1. И тут невидимый враг нанес удар по светилу.

На голубоватой поверхности солнца образовалось темно-багровое пятно, медленно, но, заметно пульсируя, пятно это распространялось по поверхности звезды, наконец, звезда выстрелила во все сторонами огненными и жгучими протуберанцами, корона ее яростно закипела. Волна раскаленной плазмы устремилась в стороны, выжигая и превращая в пульсирующие шарики окружающие планеты.

Все кончилось быстро. Огненная волна накатилась на окружающее пространство и откатилась назад, звезда изменила цвет — теперь она была багровой, и по поверхности ее гуляли черные пятна. Да и сама звезда перестала быть шаром. Она вытянулась, превращаясь в эллипс, потом в центральной части эллипса обозначилось сужение, словно в пространстве делилась гигантская амеба.

Дрожащие капельки, еще недавно бывшие планетами, стремительно притягивались к бывшему светилу, разделившиеся багровые части звезды вновь медленно сливались воедино; темнея, звезда сливалась с окружающим его пространством; несколько лет — и на месте звезды образуется еще одна черная дыра, появление рядом с которой окажется гибельным для всех созданий вселенной, ведь захваченные выросшим притяжением невидимого космического тела, они превратятся в энергию, чтобы питать ее все возрастающую мощь.

— Впечатляет, — отворачиваясь от экрана, подвел итог Армстронг, — Против такого оружия нам нечего противопоставить. Противник, разрушающий звезды, слишком серьезен, чтобы мы вели с ним успешную войну.

— Именно так погибли цивилизации ориан, скуттеров, линдов, — сказал Брызгин. — Этот враг не ставит ультиматумов, он не требует ничего, он просто появляется неожиданно и гасит звезды. С ним невозможно договориться, никто не знает, где его можно найти и как к нему обратиться.

Армстронг удивленно поднял редкие брови. Его бледное абсолютно лишенное растительности лицо осталось невозмутимым. Двести прожитых лет научили Армстронга выдержке. В начале своей научной карьеры, до того как стать звездной величиной, Армстронгу довелось немало полетать к планетам-гигантам Солнечной системы на несовершенных изотопных планетолетах.

— Собственно, почему все решили, что это агрессор? — задумчиво спросил Армстронг. — Не проще ли предположить, что мы имеем дело с обычным физическим явлением космических масштабов? Сравнительные характеристики погибших звезд, разумеется, уже подобраны. Кто-нибудь изучал их? Нет ли у всех звезд что-нибудь общего?

— Общее у всех звезд одно, — сказал Брызган. — Все погибшие системы являлись стабильными, и не было ни малейшего намека на их возможную гибель. Линды в астрофизике намного обогнали нас, но и они не проявляли никакого беспокойства. А в результате — нет больше цивилизации линдов, только несколько экипажей космических кораблей, высадившихся на космодромы Содружества. Представляете, что это значит — пережить собственную цивилизацию, потеряв не только близких и родных, по сути дела потеряв смысл самого существования?

— Знаю, — сказал Армстронг без улыбки. Бледное лицо его оставалось бесстрастным. — Я уже бывал в колонии на Эль-Ди.

Колония на планете Эль-Ди была создана Содружеством для таких, как уцелевшие линды. На планете в системе Сириуса проживало несколько тысяч разумян, потерявших свои цивилизации. Содружество помогало им чем могло, но не могло помочь лишь справиться с бедой. Сочувствие здесь было излишним. Колонисты с Эль-Ди не просто лишились всего, они потеряли нравственную опору — ни социума, ни религии, ни философии, созданной их народами, больше не существовало, а те обрывки знаний, которые колонисты еще сохраняли, стали бессмысленными. Армстронг даже не представлял, как продолжали жить эти люди, сам он никогда бы не смог жить, зная, что Солнца и Земли больше нет, что вместо зеленой родины где-то в космическом пространстве черным невидимым пауком таится черная дыра, скрывающая за горизонтом событий все следы однажды случившейся трагедии.

С затаенной печалью он поглядывал на Брызгана. Андрей Брызган был молод, ему еще не исполнилось двадцати пяти лет, поэтому прибегать к услугам геноинженеров, чтобы законсервировать свой возраст ему еще было рановато. Обычно к услугам генотехники прибегают лет в тридцать, тридцать пять, потому и Земля выглядит теперь так молодо, да и в колониях таких, как Армстронг, почти не осталось. После шестидесяти лет мало кто консервировал свой возраст, психологически это оказалось неприемлемым для большинства землян. А в их более ранние годы генотехника, к сожалению, таких успехов еще не достигла. Здоровье подправить — пожалуйста, биоблокаду установить, избавив людей от тысяч болезней, — тоже запросто, но старость оказалась не слишком податливой, ее удалось победить всего столетие назад. Армстронг рискнул, ему было очень интересно жить, слишком много оказалось во вселенной неразрешенных загадок. Рискнул и получил дополнительный срок. Но не молодость, хотя и это, говорят, было вполне возможным. «Консервативность, — с неожиданным огорчением подумал Армстронг. — Вот в чем дело. Я уже не могу представить себя молодым, не могу представить, что можно влюбляться девушек, заводить семью. Я просто слишком стар для того, чтобы повторить однажды пройденный путь. А эти ребята родились значительно позже, поэтому у них нет комплексов, они уже привыкли и считают, что вечная молодость вполне обычна, поэтому они даже не торопятся ее обрести, каждый ищет для себя оптимальный возраст…»

— Я посмотрю, — сказал он. — Оставляйте выкладки.

Брызган поднялся.

Был он высок, плечист и, наверное, очень нравился женщинам. Кровь трех рас смешалась в нем, и каждая дала Брызгину все самое лучшее своей расы. Европейская кровь подарила статность его фигуре и белую кожу, азиатская — разрез глаз, выдержку и невозмутимость, полинезийская — наделила красотой и острым любознательным умом, стремящимся познать недоступное. Он был очень хорош, этот молодой парень, и он взял у своих предков все, что только можно было взять.

Генотехника позволяла исправить недостатки человека еще во время беременности, когда зародыш только начинал развиваться. Поэтому низкорослых и некрасивых людей среди нынешнего поколения землян почти не было. Исключением мог быть лишь ребенок, родившейся в космосе, вдали от диагностического оборудования и геноклиник. Правда, и в этом случае риск сводился к минимуму. Мог ли родиться больной или некрасивый ребенок у двух родителей с прекрасным набором здоровых генов? Это могло произойти лишь в результате рецессии, но такие случаи выпадали один на миллиард, если не реже.

— Тогда я пойду, — сказал Брызган. — Не буду вам надоедать. Вы знаете, как меня найти.

Армстронг кивнул.

Оставшись один, он некоторое время продолжал неподвижно сидеть в кресле, осмысливая полученную от Брызгана информацию. Информация о космическом агрессоре была секретной, и Армстронг хорошо понимал, почему это делается. Незачем будить в людях беспокойство. В случае опасности они просто не смогут сидеть, сложа руки, и ждать. Но ведь и что делать, было совершенно неясно. А когда человек начинает что-то делать, не представляя, во имя чего он это делает, и каковы будут последствия, ни к чему хорошему его действия обычно не приводят. Мы это не раз уже проходили. Разве не потому умалчивался сто двадцать лет назад сход с обычной орбиты астероида Надежда? Сто двадцать восемь километров в диаметре, это была не просто каменная глыба в несколько миллионов тонн, это была бомба, летящая к Земле. И что произошло бы, если тогда о ней стало известно жителям Земли не после того, как Надежду увели за пределы Солнечной системы, а до этого?

Но с другой стороны, у гласности тоже были свои преимущества. Помнится, астроархитекторы предложили проект создания второго пояса астероидов между орбитой Марса и Земли. Выгоды этого проекта были очевидны, кольцо могло многократно увеличить энергетические возможности человечества, да и полезные ископаемые оказались бы куда ближе, не пришлось бы их таскать из-за Марса. А всего-то астроархеологи предлагали пожертвовать Ураном. Хорошо, что проект вынесли на общее обсуждение, и это помогло быстро выявить его слабые и даже опасные стороны. Равновесие Солнечной системы строилось именно на планетах-гигантах, выгодный проект мог вполне реально оказаться последним в истории многомиллиардного человечества…

Армстронг поднялся и вышел в сад.

Цвели вишни. От многочисленного цвета деревья казались накрытыми бело-розовой пеной, среди которой почти не было видно редкой листвы. В голубом безоблачном небе громыхнул гром — лайнер ушел к Луне точно по расписанию. Некоторое время в небе висела продолговатая серебряная точка, за которой Армстронг наблюдал с не иссякающей в его душе тоской, потом его ослепила вспышка маршевого двигателя лайнера, а когда глаза Армстронга адаптировались, лайнера уже не было, он находился где-то в трех-четырех тысячах километров от Земли. Хорошо было сегодняшнему поколению — весь рейс на Луну занимал три с половиной часа. В молодости поколению Армстронга пришлось значительно труднее, летали они тогда на изотоперах, а эти машинки были неторопливыми, рейс к Юпитеру занимал обычно два года, а если приходилось иной раз летать и дальше, то на это тратилась значительная часть жизни. Именно поэтому до пятидесяти Армстронг не приближался к Земле ближе орбиты Марса. Тратить несколько лет для того, чтобы посетить дом, а потом возвращаться назад, туда, где его ждала увлекательная работа, было непозволительной роскошью, и только когда на трассах появились искривляющие пространство десантные спейстрапперы, он стал позволять себе провести недельку-другую в родной Калифорнии, где у него от родителей осталось роскошное бунгало на побережье.

К ста пятидесяти он остепенился. Нет, это было неправильно, не Армстронг остепенился, его остепенили врачи. Слишком уж он нахватался радиационной пакости, годами вращаясь на СКАНах вокруг Юпитера, Сатурна и Урана, но еще больше накопилось у него на душе, ведь все полеты сопровождались немалым риском, и только сам Армстронг знал, скольких друзей и товарищей он потерял во время исследований больших планет. В один прекрасный день на рутинном медицинском осмотре, который ежегодно проходили планетчики, врачи сказали Армстронгу, что его звездные приключения закончились, и пора снова привыкать к Земле. Сам Армстронг полагал, что причиной всему этому было все-таки не здоровье, а его возраст и нежелание подвергнуться курсу генетического омолаживания. Двое стариков, которые начинали летать еще раньше него, курс омоложения успешно прошли и что же? — один из них все еще продолжал летать, а второй неожиданно сменил профессию и поселился на Марсе, активно включившись в исследования инопланетного города, найденного вблизи горы Олимп.

Армстронг после его невольной демобилизации вернулся на Землю. Благо, что ему было, где жить. Бунгало на побережье стало еще уютнее, вишневые деревья и персики, которые он посадил во время одного из последних посещений дома, разрослись, клумбы заросли пышными и пахучими сапфирными кустами, привезенными с Марса. На Марсе сапфирные кусты цвели раз в три марсианских года, а на чуждой им почве расцветали сказочно прекрасными голубыми цветами ежегодно, а уж аромат у этих цветов был такой, что голова кружилась. Впрочем, вполне может быть, что голова кружилась из-за обилия кислорода, не зря же марсианские сапфиры называли еще обогатителями. Рядом с этими растениями всегда кишела жизнь, только вот семилапки их не жаловали, предпочитая селиться среди красных барханов холодных марсианских пустынь.

Сейчас, стоя в саду, он чувствовал спокойствие и умиротворение, лишь в глубине души Армстронга жило беспокойство, хотя ему не верилось, что этот прекрасный и вечный мир может однажды исчезнуть. Тревога Брызгана казалась ему сейчас беспочвенной. Что за враг может объявиться в глубинах Вселенной, если за время своих путешествий среди звезд земляне столкнулись с четырнадцатью цивилизациями, три из которых были негуманоидными, а две превосходили немного землян в развитии, но ни одна из этих цивилизаций не проявили враждебности к человечеству? Неучтенный фактор появившийся среди звезд? Он вполне мог оказаться физическим явлением, еще никому неизвестным и потому опасным. Враждебны не цивилизации, враждебна сама Вселенная, которая противится тем, кто ее изучает. Не нравится Вселенной, что ее изучают!

А если это все-таки был враг? Могущественный враг, который мог гасить с одного удара звезды, а планеты и обитатели этих планет были просто помехой для нормальной экспансии этого врага во Вселенной. Раз мешаешь, значит, не нужен. И зачем договариваться, зачем предъявлять ультиматумы, если ты во много раз сильнее? Много ультиматумов предъявляли европейцы, которые пришли на южные острова? Нет, они там действовали по праву сильного. Вот и теперь кто-то в космосе осуществляет это право сильного в самом полном объеме — если перед тобой фактор, который мешает твоему развитию, покончи с этим фактором раз и навсегда.

Армстронг попытался представить себе существ, поступающих так, и они ему очень не понравились. А кому могли понравиться монстры? Жертвы никогда не поймут своего палача.

Он снова вспомнил Брызгана и печально улыбнулся.

Молодой человек явно не ждал от него каких-либо результатов. Наверное, в его глазах Армстронг был старой развалиной, каких в системе еще поискать. Это только сам Армстронг знал, кто из истинных стариков, где находится. Они сами себя так прозвали — истинные старики, все остальные, прошедшие курс генотерапии, были стариками ложными. В глазах Брызгана Армстронг был вроде первого «Челленджера» из нью-йоркского музея астронавтики.

Нет, обижаться не стоило. Да и на что было обижаться, ты, Нейл, и в самом деле зажился на белом свете. И нечего смотреть на то, что твой тезка, из того легендарного экипажа, что высадился на Луну, умер давным-давно, все равно находятся невежи, которые спрашивают, не тот ли он Нейл Армстронг. Даже журналисты иной раз разлетаются, взять интервью у покорителя Луны. А все почему? Люди отвыкли от старости, поэтому глубокий старик напоминает им о временах древних и героических…

Армстронг сел на скамейку в саду.

Где-то в стороне с легким шорохом пролетел пассажирский флиппер, вполне возможно, что именно на нем улетал Андрей Брызган, который сейчас с недоумением размышляет, почему было приказано отвезти этому старику всю подборку по погибшим звездам и наработки, сделанные в связи с этим специалистами. Блестящими, надо сказать, специалистами, а не древним космологом, давно уже выжившим из ума. А может, Брызган так не думает, наоборот, с уважением относится к опыту человека, более сотни лет бороздившего космос и изучавшего планетные процессы. Кто знает, о чем он размышляет, этот молодой!

Армстронг с тоской подумал, что торопиться некуда. Вся ночь впереди, он успеет изучить привезенные материалы. Как многих стариков, Нейла Армстронга мучила бессонница. И вот что было интересным: ты мог подвергаться генному омоложению, мог выглядеть молокососом, одно оставалось неизменным — бессонница. Бессонница и мысли о целесообразности своего существования на Земле. Можно жить, как угодно, можно завести вторую, третью и даже четвертую семью, можно даже сменить сотни работ в поисках самого себя, но вот избавиться от мыслей, о том, что ты постепенно становишься ненужным — невозможно. Потому что это не в генах, это в мыслях, и мысли эти невы-травишь даже самой ухищренной терапией.

И, наверное, это важнее гаснущих звезд. Было бы важнее, если бы с гибелью звезд не уходили в небытие миллиарды таких же мыслящих существ, как Нейл. Поэтому он посидел еще немного, и хотя чудесный вечер был в самом разгаре, а над марсианскими сапфирами все еще жужжали пчелы, старик неохотно поднялся и отправился в дом, где его ждала долгая, нудная и кропотливая работа, от которой он уже немного отвык.

2. Андрей Брызган действительно улетел на том флиппере, что заметил сидящий в саду старик. На Земле оставалось пробыть всего трое суток, поэтому хотелось успеть многое. Армстронг угадал, Брызган действительно не понимал, зачем его отправили к этой живой космической легенде.

Нет, он уважал старика, тот сделал за свою жизнь столько, что таким, как сам Брызган, потребовалось бы вдвое больше времени. Да и то вопрос — старик был на редкость талантлив и упорен в достижении целей.

Одно исследование Аморфного пятна на Уране чего стоило!

И все-таки Брызган полагал, что время легендарных личностей прошлого ушло. Пусть они доживают свой век спокойно, выходят на яхте в море и ловят макрель. Они это заслужили. В крайнем случае, если шеф Брызгана хотел знать мнение этой старой перечницы, он мог бы переслать материалы по Интеркому. Но он предпочел погнать к старику Брызгана. Хотел, чтобы Брызган увидел живьем того, чьи монографии и научные работы стали классическими и вошли в учебники астрофизики? Ну, Брызган его увидел, прочувствовал, зауважал. Что дальше-то? Над проблемой обнаружения агрессора работают институты, там сидят люди, не глупее этого ветерана, а результатов пока нет. Наивно надеяться, что догадки старика заменят работу двух институтов.

Брызган был молод и оттого самоуверен.

Он родился уже когда не стало промышленности и сельского хозяйства. Даже поверить трудно, когда-то люди выращивали себе питание и занимали огромные площади технологическими и промышленными комплексами. Брызган был молод, и ему казалось, что всемогущие нанотехнологии были всегда. Нет, некоторые архаичные профессии на Земле все-таки остались, находились люди, которые с удовольствием тратили свое время на скрещивание плодовых деревьев, терпеливо пересаживали черенки, меняли состав почвы и температурные режимы, чтобы получить необыкновенные фрукты. Были и такие, кто занимался исследованием животного мира, и это, наверное, было по-своему увлекательным, но Брызгана не привлекало, как не привлекли его профессии историка и археолога, палеонтолога, океанолога, и тысячи иных, оставлявших человека на Земле. Он был максималистом, поэтому утверждение, что будущее человечества находится среди звезд, нашло в нем самый живой отклик. С юности жизнь Андрея напоминала стрелу — начавшись рождением, она упиралась в звезды и только в звезды.

На Земле ему было скучно.

Хотелось романтики, но что романтичного могло быть в академичных исследованиях? Земля стала слишком обжитой, а потому невозможной для романтики. На ней даже невозможно было потерпеть кораблекрушение — спутники наблюдения по импульсу личного браслета тут же давали знать спасательной службе где находится потерпевший аварию человек. Тот же импульс призывал к потерпевшему аварию человеку нанороботов, которые обеспечивали всем необходимым. Микрокибернетические системы, находящиеся в крови, излечивали человека от болезней, в считанные часы залечивали переломы костей и повреждения мягких тканей, понижали начинающийся жар — даже заболеть было невозможно.

Развитие получали технические и социальные профессии, в иных просто не было нужды. Одной из самых уважаемых профессий стала профессия Учителя. Впрочем, трудно было назвать профессией то, что составляло саму сущность человека. Учить детей было труднее всего на свете, поэтому способность обучать других была редкостным даром, который пытались распознать как можно раньше, чтобы затем всемерно этот дар развивать.

Не менее важной были профессии психолога и социолога. Земля начитывала девять миллиардов жителей, еще семь миллиардов жили за пределами родной планеты, взаимоотношения людей усложнились, особенно это касалось взаимоотношений коренных жителей Земли и пространственников, проживающих вне планеты. Отношения эти были непростыми и отнюдь не безоблачными. Пространственники к коренным жителям Земли относились с некоторой снисходительностью, как к обитателям некоего безмятежного Рая, не знающих трудностей в жизни.

Другое дело открытый космос! Здесь невозможна была всемогущая спасательная служба, оказавшись в экстремальной ситуации, человек мог надеяться только на себя. Разумеется, микрокибернетические системы делали все возможное, но космос оставался космосом — со всеми его неожиданностями и опасностями.

Что могло спасти обитателей Авроры от неожиданно появившегося Роя? Только попытка стать частью этого Роя. Но сама возможность генетического изменения человека, его приспособление к новой среде обитания встречалась Советом ООН в штыки. Официально считалось, что такие изменения будут означать конец единого человечества. Можно ли назвать человеком существо, способное жить при давлении в две тысячи атмосфер и температуре в полтысячи градусов? И ведь оно не просто будет жить в этой среде, оно будет информационно с нею связано. Изменение физиологии означает конец старого человека, привязанного к земным условиям. Кроме того, приспособляемость к новой среде обитания будет обуславливать изменение внешнего вида, реакций человека на эту среду, и это тоже обязательно скажется на социологии и психологии измененного существа. Практически, утверждали противники таких изменений, мы будем иметь дело не с представителем человечества, а с новым разумным видом, который сами же и создадим.

Лично Брызган к подобным утверждениям относился довольно скептически. Нет, он охотно допускал, что изменения генетические вызовут к жизни новый разумный вид. Но почему бы и нет? В конце концов, человечество — это только зародыш, развиваясь, оно обязательно должно видоизменяться. Приспособление к новой среде обитания сделает человека более могущественным. А если в результате этих изменений потребуется перейти на новые типы взаимоотношений, создать свое искусство, разрушить прежние социальные связи, то это всего лишь естественный ход событий.

Андрей был максималистом и полагал, что будущее за пространствен-никами, и именно им определять, каким путем они станут развиваться. Нельзя же вечно оборачиваться на Землю? На Земле в Совете ООН сидят ретрограды, которые боятся высунуть свой нос за пределы ноосферы. Они просто не понимают, что будущее рождается среди звезд, а не на Земле!

Брызган был молод и самоуверен, а потому и работу свою, посвященную некоторым аспектам развития пространственников, он сделал излишне задиристой. Хотелось немного позлить академиков, и Брызган пошел на это. Только уже позже, когда работа была запущена в Интерком и получила некоторый резонанс, Андрей вдруг понял, что в глазах многих и многих он оказался самоуверенным щенком, задирающим старых и мудрых псов. Но ничего сделать было уже нельзя, работа оторвалась от него и теперь была связана с Брызгиным только его авторством.

Поэтому он смиренно выслушал резкую отповедь ветерана Института метапроблем Цеховича, который на нелестные эпитеты сопляку, каковым он считал Брызгана, не скупился. Цехович даже опешил от неожиданного поведения своего бывшего ученика, поэтому довольно быстро сменил гнев на милость, стал более мягок в выражениях, а расстались они уже довольно дружески, даже поужинали в маленьком кафе на окраине Юрмалы, прямо на берегу Балтийского моря. Кухня в кафе была великолепной, ассамбляторы были запрограммированы большим специалистом, который в пище знал толк, к тому же кафе здесь варили по старинному рецепту — из кофейных зерен, в маленьких турочках. Аромат наполнял маленькое кафе, вкус у напитка был изумителен, и Андрей, скрепя сердце, признал, что стремление некоторых к естественным продуктам не лишено некоторого смысла. В этом убеждали и огромные красные яблоки, глянцево блестевшие на блюде — на вкус они были просто восхитительны.

— Вы слишком нетерпеливы, Андрюша, — сказал Цехович. — Это ведь вопрос не двух и не трех лет, решение его затянется на десятилетие. Это слишком важно для всей Земли и ее колоний. Колонии и так имеют достаточную самостоятельность от метрополии, зачем же стремиться к полному отчуждению и разрыву?

— Вы меня не поняли, Витольд, — возразил Брызган. — Я говорил не о самостоятельности, я говорил о новом мышлении, которое рождается сейчас у иных звезд. Представьте себе, что существует океан, но реки не вытекают из него, они в него впадают. И самим фактом своего существования делают океан богаче. Я понимаю, Совет напуган тем, что произошло на Карате. Но ведь это было неизбежным! Когда появляется возможность попробовать жить по-новому, очень трудно избежать соблазна. И ведь надо признать, каратиане не порвали с человечеством. Да, они стали иными, у них своя культура, появилось свое искусство, порой нам стало труднее понимать друг друга, но точки соприкосновения остались, Витольд!

Цехович покачал головой. Он был высок и худощав, на длинном лице его с крупным носом и острыми скулами, выделялись внимательные черные глаза, которые не добавляли ему красоты, но вместе с резкими чертами и полными чувственными губами придавали лицу особую выразительность.

— Андрей, — сказал он. — Мы уже встретили в галактике шесть разумных видов. Три из них — негуманоиды. Нам предстоит искать точки соприкосновения с ними, а вы предлагаете дробить человечество. Вместо того чтобы понять чужих, мы будем разбираться между собой. Не слишком логичное решение, верно? Кстати, что происходит в галактике? В Интеркоме нет четкого изложения случившегося. Вы тоже полагаете, что появился неведомый, но весьма могущественный враг?

Брызган кивнул.

— Очень могущественный, — сказал он. — Он невидим и вездесущ. И он делает то, что хочет. Он не договаривается, он просто взрывает светила и уничтожает цивилизации. В его действиях нет логики, поэтому очень трудно понять, кто окажется следующей жертвой.

Цехович помолчал.

— Вот видите, — наконец сказал он. — Человечеству грозит опасность, тут уж не до дробления, надо выступать единым фронтом, а вы предлагаете совсем иное. Разве вы не чуствуете шаткости своей позиции?

Брызган невесело хмыкнул.

— Может, еще по чашечке кофе? — предложил он. Сделав маленький глоток, возразил. — И опять вы меня не поняли, Витольд. Приспособляемость — это еще одна гарантия выживаемости человечества, если не как вида, то хотя бы как разумного начала. Если случится страшное, то пусть хоть что-то, хоть кто-то останется, чтобы рассказать жителям галактики о нас.

Цехович опустил свои живые выразительные глаза.

На вид ему было около сорока лет, но Брызган хорошо знал — собеседник вдвое старше.

— Не так все мрачно, — сказал бывший учитель Андрея. — Выход всегда можно найти. Это как в истории о двух лягушках, которые оказались в банке со сметаной. Одна пришла в отчаяние от безысходности своего положения и немедленно утонула. Вторая барахталась до тех пор, пока не сбила сметану в масло и не выкарабкалась из банки. Я не знаю положения дел в галактике, но я знаю, что необходимо барахтаться, чтобы не утонуть.

— Вот именно, — без улыбки сказал Брызган. — Но ведь я как раз и предлагаю возможный выход из ситуации. Это Совет ООН хочет уподобиться лягушке, которая заранее отказывается от борьбы.

Потом они долго бродили по песчаному берегу. Слева было море, а справа высились прямые балтийские сосны с редкой кроной наверху. А потом они шли обратно, и теперь уже море было справа, а слева темным частоколом высились сосны, среди которых рее бродили мягкие сумраки. Он вспоминали прошлое, знакомых, но уже не касались темы, затронутой в уютном кафе.

Может быть, потому, что над ними в потемневшем небе уже загорелись первые звезды, и самой яркой из них была сверхновая Девланда, взорвавшаяся сорок лет назад, но только полгода как вспыхнувшая на земном небосклоне. Планеты легко отличить от звезд. Звезды мерцают, словно подмигивая нам, а планеты светят ровно и однотонно, в их свете нет загадки, а быть может, это Брызгину только казалось, ведь он точно знал, что планеты исследованы куда лучше звезд.

Потом Цехович попрощался с Андреем и Брызгин остался на берегу один. Некоторое время он сидел на прохладном гладком валуне, разглядывая звезды.

И Андрей невольно вспомнил об Армстронге.

Где-то по другую сторону океана, забросив свои сапфиры и яблони, сидел за компьютером старый человек, пытаясь догадаться, где скрывается враг и как его обнаружить. А быть может, Армстронг был сейчас в своем великолепном саду и смотрел, как и Брызгин, на звезды. Ведь он был очень старым человеком и вполне вероятно, что когда-то перенес вживление чипов в свой мозг, делающее этот мозг прекрасной вычислительной машиной. Это потом для активизации мыслительных процессов стали использоваться достижения генетики. В молодости Армстронга активизировать мозг можно было лишь хирургическим путем.

И Брызгин снова ощутил жалость к старику, который старался, но уже ничем не мог помочь новому миру в силу того, что безнадежно отстал от него.

3. Звездное небо на планетоиде, лишенном атмосферы, кажется необычайно ярким. Особенно если поблизости высвечивается многоцветный шар звездного скопления, перевитый цветными жгутами межзвездного газа.

Стоя на верхней палубе спейсрейдера «Хонкай» и глядя на пульсирующий звездный шар, капитан Дымов невольно размышлял о месте, которое было отведено во Вселенной земной цивилизации. Такие вот выходили у него немножечко грустные размышления. И совсем не утешало капитана, что сегодня земной корабль находился в нескольких десятках световых лет от родной системы. Не чувствовал себя капитан покорителем звездных океанов, напротив, было ощущение своей крошечности в этом мире. Вселенная, распахнувшая себя человечеству, пугала и притягивала одновременно.

Капитан побывал не в одной экспедиции, но именно в этой его не отпускало странное чувство тревоги, словно кто-то из глубины души Дымова предупреждал его о грядущих неприятностях, ожидающих экспедицию. Смысл предупреждений ускользал от капитана к великому его раздражению, и это порождало неуверенность, которую капитан иногда не мог скрыть от своей команды. А вот это тревожило больше всего. Команда должна быть уверена в своем капитане. И капитан должен верить каждому члену команды, как самому себе. Команда — единый организм, чувство неуверенности одного может отрицательно сказаться на всей команде. Дымов досадливо прогонял свои мысли, но они приходили в голову все чаще, а капитан доверял своей интуиции, она никогда не подводила его. Именно благодаря интуиции капитан своевременно увел спейсрейдер в 2247 от красного карлика Чиндрагутти. Увел и тем спас свою команду от жесткого излучения, рожденного магнитной бурей, сопровождавшей выброс гигантских протуберанцев светила. Психологи длительное время мучили капитана расспросами и исследованиями, но Дымов и сам не мог сказать, что именно заставило его нарушить планы экспедиции и стартовать на четыре дня раньше срока, не обратив никакого внимания на недовольство физиков и космогонистов. Было неожиданное предчувствие, что они нашли на свою задницу приключения, которые так долго искали. Он воспользовался своим капитанским правом и стартовал раньше, чем это было предусмотрено программой. А магнитная буря началась спустя несколько дней, когда они уже были в точке тахиарда и готовились нырнуть в субпространство.

Подобным образом интуиция выручила его на Алемании. Почему он приказал выжечь вокруг корабля трехмильную зону безопасности, Дымов никогда не сумел бы объяснить. Ссылаться же на внутренний голос — а дело обстояло именно так — было вообще глупо. Биологи скрипели зубами, но Дымов и в этом неприятном начинании оказался прав, — особенно когда началась атака активной флоры на поставленные вне зоны безопасности базы. Несколько человек погибло, но экспедиция в целом оказалась вне опасности и все благодаря интуиции капитана, который не боялся быть смешным.

Постоянное ожидание опасности наложило свой отпечаток на внешность командира спейсрейдера «Хонкай». Пространство в принципе не любит толстяков. Алексей Дымов был сухощав, жилист и крепко, хотя и несколько грубовато скроен. Он всегда казался излишне сосредоточенным, удлиненное лицо его постоянно выглядело озабоченным, короткий ежик волос на голове делал озабоченность естественной.

1. База звездного флота располагалась в системе Аристемы.

Система была обитаемой — на второй от звезды планете жили расы ихтиоров и паукан. Разумеется, так их называли земляне, сами симбиоты именовали себя народами двух матерей, но произнести это туземное сочетание звуков было, пожалуй, не под силу любому землянину. Ихтиоры жили в мелких прогреваемых голубым светилом океанах планеты и напоминали внешним видом земных кальмаров. Селились они на многочисленных коралловых рифах, выламывая могучими щупальцами целые анфилады причудливых помещений в теле рифа. Со временем, обретя разум, начали использовать кораллы уже целенаправленно, выращивая на дне океана неприступные крепости. Поклонялись Морской Бездне и обитавшему в ней Великому Черному. У ихтиоров было развито ремесленничество, искусство было бедным, и выделялись лишь красочные живые панно, которые создавались из разноцветных животных, похожих на земных актиний, и духовые оркестры, в которых музыканты играли на специально обработанных витых раковинах, выталкивая воздух кольцевыми мускулами, используемые обычно в качестве движителей.

Паукане жили на островах единственного на планете архипелага. Внешне они напоминали странных пушистых пауков с клешнями. Отсюда возникло и название. Паукане были двоякодышащими и постепенно начинали осваивать мелководье. Из-за мелководья между ними и ихтиорами разгорелась война, в которой никто не мог одержать верх.

Паукане называли свою планету Ярканом, что означало родовую паутину. Ихтиоры считали ее Сладкой водой. Так что и в этом они не сходились.

Земляне появились на планете, когда междоусобица была в самом разгаре. Ксенологам, установившим контакт с обеими расами, пришлось немало потрудиться, чтобы воители заключили перемирие. Земные способы производства продовольствия казались пауканам и ихтиорам настоящим чудом, никто из них не мог поверить, что все это изобилие, которое стало с прилетом землян нормой жизни, производится микрокибернетическими системами из воздуха, а потому ихтиоры почитали землян за колдунов Великого Черного, приславшего их из Морской бездны, чтобы внести смуту в умы морских обитателей, а паукане считали тех же самых землян жителями звездной паутины, населяющими звездный шар, видимый в ясные ночи рядом с большой красной луной.

В космос ни одна из этих рас в обозримой перспективе попасть не могла, поэтому рассказы ксенологов о строении галактики и звезд воспринималась ихтиорами и пауканами с полным недоверием, и это недоверие даже послужило причиной тому, чтобы прежние разногласия народов двух матерей забылись.

Земная станция повисла в пространстве над планетой еще одной луной, но аборигенов добавившееся на небосклоне белесое пятно не смущало — вокруг планеты обращалось шесть спутников и наличие еще одного ничего особенного в жизнь местных обывателей не вносило.

Они даже позволили землянам организовать на одном из островов базу отдыха. Ихтиоры с охотой принимали участие в забавах землян, особенно в катании на водных лыжах. Было забавно наблюдать, как стремительные ихтиоры соревновались в гонках с водными мотоциклами и скуттерами, из усердия выскакивая из воды и проносясь над морем несколько десятков метров.

У паукан на продукты можно было выменять удивительно тонкую и теплую ткань из паутины. Ткань была прочной и имела десятки самых разнообразных свойств, а окрашена она была в самые фантастические цвета — арахи, для того, чтобы добиться нужного окраса ткани, употребляли разнообразные фрукты. Одно время было даже очень модно щеголять в костюмах из паутины, которая вдобавок к носкости обладала еще и целебными свойствами.

Сейчас, когда астрофизики коротали время на базе отдыха, демонстративно покинув спейсрейдер Дымова, капитан оставался на корабле. Молекулярные кибы вылизывали корабль снаружи и изнутри, уничтожая оставшийся после астрофизиков мусор и одновременно приводя обшивку спейсрейдера в порядок. Если внутри корабля нанороботы себя ничем не проявляли, то снаружи, особенно на расстоянии, они выглядели легким туманным облачком, равномерно окружившим огромный диск спейсрейдера.

Рядом с «Хонкаем» висело два транспортных корабля, доставивших в систему Аристемы необходимое оборудование.

Капитан Дымов впервые за всю свою космическую карьеру видел, как гибнет мир, пусть даже безжизненный. Зрелище это потрясло капитана. Теперь он хорошо представлял, что чувствовали жители погибших миров, когда их светила неожиданно вспухли и облаком горячей плазмы устремились в пространство, слизывая жизнь с непрочных оболочек планет.

Полетное время Дымова подходило к концу, возраст уже давал о себе знать. Приближалось время возвращения на Землю. Нет, капитан Дымов знал, что безделье ему не грозит — в крайнем случае, Академия астронавтики всегда примет его с распростертыми объятиями. Кто-то ведь должен передавать опыт молодежи! А опыта капитану Дымову было не занимать. За двадцать семь лет в пространстве капитан повидал многое.

Закончив работу на корабле, Алексей Дымов спустился на поверхность планеты.

Он любил бывать на планете, которую для себя называл Ярканом. А все потому, что на поверхности планеты у него был хороший знакомый из аборигенов, а поскольку он был пауканином, Дымов привык называть планету по паукански.

В системе Аристемы корабль Дымова бывал нечасто, однако дружеские взаимоотношения с пауканином не исчезали, напротив — с годами они становились прочнее. Как родовая паутина аборигенов. Дымов даже привязался к Кр-хи, поэтому встреча с пауканином получилась, как всегда, немного забавной и радостной. Со временем капитан научился безошибочно выделять Кр-хи среди сородичей по родовым пятнам на брюшке, как Кр-хи узнавал из землян Дымова, можно было только догадываться.

За годы странствий Дымова родовая паутина Кр-хи стала значительно обширней и обрела багряный цвет. Дымов не знал, что это значит, возможно, цвет символизировал обеспеченность ее обитателя, как гербы у старинной земной знати. В центре паутины, если присмотреться внимательнее, можно было заметить утолщение, напоминающее стилизованного черного паука, брюшко которого отливало серебром из-за множества тщательно наклеенных кристалликов кварца. Кр-хи явно располнел. Хитиновое сочленение, соединяющее волосатое брюшко с головогрудью стало еще больше, а само брюшко покрылось малиновыми же пятнами, красиво оттененными бархатом черных и жестких волос.

— Все колдуешь? — спросил Кр-хи, устраиваясь на паутине поудобнее. — Каким ветром занесло на Яркан твою паутину?

Дымов не раз рассказывал паука-нину о космосе, звездах и путешествиях землян, но пауканин продолжал упрямо считать пространство над головой одним большим небом, по которому летают земляне на летательных паутинах. Летают и колдуют себе помаленьку.

— Как дела? — снова спросил Кр-хи. — Здоров ли выводок? Хватает ли слюны? Нет ли дырок в твоей паутине?

Ситуация была забавной, но пауканин задавал традиционные вопросы, интересуясь здоровьем Дымова и его семьи, поэтому капитан вполне серьезно ответил, что с выводком все в порядке, слюны, слава звездному Пауку, пока еще хватает и паутина его в полном порядке.

В свою очередь он поинтересовался, хватает ли Кр-хи добычи на время холодов, не холодна ли почва вокруг паутины для будущих кладок, и пауканин так же серьезно ответил, что и земля достаточно тепла, и добычи хватает, отмель богата рыбой, воздух насекомыми, и Дымов пожелал, чтобы так было всегда.

— На наш клайд хватит, — сказал пауканин и, оказывая Дымову обычное полное доверие, покинул паутину.

Они посидели немного на берегу.

Море за песчаными отмелями сливалось с небом, аквамариновая с блестками мелких волн вода была теплой, и где-то за отмелями резвилась стайка ихтиоров — из-за расстояния трудно было разобрать, взрослые ли это занимаются рыбной ловлей или подростки играют в салки.

— Мокрые, — неодобрительно сказал, глядя на прыжки ихтиоров, Кр-хи. — Мокрые и скользкие. Противные. Нельзя жить без своей паутины, нельзя!

Подобное Алексею Дымову приходилось выслушивать почти каждый визит.

Ксенологи обязательно обнаружили бы у Кр-хи какие-нибудь мудреные комплексы, но Дымов считал, что пауканин просто расист, похожий на тех, что раньше встречались на Земле и презирали людей с другим цветом кожи. Ихтиоров Кр-хи не то, чтобы ненавидел, но открыто недолюбливал. Он их считал за недоразвитых паукан.

— Смотри, — загибал он когти на средних лапах, свободных от клешней. — Головогрудь есть? Есть! А брюшко? Брюшка — нет. И жвала длинные, и глаз меньше. Таким количеством глаз можно что-то увидеть в воде? Никогда не увидишь!

И убедить его было невозможно, что ихтиоры живут ближе к глубинам, где вода не засорена песком как на отмелях, а чиста и прозрачна, как воздух.

— И волос у них нет, — отмечал пауканин. — Нет волос, нет родовых пятен. Как тебя узнать друзьям и знакомым? Вот и вы тоже… Я на тебя смотрю, не пойму, как вы друг друга отличаете? По искусственным шкурам? И железы у вас закрыты. А если железы закрыты, как вы самок подманиваете?

Мудрецом становился Кр-хи на своей багряной паутине.

Вот уже и философствовать начал, вопросы в его головогруди появляться стали. А еще несколько лет назад, когда они только подружились, Кр-хи был обычным бойким паучком, которому больше всего хотелось не размышлять, а летать на осенних паутинах или нырять на отмелях в поисках вкусных ракушек и морских улиток. Правда, рассказывать о своих приключениях Кр-хи и тогда любил, и, как ни странно, даже привирал при этом, хотя обычно паукане склонны были к коротким и точным рассказам без каких-либо фантазий.

Однажды Дымов спросил Кр-хи, за что он так не любит ихтиоров.

— Наглые, — сказал Кр-хи. — Бессовестные. Мало им воды, они уже на сушу лезут. Суша нужна пауканам, отмели тоже нужны пауканам. Хотят жить, пусть идут туда, где солнце садится.

Поначалу Дымов посчитал эти высказывания знакомого за обычные упреки жителя суши, который привык считать прибрежные отмели своими и не был намерен с кем-нибудь их делить. Да что там делить, обсуждать даже возможность такого раздела не хотел! Но через некоторое время выяснилось, что упреки паукан были в какой-то мере оправданными. Ксенологи обнаружили на суше в нескольких километрах от ближайшего берега несколько ихтиоров, передвигающихся на щупальцах. Жаберные мешки их были забиты мокрыми водорослями, похоже, что в ихтиорах постепенно просыпалось все то же любопытство, которое когда-то гнало на утлых суденышках людей в океан и потом на примитивных ракетах погнало их за пределы земной атмосферы. Это любопытство было сродни любопытству самих ихтиоров, которые в период осенних ветров ухитрялись перебраться с острова на остров на нехитрых летучих паутинах. Но за своими сородичами пауканин признавал право на подобные путешествия, а ихтиорам он в этом отказывал.

Еще Кр-хи злился, когда ихтиоры рвали его подводную паутину, поставленную на отмелях для ловли мальков. Ихтиоры вообще не признавали никаких иных форм охоты кроме той, что была основана на быстроте и ловкости охотника. Поэтому частые сетки паукан они уничтожали безо всякого сожаления и даже не извинялись перед хозяевами, а нахально заявляли, что приходил из глубин Великий Черный, он-то эти самые сетки и попортил. Великого Черного никогда и никто не видел, это был миф, созданный ихтиорами, им пугали детей, а саму смерть дети океанских просторов называли уходом к Великому. Старый ихтиор, чувствуя приближение смерти, уплывал в открытый океан, и уже никогда не возвращался. Поэтому даже среди самих обитателей моря мало кто видел процесс умирания. У паукан было совсем иначе — глава многочисленного рода умирал на паутине в окружении многочисленных родственников, потом близкие тщательно пеленали его в паутину и подвешивали кокон на самом высоком дереве. Там он висел до осенних ветров, а когда его уносило, паукане говорили, что умершего забрал Звездный паук.

Удивительно, но одно из самых ярких созвездий на небосклоне Яркана и в самом деле напоминало раскинувшего лапы пауканина на мелкой и частой паутине Млечного Пути, который здесь был особенно ярким.

Паукане в отличие от ихтиоров видели звезды.

— Не видят неба, — подтвердил Кр-хи. — Неполноценные.

— Ладно тебе, — проворчал Дымов. — Для тебя каждый, кто не похож на пауканина и не имеет своего яркана, неполноценный. Лучше расскажи, куда летал прошлой осенью. Ты ведь летал?

В глазах пауканина появился красноватый отблеск.

— Летал, — подтвердил Кр-хи. — Очень далеко летал. За старым архипелагом был. Многое видел.

Четыре года назад подводное землетресение и подвижки геологических пластов привели к появлению новой группы островов на сто километров южнее архипелага, но Дымов даже не предполагал, что паукане могут туда добраться на своих воздушных непрочных приспособлениях, а тем более вернуться назад. Он с уважением посмотрел на Кр-хи. Что и говорить, мужества и храбрости этому существу было не занимать.

— Что там, на новых островах? — просто для поддержания беседы спросил Дымов.

— Плохо живут, — проскрипел Кр-хи. — Неправильно живут.

— Паукане? — спросил капитан Дымов.

— Предатели, — сказал пауканин. — Неправильно живут. Паукане живут на суше, скользкие должны жить в воде. Нельзя дружить со скользкими, которые рвут паутину и угоняют рыбу с отмелей.

Твои сородичи подружились с ихтиорами? — для Дымова это было новостью, местные ксенологи об этом наверняка знали, но сообщений о каких-либо взаимоотношениях ихтиоров и паукан, кроме самых неприязненных, Дымов не слышал.

Кр-хи смотрел на море. Мохнатые лапы его машинально вывязывали из паутины что-то узловатое и бесформенное — для пауканина это было знаком крайнего раздражения.

— Скользкие возят паукан. Молодым пауканам нравится кататься на скользких. Скользким нравится возить молодых паукан, — печально проскрежетал Кр-хи. — Падение нравов. Нельзя иметь дело со скользкими и безволосыми, нельзя забывать заветы Звездного Паука. Молодые забывают. Поэтому и мир рушится. Скоро не будет ни паукан, ни безволосых. Все потому, что молодые не помнят законов.

— Не надо принимать все близко к жвалам, — сказал капитан Дымов. — У нас на Земле уже столько лет говорят, что каждое молодое поколение хуже предыдущего. Но ведь не деградировали, к звездам летаем!

Кр-хи недоверчиво посмотрел на землянина.

— Колдуны живут своим путем, скользкие и безволосые своим, а паукане должны жить заветами предков. Предки говорили, что паутина должна быть прочной, потомство крепким и здоровым, а другом пауканина может быть только другой пауканин. Безволосый и скользкий другом быть не может.

— Здравствуйте! — озадаченно сказал землянин. — А как же мы с тобой, Кр-хи? Я считал, что у нас с тобой дружба, но я ведь не пауканин. Что же получается? Ты меня используешь?

— Кр-хи использует колдуна, — сказал абориген и надменно выставил жвала. — У колдунов всегда много хорошей и вкусной еды, колдуны умеют слушать и колдуны знают, где живет Звездный паук. Кр-хи попросит колдуна, колдун попросит Звездного паука, а тот сделает так, что Кр-хи будет жить долго.

— Да-а, — озадаченно протянул капитан Дымов.

Некоторое время оба молчали. Пауканин неудобно сидел, выставив вперед брюшко, и машинально почесывал его тремя лапами. Молчание было неловким и тягостным.

Пауканин заскрежетал жвалами, тронул Дымова мохнатой лапой и прошипел:

— Кр-хи пошутил. Колдун должен смеяться.

2. Катамаран под названием «Летучая рыбка» покачивался на волнах.

С севера дул свежий ветерок, поднимая небольшие волны, синие небеса краями своей огромной чаши легли на линию горизонта, и виднелся вдали белый атолл с зонтиками крошечных из-за расстояния пальм.

— Катамаран — это дань традициям? — спросил Брызган.

— Из соображения удобства, — взмахнув спиннингом, отозвался Джефферс. — На волне качает меньше, да и площади полезной вдвое больше. Я на нем два раза в шторм попадал, был бы на лодке — точно бы утонул, а на катамаране…

Андрей проследил взглядом за полетом утяжеленной блесны и откинулся в шезлонге. Джефферсу не пришлось долго уговаривать его поехать на рыбную ловлю. Оказавшись в море, Брызган понял, что согласился правильно. Покой и безмятежность были в морском просторе — то, чего ему так не хватало у звезд.

С Джефферсом они вместе учились в швейцарском Грюнхаузе, потом поступили в университет. Но Брызгана потянуло к звездам, а Джефферсу хватало места и на Земле. Он стал подводным археологом и мечтал найти в океане и восстановить под водой в прежнем виде лемурийский храм, о котором узнал, изучая рукописи, хранящиеся в ватиканской библиотеке. Место там было указано столь приблизительно, что поиски приходилось вести на площади около тысячи двухсот морских миль, но Джефферс не унывал — за два года поисков он обнаружил два испанских талиона, которые довольно хорошо сохранились на песчаном дне впадины Отки-бу, да и сама впадина привлекла к себе внимание ученых — даже камни вокруг обрастали кораллами, водорослями и ракушками, а талионы на дне впадины оставались чистыми, словно только что затонули.

Некоторое время Брызган наблюдал за Джефферсом. Худощавый, жилистый и загорелый до черноты Том Джефферс неутомимо и безуспешно метал блесну, переходя от борта к борту. На лице его жили досада и азарт — как же, пообещал другу мясо макрели или тунца в бататовых листьях, а тут сплошные неудачные забросы, даже мелкие акулы, славящиеся своей жадной тупостью, и те не зарились на блесну.

Утреннее солнце нежно гладило лучами лицо Брызгана, и Андрей задремал, но уснуть ему не дал восторженный возглас Джефферса: «Есть!»

Конец спиннинга дергался, леса, уходящая в море, натянулась и ходила из стороны в сторону, а Джефферс лихорадочно сматывал леску, приближая добычу к катамарану.

— Возьми багорик! — сдавленно сказал он.

Брызган пошарил глазами по сторонам, наклонился и поднял хромированный и оттого блестящий багорик, более похожий на хирургический инструмент, нежели на приспособление для рыбной ловли.

Джефферс изогнулся и, перехватившись, бросил на палубу крупную рыбину. Чешуя рыбины отливала пурпуром, у нее был золотистый хвост и такого же невероятного цвета длинный плавник на спине. Рыбина билась на белой палубе и хватала широко открытым ртом воздух.

Рыбак вырвал из рук растерявшегося товарища багорик и ловко ударил рыбу по голове. Пойманная рыбина затихла, только трепетали еще плавники, а цвет чешуи медленно менял оттенки, переливался на солнце, постепенно становясь серебряно-серым.

— Хорошенький экземпляр, — сказал Джефферс. — Смотри, Андрюша, это и есть золотая макрель. Редкая, между прочим, добыча. Ты знаешь, она ведь на лету охотится за летучими рыбами.

Он с усилием поднял макрель за жабры. Худощавое лицо его осветилось улыбкой.

— Отправимся на атолл, — сказал он. — Крабов я тебе обещаю, морских гребешков там полно. Так что ланч у нас будет просто замечательный. Салат из морской капусты когда-нибудь ел, или вы, как всякие небожители, искусственной пищей пробавляетесь?

Брызган промолчал. Ловкость, с которой Том Джефферс убил рыбину, вызывала у Андрея неприязнь. Ему было жалко великолепной макрели, которая совсем недавно стремительно и беззаботно рассекала океанскую глубину.

— Будет тебе уха, — приговаривал Джефферс, ловко подвешивая рыбину под навесом, устроенным на палубе. — Если повезет, поймаем осьминога, тогда я тебе…

С осьминогом им не повезло, но крабов и морских гребешков и устриц, как и обещал Джефферс, оказалось несчетно.

К полудню солнце палило уже совсем нещадно.

Океан успокоился и был неподвижен, как вода в тарелке. Из голубовато-зеленых глубин медленно всплывали белесые медузы. Зрелище было захватывающее. Всплывающие медузы напоминали экзосферные протуберанцы на Протагоре, только не отрывались они от поверхности океана и не уносились в пространство, сжигая все на своем пути.

— Что-то медуз много, — проворчал Джефферс. — И макрель… Говорят, золотая макрель всегда появляется при волнении океана и является предвестницей шторма. Ты не слышал, что сегодня в новостях о погоде говорили?

— Запроси Информ, — лениво сказал Брызган.

Чувство раздражения уже прошло и на смену ему пришло чувство удовлетворенности и сытого покоя.

— А чего запрашивать? — махнул рукой Джефферс. — Если бы что-то надвигалось, нас бы с утра предупредили. Пошли купаться?

Вода в лагуне была прозрачной и теплой, нырнув, можно было увидеть, как среди колышущихся подводных лесов кипит своя жизнь, которой не было никакого дела до двух пришельцев, незвано вторгшихся в пределы ее обитания. Брызган любовался разноцветными актиниями, стадами черных, золотистых и каких-то крапчатых мелких рыбок, которые сновали среди длинных колышущихся листьев морской капусты.

Некоторое время неподалеку кружила небольшая остроносая акула, сопровождаемая двумя полосатыми лоцманами, которые бесцеремонно подплыли к Брызгину, потыкались в него носами и, вернршись к хозяйке, доложили, что добыча ей не по зубам. После этого акула потеряла всякий интерес к купающимся и поплыла по своим неотложным делам, напоминая рассудительного охотника, впереди которого бегут два глупых и азартных пса.

Вторую половину дня Брызган и Джефферс провели в каюте, наслаждаясь микроклиматом. Они много вспоминали о друзьях и случившихся когда-то событиях, рассказывали друг другу о своей работе, при этом Том Джефферс делал это так увлекательно, что Брызган почувствовал мимолетную зависть к товарищу.

— Представляешь? — рассказывал Джефферс. — На глубине пятисот метров и светло. Вокруг зеленоватая мгла, в которой вспыхивают искры каракатиц, и вдруг из этой зеленоватой тьмы выплывают мачты. Парусов, конечно, не сохранилось, но дерево стало камнем. Умели строить когда-то!

На второй день мы нашли пролом в днище, и попали в трюм.

Темнота беспросветная, мерцают фонарики, а потом в луч фонаря попадает статуя крылатого змея. Конечно же, Кецалькоатль, пернатый бог майя, я это сразу понял. Ты представляешь, Андрей, на его золотых одеждах аквамаринами были выполнены облака, а рубинами — кресты.

И еще мы нашли тот самый крест, о котором упоминалось в рукописи Борджиа, крест этот был выполнен из единого куска прекрасной яшмы. На нем драгоценными камнями был изображен бог, причем, ты представляешь, лицо его сделано из черной яшмы. Вот и думай, откуда крест у майя взялся, кто его в Центральную Америку впервые принес?

Брызган ничего не слышал о рукописи Борджиа, мельком слышал о пернатом боге древних индейцев, но рассказ Джефферса вызывал у него живой интерес. Может, все дело было в рассказчике, но, скорее всего, слушая Тома, Андрей отдыхал от своих пространственных забот. Рассказ Джефферса был как уголек в камине после кипучего и наполненного событиями трудного дня.

Вместе с тем, какое-то странное беспокойство жило в душе Брызгана, и Андрей никак не мог понять причин этого беспокойства.

Ближе к вечеру они вновь выбрались на палубу.

Жара спала.

Море по-прежнему оставалось спокойным.

Огромный красный диск солнца уже коснулся краем поверхности океана, окрашивая воду в свинцово-черный цвет. В небе повисли первые звезды. Здесь, у экватора, они были особенно ярки. На западе, там, где располагались многочисленные и обжитые острова, неожиданно вспыхнула огромная россыпь разноцветных огней.

— Фейерверк, — сказал Джефферс. — Жители Акваграда отмечают столетие со дня основания города.

3. Черную дыру невозможно увидеть, на наличие дыры реагируют приборы, а еще о самом существовании ее можно догадаться по излучению падающего на нее вещества. Чем больше вещества, тем мощнее рентгеновское излучение, выбрасываемое невидимым источником. После вспышки Сверхновой образуется черная дыра, если только гравитация пересилила давление газа. В противном случае получился бы белый карлик или нейтронная звезда.

— Еще в двадцатом веке, — сказал Деммер, — Гриндпей и Гурский пришли к выводу, что в центре звездного скопления NGC 6624 находится массивная черная дыра. И они оказались правы.

Теперь можно спросить, какова возможность случайного образования этой черной дыры? И мы должны прямо сказать — в Галактике идет война. Трудно определить, скорее даже невозможно сказать, кто и с кем воюет, мы наблюдаем только безжалостные последствия этой войны. Гибнут миры, но ничего нельзя сделать. Человечество бессильно. Это все равно, что бороться со Вселенной.

Мы могли бы сделать прекрасные наблюдения, которые могли бы что-то прояснить нам в механизме оружия, которое применяется в звездных битвах, но некоторые перестраховщики не дали нам этого сделать.

Камешек был в огород капитана Дымова, но тот благоразумно промолчал.

— Энергия, — сказал Деммер. — Сами понимаете, вот это и есть главное, для чего мы здесь собрались. Барьером для развития человечества являются энергетические уровни, а если говорить проще, то мы можем ровно столько, сколько нам позволяют запасы энергии, которыми владеет человечество. Эксперимент необходимо продолжить. Мы можем гасить и зажигать звезды, но для этого нам надо перешагнуть сегодняшний энергетический барьер.

— Кто-то их уже гасит, — мрачно сказал астрофизик Цагерт. — И как гасит!

Алексей Дымов не был специалистом, специфические термины профессионалов были ему непонятны. Он знал одно: как только прекращается процесс сжигания водорода, звезда начинает стремительно сжиматься, и снова внутри звезды начинают возрастать давление, плотность и температура. При определенных условиях, после того как звезда израсходует вслед за водородом гелий, включаются термоядерные реакции, при которых сжигаются углерод, водород и кремний, а рождаются тяжелые элементы. Звезда становится нестабильной и когда нестабильность превосходит все разумные пределы, звезда находит конец в грандиозном взрыве. В пространстве вспыхивает Сверхновая. От звезды остается выгоревшая сердцевина, которая продолжает сжиматься и звезда превращается в белый карлик.

Однако для белого карлика существует предельная граница — давление вырожденных электронов, уплотненных до предела, называемого принципом запрета Паули, может поддерживать вещество мертвой звезды, если она не превышает в своей массе сто двадцать пять процентов солнечной. Звезды массой до двух солнечных сжимаются до пределов, когда электроны, вдавленные внутрь атомных ядер, соединяются с протонами и рождают нейтрино. Давление вырожденных нейтрино также останавливает дальнейшее сжатие звезды, и она становится нейтронной.

Но солнца еще более массивные, такие, как Аристема, не могут стать белым карликом или нейтронной звездой. Ее масса превышает предел Чандрасекара. Не может она стать и пульсаром, ведь ее масса слишком велика, чтобы ее могло выдержать давление вырожденного нейтронного газа. Направленная вовнутрь сила не встречает достойного сопротивления. Нарастает искривление пространства-времени, и наступает момент, когда сжатая до поперечника в несколько километров звезда сворачивает вокруг себя пространственно-временной континуум и исчезает, оставляя вместо себя черную дыру.

Неизвестный враг пользовался оружием, позволяющим ускорить процессы превращения звезды в черную дыру. Физики лишь разводили руками: они не знали никаких сил, которые смогли бы поддерживать вещество звезды, превращающейся в черную дыру. Они были бессильны оказывать сопротивление агрессору.

— Мы даже не можем представить себе существ, которые подобным оружием пользуются, — удрученно сказал Цагерт. — Если бы не живущий во мне скептицизм, я бы полагал, что мы столкнулись с деятельностью богов-демиургов. То, что происходит во Вселенной, более согласовывается с этой гипотезой.

— Тогда пусть кто-нибудь мне объяснит, почему эти боги делают объектом своего внимания определенные типы звезд? Какая им разница, станет ли звезда черной дырой, белым карликом или нейтронной?

— Выходит, разница есть, — сказал Цагерт, не обращая внимания на колкость и язвительность слов собеседника. — Если это боги, то, что мы знаем о целях, которые они ставят перед собой.

— Мертвые звезды, — сказал Даммер, покачивая головой. — Вселенная должна стремиться к самопознанию, в таких условиях само существование мертвых звезд лишено смысла.

Они посидели, задумчиво глядя на наполненные рюмки.

— Ты говоришь — новый энергетический уровень, — сказал Цагерт.

Русоволосый, плечистый, спортивно подтянутый, как все швейцарцы, выросшие на горных склонах Альп, Цагерт внушал уверенность, тем более странно было слушать то, что он говорил. — Надо сначала определиться в целях человечества, а уж потом брать вставший перед ним барьер. Для чего человеку энергия?

— Для того чтобы совершенствоваться дальше.

Дымов скорее согласился бы с Цагертом. За стремлением идти вперед должно что-то стоять. Само движение никогда не может быть самоцелью. Даже если будет возможным гасить и зажигать звезды, прежде всего надо хорошенько уяснить, для чего их будут зажигать или гасить. Он сказал это вслух и естественно, что разговор вернулся к врагу, так непонятно объявившемуся на галактических просторах. О целях его говорить было трудно, мог ли этот враг зажигать звезды, тоже никто не знал, но вот гасить звезды — это идущий по галактике агрессор мог даже слишком хорошо.

— Нет, погасить звезду мы еще не можем, — сказал Деммер. — А вот зажечь заново вполне возможно. Если мы научились создавать вращающиеся керровские черные дыры и обозначили их, как возможный новый источник для человечества, то и с задачей создания новых солнц мы можем справиться. Достаточно выбрать черную дыру точкой тахиарда и до определенного уровня бомбардировать сингулярность массой, то при достижении предела Хогланда черная дыра взорвется и вновь превратится в звезду.

— Хорошая работа — зажигать звезды, — улыбнулся капитан Дымов. — Рождение всегда лучше смерти.

1. Брызгана разбудил грохот прибоя.

Джефферс уже не спал. Обрамленное шкиперской бородкой лицо его выглядело озабоченным.

— Кажется, у нас неприятность, — торопливо сказал он. — Хорошо, что ты проснулся Андрей. Я уже собирался тебя будить. Надвигается шторм.

— Разве были предупреждения? — Брызган неторопливо поднялся, натягивая костюм.

— Не понимаю, — Джефферс торопливо и беспорядочно швырял в мешок все, что днем послужило для их отдыха. — Спутники отметили возмущения только сейчас, до этого Информ пребывал в безмятежности. Никто даже не подозревал, что возможен шторм. Помоги мне собраться, Андрей, на нашем катамаране мы будем в большей безопасности.

— Вот тебе и Служба Погоды, — язвительно сказал Брызган. — Правы те, кто утверждал, что метеопрогноз подобен гаданию на кофейной гуще — порой даже говорят, что результаты гадания более точны.

Автомат отвел катамаран от опасного берега.

Луна в разрывах низких стремительных туч высвещала черный океан и при слабом свете ее было видно, как волны швыряют белый катамаран, время от времени накрывая его шипящими волнами. Волны постепенно становились все выше, кипя белыми шапками, они накатывались на островок, заливая его, и откатывались назад журчащими струями. Порывистый шквальный ветер заставлял шумно трепетать листву пальм, время от времени слышался твердый стук о песок сорванных ветром кокосов.

— Обещают двенадцать баллов, — озабоченно крикнул Джефферс. — Это много, Андрей. Это очень много! И это очень плохо! Боюсь, наша «Рыбка» не сможет подойти к атоллу. Слишком велика вероятность получить повреждения.

— Вызовем спасателей? — хладнокровно предложил Брызган.

Ситуация не казалась ему слишком опасной. По крайней мере, в космосе он сталкивался с более серьезными угрозами. Да и чего было бояться на обжитой старушке Земле, если в любой момент на помощь могли прийти спасатели из Акваграда, откуда до атолла было не более семи минут лету. Спутники всепланетного Информа наверняка уже засекли сигналы браслетов и сообщили о в Службу Спасения о ситуации, в которой оказались двое незадачливых отдыхающих. Теперь только деликатность и уважение к личности не позволяли спасателям прийти этим отдыхающим на помощь без предварительного вызова с их стороны.

Похоже, нечто подобное ощущал и Том Джефферс. На вопрос Брызгана он отрицательно покачал головой.

— Ни в коем случае, Андрюша. Я не хочу стать посмешищем в своем коллективе. Скажут, что Джефферс уписался при первом сильном порыве ветра и принялся звать на помощь. Справимся сами!

Снова дунул порывистый ветер, прижимающий людей к песку.

Послышался треск и дробный стук бьющихся о песок орехов.

Где-то далеко на востоке полыхнула зарница, луна вновь скрылась в низких лохматых тучах. Над атоллом пронесся пронизывающий шквал, словно огромный великан дул в попытке смести с острова все, что на нем было.

Катамаран маневрировал у берега.

Автоматы судна не были способны на риск, они удерживали яхту у опасного берега и маневрировали, выжидая безопасного момента для причаливания. Но его просто не было.

— Придется вплавь, — хрипло сказал Джефферс. Глаза его неестественно и оживленно блестели в царившей на острове полутьме.

— Том, у тебя все нормально с головой? — крикнул Брызган. — Да нас унесет раньше, чем мы достигнем катамарана!

— Что ты предлагаешь? — перекрывая ветер, крикнул Джефферс.

— Надо вызывать спасателей! Я понимаю, безумство храбрых, и все такое! К черту, Том! Это уже не трусость, это всего лишь разумная осторожность! Вызывай Службу Спасения!

Джефферс лег на песок.

Лунный свет высвещал его бледное бородатое лицо.

— В данном случае мы подвергнем неоправданному риску других, — сказал он. — Сюда еще надо добраться, Андрей! Идиот! Ну какого черта я потащил тебя на эту прогулку!

Ветер все усиливался, он сгребал в клубящиеся горсти песок и швырял им в пальмы и людей. Катамаран, который не мог уйти от острова, на котором еще оставались хозяева, продолжал маневрировать, ревя двигателями на предельных оборотах. Неожиданно высокая черная волна с белыми водоворотами пены по кромке подхватила судно и понесла его прямо на пальмы. Раздался треск. Брызган закрыл глаза.

«Доигрались, — подумал он. — Нет, Том прав, мы — идиоты!»

Постепенно светлело.

Где-то на востоке невидимое за тучами всходило солнце. Рассвета не было видно, но тьма окружающая их начала заметно блекнуть.

Одна часть разорванного надвое катамарана повисла на пальмах. Вторая — чернея трюмом, который обнажила огромная рваная дыра, валялась на песке. Бортовые огни катамарана еще помигивали — уцелевшая станция продолжала давать искалеченному судну энергию.

Брызган не раз попадал в неприятные и даже опасные ситуации. Но это происходило в пространстве! Он и предположить не мог, что подобная опасность может настигнуть его на Земле. На мгновение страх охватил его. Это только дураки ничего не боятся, нормальный человек всегда страшится смерти, особенно если угроза ее становится вполне реальной, а приходит к человеку именно в тот момент, когда он меньше всего ждет ее.

Яростно ругаясь, Джефферс подбежал к останкам катамарана.

Брызган хотел закричать, чтобы Том был осторожнее, но не успел — пальмы, на которых повисли останки судна, с треском легли на песок, и металлическая громада накрыла археолога.

Брызган на мгновение закрыл глаза, потом рванулся к останкам катамарана.

Джефферс был жив.

Андрей с натугой приподнял мятый металл, освободил Джефферса из-под обломков. Тот тяжело и со стонами дышал. Но он был жив, и можно было надеяться, что живущие в его крови микрокибы сделают все возможное и спасут археолога.

Отбросив прежние условности, Брызган вызвал Службу Спасения.

Спасатель, выслушав Брызгана, неодобрительно покрутил головой, но читать нравоучения не стал — понимал, что в этой ситуации время, как никогда, дорого.

Через пятнадцать минут над атоллом завис купол станции, еще через пять спасатели поили Брызгана горячим чаем.

Тому Джефферсу служба спасения уже ничем не могла помочь. Повреждения внутренних органов оказались столь велики, что даже всемогущие ассамбляторы не могли спасти человека.

Джефферса еще успели доставить в клинику Калькутты.

Там он и умер — прямо на операционном столе.

Смерть человека на Земле в результате катастрофы была редким явлением, не удивительно, что она стала предметом рассмотрения в Службе Спасения. Представители ее к Брызгину отнеслись со вниманием, понимали, что пережил человек совсем недавно.

Сам Брызгин в смерти Тома Джефферса винил только себя.

Еще столь недавно так привлекательные пейзажи Земли поблекли в глазах Андрея. Тоска была столь велика, что Брызгин не задержался бы на Земле ни на один час, если бы его поспешный отъезд не походил на бегство.

Он не отвечал на звонки.

Видеть кого-либо в эти тяжелые дни Андрею абсолютно не хотелось. Поэтому появившееся на экране лицо Армстронга он разглядывал с откровенной неприязнью, хотя старик меньше всего был виноват в случившемся. Но он жил, а Тома Джефферса в живых не было.

— Надо встретиться, — сухо сказал Нейл Армстронг. — Кажется, я нашел решение нашей проблемы.

Некоторое время Брызгин с возмущением разглядывал старика, пытаясь найти в его лице черточки самодовольства, но морщинистое лицо оставалось спокойным и невозмутимым.

— Сегодня я не могу, — пересилил себя Андрей. — У меня горе, Армстронг! У меня погиб друг.

Старик пожал плечами.

— Даже смерть близких не отменяет работы, — сказал он. — Тем более что в нашем случае следует поторопиться. Неделю назад взорвалась М-3241 и я, кажется, знаю, какая звезда будет следующей.

«Сухарь, — с раздражением подумал Брызгин. — Даже не посочувствовал, не спросил, что произошло. И все их поколение такое, за работой они ничего не видели. Только работали, работали, работали, и плевать им было на то, что творилось рядом».

Раздражение его было несправедливым.

Нейлу Армстронгу надо было отдать должное — за короткое время он смог нащупать что-то очень важное, если с такой уверенностью заявил, что решил проблему. Но Брызгин слишком презирал себя сейчас, а потому не мог быть справедливым и великодушным.

2. Кр-хи принял от Дымова подарки и тут же принялся украшать паутину.

Надо сказать, что разноцветные стеклянные шарики в мохнатой багровой паутине смотрелись фантастически красиво. Оказалось, что мощные лапы Кр-хи могли быть и бережными. Стеклянные шарики, покачиваясь в родовой паутине аборигена, издавали мелодичный певучий звон.

Сев рядом с астронавтом, Кр-хи с удовольствием оглядел паутину всеми двенадцатью глазами и почесал брюхо.

— У Кр-хи лучшее гнездо, — хвастливо сказал пауканин. — Кр-хи умен. У Кр-хи умный друг.

— С чего ты взял, что умен? — подначил Алексей.

— Кр-хи знает с кем дружить. Друг знает, какие нужны подарки, — объяснил пауканин. Кр-хи знает, как украшать гнездо. Погребальная паутина должна быть праздничной.

— Кр-хи хочет сказать — родовая паутина? — уточнил Дымов.

И получил неожиданный ответ.

— Рода нет. Теперь каждый пауканин готовится к смерти. Все паутины на Яркане погребальные. Родовых уже нет. Никто не сможет продолжить жизнь на Яркане. — Кр-хи подумал и злорадно добавил. — Даже мокрые не смогут быть беззаботными. Трудно жить в горячей воде.

— С чего ты взял, что вода станет горячей? — спросил капитан.

— У колдунов нет глаз? — удивленно шевельнул жвалами Кр-хи. — Пусть друг посмотрит в небо. Внуки Звездного Паука уже завязали свои узелки. Скоро они начнут оплетать своей паутиной солнце.

— У меня только два глаза, — примирительно сказал капитан. — У Кр-хи их двенадцать. Расскажи мне о внуках Звездного Паука.

— Сначала искупаемся в лагуне, — сказал пауканин. — Внукам Звездного Паука предстоит долгая работа, а Кр-хи хочет есть.

— Я принес тебе много еды, — возразил Дымов.

Пауканин выдвинул два верхних глаза на длинных стебельках. Капитан Дымов знал, что таким образом паукане выражают свое удивление. О человеке в такой ситуации можно было сказать, что у него глаза на лоб полезли. У паукан они лезли в буквальном смысле слова, но не на лоб, а на верхнюю часть головогруди.

— Ты приносишь много вкусной еды, — сказал пауканин. — Кр-хи доволен и радуется. Но сегодня ему хочется живой рыбы, пусть даже малька. Пойдем, поплаваем и попробуем поймать настоящую еду.

Даже в воде, пауканин чувствовал себя словно на паутине. Движения его были резкими и стремительными. Воздушный мешок у брюшка надулся и стал прозрачной полоской. Лапы обрели жесткость и слаженно двигались подобно веслам. Стремительными нырками Кр-хи исследовал дно бухты, где между рифов и камней у него были сплетены хитроумные ловушки, но все его ловушки оказались пустыми.

— Ненавижу мокрых, — сказал Кр-хи. — Почему они не пускают рыбу в лагуны? Потому что они ненавидят нас. Но голодный пауканин ненавидит их больше. Если у них есть ум, для чего они не дают пауканам быть сытыми? Но если они заставляют паукан голодать, значит, ума у них нет. Колдуны ошибаются, ихтиолы не могут быть умными. Они даже не видят звезд!

Вытянув лапы, он распластался на песке.

В густой черной шерсти блестели капельки воды.

— Хочу сока малька, — сказал Кр-хи.

— Я поймаю тебе малька, — пообещал Дымов, подставляя тело солнцу. — Я даже поймаю тебе большую сочную рыбу, если ты расскажешь мне о внуках Звездного Паука.

— Они уже пришли, — сообщил Кр-хи. — Они завязали три узелка и начали плести боевую паутину. Когда они сплетут паутину, солнце будет в коконе. Ему будет очень тесно в нем, оно будет биться, и стараться выбраться. Но паутина будет прочной и тогда солнце распухнет. Оно станет большим и заберет в себя Яркан. Паукане не могут жить в огне. Мокрые не могут жить в огне. Даже колдуны не могут жить в огне. Колдунам тоже надо плести погребальную паутину, — сказал Кр-хи и, подумав, добавил. — Если они не улетят домой.

— Ты уже и нас хоронишь, — усмехнулся капитан. — Но ты еще не сказал, где живет звездный Паук и откуда пришли его внуки.

Пауканин шумно встряхнулся.

— Вселенная за пределами Яркана похожа на паутину, — сказал он. — В центре паутины в невидимом коконе живет Звездный Паук. Откуда придти его внукам? Но ты обещал мне большую сочную рыбу…

— Погоди, погоди, — остановил его Дымов. — Будет тебе рыба. Так ты считаешь, что они пришли из центра Галактики? Но зачем? Для чего?

Пауканин качнулся на мохнатых лапах, принял молитвенную стойку и закрыл глаза.

— Тысячи лет каждый пауканин плетет свою родовую паутину, — сказал он. — Почему колдуны никогда не интересовались, для чего мы ее плетем?

— Ну, это уже очевидно, — засмеялся капитан. — Вы ведь даже в молитвах это произносите. Паутина кормит, паутина держит, паутина воспитывает, паутина поет. Пока жив последний паук, да не кончится в его железах слюна, чтобы ткать паутину. Зачем расспрашивать про очевидное?

— Тогда зачем ты спрашиваешь про родовую паутину Звездного Паука? — спросил Кр-хи. — Единственное ее отличие от нашей — она значительно больше. Хватит, Дымов! Я хочу сочную рыбу!

Капитан Дымов встал, нащупывая в боковом кармане антиграв.

— Колдун сказал, колдун сделал, — засмеялся он.

Глаза пауканина покраснели.

— Плохой колдун — плохой друг, — довольно проскрежетал он. — Глупый выберет плохого колдуна. Глупый колдун не думает о животе. Глупый колдун всегда старается набить голову. Кр-хи умный. У него умный колдун. Потому Кр-хи сейчас будет есть сочную рыбу.

— Подхалим, — проворчал Дымов.

— Только скажи мне еще одно: почему ты думаешь, что Вселенная похожа на вашу овальную паутину?

— Кр-хи ошибся, — пауканин почесал брюшко. — Ты тоже думаешь, как набить голову. Когда ты сыт, хочется тебе искать добычу?

— Не хочется, — признался Дымов.

— А когда ты узнаешь что-то новое, тебе хочется узнать еще?

— Обязательно.

— Тогда ты должен понимать, — важно сказал Кр-хи. — В знаниях сытости не бывает. Много знать — значит быть печальным, потому что понимаешь, всего знать нельзя.

— Екклезиаст! — восхитился капитан Дымов.

— Новое имя, — удивленно отметил Кр-хи. — Это обидное имя? Колдун меня плохо назвал?

— Так звали земного философа, — смеясь, объяснил Дымов. — Когда-то давно он сказал, что во многих знаниях есть много печалей.

Пауканин расцвел малиновыми пятнами — похоже, от удовольствия.

— Очень рад, — сказал он. — Я думал, колдуны только и задают вопросы. Оказывается, среди них тоже бывают мудрецы.

— И все-таки, — повторил вопрос Дымов. — Ты не ответил, Кр-хи!

— Все мы живем на паутине, — сказал Кр-хи. — Только мы это уже поняли, а колдуны пока еще нет.

— Нет, братец, высокомерия у тебя на всю галактику хватит, — сказал капитан Дымов, высматривая стайку ихтиоров.

А к кому он еще мог обратиться на Яркане за свежей рыбой? В конце концов, не самому же ее ловить?

3. Над Сумеречью висела маленькая правильная луна.

С одной стороны она была ярко освещена, другой ее стороны лучи Солнца и Свет Земли не касались, поэтому с этой стороны луна казалась маленьким полумесяцем, словно над ноздреватой, испещренной кратерами поверхностью Луны повис ее маленький глобус. К лунной копии стягивались правильными светящимися трубами потоки микрокибов, которые по тем же световодам уходили вниз выполнять новые объемы запрограммированных работ.

Луна преображалась. На ней уже вырос промышленно-энергетический комплекс, а в Сумеречье сейчас стремительными темпами возводилась верфь, на которой предстояло монтироваться космическим кораблям. Земля в такой верфи нуждалась. Время одиночных героических экспедиций подходила к своему завершению, теперь в космос уходили флотилии, которые решали задачи непосильные одиночным кораблям.

Лунные поселения энергетиков и промышленников насчитывали уже восемь миллионов человек, и пока еще всем из них на Луне работы хватало, ведь Луна была центром космической индустрии, и именно с лунной орбиты уходили в Дальний космос космические корабли. Луна давала Земле энергию, и это тоже было немаловажным, теперь уже каждый понимал, что энергия — это средство достижения новых высот.

Глаза Нейла Армстронга блестели живо и молодо, его можно было понять — тот, кто прожил долгие годы в напряженной космической работе, не мог не радоваться встрече с пространством.

До старта корабля оставалось еще около двух часов, и Нейл решил прогуляться по лунному плоскогорью. Кратеры и цирки, которые на этом участке луны громоздились едва ли друг на друге, напоминали Армстронгу его молодость. Старик шел уверенно и даже рискнул перепрыгнуть через пару широких расщелин, вызвав неодобрительные взгляды Брызгана, который, однако, против этих вольных экспериментов старого астронавта не протестовал — понимал, что тем движет.

Земля висела по левую сторону дымным голубоватым шаром. Звезд вокруг нее не было видно, а алые и зеленые горошины многоцелевых автоматических спутников, повисших на гелиоцентрических орбитах, за звезды принимать было просто неудобно — все-таки не туристы гуляли, а старожилы открытого космоса.

Прогулочным шагом дошли до обелиска, поставленного на месте высадки на Луне первых людей. Нейл Армстронг с некоторой неловкостью прочел на обелиске свои имя и фамилию, хотя ежу было понятно, что надпись на обелиске касалась однофамильца и тезки.

Прямо у обелиска кто-то посадил и накрыл колпаком лунный кактус, редкое растение, которое иногда встречалось на дне глубоких кратеров и цирков, еще сохраняющих подземное тепло и подобие атмосферы. Видно было, что за кактусом у обелиска ухаживали — колючие листья свои кактус разбросал едва ли на на семь футов и к тому же цвел мелкими малиновыми цветочками, усеивающими верхнюю ложношейку.

От обелиска повернули обратно.

Брызган не переставал удивляться старику. Для своих лет Нейл Армстронг шел очень прилично и никаких признаков усталости, вроде затрудненного дыхания в динамиках, пока не слышалось и не наблюдалось.

В первые минуты их встречи Брызган довольно сухо и невежливо поинтересовался у старого астронавта, каким образом тот решил поставленную перед ним задачу.

— Разве задача заключалась в том, чтобы найти способ предотвращения взрывов звезд и их превращения в черные дыры? — удивился Армстронг. — Думаете, что Даниил хотел услышать от меня, почему та или иная звезда взрывается и чем она отличается от соседних звезд? Андрей, вы его просто не поняли. Даниил ждет не разгадки тайны, он ждет решения проблемы. А я эту проблему решил. Но расскажу я все лишь Даниилу. Кто-то из древних сказал, что во всяком знании много печали, и он был прав, Андрей. Я получил разрешение на полет. И мы полетим. Не думайте, что я высказываю вам недоверие, напротив, я оберегаю вас от излишнего знания, у вас ведь впереди не один год жизни, а с годами некоторые тайны становятся просто непосильными.

— Решили в последний раз воспользоваться своим авторитетом и прокатиться в дальний космос? — безжалостно съязвил Брызган.

Некоторое время Армстронг холодно разглядывал молодого коллегу, и в тот момент, когда тот уже изнывал от неловкости момента и готов был расписаться в собственной бестактности, Нейл неожиданно согласился:

— Именно так, молодой человек, именно так. Захотелось в последний раз увидеть Вселенную со стороны. Тем не менее, у меня есть разгадка тайны, а у вас ее по-прежнему нет.

И надолго замолчал, держась по отношению к Брызгину с некоторым отчуждением и заставляя того жалеть о вырвавшихся обидных словах.

Через семь часов они вылетели на Плутон, где загружались транспортные корабли, идущие в систему Аристемы. Лететь предстояло семьдесят два часа, и Брызган надеялся, что за это время наступит перемирие. Пожалуй, его оценки поведения старика были несколько резковаты, но ведь и поведение Армстронга не уступало в резкости этим оценкам!

Лежа в своей каюте и анализируя случившееся на Земле, Брызган приходил к выводу, что в смерти Джефферса виноват именно он. Почему он не поинтересовался прогнозом погоды, после того, как Том поймал золотую макрель и сказал, что обычно эти рыбы поднимаются из глубин в ненастье? Почему не обратил внимания на извечный признак шторма — скопления медуз? А главное, он обязан был пресечь эту детскую самостоятельность, надо было самому вызвать спасателей, а не добиваться, чтобы это сделал сам Джефферс! Странное дело, до происшествия на атолле Андрей считал себя человеком решительным, а теперь оказалось, что слабый он человек. Смерть Тома Джефферса выбила Брызгана из колеи и лишила прежней уверенности. А Брызган всегда хорошо работал. Если был уверен в себе, даже самоуверен.

Может быть, именно поэтому он никак не мог понять, что именно нашел старый Нейл Армстронг в тех данных, которые Брызган ему доставил. Многие искали в них смысл, только так его и не нашли.

Уже у Сатурна Брызган выбрался из своей каюты.

Зрелище колец гиганта было достаточно экзотическим, чтобы на него посмотреть.

На обзорной палубе стоял Нейл Армстронг.

Развернувшиеся над его головой переливы колец, разноцветными полосами пересекающие кремово-желтый в с темными прожилками диск Сатурна делали полуосвещенного астронавта похожим на памятник самому себе. Нейл Армстронг был погружен в размышления, поэтому Брызган, хотя ему и не терпелось задать своему спутнику несколько вопросов, не решился его побеспокоить.

1. — Сказки твоего пауканина в свете последних исследований Аристемы выглядят довольно убедительно, — сказал Деммер. — Похоже, что их космогонистические мифы имеют определенные корни, капитан. Астрофизики уже обнаружили в окрестностях системы два образования, которые в скором времени могут превратиться в черные дыры. Но откуда это знать обитателю планеты, который никогда не поднимался выше нескольких сот метров на своей летучей паутине? Похоже, мы проглядели паукан, они могут оказаться куда более интересным для изучения объектом, нежели мы полагали.

Разговор шел в просторном и гулком холле базы отдыха.

Был день тумана, поэтому над океаном висела взвесь водяных шариков, которые радужно вспыхивали на солнце, придавая океанскому простору фантастический вид. Представьте себе тысячи аврор, одновременно сияющих над изумрудной гладью воды, представьте себе огромное красное солнце, встающее в окружении миллионов крошечных радуг, и если вы не сможете это представить, то, по крайней мере, поймете, что нереальную красоту туманного дня на планете Яркан очень тяжело описать. И не потому, что красок не хватает, а, прежде всего из-за того, что этих красок чересчур много и при описании никак не поймешь, какую из них взять, чтобы пейзаж получился достоверным и близким к тому, что наблюдаешь собственными глазами.

Невысокий Деммер выглядел оживленным, и, казалось, он совсем не замечает удивительной красоты дня. Возможно, это из-за возраста, когда тебе за двести, и ты отказался от генокодирования, трудно все воспринимать восторженной душой.

— Но считать, что эти дыры со временем задушат звезду и сделают возможным ее превращение в сверхновую, — сказал физик. — Ересь, капитан, невежественная ересь, за которую надо сжигать на кострах. Хотя бы для того, чтобы в науку лезло поменьше дилетантов, — физик спохватился и предупредительно выставил вперед руку. — Я не говорю, что нужно начинать именно с вас, капитан, но, честно говоря, на этой планете под это определение вы подходите более других.

— Спасибо, — без улыбки поблагодарил Дымов. — А что касается процессов, которые превращают звезду в сверхновую… Вы сначала сами разберитесь в том, что возможно, а что нет, а потом уже требуйте знаний от неспециалиста.

Деммер задумался.

Некоторое время капитан Дымов ожидал продолжения разговора, но когда физик начал расхаживать по залу, разглядывая белый высокий потолок, капитан понял, что его собеседник уже забыл о присутствии посторонних. Деммер всегда отличался рассеянностью, рассказывали, что однажды, получая диплом института Рокфеллера за исследование ионизированных локальных полостей верхней мантии Юкко, Деммер настолько увлекся неожиданно пришедшей ему в голову идеей, что вместо произнесения речи, он взялся за расчеты и даже исписал ими только что полученный роскошный диплом от корки до корки, не оставив на розовом атласе диплома ни дюйма чистого места.

Дымов посидел немного, любуясь многочисленными радугами над океаном, потом понял, что физик забыл о его существовании, и неторопливо поднялся.

Он уже выходил из зала, когда Деммер окликнул его:

— Дымов, — спросил Деммер. — А почему вы решили, что пауканин говорит о центре Галактики?

Капитан пожал плечами.

— Мне показалось, что речь идет о галактике, — сказал он без особого убеждения. — Что еще может так походить, на овальную паутину паукан?

— Дилетант, — снова проворчал физик. — Но, может быть, именно в этом вы оказались правы. Жаль, что пылевое облако скрывает от нас этот центр, Дымов, какое фантастическое зрелище открылось бы тогда нашим глазам!

Дымов едва не хихикнул.

И этот туда же! Фантастическое зрелище ему подавай! А что может быть фантастичнее и сказочнее дня тумана на Яркане? Этакой красотищи Деммер не видит, но полагает, что зрелище свободного от пыли центра Галактики его поразит. Нет, эти ребята, что создают невероятные миры на кончике пера с помощью полутора сотен формул, они и в самом деле не от мира сего!

А Деммер уже опять не обращал на него никакого внимания. По неподвижному взгляду физика Дымов понял, что Деммер связался с корабельным Информом, и только тому было теперь известно, на какую тему и во имя чего они с физиком сейчас ведут нескончаемый и нудный научный спор.

2. — Колдуны — дураки, — довольно сказал Кр-хи, поглаживая брюшко. Одной клешней он держал рыбину, второй ловко вскрывал ей брюшину. — Колдуны — дураки. Им обязательно нужно видеть там, где надо знать.

Дымов наблюдал за манипуляциями пауканина, твердо решив для себя, что сегодня выудит из аборигена все, что тому известно.

— Откуда ты знаешь, если не видишь? — спросил он. — Вот рыба, ты ее трогаешь и понимаешь, свежая она или протухшая. Вот камни. Ты их щупаешь и понимаешь, можно натянуть между ними паутину или нельзя. Для того, чтобы что-то понять, надо сначала посмотреть, пощупать, понять. Разве может быть по-другому?

Сам того не замечая, Дымов начал изъясняться в манере пауканина.

Пауканин вернулся на паутину, украшенную камнями, что подарил капитан, и теперь с удовольствием покачивался на ней, лакомясь сырой рыбой. Жвалы его незаметно для глаза снимали розовую плоть рыбины слой за слоем, все двенадцать глаз пауканина были блаженно прикрыты.

— Пауканин смертен, — сказал Кр-хи, на мгновение отрываясь от рыбины. — Звездный паук — высшее существо. Он определяет судьбу живущих. Разве можно иначе? Разве у колдунов нет высшего существа, которое определяет их судьбу?

— Ты говоришь о Боге? — на секунду растерялся Дымов.

Кр-хи небрежно поднял на землянина цепочку глаз и снова принялся лакомиться рыбой. Он словно бы давал Дымову проникнуться всей глубиной заданного вопроса.

— Но это же смешно, — сказал Дымов. — Я же рассказывал тебе об эволюции, о строении вещества, о звездах и Вселенной. Неужели ты ничего не понял?

Кр-хи небрежно отбросил рыбий скелет в сторону. Тщательности, которая была использована пауканином для того, чтобы отделить плоть от костей рыбины, можно было только позавидовать.

— Звездный паук живет на звездной паутине, — сказал Кр-хи наставительно, словно объясняя землянину прописные истины. — Судьба всех, кто живет на Яркане, зависит от Звездного паука. У вас, наверное, солнце другое и паук вас не трогает. Значит, ваша судьба зависит от Звездного человека.

— Но откуда ты взял, что ваша судьба зависит от Звездного паука? — не выдержал капитан. — И с чего ты взял, что звездный паук существует? Нет никакого Звездного паука и быть не может! Ты его видел?

Пауканин снова закачался на своей паутине, колокольчики весело и хрустально звенели, камни в лучах солнца искрились, и багровые нити паутины совсем не выглядели траурно, наоборот, они смотрелись весьма весело и звонко.

— Ты когда-нибудь видел свою Вселенную? — спросил Кр-хи.

— Всю Вселенную видеть невозможно, — объяснил капитан Дымов. — Вселенная бесконечна.

— Откуда ты знаешь, что она существует? — удивился Кр-хи. — И как она выглядит? Для пауканина Вселенная похожа на паутину, для мокрого, — он неодобрительно скрежетнул жвалами, — она похожа на океан. На что похожа Вселенная колдунов?

— Этого никто не знает, — сказал Дымов.

— Никто из колдунов не знает, как выглядит их Вселенная, но каждый колдун знает, что Вселенная существует и она бесконечна. Откуда у колдунов это знание? Или это предположение? Тогда почему они не верят во Вселенную Звездного паука?

Старчески посвистывая трахеями, пауканин сполз с паутины и встал рядом с землянином.

— Смотри, — сказал он. — Каждый пауканин знает это с рождения. Яркан пауканина — это Вселенная.

В центре ее обязательно Звездный паук. Звездный паук делает коконы из звезд. Коконы эти всегда идут по спирали из центра. Более тусклые — это погасшие звезды, яркие — это звезды которые не в коконах. Когда Звездный паук начинает плести очередной кокон, возникают сгустки яркана. Видишь?

Капитан Дымов посмотрел на паутину и покачал головой.

Перед ним была модель Галактики. Яркие бусины, которые капитан подарил пауканину и которыми тот украсил свой яркан, представляли собой погашенные звезды. Для более детального сопоставления нужны были расчеты, нужны были данные, которыми Дымов не располагал, но получение таких данных было только вопросом времени. Черт возьми! Откуда пауканам было знать, где и когда вспыхивала Сверхновая, которой в силу своих физических качеств предстояло превратиться в черную дыру? Вот тебе и не космическая раса!

— Видишь, — довольно сказал пауканин, бережно касаясь лапой бусины, символизировавшей его планету. — Мы — здесь. Значит, пришло время приобщиться к миру Звездного паука.

Капитан Дымов посмотрел на аборигена.

— И тебя не пугает смерть твоей расы?

— Все однажды умрут, — равнодушно сказал Кр-хи. — Однажды умрет и сам Звездный паук, а погашенные им звезды снова загорятся.

Он подумал немного, алые пятна на его брюшке стали яркими, головогрудь неожиданно стала пушистой, и Кр-хи удовлетворенно добавил:

— Зато мокрых не будет! Трудно жить в горячем воздухе, но в кипящей воде жить совсем невозможно!

3. Шесть дней — не столетие, но Брызгину полетная неделя показалась нестерпимо долгой.

Он не понимал, почему Армстронг назначил встречу Даниилу Ольжецко-му на базе звездного флота в системе Аристемы, но добиваться каких-то объяснений у старика не хотел. Захочет, объяснит сам.

Но то ли Армстронгу пока не хотелось пускаться в объяснения, то ли он ждал проявлений любопытства со стороны Брызгана, но так или иначе он с разъяснениями не торопился.

Смерть Тома Джефферса постепенно уходила в прошлое.

Брызган знал, что никогда не простит себе глупого и безвольного поведения на атолле, но постепенно боль стихала, а мозг постоянно услужливо подбрасывал оправдания, которым Брызган пытался не внимать.

Между тем полет продолжался в соответствии с рутинными правилами астронавтики. Выход в очередную расчетную точку тахиарда, бросок в подпространстве, маневрирование до очередной точки, кратковременные пребывания на звездных станциях, когда поглощавший уйму энергии спейсрейдер осуществлял очередную дозаправку. Это ведь был пассажирский, а не исследовательский корабль, он не имел запаса, позволяющего месяцами находиться в автономном плавании среди звезд. Если исследовательский корабль можно было уподобить испанскому талиону, то пассажирское судно выглядело рядом с ним беззаботной яхтой. Реакторы исследовательского спейсрейдера были мощны, они могли изменить климат планеты, а при определенных условиях их можно было использовать для решения более серьезных астрофизических задач. Пассажирский корабль предназначался для одного — быстро и с максимальными удобствами доставить пассажиров и груз в необходимое место.

Тем не менее, в конце полета Брызган чувствовал усталость, словно находился в межзвездном пространстве несколько месяцев. Он понимал, чем вызвана эта усталость, но не мог преломить себя. Виной всему было бездеятельность, к которой Андрей не привык.

С раздражением Брызган поглядывал на своего спутника, которого бездеятельность похоже совсем не угнетала, старик был рад, что вновь оказался в пространстве, и эта радость заменяла ему все.

Он часами пропадал на мостике управления кораблем, беседовал с пассажирами, пил с ними тягучее и терпкое фангорийское вино, а в моменты барражирования корабля в окрестностях очередной звезды часами разглядывал незнакомое звездное небо, словно в мигающих звездах можно было найти ответ на проблему, вставшую перед человечеством.

Брызган не подходил к нему, Армстронг не искал встреч со своим молодым попутчиком. Нельзя было сказать, что виной всему была взаимная неприязнь, скорее всего виной была молодая неуступчивость и гордость Андрея, который не умел и не хотел ждать, а потому житейскую неторопливость Нейла Армстронга обращал в обиду.

Прибытие на базу оба восприняли с облегчением.

Еще в порту их встретил Даниил Ольжецкий. Высокий светловолосый, неожиданно морщинистым лицом и пестрыми одеждами он выделялся среди астролетчиков. При виде прибывших лицо его просияло, и Даниил поднял над головой сомкнутые в пожатии руки.

Спустя несколько минут они уже летели на планету. Обзор у катера был хорошим и виден был бесконечный океан, в котором желто-зелеными пятнами неправильной формы выделялись многочисленные острова, собранные в архипелаги.

— Рад? — спросил Ольжецкий старого пространственника.

— А ты думал! — сказал тот, не отрывая взгляда от живописных пейзажей чужой планеты.

— Трудно было получить разрешение на полет? — продолжал расспросы Ольжецкий. — Больше всего я боялся, что врачи тебя не выпустят, Нейл.

— Поэтому ты подстраховался и вышел на Файберга? — хмыкнул Армстронг.

Они засмеялись.

Им было все ясно, и Брызган вновь почувствовал обиду.

— Как тебе понравился мой парень? — спросил Ольжецкий.

— Хороший… специалист, — с легкой, но заметной запинкой отозвался старик. Ольжецкий сделал вид, или действительно не заметил заминки.

— А как же, — сказал он, похлопывая Брызгана по плечу. — У нас только такие и задерживаются. Каждый — настоящий профессионал! Других не держим!

— Я так понимаю, что ты уже сам догадался обо всем, — утвердительно сказал Армстронг. — Пакет данных оказался таким, что вероятные выводы лежали на поверхности. Я подумал, что ты, Даниил, не нуждаешься в разгадке, тебе необходимо решение проблемы. Я угадал?

Брызган поймал моментальный и острый взгляд Ольжецкого. Судя по этому взгляду, Ольжецкому не хотелось, чтобы Брызган был посвящен в детали. Он не ошибся. Ольжецкий покрутил в воздухе пальцами и неопределенно сказал:

— В общем-то, ты близок к истине, Нейл. Я думаю, у нас еще будет время поговорить об этом более подробно.

«И черт с вами! — подумал Брызган. — Темните, если хочется. Не очень-то мне нужны ваши секреты».

Но чувство обиды, разумеется, не исчезло. Чувство нетерпеливого ожидания момента, когда тайна откроется, стало только острее.

— Тайны Мадридского двора, — с некоторым раздражением сказал он Ольжецкому. — Не понимаю я вас, старички. Проблемы кулуарно не решаются, особенно такие, как спасение звездных систем.

Ольжецкий не улыбнулся.

— Анджей, — сказал он. — Успокойся. Это говорит молодость. Придет время, и ты поймешь, что от решения некоторых проблем лучше всего держаться в стороне. Человеческая совесть не безразмерна, есть вещи, которых она не прощает.

А объяснять ничего не стал. Вот и понимай пана Ольжецкого, как хочешь.

Брызган в чудеса не верил. Он твердо знал, что рано или поздно все объясняется, а загадки перестают таковыми быть. Все дело во времени. Андрей Брызган был молод, а потому и спокоен.

1. Для Нейла Армстронга этот полет был, как второе рождение.

Проверка расчетов, подготовка необходимого оборудования, споры с противниками проекта и его союзниками, — все это возвращало Армстронга в дни его молодости. Даже сожаление о происходящем отступило куда-то на второй план. Нейл понимал, что это временное явление, результат охватившей его эйфории, потом, когда все встанет на свои места, все будет плохо, очень плохо. Одна радость, что это будет продолжаться недолго. Все бы выглядело хуже, будь он молод.

Ольжецкий был прав.

Молодым в этом рейсе делать было нечего.

— Что скажет Совет? — изменился в лице капитан Дымов.

— Это мы узнаем после возвращения, — меланхолично сказал Ольжецкий. — В противном случае споры и дискуссии о правомерности нашего поступка затянулись бы на несколько лет. А у нас нет времени, капитан. Аристема обречена. Способна ли Земля эвакуировать жителей Аристемы за три-четыре года? Это при условии, что подходящей планеты для них пока нет, что надо еще убедить в правомерности своих поступков самих аборигенов. Представьте себе, что мы живем на Земле, вдруг появляются инопланетяне и говорят, что всем нам грозит смертельная опасность и единственным спасением от нее является эвакуация землян куда-нибудь к черту на кулички. Вы сразу и безоговорочно согласились бы на предложенные варианты? Или у вас бы возникла мысль, что какие-то нахалы пытаются захватить наш земной рай, а потому запросто идут на бесчестный обман?

И это будет происходить с нами, с теми, кто знает пространство не понаслышке. Мы будем сомневаться и колебаться. Что же тогда говорить о существах, которые едва поднялись на первую волну разумности? Не полагаете ли вы, капитан, что спасти можно насильно? Кем мы тогда будем в глазах ихтиоров и паукан? Захватчиками?

— Вы меня не убедили, — покачал головой капитан Дымов. — Такие решения не принимаются кучкой заговорщиков, такие решения принимаются Мировым Советом.

— И все в Мировом Совете примут однозначное решение? — вмешался в разговор Нейл Армстронг. — А вы сами готовы переложить на них такую ответственность? С таким грузом трудновато жить на свете, капитан. Если уж вы сомневаетесь…

— Я всегда думал, что зажигать звезды — это хорошее занятие, — вздохнул капитан Дымов. — Оказывается, что это еще и очень совестливое дело.

— Поэтому-то оно для стариков, — невесело усмехнулся Ольжецкий. — Я ведь специально подобрал экипаж на Аристеме из тех, кому будет недолго сожалеть о принятом решении. И так же специально не посвящал в суть проблемы молодых. Просто представьте, что с таким грузом придется прожить несколько столетий. Свихнуться можно — и не один раз!

⠀⠀ ⠀⠀

Деммер был рассеян.

Деммер продолжал считать — постепенно расчеты складывались в единое целое. Уравнение, в котором поставлено равенство между группой пожилых людей, да что там лукавить, между группой стариков и звездой, которой предстоит вспыхнуть в недалеком будущем. Деммер — прекрасный теоретик, он отдал своему делу не один десяток лет, не удивительно, что уравнение тождества получилось изящным и печальным.

— Я все-таки не понимаю, — сказал он. — Идеальней было бы начать эксперимент в системе Аристема. Легче справиться с новообразованиями, чем лететь за несколько световых лет с сомнительными гарантиями успеха.

— Коконы Звездного паука в системе Аристемы трогать просто нельзя, — сказал Нейл Армстронг. — Я рад, что они были обнаружены. В свое время они сыграют роль сигнальных флажков для человечества. Их исчезновение покажет человечеству, что его поняли и поняли правильно.

— Значит, ты твердо убежден, что это не агрессия? — задумчиво спросил Ольжецкий. — Это не враг, не какие-то фантастические разрушители, которые ненавидят жизнь?

— Это строители, — сказал Армстронг. — Я твердо уверен в этом. Достаточно изучить характеристики возникновения черных дыр, и мы поймем, что это не агрессия, это целенаправленное строительство жителей черной дыры в Центре галактики. Видите, как они раскручивают свою трассу по спирали? Для строительства им необходимы звезды с определенными характеристиками. Звезды, которые могут превратиться не в нейтронную звезду, не в белый карлик, — а именно в черную дыру. Поэтому каждая звезда с подобными характеристиками, если она находится на их трассе, просто обречена. Они не ведут войны, они не испытывают злого торжества, они просто ведут свою трассу к иному звездному острову.

Эти существа даже не подозревают об обитаемости этих миров, для них среда обитания такова, что любое предположение о возможности существования разума у открытых звезд будет казаться антинаучной ересью, как и наши предположения, что в сингулярности может существовать и развиваться разум.

— Все равно, я не думаю, что следует таить все от остальных, — сказал капитан Дымов. — Бесчестность поступка ляжет не только на нас, она коснется всего человечества.

Даниил Ольжецкий пожал плечами.

— Дымов, — сказал он. — Я понимаю ваше беспокойство. Тем не менее, мы делаем то, что вынуждены сделать.

— После возвращения я первый не подам вам руки, — сказал астронавт.

— Не сомневаюсь, что вы будете одним из многих, но вы тоже окажитесь в изгоях, дружище. Поверьте, легче перенести презрение одного человека, чем остракизм человечества. Думаю, что мы оба окажемся в одинаковых условиях.

Деммер грустно вздохнул.

— Друзья мои, — сказал он. — Перед нами стоит любопытная задача. Наш коллектив вполне может эту задачу разрешить. Только почему вы решили, что возвращение — обязательное условие для нашего полета? Я тут прикинул, после изменения пространственных условий нам, возможно, придется пересчитывать точки тахиарда. Совсем не факт, что у нас для этого окажется достаточно времени.

Странное дело, они обсуждали вероятность своей гибели с хладнокровием и спокойствием, которое вообще-то несвойственно человеку. Физика можно было понять, для него все происходящее было в первую очередь большой и сложной логической задачей, в которой вопросы сохранения являлись вспомогательными и необязательными условиями решения этой задачи.

Труднее было понять спокойствие остальных.

Возраст брал свое, что ли? Или просто срабатывала подспудно живущая в каждом человеке вера в его индивидуальное бессмертие.

2. Напрасно многие люди представляют себе черную дыру чем-то невидимым и оттого смертельно опасным. Да, черная дыра, всегда смертельно опасна для существ, родившихся по эту сторону горизонта событий и никогда не видевших сингулярность изнутри. Трудно даже сказать, возможна ли такая вероятность в принципе. С появлением квантовой механики и искривленного пространства Лобачевского некоторые процессы, происходящие во Вселенной, легче рассчитать на кончике пера, чем представить, даже если обладаешь самой буйной фантазией. Все это так. Но кто сказал, что черная дыра невидима?

Каждая звезда посылает хоть немного света в окрестности фотонной сферы черной дыры. Этот свет кружит вокруг черной дыры, постепенно его траектория раскручивается спиралью навстречу космическому кораблю. Поэтому на больших расстояниях черная дыра выглядит маленьким пятнышком света, которое окружено наложенными друг на друга изображениями многочисленных звезд.

Вблизи это сияющий по краям угольно черный объект, окруженный бесчисленными и многократно искаженными звездами и галактиками.

— Красиво, — сказал Деммер. — Очень жалко, что мы своими руками уничтожим эту красоту. Технология действительно проста. Но как быть с разумом? Имеем ли мы право на задуманное?

— Спроси это у тех, кто погиб, — посоветовал Армстронг. — Спроси у ориан и скуттеров, хотелось ли им умирать? Да не надо ходить далеко, Франц, спроси у ихтиоров и паукан, хочется ли им умереть из-за строительного рвения более развитой цивилизации? Наконец, представь, что опасность угрожает Земле и тебе предстоит сделать выбор в пользу Земли или неведомых тебе, но, несомненно, крайне разумных и деловитых строителей. Для них мы нечто вроде муравейника, с которым можно не церемониться при прокладке дороги. Но согласимся ли мы сами с ролью муравьев?

Физик задумчиво и невидяще смотрел сквозь него.

— И все-таки, — пробормотал он. — Хочу и не могу представить себе эту цивилизацию. Существа, живущие в условиях постоянного жесткого излучения, в условиях, отличных от всех условий, которые на сегодняшний день известны нам. На что они похожи? Как мыслят? Чего хотят? Какие задачи, черт побери, они ставят перед собою?

Спейсрейдер «Хонкай» маневрировал на безопасном расстоянии от черной дыры, которая еще недавно была малоизученной и неприметной звездой М-3241, а теперь представляла собой форпост неведомой цивилизации.

Деммер был хорошим физиком, может быть, даже гениальным — точки тахиарда действительно менялись с изменением геометрии пространства в районе.

— Значит, умрем красиво, — сказал Ольжецкий. — Знали ведь на что шли!

— Остается еще один вариант, — вслух подумал Дымов. — Вернуться назад и отдать решение проблемы на откуп Совету.

— Этот вопрос мы уже обсуждали, капитан, — мягко сказал Ольжецкий. — Стоит ли возвращаться к однажды пройденному? Или вы нашли новые возражения? Нас здесь четверо. Поставим вопрос на голосование?

— Знаешь, Даниил, — устало сказал Дымов. — Мне почему-то не кажется, что мы похожи на героев. Скорее, мы похожи на хладнокровных убийц, которые вдруг обнаружили, что им придется умереть вместе со своими жертвами. Все это философия, но где гарантия, что в наших рассуждениях нет ошибки?

— Естественные сомнения, — невозмутимо отозвался слушавший разговор Армстронг. — Теперь вы должны решить для себя вот что: если мы и все остальные цивилизации, погибшие или пока еще функционирующие, всего лишь муравейники при дороге, то как нам доказать этим равнодушным существам, что мы, как и они, имеем право на существование? Как доказать, что мы тоже разумны и не менее их любим жизнь?

— И вы считаете, что сделать это можно именно так, как это задумали мы? — капитан Дымов сидел спиной к обзорному экрану, и было видно, как вспыхивают многочисленные звезды вокруг правильного кружочка тьмы, обрамленного легким голубоватым свечением, как крошечными запятыми и дисками высвечиваются галактики, чьи отображения оказались захвачены фотонной сферой черной дыры. — Вы считаете, что объединенные миры не способны найти способ дать им знать о себе?

— Капитан, — устало сказал Нейл Армстронг. — Не лукавьте. Нас здесь четверо, и мы прожили долгие годы, чтобы не отворачиваться, наконец, от правды и честно смотреть ей в глаза. Зачем нам лукавить?

Мы заставим звезду вспыхнуть вновь, и это будет означать гибель черной дыры и всех ее обитателей. Мы идем на это преступление ради известных нам форм жизни. И я думаю, что это правильно, потому что это единственный способ обратить на себя внимание более сильных и могущественных. Погасшие звезды не возгораются заново случайно, для этого должны быть веские причины, которые может заявить только другой разум. Помните, я говорил о флажках?

Деммер предлагал начать решать проблему с Аристемы. Не думаю, чтобы это было правильным. Новообразования, которые ведут к возникновению на месте солнца черной дыры, должны исчезнуть, если они поймут нас правильно. Понимаете? Они должны показать, что поняли нас и признают за нами право на существование. А потом они начнут поиск… Мне бы очень хотелось дожить до того дня, когда мы, наконец, не только поймем друг друга, но и найдем общие точки, которые станут свидетельствовать о возможности сотрудничества.

А насчет молодых… Мы не лишаем их права на решения, более того, окончательное решение все равно останется именно за ними. Но я смотрел, как этот молодой парень… Да, да, Андрей Брызган… Он очень переживал за случайную смерть своего товарища и винил в ней только себя самого. И я подумал, что молодым будет очень трудно жить с таким грузом ответственности. Это ведь очень тяжело знать, что ты убил чужой мир, даже если у тебя не было другого выхода. И я подумал, что старикам это сделать легче, по крайней мере, нашей совести этот груз нести меньше других.

А Брызгину я оставил письмо. Я все объяснил ему, на тот случай, если мы не вернемся. Он неглупый парень и хороший специалист, он поймет. И проверит оставленные нами флажки. В конце концов, следующий шаг придется делать именно им.

— И был еще второй довод, — сказал Ольжецкий, молодо лучась взглядом. — Нейл сразу все понял, собственно, это и было единственное решение проблемы, оно лежало на поверхности. Старикам, вроде нас, легче умирать. Особенно если мы поверили в необходимость столь жесткого подхода к проблеме.

— И все-таки нас помянут недобрым словом, — сказал Дымов. — Никогда бы не подумал, что придется творить зло, чтобы восстановить статус кво добра.

— Обычное явление, капитан, — сказал Армстронг. — Добро чаще всего приходится творить из зла, иных материалов в нашем мире всегда не хватает. Что, ставим вопрос на голосование?

— Оставьте, — поморщился капитан Дымов. — Кто-то совсем недавно говорил мне, что ничто так не мешает работе, как излюбленные демагогами митинги. Скажите Деммеру, пусть он еще раз просчитает точку тахиарда. Уж если нам суждено воссоздать здесь Ад, то нет ли все-таки способа из него вырваться?

3. — Я принес подарки, — сказал Брызган, садясь на песок рядом с паутиной.

Пауканин покачивался в центре паутины, глядя на розовые облака, повисшие над черно-красным зеркалом океана, в которое медленно опускалось заходящее светило. В потемневшем небе вспыхивали первые звезды, но до сумерек было еще три часа, этого времени было достаточно, чтобы поговорить.

— Дымов — хороший колдун, — сказал Кр-хи. — Ты — хороший колдун. Больше нет нужды украшать паутину. Зачем украшать паутину, если она опять стала черной? Зачем говорить о смерти, если Звездный паук ушел и унес свои коконы?

— О смерти говорить надо, — сказал Брызган. — Ты ведь знаешь, что Дымов умер?

Пауканин спустился со своей паутины и неудобно сел рядом с Брызги-ным.

— Дымов не умер, — возразил он. — Дымов отдал свою душу далекой звезде. Через пять лет он посмотрит на меня с неба. Если он будет смотреть на меня с неба, как он мог умереть?

Брызин тоскливо посмотрел на небо.

— Дурак я был, — неожиданно признался он. — Я-то думал, что от меня скрывают тайну, в то время как меня от нее оберегали. Кто знал, что они задумали зажечь погасшую звезду? Знаешь, Кр-хи, на это надо было решиться — убить одних, чтобы дать жизнь другим. Стальные люди, Кр-хи, у меня никогда бы не хватило на это решимости.

Пауканин повис на своем яркане, ловко работая жвалами, потом присел рядом с Брызгиным и протянул ему красную яркую бусину.

— Еще одна пустота снова стала звездой, — сказал он. — Звездный паук не жесток, он просто не знал о мирах, в которых живут колдуны. Теперь он знает.

Они сели рядом на краю залива.

Волны с легким шорохом набегали на песок, далекие и близкие звезды светили над ними, и где-то слышался рев труб неугомонных ихтиоров, затеявших свой очередной вечерний концерт.

Андрей Брызган сидел и с горечью думал, что ему легче понять сидящего рядом пауканина, чем навсегда ушедших людей, обладавших волей и характерами, которые позволяли им зажигать погашенные кем-то звезды. «Проклятые боги! — неожиданно подумал он. — Вот как их можно назвать. Проклятые боги, решение которых будут еще долго обожествлять одни, и называть преступлением другие».

Он снова посмотрел на яркан Кр-хи. Яркан и в самом деле изменил свой цвет. Он стал черным. Более того, стилизованное изображение Звездного паука в центре яркана исчезло. Вместо него появилось пушистое утолщение, которое своими очертаниями удивительно напоминало человечка. Голова человечка серебрилась от множества вплетенных в паутину нитей растения, напоминавшего земной ковыль. Но на острове его просто не было и это значило, что частицы растения были принесены пауканином с далеких островов, на которые тот ухитрился слетать.

Брызган перевел взгляд на пауканина.

Тот казался самодовольным. Клешни его были скрещены на головогруди, черное лоснящееся брюшко светилось красивыми малиновыми пятнами, словно с уходом угрозы своему миру, Кр-хи обрел молодость. Брызган бы не сдержал улыбки, если бы узнал, о чем думает пауканин. Но ему не было дано читать чужие мысли, и Брызган оставался печальным.

Пауканин Кр-хи сидел, греясь в лучах первых звезд, и думал, что Брызган хороший колдун, хотя еще слишком молодой и глупый. Дымов тоже хороший колдун, но он уже много пожил, поэтому и сообразил, что в любом зле кроются частицы добра. И еще Кр-хи думал, что скоро наступит время откладывать в песок яйца, а потом придет однажды ночь, когда над островом засияет звезда и ласковый Дымов спросит: «Как дела Кр-хи? Как выводок? Хватает ли слюны? Нет ли дыр на твоей паутине?»

Кр-хи потер лапки и смешливо подумал, как будет поражен Дымов, когда услышит от друга рассказ о том, что потомство Кр-хи мчится над океаном к дальним островам на летучих ярканах, которые несут в своих клювах стремительные ихтиоры, так похожие на недоразвитых паукан. Каждое живое существо имеет право на жизнь и пространство, а главное — на дружбу, которая будет всегда жить среди вечно живущих, яростных в своем свете звезд.

Об авторе:

Волгоградский фантаст Сергей Синякин родился в 1953 году в семье военнослужащего в поселке Пролетарий Мстинского района Новгородской области, но в 1965 году семья перебралась на ПМЖ в город Волгоград. После службы в рядах Советской Армии поступил на работу в органы внутренних дел, где прослужил до 1999 года, пройдя путь от рядового милиционера до подполковника милиции, начальника «убойного отдела».

Фэн фантастики со стажем, участник волгоградского КЛФ и знаток старой советской НФ, в 1980-х С. Синя кин и сам начал писать. Первой опубликованной вещью стала повесть «Шагни навстречу» (1988) в городской газете «Молодой ленинец», а двумя годами позже увидела свет дебютная книга фантаста — сборник рассказов «Трансгалактический экспресс» (1990). Еще через год вышел новый сборник «Лебеди Кассиды» (1991), после чего Сергей Синякин на десятилетие исчез из жанра.

Возвращение в фантастику оказалось более чем удачным — первая же повесть «Монах на краю Земли» (журнал «Если», 2000) была обласкана критикой и получила престижные жанровые награды — «Сигма-Ф», «Бронзовую улитку» и АБС-Премию.

Перу Сергея Синякина, члена СП России, принадлежат книги —»Монах на краю Земли» (2000), «Владычица морей» (2000), «Вокруг света с киллерами за спиной» (2001), «Злая ласка звездной руки» (2001), «Люди Солнечной системы» (2002), «Операция прикрытия» (2003), «Пространство для человечества» (2004), «Заплыв через реку Янцзы» (2004), «Ловля рыбы в реке Лета» (2005) и др.

— Где я? — спросил Питер.

— В больнице, — ответил один из тех, кто стоял рядом. Он, как и другие, был в белом халате, в белой шапочке. Но чувствовалось, что он здесь главный.

— Что случилось?

— На вас было совершено покушение. Не помните?

Да, он помнил. Он шел по старой Риге в направлении гостиницы, в которой остановился. Было за полночь. Он засиделся в конторе. Удалось раскопать интересные сведения. И вдруг рядом с ним остановилась машина. Он увидел вспышки в открытом окне передней дверцы.

— Помню, — проговорил Питер.

— Как вы себя чувствуете?

— Нормально.

Питер осмотрелся. Помещение было каким-то странным, незнакомым — громадные прямоугольные окна от самого пола, высокие потолки, стены из блестящего металла. То, что окружало его, не походило на больницу. Что это за место?

— Где я нахожусь?

— В больнице.

Он еще раз окинул подступающее к нему пространство.

— Какой сейчас год?

— Две тысячи пятьдесят пятый. — Карие глаза говорившего смотрели серьезно, уверенно.

Две тысячи пятьдесят пятый?! Вот почему такое странное нутро у этой больницы.

— Но как… — начал он и замолк.

— Вы были в коме пятьдесят лет. Благодаря последним достижениям науки удалось вернуть вас к жизни.

Пятьдесят лет. Полвека! Неужели так много? Питер почему-то верил — его не обманывают. Он грустно усмехнулся.

— Удивляюсь одному — как решились поддерживать мое существование целых полвека?

— Вы — сотрудник Интерпола. Пострадали при выполнении задания. Прежде за вас платили соответствующие межгосударственные структуры. А последние двадцать лет — ВБР.

— Что это — ВБР?

— Всемирное бюро расследований. Оно возникло на базе Интерпола.

Питер помолчал, осмысливая услышанное, и вдруг озабоченность вылетела на его лицо.

— У меня была жена, — прозвучало глухо. — И дочь.

— Мы уже выяснили. Ваша жена умерла в две тысячи двадцать первом году. Сожалею. Что касается дочери, мы не смогли проследить ее судьбу. Ей было двадцать три, когда умерла ваша жена. Знаем только, что она училась в Сорбонне, и более ничего.

Эти слова придавили его. Никого из дорогих ему людей не осталось?

— Отчего умерла моя жена?

Тот, кто говорил с ним, опустил на секунду глаза, потом вновь глянул на него.

— Затрудняюсь сказать, — несколько сконфуженно проговорил он.

— Вы не знаете? — усомнился Питер.

— Нет.

Похоже, он и вправду не знал.

— А мои родители, конечно, умерли?

— Да, ваши родители умерли вскоре после покушения на вас. Они были пожилыми людьми.

И вправду, родители были пожилыми людьми. Но Мария… Что случилось с ней? Питер глянул на говорившего с ним.

— Простите, кто вы?

— Я — член правительства. Министр информации. Отвечаю за информационное обеспечение граждан. Меня зовут Курт Зайдель.

Питер зачем-то еще раз посмотрел по сторонам.

— Я в Германии?

— Нет. Во Франции. В Париже. — Министр смотрел на Питера весьма доброжелательно.

— Но… почему мы говорим по-русски?

— Вы по-русски спросили: «Где я?» и тем задали язык разговора. — Мягкая улыбка не сходила с его лица.

— Вас должны снять для телевидения. То, что удалось вывести вас из комы, очень важно. Жители Земли должны узнать, что герой, жертвовавший своей жизнью ради всеобщего блага, вернулся к жизни и чувствует себя хорошо.

Питер попытался приподняться на кровати.

— Я встану.

— Нет-нет, не надо.

— Я чувствую себя хорошо, — попытался он убедить министра.

— Не надо. Лучше, чтобы вы лежали. В крайнем случае, полулежали. Пусть кровать изменит положение. Скажите ей то, что хотите от нее. Она слушается лежащего на ней.

Питер посмотрел вниз, на кровать — неужто с ней можно разговаривать?

— Хочу полулежать, — выговорил он.

В тот же миг верхняя часть кровати плавно приподнялась. Теперь ему удобнее было смотреть на стоявших перед ним людей.

— Не забывайте улыбаться, — продолжил министр. — Это служит подтверждением тому, что вы на самом деле чувствуете себя хорошо. Между прочим, благодаря телевидению существует реальная возможность отыскать вашу дочь. Если она жива, — а я надеюсь, что это так, — она увидит вас.

— А вдруг ее не будет около телевизора в этот момент?

Министр вкрадчиво улыбнулся.

— Жители Земли обязаны смотреть телевизор всегда, пока они бодрствуют. Это относится и к Лунной колонии.

— Там есть колония? — с удивлением спросил Питер.

— Да. Уже двадцать восемь лет. — Министр повернулся к стоящим рядом людям, проговорил, теперь уже по-английски. — Пригласите прессу.

Несколькими секундами позже двери открылись, в просторную палату стремительно вторглось человек двадцать — мужчин и женщин, одетых весьма пестро. Часть из них держала в руках небольшие приспособления. Питер понял — операторы.

Вся группа остановилась перед кроватью. А министр оказался рядом с Питером.

— Господа! — Министр поднял руку, требуя тишины. — Рад представить вам героя, пришедшего в себя после пятидесяти лет пребывания на грани смерти. Питер Морефф, господа, человек, рисковавший своей жизнью ради всеобщего блага. Вы можете задать господину Мореффу вопросы.

Молодая женщина, красивая брюнетка с вытянутым холеным лицом, обратилась к нему:

— Как вы себя чувствуете, господин Морефф? — Голос у нее был низкий, хорошо поставленный, выговор явно оксфордский.

— Прекрасно.

— Вы помните, как на вас покушались?

— Да.

— Пожалуйста, расскажите нашим телезрителям.

— Я шел в направлении гостиницы, в которой тогда остановился. Было за полночь — я задержался отделении Интерпола. Улица была пустынной. И вдруг рядом остановилась машина. Черная, кажется, «БМВ». Я увидел вспышки в открытом окне передней дверцы.

— Где это произошло.

— В Риге, столице Латвии. Мы ловили там транснациональную банду преступников, которые обеспечивали доставку наркотиков из России в Западную Европу, торговали оружием.

Молодой, бойкий парень поднял руку, стараясь привлечь внимание.

— Господин Морефф, а тех, чью деятельность вы расследовали, поймали?

— Я этого не знаю.

Тут свое слово сказал министр.

— Их поймали, — уверенно заявил он. — Можете быть спокойны.

Еще одна женщина, постарше той, первой, подняла руку.

— Господин Морефф, скажите, пока вы находились в коме, вы как-то реагировали на проявления внешнего мира? У вас были какие-то видения?

— Нет.

— Какие у вас планы на будущее?

— Хотел бы продолжить работу по специальности.

Вежливые улыбки приклеились к лицам. Питер понял, что сказал опрометчивые слова — куда ему до работы в спецслужбах после пятидесяти лет пребывания в коме. Пока он лихорадочно думал, что еще сказать, министр пришел ему на помощь.

— Господа, спасибо за внимание. У вас еще будет возможность встретиться с господином Мореффым.

Та ведущая, которая первой задавала вопросы, вежливо проговорила:

— Господин Морефф, от всех жителей Земли желаем вам поскорее выздороветь.

— Спасибо, — сказал Питер.

Представители прессы покинули палату столь же оперативно, как и появились в ней. Питер посмотрел на министра.

— Господин Зайдель, вы сказали, что тех, кого я преследовал, поймали.

— Да.

— Вам удалось это выяснить?

— Я не имел возможности это выяснить. Но так должно быть. Зло не может остаться безнаказанным.

Питер промолчал, хотя ему не понравилось то, что он услышал. Зло необходимо наказывать. Только зачем врать?

Невысокий круглолицый мужчина в белом халате подошел к Питеру. Он держал какое-то небольшое устройство, напоминающее пистолет.

— Господин Морефф, вам надо имплантировать чип. — У него был приятный бархатистый голос. — Это необходимо для вашей безопасности. Сейчас такой чип имплантируется каждому из жителей Земли в младенческом возрасте. Это не больно.

— Зачем нужен чип?

— С его помощью можно легко найти любого, кто нуждается в экстренной медицинской или иной помощи.

Он дотронулся устройством до правого плеча Питера. Процедура и в самом деле не вызвала боли — небольшой укол, и все.

— Теперь вы — полноправный член общества. — С патетикой проговорил министр, перейдя на немецкий. — Добро пожаловать в наш мир. Он более комфортный для жизни, чем тот мир, который вы помните. — Министр сделал паузу, добрая улыбка украсила его энергичное лицо. — Чтобы вы быстрее привыкли к нынешней жизни, с вами некоторое время побудет доктор Андерсон. Она психотерапевт.

Его рука показывала на женщину, стоявшую рядом с ним. Она сдержанно кивнула Питеру.

— Здравствуйте, господин Морефф, — по-русски произнесла она.

— Здравствуйте, госпожа Андерсон. Вы знаете русский язык?

— Не слишком хорошо… Вы можете обращаться ко мне по имени — Линда.

— Спасибо. Я заранее благодарен вам за то, что вы готовы помочь мне адаптироваться к нынешней жизни. Подозреваю, что за пятьдесят лет мир сильно изменился.

— Вы правы.

Эта Андерсон была весьма симпатичной дамой лет под сорок — стройная, с вытянутым худощавым лицом и умными голубыми глазами. Скандинавское происхождение чувствовалось в ней.

— Ну, я вас покидаю, — нетерпеливо проговорил министр. — Но мы будем следить за вашими успехами. Будем информировать о них землян и жителей Лунной колонии. Всего доброго.

Вежливо кивнув, он удалился быстрыми шагами, увлекая за собой остальных людей. В просторной палате остались только госпожа Андерсон, доктор, делавший имплантацию чипа, и еще один мужчина в белом халате, молодой, смуглолицый.

— Как вы себя чуствуете? — спросил доктор.

— Хорошо. — Питер широко улыбнулся и предпринял попытку сесть на кровати. Это удалось ему после немалых усилий.

Ему хотелось двигаться. Опустив ноги на пол, он попробовал встать. И упал. Ноги совсем не держали его. Это было странно, обидно.

Доктор и тот второй, смуглый подняли его, вернули на кровать.

— Не удивляйтесь, — голос доктора наполняла снисходительность. — Пятьдесят лет без движения не могли кончиться другим. Мы поработаем над вашими мышцами. Прежде всего — вы. Но мы вам поможем. Современная медицина может многое.

Слова доктора звучали так многообещающе. Но некоторое сомнение возникло у Питера.

— Такое лечение, наверно, стоит недешево, — проговорил он.

— Вам не стоит беспокоиться на этот счет. — Доктор добродушно усмехнулся. — За вас платит Министерство информации.

— Зачем они это делают?

— Вы — хорошая новость. Торжество справедливости. Давайте приступим к восстановлению двигательных функций мышц.

— Давайте. Но, быть может, сначала познакомимся? Вы меня лечите, а я не знаю, как вас зовут.

— Да, конечно. Давид Кацав. Мой ассистент — доктор Мохамед Ашруни.

Ассистент, разворачивавший какой-то прибор, повернул голову и кивнул, как бы подтверждая — он и в самом деле Мохамед Ашруни.

Пижама была снята. Питер смущенно покосился на Линду — та отошла на несколько шагов и целомудренно смотрела в сторону.

Облегающие накладки были надеты на его ноги выше и ниже колена, то же самое произошло с руками. Он почувствовал приятное покалывание.

— Все нормально? — поинтересовался доктор Кацав.

— Да, — ответил он.

— Я повышу интенсивность.

Теперь его мучила щекотка в мышцах. Он терпел, хотя это было непросто. Лежал, стиснув зубы. «Надо же, испытание щекоткой, — говорил он себе. — Кто бы мог подумать… Две тысячи пятьдесят пятый год. Может быть, меня разыгрывают? Зачем? Просто, чтобы разыграть? Навряд ли… Я попал в две тысячи пятьдесят пятый год. Фантастика. Жаль, что Мария умерла. А Виктория? Мне так хотелось бы увидеть ее. Но кого я увижу? Я помню ее семилетней. А ей сейчас пятьдесят семь. Господи, моей дочери уже пятьдесят семь… Как я хочу увидеть ее…»

Не мог он представить дочь немолодой женщиной. Хотелось верить, что она осталась той, какой была полвека назад — веселой, бойкой девчушкой с короткой стрижкой. В пять лет она почему-то боялась качелей, и ему пришлось немало помучиться, чтобы приучить ее к этому развлечению. Зато в семь она качалась так лихо, что Питер боялся за нее.

Испытание щекоткой наконец закончилось. Доктор Кацав подошел к нему с небольшим устройством, приложил к предплечью. Питер ощутил слабый укол.

— Мы даем вам стимуляторы мышечной активности, — деловито пояснил доктор. — Все, можете отдохнуть. Вы хотите есть?

Питер, не думавший до того о еде, почувствовал голод.

— Да, — сказал он.

— Я попрошу, чтобы вам принесли еду. Пока что вам следует принимать жидкую пищу. Ваш желудок напрочь позабыл про твердую. Но мы снимем эту проблему. Мы вас покидаем на время.

Кацав и Аршуни удалились, а Линда поднесла к кровати странный прозрачный стул и села на него.

— Вы не устали? — спросила она.

Питер снисходительно усмехнулся.

— Нет.

— Вы должны учитывать, что сейчас ваше физическое состояние совсем не то, каким оно было накануне покушения, — тактично проговорила Линда. — Через некоторое время оно восстановится. Но пока что вам следует соблюдать осторожность.

— Спасибо за предупреждение. Вы правы. Я об этом не подумал. Но я на самом деле не устал. И готов потренировать свои мышцы.

— В этом нет необходимости. Процедуры весьма эффективны. А в промежутках лучше дать мышцам покой. Если вы не против, я хотела бы…

В этот момент двери плавно раскрылись, в палату въехал сервировочный столик, а следом за ним — странное белое создание с большими черными глаза ростом с человека. Питер догадался — робот.

Столик подъехал к самой кровати. Несколько плошек стояло на его поверхности.

— Ваш обед. — У робота был бархатный женский голос, говоривший по-английски. — Вы сами сможете поесть, или вам помочь?

— Попробую сам. — Питер привстал, занимая полусидячее положение.

— Пожалуйста.

Он получил матерчатую салфетку, в затем — одну из плошек и ложку. Что-то напоминавшее суп-пюре было весьма приятно на вкус. Питер съел все до последней капли. После этого к нему в руки попала плошка с овсяной кашей, жидкой, но вкусной, на молоке. Завершал обед апельсиновый сок, свежевыжатый, ароматный.

— Я прошу вас вернуть салфетку. — Робот протянул к нему руку с белыми пальцами. — Надеюсь, вас устроил обед?

— Устроил. — Питер кивнул с улыбкой. Странно было говорить с таким существом.

— Я прощаюсь с вами до вечера. Если только вы не позовете меня раньше.

Робот уехал, забрав с собой сервировочный столик. Проводив его насмешливым взглядом, Питер глянул на симпатичного психотерапевта.

— Вы что-то хотели спросить?

— Да. Мне важно побольше узнать о вас. Моя задача — сделать процесс адаптации максимально коротким. Вы англичанин?

— Я — британский подданный. Но мои родители были русскими. Я назван в честь русского деда. Питер по-русски звучит как Пётр.

— Вы хорошо знаете русский язык?

— Можно так сказать. — Помолчав, улыбнулся. — Достоевского читал в оригинале.

— Достоевского?.. — Она пожала плечами. — Это писатель?

— Да. Весьма известный за пределами России.

— Я такого не знаю.

Питер удивился, — Достоевский вышел из моды? — но не стал ничего более спрашивать. Он боялся проявить нетактичность. В конце концов, не каждый любит серьезную литературу.

— А книги остались? — спросил он.

— Да.

— Я имею в виду обычные книги, из бумаги.

— Остались. Есть любители читать по-старому. Но такие книги очень дорого стоят. Гораздо дешевле купить электронную книгу. При этом нет необходимости самому читать ее. Можно включить озвучивание, медленное или быстрое. Но даже такие книги менее популярны по сравнению с видеофильмами.

Это было знакомо. Телевизор, а потом Интернет начали вытеснять книги еще в те времена, которые помнил Питер. И потом, большинству людей свойственно предпочитать развлечение всему другому. Недаром британское правительство финансировало показ вечерами по основным телеканалам просветительских фильмов и телепередач, дабы население, прежде всего молодое, не слишком теряло нравственные ориентиры. За Великобританию Питер не беспокоился, а вот Россия… Он глянул на Линду.

— А что с Россией?

— Такая территория существует.

— Что значит, территория? А государство такое есть?

— У нас теперь нет государств. Есть самоуправляемые территории.

— Великобритания тоже самоуправляемая территория?

— Да, конечно.

— И Франция?

— Разумеется.

— А Россия. Она не распалась? Там дела шли не очень хорошо перед тем, как я попал в аварию. Существовала опасность катастрофы.

— Так оно и произошло. Там был кризис, Россия распалась на несколько частей. Пришлось вводить международные силы для поддержания порядка. Но последние лет сорок там все нормально. Стабильность и процветание, как и в остальных частях Земного шара. Есть самоуправляемая территория Россия, есть самоуправляемая территория Сибирь, есть самоуправляемая территория Дальний Восток.

Все это было странно слышать — самоуправляемые территории, новые границы. Что осталось? Питер глянул на доктора Андерсон.

— Вы не скажете, на каком языке разговаривают жители этих территорий?

— Всемирный язык — английский, — спокойно пояснила доктор Андерсон. — Но на территориях используется в качестве второго местный язык. В России и в Сибири это русский язык, а на Дальнем Востоке — китайский.

«Господи, там китайцы, — мелькнуло у Питера. — А что с этой громадной страной?» И тотчас прозвучал вопрос:

— Китай тоже самоуправляемая территория?

— Там, где было государство Китай сейчас несколько самоуправляемых территорий. Кажется, пять или шесть.

— Тайвань — одна из них?

— Да… Кстати, вы можете не беспокоиться насчет русского языка. Он весьма распространен в Западной Европе. В качестве третьего языка, а кое-где — и в качестве второго.

Питер с удивлением глянул на нее. Как это понимать?

— Вначале много русских приехало сюда из стран Балтии, где к ним относились не очень хорошо из-за оккупации этих стран Советским Союзом, а потом была большая волна эмиграции из России, когда там начались кризисные явления. Так что в Западной Европе давно живет много ваших соотечественников. Они стали ее неотъемлемой частью.

— Их нормально восприняли? — осторожно поинтересовался Питер.

— Вполне. На многих территориях русские помогли сохранить перевес христианского населения по отношению к мусульманскому, особенно в те времена, когда в значительной мере проявлялся мусульманский экстремизм.

— А сейчас он не проявляется?

— Да. Уже более тридцати лет мы не знаем этой проблемы.

Как сильно изменился мир. Сколько всего успело произойти. А Виктория? Чем занята она? Есть ли у нее семья? Дети? «А ведь ее дети — мои внуки. Им может быть уже за двадцать. Подумать только — у меня могут быть взрослые внуки…»

Его мечтательная улыбка вызвала вопрос:

— Вы что-то вспомнили?

— У меня могут быть взрослые внуки, — несколько смущенно проговорил он. — Понимаете, я не ощущаю, что прошло полвека. Мне странно, что им может быть больше двадцати лет.

Он все-таки устал. Прикрыл на время глаза.

— Хотите отдохнуть?

— Да, немного.

— Я вас на время оставлю.

Плавными шагами она прошествовала к выходу. Питер заснул сразу после того, как закрылась дверь за доктором Андерсон.

Его разбудили негромкие звуки. Доктор Кацав и доктор Ашруни готовили к работе прибор, тот самый, который уже применяли. Вновь была снята пижама. Облегающие накладки охватили ноги выше и ниже колена, то же самое произошло с руками. Он почувствовал приятное покалывание.

— Повышаю интенсивность, — сообщил доктор Кацав.

Питера опять мучила щекотка в мышцах. И опять он терпел. На этот раз процедура продолжалась дольше, чем прежде.

— Как вы себя чувствуете? — спросил доктор Кацав, едва накладки были сняты.

— Нормально, — с легкостью ответил Питер. — Когда я смогу ходить?

— Через два или три дня. Если все пойдет так, как мы рассчитываем.

Ему казалось, два-три дня — чересчур много. Как выдержать столько? Им владело нетерпеливое желание поскорее покинуть эту палату, вторгнуться в большой мир, тот, который он совсем не знал, но который хотел узнать.

— Может быть, мне самому потренироваться? — Он смотрел на доктора Кацава с надеждой.

— В этом нет необходимости. Процедуры достаточно эффективны. Отдыхайте. Доктор Андерсон скоро придет.

Он вовсе не нуждался в докторе Андерсон. Ему хотелось побыть одному, поразмышлять о важных для него вещах. Как это — перенестись во времени? Он перенесся. На пятьдесят лет вперед. Правда, не материально, а в своем сознании. Какая разница. Все эти годы как бы не существуют для него. Он теперь в ином времени. Иная жизнь там, за пределами этой палаты, этого здания. Иные люди. Самое удивительное было в том, что он мог коснуться этой жизни, выйти за пределы этого здания, узнать этих людей, то, как и чем они живут.

Дверь пропустила в палату высокую женщину, двигавшуюся плавно, с достоинством. Доктор Андерсон подошла к нему, приветливое выражение покрывало вытянутое лицо.

— Как вы себя чувствуете, господин Морефф?

— Хорошо… Линда, скажите, насколько нынешняя жизнь отличается от той, которая была пятьдесят лет назад? Я не про технику. Я про жизнь обычного человека. Чем он сейчас живет?

Снисходительно усмехнувшись, она села на стул.

— В этом вопросе я вижу ваше опасение перед тем миром, с которым вам предстоит познакомиться. Уверяю вас, люди не изменились за прошедшие полвека. Их волнует все то, что волновало раньше.

Питер смотрел на нее с некоторым сомнением.

— А что изменилось? К чему вы меня должны готовить?

— Изменился ритм жизни, объем информации, с которым сталкивается современный человек. Нагрузки сейчас более высокие, чем в ваше время.

— И как люди, справляются?

— Не всегда. Проблема — нервные срывы. И у молодых, и у тех, кто постарше. Для психотерапевтов много работы. — Ее лицо хранило спокойствие. — Как вы спали?

— Нормально.

— Что вам снилось?

— Не помню… Во всяком случае, ничего неприятного. Иначе бы я запомнил.

— Что-нибудь вас волнует?

— Да. Я хочу в туалет.

— Какие проблемы? Вызовем робота-медсестру.

Она повернулась к двери, которая тут же раскрылась, пропуская внутрь искусственное создание, призванное помогать больным.

— Господину Мореффу нужна помощь, — по-русски произнесла Линда. — Ему необходимо справить нужду.

— Будет сделано, — деловито проговорил робот, развернулся, выехал из палаты и через несколько мгновений появился вновь с больничной уткой в механической руке. Приблизившись к Питеру, он протянул свободную руку, схватил краешек одеяла, намереваясь поднять его.

— Не надо! — Питер смущенно улыбался. — Я попробую сам сходить. Где туалет?

— Там. — Робот показал механической рукой на одну из небольших дверей, расположенных сбоку.

Питер не без труда сел на кровати, свесил ноги, поставил их на пол.

— Вам не стоит этого делать, — услышал он голос Линды.

— Я все-таки попробую.

Опираясь руками на край кровати, он поднялся. И чуть не упал — его повело вбок, если бы не робот, Питер не удержал бы равновесие.

Он сделал несколько шагов. Как странно было ощущать ненадежность собственных ног. Робот помогал ему, плавно передвигаясь рядом. Так, через силу, опираясь на механическую руку, он дошел до аккуратного прямоугольника двери, собрался отворить ее, но дверь двинулась сама, открывая проход.

Его удивило убранство туалета: унитаз, раковина, стены — всюду был серебристый металл, весьма приятный на ощупь, не холодящий пальцев при касании. Кран, который включает воду сам, едва опускаешь руки в умывальник, Питер видел еще тогда, пятьдесят лет назад. А вот регулировки отсутствовали. Но едва он пробормотал в недоумении: «Как же сделать погорячее?», вода стала теплее. «Больше струю», — сказал Питер. И тотчас вода сильнее хлынула ему на руки. Кран понимал то, что ему говорят.

С не меньшим трудом Питер вернулся на кровать. Робот безмолвно следовал рядом, помогая ему. Лишь когда Питер лег на кровать, он проговорил скороговоркой:

— Вы — настойчивый. Это хорошо.

Питер с удивлением покосился на робота — он умеет оценивать поведение людей? Надо же!

— Где их производят? — теперь он смотрел на Линду. — В Китае?

— Почему только в Китае? Основные промышленные зоны расположены также в Индии, Бразилии, России. Кстати, можете говорить с ним по-английски или по-французски. Как вам удобнее.

— Да, — робот в момент перешел на французский, — можете говорить со мной на том языке, на каком вам удобнее. Я полностью к вашим услугам.

Постоянное упоминание о языках насторожило Питера. Он вновь перевел глаза на Линду.

— Вы столько внимания уделяете языкам.

— Еще бы. Этот век — гуманитарный. Образованный человек должен знать не менее четырех языков и на всех общаться свободно. Мы сейчас уделяем серьезное внимание истории. Знаем все основные религии. Мы стали немного другими, чем полвека назад. Но это в области знаний… Вам пора ужинать. — Она глянула на робота. — Необходимо подать господину Мореффу ужин.

— Никаких проблем.

Развернувшись, робот укатил к двери, скрылся за ней и довольно скоро появился вновь. Опять в ход пошли плошки.

Он еще не закончил есть, когда распахнувшаяся дверь впустила мужчину, весьма полного, но стремительного. Взгляд у него был нахмуренный, пронзительный. Приблизившись, он произнес по-английски:

— Давайте знакомиться. Карло Фацио. Я — заместитель директора Всемирного бюро расследований.

Он протянул руку, пожатие было энергичным. Опустился на стул, который пододвинула Линда. Карие глаза смотрели на Питера задумчиво.

Энергичность движений никак не вязалась с наступившей паузой.

— Как вы себя чувствуете? — проговорил он наконец.

— Нормально. Ходить еще не могу. А так — нормально.

— Ну… ходить вам еще рано. Голова не болит?

— Нет.

— Прекрасно… То, что вы помните момент покушения… это хорошо. — Взгляд стал особо пристальным. — А дело, которым вы там занимались, не забыли? То, ради чего вы находились в Риге, помните?

— Да. — Питер спокойно улыбался. — Помню.

— Тогда я прошу вас рассказать все, что вы помните. Вплоть до деталей.

— Пожалуйста. Но разве не осталось никакой информации в архивах?

— В том-то и дело, что никакой информации в архивах нет. И скорее всего, она туда не поступила. Из Риги. Пока что не знаю, по какой причине. В этом тоже предстоит разобраться.

— Вас интересуют события пятидесятилетней давности? — в голосе Питера звучало сомнение.

— Да. — Фацио хмуро помолчал. — Я пока что не хотел бы вдаваться в подробности.

Питер был тактичным человеком. Не хочет, и Бог с ним. Он вернул плошку роботу, уставился на серебристый потолок, решая, с чего начать.

— В две тысячи четвертом году была раскрыта международная преступная группа, штаб-квартира которой располагалась в Гамбурге. Торговля наркотиками, оружие, проституция, финансовые махинации. Полный набор. Они работали по всей Европе, распространяя героин, снабжая преступников стрелковым оружием, которое крали с заводов в Бельгии и Германии, поставляя русских девушек в испанские и португальские бордели, контролируя игорный бизнес в Германии, Голландии, Франции. Состав был интернациональный, но выходцы из России превалировали. Собственно говоря, по этой причине я и был включен в состав особого подразделения, которое создали тогда на временной основе. Проработав полтора года, мы добились успеха. Удалось арестовать и руководителей, и основных функционеров, и мелких исполнителей. Более сотни человек в разных странах. Из руководителей — Владимира Сайнакова, Михаила Вайнберга, Бориса Тишукова, Иохима Брюнинга и Эриха Куртиуса.

— С этими фактами я знаком, — спокойно сообщил Фацио.

— Тогда вам известно, что уже через полгода преступная деятельность была во многом возобновлена. Стало ясно, что существовал еще один центр, хорошо законспирированный, незаметный, который держал все под контролем, и, когда потребовалось, тут же приступил к восстановлению структур. Нам удалось внедрить своего агента в группировку, занимавшуюся отмыванием наркоденег. Очень скоро мы увидели, что многие ниточки ведут в Ригу. Более того, возникло предположение, что из Риги координируют и работу российских преступных групп, вовлеченных в наркотрафик, в незаконное производство оружия, в поставку девушек в публичные дома. И стало ясно, что представителю нашего особого подразделения необходимо ехать в Ригу, чтобы на месте развернуть работу. Этим представителем был назначен я. Мой приезд состоялся в начале мая две тысячи пятого. Я поселился в гостинице неподалеку от помещений Национального центрального бюро Интерпола Латвии. Об истинной цели моего нахождения в Риге знало четыре человека, включая руководство бюро. Для всех остальных сотрудников я был инспектором, приехавшим из Лиона выискивать недостатки в работе. А в гостинице я представился бизнесменом из Англии. Этакий скучный предприниматель средней руки, с утра до позднего вечера занятый делами.

— Вы не замечали слежки? — быстро проговорил Фацио. — Кто-нибудь пытался познакомиться с вами?

— Разумеется, я обращал внимание на тех, кто окружал меня. Никто не пытался познакомиться со мной.

Слежки я тоже не замечал. Никаких оснований для беспокойства не было.

— Кто непосредственно работал с вами?

— Двое. Ивар Звиедрис и Линард Калныньш.

— Что можете сказать о них?

— Нормальные ребята. — Неожиданно вспомнив о прошедших пятидесяти годах, он усмехнулся, добавил. — Были тогда нормальными ребятами. Знающими. Разве что несколько медлительными. Но это — национальная черта. Калныньш, пожалуй, опережал Звиедриса по аналитическим способностям, зато Звиедрис был дотошнее.

— А те двое, кто еще знал о вашей работе? Это начальник бюро и его заместитель?

— Совершенно верно. Юрис Ясинкевич и мой тёзка Петер Бир-кавс.

— Простите, что я вас прервал. Продолжайте.

Несколько мгновений потребовалось, чтобы вернуть мысль в прежнее русло.

— Нам удалось выйти на явный след. Прежде всего в поле зрения попала фирма, занимавшаяся транспортными перевозками, под названием «Балтике цельс», что в переводе с латышского означает «Балтийский путь». Хозяин, латыш по национальности, похоже, был подставным лицом. Фамилию точно не помню. Кажется, Мелнайс. Самая любопытная личность — его заместитель Андрей Володин. Человек с уголовным прошлым и уголовными повадками. Но он скорее поставлен присматривать за Мелнайсом. Частые звонки в Москву, партнерам из компании «Международные перевозки». Разговоры деловые, на тему поставок. Но странное дело: в ряде случаев машины из Москвы в указанные сроки не приходили. Объяснение одно — в этих случаях под видом перевозок сообщали другую информацию. Потом мы взялись за переписку по Интернету. Много подозрительного, хотя всей информации расшифровать мы не смогли. Кроме того, мы вышли на банк «Финанс-Гарантия» и на охранную фирму «Стражник». Они работали в теснейшем контакте с фирмой «Балтийский путь». Разумеется, не только они. Однако, в данном случае их связывали помимо обычных партнерских и особые отношения. За всем стоял хозяин банка «Финанс-Гарантия» Леонид Коган. Фигура весьма импозантная, значимая в масштабах Латвии. Он прикормил некоторых высокопоставленных чиновников. Но я весьма скоро пришел к убеждению, что Коган несамостоятелен в той части своей деятельности, которую он тщательно скрывал. Нити шли в Москву. И, по-моему, на очень высокий уровень. Я написал доклад, итогом которого было предложение подключить к работе российское бюро Интерпола. Я понимал, что это вряд ли поможет, если преступники сидят высоко. В этой стране коррупция на высоком уровне для закона недоступна… — Он хмуро улыбнулся — опять забыл о пятидесяти годах. Поправился. — Была недоступна. Это ее и сгубило… В тот вечер, когда я закончил отчет и шел в гостиницу, в меня стреляли.

— Так вы успели отправить его? — тут же спросил Фацио.

— Нет. Я собирался сделать это утром.

— А те, с кем вы работали… Они знали про отчет?

— Конечно, знали. Я писал его в бюро, в кабинете. Обсуждал с ними положения доклада.

— С Ясинкевичем тоже обсуждали?

— Нет. С ним не обсуждал. И с Биркавсом — тоже.

Фацио молчал с хмурым лицом, карие глаза были устремлены куда-то вниз. Потом он глянул на Питера.

— То, что вы рассказали, очень важно. — Подозрение появилось в его взгляде. — Вы не устали?

— Хотел бы сказать «нет». Но если честно, устал.

— Сейчас я уйду. — Он замолчал с таким видом, словно пытался принять решение. Потом проговорил. — Вы не должны удивляться, что я пришел к вам вечером. В дневное время каждый мой выход из кабинета привлекает внимание. А мне хочется, чтобы как можно меньше людей знало, что я побывал у вас.

После таких слов Питер невольно посмотрел на Линду. Фацио правильно понял его взгляд. Слабо усмехнулся.

— Доктора Андерсон можете не бояться. Она — один из лучших агентов, которые работают лично со мной. Пока она рядом с вами, я за вас спокоен. До свидания.

Стремительным шагом преодолев пространство до двери, он исчез. Питер глянул на Линду.

— Так вы, оказывается, не психотерапевт?

— Я — дипломированный психотерапевт. Закончила Сорбонну. А вам пора отдыхать. Что-нибудь хотите?

— Да, — с озорной улыбкой выговорил он. — Поскорее увидеть мир, который за этими стенами.

— Это не зависит от меня. — Линда смотрела на него спокойными глазами. — Робот останется рядом с вами. Если что, он поможет. Вы не против?

— Нет.

— Всего доброго. Утром я вернусь.

— До свидания.

Они остались вдвоем — Питер и робот, замерший у изголовья. Глядя в потемневший потолок, Морефф размышлял о том, что с ним случилось. Этот прыжок во времени он понимал, он верил, что его не обманывают. И все-таки ощущение чего-то неестественного не покидало его. Он еще не свыкся с тем, что за окном две тысячи пятьдесят пятый год, вторая половина двадцать первого века. Другое время, другие люди. Другая жизнь.

«Господи, — думал он. — Я попал в мир, которого не знаю, в котором совсем чужой. Я — анахронизм. Что мне здесь делать? Смогу ли я стать своим? И, пожалуй, самый главный вопрос: хочу ли я жить в этом мире?.. Он так разительно отличается от того, который мне знаком. Дело не только в роботах и всемирном правительстве. В нынешнем мире нет России. Столь важной для меня страны. Какие-то самоуправляемые территории. На Дальнем Востоке — китайцы. Зато в Европе — русский язык. Непонятно, как относиться ко всему этому?.. Какое мне дело до России? Я родился и вырос в Англии. Но я — русский. Мои родители русские».

Отец Питера Олег Морев стал невозвращенцем. Он был родом из старой театральной семьи, закончил балетную школу, танцевал в Большом в кордебалете. Ненавидел советскую власть, потому что знал от отца и деда многое из того, что не знало большинство советских людей — о том, как пришли к власти большевики, о том, что они творили в Гражданскую войну, о репрессиях, которые начались задолго до тридцать седьмого года. Он тихо ушел из гостиницы, когда они были на гастролях в Лондоне. Попросил политического убежища, но воздержался от каких-либо громких заявлений, к которым его склоняли. Он ненавидел ту власть, но любил Россию. Эту любовь ему удалось передать Питеру.

Его мать была младшей дочерью штабс-капитана Белой Армии Петра Зеленина, бежавшего, как и многие, из Крыма, успевшего пожить и в Дании, и во Франции, но потом осевшего в Англии на должности банковского служащего. Во Франции он встретил свою будущую жену, дочь князя Бутурлина. Князь к этому времени тоже был в стесненных обстоятельствах, поэтому с радостью отдал дочь за небогатого в прошлом дворянина. Дед, любивший своих детей, смог дать им хорошее образование.

В семье Питера говорили на русском. Мать уделяла много внимания тому, чтобы он читал русские книги, не только литературу, но и историю. Любые гастроли из Советского Союза были предметом их благожелательного внимания. Вот почему он прекрасно знал язык и говорил, в отличие от многих выходцев из России, без всякого акцента. Как, впрочем, и по-английски.

С дедом он виделся довольно часто. Когда Питер был подростком, они гуляли в Гайд-парке, а позже, когда Питер вырос, ходили в паб выпить пива. Дед любил его. Московского деда Владимира Морева Питер так и не увидел — тот умер в конце девяностых, незадолго до того, как наступили новые времена, и в Россию стало можно ездить. Питер отправился в Россию вместе с отцом в девяносто втором. Их встречала бабушка, Анна Сергеевна. Она была совсем старенькой. Заплакала, впервые увидев Питера. Москва поразила его своей красотой и запущенностью. Питер гулял по старым улицам с таким чувством, словно бывал здесь прежде, словно вернулся в этот город после долгого отсутствия. Бород, столь не похожий на Лондон, не казался ему чужим.

«Я — русский, хотя вырос в Англии, — размышлял он, по-прежнему глядя в серебристый потолок. — Тот язык, на котором мне легче думать, русский. — И тут странный вопрос явился к нему. — Что такое Россия? Еде она? Это земля? Это язык? Это люди? Это история? Что именно? Евреи не уберегли свое древнее государство, но в течение двух тысячелетий сохраняли свой народ, культуру. И наступил момент, когда Израиль возродился. А вот греки и болгары утеряли свой облик, стали похожи на завоевавших их турков, но сохранили, помимо территории, веру и культуру. Зато албанцы и прежний облик утеряли, и веру сменили, превратились в мусульман. Выходит, перестали быть албанцами? Нет Албании? Есть. Это другая Албания, чем могла бы быть. Но кто об этом сожалеет? А Британия? Бритов еще Бог знает когда вытеснили во Францию, Британию уже больше тысячи лет населяют англосаксы, которые гордо именуют себя британцами. Ну и что?.. А если сформулировать так: Россия — это страна, где говорят по-русски. Но это ничего не дает. Оказалось, что сейчас во многих странах Европы говорят по-русски. Значит, там Россия? Отчасти, да. Но лишь отчасти. Можно сформулировать условие жестче: Россия — страна, где говорят только по-русски. Но в России никогда не говорили только по-русски. Там уйма народов со своими языками и традициями… Что такое Россия? Непростой вопрос. Во мне она жива. И еще во многих русских. Но этого мало. Должна быть территория. Пусть даже самоуправляющаяся. Территория…»

Питер не заметил, как заснул.

Через какое-то время его разбудил шум. Он открыл глаза. Робота рядом с ним не было. Питер повернул голову. Робот стоял подле выходной двери. И никого более.

— Что-нибудь надо? — раздался приглушенный голос робота.

— Нет, — выговорил Питер, опустил голову на подушку и тотчас уснул.

Проснувшись, он увидел Линду. Она сидела рядом с кроватью.

— Доброе утро. — Ее лицо было привычно спокойным. — Как вы спали?

— Прекрасно. — Питер ухмыльнулся. — Мне надо в туалет.

— Идите. Вы уже освоили этот маршрут.

Робот немедленно подъехал к нему, помог подняться, пройти до туалета. Вернувшись в палату, Питер вспомнил о коротком пробуждении посреди ночи. — Линда, а что за шум был… даже не знаю, в каком часу?

— Маленькое происшествие, — ровным голосом отвечала она. — Неизвестный пытался проникнуть в палату. Но, увидев робота, ретировался.

Питер усмехнулся.

— Его напугала железка?

— Эта железка одета в кевлар, стрелять в нее бесполезно, а хватка у нее мертвая — схватит за руку, не вырвешься. К тому же, она делает видеозапись происходящего. Так что этот неизвестный поступил правильно.

Выходило, что робот — не только заботливая нянька, но и надежный охранник. Питер покосился на творение разума с довольным видом.

— А что показывает видеозапись?

— Человека, заглянувшего в вашу палату и тут же отпрянувшего, как только он увидел робота. Лицо получилось плохо — расстояние большое, и человек все время в движении. Ясно только, что это мужчина. Кроме того, если его проход в это здание не обратил на себя внимание, у него есть право на вхождение сюда. Так что либо он — сотрудник ВБР, либо работает в госпитале.

Питера это сообщение ничуть не насторожило.

— Какой-нибудь санитар проявил любопытство. Но, увидев робота, испугался.

Она медленно покачала головой из стороны в сторону.

— Уже провели анализ дверной ручки с целью определить ДНК человека, открывавшего дверь. Результат отрицательный. Скорее всего, он был в перчатках. Санитары в перчатках по зданию не ходят. И потом, сейчас эту работу, как и работу уборщиков, выполняют роботы.

Получалось, что все серьезнее, чем он подумал. Тем не менее, улыбка выскользнула на его лицо.

— Моей жизни угрожает опасность?

— Думаю, да. — Ее лицо хранило серьезность. — Но мы изначально учитывали данный фактор.

«Учитывали данный фактор? — выхватил слова его мозг. — Что это означает? Что мой возврат к жизни через полвека — некий проект? Я — подопытный кролик? Или приманка? Очень интересно…»

Питер думал о том, как половчее сформулировать вопрос, но тут дверь открылась, в палату вошли Давид Кацав и Мохамед Ашруни. Приветливо поздоровались. Кацав приблизился к Питеру, а его ассистент начал разворачивать свой прибор.

Пижама была снята. Питер в некотором смущении покосился на Линду — та не стала даже отходить, отвернулась и смотрела в сторону.

— Как вы себя чувствуете? — поинтересовался Кацав.

— Неплохо. Я уже ходил. В туалет. Вчера. И сегодня.

— Да? — удивленно спросил доктор и повернул голову к Линде.

— Ходил, — подтвердила она.

— Вы у нас молодец. — Доктор опять смотрел на него. — Похвально, что вы можете заставить себя, но это не отменяет наших процедур.

Облегающие накладки вновь были надеты на его ноги выше и ниже колена, то же самое произошло с руками. Он почувствовал приятное покалывание.

— Все нормально? — поинтересовался доктор Кацав.

— Да, — ответил Питер.

— Повышаю интенсивность.

В очередной раз Питера мучила щекотка в мышцах. Он терпел, стиснув зубы. «Обычное испытание щекоткой», — говорил он себе.

На этот раз процедура продолжалась еще дольше, чем прежде.

— Как вы себя чувствуете? — доброжелательно спросил доктор Кацав, едва накладки были сняты.

— В данный момент прекрасно.

— А до этого? — тень тревоги мелькнула в карих глазах доктора.

— До этого — не очень. — И добавил после паузы. — Слишком щекотно.

— А-а, — понимающе протянул доктор.

После ухода Кацава и Ашруни Питер завтракал. Робот вновь кормил его специальной пищей в плошках, чересчур пресной. Питер не собирался роптать — докторам виднее, что для него сейчас лучше.

Завтрак был закончен. Питер устроился поудобнее, посмотрел на Линду хитрым взором.

— Что за проект осуществляется, в котором участвуете вы. И я.

Она задумалась. Вытянутое лицо хранило спокойствие.

— Дело не в проекте, — наконец проговорила она. — Есть проблема, которую может помочь решить ваше возвращение. Вот и все.

— Но я не имею права знать об этой проблеме? — тут же спросил Питер.

— Все упирается в секретность.

— Судя по всему, я играю важную роль в решении этой проблемы. И при этом я не должен знать, в чем она состоит? Не говоря уже о моей безопасности.

— Мы позаботились о вашей безопасности.

— Сообщив на весь мир?

Вновь последовала молчаливая пауза.

— После ночного происшествия число барьеров охраны увеличено.

— Это успокаивает, — насмешливо произнес он. — И все-таки, может быть мне стоит знать правду?

— Я поговорю с мистером Фацио. Только он в состоянии решить данный вопрос.

Питер готов был подождать. Но его любопытство рвалось наружу.

— Зайдель, министр информации, говорил о правительстве.

— Да. О всемирном правительстве.

— Вот как? На Земле уже есть всемирное правительство. Любопытно. Значит, все вопросы решаются в масштабах планеты?

— Да.

— Это похвально. В конце концов, Земля не так уж и велика. Правда, в начале века столь несложная истина принималась немногими… Если есть всемирное правительство, должен быть и всемирный парламент.

Она медленно покачала головой из стороны в сторону — так она поступала частенько.

— Всемирного парламента нет.

— Почему?!

— Всемирный парламент не нужен. Благодаря новым технологиям парламент — все население Земного шара. Это уже не представительная, а прямая демократия. В любой момент, если есть необходимость, граждане планеты высказываются в пользу того или иного решения. Причем, все в высшей степени демократично. Перед голосованием выступают защитники позиций: «за» и «против». Потом голосование определяет волю большинства. Так что парламент не нужен. Всемирное правительство призвано выполнять волю населения. Кроме того, есть референдумы по вопросам, решаемым в рамках самоуправляемых территорий, и референдумы на уровне округов, то есть counties. Соответственно, есть правительства самоуправляемых территорий и округов… — Она сдержанно улыбнулась. — Между прочим, в любой момент и вы можете стать защитником позиции. Вам следует быть готовым сказать что-либо существенное в пользу того или иного предложения.

Подобная перспектива его не пугала.

— Выступлю. Но прежде мне следует адаптироваться к новой жизни. Так что я продолжу мучить вас вопросами.

— Я к этому готова.

Питер усмехнулся.

— Меня очень волнуют самоуправляемые территории. Прежде всего те, которые возникли на территории России.

— Попробую решить эту проблему. — Она перевела взгляд на робота. — Включи нам экран, Интернет, карта Восточной Европы.

В тот же миг часть стены перед Питером засветилась, возникла красочная карта. Он увидел знакомые очертания границ. Центральная часть России сохранила северные и западные границы. На северо-западе она граничила с единой территорией, называемой Скандинавия, вобравшей в себя Финляндию, Швецию и Норвегию. Там, где прежде располагались Эстония, Латвия, Литва и Калининградская область, лежала теперь территория Балтия. Дальше располагалась Польша. Белоруссия входила теперь в состав России, граница которой на юге соприкасалась не только с Украиной, но и Северным Кавказом, вобравшим в себя Краснодарский край, Ставрополье и все национальные республики, входившие прежде в Россию. А вот на востоке граница нынешней России определялась некоторым образованием, названным Урал, и лишь за Уралом начиналась Сибирь.

«Собственно Россия, — размышлял Питер, — Северный Кавказ, Урал, Сибирь и Дальний Восток. Прежняя страна распалась на пять частей. При этом Дальний Восток теперь под китайцами. Такая вот картина».

— Вчера вы мне ничего не сказали про самоуправляемые территории Северный Кавказ и Урал. Надеюсь, там по-прежнему основной язык — русский?

— Да. Местный язык там — русский. — Смущение проявилось на ее лице. — Я говорила вчера в общих чертах. Простите, я не знала, что подобные детали имеют для вас такое значение.

«Ничего себе, детали…» — подумал Питер, но вслух ничего не сказал. Он вновь смотрел на карту. Столица нынешней России — Москва. Столица Урала — Екатеринбург, Сибири — Красноярск, Северного Кавказа — Краснодар, Балтии — Рига.

— Надеюсь, война в Чечне закончилась? — спросил он.

— Да. Но лишь после того, как туда были введены международные силы.

— А какой местный язык в Балтии?

— Русский.

Питер посмотрел на Линду с одобрением.

— Вчера вы поскромничали, сказав, что немного знаете русский. Вы хорошо говорите на этом языке.

— Спасибо.

— Откуда вы знаете русский?

Она помолчала, опустив глаза, опять глянула на Питера.

— Мой муж был русский.

— Вы разошлись?

— Нет. Он погиб, — сухо выговорила она. — Шесть лет назад. Он тоже работал во Всемирном бюро расследований. Его звали Игорь.

Питер ощутил неловкость.

— Простите мне мое любопытство.

— Ничего…

Питер помолчал, глядя на карту. Чересчур много информации свалилось на него. Как все это воспринять?

— Линда, я могу побыть один? — спросил он.

— Да, конечно.

— Вы можете вернуться к вашим делам на час или два.

Она помолчала в своей манере, потом проговорила:

— Хорошо. Я вернусь через два часа. Если я вам понадоблюсь раньше, скажите роботу, он свяжется со мной.

Оставив стул, она пошла к двери своим красивым шагом. Еще мгновение, и Питер остался наедине с роботом.

Вновь глядя на карту, он размышлял над тем, как относиться к тому, что он видел? Прежней страны, столь дорогой ему, больше нет. Но остались территории, на которых сохранился русский язык. Более того, русский язык продвинулся на запад. Разве это не важнее целостности территории? Потеряв целостность, Россия заняла большую площадь, чем прежде.

«Какую роль может играть целостность в условиях, когда действует всемирное правительство, когда жители Земли совместно решают все глобальные проблемы?» — подумал он. И тотчас у него возникло желание посмотреть, а что там в Америке?

— Прошу дать карту Северной Америки, — попросил Питер.

На стене появилась другая карта. Питер заскользил по ней взглядом… Самоуправляемая территория Аляска, Восточная и Западная Канада, Соединенные штаты Америки.

«Прекрасно! — сердито прокомментировал про себя Питер. — Россию разделили на пять частей, а Соединенные штаты практически не разделились. Подумаешь, самостоятельная Аляска. Вот что значит быть слабым. Россия была слабой. А все чиновники, тупые и алчные. Раскрали страну, истощили экономику. Население не выдержало нищеты, произвола, безысходности…»

Он регулярно читал сводки по России, которые готовились в штаб-квартире Интерпола в Лионе, изучал данный разных исследований. Ему хорошо была известна картина происходившего тогда, пятьдесят лет назад.

«Русские сами виноваты, — сумрачно думал он. — В России никогда не уважали закон. Ни при царе, ни при генеральных секретарях, ни после развала Советского Союза. В этом России всегда было далеко до Западной Европы. И я не знаю, как бы я жил в России…»

— У вас неприятности? — неожиданно прозвучал голос робота.

— Да, — сухо ответил Питер.

— Мне вызвать доктора Андерсон?

— В этом нет необходимости. То, что расстроило меня, произошло пятьдесят лет назад.

— Я вам сочувствую.

— Спасибо.

Робот подъехал ближе к нему.

— Вы не хотите пообедать? Уже время.

— Я согласен. Только сначала надо сходить в туалет.

Он сел на кровати, опустил ноги на пол, поднялся. Робот подставил ему руку. Направляясь к туалету, Питер с удовлетворением отметил, что ему гораздо проще идти, чем вчера. Если такая тенденция сохранится, через неделю он сможет бегать.

Покинув туалет, Питер не стал спешить с возвращением в кровать. Его заинтересовала соседняя дверь.

— Что здесь? — спросил он.

— Ванная, — невозмутимо ответил робот.

Питер сделал несколько шагов, открыл дверь. Перед ним было просторное помещение, вмещавшее большую ванную из серебристого металла, в углу стояла душевая кабина. Питер вошел внутрь, приблизился к раковине, выше которой располагалось зеркало. Ему не понравилось то, что он увидел — изможденное небритое лицо.

— Я хочу побриться, — проговорил он.

— Пожалуйста.

Робот нажал кнопку на стене, открылась дверца встроенной полки. Питер увидел все необходимое для бритья — бритвенный станок, пена, помазок. Сверху лежала электрическая бритва.

— Вас побрить? — спросил робот.

— Я сам.

С каким удовольствием он намылил себе щеки, взял в руку бритвенный станок. Чистая кожа оставалась там, где проходило лезвие. Он так увлекся, что не заметил, как ослабли ноги — они устали держать тело.

— Мне надо присесть, — сказал Питер.

Тотчас ему был подставлен стул, Питер опустился на него, отдохнул. Потом заставил себя подняться, закончил бритье. Еще раз осмотрел собственное лицо. Бритым он выглядел лучше.

Вернувшись в кровать, он принялся обедать. Поглощая пюреобразную пищу из неизменных плошек, он подумал, что не отказался бы от куска жареного мяса. Он любил постную свинину. Впрочем, не отказался бы и от стейка из говядины. И запил бы кружечкой пива. Он любил Гиннес.

Отобедав, Питер продолжил знакомство с современной географией. По его просьбе на стене появилась карта Европы. На месте Англии и Ирландии располагалась одна самоуправляемая территория под названием «Британия и Ирландия». Остались Германия, Франция, Испания с Португалией, Италия. На месте Бельгии, Нидерландов и Люксембурга появилась территория Бенилюкс. Дания вошла в Скандинавию, а Чехия, Словакия, Австрия, Швейцария, Венгрия образовали Центральную Европу. Вновь появилась Югославия. Сохранилась Греция. В состав Румынии вошла Молдавия.

«То, что англичане примирились с ирландцами — прекрасно, — заключил Питер. — Должен признать, что современное устройство Западной Европы удовлетворяет меня. Остальное придется принимать таким, каково оно есть…»

— А что там за колония на Луне? — спросил он, покосившись на робота.

— Она образована двадцать восемь лет назад. Главное предназначение — научные исследования и добыча полезных ископаемых. Там живет сейчас около тридцати тысяч человек. Ученые, инженеры, горняки. — На экране возникло изображение лунной поверхности. На переднем плане поднималось сооружение из темного металла, во многом напоминавшее средневековый замок. — Это обсерватория, кроме того, в этом сооружении расположены основные шлюзы и гараж луноходов. Лаборатории, служебные и жилые помещения находятся под лунной поверхностью. Так устраняется метеоритная опасность. — Слова робота проиллюстрировало изображение на стене: просторные помещения лабораторий, заполненные оборудованием и людьми в халатах; столовая с множеством столов, занятых людьми; тренажерный зал, гостиные и спальни в квартирах. — Кроме того, неподалеку от колонии находятся рудники. Рабочие ежедневно отправляются туда на пассажирских луноходах. Реголит доставляют грузовыми луноходами на склад. Регулярно грузовые ракеты направляются к Земле. — Питер имел возможность увидеть горняков, одетых в скафандры, луноходы, вздымающие колесами облака лунной пыли, работу в руднике, старт ракеты.

— А что такое реголит? — полюбопытствовал он.

— Так называют аморфный лунный грунт.

— И что за полезные ископаемые содержатся в нем?

— Прежде всего гелий-три, необходимый для термоядерной энергетики. За счет лунного гелия-три она и работает. А кроме того, руды, содержащие редкие металлы.

— На Землю возят оттуда руду?! — усомнился Питер.

— Возят.

— И это окупает себя?

— Полагаю, что окупает.

«В конце концов, какая разница? — подумал Питер. — Возят, и пусть…»

Входная дверь открылась. Робот совершил резкое движение, закрыв Питера от вошедшего, но тут же вернулся на прежнее место. Питер увидел Линду. Ее лицо отразило удивление.

— Вы побрились?

— Да, я побрился. Лично.

— Вам идет. В остальном все нормально?

— Нормально. Я узнал много интересного о нынешнем мире.

— Вы обедали?

Питер состроил мягкую ухмылку.

— Линда, я не маленький ребенок.

— Вы обедали? — упрямо повторила она.

— Простите, но какое это имеет значение?

— Мистер Морефф обедал, — раздался ровный голос робота.

Она села на стул около кровати, невозмутимо проговорила:

— Мне поручено отвечать за вас, и я буду отвечать за вас. — В ее голосе не чувствовалось вызова.

«Эта женщина умеет добиваться своего». — не без одобрения отметил Питер.

Следовало сменить тему. Он сказал первое, что пришло на ум:

— Я бы хотел посмотреть телевизор.

— Пожалуйста, — проговорила она и, глянув на робота, кивнула.

— Какой канал? — осведомился робот.

— Любой. Их много?

— Несколько сотен.

— Какой-нибудь из самых популярных.

Экран ожил, по нему забегали крепкие мужчины, преследуя друг друга, вступая в рукопашный бой. Двух минут хватило, чтобы понять — это боевик, заурядный, с обычной стрельбой и драками. Изменился антураж — здания, машины, одежды, — все остальное было известно Питеру.

— Еще какой-нибудь канал, — попросил он. — Из популярных.

И там шел боевик. Отличие в антураже практически оставалось незаметным. Тот же результат дало знакомство с десятком других каналов.

— Это все продукция Голливуда? — поинтересовался Питер, глядя на Линду.

Она кивнула. Питер помолчал, осмысливая увиденное.

— Но это — примитивная продукция. Я не думал, что людей будущего потчуют таким дерьмом.

Сколь внимательными стали ее глаза.

— Вы не правы. Никто их не потчует дерьмом. Люди хотят развлекаться. Каждый из них вынужден зарабатывать хлеб свой в поте лица. И каждый имеет право отдохнуть в свободное время. Люди не хотят напрягаться. Им надо расслабиться. Вот и все.

Питер покачал головой — нет. Он не желал принять такое объяснение.

— Наша европейская цивилизация давно стала развлекательной, потому что помимо работы, которая представляет собой суровую необходимость, все остальное время тратилось на развлечения. Жизнь как сплошное развлечение — идеал и цель многих. — Он чувствовал — нужны еще какие-то доводы. — Между прочим, в Англии, по крайней мере, в мои времена по телевизору в так называемый прайм-тайм, в районе восьми-девяти вечера основные каналы показывали интересные просветительские фильмы по астрономии, географии, физике Земли, археологии. Хозяева каналов делали это вовсе не из благих намерений — предприниматели всегда остаются предпринимателями. Они делали это потому, что британское правительство оплачивало им показ просветительских фильмов именно в самое популярное время. И делалось это для того, чтобы не разжигать в подростках и молодежи низменные инстинкты бесконечными сценами убийств и мордобоя, которыми переполнены боевики. Чтобы у них хоть что-то было в головах. Очень разумное решение. За одно это я уважал наше тогдашнее правительство. Надеюсь, на территории Британии и Ирландии до сих пор действует этот подход?

— Сейчас такое невозможно. Правительство не должно решать за людей подобные вопросы. Это касается любого уровня власти: всемирного, территориального, местного. Люди сами решают то, что касается их жизни.

— А если они плохо решат? — насмешливо спросил Питер.

— Это будет их решение, — невозмутимо ответила она.

— История дает массу примеров тому, что народ может ошибаться. Вспомните хотя бы Германию тридцать третьего года. — Спохватившись, что она его не поняла, Питер добавил. — Я имею в виду прошлый век, приход к власти Гитлера. Или, скажем, Россию начала двадцать первого века, где народ выбрал Путина. Кроме того, народом можно манипулировать. Этому есть тоже немало примеров.

Линда нахмурилась.

— В наше время не принято пренебрежительно отзываться о воле народа.

— Я говорю о прошлом, — с иронией продолжал он. — О том, что было давно. Хотя это повод… — Открывшаяся дверь пропустила в палату Ка-цава и Ашруни. Питер поспешил закончить фразу, — подумать о настоящем.

Неизменный прибор был развернут, накладки — наложены на руки и ноги. Нестрашная пытка щекоткой началась. Питер перенес ее, не выказывая никаких эмоций.

— Было щекотно? — спросил Ка-цав, едва процедура кончилась.

— Было.

— И вы не жалуетесь?

— Нет. Я и раньше не жаловался. Я сообщал вам информацию.

Доктор помолчал, потом задумчиво произнес:

— Мы сегодня дали максимальную интенсивность.

— Прекрасно. А я удивлялся, почему сегодня тяжелее терпеть, чем вчера?

— Потихоньку вам надо начинать двигаться.

— Я уже начал. Несколько раз ходил в туалет, правда, с помощью робота. Сам побрился в ванной. Слушайте, а давайте я сейчас на ваших глазах без посторонней помощи схожу в туалет. Мне туда хочется.

— Как вам будет угодно.

Питер сел на кровати, опустил на пол ноги, с усилием поднялся, сделал шаг, покачнулся, пытаясь сохранить равновесие. Тотчас рядом оказался робот, протянул руку. Питер бросил ему: «Не надо». Сделал еще шаг, еще. Он смог одолеть расстояние до туалета без посторонней помощи. Спустя минуту вернулся. Вид у него был торжествующий.

— Прекрасно, что вы стараетесь преодолеть себя, — похвалил его доктор Кацав. — Теперь отдохните. Нагрузка должна перемежаться с покоем. Все нормально. До завтра.

Он хотел повернуться, чтобы идти к выходу, но Питер опередил его.

— Подождите, доктор. Как вы можете говорить, что все нормально, если вы даже не знаете, как я себя чувствую. Вы не проверяли у меня состояние внутренних органов, не мерили давление, пульс, температуру.

Кацав сдержанно улыбнулся.

— Напрасно вы так думаете. Мы следим за всеми параметрами. Они, к счастью, в норме. Центральный компьютер снимает ваши показания ежеминутно — и когда вы спите, и когда бодрствуете. Чип, который вы получили, помимо прочего дает медицинские данные: температуру тела, частоту пульса, кровяное давление и еще множество параметров.

— Простите, доктор, я этого не знал.

— Теперь будете знать. До свидания, — вполне дружелюбно произнес Кацав, повернулся и направился к двери. Ашруни последовал за ним.

Проследив за уходом докторов, Питер посмотрел на Линду.

— Продолжим наш разговор. Как же быть тем, кто предпочитает интеллектуальное кино? Я, к примеру, люблю фильмы Питера Гринуэя. Вы знаете такого режиссера?

Вопрос ее ничуть не смутил.

— Я не знаю такого режиссера. Однако, думаю, что проблем у вас не будет. Архивное кино можно получить по Интернету и посмотреть самому. Кроме того, есть несколько телеканалов для интеллектуалов. Но все это стоит недешево.

— Почему?

— Немногие сейчас обращаются к такому кино или телеканалам. Чтобы окупить расходы, владельцы вынуждены поднимать цену. В то же время популярные телеканалы бесплатны, поскольку возмещают свои расходы за счет рекламы.

— Разве это подталкивает людей к так называемой массовой культуре?

— По-моему, главное в том, что существует возможность выбора. Но каждый делает его сам. — Нечто осторожное, тактичное появилось на ее лице. — У меня такое ощущение, что сегодня вам непременно хочется поспорить со мной.

Ее слова озадачили Питера. Он всего лишь отстаивал свою точку зрения, однако на самом деле можно было подумать, будто ему хочется поспорить с Линдой. Этакое глупое мальчишество. За кого она его принимает? Он уже давно излечился от подобной чепухи.

И о чем с ней разговаривать? Линда опередила его.

— Может быть, вы ощущаете страх перед тем миром, который за этими стенами и в котором вам предстоит жить?

— Я не ощущаю страха перед нынешним миром, — немедленно ответил он. — Я — взрослый мужчина, давно сформировавшийся. Я многого добился. Мне бояться нечего.

— Прекрасно, — констатировала она. — По-моему, вам пора ужинать.

Питер хотел сказать: «Если вы считаете, что пора, я уже голоден», однако вовремя сдержался. Опять она воспримет его слова как вызов. В итоге он состроил нечто неопределенное на лице.

Удалившийся на время робот привез неизменные плошки. Получив одну из них и ложку в придачу, Питер лукавым взором глянул на механическое существо.

— А для доктора Андерсон у вас не найдется еды?

— Не надо, — запротестовала она. — Я дома поужинаю.

— Вы туда попадете так нескоро.

— В больнице есть столовая. Схожу туда.

— Мне было бы приятно, если бы вы отужинали со мной. — Он вновь посмотрел на робота. — Найдется что-нибудь для доктора Андерсон?

— Думаю, я смогу кое-что предложить доктору Андерсон, — уверенно произнес робот.

— Не надо.

— Я привезу, а вы решите, как быть, — рассудительно заметил робот.

Он уехал и через минуту вернулся. На подносе были тарелка с нарезанным сыром, хлеб, чашка кофе. Обреченно вздохнув, Линда сделала себе бутерброд, принялась есть, запивая кофе. Питер старался не смотреть на нее. Он с деланной сосредоточенностью поглощал принесенную ему пищу, пил апельсиновый сок, а потом — чай.

И тут ему пришла идея — надо поговорить о погоде. Нейтральная тема.

— Скажите, какая сейчас температура на улице? — спросил он.

— Градусов двадцать пять.

— Дождя, кажется, не было.

— Дождя не было.

— Хорошая погода.

— Для июня — нормальная.

Разговор получался. Следовало развить тему.

— Знаете, в начале века в Европе несколько раз такая жара стояла, что от перегрева и духоты умирали тысячи людей. Прежде всего, пожилые люди. Здесь, во Франции, в Испании, Португалии. Даже в Германии. Сначала жара, а потом ливни, которые все затопляли.

— Сейчас такого нет, — с привычным спокойствием проговорила Линда.

— Уже научились управлять климатом?

— Да. Экстремальных ситуаций не допускают.

— Прекрасно. Я рад за Европу. Сейчас время отпусков. Люди по-прежнему стремятся отдохнуть на море?

— Да, конечно.

— Раньше англичане любили отдыхать в Испании, на атлантическом и на средиземноморском побережье. Я бывал там несколько раз. Прекрасно. Вы отдыхали в Испании?

— Отдыхала. Там по-прежнему хорошо. Но сейчас на Земле появилось очень много мест, где можно качественно и недорого отдохнуть. В самых разных частях…

Дверь распахнулась. В своей стремительной манере появился Фацио. Белый халат, наброшенный поверх костюма, развевался.

С легкостью одолев расстояние до кровати, он остановился.

— Вы хотели со мной поговорить?

— Да. Вы садитесь. — Питер дождался, когда Фацио займет свободный стул, после этого продолжил. — Насколько я догадываюсь, вы осуществляете некий проект, в котором мне отведена роль подсадной утки. Но если я — подсадная утка, мне хотелось бы знать об этом. Все-таки, я не тюфяк, набитый ватой, а человек, умеющий думать и анализировать. Я могу быть вам полезен не только как статист. И потом… — Питер сумрачно усмехнулся. — И потом, если мне угрожает опасность, я хотел бы знать, кто ее олицетворяет. Кого мне следует остерегаться.

Фацио выразительно помолчал, сжав свои полные губы. При этом он смотрел куда-то в сторону. Потом глянул на Питера.

— Вы правы. Вам следует знать, в чем дело. Тем более, что это касается людей, работавших с вами. Ивар Звиедрис исчез на следующий день после покушения на вас. Найти его не удалось. Никаких следов. Линард Калныньш остался. Тогда возникло предположение, что Звиедрис был причастен к покушению. Возможно, организовал его. Или, по крайней мере, участвовал в подготовке. Прошло пятьдесят лет. Линард Калныньш дослужился до высоких постов. Сейчас он — один из кандидатов на должность заместителя директора ВБР. Но я не могу пока что исключить такого варианта, что Ивар Звиедрис ни в чем не виноват, что его убили с целью запутать следствие, пустить по ложному пути, а тело очень хорошо спрятали. Но в этом случае человек, причастный к покушению на вас, а значит связанный с преступными кругами — Линард Калныньш. Я не могу допустить, чтобы такой человек занял должность заместителя директора. Ему вообще место в тюрьме. Так что задача — установить истину: причастен Калныньш к покушению на вас или нет?

Питер был озадачен.

— Ваша идея, мистер Фацио, изящна, — тихо проговорил он. — Если Калныньш тогда пытался убить меня, попытается опять. Я одного не пойму. Калныныну сейчас под восемьдесят. О каком назначении на должность заместителя может идти речь?

— Ему сейчас семьдесят пять. На пенсию выходят в восемьдесят.

Вот как? Значит он, Питер, уже пенсионного возраста. Если учитывать эти пятьдесят лет. Но ведь он их не прожил. Они прошли мимо… А что Калныньш? Кто-то за ним стоит?

— Его кто-то продвигает? — спросил он.

— Да, продвигает. Сам директор ВБР Джон Берджес.

— Он — американец?

— Американец. Согласно традиции директор ВБР назначается Всемирным правительством по представлению самоуправляющейся территории США.

— И тут засилье США? — вырвалось у Питера.

— Мы не осуждаем сложившиеся традиции, — сухо произнесла Линда.

Неловкая пауза повисла в палате. Прервал ее Фацио.

— Как вы себя чувствуете?

— Хорошо.

В подтверждение своих слов Питер сел на кровати, спустил ноги на пол, встал, прошелся перед кроватью взад-вперед. Получилось не так изящно, как ему хотелось бы, но он справился без посторонней помощи. Фацио внимательно следил за ним.

— Впечатляет, — задумчиво произнес он. — Восстанавливайтесь, приходите в норму. Привыкайте к нынешней жизни. Доктор Андерсон поможет вам в этом. Выйдете из больницы, я оформлю вас консультантом. Как обеспечить вашу безопасность, поговорим позже. До свидания.

Он поднялся, быстрым достиг двери, исчез за ней. Питер глянул на Линду.

— А что, у каждого заместителя директора есть свои сотрудники?

— Нет. Только у мистера Фацио. Он — заместитель по кадрам. И по совместительству — руководитель департамента кадров и входящей в него Службы внутренней безопасности.

— Так вы сотрудник этой Службы?

— Да.

Питер смотрел на ее лицо — оно выглядело усталым.

— Знаете что, езжайте домой. А я лягу спать. Езжайте.

Она поднялась, произнесла:

— До завтра. — И плавным шагом направилась к двери.

Проводив ее взглядом, Питер устроился поудобнее, уставился в потолок. Он думал о людях, которые могли быть причастны к покушению на него. Ивар Звиедрис и Линард Калныньш. Кто из них? Питер вспоминал их лица, Звиедрис был худощавым, повыше Питера. Калныньш — поплотнее, медлительнее. Кто из них? Питер не знал. Он не чувствовал недоверия к одному из них. Единственное, что он мог сказать, так это то, что Фацио прав: исчезновение Звиедриса на следующий день после покушения на Питера ничего не доказывает.

— Вам что-нибудь надо? — раздался голос робота.

— Я хочу увидеть Лондон, — сказал Питер.

И тотчас на стене появилось изображение: набережная Темзы, Вестминстер, площадь Пикадили, Оксфорд стрит с ее бесконечными магазинами. Он видел знакомые места в вечернее время. Светили уличные фонари, сияли витрины магазинов. По тротуарам шли неспешно люди, рядом ехали какие-то незнакомые машины.

— Это хроника? — спросил он.

— Прямая трансляция, — ответил робот.

Это было приятно — видеть родной город, находясь вдали от него.

— А Москву можете показать?

— Пожалуйста.

Питер увидел Кремль, Красную площадь, заполненную гуляющими, потом незнакомую широкую улицу. По тротуару шли неспешно люди, многими рядами ехали машины. Широкую улицу сменила узкая, втиснутая меж старых зданий. И здесь прогуливались люди.

— Спасибо, — сказал Питер. — Я буду спать.

Экран погас.

— Доброе утро, — услышал Питер, как только раскрыл глаза. — Доктор Андерсон просила передать, что задерживается. Она приедет позже.

Питер покосился на робота, стоявшего рядом.

— Она лично позвонила?

— Да.

Умывшись и приведя себя в порядок, Питер захотел вдруг посмотреть, что за вид открывается за окном. Он увидел просторный двор, ограниченный с четырех сторон зданием, сад, разбитый там, с дорожками, фонтаном, небольшим прудом, деревьями и кустарником. Гуляющих там было совсем немного, человек десять.

— Ваш завтрак, — прозвучал позади голос робота.

Питер вернулся на кровать, но не стал ложиться, а сел, оставив ноги на полу, взял в руки плошку.

— А нельзя ли получить кусок мяса? — Он смотрел насмешливыми глазами на робота. — Какой-нибудь ромштекс, натуральную котлету или стейк.

— Я даю вам то, что мне приказано давать, — бесстрастно произнес робот. — Поговорите с доктором Кацавом. Если я получу новые указания, я их тут же выполню.

Глупо было рассчитывать на большее. Зачем он вообще затеял этот разговор? Позавтракав, Питер вновь подошел к окну. Было в том садике, что лежал за окном, нечто привлекательное. Уголок природы, втиснутый меж зданий, накрытый стеклянной крышей от непогоды.

Там, у окна, и застали его Кацав и Ашруни. Сопровождаемый их взглядами, он дошел до кровати, лег. Привычная процедура не была ему в тягость. Он решил использовать время, обратился к доктору Кацаву.

— Скажите, доктор, когда я смогу перейти на обычную пищу? Так хочется съесть кусок мяса, запить его пивом. Или вином.

Доктор сдержанно улыбнулся.

— Вы — любитель поесть и выпить?

— Не сказал бы, что я помешан на еде, но иной раз могу с удовольствием посидеть в ресторане. Все зависит от кампании. Но сейчас мне патологически хочется съесть свиную отбивную или сочный стейк.

— Понимаю, но я не советовал бы вам спешить с приемом твердой пищи. Ваш желудок так же отвык от твердой пищи, как и мышцы рук и ног — от движений. Немного потерпите.

— Сколько?

— Пару дней.

Такой срок вполне устраивал Питера.

Когда процедура закончилась и накладки были сняты, Кацав произнес:

— Восстановление двигательных функций мышц идет успешно. Переходим к активному периоду вашей реабилитации. Теперь вы должны больше стоять, чем лежать. Я попрошу опытного физиотерапевта заняться вами. До вечера.

Он пошел к выходу. Ашруни, приветливо кивнув, последовал за ним.

Оставшись в одиночестве, Питер прогулялся по палате, встал перед окном. Ему приятно было смотреть на тот придуманный кусок природы, который втиснули во внутренний двор.

Шум раскрывшейся двери заставил его обернуться. Он увидел, как робот заслонил от него вошедшего, а потом отъехал в сторону. Перед Питером стоял высокий крепыш, атлетического вида. Радостно улыбаясь, он протянул руку.

— Меня зовут Эндрю Мелиган. Я — физиотерапевт. — Он говорил по-английски. Питер ощутил крепкое пожатие. — Мне бы хотелось видеть ваши показатели.

— Я их не знаю, — возразил Питер.

— В этом нет необходимости. — Мелиган посмотрел на робота. — Выведи показатели на экран.

Тотчас на стене появились какие-то графики, цифры. Питер смог разобраться лишь в давлении — сначала оно было низким, а к нынешнему дню полностью пришло в норму.

— Хорошо… Необходимо доставить сюда тренажеры, — вновь обратился к роботу Мелиган.

— Простите, но я не имею права надолго оставлять господина Мореф-фа, — сообщил робот. — Воспользуйтесь, пожалуйста, услугами другого робота.

— Я скоро вернусь. — Это уже прозвучало для Питера.

Мелиган повернулся, энергичным шагом направился к выходу. Минут через пять дверь распахнулась, один за другим въехали три робота, груженые оборудованием. Вскоре на свободном пространстве палаты появились тренажеры: беговая дорожка, велотренажер, атлетический центр.

— Вам лучше переодеться. — Мелиган положил на стул майку и спортивные трусы.

Отвернувшись от него, Питер сбросил пижаму, одел трусы, майку. Подвигал руками — удобно.

— Начнем с упражнений для мышц спины и рук. Нагрузку я поставлю небольшую. И не старайтесь менять ее без меня. Слышите? — Питер кивнул. Мелиган нажал какие-то символы на пульте атлетического центра. — Давайте попробуем. Садитесь.

Питер сел на мягкое сиденье, взялся за рычаги, сделал несколько движений. Тотчас на ожившем экране появились многочисленные данные. Питер продолжил занятия, глядя на то, как растет частота пульса. Минуты через три Мелиган произнес:

— Довольно. Давайте сменим упражнение. Потренируем бицепсы.

Потом Питер тренировал брюшной пресс, после этого крутил педали велотренажера, причем на экране убегала под мнимые колеса дорога, с одной стороны которой плескалось море, а с другой — поднимался горный склон, создавая ощущение реальной езды, усиливающееся от того, что когда дорога шла вверх, крутить колеса было тяжелее, чем когда дорога шла вниз. Вслед за тем Питер шел быстрым шагом по беговой дорожке, а экран пытался убедить его, будто он движется по лесной тропинке.

— Хорошо, — довольно проговорил Мелиган. — До вечера три раза повторите все упражнения. С перерывом в два часа. Тренажеры не позволят вам превысить нагрузку и длительность упражнения. А завтра, быть может, изменим и нагрузку, и длительность. Посмотрим. Всего хорошего. До завтра.

Оставшись один, Питер сначала хотел отдохнуть, полежать на кровати, но потом решил принять ванну. Кран выполнил указания. Вода набралась удивительно быстро. Скинув майку и трусы, он шагнул в округлое пространство, заполненное прозрачной жидкостью. Какое это было наслаждение — погрузиться в воду, не холодную, и не горячую. Оказаться в среде, такой приятной, дружелюбной для человека.

Питер блаженствовал, размышляя о событиях последних дней. Ощущение чего-то невозможного все еще не покидало его. Неужели все правда? Неужели он получил будущее в подарок? Именно в подарок. Он же не просил перемещать его на пятьдесят лет вперед. С другой стороны, разве он не заслужил этого? Он честно служил закону, боролся с международной преступностью… «Жаль, что Мария умерла. — думал он. — Но я надеюсь, что найдется Виктория. Мне так хочется увидеть ее… Кто же причастен к покушению на меня? Линард Калныньш или Ивар Звиедрис? А может быть, ни один из них? Может быть…»

Дверь ванной раскрылась, на пороге стоял робот.

— Доктор Андерсон приехала, — сообщил он.

— Я скоро выйду, — не без сожаления проговорил Питер.

Как только дверь закрылась, он покинул столь приятную водную среду, вытерся полотенцем, надел мягкий халат, висевший на крючке. Завязав пояс, вышел в палату.

Лннда стояла около окна. Повернулась, услышав его шаги.

— Здравствуйте. Как вы себя чувствуете?

— Прекрасно. — Питер сдержанно улыбался. — Вот, — он указал на тренажеры, — я приступил к активному периоду восстановления. Разумеется, не сам, а по решению доктора Кацава. Мною теперь занимается физиотерапевт по фамилии Мелиган. Весьма бойкий человек. Надеюсь, у вас тоже все в порядке?

— Да, — как-то рассеянно произнесла она.

— Потребовалась какая-то срочная работа?

— Я ездила в Лион. Изучала документы, касающиеся Линарда Кал-ныныпа. — Тихая улыбка тронула ее лицо. — Словно человек прошлого копалась в бумажных документах: записках, рапортах, справках.

— Что-нибудь нашли?

— Нашла. — Она помолчала, будто решая, сказать Питеру или нет. — Директор ВБР Джон Берджес и Линард Калныньш — родственники. Они — двоюродные братья. Младшая сестра матери Калныныпа, то есть его тетка Хелена Берджес, является матерью Джона Берджеса. И у той, и у другой фамилия до замужества была Розе. Их отец — профессор права, преподававший в Рижском университете, Карл Розе. В девяностых годах прошлого века Хелена поехала учиться в США в Калифорнийский университет в Беркли, который находится подле Сан-Франциско. Там она закончила юридический факультет. И осталась в США, потому что встретила там Уильяма Берджеса, учившегося в том же университете, за которого и вышла замуж. Калныньш приезжал в США, когда Джон Берджес был еще подростком. Похоже, именно Калныньш заинтересовал своего двоюродного брата работой в полиции.

«Любопытно, — думал Питер. — Весьма любопытно. Только, что это меняет?» Последняя мысль выскользнула наружу:

— Что это меняет?

— Пока что не знаю… — Линда глянула на него хмурыми глазами. — Не хорошо предлагать своего родственника на должность заместителя директора. Но это не преступление.

— Особенно, если Калныньш — порядочный человек и хороший профессионал. Как в этом убедиться? — Питер покосился на робота. — Линда… Нет опасности утечки информации через нашего… помощника? Он, как я понимаю, записывает все разговоры. Эти записи не могут попасть к тем, кому никак нельзя их получить?

Линда не успела ответить, потому что ее опередил робот.

— Простите, что я вмешиваюсь, но вы напрасно беспокоитесь. Я настроен так, что могу дать подобную информацию только господину Фацио и доктору Андерсон.

«Надо же, понял, что я имею в виду. — Питер был удивлен. — До чего дошел прогресс… А почему пресса ничего не раскопала?»

— Скажите, почему это не раскопали досужие журналисты? — спросил он.

— Деятельность сотрудников ВБР не находится на виду. По вполне понятным причинам. Это относится и к руководителям разного уровня. Уверяю вас, про Калныныпа общественность ничего не слышала. Имя Джона Берджеса ей известно, но не более того. Все контакты с прессой осуществляет его заместитель по связям с общественностью.

Питер усмехнулся.

— Американцы подсунули закрытую систему.

— Вы не любите американцев?

— Вовсе нет. Я к ним отношусь хорошо. Но продукция Голливуда меня никогда не устраивала. Как и быстрая еда. И внешняя политика США, нацеленная на создание однополярного мира. Впрочем, сейчас это не имеет значения. Мир стал совсем другим. Но где справедливость? Россию разделили на пять частей, Китай — тоже разделили. А США — практически нет. Это справедливо?

Спокойствие не покинуло ее.

— На территории России и Китая в начале двадцать первого века не было стабильности. А на территории США она сохранялась. Причем США помогали восстанавливать стабильность и в России, и в Китае. — Она походила на терпеливую учительницу, объясняющую важные вещи нерадивому ученику. — И потом США уже не та страна, которую знали вы. Белое население давно уже стало меньшинством. Сейчас выходцы из Латинской Америки составляют большинство, а на втором месте по численности — выходцы из Азии.

Это был сильный довод. Питер признал, что она его уела. США — латиноамериканская страна с большим процентом азиатского населения. Надо же! Кто бы мог подумать.

— Вам пора обедать, — напомнил робот. — И скоро настанет время делать упражнения на тренажере. Я бы рекомендовал вам начать с упражнений, а потом пообедать. Не затягивайте, приступайте прямо сейчас. Необходимая одежда в ванной.

Линда улыбалась.

— Разумно последовать этому совету. Я не буду вам мешать. Пойду обедать в здешнюю столовую.

Переодевшись в трусы и майку, Питер приступил к занятиям на тренажерах. Экран показывал ему оставшееся время данного упражнения, пульс, давление. Когда он увлекся, начал двигать ручками атлетического центра слишком резво, прозвучал сигнал и высветилась красная надпись: «Вы превысили допустимый уровень нагрузки».

Закончив занятия на тренажерах, он получил привычные плошки. Ситуация с пищей почему-то не менялась. Роптать он не стал — выходит, его желудок отстает от мышц. Врачам виднее.

Линда вернулась, когда он прогуливался по палате.

— Вы как заправский спортсмен, — добродушно проговорила она.

— Это комплимент или насмешка?

— Разве я похожу на человека, склонного к насмешкам?

Питер не почувствовал обиды в ее голосе. Он собрался сказать что-нибудь шутливое, но в этот момент дверь раскрылась. Вошел человек лет пятидесяти, статный, солидный. Он подошел к Питеру, широко улыбаясь.

— Здравствуйте, — по-русски проговорил он. Легкий акцент подсказывал — это не родной для вошедшего язык. — Я дождался, когда вы будете чувствовать себя лучше. И пришел. Я так хотел вас увидеть.

Только теперь Питер узнал его. Линард Калныньш, постаревший, но совсем не старый.

— Здравствуйте. Рад видеть вас. — Питер протянул руку.

Калныньш схватил его руку с такой горячностью, тряс ее с такой энергией, что Питер не мог сомневаться в искренности его чувств.

— Как хорошо, что вы остались живы. Что вас подняли на ноги сейчас. Я выражаю вам сочувствие в связи с тем, что произошло тогда, пятьдесят лет назад. Не уберегли мы вас. Это наша вина. — Он глянул внимательным взором на Линду.

— Это доктор Андерсон, — поспешил объяснить Питер. — Психотерапевт. Помогает мне адаптироваться к нынешней действительности.

Линда сдержанно кивнула ему.

— Линард Калныньш, — представился он.

— Как ваша жизнь? — поинтересовался Питер.

— Грех жаловаться.

— Где вы работаете?

— Во Всемирном бюро расследований. Слышали про него?

— Да. Я спрашивал про Интерпол, и мне сказали, что теперь в масштабах планеты действует ВБР. А кем вы там работаете?

— Начальником департамента.

— Вы многого добились, — проговорил Питер.

— Старался, — как-то спокойно, без рисовки объяснил Калныньш.

Питеру был приятен этот человек. Он ощутил даже укол совести за свои подозрения в отношении Калнынына.

— Что же мы стоим? Давайте сядем.

Питер подошел к кровати, сел на нее, указал своему давнему коллеге на стул, стоящий рядом. Дождался, когда тот сядет, спросил:

— Как там Рига?

— Хорошо. Красивый город. Я там изредка бываю.

— А где вы живете?

— В Париже. Штаб-квартира ВБР здесь.

— Я никак не могу к этому привыкнуть. Слишком засел в памяти Лион.

— Это пройдет. — Калныньш беззаботно улыбнулся. — Чем собираетесь заняться, когда окончательно восстановитесь?

— Хотел бы работать по специальности. Но есть загвоздка. По календарю мне уже за восемьдесят. Пенсионный возраст. А в реальности я эти пятьдесят лет не прожил. Мне еще нет сорока. Если так считать мой возраст, я спокойно могу работать. В том же ВБР, к примеру.

— Да, это проблема. — Калнынын оживился. — Я бы не считал эти пятьдесят лет. Но как решит наш департамент кадров, не знаю. Случай необычный… — Он помолчал. — Если можно будет принять вас на работу, я готов предложить вам должность в моем департаменте. Сначала вы поучитесь на курсах повышения квалификации. Многое изменилось за эти полвека. Новое оборудование, новые методы. Когда вы с этим ознакомитесь, можно будет обсудить должность.

Питеру понравилось это предложение.

— А чем занимается ваш департамент? — спросил он.

— Противодействием антиконституционной деятельности. — Кал-нынын глянул на Линду, по-прежнему стоявшую рядом с тренажерами. — Через сколько, по-вашему, восстановится господин Морефф?

— Дней через десять, — уверенно ответила она. — Кроме физической и физиологической адаптации ему требуется и социальная адаптация.

— А как бы вы оценили возраст господина Мореффа?

— Его биологический возраст на данный момент — сорок два года.

Калныньш опять посмотрел на Питера.

— Видите, все прекрасно. Восстанавливайтесь, и тогда попробуем решить вопрос вашего трудоустройства. — Он поднялся.

— А как поживает господин Звиедрис? — Питер сделал все, чтобы чистосердечное выражение присутствовало на его лице.

— Вы не знаете? — Калныньш помрачнел. — Звиедрис пропал сразу после покушения на вас. Его следов так и не удалось найти. Мы не знаем, что произошло… Мне пора. Быстрее восстанавливайтесь.

— Постараюсь.

Пожав руку, Калныньш кивнул Линде и направился к выходу. Как только закрылась дверь, тишина заполнила палату. Питер пытался осмыслить происшедшее. Что двигало тем человеком, который навестил его?

— По-моему, он был искренним, — проговорил наконец Питер.

— Возможно. — Она как всегда хранила спокойствие.

— Конечно, я могу ошибаться… И все-таки, я склонен поверить в его искренность. — На этот раз она промолчала. А Питер вспомнил о том, что его удивило. — Кстати, департамент противодействия антиконституционной деятельности, это что, политический сыск?

Сколь снисходительным стало ее лицо.

— Противодействие антиконституционной деятельности есть всего лишь противодействие антиконституционной деятельности. При чем тут политический сыск?

— Человек может иметь свое мнение? — спросил Питер.

— Разумеется, может. Но поступать он должен в соответствии с мнением большинства.

— Которое не застраховано от ошибки, — тут же выпалил Питер.

Она усмехнулась.

— Не знаю, как вы с такими настроениями будете работать в соответствующем департаменте.

— Я бы предпочел ловить обычных преступников. Мне это привычнее.

— Сначала надо полностью восстановиться, — заметила она.

— Делаю все, что от меня зависит… — Питер поднялся, дошел до окна, постоял перед ним. — А есть полная сводка данных по неопознанным трупам, найденным на территории Латвии в последние пятьдесят лет?

— Наверно, есть. Я могу запросить. Надеетесь найти?

— Кто знает. Вдруг получится?

— Проблема только в одном — как запросить, не привлекая внимания? Надо хорошенько подумать.

Потом Питер опять занимался на тренажерах. Доктор Кацав и доктор Ашруни застали его на бегущей дорожке.

— Вам осталось еще две минуты. — Кацав увлеченно смотрел на экран, туда, где сбоку высвечивались показания датчиков. — Заканчивайте. Мы с доктором Ашруни подождем.

Энергичное движение по лесной тропинке продолжилось. Когда Питер вышел наконец к обрыву, и перед ним открылась прекрасная картина ущелья с речкой, текущей внизу, беговая дорожка сама собой встала.

— Пульс, давление — все в норме, — прокомментировал доктор Кацав.

— Вы сейчас на уровне среднего не слишком тренированного человека. Считаю, что это неплохой результат. Давайте в последний раз проведем нашу процедуру. Прошу вас, коллега Ашруни.

Спортивная форма позволила надеть накладки, ничего не снимая.

— А почему в последний раз? — поинтересовался Питер.

— Больше в ней нет необходимости, — ответил Ашруни.

Привычная процедура была повторена. После этого Питер ужинал. В присутствии робота. Ему удалось уговорить Линду поехать домой пораньше.

На следующее утро вновь появился доктор Мэлиган.

— Я посмотрел вчерашние данные. Нагрузку можно увеличить. Опять начнем с упражнений для мышц спины и рук. — Мелиган последовательно нажал какие-то символы на пульте атлетического центра. — Садитесь.

Питер уверенно сел на мягкое сиденье, взялся за рычаги. Он делал упражнения, глядя на то, как растет частота пульса. Через несколько минут Мелиган произнес:

— Хорошо. Теперь тренируем бицепсы.

А потом Питер тренировал брюшной пресс, после этого крутил педали велотренажера, вслед за тем шел быстрым шагом по беговой дорожке.

— Хорошо, — довольно проговорил Мелиган. — Опять три раза повторите все упражнения. С перерывом в два часа. Завтра еще раз изменим нагрузку и длительность. Всего хорошего.

Оставшись один, Питер прилег на кровать. Он размышлял о событиях последних дней. Ощущение того, что происходящее с ним далеко от реальности, поубавилось. Он втянулся уже в некоторые нынешние дела, так и не узнав нынешней жизни. Но ему отчего-то казалось, что мир, находящийся за стенами больницы, не разочарует его. Он получил не худшее будущее в подарок. Одно тревожило — почему не дает о себе знать Виктория? Что с ней?

Вскоре появилась Линда. Лицо у нее было озабоченное.

— Это оказалось сложнее, чем я думала. Я не смогу получить информацию по неопознанным трупам так, чтобы не привлечь внимание. При любом варианте о попытке получения информации станет известно. Выход один — отправиться в Ригу, как только это станет возможным.

Питер готов был подождать. Сейчас его волновало другое.

— Скажите, Линда, если моя дочь увидела репортаж о моем… возврате к жизни, как она могла сообщить, что она — моя дочь и хочет увидеть меня?

Линда задумалась.

— Я бы на ее месте обратилась бы в местные органы власти. Или в прессу. Через прессу было бы даже быстрее. Это еще одна сенсация — у героя, которого вернули к жизни, нашлась дочь.

— А может, ей как раз не хотелось сенсаций?

Она лишь неопределенно пожала плечами.

— Линда, у меня к вам просьба. — Лукавое выражение покрывало его лицо.

— Да, — с готовностью произнесла она.

— Не повторяйте про героя. Вы же не министр информации Зайдель.

— Хорошо… — Она улыбнулась, устало, одними губами.

В обед произошло нечто необычное. Питер получил кусок жареного мяса. Это была свинина, нежная и восхитительно вкусная. Питер блаженствовал.

— Никогда не был чревоугодником. Но испытываю истинное наслаждение. После всех этих пюре… Божественно. Не зря наши далекие предки любили мясо.

— Это искусственное мясо, — осторожно заметила Линда.

Питер опешил.

— Синтетическое?! Какой-то заменитель?

— Нет, оно настоящее. Но для его производства не надо выращивать животных, а потом убивать их. Сейчас выращивают непосредственно мясо.

Питер явно слышал об этом не впервые. Он напряг память.

— Знаете, про такие опыты говорили в начале века… Рад, что получилось. Лучше никого не убивать. И при этом вкусно кушать.

Линда понимающе кивнула в ответ.

Четыре следующих дня прошли в тренировках. Теперь длительность каждой из них выросла до часа, общее число — до шести, а перерыв стал вдвое меньше прежнего. В девять утра Питер начинал тренироваться, а в восемь вечера заканчивал.

На исходе четвертого дня в палате собрался консилиум: доктор Кацав, доктор Ашруни, доктор Мелиган и еще три врача в белых халатах. Среди трех последних был один, сидевший с особо хмурым видом.

Доктор Кацав делал доклад. Множество графиков и таблиц иллюстрировало его выступление.

— Я считаю, что восстановление закончено. — Таков был итог доклада. — Господин Морефф может вернуться в нормальную жизнь.

Он внимательно следил за реакцией того, который сидел с хмурым лицом. Пауза катастрофически затягивалась. Питер видел, как нервничает Кацав. Ему стало жаль доктора.

— Оформляйте выписку, — лениво произнес наконец тот, чьей реакции ждали все, присутствующие в палате.

— Я подпишу.

После столь важных слов он поднялся, пошел к двери, за ним потянулись те двое, которых Питер тоже не знал. И вдруг степенное шествие остановилось. Начальник повернулся, глянул на Питера.

— Поздравляю вас, мистер Морефф. — Он говорил по-английски. — Вы — первый в мире человек, кто вернулся к жизни через пятьдесят лет.

— Я получил будущее в подарок. — Питер усмехнулся.

— Будущее в подарок?.. — удивленно повторил он. — Пожалуй, так.

Он повернулся и продолжил свое шествие. Несколько секунд, и вся троица исчезла за дверью.

— Это здешний начальник? — спросил Питер.

— Нет. Это министр здравоохранения во всемирном правительстве Збигнев Шимановски.

Надо же! Министр. И вправду большая шишка. Но для Питера были важнее другие люди. Три доктора, сделавшие так много для его быстрого выздоровления, стояли перед ним. Питер бросился благодарить их.

— Спасибо вам, доктор Кацав, — торопливо говорил он, пожимая руку.

— И вам спасибо, доктор Ашруни. И вам, доктор Мелиган. Большое спасибо. Я так вам благодарен. Спасибо.

— Для нас это была особая честь.

— Доктор Ашруни определенно стеснялся. — Надо признать, случай уникальный. Мы рады, что все закончилось хорошо.

Тут Питер вспомнил, перевел взгляд на Кацава.

— Доктор Кацав, я все хотел спросить вас. В начале века в Израиле был президент Моше Кацав. Это не ваш родственник?

— Это мой дед… — Кацав улыбался с видом человека, осилившего очень трудное дело. — Большего мы для вас не можем сделать, господин Морефф. Все остальное зависит от доктора Андерсон. И от вас самого. Всего вам хорошего. Успехов.

По очереди пожав ему руку, три доктора удалились. Питер с любопытством посмотрел на Линду.

— И что теперь?

— Завтра утром вам привезут одежду, в которой можно выйти на улицу. И мы покинем больницу. Поедем туда, где вы будете жить. Хотя подозреваю, что перед тем, как уехать отсюда, вам придется выступить на пресс-конференции. Господин Зайдель не упустит подобного повода собрать прессу. Впрочем, и вам ни к чему отказываться. Может быть, на этот раз ваша дочь узнает о вашем возвращении к жизни. Ложитесь спать пораньше. Завтра у вас будет сложный день.

Проводив Линду, Питер лег. Но ему не спалось. Одолевали размышления. Начинается новая пора в его жизни. Он вторгнется в будущее, не ограниченное больничными стенами и опекой врачей, станет полноправным жителем того мира, который сложился ко второй половине двадцать первого века. Мир, в котором так много изменилось. В котором нет прежней России. Но есть новая Россия наряду с Уралом и Сибирью. Мир, в котором русский язык живет на новых территориях.

«Что, все-таки, главное? Территория? Вера? Язык? По крайней мере, не территория. Албанцы, побывав под турецким нашествием, сохранили все, кроме веры. Но, по сути, это другой народ. А греки сменили облик, но сохранили язык и веру. Они остались православным народом. Они остались греками. Даже не знаю, что важнее, язык или вера? Наверно, и то, и другое».

— Простите, вам трудно заснуть? — раздался вежливый голос робота. — Хотите, я дам вам снотворного?

— Спасибо, не надо, — проговорил Питер и закрыл глаза.

Но мысль его текла дальше: «Кто такой русский? Я думаю, тот, кто считает себя таковым. Это главное. И не надо никому ничего доказывать. Я — русский. Точно также определяют свою принадлежность к другим нациям и национальностям. Главное, кем чувствует себя человек. Кто бы ни были твои родители, ты тот, кем себя считаешь… Я — русский английского происхождения. По этой причине я всегда уважал закон и никогда не пресмыкался перед властью. То, чего так не хватало русским, жившим в России…»

Он и не заметил, как уснул.

Его разбудил негромкий звук. Питер открыл глаза и увидел еще одного робота, стоявшего рядом с кроватью. Он держал перед собой темный костюм, надетый на плечики. Питер ничего не понял, посмотрел по сторонам — никого, кроме двух роботов. За окном светло. Утро. И тут до него дошло — робот принес ему костюм. Обычная двойка. Разве что материал показался Питеру необычным — какой-то влажный на вид.

— Господин Морефф, — проговорил вновь прибывший робот, — я прошу вас примерить костюм.

— Оставьте. — Питер лениво потянулся. — Я потом надену.

— Если костюм будет плохо сидеть, я его подгоню.

Пришлось вставать, идти в туалет, а потом — в ванную. Умывшись, Питер вышел в палату. Ему была вручена белая рубашка, яркий галстук — Питер сам завязал его. Потом он одел брюки, пиджак. На экране он увидел собственное изображение. Неплохо. Словно для него сшито.

— Вам нравится? — поинтересовался робот.

— Нравится. А что за ткань?

— Пуленепробиваемая, травмобезопасная. И в ней не должно быть жарко. Если вы не имеете претензий, я удалюсь.

— Да, пожалуйста… Кстати, а почему вы привезли костюм? Нельзя было одеться попроще?

Робот остановился, повернул к нему голову.

— Я получил распоряжение одеть вас в костюм. Я могу удалиться?

— Да.

Робот уехал. Питер снял пиджак, повесил на спинку стула.

— Простите, но для этого больше подходит вешалка, — учтиво заметил робот, уже столько дней помогавший Питеру.

— Да? И где она?

— В шкафу.

Дверь в шкаф располагалась рядом с дверью в ванную. Питер и не предполагал, что за ней таится некоторое пространство. На длинной штанге висели пустые вешалки. Одну из них занял только что полученный пиджак.

Питер едва успел закончить завтрак, когда в палату легким шагом вошел министр информации Зайдель, а следом еще какие-то люди.

— Вы уже в брюках, — констатировал министр. — А где пиджак? Наденьте, пожалуйста.

Питер выполнил просьбу. Зайдель внимательно оглядел его.

— Так. Прекрасно. В костюме вы смотритесь нормально. Да, я вас поздравляю. Вы полностью готовы к возвращению в нормальную жизнь. Сейчас мы проведем пресс-конференцию. Герой готов к возвращению в строй. Вы выступите. Ничего сложного. Вы уже выступали, тогда, в первый день. Тогда вы лежали, теперь будете стоять. Прогресс на лицо. Я думаю, вам лучше всего стоять на фоне тренажеров. Попробуйте встать здесь. — Он указал на место подле атлетического центра. — Неплохо. Наводит на мысль о необходимости занятия спортом.

Питеру это показалось глупым, но он не стал спорить с министром. Ему хотелось побыстрее освободиться.

— Не забывайте улыбаться, — напомнил министр и повернулся к стоящим рядом людям, проговорил по-английски. — Пригласите прессу.

Несколькими секундами позже двери открылись, в палату стремительно вторглось человек двадцать — мужчин и женщин, одетых весьма пестро. Это были телеведущие и операторы. Они остановилась перед Питером, а министр оказался рядом.

— Господа! — Министр поднял руку, требуя тишины. — Рад еще раз представить вам героя, пришедшего в себя после пятидесяти лет пребывания на грани смерти. Благодаря стараниям врачей он уже в состоянии нормально двигаться и вести нормальное существование. Господа, Питер Морефф, человек, рисковавший своей жизнью ради всеобщего блага, герой, победивший смерть. Вы можете задать господину Мореффу вопросы.

Первым задал вопрос элегантный высокий мужчина с мягким баритоном:

— Как вы себя чувствуете, господин Морефф?

— Прекрасно. Вы можете в этом убедиться. — Питер сделал несколько шагов и вернулся на прежнее место, демонстрируя легкость движений.

Красивая брюнетка с вытянутым холеным лицом обратилась к Питеру второй:

— Каковы ваши планы, господин Морефф?

— Я хотел бы работать. По специальности. Надеюсь, что вопрос с моим трудоустройством удастся решить.

Тут же выскочил вперед Зайдель.

— В этом не должно быть сомнений. Вопрос практически решен.

— Как вы оцениваете тот мир, в который попали? — задала еще один вопрос брюнетка.

— Он по-прежнему прекрасен. И при этом стал более комфортным и более безопасным. Мне нравится мир, в который я попал.

— Господин Морефф, есть ли у вас какие-нибудь проблемы? — спросила Питера худенькая женщина с мальчишеской стрижкой.

— Да. У меня есть дочь, Виктория. На момент покушения ей было восемь лет. Так что сейчас ей пятьдесят восемь. Сейчас у нее, наверно, другая фамилия. Почему-то до сих пор она не дала о себе знать.

Опять выскочил вперед Зайдель.

— Она найдется. Непременно найдется. И тогда мы покажем радость героя, покажем счастливую встречу отца и дочери через пятьдесят лет. Господа, спасибо за внимание. Пресс-конференция закончена. — Он повернулся к Питеру. — Все было прекрасно. Вы не подкачали. — Он поймал руку Питера, начал ее трясти. — А ваша дочь непременно найдется. И все разделят вашу радость. Всего вам доброго.

Отпустив руку, Зайдель повернулся, направился к двери, увлекая за собой остатки толпы, собравшейся в палате. Еще десяток секунд, и закрывшаяся дверь оставила в палате двоих — Линду и Питера. Да еще робот привычно стоял сбоку.

— Вам идет костюм, — сообщила она.

— Я предпочел бы что-нибудь менее официальное. Надеюсь, я смогу получить такую одежду.

— Вы ее купите.

— А как это сейчас делается?

— Я вам помогу. — Она протянула ему халат. — Наденьте, чтобы не выделяться. — Питер выполнил просьбу.

— Идемте. Нам пора.

И вдруг робот приблизился к нему.

— Позвольте мне сказать. Я очень рад, что вы покидаете нас. Это значит, что вы абсолютно здоровы. Но мне жаль, что я больше не смогу помогать вам. Надеюсь, я заслужил не слишком много нареканий?

— Вы были превосходны. До свидания.

— Всего вам доброго.

Впервые Питер покинул палату. Широкий коридор простирался перед ним. Серебристый металл покрывал стены, пол. Потолок светился ровным, неярким светом. Навстречу им попадались люди в халатах. Они сосредоточенно смотрели перед собой. Но одна женщина, глянув на Питера, задержала взгляд. Наверно, ей показалось знакомым его лицо. «Герой», — подумал Питер и усмехнулся.

Лифт услужливо раскрыл двери.

— На выход, — произнесла Линда.

Двери сомкнулись, лифт начал опускаться.

— Куда мы держим путь? — поинтересовался Питер.

— Вам приобретена квартира за счет Всемирного правительства. Мы едем туда.

— Я не против.

Лифт открыл двери. Громадный холл простирался перед ними. Обойдя фонтан, располагавшийся в центре, они подошли к турникету. Охранники в темной форме молчаливо стояли по обе стороны. Питер замедлил шаг.

— Спокойно проходите через турникет, — прозвучал голос Линды. — Ваши данные введены.

Серебристая вертушка турникета повернулась, пропуская Питера. Линда последовала за ним.

Высокие здания, красивые, необычные, заполнявшие все окружающее пространство — это бросилось ему в глаза.

— Можете снять халат. — Линда сдержанно улыбалась.

Питер последовал ее совету. Подъехала машина, каплевидная, такая, какие потоком неслись по широкой улице в обе стороны, широкая дверь раскрылась. Питер увидел передние и задние сиденья. И никакого руля. Они заняли места спереди. Линда произнесла название улицы, номер дома. Дверь закрылась, автомобиль тронулся. Питер увлеченно смотрел в окно.

Город казался удивительным, невероятным — высокий, устремленный ввысь, легкий, удивляющий размерами зданий, но, вместе с тем, не давящий своим величием.

— Сейчас не бывает аварий, — проговорила Линда. — Машины ездят сами. Аварии в принципе не возможны. Компьютеры не нарушают правил дорожного движения, не гоняют по встречной полосе, не допускают столкновений и наездов на пешеходов.

— А как же вы поступаете, когда необходимо догнать преступника?

— Никаких проблем. Достаточно знать, кто преступник, и его местонахождение будет определено в доли секунды.

Надо же, до чего дошел прогресс.

— А если не известно, кто преступник?

— Достаточно иметь видеозапись преступления. Как только фотография преступника попадает в центральный компьютер, он выдает задание, и где бы ни появился преступник — в любом общественном месте, в частном помещении, в транспорте, — он будет идентифицирован, и его местонахождение тут же станет известно. Все остальное — дело техники. В прямом смысле этого слова. К примеру, если преступник в машине, она автоматически прекратит движение и блокирует двери.

Машина остановилась. Доступ в окружающий мир был открыт. Питер ступил на ровную поверхность тротуара, осмотрелся. Дом, тянувшийся к небу рядом с ним, понравился Питеру. Изящное сооружение, ничего не скажешь, легкое при таких размерах, затейливое.

Они приблизились к большой стеклянной двери. Находившийся по другую сторону робот задал вопрос на французском:

— Вы к кому?

— Владелец прибыл на заселение.

— Линда вытащила из сумочки небольшую карточку, сунула ее в щель на металлической панели, расположенной справа от двери.

— Проходите.

Большая дверь медленно раскрылась. Питер и Линда продолжили движение.

Холл выглядел весьма представительно. По бокам был устроен зимний сад, в котором при желании можно было посидеть на скамейке. Небольшие фонтаны украшали его.

Они зашли в один из многих лифтов. Линда назвала этаж. Лифт выполнил приказание. Вскоре они оказались в приквартирном холле около одной из многих дверей.

— Кто вам нужен? — спросил по-французски приятный бархатистый мужской голос.

— Мы пришли зарегистрироваться. Рядом со мной Питер Морефф — новый хозяин этой квартиры.

— Я готов признать это. Но вы обязаны ввести код.

— Кто говорит? — не без удивления спросил Питер.

— Домашний секретарь, — пояснила Линда. — Он организует всю деятельность в рамках квартиры.

Питер быстрым взглядом осмотрелся по сторонам — никого, лишь пустое пространство холла.

— Это робот?

— Я — домашний секретарь, который умеет обращаться со всеми домашними устройствами, — тут же проговорил бархатистый голос. — Кроме того, я обеспечу вашу безопасность. Простите мне мою назойливость, но, пожалуйста, введите код.

Линда сунула небольшую карточку в щель, расположенную справа от двери. Тотчас над щелью возникло изображение клавиатуры. Аккуратные пальчики прошлись по цифрам, в ответ раздалось мягкое жужжание, сработали какие-то механизмы, дверь раскрылась. На пороге стоял робот, с руками и ногами, смешной, сделанный из белого пластика, но с большими черными глазами.

— Уважаемый Питер, я рад, что вы — хозяин этой квартиры. Я сделаю все необходимое, чтобы вы не имели здесь никаких проблем. Кстати, я готов сменить язык общения, если вы этого захотите. Я говорю на большинстве языков.

— А по-русски говорите?

— Говорю, — с легкостью перейдя на русский, продолжил робот. — С удовольствием буду говорить с вами по-русски. Прошу вас, проходите.

Он отступил в сторону, давая возможность Питеру и Линде войти в квартиру.

— Ознакомьтесь, пожалуйста. Из прихожей мы попадаем в гостиную.

— Робот двигался сбоку и чуть позади. — Если вам не нравится обстановка или какие-то отдельные вещи, скажите мне. Я предприму необходимые меры.

Обстановка вполне устраивала Питера: несколько диванов, изящный шкаф с посудой, элегантные напольные светильники. Стены и мебель были кремового цвета. На одной из стен — громадный плоский экран, показывавший какой-то разговор в студии, но звук был отключен. Вдоль другой стены тянулась кремовая штора. Питер подошел, протянул руку, чтобы отодвинуть ее.

— Хотите отодвинуть штору? — спросил робот.

— Да.

Штора тут же уехала вверх, открывая широкое окно. Питер подошел ближе. Прямо за окном располагалась зеленая лужайка, а за ней поднимался густой лес. Такой вид за окном соответствовал коттеджу, но никак не многоэтажному дому. Питер с удивлением повернулся к роботу.

— Вам не нравится? — поинтересовался тот. — Может быть, хотите морской вид?

Тотчас за окном появился широкий вид: море, неохватное, темно-синее, полоска песчаного пляжа, уходящая вправо и влево. Самое удивительное, что это не была фотография. Белесые волны вежливо накатывались на влажный песок.

— Если хотите, можно перенестись в горы, — мягко проговорил робот. Сразу после этого за окном возникли заснеженные вершины, упиравшиеся в задумчивое синее небо. — А можно — в любой город Земли. — Теперь за окном располагалась улица, запруженная людьми и машинами. Кажется, это был Нью-Йорк. По крайней мере, вывески всюду торчали на английском языке. Потом картина сменилась — невысокие кирпичные здания, окружающие площадь, узкая улочка, уходящая вдаль. Питер узнал старую часть Копенгагена. И вновь перемена — что-то вроде Токио.

— Город не надо, — проговорил Питер. — Пусть будет берег моря.

— Пустынный?

— Да.

Морской пейзаж вновь появился за окном.

— А почему здесь нет обычного окна? — спросил Питер.

— Потому что мы под землей, — ответила Линда.

— Я думал, мы ехали на лифте вверх.

— Нет, мы ехали вниз… В правительстве решили, что так безопаснее для вас. Тут невозможно выкинуть человека из окна, нельзя проследить за ним с минивертолета… По-моему, они просто экономили.

— Квартиры наверху дороже?

— Да.

Питер помолчал, глядя на белые барашки, бегущие по поверхности моря. В сущности, какая разница, что за окном — телевизор, показывающий далекую реальность, или настоящая панорама?

— Там — ваш кабинет. — Робот показывал на правую дверь. — Хотите посмотреть?

— Да.

Они прошли в достаточно просторную комнату, в которой стоял красивый письменный стол, а за ним — большой экран на стене.

— Надеюсь, вам подойдет это кресло?

Питер сел, откинулся, вытянул ноги — удобно. Линда спокойно наблюдала за ним, стоя в дверях. Он поднялся, покинул кабинет. Робот продолжил знакомство с квартирой.

— Там — спальня. Здесь — гостевая комната. Вам нравится?

— Да. — Питер посмотрел на робота. — Как тебя звать?

— У меня нет имени. Вы можете дать мне его.

— Я подумаю… Иван. Тебя будут звать Иван.

— Иван это славянский вариант имени Иоанн, аналог имен Жан и Джон. Учитывая, что вы предпочитаете говорить по-русски, все логично. — Робот двинулся вперед. — Здесь — кухня. Это мое помещение. Полагаю, что вы не принадлежите к числу тех, кто любит сам готовить. Хотя я могу ошибаться.

— Нет-нет, — быстро проговорил Питер. — Я не люблю готовить.

— Там — ванная, туалет, тренажерная, кладовая.

Везде были экраны, показывавшие телевизионную картинку. Даже в туалете и ванной.

— Зачем такое обилие телевизоров? — поинтересовался Питер.

— Вы, как и все люди на Земле, обязаны смотреть телевизор, — объяснила Линда.

— Почему? — искренне удивился он.

— Вы обязаны смотреть телевизор, чтобы в любой момент быть готовым исполнить гражданский долг. Тот, кто регулярно уклоняется от исполнения гражданского долга, недостоин быть членом общества. К таким могут быть применены особые меры.

— Что вы имеете в виду? — с тревогой спросил Питер.

— Такой человек может быть лишен права голоса. Это равносильно лишению гражданских прав.

Такой порядок не слишком понравился Питеру.

— Но это невозможно — все время слышать телевизор.

— Звук может быть выключен, как в вашей квартире. В случае проведения голосования звук будет автоматически включен.

Питер молчал. Что он мог сказать? Все, что он услышал, было странно. Вместе с тем, не стоило спешить высказывать свое мнение — он был новым человеком в этом мире.

— Хотите кофе? — прозвучал вдруг рядом голос робота.

— Хочу.

— Могу я звать вас Питер? Или мне обращаться к вам официально: господин Морефф?

— Зовите меня Питер.

— А как мне обращаться к вашей гостье?

— Доктор Андерсон.

Робот повернул голову к Линде.

— Доктор Андерсон, а вы хотите кофе?

— Да.

— Я приготовлю. Простите, Питер, но вы не хотите снять пиджак?

Питер скинул пиджак, отдал роботу, который тотчас удалился.

— А как быть с одеждой? Я не могу все время ходить в одном костюме.

— Закажите то, что вам необходимо. Робот вам поможет сделать покупки. У вас есть деньги на счету.

— Откуда?! — удивился Питер.

— Всемирное правительство выделило вам деньги. Нельзя было оставить вас без средств.

Это новость радовала.

— Что за деньги сейчас в ходу?

— Доллары и центы.

Питер помолчал. В конце концов, какая разница, как называются деньги — фунты, евро или рубли?

— Что нужно для совершения покупок? Нужна пластиковая карта?

— Нет. Необходима ваша идентификация и наличие денег на счете.

— А магазины остались?

— Да. По-прежнему есть люди, которым нравится ходить по торговым залам, видеть товар не на мониторе, а воочию, брать его в руки.

Появился робот с двумя чашками кофе на маленьком подносе. Тончайший ароматный запах наполнил комнату. Питер взял чашку, осторожно попробовал горячий напиток — вкус тоже не разочаровал его.

— Что вам приготовить на обед? — поинтересовался робот.

Питер не на шутку задумался. Что ему хочется более всего?

— Я бы не отказался от телятины с грибами. Цветную капусту на гарнир.

— Я бы еще посоветовал греческий салат на закуску.

Питер кивнул в знак согласия. Робот повернул голову к Линде.

— Что приготовить для вас, доктор Андерсон?

— Я бы предпочла жареную рыбу.

— Хорошо. Вино пить будете?

— Да, — сказал Питер. — Мне — красного, сухого. Доктору Андерсон — белого, к рыбе.

— Я знаю.

— Лучше французского.

— Хорошо.

Он собрался идти, но Питер остановил его вопросом:

— Откуда ты возьмешь продукты?

— Я их заказал и частично уже получил.

— Но мы не слышали, чтобы кто-нибудь приходил.

— В кухне есть минилифт для доставки продуктов.

Сообщив это, робот удалился.

— Как же называется нынешнее общество? — с тихой улыбкой проговорил Питер, глядя на Линду. — Диктатура большинства?

— Я не думаю, что это верное определение, — сухо ответила она и вдруг оживилась. — Знаете, что?

Едемте в торговый центр. Он здесь поблизости. Вам столько всего надо, что лучше купить это в магазине.

Не дожидаясь ответа, она поднялась, пошла в сторону прихожей. Питер последовал за ней.

— Вы уходите? — раздался голос робота.

— Уходим, — бросила Линда.

— А как же обед?

— Мы вернемся через полтора часа. И пообедаем.

Вскоре Питер вновь оказался под открытым небом. Солнце светило весело, беззаботно, заполняя пространство между высокими зданиями лучистой энергией. В ней шныряли в разные стороны летательные аппараты незнакомой Питеру конструкции.

— Давайте прогуляемся, — предложила Линда. — Нам недалеко идти. Вы не против?

Питер не возражал. Ему нравилось быть на улице. Они пошли по тротуару, отделенному от проезжей части газоном, покрытым сочной травой. Он с любопытством оглядывал окружающие здания.

— Впечатляет. Еде мы находимся?

— На юге. Район Монруж. Это улица Савье.

— А Монмартр, Эйфелева башня, Елисейские поля остались?

— Да, конечно. Мы можем туда съездить… — Чрствовалось, что ее волнует совсем другое. — Питер, вы еще не успели разобраться во всех тонкостях нынешней жизни. Если вы чем-то недовольны, вовсе незачем заявлять об этом. Выражайте свое отношение голосованием.

Ее слова подивили Питера. Помолчав, он проговорил с подчеркнутой учтивостью:

— Спасибо за совет.

Минут через десять они попали в громадное пространство торгового метацентра. Питер прямо-таки растерялся от разнообразия товаров, аккуратно разложенных на стеллажах. Немногочисленные покупатели перемежались с роботами, выкрашенными в желтый цвет, которые перевозили товары, следили за порядком на стеллажах.

Конечно, он увяз в этом пространстве, наполненном товарами. Путешествие получилось более долгим, чем рассчитывала Линда. Часа через два они, груженые пакетами, вернулись к Питеру домой.

— Вы задержались, — сообщил им робот, принимая пакеты. — Подавать на стол?

— Подавать, — решительно изрек Питер. — И немедленно.

Приборы были уже на столе. Две бутылки возвышались в центре. Питер и Линда сели друг против друга. И тотчас Иван поставил перед ними тарелки с салатом. Питер попробовал — вкусно. Тем временем Иван разлил вино по фужерам: белое — Линде, а красное — Питеру.

Темно-рубиновая жидкость понравилась Питеру.

— Неплохо, — с довольным видом выговорил он. — Как вам белое?

— Хорошее вино.

— Давайте выпьем за наше знакомство.

Она медленно покачала головой из стороны в сторону.

— Сначала мы выпьем за новоселье.

Питер весело засмеялся.

— Вы правы. Я совсем забыл про новоселье.

— Чтобы вам здесь жилось хорошо.

Бокалы соприкоснулись, издав мягкий приглушенный звук. Вино было выпито. Иван опять наполнил фужеры. Выждав небольшую паузу, Питер поднял свой фужер и проговорил:

— Теперь мы можем выпить за наше знакомство?

— Теперь можем.

После салата Иван подал горячее. Питер вновь не разочаровался. Достойным завершением обеда стала чашка зеленого чая. Линда отказалась от пирожного, а Питер насладился вкусом нежнейшего безе с малокалорийным кремом.

— Вам понравился обед? — обратился Иван к Питеру.

— Понравился.

— А вам, доктор Андерсон?

— Мне — тоже.

— Спасибо за высокую оценку.

Забрав чашки и тарелки, робот удалился.

— Вы хотели посмотреть старый Париж. — Ее лицо казалось озорным. — Поехали. Готовы?

— Готов. — Питер охотно кивнул в знак согласия.

Линда поднялась, легким шагом направилась к выходу. Питер последовал за ней.

— Уходите? — раздался голос Ивана.

— Да, — сказал Питер.

— Ужин готовить?

Питер глянул на Линду.

— Нет, — выдохнула она.

Питер уже научился останавливать такси. Вскоре они с Линдой оказались около Эйфелевой башни. Питер смотрел на старую знакомую с доброй улыбкой. Сколько лет прошло с тех пор, когда он бывал здесь в последний раз. Они приезжали тогда в Париж всей семьей — он, Мария, Виктория.

Они с Линдой поднялись наверх. Питер жадно оглядывал окрестности, пытаясь увидеть то, что осталось от прошлого, и то, что связывало город с настоящим. Дворец Шайо-Трокадеро, Триумфальная арка, Музей армии, Лувр — эти сооружения связывали его с прошлым. А множество новых построек напоминали — время ушло далеко вперед, сейчас началась вторая половина двадцать первого века.

Линда не мешала ему. Она словно понимала, какие чувства наполняют его, тактично стояла чуть поодаль.

Он побывал там, где ему хотелось побывать — у Триумфальной арки, в Соборе Парижской Богоматери, на Монмартре. Ужинали он в уютном ресторанчике на Елисейских полях.

Стемнело, когда они вышли на улицу. Питер подумал, что пора отпустить свою спутницу.

— Большое спасибо вам за прекрасный день, — проговорил он. — Я смогу сам добраться домой. Вам надо отдохнуть. Давайте здесь расстанемся.

Она смотрела на него спокойным взором.

— Нам еще придется побыть вместе сегодня. Идемте.

— Куда?! — удивился он.

— Здесь недалеко.

Они пошли в сторону Сены и вскоре свернули на небольшую улочку. Едва они поравнялись с отелем, занимавшим старый пятиэтажный дом, Линда свернула ко входу.

«Зачем ей этот отель? — озадаченно подумал Питер. — А что, если она хочет заняться со мной сексом?..» Признаться, он не отказался бы от этого. Линда была красивой женщиной с хорошей фигурой. В конце концов, они оба — одинокие люди. Почему бы им не завести роман.

Она не стала брать ключ у портье, и это показалось Питеру странным. Лифт поднял их на четвертый этаж. Подойдя к одной из дверей, она открыла ее. Оказавшись в номере, Питер увидел… Фацио, сидевшего за столом с рюмкой в руках. Бутылка коньяка стояла перед ним.

— Не удивляйтесь, дорогой Питер, — благодушно проговорил Фацио, поднимаясь и протягивая руку. — Это все в целях конспирации. Мне нужно переговорить с вами. Рад вас видеть.

Они устроились друг против друга, Линда села поодаль. Питер подумал: «Хорошенький секс».

— Чему вы улыбаетесь? — поинтересовался Фацио.

— Никак не ожидал вас увидеть.

— Коньяк будете?

— Буду.

Коричневатая жидкость заполнила вторую рюмку. Лицо Фацио стало сосредоточенным.

— Нам надо поговорить о вас. Вам положена пенсия как сотруднику службы, преемницей которой стало ВБР. Но если вы хотите работать, никаких проблем. Пенсия в любом случае сохранится.

— Я уже говорил журналистам и готов повторить: я хотел бы работать. — Он вежливо усмехнулся. — Понимаете, для меня прошедших пятидесяти лет как бы не было. Мир изменился. А я по-прежнему тот, каким был накануне покушения. Мне все еще хочется чего-нибудь добиться… И потом, — он глянул на Линду, — я слышал от доктора Андерсон, что мой биологический возраст сорок два года.

Фацио задумчиво кивнул, то ли соглашаясь с ним, то ли машинально реагируя на его речь.

— Я могу предложить вам достойное место работы. В Службе внутренней безопасности. Но числиться вы будете в департаменте кадров. Как ветеран, отвечающий за поддержание боевого духа.

— Спасибо. Я согласен.

Фацио глотнул коньяку. Лицо у него было довольное. Еще глоток, и он снова заговорил:

— Ваше предложение изучить неопознанные трупы толковое. Но ни вам, ни доктору Андерсон нельзя открыто заниматься этим. Вас знает сейчас весь мир. Доктора Андерсон видел Калныньш. Психотерапевт не может быть связан с трупами. Ничего страшного. Мы поступим так. Вы поедете в Ригу. Легенда простая: физически вы восстановились. Но психологически — еще нет. В рамках вашего психологического выздоровления вы едете в Ригу. Доктор Андерсон сопровождает вас, поскольку вы все еще нуждаетесь в психологической поддержке. Одновременно с вами двоими в Ригу поедет наш сотрудник. Он получит нужные документы и передаст вам для проработки. — Тут он посмотрел на Питера с хитрой улыбкой. — Так что вы продолжите работу с доктором Андерсон. Надеюсь, это вас не расстраивает?

— Нисколько. Мы с доктором Андерсон сработались. — Питер бросил взгляд на Линду и добавил более осторожным голосом. — Так мне кажется.

Линда приняла его слова как должное.

Фацио глянул на часы.

— Остались какие-то вопросы, которые не решены?

— Да. Меня беспокоит то, что моя дочь так и не дала о себе знать.

Фацио нахмурился, помолчал.

— Я могу сказать вам, почему ваша дочь до сих пор не связалась с вами.

— Вы знаете? — удивился Питер.

— Да. Дело в том, что она… принадлежит к асоциальным элементам.

Питер был поражен. Этого не хватало!

— Виктория — преступница?

— Нет. Боже упаси. Она не преступница. Но она… уклоняется от исполнения гражданского долга.

Такая новость была неприятна Питеру.

— Зайдель знает об этом?

— Зайдель не знает. А вот Калныньш знает.

Питер вновь был удивлен.

— Калныньш ничего не сказал мне… Знает, и несмотря на это пригласил меня работать в его департаменте. Что за этим скрывается?

— Может быть, попытка сохранить хорошие отношения. А может быть, что-то еще. Надеюсь, что мы в этом разберемся…

— Вы мне поможете найти ее?

— Помогу… Завтра вам вручат официальное приглашение явиться ко мне для решения вопроса о вашем трудоустройстве. Приедете, подпишем трудовое соглашение, и вы официально приступите к исполнению обязанностей. Все. Я убегаю. Мне тоже надо отдыхать.

Пожав руку Питеру и кивнув Линде, Фацио удалился. Питер перевела глаза на Линду.

— Надеюсь, я не исказил действительность, заявив, что мы с вами сработались?

Она усмехнулась, легко, непринужденно.

— Нет, не исказили.

Питер хотел завладеть этой женщиной. В те мгновения она влекла его с невероятной силой. Но он понимал, что излишняя поспешность может оттолкнуть ее. Она была человеком утонченным, не из тех, кто действует по первому порыву. Он решился на одну фразу:

— Может быть, нам остаться здесь?

Она посмотрела на него долгим взглядом и ответила.

— Нет. У вас есть, где ночевать. И у меня — тоже.

Они расстались на Елисейских полях. Первой уехала Линда. Следом — Питер. Вечерний город беззаботно светил огнями, реклама настырно лезла в глаза. Некоторые картинки и надписи возникали прямо на стеклах автомобиля. Магазины и рестораны зазывали к себе.

Робот-консьерж учтиво приветствовал его:

— Добрый вечер, господин Морефф.

Иван открыл дверь тотчас, едва Питер позвонил.

— Добрый вечер. Хорошо отдохнули? — поинтересовался он.

— Хорошо. Где мои домашние брюки?

— Я все разместил в гардеробе. Что-то повесил, а что-то разложил на полках. Домашние брюки висят на вешалке.

Переодевшись, Питер устроился в гостиной на диване. Телевизор показывал очередной боевик, но герой попусту открывали рот в надрывном крике, палили из больших автоматов — звук был отключен.

— Что-нибудь подать? — спросил Иван.

— Да. Бокал красного вина.

Приказание было исполнено. Попивая вино, Питер смотрел на экран. Мысли его никоим образом не касались боевика, настырно лезущего с экрана. Он размышлял о том, как все удачно складывалось в его судьбе: остался жив, перенесся через полвека, полностью восстановил физическую форму, получил интересную работу. Но было и то, что расстраивало. Ситуация с Викторией. Что это, ее выбор? Почему?

Как-то сами собой мысли переключились на судьбу России. Как все-таки воспринимать то, что произошло с великой некогда страной? Как трагедию? Или никакая это не трагедия?

Питер посмотрел на робота, стоявшего у входа в гостиную.

— Есть возможность ознакомиться с историей конкретной страны?

— Есть. Но это за отдельные деньги.

— Ничего страшного. Заплачу. Мне надо выяснить, что за нестабильность была в России в начале века? О чем идет речь?

Экран сменил картинку. Появившиеся улицы показались Питеру знакомыми. Это определенно была Москва, но та, начала века. Улицы, люди на тротуарах, машины. Какие-то заседания с участием людей в темных костюмах и галстуках.

— В начале века в России благодаря стараниям тогдашних властей опять сложилась однопартийная система, — принялся объяснять хорошо поставленным голосом диктор. — Власть действовала в полном отрыве от народа, не имея механизмов обратной связи. Инициатива граждан не стала движущей силой ни в экономике, ни в общественной жизни. Централизация власти привела к созданию неэффективной системы управления на местах. В течение семи лет экономическая ситуация удерживалась только за счет высоких цен на нефть. Но с падением спроса на нефть в мире, за счет использования альтернативных источников энергии, экономическая ситуация в России начала резко ухудшаться. Власть, теряя контроль над ситуацией, использовала созданные ранее штурмовые отряды для подавления выступлений недовольных. Это положило начало столкновениям, которые быстро приобрели массовый характер. — Экран иллюстрировал эти слова показом сцен массовых выступлений, рукопашных стычек, перестрелок, мертвых тел. — Все это привело к распаду страны и массовому кровопролитию. Международное сообщество вынуждено было ввести на территорию России международные силы для обеспечения порядка.

Питер долго молчал, потом глянул на Ивана.

— Сделай такой вид за окном, будто бы дом стоит на главной московской улице. На Тверской.

За окном появились здания середины прошлого века, массивные, важные. Это была близкая к Кремлю часть Тверской улицы. Шли по тротуару пешеходы, сновали современные автомобили.

«Эта квартира — особая территория, — с иронией размышлял Питер. — Здесь говорят по-русски. Здесь думают о России. Это кусочек России».

На следующее утро ему вручили письмо под расписку. Питера приглашал к себе по вопросу о трудоустройстве заместитель директора Всемирного бюро расследований Карло Фацио.

Питер одел свой официальный костюм и направился в штаб-квартиру Всемирного бюро расследований.

Такси довезло его до весьма большого и помпезного здания. В проходной его пропустили без звука, он добрался до второго поста, потом — до третьего. Его путь лежал в особую зону, туда, где располагался департамент кадров.

Вскоре он вошел в просторную приемную Фацио. Секретарь, немолодая и не слишком симпатичная, сидевшая за столом, встретила Питера строгим взглядом.

— Я — Питер Морефф, — сообщил он. — Мсье Фацио назначил мне встречу.

— Знаю, — выдохнула она. — Ждите.

Питер сел на большой кожаный диван. Спокойствие наполняло его. Он смотрел в большое окно, за которым виднелись высокие здания, шустро сновали вертолеты.

Дверь в кабинет резко распахнулась, Фацио вышел в приемную, провожая женщину средних лет, красиво одетую, с важным лицом.

— Всего доброго, мадам Жофруа, — проговорил он у выхода в коридор.

Тут он глянул на Питера вопрошающим взглядом.

— Господин Морефф?

— Да. — растерянно подтвердил Питер. Неужто его забыли?

— Рад с вами познакомиться. — Он пожал руку, вслед за тем указал на дверь в кабинет. — Проходите.

Когда они устроились за рабочим столом — Фацио на своем месте, Питер на гостевом, — Фацио проговорил с хитрым видом:

— Не удивляйтесь. Это я для подстраховки. Никто не знает, что мы с вами встречались. Кроме Линды. Поговорим насчет вашего трудоустройства. Фактически вы уже работаете в Службе внутренней безопасности. Но, как я предупреждал, числиться вы будете в департаменте кадров. Как ветеран, отвечающий за поддержание боевого духа. Вот договор, подпишите его.

Питер не слишком внимательно пробежал глазами по страницам, взял ручку, поставил свою подпись на двух экземплярах. Приподнявшись в кресле и радостно улыбаясь, Фацио пожал ему руку:

— С этого момента можете считать себя сотрудником Всемирного бюро расследований. Поздравляю. Сейчас вам выдадут жетон, удостоверение, оружие. Вам выделят рабочее место в нашем департаменте. Осваивайтесь. Послезавтра поедете с Линдой в Ригу. Версию поездки я называл — окончательное психологическое выздоровление. Надеюсь, вы там что-нибудь раскопаете. Вопросы, пожелания есть?

— Вопрос только один: когда я смогу встретиться с дочерью.

Фацио глянул в потолок, размышляя о чем-то.

— Понимаете, по сведениям годовой давности, она жила в Москве. Но поскольку она в свое время отказалась от чипа, мы не знаем, живет ли она на прежнем месте, и если не живет, где пребывает в данный момент. Ее попросту надо найти. Я уже дал соответствующее распоряжение. В любом случае, прошу вас потерпеть. Вам лучше встретиться с дочерью после поездки в Ригу. Я не хочу, чтобы вас что-то отвлекало. Нам надо закончить наше дело. Ну… всего вам доброго. И храни вас Бог.

Питер пошел в канцелярию, где им были получены жетон и пластиковое удостоверение.

— В учреждения и жилые комплексы вас пустят по чипу, — наставлял его немолодой служащий, полный, страдающий одышком. Он говорил по-французски. — С полицейскими тоже не будет проблем в обычной ситуации. Но если что-то произойдет, и они будут бояться подойти к вам со сканером, покажите им жетон. Удостоверение идет в дополнение к жетону. Может случиться, что вы должны будете предложить свою помощь гражданам. Они вообще не носят сканер. Тогда вам тоже пригодится жетон. Теперь вам надо получить пистолет. Его выдадут на оружейном складе, он в подвале, в другой стороне комплекса. Там же тир. Советую опробовать пистолет. Навряд ли вы стреляли из чего-то подобного. Рад был помочь.

Покинув канцелярию, Питер отправился на оружейный склад. Когда в лифте он произнес: «В подвал», тут же раздалось: «Какой отрицательный этаж?» «Не знаю, — пробормотал Питер. — Мне — на оружейный склад». «Минус пятый», — прозвучало в ответ, и лифт закрыл двери.

В хорошо освещенном коридоре было многолюдно. «Все они со склада и на склад? — подивился Питер. — Маловероятно. Скорее, в тир».

Он не ошибся — поток был связан с тиром. Дверь под соответствующей вывеской непрестанно открывалась, выпуская и впуская людей. Питер повернул в другую сторону, туда, где на стенке висела небольшая табличка с надписью: «Оружейный склад».

Он не увидел стеллажей с разнообразными образцами стрелкового оружия. Комната больше напоминала офис, вполне респектабельный. Несколько рабочих столов, занятых мужчинами и женщинами, которые были погружены в свои дела. Питер замешкался, не зная, к какому столу идти, но тут сидевшая посередине жгучая брюнетка явно латиноамериканского происхождения взглянула на него, и он услышал:

— Мсье Морефф, вам сюда. Прошу, садитесь. — Она указала на стул, стоявший по другую сторону. — Меня зовут Люция Гомес. Я помогу вам получить личное оружие. Вы не против стандартного «Вальтера» модели 2050 года? Или предпочитаете «Макаров-3»?

— Видите ли… я не знаю, как они выглядят и чем отличаются, — вынужден был признаться Питер.

— Никаких проблем. — Люция потянулась в ящик стола, достала два пистолета, положила на полированную поверхность.

Как большинство мужчин, Питер был неравнодушен к оружию. Пистолеты, лежавшие перед ним, выглядели непривычно — походили на детские игрушки пятидесятилетней давности, — но глаз радовали. Питер взял один из них в руку, подержал — пистолет был легким. «Вальтер» — прочитал он. Положил, взял другой, подержал. «ПМ-3» — гласила выдавленная на пластмассовой поверхности надпись. Он посмотрел на женщину, сидевшую напротив.

— Чем они отличаются?

— Сходные модели, но «Макаров» точнее на дальней дистанции.

— Оба из пластика?

— Да, это специальный термостойкий пластик.

Немного подумав, Питер сказал:

— Я возьму «Макаров».

— Хорошо.

Она убрала «Вальтер» в стол, а у «Макарова» открыла небольшой лючок в рукоятке. Питер увидел контакты, в которые был включен аккуратный штекер. Люция стала нажимать клавиши на клавиатуре.

— Произнесите: владелец Питер Морефф, — попросила она.

— Владелец Питер Морефф, — повторил Питер. — Простите, а что вы делаете?

— Программирую пистолет на владельца. То есть на вас. Только в вашей руке он будет стрелять, и ни в какой другой. Поставьте вот здесь подпись.

Она пододвинула Питеру журнал, подала ручку. Он расписался. После этого за соседним столом ему подобрали кобуру. Питер выбрал легкую, открытую, крепившуюся на поясе к ремню. Потом ему были выданы две пачки патронов, обычных и резиновых. Для тренировки ему предложили отправиться в тир. Что он и сделал.

Тир оказался большим, просторным. Постоянные выстрелы совсем не оглушали. Типер выбрал свободную ячейку, достал обойму. Она была двойной. Питер озадаченно смотрел на нее, когда рядом раздалось:

— Вам помочь? — прозвучало вдруг по-русски.

Перед ним стоял мужчина спортивного вида, худощавый, невысокого роста, чернявый.

— Да, если вас это не затруднит.

— Не затруднит. Я для этого здесь нахожусь. Я — инструктор. Берете вот так. Правое отделение для боевых патронов, левое — для тех, которые с резиновой пулей.

Обойма была снаряжена и вставлена в рукоятку. Питер взял пистолет, держа его стволом вверх.

— А где переключатель? — спросил он.

— Здесь нет переключателя. Скажите: приготовиться к стрельбе резиновыми пулями. Или боевыми. И можете нажимать на курок.

— Приготовиться к стрельбе боевыми патронами, — сказал я, прицелился и нажал на курок.

Отдача была слабой, пули легли кучно в районе десятки.

— Что теперь? — поинтересовался я.

— Скажите: поставить на предохранитель.

Я повторил эти слова, прицелился, вновь нажал на курок — пистолет не выстрелил. Усмехнувшись, я глянул на инструктора.

— А если ситуация такая, что нельзя говорить. Например, когда сидишь в засаде.

— У вас стандартное оружие. У тех, кто на оперативной работе или в спецподразделениях, другие пистолеты и автоматы. Но если понадобится, можете прошептать нужные указания.

— Спасибо. Вы все прекрасно объяснили. У меня только один вопрос: почему вы обратились ко мне по-русски.

— Я видел вас по телевизору. И был рад помочь. А кроме того, я сам русский. Меня зовут Евгений Байкалов. Приятно поговорить на родном языке с таким героем, как вы.

— Бросьте, я вовсе не герой. Просто мне повезло, что я… вернулся к жизни через столько лет. Можно сказать, попал в будущее.

Потом он посетил хозяйственного начальника на предмет получения рабочего места. Ему был выделен стол в комнате, вместившей еще семь человек. Хозяйственый начальник сам отвел его. Когда Питер появился там, его встретили весьма радушно. Коллеги собрались вокруг него.

— Добрый день, мистер Морефф, — обратился к Питеру по-английски один из них, с поседевшей головой и такими же седыми усами. — Добро пожаловать в группу по поддержанию боевого духа и передаче боевого опыта. Мы еще послужим. Так?

— Так, — с улыбкой подтвердил Питер. — Послужим. Спасибо, ребята.

Вскоре ему позвонила Линда. Он увидел ее лицо на экране.

— Как ваши дела? — поинтересовалась она.

— Все нормально, — принялся рассказывать Питер. — Получил жетон, пистолет, место для работы.

— А самочувствие?

— Прекрасное.

— Это правда?

— Какой мне смысл вас обманывать?

— Не забывайте, я — ваш врач. — Как всегда, она сохраняла спокойствие. — Если будут изменения в самочувствии, вы должны мне сказать.

— Обещаю. Послезавтра мы отправляемся в Ригу?

— Да. Я сделала заказ на поездку.

Питер сдержанно улыбнулся.

— Может быть, увидимся сегодня?

— Не могу. Я занята.

— А завтра?

Она помолчала, что высчитывая. Итогом стали слова:

— Позвоню, если удастся выкроить время. Всего доброго. И будьте осторожнее, — многозначительно добавила она перед тем, как отключиться.

После этого Питер принялся изучать отчет о деятельности по поддержанию боевого духа и передаче боевого опыта за последний год. Количество различных мероприятий впечатляло. Но в остальном все, что содержалось в отчете, было невероятной скукой. Тратить время на такое чтение Питер не собирался. Он стал подробнее изучать нынешнее территориальное деление на всех материках.

В конце рабочего дня Питер со спокойной душой поехал туда, где теперь был его дом. Выйдя из такси, он вспомнил о предостережении Линды, внимательно осмотрелся — ничего подозрительного. Немногочисленные прохожие на тротуаре и на дорожках парка, несущиеся по широкой проезжей части машины и снующие туда-сюда вертолеты в небе. Впрочем, если его хотели убить, сделать это было несложно: выстрелить из машины или с вертолета. Хотя он слышал про автоматические системы обнаружения незарегистрированного оружия, взрывчатых веществ. Питер допускал, что он недооценивает их эффективность.

— Добрый вечер, — приветствовал его Иван, открыв дверь в квартиру. — Будете ужинать дома?

— Да, — ответил Питер.

— Что вам приготовить?

— На твое усмотрение.

— Спасибо, постараюсь не разочаровать вас. Я буду в кухне.

Питер отправился в гостиную, сел на диван, вытянул ноги. Телевизор показывал очередной боевик. Умопомрачительная погоня происходила в полной тишине — Питер не собирался включать звук ради подобной чепухи.

Заглянувший в гостиную Иван сообщил:

— К вам гость. Вы не сообщали, что будет гость. Вы знаете этого человека?

На экране появилось изображение мужчины, нетерпеливо посматривающего в камеру. Это был крепыш средних лет.

— Не знаю.

— Открыть дверь?

Поднявшись, Питер на всякий случай положил руку на пистолет.

— Открой.

Теперь он узнал мужчину, стоящего перед входной дверью. Это был Эжен, его коллега и добрый приятель. Питер тотчас его узнал, как только он вошел в квартиру. Узнал, хотя Эжен постарел.

— Здравствуй, Питер, — умильно улыбаясь, проговорил Эжен.

— Здравствуй. Господи, Эжен, как я рад тебя видеть. — Он шагнул навстречу, обнял приятеля. — Ты как вес-точка из прошлого. — Он выпустил Эжена из своих объятий, смутившись своей реакции, проговорил. — Идем.

Они устроились в гостиной за столом. Питер неотрывно смотрел на приятеля. Да, Эжен постарел. Но не настолько, чтобы выглядеть древним стариком. Это был солидный, возмужавший мужчина лет пятидесяти на вид.

— Хорошо выглядишь, Эжен.

— А ты у нас вообще мальчишка.

— Не преувеличивай. Как ты меня разыскал?

— Мне дали твой адрес во Всемирном бюро расследований, но только после того, как убедились, что мы с тобой действительно работали вместе в Интерполе, в одном отделе.

— Между прочим, я с сегодняшнего дня стал сотрудником Всемирного бюро расследований, буду заниматься поддержанием боевого духа и передачей боевого опыта. Местечко для тех, кому уже нельзя поручить ничего серьезного. Расскажи, чем ты зарабатываешь себе на жизнь?

— Держу ресторан клубного типа. Для отставных сотрудников спецслужб.

— В Париже?

— Нет. В Брюсселе. Недалеко от «Писающего мальчика».

Это было неожиданно для Питера.

— И что, много посетителей?

— Хватает.

— Но откуда в Брюсселе столько отставных сотрудников спецслужб?

— Почему только в Брюсселе? — рассудительно произнес Эжен. — Теперь перемещение по Европе не составляет проблемы. Да и по миру — тоже… В принципе, у меня неплохая пенсия, ресторан я держу не для того, чтобы свести концы с концами, а чтобы занять себя. Мне нравится.

Иван стал накрывать на стол. Появилась бутылка французского вина, бокалы, закуска.

— Что я мог успеть, если меня не предупредили, что будет гость, — негромко ворчал Иван.

— Я тоже не знал, — с улыбкой заметил Питер.

— Вам не надо готовить. Вот в чем разница.

Ужин, тем не менее, удался. Телятина с овощами была прекрасна.

Когда они пили кофе, Питер поинтересовался:

— Как тебе нынешняя жизнь?

— Нормально. Я доволен. Возможностей гораздо больше, чем прежде. А тебе, наверно, многое в диковинку?

— Да. Поначалу многое казалось невероятным…

Картинка на телевизоре внезапно сменилась, появился официально одетый диктор, включился звук.

— Внимание, проводится голосование по вопросу увеличения ассигнований на марсианские исследования. Вопрос внесен Всемирным правительством. Предлагаем вашему вниманию выступления по мотивам голосования.

Первого докладчика звали Сергей Марков. Он рьяно защищал позицию правительства, настаивающего на увеличении ассигнований. Его речь отличалась напором и кучей непонятных слов. После него выступил благообразный немец, весьма флегматично рассуждавший о нецелесообразности увеличения расходов на данное направление.

Выслушав обоих, Питер выговорил:

— Я не знаю, как голосовать. Первый, мне кажется, был поубедительнее.

— Советую не обращать внимание на Маркова, — добродушно сказал Эжен. — Известный подпевала правительства. Рекомендую выступить против. Надо здесь, на Земле, жизнь улучшать, а не вбухивать средства в Марс.

Кнопки для голосования оказались на пульте управления телевизором. Гражданский долг был исполнен сначала Питером, потом — Эженом. После некоторой паузы они ридели итоги голосования: более половины жителей Земли выступили против увеличения ассигнований на марсианские исследования. Эжен ликовал.

— Давай выпьем за это чего-нибудь покрепче, — сказал он, потирая руками.

Нашелся хороший виски — спасибо Ивану. Содовая тоже оказалась в наличии. Под их сочетание так хорошо было вспоминать о прошлом. Питер и Эжен выпили по нескольку стаканчиков, прежде чем давний друг засобирался домой. Питер не отпустил его, уложил спать в гостевой комнате.

Утром они позавтракали, вышли из жилого комплекса и направились каждый в свою сторону: Эжен — в Брюссель, а Питер — на работу.

Он прилежно сидел над отчетом о деятельности по поддержанию боевого духа и передаче боевого опыта за последний год. Если уж это требуется, он готов потратить время на скучное чтение.

Линда позвонила ему в середине дня. Она готова была встретиться с ним вечером. От посещения ресторана отказалась.

— Я приеду к вам в гости. — Какой лукавой казалась ее улыбка. — Вы не против?

— Нет. — Разве мог он иметь что-нибудь против ее визита? — Во сколько ждать вас?

— Около восьми.

На этот раз, едва по он появился дома, тотчас предупредил Ивана о том, что сегодня у них опять будет гость. Иван засуетился.

— Через сорок минут? Я могу не успеть. Совсем немного времени. Вы могли позвонить.

«На самом деле стоило позвонить, — подумал Питер. — Я не догадался».

— Ничего. Делай все как надо. Мы вполне можем сесть за стол не сразу, а через какое-то время.

— А что приготовить для гостя?

— Какую-нибудь хорошую рыбу.

Иван тотчас отправился в кухню, а Питер пошел сменить рубашку. Ему хотелось выглядеть безукоризненно в этот вечер.

Линда позвонила в дверь без пяти восемь.

— К вам дама, — сообщил Иван, — та самая, которая была с вами в первый раз.

— Открой дверь.

Вечернее платье шло ей. Ему нравилась эта женщина, умная, сдержанная, красивая.

— Рад видеть вас, — довольно проговорил он. — Прошу в гостиную.

«Она пришла, — думал Питер. — Сама. Надо сделать все, чтобы она осталась на ночь».

Линда устроилась на диване, Питер сел в кресло.

— Хотите что-нибудь выпить? — предложил он.

— Немного джина с тоником.

— Иван, — крикнул Питер, — налей джина с тоником для мисс Андерсон и виски с содовой для меня. — Он перевел взгляд на Линду. — Ужин скоро будет готов.

— Я приехала сюда не для этого.

— А для чего? — удивился он.

— Нам надо обсудить предстоящую работу в Риге. Причем так, чтобы никто нам не мешал. Я бы не хотела говорить об этом при посторонних, в кафе или в поезде.

Вот так вот! А он надеялся.

— Разве ужин помешает обсуждению предстоящей работы? — не без иронии поинтересовался он. — Я прошу вас поужинать со мной.

— Хорошо. Но сначала дело. — Она взяла стакан с джином, который подал ей Иван, пригубила, посмотрела на Питера. — По официальной версии вы едете в Ригу исключительно в целях окончательного восстановления. Я сопровождаю вас как лечащий врач. Но вы как сотрудник Всемирного бюро расследований имеете право поселиться в специальной гостинице для сотрудников правоохранительных органов. Там особый режим, никого постороннего. Меня тоже поселят там.

— В одном номере со мной? — успел вставить Питер.

— Я — врач, а не жена. — И опять ни тени улыбки. — Давайте продолжим. Сотрудник Службы внутренней безопасности, о котором я вам говорила, уже в Риге. И живет в той самой гостинице.

— Каждый вечер мы будем встречаться и обсуждать полученную информацию?

— Это невозможно. О наших встречах быстро станет известно. Мы воспользуемся современной техникой. Будем получать от него зашифрованную информацию о интернету, причем прочитать ее сможем только мы и господин Фацио. Лишь в крайнем случае нам разрешено войти в контакт с упомянутым сотрудником.

Иван прикатил сервировочный столик, заполненный тарелками, начал расставлять их на столе. Питер поднялся.

— Давайте поужинаем, — предложил он.

Они устроились за столом. Для Линды была приготовлена форель под белым соусом, для Питера — свиная котлета на косточке с грибным соусом. Соответственно, белое и красное вино.

Вскоре Питер понял, что слишком увлекся едой. Надо было продолжить разговор.

— А как мы поедем?

— На скоростном поезде, который опирается на магнитную подушку. Мы ведь не спешим. Если бы мы спешили, заказали бы вертолет прямо от вашего дома, и он доставил бы вас в Ригу за час. Но мы не спешим, и поэтому поедем поездом. Надо беречь деньги налогоплательщиков.

Под конец они выпили кофе, который был весьма недурственным.

— Спасибо за ужин. — Линда поднялась. — Поеду. Завтра нам рано вставать.

Ему так хотелось удержать ее.

— Оставайтесь. Поедем на вокзал отсюда.

— У меня есть свой дом, — спокойно возразила она.

— Я хочу, чтобы ты осталась.

Она помолчала, потом сдержанно улыбнулась.

— Питер, вы чересчур спешите. И потом… я боюсь, что, если я останусь, мы точно опоздаем на поезд.

Она ушла, но Питер не жалел об этом. Он чувствовал — у них с Линдой все сладится.

Такси отвезло его на вокзал. Это был совсем не тот вокзал, который он видел пятьдесят лет назад — новое красивое здание, расположенное совсем в другом месте, чем прежде.

Они с Линдой встретились около третьего вагона у поезда, отходящего до Санкт-Петербурга — он делал остановку в Риге.

— Доброе утро, — проговорил Питер.

— Доброе. — Она улыбалась той, вчерашней улыбкой. — Идемте.

Она шагнула внутрь вагона, Питер двинулся за ней. Пассажиров было немного, Питер сел у окна, Линда — рядом.

Поезд тронулся, быстро набрал скорость. Он несся по эктакаде, а внизу и сбоку проносились здания. Потом начались лесные массивы, поля, небольшие населенные пункты, деревни. Питер повернул голову к Линде.

— Если мясо растят на специальных фабриках, чем занимаются те, кто живет здесь, в сельской местности?

— Разным. Кто выращивает овощи и фрукты, кто занимается виноделием. А кто просто живет в свое удовольствие.

— Сейчас должна быть высокая эффективность во всех отраслях производства. Наверно, и в сельском хозяйстве.

— Да. Там все роботизировано. Теперь никто не сидит за рулем трактора и не стоит у пульта какого-нибудь заводика, перерабатывающего урожай.

— Но если всем занимаются роботы, что остается людям? — с иронией поинтересовался Питер.

— Люди работают прежде всего в сфере услуг. Скажем, в дорогих ресторанах все сотрудники, от шеф-повара до швейцара, только люди. Те, кто имеют деньги, держат прислугу. Это гораздо дороже, чем купить в рассрочку домашнего робота.

Первая остановка была в Брюсселе. Потом шли Берлин, Варшава, Вильнюс. Через пять часов поезд остановился в Риге.

Как и в Париже, вокзал располагался в новом месте — на южной окраине города. Выйдя на площадь, они взяли такси, поехали в центр. Жилые комплексы напоминали те, которые Питер видел в Париже и в каком теперь жил сам. Но чем ближе к центру, тем больше старых зданий находил его цепкий взгляд. Это была Рига. Та, которую он помнил.

Разместившись в гостинице, они пообедали в ближайший ресторане и тут же отправились гулять. Так хотел Питер.

Он узнавал те здания, которые видел пятьдесят лет назад. И радовался этому. Будто встречал друзей. С каким удовольствием шел он по древним улицам, рассказывая Линде то, что помнил. Этот город принадлежал не только латышской, но и русской истории. Они поднимались на собор Петра, заходили в музеи, осматривали самые известные здания. Линда была здесь впервые, и потому слушала его с интересом.

Он смотрел на людей, которые заполняли тротуары — европейские лица преобладали, хотя встречались и азиатские, и негритянские, и арабские. Но здесь европейских лиц было гораздо больше, чем в Париже.

«А что сейчас в Лондоне? — думал Питер. — Остались ли коренные англичане? Надо съездить туда. Когда все кончится. В Лондон. И в Москву».

Они прошли немало по старым улицам. Питер видел, что Линда устала. Затащил ее в ресторан, вполне симпатичный, оформленный в старинном стиле. Официанты и бармен были одеты в национальные латышские наряды.

На этот раз Питер был внимателен к тому, что происходило вокруг. Он слышал английскую речь, русскую, немецкую, латышскую. Люди сидели с довольными лицами. Прямо-таки век благоденствия. Он посмотрел на Линду.

— Неужто все проблемы на Земле сейчас решены?

— Вовсе нет. Есть депрессивные регионы. Есть безработица. Есть преступность. А зачем, по-вашему, Всемирное бюро расследований? Есть экологические проблемы, и весьма серьезные.

— Значит, расслабляться рано? — Ехидство наполняло его взгляд.

— Рано. — Линда смотрела на него с легкой укоризной.

Поданная еда радовала своим изысканным вкусом. А местная водка была хороша. Питер выпил две рюмки. Линда ограничилась одной.

— Не нравится? — спросил Питер.

— Очень крепко.

— Попросить вина?

— Нет, не надо. Я потихоньку допью.

Вечер уютно разлегся на старых улицах, когда они покинули ресторан. Питер смотрел по сторонам на вывески, витрины, светящиеся окна. И тут у него возникло желание попасть на то место, где все произошло.

— Я хочу сходить туда, — проговорил он.

— Где на вас покушались? — Она поняла его.

— Да.

— Идемте.

Он шел быстрым шагом. Линда не отставала. Здесь направо, еще раз направо. А теперь налево. И по этой улице до конца…

Вот оно, то место, где его пытались убить. Он не испытал какого-то страха или неприятного чувства. Он стоял, вспоминая подробности того вечера. И вдруг он будто перенесся в прошлое. Он явственно увидел черную машину, опущенное стекло, водителя, вспышки выстрелов. Водитель! Вспомнилось его лицо, бледное, вытянутое, с близко поставленными глазами.

— Я вспомнил, — удивленно проговорил Питер. — Вспомнил лицо водителя. Я не думал, что помню… Я готов составить его портрет. Немедленно едем в лабораторию.

Он тут же поймал такси, назвал адрес, где находилось отделение ВБР по самоуправляемой территории Балтия. Ему нетерпелось поскорее попасть в то место, где можно было превратить видение в картинку, осязаемую, понятную другим.

Помещения были закрыты, но дежурный криминалист находился на месте. По настоянию Питера он пошел с ним в лабораторию, включил оборудование. Они тотчас принялись за работу. Через полчаса портрет был готов. Питеру удалось добиться поразительно сходства с той картинкой, которая запечатлелась в памяти.

— Это он. — Питер с ликующим видом посмотрел на Линду. — У меня получилось вспомнить.

— Я надеялась на такой исход. Собственно говоря, для этого мы и приехали сюда, в Ригу.

— Для этого? Почему ты не сказала мне?

— Чтобы сыграл роль эффект неожиданности. Чтобы ты не насиловал себя установкой непременно вспомнить. Так скорее всего получился бы отрицательный результат.

— Может быть, ты права… — Ему было приятно, что они легко перешли на «ты». Он глянул на специалиста. — Ну что, теперь в картотеку?

— Идемте, — хмуро выдавил долговязый мужчина, которому выпала тревожная ночь.

Компьютер быстро нашел того, чье лицо осталось в памяти Питера. Его звали Сергей Лебедев, он входил в международную преступную группу, но был мелкой сошкой. Отсидел двенадцать лет за незаконную торговлю оружием, потом еще семь — за участие в ограблении. В последние годы вел себя прилично. Сейчас проживал под Ригой, на Взморье.

— Могу даже сказать, что в данный момент он находится по месту регистрации, — доверительно сообщил дежурный криминалист.

— Откуда вы знаете? — поинтересовался Питер.

— По заведенному порядку, информация о местонахождении всех бывших заключенных автоматически поступает к нам.

— Такую возможность обеспечивает чип?

— Да.

Питер нахмурился — выходит, за каждым с легкостью можно следить. Ладно, сейчас важно другое.

— Я его возьму, — проговорил он. — Я про Лебедева.

— Не надо, — спокойно возразил криминалист. — Для этого есть сотрудники, занимающиеся оперативной работой. Кто знает, вдруг он окажет сопротивление. Хотя ему уже много лет.

— Они поедут сейчас?

— Зачем. Утром поедут и арестуют его. Никуда он не денется. Идите спать, а утром возвращайтесь. Часам к одиннадцати.

Питер посмотрел на Линду.

— Я думаю, так и надо поступить. — с тихой улыбкой проговорила она.

Он вынужден был признать: они правы — спешка в данной ситуации не нужна.

Когда они вышли на улицу, Питер предложил:

— Давай немного погуляем. Ты не против?

— Нет, — сказала она.

Теплая, спокойная ночь окружала их. Город спал.

— Значит, ты добилась желаемого результата… Это верно, я не должен был знать. Иначе бы не получилось. — Питер посмотрел на Линду с ухмылкой. — Ну а все остальное — предстоящее назначение Калныньша, сотрудник, который изучает здесь неопознанные трупы, наши тайные контакты с ним, — это все правда?

— Конечно.

Питер нахмурился.

— Если к тем давним событиям действительно имеет отношение Калныньш, он сейчас пошлет к Лебедеву убийц. — Питер остановился. — Надо послать оперативную группу. Немедленно.

— Пожалуй, ты прав, — согласилась Линда.

Дежурный криминалист был весьма удивлен, вновь увидев их.

— Надо послать оперативную группу немедленно, — заявил ему Питер.

— А что случилось?

— Мы пришли к заключению, что есть опасность для его жизни. Тогда мы потеряем единственного участника преступления, которого удалось установить.

Криминалист был озадачен.

— Но как узнают те… кто захочет его убить?

— Такая возможность у них есть. Не спрашивайте меня о деталях. Сказать не имею права. Я прошу вас принять меры.

— Хорошо.

Дежурная оперативная группа находилась в здании. Их было двое. Заспанные, выслушали поручение криминалиста. Питер смотрел на них с великим сомнением: щуплые, неказистые. Справятся ли?

— Я поеду с ними, — сказал он криминалисту. — Лишний человек не помешает.

— Езжайте, — с неохотой позволил тот.

Вчетвером они направились к выходу во двор. Машина стояла поблизости от здания. Дверь открылась сама, отъехала в сторону. Питер посмотрел на Линду.

— Отправляйся в гостиницу. Отдыхай. А я съезжу с ними.

— Нет, — уверенно проговорила она. — Я поеду с вами.

Питер понял — спорить бесполезно. Указал ей на открытый проем — забирайся внутрь. Едва они устроились на сиденьях, машина тронулась. Открылись глухие ворота, машина выехала на пустынную улицу, быстро набрав скорость, помчалась по ночному городу. Она сама выбирала муршрут. Очень скоро они оказались за пределами Риги. Машина стремительно неслась по эстакаде, а внизу мелькали невысокие здания, угадываемые в зыбкой темноте летней ночи. Лишь изредка справа или слева проносилось мимо светящееся окно.

Неожиданно машина сбавила скорость, свернула направо, покинув эстакаду, и вскоре остановилась около нужного дома.

Это был коттедж, не слишком большой, двухэтажный, стоявший с темными окнами. Небольшое пространство между ним и тротуаром занимали две клумбы по обе стороны от дорожки. Какие цветы росли на них, трудно было угадать в зыбкой полутьме.

— Пусть один из вас подстрахует с черного хода, — тихо проговорил Питер, обращаясь к оперативникам.

Его распоряжение выполнили — один из оперативников вытащил пистолет и пошел вправо, обходя дом. Второй приблизился к входной двери, позвонил, потом еще раз. Прошла уйма времени, прежде чем зажглось окно, потом другое. Вслед за тем из-за двери прозвучал недовольный женский голос, говоривший по-русски:

— Что вам надо? Сейчас ночь.

— Всемирное бюро расследований, — ответил по-русски оперативник. — Нам нужен Сергей Лебедев.

После паузы раздалось:

— Я обращусь в полицию.

— Так будет лучше, — согласился оперативник.

Женщина ушла вглубь, Питер услышал отдаленные голоса, потом она вернулась к двери.

— Сказали, что вас четверо, а я вижу троих.

— Четвертый у заднего выхода, — ровным голосом пояснил оперативник.

Еще пауза, после чего дверь открылась. На пороге стояла весьма привлекательная женщина, одетая в ярко-красный халат. На вид ей было тридцать. За ней, чуть поодаль, стоял пожилой мужчина.

Он сильно постарел, но лицо изменилось не настолько, чтобы Питер не узнал его — Лебедев.

— Что случилось? — встревоженно произнес Лебедев.

— Есть постановление на ваш арест.

Он помолчал, обдумывая эти слова.

— Я должен переодеться.

— Я пойду с вами. — Оперативник шагнул внутрь.

Они удалились, а женщина продолжала стоять у выходной двери.

— За что вы его арестовывают, — спросила она.

— Простите, вы кто? — Питер смотрел ей в глаза.

— Я — его дочь. Он ничего плохого не делал в последние годы.

— Это — в связи с давними делами, — выдавил Питер.

Глухая тишина окружила их. Питер ждал того, кто был дорожкой в прошлое, кто владел информацией, связанной с давним событием, столь важным для него.

Наконец появился Лебедев. Проходя мимо Питера, он бросил на него пристальный, хмурый взгляд. Следовавший за ним оперативник указал на заднее сиденье. Лебедев сел посередине, оперативники — по бокам. Питер и Линда устроились спереди. Машина тронулась, оставляя женщину, стоящую у входа в дом.

Обратную дорогу они молчали. Питер глядел на дорогу, думая о том, как лучше построить допрос? Начать с мелочей? И сразу приступить к главным вопросам? Надо посмотреть, как он поведет себя… А может, прямо сейчас, как они приедут? Нет уж, надо отдохнуть, выспаться.

Вскоре машина свернула к зданию регионального отделения ВБР, миновала ворота, остановилась перед дверью. Лебедев был помещен в камеру. Питер отправился к дежурному криминалисту. Вид у того был заспанный. Похоже, их возвращение разбудило его.

— Арестованного доставили, — сообщил Питер. — Пусть спит. А утром допросим. Я сам хотел бы его допросить.

— Завтра мы должны получить решение суда, подтверждающее наличие оснований для задержания. После этого приступите к допросу.

— Я должен идти в суд?

— Нет. Пока что хватит информации о том, что вы опознали его. Я думаю, что вам раньше полудня нет смысла появляться здесь.

Они с Линдой вышли на улицу. Теперь Питера не тянуло гулять. Добраться до постели — вот все, что он хотел.

Им пришлось звонить, чтобы их впустили в гостиницу — вход в заведение, предназначенное для определенного круга лиц, закрывали в полночь. Поднявшись на третий этаж, Питер направился к своему номеру. Линда жила в соседнем. Едва открылась дверь, он посмотрел на Линду, желая попрощаться с ней. И обнаружил, что она стоит рядом с ним. Мягкая улыбка светилась на ее худом лице.

— Будешь спать? — спросила она.

— Да, — не без удивления ответил он.

— У тебя ни на что больше нет сил?

Эти слова стоили многого. Питер многозначительно ухмыльнулся.

— Бегать за преступниками — нет. А на кое-что другое — найдутся.

Он отступил, давая ей возможность пройти в то пространство, которое временно принадлежало ему. Как только она оказалась внутри, шагнул следом и замкнул пространство, теперь принадлежавшее им двоим.

— Я приму душ, — сказала она и упорхнула в ванную.

Питер сел в кресло, уставился на экран телевизора, но выдержать больше минуты не смог. Скинув одежду, он направился в ванную. Линда стояла в кабинке под струями воды. Питер отодвинул дверцу. Как прекрасно было ее тело, стройное, поджарое. Можно было подумать, что ей лет двадцать с небольшим. Питер шагнул к ней, обнял. Она ответила страстным поцелуем. Как прекрасен был миг единения.

— Я так хотел этого… — прошептал он.

— Я — тоже, — прозвучало в ответ.

Начатое в ванной, они продолжили потом на постели. Ее прежние слова оказались не пустым звуком — она долго не давала ему заснуть. Хорошо, что ему предложили явиться к двенадцати. Иначе он не смог бы вести допрос.

«Смогу я узнать правду? — размышлял Питер, направляясь к зданию регионального отделения ВБР. — Кто из них? Калныньш или Звиедрис? Кто?.. — признаться, ему не хотелось ни о ком думать плохо. Да и мысли его тянуло совсем в другую сторону. — Пятьдесят лет провалялся, и смог. Не подкачал. Это же надо. Молодец…»

Его ждали.

— Господин Морефф, поднимитесь к заместителю начальника, — сказал ему дежурный. — Господин Риекстиньш просил передать вам, что ему необходимо поговорить с вами.

Риекстиньш был достаточно молодым человеком приятной наружности, весьма учтивым. Он усадил Питера в кресло.

— Мне сообщили о вашем желании лично допросить арестованного Лебедева. Я не против, но вы не наш сотрудник. Надо соблюсти формальности. По этом причине я прошу, чтобы в допросе принял участие инспектор Семенов.

— Ради Бога, — добродушно произнес Питер. — Пусть принимает участие. Суд подтвердил наличие оснований для задержания?

— Да.

Семенов тоже оказался молодым человеком, коренастым, большелобым. Его внимательные голубые глаза смотрели на Питера изучающе.

— Рад познакомиться. Много слышал о вас. — Рука у него была крепкая. — Нам в первую комнату для допросов.

Комната для допросов выглядела как обычное помещение — без окна, казавшегося зеркалом для находящихся внутри. Но Питер знал, что здесь уйма телекамер, приборы, устанавливающие состояние допрашиваемого и отмечавшие ложь.

Они устроились по одну сторону стола. Вскоре появился Лебедев, устало сел на предназначенный для него стул. Елядя перед собой, проворчал:

— Я старый человек. Я больше не участвую в противоправных действиях. Зачем вы привезли меня сюда?

Питер смотрел на него безмятежным взглядом.

— Вы помните покушение на сотрудника Интерпола пятьдесят лет назад? Вы были за рулем машины, из которой стреляли.

Помолчав, он глянул на Питера, печально выдохнул:

— Помню… Когда я видел по телевизору, что вас воскресили, я сразу понял, что это плохо кончится для меня.

Начало обнадеживало.

— Вы должны рассказать, кто дал приказание расправиться с господином Моревым, кто стрелял, — ровным голосом проговорил Семенов.

Последовала пауза. Лебедев уставился на стол. Потом поднял глаза.

— Приказание мы получили от Вола… Андрея Володина. Я и Толстый. Ну… Сергей Самохин. Я был за рулем, а он стрелял.

— Откуда вы узнали, как я выгляжу, где проживаю?

— Сотрудник сказал. Местного Интерпола. Латыш. У него фамилия была… Зедрис, кажется.

— Может, Звиедрис? — подсказал Питер.

— Да, Звиедрис.

— Он… был членом банды? — Как трудно дались Питеру эти слова.

— Нет. Его захватили. Он не хотел говорить. Его били — не помогло. Тогда его какими-то лекарствами напичкали. От которых человек теряет контроль. После этого он сказал.

Лебедев не лгал — индикатор светился зеленым светом.

— Что вы с ним сделали потом?

Лебедев хмуро молчал, пока не выдавил чуть слышно:

— Убили… Но я не убивал. Его сам Володин убил.

— А тело? Куда дели тело?

— Закопали в лесу. Под Слокой.

— Вы были при этом?

— Да. Меня заставили копать яму.

— Место вспомните?

— Не знаю. Столько лет прошло. Может быть, вспомню. — Он посмотрел на Питера грустными глазами. — Я так и знал, что этим кончится. Как только прошло сообщение о том, что тебя воскресили. Что теперь со мной будет?

— Это решит суд. Где Володин? Где Самохин?

— Самохина убили вскоре после этого в какой-то разборке. А Володин бежал. Думаю, что в Россию.

— Там находился тот, кто давал ему указания?

— Да. Но я ничего не знаю. К этому он нас не подпускал.

Питер перевел глаза на своего коллегу.

— Пока у меня нет других вопросов. Завтра с утра поедем в Слоку. Попробуем отыскать то место. Вы согласны?

Семенов кивнул в ответ.

Едва покинув комнату для допросов, Питер прямиком направился в гостиницу.

Линда была в номере. Она поднялась ему навстречу. Питер подошел к ней, обнял, поцеловал.

— Выспалась?

— Да. Как прошел допрос?

— Нормально. Калныньш не был связан с преступной группой. А Звиедрис — жертва. Они его похитили, пытали, а потом убили. Может быть завтра удастся найти его останки… Давай куда-нибудь сходим.

— Хорошо. — Как ласково звучал ее голос. — Но сначала я свяжусь с Фацио.

— Ради Бога, связывайся. — Сколь игривым был его взгляд. — К нему я тебя не ревную.

— Да? А к кому ревнуешь?

— Ко всем остальным мужчинам.

— По-моему, ты недооцениваешь Фацио.

— Наоборот, доверяю. Начальству надо доверять.

— А мне?

— До некоторой степени.

Она посмотрела на него с вызовом.

— Я все-таки сначала позвоню. А потом разберусь с тобой.

— Разберись.

Едва полное лицо Фацио появилось на экране, Линда проговорила:

— Добрый день, господин Фацио. Рада сообщить вам, что господину Мореффу удалось получить ответ на тот вопрос, который волновал вас. Я даю ему трубку.

Едва Питер взяв видеомобильный, он услышал:

— Приветствую вас, мой друг. Расскажите о ваших успехах.

Немного смутившись, Питер принялся рассказывать о событиях последних дней.

— Можно с уверенностью сказать, что Калныньш не был связан с преступной группой, — закончил он. — А Звиедрис, к сожалению — жертва. Его похитили, пытали, а потом убили. Завтра мы постараемся найти его останки.

Фацио кивнул, соглашаясь с его словами.

— Я рад, что подозрения в отношении Калныньша сняты. Сожалею о судьбе Звиедриса. Если удастся найти его останки, они должны быть преданы земле с почестями. Сделаю все, чтобы обеспечить это. Спасибо вам за работу. Жду сообщений по завтрашнему дню.

Едва экран погас, Линда сжала его в тесных объятиях.

— Кто тут не доверяет мне? — прошептали ее губы.

— Готов понести ответственность.

— Сейчас понесешь…

Она продолжала удивлять его своей страстностью. Как ему было хорошо с этой женщиной. Он чувствовал, что она успела стать для него близким человеком. Он не забыл Марию, но успел смириться с тем, что его жена умерла, и умерла давно. Это было его прошлое, а Линда успела стать его настоящим. А он — ее. И это невероятно радовало Питера.

На следующий день Питер с Лебедевым и двумя оперативниками отправился в Споку. Линда поехала с ними.

Служебная машина получила распоряжение доставить их на окраину городка, туда, где начинался лес, тянущийся вдоль моря. Выбравшись на эстакаду, машину вновь промчавшись в сторону Взморья, на Запад. Теперь Питер мог видеть то, что располагалось по обе стороны поднятого над поверхностью Земли шоссе. Погода стояла прекрасная. Спокойные, задумчивые пейзажи открывались перед ним, частенько их оживляли погруженные в зелень здания.

Линда сидела рядом с ним на переднем сиденье. Порой Питер смотрел на нее, как бы невзначай. Он не собирался афишировать их особые отношения, но ему было приятно видеть ее поблизости, сознавать, что они теперь связаны друг с другом.

Спока по-прежнему оставалась тихим, небольшим городком, разве что здания повсюду стояли современные — жилые комплексы, не такие большие, как в Париже или Риге, но, похоже, обеспечивающие их жителей всеми нынешними удобствами и благами.

Миновав городок, машина остановилась на опушке леса. Двери открылись. Питер вышел под яркое солнце. Следом — оперативник, Лебедев и второй оперативник. Линда воспользовалась другой дверью.

Лебедев долго смотрел по сторонам. Вслед за тем указал направо:

— Туда.

— Может, на машине подъедем? — предложил Питер.

— Тут недалеко. — Метров через десять он остановился, указал на место под большой сосною. — Здесь.

Питеру показалось сомнительным, что человек через пятьдесят лет с такой легкостью нашел место захоронения, и где — в лесу! Там, где одно дерево трудно отличить от другого.

— Вы не ошибаетесь? — спросил Питер.

— Нет. — Лебедев был спокоен. — Эти места мало изменились за прошедшие полвека. И потом… я бывал здесь несколько раз. Просто приезжал…

Вернувшиеся к машине оперативники извлекли из багажника специального робота на гусеницах, который подъехал к указанному месту, принялся копать.

Лебедев указал правильное место. Песчаный грунт неплохо сохранил тело. Это была мумия мужчины. Оперативники вызвали вертолет. Он появился минут через десять. Останки были погружены в него с поручением сопровождающему сразу по прибытии отправить их в лабораторию — требовалось провести генетический экспресс-анализ.

Лебедева повели к машине. Питер нарочно отстал, придержав за руку Линду. Когда дистанция стала достаточной, он проговорил:

— Давай отдохнем в ближайшие дни. Погода прекрасная. Позагораем, покупаемся.

— Мы с тобой на службе. Надо получить отпуск, потом отдыхать.

— Но хотя бы на выходные мы имеем право?

— Имеем.

— Я хочу провести их на море.

— Проведем.

Когда они приехали в отделение ВБР, анализ был готов. Останки действительно принадлежали Ивару Звиедрису.

— Звони Фацио, — попросил Линду Питер, едва они пришли в выделенную им комнату.

Видеомобильный связал их с начальником. Выслушав сообщение Питера, Фацио деловито проговорил:

— Надо похоронить останки. Официальная церемония пройдет послезавтра. Я дам соответствующие распоряжения. А вы найдите родственников Звиедриса и согласуйте с мэрией все вопросы… в расчете на участие в церемонии руководства ВБР. — Фацио помолчал. — Ну вот, в давней истории поставлена точка. Хотя неплохо бы еще выяснить, куда подевался Володин и к кому вели ниточки, тянувшиеся в Москву.

— Это новое задание? — спросил Питер.

— Это… просьба.

— Постараемся выполнить ее. Мы можем отдохнуть несколько дней?

— Два. Можете отдохнуть два дня. Всего доброго и спасибо за работу.

Экран погас, обозначая конец разговора.

— Два дня у нас есть. — Питер смотрел на Линду с веселой улыбкой.

— Не расслабляйся. Нам еще много надо сделать до этих двух дней, — напомнила она.

Ближайшие обязанности распределили так: Питер связывается с руководством города, а Линда разыскивает родственников Звиедриса.

Попытка связаться с мэром Риги увенчалась успехом. Молодая, симпатичная секретарша, выяснив суть дела, тут же сказала:

— Соединяю с господином Нгабой.

«Странная фамилия», — подумал Питер, глядя на появившуюся заставку — панораму Риги. Через несколько мгновений на экране возникло негритянское лицо, которое подпирали белый воротничок и синий галстук.

— Здравствуйте, господин Морефф, — по-английски приветливо проговорил Нгаба. — Рад пообщаться с вами. Разумеется, видел репортажи, посвященные вашему… возвращению. Чем могу быть вам полезен?

Питер кратко рассказал о том, что удалось установить судьбу и найти останки пропавшего полвека назад сотрудника Интерпола Ивара Звиедриса, и поскольку он погиб при исполнении обязанностей, заместитель директора ВБР Карло Фацио считает, что Звиедриса надо похоронить со всеми почестями.

— Я звоню к вам, чтобы решить все вопросы, связанные с предстоящим погребением Звиедриса. Я занимаюсь этим по поручению господина Фацио.

Лицо Нгабы выражало участие.

— Это крайне важно — оказать почести герою, погибшему при защите интересов общества. Сделаю все необходимое. Проведу голосование среди жителей города.

— Не стоит затягивать с погребением.

Нгаба согласно кивнул.

— Да, конечно. Я проведу городской референдум сегодня же… Как символично: возвращенный к жизни герой восстанавливает справедливость и проясняет судьбу еще одного героя.

— Я вовсе не герой.

— Не скромничайте, господин Морефф. Жду вас в мэрии завтра в десять до полудня. Всего вам доброго.

Линде удалось найти жену, сына и даже сестру Звиедриса. Вдова и сын проживали в Монреале, а сестра — в Риге. Линда переговорила с Имантом — так звали сына. Его потрясло то, что прояснилась наконец судьба отца. Он собрался прилететь на погребение вместе со своей матерью.

Пасмурное вечернее небо накрывало город, когда Питер и Линда покинули здание отделения ВБР.

— Думаю, мы успеем немного прогуляться до того, как начнется дождь.

— Питер внимательно разглядывал облачность. — Ты не против?

— Я не против, — задумчиво проговорила она.

Неспешное перемещение приносило удовольствие. Питер смотрел по сторонам — на здания, улицы, на деревья, скверики. Казалось, что уставший от дневных дел город отдыхал вместе с ними.

Здесь, в старой части города, невозможно было понять, какой сейчас год. Ничто не мешало представить, что сейчас начало двадцать первого века. «Впрочем, нет, — подумал Питер, — тогда не было таких машин, такой рекламы. Люди были одеты по-другому. Да и зачем представлять себя в прошлом? Я живу теперь во второй половине двадцать первого века. Это данность. Я получил будущее в подарок. Только не знаю, за что? И какую цену мне придется заплатить».

Он посмотрел на стройную женщину, идущую рядом. Нежность шевельнулась в нем. Ему захотелось побыстрее оказаться в гостинице. Но прежде следовало перекусить.

— По-моему, самое время поужинать. Зайдем куда-нибудь?

Она кивнула в знак согласия.

Ближайший ресторан впустил их в свое пространство, оформленное в морской тематике. Линда заказала форель, Питер последовал ее примеру. Выпили белого вина.

— Устала? — спросил Питер.

— Нет. — Линда медленно покачала головой из стороны в сторону.

Большой экран, закрепленный на стене, показывал видеоклипы на морские темы, негромкая музыка сопровождала их. Внезапно музыка стихла, во всю ширь экрана появилось лицо Нгабы.

— Уважаемые жители Риги, — проговорил он по-русски, — объявляется городской референдум по вопросу о включении посмертно в число почетных граждан города Ивара Звиедриса. По мотивам голосования с позицией «за» выступлю я. Желающих отстаивать позицию «против» не нашлось.

Нгаба довольно бойко пересказал все то, что услышал от Питера. После этого началось голосование. Используя пульты, сидевшие вокруг Питера и Линды охотно изъявляли свою волю.

Через десять минут был оглашен результат: жители Риги единогласно поддержали включение Звиедриса в число почетных граждан города.

— Гладко все получилось, — прокомментировал с легкой улыбкой Питер.

— Народ высказался, — тактично заметила сидевшая напротив Линда.

Форель в сметанном соусе была хороша. Белое аргентинское вино прекрасно подходило к ней. Закончили мороженным и кофе.

Когда они вышли на улицу, моросил мелкий настырный дождь. Зонт у них отсутствовал. Питер поймал такси, хотя ехать было совсем недалеко — не хотелось мокнуть.

— По-моему, ты все-таки устала, — сказал Питер, когда они зашли в его номер.

Вместо ответа она шагнула к нему, обняла. Ее поцелуй был не менее страстным, чем в первый раз. Потом она потянула его в сторону кровати… Он ошибся — ей хватало еще сил.

На следующий день Питер и Линда приехали в мэрию. Они появились в приемной ровно в десять. Симпатичная секретарша радостно сообщила:

— Вас ждут, господин Морев. Проходите.

Роберт Нгаба оказался невысокого роста. Его пальцы крепко сжали ладонь Питера. Потом он вопросительно посмотрел на Линду.

— Это доктор Андерсон, — пояснил Питер. — Мы — вместе.

— Очень приятно. — Нгаба широко улыбался. — Рад, что вы пришли.

— Он указал на кресла по другую сторону стола. — Прошу сюда. Устраивайтесь.

Заняв место за столом, мэр довольно проговорил:

— Все в порядке. Господин Звиедрис по итогам референдума стал почетным гражданином Риги. Теперь ничто не мешает похоронить его на аллее почетных граждан города на Центральном кладбище. — Мэр перешел на доверительный тон. — Проблема лишь в том, что мы не имеем соответствующего опыта. Похорон почетных граждан давно уже не было.

Втроем они принялись обсуждать церемонию погребения: где, когда, что, в какой последовательности? Это заняло более часа. Вслед за тем Нгаба вызвал руководителей городских служб. Участников совещания заметно прибыло. Теперь вопросы прорабатывались до мелочей.

Документы совещания оказались готовы сразу по завершении — об этом позаботился электронный секретарь. Линда моментально передала их Фацио. Попрощавшись с мэром, она и Питер покинули старое здание. Остановились на ступенях.

— Чем займемся? — Питер благодушно смотрел по сторонам.

— Едем в отделение, — уверенно проговорила она. — Дел у нас хватает.

— Едем, — не слишком охотно согласился он.

Свободное такси послушно свернуло к ним, повинуясь вытянутой руке. Открылась вверх широкая дверца. Они забрались внутрь, Линда назвала адрес. Такси тронулось. И в тот же миг видеомобильный сообщил о желании связаться с ней. Линда извлекла его из кармана. Звонил Фацио.

— Спасибо. Все получил. Завтра на церемонию прилетит кто-то из руководства ВБР. Может быть и сам господин Берджес. Он попытается выкроить время. — На его полном лице проглянуло нечто лукавое. — Вы там не забыли о моей просьбе.

Линда сдержанно усмехнулась.

— Разве можно забыть о ваших просьбах, господин Фацио? Мы как раз едем, чтобы начать заниматься этой просьбой.

Фацио заулыбался:

— Рад, что вы помните. Всего доброго.

Экран погас. Питер с улыбкой покосился на Линду.

— Мы хотя бы пообедаем?

— Да. В столовой.

Столовая располагалась в управлении. Обедать там было дешевле, чем в ресторане, однако они с Линдой ходили туда вовсе не из желания сэкономить — так обед занимал меньше времени.

Потом они работали с Единым архивом. Он был доступен со специальных терминалов, расположенных в отделениях ВБР, и ниоткуда более. Так обеспечивалась конфиденциальность данных, содержавшихся там.

Их интересовала любая информация, касавшаяся фирмы «Балтике цельс» и ее партнеров в России, прежде всего компании «Международные перевозки», а также банка «Финанс-Гарантия». Кроме того, возможные родственные и иные связи в России Андрея Володина.

Выяснить удалось немногое. Фирма «Балтике цельс» закрылась вскоре после покушения на Питера. Причина — банкротство. Процветающая фирма за короткий срок разорилась. Банк «Финанс-Еарантия» сменил владельца — Леонид Коган занялся политикой. Какая-нибудь новая информация по России отсутствовала.

— Будем искать в Москве, — подвел итог Питер.

— Надеюсь, там что-то осталось. — Линда невесело усмехнулась.

— Что-то осталось. Вопрос в том, как это найти. — Он смотрел на нее веселыми глазами. — Уже поздно. Тебе пора отдыхать. Идем в гостиницу.

— Спасибо за заботу, — с игривой вежливостью проговорила она.

Поужинав, они вновь уединились в номере Питера. Но заснули раньше, чем в прежние дни.

Вдова и сын Звиедриса приехали рано — Питер увидел их, как только они с Линдой появились в мэрии. Он не знал родственников погибшего коллеги, он догадался: кем еще могли быть пожилая женщина в черном и строго одетый мужчина? Когда Питер обратился к ним, получил подтверждение своей правоты. Он представился, проговорил те слова, которые только и можно было сказать в данной ситуации:

— Мне очень жаль. — Он говорил по-английски. — Приношу вам искренние соболезнования. Ивар был прекрасным работником и хорошим человеком. Простите, что не смогли уберечь его тогда.

— Спасибо, — устало произнесла вдова по-русски, глядя на него заплаканными глазами. — Я знаю, что Ивара нашли благодаря вам. Вы вернули ему честное имя. Спасибо.

Траурная церемония началась началась в десять. Закрытый гроб был выставлен в церемониальном зале мэрии. Попрощаться пришли известные в Риге и на территории Балтии люди, обычные горожане. В начале двенадцатого Питер увидел Зайделя, окруженного телекорреспондентами. Увидев Питера, министр прямиком направился к нему. Поприветствовал, энергично пожал руку.

— Вы приехали на похороны? — осторожно удивился Питер.

— Да. Это новость мирового уровня. Его звали Зведрис?

— Звиедрис. Ивар Звиедрис.

— Прекрасно. Давайте мы скажем о нем мировой общественности. — Зайдель посмотрел на Линду. — Извините, но я попросил бы вас отойти. — Он опять повернулся к телекорреспондентам. — Гроб на нашем фоне виден?

— Виден, — раздалось в ответ.

Линда отошла в сторону, а корреспоненты и операторы выстроились тесной кучкой. Съемка началась. Зайдель чрезвычайно бойко затараторил:

— Возвращенный к жизни герой восстанавливает справедливость. Стараниями Питера Мореффа, о котором вы уже знаете, выяснена судьба и найдено тело еще одного героя, погибшего полвека назад. Его имя — Ивар Звиедрис. Он погиб от рук преступников. Это произошло в Риге. Сегодня в этом крупном городе самоуправляемой территории Балтия проходят похороны Ивара Звиедриса. Земляне чтут память тех, кто отдал свою жизнь, защищая безопасность и покой граждан. Вы видите гроб с телом героя, а рядом — безутешную вдову. Я прошу сказать о коллеге Питера Мореффа.

Питер почему-то смутился, заговорил, с трудом подбирая слова:

— С Иваром Звиедрисом мы работали вместе перед тем, как он погиб, а меня тоже едва не убили. Это сделали члены преступной международной группы. Ивар был хорошим человеком. Он отдал свою жизнь, защищая правопорядок и граждан.

Питер хотел продолжить, но Зайдель опередил его:

— Спасибо, господин Морефф. — И уже в сторону камер. — Мы покажем вам всю церемонию похорон героя. До новых включений.

Секунда, и Зайдель упорхнул, утащив за собой телекорреспондентов.

Накануне двенадцати в зал вошла группа людей в официальной одежде. Питер не удивился, увидев среди них Калныныпа Зайдель тоже был там. Немного постояв у гроба, эти важные люди направились к выходу, и тотчас четыре солдата в незнакомой Питеру форме подняли гроб, понесли его вслед за ушедшими. Вдова, сын и еще несколько мужчин и женщин шли следом.

Черный старомодный катафалк принял гроб в свое стеклянное нутро. Родственники, важные люди, прочие граждане расселись по машинам. Похоронная процессия отправилась по улицам Риги к Центральному кладбищу.

Питер и Линда ехали на машине управления.

— Что это за солдаты? — спросил Питер.

— Они служат в войсках по поддержанию правопорядка, — принялась объяснять Линда. — Это аналог внутренних войск, какие были в начале века. Еще есть войска защиты Земли, которые занимаются внешними угрозами, ничаная от метеоритной и кометной опасности и заканчивая потенциальной опасностью нападения инопланетян.

Питер оживился.

— Их уже удалось отыскать? Инопланетян.

— Есть некоторые проявления их деятельности. Но в контакт с ними пока что вступить не удалось.

— Они угрожают Земле?

— Мы не располагаем такими фактами.

У входа на кладбище гроб покинул катафалк — его опять взяли на плечи солдаты. Другие, которые выстроились впереди, несли венки. Родственники шли за гробом, вслед за ними — важные люди, за которыми тянулись обычные граждане. Питер и Линда находились в последней части шествия.

У горки свежевырытой земли солдаты поставили гроб на постамент. Процессия сгрудилась вокруг него. Настало время слов. Первым выступил директор ВБР Джон Берджес, высокий, с небольшим, хмурым лицом. Он говорил о прекрасных традициях, которые закладывались еще в Интерполе стараниями и делами таких людей, как Ивар Звиедрис. «Долг превыше всего. Господин Звиедрис доказал это своей жизнью, дав пример для нынешних сотрудников ВБР,» — закончил Берджес. Вторым взял слово министр информации Курт Зайдель. Ему казалось важным восстановление справедливости: выяснена судьба и найдено тело героя, защищавшего покой граждан и погибшего полвека назад от рук преступников. Третьим обратился к присутствующим Нгаба, сообщивший о чувстве благодарности жителей Риги к Ивару Звиедрису, что проявилось и в итогах голосования по вопросу о присвоении герою звания почетного гражданина города. Потом как давний коллега покойного выступил Калныньш. Было видно, что он волнуется, говоря о Звиедрисе.

После этого дубовый гроб плавно опустился вниз. Родственники и большие люди совками начали брать землю из горки, бросать в могилу. Было слышно, как она падает на крышку гроба. Вслед за тем все желающие проделали это. Питер и Линда присоединились к ним. Потом за дело взялись кладбищенские служащие. Могила приняла обычный вид. И тогда линейка солдат с автоматами произвела три залпа.

Участники церемонии потянулись к выходу, оставляя у могилы родственников. И тут к Питеру подошел Калныньш, протянул руку.

— Спасибо, что вы помогли найти Ивара, прояснили его судьбу. Все прошедшие годы я надеялся на это. И дождался. Благодаря вам. Спасибо… — Его лицо приняло озабоченный вид. — Да, Питер, у меня для вас кое-что есть.

Он достал из кармана и протянул свернутый листок бумаги. Питер открыл — там был записан московский адрес.

— Что это? — растерянно спросил Питер.

— Адрес вашей дочери.

Питер опешил — вот так, совершенно неожиданно, получить то, что он уже отчаялся получить.

— Спасибо… — Он посмотрел на Калныньша взволнованным взглядом. — Скажите, Линард… она проходит по вашему департаменту?

— Нет. Но она среди тех, кто составляет группу риска. Мы работаем с ними… в плане профилактики. — Калныньш помолчал. — Это должно остаться между нами. — Тут он значительно посмотрел на Линду, как бы говоря: Вас, милая дама, это тоже касается.

— А в первый раз, когда мы говорили о Виктории, вы о ней… ничего не знали? — с некоторым смущением спросил Питер.

— Нет… Простите, мне пора. Там, у входа, Берджеса и меня ожидает вертолет. Слишком много дел в Париже. До свидания.

Он пожал руку Питеру, учтиво кивнул Линде и направился бодрым шагом туда, где аллея упиралась в сводчатые кирпичные ворота.

Питер посмотрел на Линду с виноватой улыбкой:

— Ты не против, если мы не будем отдыхать два дня, а сегодня же отправимся в Москву?

— Не против, — спокойно проговорила она. — В данной ситуации другого варианта нет.

В Москве их ждали. Дежурный отделения ВБР по самоуправляемой территории Россия помог им поселиться в служебной гостинице, которая располагалась на верхних этажа весьма высокого здания. Им выделили два номера.

Бросив на диван вещи, Питер тотчас подошел к окну. Ему открылся прекрасный вид: громады жилых комплексов, а между ними — построенные в прежние времена здания, вдалеке виднелось острие телевизионной башни, которую Питер видел еще в прошлый приезд. Солнце, висевшее у горизонта, придавало небу легкомысленный вид.

Он повернулся к роботу-горнич-ной, стоявшему в ожидании распоряжений.

— Как называется улица, на которой находится это здание?

— Люсиновская.

— До Кремля отсюда идти долго?

— Не понимаю вопроса. Если долго идти, следует воспользоваться служебным или общественным транспортом.

Питер усмехнулся.

— Далеко отсюда до Кремля?

— Два километра четыреста шестьдесят метров. Посмотрите карту.

На экране вместо непременного сериала, идущего без звука, появилась карта города. Пунктиром высветился наиболее близкий путь до Кремля: по Люсиновской, через площадь, потом по Пятницкой, через мост, потом левее и на большой мост. Запомнить было несложно.

— А где Подольская улица? — осторожно произнес Питер.

— На окраине Москвы. Но это нежелательный для посещения район. Там живут асоциальные элементы.

Карта сменилась, как и ее масштаб. Высветилось нынешнее местонахождение Питера и точка на самом юге, потом отмеченное место увеличилось, проявилось переплетение улиц, одна из которых, идущая параллельно, обозначилась мигающей границей. «Подольская», — сообщила надпись.

— Как сохранить эту часть карты? — спросил Питер.

— Все это должно быть в вашем видеомобильном. Дайте указание, и он вам покажет. Вам что-то еще нужно?

— Нет.

— Я могу удалиться?

— Да.

— Если что-нибудь понадобится, позовите меня.

Питер оставался у окна. Перед ним раскинулся город, столь важный для человека, имеющего русскую кровь. Москва. Долгие годы — столица русского государства. Теперь — самоуправляемой территории Россия. Далеко не единственной в нынешнем мире самоуправляемой территории, где первым языком был русский. Но самой русской по истории и культуре. Здесь теперь жила его дочь. Хотя и в каком-то странном месте.

Раздался приятный перелив звонка, Питер подошел к двери, открыл. Перед ним стояла Линда. Он шагнул в сторону, пропуская ее.

— Что ты намерен делать? — спросила она.

— Думаю, не стоит ехать к ней на ночь глядя. — Он помолчал. — Ты не против того, чтобы прогуляться?

— Не против.

Когда остановились у двери лифта, Питер негромко произнес:

— Может, скажем, что нам хватит одного номера?

— Не спеши, — так же тихо ответила она.

Бойкий лифт унес их туда, где можно было покинуть здание. Выйдя на улицу, Питер повернул направо.

— Куда мы идем? — поинтересовалась Линда.

— К Кремлю.

— Ты знаешь дорогу?

Питер глянул на нее загадочно.

— Знаю… — Тут он лучезарно улыбнулся. — Посмотрел карту. Идти не много, но и не мало. Скажи, когда устанешь. Тогда мы возьмем такси.

Они двинулись вдоль улицы. На ней было много зелени — большие деревья, а меж ними кустарник и густая подстриженная трава на газонах. Питер подумал, что здесь удивительно свежий воздух.

— Скажи, важна ли нынешним людям их национальность? — спросил он.

— В гораздо меньшей степени, чем раньше. Но есть и такие, кому важна.

— За что должен держаться тот, кому ему важна его национальность?

Она задумалась на секунду.

— За язык, за традиции, за свою историю. Но двадцать первый век все более перемешивает традиции, уравнивает историю. Остается язык. Однако современный человек сносно говорит на четырех-пяти языках. Вывод делай сам.

Питер помолчал, потом глянул на Линду.

— А тебе важно твое скандинавское происхождение?

— Я знаю нашу историю, говорю на шведском, норвежском, датском языках. Но замуж вышла за русского… — Она вздохнула. — И, кажется, опять.

— Я наполовину англичанин, — возразил Питер.

Она медленно покачала головой из стороны в сторону.

— Ты русский, выросший в Англии.

Он не стал спорить.

У Линды хватило сил дойти до Кремля. Они прогулялись по Красной площади. На этот раз Питер не увидел на прежнем месте мавзолея, что порадовало его. Потом через Спасскую башню они прошли внутрь пространства, огражденного высокой кирпичной стеной.

Кремль находился в прекрасном состоянии. Более того, Питеру понравилось, что теперь здесь музей — когда он приезжал в Москву прежде, Кремль был закрытой зоной, территорией, на которой располагалась федеральная власть, и граждан пускали туда не всюду и не всегда. Поздним вечером их точно не пустили бы.

Когда они вернулись на такси в гостиницу, совсем стемнело. Робот-горничная встретил их в коридоре.

— Добрый вечер, — проговорил он. — Если вам что-нибудь надо, я к вашим услугам.

— Спасибо, ничего не надо. — поспешил заверить его Питер.

Дождавшись, когда робот скроется за дверью своего помещения, они юркнули в номер Питера.

Утром, когда они лежали рядом, собираясь вскоре подняться, он спросил:

— Ты поедешь со мной?

— Думаю, в этом нет необходимости, — доброжелательно сказала она. — Лишние тут ни к чему. Езжай один. А я займусь нашими делами. Когда сможешь, присоединишься ко мне.

Он подумал, что так и стоит поступить.

— Пора. — Питер резким движением сел, опустил ноги на пол, поднялся. Надо было сделать зарядку, принять душ и побриться.

Завтракали они в номере. Робот привез им все, что они попросили: овсяной каши и тостов для Питера, яичницу для Линды, а еще приличного кофе со свежими булочками.

Расстались в лифте — Линда вышла на одном из служебных этажей, а Питер поехал ниже. В холле он тотчас направился на улицу. Поймав такси, назвал адрес.

— Господин знает, что это зона высокого риска, где живут асоциальные элементы? — спросил компьютер-водитель.

— Господин знает.

Дверь закрылась, такси тронулось.

Питер хотел взять с собой пистолет. На всякий случай. Ему казалось, что Виктории может потребоваться защита. Но потом он передумал — ехать к дочери с пистолетом по меньшей мере странно. Пусть даже и в такой особый район Москвы.

Поначалу он видел привычный городской пейзаж за пределами исторического центра: уходящие к небу жилые комплексы, а между ними — самое достойное из того, что было построено прежде, и обилие зелени. Потом начался район исключительно старых построек, среди них было много запущенных зданий. Повернув несколько раз, автомобиль остановился посреди вполне приличных зданий, построенных из желтого кирпича. Дверь открылась. Питер вышел на улицу.

Пока он высматривал нужный ему дом, автомобиль уехал. Питер направился к тому зданию, которое было ближе. И тут он увидел тройку мужчин, идущую быстрым шагом наперерез ему. Неприятное ощущение возникло в нем.

Это были молодые парни с решительными лицами, хмурыми, но не развязными, не наглыми.

— Кто ты и что тебе здесь надо? — прозвучало, как только Питер и тройка сошлись.

— Я ищу свою дочь. — Он старался говорить как можно спокойнее.

— А что с ней случилось? Она сбежала?

— Нет. Она живет в этом доме.

Они смотрели на него с явным подозрением. Говорил один из них, самый бойкий.

— А ты из этих, чипованных?

— Да, у меня есть чип.

— Примерный гражданин?

— Думаю, это определяется не чипом.

— Чем же тогда?

Питер подумал, что их дискуссия по меньше мере странная — он приехал сюда вовсе не для этого.

— Ребята, я приехал к дочери. Что вы от меня хотите?

— Мы из отряда самообороны. Мы охраняем здесь порядок.

— Чем я могу его нарушить?

Этот вопрос потребовал от лидера тройки некоторых размышлений.

— А может она не хочет видеть тебя. А ты ее преследуешь.

Питер невесело усмехнулся.

— Пятьдесят лет назад меня чуть не убили. Ей тогда было семь. Все эти годы я находился в коме. Лишь недавно пришел в себя… Она не знает, что я жив. Я хочу видеть ее.

Рассказ подействовал.

— Как ее зовут?

— Виктория. Нынешнюю фамилию не знаю. А раньше у нее была моя — Морева. Она живет в этом доме, в двадцать первой квартире.

— Мы ее знаем. Она — секретарь Совета самоуправления. У нас ее зовут Вика Англичанка. Или просто Англичанка. — Некоторое смущение было в его взгляде. — Вы выглядите как примерный гражданин. Здесь такие редко появляются. Вот мы и подошли.

А другой парень добавил:

— Мы не бандиты. Мы сами здесь поддерживаем порядок.

Питер слабо кивнул в ответ.

Автоматический открыватель на двери отсутствовал. В подъезде было чисто, но лифт не работал. Питер нашел лестницу, поднялся по ней на третий этаж. У него колотилось сердце. Вот нужная ему дверь. Он не сразу нажал на допотопный звонок. Зачем-то немного выждал.

У нее было немолодое, но и не старое лицо, похожее на лицо Марии, и не похожее. Женщина смотрела на него с легким удивлением.

— Вам кого?

— Здравствуй, Виктория, — с трудом выговорил он.

Взгляд стал еще более удивленным.

— Простите, вы кто?

— Я — твой отец.

Он видел, что она в это не могла поверить. Взгляд стал жестким.

— Мой отец умер много лет назад.

Она собралась закрыть дверь, и потому он быстро проговорил:

— Я не умер, я был в коме. Недавно меня вывели из нее. Вернули к жизни. Об этом сообщали… по телевизору.

Она смотрела на него в задумчивости, как бы решая, верить или нет? Потом кинулась к нему, обняла.

— Папа, — шептали ее губы. — Папа.

Так они стояли, пока дочь не отпустила его.

— Идем. — Она улыбалась, но слезы наполняли ее глаза.

Он вошел в то жилище, в котором обитала его дочь. Убранство квартиры было старомодным, похожим на то, что Питер видел в начале века, да и сама квартира была недостаточно просторной. В гостиной, куда они вошли, стоял на тумбе старый телевизор, но и он оказался выключенным.

Она усадила Питера на диван, села рядом, неотступно глядя на него.

— Расскажи мне все про себя, — попросила она. — Я хочу знать все.

Питер начал с того, что произошло в Риге полвека назад, потом перешел к своему воскрешению и последующим событиям: поведал о том, как он возвращался к жизни, потом о получении квартиры в Париже и должности в ВБР, о поездке в Ригу и всем, что произошло там, о вчерашнем приезде в Москву.

Рассказывая, он никак не мог свыкнуться с мыслью, что перед ним его дочь — слишком прудно было поверить в превращение девочки, которую он помнил, в немолодую женщину, сидевшую рядом с ним.

Разумеется, он не стал упоминать о своих особых отношениях с Линдой и о просьбе Фацио разыскать следы Андрея Володина, однако не скрыл, что адрес Виктории ему предоставил Калныньш. Услышав об этом, Виктория усмехнулась:

— Мы знаем, что ВБР следит за нами.

— ВБР обязана обеспечивать правопорядок, — заметил Питер.

— Да. Но разве можно считать асоциальным элементом каждого, кто не захотел вживлять себе чип? Разве можно превращать нас в людей второго сорта, к которым нет доверия?

Питер не готов был говорить на эту тему. Ему хотелось поскорее узнать, как сложилась жизнь дочери.

— Рассказывай, как ты жила эти пятьдесят лет.

— По-разному, — уклончиво проговорила она.

— Давай-давай, в подробностях. Для меня все важно.

Она помолчала, ее лицо стало сосредоточенным.

— После того, как тебя… чуть не убили, мы с мамой вернулись в Лондон. Жили у бабушки. Я пошла в школу, когда закончила, поступила в Оксфордский университет, в колледж церкви Христа.

— Подожди, — прервал ее Питер. — Мне говорили, что ты училась в Сорбонне.

Изобразив недоумение, она покачала головой из стороны в сторону.

— Не было такого. Я училась в Оксфорде, в колледже Христа… Специализировалась на русском, английском и французском языках. Мечтала стать известным литературным переводчиком. Там, в колледже, я встретила Томаса, моего первого мужа. Он учился на менеджера, был рослым, красивым, увлекался греблей. Мы поженились на последнем курсе. После окончания университета поехали в Манчестер, где Томасу предложили работу. А я не была привязана к месту. Я брала задания в издательствах и могла переводить, где хотела. Меня поджимали только сроки. По выходным ездили с Томасом по острову или приезжали в Лондон. Мы были довольны. Так продолжалось два года. Потом разболелась мама. У нее обнаружили рак. Я вынуждена была перебраться в Лондон. Теперь мы с Томасом виделись только на выходные, и не каждую неделю. Маме было все хуже. Бабушка не справлялась одна. Я не зарабатывала тогда столько, чтобы нанять сиделку. А пенсия от Интерпола уходила на лечение. Маме сделали две операции. Но остановить болезнь не удалось. Вскоре она умерла. После похорон я вернулась в Манчестер. Но оказалось, что мой муж за год раздельной жизни успел найти себе другую любовь. А я так была измотана болезнью мамы, что даже не восприняла это как трагедию. Мы развелись, и я вернулась в Лондон.

К тому времени я успела неплохо зарекомендовать себя в издательствах, получала хорошие заказы, да и времени для работы у меня стало больше. Так что я по уши погрузилась в тексты и провела за этим делом почти полтора года. Я старалась отвлечься от событий, связанных со смертью мамы, от развода. В какой-то момент почувствовала: перетрудилась, вымоталась. Надо отдохнуть. И поехала в Испанию, в Коста Дель Соль, к теплому морю. Там я встретила Пабло, который стал моим вторым мужем. — Она усмехнулась, невесело, но и не слишком печально. — Наш брак был недолгим, но бурным. Я родила моего первого ребенка. Эмилию. Она уже давно выросла, сейчас живет в Копенгагене, работает художником-офор-мителем. Третий раз я вышла замуж пять лет спустя. Мой третий муж — Андрей Пименов, писатель из России. Я с ним познакомилась, потому что перевела его роман. И поскольку эта книга получила престижную премию, ему захотелось встретиться со мной. Когда он приехал в Англию, разыскал меня. Тогда мы только познакомились, начали поддерживать постоянный контакт. Я перевела еще несколько его книг. Мы не раз увиделись на международных мероприятиях. Потом он приехал и предложил выйти за него замуж. Этот роман развивался медленнее всего, но был самым долгим. Я родила ему двух сыновей…

Она замолчала.

— Вы все-таки развелись? — поинтересовался Питер.

Она медленно покачала головой.

— Андрей умер. Он был старше меня на восемнадцать лет. Но дело ни в этом. Он отказался от операции.

— У вас не было денег?

— Деньги были. Но он не захотел ее делать. Он считал, что все должно идти так, как предопределено для каждого человека изначально.

— А где же твои сыновья?

— На работе. Они здесь работают. Старший, Петр — учителем, а младший, Владимир — в самообороне.

— Оба живут с тобой? — осторожно спросил Питер.

— Нет. У старшего своя семья. Он живет неподалеку отсюда. У них ребенок. Мой внук. Я — бабушка. А ты — продедушка.

Ласковая улыбка поместилась на лице Питера. Он подумал, что неплохо бы увидеть внуков и правнука. Тут он посмотрел на Викторию.

— А ты чем занята?

— Я — один из руководителей Совета самоуправления этой особой территории. Здесь живут люди, отвергающие имплантацию чипов. Люди, не желающие быть все время под контролем, когда про любого в любой момент известно, где он, с кем, как себя чувствует, что говорит, просто лежит или занимается любовью. Здесь пространство, свободное от чипов. Мы живем так, как хотим. Это приятно. Вместе с тем, это создает многие проблемы. Покупать в обычных магазинах мы не можем — там для того, чтобы снять с личного счета деньги за покупку, сначала определяют личность покупателя. Нас невозможно определить, робот не пустит нас в магазин. Мы не можем воспользоваться такси, скорой помощью. Поэтому здесь мы наладили иную, чем на всей территории Землю, жизнь. Здесь все рассчитано на отсутствие чипа. Здесь мы можем жить комфортно. Вот и все. А они утверждают, что здесь — асоциальная территория, зона повышенной опасности.

— А сколько здесь живет народу?

— Около двух миллионов человек.

— Около двух миллионов?..

Питер помолчал, пребывая в некотором недоумении. Потом проговорил с достаточной долей тактичности:

— Но преступникам действительно проще прятаться здесь, чем где бы то ни было.

— Мы делаем все, чтобы не дать им такой возможности, — жестко отрезала Виктория.

Питер подумал, что необходимо как можно скорее сменить тему. Оглядевшись, он сказал:

— У тебя нет робота-домохозяйки? Почему?

— Обхожусь и так.

— Он серьезно упрощает жизнь.

Она смутилась.

— Робот дорого стоит. У меня нет таких денег. А в рассрочку нам товары не дают. — Сообщив это без всякого сожаления, она глянула на часы, всплеснула руками. — Уже три. Ты, наверно, кушать хочешь. Давай я тебя покормлю.

— С удовольствием пообедаю с тобой.

Она поднялась, и тут прозвучал звонок видеомобильного. Вытащив трубку, Питер увидел на экране лицо Линды.

— У тебя все в порядке? — спросила она.

— Да.

— Ты нашел Викторию?

— Нашел.

— Я рада.

— Линда, надеюсь, ты понимаешь, что быстро я не освобожусь?

— Понимаю.

— Поработай сегодня одна.

— Уже работаю.

— Что-нибудь есть?

— Пока что нет.

— До свидания.

Он спрятал видеомобильный.

— Кто это?

— Моя напарница. Мы вместе расследуем одно дело.

Она усмехнулась.

— Может, тебе надо было выйти на пенсию?

— Ни в коем случае. Для меня этих пятидесяти лет не было. Эффект быстрого старения современные препараты устраняют. Мне по-прежнему чуть больше тридцати. У меня уйма энергии. Я хочу работать.

Он произнес эти слова с невероятным воодушевлением, а потом подумал — нехорошо получилось. Своей страстной речью он подчеркнул то, что Виктория фактически старше его.

— Господи, поверить не могу. Неужели это ты? — Она смотрела на него с тихой улыбкой, делавшей ее так похожей на Марию. — Идем в кухню. Конечно, если ты хочешь, я накрою в гостиной. За неимением столовой. Но ты в России. А русские любят есть в кухне.

Питер беззаботно рассмеялся.

— Ради Бога. Никаких проблем.

Чуть позже он сидел у окна за столом, смотрел, как дочь разогревает еду, накрывает на стол. Кухня была не слишком просторная, но и не тесная. Важная часть пространства ее обитания.

— Ты привыкла жить в России?

— Еще бы. Я живу здесь тридцать лет. Я стала частью этого мира. — Она поставила очередную тарелку. — Вина выпьем?

— Выпьем. — Он выразительно кивнул в знак согласия.

Появилась бутылка вина. Питер взял ее в руки.

— Чилийское?

— Да. Сейчас практически все вино производится в Чили и Аргентине. А в Европе виноградников почти не осталось. Во Франции производят лишь эксклюзив. Мизерными партиями. Это очень дорого стоит.

Шум открывающейся двери донесся из прихожей. Питер напрягся — кого он сейчас ридит? Несколько секунд спустя в кухне появился парень, худой, быстрый, черноволосый, похожий чертами лица на Викторию. Увидев Питера, удивленно остановился.

— Мам, пообедать найдется, — проговорил он в некоторой озадаченности.

— Найдется. Володя, познакомься, это мой папа, твой дед. Зовут его Петр.

Парень совсем опешил.

— Ты говорила… он погиб.

— Я так думала. И, как выяснилось, ошибалась. Папа все эти годы лежал в коме. И только недавно врачи нашли способ вернуть его к жизни.

Лицо парня отражало недоверие. Он весьма нерешительно подошел к Питеру, протянул руку. Питер поднялся, не сводя с внука глаз.

— Владимир. — Пожатие было осторожным.

— Питер. — Мягкая улыбка устроилась на его лице. — А можно — Пётр… Ты не удивляйся, что я на тебя так смотрю. Я еще не привык к тому, что у меня такой большой внук. Я и маму твою с трудом воспринимаю такой взрослой. Я помню ее семилетней.

Парень изобразил некоторое понимание.

— Ну что вы стоите? Садитесь, — добродушно проговорила Виктория.

Едва устроились за столом, Питер налил вина в бокалы.

— Давайте выпьем за нашу встречу, — предложил он.

Вино было неплохим. Еда — вкусной. Виктория умела готовить.

Питеру захотелось разговорить внука.

— Так у вас живет около двух миллионов? — Он смотрел на Владимира. — Это русские?

— Не только. К нам приехали со всего мира те, кому дороги наши идеалы. Мы — интеллектуальная оппозиция. Мы бросили вызов диктатуре большинства. — С каким воодушевлением он говорил. — Самая демократичная диктатура — диктатура большинства. Все, что не нужно большинству, не существует, не имеет права на жизнь. Это касается всего — быта, искусства, науки. Всего, что обеспечивает существование людей.

— Это хорошо, что вы привержены определенным идеалам, — рассудительно заметил Питер. — Но так вы противопоставляете себя остальному населению Земли. Причем, большей его части.

— Когда-нибудь они поймут, что были неправы.

Питеру нравилась бурная реакция внука. Поэтому он продолжил:

— А достижения цивилизации? Вы лишены их.

— Свобода стоит дороже.

— Свобода хороша для молодых, для полных сил. Но как обеспечить достойные условия жизни детям, старикам?

— А вы думаете, мы не стараемся? Мы даже производство развиваем.

— Какое? — удивился Питер.

— Стараемся производить то, что нужно нам.

— Но все вы не сможете произвести.

— Для этого мы производим то, что нужно им.

— А что вы можете им предложить? — в запале спросил Питер.

Наступила тишина, потом прозвучал голос Виктории.

— Здесь расположены вредные производства.

«Вот почему всемирное правительство допускает существование этой зоны. Особой территории, — подумал Питер. — Скорее всего, не одной».

— Еще подобные особые территории есть? — Он внимательно смотрел на Викторию.

— Есть. В США, в Калифорнии. А еще — на месте бывшей Венесуэлы.

Питер не стал ничего комментировать. Ему не хотелось расстраивать внука, а Виктория, похоже, сама все понимала.

Пауза несколько затянулась. Тут Виктория подняла бокал.

— Я хочу выпить за тебя, папа.

Три бокала соприкоснулись над столом.

Когда обед закончился, Виктория сообщила:

— Папа, я отправляюсь на работу, а Владимир покажет тебе нашу территорию. Вечером приедет Петр с женой, поужинаем в семейном кругу. Ночуешь ты у нас. Мы тебя в гостиной положим. А утром поедешь по своим делам. Хорошо?

Питер спокойно кивнул в знак согласия.

Передвигались по особой территории на старых автомобилях, какие Питер видел в далеком прошлом. Хотя они ездили не на бензине, а на водороде. И потому двигатели не чадили. Никаких роботов — машиной управлял тот, кто сидел за рулем. На больших улицах движение было весьма оживленное. Питер не без удивления отметил, что водители соблюдают правила движения.

«Надо же. Пятьдесят лет назад Россия славилась беспардонным поведением автомобилистов на дорогах», — размышлял Питер.

— Мы живем на Севере нашей особой территории. — Владимир посматривал на него, управляя машиной. — Наш Совет самоуправления и правительство тоже располагаются на севере. Так сложилось. Потому что часть районов присоединилась к нам позже, и это были южные районы.

— А силы самообороны следят за порядком на вашей территории? — спросил Питер, поглядывая по сторонам.

— Вовсе нет. — Владимир оживился. — Даже из названия ясно, что мы, в случае необходимости, будем защищать нашу независимость.

— У вас есть для этого все необходимое?

— Разумеется, есть.

Питер не стал с ним спорить, лишь едва заметно усмехнулся. Он-то понимал — пока здесь располагаются вредные производства, независимости этой территории ничего не угрожает.

Они вернулись туда, где жили Виктория и Владимир, вечером. Вскоре появились Петр и его жена Елена. Последней приехала Виктория. Общими усилиями накрыли на стол. Семейная пирушка началась.

Питеру было приятно среди этих людей. Он с радостью сознавал, что его дочь и внуки — неглупые, приличные люди.

— Папа с мамой испугались, — рассказывал Петр. — Ищут меня, бегают, а я сижу в шкафу…

Уже была полночь, когда они проводили Петра с Еленой и легли спать.

Чтобы утром вернуться в Москву, Питеру пришлось воспользоваться помощью Линды, которая направила такси на Подольскую улицу. Вскоре он сидел в одной из комнат отделения ВБР и слушал рассказ Линды о том, что ей удалось выяснить.

— Короче, никаких следов, — подвела она итог. — Возможно, Володин сделал пластическую операцию. Но это вовсе не значит, что его теперь не найти. Дело в том, что пластический хирург может сделать пациенту не любое лицо. Существует ограниченный набор вариантов. Он определен параметрами лица: расстоянием между глазами, высотой лба и так далее. Сейчас никто не делает пластических операций с целью скрыться от следствия. Сейчас стараются заменить чип. А раньше делали. И Володин, вероятно, сделал. К счастью, в местном отделении ВБР нашлась старая программа. Она определяет варианты лица, которые мог получить преступник, и старит эти лица с учетом прошедших лет. Я применила эту программу к фотографии Володина. Вот что получилось.

На серебристую поверхность стола легли семь фотографий. Лица на них были разные, но чем-то похожие. Питер всматривался в них, пытаясь вспомнить, видел ли он кого-нибудь этих людей?.. Нет, не видел.

— Что теперь с этим делать? — озадаченно проговорил он.

— Запустим в базу. Каждому чипу соответствует изображение владельца.

База даст все совпадения. Идем туда, где есть специальный терминал для фотографий.

Покинув комнату, они поднялись на следующий этаж, вошли в достаточно большое помещение, где были встречены молодым крепышом, смотревшим на ним пристальным взором. Вдоль стен и посредине стояли различные устройства, о предназначении которых Питер не имел представления.

— Здравствуйте. — Линда протянула фотографии. — Нам необходимо проверить их по базе.

Парень взял фотографии, бегло просмотрел, вновь глянул на Линду.

— Вы — новые сотрудники? Я не видел вас прежде.

— Мы — командированные из Парижа.

Парень изобразил на своем скуластом лице некую смесь удивления и уважения, повернулся, подошел к одному из устройств, поочередно засунул фотографии в щель. Питер понял, что перед ним нечто вроде сканера, каким он пользовался в начале века. Фотографии легли стопкой в лоток. Последовала не слишком долгая пауза, после которой хозяин помещения сообщил:

— Полных совпадений нет. Ни по одной фотографии. Высокая степень совпадения — по трем. Окончательный вывод на вами. Прошу.

Он указал рукой на просторный экран телевизора, и в тот же миг вместо беззвучно идущего фильма появилось лицо человека, а рядом — информация о нем.

«Родился в Мехико, — читал Питер, — учился в Беркли, историк, работает преподавателем…»

— Нет, — сказал он.

Линда согласно кивнула. Изображение сменилось.

«Родился в Марселе, окончил военное училище, служил в миротворческих силах, затем в войсках по поддержанию правопорядка. Вышел в отставку в звании майора».

— Нет.

Очередной кивок. Вновь сменилось изображение.

«Родился в Кракове, работал механиком в автосервисе, сейчас — владелец автомастерской».

— Нет.

Линда не возражала. Телевизор вернул на экран фильм — какой-то боевик.

Питер и Линда направились к выходу. Фотографии были у нее в руке.

Ярко освещенный коридор принял их, позволил вернуться в комнату, выделенную для гостей.

— Какие соображения? — спросила она, устроившись за столом.

Питер смотрел на нее затуманенным взором. Негромко прозвучало:

— Он может быть там, в зоне, свободной от чипов.

Линда пожала плечами.

— Как проверить? Юрисдикция ВБР не распространяется на так называемые асоциальные зоны. Там царит беззаконие.

Питер невесело усмехнулся.

— Ты там хоть раз бывала?

— Нет.

— По крайней мере, в той зоне, которая под Москвой, живущие там обеспечивают правопорядок. Я видел это своими глазами.

Сомнение стояло в ее глазах.

— Может быть, ты увидел то, что тебе хотелось увидеть?

— Я увидел то, что есть на самом деле. Да и глупо рассчитывать на иное. Живущие там не меньше нас нуждаются в нормальных условиях. И делают все, чтобы обеспечить их себе.

— Питер помолчал с недовольным выражением на лице. — Я тебе не сказал, но мой младший внук служит в силах самообороны, которые отвечают и за поддержание правопорядка. Я обращусь к нему вполне официально. Попрошу оказать содействие. Думаю, они не откажутся. В конце концов, зачем иметь на своей территории человека, способного совершить серьезные преступления, и может быть даже повинного в них.

Линда размышляла над его словами.

— Если ты считаешь возможным, — проговорила она, — попроси оказать содействие. Наверно, это наш последний шанс отыскать Володина.

Питер достал видеомобильный, позвонил дочери. Через мгновение Виктория ответила. Изображения не было — из асоциальной зоны приходил только звук.

— Виктория, мне надо срочно переговорить с Владимиром. Не по телефону. Как это устроить?

— Папа, ты где сейчас? — раздалось в ответ.

— Я в Москве.

— Приезжай к нам домой.

— Еду. — Питер задумчиво посмотрел на Линду. — Лучше я отправлюсь туда один. Ты не против?

— Не против. — Она протянула ему фотографии. — Надеюсь, толк будет.

Покинув комнату, Питер пошел к лифту. Несколько минут, и он оказался на улице под небом, накрытым высокой облачностью. Как только он поймал такси и назвал адрес, прозвучало:

— Господин знает, что это зона высокого риска, где живут асоциальные элементы?

— Господин знает.

Дверь закрылась, такси тронулось, резво набирая скорость.

Питер смотрел в окно и думал о том, как отнесется Владимир к его просьбе? Еще решит, что он разыскал свою дочь и внуков только для того, чтобы решить служебные проблемы. Как построить разговор?

Машина остановилась на том же месте, что и вчера. Питер уверенным шагом направился к знакомому подъезду. Краем глаза он видел несколько человек, двинувшихся ему наперерез. Преследователи настигли его у самой двери. Среди троих не было ни одного из тех, кто останавливал его вчера.

— Гражданин, куда вы направляетесь? — услышал Питер.

— Я иду к моей дочери. — Он демонстрировал спокойствие и уверенность. — Ее зовут Виктория Англичанка. Она живет в этом подъезде.

Недоверчивые глаза смотрели на него.

— Идите, — прозвучало наконец.

Питер вошел внутрь, поднялся на третий этаж, позвонил в ту дверь, за которой его ждали.

— Что-то случилось? — взгляд у дочери был встревоженный.

Что ей ответить? Питер улыбнулся.

— Дай мне чаю.

— Идем.

Он прошел за Викторией в кухню, привычно уселся на стул у окна. Дочь наполняла водой старинный электрический чайник.

— А где Владимир? — спросил Питер.

— Скоро будет. Что, все-таки, произошло?

Он выдержал паузу.

— Есть серьезные основания предполагать, что человек, организовавший на меня покушение, проживает на вашей особой территории.

Виктория была озадачена. Замерла с чайником в руке.

— Ты уверен?

— Я сказал: есть серьезные основания предполагать.

Она смотрела с подозрением.

— Это выяснилось только что?

— Да.

— За те несколько часов, пока тебя здесь не было?

— Именно так.

Виктория поставила чайник на специальное основание, включила его. Достала из белого шкафа печенье, конфеты. Глянула на Питера.

— Может быть, ты хочешь есть?

— Позже. Сейчас — чаю.

Из прихожей пробрался звук открываемой двери. Потом появился Владимир. Сел напротив Питера, положил руки на стол.

— Что случилось? Я слушаю.

Питер начал издалека — так он решил в такси. Поведал про фирму «Балтийский путь», занимавшуюся транспортными перевозками, хозяин которой был подставным лицом, а командовал всем его заместитель — Андрей Володин, весьма примечательная личность. Про частые звонки в Москву, партнерам из компании «Международные перевозки», разговоры на тему поставок, заканчивавшиеся ничем, когда машины из Москвы в указанные сроки не приходили. Получалось, что в этих случаях под видом перевозок сообщали другую информацию. Про банк «Фи-нанс-Гарантия» и охранную фирму «Стражник», работавшие в теснейшем контакте с фирмой «Балтийский путь». Про то, что за всем стоял хозяин банка «Финанс-Гарантия» Леонид Коган, весьма значимая фигура в масштабах Латвии. Про вывод, что Коган был несамостоятелен в той части своей деятельности, которую он тщательно скрывал — наркотики, торговлю оружием. Про то, что нити шли в Москву, на очень высокий уровень.

— Я написал доклад, главным итогом которого было предложение подключить к работе российское бюро Интерпола, — заключил Питер. — Я понимал, что это вряд ли поможет, если преступники сидят высоко. В тогдашней России коррупция на высоком уровне была недоступна для закона. И все-таки я считал: что-то надо делать. Потом в меня стреляли. И я надолго выбыл… — Он мягко улыбнулся, помолчал. — Когда я выздоровел после комы, я вновь вернулся к работе. Мне удалось вспомнить важные детали, которые помогли найти одного из участников покушения. От него стало известно, что покушение организовал Андрей Володин. Его искали еще тогда, сразу после покушения на меня. Но он исчез. По некоторым сведениям, скрылся в России. Разумеется, я приехал в Москву. С большим желанием разыскать Викторию. И намерением найти Володина.

Владимир смотрел на него внимательными глазами. Питер хлебнул чая, потом продолжил:

— Скорее всего, Володин сделал пластическую операцию. Этим часто пользовались преступники в начале века. В здешнем отделении ВБР нашлась старая программа, дающая возможные варианты лица после подобной операции. Таких вариантов оказалось семь. Их состарили, с учетом нынешнего возраста Володина. Получилось вот что.

Питер достал и положил перед Владимиром фотографии. Тот взял их, принялся рассматривать. Выждав некоторое время, Питер продолжил:

— Мы проверили эти фотографии по нашей базе, которая охватывает почти все население Земли. Таких людей не оказалось. Я занимался этим, уехав от вас… Так у меня появилось вполне обоснованное, на мой взгляд, предположение, что, если Володин жив, скорее всего он скрывается на вашей территории.

Питер следил за реакцией внука. Тот продолжал рассматривать фотографии, словно пытался увидеть нечто большее, чем позволял беглый взгляд. Потом он задумался, уставив затуманенный взор на стену. Питер пустил в ход последний довод:

— У вас тоже есть резон разыскать его. Зачем иметь на своей территории человека, способного совершить серьезные преступления? А может быть повинного в них.

Владимир как бы не услышал его. Зато прозвучал голос Виктории:

— Мы живем достаточно обособленно. Я не знаю, как воспримут члены Совета подобную просьбу.

Владимир глянул на нее с важным видом.

— Членов Совета можно не ставить в известность. Мы имеем право на следственные действия при наличии соответствующей информации. Какая разница, как она к нам попала? А вот если что-нибудь раскопаем… — Он перевел озабоченный взгляд на Питера. — У нас нет базы на всех жителей. Конечно, в каждом доме или квартале коттеджей знают, кто там живет. Но единой базы нет. Единственное, что можно использовать — базу водительских прав. Там кроме нужной информации содержится фотография водителя. Это я могу сделать. И сделаю.

Он поднялся. Питер — вслед за ним.

— Володя, может быть мне поехать с тобой?

— Не стоит. Будут лишние вопросы, подозрения. Подождите меня здесь.

— Хорошо.

Питер проводил его взглядом, вновь опустился на стул, взял свою чашку. Чай успел остыть.

Виктория села рядом. Лицо у нее было хмурое.

— Скажи, ты появился у нас только из-за него… Из-за Володина?

Питер опешил — менее всего он ожидал услышать это.

— Как ты могла подумать такое? Просто совпало, что я приехал в Москву по работе. Но вчера я пренебрег делами. В первый день моего пребывания в Москве я поехал к тебе. Моя коллега работала, а я был здесь. Эти фотографии появились благодаря ей. Я их увидел сегодня… — Он не знал, какие доводы еще привести. Потому проворчал, поставив чашку. — Налей мне горячего чая. Этот совсем остыл.

Виктория поднялась, включила чайник, дождалась, когда он вскипит через несколько секунд. Потом опорожнила чашку, налила свежего чая, поставила перед Питером. Все это она проделала с отрешенным лицом.

— Ты помнишь маму? — спросила она вдруг.

— Маму?! — Удивился Питер. — Конечно, помню.

— А я почти забыла ее. Помню какие-то обрывки сведений, фактов. Например, то, что она любила зеленый чай.

Он сразу понял, в чем дело.

— Бог с тобой, Виктория. Она терпеть не могла зеленый чай. А черный пила. Но особенно любила кофе.

Питер смотрел на нее с укоризной.

— Виктория, можешь не сомневаться: я это я. И нечего меня проверять… Помнишь, как я учил тебя кататься на двухколесном велосипеде? Это было в Гайд-парке… Ты давно была в Лондоне?

— Давно.

— Я — тоже. Хотел бы оказаться там, зайти в наш дом, погулять по улицам… Давай съездим вместе?

— Меня туда не пустят. У меня чипа нет.

— Что-нибудь придумаем. Я попрошу, чтобы тебя пустили. Буду платить через мой чип за двоих. Уверен, что это можно сделать.

Ее мечтательная улыбка напомнила о той маленькой девочке, какой она была много лет назад и какую он помнил.

Видеомобильный издал звук. Питер извлек его из кармана. Звонила Линда.

— У тебя все в порядке? — Голос был встревоженный.

— Все в порядке. Не беспокойся.

— Когда ты вернешься?

— Пока что не знаю.

— Ты позвони, когда что-нибудь выяснится.

— Хорошо.

Видеомобильный вернулся на прежнее место. Питер заметил ироничный взгляд Виктории.

— Проверяет? — насмешливо спросила она.

— Нет, беспокоится, — ровным голосом произнес Питер. — Люди, живущие там, не слишком понимают, что происходит у вас. Им кажется, что здесь хаос и беззаконие. Приехав отсюда, я уверял ее, что здесь нормальная жизнь и нормальные люди.

Последовавшую паузу вновь нарушил голос дочери.

— Между вами… что-то есть?

Ему не хотелось говорить «да», но и обманывать дочь он не собирался.

— Линда — психотерапевт. Она помогла мне адаптироваться к нынешней действительности. Разумеется, между нами установился контакт. Она — хороший человек. Ее муж был русским. Он погиб несколько лет назад.

Некоторое время она размышляла над его словами, потом глянула на него с легкой улыбкой.

— Ты готов жениться еще раз?

— С этим, признаться, у меня проблема. — Питер состроил хитрое лицо. — Я никак не разберусь с тем, сколько мне лет. Если считать со дня рождения, мне больше восьмидесяти, я — древний старик. Куда мне жениться? Но если учесть, что полвека я… отсутствовал, был как бы отключен от жизни, если это учесть, то мне… гораздо меньше лет. И я вполне могу жениться.

— Ты выглядишь молодым, — добродушно проговорила она. — И должен жить как молодой… — Ее взгляд затуманился. — Я совсем забыла, как ты учил меня ездить на велосипеде.

— Ты ужасно боялась и начинала кричать, когда я отпускал тебя. Мне приходилось бежать рядом. Получалось весьма шумно. И хлопотно.

— Долго это продолжалось?

— Долго. Недели три.

Она замолчала, думая о своем. Питер смотрел на дочь, и его вновь наполняло ощущение чего-то нереального — неужели эта немолодая, но красивая женщина его дочь?

Владимир вернулся, когда уже стемнело. Вид у него был измученный. Он устало опустился на стул, посидел, потом посмотрел на Питера.

— Я нашел Володина. — Внук достал одну фотографию, размашисто положил на стол. — Это он. Сейчас его зовут Сергеем Алмазовым. Он — богатый человек. Живет в коттедже за высоким забором. Собственная охрана. Чтобы его арестовать, необходимо соответствующее решение Совета.

Виктория придвинула фотографию к себе, рассмотрела ее.

— Он — владелец двух наиболее крупных у нас предприятий, — глухо прозвучал ее голос. — В обмен на его продукцию мы получаем треть нужных нам продуктов и товаров. Если мы его арестуем, да еще по информации, полученной снаружи… будет скандал.

— Но если он преступник? — в запале спросил Питер.

— Это необходимо доказать, — спокойно возразила она. — Пока что мы имеем лишь фотографию, полученную компьютером из неких предположений. И более ничего.

Она была права. Питер ничего не мог возразить. Единственная мысль, которая пришла ему в голову, обернулась вопросом:

— Понаблюдать за ним можно?

— Официально — нет. — Владимир усмехнулся. — Для этого надо возбудить дело. А неофициально — можно. Выяснить его контакты, ознакомиться с финансовой отчетностью.

— Он посмотрел на Викторию. — Дай мне поесть. Я дико голоден.

Виктория поднялась, подошла к холодильнику.

— Ты можешь все сделать так, чтобы никто не заметил? — поинтересовался Питер.

Владимир задумался.

— Могу, — наконец произнес он.

— Правда, мне придется прибегнуть к помощи одного человека. Это мой друг. Валентин Буковский. Мы работаем вместе.

Питер смотрел на него с некоторой неловкостью.

— Володя, я тебя прошу: будь предельно осторожен.

— Хорошо.

Две тарелки с овощами опустились на середину стола. Следом — тарелка с бужениной и карбонатом.

— Ты будешь ужинать? — Виктория смотрела на него вопрошающими глазами.

— Буду, — ответил Питер. Он решил, что останется здесь до утра. — И давайте чего-нибудь выпьем.

На следующий день он позвонил Линде только после завтрака.

— Я еду в отделение. Направь сюда, пожалуйста, машину.

Такси появилось через пятнадцать минут. Питер подошел к открывшейся двери, повернулся, помахал Виктории, смотревшей на него из окна, потом забрался внутрь. Дверь закрылась. Такси тронулось, поехало туда, где нельзя было жить без чипа.

Москва равнодушно приняла его возвращение. Улицы, здания жили своей обычной жизнью. Вскоре высокое здание отделения ВБР поглотило Питера, просторный холл пропустил через себя, лифт поднял на нужный, коридор привел к нужной двери. Открыв ее, Питер увидел… Фацио.

— Рад видеть вас, мой друг, — елейно улыбаясь, произнес заместитель директора ВБР. — Проходите, садитесь.

Фацио стоял у окна, Линда сидела за столом, взгляд у нее был смущенный, насупленный. Питер закрыл за собой дверь, опустился на стул. Присутствие в комнате Фацио весьма озадачило его. Похоже, удивление чересчур явно проявилось на его лице, потому что Фацио быстро проговорил:

— Мне важно услышать то, что вам удалось выяснить. Рассказывайте, друг мой, не тяните.

Несмотря на его просьбу Питер выдержал паузу, собираясь с мыслями. Посмотрел на Линду, опять на Фацио.

— Моему внуку удалось найти Володина. Теперь его зовут Сергей Алмазов. — Питер вытащил из кармана и положил на ровную серебристую поверхность фотографию. — И у него теперь такое лицо.

Фацио впился взглядом в изображение, словно хотел увидеть нечто большее, чем позволяла фотография.

— Он — владелец двух наиболее крупных предприятий, — продолжил Питер. — В обмен на его продукцию жители зоны получают треть нужных им продуктов и товаров.

Питер следил за реакцией Фацио, но тот продолжал смотреть на фотографию, потом проговорил в полной задумчивости:

— Я оказался прав — он там. Теперь важно выяснить, с кем он держит связь во всемирном правительстве. Среди министров и важных чиновников есть несколько русских, и все они занимали высокое положение в российской власти в прежние времена.

Питер не мог понять, что на самом деле движет этим человеком. Не удержался от вопроса:

— Зачем вам это?

Невозмутимый взгляд карих глаз уперся в Питера.

— Как, зачем? Чтобы добиться справедливости.

— Вы же не станете разрушать производство, которое возможно только там и необходимо для основной части населения тут?

Фацио на секунду задумался.

— Ну… это было бы нежелательно. Я и не ставлю такой задачи. Важно получить информацию…

— Так вам нужен был человек, который без проблем проникнет в зону?

— Мой друг, вы сделали очень важное дело. — Он легонько похлопал Питера по руке. — Очень важное. Как только выясните что-то новое, сообщите немедленно. Всего доброго. Линда, всего доброго.

Он готов был повернуться, направиться к двери.

— Подождите. — Остановил его Питер. — Я хочу отвезти мою дочь и младшего внука в Лондон. Хочу, чтобы они побывали там, где мы с дочерью жили полвека назад. Но как это сделать?

Ответ прозвучал мгновенно.

— Все нормально. Я обеспечу их временными чипами.

Повернувшись, Фацио стремительно скрылся за дверью.

Тишина устроилась в комнате. Питер размышлял над тем, что произошло. Значит, его использовали? Он глянул на Линду.

— К чему нужен был этот спектакль?

— Он хотел, чтобы ты сам пришел к заключению, что Володин живет сейчас в зоне. И повел себя соответствующим образом.

— А Лебедев? Мы вышли на него только потому, что я вспомнил. И это случилось несколько дней назад.

— Лебедев лишь подтвердил старую догадку, что в Риге за всем стоял Володин. А то, что он скрылся в России, было известно.

— А Калныньш?

— Фацио действительно подозревал его.

Питер посмотрел на нее долгим взглядом.

— Почему ты мне ничего не сказала?

— Не имела права.

Он криво усмехнулся.

— Ты спала со мной тоже по его заданию?

Ее лицо помрачнело.

— Я не сплю с мужчинами по заданию.

— Откуда мне знать?

— Ты хочешь поссориться со мной?

Питер понимал — она говорит правду. А он сделал подлость. Совершил недопустимое. Он выдавил:

— Прости. Я сказал глупость… Прости.

Линда молчала.

Он бросил взгляд на стол — фотография лежала перед ним. Изображение человека, организовавшего покушение на него. И невольно ставшего причиной того, что он получил будущее в подарок. Питер не испытывал ненависти к тому, кто ранее носил фамилию Володин, а теперь стал Алмазовым.

«Я должен ему отомстить? — думал Питер. — А я не хочу никому мстить. Честно говоря, мне наплевать на него, на то, чем он занимается и с кем поддерживает связь. Меня гораздо больше волнует все происходящее там, где живет Виктория. Если я чего и хочу, это того, чтобы там все было хорошо».

— Я возвращаюсь. — Он смотрел ей в глаза. — Если хочешь, поедем вместе. Можешь быть уверена — там тебе ничего не угрожает.

Он был готов к любому ответу. Он ждал.

— Я согласна, — тихо проговорила она.

⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀

ОБ АВТОРЕ:

Игорь Александрович Харичев родился в 1947 году в г. Самаре.

По образованию астрофизик. В советское время работал в НИИ, с октября 1991 по февраль 1997 года — в администрации Президента РФ, затем — в Конгрессе интеллигенции России. В настоящее время — ген. директор журнала «Знание-сила».

Рассказы, повести, включая фантастические, неоднократно публиковались в журналах «Сельская молодежь», «Литературная учеба», «Новое время», «Наука и жизнь», «Кольцо А», газетах «Литературная Россия», «Собеседник», «Учительская газета», «Российские вести», «Куранты».

Автор трех художественных книг (1994, 2000,2006 г. г) и одной публицистической книги (1995 г.).

Автор более 170 публицистических и проблемных статей в центральных газетах России («Известия», «Независимая газета», «Труд», «Литературная газета» и другие), а также научно-популярных статей в журнале «Знание-сила».

Член Союза писателей Москвы, Союза журналистов России, Союза литераторов России.

⠀⠀ ⠀⠀

Тени кривлялись на потолке. Горный пейзаж за окном тонул в стремительных сумерках, как в густом тумане.

Пора закругляться. Подумав так, Филипп Даникан, управляющий трудовой колонией на Крошке Эльзе, потер глаза и посмотрел на дисплей.

— Отбой, — сказал он.

— Без сказочки на ночь? — изумилась машина.

— Давай свою сказочку, — согласился он, ожидая ветхозаветное «Получите и распишитесь!», которым система после переустановки сопровождала результаты поиска информации.

— Кредитка недействительна, гони наличку! — рявкнул терминал.

Даникан мысленно послал восьмиэтажную благодарность программисту колонии. Опять, стервец, опросные листы не туда загнал…

— Добрый вечер, шеф!

На экране расплылся в улыбке Толик Шумилов, его суматошный, но толковый заместитель. Сказочник. Управляющий подумывал, что неплохо бы передать ему всю текучку, а самому осесть на какой-нибудь тихой планете, где нет навевающих меланхолию гор и черных провалов шахт.

— Притормози и глянь в окно. Ночь на дворе. Что там стряслось?

— Днем «Сокол» доставил четырех новичков. Если желаешь полистать их досье, то…

— …можешь посидеть до утра. Чудненько. Почему «Сокол» принесло днем? Он ранняя пташка.

— Как правило, шеф. Но на Земле транспорт забарахлил, пока то да се… вот днем и добрался.

— А добираться по пересеченной местности, господа присяжные, то еще удовольствие, доложу я вам. За каждым углом их ждала засада, двигатели глохли от перегрузок… — заурчал терминал.

Да, теперь другие времена. Везде что-нибудь идет вразнос, подумал Даникан, пристраивая к благодарности системщику еще один этаж изысканной словесной архитектуры.

— А ты почему к вечеру снёсся? Тебе ведь не добираться… по пересеченной местности…

— Где за каждым углом ждет засада, и двигатели глохнут от перегрузок, — передразнил терминал Шумилов. — Так у нас транспортер полетел. Пока нашли техника, пока заменили трак…

На лице Сказочника ни тени раскаяния. Филипп поморщился. Уж если Земля нарушает график доставки заключенных, почему бы не загнуться древнему транспортеру на старой колонии?

— Во зараза! — с чувством сказал Шумилов, глядя куда-то в сторону. — Омлет в кофеварке делает! Ну, проспится завтра Мастер Золотые Ручки, уж я ему вставлю… Тебя еще с креслом до потолка не поднимало?

— Это пятый уровень, — отшутился Даникан. — А я до сих пор третий не прошел. Мне только вместо калькулятора таблицу солнечной активности выводит…

Филипп потер виски. Смотреть досье не хотелось. Неожиданно навалилась усталость, спеленав тело и волю… и именно в этот момент он понял, насколько хочет послать все к чертям.

— Четверо, говоришь… Какой срок?

— А долг вернуть придется в нужный срок, — вмешался неугомонный терминал. — Из паутины предначертанных дорог ты выберешь единственную, ту, которая родит в темноту…

— Трое — категория «С», тяжкие преступления, — Шумилов игнорировал загробное пение терминала. — Угон грузовика…

— С людьми? — Даникан на миг забыл об усталости.

— С урановой смолкой. Триера «Изумрудная ящерица», помнишь эту историю? Их взяли неделю назад. Ребята тихие, но себе на уме. Вообще-то им повезло. Отработают сорок лет и выйдут… А четвертый — ну, просто диагноз…

Даникан кивнул. «Диагнозом» на жаргоне колонии называли осужденных по категории «D». Убийство гражданина Галактики. После того как убийцы вкалывали положенный срок на серебряных рудниках Крошки Эльзы, их переводили в воспитательную колонию, где корректировали память. Часто таким галактам давали новое имя и новое место работы. Содружество Земных колоний гуманно. За сто пятнадцать лет действия реабилитационной системы количество правонарушений сократилось на шестьдесят три процента, а девяносто два процента впервые арестованных галактов уже не привлекались к суду повторно.

— Кто жертва? — без интереса спросил Даникан.

— Наместник Этера.

— Скверно, — отреагировал Филипп машинально, но тут что-то угрожающее померещилось ему в темном углу за дисплеем, и он поспешно добавил. — Я просмотрю материал. Утро будет встречено во всеоружии. Всё, отбой!

— Кому отбой, а кому еще кофеварку мыть… — отозвался Шумилов.

Даникан зевнул, покосился на терминал. В банке памяти колонии появились четыре новых досье. Стоит ли просматривать их, чтобы информация забродила в голове, и он вновь во сне считал заключенных?

— Лучше недоработать, чем переработать. Золотое правило. Верно? — спросил Даникан у терминала.

— Цена Тройской унции снова поднялась на три пункта, — заговорщицки сообщил комп.

— Колоссально! — снова зевнул Филипп, и, уже выбираясь из кресла, понял, что разбудило в нем тревогу.

Этер. Дикий Этер. Первая колония Земли. Он так давно топтал его сапогами, что не только воспоминания о нем, но и само название подернулось паутиной времени. Осталась лишь болезненная неприязнь, вызываемая горами и соснами…

Какой-то негодяй убил (а убийство — тягчайшее из преступлений) наместника Этера.

Память перестала кокетничать и выложила козырным тузом имя наместника.

Бойд. Костас Бойд.

Даникан понял, холодея от этого понимания, что вся его долгая жизнь, вся карьера от мальчишки-курсанта до управляющего колонией предназначались для того, чтобы сейчас он стоял со вспотевшими ладонями перед консолью управления и боялся… боялся сделать запрос.

Филипп тяжело опустился в кресло. Закололо сердце, чего давно не случалось.

— Новые досье, — хрипло сказал он.

— Кредитка недействительна, гони наличку! — отозвался терминал.

⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀

Проплыли три первых досье. Даникан тупо глядел в середину голографического экрана, наметив себе точку восприятия, и весь кабинет, весь мир за ее пределами провалился в тартарары. Текли фотографии, цифры, даты, куски текста, журчали комментарии — он был неподвижен. Только бешено колотилось сердце, заглушая остальные звуки.

⠀⠀ ⠀⠀

«ФЕРЕНЦ НИКОЛАЙ. ЛЕЙТЕНАНТ 32-ГО КОСМИЧЕСКОЕО ДИВИЗИОНА СОДРУЖЕСТВА ЗЕМНЫХ КОЛОНИЙ.

МЕСТО РОЖДЕНИЯ — ЛОНДОН (ЗЕМЛЯ). 21.09.2523.

ГЕНЕТИЧЕСКИЕ РОДИТЕЛИ…»

«ФЕРЕНЦ АЛЕКСАНДР…»

⠀⠀ ⠀⠀

Брат? Возможно.

⠀⠀ ⠀⠀

«ЛИТАВ ЮРИЙ…»

⠀⠀ ⠀⠀

Этот молодчик на сотню лет старше братцев-акробатцев. Дальше, дальше, дальше…

Сердце рванулось из последних сил и вдруг вернулось к прежнему ритму. Перед управляющим развернулось последнее досье. Сейчас он его просмотрит — и спать, спать, спать!

⠀⠀ ⠀⠀

«КУОРРИ НИКОЛАС. МЕХАНИК-СБОРЩИК 2-Й КАТЕЕОРИИ. КОСМО-МЕТАЛЛУРЕ.

МЕСТО РОЖДЕНИЯ — БРИСТОЛЬ (АДЕЛАИДА). 20.04.2548…»

⠀⠀ ⠀⠀

Боже, какой зеленый… и девятнадцати нет… Хм, где-то это лицо я уже видел. Очень знакомое.

⠀⠀ ⠀⠀

«ГЕНЕТИЧЕСКИЕ РОДИТЕЛИ. МАТЕРИНСКАЯ ЛИНИЯ:

— КУОРРИ АЛЛА (19.02.2466 —?). МЕДЭКСПЕРТ КОСМОПОЛИЦИИ ЗАЛИВА ПРЕДПОЛОЖИТЕЛЬНО ПОЕИБЛА В РЕЗУЛЬТАТЕ ВЗРЫВА НА 3-М УРОВНЕ КОСМОПОРТА ЗАЛИВАВ 2550 РОДУ. ТЕЛО ОБНАРУЖЕНО НЕ БЫЛО.

— ТОДЗИО ЛИ (03.04.2560). АСТРОБИ-ОЛОЕ ИНСТИТУТА КОСМИЧЕСКИХ ИССЛЕДОВАНИЙ СОДРУЖЕСТВА

ОТЦОВСКАЯ ЛИНИЯ:

— ШАПОШИН ОЛЕГ (25.12.2384). НАВИГАТОР 6-Й НАЗЕМНОЙ ДИВИЗИИ АЛОНСО.

ПЕРСОНАЛЬНЫЕ СВЕДЕНИЯ:

2548 г. — ВМЕСТЕ С ОТЦОМ ПОЛУЧАЕТ ВИД НА ЖИТЕЛЬСТВО НА АЛОНСО…»

⠀⠀ ⠀⠀

Эго все не то, не то… При чем тут Алонсо? Ох, где же он видел это лицо — широкое, скуластое, тонкие губы вот-вот разойдутся в усмешке. Рука вот-вот проведет по щеке — от левого уха до носа… Откуда он помнит этот жест? Бред. Прогрессирующий. Нику скоро девятнадцать, а сам Филипп сто пятьдесят два года безвылазно глазеет на транспортеры Крошки Эльзы. За эти годы он перевидал столько лиц, столько ухмылочек и изгибов бровей, что им впору преследовать его ночами.

Довод-то убедительный, но лицо Куорри Николаса, 2548 года рождения не желало убираться из памяти. Даникан еще раз взглянул на фотографию. Нет сомнений, он видел парня.

Парень, да у тебя паранойя, подумал Филипп с неожиданным спокойствием. Эффект внушенного присутствия. То ли еще будет! Тебе бы опрокинуть стопочку, проветрить комнату и спать, спать… Никаких досье! Дались тебе этот Бойд и этот Этер!

Даникан подпер рукой пылающий лоб и стал читать дальше.

⠀⠀ ⠀⠀

«2561 г. — ЗАЧИСЛЕН СТУДЕНТОМ НА 1-Й КУРС МЕЖПЛАНЕТНОГО УНИВЕРСИТЕТА КОСМОМЕТАЛЛУРГИИ (ЗЕМЛЯ).

2562 г. — ПЕРЕВЕДЁН НА 2-Й КУРС.

2563 г. — ПРИВЛЕЧЕН К АДМИНИСТРАТИВНОЙ ОТВЕТСТВЕННОСТИ ЗА УЧАСТИЕ В СТУДЕНЧЕСКИХ ЗАБАСТОВКАХ (ДЕЛО XXXII, Y-ЗЕМЛЯ, № 3.445.927).

2563 г.» — ОКОНЧИЛ УНИВЕРСИТЕТ С ОТЛИЧИЕМ.

2564 г. — ПРИНЯТ НА РАБОТУ НА ОЕ-НЕВИЦКИЙ ЗАВОД БЫСТРОЙ МЕ-ТАЛЛОСБОРКИ (ЭТЕР) В ДОЛЖНОСТИ МЕХАНИКА-СБОРЩИКА 2-Й КАТЕЕО-РИИ.

2565 г. — ВО ВРЕМЯ ПРАЗДНОВАНИЯ 300-ЛЕТИЯ КОЛОНИИ ЭТЕР ЗАСТРЕЛИЛ НАМЕСТНИКА СОДРУЖЕСТВА НА ЭТЕРЕ КОСТАСА БОЙДА. ВЗЯТ С ПОЛИЧНЫМ. АПЕЛЛЯЦИЮ ПОДАВАТЬ ОТКАЗАЛСЯ. ПОСТУПОК НЕ МОТИВИРОВАЛ. ПРИЗНАН ПСИХИЧЕСКИ ВМЕНЯЕМЫМ.

2565 г. — РЕШЕНИЕМ ВЕРХОВНОГО СУДА ЭТЕРА ОСУЖДЕН НА 10 ЛЕТ РУДНИКОВ КРОШКИ ЭЛЬЗЫ С ПОСЛЕДУЮЩЕЙ ПЕРЕДАЧЕЙ ВОСПИТАТЕЛЬНОЙ КОЛОНИИ…»

⠀⠀ ⠀⠀

Даникан прикрыл глаза.

— Орлята учатся летать… — прошептал он.

Кресло дрогнуло и поползло вверх.

— Цыц! — рявкнул он. — А ну, на место! Плачу наличкой!

— А не прокатит! Договор-то кровью подписан! — злорадно отозвался терминал, подгоняя, однако, кресло к столу.

— Запомнить! — язвительно сказал Филипп. — Завтра подписать приказ о повышении Альбера Младшего, просторечно именуемого Мастер Золотые Ручки. Да будет он переведен со второго на девятый этаж в Отдел лифтеров.

— Решение окончательное и обжалованию не подлежит! — провозгласил терминал.

Не замечая заигрывания системы, Даникан перечитал досье.

Зачем восемнадцатилетнему пареньку с Красным Дипломом менять престижную работу на шахты Эльзы? Для расширения кругозора? Через несколько лет он стал бы начальником цеха, а там его карьера неуклонно поползла бы вверх. Чем ему не угодил Бойд, единственный недостаток которого — чрезмерная снисходительность, искупающая прошлые грехи?

Было иное время — мир менялся — и Бойд был другим. Много десятилетий назад Бойд и Даникан носили униформу «эринний» — карательного подразделения космополиции. Жаркими выдались эти 20-е годы прошлого века! Попотели «эриннии», наводя порядок на восставшем Этере…

«Какие мысли! — пожурил себя Филипп. — Что с того, что Костас был твоим подчиненным? С каких это пор ты ищешь причины преступлений уже осужденных преступников?»

— Спать! — рявкнул Даникан компу и, не дожидаясь колыбельной, которой теперь сопровождалось сохранение параметров, отправился к выходу. На ходу подумал: неплохо бы узнать, что представляет собой этот Куорри… Но это все завтра, завтра, завтра…

Часы показывали без четверти два.

⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀Ночью подкрался сон, вероломный спутник разгоряченного рассудка, заставляющий человека снова и снова переживать давние ошибки.

Под прикрытием сна в спальню проник кошмар, не посещавший Филиппа пятьдесят лет.

Даникан вновь стал сорокалетним юнцом, имеющим в запасе целых десять лет до второго омоложения. Снова он составлял единое целое с защитной формой, кобурой на бедре и парашютом за спиной. Его взвод, двадцать две «эриннии», поглотила ночь Этера. Люди бросились в ее жаркие объятия с низко летящего корабля, приземлились в нужном квадрате в указанное время и быстро сгруппировались…

…В те времена возникли предпосылки мятежа колоний, что вспыхнет со всей силой гораздо позже, через пару тысячелетий, на Кикладах, но никто из «эринний» Даникана не доживет до этого.

Середина третьего тысячелетия изменила историю земной космонавтики. Этер, первая колония Земли, обладал поистине неограниченными залежами ранее неизвестных бланколиновых руд. Получаемый из них белоснежный металл был идеальным материалом для нужд космической промышленности — необычайно прочным и легким, тугоплавким, криогенно — и коррозиеустойчивым.

Однако концерн «Фобос», монополист добычи бланколина на Этере, вскоре выяснил, что неглубоко залегающие руды содержат ухудшающие их качество примеси. Руководство концерна не предало огласке результаты испытаний, снизив цены на экспортируемую руду.

Скандал разразился, когда обнаружилась нестабильность бланколина после многократных гиперпереходов. Началось следствие. На Этер пришел страх. Скамью Верховного Суда Соединенных Провинций Земли заполнило свободное от предрассудков, вроде всякой там чести, этерское братство. Инстинкт самосохранения — единственный двигатель истории. И обвиняемые оболгали много народа. Метрополия требовала сатисфакции. На концерн, торговавший некачественным сырьем, налагались астрономические штрафы. Во избежание трагедий Земля решила временно закрыть прииски «Фобоса». Это стало последней каплей. Банкиры и промышленники Этера поклялись блюсти лишь одни интересы — свои собственные.

Началось противостояние. Отношения с Землей были порваны. На Этере запахло гарью. Метрополия, не желая терять ценную планету, объявила войну мятежникам…

Цель отряду «эринний» под командованием Даникана — тогда еще старшего лейтенанта — была поставлена ясная: уничтожить базу «автономистов»…

…Ночь подыгрывала карателям. Ступая след в след, они прошли сквозь Дикие Топи. Скалы были тихи и мрачны, а за хребтом линеили небо прожекторы — повстанцы патрулировали отвоеванные земли. Даникан чувствовал тяжесть нагретого металла в ладони, тупую боль в вывихнутой ноге и злость на командование, одолевающую тем сильнее, чем тревожнее билось сердце.

Тропинка вывела к селению среди угрюмых скал раньше, чем они ожидали. Даникан был ререн в правильности маршрута, но этого скопления построек на электронной карте не было, из чего следовало, что где-то допущена оплошность: либо заблудились «эриннии», либо разведчики дали маху. Старший лейтенант выбрал первое. «Эриннии», расставив часовых, вошли в крайний, тускло освещенный дом.

Эти рабочие, не успевшие заблаговременно покинуть планету, похоже, смирились с участью заложников в войне между Землей и Этером. Как крысы, забившиеся в самый укромный угол, они настороженно встречали чужаков. Даникан, не снимая пальца с курка, рассказал о разбившейся машине, и заблудившихся спасателях. Последнее было почти правдой.

Колонисты, поохав, согласились помочь. Через минуту ожидания дверной проем отпочковал невысокую фигуру в заляпанном мазутом комбинезоне и выдраенных до блеска ботинках. Парень сказал, что будет проводником. Щурясь от света мощных фонарей, он вышел из дома.

«Эриннии» двинулись за ним. Чернильная мгла скрывала спину впереди идущего. Шарящие лучи плодили обманные рытвины. Опасно сплетались тени. Проводник оскорбительно легко ориентировался в лабиринте построек, деревьев и обломков скал. Мягкая дробь его шагов слышалась все дальше и дальше. Тишина была настолько полной, что Даникану чудились тревожные аккорды какой-то дикой мелодии — то россыпь кастаньет, то гитарные переборы и взвизгивания скрипки, а то просто чье-то злорадное хихиканье.

Сначала близость бланколинового рудника свела с ума аппаратуру. Карты и рации отказали.

А потом «эриннии» осознали, что проводник исчез.

— Где эта сука задушевная? — сатанея, захрипел Даникан.

На миг все затаили дыхание. Бойд, самый чуткий, выстрелил в темноту. Раздался стон.

Беготня, гвалт, неразбериха. Потом Даникан тряс за грудки раненого проводника и орал ему в лицо… лицо Ника Куорри:

— Где мы? Ты куда привел нас? Куда нас завел?

Колонист, жмурясь от направленных на него фонарей, окунул палец в кровь, бьющую из раны на бедре, и провел полосу на своей щеке — от левого уха до носа.

— Вам не выбраться отсюда… — Он нашел силы улыбнуться. — Каждый из вашего отряда — мертвец. Ну, убьете вы меня… А толку? Вам не выбраться отсюда, а я… я и так умираю…

— Ты будешь умирать медленно, — пообещал Даникан, вынимая нож.

Первый удар пришелся в левое плечо колониста. Разошедшаяся ткань обнажила треугольную татуировку с эмблемой «Фобоса»…

Филипп проснулся, захлебываясь криком, словно холодное лезвие вонзилось в его тело. Он долго лежал, хватая ртом воздух, потом зашептал:

— Это сон, сон… всего лишь сон…

А потом взглянул на часы. Было двадцать три минуты шестого.

Больше Даникан не уснул.

Твой корабль улетел, милый, и остался ты на пустом космодроме в луже вонючего топлива, сжимая в кулаке бесполезный билет. Время вышло. Ты опоздал.

Сон воскресил давнюю правду. «Эриннии» убили повстанца с лицом Куорри, и никакая хирургия не могла собрать его заново.

Филипп часто вновь и вновь переживал во сне неудавшийся рейд… каждый раз просыпаясь не от страха, а от досады. Чертов колонист сдержал клятву — только двое из двадцати двух «эринний» выбрались под ураганным огнем из ущелья.

Двое. Бойд и Даникан.

Теперь Костас стал горстью пепла.

Окажись проводник дьявольски живучим, ему было бы сейчас за сто лет, и досье отметило бы четыре курса омоложения. Куорри нет девятнадцати. Он родился через восемьдесят лет после подавления мятежа, на Аделаиде, в биллионах световых лет от Этера и Бойда. В биллионах световых лет, которые преодолеваются за несколько минут. Из какого гнезда выпал этот желторотик?

Узнав, где Куорри, Даникан подключился к видеокамерам шахты. Было начало десятого. Осужденные в соответствии с графиком занимали рабочие места, надевали шлемы, брались за кирки и отбойные молотки. На Крошке Эльзе намеренно использовали допотопные методы добычи руды — бытует мнение, что физический труд облагораживает. Ну, об этом после…

Куорри, Куорри… Ага, вот он!

Даникан сразу узнал Ника. Если сходство расплывшегося в памяти лица повстанца с фотографией молодого преступника еще подвергалось сомнению, то теперь колебания отпали. Он!

Филипп, не мигая, глядел на парня — несущего на плече отбойник и вертящего на левом кулаке шлем. Вот он остановился, прислонил орудие к стене, огляделся — на губах блуждала такая знакомая улыбка, что Филиппу на миг показалось — время повернуло вспять, и он снова заносит нож над бездыханным телом проводника… Куорри стал застегивать шлем, и Даникан остановил изображение. Он так долго всматривался в него, что начало казаться, будто осужденный смеется над ним…

Ах, эти глаза, эта полуулыбка…

— Кто же ты, а? — прошептал он, подавив дрожь. — Почему меня настигает выстрел, сделанный десятилетия назад? Эгер до сих пор не хочет сдаваться… События давние, дела славные…

— Более древние события невозможно достоверно исследовать по давности времени, но по долгом размышлении над теми памятниками, которым можно довериться, я полагаю, что не было совершено никаких великих дел, ни военных, ни каких-либо других… — информировал терминал.

— Заткнись! — машинально отреагировал Филипп. — Фукидид хренов… Обесточу!

«Он застрелил Бойда. — Его собственное отражение на зеркальной двери словно бы плотоядно облизнулось.

— Теперь он пришел за тобой!»

— Черта лысого! Он же совсем дитя! А тот повстанец давно сгнил в горах Этера!

«Ты провожал его в последний путь? — злорадно мурлыкало отражение. — Нет, ты лишь указал направление. Уговаривай себя. Возможно, самовнушение позволит одну ночь поспать спокойно. Убеждай себя, что эта встреча — случайность, совпадение, нелепость… береги нервы. Ты даже не успеешь удивиться, когда точно такой же десантный нож…»

— Но мальчишка родился спустя две трети века после того, как «Фобос» сравняли с землей! — завопил Даникан.

— Какое ему дело до подыхавших на чужой планете? Ему же нет девятнадцати! Да он в правнуки годится…

Филипп икнул от неожиданной мысли, подумал и связался с Верховным Судом Этера. Разница во времени оказалась на руку — на Этере был разгар рабочего дня.

Копну смоляных волос появившейся на экране женщины сдерживал обруч Верховного Судьи.

— Тамила Чан говорит. Здравствуйте. Чем могу помочь?

— Госпожа, вы подписали приговор Николасу Куорри?

— Да, — волнистая прядь упала ей на лоб. — Почему вы интересуетесь им? Кто вы, господин?

— О, простите, не представился… Филипп Даникан, начальник трудовой колонии Крошки Эльзы. Николас Куорри вчера поступил в мое ведение.

— Что вас интересует, господин?

— Видите ли… — Даникан замялся, толком не зная, о чем спрашивать. — Я… Мне… В досье отмечено, что Куорри не мотивировал преступление. Костас был моим другом… понимаете?

— Соболезную, господин Даникан. Все мы уважали господина Бойда, несмотря на слухи о его прошлом. За годы кураторства он много сделал для Этера и, если за ним и числились какие-то проступки, он искупил их. Николас сказал, что у него с наместником свои счеты, и Бойд получил обещанное. Больше он не проронил ни слова.

— Обещанное? — Даникан побледнел.

— Он держался твердо, — продолжала госпожа Чан. — Им можно было восхищаться, если убийца достоин восхищения. Сказал, что знает, что его ждет, но не раскаивается…

Филипп ошалело вперился в экран. Обещанное?

— Для его отца эта история стала испытанием — ведь он под началом Бойда восстанавливал Этер.

— Шапошин поддерживал связь с какой-нибудь из его матерей?

— Нет. Ни одна из матерей Ника не имеет отношения к Этеру.

— М-м-м… Госпожа Чан, мог ли кто-нибудь из прежних колонистов Этера или их потомков подтолкнуть Ника к убийству?

— Нет. Суд проверил эту версию в первую очередь.

— Ник не попадал в клинику с травмой головы? Ему не проводили операций на мозге?

— Нет, господин.

— Хорошо… — сжавший сердце спазм не хотел отпускать. — Госпожа Чан, не заметил ли кто перемен в поведении Николаса?

— Перемен? Да нет… Он просто… был смертельно испуган. Порой казалось, будто он не понимает толком, что натворил.

— Внушение?

— Нет, медики не обнаружили следов псионического воздействия.

Филипп сосредоточенно разглядывал свои ногти.

— Господин Даникан… Это все, что вы хотели узнать? Если нужна видеозапись слушания…

— Нет. Я очень вам благодарен, госпожа. Больше ничего не нужно. До свидания.

— Господи, как я устал… — прошептал он.

— Все суета сует! — не преминул посочувствовать комп. — Промчится год за годом, и канет без следа… Займется новая заря, и снова догорит, и род пройдет за родом…

Не обращая внимания на вдохновенную декламацию, Даникан вызвал Сказочника.

— Доставь ко мне Куорри.

— Но шеф… А как же другие заключенные?

— Какие другие? — в первый момент Филипп опешил.

— Угонщики, — напомнил Шумилов. — Вы разве не желаете с ними побеседовать?

— Они что, объявили голодовку?

— Нет… пока.

— Они уродуют инвентарь? Подбивают заключенных к бунту? Раскурочили охрану? — в голосе Даникана проскользнули истерические нотки.

— Да нет же!

— Тогда доставь Куорри.

— Он что, напал на вас? — ехидно осведомился Шумилов.

Даникан помолчал, раздумывая, потом решительно сказал:

— Я сам спущусь в тоннель.

Часы показывали одиннадцать ноль-ноль.

Лампы ровно освещают тоннель. Ник уже перестал озираться на свою размноженную тень. Работа плевая — греми себе отбойником и относи породу на транспортер. Воспоминание о первом дне, проведенном в подземном царстве, снова вызвало улыбку.

Ник вкалывал с остервенением, с той неуемной старательностью, которой компенсируют причиненное зло. Когда разнесся гулкий сигнал, он не бросил работу. К нему подошел сам Сказочник, второе по важности лицо на Эльзе и заорал что-то, силясь перекрыть грохот отбойника.

Сильнее впившись пальцами в рукоять, словно она была панацеей от всех вселенских бед, Ник выключил аппарат и тихо сказал:

— Извините, я не расслышал.

Шумилов положил ладонь ему на плечо.

— Кончай гробиться. Пойдем.

Ник вздрогнул — впервые после оглашения приговора. В общей камере предварилки, среди разношерстной компании выделялся молодчик, подкованный по части законодательства — он дни и ночи напролет живописал свое бурное прошлое.

Куорри впечатлила одна небрежно оброненная фраза.

Рассказчик задушевно поведал, что часто смертный приговор не сообщается осужденному. Тот получает срок, не подозревая, что приговорен. И вот, он вкалывает на руднике… а в один паршивый миг его хлопнет по плечу кто-нибудь из администрации: «Хватит работать, сынок! Идем». И он идет за боссом, не ведая, что спешит навстречу своей смерти…

Наверное, у Ника был очень жалкий вид, потому что Шумилов рассмеялся:

— Вывести из строя транспортер ты всегда успеешь. А сейчас время отдыхать.

Заместитель улыбался так тепло и так открыто, что Ник смутился.

— Ужасов нарассказывали, да? — продолжал Шумилов. — Не бойся. Смертные приговоры уже сотню лет как отменены, парень.

Шумилов, достаточно изучивший психологию осужденных, понял, что попал в цель. Ник словно засветился изнутри.

Слухи опередили прибытие Куорри на Крошку Эльзу, и теперь не один заключенный ломал голову, почему мальчишка совершил убийство.

— Эй, что с Бойдом не поделил? — не выдержал его напарник, Серж, осужденный за военную измену.

— Не знаю, — машинально ответил Ник и содрогнулся.

Об этом он старался не думать. Чтобы не сойти с ума. Он не знал, почему перечеркнул все прожитые годы. В чем разошлись их взгляды на мир в тот миг, когда Ник увидел куратора на празднике?

Что-то оглушило, вспыхнуло в памяти, и вдруг, будто простреленное, нестерпимо заныло бедро. Ник понял, что должен убить этого человека. Немедленно. Он даже удивился, как такая мысль не осенила его раньше — попасть на прием к Бойду было легко…

Он так и не вспомнил, откуда в его руке появилась ракетница. В руке, не дрогнувшей, пославшей золотой швермер в висок Бойда, но безвольно повисшей после выстрела. Когда люди расступились, и полицейские заломили ему руки, он едва не потерял сознание. Рубашка намокла от пота и прилипла к спине. Он убил человека… Вот он — только что радовался вместе со всеми, любовался фейерверком — и уже лежит изреченный, бездыханный, под изумленно искрящимся небом…

Поймав взгляд Сержа, Куорри вымученно улыбнулся и пожал плечами — повтори, мол, не расслышал. Напарник хмыкнул и отвернулся — он не любил лезть в чужую душу.

Куорри с удвоенной энергией налег на отбойник, но диалог и хлынршие следом воспоминания оставили мутный осадок. Что-то просилось на свободу из темницы памяти, что-то… забитое грохотом молотка и страхом.

Что?

Когда груда добытой породы достигла пояса, а пыль забоя проникла даже под шлем, по тоннелю проплыл звон. Старожилы вздохнули с облегчением. Серж осклабился:

— Айда отдыхать, парень!

Время от времени он еще косился на Ника, словно пытаясь прочесть его мысли. Нельзя сказать, что это занятие дало потрясающие результаты. Вместе с Ником бывший солдат перетаскал в пять раз больше руды, чем предполагал в самых смелых надеждах, и теперь валился с ног от изнеможения. Куорри, мокрый от пота, только тяжело дышал.

«Пацан не хочет показать, что слабее меня!» — Эта мысль прибавила Сержу сил.

Он не знал, что кровь пульсирует в висках Ника, гремит неистовым тамтамом, пытаясь донести до него какое-то послание. Какое? Ник не мог понять — удары сливались в сплошной гул.

Второй час Даникан наблюдал за Куорри. Второй час не верил глазам. Кто же перед ним?

Когда на ближайшем из рекламных щитов появилось приглашение на турнир местных сноубордистов, Серж подтолкнул Куорри локтем:

— Эй, глянь, шеф речь толкает!

Мальчишка оглянулся, скользнул глазами по начальнику колонии в спортивной экипировке… и замер. Отбойник выскользнул из его пальцев. Ник рванул застежку шлема, словно тот душил его, потом схватился за левое плечо. Затем отнял руку и боязливо взглянул на ладонь, опасаясь того, что мог там увидеть. Кровь… Он был уверен, что кровь бьет из перерезанной артерии…

Отключив связь, Даникан опустил взгляд на свои дрожащие руки. Старина Ник узнал его. Узнал…

Открыв ящик стола, мужчина достал пистолет. Проверив заряд, заткнул оружие за пояс и решительно вышел из кабинета.

— Винопитием усладись, герой! — донеслось вслед.

— Эй, да что с тобой?

Куорри не слышал оклика. Стоило инструменту вонзиться в выхваченный лучом фонаря уступ, как юноша ощутил дыхание недр, ритм их жизни. Не зря он окончил с отличием Университет Космометаллургии! Сейчас Николас знал, почему трещины скалы разбегаются так, а не иначе, почему порода крошится под ногами, но тяжело набухла над головой. Успеть бы…. Грандиозная идея, миг назад родившаяся в его истерзанном мозгу, не давала расслабиться. Успеть, успеть…

Повторный крик заставил его очнуться.

— Ты что, ошалел?

Опустив молоток, Ник провел рукой по шлему, словно вытирая пот со лба. Зачем его отвлекли? Секунду назад у него была цель, оправдывающая любые средства: он вздрогнул от жгучей боли в плече, животе, груди — что-то терзало и рвало его на части. А сейчас — пустота…

— Что произошло? — прохрипел он.

— Не знаю… — Серж смутился от тяжести его взгляда. — Ты увидел Даникана и схватился за дробилку, как помешанный.

Ник пожал плечами и вернулся к работе. Для него не существовало человека по имени Даникан. Важно другое — кто таился внутри Даникана, верно? Больше всего на свете он хотел встретиться с этим таинственным незнакомцем. Более того, — он знал, как они отметят свою встречу.

Рабочие их смены ушли один за другим, только Серж задержался, чтобы увериться, что Ник игнорирует перерыв. Грохот отбойника гулко разносился в опустевшем тоннеле.

— Нет ничего плохого в том, что ты хочешь расположить к себе начальство, — наконец заметил он. — Но есть более верные способы. Например, записаться в команду сноуборда или подводного плавания. Даникан покровительствует любителям активного отдыха… Собирайся, парень!

Ник ухмыльнулся. Даникан должен прийти к нему. А раз так, следует поторопиться… задуманное необходимо закончить… закончить немедленно.

— Я не успокоюсь, если буду знать, что работа не завершена… — Ник улыбнулся от чистого сердца. — Ты иди… Мне осталось — всего ничего!

Серж пожал плечами и положил свой молоток недалеко от транспортера.

Когда стих шелест дороги, Куорри бросился на скалу с остервенением идущего в атаку штрафника. Ему нечего было терять. Неожиданно замигал один из прожекторов под сводом шахты. Юноша налег на отбойник, вонзая вращающееся жало в плоть земли. Отшвырнув шлем, он подставил лицо осколкам. На щеках заалели первые порезы. Неотступная мысль жила в каждой жилке, в каждой вздувшейся вене — успеть! Успеть до того, как анализирующий деятельность заключенных сканер поднимет тревогу. Успеть…

Корпус отдыха заключенных располагался недалеко от входа в главную шахту. Даникан остановился возле турникета, гадая, куда направиться. Рассуждая здраво, во время обеда Куорри должен находиться в столовой. Однако за последние два дня вера Филиппа в возможности разумного подхода к некоторым проблемам заметно поблекла.

Рокот поднимающегося с нижнего уровня трака достиг его слуха. Выработка первой смены продолжала поступать на поверхность.

Даникан взглянул на застекленный фасад столовой — осужденные отдыхали, игнорируя проблемы и заботы большого мира. Кто же из этих орлов решил в одиночку перевыполнить дневную норму всей колонии?

Напрашивался вполне определенный ответ. Филипп рванулся к лифту. Два робота охраны, активируя парализаторы, поспешили следом. Кабина опускалась раздражающе медленно.

Потом Даникан петлял коридорами, игнорируя самоходку. С нарастанием звуковой лавины крепла уверенность, что он успеет как раз вовремя, чтобы стать главным действующим лицом надвигающейся трагедии. Но что мог задумать Куорри?

Бывший старлей ожидал всего — засады, огнемета в руках Ника, баррикады из камней, скандирующей толпы — чего угодно… только не того, что, наконец, предстало его взгляду.

Посреди забоя высилась груда руды. Куорри сменил отбойник на кирку.

Боясь сделать резкое движение, Даникан повернулся к сопровождению:

— Что здесь происходит?

Роботы, управляемые системой, над которой колдовал Мастер Золотые Ручки, сейчас тоже были далеки от идеала. Они долго смотрели на потолок забоя, потом переглянулись — Филиппа передернуло от этого чисто человеческого, заговорщицкого жеста.

— И снесла курочка яичко, — душевно сказал первый охранник. — Да не простое, а золотое…

Собственно, информация не требовала перевода. Куорри напал на богатую жилу. Вроде бы все в порядке, но… Безмятежность ситуации, словно ширма, скрывала что-то страшное. Даникан, как ни старался, не мог представить, откуда нагрянет беда.

Паникуя, он закричал:

— Эй, прекрати!

Николас спиной чувствовал его присутствие, знакомый голос ранил память. Куорри не останавливался; удары его кирки разнились по силе. По краям очерченного взглядом круга он бил сильнее, насилуя каждую мышцу своего тела; в середине же слегка касался скалы, будто ласкал…

— Ник! Хватит! Остановись! — Даникан сорвался на безумный вопль — ледяные щупальца ужаса обвили его горло.

Застонав, Ник быстрее замахал киркой. Ему чудилось, что рана на левом плече разверзлась, и кровь струится по телу.

Под потолком шахты раздалось шипение. Рассыпав сноп искр, потух мигавший прожектор.

Даникан задрал голову. Поначалу он принял серые переливы под крепью за отблески серебра, но когда узкая блестящая полоса стремительно достигла земли и потянулась к нему, он оцепенел. Филипп не сводил глаз с наконечника кирки, расточавшего брызги металла и влаги… мыслями переносясь в горы Этера, пронзаемые холодным ветром.

Ощутив беспомощный взгляд, Николас обернулся, впервые прямо посмотрев в глаза своего врага. Мстительная улыбка наползла на его губы.

— Вспомнил? — спросил он.

— Не м-может быть! — прохрипел Даникан. — Не может этого быть!

Куорри закрыл глаза. Боль ножевых ударов лишала его разума, силы таяли с каждой секундой… Еще немного и он упадет бездыханным, распадется на сотни частиц, на биллионы атомов, навеки запечатлев в памяти образ своего убийцы.

Задыхаясь, Ник занес кирку.

— Нет… — прошептал Даникан. — НЕТ!!!

Набрав в грудь воздуха, Куорри завопил и что есть мочи метнул инструмент в стену.

Запоздало взвыли сканеры роботов. Багряный сполох тревоги прокатился по шахте.

Кирка, звеня, отскочила на груду камня. По своду галереи побежали тонкие трещины, с ними пришел ни с чем не сравнимый шум. Животный инстинкт призывал Даникана сорваться с места, но он стоял, зачарованно глядя перед собой.

Сквозь забой, круша крепь, хлынула изменившая русло река. Опрокинув онемевшие рекламные щиты, подхватив Даникана и Куорри, подмяв под себя роботов, поток бесновался в узких тоннелях, взбирался по шахтам лифтов, волоча за собой инструменты, кабель и аппаратуру.

Крик Даникана потонул в скрежете ломаемых опор и звоне турникетного стекла. Освобожденная стихия сбила с ног слонявшихся возле шахты служащих.

Превратив вход в рудник в пульсирующий ключ, река, искорежив свежепочиненный трак, сбросилась с уступа небольшим водопадом и, поплутав по ложбинам, через два километра воссоединилась со своим руслом.

…С рудником покончено. С Даниканом, наверное, тоже…

Эти две мысли возникли в опустевшей голове Куорри внезапно и ярко, затем притушили краски и закружились в разной последовательности. Больше мыслей не возникало.

Солнце жгло голову и выпаривало влагу из одежды. Мелкие камни врезались в тело, но причиняемая ими боль была тупой и даже приятной.

Скрип песка выдал чье-то приближение. Ник попытался подняться, но охнул и повалился лицом в землю. Тело ныло, словно от непосильной работы. Левую ногу пронзала дергающая боль.

Измятый робот корпуса охраны изучал его, склонив голову набок.

— Не посчастливилось злобной несыти мной поживиться, плотью лакомой, пищей пиршественной в глубоководье, зато наутро, в прибрежных водах всплыли распухшие туши животных, клинком усыпленных, — изрек он.

Юноша вздрогнул, перевернулся на живот и оперся руками о камни. Теперь он видел реку, вытекающую из жерла бывшей шахты и тело Даникана, застрявшее в рельсах транспортера. Поодаль, в тени мастерской, как курортники на взморье, небрежно развалились несколько человек. Краешком сознания Ник понял, что эти шахтеры мертвы, и причина их смерти — он.

Раскаяние обожгло его. Так не должно было случиться. Они не могли умереть — после того, как Верховные Суды земных колоний сохранили им жизнь. Почему они должны расплачиваться за то, что восемнадцатилетнего паренька преследуют кошмары?

Куорри беззвучно заплакал, давясь слезами, и еще раз попытался встать. От боли в сломанной ноге он прокусил губу, сделал неверный шаг… и упал навзничь, проваливаясь в темноту…

… или это был не он, а кто-то другой?

Вокруг столпились бурые скалы, о чем-то шептавшиеся с ветром, земля поросла мхом и бледными, склизкими грибами, сосны сыпали хвоей… А он обнимал эту землю, и кровь капля за каплей покидала его тело. Одежда почему-то прилипла к коже, и Ник не сразу сообразил, что исполосован десантным ножом, и не чувствует боль лишь потому, что чувства и эмоции только мешают тем, кто вот-вот нырнет в дивный колодец света. Сердце согревала только сладость мести, уверенность, что ни один каратель не выйдет из ущелья — уж он-то с друзьями проследит за этим! Но отголоски клятвы становились слабее и слабее… и, наконец, исчезли совсем.

Потом появились люди в униформе «Фобоса». Потревожив его покой, они засуетились, забегали. Нику хотелось закричать так, чтобы горы ответили обвалом: «Я мертв! Мертв! Оставьте меня!» Но его переместили под прозрачный колпак реаниматора и долго везли куда-то, изредка впрыскивая под мертвую кожу зеленоватый раствор.

Затем был блеск аппаратуры, колючие электрические разряды и шкала, пляшущая на голубом экране. Был озабоченный голос: «Помощь опоздала. Клетки мозга отмирают. Но генетический материал можно спасти… грех пропадать такому добру!» И были скользящие прикосновения скальпелей, ненавязчивое насвистывание врача, бульканье теплой жидкости… И он растворился в протоплазме, распался на цепочки генов, в тишине и покое пережидая подавление мятежа и, наконец, унесся среди сотен подобных безымянных трофеев метрополии прочь от залитого кровью Этера, чтобы спустя годы, поколения и комбинации генов вновь появиться на свет сотнями орущих младенцев и сотни раз видеть сквозь стеклопластик инкубатора улыбки операторов, ведущих учет новорожденных…

— Чертова медицина! — прошептал Ник. — Проклятое право на жизнь! Почему меня просто не похоронить? Зачем клонировать клетки? Зачем?

Нику казалось, что он помнит годы, проведенные в пробирке в ожидании повторного появления на свет. Инкубаторы Земли работали день и ночь, восполняя военные потери. Тот, кто теперь был Николасом Куорри, шел через перерождения, ожидая своего часа — замороженная личность, уснувшая память, наконец, разбуженная возвращением на Этер…

Используя первоклассный генетический материал — как думали врачи — они своими руками подготовили пришествие убийцы. Убийцы, который будет жить спустя полтора века. Который никогда не отступится от своей жертвы… И никогда не объяснит, что толкнуло его на преступление.

Но ведь он вспомнил прошлое безымянного колониста. Свое собственное прошлое?

У Ника закружилась голова.

— Наверное, я был предан «Фобосу»… А ты, — он улыбнулся Даникану, словно тот внимал ему, — ты был хорошим солдатом и, может, неплохим человеком. Жаль, я уже не узнаю этого наверняка. Военные преступления не должны измеряться законами мирного времени…

С минуты на минуту подоспеют роботы и начнут восстанавливать технику. Позаботятся они и о телах. Погибших попытаются вернуть к жизни. Куорри знал, что если останется здесь, ему окажут квалифицированную помощь. Но он бы не хотел, чтобы через год, два или десять что-то вновь взорвалось в его памяти, и палец лег на спуск. Он не желал мучиться кошмарами. Он не виноват в том, что, умирая, все свои желания и стремления сосредоточил на мщении. Сколько бы «эринний» не выжило, они заслужили спокойную жизнь.

Нет, убийств больше не будет.

— Понял? — Ник в упор посмотрел на неподвижного, но, будь он проклят, внимательно наблюдающего за ним робота. — Накося, выкуси…

Робот повернул гладкую, как яйцо, голову, в сторону транспортера. Исковерканный трак, скрежеща, сдвинулся с места и загрохотал к дробильному цеху. Куорри подумал, что у попавшего туда человеческого тела были все шансы стать воспоминанием.

— Да, то, что надо, — сказал Ник, последним усилием подползая к конвейеру. — Никаких более вспышек памяти!

Робот приблизился, навис над ним и… бережно перенес непослушное тело на транспортер.

Ник зажмурился, на миг усомнившись, что не умер. Не мог в реальной жизни охранник трудовой колонии организовывать побег заключенному, даже если это побег из жизни.

Он открыл глаза, но…

— Молчи, — раздалось в ответ на незаданный вопрос. — Несравненное право — самому выбирать свою смерть.

Из динамиков донесся баюкающий мотив космического вальса.

Безмятежно улыбаясь, Ник затрясся на неровной ленте навстречу многотонному прессу, чтобы навсегда освободиться от своей клятвы.

Часы на запястье Даникана равнодушно отсчитывали время.

Было без четверти два.

ОБ АВТОРЕ:

Молодая крымская писательница-фантаст Ксения Михайловна Гусева родилась 5 мая 1976 года в г. Краснотурьинске Свердловской области, а спустя два года семья переехала в Крым в г. Феодосию. В 2000 году окончила исторический факультет Таврического Национального университета по специализации «Древний мир и средние века». Работала в Феодосийском краеведческом музее; с 2003 года — сотрудник Феодосийского музея денег. С тех пор опубликовала в периодической печати около 10 рассказов.

Участница двух Международных фестивалей «Крымская Альгамбра» 2000–2001 гг. и Крымского Республиканского литературного семинара фантастики «Фанданго» 2003–2004 гг.

Вот и настал день, когда впервые за без малого три тяжких года просияло светлое Pa-солнце. Дважды: посредь хмурного дня — на несколько сердечных туков глянуло в прогалину оболока, никто с перепугу ни «ура», ни «хай» крикнуть не успел, стояли, головы запрокинув, как мраморные грецкие бабы, — а много после — подлегло под край того оболока и в жёлто-алом сумраке опустилось-легло медленно-медленно за синие Окоёмные горы. Тут уж накричались вдосталь…

И радостно кричали, и горестно.

Тем вот и хуже гельв нечистого, что нечистый месяц скрадёт, почухает-почухает, да и бросит, — а гельв подлый солнце-pa унёс — и как бы не навсегда.

Для многих-то так и вышло — что навсегда. Сколько уж легло во глубокие рвы, не дождавшись возврата пресветлого — и русов, и урусов, и многих тарских да востоцких племён людей-коневодов, что жили в кошмовых домах по ту сторону Ородной Руины, Общей Горы, где дарованы были в незапамятные тёмные годы тёмным же да розным племенам законы родства. И сказано: сколь будет стоять гора, столь пребудет и родство.

И вот нет вам ни Руины, ни законов…

Густится, клубится тьма. В душах людских тьма, не в небесах. В небесах днями висит мерзкая хмарь, бросает снежок, а когда скопляется ночь, то пускают гельвы огненных змей, и виднее всё округ становится, чем в хмарый полдень.

Десятский Мураш стоял второй за сегодня срок в башенке над вратами — и пьян-счастлив был, что оба загляда пресветлого Ра на бдения пришлись его, а не на сон. Досадовал, ох и досадовал бы, обернись иначе. Ничего, что ветер поднялся, к ветру и спиной можно повернуться, бараний кожух проймёт не враз. Холодный ветер, льдистый. Позёмку несёт, чьи-то следы по лесам заметает… Лето началось, да. Но вот уж и темь наползла небесная, и змеи трёхглавые огненные, мертвенного блеска, под облаками полетели, и холод пробрал ноги и спину, заставив дрожать и зубами лязгать, а друг-заменщик не шёл и не шёл.

Уже пять десятков раз думкнула обтянутая кожей бочка в Царской башне. К шестому счёт шёл. Тогда только увидел Мураш, как слева, от Ясных врат, по скорбной тропе движутся кучкой несколько теней. Змеи мертвосветные их высветили… Никого не несли на руках, а значит — или занемогли сыпью горячей, или — пришлые. Мураш вёл их взглядом. Скрылись за поречью…

Вот и шесть десятков минуло. Кто же там при бочке? Старый пешка Бобан-безгласый? Ленится Бобан, не ходит вкруг башни, а по-у бочки стоит да сердечные туки считает — благо, грамотный, умом умелый. Две сотни насчитал — думкнул по бочке. Ещё две сотни — снова думкнул.

Царь про то знает, но не сердится на Бобана. Дурная голова, мол, ногам покою не даёт, а умная, противу того, ногам помогает… Царь умных привечает-любит, на то и имя ему — Уман.

Пришёл наконец сотенник Рудак, сумрачный, как туча дневная. С ним пешка незнакомый. Сказал сотенник опасное слово, ответ услышал — кивнул.

— Пойдём, Мураш, — сказал.

— Чего так долго-то? — стараясь зубом не клацнуть, выдавил Мураш. Снял кожух, отдал пешке.

— Плохо всё, — голову в плечи втянул Рудак, будто это он лишних полсорока́ на морозе отстоял. — Городец Брянь — слышал такой?

— Ну?

— Так нет того городца…

Мал был городец, да дорог: с полуденных перевалов тропы стерёг, прям под ним они сходились — три. Оттуда к Бархат-Туру дорога мостовая шла… Не беспокоили городец всё время долгой гельвьей зимы, так и казалось, что минует его казнь. Перевалы снегом забиты таким, что верхового с конём и апостолой скроет. Но дождались вот налёта татского, воровского…

С сотню воинов там было всего, да баб три сотни, да детишек четыре.

Воины все легли — на стенах и после в поле, отбивая гельвов и закатных людей от обуза. Но не отбили, не смогли. До Бархат-Тура дошли шесть баб, две девки и два десятка ребятишек. Девок и здоровых ребятишек взяли за стены, а баб и трёх с ними помороженных да побитых недолеток послали в ров. Нет хлеба на всех, и на тех, что уже за стенами, нет хлеба…

Скорая смерть от железа чище, чем долгая от мук.

А городец спылал весь, то-то с Ясных врат и дым был виден довчера, и зарево в ночь.

Ждать теперь гельвов да рохатых, да гонорных людей и к стенам Бархат-Тура. Набредали позорные наши на следы гельвские в лесах неподалёку. Кружат те и ждут, ждут и кружат, как тяжелые от непомерной сытости волки. Поймут, что сголодались мы, сошли на кость — и кинутся. Вон, половина уж воинов ни меча, ни сеча не подымет… а уж лук натянуть…

Мураш кивал. Прав был Рудак, мрачен, но прав.

В караульной темнухе горел очак, и только. Седоусый Лядно, скача на деревянной ноге, поставил перед Мурашом глиняный кружак с хлебнёй и нежно, как детку, положил у кружака тонкую лепёху.

Без соли была хлебня… да и почти что без ничего, две блёстки с трудом рассмотрел Мураш да какие-то опилки на дне. А уж по каким углам мучку для лепёх подметал да на чём тесто замешивал Лядно, Мураш спросить побоялся: как-то не по-едоцки хрустело на зубах. Одно, что хоть горячее было всё, да и со спины тихо входило в нутро чистое тепло.

Доброе дело — очак. Добрым огненным оком глядит. Со времён древнего великого царя Урона на всех апостолах да знамёнах — очак и пламень.

Боялись его враги. В страшных снах он им представал…

Неужто загаснет?

⠀⠀ ⠀⠀

Хотел уснуть, да не дали: прибежал малыш Шелепка, велел идти к царю. Кряхтя собрался Мураш, хотел новый ков надеть, да вспомнил, что идти за ковом домой надо, а спать-то он так и приладился в темнухе. Потому нашарил под лёжкой подменные сапоги — не тарские кошмовые, в которых холодные сорока стоял, а старые свои расшитые, рыжие, из конской кожи. И пошёл вслед за Шелепкой, зачерпнув по дороге через площадь горсть снега да протерши лицо.

У колодца стояли тихие бабы с ушатками. Тихо и страшно медленно стучала бадья в колодце…

Мураш ничего не спрашивал у малыша — раз тот сам не сказал, значит, и не положено было пока знать. Другие малыши у царя сменялись, а Шелепка, сколько Мураш помнил, оставался. Стало быть, отменно служит. Вон как шагает, бубенец придерживая. Ноги длинные, как у птицы журавели.

И вдруг остановился. Мураш едва не ткнулся в кривую спину.

Поперёк проулка лежало мёртвое тело.

Шелепка проворно раздул фитиль, который прятал до того в рукаве, затеплил маслечник. Подержи, — велел. Мураш взял светильник, встал так, чтобы лучше видеть. А малыш быстро, внимательно осмотрел тело, не сразу тронув руками, потом тронул, перевернул.

Чумазое, страшное, костистое лицо, не понять, муж или баба. Или девка?..

— Нет, — сказал Шелепка. — Сама померла.

— Вот как? — Мураш выпрямился, вернул маслечник. — А бывает, что не сами?

Шелепка посмотрел на него, не ответил, загремел в бубенец. Скоро прибежали, волоча ноги, сторожи. Их то было дело.

— Идём, — сказал малыш.

Царь Уман сидел за столом, с ним тысяцкий-городовой Босарь, тысяцкие-полевые Уско и Мамук, ключник Сирый и ещё человек пять, которых Мураш не знал.

— Чего так долго? — хмуро спросил царь. — В другой раз за смертью тебя пошлю…

— На мертвечиху наткнулись, — сказал малыш. — Я и подумал: а не упыри ли снова, часом? Пока осмотрел, то, сё…

— То, сё… — передразнил царь. — И что оказалось?

— Не упыри. Сама. С гладу-холоду…

— Ясно. И упыри не потребовались… Ладно, Шелепка, иди пока. Спи. Нужен будешь, разбудят. А ты садись, десятский, пей-веселись, угощайся…

Угощение стояло самое царское: в серебряной плетенице разварная репа, в хрусталях — седьмая водица на медке. Мураш подцепил краюшку репы, стал жевать. Царь ждал. Мураш сглотил, ложку отложил, рот шитым утиральником утёр — показал, что сыт безмерно.

— Мураш, значит… — сказал царь. — Тот ли ты Мураш-десятский, который посольство наше перед войной в роханскую землю сопровождал?

— Да, царь. Тот самый.

— Земли роханские помнишь?

— Помню, царь.

Хотя — чего там особо помнить? Степь, она как стол скатертный…

— Тогда слушай, тот самый Мураш.

И Мураш услышал.

Не даром дался Брянь-городец. Нагло полезли гельвы да рохатые людишки в первый приступ — тут рога-то им и пооббили. Кто за стену перебрался — ни один не ушёл, а троих вообще на языки взяли. Один рохатый на смертный испуг слаб оказался, всё сказал, что ни спросили. И после, когда обузом из горящего городца уходили, девкам дали слова его запомнить…

Стало быть, гельвы — они и рохатым уже поперёк глотки вошли. Царям дерзят. Бытуют наособицу. Рохатые, пусть и враги, а обычай добрый степной имеют: нажитым делиться, за щеку не прятать. Гельвы ж не будь дурни: брать-то братское с охотой берут, а своё жилят крепко, за высокими стенами да под охраной.

В Моргульской долине сейчас болото стоит непролазное, а со дня на день вообще паводка ждут. Потому для военного огородца, что по эту сторону долины, запасы возили два месяца. И по гельвьему доброжмотству большая часть запасов держится укромно, в лесу за засеками да на деревьях. И место этого укрома пленник знал — и назвал…

Разное там. Много. А главное — возов двадцать гельвских хлебов, которые русы прозвали «вечными». Один человек на плечах в походе стодневный запас нести может, не утомляя ни спины, ни ног. А там — двадцать возов.

— Ты понял, Мураш?

Мураш ещё не понял. Он считал, загибая в уме пальцы. Возы наверняка гонорские, бычьи запряжки, других возов в закатных обузах не видел он ни разу. Этих стодневных запасов на каждом будет по пять сотен, а то и по шесть. И если двадцать возов, то это получается… получается…

А ведь стоднев — он на здоровенного воина рассчитан, да так, чтобы сил у него не убывало, а прирастало. Бабам же и ребятишкам — считай, вчетверо с хвостиком получится.

Там, глядишь, и солнышко-pa вернётся. Урожай уродится. Хоть бы репа та же, ей много ли надо? — не вёдро, а воды вёдра…

— Так, — сказал Мураш. — Я понял, царь. Сколько людей дашь?

— Ничего ты не понял, торопун, — покачал головой Уман. — За хлебами другие пойдут. Твоё же дело будет — огородец на долине взбаламутить и за собой увести. Зря я тебя про роханские земли пытал?

— До роханских земель не дойти, — сказал Мураш. — До Итиля — и то вряд ли.

— А я тебя не заставляю туда идти, — сказал царь. — Я тебе туда идти разрешаю. Если припрёт. Есть такой пограничный рохатый князец Улбон — он вас и примет, и не выдаст. Ясно теперь?

Мураш помолчал.

— А что, царь, — сказал он наконец. — Пожалуй, что и ясно. Так сколько людей дашь?

— Много не дам, и не надейся. Зато дам лучших…

И получилось так: стал Мураш верховым сотским. Под апостолу его подведены были тридцать два воина, искусные и в конном, и в пешем деле. Многих новосотский знал раньше — Савс-рябец, например взять, многих он стоил, когда отступали от Монас-тырита, шесть обломанных стрел потом вынули из боков и плеч, и огонь раневой он перемог, и гельвский яд. Долго товарищи знали: вот-вот помрёт. Так ведь не помер, стоит крепко, широк в кости, череп лысый бугристый в рубцах и зубы через раз, зато глазами чёрными весело смотрит. Или Манилка, тарский род: хитрый, наглый, ловкий, как камышовая кошка, больше десятка гельвов скрал, а ты гельва поди-ка, скради. Уже после того, как взорвали гельвы Ородную гору и превратили день в сумрак, а лето в зиму, сколотил Манилка бучу из русов и тар — и такой копоти врагу задал, что гельвы (а может, и не гельвы вовсе, а гонорные или рохатые; кто после разберёт?) в конце концов мирное кочевье пленили, а там одних детишек с полсотни было, и гонца заслали: не выдадите Манилку — всех под лёд. Что сказать? — отбили кочевье, в жалы да ножи катюков закатных взяли, только сами почти все мёртвыми легли, и у Манилки — вынесли его на руках, — как поправился, левая нога на вершок короче стала, и прихлёб появился, когда дышит. В поиск теперь не пойдёшь… Или вон взять Ба-рока сероглазого — родом он из гонорных, давно ушёл на службу в Черноземье, много до войны. Женился на горынычне из-за Горгорота, детишек завели… Когда война только-только началась, татский набег случился на горный край; по слухам, совершили его двари — больше из мести за то, что горынычи варят лучшее, чем дварское, железо; кто знает? Живых-то не осталось… За руки приходилось уводить Барока из схваток; а ежели видел он дварей на той стороне, то и не увести было.

Другие тоже были хороши, а вдруг кто и не был, так станет. Верное дело — бой…

Что сомнения вызвало, так это две девки, Рысь и Беляна, русинка и уруска. Не хотел брать их Мураш, да прогнать не мог: Рысь-то племянницей тысяцкому Мамуку приходилась, а Беляна из тех двух брянских девок была, что дошли и ребятишек довели. Не хотел же он брать потому, что знал: на недоброе дело ведёт он сотню свою, и не стоит девкам того видеть, что будет… однако ж вот: взял. Рысь гельвский знала; у Беляны в глазах стыла смерть.

Дал Мамук соимёнников своих, мамуков — сохранил где-то в лесах. Отощали мамуки, и рыжая шерсть свалялась, и горбы в стороны попадали пустыми котомками. Четырёх дал, сказал, что больше не может, надо же будет хлеб вывозить, самых сильных дал… а глазки бегали. Мураш спорить не стал, всё одно придётся конями разживаться. Эх, водил когда-то Мамук мамуков лавой, и разбегались закатные люди, страху терпели, и называли между собой мамуков Олифантами, небывалыми зверьми в десять, в двадцать ростов человеческих и с торчащими изо ртов пиками. Ну, не изо ртов, положим, у мамуков пики торчали, сброя такая была излажена… да оно и ладно. Пусть себе ужасы воображают, нам же лучше.

Вот — исхудали мамуки и в росточке сильно опали, и не сброя на них теперь, а санная упряжь. Розвальные сани; хорошо. Погрузились; хоп-хоп-хоп! — и похлюпали по липкой серой снежной каше. Не хлопья, лепёхи валились с неба. Два десятка вёрст, два часа по Закатному тракту — а потом вдруг, не доезжая земляного вала, спешно насыпанного встречь приближающемуся неприятелю (ох, не надеялся молодой царь Урон, доброй ему охоты, удержать врага на Окоёмных горах да Чёрных воротах), Мураш руку поднял, сотню свою остановил, с Манилкой пошептался — и повёл мамуков налево, в другую сторону от Дархана, горного замка, построенного в старину гонорскими людьми, дабы подчинить себе слабое тогда Черноземье, — повёл сначала сквозь мёртвый яблоневый сад, а потом вверх по ручейной промоине — туда, где синевато белели складчато-натянутые склоны Нечаев, ближних отрогов Окоёмных гор. Четыре дня пути предстояло по лощинам и падям — это ежели повезёт и всё состроится так, как хотелось.

Дошли до края.

Снова солнышко-pa блеснуло им на закате, дало полюбоваться собой и тихо стаяло за острыми пиками итильских гор Аминарнен, что по-итильски значит Королевские Горы, за которыми расстилался уже и сам великий Он-Двин, Срединная Река, делящая мир на Восход и Закат.

Засветло распрягли и отпустили мамуков, сами найдут и дорогу обратную, и еду свою — кусты под снегом. Спуститься с гор можно было только пешмя, распираясь палками, а то и на верёвках — и спуститься надо было сейчас, сразу, до глухой тьмы.

Разобрали поклажу. Манилка вёл, пробивая собой глубокую колею, Мураш и четверо с ним, самые сильные, замыкали. Спускаясь, потели; шатались, осклизывались, падали — мокрые и горячие. Кто-то к середине спуска уж и вставать не хотел — тех били. Долго провозились с верёвочным спуском, но там и сам Манилка другим манером не прошёл бы — высок был обрыв. И спустились почти до конца, и даже ночь не помешала б делу, да только вот в самом конце молодой пешка-урус Котейка сплоховал: то ли палка такая непрочная попалась, то ли что — а сорвался он вдруг и молча, никто и не понял ничего, головой вперёд по проторе шагов десять пронёсся, зацепил троих — и прямо в комель кривой сосны пришёл. Ну, собрались. Котейка не дышал, голова сбилась набок, глаза изумлённо видели что-то совсем иное. А с зацепленным им десятским Лепом худо оказалось: правая нога повыше щиколоток хрустела и быстро надувалась, и что тут скажешь: отходил своё Леп надолго, как бы и не навсегда.

Мураш — и прочие рядом — посмотрел вверх. Склон нависал, как стена, пропадая в чёрном небе. Только что спустились оттуда, а уже не верилось.

Умные мамуки на полпути к дому…

Вдвоём нести по ровному — не дотащить живого: долго, замёрзнет. Значит, четверых отряжать. А наверх втащить — и шестерых мало.

Четверть сотни уйдёт, врага не повидав…

— Жалей меня, Мураш, — ясно сказал Леп. — Или давай, я себя сам пожалею…

Мураш молча сел рядом с ним, взял за руку. Твёрдая была рука…

— Да, — сказал он. — Прости, Леп.

— И ты меня прости… Моё жало только возьми. Потом себе оставь. Получится — жёнке вернёшь. Не получится — и то ладно.

— У тебя жива ещё?

— Жива… Крепкая жи́ла, из горынычей.

— Помню её. Амой все…

— Знаю, Мураш. Передать им что?

— Скажешь, скоро свидимся. Пусть не скучают.

— Ладно…

Мураш принял жало Лепа, поворочал в ладони, привыкая. Рукоять была костяная, шершавая, ухватистая, клинок — трёхвершковый, трёхгранный, чуть изогнутый, с детский палец толщиной, на конце сплюснутый и отточенный, у основания загрублённый, чуть зернистый; древняя вещь.

— Ещё от прадедов, — подтвердил Леп. Он лёг поудобнее, повернул голову в сторону. — Да, чуть не забыл, — приподнялся. — Брательника моего встретишь, Миху, так передай: проклял его отец наш по-чёрному, пусть знает. Но сам не убивай.

— Постараюсь, — сказал Мураш.

Он приложил остриё жала к шее Лепа между напрягшимся щетинистым кадыком и углом челюсти — и мгновенным движением снизу вверх воткнул клинок на все три вершка, не зацепив ни косточки. Леп даже не вздрогнул, только потянулся смертно и тут же обмяк. Одна капелька крови выглянула из звёздчатой ранки…

— Доброй охоты, Леп, — сказал Мураш. Встал. Оглядел своих. — Радёк, Креп, Барма — прикопайте ребят и догоняйте нас. Лёжка будет под склоном.

Костры пусть не костры, а собойные очаки распалили, грелись. Густой ельник скрывал всё.

Выбиваешь под ёлкой яму, ежели надо — сверху ещё следаками да лапами прикрываешь. Уже тепло. Свечечку поставить — совсем тепло. А собойный очак — это котёлка такая с трубой насквозь, ещё и перегородкой пополам делённая, в трубе шишечки-палочки горячо горят, в котёлке юшка да каша булькают, — с ним вообще хоть помовню устраивай. А и устраивали иной раз, бывало — но не сего-ночь. Половина сотни вон спит уже, силы все кончились, половина с голодухи уснуть не может, кашку ременную ждут. По три ремня вяленой конины выдал Сирый на брата, а что там тот ремень? — уж давно плесень одна. С крупой не лучше. Ну да оно ладно, разживёмся…

Закончил обет лёжки Мураш, в свою нору забрался. Манилка спал и посапывал, Барок сеч-ватаган оселком доводил, хотел, наверное, чтоб волос на лету вдоль сёк, а девки обе очак облегли с двух сторон да варево заговаривали. И то правда: пахло как-то иначе.

Знал давно Мураш, выучил назубок, как правёж: не хлебать с голодухи да с усталости враз, а — малыми глоточками, с расстановкой. Знал-то знал, а тут не смог перестоять: в два проглота свою долю смёл, пот вытер — и как потонул.

Не слышал ничего.

— А как же ты гельвский-то выучить сумела?

— Да так. Слово за слово. Он простой, гельвский. Это они с нашими речами мучаются. Даже средиземный — уж чего проще, правда? — и то знают еле-еле. Хотя опять же — зачем он им? Кому надо — те гельвский пусть учат…

— Я про другое, не про то. Тебе не… не противно было?

— Нет. Язык-то при чём? Мне и сейчас не противно было бы. А сами гельвы… они мне тогда нравились даже. Такие… необычные. Потом уже поняла, что сквозь людей смотрят. А поначалу думала — красиво, тонко, рьяно. Дура была. А потом вообще война началась. Мы ж еле выбрались тогда…

— А почему они нас за людей не считают?

— Наверное, им так проще. Ещё и войны не было, а уже пошло: уруки — чудовища, мясо сырое жрут, не моются, в шкурах ходят… ну и ещё чего хуже… На нас с сестрой специально глазеть приходили: когда же мы звериное нутро покажем?

— А почему «уруки»?

— А они почему-то всё время «с» и «к» путают. Я понимаю, когда «б» и «в», «и» и «ф» — можно не расслышать, неправильно записать, потом по записанному выучить… А почему вместо «с» вдруг «к» получается, они и сами сказать не могут. И вместо «урус» у них — то «уруц», то «урук», а то и вообще «орок»… И видят вокруг они чудно́. У гельва глаз ночной, пытошный — синего от голубого не отличает…

— Девки, — сказал, не разжимая рта, Барок. — Ну-ка спать бегом… не наболтались…

С переправой и навозились долго, и промокли зря: добрая синегарьская верёвка, которой сплотили брёвна, то ли погнила, то ли при спусках с гор перетёрлась, то ли мыши её подгрызли — в общем, распался тот плот. Добро, место мелкое уж было, всего-то по грудь — до берега добрели и ничего ценного не потопили.

Бе́гом грелись. Далеко ушли. Чуть на итильский Южный тракт не выскочили…

Без шуток. Вдруг первоходец Манилка рукой замахал и бросился за куст, и все, кто шел позади, тут же рассыпались по кустам да за кочки, а через малое время зацокали впереди копыта, и медленной рысью прошёл впереди роханский разъезд: двенадцать конных воинов в кожаных стёгнях, в железных шишаках с кованной стрелкой-переносьем и короткими загнутыми рогами — чтобы меч чужой, по шишаку скользнув, не на плечо падал, а застревал; в руках тонкие длинные пики и гнутые луки за плечами; все кони гнедой масти — стало быть, лёгкая разведка. У рохатых завод такой: для боя вороная масть и белая, а для похода и разведки — гнедая и мышастая.

Отползли, отошли, снова в ельник забились. Хоть и дорог каждый час, а без отдыха в бой — дурь одна, перебьют. И прощения надобно испросить и друг у друга, и у себя самого…

И отречение совершить. Без отречения никак.

Потому велел Мураш сегодня лёжкой лечь — и никаких.

Запас едоцкий решили извести почитай весь, по одному ремню мяса на троих оставили на заутрый день. Мураш роздал сороки́, себе оставил собачий час, лёг спать.

Приснилось, чего не было: будто он, Мураш, схватился на бичах с огромным тарским батыром: кто кого перебичует, тот и будет головой. То есть в ясном смысле головой, потому что все люди тут так и ходили, нося друга́ на закорках. И Мураш почему-то никак не мог бичом взмахнуть, а удары тарина ложились все ровненько вдоль хребта… Мураш с хульной руганью проснулся, выволок из-под спины неладно лёгшую толстую еловую лапу, стал спать дальше.

Приснилось то, что было: он, Мураш, двенадцати лет, в учениках кузнеца Добаха, старого учёного горыныча. Сам Добах маленький, жилистый, одноглазый, а молотобоец его, Жимля, из горного камня тёсан-вырублен, только зубы белые, когда хохочет. Силы был страшной… Ковал Добах прямые мечи, ножи да жала. Мечей с десяток поковок скуёт, ножей с полста — начинается кузнецкое колдование. В глину белую вонючую сыпется роговая стружка да костяная мука — как раз дело для Мураша, на маленьком жернове ту муку молоть, — да после ещё конский навоз. Поковки этой глиной обмазываются ровненько, сохнут в тени, чтоб не потрескалась глина, после в яму кладутся на большую груду углей, угли вздуваются с четырёх сторон — и Жимля сверху на яму каменную плиту кладёт. Теперь дело Мураша да Жимли — медленно качать мех, от которого труба под яму подстроена. До трёх дней, бывало, качали… Потом давали остыть медленно — ещё два дня. После этого доставали поковки. Делались они в подземном огне серые и страховидные. Дальше точильный камень в дело шёл и шлифовальный, мечи Мураш точить не мог, а вот ножей через его руки немало прошло. И наконец наставал день закалки. Жимля вздувал горн, Добах брал железным прихватом меч за пяту или за шип — и…

У всех кузнецов свои колдования на закалку были. Кто-то по-простому в воде калил, кто-то в масле, кто-то — и на воздухе: или кузнечиха, или дочка Кузнецова скакали во весь опор на коне, держа на отлёте раскалённый меч. Про рохатых кузнецов недоброе сказывали, не говоря уж про дварей…

Добах был мудр. Он калил в сале. Делал эти пласты Мураш, скалывая, когда надо, острыми щепочками: свиное сало, каменная соль, мясо нежное; снова сало, снова соль, снова мясо, потолще; и так слоёв шесть-семь, и в общем где-то с пуд всего. Чистая холстина расстилалась рядом со столом… Добах брал прихватом меч за пяту или за шип — и с нажимом и потягом отрезал пласт; сало как раз переставало шкворчать, когда он доводил клинок до последнего, нижнего слоя. Второй раз погружал он клинок в пламя, грел недолго, зато студил медленно, покачивая и кружа им в воздухе. Мураш в это время запускал в горн следующий клинок — и шёл сгребать обрезки сала в корзину. Запах стоял…

Когда всё кончалось, Добах и Жимля оставались точить и полировать готовьё, а Мураш волок тяжёлую корзину в коптильню к батяне Ершу, тестю Жимли. И долго потом подкреплялись они на работе этими копчушками.

Вот и сейчас: волок-волок Мураш корзину к Ершу, а навстречу ему Игашка, младшая дочка батяни, а в руках у неё короб берестяной, тряпицей прикрытый…

— Проснись, командир, — появился откуда-то из-за угла Барок. — Решать надо…

Обуз был не воинский и не купеческий, а поселянский: три дюжины крытых дороб с колёсами выше человека, в доробы запряжены волы, а лошади бредут на привязях; на некоторых едут парнишки с луками в руках, и ещё человек двадцать верховых разбросаны вдоль обуза: кто впереди, кто в серёдке, кто замыкает. От ватаги защита, да; а от боевой силы… смех. Разве что сослепу кого поранят.

Мураш пересчитал лошадей. Сорок семь. Это половина отряда с подменными окажутся… ну и дело большое, громкое… и хлебный припас…

Заманчиво.

Но и уходить придётся сейчас же, новую лёжку бить, это опять день-ночь без отдыха. А главное — отречения не совершивши, на такое дело идти…

— Пропускаем, — сказал Мураш.

— Что ж ты, командир… — выдохнул Барок. И Манилка посмотрел косо, не одобрив.

— Я сказал, — отрезал Мураш.

И пополз с пригорка. От свежей травы — дурел просто.

Отречение, дело нечистое, тёмное, на собачий час пришлось. Огонь растравили в яме, Мураш кинул туда по листку белены, вороньего глаза, молочая. Все сидели, смотрели, дышать забыв. Мураш снял с шеи малый кружель, пресветлого солнышка-Ра образ нательный, задержал в руке, греясь в последний раз…

Потом плюнул на него. Сказал:

— Отрекаюсь и проклинаю тебя, Ра…

Горло перехватило, не досказал похабную фразу. Просто бросил кружель в огонь. Кожа и берёста вспыхнули жарко.

За ним и другие снимали образы, кто на шее носил, или из кишеней поясных доставали, а Манилка — и вовсе из заплечного мешка. Раскладная кинига тихо плакала в руках у Манилки, он в неё смотрел, шевеля губами, потом выронил из рук в огонь — и долго был как мёртвый… Рысь свою Рось ясную бесценную в руках измяла, изорвала; бросила, проклиная. Не сдержалась, ушла от огня. Беляна следом — утешать. Кто бы её утешил… У Барока, веру сохранившего прежнюю, образок Единого; долго смотрел Барок, что-то думал; последним плюнул, швырнул в огонь с силой.

Теперь они все были почти и не людьми, а так — беззаконными сиротами. И за злодейства за все свои отвечали сами и только перед собой, не срамя своих богов.

Обуз с юга они пропустили — похоже, то были солевозы со своими приземистыми телегами, накрытыми от дождя камышом. Всего три лошади на весь обуз, а больше и взять нечего.

И тут же появился обуз с севера, такой же, как вчера — поселенческий. Немного поменьше, доробы и лёгкие дроги, тех и других по два десятка, но в общем коней сорок набиралось. Охрана была так себе.

— Берём? — спросил Мураш — и, не дожидаясь ответа, повторил: — Берём.

…Они-то, небось, думали, что это простой ватажный щипок — отщипнут чуток и пропустят. Потому и верховые топтались на месте, не разгоняясь. Ждали, надо думать, когда из середины подъедет старшой. Не впервой, наверное, было — встречаться с ватагой; знали: биться — себе дороже.

А когда поняли, что всё не так, было поздно.

Мураш, ни на кого внимания не обращая, подошёл к передней доробе и зарубил обоих быков. Всё: дорога была перегорожена, проехать не мог никто. И уж развернуться — тем боле.

На него бросились верховые, толкаясь и мешая друг другу — их тут же поснимали стрелами, а двоих, кто до него доскочил, Мураш снизу вверх проколол сам, драться они не умели и думали, что ежели ты на коне, так и король.

В минуту, не больше, верховых не осталось, кони скакали куда попало, все обезваженные, пустосёдлые. Из дороб и дрог лезли мужики и парни, кто с мечом, кто с дубьём…

Их убивали враз.

Только вот потом самое тяжкое настало — из-за чего и от богов отреклись…

Но кто сумел спрятаться — тех не искали. Кто убегал — давали убежать.

Уходили уже верхами, прихватив и шесть коников подменных. Взяли еды и питья. Остальное — пустили под огонь.

Долго слышно было, как ревут недорубленные быки.

Восемь дней прошло, ой, погуляли. Огнём, полымем да углями дымными отмечен был путь; да кровью. Три Новосельских деревни дотла спалили, земледелов гонорных всех перерезали, тою землёю им рты набив; и хуторов малых числом пять; хуторян же на дубах развешали. Два обуза огромных, невиданных, начисто разорили, а мелким и счёт разошёлся: кто говорил семь, кто — и все десять. На рохатский лёгкий разъезд засаду сделали, трое задних только и ушли…

Своих потеряли немало: из тех, кто ещё в Бархат-Туре под руку Мураша встал, девятнадцать в сёдлах сидели; а всё одно сотня сильно прибыла: шестой десяток Мураш строил, думая, под кого б его подвести; и выходило, что под Рысь.

Прибывала сотня за счёт батраков да рабов черноземских, которых в деревнях-хуторах немалым числом было, да в каменоломнях-каторгах расковали и вывели пленных воев своих, и кто хотел и мог под копьё встать — тех взяли. Прочим, итильским да гондорским, да иных племён ватажникам и татям просто ключи бросили — живите, как вывезет.

И ещё на каменоломнях тех взяли полвозка дробнОго зелья. Хорошо, Барок, среди горынычей поживший, знал, что это такое, а иначе так бы и бросили… а то и подпалили…

Страх теперь поперёд сотни далеко бежал. Уже тысяча страшилищ с костяками вместо лиц на блед-конях огнедышащих сметала всё на своём пути, оставляя позади мёртвые трупы и пепелища-пожарища, а на перекрёстках дорог мощёных — горы отрезанных голов. Кровь высоко стояла в мельничных прудах заместо воды… По кличу боевому «Хай!» стали звать их урук-хаями (то гонорные, во всём подделывающие себя под гельвов) или урус-хаями. И видели их уже в каждом кусте тёмном…

Наконец мольбы натерпевшихся страхов и ужасов Новосельцев дошли до ушей военных начальников.

На конях не скроешься и не стишишь след. Затеряться, схорониться что в лесу, что в степи — можно только пешему. Но и погонщик, пока он верхами, след твой видит плохо: ему, разобраться чтоб, надо спешиться, а то и нос к дерьму поднести да на коленках поползать… Так на так оно и выходит.

Наседали гонорные. Поначалу хотели малой силой взять, просто вися за спиной. Не вышло: у Мураша уже каждый вой по подменному конику имел, так что висеть подолгу даже у гонорных крылатых гассаров, мнивших себя лучшей конницей Средиземья, не получалось. Два раза Мураш бил их — бесчестно, в спину, сперва на гатях болотных, а после на переправе — отправляя перед тем вперёд десяток погонщиков со всеми подменными кониками в поводу, а сам с воями затаиваясь в месте укромном и быстрых да гордых крылатых вперёд себя пропуская — в узость и неудобь…

Но быстро сила вражья росла. Дороги, высотки, мосты, броды — скоро все места, которые миновать трудно, оказались заняты постами, в деревнях обнаружились гарнизоны, у лесных троп появились засидки лучников-невидимок. Никто не выжил из тех, в кого попали тонкие стрелы с голубым оперением.

Пора была уходить от Итильского тракта, а Мураш всё ещё не знал и не был уверен — а сделал ли он своё дело, надёжно ли выманил из огорода вражью силу? Пленные говорили ро́зно; а некоторых пешек и вообще с переправ сюда перебросили, и о делах тутошних они знали меньше самих урус-хаев…

Следовало так обидеть врага, чтоб взъярился, чтоб багрец ему взор и разум застил.

На четырнадцатый день Мураш всё рассчитал — и решился.

Вниз по течению Пустыки — верст двадцать от полуночного уреза Моргульской долины — начинается Глинопесь, неудобьсельная чересполосица длинных узких озёр, болот, песчаных кос и глиняных отрогов. В давние времена, когда Итиль был в силе и Черноземье ему дань платило, когда серебром, а когда и кровью, — затеялись итильские каганы соорудить через Глинопесь дамбу, а над Пустыкой навесить мост. Зачем оно им сдалось, непонятно — на том берегу Пустыки до самых Окоёмных гор густые леса; брёвна, может, хотели возить? — так в самом Итиле леса не хуже. В общем, осталась дорога в никуда, но прохожая вполне себе и даже проезжая. И мост цепной на совесть скован, держится. Зовётся почему-то: Каинов мост.

Дорога от Моргульской долины к дамбе есть короткая — не через тракт и потом старую торцовку, а почти напрямик, по пересохшей тальниковой старице, под невысоким глиняным обрывом. Ну, каким там невысоким — в пять ростов, местами и в десять…

И, сбив вечером заставу у мосточка по закатную сторону от тракта и захватив большой богатый хутор (к старым хозяевам-итильцам пристраивались гонорские родственнички, рядком их так и повесили — почти всех), Мураш и Барок разыграли перед дедом и внуком, которых как будто бы не нашли в курячьем загоне, ссору — куда, дескать, идти дальше. И Мураш победил, доказав, что идти надо на Глинопесь, на Каинов мост.

Тщательно все шумели, чтоб не слышно было, как дед-шархун с внуком кур куролесят да потом через забор на конюшню лезут…

А когда ускакали те, Мураш оставил Рысь с остатками её десятка — всего четверых — чтобы под утро хутор запалить, а самим отползти в сторонку и затаиться, — и повёл остальных к той дороге по пересохшей старице. Все лопаты и заступы, что на хуторе были, разобрали, мешки пустые, сколько нашли, да ещё горбылей от забора поотрывали — чтоб у каждого было по горбылю, а кто сильный — то и по два.

Делали так: в ночи, почти на-ощупь, копали в обрыве длинную нишу — два локтя в высоту и четыре — в глубину. Глина слежавшаяся да сырая подавалась плохо, но — копали, аж пар валил. Десять человек Мураш отрядил за тальники собирать окатыши да гальку в мешки. Уже по сумеркам — разложили в глубине ниши просмолённые колбаски дробнОго зелья, проковыряв их там, где Барок велел, горбылём оградили, по эту сторону горбыля в мешках хуторских положили окатыши да гальку. Глиной забросали — замазали — ничего не видно.

Немаленькая работа сделана — почти двести шагов длиной ниша получилась. С галькой немного промахнулись, и под конец уже бегали-таскали просто так, без мешков, в подолах…

Зажигать должен был Барок сверху, с обрыва. Прокопал от ниши колодец узкий с воронкой наверху, под колодцем зелье распушил. Туда, в колодец, должен он будет бросить смоляной шарик горящий — заранее заготовил.

Ну, а там — как повезёт.

Повезло.

Только разложил Мураш сотню свою за тальники да сверху проверил, не видно ли — показался дозор пеший. Мураш распластался и чуть попятился даже, ну его, этот дозор, пусть бежит. Лежал и слушал.

Мягко пробежали, быстро, без одышки.

Гельвы.

Стал ждать.

Вот и колонна…

Эх, вот же ж не додумали! Надо было собойный очак растеплить, и после от него огонёк делить. А Барок масляную лампадку ладонью огораживал, и в последний миг возьми да и опрокинь. Ну, не совсем в последний, однако ж…

Заторопился Барок, чиркнул огнивом. Ещё и ещё. Тихо выразился.

От пота рабочего отсырел трут.

Бежит колонна. Гельвы не любят ездить верхом — а вернее, коники не любят гельвов, бесятся под ними. Зато гельвы бегают подстать верховым. Мураш знал: на средних статей лошадёнке он гельва накоротке обгонит, конечно. Но за дневной переход так на так может выйти. А ежели гнать без передыху, то гельв верхового загонит. Сам никакой после этого будет, бери его голыми руками, но — загонит.

Свой трут перебросил он Бароку. Тот торопится, не попадает искрой. Огниво же — оно любит, когда его спокойно пользуют…

Попал. Вскурился дымок.

Щепицу смоляную, а теперь…

Выскользнул шарик из пальцев и канул.

Кисет тряхнул — высыпались другие. И — мимо руки.

Всё. Пробежит сейчас колонна…

И тогда за тальниками встали Саве, Тягай, Дрот, еще двое новиков, Мураш в затемнении имён вспомнить не мог, натянули луки, пустили стрелы…

Это с гельвами-то тягаться в лучном бою!

По короткому крику колонна стала, как один человек (а не слышно, в мягких сапогах бесшумно бегут, и если б не проглядывал Мураш сквозь густую траву, ничего бы не понял; разве что смысл криков Мураш различил бы ухом), налево развернулись, в две шеренги встали, одна шеренга на колено, другая стоя, луки вздеты, стрелы легли — и тетивы хлопнули, как волна на берег ложится: от хвоста колонны к голове громкое «шшших!» прокатилось. И тут же поднялся Барок. Лук напряг, а на луке огненная стрела дымком да искрами плюётся.

С гельвами тягаться в лучном бою…

Сразу несколько стрел пришли в Барока — снизу вверх, под стёгань. Но и Барок свою стрелу выпустил…

Сначала белый дым да синий огонь вылетели столбом — как раз перед Бароком, и он медленно-медленно в этот дым клониться стал. А потом глухо ухнуло — и взревело вдруг страшным рёвом, коротко, но так мощно, что земля вылетела из-под ног, и там, внизу, где была дорога и гельвы на ней, сделались дым и мрак.

И Мураш, не помня себя, слетел по обрыву, держа меч на отлёте…

Ну, надо было повременить. Уже неслись, как поток по камням, ныряя в тальники и выпрыгивая высоко, его вой — с присвистом, с гиком, с «Хай-хай-хай!» — но ещё шагов сто до них было…

Никогда Мураш такого под ногами не видел, но и гельвы выжившие тоже — снуло шевелились, тыкались мимо. Трёх рубанул Мураш, пока не встали перед ним другие трое — наверное, чуть одыбавшие. Перешагивая через мёртвых, которые ещё ворохались под ногами, и оскальзываясь на крови и дерьме — закружились медленно, опасливо, но и опасно — ох, знал Мураш умения гельвов биться, меч у них лёгкий, гибкий, клинком защищаться надо умеючи, а то обтечёт твой клинок гельвская сталь, и нет руки. Один на один с ними выходить, и то тяжко, думать надо, а тут — против троих.

Но были гельвы всё ж битые и ошеломлённые, а Мураш… что-то подхватило Мураша и понесло.

Таким оно и бывает, упоение боем — хватает и несёт, и ничего тебе не страшно, и сил только прибывает, и удары проходят все. Он положил изумлённых двоих — и положил бы и третьего, но остриё жёстко легло на остриё, и сломались оба меча.

Схватились вручную. Здоровенный был гельв, чуть не на голову Мураша выше и в плечах шире, хотел было Мураш его на калган взять, не достал или достал плохо, покатились оба в канаву. Обрубок своего меча гельв не выронил, там какой-то шип продолжал торчать, Мураш руку его поймал, но гельв наверх перекатился и стал тушей давить. Мураш дал ему повозиться, поймал момент, когда тот чуток приподымется, и двинул коленом между ног. Гельв попытался сложиться пополам, Мураш, не теряя времени, выбил вбок его обломок, дотянулся до своего ножа — и содрал с морды гельва эту их серебристую сетку, кольчужку мелкую-мелкую, которая и от ножа защищает, и от стрелы на излёте…

Содрал и обомлел: гельв был чёрный. То есть угольно-чёрный, с вывернутыми пепельными губами и синими белками глаз. Ну, в общем-то Мураш знал, что такие бывают, но одно дело знать — и совсем другое увидеть, да не где-то, а верхом на себе.

Миг изумления чуть не стоил ему дорого, но нет, успел он ткнуть эту невидаль ножом под ухо — и, уже перекатив чёрного под себя, уже вставая, чтобы не измызгаться кровью, которая сейчас струями ударит, заорал страшным шёпотом:

— Я тебя звал сюда? Я тебя звал? Я тебя звал? Хоть кто-то — тебя звал?..

Гельв зажимал ещё рану ладонью, но глаза у него мутились, а рот дёргался — может, тоже что-то сказать хотел.

Всех, кто от каменного удара уберёгся, срубили — всего сто восемьдесят шесть мертвецов насчитали посланные Беляна и Кречет. Быстро велел Мураш с мёртвых гельвов шейные чепи поснимать да наугад три десятка заплечных мешков прихватить.

Своих мёртвых Мураш велел не бросать здесь (а раньше — бросали), грузить на подменных и вывозить. После схороним. Пусть думают, что мы здесь своей крови не отдали…

На самом деле — отдали, и немало. Дорого стоила оплоха Барока-покойника… Сам погиб, Саве погиб, Дрот погиб, Тягай погиб, Мумча и Талыза, только что пришедшие в сотню братья-погодки — погибли. Старый Хитро, лесознатец, на него у Мураша большой расчёт был — тоже погиб. Ещё четверо ранены были стрелами и шестеро — мечами, и тех четверых можно было тоже причислить к мёртвым… а если для шестерых этих не найти крова и покоя — то и троих из них тоже.

Четверть сотни ушло. Ну, чуть поменьше четверти…

Ладно, сказал себе Мураш. Уж после такой-то резни — взбеленятся. Это не земледелов грязных да вонючих покрошили, это цвет закатного воинства. Такое не прощают.

Надеяться будем изо всех сил — что не прощают…

Не простили. Хлынуло наконец войск на тракт и в окрест тракта — как воды из прорвы. Точно, весь огородец в долине теперь пустой окажется…

Давай, царь Уман, не подведи, не промахнись. Зря ли тебя так зовут? Зря ли тебя князцы наши заедино в главные начальники избрали, хоть ты не черноземец, а синегарин? Не подведи, царь!..

Мураш в голове имел, что только в одном случае узнает, получилось ли у царя Умана, — если вернётся сам в Бархат-Тур. А в том, что не вернётся, он не сомневался. Слишком овражиста теперь дорога туда…

И всё же металась сотня Мураша между трактом Итильским и Пусты-кой ещё полных четверо суток. Спали в сёдлах. Кони начинали бредить, падали, пена белая шла.

Люди… а что люди? Как могли.

Хоть ночь надо было дать роздыху.

Уронили себя в крапива́х у хутора, ими же и спалённого, один амбар остался. Гарью несло мокрой, пёсьей, — и труповщиной. Поставил Мураш сороковых, наказав — только ходить, не останавливаться, не присаживаться. Слушали его, кивали. А глаза плавали…

Как ты там, царь? Знать бы…

Отрядил двоих к колодцу — воду проверить и принести, ежели годная. У кого собойные очашки уцелели, те их вздували, думая и кулеша сватажить… А у кого не уцелели или не было в заводе, просто сала с сухарём приняли в утробу — и под попонку.

Сторожно прошёлся Мураш взад и вперёд; а что он сейчас мог? — ничего он не мог. Луна сияла посередь неба, как поднос серебровый начищенный; звёзд не было. Хорошо хоть, не лес здесь, а то в лесу гельвам раздолье… Что-то тревожило, тревожило сильно, он не мог понять.

Но он всегда при такой луне был тревожен и тосковал.

Беляна, сороковая, перешла ему путь, держа на сгибе руки лёгкий гельвский меч. Свой она третьего дня утопила по-глупому. Хотел ей что-то сказать, подбодрить, не нашёлся.

Себе самому Мураш на собачий час со́рок назначил. Велел разбудить.

Уже во сне понял: ни одной вороны, ни одного ворона мертвоклюющего он здесь не услышал…

Очнулся в путах, да и не очнулся вовсе, а вроде как помер — такая мука была. То ли с угару, то ли с перегару — лопалась голова, очи лопались, и всё жарко и мутно неслось по кругу.

Но выдержав, не понимая, что вокруг, что внутри — заорал.

От крика, от натуги, что ли — всплеснуло белым огнём в глазах, и стало сплошное ничто.

Потом понял, что развязывают ему руки. Тело было ватное, мятое, глупое. Голова ещё глупее. Болело всё огнём. Шевельнуться попробовал, не смог.

— Ш-ш-ш… — сказал кто-то, за темнотой кромешной невидимый.

— Что… — начал Мураш, но почувствовал пальцы на губах. Потом ухо уловило тепло:

— Молчи. Это я, Рысь. А ты молчи. Ты себя не видишь…

Мураш согласно кивнул. Зря он кивнул, в голове что-то болталось тяжёлое, острое — и за всё цеплялось.

— В плену мы, — одними губами шептала Рысь, прильнув. — Ты да я. Остальных, говорят, побили всех. Как — не спрашивай, не знаю. Нас зачем-то держат. Я тебя и узнала-то с трудом, обожжено всё…

— Пить, — все-таки шепнул Мураш.

— Сейчас…

Рысь поила его так: набирала в рот воду где-то далеко, возвращалась — и приникала к его разбитым и сожжённым губам. Раз за разом.

Потом рассказывала.

Самою Рысь и людей её выследили и нехотя сдали рохатым здешние поселенцы исконные, итильцы. Живыми не всех взяли, троих только, и стали конями на части рвать, одного порвали, Митошку, а тут нате — разъезд роханский. Препираться стали: дескать, велено было живыми, живые нужны. Поделили в конце концов: Рысь поперёк седла бросили и увезли, а Лутик-Двупалый остался — и за себя платить, и за неё.

Везли через переправу — долго.

Вот, сидит теперь здесь, в темнице крепости Рамаз, и не знает ничего — ни сколько дней прошло на свете, ни пало ли Черноземье, — ничего. Вчера приволокли ей и бросили связанного и обожжённого человека — выхаживай, мол, — и Мураша она распознала не сразу, а единственно по бреду. И раньше, в ночёвках, и сейчас — звал он Вишенку…

У Мураша застыло сердце, о другом и думать забыл. Вишенка, младшая доченька, пропала этой зимой, и не видел он её мёртвой, как всех остальных своих чад и домочадцев. Значит, жила она в нём, раз он с нею разговаривал.

Не сразу, но начал Мураш шевелиться, потом вставать. Стыд его подгонял.

Глаза не разлеплялись, и промыть не получалось никак. Так и тыкался в темноте. Но руки и ноги были уже почти свои — разве что дрожали. Холод бил его.

Рысь помогала, обмывала горелые места водицею. Много было горелых мест. Он не стонал, она стонала.

Есть давали сырой кислый хлеб и непонятную хлебню. А сколько раз в день давали, понять не получалось, то же и Рысь говорила — ни малейшего окошечка нигде, весь свет от малого медного маслечника на столе. Но и этого света Мураш не видел, только чувствовал правым виском.

Как-то лязгнули замки, и Мураша скрутили, навалившись скопом, — будто был он не лядащий да слепой недобиток, которого воробей крылом свалит да мышака в подпол утащит, а тарский батыр, семью мясами откормленный; свалили, помяли и взяли в железа. Рядом, Мураш ухом слышал, так же мяли Рысь…

Так же, да не так: билась Рысь крепко, и кто-то кряхтел и икал от боли. Потому и месили потом Рысь ногами, жутко дыша, пока кто не заорал по-гонорски: «Хватит!» Тогда перестали, отошли. А то бы убили.

Гнали их куда-то вначале по затхлому, после — по свежему воздуху. Дождь падал, пах травой. Завели в помещение, жаркое, мокрое, склизкое. Железа не сняли, одяг ножами порезали, велели мыться. Мылись под гогот.

Дали накинуть какое-то хламьё. Погнали дальше.

Когда запахло пережжённым зерном, Мураша усадили на низкую скамью, и чьи-то твёрдые тонкие пальцы, похожие на жучьи лапки, стали ощупывать его лицо. Что-то сказали по-гельвски, Мураш не понял, пожал плечами.

— Она сказала: «запрокинь голову», — голос Рыси он узнал, хотя мог и не узнать, сквозь такую боль голос тот протискивался.

Мураш запрокинул голову, снова с трудом вытерпел прикосновение жучьих лапок. Потом правый глаз словно вспыхнул — боль была синяя, холодная, острая. Он зарычал и попробовал зажмуриться, но твёрдые пальцы-коготки разодрали его веки. Свет хлынул туда, где давно уже не был.

Что-то яркое и мутное виделось ему, и плыли свекольные пятна.

— Она говорит, всё почти хорошо, — издали донёсся голос Рыси. — А другого глаза у тебя просто нет, вытек он, — добавила Рысь спустя.

В глазу темнело не скоро, пятна собирались в лики, но так и не успели собраться: погнали Мураша с Рысью дальше. Лекарка гельвская дала Мурашу тряпочку, пахнущую смолой, её он и прикладывал время от времени к глазу, который и слезился, и гноем сукровичным тёк.

Рысь неузнаваема стала, лицо разбито всё и искровавлено, и нос порван. И тоже одноглазая, второй затёк чёрной гулей, даже щелки не видать. Но целым глазом синим — усмехается.

Посадили в закрытый возок, повезли. По звуку колёс судя, по каменному тракту везли, а значит — в Монастырит. Ехали молча, о чём поговорить можно, когда с каждой стороны по стражу — сидят, подпирают?

Скучен был путь.

Однако ж доехали.

Когда сказали, что привезли их на суд, Мураш аж засмеялся-закашлялся. Суд! Выдумать такое…

Но вот — поди ж ты. В каморе заперли, но в тёплой, с окошком зарешёченным, и еды дали забытой: каши трёхкрупенной с маслом и взвара горячего. В отхожее место водили. Ещё раз вымыться заставили, теперь уже порознь, и не торопили никуда, и щёлоку дали не едкого, — но вот одяг оставили лохмотный, хотя и чистый.

В окошко видна была стена Монастырита и башен несколько. Солнце, привычное уже, могло и заглянуть на закате дня.

Так и оказалось.

Но вот как раз когда «Ура!» шепнули Рысь с Мурашом, пришёл гельв.

Говорил он по-черноземски верно, хоть и медленно, и слова ставил не так, как обычно их ставят люди. Но понять его можно было легко.

Сказал гельв, что заключены они в крепостце, нарочно выделанной для воев, воинскую правду преступивших. И каждый ждёт суда по делам его, и многие ждут уже и по два года, и по три — это из тех, кто под стены Монастырита ходил с Уроном покойным. Хотел Мураш спросить, их-то за что держат, но не стал — плохо мысли ворочались, блевотно становилось от малого напряга.

Но их вот, Мураша и Рысь, судить будут скоро, потому что вина их проста и непременна. И всё равно по законам гельвским даже таким татям положен судный защитник, вот ему и выпало быть.

Зовут его Хельмдарн.

— Забавно, — сказала Рысь раздутым языком сквозь щерблёные зубы и губы, которые шевелиться не хотели. — Надо же было для такой глупости нас сюда волочить да ещё подкармливать…

Гельв Хельмдарн принялся объяснять, что нет ничего выше закона, и Мураш по дыханию уловил, что Рысь объяснений не слушала, а готовилась сказать что-то вклин. Набрала воздуху.

— Тебе защищать нас велели — в наказание или в честь? А, Хель?

И гельв оборвал свою речь. Горлом свистнул.

— Так это ты? — прошептал он.

— Я. Что, не пригожа?

Гельв вскочил, подбежал, наклонился.

— Не может быть… Ты.

И снова сел, весь белый, дрожа губой. Глаза обиженные, огромные, со слезой внутри.

Ничего Рысь после не рассказывала, да Мурашу рассказов и не надо было, как-то оно всё само собой узналось: любовь у неё была с этим парнем, да такая, что человека живьём в тонкий пепел сжигает. И когда порушилось всё, когда их, как сцепившихся котят, друг от дружки оторвали, внутри гореть продолжало…

У гельва у этого — тоже.

Никак не мог сейчас Хельмдарн поверить, что та давняя его печаль — и есть вот эта страшная заскорузлая череполикая урукхайка с топором в правой руке и с сечом в левой, и по колено в крови. Потрясло его.

Но взял гельв себя в руки, не сразу, но взял. Для суда нужно было найти оправдание действиям подсудимых…

Не гоже нам оправдываться, сказал Мураш, да и перед кем? Мы от богов своих отреклись, так чем ваш суд нас может пронять? Да и нет у вас над нами суда, как нет у детей права судить стариков — огней и мук очистительных вы не прошли. Но если хочешь послушать, так слушай…

И голосом скрипуче-ровным, как санный путь, стал рассказывать про день, когда взорвалась Ородная Руина, и как потом перебирали руками распавшиеся дома в восходных, особо пострадавших городцах и слободах Бархат-Тура, доставая мёртвых и обожжённых, и редко когда целых; как видел сам, своими глазами, запечатлённые на кирпичной стене тени сгоревших в той чудодейной вспышке; как ушло лето, и не стало урожая на чернозёмных полях, когда-то кормивших всё левобережье; как пал скот, пали кони и стали падать люди; как ходят чёрные бабы по развалинам и роются, а что ищут, не говорят; как ездил он разбирать вину между Тарскими племенами и востоцкими, потому что кто-то вырезал стойбища сначала одних, а потом других, везде оставляя слишком много слишком явных следов…

— Хватит, Мураш, — сказала наконец Рысь, еле шевеля губами. — Видишь, Хель заскучал…

Тот посмотрел на неё. Что-то сдвинулось в глазах, как бы моргнуло, хотя веки не шевельнулись.

— Да, — сказал он наконец. — Месть. Наверное, я понимаю…

— Это не месть, — сказала Рысь. — И ты ничего не понимаешь.

На следующий день он пришёл рано, принёс корзину из белой лозы. Мурашу казалось, что внутри тоненького гельва что-то гудит-звенит, как пчелиный рой.

В корзине были сладости в основном — наверное, вспомнил, как угощал любу в монастырицких розовых чайных. Рысь засмеялась; точнее, можно было догадаться, что это она так смеётся.

Но пирожное съела. Наверное, чтобы не обижать.

— Что тебе будет за нас? — спросила.

— Не знаю, — сказал Хельмдарн по-черноземски. — Будет зависеть от суда. Как пойдёт суд. Что он решит. Рассказывайте мне… хоть что-нибудь.

Но вместо этого говорил сам. Что сотню Мураша опоили сонным зельем, заправив им колодец. Много колодцев в округе было им заправлено. Бесчуственных, покидали всех в амбар и амбар запалили с четырёх углов. Правда, вытащили из полымя нескольких — Мураша вот и ещё кого-то, — потому что подоспел малыш от йеллоэля — если не ошибался Мураш, то так назывался по-гельвски военный наместник всего края (а имени его он не и разобрал).

Но кого ещё выволокли тогда и где они сейчас, Хельмдарн или не знал, или не мог сказать.

Остальные в огне проснулись…

Про военный городец на Морготской равнине и про укромы потаённые Мураш не спросил. Мог гельв соврать.

Три дня так прошло; словно чего-то ждали. На четвёртый — повели судить.

Перевязали чистым. Одяг поновее дали и плащи серые.

Вели долго: по лестницам, по переходам, потом через площадь. На площади ставили помост огороженный. Головы рубить, что ли?

Сыпал дождик, Рысь приостановилась даже, голову задрав, лицо под капли подставив. Ей даже позволили так постоять, потом подтолкнули, но не грубо, а почти по-свойски.

Завели в высокий зал, светлый, прохладный, по углам деревья в кадках, колонны вьюнами обвиты. Стол на возвышении поперёк, два стола вдоль.

Посадили за стол на крепкую скамью со спинкой, железа ручные и ножные прихватили замками к тяжёлым кольцам в полу и к шкворням под крышкой стола. Со стороны: сидит себе человек и сидит. Встать может. Что ещё нужно в суде?

Два гельва в парадных, чёрных с серебром, узких кафтанцах и с обнажёнными сияющими мечами встали за скамьёй.

Рысь наклонилась к Мурашу, сказала тихо:

— Я тут послушала, что говорят. Не всё поняла, но что-то у них сорвалось из затеянного. Сказали, готовились к пиру, а приходится просто ужинать.

— Так и сказали?

— Ага.

— А ужин-то ещё и подгорел…

Они посмотрели друг на друга и засмеялись. И потом ещё несколько раз, переглянувшись, фыркали и потом утирали проступающую на губах кровь и сукровицу.

Пришёл Хельмдарн, сел рядом с Рысью. Ободряюще похлопал её по руке. Страж предостерегающе каркнул.

По правую руку от Мураша, но поодаль и подчёркнуто отдельно, села гельвская барышня, не в военном, но в чём-то очень похожем, положила перед собой несколько книг. У барышни были белые бровки и белые нежные детские волосики завитком. И острое ушко с серьгой: звёздочка и полумесяц. Серьга вздрагивала.

Несколько гельвов — в военной парадной одежде и в простой — вошли и сели за стол напротив. Потом на середину вплыла, иначе не скажешь, гельвинка в серебряном плаще, воздела руки, что-то спела.

Все поднялись.

Мураш остался сидеть, и Рысь, шевельнувшаяся было, просто села прямее.

Их толкали в спины, коротко и точно били в больные места, но они продолжали сидеть.

Трое гельвов, вальяжные, как тарские хабибы, вышли откуда-то сбоку и сели за третий стол, что на возвышении.

Тот, что посередине, сделал знак, и настала предельная тишина. Он обратился к соседу слева, и тот громко задал вопрос. Барышня с серьгой тут же заговорила — тихо и очень быстро:

— Каллариэль спрашивает, почему вы не встаёте в суде?

— Потому что мы не подсудны ему, — сказал Мураш. — Мы пленные, захваченные на поле боя. Переведи.

Барышня встала и перевела. Села.

Заговорил уже средний, сам. Барышня встала, слушая.

Села.

— Каллариэль говорит, что вы обвиняетесь в многочисленных преступлениях против мирного населения, и задача этого суда — подтвердить или опровергнуть обвинения.

— Скажи ему: мы уже были судимы за эти преступления и осуждены на самую жестокую кару. Вам следовало сразу прикончить нас, как бешеных псов, а не тащить в суд. Потому что не может быть два суда за одно преступление, и уж тем более не может низший суд пересматривать приговор высшего. Переведи.

Барышня моргала глазами, не уверенная, что поняла всё как надо. И тогда заговорила Рысь.

Когда она закончила, настало молчание. Судьи за столом переглянулись между собой, перебросились неслышными словами, и каллариэль встал.

Опять же все поднялись, кроме Мураша и Рыси, но в спину их уже не толкали.

— Судебным следствием установлено наличие приговора по делу, — бормотала барышня, — и, согласно приговору, вы будете прикончены как бешеные собаки. Срок исполнения — до полуночи. А сейчас я хочу, чтобы мне была предоставлена возможность поговорить с осуждёнными с глазу на глаз…

Гельвинка в серебряном опять что-то спела.

Все вышли, включая стражей. Хельмдарн хотел что-то сказать, но его довольно грубо оттеснили.

Вблизи каллариэль оказался почти стариком — но сказать это можно было, только в упор всмотревшись, напружинив веки. Чуть он отошёл — и снова без возраста, юноша вечный…

Он обратился к Мурашу, и Рысь перевела:

— Спрашивает, не говоришь ли ты на ихнем.

— А то у них этого всего в бумагах нет… — проворчал Мураш.

Рысь что-то прокурлыкала коротко.

Каллариэль заговорил кусками, давая Рыси возможность пересказать.

— Он говорит, что хочет испортить нам торжество… настроение. В общем, погрузить нас в печаль. Как дополнительное наказание… Мы все попались в ловушку. Правда, он говорит, что главной целью было — захватить царя Умана, это у них не получилось, но зато получилось остальное… Всё было подстроено… Чтобы мы пролили много невинной крови и чтобы об этом стало известно во всех землях. И отныне нас будут проклинать и проклинать… Рохатые уже давно требовали снять облог с Черноземья и убрать колдовскую зиму, теперь из-за нас перестали требовать. Мы все умрём, и память о черноземцах будет самой чёрной. Они уже всё заготовили для этого… предлагает пойти посмотреть.

— Ну, пойдём, — легко согласился Мураш.

На помосте посреди площади громоздилась железная клетка, вокруг толпился народ. Рядом с помостом на тяжёлых козлах стояла рама с натянутым холстом. Ветер вздувал парусом холст — и хлопал им, и хлопал, как заводной.

Рысь и Мураша, одетых в серые плащи с башлыками, вели четверо; каллариэль шёл впереди и сбоку, как бы сам по себе.

Они обогнули помост, обошли холст и сразу увидели всё.

На холсте нарисована была страшная волосатая рожа с приплюснутым носом и узкими тарскими глазками, налитыми кровью. Окровавленная пасть с кривыми грязными зубами раздирала себя в крике. На гонорском и рохатском — надпись: «УРУКХАИ» — и ниже: «Не дразнить, не кормить».

В клетке, одетые в шкурьё, сидели мужчина и женщина. Вернее, мужчина стоял, вцепившись в прутья…

— Беляна, — сказала изумлённо Рысь. И ударила воплем: — Беляна!!!

Все посмотрели на них. Все, кроме той, что сидела за прутьями.

Каллариэль что-то сказал стражам, и Рысь подвели к самой клетке. Мураш пошёл следом, его не удерживали.

Да, Беляна. Волосы сгорели и брови. И в глазах уже не смерть плавает, а тупость, безумие и злоба. Как у дикой свиньи…

Мураш сделал несколько шагов, чтобы увидеть лицо второго. Споткнулся от узнавания.

Это был Мамук. Тысяцкий Мамук. То же безумие в красных глазах, голова перетянута ремнём…

Значит, ходили за припасами. Значит, не зря мы!..

— Пойдём, — сказал Мураш Рыси. Та кивнула.

Они пошли на толпу, и толпа послушно раздалась.

Рысь остановилась на миг, присела. Подобрала с камней полураздавленную мягкую булочку, повернулась — и бросила в клетку, как раз на колени сидящей Беляне. Та подхватила хлеб, вцепилась зубами.

— Вот теперь пойдём, — сказала Мурашу. И усмехнулась.

Они отошли шагов на тридцать, когда сзади закричали.

— Это было бессмысленно, — сказал каллариэль, — не эта женщина, так другая… Таких клеток будет много. В каждом большом городе. А потом их повезут по небольшим…

Рысь уже привычно перевела, и Мураш кивнул:

— Не сомневаюсь.

— Я не понимаю вас, — в голосе каллариэля вдруг прозвучали какие-то человеческие нотки. — вы не просто побеждены, вы уничтожены. Обесчещены навсегда. Но ведёте себя так, словно ничего этого нет…

— Объясни ему, — сказал Мураш — и откинулся к стене. Каллариэль пришёл вместе с ними в их камеру, дверь осталась открыта, за дверью держалась стража.

Он, собственно, не знал, что говорит Рысь. Может, вплетает ему какую-нибудь древнюю легенду. Попробуй им объяснить, что в итоге, победив, они проиграли? Они проиграли сейчас и будут проигрывать впредь. Даже если они завоюют весь свет. Весь свет — всё то, что есть за окоёмом.

Дальше-то что?

Чтобы разбить нас, они громоздили ложь на ложь, нарушали договоры и запреты, били в спину. Они изуродовали мир и наплодили в нём чудовищ… не задумавшись даже, что заменяют его, этот мир — древний, сложный, непонятный и довольно страшный, который им мешал, их не устраивал, — новым, они его на ходу лепили, стараясь подрезать всё под себя, но это то же самое, что строить дом, живя в нём, или кроить и шить кафтанец прямо на себе… мир с иной магией и с иными законами, которых они сами толком не знают и по высокомерию своему узнают не скоро. Сто лет они будут урукхаями пугать непослушных детишек, а потом эти детишки начнут играть в урукхаев, а потом урукхаи соберутся где-то в тайном месте и растворятся в ночи — поначалу только для того, чтобы нападать сзади и разрывать когтями горла…

Ты старый, каллариэль, и знаешь, наверное, в сто раз больше меня, и видел всего раз в двести больше — но самых простых и понятных вещей ты не понимаешь. Ну, извини.

— Что будет с этим… твоим? — спросил Мураш.

— Не знаю, — вздохнула Рысь. — Не убьют. А там… Мать выручит. Мать у него почти что при дворе.

Она помолчала.

— Я этот яд вообще-то выкинуть хотела, чтоб Хеля не подводить. На него одного подумали бы — в любом случае. А тут… всё вдруг как-то само собой получилось. Я даже и подумать ничего не успела…

— Как в бою, — сказал Мураш.

— Ага…

Слобода кончилась, дальше расстилалась каменистая пустошь с какими-то старыми развалинами, заросшими плющом.

— Я вот тут… — Мураш прокашлялся. — Не обвенчаться ли нам? Чтобы там… ну… не порознь? А?

— Только чтоб не порознь? — тихо спросила Рысь.

Мураш опять прокашлялся.

— Не только. Давно уже… мила ты мне и люба. Вот… я это сказал. Будешь моею?

— Буду, Мураш. Мил ты мне и люб. И перед лицом…

Она вспомнила, что от богов они отреклись, и замолчала. Тогда Мураш взял её за руку, переплёл пальцы, и дальше они пошли, как муж и жена.

Их убили на пустоши, как бешеных псов: растянули железными крючьями и медленно удавили, накинув на шеи проволочные петли.

Земля под ногами встала дыбом. Виктор не успел даже изумиться, как его приподняло и швырнуло. Ударило по ушам, и сознание втянула равномерно гудящая тьма.

Очнувшись, он почувствовал боль. Она растеклась по всему телу, особенно вольготно устроившись ниже колен.

— Что со мной? — прохрипел он в усатое потное лицо склонившегося над ним санитара. То, на чем Виктор лежал, тряслось, а вибрирующий гул красноречиво извещал, что сержант 2-й особой десантной дивизии Виктор Смирнов находится в летящем вертолете.

— Ничего страшного, — проговорил санитар так, что ложь заметил бы и ребенок, — ты, главное, держись…

— Ноги хоть целы?

— Ну… — санитар отвел взгляд.

— Ясно, — Виктор закрыл глаза.

Все время, что его везли до госпиталя, он не издал ни звука. Только скрипел зубами, пересиливая накатывающую волнами боль — и телесную, и стократ более сильную душевную.

Больше всего Виктор жалел о том, что мина не убила его, а всего лишь сделала калекой.

— Витя? Ты?

Виктор нехотя поднял намертво прилипший к серому лоснящемуся асфальту взгляд, без интереса всмотрелся в окликнувшего его человека. Отливал металлом дорогой костюм, серебрилась запонка на галстуке, оранжевые контактные линзы отражали закат. Таких знакомых у бывшего десантника не водилось.

— Ну, я. И что?

— Старик, ты что, не узнаешь меня? — на округлом лице промелькнуло знакомое мальчишеское озорство.

— Сашка?

— Ага, узнал! — Александр Абрамов, некогда — сосед по комнате детского дома и приятель, а ныне — не совсем понятно кто, улыбнулся. — Как жизнь?

— Да так… — Виктор опустил глаза. — Не особенно…

Рассказывать не хотелось, да и не о чем было. Не о том же, как он год провел в госпиталях, как учился ходить на современных, напичканных электроникой, но все же протезах, как вернулся в Питер, получил от государства квартиру и два месяца пытался найти работу, пока не понял, что такие как он никому не нужны.

— Ты вроде в армии был… — Сашка смотрел недоуменно. — Вернулся? Или в отпуске?

— Вернулся… навсегда… — ощутив внезапный прилив злости, Виктор резким движением поддернул брюки. Свету явились драные носки — один сполз в ботинок — и неестественно розовые, блестящие и безволосые голени.

Живая кожа такой не бывает. Это зрелище, как правило, отбивало у знакомых желание общаться. Виктор пробовал несколько раз, всегда замечал на лице собеседника испуг, страх и отвращение, после чего разговор прекращался сам собой.

Но Абрамов отреагировал совершенно иначе.

— Во дела, — сказал он хмуро. — Да, крепко тебя приложило! Пойдем, расскажешь все!

— Куда пойдем? — мрачно спросил Виктор.

— Ну, посидим где-нибудь…

— Угощать себя не разрешу, а собственных денег на кабаки у меня нет! — отрезал Виктор. Ветеранская пенсия позволяла выжить, но никак не шиковать.

— Тогда возьмем пива и посидим где-нибудь на лавочке! — когда надо, Сашка тоже умел быть упрямым.

— Что, штраф хочешь платить?

— Не бойся, с ментами я договорюсь, — и Абрамов решительно развернулся в сторону ближайшего магазина.

Виктор хмыкнул и последовал за приятелем. Сам он конфликта с органами не боялся, за последний месяц успел побывать и в вытрезвителе и в отделении — за драку. Ему даже было интересно, как Сашка разберется со стражами порядка.

Бутылка темного пива, извлеченная из холодильника, приятно студила руку. Воблу и чипсы взял на свои Сашка. Виктор про себя выругался, но сделал вид, что ничего не заметил. Перешли дорогу по подземному переходу, нырнули в шуршащую тень парка, где по аккуратным дорожкам прогуливались пенсионеры с палками, молодые мамы с колясками и собачники с совочками и бумажными пакетиками.

Найти тихий безлюдный уголок не составило труда. Едва приятели заняли лавочку под цветущими кустами сирени, как рядом, точно сгустившись из воздуха, нарисовался милиционер. Блестели начищенные ботинки и холодные, мертвые глаза.

— Добрый день, — приложив руку к фуражке, проговорил страж порядка, — распивая спиртные напитки в общественном месте, вы нарушаете пункт…

— Добрый день, — не смутившись, прервал его Абрамов и извлек из кармана пластиковую карточку удостоверения.

Глянув на нее, милиционер вздрогнул, в глазах его возникло одно из немногих чувств, известных работникам правоохранительных органов — страх.

— Прощу прощения, — затараторил он, чуть ли не кланяясь, — что помешал вашему отдыху…

— Иди уж, — махнул рукой Сашка, и милиционер в один миг скрылся за кустами.

— Ничего себе, заешьте меня тараканы! — усмехнулся Виктор. — Это где же ты работаешь? ФСБ?

— Бери круче! — на лице Абрамова возникла озорная улыбка, линзы в глазах залихватски сверкнули. — Служба безопасности губернского правительства!

— Ого, чертов хрен! — Виктор знал, что за последние десять лет органы власти по примеру корпораций обзавелись службами безопасности, куда более эффективными, чем военизированная охрана или та же милиция.

— Это все ерунда! — Сашка ловким движением открутил крышку с бутылки. — Ну, за встречу!

— За встречу!

Бутылки со звоном соприкоснулись.

В новенькой, хрустящей на сгибах форме Виктор чувствовал себя неловко. Глянув в зеркало, понял, что в темно-синей куртке и брюках выглядит почти как пионер из исторического фильма. Кобура на поясе вызывала двойственные ощущения — вроде бы и оружие, а с другой стороны для того, кто семь лет таскал на себе полную выкладку десантника — смешная пукалка. До ломоты в зубах хотелось ощутить надежную тяжесть бронежилета, горячее тело автомата в руках.

— Все понятно? — ведший инструктаж старший смены глянул на Виктора подозрительно и тот кивнул, хотя слушал без всякого внимания.

Он до сих пор не мог поверить в реальность происходящего. Четыре дня назад, в субботу наткнулся на Сашку, а в понедельник его пригласили на собеседование. В красивое темно-зеленое здание на Исаакиевской площади.

— Тогда прошу на пост, — старший глянул на портафон. — До начала смены десять минут…

Виктор поднялся, поправил пояс. Болтающийся на груди бейджик с надписью «Виктор Смирнов, служба безопасности» выглядел солидно, но не отменял того факта, что бывшему десантнику предстояло служить обыкновенным вахтером.

Скучать в аквариуме из пуленепробиваемого стекла на одном из входов и ждать непредвиденных ситуаций. Рутина лежит на электронных плечах автоматической системы безопасности. Она заметит, если у кого из входящих в здание не будет пропуска, обнаружит спрятанное оружие или взрывчатку, подаст тревогу в случае пожара. Люди-охранники являлись для нее не более чем придатками.

Не успел Виктор занять пост, как перед его кабинкой объявился Абрамов. Сегодня линзы у него в глазах отливали зеленью.

— Ну как? — спросил он. — Доволен?

— Пока сам не понял, — ответил Виктор. — Все равно спасибо…

— А, ерунда, — Сашка махнул рукой, — через два часа улетаю в Москву. Там замыслили какое-то совещание. Как всегда, не вовремя.

— Удачно долететь.

— Уж долечу, не бойся, — Абрамов подмигнул приятелю. — А ты бди!

Сашка ушел, рабочий день начался. Без пяти девять через пост сплошным потоком потянулись люди. Один раз щелкнул турникет, преграждая дорогу щуплому субъекту с всклокоченными волосами и в мятом костюме. Выслушав уверения, что лохматый работает здесь и просто забыл удостоверение, Виктор поступил по инструкции — вызвал старшего.

В девять пятнадцать наплыв схлынул, и Виктор начал подумывать о том, чтобы включить радиоприемник. В этот момент входная дверь открылась, и при виде проскользнувшего внутрь широкоплечего типа с цепким взглядом, новоиспеченный охранник невольно подобрался.

Голову идущего за телохранителем высокого мужчины полностью скрывал шлем из серебристого пластика. Виктор знал, что через этот шлем прекрасно видно и слышно. В одну сторону.

Когда человек в шлеме проходил мимо, Виктор невольно скосил глаза на информационную панель сканера. «Министр промышленности Северо-западной губернии Российской Федерации» — сообщал тот. Второй телохранитель, прикрывающий подопечному спину, исчез на лестнице, а Виктор все смотрел вслед и вспоминал чувства, охватившие страну, когда первые люди в таких вот серебристых шлемах появились во власти — страх, ожидание, смешанное с робкой надеждой. Теперь, семь лет спустя, ожидание исчезло, зато все прочее — осталось. Данное президентом сразу после выборов обещание бороться с продажными чиновниками никто не воспринял всерьез. Как оказалось чуть позже — совершенно напрасно.

Отстроенный где-то в Вятской губернии НИИ Технологий Мозга, прозванный коротко и емко «Лагерь», выдал первую продукцию через семь месяцев после открытия. Попавших на его обнесенную забором территорию добровольцев лишали одной важной для выживания индивида, но гибельной для страны способности — воровать и обманывать. Прошедшие Лагерь полностью отдавали себя государству — отказывались от имени и лица, получая взамен шлем из серебристого металла, персональный номер и высокий пост.

Позже, лет пять назад, когда чиновники новой формации появились и в правительствах регионов, их непонятно почему обозвали «преторианцами». Когда стало ясно, что это не блеф, и что людей в шлемах невозможно купить, а благодаря анонимности — еще и шантажировать, народ испытал невероятный прилив энтузиазма. А привыкшие воровать бюрократы и обученные давать взятки бизнесмены завыли волками. Президент Рысаков пережил три покушения, его рейтинг вознесся на невероятную высоту.

— Ну, как работа? — около будки объявился старший смены.

— Пока ничего, — ответил Виктор.

Старший хмыкнул и отошел.

— В Москве началось ежегодное собрание глав субъектов Федерации и представителей региональных элит, — вставленный в ухо приемник негромко бубнил, не заглушая звуков вокруг — голосов, шарканья подошв и ежесекундного писка сканера. Тот трудился изо всех сил, обследуя уходящих со службы сотрудников губернского правительства.

Для них рабочий день закончился. Виктору до завершения смены оставалось три часа. Он подумал, что Сашка наверняка там, в Москве, на «собрании представителей региональных элит». Пьет коньяк и треплется с такими же, как он, лощеными мужиками в дорогих костюмах и с модными цветными линзами в глазах. Интересно, почему этот, министр промышленности туда не поехал?

— В районе Павлодара продолжается операция по уничтожению прорвавшейся через границу банды мародеров, — сквозь турникет, едва не теряя обувь, промчался взлохмаченный клерк. Хлопнула дверь, и в вестибюле стало тихо, — по информации из министерства обороны, уничтожено двенадцать боевиков, трое взяты в плен…

Виктор потянулся, протяжно зевнул. За день сидения на одном месте конечности слегка затекли. Не выключая приемник, он вышел из будки — размять ноги.

В ухе что-то квакнуло, чмокнуло и голос дикторши, ставший вдруг живым и очень испуганным, произнес:

— Экстренное сообщение. Только что нам передали, что мощный взрыв прогремел в здании Федерального Собрания. Множество погибших, среди них, вполне вероятно — президент Рысаков.

Виктор ощутил, как посреди теплого дня его продирает морозцем. Президент мертв? Поверить в это было труднее, чем в то, что по Невскому разгуливает живой динозавр… Человек, вернувший России хотя бы часть утраченного величия, не побоявшийся открыто признать факт непрекращающейся войны по всей южной границе, от Черного моря до озера Зайсан, посягнувший на десятилетиями складывавшуюся пирамиду коррумпированной бюрократии в одно мгновение из политического лидера стал воспоминанием?

Виктор осознал, что в голове у него крутится строчка из старой песни «Что же будет с Родиной и с нами?». Появилась мысль: «Как там Сашка?..» Радиоприемник пискнул, и приятный голос дикторши пропал, сменившись глухим треском. Виктор извлек хитрую штуковину размером с горошину из уха, понажимал сенсоры виртуального пульта. Но без толку — на всех диапазонах царили помехи, словно ведущие одновременно покончили самоубийством или кто-то сумел отключить трансляционный центр у Кантемировского моста.

Это предположение выглядело совершенно невероятным. Виктор решительно отбросил его и поднес портафон ко рту. Что бы ни случилось, охранник должен выполнять свою работу. И сейчас неплохо бы узнать, не вводится ли в связи с ситуацией какой-либо особый режим.

— Алло, шеф, — сказал Виктор. — Шеф?

Портафон молчал. Нажатие кнопки перезагрузки так же мало помогло ему, как мертвецу — клизма.

— Вот чертов хрен! Чего делать — то? — пробормотал Виктор. Уйти с поста, не известив старшего, охранник не мог, но нутром десантника, прошедшего множество боевых операций, он чуял опасность.

Из-за поворота, ведущего к лифтам и лестнице, донеслись торопливые шаги. К турникету, боязливо озираясь и семеня, выскочил громила в темном костюме и черных очках. Виктор не сразу узнал одного из телохранителей преторианца, виденных утром. За ним спешил второй. Телохранители растеряли весь лоск и выглядели жалко, точно мокрые курицы. Один промчался через турникет, не останавливаясь, другой глянул на Виктора с изумлением и жалостью, как на человека, пытающегося наловить рыбы в сливном отверстии унитаза.

— Вот чертов хрен, — пробормотал Виктор, — бегут, точно крысы с корабля… что происходит, заешьте меня тараканы?

Входная дверь распахнулась и в вестибюле появился человек в маскировочной военной форме без знаков отличия и черной шапочке — маске с прорезями для глаз, за ним еще один и еще. В руках вновь прибывшие держали автоматы АК-22, так что мирными их намерения обозвал бы только рехнувшийся пацифист.

Виктор испытал невероятное облегчение. Неопределенность исчезла, превратившись в понятную и привычную ситуацию. Вот ты, а вот враг, которого необходимо остановить.

— Стоять! — крикнул он, выхватывая пистолет. — Оружие на пол!

— Не будь дураком, — хриплым, каким-то лающим голосом проговорил идущий впереди, — это ФСБ, специальная операция…

— Служба безопасности губернского правительства вам не подчиняется! — Виктор поднял оружие. — Пока не получу приказ от начальства, не имею права вас впустить! Еще шаг, и я стреляю!

— Сдохни, тварь! — второй из незваных гостей, долговязый и тощий, оказался менее терпелив.

Он вскинул автомат, Виктор нажал спусковой крючок. Бывший десантник подозревал, что его противники в бронежилетах, поэтому стрелял в лицо. Пуля выбила из головы фонтан крови, долговязый рухнул на месте.

Не дожидаясь ответа, Виктор брякнулся на пол и перекатился в сторону. Затрещал автомат, над головой свистнуло несколько пуль, с шорохом посыпалась побелка с развороченной стены. Он выстрелил еще раз, между турникетами, и со свирепой радостью увидел, как предводитель нападавших с воплем осел, хватаясь за пораженное колено. Двое подхватили его под руки, поволокли в сторону, прочь из сектора обстрела.

И тут Виктор ощутил, как его охватывает безумная горячка боя. В голове помутилось, и он сделал то, на что в такой ситуации решился бы только полный псих — вскочил и бросился вперед. Один из укрывшихся за колонной поднял голову, пуля вошла ему под подбородок. Второй успел вскинуть оружие, но тут же упал рядом с остальными.

— Ты что, идиот? — спросил раненый предводитель, и в глазах его читалось ошеломление. — Ты не понимаешь, что с тобой теперь будет?

— А мне плевать!

Прогремел выстрел, тел на полу стало четыре. Виктор замер посреди вестибюля, ощущая, как бешено колотится сердце, а с глаз спадает багровая пелена. Он прекрасно осознавал, что ему просто повезло и что будь гости в масках готовы к сопротивлению, его бы в мгновение ока изрешетили пулями. В одиночку и с пистолетом против отряда автоматчиков выстоит разве что супергерой.

— Чертов хрен! — Виктору срочно захотелось выпить. Ноги в местах соединения с протезами болели, а пистолет не желал лезть в кобуру.

— Зачем ты это сделал? — скрежещущий, похожий на синтезированную речь голос прозвучал из-за спины, и Виктор резко повернулся, готовясь встретить новую угрозу.

В двух шагах за его спиной стоял высокий человек в глухом серебрящемся шлеме.

— Что именно? — спросил Виктор, ощущая непривычную робость. До сих пор он не видел преторианца так близко и тем более не разговаривал ни с кем из них.

— Стал сопротивляться.

Виктор почувствовал, что невольно ищет глаза собеседника, чтобы заглянуть в них, пытается уловить в нарочито искаженном голосе интонации. Разговаривать с лишенным мимики куском пластика оказалось непривычно и сложно.

— Ну… это моя работа…

— Им был нужен только я, — преторианец покачал головой, — а теперь они убьют и тебя.

— Кто «они»? — Виктор ощутил, что раздражение прорывается наружу. В этот момент он хотел знать, что именно случилось, и плевать ему было на то, что он разговаривает с министром.

— Те, кому мы — кость поперек горла, кому мы мешаем грабить страну. Те, кто убил президента и всех остальных в Москве… — искусственный голос на мгновение надломился. — Они долго готовились и теперь ни перед чем не остановятся.

— Так это не случайно?

— Конечно, — преторианец развел руками, — все было запланировано. После взрыва отказала правительственная и обычная связь, отключился ретрансляционный центр. Немногих коллег, не поехавших сегодня в Москву, сейчас, судя по всему, добивают специально подготовленные группы.

— А как же… — Виктор ощутил растерянность. Власть преторианцев, казавшаяся такой крепкой, рушилась, точно карточный домик, — как же те из вас, кто возглавляет ФСБ, МВД, армию?

— У каждого из них имелись честолюбивые заместители, не носящие шлема и метящие в кресло шефа, — собеседник Виктора издал короткий смешок. — Или просто желающие наживаться за счет высокого поста. Сегодня большинство из них организовало себе повышение.

— M-да, здорово… — Виктор на мгновение задумался. — Выходит, что типы, которым вы подпалили хвост, обязательно доведут дело до конца. Чего же мы тогда стоим? Надо бежать!

— Одного я не пойму, — в скрежещущем голосе прозвучало изумление. — Тебе-то чего со мной связываться? Ты что, не понимаешь, что можешь потерять все, вплоть до жизни!

— Мне терять нечего, — Виктор криво ухмыльнулся. Чувство, что от него чего-то зависит, забытое за последний год, заставляло сердце биться чаще. — А жизнь — разве это жизнь?

Стоянка выглядела пустынной, как Каракумы, даже охранник в будке отсутствовал, а ворота были сиротливо распахнуты. Черный сверкающий лимузин смотрелся будто обточенная ветром глыба камня на сером песке.

— Говоришь, десантник? — спросил преторианец, всовывая идентификационную карточку в едва заметную щель в передней дверце. Внутри «Волги» что-то негромко щелкнуло.

— Да, — ответил Виктор, берясь за ручку. — Вторая особая десантная дивизия…

Внутри салона оказалось прохладно, пахло кожей, а на приборной панели чуть заметно мерцал небольшой монитор.

— А звать как? — министр по привычке устроился сзади, а Виктор скользнул на водительское место. Постоянный его обитатель явно сбежал вместе с охраной.

— Виктор.

— А меня — Антон, — за спиной что-то щелкнуло, и через плечо Виктора протянулась узкая белая ладонь. — Будем знакомы…

— Будем, — Виктор пожал руку и обернулся. — Ой!

Шлем лежал на сидении, а рядом с ним сидел и улыбался носатый мужчина лет сорока. Лицо его украшала щетина, светлые волосы были спутаны и потемнели от пота, а голубые глаза смеялись.

— Что, непривычно? — спросил преторианец и голос его без искажения оказался тонким, чуть ли не писклявым.

— Ага, — кивнул Виктор. — Заешьте меня тараканы!

— А уж мне-то как! — Антон усмехнулся. — Ладно, Виктор, если хочешь помочь, заводи мотор и поехали.

— Куда?

— Для начала — в наш поселок, за Пулково. В памяти машины должен быть маршрут.

Несколько минут Виктор разбирался с управлением, потом машина вздрогнула и беззвучно сдвинулась с места. Без всякого участия человека вырулила со стоянки и выехала на удивительно пустынный проспект Майорова.

— Ну вот, — сказал Антон. — Доберемся домой, там я заберу деньги, старые документы и кое-какие вещи.

— Деньги? То есть наличные? — удивился Виктор. Сам он денег как таковых никогда не видел, только древние, еще советских времен монеты.

— Причем евро, — преторианец кивнул. — Я давно подозревал, что наше время в этой стране так или иначе кончится.

— Да… — Виктор включил радио и к собственному удивлению, наткнулся на работающую станцию.

— … подписал указ, — говорил суровый мужской голос. — Согласно ему, всякий, оказывающий помощь представителям обманывавшей народ клики, именуемой преторианцами, будет привлечен к уголовной ответственности. Помощью считается предоставление убежища…

Виктор отключил приемник.

— Вот видишь, — Антон устало вздохнул. — Эта акция долго и тщательно готовилась, причем не без участия головастых ребят из Вашингтона или Пекина. Уж им-то сильная Россия никак не нужна. Те, кто захватили власть, сделают все, чтобы ее удержать, так что единственный мой шанс выжить — заграница. И чем быстрее я там окажусь — тем лучше.

— Заграница так заграница, — согласился Виктор. — Что у нас там ближе всего? Финляндия?

— Эстония. Туда и отправимся.

Автомобиль свернул на Московский проспект и добавил скорости. Город вокруг смотрелся вымершим, машин было в два раза меньше, чем обычно, немногочисленные прохожие жались к стенам домов.

— Каково… каково быть таким, всегда носить этот шлем? — спросил Виктор, когда они выехали из центра, вокруг замелькали обшарпанные дома, выстроенные еще в прошлом веке.

Антон ответил не сразу.

— Поначалу очень тяжко, — сказал он, — но ты знаешь, на что идешь. Понимаешь, что семья твоя никогда не будет знать нужды, как и ты сам, осознаешь, что так надо и… с годами привыкаешь. Не обращаешь внимания на то, что на тебя пялятся, как на бородатую женщину, на всеобщий страх и презрение. Начинаешь чувствовать себя неловко без шлема, не узнаешь собственное лицо в зеркале…

— Зато можно не бриться, — Виктор провел рукой по подбородку. — Все равно никто не увидит.

— Это точно, — Антон негромко рассмеялся. — Побочный эффект, о котором авторы проекта думали меньше всего!

Бетонный забор выглядел так, словно с его помощью собирались отражать нашествие слонов или бегемотов. Поверху тянулась колючая проволока, а установленные через каждые несколько метров крошечные камеры посверкивали, как глаза бдительных циклопов.

— Надо же, и эти сбежали, — печально вздохнул Антон, глядя на пустую будку около ворот. — А уж тут вроде служили лучшие, самые верные…

Виктор хотел было сказать, что лучшие не отращивают задницы в охране, а с оружием в руках защищают родину, но сдержался. Просто вылез из машины, выстрелом разворотил замок будки. Нажал кнопку, и ворота с гулом открылись.

Лимузин медленно, чуть поскрипывая, протиснулся в них и створки тут же сошлись.

— Неплохо вы тут живете, — сказал Виктор, оглядывая привольно разбросанные среди цветущих деревьев дома, больше похожие на миниатюрные замки, — в смысле, жили…

— Вот именно, что жили, — вздохнул Антон. — Любой «золотой век» рано или поздно заканчивается, и наш тоже подошел к завершению…

Они ехали мимо роскошных особняков и, несмотря на высокие заборы, было видно, что всюду царит запустение. Словно по элитному поселку, где обитали исключительно преторианцы и их семьи, прошел жуткий мор.

— А где все? — поинтересовался Виктор, когда лимузин свернул к ажурным воротам, похожим на обрезок металлической паутины. Зажатые в кирпичной стене, они сверкали, точно обвешенные каплями росы.

— Кто? — Антон горько усмехнулся.

— Ну, люди, — Виктор удивленно глянул на преторианца. — Твоих… коллег сегодня много погибло, но семьи-то, домочадцы должны тут быть… Или сбежали?

— Сбежали, — Антон распахнул дверцу и вылез наружу, — давно.

Выбравшись из машины, Виктор понял, как тут тихо. Городской шум остался вдали, на севере. Ветер шелестел цветущими у забора кустами сирени. Ветки, увешанные тяжелыми соцветиями, слегка колебались, точно их ласкали невидимые пальцы. Сладкий аромат щекотал ноздри.

— Заходи, — позвал Антон с крыльца. — Подождешь в гостиной, пока я соберусь…

Снаружи дом был отделан «под кирпич», хотя Виктор прекрасно знал, что под красными прямоугольниками скрывается обычный строительный пластик. Башенки и балконы придавали ему праздничный вид. Впечатление портило разбитое окно на втором этаже, мутные, грязные стекла и заросший, заброшенный сад вокруг.

Виктор поднялся на крыльцо, миновал прихожую, в углу которой одиноко притулилась длинная, совершенно пустая вешалка и оказался в гостиной, размерами напоминающей спортзал. Одна из стен матово блестела, красноречиво сообщая, что ее занимает стереопроектор, а слой пыли на ковре был такой, что на нем оставались следы.

— Располагайся, — Антон со спортивной сумкой появился из угловой двери, — я сейчас…

Одну из стен занимали голографии в рамочках. Виктор подошел ближе. Почти на всех улыбалась высокая светловолосая женщина. Кое-где она была одна, на других вместе с Антоном или с детьми — девочкой и мальчиком. На последней голографии, у самого края, им было лет по двенадцать-тринадцать.

— Не гадай, — Виктор так увлекся разглядыванием, что не заметил, как хозяин дома подошел к нему со спины, — они живы… только находятся далеко.

— Но почему? Как можно бросить все это? Роскошный дом, обеспеченная жизнь, постоянная охрана, специальная школа для детей…

— Ответ прост и страшен, — Антон был серьезен и спокоен, — любая семья основана на лжи, на недомолвках и самообмане. А жить с человеком, который всегда говорит правду, невозможно. Моя жена забрала детей и сбежала туда, где никто не знает, что ее бывший муж… — преторианец. Точно так же поступили супруги всех моих коллег. Не выдержал никто.

— Вон как…

— Да, именно так, — Антон протянул Виктору плоскую вытянутую коробку, похожую на черный пенал. — Тут пистолет, который мне подарили к юбилею. Посмотри, может ли он стрелять.

— Хорошо, — внутри «пенала» оказался ПП. На гладком боку красовалась золотая монограмма «237-му от МВД Санкт-Петербурга к 40-летию».

Настоящих имен преторианцев не знал никто, кроме разве что президента и персонала Лагеря. Человека, которого нельзя подкупить, всегда можно запугать, если выяснить его слабые места. У чиновников новой формации, выведенных президентом Рысаковым, все, начиная от пристрастий и заканчивая составом семьи, являлось государственным секретом. Для всего мира преторианцы существовали под номерами.

Виктор проверил затвор, извлек обойму. Та оказалась полна. Система инфракрасного наведения работала, электронное тестирование узлов показало норму.

— Машинка к убийству готова, — сказал Виктор, протягивая ПП хозяину, вошедшему в гостиную с набитой сумкой через плечо.

— Возьми себе, — отмахнулся Антон, — я все равно стрелять не умею…

Кобуры к наградному оружию не полагалось, так что Виктор попросту сунул его за пояс.

— Ну что, как поедем? — спросил он.

— Прямо на машине, — сняв костюм и одевшись в джинсы и майку, Антон стал похож на университетского преподавателя, — аэропорт и вокзал наверняка перекрыты.

— А ты уверен, что твой лимузин не пеленгуют? — поинтересовался Виктор. — Или его описание может быть уже выдано ДПС. Во втором случае мы доедем только до ближайшего поста. В первом — до того места, где нас возжелают перехватить… Лучше бы сменить машину!

— Э… ну, — видно было, что Антон растерян, — другого автомобиля у меня нет…

— А деньги-то есть? Штук пять евро?

— Найдутся, — преторианец смотрел на Виктора недоуменно.

— Тогда поехали, — Виктор решительно двинулся к двери, — придется рискнуть. У Балтийского вокзала один мой дружок подержанными тачками приторговывает. Если доберемся до него живыми — все будет хорошо.

Здоровенный усатый дядька в желтой, хорошо видимой в полутьме униформе махнул светящимся жезлом. Виктор вздрогнул, ладонь невольно стиснула рукоятку пистолета. Идущий впереди «Форд» послушно мигнул фарами и сдал влево, к обочине. Усатый вразвалочку двинулся к нему.

— Уф, пронесло, — сказал Антон.

— Ага, — согласился Виктор без особой радости. До сих пор те, кто собрался извести преторианцев, действовали последовательно. Трудно было поверить, что они вдруг превратились в растяп.

И если ДПС не дано указание ловить беглецов, то все просто — задуман другой, более эффективный способ их перехвата.

— И все же я никак не могу понять, почему ты мне помогаешь, — сказал Антон, когда они миновали парк Авиаторов. — Денег ты не заработаешь, славы тоже… в лучшем случае окажешься со мной за границей.

— За кордон я с тобой не пойду, — хмуро отрезал Виктор, — делать мне там нечего. Провожу тебя и вернусь.

— Тебя же тут убьют!

— Это вряд ли, — Виктор хмыкнул, — кто я такой, чтобы на меня пулю тратить? Скорее посадят по какому надуманному поводу. И все одно в тюрьме будет веселее, чем тут…

— Как это?

— Я воевал семь лет, — сказал Виктор, — и прекрасно понимаю, что на гражданке вряд ли приживусь. Если бы не ноги, давно бы завербовался куда-нибудь в Африку. Там наемники всегда нужны.

— А что с ногами?

Ответить Виктор не успел. Лимузин поворачивал, когда из подворотни ему под колеса ударил сноп огня. Раздался хлопок, тяжелую машину подбросило, как модель из пластика, она встала на бок.

— Хрен чертов! — рявкнул Виктор. Одной рукой он крутил руль, другой пытался вытащить пистолет.

— Включена система безопасности, — пропел мелодичный женский голос, и со всех сторон с неприятным шипением полезли белые мешки, похожие на растущие ударными темпами грибы-дождевики.

— Ой! — тонко крикнул Антон, лимузин с грохотом во что-то врезался.

Виктора швырнуло вперед, если бы не мешок, он бы въехал лицом в приборную доску, а так лишь слегка помял нос и ощутил болезненный хруст в позвоночнике. Несмотря на неудобную позу, ухитрился достать оружие. Мешки в одно мгновение опали. Виктор толкнул дверцу и выкатился наружу, выставил пистолет в ту сторону, откуда стреляли, на набегающие из полумрака силуэты. ПП негромко пискнул, сообщая, что поймал цель.

— Получайте! — пистолет дернуло раз, второй.

Один из набегавших упал, сквозь рев пламени пробился полный боли вскрик. Второму пуля, судя по всему, угодила в защищенную бронежилетом часть тела. Его лишь отбросило назад. Очередь из автомата прошла много выше. Виктор выстрелил еще раз, но промахнулся. Уцелевший противник рванул прочь и скрылся за углом до того, как третья пуля нашла его. Зазвенело разбитое стекло.

— Вот хрен чертов, — морщась от боли в ушибленном локте, Виктор поднялся на ноги, поковылял к тому месту, где лежал один из нападавших.

Неподвижный до сего момента, он дернулся, вскинул руку с автоматом.

Пуля вошла в горло, превратив не успевший родиться крик в хриплое бульканье. Тело в серо-зеленом маскировочном костюме дернулось и затихло.

— Ты убил его? — голос Антона дрожал.

— Не хотел, но убил, — Виктор деловито осмотрел автомат. АК-22, такой же, как и у типов, что хотели проникнуть в здание губернского правительства. — Живого можно было бы допросить… Хотя что знает рядовой исполнитель?

Бывший министр выглядел бледным, точно мертвец. На лице его застыло недоуменное выражение, губы подрагивали, а из ссадины на лбу сочилась кровь. Виктор с сочувствием подумал, что преторианец первый раз в жизни так близко столкнулся с убийством.

— Забирай вещи и пойдем, — сказал он, помогая Антону подняться. — Скоро тут будет не продохнуть от ментов…

— Куда? Куда пойдем? — голос Антона сорвался на визг. — Они найдут нас везде!

— Не паникуй! — Виктор сильно и зло хлопнул преторианца по щеке. — Не найдут! У меня тут неподалеку друг живет. У него отсидимся…

Антон схватился за пострадавшую часть лица, но паника уходила из его глаз, сменяясь живым, осмысленным выражением.

— Да, да… — пробормотал он. — Сейчас…

Когда они быстро и бесшумно скользнули в ближайшую подворотню, издалека донесся вой милицейских сирен. Нужно было спешить.

Обширный двор, окруженный громадами старых, чуть ли не полвека назад возведенных зданий, выглядел декорацией к фильму ужасов. Даже вечерний мрак не скрывал царящей вокруг разрухи — потрескавшихся стен, выбитых окон, загаженного асфальта. А спрятать вонь гниющего мусора он и не мог.

— Куда ты меня привел? — поинтересовался Антон, боязливо оглядываясь. Пока они шли, перебираясь из переулка в переулок, из двора во двор, он совершенно запутался и потерял направление.

— К другу, — коротко ответил Виктор, на ощупь находя кнопку звонка рядом с обшарпанной дверью. — Этот дом собираются сносить, так что он один в подъезде и остался.

Домофон, вопреки всему, работал.

— Кто? — хриплый голос прозвучал из него неожиданно громко.

— Свои, — ответил Виктор, — Смирный это.

— Смирный? — вещающий через домофон тип не отличался, судя по всему, особой понятливостью. Слова он выговаривал со странной медлительностью, точно был не в силах шевелить челюстями. — Витька, ты?

— Кто же еще, хрен чертов?

Щелкнул замок, дверь с душераздирающим скрипом отъехала в сторону.

— Хозяин квартиры немного странный, — пояснил Виктор, заходя в подъезд, — но ты внимания не обращай. Мы с ним знакомы еще с детского дома, так что он не предаст…

— Ладно, — Антон кивнул.

В подъезде, судя по запаху, кто-то умер, причем не меньше чем месяц назад. Зажав нос и стараясь не дышать, Виктор заскочил в прямоугольное чрево лифта. Антон поспешил за ним.

Лифт, новенький, точно сосланный из современного здания, вздрогнул и сдвинулся с места. Пока ехали до двенадцатого этажа, Виктор разглядывал следы попыток какого-то хулигана написать на стенке нехорошее слово. Несмотря на то, что хулиган применял что-то вроде плазменного резака, прочнейший самоочищающийся пластик оказался на высоте.

— Интересно, откуда тут все такое новое? — спросил Антон. — Лифт, домофон работает…

— Среди приятелей тутошнего хозяина есть денежные люди, — пояснил Виктор, — для многих он что-то вроде гуру. Кстати, вот мы и приехали.

Одна из выходящих на лестничную площадку дверей была распахнута, а на косяк опирался длинноволосый носатый тип. Чахнущий под потолком осветительный блок освещал мутные глаза и ноздреватую, нездоровую кожу.

— Смирный… — протянул длинноволосый, — точно ты… а я сразу и не поверил!

— Я, именно я, — ответил Виктор, улыбаясь. — А ты как, Ярик?

— А что со мной будет? — лохматый хозяин квартиры расслабленно махнул рукой.

— Это Антон, он со мной, — Виктор показал на бывшего министра, — нам нужно пересидеть кое-какое время. Приютишь на пару дней?

— Ты все же вляпался в эту политику, — недовольно пробурчал Ярослав, — и приволок ко мне преторианца! Заходите, чего с вами поделаешь?

— Как он догадался? — шепотом спросил Антон, когда они оказались в прихожей, похожей на большой шкаф.

— Ярик курит, колет и глотает всю отраву, какую только придумали на планете Земля, — так же негромко ответил Виктор, — и крыша у него давно съехала, но иногда он бывает на диво проницателен…

— Заходите! — крикнул хозяин откуда-то из недр квартиры. — Сюда, на кухню!

Судя по всему, когда-то тут была огромная элитная квартира. Потом часть перегородок между комнатами снесли, а двери сняли. Ярослав, похоже, не признавал их в принципе. Получился коридор с отходящими от него отсеками. Из мебели в изобилии имелись матрасы, кое-где громоздились обломки непонятного происхождения. На полу валялись использованные инъекторы, под ногами хрустели куски таблеточных оберток.

— Да это самый настоящий притон! — воскликнул Антон, обнаружив, что на одном матрасе кто-то преспокойно дрыхнет. — Не думал, что такие еще сохранились!

— Это основное заблуждение власти, — изрек все слышавший, к ужасу Антона, Ярослав, — думать, что она знает все об управляемом объекте…

Кухня по сравнению с остальными помещениями выглядела куда более обжитой. Один из углов занимала газовая плита, рядом с ней громоздились баллоны, похожие на разжиревшие красные снаряды. Вокруг стола расположилась коллекция разнородных стульев. В ней было все, от пластиковой табуретки до обитого цветастой тканью творения мастера Гамбса. На стенах сушились подозрительного вида травы, в воздухе витал сладкий дурманящий аромат, а на холодильнике возлежали самые настоящие мухоморы, здоровенные и красные, с контрастными белыми пятнышками на шляпках.

— Первый урожай этого года, — похвастался Ярослав, указывая на них. — Если хотите, могу угостить.

— Как-нибудь в другой раз, Ярик, — отказался Виктор. — Лучше чаю. Самого обычного, который в магазине продают! Понял?

— Ладно-ладно, — на лице хозяина квартиры обозначилось разочарование — он явно собирался заварить для гостей какого-нибудь дурмана. — Сейчас…

Водрузив чайник на плиту, он уселся на место и с любопытством взглянул на Антона. За мутью, плещущейся в темных глазах, прятался живой и острый ум.

— Хватит человека смущать, — сказал Виктор, — глядишь на него, как на урода двухголового…

— Что двухголовый? — Ярослав шмыгнул носом. — Человек, не умеющий врать — куда большее диво. Никогда такого не видел, вот и любуюсь. А вообще, я точно знал, что вся эта затея с преторианцами обречена на провал.

— Это почему? — спросил Антон.

— Слишком многое в человеческой жизни основано на лжи, — хозяин квартиры извлек откуда-то из-под столешницы заварной чайничек, — религия, политика, искусство — все это разные формы обмана. Капля правды неминуемо растворится в море фальши.

— Тебя бы в правительство, — усмехнулся Виктор. — Мигом бы всю страну жизни научил!

— И запросто! — кивнул Ярослав, вытряхивая в мусорное ведро мерзкого вида траву, ничем не похожую на чай. — Только вот не возьмут…

И он улыбнулся, такой светлой и чистой улыбкой, какую Виктор никогда не видел ни у одного из политиков.

Проснувшись, Виктор обнаружил, что день давно наступил, что на соседнем матрасе по-прежнему равномерно сопит Антон, а с кухни доносятся приглушенные голоса. Смутно помнилось, что ночью кто-то звонил в дверь, приходил, топал по коридору, из соседней «комнаты» доносились сладострастные стоны, тек густой разноцветный дым.

— Ха-ха, и ты будешь учить меня недеянию? — прозвучавший чуть громче голос хозяина полнил сарказм. — Твое самадхи даже и самадхи назвать нельзя! Будда и отцы дзена удавились бы, узрев такого ученика, как ты!

— Доброе утро, — сказал Виктор, выходя в коридор. — Все о философии?

Ярослав, похоже, и не ложился. Глаза его были красны, а на помятой роже застыло скорбное выражение. Рядом с ним сидел тощий и бледный, как недокормленная пиявка, юноша. Большие глаза его взирали на мир с горестным недоумением.

— Философия! — хозяин квартиры фыркнул. — Тоже мне, нашел слово! Знакомься, это Болячка. Болячка, это Виктор.

Бледный юноша встал и протянул худую, похожую на щупальце руку. Виктор осторожно ее пожал.

— Садись, — Ярослав распахнул холодильник и влез в него чуть ли не по пояс. — Жрать будешь?

— Спрашиваешь!

Вспыхнул газ, зашипело плавящееся на сковородке масло, в его кипящее озеро одно за другим бухнулись три яйца.

— Вот я думаю, — Болячка, минут пять находившийся точно в трансе, ожил, — каково это — работать на человека, которого все считают предателем?

Виктор поглядел на него с интересом.

— Я на Антона не работаю, — сказал он, — а помогаю просто так.

— А по мне, так уж лучше быть приспешником честного предателя.

— Ярослав высыпал в яичницу натертый сыр, — чем служить лживому правительству… Кто лучше спал двадцать лет назад, во времена диктатуры, враги режима, которых сотнями бросали в тюрьмы, или те, кто их мучил?

— Ладно вам, — Виктор поморщился, — вы что, о простых вещах совсем не разговариваете? Только о высоком?

— Должен же кто-то мыслить о высоком в этом низменном мире? — глубокомысленно изрек хозяин квартиры, водружая на стол тарелку. — Ешь, а потом мы побеседуем о делах более приземленных…

К удивлению Виктора, яичница оказалась самой обычной, без амфетаминов или галлюциногенов.

— Неплохо, заешь меня тараканы, — сказал он, опустошив тарелку.

— Дурного не держим, — Ярослав выразительно мотнул головой. — Скажи теперь, как ты планируешь убираться из города?

— Я хотел купить у Кольки машину… — начал было Виктор.

— Колька два года как сидит, — прервал его Ярослав. — За эти самые машины…

— Тогда… тогда есть еще Олег, мой бывший сослуживец. Он на Витебском вокзале работает, в службе безопасности, — этот вариант пришел в голову Виктору только что. — Нам любой поезд сгодится — до Ивангоро-да доехать. Ну а там — как-нибудь…

— Смотри, пристрелят вас эстонские пограничники, — хозяин квартиры задумчиво поскреб подбородок, — у твоего приятеля на лбу не написано, что он политический беженец… Хотя другого пути я не вижу. Билет на поезд или самолет вам не купить — наверняка новые власти влезли во все базы данных на преторианцев, так что настоящее имя и лицо Антона известно. Машины, я думаю, досматривают… Можно еще через порт попробовать.

— Там у меня знакомых нет, — Виктор развел руками.

— А если на электричке?

— Какая разница? В любом случае без идентификационной карточки билет не купишь!

— Ладно… — протянул Ярослав. — Тогда звони твоему Олегу.

— Звонок могут перехватить. Я хотел попросить, чтобы ты до него дошел.

— Почему я? — Ярослав усмехнулся. — Вот Болячка сбегает. Заодно посмотрит, чего в городе творится. Сходишь?

— Почему нет? — бледный юнец вновь выпал из дремотного оцепенения.

— Отлично, — хозяин квартиры потер руки, — пиши адрес, где твой Олег живет, и место работы. И придумай что-нибудь, чтобы он не заподозрил, что это подстава…

Спустя пять минут негромко хлопнула входная дверь, и Ярослав вернулся на кухню, еще более задумчивый, чем раньше.

— А почему этого типа зовут Болячкой? — спросил Виктор. — Что, он настолько противный?

— Нет, — лицо хозяина квартиры расплылось в улыбке, — он так давно колется, что у него вены «ушли» вглубь, стали невидимы, так что болячку, расположенную над одной из них, он холит и лелеет года три! Расковыривает, натирает грязью, не дает зажить… Инъектор всаживает только в нее, чтобы не промахнуться!

— Занятная история, — Виктор ощутил легкую тошноту.

— Ничего занятного. Личная трагедия, — Ярослав воровато оглянулся через плечо, голос его стал тише. — И все же я так и не понял, на кой ты связался с этим типом? Зачем ради него рискуешь?

— Должен же я ради кого-то рисковать? — мрачно усмехнулся Виктор.

— Это для меня последний шанс сделать в жизни что-то стоящее. Если все получится, то сказка о том, что честные люди не всегда страдают за свою честность может стать былью.

— Ну-ну, — Ярослав помрачнел. — Дело твое. Помни только, что даже в случае с хеппи-ендом в сказках обычно гроздятся кучи трупов…

— Ну, что, как я выгляжу? — Виктор развел руки, и стало ясно, что широкая цветастая рубаха с плеча хозяина квартиры ему почти впору.

— Нормально, — кивнул Антон. — Хоть сейчас на Гавайи!

— На Гавайи пока рано, — хмыкнул Ярослав. — Так, а теперь штаны… Будешь хоть похож на человека, а не на пугало в униформе…

Штанами оказались старые, протершиеся джинсы с невероятным количеством цепочек, брелков и декоративных молний. При каждом шаге Виктор звенел, точно новогодняя елка.

— Красавец! — Ярослав отступил на шаг и поднял большой палец. — Никто не заподозрит в тебе бывшего вояку…

— И нормального человека тоже не заподозрит! — огромное, от пола до потолка зеркало, найденное где-то в глубинах квартиры, показывало Виктору его новый имидж целиком, ничего не скрывая.

— Какая разница? — хозяин жилища махнул рукой. — Сейчас найдем тебе новые ботинки…

— Не надо, — в глазах Виктора мелькнула боль, — они мне не подойдут…

— Почему? А, да-да… — Ярослав покраснел.

Спасая хозяина от неловкости, старым и разжиревшим соловьем пропел звонок домофона. Ярослав метнулся к двери, а через пять минут вернулся с Болячкой, который выглядел еще более отрешенным, чем утром.

— Ну что, как? — спросил Виктор.

— Нормально, — губы на бледном лице шевелились с явным трудом, — он будет вас ждать завтра в десять утра у грузового терминала.

— Ясно, — Антон, уже посвященный в новый план, вздохнул. — А что вообще в городе?

— Да вроде спокойно, — Болячка задумчиво почесал нос. — Милиции правда много, на перекрестках голографические проекторы стоят. Портреты беглых преступников демонстрируют, в том числе и твой, — последовал кивок в сторону преторианца, — правда, там ты помоложе…

Антон вздрогнул.

— Дожил, — сказал он горько, — преступником стал…

— А у больших людей всегда так, — с пафосом сообщил Ярослав, — либо ты герой, либо чудовище. Иначе никак. Ладно, надо чего-нибудь поесть сварганить.

И сопровождаемый верным оруженосцем — Болячкой, он удалился на кухню.

— Странно, — Антон зябко передернул плечами, — вот уж никогда не думал, что мне будут помогать наркоманы, да еще такие… такие…

— Неправильные, — Виктор кивнул. — Но не обольщайся, Ярик помогает в первую очередь мне. А кроме того, он отличается от обычных любителей дури так же, как великий художник от уличного мазилы, рисующего портреты на заказ. Что не помешает ему, — Виктор сделал паузу, — рано или поздно умереть от передозировки.

— Эй, где вы там? — судя по бодрому голосу, хозяин не собирался откидывать копыта. — Кокаин стынет!

— Ну, шутник! — усмехнулся Виктор. — Сейчас идем!

Огромная сковорода, водруженная на стол, оказалась полна вовсе не кокаина и даже не «жареной» конопли, а картошки с мясом. Запах от нее шел такой, что голод ощутил бы даже мертвый.

— Ешьте впрок! — велел Ярослав.

— Завтра с утра еще разок вас накормлю, а уж дальше не знаю, когда вы нормально поедите…

— Уж это точно! — Виктор с энтузиазмом ухватился за ложку.

Маленький стереовизор, до сего момента выглядевший мертвой частью интерьера, с негромким чмоканьем ожил. Развернулся виртуальный экран, и на нем из мельтешения разноцветных пятен выплыло изображение открывающей рот лохматой девицы. Из одежды на ней имелось несколько шнурков, а голос напоминал воробьиный писк.

— Очередной «Конвейер звезд»? — сморщился Болячка. — Переключи…

На соседнем канале передавали новости.

— … масштабы экологического бедствия в Южной губернии, — вещал мрачный голос на фоне картинки иссушенной зноем степи. — В этом году зафиксирован абсолютный температурный максимум. Прогнозы синоптиков остаются неутешительными — дождей в ближайшее время не ожидается.

Виктор прикрыл глаза. В памяти с неожиданной силой ожили воспоминания о еще более жаркой и сухой пустыне, где он прошел боевое крещение. Вспомнился секущий лицо горячий ветер, скрипящая на зубах пыль, автомат в руках и вонь гниющих на солнце трупов…

— Как-то это все мрачно, — пробурчал Ярослав с набитым ртом, — постараюсь найти что-нибудь повеселее…

Попытка успехом не увенчалась. На одном канале рассказывали о новой эпидемии в Африке, унесшей за два месяца несколько миллионов жизней, на другой шел репортаж из затерянной в лесах Сибири общины простецов — новой секты, объявившей возвращение к простой жизни предков единственным путем спасения для человечества. На «Первом» сообщали финансовые новости — перечисляли обанкротившиеся за последние сутки компании.

— Выключи лучше, — сказал Антон, — и так настроение поганое…

Его прервал пронзительный тонкий свист, донесшийся от двери.

— Вот жопа! — Ярослав вскочил, опрокидывая стул. — Дверь внизу ломают! Облава! Как не вовремя!

— Какая облава? — Антон подавился, заперхал, лицо его налилось густым багрянцем.

— Ментовская! — рявкнул хозяин квартиры, бросаясь к двери. — А вы чего сидите? Собирайтесь! Быстро!

— Куда? — Виктор хлопнул преторианца по спине, из глотки у того вылетел кусок мяса, шлепнулся на стол. Бывший министр тяжело, с присвистом задышал. — Или ты предлагаешь нам прыгать в окно?

— Они провозятся с нижней дверью минут пять, — голос Ярослава доносился откуда-то из комнат, где он с грохотом что-то ронял, — за это время вы спокойно уйдете через запасной выход… Болячка, ты их поведешь!

Виктор взгромоздил на плечо сумку и, практически волоча еще не отдышавшегося Антона, ринулся к двери. Около нее приплясывал в нетерпении Ярослав, на лестничной площадке белело спокойное, как морда удава, лицо Болячки.

— Спасибо за все, Ярик. Еще увидимся, — сказал Виктор, хлопнув старого приятеля по плечу.

— Надеюсь, — грустно вздохнул тот, — спешите, они уже в подъезде.

Снизу приближалось негромкое гудение, слышались далекие голоса. Болячка повел их вниз по лестнице, а на первой же площадке свернул к толстой и ободранной трубе, выходящей из потолка и уходящей в пол. Ее основание было усыпано художественно разбросанным мусором — картофельными очистками, обрывками пластика, деталями каких-то механизмов.

— Залезайте, — Болячка со скрежетом открыл прямоугольную крышку в боку трубы.

— Это что? — подозрительно спросил Антон, раздувая ноздри. Хлынувший из темного отверстия запах напоминал о помойке.

— Когда-то был мусоропровод, а потом мы его переделали. Там есть скобы, за них удобно хвататься.

— Нет, я не полезу! — возмутился Антон. — Как…

— Давай! — Виктор, не особенно церемонясь, впихнул приятеля в отверстие. — Лучше провонять, чем получить пулю в голову!

Виктор пролез в отверстие, обдирая бока, встал на скобу. Спускаться было неудобно, болтающаяся на плече сумка задевала за стены, металлические дуги, за которые приходилось хвататься, больно резали ладони. Когда спустился метра на два, сверху донесся негромкий скрежет, и стало темно. Болячка, последним забравшийся в «запасной выход», закрыл за собой люк.

— Чертов хрен, — просипел Виктор, осознав, на какой высоте они находятся. По всему выходило, что по вонючей и узкой трубе придется преодолеть не так мало.

Трудолюбие наркоманов, соорудивших такой отнорок, вызывало уважение.

К тому моменту, когда под ногами оказалась ровная поверхность, Виктор был мокрым от пота, а икры в тех местах, где они соединялись с протезами, сводило судорогами. Сердце колотилось в груди, точно пошедшая вразнос центрифуга.

— Куда… куда дальше? — просипел из темноты Антон.

— Сейчас проводник спустится, — ответил Виктор, садясь на корточки и массируя ноги.

— Вот и я, — Болячка выбрался из трубы, в темноте щелкнуло, и яркий свет фонаря ударил по глазам. — Минутку передохнем и двинемся…

— Почему бы просто не отсидеться тут? — спросил Антон. — Подождать, пока милиция не уедет?

— Они надолго, — вздохнул Болячка. — Как только в окрестностях что-то случится, тут же заявляются, ищут чего-то… Могут еще и засаду оставить. Так что лучше валить.

Под веками перестали плавать оранжевые и желтые пятна, и Виктор открыл глаза. В комнатушке, ограниченной бетонными стенами, было бы тесно уже пятерым. По одной из стен шли выходящие из круглого отверстия наверху скобы, в другой виднелась дверь. Вопреки опасениям, вокруг было чисто и сухо.

— Куда двинемся? — Виктор с некоторым усилием выпрямился.

— Путь один, — отозвался Болячка. — На свободу. Подвалами пройдем квартала два, а там есть выход наверх.

— А дальше? — вступил в беседу Антон.

— Есть у меня одна идея, где можно ночь переждать, — сообщил Болячка и первым шагнул к двери.

Тяжелый люк приподнялся с надсадным скрипом. Виктор надавил и отбросил его в сторону. Хлынувший в горло прохладный воздух после затхлой, пыльной атмосферы подземелий, которыми они пробирались несколько часов, показался сладким нектаром.

Виктор выбрался наружу и без сил распростерся на асфальте, глядя в далекое черное небо, испещренное светляками звезд. Год назад он бы не заметил такой нагрузки, а сейчас дышал, точно выброшенная на берег рыба, и в мускулах поселилась ватная слабость.

— Вот и все, — из люка вылез Болячка, протянул руку Антону. — Дальше пойдем как люди…

— Куда? — спросил преторианец, чуть отдышавшись.

— На юге, за Литовским каналом есть БОМЖ-зона, — с застенчивой улыбкой сообщил Болячка, — там вас никто не будет искать…

— Это уж точно, — согласился Виктор, поднимаясь на ноги. Осевшая на коже пыль вызывала зуд, и ему безумно хотелось вымыться. — А как мы туда проникнем?

— Есть подходы, — прозвучал несколько туманный ответ.

Зоны содержания лиц без определенного места жительства были созданы около двадцати лет назад, когда власти поняли, что выгоднее кормить и одевать бомжей, держа их под контролем, чем позволять им свободно перемещаться и портить жизнь честным гражданам. Европейские демократические институты взвыли о нарушении прав личности, прикормленные ими правозащитники дружно забились в истерике, но внимания на них никто не обратил. БОМЖ-зоны были созданы и более-менее успешно функционировали до сих пор.

Ночной город выглядел тихим и темным, на горизонте ворчала, подсвечивая зарницами, далекая гроза. Болячка вел их на юг, избегая людных улиц. Они миновали пустынные дворы, пересекли железную дорогу, топали через пустыри, заваленные остовами автомобилей времен нефтяного изобилия. А потом впереди оказалась бетонная стена. Высокая, как вокруг поселка преторианцев. Поверху шла колючая проволока, торчащие через каждые двадцать метров вышки щетинились видеокамерами.

За забором во мраке вырисовывались контуры полуразрушенных зданий.

— Когда-то тут был завод, — пояснил Болячка, сворачивая направо, — в начале века отстроили. Потом его забросили, а затем сделали БОМЖ-зону…

— Как мы попадем внутрь? — поинтересовался Виктор.

— Тем ребятам, что живут там, иногда хочется побывать снаружи. Так что они соорудили для себя ход.

Путь их закончился в кирпичном сооружении, похожем на раскормленный сарай. Болячка с некоторым усилием открыл тяжелую металлическую дверь и включил фонарь. Луч света упал на сваленные грудой ржавые железяки.

— Нам сюда, — сказал Болячка и полез куда-то к задней стене.

Под гнутой штуковиной, похожей на гигантскую крышку от консервной банки, обнаружилась уходящая вниз дыра. Она сошла бы за крысиный лаз, если бы крысы вырастали до размера откормленной свиньи.

— Опять ползком, — мрачно пробурчал Антон, глядя на исчезающий в дыре зад Болячки.

— Другой вариант — сдаться, — ответил Виктор. — Что, созрел для этого?

— Нет, — вздохнул Антон и опустился на четвереньки.

Виктор успел сбить колени, когда ход круто пошел вверх. Под руками обнаружилось что-то вроде оплывших ступеней, подниматься стало легче.

— Давай-давай, — подбодрили его спереди.

Выбравшись на ровное место, Виктор ощущал себя доисторической тварью, только что совершившей эволюционный рывок — выход на сушу. Поднял голову и обнаружил, что его и товарищей держат под прицелом несколько грязных и бородатых типов с древними, но безусловно действующими автоматами. На стволах виднелись глушители.

— Ну, и с чем пожаловали, мать вашу? — хмуро поинтересовался самый высокий из бородачей. — Сразу вас в расход пустить или покуражиться сперва?

Согнанным в свое время в БОМЖ-зоны бродягам под угрозой сурового наказания не позволялось покидать их, но внутрь власти не совались даже в случаях откровенной уголовщины.

— Мы к Модесту, — торопливо сказал Болячка, — он меня должен помнить, я — Болячка…

— К Модесту? Вон как, твою мать? — хмыкнул высокий. — Ну, погоди, сейчас узнаем, помнит он о тебе или нет… Садитесь пока вон туда, в угол.

Виктор опустился на холодный пол, прислонился к стене. Помещение, где они оказались, было огромным, потолок терялся во мраке, а по сторонам поблескивали какие-то массивные агрегаты.

— Кто этот Модест? — тихо спросил Антон.

— Он тут один из главных, — ответил Болячка. — Который все решает.

Загнанные в кольцо из стен бомжи, судя по всему, перестали быть аморфной массой стихийных анархистов, превратившись в организованное сообщество со своими лидерами и даже боевиками. Одно то, что они сумели достать оружие, о многом говорило.

Модест появился через пять минут. Он был высок, но в отличие от подручных с автоматами, толст и лишен бороды. Драные лохмотья сидели на нем величественно, будто королевская мантия.

— Нехорошо пользоваться нашим проходом, — сказал он, упершись в Болячку ледяным взглядом, — без крайней нужды. Чем больше людей проходит, тем больше вероятность, что о нем узнают. И тогда мы останемся без выпивки, дури и прочих радостей жизни. — Он сделал паузу, давая провинившимся ощутить тяжесть проступка, а потом спросил. — Зачем пожаловал?

— Этих вот двоих спасаю. — Болячка меланхолично кивнул в сторону спутников. — Надо нам отсидеться до утра.

— Да? — Модест впервые поглядел на Виктора. Глаза его были светлыми и холодными, как кружочки льда. — И кто же они такие?

Виктор спокойно выдержал испытующий взгляд, а вот Антон заерзал.

— Не важно, — буркнул он.

— Вот как? — Модест вскинул брови. — А мне интересно, и я привык свой интерес удовлетворять. И чтобы я этого делать не стал, — последовал красноречивый кивок в сторону бородачей, — меня нужно чем-нибудь задобрить…

— Могу предложить пистолет, — Виктор извлек оружие так быстро, что никто из автоматчиков не успел дернуться. — Или пулю из него.

Модест без страха поглядел на направленный ему в живот ствол, усмехнулся.

— Да, удивил ты меня, — сказал он, — ладно, оставайтесь до утра… Но только сидеть здесь и никуда не ходить. А за час до утренней кормежки чтобы и духу вашего тут не было!

Кормежкой, судя по всему, обитатели гетто для бродяг именовали регулярную доставку в БОМЖ-зону продуктов.

— Хорошо, — Виктор кивнул, не опуская пистолета, — только пусть твои бойцы под ногами не путаются. А то пристрелю кого ненароком…

Модест усмехнулся еще раз и пошел прочь.

— Уф, — Виктор утер со лба пот, сунул оружие назад в кобуру. — Обошлось…

— Если бы надо, ты бы выстрелил? — с придыханием спросил Антон, когда они уселись вокруг сумки, а Болячка выключил фонарь.

— Да, и запросто. Уж чего-чего, а стрелять на поражение я умею, — несмотря на ночную прохладу, Виктор ощущал, что ему жарко. На лице выступил пот, рубаха прилипла к спине.

— Спать будем по очереди, кто-то всегда должен сторожить.

— Первым могу быть я, — подал голос Болячка. — Все равно спать не хочется.

— Ладно, — кивнул Виктор. — Через три часа разбудишь Антона, а ты, Антон еще через три — меня.

— Хорошо, — кивнул Болячка.

Такси остановилось, негромко взвизгнув тормозами.

— Куда? — за опустившимся стеклом обнаружилась рожа, похожая на небритый блин с глазами-оливками.

— На Загородный проспект, — ответил Виктор.

— Залезайте, — водитель окинул троицу подозрительным взглядом, и задние дверцы с негромким щелчком приоткрылись.

— Твоя карточка заблокирована, — негромко сказал Виктор, пропихивая сумку на сиденье, — воспользуемся моей.

Болячка скользнул на переднее место. Сканер возмущенно пискнул, когда в его щель вошел прямоугольник идентификационной карточки, но сенсор загорелся зеленым.

— Ага, — удовлетворенно сказал водитель, — поехали…

Такси с негромким урчанием сдвинулось с места. Виктор нащупал на дверце выключатель, щелкнул им и над спинкой переднего сидения развернулся прямоугольник виртуального стереоэкрана. Тесный салон огласил неестественно бодрый голос.

— Сегодняшним указом исполняющий обязанности президента Андрей Сурин, — вещал он, в то время как на экране бульдозеры с деловитым ревом сносили бетонный забор, — покончил с уродливым пережитком прошлого — НИИ Технологий Мозга, именуемым в просторечии Лагерем…

За забором виднелись окруженные соснами корпуса, выстроенные в стиле начала века — сплошь стекло и блестящий металл. Солнце, отражаясь от стен, слепило глаза.

Антон издал какой-то курлыкающий звук. Лицо его выглядело жутко, взгляд стал диким, а на губах застыла кривая усмешка.

— С тобой все в порядке? — спросил Виктор.

— Нет, — ответил преторианец, — все очень даже не в порядке.

Он помолчал, глядя, как на экране люди в милицейской форме обыскивают тесно уставленную странного вида оборудованием комнату, напоминающую операционную.

— Всегда, когда мне становится страшно, — проговорил Антон, — я вспоминаю то, что там с нами делали… И страх отступает, поскольку ничего страшнее представить невозможно. Выключи… выключи это.

Виктор протянул руку, стереоэкран свернулся в линию и исчез.

Город, по которому они ехали, разительно отличался от знакомого Виктору Питера. Он выглядел запуганным и пустынным, часто встречались патрули, на каждом перекрестке вещали голографические проекторы. Светились, чуть помаргивая, портреты новоявленных «врагов народа».

— Где вас высадить? — спросил таксист, когда они миновали поворот на улицу Введенского канала.

— А прямо здесь, — сказал Виктор, — вот, тут у обочины.

Антон взглянул на него удивленно.

— Ты что? — сказал он шепотом, когда они выбрались из машины. — Тут же куча народу! Меня узнают! Почему бы ни доехать прямо до места?

— Чтобы таксист знал, куда именно мы направляемся? — Виктор хмыкнул. — Не бойся. Думаешь, кто-то смотрит на эти изображения? Всем они давно глаза намозолили! А кроме того, там ты лет на десять моложе, не меньше!

— Умеешь ты утешить, — буркнул преторианец. — Нечего сказать.

— Ну, дальше вы сами, — проговорил Болячка, широко улыбаясь, — все что мог, я сделал… Удачи!

— И тебе, — Виктор улыбнулся. — Ярику привет и… до встречи!

Бледный наркоман кивнул и исчез в толпе.

Антон тащился за Виктором, сгорбившись и вжав голову в плечи. Они лавировали среди торопящихся людей, прошли под путями длинным, как кишка слона, подземным переходом. Свернули в неприметный переулок, а потом долго топали между двумя рядами молодых тополей. Чуть в стороне, за забором, высились обширные ангары, дальше грохотали поезда.

— Вот и он, — около ворот, ведущих к грузовому терминалу Витебского вокзала, топтался высокий светловолосый человек в униформе, очень похожей на ту, в какой Виктор сам щеголял совсем недавно. — Олег, привет!

— Витя? — светловолосый вскинул голову, в синих глазах его при виде цветастой рубахи и звенящих джинсов мелькнуло недоверие. — Ну и вырядился, ха! Прямо не узнать!

Приятели обнялись, а Антон ощутил, как по спине его побежал холодок. Кожа на правой половине лица у Олега неестественно блестела розовым, выдавая искусственное происхождение, а правый глаз двигался неестественно, чуть с запаздыванием.

— Ну, что тебе надо? — спросил Олег, нарочито не обращая на преторианца внимания. — Понятно, что не пива со мной выпить. Тогда бы ты позвонил, а не прислал того тухлого типа…

Чем дальше он слушал, тем мрачнее становилось его лицо. Когда Виктор закончил, оно напоминало трагическую маску древнегреческого театра.

— Да… хм… — Олег потер искусственную кожу на щеке — этот жест явно был для него привычным. — Иван-город, говоришь? Срочно… Надо подумать, какие есть варианты. Главное для вас — на территорию попасть, минуя посты, а там уж я встречу… В общем, — он огляделся и наклонился вплотную к Виктору, — слушай меня.

Забор выглядел так, будто его строили во времена Екатерины Великой. Короткая загородка между двумя кирпичными стенами состояла из самых обычных досок, к тому же слегка покосившихся. Понятное дело, что хитрые работяги, желающие носить кое-что мимо проходной, соорудили тут лаз. Служба безопасности вокзала (в лице Олега, по крайней мере) о нем знала, но прикрывать не спешила.

— Ну что, пришли, — пробормотал Антон, вытирая пот со лба. Чтобы добраться до места, приятели топали вдоль забора почти до самого Обводного канала. — Как он говорил — третья доска справа?

— Ага, — Виктор осторожно поддел указанный сегмент заграждения и толкнул его в сторону. Раздался скрип и открылась щель, достаточно широкая для человека. — Полезли.

Олег ждал их. С сосредоточенным видом он смотрел куда-то в сторону и не повернулся, хотя прекрасно все слышал.

— Думал уж, не дождусь, — буркнул он, — вон там две жилетки ремонтной службы. Надевайте.

Жилетки были такими ярко-оранжевыми, точно их красили апельсиновым соком, и настолько просторными, что налезли бы на самого толстого человека.

— Оделись? — спросил Олег через две минуты. — Тогда пошли!

На взгляд Виктора они с Антоном напоминали ремонтных рабочих не больше, чем нацепивший лыжи негр — уроженца норвежских фьордов. Но на двоих людей в оранжевом, идущих через пути в сопровождении работника службы безопасности, никто не обращал внимания.

— Почему он делает вид, что меня не замечает? — спросил Антон, когда впереди замаячило похожее на исполинский торт здание вокзала, перестроенное всего три года назад.

— Чтобы потом, если чего, с чистой совестью ответить, что не знал, кому помогал, — отозвался Виктор.

Через служебный ход они проникли на крытый перрон и пошли вдоль состава. Синие обтекаемые вагоны напоминали огромные карамельки. В окнах празднично смотрелись цветастые занавески, а светящиеся таблички над дверями гласили «Балтийский экспресс».

— Нам сюда, — к удивлению Антона Олег прошел к самому хвосту состава и остановился у вагона, напоминающего скорее передвижную тюрьму. Окошек в нем не имелось, широкая раздвижная дверь в середке была закрыта, а у второй, самой обычной, скучал невысокий усатый мужичок лет сорока.

— Здорово, Михалыч, — сказал ему Олег.

— Привет, — мужичок подозрительно зыркнул на Виктора и Олега.

— Чего надо?

— Какой ты нелюбезный, — в голосе Олега звучала мягкая укоризна.

— Помню, весной ты был куда более покладистым…

— Кгхм… — мужичок побагровел так, что стал похож на свеклу, снял фуражку и обтер рукавом потную лысину, — я помню, да… Чего надо?

На этот раз вопрос прозвучал не агрессивно, а скорее жалобно.

— Довези этих двоих до Ивангорода.

— Ладно, — Михалыч засопел. — Долг платежом красен. Заходите, вон туда, в купе… Оно там одно, не промахнетесь.

— Идите, — Олег слегка подтолкнул Виктора в спину, — до отправления три минуты. Счастливо!

— Счастливо, — Виктор махнул рукой.

— Быстрее, не стойте на виду! — бурчал за спиной Михалыч. — Что за растяпы!

Внутри вагон выглядел странно — туалет, купе проводника, а дальше — мощная железная дверь с хитрым комбинированным замком. Чтобы открыть такой, мало знать код, нужен еще магнитный пропуск и палец с соответствующим отпечатком.

— Почтово-багажный вагон, — догадался Антон.

— Он самый, — ответил Виктор, усаживаясь на койку.

Сквозь завешенное окошко виднелся перрон, серьезный и хмурый Олег. Затем все сдвинулось, поплыло в сторону, поезд чуть приподнялся, как всегда в начале движения.

Хлопнула дверь вагона, в купе появился Михалыч, красный и сердитый.

— В общем, так, — сказал он, — ехать нам два часа. Туалет работает, чаю, если чего, я вам налью, а на большее не рассчитывайте! Тут вам не купе-люкс!

— Хорошо, спасибо, — кивнул Виктор.

Проводник сипел, сопел, метал на навязанных ему попутчиков гневные взгляды, но потом успокоился.

— Слышали, — сказал он, — один из преторианцев за границей объявился?

— Нет, — в один голос ответили Виктор и Антон. — И где?

— На Украине, — Михалыч махнул рукой. — В новостях говорили, что он сбежал и что готов выступить в Европарламенте с обличением нынешнего режима. Даже рожу его показали — толстая, небритая…

— А с какими обличениями? — Антон помрачнел.

— Ну, как обычно, — Михалыч вздохнул и рукавом вытер лысину, — кто на запад бежит, тут же начинает родину последними словами крыть — что диктатура у нас тут, что людей сотнями в тюрьмы бросают, что беспредел и всякое угнетение прав человека.

— Но это же ложь, — очень тихо сказал Антон.

— А ты чего хотел, правды? — проводник недовольно фыркнул. — Кому она нужна? Слишком дешево ценится, а вот на обмане неплохо можно заработать.

Он тяжело, с кряхтением поднялся и вышел. Через мгновение за стенкой, в туалете забулькала вода.

— Он не понял, — Антон повернулся, и стали видны его глаза — отверстия в океан боли, — преторианец не может лгать в принципе. А значит тот, кого показали в новостях — фальшивка.

— Или беглеца заставили прочитать вслух текст, сказав, что это ненаучная фантастика, — Виктор зло усмехнулся, — и сделали запись. Вот и все.

— Да, возможно, — мертвым голосом проговорил Антон. — Все возможно.

Он отвернулся к окну и замер, точно окаменев. Виктор откинулся к стене и закрыл глаза.

— Все свободно, — Михалыч, наполовину высунувшийся из вагона, махнул рукой, — тикайте, ребяты. Удачи вам!

— Спасибо, — Виктор первым выскочил на перрон, зашагал прочь. Слышал, как за спиной топает Антон. Все время, что они провели в поезде, он молчал и бессмысленно пялился в окно. Любая попытка разговорить преторианца быстро проваливалась.

Олега с его знанием окольных путей тут не было, так что пришлось идти как всем, через здание вокзала. Стоящий у турникетов безусый милиционер проводил их подозрительным взглядом.

— Не оборачивайся, — прошипел Виктор, — и не вздумай ускорять шаг…

Сам сунул руку под рубаху, к торчащему за ремнем пистолету. Ребристая рукоятка легла в мокрую от пота ладонь.

— Куда мы? — спросил Антон, когда они вышли на круглую, как монета, площадь.

— Я думаю, что на юго-запад, — ответил Виктор, — в сторону от города. В любом случае нам остался последний шаг — пересечь реку.

К Нарве, несущей воды из Чудского озера в Финский залив, они вышли спустя три часа. Река открылась с вершины холма — полоса темного, чуть поблескивающего серебра. Она не выглядела широкой, но у Виктора сжалось сердце — плавать с протезами он еще не пробовал и не знал, сможет ли.

— Подождем да темноты, — сказал он после размышлений, — вон в том леске. Заодно посмотрим, как берег охраняют.

В роли «леска» выступила роща молодых березок, едва в рост человека. Среди густой зелени мог бы спрятаться взвод диверсантов.

— Эх, надо было поесть захватить, — проговорил Виктор, сгружая с плеча сумку. В желудке ощущалась неприятная пустота.

Антон ничего не сказал, молча сел, прислонился к стволу, который возмущенно заскрипел. Через мгновение глаза преторианца оказались закрыты, хотя неровное дыхание выдавало, что он не спит. Виктор хмыкнул и пожал плечами — не желаешь общаться, ну и ладно.

Он лег на пузо и принялся наблюдать за рекой. Несколько раз с негромким урчанием проплыл раскрашенный в белый и синий цвета патрульный катерок с эстонским флагом на корме, потом вдоль самой воды деловито прошлепали двое парней в маскировочной форме и с автоматами. Один вел на поводке собаку. К счастью, ветер дул в сторону берега.

— Хрен чертов, — негромко выругался Виктор.

Темнело медленно, на востоке сгущалась мгла. Из нее одна за другой крошечными светящимися медузами выныривали звезды. Солнце провалилось за горизонт, но его желтые пылающие щупальца уползали с небосвода с воистину прибалтийской неторопливостью. От реки начал подниматься туман.

— Ну что, пора, — сказал Виктор, когда на часах была полночь. — Надеюсь, все, что может промокнуть, у тебя запаковано как следует?

— Все можно высушить, — Антон поднялся. — Пойдем.

Неспешно, через каждые несколько шагов останавливаясь и прислушиваясь, они спустились к воде. Под ногами шуршала трава, над речной гладью плыли клочья тумана, слышно было, как ниже по течению плещет рыба.

— Стой! — прозвучавший из темноты окрик заставил сердце дернуться, а ударивший в лицо луч фонаря недвусмысленно сообщил, что их обнаружили. — Кто такие?

— Падай! — рявкнул Виктор, прыгая в сторону.

Пистолет в его руке дернулся, пуля с инфракрасным наведением угодила в самую горячую точку — в фонарь. Раздался звон и приглушенные ругательства, а потом треск автомата.

Виктор шлепнулся на живот, выстрелил еще трижды. Тьма ответила стонами и удаляющимся топотом. Затем все стихло.

— Чертов хрен, — ощущая, как болит дернутое при рывке бедро, Виктор пополз вперед.

На труп наткнулся через десять шагов. Тот лежал навзничь, простреленная шея была мокрой от крови. Рядом валялся автомат и обломки фонаря. Второй пограничник, судя по всему, смог убежать. И это значило, что скоро тут будет не продохнуть от его приятелей.

— Антон, — негромко позвал Виктор, забрав оружие погибшего, — ты где там? Живой?

— Меня зацепило, — голос преторианца был полон страдания.

— Плыть сможешь? — Виктор отыскал сумку и пошел на звук, пока едва не наступил на Антона. Тот сидел, правой рукой держась за левое плечо, лицо его в темноте белело, точно кусок мела.

— Брось… эту идею, — преторианец говорил медленно, с придыханием. — Дай мне пистолет, а сам уходи…

— Ты чего это, ума лишился? — преувеличенно бодрым голосом сказал Виктор, садясь на корточки и отводя ладонь приятеля от плеча. Несмотря на темноту, с первого взгляда понял, что дело плохо — пуля разворотила сустав и рука превратилась в неподвижный придаток. Как Антон не потерял сознания — оставалось лишь гадать. — Сейчас поплывем…

— Нет! — проговорил преторианец твердо. — Там, за границей, я не смогу выжить, там тоже ложь, обман… лучше уж погибнуть, чем стать орудием, которое используют против твоей собственной страны… Похоже, что для меня в этом мире не осталось вариантов.

— Нет, так нельзя! — Виктор ощутил прилив злости. — Зачем мне в таком случае возвращаться? Для чего все это было? Чтобы вот так сдаться?

— С судьбой не поспоришь… — голос Антона слабел. — Ты сделал для меня все, что мог, и не твоя вина, что ничего не вышло… Зачем губить себя?

— Ну нет! — Виктор зло усмехнулся. — Будем уходить, сколько сможем, а потом — сражаться!

Как всегда в экстремальной ситуации, кровь ударила ему в голову, все тело наполнилось горячей легкостью.

— Держи пистолет! — сказал он, вручая оружие Антону. — И пошли!

Взваленный на плечи преторианец показался не особенно тяжелым, по крайней мере, на первых шагах.

— Ты куда? — Антон закашлялся, захрипел. — Думаешь, удастся уйти? Глупо! Беги один. Отпечатки твои с рукояти я сотру, одну пулю на себя истрачу. Найдут труп, может, и не станут искать никого… Они же только одного видели!

— Я уже совершил за последнее время достаточно глупостей, — прохрипел Виктор, — и не мешай мне сделать еще одну…

Идти делалось все тяжелее, протезы глубоко погружались в сырую почву, в груди засипело.

— Прощай, — сказал вдруг Антон, за спиной у Виктора щелкнуло. Раздался выстрел, на спину брызнуло горячим.

— Эх… — Виктор остановился, сглотнул пересохшим горлом. — Дурак, как есть дурак…

Он опустился на корточки рядом с трупом и некоторое время сидел неподвижно. Из ступора его вывел донесшийся с реки звук — тарахтение лодочного мотора.

— Ну ничего, сволочи, — сказал Виктор, поднимая автомат. — Нашли меня, значит? Ну я вам покажу, чего стоит десант!

Следующие полчаса он был очень занят. Автомат пойманной птицей бился в руках, почти невидимые во мраке пограничники стреляли в ответ. Приходилось то и дело менять позицию. На судороги в искалеченных ногах Виктор не обращал внимания.

А когда пуля вошла куда-то в грудь и острая боль пронзила тело, Виктор упал лицом в холодную сырую траву и замер. Странная и очень яркая мысль о том, что не осталось больше в России честных людей, заставила его содрогнуться, после чего все мысли исчезли.

Остался только мрак. Без вариантов.

На столе имелись табличка с именем «Аллен Мозес Бечик» и календарь за прошлый, 2053 год. Когда-то в детстве Рэй очень любил фильмы про близорукого тощего еврея из Нью-Йорка по фамилии Аллен, но Бечик на него совершенно не походил. Довольно рослый, весь какой-то налитой силой, здоровым жирком, да и рожа, как у сержанта морской пехоты. Только белая.

— Увольнение, увольнение… — Аллен Мозес Бечик, сотрудник «Все ОК! Инк.», просматривал на невидимом Рэю экране досье клиента. — Развод.

Жена вас, конечно, с общим имуществом здорово надула. Тут не написано… Вы с детьми контакт поддерживаете?

— Они не… Люсия восстановила их против меня.

— Ага! Это далось ей легко, я полагаю. Дети, кажется, не слишком в вас нуждаются — что им может дать такой отец? На пособие подарков не купишь, а в остальном… Им сейчас и матери-то необходимы только пока сиську сосут, а потом — все, дай денег и скройся за углом. Тем не менее устраиваться на работу вам смысла особого нет. Хорошо оплачиваемой должности мы вам не найдем, а, учитывая, сколько положено по суду перечислять семье… проще остаться на пособии. Но, знаете, мистер Томпсон, не такой уж вы и неудачник. Спросите: почему? Потому что ваша бывшая не выскочила за адвоката, ха-ха-ха!

— Потому что это не анекдот, а моя жизнь, — Рэй старался сохранить спокойствие. — Кроме того, ее адвокатом оказалась лесбиянка. Смешно?

— Ну… так. Обычное дело, в общем-то. Но… А Люсия? Она тоже? — заинтересовался Бечик.

— Не знаю. Все возможно.

— Так… — Бечик довольно весело хрюкнул в свой экран. — И еще одно увольнение, уже после развода. Причина: игнорирование корпоративных интересов. Не складывалось у вас с работодателями! Дальше не так уж интересно… — Бечик пощелкал мышкой, повздыхал. — Мистер Томпсон, как вы сами думаете: в какой момент ваша жизнь пошла под откос?

— Не знаю! — Рэй пожал плечами. — Много ошибок. Женитьба хотя бы… Ну и, наверное, мне не стоило начинать карьеру в финансовой области. Я, вообще-то, увлекался историей. Филологом мог бы стать или…

— Этого дерьма тут знаете, сколько перебывало? Сидели на вашем месте и выли, — перебил его Бечик. — Выли, что еще до колледжа выбрали не ту дорожку, грозились даже пристрелить родителей. Неверно их воспитали, видите ли. Не на те ценности сориентировали. Филологи, историки… Неудачники! К среднему возрасту они это понимают и ищут виноватых. Кстати, вы с родителями видитесь?

— Они уже давно в Айове, в пенсионном городке. Я им и раньше не был сильно нужен, а сейчас только расстраиваю. Ведь я тоже неудачник.

Аллен Бечик фыркнул и снова уткнулся в экран. Не слишком тактичный мужик, а с другой стороны — кто еще сюда пойдет работать? Иммигрант, скорее всего, вот и выговор чересчур правильный. Рэй открыл было рот, но забыл, что хотел сказать — Бечик замолотил по клавишам, чему-то усмехаясь. Пауза, Бечик всматривается в экран, чему-то ухмыляясь, и снова бьет, шевеля толстыми губами. Болтает с кем-то в текстовом режиме, мерзавец!

— Простите, но время нашей встречи ограничено, — заметил Рэй как можно спокойнее.