— Что случилось?

— Ничего интересного.

— Это кто тебя так? За что?

— За девок, ясное дело.

— Тимур?

Он кивнул.

— Тебе Тифон говорил к ним не лезть.

— Он всегда так говорит.

— Давно тут сидишь? Ребята знают?

— Неа. Не хочу к ним идти. Ща ор поднимут. И без того тошно. Будь другом, принеси воды.

Никита

Остаток ночи я провел на бетонных плитах возле кинотеатра, где мы договорились встретиться с Настей и остальными. Дождался рассвета и успел немного вздремнуть сидя.

Настины друзья приехали раньше Дятла и Саши. Марков и тот самый Саша Якушин с двумя девушками.

Одна была постарше. Изящная, длинноволосая в лёгкой, развевающейся от каждого дуновения тунике. Другая черненькая, совсем юная, но серьёзная, как Уэнздэй Аддамс.

Светлую звали — Алёна, тёмную — Кристина.

Настя представила меня, и после ночной нервотрёпки я окончательно расслабился.

До этой встречи меня не покидало лёгкое беспокойство, что мы ввязываемся в авантюру. Но у Якушина был вид симпатичного киношного героя: простого, прямолинейного и рассудительного, который с лёгкостью улаживает любые проблемы и справляется с трудностями. Даже красная клетчатая рубашка с коротким рукавом и та вызывала доверие.

Марков довольно сдержанно, но долго жал мне руку, как старому доброму другу, и сразу же принялся расспрашивать «Что там да как?». Хотелось подробно ему всё рассказать, но я побоялся, что мои полукриминальные разговоры напугают остальных, поэтому не стал.

Ехать в кузове предстояло впятером. Сидений в Газели не было, зато имелись подушечки и матрасики. Марков сказал, что он уже так ездил, и, в принципе, это терпимо, но тогда было очень холодно, и они дубели. А теперь, когда жара, главное не задохнуться под брезентом и без кондея. Звучало не особо приятно, но, взглянув на воодушевленное лицо Насти, я решил, что это ерунда. Ведь всё это время мы будем рядом, а под брезентом нужно прятаться только пока выезжаем из города, чтобы не оштрафовали за неправильную транспортировку людей.

Пришла Саша. Обнялась с Настей, поцеловала меня в щёку. Немного постеснялась, но быстро освоилась.

Мы спокойно стояли, болтали, ждали Дятла, который в итоге проспал и без завтрака бабушка его никак не хотела его отпускать, из раскрытых дверей Газели доносилось бодрое: While you're still young. Find your heart and find your song.

И тут вдруг позвонила Нина, сразу же начав наезжать:

— Ты, Горелов, обнаглел? Ты реально туда к ним собрался? А ты в курсе, что так очень подло поступать? Мы с тобой договаривались, что ты меня возьмешь?

— Нин, извини, мне сейчас не очень удобно разговаривать. Я приеду, поговорю с Ярославом.

— Не вздумай даже! Подумает ещё, что я хочу помириться.

— Но ты же хочешь.

— Да, но он не должен этого знать.

— Тогда я не понимаю, чего ты от меня требуешь.

— Ты когда к ним уезжаешь?

— Прямо сейчас.

— Я еду с тобой!

— Нина, нет. Тут незнакомые тебе люди. Это нехорошо, неудобно. И мы уже выезжаем, почти в дороге.

— Я быстро. Вы в каком районе?

— На Первомайской.

— Жди. Я уже еду. Сейчас, только голову помою.

— Нет! — на всю улицу закричал я. — Мы не будем тебя ждать.

— Будете.

— Всё. Пока, — не дожидаясь её угроз, я быстро сбросил вызов.

Дятла по-прежнему не было. На звонки он не отвечал, а из дома, судя по бабушкиным словам, ушел минут двадцать назад. Этого вполне могло хватить, чтобы добраться до места встречи.

Я начал нервничать. Наступившее умиротворение сменилось приступом тревоги.

Ребята не торопили, скорее успокаивали, что «со всеми бывает» и «они всё понимают», но волнение моё носило несколько иной характер.

А что если, обнаружив моё бегство, Гашиш отправился мстить? Если они схватили и увезли Дятла? Теперь, зная их адрес, я бы мог заявиться к ним с полицией. Лишь бы они не стали его бить и у него на нервной почве не случился приступ. Этого я больше всего боялся.

Лучше бы они меня опять забрали. Пусть и побили даже. Дятел частенько заслуживал хорошей порки, но точно не избиения. Он вообще был дохлый и по голове его нельзя было бить. А от хорошего пинка у него вообще все рёбра могли переломаться. Я представил, как он плачет, и сам чуть не разрыдался. А вдруг они его убьют?

И я уже был готов попрощаться с ребятами, чтобы отправиться на его спасение, как вдруг увидел их и понял, что убью его сам. Прямо там, на месте. Голыми руками. С особой жестокостью. Вместе с ним на высоченных каблуках и как всегда в короткой юбке вышагивала Нина.

Дятлу, конечно, сильно повезло, что рядом были люди. Им обоим повезло, потому что Нину я бы тоже прибил с огромным удовольствием.

Однако Якушин как-то чересчур спокойно отреагировал на её появление, сказав: где семь, там и восемь. Это он просто её ещё не знал. Впрочем, раскрываться Нина начала сразу, заявив, что у неё боязнь замкнутых пространств и ехать в кузове она не может.

Я собирался попросить Якушина не брать её с нами, но внезапно Кристина сама предложила Нине своё место впереди.

Как только забрались в кузов, улеглись, и я оказался зажат между Дятлом и Настей, то мигом отвлекся от всяких других мыслей, кроме неё, и вспомнил о Дятле, только когда он стал предлагать всем свой полурастаявший Сникерс.

Но сколько я не крепился, как не пытался разговаривать с ней и держать глаза открытыми, бессонная ночь быстро дала о себе знать, и я совершенно беспамятно отрубился, проспав бы, возможно, до самого Капищено, но мы ещё из Подмосковья выехать не успели, как нас остановила полиция. Просто так, ни за что. Обычная проверка документов. Это мне уже потом рассказали.

За ногу тряс молодой рыжеватый полицейский в зеленом дорожном жилете и с фуражкой на затылке.

— Что у нас тут? Нелегалы? Торговля людьми?

Он смеясь, подмигнул перепуганным девчонкам.

— Просто друзья, — спокойно ответил стоявший рядом с ним Якушин. — В деревню едем.

Полицейский покрутил в руке его права.

— Ну, всё понятно. Некорректная транспортировка пассажиров. Статья двенадцать двадцать три КоАП РФ. Далеко едем?

— Недалеко. Пара километров осталась.

Полицейский недоверчиво сощурился, но права вернул.

— Ладно, езжай, и больше так не делайте. Любая аварийная ситуация – травм не избежать. Переломаются все, а отвечать тебе.

— Спасибо, — сказал Якушин. — Я аккуратно.

Полицейский уже было собирался захлопнуть дверь, как неожиданно рядом нарисовался его напарник. Тоже молодой, тоже в жилетке, но бледный и хмурый.

— Чего тут? — он заглянул к нам.

— Дети на дачу едут, — сказал веселый.

— А ничего, что набились, как селёдки в бочке?

— Да ладно. Говорят, недалеко им тут. Я когда в школе учился, мы с сестрой у отца в Газели один раз так спрятались, аж до Питера доехали, пока он заметил. У мамки истерика была. Думала, из дома сбежали. И на будущее, пацан, — он дружески положил руку на плечо Якушину. — Если не хочешь показывать кого везешь, перед тем, как раскрыть двери, всегда проси инспектора предъявить служебное удостоверение. Ты же недавно, небось, права получал. Должен помнить: пункт два четыре ПДД.

— Ага. Протокол досмотра ещё и двоих понятых, — то ли в шутку, то ли всерьёз добавил хмурый.

— Статья двадцать семь семь КоАП, — охотно пояснил веселый и, демонстрируя собственную осведомленность добавил. — Если инспектор самовольно открывает двери салона или крышку багажника, а также роется в бардачке, то это незаконный обыск и самоуправство. Хорошей поездки.

Следующие восемь часов ехали без проблем. Болтали, смеялись, играли в слова, ассоциации и в Мафию. Иногда останавливались, чтобы проветрить кузов, сбегать пописать, купить на заправке чипсов, воды, мороженое. Время от времени те, кто был в кузове, менялись с теми, кто ехал впереди. А когда играли в Мафию, в кузов набились все, в том числе и Нина.

Но потом выяснилось, что Алёна умеет гадать, и девчонки чуть ли не силой выперли нас с Марковым и Дятлом вперед, чтобы не слушали их разговоры и не прикалывались над серьёзным видом, с которым все, как одна, верили во всю эту ерунду о прошлом, будущем и о любви.

Было весело. Даже вспыхивающие временами споры между Дятлом и Марковым ничего не портили.

Правда Якушину несколько раз приходилось останавливать машину, грозясь их высадить. И всякий раз после таких «высадок» они какое-то время молчали, потом Дятел произносил что-то вроде: «Всё равно я прав», и всё начиналось по новой, потому что Марков оказался не менее упрямым.

Сильнее всего во всем этом Дятла цепляло то, что он ещё школьник, то есть младше его самого на целый класс, а значит, должен относиться к его словам и мнению с уважением, которого по сути, вообще не наблюдалось.

Маркова не цепляло ничего. Он, в отличие от Дятла, был просто вредный и спорил, в основном, из чувства противоречия. Отстаивая любое противоположное мнение.

Девчонки же сошлись моментально. Как будто всю жизнь знали друг друга. Возились, шушукались, хихикали, подначивали спорщиков, кокетничали, кормили друг друга сладкими кукурузными хлопьями, фотографировались и немного ныли из-за жары, но это в основном Нина.

От всей их веселой, возбужденной кутерьмы создавалась беззаботное ощущение праздника.

Учившийся в медицинском колледже Якушин сказал, что он давно привык к такому, но у всего есть обратная сторона, а поймав любопытный взгляд Дятла, охотно пояснил, что когда девчонок много, они наглеют, перестают тебя стесняться, обсуждают всякую женскую фигню, о которой ты знать не хочешь, но всё равно вынужден слушать, и разговаривают на каком-то другом языке, отчего в твоей голове появляются глупые и совершенно ненужные словечки типа: шиммер, плампер и бралет.

Марков ему искренне посочувствовал, а Дятел, похоже, всё равно завидовал.

Так легко и без каких-либо ненужных приключений мы доехали почти до самого Капищено. Мои сомнения в том, что я туда, наконец, попаду рассеялись. И я уже начал представлять лица Тифона, Лёхи и Зои. Как они удивятся. И как вообще пройдет эта наша встреча.

Помирились ли они? Что скажет Тифон про картину? Что скажет Артём про Гашиша? Понравится ли Зое Настя? А Насте Зоя? Не знаю зачем, но мне хотелось, чтобы они подружились, ведь смогла же подружиться Настя с Сашей и та, кажется, совсем не обиделась на меня, а если и обиделась, то виду не подала. Наверняка нам ещё предстоял какой-то разговор на эту тему, но я не переживал.

Не хотел вообще ничего загадывать наперед.

Было здорово вот так просто ехать навстречу неизвестности, наслаждаясь движением и свободой. Радоваться лету, хорошей погоде, смеющимся сзади девчонкам, бабушкам, торгующим яблоками и цветами на обочине, луковым чипсам, которые можно было есть сколько угодно, доносившемуся запаху Настиных духов. Радоваться не допекающему меня Дятлу и гордиться тем, что он у меня такой умный.

Радоваться, что везу Тифону эту загадочную картину, не продав её и не обменяв на своё освобождение. Радоваться себе, что я не безнадёжный, не жалкий и не безвольный, и что хоть немножко, но тоже на что-то способен. И пусть я и не Тифон, и никогда им не стану, но во мне тоже есть много всякого хорошего и важного. Об этом знает Дятел, и Настя теперь тоже знает, а главное — я сам. Знаю, что у меня тоже есть сила. Своя собственная. Единственная и неповторимая. Великая Вселенская сила моей собственной жизни.

До Капищено оставалось совсем немного, как вдруг, выехав на свободную дорогу и хорошенько разогнавшись, Якушин резко сбавил скорость. Так резко, что нас качнуло. Девчонки сзади запищали, и только тогда я заметил на обочине за кустами полицейскую машину.

Но было поздно. Нас засекли. Газель разогналась чуть ли не до ста километров в час, а знаки стояли на шестьдесят.

Полицейский вышел на дорогу и указал жезлом на обочину. Притормозили. Съехали.

Марков велел девчонкам лечь и спрятаться под брезентом. Послышалась яростная возня и писки. Кто-то пролил банку газировки, отдавил волосы, сломал ноготь.

Полицейский подошёл. Усталый и грузный.

— Почему превышаем?

— Извините, — ответил Якушин, протягивая права.

— Первый день за рулём?

— Нет.

— Вот из-за таких малолетних лихачей аварии и случаются.

— Я неправ, — согласился Якушин.

— Ещё бы ты был прав, — полицейский зыркнул на него, потом стал вглядываться в нас. Стоял он ниже машины и видно ему было плохо.

— Почему пассажиров трое? Места для двоих.

— Нам тут близко доехать.

— А в кузове что?

Не зная, что ответить, Якушин пожал плечами и рассмеялся.

— Девчонки.

Полицейский осуждающе покачал головой.

— Шутник, значит. Ну, хорошо, раз не хочешь говорить, вылезай, давай, показывай.

— Да ничего там нет, — подключился Марков. — Стройматериал.

— Какой?

— Обычный. Доски и брёвна.

— Баню строим, — зачем-то добавил Дятел и глупо хихикнул.

По его виду сразу было ясно, что построить он может разве что пирамидку из печенек.

Тут сзади кто-то яростно завозился, и машина качнулась.

Это было так заметно, что я подскочил и вскрикнув, принялся размахивать руками. Немного, правда, переборщил, задев Маркова по очкам и сбив их.

— Муха какая-то укусила, — я потёр шею.

Дятел, озираясь в поисках мухи, заёрзал.

— Слушай, — полицейский как-то подозрительно уставился на Маркова, наблюдая, как тот водружает на нос очки. — Почему мне твоё лицо знакомо?

— Без понятия, — любезностью Марков не отличался.

— Давайте-ка вылезайте, — велел вдруг полицейский и отошёл, показывая, что это не обсуждается.

Мы выбрались из кабины и встали у обочины. Не сводя глаз с Маркова, полицейский вдруг оживился.

— Так я и думал. Прям сразу, как увидел, думаю, что такое лицо-то знакомое. Марков Даниил Сергеевич.

С упрямой невозмутимостью Марков пожал плечами, но ничего не ответил.

— Марков, да? — полицейский ткнул в него пальцем. — Да, точно ты. Я же каждый день на тебя два раза в день гляжу. Возле подъезда моего на столбе висишь. Ничего ещё так сохранился за полгода.

Он хохотнул.

— Где вишу? — не понял Марков.

— Ориентировка на тебя висит. Розыск. Высоко прикрепили. Никто не сорвал до сих пор. Полгода ищут. А я вот нашёл.

— Меня ещё в феврале нашли.

— Слушай, — полицейский потёр ладони. — Я прям так рад тебе, как будто старого знакомого увидел. Давай-ка паспорт сюда.

— Зачем?

— Проверю. Правда ли ты нашёлся. И вы все давайте сюда паспорта, — он требовательно вытянул руку.

Мы засуетились, повытаскивали паспорта. Забрав их, полицейский ушёл к себе в машину.

Плохого ждать было не с чего, поэтому пока он там возился, не особо переживали: главное, чтобы в кузов не полез.

Однако вернулся полицейский не один, а с водителем. Здоровым бугаем метра два ростом и отсутствием каких-либо эмоций на лице.

— Горелов, значит, — полицейский раскрыл мой паспорт и долго-долго смотрел то на меня, то в него. Так долго, что я засомневался, что это мой паспорт. Но затем он точно также раскрыл паспорт Дятла, сказал: «А это Соломин» и принялся сличать его с фоткой.

Осмотр затянулся.

— Что-то не так? — довольно вежливо поинтересовался Якушин.

— Открывай кузов, — скомандовал полицейский.

— А в чём дело? — в своей вечно протестующей манере возмутился Марков. — На каком основании? Вы обязаны составить протокол досмотра.

Лучше бы он, конечно, не возникал. Возможно всё бы и обошлось. Но это его высказывание, тут же активизировало мозговую деятельность Дятла.

— Статья двадцать семь семь КоАП, — вспомнил тот.

— Я тебе сейчас дам статья, — буркнул высокий водитель. — Быстро открыли машину.

— Тогда это незаконный обыск, — с добросовестностью прилежного ученика, повторил Дятел наставления веселого инспектора.

— И самоуправство, — добавил Марков.

Мы с Якушиным обалдели.

— Брось, — торопливо шепнул он Маркову. — Мне проще штраф заплатить.

Но полицейский уже разозлился.

— Вы оба, — он ткнул в нас с Дятлом пальцем. — В розыске. Сейчас я вызываю наряд. Будет вам и протокол досмотра, и протокол ареста.

— Чего это мы в розыске? — удивился я.

— А вот это меня уже не касается. Залезайте в свой тарантас и следуйте за нами, — он потряс паспортами.

Первым делом отчего-то на ум пришёл Гашиш. Потом картина. После внезапно осенило.

— Фермеры, — сказал я Дятлу.

Он ахнул.

История с фермерами получилась нелепая. Мы залезли к ним на ферму просто потому, что искали Сашу, но нас засекли и арестовали за проникновение на частную территорию. В полиции капитан Мажаев, пообещал, что попросит фермеров забрать заявление в обмен на найденные нами в лагере медали. Но медалей с собой у нас тогда уже не было. Их должен был привезти Артём. Он привёз. Только потом сразу случилось обрушение и медали украли из Пандоры.

— Пожалуйста, — слёзным голосом заканючил Дятел. — Не нужно нас забирать. Это недоразумение и поклёп.

— Ничего не знаю, — полицейский направился к своей машине через дорогу. — У вас тут полный букет нарушений.

— Погодите, — Якушин побежал за ним. — Давайте мы оплатим штраф. Прямо здесь. На месте. И кузов я вам открою. Если что не так, тоже оплатим.

Полицейский резко развернулся, сузил глаза, и в тоне Маркова произнес:

— Передача наличных инспектору. Статья двести девяносто первая Уголовного кодекса РФ, — прошёл ещё немного к машине и громко прошипел. — Знаю я вас… Умники.

— Если в розыске, штраф не прокатит, — довольно миролюбиво сказал водитель. — Поедете за мной. Там, в участке разберутся, что да как. Мы не по этому делу.

И тут вдруг стоявший справа от меня Дятел дернулся раз, другой, губы задрожали, голова мелко затряслась. Шея напряглась, подбородок свело судорогой, пальцы скрючились, глаза закатились. Несколько раз я уже наблюдал такое. Эпилептический припадок.

Я боялся его, как огня. Знал, что ничего плохого случиться не должно, но всё равно пугался, будто он умирает.

Ноги Дятла заходили ходуном, колени согнулись, и он обязательно рухнул бы прямо на асфальт, если бы я вовремя его не подхватил.

— Эй, Захар, — крикнул водитель напарнику.

Полицейский обернулся, увидел, что происходит и рванул к нам.

— Чего это с ним? — испуганно прокричал он.

— Приступ, — сказал я, придерживая между коленями голову Дятла. — От нервов.

— От психологического давления, — нравоучительным тоном вставил Марков.

Так и прибил бы его. Он как будто нарочно злил полицейского.

— Какого ещё давления? — разъярился тот.

— Вашего, — спокойно ответил Марков. — Моральный прессинг и унижение при использовании служебного положения.

— Не было такого!

— Это вы в объяснительных писать будете.

Оказывается, Ваня у меня был просто золотой рыбкой в сравнении с этой акулой занудства и житейской бестолковости.

Дятла колотило. Я продолжал придерживать его, чтобы не бился об асфальт.

— Звоню в скорую? — спросил водитель.

— Давай! — полицейский Захар вскочил, и они оба побежали к машине.

— Прекратите паниковать, — с видом опытного доктора Якушин подсел к нам. — Это обычный эпилептический припадок, он пройдет.

— Кому ты рассказываешь? — огрызнулся я. — Без тебя знаю.

И тут, произошло чудесное и невозможное.

— Скажите им, что сами меня в больницу отвезете, — не переставая трястись, проговорил Дятел.

Я обалдел.

— Ты чего, придуриваешься, Вань?

— Немножко, — он хитро улыбнулся, глянул на меня и, снова закатив глаза, до ужаса правдоподобно затрясся с удвоенной силой.

Вита

Я отчетливо ощущала, что во мне поселились две Виты. Одна прежняя и привычная. Негодующая, напуганная, растерянная. Пребывающая в нескончаемом внутреннем кошмаре, где стыд поочередно сменялся приступами отчаяния и безумной влюбленности. Та, что падала в обморок, болела от чувств и легко могла умереть из-за любви.

Эта Вита, вцепившись в руку Артёма, повсюду таскающего её за собой, смотрела на него во все глаза и, представляя момент расставания, силилась не разрыдаться.

Другая Вита — ботаничка, победительница олимпиад и гордость школы. Разумная, правильная Вита, которая отлично понимала, что у любой задачки должно быть решение, и уже знала, что от любви не умирают. Её мало волновала фальшивая запись сама по себе, но очень злило то, что ею пытаются манипулировать, шантажируют и держат за идиотку.

Однако обе Виты сходились в одном: соглашаться на условия БТ было нельзя. Ситуацию осложняло то, что во всем этом был замешан Макс, чья жизнь и судьба так сильно зависели от отношений с Артёмом.

Тоня

Маленького Костю мы отвезли в общину и вызвали полицию. Дядя Петя обещал сказать, что Костя сам к ним пришёл, потому что не хотел оставаться с матерью. Узнав, что это поможет ему вернуться к бабушке, мальчик очень обрадовался, хотя отпускать Амелина всё равно никак не хотел. Они долго прощались, и Амелин подарил ему маску кролика. Я предупредила, что это небезопасно, потому что полиция может искать того, кто стрелял в ресторане, но маленький Костя заверил, что скажет, будто подобрал маску в Хризолите. С учетом того, что обрез Амелин выбросил именно там, звучало правдоподобно.

Не думаю, что за эти пару дней они успели сильно привязаться друг к другу, но маленький Костя встретил в Амелине Питера Пена, а тот, свою очередь, нашёл в мальчике самого себя. Забрал и спас. Именно так, как ему мечталось.

Осуждать его за это я не могла. Остальные не вмешивались. Мы вообще ничего не обсуждали и не выясняли.

В Капищено приехали к вечеру. Даже не верилось, что добрались. Будто из другой жизни вынырнули.

Герасимов обалдел. Пока мы вылезали из машины, он с ещё более непроницаемым, чем обычно лицом, стоял чуть поодаль и чесал в затылке. Да и кто бы не удивился, если бы у него дома внезапно высадился десант адреналиново-заряженных пацанов с фингалами и разбитыми кулаками?

Пришлось его немного успокоить и объяснить, что ничего плохого не происходит. Что мы – жертвы обстоятельств и пришли с миром. Но он всё равно с большой опаской пожал всем руки и, не переставая коситься на озирающегося по сторонам Амелина, на вопрос Тифа: «Где Зоя?», невнятно ответил, что все наверху.

Тифон ринулся в дом. Лёха с Ярославом за ним. Мы остались на улице.

— Прости, — сказал Герасимову Амелин. — Ребята очень хотели приехать, я не смог отказать.

— Да ладно. Тут и так уже проходной двор, — Влад кивнул на большую серебристую машину на площадке перед гаражом.

— Это кто? — удивилась я.

— Музыканты хреновы. Петров им клип снимает.

Герасимов, как всегда: говорил ворчливо, но недовольным особо не выглядел. Он вообще хорошо выглядел. Посвежел, загорел и сильно возмужал за это лето. Мама с первого класса твердила, какой он симпатичный, а я заметила это только сейчас.

Я огляделась. С того времени, как мы здесь были в последний раз, всё очень сильно переменилось. Холодная, безмолвная белизна сменилась буйной растительностью.

Многолетние цветы на клумбах упорно соперничали с травой, листва на деревьях закрывала привычный обзор, по одной из белых стен дома карабкался дикий виноград.

Внезапно со второго этажа, оттуда, где находился балкон, послышались крики и грохот.

Мы задрали головы.

— Что там происходит? — спросила я.

Герасимов равнодушно пожал плечами.

— Без понятия. Я уже привык. Клип свой, наверное, снимают.

Я прислушалась. Судя по возгласам, которые получилось разобрать, на клип похоже не было.

— Там какой-то скандал! — сказала я Амелину.

— Извини, обрез я выкинул, — он стоял и с наглой ухмылочкой смотрел на меня.

Как будто совсем ничего не случилось, будто он и не прощался сегодня со мной навсегда. Такой весь открытый и тёплый. Привычный и расслабленный. Без нерва или волнения. Тот самый Амелин, который нравился мне в нём больше всего. Рассудительный, успокаивающий и светлый.

— Пойдем лучше мансарду посмотрим?

— Можно? — спросила я Герасимова.

Тот утомлённо закатил глаза.

— Меня здесь никто ничего не спрашивает. Я тут вообще пустое место.

— Ты просто очень добрый, Влад, — сказал Амелин. — Как был в детском саду, так и остался.

Герасимов недовольно фыркнул, а мы отправились в дом.

Там тоже было по-другому. Мрачная потусторонняя таинственность исчезла. Теперь всё дышало жизнью, радостью и свежей краской. Холл, коридоры, лестница своего расположения не поменяли, но я их не узнавала.

Амелин потянул за руку.

— Давай потом?

Поднималась я всё ещё сильно прихрамывая, время от времени останавливаясь передохнуть. На втором этаже задержалась подольше. Скандал доносился из зала с камином.

— Как ты думаешь, что там?

— Я думаю только о том, что до исполнения моей мечты осталось всего два лестничных пролёта, — и он снова потащил меня наверх.

На третьем этаже всё было застелено газетами и светилось зеленью. Пахло краской и ацетоном, но густой аромат лилий из раскрытых окон перебивал все остальные запахи.

— Странно, — Амелин остановился перед лесенкой, ведущей в мансарду. — Я почему-то волнуюсь. А ты волнуешься?

Кроткий, полный нежности взгляд, такой невинный, что я даже разозлилась.

— А ничего, что ты сегодня попрощался со мной навсегда и ушёл?

— Ничего. Это уже позади, а мы договорились не оглядываться.

— И это всё, что ты мне хочешь сказать?

— Нет. Ещё хочу сказать, что на фоне зелёной стены твои глаза кажутся изумрудными. Очень красиво. Хочешь, сфотографирую?

— Пожалуй, я передумала. Иди сам в свою мансарду.

Я сделала шаг назад.

— Эй, нет! — Амелин в растерянности застыл у перил. — Ты не можешь так поступить именно сейчас.

— Раз ты так делаешь, то и я могу.

— Тонечка, умоляю, давай потом? — милейшие гримасы мольбы. — Я сделаю всё, что ты захочешь. Я извинюсь тысячу раз. Тысячу тысяч раз. Даже если ты не права. Только пусть это будет потом. Пожалуйста. А сейчас просто представим, что всё хорошо и прекрасно. Что ты меня любишь и никогда ни на кого не променяешь. Чего тебе стоит? Потом, если захочешь, можешь уйти, я не в силах заставить тебя меня любить, но на каких-то несколько минут просто дай в это поверить.

— Стихи будут?

— Могу рассказать. Хочешь?

Любовь моя, цвет зелёный.

Зелёного ветра всплески.

Далёкий парусник в море,

далёкий конь в перелеске.

Ночами, по грудь в тумане,

она у перил сидела —

серебряный иней взгляда

и зелень волос и тела.

Любовь моя, цвет зелёный.

Лишь месяц цыганский выйдет,

весь мир с неё глаз не сводит —

и только она не видит.

— Кикиморское наследие?

— Нет, это Лорка.

— Костя, ты можешь нормально со мной поговорить? По-человечески. Как тогда в подвале. Без обид и шуток. Мне это очень нужно. У меня больше нет никого, с кем я могу поговорить именно так.

— Конечно, — он охотно кивнул. — Только давай сначала войдем, и сразу поговорим.

Однако нас ждал сюрприз. В мансарде были люди. На кровати сидел Артём, а у него на коленях девушка. Вита. Его подруга. В воздухе висела атмосфера напряжения.

Мы вошли, и они уставились на нас, то ли не понимая кто мы, то ли ожидая что мы немедленно уберемся.

Амелина это не смутило.

— Привет! — он помахал им рукой. — Я и сам удивлён, что мы доехали. Такого натерпелись. Не поверите.

— Это очень неожиданно, — растерянно проговорила Вита, поспешно вставая. — Когда я увидела Тифона, подумала, что сплю.

— Слушайте, — голос Артёма прозвучал резко. — Можете выйти?

Я попятилась, но Костик схватил за руку:

— Я как раз хотел попросить вас о том же.

Артём посмотрел на него долгим, серьёзным взглядом. Тот в ответ растянул улыбку. Но не пошевелился.

— Ребят, — заметив их настрой, вежливо сказала Вита. — Это моя комната. Мы сейчас поговорим и придем.

— Ладно, говорите, — Амелин отмер и направился к окну. — Но мы здесь подождём. Потому что это моя комната.

Под ноги ему попалась книга, он наклонился, поднял её и полистал.

Артём выпрямил спину и свесил босые ноги с кровати.

— Тебе помочь выйти?

— Спасибо, не нужно. Я пока не собираюсь никуда уходить.

Отложив книгу на подоконник, Костик снял с полки плюшевую панду, крепко обнял её и, скрестив ноги по-турецки, сел прямо на пол под полками у противоположной стены.

Я впервые видела, чтобы он заупрямился из-за такой ерунды.

Артём дёрнулся встать, но Вита остановила его и опустилась рядом.

— У нас важный разговор, — пояснила она.

— У нас тоже. Да, Тоня? — Амелин посмотрел на меня.

Я стояла посреди комнаты, не понимая, как лучше поступить. Врываться было невежливо, пусть Амелин и считал мансарду своей. Мне бы тоже не понравилось, если бы кто-то вломился во время важного разговора. Но после всего, что случилось утром, я должна была его поддержать.

— Хочешь со мной поссориться? — угрожающе спросил Артём.

— Вообще не хочу. Меньше всего я хотел бы поссориться с тобой. Ну, после Тони, конечно, — с милейшим простодушием заверил Амелин, но чёрные глаза из-под чёлки смотрели непривычно жёстко.

— В чем тогда проблема? — Артём изо всех сил старался оставаться спокойным и не психануть, но чувствовалось, что он и до нашего прихода был уже на взводе.

— Понимаешь, это место очень важное. Для меня лично. А сейчас особенно.

— Давай уйдём, — сказала Вита.

— Вот ещё, — фыркнул Артём. — Ты тут живешь, тебе здесь нравится. И права голоса у него нет.

До того момента, пока он не произнёс последнюю фразу, я собиралась всё же вытащить Амелина из мансарды, но это высказывание прозвучало возмутительно.

— Что значит нет права голоса? Вообще-то это наш дом, мы тут жили ещё зимой и приехали сюда первыми. И если бы не Костик, вы бы никогда не узнали о нём. Вон наши книги, и игрушки в сундуках тоже наши, и коврик, и этот стул принесла я.

— Мы не знали, — извиняющимся голосом проговорила Вита. — Я не знала. Я не стала бы занимать чужую комнату, но тут меньше всего пахнет краской…

— Чего ты оправдываешься? — Артём недовольно на неё посмотрел. — Место занято. До свидания.

— Это всё равно, что занять чужую квартиру и сказать «до свидания», — я была настроена решительно.

— Квартиру мою он уже занял. Но если сейчас не уберётся отсюда, выкатится из неё, как миленький.

— Извини, Тём, — Амелин улыбался. — Можешь меня из неё выгнать, но сейчас я никуда не уйду.

В ярко-голубом взгляде Артёма проскользнуло удивление.

— Что, прям так упёрлось?

Амелин кивнул.

— Идём, — Вита встала. — Не нужно спорить из-за таких мелочей. И без того неприятностей хватает.

Они с Артёмом были похожи, как брат и сестра. Однако излишняя скромность сильно скрадывала её привлекательность.

— А если я тебя просто вышвырну отсюда? — пригрозил Артём.

— Я буду сопротивляться и постараюсь вышвырнуть тебя, — запросто отозвался Амелин. — В борьбе за место под солнцем сильнейший тот, кому больше хочется выжить.

— Вот сейчас это и проверим, — Артём стремительно поднялся.

Не выпуская панду, Амелин вскочил ему навстречу.

— Только попробуй тронь, — я влезла между ними.

— Тоня, — Амелин попытался меня сдвинуть. — Сколько раз я просил не вступаться за меня.

— А я не за тебя, а за себя. Потому что мансарда наша, — внезапно со всей отчётливостью я осознала насколько это правда.

Всё-всё что находилось вокруг было для меня привычным, тёплым и до боли родным.

Вита подошла к нам.

— Ребят, не обижайтесь. Мы договорим, я соберу вещи и уйду. Меня принесли сюда, когда я болела. Сказали, что здесь «изолятор», — она мило улыбнулась. — Я не собиралась занимать чужую комнату.

— Ты здесь болела? — Амелин заинтересовался.

— Да, даже врача вызывали. Слабость и температура. А здесь побыла и действительно полегчало.

— Я тоже здесь болел, — обрадовался Амелин. — А луна светила?

— Очень сильно.

— А тени по углам бегали?

— Бегали, — в её прежде печальных голубых глазах промелькнула радость.

— Пугали тебя?

— Немного.

— А игрушки разговаривали с тобой?

— Только между собой шептались.

— А волки выли?

— Нет, волков я не слышала. Но совы громко кричали и летучие мыши тоже.

— Ладно, — смягчился Амелин. — Раз болела, другое дело. Значит, у тебя столько же прав быть здесь, сколько и у меня. Мы уйдём.

— Вот ещё, — я села на его место под полками. — Никуда мы не уйдём.

Артём вернулся на кровать, поставил локти на колени и вперился в меня пронзительным взглядом.

— Что ж. Тогда будем сидеть.

— Хорошо, — согласилась я. — Вот и проверим, чей разговор важнее.

— Важнее разговор того, кому важнее поговорить, а не спорить из-за места, — разумно сказала Вита.

— Тогда уходите.

— Вы серьёзно со мной решили войну затеять? — Артём нагло вскинул бровь.

— А что, у тебя какой-то статус особый? Или, может, чёрный пояс по упрямству?

Тоня

Амелин спустился в подвал первым и включил свет.

В одной комнате находились предназначенные для хранения вина стеллажи, где на нескольких полках всё ещё лежали ровненькие ряды бутылок, в другой - стоял большой бильярдный стол.

Но за ними, в глубине подвала начинались совсем старые, не отремонтированные помещения и многочисленные коридоры.

Я вошла, огляделась и, как по мановению волшебной палочки, на меня вдруг нахлынули воспоминания: болезненные, безумные и в то же время, чего я совсем не ожидала, нежные и щемящие.

— Ну, как? — Амелин с любопытством ждал моей реакции. — Что-нибудь чувствуешь?

— Да много чего, — призналась я, прижимая к себе неизвестно чьи куртки из гардеробной. — Будто в машину времени попала.

— Это хорошо, — он забежал в соседнюю комнату и позвал. — Теперь иди сюда.

Прихрамывая, я прошла за ним в комнату с бильярдным столом.

Он уже забрался на него и сидел, болтая ногами.

— Залезай, — протянул руку.

Сбросив куртки на стол, я забралась и села рядом.

— Не могу поверить, что с тех пор прошло столько времени и столько всего случилось.

— И столько всего изменилось, — он накинул мне куртку на плечи. — Ты знаешь, что ты очень изменилась?

— Якушин тоже так сказал.

— Ты изменилась.

— В какую сторону?

— Просто изменилась. Без всяких сторон.

Опрокинувшись на спину, он вытянулся вдоль стола.

— Жалко нет подушек, но можешь воспользоваться мной.

Я легла к нему под бок, на плечо.

— Ну всё, теперь я готов, — торжественно сообщил Амелин, закончив тщательно укрывать меня.

— К чему?

— Ну, как? Ты же хотела поговорить «как в подвале», — таинственный шепот и полуулыбка.

Иногда он умилял, как ребёнок.

— Хотела.

— Теперь мы в подвале. Говори. Нет, подожди.

Быстро соскочив со стола, умчался в соседнее помещение, и свет погас.

Всё вокруг в одно мгновение ухнуло во мрак. Сердце настороженно замерло, но потом очнулось и, удар за ударом, забилось снова. Стало ужасающе темно, но страха не было.

Амелин вернулся. Влез на стол, снова уложил меня к себе на плечо и снова хорошенько укутал.

— Теперь точно всё готово. Что ты хотела сказать?

— Тогда я была настроена, а теперь отвлеклась. Почему ты меня иногда смешишь, даже когда на самом деле не смешишь?

— Как это я тебя смешу?

— Укладываешься так, словно мы на три дня сюда пришли.

— А вдруг я опять запер дверь? И ключ случайно потеряем? — его голос сделался таким, каким он обычно рассказывал свои небылицы, а пальцы, мерно поглаживая, заскользили по моей руке. — Просто представь, что там снаружи валит снег, дверь заперта, и мы лежим тут без шансов на спасение. Жалкие, одинокие и запутавшиеся. Чёрной зимней ночью мы одни в этом чёрном подвале, а снаружи воют волки и светит бездушная, ледяная луна. Но лёжа вот так, на зелёном сукне этого стола, я отчего-то чувствую себя до одури счастливым, а ты чувствуешь себя заблудившейся и несчастной. И каждая клеточка меня, моей души и тела тянется к тебе, чтобы согреть и успокоить, а ты спрашиваешь будем ли мы умирать мучительно или просто уснём… Знал бы я тогда, как всё обстоит, тебе бы не пришлось бояться и мёрзнуть.

Просто представь, что сейчас это тогда, что бы ты ответила, если бы я спросил можно ли тебя поцеловать? Нет. Лучше, скажи, чтобы ты подумала, если бы я сразу поцеловал тебя, не спрашивая?

— Ты меня целовал. Забыл? Там, в колодце.

— Ты что? Как такое забыть? Но если бы я поцеловал тебя раньше, то мы бы разожгли здесь такой огонь, от которого растаял бы весь снег вокруг дома, а может и ещё дальше. От которого стены этих подвалов сами расступились, чтобы выпустить нас. Но мы бы всё равно отсюда не вышли, потому что ничего, абсолютно ничего не могло бы отвлечь нас друг от друга.

— Кость, хватит. Во-первых, ты очень щекотно гладишь, а во-вторых, всё было, как было, чего сейчас выдумывать лишнее?

Его пальцы замерли у меня на руке.

— Про огонь? Это же я не сейчас выдумываю. Это я тогда выдумывал, а сейчас просто вспоминаю.

— Как ты считаешь, мы всегда так будем? — спросила я то, о чём думала всю дорогу от общины.

— Как так?

— Ну, так. Ты будешь уходить, а я тебя искать?

— Если ты уйдешь, то я тоже пойду тебя искать. Клянусь.

— В том смысле, что мы всегда будем так ссориться?

— Мне, кажется, это пройдет. У тебя.

— Почему это у меня? Типа с тобой всё в порядке? — я села, уставившись в кромешный мрак. Куртка съехала к ногам. — Или у тебя не пройдёт?

— Я шучу. У меня тоже пройдёт, — он поднялся следом. — Я и так, знаешь какой спокойный стал?

— Я заметила.

— Ты меня очень осуждаешь? — почти прошептал на ухо.

Я знала, что он спросит нечто подобное и станет раскаиваться.

— Нет. Ты поступил справедливо. Крик того котенка будет у меня стоять в ушах всю оставшуюся жизнь. Я бы этому уроду и вторую ногу прострелила.

— Но это ужасно, Тоня. Ужасно, что такое может быть справедливым. Я не жалею, и я бы снова так поступил, но это зло. Тот парень зло, и я тоже зло. В мире очень много зла, и одно зло постоянно рождает другое. Остановить это невозможно. Поэтому я и не люблю людей. Чем их меньше, тем меньше зла. Понимаешь?

— Помнишь, ты рассказывал про девочку, которая ослепла, но на самом деле не ослепла?

— Ты это слышала? — он обрадовался.

— Да, потому что я, может, и ослепла, но не оглохла. И хочу сказать, что я понимаю. Я всё отлично понимаю. Если бы я видела столько зла в жизни, сколько видел ты, меня бы уже в колонию посадили или в ссылку сослали. Я бы не смогла столько терпеть. А то, что сейчас в тебе копилось ещё с деревни. Я же видела, как ты сдерживался. И видела всех этих людей. И я понимаю, почему ты их не любишь, и почему ты устал понимаю.

Если бы меня всю жизнь кидали и предавали, если бы я никогда не знала любят меня родители или нет, если бы постоянно жила с осознанием того, что в любой момент меня могут променять на чужого человека, я бы тоже стала таким же дерганым параноиком, как ты. А может даже хуже.

Но мои родители любят друг друга с пятнадцати лет. Они познакомились ещё в школе, и у них до сих пор всё хорошо. Так что я просто не знаю, как может быть по-другому.

Я хочу сказать, что если я с тобой, значит мы вместе. Вот и всё. Просто помни об этом, когда в следующий раз вдруг соберешься уходить.

Я снова легла, а он остался сидеть.

— Можешь пообещать, что предупредишь меня заранее?

— О чём?

— О том, если мы вдруг перестанем быть вместе.

— Такого не произойдёт.

— Честно?

— Амелин!

— Спасибо! — он тоже лёг и притянул меня. — Теперь мне гораздо спокойнее.

— Ты меня опять смешишь.

— Я ничего не сделал.

Мы просто лежали и вдыхали темноту. Тихую, таинственную, обезоруживающую, но совсем нестрашную вдвоём.

— Помнишь ту картину, за которой я ездил?

— Чёрный квадрат?

— Место на кладбище.

— Я и говорю — чёрный квадрат.

— Там не квадрат. Она целиком чёрная. И не плоская, а как будто глубокая.

— Я плохо разглядела.

— Зато я разглядел. Знаешь, почему она называется «Место на кладбище»? Потому что означает «покой». Просто покой и всё. Когда я забирал её, человек, у которого она хранилась, сказал, что дед хотел дать всем то, чего им не хватало.

Он кое-что знал про меня. В больнице этого не скроешь. Так он всё время говорил мне: «Ничего-ничего. Тебе просто нужно успокоиться». Постоянно так говорил. Успокоишься — всё пройдёт. Он желал мне добра.

Наверное, он представлял себе покой в виде смерти, но когда я на неё смотрел, знаешь, что увидел? Я увидел, как мы с тобой, взявшись за руки, идём по дороге. По широкой чёрной асфальтовой дороге ровной и гладкой. Ты сейчас скажешь, что я всё выдумываю, но это чистая правда. Самая правдивая правда из всех.

— Ты всегда так говоришь. Про кикимору у тебя тоже правда.

— И про кикимору правда. Но важнее то, что когда я думаю про покой, я не представляю себе кладбище или одеяло с подушкой, а вижу нас с тобой вместе. Понимаешь?

Я попыталась разглядеть сквозь темноту его лицо. Глаза уже немного привыкли и был различим профиль.

— Между прочим, для эмоционально-нестабильного психа с суицидальными наклонностями, это большой прогресс. Я даже в пятнах Роршаха ничего путного не увидел, а в этой картине смог. Самое счастливое и спокойное место на земле, это не Капищено, Тоня, — это та дорога, по которой мы идём с тобой вместе.

— Но мы ведь всё равно не сможем идти и не оглядываться? — я очертила пальцем контур его лица, и когда дошла до губ, он попытался укусить меня за палец.

— Не сможем, но то, что остается позади, постепенно исчезает из поля зрения. Гораздо хуже прошлое, которое мы несем с собой в рюкзаках. Вот с ним и придётся считаться. Мне с твоим малюсеньким рюкзачком, а тебе с моим огромным рюкзачищем.

— У меня ещё есть одна проблема, — я повернулась на бок и подпёрла голову рукой.

Он повторил мою позу и выжидающе замер.

— Постоянный страх, что ты куда-то исчезнешь, хроническое тебянехватание, расчесанные руки — весь этот нерв и загоны. Я очень плохо себя чувствую, когда тебя нет. Но когда ты есть, мне становится спокойно. Мне кажется, это неправильно. Получается, что я жалкая, зависимая и неполноценная личность?

— Ты чудесная личность, правда. Самая добрая, умная, красивая и тискательная из всех, что я встречал. И когда мы вдвоём, мне с тобой тоже очень спокойно.

Он меня обнял, и мы просто так лежали, прижавшись друг к другу, думая обо всём, что случилось в эти дни.

— Расскажи, пожалуйста, какой-нибудь стих, — попросила я.

— Лучше я тебя всё-таки поцелую, и мы тут всё подожжём к чёртовой матери. И весь этот древний подвал. И всех наверху тоже. И лес. И может даже Москву.

— Хорошо, — согласилась я. — Только сначала стих.

Вита

Проходили люди

дорогой осенней.

Никита

Соревнование решили устроить на улице. На площадке возле фонтана. Места в доме было полно, но кто-то сказал, что «снаружи прикольнее». И все сразу загорелись этой идеей.

Растащили кресла и раскладушки, вместо них по обе стороны фонтана поставили два стола для соревнующихся, чтобы все могли их видеть и сразу заметить, когда кто-то вдруг «сойдет с дистанции». Кроме того, так тоже было «прикольнее».

Один стол принесли из беседки: широкий, длинный и тяжёлый, а второй — столярный: здоровенную каркасную бандуру с толстой столешницей из гаража.

Стол из беседки немного качался, так что пришлось повозиться, устанавливая его и подкладывая камни.

Чтобы не заморачиваться с проводкой, колонки вынесли на балкон. Звук получался чистый и мощный, врываясь в сад, он разгонял его полусонный дикий покой и разлетался по всей округе.

Все пребывали в страшном возбуждении. Ходили туда-сюда по всему дому, разговаривали, рассказывали друг другу свои истории, выясняли отношения, смеялись, кто-то даже плакал. Кажется, Нина. Но зато после этого они с Ярославом помирились и до самых танцев сидели на улице в переставленных на газон креслах, держась за руки.

Дятел суетился больше всех, рвался что-нибудь делать и крутился под ногами, как беспокойный щенок. Макс разрешил ему поучаствовать в подключении компьютера Петрова к музыкальному центру, в спешке оставленному БТ и, чрезвычайно обрадовавшись, Ваня на время притих.

Марков же с деловым видом обошёл каждого, предлагая сделать ставки на участников соревнования. Мы с Дятлом выбрали Артёма.

Я помогал носить столы для соревнования и постоянно искал повод, чтобы зайти на кухню, где Алёна, Настя и Кристина разбирали сумки, которые привёз Артём, готовили что-то и смеялись над всем подряд.

Саши с ними не было. Она нарочно таскалась повсюду за Лёхой и, когда он кричал: «Уберите её от меня!» приходила в дикий восторг.

Зои тоже не было. Ещё до нашего приезда они с Тифоном закрылись в одной из комнат на втором этаже и поначалу оттуда доносились странные и весьма тревожные звуки. Но потом всё стихло и очень долго было тихо. Я уж забеспокоился: живы ли?

К счастью, всё обошлось. Вернулись оба, не сказать, что грустные или расстроенные, но какие-то непривычно тихие. Каждый в себе.

Благоразумно выждав минут сорок, я сунулся к Тифону.

Закончив до наступления темноты с установкой на площади шатающегося стола, он вернулся в ярко освещённую опустевшую беседку и завалился в плетеное кресло-качалку. На коленях у него лежала связка зелёных бананов и он, задумчиво покачиваясь, ел их один за другим, бросая шкурки рядом с собой.

Мы с ним виделись только, когда тащили стол. Я ждал от этой встречи удивления и бурной радости. Но вышло не так. Впрочем, после разговора с Зоей по-другому и быть не могло.

— Я тебе твоё наследство привёз, — загадочно сообщил я, заходя в беседку.

— Картину что ли? Нафига? — он скривился. — Сказал же — продай.

— Решил, лучше ты сам. Все говорят, что она особенная. Уникальная.

— Покажи.

Я полез в рюкзак, достал её и развернул.

— Мазня какая-то, — мельком взглянув, объявил он.

— Во-во. Я также сказал, а они мне: Ты ничего не понимаешь.

— Дай сюда, — Тифон передал мне бананы, и положив картину на колени, какое-то время разглядывал со скептическим удивлением. — Может мне тоже в художники податься? Там на балконе море краски. Я таких сотню за час намалюю, будешь потом продавать.

— Она называется «Всё зелёное». Картина эта.

— Да я уже догнал, что не красное.

От Тифона я другого не ожидал. Но это не имело значения. Я был рад, что довёз картину и теперь она у него.

— Что там Зоя? — спросил я, как можно более беспечно.

И, хотя в последнее время я думал только о Насте, этот вопрос всё ещё меня волновал.

— Зоя? А что ей сделается? — с деланым равнодушием Тифон откинулся на спинку кресла и покачался.

— Не помирились?

— Знаешь, поначалу, когда она свалила, я решил, что может реально, где-то перегнул. Поэтому и ехать не хотел. Чтобы она знала, что я не баран и не тупой. Но потом ты сказал, что она хочет, чтобы я поехал… Раз привыкла, что я за ней всегда прихожу. И мы поехали, — он продолжал раскачиваться, не сводя с меня острого взгляда, и я уже начал думать, что снова, где-то накосячил. — А прикол знаешь в чём? В том, что правы мы с тобой оба. Я не должен был приезжать и должен был приехать. Да, Горелов, представь себе, так бывает. У женщин в голове так бывает. И что получается? Чего бы я не сделал, всё фигня. Её, блин, тут раздели, на камеру сняли… Нормально, да? Я как увидел, думал, убью всех к чёрту. Даже прикинуть успел, что это пожизненное. А сейчас вообще не пойму, как к этому относиться.

— Говорят, это подстава.

— И что с того? — он остановился и, подавшись вперед, упёрся локтями в колени. — Дело не в подставе. А в том, что без меня за неё и заступиться некому. Понимаешь? Она такая типа: я всё сама знаю, я такая взрослая, умная, свободная, а вы все адреналиновые петарды с подростковым сознанием. Реально она так думает. Без наездов. Мы с ней долго говорили. Хочет жить «полной жизнью», общаться с людьми и радоваться. Я ей говорю: Скажи прямо, ты меня больше не любишь? А она: Ещё больше, чем раньше. Как это понять, Горелов?

Я пожал плечами, продолжая стоять, как дурак с бананами.

— Ну, а ты чего?

— А я думаю, что самое последнее дело, когда ты кого-то напрягаешь собой. Никто никого не обязан любить. Любят не потому что так надо, а потому что иначе не можешь. Зоя так привыкла, что мы вместе, что не знает, как может быть по-другому. И поэтому думает, что если я её люблю, то это навсегда, и так будет по жизни.

— Ты на неё обиделся?

— Я тоже раньше думал, что ни к кому другому, кроме неё ничего чувствовать не могу… А оказывается, могу, — он усмехнулся своим мыслям и снова стал раскачиваться. — Не такой уж я и безнадёжный.

— Так, погоди.

Это было самое поразительное известие.

Я подошёл к перилам, сел на них и пристроил бананы рядом.

— Что-то я совсем запутался. Ты себе кого-то нашёл? Поверить не могу. Когда успел?

— Да, я и сам запутался. Забей. Всё равно в армию уйду, а за это время, как ты говорил, столько всего может произойти. Сказал ей, пусть делает что хочет. Вернусь — решим. Даже хорошо, что думать про это не буду и дёргаться: как она и что.

— Всё равно будешь.

Он прищурился и рассмеявшись, опустил взгляд на «Всё зелёное».

— Вот и проверим меня на прочность.

Мы немного помолчали. Я очистил банан.

— А Яров что?

— Что Яров?

— Лёха сказал, вы с ним сошлись.

— Это он со мной сошелся.

— Нет, правда… Вы помирились?

— Как ты себе это представляешь? Как мы можем помириться, после всего, что было?

— Но вы общаетесь.

— Случайно выяснилось, что у нас много общего.

— Значит, ты тоже Яров? Андрей Яров. Непривычно звучит.

— Заткнись, а?

— И что вы будете с этим делать?

— Мы не обсуждали.

— Хочешь честно? Если бы мне внезапно в братья достался Ярослав, я бы не расстроился. Лучше, конечно, ты, но Яров тоже ничего. Каким бы он ни был гиморойщиком, у него есть то самое главное качество, которое ты больше всего ценишь в людях.

— Борзость?

— Надёжность. Яров сам по себе, он самодовольный и иногда гадкий, это правда, но если он вдруг за тебя, то он будет с тобой до конца. Может быть он даже надёжнее, чем ты.

— Почему это? — Тифон возмущённо замер.

— Когда вы с ним рассорились, он не стал подыскивать себе новых друзей, когда Нинка его киданула, не завёл себе новую подружку, его мама болеет, и он сидит с ней с утра до вечера, выполняя любую её прихоть, пусть даже противоречащую его принципам. И это Ярослав, который может позволить себе всё, что захочет.

— Я тоже согласился вытерпеть его ради матери, — проворчал Тифон. — И Зоя у меня одна, и друзья те же.

— Вот я и говорю, что вы похожи.

— Нет, ты сказал, что он надёжнее.

— Я сказал «может быть». А ещё… После той истории в Башне смерти. Яров сказал, что ты отличный парень. Клянусь, так и сказал. Просто подумай об этом.

Тифон достал сигареты и закурил.

— Хорошо. Подумаю. Но не сегодня. И не завтра. Вот осень начнется, и буду думать и про Зойку, и про Ярова, и про отца, и про всё остальное тоже. А сейчас не хочу. Просто пойду, напьюсь и буду, как Криворотов отжигать до беспамятства.

— Кстати, я тут близняшек встретил, — пробубнил я с набитым ртом. — Привет тебе передавали.

— Только не это.

— Обещали, что скоро за тобой придут.

— Надеюсь, ты их послал?

— Просто дал им твой адрес. Ты ведь теперь живёшь один.

— Совсем дебил?!

— Ладно, шучу. На самом деле, это они отговорили меня картину продавать. Заверили, что на ней якобы изображено счастье. А счастье, типа, не продают.

— Счастье? — Тифон снова недоверчиво поглядел на картину, затем на меня. — А что это? Без понятия, о чём вообще речь.

— Ну, это когда ты живешь и нет никаких напрягов или проблем, — я кинул в него банановую шкурку, и он отбил.

— Не знаю про такое.

— Может, поэтому дед и решил подарить тебе эту картину? Чтобы ты узнал?

Тифон снова скептически уставился на «Всё зелёное», но на этот раз с любопытством.

— А ты, Никитос, знаешь, что такое счастье?

Я немного подумал, и потом вдруг вспомнил:

— Счастье — это когда у тебя не болит живот. И не тошнит постоянно. И вообще, когда ничего не болит. Когда ты всем доволен. И всё вокруг тебя радует. И все тобой довольны, а ты доволен всеми. И собой тоже. И куда не посмотри — на всех дорогах зелёный свет. И когда избежал опасности. И ни за кого не волнуешься. И вид летнего парка с Колеса обозрения тоже. И везешь полный кузов смеющихся девчонок. И музыка классная, и можно петь вслух.

А ещё, когда любишь кого-нибудь, а она любит тебя, и вам вместе очень хорошо. И когда весело, и еда вкусная. И танцевать можно всю ночь. И компания хорошая, и школа закончилась и до сентября можно ни о чём не думать…

Я бы, наверное, мог ещё долго-долго перечислять, но Тифон рассмеялся:

— Вот, ты даёшь! Ладно, оставляй картину. Пусть всё это у меня тоже будет.

Все собрались у фонтана, музыка разносилась над лесом, смеркалось.

Девчонки зачем-то нафуфырились, будто собрались в клуб, и мы с Дятлом, устроившись на нижних ступеньках крыльца, с удовольствием разглядывали их.

Самой красивой, конечно, была Настя. Это уже не обсуждалось, и мне не терпелось поделиться с ней одной важной мыслью, пришедшей в голову после разговора с Тифоном, но поговорить никак не выходило.

Как только всё ещё возившийся на балконе Макс, включил что-то лёгкое и ритмичное, девчонки затеяли вокруг фонтана танцы.

Начала Зоя, но Саша, Настя и Алёна её мигом поддержали, вытащив заодно и Кристину.

Петров принялся их снимать, и девчонки ещё больше развеселились, кривляясь и красуясь перед камерой.

Слева от нас сидели Марков с Владом и обсуждали, что идея с арендой дома выгоднее, чем его продажа. А когда Влад рассказал, что Зоя предложила превратить его в эскейп-отель, Марков ещё больше оживился и принялся подсчитывать расходы и потенциальную прибыль с этого дела.

Артём с Витой, не обращая ни на кого внимания, обнимались, облокотившись о столярную бандуру. Я подошёл к ним.

— Через тот телефон, который ты мне отдал, на нас какие-то левые чуваки вышли, — сказал я Артёму. — Тебя искали, требовали максов ролик с Ютуба удалить.

— Гашиш? Ничего себе, — Артём покачал головой. — Удивлён, что вы ещё живы.

— Живы, но было неприятно.

— Понимаю.

— Слушай, может, вы его грохните? Этот ролик. Ну чтобы всем спокойнее было? Не упёрся же он вам.

— Это ужасные люди, — поддержала меня Вита. — Пожалуйста, Артём, зачем нам всем лишние неприятности?

— Ладно-ладно, — добродушно согласился тот. — Скажу Котику, он удалит.