Хранители Запертой гробницы, Дом зашитых уст, черные весталки

Божественный некромант, первый Владыка мертвых, царь Девяти Возрождений, наш Воскреситель

Сила императора, Дом багряного щита, Дом центуриона

Уста императора, Литания, Дом сияющих мертвецов

Надежда императора, Клинок императора

Сердце императора, Следящие за рекой

Разум императора, Главные стражи

Радость императора, Нерасцветшая роза

Хранители книги, Всепрощающий дом

В год несметный от Рождества Христова, в год десятитысячный от явления Царя неумирающего, милосердного Князя Смерти, Гидеон Нав взяла свой меч, сапоги, захватанные журналы и ушла из Девятого дома.

Она не убежала. Гидеон никогда не бегала, если это не было абсолютно необходимо. В кромешной предрассветной темноте она небрежно почистила зубы, плеснула водой в лицо и даже смахнула пыль с пола своей кельи. Встряхнула просторное черное церковное облачение и повесила на крюк. Она проделывала все это каждый день больше десяти лет и не нуждалась в свете. Темнота, характерная для равноденствия, держалась здесь месяцами. Так или иначе, определить время года было несложно по скрипу и треску отопительных клапанов. Она оделась с ног до головы в полимер и синтетическое волокно. Причесала волосы. Присвистнула сквозь зубы, отпирая сигнальный браслет. Осторожно положила браслет вместе с украденным ключом на подушку – так в дорогих отелях кладут на подушки шоколадку.

Выйдя из кельи с закинутым за плечо мешком, она потратила немного времени и спустилась по пяти пролетам к безымянной нише матери. Чистая сентиментальность. Мать ушла отсюда, когда Гидеон была еще совсем малышкой, и уже никогда не вернется. Потом пришлось долго идти обратно наверх по двадцати двум пролетам, где ни единый огонек не разгонял густую темноту. Она направлялась к шахте запуска и приемному отсеку, куда должен был прибыть ее транспорт. До появления шаттла оставалось два часа.

Отсюда открывался вид на кусок Девятого неба, мутно-белого там, где атмосфера была достаточно густа, и прозрачно-синего в других местах.

Яркая бусина Доминика благодушно моргала в устье длинного вертикального туннеля. В темноте Гидеон обошла поле по периметру, прижимая ладонь к холодному маслянистому камню стен. Закончив, она долго и методично откидывала в сторону комки грязи и камешки, оставшиеся на покоцанном полу. Потыкала в пол вытертым стальным носком ботинка, но решила, что никому сквозь этот пол не подкопаться. Гидеон проверила каждый дюйм огромного пустого пространства. Когда генератор зашумел на половинной мощности, она осмотрела отсек при свете. Забралась на металлические каркасы прожекторов и ощупала их – вслепую, мешал яркий свет. То, что она нашарила за стальным корпусом, ее удовлетворило.

Она устроилась на куче мусора в неподвижной точке отсека. Лампы тускло мигали, временами рождая мечущиеся тени. Тени Девятой были густыми и изменчивыми, холодными, а по цвету – как синяки. Гидеон вознаградила себя пластиковым мешочком каши. На вкус каша была серая и ужасная.

Утро началось так же рано, как начинались все утра на Девятой с момента ее появления. Гидеон побродила по посадочной площадке, чтобы не сидеть на месте, с отсутствующим лицом попинала кусок грязи. Вышла на балконный ярус и посмотрела вниз на центральную полость – не зашевелился ли там кто. Нервно собрала языком остатки каши с зубов. Через некоторое время далеко вверху заскрипели скелеты – они лезли собирать из-под снега лук-порей. Гидеон как будто увидела их: грязные кости в желто-сером свете, кирки стучат по земле, в глазницах мигают красные огоньки.

Первый колокол немелодично, жалко звякнул, призывая к молитве. Как всегда, казалось, что его просто спихнули с лестницы. Тот же дзынь-дзынь… дзынь-дзынь… дзынь, который будил ее каждое утро, сколько она себя помнила. Внизу зашевелились. Гидеон взглянула туда, где тени клубились над ледяными белыми воротами замка Дрербур. Замок высился в грязи, стоя на камне в три человеческих тела шириной и шесть высотой. Две жаровни по обеим сторонам двери испускали жирный гадкий дым. Над воротами белели крошечные фигурки – сотни, тысячи фигурок, – глаза которых как будто следили за каждым. Когда Гидеон в детстве приходилось проходить через эти ворота, она кричала, будто ее убивали.

Нижние ярусы оживали. Свет был уже хорошо заметен. Девятые выбирались из своих келий после утреннего созерцания и направлялись к молитве, а челядь Дрербура готовилась к предстоящему дню. Их ждало множество торжественных и бестолковых ритуалов. Гидеон выбросила мешочек из-под каши и села, держа меч на коленях. Протерла его лоскутком ткани. Оставалось сорок минут.

И вдруг неизменный утренний порядок Девятой изменился. Первый колокол зазвонил снова: ДЗЫНЬ… ДЗЫНЬ-ДЗЫНЬ… ДЗЫНЬ.

…Гидеон наклонила голову, прислушиваясь, и поняла, что вцепилась в рукоять меча. Колокол прозвонил двадцать раз. Сигнал к сбору. Скелеты зашуршали снова, послушно отбрасывая кирки и мотыги, чтобы последовать призыву. Они потекли вниз по ярусам. Временами на них натыкались хромающие фигуры в грязных черных одеждах и ломали кости. Гидеон снова взяла меч и лоскуток: попытка неплохая, но она не купится.

Она не подняла взгляда, когда тяжелые шаги зазвучали уже на ее ярусе, когда заскрежетала ржавая броня, когда послышалось пыхтение.

– Тридцать полных минут, Крукс, – сказала она, трудясь над клинком. – Я сняла его тридцать минут назад. Ты что, правда хочешь, чтобы я сбежала? Мать твою, да ведь и правда хочешь.

– Ты обманом заказала шаттл, – пробулькал маршал Дрербура, славный в основном тем, что казался куда менее живым, чем некоторые официально мертвые. Он стоял перед ней и громко возмущался. – Ты подделала документы. Украла ключ. Сняла браслет. Ты обманула этот дом, украла его имущество, воспользовалась тем, что принадлежит ему.

– Крукс, мы же договорились. – Гидеон повертела меч, посмотрела, нет ли на нем зазубрин. – Ты ненавидишь меня, я тебя. Просто отпусти меня без боя и покойся с миром. Найди себе хобби. Напиши мемуары.

– Ты обманула, украла, воспользовалась. – Крукс вообще любил глаголы.

– Предположим, шаттл взорвался, а я умерла. Какая жалость. Крукс, дай мне перерыв, прошу. Я подарю тебе журнальчик… «Лучшие сиськи Пятой». – Увидев негодование маршала, она поправилась: – Ладно, беру свои слова назад. Нет такого журнала.

Крукс надвигался на нее неотвратимо, как ледник. Гидеон перекатилась в сторону, а его древний кулак врезался в землю, выбив из нее вихрь пыли и камешков. Меч Гидеон проворно вложила в ножны, а ножны подхватила на руки, как младенца. Отскочила прочь, увернулась от сапога и огромных ручищ. Крукс, конечно, почти уже умер, но он был чудовищен. Каждый его кулак как будто состоял из тридцати пальцев. Он был стар, но ужасен.

– Расслабься, маршал, – сказала она, хотя в грязи лежал вовсе не маршал. – Еще немного, и тебе может понравиться.

– Ты слишком много болтаешь, Нав. Чужая собственность не разговаривает. Чужие долги молчат. Я терпеть тебя не могу, но ты принадлежишь мне, ты моя вещь. Я взвесил твои легкие, и это легкие Девятой. Я измерил твой желчный пузырь, и он нужен Девятой. Твой жалкий сморщенный мозг и тот – собственность Девятой. Иди сюда, и я тебя прикончу.

Гидеон скользнула назад, сохраняя дистанцию:

– Крукс, ты, наверное, имел в виду: «Иди сюда, или…»

– Иди сюда, и я тебя прикончу, – гаркнул старик. – Госпожа велела тебе явиться к ней.

Вот теперь по рукам Гидеон побежали мурашки. Она посмотрела на высящееся над ней пугало. Маршал посмотрел на нее в ответ единственным пустым глазом. Древняя броня как будто гнила вместе с его телом. Казалось, что морщинистая лиловая кожа может отвалиться с черепа кусками, но ему не было до этого дела. Гидеон подозревала, что Крукс, не обладая никакими способностями к некромантии, после смерти восстанет на чистой злобе.

– Можешь меня прикончить, – медленно сказала она, – но твоя госпожа пусть катится к чертям.

Крукс плюнул в нее. Это было омерзительно. Он потянулся к длинному ножу, который висел на плече в заплесневелых ножнах, сверкнула полоска клинка. Гидеон уже стояла на ногах, выставив ножны перед собой, как щит. Одну руку она держала на рукояти, вторую на устьице ножен. Они смотрели друг на друга: она – очень тихо, старик – громко, с хлюпом дыша.

– Не совершай ошибку, Крукс. Не бросайся на меня.

– Ты и вполовину не так хороша с мечом, как воображаешь, Гидеон Нав, – ответил маршал Дрербура. – Однажды я накажу тебя за дерзость. Однажды мы пустим тебя на бумагу. Однажды сестры Запертой гробницы оботрут ее твоими волосами. Однажды твои послушные кости будут ползать по местам, которыми ты брезговала, и полировать их твоим собственным жиром. Объявлен сбор, Нав. Я приказываю тебе идти.

Гидеон вышла из себя.

– Вали отсюда, говно старое, и расскажи ей, что я уже сбежала.

К невероятному ее удивлению, он развернулся и потопал к мрачному скользкому ярусу. Всю дорогу он спотыкался и чертыхался, а Гидеон сказала себе, что одержала победу, даже не успев проснуться, что Крукс был только бессильным символом власти, последней попыткой проверить ее – не окажется ли она столь глупа, чтобы вернуться за холодную решетку. К гнилому серому сердцу Дрербура. К еще более гнилому и серому сердцу его госпожи.

Она вынула из кармана часы: еще двадцать минут. Четверть часа и еще чуть-чуть. Гидеон больше не принадлежала дому. Она ушла. Никто и ничто ее не остановит.

– Крукс оскорбляет тебя перед кем попало. – Голос послышался за пятнадцать минут до отлета. – Он говорит, что ты подняла на него меч. Что предложила ему извращенную порнографию.

Гидеон снова покрылась мурашками. Она села прямее на своем неуклюжем троне из камней и положила часы на колени, внимательно глядя на крошечную стрелку, отсчитывавшую минуты.

– Я не дура, Агламена. После официальной угрозы Дому меня бы даже на туалетную бумагу для Когорты не пустили.

– А порнография?

– Я предложила ему великолепное произведение, изображающее грудь, а он оскорбился. Это был интересный момент. Когорте на это плевать. Я же говорила о Когорте? Ты же знаешь, что такое Когорта? Когорта, в которую я сбегаю… в тридцать третий раз?

– Детка, потише, – сказала ее мастер меча. – Я знаю, о чем ты мечтаешь.

Агламена вышла на тусклый свет. Голова капитана стражи Дома была покрыта неровными шрамами, а новую ногу ей вырезал какой-то не очень талантливый скелет. Нога эта постоянно подгибалась и придавала капитану вид здания, у которого внезапно увеличился фундамент. Она была моложе Крукса, но все равно страшно стара. Однако чистота и опрятность делали ее более живой. Маршал был воплощением Девятой, и он прогнил насквозь.

– Тридцать три раза, – устало повторила Гидеон и покосилась на часы: четырнадцать минут. – В последний раз она заперла меня в лифте. До этого – отключила отопление, так что я отморозила три пальца на ноге. Еще раньше она отравила мою еду, и я ходила кровью целый месяц. Продолжать?

Ее учительница не шевелилась.

– Это не вред. У тебя не было ее разрешения.

– Я имею право поступить в армию, капитан. Я здесь не в рабстве, а по индентуре. Я не ее имущество.

– Кстати, ты выбрала неудобный день для побега. – Агламена дернула подбородком. – Ты нужна Дому внизу.

– Ей грустно, и она отчаялась, – сказала Гидеон. – Она одержима. Она должна все контролировать. Она ничего не может. Я закрою рот и вытру нос. Я даже – запиши и цитируй, если хочешь – выполню свой долг перед Девятым домом. Вот только не говори, что, когда я спущусь, меня не ударят мешком по голове и я не проведу следующие пять недель в оссуарии.

– Эгоистичное дитя! Ты же не воображаешь, что наша госпожа звонит общий сбор только из-за тебя?

– Твоя госпожа подожгла бы Запертую гробницу, если бы это гарантировало, что я не увижу другого неба. – Гидеон посмотрела наверх. – Она бы, не моргнув глазом, сожрала младенца, если бы это позволило запереть меня навеки. Она жгла бы дерьмо на телах праматерей, чтобы испортить мне день. Твоя госпожа – самая мерзкая…

Агламена ударила ее – не трясущейся от злости рукой, как Крукс. Просто треснула по голове, как лающего пса. Голова Гидеон заныла от боли.

– Ты забываешь, Гидеон Нав, – коротко сказала мастер. – Ты не рабыня, но ты будешь служить Девятому дому до дня своей смерти и после нее, и ты не совершишь греха предательства, пока я жива. Колокол зовет на сбор. Ты пойдешь сама или опозоришь меня?

Когда-то она делала многое, лишь бы не опозорить Агламену. Ей легко было бы стать воплощением позора, но она питала слабость к старой солдатке. Никто в Девятом доме ее не любил, и Агламена тоже не любила, и она бы смеялась до своей сильно запаздывающей смерти, услышав такое. Но она готова была уступать, немного отпустить поводок и посмотреть, что Гидеон станет делать на свободе. Гидеон любила свободу. Агламена убедила Дом дать Гидеон меч, не заставлять ее прислуживать в алтаре или корячиться в оссуарии. Гидеон опустила глаза и вытерла рот тыльной стороной ладони. В слюне оказалась кровь. Гидеон обожала свой меч так, что вышла бы за него замуж.

А еще она видела, что минутная стрелка потихоньку движется. Двенадцать минут. Нельзя освободиться, если размякнешь. Несмотря на свою дряхлость и хрупкость, Девятые были крепки как сталь.

– Пожалуй, я тебя опозорю, – легко согласилась Гидеон. – Кажется, для этого я была рождена. Я по природе своей оскорбительна.

Лицо у мастера меча было очень старое и резкое, а на месте одного глаза темнел провал. Второй глаз был мрачен. Гидеон не отвела взгляда. Стало бы проще, если бы Агламена вышла из себя и начала бранить ее, но она только сказала:

– Это так просто, а ты все не понимаешь. Наверное, это моя вина. Чем больше ты борешься с Девятой, Нав, тем глубже ты в ней увязаешь, чем громче ты ее проклинаешь, тем громче станешь кричать.

Агламена ушла, держа спину прямо, как будто кочергу проглотила, и смешно припадая на ногу. Гидеон показалось, что она провалила экзамен. Она решила, что это не имеет значения. Два в минус, больше никого не будет. Одиннадцать минут до приземления. Одиннадцать минут, и ее здесь не будет. Это все, о чем стоит думать. Это все, что имело значение с тех самых пор, как совсем маленькая Гидеон поняла, что если не совершит решительного поступка, то умрет в этой тьме. И, что куда хуже, эта смерть будет только началом.

Нав – имя Девятое, но Гидеон не знала, где она родилась. На далекой суровой планете, где она жила, располагались цитадель Дома и крошечная тюрьма для преступников настолько страшных, что перевоспитать их на землях родного Дома было невозможно. Тюрьмы Гидеон никогда не видела. Девятый дом представлял собой огромную вертикальную дыру в глубь планеты, а пузырь тюрьмы висел где-то в атмосфере, где условия жизни, возможно, были куда милосерднее.

Однажды, восемнадцать лет назад, мать Гидеон упала в шахту в неисправном защитном скафандре и с тормозным парашютом. Она летела вниз, как странная бабочка. На пару минут скафандр остался без энергии, и, когда она приземлилась, мозги у нее были атрофированы. Всю энергию аккумулятора высосал биоконтейнер, закрепленный на скафандре, – из тех, в которых можно перевозить органы для трансплантации. В контейнере лежала Гидеон, которой тогда был всего один день.

Невероятно таинственная история. Гидеон всю жизнь перебирала факты. Скорее всего, энергия кончилась где-то за час до посадки: женщина не могла катапультироваться из капсулы в открытом космосе, потому что ее простенький скафандр взорвался бы. Тюрьма, где тщательно записывали всех входящих и выходящих, твердила, что от них никто не убегал. Посылали за монахинями Запертой гробницы, за теми, кто владел тайной создания призраков. Но даже они, древние, могущественные опытные некромантки мрачного Девятого дома, не смогли вернуть тень женщины, чтобы допросить ее. Она не приманивалась ни на свежую кровь, ни на старую. К тому моменту, когда усталые монахини решили выдернуть ее силой, она уже ушла слишком далеко, как будто смерть научила ее бегать очень быстро. Монахини вырвали у нее только одно слово: она трижды крикнула: «Гидеон! Гидеон! Гидеон!» – и ушла.

Если Девятый дом – загадочный, жуткий Девятый, Дом зажатых уст, Дом отшельников, Дом еретических тайн – и был сконфужен появлением младенца, это скоро прошло. В стенах дома издавна жили кающиеся грешники из других домов, мистики и паломники, которых тайны мрачного ордена привлекали сильнее положенного по праву рождения. Согласно заплесневевшим правилам относительно просителей, пришедших из восьми великих домов, ее признали очень маленькой крепостной, не принадлежащей к Дому, но принадлежащей ему. Какой долг может быть больше долга за воспитание? Какое положение более почетно, чем положение вассала Дрербура? Пусть дитя растет послушником. Пусть готовится к вступлению в орден. Ее отмыли, дали ей фамилию и поместили в детскую. Тогда крошечный Девятый дом воспитывал две сотни детей от нуля до девятнадцати лет, и Гидеон стала двести первой.

Менее двух лет спустя детей осталось трое: Гидеон, парень постарше и наследница Девятого дома, дочь его господина и госпожи. К пяти годам стало ясно, что она не некромантка, а к восьми заподозрили, что и монахиней ей не быть. К десяти оказалось бы, что она знает слишком много, и ей бы не позволили уйти. К восемнадцати годам Гидеон пыталась взывать к их доброте, финансовым интересам, моральным обязательствам и планам, а также просто пыталась убежать уже восемьдесят шесть раз.

Начала она в четыре.

Оставалось пять минут до отхода, когда восемьдесят седьмой план побега Гидеон развалился.

– Гениальная стратегия, Сито, – сказал мертвый голос от входа. – Заказать шаттл и выйти прямо через дверь.

Госпожа Девятого дома, вся в черном, стояла у бурового отсека и презрительно морщилась. Преподобная дочь Харрохак Нонагесимус практически монополизировала рынок ношения черного и презрительных гримас. Они составляли примерно сто процентов ее личности. Гидеон не понимала, как кто-то может прожить во вселенной всего семнадцать лет и при этом носить черное и кривить лицо с такой древней самоуверенностью.

– Ну что тут скажешь, – отозвалась Гидеон. – Я тактик.

Преподобная дочь подошла, таща по полу богато украшенные грязноватые одежды Дома. Она привела с собой маршала и Агламену. У нее за спиной, ярусом выше, стояли на коленях несколько монахинь: лица у них были алебастрово-серые, а на щеках и губах чернели контуры черепов.

В своих широких жестких черных одеждах они походили на печальные старые маски, рассевшиеся на галерке.

– Какой позор, что дошло до этого. – Госпожа Дома откинула капюшон. Покрытое белой краской лицо резко выделялось на черном фоне. Руки тоже были затянуты в черное. – Мне плевать, что ты убегаешь. Но ты делаешь это плохо. Не хватайся за меч, не унижайся.

– Осталось меньше десяти минут до прибытия шаттла, который увезет меня в Трентхем, на Вторую, – сказала Гидеон, не убирая руки с рукояти меча. – Я сяду в него и закрою шлюз. Попрощаюсь с вами. Вам уже меня не остановить.

Харроу выставила вперед руку и задумчиво потерла пальцы. Свет упал на выбеленное лицо с черной полосой на подбородке и на короткие волосы, выкрашенные в цвет дохлой вороны.

– Хорошо. Попробуем, ради интереса. Возражение первое: в Когорту не примут беглого раба, сама знаешь.

– Я подделала твою подпись на документах.

– Одно мое слово, и на тебя снова наденут браслет.

– Ты промолчишь.

Харрохак обхватила запястье двумя пальцами и медленно помахала ладонью:

– Сюжет неплохой, но персонажи никуда не годятся. Откуда такое милосердие с моей стороны?

– Если ты меня не отпустишь, – Гидеон держалась за меч, – если ты заставишь меня вернуться, если передашь Когорте информацию или, не знаю, выдуманный список обвинений…

– Ну и мерзкие у тебя журналы, – заметила Госпожа.

– В это самое мгновение я закричу. Я буду кричать так громко и долго, что меня услышат с Восьмой. Я расскажу все. Ты знаешь, что я знаю. Я передам им цифры. Меня вернут домой в наручниках, но я буду подыхать от смеха всю дорогу.

Харрохак прекратила растирать руку и посмотрела на Гидеон. Резко махнула рукой своему гериатрическому фан-клубу, который немедленно зашевелился, зашатался, забил лбом в пол, щелкая четками и несмазанными коленями, исчез в темноте. Остались только Крукс и Агламена. Харроу склонила голову набок, как любопытная птица, улыбнулась еле заметно и высокомерно.

– Как грубо и просто. Как эффективно и безвкусно. Мои родители тебя бы удавили.

– Посмотрела бы я на это сейчас. – Гидеон не двигалась.

– Ты это сделаешь, даже если не получишь никакой выгоды. – Кажется, Госпожу это удивляло. – Даже зная, что пострадаешь. Даже зная, что это значит. И все это только потому…

– Все это потому, – Гидеон снова посмотрела на часы, – что я ненавижу тебя, чертову суку, гребаную ведьму из ада. Не принимай на свой счет.

Повисла пауза.

– Ох, Сито, – жалобным голосом сказала Харроу. – Я же о тебе и не помню почти никогда.

Они смотрели друг на друга. Гидеон не сдержала кривой улыбки, и лицо Харрохак немедленно приняло еще более брезгливое и презрительное выражение.

– Я, кажется, в тупике, – нехотя удивилась она. – Твой шаттл прибудет через пять минут. Я не сомневаюсь, что все документы у тебя в порядке. Проявлять необоснованную жестокость грешно. Я ничего не могу сделать.

Гидеон ничего не сказала. Харроу продолжила:

– Сигнал к сбору настоящий. У Девятого дома проблема. Ты не уделишь несколько минут последнему сбору своего Дома?

– Нет, мать твою.

– Я могу воззвать к твоему чувству долга?

– Нет.

– Попробовать стоило. – Харроу задумчиво постучала себя по подбородку. – А как насчет взятки?

– Вот это бы могло сработать, – ответила Гидеон в пространство. – «Гидеон, вот деньги. Можешь потратить их прямо здесь, на кости». «Гидеон, я не буду вести себя как последняя сука, если ты вернешься. Ты можешь занять комнату Крукса». «Гидеон, вот тебе пучок дергающихся младенцев, они все из монастыря и поэтому больны остеопорозом».

Харрохак без всякой рисовки вытащила из кармана кусок пергамента. Это был самый настоящий документ на бланке Девятого дома. Ради него наверняка пришлось порядочно опустошить казну. У Гидеон волоски на шее встали дыбом. Харроу демонстративно положила пергамент на безопасном расстоянии между ними обеими и отошла, разведя руками.

– А может быть, – сказала Госпожа, когда Гидеон медленно подошла к документу, – это подлинный патент на должность в Когорте. Его нельзя подделать, его подписывают кровью. Так что не спеши его хватать.

Это оказалась настоящая купчая Девятого дома, составленная правильно и ясно. По ней Гидеон Нав получала патент подпоручика, не подлежащий перепродаже, но гарантирующий пенсию после отставки. Ей гарантировалась полная офицерская подготовка. Большой процент от трофеев и территории отходил Дому при его желании, но выкуп за нее саму уплачивался Дому в течение пяти лет, а не тридцати. Более чем щедро. Харроу выстрелила самой себе в ногу. Она, играючи, стреляла в одну ногу, а потом целилась в другую. Она навсегда теряла права на Гидеон.

Гидеон осталась совершенно невозмутимой.

– Нельзя сказать, что мне нет до этого дела, – заметила Харроу.

– Тебе ни до чего нет дела. Ты бы заставила монашек жрать друг друга, чтобы развлечься. Ты психопатка.

– Не нравится, верни. Пергамент мне еще пригодится.

Единственным разумным выходом было сложить из купчей ракету и запустить ее обратно. Четыре минуты до приземления шаттла и возможности отвалить отсюда. Она уже выиграла и не могла поддаться слабости и разрушить все – месяцы, проведенные за попытками взломать систему вызова шаттла, месяцы заметания следов, поиска документов, перехвата сообщений, ожидания и тяжкого труда. Это просто уловка. И уловка Харрохак Нонагесимус, а значит, особенно мерзкая.

– Ладно, – сказала Гидеон. – Назови свою цену.

– Приходи на общий сбор.

Гидеон не стала скрывать удивление:

– И о чем же ты хочешь объявить?

– А тебе разве не интересно? – без улыбки поинтересовалась Преподобная дочь.

Повисла тишина. Гидеон выдохнула сквозь зубы, героическим усилием воли бросила документ и отошла.

– Не-а, – сказала она и с интересом отметила, что черные брови Госпожи дрогнули. – Я пойду своим путем. И не собираюсь лезть в Дрербур ради тебя. Черт, да я не полезу в Дрербур, даже если ты вызовешь скелет моей матери, чтобы он станцевал мне джигу.

Харроу сжала в кулаки руки в перчатках.

– Ради бога, Сито! Это великолепное предложение! Я даю тебе все, чего ты хотела! Все, о чем ты бесконечно скулила без всякого стыда и не удосужившись даже подумать, почему тебе это не положено! Ты ставишь мой Дом под угрозу, ты позоришь моих людей, ты врешь, обманываешь и крадешь, ты прекрасно все это знаешь… ты омерзительная мелкая дрянь!

– Терпеть не могу, когда ты ведешь себя как ущипнутая за задницу монашка. – Гидеон искренне сожалела в этой фразе только об одном.

– Хорошо же! – фыркнула Харрохак, мгновенно беря себя в руки. Она начала выбираться из своих длинных, богато украшенных одежд. Человеческие ребра, которые она носила поверх мантии, застучали, засияли белым на черном. Крукс вскрикнул от страха, когда она принялась расстегивать маленькие серебряные пряжки, но она остановила его жестом. В Гидеон поднялась волна жалости и отвращения, когда она поняла, что делает Харроу. Та снимала костяные браслеты, зубы, которые носила на шее, маленькие костяные сережки в ушах. Все это она сгрузила Круксу в руки, а сама вышла на посадочную площадку, дрожа. В перчатках, сапогах, рубашке и брюках, коротко остриженная, с искаженным гневом личиком она вдруг стала сама собой: отчаявшейся девчонкой моложе Гидеон, маленькой и слабой.

– Слушай, Нонагесимус, – сказала Гидеон, выбитая из равновесия и встревоженная. – Кончай уже. Не делай… что ты там собиралась делать. Отпусти меня.

– Ты так просто не уйдешь, Нав, – сказала Харрохак. Подбородок у нее дрожал.

– Пнуть тебя на прощание?

– Заткнись! – рявкнула Госпожа Девятого дома и добавила жутким голосом: – Я меняю условия. Честный бой…

– И я ухожу безнаказанной? Я не дура.

– Нет. Честный бой, и ты уходишь с патентом. Если я выиграю, ты сходишь на сбор, а потом уйдешь с патентом. Если проиграю – уходи прямо сейчас. С патентом.

Она подхватила пергамент с земли, вытащила из кармана перо, сунула его в рот. Оно вышло из щеки, покрытое кровью. Очередной трюк, решила Гидеон.

Харроу подписала документ. Пеллеамена Новенариус, Преподобная мать Запертой гробницы, Госпожа Дрербура, правительница Девятого дома.

– Это подпись твоей матери, – заметила Гидеон, чувствуя себя очень глупо.

– Я не собираюсь подписываться собственным именем, идиотка. Вся игра потеряет смысл.

Гидеон видела красноту в уголках ее глаз. Розовые белки человека, который не спал всю ночь. Она протянула купчую, и Гидеон жадно, бесстыдно схватила ее, сложила и засунула глубоко под рубашку и под нагрудную повязку. Харроу не вздрогнула.

– Соглашайся на дуэль со мной, Нав. На глазах у моего маршала и у охраны. Честный поединок.

Ко всему прочему, Харрохак была изготовительницей скелетов, и то, что она предложила, обуянная гневом и гордыней, не было честным боем. Плоть от плоти Девятого дома, она обезоружила себя, вступая в бой без тел, которые могла бы поднять, и без единой косточки, которая могла бы прийти на помощь. Гидеон только раз видела Харроу в таком настроении и думала, что этого больше никогда не случится. Только полный ублюдок согласился бы на такую дуэль, и Харрохак знала это. Только завзятый подонок пошел бы на такое. Это было бы жестокое избиение.

– Если я проиграю, то пойду на твое собрание, а потом уйду с патентом.

– Да.

– Если выиграю, уйду с патентом прямо сейчас.

На губах Харрохак виднелась кровь.

– Да.

Над головой завыл рассекаемый воздух. Прожектор зашарил по шахте. Шаттл наконец-то приближался к дыре в земной оболочке. Гидеон посмотрела на часы. Две минуты. Гидеон быстро ощупала Преподобную дочь: руки, торс, ноги, осмотрела сапоги. Крукс завопил от ужаса и отвращения. Харроу ничего не сказала, но молчание ее было презрительнее слов. Но ведь на одной мягкости далеко не уедешь. Слово Дома твердо, словно железо. Тверже железа.

– Вы слышали, – сказала она Круксу и Агламене. Крукс смотрел на нее с ненавистью, которая взрывает звезды, с пустой ненавистью, давящей изнутри, искажающей, поглощающей свет.

Агламена не смотрела ей в глаза. Хреново, но хорошо. Гидеон покопалась в рюкзаке в поисках перчаток.

– Вы слышали ее. Вы свидетели. Я ухожу так или иначе, и условия предложила она сама. Честный поединок. Ты клянешься матерью, что поединок будет честным?

– Как ты смеешь, Нав…

– Клянись матерью. До конца.

– Клянусь матерью. У меня ничего нет. До конца, – выплюнула Харроу, тяжело и рвано дыша. Гидеон торопливо натянула полимерные перчатки, застегнула их на запястьях. Харроу ухмыльнулась:

– Боже, ты же даже кожу не носишь. Куда мне до тебя.

Они разошлись. Агламена подала голос, перекрикивая шаттл:

– Гидеон Нав, вспомни о чести и дай своей госпоже оружие.

Гидеон не удержалась:

– Мне ей кость швырнуть?

– Нав!

– Я отдала ей всю свою жизнь, – ответила Гидеон и обнажила клинок.

Это был просто красивый жест. На самом деле Гидеон ударила ногой и сбила Харроу с ног. Ударила сильно, чтобы Госпожа Девятого дома не поднялась. Поставить ногу на грудь, и все будет готово. Она бы села на нее, если бы так было нужно. Никто в Девятом доме не понимал, что такое жестокость. Никто, кроме Преподобной дочери. Никто не знал, что такое грубость. Это знание вытекло из них, выветрилось, его поглотила тьма, плескающаяся на дне катакомб Дрербура. Агламена или Крукс должны были объявить победу в бою, а Гидеон должна была уйти почти свободной женщиной.

Вместо этого Харрохак сняла перчатки. Руки были в ужасном состоянии. Пальцы все в грязи и порезах, в ранах и под обломанными ногтями застряла пыль.

Она уронила перчатки и протянула пальцы в сторону Гидеон. За долю секунды Гидеон поняла, что это пыль из шахты. И что она пропала.

Она бросилась вперед, но было слишком поздно. Там, куда она аккуратно отодвинула камни и комки грязи, из земли полезли скелеты, когда-то торопливо захороненные там. Из маленьких отверстий высовывались аккуратные пятипалые руки. Гидеон, самонадеянная дура, пнула их и шарахнулась в сторону. Потом побежала. Все равно. Каждые пять футов, пять чертовых футов из земли вылезали кости, хватали ее за сапоги, за лодыжки, за штаны. Она пыталась найти границы этого поля, но границ не было. Вся посадочная площадка проросла пальцами и запястьями, которые мерно раскачивались, как будто их шевелил ветер.

Гидеон посмотрела на Харроу. Та покрылась кровавым потом, но взгляд у нее был спокойный, холодный и уверенный.

Гидеон кинулась на Госпожу Дрербура, бессвязно вопя, круша по пути пястные кости и пальцы, но это не помогло.

Из такой малости, как берцовая или бедренная кость, закопанная в землю, вставали идеальные скелеты. Когда Гидеон приблизилась к их хозяйке, ожившие кости гурьбой бросились на нее. Ударом сапога она отбросила Харроу на руки двух ее созданий, который легко оттащили ее подальше. Спокойные глаза Харрохак были больше не видны за мельтешением ее лишенных плоти слуг, за торчащими костями, за невероятно быстрыми движениями. Гидеон использовала меч как рычаг, на нее ливнем падали осколки костей и хрящей, она старалась не тратить ни удара зря, но скелетов было слишком много. Просто слишком много. Стоило ей обратить одного в костяную крошку, как из земли вставал другой ему на смену. Все больше и больше скелетов преграждали ей дорогу, в какую бы сторону она ни дергалась, куда бы она ни пыталась уйти от плодов смертоносного сада, возделанного Харроу.

Рев шаттла заглушил щелканье костей и стук крови в ушах. Дюжины рук хватали Гидеон. Талант Харрохак был в масштабности. Она умела создать законченную конструкцию из какой-нибудь плечевой кости или таза, поднять целую армию там, где другой бы поднял одного бойца. Гидеон всегда почему-то знала, что так она и погибнет, что толпа скелетов забьет ее до смерти. Потом суета вдруг затихла, уступила место кому-то, кто пинком отправил ее на землю. Костяные люди удержали ее, когда она попыталась подняться, отплевываясь кровью. Харроу стояла среди своих скалящихся прислужников. Она была задумчива и невозмутима. А потом она ударила Гидеон в лицо.

На пару секунд все вокруг стало красным, черным и белым. Голова Гидеон мотнулась в сторону, она выплюнула зуб, закашлялась, попыталась встать. Сапогом Харроу наступила ей на шею, потом опустила его ниже и еще ниже, вынуждая Гидеон вжиматься в твердый пол. Спускаясь, шаттл поднял облако пыли, сдул нескольких скелетов. Харроу отпустила их, и они осыпались ровными кучками.

– Это жалко, Сито, – сказала Госпожа Девятого дома. Когда схлынула первая волна адреналина, от ее приспешников стали отваливаться куски. То тут, то там на землю падали руки, челюсти и прочее. Она выложилась очень сильно. В земле вокруг темнели маленькие воронки, как будто везде разрывались крошечные мины. Харроу стояла посреди них с искаженным, залитым кровью лицом. Из носа у нее лилась кровь, которую она вытирала ладонью.

– Это жалко, – повторила она, гнусавя. – Я стольких подняла. Устроила зрелище. А ты не выдержала. Было совсем просто. Да я больше устала, когда копала ночью.

– Копала, – прохрипела Гидеон. Рот у нее был забыт пылью и костяной крошкой. – Ночью.

– Конечно. Пол чертовски твердый, а площадь нужна была большая.

– Ты безумная тварь, – сообщила Гидеон.

– Говори, Крукс, – велела Харрохак.

С плохо скрываемой радостью маршал объявил:

– Бой был честен. Враг повержен. Победа за Госпожой Нонагесимус.

Госпожа Нонагесимус повернулась к своим помощникам и подняла руки, чтобы сброшенная мантия вернулась к ней на плечи. Выплюнула в грязь сгусток крови и махнула Круксу, который суетился вокруг. Гидеон подняла голову, а потом уронила ее на пол. Голова кружилась. Агламена смотрела на нее с непонятным выражением лица. Сочувствие? Разочарование? Вина?

Шаттл пристыковался к площадке. Гидеон посмотрела на него, на его сияющие бока, дымящие клапаны и трубы, и попыталась приподняться на локтях. Не смогла: она все еще не перевела дух. Она не могла даже поднять дрожащий средний палец вслед победительнице. Поэтому она просто продолжала смотреть на шаттл, на свои вещи, на меч.

– Вставай давай, – велела Харрохак и снова сплюнула кровью, совсем рядом с головой Гидеон. – Капитан, скажи пилоту подождать. Ему заплатят.

– А что, если он спросит, где пассажирка, миледи?

Благослови господь Агламену.

– Она задержалась. От моего имени попроси его оказать любезность и остаться на час. Мои родители достаточно ждали, и это заняло больше времени, чем я думала. Маршал, отнеси ее в святилище.

Гидеон заставила себя отрубиться, когда холодные костлявые пальцы Крукса сомкнулись на ее лодыжке. Почти получилось. Она несколько раз просыпалась, моргала при виде тусклого света, освещавшего лифт на дне главной шахты, и оставалась в сознании, когда маршал волок ее по дну, как мешок с гнильем. Она ничего не чувствовала: ни боли, ни злобы, ни разочарования. Только странное любопытство и отстраненность. В это время ее пронесли в ворота Дрербура. Она последний раз рванулась к жизни, но Крукс, увидев, как она корчится на вытертых коврах, пнул ее по голове. Тогда она потеряла сознание надолго. Очнулась только тогда, когда ее сгрузили на переднюю скамью. Скамья оказалась ледяная, кожа прилипла к ней, а каждый вдох как будто иглами колол легкие.

Очнувшись от холода, она услышала молитвы. В Девятом доме никогда не обращались к богу словами. Только щелканьем костей, нанизанных на плетеные шнуры, потертых и иззубренных. Старые пальцы монашек перебирали их так быстро, что служба превращалась в бесконечный приглушенный стук. Гидеон оказалась в передней части длинного узкого зала. Было очень темно: вдоль проходов стояли газовые светильники, но им как будто не нравилось быть светильниками, так что горели они неохотно. Арки над головой посверкивали биолюминесцентным порошком, который порой сыпался вниз, в неф бледно-зелеными блестками. В часовнях сидели безмолвные скелеты, все еще покрытые пылью от работы. Прищурившись, Гидеон разглядела, что почти всю паству составляли скелеты. Служба для скелетов. Церковь могла вместить тысячу молящихся, и она была наполовину заполнена скелетами, а люди встречались лишь изредка. В основном они сидели в трансепте. Были среди них монашки в покрывалах и отшельники с бритыми головами. Усталые и слабые обитатели Девятого дома. Сейчас здесь остались почти только одни жрецы Запертой гробницы. Со времен своего детства она не видела солдат или братьев-рыцарей. Из всего ордена осталась одна Агламена, которая потеряла ногу, а с ней и всякую надежду выбраться с этого богом забытого фронтира. Стук костей в трансепте порой прерывался влажным мучительным кашлем или чьими-то попытками прочистить горло.

В апсиде стояла длинная скамья, на которой устроились последние благородные представители Девятого дома: Преподобная дочь Харрохак скромно присела сбоку. Блестящая пыль налипла на кровавые линии под носом. Там же сидели ее жуткие пратетушки и родители, Господин и Госпожа Девятого дома, Преподобный отец и Преподобная мать. Эти двое занимали почетное место перед алтарем, рядом со священством. Крукс восседал на стуле в одном из сырых притворов, среди моря свечей, половина из которых уже погасла. Рядом с ним сидел единственный рыцарь Дома, Ортус, толстый печальный юнец тридцати пяти лет от роду, и его почтенная мать, типичная карга Девятого дома, вытиравшая ему ухо платочком.

Гидеон поморгала, чтобы в глазах перестало двоиться, и уставилась в апсиду. Ее не могли заманить в Дрербур уже два года, и она давно не видела ни пратетушек, ни Господина и Госпожу. Благословенные сестры Лакриморта и Айсаморта не изменились. Крошечные, морщинистые, серые – и слепые, поскольку чудес в Девятом доме не случалось. Лица они повязывали черными платками, на которых были нарисованы жуткие белые глаза. Каждая из них перебирала две связки четок, по одной в каждой руке, и стук из-под их подозрительно шустрых пальцев доносился двойной.

Ортус тоже не изменился. Все такой же неуклюжий и грустный. Титул первого рыцаря Девятого дома уже многие века не доставался никому примечательному. Рыцари других Домов могли быть уважаемыми и благородными мужчинами и женщинами, родовитыми или особенно талантливыми, о таких часто писали в наименее грязных журналах Гидеон. Но в Девятом доме людей отбирали по одному признаку: сколько костей ты способен поднять. Ортус был просто грустным больным ослом. Его отец – рыцарь отца Харроу – был огромным, неумолимым, благочестивым человеком с мечом и двумя огромными мешками костей, но Ортус пошел не в него. Сводить его с Харроу было все равно что сводить пончик с коброй. Возможно, Агламена сосредоточилась на Гидеон именно потому, что Ортус был жалок. При этом он был крайне чувствителен и неприятен. Мать его казалась одержимой. Всякий раз, когда он подхватывал простуду, она укладывала его в постель до тех пор, пока он не зарабатывал пролежни.

На Господина и Госпожу она тоже смотрела, хотя ей совсем этого не хотелось. Госпожа Пеллеамена и Господин Приамхак сидели рядышком, положив одну руку в перчатке на колено, а второй взявшись за руку супруга. Молились они одновременно, на одной нити резных четок. Облачены они были в черное, а лица почти закрывали темные капюшоны. Гидеон видела бледные восковые профили с пятнами люминесцентного порошка и следами ладони Харроу. Глаза у обоих были закрыты. Лицо Пеллеамены осталось таким же ледяным и идеальным, как при их последней встрече. В темных бровях не появилось серебряных волосков, морщинок у глаз не прибавилось. Челюсть Приама оставалась твердой, плечи прямыми, лоб гладким. Они не изменились. Точнее, изменились даже меньше мерзких пратетушек.

Причина состояла в том, что оба были мертвы уже много лет. Мумифицированные лица не поддавались времени, потому что – это знала Гидеон, маршал, капитан стражи и больше никто во всей вселенной – Харрохак заморозила их навеки. Одержимая поисками тайных знаний, она снова открыла древний и очень непростой путь сохранения и подчинения тел. Она обнаружила маленькую мерзкую запретную книгу в особом хранилище маленьких мерзких запретных книг. Все Дома разом умерли бы от сердечного приступа, узнай они, что Харроу ее читала. Справилась она не слишком хорошо – родители весьма пристойно выглядели выше плеч, а вот ниже плеч – не очень. Стоит учесть, правда, что ей было всего десять.

Гидеон исполнилось одиннадцать, когда Господин и Госпожа Девятого дома умерли – внезапно и тайно. Полное дерьмо, конечно. Гидеон успела увидеть и узнать слишком многое. Но она не расстраивалась. Если бы она была матерью Харроу, то тоже постаралась бы сдохнуть много лет назад.

– Слушайте! – провозгласила Преподобная дочь Девятого дома, вставая с места.

Священный ритуал следовало проводить Господину и Госпоже, но они не могли этого сделать, потому что совсем уже умерли.

Харрохак изящно обошла это, приписав им обет молчания. Каждый год она удлиняла список их покаянных обетов – пост, ежедневная медитация, уединение – так аккуратно и при этом бесстыдно, что казалось неизбежным, что рано или поздно кто-то скажет: «Эй, погодите-ка… что за хрень здесь творится?»… и она будет раскрыта. Но этого не происходило. Крукс ее прикрывал, как и Агламена, а рыцарь очень удачно умер в тот же день, что и Приам. И выходило так, что Гидеон тоже ее прикрывала, ненавидя себя за это, но приберегая эту тайну как последнее средство заплатить за свою свободу.

Четки перестали щелкать. Руки родителей Харроу замерли одновременно и очень ненатурально. Гидеон обхватила спинку скамьи и закинула ногу на ногу, мечтая, чтобы в голове перестало звенеть.

– Благородный Девятый дом призвал вас сегодня, – заговорила Харрохак, – потому что мы получили дар величайшего значения. Наш благословенный император, первый Владыка мертвых, царь Девяти Возрождений, наш Воскреситель, прислал нам призыв.

Задницы заерзали на скамьях. Скелеты оставались неподвижными и очень внимательными, но разнокалиберный сброд Девятого дома нестройно обрадовался. Послышались тихие восклицания, благодарности и славословия. В письме могла быть нарисована задница, но все же никто не погнушался бы поцеловать край бумаги.

– Я прочту вам письмо, – продолжила Харрохак, – потому что никто не любит свой народ, своих братьев и сестер по вере так, как Девятый дом любит своих жрецов и прихожан, своих детей и своих верных. – Гидеон подумала, что выходит жирновато. – Позволит ли Преподобная мать своей дочери прочесть письмо?

Как будто она могла сказать «нет». Бледно улыбнувшись, Пеллеамена слегка наклонила голову, чего никогда не делала при жизни. При жизни она была холодна и отстраненна, как лед на дне пещеры.

– С милостивого соизволения моей матушки, – объявила Харроу и начала читать:

– Здесь упомянуто мое имя, – с деланой скромностью заметила Харрохак и добавила уже с меньшей радостью: – И имя Ортуса.

Харрохак опустила бумагу в полной тишине. Настоящей тишине, лишенной щелканья четок или скрипа костей. Девятый дом был поражен. В трансепте, за спиной Гидеон, кто-то взвизгнул, как будто один из верных решил пойти до самого конца и умереть от разрыва сердца. Это всех отвлекло. Монахини очень старались, но несколько минут спустя было подтверждено, что один из отшельников скончался от шока. Собравшиеся порадовались его счастливой судьбе. Гидеон не сдержала ухмылки, когда Харрохак вздохнула, очевидно подсчитывая в уме, чего это стоило демографии Девятого дома.

– Нет!

Мелкая сошка потревожила покой собрания. Мать Ортуса встала. Пальцы ее дрожали, а другой рукой она обнимала сына за плечи. Он выглядел испуганным, а она как будто готова была последовать за безвременно погибшим. Лицо ее застыло под алебастровой краской, а черные пятна, изображавшие череп, расплывались от пота.

– Мой сын! Мой сын! – кричала она надтреснутым голосом. – Мой возлюбленный первенец! Обеспечение своего отца! Моя единственная радость!

– Сестра Глаурика, прошу тебя, – скучным голосом сказала Харроу.

Мать Ортуса обхватила его обеими руками и рыдала ему в плечо. Ее трясло от вполне реальных горя и страха. Он был удручен и слезлив.

– Я отдала вам мужа, лорд Нониусвианус, – говорила она между всхлипами, – отдала вам своего супруга, а вы требуете отдать и сына? Как вы смеете? Никогда! Этого не будет.

– Ты забываешься, Глаурика! – рявкнул Крукс.

– Я знаю, что случается с рыцарями, мой господин! Я знаю, что его ждет.

– Сестра Глаурика, успокойся, – велела Харроу.

– Он так молод, – причитала мать Ортуса, пытаясь утащить его под прикрытие алтаря – она уже поняла, что лорд Нониусвианус не вмешается. – Он так молод, он не ожесточился душой!

– Не все с тобой согласятся, – заметила Харрохак sotto voce.

Ортус, хлопая большими серьезными глазами, сказал придушенно и уныло:

– Я боюсь смерти, госпожа моя Харрохак.

– Рыцарь должен стремиться к смерти! – возмутилась Агламена.

– Твой отец встретил смерть, не дрогнув, – согласился Крукс.

От подобного сочувствия мать Ортуса залилась слезами. Прихожане что-то бормотали, в основном укоризненно, и Гидеон немного приободрилась. Это уже не был худший день ее жизни: ей досталось первоклассное развлечение. Ортус, не трудясь отрывать от себя всхлипывающую родительницу, бормотал, что хотел бы убедиться, для чего ее предназначили, зловредные пратетушки вернулись к молитве и мычали лишенный слов гимн, Крукс громко поносил мать Ортуса, а Харрохак стояла посреди этого, безмолвная и надменная, как памятник.

– Уходи и молись о наставлении на путь истинный, – говорил Крукс, – или я заставлю тебя это сделать, выгоню тебя из храма.

– Я отдала этому Дому все, я заплатила высочайшую цену…

– Что может получиться, когда Мортус женится на беженке из Восьмого дома, жалкая ты ведьма…

Гидеон так лыбилась, что из потрескавшихся губ потекла кровь. Харроу нашла ее взглядом среди многочисленных и безразличных ко всему мертвецов и растревоженных верующих, и ее презрительная маска треснула. Харроу поджала губы, а Гидеон ей подмигнула. Люди почти кричали.

– Довольно! – рявкнула Преподобная дочь резким, как удар хлыста, голосом. – Давайте помолимся.

Тишина опустилась на собрание, как медленно парящие хлопья люминесцентной пыли. Всхлипывания матери Ортуса перешли в придушенные стоны. Голову она спрятала на груди сына, который обнял ее рыхлой рукой. Он сам беззвучно плакал, уткнувшись ей в волосы.

Гимн мерзких пратетушек оборвался на высокой дрожащей ноте, постепенно затухающей в воздухе. Харроу наклонила голову, и ее родители одновременно повторили этот жест. Пратетушки опустили подбородки к груди, Агламена и Крукс – тоже. Гидеон уставилась в потолок, скрестила ноги и принялась смаргивать с ресниц сверкающие крошки.

– Молю, чтобы гробница оставалась замкнутой, – произносила Харроу с непонятной пылкостью, с которой всегда молилась. – Молю, чтобы камень никогда не откатили от входа, чтобы однажды погребенное вечно покоилось с миром, закрыв глаза и успокоив свою душу. Молю, чтобы оно жило и чтобы спало. Молю за императора всеподающего, Царя неумирающего, его добродетели и его людей. Молю за Второй дом, Третий, Четвертый и Пятый. За Шестой, Седьмой и Восьмой. Я молю о Девятом доме и о его плодородности. Молю о воинах и послушниках, ушедших прочь, и за всю империю, что живет в непокое. Да будет так.

Кости застучали, прося о том же самом. Гидеон не молилась очень давно. Она смотрела на лысые сверкающие черепа скелетов и на коротко остриженные волосы верных Девятого дома и думала, чем же займется, когда окажется в Трентхеме. Всхлипы несчастной матери Ортуса заглушали стук костей и мешали ее не слишком реалистичным мечтаниям о том, как она подтягивается на глазах у десятка рукоплещущих офицеров. Тут Гидеон заметила, что Харроу перешептывается с Круксом, показывая на мать и сына, и на лице ее написано, что всякое терпение иссякло. Крукс вывел их из храма не слишком-то деликатно. Они прошли по центральному проходу, Крукс их поторапливал, Ортус шагал тяжело и неуклюже, а его мать еле держалась на ногах. Гидеон показала незадачливому рыцарю большой палец, Ортус ответил жалкой улыбкой.

После этого собрание закончилось. Большая часть прихожан осталась молиться, благодаря свою счастливую судьбу и зная, что второй колокол зазвонит через какой-нибудь час. Гидеон хотела броситься назад к своему шаттлу, но скелеты выстроились в нефе двумя плотными шеренгами, стремясь скорее вернуться к своему присыпанному снегом луку и инфракрасным лампам на полях и не давая пройти никому другому. Омерзительные пратетушки удалились за алтарную преграду в тесную семейную капеллу, а Харрохак приказала покладистым мумиям родителей скрыться с глаз долой, туда, куда она их обычно прятала. Наверное, в их роскошную келью. И чтобы не забыли плотно прикрыть за собой дверь. Гидеон растирала пальцы, а ее мастер меча нерешительно шла к ней по проходу.

– Она лжет, – сказала Гидеон вместо приветствия. – Если ты не заметила. Она никогда не сдерживает обещания. Никакие.

Агламена не ответила, да Гидеон этого и не ждала. Она просто стояла, не глядя ученице в глаза, положив покрытую старческими бурыми пятнами руку на рукоять меча. Наконец она заговорила мрачным голосом:

– Ты всегда страдала от недостатка чувства долга, Нав. Ты не станешь этого отрицать. Ты не сможешь правильно написать слово «обязанность», даже если я выбью его у тебя на заднице.

– Мне кажется, это вообще не помогает, – возразила Гидеон. – Хорошо, что писать меня учила не ты.

– Воительница должна быть верной. Преданной. Другие не выживают.

– Ага. – Гидеон рискнула встать со скамьи.

Стоять получалось, но ребра ныли. Кажется, одно треснуло. До ночи она вся распухнет от синяков. И нужно вставить один зуб. Вот только монашкам она это больше не доверит. В Когорте должно быть достаточно костяных магов.

– Знаю. Так и есть. Не пойми меня неправильно, капитан. Там, куда я собираюсь, я ссать буду одной верностью. В сердце у меня до хрена верности. Я верна императору до последней своей косточки.

– Ты не знаешь, что такое верность, и не узнаешь, даже если…

– Оставь мою задницу в покое. Ничего хорошего из этого не выйдет.

Сгорбленная старуха сняла с плеча ножны и протянула ученице. В ножнах лежал меч Гидеон. Потом Агламена бросила к ее ногам забытые вещи. Ничего более похожего на извинение от нее было не дождаться в принципе. Агламена никогда бы ее не тронула и никогда бы не сказала ей ласкового слова. Но этот ее поступок потянул бы на нежность по меркам капитана. Гидеон стоило бы схватить вещи и бежать.

По центральному проходу кто-то решительно шагал. Древние кружева шуршали, волочась по отполированному обсидиану. У Гидеон сжался желудок, но она сказала:

– И как ты собираешься из этого выпутываться, Нонагесимус?

– Никак, – к ее удивлению ответила Харроу.

Остренький подбородок Преподобная дочь выставила вперед, под носом у нее все еще темнела засохшая кровь, а черные глаза горели. Она походила на дурную святую.

– Я поеду. Это мой шанс на заступничество. Тебе не понять.

– Не понять, но мне все равно.

– Каждому дается шанс, Нав. И тебе тоже.

Гидеон захотелось дать ей в глаз, но вместо этого она сказала с деланой веселостью:

– Кстати, дурища, я разгадала твой тупой трюк.

Агламена не дала ей подзатыльника, что само по себе могло сойти за извинение – просто погрозила пальцем. Харроу удивленно вскинула голову, так что капюшон свалился, открывая короткие темные волосы.

– Серьезно? – поинтересовалась она, растягивая слова.

– Подпись твоей матери на моем патенте. Скрытое жало. Если я открою рот, подпись потеряет законную силу. Это плата за мое молчание. Хорошо сделано. Мне придется держать язык за зубами, пока все не закончится, и ты это знаешь.

Харрохак наклонила голову набок.

– А об этом я даже не вспомнила. Я думала, ты про шаттл.

В голове Гидеон как будто загудела сирена – громче, чем оба колокола, вместе взятые. Она почувствовала, как от лица отливает кровь, и бросилась вперед по проходу. На лице Харрохак были написаны невинность и непонимание. Агламена, схватившись за меч, встала между ними, топнув ногой.

– Что. С. Шаттлом, – с трудом спросила Гидеон.

– Его украли Ортус с матерью. Наверное, они уже улетели. У нее остались родственники на Восьмой, и она воображает, что их там примут.

Увидев лицо Гидеон, Харроу расхохоталась:

– С тобой всегда так просто, Сито. Ты не представляешь.

Раньше Гидеон не знала, что такое разбитое сердце. Она никогда не заходила так далеко, чтобы кто-то его разбил. Она стояла на коленях на посадочной площадке, обхватив себя за плечи. От шаттла остались только выжженные кривые пятна на камнях. На Гидеон навалились серость, холод и безразличие. Сердце билось ровно и сильно, и горе было ровным и сильным. Она то ничего не чувствовала, то ее будто кололи ножами. Порой она просыпалась и ощущала медленно тлеющее внутри пламя, которое никогда не вырвется на свободу, но способно сжечь что угодно изнутри, а иногда ей казалось, что она уже где-то очень далеко отсюда.

У нее за спиной стояла Госпожа Девятого дома и смотрела на Гидеон без всякой радости.

– Я узнала о твоем плане только неделю назад, – призналась она.

Гидеон не ответила.

– Всего неделю. Я бы ничего не узнала, если бы не этот призыв. Ты все сделала правильно. Они сказали, что ответ можно передать с ранее заказанным шаттлом, если я захочу записать его на бумаге. Надо отдать тебе должное: тебя с этим вообще никак не связали. Я могла тебе и раньше помешать, но мне захотелось подождать до сегодняшнего дня. До того мгновения, когда ты решишь, что все-таки сбежала. Отнять его у тебя.

– Почему? – только и спросила Гидеон.

Выражение лица Харроу было таким же, как в тот день, когда Гидеон нашла ее родителей, свисавших с потолка кельи. Белое, пустое, спокойное лицо.

– Да потому что я же ненавижу тебя. Ничего личного.

Наверное, круче было бы, если бы все разочарования и горести Гидеон с рождения и до сего дня послужили бы катализатором, если бы она, преисполнившись новой яростной решимости, собралась и сделала новый рывок к свободе. Этого не произошло. Она впала в депрессию. Она лежала в своей келье, думая о жизни, как о невкусном блюде. Она не касалась меча. Она не бегала вокруг полей и не мечтала о судьбе рекрута Когорты. Она украла ящик питательной пасты, которую добавляли в баланду для верных Девятого дома, и выдавливала ее себе в рот, когда хотелось есть. Все остальное время она без интереса перелистывала журналы или делала скручивания, чтобы время шло быстрее. Крукс снова застегнул браслет на ее лодыжке, и он гремел при движении. Гидеон ленилась даже включить свет и натыкалась в темноте на стены.

Ей дали только неделю. Преподобная дочь заявилась, как она всегда делала, черт бы ее побрал, к запертой двери кельи. Гидеон знала, что она там, потому что тени перед маленьким глазком изменились. И еще потому, что больше приходить к ней было некому.

– Пошла на хрен, – сказала она вместо приветствия и переключилась на отжимания.

– Не кисни, Сито.

– Сдохни, сука.

– У меня есть для тебя работа, – сказала Харроу.

Гидеон замерла в верхней точке движения, невидящими глазами глядя на холодный пол. Пот замерзал на спине. Ребро все еще ныло, браслет оттягивал ногу, одна из монашек вставила ей зуб, и он болел, как кара императора, стоило ей чихнуть.

– Нонагесимус, – медленно произнесла она. – Единственная работа, которую я готова для тебя сделать – подержать клинок, на который ты рухнешь. Я могу тебе послужить, если тебе нужно, чтобы кто-то дал тебе под зад так, чтобы отворилась Запертая гробница и из нее донеслась песня «Аллилуйя! Зад треснул!». Я готова смотреть, как ты падаешь с самого верха в Дрербур.

– Это уже три работы, – заметила Харрохак.

– Сгори в аду, Нонагесимус.

Снаружи послышался шорох. Серьгу вынули из застежки и протолкнули сквозь глазок. Гидеон запоздало вскочила, чтобы отбросить ее обратно, как отбросила бы гранату, но бусина от серьги Харроу уже упала на пол кельи. Из крошечного обломка кости выскочили плечевая и лучевая кости и локоть. Костяная рука слепо пошарила вокруг, схватилась за ключ в замке и повернула его, хотя Гидеон успела ударить по руке сапогом. Она разлетелась в пыль, не осталось даже бусины. Харрохак Нонагесимус распахнула дверь. Ее окружало слабое свечение электрических ламп, а ее кислое лицо было так же приятно, как удар коленом в пах.

– Если хочешь увидеть кое-что интересненькое, иди за мной, – велела она. – А если хочешь тонуть в жалости к себе, которой у тебя оказалось неожиданно много, перережь себе горло и прекрати тратить мою еду.

– И что? Возьмешь меня в кукольный театр к своим старикам?

– И как только мир выживет без твоего остроумия, – мрачно сказала Харроу. – Надевай рясу, мы идем в катакомбы.

Путаясь в черных полах церковного одеяния, Гидеон подумала, что это почти приятно – наследница Девятого дома отказалась идти с внутренней стороны яруса. Она двигалась вплотную к стене, отстав от Гидеон на полшага и следя за ее руками и мечом. Почти приятно, но не совсем. Даже осторожность Харроу была оскорбительной и надменной. После нескольких дней, проведенных в компании одной маленькой лампы для чтения, глаза Гидеон жгло от слабого света шахты. Она близоруко мигала, пока лифт нес их вниз, к дверям Дрербура.

– Мы не пойдем во внутреннее святилище, не трусь, – сказала Харроу, когда Гидеон замерла на месте. – Только к памятнику.

Лифты, спускающиеся в зловонные недра Дрербура, были опасны. Особенно те, что вели в крипты. За железной дверью, которую Харроу открыла маленьким ключиком, сняв его с шеи, оказалась открытая платформа из истерзанного коррозией скрипучего металла. Воздух, рвущийся им навстречу, был так холоден, что у Гидеон слезились глаза. Она натянула капюшон рясы поглубже и спрятала руки в рукава. Подземный механизм, обеспечивавший существование всей этой ямы на планете, издавал низкое гудение, заполнявшее шахту лифта. По мере того как они углублялись все ниже и ниже в скалу, гудение затихало. Было очень темно.

Нижний уровень заливал сильный ровный свет. Они оказались в лабиринте клеток, заполненных жужжащими генераторами. Никто не знал, как они работают. Машины стояли в прохладных каменных нишах, их обвивал черный креп, оставленный давно почившими верными Девятого дома, их зарешеченные корпуса заставляли двоих идти на расстоянии вытянутой руки друг от друга. Постепенно пещера превратилась в узкий проход, а проход уткнулся в изъеденную ржавчиной дверь. Харроу отворила ее: за ней оказалась вытянутая камера с шинами на стенах. В нишах лежали кости, плохие копии погребальных масок и статуэтки серьезных могильных богов.

У одной из ниш стояла на коленях Агламена, как будто задавшаяся целью перебрать как можно больше погребальной утвари. Вместо рясы она надела толстую шерстяную куртку и перчатки, из-за которых походила на маршмеллоу, проткнутую четырьмя зубочистками разной длины. Лицо у нее было самодовольное и очень усталое. Одна копалась в куче из сотни мечей, разъеденных ржавчиной до разной степени. Рядом с ней стояла корзинка кинжалов и валялись несколько кастетов. Какие-то проржавели до смерти, другие – до полусмерти. Она подняла меч, уныло ковырнула наросшую чешуйку на клинке.

– Этот план обречен, – сообщила она, не глядя на них.

– Получилось что-то, капитан?

– Это древности, моя Госпожа.

– Жаль. А что предпочитал Ортус раньше?

– Честно говоря, Ортус всегда делал выбор в пользу своей мамочки и книжки с душещипательными стишками. Его отец учил сына сражаться с мечом и баклером, но после его смерти… – Она с хрустом пожала плечами. – Даже в лучшие времена он был хреновым мечником. Не в отца пошел. Я бы учила его мечу-и-зелью, но он заявил, что у него катар.

– Но меч-то у него хороший.

– О нет, – возразила Агламена. – Он густо намазан маслом, а наконечник у него резиновый. Легче головы Нав. – («Это грубо!» – заметила Гидеон.) – Нет уж, Госпожа. Я ищу клинок, как у его прабабки. И нож или кастет.

– Зелье, – решительно сказала Харрохак. – Или цепь.

– Нож, я так полагаю, – повторила капитан гораздо мягче и уважительнее, чем Гидеон ожидала. – Нож или кастет. С ножом вам будет сложнее. Сейчас. Сражаться придется в толпе. В ближнем бою цепь для вас опаснее, чем для кого-либо другого.

Гидеон сразу решила, что ей здесь не нравится и что планы, которые здесь строят, не совпадают с ее планами. Она начала отступать назад к двери, стараясь ступать как можно легче. Вдруг на ее пути оказалась Харроу, втиснувшаяся между двух колонн и обхватившая голову руками. Черная ряса спадала с плеч длинными складками, делая Харроу похожей на перегородившую дорогу летучую мышь.

– Ну уж нет, Нав, – спокойно сказала она. – Ты мне должна.

– Должна тебе?

– Ну, конечно. Это ведь на твоем шаттле сбежал мой рыцарь.

Кулак Гидеон рванулся к остренькому носу Харроу. Та увернулась, почти случайно, чуть не упала, спряталась за колонну, отряхнула с себя пыль и прищурилась:

– Снова начинаешь? Ну давай.

Она наклонилась и схватила один из отвергнутых клинков. Смотреть на Харроу, вынужденную напрячь все свои три мускула, было как минимум забавно. Гидеон залюбовалась тем, как Харроу нервно потирала запястья.

– Попробуй вот этот.

Гидеон достала меч из ножен и внимательно осмотрела. Длинные прутья почерневшего металла образовывали эфес с чашкой. На жутко истертом черном яблоке красовалось изображение Гробницы, закованной в цепи, – знак Девятого дома. Сам клинок покрывали зазубрины и пятна ржавчины.

– Этим можно убить, только если занести в рану столбняк, – решила она. – И вообще, как ты собираешься вернуть Ортуса?

Кажется, Харроу на мгновение встревожилась.

– Мы не собираемся этого делать.

– Агламена слишком стара.

– И именно поэтому ты, Сито, – сказала Госпожа, – станешь первым рыцарем Девятого дома. Ты сопроводишь меня в Первый дом, где я стану учиться на ликтора. Станешь моим телохранителем и компаньоном, верным и преданным, и поддержишь честь нашего Дома.

Когда Гидеон отсмеялась и прекратила колотить кулаком в ледяную колонну, она долго пыталась отдышаться, чтобы не расхохотаться снова. Напряженная улыбка на жестком, будто из камня вырезанном лице Агламены, становилась все напряженнее.

– Вау, – выдавила Гидеон, стирая слезы смеха. – Блин. Секунду. Короче, Нонагесимус, скорее ад замерзнет.

Харроу выскочила из-за своей колонны и двинулась к Гидеон, не расцепляя руки. В глазах ее горело белым пламенем то же блаженное чувство, что и в тот день, когда Гидеон пыталась сбежать с планеты: ничем не омраченная решимость, сходная с радостью. Она остановилась перед Гидеон, стянула капюшон с темной головы и сощурила глаза в узкие щелки.

– Ладно тебе, Нав, – сказала она, и голос ее звенел. – Это твой шанс. Твоя возможность прославиться. Пройди со мной через это и отправляйся куда угодно. Рыцари Домов получают любую должность в Когорте, которая им приглянется. Сделай это для меня, и я не просто тебя освобожу. Я отпущу тебя с состоянием, с патентом, со всем, что ты захочешь.

Это ее уязвило.

– Ты не должна.

– Конечно, должна, Сито! – возразила Харрохак. – Ты принадлежишь Запертой гробнице, а Гробница – это, в конце концов, я. Руки должны войти в Первый дом, Нав, их имена будут вписаны в историю как имена новых святых империи. Ничего подобного раньше не случалось и может больше не случиться. Нав, я собираюсь стать ликтором.

– Всем привет. Я та самая женщина, которая помогла фашистке Харрохак Нонагесимус прийти к власти, – сообщила Гидеон в пустоту. – Да, вселенная сейчас хреновая. Я знала, что так будет. А еще она меня предала, и моим телом выстрелили в направлении солнца.

Харроу подошла слишком близко, и Гидеон сделала то, что раньше сделать не осмеливалась: подняла ржавый меч и коснулась острием лба Харроу. Некромантка не дрогнула, только скривила обведенные черным губы, изображая удивление.

– Я. Тебе. Никогда. Не поверю. Твои обещания ничего не стоят. Тебе нечего мне дать. Я знаю, что ты сделаешь, получив хотя бы тень шанса.

Харроу посмотрела Гидеон в глаза, не обращая внимания на приставленный к черепу клинок.

– Ой, я, кажется, задела твои чувства.

Меч в руке Гидеон не дрогнул.

– Я ревела часами.

– Я еще много раз заставлю тебя плакать.

Тут послышался голос Агламены:

– Положи эту чертову штуку, видеть не могу, как ты ее держишь.

А потом она добавила, удивив Гидеон:

– Обдумай это предложение, Нав.

Гидеон посмотрела Харроу за спину, опустила никчемный клинок и бросила его в ближайшую нишу, не вкладывая в ножны.

– Капитан, пожалуйста, не надо защищать эту тупую идею.

– А у нас нет идеи лучше, Нав. Наша Госпожа покидает планету, коротко говоря. Ты можешь остаться здесь, в Доме, который ненавидишь, или завоевать свободу на службе Дому, который ненавидишь. Это твой единственный шанс убраться отсюда и обрести свободу честным путем.

Харрохак открыла рот, но, к еще большему удивлению Гидеон, Агламена остановила ее жестом. Осторожно отодвинув ржавые мечи в сторону, старуха распрямила больную ногу и, опершись здоровой о стену, с трудом встала, звеня кольчугой и скрипя костями.

– До Дома тебе нет дела, и отлично. Это твой шанс показать, чего стоишь ты сама.

– Я не собираюсь помогать Нонагесимус становиться ликтором. Она меня в расход пустит.

– Твоими побегами я недовольна, – сказала Агламена. – Они были непристойны и жалки. Но, – она повернулась ко второй девушке, – при всем моем уважении, вы, госпожа моя, обходились с ней слишком круто. Мне не нравится этот план. Будь я на десять лет моложе, я бы просила вас снизойти до меня и взять меня с собой. Но вы не удостоили ее вниманием, так что это придется сделать мне.

– В самом деле? – переспросила Харроу. Голос ее показался до странности мягким. Черные глаза высматривали что-то в капитане стражи – и не находили этого.

– Да, – ответила Агламена. – Вы оставите меня и Крукса отвечать за Дом. Если бы я пообещала свободу Гидеон Нав и не даровала бы ее, тогда, прошу прощения за неблагодарность, я предала бы себя. Вашего верного слугу и в прошлом слугу вашей матери.

Харрохак ничего не ответила. Лицо у нее было постное и задумчивое, но Гидеон это не обманывало: именно с таким лицом Харроу обычно задумывала самые злобные мерзости. Но сама Гидеон вдруг потеряла способность ясно мыслить. Волна темно-красного жара залила ее шею и залила бы и щеки, если бы Гидеон позволила, так что она натянула капюшон и промолчала. На свою учительницу она старалась не смотреть.

– Если она вам послужит, вы должны ее отпустить, – твердо сказала Агламена.

– Конечно.

– Дав торжественное обещание Девятого дома.

– Если она это сделает, то получит что угодно, – легко – слишком легко – ответила Харрохак. – У нее слава будет литься из всех дырок. Пусть делает что хочет и становится кем хочет, но лучше бы подальше от меня. Где-нибудь на другой стороне галактики.

– Тогда я благодарю вас за милосердие и щедрость и считаю дело улаженным, – сказала Агламена.

«Это с чего бы? Я точно на эту хрень не согласилась».

Обе не обращали внимания на Гидеон.

– Вернемся к изначальной проблеме, – сказала старуха, с трудом усаживаясь обратно к мечам и ножам. – Нав не учили тому, чему учили Ортуса, – ни наукам, ни обращению с оружием. Ее готовили в тяжелую пехоту.

– О первом забудь, ее душевные расстройства вполне смогут это компенсировать. Меня интересует второе: насколько обычному мечнику тяжело переключиться с двуручного клинка на рыцарскую рапиру?

– Обычному мечнику? Достичь уровня первого рыцаря Дома? Понадобятся годы. А у Нав уйдет месяца три.

(Тут Гидеон ненадолго умерла от счастья и ожила только от все растущего ужаса перед грядущим.)

– …и ее можно дотянуть до уровня самого слабого и жалкого из нынешних рыцарей.

– Ой, глупости какие, – томно сказала Харроу. – Она же гений. Если ее правильно мотивировать, она может орудовать двумя мечами в каждой руке и еще одним в зубах. Пока мы все постигали здравый смысл, она занималась фехтованием. Я права, Сито?

– Я еще ни хрена не согласилась, – ответила Гидеон. – И мне пофиг, какими должны быть крутые рыцари, меня рапиры бесят. От этих скачков туда-сюда голова кружится. Хорошему мечнику подобает двуручный меч.

– Не могу не согласиться, – сказала ее учительница. – Но рыцарь Дома, если его правильно учили, чертовски опасен и чертовски красив. Мне приходилось видеть, как сражался в молодости первый рыцарь Второго дома, и, видит бог, я никогда этого не забуду.

Харроу описывала по камере маленькие круги.

– Но ведь можно дотянуть ее до того, чтобы она хотя бы издали походила на обученного рыцаря Девятого дома?

– Репутация первых рыцарей Девятого дома уже не та, что в дни Матфия Нониуса, а с тех времен миновала уже тысяча лет. Ожидания невелики. Но даже при этом нам понадобится удача.

Гидеон отлепилась от колонны, похрустела пальцами, растягивая застывшие на холоде мышцы, покрутила шеей, повела плечами и скинула робу.

– Я, конечно, обожаю, когда все вокруг вслух рассуждают, как я плоха в своем деле, но все-таки обидно. – Она подхватила отвергнутый клинок, взвесила его в ладони, отмечая идиотскую легкость, и приняла стойку, которая показалась ей правильной.

– Как тебе, капитан?

Агламена фыркнула, грустно и с явным отвращением.

– А второй рукой ты что делаешь?

Гидеон что-то сделала.

– Господи, нет. Просто опусти ее, пока я не покажу, как надо.

– Меч и зелье, – с нажимом сказала Харрохак.

– Меч и кастет, Госпожа моя, – возразила Агламена. – И я сильно опускаю свои стандарты.

– Я все еще не согласилась, – напомнила Гидеон.

Преподобная дочь двинулась к ней прямо по разбросанным клинкам и остановилась только рядом с колонной, в которую Гидеон рефлекторно вжалась спиной. Они долго изучали друг друга, пока у Гидеон от холода катакомб не застучали зубы. Харроу изогнула губы в короткой милостивой улыбке:

– Я было подумала, что ты обрадуешься тому, что ты мне понадобилась. Что я продемонстрировала тебе свою уязвимую девичью душу.

– В твою душу надо вбить пять тысяч гвоздей.

– Это не «нет». Помоги Агламене подобрать тебе клинок, Сито. Я оставлю дверь открытой. – Отдав этот вялый надменный приказ, она ушла, оставив Гидеон прижиматься затылком к жесткому камню и кусать щеку изнутри.

Остаться наедине с мастером меча было еще хуже. Между ними повисла неловкая холодная тишина. Старуха угрюмо перебирала рапиры, поднося каждую ближе к свету и отрывая с рукоятей полосы прогнившей кожи.

– Идея дурная, но это твой шанс, – вдруг сказала Агламена. – Одно из двух, решайся.

– Ты, кажется, говорила, что идеи лучше у нас нет.

– Нет, если говорить о Госпоже Харрохак. Ты лучшая мечница Девятого дома… может быть, за всю его историю. Не знаю. Лично я не видела Нониуса в бою.

– Да, ты тогда, наверное, только родилась, – сказала Гидеон, у которой заныло сердце.

– Заткнись, пока я сама тебя не заткнула.

Отобрав пару клинков, Агламена бросила их в кожаный чехол, а кастеты сунула в сапог. Чехол заскрипел, а старуха закряхтела, наклоняясь вперед и опираясь на полумертвое колено, чтобы встать. Гидеон машинально дернулась вперед, но одного взгляда здорового глаза хватило, чтобы она немедленно притворилась, что просто влезает в рясу. Агламена закинула чехол за плечо, пнула ненужные мечи обратно в нишу, вырвала бесполезную рапиру из онемевшей руки Гидеон.

Обхватив рукоять рапиры, она замерла. Ее изможденное лицо застыло. В ее разуме явно происходила битва настоящих титанов. Одна из сторон одержала победу, и Агламена грубо сказала:

– Нав. Одно маленькое предупреждение.

– Чего?

Голос показался новым, странным, тревожным.

– Все меняется. Я думала, что мы чего-то ждем… а теперь думаю, что ждем мы только смерти.

У Гидеон замерло сердце.

– Ты очень хочешь, чтобы я согласилась.

– Можешь отказаться, дело твое. Если она тебя не возьмет, я с радостью пойду с ней. Но она знает… и я знаю… и ты, думаю, отлично знаешь… что, если ты не уйдешь сейчас, тебе отсюда даже в гробу не выбраться.

– А что случится, если я соглашусь?

Ломая возникшее доверие, Агламена грубо всунула кожаный чехол в руки Гидеон и пихнула ее в ту сторону, куда ушла Харроу.

– Тогда поторопись. Если я хочу превратить тебя в рыцаря Девятого дома, мне стоило начать шесть лет назад.

Второе письмо, полученное от Царя воскрешающего, милостивого императора, было не таким многословным, как первое.

Они копались в личной библиотеке Нонагесимус, каменном сводчатом помещении, забитом полками с заплесневевшими и никому не нужными книгами, которые Харрохак не читала, и заплесневевшими и чуть более нужными книгами, которые читала. Гидеон сидела за широким шатким столом, заваленным горами листов с некромантскими пометками на полях – почти все пометки были сделаны корявым торопливым почерком Харроу. В одной руке она держала письмо, а в другой – кусок волокнистой ваты, которой медленно наносила на лицо алебастровую краску из горшочка. При этом Гидеон чувствовала себя малолеткой. Краска пахла кисло и холодно и забивалась в складки кожи. При каждом вдохе комки краски лезли в нос. Харроу валялась на потертом парчовом диване, скрестив тощие, обтянутые черным ножонки. Ряса лежала рядом. Гидеон думала, что Харроу похожа на злобную черную палку.

Гидеон перечитала письмо еще раз и еще, а потом посмотрела на себя в маленькое треснувшее зеркало. Отлично. Секси.

– Ты, конечно, сказала «Первый дом» раза типа три, но я вообще-то думала, что это метафора.

– Я думала, что это наполнит тебя духом приключений.

– Ни хрена не наполнило, – ответила Гидеон, снова обмакивая вату в краску. – Ты везешь меня на планету, где никто не живет. Я думала, это будет Третий, или Четвертый, или миленькая космическая станция, или что-то вроде того. А не тупая пещера, полная свихнувшихся на религии психов.

– Кто бы стал устраивать собрание некромантов на космической станции?

Хороший вопрос. Если Гидеон что-то и знала о некромантах, так это то, что они всегда нуждались в силе. Танергия, суть смерти, изобиловала в местах, где умирали – сейчас или раньше. Глубокий космос – кошмар для любого некроманта, потому что там никогда не было ничего живого, а значит, и не растекались бассейны смерти, к которым Харроу или кто-то вроде нее мог бы пристроиться с соломинкой. Храбрецы Когорты смотрели на это ограничение с сочувствием и радостью: нельзя отправлять адепта делать работу воина.

– Обрати внимание на последний абзац, – сказала Харроу с дивана. – А в особенности пробеги своим невежественным взором пятую и шестую строки. – Гидеон невольно обратила свой невежественный взор на пятую и шестую строки. – Объясни, как ты понимаешь смысл.

Гидеон прекратила краситься и откинулась назад, не подумав. Стул тут же рухнул на холодные плитки пола. Одна из ножек прогнила.

– «Ни челяди, ни слуг, ни домочадцев». Иначе тебя бы все равно раскатали в пыль. Надо было брать с собой Крукса. Ты серьезно хочешь сказать, что там никого не будет, кроме нас и дряхлых тупых иерофантов?

– Это, – сказала Преподобная дочь, – и есть смысл.

– Да ну охренеть теперь! Тогда дай я нормально оденусь и меч с собой возьму.

– Десять тысяч лет традиции, Сито.

– У меня нет десяти тысяч лет никакой традиции, сука, – ответила Гидеон. – Есть десять лет обучения на мечника и аллергия на краску для морды. С этой зубочисткой и штукатуркой на лице я пользы не принесу.

Преподобная дочь сцепила кончики пальцев. Отрицать она ничего не стала.

– Десять тысяч лет традиции, – медленно повторила она, – велят Девятому дому вырастить рыцаря с достойным клинком, достойным уровнем образования и достойным воспитанием. Любой намек на то, что у Девятого дома не хватает сил исполнить хотя бы это требование, ничем не лучше прямого отказа. Я лучше бы отправилась одна, чем взяла с собой тебя в твоем обычном обличье. Но я знаю, как создать нужное впечатление. Я могу найти клинок. Я могу вбить в тебя начатки знаний. Но я никак не могу повлиять на твое поведение. Два из трех – это еще не три. Дело зависит от твоей способности держать рот закрытым и изображать, что ты соответствуешь минимальным требованиям.

– Чтобы никто не заподозрил, что мы сломлены и почти вымерли и что твои родители покончили с собой?

– Чтобы никто не воспользовался тем, что нам недостает конвенциональных ресурсов, – заявила Харроу, метнув в Гидеон злобный взгляд (предупредительным она пренебрегла). – Чтобы никто не узнал, что Дом под угрозой. Что мои родители… более не способны защищать его интересы.

Гидеон сложила лист вдвое, потом еще вдвое, потом перегнула пополам. Погладила его пальцами, наслаждаясь шуршанием бумаги под пальцами, кинула письмо на стол и стерла краску с ногтей. Ей не нужно было ничего делать и говорить, только дождаться, пока наступит тишина.

– Мы не собираемся становиться приложением к Третьему или Пятому домам, – продолжила некромантка. – Ты меня вообще слышишь? Если ты сделаешь что-нибудь, позволяющее предположить, что мы вышли из строя… если мне покажется, что ты на это способна… – Харроу спокойно пожала плечами: – Тогда я тебя убью.

– Разумеется. Но ведь ты не сможешь вечно хранить это в тайне.

– Когда я стану ликтором, все изменится. Я смогу вершить правосудие без страха и наказания. По сути, наше преимущество в том, что никто ничего ни о чем не знает. Я уже получила три отдельных коммюнике от других домов. Меня спрашивают, прибуду ли я, но они даже не знают моего имени.

– И что ты собираешься им втирать?

– Ничего, дура! – ответила Харроу. – Мы – Девятый дом и ведем себя соответственно.

Гидеон посмотрела в зеркало и отложила вату. «Вести себя соответственно» означало, что ребенка, пытающегося заговорить с незнакомцем, оттаскивали. Что Дом был закрыт для паломников уже пять лет. «Вести себя соответственно» было ее главным страхом. Она думала, что через десять лет здесь не останется никого, кроме скелетов, и исследователи найдут Ортуса, читающего стихи над телами ее и Харроу, вцепившимися друг другу в горло. «Вести себя соответственно» – быть скрытной, невнятной и одержимой книгами.

– Я не люблю, когда задают вопросы. Ты сыграешь свою роль. Дай мне эту штуку, – скомандовала Харроу и выхватила толстый черный угольный стержень из руки Гидеон. Попыталась силой развернуть Гидеон к себе, ухватив за подбородок, но Гидеон ее укусила. Очень приятно было смотреть, как Харроу злобно ругается, трясет рукой, стягивает прокушенную перчатку. Примерно так же приятно, как подставлять лицо солнцу или есть вкусную еду.

Харроу сделала зловещее лицо и взялась за костяную серьгу в ухе. Как можно неохотнее – как животное, не желающее принимать таблетку, – Гидеон повернулась к ней. Харроу взяла уголек и замазюкала под глазами Гидеон. Очень неаккуратно. Наверняка крошки попадали в глаза.

– Я не собираюсь снова одеваться как чертова монашка. Мне этого в десять лет хватило, – сказала Гидеон.

– Все остальные будут одеты в точности так, как им положено быть одетыми. И если Девятый дом пренебрежет этим – Дом, от которого менее всего можно такого ожидать, – нас будут обнюхивать гораздо внимательнее. Тем, кто нормально выглядит, обычно не задают вопросов с подвохом. Они могут и не заметить, что рыцарь Девятого дома – на самом деле неграмотный пехотинец. Просто молчи.

Гидеон молчала, пока Харроу не закончила. А потом сказала:

– Возражаю против «неграмотной».

– Порножурнальчики – не литература, Нав.

– Я их ради статей читаю.

Когда Гидеон в детстве, будучи очень нерадивым стражем Запертой гробницы, красила лицо, она обходилась минимальным гримом черепа, необходимым для роли: чернота вокруг глаз, пятнышко вокруг носа, черная полоса через губы. Теперь, взяв у Харрохак маленькое треснутое зеркальце, она увидела, что разрисована, как древние гнилые некромантки Дома, жуткие и неприятные карги, которые никогда не умирали, а просто исчезали в длинных галереях под Дрербуром, набитых книгами и гробами. Она походила на гнилозубый череп с черными провалами глаз и большими черными дырами по обеим сторонам челюсти.

– Ну я и чмо, – мрачно сказала Гидеон.

– Будь любезна появляться передо мной в таком виде каждый день, до самого отлета, – ответила Харрохак и оперлась спиной о стол, любуясь делом своих рук.

– Я не буду брить тебя налысо, хотя волосы выглядят странно, потому что прекрасно знаю, что не станешь бриться каждый день. Выучи эту раскраску. Носи рясу.

– И? – спросила Гидеон. – Ну, ты знаешь. Расплата. Если ты не будешь трогать мою голову, я надену свою кирасу и возьму свой меч. Ты же не дебилка, чтобы думать, что я сумею драться в рясе. И я могу рыцарствовать, пока все не разъедутся по домам. Пока тебя не сделают Рукой первого дня и не напечатают календарь с моими голыми снимкам. Где «и», Нонагесимус?

– Никакого «и», – ответила Харроу и отодвинулась от Гидеон. Снова расселась на диване. – Если бы дело было в моих желаниях, я бы тебя вообще с собой не брала. Я бы разложила тебя в девять ящиков и разослала бы их по всем Домам. Девятый приберегла бы для Крукса, утешить его старость. Я преуспею, ты мне не помешаешь, и никто никогда не узнает, что с Девятым домом что-то было не так. Крась лицо. Учись обращаться с рапирой. Свободна.

– А разве ты не должна сейчас дать мне все данные? – поинтересовалась Гидеон, вставая и разминая затекшие мышцы. – Рассказать, какие задачи перед нами стоят, с кем мы будем работать, чего нам ждать.

– Боже мой, нет. Ты должна просто делать то, что я скажу, иначе я подмешаю костяной порошок в твой завтрак и разорву тебя изнутри.

Гидеон вынуждена была признать, что звучит это довольно правдоподобно.

Если Гидеон и боялась, что следующие три месяца ей придется провести в компании Преподобной дочери, она сильно ошибалась. Шесть часов в день она училась правильно ставить ноги, держа в руке рапиру. Пыталась понять, куда деть бесполезную (ну, она ее такой считала) ничем не занятую руку, как вдруг разворачиваться боком и как передвигаться на одной ноге. В конце каждого сеанса мучений Агламена устраивала поединок один на один и разоружала ее за три движения.

– Парируй, мать твою! – постоянно повторяла она. – Па-ри-руй. Это не твой меч, Нав! Еще раз поставишь такой блок, я скормлю тебе эту рапиру.

В один из первых дней, когда она пренебрегла краской для лица, явился Крукс и отключил у нее в келье отопление. В результате она корчилась на койке и рыдала от холода, чуть не сдохнув. Поэтому без вонючей краски было не обойтись. Это было еще хуже, чем жизнь до рыцарства, не считая того маленького послабления, что она могла тренироваться вместо молитв, и того огромного послабления, которое позволяло ей никогда не сталкиваться с Круксом и Харроу. Наследница Дома отдала маршалу какой-то приказ, который увел его в недра Дрербура, где изломанные и скрипучие братья и сестры Девятого дома часами трудились над придуманной Харроу задачей.

Сама Госпожа дома заперлась в библиотеке и не выходила. Порой, очень редко, она следила за тренировками Гидеон, сообщала, что та нисколько не продвигается, стирала с ее лица краску и заставляла снова ее наносить. Иногда они с Агламеной заставляли Гидеон ходить вслед за Харроу вверх и вниз по уровням, следуя за ней тенью и сходя с ума от нетерпения.

Единственным сомнительным плюсом стало то, что порой она, неподвижно стоя с прямой спиной и застывшей на рукояти рукой, глядя куда-то над плечом Харроу, слышала обрывки разговоров. Гидеон очень не хватало информации, но эти разговоры не особенно проясняли ситуацию.

Полезнее всего оказался день, когда Харроу, слишком сердитая, чтобы приглушать голос, сказала прямо:

– Разумеется, капитан, это соревнование, даже если говорят…

– Третий дом будет лучше всего снаряжен…

– А Второй провел полжизни на войне и увешан орденами Когорты. Все равно. Мне нет дела до солдат, политиков и жрецов. Меня волнует более скромный дом.

Агламена сказала что-то, чего Гидеон не расслышала. Харроу коротко, презрительно рассмеялась.

– Любой может научиться драться. А вот думать не умеет почти никто.

В другие дни Харроу сидела над книгами и изучала некромантию. День за днем она худела, лицо заострялось, и при этом она делалась все более злой и жалкой. По вечерам Гидеон падала на койку и засыпала, не успев обработать мозоли на ногах и намазать чем-нибудь синяки по всему телу. Если она вела себя очень хорошо, Агламена разрешала ей взять в руки меч вместо рапиры. Это сходило за веселье.

Последняя неделя перед отлетом наступила неожиданно. Это походило на пробуждение от неясного и неприятного сна. Маршал Дрербура вернулся, как будто был какой-нибудь хронической болезнью. Он стоял над Гидеон, которая собирала багаж, состоявший из тех поношенных шмоток Ортуса, которые можно было быстро перешить на Гидеон – она была худее раза в три. Переделанные рясы походили на ее обычную строгую черную одежду, только чуть лучше пошитую, еще более строгую и еще более черную. Гидеон потратила кучу времени, прилаживая к сундуку второе дно, чтобы спрятать туда свой любимый заслуженный меч, драгоценную контрабанду.

Агламена нашла и перековала рапиру Ортусовой прабабки и преподнесла ее пораженной Гидеон. Клинок из черного металла и простой черный эфес совсем не походили на другие рапиры, валявшиеся внизу и отделанные торчащими шипами и кружевами.

– Скучновато, – заметила Гидеон. – Я хотела, чтобы череп выблевывал другой череп, поменьше, а вокруг летали еще черепа. Но стиль есть.

Еще она получила нож-кастет, вообще ничем не украшенный. Тяжелые полосы стали и обсидиана и три прочных черных лезвия, надежно закрепленных в рукояти.

– Только не вздумай использовать его для ударов, ради бога. Только парируй.

– Странно. Ты меня тренировала без этой штуки.

– Гидеон, – объяснила капитан, – после одиннадцати жутких недель, когда я тебя колотила до полусмерти и смотрела, как ты тупишь, как страдающий водянкой младенец, ты каким-то чудом дотянула до самого-самого хренового рыцаря. – Это была серьезная похвала. – Но если ты попытаешься задействовать вторую руку, то сразу запутаешься. Используй кастет для баланса. Оставь его на тот случай, если кто-то пробьет твою защиту, хотя лучше просто никому не позволяй этого делать. Постоянно двигайся. Перетекай с места на место. Помни, что твои руки отныне – просто сестры, а не близнецы. Одна выполняет движение, а вторая его поддерживает. Молись, чтобы на тебя в бою не смотрели слишком внимательно. И прекрати блокировать каждый удар!

В последний день Девятый дом наводнил посадочную площадку (пришли все, но место на ней еще осталось). Грустно было смотреть, как они снова и снова с радостью целуют подол Харроу. Они опустились на колени и принялись молиться с жуткими пратетушками во главе, пока Преподобная дочь стояла и смотрела, спокойная и бескровная. Скелеты ковырялись на уровнях выше.

Гидеон заметила отсутствие Преподобных отца и матери, но не стала об этом думать. Думала она о колючей одежде с чужого плеча, о болтающейся на боку рапире, о краске, которая уже казалась второй кожей. Но все же она удивилась, когда Харроу заговорила:

– Братья и сестры, слушайте. Мои отец и мать больше не будут с вами. Мой отец запечатал проход в гробницу, что всегда должна оставаться запертой, и они решили продолжать свое бдение за этой стеной вплоть до моего возвращения. Маршала я назначаю своим сенешалем, а капитан станет маршалом.

Будто подчеркивая чутье Харроу на драму, зазвонил Второй колокол. В шахту стал медленно спускаться шаттл, затмевая и без того тусклый свет равноденствия. Впервые Гидеон не ощутила всепоглощающего ужаса и подозрений: вместо этого в животе стало щекотно от предвкушения. Второй раунд. Поехали.

Харрохак посмотрела на людей Девятого дома. Гидеон тоже. Разнообразные монашки и насельники, старые паломники и стареющие вассалы, угрюмые суровые и строгие лица адептов и мистиков, безрадостных мужчин и женщин, серого и скучного народа, который дал Гидеон жизнь, но никогда не выказывал доброты и сочувствия. Лицо Харроу сияло страстью и задором. Гидеон могла бы поклясться, что в глазах у нее стоят слезы, да вот только такой жидкости не существовало во вселенной: ненависть иссушила Харроу, как мумию.

– Мой возлюбленный дом. Знайте, что где бы я ни была, сердце мое навсегда останется здесь.

Звучало так, как будто она в действительно это чувствовала.

– Молю, чтобы гробница оставалась замкнутой, – затянула Харроу, и Гидеон поймала себя на том, что повторяет за ней. Потому что других молитв она никогда не знала, и произносила эти слова машинально, как будто они не имели смысла. Она замолчала, когда замолчала и Харроу. А та сцепила руки и добавила:

– Я молюсь за наш успех – ради Дома. Я молюсь за ликторов, верные руки Императора, я молюсь за то, чтобы оказаться приятной его глазу. Я молюсь за рыцаря…

Гидеон поймала взгляд темных, обведенных черной краской глаз, и мысленно продолжила: «Чтобы этот рыцарь задохнулся в собственной блевотине насмерть».

– Да будет так, – произнесла Госпожа Девятого дома.

Шуршание и стук молитвенных костей почти утонули в гудении приземляющегося шаттла. Гидеон отвернулась, не собираясь прощаться, а потом увидела Агламену, с трудом вытянувшую руку в салюте, и впервые поняла, что может больше ее не увидеть. Милостью божьей, она больше никогда сюда не вернется. На мгновение все показалось странным и неустойчивым. Дом стоял в своем ужасном величии, потому что она смотрела на него, он существовал, потому что она следила за ним, видела, как он живет, черный и неизменный. При мысли о том, что она уйдет, Дом вдруг показался очень хрупким. Как будто он рассыпался бы, стоило бы ей отвернуться. Харрохак двинулась к шаттлу, а Гидеон с отвращением поняла, что плачет. По накрашенному лицу текли слезы.

А потом эта идея вдруг показалась ей прекрасной. Она отвернется, и Дом сразу рухнет. Когда Гидеон уйдет, он исчезнет, как дурной сон. Мысленно она подкопала стены огромной темной пещеры и похоронила Дрербур в недрах скалы. Посмотрела, как лопнул Крукс – как мусорный мешок с мерзкой жижей. Но она отсалютовала Агламене так четко и гордо, как любой солдат в первый день службы, и с удовольствием увидела, что старая учительница закатила глаза.

Когда они подошли к шаттлу, люк откатился в сторону с приятным щелчком. Гидеон наклонилась к Харроу, которая напоказ вытирала глаза. Некромантка отшатнулась.

– Платочек хочешь? – жарко прошептала Гидеон.

– Хочу посмотреть, как ты сдохнешь.

– Все может быть, Нонагесимус, – довольно сказала она. – Все может быть. Вот только не здесь.

В космосе Первый дом светился, как огонь на воде. Окутанный белым дымом атмосферы, голубой, как газовое пламя, он обжигал глаза. Он прямо-таки заливался водой, задыхался в этом голубейшем сиянии. Даже сверху виднелись плавающие цепочки квадратов, прямоугольников и овалов, пятнающие голубизну серым, зеленым, черным и коричневым: разрушенные города и храмы Дома давно мертвого и неубиваемого. Дремлющего престола. Где-то далеко его царь и император восседал на своем троне и ждал. Страж, защищающий Дом, но не имеющий шансов в него вернуться. Господин Первого дома был Господином неумирающим, и он не возвращался уже более десяти тысяч лет.

Гидеон Нав прижалась лицом к сетчатому окну шаттла и смотрела, как будто не могла насмотреться, смотрела, пока глаза не покраснели и не заслезились, пока перед ними не зароились большие прозрачные мушки. Все остальные окна были плотно закрыты на протяжении всего путешествия, которое заняло около часа. Они с удивлением обнаружили, что за экраном, который Харрохак спокойно подняла в ту же секунду, как они оказались на борту, не было пилота. Кораблем управляли дистанционно, а это обходилось недешево. Никто не мог приземлиться на территории Первого дома, не получив явного приглашения. Можно было нажать на кнопку и поговорить с далеким навигатором, и Гидеон ужасно хотелось услышать чужой голос, но Харроу снова подняла экран с решительным видом.

Она казалась усталой, измученной и даже уязвимой. Все время полета она сжимала в руке молитвенные кости и порой угрюмо ими щелкала. В комиксах Гидеон адепты Когорты старались сидеть на мешочках могильной земли, чтобы нивелировать влияние глубокого космоса, лишающего их источника силы. Наверное, для Харрохак это действовало как плацебо. Гидеон с удовольствием подумала, что это идеальный момент, чтобы надрать ей задницу и погонять ее по всему шаттлу. Но вполне естественное нежелание появляться рядом с некроманткой с переломанными руками спасло Харроу жизнь. Все мысли о драке исчезли с приближением Первого дома, когда отраженный свет яростно ворвался в окно пассажирского отсека. Гидеон, полуослепшая и задохнувшаяся, вынуждена была отвернуться. Харроу обвязала глаза полоской черного кружева, спокойная и безразличная, как будто за окном по-прежнему нависало унылое небо Девятой.

Гидеон прикрыла глаза ладонью и снова выглянула наружу, наслаждаясь невероятной красотой: бархатной чернотой космоса, усеянного бесчисленными белыми звездами, Первой, пылающим шаром раскаленной синевы, прочерченной ослепительно белыми полосами, и видом семи других шаттлов, выходящих на орбиту. Гидеон присвистнула, увидев их. Уроженке запертого в собственной могиле Девятого дома казалось странным, что все это просто не взорвалось и не сгорело. Некоторые другие дома, например Шестой и Седьмой, тоже приближали свои родные планеты к раскаленному Доминику, но Гидеон не могла понять, как они не сгорают сразу.

Это было невероятно. Это было прекрасно. Ее чуть не стошнило. Ей казалась безумием невозмутимость Харрохак, которая только приподняла экран, нажала на кнопку и спросила, сколько им придется ждать.

– Мы освобождаем вам проход для посадки, ваша милость, – затрещал голос навигатор сквозь помехи.

Харроу не стала его благодарить.

– И сколько?

– Сейчас ваше судно сканируют, ваша милость. Мы двинемся в то же мгновение, когда подтвердят разрешение сойти с орбиты.

Преподобная дочь развалилась в кресле и сунула молитвенные кости в складку рясы. Гидеон невольно поймала ее взгляд. На лице Харроу было написано вовсе не безразличие и не скука, как она ожидала: даже сквозь вуаль было заметно, насколько глубоко Харроу ушла в себя и сконцентрировалась. Губы она сжала так плотно, что черная краска собралась комочками.

Прошло меньше пяти минут, двигатели снова загудели, и шаттл медленно заскользил вниз. Рядом с ними семь других шаттлов сдвинулись разом, как падающие костяшки домино, и одновременно вошли в атмосферу. Харроу надвинула капюшон, потерла переносицу и сказала с удовольствием и ужасом:

– Эта планета невероятна.

– Она великолепна.

– Это могила.

Шаттл вошел в атмосферу, окруженный ослепительным светом. Не видно было ничего, кроме неба, но небо Первого дома оказалось таким же невыносимо ярким и голубым, как вода. Спуск на планету походил на пребывание в калейдоскопе. Крен сменялся шумом, когда воздушные ямы в плотной атмосфере заставляли двигатели визжать, тряской, когда выравнивалось давление. А потом шаттл полетел вниз, как пуля. Сияние стало непереносимым. Гидеон показалось, что сотни шпилей летят ей навстречу, вырываясь из сине-бирюзовой воды. А потом ей пришлось зажмуриться и отвернуться. Она прижала вышитую ткань робы к лицу и дышала носом.

– Идиотка! – далеким голосом сказала Харроу, плохо скрывая волнение. – Возьми вуаль.

Гидеон отчаянно терла глаза.

– Я в порядке.

– Надень, я сказала! Что я буду делать, если ты ослепнешь, когда дверь откроется?

– Я подготовилась, детка.

– Что ты вообще несешь…

Сияние изменилось, замерцало, и шаттл начал медленно снижаться. Свет стал чище и ярче. Харрохак бросилась к окну, закрыла его с грохотом. Они с Гидеон стояли в центре пассажирского отсека и смотрели друг на друга. Гидеон поняла, что Харроу дрожит. Пряди черных волос прилипли к бледно-серому лбу, пот грозил размыть краску. Потом Гидеон с ужасом осознала, что и сама дрожит и потеет. Неприятное понимание поразило их одновременно, и обе начали вытирать лица рукавами.

– Надень капюшон, – велела Харрохак. – Спрячь свои тупые лохмы.

– Тупые лохмы у твоей мертвой засохшей мамки.

– Сито, мы уже над планетой, и я снова способна на насилие.

Последний громкий щелчок. Полная тишина. Замки открывались снаружи. Завидев свет на краю люка, Гидеон подмигнула своей встревоженной спутнице. Сказала вполголоса:

– Но тогда ты не сможешь порадоваться вот этому!

И нацепила очки, которые раскопала еще дома. Древние солнечные очки с дымчатыми стеклами. Тонкая черная оправа и большие зеркальные линзы. Линзы размыли выражение недоверчивого ужаса на лице Харроу. Больше Гидеон ничего увидеть не успела.

Перед ними распахнулся Первый дом. Поток теплого воздуха растрепал рясы, высушил пот на лицах. Не успел люк до конца отъехать в сторону, как раздраженная Харроу исчезла: из шаттла выступила госпожа Харрохак Нонагесимус, Преподобная дочь Девятого дома. Выждав пять полных вздохов, Гидеон Нав, рыцарь Девятого дома, двинулась следом, молясь, чтобы непривычный клинок не запутался в полах рясы.

Они стояли на огромной, покрытой металлом посадочной площадке: наверняка ничего более впечатляющего Первый дом никогда не строил. И все остальные дома тоже. Впрочем, сравнивать Гидеон было особенно не с чем. Перед ними высился дворец – или крепость – из белого сияющего камня. Он раскинулся на поверхности воды, как остров. Он закрывал собой небо, и невозможно было разглядеть, что находится за ним и над ним. Его окружали террасы, которые когда-то были великолепными садами. От изящества и идеальности его башен глазам становилось больно. Это было воплощение богатства и красоты.

Когда-то давно, в смысле. Сейчас это был просто полуразрушенный замок. Многие сверкающие белые камни выкрошились, осколки падали вниз. Густая растительность лезла из моря и пожирала фундамент, обвивая его толстыми лианами и покрывая зеленой слизью водорослей. От садов остались серые тусклые трупики деревьев и кустов. Они цеплялись за окна, балконы и балюстрады и умирали уже там, покрывая фасад таинственной дымкой тлена. Золотые прожилки тускло сверкали в грязных белых стенах. Посадочная площадка тоже в свое время была весьма элегантна – огромная, она могла приютить не меньше сотни кораблей. Но теперь девяносто две заброшенные платформы покрывала грязь. Металл ржавел от близости морской воды. Гидеон почувствовала ее запах: крепкий, соленый, дикий и сильный. Все вместе это походило на несвежий труп. Но очень красивый труп, мать его!

На площадке царило оживление: пять других шаттлов приземлились и выпускали пассажиров. Но времени смотреть не было: кто-то шел их встречать.

Харроу не озаботилась герольдом. Она плыла вперед, как черный корабль под парусами. Тощая фигура, закутанная во множество слоев ткани цвета ночи, волокущая за собой кружевной шлейф. Вся украшенная костями, раскрашенная под труп, закрывшая глаза черной сеткой. Она упала на колени в пяти шагах от шаттла и принялась молиться, монотонно щелкая костями. Показуха. Гидеон подскочили к ней и опустилась на колени на нагретый солнцем металл. Подол рясы черной лужей расплылся вокруг. Она тайком рассматривала коричневатый от очков мир вокруг. Привычные щелчки костей делали все происходящее почти нормальным.

– Да здравствует Госпожа Девятого дома, – восторженно пропел голос, увеличив общее число людей, которые когда-либо были рады увидеть Харроу, до трех. – Да здравствует ее рыцарь! Да здравствуют они! Здравствуют! Да здравствует дитя далекой и темной жемчужины нашей империи! Какой прекрасный день!

Перед ними стоял маленький старичок. Крошечный, тощий, как самые древние старики Девятого дома, но при этом пышущий здоровьем и очень прямо держащий спину. Он походил на старое корявое дерево, все еще покрытое листьями. Он был лыс, носил аккуратно подстриженную белую бородку и золотое колечко в брови. У белой рясы не было капюшона, подол закрывал лодыжки, а на плечах лежала накидка из чесаной белой шерсти. Роскошный пояс мерцал тусклым золотом и отблескивал драгоценными камнями, выложенными в затейливые узоры. Они походили на цветы, завитки или и то, и другое одновременно. Казалось, что пояс этот изготовили тысячу лет назад, и с тех пор хранили бережно и аккуратно. Весь облик старика казался вечным и безупречным.

Харрохак сунула четки в карман.

– Да здравствует Первый дом, – проговорила она с выражением. – Да здравствует Царь неумирающий.

– Да здравствует Господин из-за реки, – пропел маленький жрец. – Добро пожаловать в его дом, благословенная Госпожа Девятого дома, Преподобная дочь. Девятые не навещали Первый дом большую часть вечности. Но твой рыцарь – вовсе не Ортус Нигенад.

Последовала крошечная пауза.

– Ортус Нигенад покинул свой пост, – произнесла Харроу из-под капюшона. – Первым рыцарем стала Гидеон Нав. Я госпожа Харрохак Нонагесимус.

– Добро пожаловать, госпожа Нонагесимус и Гидеон из Девятого дома. Когда вы закончите молитву, вас ожидают почести, а после вы будете препровождены в святилище. Я хранитель Первого дома и слуга Высшего Владыки мертвых. Зовите меня Учителем: не из-за моей учености, а лишь из-за того, что я представляю милосердного Господа нашего, превзошедшего смерть, и живу лишь надеждой, что однажды вы назовете Учителем его. Да назовешь ты его своим господином, а я тогда назову тебя Харрохак из Первого дома. Пребывай в мире, госпожа Нонагесимус, пребывай в мире, Гидеон из Девятого дома.

Гидеон из Девятого дома, которая готова была бы заплатить наличными за любое другое имя, встала, когда встала ее хозяйка. Они обменялись взглядами, враждебность которых не приглушила ни черная вуаль, ни слой темного стекла, но времени стоять и корчить злобные рожи не было. Гидеон увидела, что между шаттлами бродят и другие белые рясы, но не сразу поняла, что это были скелеты в простых белых тряпках, завязанных узлами на поясе. Длинными металлическими шестами они ковырялись в механизмах, которые надежно закрепляли шаттлы на площадке, действуя в странном единстве, как всегда двигаются группы мертвых. Были тут и живые, вставшие по двое, неловко отходящие от своих кораблей. Она никогда не видела столько разных людей за раз – столько людей не из Девятого дома, – и у нее чуть не закружилась голова, но не настолько, чтобы она могла не заметить подвоха.

– Шаттлов всего шесть, – сказала Гидеон.

Харрохак метнула в нее злобный взгляд за разговоры без разрешения, но маленький жрец хихикнул, как будто обрадовавшись.

– Отлично подмечено! Очень хорошо! Да, случилась накладка, а мы не любим накладки. Это святая земля! Нас можно обвинить в чрезмерной осторожности, но мы храним этот дом священным для императора… у нас редко бывают гости, что бы вы ни думали! Ничего особенно не случилось, – добавил он уверенно. – Это Третий дом и дом Седьмой. Не важно. Не важно. Я уверен, что они получат доступ уже в следующее мгновение. Необходимо все прояснить. Несообразность в обоих случаях.

– Несообразность, – повторила Харрохак, как будто катала во рту конфету.

– Да-да. Третий дом, разумеется, попытался нарушить границы. Разумеется… А Седьмой… впрочем, это всем известно. Смотрите, они приземляются.

Почти все наследники и рыцари уже вышли из шаттлов, и скелеты деловито вынимали их багаж. Последние два шаттла по спирали спускались к земле, обдавая площадку потоком теплого воздуха. Скелеты с шестами уже собрались под ними. Подошли и два живых жреца, по одному на шаттл. Они были живы и вполне здоровы, и одеты так же, как Учитель. Выходило, что жрецов не меньше трех, так что Гидеон перестала понимать, почему столько говорят о стариках именно в Девятом доме. Два новых шаттла приземлились неподалеку, Седьмой поближе, а Третий подальше, но достаточно близко, чтобы увидеть, что или кто выйдет из люка.

Гидеон с интересом уставилась на три силуэта. Первым оказался надутый юноша, пахнущий гелем для волос. На поясе у него висела богато украшенная рапира. Рыцарь. Потом вышли две девицы, обе блондинки, но на этом сходство закончилось: одна была высокой и изящной, с белоснежными зубами и волной золотых кудрей. Вторая – мелкая, незаметная, с прямыми волосами, бледными, как консервированное масло, и такой же безжизненной улыбкой. Роста они были примерно одного. Мозг Гидеон немедленно заявил, что слишком глупо полагаться на первое впечатление. Вторая девушка выглядела обескровленной тенью первой – или первая была раскрашенным отражением. Парень походил на кусок дерьма.

Гидеон пялилась на них, пока жрец в белых одеждах, перехваченных разноцветным поясом, не покинул эту троицу и не устремился к ним, не похлопал Учителя по плечу и не пробормотал встревоженно несколько фраз, часть из которых она услышала.

– Непреклонны… поддержка Дома… родились в точности… обе адептки…

Учитель снисходительно отмахнулся и визгливо хихикнул:

– Ничего не поделаешь, ничего не поделаешь.

– Но это же невозможно!

– Все беды ждут только в конце, и это беды для них.

Когда второй священник ушел, Харрохак с нажимом сказала:

– Близнецы – дурное предзнаменование!

Учитель развеселился.

– Как приятно слышать слова о дурных предзнаменованиях от той, что явилась из Уст императора!

От шаттла Седьмого дома волной шел испуг. Скелеты распахнули люк, и кто-то выбрался наружу. С каким-то мучительным замедлением, как будто время решило покрасоваться и потянуться подольше, существо вывалилось на руки ожидающему жрецу, старичку, совершенно к этому не готовому. Ноги и руки у него подкашивались. Существо опускалось на землю, угрожая рухнуть окончательно. На белой рясе жреца появились алые пятна. Он закричал.

Гидеон не бегала, если это не было абсолютно обязательно. Сейчас она побежала. Ноги ее двигались быстрее жутких мыслей, и она почти сразу подхватила обмякшую фигуру, вырвав ее из слабых рук жреца, и осторожно опустила на землю, пока жрец что-то удивленно бормотал. В ответ на это ледяной кончик клинка осторожно коснулся ее шеи у основания черепа, проколов капюшон.

– Эй, – сказала Гидеон, не двигая головой. – Отойди на шаг.

Меч никуда не делся.

– Это не предупреждение, – пояснила она. – Отойди, ей воздух нужен.

Потому что на руках у Гидеон оказалась девушка. Юная тоненькая девчонка с алыми от крови губами. Ее окутывали легкомысленные зеленые кружева, на которых кровь сияла особенно ярко. Кожа казалась почти прозрачной, до ужаса. Сосуды на руках и висках выделялись сиреневой паутиной. Она хлопала глазами: огромными, синими, с бархатными темными ресницами. Потом она выплюнула сгусток крови, испортивший всю картинку, и распахнула глаза.

– Протесилай, – велела она, – успокойся.

Меч не сдвинулся ни на дюйм, она выплюнула еще сгусток крови и печально добавила:

– Перестань, урод. У нас и без того проблемы.

Гидеон почувствовала, что лезвие убралось от шеи, и осторожно вздохнула. Ненадолго: на его месте быстро оказалась рука в перчатке и сжалась так, как будто ее обладатель хотел раздавить затылочную кость Гидеон. Гидеон почувствовала, что ее сейчас макнут головой в сортир, но тут послышался голос Харрохак – гулко, как со дна могильной ямы.

– Твой рыцарь, – тихо сказала Госпожа Девятого дома, – напал на моего рыцаря.

Пока Гидеон пыталась не сдохнуть от шока, цепляясь только за ощущение боли в спине, девушка снова жалко закашлялась.

– Прости! – сказала она. – Это все гиперопека… Он не хотел… Господи, вы же черные весталки! Ты рыцарь Девятой!

Девушка на руках Гидеон закрыла лицо руками и, кажется, разрыдалась, но потом стало понятно, что от смеха.

– Ну ты и молодец, Про, – выдыхала она. – Они могут потребовать удовлетворения, и станешь ты памятником на могиле! Господин или Госпожа Девятого дома, примите мои искренние извинения. Он поторопился, а я повела себя глупо.

– Да ладно, – ответила Гидеон. – Ты в обморок упала.

– Это так, – призналась она и хихикнула от радости. Кажется, ничего настолько же интересного с ней в жизни не происходило. – Боже, меня спасли сектанты из тени! Ой, извини! Спасибо! Это прямо как в романе.

Когда угроза насилия миновала, жрец с трудом опустился на колени, размотал узорчатый пояс и застыл. Девушка властно кивнула, и он принялся благоговейно обтирать кровь с ее губ. Он совсем не встревожился, но при этом казался… Гидеон не знала. Расстроенным? Смущенным?

– Ах, княжна Септимус! – произнес он дребезжащим старческим голосом. – И это уже дошло до такой стадии?

– Разумеется.

– Ох, госпожа, – грустно сказал он, – не следовало вам приезжать.

Она сверкнула улыбкой, показав испачканные алым зубки.

– Но разве не прекрасно вышло? – Она посмотрела на Гидеон, а потом мимо нее, на Харроу. Сжала руки. – Протесилай, помоги мне встать, чтобы мы могли должным образом извиниться. Не могу поверить, что мне придется смотреть в лицо девам гробницы.

Гидеон увидела огромные грубые лапы, а потом шестифутовый сгусток мышц вздернул девушку на ноги. Человек, который прижал клинок к ее шее, оказался неприятно огромным. У него были страшные бицепсы. Здоровым он не выглядел, походя скорее на огромный мешок. Угрюмый, рыхлый, с такой же странной, почти прозрачной кожей, как и девушка. На солнечном свету лицо его казалось восковым – возможно, от пота. Девушку он легко перекинул через плечо, как ребенка или ковер.

Гидеон внимательно оглядела его. Одет он был богато, но одежда казалась довольно поношенной: длинный линялый зеленый плащ, килт с ремнем, сапоги. Сияющая гравированная цепь обвивала его руку, а на бедре висела рапира с бугельным эфесом. На Гидеон он смотрел пустым взглядом.

Она решила, что рыцарь, конечно, огромный, но очень неуклюжий, и она с ним справится. Рука на затылке расслабилась. Гидеон не получила даже болезненного щелчка по черепу. Какое бы наказание ни отмерила ей Харроу, оно будет выдано после, наедине. Она допустила ошибку, но не могла даже пожалеть об этом. Когда Гидеон собралась и встала, госпожа Седьмого дома улыбнулась ей. По ее детскому личику сложно было определить возраст. Семнадцать. Или тридцать семь.

– Что мне сделать, чтобы заслужить прощение? – спросила она. – Мой дом оскорбил Девятую в первые пять минут, и я чувствую себя… невоспитанной.

– Держи свой клинок подальше от моего рыцаря, – сказала Харроу тоном стража гробницы.

– Ты слышал, Про. Нельзя туда-сюда махать рапирой.

Протесилай не отрывал взгляда от Гидеон и до ответа не снизошел. В результате повисла неловкая тишина. Девушка добавила:

– А теперь я могу поблагодарить тебя за помощь. Я – госпожа Дульсинея Септимус, княжна замка Родос, а это мой первый рыцарь, Протесилай из Седьмого дома. Седьмой дом благодарит тебя за твою любезную помощь.

Несмотря на это милое и почти льстивое извинение, госпожа Гидеон лишь слегка склонила голову. Глаза ее ничего не выражали. С ледяным неодобрением в голосе она ответила:

– Девятый дом желает здоровья госпоже Септимус и благоразумия Протесилаю из Седьмого дома. – С этими словами она развернулась на каблуках и ушла, взмахнув полой рясы.

Гидеон вынуждена была последовать за ней. Остаться было бы глупо. Но перед уходом она успела посмотреть в глаза госпоже Дульсинее. Не было в них ни ужаса, ни жеманства: выглядела она так, как будто оскорбление Девятого дома было главным достижением в ее жизни. Гидеон могла бы поклясться, что ей еле заметно подмигнули. Жрец Первого дома суетился, хмурился и складывал расшитый пояс, запятнанный кровью.

Они привлекли всеобщее внимание. Любопытные взгляды других адептов и их рыцарей останавливались на Девятых, одетых в черное. Гидеон с неудовольствием ощутила взгляды бледной близняшки на себе и Харрохак разом. Ее светлые глаза жгли, как точки лазерного прицела, а губы холодно кривились. Что-то в этом взгляде очень не понравилось Гидеон, и она встретила его так твердо, что девушка опустила голову. Понять, что думает Учитель, было непросто. Были в его взгляде меланхолия и, кажется, покорность. Он не сказал ни слова о поступке Гидеон.

– Дурная кровь передается в роду правителей Седьмого дома, – только и пояснил он. – Она минует почти всех, но немногих все же убивает.

– Учитель, госпоже Септимус поставлен соответствующий диагноз? – поинтересовалась Харрохак.

– Дульсинея Септимус не должна дожить до двадцати пяти, – ответил жрец. – Пойдемте, пойдемте. Все уже собрались, и все взволнованы. Какой день, подумайте, какой день! Нам найдется о чем поговорить.

«Двадцать пять, – подумала Гидеон, не обращая внимания на мрачную ухмылку Харроу, обещавшую впоследствии много разговоров – неприятных для Гидеон. – Двадцать пять, а сама Харрохак, скорее всего, будет жить вечно». Они послушно двинулись за жрецом, Гидеон вспомнила синие глаза, и ей стало грустно.

Их посадили в просторный атриум, похожий на пещеру или мавзолей, сделавший бы честь Девятому дому, если бы с развалин грязного сводчатого потолка не лил бы такой свет, что Гидеон чуть не ослепла. Здесь стояли мягкие диваны и кушетки с потрескавшимися обивками и торчащими пружинами, с поломанными спинками и ручками. Вышитые накидки на сиденьях походили на мумифицированную кожу – неприятно сырую там, где ее не касался солнечный свет, и выцветшую везде, где он ее касался.

Все в этой комнате было прекрасно и все пришло в запустение. Не как в Девятом доме, где некрасивые вещи состарились и поломались – в конце концов, Девятый дом всегда был мертв, а трупам свойственно разлагаться. Первый дом был заброшен и, затаив дыхание, ожидал, когда его использует кто-то кроме времени. Полы были деревянные, или из золотого мрамора, или радужной мозаики плиток, рассыпающейся от старости и небрежения. Огромная двойная лестница, покрытая узкими, изъеденными молью коврами, взмывала вверх. В трещины стеклянного потолка просунулись лианы, распустили щупальца, которые с тех пор успели посереть и засохнуть. Колонны, поддерживавшие сверкающий потолок, поросли толстым слоем мха, все еще живого, сочного, рыжего, бурого и зеленого. Он свисал со старого пересохшего фонтана – трехъярусного, из стекла и мрамора. В чаше все еще блестела лужица застоявшейся воды.

Харрохак отказалась садиться. Гидеон стояла рядом с ней, чувствуя, как от сырого жаркого воздуха ряса приклеивается к спине. Рыцарь Седьмого дома, Протесилай, тоже не сел, пока его хозяйка не похлопала по стулу рядом с собой. Тогда он беспрекословно повиновался. Скелеты в белом разносили подносы с чашечками терпкого, курящегося зеленым паром чая. Чашечки были смешные, маленькие, без ручек, горячие и гладкие, как будто каменные – только тоньше и ровнее. Рыцарь Седьмого дома взял чашку, но пить не стал. Его госпожа попробовала, но закашлялась и кашляла до тех пор, пока жестом не велела ему похлопать ее по спине. Не все некроманты и рыцари пили с удовольствием. Харрохак держала чашку, как живого слизняка. Гидеон, которая ни разу в жизни не пила горячих напитков, заглотила разом половину. Ей обожгло горло, запах оказался сильнее вкуса, а на обожженном языке осталось резкое травяное послевкусие. Краска с губ испачкала чашку. Она осторожно кашлянула, и Преподобная дочь адресовала ей взгляд, от которого сжались кишки.

Трое жрецов сидели на краю фонтана, держа в руках полные чашки. Гидеон вдруг показалось, что им ужасно одиноко – если только в каком-нибудь шкафу не пряталась толпа. Второй жрец весь трясся, хрупкие плечи дрожали, пока он возился с измазанным кровью поясом, у третьего было кроткое лицо и длинная, побитая сединой коса. Может, это была женщина, а может, и мужчина, или вообще нечто другое. Одевались они все одинаково, из-за чего походили на белых птиц на радужных шлейках. Учитель единственный из всех казался реальным. Он был энергичным, внимательным, живым. Его смиренные коллеги спокойствием походили на скелетов, застывших по стенам: тихие, неподвижные, только в провалах глазниц танцуют красные точки.

Когда все неуклюже расселись на пышных развалинах мебели, допили чай с неловкостью людей, не знающих, куда девать чашки, и не произнесли ни слова за это время, седая коса сказала бесцветным голосом:

– А теперь помолимся за господина нашего, что был уничтожен, припомним его милосердие, его могущество и его любовь.

Гидеон и Харрохак молчали, слушая молитву.

– Да смилостивится Царь неумирающий, искупивший смерть, отомстивший смерти, уничтоживший смерть, да защитит он Девять домов и да услышит их моления. Да будет все сущее предано в руки его. Да склонятся те, что за рекой, пред священными адептами, первыми среди некромантов. Слава девятикратному воскрешению! Слава ликторам, назначенным божественным установлением! Рожденный императором стал Богом, рожденный Богом стал императором.

Этого Гидеон раньше не слышала. В Девятом доме знали только одну молитву, а все остальное время службы занимали проповеди и перебирание четок. Почти все присутствующие подхватили молитву, как будто знали ее с колыбели, но не все. Груда мяса, которую звали Протесилаем, стояла, не повторяя ни слова. Губы он плотно сжал, как и бледные близняшки Третьего дома. Остальные повторяли слова молитвы (рвение слышалось не во всех голосах). Когда прозвучало последнее слово, Учитель сказал:

– Может быть, посвященные Запертой гробницы прочтут нам свою молитву?

Все головы повернулись в их сторону. Гидеон застыла, а Преподобная дочь, сохраняя невозмутимость, сунула чашку в руки Гидеон и, глядя на море лиц – любопытных, скучающих и (лицо Дульсинеи) горящих восторгом, начала:

– Молю, чтобы гробница оставалась замкнутой…

Гидеон, в принципе, знала, что религия, которую практиковали в мрачных глубинах Дрербура, немного отличалась от религии других Домов. Но получить подтверждение этому было странно. Судя по выражению некоторых лиц – шокированному, или скучающему, или измученному, а в одном случае даже откровенно враждебному, другие с этим тоже раньше не сталкивались. Трое жрецов были в полном восторге.

– Как в старые времена, – вздохнул маленький согбенный старичок, не обращая внимания на испорченную службу.

– Преемственность – великая вещь, – согласилась седая коса, показав себя ужасно банальной.

– А теперь я приветствую вас в доме Ханаанском, – заявил Учитель. – Принесите мне ящик.

Наступила неловкая тишина, и все уставились на скелета, который принес маленький сундук из дерева. Он был не шире книги и не выше двух книг, уложенных друг на друга. Так показалось Гидеон, которая считала, что все книги одного размера. Учитель гордо откинул крышку и возвестил:

– Марта из Второго дома.

Очень смуглая девушка вытянулась. Отсалютовала она четко, униформа Когорты на ней сидела безупречно, а когда Учитель подозвал ее, она двинулась вперед чеканным шагом, таким же идеальным, как ее офицерский пурпур и снежно-белый галстук. Торжественно, как будто награждая ее драгоценным орденом, Учитель вынул из сундучка тусклый железный обруч размером примерно с колечко из большого и указательного пальцев. К ее чести, она не заколебалась и не дрогнула, просто взяла кольцо, отсалютовала еще раз и села на место.

– Набериус из Третьего дома, – выкликнул Учитель.

За этим последовал довольно утомительный парад увешанных рапирами рыцарей в различных одеждах, подходящих за таинственными железными кольцами. Кое-кто салютовал вслед за Второй, другие, включая увальня Протесилая, себя не утруждали.

С каждым именем Гидеон напрягалась все сильнее. Когда Учитель наконец произнес:

– Гидеон из Девятого дома, – она была разочарована простотой происходящего.

Она почему-то думала, что это окажется цельное кольцо, но на самом деле в руках у нее оказалась загнутая полоса с заходящими друг на друга концами. В одном конце просверлили дыру, а второй загнули на девяносто градусов, так что кольцо можно разомкнуть. Металл был тяжелый, зернистый. Возвращаясь на свое место, она понимала, что Харроу умирает от желания отобрать у нее кольцо, и сжимала его по-детски крепко.

Никто не спросил, что это такое. Гидеон решила, что это тупо. Она готова была сама задать вопрос, когда Учитель заговорил:

– Отныне скрепы Первого дома, горе Царя неумирающего…

Все обратились в слух.

– Я не стану рассказывать того, что вы уже знаете, – продолжил маленький жрец. – Я всего лишь хочу прояснить подробности. Ликторы не рождены бессмертными. Им была дарована вечная жизнь, а это не одно и то же. Тысячелетия назад шестнадцать пришли сюда. Восемь адептов и восемь из тех, кого потом назовут первыми рыцарями. Здесь они были вознесены. Те восемь некромантов были первыми после Господа воскрешения, и они понесли его славу по черноте космоса, туда, куда не могли добраться другие. Каждый из них был могущественнее девяти Когорт, действующих воедино. Но даже божественные ликторы могут расстаться с жизнью, несмотря на свою мощь и свои мечи. Так и случилось за минувшие десять тысяч лет. Горе Императора только росло со временем. И лишь сейчас, когда первые восемь достигли заката, он прислушался к своим верным ликторам, которые просят подкрепления.

Он взял чашку чая и покрутил ее в пальцах.

– Вы избраны. Вы рискнете пройти страшное испытание и попытаться занять их место. И это все не гарантировано. Если вы возвыситесь до ликторов или попробуете и не справитесь, милосердный Господь поймет, что просьба оказалась непосильной. Вы – наследники и стражи восьми Домов. Вас ожидают великие дела. Если вы не станете галактикой, не так плохо стать и звездой, и дать Императору знать, что оба вы проходили его великое испытание.

– Или вы все! – добавил маленький жрец с неожиданным энтузиазмом, глядя на близняшек и их надутого рыцаря. – Сообразно обстоятельствам. Рыцари, если ваш адепт окажется не на высоте, значит, вы проиграли. Если не на высоте окажетесь вы, проиграет адепт! А если проиграет один или оба, мы не станем просить вас разрушать свои жизни, выполняя непосильные задачи. Вас не станут принуждать, если вы не сумеете идти дальше, если ошибется один из вас или оба, или если кто-то примет решение остановиться.

Он искательно посмотрел на лица собравшихся, как будто видя их в первый раз. Гидеон слышала, как Харрохак кусает щеку изнутри, как сжимает пальцы на костяных четках.

– Это не паломничество, где вам гарантирована безопасность, – продолжил Учитель. – Вас ждут испытания, возможно, опасные. Вы будете упорно работать и терпеть лишения. Буду откровенен – вы можете даже умереть. Но я не вижу причин не надеяться увидеть восьмерых новых ликторов вместе с их рыцарями. Они унаследуют радость и силу, которые жили десять тысяч лет.

Слова эти упали торжественно и мрачно и исчезли, как вода, уходящая в песок. Даже у Гидеон мурашки побежали по спине.

– Теперь о практической стороне дела, – продолжил он. – Все ваши нужды будут удовлетворены. Каждому будут отведены собственные комнаты и выделены слуги. Места у нас в достатке. Любые комнаты, ни за кем не закрепленные, можно использовать как вам угодно – для занятий или приема гостей. В вашем распоряжении все наши территории и все книги. Мы живем, как кающиеся грешники. Самая простая пища, никаких писем, никаких визитов. Использовать коммуникационную сеть нельзя. Здесь это запрещено. Раз уж вы оказались здесь, вы останетесь здесь, пока мы не отошлем вас домой или пока вы преуспеете в своем деле. Мы надеемся, что вы будете слишком заняты, чтобы скучать или страдать от одиночества.

Вот чего ждет от вас Первый дом.

Все вздохнули разом – по крайней мере, все некроманты и большинство рыцарей. У Харроу побелели костяшки пальцев. Гидеон захотелось плюхнуться в кресло или немного подремать украдкой. Все выражали полную готовность жить по заявленным правилам, а ей при мысли об учении хотелось сдохнуть. Церемония завтрака каждое утро, потом урок со жрецами в течение часа, а потом анализ скелетов, история крови, могильные изыскания, что-то вроде обеда и, наконец, «Двойные кости с доктором Скелеростом». Максимум, на что она могла надеяться, – на «Мечи», «Мечи-2» и «Мечи-3».

– Мы просим, – добавил Учитель, – не открывать запертые двери, не имея на то позволения.

Все ждали. Ничего не происходило. Они смотрели на маленького жреца, он смотрел на них, совершенно спокойно, положив руки на обтянутые белым бедра, лениво улыбаясь. Из слегка прогнившей картинной рамы выскочил гвоздь.

– Вот и все, – сказал Учитель.

Взгляды, загоревшиеся при мысли о «Двойных костях», гасли. Кто-то робко спросил:

– А в чем заключается обучение? Как стать ликтором?

Маленький жрец снова на них посмотрел:

– Лично я не знаю.

Его слова поразили всех, как удар молнии. Казалось, что стало холоднее. Предвкушение «Двойных костей» скончалось и было погребено в забытых катакомбах. Одного взгляда на доброе открытое лицо Учителя хватило, чтобы понять, что он не издевается. Все обалдели от смущения и злости.

– Это вы возвыситесь до ликторов. Не я. Я полагаю, что путь откроется вам без наших указаний. Кто мы такие, чтобы учить первых после Царя неумирающего? – И добавил с улыбкой: – Добро пожаловать в дом Ханаанский.

Скелет отвел Гидеон и Харроу в крыло, выделенное Девятому дому. Пришлось углубиться в крепость Первого дома и миновать собрание разрушенных скульптур в доме Ханаанском, мертвом громоздком особняке, расплывшемся вокруг. Они проходили комнаты со сводчатыми потолками, залитые зеленым светом – солнце пробивалось сквозь слой водорослей на стеклянных крышках. Видели разбитые окна и окна, исцарапанные солью и ветром, темные арки, за которыми скрывались прогнившие комнаты, где уже нельзя было жить. Друг другу они не говорили вообще ни хрена.

Разве что Гидеон, спустившись в комнату, выглянув в окно и увидев там только бескрайнюю черноту, сказала беззаботно:

– Свет погас.

Харроу посмотрела на нее в первый раз после выхода из шаттла. Глаза сверкали под вуалью, как светлячки, а рот она собрала в кошачью гузку.

– Сито. Эта планета вращается куда быстрее нашей. – Гидеон молчала. – Ночь уже, дурища.

И они снова замолчали.

В темноте Гидеон вдруг почувствовала, насколько она устала. От темноты было не спрятаться, хотя самые светлые закоулки Дрербура были куда темнее самых мрачных теней Первого дома. Их крыло располагалось очень низко, прямо под посадочной площадкой. За огромными окнами мелькали только редкие огни. Стальные столбы, поддерживающие площадку, отбрасывали густые синие тени. Где-то далеко внизу шумело невидимое море. В комнате стояла кровать для Харроу – огромная, завешенная легкими изорванными занавесями – и кровать для Гидеон. Ее поставили в ногах у Харроу, то есть в самое хреновое место на свете. Она сгребла сырое белье и подушки и устроилась перед окном в соседней комнате, оставив мрачную Харроу в спальне, в компании ее мрачных мыслей. Гидеон слишком устала, чтобы смывать краску с лица или раздеваться. Изнеможение сковало ей ступни, сжало лодыжки, заморозило позвоночник.

Глядя в окно, в синеватую черноту ночи, она услышала громкий скрежещущий звук, ритмичный скрип металла о металл. Гидеон смотрела, застыв, как один из очень дорогих шаттлов быстро и тихо рухнул с посадочной площадки, как будто выбрасывался из окна. Завис, серый и блестящий, в воздухе, а потом исчез из виду. Слева она увидела еще один, потом третий. Скрежет прекратился. Шаги скелетов затихли.

Гидеон спала.

Гидеон проснулась с мерзким вкусом во рту, почувствовала сильный запах плесени и увидела незнакомый потолок. Красные вспышки света пробивались даже через закрытые веки, так что она немедленно пришла в себя, но потом еще долго лежала в гнезде из старых подушек и осматривалась.

В широких низких комнатах Девятого дома потолки были низкие, а окна – огромные и великолепные. Посадочная площадка за окном отбрасывала длинную прохладную тень, немного приглушавшую свет затейливых черных кристаллов, служивших светильниками. Привычному человеку это показалось бы мирным и неярким, но у Гидеон в первое утро в Первом доме заболела голова. Кто-то когда-то – очень давно – отделал эти апартаменты в тонах мрачных самоцветов. Темно-рубиновом, темно-сапфировом, темно-изумрудном. Двери располагались чуть выше уровня пола, к ним вели наклонные пандусы. Не разваливающейся на куски мебели тут не было. Но самый жалкий обломок все равно превосходил драгоценнейшие сокровища Девятого дома. Гидеон особенно понравился длинный низкий стол в центре гостиной, инкрустированный черным стеклом.

Первым делом Гидеон откинула одеяло и потянулась за клинком. Половину тренировки Агламена каждый раз тратила только на то, чтобы убедить Гидеон взяться за рапиру вместо двуручника. Дошло до того, что Гидеон ложилась спать, сжимая рукоять, чтобы к ней привыкнуть. Она сразу же нащупала записку.

– Как будто мне хочется с кем-то разговаривать, – вслух сказала она и продолжила чтение.

– Харроу! – бессильно заорала Гидеон и обхлопала свои карманы. Кольца не было. Как можно было так ошибиться? Быть такой дурой, чтобы подпустить Харрохак Нонагесимус к себе, когда ты уязвима? Наверняка она заминировала порог. И ведь ей даже дела не было до кольца. Просто она всегда так себя вела: считала любые вещи Гидеон своими. Гидеон попыталась успокоить себя мыслью, что Харроу, выходит, хотя бы нет рядом. Кого другого это бы действительно успокоило.

Потом она скинула рясу и вылезла из штанов и рубашки, которые промокли от горячего пота. Открывая одну дверь за другой, она нашла самую большую ванную в своей жизни. По ней можно было ходить. Раскинув руки, она не дотянулась до стен из скользкого камня. Целые бороздчатые камни светились, как тлеющие угли, а разбитые были тусклыми. Может, вся эта затея с рыцарством не такая и ужасная? Пол покрывала мраморная плитка всего с парой пятен черной плесени. В чаше с кранами Гидеон опознала раковину только потому, что читала много комиксов. А вот что делать с огромным – с человека размером – углублением в полу, она так и не поняла. Ультразвуковые очистители со странными насадками поблескивали по обеим сторонам прямоугольной камеры.

Гидеон дернула за рычаг рядом с краном. Из насадки полилась вода, Гидеон заорала и отпрыгнула, а потом сообразила, как ее выключить. Наткнулась взглядом на неопрятный комок мыла рядом с раковиной (в Девятом доме мыло варили из человеческого жира. Нет, спасибо) и тюбик антибактериального геля. Решила воспользоваться звуковой очисткой, а гелем стереть краску с лица. Чистая, в свежей одежде и рясе из очистителя, она почувствовала себя гораздо лучше. И тут заметила еще одну записку, всунутую в автоматическую дверь.

Еще одна записка ждала на коробке с красками, которую какой-то скелет осторожно поставил на наименее сомнительный буфет.

Под этой запиской лежала еще одна.

И еще одна в коробке.

– Как твои родители обрадовались смерти, наверное, – вслух произнесла Гидеон.

В ванной она повозила по лицу холодным тампоном с алебастром. Монашеская краска легла бледными сероватыми пятнами, а глаза, губы и щеки пришлось намазать черным. Гидеон успокоила себя, посмотрев в треснувшее зеркало: скалящийся череп с неожиданно рыжими волосами и парочкой прыщей. Вынула из кармана рясы солнечные очки, довершившие образ (если ей хотелось выглядеть ужасно и отвратительно, конечно).

Немного расслабившись, чувствуя вес рапиры на поясе, рыцарь Девятого дома шла по обветшалым коридорам дома Ханаанского. Было приятно тихо. В отдалении слышались шаги, смазанный рев кулеров, постукивание костяных ног по рваным коврам, которое ни с чем не перепутать. Скоро Гидеон вышла во вчерашний атриум, а оттуда пошла по запаху.

Нос привел ее в жаркий зал со стеклянной крышей. Современные удобства, кое-как понатыканные поверх древних сокровищ, сильно выделялись на фоне гобеленов и почерневшей филиграни. Над потолочными балками натянули сетку от птиц, потому что в крыше зияли дыры с человека размером. Из стены бил фонтан пресной воды, спадающей в старую бетонную чашу с фильтром внизу. Везде стояли длинные потертые столы – деревянные столешницы, освеженные антибаком и водруженные на ножки, отломанные от менее удачливых столов. Здесь могли усесться человек пятьдесят. Утренний свет был ярким, как электрический, зеленел, касаясь живых растений, и делался коричневым рядом с мертвыми. Гидеон порадовалась, что на ней очки.

Комната была почти пуста, за едой сидела всего пара человек. Гидеон уселась в трех столах от них и принялась бесстыдно их разглядывать. Какой-то мужчина сидел рядом с парой жутких близняшек помладше Гидеон, продолжающих проигрывать бой с половым созреванием. На парне красовалась узкая темно-синяя ряса, а у девчонки за спиной висели изукрашенные ножны. Когда Гидеон вошла, они уставились на культистку Девятого дома с неприкрытым интересом, почти с ужасом. Доброе жизнерадостное лицо мужчины, сидевшего рядом с этой гадкой парочкой, обрамляли кудри. Одет он был в хорошо сшитую одежду, а на поясе висела роскошная рапира с кованым эфесом. Гидеон прикинула, что ему хорошо за тридцать. Ему хватило смелости робко помахать ей рукой. Не успела она ответить, как скелет поставил перед ней миску раскаленного кислого зеленого супа и положил ломоть дрожжевого хлеба с маслом. Гидеон занялась едой.

Скелеты тут были непростые. Слуга вернулся с чашкой чая на подносе и подождал, пока она ее не заберет. Гидеон заметила, что двигаются они на зависть любому некроманту, слаженно и четко. В этом она кое-что понимала. Нельзя жить в Девятом доме и не знать отвратительных подробностей о скелетах. Она легко сдала бы зачет по доктору Скелеросту, не зная ни единой теоремы. Комплексные программы, которым следовал каждый скелет, потребовали бы от самых старых и скрюченных некроманток Запертой гробницы многих месяцев работы. Гидеон впечатлилась бы, но очень уж хотелось жрать.

Гадкие подростки переговаривались, глядя то на Гидеон, то друг на друга. Благоразумный мужчина наклонился к ним и сказал что-то резкое. Они неохотно согласились и теперь только иногда мрачно смотрели на нее поверх супа, не зная, что ей на такие взгляды плевать. В Девятом доме за едой на нее смотрел Крукс – таким тяжелым взглядом, что каша во рту обращалась пеплом.

Костяной слуга в белом забрал и миску и тарелку в то же мгновение, как она доела. Она медленно цедила чай, стараясь не проглотить вместе с ним полпинты краски для лица, и тут увидела перед собой руку.

Рука принадлежала тому добродушному мужчине постарше. Выше руки обнаружились сильная челюсть, очень радостное лицо и красивые глаза. Гидеон с удивлением поняла, что стесняется, и еще с большим – что ее радует запрет Харроу на разговоры. Гидеон Нав, изголодавшаяся по общению с людьми без развитого остеопороза и темных требников в руках, должна была мечтать о разговорах. Но она обнаружила, что вообще не представляет, что можно сказать.

– Магнус из Пятого дома, – представил он. – Сэр Магнус Куинн, первый рыцарь и сенешаль двора Кониорта.

Омерзительные подростки за три стола приветствовали его смелость тихими воплями. Они бросили прикидываться приличными сдержанными людьми и вместо этого выли его имя низко и медленно:

– Магнус! Мааааагнууус! – Он не обращал внимания.

Гидеон слишком долго мешкала, прежде чем пожать ему руку, и прекрасные манеры заставили его принять промедление за отказ. Он уронил руку на стол.

– Прошу нас простить, – сказал он. – В Четвертом и Пятом домах наблюдается некоторый недостаток темных жрецов, и мои доблестные товарищи из Четвертого дома несколько… поражены.

(—Неееет, Мааагнус, не смей так говорить, – вполголоса проныла девчонка.

– Не говори о нас, Мааагнус, – застонал мальчик).

Гидеон отодвинула стул и встала. Магнус Куинн, Магнус из Пятого дома, был слишком взрослым и хорошо воспитанным, чтобы вздрогнуть, но все же репутация Девятого дома, которую Гидеон только начала понимать, расширила его глаза. Немного. В строгой отлично пошитой одежде он выглядел подтянутым и элегантным, но не устрашающим. Она возненавидела себя за зазвучавший в голове тихий встревоженный голос Харроу: «Мы не собираемся становиться приложением к Третьему или Пятому домам!»

Она неуклюже кивнула ему, и он настолько расслабился, что успел дважды дернуть подбородком вверх-вниз, прежде чем спохватился.

– Здравия Девятой, – твердо сказал он и сделал жест, так явно говоривший: «Да свалите уже», что даже гадостные подростки не смогли этого не заметить. Они отдали миски двум услужливо поклонившимся скелетам и вышли на цыпочках вслед за Магнусом, оставив удивленную Гидеон одну.

Она стояла, пока их голоса не затихли в отдалении («…Серьезно, ребят, – укоризненно говорил Магнус. – Можно подумать, что вы в хлеву выросли»), а потом сдвинула солнечные очки на кончик носа, сунула руки в карманы рясы и ушла в направлении, противоположном Магнусу и мерзким юнцам из Четвертого дома. Спустилась по короткой лестнице. Ей было некуда идти и некем быть, у нее не было ни приказов, ни целей, ряса путалась в ногах, а свет становился все ярче. Она решила прогуляться.

Дом Ханаанский оказался сплетением коридоров и комнат, внезапных двориков и лестниц, которые ныряли вниз в темный мрак и утыкались в большие ржавые двери под навесами. Двери, которые закрывались бы с громким скрежетом и стуком, как бы тихо вы ни пытались их притворить. Несколько раз Гидеон заворачивала за угол и обнаруживала себя в какой-нибудь комнате, которую уже прошла несколько миль назад. Один раз она встала на осыпающейся террасе и смотрела на громоздкие ржавые колонны, кольцом стоящие вокруг башни. Из моря сбоку торчали плоские бетонные ступени, сырые и геометрически четкие, укутанные водорослями, как мумия бинтами. Море давным-давно скрыло другие такие же площадки, и они виднелись в воде, похожие на квадратные головы с длинными липкими волосами, подозрительно выглядывающие из волн. Снаружи у нее закружилась голова, так что она вернулась внутрь.

Тут везде были двери. Куча дверей. Целый склад дверей: двери шкафов, металлические шлюзы, застекленные двери, за которыми виднелись полутемные проходы, двери без ручек, высотой Гидеон до пояса, полупрогнившие двери, сквозь которые можно было подглядеть наготу комнаты, этими дверями не скрытую. Все эти двери когда-то были красивы. Даже те, которые вели в чуланы с метлами. Кто бы ни жил в Первом доме, его окружала красота. Потолки оставались высокими и изящными, лепнина лежала затейливыми узорами, но все вокруг покрывали трещины, а однажды нога Гидеон провалилась сквозь прогнивший пол. Гиблое место.

Она спустилась по недлинной металлической лестнице. Дом делился на множество уровней и этажей, и зайти совсем далеко ей не удавалось, но сейчас она оказалась гораздо ниже, чем раньше. Темная лестница привела в выложенный плиткой зал, где светильники мигали и гасли. Гидеон распахнула огромную, страшно заскрипевшую двустворчатую дверь, за которой открылась гулкая комната. У Гидеон затрепетали ноздри. Воняло химикатами – в основном из огромной, грязной, идеально прямоугольной ямы в самом центре комнаты. Тусклая плитка вокруг ямы могла бы поспорить с самыми старыми и мерзкими частями Девятого дома. В яму вели металлические ступени. Но вот зачем?

Миновав яму, Гидеон уставилась на грязную толстую стеклянную дверь в другой стене. Из соседней комнаты на нее смотрело сгорбленное существо в плаще. Она инстинктивно потянулась к рапире, и существо быстро – тем же самым движением – потянулось к своей.

«Ну и дура, – подумала Гидеон, выпрямляясь. – Это же зеркало».

Да, на дальней стене висело огромное зеркало. Она прижалась к стеклянной двери лицом. Тысячи человеческих ног отполировали выложенный камнем пол соседней комнаты. Из ржавого бассейна торчал кран, на котором болталось брошенное бог знает когда полотенце. От времени оно превратилось в отдельные спутанные нити. На изъеденных грибком стенах висели изъеденные ржавчиной мечи. Из окна где-то в потолке падали золотые потоки солнечного света. Гидеон влюбилась бы в этот тренировочный зал в его первозданном виде, но теперь ни тронула бы ни один из клинков даже за деньги.

Вернувшись в зал с мигающими лампами, она заметила еще одну дверь ближе к лестнице. Раньше ее не было видно, потому что над ней висел гобелен. Но один из углов задрался, открывая дверной косяк. Гидеон отодвинула сырую тяжелую ткань и увидела темное дерево двери. Дернула ручку – и дверь открылась. За ней оказался длинный, выложенный плиткой коридор без окон. Квадратные светильники в потолке один за другим включались с тихими щелчками, освещая путь к огромной и нелепой двери в другом конце коридора. Дверь с тяжелыми колоннами и зловещими каменными выступами по сторонам казалась не слишком дружелюбной. Особенно если учесть, что сделана она была из плит черного камня, вделанных в раму из того материала. Косяк украшала литая панель со странным рельефом. Гидеон подошла, гулко стуча сапогами по блестящим плиткам. На рельефе красовались пять маленьких кружков, соединенных линиями. Такого узора Гидеон не знала. Под ним оказалась толстая каменная балка, покрытая резными гирляндами из листьев. Над каждым фестоном гирлянды сидел звериный череп с длинными рогами, загибавшимися внутрь и почти касавшимися друг друга. Эту чудовищную каменную конструкцию поддерживали изящные колонны, а вокруг каждой колонны обвивалось что-то резное, скорченное, живое – толстая скользкая дрянь, пухлая, извивающаяся. Гидеон потрогала резной мрамор и ощутила под пальцами крошечные чешуйки. Она нашла даже, где спина твари переходит в живот. Камень был холодный.

Ручки она не увидела, как и дверного молотка. Только темную замочную скважину, рассчитанную на ключ с зубцами длиной в ее палец. Она заглянула в скважину и ни хрена не увидела. Сколько она ни толкала дверь, ни дергала, ни совала пальцы в замок – ничего не помогло. Чертова дверь была заперта.

Очень интересно.

Она вернулась в маленький тесный зал и из упрямства снова занавесила дверь гобеленом. В неверном свете получилось вообще отлично. Никто ее не найдет в ближайшее время. Глупый скрытный поступок Девятой, чисто по привычке. Гидеон не понравилась собственная радость.

Сверху доносились еле слышные голоса. Еще одна привычка Девятого дома заставила Гидеон затаиться внизу: она поступала так миллион раз, скрываясь от маршала Дрербура, от Харрохак, от жуткой пратетушки или кого-то из братства Запертой гробницы. Гидеон не представляла, от кого прячется, но все равно пряталась, потому что это было несложно. Она прекрасно слышала тихие, низкие, желчные голоса.

– …мистическая показуха, – утверждал голос. – Мне следует написать твоему отцу и пожаловаться…

– но… – манерно отвечал другой, – Первый дом обходится с нами недолжным образом…

– …непонятная загадка – еще не испытание. Подумать только, старикан сам ничего не знает! Поверить невозможно! Какие-то стариковские игры ума, интриги или что похуже. Хотят посмотреть, кто сломается. Ну, я так думаю.

– Очередная конспирологическая теория, – сказал второй голос.

Первый обиделся:

– А почему шаттлы улетели? Почему тут такая свалка? Что за секретность? Почему кормят дерьмом? Что и требовалось доказать. Заговор.

Последовала задумчивая пауза.

– Не таким уж и дерьмом, – сказал третий голос.

– А я вам скажу, в чем дело, – продолжил первый. – Дешевые шуточки Когорты. Обычная дедовщина. Хотят посмотреть, кому хватит глупости куснуть приманку. Сами увидите, кто это будет. Точно не я.

– Только если, – сказал второй голос, который, как теперь понимала Гидеон, очень похож был по тону и высоте на третий, отличаясь от него только интонацией, – это не протокольное испытание. Может быть, мы должны дать пристойный ответ на расплывчатый вопрос, чтобы утвердить себя. Извлечь смысл из бессмыслицы. И все такое.

В первом голосе послышались визгливые нотки:

– Господи, перестань.

Шарканье. Движение. Эхо шагов. Они спускались.

– Интересно, где эти забавные деды спрятали шаттлы, – вслух задумался третий голос.

– Скинули с посадочной площадки, надеюсь, – второй.

– Не тупи, – велел первый. – Они знаешь какие дорогие.

Гидеон, прячась в темноте, впервые разглядела говоривших. Странные близняшки Третьего дома вертели головами. Их сопровождал мрачный, пышно одетый рыцарь. Вблизи они впечатлили Гидеон еще сильнее. Золотоволосая девушка оказалась самым прекрасным существом, которое она видела в жизни. Высокая, величавая, сияющая, как бабочка. Рубашку она небрежно заправила в брюки, которые, в свою очередь, небрежно заправила в сапоги, но при этом все равно вся она была как золотой топаз, как нежное сияние. Ряса для некроманта – все равно что клинок для рыцаря, но ряса девушки не закрывала руки. Прозрачная и тонкая, она взметывалась при каждом движении, как крылья. На каждой руке блестело по пять колец, а серьги могли бы поспорить пышностью с люстрами, но при этом она выглядела невинной и дикой, как будто просто примерила самые красивые вещички из шкатулки, а потом забыла их снять. Роскошные волосы прилипли ко лбу, и порой она накручивала прядь на палец и беззаботно ее бросала.

Вторая выглядела так, как будто ее разбили на кусочки, а потом собрали, не особо заботясь о результате. Рясу сшили из той же ткани того же цвета, но сидела она, как саван. Волосатый рыцарь с орлиным профилем напялил тесную куртку в обтяжечку.

– Лично мне кажется, – говорила сияющая девушка, – что это куда веселее, чем засунуть нас в комнату и заставить выяснять, кто лучше как некромант. Или чем надавать нам кучу плесневелых свитков и заставить часами переводить описания всяких там ритуалов.

– Да, это было бы некстати, – благодушно согласилась ее сестра. – Представь, все бы за пять минут поняли, какая ты тупая.

Золотой локон обернулся вокруг пальца.

– Заткнись, Ианта.

– Честно говоря, тут радоваться надо, – продолжила бледная девица, явно распаляясь. – Ты и так еле скрываешь, что ты красивая дура, а тут бы это вышло наружу со скоростью света.

Золотой локон слетел с пальца, как пружина.

– Ианта, не выводи меня из себя.

– Да уж будь любезна. Твоему мозгу больше одной эмоции разом не под силу.

Рыцарь скорчил уродливую гримасу:

– Тебе просто обидно, Ианта. Выпендриваться книгами ad infinitum нельзя, а без них тебя никто не замечает.

Девушки разом обернулись на него. Невзрачная просто смотрела, опустив бледные ресницы, а красавица схватила его за ухо двумя пальцами и безжалостно его выкрутила. Мелким рыцаря никто бы не назвал, но она возвышалась над ним на полголовы. На голову, если учесть прическу. Сестра спокойно наблюдала со стороны – хотя Гидеон могла бы поклясться, что она еле заметно улыбается.

– Если ты еще раз посмеешь с ней так заговорить, Бабс, – сообщила золотая красавица, – я тебя уничтожу. Проси прощения.

Он удивленно встопорщился:

– Ты же знаешь, что я не… все ради тебя. Тебя оскорбили…

– Она может оскорблять меня, как ей угодно. Ты забыл о субординации. Проси прощения.

– Принцесса, я живу, чтобы служить…

– Набериус! – рявкнула она и дернула его за ухо так, что ему пришлось сделать шаг, как зверю на поводке. На щеках у него зажглись алые пятна. Красавица подергала ухо.

– Унижайся, Бабс. И поскорее…

– Брось, Корона, – вдруг сказала вторая сестра. – Нет времени придуриваться. Брось его и пойдем дальше.

Красавица – Корона – помедлила, но все же отпустила ухо незадачливого рыцаря. Он сердито его потер. Гидеон теперь видела только его затылок. Он смотрел на девушку, которая наказала его походя, как собаку, и гордые плечи поникли. Корона вдруг порывисто обняла его и потащила вперед, по пути дернув за второе ухо – он угрюмо уклонился. Она втолкнула его в зал с ямой. Бледная придержала обоим дверь.

Когда они вошли, морщась от вони, бледная помедлила. Она не пошла за ними. Вместо этого она вгляделась в темноту под лестницей. Гидеон знала, что спряталась надежно, что ее совсем не видно, но все равно вжалась в стену. Подальше от бледного застиранного взгляда, который почему-то уставился прямо на нее.

– Плохое начало, глупое, – тихо сказала она. – Я бы не стала привлекать к себе внимание некроманта из Третьего дома.

Бледная закрыла за собой дверь.

Гидеон осталась одна.

К полднику Харрохак не явилась. Гидеон, не усвоившая еще концепцию полдника или хотя бы полудня, пришла на добрый час раньше остальных. Эти остальные либо обладали нормальными циркадными ритмами, либо оказались слишком гордыми и хорошо воспитанными, чтобы им не следовать. В той же жаркой, чисто отскобленной комнате, где подавали завтрак, перед Гидеон поставили кусок бледного мяса и ворох листьев. Хорошо, что рядом никого не было – Гидеон не представляла, что с этим делать. Мясо она съела вилкой. Нож ей не понадобился – оно оказалось таким нежным, что разваливалось на куски при прикосновении, – а листья подобрала по одному пальцами.

В процессе она поняла, что это, наверное, салат. Сырыми овощами в Девятом доме назывались жалкие кучки тертого лука-порея, залитого потоками соленого черного соуса. Гидеон догналась хлебом, который ей очень понравился, и сунула в карман кусок на будущее.

Скелет принес ей еду, скелет унес посуду, двигаясь с той же точностью, что и остальные. Никаких дешевых трюков – она внимательно смотрела. Ни шпилек в суставах, чтобы кости лучше держались, ни больших обрывков сухожилий. Нет, просто скелетов поднял кто-то очень талантливый. Она подозревала Учителя. Харроу бы это не понравилось. Предполагалось, что рынок идеального восстановления монополизирован Девятым домом, а тут целая куча слуг поднята маленьким старичком, который на полном серьезе всплескивает руками.

Гидеон стряхнула крошки с коленей и собралась уходить, когда в столовую вошли еще два послушника. Завидев Гидеон, оба встали как вкопанные.

Один оказался изнуренным остролицым мальчишкой в стерильно-белых одеждах и кольчуге, которую можно было вилкой проткнуть. Она спадала почти до колен. Странно: некроманты обычно не носят кольчуги, а мальчик точно был некромантом. Он выглядел как некромант. Бледный шелк спадал с его тощих плеч. Заметно было, что смерть приносит ему удовольствие. Он казался чопорным и аскетичным, а его спутник – он был постарше, даже постарше самой Гидеон – выглядел вечно недовольным. Этот был покрепче, коренастее, а добела вытертая кожаная одежда явно повидала многое. Минимум один палец на левой руке заканчивался толстой культей, что Гидеон восхитило.

Почему эти двое замерли на месте, Гидеон не понимала. Лично она встала, потому что некромант смотрел на нее с неприкрытой ненавистью. Как будто он наконец встретился лицом к лицу с убийцей своего любимого зверька.

Гидеон провела в темных глубинах Дрербура достаточно времени, чтобы понимать, когда следует, выражаясь по-научному, отвалить. Такой взгляд она ловила на себе не в первый раз. Сестра Лакриморта постоянно так на нее смотрела, а сестра Лакриморта, между прочим, была слепая. Взгляд Крукса от этого почти ничем не отличался, не считая того, что Крукс при этом еще умудрялся демонстрировать полное отсутствие удивления, как будто она не оправдала его самых скромных ожиданий. А очень давно – воспоминания об этом болью отдавались где-то в миндалевидной железе – Преподобная мать и Преподобный отец смотрели на нее точно так же, только к их презрению примешивался еще и гадливый ужас – с таким выражением можно смотреть на личинку.

– Разберись с культистом тени, – велел белесый мальчик таким глубоким, усталым и тяжелым голосом, которого Гидеон в жизни не слышала.

– Да, дядюшка, – отозвался второй.

Гидеон мечтала о драке. Ей очень хотелось, чтобы недовольный мужик в линялой коже бросился на нее. Он был крепкий, закаленный, желтовато-смуглое шершавое лицо покрывали глубокие морщины. Рядом со своим некромантом, одетым почти элегантно, он выглядел грубым и жестоким. Сильным. Слава богу. Ей хотелось кровавой драки. Ей хотелось сражаться до тех пор, пока не придется призвать костяных адептов, чтобы они вставили противнику ноги на место. Она знала о цене – ей придется проснуться в груде злобных записочек, ну или умереть, – но это ее больше не волновало. Мысленно Гидеон уже прикидывала, дотянется ли она рапирой до ключицы другого рыцаря.

Он страшно ее разочаровал, отступив на пару шагов, сложив ладони и поклонившись ей. Вежливо, но не подобострастно.

Голос у него был тоньше и грубее, чем у некроманта. А еще он немного хрипел, как будто страдал от простуды или много курил.

– Мой дядя не может принимать пищу в присутствии тебе подобных. Уйди, пожалуйста.

У Гидеон возник миллион вопросов. Например: «Каких таких мне подобных»? или «Что это за мелкий дядя цвета майонеза?» или «Это в смысле людей, которые ничьи не племянники, но зато сохранили все пальцы на руках?». Но она ничего не сказала. Несколько секунд она смотрела на него, и он смотрел на нее в ответ. Печати ненависти на его лице не было – но угрюмый застывший взгляд, казалось, пронизывал насквозь. Будь на его месте Крукс, она бы показала ему средний палец. В результате она кивнула и пошла прочь, сходя с ума от злости.

Как ее все это бесило. Она мечтала попасть в Когорту в том числе потому, что ее уже тошнило от темноты и одиночества. Ей хотелось стать частью чего-то более масштабного, нежели дом престарелых, где разводят лук-порей. И где она оказалась? Никому не нужная, она бродила по коридорам одна, без некроманта. Даже Харроу ее бросила, ничего себе удар по самолюбию? По-прежнему совершенно одинокая, разве что на свету. Она питала жалкие иллюзии, что испытания ликторов покажут, что она годится не только на то, чтобы подслушивать разговоры или портить другим завтрак. Даже «Мечи II» теперь казались желанными. В этом вот состоянии духа, не глядя по сторонам, она прошла по целой анфиладе пустых темных комнат и поднялась по влажной кирпичной лестнице. И неожиданно оказалась за пределами дома, в саду.

Солнце светило сквозь навес – стеклянный или из толстого прозрачного пластика. Садом это можно было назвать только с большой натяжкой. Неизвестно, где Первый дом выращивал свои съедобные листья, но точно не здесь. На металлических опорах наросла толстая корка соли. В горшках торчала чахлая зеленая поросль с длинными стеблями и уныло обвисшими цветами, выгоревшими от беспощадно белого света. От цветов шел странный, тяжелый, тревожный аромат. В Девятом доме не росло ничего, что имело бы запах: только мох и плесень в пещерах да безжизненные овощи на полях. Навес не доходил до края террасы. За ним ветер трепал корявые листья корявых старых деревьев. И там лежала под лучами безжалостного солнца Дульсинея, сама похожая на длинный обвисший цветок.

Совсем одна. Ее громадного телохранителя не было видно. Она полулежала в кресле и казалась усталой и слабой. В углах глаз и у рта виднелись тонкие морщинки. Шляпка на ней красовалась модная и глупая, а платье легкое и броское, еще не заляпанное кровью. Вроде бы она спала. Гидеон уже не в первый раз почувствовала укол жалости. Она хотела уйти, но не успела.

– Не уходи, – попросила Дульсинея, распахивая глаза. – Я так и думала. Гидеон из Девятого дома, здравствуй! Ты не могла бы поднять спинку моего кресла? Я бы сама подняла, но ты уже знаешь, что я нездорова и порой не способна даже на такое усилие. Могу ли я попросить тебя об услуге?

Полупрозрачный лоб под легкомысленной шляпкой блестел от пота, и Дульсинея едва заметно задыхалась. Гидеон подошла и долго возилась с креслом, растерявшись при виде простого механизма. Госпожа Септимус спокойно ждала, пока Гидеон справится, улыбалась и смотрела на нее большими глазами цвета горечавки.

– Спасибо, – сказала она наконец. Стянула дурацкую шляпку с влажных светлых кудрей и заговорщицки улыбнулась. – Я знаю, что ты дала обет молчания, так что тебе придется объяснять это жестами.

Брови Гидеон взлетели выше темных стекол очков.

– Да-да. – Когда Дульсинея улыбалась, у нее на щеках появлялись ямочки. – Ты не первая монашка из Девятого дома, которую я встречаю. Мне иногда кажется, что ужасно тяжело быть братом или сестрой Запертой гробницы. Я мечтала стать одной из вас… в юности. Такой романтичный способ смерти. Я должна была умереть лет в тринадцать. Я ведь об этом знала. Я не хотела, чтобы меня видели, а Девятый дом был так далеко. Я думала, что проведу какое-то время наедине с собой, а потом красиво уйду, одинокая, облаченная в черное, и надо мной вознесут торжественные молитвы. А потом я узнала, что вы должны красить лица, – обиженно сказала она. – Это все испортило. Нельзя тихо и красиво угаснуть в уединенной келье, если у тебя лицо раскрашено. Это вообще считается за разговор? Ты не нарушила свой обет? Кивни или покачай головой!

– Отлично, – сказала она, когда Гидеон, ошарашенная этим диким щебетанием, молча качнула головой вместо «нет». – Люблю внимательных слушателей. Я знаю, ты тут только потому, что тебе меня жалко, а ты кажешься хорошей девочкой. Прости, – сразу же добавила она, – ты, конечно, уже не ребенок, просто я чувствую себя ужасно старой. Видела эту парочку из Четвертого дома? Детки. Из-за них я кажусь совсем древней. Завтра я могу снова стать юной, но сегодня плохой день… и я чувствую себя уродиной. Сними, пожалуйста, очки, Гидеон из Девятого дома, я хочу посмотреть тебе в глаза.

Многие, увидев рядом слова «Гидеон» и «послушно», чуть не померли бы со смеха и еще несколько минут сопли бы вытирали. Но сейчас она чувствовала себя беспомощной из-за этой странной просьбы, из-за этих тонких рук и розового бутона губ то ли девочки, то ли женщины, а больше всего – из-за слова «уродина». Она сняла солнечные очки и предъявила лицо к осмотру.

И его осмотрели быстро и тщательно. Дульсинея на мгновение прищурила глаза и приняла деловой вид. В синеве этих глаз быстро что-то промелькнуло – глубокий ум и одновременно полное бесстыдство. У Гидеон запылали щеки, хотя мысленно она уговаривала себя успокоиться.

– Своеобразно, – тихо сказала Дульсинея скорее самой себе, чем Гидеон. – Хромолипоиды… рецессивный признак. Я люблю смотреть людям в глаза, – вдруг заявила она с улыбкой. – По ним столько можно прочесть. О твоей Преподобной дочери мне сказать нечего, но у тебя глаза как золотые монеты. Я тебя смущаю? Гадко себя веду?

Гидеон замотала головой, и Дульсинея откинулась на спинку кресла, прижалась к ней затылком и принялась обмахиваться своей легкомысленной шляпкой.

– Хорошо, – довольно сказала она. – Хватит и того, что мы застряли в этой гнилой дыре. Это достаточно плохо само по себе, и без того, чтобы я тебя пугала. Удивительно заброшенное место. Представляешь призраки всех тех, кто здесь жил… и работал… ждут, чтобы их призвали, нам нужно только понять, как это сделать. Седьмой дом не очень хорошо разбирается в призраках, ты же знаешь. Мы их оскорбляем. От нас много суеты. Старая манера разделять тело и дух. Мы слишком много внимания уделяем телу… кристаллизуем его во времени… фиксируем его противоестественным образом. В вашем Доме дело обстоит прямо наоборот, не так ли, Гидеон? Вы берете пустые тела и работаете с ними… мы удерживаем стрелку часов, не позволяя ей отсчитать последнюю секунду.

Это все было выше понимания Гидеон примерно на полпарсека, но одновременно эти слова успокаивали. Раньше о таких вещах она говорила только с Харрохак, которая снисходила до объяснений очень редко и при этом говорила с ней, как с очень глупым ребенком. Дульсинея выражалась туманно и доверительно, как будто была твердо уверена, что собеседник поймет каждое ее слово, даже если она будет нести полную хрень. При этом она широко и очаровательно улыбалась, а ресницы у нее трепетали.

Завороженная Гидеон пялилась на нее, скалясь во весь рот, а синеглазая некромантка положила узкую изящную ладонь ей на плечо. Кожа на выступающих костях туго натянулась, косточки на запястье походили на узлы на веревке.

– Покажи мне боевую стойку, – сказала Дульсинея. – Сделай мне одолжение. Вас много… но я хочу видеть тебя.

Гидеон высвободила руку и встала. Солнце лежало на полах рясы ржавыми пятнами.

– Обнажи клинок, Гидеон из Девятого дома.

Гидеон схватилась за гладкую черную рукоять, спрятанную в черном гнезде гарды. Ей показалось, что она проделывала это уже тысячи раз. Голос Агламены навечно поселился у нее в голове, продолжая спектакль.

«Обнажи клинок. Перенеси вес на правую ногу. Рука согнута, не падает, рапира нацелена в лицо или грудь противника. Ты защищаешь внешнюю часть тела, Нав, ты опираешься на правую ногу и не валишься вперед, как хренов мешок с дерьмом. Держи равновесие и двигайся вперед или назад».

Рапира, выдернутая из черных сундуков Дрербура, блестела тусклым металлическим блеском. Она казалась длинным изящным пятном тьмы. Гидеон неохотно признавала ее красоту – клинок походил на иглу, на черную ленту. «Свободную руку вверх». Она легко приняла нужное положение, гордясь новообретенной памятью тела, которую учитель сумела в нее вколотить. Ей снова хотелось драться.

– Как хорошо! – сказала Дульсинея и захлопала в ладоши, как ребенок, увидевший фейерверк. – Чудесно! Как Нониус на картинке! А ведь говорят, что рыцари Девятого дома только и умеют, что корзины с костями ворочать! Я думала, что ты будешь вся высохшая, с торчащими костями… сама наполовину скелет.

Это было предвзято, высокомерно и совершенно верно. Гидеон перехватила рапиру поудобнее – и увидела, что утонувшая в кресле хрупкая девушка прекратила играть со шляпкой. Губы ее дернулись в еле заметной улыбке, а взгляд сказал, что она сложила два и два и получила бескомпромиссные четыре.

– Гидеон из Девятого дома, – медленно сказала Дульсинея, – ты привыкла к мечу потяжелее?

Гидеон опустила глаза. Посмотрела на свою рапиру, нацеленную в небо подобно черной стреле, на вторую руку, которая легла на яблоко так, как должна была лечь на длинную рукоять. Так держат чертовы длинные мечи.

Она немедленно сунула рапиру в ножны, в которые та вошла с тихим железным шорохом. Под одеждой по телу побежал холодный пот. Ясные глаза Дульсинеи не выражали ничего, кроме озорного любопытства, но Гидеон они напомнили о звоне малого колокола, подгоняющего ребенка, который опоздал на молитву уже на десять минут. Какое-то мгновение ей казалось, что сейчас произойдет множество всяких глупостей. Она чуть было не призналась во всем Дульсинее, она смотрела в ласковые глаза джинсового цвета и готова была открыть рот и взмолиться о милосердии.

В этот дурацкий момент явился Протесилай и спас ее задницу просто потому, что был огромный и не обратил на нее никакого внимания. Он стоял – бледный, одутловатый, – закрывал собой столб света, который падал на руки адепта, и говорил мрачным грохочущим голосом:

– Закрыто.

Времени выяснять не было. Взгляд Дульсинеи перебегал со своего рыцаря на рыцаря Девятого дома, и Гидеон воспользовалась возможностью развернуться и не то чтобы убежать, но очень быстро убраться подальше отсюда. Сквозь трещины в плексигласе врывался жаркий соленый воздух, играл полами рясы и капюшоном, и ей почти удалось сбежать, когда Дульсинея крикнула:

– Гидеон!

Она обернулась, надвигая очки пониже. Протесилай из Седьмого дома смотрел на нее пустыми глазами человека, которого совершенно не удивило бы, если бы сейчас кусок стены обвалился и Гидеон рухнула в море. А вот его хозяйка смотрела на Гидеон с тоской.

Этот взгляд заставил Гидеон застыть у двери, в тени прохода, на ветру.

– Надеюсь, мы еще поговорим, – сказала Дульсинея.

«В задницу!» – подумала Гидеон, не глядя перескакивая через ступеньки. Она на это не надеялась.

С нее хватит разговоров. А ведь сама она не сказала еще ни слова.

Первые дни в доме Ханаанском походили на редкие бусины четок. Они состояли из длинных пустых часов, приемов пищи в свободных комнатах, одиночества среди странных незнакомых людей. Гидеон не могла положиться даже на мертвых. Скелеты Первого дома были слишком хороши, слишком внимательны, слишком многое умели. Она расслаблялась только в запертых полутемных комнатах Девятого дома, где бесконечно тренировалась.

Едва не выдав себя, она провела два дня почти в полной изоляции, упражняясь с рапирой до тех пор, пока пот не превращал краску на лбу в зловещую истерзанную маску. Она водрузила ржавый табурет на покосившуюся тумбочку черного дерева и подтягивалась на стальной балке между стропилами. Она отжималась у открытого окна, пока Доминик не заливал ее кровавым светом, завершая круг вокруг полузатопленной планеты.

По вечерам она ложилась спать грустная и злая от одиночества. Крукс всегда говорил, что совсем невыносимой она становилась после изоляции. Она проваливалась в глубокий черный сон и проснулась только один раз, во вторую ночь, когда – очень рано, небо за окном было таким же черным, как на Девятой, – Харрохак Нонагесимус прикрыла за собой дверь. Даже довольно тихо. Гидеон старалась не открывать глаз, пока Преподобная дочь стояла перед ее импровизированной постелью, а затем проследила, как закутанная в черное фигура переместилась в спальню. Потом все звуки затихли, а к утру, когда Гидеон проснулась, Харроу уже куда-то ушла, не оставив даже суровой записки.

Чувствуя себя заброшенной, рыцарь Девятого дома съела два завтрака, страдая одновременно без белка и без внимания. Пока она пила вторую миску супа, темные очки съехали на кончик носа. Она бы убила за возможность увидеть пару гадких монашек, суетящихся вокруг, и поэтому ощутила себя невероятно уязвимой, когда подняла глаза и увидела одну из близняшек Третьего дома, которая шествовала к ней, как львица. Это была симпатичная сестра. Рукава воздушной рясы она закатала до золотистых локтей, а волосы убрала назад, в темно-золотое облако. На Гидеон она смотрела, как смотрел бы подлетающий артиллерийский снаряд.

– Девятая! – произнесла она и подошла ближе.

Гидеон хотела встать, вспомнив бледные гневные глаза второй сестры, но увидела протянутую руку в кольцах.

– Госпожа Коронабет Тридентариус, – услышала она. – Принцесса Иды, наследница Третьего дома.

Гидеон не знала, что делать с рукой, протянутой ладонью вверх. Коснулась ее пальцами, в надежде обойтись коротким пожатием, но Коронабет Тридентариус, принцесса Иды, взяла ее за руку и шаловливо поцеловала костяшки пальцев. Она сияла от собственной дерзости, глаза ее переливались глубоким фиолетовым цветом, а говорила она с привычной развязностью человека, ожидающего, что любой его приказ немедленно исполнят.

– Я организовала поединки среди рыцарей Домов, – сказала она. – Смею надеяться, что даже Девятая примет мое приглашение. Я права?

Если бы Гидеон не было так одиноко, если бы она не привыкла иметь спарринг-партнера, пусть даже привычного к борьбе скорее с ревматизмом, чем с мечниками, если бы Коронабет Тридентариус не была такой возмутительно сексуальной. Гидеон устало перебирала в голове все эти «если», следуя за некроманткой Третьего дома по грязной узкой лестнице, которую она сразу узнала, в темный покрытый плиткой зал с мерцающими лампами, в комнату с вонючей химической ямой.

Теперь в комнате стало шумно. В яме возились три скелета со швабрами и ведрами, выгребая оттуда слизь, четвертый протирал потрескавшиеся стеклянные двойные двери, за которыми виднелась комната с зеркалом. Запах полироли и чистящих средств перекрыл гнилую вонь. Древность все еще душила это место, но в жарком свете раннего утра двое уже танцевали друг напротив друга на каменном возвышении в комнате с зеркалом. Резкий металлический скрежет клинков взлетал к стропилам.

Скелет в углу длинной палкой сметал паутину, обрушивая тучи пыли, еще несколько сидело, глядя на поединщиков. Рыцарь Третьего дома, которого она узнала даже без чистенькой курточки, повешенной на крючок, с усталым видом чистил рапиру. Нельзя было не узнать рыцаря Второго дома в одеждах офицера Когорты, особенно белоснежных по сравнению с пурпурным мундиром. Она следила за двоими в центре: Магнус и мерзкая девица, оба в одних рубашках, стояли друг против друга. Рапиры и длинные ножи отбрасывали на стены желтоватые блики.

Когда появилась принцесса Иды, все посмотрели на нее, потому что не смотреть на нее было невозможно.

– Сэр Магнус, оцените мой ход, – сказала она, указывая на Гидеон.

Это не вызвало уважительных шепотков, на которые она, очевидно, надеялась. Рыцарь в форме повернула голову, но взгляд ее остался пустым и холодным. Девица из Четвертого дома съежилась и отпрянула назад, запищав от счастливого ужаса. Рыцарь Третьего дома поднял брови и сделал презрительное лицо, как будто его некромантка привела прокаженного. Только Магнус улыбнулся ей от души, хотя и диковато.

– Принцесса Корона, неужели вы привели Гидеон из Девятого дома. – И добавил для своей гадкой девицы: – Смотри, теперь ты сможешь подраться с кем-то еще и не мучить остальных заявлениями о том, что Жанмари из Четвертого дома меня побьет.

(– Неееет, Магнус, не смей про меня говорить! – зашипела девица.)

– Я бы постыдился в таком признаваться, – многозначительно заявил рыцарь Третьего дома.

Незадачливая Жанмари из Четвертого дома покраснела. Она явно хотела сказать что-то не слишком умное, но спарринг-партнер хлопнул ее по спине с прежней улыбкой.

– Стыдиться, принц Набериус? Проиграть Шатур? – искренне спросил он. – Боже, нет. Род рыцарей, идущий со времен Воскрешения. Мне было бы стыдно, если бы она проиграла мне. Я знаю ее с самого детства, и ей прекрасно известно, что я не так и хорош. Видели бы вы ее в пять лет…

(– Магнус, не смей рассказывать про меня в пять лет!)

– Позвольте, я расскажу вам эту историю…

(– Магнус, не смей!)

– Она вызвала меня на дуэль во время приема, заявив, что я ее оскорбил. Кажется, я положил ей на стул подушку, чтобы она достала до стола. Честно говоря, она бы со мной расправилась, если бы не выбрала вторым оружием хлебный нож…

Оскорбленная до глубины души Жанмари вскрикнула от отвращения и ретировалась на скамейку с другой стороны комнаты, подальше от всех. Магнус немедленно посмотрел на Набериуса с откровенным упреком. Рыцарь Третьего дома пошел пятнами и отвернулся.

– Я хочу видеть драку, – сказала принцесса Корона. – Гидеон из Девятого дома, верно? Почему бы тебе не встать против сэра Магнуса? Не верь ему, когда он говорит, что никуда не годится. Пятый дом выставляет великолепных рыцарей.

Магнус склонил голову:

– Я буду счастлив поединку, а принцесса бесконечно милостива. Но я стал первым рыцарем не потому, что лучше всех владею рапирой, а лишь потому, что моя адептка – одновременно моя жена. Можно сказать, что я, ха-ха, был первым во всех смыслах.

Жанмари испустила звук, похожий на предсмертный стон. Принцесса Корона счастливо расхохоталась. Магнус выглядел ужасно довольным собой. Лица остальных остались невозмутимыми. Гидеон велела себе запомнить шутку, чтобы потом использовать ее при случае.

Корона качнула светлой головкой в сторону Гидеон. От нее очень приятно пахло. Гидеон казалось, что так должно пахнуть настоящее мыло.

– Почтит ли нас Девятая? – спросила она нежным голосом.

Женщины посильнее Гидеон не смогли бы отказать Короне Тридентариус, стоящей на таком расстоянии. Гидеон вышла на возвышение, звеня каблуками по камню. Противник приподнял бровь, поняв, что она не собирается снимать ни рясу, ни капюшон, ни очки. Воздух в комнате звенел от напряжения – да еще скелет уныло скреб палкой потолок. Даже Жанмари перестала изображать преждевременную смерть и решила посмотреть. Корона тихо вскрикнула, когда Гидеон откинула полу рясы и продемонстрировала кастет, висевший на ремне. В солнечном свете он тускло блеснул черным.

– Нож-кастет? – недоверчиво спросил рыцарь Третьего дома. – Девятые используют такие?

– Традиционно – нет.

Это была рыцарь в форме Когорты. Голос у нее оказался такой же скрипучий, как портупея. Набериус заявил с деланной томностью:

– Не припомню, чтобы я когда-нибудь рассматривал кастеты как подходящее оружие.

– Они омерзительны!

(Гидеон призналась себе, что в исполнении Короны это слово звучало интригующе.)

– Это оружие хулиганов, – фыркнул Набериус.

– Что ж, посмотрим, – решила рыцарь из Когорты.

Гидеон подумала, что соблюдать молчание странно. Все говорят о тебе, а не с тобой. Только ее бывший соперник смотрел ей прямо в глаза – насколько мог куда-то смотреть сквозь темные очки.

– Возможно, Девятая… – Магнус неопределенно взмахнул в сторону ее рясы, очков и капюшона, что Гидеон перевела как: «Ты собираешься все это снимать?» Когда она отрицательно качнула головой, он удивленно пожал плечами.

– Ну хорошо. – И добавил странное: – Отличная работа.

– Я буду судьей, – сказала Корона.

Они встали друг против друга. Гидеон как будто снова оказалась в тусклых глубинах Дрербура, в залитой бетоном гробнице солдатского зала. Дуэли рыцарей проходили именно так, как учила Агламена, так же, как они дрались дома. Только здесь было больше дурацких разговоров. Нужно было встать против соперника и поднять левую руку к груди, демонстрируя, какое оружие ты намерен взять вторым. Нож-кастет жирно и черно поблескивал на ключице. Клинок Магнуса – красивый кинжал из стали цвета слоновой кости, с рукоятью, покрытой кремовой кожей, – лег ему на грудь.

– До первого касания, – сказала судья, плохо скрывая возбуждение. – От ключиц до крестца, руки не трогать. К бою.

Первое касание? В Дрербуре считалось касание пола, но сейчас времени рассуждать не было. Магнус улыбался мальчишеской и в то же время снисходительной улыбкой человека, собравшегося поиграть в мяч с младшим братиком. Но под этой жизнерадостной маской пряталось сомнение – во взгляде, в изгибе губ. Гидеон приободрилась: он немного ее боялся.

– Магнус из Пятого дома, – представился он. – Поаккуратнее, ладно?

Гидеон покосилась на Корону и покачала головой. Принцесса-некромантка Иды была слишком хорошо воспитана, чтобы спрашивать, и слишком умна, чтобы ошибиться. Она просто сказала:

– Я вызываю Гидеон из Девятого дома. Семь шагов назад… поворот… начали!

Четыре пары голодных глаз следили за этим боем, но они сразу уплыли куда-то на задний план. Строки, которые мозг вычеркивает, чтобы проще было запомнить место, время или мысль. Гидеон в первое же мгновение поняла, что Магнус проиграет. После этого она перестала думать мозгом и начала думать руками. Самой, честно говоря, разумной частью своего тела.

Дальше она как будто закрыла глаза и оказалась в теплом душном пространстве. Первый финт Пятого дома тяжелой дремотой лег на затылок, сполз ниже, до самой земли, второй невесомой волной плеснул в черепе. Гидеон завела левую руку за спину, велела себе не блокировать каждый удар и даже не стала парировать. Она уворачивалась от всех ударов, будто плывущих в густом сиропе, уклонилась от добивающего удара кинжалом, как будто они заранее условились, куда он будет направлен. Он сильнее ударил в кварте, пытаясь заставить ее отступить, и она осторожно отвела его клинок в сторону. Кончик ее черной рапиры вспыхнул, как бумага, охваченная огнем, и замер в четверти дюйма от его сердца, вынудив его замереть. Она легко вдавила клинок ему в грудь. Все было кончено в три движения. Сенсорная встряска как будто разбудила Гидеон. Оказалось, что ее рапира прижата к груди Магнуса, Магнус улыбается добродушно, но с трудом, как будто с ним сыграли злую шутку, что четыре пары глаз смотрят на нее равнодушно. Ротик их очаровательной судьи немного приоткрылся, обнажая белые зубы. Она глупо хватала ртом воздух, пока не спохватилась.

– Поединок за Девятой!

– Ничего себе, – сказал Магнус.

Комната выдохнула разом.

– О боже мой, – сказала Жанмари, а рыцарь Второго дома выпрямилась на пару дюймов и задумчиво подперла подбородок рукой. Гидеон постаралась вернуть клинок в ножны через мгновение после Магнуса, резко кивнула почти одновременно с его поклоном и отвернулась. Усилие боя наполнило ее адреналином, адреналин бежал по венам, как хорошее чистое топливо, но на мозг и сердце не действовал. Единственная эмоция, которую она испытывала, – постепенное облегчение. Она победила. Она победила, хотя драться в рясе и темных очках было глупо. Честь Агламены проживет еще один день, а моральная задница Гидеон останется не надранной.

Вокруг говорили. Опять не с ней.

Немного печально:

– Я же не настолько не в форме?

(Маагнус. Маааагнус! Три движения, Магнус!)

– Я старею? Нам с Абигейл пора развестись?

– Я даже не заметила ее движения. – Корона тяжело дышала. – Боже, а она хороша.

Все сидели очень близко, поэтому ее первый взгляд после боя упал на лощеного рыцаря Третьего дома. Набериуса: на его напряженное лицо и нервную улыбку. Глаза у него были синие, но вблизи она заметила в них коричневатые мутные пятна и подумала про разлитую по воде нефть.

– Следующий бой со мной, – сказал Набериус.

– Не жадничай, – велела его принцесса добродушно и немного отстраненно. – Девятая только что сражалась. Почему бы тебе не выйти против Жанмари?

Но было очевидно, что он вовсе не хочет выходить против Жанмари. Судя по ее выражению лица, ее эта идея тоже не возбуждала. Набериус повел плечами, закатал рукава рубашки из тонкого хлопка до локтей. Он не отрывал глаз от Гидеон.

– Ты ведь даже не вспотела. Ты вполне можешь драться опять. Давай посмотрим, что у тебя со мной получится.

– Ох, Бабс.

– Да ладно. – Когда он обращался к Короне, голос у него становился гораздо мягче, нежнее и внимательнее. – Позвольте Третьему дому показать себя, госпожа. Я знаю, что вы хотите это увидеть. – Он говорил чуть в нос и странно растягивал гласные. – Позвольте. Диас сможет еще раз на меня посмотреть.

(Рыцарь из Когорты, которую явно звали Диас, подняла брови точно на одну восьмую дюйма, показывая, как ей хочется еще раз на него смотреть.)

– Девятая?

Сердце Гидеон гулко билось. Она расправила плечи – жест, по которому насельники Запертой гробницы сразу поняли бы, что Гидеон собирается сделать что-то особенно дурное. Но Корона приняла его за согласие и сказала с насмешливой снисходительностью:

– Ну тогда иди развлекаться, мой дорогой.

Он просиял, как будто только что купил новую пару сапог. «Фак», – подумала Гидеон.

Вмешалась Диас, рыцарь из Когорты:

– Ваше высочество, адепт не может судить своего рыцаря.

– Пф! Какой от этого вред, лейтенант?

– Вас нельзя назвать незаинтересованным арбитром, принцесса, – пояснил Магнус.

– Ерунда. Я отношусь к нему строже, чем ко всем остальным. До касания. К бою!

Прошло совсем немного времени, а она уже стояла против другого рыцаря. В ушах у нее зашумело, и она сразу узнала этот шум. Стекло кастета, черное и гладкое, холодило сквозь рясу и рубашку, а во рту вдруг пересохло. Она так не перевозбуждалась с тех пор, как тренировалась с Круксом, перезаряжаемым арбалетом и двумя скелетами с мачете. Кинжал рыцаря из Третьего дома был затейливее даже его прически. Чеканное серебро, императорский пурпур, загибающаяся внутрь гарда, которая что-то напомнила Гидеон, но никак не могла нащупать нужный файл в мозгу. Узкий яркий клинок чуть расширялся к концу. Она так увлеклась кинжалом, что чуть не пропустила слова Набериуса:

– Набериус из Третьего дома.

А потом он добавил очень тихо, так, что слышала только она:

– Рыцари Девятого дома – подстилки некромантов. А ты кто?

Хорошо, что она уже научилась тихо себя вести, потому что обычный ответ Нав включал в себя очень много очень плохих слов. Ее бесило презрение, с которым он произнес слово «Девятый», бесили «подстилки», бесили его волосы. Но Коронабет уже пропела:

– Вызываю Гидеон из Девятого дома.

Они разошлись на пять шагов… шесть… семь.

У нее было всего мгновение, чтобы оценить Набериуса. Он оказался примерно на дюйм ниже ее самой, с почти – почти идеально прорисованными мышцами. Плечи у него были узкие, а руки очень длинные, и она даже подумала, что он не просто урод, который пользуется бальзамом для губ, а урод, который пользуется бальзамом для губ и при этом способен довольно далеко дотянуться. Стойку он принял идеальную, лучше, чем ее наставница с ее частично расплавленным позвоночником. Рапира, богато украшенная серебряной филигранью и еще какими-то узорами, сияла безупречным блеском. Линия от плеча до кончика клинка была совершенно ровной. Собственная стойка сразу показалась Гидеон неуклюжей и дурацкой, а черный кастет – грубым и никчемным. По тому, как скривились его губы, она поняла, что он привык вызывать у людей такое ощущение. А еще поняла, что он действительно пользуется бальзамом для губ. Сердце заколотилось еще быстрее и беспокойнее. Она предвкушала бой.

– Начали! – крикнула Корона.

За первые десять секунд Гидеон поняла, что битву с Пятым домом она выиграет. На то, чтобы понять нечто очень важное о Третьем доме, ушло двадцать секунд. Там ценили четкость. Каждый выпад был шедевром. Ее противник сражался, как автомат: неумолимо, равнодушно, идеально, экономя движения. В первый раз, когда черный клинок Девятой прянул вперед, его рапира отвела клинок в сторону, описав простой полукруг. Компактный, скучный, точный. Любой эксперт зарыдал бы. Он двигался вперед и назад, как будто ему в ноги встроили схемы из учебника.

«Прекрати блокировать каждый удар», – звучало у нее в голове. Руки за головой не успевали, и рапира Набериуса выбила искры из обсидианового стекла ее кастета. Сила удара отдалась в плече и даже в спине. Ее клинок метнулся вперед в выпаде, который она сама считала идеальным. Целилась она в бок соперника. Она услышала маслянистое шуршание, и еще один удар отдался в ее локте и дошел до черепа. Кинжал разделился на три отдельных клинка и аккуратно перехватил ее рапиру. Трезубец. Все было так безнадежно очевидно, что она подумала сэкономить время и предложить дать под зад самой себе. Набериус скучно ей улыбнулся.

У нее в жизни не было таких бесячих боев. Он двигался не так быстро, как она, но на нем не было тяжелой рясы. Да он мог и не двигаться быстро. Ему нужно было только удерживать ее на расстоянии вытянутой руки, а это он умел прекрасно. Эта хрень с касанием злила ее до слез. Будь у нее в руках нормальный меч, она бы проломила его защиту, как оконное стекло кирпичом. Но в одной руке она держала спицу, а в другой комок черного стекла. Ей приходилось прыгать вокруг, как будто противник плевался ядом. А еще его растили как рыцаря с самого рождения. Порой он вообще стоял почти неподвижно, со скучающим видом, держа перед собой рапиру, как будто на выставке. Свет давил на голову и заливал клинок. Она поверить не могла, что ее удерживает парень, который грыз учебники для рыцарей, тщательно пережевывая каждый кусочек по двадцать пять раз.

Набериус лениво играл с ней. Он знал финт, в котором рапира неожиданно выскакивала вперед, как кошачий коготь, и немедленно снова втягивалась вместе с тщательно отмеренным шажком назад. Он удерживал ее на расстоянии клинка и не подпускал к себе. Он повторял одно и то же движение: блок, быстрый выпад, отвод клинка кинжалом – пока ее не начало тошнить от всего этого.

Рапира Гидеон скользнула по его рапире, беспросветно-черное по серебру, с диким скрежетом, но он легко отвел ее вниз. Она снова ударила, повыше, и он перехватил ее клинок своим чертовым трезубцем. Используя его как рычаг, он отжал клинок вниз… ниже… и его рапира заскользила вперед, по ее руке, к локтю. Агламена научила ее предвидеть смертельные удары. Она немедленно дернулась в сторону, грязно ругаясь про себя: в реальном бою он оставил бы порез через грудь и плечо, но не убил бы ее. И он не коснулся ее острием, только краем лезвия. Она не вышла из боя.

Но тут он проделал что-то невероятное. Наверное, в каких-нибудь тупых книжках по фехтованию в стиле Седьмого дома это называлось «Две вороны пьют воду» или «Пацан дразнит гусей». Он дожал ее клинок вниз своим трезубцем, вывернул запястье правой руки вперед и вырвал черную рапиру из руки. Она покатилась по потертым камням и замерла. Жанмари подавилась криком. Сердце Гидеон скакало, как бусины четок по шнурку. Набериус выпрямился и снова улыбнулся своей гадкой улыбочкой.

– Ты слишком полагаешься на режущие удары.

Но он не стал улыбаться, когда Гидеон высвободила правую руку быстрым движением, бросилась вперед и ударила его в солнечное сплетение. Воздух вырвался из груди с шипением, как из открытого шлюза. Набериус дернулся назад, а она откинула полу рясы, чтобы пнуть его под колено. Он споткнулся, сплюнул и упал. Она кинулась за своей рапирой, вернулась на место, пока он бился, как раненое животное, пытаясь встать. Гидеон приняла стойку, подняла клинок к ключице.

– Победа за Третьим, – неожиданно сказала Коронабет.

Ее рапира дрогнула. Злобный Набериус поднялся на дрожащие ноги.

– Бабс, – торопливо спросила принцесса, – ты в порядке?

Он надрывно кашлял. Лицо его приняло багровый оттенок. Он сунул рапиру в ножны и сжал кинжал, так что какой-то механизм убрал дополнительные клинки. Ей он поклонился очень презрительно. Растерявшаяся Гидеон тоже убрала рапиру и поклонилась. Он высокомерно откинул голову назад и снова закашлялся, испортив весь эффект.

– Она никакая не наследница Нониуса, а просто хулиганка, – с отвращением сказал он. – Дура, я тебя разоружил, поединок закончен, ты должна поклониться, и все, ясно? Продолжать нельзя.

– Ты забыл о защите, Терн, – заметила строгая рыцарь из Когорты.

– Поединок закончился, когда я ее разоружил!

– Да. Технически.

– Технически? – Он покраснел еще сильнее. – Техника – это все. И для тебя – принц Терн, лейтенант! Ты на чьей стороне, Диас? Я удерживал ее поодаль все время, я победил, культистка слила дуэль! Признай это.

– Да, – сказала Диас, которая стояла, заведя руки за спину, как по команде «вольно». Эта поза скорее была бы к месту на военном параде, чем на неформальном спортивном поединке. Голос у нее был ясный и нежный.

– Ты выиграл дуэль. Девятая хуже как дуэлянт, но лучше как боец. Она сражалась ради победы. Но, Девятая, он прав. Слишком много режущих ударов.

Рыцарь Третьего дома выглядел так, как будто сейчас взорвется. От негодования он выпучил глаза. Казалось, сейчас он снова обнажит меч и потребует реванша. Успокоился он только тогда, когда золотистая рука некромантки легла ему на плечи и притянула к себе в полуобъятие. Потом Корона взъерошила ему волосы – он подчинился.

– Третий дом показал, на что способен, Бабс. Остальное меня не волнует.

– Это была убедительная победа, – капризно ответил он.

– Ты был великолепен. Жаль, что тебя не видела Ианта.

Жанмари встала. Гидеон подумала, что эта молоденькая штучка с кожей цвета кирпича вся состоит из углов. Глаза у нее горели, и она пронзительно крикнула:

– Вот так я и хочу сражаться. Не желаю тратить жизнь на всякие трюки. Я хочу сражаться, как настоящий рыцарь, как будто на кону стоит жизнь.

Лицо Набериуса стало непроницаемым. Он коротко взглянул Гидеон в глаза: его взгляд не выражал враждебности, только презрение к животному, загнанному в угол. Больше никто не успел сказать ни слова – Магнус кашлянул себе в ладонь.

– Возможно, – сказал он, – нам стоит заняться тренировками или работой в паре или чем-то вроде того. Чтобы я чувствовал, что прихожу в форму. Как вы думаете? Поединки – плоть тренировок, но ведь кроме мяса надо есть и картошку, и овощи?

(Магнус. Картошка и есть овощ!)

Гидеон сошла с возвышения, расстегнула кастет, высвободила руку. Интересно, что бы сказала об этом бое Агламена? Ей почти хотелось снова посмотреть на прием, которым ее разоружили. Если бы Набериус не смотрел на нее так, как будто она написала на его лучший костюм, она бы попросила показать. Дело было в ловкости рук, а не в грубой силе, и Гидеон поняла, что никогда толком не думала о защите, а это ведь глупо.

Какое-то шестое чувство заставило ее посмотреть наверх, мимо скелета, который старательно скреб стеклянную дверь, за яму, откуда выгребали гниль вековой давности. В проходе перед покрытой плиткой комнатой виднелась фигура в плаще. Раскраска под череп, вуаль, опущенная до шеи, закрывающий лицо капюшон. Гидеон стояла в центре тренировочного зала. Секунду, которая стоила иных минут, они с Харрохак смотрели друг на друга. Потом Преподобная дочь развернулась, драматически взмахнув полой черного плаща, и убежала в зал с мерцающим светом.

– Приятно видеть тебя здесь, – сказал Учитель однажды утром. – Приятно видеть Девятую в добром здравии. Как приятно, что собрались все Дома.

Учитель вел себя как долбаный клоун. Он часто присаживался за стол к Гидеон, если видел ее за поздней трапезой. (К завтраку он никогда не показывался. Она подозревала, что Учитель завтракает раньше всех в доме Ханаанском.) При этом он радостно говорил: «Лично я нахожу обеты молчания крайне умиротворяющими».

– Мне нравится, когда народу много, – продолжил он (в комнате присутствовали только он сам и Гидеон). Учителю и прочим жрецам постоянно задавали вопросы, то льстивые, то грубые, то отчаянные, но они упорно молчали.

К концу недели Гидеон успела повстречать почти всех адептов и их рыцарей. Это не помогло ей сломать барьеры и завести новую дружбу. Почти все, столкнувшись с ней в темных коридорах дома Ханаанского, обходили ее по широкой дуге. Только Коронабет по какой-то прихоти ее приветствовала, да Магнус всегда сердечно говорил: «Доброе утро! Отличная погода!» ну или «Добрый вечер! Погода все еще отличная!». Он очень старался, но большинство смотрело на нее, как на монстра, которого можно убить только в полночь колом в сердце, на неприрученное толком чудовище на ненадежном поводке. Набериус Терн постоянно ухмылялся ей в лицо так, что у него чуть губы не лопались.

Но, молча наблюдая, можно много узнать. Представители Второго дома вели себя как солдаты, насильно отправленные в увольнительную. Третий дом вращался вокруг Короны, как два айсберга вокруг золотой звезды. Четвертый прятался под юбку Пятого, как сборище утят. Некромантка Пятого дома оказалась свежей улыбчивой теткой в толстых очках. Ей было за тридцать, и она походила на жену фермера. Шестой и Седьмой постоянно куда-то пропадали, как призраки. Восьмой дуэт стремного дядюшки и стремного племянника она видела редко, но даже этого было слишком много: некромант истово и долго молился перед каждой трапезой, а при встрече в коридоре оба распластывались по дальней стене, как будто считали Гидеон заразной.

И немудрено. Путь в комнаты Девятого дома – коридор и входную дверь – теперь украшали, будто уродливые веночки, кости. Позвоночники обрамляли дверь, фаланги свисали с потолка на почти невидимых лесках и уныло постукивали на ветру, когда кто-то проходил мимо. Она оставила на заброшенной подушке Харрохак записку

и получила в ответ скупое

Из-за этой атмосферы даже Магнус из Пятого дома запинался перед своим «Добрым утром». Ну ее нахрен, такую атмосферу.

Насколько Гидеон могла понять, Дульсинея Септимус проводила все время на террасах, читая мелодрамы и ощущая себя абсолютно счастливой. Если она пыталась запугать своих соперников, то делала это не без шика. Избежать ее было очень сложно. Стоило рыцарю Девятого дома пройти мимо открытой двери, как нежный голос тут же окликал: «Гидеон! Гидеон!» Она подходила, и никто не упоминал ее клинок – только просили подвинуть подушку, или рассказывали сюжет романа, или – однажды – попросили перенести женщину, которая очевидно легче рапиры, на другое сиденье, подальше от солнца, и очень осторожно. Гидеон не могла возражать. Она испытывала странное ощущение, что Дульсинея оказывает ей услугу. Госпожа Септимус деликатно демонстрировала, что ей нет дела до принадлежности Гидеон к Девятому дому, до краски на лице, до монашества в Запертой гробнице. Или есть, но все это приводит ее в восторг.

– Тебе не кажется, что это забавно? То, что ты со мной? – спросила она однажды, когда Гидеон сидела, надвинув на голову капюшон, и держала в руках клубок шерсти, из которой Дульсинея вязала. Гидеон покачала головой, и Дульсинея продолжила: – Нет… и мне это нравится. Я отослала Протесилая, дала ему несколько заданий. То, в чем он силен. Но мне нравится видеть тебя, велеть тебе поправлять одеяла и вообще быть мне прислугой. Я, наверное, единственный в истории человек, которому прислуживает рыцарь Девятого дома… если не считать их адептов. Я хотела бы услышать твой голос еще раз… когда-нибудь.

Это вряд ли. Мимолетное видение Харроу Нонагесимус так и осталось единственным. Больше она не появлялась – ни в тренировочном зале, ни в комнатах Девятого дома. Каждое утро ее подушка оказывалась примятой, а черные одежды неопрятной кучей громоздились в корзине для стирки, которую порой забирали скелеты, но в дверь Гидеон Харроу больше не заходила.

Гидеон регулярно заглядывала в тренировочный зал – как и рыцари Четвертого, Пятого, Второго и Третьего домов. А вот Шестой и Седьмой рыцари зала избегали, даже сейчас, когда он был отдраен до блеска и пах только маслом. Скелеты теперь перешли на очистку полов. Неповоротливый рыцарь Восьмого дома однажды заглянул в зал, увидел Гидеон, вежливо поклонился и поспешно сбежал.

Гидеон предпочитала тренироваться одна. За долгие годы она привыкла, проснувшись, засовывать ноги под мебель и делать несколько сотен подъемов корпуса, а потом отжимания: сотню обычных, сотню с хлопком. Стоять на руках, задрав ноги в воздух. Сидеть, раскинув ноги, и проверять, как далеко она может растянуться. Даже половины этого хватило бы, чтобы пройти медицинскую комиссию Когорты, но ее всю жизнь кормили перемолотой надеждой на то, что однажды она молниеносно пройдет через Трентхем и отправится на фронт, где будет приставлена к легиону некромантов. Не для Гидеон место в охране на одной из планет – ни на одиноком форпосте пустого мира, ни в чужом городе у какого-нибудь Третьего губернатора, нуждающегося в присмотре. Гидеон мечтала о посадочной капсуле – для начала на земле, – о большой сверкающей медали, свидетельствующей о принадлежности к десантной группе, обеспечивающей первый всплеск танергии, без которой лучший некромант всех девяти домов не сделает ничего. В ее комиксах некроманты целовали затянутые в перчатки ладони своих товарищей, сражавшихся на передовой, благодаря их за все. В комиксах ни одна из адепток не страдала пороками сердца, зато многие щеголяли редко встречающимся у некромантов декольте.

Гидеон многократно воспроизводила это в воображении одинокими ночами. Порой особо разгульный полет фантазии доводил ее до мыслей о Харрохак, открывающей конверт из далекой-далекой галактики и узнающей, что Гидеон Нав получила кучу медалей и большую долю трофейных денег за участие в операции, в бою, где показала себя не только великолепным солдатом, но и красоткой. Харроу подожмет губы и выдавит что-то вроде: «Похоже, Сито все-таки научилась махать мечом». Эта фантазия повторялась по сотне раз.

На Девятой она бы заканчивала день пробежкой по засеянным полям, под светом мигающих в конце цикла фотохимических ламп, сквозь еле заметный туман влаги, разбрызгиваемой на землю. Влага эта приходила из очистителей и воняла мочой. Она привыкла чувствовать этот запах перед сном. Теперь вокруг пахло старым деревом, сероводородной морской гнилью и мокрыми камнями.

Но даже Гидеон не могла тренироваться целыми днями. Она развлекалась, исследуя огромный запутанный комплекс дома Ханаанского, и порой окончательно терялась. Первым ее открытием стала ограниченность доступных исследований. Внизу должны были скрываться сотни и сотни этажей, но чем ниже она спускалась, тем больше становилось желтых пластиковых лент с надписью «ОСТОРОЖНО!» и крестов на стальных взрывостойких дверях. Примерно в пятидесяти метрах ниже уровня дока все было перекрыто. Подняться получалось примерно на такое же расстояние, то есть всего на сотню метров: туда вел сломанный лифт, в который получалось зайти, и раздваивающаяся лестница. По левую сторону открывалась сеть беленых коридоров, где тянули длинные щупальца суккуленты в горшках. Тут спали Учитель и другие два жреца дома Ханаанского. Направо она пока не рискнула пойти.

После двух тихих неконфликтных дней исследований и приседаний Гидеон не то чтобы соскучилась. Чтобы заставить обитателя Девятого дома заскучать, этого явно было маловато. Но вот отсутствие изменений на микроскопическом уровне заставило ее что-то заподозрить: однажды утром она поняла, что складки на постели Харроу и верхний слой шмоток в корзине не менялись уже больше двадцати четырех часов. Уже две ночи Харроу не спала в комнатах, отведенных Девятому дому, не переодевалась и не обновляла краску на лице. Гидеон задумалась:

Харрохак то ли снова потеряла сознание, потратив последнюю энергию на ругань с Паламедом, то ли она была такой сукой, что вполне могла ругаться прямо во сне. Или просто она притворялась мертвой. Гидеон не было до этого дела. Некромантка тяжело висела у нее на плече всю дорогу до их комнат. Их никто не заметил, чему Гидеон была рада, а еще сильнее она обрадовалась, сгрузив свою черную ношу на кровать.

В темноте той странной комнаты Нонагесимус выглядела как кусок дерьма. В уютном полумраке их покоев она выглядела еще хуже. Без капюшона и вуали стало заметно, что губы у нее потрескались, а краска на лице полопалась и с одного виска опадала коричневыми хлопьями. Вуаль свалилась еще на лестнице. Гидеон видела, что ноздри у нее обведены толстыми черными кровавыми линиями, и на лбу тоже виднеются тонкие мазкие. Других следов крови на одежде и рясе не было, только пятна пота. Гидеон проверила, нет ли ран, и получила сильную психологическую травму. Сходив в ванную, она налила в стакан воды из-под крана и поставила рядом с Харроу. Потом задумалась. Как восстановить потерянную жидкость? Может, надо смочить ей рот или что-то вроде того? Надо ли убрать засохшую кровь с ноздрей? Гидеон нерешительно повела плечами, взяла стакан и потянулась к Харроу.

– Тронешь еще раз – убью, – вытолкнула Харроу сухим горлом, не открывая глаз. – Правда убью.

Гидеон отдернула руку, как от огня, и выдохнула.

– Ну попробуй, детка. Ты на мумию похожа, на тебе мяса не осталось.

Харроу не двинулась. За ухом у нее виднелся синяк, уже фиолетовый.

– Я же не говорю, что мне при этом не будет больно, – прошептала она, – я только говорю, что ты сдохнешь.

Гидеон тяжело облокотилась на тумбочку Харроу и сделала долгий злорадный глоток из ее стакана. Внутри у Гидеон все сжалось и звенело, а от остывшего под рясой пота она одновременно чесалась и дрожала. Она откинула капюшон и выпуталась из рясы, чувствуя себя невыспавшимся ребенком.

– Спасибо, Гидеон, – громко сказала она. – Я попала в переделку, а ты меня спасла, чего я никак не могла ожидать, потому что я сука, застрявшая в костяном панцире в подвале. Этим ты без меня занималась все это время? Пинала хрен в подвале?

Губы адептки изогнулись, и под слоем серого показалось розовое, распухшее.

– Да. Да, я пинала хрен в подвале. Тебе не надо было вмешиваться. Ты сделала как раз то, чего я боялась. Выдернула меня оттуда, откуда не надо было выдергивать.

– Не надо? То есть ты там валялась по собственной воле?

– Я восстанавливала силы…

– Да хрен там было!

Харроу открыла глаза и заговорила громче. Голос дрожал от напряжения:

– Шестой дом! Ты вообще представляешь, как трудно опередить Паламеда Секстуса? Я разве не велела тебе закрыть свой пухлый ротик? Со мной все было бы хорошо. Я потеряла сознание и отдыхала.

– И откуда я должна была об этом узнать? – мрачно спросила Гидеон. – Я ничего не знала. Мне нужны ответы. Еще вчера были нужны.

Белки глаз Харроу порозовели и воспалились. Вероятно, от недостатка отдыха и избытка обмороков. Она снова закрыла глаза и уронила голову. Спутанные пряди волос чернели на подушке. Она казалась усталой и измученной.

– Я с тобой не разговариваю, – сказала она наконец.

– Разговариваешь, – возразила Гидеон. – Я забрала свой брелок назад, так что, если ты снова захочешь попинать что-нибудь в подвале, хрена с два ты оттуда выберешься.

Губы некромантки сжались в тонкую линию. Очевидно, это должно было продемонстрировать железную решимость, но продемонстрировало только кучу струпьев на губах.

– Это легко исправить. Ты же когда-нибудь спишь.

– Хорош блефовать, Нонагесимус! Прекрати вести себя так, будто я во все это впуталась. Ты со времени прилета и двадцати слов мне не сказала, ничего мне не рассказываешь, а я все равно делаю вообще все, что ты у меня просишь! Что бы это ни было! Ну ладно, почти все, потому что я пошла тебя искать! Но я не поднимаю головы, и я с тобой не ругалась! Так что, если станешь со мной примерно на десять процентов менее мерзкой, это будет круто.

Наступила тишина. Железная решимость на обветренных губах куда-то делась. Чуть-чуть. Гидеон добавила:

– И не зли меня. Ты охренеешь, когда узнаешь, куда я эту штуку могу спрятать.

– Вот дрянь, – буркнула Харроу. – Воды дай.

Пила она с трудом. Приподняла голову, сделала пару судорожных глотков, снова легла, прикрыла глаза. На пару мгновений Гидеон решила, что она заснула обратно, но потом Харроу заворочалась и сказала бесцветным голосом:

– Я бы не назвала макание в грязь рыцаря Третьего дома «не поднимаю головы».

– Ты не одобряешь?

– Что? Да нет, – неожиданно сказала Харроу, – ты должна была закончить. А с другой стороны, болтовня с Седьмым домом – это наивность, или глупость, или и то и другое. Какое слово во фразе «ни с кем не разговаривать» тебе непонятно?

– Дульсинея Септимус умирает, – ответила Гидеон, – дай мне перерыв.

– Какое интересное место для смерти она выбрала.

– Что ты делаешь, где ты это делаешь и зачем? Отвечай, Преподобная дочь.

Они смотрели друг на друга одинаково мрачно и упрямо. Харроу отпила еще глоток и теперь гоняла воду во рту, явно о чем-то размышляя. Гидеон присела на заскрипевшую под ней тумбочку и стала ждать. Некромантка все еще кривила губы и выглядела такой кислой, что ей бы лимон позавидовал. Наконец она спросила:

– Что жрец назвал единственным здешним правилом в тот день, когда мы прибыли?

– Ты не очень хорошо умеешь в «Здесь я задаю вопросы, сучка», – заметила Гидеон.

– Это ты к чему? Отвечай.

Гидеон обиделась на «отвечай», но неохотно отмотала ленту памяти назад, мимо гниющей мебели, всяких уродов и вяжущего чая.

– Этот, Учитель? Он говорил про двери. Типа нельзя открывать запертые.

– А точнее, нам запрещено открывать запертые двери без разрешения. Этот старик – сущая заноза в заднице, но он дал нам подсказку, сама подумай.

Харроу вроде бы потихоньку отходила. Она слабо задергалась, пытаясь сесть, но, прежде чем это успело смягчить бетонное сердце Гидеон, она разозлилась и вытащила из рукава две костяные плашки. Она прижала их к хлипкому столбику кровати, и тут же из них выскочили костяные руки, которые и помогли ей сесть, подтянув ее к изголовью. Из полога высыпалась туча пыли. Харроу отчаянно чихнула, и из носа у нее брызнула кровь.

Она пошарила под рясой и вытащила маленькую пухлую книжку, переплетенную в потрескавшийся почерневший материал. Обложка отливала неприятным рыжим цветом, свойственным дубленой человеческой коже. Страниц в книжке была тысяча или миллион.

– Свет, – потребовала Харроу, и Гидеон подвинула лампу. – Хорошо. Смотри.

Исцарапанными пальцами она переворачивала страницы, пока не нашла нужную и не раскрыла книжку примерно посередине, на листе с тремя наборами схем. Куча квадратиков и секторов перекрывала друг друга, во все стороны торчали под странными углами линиями, а между линиями теснились какие-то каракули, то ли цифры, то ли буквы. Почерк был мелкий и тонкий, квадратики напоминали лабиринт. Гидеон вдруг поняла, что смотрит на архитектурный чертеж, а точнее – на план дома Ханаанского. В нескольких местах красовались жирные кресты.

– Я поделила дом Ханаанский на три основных уровня, но это не очень точно. Средний этаж – скорее промежуточный, чтобы ходить на верхний и нижний. Террасы сами по себе, но они не важны для того, что я ищу. Каждый крест – это дверь. Пока я насчитала их семьсот семьдесят пять, и заперто из них только шесть. Первые двести дверей, которые я нашла…

– Ты все это время двери считала?

– Для этого нужна твердость, Нав.

– Твердость у шанкров, – отозвалась Гидеон, которая считала, что любой каламбур смешон по определению.

– Первые двести дверей, которые я нашла, – повторила Харроу сквозь сжатые зубы, – вели в том числе на нижний уровень дома Ханаанского. Я собиралась начать снизу и продвигаться наверх, насколько это возможно, не меняя точки старта. Тут есть две запертые двери, Х-22 и Х-155. Х-155 – это люк, Х-22 – другая дверь. Я пошла к Учителю и попросила разрешения открыть обе. Он согласился пустить меня в люк, если я смогу найти безопасное место для ключа, но сказал, что Х-22 ему не принадлежит и что он, положа руку на сердце, не может дать разрешение. Все это время он мне так яростно подмигивал, что я подумала, будто у него инсульт.

Несмотря ни на что, Гидеон стало интересно.

– Ну ладно, а дальше-то что?

– Дальше я утром нашла брелок, – сказала Харроу.

– Так, подожди. Для начала, это был мой брелок. А заодно давай проясним – ты насчитала двести дверей за первый день?

– Рывок на старте, – пояснила некромантка, – это единственное преимущество, которое можно взять самому. Второе мое преимущество – рабочая сила. Я почти уверена, что Секстус начал максимум через два часа после меня, а зелот Восьмого дома – сразу после него.

Все это многое говорило об образе мыслей Харрохак Нонагесимус, кое-что о Паламеде Секстусе и самую капельку о майонезном дядюшке, но у Гидеон не было времени перебивать. Харроу продолжала:

– Насчет Третьего дома я вообще не уверена. Ладно, не важно. Так или иначе, я провела большую часть времени под тем люком. Вот тут.

Она перевернула еще одну высохшую хрустящую страницу, перепачканную подозрительной жидкостью и коричневыми пятнами, то ли чаем, то ли кровью. Эта схема была куда менее детальной, чем три схемы верхнего уровня. Харроу оставила на странице много жирных карандашных вопросительных знаков, а некоторые комнаты представляли собой просто грубые наброски, в противовес идеально вычерченным прямоугольникам первой схемы. Везде виднелись знакомые надписи: лаборатория один и так до лаборатории десять. Давление. Траур. Консервация. Рабочие помещения один-пять. И Санитайзер. А еще пульт управления? консоль? и отвал? Это было вычерчено довольно аккуратно, с коридорами нужной ширины и дверями в положенных местах. Гидеон вспомнила самые старые части Девятого дома, спрятанные в глубинах, под современными кривыми проходами и перекошенными стенами.

– Это очень старая часть, – тихо сказала Харроу скорее себе, чем Гидеон, – гораздо старше, чем остальной дом Ханаанский. Это построено еще до Воскрешения или замаскировано под постройку тех времен, что не менее интересно. Я знаю, что Секстус одержим датировками, но, как и обычно, он погряз в мелочах. Важна функция этой постройке.

– И зачем она нужна?

– Знала бы – уже была бы ликтором.

– Ты знаешь, кто ее использовал?

– А этот вопрос намного лучше, Нав.

– И почему, – продолжила Гидеон, – ты оказалась там полудохлая и в костяном коконе?

Преподобная дочь тяжело вздохнула, а затем зашлась в приступе кашля. Так ей и надо.

– Тот, кто бросил это место, бросил большую часть своей работы абсолютно нетронутой. Никаких теорем и записей, если только их не убрали специально, а я сомневаюсь, чтобы Учитель их убирал, но, как я обнаружила, там можно запустить… тесты. Теоретические модели, которые они использовали. Большая часть помещений там внизу использовалась для подготовки к чему-то, и они брошены в таком состоянии, что кто угодно может снова запустить установку. Кто-то оставил там внизу… задачи для некромантов, достаточно талантливых, чтобы понять, что там вообще происходит.

– Прекрати темнить, Нонагесимус. Какие еще задачи?

– Я имею в виду, – пояснила Харрохак, – что я потеряла сто шестьдесят три скелета на одной-единственной лабораторной установке.

– Что.

– Я не сумела увидеть, что уничтожает поднимаемых мной скелетов, – мрачно ответила Харроу, – я пока еще не поняла, как их правильно защитить. Если жрецы сумели создать укрепленных скелетов, которых можно использовать как слуг – боже мой, Нав, ты вообще видела, как они с костями работают? – то я точно смогу, но я пока не поняла, как разобрать хотя бы одну машину Первого дома, а просто на глазок я ничего сделать не могу. Не пойми меня неправильно, я справлюсь. Я с каждым днем подбираюсь все ближе. Ты меня нашла, когда я совсем вымоталась, вот и все.

– Но на кой хрен это вообще все нужно?

– Как я уже миллион раз повторила, Сито, я все еще работаю над теорией. Давай вернемся к картам.

Некромантка угрюмо смотрела в свою книжку, щуря распухшие глаза. Гидеон, слегка шокированная, нагнулась и, не обращая внимания на мрачность адептки, снова открыла трехуровневый план дома Ханаанского. Несколько крестиков было обведено черными кружками да еще и помечено какими-то паукообразными символами, которые она не узнала. Символы были разбросаны по всему зданию Первого дома, довольно далеко друг от друга. Тайные двери, что ли.

Гидеон перевернула еще одну страницу и увидела карандашный набросок звериного черепа с длинными рогами. Рога загибались внутрь, почти касаясь друг друга, а глазницы чернели глубокими, плотно заштрихованными провалами. Ее пронзило чувство узнавания.

– Я уже это видела!

Харроу беспокойно зашевелилась и прищурилась:

– И где же?

– Подожди, верни карту. – Гидеон перевернула страницу и нашла атриум, пальцем провела по извилистому маршруту, по коридору и лестнице, которые вели к тренировочной площадке. Нашла следующую лестницу и ткнула в нее пальцем: – А ты ее не нашла. Я тебя опередила Нонагесимус. Тут скрытый проход с запертой дверью.

– Ты уверена? – теперь Харроу наконец очнулась по-настоящему. После утвердительного кивка она вытащила из рясы длинную стальную иглу и ткнула ею себе в рот – Гидеон дернулась, – и тут же кости у кровати бесцеремонно поставили ее на ноги. Кончик иглы окрасился алым.

– Покажи, Нав, – потребовала она.

Абсолютно довольная собой, Гидеон указала на огромную дверь из черного камня, спрятанную за гобеленом.

Харроу отметила это место кровавым крестом и подула на него. Чернила немедленно окостенели и стали сухими и коричневыми. Х-203. Некромантка не смогла сдержать торжествующей усмешки. Растянутые губы немедленно лопнули и закровоточили. Выглядело это жутковато.

– Если ты права… и если я права, то…

Окончательно вымотавшись, Харроу захлопнула дневник и снова спрятала его под одеждой. Она рухнула в пыльные объятия костей, и те, пощелкивая, опустили ее на темное скользкое одеяло. Вслепую она потянулась за водой, разлила половину, жадно глотая. Бросила пустой стакан прямо на кровать и закрыла глаза. Гидеон вдруг поняла, что схватилась за узкую, висевшую на бедре рапиру и чувствует тяжесть ее рукояти.

– Ты сегодня могла умереть, – заметила она светским тоном.

Долгое время девушка на кровати лежала молча и неподвижно. Грудь ровно вздымалась и опадала, будто во сне. Потом Харроу сказала, не открывая глаз:

– Ты могла бы попытаться прикончить меня прямо сейчас, если бы захотела. И даже победить.

– Заткнись, – угрюмо сказала Гидеон, – из-за тебя я выгляжу клоуном каким-то. Я не могу всерьез тебя охранять, но это ты виновата. В смысле, всякий там священный долг, делай в точности то, что я говорю, бла-бла-бла, это же все теряет всякий смысл, если ты сдохнешь от обезвоживания.

– Не надо было…

– Понимаешь, основное требование к рыцарю – как раз чтобы ты не сдохла.

– Не надо…

– Нет уж. Теперь говорит Гидеон Нав. Я хочу отсюда выбраться, а ты хочешь стать ликтором. Чтобы это случилось, нам придется объединиться. Если ты не хочешь, чтобы я выбросила на хрен эту рапиру, эту краску и всю нашу легенду, тебе придется взять меня вниз.

– Сито…

– Говорит Гидеон Нав! Шестой наверняка подумал, что мы с тобой дерьмо какое-то. Я пойду вниз с тобой, потому что меня тошнит от ничегонеделания. Если мне еще один день придется бродить тут и делать вид, что я принесла обет молчания, я тупо вскрою вены на глазах у Учителя. Не ходи туда одна, не умирай. Я твоя креатура, мрачная хозяйка. Моя верность тебе прочна, как горы, полутеневая госпожа.

Харроу распахнула глаза:

– Заткнись.

– Я твой надежный клинок, владыка ночи.

– Хорошо, – тяжело сказала Харроу.

Гидеон уже собиралась произнести «костяная императрица», когда вдруг до нее дошел смысл слов Харроу. На лице второй девушки теперь было написано смирение. Смирение, усталость и что-то еще, но в основном смирение.

– Я принимаю твои аргументы. Я с ними не согласна, но допускаю погрешность. Хорошо.

Говорить, что у Харроу нет ни одного способа возразить ей, значило бы зря испытывать судьбу. У нее были ключ, инициатива и гораздо больше крови. Так что она сказала только:

– Хорошо. Круто. Ладно.

– И прекрати всю эту хрень насчет сумеречной принцессы, – добавила Харроу, – вдруг мне понравится. Помогать мне будет очень скучно, Нав. Мне нужно терпение. Мне нужна покорность. Ты должна вести себя так, будто демонстрировать свою верность – твое новое любимое хобби, пусть мы обе знаем, что это полная херь.

У Гидеон от радости слегка закружилась голова. Она закинула ногу на ногу, по-прежнему сидя на тумбочке, и приняла гордую позу.

– Да брось, неужели все так плохо.

Губы Харроу изогнулись. Показались зубы с розоватыми пятнами крови. Она снова улыбнулась – чуть медленнее, чем раньше, но так же жутко и странно.

– Там внизу покоятся все прегрешения некромантов, – сказала она нараспев, как читающий стихи ребенок, – неслышный вой десятков тысяч миллионов голодных призраков, которые каждый твой шаг считают скверной. Даже разорвав тебя на куски, они не будут довольны. Пространство за этой дверью населено духами, которых я не знаю, и ты не способна их понять. Они могут жестоко убить тебя, а могут просто лишить души.

Гидеон закатила глаза так сильно, что испугалась, как бы зрительный нерв не порвался.

– Прекрати, мы же не в церкви.

– Это не я придумала, Сито. Я повторяю – дословно – то, что мне сказал Учитель.

– Учитель сказал, что там до задницы призраков и можно помереть?

– Именно.

– Сюрприз, моя мрачная владычица. Призраки и возможная смерть – это просто-таки мое второе имя.

Слабость Харрохак не сделала ее ни на секундочку приятнее. На следующее утро, в самую рань, против всякой логики и здравого смысла, она заставила Гидеон натянуть рясу и накрасить лицо, как и каждое утро после прибытия в дом Ханаанский: ее совершенно не радовало то, что Гидеон полагала жизненно необходимым (то есть съесть завтрак и украсть обед). Гидеон выиграла спор о завтраке, но не отбила право смотреться в зеркало без отвращения: пришлось намазать черную краску на скулы.

По настоянию Харроу Девятые двигались по тихим коридорам, как шпионы. Много раз некромантка замирала в тени и выжидала добрых пять минут, пока не позволяла им обеим пойти дальше, бесшумно сползти по грязной лестнице в недра Первого дома. По дороге им встретился только один человек. В предрассветных сумерках Харроу и Гидеон вжались в тень под аркой и смотрели, как по пыльному залу, мрачному и тихому, уставленному дряхлыми стульями, бредет человек с книгой в одной руке. Поскольку Гидеон провела всю жизнь в самой черной дыре самой черной планеты в самой черной части системы, она сумела узнать анемичный профиль мерзкой близняшки из Третьего дома, Ианты. Когда та исчезла из виду, Харроу молча выжидала гораздо дольше, чем Гидеон сочла бы необходимым, но потом сделала знак двигаться дальше.

Они добрались до мерзкой дыры с люком без всяких происшествий. Было так темно, что Гидеон пришлось убрать в карман очки, а Харроу – стянуть вуаль. Харроу нетерпеливо дышала носом, пока Гидеон вставляла ключ в замок, и бросилась вниз, как будто за ней гнались. Они спустились по длинной холодной лестнице, и внизу Харроу немного успокоилась.

– Хорошо. – Это было ее первое слово после выхода из комнаты. – Я почти уверена, что мы здесь одни. За мной.

Торопливо нагоняя свою адептку – рапира била по бедру, – Гидеон с интересом отметила, что они движутся по лабиринту коридоров вовсе не в сторону Санитайзера. Они спустились по широкому длинному проходу, освещенному тихо гудевшими электрическими лампочками, миновали несколько поворотов и добрались до двери с надписью «Лаборатория два». Харроу толкнула дверь.

За ней оказался коридорчик со шкаф размером. На стенах висели крючки. На одном из них Гидеон увидела что-то, похожее на уродливый, полураспущенный гобелен, но потом поняла, что это остатки чьей-то брошенной куртки. На двери за куском плексигласа красовался изорванный лист бумаги с выцветшей надписью, сделанной торопливой рукой: «#1–2. ПЕРЕДАЧА/РАЗВЕИВАНИЕ. ЦЕНТР ДАННЫХ».

Над стерильной металлической дверью виднелось хоть что-то нормальное: там висел череп. Когда-то, вероятно, его покрасили в красный, но теперь он побурел. В какой-то момент он лишился челюсти и скалился передними зубами. Харроу суетливо сунула в дверь маленький осколочек фаланги.

Странно это было: пользоваться костяными чарами Нонагесимус, а не противостоять им, но у Гидеон не хватило времени, чтобы получить от этого удовольствие. Харроу открыла дверь и провела Гидеон в другую комнату.

Эту комнату, более просторную и продолговатую, явно когда-то обыскивали. По стенам стояли широкие металлические столы, а над ними виднелись пустые розетки. Везде тянулись полки, на которых должны были стоять книги, журналы и папки, но теперь только лежала пыль. На стенах, там, где раньше что-то висело, остались выгоревшие пятна. Комната была пустая и голая. Одну стену целиком занимало окно в следующую комнату, а еще дверь с двумя табличками. Одна гласила «ОТКЛИК», а вторая, маленькая, над дверью – «ЗАНЯТО». Она моргала бледно-зеленым. Очевидно, это означало, что «Отклик» не занят. Сам «Отклик» оказался ничем не примечательным помещением с парой вентиляционных отверстий в дальней стене. А вот на полу толстым слоем громоздились осколки битых костей.

Во второй стене, утыканной подставками под давно пропавшие книги, тоже была дверь, на этот раз с надписью «ИЗОБРАЖЕНИЯ». На этой двери тоже висела такая же табличка, как в Отклике, но она горела красным. Маленькое окошечко в двери стало совершенно непрозрачным из-за кровавых отпечатков рук.

– Кто-то там неплохо повеселился, – заметила Гидеон.

Харроу мрачно посмотрела на нее, но не стала требовать обета молчания.

– Да, – согласилась она, – я.

Ее рыцарь подергала дверь с надписью «Отклик», но дверь не подалась. Обычной панели управления рядом тоже не было.

– Она так не откроется, Нав. Иди за мной и ничего не трогай.

Гидеон пошла за Харроу и ничего не трогала. Автоматическая дверь в «Изображения» послушно открылась при их приближении. За ней оказалась мрачная каморка, полная древних механизмов, мертвых и темных. Под потолком гудела только одна панель, белая, блеклая. Света она почти не давала, только множила тень. На длинном столе все еще стоял ржавый старый зажим с тонким, почти прозрачным листком бумаги. Гидеон сдалась желанию его потрогать, и бумага распалась, будто была сделана из пепла. На пальцах остались серые следы.

– Вот блин, – сказала она, вытирая руку об одежду.

– Поосторожнее, дура, тут все старое, как черт знает что, – мрачно сказала Харроу.

В середине комнаты стоял высокий металлический пьедестал. На нем лежала странная плоская панель из очень блестящего и красивого стекла с черными слепыми пятнышками. Некромантка, сведя от усилия густо подведенные брови, провела рукой над стеклом: оно загудело, пошло зелеными искрами, чуть не соскакивая с пьедестала. Харроу сняла перчатку и прижала длиннопалую руку прямо к стеклу. Случились две вещи: стекло сложилось у нее под рукой, как клетка, а дверь «Изображений» захлопнулась с громким стуком. Гидеон толкнула дверь, но она не открылась.

– Что там происходит? – спросила Харроу. – Выгляни в окно.

Сквозь заляпанное окошечко Гидеон рассмотрела, что теперь открылся «Отклик». Харроу безрадостно продолжила:

– Дверь реагирует на вес и движение и закрывается. Ну, я так поняла. Я не проверяла точно, какой вес нужен, но около тридцати движущихся килограммов. К этому моменту я отправила сюда около девяноста кило движущейся костяной материи.

Конечно, Харроу могла творить с кончиками чужих пальцев поразительные вещи. Трех кило костей ей бы хватило на что угодно. Тысяча скелетов, измятых и запертых внутри «Отклика» Моря хребтов. Горы черепов и копчиков.

– Зачем? – только и спросила Гидеон.

– Все, что я отправляла туда, стирали в порошок, – жестко ответила Харроу.

– Как?

– Не знаю. Если я уберу руку, дверь откроется и комната станет прежней. Я не вижу этого, только слышу.

При этих словах у Гидеон волоски на шее встали дыбом, и она сняла капюшон. Харроу выдернула запястье, и стекло разошлось в стороны. Дверь «Изображений» открылась сама по себе, и из предыдущей комнаты хлынул свет.

Харроу тщательно натянула перчатку и сказала уже повеселее:

– Вот тут, Сито, и наступает твой звездный час. Ты пойдешь туда и будешь моими глазами.

– Что?

– У скелетов нет фоторецепторов, Нав, – спокойно ответила некромантка, – я знаю, что их уничтожает какая-то грубая сила. Я не представляю какая и должна держать руку на танергетическом замке. У тебя есть нормально функционирующие глазные яблоки и туповатый, но работающий мозг. Ты будешь стоять там и смотреть в окно. Ясно?

Возразить тут было нечего, и поэтому Гидеон сразу же преисполнилась подозрений. Сказала:

– Как пожелаешь, моя рыдающая королева, – и выскочила в дверь «Изображений».

Адептка последовала за ней, роясь в карманах. Вынула оттуда целую костяшку, а это кое о чем говорило. Харроу бросила ее под ноги, и та с жутким скрежещущим звуком развернулась в крупный скелет. Харроу нетерпеливо дернула запястьем, и скелет погромыхал к «Отклику», где и замер в ожидании. Потом Харроу нырнула обратно в «Изображения».

Гидеон решила, что это глупо. Дверь «Изображений» взвизгнула, закрываясь, – вероятно, Харроу снова положила руку на пьедестал. Тут же открылась дверь «Отклика». Скелет сделал шаг вперед. Осколки костей захрустели под костяными ногами. Дверь немедленно закрылась за ним, и маленькая лампочка рядом с табличкой «Занято» загорелась красным.

То, что произошло дальше, произошло очень быстро. Огни в «Отклике» вспыхнули, вентиляционные шахты запыхтели, выпуская облака тумана, скрывшие дальнюю стену. Гидеон так близко прижалась к стеклу, что оно запотело от ее дыхания. Никаких звуков не доносилось, хотя внутри явно было шумно (вероятно, звукоизоляция была хорошая). Из-за этого все выглядело еще абсурднее. Из тумана вырвалось что-то огромное и уродливое.

Оно тоже было костяное, это Гидеон сумела понять. Серые сухожилия притягивали десяток изломанных плеч к жутким обрубленным предплечьям. Из толстых корявых ребер торчали шипы, череп – это вообще был череп? – бугрился огромными шишками. Два зеленых огня горели в темноте, как глаза. У этой штуки было слишком много ног, а позвоночник напоминал огромный столб. Ей пришлось припасть на две мощные руки, из которых во все стороны что-то торчало. Внешние руки она выбросила высоко вверх, и Гидеон увидела, что у них нет ладоней: только длинные гладкие лезвия, чуть закругленные по краям и задранные, как скорпионий хвост. Тварь кинулась вперед: скелет Харроу терпеливо ждал. Она набросилась на него, как на горячую еду, и скелет рухнул под вторым ударом.

Тварь повернула мерзкую башку к окну, уставилась зелеными огоньками на Гидеон и замерла. Потом понеслась вперед, набирая скорость: и тут красный огонек на двери сменился зеленым, раздался низкий печальный гудок, и тварь исчезла. Она не рассыпалась костями, а растеклась жижей, которая всосалась в решетку в центре комнаты. От нее не осталось и следов. Тут распахнулась дверь «Изображений», и Харроу обнаружила своего рыцаря с отваленной челюстью.

Объяснять пришлось довольно долго. Харроу задавала вопросы о размерах и мрачнела при каждом ответе. Гидеон еще договаривала, а Харроу уже ходила туда и сюда. Ряса посвистывала при каждом шаге и топорщилась, как черная пена.

– Почему я ее не вижу? – бушевала она. – Она проверяет автономность скелета или мой контроль над ним? Сколько вообще ловкости тут надо?

– Пусти туда меня, – предложила Гидеон.

Харроу резко остановилась и задрала брови до самой макушки.

– Зачем? – медленно спросила она.

Гидеон понимала, что тут существовал какой-то по-настоящему умный ответ, который поразил бы Преподобную дочь своей хитростью и проницательностью. Некромантский ответ, объясняющий то, что она только что видела с точки зрения магии. Но ее мозг ничего уже не различал, ладони были мокры от пота – так бывает, когда тебе одновременно страшно и ты умираешь от предвкушения.

– У нее руки, как клинки, – сказала она, – я хочу с ней сразиться.

– Ты хочешь с ней сразиться.

– Да.

– Потому что она… немного похожа на меч.

– Ага.

Харроу одной рукой потерла виски и сказала:

– Я пока не настолько мечтаю о новом рыцаре, чтобы от тебя избавляться. Нет. Я отправлю троих, а ты расскажешь, как тварь с ними справится. Как она реагирует. Как можно точнее. Я пока не уверена, что она не тестирует мою многозадачность…

Следующий скелет сжимал в костлявых кулаках по целой связке фаланг. Гидеон прилежно смотрела, как загорается зеленый свет, как Харроу вслепую поднимает еще двух одинаковых скелетов рядом с первым. Скелеты были почти идеальные: отлично сложенные, чуткие, маневренные. Они даже походили на слуг Первого дома. Когда тварь вырвалась из тумана, скелеты задвигались очень быстро и ловко – и были уничтожены тремя движениями. Последний скелет грустно бегал по комнате, пока чудовищная тварь не подняла одну лапу и не разрубила его от крестца до плеча.

Харроу во второй раз потребовала пошагового описания. Из одной ноздри у нее текла кровь. В третий раз она текла уже из обеих. В пятый – на полу валялись останки уже двадцати скелетов, она стирала кровь с ресниц, а плечи у нее тяжело повисли. Она выслушивала все отчеты молча, глубоко задумавшись, слишком погруженная в себя, чтобы подкалывать Гидеон. На пятый раз она сжала руки в кулаки и прижала их к вискам.

– Мои отец, мать и бабка даже вместе не могли сделать того, что могу сделать я, – тихо сказала она, не обращаясь к Гидеон, – мои отец, мать и бабка… а я намного их сильнее. Один скелет или пятьдесят… они просто замедляют тварь на полчаса.

Она встряхнулась, как мокрый зверь, стряхивая раздражение, и посмотрела на Гидеон непрозрачными черными глазами.

– Хорошо. Продолжаем. Смотри в оба, Нав.

Она убрела назад, пошатываясь, и за ней захлопнулась дверь. Гидеон Нав с трудом могла вытерпеть такое. Она сняла рясу, аккуратно сложила и пристроила на крючок. Встала рядом со скелетом, держащим в руках такую охапку костяных осколков и берцовых костей, что он их то и дело ронял, оставляя за собой дорожку, как из хлебных крошек. Очень просто оказалось вежливо постоять рядышком, пока не открылась дверь, не повалить скелета и не перешагнуть через него. Гидеон обнажила рапиру, выскользнувшую из ножен с серебряным шелестом, и просунула левую руку в обсидиановое кольцо. Дверь «Отклика» задвинулась за ней.

– Харроу, – сказала она, – если тебе нужен рыцарь, которого можно заменить скелетами, оставила бы себе Ортуса.

Харроу завопила из расставленных по углам колонок. Это было не возмущение и не удивление – кричала она, кажется, от боли. Гидеон обнаружила, что у нее подгибаются ноги, сделала шаг вперед, выпрямилась, потрясла головой, чтобы избавиться от короткого приступа тошноты. Идеально перехватив рапиру, она ждала.

– Что? – почти устало спросила некромантка. – Ты серьезно?

Вентиляционные отверстия выдохнули новую порцию тумана. Теперь, стоя в комнате, Гидеон видела, что они выбрасывают в воздух пар и жидкость с затхлым запахом. Из этого облака поднималась тварь: одна ужасная нога за другой, широченный таз, толстый ствол позвоночника. Зеленые точки глаз заметались, а потом остановились на Гидеон. Она сменила стойку. Харроу завопила, из-за чего ее рыцарь чуть не грохнулась на задницу.

Воздух уходил из комнаты. Тварь кинулась вперед, и Гидеон еле успела отразить два тяжелых удара, подставив под них свой черный клинок. Харроу снова вскрикнула, будто коснулась рукой огня.

– Нонагесимус!

Гидеон решила, что есть хорошие и плохие новости. Хорошие заключались в том, что сыплющиеся на нее удары оказались совсем не такими сильными, каких можно было ожидать от существа такого размера. Да, они были быстры и сильны, но рука у твари оказалась не тяжелее, чем у Набериуса Терна. И даже легче, потому что мышц-то у нее не было. Костная материя всегда весит меньше, чем кровь и плоть, и это одна из главных проблем создания магических тварей. Была и плохая новость: она ни хрена не могла с этой тварью поделать. Легкого клинка хватало только на отражение ударов. Гидеон немного надеялась на обсидиановый нож-кастет: один хороший удар левой рукой – и солидный кусок лапы откололся. Но тут же внутри все потяжелело: она увидела, как лапа отрастает заново.

– Нонагесимус! – снова крикнула она в перерыве между атаками. – Эта штука регенерирует.

Колонки промолчали. Гидеон не знала, услышала ли ее Харроу. Она бросилась в сторону, когда тварь рванула вперед, и та рухнула в кучу костей, оставшихся от предыдущих экспериментов Харроу. Отколовшаяся костяная щепка пробила Гидеон руку, как пуля. В колонках снова заорали.

– Нонагесимус! – на этот раз она встревожилась. Тварь поерзала среди останков своих жертв и снова встала. – Эй, Харроу!

– Не смей думать, – затрещали колонки.

– Что?

– Я не могу… оно слишком… твою мать!

Она хотела крикнуть Харроу, чтобы та сняла руку с этого гребаного пьедестала, но снова увидела перед собой вихрь костяных клинков. Тварь молотила руками и ногами, как какой-то кривой хищный зверь. Гидеон тоже бросилась в атаку и рассекла межкостную мембрану одной из тянущихся рук. Рука отвалилась, и Гидеон левой рукой ударила в тазовую кость. Во все стороны брызнули костяные обломки, половина подвздошной кости упала. Тварь обвалилась на пол и задергалась, пытаясь подняться. Таз и бедро сползались с невероятной скоростью. Гидеон поскорее отступила, высвобождая рапиру и стирая с лица костяные крошки.

В колонках тяжело задышало.

– Нав, закрой один глаз.

Потом она будет задаваться вопросом, зачем она это сделала, но она повиновалась. Когда она прикрыла один глаз, из мира ушла глубина. Гидеон отошла от искалеченной твари, которая ползала по полу бессмысленными кругами. На мгновение зрение вроде бы вернулась на место, и она разглядела нечто на самом краю поля зрения. Какой-то мираж, мешанина света, двигавшаяся так, как она никогда не видела. Свет походил на пятно геля, наложенного на реальную жизнь. Он скакал по твари, как будто его притягивало к ней, как железные опилки к магниту. Гидеон заморгала. В колонках опять раздался тяжелый вздох.

– Так, – сказала Харроу, – так, так, так.

Тварь восстановила равновесие и встала. У Гидеон заколотилось сердце. Колонки зашипели.

– Что у нее наверху?

– Где? Руки?

– Я не вижу. Размытое такое…

Гидеон снова открыла оба глаза. Не могла не открыть. Она отбила первый удар твари, но второй удар прошел и попал ей в плечо. Обратным движением она поймала лапу ножом, и та затрещала, отскочила и ударилась в стену. Но Гидеон сама упала на корточки и зашипела от боли. Кажется, плечо она выбила.

Колонки орали. Тварь поднялась, замахнулась остальными клинками – и распалась.

Она превратилась в жидкость и стекла в решетку в центре комнаты прямо на глазах у Гидеон. Открылись двери «Отклика», и, ощупав плечо, Гидеон заставила себя встать. Разминая мышцы, она прошла через дверь, которая немедленно закрылась, а дверь «Изображений» открылась. Оказалась лицом к лицу с Харроу, смертельно напряженной и дрожащей.

– Что это была за хрень? – спросила Гидеон.

– Это тест. – губы Харроу там, где она сгрызла с них краску, ярко розовели. Кажется, она с трудом могла сглотнуть, и смотрела она сквозь своего рыцаря.

– Ты тест, – неуверенно добавила она.

– Эээ…

– Лобная доля, теменная, височная, затылочная, гиппокамп. Я сражалась прямо внутри тебя. Я не привыкла иметь дело с живыми существами, прикрепленными к нервной системе. Ты такая шумная. У меня ушло пять минут, чтобы убрать громкость и что-то увидеть. И это гораздо больнее, чем отклик от скелета. Я чуть не оглохла! Ты вся шумишь, всем телом, когда сражаешься. Твоя височная доля… господи, как у меня болит голова!

Речь вышла не самая понятная, но смысл был обидный и даже унизительный. У Гидеон покраснела шея.

– Ты можешь контролировать мое тело, – сказала она. – И читать мысли.

– Нет. Не на расстоянии. – От этого стало легче, несмотря на вторую часть фразы. – Если бы я могла. В то мгновение, как я беру контроль одно из твоих чувств, меня убивали другие.

– Тебе запрещено торчать в моих долях и моем гиппокампе. Я не хочу, чтобы ты там все переставила.

Кажется, в Харроу зародилось что-то вроде сочувствия. Она не ответила жутким смешком или мрачной фразой из лексикона Дома, а просто взмахнула рукой:

– Только от инфаркта не умри, Нав. Я не могу и не буду читать твои мысли, контролировать твое тело или просматривать твои интимные воспоминания. У меня нет возможности это сделать и уж, конечно, нет желания.

– Это ради твоей защиты, а не моей, – пояснила Гидеон. – Однажды, лет в двенадцать, я представила себе задницу Крукса.

Харроу не обратила на нее внимания.

– Развеивание. Ну я и дура. Тут нужно… извлечь пшеницу из обсевков, ну или сигнал из помех, если угодно. Но почему? Почему я не могу сделать это сама?

Она чуть покачнулась и рукавом вытерла с лица розовую черту. Раскраска сильно побледнела, но Харроу казалась довольной, хоть и мрачноватой.

– Теперь я знаю, как пройти это испытание, – задумчиво сказала она. – И мы это сделаем. Если я разгадаю связь и забуду все, что знала о теории одержимости. Тогда может получиться. Понять, над чем работать, было непросто, но теперь я знаю. А теперь, боюсь, мне придется вырубиться.

И она довольно аккуратно рухнула на пол. Из чистой сентиментальности Гидеон выставила ногу, чтобы поддержать ее. В результате она только осторожно пнула ее в плечо и решила, что это вполне достойное поведение.

– И я намного лучше обращаюсь с мечом, – сказала Гидеон.

Через несколько часов Харрохак проснулась и проводила своего рыцаря обратно в их покои. Она порывалась продолжить немедленно, но Гидеон хватило одного взгляда на ее косящие глаза и дрожащие руки, чтобы забраковать этот план. Теперь они сидели в большой комнате, обитой темными панелями. Полуденный свет пробивался сквозь занавеси и лежал на полу жаркими белыми пятнами. Гидеон глотала хлеб, а Харроу неохотно грызла корочку. Некромантка очнулась такой же кислой, как и всегда, что позволило Гидеон надеяться, что у нее просто случился краткосрочный приступ безумия.

– Отклонено, – отозвалась Харрохак. – У тебя его нет, – добавила она сладеньким тоном, который означал, что приступ еще не до конца прошел, – и, что гораздо важнее, и не должно быть. Мне не нравится эта чертова штука: мне все время кажется, что меня ждет возмездие. Если ты хватаешься за двуручный меч каждый раз, когда летят кости, то ты ничего не стоишь как рыцарь.

– Я все еще не понимаю, как работает это испытание.

Преподобная дочь для разнообразия обратила на нее внимание.

– Ладно уж. Смотри… Ты знаешь, что костяные конструкты поднимаются с помощью некромантических теорем.

– Нет уж! Я думала, ты просто напряженно думаешь о костях, пока они не встанут.

Харроу продолжила, не обращая на нее внимания:

– Этот конкретный конструкт оживлен при помощи нескольких теорем, сотканных вместе, так сказать. Это позволяет твари вытворять то, на что обычные скелеты не способны.

– Например, регенерировать.

– Да. Чтобы ее уничтожить, надо расплести этот гобелен, Нав, потянуть за каждую нитку в нужном порядке, пока плетение не развяжется. Это заняло бы у меня секунд десять, если бы я оказалась рядом.

– Хм. – Гидеон вдруг начала понимать. – Выходит, я расплела его для тебя.

– Только с моей помощью. Ты не некромант. Ты не видишь танергетические сигнатуры. Мне надо было искать слабые точки, причем делать это твоими глазами. А еще ты все время махала рапирой, а твой мозг на меня орал, и это дела не упрощало.

Гидеон открыла рот, чтобы сообщить, что ее мозг все время орет на Харроу, но ей помешал стук в дверь. Некромантка застыла, будто на них напали, но за стуком последовало гортанное хихиканье, которое Гидеон уже слышала раньше. Хихиканье удалилось по коридору, сопровождаемое торопливыми шагами двух напуганных подростков. Жанмари и как-его-там подсунули что-то под дверь и убежали.

Она пошла посмотреть, что это такое. Это оказался тяжелый тонкий конверт из настоящей кремовой бумаги.

– Преподобной дочери Харрохак Нонагесимус, – прочитала она вслух. – Гидеон из Девятого дома. Фанатская почта.

– Дай сюда, это может быть ловушка.

Гидеон не стала ее слушать, потому что подозревала, что Харроу просто выкинет конверт в окно, не читая. Не обратила она внимания и на кислую рожу Харроу, доставая тонкий листок – куда хуже, чем конверт, но кто, кроме самого императора, вообще будет использовать для писем бумагу? – и зачитывая вслух.

Под этим текстом было торопливо, но все же красивым почерком приписано:

– Нет, – сказала Харроу.

– Я хочу пойти, – сказала Гидеон.

– Это невероятно банально.

– Я хочу десерт.

– Мне представляется, – Харроу барабанила пальцами, – что во время одного там ужина одна умная парочка с помощью бутылки яда обеспечит смерть наследников нескольких домов и внезапно утвердит господство Пятого дома. Только потому, что тебе захотелось сладкого.

– Это формальное приглашение, адресованное Девятому дому, а не просто тебе и мне. – Гидеон решила схитрить: – Мы же все из себя такие традиционалисты, разве мы не должны заглянуть хотя бы на секундочку? Если мы не пойдем, это будет грубо. Очень много выводов можно сделать из того, кто не придет. А все придут, потому что это вежливо. Политика. Дипломатия. Если ты не хочешь десерта, я и твой съем.

Некромантка задумалась.

– Но придется отложить испытание, – наконец пожаловалась она, – и потратить целый вечер, и Секстус сможет нас опередить.

– Спорим, твой Паламед тоже будет. Испытанием можно заняться потом. Я буду хорошей. Буду тихой, меланхоличной и… Девятой. Это зрелище подстегнет тебя и простимулирует.

– Нав, ты свинья.

Это значило, что они собираются пойти. Гидеон обдумывала свою неожиданную победу, глядя в зеркало и лениво пересчитывая прыщи, которые выскочили из-за постоянного намазывания ритуальной краски. Атмосфера была до странности расслабленной, как в тот раз, когда она приняла седативное и знала, что монахини вырежут ей гланды. Они с Нонагесимус обе ждали ножа. Она никогда не видела Харроу такой податливой. Никогда еще не проходило столько времени, чтобы та не куснула Гидеон за мягкое место. Может быть, испытания на звание ликтора ее успокаивали?

Но нет, зря она надеялась. Харрохак была довольна, потому что все шло, как она задумала. Она делала, что хотела, но как только этот блеск стерся бы, в дело бы снова пошли ножи. Гидеон не могла доверять Харроу. Всегда были какие-то шероховатости. Всегда какие-то ограды вырастали вокруг тебя, хотя бы их даже не видела, и замечала только тогда, когда Харроу поворачивала ключ в замке. Но потом…

Забавно было смотреть, как Харроу суетится. Она надела лучшие и самые древние одежды Девятых и превратилась в блестящую черную палку, утопающую в пене кружев цвета ночи. Она вдела в уши длинные костяные серьги и дважды перекрасила лицо. Гидеон с удивлением и любопытством поняла, что Харрохак сильно напугана. К вечеру она становилась все более раздраженной. Вялое лежание с книгой и вид подчеркнутой скуки сменились напряженной позой, опущенными плечами и поджатыми ногами. Харроу постоянно смотрела на часы и собралась выйти на двадцать минут раньше, чем надо. Гидеон просто надела чистую рясу и темные очки. Некромантка слишком нервничала, чтобы их запретить.

Чего она боялась? Она с самого детства исполняла один ритуал Девятого дома за другим, ритуалы эти были пышны и при этом очень строги. А теперь она вся тряслась.

Может быть, из-за того, что ей пришлось отложить темные некромантские делишки в подвале? Так или иначе, Гидеон с Харрохак двинулись в путь: разряженные в одежды Запертой гробницы, разрисованные под живые черепа и похожие на двух дур. Из-за многообразия костяных украшений Харроу щелкала и постукивала на ходу.

– Вы пришли! – сказал Магнус Куинн, увидев их. Он был слишком хорошо воспитан, чтобы второй раз смотреть на двух представительниц Дрербура, ударившихся в загул. – Я так рад, что вы надели свои… праздничные платья. Я был уверен, что наряжусь только я и буду сиять среди вас, чувствуя себя идиотом. Преподобная дочь, – он очень глубоко поклонился Харроу, – спасибо, что пришли.

Сам он надел светло-коричневый длиннополый костюм, который, кажется, стоил больше, чем все запасы в сундуках Девятого дома, и был весьма элегантен. У Девятого дома было полно древних затхлых сокровищ, но маловато ликвидных активов. Харроу ответила – более низким и чопорным голосом, чем обычно:

– Благословен будет рыцарь Пятого дома. Приношу свои поздравления с одиннадцатой годовщиной супружества.

Супружества. Но Магнус просиял:

– Да! Спасибо! На самом деле годовщина была вчера. По счастливой случайности я о ней вспомнил, а Абигейл забыла, так что она разозлилась и заставила меня устроить ужин. Полагаю, в результате все выиграли. Входите, позвольте мне вас представить.

Обеденный зал в атриуме выглядел как всегда, если не считать некоторых праздничных добавлений. Салфетки были сложены очень аккуратно, и откуда-то из закромов явилась чуть пожелтевшая скатерть. У белоснежных тарелок стояли карточки с четко написанными именами. Их обеих провели в маленькую кухню, где представили напряженной некромантке Пятого дома: у нее оказались такие же простые безыскусные манеры, как у Магнуса: такими можно обзавестись, только родившись в доме вроде Пятого. Она посмотрела Гидеон прямо в глаза и твердо пожала ей руку. В отличие от Магнуса, она успела приобрести черту, отличавшую некоторых некромантов и библиотекарей, которые посвятили чарам смерти последние пятнадцать лет и не слишком задумывались о живых: у нее был очень напряженный взгляд. Но почувствовать угрозу от человека в переднике сложновато. Ее очень корректные раскланивания с Харроу, стоявшей с кислым лицом, прервало появление в дверях жутких близняшек, нацепивших примерно по миллиону сережек. Девятые вышли обратно в зал.

Вечер вышел странный. Харроу только что не дрожала от напряжения. Учитель, постоянно радовавшийся их появлению по совершенно непонятной Гидеон причине, немедленно зажал их в углу. Все жрецы уже явились, нацепив радостное выражение. Конкретно Учитель сиял с силой, обычно свойственной сверхновым.

– Что вы думаете о госпоже Абигейл? – спросил он. – Говорят, что она исключительно одаренная некромантка. Не в том ключе, что ты, Преподобная дочь: она хороший заклинатель и умеет говорить с духами. Я получил от нее множество вопросов о доме Ханаанском. Надеюсь, она и Магнус из Пятого дома умеют готовить! Мы все крайне взволнованы из-за этого события. Жрецы живут скромно, и еда их всегда воодушевляет. Думаю, к мрачным Девятым это тоже относится.

Адептка мрачных Девятых сообщила:

– Мы предпочитаем простую жизнь.

– Разумеется, разумеется, – отозвался Учитель, в голове уже явно переключившийся на грязные сплетни. Ярко-голубые глаза зарыскали в поисках новых интересных объектов и обнаружили их. – А вот и юная Жанмари из Четвертого дома и Исаак Теттарес. Оба очень милы. Исаак выглядит так, будто слишком много учится. – (Исаак, молоденький некромант с приглаженными бледно-рыжими волосами выглядел так, будто страдал от излишней активности гипофиза.). – Разумеется, он протеже Пент. Я слышал, что Пятые очень болезненно относятся к… проблемам гегемонии Четвертых, скажем так. Это непросто, если учесть, как оба молоды. Впрочем, они неплохо ладят.

– Откуда вы знаете?

– Преподобная дочь, – улыбнулся жрец, – ты упускаешь много важного, пока плодотворно проводишь время во мраке. Гидеон из Девятого дома могла бы поведать многое, если бы не ее достойный всяческого восхищения обет молчания. Этот обет способен меня пристыдить.

При этих словах Учитель хитро подмигнул Гидеон. Это было хуже всего. В дверях возникло какое-то шевеление. Представители Третьего и Шестого домов прибыли одновременно. На фоне Паламеда, похожего на тусклую моль, золотая бабочка Коронабет Тридентариус выглядела еще более прекрасной и сияющей. Они оценивающе смотрели друг на друга, как призовые бойцы.

– А теперь главное событие, – сказал Учитель.

Оказалось, что веселое развлечение в представлении Пятого дома – это рассадка за столом. Тщательно продуманная маска Харроу стала трагической. Их разделили. Гидеон оказалась между Паламедом и жуткой девчонкой-рыцарем из Четвертого дома, которая выглядела так, будто жалела обо всех поступках, предшествовавших этому мгновению. Дульсинея, оказавшаяся напротив, успела послать Гидеон два воздушных поцелуя, прежде чем все расселись.

По крайней мере, Харроу повезло ничуть не больше. Она сидела на другом конце стола, наискосок от майонезного дядюшки, который выглядел еще более напуганным, чем Жанмари из Четвертого дома. Напротив нее посадили Ианту, а с другой стороны – Протесилая, завершившего одну из самых неудачных рассадок в истории. Слева от Харроу оказался Набериус Терн, который вступил с Иантой в длительную коммуникацию посредством поочередного вздергивания бровей. Пока в Харроу загоралась ненависть, Гидеон начала получать от происходящего удовольствие.

Магнус постучал ложкой по стакану для воды. Беседа, которая и без того еле теплилась, скончалась в конвульсиях.

– Прежде чем мы начнем, мне хотелось бы произнести короткую речь.

Трое жрецов выглядели так, будто не могли представить ничего прекраснее короткой речи. Одна из девчонок, пока Магнус не видел, сделала вид, будто ее душат.

– Думаю, мне стоит сказать несколько слов, чтобы объединить нас. Это первый раз за очень долгое время, когда Дома собрались все вместе. Мы рождены едиными, но остаемся так далеко друг от друга. Я подумал, что нужно указать на то, что между нами общего, а не на различия. Что общего между Мартой из Второго дома, Набериусом из Третьего, Жанмари из Четвертого, Магнусом из Пятого, Камиллой из Шестого, Протесилаем из Седьмого, Колумом из Восьмого и Гидеон из Девятого?

Стало так тихо, что можно было бы услышать, как падает на пол волосок. Все сидели с невозмутимыми лицами, в заинтересованном молчании. Магнус был очень доволен собой.

– Одно и то же второе слово в имени.

Коронабет расхохоталась так, что ей пришлось спрятать свой изящный носик в салфетку. Кто-то объяснил шутку полуседому жрецу, который, поняв, воскликнул:

– Ах, «из»! – из-за чего Корона снова рассмеялась. Вторые, затянутые в форму, настолько накрахмаленную, что ее можно было складывать, как бумагу, еле заметно улыбались, как люди, привычные к формальным ужинам Когорты.

Появление двух скелетов с огромной миской еды сломало последнее напряжение. Под руководством Абигейл они наполнили все тарелки каким-то ароматным белым и пухлым зерном, сваренным в луковом бульоне. В тарелке то и дело попадались маленькие кусочки орехов и крошечные кислые красные ягодки, еда была горячая, острая и сытная. Это полностью соответствовало представлениям Гидеон о крутой еде. Она ела, глядя в тарелку и ни о чем не думая, пока один из скелетов не положил ей добавки. Тут она вслушалась в разговор, который сумел пережить первую неловкую встречу с врагом и теперь находился в самом разгаре.

– …сочная – это саркотеста. Хороша, правда? В парнике растут красные яблоки. Вы видели парники?

– …придерживаясь традиции Оттавиана о некромантском дневном посте, который…

– …починить движок не удалось, вернуть ее в систему вовремя не удалось, и первые девять месяцев пришлось провести в грязи…

– …интересный вопрос, – говорил Паламед, сидевший справа от Гидеон, – можно сказать, что ученый распознает специалиста, а страж распознает долг, поэтому высшее звание – это главный страж. Учитывая ощущение надзора… ну или ощущение тюрьмы, другими словами. Знаете, что мы называем внутренними челюстями замка?

Дульсинея пробормотала Абигейл:

– По-моему, это настоящий позор.

– Благодарю, мы с этим покончили, – жестко ответила некромантка, – мой младший брат – следующий в очереди. Он хорошо справится. Это даст мне время заниматься рукописью, с которой я связана дольше, чем с Магнусом.

– Тогда имей в виду, что я тот печальный пример, который можно демонстрировать на вечеринках, чтобы людям было проще гордиться собой, – улыбнулась вторая девушка, игнорируя вежливые возражения Пятой, – но я бы с удовольствием послушала твой рассказ о работе. Если ты только сделаешь вид, что мне пять лет, и будешь исходить из этого.

– Если я не могу понятно объяснить, то это моя вина, не твоя. Все не так сложно. У нас осталось очень мало данных о периоде после Воскрешения, но до образования империи и Когорты, только обрывочные свидетельства. У нас есть копии записей, хранящихся в Шестом доме.

– Их держат в контейнерах с гелием, чтобы они выдержали смертоносный жанр Доминика, госпожа Пент, – сказал Паламед.

– Твои хозяева не позволили мне даже посмотреть на них через стекло.

– Свет уничтожает бумагу, – сказал он. – Прости, ты тут ни при чем. Мы вовсе не стремимся скрывать записи о ликторах.

– В общем, есть хорошие копии, которые я и изучаю. Пишу комментарии, само собой. Но пребывание здесь для меня даже важнее служения императору! Дом Ханаанский – это святой грааль! То, что мы знаем о ликторах, страшно выхолощено. Я как раз нашла то, что считаю незашифрованной перепиской между…

Хотя Дульсинея Септимус хлопала ресницами с выражением «ах, ваши слова и дела такие интересные», Гидеон прекрасно умела распознавать скучные разговоры. Она осторожными глотками пила пурпурное вязкое вино и старалась не кашлять, глядя на свою призрачную маркизу костей: Харроу ковырялась в еде, зажатая между каменно молчащими рыцарями Седьмого и Второго домов. Время от времени она говорила что-нибудь короткое Протесилаю, который секунд по шестьдесят обдумывал свои ответы, такие отрывистые и плоские, что Харроу рядом с ним выглядела душой компании. Майонезный дядюшка беседовал с анемичной близняшкой, своей вероятной невестой.

– Меня извлекли… хирургическим способом, – спокойно говорила Ианта, поигрывая бокалом. – Моя сестра старше на несколько минут.

Юный дядюшка в белых одеждах не ел. Он сделал несколько крошечных глотков вина, но большую часть времени сидел, сложив руки, и смотрел. Осанка у него была такая, будто он проглотил линейку.

– Ваши родители, – сказал он неожиданно глубоким и звучным голосом, – решились на вмешательство.

– Да. Видишь ли, Корона лишила меня источника кислорода.

– Упущенная возможность, я бы сказал.

– Я не люблю альтернативной истории. Рождение Короны снизило мои шансы выжить почти до нуля.

– И это не специально, заметь, – протянул ее рыцарь.

Волосы у него лежали настолько идеально, что зачарованная Гидеон не могла оторвать от них взгляда. Вот бы от потолка отвалился кусок и рухнул прямо ему на голову. Ианта изобразила удивление:

– Бабс, почему ты вмешиваешься в разговор?

– Я лишь хотел заметить, принцесса, что тебе не стоит так на нее злиться…

– А тебе не стоит возражать мне прилюдно, и все же… все же…

Набериус демонстративно посмотрел на другой конец стола, но Коронабет болтала с Магнусом: вероятно, обменивались новыми шутками.

– Хватит беситься, – сказал он.

– Бабс, ты разве с нами разговариваешь?

– Слава богу, нет, – кисло ответил незадачливый Бабс и вернулся к прежнему разговору с коренастым племянничком, флегматично наполнявшим свой бокал. Того перспектива снова нераздельно завладеть вниманием Третьего не обрадовала. Рядом с изящным Набериусом Терном он казался еще потертее и грязнее, чем обычно.

– Так вот, Восьмой, в чем твоя беда со щитом…

Гидеон было очень интересно узнать, в чем беда со щитом, но, потянувшись за бокалом, она почувствовала, как ее дернули за рукав. Это оказалась сидевшая рядом мерзкая девчонка, смотревшая на нее с ненавистью. Ненависть еще подчеркивалась черной краской для глаз, количество которой сделало бы честь и Девятому дому. Жанмари из Четвертого дома поджала губы, будто ожидая укола. Все углы ее маленького личика как будто еще заострились, а миллиард сережек дрожал.

– Это будет странный вопрос, – сказала Жанмари.

Гидеон высвободила руку и задумчиво наклонила голову. Кровь отхлынула от лица девчонки, и Гидеон чуть ее не пожалела: ее в том же возрасте окружали капюшоны, рясы и раскраска на лицах монашек. Но девчонка собралась с духом, выдохнула сквозь зубы и спросила очень тихо:

– Девятая… какого размера твои бицепсы?

Гидеон довольно долго сгибала руки по просьбе девчонки, но тут им принесли новые миски, наполненные чем-то со сливками, фруктами и кучей сахара. Пятый явно хорошо постарался. Гидеон съела три порции, и Магнус, не скрывая удивления, пододвинул к ней четвертую. Повар из него был куда лучше, чем боец. До появления в доме Ханаанском Гидеон считала еду гадостным процессом с участием баланды, ложки и рта. Процесс этот призван был максимизировать шансы не получить по заднице от Агламены в каком-нибудь тусклом зале. Сейчас она чуть ли не в первый раз чувствовала себя наевшейся и вполне счастливой от этого.

Потом подали подносы с горячим травяным чаем, чтобы очистить рот. Представители Домов стояли с теплыми чашками в руках и смотрели, как скелеты убирают со стола. Гидеон взглядом поискала Харроу. Некромантка забилась в угол вместе с Учителем, будто больше никого не нашла. Она тихо говорила, а он то кивал, то мотал головой. На этот раз он выглядел задумчивым, а не ехидным. Большие пальцы он заткнул за свой роскошный радужный кушак.

Кто-то осторожно тронул Гидеон за плечо, будто боясь ее испугать. Это оказалась Дульсинея, отдыхавшая на стуле. Она слегка ерзала по жесткому деревянному сиденью. Гидеон подозревала, что ей просто было больно. Дульсинея казалась усталой и выглядела старше, чем обычно, но розовые губы остались розовыми, а глаза горели весельем.

– У тебя огромные бицепсы или гигантские? Выбери нужный вариант, Девятая.

Гидеон удостоверилась, что некромантка ее не видит, и сделала неприличный жест. Дульсинея рассмеялась серебристым, но немного усталым смехом и указала на место рядом с собой. Гидеон послушно присела на корточки. Дульсинея дышала чаще, чем обычно. Она надела легкое платье цвета морской пены, и Гидеон видела, как вздымаются под ним ребра – как у испуганного зверя. Шелковистые каштановые кудри рассыпались по плечам.

– Мне понравился ужин, – довольно сказала госпожа Септимус. – Он оказался полезным. Посмотри на детей.

Гидеон посмотрела. Исаак и Жанмари стояли у стола. Жанмари закатала рукава, демонстрируя бицепсы. Бицепсы здоровой и целеустремленной четырнадцатилетки, еще не накачанные, но обладающие большие потенциалом. Ее лохматый сообщник устало измерял объем бицепсов пальцами. Оба тихо перешептывались.

(– А я говорила.

– Да все хорошо.

– Исаак!

– У нас что, соревнование бицепсов?

– А что-нибудь еще тупее ты мог придумать?)

Шипение разносилось довольно далеко. Абигейл, которая стояла рядом, поглощенная беседой с одной из Вторых, укоризненно тронула Исаака за плечо. Она даже не повернулась к нему и не прервала беседы. Адепт Четвертого дома вздрогнул: его рыцарь смотрела мрачно и обиженно.

– Ах, Гидеон, – прошептала Дульсинея, – Дома так плохо ладят. Столько подозрений после мириада мирных лет. Что они оспаривают друг у друга? Милость императора? А как она выглядит? Чего они хотят? Все они разъелись на трофеях нашей Когорты… почти. Я много об этом размышляла в последнее время, и единственный вывод, к которому я смогла прийти…

Она осеклась. Обе многообещающе молчали, прислушиваясь к вежливым и невежливым послеобеденным разговорам, к пощелкиванию скелетов, перетаскивавших грязные ножи и вилки. В этот белый шум вклинился Паламед: он почему-то нес на подносе полную чашку, которую и предложил усталой госпоже Седьмого дома. Она посмотрела на него с интересом.

– Огромное тебе спасибо, главный страж.

Если она смотрела с интересом, то он на нее смотрел… ну… Он пялился на ее полупрозрачное платье, на пальцы с распухшими суставами, на кудри, на выступавшую челюсть, пока Гидеон чуть не сгорела от смущения и желания оказаться где-нибудь подальше. Это было откровенное и напряженное любопытство, без всякой злобы, правда, но этот взгляд проникал сквозь кожу и даже плоть. Глаза у Паламеда были как глянцевый серый камень. Гидеон не знала, смогла бы она сама так спокойно держаться под этим взглядом.

– Всегда к твоим услугам, госпожа Септимус, – легко сказал Паламед.

Слегка поклонился, как официант, поправил очки и отвернулся. «Черт!» – мрачно подумала Гидеон, глядя, как он возвращается к остальным гостям. Потом она вспомнила, что Шестой дом любит всякие странные штуки вроде медицинской науки и, возможно, хроническая болезнь привлекает Паламеда не меньше, чем обтягивающие шорты. Черт. Черт.

Дульсинея спокойно пила чай. Гидеон смотрела на нее, ожидая рассказа о выводе, которого не последовало. Наконец Седьмая отвела взгляд от маленькой толпы наследников и их рыцарей и сказала:

– Вывод? Ах да… ой, твоя некромантка!

Харроу оторвалась от Учителя и теперь ее, как магнитом, тянуло к Гидеон. Дульсинею она удостоила только взглядом. Дульсинея улыбнулась в ответ – сама она явно считала эту улыбку нежнейшей, но Гидеон разглядела в ней звериную хитрость. Самой Гидеон Харроу ни слова не сказала, просто повелительно дернула подбородком. Гидеон заставила себя встать и не смотреть на удивленно вздернутую бровь Седьмой. К счастью, Харроу этого не заметила. Она была слишком поглощена эффектным уходом из комнаты. Ряса взметнулась так, что Гидеон заподозрила долгие упражнения. Гидеон услышала тихие слова Магнуса:

– Спасибо, что приняли приглашение, Девятые.

Но у Харроу не хватило времени попрощаться. Это немножко обидело Гидеон, потому что Магнус был милый.

– Тише, идиотка, – прошипела она, уверившись, что их больше никто не слышит. – Где пожар?

– Пока нигде, – задыхаясь, ответила Харроу.

– Я обожралась, не заставляй меня бегать.

– Я уже говорила, что ты свинья. Быстрее, у нас мало времени.

– Что?

Пока Харроу пыталась открыть одну из маленьких боковых дверей, Гидеон смогла слегка передохнуть. Солнце село, и везде зажглись унылые зеленые лампочки: занятые ужином скелеты не успели зажечь свечи.

– Ты о чем вообще?

– Нам нужно торопиться.

– Еще раз спрашиваю, на хрена?

Харроу толкнула дверь костлявой рукой. Лицо у нее было решительное.

– Потому что Абигейл Пент спросила этого вероломного Восьмого ботана, знает ли он дорогу на нижний уровень. Он сказал, что да. Пент не глупа. Значит, у нас есть еще один конкурент. Ради бога, побыстрее. У нас есть часов пять, пока она дотуда не доберется.

Гидеон Нав держала клинок параллельно полу, жирно блестящий черный нож-кастет – прижатым к груди. Она до крови прикусила себе язык. Как всегда бывает, когда кусаешь язык, болело охренительно. В колонках разорялась Харроу. Прямо впереди тварь, вся в горячих обломках костей, открыла пасть в беззвучном крике. Они вернулись в «Отклик» и уже один раз не справились.

Неспособность Харроу раскроить твари череп проистекала вовсе не из упрямства Гидеон (что было бы вполне себе объяснимо!). Она старалась, как черт. От еды ее клонило в сон, после утра все болело. Боль и усталость Харроу преодолевала с трудом. Гидеон пришлось впервые в жизни чуть-чуть одобрить поведение некромантки: Харроу не кричала на нее. Харроу просто все глубже погружалась в трясину разочарования и ненависти к себе. Гнев вскипал волной. Тварь бросилась вперед с силой тарана, Гидеон отпрыгнула – и стесала кожу с половины коленки. Во рту до сих пор стоял вкус крови, и она вскрикнула:

– Хар…

– Почти, – прохрипели колонки.

– Роу! Давай я просто ее тресну!

– Рано! Почти. Прикушенный язык хорошо. Задержи ее на секунду, Нав! Ты и во сне это можешь!

Но не рапирой. Она с тем же успехом могла просто бросить рапиру и кастет на землю и начать убегать. Снаряжение Гидеон не подходило для обороны, и у нее болела голова. В глазах все плыло, как при мигрени, в поле зрения летали какие-то точки и искры. Жуткий удар твари почти пробил ее блок и чуть не попал по голове. Она шагнула под удар, а не в сторону, как следовало бы. Но сообразила она это потом.

– Три секунды. Две. – Это звучало почти как просьба. Гидеон тошнило все сильнее, в горле как будто появилось что-то теплое и маслянистое, во рту скопилась слюна. Тварь слегка расплывалась, как будто у Гидеон двоилось в глазах. Между глаз вспыхнула острая боль, а тварь подалась назад, готовая прыгать.

– Вижу.

Потом Гидеон задумается, почему в голосе Харроу не было триумфа, скорее ужас. Перед глазами все расплывалось, а потом вдруг зрение резко вернулось в норму. Все стало ярче, четче, контрастнее, свет сильнее, тени темнее. Тварь дымилась, как тарелка с едой. Над ее искаженным телом вилась бледная, почти прозрачная дымка. Она переливалась разными цветами. Чтобы ее увидеть, надо было прищуриться и скосить глаза. Развлекаясь таким образом, Гидеон чуть не сломала ногу.

– Нав! – завопили колонки.

Гидеон кинулась вниз, уворачиваясь от удара, а потом откатилась в сторону – тварь прыгнула прямо туда, где только что была ее нога.

– Что делать-то? – крикнула она в ответ.

– Бей по порядку! Левая лучевая кость!

Гидеон посмотрела на корявый, слишком толстый сустав левой верхней лапы и с удивлением увидела там один из переливающихся призрачных огоньков: она нанесла удар и чуть не потеряла равновесие, когда клинок прошел сквозь кость, как горячий нож сквозь масло. Костяной клинок мутанта жалобно стукнул об пол.

– Правая нижняя берцовая кость, нижний квадрант, рядом с бороздой, – сказала Харроу. Теперь – с едва сдерживаемым торжеством. – И никаких больше ударов.

Проще сказать, чем сделать. Гидеон пришлось броситься к заднице твари, уворачиваясь от оставшихся клинков, а потом отбросить рапиру и ударить вместо нее ногой в сапоге. Эта кость тоже ярко горела. От удара Гидеон она треснула. Тварь завалилась на сторону, пытаясь вернуть равновесие, но нога не регенерировала.

Дальше стало легче. Край челюсти. Восемнадцатое ребро. Она разбирала тварь на кусочки, убирая те невидимые подпорки, которые превращали чудовище в жуткий, щелкающий челюстями ужас. Результат первой детской попытки использовать магию костей – без всякого знакомства с анатомией. Когда Преподобная дочь наконец сказала: «Грудина!» – Гидеон уже заносила кулак. Ударив в участок грудины, пылавший, как свеча, она разнесла его в пыль. Тварь рухнула. На мгновение у Гидеон закружилась голова, но это тут же прошло. Мир стал ярче и четче. От твари остался только большой обломок тазовой кости, медленно рассыпающийся в порошок. Наверху что-то приятно запищало, и дверь в «Отклик» открылась. И осталась открытой, пока через нее не прошла Харроу. Она так взмокла от пота, что капюшон у нее прилип ко лбу. Гидеон смотрела на остатки кости – осыпавшись пылью, они открыли блестящую черную коробочку. На свинцово-сером экранчике менялись цифра. 15 процентов, 26 процентов, 80 процентов… потом коробочка открылась с мягким щелчком… и в ней оказался всего-навсего ключ.

Харроу тихо вскрикнула и бросилась на него, но Гидеон оказалась быстрее. Она схватила ключ, вытащила брелок, который теперь носила под рубашкой, и продела кольцо в отверстие в форме клевера. Теперь на кольце болтались два ключа: от люка и этот новый трофей. Обе девушки долго любовались на них. Новый ключ оказался крепким, толстым, темно-багряным.

– Я видела… огни, когда сражалась, – сказала Гидеон, – светящееся поле. Там, куда ты говорила бить, были такие, как нимбы. Это то, что ты называешь танергетической сигнатурой?

Она ожидала презрительного: «Ты не способна постичь темные тайны, которые могут узреть только мои намазанные глаза» – и была совсем не готова к удивлению Харроу. Та выглядела совершенно ошеломленной – это было видно даже сквозь потеки крови и расплывшуюся краску.

– Ты хочешь сказать, – медленно уточнила адептка, – что в скелете были… встроенные лампочки? Крашеные сегменты?

– Нет, просто… такой дрожащий свет. Я не очень хорошо его видела. Увидела только ближе к концу, когда ты там мельтешила.

– Это невозможно.

– Я не вру.

– Нет. Я просто хочу сказать, что этого не может быть. – Харроу нахмурилась так, что у нее брови чуть не столкнулись друг с другом. – Я думала, что знаю, что именно выявляет эксперимент, но такого предположить не могла.

Гидеон спрятала ключи обратно в лифчик, поежилась от прохлады, ожидая ехидных комментариев, но обнаружила, что Харроу смотрит на нее мертвыми глазами, выставив вперед подбородок. Почему она всегда такая агрессивная? Она насквозь промокла, а в белках глаз краснели лопнувшие сосуды, но она все равно пялилась на своего рыцаря чернейшими глазами. Выражение ее лица было… странным. Харрохак Нонагесимус смотрела на нее с нескрываемым восхищением.

– Во имя любви императора, Сито, – хрипло сказала она, – ты кое-чего стоишь с этим клинком.

У Гидеон почему-то кровь отхлынула от лица. Планета сошла с орбиты. Перед глазами замелькали искры.

– Мгм, – очень умно ответила она.

– Мне повезло чувствовать, как ты сражаешься, – продолжила Харроу, нервно сплетая пальцы. – И я не сразу поняла, что именно ты делаешь. А оценила еще позже. Но я даже не смотрела тебя раньше. И слава Гробнице, что никто не знает, что ты на самом деле не одна из нас. Не знай я этого, я бы сказала, что в тебе возродился Матфий Нониус, или что-нибудь еще такое же сладенькое.

– Харроу, – Гидеон кое-как собралась с мыслями, – не говори мне таких вещей. У меня все еще есть миллион причин на тебя злиться. Сложно это делать и одновременно бояться, что у тебя повреждение мозга.

– Я просто говорю, что ты невероятная фехтовальщица, – окрысилась некромантка, – а как человек ты мерзкая.

– А, хорошо, спасибо. Болезнь мозга побеждена. Что дальше?

Харрохак улыбнулась. Улыбка тоже была странная, заговорщицкая: в целом это, конечно, нормально, но не тогда, когда в заговор явно приглашается и Гидеон. Глаза у нее тлели углями. Гидеон не знала, как она справится со всеми новыми настроениями Харроу. Ей хотелось прилечь.

– У нас есть ключ, – радостно сказала Харроу, – теперь нам нужна дверь.

Гидеон ни о чем особо не думала, когда они ушли из #1–2. ПЕРЕДАЧА/РАЗВЕИВАНИЕ. ЦЕНТР ДАННЫХ, но зато чувствовала себя счастливой. В ней кипели адреналин и предвкушение. Она хорошо поела. Она выиграла игру. Мир стал чуточку менее злобным. Они с Харроу шли в довольно дружелюбном молчании и обе немножечко гордились новыми знаниями о холоде и мраке. Они бежали по коридору, Харроу впереди, Гидеон на полшага позади.

Датчики движения реагировали только на них, и лампы вспыхивали с ритмичным пуньк-пуньк-пуньк. Добравшись до центральной комнаты с расходившимися проходами, они свернули в короткий коридор, ведущий к люку.

В начале коридора Харроу остановилась так резко, что Гидеон налетела на нее, запутавшись в рясе и рапире. Харроу стояла абсолютно неподвижно, и даже не выругала своего рыцаря за неуклюжесть.

Проследив за взглядом Харроу до лестницы, Гидеон не сразу поверила своим глазам. Мозг мгновенно зарегистрировал всю информацию, которую душа отказывалась осознавать. Гидеон застыла от ужаса, а Харроу бросилась вперед, к куче мокрого тряпья у подножия лестницы.

Это было не тряпье. Там лежали два тела, сломанные конечности которых переплелись так, будто люди умерли, обнимаясь. Этого, конечно, не было. Просто вывернутые руки и ноги легли, как им удобнее, уже после этой неопрятной смерти.

Горькая желчь подкатила к горлу. Отведя взгляд от крови и торчащих костей, Гидеон уставилась на мокрые пустые ножны на чужом бедре. Рядом лежала рапира, концом ушедшая под решетку на полу. Из-за зеленоватой подсветки светлая сталь приобрела гадкий лаймовый оттенок. Некромантка молча перевернула верхнее тело, чтобы посмотреть на то, что осталось от обоих лиц.

Еще до того как Харроу встала, Гидеон уже знала, что перед ними лежит изломанное тело Магнуса Куинна, вмятое в изломанное тело Абигейл Пент.

Ранним утром, после многочасовых попыток, поражение признал даже Паламед. Он этого не сказал, но в конце концов опустил руку с толстым маркером, которым начертил двадцать разных пересекающихся диаграмм вокруг тел Пятых, и бросил попытки их призвать.

Тела поднимали шесть некромантов, по одиночке и вместе, по очереди или разом. Гидеон сидела в углу и наблюдала. Вначале они вскрыли себе вены, чтобы утолить первый голод духов. Это закончилось, когда подростки, разозлившись на то, что крови Исаака не хватило, набросились на руку Жанмари. Они орали друг на друга и перетягивали руки ремнями, чтобы вены выступили позаметнее, пока Камилла не отняла у них ножи и не выдала им по повязке. Тогда они обнялись, встали на колени и заплакали.

Харроу не участвовала. Она бродила вокруг, как призрак, приноравливая свои шаги к Паламеду и поминутно шатаясь. Гидеон знала, что это от усталости. Коронабет тоже не стала пускать себе крови: она подходила, только чтобы отвести волосы Ианты от лица или взять крошечный нож из сумки близнецов и вручить сестре вместо ее собственного. Обеих выдернули из постели, не дав одеться, и их невероятно тонкие ночные рубашки стали единственным приятным событием ночи. В воздухе висели крошки мела, запах чернил и крови, да еще ярко горели фонари, принесенные Шестыми.

Шестые оказались невероятно полезными. Паламед, одетый в поношенную пижаму, зажег фонари и разметил лестницу в темных местах. Он испачкал свои старые тапочки розовым, тихо обходя тела. Один раз, чуть не наступив на руку Абигейл, он произнес: «Простите». Он держал фонарик, пока Камилла набрасывала всю неаппетитную сцену на большом листе белого материала – сбоку, сверху, со стороны ног. Он снял куртку, оставшись в одних штанах, когда Дульсинея появилась в коротенькой рубашке и слишком больших для нее брюках, и накинул куртку ей на плечи. После этого он вернулся к работе.

Маги и их охранники бродили вокруг тел. Из карманов и из-за пазух вытаскивались книги, читались, отбрасывались. Люди вступали в круг, работали, уходили, менялись, возвращались, оставались, снова уходили… появились обитатели дома Ханаанского. Харроу проработала почти два часа, прежде чем рухнула в лужу подсыхающей крови. На этом Гидеон утащила ее из эпицентра. Проходя мимо, она заслонила Шестому свет к явному раздражению Камиллы, которая считала любое вторжение в личное пространство Паламеда попыткой убийства. Сам же Паламед говорил с Харроу тихо и отрывисто, как с коллегой, которую знал всю жизнь.

Принцессы Третьего дома вели себя как музыканты, которые поневоле возвращаются на бис раз за разом. Чары, отступление, повтор, другой, третий. Они стояли рядом на коленях, держась за руки, и, как бы Ианта ни злобствовала насчет интеллекта сестры, Корона даже не вспотела. Это Ианта насквозь промокла от пота и крови. Один раз она подозвала к себе Набериуса и вдруг сделала такое, от чего Гидеон чуть не вывернуло (в очередной раз). Она стала его есть: оторвала зубами прядь волос, откусила кусочек ногтя, вонзила зубы в основание ладони. Он молча терпел. Потом она наклонила голову и вернулась к работе. Искры слетали с ее рук, как с только что откованного клинка, временами она сплевывала волосы. Чтобы с этим справиться, Гидеон пришлось пялиться на узкие ночнушки. Гадкий Исаак работал, но на него смотреть Гидеон не нравилось. Он плакал, плакал всем лицом, глазами, губами, носом. Дульсинея хотела было присоединиться к его заклинанию, но Протесилай отвел ее рукой столь же жесткой, сколь и мясистой. Смена некромантов продолжалась, пока не остался один Паламед. Наконец и он рухнул, будто ему ноги подрубили, и вслепую потянулся за бутылкой воды. Камилла подала ему бутылку, и он сделал несколько долгих глотков.

– Спускаемся, – произнес голос сверху лестницы.

По лестнице спустился желчный бледный рыцарь Восьмого дома, одетый в кожу, с рапирой на бедре. Потом он помог своему дядюшке, бело-серебристому и кривящемуся от отвращения. Адепт закатал алебастрово-белые рукава и задумчиво обошел тела. Лизнул палец, будто собирался перевернуть страницу.

– Я постараюсь их отыскать, – произнес он своим неожиданно глубоким и грустным голосом.

– Не теряй времени, Октакисерон, – сообщила Харроу, – они ушли.

Некромант Восьмого дома наклонил голову. Волосы, спадавшие на плечи, имели забавный пепельный цвет, который остается, когда гаснет огонь. Надо лбом он схватил их лентой, чтобы они не спадали на резкое одухотворенное лицо.

– Прошу простить, но я не принимаю советы о духах от адепта магии костей.

Лицо Харроу стало твердым.

– Прощаю.

– Прекрасно. А теперь нам больше нет нужды разговаривать. Брат Колум?

– Готов, брат Сайлас, – немедленно отозвался покрытый шрамами племянничек и подошел поближе. Теперь родственники могли друг друга коснуться.

Какое-то мгновение Гидеон казалось, что они собираются помолиться перед телами. Или что им хочется быть рядом, чтобы разделить эмоционально напряженный момент. Они стояли так близко, что могли бы слиться в объятиях, но не стали: некромант положил руку на мощное плечо Колума (ему пришлось тянуться вверх) и закрыл глаза.

Сначала ничего не происходило. Потом краски начали покидать лицо Колума из Восьмого дома, как будто он был покрашен дешевой краской. Цвета растворялись, как растворяется тень в полной темноте, и в безжалостном свете электрических фонарей это зрение было еще ужаснее и откровеннее. Он бледнел, а белый Сайлас начинал светиться. Он мерцал радужно-белым блеском, и в воздухе запахло молниями.

– Значит, это правда, – тихо сказал кто-то, а кто-то другой одновременно спросил:

– Что он делает?

Ответила Харроу – беззлобно, но и безрадостно:

– Сайлас Октакисерон высасывает души.

К этому моменту Колум из Восьмого дома посерел. Он все еще стоял, но дышал с трудом. Некромант рядом с ним светился, но больше не происходило ничего.

Мрачный юноша нахмурился еще сильнее, сцепил руки и беззвучно зашевелил губами. Гидеон почувствовала какой-то рывок, будто холодной ночью с нее стащили одеяло. Это немного напоминало ощущение, испытанное в «Отклике» (примерно тысячу лет назад). Кто-то будто ткнул в какую-то нежную точку глубоко у нее внутри. И одновременно это ни на что не походило и было чертовски больно. Как будто мигрень в зубах. Фонари астматически содрогнулись и притухли, будто у них разом сели аккумуляторы. В глазах помутилось, и, опустив взгляд, Гидеон заметила, что руки у нее посерели.

В теле Абигейл Пент вспыхнула бледно-голубая искра, и тело вдруг жутко содрогнулось. Мир стал тяжелым и почернел по краям, Гидеон закоченела до костей. Кто-то крикнул, и она узнала голос Дульсинеи.

Тело Абигейл вздрогнуло один раз. Потом другой. Сайлас открыл рот и издал гортанный звук, будто только что проглотил кусок раскаленного железа, один из фонарей взорвался, и Гидеон краем глаза заметила, что он раскинул руки. Сама она метнулась через толпу посеревших людей, увидев, как Дульсинея падает, словно в замедленной съемке, и дотянулась все-таки до осевшей девушки. Гидеон закинула руку Дульсинеи себе на плечо и вздернула тело наверх. Зубы стучали так, что она боялась прокусить себе щеку изнутри. Протесилай сделал шаг вперед и не стал даже доставать рапиру: он просто ударил Сайласа в лицо.

Дульсинея вырвалась из рук Гидеон, дрожа и плача, крикнула:

– Про!

Но было уже поздно. Некромант Восьмого дома рухнул, как мешок с картошкой, и скорчился на полу. Только теперь Протесилай вытащил рапиру, маслянисто щелкнувшую о ножны. Фонари затрещали и загорелись с новой силой. Холод отступил, будто закрыли дверь, за которой ревел ветер. Странно, но Колум из Восьмого дома вообще никак не отреагировал. Он просто стоял рядом с Протесилаем, серый и неподвижный, как бетонная плита, а Протесилай высился над распростертым на полу некромантом, держа клинок наготове. Все это походило на жутковатую скульптурную композицию.

– Дети! – донесся от люка визгливый голос. – Дети, прекратите!

Это был Учитель. Он спустился на пару ступенек, но большего, видимо, позволить себе не мог. Впервые за все время знакомства он показался Гидеон живым, старым и хрупким, его безмятежность и напускная бодрость сменились диким ужасом. Он выпучил глаза и цеплялся за верхнюю ступеньку, как за спасательный плот.

– Нельзя! – сказал он. – Он не может никого опустошить здесь или сделать их вместилищем для чего-то другого. Отнесите Абигейл и Магнуса из Пятого дома наверх, и побыстрее.

– Учитель, мы должны оставить тела там, где их нашли, если мы хотим узнать, что произошло, – заметил Паламед.

– Я не смею, – отозвался Учитель, – и я бы не посмел спуститься, чтобы унести тела. Поднимите их наверх. Используйте носилки, магию, Преподобная дочь может использовать скелетов, используйте что угодно, но отнесите их наверх и сами поднимайтесь.

Может быть, все еще чувствовали себя слишком вялыми после того, что только что произошло, может быть, дело было в том, что едва наступило утро, и все очень устали. Всеобщая тупая задумчивость казалась осязаемой. И вдруг Камилла громко сказала:

– Учитель, идет расследование. Мы в безопасности здесь, внизу.

– Ты не права. Бедные Абигейл и Магнус уже мертвы. Я не могу гарантировать безопасность тех, кто останется внизу еще хотя бы на минуту.

– Несите их сюда.

Это было проще сказать, чем сделать.

Ушел почти час на то, чтобы поднять тела и надежно их разместить – наверху нашлась морозильная комната, и Паламед неохотно разрешил оставить тела там, – а потом на то, чтобы собрать все Дома в столовой. Скелеты Харроу могли карабкаться по лестнице, даже таща за собой тела, но Колум из Восьмого дома не реагировал на просьбы, угрозы и физическое воздействие. Он стал чуть менее серым, но его тоже пришлось нести на руках – это сделали Корона и Гидеон. Увидев Колума, Учитель заорал от ужаса. Поднять его наверх оказалось сложнее всего. Теперь он сидел на краю стола, на столе перед ним курились в миске неизвестные травы, и дым застилал лицо и путался в ресницах.

Все, кто не лежал на полу столовой, не валялся в морозильнике и не нюхал травы, сидели у стола и грели руки о кружки с чаем. Это странно походило на первый день в доме Ханаанском – та же скука, та же подозрительность. Только тел стало больше.

Более-менее адекватными выглядели только представители Второго дома. Как оказалось, это они позвали Учителя к люку, а теперь сидели, прямые и великолепные в своей отглаженной, красно-белой форме. Обе щеголяли одинаковыми, туго заплетенными косами и обилием золотого шитья, и лица у обеих тоже были одинаковые, серьезные. Различить их было сложно – разве что у одной на бедре висела рапира, а у второй на воротничке торчало очень много золотых пимпочек. Учитель сидел от них поодаль. Неприкрытый страх сменился глубокой усталой грустью. Рядом с ним громко гудел маленький обогреватель, разгоняя утреннюю прохладу. Другие два жреца дома Ханаанского, кутаясь в плащи, наливали всем чай.

Некромантка Второго дома кашлянула.

– Учитель, – сказала она звучным, хорошо поставленным голосом, – я продолжаю утверждать, что наилучший способ действия – известить Когорту и привлечь военные силы.

– А я еще раз скажу, капитан Дейтерос, – грустно ответил он, – что это невозможно. Запрещено священным правилом.

– Поймите, что это не предмет переговоров. Пятый дом должен быть извещен. Они непременно потребуют расследования, и немедленно.

– Расследования убийства, – добавила Жанмари, которая не притронулась к чаю.

– Убийство… ах, убийство… мы не можем предположить, что это было оно.

Начались шепотки. Рыцарь Второго дома сказала уже злее:

– Вы полагаете, что это несчастный случай?

– Это меня очень удивило бы, лейтенант Диас. Только не Магнус и леди Абигейл. Опытный некромант, ее рыцарь, разумные взрослые люди. Я не думаю, что это было неудачное… происшествие. Я полагаю, что они убиты.

– Но…

– Убивают живые. Их обнаружили у входа в… я не могу объяснить, насколько серьезна эта угроза для любого. Я не стану больше держать это в секрете. Я говорил каждому, кто просил разрешения на вход в это место, что это равносильно смерти. И я говорил буквально. Я говорил, что это самое опасное место во всей системе Доминика, и именно это я и имел в виду. Там водятся чудовища.

– Почему же они не трогают вас? – спросил Набериус. – Вы живете здесь долгие годы.

– Долгие, долгие годы… они не трогают стражей дома Ханаанского. Пока. Но я живу в страхе перед тем днем, когда это изменится. Я верю, что Абигейл и Магнус досадили им, и это повлекло трагические последствия. Я не поддерживаю идею, что это несчастью было подстроено кем-то, находящимся в этой комнате.

Тишина расползалась по столовой. Капитан Дейтерос нарушила ее, сказав с нажимом:

– И все же это дело властей.

– Я не могу и не стану обращаться к ним, – возразил Учитель, – межпланетная коммуникация здесь запрещена. Помилосердствуйте, капитан Дейтерос, где здесь мотив? Кто захочет навредить Пятому дому? Хорошему мужчине и хорошей женщине?

Некромантка сложила домиком затянутые в перчатки руки и наклонилась вперед.

– Я не стану рассуждать о мотивах и намерениях, – сказала она, – и уж точно не хочу, чтобы это оказалось убийством. Но если вы не согласитесь со мной, я сочту, что у меня есть разумные причины прекратить это испытание. Я возьму командование на себя, если вы этого не сделаете.

Кто-то резко грохнул кружкой об стол. Это оказалась Коронабет. Сонная, с опухшими фиолетовыми глазами и растрепанными волосами, она все равно сошла бы за главную достопримечательность любого места, где оказалась бы.

– Не глупи, Юдифь, – нетерпеливо сказала она, – у тебя нет никаких полномочий.

– Если власть не способна обеспечить безопасность Дома, командование принимает Когорта…

– В боевых условиях.

– Пятые мертвы. Я отвечаю за их Дом. Я утверждаю, что нам нужно военное вмешательство, и нужно немедленно. Как высший из присутствующих офицеров Когорты я имею право принять такое решение.

– Капитан Когорты, – заметил Набериус, – стоит ниже официального лица Третьего дома.

– Я в этом сильно сомневаюсь, Терн.

– Принц Терн, будь так любезна, – вмешалась Ианта.

– Юдифь! – успокаивающе сказала Корона, пока не началась война Домов. – Это мы. Ты ходила к нам на дни рождения. Учитель прав. Кто бы стал убивать Магнуса и Абигейл? Они оба и мухи бы не обидели. Может быть, люк оставили открытым, что-то произошло, а вниз падать долго… кто там был внутри? Девятая?

С подчеркнутой холодностью Харроу ответила:

– Мы заперли люк, прежде чем спускаться внутрь.

– Точно?

Гидеон, которая лично поворачивала ключ, почему-то почувствовала благодарность к Харроу, которая даже не посмотрела в ее сторону, а просто сказала:

– Я совершенно уверена.

– У кого, кроме Девятой, были ключи от люка? – продолжила Корона. – Мы не представляли, что там подвал.

– У Шестых, – хором сказали Камилла и Паламед.

– У нас с Про, – тихо, устало сказала Дульсинея, отчего Гидеон вскинула брови.

– У Колума ключ, данный Восьмому дому, – послышался голос с пола.

Сайлас сел и теперь вытирал лицо очень белым кусочком батиста. Глаз у него покраснел и распух, и некромант осторожно его ощупывал. Корона предложила ему руку, но он отказался и взялся за стул, чтобы встать.

– У него есть ключ. И я рассказал леди Пент о существовании помещения под этим этажом, сразу после праздника.

– Зачем? – спросила Харроу.

– Она попросила. А я никогда не лгу. А еще мне не интересно, чтобы Девятый дом достиг ликторства… просто разгадав детскую загадку.

Харроу мигом захлопнулась, как складной стул, а в голосе ее появился медленно тлеющий огонь.

– Твоя ненависть к нам – это суеверие, Октакисерон.

– В самом деле? – Он аккуратно сложил платочек и сунул под кольчугу. – Кто же был внизу, когда умерли леди Пент и сэр Магнус? Кто так удачно оказался рядом, чтобы обнаружить…

– Один фингал ты сегодня уже заработал, милостью Седьмого дома. И, кажется, получишь второй, для симметрии.

– Седьмой, значит? – Некромант не казался особенно недовольным. – Ясно… это случилось так быстро, что у меня были сомнения.

Гидеон подумала, что Дульсинея снова заснула, потому что она осела на руках у Протесилая, но тут она открыла огромные глаза и попыталась поднять голову.

– Мастер Сайлас, – низким голосом сказала она, – Седьмой дом просит прощения у милосердного Восьмого. Это все ужасная неловкость… Про реагирует куда быстрее меня. Но меня же ты на дуэль не вызовешь?

– Ни в коем случае, – вежливо ответил Сайлас, – это было бы грубо. Колум сразится с рыцарем Седьмого дома.

Гидеон почувствовала, как руки сами сжимаются в кулаки. Дульсинея глубоко прерывисто вздохнула и тихо сказала:

– Пожалуйста…

– Прекратите, – велела Коронабет, – это безумие.

Смеющаяся золотая бабочка исчезла. Она стояла, уперев руки в бока, и походила на кусок ледяного янтаря. Голос ее звенел, как труба.

– Мы должны заключить договор. Мы не можем выйти из комнаты, подозревая друг друга. Мы должны работать на высшую власть. Мы знали, что это опасно, и согласились с этим, и я не верю, что кто-то из нас причинил вред Абигейл или Магнусу. Мы должны доверять друг другу, иначе разразится беда.

Капитан Второго дома тоже поднялась. Взгляд темных глаз остановился на каждом по очереди, а потом перешел на Учителя.

– Что же мы можем предполагать… логически? Что, как и сказал Учитель, внутри Первого дома существует зловредная опасная сила? Мстительные призраки или чудовища, порожденные актом некромантии?

Тут встал жуткий мелкий некромант. Глаза у него были на мокром месте, а кулаки покраснели от крови. Лицо, искаженное тупой агонией, походило на мордочку больного зверя. Когда он открыл рот, от него ожидали только нытья.

Но он сказал:

– Если там чудовище, его можно убить. Если призрак, то изгнать. Нельзя оставлять в покое то, чему хватило силы убить Абигейл и Магнуса. – Потом продолжил, начиная срываться: – Я не смогу уехать домой, пока не сдохло то, что убило Абигейл и Магнуса.

– Я с Исааком, – немедленно сказала Жанмари. – Мы можем это убить.

– Нет, – ответил Паламед.

Он снял очки, чтобы протереть их. Дыхнул на одну линзу, на другую. Когда он наконец напялил их обратно на свой крючковатый нос, все уже смотрели только на него. Камилла уселась за стол у него за спиной, похожая на серую ворону, устроившуюся на плече.

– Нет, – повторил он, – мы будем действовать научным путем. Ничего нельзя предполагать, пока мы не узнаем, как они умерли. С вашего позволения, я изучу тела. Кто желает, может ко мне присоединиться. Установив факты, мы сможем спланировать действия, но до этого выводы недопустимы. Никаких чудовищ, убийств и несчастных случаев.

– Послушайте все, – тепло сказала Корона.

– Благодарю, принцесса. Теперь мы все знаем о существовании этого подвала. Полагаю, это значит, что он открыт для исследований. Мы все должны следить за… необычной опасностью. А также согласиться с тем, что эта информация – лучший подарок, какой мы можем сделать друг другу.

– Я не имею намерения ни с кем сотрудничать, – сказала Харрохак.

– Тебя никто не заставляет, Преподобная дочь. Но испытанию ликторов никак не помешает, если ты предупредишь своих коллег о чем-то необычном. – Паламед закачался на стуле. – Exempli gratia, об орде мстительных призраков.

– Остается еще вопрос ключей, – сказал Учитель.

Все, рискуя свернуть шеи, посмотрели на него. Ждали какой-то концовки, но ее не последовало. Потом проследили за его взглядом: он уставился прямо на принцессу Ианту в тесной ночнушке. Ее светлые волосы, заплетенные в две гладкие косы, спадали на бескровные плечи, а глаза были как фиалки на диализе.

– У меня тоже есть один, – невозмутимо сказала она.

– Что?

Она не потеряла самообладания.

– Бабс, не веди себя как обманутый любовник.

– Черт, да ты ни слова не сказала!

– А ты не смотрел за своим брелоком.

– Ианта Тридентариус, – сказал ее рыцарь, – ты… ты… Корона, почему ты не рассказала?

Корона удержала его, положив стройную руку ему на плечо. Она смотрела на сестру, которая отводила взгляд.

– Потому что я сама не знала, – легко ответила она и встала, скрипнув стулом, – я не знала, Бабс. А теперь я ложусь спать. Как-то я устала.

Паламед галантно встал вслед за ней.

– Мы с Кам хотим взглянуть на тела. Если капитан Дейтерос и лейтенант Диас хотят нас сопроводить… я полагаю, вы хотите?

– Да, – отозвалась Юдифь, – я хочу их изучить.

– Кам, иди вперед, – велел Паламед, – мне нужно поговорить.

После этого все разбежались. Жрец с сединой в волосах тихо говорил с Исааком, а у того плечи тряслись так, будто он ввинчивался в стул. Третьи отбыли, явно лишившись былой близости и приняв отчаянный вид людей, направляющихся в пропасть. Дульсинея что-то тихо шептала своему рыцарю. К удивлению Гидеон, они тоже двинулись к морозильнику. А может, это было и неудивительно. Дульсинея Септимус в своей тяге к смерти могла дать фору Девятым.

Поговорить Паламед собирался с Харроу: он потянул ее за рукав и отвел в угол столовой. Харроу пошла без возражений. Гидеон осталась одна. Она смотрела, как Учитель подходит к совершенно белому Сайласу, вставшему на колени рядом со своим рыцарем. Губы некроманта шевелились в беззвучной молитве. Колум посерел и смотрел куда-то в пустоту. Сайласа это явно не смущало. Он взял в руки большую жесткую ладонь и зашептал. Гидеон уловила несколько слов:

– Я приказываю тебе вернуться.

– Ему предстоит тяжелая битва за возвращение, мастер Октакисерон, – сказал Учитель… тяжелее, чем он мог представить. Привык ли он к таким путешествиям?

– Брату Колуму приходилось сражаться в куда более опасных и холодных местах, – спокойно ответил Сайлас, – однажды он вернулся ко мне с помощью незнакомых призраков. Он ни разу еще не позволял повредить свое тело, и никогда не позволит.

На этом он вернулся к своей мантре:

– Приказываю… приказываю… приказываю…

Почему-то она запомнила эту картину: майонезной маг и его крепкий племянник, сильно старше самого мага, смотрящий пустыми глазами, и Учитель, наблюдающий за ними с видом человека, вынужденного вблизи разглядывать неприятную стоматологическую операцию. Гидеон тоже смотрела, зачарованная тем, что она не могла понять, но тут вокруг ее запястья сомкнулась рука.

Это была Жанмари Шатур, растрепанная, с мокрыми покрасневшими глазами. Задиристости в ней никакой не осталось, разве что на Гидеон она взирала с прежним ужасом.

– Девятая, – хрипло сказала она, – если ты что-то знаешь, говорили. Если ты… если ты что-то знаешь, я… они слишком много для нас значили, так что, если ты что-то знаешь…

Гидеон стало очень грустно. Она положила руку девчонке на плечо, и Жанмари отскочила. Она отрицательно покачала головой, и огромные глаза Жанмари – ресницы слиплись от вчерашней краски, радужка потемнела – заполнились слезами, которые девчонка тут же принялась яростно смаргивать. Гидеон ничего не могла поделать. Она положила руку на голову девочке – голова была влажная и кудрявая, как у грустного щенка.

– Мне очень, очень жаль…

– Я тебе верю, – хрипло сказала Жанмари, будто не замечая, что говорит с Девятой. – Магнусу ты нравишься… нравилась… Он не позволил бы ничему дурному случиться с Абигейл, – торопливо добавила она. – Она боялась высоты, она никогда бы не подошла к краю, а еще она знает магию духов. Если это были призраки, почему она…

Колум вдруг разразился таким кашлем, что Жанмари и Гидеон вздрогнули. Глаза у него закатились, он отчаянно кашлял, хватал ртом воздух, задыхался вонючим дымом, а его адепт только и сказал:

– Пятнадцать минут. Отстаешь.

Гидеон не отказалась бы услышать, что хотела сказать Жанмари, но Харроу уже хромала к ним с озабоченным видом. У нее было сосредоточенное нахмуренное лицо человека, вынужденного развязывать окончательно запутавшийся шнурок. Гидеон посмотрела вслед сгорбившейся рыцарю Четвертого дома, сжимавшей рукоять рапиры, и подстроилась под шаг Харроу.

– Ты в порядке?

– Меня тошнит от этих людей, – сообщила Харрохак, ныряя в проход в стороне от центрального атриума, – от их медлительности… до смерти бесит. Я не могу тут торчать, пока кто-нибудь из них не уловит, что им сказали.

Гидеон тоже ничего не уловила, но это вряд ли было в принципе возможно.

– К этому моменту мы их уже опередим. Нам нужно открыть дверь.

– Ну да, завтра утром, когда поспим часов хотя бы восемь, – без всякой надежды предложила Гидеон.

– Восхитительная попытка пошутить в эти непростые времена, – отозвалась Харрохак. – Пошли.

Ключ, такой дорогой ценой добытый у твари, ничем особенным не выделялся, кроме разве что цвета. Он был велик: стержень по длине не уступал среднему пальцу Гидеон, а головка в форме клевера была приятно тяжелой, но на ней не болталось никакой бирочки вроде «первый этаж». Это Харрохак не остановило. Она пролистала свой заляпанный дневник и спряталась в темном алькове изучать карты. Рыцаря она оставила на страже. С учетом того, что вокруг было ровным счетом ноль людей, это казалось глуповатым.

Хотя если подумать, может быть, и не ноль. Может быть, здесь бродило нечто жуткое, терзающее дом Ханаанский и убившее Магнуса и Абигейл за мнимую обиду… в общем, Гидеон стояла на страже уже не так легкомысленно, как сделала бы это вчера. Первый дом больше не казался ей прекрасной пустой оболочкой, изъеденной временем. Теперь он больше походил на закрытые лабиринты под Девятым домом, заблокированные на случай, если что-то внизу сойдет с ума. В детстве ей снились кошмары о том, что она оказалась не с той стороны двери Запертой гробницы. Особенно после того, что сделала Харрохак.

– Смотри, – сказала Харрохак.

Убийства, страхи и печали Харроу Нонагесимус не трогали. Ее усталые глаза горели. Большая часть краски стерлась с лица или смылась потом, и левая сторона челюсти осталась просто бледно-серой. В Харроу даже проскальзывало что-то человеческое. У нее было заостренное угловатое личико с высоким лбом и большой, порочный рот.

– Да на ключ смотри, дура, не на меня, – раздраженно сказала она.

Дура посмотрела на ключ, а Харроу показала средний палец. Харроу держала ключ вверх ногами. На конце, где заканчивались зубчики, на металле виднелись следы резца. Несколько точек, соединенных линией и двумя полукругами.

– Такой же знак на моей двери, – заметила Гидеон.

– То есть там написано Х-203?

– Ну да, именно это там и написано. Если твой родной язык – лунный. Это просто символ на моей двери.

Харроу аж затряслась. У них ушло довольно много времени на то, чтобы пройти кружным путем из атриума до коридора в фойе, ведущего к тренировочной площадке. Харроу страдала паранойей, и эта паранойя заразила Гидеон. Они выжидали, прежде чем завернуть за угол, и то и дело замирали, прислушиваясь, не идет ли кто за ними. Когда они добрались до душного маленького зала, отодвинули гобелен от стены и проскользнули внутрь, Гидеон уже умирала от голода. Но когда они оказались перед огромной черной дверью, ладони у нее взмокли от предвкушения. Звериные черепа скалились так же мрачно и недружелюбно, как в прошлый раз, жирные извивающиеся фигуры на колоннах остались такими же гадкими и холодными. Харроу почти благоговейно уперлась ладонями в черный камень двери и прижалась к нему ухом, будто могла услышать, что происходит внутри. Погладив пальцем глубокую замочную скважину, она натянула капюшон на голову.

– Открывай.

– А как же уступить тебе все почести?

– Это твой брелок, – неожиданно сказала Харроу, – будем все делать по книге. Если Учитель прав, здесь водится что-то, что обожает этикет, а этикет ни черта не стоит. Брелок твой, это я признаю. А ты должна признать меня. – Она протянула Гидеон ключ: – Вставляй.

– Это ты сказала. – Гидеон взяла брелок из затянутой в перчатку руки.

Сама она не стала надвигать капюшон, но зато надела очки. Она уже привыкла и нуждалась в них только в самые ясные дни, но зато очки ее успокаивали. Она побарабанила пальцами по скошенному косяку из черного камня и вставила красный ключ в замок.

Он подошел. Замок щелкнул так легко, как будто последние десять тысяч лет его кто-то смазывал. Без малейшего скрипа или стона петель дверь открылась при первом толчке. Гидеон взяла рапиру в одну руку, нацепила кастет на другую и двинулась во тьму.

Там было темно. Она не осмелилась двинуться дальше в тихую черноту. Но тут стало еще тише: некромантка проскользнула за ней и закрыла дверь за собой. Они стояли, чувствуя запах времени: пыли и химикатов. Запах темноты тоже почти ощущался. Харроу прошептала:

– Свет, Нав.

– Чего?

– Ты взяла фонарь.

– Мне было неизвестно, что я должна предоставлять и такие услуги.

Последовала тихая ругань. Гидеон почувствовала, что Харроу повернулась обратно к двери, измерила ее ширину руками, слепо потыкалась по сторонам в поисках лампы. Что-то нашла, и послышался громкий щелчок. Наверху заморгали, приходя в себя, электрические лампы, и темная одинокая комната вдруг предстала перед глазами.

Гидеон не знала, чего именно она ожидала. Она стояла, как будто приросла к полу, и Харроу тоже. Довольно долго они просто смотрели.

Это был кабинет. Однажды кто-то просто встал и вышел из него и никогда больше не возвращался туда, где работал много лет. Просторная квадратная комната без окон оказалась очень хорошо освещена. Длинный ряд ламп заливал светом самые важные точки. Один край комнаты занимала лаборатория: грязные, покрытые исцарапанным ламинатом столы и бесконечные полки заметок в кожаных тетрадях или папках с кольцами. Большая металлическая раковина и щетка выглядели очень странно на стене, выложенной костями. В горшке до сих пор лежали брусочки мела для диаграмм, а консервированная кровь во фляжках совсем не потускнела. На одном столе громоздились пухлые стопки бумаги, изрисованной графиками и моделями. На одной виднелся грубый набросок знакомой химеры: многорукой, с толстыми ребрами и крепким черепом. Лежали тут драгоценные инструменты. Лежали эпоксидные лопаточки, оплавившиеся в ходе каких-то экспериментов. На одной стене виднелась увеличенная картина – то ли литография, то ли полимерная фотография, – изображавшая группу людей, собравшихся вокруг стола. Лица их кто-то изрисовал толстым черным маркером.

Харроу уже вплыла в лабораторию не дыша. Гидеон подумала, что дышать ей все-таки стоит, а то упадет на пол. Комната делилась на три основные части: лаборатория, а за ней большой отсек, откуда убрали всю мебель, чтобы освободить каменный пол. У стены стояла стойка для оружия, в которой еще торчали две рапиры, сверкающие, будто их отполировали всего час назад. Тренировочная площадка. Стену подпирало жутковатое собрание металлических хреновин. Гидеон далеко не сразу поняла, что смотрит на нечто по-настоящему древнее. Это был карабин со свободным затвором. Раньше она такие только на картинках видела.

Третья часть комнаты представляла собой приподнятую платформу, на которую вела полированная деревянная лестница. Дерево здесь не разрушилось, в отличие от всего дома Ханаанского. Должно быть, темная запертая комната каким-то образом сохранила его. Или здесь по-другому шло время. Когда включился свет, волоски на шее у Гидеон встали дыбом, и они не опускались, как будто ее вторжение могло заставить время мгновенно взять свое. Она обнаружила, что залезла по лестнице и смотрит на такое банальное и домашнее зрелище: книжный шкаф, низкий стол, пухлое кресло и две кровати. На столе остались давно брошенный чайник и две чашки. Кровати стояли совсем близко друг к другу: лежа на одной, можно было протянуть руку и тронуть лежащего на другой, если руки у тебя длинные. Разделяла кровати только тумбочка. Почти как спальня Харроу с гротескной колыбелью, приткнувшейся у огромной кровати под балдахином. Двое людей здесь оказались бы так близко, что один проснулся бы от храпа другого. На тумбочке тоже стояла лампа и лежал какой-то мусор, который уже никто никогда не уберет. Очень старые часы. Пустой стакан. Тоненький серебряный браслет без застежки. В грязном мелком стакане лежала какая-то серая дрянь вроде пепла. Возможно, это были кремированные останки. Когда Гидеон их коснулась, в пальцы въелся сильный запах.

Постели были застелены, подушки, лежавшие на резных деревянных кроватях, взбиты. Кто-то оставил под одной из них пару невероятно ветхих тапочек. Рядом валялся смятый кусок бумаги, который Гидеон и подобрала.

Харроу торжествующе завопила. Гидеон отвернулась от кроватей, сунула листок в карман и двинулась наверх, посмотреть, что там нашла некромантка. Она стояла у стола, глядя на две огромные каменные скрижали, приплавившиеся друг к другу. Камень пронизывали бледно-зеленые волокна, слабо светившиеся от прикосновения Харроу. Буквы были мелкие, корявые, а схемы совершенно непонятные. Харроу уже вытаскивала свой дневник.

– Это теорема из зала испытания, – крикнула она, – полная методология переброски… использования живой души. Весь эксперимент целиком!

– Это такая интересная некромантская штука?

– Именно. Интересная некромантская штука. Надо ее скопировать, потому что поднять камень я не могу. Тот, кто это сделал, был гением.

Гидеон предоставила Харроу камням и открыла верхний ящик тумбочки. Там до отвращения обыденно расположились три карандаша, кости пальца, грубый точильный камень – кости и камень только укрепили ее подозрения в отношении обитателей комнаты – и старая потертая печать. Гидеон взглянула на печать: на ней красовалась красно-белая эмблема Второго дома.

Она осторожно села на одну из кроватей, и пружинный матрас под ней заскрипел. Вытащив из кармана смятый листок, она принялась его разворачивать. Это оказался обрывок записки, когда-то давно разорванной на части. Ей достался только один уголок.

– Я готова, – сказала Харроу снизу, – скажи мне что-нибудь.

Гидеон сунула листок обратно в карман и быстро заглянула в остальные ящики. Одинокий носок. Скальпель. Кусок клеенки. Жестяная банка – пустая, но слабо пахнущая мятой. Такое можно найти в любой прикроватной тумбочке. Хотя не совсем в любой. В тумбочке, принадлежавшей определенным людям.

Она спустилась по лестнице и подняла черные очки на лоб.

– Тут жили рыцарь и некромант.

– Я пришла к тому же мнению, – согласилась Харроу, перебирая бумаги. Поднесла одну из схем к камню, сравнивая.

– Вот. Подойди и посмотри.

Почерк у Харроу был не сильно лучше, чем каракули на камне. В самом конце длинного списка дико скучных заметок красовалась отдельная строчка:

– Насколько я себе представляю подсказки, это она и есть, – заметила некромантка.

– Да. К тому же там наверху стоят две кровати и валяется куча мечей, – согласилась Гидеон. – Они жили друг у друга на голове. Изучали странные теоремы ликторов. В одном ящике валяется очень старый знак Второго дома.

Обе какое-то время побродили ко комнате. Харроу перелистывала журналы и щурилась, глядя на страницы. Гидеон взяла какую-то книгу и уставилась на выцветшую надпись на форзаце, оставленную вечность назад и застывшую во времени:

Они копались в следах жизни двух незнакомцев. Из какой-то банки Гидеон выудила две древние зубные щетки, электронные, с вращающейся головкой и кнопкой пуска.

– Они не просто старые. Они охренеть какие старые.

– Да, – согласилась Харроу. – Секстус мог бы сказать, сколько им лет, но я не хочу его спрашивать. Эту комнату каким-то образом законсервировали. Она не умерла своей смертью. Может быть, мы первые, кто вошел в нее после ухода ее обитателей.

Если подумать, это была не спальня. Скорее просто место переночевать, пока занят чем-то другим. Лаборатория занимала больше места, чем жилое пространство.

Гидеон уставилась на фотолитографию, опершись локтями о столешницу. Она изучала лишенные голов тела, втиснутые в кресла. Радуга гербов и ряс, руки в низком разрешении на коленях в низком разрешении. Руки без лиц выглядели торжественно и тревожно.

– Я знаю только, – вдруг сказала Харроу, – что они создали теорему и провели эксперимент там, внизу. Хотела бы я знать больше. Очень хотела. Но никак. Я собираюсь изучить это заклинание, выучить его и оказаться чуть ближе к знанию. Нельзя, чтобы с нами стало то же, что с Пент и Куинном.

Неожиданно это очень сильно ранило Гидеон.

– Он правда умер, – вслух сказала она.

– Да. И я бы сильнее расстроилась, если бы внезапно что-то изменилось. Он чужой, Нав. Почему тебя это трогает?

– Он был ко мне добр, – вдруг ответила она. Она очень устала. Она попыталась растянуться, наклонилась, касаясь пальцев ног, чтобы кровь хлынула в голову. – Да, он был чужой. Он не должен был со мной возиться, искать на меня время или запоминать мое имя, но все это делал. Ты ведешь себя куда более отстраненно, чем Магнус Куинн, а тебя я всю жизнь знаю. И вообще, не хочу об этом говорить.

Гидеон вдруг увидела руку Харроу, выглядевшую очень голой без перчатки и заляпанную чернилами по кончики пальцев. Харроу потянула ее за плечо, и Гидеон пришлось развернуться. Некромантка разглядывала ее со странной злобой. Уголки губ нерешительно опущены вниз, лоб собран складками, будто она собирается сморщить все лицо. С бровей до сих пор спадали крошки засохшей крови.

– Я не собираюсь больше, – медленно проговорила она, – быть тебе чужой.

– Ух ты, – сказала Гидеон, и внезапный холодный пот пополз по шее. – Ты однажды велела мне закопаться в ледяную могилу. Прекрати, а, это становится странным.

– Смерть Куинна доказала, что это не игра, – Харроу облизнула пересохшие губы. – Испытания призваны отделить зерна от плевел, и они по-настоящему опасны. Мы все сыновья и дочери Девятого дома, Нав.

– Я ничей не сын и не дочь, – твердо ответила Гидеон, чувствуя прилив паники.

– Мне нужно, чтобы ты мне доверяла.

– Мне нужно, чтобы тебе можно было доверять.

В густых сумерках она как будто увидела, как затянутая в черное девушка бьется с какой-то сеткой, накрывшей их обеих, сеткой, обвисшей, как сломанная нога, много раз порванной, жуткой, неуклюжей. Гидеон поняла, что это за путы: веревка, привязывающая ее к Харроу и к дверям Девятого дома. Они в панике смотрели друг на друга.

– Как я могу заслужить твое доверие? – наконец сказала Харроу.

– Разреши нам обеим проспать восемь чертовых часов и больше об этом не заговаривай, – ответила Гидеон, и некромантка на мгновение расслабилась. Глаза у нее были такие беспросветно черные, что не видно было зрачка. Рот сжался в неуверенную тонкую ниточку. Гидеон вспомнила, как, когда Харроу было девять лет, она вошла в самый неудачный момент. Она помнила, как опустились уголки рта девятилетней Харроу. Когда она не натягивала постную церковную маску Преподобной дочери, лицо ее делалось довольно интересным: жалобным, отчаянным и очень молодым. Она не так уж сильно отличалась от Жанмари.

– Восемь с половиной, – решила Харроу. – Начнем с самого утра.

– Договорились.

– Договорились.

Несколько часов спустя Гидеон заворочалась в постели, поняв вдруг, что Харроу вовсе не обещала больше такого не говорить. Слишком много такой дряни, и они того и гляди друзьями станут.

Когда они пошли к себе, коридоры оказались такими же пустыми, как и раньше. Даже, пожалуй, более пустыми, потому что после безвременной кончины Пятых дом Ханаанский как будто лишился последних крох жизни. Только один раз, заслышав тихие шаги, девушки вжались в нишу. В сером предутреннем свете мимо прокрались дети из Четвертого дома, которым зачем-то понадобился этот пустой полуразрушенный коридор. Первой шла Жанмари с обнаженным клинком, а некромант тащился сзади, опустив голову. Низко надвинутый синий капюшон делал его похожим на кающегося грешника. Через секунду они исчезли, и Гидеон поймала себя на жалости к ним.

Гидеон устроилась в своем гнезде из одеял, глядя на желтый неприветливый свет, пробивавшийся сквозь занавески. Она слишком устала, чтобы раздеваться. Она слишком устала, чтобы даже спать. Она долго ворочалась, стараясь найти удобное положение, а потом вспомнила о скомканной записке в кармане. Кое-как разгладила листок и уставилась на него невидящими глазами, чувствуя под щекой липкость подушки – на ней остались пятна крема, которым она снимала краску.

Девять не слишком приятных часов спустя Гидеон и Харроу спускались по длинной холодной служебной лестнице. Воздух казался густым от пролитой вчера крови. Гидеон, разбуженная всего тридцать пять минут назад (Харроу, как всегда, наврала), спускалась вниз со странным ощущением, что она все еще спит и видит сон, сон, который она уже видела когда-то очень давно и вдруг вспомнила. Она механически заглотила кружку прохладного чая и миску остывшей каши, которые с утра принесла Харроу, – идея Харроу, подающей ей завтрак, была настолько чуждой, что не уместилась в голове. Теперь еда комом лежала в желудке. Мятая записка болталась в глубине кармана. Все было темным, странным и неправильным, включая еще непросохшую краску, которую адептка намазала ей на лицо. Гидеон даже не стала возражать против ее действий, просто продолжала совать в рот кашу. Харроу не была бы Харроу, если бы деревянная покорность Гидеон хоть раз бы ее смутила.

– Какого хрена нам там делать? – без выражения спросила Гидеон, когда Харроу снова привела ее к люку. Собственный голос показался ей странным. – Там новые костяные твари?

– Сомневаюсь, – коротко ответила Харроу, не оглядываясь, – это было испытание. Зачем делать еще одно такое же в следующий раз?

– Следующий?

– Ради всего святого, послушай меня. Ключ от люка – первый шаг. Разминочное испытание, если хочешь.

– Какое же это испытание, если ты просто попросила о нем Учителя? – возразила Гидеон.

– Ну да, но, как мы узнали, некоторые из наших так называемых соперников не справились даже с этим жалким препятствием. Ключ дает доступ к комплексу, состоящему из нескольких залов. Каждый из них создан для какого-то эксперимента в области некромантии. Любой, кто способен довести эксперимент до нужного конца – как сделали мы, уничтожив тварь, – получает награду.

– Ключ.

– Вероятно.

– А ключ, ну, ведет в комнату, где можно намозолить себе глаза над древними некромантическими книжками.

Харроу не обернулась, но Гидеон почувствовала, как она закатила глаза.

– Исследование Второго дома содержит полное и точное объяснение теоремы, которая использовалась для оживления твари. Изучив теорему, любой некромант-недоучка сможет ее воспроизвести. Я обрела знания, необходимые для управления еще одной живой душой. Но гораздо интереснее то, что я узнала из теоремы о твари.

– Ты научилась делать огромных костяных гадов. – Гидеон решила не думать об управлении живыми душами.

На этом Харроу остановилась – в самом начале лестницы – и наконец оглянулась.

– Нав. Я и так умела делать костяных гадов. Но теперь я знаю, как заставить их регенерировать.

Исход, не нужный вообще никому.

Они наконец спустились и увидели угловатые контуры на полу. Кто-то сохранил информацию о смерти Абигейл и Магнуса, тщательно разложив по полу ленту. Выглядело это все очень странно, потому что кровь никто не убрал. Предательские пятна застыли на полу.

– Секстус, – заявила Харроу, легко опускаясь на пол. – Шестые слишком много внимания придают телам.

Гидеон не ответила. Харроу продолжила:

– Изучение места смерти не принесет пользы, куда важнее понять мотивы живых. По сравнению с этим вопрос, кто именно убил Пент и Куинна, почти не имеет значения.

– «Кто», – произнесли из темноты, – или «что». Я голосую за что.

Дульсинея Септимус вышла вперед. В зеленоватом свете сульфидных ламп она казалась совсем прозрачной. Она тяжело наваливались на костыли. Густые волосы, поднятые наверх, открывали шею, которая, казалось, могла сломаться от сильного ветра. За ней маячил Протесилай, в темноте похожий на манекен с кубиками на животе.

Харрохак едва заметно напряглась.

– Призраки и чудовища, – радостно продолжила госпожа Седьмого дома, – останки усопших… потревоженные мертвые. Возможно, кто-то остался здесь и злится… или кто-то обитает здесь вечно. Эта идея меня успокаивает… через тысячи лет после смерти ты начинаешь жить по-настоящему. Эхо громче твоего голоса.

– Духи приходят, если их пригласить, – отозвалась Харроу, – они не могут питать себя сами.

– А если могут? – воскликнула Дульсинея. – Это куда интереснее обычного убийства.

Никто из Девятых не ответил. Дульсинея двинулась вперед, цепляясь за свои металлические палки. Гидеон заметила, какие у нее мягкие темные ресницы, заметила, что она выглядит очень усталой, что вены на висках выступают, что руки дрожат при каждом шаге. Дульсинея завернулась в какую-то бледно-голубую ткань, вышитую цветами, но все равно тряслась от холода.

– Приветствую, Девятые! Вам хватило мужества спуститься сюда после слов Учителя.

– Вообще-то, о тебе можно сказать то же самое, – заметила Харроу.

– Ну, очевидно, что я должна была умереть первой, – раздраженно хихикнула Дульсинея, – и если с этим смириться, становится уже не страшно. Вышибить меня… так предсказуемо. Привет, Гидеон! Рада снова тебя видеть. То есть мы вчера виделись, но ты понимаешь, о чем я. Веду себя как дура. Твой обет все еще действует?

Не успело это направление разговора как-то развиться, как затянутая в черной некромантка Девятого дома заявила самым похоронным и строгим тоном:

– У нас здесь дела, госпожа Септимус. Прошу нас простить.

– Именно об этом я и хотела поговорить, – серьезно заметила другая некромантка. – Я считаю, что нам нужно объединиться.

Гидеон не смогла сдержать смешок. Наверное, существовали менее вероятные союзники для Харроу. Сайлас Октакисерон, или Учитель, или мертвое тело Магнуса Куинна. Вообще-то, Учитель представлялся куда более вероятным кандидатом. Но Дульсинея обратила мечтательные фиалковые глаза на Харроу и сказала:

– Я уже закончила работу над одной из теорем. Кажется, скоро справлюсь со второй. Если мы станем работать вместе, то получим ключ в два раза быстрее, затратив всего несколько часов.

– Совместная работа здесь не предусмотрена.

– И почему все так считают? – улыбнулась Дульсинея.

Девушки мерили друг друга взглядами. Дульсинея, обвисшая на своих подпорках, выглядела как хрупкая кукла. Харроу, завернутая в целые мили черной ткани, – как призрак. Когда она стащила капюшон, старшая некромантка не дрогнула, хотя зрелище было душераздирающее: коротко остриженная голова, полная раскраска на лице, костяные бусины в каждом ухе.

– И что с этого получит Девятый дом? – холодно спросила Харроу.

– Все мои теоретические знания, демонстрацию и право первым использовать ключ, – охотно пояснила Дульсинея.

– Весьма щедро. А что достанется Седьмому?

– Ключ, когда ты закончишь. Видишь ли, я полагаю, что физически не справлюсь с этим.

– Тогда это глупость, а не щедрость. Ты только что сказала, что не сумеешь этого сделать. Ничто не помешает моему Дому сделать все без тебя.

– Я довольно долго разрабатывала теоретические параметры, – сказала Дульсинея, – так что удачи, конечно. Хоть я и умираю, с мозгами у меня все в порядке.

Харроу натянула капюшон обратно, снова став призраком – или струйкой дыма. Она прошла мимо хрупкой некромантки Седьмого дома, проводившей ее тоскливым жадным взглядом, который приберегала для мрачных монахинь Девятого дома, для черных ряс, шелестящих по металлическому полу, для зеленого света, отражающегося от темной ткани.

Харрохак обернулась и вежливо спросила:

– Ну что? Госпожа Септимус, мы намерены работать или нет?

– Спасибо! – откликнулась Дульсинея.

Гидеон застыла. Такое количество шока за двадцать четыре часа парализовало ее мыслительный процесс. Пока Дульсинея брела по коридору, немелодично лязгая костылями о решетку, а Протесилай шел в полушаге от нее, будто бы мечтая просто взять ее на руки и понести, Гидеон догнала свою некромантку. И тут же обнаружила, что та матерится шепотом. Пробормотав десяток бранных слов, она выдавила:

– Слава богу, мы наткнулись сначала на нее.

– Я не думала, что ты можешь кому-то помогать, – отметила Гидеон с невольным восхищением.

– Ты тупая? – прошипела Харроу. – Если бы не согласились мы, согласился бы этот хренов Секстус, ну и получил бы ключ.

– О, прошу прощения, – ответила Гидеон, – мне на мгновение показалось, что ты не сука.

Вслед за нелепой парочкой из Седьмого дома они дошли до пыльного зала с грязными панелями и унылыми досками под большими белыми лампами. Дульсинея неожиданно свернула в проход, обозначенный как «лаборатория семь-десять», такой же, как проход в лабораторию один-три. На этот раз скрип и стоны древнего здания показались очень громкими. Их шаги только усиливали шум. В середине прохода, сразу после первой двери, решетка провалилась вниз. Она сломалась посередине и рухнула на шипящие и свистящие трубы. Протесилай поднял свою адептку и перенес ее через яму, как пушинку. Гидеон перепрыгнула дыру и обернулась. Харроу замерла на краю. Гидеон не понимала почему – она могла бы построить мост из костей за пару секунд. Но все же Гидеон схватилась за поручень, наклонилась вперед и протянула руку. Она так и не поняла, почему Харроу за нее схватилась. Перебравшись через провал, Харроу несколько секунд отряхивалась и невнятно бормотала что-то. Потом рванулась вперед, чтобы перехватить Протесилая. Из всех присутствующих ей захотелось поговорить именно с ним. Дульсинея, которая не сразу снова оперлась на костыли, подхватила Гидеон под руку. Кивнула на широкую спину своего рыцаря.

– Колум из Восьмого дома завтра будет с ним драться, – тихонько шепнула она Гидеон. – Я бы хотела, чтобы мастер Сайлас сам сразился со мной. Мне сложно сделать больно… это было бы интересное ощущение. Да, пожалуй, интересное.

Когда Гидеон сильнее сжала ее слабую лапку, Дульсинея вздохнула (звук был такой, будто воздух прошел сквозь мокрую губку). Гидеон заметила, что у нее очень, очень мягкие волосы.

– Знаю. Я дура, раз такое допустила. Но Восьмые такие ранимые… по-своему. А Про вел себя отвратительно. Они не могли спустить оскорбления. Я просто позволила низменным инстинктам взять над собой верх… и крикнула.

Кудрявая некромантка закашлялась, будто одного воспоминания о крике хватило, чтобы снова вызвать спазмы. Гидеон инстинктивно обхватила ее за плечи, поддерживая – костыли с этим не справлялись. И тут же обнаружила, что смотрит туда, где воротник рубашки касается выступающих ключиц. На тонкой цепочке висело что-то не очень изящное, спрятанное под рубашку. Гидеон увидела подвеску мимолетно, но тут же поняла, что это. На цепочке висел брелок с двумя ключами: пилообразным от люка и толстым серым и незатейливым, какими обычно закрывают шкафы. Она с трудом заставила себя отвести взгляд. Но они уже добрались до конца коридора, который заканчивался одинокой дверью с надписью «Лаборатория восемь». Стряхнув руку Гидеон, Дульсинея открыла дверь: за ней оказался маленький вестибюль, такой же заброшенный, как лаборатория два. В стенах торчали крюки и везде валялись старые мятые коробки из тонкого металла, пожеванные и пустые. В таких носят папки. Кто-то потратил время и силы на то, чтобы украсить стену над дверью красивой постепенно расширяющейся спиралью из человеческих зубов. В центре маленькие лопаточки резцов перемежались изогнутыми клыками, а вокруг лежали длинные моляры. Опрятная табличка на двери гласила: «#14–8. Уклонение. Процедурная комната».

Ниже кто-то вывел бледными чернилами и замысловатым почерком: «Отрыв!»

– Мы на месте, – сказала Дульсинея. – Прежде чем мы войдем, дай мне немного своей крови. Я наложила столько охранных чар, что ты вряд ли сможешь пройти через дверь, не убив меня.

От крошечной демонстрации паранойи плечи Харроу немного расслабились. Гидеон посмотрела на нее, и Харрохак кивнула. В темном пыльном вестибюле обе открыли руки. Некромантка из Седьмого дома наклонила голову, так что красивые темные кудри запрыгали над плечами, и взяла кровь из больших и безымянных пальцев.

Потом она поместила эту кровь себе на ладонь и сплюнула туда же – Гидеон заметила, что слюна была розоватая. Прижала тонкую руку к двери.

– Это не просто охранное заклинание, – объяснила она, – точнее, не только физическое. Оно сразу меня уведомит, если что-то материальное попытается пройти через… если пройдет, точнее. Я не хочу их останавливать, – добавила она, когда Харрохак начала перебирать костяные фрагменты в кармане, – я хочу понять, что пытается туда пробраться… как оно выглядит. Пойдем.

Лаборатория восемь совсем не походила на аккуратную лабораторию два с ее двумя отделениями и пустыми полками. Она оказалась огромной. Решетка из толстых черных прутьев отгораживала первую часть зала от второй, которая, насколько было видно в дырки решетки, представляла собой длинное пространство с клаустрофобно-низким потолком. Как будто в трубу заглядываешь. За дверью виднелась металлическая платформа на опорах и короткий лестничный пролет, перегороженный решеткой. Некромантка из Седьмого дома подошла к стене и щелкнула выключателем. Раздался тихий стон, и решетка потихоньку втянулась в потолок.

Без решетки зал показался ужасно пустым и серым. Только вещи нарушали монотонность серого металла и белого света: в дальнем конце виднелся металлический постамент, увенчанный ящичком из прозрачного стекла или плексигласа, а у подножия лестницы, примерно в метре от основания, от стены до стены тянулась черно-желтая полосатая линия. Между полосой и постаментом была добрая сотня метров: путь неблизкий. Все казалось очень простым, а значит, по опыту Гидеон, должно было оказаться жутко стремным.

И все же ее адептка уже спешила вниз по лестнице. Перед черно-желтой линией она остановилась, будто перед огненной стеной. Дульсинея спустилась тоже, тяжело опираясь на костыли. Последним пришел Протесилай.

– Если ты протянешь туда руку, то все сама увидишь.

Харроу еле сдержала крик боли. Она сунула руку в перчатке за линию, а теперь осторожно снимала перчатку, чтобы оценить ущерб. Гидеон уже попадалась на такое с Паламедом Секстусом, но зрелище было гадостное. Пальцы Харроу сморщились, ногти потрескались, и вся жидкость из кожи будто испарилась, так что рука сморщилась, как старая бумага. Некромантка помахала рукой в воздухе, как обычно делают при ожогах. Морщины медленно разгладились, а ногти срослись обратно.

– Не так уж и невозможно, – заявила Харроу, восстановив самообладание.

– Звучит обнадеживающе. И что ты будешь использовать?

– Телесную защиту, связь с кожей, точный фокус.

– Ну попробуй.

Харрохак медленно размяла пальцы. Гидеон смотрела, как она щурит глаза, которые превращаются в обсидиановые щели, опушенные густыми черными ресницами, а потом снова протягивает руку. Посыпались голубые искры, и Харроу отдернула руку, злая и удивленная. Пальцы ссохлись в жалкие искореженные веточки, ноготь с мизинца отпал. Края рукава истрепались и истончились, будто их погрызла моль. Гидеон сунулась вперед, ощущая смутное желание что-то сделать, но Харроу оттолкнула ее здоровой рукой, глядя на раненую, которая медленно восстанавливалась. Дульсинея с интересом смотрела. Протесилай стоял у лестницы.

Харроу сняла браслет с раненой руки, и ленты пористой костяной материи окутали ее кисть, а потом стали плотными костяными пластинами. Она протянула вперед руку в перчатке.

– Это не сработает, – мило улыбнулась Дульсинея.

Перчатка разлетелась костяной крошкой. Те крошки, которые попали за линию, распались пылью. Пластины опали с руки, рассыпаясь, не успевая долететь до пола. Харроу отдернула руку и в третий раз уставилась на искалеченную кисть. Потом тяжело осела на ступеньку – по виску сбегала капля пота. Рука медленно восстанавливалась.

– Какого хрена? – поинтересовалась Гидеон.

– Это два наложенных друг на друга заклинания, – пояснила Дульсинея, – нельзя сотворить два заклинания с общими границами. Это невозможно.

– Но это существует. Они не сплетены и не склеены, они действительно имеют общую границу. Очень тонкая работа. Те, кто это сделал, были гениями.

– Одна половина – это старение… А вторая – энтропийное поле, – сказала Дульсинея.

Гидеон проследила за взглядом Харроу: вдоль длинного, тускло блестящего поля неровного металла и до постамента, сияющего, как маяк. Харроу прикусила щеку изнутри – признак напряженных раздумий – и постоянно сгибала и разгибала пальцы, будто беспокоясь за их целостность. Она достала из кармана древнюю костяшку цвета слоновой кости и передала ее Гидеон.

– Кидай, – велела она.

Гидеон повиновалась. Бросок вышел хороший. Костяшка ударилась о поле довольно высоко и пролетела примерно полметра, прежде чем распасться дождем серых крошек. Харроу уставилась на осколки: они проросли новыми шипами и тут же обреченно съежились. Еще один взрыв – Харроу сжала руку в кулак. И потом ничего. Не осталось ни единой косточки.

Дульсинея восхитилась:

– Ужасно быстро.

– Ну тогда, – сказала некромантка Девятого дома, – это невозможно, а я редко произношу такие слова. Это самая эффективная смертельная ловушка, которую я видела в жизни. Старение поражает все, пересекающее линию, а энтропийное поле – бог знает, как оно держится, – распыляет любую магическую попытку сдержать скорость распада. Но почему не разрушилась вся комната? Стены должны были рассыпаться пылью.

– Поле и поле разделяют несколько микрометров. Может быть, Девятая сможет создать совсем крошечный конструкт, который туда пролезет, – любезно сообщила Седьмая.

Харроу проговорила самым ледяным своим тоном:

– Девятый дом не практикует искусство поднятия крошечных конструктов.

– Пока ты не спросила – это не головоломка. Нельзя пройти через пол, он сделан из стального листа, и потолок тоже стальной. Второго входа нет. Паламед Секстус произвел подсчет: ты можешь идти вперед примерно три секунды, а затем умрешь.

Харроу быстро все уловила.

– Секстус это видел?

– Я сначала предложила ему, – пояснила Дульсинея, – но, увидев метод, он сказал, что не станет этого делать. Мне кажется, это очаровательно. Мне хотелось бы узнать его поближе.

Это заставило Харрохак Нонагесимус сосредоточиться как следует. Дульсинея с отсутствующим видом бросила свои костыли Протесилаю, который поймал их, вроде бы совершенно не задумываясь. Гидеон вынуждена была признать, что это круто. Потом Дульсинея села на лестницу рядом с Харроу и сказала:

– Есть только один способ это сделать… и он не станет. Прости, что я не призналась раньше… но ты – мой второй кандидат. Если черные весталки не могут пересечь эту линию, значит, никто не сможет. И я не смогу, потому что физически не сумею пройти весь путь без помощи. Если я упаду или споткнусь где-нибудь посередине, это будет означать мою вполне своевременную смерть.

– И что же это такое, – сказала Харроу голосом, обещавшим беду, – на что не пошел даже Паламед Секстус?

– Он не станет высасывать душу, – ответила Дульсинея.

Лицо Харроу замкнулось.

– И я не стану.

– Я не имею в виду полноценное высасывание души… не совсем. Когда мастер Октакисерон высасывает своего рыцаря, он отправляет душу куда-то вдаль и использует место, освободившееся от нее. Сила, которая врывается в это пространство, все пребывает – и так пока хотя бы один из них остается жив. Тебе не придется никого никуда посылать. Но энтропийное поле истощит твои собственные ресурсы танергии, стоит тебе пересечь линию, так что тебе нужен доступ к источнику силы на этой стороне, где поле его не коснется. Ты понимаешь о чем?

– Не пытайся быть снисходительной, госпожа Септимус. Разумеется, я понимаю. Вот только понимание проблемы не имеет никакого отношения к поиску решения. Ты должна была попросить Октакисерона и его человеческую жилу.

– Пожалуй, я бы так и сделала, – честно ответила Дульсинея, – если бы Про не подбил ему глаз.

– То есть на самом деле, – кисло заметила Харроу, – мы были твоим третьим вариантом.

– Ну, Абигейл Пент была талантливой магичкой, – начала Дульсинея и смешалась, увидев лицо Харроу. – Извини! Я дразнюсь! Конечно, я не стала бы призывать Восьмой дом, Преподобная дочь. Они слишком холодные, белые и негибкие. Они бы сделали это с легкостью… наверное, в том и причина. А теперь Абигейл Пент мертва. Что мне остается делать. Если ты попросишь Секстуса за меня, согласится ли он? Кажется, ты знаешь его лучше.

Харроу поднялась с лестницы. Она, кажется, не заметила, что Дульсинея подперла лилейное личико рукой и с жадностью следит за каждым ее движением, и выражения деланой невинности тоже не заметила. Гидеон испытывала сложные чувства, оказавшись не в центре внимания Седьмой. Взмахнув чернильными юбками, Харрохак повернулась обратно к лестнице и посмотрела скорее сквозь Дульсинею, чем на нее.

– Предположим, что я согласна с твоей теорией. Чтобы сохранить достаточно танергии для оберегов внутри поля, нужно установить источник за его пределами. Разумнее всего использовать в качестве источника тебя.

– Но танергию нельзя таким образом перемещать с места на место, – кротко ответила Седьмая, – нужны жизнь и смерть… или смерть и подобие жизни, как делают Вторые. Ты заберешь мою танергию, – она подняла слабую руку, а потом опустила ее медленно, будто падал бумажный самолетик, – я проведу тебя метров на десять, не больше.

– Мы прервемся, – заявила Харрохак.

Она схватила Гидеон за руку и чуть ли не силой оттащила наверх по лестнице, через вестибюль обратно в коридор. Стук двери отдался громким эхом. Гидеон обнаружила, что в упор смотрит на напряженную Харрохак Нонагесимус, откинувшую капюшон. На белом лице горели черные глаза.

– Отрыв, – горько сказала она, – конечно же. Нав, я снова собираюсь злоупотребить твоим доверием.

– Почему ты так завелась? – спросила Гидеон. – Я же знаю, что не из-за Дульсинеи.

– Давай я все объясню. Мне нет дела до горестей Септимус. Седьмой дом – не друзья нам. Ты ведешь себя с Дульсинеей как последняя идиотка. А мне не нравится ее рыцарь…

– Сильный удар по Протесилаю из ниоткуда, – вставила Гидеон.

– …но я закончу задачу, с которой не справился Секстус. Не ради высоких мест. Просто он должен научиться смотреть таким вещам в лицо. Ты знаешь, что мне нужно сделать?

– Ага. Ты высосешь мою жизненную энергию, чтобы добраться до ящика на той стороне.

– Очень грубо, но в целом верно. Как ты пришла к этому выводу?

– Потому что Паламед бы этого делать не стал. А он просто чудовищный ублюдок по отношению к Камилле. Ну ок.

– Что «ок»?

– Я имею в виду, что сделаю это, – сказала Гидеон, хотя большая часть ее мозга пыталась выкрутить соски той части ее мозга, которая это говорила. Она скусила с губы влажный комочек краски, сняла темные очки и сунула их в карман. Теперь она могла смотреть Харроу прямо в глаза.

– Лучше уж быть батарейкой, чем пускать тебя себе в голову. Хочешь мою сущность – забирай.

– Вот уж чего я никогда не хотела, – сказала некромантка отчаянным голосом. – Нав, ты не представляешь, что это такое. Я высосу тебя досуха, чтобы добраться до той стороны. Если ты меня оттолкнешь в любой момент или не сможешь удержать, я умру. Я никогда раньше этого не делала. Процесс будет неидеален. Тебе будет… больно.

– А ты откуда знаешь?

– Второй дом славится чем-то подобным, но наоборот, – пояснила Харрохак. – Дар некромантов Второго дома – высасывать умирающих врагов, чтобы делать сильнее своего рыцаря.

– Рад…

– Говорят, они умирают, страшно крича.

– Приятно знать, что другие дома тоже странные.

– Нав!

– Я все равно готова.

Харрохак жевала щеку изнутри так энергично, что могла ее и прокусить. Она соединила пальцы, плотно сжала веки. Когда она заговорила, голос ее был почти нормальным:

– Почему?

– Ну, может, потому что ты попросила.

Тяжелые веки приподнялись, открывая злобные черные глаза.

– И это все? Все, чего ты хочешь? Такова страшная тайна, покоящаяся на дне твоей души?

Гидеон снова надвинула очки, скрывая чувства за дымкой, и сказала:

– А мне больше ничего не надо. – И добавила, чтобы сохранить лицо: – Ты задница.

Когда они вернулись, Дульсинея так и сидела на лестнице и тихо разговаривала со своим огромным рыцарем, который присел на корточки и слушал ее так тихо, как микрофон слушал бы оратора. Увидев, что Девятые вернулись в комнату, она попыталась встать – Протесилай поднялся и молча предложил ей руку. Харроу сказала:

– Мы совершим попытку.

– Можешь потренироваться, если хочешь. Тебе будет непросто.

– Интересно, откуда такое предположение? – спросила Харрохак.

– Не надо было? – улыбнулась Дульсинея. – Что ж, я могу присмотреть за Гидеон из Девятого дома, пока ты будешь там.

Гидеон не представляла, зачем нужно за ней присматривать. Она стояла перед лестницей, чувствуя себя бессмысленным придатком и хватаясь за рукоять рапиры, будто каким-то чудом могла бы ее использовать. Глупо быть первым рыцарем, если функция первого рыцаря – быть большой батарейкой. Некромантка была примерно так же ошеломлена. Она стояла рядом и махала руками, будто не могла понять, куда их деть. Потом коснулась рукой в перчатке шеи Гидеон, пощупала пульс и нетерпеливо задышала.

Сначала Гидеон ничего не почувствовала, кроме прикосновения к шее. Конечно, это было гадко, но это всего лишь Харроу касалась ее шеи. Потом она почувствовала, как зашумела кровь в артерии. Сглотнула – и комок прокатился по горлу под рукой Харроу. Может быть, была какая-то боль, тряска в черепе, слабенький рывок – но ничего сравнимого с давлением и дрожью, которые она запомнила с прошлого испытания. Адептка сделала шаг назад и задумалась, сгибая и разгибая пальцы. Потом развернулась и бросилась к барьеру. Вот теперь пришла боль. Она началась в челюсти. Вспышки разрывали ее от клыков до моляров, электричество терзало скальп. Она была Харроу, идущей в пустоту, она была Гидеон, трясущейся за линией. Она резко села на лестницу и не заметила Дульсинею, которая потянулась к ней, а потом отпрянула. Как будто Харроу привязала веревку ко всем ее болевым рецепторам разом и повисла на этой веревке, спускаясь с очень высокого обрыва. Гидеон еле различала некромантку, которая делала один ужасно медленный шаг за другим по пустому металлическому залу. Вокруг нее клубился странный туман. Гидеон не сразу поняла, что заклинание пожирает черные одежды Харроу, перемалывая их в пыль.

Голову пробило молнией. Инстинкт велел оттолкнуть ее, оторваться от Харроу, от ощущения нарастающего давления, от пустоты, как будто высасывали кровь. Перед глазами танцевали яркие огни. Она упала на бок и неожиданно увидела Дульсинею, положила голову на ее тощее бедро, очки свалились и упали на нижнюю ступеньку. Харроу шла вперед, будто против сильного ветра, в вихре черных крошек – и тут у Гидеон изо рта и носа потекла фонтаном кровь, перед глазами стало серо, воздух застрял в горле.

– Нет, – сказала Дульсинея, – нет-нет-нет. Оставайся в сознании.

Гидеон булькнула что-то в ответ. Сказать она ничего не могла, в том числе и потому, что кровь бодро лилась из всех отверстий на лице. Потом вдруг перестала: она засохла, покорежилась, все пересохло во рту. Боль спустилась к сердцу и пощекотала его, заставляя двигаться левую руку и пальцы на ней, левую ногу и ступню. Это была уже не боль. Казалось, будто кто-то пьет Гидеон сквозь огромную соломинку. Сквозь дымку она видела уходящую Харрохак: ее уже не окружали черные пылинки, а лишь обливал яркий желтый свет, который моргал и кусал ее пятки и плечи. Из глаз Гидеон брызнули непрошеные слезы – и тут же ушли. Все стало серым и золотым, а потом просто серым.

– Ох, Гидеон, – говорил кто-то, – бедная девочка.

Боль спустилась в правое бедро, потом в правую стопу, побежала по позвоночнику разрядами. Желудок скрутили рвотные позывы. Давление не уходило, Харроу все давила и давила, и Гидеон чувствовала, что если начнет сопротивляться, если просто возьмет и откажется, то все уйдет. Хотелось очень. Эта была уже такая боль, когда сознание уходит, оставляя только животные инстинкты: вопить как идиотка, дергаться, трястись и стонать. Отбросить Харроу или отрубиться, лишь бы стало легче. Если и было какое-то чувство, которое помогло бы ей удерживать связь, оно уже ушло. Гидеон поражалась, как сильно ей хотелось стряхнуть это все, свернуться в углу и орать. Орала ли она? О черт, как она орала.

– Все хорошо, – говорил кто-то, перекрывая шум, – ты в порядке. Гидеон, Гидеон, ты такая юная, не сдавайся, не предавай себя. Ты знаешь, это того не стоит, ничто этого не стоит, вообще ничто. Это жестоко. Это очень жестоко. Ты такая юная и сильная… и живая. Гидеон, все хорошо… помни это и не давай никому так поступить с собой еще раз. Прости. Мы хотим слишком многого. Прости.

Потом она припомнила каждое слово, громкое и четкое. Ей вытирали лоб и лицо, но она не чувствовала прикосновений. Она утратила контроль над конечностями, они дергались сами по себе, превратившись в пучки нервов и паники. Ее гладили по волосам, очень нежно, ей не хотелось этого, но она боялась, что ее отпустят, она укатится в поле и растворится. Она цеплялась за звук голоса, чтобы не сойти с ума.

– Она уже добралась, – сказал голос, – она берет коробку. Ты видишь, в чем там подвох, Преподобная дочь? Там должен быть подвох. Гидеон, я собираюсь зажать тебе рот. Ей нужно подумать. – Ладонь легла на рот, и Гидеон впилась в нее зубами, – Ну ты и хищница. Вот и она… может, они думали, что, если ее легко будет достать, заканчивать демонстрацию придется другими способами. Она должна быть защищена от дурака, Гидеон… я знаю. Жаль, я не там. Вот бы мне туда. Она открывает коробку… как же… Да, получилось! Я боялась, что она сломает ключ.

Гидеон, прижатая к тощему бедру, могла только орать, булькать и блевать, но тонкая рука заставляла ее молчать.

– Хорошая девочка, – говорил голос, – хорошая. У нее получилось, Гидеон! А у меня есть ты. Гидеон с золотыми глазами… прости. Это моя вина. Извини. Останься со мной, – торопливо велел голос, – останься.

Гидеон вдруг поняла, что очень замерзла. Что-то изменилось. Дышать становилось все труднее.

– Она упала, – сказал голос где-то вдали, и Гидеон рванулась – не от связи, а глубже в ней. Боль была такой, что она побоялась описаться, но холод ушел.

– Она встала. Гидеон, Гидеон, она встала. Еще немного. Дорогая, все будет хорошо. Бедная девочка.

Теперь Гидеон стало страшно. Тело обмякло, как бывает перед обмороком, и очень трудно было оставаться в сознании. Паламед посчитал, что до смерти пройдет три секунды. Если Харроу не успеет переступить черту, все будет напрасно. Рука коснулась ее лица, рта, бровей, погладила виски. Как будто прочитав ее мысли, голос прошептал:

– Не надо. Умереть очень легко, Гидеон из Девятого дома. Нужно просто впустить смерть. И не впускать ее очень больно. Держись, детка. Не сейчас. Еще нет.

Кажется, давление в ушах ослабевало. Нежный голос говорил где-то вдали:

– Ты чудесное создание, Гидеон. Держись… держи ее. Она почти справилась. Гидеон? Открой глаза. Держись. Не уходи.

На то, чтобы открыть слипшиеся веки, ушел примерно миллион секунд. Открыв глаза, Гидеон, кажется, испугалась, что ослепла. Все цвета смешались перед ней в вереницу бледных пятен. Двигалось что-то черное – она не сразу поняла, что оно двигалось очень быстро, бежало изо всех сил. Слегка испугавшись, Гидеон осознала, что умирает. Пятна плясали перед лицом. Мир завертелся сначала в одну сторону, потом в другую, без всякой цели. Воздух не проходил в легкие. Смерть вроде мирная, но какая же хреновая.

Другой голос позвал:

– Гидеон! Гидеон!

Открыв глаза, она вдруг увидела все головокружительно четким. Харроу Нонагесимус стояла перед ней на коленях, голая, как в тот день, когда родилась. Волосы у нее стали короче на добрый дюйм, ресницы обгорели, и – и это было страшнее всего – на лице совсем не осталось краски. Как будто кто-то хорошенько потер ее мокрой тряпкой. Без краски она походила на хорька: остренький подбородок, узкая челюсть, высокие жесткие скулы, высокий лоб. Верхняя губа изгибалась, как лук, хотя в остальном рот был твердым. Мир дрожал – но это в основном потому, что Харроу трясла ее за плечи.

– Ха-ха, раньше ты ко мне по имени не обращалась, – сказала Гидеон и умерла.

Ну ладно, вырубилась. Но это было прямо очень похоже на смерть. Пробуждение походило на воскрешение или на превращение в свежий зеленый росток из сухого семечка, провалявшегося всю зиму. Свежий зеленый росток с большими проблемами. Все тело ощущалось одним огромным поврежденным нервом. Она лежала в чьих-то тонких усталых руках, смотрела в нежное грустное лицо Дульсинеи, глаза которой походили на пыльные черничины. Увидев, что Гидеон очнулась, она просияла.

– Ты моя детка, – сказала она и без колебаний поцеловала Гидеон в лоб.

Харроу сидела на холодном полу совсем рядом, облаченная в плащ Гидеон и броню ледяного достоинства. Даже костяные бусины из ушей исчезли, оставив только маленькие оспинки.

– Госпожа Септимус, – сказала она, – отпусти моего рыцаря. Нав, ты встать можешь?

– Преподобная дочь, нет… дай ей минуту, – попросила Дульсинея. – Про, помоги. Она не сможет встать сама.

– Я не хочу, чтобы твой рыцарь ее касался, – заявила Харроу.

Гидеон хотела сказать, чтобы она прекратила изображать из себя то ли мрачную весталку, то ли летучую мышь, но обнаружила, что не может сказать ничего. Рот изнутри был как сухая губка. Адептка покопалась в карманах ее плаща и вытащила несколько косточек, из чего последовал ужасный вывод: она их туда и засунула.

– Говорю, отпусти.

Дульсинея не обращала на Харроу никакого внимания.

– Ты была невероятна… великолепна.

– Госпожа Септимус, – повторила некромантка, – я не прошу трижды.

Гидеон сумела разве что чуть-чуть приподнять большой палец и продемонстрировать Дульсинее. Та убрала руки, а жаль: она была теплая, а комната – ледяная, как ведьмины сиськи. Потом она последний раз коснулась лба Гидеон и прошептала:

– Какие красивые волосы.

– Септимус!

Дульсинея побрела обратно к лестнице. Гидеон наблюдала за ней со смутным интересом, пока Харроу хрустела костяшками и собиралась с духом: без всяких ломаний некромантка наклонилась и закинула руку Гидеон на свои тощие плечи. Гидеон не успела даже подумать, что это какая-то хрень, как ее вздернули на ноги. Колени Харрохак подогнулись под ее весом. Потом был так себе момент, когда ей захотелось сблевать, хороший момент, когда у нее не получилось, и еще один плохой, когда она поняла, что ей просто нечем.

– Преподобная дочь, – говорила госпожа Седьмого дома, – я невероятно благодарна за твой поступок. Прошу прощения за цену, которую пришлось заплатить.

– Брось. Это деловое решение. Ты получишь ключ, когда я закончу.

– Но Гидеон…

– А это не твое дело.

Дульсинея сложила руки на коленях и наклонила голову.

– Хорошо, – улыбнулась она, явно пришибленная.

Босая Харроу еле слышно ворчала, пытаясь поднять Гидеон по лестнице. К верхней ступеньке она уже дышала совсем тяжело. Гидеон могла только наблюдать, будто со стороны, и мечтать скорее прийти в себя, поражаясь непослушности тела. Единственное, что она могла, – не выпасть из рук Харроу. Наверху они остановились, и Преподобная дочь задумчиво оглянулась назад.

– Почему ты хочешь стать ликтором?

– Харроу, нельзя просто так взять и спросить у человека, почему он хочет стать ликтором, – пробормотала Гидеон, но ее никто не услышал.

Дульсинея опиралась на руку Протесилая. Она выглядела неожиданно грустной, почти несчастной. Когда она поймала взгляд Гидеон, уголки рта чуть приподнялись в улыбке, а потом снова опустились. Наконец она сказала:

– Я не хочу умирать.

Пройти через холодный вестибюль обратно в коридор оказалось сложно. Гидеон пришлось оторваться от Харроу и прижаться щекой к холодной металлической панели. Некромантка с несвойственным ей терпением дождалась, пока Гидеон придет в какое-то подобие сознания, и они побрели дальше: Гидеон – как пьяная, Харроу – подскакивая на решетке, будто она обжигала босые ноги.

– И вовсе не надо вести себя как последняя сука, – с трудом проговорила Гидеон, – она мне нравится.

– А мне нет, – сказала Харроу, – и ее рыцарь тоже.

– Я все еще не понимаю, почему вы так не любите парня, который просто-напросто крупный. Ключ-то достала?

Харроу продемонстрировала ключ: серебристо-белый, блестящий, очень простой, с круглой головкой и тремя зубцами.

– Хорошо. – Гидеон покопалась в кармане и выудила брелок. Ключ, немузыкально звякнув, занял свое место рядом с ключом от люка и красным ключом из «Отклика».

– Жаль, что твои шмотки расплавились, – сказала Гидеон.

– Нав, – сказала Харроу медленно и спокойно, как будто еле удерживалась от крика, – помолчи, а? Ты… не совсем здорова. Я недооценила время, которое мне понадобится. Поле оказалось очень злобным, куда хуже, чем говорила Септимус. Оно начало выжигать влагу из моих глаз, и мне пришлось приспосабливаться на ходу.

– А в какой момент оно сожрало твои труселя?

– Нав.

– Я только что чуть не умерла. Дай насладиться моментом.

Гидеон не представляла, как они поднялись по лестнице к люку. У нее осталось странное, похожее на сон воспоминание, будто Харроу гнала ее по длинным кривым коридорам дома Ханаанского угрозами и лаской, не пользуясь при этом магией и одетая только в черный плащ. Порой она задавалась вопросом: может, она таки отдала концы и это такая загробная жизнь – бродить по пустым коридорам с полуодетой пристыженной Харрохак Нонагесимус, которой ничего не остается, кроме как вести себя прилично да еще учитывать, что Гидеон может в любую секунду разлететься ошметками плоти.

Она даже позволила Харроу провести себя к одеялам, служившим постелью. Гидеон слишком устала, чтобы что-то делать. Она легла и чихнула три раза подряд. Каждый чих звенел болью где-то в черепе.

– Прекрати так на меня смотреть, – наконец сказала она Харроу, вытирая кровавую жижу носовым платком, – я жива.

– Ты чуть не умерла, – серьезно сказала Харроу, – и тебе на это плевать. Не цени свою жизнь так дешево, Сито. Без чувства самосохранения ты мне не нужна. На хрена вообще эти теоремы? – вдруг взорвалась она. – Что мы получили? В чем смысл? Надо было уйти, как Секстус, но я не могу позволить себе такой роскоши! Я должна стать ликтором сейчас, пока…

Она проглотила конец фразы, как кусок мяса, сгрызенного с кости. Гидеон подождала, надеясь узнать, что «пока», но Харроу молчала. Тогда Гидеон закрыла глаза и стала ждать. Потом в панике открыла их, поняв, что не знает, сколько прошло времени. Харрохак сидела рядом с тем же странным выражением лица, совсем не походя на себя.

– Отдыхай, – настойчиво сказала она.

Впервые Гидеон подчинилась ей без внутреннего сопротивления.

Когда Гидеон проснулась, Доминик залил комнату вечерним светом, сделав ее влажной и рыжей. Гидеон трясло от голода. Когда она выбралась из постели, на нее набросилась куча записок, становившихся все агрессивнее.

Это было нечестно, пусть даже чудеса, запертые за ликторской дверью, мог понять только тот, кто приходил в восторг от некромантических теорем, но все равно…

По своей воле идти к Паламеду? Наверное, Харроу было очень страшно. Гидеон на всякий случай пощупала пульс – вдруг она все еще мертва?

Ням.

– Я не буду есть засохшую хрень из ящика, – сказала Гидеон и выбралась из кровати.

Чувствовала она себя ужасно, как будто не спала много дней. Потом вспомнила, что и правда не спала, если не считать последней ночи. Она была слабой, как котенок. Все силы ушли на то, чтобы добраться до ванной, отмыть раскрашенное лицо и присосаться к крану, как зверь. В зеркале отразилась растерзанная девица, чья кровь, вероятно, напоминала фруктовый сок, судя по тому, какая она была бледная. Гидеон пальцами пригладила волосы, подумала о Дульсинее и почему-то сильно покраснела. Вода была вкусная. Хлеб из ящика – она сожрала его жадно, как голодный дух, – нет. Гидеон пошарила по карманам на случай, если там что-нибудь завалялось, например яблоко или пара орешков, и испугалась, нащупав записку. Она сама не поняла, чего испугалась. Память запоздало подсказала, в чем дело: листок бумаги все еще лежал в кармане, значит, он там пролежал все это время, значит, возможно всякое.

В дверь постучали. Гидеон, ошарашенная, ненакрашенная и голодная, открыла. На нее уставилась ошарашенная, усталая и нетерпеливая Камилла из Шестого дома. Она вздохнула – возня с Гидеон явно ее уже утомила – и подняла руку с тремя согнутыми пальцами:

– Сколько пальцев?

– Сколько согнуто или сколько ты показываешь? А большой считать?

– Зрение в норме, – решила Камилла и убрала руку. Прошла в комнату, будто у нее был ордер, плюхнула на пол тяжелую сумку и присела рядом с ней. – Говорить тоже можешь. Где мы? Зачем мы сюда пришли? Как тебя зовут?

– А твою мамку как зовут? Чего приперлась?

Изящная, одетая в серое девушка даже не подняла взгляда. Забавно было смотреть на нее при свете: тонкие пряди темно-каштановых волос были обрезаны сразу под подбородком резким взмахом ножниц. Потом она посмотрела на Гидеон. Казалось, она совершенно не обижена.

– Мой некромант говорил с твоим. Мой сказал, что ты должна быть трупом. Ты дышишь?

– Вроде да.

– Кровью плюешься? А в моче она есть?

– Слушай, я, конечно, всю жизнь мечтала о таком разговоре, но я в норме. Ха… моя некромантка преувеличила.

Это вроде бы задело чувства Камиллы. Взгляд ее потеплел. Уж она-то знала, что такое преувеличивающий некромант.

– Очень есть хочу разве что. Ну как, по-твоему, я в порядке?

– Да, – ответила Камилла и вытащила из сумки какую-то неприятную стеклянную штуку, – это меня и беспокоит. Страж сказал, что ты будешь в коме. Бери.

Штуку, к счастью, пришлось сунуть просто в рот, а вторую под мышку. Гидеон подчинилась, потому что раньше уже сталкивалась с Камиллой из Шестого дома и теперь слегка ее побаивалась. Та осмотрела ее пальцы, заглянула в уши. Неизвестно, что она нашла, но она записала все в пухлый блокнот огрызком карандаша. И еще пульс, который она тщательно измерила. Камилла долго изучала цифры, а потом тряхнула головой:

– Ты в норме. А не должна. Но с тобой все в порядке.

– Почему Секстус не захотел творить это заклинание? – открытым текстом спросила Гидеон.

Инструменты были протерты и спрятаны обратно в сумку. Сначала рыцарь Шестого дома не ответила. Потом отвела прядь волос с овального угрюмого лица и сказала:

– Страж провел вычисления. Мы с ним могли… сделать это, но… С оговорками.

– Это какими?

– Необратимое повреждение моего мозга, – коротко ответила Камилла, – если бы он не исправил его немедленно.

– Но я-то здорова.

– Ну никто же не говорит, что у тебя вообще были мозги.

– Приму это как очень тонкую шутку. Прошу записать, что я смеялась. Эй, Септимус же сказала, что Восьмые сделают это с легкостью.

– Восьмой дом не учит рыцарей, – ответила Камилла еще резче, – он выращивает аккумуляторы. Ищет генетические пары для некромантов. Он растил рыцаря с самого детства. Мозг Восьмого может и пострадать. Его мозг никому не нужен. А госпожа Септимус… слишком уж верит в сказки. Как всегда.

Это была, наверное, самая длинная речь из уст Камиллы, и Гидеон стало жутко интересно.

– Вы дружите?

Взгляд Камиллы был не то чтобы испепеляющим, но, пожалуй, поджарил бы того, кому был предназначен.

– Мы с госпожой Септимус никогда не встречались. Тебе надо поесть.

Это оказалось приглашением. Камилла, которая, очевидно, привыкла выполнять любую работу, помогла ей прицепить рапиру и подождала, пока Гидеон нанесет на лицо символическое количество краски. Она бы, конечно, не прошла проверку у слепой монашки в темной комнате, но для проформы этого было достаточно. Она не стала опираться на руку Камиллы, но то и дело чувствовала, что ей подставляют сильное плечо. Они обе молчали, вполне доброжелательно, закат рвался в окна и щели Первого дома и лил на пол лужи красного и рыжего света. Порой на пути попадались скелеты в белых фартуках и тут же отступали с дороги. Каждый раз, когда костяная фигура появлялась из-за угла или постукивала в дверях, пальцы Камиллы рефлекторно сжимались на рукояти рапиры. Когда они добрались до столовой, рыцарь Шестого дома вытянулась, как охотничья собака. Изнутри слышались голоса.

– У принцессы Ианты. Это не то же самое, – говорил кто-то.

Перед столами стояла высокая золотая красавица, растрепанная и заспанная. Кажется, она спала, не раздеваясь. И все же Коронабет была прекрасна. Она говорила с Учителем, который сидел за одним из длинных полированных столов. Рядом устроился Паламед с нетронутой едой и листком бумаги, исписанном почти до дыр. Напряжение, волнами исходящее от Камиллы, потухло. Плечи ее слегка расслабились.

Учитель вежливо сказал:

– И все же это неверно. Владелец – Набериус из Третьего дома. Принцесса Ианта – всего лишь хранитель. Боюсь, что Третьему дому предназначен лишь один ключ.

– Тогда ключ Пятого дома нужно отдать мне. Магнус не возражает… не возражал бы.

– Магнус из Пятого дома просил свой собственный ключ от лаборатории, и я не знаю, где он.

В ярко-оранжевом свете заходящего солнца, проникающем сквозь огромные окна, Корона походила на убитую горем королеву: она решительно расправила прекрасные плечи и вздернула очаровательный подбородок, губы сложились в беспощадную твердую улыбку. Фиалковые глаза выглядели так, будто она плакала – но, возможно, от гнева. Стул Паламеда заскрипел, когда некромант поднялся и вежливо сказал прекрасному видению:

– Принцесса, если желаешь, я немедленно сопровожу тебя в лабораторию.

– Да хрена с два, – услышала Гидеон тихие слова Камиллы.

Заскрипели и другие стулья. Гидеон не сразу заметила, что за дальним столом пила кофе парочка из Второго дома, будто сошедшая со страниц военного журнала (как, впрочем, и всегда).

– Меня удивляет, что Страж Шестого дома готов нарушить соглашение таким образом, – сказала капитан Дейтерос. – Ты сам говорил, что совместными усилиями это не разгадать.

– И я был прав, капитан, – ответил Паламед, – но это не причинит вреда.

Коронабет подошла к Паламеду. Хотя он был высок, она возвышалась над ним где-то на полголовы, с учетом прически. Камилла обошла комнату, чтобы встать за спиной своего некроманта. Гидеон беспомощно ковыляла за ней, но Третьи думали не о войне. Камилла не улыбалась, но лицо ее казалось открытым и спокойным. Она положила руку ему на плечо.

– Сделай это, и Третий дом будет должен Шестому услугу. Добудь мне те же ключи, что есть у сестры, – и Третий дом склонится перед Шестым.

– Не причинит вреда, – едко заметила капитан Дейтерос.

– Принцесса, – ответил Паламед, который даже заморгал блестящими серыми глазами от такого напора, – я не могу. Ты просишь невозможного.

– Да. Богатство, военные трофеи, научные материалы, – сказала она, нарушая личное пространство Паламеда. Гидеон восхитилась некромантом – она бы на его месте уже дышала бы так тяжело, что рисковала бы свалиться в обморок.

– Благодарность Третьего дома будет безграничной.

– Корона. Это взятка. Второй дом такого не поддержит, ну а Шестой слишком мудр, чтобы купиться.

– Юдифь, заткнись. Твой дом раздавал бы взятки направо и налево, будь у вас деньги.

– Ты оскорбила Второй дом, – медленно сказала Юдифь.

– Вот только не надо бросать мне перчатку, – отозвалась Корона, – Набериус решит, что это запоздалый подарок на день рождения. Поверь мне, Шестой.

– Дело не в том, что мне не нужно то, что ты предлагаешь. Дело в том, что ты просишь невозможного, – ответил Паламед с легкой ноткой нетерпения в голосе, – ты не можешь получить ключи, которые есть у твоей сестры. Каждый ключ уникален. Честно говоря, во всем доме Ханаанском остался один свободный ключ, ну максимум два.

Стало тихо. И без того бесстрастные лица Вторых застыли. Корона замерла. Лицо Гидеон, должно быть, тоже изменилось, потому что некромант Шестого дома посмотрел на нее, а потом на Вторую и сказал:

– Ты должна была это понять.

Гидеон не знала, почему она этого не поняла. Почему она вообще предположила, что число ключей бесконечно, ну или что для каждого есть полный комплект. Она рухнула на ближайший стул за ближайшим столом и стала мысленно подсчитывать ключи. Красный и белый, которые раздобыли они с Харроу. Второй наполовину принадлежит Дульсинее – по праву. Еще раз посмотрев на собравшихся, Паламед сказал уже злее:

– Вы все должны были это понять!

Золотая рука с его плеча никуда не делась. Она вцепилась в рубашку.

– Но это значит, что испытание нужно проходить совместно. – Корона нахмурилась. – Если нам дают только элементы головоломки, то, если мы не станем делиться информацией, никто не сможет ее решить. Нужно собрать все, что нам известно, иначе никто никогда не станет ликтором. Разве не так, Учитель?

Учитель сидел, обхватив руками кружку, как будто ему нравилось ее тепло, и дышал ароматным паром.

– Нет такого закона, – сказал он.

– Запрещающего объединяться?

– Нет. Нет вовсе никакого закона. Можете объединить усилия. Можете говорить друг другу что угодно или ничего не говорить. Использовать ключи все вместе. Я дал вам правило, и других нет. Какие-то поступки поведут вас по пути к ликторству. Какие-то сделают эту дорогу непроходимой.

– И все же здесь действует закон Империи, – сказала Марта из Второго дома.

– Все мы подчиняемся закону Империи, – поддержала ее некромантка, чье лицо омрачилось сомнением. – Как я говорила раньше, Первый дом переходит под контроль Когорты.

– И с чего ты это взяла? – раздраженно спросил Учитель. Это был первый раз, когда он продемонстрировал какие-то отрицательные эмоции. – Не понимаю. Мы находимся в святом месте. Закон Империи основан на приказе императора, а здешний закон дан самим императором. Никаких приказов, никаких толкований. Я дал вам его правило. Других нет.

– Но естественное право… законы против убийства и краж. Которые мешают нам воровать друг у друга ключи силой, обманом или шантажом. Что помешает любому из нас подождать, пока один некромант и один рыцарь не соберут достаточно ключей, а потом отнять их?

– Ничего, – ответил Учитель.

Коронабет наконец-то убрала руку с плеча Паламеда. Она посмотрела на Второй дом. На лице капитана Дейтерос проступало горькое понимание, а лейтенант Диас была невозмутима, как всегда. Потом Коронабет уставилась на Паламеда – он походил на солдата, узнавшего, что его призывают на фронт. Глаза стали жесткими, губы тоже.

– Ианта должна это знать, – выдохнула Корона и выбежала из комнаты. Это немного походило на затмение. Вечернее солнце тут же потускнело, а электрические лампы зажужжали, разгораясь.

И тут – почти непростительная банальность – из кухни появился скелет с двумя дымящимися тарелками бледного вареного мяса и корнеплодов. Одну он поставил перед Гидеон, и та быстро вспомнила, что умирает от голода. Не обращая внимания на вилку с ножом, которые скелет положил по сторонам от тарелки – так же аккуратно, как сделал бы живой человек, – она стала есть прямо руками.

Учитель все еще держался за чашку. Лицо его было скорее непреклонным, чем встревоженным: слишком безмятежное, чтобы его можно было назвать обеспокоенным, но все же задумчивое и слегка скорбное.

– Учитель, – спросил Паламед, – когда Магнус из Пятого дома просил вас о ключе от лаборатории?

– В ту ночь, когда он погиб. Он и малышка Жанмари. Сразу после ужина. Но она свой не взяла. Магнус просил меня придержать его… из соображений безопасности. Она расстроилась. Я думал, что Четвертые придут за ним сегодня. И если бы я мог помешать этим детям спуститься туда, то обязательно помешал бы.

Он посмотрел в окно, где сгущались сумерки. Струйки пара из его кружки тихонько таяли в воздухе.

– Император Девяти домов, – сказал он небесам, – первый Владыка мертвых, бог, который стал человеком, и человек, который стал богом, мы любили тебя все это время. Шестнадцать отдали себя тебе. Господи, не дай случиться ничему, что ты не предвидел.

Зазвенела посуда. Это оказались Вторые, которые сложили приборы и отодвинули стулья. Они ушли в напряженной тишине, держась друг за другом и не оборачиваясь. Камилла села напротив Гидеон, и скелет поставил вторую тарелку перед ней. Ела она вилкой и ножом, но без всякого изящества.

Некромант Шестого дома потирал виски. Рыцарь смотрела на него, поэтому он неохотно съел несколько кусочков мяса и овощей, но потом бросил притворяться и отложил вилку.

– Кам, – сказал он, – Девятая. Как закончите, пойдете со мной.

Гидеон доела довольно быстро, потому что жеванием себя не утруждала. Потом жадными глазами уставилась на тарелку Камиллы из Шестого дома – Камилла, которая почти все съела, закатила глаза и отдала Гидеон остатки. За это Гидеон возлюбила ее навсегда.

Обе двинулись за ссутулившимся Паламедом, который выбрал ту же дверь, что и Вторые. Прошли по коридору, спустились по короткой лестнице, повернули колесо на стальной двери. Стеклянное окошечко в ней покрывала густая изморозь.

Выяснилось, что здесь жрецы хранят все, что может испортиться. Длинные ряды испуганных замороженных рыб, прямо с хвостами и чешуей, висели на веревках, как выстиранное белье. Гидеон поразил настоящий облик того, что она ела. Еще более странные куски мяса лежали в нишах в одной стене – на каждом паучьим почерком была подписана дата, до которой его стоило съесть. Вентилятор гонял по комнате потоки леденющего воздуха, так что Гидеон плотнее запахнулась в плащ. У другой стены стояли бочки. Свежие овощи, очевидно, предназначенные для сегодняшнего ужина, лежали на гранитной доске. Скелет складывал в ящики завернутые в полотно колеса из жирного белого вещества. Из этого холодильника был выход: дверь открылась и оттуда появились Вторые. Вторжению они не обрадовались.

– Ты дурак, Секстус, – тяжело сказала капитан Дейтерос.

– Почему же, – ответил Паламед, – это ведь ты ничего не нашла уже второй раз.

– Что ж, Шестой дом может попробовать свои силы там, где не преуспел Второй. – Она подтянула свои и без того безупречные перчатки, разглаживая невидимые морщинки на них. На ее аккуратно заплетенных косах виднелись льдинки.

– Общество должно с этим покончить, – продолжила она, – нужен кто-то, кто примет на себя командование, прекратит это и все приведет в нормальное состояние. Ты будешь работать со мной?

– Нет, – ответил Паламед.

– Я не собираюсь подкупать тебя сокровищами и услугами. Я предлагаю стабильность.

– Меня нельзя подкупить сокровищами и услугами. Но и высокоморальными банальностями тоже. Совесть не позволяет мне помогать кому-то делать то, в чем мы все повязаны.

– Ты не понимаешь…

– Капитан, когда ты все поймешь, да поможет тебе бог, – огрызнулся Паламед, – я надеюсь только, что ты не станешь перекладывать ответственность на меня.

Некромантка из Когорты закрыла глаза и, кажется, медленно досчитала до пяти. Потом сказала:

– Капризы и завуалированные угрозы меня не интересуют. Если я спрошу, сколько у тебя ключей, ответишь ли ты честно?

– Только дурак бы тебе ответил. Но я могу сказать, что их меньше, чем ты думаешь. Я прибыл сюда не для того, чтобы стать ликтором, капитан. Просто ты очень медленно соображаешь.

Пальцы лейтенанта Диас медленно, но решительно сомкнулись на рукояти рапиры. Камилла уже схватилась за свою. Вторую руку она положила на рукоять простого кинжала, висевшего на левом бедре. Гидеон, которая только что съела обед с четвертью, чувствовала себя невероятно неготовой для любого исхода. К счастью, некромантка второго дома велела:

– Не надо. Жребий брошен.

Они обе ушли. Паламед повел двух рыцарей в неподписанную комнату за неподписанной дверцей. Одну стену комнаты занимали большие полки, в углу громоздились столы на колесах, с которых кусками спадала резина. На каждом из столов уместился бы взрослый человек. Это был морг, пусть и невероятно обезличенный, и скучный.

– И долго ты уже знаешь о ключах? – спросила Гидеон.

– Довольно долго, – ответил Паламед, берясь за крышку одной из полок. – Твоя Нонагесимус подтвердила это после убийства Пятых. Да, я знаю, что вы все время знали.

Великолепно! У Харроу с Паламедом Секстусом дела в обход Гидеон. Она разозлилась, потом почувствовала себя ограбленной, потом снова разозлилась. Это походило на удар холода и жары одновременно. Не обращая на нее внимания, некромант Шестого дома продолжил:

– Я о том, что уже сказал. Осталось всего несколько драгоценных ключей. Вот теперь дерьмо полетит на вентилятор. Кам, ты взяла коробку?

– Ты о чем? – спросила Гидеон.

Камилла опустила тяжелую сумку на пол рядом с некромантом, и он зашарил в ней одной рукой, второй выдвигая полку. Хорошо смазанные направляющие быстро выдали тело, накрытое тонкой белой простыней. Выплыло оно ногами вперед.

Паламед отодвинул простыню, открывая тело примерно до пояса, и начал осторожно ощупывать ноги сквозь одежду. Это был Магнус, и после их с Гидеон последней встречи лучше выглядеть он не стал. Она снова пожалела о своем обеде с четвертью.

– Скажем так, – сказал он наконец, пальпируя бедро, – до этого момента я предполагал, что все будут вести себя подчеркнуто цивилизованно. Если на ранней стадии ключи добывали умом и тяжелой работой, то теперь начнется то, что ты только что видела, – тяжеловесные попытки заключать альянсы. Или что похуже. Как думаешь, почему Восьмой дом решил поссориться с Седьмым?

– Потому что он стремный извращенец и вообще мудак.

– Любопытная идея. Но помимо того, что он стремный извращенец и вообще мудак, не стоит забывать, что у Дульсинеи Септимус два ключа. Сайлас выбрал ее в качестве мишени.

Все казалось каким-то нереальным. Начиналась странная математика, которой Гидеон совсем не понимала. Но она была в достаточной мере Девятой, чтобы придержать язык за зубами. Она сказала только:

– Не хочу тебя обидеть, но какого хера ты делаешь?

Он выдавил на палец каплю желеобразной массы из протянутого Камиллой тюбика. И теперь втирал ее в тусклый золотой ободок обручального кольца на пальце Магнуса Куинна. Провел две полоски – выше и ниже кольца, – а потом прикрыл его рукой, будто там разгоралось пламя. Закрыл глаза. После многообещающей паузы над его рукой заклубился пар.

Что-то резко пробормотав себе под нос, он убрал руку. Дрянь из тюбика затекла под кольцо, и Паламед осторожно стер ее с обмякшего мертвого пальца.

– Мне нужен более тесный контакт, – сказал он своему рыцарю, – это коснулось брелока, но помех слишком много. – И добавил уже для Гидеон: – Судя по всему, наша репутация не бежит впереди нас. Танергия связана не только и не столько с телом, Девятая. Психометрия позволяет увидеть танергию, оставшуюся в предметах, если начать достаточно рано и если предмет достаточно важен. Дай ножницы, я хочу покопаться у него в карманах.

– Что ты…

– Брелок Куинна, Девятая, – ответил Паламед, как будто ее вопрос был безнадежно предсказуем. – Вчера на телах ничего не было. Вторые хотели посмотреть, но у них нет моих ресурсов.

– Ну да, или они забрали улику, – мрачно заметила его рыцарь, но адепт ей возразил:

– Это не в их стиле. Так или иначе, если я ничего не найду после вчерашнего осмотра, они тем более ничего не нашли.

– Не выпендривайся, Страж.

– Не выпендриваюсь. Просто я абсолютно прав.

– Погодите, – сказала Гидеон, – Магнус взял ключ от лаборатории только в тот вечер, вы же знаете. Он не добрался до испытаний. У него был только один ключ. Кто бы стал его брать?

– Именно это я и собираюсь выяснить, – ответил Паламед. Он опустил обручальное кольцо в маленький вылинявший мешочек, который держала наготове Камилла, взял крошечные ножницы и принялся резать штаны на трупе.

– Твой обет молчания имеет очень гибкие условия, Девятая. Удобно. Весьма тебя благодарен за это.

– Просто я временами жуткая грешница. Но вообще тебе стоит поговорить с Нонагесимус.

– Если бы я хотел поговорить с Нонагесимус, я бы говорил с Нонагесимус. Или лучше с каменной стеной, потому что, честно говоря, твоя некромантка – ходячий сборник штампов о Девятом доме. А ты и наполовину не такая ужасная.

Паламед смотрел на нее. Глаза у него были совсем необычные: как гладкий серый камень или грозовое небо. Он прочистил горло и спросил:

– На что ты готова ради госпожи Септимус?

Гидеон порадовалась, что накрасила лицо. Вопрос выбил ее из равновесия.

– Ну, она была добра ко мне. А какое тебе дело до госпожи Септимус?

– Она была… добра ко мне, – ответил Паламед.

Их взгляды скрестились. В них усталость мешалась со смущением и подозрением, а еще с чем-то совсем юным и совсем жутким.

– Восьмые решительно настроены и опасны.

– Зато Протесилай из Седьмого дома огромный. Она не одна.

– Великолепный ординарец, – подала голос Камилла, – никогда не берется за рапиру. Первый порыв – ударить. А двигается, как лунатик.

– Просто будь свидетелем, – отозвался Паламед, – просто… не забывай о ней.

Ножнички щелкали, и в другой льняной мешочек падали крошечные квадратики ткани. С уважением, которого странно было ждать от человека, облапавшего труп и снявшего с него все ценное, Паламед накинул простыню обратно на живот и ноги Магнуса из Пятого дома. Сказал довольно тихо:

– Мы докопаемся до сути, если ты дашь нам немного времени. – Гидеон вдруг поняла, что он обращается к телу. Ей очень захотелось услышать какую-нибудь мерзкую шуточку от Пятого. Просто чтобы вернуться к нормальному положению дел.

Ей надо было уходить – ее рука уже лежала на дверной ручке, – но что-то заставило ее обернуться и спросить:

– Что с ними случилось, Секстус?

– Тяжелая травма головы и всего тела, – ответил он. Замялся на мгновение и обратил на нее свой бритвенно-острый взгляд: – Я точно знаю, что это было не простое падение.

– Страж! – тихо предупредила его рыцарь.

– А что толку молчать? – спросил он. – В их раны попали крошечные фрагменты костей. Не однородные. Они происходят из нескольких разных источников, что является признаком…

Узнать, признаком чего это является, не удалось – из-за двери раздался тихий звук. Возня скелетов, пакующих какую-то еду, давно прекратилась. А теперь кто-то осторожно повернул запор на двери. Гидеон распахнула дверь в холодильник, и Камилла рванулась вперед с кинжалом в руках. В незакрытой второпях двери мелькнул край подола. Гидеон и Паламед смотрели, как дверь тихо покачивается в холодном воздухе и скрипит. Подол покрывала синяя вышивка, а торопливые шаги очень походили на детские.

– Бедные глупые дети, – сказала Гидеон с высоты своего почтенного возраста – она была старше на целых четыре года.

– Ты так думаешь? – удивил ее Паламед. – Я нет. Я порой удивляюсь, насколько они на самом деле опасны.

К вечеру Харрохак так и не вернулась. Гидеон убивала время за тренировкой и злилась на больные мышцы, которые отказали после первой сотни отжиманий. Очень много времени она посвятила упражнениям, бесконечным перехватам, стойкам и переходам, а сама в это время смотрела в темнеющую пустоту за окном. Убедившись, что Харроу не вернется, она вынула меч и проделала те же упражнения. Агламена настоятельно велела ей никогда не хвататься за рукоять двумя руками, но это было так приятно, что Гидеон развеселилась, как ребенок.

Харроу не возвращалась. Гидеон к этому уже привыкла. Во внезапном приступе экспериментаторства она наполнила ванну водой из горячего крана. Из воды никто не выпрыгнул, и Гидеон села туда сама, опустившись в воду до подбородка. Это было невероятно. Самое странное ощущение за всю ее жизнь. Как дрейфовать в теплом течении. Как медленно вариться заживо. Она вдруг забеспокоилась, что вода может попасть внутрь тела и что-нибудь испортить. Краска вся слезла и плыла по воде вытянутыми грязными кляксами.

Когда она положила в воду мыло, по ванне заскользили жирные радужные пятна. В конце концов, далеко не уверенная в чистоте всего этого, она все-таки пошла и двадцать секунд постояла под ультразвуком. Но пахло от нее теперь великолепно, конечно. Высохшие волосы встали торчком и пригладить их удалось не сразу. Ванна убаюкивала. Первый раз после прибытия в дом Ханаанский Гидеон по-настоящему захотелось свернуться в своем гнезде, вытащить журнал и ничего не делать эдак полчаса.

Спустя девять часов, когда не происходило ничего, она проснулась. Страница журнала приклеилась к ее щеке и чуть намокла из-за натекшей слюны.

– Ффффр, – сказала она, отлепляя страницу. – Харроу?

Харроу обнаружилась в соседней комнате. Она свернулась в постели, сунув голову под подушку и раскинув руки в стороны. Одежда была свалена неаккуратной кучей у двери гардероба. Гидеон ощутила нечто, что вынуждена была признать облегчением.

– Просыпайся, сучка этакая, я хочу на тебя наорать из-за ключей, – призыв не возымел желаемого эффекта.

– Белый ключ отправился к твоей драгоценной Септимус, как и договаривались, – буркнула Харроу и накрылась одеялом с головой, – а теперь завянь и вали отсюда.

– Это меня не устраивает, Нонагесимус.

Харроу закопалась под одеяло поглубже, как гадкая черная змея, и встать отказалась. Пинать ее было бесполезно. Это позволило Гидеон одеться в относительной тишине и покое, накраситься без ехидных комментариев и выйти из комнаты, чувствуя себя на удивление примирившейся с миром.

Где-то на длинной извилистой лестнице, ведущей в атриум, она поняла, что за ней следят. Что-то мелькало в дверях, замирало, когда она останавливалась, двигалось, когда она двигалась. Плесневеющие полы влажно трещали под ногами. Наконец Гидеон развернулась, одним плавным движением вытащив рапиру и наполовину надвинув кастет на руку. Она увидела безумное полудетское лицо Исаака.

– Хватит, – сказал он, – тебя хочет видеть Жанмари.

Выглядел он чудовищно. Руки были грязные, металлические нити в вышивке словно заржавели, и где-то по дороге он потерял минимум три серьги. Если раньше он пытался укладывать обесцвеченные волосы гребнем, то теперь они лежали кое-как. Взгляд был пустой, зрачки расплылись от невероятного количества кортизола и словно бы говорили: «я на взводе уже три дня». Щеки оставались по-детски пухлыми, но это только делало все зрелище еще ужаснее.

Гидеон наклонила голову.

– Ты нужна Жанмари, – повторил он, – кто-то погиб. Ты должна пойти со мной.

На мгновение Гидеон понадеялась, что это была трындец какая неудачная попытка привлечь к себе внимание, но Исаак уже отвернулся от нее. Глаза его были черны, как камень. Ей ничего не оставалось, кроме как идти за ним. Исаак провел ее по широченному коридору, по лестнице в тренировочный зал. При каждой встрече со скелетами-слугами он вздрагивал. Гобелен никуда не делся, висел на прежнем месте, скрывал дверь. Исаак толкнул плечом другую дверь – наверняка она больно ударила его по локтю – и ввалился в комнату, в которой когда-то располагалась зловонная яма с мусором. Теперь электрический свет заливал квадрат сверкающей воды.

Гидеон видела, как скелеты раскатывали длиннейший резиновый шланг и даже успела заметить, как в дыру на полу толчками полилась пахнущая морем жидкость, но конечный результат оказался невероятным. Плитка блестела от влаги. Набериус из Третьего дома и Коронабет, оба в легких купальниках и шортах, скакали в бассейне.

Если ванна показалось ей безумием, то это вообще лишило ее мозга. Гидеон никогда не видела, чтобы кто-то плавал. Оба тела разрезали воды и шли вперед ровными толчками. Она смотрела на длинные золотистые руки Коронабет Тридентариус, которая мчалась вперед и вперед, а потом доплыла до стенки и развернулась, ударив по ней пятками. За стеклянной дверью виднелся Колум из Восьмого дома. Он сидел на скамье и протирал щит мягкой тряпочкой. Лейтенант Диас делала идеальные выпады один за другим.

Исаак рванулся к воде. Он встал прямо там, куда подплывала кронпринцесса Иды. Та замедлилась и схватилась за край бассейна, вытрясла воду из ушей. Волосы казались мокрым янтарным шлемом.

Очаровательное личико принцессы приняло то выражение, которое Гидеон позволить себе не могла. Оно будто говорило: «Чо?»

– Что? – спросила она.

– Жанмари хочет видеть вас, – скучно сказал он, – лично.

Набериус тоже доплыл до края бассейна и выскочил из воды, чтобы посмотреть на них. Костюм на нем сидел куда плотнее, чем на Коронабет, и все пятьдесят семь мышц брюшного пресса очень даже выделялись. Он долго и напоказ растягивался, но перестал, поняв, что никто не смотрит.

– Что еще случилось? – обиженно спросил он.

– Лучше вам поспешить. Я обещал ей вернуться через пять минут. Она осталась с трупом.

– Исаак, помедленнее, – Корона выбралась из воды, мелькнула золотая кожа и невероятно длинные ноги, и Гидеон впервые в жизни вознесла Запертой гробнице искреннюю молитву благодарности. Корона завернулась в белое полотенце. С нее текла вода.

– Кто умер? Исаак Теттарес, что все это значит?

– Это значит, что кто-то умер, – коротко сказал Исаак. – Если вы не пойдете, я уйду через десять секунд. Я не брошу Жанмари.

Корона бросилась к тренировочному залу, сунула мокрую голову в дверь. Ее рыцарь вытирался собственными белыми полотенцами, втискивал мокрые ноги в сапоги. Коронабет себя этим не утруждала.

Но теперь за ней шла лейтенант Диас. Для тренировки она не переодевалась, только расстегнула верхнюю пуговицу мундира. Замыкал угрюмый и злобный Колум из Восьмого дома.

Эту разномастную компанию вывели на очередную широкую террасу, на этот раз совсем некрасивую. Они оказались близко к доку. Скорее всего, это тоже раньше была посадочная площадка для одного шаттла, но теперь здесь торчала огромная металлическая труба, прямая, как флагшток, обложенная кирпичом, внизу заваленная большими каменными плитами, кучами гнилых растений и старых тряпок. Кажется, их использовали для чистки бассейна: местами он позеленел от медянки, а в остальных местах почернел. В дымоходе имелась металлическая решетчатая дверь высотой метра два, куда можно было кидать мусор. Сейчас она была открыта. Внутри что-то слегка дымилось.

Исаак немного расслабился, увидев Жанмари из Четвертого дома. Мусоросжигательная печь выглядела мертвой и заброшенной, хотя внутри все спеклось толстой коркой, как в вулкане. Жанмари походила на неисправный электрический провод и чуть ли не сыпала искрами. Она держала в руке обнаженную рапиру и нервно ходила от печи к краю дока, то и дело оборачиваясь, будто ожидая нападения со спины. Гидеон начала восхищаться этой абсолютно звериной настороженностью. Увидев кучу идиотов, которых привел некромант, Жанмари рассердилась:

– Я хотела видеть Девятую и принцессу Коронабет. – Голос у нее дрогнул.

– Остальные сами приблудились, – ответил Исаак, – я не хотел тебя надолго бросать.

Будто забыв о своих босых ногах и мокрой одежде, Корона подошла к гадкой девице.

– Спрячьте клинок, госпожа Шатур, – мягко сказала она, – все в порядке.

Благодаря Короне рапира опустилась и даже скрылась в ножнах, хотя руку с рукояти Жанмари так и не убрала.

– Что случилось? Что вы нашли?

– Тело, – мрачно ответил Четвертый.

Все сгрудились в кучку. Куском старой плитки Жанмари толкнула дымящуюся решетку, чтобы можно было заглянуть внутрь. В неглубокой шахте угли все еще светились тускло-красным под кучей золы.

Рыцарь Второго дома вытащила откуда-то железную кочергу и пошуровала в куче. Зола была мягкая, мелкая, она легко рассыпалась тонким белым порошком, и красноватые угли развалились от удара. Последовала выжидательная пауза. Жанмари потыкала кочергой в дальние углы, а потом вытащила ее.

– Это просто зола, – сказала лейтенант Диас.

– Там сожгли тело, – ответила Жанмари.

Колум из Восьмого дома вооружился каким-то старым прутом и подгреб к себе кучку золы. Сунул руку прямо в нее – то ли он не обращал никакого внимания на физическую боль, то ли отлично умел делать невозмутимое лицо.

Он продемонстрировал всем свою добычу: что бы там ни сгорело, оно сгорело в нежный серовато-белый пепел, оставлявший жирные следы на пожелтевших ладонях Восьмого. Юный некромант равнодушно сказал:

– Уж что-что, а отличить свежие человеческие останки я могу. А ты, принцесса?

Корона помолчала. Вмешалась Вторая:

– А если они просто жгли кости? Один из слуг мог развалиться.

– Кто мог бы… просто спросить, – промямлил Колум из Восьмого дома. Разумность предложения удивила Гидеон, но Исаак не услышал.

– Это жир и плоть, а не сухие кости.

– Они не… Пятые ведь…

– Магнус и Абигейл все еще находятся там, где им следует, – злобно ответила Жанмари, – в мертвецкой. Кого-то убили и сожгли вместе с мусором.

На лице ее подсыхали длинные царапины. Она выглядела еще растрепаннее своего дружка, если такое в принципе было возможно, и сейчас казалась совсем дикой. Волосы стояли над головой темным нимбом, запачканным кровью и чем-то еще гадким, а глаза слезились от едкого дыма. Надежным свидетелем ее никто бы не назвал. Особенно Набериус.

Он скрестил руки на груди, чуть поежился от утреннего холодка и процедил:

– Что еще за сказки, куколка? Вы с ума сошли оба.

– Заткнись…

– Я тебе не куколка, мудак!

– Принцесса, скажи ему, что эти останки…

– Бабс, захлопни пасть и причешись, – велела Корона, – и нечего тут обесценивать.

Как обычно, он принял уязвленный вид и поправил полотенце на мокрых волосах.

– Кто обесценивает, я обесцениваю? Я просто говорю, что это бессмысленно. Не надо тут кричать и злиться, Четвертые. Если кто-то пропал, мы сможем предположить, что этот кто-то лег вздремнуть в печи для мусора.

– Ты ведешь себя удивительно равнодушно, – заметила рыцарь Второго дома.

– Надеюсь, что ты тоже попадешь в печь, – сказала Жанмари, – что то, что убило Магнуса и Абигейл, и того, кого мы сейчас нашли, придет и за тобой. Посмотрела бы я тогда на твою рожу. Как ты будешь выглядеть, когда мы тебя найдем, принц Набериус?

Гидеон встала между ними, пока Набериус не обрушился на заплаканную, перепачканную золой девчонку. Заглянула в печь. Рыцарь Восьмого дома все еще в ней копался, но Гидеон показалось, что искать там было нечего. Что бы в печи ни сгорело, оно превратилось в жирные вонючие крошки. Частички пепла кружились в воздухе, как конфетти, и оседали на лицах.

– Нужен мастер костей, – сказал Колум и бросил свой прут. – Я назад.

Набериус, услышав это, отвлекся от Жанмари. На этот раз он стал повеселее и позлее.

– Готовишься к дуэли с Седьмым? Мы с принцессой поставим на тебя, разумеется.

– Да, – буркнул Колум без всякого энтузиазма.

– Я с тобой. Интересно посмотреть на того рыцаря: он совсем не похож на противника. Я сам ни разу не сходился с ним в поединке…

Рыцари Третьего и Восьмого домов ушли. Восьмой выглядел так, будто мечтал оглохнуть. Вторая тоже ушла: тихо, предварительно вытерев руки алым шейным платком. Остались только дети, Гидеон и Корона. Коронабет смотрела на дымящийся пепел, купальник и шорты чуть трепетали на ветру. Из копны влажных волос выбивались тонкие золотые прядки, которые уже успели подсохнуть. Она казалась встревоженной, из-за чего Гидеон загрустила. А еще Корона оставалась совершенно мокрой, из-за чего Гидеон захотелось прилечь.

– Я все время что-то вижу, – упавшим голосом сказал некромант. Все повернулись к нему. – Уголками глаз… по ночам… я просыпаюсь и слышу шаги… или чувствую, что кто-то стоит под дверью.

Он осекся. Жанмари обняла его за плечи и прижалась к нему грязным потным лбом. Оба обреченно вздохнули. Это взаимное утешение было очень личным и болезненным, такое чувство могло возникнуть только между некромантом и рыцарем, и Гидеон вдруг смутилась. В первый раз они показались ей почти взрослыми. Они выглядели измученными до полусмерти, потускневшими и посеревшими, утратившими свою возмутительную юность и силу. Рыцарь Четвертого дома посмотрела на Гидеон и Корону снизу вверх.

– Я позвала вас, потому что Магнусу вы обе нравились, – сказала она, – так что вот вам предупреждение. Не говорите, что я вам не сказала.

И на этом она увела Исаака. Он был как загнанное животное, а она как динамит. Она закрыла за собой перекошенную дверь. Гидеон осталась наедине с Коронабет. Принцесса задвинула огромную решетку и заперла ее на засов. Обе молча оценили размер решетки: человек бы туда пролез, прямиком в ревущее пламя. Над головой сгустились облака, и яркий свет немного попритух. Облака были пухлые и темные. Гидеон уже знала, что это обещало скорый дождь. Она чувствовала его вкус в воздухе. Он смывал с языка гарь. Когда разразится гроза, она будет страшной.

– Это не показуха Четвертого дома, – сказала Корона, – они не настолько дерзкие. Кажется, у нас проблемы… большие проблемы.

Поскольку немного потемнело, Гидеон сняла очки. Кивнула. Капюшон упал с головы, складками лег на плечах. Некромантка Третьего дома задумчиво посмотрела на нее, и тоска на лице сменилась ослепительной улыбкой, даже морщинки побежали из уголков фиалковых глаз.

– Гидеон из Девятого дома, – воскликнула она уже без всякой печали, – а ты красотка!

Гроза разразилась позже. Дождь колотил по окнам, как картечь, и скелеты сновали по коридорам с ведрами, подставляя их под струи и подтирая лужи. Очевидно, в доме Ханаанском настолько к этому привыкли, что реакция стала уже автоматической. Гидеон успела познакомиться с дождем, и сначала он ее жутко раздражал. Постоянный стук капель бесил ее всю ночь. Она вообще не представляла, как люди всю жизнь живут на планетах с атмосферой. Теперь же она почти не обращала на него внимания.

Под шум дождя она отправилась посмотреть, как там Харроу. Внезапно ее обуяла паранойя. Убедив саму себя, что руки под одеялом и короткие пряди темных волос ей просто приснились, она вообразила, что Преподобная дочь исполнила детские мечты Гидеон и провела ночь в печи для сжигания мусора. Но Харроу даже не проснулась. Гидеон пообедала рядом со скелетом, который осторожно придерживал на столе ведро – в него падали летевшие из окна капли. Плюх… плюх… плюх… Неясный ужас с утра никуда не делся. Гидеон почти с облегчением увидела Камиллу Гект, склонившуюся над миской супа и куском хлеба с маслом. Серый капюшон промок от дождя.

– Дуэль закончилась, – сказала она вместо приветствия, – Седьмые не показывались, и в покоях их нет. Давай быстрее.

Они пошли. Сердце Гидеон колотилось где-то в ушах. Рапира задевала ногу на каждом шагу, так же настойчиво, как дождь барабанил в стены дома Ханаанского. Ведомая инстинктом, Гидеон прошла через вереницу темных мрачных комнат, открывая мокрые двери, и вышла прямо в грозу. В оранжерею, где любила сидеть Дульсинея. Там оказалось удушающе жарко и влажно, как в пасти тяжело дышащего зверя. Дождь заливал плексигласовые слепые панели. За дверью оранжереи, под навесом, который давно просел под дождем, оказалась Дульсинея.

Она лежала, распростертая на мокрых камнях, костыли валялись по сторонам от нее, как будто выпав из рук. У Гидеон внутри все затряслось, легкие вместе с почками нырнули в кишечник, в спине что-то лопнуло с треском. Камилла первой опустилась на колени и перевернула Дульсинею на спину. На виске у нее цвел синяк, одежда промокла насквозь, будто она лежала здесь несколько часов. Лицо жутко посинело.

Дульсинея зашлась диким, разрывающим кашлем, розовая слюна показалась на губах. Грудь заходила ходуном. Зрелище было не самое приятное, но Гидеон оно обрадовало.

– Он не вернулся, – безнадежно сказала она и потеряла сознание.

Протесилай из Седьмого дома пропал. Дульсинея Септимус тяжело заболела. Когда ее рыцарь не вернулся, она оказалась предоставлена сама себе, а увидев начинающийся дождь, она попыталась уйти сама и поскользнулась. Ее уложили в постель и закутали в горячие тряпки. Учитель велел перенести ее в крошечную комнату в крыле жрецов, где ей пришлось лежать на боку, чтобы то, что терзало ее легкие, беспрепятственно вытекало изо рта. Безымянные коллеги Учителя сидели рядом с ней, меняли тазик и кипятили чайники. Все остальные: Второй дом в мундирах с блестящими пуговицами, близняшки из Третьего и их развеселившийся рыцарь, подростки из Четвертого, с запавшими глазами, Пятые, заснувшие вечным сном, Девятые – Харроу поднялась и смотрела на происходящее, плотно сжав губы, все пытались найти объяснение.

Золу из печи выгребли и просеяли, но подтверждение того, что останки человеческие, было каким-то неубедительным. Выжившие некроманты столпились вокруг емкости с пеплом и набросились на нее, как на миску с арахисом. Только Коронабет побрезговала запустить пальцы в серые крошки.

– Они гораздо старше, чем должны быть, – заметила Ианта Тридентариус, свежая как огурчик. У Протесилая появилась надежда, – Я бы сказала, что трупу месяца три.

– Ты ошиблась недель на восемь, – нахмурился Паламед, – это все равно рано.

– Так или иначе, это не он. Кто-то еще погиб? Учитель?

– У нас очень давно не было похорон, – чопорно ответил Учитель, – и мы, конечно же, не стали бы сжигать тела в печи для мусора.

– Забавно, что вы сказали «тела».

Ианта держала на ладони два крошечных осколка. Один явно был кусочком зуба. По какой-то причине Харроу уставилась на него, потом на Ианту, потом снова на ее ладонь, будто ничего прекраснее в жизни не видела. Гидеон вдруг поняла, в чем причина такого интереса: Харрохак заново оценивала угрозу.

– Видите? – лениво сказала Ианта. – Людей не меньше двух. Но вот временная метка для всех останков совпадает. – Она протянула оба фрагмента Паламеду: – С праздничком. Они умерли одновременно.

– Эта печь – ловушка, – мрачно сказала капитан Дейтерос. – Мне, конечно, не меньше других интересно, кто это, но очевидно, что это не Протесилай. Где же он тогда?

– Я отправил слуг на поиски, – сказал жрец Первого дома, – они осмотрят каждый закоулок и трещину, кроме ваших комнат… которые я попрошу обыскать вас, на тот маловероятный случай, если Протесилай из Седьмого дома спрятался там. Я не стану входить в лабораторию, и мои слуги тоже. Если вы хотите спуститься туда, делайте это сами. Еще он может быть за пределами башни… но вода там очень глубокая.

Корона развернула стул и оседлала его, скрестив перед собой тонкие лодыжки. Гидеон заметила, что они с Иантой так и не помирились после той непонятной ссоры. Стулья их стояли рядом, но сами они смотрели в разные стороны. Корона снова встряхнула головой, будто прочищая ее.

– Он должен быть жив. Мотива нет. Он был… каждый раз, когда я его встречала, я думала…

– Я думала, что он самый скучный человек во вселенной, – подхватила близняшка вяло, потирая руки. Корона вздрогнула. – И даже не так, как обычно бывают скучны Седьмые. Он не испробовал на нас ни единого минималистского стихотворения об облаках.

– Учтем. Возможно, мотива нет, – сказала Жанмари Шатур, которая отказывалась убирать рапиру в ножны. Они с Исааком сидели почти что спина к спине, как будто пытались обозреть все углы сразу. – Подумайте вот о чем. Они спустились в люк, прямо как Магнус и Абигейл, а теперь он мертв, а она чуть богу душу не отдала.

– Может быть, Четвертая откажется от этой безумной чудовищной теории…

– Не безумной, – сказал Учитель Набериусу, – совсем, совсем не безумной.

Капитан Дейтерос, которая что-то царапала в блокноте, откинулась на спинку стула и отложила карандаш.

– Я все-таки предполагаю человеческий умысел. Герцогиня Септимус и ее рыцарь попали в лабораторию. Были ли у них ключи?

– Да, – сказал кто-то от двери.

Гидеон не заметила, как удалился белесый, облаченный в кольчугу Сайлас Октакисерон, но увидела, как он вернулся. В столовой он появился со стороны кухни, был бледен и спокоен, а длинное лицо казалось таким же жестким, как и всегда, – нормальных человеческих эмоций он не испытывал.

– Да, у нее есть ключ, – повторил он, – по крайней мере, был.

– Какого хера ты только что делал? – тихо спросил Паламед.

– Твоя агрессия неразумна и неоправданна, – ответил Сайлас, – я ходил повидать ее. Я ощущаю определенную ответственность. Это я потребовал удовлетворения, а брат Эшт был готов к дуэли с ее пропавшим рыцарем. Я не хочу ссоры между нашими Домами. Я соболезную Седьмому дому, страж Секстус.

– Ты не ответил на мой вопрос.

Сайлас порылся в кармане и продемонстрировал всем то, что извлек оттуда. На стальном брелоке висели два ключа: серый и знакомый белый.

– Если ее рыцаря и обыграли в нечестной игре, – сказал он неожиданно глубоким голосом, – счастья это преступнику не принесет. Я нашел ее в сознании. Она держала в руках это и попросила меня взять ключи на сохранение.

– Это крайне сомнительно, – решила капитан Дейтерос. – В знак доброй воли отдай ключи мне, мастер Сайлас. Будь так любезен.

– Будучи в здравом уме, я этого не сделаю, пока не узнаю о судьбе Протесилая из Седьмого дома. Виновен может быть любой из присутствующих. Брат Эшт. Лови.

Мальчик в кольчужной юбке швырнул брелок своему рыцарю, который перехватил его в воздухе и тут же вынул из кармана свой собственный. Гидеон успела заметить, что у них есть ключ от лаборатории и еще один, черный, кованый, с загогулинами. Колум из Восьмого дома соединил решительно щелкнувшие кольца.

– Я буду хранить их, пока она не попросит их назад. Судя по нашему разговору, это может не случиться никогда.

Ответом ему была короткая пауза.

– Ты мерзкий ублюдок! – взревел Набериус. – Ты просто отобрал ключи у еле живой девочки!

– Ты просто жалеешь, что не додумался до этого первым, – вставила Жанмари.

– Шатур, еще раз вякнешь – и до полового созревания уже не доживешь.

– Придержи язык, принц Терн, – сказала капитан Дейтерос, – у меня есть дела поважнее, чем слушать, как ты кричишь на ребенка.

Она встала. Оглядела их всех с видом человека, сделавшего окончательный выбор.

– Все, жилы встретились с костями. Накопление ключей не может продолжаться. Я говорила, что Второй дом возьмет ответственность на себя, если ни у кого не хватит духу. Этот момент наступил.

Тощий некромант в белоснежных одеждах Восьмого дома уселся на предложенный племянником стул, выпрямил спину и задумался.

– Это вызов мне, капитан? – печально спросил он.

– Потерпишь. – Адептка Второго дома указала на Паламеда, который сидел, подперев подбородок рукой, и смотрел в стену, как будто ссора была до того отвратительной, что он мог только дистанцироваться от нее. – Страж, Шестые – разум императора. Я говорила раньше, и я повторю сейчас: отдай мне полученные тобой ключи на хранение.

Шестой, разум императора, моргнул:

– При всем моем уважении, иди в жопу.

– Внесите в протокол, что меня вынудили, – сказала лейтенант Диас и сняла белоснежную перчатку. Кинула ее на стол, глядя Паламеду прямо в глаза.

– Дуэль. Я называю время, ты называешь место. Время – сейчас.

– Дуэль с Шестым? – квакнула Жанмари. – Это нечестно!

Начался хаос. Учитель, казавшийся совершенно смирившимся, поднялся и сказал:

– Я в этом участвовать не собираюсь, – как будто это могло остановить кого. Когда он вышел, на мгновение воцарилась тишина, и Корона обрушила на стол обе руки.

– Юдифь, выбери кого-нибудь себе под стать! Это трусость!

– Так вот что происходит? – Мелкий некромант все еще пребывал в ступоре. Он удивлялся, а не злился: – Вот что случилось после смерти Магнуса и Абигейл.

– Да уж, Магнус из Пятого дома отправил бы нам составленный в резких выражениях меморандум…

– Ианта! Не подсказывай! Шестой, ты не должен принимать вызов. Третий дом будет представлять Шестой, если они не против. К оружию, Бабс!

Голос ее сестры был нежен и мягок, как шелк.

– Не обнажай, клинок, Набериус. Ианта, что ты делаешь?

– Хочу посмотреть, что из этого выйдет. – Она дернула плечом, не обращая внимания на гнев в голосе сестры. – Увы. Я дурная девица с катастрофическим дефицитом внимания.

– К счастью, Бабсу хватит ума тебя не слушать… Бабс?

Рука Набериуса тяжело легла на рукоять рапиры. Он не бросился в бой, как предполагалось, и не примкнул к командующей сестре. Он смотрел на ее бледную тень, костяшки пальцев у него побелели, рука дрожала, недовольство в его взгляде было опасно близко к ненависти. Улыбка Короны померкла.

– Бабс?

Паламед в это время оперся подбородком на одну руку, потом на другую, провел пальцами по длинному лицу. Снял очки и уронил толстую оправу на стол. Его бледно-серый вид не укрылся от Юдифь Дейтерос, взгляд которой был твердым, как бетон.

– Отказ, Страж, – сказала капитан, – ты хороший человек. Ты не хочешь своему рыцарю такого.

Паламед встряхнулся в секунду. Ножки стула ужасно громко заскрипели по плиточному полу, когда некромант отодвинулся от стола.

– Нет-нет, мы сражаемся, – вдруг сказал он, – я принимаю вызов.

– Секстус, ты безумен. Пожалей ее.

Он даже не встал, только поманил рыцаря пальцем. Камилла не напряглась, предвкушая бой, как сделала бы Гидеон, а, наоборот, расслабилась. Отвела темную челку со лба, сняла плащ, покрутила головой туда-сюда, будто разминаясь перед танцами.

– Я да, – согласился он. – Кам?

Камилла Гект запрыгнула на деревянный стол одним длинным слитным движением. Под плащом на ней были серые брюки и длинная серая рубашка, и походила она скорее не на рыцаря, а на библиотекаршу после работы. И все же ее прыжок напугал всех, кроме лейтенанта Диас, которая вскочила на другую сторону жалобно заскрипевшего стола. Она не стала даже снимать мундир. Выхватила практичный и бритвенно-острый нож из ножен на бедре и продемонстрировала его собравшимся. В правой руке она держала рапиру с простой рукоятью, отполированную до болезненного блеска.

Шестая какое-то время смотрела на нее, будто не знала протокола, а потом разом выхватила оба свои оружия. У Гидеон от ее движения заныло в затылке. Рапире исполнился уже миллион лет, как и оружию самой Гидеон. Она впервые видела эту рапиру в ярком свете: кажется, ее не предназначали для рубящих ударов. Лезвие было тоненьким, как паутинка. Второе оружие для Камиллы, видимо, искали всем Домом, заглядывая под диваны. Нашелся там длинный нож, скорее охотничий или рабочий, чем боевой кинжал: широкий, с толстой спинкой, одной режущей кромкой и перекрестьем рукояти. Выглядело это, прямо скажем, любительски.

Прекрасная и жалкая Коронабет протолкалась вперед и тоже залезла на стол, встав между поединщиками. Спросила у Юдифь и Паламеда:

– До крови?

– Ниже гиоида, можно разоружать, до сдачи некроманта, – спокойно ответила некромантка Второго дома. Коронабет втянула воздух сквозь стиснутые зубы.

– Секстус, ты согласен с условиями?

– А я не представляю, что все это значит, – сказал Паламед.

Гидеон бросилась к нему и успела услышать, как Корона поспешно шепчет:

– Страж, это значит, что она может ударить твоего рыцаря куда угодно ниже шеи и что это закончится, только когда вы сдадитесь. Она полная сука, и мне вообще не стыдно, что я сняла с нее штаны, когда нам было по восемь лет.

– Да тебе и не должно быть стыдно.

– Не позволяй использовать себя для демонстрации, – сказала принцесса, – тебя выбрали только потому, что ты не можешь ответить. Ну как хулиганы собак дразнят. Она оставляет себе возможность искалечить твоего рыцаря, и она это сделает, просто чтобы напугать Октакисерона и Нонагесимус… прости, Девятая.

Страж Шестого дома гулко топнул ногой:

– То есть ты говоришь, что ее рыцарь может сделать с моим примерно что угодно, только ради того, чтобы я признал себя побежденным.

– Да!

Капитан Дейтерос строго сказала через стол:

– Ждать больше нельзя. Отказывайтесь от поединка или бейтесь. Корона, если ты настаиваешь на судействе, прошу.

Эти прелестные глаза уговорили бы камень катиться по склону вниз, но до Паламеда они не достучались. Корона неохотно заговорила:

– До просьбы о снисхождении. Ниже гиоида, включая шею. Кончик, лезвие, пята, кинжал. Назовитесь.

– Марта из Второго дома, – выкрикнула лейтенант Диас.

Камилла не назвала себя. Она посмотрела вниз и сказала вопросительно:

– Страж?

– Бить ее в голову нельзя, – сказал он, – кажется. Я решу, когда ты закончишь.

– Просто скажи, что делать, – Камилла повысила голос. – Камилла из Шестого дома.

Гидеон вернулась к своей некромантке. Все в комнате выглядели замогильно серьезными. На мгновение ей показалось, что Четвертые держатся за руки, но потом она поняла, что Исаак удерживает Жанмари на месте: лицо ее сделалось маской гнева, и он схватил ее за запястье. Были блеклые голодные лица – бледная Ианта и облизывающий губы Набериус. И еще Восьмые, которым вздумалось собрать свое собственное бинго, еще и помолившись.

Харрохак выглядела напряженной и далекой, как веревка висельника, но что-то в лице Гидеон, кажется, привлекло ее внимание. Она сначала задумалась, а потом даже немного обиделась. Гидеон ее не винила. Атмосфера больше всего напоминала утро перед казнью, но Гидеон пыталась сдержать хищную улыбку предвкушения – и не могла.

– Два шага назад, – говорила Корона, – не поворачивайтесь, черт! На столе сложновато…

– Кам! – сказал Паламед. – Давай громко.

– …начали! – велела Коронабет.

Гидеон вынуждена была отдать Диас должное: у Второй ушло куда меньше времени на то, чтобы понять, что она попала, чем у Гидеон во время поединка с Набериусом Терном. Лейтенант Марта Диас была умным и эффективным бойцом на пике формы, не склонным к трепу и пустому выпендрежу. В отличие от Третьего, она была солдатом, привыкшим сражаться с людьми, играющими не по учебнику и не затвердившими список разрешенных в дуэлях движений. Всю свою жизнь она тренировалась для фронта, фронта, полного ветеранов и жаждущих крови новобранцев. Рука у нее была легкая, баланс она держала хорошо, стояла правильно, но не застывала на месте. Она отличалась невероятной реакцией и была готова к любой выходке врага.

Камилла набросилась на нее, как ураган. Она рванулась вперед, далеко отведя рапиру и прижимая к себе свой мясницкий нож, легко отбила торопливый блок лейтенанта и отскочила от запоздалого удара кинжала. Провела красную полосу по безупречно белому мундиру Диас, треснула рукоятью рапиры по пальцам да еще и пнула противницу в колено для ровного счета.

Этот пинок был ее единственной ошибкой.

От боли все нейроны в теле Диас завопили от адреналина. Кто-нибудь вроде Набериуса уже свернулся бы на столе, подвывая от шока, стонал бы и ругался. Но Вторая только дернулась и тут же собралась с силами, встала поустойчивее и перехватила клинок, отбивая очередной удар ножа Камиллы. Отодвинулась назад, пытаясь освободить себе немного пространства для действий: Камилла обрушивала на нее удар за ударом, пробивая защиту. Скоро она уже не могла отступать: в конце концов, дрались они на столе. Камилла ногой ударила ее в левую руку, и кинжал упал на землю. Вторая очень красиво увернулась и, углядев единственную для себя возможность, сделала выпад.

Диас была отчаянной, и Диас происходила из Второго дома. Кам скакала, как загоревшееся масло, но слишком часто открывалась. Выпад Диас попал бы бойцу похуже прямо под ключицу и проткнул бы насквозь. Камилле Гект он угодил в правое предплечье, потому что она почти увернулась, проткнул мышцу рядом с локтем и заставил ее вскрикнуть. Она выпустила свою легонькую рапиру, схватила Марту за запястье и дернула. Раздался громкий треск, и рука вышла из сустава. Лейтенант Диас не закричала. Ну почти. Она заплясала на краю стола, Камилла сделала шаг, небрежно подсекла ей ноги и уложила противницу лицом в деревянную столешницу. Теперь она стояла над ней, одной ногой наступив Марте на шею. Вывихнутая рука торчала вверх под очень неприятным углом. Диас издала придушенный стон, и Юдифь Дейтерос рявкнула:

– Пощады!

– Пощада запрошена, победа за Шестым домом, – сказала Коронабет так быстро, как будто ожидала, что все немедленно закончится.

Наступила тишина. Слышались только тяжелое дыхание Камиллы и тихие удивленные всхлипы лейтенанта.

– Ни хрена себе, – наконец сказала Жанмари.

Оба рыцаря истекали кровью. Она капала из раны на руке Камиллы, куда попала рапира, просачивалась через рубашку лейтенанта Диас и текла у нее из носа. Цветом она ничуть не отличалась от ее шейного платка. Глаза она плотно зажмурила. Паламед уже подошел к столу и – с таким же душераздирающим треском – вправил Марте руку. На этот раз она заорала по-настоящему. Капитан Дейтерос смотрела на это без всякого выражения.

– Твои ключи, – сказал он.

– У меня нет…

– Тогда ключ от лаборатории. Давай сюда.

– У тебя есть точно такой же.

– А я хочу выбросить его из окна на хрен! – заорал Паламед с внезапной яростью, от которой даже Гидеон дернулась. – Ранены два отличных рыцаря, твой и мой, и все потому, что Вторая хотела сначала расправиться с беззащитным ребенком!

Он ткнул пальцем в безупречный мундир Юдифь, как будто хотел проткнуть ее насквозь. Она не дрогнула.

– Ты не представляешь, сколько у нас ключей! Ты вообще не представляешь, сколько ключей, потому что с момента посадки ни на кого даже не посмотрела! Ты выбрала нас, потому что Шестой дом не славится бойцами. Ты могла сразиться с Гидеон из Девятого дома или Колумом из Восьмого. Ты выбрала Камиллу, потому что хотела быстрой победы, а ты ведь даже не видела ее в бою, просто решила, что она ничего не стоит! А я не выношу людей, которые предполагают на ровном месте!

– У меня были на то свои причины, – угрюмо сказала Вторая.

– А мне плевать. Разве не смешно, что потребовался именно Второй дом, чтобы все это вскрыть? Ты готова налепить мишень на спину каждому, у кого есть ключ. Теперь это все знают. И ты виновата, и ты за это заплатишь.

– Ради всего святого, Страж, ты меня не понял…

– Отдай ключ, капитан! – заорал отпрыск Шестого дома. – Или Вторые не только тупы, но еще и слова не держат?

– Вот, – сказала лейтенант Диас. Она стерла со рта и носа почти всю кровь, но когда-то белая рубашка покрылась алыми пятнами. Здоровой рукой она покопалась в кармане и вытащила брелок с одним-единственным ключом. Паламед вежливо кивнул ей, взял ключ и повернулся к ним спиной. Камилла сидела на краю стола, рукой зажимая рану. Меж пальцев у нее сочилась кровь.

– Кость не задета, – сказала она.

– Не забывай использовать рапиру, пожалуйста.

– Я не оправдываюсь, но она быстрая, как черт…

Ее перебили:

– Я вызываю Шестой дом на поединок за ключи. Я называю время, и время это – сейчас.

Все повернули головы на звук – кроме Ианты Тридентариус, которая только чуть приподняла одну бровь, развалившись на стуле, и Набериуса Терна, который и бросил этот вызов. Он запрыгнул на стол длинным прыжком и встал, пока Юдифь Дейтерос осторожно вела своего рыцаря к пустому стулу. На них он покосился с насмешкой. Дурацкая прядка, как всегда, свисала у него точно посередине лба.

– Нет, – жалобно сказала Коронабет.

– Да. – Ианта встала. – Тебе ведь нужен ключ от лаборатории? Это наш шанс. Ничего лучше уже не представится.

Лицо Юдифь Дейтерос становилось все угрюмее и тревожнее. Она положила обе руки на кровоточащую царапину на груди своего рыцаря и с досадой бросила:

– У тебя нет никакой причины.

– И у тебя не было, если быть честным. Секстус был совершенно прав.

– Если ты хочешь назначить злодеем меня, вперед, – отозвалась капитан. – Я пытаюсь спасти наши шкуры. Ты ввергаешь нас в хаос. Существуют правила, Третий.

– Напротив, – ответила Ианта, – ты только что ярко продемонстрировала, что никаких правил нет. Есть только вызов… и ответ на него.

Посмотрев на сестру – Корона полностью утратила самообладание и то ли злилась, то ли жалела всех, – Ианта мягко сказала:

– Это же все для тебя, дорогая, не надо злиться. Может, у нас не будет другого шанса. Не обижайся, радость моя. Что ты можешь сделать?

Корона бросила бороться с собой. Лицо ее вдруг сделалось очень усталым, но, кажется, ей стало проще. Она скрежетнула зубами, поймала сестру за длинную тонкую прядь белых волос и приблизила ее голову к себе.

– Ничего, – сказала она, и Гидеон поняла, что они только что ее потеряли в каком-то смысле.

– Тогда давай сделаем это вместе. Ты мне нужна.

– Ты мне нужна, – эхом отозвалась ее сестра, довольно жалобно.

Камилла кое-как встала. Она взяла у Паламеда носовой платок и перевязала рану, но кровь уже просочилась насквозь, да и руку Камилла держала странно. Паламед, казалось, готов был взорваться – от страха или злости.

– Хорошо, – коротко сказал он, – второй раунд.

Гидеон вдруг охватило невероятной силы чувство: как она устала от этого говна. Она обнажила рапиру, надела кастет и зубами затянула его ремешки. Через плечо оглянулась на Харрохак, которую, очевидно, мучила ее собственная основная эмоция: «только не снова». Гидеон очень захотелось, чтобы некромантка засунула все эти чувства себе в задницу и впервые в жизни – совсем впервые – сделала то, что нужно Гидеон. И Харроу оказалась на высоте. Прямо звезда с небес.

– Девятый дом выступит за Шестой дом, – холодно и скучно сказала она, как будто давно задумала этот план.

Гидеон хотелось петь. Гидеон хотелось закружить ее в танце. Она широко, совсем не по-девятому улыбнулась, и Набериус Терн, который уже утратил свой мерзотно-злодейский вид и насторожился, вынужден был улыбнуться в ответ.

Ианта слегка удивилась:

– Интрига закручивается. С каких пор Девятый дом дружит с Шестым?

– А мы и не дружим.

– Но…

В точности копируя замогильные интонации маршала Крукса, Харрохак произнесла:

– Смерть сладка стервятникам и падальщикам.

Не в силах это больше выносить, Жанмари тоже запрыгнула на стол, держа перед собой сверкающую рапиру Четвертого дома. Красивый сине-серебряный узорный кинжал она вполне профессионально опустила к бедру. Несмотря на запухшие глаза и растрепанные нечесаные волосы – спала она не больше нескольких часов за последние несколько дней, – она выглядела вполне готовой ко всему. Гидеон начала подозревать, что, несмотря на гиперактивность гипофиза, в Шатур все же что-то было.

– Выйдя против нее, ты выйдешь против Четвертого дома, – звенящим голосом сказала она. – Верность и император!

Набериус Терн убрал в ножны рапиру и изящный сверкающий кинжал, закатил глаза так сильно, что они должны были провалиться внутрь черепа. Тяжко вздохнул и спрыгнул со стола. Мотнул головой, откидывая идиотскую прядку со лба.

– Надо было оставаться дома и жениться, – с отвращением сказал он.

– Как будто тебе кто-то предлагал, – рявкнула Ианта.

– Если вы закончили, – сказал Сайлас Октакисерон со своей отвратительно подобострастной вежливостью, – мы с братом Эштом собираемся поискать Протесилая из Седьмого дома. Он так и не нашелся.

– Однако для этого вам почему-то придется испробовать полученные ключи на дверях, которые вы никогда бы не смогли открыть, – заметил Паламед. – Какое удивительное совпадение.

– Я не собираюсь больше с тобой разговаривать, – отозвался Сайлас. – Страж Шестого дома – недоделанная жертва инцеста, кое-как сдавшая экзамен. Твоя подружка – безумная сука, и я сомневаюсь в ее праве на титул первого рыцаря. Я бы не стал тратить силы на нее. Наслаждайтесь покровительством теневого культа, пока оно никуда не делось. Жаль, что до этого дошло. Брат Эшт, мы уходим.

Они ушли с таким видом, будто им очень не хотелось поворачиваться к остальным спиной. Мастер Восьмого дома удалился, будто отступал с поля боя. Вторые – шатающийся рыцарь, поддерживаемый капитаном, – еще больше походили на отступающий легион с легкой примесью беженцев. Представители оставшихся трех Домов посмотрели друг на друга.

Паламед надвинулся на Харрохак. Руки у него были в крови, а глаза горели безумием. Он сорвал с себя очки, и на линзах остались жирные красные отпечатки.

– Остался всего один ключ.

– Ненайденный? – нахмурилась Харроу.

– Нет, они все найдены. Я прошел все испытания, кроме одного, с которым я не смирился.

Харроу нахмурилась еще сильнее, но Гидеон уже быстро сложила два и два. То же, судя по всему, проделал и мелкий некромантик Исаак.

– Если ключи существуют в единственном экземпляре, – медленно сказал он, – что происходит, когда ты проходишь испытание, уже пройденное кем-то другим?

– Ничего, – Паламед пожал плечами, – ты можешь пройти испытание, но ничего не получишь.

– Значит, это пустая трата времени, – сказала Жанмари. Гидеон попробовала представить, что она почувствовала бы в комнате «отрыва», если бы постамент на другом конце оказался пустым, и не смогла.

– Типа того. Но само испытание при этом… полезно. Оно заставляет тебя взглянуть на вещи по-новому. Так, Нонагесимус?

– Те испытания, что уже были, – осторожно ответила Харроу, – помогли мне обдумать некоторые… удивительные возможности.

– Да. Но они все… Ну вот представь, что кто-то показал тебе новый удар или что там у вас, но потом ты не смогла найти его подробное описание в учебнике. То есть тебя навели на какие-то мысли, но на самом деле ты ничего не видела. Ясненько?

Жанмари, Гидеон и Камилла молча смотрели на него.

– Что такое?

– Шестые учатся фехтованию по книгам? – в ужасе уточнила Жанмари.

– Нет, – сказала Камилла, – просто Страж не бывал на Утесе мечника с пяти лет и немного растерялся…

– Ладно, ладно, – Паламед выставил перед собой руки с грязными очками, – сравнение вышло неудачно, но…

– Испытание, если его воспринимать исключительно как некромантическое упражнение, – спокойно пояснила Харроу, – позволяет предположить многое, но не открывает ничего. Пролить свет сможет только лежащая в основе теорема.

– А теоремы заперты за дверями, – задумался Исаак. – Вам нужны ключи от дверей, или вы застрянете.

Теперь все посмотрели на мерзких подростков, нечесаных и утыканных сережками. Подростки в ответ уставились на остальных с презрением и грустью.

– Мы знаем о дверях, – сказала Жанмари, – мы видели двери и тех, кто в них проходил. А что еще мы могли сделать? – слегка вспылила она. – Если бы не следили за всеми, этим бы занималась эта змеючка Ианта Тридентариус. А она всех выслеживает, поверьте!

(– А чем слежка отличается от выслеживания?

– Типа Четвертые не скрываются?)

– Ничто не мешало вам получить ключ от лаборатории, – сказал Паламед.

– Абигейл просила подождать ее, – мертвым голосом пояснил Исаак.

Гидеон не знала, сколько Шестой знал об уже найденных ключах, чему он научился в лабораториях и кабинетах, что успел узнать о теоремах. Паламед задумчиво кивал:

– Что ж, вывод верный. За дверями находятся кабинеты, и в каждом из них – а их очевидно восемь, по одному на Дом – хранятся заметки о соответствующей теореме. Вероятно, все восемь теорем каким-то образом складываются в некое…

– Мегатеорему, – предположил Исаак, которому все-таки было тринадцать.

– Мегатеорему, – согласился Паламед. – Ключ к тайнам ликторства.

Мозг Жанмари Шатур потихоньку скрипел, борясь с замешательством и пубертатными гормонами, пробираясь к очевидному выводу.

– Погоди-ка, Шестой, – потребовала она, – какой еще один ключ? Что ты имеешь в виду?

Паламед побарабанил пальцами по столу.

– Что ж. Прости мне это объяснение, Девятая, я знаю, что ты ведешь ключам учет.

(«Ха-ха-ха», – подумала Гидеон. Она не вела.)

– …но я не могу понять, сколько ключей было у госпожи Септимус. Я знаю, что не менее одного, но когда Октакисерон убедил ее отдать их, – если бы презрение имело вес, Паламед бы сейчас провалился сквозь пол, – он случайно продемонстрировал нам ее карты. Их два. Значит, остался один, о котором я не знаю, и нам следует его найти.

– Нам нужно найти рыцаря Седьмого дома, – добавила Камилла.

– Да, – кивнул он, – и еще выяснить, кого все-таки сожгли. Ианта Тридентариус была права – не думал, что когда-то это скажу, – там больше одного человека.

– Мой первостепенный долг – выяснить, кто убил Магнуса и Абигейл, – заявил Исаак.

– Ты прав, барон Теттарес, – тепло сказал Паламед, – но мне почему-то кажется, что ответ на эти три вопроса сильно поможет нам в раскрытии этого преступления. Девятая, прошлым вечером Протесилай был в лаборатории.

– А ты откуда знаешь? – ровно спросила Харроу.

– Мы его видели, – хором сказали Четвертые. Исаак добавил:

– Когда подслушали вас и Шестых.

– Молодцы. Но это звучит разумно. Госпожа Септимус сказала, что он не вернулся, а на ее брелоке были только ключи испытаний, но не ключ от люка. Наверное, она отдала его рыцарю, чтобы он спустился туда один. Не понимаю, правда, зачем. Ставлю все свои книги по естественным наукам на то, что он все еще там. Невозможно было бы вытащить его наружу так, чтобы никто не увидел.

– Тогда надо спуститься и посмотреть, – заявила Жанмари, которой очевидно тяжело было сидеть без дела. – Вперед!

– Тихо, Четвертая, – сказал Паламед, – нам следует разделиться. Мы сражаемся на два фронта. Честно говоря, я бы не стал оставлять госпожу Септимус без охраны, без рыцаря, под присмотром только Первого дома.

– У нее нет ключей, – заметила Харрохак, – зачем она теперь?

– Уязвимость, – сказала Камилла.

– Да. Дело не только в ключах, Нонагесимус. Почему умерли Магнус Куинн и Абигейл Пент, ведь у них не было ничего, кроме ключа от лаборатории и их самих? Почему пропал Протесилай, когда у него был в лучшем случае ключ от лаборатории? Он все еще лежит там? А кто погиб еще до начала испытаний? А есть еще и опасность других домов. Не знаю, как ты, Преподобная дочь, но, пока Кам не придет в себя, я буду писаться от страха.

Исаак тоненько, пронзительно хихикнул. Камилла угрюмо сказала:

– Страж, это всего лишь правая рука.

– Посмотрите на нее! Ее правая рука! Моя правая рука скорее! Господи, Кам, да я никогда в жизни так не боялся.

Харрохак проигнорировала эти рыцарско-некромантские подначки и громко кашлянула.

– Септимус нужна охрана. Нужно найти ее рыцаря. Что ты предлагаешь?

– Четвертый дом останется с госпожой Дульсинеей, – предложил Паламед, надевая очки на длинный нос, – Гидеон из Девятого дома им поможет. Ты, я и Камилла спустимся в лабораторию и поищем Протесилая.

Наградой ему стали дикие взгляды: его собственный рыцарь посмотрела на него так, будто он утратил остатки разума, а Харроу с силой дернула за свой капюшон, будто от этого ей стало легче.

– Секстус, – сказала она, будто очень глупому ребенку, – твой рыцарь ранен. Я могу убить вас обоих и забрать ключи или просто забрать ключи, что еще хуже. Зачем ты осознанно ставишь себя в такое положение?

– Потому что я тебе доверяю, – ответил Паламед. – Да, ты черная пустынница и верна только таинственным силам Запертой гробницы. Если бы ты хотела выманить у меня ключи, ты бы бросила мне вызов довольно давно. Я не доверяю Сайласу Октакисерону, не доверяю Ианте Тридентариус, но я доверяю Преподобной дочери Харрохак Нонагесимус.

Гидеон прекрасно разглядела под краской, что на протяжении этой короткой речи Харроу несколько раз изменила цвета. Из бледно-серого скелета она стала скелетом с невероятно зелеными пятнами. Чужому человеку показалось бы, что недрогнувшая маска Девятого дома на мгновение из мрачно-таинственной стала мистически-таинственной, ничего не выдав, но для Гидеон это было все равно что гаснущие фейерверки.

– Хорошо, – отрывисто отозвалась некромантка, – но мы присмотрим за Седьмым домом. Я не собираюсь туда спускаться с твоим увечным рыцарем.

– Ладно, – согласился Паламед. – В конце концов, так от нас всех, возможно, будет больше пользы. Четвертые, готовы ли вы отправиться вниз с Гидеон из Девятого дома? Я осознаю, что презюмирую совпадение наших целей и мотивов, но я уверяю вас, что они действительно совпадают. Обыщите лабораторию и, если найдете его – или если не справитесь, – возвращайтесь за нами. Туда и обратно.

Замученный некромантик посмотрел на своего замученного рыцаря.

– Мы пойдем с Девятой, – немедленно ответила Жанмари, – она нормальная. Все эти рассказы о Девятом доме – хрень полная, судя по всему.

Нормальная? Сердце Гидеон трепыхнулось, несмотря на то что у нее были собственные подозрения относительно того, почему ее некромантка не разрешила ей сидеть с Дульсинеей Септимус, и все они были довольно мелочные.

Адепт Шестого дома снова поправил очки:

– Прости, рыцарь Девятого дома, мне следовало поинтересоваться твоими мыслями об этом.

Она покрутила шеей, будто обдумывая вопрос, потянула связки.

– Мысли? – поторопил он.

– А ты знаешь, что первая половина твоей фамилии звучит как «секс»?

Жуткие детишки распахнули глаза так, что в них бы целый скелет прошел.

– Ты? Ты разговариваешь? – спросил Исаак.

– Вы еще захотите, чтобы она замолчала, – заверила Камилла.

Ее рана снова открылась. Паламед поискал в карманах и рукавах рясы запасной платок, чтобы ее завязать. Пока Четвертые совещались тем, что они сами считали шепотом, Харроу подошла к Гидеон и неохотно отдала ей железный брелок с ключами. При этом она прижалась чуть ли не вплотную, чтобы Паламед ничего не разглядел.

– Возвращайся с ключами или удавись, – прошептала она, – и не расслабляйся насчет Четвертых. Никогда не работай с детьми, Сито, у них не развита префронтальная кора.

Гидеон обхватила Харроу руками, приподняла над полом на целый дюйм и стиснула в объятиях, прежде чем кто-то из них успел понять, что вообще происходит. Некромантка оказалась невероятно легкой, как мешочек с птичьими костями. Она всегда думала – если давала себе труд подумать об этом, – что Харроу должна быть холодной, потому что все в Девятом доме холодное. Но нет, Харроу Нонагесимус источала лихорадочный жар. Нельзя же думать столько гадостей и не вырабатывать при этом энергию. Черт, а что она делает вообще?

– Спасибо, что поддержала меня, моя полуночная ведьмочка, – сказала Гидеон, ставя ее на место. Харроу не сопротивлялась, только обмякла, как притворяющийся мертвым зверь. Дышала она спокойно, а взгляд был стеклянный и отрешенный, как всегда. Гидеон запоздало захотелось лопнуть на месте, но она напомнила себе вести себя прилично.

– Благодарю, моя сумеречная королева. Это было приятно. Ты великолепна.

Харроу, утратившая дар речи, наконец выдала довольно жалкое:

– Не веди себя как дура, Нав, – и ушла следом за Паламедом.

Жанмари с некоторым смущением пристроилась к Гидеон. Исаак тащился рядом с ней и на ходу заплетал ей волосы, подхватывая их потрепанной синей лентой.

– Вы давно вместе? – спросила она.

(«Не спрашивай об этом! – прошипела некромантка. – Это неприлично!»

«Заткнись. Обычной вопрос».)

Гидеон смотрела на косичку, на то, как Паламед капает подозрительное содержимое синей пипетки в рану Камиллы, а Камилла чуть пинает его коленом, красиво изгибая ногу. Харроу притаилась рядом с ними, специально не смотря на Гидеон, пряча лицо в глубинах почти самого лучшего капюшона. Она так и не понимала, что нужно делать, думать или говорить, что на самом деле должно происходить между рыцарем и некромантом, некромантом и рыцарем.

– Кажется, целую вечность, – честно ответила Жанмари.

Гидеон вынула из кармана темные очки, надела, и ей стало намного легче, – пошли.

Хотя теперь они знали, что у Гидеон есть вполне работающие голосовые связи и она ими пользуется, прогулка до лаборатории прошла в молчании. Любой спуск в глубины Первого дома приводил подростков в состояние полной боевой готовности. Они были такие нервные, что прижились бы и в глубинах параноидального Девятого дома. Оба шугались от каждой тени и смотрели на проходящих мимо скелетов с ненавистью и отчаянием.

Им не нравилась ни открытая терраса, под которой бушевали волны, ни прохладный мраморный коридор, ни мраморная лестница, которая вела в неприметную комнату с люком в лабораторию. Они заговорили, только когда Гидеон вставил ключ в люк и повернула с резким щелчком. Говорила Жанмари, и давалось это ей нелегко:

– У нас так и нет ключа. Может быть, нам сюда нельзя?

– Абигейл умерла, а у нее было разрешение, – серьезно сказал ее напарник.

– Какая разница?

– Я просто…

– Я спускалась туда без всякого разрешения, – сказала Гидеон, пинком открывая люк. Холодный воздух вырвался из него, как потревоженное привидение. – Шестые впустили меня без ключа. Как видите, я жива.

Жанмари она не убедила, так что пришлось добавить:

– Посмотрите на это с другой стороны. Позавчера вы тут уже были, так что, будь проблема в этом, вас бы уже похоронили.

– Ты говоришь не… не так, как я думал, что ты будешь говорить, – сказал Исаак.

Все трое спускались по холодной темной лестнице навстречу флуоресцентным лампам и мертвой тишине. Гидеон шла первой, остальные двое чуть отстали, зачарованные засохшими кляксами крови, все еще украшавшими решетку внизу. Ей пришлось пойти вперед по туннелю, который вел в комнату с коридорами, к древней доске и табличкам у выхода.

Она обернулась. Жанмари и Исаак за ней не пошли. Жанмари встала в дверях, прижалась к стене, разглядывая странные анахронизмы туннелей из стали, железа и светодиодов.

– Кажется, я что-то слышала. – Она стреляла глазами во все стороны.

– Откуда?

Она не ответила. Исаак, который прятался в тени сбоку у двери, спросил:

– Девятая, почему в телах Магнуса и Абигейл нашли костяные фрагменты?

– Понятия не имею. Хороший вопрос.

– Сначала я думал, что здесь замешаны скелеты, – сказал он загробным шепотом. Это объяснило, почему они подпрыгивают, едва заслышав скрипение костей.

– В тварях наверху есть что-то неестественное. Как будто они подслушивают…

Гидеон посмотрела на обоих. Они вжимались в противоположные стены, боясь выйти на открытое пространство. Зрачки у обоих расширились от адреналина. Юный рыцарь таращилась карими, потемневшими глазами, а у некроманта они были светлее, с длинными, слипшимися от туши ресницами. Сжатый воздух шипел в вентиляционной шахте, и потолок потрескивал.

– Хватит там прятаться, – нетерпеливо сказала Гидеон, – пошли искать этого чувака. Он огромный, так что будет просто.

Ни один не двинулся с места. Запал у них иссяк. Они прижались друг к другу, напряженные и серьезные. Исаак поднял руку, и на кончиках пальцев зажглись бледные призрачные огоньки – синевато-зеленые, дававшие слабенький, почти бессмысленный свет. Он настоял на защите каждого коридора и намазал на все косяки кровь и слюну своего рыцаря. Он нервничал и злился, и выходило медленно – еще бы, размазать грязь вокруг такой кучи коридоров.

– Он отлично накладывает обереги, – примирительно сказала Жанмари.

– А я-то думала, Четвертые всегда бросаются вперед, очертя голову, и несутся как сумасшедшие, – отозвалась Гидеон, пристально смотря в тень.

– Глупо умирать, если от этого нет прока, – ответил Исаак, пальцем выводя замысловатые узоры вдоль двери. – Четвертые – не пушечные ядра. Если мы идем вперед, мы должны выжить… охранные чары – первые, которые я выучил. Когда в следующем году мы уедем с планеты, их выжгут у нас на спинах.

В следующем году. Гидеон с ума сходила от нетерпения, но все же потратила пару секунд, пытаясь пережить этот факт. Гадкие тинейджеры столкнутся с врагами Империи в возрасте четырнадцати и сколько-то там. Несмотря на то что она сама мечтала оказаться на передовой с восьми лет, это вдруг показалось ей не такой уж хорошей идеей.

– Мы хотели ехать в этом году, – уныло заметила рыцарь, – но Исаак заболел свинкой за неделю до призыва.

Вспомнив свинку, они оба помрачнели, но, по крайней мере, перестали бояться. Гидеон повела их по коридору с надписью «Санитайзер», где она впервые нашла Харроу. Три пары ног вздымали клубы белого порошка, переливавшегося разными цветами под некросветом Исаака, струйками осыпавшегося вниз сквозь решетку, распадавшегося в пыль. Дверь жалобно заскрипела, их взглядам открылся лабиринт камер из нержавеющей стали, вентиляция застонала в унисон с дверью, так что оба Четвертых стиснули зубы. Кровь Харроу никуда не делась, а вот крови Протесилая не было.

Они разделились, чтобы обойти весь лабиринт металлических столов, заглядывая под каждый – вдруг Протесилай лег немного вздремнуть или случилось еще что-нибудь настолько же вероятное; они осмотрели ряды металлических ячеек, оказавшихся пустыми. Они орали: «Эй!» и «Протесилай!», и их голоса эхом звенели в воздухе. Когда эхо затихло, они услышали поскуливание воздуха, продавливаемого сквозь металлические зубы вентиляции.

– Там что-то есть! – сказал Исаак.

Все прислушались. Гидеон услышала только шум старых машин, скрипевших одинаково обреченно последние несколько тысяч лет, удерживавшихся в живых только благодаря идеальным механизмам и усилиям некромантов. Этот звук ничем не отличался от фонового шума в Девятом доме.

– Ничего не слышу, – сказала она.

– Дело не в слухе. – Исаак нахмурился. – Я это… чувствую. Какое-то движение.

– Другой Дом? – спросила Жанмари.

– Нет.

– Заклинания?

– Ничего.

Она бродила по лаборатории с рапирой в одной руке и кинжалом в другой. Гидеон, непривычная к командной работе, испугалась, что, случайно напугав Жанмари, получит кинжалом в живот.

– Сюда принесли тела, – сказала Исаак, – давно. Много костяной материи. Весь Первый дом похож на кладбище, но здесь намного хуже. Правда, я не обманываю.

– Верю, – ответила Гидеон. – От кое-чего, что я здесь видела, у тебя бы глаза лопнули. Не знаю, что они здесь изучали, но мне оно не нравится. Хорошо еще, что это все достаточно замкнуто.

– Я… не был бы так уверен, – отозвался адепт. На лбу у него выступил пот.

– Его здесь нет, – сказала Жанмари, – пошли в другое место.

Они ушли из светлого стерильного Санитайзера. Гидеон коснулась панели, еще хранившей черные следы крови Харроу, и лампы погасли с ритмичным бум-бум-бум. Вышли в коридор. С висков Исаака струйками лился пот. Рыцарь обняла его за плечо, и он спрятал мокрое красное лицо у нее на груди. Гидеон в очередной раз поняла, что ей тяжело на это смотреть.

– Давайте вернемся, – сказала Жанмари.

Когда они вышли из коридора, ведущего к Санитайзеру, в главный коридор, ритмичное блямканье гаснущих ламп их догнало. Свет под решеткой на полу замигал и потух, потухли и тускло светящиеся панели над головой, и яркие огни, идущие под потолком большой комнаты. Они остались в полной темноте. Каждый нерв в теле Гидеон завопил от страха.

Некромант был близок к панической атаке. Рыцарь успокаивала его странно ровным голосом:

– Твои заклинания не сработали. Это просто свет погас. Не сходи с ума.

– Заклинания…

– Не сработали. Ты отлично накладываешь обереги. Здесь никого нет.

Одна из ламп, реагировавших на движение, замигала и снова зажглась. Потолочная панель моргнула и вспыхнула резким белым светом. На ней виднелись слова, которых не было всего пару секунд. Слова, написанные алой, свежей кровью, которая тихо капала вниз:

Подростков из Четвертого дома положили в морге рядышком, по соседству со взрослыми, у которых совершенно не вышло за ними присмотреть. Кто-то (как? Загадка) вынул холодеющее тело из рук Гидеон (а кто выдернул копья из ужасных дыр и отнес Жанмари назад?), и множество людей говорило ей множество слов, ни одно из которых не отложилось в памяти. Перед ее мысленным взором представал Учитель, который молился над истерзанными останками Исаака Теттареса, и Харрохак тоже была рядом, и Паламед, который выудил довольно крупный осколок чего-то из остывающего трупа Жанмари Шатур. Все эти образы были размытыми и неясными, как во сне. Четко помнила она только одно: Харрохак называла ее дурой, имбецилкой и дебилкой, и всеми другими словами из лексикона детской Девятого дома, как будто они снова туда вернулись. Харроу-творец, скользящая по коридорам Дрербура. Харроу-возмездие, сопровождаемая Круксом. Не совсем было понятно, что Харроу ей вменяет, но очевидно, что она это заслужила. Гидеон отключилась, не дослушав тираду некромантки, сжала голову руками. Наконец Харрохак погрозила ей кулаком, резко втянула воздух через нос и ушла.

Единственное, что осталось в памяти достаточно четким, – то, что в конце концов она оказалась в белоснежной комнате, где держали Дульсинею, села в одиночестве в кресло и час вытирала слезы с глаз. Кто-то обработал все ее порезы рыжей смолистой вонючей мазью, от нее несло, и стоило капле соленой воды коснуться ранки, ее жгло невыносимо. От этого Гидеон жалела себя и плакала только больше.

Дульсинея Септимус оказалась самой подходящей компанией для этого. Она не сказала: «Все будет хорошо», потому что у нее не хватало сил на банальности, она просто села чуть повыше на своих примерно пятнадцати подушках и положила тонкую горячую руку на ладонь Гидеон. Подождала, пока Гидеон не перестанет плакать, и сказала:

– Ты ничего не могла сделать.

– Да хрена с два. Я продумала все, что должна была сделать. Примерно пятьдесят вещей я могла сделать и не сделала.

Дульсинея криво улыбнулась. Выглядела она ужасно. До утра оставалось еще несколько часов, и в сероватом свете кудри ее казались бисквитно-бежевыми, а лицо совсем побледнело. Тонкие зеленоватые венки на шее и запястьях выступали особенно сильно, как будто большая часть эпидермиса уже слезла. Когда она дышала, звук был такой, как будто кондиционер заляпали кетчупом. Скулы горели ярким румянцем, но в этих лихорадочных пятнах было свое очарование.

– Могла, должна… Ты могла бы прожить заново прошлую неделю… или всю жизнь. Я могла бы оставить Про при себе или пойти с ним. Я могла вернуться и все устроить как следует, если бы я только подумала, что могла бы и должна была бы сделать. Но не сделала. И ты не сделала. Вот и все.

– Это невыносимо, – честно сказала Гидеон. – Полное говно.

– Жизнь – это трагедия. Кто-то уходит, ничего не в силах изменить. Нет никакого контроля. Когда кто-то умирает, его дух навеки становится свободным, сколько бы мы ни цеплялись за него, ни пытались его остановить и ни использовали его энергию. Я знаю, что иногда они возвращаются, или мы можем позвать их, как делают Пятые… но даже это исключение из правил показывает их превосходство над нами. Они приходят, только если мы просим. Если кто-то умирает, удержать его уже нельзя, слава богу. За одним исключением, но оно очень от меня далеко, наверное. Гидеон, не жалей мертвых. Смерть – это абсолютное торжество, насколько я понимаю.

Гидеон этого не понимала. Жанмари сдохла, как собака, пока Гидеон дрыхла, а Исаака превратили в огромное решето. Она планировала горевать по ним вечно. Но не успела она высказаться на эту тему, как Дульсинею сотряс жуткий кашель. На приступ она извела два с половиной платка. Вид этих платков заставил Гидеон позавидовать мертвым, но не Дульсинее.

– Мы найдем твоего рыцаря, – сказала она, пытаясь говорить ровно. Не получилось настолько, что ей могли бы премию за это дать.

– Я просто хочу знать, что случилось, – устало сказала Дульсинея. – Это хуже всего… ничего не знать.

Гидеон не была уверена и в этом. Она была бы очень рада прожить всю жизнь, не узнав, что за хрень все-таки произошла, никогда не увидеть ее багрово-красной пульсирующей реальности. Ее мысли снова перенеслись к Магнусу и Абигейл, которые лежали там в темноте. Она думала, когда это случилось, а потом – как. Смотрел ли Магнус, как убивают его жену, как Жанмари смотрела на смерть Исаака. Она подумала, что очень глупо для рыцаря видеть, как умирает его некромант. У Гидеон внутри было пусто и жарко, и очень хотелось драться. Она сказала без всякой надежды:

– Если хочешь забрать свои ключи у Сайласа Октакисерона, я выступлю за тебя.

Кашель перешел в булькающий смех.

– Не надо, – сказала Дульсинея, – я отдала их по своей воле, без принуждения. Да и что я стала бы делать с ними сейчас?

– А почему ты вообще решила ввязаться в эту хрень? – резко спросила Гидеон.

– Ты имеешь в виду, раз уж я все равно умираю? – Дульсинея слабо улыбнулась, но на щеках все равно появились ямочки. – А это не препятствие. Седьмой дом полагает мое состояние активом. Они даже хотят, чтобы я вышла замуж и передала свои гены. Я! Нет ничего хуже моих генов, если они передадут эту красоту дальше.

– Я не понимаю.

Женщина перед ней заворочалась, подняла руку, чтобы убрать со лба пряди цвета оленьей шкурки. Она не отвечала довольно долго. Потом сказала:

– Если стадия не очень тяжелая, если ты можешь прожить лет, например, пятьдесят… когда твое тело умирает, когда твои кровяные тельца пожирают тебя изнутри… получается великолепный некромант, Гидеон из Девятого дома. Ходячий генератор танергии. Если найдется способ остановить процесс в тот момент, когда ты по большей части рак и только совсем чуть-чуть женщина, они это сделают! Но пока они не смогли. Говорят, что мой Дом любит красоту. Это правда. А в смерти есть своя красота. В красивой смерти, в ускользании, в существовании полуживым и полумертвым в самом расцвете своих сил.

Ветер тоненько и одиноко скулил под окнами. Дульсинея приподнялась на локтях, прежде чем Гидеон успела ее остановить, и спросила:

– Ну что, похоже, будто я в расцвете сил?

От такого вопроса любого бы пот прошиб.

– Ну…

– Соврешь – я тебя мумифицирую.

– Ты выглядишь как кусок говна.

Дульсинея снова легла и сердито усмехнулась.

– Гидеон. Я говорила твоей некромантке, что не хочу умирать. И это правда. Но я умираю, по ощущениям, уже десять тысяч лет. Гораздо сильнее я не хотела умирать одна. Не хотела, чтобы меня забыли. Это ужасно, когда тебя забывают. Седьмые положили бы меня в прекрасный гроб и не говорили бы обо мне. Я бы ничего им не дала. Поэтому я явилась сюда по приглашению императора… я хотела… пусть даже я знала, что лечу сюда умирать.

– Но я не хочу, чтобы ты умирала, – сказала Гидеон и не сразу поняла, что сказала это вслух.

Тонкие пальцы обхватили ее ладонь. Темно-синие глаза блестели ярко, даже, пожалуй, слишком ярко, они были влажны и жарки. Гидеон очень осторожно сжала пальцы Дульсинеи в своих. Ей казалось, что от малейшего усилия эти пальцы рассыпятся в пыль, как рассыпались бы самые древние кости из оссуария Девятого дома. Сердце у нее заныло и размягчилось, а мозги тоже заныли и пересохли.

– Я этого не планирую, – сказала Дульсинея. Ее голос становился все тоньше, будто растворялся в воздухе, как добавленная в молоко вода. Она закрыла глаза с тяжелым вздохом. – Я, может быть, буду жить вечно, если мне не повезет. Что там ждет одну плоть один конец?

– Где-то я уже видела эти слова, – сказала Гидеон, не представляя, где именно. – Что они значат?

Синие глаза раскрылись:

– Ты не знаешь?

– А должна?

– Ну, – спокойно сказала Дульсинея, – ты должна была произнести их, обращаясь к своей Преподобной дочери, в тот день, когда обещала служить ей в качестве рыцаря, а она должна была ответить тебе теми же словами. Но этого не произошло, так? Тебя не воспитывали в традициях Дома Запертой гробницы, ты совершенно не похожа на монашку Девятого дома. И сражаешься ты, как… не знаю. Я вообще не уверена, что ты выросла в Девятом доме.

Гидеон на мгновение оперлась головой об изголовье кровати. Думая об этом мгновении, она всегда представляла, что запаникует. Но паники уже никакой не осталось. Она просто устала.

– Точно, – сказала она, – достало притворяться, так что да. Все чистая правда. Я самый фальшивый рыцарь на свете. У настоящего рыцаря хронический гипертиреоз, а еще он просто козел. Я строю из себя невесть что меньше двух месяцев. Я не настоящий рыцарь. И получается у меня хреново, – ответная улыбка была совсем не лукавая, а… нежная. Впрочем, Дульсинея всегда была с ней удивительно ласкова. Как будто они всегда делили какую-то чудесную тайну.

– А вот тут ты не права. Если хочешь знать, что я думаю… я считаю тебя рыцарем, более чем достойным ликтора. Я хочу посмотреть, что из тебя выйдет. Интересно, Преподобная дочь вообще понимает, кто ей достался?

Они посмотрели друг на друга, и Гидеон чувствовала, что взгляд в эти притягательные глаза становится слишком долгим. Ладонь Дульсинеи казалась очень горячей. Вот теперь нахлынула паника от признания, где-то внутри поднялась вторая волна адреналина, и, как будто выбрав самый удобный момент, открылась дверь. Вошел Паламед Секстус с большой черной сумкой всякой хрени, поправил очки и секунды на две задержал взгляд на их соединенных ладонях. Очень вежливо и совсем не по-паламедовски он сказал:

– Я зашел посмотреть, как вы себя чувствуете. Я не вовремя?

– Мне, пожалуй, пора, – сказала Гидеон, отдергивая руку. На нее все злились, ну и отлично, к тому же они не могли злиться так же сильно, как она сама. Она встала, покрутила головой, пока суставы не затрещали, с удовольствием обнаружила, что рапира все еще висит на бедре, и почувствовала, что готова дать отпор Паламеду, очень неприятному и какому-то виноватому. – Я возвращаюсь к себе. Я в порядке, хватит тут. Спасибо за мазь, воняет трындец.

– Господи, Девятая, – нетерпеливо сказал Паламед, – сядь, тебе надо отдохнуть.

– Вспомни предыдущие разы, когда я отдыхала с удовольствием. Ну или нет.

– Это не мазь, это вытягивающее средство. Не забывай, что Кам вытащила из тебя двадцать костяных осколков и сказала, что остался еще десяток.

– Их достанет Нонагесимус. Ну или нет, – мрачно сказала Гидеон, – ну или пусть остаются, пока я не закончу убивать людей.

– Девятая…

Она позволила себе пронестись мимо Стража и побежала по коридору со скоростью ракеты. Так себе способ уходить от вполне нормального разговора, но очень приятный. К тому же она выбралась за рекордное время.

Гидеон побрела по коридору, выковыривая оранжевую дрянь из-под ногтей. Она пребывала в таком хреновом расположении духа, что чуть не сшибла с ног Сайласа Октакисерона, облаченного в легкие стерильно белые одежды Восьмого дома. Колум из Восьмого дома автоматически поддержал его. В одежде того же цвета он выглядел совсем зеленым.

– Выходит, они мертвы, – заявил его дядюшка вместо «здравствуйте».

Единственным, что удержало Гидеон от немедленного нападения, стала мечта о возможности засунуть ногу Октакисерона так глубоко ему же в задницу, чтобы пятка вышла изо рта.

– У них имена были, говно малахольное! И если ты захочешь поднять шум, то я сразу предупреждаю, что я сейчас в таком настроении, что не успокоюсь, пока тебя не прибью.

Колум заморгал. Некромант – нет.

– Я слышал, что ты теперь разговариваешь. А жаль. Прибереги свое сквернословие для кого-нибудь другого, Гидеон Нав. Меня не интересуют обиженные крики рабов Девятого дома.

– Как ты меня назвал?

– Рабом, – повторил Сайлас. – Холопкой. Служанкой.

– Меня не интересуют синонимы, тухлая ты дрянь. Ты сказал: «Гидеон Нав».

– Виллан, – продолжил некромант Восьмого дома, копаясь в своем мысленном словаре. Колум смотрел на Гидеон, не веря своим глазам. – Подкидыш. Я тебя не оскорбляю. Я лишь говорю, кто ты есть, замена Ортуса Нигенада, жалкого сына зловонного Дома предателей и мистиков.

Мозг Гидеон забуксовал. Она словно вернулась в Дрербур и сидела, надув губы, потирая фрикционные ожоги на запястьях. Крики несчастной верной. Зеленые вспышки в рассыпчатой темноте. Жирный запах ладана. Женский плач. Кто-то крадет ее предназначенный для побега шаттл. Даже двое. Грустный и еще более грустная, чужие в Девятом доме. У нее оставались родственники на Восьмой…

– Ты говорил с сестрой Глаурикой, – медленно сказала она.

– Я говорил с Глаурикой после ее возвращения в родной дом, – сказал Сайлас, – а теперь хочу поговорить с тобой.

– Со мной. Рабыней, служанкой и всеми остальными словами, которые ты придумал.

– Да. Потому что ты выросла, служа убийцам, в племени убийц. Ты жертва Девятого дома еще в большей степени, чем другие.

Крошечная косточка в душе Гидеон перестала трепыхаться. Гидеон не бросилась, не влепила оба кулака куда-нибудь в белоснежную ткань или кольчугу. Из-за его слов, а еще из-за того, что пока еще не сталкивалась с Колумом из Восьмого дома напрямую и не горела желанием приближать это интересное занятие. Она сделала шаг вперед. Сайлас не отступил, но слегка отвернул голову, как будто у нее изо рта воняло. Глаза у него оказались очень темные, а ресницы густые и белесые.

– Не притворяйся, будто знаешь, что со мной было, – сказала она. – Глаурика не в силах была запомнить, что я жива, не думала обо мне, если вспоминала, и сказать тебе ничего не могла. Ты ничего не знаешь обо мне и ничего не знаешь о Девятом доме.

– Ты ошибаешься в обоих случаях, – сказал Сайлас, обращаясь к кому-то у нее за плечом.

– Докажи.

– Мы с братом Эштом приглашаем тебя выпить с нами чаю.

Она протерла глаза грязными кулаками и чуть не укусила один из них вместе с оранжевой жижей – такой гадкой, что из-за нее костяные осколки выпрыгивали из тела сами. Глаза тут же защипало от запаха.

– Прости, не расслышала. Мне показалось, что ты сказал: «Пошли попьем чаю», но это просто максимально тупо.

– Мы с братом Эштом приглашаем тебя выпить с нами чаю, – повторил Сайлас с выражением кроткого терпения, как будто в своей бледной башке он постоянно себя уговаривал. – Не приводи дочь Запертой гробницы, приходи сама и будь готова слушать. Никакой платы. Никаких скрытых мотивов. Просто приглашение стать большим, чем ты являешься сейчас.

– А кем?

– Инструментом своих угнетателей. Замком на собственном ошейнике.

Это уже становилось невыносимым. Она и без того провела очень длинную ночь и пережила несколько эмоциональных пыток, а еще таинственное убийство и мелкую личную драму. Гидеон скинула капюшон, сунула свободную руку в карман и пошла по коридору подальше от дядьев и племянников.

Сзади доносился голос некроманта:

– Придешь ли ты выслушать, что я тебе скажу? Прими решение.

– Иди в жопу, моль бледная, – сказала Гидеон и завернула за угол.

Она услышала слова Колума:

– Кажется, это «да», – но не услышала тихого ответа.

Гидеон потеряла способность сопротивляться ночным кошмарам. Ей хотелось, чтобы ее подсознательное ограничилось быстрым сном, после которого ей не приходилось бы просыпаться в холодном поту, но, как и многое в ее жизни, подсознательное разучилось работать и реагировать. Она оставалась наедине со своими ошибками, и мозг отказывался как-то скрывать их. Гидеон нужно было просто закрыть глаза, чтобы увидеть какую-нибудь дикую больную хрень.

Магнуса Куинна, спокойно пьющего травяной чай, а потом превращающегося в груду фарша, потому что она не находит сил закричать «Сзади!»

Кипящий котел с ароматной кашей и безвольным трупом Абигейл Пент, плавающим под поверхностью воды, пока Гидеон, обваривая пальцы, пытается выловить ее…

Исаак Теттарес, переворачивающий на себя бак с кислотой, который она не успевает вырвать из его слабых дрожащих рук…

Жанмари Шатур, чьи разбросанные руки и ноги продолжают двигаться, пока Гидеон застилает постель, которая становится все более мокрой, липкой и горячей…

Старый сон о матери, которая жива, которая существует в жизни Гидеон, чего никогда не было, и кричит: «Гидеон! Гидеон», а Гидеон смотрит, как карги из Девятого дома отрывают ее череп от шеи и раздается громкий треск…

И Харроу, которая ее будит. Это случилось только однажды: некромантка Девятого дома сидела в темноте, закутавшись во влажное одеяло, как в плащ, а лицо ее без двухцветного макияжа казалось голым и пустым. Гидеон почти сразу же снова провалилась в беспокойный нос. Она не могла решить, приснилось ли ей это: Харроу не взрывалась, у нее из ушей не лезли кишки, она не сдирала с себя кожу – она просто смотрела на Гидеон угольно-черными глазами и, кажется, жалела ее.

Ее взгляд был очень усталым и мягким, его можно было бы назвать понимающим, не будь он таким измученным и циничным.

– Это я, – нетерпеливо сказала она, – спи.

Все признаки указывали на галлюцинацию.

Спать все равно приходилось, потому что последствия бодрствования были ужасны. Но теперь она спала с рапирой, положив на грудь кастет, как тяжелое обсидиановое сердце.

– Давайте поговорим, – сказал Паламед Секстус.

Харроу и Гидеон сидели в покоях Шестого дома – ситуация до хрена странная. Шестых разместили в высоких просторных залах, запрятанных в центральной башне. Их окна открывались на морскую гладь. Точнее, открывались бы, если они не закрыли окна плотными черными шторами. Весь Шестой дом теснился на полярных шапках планеты, расположенной так близко к Доминику, что воздействие лучей просто бы сожгло дом. Великая библиотека хранилась в огромной консервной банке станции, созданной в расчете на суровые испытания. Она не должна была перегреваться или переохлаждаться, поэтому окон в ней не было вовсе никаких. Паламед и Камилла изо всех сил постарались воспроизвести этот эффект и здесь, получив комнату, открытую и светлую, как шкаф.

Ничуть не улучшало ситуацию и то, что каждый квадратный дюйм этих комнат покрывали бумажки. Записки Паламеда громоздились на всех свободных поверхностях. Они лежали на столах, они валялись на зеркале, толстые книги были стопками разложены на подлокотниках кресел и опасно кренились. Кажется, никто не садился в эти кресла, не прихватив с собой очередную книгу. Через открытую дверь Гидеон заглянула в спальню, в мрачное логово, где огромная доска для записей нависала над древней кроватью с балдахином, очень, очень аккуратно застеленной. Вопроса, живет ли Камилла в жутковатой кроватке, приставленной к большой кровати, даже не возникало. Во-первых, это была типичная рыцарская кровать, во-вторых, она прогибалась под свалкой оружия и полироли для металла.

– Я не уступлю, – сказала Харроу. Они с Паламедом сидели по обеим сторонам стола, торопливо очищенного от книг и записей. Приблудные ручки катались по столу при каждом неосторожном движении. – Ключи у меня. Мы входим вместе. У тебя будет час.

– Но часа совершенно недостаточно…

– Ты просто тормоз.

– А ты параноик.

– Я до сих пор жива, – указала Харрохак, и Гидеон вздрогнула.

Паламед снял очки через десять минут после начала спора и протирал их полой рясы. Жест казался достаточно агрессивным, а глаза, лишенные стеклянного экрана, стали угрожающе серыми. Это задевало только Гидеон, которая очень старалась избежать его взгляда.

– Да. Комната представляет для меня большой интерес, и должна представлять интерес и для тебя.

– Ты слишком скрупулезен.

– Тебе не хватает размаха. Перестань, Нонагесимус. Обмен ключами в нашей ситуации представляется наиболее логичным и элегантным решением. Отказ – это суеверия и паранойя, приправленные… явным обманом.

На мгновение гнев и муки совести Гидеон даже отступили.

Твой законник только что сказал: «Явный обман?»

Некроманты теперь сидели в абсолютно одинаковых позах: костлявые локти на столе, ладони сцеплены под подбородком, глаза не моргают. За стулом Паламеда стояла Камилла, пришибленная, будто ее десять минут назад выпустили откуда-то. Руку она перевязала, но не зафиксировала, и могла ею двигать как угодно. Гидеон торчала за спиной Харроу, разглядывая собственные ногти и пялясь на листки бумаги, покрытые такими корявыми буквами, что они походили скорее на шифр. Некромантка откинулась на спинку стула и произнесла могильным голосом:

– Ты до сих пор одержим своей идеей… мегатеоремы.

– Да. А ты нет?

– Нет. Она слишком громкая.

– Но сбрасывать ее со счетов не стоит. Сама посмотри. Задачи и испытания… точнее, лежащие в их основе теории, не так уж разнородны. Умственное слияние. Передача энергии. Постоянный забор танергии, который мы видели в энтропийном поле. Это невероятные идеи. Никто еще не доводил некромантическую силу до такого. Это невообразимо. Если целью была демонстрация безграничности ликторской силы… у них получилось. Я видел испытание на развеивание. Даже если бы там ничего не было, кроме самовоспроизводящегося костяного голема, я бы все равно не спал по ночам. Я не представляю, как они это сделали.

– Я представляю, – ответила Харроу, – и если мои расчеты верны, я и повторить смогу. Но это совершенно непосильно, Секстус. То, что нам показывают, было бы мощными… почти невероятными глубинами мастерства… если бы было в принципе воспроизводимо. Все эти эксперименты требуют непрерывного потока танергии. Где-то в глубинах лаборатории скрывается ее источник. Он-то и есть главный приз.

– А, теория тайной двери. Очень по-девятому.

Она ощетинилась:

– Это просто нормальная оценка времени и пространства. Если считать лабораторию, у нас есть доступ примерно к тридцати процентам этой башни. Это называется объективным доказательством, Страж. Твоя мегатеорема основана на предположении и так называемом «инстинкте»…

– Спасибо! Так или иначе, мне не нравится, что эти чары контролируются весьма условно, – продолжил Паламед.

– Не будь слабаком. Некромантия – это и есть контроль.

Паламед надел очки обратно. Вздохнул.

– Может быть. Иногда я просто не знаю. Смотри, Нонагесимус. Эти теоремы все нас чему-то учат. Я верю, что они являются частями огромного целого. Помнишь доску в лаборатории? Там все закончено. Ты полагаешь, что они дают нам подсказки, ведущие к глубинам оккультного знания, скрытым где-то еще… к источнику энергии. Я вижу куски мозаики, а ты – указатели. Может быть, ты права, и нам нужно просто идти по следу из хлебных крошек к главному сокровищу. Но если я прав, если ликторство – это всего лишь синтез восьми отдельных теорем…

Харроу не ответила. Молчали долго, и Гидеон подумала, что Паламед углубился в свои мысли. Но потом он резко сказал:

– Тогда все неверно. Ошибка в логике. Все это – огромная уродливая ошибка.

– Оставь загадки Девятому дому, – отозвалась Харроу. – Что за ошибка, Секстус?

– Я отдам тебе записи на эту тему, если ты мне поможешь вскрыть замок.

Этого хватило, чтобы она задумалась.

– Дай мне свои записи обо всех теоремах, которые ты видел. Что за замок?

– И докинь копию своей карты.

– У меня есть карта? – вопросила Харроу в воздух. – Ничего себе. Утверждение по крайней мере необоснованное.

– Не держи меня за идиота, Преподобная дочь. Ликторский замок – тот, что открывается ключом Шестого дома. Серым ключом. Которым сейчас владеет Сайлас Октакисерон. Поэтому «вскрыть»…

– Это невозможно. Как?

– Не узнаем, пока не попробуем. Если сработает, ты получишь все до единой заметки о теоремах, которые я нашел, в обмен на твои теоремы, твою помощь и карту. Ты в деле?

Последовала многозначительная пауза. Как все знали заранее, некромантка Гидеон вынуждена была признать, что она в деле. Она встала. Стул опасно заскрипел, и Гидеон придержала его ногой.

– По крайней мере, покажи, что за дверь, – велела она. – Не нравится мне мысль, что Шестой дом получит от моего все возможное.

– Многие назвали бы это выгодной сделкой, – заметил Секстус, чей стул придержала для него верная Камилла, – но я тебе должен, потому что ты выступила за нас, когда Третий дом бросил вызов. Мы бы, конечно, выиграли, но отдали бы за победу больше, чем мне хотелось отдавать. Пойдем, нас ждут безжалостные факты.

И все потащились за фактами. Когда Шестой дом закрывал двери, оказалось, что помимо защитных чар Протесилая они использовали пять замков, а заодно укрепили дверь так, чтобы ее невозможно было снести с петель. Звуки, с которыми Камилла задвигала засовы, были приятнее оркестра. Двое некромантов шли впереди – в длинных рясах они походили на мрачных серых птиц, а Гидеон и Камилла следовали позади, отстав на положенные полшага. Камилла из Шестого дома шла, расправив плечи. Прямая темная челка мотнулась вбок, когда она повернулась к Гидеон, очень быстро, бесстрастно, но Гидеон хватило.

– Спроси, как я, и я заору, – предупредила она.

– Как ты? – спросила Камилла, редкостная зануда.

– Ладно, ты поймала меня на блефе, и я возмущена, – согласилась Гидеон. – Итак. Чем ты на самом деле пользуешься, когда не делаешь вид, будто рапира – твое любимое оружие? Два коротких меча одинаковой длины или меч и дубинка?

Настороженные глаза превратились в узкие, обведенные черным щелочки.

– Где я прокололась? – спросила она наконец.

– Ты выхватила одновременно рапиру и кинжал. А еще ты амбидекстр. Ты двигаешься так, будто оба твоих клинка изогнуты. А еще у тебя на кровати валяется шесть мечей и дубинка.

– Надо было прибраться, – кивнула Камилла. – Два обоюдоострых меча.

– Но почему? Я хочу сказать, что это круто, но почему?

Вторая девушка осторожно потерла локоть, размяла пальцы, будто проверяя, не отдается ли в них боль. Кажется, она что-то обдумывала, а потом пришла к внезапному выводу:

– Я подала заявку на место первого рыцаря Стража в двенадцать лет. Получила одобрение. Мы изучали данные об оружии. Решили, что два меча более… универсальны. Я умею обращаться с рапирой, – тут она себя недооценивала, – но в настоящем бою я предпочту два меча.

Прежде чем Гидеон начала всерьез обдумывать неприятную мысль о том, что до настоящего боя еще не дошло, Камилла ткнула ее локтем:

– Почему ты ведешь себя так, будто вы в ссоре?

– Нееет, – ответила Гидеон, – спасииибо.

– Вы же не поссорились, – еще тычок, – ты это сразу бы заметила.

– Ты не… не знаю! Скажи ему, короче, что если он хочет, чтобы я представила его Дульсинее, я могу? Скажи, что я не собираюсь мешать его стремным попыткам.

– Последнее, в чем нуждается Страж, – это знакомство с госпожой Септимус.

– Тогда пусть он перестанет вести себя так, будто он знает всехние чувства из книг, причем давно. Это было бы ужасно мило.

Ничего не ответив, Камилла шагнула за спину своему адепту, который остановился перед большой картиной в позолоченной раме: позолота побурела везде, где не почернела, а картина до того выцвела, что походила на пятно от пролитого кофе. Странная была картинка: пыльная скала, расколотая огромным ущельем в центре, и река цвета сепии, текущая в никуда где-то внизу картины.

– Это я давно заметила, – сказала Харроу.

– Посмотрим еще раз.

Паламед и Камилла уперлись плечами в углы картины и сняли ее с невидимого кронштейна. Она оказалась очень легкой и не слишком-то хорошо скрывала огромную ликторскую дверь с черными колоннами, резными рогатыми черепами, мрачным камнем и зловещими изображениями. Короче, во всех отношениях она ничем не отличалась от прочих виденных Гидеон дверей. Но Харроу задержала дыхание.

Она подошла к замку, и только тут Гидеон поняла, в чем дело: замок заполняла твердая серая масса вроде штукатурки или цемента. Кто-то как следует потрудился над скважиной. Часть штукатурки была обколота и покрыта длинными царапинами, но в остальном она казалась очень прочной. Легкого способа пробраться через нее явно не существовало.

– Шестой, – сказала ее некромантка, – в день, когда мы прибыли в дом Ханаанский, она была совсем в другом состоянии.

– Я все еще не могу поверить, что ты в первую же ночь переписала все двери, – Паламед сухо улыбнулся, – и что я этого не сделал. Я не могу сказать, когда замок был запечатан. Кажется, я теряю хватку.

Харроу зубами сдирала перчатку и разминала длинные нервные пальцы, как делают хирурги. Поднесла подушечку большого пальца к замку и нахмурилась так, что между бровями карандаш бы удержался. Выругалась шепотом, бросила перчатки Гидеон, которая аккуратно их поймала, сжала серую массу между пальцами.

– Это регенерирующий пепел, – сказала она.

– Вечная кость, существование которой считается невозможным…

– То же самое, что у конструкта.

– То есть…

– Тот, кто это сделал, должен обладать навыками, сравнимыми с навыками автора конструкта, – пояснила Харроу, – чтобы это снять, нужно больше сил, чем есть у большинства костяных магов… вместе взятых.

– Я привел тебя сюда, не чтобы ты его сняла, – сказал Секстус, – я только хотел подтверждения и получил его, большое спасибо.

– Простите. Я не говорила, что не могу это снять.

Бровь взлетела над оправой очков:

– Ты думаешь…

Ответила ему прежняя Харрохак, та, что ходила по пыльным коридорам Девятого дома, как по гладким шелковым коврам.

– Секстус, – мягко сказала она, – меня смущает, что ты этого сделать не способен.

Она положила ладонь на кучку костяной материи, залившей замок. Отняла ладонь – и масса, похожая то ли на жвачку, то ли на клей, потянулась за ней, дико вибрируя там, где она продолжала соприкасаться с замком. На виске Харроу выступил пот.

Паламед Секстус задержал дыхание – и тут масса отщелкнулась обратно, как гибкий пластик, и слиплась мрачным неподвижным комком. Харроу попробовала еще. Ее пальцы нетерпеливо шевелились, она отвернулась и закрыла глаза. На этот раз она вытянула пепел примерно на длину ладони – а потом он отдернулся, снова слипся, устроился на прежнем месте. Она попробовала снова, и снова, и снова.

Краска на лбу Харроу блестела от пота и стекала вниз серовато-розовыми струйками, вокруг ноздрей появились красноватые кольца. Сама не осознавая, что делает, Гидеон встала сбоку от нее, закрывая Харроу от бесстрастного взгляда Секстуса, закатывая длинные черные рукава плаща и открывая рот – без участия мозга.

– Подзарядись, – прошептала она.

Это были первые слова, которые она сказала после того, как Харроу вышла из покоев Шестого дома, напряженная, полная презрительного разочарования, похожая на возмущенную черную ворону. Адептка открыла один мрачный черный глаз.

– Пардон?

– Запрыгивай, говорю, солнышко. Давай, ты знаешь, что делать.

– Очевидно, нет, и никогда больше не называй меня солнышком.

– Я говорю, высоси из меня энергию.

– Нав…

– Шестые смотрят, – резко сказала Гидеон.

Эта фраза добила Харроу, причем добила не стилетом, а молотом. Некромантка замолкла. Она возмущалась, и ее рыцарь не понимала чему. Разве что это было омерзение от мысли о том, что ей опять ничего не оставалось, кроме как прибегнуть к помощи своего рыцаря, девчонки, которая продолбалась так сильно, что во вселенной начали по-новому понимать слово «продалбываться».

– Рукав закатывать не надо, дура, – вот и все, что она сказала.

И Гидеон начало выворачивать и высасывать. Это было так же мерзко, как в прошлый раз, но заняло намного меньше времени, чем жуткая прогулка через комнату и обратно. А еще теперь Гидеон знала, чего ждать. Боль можно было, как всегда, назвать ужасной. Она не закричала, хотя, возможно, это было бы достойнее, вместо этого она скулила и хрюкала, пока некромантка забирала у нее что-то, корябая при этом душу. Кровь закипала в жилах, потом вдруг застыла и начала царапаться внутри с каждым стуком сердца.

Харроу согнула пальцы и потянула. Через очень долгое мгновение в руках у нее оказалась неподвижная сфера спрессованного пепла и костей, серая, рябая и послушная. Замок был совершенно чистым, как будто никакого препятствия никогда не существовало. Шестые уставились на них. Наконец Паламед наклонился и заглянул в замочную скважину.

– Нонагесимус, не привыкай так ее использовать, – сказал он с явным неодобрением, – это не очень полезно и не очень красиво.

Ответила ему Гидеон:

– Ты становишься все больше похож на Сайласа Октакисерона.

– Ой, – искренне испугался Паламед и выпрямился. – Ладно, к добру или к худу, но это закончилось. Возможно, стоило это так и оставить, но я хочу, чтобы они… оно понервничало. Даже сверхъестественные силы уязвимы.

Он приложил палец к замку.

– Что, и последний ключ ты тоже прячешь? – тихо спросил он. – Или мы гонимся за ним вместе? Ну тогда давай быстрее, говнюк.

Камилла кашлянула – возможно, потому, что ее некромант говорил с дверью. Он уронил руку.

– Я тебе должен, Девятая, – сказал девушке с лицом черепа, – у тебя есть один бесплатный вопрос.

– Довольно мерзко строить из себя вместилище всех знаний, Секстус.

– А я ничего не «строю».

– Сколько ключей сейчас в игре?

Паламед вдруг улыбнулся. И тут произошла какая-то алхимия, его костистое плоское лицо преобразилось и стало почти привлекательным, а не просто кучей скул и челюстей.

– У нас есть три. У вас два – было два, пока вы не отдали один госпоже Септимус по условиям соглашения, которое она сначала предлагала мне. Кстати, тебе стоило поторговаться – она предложила мне взглянуть на ключи, которые у нее уже были. Но я полагаю, что ты и без нее получила все, чего хотела.

Харроу не отреагировала, хотя Гидеон могла поклясться, что где-то в глубоких тайниках своего мозга она орет матом.

– Один у Восьмых, а теперь они обманом получили еще два от Дульсинеи. И остается еще один.

– Третьи? – предположила Харроу.

– Нет. Кам слышала их разговор сегодня утром, у них ничего нет. И не Вторые, если только они не соврали мне после дуэли, а ты сама знаешь Вторых. Так что почаще оглядывайся. Вторые все еще ищут способ закончить все это, Третьим не нравится отставать, а Восьмые возьмут все, что захотят, и придумают оправдание. Меньше всего я уверен в Третьих, – он нахмурился, – я не понимаю, за которой из сестер следить.

– За большой, – без промедления сказала Харроу. Гидеон была абсолютно уверена, что сестры совершенно одинакового размера, и с удивлением поняла, что даже анатом в Харроу не в силах сопротивляться сиянию принцессы Короны. – Они обе весьма второсортные некромантки, но крупная сильнее. Она говорит «я», а сестра – «мы».

– Неплохо подмечено. Но я все еще не уверен. Встретимся завтра утром и обменяемся теоремами, Девятая. А пока мне надо подумать.

– О последнем ключе.

– О последнем ключе.

После короткого прощания рыцарь и некромант Шестого дома ушли, но тут, к неудовольствию Гидеон, Паламед обернулся. Все это время он не смотрел ей в глаза – возможно, по той простой причине, что она избегала его взгляда, но теперь он уставился прямо на нее. Она сглотнула, чтобы не выпалить: «прости, я тебя не ненавижу, просто я сейчас сама себя ненавижу». Вместо этого она просто отвела взгляд – полная противоположность извинениям.

– Приглядывай за ней, Нав, – быстро сказал Паламед и убежал догонять Камиллу.

– Он становится слишком самоуверенным, – сказала Преподобная дочь, глядя в удаляющиеся спины.

– Кажется, он говорил не о тебе.

Тишина тянулась долго и плохо, как пепельная масса, закрывшая замочную скважину.

– А пожалуй, – сказала Харроу. – Кстати, спасибо, что напомнила. Я официально запрещаю тебе видеться с госпожой Септимус.

– Мы серьезно об этом говорим? Нет, серьезно?

Харроу сделала очень терпеливое лицо.

– Нав. Избавь меня от этого. Дульсинея Септимус опасна.

– Ты нормальная вообще? Дульсинея Септимус высморкаться сама не способна. Меня тошнит от того, как ты это все воспринимаешь.

– А ты не задумывалась, как она ухитрилась заполучить ключ? И как это я все воспринимаю?

– Не знаю. – Гидеон реально уже тошнило. – Не знаю! Может, беда в том, что каждый раз при упоминании ее имени ты ревнуешь и ведешь себя стремно?

– Если ты заглянешь в словарь, то поймешь разницу между ревностью и завистью, и вряд ли я могу завидовать…

– Нет, это чистая ревность! – опрометчиво сказала Гидеон. – Ты начинаешь каждый раз, когда она как-то претендует на мое время.

Последовала ужасная пауза.

– Я расслабилась, – сказала некромантка, подчеркнуто не обращая внимания на последнее заявление, как будто Гидеон только что обосралась посреди коридора. Она взяла перчатки из неуклюжих рук Гидеон и натягивала их на пальцы. – Я позволила себе впасть в апатию, пока ты таскалась со всеми ненормальными дома Ханаанского по очереди.

– Это ты называешь кого-то ненормальным?

– Хватит. Теперь нам нечего прятать, зато есть что терять.

– С ней никого нет. Вдруг это придет за ней. Это смертный приговор.

– Да. У нее нет рыцаря. Вопрос не в «если», а в «когда». Пусть смерть забирает свое. Ты мне не веришь, хотя я уже доказывала свою правоту? Ладно. Тебе запрещено появляться в ее палате.

– Нет. Ни за что. Отклонено. Это не я.

– Ты ей не телохранитель.

– Да я и в твои не просилась, скажем честно.

– Просилась, – огрызнулась Харрохак. – Ты согласилась стать моим первым рыцарем. Согласилась посвятить себя исполнению рыцарских обязанностей. Твое непонимание сути этих обязанностей не снимает с тебя никакой ответственности…

– Я обещала драться за тебя. Ты обещала мне свободу. Как-то похоже, что я ее не получу, и я это понимаю. Мы тут все умираем! Что-то нас преследует! Я могу только попытаться сохранить в живых максимальное число людей и надеяться, что это сработает. А ты тупой мешок говна и не понимаешь, что значит быть рыцарем! Ты просто берешь то, что я тебе даю!

– Мелодрама тебе не идет, – сухо сказала адептка, – ты не жаловалась ни на одну из предыдущих… операций.

– Операций, мать твою. А как же «я не могу позволить тебе потерять твое доверие, поэтому буду смотреть тебе прямо в глаза и вести себя так, будто ты сломала мне нос, потому что ты меня разок обняла»?

Резкий вздох.

– Не смей меня передразнивать!

– Передразнивать! Я бы тебе задницу надрала.

– Моя просьба вполне разумна, – заявила Харрохак, которая уже три раза сняла и надела перчатки и теперь изучала свои ногти, как будто ей стало скучно. Единственное, что мешало Гидеон ее треснуть, – ее ресницы, которые дрожали от гнева. Ну еще и то, что раньше она Харроу не била и боялась, что, начав, не сможет остановиться.

– Я прошу тебя отстраниться и вспомнить, что во времена, которые ты сама назвала опасными, Девятый дом должен быть для тебя главным!

– У меня все прекрасно с приоритетами!

– Ни одно из твоих действий за последние два дня не позволяет этого предположить.

– Иди на хрен! – Гидеон похолодела. – Просто сдохни! Я не хотела, чтобы Жанмари умерла.

– Господи, я же…

– На хрен! – добавила Гидеон для пущей выразительности и обнаружила, что смеется диким высоким смехом, в котором совсем нет юмора.

– Черт. Мы вообще не должны были выжить, ты это понимаешь? Ты понимаешь, что вся эта хрень – ради союза некроманта и рыцаря с начала до конца? Мы должны быть едины. Если измеряют именно прочность нашего союза, то мы с тобой уже мертвы. Магнус из Пятого дома был куда лучшим рыцарем, чем я. Жанмари из Четвертого дома лучше меня раз в десять. Они должны быть живы, а мы – кормить бактерий. Два дохлых трупа! Мы выжили по тупой случайности, а Жанмари нет. А ты ведешь себя так, будто стоит мне только допустить смерть Дульсинеи, как ты немедленно станешь ликтором!

– Прекрати упиваться звуками своего голоса, Нав, и послушай меня…

– Харроу, я тебя ненавижу. Я никогда не переставала тебя ненавидеть. Я всегда буду тебя ненавидеть, а ты меня. Не забывай об этом. Я никогда не забуду.

Губы Харроу скривились так, что чуть не завязались в морской узел. Она на мгновение закрыла глаза и снова спрятала руки в перчатки. Напряжение должно было спасть, но не спало: оно кипело и сверкало на полную мощность. Гидеон сглотнула шесть раз за десять секунд, а в груди стало сухо и горячо.

– Ты не права, Сито, – ровно сказала некромантка.

– Как…

– Между мной и ликторством не стоит вовсе ничего. И тебя в этом уравнении нет. Не увлекайся идеями Шестого дома. Эти испытания не имеют ничего общего с разными тошнотворными сантиментами и покорностью. Проверяют меня, и только меня. Кстати, ни Девятый дом, ни я не нуждаются в тебе для этого. Можешь меня ненавидеть, сколько тебе угодно, я большую часть времени вообще о тебе не помню.

Она отвернулась от Гидеон, но не ушла. Постояла какое-то время, высокомерно демонстрируя спину. У Гидеон, вооруженной рапирой, был отличный доступ к ее позвоночнику.

– Тебе запрещено видеть Септимус, – сообщила Харроу. – Чем раньше она умрет, тем лучше. На ее месте… я бы уже выбросилась в окно.

– Встань перед окном, и я сделаю все остальное, – предложила Гидеон.

– Успокойся уже! – рявкнула Харрохак.

Гидеон чуть не набросилась на нее с кулаками. Наверное, должна была.

– Если я тебе не нужна, отпусти меня в Седьмой дом, – сказала она очень медленно и спокойно, будто читала во время службы, – я лучше послужу умирающей Дульсинее, чем живой Преподобной дочери.

Харрохак собралась уходить – легко и спокойно, как будто они с Гидеон говорили о погоде. Но при этих словах она чуть повернула голову – и вид ее лица был равносилен удару в солнечное сплетение.

– Когда я отпущу тебя со службы, ты узнаешь, Нав, – сказала некромантка и ушла.

В это мгновение Гидеон приняла решение насчет измены.

Получасом позже Гидеон Нав стояла перед дверью, ведущей в покои Восьмого дома, и смотрела на крайне озадаченного Колума. Ее заплывшему алым туманом мозгу такое предательство представлялось самым правильным поступком, хотя она никак не могла решить почему.

– Твой дядя меня пригласил, я и пришла.

Рыцарь посмотрел на нее. Она, очевидно, явилась, когда он был занят каким-то домашними делами, что в любое другое время показалось бы ей смешным. Безупречная белая кожа и кольчужные наплечники куда-то делись, Колум стоял перед ней в белых штанах и сероватой рубашке, с очень грязной тряпкой в руке. На фоне снежной белизны штанов тряпка выглядела еще гаже, а рубашка – еще серее. Раньше Гидеон никогда не оказывалась с Колумом из Восьмого дома наедине. Без дядюшки рядом он казался бесцветным и болезненным, как будто страдал печенью. Кожа у него была желтоватая, волосы – примерно такого же цвета. Неприятно было думать, что он, скорее всего, чуть моложе Магнуса. Какой-то он был потертый и неинтересный.

– Ты пришла одна? – скрипуче спросил он.

– Ты бы увидел, если бы пришла и некромантка.

– Да, – согласился Колум. Кажется, он хотел сказать что-то еще, но передумал. Вместо этого он сказал: – Отдай рапиру и второе оружие. Пожалуйста.

– Что? Не отдам.

– Ну я же не идиот, тебе его оставлять. Потерпи немножко.

– Мы так не договаривались.

– Там тебя никто не тронет. Клянусь своей честью. Сдай оружие.

Напряженный и грустный Колум был совсем неприятным, но казался довольно искреннем. Кроме того, он работал на худшей работе в истории. Гидеон ему не доверяла. Но она протянула ему рапиру и кастет и неохотно потащилась за ним.

Красный туман в голове немного рассеялся, и Гидеон уже жалела о том, что разозлилась и пошла сначала к Учителю, а потом в комнаты, где разместили Восьмой дом. Обитали они в квадратных просторных залах с высокими сводами и очень изящными окнами. Какая тут стояла мебель, Гидеон так и не узнала, потому что Восьмые от нее избавились и намыли все до скрипа. Странно было видеть такую чистоту в доме Ханаанском. Где-то они даже раздобыли полироль для дерева, и деревянные половицы под ногами Гидеон пахли свежестью и маслом. Из мебели остались письменный стол, стул, обеденный стол и две табуретки. На столе лежала белая скатерть, а на письменном столе – книга. Остальное пространство осталось свободным и чистым.

Единственным ярким пятном был огромный портрет императора в образе Милосердного хозяина, излучающего блаженный покой. Он висел прямо напротив стола, так что поужинать без присутствия этого гостя никому не удалось. В одном углу стоял полированный металлический сундук, на который Колум положил свой щит и набор гантелей.

Ее рапиру и кастет он осторожно пристроил у двери – она оценила – и исчез в другой комнате. Через несколько минут он снова появился с Сайласом на буксире. Сайлас был облачен в свою вечную, белую, как белки глаз, развевающуюся шелковую рясу и серебристо-белую кольчугу. Кажется, Гидеон застала его посреди омовения, потому что мокрые волосы цвета мела торчали во все стороны, как будто он только что вытер их полотенцем. Они оказались довольно длинными. Гидеон поняла, что ни разу не видела их незаколотыми. Он выдвинул стул из-за письменного стола и сел. Его рыцарь извлек откуда-то расческу и принялся распутывать мокрые белые локоны.

Сайлас выглядел так, будто долго не спал как следует. Из-за теней под глазами и без того острый подбородок стал еще острее и наглее.

– Ты должна была знать, что я никогда не потерплю культистку тени в святилище Восьмого дома. Если только не решу, что это очень полезно.

– Спасибо. Можно я присяду?

– Можно.

– Погодите немного, – сказал Колум, – я закончу, а потом приготовлю чай.

Она вытащила из-под стола табуретку, старательно повозив ножками по сверкающему дереву. Некромант закрыл глаз, как будто это звук его ранил.

– Я никогда не принадлежала к общине Запертой гробнице, – сказала она, усаживаясь. – Если ты говорил с сестрой Глаурикой, ты должен это знать.

Расчесав волосы как следует, Колум принялся отделять тонкие пряди на затылке. Сайлас не обращал на это внимания, как будто это случалось постоянно. Гидеон возблагодарила свою счастливую звезду за то, что она не прошла традиционного обучения на рыцаря.

– Камень не должен клясться, что он камень, – устало сказал Сайлас, – ты – та, кто ты есть. Сними капюшон. Пожалуйста.

Это «пожалуйста» он добавил после долгих раздумий. Гидеон неохотно стащила капюшон, и он упал на плечи. С голой головой она чувствовала себя странно. Сайлас смотрел не на лицо, которое теперь было открыто, а на волосы, которые сильно нуждались в расческе.

– Интересно, откуда ты? – подумал он. – У твоей матери был тот же тип волос. Необычно… возможно, она из Третьих.

Гидеон сглотнула.

– Не надо. Не надо таинственных комментариев о моей… моей матери. Ты ничего не знаешь о ней или обо мне, и это меня бесит. Если я бешусь, я ухожу. Ясно?

– Кристально, – согласился некромант Восьмого дома, – но ты не так поняла. Это не вопрос. В разговоре с Глаурикой меня больше интересовала твоя мать, чем ты сама. Ты стала случайным добавлением. Глаурика не всегда может отличить полезное от никчемного, но так всегда бывает с призраками.

– Призраками?

– Выходцами с того света, если точнее, – объяснил Сайлас, – с теми редкими и решительными духами, которые непрошеными рыщут среди людей, прежде чем не уйдут совсем, цепляясь за остатки своей прежней жизни. Я был удивлен, что женщина вроде Глаурики совершила переход. Она долго не продержалась.

Позвоночник Гидеон, конечно, не превратился в лед, но по нему явно пробежал холод.

– Глаурика мертва?

Сайлас невероятно долго пил воду. Его бледное горло шевелилось.

– Они умерли по пути назад на родную планету, – ответил он, вытирая рот, – шаттл взорвался. Странно, если учесть, что это был отличный шаттл Когорты с опытным пилотом за рулем. Кстати, ты ведь собиралась его угнать?

Ортусу больше не придется рифмовать «меланхолию» с «сердоболием». Гидеон не сказала ни да, ни нет.

– Всей истории я не знаю, – признался Сайлас, – да мне и не надо. Я не собираюсь выпытывать все тайны твоей жизни и пугать тебя, заставляя говорить. Я хочу поговорить о детях. Сколько их в твоем поколении, Гидеон из Девятого дома? Не младенцев, твоих ровесников. Твоей возрастной группы.

Не младенцев. Может быть, Глаурика все же сумела после смерти сохранить кое-какие секреты. Или – что куда вероятнее – ее дух вернулся к жизни, только чтобы пожалеть о двух вещах, которые были для нее важнее всего: о грустном неповоротливом мертвом сыне и о благословенных костях мертвого мужа. Гидеон предпочла придержать язык. Сайлас напирал:

– Ты? Преподобная дочь?

– Чего ты хочешь? Перепись устроить?

– Я хочу, чтобы ты подумала, почему вы с Харрохак Нонагесимус – все представители своего поколения, – ответил он и наклонился, опираясь на локти. Взгляд у него был напряженный. Племянничек все еще заплетал ему волосы, но это почти не смягчало эффекта.

– Я хочу, чтобы ты подумала о смерти двух сотен детей, когда выжили только двое.

– Ой, это хрень какая-то. Ты выбрал вообще не тот вариант, чтобы посплетничать о Харроу. Если ты хочешь поговорить о том, что она развращенный тиран, я вся твоя. Но про грипп я знаю. Она тогда еще даже не родилась. Мне был типа год, и я просто его не подхватила. Бактерия через вентиляцию попала в ясли и в школьный зал и заразила всех детей и одного учителя, прежде чем ее обнаружили.

Это всегда казалось ей предельно логичным: во-первых, дети Девятого дома всегда были очень слабыми и болезненными, Девятый дом вообще обожал всяких увечных, калечных и жалких. Во-вторых, в окружении смрада разложения никто бы не заметил проблемы с вентиляцией, пока не стало бы слишком поздно. Она всегда подозревала, что выжила только потому, что другие дети ее избегали. Самые младшие умерли первыми, потом старшие, которые заботились о младших, а потом вообще все моложе девятнадцати. Целое поколение святого ордена. Харроу стала единственным младенцем, который родился тогда, в окружении сонма крошечных могилок.

– Бактерии из вентиляции не убивают подростков со здоровым иммунитетом.

– Ты просто никогда не видел подростков Девятого дома.

– Бактерии из вентиляции не убивают подростков со здоровым иммунитетом, – повторил Сайлас.

Хрень какая-то. Он не знал, что Харроу стала последним родившимся ребенком. Девятый дом много поколений страдал от уменьшения численности населения. Убийство любого ребенка, не говоря уж о целой куче юных монашек и иноков, было бы ужасающей и бессмысленной тратой ресурсов. Ясельный грипп почти уничтожил популяцию.

– Не понимаю, – сказала Гидеон, – ты пытаешься сказать, что Преподобные мать и отец убили сотни собственных детей?

Он не ответил, только сделал еще один длинный глоток. Колум закончил плести косу и подколол ее в пучок, завершив идеальную строгую прическу, а после этого отмерил несколько крошечных ложечек чая в кувшин для заварки холодным способом. Закончив, он присел на табуретку в некотором отдалении от стола, поближе к двери и лицом к окну, как настоящий параноик. Рыцарь взял кучу чего-то, подозрительно похожего на штопку, и нервно принялся зашивать белые штаны. Гидеон решила, что все в Восьмом доме сами не свои до пятен.

– Девятый дом – дом нарушенных обещаний, – сказал Сайлас. – Восьмой дом помнит, что вы вовсе не должны были жить. У Девятого дома была одна работа – одна гробница. Одно деяние, путь жизни и смерти в блаженстве. А вместо этого они создали культ. Дом мистиков, которые почитают жуткое явление. Правящие Преподобная мать и отец – дурная кровь скрытного племени. Я не знаю, почему император терпит это подобие Дома. Издевательство над этим гордым именем. Дом, зажигающий светильники над могилой, которая должна уйти во тьму, способен убить две сотни детей. Дом, который убивает женщину и ее сына только за попытку этот дом покинуть, способен убить две сотни детей.

Гидеон стало неуютно и грустно.

– Мне нужна мотивация лучше, а не просто утверждение, что Девятый дом – говно. Почему? Зачем убивать детей? И почему можно убить двести человек, но оставить меня и Харроу?

Сайлас сложил пальцы домиком и посмотрел на нее.

– А это ты мне скажи, Гидеон из Девятого дома. Это ты собиралась покинуть планету на шаттле, в котором оказалась бомба.

Гидеон молчала.

– Я не думаю, что любой потомок Преподобной матери и Преподобного отца может стать ликтором, – мягко сказал Сайлас, – открытая гробница Девятого дома не должна порождать призраков. Вообще-то, я не уверен, что кто-то из нас может стать ликтором. С каких пор сила стала добродетелью, а ум – истиной? Я не желаю восхождения, Гидеон. Я рассказал тебе то, что знаю. Думаю, ты поймешь, что я должен забрать у тебя ключи.

Она резко выпрямилась. Пальцы цвета пыли замерли на белесом шве.

– Так вот в чем дело, – сказала Гидеон, почти разочарованная.

– Моя совесть чиста. Я хочу добра для всех Домов.

– А если я откажусь?

– Тогда я брошу тебе вызов.

– Моя рапира…

– Думаю, без нее тебе придется тяжело, – ответил Сайлас Октакисерон, тихий и спокойный в своем триумфе.

Гидеон невольно оглянулась на Колума, почти ожидая увидеть в его руке рапиру, а на лице – угрюмую усмешку. Но он встал, уронив шитье на пол, лицо его было замкнуто, а плечи так напряжены, что на них выделялось каждое сухожилие. Как будто он почистил суставы зубной нитью. Карие глаза помрачнели, и на Гидеон он не смотрел.

– Мастер! – Он осекся, но потом все же продолжил: – Я обещал ей, что ее никто не тронет.

Сайлас не отводил глаз от Гидеон, поэтому лица Колума он не видел.

– В этом нет греха, брат Эшт.

– Я…

– Клятва, данная Девятому, – как лекарство, пролитое в песок, – сказал некромант, – оно утекает и не приносит пользы. Она знает не хуже других и лучше многих. Сердце Девятых пустынно, сердце Девятых черно.

Гидеон открыла рот для остроумного ответа: что-то вроде: «Ой, да иди в жопу», но Колум, к ее невероятному удивлению, ее опередил:

– Я не думаю о сердце Девятых, дядя.

– Брат Эшт, – тихо сказал Сайлас, – твое сердце верно…

– Каждый день, что мы проводим здесь, я все сильнее в этом сомневаюсь.

– Я разделяю твои чувства, но…

– Я поклялся ей своей честью.

– Мы не тратим правду на лжецов. – Голос Сайласа остался бесцветным, но стал тверже, как будто из воды превратился в лед, но лед весьма хрупкий, не способный поддержать, – и обещания на проклятых.

– Я поклялся своей честью, – медленно повторил Колум. – Это ничего для тебя не значит?

Гидеон сидела очень тихо, как потревоженное животное, и тихонько косилась на дверь. Достаточно резкое движение позволит ей схватить оружие и свалить отсюда на хрен, пока эта дикая мыльная опера не дошла до кульминации. Но при этом они могут вспомнить о ее существовании и перенести этот задушевный разговор на потом.

Сайлас поерзал на стуле и заговорил:

– Я не стану препарировать слова и значения с тобой в роли анатома, брат. Оставь семиотику Шестому дому. Их софисты всю свою жизнь тратят на доказывание того, что «вверх», написанное с ошибкой, значит «вниз». Если нарушенная клятва тяготит тебя, позже я назначу тебе епитимью, но теперь…

– Я твой рыцарь, – сказал его рыцарь. Сайлас заткнулся на полуслове. – У меня есть клинок и есть честь. Остальное принадлежит тебе.

– Клинок тоже, – заметил Сайлас. Он судорожно хватался за резьбу на стуле, но голос оставался спокойным, ровным и почти сочувственным. – Тебе ничего не придется делать. Если твоя честь не должна пострадать, я могу взять твою рапиру, не спрашивая тебя.

Он поднял руку, и белая ткань соскользнула с бледного запястья, перехваченного светлой цепью. Гидеон вспомнила залитую кровью комнату, где лежали Абигейл и Магнус, и вспомнила, как цвет постепенно пропал из этой комнаты, как будто вымылся лишний фабричный краситель. Она поняла, что все кончено. Отвела взгляд от двери и посмотрела на Колума, который… смотрел прямо на нее.

На одно мгновение их глаза встретились. Эта секунда показалась ей такой долгой и растянутой паузой, что ее напряженные нервы чуть не щелкнули, как резинки, и не выкинули ее из комнаты. А потом Колум принял решение.

– Когда-то давно ты принимал все мои слова как проповедь, – сказал он совсем другим тоном, – я думал, что тогда было хуже, чем сейчас… но я ошибался.

Рука дрогнула. Сайлас повернул голову и посмотрел на рыцаря. С того мгновения, как Гидеон вошла, он впервые отвел от нее взгляд.

– Немедленно опомнись, – коротко сказал он.

– Я опомнился, – ответил Колум. – А ты нет. Это случилось один раз. Когда мы это начали. Когда тебе не было даже двенадцати. Когда ты думал, что я знаю все.

Пальцы слегка согнулись, а потом разогнулись, как будто ушло какое-то внутреннее напряжение.

– Сейчас не время.

– Я уважал ребенка, – сказал Колум, – но порой я не могу вынести мужчину, Сай.

Голос Сайласа упал до мрачного шепота:

– Ты дал клятву.

– Клятву? Десять лет тренировок еще до твоего рождения. Клятву? Три брата с разными группами крови, потому что мы не знали, каким ты родишься и кто из нас будет нужен. Десять лет антигенов, антител и ожидания. Ожидания тебя. Я и есть клятва. Меня превратили в человека, который не привередничает относительно своих… моральных норм.

Его голос как будто заполнил всю комнату. Сайлас Октакисерон побелел и замолчал. Колум дернул подбородком в сторону Гидеон, и она вдруг заметила, что подбородок у него такой же маленький и раздвоенный, как у Сайласа. Он повернулся и пошел в сторону двери. Гидеон давно ничего не соображала, но спинным мозгом почувствовала шанс, встала и пошла за Колумом. Сайлас остался на месте.

Когда Сайлас взял ее рапиру, Гидеон успела подумать, что он сейчас использует какую-нибудь безумную религиозную увертку и убьет ее ее же собственным оружием. Но это было низко. Когда Колум протянул ей оружие, он протянул его горизонтально, одной рукой, как рыцарь рыцарю. Он уже совершенно успокоился, как будто никогда и не сердился. Может, так оно и было. Выглядел он как человек, который только затянул петлю у себя на шее.

Гидеон взяла рапиру. Теперь она была ему должна по гроб жизни. Вот блин.

– В следующий раз, когда мы встретимся, – сказал он еле слышно, снова став таким же спокойным и бесстрастным, как в момент ее появления, – один из нас, вероятно, умрет.

– Ага, – сказала Гидеон вместо «жаль».

Колум подобрал кастет и тоже отдал ей.

– Вали отсюда, – сказал он, и это звучало скорее предупреждением, чем приказом.

Он снова ушел от нее. Гидеон вдруг очень захотелось увести его от Сайласа, восседавшего в огромной белой комнате, но она чувствовала, что это вряд ли получится.

Еще ей захотелось показать Сайласу средний палец из-за спины Колума, но она решила, что моральные устои придуманы не просто так. Уходя, она готовилась к внезапному взрыву злобных голосов, криков, обвинений, даже стонам боли. Но ее провожала тишина.

Гидеон оцепенело бродила по коридорам дома Ханаанского, не желая идти домой. Она спускалась в заброшенные залы и почти не замечала, что больше не чувствует запаха плесени: она нюхала ее так долго, что плесень стала неотличима от воздуха вокруг. Она стояла в прогнивших дверных проемах и водила пальцами по ноздреватому, вздувшемуся, потрескавшемуся дереву. Слуги-скелеты прогремели костями мимо нее с корзиной древних леек. Выглянув в испачканное гнилью окно, она увидела, что два скелета стоят на стене, залитой белым светом, и держат в руках длинные шесты. Ей это показалось вполне нормальным. Костяные пальцы блестели на катушках. Пока она смотрела, один из скелетов выдернул трепещущую, дергающуюся рыбину из воды. Рыба взлетела из океана и попала в костяные руки. Конструкт осторожно положил ее в ведро.

Она прошла по огромному атриуму с сухим неприятным фонтаном и нашла там Учителя. Тот сидел перед фонтаном в кресле с рваной обивкой, думал или молился. Или и то и другое. Блестящую голову он склонил, но Гидеон заметил и устало улыбнулся.

– Ненавижу такую погоду, – сказал он, как будто они раньше об этом говорили и он просто продолжал прерванную беседу. – Мне не жаль, что он пересох. Озера… реки… водопады. Ненавижу! И зачем они залили бассейн внизу. Дурное предзнаменование, вот что я скажу.

– Но вы же окружены морем, – возразила Гидеон.

– Да, – неожиданно сказал Учитель, – и это полный отстой.

Гидеон рассмеялась с ноткой истерики, и он к ней присоединился, но в глазах у него стояли слезы.

– Бедный ребенок. Мы все соболезнуем. Мы не хотели, чтобы это случилось. Бедное дитя.

Гидеон могла быть этим самым бедным ребенком, а могла и не быть. Впрочем, какая разница. Вскоре она обнаружила себя в маленьком вестибюле, прошла мимо тихо плещущего бассейна, который ненавидел Учитель: низкий белый потолок, мягко блестящая плитка. Мимо стеклянных дверей, которые стояли открытыми, мимо брошенных на пол полотенец, мимо зала, где рыцари практиковали свое искусство… и мимо выпендрежной куртки Набериуса. А в тренировочном зале она увидела Корону.

Чудесные золотистые волосы слиплись от пота, она разделась до нижней рубашки и шортов: Гидеон было так неловко, что оценить этого она не смогла – однако пялиться вполне смогла. Длинные загорелые руки местами пятнала меловая крошка, а в руках она держала рапиру и нож. Да и вообще она стояла в классической тренировочной стойке, рука медленно опускалась, повторяя четко выверенную последовательность движений: выпад, шаг, удар ножом, отступление. Лицо покраснело от усилий. Тонкая некромантская мантия валялась сбоку. Гидеон зачарованно пялилась сквозь дверь.

Коронабет развернулась и увидела ее. Стойка ее была хороша, а глаза сияли, как аметисты.

– Ты раньше видела некроманта с оружием в руках? – весело спросила она.

– Нет, – ответила Гидеон. – Я думала, у них руки, как сопли.

Принцесса Третьего дома рассмеялась. Румянец на щеках был слишком жаркий и яркий.

– У моей сестры – да. Ей тяжело поднять руки, даже чтобы волосы заплести. Знаешь, Девятая, а я все время мечтала бросить тебе вызов. – Это было сказано низким, многозначительным голосом, с придыханием. Но следующая фраза все испортила: – Бабс сказал, что это непредставимо.

Кажется, это была худшая новость за целый день, настолько заполненный плохими новостями, что они расталкивали друг друга локтями, как зрители на дуэли. Когда-то Гидеон обрадовалась бы, заговори с ней Корона таким низким хриплым голосом, скажи она что-то вроде: «Твои бицепсы… одиннадцать из десяти». Но теперь ей не хотелось, чтобы с ней вообще разговаривали.

– Если мне больше никогда не придется сражаться с Набериусом, я не обижусь, – ответила она. – Он урод.

Корона легко и весело рассмеялась, потом сказала с улыбкой:

– Возможно, тебе придется. Но я не его имела в виду.

Она бросилась вперед. Гидеон отпрянула, потому что, несмотря на белый шум в мозгу, нервная система ее все еще была накачана адреналином. Она всунула руку в кастет и была уже настороже, когда перехватила сверкающий клинок Короны своим – ее удивила сила, вложенная в этот удар, маниакальная энергия, горевшая в глазах принцессы. Гидеон нажала, отводя рапиру, и Корона двинулась вместе с ней, высвобождая клинок и красиво переводя в темп. Она навалилась, и только быстрый блок Гидеон удержал принцессу. Принцесса тяжело дышала. На мгновение Гидеон подумала, что это и есть слабость некроманта, что легкие уже сдались под напряжением, но поняла, что Корона очень возбуждена и сильно нервничает. Как будто прежняя царственная, уверенная в себе Корона была просто маской для исковерканной души. Это продолжалось всего одно мгновение, но тут она украдкой бросила взгляд через плечо Гидеон, напряглась и отступила. От дверей донесся усталый вздох.

– Прекратите, – рявкнул Набериус Терн.

«Да ни хрена подобного», – подумала Гидеон, но он проскочил вне пределов ее досягаемости и крепко схватил Корону за предплечье. Глаза его горели тревогой. Он был в одной нижней рубашке, и все его крепкие рельефные мышцы напряглись, удерживая принцессу. Она обмякла, будто ребенок, которого впервые поймали у банки с леденцами, а он ее обнял.

– Нельзя, – говорил он, и Гидеон поняла: он тоже очень боится. – Нельзя.

Корона непокорно, злобно взвизгнула, но рука Набериуса заглушила этот крик бесплодного гнева. Слез, к счастью, не было. Она сказала что-то, чего Гидеон не услышала, и Набериус ответил:

– Я ей не скажу. Нельзя, куколка, не сейчас.

Во второй раз за день Гидеон уходила от глубоко задолбавшего ее сценария, от чего-то, чему совсем не хотела быть свидетелем. Соленая вода защекотала нос, Гидеон сунула рапиру в ножны и ушла, пока Набериус не решил, что, раз уж она здесь, можно сразиться с ней за ключи. Но, обернувшись, она поняла, что он давно забыл о ее присутствии: он положил руку поперек ключиц Короны, а та кусала его, чтобы успокоиться. Гидеон больше не хотела в этом участвовать. Гидеон шла домой.

Ноги тяжело и неохотно несли ее обратно к убранной костями двери покоев Девятого дома. Ее руки толкнули дверь сильно и резко. Внутри никого не оказалось. Дверь в главную спальню была закрыта, но Гидеон и ее распахнула, даже не постучав.

Там никого не было.

С задернутыми занавесками комната Харроу выглядела темной и тихой, кровать высилась в центре темной неясной тенью. Постель она не застелила. Гидеон заметила углубление в матрасе: спала Харроу, свернувшись клубочком. На поеденном плесенью туалетном столике валялись ручки, на тумбочке громоздились книги, подпиравшие другие, более полезные книги. В комнате пахло Харроу: старой вуалью Запертой гробницы, бальзамирующими солями, чернилами, немножко потом. Сильнее всего солями. Гидеон немножко побродила вокруг кровати, пиная ее ногой – с той же целью, с какой Корона укусила своего рыцаря. Было больно, но Гидеон об этом не думала.

Дверца гардероба была приоткрыта. Гидеон бросилась к ней, дернула, хотя у нее не было никакого настроения зашивать все манжеты рубашек Харроу, как она однажды сделала. Она почти ждала, что костяные обереги рванут ей руки, выкручивая их из плеч, но в шкафу не было ничего. Никакой охраны. Ничто не помешало бы ей сделать что угодно. Почему-то она почувствовала себя слабоумной. Она раздвинула ворох черных одежд: тщательно сложенные брюки, аккуратно отглаженные рубашки, официальное одеяние Преподобной дочери, засунутое в сетчатый мешок и свисающее с крючка. Если слишком долго на них смотреть, станет тесно в груди, поэтому Гидеон смотреть не стала.

На дне, спрятанная под сапогами, стояла шкатулка, дешевая шкатулка из полимера с выемками на крышке. Гидеон не обратила бы на нее никакого внимания, если бы не нелепая попытка прикрыть шкатулку сапогами и рваным плащом. Длиной она была примерно с локоть по каждой стороне. Вдруг, смертельно устав от того, что Харроу постоянно что-то прячет, Гидеон бездумно вытащила шкатулку и открыла рябую крышку. Она ожидала увидеть дневник, четки, трусы или литографии матери Харроу.

Холодеющей рукой Гидеон достала отрубленную голову Протесилая из Седьмого дома.

Гидеон сидела в заваленной бумагами гостиной Шестого дома и смотрела в дымящуюся чашку чая. Чай был серый от огромного количества сухого молока, а чашка была уже третья. Она страшно боялась, что в чашку подсыпят лекарство, транквилизатор или что-то вроде того: когда она не стала пить, некромант и рыцарь оба сделали по глотку, чтобы доказать чистоту чая. На лицах обоих ясно читалось: идиотка. Паламед терпеливо стоял рядом с ней, пока ее выворачивало в туалете Шестых.

Теперь она сидела, измученная и опустошенная, на комковатом матрасе, который они положили вместо стула. Голова Протесилая таращилась со стола мертвыми глазами.

Выглядел он в точности так же, как в жизни, как будто, отделившись от тела, голова была идеально забальзамирована, чтобы навсегда остаться скучной. Примерно таким же оживленным Протесилай был при первой встрече. Паламед изучал белый срез позвоночника в миллионный, наверное, раз.

Камилла всунула горячий чай Гидеон в руки, закрепила за спиной два меча и исчезла. Все это случилось раньше, чем Гидеон успела возразить, и теперь она осталась наедине с Паламедом, своей находкой и ноющей головной болью. Слишком уж много всего случилось. Она сделала большой глоток, пополоскала рот чаем и механически проглотила.

– Она моя.

– Ты говоришь это уже пятый раз.

– Так надо. Что бы ни случилось, что бы ни произошло, это сделаю я. Оставь ее мне.

– Гидеон…

– Что я сделаю, – спросила она обыденно, – если она окажется убийцей?

Его интерес к позвоночнику никак не ослабевал. Паламед сдвинул очки на кончик длинного крючковатого носа и перевернул голову, будто копилку. Он даже посветил фонариком в нос, уши и жуткий провал горла.

– Не знаю. А что ты сделаешь?

– А что бы ты сделал, если бы убийцей оказалась Камилла?

– Помог бы ей спрятать труп, – быстро ответил он.

– Секстус.

– Правда. Если Камилла хочет кого-то убить, я уж точно не встану у нее на пути. Все, что я смогу сделать, это найти швабру подтереть кровь. Одна плоть, один конец и все такое.

– Сегодня все рассказывают мне про плоть и концы, – несчастным голосом сказала Гидеон.

– Что-то тут должно быть. Ты уверена, что рядом с головой ничего не было? Костной материи, ногтей, ткани?

– Я проверила. Я не совсем деревянная, Паламед.

– Я доверяю Камилле. Я верю, что причины, по которым она прервала чью-то жизнь, будут логичны, оправданы с моральной точки зрения и, возможно, выгодны для меня. – Он приподнял одно тонкое веко головы. – Беда в том, что ты подозреваешь, будто Харроу способна убивать людей просто так.

– Она не убивала Четвертых или Пятых.

– Предположительно, но не будем об этом.

– Хорошо. – Гидеон поставила пустую чашку рядом с матрасом. – Хм. Теперь у тебя создается впечатление, что мои отношения с ней несколько… сложнее, чем ты думал раньше.

– Какая неожиданность, – пробормотал Паламед.

– Но это не отменяет того факта, что я знаю ее всю жизнь. И я думала, что знаю, насколько далеко она может зайти. Но я тебе сразу скажу, что она способна на многое и, наверное, может сотворить еще чего похуже со мной, но, видишь ли… Это я, Секстус. Это всегда я. В детстве она чуть не убила меня полдюжины раз, но я всегда знала за что.

Паламед снял очки. Он наконец перестал тискать голову, встал и отошел от стола. Тяжело плюхнулся на матрас рядом с Гидеон, подтянул костлявые колени к груди.

– Ну и за что?

– Я убила ее родителей, – сказала Гидеон.

Он ничего не сказал. Он просто ждал, и она заговорила. Рассказала ему все с самого начала, как она родилась, как выросла, как стала первым рыцарем Девятого дома. Она поведала ему тайну, которую хранила семь долгих жутких лет.

Харрохак возненавидела Гидеон в то мгновение, когда увидела ее первый раз, но так делали все. Разница заключалась в том, что большинство людей игнорировали мелкую Гидеон Нав, как будто перешагивали дерьмо на дороге, а крошка Харроу нашла в ней жертву, соперницу и публику в одном флаконе, объект мучительного очарования. И хотя Гидеон ненавидела монахов, ненавидела Запертую гробницу, ненавидела мерзких пратетушек и больше всего ненавидела Крукса, она мечтала о внимании Преподобной дочери. Кроме них, детей в Доме, занятом в основном приобретением гангрены, не было. Все вели себя так, как будто император лично воскресил Харроу, чтобы доставить им радость: она родилась здоровой и целой, поразительной силы некроманткой, идеальной кающейся монашкой. Она уже взбиралась на амвон и читала молитвы, а Гидеон начала отчаянно молиться о том, чтобы в один прекрасный день стать солдатом. Она мечтала об этом с того дня, когда Агламена – единственный человек, которого Гидеон ненавидела не все время, – сказала, что это вполне возможно. Капитан рассказывала ей о Когорте с тех пор, как Гидеон исполнилось три года.

Это было лучшее время их отношений. Они конфликтовали настолько часто, что почти постоянно оказывались вместе. Они дрались до крови, за что Харроу не наказывали, а Гидеон – очень даже. Они ставили замысловатые ловушки, устраивали засады и осады и вообще были очень близки, хотя обычно и старались покалечить друг друга.

К десяти годам Харроу надоели секреты. Ей наскучили древние тома, наскучили кости, которые она поднимала с тех пор, как вырастила первый зуб, и наскучило посылать за Гидеон отряды скелетов. Наконец она устремила свой взор на единственную вещь, по-настоящему для нее запретную. Харроу помешалась на Запертой гробнице. Ключа к ней не существовало. Возможно, его и вовсе никогда не было. Она просто не открывалась. То, что таилось внутри, убило бы нарушителя раньше, чем он приоткрыл бы дверь достаточно, чтобы в нее проскользнуть. А то, что ждало дальше – задолго до самой гробницы, – заставило бы нарушителя мечтать о смерти. Монашки падали на колени от одного упоминания гробницы.

Для Гидеон это стало настоящим, пусть и коротким счастьем. Несправедливо превозносимая Харрохак Нонагесимус решила нарушить свою святость и открыть дверь, а Гидеон стала тому свидетелем.

Все полагали Гидеон Нав отталкивающей, но родители Харроу в этом особенно преуспели. Они были холодными, мрачными некромантами Девятого дома: как раз такими, какие, по мнению Сайласа Октакисерона, населяли Дрербур: черное обличье, черное сердце и черные силы. Когда она прикоснулась к краю одеяния Приамхака Нониусвиануса, он схватил ее костяными руками и порол, пока она не закричала.

Из странного упрямства она бросилась прямиком к ним, чтобы рассказать свою историю. Из непонятного желания продемонстрировать верность дому, смешать Харроу с грязью, заслужить поглаживание по голове, которое она бы получила за сохранение яростного духа и целостности Дома – тех самых качеств, в отсутствии которых ее постоянно обвиняли. Она не чувствовала ни вины, ни сомнения. Всего несколькими часами ранее она свалила Харроу в грязь, а Харроу царапалась так, что половина лица Гидеон осталась у нее под ногтями.

Поэтому она им все рассказала. А они выслушали. Они ничего не сказали, не похвалили и не отругали, но они выслушали. Они позвали Харроу. Они выгнали Гидеон. Она ждала за огромными темными дверями их покоев очень долго, потому что ей не велели уйти – велели только выйти из комнаты, а еще потому, что она была омерзительной девчонкой и не готова была упустить шанс подслушать, как Харроу впервые в жизни ругают. Но она прождала целый час и не услышала ни слова, не говоря уж о криках Харроу, приговоренной к работе в оссуарии до тех пор, пока ей не исполнится тридцать.

А потом Гидеон не смогла больше ждать. Она открыла дверь и вошла. И обнаружила, что Пеллеамена и Приамхак свисают со стропил, багровые и совершенно мертвые. Мортус из Девятого дома, их огромный и печальный рыцарь, болтался между ними и хрипел.

И она увидела Харроу, державшую невостребованную веревку и бродящую между стульев, которые ее родители опрокинули. Глаза у нее были черные, как потухшие уголья.

Харроу посмотрела на нее. Она посмотрела на Харроу. И с тех пор ничего не наладилось. Никогда.

– Мне было одиннадцать, – сказала Гидеон, – и вся эта история до сих пор меня бесит.

Паламед ничего не сказал. Он сидел и слушал так сосредоточенно, будто она описывала новую неромантическую теорему. Импровизированная исповедь вовсе не помогла Гидеон очиститься душой, наоборот: она чувствовала себя грязной, гадкой, а еще совершенно голой. Как будто она разодрала себе грудь и позволила Паламеду посмотреть, что у нее внутри. Какая она дрянь, вся, от макушки до пят. Она полна грязи и пыльной мерзости. С одиннадцати лет полна, с тех пор как осознала, что, оставаясь верной Девятому дому, она от этой грязи не избавится.

Гидеон сделала глубокий вдох, потом еще один.

– Харроу хочет быть ликтором, – сказала она, – она сделает все, лишь бы стать ликтором. Она бы с легкостью убила рыцаря Дульсинеи, если бы решила, что это поможет ей стать ликтором. Ничто другое не имеет для нее значения. Теперь я это знаю. За последние пару дней я иногда думала…

Гидеон не закончила фразу, хотя имела в виду: «что она научилась думать не только об этом».

– Ты же и без меня понимаешь, – очень осторожно сказал Паламед, – что одиннадцатилетняя девочка никак не может нести ответственность за самоубийство трех взрослых людей?

– Разумеется, я несу ответственность, – с отвращением сказала Гидеон, – я в этом виновата.

– Да, – согласился Паламед, – если бы ты не рассказала родителям Харроу о двери, они бы не приняли решения покончить с собой. Ты, безусловно, стала причиной. Но причинность – это довольно бессмысленная концепция. Решение встать с утра, решение позавтракать горячей едой или холодной, решение сделать что-то на тридцать секунд быстрее или медленнее… все эти решения могут стать причиной для разных событий. Это не налагает на тебя ответственность. А вот тебе моя ответная исповедь: я убил Магнуса и Абигейл.

Гидеон заморгала.

– Если бы в то мгновение, когда я сошел с шаттла, – безмятежно продолжил вдруг вскрывшийся двойной убийца, – я бы схватил кинжал Кам и перерезал Учителю горло, ликторское испытание не началось бы. Поднялся бы шум, прибыла бы Когорта, меня бы увезли, а всех остальных отправили бы по домам. Но Учителя я не убил, испытание началось и привело к смерти Магнуса Куинна и Абигейл Пент. Значит, я это сделал. Это моя вина. Пожалуйста, пусть в камере будут бумага и ручка, я начну писать мемуары.

Гидеон еще поморгала.

– Ну уж нет. Это глупо, это совсем другое.

– А чем? – спросил некромант. – Мы оба приняли решения, которые привели к неприятным последствиям.

Она потерла переносицу.

– Октакисерон говорит, что вы любите играть словами.

– Восьмой дом полагает, что существует правильное и неправильное, – устало сказал Паламед, – и что из-за ряда счастливых совпадений они всегда оказываются правы. Смотри, Нав. Ты заложила свою давнюю соперницу, и у нее теперь проблемы. Ты не убивала ее родителей, и она не должна тебя ненавидеть, и ты не должна себя ненавидеть.

Он смотрел на нее сквозь очки.

– Эй, – вяло запротестовала она, – я себя не ненавижу.

– Доказательства выше показаний.

Неуклюже и даже грубо он взял ее за руку и слегка сжал. Оба очевидно смутились, но Гидеон не стала убирать руку. Вместо этого она свободной рукой порылась в кармане рясы и отдала Паламеду мятый обрывок бумаги, который мучил ее столько времени. Он расправил листок и прочитал. Никак не отреагировал. Она сдавила его руку – то ли клятва, то ли угроза.

– Это из ликторской лаборатории, – наконец сказал он. – Да?

– Да, – призналась она. – Это ведь… настоящее?

– Записке примерно десять тысяч лет, если ты об этом.

– Не совсем. Короче… что за хрень?

– Это и есть основной вопрос, – согласился он и снова посмотрел на записку. – Я могу ее забрать и как следует изучить?

– Только никому не показывай, – предупредила Гидеон, сама не зная почему. Собственное имя на древнем листке почему-то казалось ей не менее опасным, чем граната с выдернутой чекой. – Серьезно. Это строго между нами.

– Клянусь своим рыцарем.

– И ей тоже не показывай!

Их прервал стук в дверь – шесть коротких ударов, а за ними шесть длинных. Оба вскочили раздвинуть сложную систему засовов. В комнату вошла Камилла. С ней, прямая и спокойная, шла Харроу. На один неловкий момент Гидеон показалось, что они держатся за руки и что сегодня просто случилась эпидемия междомовых контактов, но тут она поняла, что у девушек скованы запястья. Камилла была совсем не дура. История о том, как она приковала к себе Харроу, когда-нибудь станет страшной сказкой.

Гидеон не посмотрела на нее, а Харроу не посмотрела на Гидеон. Гидеон очень медленно положила руку на рукоять рапиры, но напрасно. Харроу смотрела на Паламеда.

Гидеон ожидала примерно всего, но никак не этих слов.

– Нонагесимус, почему ты мне не сказала? – спросил он.

– Я тебе не доверяла, – просто ответила она. – Сначала я решила, что это сделал ты. Септимус бы сама не справилась, а мысль, что вы работаете вместе, показалась мне надуманной.

– Ты мне поверишь, если я скажу, что не работаем?

– Да, потому что в этом случае ты бы уже убил моего рыцаря. Я не планировала даже его ранить, Секстус. Голова отвалилась в то мгновение, как я нажала.

Что?

– Тогда пошли, – сказал Паламед, – все на месте. Поговорим с ней. Я больше не собираюсь вести разговоры по темным углам или скрывать свои намерения.

– Что происходит? – беспомощно спросила Гидеон. – Не забывайте, я всего лишь рыцарь.

Но никто не обратил на нее ни капелюшечки внимания, хотя она довольно-таки угрожающе держала руку на оружии. Харроу вообще ее игнорировала, глядя только на Паламеда.

– Я не знала, зайдешь ли ты так далеко, даже ради истины.

Паламед посмотрел на нее. Лицо его было серым и тусклым, как океан за окном.

– Тогда ты меня совсем не знаешь, Харрохак.

Все столпились в крошечной палате Дульсинеи: жрец с седоватой косой поспешно убежал, будто испугавшись, когда они вошли Строем. По такому случаю явились все. Паламед послал за выжившими, хотя, учитывая всеобщий интерес к убийству друг друга, появление некоторых можно было счесть разве что чудом. Вторые подпирали стену, и их мундиры были тщательно разглажены, в отличие от лиц. Ианта и Коронабет касались друг друга коленями, а их рыцарь стоял неподалеку. Сайлас встал прямо в дверях, а Колум – у него за спиной. Если бы кто-то захотел от них избавиться, достаточно было бы просто закрыть дверь и оставить всех остальных задыхаться от запаха помады Набериуса Терна. Это были все оставшиеся. Это казалось очень странным.

Некромантка Седьмого дома, спокойная и почти прозрачная, сидела, обложенная пухлыми подушками. С каждым рваным вздохом ее плечи тряслись, но волосы были тщательно уложены, а ночную рубашку она надела чудовищно кокетливую. На коленях она держала шкатулку с головой Протесилая. Когда она осторожно извлекла эту голову – целую и спокойную, как будто он все еще был жив, – присутствующие принялись хватать ртами воздух. Сама Дульсинея осталась спокойной.

– Бедный мой мальчик, – искренне сказала она, – я больше не смогу собрать его обратно. Кто его разделил. Это же развалины.

Паламед сцепил пальцы и хмуро наклонился к ней.

– Госпожа Септимус, герцогиня Родоса, – сказал он официальным тоном, – я обвиняю тебя перед всеми присутствующими в том, что этот человек был мертв до того, как прибыли на шаттле в Первый дом, и казался живым только благодаря мощной магии плоти.

Поднялся шум, и нетерпеливые жесты Паламеда и его манипуляции очками никак не помогали. Громче всех оказалось кислое заявление Ианты Тридентариус:

– Что ж, она сделала в жизни хоть что-то интересное.

Почти так же громко высказалась капитан Дейтерос:

– Это невозможно, он провел с нами несколько недель.

– Очень даже возможно, – возразила сама Дульсинея. Она пристально смотрела в мутные глаза Протесилая, как будто пытаясь что-то в них найти, а потом положила голову себе на колени. – Седьмой дом многие годы оттачивал мастерство внешнего оживления трупов. Просто… это не совсем законно.

– Это противно господу, – ровно сказал Сайлас.

– Как и высасывание души, дитя мое, – отозвалась она с ангельской кротостью. – И вовсе это не безбожно. Это очень полезно и совсем невинно, просто надо делать не совсем так, не самым древним способом. Седьмые не просто задерживают душу и мумифицируют тело. Да, Про был мертв еще до посадки.

– Почему? – спросила Гидеон так же ровно, как Сайлас.

Огромные фиалковые глаза обратились на нее, как будто она была единственным человеком в комнате. В них не было ни искры смеха, иначе Гидеон заорала бы. Умирающая некромантка вдруг показалась очень старой: не из-за морщин, а из-за невероятного достоинства, покоя и безмятежности.

– Это состязание застало мой Дом врасплох, – быстро сказала она. – Позвольте я расскажу вам всю историю. Дульсинеи Септимус здесь быть не должно, Гидеон из Девятого дома. Все предпочли бы, чтобы она осталась лежать в постели и позволила выжать из себя еще полгода. Это старая история Дома. Но другого наследника-некроманта не нашлось. А еще был очень хороший первый рыцарь… даже если наследницу отделяла от полного коллапса легких всего одна простуда, было решено, что он сможет сравнять шансы. Но потом произошел несчастный случай.

Дульсинея взъерошила тусклые волосы головы, а потом пригладила, будто кукольные.

– Гипотетически. Если бы вы были Седьмым домом, и от всех ваших богатств остались бы только два мертвых тела, одно из которых еще кое-как способно дышать, вы разве не задумались бы о чем-то невероятном? Например, использовать внешнее оживление трупа и скрыть, что Дом… несостоятелен. Простите, что я обманула вас. Но я не жалею о своем приезде.

– Что-то тут не складывается. – Голос Харроу был тверд, как бетон, огромные глаза потемнели. Это заметила только Гидеон, но некромантка очень волновалась. – Заклинание, о котором ты говоришь, не под силу среднему некроманту, Септимус. Оно выходит далеко за рамки возможного для мага в самом расцвете сил, не то что для умирающей женщины.

– Умирающая женщина – великолепная некромантка, – сказала Ианта.

– Я бы хотел об этом не думать хотя бы минут десять, – сказал Паламед. – Тот факт, что технически процесс умирания тебя усиливает, полностью нивелируется тем, что ты не можешь извлечь из этого никакой пользы. Да, у тебя есть доступ к очень личному источнику танергии, но твои органы отказывают…

– Это невозможно, – настаивала Харроу. Каждое слово падало камнем.

– А ты, кажется, много об этом знаешь. Ладно, я тебе намекну. Возможно ли это для всех умов Седьмого дома, адептом идеальной смерти, таинственного секрета, который мы храним целую вечность… для всех, работающих разом?

– Поначалу возможно, но…

– Царь неумирающий, – с отвращением сказал Сайлас, – это был заговор.

– Ой, помолчи, – велела Дульсинея, – я знаю все о тебе и твоем доме, мастер Сайлас Октакисерон… император никогда не утруждал себя высказываниями на тему внешнего оживления, но он говорил, что высасывание души – самое опасное деяние, способное прийти в голову любому дому, и что его может производить только некромант в цепях.

– Но это не смягчает наказания за некромантическое нарушение…

– Я не собираюсь цепляться к формулировкам закона, – резко сказала капитан Дейтерос, – это прерогатива Восьмого дома. Но в то же время, мастер Октакисерон, мы не можем позволить такого прямо сейчас.

– Женщина, вовлеченная в такую магию, – возразил Сайлас, – может оказаться вовлечена во все, что угодно.

Женщина, вовлеченная в такую магию и поэтому могущая оказаться вовлеченной во все, что угодно, открыла рот, чтобы что-то сказать, но вместо этого зашлась кашлем. Все ее тело, от пяток до макушки, затряслось, позвоночник выгнулся дугой, она замычала и начала отчаянно кашлять. Лицо ее посерело, и Гидеон уже решила, что это дело рук Восьмого дома – но это оказался всего лишь сгусток мокроты. Паламед и Камилла бросились к ней, перевернули ее на бок, а потом Камилла сунула палец прямо в рот Дульсинее и проделала там что-то гадкое и сложное. Голова скатилась с колен, и ее поймала принцесса Ианта и прикрыла ладонями, как экзотическую бабочку.

– Чего ты хочешь, Октакисерон? – спросила капитан, сохраняя каменное лицо. – Домашний арест? Смертный приговор? В этом случае исполнить любой из вариантов неожиданно просто.

– Я понимаю твою точку зрения, – согласился Сайлас, – но я с ней не согласен. Я вас покину, мадам. Все это мне больше не интересно.

Его уходу помешал собственный рыцарь, такой же мрачный и измученный, как обычно, стоявший между ним и выходом. Колум даже не заметил попыток некроманта уйти.

– Печь, – коротко сказал он, – если голова здесь, что же было в печи?

Дульсинея, серая и содрогающаяся, выдавила:

– Что вы нашли в пе… пе…

Паламед ударил ее по спине, и изо рта у нее вылетел какой-то кровавый ком. Третьи отвернулись. Капитан Дейтерос – нет. Возможно, она видывала и худшее. Она сделала знак своему лейтенанту, которая не слишком нежно отняла голову у Ианты и упаковала, будто оставшуюся с обеда еду. Капитан подошла к Харроу и Гидеон и спросила:

– Кто его нашел?

– Я, – сказала Харроу, явно не собираясь раскрывать никаких подробностей, – я взяла голову, потому что не готова была перетаскивать все тело. Тело с тех пор исчезло неизвестным образом, хотя у меня есть подозрения. Череп мой по праву находки…

– Девятая, голова отправится в морг, где ей и место, – сказала капитан, – право стервятника не действует в случае убийства, а сегодня я точно не готова отдать твоему Дому кости, которые ему не принадлежат.

– Я согласна с Юдифь, – сказала Корона, которая отпихнула от себя близняшку. Корона выглядела слегка позеленевшей, а заодно необычно усталой и измученной, хотя милые морщинки у рта и глаз это слегка компенсировали.

– Сегодня мы не станем использовать тела друг друга. Завтра тоже. И вообще. Мы же не варвары.

– Смелое предположение, – заметила ее сестра в воздух, – некоторые готовы на все, лишь бы получить… голову.

Все ее проигнорировали, даже Гидеон, которая тряслась, как лист. Харроу сказала только:

– Кости из печи опознавать буду.

– В морге делай, что хочешь, – пренебрежительно сказала капитан, – но тела – не твоя собственность, Преподобная дочь. Это касается Стража, это касается всех. Я ясно выразилась или мне повторить?

– Все понятно, – сказал Паламед.

– Понятно, – ответила Преподобная дочь тоном человека, который ничего не понял и не собирался понимать.

Сайлас этого так не оставил:

– В таком случае я почитаю своим священным долгом взять морг под охрану. На случай, если Девятая забудет, что такое осквернение трупов. Я заберу останки. Вы найдете меня там.

Капитан Дейтерос не стала закатывать глаза. Она махнула лейтенанту, которая отдала шкатулку. Сайлас забрал ее, слегка вздрогнул и передал рыцарю. Забрав эту печальную ношу, они наконец отбыли. Третьи уже начинали цапаться.

– А я всегда говорил, что он какой-то странный, – сказал рыцарь.

– Ты никогда ничего подобного не говорил, – возразила первая сестра.

– Ничего ты не говорил, – поддержала вторая.

– Простите, но…

Капитан Дейтерос кашлянула, перекрывая зарождающуюся ссору.

– Желает ли кто-то еще признаться, что он уже мертв, является конструктом из плоти или другим интересующим нас объектом?

Паламед очень осторожно утирал Дульсинее губы белым платком. Рука его лежала у нее на шее. Дульсинея затихла, лицо ее приобрело белесо-голубой цвет снятого молока. Гидеон даже подумала, что сейчас и ее включат в список мертвецов. Она могла выйти на публику причесанная и при этом раскрыть свои неприятные секреты. Теперь Гидеон знала, что Дульсинея всегда была одна и играла фарс еще бо€льший, чем у нее самой, учитывая невероятность происходящего. Но умирающая некромантка резко втянула ртом воздух, и все ее тело скрутило спазмом. Сердце Гидеон снова замерло. Не успела она двинуться, как Паламед уже был на месте и с ужасной нежностью – как будто они были одни в комнате, а то и во всем мире – поцеловал тыльную сторону ладони. Гидеон отвернулась, заливаясь краской от непрошеного стыда. И увидела в дверях Учителя, засунувшего руки под яркий радужный кушак. Никто не слышал, как он вошел.

– Я думаю, позже, госпожа Юдифь, – сказал он.

– Необходимо связаться с Седьмым домом и отправить ее домой. Оставлять ее здесь незаконно и аморально. Это ясно?

– Я не могу, – объяснил Учитель, – в доме Ханаанском есть только один канал связи, госпожа моя… и я не могу связаться с Седьмым домом. И с Пятым, и с Четвертым. А теперь и с Седьмым. Это часть того священного молчания, что мы храним. Все это закончится и настанет расплата, но госпожа Септимус останется с нами до конца.

Адептка Второго дома вдруг остановилась. На мгновение Гидеон показалась, что она сейчас потеряет свой идеальный контроль над собой. Но она только наклонила темноволосую голову и сказала:

– Лейтенант?

– Готова, – сказала Марта из Второго дома, и они вышли из комнаты, шагая, будто на параде. Они не оглянулись.

Учитель посмотрел на представшую перед ним картину. Кровать, кровь, Третьи. Паламед, сжимающий пальцы Дульсинеи, и еле живая Дульсинея.

– Сколько осталось госпоже Септимус? Я больше не могу определить.

– Считаные дни. Недели, если нам повезет, – грустно сказал Паламед.

Дульсинея то ли икнула, то ли хихикнула, то ли вздохнула.

– Если мы откроем окна и дадим доступ свежему воздуху. Система регенерации кислорода на Родосе отняла у нее лет десять. Она держится на грани, не съезжая ни на одну сторону – у нее выносливость парового двигателя. Все, что мы можем, – обеспечить ей комфорт и посмотреть, не вытянет ли она.

– Отмена чар на теле рыцаря должна была ее убить, – медленно сказала Харроу, – стать невероятным шоком для всей системы.

– Распределение заклинания между несколькими магами могло ослабить отдачу.

– Это даже близко не так работает, – сказала Ианта.

– О, а вот и главный эксперт, – встал Набериус.

– Бабс, – торопливо сказала сестра Ианты, – ты голодный. Пойдем поедим.

Гидеон увидела, что взгляд Харроу остановился на Ианте Тридентариус. Ианта не заметила или сделала вид. Ее глаза были такие же чистые, фиолетовые и спокойные, как всегда, а вот Харроу тряслась, как личинка рядом с мертвой уткой. Когда Третьи отбыли – так шумно, будто уходили из театра, а не из комнаты больной, – Харроу проследила за ними взглядом.

– Эй, Паламед, с ней должен кто-то остаться? – вслух спросила Гидеон.

– Я останусь, – сказал Учитель, не дожидаясь ответа Паламеда, – передвину сюда свою кровать. Одна она больше не останется никогда. Если мне придется покинуть мой пост, меня заменит один из жрецов. Это я могу сделать… я не боюсь, да и занятий получше у меня нет. А у вас, как я очень опасаюсь, есть.

Гидеон позволила себе прощальный взгляд на Дульсинею, которая гораздо сильнее походила на оживший труп, чем ее мертвый рыцарь: она лежала на постели, почти прозрачная, а на подбородке подсыхали кровавые следы. Гидеон хотела помочь, но краем глаза заметила, что Харроу уже вышла в коридор и смотрит вслед уходящим Третьим. Тогда Гидеон нашла в себе силы сказать:

– Тогда мы уходим. Дайте нам знать, если что-то изменится.

– За вами кто-нибудь придет, – вежливо ответил Учитель.

– Отлично. Паламед…

Он посмотрел ей в глаза. Сам он снял очки и теперь протирал их одним из бесчисленных платочков.

– Девятая, – сказал он, – если бы она была на что-то способна, ты не думаешь, что она уже стала бы ликтором? Если она действительно хочет посмотреть, как горит весь мир, не придется ли нам гореть?

– Прекрати ей льстить. Но спасибо, – сказала Гидеон и выбежала в коридор вслед за Харроу.

Некромантка стояла и смотрела вдаль, на исчезающие спины Третьих. Лоб она нахмурила так, что краска потрескалась. Гидеон собиралась… Она многое собиралась сделать, но Харроу не оставила ей шанса ни на одно из действий и не дала ответа ни на один вопрос. Она просто развернулась в вихре черных одежд и скомандовала:

– За мной.

Гидеон приготовилась к такому залпу мата, что Харроу бы снесло, но она вдруг добавила:

– Пожалуйста.

Эта просьба убедила Гидеон пойти следом молча. Она вообще-то ожидала, что Харроу начнет с «Что ты делала в моем шкафу?». На этом месте Гидеон собиралась трясти ее, пока зубы у нее во рту и в карманах не застучат. Харроу прыгала через ступеньку, ступеньки в ужасе кряхтели. Так они миновали длинную лестницу, ведущую в атриум. Оттуда спустились по одному коридору, по другому, налево – и вниз в тренировочный зал.

Харроу прошла мимо гобелена, за которым скрывались тайный коридор и заброшенная ликторская лаборатория, где умерла Жанмари, и открыла большую темную дверь, ведущую к бассейну. Там она кинула на пол две крупные костяшки, которые вытащила из кармана. Из каждой развернулся огромный скелет. Они встали перед дверью, сцепили локти и перекрыли вход. Харроу швырнула еще горсть костяных осколков, похожих на бледные зерна. Скелеты вставали, расправляя кости, как будто выскакивая из-под земли. Они образовали заслон по периметру комнаты, прижались позвонками к древним плиткам и замерли. Они стояли плечом к плечу, как охранники или подозрительные дуэньи.

Харроу повернулась к Гидеон. Глаза у нее были черные и непроницаемые, как гравитационный коллапс.

– Пришло время… – Она сделала глубокий вдох и расстегнула рясу. Черная ткань спала с худых плеч и свалилась кучей под ноги. – Все тебе рассказать.

– О, ну слава богу, – истерично заявила Гидеон, сильно смущенная – у нее внезапно резко подскочил пульс.

– Заткнись и лезь в бассейн.

Это было так неожиданно, что она не стала задавать вопросов, жаловаться или даже колебаться. Гидеон расстегнула рясу, сняла сапоги, отстегнула рапиру и пояс с кастетом. Харроу, кажется, собиралась войти в зеленоватую воду прямо в брюках и рубашке, поэтому Гидеон решила, что какого вообще хрена, и нырнула почти одетой. Прыгнула она смело. Вода плеснула вверх, залила каменные бортики бассейна, зашипела и запенилась. Сразу же пришло гадостное ощущение воды, заливающейся в трусы. Гидеон чуть не захлебнулась, дернула головой, выплюнула жидкость, теплую, как кровь.

Подумав секундочку, Харроу тоже залезла в бассейн – осторожно соскользнула у стеночки и вошла в воду, как черный нож. Она исчезла под водой, потом всплыла, хватая ртом воздух и колотя руками. Все впечатление от ее выпендрежного нырка смазалось.

Она повернулась к Гидеон и шлепала по воде, пока не сумела нащупать ногами дно.

– Мы здесь по делу?

Голоса гулко отдавались от стен.

– У Девятого дома есть секрет, Нав, – сказала Харроу. Она говорила спокойно, ровно и серьезно, как никогда раньше. – Его знает только моя семья. И даже мы его никогда не обсуждаем, если только – так решила моя мать – мы не находимся в соленой воде. Для этого у нас был церемониальный бассейн, спрятанный от остального Дома. Холодный и глубокий. Я ненавидела в нем торчать. Но моя мать мертва, и теперь я понимаю, что, если уж я собираюсь выдать главную сокровенную тайну своей семьи, я должна, по крайней мере, не нарушать ее правило.

Гидеон заморгала:

– Ты что, серьезно? Реально? Значит, пора?

– Пора, – согласилась Харрохак.

Гидеон провела руками по волосам. Струйки сбегали по шее, затекали за размокший воротник.

– Почему? – только и спросила она.

– Причины разнообразны, – пояснила некромантка. Краска в воде расплывалась, делая ее похожей на черно-белую размокшую картинку. – Я… собиралась рассказать тебе кое-что раньше. Отцензурированную версию. А потом ты заглянула в мой шкаф… если бы я озвучила свои подозрения относительно куклы Септимус в первый день, этого ничего не случилось бы.

– В первый день?

– Сито. Как думаешь, я могла управлять своими родителями пять лет и ничему не научиться?

Где-то внутри Гидеон, вместе с парой литров соленой воды, заплескался гнев.

– Какого хера ты мне ничего не сказала, когда его убила?

– Я его не убивала, – резко ответила Харрохак, – его убил кто-то другой, клинком в сердце, насколько я могу судить, хотя у меня была всего пара минут, а потом пришлось бежать. Я использовала самую малость теоремы, когда он вдруг развалился. Я взяла голову и убежала, потому что мне показалось, что кто-то идет. Это было ночью после испытания с энтропийным полем.

– Да нет, жопа ты такая, – холодно пояснила Гидеон, – почему ты мне не сказала до того, как отправила Жанмари Шатур и ее некроманта в лабораторию искать чувака, который лежал в твоем шкафу? Почему ты не нашла секундочки сказать что-то вроде: «Давайте не будем посылать двух детей на растерзание огромной костяной хрени»?

Харроу резко выдохнула.

– Я запаниковала. Я думала, что отправляю вас в тупик, а реальную опасность представляют Секстус и Септимус, что любой из них может устроить на вас засаду и разумнее всего взять их на себя. Я хотела освободить вас от дуэли некромантов. Тогда мне казалось, что это довольно изящное решение.

– Нонагесимус, тебе нужно было задержать нас, сказать, что ты психуешь. Сказать, что рыцарь Дульсинеи – чертова мумия…

– У меня были причины считать, что ты веришь ей больше, чем мне.

Лицо Гидеон приняло эталонное выражение типа: «Ты что, шутишь?» Харроу же потерла лоб ладонью, стерев при этом большую часть скелета.

– Я думала, что ты ненадежна, – желчно продолжила она, – я предполагала, что ты предположишь, будто я расчленила куклу намеренно, и пойдешь прямиком к Седьмой. Я хотела изучить вопрос достаточно, чтобы представить тебе готовый ответ. Я не представляла, чем это обернется для Четвертого дома. Девятый дом по уши в чертовых долгах, и расходы скоро меня погубят. Я не хотела причинять тебе боль, Сито! Я не хотела нарушать твое… равновесие.

– Харроу, если бы у моего сердца были яйца, ты бы пнула прямиком по ним.

– Я не хотела отдаляться от тебя еще больше, чем раньше. А потом мне показалось, что мы… наладили отношения более-менее, – сказала Харроу. Она мялась так, как Гидеон раньше никогда не видела. Казалось, что она копается в ящиках мозга, выбирая подходящий набор слов на вечер. Мы… я… все было слишком хрупко, чтобы рисковать. А потом…

Слишком хрупко, чтобы рисковать.

– Харроу, – сказала Гидеон уже медленнее, – если бы я не пошла к Паламеду, а это почти случилось, я бы подождала тебя в наших комнатах с мечом в руке и напала бы на тебя. Я была убеждена, что ты стоишь за всем этим, что ты убила Жанмари и Исаака, Магнуса и Абигейл.

– Я не… не… я не стала бы этого делать. Я… я знаю.

– Ты убила бы меня.

– Или наоборот.

Это ее невероятно удивило. Волны тихо плескались у облицованных плиткой краев бассейна. Гидеон оттолкнулась от дна и подергала ногами туда-сюда, побулькала, чувствуя, как рубашка надувается пузырем.

– Хорошо, – сказала она наконец, – переходим к вопросам. Кто стоит за всеми убийствами?

– Нав.

– Серьезно. Что происходит? В доме Ханаанском водятся привидения или что? Кто или что убил Четвертых и Пятых?

Некромантка тоже оттолкнулась от дна и сразу всплыла в зеленой соленой воде. Глаза ее были задумчиво прищурены.

– Я не могу сказать. Прости. Это непродуктивная линия расспросов. Нас преследуют призраки, или это все часть испытания, или один из нас – или несколько – убивает других. Убийства Четвертого или Пятого дома могут быть связаны или нет. Костяные фрагменты, найденные в ранах, естественно, не совпадают. Но мне кажется, что само образование таких частиц указывает на одинаковые некромантические конструкции, что бы Секстус ни говорил о топологическом резонансе и теории скелетных архетипов…

– Харроу, не заставляй меня топиться.

– Мой вывод: если убийства связаны и если какой-то адепт, а не призрачная сила или сама лаборатория, стоит за этим конструктом, тогда это один из нас, – сказала Харроу, – мы единственные живые существа в доме Ханаанском. Следовательно, список подозреваемых таков: Тридентарии, Секстус, Октакисерон, Вторая и я. И я бы не стала сбрасывать со счетов Учителя и жрецов. У Септимус есть нечто вроде алиби…

– Да, она почти мертва.

– Я переоценила ее в некоторых аспектах, – нехотя сказала Харрохак. – Если рассуждать логически, то, оценивая способности, ум и возможность использовать и то и другое, это Паламед Секстус и его рыцарь, – она затрясла головой, когда Гидеон хотела возразить. – Нет, я понимаю, что у них нет, как ты могла бы сказать, никакого гребаного мотива. Логические построения ничего не стоят, если у меня нет в распоряжении всех фактов. Есть еще Учитель, лаборатории ликторов и правила. Что это за теоремы? Что дает им силу? Почему рыцаря Четвертого дома убили, а тебя оставили в живых?

Все эти вопросы Гидеон много раз задавала себе после смерти Жанмари. Она откинулась назад в воде, пока та не поднялась почти до ушей, и посмотрела на флуоресцентную панель, плавающую над бассейном. Ее тело вдруг оказалось совершенно невесомым и повисло в лужице желтого света. Она могла спросить у Харроу все, что угодно. О бомбе, которая унесла жизнь Ортуса Нигенада вместо ее жизни, или вообще о своем существовании, почему оно началось и зачем. Вместо этого она спросила:

– Что ты знаешь о патогене в кондиционере, который убил всех детей. Когда я была маленькая, еще до твоего рождения?

Тишина показалась ужасной. Она длилась так долго, что Гидеон показалось даже, будто Харроу решила потихоньку утопиться. Но…

– Это произошло не до моего рождения. – Харроу была сама на себя не похожа. – Хотя нет, это не точно. Это произошло до того, как я была даже зачата.

– Омерзительно.

– Это важно. Моя мать должна была доносить ребенка до срока, и ребенок должен быть родиться некромантом, чтобы стать настоящим наследником Запертой гробницы. Но они сами были некромантами, и процесс оказался невероятно сложным. У нас не было доступа к репродуктивным технологиям, которыми владеют другие Дома. Она пыталась, и у нее не получилось. Она старела. У нее оставался один шанс, и она не могла рисковать.

– Невозможно контролировать, родишь ли ты некроманта или нет, – сказала Гидеон.

– Возможно, – возразила Харроу, – если у тебя есть ресурсы и ты готова заплатить соответствующую цену.

Мокрые волосы на загривке Гидеон встали дыбом.

– Харроу, – медленно сказала она, – под ресурсами ты понимаешь…

– Двести детей, – устало сказала Харрохак, – возрастом от шести недель до восемнадцати лет. Они должны умереть примерно одновременно, чтобы все сработало. Мои пратетушки потратили на вычисления несколько недель, прежде чем отмерили нужное количество органофосфатов. Потом их поместили в систему охлаждения.

Где-то под бассейном булькал фильтр, перерабатывающий слитую воду.

– Одни только младенцы дали достаточно танергии на целую планету. С детьми всегда так, не знаю почему.

Гидеон не могла это слушать. Она подтянула колени к груди и на мгновение ушла под воду. Вода плеснула над ней, взъерошила волосы. В ушах зашумело, потом там что-то словно лопнуло. Когда она вынырнула, шум сердца отдавался в черепе громко, как взрыв.

– Скажи что-нибудь, – сказала Харрохак.

– Хреново, – грустно ответила Гидеон, – трындец. Кошмар. Что я могу сказать? Что я, блядь, могу сказать на это?

– Это позволило мне родиться, – объяснила некромантка, – и стать… собой. И я знала, с самого детства, как именно меня создали. Я – двести сынов и дочерей своего Дома. Я – целое поколение Девятых. Я пришла в этот мир некромантом ценой будущего Дрербура, потому что без меня будущего нет.

У Гидеон сжался желудок, но мозг работал быстрее, чем тошнота.

– А почему меня оставили? Они убили весь Дом, а меня вычеркнули?

Последовала пауза.

– Нет.

– Что?

– Ты должна была умереть вместе с остальными. Ты вдыхала нервный газ целых десять минут. Пратетушки ослепли, просто выпустив его, а с тобой ничего не случилось, хотя ты лежала всего в двух кроватках от вентиляционной шахты. Ты просто не умерла. Мои родители боялись тебя до конца своих дней.

Преподобная мать и Преподобный отец считали ее противной природе из-за того, как она родилась. Они уверились в том, что она противна природе, из-за того, как она не умерла. И все монахини, жрецы и послушники следовали их примеру, не зная, что Гидеон – просто неудачливое полузадушенное животное, которое почему-то дожило до утра.

Харроу подплывала ближе, и мир начал вращаться. Память выудила откуда-то пристальный взгляд Пеллеамены – и стало ясно, что она смотрела сквозь Гидеон не с презрением, а с ужасом. Затрудненный короткий вздох Приамхака тоже вызвало не отвращение, а страх. Маленькая девочка, которая стала для двух взрослых напоминанием о дне, когда они решили поставить на кон будущее своего Дома. Неудивительно, что она ненавидела черные врата Дрербура: за ними бродили использованные, выпотрошенные тени детей, чьим единственным грехом была возможность стать батарейкой.

– И как тебе кажется, ты этого стоила? – тупо спросила Гидеон.

Харроу не дрогнула.

– Если я стану ликтором, – нараспев ответила она, – и возрожу свой Дом, верну ему прежнее величие и даже более, оправдаю его существование в глазах бога-императора, если я сделаю свою жизнь памятником тем, кто умер, чтобы я выжила и обрела могущество…

Гидеон ждала.

– Разумеется, это все равно не станет оправданием, – с насмешкой сказала Харроу, – я выродок. Вселенная должна сотрясаться от отвращения, когда моя нога касается земли. Мои родители совершили грех, за который нас должны были отправить в центр Доминика. Если любой Дом узнал бы об этом, нас бы уничтожили с орбиты, не раздумывая. Я – военное преступление.

Она встала. Гидеон смотрела, как соленая вода стекает с ее плеч, как волосы черной шапочкой облепляют череп, как кожа светится голубым и зеленым от отраженного света. Вся краска стерлась, Харрохак казалась худой и осунувшейся и выглядела не старше, чем Жанмари Шатур.

– Но я бы сделала это снова, – сказало военное преступление, – я бы сделала это снова, вынуди меня обстоятельства. Мои родители поступили так, потому что у них не было выбора. Я должна была родиться некромантом их крови, Нав… только некромант может открыть Запертую гробницу. Только могучий некромант может откатить камень… Только великолепный некромант может миновать охранные заклятия, выжить и добраться до саркофагов, как я сама выяснила.

Гидеон нащупала ногами опору и встала по грудь в воде, вся покрытая мурашками от холода.

– А что там насчет молитвы о том, чтобы гробница всегда оставалась замкнутой и чтобы камень никогда не откатили от входа?

– Мои родители тоже этого не понимали. Поэтому они мертвы. Когда они узнали, что я это сделала – откатила камень, прошла сквозь склеп и увидела место, где покоится тело, они решили, что я предала господа. Запертая гробница считается местом упокоения единственного настоящего врага Царя неумирающего, Нав. Он древнее самого времени, он – цена воскрешения, он тварь, которую Царь победил единожды, но не сможет победить во второй раз. Бездна Первых. Смерть Господа. Он оставил могилу нам на сохранение, и он поверил, что выстроившие гробницу замуруют себя вместе с трупом и умрут. Но мы этого не сделали. Так появился Девятый дом.

Гидеон припомнила Сайласа Октакисерона: Восьмой дом никогда не забудет, что Девятый дом вовсе не должен существовать.

– И ты говоришь, что в десять лет – десять! – ты взломала замок на гробнице, вломилась в древний склеп и пробилась через древнюю таинственную магию, чтобы посмотреть на мертвеца, хотя твои родители утверждали, что это приведет к апокалипсису?

– Да, – ответила Харрохак.

– Почему?

Последовала еще одна пауза. Харроу смотрела в воду. В электрическом свете зрачки и радужка у нее были одного цвета.

– Я устала быть двумя сотнями трупов, – просто сказала она, – я уже достаточно выросла, чтобы понять, какое я чудовище. Я решила посмотреть на гробницу и, если я вдруг решу, что это того не стоило, подняться по лестнице… на самый верх Дома… открыть шлюз и сделать шаг.

Она посмотрела Гидеон прямо в глаза.

– Но ты вернулась. Я сказала Преподобной матери и Преподобному отцу, что я тебя видела. Я убила твоих родителей.

– Чего? Моих родителей убили мои родители. Я-то уж знаю.

– Но я им рассказала…

– Мои родители покончили с собой от страха и стыда, – напряженно сказала Харроу, – они полагали, что это единственное достойное решение.

– Я думала, что твои родители жили в страхе и стыде очень долго.

– А я не говорю, что не винила тебя. Винила… так было намного проще. Я долгое время делала вид, что могла их спасти, поговорив с ними. С ними и с Мортусом из Девятого дома. Когда ты вошла, когда ты увидела то, что увидела… когда ты увидела, что у меня ничего не вышло, я возненавидела тебя, потому что ты видела, что я чего-то не смогла. Мои отец и мать были не злые, Нав. Ко мне они были очень добры. Они затянули петли друг у друга на шее и помогли мне. Я видела, как они помогали Мортусу залезть на стул. Мортус не задал ни одного вопроса, он никогда ничего не спрашивал… Но я не смогла. Я убедила себя, что готова к этому. Я заставила себя смотреть, как мои родители… я не смогла сделать даже такой малости, которой от меня ждал Дом. Даже тогда. Ты не единственная, кто не смог умереть.

Крошечные волны тихо плескались вокруг.

– Харроу, – у Гидеон перехватило голос, – Харроу… прости.

Харроу распахнула глаза. Белки горели, как плазма, зрачки стали черней глубин Дрербура. Она прошла по дну, схватила Гидеон за мокрую рубашку и затрясла с такой силой, какую Гидеон никак не могла в ней заподозрить. Лицо у нее пылало от ярости, взгляд метал молнии отвращения.

– Ты извиняешься передо мной? – взревела она. – Теперь? Ты извиняешься, когда я посвятила всю свою жизнь разрушению твоей? Ты моя девочка для битья! Я делала тебе больно, потому что так становилось легче! Я существую только потому, что мои родители убили всех и обрекли тебя на жалкую мерзкую жизнь, и они убили бы и тебя, ни одной секунды не думая! Я всю жизнь пытаюсь заставить тебя пожалеть, что ты жива, потому что сама жалею о том, что жива! Я пожираю тебя живьем, а ты имеешь наглость говорить, что тебе меня жаль?

На губах у нее запузырилась слюна. Она хватала ртом воздух.

– Я пыталась тебя убить, Гидеон Нав! Девятый дом травил тебя, мы обращались с тобой, как с последним дерьмом, я взяла тебя на эту бойню в качестве своего раба, а ты не умираешь, и ты жалеешь меня! Убей меня! Ты победила! Я живу свою жалкую жизнь только твоей милостью, и видит бог, я заслуживаю смерти от твоей руки! Ты мой единственный друг. Без тебя я пропаду.

Гидеон сгорбилась, представляя, что ей предстоит сделать. Она потратила восемнадцать лет жизни на тьму и безумных монашек. В конце концов, это оказалось очень просто: она обхватила Харроу Нонагесимус и держала долго и крепко. Обе опустились в воду, мир стал темным и соленым. Преподобная дочь спокойно обмякла – норма для того, кому приходилось ритуально тонуть, – но, поняв, что ее обнимают, она забилась так, будто ей ногти вырывали. Гидеон ее не отпустила. Наглотавшись соленой воды, обе оказались в углу бассейна. Они обнимались, путаясь в мокрой одежде. Гидеон за волосы оторвала голову Харроу от своего плеча и принялась ее изучать: остренькое злобное личико, мрачные темные брови, бескровный изгиб губ. Осмотрела напряженно сжатые челюсти, отметила панику в темных глазах. Прижалась губами к тому месту, где нос Харроу граничил с лобной пазухой. Звук, который Харроу издала, смутил их обоих.

– Слишком много слов, – доверительно сказала Гидеон, – как насчет этого: одна плоть, один конец, сука такая.

Некромантка Девятого дома покраснела так, что почти почернела. Гидеон положила руку ей на затылок и поймала ее взгляд.

– Давай, дура.

– Одна плоть – один конец, – невнятно повторила Харроу, а потом больше не смогла говорить.

Прошло очень, очень много времени, и адептка сказала:

– Гидеон, ты должна мне кое-что пообещать.

Гидеон провела пальцем по ее виску, убирая мокрую прядь волос цвета тени. Харроу вздрогнула.

– Я-то думала, что ты будешь унижаться, а я получу кучу преференций, но раз ты назвала меня по имени, то валяй.

– В случае моей смерти, – сказала Харроу, – если кто-то меня победит, ты должна меня пережить. Ты должна вернуться в Девятый дом и защитить Запертую гробницу. Если я умру, твой долг передо мной умереть не должен.

– Это мерзко, – укоризненно сказала Гидеон.

– Знаю. Знаю.

– Харроу, что за хрень там спрятана, что ты меня о таком просишь?

Адептка опустила тяжелые веки.

– За дверями обычный камень. Камень и гробница, окруженная водой. Я не стану мучать тебя подробностями магии замков, охранных заклинаний и барьеров. Просто учти, что у меня ушел год на те шесть шагов, и это меня почти убило. На дверях наложен замок крови, который среагирует только на кровь божественного некроманта. Но я знала, что должна быть лазейка, вход для верного и преданного хранителя гробницы. Я знала, что рано или поздно она мне откроется. Вода там соленая и глубокая, и она уходит с отливом, которого быть не может. Склеп очень маленький, а могила…

Она открыла глаза. Удивленная улыбка тронула ее губы, и лицо ее вдруг стало красивым. До сего момента Гидеон умудрялась этого не замечать.

– Могила сделана из камня и льда, Нав, лед никогда не тает, а камень еще холоднее. А внутри, во тьме, лежит девушка.

– Что?

– Девушка, дура желтоглазая. – Голос Харрохак упал до шепота, а голова в руках Гидеон стала очень тяжелой. – В Запертой гробнице покоится тело девушки. Ее уложили в лед, заморозили и положили ей на грудь меч. Ее руки покоятся на клинке, а запястья скованы цепями, идущими из могилы и уходящими глубоко под землю. И ноги у нее скованы цепями, а на горле лежит цепь… Нав, увидев ее лицо, я поняла, что хочу жить. Я решила жить вечно просто на случай, что она однажды проснется.

Она говорила, как человек, рассказывающий о своей мечте. Она смотрела на Гидеон и не видела ее, и Гидеон осторожно убрала руки от ее лица. Села в воде – соленая вода неплохо ее держала, но начинала жечь глаза. Какое-то время обе плавали в дружелюбной тишине, а потом подтянулись и вылезли на край бассейна. Соль хрустела в волосах. Гидеон взяла Харроу за руку. Так они сидели, мокрые и замерзающие, держась за руки, в полутьме, а бассейн плескался у них под ногами. Скелеты стояли идеальными молчаливыми рядами, не выдавая своего присутствия ни одним скрипом кости. Мозг Гидеон работал, мысли плескались и разбивались, как крошечные волны, беспокойно метались из стороны в сторону. Наконец она приняла решение.

Она придвинулась чуть ближе, так, чтобы видеть капли воды, сбегающие по шее Харроу и исчезающие под мокрым воротником. Пахло от нее пеплом, пусть и вымоченным в огромной луже соленой воды. При ее приближении Харроу замерла, шумно сглатывая, глаза ее стали огромными и темными, она почти не дышала, губы ее застыли, руки не шевелились. Она походила на костяную статую.

– И последний вопрос, Преподобная дочь.

– Нав? – нерешительно сказала Харроу. Гидеон наклонилась.

– Ты действительно хочешь замороженную девку из гроба?

Один из скелетов спихнул ее обратно в воду.

Остаток вечера они таились и не хотели упускать друг друга из виду ни на минуту, как будто расстояние могло снова все испортить. Они говорили как будто никогда раньше не могли говорить, но говорили о какой-то хрени, ни о чем, лишь бы слышать голос. Гидеон перетащила все свои одеяла в гадостную кровать для рыцаря, стоявшую в изножье кровати Харроу.

Когда обе уже лежали в теплой темноте – Харроу перпендикулярно Гидеон, – Гидеон спросила:

– Ты пыталась меня убить на Девятой?

Харроу явно испугалась. Гидеон нажала:

– Шаттл. Который украла Глаурика.

– Что? Нет, – ответила Харроу, – если бы ты села в шаттл, ты бы добралась до Трентхема. Гробницей клянусь.

– Но… Ортус… сестра Глаурика…

После паузы некромантка сказала:

– Должны были вернуться через двадцать четыре часа, опозоренные. Ортуса бы объявили негодным для высокой должности и сослали в самый жалкий из монастырей. Да он бы и не заметил. Мы подкупили пилота.

– Тогда…

– Крукс утверждает, – медленно сказала Харроу, – что шаттл сломался и взорвался по пути.

– И ты ему веришь?

Еще одна пауза.

– Нет. Ко всему прочему, Нав… он не выносит того, что считает предательством.

Выходит, это жалкая мрачная месть Крукса, его истовое желание дотла выжечь любой призрак восстания, заставило призрак Глаурики вернуться на родную планету. Гидеон промолчала. Сайлас Октакисерон знал больше, чем следовало, но если Харроу обнаружила бы это сейчас, то побежала бы к нему в ночной рубашке, с мешочком костей и очень сосредоточенным видом.

– Дебил, – сказала она вместо этого. – Я никогда не была верна Дому, ни единого дня. И все равно видела тебя голой.

– Спи, Гидеон.

Она заснула, и впервые за долгое время ей ничего не снилось.

– Это жульничество, – угрожающе сказала Харроу.

– Мы просто изобретательны, – возразил Паламед.

Они стояли перед дверью лаборатории, которой Гидеон никогда не видела. Эту дверь ничто не скрывало, просто она располагалась в максимально неудобном месте, в самой верхней точке башни. Колени Гидеон явно возражали против такого количества ступеней. К тому же дверь таилась в самом дальнем конце коридора террасы, где в разбитые стекла светило солнце.

Терраса эта явно собиралась развалиться со дня на день, так что Гидеон старалась держаться как можно ближе к внутренней стене коридора, на тот случай, если большая часть пола неожиданно рухнет с башни дома Ханаанского.

Ликторская дверь оказалась такой же, как и все остальные, – настороженные обсидиановые глаза в резных обсидиановых костях, черные колонны, отсутствие ручки и затейливый символ, отличающий эту дверь от двух других, которые видела Гидеон. Здесь это были три кольца, соединенные одной чертой.

– Ключа у нас нет, – говорила Харроу, – а значит, нет и разрешения на вход.

– Я прошел испытание, – Паламед махнул рукой, – у нас есть право на ключ. Технически это то же самое.

– Это абсолютно не то же самое.

– Смотри. Если вести запись, а я веду, значит, ключ от этой комнаты сейчас находится у Сайласа Октакисерона. Он принадлежал госпоже Септимус, но Сайлас его забрал. Это значит, что единственный способ войти для любого из нас – победить Колума из Восьмого дома в честном поединке…

– Я могу с ним справиться, – сказала Камилла.

– Я почти уверена, что я тоже, – добавила Гидеон.

– …и надеяться на то, что Октакисерон отдаст ключ. А он не отдаст, – торжествующе продолжил Паламед. – Преподобная дочь, ты не хуже меня знаешь, что Восьмой дом не допустит и тени честной игры на пути своего священного долга: делать, что им хочется.

Харроу раздирали противоречия.

– Это не обычный замок. Мы не сможем просто… открыть его осколком кости, Секстус.

– Конечно нет. Я же говорю. Госпожа Септимус позволила мне подержать ключ. Я адепт Шестого дома. С тем же успехом она могла вручить мне силиконовую модель этой гребаной хреновины. Я могу изобразить каждую деталь этого ключа на микроскопическом уровне. Но что мне делать, вырезать его из дерева, что ли?

Харроу вздохнула. Потом порылась в кармане и вытащила осколочек кости, который положила на правую ладонь.

– Ладно. Опиши его.

Паламед посмотрел на нее.

– Быстрее давай, – поторопила она, – не хочу, чтобы нас нашли Вторые.

– Это… ну, это ключ. Длинный, с несколькими зубцами. Я не могу описать молекулярную структуру, будто чье-нибудь платье!

– И как, интересно, я должна его воспроизвести? – вопросила Харроу. – Я не могу.

– Ты ведь прошла «Отклик»? Должна была, у тебя есть ключ. Тут то же самое. Я буду думать о ключе, а ты посмотришь на него моими глазами.

– Секстус, – мрачно сказала Харроу.

– Погодите, – вмешалась заинтригованная Гидеон, – ты будешь читать его мысли?

– Нет, – хором ответили оба некроманта. Паламед добавил:

– Ну, что-то вроде того.

– Нет, – повторила Харроу, – ты же помнишь испытание, Нав. Я тогда не могла прочесть твои мысли. Скорее я заимствовала восприятие.

Она повернулась к Паламеду:

– Секстус, это было достаточно хреново даже с моим собственным рыцарем. Тебе придется сильно сосредоточиться на ключе. Если ты отвлечешься…

– Он не отвлекается, – сказала Камилла, как будто в прошлом это уже вызывало вопросы.

Паламед закрыл глаза. Харроу злобно пожевала губу и закрыла свои. Добрых тридцать секунд не происходило вообще ничего. Гидеон умирала от желания пошутить, просто чтобы получить какую-то реакцию, но тут крошечный кусочек материи на ладони Харроу задергался. Изогнулся, начал растягиваться, превращаясь в длинный тонкий стержень. Прошла еще пара секунд, и с одной стороны проклюнулся костяной шип. Потом еще один. Гидеон реально впечатлилась. Когда Харроу мучила ее в Дрербуре, то использовала кости только как семена и полуфабрикаты. Сшивала их в колючую проволоку, хватающие за лодыжки руки, пинающие ноги, кусающиеся черепа. Это было что-то новенькое. Она использовала кость, как глину, вещество, которому она могла придать не только заранее определенную форму, но и совершенно новую, превратить в новый предмет. Кажется, ей это давалось нелегко: она хмурилась, и на тонкой шее уже появились первые следы кровавого пота.

– Концентрация, Секстус, – проскрипела она. Предмет на ее ладони уже был несомненным ключом. Гидеон видела три отдельных зубца, которые плавились и изгибались, пока Харроу доделывала мелкие детали. Ключ задрожал, и на мгновение показалось, что он сейчас спрыгнет с руки. Но внезапно он замер. Харроу открыла глаза, поморгала и подозрительно на него уставилась.

– Не сработает, – сказала она, – я никогда раньше не работала с такими мелочами.

– Так она всегда говорит, – пробурчала Гидеон вполголоса.

Паламед тоже открыл глаза и выдохнул, кажется, с облегчением.

– Все будет хорошо, – неуверенно сказал он, – давайте попробуем.

Он пошел к черной каменной двери. За ним шли Харроу, оба рыцаря и пять скелетов, которых она, не слушая возражений, сотворила по пути сюда.

Паламед взял новенький костяной ключ, осмотрел его, примерил к замку и решительно повернул налево. Механизм щелкнул.

– Господи, – сказала Харроу.

Секстус конвульсивно дернул рукой.

– Ладно, – сказал он, – вообще-то я не думал, что у нас действительно получится. Отличная работа, Преподобная дочь. – Он отвесил ей насмешливый поклон.

– Да. И тебя поздравляю, Страж.

Он открыл дверь, за которой ждала глухая чернота. Харроу придвинулась ближе к Гидеон и шепнула:

– Если что-то шевельнется…

– Ага, я знаю. Оставить его Камилле.

Гидеон не понимала, как обращаться с этой новой, гиперопекающей Харрохак, девушкой с затравленным взглядом. Она смотрела на Гидеон, как человек, которому вручили на сохранение яйцо и посадили среди змей, питающихся яйцами. Но сейчас она смело вышла вперед, развела ладони в некромантическом жесте, таком же устрашающем, как обнаженный клинок в руках у рыцаря. Харроу шагнула внутрь. Паламед прошел за ней, пошарил по стене рукой и нашел выключатель.

Гидеон тоже прошла в лабораторию и посмотрела, как Камилла осторожно прикрывает дверь. Кажется, в эту просторную лабораторию открытой планировки попала бомба. Здесь стояли три длинных стола, заваленных старыми ненужными инструментами, опрокинутыми мензурками и использованными ручками, да и заросших бурой плесенью. На полу лежал мохнатый ковер, а в одном углу валялась неопрятная куча, в которой Гидеон опознала спальные мешки. В другом углу висел древний погнувшийся турник, а на нем полотенце, валяющееся тут уже миллион лет. Везде лежали клочки бумаги и какие-то тряпки, как будто отсюда убегали в дикой спешке – или просто тут жили страшные неряхи. Яркие прожекторы освещали разгром.

– Хм, – без выражения заметила Камилла, и Гидеон тут же поняла, что она сортирует свои и Паламеда носки не только по цвету, но и по стилю. Харрохак и Паламед пробирались к столу.

Паламед объяснял на ходу:

– Не то чтобы у меня ушло много времени на это испытание, хотя у меня было серьезное преимущество. Это психометрическое испытание. Сложнее всего было разобраться, чего именно от меня хотят: испытание задумал человек со странным чувством юмора. Там была комната со столом, запертой шкатулкой и одним зубом.

– Реконструкция?

– Не все способны воссоздать тело по осколку зуба, Преподобная дочь. В общем, я изучал его часа два. Я узнал все, что в принципе возможно было узнать об этом зубе. Второй моляр верхней челюсти, молочный, дефицит витаминов, мужчина, умер в возрасте примерно шестидесяти лет, послушно чистил зубы ниткой, никогда не покидал планету. Умер в этой самой башне.

Оба перебирали бумаги не столе: Паламед раскладывал их идеальными стопками, в зависимости от того, где именно бумага нашлась. Он поправил очки и продолжил:

– Потом делом занялась Камилла, потому что я вообще не думал.

Камилла застонала. Она пробралась к ржавому турнику и внимательно его изучала. Гидеон же добрела до грязной груды спальников и бездумно их пинала. Харроу нетерпеливо сказала:

– Переходи уже к развязке, Секстус.

– Я проследил связи зуба. Ничего не получил – он не был связан ни с одной частью здания. Черная дыра. Как будто тело, которому принадлежал этот зуб, никогда не было живым. Никаких призраков, останков, ничего. А ты сама понимаешь, что это невозможно. Это значит, что дух каким-то образом удалили полностью. Так что я занялся старомодной дедукцией. – Он заглянул под папку. – Я поискал наверху скелет без верхнего моляра. Он не пошел со мной вниз, но позволил сделать слепок своей ключицы. Ключицы! Ничего себе шуточки. Думаю, ты можешь представить мою реакцию, когда я открыл ею шкатулку и ничего там не нашел.

Гидеон оторвалась от картонной коробки, полной колечек от банок с газировкой. Если коробку трясти, она немузыкально звенела.

– Конструкты? Вроде костяных слуг?

– Второе верно, первое нет, – лаконично ответила Камилла.

– Это полная противоположность тому, что госпожа Септимус зовет внешне оживленным трупом, – сказал Паламед. – Большая часть их способностей сохраняется. Мой был очень мил, разве что разучился писать. Скелеты – это не оживление, Девятая, это выходцы с того света. Привидения, населяющие физическую оболочку. Просто они не обладают способностью перемещаться по танергетическим связям. Оживленный труп – это дух, привязанный к идеальному, неповрежденному телу… по крайней мере, так это задумано… а то, что я назвал бы отвратным трупом – это неповрежденный дух, привязанный к разлагающемуся телу. Не то чтобы в сохранение этих костей вкладывали много сил.

Харрохак бросила папку с кольцами на скамейку.

– Ну я и дура! – горько сказала она. – Я видела, что они двигаются слишком хорошо для конструктов. Я пыталась повторить то, как они были сделаны. Это невозможно. Нужен кто-то, кто их контролирует.

– Они сами себя контролируют, – пояснил Паламед, – они автономны и питают сами себя. Это уничтожает самые основы танергетической теории, которые мы учили. Стариканы дома ногти на ногах бы сгрызли, услышав об этом. И это все еще никак не объясняет, почему на костях нет энергетической метки. Так или иначе, это лаборатория ликтора, который их создал. А вот и теория.

Как и в прошлой лаборатории, теорема была начерчена на большой каменной плите, запихнутой куда-то в пыльный угол и засыпанной листами бумаги. Оба рыцаря подошли. Все вместе уставились на вырезанные в камне диаграммы. В лаборатории было очень тихо, а в свете прожекторов плавали такие столбы пыли, что их можно было потрогать. На краю камня, вделанного в стол, лежал зуб. Паламед поднял его. Это был премоляр с длинными жуткими корнями, потемневший от возраста. Паламед отдал зуб Харроу, которая осторожно развернула его, как умеют только костяные маги. От этого зрелища у Гидеон всегда ныла челюсть. Зуб стал длинной лентой эмали, как апельсин, с которого лентой сняли шкурку и разложили ее по столу. Трехмерный объект превратился в двухмерный. На зубе виднелись очень маленькие буквы:

Казалось, что Восьмой дом оказывается там, где его меньше всего хотят видеть. Они обнаружились в белом коридоре у комнаты Дульсинеи, когда остальные к ней возвращались. Рядом с безупречными белыми рясами коридор казался уже совсем не таким чистым.

Гидеон успела схватиться за рапиру, но они явились по делу, а не с объявлением войны.

– Третий дом осквернил тело, – сказал Сайлас Октакисерон вместо приветствия, – все слуги уничтожены. Где Вторые и Седьмая?

– Мертвы. Выведена из строя. Учитель тоже.

– Что ж, у нас катастрофически не хватает сил, – заметил некромант Восьмого дома, которого никак нельзя было обвинить в излишнем мягкосердечии. Он даже не постарался изобразить хотя бы тень сочувствия. – Слушайте. Третьи вскрыли госпожу Пент.

– Абигейл? – спросил Паламед.

– Вскрыли? – спросила Харроу.

– Брат Эшт видел, как утром они выходят из морга, но с тех пор мы их не видели. Их нет в покоях, а люк в лабораторию заперт. Мы вынуждены объединить силы. Абигейл Пент помешала им и была вскрыта.

– Объясни, что это значит, а то мое воображение лучше твоих описаний, и мне что-то не смешно, – потребовала Гидеон.

– Пошли, посмотришь, – мрачно сказал рыцарь Восьмого дома.

Это не могла быть засада. Остался один Дом против двух. К тому же Сайлас Октакисерон впервые за все время по-настоящему нервничал. Гидеон держалась сзади, рядом с Харроу, пока угрюмая процессия шествовала по коридорам в атриум, в столовую и наконец в импровизированный морг рядом с кухней.

Харроу бурчала себе под нос, так что слышала только Гидеон:

– Вторые мертвы или умирают, Учитель мертв и призраки заодно…

– Учитель напал на Вторых. Почему ты считаешь, что он не убивал остальных?

– Потому что он сильнее всех боялся дома Ханаанского и лаборатории, – объяснила Харроу. – Надо бы вернуться и проверить, но я подозреваю, что он в принципе не способен спуститься по этой лестнице. Он сам – конструкт. Но для чего он служил моделью? Если появится какая-то хрень…

– Бежать как сумасшедшая, – сказала Гидеон.

– Я, вообще-то, хотела сказать: «Бей ее рапирой по башке».

Морг был прохладен, мрачен и тих. Суета, царившая в доме Ханаанском, его не коснулась. Народу тут было многовато: подростки так и лежали в холодных железных ящиках, Протесилай тоже был на месте, пусть и в виде головы без тела. Поскольку собрать его целиком было бы непросто, возможно, это было и к счастью. Магнус тоже лежал на полке, которая была ему немного коротковата и неудобна. Но вот его жена… тело Абигейл целиком выдвинули из ниши. Она лежала застывшая и бледная, рубашку ее задрали до талии. Живот справа вскрыли ножом без всякого изящества. Там зияла большая бескровная дыра, размером примерно с кулак.

Оба Шестых, чья неуместная любознательность никогда не угасала, немедленно уставились в рану. Камилла щелкнула карманным фонариком. Харроу присоединилась к ним, а Гидеон осталась присмотреть за Восьмыми. Сайлас, мертвенно-бледный и встревоженный, выглядел не лучше Абигейл. Его рыцарь был так же бесстрастен, как и всегда, и не смотрел Гидеон в глаза.

– Разрез сделан тройным ножом Терна, – сказал Паламед, положивший ладонь на рану. Потом он залез внутрь пальцами без всякой брезгливости и задержал руку на секунду.

– Извлекли… так, почки на месте. Кам, тут что-то было.

– Лупу?

– Не надо. Это был металл. Камилла… и довольно долго, плоть запеклась вокруг него. Это… черт!

Все резко дернулись. Но Паламеда ничто не укусило, разве что изнутри. Он в полном ужасе смотрел куда-то перед собой. Как будто ему дали кусок шоколадного торта, а через два укуса он обнаружил половину ядовитого паука.

– Неправильное время, – прошептал он сам себе, а потом сказал отчаянно: – Нонагесимус, время неправильное!

– Давай по-человечески, Секстус.

– Почему я раньше не изучил Абигейл… Пятые спустились в лабораторию… они должны были пройти испытание. Ночью после вечеринки. Пент была не дура. Их поймали на лестнице, когда они возвращались. В ней было что-то спрятано, чтобы не нашли… Бог знает, почему она это сделала… или кто это сделал. Три дюйма длиной, металлический длинный предмет, зубцы…

– Ключ, – сказал Сайлас.

– Но это безумие, – сказала Гидеон.

– Кто-то очень хотел спрятать ключ. Может быть, сама леди Пент, – сказал Паламед и наконец вынул руку и пошел мыть ее в раковине. Гидеон решила, что это вполне приличное поведение. – Или это сделал тот, кто ее убил. Существует помещение, куда нас изо всех сил старались не допустить. Октакисерон, это не осквернение как таковое, просто кто-то открыл сейф.

– И что, эти комнаты стоят такого греха? – спокойно спросил Сайлас.

Харроу уставилась на него.

– Ты отнял два ключа у Седьмого дома, – напомнила она, – выиграл один, пройдя испытание, и даже не потрудился открыть хоть одну дверь?

– Я выиграл один ключ, чтобы посмотреть, что мне противостоит, и забрал еще два, чтобы уберечь их от неверного использования. Я ненавижу этот Дом. Мне противно, когда святой храм сводят к головоломке. Я забрал ключи, чтобы они не достались тебе. Или Шестым, или Третьим.

Паламед вытер руки какой-то тряпкой и поправил очки, запотевшие от дыхания в холодной тихой комнате.

– Мастер Октакисерон, – сказал он, – ты полный кретин и ведешь себя, как собака на сене, но ты, по крайней мере, последователен. Я знаю, какую дверь открывает этот ключ, и Девятая знает. И мы вынуждены признать, что Третьи тоже это знают. Я знаю, где они будут, и хочу посмотреть, что они нашли.

– Пока не стало слишком поздно, – добавила Харроу.

Она подошла к стойкам и открыла последнюю полку, про которую Гидеон совсем забыла. Там лежала куча пепла и костей, которые они нашли в печи. Самый крупный кусочек был не больше ногтя. К удивлению Гидеон – в очередной раз – Колум подошел к Харроу и почти нетерпеливо указал на пепел.

– Примерно половина этого – рыцарь Седьмого дома, – сказал он.

– Я так и предполагала, – ответила Харроу, – черепа тут не было. А время смерти имеет смысл, только если предположить, что это Протесилай.

– А вот вторая половина – это кто-то другой, – сказал Сайлас.

– Для них мы пока ничего сделать не можем, – решил Паламед, – преимущество должно быть за живыми… если мы хотим таковыми остаться.

Время показало, что он был не прав.

Вшестером они шли по плохо освещенным коридорам дома Ханаанского: три некроманта и три рыцаря. По пути то и дело попадались лежащие скелеты слуг, неподвижные и слепо глядящие в потолок. Цепи, которые привязывали их к башне, наконец лопнули. Гидеон обнаружила, что эти небольшие кучки выбивают ее из равновесия. Скелеты бродили тут, наверное, десять тысяч лет, а потом мгновение паники и страха – и все кончилось. Жрецы Первого дома погибли. Успокоение это было или святотатство?

Интересно, как себя чувствуешь, прожив миллион лет? Скучно до смерти, наверное. Только и мечтаешь сделать что-нибудь новое или стать кем-то другим. Гидеон переделала бы все, что здесь можно сделать, а если бы даже чего-то не увидела, то прекрасно могла бы это представить.

По карте Харроу они дошли до коридора с заблокированной ликторской дверью. На замке до сих пор виднелся след регенерирующей кости, которую было так сложно снять. Мрачную картину с безводным ущельем сняли, и трое некромантов молча смотрели на черные колонны и затейливую резьбу между ними.

– Охранных заклинаний я не чувствую, – сказал Сайлас.

– Это западня, – ответила Харроу.

– Или беззаботность, – возразил Паламед.

– Или им просто плевать. Особенно если учесть, что ключ до сих пор торчит в замке, – заметила Гидеон.

Это была уже третья дверь за сегодня, которую они открывали, абсолютно не представляя, что скрывается внутри. Желтый свет вырвался в коридор, а внутри…

Другие две лаборатории, которые видела Гидеон, были как берлоги. Практичные пространства для работы, сна, тренировок и еды, в лучшем случае уютненькие, в худшем – унылые. Лаборатории в полном смысле этого слова. Эта комната оказалась совсем другой. Когда-то она была светлой, наполненной воздухом. Пол покрывал лакированный паркет, а стены – белые панели, любовно разрисованные причудливыми картинками. Деревья с белыми стволами, бледно-пурпурные цветы, падающие в оранжевые бассейны, золотые облака, полные птицы. Меблировка была скудная: несколько широких столов с аккуратно разложенными книгами и карандашами, полированная мраморная плита с такими же аккуратными ножами и ножницами, что-то вроде древнего морозильника, скатанные матрасы и вышитые одеяла, гниющие в открытом ящике. Все это было не важно. Три вещи сразу привлекли внимание Гидеон.

На одной из миленьких картинок на стене виднелась – прямо поверх цветущего дерева – свежая краска. Черные буквы в добрый фут высотой гласили

Они оставили брошенную сестру наедине с ее странным чуждым горем. Камилла, Харроу и Гидеон, спотыкаясь, вышли в коридор. Гидеон вращала плечами, чтобы убедиться, что ничто не вышло из суставов, а Харрохак вытрясала из рукавов кусочки чего-то омерзительного. Вдруг Камилла сказала:

– Страж. Где он?

– Я его потеряла во время боя, – сказала Гидеон, – я думала, он с тобой.

– Так и было, – ответила Харроу, – я видела его всего пару минут назад.

– Я потеряла его из виду, – сказала Камилла, – этого никогда не случалось.

– Успокойся, – велела Гидеон с уверенностью, которой не ощущала, – он большой мальчик. Наверняка пошел проверить, как там Дульсинея. Харроу говорит, что я трясусь над Дульсинеей…

– Ты трясешься над Дульсинеей, – подтвердила Харроу.

– …но он трясется процентов на шестьсот сильнее, чем я, чего я никак понять не могу.

Камилла покосилась на нее и убрала со лба темную косую челку. В глазах ее было что-то, кроме нетерпения.

– Страж, – сказала она, – переписывался с Дульсинеей Септимус двенадцать лет. Он действительно над ней трясется. Одна из причин, по которой он стал наследником Дома, – он хотел оказаться с ней на равных. Он изучал медицинскую науку, только чтобы ее вылечить.

Все жидкости в теле Гидеон мгновенно заледенели.

– Она… она никогда о нем не говорила, – глупо сказала она.

– Нет, – ответила Камилла.

– Но она… я проводила с ней очень много времени.

– Да.

– Боже, – сказала Гидеон, – он так мило себя вел. Господи, почему он просто не сказал. Я же не… я никогда не… в смысле, мы с ней не…

– Он сделал ей предложение год назад, – безжалостно сказала Камилла, как будто плотину прорвало, – чтобы она могла провести остаток своих дней с кем-то, кто заботился бы о ее комфорте. Она отказала, но не потому, что он ей не нравится. И они не собирались нарушать правила империи относительно браков некромантов за пределами Дома. Переписка после этого стала реже. Когда он прибыл сюда… она жила своей жизнью. Он сказал, что рад, раз она проводит время с кем-то, кто заставляет ее смеяться.

В этот день умерло пять человек. Странно, какие мелочи при этом становились по-настоящему важными. Трагедией были стынущие тела и остановившиеся сердца, лежащие в доме Ханаанском, но не меньшей трагедией были и искореженные опоры их жизней. Восьмилетка, пишущий любовные письма смертельно больному подростку. Девочка, влюбленная в красивый труп, для присмотра за которым родили ее саму. Подкидыш, жаждущий одобрения Дома, неспособного стерпеть иммунитет этого подкидыша к ядовитому газу.

Гидеон легла на пол, лицом вниз, и почувствовала приближающуюся истерику.

– Это все не имеет никакого смысла, – говорила некромантка.

– Нет, – тяжело ответила Камилла, – но и никогда не имело, все то время, что я их знаю.

– Нет, – возразила Харроу, – я хочу сказать, что Дульсинея Септимус дважды отзывалась о Паламеде Секстусе как о незнакомце. Когда он отверг ее предложение участвовать в испытании с высасыванием душ, она сказала, что совсем его не знает.

Гидеон, лежа лицом в пол, провыла:

– Я хочу сдохнуть.

Ее тут же пнули в бок, но довольно нежно.

– Соберись, Сито.

– Зачем я родилась такой красивой?

– Потому что иначе тебя бы на хер придушили за первые пять минут, – ответила некромантка и вернулась к Камилле: – Но к чему такой резкий поворот? Если все обстоит так, как ты говоришь? Я не понимаю.

– Если я пойму, – нервно ответила рыцарь Шестого дома, – мои жизнь, здоровье и общее состояние значительно улучшатся. Девятая, подъем. Он вовсе тебя не ненавидит. Между ними все всегда было очень сложно. Они даже не встречались лично до приезда сюда.

Гидеон восстала и вскочила на ноги. Сердце ее стало выжженной пустыней, но ей казалось невероятно важным, что Паламед Секстус не держит на нее зла, что перед самым концом света, перед началом божественного вмешательства все мелкие шероховатости их жизней будут исправлены.

– Мне надо с ним поговорить. Дайте мне пару минут. Харроу, сгоняй за моим двуручником, он спрятан под вторым дном сундука.

– Под чем? – в ужасе спросила Харроу.

– Кам, будь другом, пригляди за ней. Извините, что я такая разлучница.

Гидеон умчалась. Она слышала, как Харроу кричит:

– Нав!

Но не стала останавливаться. Рапира неуклюже колотилась о бедро, рука как-то странно ходила в суставе, с шеей было неладно, и все, что ей оставалось, бежать вперед со всех ног, туда, где она намеревалась найти двух последних своих живых союзников, в палату, где лежала умирающая Дульсинея Септимус.

Она нашла Стража в середине длинного коридора. Он стоял и смотрел на ее запертую дверь. Подол серой рясы лежал на полу, а сам Паламед блуждал мыслями где-то очень далеко. Гидеон шумно вздохнула, и тогда он ее заметил. Снял очки, рукавом протер стекла, нацепил их обратно на длинный нос и посмотрел на нее.

Кажется, это продолжалось очень долго. Она сделала шаг назад и открыла рот, чтобы попросить прощения. Он сложил пальцы вместе, согнул, как листок бумаги. Гидеон остановилась, будто стальные иглы пронзили ей руки и ноги. Ей стало очень холодно. Она пыталась говорить, но язык прилип к небу. Она ощутила вкус крови и забилась, как жук на булавке. Паламед посмотрел на нее чужим, холодным и бесстрастным взглядом. Он поглядел на свою работу и увидел, что это хорошо. Потом он открыл дверь Дульсинеи. Гидеон попыталась порвать невидимые путы, но кости застыли в теле, как будто она была просто мертвым мясным чехлом для них. Сердце заколотилось в неподвижной грудной клетке, ужас тошнотой подступал к горлу. Паламед улыбнулся и неожиданно сделался красивым. Серые глаза стали ясными и чистыми. Он не закрыл дверь, и она слышала тихую возню изнутри. Потом ясно различила его голос:

– Надо было поговорить с тобой с самого начала.

Дульсинея отвечала тихо, но вполне понятно:

– И почему не поговорил?

– Боялся, – честно сказал он, – был дурак. Сердце мое разбито, сама веришь. Поэтому проще было верить. Что между нами просто все изменилось. Что Дульсинея Септимус щадит мои чувства, привечая высокомерную девчонку, которая попыталась спасти ее от чего-то, что она понимает куда лучше меня. Я волновался из-за нее, а Камилла – из-за нас обоих. Я думал, что Дульсинея попытается уберечь нас от боли, которую причинит нам ее неудача, и умрет во время испытания.

Они помолчали. Потом он добавил:

– Когда это началось, мне было восемь. А тебе… тебе, Дульсинея, пятнадцать. Чувства мои были сильны, но, ради бога, я все понимал. Я был ребенком. И все же я демонстрировал бесконечный такт и сочувствие. Мои чувства принимались всерьез, и со мной обходились как с человеком, который знает, о чем говорит. Так делается в Седьмом доме?

По голосу Гидеон поняла, что Дульсинея слабо улыбается.

– Думаю, да. Они очень, очень давно позволяют юным некромантам умирать. Если ты растешь совершенно больной, то привыкаешь к тому, что решения принимают за тебя… это раздражает… поэтому ты стараешься принимать всех настолько серьезно, насколько никто не принимает всерьез тебя.

– Я хочу знать две вещи, – сказал Паламед.

– Сколько угодно. У меня куча свободного времени.

– Всего две, – спокойно сказал он. – Первая. Почему Пятые?

Последовала озадаченная пауза.

– Пятые?

– Восьмой и Девятый дома представляли самую явную и непосредственную опасность, – пояснил он. – Девятый – из-за странных способностей Харроу, Восьмой – потому что они легко могли раскрыть тебя. Любая промашка показала бы некроманту Восьмого дома, что ты не та, за кого себя выдаешь. Ему нужно было только тронуть твою душу, чтобы узнать это. Я даже удивлялся, почему я все брожу вокруг да около, если ты не сочтешь это слишком заносчивым. Но тебя пугал Пятый дом.

– Я не…

– Не лги мне, пожалуйста.

– Я никогда не лгала никому из вас, – ответила Дульсинея.

– Тогда почему?

Послышался тихий колеблющийся вздох, будто бабочка присела на цветок.

– Подумай сам. Абигейл Пент отлично умела говорить с мертвыми. Это неприятно. Решаемая, но все же проблема. Но это был только один из факторов, а не причина. Причиной же стало… ее хобби.

– Хобби?

– Я не думала, что кого-то волнует далекое прошлое. Но Пент сильно интересовалась историей. Ее занимали все древности, которые она находила в комнатах или в библиотеке. Письма, заметки, картинки… артефакты человеческой жизни.

– Абигейл Пент, может, и была некроманткой, но в первую очередь она была историком. И не могу не добавить, что историком очень известным. Ты плохо подготовилась.

– Поверь, я себя долго за это корила. Первым делом мне следовало обыскать все. Но меня замучила ностальгия.

– Ясно.

– Ох, хорошо, что тебе ничего не было ясно. Я недооценила твое мастерство в этой… Шестой психометрии. С призраками в вещах, – вдруг она звонко хихикнула. – Я думаю, тебе стоит этому порадоваться. Пент сама меня напугала.

– Почему ты спрятала ключ внутри тела?

– Время, – ответила Дульсинея, – я не могла позволить себе быть застигнутой с ним. Если спрятать его в плоть, следы теряются. Честно говоря, я думала, что вы его раньше найдете… но зато у меня хватило времени запечатать замок. Кто избавился от печати? Мне казалось, я сделала ее абсолютно непроницаемой.

– Девятая.

– Впечатляет, очень и очень. Император бы с удовольствием ею завладел. Хорошо, что этого никогда не случится. Это был еще один удар по моему самолюбию. Если бы я подумала, что замок можно взломать, а ключ найти, я бы зачистила это место, я бы не позволила увидеть его… но ведь именно поэтому мы ведем этот разговор? Ты использовал свои психометрические трюки на послании. Если бы ты туда не зашел, ты бы никогда не узнал, что я тоже там была. Правильно?

– Возможно, – ответил Паламед, – возможно.

– И каков твой второй вопрос?

Гидеон снова задергалась, но движение перехватили так быстро, будто воздух вокруг превратился в клей. Глаза жгло из-за невозможности моргнуть. Она могла дышать и слушать, и на этом все. В голове ни хрена не было, ни одной мысли.

– Где она? – очень тихо спросил Паламед.

Ответа не последовало.

– Я повторю. Где она?

– Я думала, мы с ней поняли друг друга, – легко призналась Дульсинея, – если бы она только рассказала о тебе… я бы приняла дополнительные меры предосторожности.

– Расскажи, что ты сделала с Дульсинеей Септимус.

– О, она до сих пор здесь, – небрежно ответило существо, которое не было Дульсинеей Септимус. – Она явилась на призыв императора, в сопровождении рыцаря. С ним действительно произошел несчастный случай. Когда я взошла на борт ее корабля, он отказался прислушаться к голосу разума, и мне пришлось убить его. Этого не должно было произойти… не так, по крайней мере. Потом мы с ней поговорили. Мы очень похожи. Я имею в виду не только внешность, хотя и ее тоже, если не считать глаз. Представители Седьмого дома выглядят до ужаса предсказуемо… но была еще наша болезнь. Она была очень больна, так же как и я, когда я прибыла сюда. Наверное, она пережила первые несколько недель здесь, Секстус. Или нет.

– Значит, история о Протесилае и Седьмом доме была ложью, – сказал он.

– Ты плохо слушаешь. Я ни разу не солгала. Я сказала, что это все гипотетически, и вы все согласились.

– Софистика.

– А надо было слушать внимательнее. Но я не лгала. Я из Седьмого дома… произошел несчастный случай. Так или иначе, мы с ней поговорили. Она оказалась очень милой малышкой. Мне очень хотелось что-нибудь для нее сделать. Между прочим, я очень долго ее поддерживала… пока кто-то не забрал моего рыцаря. Тогда мне пришлось от нее избавиться, и побыстрее. Единственным вариантом стала печь. Не смотри так на меня. Я не чудовище. Септимус умерла до посадки шаттла. Она страшно страдала.

После очень долгой паузы Паламед снова заговорил. Голос его ничего не выражал:

– Хорошо, это уже что-то. Полагаю, теперь наша очередь?

– Да, но ничего личного в этом нет, – объяснила женщина, – вы ни при чем. Я знала, что, если разрушу все эти планы на ликторов, убью наследников и рыцарей остальных восьми Домов, я верну его в систему. Но надо было сделать это достаточно ловко, чтобы он не привел с собой оставшиеся руки. Если бы я прибыла в полной силе, он объявил бы военное положение и отправил бы ликторов сделать всю грязную работу, как обычно. Так он создает для себя ощущение… полубезопасности, я бы сказала. А он даже не явился в систему Доминика. Сидит где-то вдали, пытается разобраться, что происходит… а он нужен мне здесь. Я обеспечила Царю неумирающему, первому Владыке мертвых, Воскресителю, моему господину и повелителю, места в первом ряду. Он мог бы смотреть, как я уничтожаю его Дома один за другим и выясняю, сколько должно погибнуть, прежде чем он дрогнет и явится, прежде чем он увидит, что происходит, когда я зову… и мне не придется ничего делать тогда. Будет слишком поздно.

Снова пауза.

– Почему ликтор императора ненавидит его?

– Ненавидит? – Голос девушки, которую Гидеон знала под именем Дульсинеи, зазвенел как струна. – Ненавидит? Я любила его десять тысяч лет. Мы все любили его, все до единого. Мы почитали его как царя, как бога, как брата.

Дальше она заговорила тише, и голос ее стал очень старым:

– Я не знаю, зачем рассказываю тебе все это. Ты живешь на свете меньше мгновения, а я прожила столько, что жизнь перестала иметь какое-либо значение. Благодари свою счастливую звезду за то, что никто из вас не стал ликтором, Паламед Секстус. Это не жизнь и не смерть, это существование между ними, и никто не смеет просить принять такую судьбу. Даже он. Особенно он.

– Я бы не поступил так с Камиллой.

– Значит, ты знаешь, как это происходит. Какой умный мальчик! Я знала, что вы рано или поздно все выясните. Я тоже не хотела этого делать. Совсем не хотела. Но я умирала… Лавди… так звали моего рыцаря… мы с ней решили, что это позволит мне жить. Но вместо этого я продолжила умирать. Все это время. Нет, ты не стал бы этого делать, и это мудро с твоей стороны. Нельзя так поступать с чужой душой. Учитель почти помешался. Ты знаешь, что мы с ним сделали? Я говорю «мы», но это был не мой проект… Он был воплощением священного ужаса. Вини в этом свой собственный Дом! Я бесконечно благодарна дурехам из Второго дома, которые убили его и позвали на помощь. Только он меня и пугал здесь. Он не смог бы меня остановить, но мог бы все запутать.

– Почему Учитель тебя не узнал?

– Может, и узнал. – Судя по голосу, женщина улыбалась. – Откуда нам знать, что думала эта мешанина душ?

После очередной паузы она сказала:

– Ты воспринимаешь все куда разумнее, чем я предполагала. Когда ты молод, то действуешь в тот же миг, когда что-то приходит тебе в голову. А я, например, обдумывала эту идею последние триста лет. Но я предполагала, что ты сделаешь какую-нибудь глупость, узнав, что она мертва.

– Я не стал бы делать глупостей, – легко сказал Паламед, – я принял решение убить тебя, как только узнал, что ее уже не спасти. Вот и все.

Она рассмеялась, и смех ее был колючим и холодным, как лед. Потом закашлялась, сильно и страшно, но все равно продолжала смеяться, будто кашель ее совершенно не волновал.

– Не… не…

– Мне просто нужно было время. Чтобы сделать все достаточно медленно, чтобы ты не заметила. Чтобы ты продолжала говорить.

Она снова рассмеялась и снова зашлась булькающим кашлем. Потом смеяться уже не стала. Спросила:

– Юный Страж Шестого дома, что ты сделал?

– Затянул петлю, – ответил Паламед Секстус, – а веревку дала мне ты. У тебя рак крови, как и у Дульсинеи. В серьезной стадии, как и у нее на момент смерти. В ремиссии, потому что ликторство запускает полное обновление клеток в момент поглощения. Все время, что мы говорили, я искал, что в тебе не так. Бактериальная инфекция в легких, новообразования в костях… и я подтолкнул их. За последние тысячи лет ты испытала много боли. Я надеюсь, что эта боль ничего не значит по сравнению с тем, что твое тело сделает с тобой сейчас, ликтор. Ты умрешь, выкашливая легкие через ноздри, ты свалишься на финишной прямой… а все потому, что ты не удержалась и разболтала, почему убила невинных людей. Хотя твои причины были весьма интересны. Это тебе за Четвертых и Пятых, за тех, кто пал, прямо или косвенно, от твоей руки. И в особенности за Дульсинею Септимус.

Кашель не прекращался. Не-Дульсинея казалась впечатленной, но не слишком обеспокоенной:

– О нет, тут нужно было намного большее. Ты знаешь, кто я и на что я способна.

– Да, – ответил Паламед, – а еще я знаю, что ты должна была изучать радикальное расщепление танергии. Так что ты знаешь, что происходит, когда некромант очень-очень быстро расходует весь свой резерв.

– Что? – спросила она.

Он повысил голос:

– Гидеон! Скажи Камиле… – и осекся, – хотя не надо. Она знает, что делать.

Палата взорвалась белым огнем, и путы, сдерживавшие Гидеон, лопнули. Гидеон дернулась, тяжело ударилась о стену, неуклюже повернулась и побежала прочь, пока Паламед Секстус жег все вокруг. Жара она не чувствовала, но все равно бежала от холодной белой смерти, не оборачиваясь, как будто пламя уже лизало ей пятки. Раздался Очень Громкий Треск, а потом грохот. Потолок затрясся, на голову ей посыпалась штукатурка, и кинулась вперед еще быстрее. Она целую вечность бежала по длинным коридорам, мимо древних портретов и битых статуй, мимо всего этого погребального инвентаря в гробнице дома Ханаанского, мимо механизмов хлипкой мерзкой машины, которая рушилась, потому что Паламед Секстус горел белой звездой, убивая бога.

Гидеон упала на колени в атриуме, перед пересохшим фонтаном с пересохшим скелетом и грудой мокрых полотенец. Прижалась лбом к мрамору и прикусила губу, прислушиваясь к приглушенному треску где-то позади. Она лежала там, как будто это могло ее спасти. Сколько времени это длилось, насколько сильно она вжималась в мрамор, сколько она провалялась, она не знала. Рот сводило от желания плакать, но глаза были сухи, как соль.

Много лет, много жизней, много эпох спустя что-то зашевелилось у того самого входа, через который влетела она. Гидеон повернула голову. Из дыры валил белый пар, а в клубах пара стояла женщина. Ее светлые кудри сгорели почти целиком, а синие глаза горели пронзительным огнем. Все тело покрывали огромные раны, в которых виднелись кости и ярко-розовая плоть, – на шее, на руках, на ногах. Раны стремительно заживали прямо на глазах у Гидеон. Женщина завернулась в окровавленную белую простыню, которой была застелена ее кровать, и стояла совершенно прямо, как будто это не стоило ей никаких усилий. Лицо ее было очень старым. Совершенно гладким и старым, старше, чем вся эта Ханаанская гниль.

Женщина, к которой Гидеон кое-что испытывала, держала сверкающую рапиру. Она была боса. Она наклонилась в дымящемся дверном проеме и отвернулась, ее сотряс ужасный кашель, ее крутило и выворачивало, она держалась за дверь, чтобы не упасть. Задыхаясь, она выблевало что-то, похожее на огромный кусок легкого, истыканного исковерканными бронхами, странными багровыми отростками и целыми ногтями. Кусок мягко шлепнулся на пол. Женщина застонала, закрыла жуткие синие глаза и заставила себя встать. С подбородка у нее капала кровь. Она снова открыла глаза.

– Я Цитера из Первого дома, ликтор великого Воскрешения, седьмая святая из служивших Царю неумирающему. Я некромант, и я рыцарь. Я возмездие десяти миллиардов. Я вернулась, чтобы убить императора и сжечь его Дома. И, Гидеон из Девятого дома…

Она подошла ближе, улыбаясь, и подняла рапиру:

– Начну я с тебя.

Камилла обрушилась на ликтора, как гнев императора. Она ударила ее сбоку, ее два клинка мелькнули, как сигнальные огни. Дульсинея – Цитера – оторопела, с трудом парировала, отступила. Ей нужна была дистанция, чтобы действовать рапирой, но Камилла не давала ей такой возможности. Всякий раз, когда Цитера делала шаг назад, Камилла атаковала, так быстро и яростно, что Гидеон даже не могла различить отдельные движения. Секунду или две ей казалось, что Цитера отбивает удары голыми руками, но потом она разглядела, что на костяшках пальцев у нее наросла костяная броня.

Ничем не сдерживаемая Камилла Гект походила на свет, пляшущий на воде. Она снова и снова пробивала защиту ликтора, Цитера умело встречала ее удары, но скорость и ненависть Камиллы были таковы, что Цитера могла надеяться только блокировать ее атаки, она даже помыслить не могла о переходе в нападение.

Это дало Гидеон время встать, достать рапиру и закрепить кастет, затянув ремни зубами. Приятно было думать, что ей не придется рассказывать Камилле о смерти ее некроманта. Она уже сражалась так, будто у нее взорвалось сердце.

– Прекрати, – сказала Цитера. Камилла ее не услышала. Она снова пробила защиту ликтора – и ее меч застрял в строе шипов, проклюнувшихся на левой руке Цитеры. Они изгибались, как змеи, обхватывали гарду, ползли по руке к запястью. Не медля ни секунды, Камилла сделала шаг и ударила Цитеру лбом в лицо. Голова ликтора мотнулась назад, но крови не было. Цитера хрипло и низко рассмеялась, Камилла дернулась. Кости все еще держали ее за руку. Второй меч выпал из ослабевших пальцев и звякнул об пол. Кожа ее пошла рябью и слегка посерела. Она начала иссыхать.

Пока Гидеон примеривалась, с какой стороны к ним подойти, бледная костяная рука возникла за спиной у Цитеры и схватила ее за лицо. Вторая рука перехватила правое запястье. Заворочался скелет в фонтане. Харрохак стояла на лестнице с охапкой костяных фрагментов в руках. Лицо, разрисованное под череп, было строго и безжалостно, как раннее утро. Она разбрасывала кости перед собой, будто засеивала поле. Из каждого осколочка вырастал полноценный скелет, лестницу затопила белая угловатая волна, которая рванулась на ликтора. Цитера исчезла под ливнем костей.

Камилла высвободилась, проложила себе путь наружу, сокрушив по пути несколько десятков тупых мертвецов Харроу, крепко сжала мечи. Мышцы ее рук возвращались в прежнее состояние прямо на глазах. Гидеон подбежала, готовясь занять место Камиллы. Сердце колотилось в горле.

– Брось! – рявкнула некромантка. – Нав! Сюда!

Еще шесть скелетов явились на ее зов. Они снимали что-то со спины Харроу – это был меч Гидеон, тяжелый, острый, сверкающий. Она рванула пряжку на ножнах, уронила черную рапиру, отшвырнула кастет и мысленно поблагодарила оружие за верную службу. И тут же поймала свой меч за рукоять, обхватила ее обеими ладонями и оценила знакомый вес.

Копошащаяся груда скелетов вдруг разлетелась во все стороны, и пол тоже. Кирпичи, кафель и щепки летели по атриуму, как шрапнель. Гидеон залегла за фонтан, Камилла нырнула под старый диван, а Харроу подняла вокруг себя жесткий белый кокон. Скелеты летели по воздуху, как огромные тряпичные куклы, осколки костей отскакивали во все стороны. Цитера из Первого дома выбралась из этой жопы, кашляя в ладонь, помятая, но вполне живая.

Из дыры высунулась длинная нога со множеством суставов, еще одна, потом третья. Мешанина костей, сеть, кружево, длинные шипы, зубы, складывающееся тело. Конструкт такого размера, что от него кишки замерзали. Гигантская тварь, убившая Исаака Теттареса, возникла за спиной у своей хозяйки, постепенно втаскиваясь в комнату, круша по дороге стены и лестницы. Огромная костяная башка высилась над ними, она походила на маску со злобно сжатыми губами и прищуренными глазами.

Но это кошмарное видение встало перед своим естественным противником, Преподобной дочерью Девятого дома. Пока новые скелеты выкарабкивались из тел своих павших товарищей, Гидеон встала, отряхнулась и нашла взглядом Харроу. Та стояла в куче костяной пыли и смотрела на тварь горящими глазами, явно предвкушая интересную задачу. Гидеон не успела даже подумать, как оказалась на своем законном месте: перед своим некромантом, с оружием в руках.

– Эта тварь убила Исаака, – быстро сказала Гидеон. Конструкт все еще пытался вытащить одну ногу из пола. Это было бы смешно, если бы не было так страшно.

– Секстус?

– Мертв.

Харроу на мгновение скривила губы:

– Один некромант с этим не справится. Это регенерирующая кость.

– Я не побегу, Харроу.

– Разумеется, мы не побежим, – презрительно сказала Харрохак, – я же говорю, один некромант. А у меня есть ты. Мы устроим здесь преисподнюю.

– Харроу… Харроу, Дульсинея – ликтор, настоящий.

– Тогда мы все подохнем, Нав. Но сначала зададим им жару.

Гидеон оглянулась и увидела улыбку Преподобной дочери. Из левого уха у Харроу текла кровь, но улыбка вышла красивой и нежной. Гидеон улыбнулась в ответ так, что губы заболели. Адептка сказала:

– Я тебя прикрою. Нав, покажи, на что способен Девятый дом.

Гидеон подняла меч. Тварь освободилась от последних обломков камня и гнилого дерева и воздвиглась перед ними, трепеща, как бабочка.

– Кости – наша профессия, говнюк, – сказала Гидеон. Она снова чувствовала себя собой. Ее лучший и любимый друг, простой, ничем не украшенный и идеальный двуручник, вломился в щупальца и зубы, как кувалда. Шевелящиеся отростки, касаясь ее клинка, расплывались серой пеной. Гидеон прочно стояла на ногах и гвоздила тварь размашистыми ударами старой доброй стали Девятого дома.

Рядом с Харроу это вдруг стало просто, и ужас перед монстром трансформировался в яростную радость мщения. Долгие годы конфликтов научили их понимать, где каждая из них окажется. Каждый взмах меча, каждое движение лопатки. Ни одна дыра в чужой обороне не оставалась неприкрытой. Раньше они никогда не сражались вместе, но они сражались всегда и теперь могли двигаться рядом, не думая ни секунды. Гидеон надавила. Она шла вперед, шаг за шагом, к центру твари. Щупальце клюнуло ее в ногу, она отсекла его длинным ударом и увернулась от щелчка зубов, направленных прямо в сердце. У нее за спиной трудилась Харроу: щупальце развалилось на куски, превратилось в кучу пыли, слиплось клеем, который слепили между собой соседние щупальца. В попытках высвободиться они трескались и ломались. То, с чем не справлялась Харроу, отрубала Гидеон. Она яростно бросалась на тварь и вдруг поверила, что если она просто продолжит колотить, достаточно сильно и достаточно точно, то сможет обратить время вспять и спасти Исаака и Жанмари, спасти Абигейл, спасти Магнуса. Но размеры твари поражали воображение, и от каждого удара в стороны летели осколки. Харроу что-то делала, как-то ее прикрывала, воздух звенел и свистел от пролетающих щепок, которые должны были изрезать ей кожу, но никак не попадали. Но белый вихрь в воздухе, водоворот отлетающих осколков мешал разглядеть цель. Краем глаза Гидеон заметила, что Камилла бежит через все эти зубы, шипы и каменные складки, скрестив перед собой мечи. Потом она куда-то делась.

Гидеон прокладывала себе путь сквозь завесу костяных шипов, они оказались уже под телом твари. Еще шесть скелетов выскочили из ниоткуда и встали заслоном: это были столбы без ног, проросшие в пол, с огромными бронированными руками и широкими костяными плечами твари из «Отклика». Они отвлекли большую часть щупалец на себя, и в безопасном пространстве у них за спинами Харроу свела пальцы. Она вытрясла из рукавов несколько пальцев и смяла дрожащие фаланги в руке, как глину. Гидеон занималась любопытными щупальцами, проникавшими за стену скелетов и тянущимися к некромантке, так что она едва заметила тоненькие четки, которые плела Харроу. Потом Харроу ударила ими, как кнутом, они пробили брюхо твари и застряли глубоко внутри.

– Уходим! – крикнула она Гидеон.

Две скелетные колонны, сдерживающие плети костей, разошлись, давая дорогу. Гидеон натянула капюшон, чтобы прикрыть лицо, прошмыгнула в дыру и отпрыгнула в сторону, подальше от торчащих берцовых костей. Она не успела даже приземлиться, как Цитера из Первого дома ударила ее из засады.

Она была прекрасна и ужасна. Она была безупречна, ничто не оставило на ней и следа. Раны, нанесенные последним заклятием Паламеда, затянулись, как будто их и не было. Казалось, что она состоит вовсе не из плоти. Сквозь адреналиновый туман мелькнуло воспоминание: «Ну что, похоже, будто я в расцвете сил?»

Рапира ликтора прянула вперед, как ядовитый зуб, как лента. Гидеон отбила дурацкую железку своим двуручником и, пользуясь инерцией, обрушила удар на голову. Цитера подняла свободную руку, перехватила тяжелый клинок и остановила его. Тоненькая алая струйка побежала от основания ладони по худому запястью. За спиной у Гидеон конструкт трясся, дрожал и ломался от того, что делала Харроу, а Цитера смотрела Гидеон в глаза.

– Я правда так думаю, – серьезно сказала она, – ты великолепна. Ты сделалась из маленький монашки настоящим рыцарем. Я почти хочу, чтобы ты была моей.

– Ты ни хрена не можешь себе меня позволить, – ответила Гидеон.

Она отступила на шаг и потянула меч вверх, вместе с рукой Цитеры, торопливо сократила расстояние и изо всех сил пнула ликтора в ногу. Цитера выпустила меч и плюхнулась в кучу костяного мусора на полу. Закашлялась и посмотрела на Гидеон. Костяные осколки начали расти вокруг нее, подниматься волной, скрывая ее из виду. Сверху донесся жуткий приглушенный крик, мычание сквозь сжатые зубы. Это выла тварь. Она пыталась дернуться вперед, но движение умирало где-то внутри ее тела, как будто что-то удерживало ее на месте. Щупальцы колотили по полу, поднимая облака опилок и разрывая остатки ковра. Тварь резко рванулась в последний раз, потеряла равновесие и рухнула на пол, туда, где должна была быть некромантка. Раздался мучительный грохот, и фонтан развалился под весом твари. Сердце Гидеон чуть не выскочило наружу, но пыльный черный силуэт уже вставал из развалин, плети зубов, сдерживавшие тварь, обвивались вокруг запястий, а строй скелетов отбивал от нее щупальца. Гидеон, не раздумывая, бросилась вперед, рубя отростки и костяные цепи, пробиваясь к Харрохак.

Тварь все еще тянулась к ней, лапы скребли по полу в поисках добычи, а пол выгибался и трескался, острые костяные осколки летели к некромантке. Харроу пришлось отвлечься, чтобы отбить их, не убирая при этом руки с костяных поводьев, удерживавших тварь на земле. От напряжения на лбу у нее выступил кровавый пот. Гидеон появилась как раз вовремя, чтобы встать перед некроманткой и расколоть костяную лапу.

– Я должна быть внутри тебя! – закричала Харроу.

– Ну ты хоть попыталась, – ответила Гидеон.

– Я могу только удерживать ее на месте, так что прикончить ее придется тебе. Бей по ногам, я покажу, куда именно, а потом я ее на какое-то время успокою.

– Серьезно? Как?

– Увидишь, – угрюмо сказала Харроу. – Извини меня, Нав. Готовься двигаться.

Тварь забилась в цепях. Центральный стержень, которым Харроу пробила ее брюхо, опасно согнулся. Гидеон бросилась обратно в мешанину суставов и замахала мечом, как косой. И тут же, как в зале «Отклика», почувствовала чужое присутствие в мозгу. Харроу вошла, как нож входит в масло.

Перед глазами поплыло, и что-то в голове сказало:

– Справа. На уровне глаз.

Это был не совсем голос, но это точно была Харрохак. Гидеон ударила вправо, высоко подняв меч. Первая нога твари подломилась, широкая, мощная, крепкая, но в голове послышалось:

– Мимо. Дюймом выше. Коли.

Гидеон чуть перехватила меч, уперлась в яблоко одной ладонью и ткнула вперед. Там кость оказалась тоньше.

Перед ее помутневшими глазами вспыхивал и погасал свет. Тот же ореол, который она видела тысячу, нет, сто тысяч, миллиард лет назад, в зале первого испытания. Она вытащила меч, и нога сложилась. К Гидеон устремилась полудюжина щупалец. Они бы проделали в ней несколько интересных новых отверстий, но из темноты выскочил скелет и принял большинство ударов. Челюсть его распалась в пыль, когда щупальце щелкнуло по черепу. Второй скелет занял место погибшего товарища, но он пробежал мимо Гидеон, мерцающей ране на ноге, и ударил прямо в дыру, а потом растаял. Гидеон пару секунд смотрела, как он плавится в сверкающую бело-серебряную костяную материю. Тихо шипя, струйка вонючей жижи обволокла рану и жарким потоком охватила ногу.

Гидеон отвела взгляд и полезла под брюхо твари, с трудом увернувшись от нескольких отчаянных щупалец, прорубая себе дорогу сквозь клубки костяных плетей, которые разворачивались и оказывались бритвенно острыми. Ближайшая обнаруженная нога, страшно похожая на паучью, твердо стояла на полу, цепляясь за него своими острыми шипами, и явно пыталась поднять всю тварь.

В голове прозвучало:

– Над тобой.

Гидеон ухватила меч за самый кончик, так что предплечье застонало от напряжения, а острие чуть качнулось, когда нога сдвинулась. Мозг заявил:

– Давай.

Это было сложнее. Опоры у Гидеон почти не было, она изо всех сил ткнула мечом вверх, держась за яблоко и снова попадая в ногу. Пластины кости расходились над головой, сухие костяные опилки падали вниз, как конфетти. Нога подогнулась, как будто ей перерезали сухожилие.

Еще один скелет появился рядом и, когда она вынула меч, бросился в светящуюся рану. Он тоже разлился горячей вонючей дрянью, которая проникла в тело твари и покрыла остаток ноги, капая на пол и медленно остывая. От яркого блеска жижи и от сдерживаемого ликования сущности в голове у Гидеон на глазах выступили слезы. Она вдруг преисполнилась глупой гордости. Сама, без участия Харроу. Это ж охренеть. Пресвятые кости. Харроу и в самом деле убила тварь.

Она так увлеклась мыслями о некромантке, что упустила змею из извивающихся позвонков, которая схватила ее за талию и сжалась. Связь в мозгу замигала и пропала, зрение прояснилось, и все вокруг стало болезненно четким. Не успела Гидеон сказать «твою же мать», как ее дернули вверх, подняли и подвесили в воздухе. На один головокружительный момент она оказалась над полем боя.

Она проплыла мимо огромного застывшего лица твари, увидела толстый слой регенерирующей кости, которая ручейками завивалась у нее ног, увидела, как Камилла шла сквозь этот хаос к неподвижной и хрупкой фигурке Цитеры из Первого дома, а та молча ждала ее приближения. Гидеон попыталась извернуться в воздухе, чтобы удариться хотя бы в окно, а не в стену…

Ее схватили с силой, от которой зубы во рту лязгнули. Хилые костяные руки поднялись из вихря костей и остановили ее в воздухе, сотни костяных пальцев оставили кровавые царапины у нее на спине. Но зато она не ударилась в стену, уже хорошо.

Костяные руки рассыпались под сильным размашистым ударом одной из костяных плетей, росших из твари, и Гидеон рухнула на пол. Руки, заботливо бросившиеся под нее, помешали гравитации сделать это падение не просто ужасным, а смертельным. Гидеон упала в кучу костей рядом с некроманткой. Колено у нее хрустнуло.

– Я превзошла своего отца, – сказала Харроу, ни к кому не обращаясь, глядя в пустоту, сияя от ярости и незамутненного торжества одновременно. Обе девушки валялись на куче, кажется, ног.

– Я превзошла отца и бабку, и всех некромантов, когда-либо рожденных в моем Доме. Всех некромантов, когда-либо касавшихся скелета. Ты меня видела? Ты видела, Сито?

Все это звучало как-то невнятно, сквозь густую розовую слюну и выбитые зубы. А потом Харроу тупо отрубилась.

Пыль постепенно улеглась. Тварь не двигалась. Она тихо печально завывала, пытаясь выбраться из саркофага, сделанного из регенерирующего пепла. Она крушила костяной кокон щупальцами, но стоило ей отломать кусочек, как он немедленно восстанавливался. Теперь, когда тварь была поглощена собой, Гидеон смогла найти рыцаря Шестого дома. Камилла, как она разглядела сверху, поймала Цитеру из Первого дома. Одной рукой она держала ликтора за обгоревшие кудри, обнажая шею. Второй – прижимала к горлу нож. Это была бы победа, если бы клинок не дрожал бессильно. Лезвие скребло бледную кожу, но не могло ее прорезать, хотя Камилла наваливалась со всей дури. Та жуткая сила, которая удерживала нож на месте, медленно снимала кожу с руки рыцаря Шестого дома.

– Ты хорошая девочка, – сказала ликтор. – У меня тоже когда-то была хорошая девочка-рыцарь. Давно. Она умерла ради меня. Что ты можешь сделать?

Камилла ничего не ответила. Лицо ее покрывали кровь и пот. Темные, прямо обрезанные волосы посерели от костяной пыли. Цитеру явно немного удивлял нож, застывший в дюйме от ее яремной вены.

– Ты что, пытаешься убить меня?

– Дай мне время, – сказала Камилла сквозь сжатые зубы.

Цитера поразмыслила.

– Пожалуй, нет.

Гидеон увидела – Камилла этого видеть не могла, – как костяное щупальце тихо поднялось из кучи за спиной рыцаря. На конце у него сверкал шип длиной с хороший кинжал. Гидеон не успела бы спасти ее, даже будь у нее цело колено и не будь рядом некромантки, которую пришлось бы тащить с собой. Шип дернулся вперед отравленным жалом, и Гидеон завопила:

– Кам!

Может быть, помог крик. Может быть, невероятные инстинкты Камиллы. Она успела уклониться, и шип, который должен был пробить ей позвоночник, вошел в плечо. Глаза ее расширились от боли, а нож выпал из ободранной руки. Цитера воспользовалась шансом и толкнула Камиллу в грудь. Рыцарь рухнула на землю спиной вперед, и острая кость глубже вошла в тело.

Цитера подняла рапиру. Гидеон в панике пыталась пробраться через заросли желтых костей, но при попытке перенести вес на больную ногу она чуть не упала. Камилла освободилась от костяного шипа, но другое щупальце обхватило ее бедра, удерживая ее на полу. Ликтор стояла над ней, и рапира ее сверкала зеленым.

– Меня нельзя ранить, – безнадежно сказала Цитера, – ничто не может причинить мне вреда, рыцарь.

Блеснула рапира. Гидеон рванулась сквозь строй костей, который ее адептка могла убрать движением пальца. Когда ликтор размахнулась, чтобы ударить Камиллу в сердце, четыре дюйма окровавленной стали вышли у нее из живота.

Камилла посмотрела на это, будто не понимая, почему мир вокруг не почернел. Красное пятно расплывалось на тонкой простыне. Лицо ликтора не изменилось, но голову она чуть повернула. Светловолосая голова почти легла на плечо, будто пытаясь увидеть, куда вошел клинок. Бесцветные кудри сбегали на ключицу водопадом. Человек у нее за спиной улыбался.

– Немного преждевременная речь, – заметила Ианта.

– Ах, – сказала Цитера, – боже мой! Ликтор-младенчик.

Тварь задергалась сильнее в выстроенной Харрохак ловушке. Гидеон слышала, как она тянется, пытаясь разглядеть, что же причинило боль хозяйке. Как будто огромный паук зашевелился в паутине. Кости удерживали конструкт на месте, но определенная свобода действий у него оставалась. Тварь подняла щупальце, чтобы сравнять шансы.

Ианта провела свободной рукой по бедру Цитеры, собирая струйку крови. Стряхнула руку через плечо, и капли повисли в воздухе, шипя. Они соединились, как ртуть, растянулись, расплющились и стали прозрачной розовой мерцающей пленкой. Ианта сощурила акварельные глаза и указала рукой наверх.

Пленка застыла, став широким водянистым диском, отделила двух ликторов от твари. Шипастое жало устремилось к голове Ианты, ударилось о кровавый диск и рассыпалось.

Гидеон ползла в угол комнаты, как можно дальше от твари. Она не горела желанием подходить к обнимающимся ликторам, но, грамотно разыграв карты, она еще смогла бы вытащить отсюда Харрохак и Камиллу.

Еще одно щупальце ударилось в кровавый диск и растаяло, потом еще одно. Гидеон невольно обернулась посмотреть: тварь застыла, нацелив десяток или два щупалец прямо в спину Ианте, как копья. Гидеон вспомнила Исаака Теттареса, пронзенного пятьюдесятью шипами за раз.

Пока Гидеон отползала, кровавый диск расплывался все сильнее, превращаясь в эгиду или в щит. Тварь рвалась со своего места, собрав все свои щупальца и плети, которых хватило бы, чтобы превратить Ианту в пригоршню фарша. И каждое из них превращалось в облачко вонючего пара, а культи недоуменно повисали. Тварь дергалась, и кости начинали выпадать из нее тут и там, смешиваясь с мусором у обездвиженных ног. В атриуме вдруг стало намного больше места: израненная и пригвожденная к месту тварь начала съеживаться, втягивать оставшиеся конечности, как будто стремясь оказаться подальше от Ианты.

Гидеон прокралась мимо как раз вовремя, чтобы увидеть улыбку Цитеры.

– Мне всегда хотелось иметь маленькую сестричку.

Она отошла, и рапира Ианты вышла из ее тела с гадким хлюпающим звуком. Камилла все еще дергалась на земле, пытаясь избавиться от шипа в плече, и Цитера наступила ей на ключицу, словно на краешек ковра. Отойдя на пару шагов, она развернулась и плавно приняла красивую стойку. Рукой она все еще касалась раны на животе, явно удивленная тем, что у нее может идти кровь. Гидеон хотелось, чтобы Цитера выглядела менее заинтересованной и более умирающей, но нельзя же получить все и сразу.

Другая, новенькая ликтор подняла рапиру Набериуса и пинком отшвырнула с дороги кость.

– Эту хрень с сестрами я уже проходила, – сообщила Ианта, подходя сбоку, – у меня плохо получается.

– Я столькому могу тебя научить, – сказала Цитера.

Обе бросились вперед. Когда-то давно Гидеон с удовольствием бы посмотрела, как великолепный позер из Третьего дома сражается с древним и непогрешимым воином Седьмого, но сейчас она присела рядом с Камиллой и пыталась понять, не собирается ли ее коленная чашечка с ней расстаться. Потерявшую сознание Харрохак Гидеон оттащила за колонну и положила на кучу костей помягче вместе со своим мечом. Ей очень хотелось, чтобы некромантка очнулась. Теперь она одной рукой схватила Камиллу за плечо, второй взялась за скользкий костяной шип, сказала:

– Извините, – и дернула. Камилла заорала. Гидеон выкинула окровавленный шип, взяла Камиллу под мышки и потянула. Камилла прикусила язык с такой силой, что у нее кровь потекла изо рта, но Гидеон безжалостно тянула ее прочь от драки, в укрытие рядом с Харрохак.

Гидеон оглядела ее, пытаясь понять, не торчат ли внутренности или что-то вроде того, но Камилла схватила ее за рукав. Гидеон посмотрела на ее мрачное упрямое лицо.

– Он что-нибудь сказал? – спросила Камилла.

Гидеон махнула рукой:

– Он просил передать, что тебя любит.

– Что? Нет, этого он не говорил.

– Ладно, не говорил, прости. Он сказал, что ты знаешь, что делать.

– Знаю, – с мрачным удовлетворением сказала Камилла и улеглась среди костей. Гидеон посмотрела на поле боя. Это совсем не походило на поединок Ианты и Сайласа. Тогда Ианта вытирала Сайласом пол, попутно подчиняя душу Набериуса. Искусство двух ликторов было недоступно смертным. Они двигались со скоростью, почти незаметной глазом, и каждый удар поднимал волну пепла, дыма и обгорелой костяной крошки.

Просторный атриум дома Ханаанского строили на совесть, но на такое явно не рассчитывали. Пол трескался и прогибался там, где бесновалась тварь, ее щупальца пробивались сквозь половицы, закапывались в гнилое дерево и кости. Ианта с Цитерой сражались, и атриум рушился там, где они проходили. Древние балки и столбы не выдерживали, падали с громким треском и стуком, грязная вода из фонтана растеклась по полу и заливалась в трещины… трещины. Черт. Пол проваливался. Все вокруг разваливалось.

Теперь Гидеон отделяли от дверей огромные провалы. Ианта, яростно жующая прядь светлых волос, подняла руку, и фонтан темной крови вырвался из пола, поднял Цитеру на двадцать футов и сбросил вниз. Она неуклюже рухнула на пол и попыталась встать. Ианта подошла ближе, руки ее сияли и переливались резким белым светом. Правой рукой она ударила Цитеру.

Этот удар трижды бы развернул на месте огромное неповоротливое тело маршала Крукса, упрятанное в броню, и оставил бы его лежать на полу и наблюдать за порхающими птичками-скелетами. Он почти размазал Цитеру по стене.

Стена и без того хреново себя чувствовала, а от этого последнего удара окончательно сдалась и обвалилась с жутким треском и грохотом. Камни, кирпичи и брызги стекла полетели на террасу. Внутрь хлынул дневной свет, воздух наполнился запахом разогретого бетона и плесневелого дерева. Дырявый пол заскрипел, явно угрожая тоже обрушиться. Камилла, у которой были стальные нервы и болевой порог кирпича, попыталась встать. Гидеон ухватила ее под правую руку, прежде чем рыцарь успела ей возразить, нашла легкую, как птичка, некромантку, и они потащились наружу со всей доступной им скоростью. Больше идти было просто некуда.

Жаркий соленый ветер с моря задувал в дыры в стекле, прикрывавшем террасу. Растения в огромных горшках продолжали гнить и сохнуть. Безучастный к происходящему Доминик светил, пригревшись в неестественно лазурном небе Первой. Гидеон уложила Харрохак в тени раскуроченной стены, которая выглядела достаточно надежной, чтобы не обрушиться сию секунду. Камилла плюхнулась рядом, положив мечи себе на колени. По крайней мере, здесь было значительно меньше костей.

Ианта спускалась по короткой лестнице, держа в руке рапиру. Волосы ее трепал ветер. Вокруг кружились мертвые листья и веточки, подхваченные ветром от обрушенной стены. Цитера пыталась встать с камней, куда ее отбросило. Ианта подходила ближе, но становилось очевидно, что Цитера напряжена. Она была не так быстра, как Ианта, и не так стремительно реагировала. Гидеон она, конечно, раскатала бы за десять секунд честного боя, но против другого ликтора явно не вытягивала. С каждым ударом Ианта становилась все злее. Кровь Цитеры взлетала в воздух, и Ианта замораживала ее, манипулировала ей, прошивала пространство длинными красными кровавыми стежками. Каждый раз, когда она ранила Цитеру – а ее теперь можно было ранить, она истекала кровью, как обычный человек, ее неуязвимость куда-то пропала, – каждый раз паутина становилась все больше и сложнее, пока ликторы не оказались в клетке из туго натянутых алых струн.

И это было еще не хуже всего. Пока зачарованная и испуганная Гидеон смотрела на бой, старые раны – те, что нанес Паламед, взорвавший комнату, – начали открываться. Полосы кожи на руках ликтора чернели и съеживались, огромный неряшливый порез закровоточил на ноге, хотя Ианта дотуда не достала.

– Какого хрена? – вопросила Гидеон, больше чтобы выразить чувства. На ответ она не надеялась.

– Она не излечилась, – слабо ответила Камилла. Гидеон оглянулась: девушка прижалась спиной к стене и изучала происходящее с угрюмым профессиональным интересом. Конечно, рыцари из Домов, где одновременно живет больше одного некроманта, постоянно видят магические дуэли.

– Она просто прикрыла раны. Поверхностное исцеление. Спрятала дыры. Чтобы излечиться по-настоящему, ей нужна талергия, жизненная сила, а у нее нет запаса.

– Ну да, – сказала Гидеон. – Секстус наградил ее скоротечным раком.

Камилла кивнула с глубоким удовлетворением:

– Ну вот. Так оно и есть.

Магия Ианты была так же эффективна и минималистична, как фехтование Набериуса. Чисто, высокомерно, идеально, без единой заминки или упущения. Цитера отступала под ее атаками, и тут Ианта захлопнула ловушку. Кровавая клетка вдруг сжалась, стянулась, облепила старшего ликтора, как сеть. Цитера встала, не пытаясь даже сопротивляться. Прищурила глаза. Волосы ее сгорели почти до черепа. Она еле дышала. Раны от осколков зияли красным, колени подгибались. От запаха крови и гнилых листьев тошнило.

Ианта встала перед ней, тяжело дыша. Она продолжала трясти головой, как будто пытаясь прочистить мозги, и отчаянно терла виски, но при этом самоуверенная принцесса торжествующе сияла. По лбу стекал пот.

– Устала? – спросила она.

Цитера приоткрыла глаза и закашлялась.

– Не особенно. А вот ты вымоталась.

Красная сеть исчезла. Она даже не упала на землю, она как будто снова втянулась в кожу Цитеры. Ликтор выпрямилась, шагнула вперед и схватила Ианту за горло тонкой изящной рукой. Ианта выпучила глаза, подняла руки, пытаясь схватить чужое запястье.

– Совсем как ребенок… выкладываться с самого начала, – сказала Цитера.

Ианта задергалась. Кровавая нить бессильно скрутилась в воздухе и упала наземь. Древняя продолжила:

– Ты ведь еще не закончила? Я чувствую, как он сопротивляется. Он не рад. Моя пошла на это с гордостью, и это мучило меня веками. Я-то старуха, а вот ты сосунок.

Она сжала руку на горле Ианты, и воздух на террасе пошел ледяной рябью от жуткого, пробирающего до костей, тянущего ощущения. Деревья и шпалеры затряслись. Гидеон никогда еще не видела, чтобы душу высасывали с такой силой. Ианта и в лучшие дни была совсем бесцветной, а теперь стала белой как простыня. Глаза ее закатились, завертелись в орбитах, а потом не осталось никаких глаз: она задергалась и заскулила, и зрачки исчезли и радужка исчезла, как будто Цитера каким-то образом высосала глаза из глазниц.

– Нет! – вопила Ианта. – Нет, нет, нет.

Огромная рана на бедре Цитеры снова начала рубцеваться сама собой, ожоги на руках и шее заживали, обгоревшие волосы снова отрастали, бледно-каштановыми волнами лезли из черепа. Она встряхнула головой и довольно вздохнула.

– Ясно, – совершенно спокойно заметила Камилла, – вот теперь она исцеляется.

Рана на бедре закрылась, оставив алебастрово-бледную, ровную кожу. Цитера уронила Ианту на землю, и та упала неопрятной грудой.

– Что ж, сестренка, – сказала Цитера посеревшей принцессе Третьего дома, – это вовсе не значит, что я не впечатлена. Ты стала ликтором… а значит, будешь жить. Какое-то время. Но вот твои руки и ноги мне не нужны. Так что…

Она поставила изящную ступню Ианте на запястье, и Гидеон вскочила. Из тыльной стороны ладони выскочило острое костяное лезвие, длинный тяжеленный мясницкий нож. Цитера ударила. Алая кровь полилась фонтаном – правой руки выше локтя у Ианты больше не было. Она заскулила, не в силах кричать по-настоящему.

К этому мгновению Гидеон пробежала уже два шага и очень об этом жалела. Колено у нее явно сместилось куда-то, где ему быть не следовало. Она накренилась набок, удерживая меч одной рукой, вторую прижала к колену и прокляла тот день, когда она родилась с коленными суставами. Цитера перешла на другую сторону, к другой руке, оценивая расстояние для удара.

– Ложись! – крикнула Камилла.

Камилла каким-то образом оперлась на руку, плечо которой было ранено и явно не могло служить нормальной опорой. Вторую руку, с ножом, она завела за голову.

Гидеон бросилась на землю. Нож просвистел у нее над головой и вошел Цитере в позвоночник. На этот раз она закричала и отшатнулась от лежащей Ианты. Гидеон увидела, куда целилась Камилла: в опухоль, в небольшую распухшую шишку рядом с лопаткой. Она выдавалась совсем незаметно, но, раз увидев ее, не замечать ее уже не получалось. Особенно если учесть, что прямо из нее торчал длинный нож. Цитера потянула руку за плечо, костяной нарост рассыпался пылью, она искала нож. Нащупала, выдернула – и из раны хлынул поток омерзительной черно-желтой жидкости.

Ликтор повернулась и кашлянула в сгиб локтя. Потом непонимающе посмотрела на нож. Перевела взгляд на Камиллу, Харроу и Гидеон. Задумчиво вздохнула и провела рукой по волосам.

– Боже мой, нашлись героини.

Она бросила нож, изящно опустилась на одно колено рядом с Иантой и подняла ее обмякшую руку – ту, что еще крепилась к плечу, – в чудовищной пародии на рукопожатие. Гидеон на одну ужасную секунду показалось, что она собирается руку оторвать. Гидеон задумалась, как далеко она сможет метнуть меч, но нет, со своим мечом она больше расставаться не планировала, спасибочки, но Цитера просто высасывала душу. Гидеон почувствовала сильный рывок, когда энергия потекла от юного ликтора к старому, и костяной кож снова вырос на руке.

– Ущербный ликтор, – сказала Цитера таким тоном, будто советовала Гидеон и Камилле верный способ удаления пятен, – все равно остается идеальным источником энергии. Вечной батарейкой.

Она встала и утерла рот ладонью. И пошла к Гидеон: спокойная, беззлобная, почти насмешливая. Это было даже страшнее, чем если бы она дико смеялась, а глаза ее горели ненавистью. Гидеон встала перед Камиллой и бесчувственным телом некромантки и подняла меч. Это маленькое пространство террасы еще не засыпало костями и не взорвало во время битвы двух бессмертных волшебниц. Мертвые деревья темнели над головой. Гидеон стояла за железным заборчиком, который когда-то прикрывал какую-то живую изгородь. Как будто его кривые гнутые шипы годились для чего-нибудь, кроме как кинуться на них в качестве последней гадости врагу. Камилла жалась в углу. Она уже встала – возможно, это была ее последняя гадость, – но раненая рука висела плетью. Она потеряла очень много крови, и лицо ее стало бледно-оливковым.

– Девятая, – нетерпеливо сказала Шестая, – вали отсюда. Забирай некромантку и беги.

– Иди на фиг. Время второго раунда. – Потом Гидеон задумалась: – Или третьего? Я что-то сбилась со счета.

Цитера из Первого дома стирала кровавые пятна с импровизированного платья. Кровь втягивалась в ее пальцы, повинуясь прикосновениям. Она танцующей походкой шла к их части двора и улыбалась Гидеон улыбкой Дульсинеи: глаза ее сверкали, на щеках виднелись ямочки. Как будто они обе знали что-то чудесное и недоступное другим.

– Вот это двуручник, – восхитилась она.

– Хочешь поближе посмотреть?

Ликтор лениво завела свободную руку за спину. Она встала в стойку, перенеся вес на заднюю ногу. Рапира в ее руках сияла зеленоватым светом, как речная вода или жемчуг.

– Ты знаешь, что не сможешь это сделать, Гидеон из Девятого дома. Ты очень храбрая. Почти как другая Гидеон, которую я когда-то знала. Но у тебя глаза красивее.

– Я, может, и из Девятого дома, но если ты не прекратишь говорить всякую загадочную хрень, то мы проверим, как ты регенерируешь, если тебя разрубить на восемнадцать кусков.

– Проси пощады, – предложила Цитера, по-прежнему нежно улыбаясь, – пожалуйста. Ты не представляешь, что значишь для меня. Ты не должна умирать сейчас, Гидеон. А если ты попросишь оставить тебя в живых, то ты, может, и вовсе никогда не умрешь. Я щадила тебя раньше.

Что-то жарко затлело в грудной клетке.

– Жанмари Шатур не просила пощады. Магнус не просил пощады. Или Исаак. Или Абигейл. И уверяю тебя, Паламед никогда даже не задумывался об этом.

– Конечно нет. Он был слишком занят. Взрывался.

Гидеон из Девятого дома бросилась вперед. Цитера ударила ее прямо в сердце, без прелюдий, но это Гидеон училась обращаться с двуручным мечом, еще когда даже поднять его не могла. Это Гидеон прожила всю жизнь, глядя на мир со стороны рукояти. Никаких больше игр, подначек, уворотов и уходов. Только она, ее клинок и вся сила и скорость, которые сумела вложить в нее Агламена.

Она встретила плавный выпад Цитеры ударом снизу вверх, из-за которого клинок ликтора устремился в небеса. Он должен был вылететь из руки. Она забыла о боли в колене, она снова Гидеон Нав, которая никогда не покидала Дрербура, которая дралась так, словно это был ее единственный шанс покинуть планету. Ликтор подходила и отступала, била короткими квартами, пытаясь просунуть рапиру под меч Гидеон. Гидеон выбила эту хрень у нее из руки, и рапира заскрежетала по камням. Цитера изящно отступила, Гидеон пробила ее защиту и обрушила на нее чудовищный удар. Он должен был развалить ликтора от плеча до пояса. Гидеон мечтала об этом. Но край меча задел ключицу Цитеры – и отскочил от нее, как от стальной. На коже осталась еле заметная розовая царапинка, а потом и она исчезла. Двуручник тоже не справился. Что-то внутри Гидеон оборвалось и обвисло.

Цитера подходила, чтобы убить. Ее клинок мелькал, как змея, как кнут, и Гидеон на полсекунды опоздала отступить. Она обошлась без пробитого легкого, неуклюже заблокировав рапиру плоской стороной меча. Ликтор била с нечеловеческой силой, и меч при ударе вздрогнул, и предплечья Гидеон задрожали от натуги. Непреклонная Цитера дотянулась до ее застывшей руки, и кончик рапиры вошел глубоко в мягкую плоть над бицепсом, наткнулся на кость, пробил ее. Гидеон отступила, поднимая меч в защитную позицию, пытаясь выдержать дистанцию. Меч опускался вниз, несмотря на все ее усилия и решимость. Она попыталась вспомнить старую жестокую уловку, с помощью которой Агламена так часто укладывала ее на маты. Подпустила Цитеру поближе, отступила в сторону от ее финта, увидела маленькую щель в защите, развернулась и ударила изо всех сил, целясь прямо в сердце. Цитера подняла свободную руку и перехватила меч, прежде чем он пробил грудину. Удар был так силен, что ей пришлось отступить, но ее хрупкая ручка удержала широкий клинок с такой же легкостью, с какой подлый тройной клинок Набериуса удержал рапиру. Тысячу лет назад, в тренажерном зале. Гидеон надавила. Ноги ее скользили, колено разрывалось от боли. Из руки брызнула кровь. Цитера вздохнула.

– Ты была великолепна, – сказала ликтор, – не такая, как все.

Она рукой отвела в сторону клинок Гидеон и шагнула вперед.

– Отойди от нее, сука, – сказала Харрохак Нонагесимус у нее за спиной.

Цитера оглянулась. Затянутая в черное фигурка брела вперед, спотыкаясь на каждом шагу, покинув укрытие под стеной. Ее поддерживали скелеты – настолько большие, что они ни за что бы не влезли в гадкий мясной чехол из живого человека. Ростом по восемь футов, с локтевыми костями, больше похожими на древесные стволы, да еще и утыканными шипами.

– И почему Девятый дом ни на что не способен, кроме скелетов? – презрительно сказала Цитера.

Одна из чудовищных тварей бросилась на Цитеру, как будто закрывала гранату своим телом. Вторая последовала за ней. Цитера пренебрежительно отбила огромную руку одного скелета в сторону, расколола другую рапирой. Шипы, почти рассыпавшись, дрогнули и вернулись на прежнее место. Харроу не поскупилась на вечные кости. Если она продолжит в таком духе, то сама станет вечным трупом.

Гидеон откатилась в сторону, схватила меч и поползла. За пробитой рукой оставался скользкий красный след, будто слизь за улиткой. Только годы тренировок под руководством Агламены дали ей мужества доползти до адептки и встать, ослепнув от крови и положив меч на здоровое плечо. Еще два мертвых гиганта уже сливались вместе. Гидеон мрачно подумала, что Харроу не может тратить столько сил. У нее их просто нет.

– Ты быстро учишься, – сказала ликтор с искренним восторгом, – но, боюсь, тебе осталось выучить еще слишком много.

Цитера протянула руку в сторону огромной рваной дыры в стене башни и поманила кого-то пальцем. Изнутри раздался крик, а потом дикий треск, рев и грохот. Когда огромная многоножка вырвалась из дыры, ног у нее осталось куда меньше, чем раньше. Она выбралась из ловушки Харроу, потеряв свою изрядную часть. Это была жалкая тень прежней твари. Правда, по сравнению с чем угодно нормальным, это все равно была жуткая мешанина щупалец и лап, удлиняющихся, утолщающихся, растущих прямо на глазах. От конструкта осталась половина, но он по-прежнему мог регенерировать. Огромное бесстрастное лицо отливало белым блеском в вечернем свете – тело теперь казалось слишком маленьким для такой башки. Пока оно вылезало из дыры, осколки стекла сбегали с боков, как капли воды. Тварь вытащила свое изломанное тело, похожее на клубок белых корней, на террасу, закачалась на двух ногах, как искалеченный паук.

Это было несправедливо. Цитера была совершенно права. Они ничего не могли сделать. Даже полуразрушенная тварь махала в их сторону сотней шипастых щупалец. Она ползла в их сторону, и им некуда было бежать, негде спрятаться, некуда деться.

– Никто из вас не научился достойно умирать, – сказала ликтор, – я научилась этому еще десять тысяч лет назад.

– Я еще не закончила, – сказала полумертвая некромантка Гидеон.

Харроу сомкнула руки. Последним, что увидела Гидеон, стали осколки вечных слуг, летящие к ним по воздуху, скребущиеся по камням, встающие куполом над ней, Камиллой и Харроу. Щупальца ударили разом с оглушительным звуком. Хрясь! Хрясь! Хрясьхрясьхрясьхрясьхрясь! А потом остались ритмичные одиночные удары. Хрясь! Хрясь! Хрясь!

Мир вокруг затрясся. Вдруг стало очень темно. Замигал дрожащий желтый свет, и Гидеон поняла, что Камилла каким-то образом умудрилась не потерять карманный фонарик. Они втроем остались наедине с кривыми железными шпалерами и давно засохшими деревьями. Небо, море и остаток сада скрылись за гладкой изогнутой стеной из сплошной прочной кости. Как будто они сидели внутри черепа. Харроу выпрямилась, пока тварь пыталась вскрыть их убежище, как орех, и посмотрела на Камиллу и Гидеон. Лицо ее сплошь покрывала кровь. Даже не кровавый пот, просто кровь. Все сосуды под кожей не просто полопались, а взорвались, как мины. Кровь сочилась из пор. Она научилась создавать вечные кости, наполовину уничтожила гигантского мертвого паука из ада, а теперь еще подняла сплошную стену шесть дюймов толщиной и удерживала ее – на чистом нахальстве.

Преподобная дочь Девятого дома гордо улыбнулась и свалилась на руки Гидеон. Гидеон, умирая от страха, покачнулась, опустилась на колени. Харроу лежала как сломанная кукла. Гидеон забыла про свой меч, забыла про все на свете, баюкая измученную некромантку. Она забыла о порванных связках в правой руке, о сломанном колене, о пролитой крови. Она не видела ничего, кроме еле заметной победоносной улыбки.

– Харроу, очнись, я здесь, – говорила она, напрягая голос, чтобы перекрыть удары щупалец, – бери мою душу уже, дура.

– После того, что случилось с Восьмым? – поинтересовалась Харроу на удивление твердым голосом. Казалось, что она состоит только из черной рясы и ран. – Ни за что.

– Ты не сможешь вечно держать эту хрень, Харроу! Ты не могла ее удерживать еще десять минут назад!

– А мне и не надо держать ее вечно, – сказала некромантка и сплюнула кровавый ком. Провела языком по губам. – Слушай, бери Шестую, принимайте позу для аварийной посадки, и я открою вам стену. Кости плавают. До моря лететь долго…

– Нет.

Харроу продолжила, не обращая внимания:

– …но вам надо только выжить во время падения. Мы знаем, что сигнал кораблям уже отправлен. Уматывайте с планеты как можно быстрее. Я буду отвлекать ее, пока смогу. А вам останется только выжить.

– Харроу, – сказала Гидеон, – план тупой, а ты дура. Нет.

Преподобная дочь приподнялась и сгребла в кулак рубашку Гидеон. Глаза у нее были черные и совершенно стеклянные от боли и тошноты. От нее пахло потом, страхом и примерно девятью тоннами костей. Она вытерла лицо рукавом и снова заговорила:

– Ты мне обещала! Ты согласилась вернуться на Девятую и исполнить свой долг у Запертой гробницы.

– Не поступай так со мной.

– Я обязана тебе жизнью. Я обязана тебе всем.

Харроу отпустила ее рубашку и опустилась на пол. Краска с лица давно сошла. Она кашляла и задыхалась, из ноздрей текла кровь. Гидеон повернула темноволосую мокрую голову набок, чтобы некромантка не умерла раньше времени, захлебнувшись кровавыми соплями, и отчаянно попыталась придумать план.

ХРЯСЬ! Одно из щупалец пробило дыру в щите, снаружи хлынул свет. При свете Харроу выглядела еще хуже.

– Выпустите меня, – спокойно сказала Камилла, – я ее отвлеку.

– Иди ты в жопу, Гект, – ответила Гидеон, не отрывая взгляда от некромантки, которая стала невероятно безмятежной, хотя у нее уже даже брови кровоточили, – я не собираюсь до конца своих дней отбиваться от призрака Паламеда Секстуса и выслушивать офигительные врачебные истории только потому, что я позволила тебе умереть.

– Другой план не сработает, – ровно ответила Камилла. – Если бы мы смогли сдержать ее и подождать на берегу, это было бы возможно. Но мы не можем.

Харроу вздохнула и растянулась на полу.

– Тогда будем сдерживать ее, сколько сможем, – сказала она.

Трещина затягивалась, но мучительно медленно. Харроу тряслась от натуги. Они снова оказались в темноте, звуки снаружи затихли, как будто тварь обдумывала следующий ход. Камилла закрыла глаза и расслабилась. Длинная темная челка спадала на лоб. Именно это – вид Камиллы, которая никогда не останавливалась, а теперь молчала и не двигалась, – заставило тоненький голосок в голове у Гидеон изумленно сказать: «А мы ведь правда здесь умрем».

Гидеон посмотрела на некромантку. У нее был напряженный вид человека, страшно сосредоточенного на том, чтобы не заснуть, и понимающего, что он отрубится, стоит ему расслабиться на мгновение. Харроу уже теряла сознание. Гидеон понимала, что, если это случится второй раз, она может уже не очнуться. Харроу подняла дрожащую руку и погладила Гидеон по щеке.

– Нав, ты меня правда простила?

Вот уж точно. Пусть подавятся.

– Конечно простила, идиотка.

– Я этого не заслужила…

– Может, и нет. Но мне-то что. Харроу…

– Да?

– Ты же знаешь, что мне насрать на Запертую гробницу? Меня только ты интересуешь, – торопливо, несчастным голосом заговорила она. Она сама не знала, что пытается сказать, знала только, что это надо сказать сейчас. С жутким воющим звуком щупальце снова обрушилось на их убежище. Хрясь!

– Я не знаю, что там делать. Это же просто я. Без тебя я не справлюсь. Я даже не настоящий первый рыцарь и никогда бы не смогла им стать.

Хрясь, хрясь, хрясь. Трещина снова открылась под этими ударами, внутрь проникли лучи солнца, осколки костей осыпались серой пылью. Купол держался, но Гидеон не было до этого дела. Тварь была где-то далеко, купол был где-то далеко. Даже Камилла, которая вежливо отвернулась, чтобы внимательно осмотреть противоположную стену, была очень далеко.

Остались только она и Харроу, ее кислое, скуластое, глупое личико. Харроу засмеялась. Гидеон первый раз слышала, чтобы она смеялась по-настоящему. Смех вышел довольно слабый и усталый.

– Гидеон из Девятого дома, первый цветок дома моего, – хрипло сказала она, – ты лучший из рыцарей, когда-либо рожденных. Ты – наша победа. Ты лучшая из нас. Для меня было честью стать твоим некромантом.

Этого хватило. Гидеон из Девятого дома встала так резко, что чуть не треснулась головой о костяной щит. Руку обдало огнем, но Гидеон не обратила на это внимания. Гидеон ходила взад и вперед – Харроу смотрела на нее со слабеньким интересом – и изучала крошечное пространство, в котором они оказались. Сухие листья. Потрескавшиеся камни. Камилла. Камилла посмотрела на нее, но Гидеон уже прошла мимо. Так поступить с Камиллой она не могла. Мелкий серый костяной порошок. Железные шипы решетки.

– А, к черту, – сказала она, – я нас отсюда вытащу.

– Сито…

Она похромала по пыльным клумбам. Хрясь. Хрясь. Хрясь. Времени было мало, но ей требовался только один шанс. Она выпуталась из черной рясы и в порыве паники подумала, не снять ли рубашку, но решила обойтись. Стянула перчатки с мокрых красных ладоней. Зачем-то закатала рукава: наверное, чтобы занять чем-то дрожащие руки. Она старалась говорить как можно спокойнее. В каком-то смысле она действительно успокоилась. Да она никогда в жизни не была такой спокойной.

– Ладно, – сказала она, – теперь я понимаю. Я все окончательно и полностью поняла.

Харроу, приподнявшись на локтях, следила за ней черными, беззвездными, но нежными глазами.

– Нав, – сказала она самым кротким тоном на ее памяти, – я больше не могу держать стену.

Хрясь! Хрясь! Хрясь!

– Я не знаю, как ты ее и сейчас-то держишь, – ответила Гидеон и двинулась назад. Посмотрела, к чему она идет, снова посмотрела на некромантку. Та со свистом втягивала воздух и смотрела на нее с обычной для себя снисходительной жалостью, как будто Гидеон наконец утратила остатки разума и могла в любой момент обмочиться. Камилла смотрела на нее без всякого выражения. Камилла из Шестого дома идиоткой не была.

– Харроу, – сказала Гидеон, – я не смогу сдержать свое обещание, потому что меня интересуешь только ты. Ты поняла? Для этого и нужны рыцари. Без тебя меня не будет. Одна плоть, один конец.

Тень подозрения промелькнула на лице некромантки.

– Нав, что ты делаешь?

– Самую жестокую вещь, которую кто-либо с тобой делал за всю твою жизнь. Ты поймешь, что надо сделать. А если не сделаешь, то мой поступок никому не принесет никакой пользы.

Гидеон развернулась и прищурилась, прикидывая угол. Оценила дистанцию. Взгляд назад стал бы худшим поступком во вселенной, так что оборачиваться она не стала. Вдруг ей показалось, что она, четырехлетняя, снова стоит перед дверями Дрербура и ревет. Ее страх и ненависть ушли. Дрербур был пуст. Никакого Крукса. Никаких богом проклятых пратетушек. Никаких беспокойных тел, чужаков в саркофагах, мертвых родителей. Она сама стала Дрербуром. Она – Гидеон Нав, а Нав – имя Девятых. Она впитала тлетворное, тихое, гнилое безумие этого места и открыла ему свои двери. Руки ее больше не дрожали.

Хрясь. Хрясь. Хрясь.

Купол накренился и заскрипел. От него отваливались огромные куски, впуская внутрь столбы света. Она ощутила движение за спиной, но она была быстрее.

– За Девятый дом, – сказала Гидеон.

И упала вперед, прямо на железные шипы.

– Ладно, – сказала Гидеон, – ладно. Вставай.

Харрохак Нонагесимус встала.

– Отлично! – сказала ее рыцарь. – Кстати, можно уже переставать реветь. А теперь для начала проверь, не собирается ли кто заморозить Камиллу. Хочу заметить, что я не подписывалась на посмертный вестник ботана от Паламеда Секстуса.

– Гидеон, – провыла Харроу бессвязно, – Гидеон!

– Нет времени, – отмахнулась Гидеон. Горячий ветер обдувал их обеих и сдувал волосы Харроу прямо ей в лицо, – воздушная тревога.

Щит вздохнул, дрогнул и наконец рухнул. Древняя ликторская тварь бросилась вперед, безмозглая и торжествующая. Харроу увидела ее во всей красе: ноздреватая масса регенерирующего пепла и множество зубов. Если раньше она двигалась с убийственной скоростью, то теперь словно плыла в густом сиропе. Она расплывалась по краям, но держала наготове сотню белых копий.

– Убей ее, – велела Гидеон.

И Харроу убила ее. Это оказалось удивительно просто. Тварь была всего-навсего ожившим скелетом, да и то сделанным без всякого изящества. Наполовину она уже развалилась, изгрызла сама себя, как рвущийся из капкана зверь. Голова оказалась просто хитиновой пластиной. Позвоночник – костяным столбом. Оставшиеся щупальца опали, как листья под дождем, перехваченные на середине движения. Кости последовали их примеру. Вся эта масса проплыла сквозь дыры в стеклянных панелях и белой кометой с дрожащим костяным хвостом обрушилась вниз, в ревущий океан.

– Вон там мой меч, – сказала Гидеон, – бери. Бери и кончай на меня смотреть, сучка. Не смей на меня смотреть!

Харроу отвернулась от железной решетки, подняла двуручный меч и вскрикнула. Он был слишком тяжелый, слишком неудобный. Гидеон протянула руку, поправила хват. Другой рукой она обхватила Харроу в странном объятии. Жесткие от мозолей пальцы сомкнулись на руке Харроу. Вес этой штуки все еще больно оттягивал Харроу руки, но Гидеон обхватила ее запястье, и они, несмотря на боль, подняли меч вместе.

– У тебя руки, как макаронины, – мрачно сказала Гидеон.

– Я некромант, Нав!

– Ладно, ладно. Надеюсь, следующую тыщу лет ты будешь поднимать гантели.

Они застыли щека к щеке. Рука Гидеон и рука Харроу сплелись, держа меч на весу. На клинке играл свет. Терраса раскинулась перед ними, засыпанная стеклянными осколками, там, где летела тварь. Теперь она медленно, легко, как пух, падала с обрыва. Харроу посмотрела на Гидеон, и глаза Гидеон, как всегда, напугали ее: их глубокий янтарный цвет, необычное горячее золото, похожее на свежезаваренный чай. Она моргнула.

– Я не могу, – сказала Харроу.

– Ты уже это сделала, – сказала Гидеон, – это сделано. Ты меня съела и переработала. Мы не сможем вернуться домой.

– Я это не вынесу.

– В жопу себе это засунь. Ты и так пожрала две сотни сынов и дочерей нашего Дома, что тебе еще один.

Перед ними стояла Цитера из Первого дома, хотя заметили они ее не сразу. Она стояла, опустив рапиру, смотрела на них глазами такими синими, что в них тонул всякий свет. Сад исчез, осталась только она и ее хренова зеленая рапира. Губы ее приоткрылись крошечным «о». Она не особенно встревожилась, просто удивилась, как будто увидела северное сияние, мираж, игру света.

– А теперь мы надерем ей задницу как следует, – сказала Гидеон. – Блин, Нонагесимус, кончай реветь. Как сражаться, если ты ревешь?

Харроу с трудом проговорила:

– Я не могу представить себе мир без тебя.

– Можешь. Просто он не такой крутой и не настолько секси.

– На хер иди, Нав!

– Харрохак, – сказала Гидеон из Девятого дома, – когда-нибудь ты умрешь, тебя похоронят, и тогда мы все обдумаем. Прямо сейчас я не могу сказать, что все будет хорошо. Я не знаю, правильно ли мы поступили. Я даже выругаться не могу. По большому счету, я галлюцинация, порожденная твоим мозгом в результате масштабной травмы слияния с моим мозгом. Да даже не будь я галлюцинацией, я бы все равно ни хрена не знала, Харроу. Я ничего не знаю, кроме одной вещи.

Она подняла руку Харроу с зажатой в ней рукоятью. Ее пальцы, грубые, сильные и уверенные, подвинули вторую руку Харроу на яблоке.

– Я умею обращаться с мечом. А значит, и ты умеешь.

Гидеон поставила их в стойку: вес на передней ноге, колено слегка согнуто, свет падает справа. Расположила клинок так, чтобы он был направлен четко вверх. Подняла голову Харроу и поправила ее бедра. Время снова ускорилось, потекло, замелькало яркими огнями.

Цитера, старая, невероятно старая, немыслимо было думать, что они когда-то считали ее молодой, стояла у подножия лестницы. Ее горящие синие глаза были спокойны, рапиру она держала наготове. Она улыбалась бесцветными губами.

– Как ты себя чувствуешь, сестричка?

– Готова к третьему раунду, – произнесли губы Харрохак, – ну или к четвертому, я сбилась со счета.

Клинки скрестились. Скрежет металла о металл наполнил сад. Цитера из Первого дома была Цитерой из Первого дома десять тысяч лет, и уже десять тысяч лет назад ее рыцарь сражалась великолепно. Время сделало ее лучше, чем мог бы вообразить смертный. В честном бою возможна была бы даже ничья.

Вот только бой был нечестный. Сражаясь – это походило на сон или, вернее, на падение в сон, – они видели, что Цитера сделана из разных частей. Глаза ее принадлежали кому-то другому. Два обрывка чужого огня. В груди ее тлел пожар, который пожирал ее заживо, он дымился там, где должны были располагаться легкие, расплывался там злокозненным черным пятном. Он распух, пытаясь дотянуться до горящей точки в груди, и почти вся энергия Цитеры уходила на то, чтобы его сдерживать. Харроу видела, что сделал Паламед, могла коснуться этого, подтолкнуть, увести из-под контроля Цитеры.

– Вот, – тихо сказала Гидеон в ушах Харроу, – спасибо, Паламед.

– Секстус был чудом, – признала Харроу.

– Жаль, что ты не вышла за него замуж. Вы оба предпочитаете дохлых старых девок.

– Гидеон…

– Сосредоточься, Нонагесимус. Ты знаешь, что делать.

Цитеру из Первого дома вырвало струей черной крови. Харроу больше не боялась. Осталось только предвкушение, граничащее с испуганным возбуждением. Как будто маленькая девочка ждала дня рождения. Давление рук Гидеон на руки Харроу вдруг стало легче, прикосновение ее щеки вдруг почти исчезло, став всего лишь слабым воспоминанием о прежнем жаре. Голос еще звучал в ушах, но как будто издали.

Харроу приставила острие меча к груди Цитеры, справа. Мир замедлился и заледенел.

– Одна плоть, один конец, – сказала Гидеон еле слышно, Харроу с трудом различила ее слова.

– Не уходи, – попросила Харроу.

– Где ты умрешь, там и я умру и погребена буду; пусть то и то сделает мне Господь, и еще больше сделает, – ответила Гидеон, – увидимся на той стороне, сладкая.

Харрохак потянула клинок на себя, прямо сквозь зловещую тень в грудь Цитеры. Она запузырилась и выплеснулась внутрь нее огромной опухолью, раком. Цитера застыла. Тень побежала по ней, как огонь, коснувшийся разлитого масла, ясно различимая под кожей, в жилах, костях. Они вспучивались и выгибались, кожа лопалась, сердце натянулось, рванулось и, после десяти тысяч лет плохой работы, сдалось.

Цитера из Первого дома вздохнула с облегчением. Упала и умерла.

Меч рухнул на пол с ужасным грохотом. Ветер рвал волосы Харроу, они лезли ей в рот, пока она бежала назад, пока тянула своего рыцаря за руки, снимала ее с шипов и клала на землю. Потом она села и долго сидела. У нее за спиной лежала под чужим синим небом Гидеон и улыбалась еле заметной улыбкой.